«Улыбка Пол Пота»

Улыбка Пол Пота (fb2) - Улыбка Пол Пота [Путешествие по Камбодже красных кхмеров] (пер. Мария Борисовна Людковская) 1074K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Петер Фрёберг Идлинг

Петер Фрёберг Идлинг

В августе 1978 г. четверо шведов отравились в Кампучию, чтобы воочию увидеть страну, которой правил Пол Пот. Вернувшись домой, шведы заявили, что коммунистическая революция красных кхмеров должна послужить примером для других стран. Четверть века спустя шведский журналист Петер Фрёберг Идлинг провел свое расследование. И одним из главных для него были вопросы: почему его соотечественники не увидели жестокой правды? И почему кровавый режим Пол Пота вызывал в те времена явную симпатию у западных левых?

Идлинг пересыпает свою книгу лозунгами красных кхмеров. «ЕСЛИ ХОЧЕШЬ РАЗДАВИТЬ ВРАГА, РАЗДАВИ ЕГО В СЕБЕ!» — читаем мы и задаемся вопросом: мог ли мыслящий человек в 1978 году, видя подобные лозунги, не догадываться о том, какие ужасы ими оправдывались? Неужели улыбка пол Пота и вправду была такой притягательной и харизматичной, как говорят свидетели? А ведь сегодня, когда мы видим ее на фотографиях, она кажется нам дьявольской.

Spiegel Onlain

Документальный триллер, блестяще сочетающий прямое свидетельство репортера и объективный взгляд эссеиста…

Это новая шведская документальная проза.

Из решения жюри премии газеты Dagens Nyheter

Эта книга достойна войти в число лучших мировых репортажей.

Wiadomości24

Улыбка Пол Пота

Да-да это правда

Ларс Микаэль Рааттамаа Из сборника «Политическое насилие»

Действующие лица

Иенг Сари. Учился в Париже. Основатель марксистского кружка в Париже. Министр иностранных дел Демократической Кампучии. Свояк Пол Пота. Вышел из красных кхмеров в 1996 году. Умер в марте 2013 года.

Иенг Тхирит. Министр социальной защиты Демократической Кампучии. Училась в Париже. Жена министра иностранных дел Иенг Сари. Свояченица Пол Пота. Вышла из красных кхмеров в 1996 году.

Исуп Кантхи. С 1973 по 1975 год поверенный в делах правительства Сианука в Стокгольме. Ранее — в Албании. Казнен в 1976 году.

Канг Кек Иеу / Дуть. Учитель, получил образование в Камбодже. Начальник Туолсленга, тюрьмы безопасности S-21 в Пномпене. Арестован в 1999 году.

Кхиеу Поннари. Одна из первых камбоджийских студенток. Училась в Париже. Член ЦК Компартии и председатель Организации кампучийских женщин. Жена Пол Пота. В 1970-е годы заболела шизофренией. Умерла в 2003 году.

Кхиеу Самфан. Доктор экономических наук, получил образование в Париже. Занял место председателя марксистского кружка в Париже после Иенг Сари. Депутат парламента и известный левый оппозиционер в 1960-е. Председатель Государственного Президиума Демократической Кампучии с 1976 года. Вышел из красных кхмеров в 1998 году.

Лон Нол. Генерал и, в частности, министр обороны при принце Сиануке, свергнутом им в результате государственного переворота в 1970 году. Президент республики до 1975 года, когда к власти пришли красные кхмеры. Бежал в США. Умер в 1985 году.

Мей Мак. Руководитель полетов аэропорта Почентонг в Демократической Кампучии. В 1980-е годы секретарь Пол Пота. Вышел из красных кхмеров в 1996 году.

Нородом Сианук. Коронован на царство в 1941 году. Отрекся от престола в 1955-м, но остался у власти как наследный принц. Был свергнут в 1970 году в результате военного переворота. Вместе с красными кхмерами основал в Пекине правительство в изгнании, Королевское правительство национального единства Камбоджи. С 1975 по 1976 год — глава государства. После этого находился под домашним арестом. Вновь коронован в 1993 году. В 2004-м отрекся от престола по состоянию здоровья.

Нуон Чеа. Юрист, получил образование в Таиланде. Заместитель премьер-министра Демократической Кампучии и ближайший друг Пол Пота с 1960-х до самой смерти последнего. Вышел из красных кхмеров в 1998 году.

Ок Сакхун. Учился в Париже. Председатель марксистского кружка в Париже в конце 1960-х. Был гидом делегации от Общества шведско-кампучийской дружбы. Позднее — представитель Демократической Кампучии в Женеве. Умер в 2002 году.

Салот Сар (Пол Пот). Учился в Париже. Руководитель Коммунистической партии Камбоджи, премьер-министр Демократической Кампучии, после 1975 года — лидер красных кхмеров. Умер в 1998 году.

Сок Рим. Гид делегации от Общества шведско-кампучийской дружбы.

Сон Сен. Учитель, получил образование в Париже. Член марксистского кружка в Париже. Глава Северо-Восточной зоны Демократической Кампучии. Затем — министр обороны. Убит в 1997 году.

Суонг Сикын. Получил образование в Париже. Член марксистского кружка в Париже, многие годы был редактором выпускаемой кружком газеты. Один из ближайших соратников министра иностранных дел Иенг Сари и начальник пресс-службы Министерства иностранных дел Демократической Кампучии. Ответственный за прием иностранных гостей. Вышел из красных кхмеров в 1996 году.

Та Мок. Член вооруженного партизанского движения Кхмер Иссарак, боровшегося за освобождение Камбоджи от французского господства. Глава Юго-Западной зоны Демократической Кампучии. В 1997 году стал лидером красных кхмеров, сместив Пол Пота. Был арестован в 1999 году и умер в заключении в 2006-м.

Ху Ним. Экономист, учился во Франции. Депутат парламента, министр финансов и известный левый оппозиционер в 1960-е годы. Министр информации Демократической Кампучии. Казнен в 1977 году.

Ху Юн. Доктор экономических наук, учился в Париже. Участник марксистского кружка в Париже. В 1960-е — депутат парламента и известный левый оппозиционер. Позднее — министр иностранных дел в Королевском правительстве национального единства Камбоджи, правительстве принца Сианука в изгнании. Убит в 1975 или 1976 году.

Путешествие по Камбодже красных кхмеров

ПОПЫТКА РЕКОНСТРУКЦИИ.

1.

Дорога через поля и леса. Из-за ухабов, ям и колеи невозможно разогнаться даже до семидесяти. Эта дорога не сильно отличается от камбоджийских. Древняя тропа, постепенно расширявшаяся на протяжении последних столетий и уже в наше время заасфальтированная. Разбитое, растрескавшееся покрытие. Строители общества не смотрят под ноги.

Моя машина выпущена в 1971 году. Когда-то красный корпус теперь весь в разводах. В левом треснутом углу лобового стекла штамп: «Made in West Germany». В тот год США совершили 61 тысячу воздушных налетов на Камбоджу. Пол Пота звали Салот Сар, а я еще не родился на свет.

Это наша первая беседа.

Июньское солнце низко стоит над елями. Деревья редеют, и взгляду открываются светло-зеленые поля с огромными валунами, оставленными ледником. Люди возделывали здесь землю тысячу лет.

Меня устраивает эта дорога, по духу она ближе своим камбоджийским сестрам, нежели шведской трассе Е4. И машина подходящая — она служила еще до того, как на карте была нарисована Демократическая Кампучия. А в остальном — не знаю.

Зеленая калитка. По обе стороны высокие цветущие кусты сирени. Сквозь листву проглядывает старый красный дом.

Так ли я это представлял?

Ведь я ничего себе не представлял.

А может, если и представлял, то уж точно не так. Не красный домик среди зарослей сирени возле такой дороги.

2.

Пройти четыреста семьдесят пять метров от ворот Ангкор-Вата до внутреннего храма можно минут за пять, не больше. Храмовый комплекс построен в XII веке, его башни символизируют пять вершин священной индийской горы Меру, а гигантский ров — Мировой океан. Вокруг, на площади в несколько десятков квадратных километров, расположены большие, как озера, водохранилища, вырытые вручную. Между ними — сотни огромных храмов. Это место не имеет себе подобных.

Считается, что, когда Ангкор-Ват только строился, в городе проживало более миллиона жителей. Если так, то по тем временам это было самое крупное поселение на земле. Больше Пекина, больше Парижа. Силуэт Ангкор-Вата изображен на всех национальных флагах Камбоджи. Снимки Ангкор-Вата, сделанные против солнца, на рассвете и на закате, тиражируются на открытках и страницах фотоизданий. Чтобы увидеть храм, в Камбоджу едут туристы со всего мира. И от этого зрелища действительно захватывает дух.

Реже услышишь о том, как все эти храмы строились. Как можно было за такое короткое время и такими примитивными средствами возвести столько восхитительных сооружений? Историки считают, что без рабов тут было не обойтись. Общество являло собой один большой трудовой лагерь.

Легко оперировать цифрами и масштабами, удаленными во времени. Но сколько жизней стоил этот величественный шедевр?

Сколько времени должно пройти, чтобы люди забыли террор и насилие и видели только сохранившиеся памятники?

3.

Все можно изложить просто, прибегнув к общепринятой версии.

Война во Вьетнаме дестабилизировала обстановку в соседней Камбодже. В 1970 году глава государства, принц Сианук, был свергнут с престола в результате военного переворота под руководством генерала Лон Нола. В разразившейся гражданской войне проамериканскому режиму Лон Нола противостояли партизаны-коммунисты, прозванные красными кхмерами. В 1975 году США покинули Южный Вьетнам, одновременно пало и правительство Камбоджи. Красные кхмеры захватили власть и под предводительством ранее никому не известного Пол Пота приступили к радикальной перекройке общества. Страну переименовали в Демократическую Кампучию, городских жителей депортировали в деревни и отправили на принудительные работы. Частная собственность, религия и деньги были отменены. Целью провозглашена маоистская крестьянская утопия. В действительности, как выяснилось позже, Пол Пота звали Салот Сар, и в прошлом он был учителем, получившим образование во Франции. За последующие три с половиной года казни, голод и болезни унесли жизни 1,7 миллиона человек — пятой части всего населения Камбоджи. В декабре 1978 года в Демократическую Кампучию вошли вьетнамские войска. Пол Пот был свергнут, его место заняло провьетнамское правительство. Красные кхмеры возобновили партизанскую войну из пограничных с Таиландом районов. Окончательно они сложили оружие в 1998 году, после смерти Пол Пота. В 1993-м в Камбодже прошли первые демократические выборы, организованные ООН.

Вот так выглядит История.

Пол Пот, вышедший из джунглей, из ниоткуда. Горы черепов. Все просто и непостижимо.

4.

Мои первые воспоминания. Я вижу коляску изнутри. Снаружи идут взрослые, все в одном направлении. Небо, кажется, серое, но, может быть, я это додумал потом. Мы кричим, они идут, мне скоро три. Я помню, мне нравилось, что мы кричим «кисс»[1]. Хотя вообще-то мы кричали «Киссинджер».

КИССИНДЖЕР! КИССИНДЖЕР! У! БИЙ! ЦА! КИССИНДЖЕР! КИССИНДЖЕР! У! БИЙ! ЦА!

Мы в Стокгольме. 17 апреля 1975 года. Скандируем: «США прогнали вон, веселятся все кругом». Пномпень пал, и тут-то все и начинается.

Хотя, ясное дело, что не тут. Не в Стокгольме. Скорее, это могло бы начаться в маленькой пномпеньской библиотеке с шведскими книжками. Шведская гуманитарная организация. Практикант, родом с западного побережья Швеции, возможно, из Гётеборга. Во всяком случае, так кажется по его интонации, когда он говорит: вот, мол, чокнутые. Он показывает небольшую книжицу с черно-белой фотографией на обложке. «Чокнутые», — говорит он. Книжка склеена пожелтевшим скотчем.

Она называется «Кампучия между двух войн» и была напечатана весной 1979 года. Это радужные заметки путешественников, посетивших Демократическую Кампучию Пол Пота.

Авторы указаны в алфавитном порядке. Быть может, это такая традиция, а может, просто приемлемая иерархия для тех, кто противопоставляет себя каким бы то ни было иерархиям.

Неформально порядок иной. Санитар психиатрической клиники, студент, журналист и писатель с мировым именем.

Первым троим около тридцати, последнему — пятьдесят.

Две женщины и двое мужчин.

Одна из женщин замужем за камбоджийцем, которого она встретила во Франции несколькими годами раньше. Она лучше всех знакома с молодыми камбоджийцами — леворадикальными интеллектуалами. Ее муж — революционер и когда-то работал в представительстве Камбоджи в Восточном Берлине.

Когда четверо шведов совершают свое путешествие по Камбодже, его, скорее всего, уже нет в живых. Он погиб, раздавленный революцией, за которую боролся.

Его жена еще этого не знает, другие шведы тоже. Они полагают, что он просто слишком занят, слишком занят своими революционными делами и не может встретиться с ними.

Разумеется, на самом деле все началось не с той библиотеки и не с возмущенного гётеборжца. Не с засаленной книжки, на обложке которой перечислены имена в алфавитном порядке. Все началось где-то еще. Если, конечно, вообще можно говорить о начале. Одно цепляется за другое. Возвращается. Или кажется, что возвращается. Вращается по кругу. А что, если сказать, что все начинается там, где кончается история? Что, если сказать, что все начинается там, где история начинается? Или, может быть, повторяется? Или, просто-напросто, продолжается?

5.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Удар по мячу шестьдесят лет тому назад.

Одноклассник Салот Сара по старшей школе до сих пор помнит этот удар.

Футбольный матч в Кампонгчамской школе. Бисиклета, удар через себя в падении. Он остался, этот удар, хотя многое другое давно стерлось.

Говорят, Салот Сар был хорошим футболистом. Тогда еще никакой не Пол Пот, а просто Салот Сар. Он хорошо играл, а еще увлекался французской романтической поэзией. Верлен. Гюго. А еще любил играть на скрипке. Правда, это у него получалось хуже, — говорят те, кто помнит.

Тяжелый коричневый кожаный мяч. Навес. Стоя спиной к воротам, Салот Сар подпрыгивает и зависает в воздухе параллельно земле. Делает взмах одной ногой, другой, с силой ударяет по мячу и посылает его в ворота.

Кто был голкипером? Этого уже никто не помнит.

Может, Лон Нон, младший брат будущего зачинщика переворота Лон Нола и лучший друг Салот Сара?

А может, Кхиеу Самфан, будущий глава Демократической Кампучии? Ведь сын судьи был зубрилой, да еще малолеткой. Что он мог тогда, кроме как стоять на воротах?

Зато удар Салот Сара на футбольном поле в столице провинции помнят многие.

Тридцать лет спустя Салот Сар подпишет Лон Нону смертный приговор. По крайней мере теперь они играют в разных командах. Прежде чем послать Лон Нона на казнь, вспоминал ли Салот Сар те времена, когда они были неразлучны? Как они играли в футбол или как купались в реке Меконг? А может, революционные занятия самокритикой помогли ему избавиться от сентиментальности?

Бисиклета, гол. Обаятельный Салот Сар. Улыбающийся. Как любой игрок, забивший гол.

6.

На обложке заклеенной скотчем книжки — черно-белая фотография. На берегу реки люди таскают землю. Плетеные корзины, кто-то в темной одежде. Б центре два молодых человека, улыбаясь, смотрят на читателя.

На задней стороне обложки перед Ангкор-Ватом выстроилась шведская делегация. Август, погода теплая и пасмурная. На шведах рубашки с коротким рукавом и сандалии. Они одеты на удивление скромно. Интересно, это сознательный выбор?

Крайняя справа — Хедда Экервальд. Она чуть заметно улыбается, как будто фотограф слишком долго настраивал фотоаппарат и улыбка постепенно угасла. Рядом с ней — Гуннар Бергстрём, председатель Общества шведско-кампучийской дружбы. Он серьезен, руки скрещены на груди, на голове — кепка а-ля Мао, купленная в Китае. Дальше — Анника Андервик, улыбающаяся, с ветровкой в руках. Слева — Ян Мюрдаль. У него на ногах что-то вроде темных полуботинок. Он тоже весел, как-то почти по-мальчишески подтянут, с рюкзаком за плечами и огромными наручными часами.

Трава у них под ногами короткая, с широкими стеблями. Метрах в пятидесяти за ними высятся величественные башни Ангкор-Вата. Одинокая сахарная пальма растопырила свои взъерошенные ветви на фоне серого неба. Пальма растет у лестницы, ведущей к одному из входов в храм. Она немного склонилась вправо. Если эта пальма до сих пор растет там, то можно легко найти место, где они стояли.

Можно ли в таком случае увидеть то, что видели фотографирующиеся?

7.

15 мая 1975 года, почти месяц спустя после того, как красные кхмеры заняли Пномпень, писатель Пер Улов Энквист пишет в газете «Expressen»:

Многие годы западный империализм насиловал азиатскую страну, погубив почти миллион жизней, превратив красивый камбоджийский культурный город в гетто, в бордель.

Но народ поднялся, вернул себе свободу, прогнал захватчиков и понял, что этот красивый город должен быть восстановлен. Жильцов выселили, и дом начали убирать. Драить полы и стены — ибо не подобает людям жить в унижении, они должны жить достойно и в мире.

А Запад тем временем проливает крокодильи слезы. Бордель разогнали, идет уборка. Горевать из-за этого могут лишь сутенеры. И все же это учит нас, что борьба — не исторический памятник, не безжизненный монумент. Борьба продолжается.

Борьба продолжается. Давайте запомним это.

8.

ЛОПАТА — ТВОЯ РУЧКА, РИСОВОЕ ПОЛЕ — ТВОЙ ЛИСТ БУМАГИ!

9.

Всякий раз, прослушивая радиотелеграмму от 18 апреля 1975 года, я чувствую одно и то же. Серьезный, четкий голос диктора из новостного агентства ТТ, ощущение безвременья. Проигрываю запись снова.

Из Пномпеня, столицы Камбоджи, на данный момент не поступает практически никакой информации. Все коммуникации перерезаны. Сегодня радио Национального фронта сообщило только одно: взят Баттамбанг, второй по численности город Камбоджи, и еще восемь небольших городов.

Все равно что стоять у границы и смотреть на рисовые поля и сахарные пальмы. Синее небо, растянутое надо всем этим. Тишина. Никакого движения. Вдалеке, за горизонтом, кто-то уже повернул ключ, и механизм медленно, тяжко начал вращаться.

10.

Эта страна сделана из воды. Мой самолет летит не над землей, а над морем. Я вообще не понимаю, где тут можно приземлиться. Узкие дороги, окаймленные деревьями, стелются прямо по коричневым волнам. Сентябрь, сезон дождей подходит к концу. Река Меконг переполнилась и залила, похоже, всю страну.

Все выглядело примерно так же 12 августа 1978 года, когда китайский «Боинг-747» после пятичасового перелета готовился к посадке в Пномпене. Разве что воды было поменьше. В салоне сидели члены шведской делегации и одетые по-курортному танцоры из Румынии. Облака расступились, и трое из четырех шведов впервые увидели страну, которой посвятили последние несколько лет своей жизни.

Рисовые поля, солнце и бурая вода. В своем путевом дневнике Хедда Экервальд пишет, что на глаза у нее навернулись слезы, потому что вся поверхность была испещрена взрывными воронками.

11.

Передо мной в белом свете проектора мелькают микрофильмированные страницы газет. Проекторы стоят рядами. Зал Королевской библиотеки в Стокгольме слабо освещен. Многие проекторы включены, и время от времени, когда исследователи прокручивают пленку вперед или назад, раздается легкое жужжание. Они сидят, склонившись над своими белыми квадратиками света, вмещающими давно забытые новости и никому не известные фотографии.

15 апреля 1975 года. Листаю дальше. 16 апреля 1975-го. Дальше. Фотографии, анонсы, Ральф Эдстрём разбил губу, Улоф Пальме назвал коммунистический режим в Чехословакии «креатурой диктатуры».

17 апреля 1975 года. Первые страницы «Aftonbladet» и «Expressen» сообщают одну и ту же новость: «Пномпень пал». Корреспонденты этих изданий ведут репортажи прямо с места событий. Всеобщие радость и братание. Партизаны и солдаты правительства обнимаются. Оружие смолкло. Оба журналиста видели, как премьер-министр, Сирик Матак, белый как полотно, хотел укрыться в здании Красного Креста. И как его не пустили.

Более подробный отчет о событиях продолжается на внутренних страницах изданий.

Утренние газеты не успели опубликовать эту новость в тот же день. Они развернуто сообщают о ней днем позже.

Вождями революции называют принца Сианука и Кхиеу Самфана. Кхиеу Самфан — вот еще один интеллектуал и прекраснолицый революционер. Эдакий камбоджийский Че Гевара. И похожий, и непохожий на западных приверженцев левых идей. Человек, живущий по принципам, которые проповедует. На фотографиях он улыбается в объектив, за его спиной — джунгли, почти десять лет служившие ему домом и партизанской базой.

Но настоящего предводителя нигде не видно. В списках главных революционеров нет его имени. Пол Пот, неизвестный вне узкого круга соратников, пока что держится в тени.

В последующие дни отчеты становятся все более скудными. Демократическая Кампучия закрыта. Все коммуникации перерезаны. По слухам, города зачищают от жителей, что представители нового режима, однако, отрицают. Газетные комментаторы сбиты с толку. Как это понимать? Аналитики не торопятся с выводами. Но ведь в регионе творится столько всего другого. Война во Вьетнаме подходит к самой последней стадии, заполняя все полосы газет. А еще через несколько дней РАФ[2] захватит посольство ФРГ в Стокгольме. Всемирная революция разворачивается прямо в «народном доме», в самый разгар шведской весны.

Я поворачиваю ручки проектора. Страницы быстрее ползут перед моими глазами. Это совсем другое время. Какой переворот в стране третьего мира сегодня попал бы на билборды и первые полосы? Какая война без прямого участия США или ЕС стала бы сегодня главной новостью в вечерней прессе?

Газеты должны приносить прибыль, это было так же верно тогда, как и сейчас. Они пишут то, что можно продать, то, о чем хочет прочесть большинство.

Говорят, что тогдашний интерес к маленьким бедным странам далеко за горизонтом коренился в эгоизме. В 1975-м шла «холодная война». Каждый крошечный локальный конфликт при участии сверхдержав мог перерасти в глобальную ядерную войну. Поэтому было важно следить за развитием ситуации в Анголе, Камбодже и на Кубе.

А может, просто тогда люди больше думали о других, даже если эти другие жили далеко за пределами западного мира.

Как бы то ни было, размер газетных заголовков немного характеризует Общество шведско-кампучийской дружбы. Несмотря на то, что это общество было всего лишь небольшим отростком, отпочковавшимся от так называемых групп НФОЮВ, шведского движения за освобождение Южного Вьетнама[3], о конфликте в Камбодже тогда знали многие. О нем говорили. Было очевидно, что поездка туда делегации во главе с такой известной личностью, как Ян Мюрдаль, не останется без внимания.

Путешествие в страну, которая захлопнулась для окружающего мира, как раковина. Империя грез. Бойня.

12.

Свен-Оскар Румен из газеты «Aftonbladet» был в Пномпене 17 апреля 1975 года. На следующий день он описал появление в городе красных кхмеров:

Для шведского наблюдателя это было потрясающее зрелище. Лично я никогда не видел ничего подобного. Я испытал радость, облегчение. От счастья я не мог сдержать слез.

Это последняя телеграмма, посланная из Пномпеня, после этого все телефоны, радиопередатчики и телетайпы замолчали.

13.

МЕНЬШИНСТВО ДОЛЖНО УСТУПИТЬ БОЛЬШИНСТВУ!

14.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

«Мы чувствовали себя обезьянами, только что вышедшими из джунглей».

В 1949 году Мей Манн оказался в той же группе стипендиатов, что и Салот Сар. Всего двадцать один человек. Они ехали вместе из Пномпеня в Сайгон. Потом из Сайгона в Париж.

Это в Сайгоне он почувствовал себя обезьяной. Сайгон был совсем не похож на Пномпень. Центр торговли всего региона. Огромный французский порт. Пномпень же отличали тишина и спокойствие. Широкие тенистые бульвары, почти никаких машин. Реки Тонлесап и Меконг, встречающиеся у набережной, огромные, медлительные. Словно задают темп всему вокруг.

Сайгон был совсем другой.

Потом — пароход «Ямайка» в Европу. Ржавое пассажирское судно, конфискованное французской армией. Четыре недели четвертым классом. Океаны, незнакомые берега.

Приключение, о котором эти молодые люди и не смели мечтать.

Салот Сар у релинга. Ветер, солнце, качка — многих из его товарищей душит в своих объятьях морская болезнь. Салот Сару двадцать четыре, и сейчас он — один из избранных. За последние пятьдесят лет менее двухсот пятидесяти камбоджийцев получили образование за границей.

О чем он думает, оставляя этот знакомый мир ради другого, о котором только читал?

Они боялись европейских холодов, — рассказывает спустя много лет Мей Манн. Но едва ли они только об этом и думали. Как будет проходить обучение? Как они обустроятся? А может, все это казалось мелочами по сравнению с приключением, навстречу которому они плыли?

Кроме них на борту были французские солдаты, возвращавшиеся домой с Вьетнамской войны. Салот Сар сошелся с ними. Каждый вечер они давали ему кувшин вина из своего пайка, а он делился с остальными студентами.

Салот Сар отвечал за питание. Камбоджийским студентам французская корабельная пища казалась несъедобной. Когда судно пристало в Джибути, они купили лимоны и специи. То, что им было знакомо. Салот Сар — кок группы. Неожиданный талант.

Еда и вино. Его, надо думать, это вполне устраивало. Он считался человеком, ценившим блага жизни. Вивер. В Пномпене он оставил свою девятнадцатилетнюю подружку Сыэнг Сон Мали. «Королеву красоты», как ее прозвали другие мужчины. Те, что рассуждали о независимости Камбоджи. Салот Сар об этом не рассуждал. Он потягивал вино и мечтал о мадемуазель Сыэнг.

15.

На книжной полке у родителей дома я нахожу знакомую книгу. Обложка давно оторвалась, но я знаю, что на ней было написано: «Учебник истории». В том, что книжка развалилась, ничего удивительного нет. В 1970 году тогда еще совсем молодое издательство «Ordfront» печатало свои книжки в старом хлеву. Клей, который они использовали, в предыдущую зиму замерз, и книги получились непрочные.

«Учебник истории» был их первым успешным изданием, и я помню, что часто читал его в детстве. Это изложение истории в виде комиксов. Вместо королей и войн в «Учебнике» рассказывалось о простых людях и их быте с древних времен до наших дней.

Вернее, уже прошедших дней.

Последние страницы посвящены колониализму и революциям 1960-х. На одном развороте сверху нарисован транспарант: «Корея Куба Вьетнам Китай Албания».

Под ним изображена идиллическая картина: на полях трудятся люди.

Читаю:

Весь народ участвовал в освобождении своей страны. Теперь оставалось сделать так, чтобы никакие бюрократы, партийные шишки и прочие управленцы не отняли у него власть! А чтобы чиновники и клерки не думали, что они лучше рабочих, они должны каждый год какое-то время работать на фабрике или в сельском хозяйстве. Университеты и прочие высшие учебные заведения открыты для рабочих и крестьян. Крестьян не вынуждают переезжать в крупные промышленные города, как в Советском Союзе. Фабрики строятся в деревнях и маленьких городах, где и так уже живут люди.

16.

ЕСЛИ ХОЧЕШЬ РАЗДАВИТЬ ВРАГА, РАЗДАВИ ЕГО В СЕБЕ!

17.

Четверо шведов отправляются в Камбоджу в такое время, когда через границу почти никого не пускают. В страну, где хорошо смазанная машина смерти работает без остановки и перебоев, каждый день унося жизни более тысячи детей, женщин и мужчин.

Если обратиться к статистике, то на тот момент, когда самолет с шведами садился в аэропорту Пномпеня, режим красных кхмеров уничтожил 1 330 000 человек.

Имена погибших могли бы заполнить тринадцать с половиной тысяч таких вот страниц, или, если угодно, тридцать четыре книги такого же объема, как эта.

На тот момент оставалось еще 3700 свободных страниц, для пока еще живых людей, которым предстояло умереть.

Дешевый пример. И к тому же неточный. В 1978-м смертность была выше, чем в предыдущие годы. Людей изматывал рабский труд, а голод, казни и произвол становились все более масштабными.

Трудно обойтись без цифр. Как иначе об этом расскажешь? Невозможно представить себе все эти лица, все эти жизни. Это как шесть катастроф цунами, причем не на всю Южную и Юго-Восточную Азию, а в одной стране, в два раза меньше Швеции. Волна, год за годом опустошающая деревни и рисовые поля.

Невозможно объять их всех одной мыслью, одним чувством.

Засаленная книжка, четыре имени в алфавитном порядке. Гуннар Бергстрём, Хедда Экервальд, Ян Мюрдаль и Анника Андервик. Люди, которые там побывали.

Ян Мюрдаль — видный общественный деятель, писатель и ярый участник общественных дебатов с 1950-х годов и по сей день. А остальные? Где они сейчас? Как спустя двадцать пять лет вспоминают они жаркие, душные августовские дни, проведенные в Демократической Кампучии? Как сейчас расценивают свои радужные отзывы о поездке по стране массового террора?

18.

В 1963 году вышла книга исландского нобелевского лауреата Хальдоура Лакснесса «Поэтическая эпоха», посвященная его поездкам в Советский Союз времен Сталина. Он пишет:

Многие также боялись — и я был из их числа, — что рассказ о провале сталинского социализма в «главной социалистической стране» подорвет основы социализма во всем мире. Многие убеждали себя: «кто знает, может, „маленький Эйольф“[4] еще поправится», отчаянно на это надеялись и до поры до времени скрывали изъяны.

Может, в этом все дело? Шведы все видели, но, вернувшись домой, ничего не сказали, чтобы не навредить революции, в основе своей несущей добро?

А может, они только сейчас смогли разобраться в увиденном?

Либо одно, либо другое. Сегодня, когда реалии 1978 года превратились в хорошо изученную историю, они наверняка могли бы дать на это ответ.

Три достаточно редких имени — значит, разыскать их не составит большого труда.

На форзаце книги нахожу еще путеводные нити. Гуннар Бергстрём, председатель Общества шведско-кампучийской дружбы, в 1978 году работал санитаром в психиатрической клинике. Хедда Экервальд, член правления, студентка, изучает социологию. Анника Андервик, тоже член правления, редактор.

Я приступаю к работе. Пока все просто. Я нахожу специалиста по молодежной преступности, университетского лектора по социологии и директора музейной пресс-службы.

19.

Когда я записывал их телефонные номера, мне показалось, что я приближаюсь к ответу на свой вопрос: как можно побывать в стране, где происходит одно из самых масштабных массовых убийств XX века, и ничего не заметить?

Была ли это ложь во спасение, чтобы «до поры до времени скрыть изъяны»? Или их коварно обманули?

Либо одно, либо другое.

Правда, вскоре окажется, что все не так-то просто.

20.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Мысли незаметно переходят в сослагательное наклонение. Близится лето 1950 года, и невольно спрашиваешь себя: могло ли все сложиться иначе?

Я не знаю, какой в этом смысл. Просто, чтобы на секунду задуматься: а что, если нет, иначе не могло?

Как бы то ни было, на дворе парижская весна 1950 года. Семестр почти закончился, и камбоджийские студенты могут выбрать, куда поехать на каникулы: в Швейцарию или в Югославию. Для них это пока что просто названия на карте. Разница только в том, что первое предложение стоит денег, второе — нет.

Как знать, может, двадцатипятилетнему Салот Сару больше хотелось побродить по альпийским лугам. Очень может быть. Во всяком случае, это соответствует образу тогдашнего Салот Сара. Но у него нет денег. И это решает дело. Он едет в Югославию.

Под Загребом строят новую автомобильную дорогу. Трассу под названием «Братство и единство». В строительстве принимает участие интернациональная бригада. Молодежь со всей Европы трудится вместе, чтобы восстановить разрушенный войной континент.

Туда-то и отправляется Салот Сар.

Они работают три дня в неделю, остальные четыре посвящают культурным, спортивным и прочим мероприятиям. Пайки скудные, работа тяжелая. Но на улице лето, они молоды, и им весело вместе. Спустя много лет Салот Сар, тогда уже Пол Пот, в одном из своих немногочисленных интервью, данном югославским журналистам, будет с теплотой вспоминать эти дни.

Действительно ли ему понравилась та поездка? Или это еще одно ничего не значащее высказывание наряду с многими другими автобиографическими сведениями?

А может, и правда понравилась. Летом 1951 года он снова отправится в Югославию, только на этот раз в поход с друзьями.

Как повлияла жизнь в рабочей бригаде на тогда еще аполитичного Салот Сара? Насколько увлекла его прекрасная мечта: плечом к плечу создавать страну будущего? Не напоминают ли скудные пайки и тяжелый труд об условиях жизни в Демократической Кампучии двадцать пять лет спустя? Не родилась ли идея о трудящемся народе именно там, в Югославии?

Или все это надуманные параллели?

21.

[ФРАГМЕНТ ФОНА]

Из развалин Второй мировой войны поднимается новая Европа. Быстрый экономический рост ложится в основу современного общества потребления. США опережают в этом развитии другие страны и служат образцом для Швеции. Наступают новые времена.

Бюджет средней шведской семьи растет. Все больше молодых людей могут закончить школу и поступить в университет. Деревенские дети переезжают в города, домохозяйки выходят на работу. Государство всеобщего благосостояния процветает.

Оно стремительно движется навстречу новому, лучшему, современному.

Мировая война закончилась и никогда не повторится. Пацифизм объединяет людей разных взглядов, Швеция отказывается от производства ядерного оружия.

И потому война во Вьетнаме, которая обрушивается на телезрителей с экранов, вызывает сильную ответную реакцию. Быть может, сильнее всего людей возмущает то, что американские освободители превратились в империалистических захватчиков? Что они пали так низко.

В Европе и, в частности, в Швеции антивоенный протест тяготел влево. Но в застывшей мизансцене «холодной войны» Советский Союз не был очевидной альтернативой. Многие скорее выражали солидарность с развивающимися странами и колониями и активно сочувствовали их борьбе за политическую и экономическую независимость.

Война во Вьетнаме оказалась в центре внимания. Вот где обнажились все мировые противоречия и несправедливости.

В мае 1968 года — кульминация студенческих волнений в Париже. На улицах горят машины, десять миллионов французских рабочих объявляют всеобщую забастовку. Во всем мире маршируют демонстранты, требуя перемен. Протест носит глобальный, отнюдь не локальный характер.

В Швеции в поддержку Вьетнама создаются различные общества. Они носят название Объединенные группы НФОЮВ по аналогии с освободительной армией Южного Вьетнама. Активисты собирают пожертвования. В 1973 году удалось собрать 8,3 миллиона крон. В движении участвует в основном молодежь. Молодые люди стоят возле универмагов и винных магазинов и, позвякивая кружками для пожертвований, продают газету «Vietnambulletinen», «Вьетнамский бюллетень». Но деньги не самое главное. Они хотят изменить общественное мнение и потому останавливают прохожих и беседуют с ними на политические темы. Они стремятся организовать как можно более широкий «единый фронт», подчинив партийную политику великим целям.

Многочисленные группы НФОЮВ существуют за счет волонтерской работы. Они достигли потрясающего охвата. Обычно активисты должны работать три вечера в неделю, иногда даже в субботу. Они занимаются в кружках, проводят собрания и демонстрации. Это серьезная работа. Хороший активист идеологически сознателен, хорошо дисциплинирован и воздерживается от алкоголя.

Все кипит, политика снова заалела и заискрилась. Крутятся валики ротаторов. Власть, похоже, покинула сонный риксдаг и вышла к тем, кто готов сражаться. То, что происходит или не происходит на улицах шведских городов, должно отразиться на мировой политике. Политика касается всех и каждого, а не только каких-то там государственных деятелей. Чинные социал-демократические демонстрации выливаются в уличные беспорядки, когда полиция пытается встать у них на пути.

Но не только молодежь хочет положить конец войне. По совместной инициативе пяти парламентских партий начинается сбор подписей под требованием, обращенным к Президенту США Ричарду Никсону, прекратить бомбардировку Вьетнама. За один месяц удается собрать 2,7 миллиона подписей.

Такая самоотдача свойственна всем, кто участвует в движении. Они «верят в свои силы» и искренне сочувствуют вьетнамцам, на глазах у которых в огне американского напалма исчезают города и гибнут близкие. Война настолько цинична и аморальна, что о ней нельзя молчать. США злоупотребили оказанным им доверием. Настало время действовать.

22.

РЕВОЛЮЦИЮ МОЖНО СОВЕРШИТЬ ДАЖЕ В ОДИНОЧКУ!

23.

Годы борьбы. Будние вечера, посвященные занятиям в кружках и собраниям. Погонные метры прочитанной литературы, так или иначе подтверждающей то, за что они борются. Агитация и сбор пожертвований — часы, проведенные возле универмагов «Думус». Дискуссии. Осмысление логических связей.

И выводы.

Военные действия США во Вьетнаме нарушают принципы международного права.

Это попытка удержать угнетенный народ в кандалах.

Взгляните на разбомбленную страну! Люди разбирают минометы на части и на велосипедах переправляют в джунгли. Люди отказываются сдаваться. Не отступают ни на шаг. Они возвращают страну себе, дюйм за дюймом, километр за километром. Уж лучше смерть, чем поражение и несвобода.

Американцам придется смириться с одним простым фактом: нельзя выиграть войну, если весь народ против тебя.

Победить такой народ невозможно.

Сражаясь плечом к плечу — мужчины рядом с женщинами, директора рядом с крестьянами, новую жизнь они тоже будут строить вместе. Дело найдется для каждого. Все будет совсем не так, как на Западе. Именно здесь, в развивающихся странах, появится на свет современное общество будущего.

Более справедливое.

Более правильное.

Более праведное.

24.

Это почти как кинохроника из преисподней. Не потому что в ней присутствуют адские сцены, а потому что это кадры с той, другой стороны. Кадры из страны, которой не существует ни на каких изображениях, и уж тем более на кинопленке.

Страна, которая существует в основном в текстах. В воспоминаниях. В точках зрения.

Фильм был показан на первом канале шведского телевидения 1 апреля 1979 года. Он начинается словами Яна Мюрдаля: «These are the notes from a journey in Democratic Kampuchea during the Monsoons. These notes are biased»[5].

Ян Мюрдаль обращается не только к шведам, расположившимся перед телевизорами в своих гостиных. Он обращается к международной публике, осознавая уникальность фильма, снятого в Демократической Кампучии.

Качество съемок плохое, слышно, как жужжит камера, фигура Мюрдаля на фоне Ангкор-Вата слишком темная.

Этот фильм — один из результатов их поездки. Фильм, и еще диск с камбоджийской революционной музыкой, и книга, собирающая пыль в маленькой шведской библиотеке в Пномпене.

Жужжащую камеру предоставил SVT Drama, отдел драмы Шведского телевидения. Вообще-то этот отдел обычно не занимается документальным кино. Говорят, что Ян Мюрдаль получил финансирование и камеру благодаря личным связям в отделе драмы. Поэтому и фильм потом монтировали тайком, урывками, когда освобождалась монтажная. Просто так, не вызывая лишних вопросов, забронировать время в студии было бы невозможно. Производство отняло много времени. И когда фильм наконец выпустили, он был уже неактуален, так как вьетнамцы свергли Пол Пота и его режим.

Но все это позже. Сейчас же камера жужжит, и Ян Мюрдаль продолжает по-шведски:

Признаю, что в основе этого фильма лежит предвзятое мнение. Не только потому, что я люблю Кампучию и очень уважаю ее культуру. Дело в том, что я считаю, что крестьянские войны в истории наших наций — это праведные войны. Наши предки были правы, когда спалили Факсехюс[6] в 1433 году. Правы были европейские крестьяне, восставшие против угнетения, правы крестьяне Азии, поднявшиеся на защиту своих интересов. Кроме того, я верю в необходимость революций. Я верю в необходимость Американской революции 1776 года. Я верю в необходимость Французской революции 1789 года. 1830, 1848, 1871, 1905, 1917, 1949 — в числе многих других дат, это важные вехи нашей общей истории. Кроме того, я считаю, что ключевой вопрос — это национальная независимость.

В словах Яна Мюрдаля мало неожиданного. Зато кадры, которые я вижу, слегка, но все же ощутимо, расходятся с моим представлением о действительности.

Традиционный образ Демократической Кампучии — образ концентрационного лагеря. Истощенные люди в черных одеждах, выстроясь ровными рядами, рабски трудятся на рисовых полях. Умирая, они падают на землю, и их тела превращаются в естественное удобрение.

Разумеется, я не рассчитываю увидеть подобные сцены, когда включаю эту запись, сидя в небольшой каморке на Шведском телевидении в Стокгольме блеклым мартовским утром. Но я рассчитываю — кто знает — различить это где-то на заднем плане. Быть может, блеск в глазах людей, когда им кажется, что на них не смотрят. Я уверен, что я-то с моими знаниями о сегодняшней Камбодже увижу то, что шведы тогда проглядели.

Шведы посетили Камбоджу в годы режима, который был назван самым кровавым режимом XX века. Они старательно документировали все, что видели. Где-то же должны проступить следы террора?

Но я не вижу никакого террора. Я вижу счастливых, благополучных людей. Некоторые из них и в самом деле одеты в черное, но на остальных — такая же одежда, какую носят современные камбоджийские крестьяне. Они строят прочные жилища и пашут землю. Камера ползет по мешкам, набитым орехами кешью, маниоком и рисом и предназначенным на экспорт. Столько еды — в стране, где население, если верить всем учебникам истории, вымирало от голода.

Кадры сопровождаются убедительным голосом Яна Мюрдаля. Он констатирует, что ранее разоренная сельская местность теперь заселяется, что каждый добросовестный труженик получает тридцать килограммов риса в месяц.

Рисовые поля. Постройка плотины. Люди тащат тяжелые носилки с землей, улыбаются, проходя мимо камеры.

Затем кадры из коллективной сельской столовой. Горы риса на столах. Люди едят медленно, а вовсе не жадно, как если бы они голодали. Голос Мюрдаля:

В деревнях есть большие общие столовые. Они служат также местом собраний. Люди едят вместе. Их образ жизни и нов, и стар одновременно. Люди объединяются в новые коллективы, но деревня живет по старым сложившимся традициям.

И еще:

Городским жителям, которые раньше жили в виллах с прислугой, такая пища, пожалуй, кажется немного скудной. Но кооператив гарантирует пропитание для каждого.

И еще:

Это бедная страна. Средний возраст населения низкий. Половине граждан нет и семнадцати. В пятьдесят ты уже старик. Однако тяжелый труд и, казалось бы, совсем простые гарантии жилья, одежды и пропитания, которые обеспечивает новый строй, являются воплощением крестьянской мечты.

Жизнь одинакова для всех, тяжелая, но справедливая. Революция — необходимый шаг для выхода из отчаянной ситуации. Ради восстановления страны. Ради будущего благосостояния. Тяжелый труд — сегодня, вознаграждение — завтра.

Я иду по Карлавэген. Солнечный свет слаб, улицы еще по-зимнему слякотны. Ветер крутит прошлогодние коричневые листья.

Что я увидел? Получасовой документальный фильм, показанный на шведском государственном телеканале и соответствующий всем внешним требованиям, предъявляемым к подобному кино. Факты и статистика, подтвержденные живыми кадрами и интервью. В роли гида — известный деятель культуры, красноречивый и убедительный.

На протяжении тех нескольких лет, что я прожил в Камбодже, мне довелось услышать бессчетное количество свидетельств о лишениях и ужасах, царивших в Демократической Кампучии. И несмотря на это, несмотря на все то, что мне рассказывали, я ловлю себя на мысли, что, возможно, все было не так уж и плохо.

Что, быть может, это просто какое-то недоразумение.

25.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Одни знакомые лица. Ведь их не настолько много, чтобы не различать, кто есть кто.

Небольшая квартирка в центре Парижа, с полдюжины камбоджийских студентов первого поколения. Пока еще дискуссионный клуб. На этот раз не искусство и не юриспруденция. Политика. Политика в довольно широком понимании.

На родине усиливается борьба за независимость. Разные группировки сражаются против французов. Кхмер Иссарак — раздробленное движение с несколькими сильными лидерами. Кхмер Вьетминь — вьетнамское коммунистическое партизанское объединение, в которое входили и камбоджийцы. А что можно сказать о молодом короле, Сиануке, сотрудничающем с новообразованным парламентом, в котором преобладают националистически настроенные демократы? Пляшет ли он под дудку французов или обладает собственной политической волей?

Костюмы и туго завязанные галстуки по моде 50-х. У стены пьедестал с небольшой фигуркой Будды в позе лотоса.

Париж пропитан экзистенциализмом. Камю и Сартр. Тяжелые послевоенное годы и пессимизм 1940-х затмила вера в будущее 1950-х. Коммунистическая партия Франции — самая большая в Западной Европе, отчасти лейтмотив той эпохи.

Тема сегодняшней дискуссии: следует ли бороться за свободу Камбоджи с оружием в руках?

Пожалуйста, ваше мнение.

Посмотрите на вьетнамцев, как они сопротивляются французам! На Вьетнам теперь все смотрят с уважением, а на Камбоджу — со снисходительной улыбкой.

Ну а Индия? А Бирма? Ведь они добились свободы мирными средствами, не так ли?

Квартирка принадлежит камбоджийскому студенту Кенг Вансаку. Ему почти двадцать пять, он только что женился на француженке и является своего рода интеллектуальным движком кружка.

Супруги Кенг помогли Салот Сару снять комнату. Кенг Вансак к тому же пригласил его в дискуссионный клуб.

Салот Сар сидит тихо, слушает. Спустя многие годы он скажет, что не хотел высовываться. Раскрывать карты.

Но было ли что раскрывать? Ведь он никогда раньше не проявлял интереса к политике.

В следующем году он будет покупать книги с лотков на набережной Сены. Теперь уже не только французскую лирику, но и Маркса, и Кропоткина. Он поймет не все. Скорее даже, очень мало. Французский для него все же не родной язык, а увесистый труд Кропоткина на 749 страницах посвящен концу XVIII века.

Но это не так важно. Пока он только черпает вдохновение. Революция для него в той же степени позиция и идеал, как и метод.

Из дискуссионного клуба вскоре выкристаллизуется новое, тайное объединение. Один из инициаторов — двадцатишестилетний Иенг Сари, впоследствии ставший министром иностранных дел красных кхмеров. Это новое объединение, Le Cercle Marxiste[7], имеет четкий коммунистический профиль. Кружок разделен на ячейки, несколько человек в каждой. Каждая ячейка самостоятельна и ничего не знает об остальных.

Когда точно Салот Сар примкнул к кружку, никто уже не помнит. Но известно, что его ячейкой руководил студент-математик Ок Сакхун. Еще в нее входил Ху Юн, докторант-экономист, позднее — один из главных интеллектуалов красных кхмеров.

Они уже встретились, почти все, кто 17 апреля 1975 года победоносно войдут в Пномпень.

Очевидным лидером тогда, в самом начале борьбы, был энергичный Иенг Сари. Призывавший товарищей онанировать и не тратить свое время на женщин. Оно пригодится для Борьбы.

26.

СОЦИАЛИЗМ МОЖНО ПОСТРОИТЬ ТОЛЬКО С СОЦИАЛИСТИЧЕСКИМ НАРОДОМ!

27.

Еды мало. Нас довольно много. Но, вместо того чтобы позволить одним объедаться, а другим засыпать голодными, мы делим все поровну. Всем достаются равные порции. Никто не получит больше других. Это справедливо.

Так же мы поступаем с водой. Это справедливо.

Мы все делим поровну. Никому не достается больше, чем другим, всем достается понемногу.

Все общее, как небо, как океаны. Мы должны проследить, чтобы никто не разживался за счет других.

Все общее, как воздух, как плоды деревьев. Это справедливо.

Слишком долго мы не уважали друг друга. Сильные процветали за счет слабых.

Дети богатых наследовали деньги и власть своих родителей.

Дети бедных наследовали долги и невежество своих.

Все общее, но некоторые взяли себе больше, чем им полагается. Чем больше они взяли, тем могущественнее стали.

Если мы хотим справедливости, богатые должны перестать брать больше, чем им полагается. Если мы хотим, чтобы, никто не уснул голодным, мы должны делить нашу скудную пищу — не по принципу «кто сильнее», а поровну. Сильные должны отступить. Слабые — шагнуть вперед. Всеобщее. Это справедливо.

Мы должны перестать думать только о себе и начать делиться. Мы, имущие, должны увидеть тех, у кого ничего нет. Мы, имущие, должны быть внимательнее. Никто не одинок.

Мы должны увидеть тех, у кого ничего нет. Нами должны руководить уважение и чувство справедливости, а не эгоизм и личные потребности. Только когда мы все поделим поровну, никто не уснет голодным.

Мы должны избавиться от собственного эгоизма и построить справедливое будущее. Еды мало, но никто не должен уснуть голодным.

Все общее.

28.

СЕРДЦЕ, ТОВАРИЩ, НЕ КОЛЕНО, КОТОРОЕ МОЖНО СОГНУТЬ ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ!

29.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Кох Сантепхиеп, Остров Мира, — так называл принц Сианук свое маленькое Камбоджийское королевство. Зеленеющий мирный остров в море войны. На востоке Вьетнам сражался с французами, а потом с американцами. На западе все более нестабильной становилась обстановка в Таиланде. На севере Лаос оказался втянут во вьетнамское противостояние. В Индонезии в кровавом военном перевороте погибли сотни тысяч коммунистов.

И через все эти конфликты тянулись мерзлые окопы «холодной войны». Самая страшная угроза повисла в воздухе: если равновесие нарушится в пользу одной из сторон, вторая нажмет на ядерную кнопку.

Но Камбоджа все еще оставалась островом мира. Сидя теплым вечером на берегу Меконга, трудно было представить себе ядерную зиму.

По ту сторону горизонта, как далекие раскаты грома, падали бомбы, а божественный принц оберегал своих чад. Таким его должны были видеть подданные и иностранцы.

Принц Сианук был посажен на камбоджийский трон французскими колонистами в 1941 году. Один из многочисленных потомков знаменитых королей Ангкора. Тогда он был мечтательным девятнадцатилетним юношей, увлекавшимся кино. В своих мемуарах он пишет, как познакомился с женой французского губернатора. При виде его та воскликнула: «Qu’il est mignon, ce petit!»[8]

В этом и заключалось его предназначение. Ему предстояло стать маленьким миленьким королем, чьим главным достоинством была доверчивость.

Более наивного заблуждения и представить себе нельзя. Французский генерал Де Ланглад позже констатировал, что Сианук, конечно, безумец, но безумец неотразимый.

После нескольких лет отрешенного от мира либертинизма король решил, что должен оставить свой след в истории Камбоджи.

После Второй мировой войны французы ослабили власть над колониями, и Французский Индокитай сосредоточил все свои силы на Вьетнамской войне. Освободительное движение в Камбодже заметно окрепло, хотя и не было единым. Лучше всех были организованы коммунисты.

И тут на сцену вышел король, отнюдь не такой миленький, каким казался раньше.

Это можно назвать присвоением чужих достижений. Когда казалось, что освободительное движение уже побеждает, Сианук неожиданно объявил «королевский крестовый поход». Он объездил всю страну, обещая, что он, и никто другой, сделает Камбоджу независимой. И всего-то за один год.

В ноябре 1953-го французы вынуждены были оставить Камбоджу. Страна обрела независимость. И Сианук стяжал все лавры себе.

Это был его первый гениальный политический ход. Народ поддерживал борьбу за независимость. Борьба за независимость была также главным козырем коммунистов, питавшим их растущую популярность. Крестовый поход Сианука позволил ему снискать восхищение народа, а заодно выбить опору из-под ног коммунистов. Пройдет еще почти двадцать лет, прежде чем они снова станут весомой политической силой.

Однако свободу действий Сианука ограничивала конституция. А это никак не входило в его планы. Поэтому следующим его гениальным ходом было отречение от престола.

Со сцены уходит король.

И появляется принц.

Вновь став принцем, Сианук развязал себе руки. На трон он возвел своего аполитичного отца. При этом Сианук всегда старательно подчеркивал, что он «принц, который был королем», дабы никто не усомнился в его статусе. Никто и не усомнился. Он продолжал жить во дворце, сохранив власть над военными и полицией. Он оставался полубогом, перед которым подданные должны были падать ниц.

Вскоре Сианук проявит себя как мастер разделять и властвовать. Энергичный и харизматичный принц раз за разом выводил политическую оппозицию из игры.

Ту же тактику он использовал и во внешней политике. По его замыслу Камбоджа должна была придерживаться бескомпромиссного нейтралитета. Это отвечало одному из условий, по которым Франция предоставляла Камбодже независимость, но в поляризованном мире времен «холодной войны» это было опасным решением. Однако тем самым Сианук получил возможность столкнуть сверхдержавы друг с другом и успешно ею воспользовался.

Это было головокружительное балансирование на высоко натянутой проволоке. Окружающий мир был очарован тем, с какой ловкостью Сианук противостоит порывам ветра, заставляя зрителей забыть о расстоянии, отделяющем его от земли. Маленький предприимчивый принц с пронзительным голосом стал символом Альтернативы. Дело было в 1960-е, колониализм терпел крах, и третий мир, казалось, наконец поднимается на ноги.

С середины 1950-х годов Сианук выделял большие средства на строительство школ и дорог. В 1955 году в Камбодже насчитывалось 5 тысяч учеников, получающих полное среднее образование. В 1968-м их стало больше миллиона. В 1955-м в Камбодже было проложено около тысячи километров автомобильных дорог. К 1968 году их протяженность увеличилась в десять раз. Строились железные дороги, большие спортивные комплексы, перестраивались провинциальные города.

Целью Сианука было создание государства благоденствия, где каждый крестьянин, работающий на рисовом поле, умел бы читать и говорил на двух языках. Сианук основал так называемый Сангкум реастр нийум, социалистический народный дом. Под его мощным крылом могли встречаться и вести дискуссии политические деятели любого толка. Все это ради того, чтобы избежать национальной разрозненности. Но при этом критиковать само мощное крыло не разрешалось. Соответственно, никакой настоящей политической оппозиции существовать не могло.

В 1955 году Сиануку было тридцать три года. Просвещенный и самодержавный, эдакий ренессансный властитель XX века. Он правил страной с магической энергией, собрав все нити правления в своих руках. Он не упускал ни малейшей возможности поездить по деревням и насладиться народной любовью. Проезжая мимо какой-нибудь стройки, он не задумываясь хватался за лопату, демонстрируя символическое участие, — и ожидал того же от государственных чиновников и заграничных послов.

Но одновременно принц все с большим трудом отделял Камбоджу от собственной персоны. Любую критику страны Сианук принимал на свой счет. Что в первую очередь делало непредсказуемой внешнюю политику.

Говорили, будто Сианук, в отличие от предыдущих и последующих властителей Камбоджи, по-настоящему любил камбоджийцев. Единственная проблема заключалась в том, что себя он любил немного больше.

Остров Мира. Благоденствующий, независимый и изысканный. Жемчужина Юго-Восточной Азии. Пномпень — ответ Юго-Восточной Азии Парижу. Бульвары и светлая элегантная архитектура Ванн Моливанна в функционалистском духе Оскара Нимейера. Будучи поклонником искусства, Сианук посвящает избыток своей неиссякаемой энергии творчеству: пишет симфонии, ставит фильмы, приглашая армию в качестве массовки, устраивает шикарные торжества, где гости гуляют до рассвета. Граница с опустошенным войной Вьетнамом пролегает менее чем в ста километрах от его неизменно ослепительного дворца.

30.

Я стою у реки Меконг, в том месте, где она встречается со своей сестрой Сан, в нескольких десятках километров от лаосской границы. У меня за спиной лежит маленький забытый богом торговый город Стынгтраенг. В городке несколько тысяч жителей. Пыльные симпатичные улочки. Жизнь, далекая от современного мира. Кажется, что время здесь остановилось лет пятьдесят назад.

От набережной тянутся два бульвара, разделенные широким газоном. Что-то вроде заброшенного парка. Все несуразно огромное, словно предназначено для города, в сотни раз больше Стынгтраенга. Но это позволяет составить какое-то представление о духе того времени. О надеждах Сианука и его архитекторов-градостроителей. Об их уверенности.

Именно дух того времени и сохранился в памяти людей. Шестнадцать лет практически единовластного правления Сианука обрели, как он и хотел, мифический ореол.

Оазис мира и благополучия во мраке истории.

Свет, контрастирующий с последующей эпохой.

31.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Возможно, они встречаются в дверях.

Салот Сар, готовый вновь взойти на борт «Ямайки», чтобы вернуться в Пномпень. И Сон Сен, студент-политолог, въезжающий в жалкую каморку Салот Сара над винным магазинчиком на улице Летелье. Несколько квадратных метров, старая кровать и стул.

В будущем им придется пережить куда более суровые испытания. Партизанская война, малярия, джунгли, жизнь в постоянном бегстве. Зато потом — годы у власти. Сон Сен — министр обороны Пол Пота. А немногим позже — его преемник.

Салот Сар не достиг больших высот в изучении радиоэлектроники. А может, она ему просто надоела. Его лишили стипендии, и теперь ему вряд ли что-то светит во Франции.

Меньше чем через сорок пять лет после той встречи в дверях Пол Пот прикажет казнить Сон Сена и всю его семью как предателей. Убийство одного из самых старых соратников станет началом его собственного краха.

Но это еще не сейчас.

Сейчас на дворе 1953 год, и они просто молодые двадцатипятилетние радикалы. Сон Сен протягивает руку и получает ключи от квартиры. Желает счастливого пути.

32.

Хедда Экервальд наливает мне стакан молока и угощает свежеиспеченным хлебом с медом. Мы сидим у нее на кухне в красном доме за зеленой калиткой. Это хутор, когда-то давно перестроенный. Низкие потолки, высокие пороги и кривые углы. За окном — светлый сумрак июньской ночи.

Кроме нас за столом сидят ее муж и две дочери. Старшая только что вернулась с футбольной тренировки. Несколько дней назад она закончила школу.

Перед тем как приступить к бутербродам, мы побывали в Демократической Кампучии. Из поездки шведской делегации у Хедды Экервальд сохранилось больше всего снимков. Примерно четыреста цветных слайдов. Уникальные документы из страны, чья история почти не была зафиксирована на кино-и фотопленках. Ее слайды удивительно красивы и композиционно продуманны. Не какие-нибудь там туристические снимки.

Именно так она хотела начать. Посмотреть слайды, поговорить немного. Потом, возможно, перейти к формальному интервью.

Проектор стоит в спальне. Окно завешено одеялами, на кровати она разложила несколько номеров газеты «Kampuchea».

Новые и новые коробки со слайдами. Я снова поражен сходством. Кампучия похожа на Камбоджу. Никакого намека на пропасть, которая должна бы угадываться где-то там позади, рядом, где-то.

Щелкает проектор. Слайд отъезжает в сторону, на секунду становится темно, и новый слайд. Улыбающиеся люди у ирригационного водохранилища.

33.

ДАВАЙТЕ БУДЕМ ЖИТЬ КАК ОДНА БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ, ПОДЧИНИВ СЕБЯ НУЖДАМ КОЛЛЕКТИВА!

34.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

В 1953 году в Камбоджу вернулся совсем другой Салот Сар. Это был светский человек, член французской коммунистической партии.

Камбоджа тоже уже не была прежней. Каждый день французские солдаты и камбоджийские борцы за независимость убивали друг друга. Война хоть и не была повсеместной, но она отразилась на жизни людей во многих частях страны.

Салот Сар отправился в свою родную деревню недалеко от Кампонгтхома. Увиденное поразило его. В интервью незадолго до смерти он вспоминает:

На конечной станции кто-то окликнул меня, какой-то человек на велотакси: «Ты вернулся!» Приглядевшись, я увидел, что это один из моих дядьев. Он спросил: «Подвезти тебя домой?» Я вообще ничего не понимал. Раньше у него была земля, скот, все. Я расплакался, увидев его в таком состоянии. Я поехал с ним, и весь следующий месяц или около того я разговаривал с другими моими родственниками, которые тоже потеряли все. Камбоджийская деревня была разорена. Пожив в Европе, я не мог смотреть на это без содрогания.

35.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Камбоджа Сианука, разумеется, не была раем на земле. Кумовство и коррупция становились все более привычными явлениями. Тайная полиция свирепствовала, а Сианук все реже выслушивал чужие мнения, предпочитая им свое собственное.

Его королевство преподносилось как демократия, хотя на самом деле было скорее кулисой для политического фарса, с годами все более натужного. Сианук пользовался невероятной популярностью, но он не хотел идти на какие-либо риски. Выборы, которые проводились в стране, никогда не были ни свободными, ни справедливыми. К примеру, Сианук сам обыкновенно назначал кандидатов в народные избранники. Конечно, это были люди разных политических взглядов — ради сохранения равновесия, считавшегося неотъемлемым атрибутом правления Сианука, но Национальное собрание никогда не противопоставляло себя королю.

Важной вехой стали первые выборы в 1955 году. Во время предвыборной кампании усилились преследования полицией оппозиционных политиков. Многие из них были арестованы, некоторые — убиты.

В день выборов сотрудники тайной полиции стояли у избирательных урн и наблюдали за тем, чтобы люди голосовали «правильно».

Поэтому не было ничего удивительного в том, что все голоса получил Сианук. Там, где избиратели голосовали за другого кандидата и Сианук проиграл, урны были сожжены, а победивший кандидат впоследствии найден мертвым.

Сианук праздновал сокрушительную победу. Теперь он мог чувствовать ответственность только перед самим собой.

В своих мемуарах, «Souvenirs doux et amers»[9], он пишет:

Это правда, что я был авторитарным правителем, а точнее, чем-то средним между индонезийским Сукарно и египетским Насером. Но я никогда не опускался до уровня угандского Иди Амина или Масиаса Нгемы в Экваториальной Гвинее, и мне совсем уж далеко до непревзойденного тирана Пол Пота в так называемой Демократической Кампучии. Но я не был незначительным и слабым корольком, как обо мне пишет французская левая пресса, которая смотрит на меня как на какого-то желтокожего негритянского короля.

Он продолжает скромно и искренне, что так очаровывало многих его современников:

Ведь я просто живой человек, со своими сильными и слабыми сторонами. Пример для подражания из меня — не лучше и не хуже, чем из любого моего ближнего. Я создан, как сказано в Первой книге Моисеевой, по образу Божиему, образу, отягощенному первородным грехом.

Подозрительность, свойственная всем единоличным правителям, в случае Сианука имела конкретные основания. Ему удалось предотвратить несколько государственных переворотов, срежиссированных Южным Вьетнамом и Таиландом. Сам он был полностью уверен, что все нити сходятся в руках ЦРУ.

В 1959 году во дворец доставили два ящика с подарками. Отправитель был некий бизнесмен, поддерживающий контакты с Южным Вьетнамом и США. Подарок, адресованный матери Сианука, открыл королевский гофмейстер. В ящике оказался мощный заряд взрывчатого вещества. В результате взрыва, разнесшего всю комнату, погибло три человека.

После этого случая Сианук окончательно перестал доверять США, Южному Вьетнаму и Таиланду.

Несколько лет спустя был убит Джон Ф. Кеннеди. Незадолго до того был застрелен еще один противник Сианука, президент Южного Вьетнама Нго Динь Зьем. А когда всего через месяц умер премьер-министр Таиланда фельдмаршал Сарит, Сианук в одном радиовыступлении удовлетворенно констатировал: «Эта троица еще встретится в аду».

36.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

1955 год был годом возможностей. Камбоджа наконец обрела независимость, война кончилась. Впервые должны были состояться свободные демократические выборы. Это витало в воздухе — начало новой эры.

Наставник Салот Сара Кенг Вансак, тот самый, который нашел квартиру своему бездомному другу в Париже, вернулся в Пномпень. Несмотря на радикализм, Кенг Вансак примкнул к демократам, самой крупной политической партии. Борьба должна разворачиваться в рамках парламентарной системы.

Кенг Вансака относят к числу «молодых рассерженных». Да, он чересчур радикален, но руководство партии полагает, что его левизна привлечет избирателей.

Рядом с ним часто можно увидеть Салот Сара. Обыкновенно они вместе завтракают в уютном доме Кенг Вансака на бульваре Монивонг.

Розовая и белая бугенвиллеи, пиалки с лапшой и потрошками. Свежие пряные травы для супа. Дольки лайма. Ледяной жасминовый чай в высоких стаканах.

А может, они предпочитали кофе с круассанами на французский манер?

Если верить Кенг Вансаку, то во время этих встреч он говорил, а Салот Сар слушал. Конечно, Салот Сар был приятной компанией, но ведь он — всего лишь неудавшийся радиоэлектрик. Бездарность. Посредственный интеллектуал. Но приятный.

Чего Кенг Вансак не знал, так это того, что Салот Сар выполнял задание. Маленькая тайная партия камбоджийских коммунистов поручила ему втереться в ряды демократов. Ничего не подозревающий Кенг Вансак оказался лишь инструментом. Он открыл ему дверь.

Может, Кенг Вансак был прав насчет интеллекта Салот Сара. А может, и нет. Салот Сар умом никогда не блистал. Но как насчет силы убеждения? Той самой, о которой многие потом вспоминали? Как насчет обаятельной улыбки и харизмы в небольших компаниях? Кто кого водил за нос за завтраком?

С некоторых пор Салот Сар жил двойной жизнью. С одной стороны, конспиратор-коммунист, проживающий в крохотной невзрачной лачуге в одном из самых бедных кварталов города. С другой — стильно одетый, светский молодой человек на элегантном черном «ситроене», с хорошими связями как в королевском доме, так и в политических кругах.

Салот Сар и Сыэнг Сон Мали еще были парой. Вот уже шесть лет как они собирались пожениться. Исход дела зависел от предстоящих парламентских выборов. Если всеобщие прогнозы оправдаются и демократы выиграют, Салот Сару будет уготована респектабельная должность рядом с властной верхушкой. Только тогда семья Сыэнг Сон Мали даст свое разрешение на свадьбу.

Напрашивается вопрос: что бы произошло, если бы принц Сианук не фальсифицировал результаты выборов? Если бы он не прибег к насилию и не использовал всю свою политическую сноровку ради уничтожения демократов?

Кто знает, может, тогда в Камбодже укоренился бы парламентаризм и коммунисты отказались от вооруженной борьбы в пользу политической? Может, Сыэнг Сон Мали вышла бы замуж за Салот Сара? Однако вместо этого она стала любовницей заместителя премьер-министра Сам Сари, правоконсервативного бузотера, жестоко преследовавшего левую оппозицию.

Крах демократии и любви. Подруга, бросившаяся в объятья врага. Можно только рассуждать на тему того, какое значение это имело лично для Салот Сара.

Время возможностей прошло. Теперь оставалось только два пути: забыть о политике или добиваться своего другими средствами.

37.

ОСТАВЬ ВСЕ СВОЕ ИМУЩЕСТВО, РАССТАНЬСЯ С ОТЦОМ, МАТЕРЬЮ, СО ВСЕЙ СВОЕЙ СЕМЬЕЙ!

38.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Сианук причислял себя к левым. В международной политике он отдавал предпочтение государствам социалистической ориентации. Но у себя дома он не особенно симпатизировал оппозиционерам левого толка.

Многие ведущие левые интеллектуалы были осуждены на долгие сроки исправительных работ. Некоторые убиты. В начале 1960-х все больше людей уходило в подполье. Предводители красных кхмеров один за другим исчезали из виду.

В одном интервью Сианук сказал, что за время своего правления уничтожил 1500 коммунистов.

Однако во второй половине 1960-х политическое чутье стало изменять ему. Балансировать на проволоке было все труднее из-за мучительной войны во Вьетнаме. Вместо этого Сианук решил заняться постановкой кино, где в главных ролях были задействованы он сам и его ближайшее окружение.

В 1965 году Камбоджа полностью разорвала отношения с США, лишившись тем самым их масштабной военной помощи. В госбюджете возникла зияющая дыра.

Через год Сианук заключил сделку с Северным Вьетнамом, дав молчаливое согласие на транзит вооружения через территорию Камбоджи, из порта в Сиануквиле на «тропу Хо Ши Мина».

Если первое решение было связано с презрением, которое Сианук давно испытывал к США, то второе — с реальной политикой. Сианук просто-напросто верил, что вьетнамцы выиграют войну, и не хотел портить с ними отношения.

Вооруженный конфликт по ту сторону границы подрывал экономику Камбоджи, которая слабела с каждым днем. Военные компенсировали отозванную американскую помощь контрабандой оружия и риса во Вьетнам. Утечка риса оказалась особенно ощутима для Камбоджи. Значительная часть налоговой прибыли поступала в казну благодаря экспорту риса, доля которого сильно уменьшилась из-за контрабанды.

Последней реформаторской попыткой Сианука было введение монополии на торговлю рисом. Весь рис теперь должен был продаваться по фиксированной цене через государственных закупщиков. Это вызвало недовольство населения, ибо фиксированная цена считалась слишком низкой. В 1968 году в западной Камбодже начались волнения. Сианук поручил генералу Лон Нолу подавить беспорядки, и тот жестоко расправился с повстанцами. Для острастки грузовики с отрубленными головами отправили в Пномпень.

При всей своей политической изворотливости Сианук никак не мог повлиять на сложившуюся ситуацию. Внутриполитический баланс стал невозможен из-за того, что левая оппозиция оказалась загнана в подполье. Сианук апатично наблюдал за тем, как крепнет правоконсервативное правительство. В 1968 году генерал Лон Нол был провозглашен премьер-министром. А Сианук потерял контроль над властью как гражданской, так и военной.

39.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Сианук прозвал Лон Нола «черным». Лон Нол был родом из деревни, и его лицо почернело от солнца. Городские жители заботились о белизне своей кожи.

Лон Нол был глубоко религиозный реакционер, увлекавшийся народными поверьями и колдовством. А кроме того — убежденный националист.

Военный стратег и политик из него был никудышный.

Такого человека никто из светского окружения Сианука не мог принимать всерьез. Однако он был беспрекословно предан принцу, и большего от него никто не ждал. Его звезда восходила медленно, но верно.

Политические определения не всегда подлежат заимствованию и чаще сбивают с толку, нежели что-то объясняют. Но, зная о любимой мантре Лон Нола о «чистой расе, культуре и религии», его запросто можно было бы назвать классическим фашистом.

В марте 1970 года Сианук сообщил, что отправляется в санаторий во Францию, сбросить лишний вес. Пройдет пять лет, прежде чем он снова увидит свою столицу.

В отсутствие Сианука Национальное собрание и сенат тайно вынесли вотум недоверия правителю. Главной причиной стала косвенная поддержка принцем Северного Вьетнама. По результатам голосования Сианука лишили власти.

Государственный переворот был свершившимся фактом. Несколько месяцев спустя принца приговорили к смерти in absentia[10], и была провозглашена республика.

Во главе страны встали дотоле не известный миру Лон Нол и кузен Сианука, принц Сирик Матак. США незамедлительно признали новое правительство. Сианук воспринял это как лишнее подтверждение тому, что переворот спонсировало ЦРУ.

Каких-либо доказательств прямого американского вмешательства нет. Но ЦРУ знало о планах свержения Сианука и не сочло нужным предупредить принца. Они полагали, что строптивому монарху самое время отправиться на пенсию.

Поначалу Лон Нол и Сирик Матак пользовались поддержкой городского населения, уставшего от культа личности, от самодовольства и взбалмошности Сианука. Сирик Матак к тому же был известным другом США, обещавшим Камбодже демократию под стать американской.

Реакция деревенских жителей была иной. Они считали Сианука наместником бога. Без короля даже дождь не пойдет, — говорили они.

Во многих районах возникали спонтанные протесты. В ответ на это Лон Нол посылал армию, которая пулеметными очередями разгоняла демонстрантов.

40.

[АМЕРИКАНСКАЯ КАРИКАТУРА, ОПУБЛИКОВАННАЯ В МАРТЕ 1970 ГОДА]

Киссинджер (Никсону):

«О Лон Ноле мы знаем только то, что его имя задом-наперед читается Лон Нол».

41.

— Чхоп!

Хедда Экервальд поворачивается ко мне в белесом луче диапроектора. На фоне резких теней на ее лице — полная ожиданий улыбка.

— Правда же это так называлось?

Я киваю. Да, на кхмерском это означает «стоп». «Стоп» или «стой».

— Мы говорили это шоферу, когда хотели остановиться и побеседовать с кем-то из людей вдоль дороги.

У нее потрясающая память. Она до сих пор помнит имена людей и названия мест из той поездки тридцать лет назад. А еще слова.

На белом экране перед нами — люди в черных одеждах. Любопытные взгляды. Рисовые поля, неоново-зеленый цвет которых немного поблек с годами.

42.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Сразу после переворота Лон Нол потребовал, чтобы военные выгнали из Камбоджи вьетнамских коммунистов. Руководство он взял на себя. Что, как оказалось позже, имело фатальные последствия.

В течение всего нескольких месяцев нападение превратилось в оборону. За короткое время вьетнамские коммунисты оккупировали пол-Камбоджи. Вместе с ними пришли красные кхмеры.

Правительственная армия испытывала недостаток во всем, кроме рядового состава. День за днем конфискованные гражданские грузовики отвозили молодых людей на фронт. Те радостно махали из кузова, на стенках которого никто даже не потрудился закрасить рекламу «Пепси» или «Кока-колы». Правительственные солдаты были одеты в резиновые шлепанцы и странную форму, наспех подобранную на тряпичных развалах городских базаров. Вооруженные винтовками образца начала XX века, они должны были противостоять самым бывалым войскам Юго-Во-сточной Азии.

Это напоминало головокружительное начало Первой мировой войны в Европе. Целое поколение юных камбоджийцев с песнями катилось к своей гибели.

В апреле 1970-го, через месяц после смены власти, американские и южновьетнамские войска неожиданно вошли в юго-восточную Камбоджу. Под предлогом проникновения на северовьетнамские базы.

Никто из представителей США и Южного Вьетнама даже не потрудился сообщить об этом своим союзникам в Пномпене. Лон Нол был удивлен не меньше других.

Планы вторжения держались в секрете не только от Лон Нола. В соответствии с Конституцией США войну может объявить только Конгресс. Президент Никсон понимал, что народные избранники не позволят ему оккупировать Камбоджу. Поэтому он решил обойтись без их участия.

Президент подчеркнул, что речь не идет об оккупации. Это скорее «рейд» или «временное вторжение».

«Мы хотим прекратить войну во Вьетнаме, а не развязать ее в Камбодже», — сказал он потом в своем телевыступлении.

Камбоджийцы вспоминают это вторжение как крайне беспощадное и кровопролитное. Наиболее жестоко по отношению к гражданскому населению вели себя южновьетнамские солдаты.

Американские военные назвали эту операцию очень успешной. Коммунистические базы и инфраструктуры были уничтожены. В действительности захватчики не встретили почти никакого сопротивления. Партизанская война очень скоро откатилась в глубь Камбоджи.

Несмотря на то, что вторжение было осуществлено без его ведома, Лон Нол не разочаровался в США. Он не верил обещаниям американцев, что оккупация долго не продлится. Американцы пришли навсегда. И они будут гарантией того, что он останется у власти.

Однако американцы смотрели на мир иначе. Камбоджа им нужна была лишь для того, чтобы обеспечить пути к отступлению. Целью расширенной войны было оттянуть наступление вьетнамцев.

43.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

О чем он думал, Салот Сар, когда просил ее ползать у ног его отца? Ведь это был брак двух революционеров, символически назначенный на 14 июля 1956 года. День взятия Бастилии и начала Французской революции.

Она, Кхиеу Поннари, была на пять лет старше его. Одна из первых камбоджийских студенток. Она тоже училась в Париже и теперь преподавала в престижном лицее Сисовата, о чем он, со своими посредственными результатами, мог только мечтать. К тому же она была важным связующим звеном между вьетнамскими коммунистами и молодым революционным движением в Камбодже. В наивысшей степени независимая и современная женщина.

И вот сейчас она должна кривляться перед его отцом. Консервативный обычай на традиционной камбоджийской свадьбе.

Они были странной парой. Отчасти из-за разницы в возрасте, отчасти из-за впечатления, которое они производили на окружающих. Салот Сар на элегантном черном автомобиле. Улыбающийся и обаятельный сердцеед и остряк. Она — строгая, застегнутая на все пуговицы, рябая. «Старая дева» — тайком называли ее ученики.

Но умная и готовая к борьбе.

А кроме того, сестра ее, Кхиеу Тхирит, уже была замужем за Иенг Сари, неформальным руководителем радикальных парижских студентов.

Теперь эти четверо стали одним целым, многоголовой силой.

Кхиеу Поннари вскоре войдет в ЦК Компартии, ее сестра станет министром соцразвития Демократической Кампучии.

44.

МОЛОДЕЖЬ, ВЫ — СЫНЫ И ДОЧЕРИ ОРГАНИЗАЦИИ! ОБО ВСЕМ ДОКЛАДЫВАЙТЕ НАМ, СВОИМ РОДИТЕЛЯМ!

45.

Из путевых заметок Хедды Экервальд:

В Кампонгчаме мы ходили по городу одни. Население здесь тоже было эвакуировано, как и в других городах, освобожденных в апреле 1975-го. 5 тысяч человек вернулись.

В старых торговых помещениях на площади сидели женщины и шили одежду. Этим можно заниматься и в городе, и в деревне, и люди выбрали город, чтобы и здесь создавались рабочие места. Люди переезжают в города по мере того, как здесь появляется работа.

Несколько девочек-подростков, занятых упаковкой кукурузы в старом здании рынка, вышли к нам поговорить. Мы рассказали, сколько нам лет, как нас зовут и что мы приехали из Швеции, с другого конца света. Поговорили о Компартии (Пак комуних кампутиа) и американском империализме. При помощи отдельных слов и жестов можно многое выразить.

Снимки того дня. Молодые женщины в черной одежде, крестьянские платки в мелкую клетку повязаны на головах или переброшены через плечо. Они сидят возле старой автобусной станции среди кукурузы, рассыпанной на просушку. Под навесом, построенным для защиты пассажиров от солнца. Девушки на снимках меняют положение, поворачиваются друг к другу. Возможно, беседуют. Вот одна из них, очевидно, шутит. Те, что рядом с ней, смеются, остальные улыбаются. На заднем фоне — китайские магазины и французские колониальные здания. Окна закрыты, металлические жалюзи на дверях опущены. Почти безлюдно.

Я приезжаю в Кампонгчам в начале сухого сезона, в отличие от шведов, которые прибыли в самый сезон дождей. Этот город — один из самых красивых в Камбодже. Когда-то он был крупным провинциальным центром, но теперь сбавил свой прежний темп жизни, а фасады первой половины XX века осыпались. Медленно и величественно течет река Меконг. В тот день был странный свет. Вода переливалась от бурого до интенсивно-лилового, а потом вдруг несколько мгновений блестела золотом. Я остановился, зачарованный. Но скоро солнце начало слишком припекать, и я пошел дальше, к старой автобусной станции.

Станцию почти не узнать. Там, где в 1978 году женщины сушили кукурузу, теперь все забито ларьками, кое-как сколоченными из кривых досок и обтянутых брезентом. Я протискиваюсь между продавцом часов и прилавком с плоскими вялеными каракатицами. В глубине вижу то, что когда-то было билетным окошком. Рядом на стуле спит полицейский. Большой рынок ломится от привычных товаров: живые утки, москитные сетки, запчасти для скутеров, фрукты, хозтовары, одежда, горы обсиженного мухами мяса, китайские конфеты, похоронное конфетти, разевающие рты сомы в помятых бадьях.

Запах, очень смешанный. Всегда один и тот же. Сухой и в то же время удушливый — от гниющих овощей, сырого мяса и умирающих рыб.

Я выхожу на улицу и сажусь на голубой пластмассовый стул возле кофейного киоска. Заказываю ледяной кофе со сладким молоком. Там, где кончается тень, палит солнце. Люди отдыхают после обеда. Растрескавшийся островок безопасности напоминает о том, что когда-то здесь ходили автобусы. Во времена принца Сианука. Когда инфраструктура была приоритетом, а дороги — асфальтированными и пронумерованными государственными трассами.

Кофе через трубочку — сладкий, ледяной. По ту сторону маленькой площади стоит тот же дом, что на фотографии шведов. С такими же пятнами сырости и такой же запущенный. Но окна открыты, жалюзи подняты.

46.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Лон Нол был необычным премьер-министром. Целые дни напролет он проводил на своей вилле. К телефону он прикасался редко, радио, телевидение, газеты — все это было не для него. Неограниченный доступ к нему имели только монахи, которые, как утверждалось, умели предвещать будущее. Его мировоззрение строилось во многом на их предсказаниях.

Править страной ему помогали «сверхъестественные откровения». Колдовство и камбоджийский буддизм были победным оружием в войне с вьетнамскими атеистами.

С годами противостояние превратилось в настоящую гражданскую войну. Поначалу красные кхмеры были полностью подчинены северным вьетнамцам. Но постепенно их число росло и они пользовались все большим влиянием.

Правительственные войска терпели одно поражение за другим. Медленно, но верно их оттесняли по всем фронтам.

Лон Нол оказался таким же никудышным военачальником, как и государственным реформатором. Инфляция побила все рекорды, а коррупции таких масштабов не видали даже во времена Сианука. Генералы даже не гнушались продавать свое оружие красным кхмерам.

Поскольку военная помощь США зависела от количества солдат, призванных на службу, армия пополнялась за счет приписок. Чем больше солдат, тем больше американское финансирование. В 1973 году «мертвые души» составили от 20 до 40 процентов всего воинского состава. Последствия были абсурдны. Генералы, получавшие приказ отразить удар партизан, были вынуждены признать, что их мощные войска существуют только на бумаге.

Города не выдерживали наплыва людей — сельские жители бежали из своих деревень, разоренных войной. Пномпень, где, в отличие от других столиц Юго-Восточной Азии, никогда не было трущоб, медленно приходил в упадок.

Государству, казалось, грозит коллапс: моральный, идеологический и экономический.

Постепенно до образованной пномпеньской элиты дошло, что США вовсе не собираются любой ценой защищать Камбоджу. Наоборот, горькая правда заключалась в том, что крошечная страна изолирована и вынуждена одна противостоять могущественному наследному врагу — Вьетнаму. Многие образованные граждане эмигрировали. Лон Нол, сидевший на своей вилле, становился все более одинок. Перенеся в 1971 году инсульт, он мог работать только с большими перерывами.

Красных кхмеров следует рассматривать на этом фоне. На фоне коррупции и распада.

Они олицетворяли нечто радикально противоположное. Они казались порядочными людьми, современными и прогрессивными. Бесспорно, догматичными, но ведь и в республике Лон Нола инакомыслие не особенно приветствовалось.

Рука об руку с красными солдатами стоял принц Сианук. Божественный принц, не допустивший в свое время войны в Камбодже. Конечно, порой он был невыносимо самодоволен, зато именно он освободил страну от французов и именно он поднял уровень жизни населения.

В 1970-м Камбоджа стояла на перепутье и выбрала Лон Нола. Спустя несколько лет стало очевидно, что это был неверный выбор.

Приход красных кхмеров для многих сулил возможность начать сначала.

47.

Несколько фотографий кабинета, из которого Лон Нол руководил войной с красными кхмерами. Карта центральной Камбоджи во всю стену. Булавки, обозначающие вражеские формирования, образуют кривую окружность вокруг Пномпеня. Рядом с картой, над выключателями, табличка на французском. Обращение Лон Нола к генералам:

ЕСЛИ ВЫ УСТАЛИ, ПОДУМАЙТЕ О ТЕХ,         КТО УСТАЛ ЕЩЕ СИЛЬНЕЕ                  (НА ФРОНТЕ)

48.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Учитель французского Салот Сар и его любимая поэзия. Он скромно одет — всегда в отутюженной белой рубашке с коротким рукавом и в темных брюках. Сознательный преподаватель, радеющий о своих студентах. Вот, прикрыв глаза, он подбирает нужные слова.

Позже один студент вспоминал свою первую встречу с Салот Саром: «Казалось, он может стать моим другом навеки».

49.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Они прибывают по одному или небольшими группами. Часовые следят за окрестностями. Они осторожно приближаются к зданию у вокзала, к зданию, в котором проведут двое суток. Это помещение принадлежит Ок Сакхуну, бывшему парижскому студенту, а теперь чиновнику из железнодорожного ведомства. Здесь пройдет первый независимый съезд камбоджийской коммунистической партии, без вьетнамских представителей.

На дворе 1960 год, и для камбоджийских революционеров это решающий шаг.

Перемены грядут и для партийного руководства. Из рук ветеранов, которые вместе с вьетнамцами сражались против французов, власть перейдет в руки молодых парижских студентов-интеллектуалов.

Двадцать один делегат со всей страны. Они и так уже ведут своего рода двойную жизнь. Многие — обеспеченные и уважаемые люди, но темными вечерами ходят на тайные собрания. Партия немногочисленна, организация слаба, но работа ведется неустанно.

Здесь собралась почти вся будущая правящая верхушка красных кхмеров. Большинству за тридцать. Они уже не так молоды. Но такие же неутомимые, такие же целеустремленные и более опытные. Люди будущего.

Дискуссии не иссякают. Солнце восходит и снова заходит за низкие облака. Дождь усиливается настолько, что из-за шума невозможно продолжать разговор. В маленькой комнате, где набилось два десятка давно не мывшихся мужчин, воздух жаркий и спертый.

Съезд принимает две важные резолюции.

Отныне партия сама избирает свою стратегию.

Кроме того, партия сама выбирает своего лидера.

Это отмежевание от вьетнамских коммунистов. До сих пор вьетнамская поддержка стоила камбоджийцам независимости. Отныне Камбоджа будет принадлежать сама себе.

Генеральным секретарем избирается сорокапятилетний Ту Самут, бывший монах, один из основателей движения. Ему доверяют как ветераны, так и студенты.

Заместителем генерального секретаря назначается Нуон Чеа, который через пятнадцать лет станет заместителем премьер-министра Демократической Кампучии.

Через два года после съезда у железнодорожного вокзала Ту Самут будет арестован тайной полицией. Его будут пытать и тайно казнят. Тело похоронят на пномпеньской свалке.

Его смерть нанесла тяжелый удар по коммунистической партии. Перечеркнуты несколько лет мучительной работы — организация тайных сетей и структур. На восстановление уйдет много времени.

Его место занял не Нуон Чеа, как предполагалось изначально. Нуон Чеа подозревается в экономических махинациях. Из-за предъявленных обвинений он подавлен и неспособен работать. Должность переходит к третьему лицу в списке — Салот Сару.

Несколько недель спустя тайная полиция публикует имена тридцати четырех человек, симпатизирующих левому движению. Многие из них известны общественности, как, например, Кхиеу Самфан. О других, в частности, о Салот Саре, Иенг Сари и Ок Сакхуне, никто никогда не слышал. Список можно считать расстрельным.

Принц Сианук приказывает этим тридцати четырем деятелям явиться в кабинет премьер-министра. Что им грозит? Побои? Тюрьма? Казнь? Уклониться от приказа все равно что объявить себя вне закона.

Из тридцати четырех приходят тридцать два. Их отчитывают и заставляют дать подписку о лояльности. Согласно этому документу страну может возглавлять только принц Сианук, и никто другой.

Потом их отпускают.

Салот Сар — один из тех двоих, кто не явился на ковер к премьер-министру. С этого момента начинается его жизнь за рамками общества.

Три недели он прячется. А когда все стихает, отправляется на восток. Там его принимают вьетнамские коммунисты и размещают на одной из своих приграничных баз.

50.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Март 1963-го.

Жара. Больше тридцати в тени.

Где-то. Комната? Ресторан? Угол улицы? Нет, скорее комната в так называемом надежном доме. Предположительно, частный дом на окраине Пномпеня. Впрочем, не важно.

Два человека. Может, больше. Сколько? Тоже не важно. Два человека.

Итак: Иенг Сари (кличка Ван), 39 лет, предводитель фаланги парижских студентов в Коммунистической партии. Один из так называемых интеллектуалов. Обладает харизмой, хороший оратор.

А также Нуон Чеа (он же Лонг Рит), 40 лет, заместитель генерального секретаря партии, юрист, получивший образование в Бангкоке. Один из ветеранов. Догматичный и необаятельный.

Иенг Сари. Рано уходить из Пномпеня. Еще есть возможности вести политическую борьбу легально.

Нуон Чеа. Все, кто был в списке тайной полиции, должны уйти в подполье. Тут не о чем толковать. Ты рискуешь раскрыть остальных.

Иенг Сари. Я считаю, что время еще не пришло.

Нуон Чеа. Жизнь в лесу пойдет тебе на пользу, брат. По крайней мере, избавишься от своих буржуазных парижских привычек. Это поднимет в тебе пролетарский дух.

51.

Общество шведско-кампучийской дружбы было образовано 17 апреля 1977 года, в день двухлетия революции красных кхмеров. Рабочая группа по делам Кампучии, основанная полгода назад, достигла своей цели. До этого дня поддержку Камбодже оказывали Объединенные группы НФОЮВ.

Организационное собрание состоялось в Стокгольме, в гимназии Осё. Собрание вела Хедда Экервальд, из пятидесяти присутствующих двадцать два человека вошли в правление. Председателем общества стал Гуннар Бергстрём.

Во второй половине дня было проведено большое собрание, на котором выступил Ян Мюрдаль. Около двухсот человек слушали гимн Демократической Кампучии в исполнении Свободного Протеатра и духового оркестра упсальского подразделения журнала «Folket i Bild»:

О, Родина, твои равнины были залиты кровью                                                           нашего устремленного, борющегося народа, но кровь обратилась в пылающую                                                          ненависть и борьбу, бескомпромиссную борьбу с врагом; под знаменем восстания мы шагнули навстречу                               нашей свободе семнадцатого апреля. Да здравствует семнадцатое апреля!

Первый номер газеты «Kampuchea», которую выпускало Общество дружбы, вышел незадолго до его официального основания. Во вступительном слове говорилось:

За несколько лет преобразились целые провинции. От Ратаникири на севере до Свайриенга на юге были прорыты рвы и каналы. Уровень воды контролируется, чтобы обеспечить высокие урожаи риса, и, где раньше рос кустарник, теперь выращивают кукурузу или бананы. Кампучия должна и впредь сама обеспечивать себя продовольствием. Ее благополучие не должно зависеть от осадков, непогоды или иностранного вмешательства.

Однако на Западе сложилось иное представление о развитии Кампучии. В массмедиа было множество случаев дезинформации, распускания слухов, спекуляции и публикации фальшивых фотодокументов. Поэтому мы издаем нашу газету — дабы положить этому конец и восполнить очевидную нехватку информации.

У шведского и кампучийского народов общие интересы. Кампучия нуждается в нашей поддержке, ну а нас борьба Кампучии за независимость может многому научить. Тот факт, что маленькая страна своими силами строит свое будущее, является угрозой империализму и служит источником вдохновения для народов мира.

На следующем развороте — фотография трудящихся крестьян. Подпись к снимку гласит: «На каучуковых плантациях в Кампучии».

Правда, на самом деле это плантация папайи.

52.

Город, которого не было, есть. Он стоит на своем старом месте, на перекрестке, где можно повернуть влево, на Кампонгтхом, или поехать направо, на Кампонгчам.

Хедда Экервальд пишет в своем путевом дневнике 14 августа 1978 года:

На машине в Кампонгчам. По дороге остановились на стройке, у переправы через реку Тонлесап и в Скуоне, городе, разбомбленном в щебень.

В этом номере газеты «Kampuchea», посвященном поездке шведов, я нахожу фотографию Скуона. Горы разбитого бетона, на заднем фоне несколько деревьев. Из щебня торчит покореженная арматура.

Но когда я подъезжаю к перекрестку, оказывается, что город стоит на месте. Сперва я вижу прочные деревянные жилища на сваях и их отражения в водоемах с распустившимися лотосами. На коньках крыш декоративно вырезан год постройки. Первые дома появились в 90-е. Затем передо мной открываются бетонные двух- и трехэтажные здания.

В Скуоне я делаю привал, прежде чем продолжить путь. Мое такси останавливается, и продавцы предлагают мне через окно свои товары. Пакетики с мелкими пятнистыми птичьими яйцами, бамбуковые трубки со сладким рисом, речные мидии, ветки с плодами рамбутана. Плетеные тарелки с огромными жареными пауками — фирменное скуонское блюдо. Одна продавщица, молодая девушка, предлагает живого паука, который восседает у нее на плече. Насекомое в два раза больше ее ладони, время от времени оно заползает ей в рукав, и девушка возвращает его на место.

Я вылезаю из машины. Мучаясь от жары, прохожу по улицам. Но не вижу никаких следов разрушений тридцатилетней давности. Скуон выглядит как любой другой небольшой камбоджийский городок, за исключением центра, который представляет собой дорогу, разделенную надвое. Старый просевший островок безопасности свидетельствует о более продуманной инфраструктуре, нежели та, что была заложена впоследствии.

На одном конце островка стоит простая скульптура, изображающая мальчика и девочку. В руках они держат земной шар и голубя мира. На другом конце — похожая статуя, только мальчик и девочка одеты в традиционные крестьянские одежды, и в руках у них орудия земледелия. Цвета поблекли.

Между этими двумя скульптурными группами высится ярко-красный рекламный столб «Сокимекса», ведущей нефтяной корпорации Камбоджи.

53.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Два с половиной месяца Салот Сар добирался из тайного лагеря в джунглях в Ханой. По лесам с малярийными комарами, через реки и горные цепи.

В Ханое его, в частности, принимает Хо Ши Мин. Салот Сар пришел с миссией: склонить вьетнамцев поддержать камбоджийскую вооруженную борьбу против принца Сианука. Вьетнамцы ответят отказом. Год 1965-й, американские сухопутные войска впервые вошли во Вьетнам. Собственная война важнее, чем нетерпеливые камбоджийцы.

Чтобы показать Салот Сару, сколько они уже сделали для братского народа на западе, ему откроют доступ в партийный архив. Он должен узнать, чем все эти годы жертвовал Северный Вьетнам ради Камбоджи. И поубавить спеси.

Впоследствии Салот Сар сказал:

Я обнаружил, что с 1930 […] по 1965 год вьетнамская коммунистическая партия называла камбоджийскую […] и лаосскую народную революционную партию ответвлениями вьетнамской […] Обе партии следовали установкам, политической линии и стратегии вьетнамской партии. Пока я лично не ознакомился с этими документами, я верил вьетнамцам. Но, узнав об этом, я перестал доверять им. Я понял, что они организовали партии в наших странах только ради того, чтобы достичь своей цели — Индокитайской федерации. Они хотели создать единую партию, чтобы представлять одну-единственную интегрированную территорию.

54.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Когда в 1970 году принца Сианука свергли с престола, он находился в Москве. Подобно королю в известной трагедии, за последний год он более или менее сам срежиссировал свой конец. Экономика переживала упадок, политическая инициатива оказалась в руках правой оппозиции, а самого принца кидало из маниакальных состояний в депрессию.

Однако переворот оказался для него тяжелым ударом. Сианук считал маленькое королевство частью себя. И вот его любимые подданные, его «дети», пошли против него. Несмотря на все, что он для них сделал.

В первые сутки он подумывал искать убежища во Франции. Французы ответили, что это возможно, только с политикой тогда придется покончить. Во Франции он станет частным лицом, не позволяющим себе никаких публичных высказываний о Камбодже. Советские друзья Сианука тоже оказались не особо сговорчивы.

Принц нехотя принял приглашение Пекина.

В отличие от вялой реакции Франции и Советского Союза, в Китае его встретили с неожиданными почестями. Премьер КНР Чжоу Эньлай призвал его немедленно возобновить борьбу с путчистами. Мао Цзэдун заверил Сианука, что Китаю не нужна коммунистическая Камбоджа, что они заинтересованы только в возврате к прежнему нейтралитету.

Летаргия, в которой прежде пребывал Сианук, сменилась жаждой мести. Он сказал, что готов.

В Пекине тогда находился и Салот Сар. К следующей игре Китай решил собрать на руках все камбоджийские козыри.

Они уговорили Сианука взять на себя руководство движением сопротивления, в рядах которого было немало коммунистов. Салот Сару в свою очередь пришлось подчиниться своему заклятому врагу. Зато, рассудил он, доброе имя принца поднимет их движение в глазах международной общественности.

Сианук лаконично констатировал, что коммунисты «слопают меня, как вишенку, а косточку выплюнут». Чего еще он мог ждать от тех, кого десятилетиями преследовала его тайная полиция? От тех, кто в придачу считал его классовым врагом и феодальным пережитком?

В то же время Сианук надеялся, что избавится от коммунистов, как только доберется до Пномпеня. Ведь, несмотря ни на что, последние двадцать лет он был самым хитрым политическим лисом в Камбодже. Официальными лидерами красных кхмеров были Кхиеу Самфан и другие известные ему социалисты. С ними он имел дело и раньше.

Через пять дней после переворота Сианук объявил о создании Национального единого фронта Кампучии (НЕФК). А еще через месяц НЕФК был дополнен правительством в изгнании — Королевским правительством национального единства Камбоджи (КПНЕК). И то, и другое возглавил сам Сианук.

В радиовыступлении он призвал своих соотечественников присоединиться к вооруженной борьбе против правительства Лон Нола. На деле же это был призыв присоединиться к красным кхмерам, чем те не преминули воспользоваться, чтобы расширить свои ряды. Поэтому многие партизаны полагали, что сражаются не за коммунизм, а за монархию.

Решение Сианука войти в этот абсолютно «несвященный союз» с красными кхмерами было роковым. Сианук даровал им долгожданную легитимность, а сам стал гарантом умеренной революции.

Его критики считают, что это решение было либо сознательным предательством, либо преступной наивностью. А возможно, неудачным сочетанием и того, и другого.

Вскоре Сианук понял, что Пекин — не Пномпень. Правила игры здесь были иные. Три великие державы нависли над его королевством, и под действием их гравитации разрушался знакомый ему мир. Принц вынужденно довольствовался тем, что зачитывал прокламации красных кхмеров, не имея прямого влияния ни на военные действия, ни на политику.

После долгих переговоров Сиануку разрешили посетить Ангкор-Ват, занятый красными кхмерами. Принц перед национальной святыней. Это была огромная пропагандистская победа.

Просматриваю старые фотографии. Сианук в отглаженном крестьянском костюме позирует рядом с людьми, которых несколько лет назад, грозясь расправой, выгнал в джунгли. Они снимаются перед храмом и водопадом. Слегка натужно улыбаются в камеру.

Многие из тех, кто стоит рядом с Сиануком, будут вскоре казнены человеком, который, как кажется по снимкам, отнюдь не стремится попасть в кадр. Салот Сар. Улыбаясь, он ждет своего часа. Пока что на заднем плане. Тайный лидер, который еще не стал Пол Потом и не вышел в свет рампы.

55.

МИР — ЭТО КАПИТУЛЯЦИЯ!

56.

Я даже не успеваю представиться.

— Что вы хотели?

Я несколько дней пытался дозвониться до Яна Мюрдаля. К телефону всякий раз подходила его подруга жизни Гун Кессле и любезно отвечала, что он уехал, или же работает в саду, или занят.

Но на этот раз меня резко обрывает сам Ян Мюрдаль.

Когда я впервые связался с ним по электронной почте, он был настроен положительно. Он полагал, что речь идет о некоем совместном проекте, к которому он хотел подключить свои старые контакты. В письме он упомянул министра иностранных дел красных кхмеров Иенг Сари и его жену Иенг Тхирит, министра соцразвития Демократической Кампучии. Кроме того — «японских друзей», которые часто бывают в Пномпене. (Каких именно, он не уточнил. Но один шведский журналист потом рассказал мне о сюрреалистической встрече на старой базе красных кхмеров в джунглях. Японец на большом мотоцикле, с ним — две девушки, такие, словно только что вышли из модных кварталов Токио. Шведский журналист впустую прождал целый день, но так и не смог поговорить с Нуон Чеа, бывшим заместителем премьер-министра красных кхмеров. Зато японцев к нему пустили сразу.)

В следующем письме Ян Мюрдаль пишет, что ситуация изменилась. Иенг Сари больше не считает возможным участвовать в запланированных интервью. ООН и правительство Камбоджи снова ведут переговоры о трибунале над бывшими лидерами.

Что касается впечатлений самого Яна Мюрдаля от поездки по Демократической Кампучии, то он отсылает меня к написанному им ранее.

И повторяет это по телефону.

— Я видел то, что видел, и об этом я уже все написал.

Давать новое интервью он не намерен, потому что не бывал в стране с тех пор, как красные кхмеры сложили оружие. Ничего нового он сказать не может.

Вот и все. Он отсылает меня к тому, что уже опубликовано.

Сам Ян Мюрдаль всегда считал, что хороший журналист обязан работать с источниками. Что нельзя довольствоваться малым. Именно поэтому в 1950-е он путешествовал по самым непроходимым дорогам Афганистана. Именно поэтому взял интервью у жителей деревни Лиу Линг и опубликовал их в знаменитом на весь мир «Репортаже из китайской деревни». Именно поэтому вернулся в зону военных действий, которой стала северо-западная Камбоджа в 1979 году.

Но вслух я этого не говорю. Мы оба хорошо это знаем.

Ничего тут не поделаешь. Написал так написал.

Мы вешаем трубки, и я отправляюсь в библиотеку. Там я заказываю все, что Ян Мюрдаль когда-либо писал о Демократической Кампучии. Много сотен страниц.

57.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Государственный секретарь США Генри Киссинджер знал, что такое террор. В пятнадцать лет он вынужден был бежать из родной Германии. Замысел Гитлера относительно евреев был давно всем ясен.

В США Киссинджер сделал ставку на академическую карьеру. Целеустремленный и честолюбивый, он продвигался вперед, к ядру политической власти. В 1968 году он тайно участвовал в избирательной кампании Ричарда Никсона. И был оценен по заслугам. Выиграв выборы, Никсон назначил Киссинджера советником по национальной безопасности.

Ричард Никсон и Генри Киссинджер — американский тандем на стыке 1960-х и 1970-х. Для многих — олицетворение американского империализма.

Никсинджер.

58.

[РИЧАРД НИКСОН В ЧАСТНОЙ БЕСЕДЕ СО СВОИМ СОВЕТНИКОМ «БОБОМ» ХОЛДЕМАНОМ]

«Угроза — вот ключевое слово. Я называю это Теорией сумасшедшего, Боб. Я хочу, чтобы северовьетнамцы думали, что я дошел до ручки и готов на все, чтобы положить конец войне. Скажи им доверительно: мол, господи, вы же знаете, как Никсон ненавидит коммунистов. Когда он выходит из себя, его ничем не остановишь — а он, между прочим, держит палец на ядерной кнопке. И вот увидишь, Хо Ши Мин сам через два дня примчится в Париж и будет молить о мире!»

59.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

За четыре года, которые прошли после разговора между Никсоном и Холдеманом, американские самолеты сбросили 4500 000 тонн бомб на Вьетнам, Камбоджу и Лаос. Такое количество бомб не было сброшено ни в одной войне за всю историю человечества.

60.

На фотографии мне примерно год. Стол заставлен недопитыми стаканами и банками из-под пива. Я сижу на коленях у мамы. Из моего почти беззубого рта, вероятно, вырывается пронзительный крик, потому что мама мучительно морщится. Белый дневной свет слева. Окно?

От сигареты в ее руке поднимается дым, второй рукой она обхватила мой младенческий живот. На пробковой доске за нашей спиной фотографии и листовки. Одна призывает США прекратить террор. На другой — четыре одинаковые символа Венеры с кулаком посередине. Неизвестный мне флаг, карманные часы и какое-то макраме, наводящее на мысли о Южной Америке. Декорации 1973 года.

Чья это кухня — ведь это же кухня? Чья квартира? И что висит на этой стене сегодня, на месте той пробковой доски?

61.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Бомбардировки Камбоджи начались в марте 1969-го. Они были незаконными, потому что Камбоджа сохраняла нейтралитет и не участвовала во Вьетнамской войне. Но по территории Камбоджи проходила так называемая «тропа Хо Ши Мина». Кроме того, на камбоджийской территории вдоль границы располагались северовьетнамские базы.

Принц Сианук, который тогда еще управлял государством, знал о северовьетнамском вторжении. Это была негласная уступка той стороне, которая, по его расчетам, должна была выйти из войны победителем.

Но и выбирать он особо не мог. Армия Камбоджи была малочисленна и плохо вооружена. К примеру, в Мондолькири, одной из пяти провинций, где проходила «тропа Хо Ши Мина», числилось всего 320 солдат.

Первые налеты должны были уничтожить то, что США считали южным штабом вьетнамских партизан.

Никсон и Киссинджер понимали, что Конгресс не позволит им бомбить Камбоджу. Оставалось действовать тайком.

Вести тайную войну в открытом демократическом обществе непросто. Существует много механизмов контроля и безопасности. Требовалось большое количество сфальсифицированных приказов и летных рапортов.

В общих чертах план выглядел так: все объекты бомбардировок находились в Южном Вьетнаме, но незадолго до того, как открыть бомбардировочные люки, пилоты получали новые координаты. То, что объекты находились по ту сторону камбоджийской границы, очевидно не было. В рапортах все выглядело так, будто бомбы были сброшены на Южный Вьетнам, но с небольшой корректировкой. Даже самые высокопоставленные командующие ВВС не знали о том, что происходит на самом деле.

18 марта 1969 года началась операция «Завтрак». До восхода солнца «Боинги В-52» целый час бомбили территорию на юго-востоке Камбоджи размером в несколько десятков квадратных километров. Местность была оценена как «малонаселенная», но никто не знает, сколько там погибло гражданского населения.

Люди внизу ничего не подозревали. Утренняя мгла внезапно превратилась в ад из огня и дыма. Американские пилоты видели, как вспышки разрывающихся снарядов меркнут в пыли и пламени пожаров.

Обман удался. Средства массовой информации ничего не пронюхали о бомбардировках. А Камбоджа тем временем стала стратегической альтернативой Вьетнаму. За последующие четырнадцать месяцев было произведено еще 3630 секретных налетов. За операцией «Завтрак» последовала операция «Ланч», за ней — «Обед» и так далее. Весь план носил по-военному циничное название «Меню».

62.

[ИЗ ГАЗЕТЫ «KAMPUCHEA», 1977, № 2:

«НА ОСВОБОЖДЕНИЕ КАМПУЧИИ», СТИХОТВОРЕНИЕ ТУМАСА НЮДАЛЯ]

Вид крестьянки обнимающей партизана который только что освободил ее деревню Дарит столько же радости сколько высвобождение моего сына из тесного чрева Биргитты когда он после долгой борьбы преодолел этот узкий проход и вырвался на зеленую хлопковую простыню Сегодня не один человек преодолел тьму Сегодня целый народ Мать этой свободы О, гордые КРАСНЫЕ КХМЕРЫ! вы навсегда останетесь символом в моих снах пути к чему-то новому, лучшему Страна КАМПУЧИЯ младенец непритязательный строит цветущее будущее

63.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Последний отрезок пути они несут его. Узкая тропка в джунглях, Салот Сар лежит в гамаке, привязанном к длинной бамбуковой палке. Возможно, он даже не замечает, что они подошли к базе-100, первой собственной штаб-квартире камбоджийских коммунистов. Его трясет от малярийной лихорадки, 1967 год подходит к концу.

База-100 расположена на северо-восточной оконечности страны, у границы с Вьетнамом. Горная местность, растянувшаяся на десятки километров, поросшая почти непроходимым тропическим лесом. Никаких дорог, только судоходные притоки больших рек и несколько тропинок в джунглях. В лесах живут горные народности, которые охотятся при помощи луков и говорят на языке, непонятном новоприбывшим революционерам.

Штаб-квартира. Нагромождение хибар. Несколько десятков мужчин и женщин. Многие больны серьезными тропическими заболеваниями и страдают тяжелыми кожными инфекциями. Ху Ним, будущий министр информации, облысел после малярии. Скудные пайки приходится пополнять дарами джунглей — варанами, обезьянами, насекомыми.

Они сидят, полностью изолированные от мира, истощенные, больные, и строят планы свержения существующего строя. За недостатком мин они вырыли в земле ловушки, штаб охраняется местными лучниками с отравленными стрелами.

Проходят годы, и над их головами пролетают американские и южновьетнамские бомбардировщики.

64.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Свергнув принца Сианука в марте 1970 года, Лон Нол послал обращение к президенту Никсону. Он просил немедленной помощи США, чтобы воспрепятствовать использованию Камбоджи в качестве базы Северного Вьетнама.

Теперь американские налеты могли продолжаться в открытую, как поддержка союзническому народу.

Полагать, что партизанские войска можно эффективно уничтожить при помощи ковровых бомбардировок, было иллюзией. Это показал опыт Северного Вьетнама и Лаоса. Несмотря на бесчисленное количество сброшенных бомб, коммунистам удавалось продолжать войну без видимых потерь.

Официально Никсон заявил, что бомбардировки будут постепенно прекращены. И действительно, все меньше самолетов отправлялось в Индокитай. Утаил он лишь то, что количество снарядов в бомбовых отсеках теперь увеличилось. С 1968 по 1970 год было сброшено в два раза больше бомб, чем раньше.

После американского и южновьетнамского вторжения в юго-восточную Камбоджу в марте 1970 года Конгресс выступил за ограничение власти президента Никсона. На протяжении 1960-х годов полномочия президента постепенно расширялись, но теперь этому был положен конец. Президенту запретили посылать в Камбоджу солдат и советников.

Однако этот щелчок по носу не остановил Никсона и Киссинджера. Бомбардировки усилились. После вторжения северо-вьетнамцы отступили в глубь Камбоджи. Американские бомбардировщики последовали за ними.

В декабре 1970 года Никсону и Киссинджеру, однако, удалось склонить Конгресс оказать военную помощь Камбодже. Не солдатами, а деньгами и оружием. Это было частью доктрины Никсона — платить другим нациям за то, что они будут вести войну за США. На американских кладбищах появлялось все меньше новых крестов, и контролировать внутреннюю политику стало легче.

В 1973 году был подписан мирный договор между Северным Вьетнамом, с одной стороны, и Южным Вьетнамом и США — с другой. В конце марта все американские солдаты покинули Вьетнам.

Генри Киссинджер был удостоен Нобелевской премии мира.

65.

ТОТ, КТО НЕ ИДЕТ ВПЕРЕД ДОСТАТОЧНО БЫСТРО, БУДЕТ РАЗДАВЛЕН КОЛЕСОМ ИСТОРИИ!

66.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Вечер перед отъездом. Ливни налетают все чаще, небо над тропическим лесом беспросветно серое.

Все в движении. Прошло несколько месяцев после свержения принца Сианука, солдаты Лон Нола пытаются задавить быстро нарастающий мятеж в деревнях. Во многих районах полным ходом идет война партизан-коммунистов с государственной властью.

Вот час, которого они ждали.

Вот где все начинается.

Вечер перед отъездом с базы-100, штаб-квартиры в далеких джунглях. Салот Сар собрал тех, кто пойдет с ним. Это главным образом около семидесяти телохранителей из числа местных национальных меньшинств. Преданных и не испорченных современным обществом.

Они уходят, уходят и возвращаться не собираются.

Отъезд невозможен без церемоний. Салот Сар объясняет, что у них у всех теперь будут новые имена в ознаменование новой эры, в которую они вступают. Имена он выбирает им сам.

Себе он берет имя Пол. Он никак это не объясняет. Ни сейчас, ни потом.

Своего адъютанта он назовет Чхием, «кровь».

67.

[ВТОРНИК, 15 АВГУСТА 1978 ГОДА]

Хедда Экервальд пишет в своем путевом дневнике:

Мы поехали дальше в Кампонгтхом и переночевали за городом в новом гостевом доме. Посетили две большие дамбы и фабрику по переработке каучука.

Снова вторник, много лет спустя. Я стою на одном из шлюзов этой дамбы и смотрю на сверкающую на солнце воду. Водяные гиацинты образуют на ее поверхности небольшие зеленые островки.

Найти дамбу было просто. В соседней деревне ее считают местной достопримечательностью. Тот же это шлюз, что на слайде Хедды Экервальд, или нет, сказать трудно. Вокруг несколько стоков, похожих по своей конструкции и одинаково ржавых.

На одной из балок кто-то нацарапал любовное послание. На другой нарисован белый череп. Я спрашиваю играющих поблизости детей, что значит эта картинка. Они с любопытством обступают меня. Нет, они не знают. Одна девочка, ни к кому не обращаясь, говорит: «Привидение». Я спрашиваю, что она имеет в виду. Она смущенно отворачивается.

68.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Несмотря на мир во Вьетнаме, американским ВВС не грозило бездействие. Теперь все их усилия были сосредоточены на Камбодже.

С марта по май в каждый отдельно взятый месяц США сбросили на Камбоджу столько же бомб, как за весь прошедший год. В 1971-м, когда бомбили еще относительно умеренно, было уничтожено 20 процентов застройки и возделываемых земель страны.

Хочется спросить, что же осталось через два года? Эту проблему решили просто, закрыв на нее глаза. Налеты продолжались.

Масштаб бомбардировок весной 1973 года, после мирного договора, поразил в США даже народных избранников. В мае 1973-го палата представителей решила остановить финансирование воздушных налетов. Сенат поддержал это решение. Бомбардировки должны прекратиться не позднее 30 июня.

Никсон наложил вето, мотивируя это тем, что Камбоджу «бомбили ради установления мира».

Однако Конгресс настаивал на своем, и в конце концов был достигнут компромисс. Бомбардировки должны быть прекращены к 15 августа 1973 года.

В соглашении также оговаривалось, что масштаб воздушных атак должен оставаться прежним. Никсон и Киссинджер проигнорировали это. Со дня заключения соглашения до его завершения и без того массивные бомбардировки возросли на 21 процент. В воздушном пространстве Камбоджи стало тесно. Командование начало опасаться столкновений, что отчасти повлияло на выбор атакуемых объектов.

Через неделю после прекращения бомбардировок Никсон назначил Киссинджера госсекретарем.

69.

[9 ДЕКАБРЯ 1970 ГОДА, ИЗ ТЕЛЕФОННОГО РАЗГОВОРА

МЕЖДУ РИЧАРДОМ НИКСОНОМ И ГЕНРИ КИССИНДЖЕРОМ]

В начале разговора Никсон высказал сожаление, что ВВС «неизобретательны». Он хочет, чтобы Камбоджу бомбили сильнее.

Никсон. Я хочу вторжения, настоящего вторжения. […] Я хочу, чтобы вы послали туда все, что может летать, и разбомбили их к чертовой матери. Горючего не жалейте, бюджет не ограничен. Вам ясно?

[…]

Киссинджер (помедлив). Проблема в том, господин Президент, что наша авиация предназначена для нападения на СССР. Она не годится для такой войны… На самом деле, она вообще не предназначена для подобных войн.

[Пять минут спустя телефонный разговор Генри Киссинджера с генералом Александром Хейгом]

Киссинджер. Он хочет массивных бомбардировок Камбоджи. Он не терпит никаких возражений. Это приказ, выполняй. Anything that flies, on anything that moves'[11]. Понимаешь?

Хейг (посмеивается).

70.

У меня есть карта Камбоджи, на которой каждый воздушный налет обозначен небольшой меткой. Это позволяет представить себе масштаб операции. Огромные районы страны — все испещрено черными точками.

Всего США сбросили на Камбоджу 2 756 941 тонну снарядов. Это в полтора раза больше всех бомб союзников во Второй мировой войне, включая атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки.

Немыслимые разрушения, которые трудно с чем-либо сопоставить. Разрушительная сила всех этих снарядов соответствует, к примеру, ста восьмидесяти трем хиросимским бомбам. По приблизительным оценкам погибли сотни тысяч камбоджийцев.

Четыре года, сто восемьдесят три хиросимские бомбы, сброшенные на страну размером почти в два с половиной раза меньше Швеции. Изначально сброшенные тайно.

71.

[ГЕНРИ КИССИНДЖЕР, ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ ВЕСНОЙ 1973 ГОДА]

«Мы бомбим не Камбоджу. Мы бомбим северовьетнамцев в Камбодже».

72.

[ИСТОРИЯ, ЕСЛИ УГОДНО]

Теперь, когда США больше не могли бомбить Камбоджу, многие прочили красным кхмерам скорую победу. Но они одержали ее только через полтора года. Отчасти из-за того, что Северный Вьетнам не хотел пропускать вооружение и боеприпасы из Китая к своим братьям по оружию.

Северовьетнамцев красные кхмеры вполне устраивали, во всяком случае, до тех пор, пока США бомбили Камбоджу. Благодаря этому сократились воздушные налеты на Вьетнам. Но после мирного соглашения 1973 года победу красных кхмеров лучше было немного оттянуть. Северовьетнамцы хотели сначала завоевать Южный Вьетнам, а потом уже активно содействовать установлению в Камбодже коммунистического режима.

Красные кхмеры восприняли это как новое, непростительное предательство. Их победа уже маячила на горизонте, но наступление было невозможно из-за нехватки вооружения.

Зато правительственные войска ни в чем не нуждались. Американцы продолжали оказывать Лон Нолу экономическую поддержку. С 1970 по 1974 год Камбоджа получила 516 миллионов долларов в качестве военной помощи и 216 миллионов в качестве экономической. Гуманитарная помощь в те же годы составила всего 2,5 миллиона долларов.

Тогда же, в 1974 году, конституция наконец настигла Никсона. Представленный к импичменту, в частности за сокрытие факта начала бомбардировки Камбоджи, Никсон досрочно подал в отставку. Его место занял вице-президент Джеральд Форд. Генри Киссинджер остался на своем посту.

73.

В своей книге «The Trial of Henry Kissinger»[12] Кристофер Хитченс рассматривает возможные основания для обвинения Киссинджера. Кроме тайной бомбардировки Камбоджи он говорит о его участии в кровавом государственном перевороте в Чили в 1973 году и поддержке Аугусто Пиночета, тысячами казнившего своих политических оппонентов. О помощи генералу Яхья Хану, учинившему геноцид бенгальцев в теперешнем Бангладеш. Об индонезийском вторжении в Восточный Тимор в 1975 году, во время которого была уничтожена одна шестая часть всего населения страны. О поддержке режимов апартеида в Родезии и Южной Африке.

Никакого суда ожидать не приходится. Генри Киссинджер живет своей жизнью, он уважаемый человек, бывший государственный деятель, и к его советам многие прислушиваются.

74.

Время и место действия: май 1970 года. Вилла Лон Нола в Чамкармоне, на юге Пномпеня.

У большого окна, спиной к комнате: Верховный главнокомандующий/маршал/премьер-министр Лон Нол. Слезы текут по его щекам и, падая на гимнастерку, превращаются в темные пятна.

На темном плюшевом диване: Александр Хейг, посланник Генри Киссинджера в Пномпене. На нем гимнастерка и брюки цвета хаки, черный ремень и разноцветные медали над левым нагрудным карманом.

Резюме: Александр Хейг только что объяснил, что американское вторжение прекратится через два месяца. Президент Никсон хотел бы вместо этого предложить Камбодже экономическую и военную помощь.

Лон Нол сперва сидит молча, потом вяло протестует. Без американских солдат Камбоджа не сможет противостоять вьетнамским коммунистам и красным кхмерам. Ведь после американского вторжения они отошли от вьетнамской границы и расползлись по всей стране.

Александр Хейг молчит, Лон Нол встает и подходит к окну.

Далее: Александр Хейг сидит, недовольный, и смотрит на всхлипывающий силуэт. Потом встает и подходит к пятидесятисемилетнему диктатору. Обнимает его за плечи.

Александр Хейг. Господин премьер-министр, президент Никсон — ваш друг. Он сделает все, чтобы помочь вам. (Короткая пауза). Президент — ваш друг.

Переводчик (переводит).

75.

В третьем номере журнала «Folket i Bild / Kulturfronten» за 1999 год Ян Мюрдаль пишет:

Я не видел никаких массовых убийств в Демократической Кампучии в 1978 году. По сути своей, это ничего не значит. Зато я могу рассказать о том, что видел. Соединенные Штаты оставили страну в руинах. Они опустошили все склады. Они готовили голодную катастрофу, которая вынудила бы партизан сдаться, как только бы они поняли, что заняли столицу, набитую беженцами, но без запасов продовольствия. Партизаны же провели невероятно затратную и тяжелую эвакуацию и смогли избежать этой голодной катастрофы. Рис не растет на асфальте. Об этом многие во всеуслышание кричали на Западе. Для Кампучии это была столь же героическая победа, как для Советского Союза — отстоять Ленинград у немецких оккупантов. И досталась она почти такой же высокой ценой. Первый год после победы был, наверное, таким же страшным, как девятьсот дней ленинградской блокады! Но уже когда мы были там, производство риса — что я также слышал в Пекине от Кая Бьорка [посла Швеции в Китае] — значительно увеличилось. Самый страшный голод был позади. И теперь, спустя три года после эвакуации 1975-го, я видел, что люди планомерно возвращаются обратно. Они преодолели катастрофу, и начало было многообещающим. Штатам не удалось раздавить Кампучию тотальным голодом.

76.

Его кожа похожа на оплавленную пластмассу. Он без одежды, тело во многих местах угольно-черное. Некоторые участки кожи оранжево-розовые, некоторые почти желтые.

Огромное дерево раскинуло над нами свои ветви. Человек, только что совершивший самосожжение, лежит на тротуаре в позе эмбриона. Люди, собравшиеся вокруг, держатся на почтительном расстоянии.

Черный, оранжевый, серый, желтый. Одна рука медленно и непроизвольно шевелится.

Он пытается сесть, вернуться в позу лотоса. Молодую женщину рядом со мной рвет. Человек поворачивается, и я вижу его лицо в профиль. Оно совершенно черное. Носа нет, изо рта течет кровь. На черном как сажа подбородке она кажется нереально красной.

Подбегает мужчина с ведром воды, но останавливается в метре от умирающего. Потом решительно выплескивает все на него. Несчастный снова падает на землю. Поза эмбриона. Медленно поднимает голову и с силой бьется головой о тротуар. Так сильно, что кажется, череп сейчас расколется. Раз за разом. Невыносимый звук.

Вой сирен «скорой помощи» где-то вдалеке. Звук приближается. Суля избавление от этого зрелища. От этой действительности, такой, как она есть. Очевидно, что мужчину не спасти. Мы ничего сделать не можем. Боль, должно быть, невыносима, любое прикосновение исключено.

Водитель «скорой» вылезает из машины и замирает. Потом, видно, включается автоматический режим. Отрешенный взгляд. Он и его коллега надевают резиновые перчатки и небрежно перекладывают мужчину на носилки. Словно тот уже умер.

Люди не расходятся. Недавнее оцепенение сменяется приглушенным гулом. Я иду к скамье в парке. Ощущение такое, словно внутри меня вата, а ноги стали на несколько метров длиннее. Мысли мои тоже, как вата, и я думаю, что надо бы сесть, пока я не упал в обморок.

Скамейка только отчасти в тени, но мои ноги слишком длинные и непослушные, чтобы перейти к другой.

Толпа медленно расходится. Самосожжение произошло у небольшого алтаря, возведенного в честь духа дерева или места. Через дорогу — резиденция премьер-министра. Кто этот человек? Почему он это сделал? Религия или идеология?

Мысли не цепляются друг за друга. Невесомые обрывки и повторы. Улыбаясь во весь рот, ко мне подходит бездомный мальчик. Вероятно, он ничего не видел. Мальчик просит отдать ему мой телефон. А сумку можно? Он все просит и просит, а я качаю своей ватной головой.

77.

ДАВАЙТЕ ПРЕВРАТИМ ДЕРЕВНЮ В ГОРОД!

78.

[ДВЕНАДЦАТЬ ЗАПОВЕДЕЙ РЕВОЛЮЦИОНЕРА; ПОВТОРЯТЬ КАЖДОЕ УТРО]

Люби и почитай рабочий класс и крестьян, служи им.

Служи народу, где бы ты ни был, душой и сердцем.

Уважай народ и не нарушай его интересов, не посягай на его имущество или посадки, не смей украсть даже перца, старайся не произносить дурных слов в его присутствии.

Совершив ошибку или не выказав должного уважения, ты должен просить у народа прощения. Именно ему следует приносить свои извинения.

Следуй обычаям народа, когда говоришь, спишь, ходишь, стоишь или сидишь, когда веселишься или смеешься.

Не позволяй себе ничего неподобающего по отношению к женщине.

Что касается пищи и питья, потребляй только то, что произведено революцией.

Никогда не играй в азартные игры.

Никогда не посягай на деньги народа. Не смей даже руку протянуть, чтобы прикоснуться к плошке риса, лекарству или чему-то, что коллективно принадлежит государству или министерствам. К рабочим и крестьянам, ко всему народу относись с огромным смирением. По отношению к врагу, к американским империалистам и их лакеям, ты должен испытывать постоянную неугасающую ненависть.

Всегда помогай народу в его трудах, делай это с любовью. Уверенно и отважно борись с каждым противником и преодолевай каждое препятствие, будь готов, не раздумывая, пожертвовать всем, даже жизнью, ради народа, ради рабочих и крестьян, ради революции и Организации.

79.

Нам кажется, что мы видим свет. Мы предвкушаем свет вдали и радуемся, что идем верным курсом. Нас много, и мы движемся к свету вдали. Мы идем медленно, но нам кажется, что темнота впереди расступается.

Это тяжелый путь. Препятствия велики и труднопреодолимы. Иногда мы возвращаемся и идем в обход. Мы идем медленно, но вдали уже виден свет.

Мы шли долго, боролись неустанно. Наш курс верен. Препятствий много, но мы движемся в правильном направлении.

Те из нас, чьи глаза острее видят в темноте, идут впереди. Большинство передвигается медленно, препятствия труднопреодолимы. Мы, идущие впереди, прокладываем дорогу, облегчая всем путь. Мы полны нетерпения, ибо давно идем в темноте и предвкушаем свет. Наш курс верен. Мы, чьи глаза острее, можем облегчить всем путь.

Мы все одинаковые, но кто-то острее видит в темноте. Мы встанем в первые ряды, ибо наши глаза острее видят в темноте. Наши глаза чуть отчетливее различают свет вдали. За нами, товарищи. Мы найдем кратчайший путь.

80.

Путешествие шведов. Двухнедельный коридор из улыбчивых и сытых людей.

Спокойных, не испытывающих страха.

Как такое возможно, без единой накладки? Пожив год-другой в современной Камбодже, я видел много доброй воли, много энтузиазма, но редко видел, чтобы что-то работало бесперебойно. Слишком бедная страна, слишком мало организационных возможностей.

А тем более тогда. После гражданской войны, в самый разгар крушения старого общества и попыток построить новое. Непроходимые дороги, отсутствие нормальной телефонной связи. Как им удалось возвести такой фасад? Как можно было сделать так, чтобы люди вдоль дорог спокойно и радостно встречали зарубежных гостей?

Тысяча километров сплошной идиллии, прямо посреди «ада на земле».

Шведы не знают, как это получилось.

Они видели то, что видели.

Но знают организаторы. Красные кхмеры, устроившие эту поездку. Где бы они сейчас ни были. И если они, конечно, еще живы.

Когда самолет со шведами и веселыми румынскими танцорами приземлился в Пномпене, гостей встретили несколько надежных партийных функционеров. Я нахожу несколько имен: Суонг Сикын, Ок Сакхун и Сок Рим.

Суонг Сикын был близким соратником министра иностранных дел Иенг Сари. Он отвечал за многие иностранные визиты.

Ок Сакхун и Сок Рим были гидами шведской делегации.

У меня на руках несколько фотографий и имен.

Это, конечно, не много, ведь прошло всего чуть больше двадцати пяти лет.

Но хоть что-то.

81.

Ок Сакхун кажется необычно высоким. Я просматриваю старые фотографии из шведской поездки. Он стоит с ними рядом, худой, немного сутулый. Рабочая кепка, повседневная одежда. Проседь в черных волосах. Из нагрудного кармана выглядывает шариковая ручка, намекая на его статус государственного служащего. И, повторюсь, высокий рост — он заметно возвышается над своими приземистыми соотечественниками.

Ок Сакхун был ключевой фигурой во время визита шведской делегации. Он ездил со шведами по стране и был их переводчиком.

Но информации о нем у меня мало. В 50-е изучал математик) в Париже и руководил там одной из первых коммунистических ячеек. На вечеринках коммунистической газеты «l’Humanite» отвечал за стенд камбоджийской литературы. Потом стал железнодорожным чиновником в Пномпене. В начале 1970-х руководил парижской канцелярией правительства Сианука в изгнании Потом был назначен ответственным за визит шведов.

Другими словами, исключительно надежный товарищ.

Но где он сегодня?

Хедда Экервальд рассказывает, что многие годы они поддерживали отношения и поздравляли друг друга с Рождеством У них была особая дружба. Он чудесный человек, — говорит она. Но в последние годы она перестала получать ответы на свои открытки, и это ее тревожит. Открытки, которые она получала от него раньше, были проштампованы во Франции.

Я пишу моим знакомым камбоджийцам в Париж. Но результаты не очень утешительные. Один из них в жизни о таком не слышал. Другой не знает, где он. Третий почти уверен, что тот вернулся в Камбоджу. Во всяком случае, в Париже он его давно не видел.

Две страны. Один человек. Кроме нескольких старых фотографий, уцепиться не за что. С чего начать?

82.

ЕДИНСТВО! РАВЕНСТВО! БРАТСТВО! КОЛЛЕКТИВИЗМ! СОЛИДАРНОСТЬ!

83.

Бесконечный лес высоких каучуковых деревьев. Лопнула даже запаска. Я вылезаю в теплую ночь.

Серебряный свет круглой луны сочится сквозь листву, бликует на светлых стволах. Между ними — одни тени. Шофер и пассажиры тихо обсуждают, что делать. Закуривают. Я возвращаюсь на несколько метров назад, туда, откуда мы приехали. Оступаюсь в глубокой колее, оставленной лесными бульдозерами и грузовиками.

В нескольких сотнях метров горит небольшой костер. Что-то мелькнуло за деревьями, слышны обрывки разговора.

Медленно летают огненосные щелкуны, словно парящие бенгальские огни, в остальном — все тихо и неподвижно. Джунгли молчат.

Чье-то лицо в лунном свете, секунда — и пропало.

84.

О новом руководстве Камбоджи никто почти ничего не знал. На переднем плане значилось несколько лиц, известных международной общественности. Принц Сианук официально возглавлял КПНЕК, победившее правительство в изгнании, но становилось все очевиднее, что реальная власть находится в руках красных кхмеров. Говорили, что ими руководит бывший депутат парламента от левой оппозиции Кхиеу Самфан.

Но за спинами Сианука и Самфана тьма сгущалась.

Красные кхмеры заявили, что страной руководит Ангка Падевуат, Революционная организация. Или, как ее часто называли, просто Организация.

Но что это за таинственная Организация? Массовое движение? Какое-то ведомство? Правительство? Свободное объединение левых интеллектуалов?

Весной 1976 года принц Сианук написал прошение об отставке с поста главы НЕФК. На деле он никак не влиял на руководство страной. С него было довольно.

Его место занял Кхиеу Самфан. Было созвано новое правительство, в рядах которого не оказалось ни одного сторонника Сианука. Оно состояло только из красных кхмеров, и руководил им ранее никому не известный человек — Пол Пот.

Сообщалось, что новый премьер-министр в прошлом работал на каучуковых плантациях, а еще раньше участвовал в движении сопротивления французской колониальной власти. Никаких его фотографий не было.

Только спустя год он снимет маску. И заодно признает, что Организация — это синоним камбоджийской коммунистической партии.

Сам Пол Пот избегал света рампы. И ему лично, и партии удалось добиться успеха благодаря секретности. В одном интервью он сказал: «Если хоть что-то можно сохранить в тайне, полпобеды за вами».

Выход Пол Пота из тени имел под собой политическую подоплеку. На этом давно настаивал Китай, главный единомышленник, поддерживавший вооруженную борьбу красных кхмеров. Китаю нужен был открытый союзник в Юго-Восточной Азии, и он хотел официального признания своей поддержки. В то же время все более напряженными становились отношения Демократической Кампучии с Вьетнамом. Пол Поту пора было завоевывать международные симпатии. А этого не достичь, оставаясь загадочным и неприступным.

85.

Черно-белая фотография в старой коробке. Мужчина и женщина на фоне какого-то дома. Им лет по пятьдесят. На окне у них за спиной цветочный горшок.

На обратной стороне от руки написано: «Ок Сакхун и Иенг Тхирит».

И рядом: «Хёгдален, 1979».

Хёгдален? Ок Сакхун в Стокгольме?

Я, можно сказать, опоздал.

86.

Для большей части населения Демократической Кампучии Пол Пот оставался анонимной фигурой. Для них существовала только Ангка, Организация. Вездесущая, всевидящая. Говорили, что у нее «столько же глазков, как у ананаса».

Организация не только упразднила религию, семью и тысячелетнюю монархию. Она заняла их место. Все было собственностью Организации. Рис и орудия земледелия, скот, дома и люди.

Городское население впервые столкнулось с Организацией во время эвакуации. Их призывали оставить весь свой скарб и вещи дома. Они вам больше не понадобятся, сказали солдаты. Организация даст вам новые.

Но куда мы идем, товарищ солдат?

Просто идите, товарищ. Организация укажет вам путь.

Важной составляющей больших собраний, регулярно проводимых во всех коммунах, была самокритика. Ничего уникального для Демократической Кампучии в этом не было. Публичное признание своих недостатков и обещание исправиться были частью марксистско-ленинского метода. Революция предполагала изменение не только общества, но и сознания. Задача самокритики — извлечь урок из своих ошибок и с помощью коллектива преодолеть оставшиеся препятствия. Самокритика практиковалась даже в шведских организациях.

В Демократической Кампучии самокритика имела иной подтекст. Организация, как утверждалось, и так уже знает все о каждом индивиде. А потому замалчивать что бы то ни было бессмысленно, — подчеркивали присутствующие на собраниях партийные функционеры.

Организация знает о твоих ошибках и промахах. Ей просто надо убедиться в том, что ты честен и готов сознаться.

87.

ПРЕДАННОСТЬ — ЭТО НЕОБХОДИМОЕ УСЛОВИЕ СОБЛЮДЕНИЯ СТРОГОЙ ДИСЦИПЛИНЫ ОРГАНИЗАЦИИ: НИКАКОЙ СВОБОДЫ! НИКАКОГО ЭГОИЗМА! НИКАКОГО ИНДИВИДУАЛИЗМА!

88.

Однако для партийных функционеров Организация не была совсем безрельефной. Существовал высший слой. Ангка Лы, Высшая организация. Ядро власти, вмещавшее горстку безымянных теней. Их называли просто Бонг ти муй, Бонг ти пи — Брат номер один, Брат номер два и так далее.

Братом номер один был Пол Пот. Номер два — заместитель премьер-министра Нуон Чеа. Но не всегда. Порядок в Высшей организации иногда менялся. Не для того, чтобы отразить реальное распределение позиций, а чтобы запутать возможного противника.

Это был культ безличности. Как бы Пол Пота ни вдохновляли Иосиф Сталин, Мао Цзэдун и Ким Ир Сен, сам он не хотел символизировать революцию. Он хотел оставаться в тени. О нем не писали песен, в народе не ходило историй о его долгом революционном пути. Фотографий с его изображением почти не печатали. Не существует также подписанных им важных политических манифестов.

Заместитель премьер-министра Нуон Чеа был, если это только возможно, еще более темной лошадкой. Около двадцати лет, до самого начала 1970-х, его считали уважаемым бизнесменом. Под этой маской скрывался один из главных революционных деятелей, использовавший свои контакты для поставок оружия и снаряжения.

Личина за личиной. Путаные следы и партийные клички. Следствие многолетней беготни от тайной полиции. Сперва они прячутся в разных «проверенных домах» в Пномпене. Потом годами скрываются на базе-100, далеко в джунглях к северу от Вуасата, у дальней границы каучуковой плантации. Но, даже став лидерами Демократической Кампучии, Пол Пот и Нуон Чеа продолжали жить жизнью секретных агентов.

89.

УЧИСЬ ЗАКАЛЯТЬ СВОЙ ДУХ!

90.

USAID, государственное агентство США, отвечающее за невоенную помощь другим странам, проанализировало ситуацию в Камбодже в связи с приходом к власти красных кхмеров в апреле 1975 года:

Даже при наиболее благоприятных обстоятельствах Камбоджа в этом году едва ли сможет собрать такой урожай риса, чтобы обеспечить себя продовольствием. Если кому и надо перековать мечи на орала, чтобы не умереть с голоду, так это Камбодже. Без значительных международных поставок продовольствия и орудий производства Камбоджу ждет массовый голод, который продлится до февраля, но, возможно, и весь следующий год. Рабский труд и голод в этом году будут жестокой и неминуемой действительностью для половины населения страны. Тяжелые испытания и лишения продолжатся ближайшие два или три года, пока Камбоджа снова не сможет производить достаточно риса.

91.

Я еду на скутере в Лумпхат, бывшую столицу провинции Ратанакири на северо-восточной оконечности Камбоджи. Грунтовая латеритная дорога. Сезон дождей оставил глубокие борозды на каждом подъеме и спуске. Правильнее было бы взять кроссовый мотоцикл.

Невыносимо припекает солнце. Время от времени мне навстречу попадаются залатанные китайские грузовики, которые везут незаконно срубленный тропический лес и нещадно пылят. Я продолжаю путь в удушающем красном тумане и покрываюсь слоем ржавой пыли.

Города, который когда-то был столицей провинции, давно не существует. Большая круговая развязка заросла травой и кустарником. Водонапорная башня изрешечена снарядами. По обе стороны дороги огромные заполненные водой воронки от сброшенных бомб.

Странно, что может исчезнуть целый город. Но на самом деле ничего удивительного тут нет. Для этого достаточно атаки одного бомбардировщика В-52. Снаряды падают с большой высоты, оставляя после себя гладкий коридор. Бомбовый ковер. Все сровнено с землей.

Одной воздушной атаки хватает на участок почти в один километр в ширину и более трех километров в длину.

Это не цифры. Уничтоженный Лумпхат — это действительность. То, против чего мы выходили на улицы.

Бомбы Киссинджера. Секретные бомбы.

92.

ТОВАРИЩИ, У ВАС У ВСЕХ РАВНЫЕ ПРАВА! ТОВАРИЩИ, ВЫ НОСИТЕ ЧЕРНУЮ ОДЕЖДУ И ЧЕРНУЮ ОБУВЬ! ОРГАНИЗАЦИЯ ТОЖЕ ОДЕТА В ЧЕРНОЕ!

93.

Они приходили с разных сторон. В конце концов Пномпень был окружен, и, пока последних американцев эвакуировали на вертолетах, красные кхмеры готовились к решающему броску.

Городские жители как могли праздновали камбоджийский Новый год, который отмечают между 15 и 17 апреля. Вечером 16 апреля в темнеющем небе грохотали фейерверки и хлопушки, гремели выстрелы. Некоторые боялись прихода завоевателей, но большинство с нетерпением ждали конца войны.

Красные кхмеры по радио призывали жителей города: «Дорогие братья, сестры, рабочие, молодежь, студенты, учителя и чиновники! Пора! Освободительная армия камбоджийского народа здесь, братья! Поднимайтесь! Пора взбунтоваться и освободить Пномпень!»

Но никто не последовал их призыву. Люди праздновали Новый год и ждали.

94.

ТЕПЕРЬ, КОГДА ВЛАСТЬ В ТВОИХ РУКАХ, ТРУДИСЬ ОТВЕТСТВЕННО И В ПОЛНУЮ СИЛУ!

95.

Американская журналистка Элизабет Беккер была участницей предпоследней делегации, которую пустили в Демократическую Кампучию. Позднее она писала:

Мы шли вверх по Меконгу с Прасытом[13] и вечным штабом стюартов, помощников и телохранителей, но с нами был и новый спутник — Ок Сакхун, известный в Европе интеллектуал, которого его французские друзья считали погибшим. Прасыт с гордостью представил его нам и сказал, что Ок Сакхун, скорее всего, привидение, потому что французская пресса объявила его погибшим. По мнению Прасыта, это было доказательством очевидной пропаганды, с которой режим вынужден сосуществовать.

К несчастью, Ок Сакхун походил если не на привидение, то на скелет. Глаза впали, его худоба наводила на мысли о недоедании. Ему не разрешали беседовать с нами иначе чем в присутствии переводчика, обычно Прасыта. Его, казалось, больше интересовали наши камеры, чем мы. Он улыбался больше, чем говорил. Единственный раз, когда я осталась с ним наедине, уже ближе к концу поездки, он говорил только о цветах, о том, какие они красивые и как их может недоставать. Тогда меня сбил с толку этот разговор. Теперь мне кажется, это был осторожный намек на то, что его выпустили из какого-то трудового лагеря.

Слухи о казни Ок Сакхуна ходили, однако, давно. Но они были опровергнуты еще раньше, когда он принимал шведскую делегацию, за несколько месяцев до встречи с Элизабет Беккер. По свидетельству Гуннара Бергстрёма, который виделся с ним несколько раз еще перед революцией, они разговаривали без переводчика.

Он не очень изменился, разве что похудел. И говорил он не только о цветах — обсуждал с нами политику и в первую очередь «пропаганду» против Кампучии.

Версия пропаганды №i: «Ок Сакхун казнен».

Версия пропаганды № 2: «Ок Сакхун жив».

Версия пропаганды № 3: «Ок Сакхун — скелет, рассуждающий о цветах».

96.

Они приходили с разных сторон. Молодые, решительные солдаты. Те, что с востока, — в зеленой форме, из других мест — в черной. На домах развевались белые флаги.

Как это свойственно камбоджийской политике, не обошлось без сюрреализма. Бывший государственный чиновник Хем Кет Дара в сопровождении сорока солдат постучался в Министерство информации. Он утверждал, что он генерал и завоеватель Пномпеня. С непререкаемым авторитетом он разогнал красных кхмеров, которые уже успели занять министерство. Потом созвал главных монахов города и по министерскому радио объявил об образовании коалиционного правительства.

После этого радиослушатели услышали шум в студии. Потом стало совсем тихо, и зазвучал новый, грозный голос.

Он сказал:

Обращаюсь к достойной презрения, предательской мафии Лон Нола и ее предводителям: мы пришли не для переговоров. Мы будем брать город с оружием в руках. Призываю вас сложить оружие и капитулировать.

Потом связь прервалась.

Фарс кончился, трагедия могла продолжаться.

Книги одной из университетских библиотек были вынесены на бульвар и сожжены. Иностранцев призывали явиться во французское посольство. Среди них было четверо шведских журналистов и один представитель шведского Красного Креста.

Партизаны слыхом не слыхивали ни о Красном Кресте, ни о дипломатической неприкосновенности. Сотрудники французского посольства были вынуждены молча наблюдать за обыском миссии. Персонал Красного Креста, занимавшего старинный отель «Пхном», когда-то «Le Royal», выставили под угрозой расправы.

Однако сотрудники советского посольства отказались подчиниться приказу солдат. Они приготовились принять высокопоставленных партийцев, чтобы поздравить их с революцией. Однако это была иная, незнакомая им революция. Партизаны расстреляли ворота посольства из ручных гранатометов и силой затолкали дипломатов к французам.

Пномпень быстро погружался в хаос. Смятение было велико как среди городского населения, так и среди завоевателей. Аптеки и рынки опустошались. Правительственные силы оказывали точечное сопротивление, со всех сторон раздавались пулеметные очереди. Иногда красные кхмеры из разных зон вступали в бои друг с другом.

В тех частях города, которые оказались под контролем войск из Юго-Западной и Северной зон, населению было приказано оставить город и «вернуться в свои деревни». В той части, которую заняли войска из Восточной зоны, жителям приказали остаться дома.

Решение очистить город исходило из центра. Но были и попытки сопротивления. Министр внутренних дел Ху Юн выступал категорически против эвакуации. Чем вызвал раздражение Пол Пота, заявившего, что один из ведущих интеллектуалов партии, видно, ничего не смыслит в партийной линии.

Ху Юна посадили под домашний арест, а потом казнили.

Эвакуация оставалась тайной для всех, кроме тех, кто был вынужден знать о ней по долгу службы. Даже министр информации Ху Ним узнал об этом решении лишь через три дня после начала операции.

Этому радикальному решению было дано несколько объяснений. Официально сообщалось о возможной мести со стороны американцев. Что США, якобы, будут бомбить город, который они потеряли. Сейчас это представляется крайне маловероятным, однако для миллиона человек, переживших американские налеты, такой сценарий казался вполне правдоподобным.

Позже партийное руководство представило другое объяснение: оно боялось потерять контроль над городским населением. По его сведениям, ЦРУ направило в город множество агентов, готовивших демонстрации и беспорядки. Эвакуация, таким образом, должна была разорвать шпионскую и контрреволюционную паутину. ЦРУ позднее подтвердило, что их разведывательная сеть в Камбодже потерпела крах в связи с зачисткой Пномпеня.

Еще одно объяснение — ситуация со снабжением. Городские жители до последнего дня зависели от воздушного сообщения с США, которые щедро обеспечивали Пномпень рисом. Теперь поставки прекратились. По расчетам, запасов должно было хватить самое большее на неделю. Если продовольствие нельзя доставить народу, значит, народ надо переселить в деревню, где есть продовольствие.

Этой версии придерживались многие западные сторонники красных кхмеров.

Однако она не объясняет, зачем было эвакуировать население из других городов, где ситуация со снабжением выглядела иначе?

А может быть, решение скорее имело идеологическую подоплеку? Жизнь в городах шла вразрез с идеалом: сельская порядочность противопоставлялась городской распущенности, честность — коррупции, солидарность — коммерции. Из городов велась гражданская война, из городов были вытеснены лидеры красных кхмеров.

Но каковы бы ни были истинные причины, эвакуация жителей Пномпеня была плохо организована и нескоординированна. Дороги, ведущие из города, оказались полностью блокированы. За трое суток пути некоторым удавалось продвинуться лишь на несколько сотен метров.

Многие больницы освобождались под угрозой расправы. Пациентов заставляли следовать за остальными — кто как мог. Тех же, кто отказывался или был не в состоянии идти, расстреливали.

Больницы Пномпеня были перегружены. Это было гротескное зрелище: в душных, кишащих мухами палатах больных ютилось в десять раз больше, чем они могли вместить. Многие лежали с тяжелыми ранениями. Не хватало всего, многие врачи покинули страну.

Сообщалось, что, в отличие от городских, деревенские больницы чуть ли не пустуют. Вот куда следовало перевести городских пациентов.

Один шведский врач незадолго до эвакуации посетил больницу Красного Креста в Пномпене. В разговоре со мной он подтвердил, что ситуация в городе была невыносимая. Но, по его мнению, это миф, что где-то еще могло быть лучше.

Вдоль дорог ничего не было — ни еды, ни воды, ни ночлега. А «родные деревни», куда людям приказали возвращаться, оказались не готовы принять такое количество беженцев. Сотни тысяч горожан поколениями жили в Пномпене, никакой «родной деревни», куда они могли бы вернуться, у них не было.

Городских называли «новыми людьми» или «людьми 17 апреля». Хотя многие из них совсем недавно переехали из деревни в город, их противопоставляли сельским жителям, неиспорченным, истинным кхмерам. К городскому населению вообще поначалу относились хуже, и пайки у них были меньше.

На полную зачистку столицы ушло несколько недель. Одними из последних Пномпень покинули иностранцы, интернированные во французском посольстве. Их посадили в грузовики и двумя колоннами отправили к таиландской границе.

Последний конвой с иностранцами прибыл на границу 7 мая. На этом страна закрылась для независимых наблюдателей. Оставались только свидетельства и домыслы случайных беженцев.

97.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Меньше всего это напоминало победное шествие. Прошло двенадцать лет с тех пор, как Салот Сар под покровом темноты бежал из Пномпеня. Так же тайно он теперь возвращается.

Столица уже три дня в руках красных кхмеров. Идет эвакуация, дороги забиты людьми.

Почему маленький караван из джипов и броневиков подбирается к городу окольными путями? Боится привлечь к себе внимание? Или просто потому, что по главным дорогам не проехать из-за наплыва беженцев?

В этом людском потоке — четверо из братьев и сестер Пол Пота. Они идут на север, в сторону деревни, откуда родом их семья, за сто пятьдесят километров отсюда. Один из них — старший брат Пол Пота, Салот Чхай.

Чхай. На три года старше его. Любимый брат, пример во всем.

Но Пол Пот движется в противоположном направлении.

В его караване едут начальники зон и военные командиры. А еще Кхиеу Самфан, Нуон Чеа и Сон Сен. Они сворачивают у аэропорта на улицу, которая теперь называется Русский бульвар. Это кратчайший путь к железнодорожному вокзалу. Здесь решено разместить штаб, в двух шагах от здания, где пятнадцать лет назад состоялся их первый партийный съезд.

Здание вокзала — высокое, строгое, цвета охры, построено в эпоху французского господства. Перед ним — продолговатый парк и небольшой буддийский реликварий.

Никаких церемоний по прибытии. Никаких флагов или победных речей. Борьба, растянувшаяся более чем на двадцать лет, завершена.

Всего в нескольких десятках километров оттуда его старший брат Чхай. Обессиленный, он идет дальше на север, но его часы сочтены. В конце концов он падает на землю и умирает под палящими лучами солнца.

98.

ТОВАРИЩ, ТЫ ПРИВЫК К ПРИЯТНОЙ И ПРОСТОЙ ЖИЗНИ!

99.

Шведы увидели страну, которая постепенно вставала на ноги. Люди занимались тяжелым физическим трудом, как и во всех других странах «третьего мира». Шведы увидели новые дома и приготовленный на экспорт рис.

Разумеется, им показывали то, что хотел показать режим. Старательно продуманные экскурсии по тоталитарным странам — не редкость. Относительно беспристрастные путевые заметки — хорошая пропаганда. Ничего странного тут нет.

Удивительно то, что красные кхмеры за целые две недели ни разу не прокололись.

До 1970 года инфраструктура страны была неплохо развита. Потом посыпались американские бомбы, танки, участвовавшие в гражданской войне, километр за километром разбивали асфальтированные дороги. Взрывали мосты. Даже сегодня, чтобы добраться до когда-то легкодоступных районов, приходится много часов трястись по ухабам.

А потом пришла революция с ее гигантскими неуклюжими перемещениями масс. С разорванными коммуникациями, голодом и массовыми казнями. В 1978-м, за несколько месяцев до визита шведов, чистки усилились. Центральная власть бросила все силы на Восточную зону. Сотни тысяч людей были депортированы в другие части страны, тысячи — убиты.

Демократическая Кампучия не была Советским Союзом. Не была Китаем. И даже Албанией. Как им во всем этом хаосе удалось создать иллюзию процветания и благополучия? Когда даже высокопоставленные члены партии каждый день дрожали за свои жизни.

Общественное мнение в Швеции было настроено очень критически. Рассказы камбоджийских беженцев получили широкое освещение в СМИ. Демократическая Кампучия описывалась как коммунистический рабовладельческий лагерь. Путешествие Общества дружбы, еще не начавшись, было развенчано как пропагандистское шоу для уже обращенных.

В своем дневнике перед отъездом Хедда Экервальд пишет:

Пресса изображает Кампучию как страну, где правительство уничтожает собственный народ, страну, где попирают права человека. Жестокую, чуждую страну. Стоит ли нам ехать туда? А вдруг мы будем как Фредрик Бёк, разъезжавший на «мерседесе» по нацистской Германии? Или как Свен Стольпе и Свен Гедин[14], воспевавшие немецкий порядок, чистоту и прогресс? […] Я боюсь, что это будет то же самое, и, осознав это, я возненавижу себя за соучастие.

А вот уже отчет о поездке:

Разве были на лицах этих людей ужас, страх или враждебность, когда мы проезжали мимо них на правительственном автомобиле? Нет, нас повсюду хорошо принимали, а дети бесстрашно обзывали нас «длинноносыми». Наши высокопоставленные друзья не позволяли себе никаких командирских замашек по отношению к простым людям, они общались с ними вежливо и на равных. Никакого милитаризма, вытянутых спин или козыряния. Вместо этого — расслабленность и спокойствие. Мы могли в любой момент остановить машину, на которой ехали, могли фотографировать, снимать на камеру и сами выбирать себе собеседников для интервью.

100.

[ВО СНЕ]

Я наверху, в старом доме моих родителей. Узкая лестница ведет вниз, на первый этаж. В небольшое окно я вижу мощеную тропинку, ведущую от парковочной площадки к дому. Там стоит моя красная машина. По дорожке, усыпанной гравием, под зеленеющими березами проходят красные кхмеры. Низкорослые, все в черном, с автоматами, которые кажутся слишком большими в их руках. Они останавливаются у машины, прикрываясь от света ладонью, наклоняются и смотрят внутрь, на пустые сиденья. Их губы шевелятся, но я ничего не слышу. Жесты, приказ. Через какую-нибудь минуту они начнут обыскивать дом. Мне остается только одно. Спуститься по лестнице, открыть дверь на улицу и выйти к юношам в черном.

101.

В конце 1977 года Демократическую Кампучию посетил Чен Юнгуй, заместитель премьер-министра Китая. Идеологически он был очень близок Пол Поту. После ознакомительной поездки по Демократической Кампучии он заверил сопровождавшего его Пол Пота, что стратегия красных кхмеров «совершенно верна».

Поездка была хорошо продумана, так называемые импровизированные посещения были устроены в подходящих местах. Партийный секретарь Западной зоны Чуй Чет отвечал за осмотр рисовых полей в Кампонгчхнанге.

Чуй Чет был настоящий ветеран, еще в 1950-е присоединившийся к Коммунистической партии Индокитая. Он сидел за свои взгляды, потом ушел в подполье и участвовал в вооруженной борьбе. Когда принц Сианук опубликовал черный список левых радикалов, Чуй Чет и Салот Сар ушли в джунгли, вместо того чтобы явиться к властям с повинной.

В 1976 году многие из его ближайших коллег и старых товарищей были арестованы и казнены. Чуй Чет с нарастающей тревогой ждал своей очереди. Но все было тихо.

Чуй Чета подвели его слабые нервы. Визит высокого лица оказался непосильным для него испытанием.

Когда прибыл кортеж Чен Юнгуя и Пол Пота, их ждала шеренга сытых крестьян, готовых «броситься в атаку» на рисовое поле. Но вместо того, чтобы просто начать представление, Чуй Чет протиснулся к Чен Юнгую, не обращая внимания на Пол Пота и других партийных функционеров. На глазах у изумленных участников делегации он обратился лично к именитому гостю и стал взволнованно и заискивающе расспрашивать его о сельскохозяйственных методах.

Это был недопустимый промах. Говорят, Пол Пот рассмеялся, чтобы замять неловкость.

Через несколько месяцев после злосчастного визита Чуй Чета арестовали и отправили в тюрьму S-21, где его пытали, а потом казнили.

Спланированный до мелочей международный визит. И пример того, как трудно строить общество, когда приходится иметь дело с этим непредсказуемым человеческим фактором со слабыми нервами.

102.

ДА! ДА! ВОЗДЕЛЫВАЙТЕ ВСЮ ЗЕМЛЮ ДО ПОСЛЕДНЕГО КЛОЧКА, ДАЖЕ ВЕЛИЧИНОЙ С ЛАДОНЬ!

103.

Через два месяца после шведов, в октябре 1978 года, Демократическую Кампучию посетила делегация от Коммунистической партии Норвегии. Почти двадцать пять лет спустя Поль Стейган пишет:

Некоторые считают, будто нам показали растянувшиеся на тысячу километров потемкинские деревни. Пусть думают что хотят. Но невозможно подделать непринужденные дружеские отношения между простыми людьми и представителями государства и партии. Люди запуганные не вели бы себя таким образом. Никакая власть в мире не могла бы их к этому принудить.

104.

«Убито тридцать правительственных солдат». Читаю текст под заголовком: «В субботу на окраине столицы партизаны-коммунисты атаковали грузовик с солдатами. Тридцать убитых, много раненых. Число погибших партизан неизвестно».

Бульвар Сианук тонет в желтом, как мед, вечернем солнце. Машин на дорогах все больше, сгущаются сумерки. Я продолжаю читать свою «Cambodge Soir».

Король призывает к новому ужесточению мер против маоистов. Агрессия не должна остаться ненаказанной.

Какой-то эксперт констатирует напряженность ситуации в Непале.

На секунду мне становится не по себе. Где я, в Катманду и читаю про Пномпень или в Пномпене, читаю про Катманду? Бегло просматриваю статью о непонятном конфликте в какой-то далекой стране.

Золотисто-желтый свет, тарахтение скутеров.

105.

КОММУНА РЕШАЕТ, ИНДИВИД ОТВЕЧАЕТ!

106.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Вечернее солнце над Пекином. Гладкая вода в бассейне. Старый больной Мао Цзэдун в удобном кресле. Рядом сидит Пол Пот, которого принимают в частном доме Мао. Камбоджийская революция победила, Пол Пот — желанный гость в Пекине. Разумеется, это тайный визит.

Он приехал обсудить поддержку Китая. Самая населенная коммунистическая страна в мире протянула руку помощи одной из самых маленьких.

Маленькая страна и большая революция.

Разговор протоколируется. Мао Цзэдуна еле слышно, но мыслит он ясно. Ссылаясь, в частности, на Канта и Хаксли, он говорит:

— У вас большой опыт. Лучше нашего. У нас нет права вас критиковать.

И продолжает:

— Вы правы, тут не о чем говорить. Допустили вы какие-то ошибки или нет? Я не знаю. Наверняка допустили. Так исправьтесь, надо исправить эти ошибки.

Как реагирует Пол Пот? Улыбается ли он — ведь его удостоил похвалы величайший из живущих революционеров?

Шепот Мао Цзэдуна:

— Дорога полна лишений.

Тишина. Теплый июньский вечер. Переводчик вполголоса переводит:

— Ситуация здесь точь-в-точь такова, как предсказывал Ленин, — капиталистическая страна без капиталистов.

Он говорит:

— Зарплаты не равны. У нас есть лозунг о равенстве — но мы не провели его в жизнь. Сколько лет уйдет на то, чтобы изменить это? Когда мы построим коммунистическое общество? Борьба между развитым и неразвитым будет продолжаться даже при коммунизме. Так что это не вполне ясно.

Годы борьбы, полная, беспрецедентная перекройка общества в одной из крупнейших стран мира. Прорыв. Культурная революция. И что теперь? Сомнения?

— Так что это не вполне ясно.

Что думал об этом Пол Пот?

107.

Называть красных кхмеров красными кхмерами не совсем корректно.

Кхмер Крохом, или Khmer Rouge, было определением принца Сианука. Еще один оттенок в его разноцветном мире. Консерваторов звали Кхмер Кхиеу, синие кхмеры. А Кхмер Со, белые кхмеры, сражались за возвращение Камбодже вьетнамской части дельты Меконга, Кампучии Краом.

Кроме того, было еще несколько разновидностей кхмеров. Независимые кхмеры, Кхмер Иссарак, в 50-е годы сражавшиеся против французского господства. Кхмеры-освободители, или Кхмер Румдох, которые бились плечом к плечу с красными кхмерами против правительственной армии Лон Нола. Кхмер Серей, свободные кхмеры, сперва боровшиеся против красных кхмеров, а потом вместе воевавшие против вьетнамцев.

Сами красные кхмеры предпочитали называть себя Коммунистической партией Кампучии.

Однако название принца Сианука к ним прочно приклеилось. Сегодня его используют даже бывшие партийные функционеры.

Коммунистическая партия Кампучии была образована в начале 1950-х, но в 1976 году Пол Пот неожиданно заявил, что такой отсчет неверен. По его мнению, годом рождения партии следует считать 1960-й. Одним махом партия помолодела на девять лет. Приготовления к двадцатипятилетнему юбилею пришлось тут же остановить.

У Пол Пота были свои причины так грубо переписать историю. В 1960 году он был избран в высшие эшелоны партии. Еще это было начало конца вьетнамского влияния на камбоджийских коммунистов.

Поначалу камбоджийцы входили в компартию Индокитая. Пол Пот считал, что для Хо Ши Мина международное участие — это только прикрытие. Тайной же целью Вьетнама было создание своего рода индокитайского Советского Союза с центром в Ханое. Поэтому освобождение из-под вьетнамской опеки было, по мнению Пот Пота, важным шагом к сохранению национальной независимости.

Теперь, с новой точкой отсчета, все выглядело так, будто революция красных кхмеров — дело их собственных рук. Многолетнюю зависимость от Северного Вьетнама теперь можно было перечеркнуть.

Многие коммунисты старшего поколения возмутились. В 1950-е, пока Пол Пот со своими приятелями шлялся по кафе в Париже, они не на жизнь, а на смерть сражались в джунглях за коммунистическую революцию. Перечеркнуть первое десятилетие существования партии — все равно что перечеркнуть их борьбу.

Возмущенные ветераны были арестованы и отправлены в тюрьму S-21. Под пыткой они «признали», что партия была образована в 1960-м. Потом их казнили, обвинив в шпионаже в пользу Вьетнама.

Многое в политике красных кхмеров может быть понято только в контексте камбоджийской истории. Пол Пот был в первую очередь камбоджиец, во вторую очередь — коммунист. Конфликтные отношения с Вьетнамом — наглядный тому пример. Интернационализм, чтобы не сказать антинационализм, — один из традиционных оплотов коммунизма. Пролетариат интернационален, и классовые интересы не знают национальных границ. «Рабочие не имеют отечества», как написано в Манифесте Коммунистической партии.

Мао Цзэдун, однако, подчеркивал важность национальной независимости. Это нашло отклик у красных кхмеров. Десятилетиями камбоджийские лидеры говорили об уникальности своей страны. Международное влияние веками считалось фундаментальной угрозой камбоджийской нации.

«Интернационал» в собственном переводе Пол Пота превратился в «Общество будущего».

Многим камбоджийцам был свойственен страх перед заграницей. Когда Пол Пот решил сделать из Вьетнама большого врага, он сыграл на этом давнем чувстве страха. С тех пор как в начале XV века пал Ангкор, территория Камбоджи неизменно уменьшалась. От тогдашней империи осталась только треть. То, что когда-то принадлежало Камбодже, теперь называлось Лаос, Таиланд и Вьетнам. И ничто не указывало на изменение этой тенденции. Скорее наоборот. Сохранение нации, оплакивание потерянных территорий с начала XIX века были основными темами в политических программах камбоджийских лидеров.

Опасения были особенно сильны, пока Камбоджа оставалась частью французского Индокитая. Французы, дети своего времени, смотрели на мир как на постоянную борьбу, в которой эволюция оставит наименее приспособленных за бортом. Это касалось как животных, так людей и наций. Может, кхмеры когда-то и были носителями потрясающей культуры, но сейчас, как считали французы, они обречены на гибель и вымирание. Эта мысль нашла отклик у молодых камбоджийских интеллектуалов. Из комплекса неполноценности вырос гибрид фатализма и жажды мести.

В начале XIX века Камбоджа была оккупирована Вьетнамом, и жестокое правление сохранилось в народной памяти. Камбоджийцы опасались восточного соседа, родители, к примеру, пугали непослушных детей «юэнами», как пренебрежительно называли вьетнамцев.

О тех временах ходит такая история. Вьетнамские солдаты закопали трех камбоджийцев, оставив на поверхности только головы. Между головами они развели костер, а на макушки пленным поставили котелок с чаем. Когда пленники задергались от боли, солдаты закричали: «Не разлейте господский чай!»

Годы революционной борьбы бок о бок с вьетнамцами в 1950-е и 1960-е убедили Пол Пота в его правоте. Вьетнамские товарищи мало что делали для красных кхмеров, если это не входило в их интересы.

В 1978 году Пол Пот собрал свои мысли о Вьетнаме в «Черной книге о вьетнамской агрессии». Не важно, пишет он, что из себя представляет Вьетнам — коммунистическое государство, капиталистическое или колонию. Эта страна экспансивна и алчна до других земель. «Вьетнамец» — завоеватель, который хочет «заглотить территории других стран».

Таким образом, конфликт Вьетнама и Камбоджи никак не был связан с идеологией, а уходил корнями глубоко в историю. Западным коммунистам это было трудно понять. До сих пор они поддерживали борьбу двух идеологически братских народов против империалистического гнета. Теперь же братья ополчились друг на друга.

Этот конфликт сильно разочаровал приверженцев вьетнамского движения на Западе. Вьетнам был для них символом всех наций, угнетенных мировыми сверхдержавами. А после вторжения в Камбоджу в 1978 году Вьетнам сам превратился в угнетателя.

Зато маоисты во всем мире считали, что Вьетнам показал свое истинное лицо. Будучи близким союзником СССР, Вьетнам исповедовал «ревизионистский» коммунизм, который на самом деле просто служил прикрытием «социалистического империализма». Поэтому, поддерживая Пол Пота, они поддерживали борьбу угнетенного народа за независимость.

Можно выявить как исторические, так и политические причины вьетнамского вторжения.

Исторически в Юго-Восточной Азии всегда доминировал Китай. Вьетнам веками боролся за независимость. Поэтому они не питали иллюзий относительно истинных намерений китайцев.

Отношения Вьетнама и Камбоджи можно рассматривать как миниатюрную копию отношений Китая и Вьетнама — доминантная держава и слабый, подозрительный сосед.

Коммунистическим лидерам в Ханое не нравились события в Демократической Кампучии. Они ни при каких условиях не хотели граничить на западе с китайской марионеткой. Китай в свою очередь не радовала перспектива соседства с Большим Вьетнамом на юге. Вьетнамское вторжение в Камбоджу в 1978-м повлекло за собой масштабное китайское наступление на Северный Вьетнам весной 1979-го.

Проще говоря, китайская кошка погналась за вьетнамской мышкой, которая хотела съесть камбоджийский сыр.

Нападение на Камбоджу было, кроме прочего, попыткой стабилизировать внутриполитическую ситуацию во Вьетнаме. Переход от войны к плановой экономике не удался. Когда-то столь масштабная международная поддержка не превратилась в инвестиции и твердую валюту. Небольшая война помогла бы сместить акценты. Кроме того, вьетнамское руководство считало необходимым разобраться с участившимися жестокими нападениями камбоджийцев на приграничные вьетнамские села.

Впоследствии, однако, вторжение преподносилось как реакция на массовые убийства в Демократической Кампучии. Якобы Вьетнам пришел и спас Кампучию от «народного самоубийства».

Большинству камбоджийцев в декабре 1978 года было плевать на истинные мотивы вьетнамцев. Они встретили их с благодарностью.

Во всяком случае, тогда.

Потом была оккупация, временами жестокая, разворовывались рисовые склады, разорялись города, пустовавшие с самой революции. Грузовики, набитые продовольствием, мебелью и техникой, ползли во Вьетнам. А бесстыдное, заносчивое поведение оккупантов напомнило камбоджийцам историю про господский чай.

108.

АБСОЛЮТНО ВСЕ ПРИНАДЛЕЖИТ ОРГАНИЗАЦИИ!

109.

В темноте тяжело вздымаются волны. Еле заметно светится планктон. У невидимого горизонта замерли рыбацкие лодки со своими огоньками. Как блестящие жемчужины на невидимой леске.

Еще недавно почти дикий пляж стал излюбленным местом туристов. Вместо редких деревянных хижин выросли бетонные отели. На песке рядами стоят шезлонги, гремит музыка, сверкает иллюминация. Чумазые бездомные дети торгуют на пляже фруктами и своим телом.

Вдалеке белеет отель «Independence». В 60-е это был один из самых роскошных отелей в Камбодже. После революции он стоял заброшенный и медленно приходил в упадок. Несколько лет назад я прошелся по пустым коридорам. Я испытал удивительное чувство, любуясь потрясающим пейзажем из окон разоренных номеров, глядя на дизайнерские голубые ванны и черный кафель, заглянув в шахту лифта, где кабина давно застряла на первом этаже. Теперь отель ремонтируют. Камбоджа снова меняет облик.

Я лежу на койке в дешевом гостиничном номере. В двух шагах слабо шумит море. При свете лампы я читаю запись в путевом дневнике Хедды Экервальд за 20 августа 1978 года:

Я сидела на берегу и смотрела на море, на ломающиеся волны и белую пену, разбегающуюся в стороны, как молния. В порту горели прожекторы, за облаками просвечивала луна. Но пену все равно было видно. Красиво.

Лотха принес краба, а потом мы бегали с фонариком, пока не набрали полное полотенце раков-отшельников и крабов. Здорово. Мы посмеялись и пошли домой в ночи, под лягушачье кваканье, стрекотанье сверчков и другие удивительные звуки, вдыхая влажный вкусный запах.

110.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Он сидит за столом и читает отчеты. Машинописные листы в простой папке. А может быть, лично встречается со свояченицей, Иенг Тхирит, министром социальной защиты? Любезно, но задумчиво улыбается, когда она с некоторым негодованием рассказывает ему о том, что видела?

Осень 1977 года, Иенг Тхирит только что вернулась из поездки на северо-запад страны. Это самые плодородные районы Камбоджи, но план по производству риса не выполняется. Несмотря на то, что сюда отправили сотни тысяч людей. В чем дело?

Иенг Тхирит говорит, что условия там «очень странные».

Она говорит, что людям негде жить.

Что все они очень больны.

Тем не менее местные чиновники заставляют этих бездомных больных людей много работать.

Иенг Тхирит говорит, что, может, это и соответствует партийным установкам, только на деле приводит к противоположным результатам.

Каков ваш вывод? — спрашивает он. Она отвечает, что все это, эта катастрофа, вероятно, дело рук контрреволюционеров.

Пол Пот за столом. Ничего не выражающий взгляд. Не бесчувственный, скорее… возвышенный. Он как старый мудрый буддийский монах. Тот, что внимательно слушает, тихо о чем-то спрашивает, но не принимает поспешных решений.

Спустя какой-нибудь месяц он будет вести собрание Центрального комитета. Он скажет, что тайные враги крадут у народа продовольствие. Что они передергивают директивы правительства и заставляют людей работать, не глядя, больны они или здоровы. Это послужит началом чисток в Северо-Западной зоне. За год будет уничтожено 70 процентов региональных руководителей.

Верит ли он сам тому, что говорит там, в Центральном комитете?

111.

— Ок Сакхун живет в Париже. — Йоук Чханг в этом точно уверен.

Йоук Чханг руководит DC–CAM, Центром документации Камбоджи, организацией, которая собирает всю возможную информацию о Демократической Кампучии.

Париж. Значит, я ищу не в той стране.

А Сок Рим?

Йоук Чханг смотрит мои фотографии и качает головой. Это имя ему ничего не говорит. Он куда-то звонит и просит меня подождать. Его коллеги проверят в архиве.

Вскоре один из сотрудников приносит папку. Йоук Чханг просматривает первые страницы.

— Он умер. Его арестовали в семьдесят восьмом году и отправили в S-21.

Он показывает мне формуляр, где указано имя — Сок Рим, дата ареста и смерти.

С этим вроде все ясно.

Но дата ареста? Май 1978-го. Не может быть. Через несколько месяцев после этого он возил шведов по стране. Умер он, судя по досье, позже, в сентябре, но трудно представить себе, что его арестовали, потом выпустили и сразу доверили такое деликатное задание, как сопровождение иностранной делегации.

След, обрывающийся у края бездны, но след ложный.

112.

Снова эта дорога. Снова зеленая калитка. Сирень давно отцвела. Природа к концу лета словно разбухла. В воздухе уже пахнет осенью.

Хедда Экервальд угощает меня соком. Мы сидим в лучах вечернего солнца у одной из старых, рассохшихся построек на ее участке. Сколько стоят тут эти дома? Сто лет? Двести? На веревке сушится белье.

Интервью не будет. Это просто еще одна беседа.

Мы говорим о прошлом. О том, что ее привело из молодежного союза левых в Объединенные группы НФОЮВ. О поездке в Париж в 1973 году, где она познакомилась с камбоджийскими коммунистами. Она рассказывает, что ей понравились их доброжелательность и непринужденность. Равноправие мужчин и женщин. И что они казались более искренними, чем многие вьетнамские революционеры. И что с 1977 года Демократическая Кампучия заняла все ее внимание.

Мы говорим о борьбе. О помощи народу в борьбе с империализмом, что-то в этом духе. Что самое важное было остановить американскую войну. Но только потом все пошло не так. Это, говорит она, все равно как если бы сторонник ядерной энергетики должен был определить свое отношение к Чернобыльской катастрофе.

Мы говорим о насилии. О прямом и структурном насилии. О том, сколько людей погибает во время революций и сколько умирает от голода в нашем существующем миропорядке. Она спрашивает, почему в первом случае число погибших тщательно документируется, а во втором — нет. Сколько на самом деле людей погибло в Демократической Кампучии? Много. Ужасающе много. Но действительно ли так много, как говорят?

Летнее солнце и сочный желтый цвет сока. Один мир и другой.

113.

У соседней калитки стоят два монаха. Утреннее солнце еще не раскалилось, и их тени распластаны в пыли. Монахи завернуты в пламенно-желтую ткань и босы. Это крайняя степень нужды. Говорят, босому человеку в Камбодже просто достаточно взглянуть в глаза первому встречному, и тот отдаст ему свою обувь.

Монахи заслонились от солнца зонтиками. Один — лимонно-желтый, другой скорее бежевый, выгоревший.

Перед ними на корточках сидит старая соседка. Она молится у их ног. Монахи — обоим лет по двадцать — не проявляют к ней большого интереса, их взгляды рассеянно блуждают по сторонам. Получив благословение, женщина положит пищу в их блестящие цилиндрические лотки.

«Паразиты, — говорили о них красные кхмеры. — Ходят и клянчат еду у крестьян, а от самих никакой пользы».

20 мая 1975 года мне исполнилось три года. У меня не сохранилось воспоминаний о том дне. Фотографий тоже не сохранилось, и никто уже ничего не помнит. Но можно легко представить себе трехлетнего именинника в пригородном доме, простой торт с тремя свечками, родителей, завернутые подарки. Пока я нетерпеливо раздирал оберточную бумагу, в Пномпене шло важное заседание. Революции стукнул один месяц. Пора было намечать линии развития.

Созвали всех гражданских и военных чиновников. Они съехались со всей страны, чтобы услышать, как Пол Пот зачитает восемь пунктов.

Во-первых, эвакуировать городское население.

Во-вторых, закрыть все рынки.

В-третьих, отменить старую валюту, но пока не спешить вводить новую, революционную.

В-четвертых, закрыть пагоды и заставить монахов работать.

В-пятых, казнить всех представителей старого режима, в первую очередь руководителей.

В-шестых, организовать коммуны с коллективными столовыми.

Последний пункт: послать солдат на границы, главным образом на вьетнамскую.

Я перестаю писать. К двум монахам подходит третий. Несколько минут они ритмично совершают обряд благословения. Соседка стоит, опустив голову.

Многие молодые камбоджийцы в какой-то момент своей жизни бреют голову и выбирают себе пагоду. Пагоды — это своего рода университеты для бедных. Монашество рассматривается как образование и инициация, даже если мужчина проводит там всего две недели.

Многие красные кхмеры когда-то были монахами. Иногда они не имели другого образования. Они знали все о жесткой буддийской дисциплине. Об аскетизме. Об отказе от частной собственности и о подчинении старшим, более опытным монахам. Об отрицании личных потребностей. О готовности ради высоких целей пожертвовать интересами индивида.

Можно найти четкие параллели между камбоджийским буддизмом и камбоджийским коммунизмом. Организация во многом заменила Будду.

Через четыре месяца после важного заседания, проведенного Пол Потом, в одном документе от гг сентября 1975 года сообщалось, что «90–95 процентов монахов исчезли». Те немногие, что остались, не создадут никаких проблем, говорилось в отчете.

Примерно 3 тысячи пагод страны были превращены в лагеря и тюрьмы. Центром местных сообществ отныне стали не пагоды, а коллективные столовые.

Но это еще не все. В Камбодже люди делят свой мир с духами. Каждый дом, место имеет своего духа-покровителя, и его следует уважать, а в некоторых случаях задабривать. Еще необходимо сохранять хорошие отношения с предками. На особых торжествах люди должны приносить жертвы умершим близким, которые иногда могут посетить своих потомков в обличье какого-нибудь животного. Еще там кишат привидения, домовые и злые духи. А над всем этим неусыпно витает вечно улыбающийся Будда.

Религия — эта, пожалуй, самая высокая инстанция в Камбодже — перестала существовать. Тысячелетние связи с предками и миром духов были разом оборваны. Молиться и приносить жертвы стало противозаконно.

Двадцатая статья конституции Демократической Кампучии гласила:

Каждому гражданину Кампучии предоставляется право исповедовать свою религию, а также право не исповедовать никакой религии.

Все реакционные религии, идущие вразрез с нуждами Демократической Кампучии и кампучийского народа, строго запрещены.

Буддизм, без сомнения, подпадал под второй абзац о запрете на реакционные вероисповедания.

Целью красных кхмеров было построить индустриальное государство. В конечном итоге наиболее современное из всех когда-либо существовавших. В этом плане не было места монашеским представлениям о зримом мире как иллюзии, наваждении и видимости.

Можно ли представить себе что-то более реакционное, чем буддийское отрицание всех форм насилия? Колесо истории катится дальше, и все, кто пытается встать у него на пути, обречены на гибель. Что такое «революционное насилие», как не обыкновенная историческая необходимость?

114.

ТОВАРИЩ, КОТОРЫЙ СОВЕРШАЕТ МНОГО ОШИБОК, — ВРАГ!

115.

[ВТОРНИК, 22 АВГУСТА 1978 ГОДА]

Хедда Экервальд пишет в своем путевом дневнике:

Поездка на машине вдоль побережья в Кампот, там ланч, потом дальше в Такео. Там мы ночевали в новом гостевом доме на окраине города. Вечером мы посетили коммуну Барай и слушали выступление музыкантов.

И потом, в отчете о поездке:

Мы сидели в темноте и слушали. Музыканты, казалось, могли играть всю ночь. Приходили все новые люди. Все, конечно, много раз слышали местный народный ансамбль, но когда мы только пришли, дети побежали домой рассказать, что приехали европейцы, и жители приходили смотреть на нас.

Один из шведов тоже играет народную музыку. Казалось, будто в тот вечер в деревне Барай мы говорили на одном языке, хотя мы не знали кхмерского, а музыканты не владели французским.

116.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Они не знают, что и думать. В столовой повесили три большие картины. Три портрета.

Они стоят в своей протертой черной одежде и сношенных сандалиях, сделанных из старых автомобильных покрышек. Они смотрят на картины и ничего не понимают.

На одном из портретов — Мао Цзэдун. На другом — видимо, Ким Ир Сен.

Из кухни доносится грохот посуды. Несколько женщин и мужчин выходят из бамбуковых зарослей. Одежда перепачкана в глине с рисового поля. Печет солнце.

Они стоят, Суонг смотрит на Нхепа, Нхеп смотрит на Суонга.

Третья картина изображает Пол Пота. Национального лидера. «Объективного, справедливого, замечательного лидера».

Прошло пятнадцать лет с тех пор, как они видели его в последний раз. Но они переглядываются — нет, они не ошиблись. Пол Пот — это Сар, их брат. Их застенчивый Сар, любезный до самоуничижения. Сар с его заразительной улыбкой.

117.

Раньше я не думал о параллелях между «1984» Джорджа Оруэлла и Демократической Кампучией Пол Пота. Быть может, они лежат на поверхности?

Я прочел Оруэлла когда-то давно, еще будучи подростком. Единственное, что я помню спустя столько лет, — это первые страницы, о новоязе. Как язык с каждым годом упрощался и «ненужные» слова вычеркивались из словарей. Зачем столько лишних слов, когда вполне достаточно минимума, который можно изменять с помощью приставок «плюс-» и «плюсплюс-», и отрицательной приставки «не-»?

Долой оттенки и сбивающие с толку степени прилагательных — вместо расплывчатого «хороший» следует использовать «плюсовой» или «плюс плюсовой».

Под конец партия пыталась контролировать даже мысли людей. Слова «критика», «возмущение», «частный» звучать не должны. Слово «свободный» следует использовать только в таких фразах, как «поле свободно от сорняков». И никогда применительно к человеку.

Чем больше я просматриваю материалов о Кампучии, тем чаще вспоминаю Уинстона Смита и его жизнь при диктатуре Старшего Брата.

Наконец я сажусь на велосипед и еду в букинистический магазин на улице 240. В Пномпене это единственный магазинчик в своем роде. Книжных в городе вообще немного. Большинство торгует устаревшей теорией менеджмента из США, которая в США уже никому не нужна.

Этот букинист — исключение. Книги не всегда хорошо разобраны, но здесь полно художественной литературы. В основном — книжки, оставленные отдыхающими в отелях. Отпускная литература.

Тропическая влажность плохо сказывается на бумаге. Большинство книг разбухло, и к когда-то приятному сухому запаху старой книги добавился оттенок плесени.

Хозяин лавки не удосужился расставить книги по алфавиту. Чтобы что-то найти, нужно время. Наконец, торжествуя, я держу в руках нужную мне вещь — одно из пугающих изданий Оруэлла 1984 года, когда название романа использовалось как реклама: «1984 may not arrive on time, but there is always 1985»[15].

118.

«Ты свободомыслящий человек, товарищ».

Это не комплимент. Это смертный приговор.

119.

[ПЕСНЯ СТОКГОЛЬМСКОГО НАРОДНОГО ХОРА, ЗАПИСАННАЯ В 1978 ГОДУ]

Всего через несколько дней в город придут товарищи в черной форме! Молодые мужчины и женщины с винтовками на плечах, люди выйдут на улицы и будут смотреть на них. Камбоджа свободна, власть у народа, армия освобождения входит в Пномпень.

120.

— Ок Сакхун живет в Париже. — Филип Шорт в этом точно уверен.

Филип Шорт — английский журналист, последние годы посвятивший биографии Пол Пота. Его исследование строится на интервью с всевозможными людьми, которые либо сами были красными кхмерами, либо были близко связаны с ними.

— Он отказался говорить со мной, хотя меня представил один из его старых товарищей. Думаю, он просто не хочет возвращаться к прошлому.

121.

Ванна приносит еще кофе. Он ставит чашку рядом с моим компьютером и любопытно заглядывает мне через плечо, рассматривая непонятные слова на мониторе. Жарко, пальмовые листья застыли в неподвижности. Где-то в квартале раздается стук молотка. Он спрашивает, что я пишу.

— Книгу, — говорю я, хорошо осознавая, что в Камбодже книг почти не печатают. То, что для меня является очень конкретным предметом, для Ванны — абстракция.

— А-а… Кхмер Крохом. Понятно, понятно. Я тогда был совсем маленький, я мало что помню. Моего отца убили Кхмер Крохом. Он был в Кампонгчаме, и они пришли в его дом, арестовывать моего дядю. Но они перепутали и по ошибке взяли его. Потом они его убили.

— А что случилось с дядей? — спрашиваю я.

Ванна пожимает плечами.

— Ничего. Он спрятался. Сейчас жив-здоров.

122.

Город-призрак. Пустые улицы, дома. Камера Яна Мюрдаля жужжит, мы проезжаем мимо министерств, жилых домов. Дорога от аэропорта до центра Пномпеня. Я узнаю эти здания. С виду аккуратные и красивые.

Но.

Ни единой души.

Нигде ни единой души.

Такое трудно себе представить даже в документальном кино.

Большой город без единого признака жизни. Дома и конторы, магазины и школы. Все пусто, тихо, опустошено.

До войны в Пномпене было приблизительно 600 тысяч жителей. Когда сельские жители бежали в город от американских бомбежек и гражданской войны, население увеличилось более чем втрое. Некоторые говорят, что в 1975 году город вмещал в себя два миллиона людей. Кто-то говорит, что три.

Ян Мюрдаль в фильме объясняет:

В апреле 1975-го, когда одержали победу и люди дождались мира, общество было разрушено и исковеркано. С этой нулевой точки и пришлось начинать строительство. Это наложило на него свой отпечаток.

Образ Кампучии для окружающего мира складывался, например, из пустых улиц брошенного Пномпеня. Города постепенно оживают. Но в основном они все еще пустые.

Говорят, этому есть несколько причин. Отчасти было необходимо освободить чрезвычайно перенаселенные города, иначе миллиону людей грозил бы немедленный голод. Кроме того, руководство хотело предотвратить новую гражданскую войну. А еще надо было бросить все силы на выполнение большого плана по производству риса, который обеспечил бы будущее благосостояние.

Когда шведская делегация в 1978 году посетила Пномпень, в городе насчитывалось приблизительно 30 тысяч жителей. Это были в основном представители партийной верхушки, министерские чиновники и работники фабрик, помещавшихся на окраинах города. Камера едет дальше, и мы вместе с ней. Чисто, красиво, пусто. Может, по замыслу Пол Пота именно так и должны были выглядеть города? Может, он и не собирался снова их заселять? За годы, проведенные в джунглях, революционеры привыкали к все более спартанским условиям. Они брали пример с местных народов, которые и тогда жили так же, как тысячу лет назад. Простые деревенские сообщества, где все помогают друг другу. Они не имеют денег и живут натуральным хозяйством. В глазах красных кхмеров это выглядело как своего рода примитивный коммунизм. Камбоджийская версия руссоизма, входившего в программу их среднего французского образования.

Но еще у революционеров все было подчинено борьбе. Их идеал — скромное, контролируемое существование, индивидуальная свобода считалась контрреволюционной. В их пропаганде постоянно звучат слова «чистый» и «истинный». Мысли следовало очистить от эгоизма и слабости.

Нет никаких официальных документов, запрещающих легкомысленный образ жизни. Однако некоторые признания, полученные в тюрьме S-21, указывают на обратное — на существование своеобразной теневой стороны идеала. Например, в 1977 году человек по имени Суонг признает себя предателем, так как думал только «о развлечениях, еде, алкоголе и женщинах».

Другой, Тханг Си, бывший член Центрального комитета, сознается в неуважении к партийному руководству, ибо «любил развлечения, вечеринки, алкоголь и женщин».

Еще один человек, Сун, обвиненный в отсутствии «коммунистической морали», признал, что предавался «моральному разложению» с тремястами женщинами. Его преступление состояло не только в необузданном сексуальном аппетите — он говорит, что потом еще и шантажировал этих женщин. Экономический саботаж налицо.

Взгляд на сексуальность не был однозначным. Женщинам и мужчинам следовало жить порознь. Если любовь все же возникала, брак должна была одобрить Организация. Свадьбы были коллективные, без особых торжеств. Часто после церемонии молодожены возвращались к работе. В то же время людей призывали заводить как можно больше детей. Демократической Кампучии нужно было много новых граждан, чтобы воплотить идеалы революции в жизнь.

Камера жужжит, мы проезжаем Пномпень. Вот бульвар Нородом. Над запертыми дверьми домов черные дыры окон.

Может, так и должно было быть. Город с минимальным населением, которое не тратит свое время на бары, кинотеатры и ненужную любовь. Которое работает от рассвета до заката, а остальное время посвящает занятиям, политическим семинарам, физической тренировке и другим полезным делам.

123.

[ИЗ «1984» ДЖОРДЖА ОРУЭЛЛА]

Вот уже второй раз за три недели он пропустил вечер в общественном центре — опрометчивый поступок, за посещениями наверняка следят. В принципе у члена партии нет свободного времени, и наедине с собой он бывает только в постели. Предполагается, что, когда он не занят работой, едой и сном, он участвует в общественных развлечениях; все, в чем можно усмотреть любовь к одиночеству — даже прогулка без спутников, — подозрительно. Для этого в новоязе есть слово: саможит — означает индивидуализм и чудачество[16].

124.

ЭТО ОРГАНИЗАЦИЯ СПАСЛА ВАШИ ЖИЗНИ, А НЕ БОГ И НЕ ДУХИ!

125.

В октябре 1955 года тридцатичетырехлетний король Сианук произнес одну из своих самых удивительных речей. Тогда в ней, возможно, ничего странного не было, но сейчас она не вызывает ничего, кроме удивления.

Предвидя приход к власти коммунистов, что стало реальностью двадцать лет спустя, он предостерегал своих граждан:

Счастлив не будет никто. Всех заставят работать на правительство. Никто не сможет ездить на машине или на велоизвозчике, никто не сможет красиво одеваться — все будут ходить в одинаковой черной одежде, все как один. Вкусной еды не будет. Если ты съешь больше дозволенного, твои дети донесут правительству, за тобой приедут, а потом расстреляют.

Принудительный труд. Уничтожение личной свободы. Черная форма. Нехватка пищи. Он перечислил все.

И дети-доносчики.

Дети были важной частью революции. Они олицетворяли будущее, поскольку их еще не коснулось заграничное влияние, — маленькие чистые листы, если прибегнуть к сравнению Мао Цзэдуна.

Им методично промывали мозги, и, как любыми детьми-солдатами во всем мире, ими было легко управлять. Массовое использование детей объясняет дисциплину в рядах пеших отрядов красных кхмеров.

В некоторых районах членов семей разлучали. Дети старше шести лет жили отдельно. Время от времени им позволяли навещать родителей, но это были странные встречи. Дети больше не были безоговорочно преданы родителям. В присутствии своих детей взрослые боялись, как бы не сболтнуть лишнего. При помощи этих маленьких шпионов Организация смогла проникнуть в прежде недоступную частную семейную жизнь.

Дети начинали работать на производстве очень рано. Югославский документальный фильм, снятый в Демократической Кампучии в 1978 году, вызвал международное возмущение. В кадрах о заводах и фабриках страны десятилетние дети стояли у станков, балансируя на табуретках.

Вернувшись из поездки с шведской делегацией, Ян Мюрдаль оправдывал детский труд. Он проводил параллели с корпусом корабельных юнг, когда-то существовавшим в Швеции. Совмещенное обучение и практика для молодых представителей рабочего класса.

Самих камбоджийцев детский труд особо не смущал. Камбоджа была тогда и до сих пор остается на 90 процентов аграрной страной, где превалируют мелкие крестьянские хозяйства. Дети должны помогать в каждодневных работах. Если проехать по камбоджийским деревням, повсюду можно увидеть детей, таскающих воду, пасущих коров или собирающих рис. А расстояние от поля до станка в камбоджийском сознании не так велико.

Институт научного образования и информации — наглядный пример веры в детский потенциал. Здесь детей обучали инженерному делу. Первые полгода отводились на изучение базовой математики и физики. Затем — полгода практики, еще полгода работы в коммуне и еще полгода работы на заводе. После этого еще полтора года обучения, а потом еще год работы на заводе. В конце обучения — еще полтора года занятий.

При верном революционном настрое все обучение можно пройти за шесть лет. Дети, начавшие учиться в семь, в тринадцать могли стать готовыми инженерами.

По тому же принципу было устроено образование для так называемых «босоногих врачей». Молодые юноши и девушки, часто дети, проходили экспресс-курс по медицине. В Демократической Кампучии сильно не хватало лекарств, и маленькие доктора использовали в своем лечении народные средства. В частности, кокосовое молоко, считавшееся своего рода универсальным лекарством. Кокосовое молоко даже вводили внутривенно, что имело весьма плачевный результат.

126.

МЯГКАЯ ГЛИНА ПОДАТЛИВЕЕ ВСЕГО!

127.

Борьба не была окончена. Просто с падением Пномпеня она перешла в новую фазу. Страна была обескровлена, целые города разрушены. Огромные пахотные угодья не возделаны. Инфраструктура уничтожена. Положение было чрезвычайное и безнадежное. Не было ни одной сферы, которая не требовала бы немедленного вмешательства, — задача, непосильная для любого общества.

А тем временем предстояло воздвигнуть страну будущего. Не опираясь на какие-либо существующие образцы. Параллельно с прочим строительством и восстановлением.

Борьба шла десятилетиями. Цель уже настолько затерялась в далеком будущем, что на первом месте оказалась борьба ради борьбы. Задачи и препятствия описывались в военных терминах. Победа ничего не меняла. Революционная борьба была перманентным состоянием. Война продолжалась, только теперь на гражданском поле битвы.

На «Радио Пномпень» можно найти множество тому примеров:

Так же, как мы раньше боролись против французских и японских колониалистов и, совсем недавно, американских империалистов, сейчас мы с не меньшим упорством должны бороться за то, чтобы восстановить и защитить нашу страну.

Людей призывали «с плугом в руках» бороться против наводнений. Они должны были «идти в наступление», увеличивая урожаи и поголовье скота. Мечи уже не перековывали на орала, их как есть вонзали в землю.

С правильным революционным настроем можно добиться чего угодно. Политическое сознание отдельно взятого индивида имеет решающее значение для победы. Все должно свершаться во имя революции.

Люди больше не спали, они «отдыхали», то есть ненадолго отвлекались от постоянно продолжавшейся революции. Еда стала «средством поддержания воли к борьбе». Организация «вверяла» людям одежду и инструменты, тем самым «оказывая им поддержку». По возможности местоимение первого лица единственного числа «я» должно было заменяться на «мы».

Таким образом, слова «у меня есть еда» превращалась во фразу «нам были вверены средства для поддержания воли к борьбе».

Говорят, Маргарет Тэтчер объясняла приватизацию государственного и муниципального жилья тем, что люди, владеющие своим жильем, более консервативны.

Сторонники коллективизации приводили зеркальный аргумент.

Если частная собственность ведет к эгоизму, значит, она ведет к классовому угнетению. Значит, частную собственность следует отменить.

Но достаточно ли этого? Если мы хотим изжить эгоизм, не должна ли коллективная собственность распространяться на все?

Бывший партийный функционер пытается мне объяснить:

— Уничтожение частной собственности, материальной и духовной, началось после апреля 1975 года. Раньше об этом не говорили. С 1976 года это стало непременным требованием, но для нас не представляло большой проблемы. Мы считали, что так и должно быть, ведь мы уже отдали революции всю свою жизнь, все свое существование.

Если любая частная собственность ведет к эгоизму и угнетению, то, видимо, туда же ведут и частные мысли? «Я» — это последний оплот капитализма. Если мы хотим, чтобы коллективизация была осмысленной, она должна быть тотальной. Если материальные ценности коллективны, почему бы не коллективизировать и нематериальные?

Далее: к чему могут привести частные рассуждения?

Организация на верном пути. Стоит гражданам сплотиться вокруг партийной линии, и все пойдет как по маслу. Сомнения не только излишни — они могут застопорить борьбу. Более того, они прямо контрреволюционны.

И снова Оруэлл. Снова слышны шаги Уинстона Смита по дороге на работу в Министерство правды. Возможен ли бунт, когда для инакомыслия не осталось слов? Можно ли осуществить то, что невозможно даже сформулировать в мыслях?

Мы отдохнули и теперь более лучше перейдем к борьбе за урожаи.

Мы добьемся плюсовых успехов.

Борьба продолжается.

128.

КАЖДОЕ РАБОЧЕЕ МЕСТО — ТЕПЕРЬ ЖАРКОЕ ПОЛЕ БОЯ!

129.

Человек: Кхиеу Самфан (смотрит на людей, вернувшихся из Европы и США).

Место: Высший технический институт кхмерско-советской дружбы. Здание, вдохновленное Ле Корбюзье. Кодовое название К-15, на пути из центра Пномпеня в аэропорт.

Слова: Часть месячного перевоспитания.

Он смотрит на людей и спрашивает:

— Как совершить коммунистическую революцию?

Он смотрит на людей, потрясенных видом родного города, безлюдного, разрушенного войной. И отвечает:

— Первое, что надо сделать, — это уничтожить частную собственность. Но существует материальная и нематериальная частная собственность. Эвакуация городов — это верная стратегия уничтожения частной собственности. Однако нематериальная собственность опаснее, она состоит из всего, что вы считаете «своим», это все, что вы связываете с собой, — ваши родители, ваша семья, ваши жены. Все, что вы называете «своим», является нематериальной собственностью. Рассуждать в терминах «я» и «мое» запрещено. Говорить «моя жена» неверно. Следует говорить «наша семья». Камбоджийская нация — наша большая семья. Именно поэтому вас и разделили: мужчины трудятся с мужчинами, женщины с женщинами, дети с детьми. Вы все под крылом Организации. Каждый из вас — мужчина, женщина, ребенок, является частью нации. Мы все — дети Организации, мужи Организации, жены Организации.

Знания, которые содержатся в ваших головах, ваши идеи также являются нематериальной собственностью. Чтобы стать истинными революционерами, вы должны очистить свои умы. Знания исходят от колониалистов и империалистов и должны быть уничтожены. Вы, вернувшиеся из-за границы интеллектуалы, привезли с собой европейские веянья, назовем их «продолжением колониализма». Поэтому первое, что вы должны сделать, чтобы участвовать в коммунистической революции, это опуститься до уровня простых камбоджийцев, крестьян, и очистить свои чувства.

Уничтожив всю материальную и нематериальную собственность, мы добьемся всеобщего равенства. Если же допустить частную собственность, то один будет иметь больше, а другой меньше, и эти двое уже не будут равны. Истинное равенство — это когда ни у кого ничего нет — ноль у него, и ноль у тебя. Если существует хоть малейшая частная собственность, мы уже не едины, и это уже не коммунизм.

130.

СВОБОДА — ЭТО ОТСУТСТВИЕ ДИСЦИПЛИНЫ, ОТСУТСТВИЕ МОРАЛИ!

131.

Кхиеу Самфан обводит взглядом возвращенцев. Но что он говорит? Какие слова?

Среди собравшихся был тридцатилетний Лонг Висало. Он защитил докторскую диссертацию по картографии в Будапеште. Позднее он станет послом на Кубе и заместителем министра иностранных дел. Не при Пол Поте, а при вьетнамском режиме, установленном в 1979 году. Режиме, снова загнавшем Кхиеу Самфана в джунгли.

Этот человек стал противником Кхиеу Самфана и помнит его слова, сказанные тогда в душном зале института.

С тех пор прошло больше двадцати лет.

Лонг Висало передает то, что помнит, английскому историку, вернее, переводит то, что помнит, на английский. Англичанин рассказывает мне. Я в свою очередь перевожу на шведский.

Что в результате остается?

От голоса?

От смысла?

Все, ничего или хоть что-то?

Так?

132.

[ «РАДИО ПНОМПЕНЬ», 15 МАЯ 1975 ГОДА]

Когда наши братья и сестры из революционной армии, сыны и дочери наших рабочих и крестьян захватили Пномпень и другие города, они ужаснулись, увидев длинноволосых мужчин и юнцов в странной одежде, совершенно неотличимых от женщин. Наши национальные особенности, традиционный уклад, обычаи, литература, искусство и культура были полностью уничтожены американским империализмом и его приспешниками. Развлечения, темп и ритм этой музыки — все построено по империалистическому образцу. Ничего не осталось от традиционных, чистых, здоровых души и характера нашего народа, на их место пришли империалистические, порнографические, постыдные, извращенческие и фанатичные нравы.

133.

— Ок Сакхун умер. — Хулио Хельдрес в этом точно уверен. Хулио Хельдрес — официальный биограф короля Сианука и с 1968 года находился очень близко к центру событий.

Сейчас он возглавляет правозащитную организацию в Пномпене. Он часто летает по делам в Бангкок, Париж и Сидней.

Ок Сакхун умер? Вы уверены?

— Я знал его. Он умер от рака в Париже, два года назад.

Я дошел до конца.

Спрашиваю о Сок Риме. Это имя ему ничего не говорит.

134.

ФИЗИЧЕСКАЯ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТЬ ПОДРЫВАЕТ ВОЛЮ К БОРЬБЕ!

135.

В канун нового, 1977 года Демократическая Кампучия разорвала дипломатические отношения с Вьетнамом. За неделю до этого Вьетнам оккупировал юг страны. Нападение было задумано в наказание за кровавые набеги красных кхмеров на приграничные вьетнамские села. После разрыва отношений вьетнамские войска быстро отступили.

Вплоть до этого дня противоречия между двумя соседями замалчивались перед международным сообществом. Вьетнам и Камбоджа делали вид, что остаются закадычными друзьями. Поэтому официальный разрыв был непоправимым шагом.

Военное соотношение сторон было однозначным. По численности вьетнамские войска превосходили, пожалуй, все камбоджийское население. У вьетнамцев было полно современного оружия, оставленного США. После многих десятилетий войны вьетнамская армия стала самой подготовленной в Юго-Восточной Азии.

Тем не менее Пол Пот решил играть по-крупному. Исторически уступки Камбоджи никогда не оправдывались. Поэтому он выбрал противоположную стратегию. В открытую противопоставив себя Вьетнаму и угрожая ему войной, он надеялся вселить неуверенность в ханойских лидеров. В случае заострения конфликта он надеялся, что могущественный Китай примет сторону Демократической Кампучии и предоставит ей необходимую военную помощь.

В одной речи Пол Пот сказал:

Многие государства рассчитывают на то, что мы победим и уничтожим Вьетнам, так как мы уже побороли американских империалистов.

Однако он понимал, что это будет нелегкая война. Не на жизнь, а на смерть. Одна из двух наций будет уничтожена. Ему понадобится любая помощь.

Первые годы тотальной самоизоляции Демократической Кампучии давали Вьетнаму значительное преимущество в международных отношениях. Демократическая Кампучия должна была очаровать мировое сообщество, и если раньше все запросы о посещении страны категорически отклонялись, то теперь за короткое время Демократическую Кампучию посетило сразу несколько международных делегаций.

Сперва принимали только тех гостей, которые могли положительно высказаться о камбоджийской революции.

Началось все неудачно.

Югославские журналисты, которые приехали весной 1978 года снимать документальный фильм, были из дружественной страны. Но фильм получился не такой, как ожидали красные кхмеры. Детский труд, отчаянные взгляды крестьян, пустые, разрушенные города — эти кадры возмутили иностранных зрителей.

Позже фильм показали партийным чиновникам в Пномпене. Они жили изолированно в городе, и их единственным источником знаний о жизни в стране было «Радио Пномпень». Радиопропаганда плохо соотносилась с тем, что они увидели на пленке. Положение в деревнях вызвало у них шок. Ответственные за кинопоказ были немедленно арестованы тайной полицией.

В апреле 1978 года прибыла делегация от Компартии США. По возвращении домой Дэн Берстейн написал в марксистском издании «The Call»:

Я собственными глазами видел общество, которым управляют сами люди, а не феодальные господа или международные интересы, как раньше.

Темп нарастал. В начале июля приехала итальянская делегация, в конце того же месяца — группа из Бельгии. 29 июля 1978 года прибыли Петер Бишофф и Свенн Оге Мадсен из Коммунистической партии Дании. 12 августа Кампучия принимала четырех шведов.

В декабре 1978 года был сделан еще один шаг. Пригласили нескольких американских журналистов. Сначала приехала Элизабет Беккер из «Washington Post» и Ричард Дадмен из «Saint Louis Post Dispatch». В январе подобную поездку должен был совершить Стив Хедер из «New York Times».

Однако дело приняло неожиданный оборот. Элизабет Беккер и Ричард Дадмен приехали с Малколмом Колдуэллом, шотландским профессором, придерживающимся левых взглядов. В последний вечер в Пномпене Беккер и Дадмена разбудил шум. Неизвестный, вооруженный пистолетом, проник на виллу, где они жили, и ворвался в комнату Колдуэлла. Колдуэлл был убит тремя выстрелами. Стрелявший покончил с собой.

Официально режим обвинил в случившемся вьетнамских агентов. Но трудно представить себе, что они без посторонней помощи перебрались через границу, попали в усиленно охраняемый Пномпень, нашли нужный дом, нужную комнату и нужного человека. Негласно убийцу искали в рядах партии.

Очевидно, что это происшествие не с лучшей стороны характеризовало режим, который и так уже заклеймили как кровавый и жестокий. А тут еще убит официально приглашенный гость.

Существовало много версий того, кто хотел подпортить репутацию Пол Пота. Кто-то считает, что это был министр обороны Сон Сен, готовивший заговор. Другие утверждают, что убийство заказал Пол Пот после ссоры с Малколмом Колдуэллом. Сам Пол Пот впоследствии утверждал, что Ричард Дадмен был агентом ЦРУ и что в Колдуэлла стрелял именно он.

Смерть Малколма Колдуэлла так и осталась неразгаданной.

После этого Демократическую Кампучию посетила только одна международная делегация — из Канады. Тогда Вьетнам уже начал свою операцию «блицкриг — блицпобеда». 7 января 1979 года, через девять дней после того, как Пол Пот принимал канадцев, был взят Пномпень.

Красные кхмеры, однако, продолжали свою новую политику открытости. Иностранных гостей приглашали теперь посетить партизанские базы в джунглях. Демократическая Кампучия сохранила свое место в ООН, вьетнамское вторжение было осуждено.

В сентябре 1979-го Ян Мюрдаль снова вернулся к своим камбоджийским друзьям.

136.

Делегация от американской компартии, в течение восьми дней гостившая у Пол Пота в апреле 1978 года, позднее напечатала фотоальбом «The New Face of Kampuchea»[17]. Фотографии напоминают снимки из отчета шведской делегации «Кампучия между двух войн». Один из американских делегатов, Дэвид Клайн, в предисловии пишет:

Мы увидели страну, не имеющую ничего общего с тем, что о ней рассказывают в бесконечных новостных статьях и телепередачах […] Кампучия, несомненно, — одна из самых несправедливо очерненных стран в мире. «Геноцид», «рабский труд», «голод», «массовые казни» — и это еще далеко не все определения Кампучии, которые так любит западная пресса.

Эти обвинения (всегда выкрикиваемые теми, кто ни разу не бывал в этом новом государстве) напоминают бессовестную клевету в адрес китайской революции тридцать лет назад. Только лидеров Кампучии обвиняют еще и в преступлениях против своего народа, не виданных в истории человечества!

Вот характерный пример: телеканал CBS докладывает как о неоспоримом факте о том, что в Кампучии объявлен «брачный сезон». Всех, кто «флиртует» вне этого сезона, казнят.

Откуда у CBS эти фантастические сведения? Канал сообщает, что «некий беженец рассказал об этом одному конгрессмену из Иллинойса», а конгрессмен в свою очередь передал CBS!

Обычно, если журналист строит свой репортаж на подобных сведениях, его высмеивают в редакции — и поделом. Зато когда речь заходит о камбоджийских ужастиках, пропагандистская война против Кампучии ставится выше журналистской этики.

137.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Он не толстый, но черты стали явно круглее. Я сравниваю фотографии партизанского лидера Салот Сара и премьер-министра Пол Пота. Так же и с остальными членами верхушки. Они раздобрели. Это неудивительно. Ведь, в отличие от большинства населения, которое перебивалось рисовой похлебкой, они не голодали.

Отнюдь.

Рассказывали, что министр иностранных дел Иенг Сари во время заграничных поездок не брезговал ассортиментом такс-фри. Гусиная печень, виски, швейцарский сыр.

Принц Сианук в своих мемуарах пишет, что во время домашнего ареста его снабжали японским печеньем, австралийским маслом, багетами и утиными яйцами.

Правда, добавляет он, как-то раз, когда он собирался приготовить блины фламбе, оказалось, что кончился ром.

138.

[ПАРИЖ, УНИВЕРСИТЕТСКИЙ ГОРОДОК, 1971 ГОД]

Они женятся через полгода после знакомства. Анника Андервик и ее камбоджийский бойфренд Сромей. Ей двадцать восемь, он на несколько лет младше. Их свела организованная борьба против войны во Вьетнаме.

Два революционера. Он вот уже пять лет член леворадикальной группы камбоджийских студентов в Париже. Она — одна из тех, кто в 1968 году участвовал в захвате здания студенческого союза в Стокгольме[18].

Через неделю после свадьбы ему дадут новую стипендию и он уедет учиться на агронома в Северную Корею. Анника Андервик останется, не получив разрешения на въезд.

Его не будет два года. Потом он устроится на работу в дипломатическую миссию в Восточном Берлине, и они снова смогут быть вместе. У них родится сын, Пномпень падет, и мальчику дадут имя Серейка. Освобождение.

Два года в Восточном Берлине. Уже через полгода после революции посла, принца Сисоват Метхиви, призывают обратно. После этого никаких планов у миссии не будет. О ней словно забыли. Сромей печатает информационные брошюры о Демократической Кампучии, но у него нет собственных материалов. Он просто перерабатывает официальные отчеты из Пномпеня, делая их более западноевропейскими, более привлекательными.

Мир вокруг. Всё в движении. По ту сторону Берлинской стены идут суды над РАФ. США выводят войска из Индокитая. В июне 1975 года провозглашает свою независимость Мозамбик. В ноябре за ним следуют Ангола, Суринам и Восточный Тимор. Тогда же Испания покидает Западную Сахару, умирает диктатор Франсиско Франко. В январе 1976-го умирает пользовавшийся популярностью премьер-министр Китая Чжоу Эньлай. Через полгода после него умирает председатель Мао.

Не грустно ли было наблюдать за всем этим из застывшего Восточного Берлина? Сопереживать, но оставаться в стороне от всех этих потрясений?

В мае 1977 года миссия закрывается. Гуннар Бергстрём едет в Восточный Берлин помогать. Когда он приезжает, сборы идут полным ходом. То, что нельзя взять с собой, сжигают.

Затем: Анника Андервик с ребенком возвращаются в Швецию. Сромей через Пекин едет в Пномпень и пропадает навсегда.

139.

Свет фар машин и скутеров. Велорикши как большие темные тени. После красных кхмеров правила дорожного движения так и не были введены. Я пробираюсь сквозь вечерний трафик. Правостороннее движение — это, скорее, рекомендация, а так водители обычно придерживаются той стороны, которая в данный момент наиболее благоприятна для проезда. Более или менее работающая анархия.

Улицы не освещены, высоко над крышами домов видны звезды. Прохладная ночь, кажется, что все люди куда-то идут.

Я останавливаюсь у простенького интернет-кафе. Компьютеры старые, соединение очень медленное. На потолке крутятся вентиляторы, я пишу письмо Хедде Экервальд.

Это сообщение о смерти.

Я подбираю слова. Ок Сакхун умер. Эти сведения можно считать проверенными. Революционер, с которым она многие годы поддерживала дружбу. Она потеряла друга. А я — моего самого важного свидетеля.

Из трех имен остается два: Суонг Сикын и Сок Рим.

140.

ТОВАРИЩИ, ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ВЫ РАЗОБЛАЧАЕТЕ ВРАЖЕСКИЕ СЕТИ, ОРГАНИЗАЦИИ НЕТ ДЕЛА ДО ОШИБОК ВАШЕГО ПРОШЛОГО!

141.

Мсье Сем предлагает мне закурить. Я отказываюсь, он констатирует, что настали другие времена.

Мы сидим на табуретках возле остановки такси за рынком Домкор в Пномпене. Перед нами — старый закрытый кинотеатр «Монором», давно пришедший в запустение. Я жду, пока мой шофер усадит пять человек на заднее сиденье. Я купил себе целое пассажирское кресло впереди. Обычно здесь сидят вдвоем. Мы отправляемся, рядом с шофером втиснулся еще один человек. Нас ждет три часа езды по ухабистой дороге.

Мсье Сем из тех мимолетных знакомых, вспоминая которых, невольно приписываешь им что-то экзотическое. Он плохо видит, вышел на пенсию, оставив службу в Министерстве финансов. Пенсии ни на что не хватает, поэтому он работает таксистом, курсирует между Пномпенем и бывшей столицей, Кампотом. Он говорит на безупречном французском, хоть и с небольшим камбоджийским акцентом. Когда я восхищаюсь его познаниями, он между затяжками сипло посмеивается:

— Вы изволите шутить, мсье, я уже сорок лет не говорил по-французски.

В 1975-м он был государственным чиновником в Пномпене. Во время эвакуации он отправился не в Кампот, а на северо-запад, в Пномкраван недалеко от Пурсата.

— Я говорил, что я заводской рабочий. А в Кампоте меня знали. Там бы меня быстро разоблачили.

Он был сильно удивлен, когда после 1979-го впервые увидел портрет Пол Пота.

— Пол Пот был Салот Саром. Понимаете, я учился в Пномпене, а на каникулах посещал дополнительные курсы. Их читали в частной школе, Тямраон Витиа. Я изучал математику и французский. Салот Сар был моим учителем французского. Приятный, но… решительный.

Он снова посмеивается и достает из нагрудного кармана шариковую ручку.

— Смотрите, — говорит он и пишет на ладони «Pol» и «Pot». Потом приписывает несколько букв, так что получается: «Politique» и «Potentate»[19].

Щурясь, улыбается:

— Сами видите, мсье.

142.

Революция отменила не только частную собственность, религию и классовые отличия. Она также отменила случай.

Ничего больше не случалось без повода.

Все, что отрицательно влияло на борьбу, приписывалось заговору. Будь то сломавшийся плуг, лопнувший мешок риса, потерянная мотыга. Презумпция — контрреволюционный саботаж. Последствия — зачастую смерть.

Безликая контрреволюционная Конспирация была почти так же таинственно всемогуща и вездесуща, как сама Организация. Борьба между Конспирацией и Организацией была беспощадна. Все должны быть начеку. Стоит революции на секунду расслабиться, и она проиграет.

Сон Сен, министр обороны и ответственный за внутреннюю безопасность, на частых партийных собраниях постоянно повторял, что даже тривиальные события — это спланированные выпады против революции. Этот худой человек в очках, бывший учитель, приводил примеры: мелкое воровство, кто-то стучится по ночам в двери, кто-то нагадил на дорожке.

Все это — дело рук агентов. Если кто ставил под сомнение его анализ, сам попадал под подозрение.

Такие рассуждения — результат мировоззрения, которое сегодня, в XXI веке, кажется неприемлемым в либеральном западном мире. Оболочкой, разумеется, был коммунизм, но Сон Сен и его товарищи по партии толковали Маркса и Ленина немного по-своему. (Или «Макс-Ленина», как это написано в некоторых документах.). Собственное идейное наследие, национализм и влияние Китая сыграли решающую роль в формировании камбоджийского коммунизма.

Подобно Сталину, Пол Пот был убежден, что ход истории предопределен. Марксистско-ленинские теории рассматривались как научные истины, как законы природы. Революция поэтому была не просто необходима, она была неизбежна. Отсюда одно из любимых высказываний Пол Пота о том, что не стоит хвататься за колесо истории — руки оторвет.

Колесо катилось, и он знал куда, несмотря на то, что все свидетельствовало не в пользу революционного развития. Даже когда в начале 1960-х ему пришлось уйти в джунгли, когда камбоджийские коммунисты полностью зависели от Вьетнама и ряды их были неприлично малочисленны — даже тогда они не сомневались. Перебежчиков можно было пересчитать по пальцам. Борьба продолжалась.

И несмотря на то, что все без исключения отрицали возможность революции в Камбодже, она состоялась.

Пол Пот оказался прав, вопреки прогнозам всех мировых экспертов и аналитиков. Только он смог предугадать историческое развитие.

Это было последнее доказательство того, что он верно понял историю. Он держал сценарий в руках. Он оказался прав, а все остальные ошибались, значит, он не ошибается никогда. Марксистско-ленинская наука приобретала почти религиозные измерения.

Несмотря ни на что, красные кхмеры победили. Революция подчинила себе внешние обстоятельства. Она победит все.

Когда же риса собрали меньше, чем планировали, когда, вместо того чтобы широко шагнуть в современный мир, Камбоджа неловко споткнулась на пороге, виновато было не планирование — революция оставалась непогрешима. А что расчеты основывались на цифрах десятилетней давности и не учитывали ущерб, причиненный стране войной и бомбежками, роли не играло.

Вот тут-то и вступают в дело «загаженные дорожки» Сон Сена.

В осложнениях, должно быть, виноваты враги. Конспирация. Те, кто «копают изнутри». Такое происходит внутри партии, но также внутри каждого индивида.

Граждане должны проверить себя и напрячь свои силы. Виновные должны быть разоблачены и затем уничтожены.

143.

ТВОЯ ЛЮБОВЬ К ОРГАНИЗАЦИИ ДОЛЖНА БЫТЬ БЕЗГРАНИЧНОЙ!

144.

[ИЗ МЕМУАРОВ ПРИНЦА СИАНУКА «PRISONNIER DES KHMERS ROUGES»[20]]

[Премьер-министр Китая Чжоу Эньлай] призывал лидера красных кхмеров: «Не повторяйте нашу ошибку с „большим скачком“. Не торопитесь. Это лучший способ добиться для Кампучии и ее народа экономического прироста, благосостояния и счастья». В ответ на этот замечательный и трогательный, почти отцовский совет Кхиеу Самфан и Иенг Тхирит скептически и высокомерно улыбнулись. […] Вскоре после того как мы приехали в Пномпень, Кхиеу Самфан и Сон Сен сказали мне, что Кампучия докажет миру, что коммунизм может быть достигнут одним скачком. Это, очевидно, был их ответ на совет Чжоу Эньлая. «Наша нация навсегда войдет в историю. Мы станем первой страной, создавшей полностью коммунистическое общество, не тратя времени на постепенное развитие».

145.

Я не помню выступления Исуп Кантхи на площади Сергельсторг, после того как мы выкрикивали имя Киссинджера. Мои воспоминания на этом обрываются.

Исуп Кантхи работал в камбоджийской дипломатической миссии в Стокгольме. Он был женат на принцессе и имел репутацию плейбоя. В восемнадцать он познакомился с принцем Сиануком, который был на семь лет его старше. Оба увлекались верховой ездой и надолго сдружились.

Двадцать восемь лет спустя, вечером 17 апреля, он выступал на площади Сергельсторг в качестве пресс-секретаря Королевского правительства национального единства Камбоджи. Я не помню его выступления. Мне было два с половиной года, и, вполне вероятно, к тому времени я уже уснул.

Он сказал, что все эти годы борьбы он чувствовал поддержку шведского народа. Он благодарил Швецию от имени принца Сианука и освобожденной Камбоджи.

Полторы тысячи человек на площади ликовали.

Я не помню его голоса. Но я знакомлюсь с ним через двадцать девять лет. 146 рукописных страниц по-французски. Простые, нелинованные страницы. Заголовок гласит: «Признания шпиона Исупа Кантхи». Почерк аккуратный, несмотря на то, что эти 146 страниц написаны меньше, чем за две недели. Две недели — это очень долгий срок для тюрьмы S-21, Сантебал-21, или «специального подразделения» сантесок — тайной полиции.

Объединенные группы НФОЮВ в 1974 году собрали пожертвования в поддержку камбоджийской революции. 25 тысяч крон в два этапа было передано Исуп Кантхи. В 2005 году эта сумма соответствовала бы четверти миллиона крон[21]. После этого пожертвований не поступало. Демократическая Кампучия «рассчитывала на собственные силы» и не принимала никакой благотворительности.

Но до этого к шведам обратился Ок Сакхун, живший в Париже. Он любезно просил их начать сбор пожертвований в пользу революции.

Гуннар Бергстрём вспоминает, что был удивлен: «Ведь мы уже передали довольно большую сумму».

Об этом во французской миссии ничего не знали. Они объяснили, что деньги, вероятно, так и остались в бумажнике Исуп Кантхи. Гуннара Бергстрёма попросили в будущем пересылать возможные пожертвования напрямую в Париж.

В декабре 1975 года Исуп Кантхи получил приказ вернуться в Пномпень на ежегодную «дипломатическую конференцию». После этого он и многие другие вызванные на родину дипломаты бесследно исчезли.

Шведские деньги несколько раз упоминаются на этих 146 страницах признаний. Поначалу Исуп Кантхи настаивает, что он в должном порядке отчитался за них перед Министерством иностранных дел. Но только поначалу.

Когда Исуп Кантхи вернулся в Пномпень, его вместе с другими дипломатами отправили на овощные поля в Пхумтонг.

Его арестовали 9 сентября 1976 года. Именно тогда он и начал писать «признания».

146 страниц написаны между 23 сентября и 4 октября. Они написаны от руки, красивым почерком. На последней странице — подпись следователя, проводившего допрос.

Исуп Кантхи пишет историю своей жизни. Пишет и о своем ближайшем окружении. О жене и шести детях. Называет возможных предателей. Один из них — Ок Сакхун.

Он рассказывает о времени, проведенном в Албании. Потом о Стокгольме. О шведской газете «Aftonbladet» и Ионе Такмане, депутате риксдага от ЛПК (Левая партия — Коммунисты). О роскошных приемах по случаю юбилея Октябрьской революции. О конспиративных встречах с агентами КГБ в отеле «Reisen».

В сантесок применялись «холодный» и «горячий» методы ведения допросов. «Холодный» напоминал обычный полицейский допрос, только с политическим подтекстом.

«Горячий» означал пытки.

Оба метода применялись ко всем узникам без исключения.

Еще существовало особое подразделение, которое допрашивало наиболее стойких и упрямых. Про него говорили, что там «грызут заключенных, как собака грызет кость».

Представляя, как появились «признания» Исуп Кантхи, я с трудом могу заставить себя к ним притронуться. Письменный стол, голые, отражающие звуки стены пустого школьного кабинета Туолсленга, как сейчас называется S-21. Неизвестно, сколько его пытали перед тем, как он взялся за ручку. Сколько его пытали между записями. Я знаю только, что пайки были мизерные. Прикованные к полу тесными рядами, заключенные напоминали скелеты.

По ходу рассказа, от первой записи 23 сентября к последней, 4 октября, тон Исуп Кантхи драматически меняется. Что это, результат «горячего» метода?

В первых записях он изящно описывает свои встречи с дипломатами и политиками. Как он путешествовал по миру и познакомился с Улофом Пальме. Рассказывает о близких отношениях со своим старым другом принцем Сиануком.

На каждом допросе его вынуждают повторять свой рассказ. Акценты смещаются с одного события на другое. Кажется, что слышишь голоса следователей. Что ты хочешь этим сказать, сука? Пиши яснее! Я сказал тебе, пиши яснее, продажная тварь! Хватит ныть, пиши все сначала, предатель! А если снова соврешь, тебе конец!

В последней записи много ошибок. Он зачеркивает, начинает заново и вставляет пропущенные слова.

Но и содержание совсем другое. Он сознается в контрреволюционной деятельности. В том, что действовал за спиной Сианука, что продался СССР и США.

Он пишет, что, пока камбоджийский народ голодал и боролся с империализмом, «[я] тратил деньги народа, его кровь, чтобы ездить со своей семьей за границу, чтобы отдыхать на Адриатическом море, на роскошном автомобиле, заправленном народным бензином».

«Деньги народа» тратились на «хорошие вина», «телевизор» и «слуг». Идет ли речь о шведских пожертвованиях?

Его признания становятся все менее правдоподобными.

Я видел орудия пыток в тюрьме S-21. Оголенные электрические провода, огромные палки и щипцы. В архиве есть фотографии замученных до смерти узников, которые я бы предпочел никогда не видеть.

Исуп Кантхи был казнен 6 декабря 1976 года, через полтора года после того, как он благодарил шведский народ на площади Сергельсторг. Когда от узника добивались нужной информации, его, как правило, быстро казнили.

Последняя запись сделана 4 октября. Документов о двух последующих месяцах его пребывания в тюрьме не сохранилось. Скорее всего, были новые пытки, новые показания и признания.

146.

ОСТАВЛЯЯ ТЕБЯ, МЫ НИЧЕГО НЕ ПРИОБРЕТАЕМ! ТЕРЯЯ ТЕБЯ, МЫ НИЧЕГО НЕ ТЕРЯЕМ!

147.

Ванн Нат сидит возле своей мастерской. Она построена на плоской крыше трехэтажного дома, где он живет с семьей. С первого этажа, где расположен ресторан, раздается грохот посуды.

Ванн Нат — один из семи выживших узников S-21. Его волосы совсем седые, он говорит задумчиво и тихо.

Родом он из Баттамбанга, где работал художником. Он спасся благодаря своему таланту живописца.

В списке арестантов, прибывших вместе с ним в S-21, есть небольшая пометка. Красная черточка рядом с его именем. Благодаря ей его казнь оттягивалась до тех пор, пока он рисовал то, что было угодно коменданту Дутю. В первую очередь портреты Пол Пота, срисованные с фотографий.

Ванн Нат рассказывает о своем первом допросе:

— Что послужило причиной ареста? — спросил следователь.

Я сказал, что не знаю.

— Хочешь обмануть Организацию? — сказал он. — Она никогда не арестовывает невиновных. Так что подумай хорошенько, что ты натворил?

— Я не знаю, — повторил я.

После этого Ванн Ната пытали электрошоком, пока он не потерял сознание.

148.

Школьное здание — как любое другое в Камбодже. Деревья затеняют двор, печет солнце, кругом тишина. Умиротворение.

Сегодня название школы, Туолсленг, является синонимом пыток и смерти. Оно звучит в одном ряду с Освенцимом и ГУЛАГом.

При красных кхмерах школу называли коротко: S-21. Мало кто знал о ее существовании. Она находилась в ведении министра обороны Сон Сена и заместителя премьер-министра Нуон Чеа.

По средним оценкам, сюда было отправлено 14 тысяч человек. Их подвергали пыткам и допрашивали, а потом казнили.

Это заведение не было уникальным в своем роде. В провинции существовало много тюрем, где пытали и убивали менее значительных врагов революции. В S-21 посылали только особо важных заключенных. Как, например, министра информации Ху Нима. Или его друга детства Кой Тхуона, партийного секретаря Северной зоны.

Партийное руководство отрицало существование не только S-21, но и вообще каких-либо других тюрем на территории Демократической Кампучии. Сообщалось, что никакой надобности в них больше нет. С преступностью покончено благодаря революции.

С 1979 года S-21 стала музеем.

Музейное руководство размещается сегодня в том же кабинете, где сидели Дуть и другие начальники S-21. Здание через дорогу — следственный изолятор, где велись допросы и пытки. Сегодня здесь расположился хостел и популярный ресторан. Школьные кабинеты, двадцать пять лет назад набитые умирающими заключенными, сегодня пусты.

В тех кабинетах, которые сегодня превращены в музей, висят увеличенные фотографии арестантов. Снимки похожи на фотографии на паспорт, они прилагались к личным делам заключенных, как своего рода удостоверение личности. На стенах тысячи снимков. Бесконечные ряды. Все заключенные смотрят в объектив и встречают взгляд посетителей. Осуждающие, печальные, испуганные лица. Дети, девушки, мужчины, старики. В основном кхмеры, есть среди них и вьетнамцы и даже несколько человек неазиатской внешности.

Камбоджийский юноша без рубашки. На голой груди — табличка с номером «17». Семнадцатый заключенный на тот день. Я подхожу ближе. Номер прикреплен английской булавкой прямо к телу.

Все они смотрят на меня, и я не знаю, что сказать. Их так много, и все они такие разные. Такие живые. И все понимают, что скоро умрут.

В одном ряду снимков я нахожу мужа Анники Андервик, Сромея. Руки заведены за спину, озлобленный взгляд.

Система строилась на стукачестве. Если трое называли одно и то же имя, этого было достаточно, чтобы арестовать человека. При помощи пыток было нетрудно составить списки контрреволюционеров. Под пытками заключенные сдавали всех своих знакомых. Не справляясь с количеством подозреваемых, тайной полиции пришлось вскоре пересмотреть критерии для ареста, увеличив число «свидетелей» до пяти.

То, что арестовывали таких, как Сромей, неудивительно. Он учился и работал за границей и, по мнению тайной полиции, мог легко продаться иностранным разведкам и другим врагам. Студентов, обучавшихся за границей, было не так много. Все друг друга знали. Под пытками они сдавали своих знакомых, и в списках подозреваемых всплывали одни и те же имена.

Один снимок остается в памяти навсегда. Он до сих пор словно стоит у меня перед глазами. Маленький мальчик. На вид не старше пяти. Маленький враг народа.

Мальчик очень похож на моего младшего брата в детстве. Эта фотография ломает последний защитный механизм моего подсознания. Стирает разделительную черту между «нами» и «ними».

Я сажусь на ступени и плачу.

149.

[ПРАВИЛА, НАПИСАННЫЕ НА ДОСКЕ В ОДНОМ ИЗ КЛАССОВ ТУОЛСЛЕНГА,

ПРЕВРАЩЕННОМ В КАМЕРУ ДЛЯ ЗАКЛЮЧЕННЫХ]

Отвечай на мои вопросы. Не пытайся уклоняться.

Не пытайся что-либо скрывать, уводя разговор в сторону.

Не смей мне перечить.

Не будь дураком — ты здесь, потому что осмелился саботировать революцию.

Отвечай на мои вопросы незамедлительно, не тратя время на раздумья.

Не смей рассуждать ни о своем аморальном существовании, ни о своем видении революции.

Не смей кричать, когда тебя бьют или пытают электрошоком.

Ничего не делай, сиди неподвижно и жди моего приказа.

Если тебя не спрашивают, молчи. Выполняй приказы быстро, не протестуя.

Не пытайся прикрыть свое предательство отговорками про Кампучию Краом[22].

Если ты не станешь выполнять вышеперечисленные правила, тебя будут пороть электрическим проводом.

Если ты не будешь выполнять мои приказы, то получишь десять ударов хлыстом или пять электрических разрядов.

150.

Посередине железный прут длиной в несколько метров. Матовый кафельный пол: белые, цвета слоновой кости, и медово-желтые клетки. Ставни на окнах закрыты, как ночью. Все заключенные садятся на пол, вытянув ноги. Надзиратели приносят тяжелые металлические скобы — на каждом конце петля. Скобы надевают на лодыжки заключенных, затем в петли, под ногами арестантов, просовывают прут.

Одного за другим узников нанизывают на длинный прут. Они сидят в ряд, вытянув ноги. Когда прут проходит через последние петли, его прикрепляют к полу висячим замком. Прикованы все. Чтобы освободить того, кто сидит посередине, нужно отцепить всех, кто с краю.

     разговоры запрещены. По правилам заключенным               даже не разрешается шевелиться. Но         это почти невозможно. Надзиратели ругаются нарушения. часто бьют, палкой электрическим проводом.      Они лежат, день за днем ночь за ночью. Комары —,      на лодыжках остаются. совсем скудное. голодают,         и. Ино гда освобождают, надзиратели могли         на допро. тихо, сверчков гекконов возгласы,          крики п тают, обратно, сломаны глаза. Не?                     М,      коридор.      движется                                    …

151.

В Демократической Кампучии людей не казнили.

Их «давили».

Как любое контрреволюционное сопротивление.

Чистки продолжались с прежней силой, и Организация отбирала все большее число людей для «перевоспитания». Или «продвижения». Проходил день или два, и бывшему товарищу приписывали к имени букву «а». Это означало «достойный презрения», «омерзительный», «отвратительный».

152.

ЛУЧШЕ ПО ОШИБКЕ УБИТЬ НЕВИНОВНОГО, ЧЕМ СОХРАНИТЬ ЖИЗНЬ ВРАГУ!

153.

Товарища Витиа попросили сложить свои вещи. Полная радостных предчувствий, она быстро собралась — она получила неожиданное повышение, удостоилась продвижения на региональный уровень. Уехала, не простившись ни с детьми, ни с друзьями, как того требовал несентиментальный революционный обычай.

Через неделю поступило сообщение, что «достойная презрения предательница Витиа (а’Витиа) была раздавлена вместе со всей своей контрреволюционной сетью».

154.

Я стою у входа в S-21. Территорию окружает высокая стена, увенчанная колючей проволокой. Раньше здесь висел транспарант: «Укрепляй дух революции! Будь бдителен, разоблачая стратегию и тактику врага, чтобы защитить страну, народ и Организацию». Транспаранта больше нет.

Здесь останавливались грузовики. Дверцы откидывали и арестантов, с повязками на глазах и скрученными руками, выталкивали из кузова.

Мгновение перед этим. Возможно, представляется мне, такое же мгновение тишины, как в Освенциме незадолго до остановки поезда. Состав замедлял ход, и все на секунду замирало. Неопределенность длиной в несколько вздохов.

И S-21, и Освенцим были лагерями смерти. Разница лишь в том, что перед казнью из узников S-21 пытались выбить какую-то информацию. Полученные под пытками признания должны были содержать путеводные нити, ведущие, возможно, к самому ядру Заговора.

Люди, которые проходили через ворота S-21, считались активными врагами. Они совершили преступление против революции. В нацистской Германии заключенные в лагерях смерти часто получали какие-то задания. Здесь это было немыслимо. Здесь даже надзиратели были под подозрением. За три года существования тюрьмы многие из них были сами арестованы и казнены. Достаточно было задремать на посту или во время пыток нанести слишком слабый или же слишком сильный удар. Или допустить, чтобы заключенный умер от увечий, прежде чем допрос объявят оконченным.

В нацистской Германии вина заключенного была в его крови. Идентифицировать врагов было относительно просто. Даже самый порядочный и убежденный нацист мог быть депортирован, если он имел еврейское происхождение. Так называемый чистокровный немец мог чувствовать себя в относительной безопасности.

Нацисты объединяли своих врагов в группы. Евреи, цыгане, гомосексуалисты и так далее.

В Демократической Кампучии и во многих других коммунистических диктатурах врагом мог оказаться любой. Преступление сидело не в крови, а в мыслях. Поэтому все были потенциальными контрреволюционерами.

А потому никто не мог чувствовать себя в безопасности.

С другой стороны, существовала теоретическая возможность помилования, которой не было в нацистской Германии. Классовая принадлежность, в отличие от «расы», не дана человеку от природы. Если у богатого отнять его состояние, он больше не сможет угнетать бедных.

Тех, кто не верит в революцию, теоретически можно переубедить. К примеру, во Вьетнаме известны попытки «переучить» неверующих.

Даже в сталинских лагерях уничтожение людей не было самоцелью. Здесь во главу угла ставились работы, производство, а высокая смертность была досадным следствием. Досадным, потому что надо было выполнять план и требовалась рабочая сила.

В тюрьме S-21 все обстояло иначе. Здесь смерть была бескомпромиссной.

Те немногие партийные функционеры, которые работали поблизости и не знали о назначении этой тюрьмы, давали свое лаконичное объяснение:

«Это место, откуда не возвращаются».

155.

У БОЛЬНЫХ ХОРОШИЙ АППЕТИТ!

156.

Идея фотографировать заключенных по прибытии исходила от коменданта. Тридцатилетний Канг Кек Иеу, партийная кличка Дуть, знал, что его ждет, если он допустит хоть одну ошибку. Фотографирование было мерой безопасности на случай, если заключенный сбежит и его придется разыскивать. Однако этого, за очень редкими исключениями, никогда не происходило.

Маленький щупленький Дуть, с оттопыренными ушами и кривыми зубами, был когда-то учителем математики. Он происходил из бедной семьи, но был незаурядно одарен — пропустив один год в гимназии, в 1961-м он окончил школу почти с самыми высокими результатами в стране.

Известный чудак стал всеми любимым педагогом. В рубашке, небрежно выпущенной из брюк, он ездил в школу на велосипеде, а не на машине. Вдохновленный своим первым школьным учителем, Ке Ким Хоутом, он увлекся коммунистической идеологией. Вскоре он стал пламенным революционером с «Цитатником Мао» в кармане.

Радикально настроенный учитель математики привлек, однако, внимание полиции. Без суда и следствия его на два года посадили в пномпеньскую тюрьму для политзаключенных Прейса. Скорее всего, его пытали.

Когда он вышел, полным ходом шла гражданская война. Он примкнул к красным кхмерам и был назначен начальником тюрьмы в джунглях М-13. Это была своеобразная экспериментальная садистская мастерская, где оттачивались разные способы пыток и казни.

После революции он, по иронии судьбы, стал начальником тюрьмы Прейса, в которой сам когда-то сидел. В 1976 году его перевели в S-21. Он был идеальным бюрократом. Дотошный, основательный, аскетичный. В признаниях заключенных повсюду на полях его пометки. По словам надзирателей, он часто ездил на место казни Тинг Аек и, куря одну сигарету за другой, наблюдал, как заключенных оглушали, потом перерезали им глотку и скидывали в яму.

Так же методично и невозмутимо выполнял он свой долг, когда к нему связанным привели его предшественника, бывшего коменданта S-21 Ин Лона. И когда арестовали и убили его покровителя Вон Вета, который способствовал продвижению Дутя в коменданты М-13. Он присутствовал также во время пыток своего старого учителя Ке Ким Хоута.

Он был последним партийным функционером, покинувшим Пномпень, когда вьетнамские элитные войска оккупировали город в январе 1979 года. Он проследил за тем, чтобы все узники были казнены, но уничтожить огромный архив до конца не успел.

157.

Он похож на Иисуса Христа. Длинная, темная борода. Откуда его фотография здесь, на этой стене? Среди снимков в S-21 — лицо молодого белого мужчины. Эдакого красавчика из 1970-х. Я на секунду задерживаюсь, глядя в его грустные глаза. Как он тут оказался? Как его засосало в эту камбоджийскую мясорубку?

158.

В Стокгольме Анника Андервик вступает в Общество шведско-кампучийской дружбы. Когда Общество приглашают посетить Демократическую Кампучию, она — один из кандидатов. Визу выдает делегация красных кхмеров в Пекине. Ее фамилия кажется им знакомой, и они обращаются к Яну Мюрдалю, который уже прибыл в Китай. Он подтверждает: да, это та самая Анника Андервик. Жена Сромея? Да. Хорошо, тогда понятно.

Маленькая делегация принимает решение: они не будут задавать никаких вопросов о людях, пропавших после революции. Негласно это касается также Анники Андервик. Несколько человек обратились к ним и просили разузнать о друзьях, от которых они давно не получали вестей. Но не рискованно ли вот так вот наивно броситься выполнять просьбы этих людей? А что, если пропавшие — представители неких враждебных спецслужб? Агенты, за которыми давно охотились и которых наконец арестовали?

Вывод: спросить о них — значило бы скомпрометировать себя.

Следовательно: никаких вопросов.

159. [НУОН ЧЕА, ЗАМЕСТИТЕЛЬ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА, В БЕСЕДЕ С ДЕЛЕГАЦИЕЙ

ОТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ ДАНИИ, 1978 ГОД]

После победы очень важно сохранять секретность. К примеру, мы не разглашаем, кто из товарищей избирается на руководящие посты. Не разглашаем, где живут партийные лидеры. Место и время встреч также держится в тайне. И так далее. Отчасти это связано с риском враждебного шпионажа, но отчасти это — наш основной принцип. Пока существует классовая борьба и империализм, мы должны сохранять секретность. Только так мы сможем контролировать ситуацию и бороться с врагом, не позволяя ему вычислить, кто есть кто.

160.

Мы действуем в тени. Кружим по краю, но с каждым кругом радиус сужается. Мы ведем подрывную деятельность и дышим в одном революционном ритме. Скрываем наши лица и намерения… Меняемся масками. Мы до неузнаваемости похожи. Нас невозможно даже точно пересчитать.

А то, что враг не видит, он додумает.

Формы искажаются, воображение рисует свои пропорции.

Но когда я украдкой наблюдаю за вами, товарищи, краем глаза, я думаю: а откуда мне знать? Вы получили те же навыки, что и я. Мы все пришли сюда одним и тем же обманным путем. Откуда мне знать, что вы не пойдете дальше и тайком не ополчитесь против меня?

Откуда мне знать, что ваша ложь — моя?

161.

[ЗАПИСЬ В ЗАПИСНОЙ КНИЖКЕ ИЗ S-21]

Цель пыток — получить ответ. Мы делаем это не ради забавы. Узник страдает ради того, чтобы мы получили быстрый ответ. Ты должен сломить его, запугать его, замучить его. Никогда не прибегай к пыткам, чтобы излить свою злость. Ты должен бить его, чтобы запугать, но он не должен умереть. Прежде чем начать, ты должен проверить состояние его здоровья, осмотреть орудие пыток. Не торопись — если он умрет, информация потеряна.

162.

Похожего на Христа юношу на фотографии в S-21 звали Джеймс Кларк.

До того как попасть туда, он был серфером в Америке 1970-х. У него был друг, Дон Биттнер, на несколько лет моложе его.

Сейчас Дон Биттнер сидит на высоком плетеном стуле у простой барной стойки. Скоро девять утра, он открывает первую за день бутылку пива.

В столовой никого. С одного конца она открыта и выходит в сад. Под пальмами еще задержалась ночная прохлада. Вентиляторы пока неподвижны. Я потягиваю свой утренний кофе.

Мы в дешевом хостеле в Кампоте. В колониальную эпоху этот город был самым важным экспортным портом страны. Он живописно расположен за излучиной реки, недалеко от ее устья. Словно брошенный кем-то и давно позабытый.

Дон Биттнер приехал сюда ради Джеймса Кларка. Вернее, скорее ради своего двоюродного брата Лэнса Макнамары.

Джеймс Кларк и Лэнс Макнамара пропали весной 1978 года.

В конце 1970-х тайская марихуана считалась одной из лучших в мире. Лэнс Макнамара и Джеймс Кларк любили приключения. Они построили отличную лодку. Почему бы не переплыть Тихий океан, забить трюм ганжей и разбогатеть?

Недалеко от Кампота их лодку обстреляли. К ним подошел патрульный катер красных кхмеров, и путешественников арестовали. Обвинив в шпионаже, их отправили в S-21, там сфотографировали, потом пытали и убили.

Даты смерти в протоколе нет. Но во время визита шведской делегации американцы еще вполне могли быть живы.

Только в 1980 году Дон Биттнер узнал, что произошло. Лэнс Макнамара был его лучшим другом, и он считал своим долгом приехать сюда, чтобы найти пропавшего кузена. Может, все прояснится. Может, он сможет обрести покой.

Приехав пять лет назад в S-21, он не знал, что его ждет: увидев залитый кровью кафель, орудия пыток, черепа, он пережил тяжелое нервное потрясение. После этого он прошел курс психотерапии.

Теперь он вернулся. Попробовать еще раз.

162.

Переводчик спрашивает Соух Тхи, верно ли, что он — Соух Тхи. Он отвечает «да» и продолжает возиться с кустами перца. Ему явно неловко.

Утреннее солнце уже припекает. У ближнего конца поля стоит простой дом на сваях. Под ним мелькают тени детей.

Переводчик спрашивает, тот ли он Соух Тхи, который служил надзирателем в S-21.

Его молчание значит только одно.

Дон Биттнер протягивает фотографию своего кузена переводчику. Переводчик тихим доброжелательным голосом объясняет, зачем они приехали. Показывает снимок.

Соух Тхи сдерживает импульсивный жест и равнодушно смотрит на черно-белую фотографию. На длинные волосы и улыбку в бороде.

Потом его ноги подкашиваются. Он опускается на землю и так и остается сидеть. Зрачки бегают, он часто моргает, словно больше не контролирует движения своих глаз.

Он говорит едва слышно, что не знает.

Он говорит, что не знает, что случилось с американцами.

Их держали отдельно. Их и других иностранцев.

Переводчик спрашивает что-то еще, но Соух Тхи качает головой.

Он больше не хочет ничего говорить.

Дон Биттнер просит его рассказать о том, что он видел. Когда он видел человека со снимка?

Соух Тхи качает головой.

Кусты с красным перцем. Три мужчины примерно одного возраста, двое стоят, один сидит — на сухой, горячей от солнца земле.

164.

ОРГАНИЗАЦИЯ — ЭТО МОЗГ НАРОДА!

165.

Тяжелая, серая городская жара. В коридоре никого, кроме Анники Андервик. И еще старого друга, товарища ее мужа по Франции. Он бывший математик и теперь работает в Министерстве иностранных дел. Случайность — они наедине.

Запретная тема.

Сромей?

Неловкая пауза. Может, он боится?

Нет, он ничего не знает. Вернее, он слышал, что Сромея послали в провинцию работать. Что-то вроде того. Но это все, больше он ничего не знает.

166.

Гуннару Бергстрёму уже пятьдесят три, но я легко узнаю его по фотографиям.

На снимках он — двадцатисемилетний председатель Общества шведско-кампучийской дружбы. На заднем плане — камбоджийский ландшафт.

Он открывает мне дверь своей квартиры в Валлентуне. Чуть более грузный. Не приветливый, но и не враждебный. Кофе готов, на тарелке покупное печенье.

Из комнат доносятся голоса его близких. Шум попадает на мой диктофон. Я слышу его потом, когда расшифровываю записанное интервью. Голоса, обрывки разговоров, звук телевизора.

Мы сидим за обеденным столом. За окном — темно-зеленое шведское лето, почти осень.

Мы сидим за обеденным столом и говорим о путешествии, которое, как считает Гуннар Бергстрём сегодня, было ошибкой. Во всяком случае, в том виде, в каком оно было предпринято.

Эта поездка осталась в том времени как неуловимый анахронизм. Понятная в тогдашнем контексте, неоднозначная сегодня.

Мы начинаем издалека. Я спрашиваю, были ли у них какие-то особые предписания. Выдвигали ли красные кхмеры какие-то условия?

Он говорит, что никаких ограничений не было: что можно делать, а что нельзя. О чем говорить можно, а о чем — нет. Однако подразумевалось, что они не будут задавать вопросов о муже Анники Андервик Сромее. О человеке, который не мог с ними встретиться, будучи слишком занят «революционными делами».

Он говорит, что они попросили разрешения взять интервью у принца Сианука и у жены Пол Пота Кхиеу Поннари. Они также хотели провести побольше времени в коммуне. Короткие визиты и радостные рукопожатия не позволяют по-настоящему оценить ситуацию в стране.

Их просьбы были отклонены.

Но поездка была далеко не однозначной, и даже сейчас, несколько десятилетий спустя, многое остается непонятным.

Гуннар Бергстрём рассказывает о том, что движение на сельских дорогах казалось таким же оживленным, как раньше. Рассказывает об их первом дне в Пномпене. Как они на двух машинах поехали на юг от столицы. Его как председателя посадили одного в первой машине. Остальные шведы сидели во второй. Они смотрели в окно и видели развалюхи и людей, которые живут прямо на земле, без крыши над головой. Он говорит, его удивило, что от них не скрывают такое бедственное положение. Они тряслись по ухабистым, едва проходимым дорогам между рисовыми полями, непривычные к жаре и незнакомому ландшафту.

Гуннар Бергстрём рассказывает об Аннике Андервик и Хедде Экервальд — как они в первый вечер хотели выйти посмотреть безлюдный Пномпень. И как через несколько минут вернулись, возмущенные тем, что охранники у шлагбаума их не выпустили.

Делегация озвучила свои жалобы. Но при этом ни на что особо не надеясь. Похоже, их опасения оправдались — это был жестко контролируемый визит в целях пропаганды. Но, как ни странно, жалобы возымели желаемый результат. Впоследствии им разрешали ходить где им вздумается в сопровождении безоружного водителя.

Это больше соответствовало их ожиданиям. Камбоджийские революционеры, которых Гуннар Бергстрём знал многие годы, были не похожи на вьетнамских. Они проще в общении и не столь высокомерны. Они всегда подчеркивали, как важно сохранять скромность и помнить о том, в каких условиях живут остальные камбоджийцы.

Кроме того, они больше тяготели к маоизму, нежели к советскому коммунизму. Идеологических разногласий с шведскими друзьями у них почти не было.

Встречаясь с разными людьми во время поездки, Гуннар Бергстрём тоже отметил их непринужденность. Он не почувствовал в них ни страха перед начальством, ни наигранного уважения к партийным чиновникам. Скорее наоборот. Атмосфера была «естественная». При виде иностранцев крестьяне не начинали усердно копать, а, наоборот, расслабленно облокачивались на свои лопаты. Улыбки, дружеские рукопожатия.

Но шведы видели только крестьян. Куда подевалось все городское население? Они предпочитают работать, а не болтать с иностранцами, отвечали гиды. Гуннар Бергстрём качает головой: «Даже тогда я в это не верил».

167.

[СКАЗКА О ВЕРТОЛЕТЕ]

Однажды красные кхмеры нашли несколько брошенных американских вертолетов. Никто не знал, что с ними делать, потому что все пилоты работали на рисовых полях.

— Не важно, — сказали партийные чиновники. — Революция научит нас летать.

Все по очереди пытались завести вертолет, но безрезультатно. Пропеллеры не двигались.

Наконец самый умный чиновник догадался, что надо сделать. Он сел за штурвал, и вертолет поднялся в воздух.

— Летать просто, — кричал юноша своим товарищам на земле.

Они аплодировали его революционному настрою.

Полетав какое-то время, он решил приземлиться. Это оказалось труднее. Как он ни дергал разные рычаги и ручки, вертолет только поднимался все выше и выше. Когда горючее кончилось, машина рухнула вниз и разбилась.

Остальные чиновники стали совещаться. Они решили доставить с рисового поля одного пилота, чтобы тот показал им, как заводить и сажать вертолет.

Пилота нашли. Он сказал, что согласен научить чиновников.

Они посадили его в кабину, а сами окружили вертолет.

— Смотрите, как надо делать, товарищи, — сказал пилот и завел машину. Поднявшись в небо, он взял курс на Таиланд и улетел прочь.

168.

Неминуемые ежедневные встречи. Всегда безмолвные. Скользящий мимо взгляд. Сен убирает волосы и показывает шрам на макушке. Он рассказывает, что однажды собрал немного листьев, чтобы добавить в рисовую похлебку. Саынг поймал его и ударил по голове прикладом винтовки.

Взмах руки. Удар. Тем же движением Саынг потом раскроит голову отцу Сена. Тело, тяжело падающее рядом с другими телами. Жара. Глухой звук. Ночные шумы.

Они видятся каждый день в деревне недалеко от Такео. Бывший надзиратель Саынг из местной тюрьмы красных кхмеров Краынг Та Тян. И Сен, который добавил в суп листьев и был арестован за «экономический саботаж». За что его били, но, в отличие от отца, оставили в живых.

Они живут в нескольких сотнях метров друг от друга, но друг с другом не разговаривают.

В Краынг Та Тян было уничтожено приблизительно ю тысяч человек. Это одна из тех тюрем, которых официально не существовало.

Мне советуют встретиться с Саынгом в полицейском участке. Если ему напомнить о прошлом, он может вести себя… немного… непредсказуемо…

Саынг сидит в маленьком примитивном полицейском участке и улыбается. Улыбка не сходит с его лица, когда он говорит, что не знает, о чем толкует Сен. Он говорит, что не боится мести спасшихся заключенных. Он никого не убивал. Бил ли он кого-нибудь? Да, возможно. Но ведь он был тюремным надзирателем. Обычным надсмотрщиком, не более того. Все остальные жители деревни, приехавшие сюда после 1979 года, приняли его версию. Если бы он делал такое, в чем его обвиняет Сен, его бы уже давно убили, не так ли?

169.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

И вот наконец они встречаются наедине, под большой картиной, изображающей Ангкор-Ват. Там же, где Пол Пот полгода назад принимал шведскую делегацию. Так называемый Дом номер один. Внушительное здание у реки, построенное в эпоху колониализма. Когда-то резиденция французского губернатора.

Именно здесь они и встречаются, в этом бывшем центре колониальной власти. Пол Пот и принц Сианук. Последние три года Сианук просидел под домашним арестом. Изолированный от внешнего мира. Но он ни в чем не испытывал недостатка. Кондиционер работал почти бесперебойно, все брошенные винные погреба в Пномпене были предоставлены в его распоряжение.

Но с Пол Потом ему позволили увидеться только сейчас, за два дня до взятия Пномпеня вьетнамцами. Вдалеке грохочут пушки, Пол Пот с легким поклоном приветствует принца, почтительно сложив ладони у груди.

Он обращается к Сиануку на том особом кхмерском, на котором говорят только при дворе.

Потом Сианук признается, что его очаровал этот человек, последовательно пытавшийся уничтожить все, во что он, Сианук, верил. Его изысканная вежливость, манера речи, тихий и одновременно напряженный голос. Доброжелательная улыбка.

Слуги подают чай, птифур и свежевыжатый апельсиновый сок. Они то и дело незаметно подкладывают угощение и подливают напитки.

Пол Пот своим спокойным и приятным голосом объясняет, что вьетнамцев ждет ловушка. Он сильно не жестикулирует, только подчеркивает некоторые аргументы едва заметным движением правой руки. Может показаться, объясняет он, что камбоджийское сопротивление сломлено, но это часть стратегии. В течение трех месяцев в стране не останется ни одного вьетнамца. Однако Сиануку, возможно, придется на время покинуть город.

Может ли Его Величество допустить мысль о том, чтобы отправиться в ООН и в этот трудный час выступить в защиту своей страны? Может ли он призвать мировое сообщество осудить вьетнамского агрессора?

Представим себе, что Сианук тянется еще за одним пирожным и, смакуя его, предается раздумьям. Или отвечает не раздумывая, сдвинувшись на самый край кресла? Или ни то и ни другое? Беседа длилась несколько часов. Может, ему надоели пирожные, и он поудобнее откинулся на спинку кресла?

Как бы то ни было, он отвечает «да». И вскоре они расстаются, чтобы никогда больше не встретиться. Сианук снова выходит в свой любимый свет рампы. Пол Пот снова уползает в свою любимую тень.

Грохот артиллерии вдали. Во рту вкус апельсинового сока.

170.

Меня прошибает пот. Через минуту капли стекают по лбу.

Вот уже несколько дней в Пномпене перебои с электричеством. Мой вентилятор неожиданно сбрасывает обороты и, несколько раз вяло крутанувшись, замирает. Контраст разительный. Неподвижный воздух кажется вдвое жарче того, чем меня только что обдувал вентилятор. Уж точно жарче сорока градусов, которые показывает термометр.

Тут же налетают быстрые как молния комары. Посадке теперь ничто не мешает, и, не будучи столь задумчивы и нерешительны, как их шведские братья, они стремительно пикируют, даже не притормаживая. Прихлопнуть их почти невозможно. Они всегда успевают взлететь. Поток воздуха от лопастей вентилятора обычно не дает им садиться, но без него я легкая добыча.

Капля пота собирается на носу. Невыносимо зудящих укусов становится все больше. Писать все труднее. Логика разваливается. Словарный запас скудеет.

Я сижу в удушающей жаре и думаю о французских колонистах. О тех, кто служил в Камбодже до того, как электричество начало вращать вентиляторы. О тех, кто прибыл из приятных прохладных мест вроде Нанта или Бреста и годами вынужден был торчать здесь, на задворках колониальной империи.

И как они это выносили?

Потом мне становится стыдно. Как всегда, я думаю о других европейцах.

Ровно в тот же месяц тридцать лет назад население этого города было эвакуировано. Та же невыносимая жара, что и сейчас. Они шли пешком по дорогам, часто без воды и пищи. Ночи под открытым небом, без москитных сеток в малярийных лесах. Для кого-то путь длился несколько дней, для кого-то — недели.

Многие не выдержали. Сколько их было, никто не знает. Мои собеседники, которые сами шли в той пыли под палящим солнцем, говорят, что мертвых сбрасывали в придорожные канавы. Их никто не считал.

В апреле 1975 года на дорогах погибло приблизительно 20 тысяч человек.

171.

ЗОЛОТО, СЕРЕБРО, ОЖЕРЕЛЬЯ И БРАСЛЕТЫ — ЭТО ЦЕПИ, КОТОРЫЕ СВЯЗЫВАЮТ ВАС ПО РУКАМ И НОГАМ! ТОВАРИЩИ, ОНИ СКОВЫВАЮТ РЕВОЛЮЦИЮ! ОНИ ПОЛНОСТЬЮ ЗАПРЕЩЕНЫ!

172.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

1981 год подходит к концу. Они согласны друг с другом. Вот уже почти тридцать лет Пол Пот и его ближайший соратник Нуон Чеа трудятся, чтобы приблизить наступление коммунизма. У них было все, и они все потеряли. Теперь они приняли важное решение.

Они сидят в тени горного массива Пномтхом, на базе-131. Это новая база красных кхмеров, созданная для борьбы с вьетнамской оккупационной армией. Простая, но хорошо охраняемая. Продовольствие регулярно поставляется из Таиланда.

База-131 находится в западной Камбодже, у таиландской границы. До таиландского города Трат на побережье Сиамского залива всего тридцать километров. Таиландцы — их новые союзники. За ними стоят США и Китай. Любой союз священен, когда речь идет об ограничении сферы влияния Советского Союза.

Пол Пот и Нуон Чеа решили расформировать Коммунистическую партию Кампучии. Нет больше ни Организации, ни партии. Этот путь они прошли до конца.

Испытывают ли они облегчение?

Два стареющих человека. Обоим под шестьдесят. Но они начинают сначала, освободившись от старой идеологии.

На этот раз никакой политики. Они организуют Национальную армию, единственная задача которой — продолжить партизанскую войну против Вьетнама.

Тишина в джунглях. Чувствуется близость моря. Что-то есть необычное в воздухе. Легкость. И ночи в этих местах прохладные.

Солдаты получили зеленую форму из Китая. Красным кхмерам больше необязательно одеваться в черное.

Через несколько лет в одной беседе Пол Пот объясняет:

Мы выбрали коммунизм, чтобы освободить нашу страну. Мы помогали вьетнамцам, потому что они были коммунистами. Но теперь коммунисты воюют против нас. Поэтому мы вынуждены обратиться к западным державам и принять их сторону.

173.

Просто точка на карте. Кажется, что к ней не ведут никакие дороги. Малай. Но как же туда добраться, если нет дорог? Точка «Малай» находится непосредственно у таиландской границы в непроходимых горных лесах северо-западной Камбоджи. Может, туда попадают только с таиландской стороны?

В Малае якобы живет Суонг Сикын. Во всяком случае, он был там два года назад, с чужих слов передает мне один журналист. До этого он был в Пайлине, но потом переехал. Вроде бы.

Суонг Сикын — ключевая фигура. Один из ближайших сподвижников министра иностранных дел, ответственный за многие иностранные визиты. Он встречал шведскую делегацию в аэропорту.

Значит, два года назад его видели в Малае?

Мне ничего не остается, как только рискнуть.

Я сажусь в автобус Пномпень — Баттамбанг. Это не первая моя поездка по трассе 5. Но в прошлый раз, два года назад, на этом участке не ходили автобусы. Тогда здесь было больше выбоин, чем асфальта. Под колесами открывались ямы больше самой машины. Иногда было проще ехать по кювету, чем по трассе. Тогда, на старом такси с продавленными сиденьями, я провел в пути одиннадцать мучительных часов.

Недавно трассу починили на деньги, взятые в кредит у Всемирного банка. Автобус легко добирается до Баттамбанга. Путешествие занимает вдвое меньше времени.

Вода в реке Сангке еще высокая после дождей. Вдоль ее мягких излучин медленно ветшает старая колониальная застройка Баттамбанга. Улицы широкие, машин и скутеров здесь все еще мало. Жизнь течет медленно.

Правда, на остановке такси царит сильное оживление.

Меня хотят отвезти в Таиланд.

Или, может быть, обратно в Пномпень?

Но я только что оттуда приехал. Да, но все равно, мистер? Пномпень? Да?

Здесь другой диалект. Даже более понятный, чем пномпеньский, с его беззвучными согласными.

Воодушевление заметно стихает, когда я спрашиваю о Малае.

Можно ли туда добраться? Ну да, можно. Но зачем?

Худощавый мужчина предлагает отвезти меня на восток, в Пайлин. Там у него есть зять, который на скутере довезет меня до Малая. Но это десять часов пути на скутере по тропинкам в джунглях. Десять часов, если не случится ничего непредвиденного.

Другой человек предлагает поехать на северо-запад и свернуть в Сисопхоне. Оттуда идет дорога в Малай. И как дорога? Да ничего.

— «Танцующая» дорога? — спрашиваю я, повторяя подслушанную однажды шутку.

Все смеются. Да, видимо, это танцующая дорога.

— Массажная дорога, — добавляет кто-то.

174.

[ВО СНЕ]

Я слышу чей-то голос и просыпаюсь. Вокруг совершенно темно. Невозможно определить, звучит ли он где-то рядом или у меня в голове. Голос тихо повторяет: «Кой Тхуон». Но ведь он мертв, судорожно думаю я, он же погиб в S-21. Голос не смолкает, звучит все настойчивее. Тут я чувствую, как кто-то осторожно берет меня за руки и сажает в постели. Я смотрю в окно. Серебристый лунный свет, глубокие тени. Под березой стоят соседи. Они роют большую, но неглубокую яму. Чуть дальше — мертвые тела, беспорядочная груда тел. Вдруг соседи замирают. Мотыги, лопаты застыли в движении. Соседи поворачиваются и смотрят прямо на меня. Большие деревянные марионетки с яркими нарисованными улыбками во весь рот.

На рабочем месте до самой смерти!

Мы покидаем Баттамбанг на рассвете. Мир кажется серым, тенеподобные люди тащат товары с рынка. Или на рынок. Такси старое, судя по правому рулю, из Таиланда. Вместо одного колеса запаска. Кондиционер, как всегда, не работает, все окна открыты. С зеркальца заднего вида свисает купюра, на которой тушью нарисованы магические символы. Она якобы должна притягивать к себе деньги. Гомеопатическая магия.

Здесь не принято ездить медленно. Водитель держит руку на клаксоне. Кружится дорожная гипсовая пыль, за окном простирается плоский ландшафт. Быстро встает солнце, вдоль обочины мелькают знаки ограждения минных полей — белые черепа на красном фоне.

Человек, которого я разыскиваю, Суонг Сикын, был женат на француженке Лоранс Пик. Говорят, она единственная представительница западной цивилизации, которая прожила в Демократической Кампучии все три с половиной года ее существования. Позже она написала об этом книгу «Аи delà du del»[23]. Лоранс Пик упоминает о визите шведской делегации, пишет, что видела их на каком-то танцевальном представлении. Еще она описывает бегство из Пномпеня после вьетнамского вторжения в 1978-м. Как тысячи женщин, мужчин и детей в панике бежали к таиландской границе. Высохшие равнины с жесткими и колючими побегами риса. Обжигающее солнце.

Эти равнины мелькают сейчас у меня за окном.

Малай расположен у подножия одноименной горы. Маленький бедный поселок: низкие одноэтажные дома и рынок. Один из последних оплотов красных кхмеров. Они до сих пор живут здесь, демобилизованные, но едва ли обезоруженные. До таиландской границы два километра. Люди останавливаются и смотрят на белого мужчину на заднем сиденье такси.

Мрачный человек на скутере объясняет, где находится здание коммуны. Такси едет дальше, останавливается у трехэтажного здания. Калитка в стене открыта. С флагштока, торчащего посреди высохшей клумбы, уныло свисает выцветший флаг. Вокруг ни души.

Я поднимаюсь по лестнице. Входная дверь приоткрыта. Внутри пусто — ни мебели, ни людей. Голубые двери, часть из них заперта. Я стучу, никто не отвечает. Этаж за этажом — никого.

С самого верха смотрю на простирающийся ландшафт. Огромной тенью нависает гора, тут и там скопления высоких деревьев с развесистыми кронами. В ста метрах от меня медленно идет женщина, внимательно глядя под ноги. Я набираю воздуха, чтобы окликнуть ее, но что-то меня останавливает — вся эта тишина, неспешность. Я спускаюсь. Шаги отдаются эхом.

На обратном пути к рынку я прохожу мимо небольшого кафе. Включенный на полную громкость таиландский сериал привлекает рассеянное внимание немногочисленных посетителей. Я сажусь за столик с чашкой горького кофе и спрашиваю хозяйку заведения о Суонг Сикыне. Покачав головой, она приводит мужа. Ему это имя тоже незнакомо. Он обращается к посетителям за соседним столиком. Нет — все качают головой. Другой столик. Трое мужчин в форме, уткнувшиеся в телевизор. Да, говорит тот, у которого ранг повыше. Да, он знает Суонг Сикына. Переводит взгляд с владельца кафе на меня. Зачем мне понадобился Суонг Сикын?

177.

Пробую.

Вычеркиваю: злость.

Пишу: отсутствие эмпатии.

Вопрос: понятно более или менее?

178.

Представим себе южную оконечность пляжа Очетель в бухте Кампонгсом. Километры белого песка и теплое море. Небо затянуто облаками. Или ярко-синее? Цвет неба определяет цвет волн.

Представим себе укромную лагуну, где стоит старый прибрежный дворец короля.

И молодого председателя Общества шведско-кампучийской дружбы Гуннара Бергстрёма.

А также Сок Рима, одного из гидов делегации.

Сок Рим угощает своего гостя виски. (Везде во время поездки эти маленькие, набитые до отказа бары-холодильники.) Гуннар Бергстрём вежливо отказывается. Сок Рим наливает себе.

Они говорят о революции. Об успехах и трудностях. Об ухудшающейся репутации Демократической Кампучии в глазах других государств.

Сок Рим спрашивает Гуннара Бергстрёма: как по его мнению, удалось ли камбоджийской революции создать нового человека? Просвещенного и солидарного индивида, плод бесклассового общества. Гуннар Бергстрём осторожно дает понять, что три года, пожалуй, слишком маленький срок.

Сок Рим не вполне удовлетворен ответом.

Он продолжает:

— Ведь мы уже ввели диктатуру партии.

— Вы, наверное, хотите сказать, диктатуру пролетариата?

— Я не понимаю.

— Диктатуру пролетариата. Вы хотите сказать, что ввели диктатуру пролетариата?

— Но, товарищ, я не понимаю, в чем разница.

179.

Обеденный стол у окна. Позднее лето, пустые кофейные чашки.

— Сок Рим был недобросовестным марксистом, — говорит Гуннар Бергстрём и берет с тарелки печенье.

Пол Пот тоже был недобросовестным марксистом. Сегодня Гуннар Бергстрём называет захват власти красными кхмерами «революцией за письменным столом», утопией, выдуманной горсткой людей с «ксенофобским мировоззрением», «совершенно не учитывающей нужды людей».

Но тогда все было иначе. Другая ситуация, другие ожидания.

Гуннар Бергстрём, как ему казалось, заранее понимал необходимость эвакуации городского населения. Но он не предвидел такой жестокости. Ведь революция была революцией народа. Общей необходимостью. Ему и в голову не приходило, что городское население может воспротивиться.

— Я думал, революция — это общее дело, и раз нам говорят, что мы должны уйти из городов, значит, так надо.

Стоит набраться терпения и все объяснить, и сомневающиеся убедятся в рациональности эвакуации.

Одновременно Гуннар Бергстрём осознавал, что идеальная революция невозможна. Такие радикальные преобразования не проходят без сбоев. И если «основная часть удалась», остается просто «закрыть глаза на мелочи».

Переоценка началась по возвращении домой. Хотя всю осень они читали лекции о Демократической Кампучии — 2330 слушателей в тридцати девяти городах, — сомнения уже мучили его. Например, насчет упразднения денег. Это была прекрасная мысль, но на деле люди превращались в пожизненных крепостных. Хоть и считалось, что еды и жилья хватит на всех, крестьяне не могли даже перемещаться из коммуны в коммуну.

— Это подразумевает огромный переизбыток всего и минимальное количество паразитов в обществе.

Осенью 1978 года зазвучало все больше рассказов беженцев. Известные сторонники красных кхмеров отвернулись от них.

— Публиковались новые свидетельства, которые вовсе не отрицали то, что видел я. В них не утверждалось, например, что все голодают, или что-нибудь в этом роде. То, что рассказывали беженцы, не противоречило тому, что я видел. Такое замечаешь, только если долго жил в коммуне. Например, ночные исчезновения людей. И тогда я подумал: больше нас не провести. То, что они говорят, вполне сопоставимо с тем, что мы видели.

Через год Гуннару Бергстрёму предложили работу в южной Лапландии, в так называемом коллективе «Эрттрэск», реабилитационном центре для наркозависимых. Как члену компартии ему требовалось разрешение, чтобы переехать из Стокгольма. Получить такое разрешение было не так-то просто. Стокгольм считался «важным регионом». Но коллектив «Эрттрэск» работал с молодыми наркоманами, а это, в свою очередь, считалось «важной деятельностью». И переезд одобрили.

— Я уже тогда подумывал о выходе из партии и решил, что уеду в любом случае, даже если они мне запретят. Уехать мне разрешили, но из партии потом я все равно вышел.

Он проработал в Лапландии двенадцать лет, и официальный разрыв отношений с красными кхмерами во многом прошел мимо него.

— На самом деле я бы хотел активнее участвовать в тогдашней дискуссии о том, какой урок из этого можно извлечь. Меня интересует и собственно Камбоджа: что это было? Ну и на будущее, как быть, если кто-то так же слепо захочет во что-то поверить.

Разрыв с красными кхмерами Гуннару Бергстрёму пришлось пережить самому.

— Дело было не в идеале, а в рецепте. Рецепт оказался неправильный. С тех пор я ломаю голову над тем, можно ли хоть как-то достичь идеала, избежав таких последствий. Нельзя допускать ни малейших ограничений гражданских прав и свобод, ограничений свободы слова и печати. Где-то между Марксом и Лениным, где-то там уже закрались ошибки, потому что не существует ни одной коммунистической страны, которая не сошла бы с пути. Не все, конечно, зашли так далеко, как Камбоджа, но соскочили все, и это что-нибудь да значит. Я по-прежнему придерживаюсь скорее левых взглядов, но как можно оставаться левым, не рискуя угодить в эту пропасть, в которой мы все оказались? Сейчас я могу только без конца перемалывать это. Я попал в ловушку, но мне, по крайней мере, удалось из нее выбраться.

Он добавляет:

— Я уверен, случись у нас революция, первой жертвой оказался бы сам Мюрдаль. Только вряд ли он это понимает.

Я спрашиваю его, о чем он больше всего жалеет в связи с той поездкой.

— Надо было разузнать все о муже Анники, а не думать: мол, об этом говорить неприлично, как мы рассуждали в то время. Я решил, будто она не хочет говорить о нем, но мне следовало быть внимательнее. Теперь ей не на что больше надеяться, она навела о нем справки, и на ее месте я бы тоже так поступил. Но тогда я об этом особо не задумывался, а она казалась такой мужественной и решительной. И конечно, мы должны были постараться помочь всем, кто просил нас разыскать своих близких.

Между нами повисает пауза. Из-за закрытой двери доносятся звуки телевизора.

— Сделанного уже не воротишь. В то же время понимаешь, что ты занял не ту сторону. И участвовал, очень косвенно, но участвовал, в геноциде. Как сейчас это исправишь?

180.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Скромная свадьба. Никаких церемоний, звучит только один тост. Звон стаканов, наполненных апельсиновым соком.

Жених: Пол Пот, 59 лет.

Невеста: Миех, 22 года.

Остальные присутствующие: главнокомандующий Сон Сен, президент Кхиеу Самфан. Еще один или два человека.

Если бы их брак зарегистрировали, то в документах бы записали: «Трат, 1984».

База в Камбодже потеряна во время последнего нападения вьетнамцев. Эта же база, К-18, расположена в Таиланде, под охраной, а может быть, под наблюдением таиландских спецподразделений.

Через девять месяцев родится дочь Пол Пота. Ее назовут Ситха, в честь героини древнего эпоса «Риемке».

181.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Кто пребывал в неведении о женитьбе Пол Пота, так это его первая жена, Кхиеу Поннари. Та самая Кхиеу Поннари, что получила когда-то высшее образование, а потом, долгие годы в джунглях, пока исход революции оставался неясен, работала так же самозабвенно, как и он, разделяя с ним все лишения. Та самая Кхиеу Поннари — с рябым лицом и напряженным взглядом. Мягкая, собранная, дельная.

Ее стали рано мучить «дурные периоды». Это были дни, вернее ночи, когда она постоянно будила его, убежденная, будто вьетнамские солдаты окружили дом и готовятся расправиться с ними. Время от времени повторялись постыдные сцены, когда она с криком бросалась на охранника, подносившего ее супругу стакан воды, и вырывала стакан из его рук, потому что «вьетнамцы отравили воду».

С годами ее «дурные периоды» случаются все чаще и справляться с ними становится все труднее. То она в ярости поносит все вьетнамское, а то просто молча сидит, не отвечая на вопросы, не ест, не моется и не спит. С тех пор как Пол Пот стал страдать нарушениями сна, Кхиеу Поннари подселяют к кухарке.

На официальных снимках лидеров красных кхмеров ее можно увидеть рядом с ним: невысокого роста, серьезная и совершенно седая.

Когда Пол Пот незаметно входит в «освобожденный» Пномпень, она, конечно, еще занимает несколько ответственных постов, но лишь номинально. Последний раз Кхиеу Поннари появляется на публике в 1978 году — перед ликующей толпой, превозносящей ее как «мать Революции». После чего ее тайно помещают в клинику для душевнобольных в Пекине.

Симптомы ее заболевания смягчаются, когда она общается с детьми. Она очень любит детей. После рака матки, перенесенного в молодости, своих у нее так никогда не было.

Под конец Кхиеу Поннари переезжает к своей сестре Иенг Тхирит и зятю Иенг Сари. Последние годы она уже не помнит, что обожествляемый ею Салот Сар умер. Она не помнит ни революцию, ни то движение, которому посвятила всю свою жизнь. Она не узнаёт даже родную сестру. Первого июля 2003 года сообщается, что она скончалась. Похороны устраивают в тот же день.

182.

[СКАЗКА О ЖЕЛЕЗНОМ ПРУТЕ]

Однажды начальник коммуны усыновил мальчика-сироту. Мальчику было двенадцать лет. В коммуне его кормили, одевали и дали велосипед.

Начальник иногда спрашивал мальчика при других членах коммуны:

— Любишь ли ты свой класс? Любишь ли ты свою расу? Любишь ли ты Организацию? Готов ли ты раздавить врага?

Мальчик утвердительно отвечал на каждый вопрос, и приемный отец одобрительно кивал.

Однажды он пришел за мальчиком и отвел его на край деревни. Там их ждали солдат и заключенный. Руки у заключенного были связаны за спиной, он стоял на коленях, худой и грязный.

Начальник коммуны повернулся к мальчику и сказал:

— Это враг. Это он убил твоих родителей.

Мальчик не смел шевельнуться. Он стоял, опустив глаза в землю.

Начальник коммуны сказал:

— Раз ты не смеешь раздавить врага, значит, ты сам — враг. Ты не выполняешь приказ Организации.

Мальчик сделал шаг вперед и дал заключенному пощечину. Потом снял одну сандалию и бил заключенного по лицу, пока у него не пошла кровь.

На следующий день начальник коммуны снова привел мальчика на край деревни.

Он дал ему метровый железный прут и сказал:

— Если ты не убьешь его, будешь врагом Организации.

И мальчик убил заключенного.

Начальник каждый день приводил мальчика на край деревни. В те времена было много заключенных.

Иногда, заскучав, мальчик сам шел к начальнику и спрашивал, не привезли ли новых заключенных.

183.

Суонг Сикын помнит свою первую встречу с Пол Потом. Он не помнит обстоятельств, помнит только, что ему было девятнадцать и он был революционером. Его пригласили на какой-то вечер, потом устроили танцы. Пол Поту около тридцати, он вернулся в Париж и танцевал à l’occidentale[24], то есть обняв партнершу рукой. Суонг Сикын хорошо его помнит: «Очень обаятельный, очень элегантный!»

Сейчас Суонг Сикын живет через дорогу от племянника Пол Пота, но далеко от Парижа и Пекина. Далеко от вершин карьеры.

Он сидит на раскладном стуле в тени, под своим домом на сваях. Пожав мне руку, он первым делом расстегивает рубашку. Лицо его посерело, на груди тянется длинный светло-розовый шрам — благодаря «финансовой поддержке старых друзей» его недавно прооперировали в Пномпене. Сердце бьется с трудом. Перед ним на низком столике «Cambodia Daily» и французская «l’Express».

Вокруг пыльно и бедно. Они все остались здесь. Племянник Пол Пота Хонг, живущий через дорогу. Суонг Сикын со слабеющим сердцем, расположившийся на раскладном стуле под своим домом. Его жена, подающая нам кофе, сваренный на дождевой воде.

Его жизнь — история одаренного и честолюбивого камбоджийца. Он родился в 1937 году. Родительский дом находился недалеко от Кратеха, в восточной Камбодже. Его кузен был предводителем местной фаланги Кхмер Иссарак, вооруженного движения сопротивления, которое сражалось за независимость от Франции.

Скоро стало очевидно, что Сикын — способный ученик. Как первого гимназиста в поселке его послали в интернат в столицу соседней провинции Кампонгчам. Там в свободное время он занимался в танцевальной труппе, которой руководил один из учителей, Ху Ним. Ху Ним, на пять лет старше Сикына, впоследствии стал министром информации у Пол Пота и был казнен в 1977 году. Но они не говорили о политике. Тогда не говорили. Тогда они танцевали.

В гимназии они изучали французскую революцию. Суонг Сикын восхищался Робеспьером. Его бескомпромиссностью. «Иметь свое мнение, не идти на компромиссы. Не делать ничего вполсилы». Он говорит, что такой подход очень привлекал молодых людей. «Это стало моей личной идеологией».

Суонг Сикын признается, что только через сорок лет понял, что такая политика не работает в Камбодже. Однако до этого он беззаветно служил бескомпромиссной революции.

184.

Границы были закрыты. Телефонное сообщение прервано. Телеграф молчал. Что произошло в стране, где народная революция одержала победу?

По сути, было только два источника информации. Первый — государственное радио Демократической Кампучии. Второй — люди, которым удалось бежать в Таиланд.

Проблема заключалась в том, что сведения, поступающие из этих двух источников, расходились.

По официальным данным, стране предстояло пережить суровые испытания, но она быстро шагала вперед.

Беженцы рассказывали о голоде, рабском труде и массовых убийствах.

Мир не знал, кому верить.

Многие ожидали, что завоевание Пномпеня будет кровавым, но оно прошло почти без боев. Это свидетельствовало о том, что красные кхмеры не столь жестоки, как утверждали некоторые. Последовавшие за тем массовые убийства мало кого удивляли. Они были результатом тяжелой гражданской войны. Как только ситуация стабилизируется, все прекратится.

А как же эвакуация городского населения? Как это понимать?

Что это, «марш смерти», как сообщали беженцы? Или хорошо организованная и рациональная операция, как утверждал режим? Возможно, беженцы — просто избалованные городские жители и правительственные солдаты, испугавшиеся справедливой крестьянской революции?

Поскольку иностранным новостным агентствам не позволялось держать собственных корреспондентов в Демократической Кампучии, в мире циркулировали одни и те же скудные сведения. Слухи и предположения часто возводились в разряд истин. Например, «Sydney Morning Herald» в мае 1976 года опубликовала фотографии красных кхмеров, расправляющихся с гражданским населением. Оказалось, однако, что фотографии сфальсифицированы. Появившееся позже в том же году известное итальянское интервью с председателем государственного совета Кхиеу Самфаном тоже оказалось фальшивкой.

Обе стороны напряженно следили за репортажами друг друга. И те, и другие пытались пробить брешь в позиции противника.

Все эти положительные очерки — не приукрашивают ли они коммунистическую диктатуру, которая на самом деле превысила свои полномочия?

А все эти негативные репортажи — не попытка ли это очернить народ, расквитавшийся с капитализмом?

Дискуссии во всем мире подпитывались одними и теми же скудными новостями. Шведские участники дебатов могли черпать аргументы как во Франции, так и в США.

Под конец речь шла уже не столько о том, что сообщалось, сколько о том, кому следует верить.

185.

Известный американский лингвист Ноам Хомский включился в дискуссию о Демократической Кампучии в июне 1977 года. Во время войны во Вьетнаме он выступил с резкой критикой США. Будучи лингвистом и знатоком риторики, он ловко раскритиковал официальную правительственную версию и освещение войны в СМИ.

В статье, написанной в соавторстве с Эдвардом С. Херманом, он проанализировал три книги о камбоджийской революции. Статья называлась «Distortions at Four Hand»[25].

Авторы разбирают следующие работы: «Cambodia: Starvation and Revolution», «Murder of a Gentle Land» и «Cambodge: L’année zéro»[26].

В 1977-м революции было всего два года от роду. Эти три книги были в ряду первых публикаций о Демократической Кампучии. Их значение росло по мере того, как сведения из Камбоджи становились все более скудными. Авторы попытались поместить короткие новостные телеграммы в более широкий контекст.

Эти три работы предлагают два диаметрально противоположных взгляда на Демократическую Кампучию.

«Cambodia: Starvation and Revolution» была написана американскими специалистами по Юго-Восточной Азии Гаретом Портером и Джорджем К. Хильдебрандом и вышла в небольшом марксистском издательстве. На 126 страницах политика красных кхмеров преподносится как в общем рациональная и уместная. Портер и Хильдебранд опираются в основном на сведения из официальных камбоджийских источников.

Авторы «Murder of a Gentle Land» — Джон Бэррон и Энтони Пол, американские журналисты из консервативного журнала «Reader’s Digest», где и был впервые опубликован их текст. Их главным источником служили свидетельства беженцев. Они пишут о геноциде, о нечеловеческих лишениях и маршах смерти, в которые превратилась эвакуация городского населения.

Католический миссионер Франсуа Поншо тоже беседовал с беженцами. «Cambodge: L’année zéro» состоит преимущественно из их рассказов, но, в отличие от американских журналистов из «Reader's Digest», он обошелся без переводчика. Проработав десять лет в Камбодже, он отлично говорил по-кхмерски.

В своем анализе этих трех работ Ноам Хомский и Эдвард С. Херман уделяют основное внимание источникам информации.

Первой они рассматривают книгу Портера и Хильдебранда и делают вывод, что это «документально подтвержденное исследование уничтожения Камбоджи США, того, как камбоджийским революционерам удалось встать на ноги, а также позитивное изображение их программы и политики, основанное на многочисленных источниках».

Затем подходит очередь журналистов «Readers Digest». «Murder of a Gentle Land» расценивается как третьесортная пропаганда. «Reader’s Digest» считался антикоммунистическим, что накладывало отпечаток на все материалы, публикуемые в журнале. Бэррон и Пол, кроме прочего, утверждали, что Кхиеу Самфан был импотентом и что жестокость красных кхмеров может объясняться его сексуальной неудовлетворенностью.

Работа Франсуа Поншо, с точки зрения Хомского и Хермана, заслуживает большего уважения. Однако в ней есть несколько фактических ошибок, что подрывает доверие к автору.

Серьезной проблемой, по их мнению, является то, что две последние книги основаны на рассказах беженцев.

Если и приводить свидетельства очевидцев, то это следует делать с большой осторожностью. Во-первых, у беженцев может быть множество оснований для преувеличения. Ведь, чтобы получить убежище, они должны привести веские аргументы. Во-вторых, их сведения почти невозможно проверить.

Вывод: версия революции Портера и Хильдебранда убедительнее, нежели две вторые книги. Четкая официальная статистика перевешивает расплывчатые и противоречивые показания свидетелей.

Но работа Хомского и Хермана не положила конец дискуссиям. Относительно событий в Камбодже по-прежнему бытовало две точки зрения: одни говорили об успешной крестьянской революции, другие — о коммунистическом государстве террора. Дебаты продолжались, звучали новые мнения и реплики. Дискуссия становилась все более напряженной.

186.

Когда беженец рассказывает о том, что в Кампучии в поездах давка, новостью становится давка, а не то, что разбитые войной железные дороги, судя по всему, восстановлены.

В первом номере газеты «Kampuchea», выпускаемой Обществом шведско-кампучийской дружбы, Хедда Экервальд пишет об изображении красных кхмеров в СМИ. После этой статьи критика западного взгляда на революцию становится излюбленной темой на страницах газеты.

Хедда Экервальд — из тех авторов, кто подписывает статьи своим настоящим именем. Многие предпочитают печататься под псевдонимом. Боятся ли они открыто поддержать самую радикальную из современных революций? Или считают, что тоже участвуют в тайной борьбе Пол Пота, в борьбе, неотъемлемой частью которой являются секретность и партийные клички?

Сторонники красных кхмеров были убеждены, что против них ведется пропагандистская кампания в прессе. Об этом впервые заговорил принц Сианук через несколько недель после революции 1975 года. Тогда, еще будучи лидером победителей, он осудил со страниц «Le Monde» журналистов, распространяющих одностороннюю негативную информацию.

В своей статье Хедда Экервальд объясняет механизмы такой журналистики:

Освещение событий в Кампучии — превосходный пример того, как устроены массмедиа в империалистическом мире. Они практически не зависят от «благих или дурных» намерений отдельных журналистов. Газеты — это финансовые предприятия, которые конкурируют друг с другом не посредством информации, а посредством «новостей». Важно не то, насколько новость соответствует действительности, а то, насколько она актуальна. […] Если что-то случается, то выигрывает то новостное агентство, которое первым оказалось на месте событий и первым передало изображение и текст. Если событие актуально, новостное агентство попадает на первые страницы. Во время войны США против Вьетнама, Лаоса и Кампучии это означало, что первой в прессу попадала версия только одной стороны. Корректная информация поступала позже, но тогда это уже не считалось новостью. Тот, кто приходит первым, попадает на первые полосы газет и в новостные телепередачи, а тот, кто приходит позже, попадает на последние полосы, в журнальные публикации и поздние радио- и телепередачи.

И еще:

Западным журналистам, равно как вам и мне, глубоко свойственен империалистический взгляд на народы третьего мира. Благодаря самому разному влиянию, которое на нас оказывали в детстве и оказывают до сих пор, мы привыкли считать людей третьего мира неполноценными, а не равными себе. Борьба третьего мира за новый экономический порядок изменит наши взгляды точно так же, как нас изменила деколонизация. Агрессивная кампания против Кампучии ведет к тому, что люди забывают о жестокой захватнической войне США и победах народа. Эта газетная кампания служит также прикрытием контрреволюционной деятельности. Она подрывает мораль антивоенного движения в США — сотен тысяч людей, победивших в США, когда победили народы Вьетнама, Лаоса и Кампучии. Власть предержащие видят угрозу в американском антивоенном движении и хотят добиться его разобщения и морального разложения, пока оно вплотную не взялось за ситуацию в США. Кампучия опасна для западных газет и новостных агентств, потому что представляет прямую угрозу их экономической и политической стабильности. С другой стороны, Кампучия служит примером для всех стран третьего мира благодаря своему устройству, основанному на экономической и политической независимости, а также благодаря антиимпериалистической внешней политике в поддержку третьего мира.

Киссинджер, прямой виновник захватнической войны против Кампучии, которая унесла 800 тысяч человеческих жизней, выразил сочувствие народу Кампучии, пострадавшему от красных кхмеров. Но просто возмущаться таким цинизмом мало. Мы должны быть хорошо осведомлены и, опираясь на свои знания, требовать от прессы правдивой информации о Кампучии!

187.

Я получил письмо. В конверте — фотокопия рисунка, сделанного сатириком Ларсом Хиллерсбергом. Рисунок называется: «Члены Общества шведско-кампучийской дружбы едут в Кампучию, обновив свое снаряжение». На заднем плане — самолет, на переднем — пять человек с чемоданами. У того, кто впереди, мюрдалевские усики. Пятеро мужчин, среди них нет ни Хедды, ни Анники.

У всех на глазах шоры — надо полагать, это и есть «новое снаряжение».

Отправитель — Бенгт Альбонс. В 1975 году он был корреспондентом газеты «Dagens Nyheter» в Пномпене. За несколько дней до наступления красных кхмеров Альбонс уехал из города. Испугался за свою жизнь.

В последующие годы он много писал о Демократической Кампучии. Главным образом — обычные новостные репортажи, иногда аналитические статьи. Раньше он входил в Объединенные группы НФОЮВ и в шведскую социалистическую организацию «Кларте», был знаком как с Анникой Андервик и Хеддой Экервальд, так и с Яном Мюрдалем и Гуннаром Бергстрёмом.

Мы встречаемся в его кабинете в редакции «Dagens Nyheter». Это маленькая комната, заставленная книгами и заваленная бумагами. Он рассказывает о своих последних днях в Пномпене, об Олимпийском стадионе, битком набитом умирающими от голода беженцами, о том, как ему было страшно.

Потом о возвращении туда через пять лет, в марте 1980-го. О выживших камбоджийцах, перекапывающих массовые захоронения в поисках золотых зубов.

Мы говорим о медийном образе Демократической Кампучии. Который Ноам Хомский и Общество шведско-кампучийской дружбы нашли таким предвзятым и сманипулированным. Бенгт Альбонс вздыхает:

— Я, к сожалению, не могу похвастать, что сам писал исключительно достойные вещи.

И затем, с эмфазой, но обращаясь скорее сам к себе, нежели ко мне:

— Как я мог быть таким идиотом? Это самая большая ошибка в моей карьере — я недостаточно верил рассказам камбоджийских беженцев! Во всем виновато мое провьетнамское прошлое.

188.

[Я ВИДЕЛ ТО, ЧТО ВИДЕЛ — I]

В том, как Минг Тенг проходит по комнатам, есть какая-то непринужденность и величие. Ее подруги в разговоре со мной подчеркивают, что когда-то она была красавицей. В первую очередь меня поражает ее прямолинейность. Столь несвойственная камбоджийским женщинам ее возраста.

Мы сидим в каком-то сарайчике в Кампоте. Ей делают маникюр и педикюр. Сейчас она живет в США, но иногда приезжает на родину.

На маленький город у реки, зажатый между горами и морем, опустилась ночь. Улицы безлюдны. В нашем сарайчике на стене светится одинокая люминисцентная лампа.

Она — одна из тех, кого я встречаю в своих путешествиях по разбитым дорогам и маленьким пыльным городкам. Одна из тех, кто предлагает мне рассказать свою историю.

Свидетельства такого рода не имеют большой научной ценности. Эти люди не представляют какую-либо социальную группу, они говорят только за самих себя. Я не выбирал их, исходя из возраста, бэкграунда или того, где они находились в период между 1975 и 1979 годами. Я слушаю этих людей не потому, что хочу прояснить для себя обстоятельства и ход событий.

Я просто встречаю их, и они хотят говорить со мной. Я не задаю наводящих вопросов, я просто молчу.

Минг Тенг рассказывает, что она родилась в Кампонгспы и что родители ее из Китая. Она из так называемых синокхмеров, кхмеров китайского происхождения. Их называют евреями Юго-Восточной Азии. В течение многих столетий они были ростовщиками и торговцами. Считались состоятельной и успешной группой населения.

Синокхмеры, численность которых доходила почти до 435 тысяч человек, стали очевидной мишенью революции. Богатых и бедных, их всех заклеймили как капиталистов. Кроме того, их считали иностранцами, даже тех, чья семья прожила здесь не одно поколение. Им запретили говорить на их языке. С 1975 по 1979 год было уничтожено приблизительно 50 процентов синокамбоджийского населения.

Уже будучи взрослой, Минг Тенг переехала к родственникам в Пномпень. В 1975-м ей было двадцать восемь, она была замужем и воспитывала двух детей.

Когда пришли красные кхмеры, я работала на кирпичном заводе. До этого у них была очень хорошая репутация. Если они тайком проникали в деревню и брали перец и лимонное сорго, они всегда оставляли деньги. Я не знаю, почему потом все так изменилось, почему они заставляли нас столько работать. Вряд ли их лидеры просили столько, сколько требовали от нас более мелкие партийные чиновники.

Войдя в Пномпень, они велели нам немедленно покинуть город, сказали, что американцы готовятся к бомбежке. Я ответила, что никакой бомбежки не будет, и отказалась уходить. Они угрожали мне оружием. Нам не разрешили ничего с собой взять, потому что мы якобы уходили только на три дня. Они велели мне возвращаться в мою родную деревню.

Мой брат попал к красным кхмерам в 1972 году. Он пошел в лес за дровами, и его поймали. Я встретила его потом в Кампонгспы. Нам не давали риса, только зерна пшеницы. Она не разваривалась, и мой сын плакал от колик. Мой муж распух от недостатка витаминов. В Кампонгспы мы возделывали землю и выращивали маниок и бананы.

В октябре нам сообщили, что нас переведут в другое место. Я ждала ребенка, мой муж был болен. Нас доставили в Кампонгчнанг на китайском грузовике — я прочла название марки: «Желтая река». Мне пришлось переносить детей и мужа от машины до поезда. Повсюду была вода, поэтому я оставила их на возвышении. Там я увидела китайских специалистов, которые работали на железной дороге. Мой муж спросил, почему они не помогут нам, ведь мы их соотечественники. Они ответили, что наши ноги стоят на камбоджийской земле, а головы обращены в камбоджийское небо. Это означало, что мы должны делать так, как велят камбоджийцы. С тех пор я ненавижу Китай.

Через три дня ожиданий нас отправили на поезде в Свай Сисопхон. Потом мы ехали в деревню на телеге, запряженной быками. Я шла рядом с телегой, потому что они сказали, что из-за тряски у меня может случиться выкидыш. Тогда мой муж, которому было очень худо, тоже отказался ехать. Мои дети потерялись, я проплакала всю ночь. Им было шесть и пять лет. Потом я нашла их.

Мой муж был очень слаб, он сказал, что лучше бы он умер. Я сказала ему: мы сейчас на обратной стороне земли, но земля вертится, и в один прекрасный день мы снова будем наверху. Он ответил, что бывал в Китае и видел коммунизм. Он сказал, что знает, что это такое.

Пять или шесть месяцев мы жили в деревне Пиен Тхмал. Там было получше, но в ноябре 1975 года мой муж умер от голода. Через двадцать два дня родился мой младший сын.

Потом нас отправили в Тхма Каул, на запад. К подножью гор. Мы жили очень бедно. Вода была далеко. Однажды, когда я, набрав воды, возвращалась домой, я услышала, что в доме кричит мой новорожденный сын. Я поспешила к нему. Пока я была с ним, кто-то проходил мимо с рыбой. Этот человек не понял, что это свежая вода, и вымыл в ней рыбу. Я ничего не заметила и перелила воду в большой кувшин с питьевой водой. Меня обвинили в том, что я пыталась отравить людей в деревне. Я рассердилась, ведь я это сделала не нарочно. Пришел местный руководитель партии и тоже стал обвинять меня. Но тогда за меня вступились три пожилых врача, целителя, они сказали, что я хороший человек. Они сказали, что если я враг, то они тоже враги. И если меня хотят казнить, пусть казнят и их тоже. Партийный чиновник сказал, что на этот раз сохранит мне жизнь. Но он был недоволен, потому что я посмела ему возразить.

В 1977-м еды было очень мало. Я работала на плотине, таскала землю. Мои дети болели, и я понимала, что должна сотрудничать с красными кхмерами, чтобы улучшить свое положение. У нас был новый начальник, и я ему нравилась, потому что я очень много работала. Меня назначили ответственной за раскрой ткани на одежду, кроить я умела и раньше. Я ни с кем не делилась своими знаниями, думала, что до тех пор, пока я одна умею это делать, они не убьют меня.

В Пномпене я немного выучила вьетнамский. Поэтому я понимала, что говорили по радио в 1979-м. Красные кхмеры спрашивали, понимаю ли я, но я почувствовала неладное и сказала, что не понимаю.

Они упаковали рис и забили коров, свиней и кур. За день до прихода вьетнамцев красные кхмеры ушли. Они забрали с собой молодых неженатых мужчин и незамужних женщин.

Я не боялась вьетнамцев. Они не были жестокими, но потом они забрали все запасы, оставленные красными кхмерами. Они предложили мне поехать с ними на юг, но времени на сборы было так мало, что я была вынуждена отказаться. Потом деревню снова заняли красные кхмеры. Они допросили нас, не симпатизируем ли мы Вьетнаму. Я сказала: нет — если бы я поддерживала Вьетнам, я бы ушла с ними, когда они отступили! Но, когда вьетнамцы потом снова вернулись в деревню, я сразу уехала. Сперва я попала в Свай Сисопхон. На дороге было много трупов, людей, подорвавшихся на минах. Мы наступали на их тела, потому что думали, что так безопаснее, чем ступать на землю рядом с ними, где могут быть еще мины. Кроме трех собственных детей со мной было трое детей моего брата — два маленьких мальчика и девочка. Я, наверное, походила на курицу с цыплятами.

Мне удалось разыскать своего отца, который жил в Баттамбанге. За несколько месяцев до этого умерла моя мать. За то время, что Пол Пот был у власти, я потеряла мужа, мать и деверя. В 1979 году мы услышали, что Таиланд открыл границу, и мы попытались туда перебраться. Таиландцы, однако, отправили нас в лагерь красных кхмеров. Нам удалось бежать, но мы заблудились в лесу. Это было жутко. Мы блуждали трое суток, пока не услышали крик петуха. Петушиный крик вывел нас в таиландскую деревню. Там было хорошо, пока не пришли таиландские солдаты. Они были самые жестокие. Они насиловали нас, били и крали наши вещи. Потом они снова отправили нас к красным кхмерам.

Потом нам удалось попасть в лагерь беженцев. У меня были родственники, которые недавно эмигрировали во Францию, и я хотела перебраться к ним. Но французы делали все очень медленно, поэтому, когда мне прислали приглашение в США, я сразу поехала туда. Это было ужасно. У меня было трое маленьких детей, я не говорила по-английски и никого не знала.

Она долго сидит молча. Женщина у ее ног красит ей ногти ярко-розовым лаком.

Я не могу рассказать всего. Когда я говорю об этом, ко мне возвращаются воспоминания, и мне становится очень больно.

189.

В книге, которая понравилась Хомскому и Херману, «Cambodia: Starvation and Revolution», в частности, говорится:

Эвакуация Пномпеня, без сомнения, спасла жизнь не одной тысяче камбоджийцев […] то, что подавалось как деструктивная и реакционная политика, продиктованная непримиримой ненавистью, в действительности оказалось рационально выработанной стратегией для решения острых проблем, с которыми столкнулась послевоенная Камбоджа.

190.

НЕСМОТРЯ НА УСТАЛОСТЬ, ТЫ ДОЛЖЕН ВСЕГДА ДВИГАТЬСЯ ВПЕРЕД!

191.

Осенью 1976 года на Шведском радио обсуждали развитие Демократической Кампучии. Среди участников передачи была депутат риксдага от социал-демократов Биргитта Даль. Позднее она стала спикером. Тогда, через полтора года после захвата власти красными кхмерами, она сказала:

Мы все знаем, что многое, а может быть, даже почти все, из того, что сейчас говорят и пишут о Камбодже, — ложь и спекуляции. Эвакуировать население Пномпеня было совершенно необходимо. Было необходимо быстро наладить производство продовольствия, и это потребовало больших жертв от населения. Но сегодня наша проблема не в этом. Проблема заключается в том, что у нас нет знаний, нет прямых свидетельств, чтобы опровергнуть всю ложь, которую распространяют враги Камбоджи.

192.

Я показываю фотографию Сок Рима. Суонг Сикын должен что-то знать. Ведь он все-таки отвечал за иностранные визиты. Он должен знать, кто возил делегации по стране. Смерть Ок Сакхуна для него не новость:

— Он умер в Париже два года назад. Рак.

Фотография Сок Рима есть в газете «Kampuchea», в номере, который посвящен поездке шведов и который я взял с собой. Он стоит вместе с шведской делегацией, с Ок Сакхуном, водителями и поварихами. Тринадцать человек — вся их компания, отмотавшая тысячу километров по Демократической Кампучии, — кроме Анники Андервик, которая их фотографирует.

Сок Риму на вид лет сорок, он в кепке, под козырьком — круглое, жизнерадостное лицо.

— Этот? — спрашивает Суонг Сикын, указывая на смазанную улыбку Сок Рима. — Он качает головой. — Нет, я не знаю, что с ним стало. Мне кажется, он был из Восточной зоны, а значит, маловероятно, что он выжил.

Он криво улыбается.

Потом листает дальше, до следующей страницы после центрального разворота, где приводится интервью шведов с Пол Потом. На фотографии, сопровождающей материал, Пол Пот в сером костюме чиновника. Слева Гуннар Бергстрём в галстуке и рубашке с закатанными рукавами. Потом Ян Мюрдаль в сером пиджаке. В шаге от них — Хедда Экервальд в темном платье и Анника Андервик в белой блузке и клетчатой юбке. Справа — одетый в черное министр иностранных дел Иенг Сари.

На маленьких журнальных столиках расставлены фарфоровые чашки. С чаем? Или кофе?

Под потолком сверкает хрустальная люстра.

За креслом Пол Пота стоит переводчик. Суонг Сикын присматривается.

— Да это же я! Видите? А я и не помню, что переводил шведам. — Он зовет жену и показывает ей газету: — Смотри, это я. Правда же?

Они смотрят на снимок, и потом их взгляды встречаются, его — гордый, ее — полный восхищения.

193.

Весной 2005 года революции во Вьетнаме и Камбодже обсуждались в Стокгольме, в здании ABF — Просветительного общества рабочих. Среди участников встречи была Биргитта Даль. Она сказала: «Это неправда, что мы поддерживали Пол Пота».

194.

Не каждый день услышишь, как католический миссионер превозносит красных кхмеров. Правда, Франсуа Поншо не назовешь типичным католическим миссионером.

— Я бы от всей души хотел поблагодарить Пол Пота за то, что он снес католический собор в Пномпене. Это было очень правильно.

Книга Франсуа Поншо «Cambodge: L’année zéro» вышла в 1977 году. Несмотря на жесткую критику сторонников красных кхмеров на Западе, она стала своего рода поворотным пунктом. В этой небольшой по объему работе Франсуа Поншо кратко описал ситуацию в Камбодже, опираясь на рассказы беженцев и официальные сообщения. Он старается держаться сути. Читая его книгу, понимаешь, что он проделал большую работу. Несмотря на то что она появилась в годы хаоса, несмотря на то что в ней очень мало объективных сведений, она, в принципе, корректно описывает революцию красных кхмеров. Когда она вышла, она имела большой резонанс.

Перед тем как в 1975 году Франсуа Поншо был эвакуирован из Камбоджи с последним конвоем иностранцев, он прожил в стране десять лет. Он в совершенстве владел кхмерским и долго жил в деревне. Он был сыном крестьянина, и ему нравилась такая жизнь.

После выхода книги он невольно стал одним из главных обвинителей режима Пол Пота.

— Я все время надеялся, что революция победит, не по идеологическим причинам, а потому, что режим Лон Нола насквозь прогнил. Он не внушал никаких надежд. Единственной надеждой на будущее была победа красных кхмеров. Мы знали, что революция будет жестокой, но не знали, что настолько. Я думал: да, сейчас они беспощадны, но, победив, они успокоятся.

Мы сидим в здании католической миссии на окраине Пномпеня. Франсуа Поншо уже давно вернулся на свою вторую родину. По сравнению с тем, как было раньше, теперь его церковь еле держится на плаву. В 1960-е в городе было полно церквей. Но большой собор, по мнению Франсуа Поншо, это позор.

— Строить огромный собор напротив Вуат-Пхнома, главной святыни Камбоджи, — идиотизм. Собор был одной с ним высоты. Камбоджийцы его терпеть не могли. К тому же многие из пномпеньских христиан — вьетнамцы. Когда я впервые приехал сюда в шестьдесят пятом году, другие французские священники говорили, что, как только в Камбодже будет националистическое правительство, собор тут же снесут. Понятно, что они снесли именно его — никакие другие французские или европейские здания не пострадали!

Франсуа Поншо говорит, что его книга появилась случайно. Когда всех иностранцев депортировали из страны, он вернулся во Францию. То и дело сталкиваясь с искаженной информацией о Камбодже во французской прессе, он не выдержал и написал рассерженное письмо в газету «Le Monde», указав на очевидные неточности. Через несколько дней ему позвонил главный редактор. Он попросил Франсуа Поншо написать три статьи о своем отношении к красным кхмерам. Осознав глубину его познаний, редакция подключила книжное издательство.

— Я не был активистом, я не имел никаких убеждений, которые бы я пытался таким образом транслировать. Я просто старался быть честным и оставаться на стороне камбоджийского народа. Вот и все.

Через маленький кабинет Поншо то и дело снуют рабочие. На книжной полке — литература о Камбодже и красных кхмерах. Еще здесь стоят папки с корреспонденцией. В них среди прочего — длинные письма Ноама Хомского, проштампованные 1977 и 1978 годами.

— Ноам Хомский написал, что нашел мою книгу «quite interesting»[27], однако обнаружил в ней штук двадцать ошибок. Я ответил ему: мол, да, конечно, я писал ее в семьдесят шестом году, и вполне вероятно, что в ней могут быть неточности. В чем-то я мог заблуждаться. А он истолковал это так, будто я признаю, что погрешил против истины. Но я, между прочим, не допустил ни одной серьезной ошибки по существу. К сожалению. Но ни тогда, ни сейчас я не мог бы сказать, что погрешил против истины. Зато в его собственных работах полно ошибок.

Тактика Ноама Хомского была взята на вооружение сторонниками красных кхмеров на Западе. Если свидетельство содержало какие-то фактические ошибки, то вся работа отвергалась как контрреволюционная пропаганда.

— В семьдесят восьмом меня пригласили принять участие в слушаниях о Демократической Кампучии в Осло. Меня довольно резко раскритиковали, а остальным участникам раздали разгромную статью о моей книге. Потом в интервью Торбену Ретбёллю[28] я повторил, совершенно искренне: да, не исключено, в чем-то я ошибался. Трудно корректно описать революцию в деталях — будь то камбоджийскую или французскую. На следующий день в газетах сообщили: «Поншо признает, что заблуждался». Честно говоря, с этими людьми, с этими маоистами, было бесполезно о чем-либо спорить.

Революция победила и потерпела поражение. Франсуа Поншо продолжает работать в стране — такой, какой революция оставила ее после себя. Он лично участвует в восстановлении километровых оросительных каналов, построенных красными кхмерами. За кубический метр вывезенной земли и ила люди получают несколько килограммов риса.

— Каналы мелковаты и местами запущены. Однажды, когда я приехал туда, они встретили меня старыми рабочими песнями времен красных кхмеров и сказали, что это как при Пол Поте. Я сказал, что мне стыдно. «Вы вкалываете, как рабы, чтобы не умереть с голоду, а вон там стоит экскаватор, который за минуту сделал бы то, что вы делаете целый день. Мне стыдно, что такое возможно в двадцать первом веке». Но они ответили: «Нет-нет, не говори так. Если бы ты нанял экскаватор, деньги пошли бы хозяину, а нам было бы нечего есть». Они копали два месяца и проделали неимоверную работу. Позднее я говорил с другим начальником коммуны и предложил ему экономическую помощь, если он восстановит плотину, построенную красными кхмерами. Он отказался. «Это была идея красных кхмеров, а этим мы сыты по горло». Я ответил: «Конечно, но вода бесцветна — она не красная, не синяя и не белая. Если вы передумаете, имейте в виду, что мое предложение остается в силе». Через некоторое время он нашел меня. Теперь у них четыреста гектаров возделываемой земли, против прежних трехсот.

Он ненадолго замолкает.

— Работа, проделанная красными кхмерами, не была идиотизмом, идиотизм — только их идеология. И то, как они обращались с людьми. Коммунистический бред. Но не все, что они делали, было бессмысленно.

195.

ОРГАНИЗАЦИЯ — ПОВЕЛИТЕЛЬ ВОДЫ, ПОВЕЛИТЕЛЬ ЗЕМЛИ!

196.

Внешне он ничем не отличается от других, но это не так. Одну ногу он занес на небольшой мотоцикл. Машина сверкает чистотой. На левом запястье часы. Он молод, просто одет и слегка улыбается. Рядом другой мужчина — собирается сесть за ним.

В стороне от них проходят люди с велосипедами, одетые в черное. На одном багажнике — канистра с бензином.

Снимок сделала Анника Андервик у паромной переправы в Прек Кдаме. Красиво схваченное движение. Улыбка, садящийся на мотоцикл мужчина.

Это могло происходить где угодно, когда угодно. Переправа, люди, спешащие по своим делам на другой берег. Но есть одна деталь, которая меняет наше отношение к снимку. Наручные часы.

Ключ к пониманию этой фотографии.

В 1978 году простые люди не носили часов. В Демократической Кампучии часы были только у проверенных товарищей и говорили о статусе. Примерно как шариковые ручки. Ранг партийного функционера можно было вычислить по числу шариковых ручек в его нагрудном кармане.

Улыбающийся молодой человек, сверкающий мотоцикл. Он не человек из толпы.

Понимали ли это шведы? Или же думали, что это простой деревенский парень, которому революция доверила мотоцикл?

Фотография Анники Андервик есть в их книге, «Кампучия между двух войн». Она также украшает первую полосу газеты «Kampuchea», номер 3–4, 1978 год. Почти весь номер этой газеты, выпускавшейся Обществом шведско-кампучийской дружбы, посвящен поездке шведской делегации.

В передовице редактор отвечает на уже прозвучавшую и потенциальную критику шведского визита в пол-потовскую Кампучию:

Этой весной о нашей поездке ходили разные слухи, и были люди, уже заранее отрицавшие смысл такого визита. Один журналист писал: «Я сам участвовал в подобных политических групповых поездках, так что я знаю, что это такое». Нас не устраивают подобные расплывчатые высказывания. Гораздо труднее, но зато куда осмысленнее проанализировать для себя каждую ситуацию и определить: что я вижу? Какие я могу сделать выводы? О чем я судить не могу? Именно так наша делегация пыталась проанализировать и оценить то, что мы видели во время двухнедельного путешествия по Демократической Кампучии. Мы видели, что у людей — в тех местах, которые мы посетили, — была пища, одежда и жилье. Мы видели также, какие разрушения оставила после себя война с американским империализмом. Их масштаб трудно себе представить.

Автор передовицы, предположительно Гуннар Бергстрём, пишет, что им разрешали останавливаться и разговаривать с кем угодно. Что в городах они могли свободно перемещаться. Пагоды, которые якобы были снесены, стояли в целости и сохранности. Люди, вопреки утверждениям, не работали под дулом винтовки.

Преобладающее большинство населения Кампучии до войны были бедными крестьянами. Благодаря революции дети бедного крестьянина теперь едят досыта и могут ходить в школу, а сам крестьянин не имеет долгов. Более того, в ближайшие десять лет все семьи получат новые дома, деревянные, с черепичной крышей. Раньше о черепичной крыше, защищающей от дождя и бури, бедный крестьянин даже мечтать не мог.

Тут следует небольшая оговорка:

Необходимо подчеркнуть, хотя на самом деле это и так очевидно, что мы объездили не всю страну, и, главное, мы приехали не сразу после освобождения. К тому же мы не говорим по-кхмерски. Это значит, что есть факты, которые невозможно установить в такой поездке, как наша. Короткое путешествие накладывает свои ограничения. Это значит, что об отдельных нарушениях нам доподлинно неизвестно. Следовательно, мы не можем высказываться об отдельных, возможно достоверных, случаях, описанных беженцами.

Затем автор констатирует, что размах достижений действительно велик. Демократическая Кампучия вполне сможет обеспечивать себя сама, «рассчитывать на собственные силы».

Мы видели большие ирригационные сооружения, которые позволяют орошать огромные участки земли. Мы видели, что начинает появляться излишек сельскохозяйственной продукции, который отправляют на экспорт.

Предстоит еще много дискуссий, много тяжелой работы. Предстоит принять много новых решений. И все же мы собственными глазами увидели, что в скором будущем Кампучия сможет сделать большой шаг вперед и стать современной аграрной страной. На горизонте уже маячит цель — индустриализация Кампучии. Сегодня Кампучия — очень бедная аграрная страна. Мы видели, что планы быстрого развития, о котором так много говорилось в кампучийских сводках, — реальны.

197.

Вы понимаете, мы ни в чем не сомневались, потому что были полностью преданы революции. Мы ни о чем особо не задумывались. Мы очень доверяли нашим лидерам и не думали, что партия может ошибаться. Не знаю, читали ли вы письма Бухарина Сталину? Именно так мы и чувствовали. Вообще, это было потрясающе. Я чувствовал точно то, что чувствовал он. Даже если партия заявляла, что я предатель, я готов был сказать: «Если партия считает меня предателем, значит, я предатель. Я недостаточно проницателен, чтобы видеть это сам, чтобы разоблачить свое собственное предательство». Вот как это было. Фанатизм. Как солдаты аятоллы Хомейни, бросавшиеся под иракские танки, чтобы скорее попасть в рай! Это было примерно то же самое.

Суонг Сикын подносит к губам свой стакан с кофе, сваренным на дождевой воде. По тропинке возле дома проходит сосед. Это пожилой господин, седой и коротко стриженный, в больших очках. На нем черная крестьянская форма, на плече висит сине-белый крестьянский платок. Он словно сошел со страниц пропагандистской брошюрки красных кхмеров.

Как мог Суонг Сикын, тринадцать лет прожив и проучившись во Франции, так слепо довериться революции? Ведь в воспитавшей его образовательной системе вопрос ценился как минимум так же высоко, как ответ.

Он отвечает очень по-французски: читает мне небольшую лекцию, педагогически разделенную на три части.

Во-первых, он и многие другие интеллектуалы — члены партии, сами в войне не участвовали. Они считали, что они в долгу перед теми, кто страдал, боролся и погиб под бомбежками. Поэтому они должны еще сильнее поднапрячься сейчас, когда революция победила. Во-вторых, он со своим французским образованием был потенциальным классовым врагом. Он должен был искупить и эту вину.

Он делает небольшую паузу, просит прощения. Он все еще очень слаб после операции. Все неподвижно в полуденном зное, природа почти бесшумна.

В-третьих, продолжает он, партия продемонстрировала тактическое превосходство, победив режим Лон Нола, поддержанный США. Как ловко она затем использовала доброе имя принца Сианука, чтобы заручиться народной поддержкой, и как потом деревня задушила продовольственное снабжение городов.

— Маоистская теория, но очень конкретная. Переворот тысяча девятьсот семьдесят пятого года был бы невозможен ни с каким другим лидером, кроме Пол Пота. Кстати, Пномпень в конце концов был взят без боя.

Какие могли быть сомнения после такой победы?

198.

Она встает, голова кружится. Сине-белая школьная форма в пыли, ладони разбиты. Прямо над ней навис внедорожник. Переднее колесо велосипеда лежит под бампером.

За тонированными стеклами угадывается лицо водителя. Он следит за девушкой взглядом. А так на его лице — застывшая маска равнодушия. Люди останавливаются и смотрят на аварию. Поток машин на перекрестке медленно течет вперед, но посреди сцены все замерло.

Девушка отходит к тротуару. Она слегка хромает. Кто-то еще останавливается. Никто ничего не говорит.

Внедорожник медленно, медленно двигается с места. Правая сторона немного приподнимается, когда колесо наползает на велосипед, подминая его под себя. Треск лопающихся фонариков, искореженная рама. Водитель смотрит прямо перед собой. Все словно в замедленной съемке, но вскоре машина исчезает в хаосе бульваров.

Девушка остается стоять на тротуаре. Один за другим зрители расходятся.

Пномпень тридцать лет спустя после захвата власти красными кхмерами. Коррупция здесь — одна из самых высоких в мире. Правовая система давно не работает, пропасть между богатыми и бедными — огромная. Те, у кого есть деньги, делают что хотят. Им нечего бояться.

Разозлившись, я думаю, что этому мерзавцу на джипе не помешало бы немного поработать на рисовом поле. Чтобы он просто представил себе, как живет большинство людей в его стране. Что обыкновенный крестьянин, чтобы накопить на такой автомобиль, должен работать 1250 лет. Что стоимость велосипеда этой девушки соответствует месячной зарплате учителя.

Между прошлым и настоящим есть сходства. Очевидное отличие состоит в том, что сегодня политическая оппозиция не может рассчитывать на доверие населения. Нет также и выдающихся интеллектуалов, которые могли бы возглавить сопротивление.

Сегодняшняя молодежь — это дети тех, кто выжил в Демократической Кампучии благодаря тому, что молчал, прятался и не высовывал нос. Те, кто не побоялись и посмели усомниться в правоте Организации, сегодня лежат в одной из бесчисленных братских могил.

Мои собеседники, с которыми я разговариваю о политике, часто критически относятся к правительству. Премьер-министр больше похож на крестного отца, чем на демократа. Но чаще всего разговор сводится к тому, что, дескать, слава богу, хотя бы нет войны. И что даже самый шаткий мир лучше любой войны. А уж они-то знают. Они пережили американские налеты, солдат-насильников Лон Нола, массовые убийства Пол Пота и жестокую вьетнамскую оккупацию.

Они видели, какие силы могут быть задействованы ради того, чтобы проучить богатых.

199.

НЕТ БОЛЬШЕ НИКАКИХ ПРОДАЖ, НИКАКОЙ ТОРГОВЛИ, НИКАКИХ ЖАЛОБ, НИКАКИХ ГРАБЕЖЕЙ, РАЗОРЕНИЙ, НИКАКОЙ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ СОБСТВЕННОСТИ!

200.

[ЗАПИСЬ С БАЗЫ-87, ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО СДЕЛАННАЯ ПОЛ ПОТОМ]

Революция — пламенно-красная, уверенная в своих силах, потрясающе крепкая и потрясающе прозорливая. Весь мир восхищается нами, восхваляет нас и учится у нас.

201.

Ян Мюрдаль впервые посетил Камбоджу в 1967 году. Вместе с Гун Кессле он получил частное разрешение на въезд от принца Сианука.

Маршрут напоминал тот, по которому они поедут с Обществом дружбы через одиннадцать лет. Он побывал, например, в Ангкор-Вате, Кампоте и Сиануквиле. После поездки появилась его книга «Лицо из камня» об истории Ангкорского королевства, проиллюстрированная Гун Кессле.

За одиннадцать лет, разделяющих первый и второй визит, произошло многое: свержение Сианука, американские бомбежки, изнуряющая гражданская война и победа революции. В августе 1978-го это была другая страна. Сразу после возвращения Ян Мюрдаль пишет в журнале «Folket i Bild / Kulturfront»:

… [в прошлый] раз я видел мирный, идиллический Пномпень. Колониальный французский город с широкими улицами и большими виллами. На рынке толпились женщины, и, когда я потом писал об этом городе, я думал: многие ли из них выживут к тому моменту, как текст напечатают. Ибо страна стояла на пороге войны, и вопрос заключался не в том, начнется она или нет, а в том, когда она разразится.

Теперь, после войны, я еду той же дорогой. На этот раз страна не просто бедна. За пять лет методичного уничтожения ее бедность уже не видна. […] В деревнях едва ли можно найти хотя бы один неразрушенный дом довоенных времен. Большие города брошены, почти безлюдны.

Через год, в 1979-м, он объезжал приграничные районы, которые еще контролировали красные кхмеры, в качестве корреспондента газеты «Svenska Dagbladet». Изначально он хотел проехать по тому же маршруту, что и в прошлом году, вместе с Обществом дружбы. Но вьетнамские оккупационные власти не дали ему въездную визу. В Ханое хорошо знали о его жесткой позиции относительно вторжения. После поездки он написал книгу «Кампучия осенью 1979-го».

Между поездками он участвовал в разных газетных и журнальных дискуссиях о развитии страны. От старых вырезок до сих пор бьет током. Главные враги, разумеется, США и Католическая церковь. Но по мере того как все больше людей начинает выступать с критикой Пол Пота, Ян Мюрдаль обращает свое копье против сторонников советского коммунизма и других приверженцев левых идей, усомнившихся в крестьянской революции.

Он относительно последователен, хотя времена были такие же неоднозначные и нестабильные, как и сейчас.

Главное — это национальная независимость. Перекроив общество, красные кхмеры хотели раз и навсегда освободить страну от иностранного господства. Население Камбоджи немногочисленно в соотношении с потенциальной площадью пахотных земель и другими природными ресурсами. Большое озеро Тонлесап считается самым богатым по содержанию рыбы в Азии, а при правильном орошении и удобрении земель в год можно было бы собирать по два-три урожая риса. Что, по мнению Яна Мюрдаля, создает исключительно хорошие условия для самообеспечения.

Поэтому, когда красные кхмеры попытались разорвать всякие связи с окружающим миром, это не было безрассудством. Это было скорее логичное, пусть и неожиданное, решение для страны, которая хотела пойти своим путем. Народ захватил власть и будет управлять своей страной сам. Конечно, было бы неплохо поначалу получать помощь извне. Но только помощь безоговорочную. Потому что всегда найдется какая-нибудь задняя мысль, крючок, на который нас могут подцепить. Если мы хотим быть уверены, что народная воля будет править безгранично, следует исключить какое бы то ни было международное влияние. Во всяком случае, до тех пор, пока новая система не окрепнет.

Это была реакция на мир, где правила игры диктовали бывшие колониальные державы и США. Правила, по которым, как считал Ян Мюрдаль, играл даже Советский Союз. Игра за счет бедных стран. И если кто-то из числа самых слабых игроков встал из-за стола и заявил, что ему надоело проигрывать, это достойно восхищения.

Возможность самообеспечения — это не только благодать. По обе стороны от Камбоджи располагались страны, насчитывающие гораздо больше ртов на один квадратный метр риса. Ян Мюрдаль прикладывает историю Камбоджи к длинной оси времени. На протяжении многих веков Вьетнам больше всех любил разжиться за счет соседей. Куда подевалось, риторически спрашивает он, государство Чампа и его народ?

Современная история, на его взгляд, также демонстрирует, что ни великим державам, ни мировому сообществу нет дела до суверенитета Камбоджи. Бомбардировки сошли США с рук, частичное вторжение в 1970-м тоже. А впоследствии никто не помешал Вьетнаму, опиравшемуся на Советский Союз, свергнуть международно признанное правительство Камбоджи и оккупировать страну.

Если все это прошло безнаказанно с Камбоджей, то что может уберечь маленькое государство на краю Европы от подобных прихотей великих мира сего? Камбоджа представляет опасный прецедент для других стран, которые пытаются найти новые решения для старых проблем.

Потом Ян Мюрдаль рассуждает о преступлениях, в которых обвиняют красных кхмеров. Он начинает с обвинений в геноциде:

Конечно, геноцид в Камбодже имел место. Это было преднамеренное массовое убийство, и совершили его США. Это доказанный факт. После освобождения Кампучии многие умерли от голода и болезней. Основную ответственность за это также несут США, поскольку обречение страны на голод было сознательно выбранным оружием.

Камбоджийскую революцию следует поместить в исторический контекст, считает Ян Мюрдаль. По его мнению, революции, свергающие существующий государственный строй, сами по себе часто бывают кровавыми и жестокими. Погибают люди. Это досадные следствия. Он приводит для сравнения расправу над французскими коллаборационистами в конце Второй мировой войны. Сколько их было? Тысячи? Десятки, сотни тысяч? Чаще всего их расстреливали без всякого суда прямо на улице. Об этом не пишут в учебниках истории.

Другой пример — Великая французская революция, закончившаяся кровавым террором Робеспьера. Сегодня мы считаем, что без нее не было бы современной демократии.

Цена свободы, утверждает Ян Мюрдаль, — человеческие жизни. Но когда она становится слишком высока? На этот вопрос я не нахожу ответа в его работах.

Далее: паттерны и механизмы насилия повторяют, как он считает, средневековые крестьянские бунты в Европе.

В предисловии к книге «Кампучия и война, или Сочинение и», вышедшей после поездки шведской делегации в 1978 году, он пишет:

Мы знаем, что крестьянские и освободительные войны жестоки. И когда в войне погибает примерно каждый шестой житель, нельзя рассчитывать, что к предателям и спекулянтам, развязавшим эту войну и наживающимся на ней, отнесутся снисходительно. Я убежден, что многих из них казнили бы, если бы они не сбежали. Только я считаю, что так и должно быть. Я никогда не оплакивал датских и французских коллаборационистов. Ибо то, что случилось в Кампучии, в принципе, повторяет события во Франции после фашистской оккупации.

Ян Мюрдаль считает также, что ситуация на местном уровне поначалу вышла из-под контроля красных кхмеров. Только спустя несколько лет им удалось обуздать восставших крестьян, жаждавших мести. Еще он говорит, что Организацию раздирали внутренние противоречия. Например, тайная полиция якобы контролировалась провьетнамской фалангой.

Были и другие причины, по которым не следовало принимать сведения о геноциде за чистую монету. В августе 1979-го Мюрдаль пишет в «Svenska Dagbladet»:

Это была кровавая крестьянская война, и жестокие перегибы, разумеется, имели место. Но цифры, которые распространяли Кхмер Серей до того, как они объединились с правительством Пол Пота под знаменем отечественной войны против вьетнамцев, и которые сейчас распространяет Ханой, — чистая выдумка. Могу напомнить, что по данным, которые пресса и Министерство иностранных дел долгое время считали достоверными, армия Пакистана во время кровавой войны в тогдашнем Восточном Пакистане, теперь Бангладеш, уничтожила 3 миллиона человек. Сейчас мы знаем, что число жертв составляло приблизительно 40 тысяч.

В 2003 году в журнале «Clarté» он возвращается к убийствам двадцатипятилетней давности:

А что убийства? То, что я ничего этого не видел, не имеет значения; это не может быть использовано ни как доказательство, ни как опровержение. Я допускаю, однако, что было много убийств и жестокости. В Индии я видел, как бедные крестьяне расчленяли ростовщика: палец за тетю! Ступня за сестру! Рука за отца! Господина, насилующего местных девушек, распинали. Люди из партии ничего не могли с этим поделать. Соблазнительная идея об индивидуальном уничтожении классового врага пользовалась популярностью.

Эвакуация Пномпеня и других городов, считает Ян Мюрдаль, была «мудрой политикой». В книге «Кампучия: войны, политика, дипломатия», вышедшей в 1983 году, он развивает эту мысль. Спешная эвакуация городского населения объяснялась рядом простых причин: риск американской бомбежки, контрреволюционные заговорщики, при поддержке ЦРУ скрывавшиеся в городах, и голодная катастрофа, которая могла наступить, если бы закончились запасы продовольствия. Рис не растет на улицах, пишет Ян Мюрдаль.

Важнее, однако, были идеологические мотивы. Пномпень ничего не производил и был просто бессмысленной опухолью.

Но дело не только в том, что в этой государственной машине, сдирающей с народа налоги, городские господа, землевладельцы и/или высокопоставленные чиновники наживаются за счет крестьян, — большая часть работающего городского населения паразитирует на крестьянах косвенно. Они кормятся тем, что обслуживают и обхаживают господ, которые разоряют крестьян. Даже городские бедняки, попрошайки и нищие зависят от милостыни, которую раздают им землевладельцы и бюрократы. Города — это паразиты.

Он продолжает:

Но эвакуация Пномпеня — это просто эмоции; эвакуация была одноразовым событием. Люди постепенно возвращались в города. Социальный характер изменился. Города должны стать продуктивными. Новая промышленность и большие новые школы — вот что будет отличать их, а не землевладельцы и государственные чиновники со своими слугами и всевозможным обслуживающим персоналом.

Ян Мюрдаль считает, что в 1978 году радикальная политика начала приносить положительные результаты. Таков был его вывод после поездки шведской делегации. Он называет это временами просветления. Центральная власть усилила контроль, тем самым подавив самоуправство и насилие на местах. Он пишет:

Это было время стремительного роста и больших надежд на будущее. Уже через пару лет Демократическая Кампучия могла добиться заметных результатов.

Вьетнамское вторжение 1979 года разрушило все надежды и начинания. Кстати, потому-то никто и не пытался остановить вьетнамцев, считает Ян Мюрдаль. Демократическая Кампучия воплощала собой угрозу установления справедливого порядка в мире. Красные кхмеры показали, что необязательно идти тем путем, который проложили сверхдержавы. Это делало их опасными. Они на шаг приблизили коллапс существующей системы. Поэтому, полагает Ян Мюрдаль, окружающий мир в основном втайне приветствовал вторжение, хотя официально и осудил его.

202.

ПЛОДЫ РАСТУТ В ДЕРЕВНЕ, НО ЕДЯТ ИХ В ГОРОДАХ!

203.

Жена Суонг Сикына приносит еще кофе. Под столом рядом с нами проходит курица с цыплятами-подростками. Осторожно, не спуская с нас глаз.

Суонг Сикын объясняет, что все решения касательно шведов и их поездки принимал Центральный комитет. Даже пожелания шведов передавались выше, и решение принималось на самом верху. Но подробности ему неизвестны, хотя он занимал очень высокую позицию (четыре шариковые ручки в нагрудном кармане).

Ему было позволено знать только то, что требовалось по работе. Поэтому он также не может подробно объяснить, что можно было видеть шведской делегации и почему.

Он говорит, что понятия не имел, что творится в деревне, хотя сопровождал многих дипломатов в их поездках по стране. Он и представить себе не мог, что все так плохо.

Я перебиваю его. Но, мсье, о чем-то вы, должно быть, догадывались? Ведь вы занимали уникальное положение. В вашем министерстве тоже были масштабные чистки.

Да, отвечает он и продолжает с полузакрытыми глазами:

— Я думаю, что впервые заподозрил что-то в марте семьдесят седьмого, когда поехал в Сиемриеп вместе с шведским послом в Таиланде.

Жан-Кристофом Эбергом?

— Да, я ездил тогда с ним. Со мной был Никан, брат министра обороны Сон Сена и начальник протокольной службы Министерства иностранных дел. Посол хотел посмотреть закат над Ангкором. Это было понятное желание. Это правда величественное зрелище. С ним была его жена, и мы задержались надолго.

Пауза.

— На обратном пути, на трассе 6, одна машина сломалась. К нам подошла девочка лет двенадцати и спросила, нельзя ли ей поехать с нами в Пномпень. Она обращалась к Никану. Он спросил зачем. Она ответила: «У нас здесь так мало еды. Половник бобо, рисовой похлебки, два раза в день». Она заплакала — по ней было видно, что она недоедает. А мы были в провинции Баттамбанг, самой плодородной провинции Камбоджи.

Он тянется за кофе и пьет, задумчиво поднося чашку ко рту.

— Это вызвало мои первые подозрения. А потом — люди продолжали исчезать. Не только интеллектуалы, большей частью обычные функционеры, отвечавшие за работу министерства. Но, — добавляет он, — я всегда думал, что народ поддерживает режим.

204.

В апреле 2005 года, за неделю до тридцатилетия со дня падения Пномпеня, историк Херман Линдквист публикует статью в газете «Aftonbladet». Тогда, 17 апреля 1975-го, он был там, среди иностранных журналистов, искавших укрытия во французском посольстве. В его словах звучит уверенность свидетеля, шведского свидетеля.

Он пишет: «Все образованные люди были уничтожены, все люди в очках забиты насмерть».

Это неожиданное утверждение, потому что это неправда, и Херман Линдквист отлично это знает.

Но таков рассказ о красных кхмерах. Охотники за очковыми кобрами, вышедшие прямиком из джунглей. Непостижимые в своей иррациональности и жестокости.

Несмотря на французское образование своих лидеров, красные кхмеры были антиинтеллектуальным движением. Щеголять грамотностью скорее не стоило. Очки означали, что ты запятнан империалистическим знанием. Но это не было общим смертным приговором. Например, министр обороны Сон Сен носил очки в темной оправе.

Похожие слухи ходили в 1950-е во время освободительной войны против французских колонистов. Говорили, что Кхмер Иссарак, камбоджийские партизаны, убивают всех, кто носит очки и у кого на руках нет мозолей от физической работы. Нежная кожа на ладонях и очки ассоциировались с городскими аристократами, то есть теми, кто сотрудничал с французами.

Но и это не было правилом. Это могло случиться. Могло и не случиться.

Заявления о том, что красные кхмеры казнили всех стариков, что музыку запретили, а у камбоджийских женщин прекратились менструации — неправда. Однако наряду с ними звучали с виду такие же неправдоподобные утверждения вроде того, что пятая часть населения Камбоджи вымерла.

Это позволило сторонникам красных кхмеров на Западе подвергнуть сомнению массовые убийства. Если три из четырех утверждений недостоверны и это доказано, то и четвертое вряд ли может считаться истинным.

Теперь же происходит обратное: когда геноцид во всей своей жестокости стал доказанным фактом, остальные утверждения также признаются истинными.

Черно-белая картинка в конце концов затмевает все.

Как тогда можно чему-то научиться у истории?

205.

Мы никогда не узнаем, сколько людей погибло за те три с половиной года, что Пол Пот был у власти. Массовых захоронений — огромное, несчетное множество. Сейчас их поглощают джунгли. Сколько там погребено людей — навсегда останется неизвестным.

По разным оценкам, число жертв колеблется от 750 тысяч до 3 миллионов человек.

Число казненных — от нескольких сот тысяч до миллиона.

Причина такого разброса — в отсутствии надежной статистики. Оценки основаны на догадках, основанных на предположениях.

Последняя более или менее точная перепись населения была в 1962 году. Тогда в стране насчитывалось 5,7 миллиона жителей. Далее о приросте населения можно рассуждать только умозрительно. 2,2 процента в год?

В 1969-м США начали бомбить Камбоджу. Сколько камбоджийцев было тогда? Сколько погибло во время налетов в последующие годы? Кто-то говорит — 50 тысяч, кто-то — 500.

Гражданская война.

Сколько людей погибло?

Как вычислить прирост населения во время гражданской войны? Сколько обычно рождается детей? Какова детская смертность?

Приход к власти красных кхмеров. Сколько детей родилось в те годы? Какова была средняя продолжительность жизни? Опять же, детская смертность? А казни на местах, совершавшиеся втайне и, вероятно, без всякого контроля со стороны государства?

Вьетнамское вторжение. Сколько человек погибло тогда? И сколько — во время голодной катастрофы, последовавшей за вторжением?

Сколько человек бежали от этих ужасов и оказались в других странах, не будучи никак не зарегистрированы в Камбодже?

750 тысяч или 3 миллиона погибших? Имеет ли значение, какие подсчеты точнее?

Я не хочу сказать, что разница в 2250 000 человек несущественна. Но можно ли считать преступление менее тяжким, если погибло «всего» 750 тысяч человек?

206.

[ИЗ ГАЗЕТЫ «EXPRESSEN» ОТ 31 ИЮЛЯ 1978 ГОДА — ЗА ДВЕНАДЦАТЬ ДНЕЙ ДО ТОГО,

КАК ШВЕДСКАЯ ДЕЛЕГАЦИЯ ПРИЗЕМЛИЛАСЬ В ПНОМПЕНЕ]

Иенг Сари, министр иностранных дел Демократической Кампучии:

Зачем нам уничтожать собственное население? Человек, который способен на такое, — преступник. В будущем мы хотим приглашать журналистов, чтобы они сами увидели, что здесь происходит. Мы только что пережили войну.

207.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Перед ним расстилается равнина. Солнце опускается за горизонт, он сидит на террасе, у перил. На ветках деревьев развешаны пустые кокосовые орехи. В них растут белые орхидеи.

Он только что получил кислородную ингаляцию, и дышать стало легче. Он смотрит, как солнце садится над страной, которую он завоевал двадцать лет назад.

Пол Поту почти семьдесят. Волосы побелели. У него рак и слабое сердце. Старческие колени укрыты пледом. За горизонтом, в Пномпене, заседает первое избранное народом правительство.

На столе рядом с ним стоит бокал коньяка, привезенного из Таиланда.

Все больше его партизан дезертирует. От него бежал даже секретарь. Остались только самые верные соратники. Иенг Сари. Кхиеу Самфан. Та Мок. Сон Сен. Они финансируют военное сопротивление, продавая тропический лес и драгоценные камни из труднодоступных районов, которые они все еще контролируют.

Почему он не сдается? Может, думает, что это как в начале 1960-х, когда они были на самом дне, и казалось, что все потеряно? Но чего он хочет добиться на этот раз? У него нет больше идеологии, за которую он мог бы сражаться. Что он будет делать, если, вопреки всему, сможет снова захватить власть? На что она ему? Не продолжает ли он борьбу просто по привычке? Потому, что не знает, как быть иначе?

208.

Я получаю мейл от Хедды Экервальд. Она пишет, что не хочет давать интервью. Тон письма вполне доброжелательный, но она говорит, что у нее был неприятный опыт: иногда собеседник скорее пытался доказать свои тезисы, нежели точно передать ее слова.

Она пишет, что поддерживала борьбу красных кхмеров против бомбежек США и революцию. Она видела, как гибнет страна под рукой всесильной военной державы, и поэтому поддержала освободительную народную войну.

Она пишет, что всегда стояла на стороне слабых, the underdog.

Приехав в Кампучию, она не заметила ни сломленных, ни запуганных людей, ни голода, ни разрухи. Она видела школы и фабрики, больницы и недавно отстроенные дома для отдельных семей. Видела и «принудительные коллективные столовые».

За десять лет вьетнамской оккупации она осознала масштаб преступлений красных кхмеров. Она бы не назвала это «этническим геноцидом», это был скорее «сталинский террор со всеми присущими ему чертами: полицейскими агентами, исчезновениями людей, пытками и тайными казнями».

Сейчас она считает, что ни один режим после Второй мировой войны не совершал таких преступлений против собственного народа, как режим красных кхмеров. Этот режим уничтожил даже родственников ее камбоджийских друзей.

Она пишет о раздвоенности. Ей трудно было сопоставить собственные впечатления от поездки 1978 года с тем, что рассказывали другие о творившемся в стране насилии. Трудно представить себе, что и то, и другое могло существовать одновременно.

И, в заключение добавляет она, «печально было осознавать, что люди, пережившие американскую военную агрессию, сами превратились в агрессоров по отношению к своим согражданам».

209.

Мей Мак настаивает, чтобы наша встреча прошла тайно. Он не может публично встречаться с европейцем. Пойдут слухи, разговоры.

Он был секретарем и телохранителем Пол Пота. Сейчас он председатель Пайлинского избирательного округа. Мандат он получил от правящей партии, той самой, против которой почти двадцать лет сражался с оружием в руках.

Все дело в лояльности. Никто ни при каких условиях не должен усомниться в его преданности. А люди любят поговорить.

Поэтому мы встречаемся в ресторане, в глубине пустого зала. На нем серый синтетический костюм без воротничка, любимая форма ведомственных чиновников. Человек его положения должен иметь немалые средства к существованию, однако Мей Мак соглашается встретиться со мной при условии, что я куплю ему телефонную карту, пополнить счет на мобильном. И строго объясняет, что в Камбодже при встрече полагается обмениваться подарками. Вы меня понимаете? — уточняет он.

Потом настаивает, чтобы я угостил его завтраком.

Мей Мак — человек, у которого как бы отсутствует выражение лица. За большими очками не проскальзывает ни одной эмоции. Веки полузакрыты. Только интонация выдает его расположение духа.

В Демократической Кампучии его назначили руководителем полетов. Он ничего не знал о воздушных сообщениях и выучился сам по какой-то старой инструкции. Правда, между 1975 и 1979 годами в пномпеньском аэропорту приземлялось не так уж много самолетов. Единственный регулярный рейс был в Пекин, каждую вторую неделю.

Я спрашиваю о гидах, сопровождавших шведов. Был ли он с ними знаком? Ок Сакхун? Сок Рим? Суонг Сикын?

Да, Сикына он знает. Мей Мак рассказывает о вьетнамском вторжении 1979 года. Он бежал на север и по дороге столкнулся с отрядом красных кхмеров, которые арестовали Суонг Сикына, в последнюю минуту покидавшего Пномпень.

— Я много раз видел Суонг Сикына в аэропорту, когда он встречал иностранные делегации. Сейчас его руки были связаны за спиной: эти идиоты хотели расстрелять его, приняв за вьетнамского агента. Я приказал немедленно его отпустить. Так что да, я его знаю, я спас ему жизнь.

Он оборачивается, смотрит на вошедших посетителей. Они разговаривают и смеются, не обращая на нас внимания.

Он объясняет, что Пол Пота в 1997 году сместили предательским путем. Незадолго до этого он казнил бывшего министра обороны Сон Сена и всю его семью.

В официальной историографии говорится, что Пол Пот велел бросить тело Сон Сена под колеса грузовиков. Главнокомандующий Та Мок не вынес этого и приказал своим солдатам арестовать Пол Пота.

Все это ложь, считает Мей Мак. Пол Пот послал несколько солдат пригласить Сон Сена на встречу. Это все. Прозвучал выстрел, все схватились за оружие. В воцарившемся хаосе Сон Сен, к сожалению, был убит. Пол Пот был подавлен горем, говорит Мей Мак. Подавлен. Та Мок — предатель.

История снова в движении. Кто знает сегодня об истинных причинах случившегося, о том, как на самом деле развивались события? Ни Сон Сена, ни Пол Пота нет в живых. Есть только косвенные сведения и свидетели, которые тщетно пытаются слепить виденные ими фрагменты в одно целое.

Я напоминаю Мей Маку о цели нашей встречи. Он кивает и достает мобильный телефон. Близоруко листает страницы в маленькой записной книжке и набирает номер.

После нескольких преувеличенно радостных и заискивающих приветственных фраз Мей Мак протягивает телефон мне.

— Кхиеу Самфан, — говорит он.

210.

Примерно через год после поездки в Демократическую Кампучию Анника Андервик сменила Гуннара Бергстрёма на посту председателя Общества дружбы. В 1979 году она произносит вступительную речь на большой международной конференции в Стокгольме, призванной осудить вьетнамскую оккупацию и поддержать красных кхмеров. В конференции участвуют представители тридцати четырех стран. Также присутствует Иенг Тхирит — министр соцзащиты Демократической Кампучии, жена Иенг Сари и свояченица Пол Пота.

У микрофона Анника Андервик:

Все мы, собравшиеся здесь, глубоко обеспокоены ситуацией в Кампучии. Прошло больше десяти месяцев с тех пор, как вьетнамские оккупанты захватили Кампучию. Эта агрессия привела к катастрофе в стране, где от голода, болезней и вьетнамских военных действий погибло около миллиона человек. Сегодня кампучийской нации и народу грозит уничтожение. Но против захватчиков упорно сражается кампучийское движение сопротивления, а на международной арене звучат суровые обвинения в адрес вьетнамского агрессора.

Потом Анника Андервик зачитывает послание президента красных кхмеров, Кхиеу Самфана.

211.

Фотография трибуны, сделанная в тот день. Пятеро мужчин среднего возраста в костюмах — из США, Японии, Южной Африки и Индии. Слева Ян Мюрдаль листает свои бумаги. Слева от него сидит Анника Андервик. С самого края. На ней белая блузка, в руках она держит ручку.

Кто-то из участников, видимо, что-то говорит, потому что трое из членов президиума, включая Аннику Андервик, сосредоточенно смотрят куда-то в центр зала. Правда, ее взгляд скорее задумчивый. Потерянный.

Знает ли она уже тогда, что ее мужа нет в живых, или все еще надеется, что он среди тех, кто «упорно сражается против захватчиков»?

Перед ней сидят Иенг Тхирит и Ок Сакхун, который теперь представляет красных кхмеров в Женеве. Они остановились у нее в Хёгдалене и скоро будут позировать для снимка возле ее дома. Именно эта фотография попадется мне в одной коробке двадцать пять лет спустя.

Аннику Андервик выбирают председателем только что основанного международного секретариата. Секретариат призван поддерживать красных кхмеров в их борьбе против вьетнамских оккупантов. Рубеж 1970-х и 1980-х. Анника Андервик и Ян Мюрдаль на снимках с конференции в Токио.

212.

Когда-то у меня была фотография Кхиеу Самфана, где он, широко улыбаясь, пожимал руку Мао Цзэдуну. Снимок сделан в 1975 году. Как мне казалось, Мао Цзэдун на снимке выглядел гораздо крупнее Самфана. Мао равнодушно нависал над ним, а тот улыбался и жал руку великому вождю.

Но, отыскав эту фотографию, я поражаюсь, как сильно подвела меня память. На снимке Мао Цзэдун и Кхиеу Самфан одного роста.

В остальном мои воспоминания точны. Лицо Мао расслабленно и ничего не выражает, Кхиеу Самфан широко улыбается.

Открывая передо мной дверь своего небольшого дома на окраине Пайлина, Кхиеу Самфан не улыбается. На сей раз он сам равнодушен.

Два мальчика, наверное его внуки, играют в какую-то игру на телеприставке. Увидев меня, они быстро выключают телевизор и исчезают в доме. Правой рукой, той самой, которой он жал руку Мао, Кхиеу Самфан приглашает меня сесть.

Мы сидим в темно-серых креслах из кожзаменителя, какой-то юноша приносит нам воды. Кхиеу Самфан сидит и ждет. Но не меня. Он ждет, какой из незваных гостей придет быстрее: камбоджийское правосудие или смерть.

Кхиеу Самфан рано отличился. Он был одним из немногих, кого отправили на обучение в только что открывшийся колледж в Кампонгчаме. На год старше его учился Салот Сар. Одноклассники считали Кхиеу Самфана очень одаренным. Он продолжил обучение в Пномпене, в престижном лицее Сисовата, и был удостоен стипендии во Францию.

Он снискал себе известность в 1959 году, защитив докторскую диссертацию в Париже. Кхиеу Самфан представил довольно радикальное исследование камбоджийской экономики, подчеркнув значимость самообеспечения. В Париже он входил в группу левых камбоджийских студентов-интеллектуалов и общался с будущими красными кхмерами — Ху Юном, Ху Нимом, Сон Сеном и Иенг Сари.

По возвращении в Пномпень он участвовал в выборах в Национальное собрание и победил, получив большую поддержку избирателей. Его называли Monsieur Propre, Неподкупный. Государственный аппарат Сианука был насквозь коррумпирован, но Кхиеу Самфан был исключением. В то время как остальные народные избранники разъезжали на лимузинах, он ездил на работу на старом голубом мотороллере.

Будучи левым радикалом, он находился под пристальным вниманием тайной полиции. Однажды в центре Пномпеня его окружили какие-то люди. Они избили его и бросили, голого, на тротуаре.

В середине 1960-х Сианук изменил внутриполитический курс и предложил левой оппозиции место в правительстве. Кхиеу Самфан стал госсекретарем, ответственным за экономические реформы. Он с большим энтузиазмом принялся за работу — ведь это была тема его диссертации. Но он отказывался брать взятки у влиятельных людей, и его уволили.

Вскоре, после очередной перетасовки Сианука, правительство стало правоконсервативным. Кхиеу Самфан начал опасаться за свою жизнь. Он ушел в подполье одним из последних, в 1967 году.

Там, в подполье, или, точнее, в джунглях, красные кхмеры ждали его с распростертыми объятьями.

Кхиеу Самфан и его бывшие товарищи по учебе Ху Юн и Ху Ним, социалисты, якобы убитые тайной полицией, стали головной болью принца Сианука, который знал, что эти «три призрака» живы, но которому никто не верил.

После революции Кхиеу Самфан вернулся в Пномпень. В 1976-м был назначен премьер-министром. В своей книге «Cambodia’s Recent History and the Reasons Behind the Decisions I Made»[29] он утверждает, что был лишь номинальным лидером, что Пол Пот просто прикрывался его добрым именем, чтобы повысить репутацию правительства.

Никаких документов, напрямую указывающих на роль Кхиеу Самфана в убийствах красных кхмеров, не обнаружено. Сам он утверждает, что о терроре не догадывался. Конечно, красные кхмеры старательно следили за тем, чтобы каждый знал лишь то, что необходимо для его работы. Но Кхиеу Самфан не мог не слышать о тюрьме S-21. У него на глазах исчезли его друзья Ху Юн и Ху Ним, обвиненные в предательстве. Позднее он читал «признание» Ху Нима. Не говоря уже о том, что в течение как минимум пятнадцати лет он был в числе приближенных Пол Пота.

Может, он и правда думает, что ничего не знал. Но ему никто не верит. Достаточно того факта, что из всех левых интеллектуалов уцелел он один.

Как премьер-министр он отвечал за иностранные государственные визиты. Шведская делегация к ним не относилась, так как она представляла лишь общество дружбы. Но Кхиеу Самфан наверняка слышал о том, как следует обращаться с иностранными гостями. Что им показывать можно, а что нельзя.

213.

БУДЬ ГОТОВ ПОЖЕРТВОВАТЬ ЖИЗНЬЮ, ЧТОБЫ ВЫПОЛНИТЬ ЗАДАНИЕ ОРГАНИЗАЦИИ!

214.

[ИЗ «KAMPUCHEA: RATIONAL FOR A RURAL POLICY»[30] (1979) МАЛКОЛМА КОЛДУЭЛЛА.

ОПУБЛИКОВАНО ПОСМЕРТНО]

Следует подчеркнуть, что такие радикалы, как Кхиеу Самфан и остальные, не были «левыми теоретиками». Наоборот, они не только отмечали, как важно членам партии заниматься физическим трудом наравне с крестьянами, но и доказали это личным примером. Они отказались от материальных благ и удобств, целиком разделив свое существование с бедными. Пномпень не интересовал их, и после освобождения они перенесли свои конторы в сельскую местность и время от времени выходили работать в поле. Благодаря этому они поняли проблемы крестьян намного лучше, чем западные ученые, которые самовольно и заочно назначили себя их судьями.

215.

[Я ВИДЕЛ ТО, ЧТО ВИДЕЛ — I]

Когда красные кхмеры захватили власть, Ленг Бит был двадцатилетним монахом. Как и многих других монахов, в церковь его привели не только религиозные побуждения. Родители Ленг Бита были крестьянами. Они не могли оплачивать образование младшего сына.

Я встречаюсь с ним у нашего общего знакомого в Пномпене. Сегодня Ленг Бит работает в архиве Национального собрания. Отец двоих детей, вдовец, худой, лет пятидесяти на вид. С трудом сохраняет серьезность. Его шутки сопровождаются смехом и энергичным хлопком по бедру или плечу ближайшего слушателя.

Он рассказывает:

Я начал учиться в 1973 году, мои родители жили тогда недалеко от Пурсата — эта область была под контролем красных кхмеров. До этого они жили в районе, который контролировался Лон Нолом, но, поскольку правительственные войска конфисковывали продовольствие и перемещали людей из одного места в другое, родители решили перебраться через границу. Потом им не разрешили вернуться. Я поехал в Баттамбанг учиться. Деревню, где они жили, контролировали красные кхмеры. Поэтому солдаты Лон Нола не приходили туда, но они пытались отвоевать себе крестьян.

Люди спрашивали меня, зачем мне учиться. Они говорили, что, когда Пол Пот победит, красным кхмерам не нужны будут образованные люди, они возьмут себе в сообщники тех, кто лоялен Пол Поту. Но мне нравилось учиться, и я не хотел быть частью этого сброда.

Раньше людям нравились красные кхмеры. Они были чутки к интересам народа. Они ни разу даже перца не украли. Когда люди собирали урожай, они приходили и помогали. Они говорили, что в будущем не будет никакого угнетения, не будет ни богатых, ни бедных, и люди верили им. Солдаты Лон Нола злоупотребляли властью. Когда они приходили в деревню, они убивали, съедали скот и насиловали девушек. Поэтому люди победили их и добровольно присоединились к красным кхмерам.

Американские бомбежки — это был ужас. Мы построили собственное бомбоубежище под нашим домом. Что-то вроде окопа, в котором мы прятались.

Сианук пытался поддержать красных кхмеров. До красных кхмеров люди были очень довольны режимом Сианука. Они хотели, чтобы Сианук вернулся. Нам было все равно.

В 1973 году я поехал в Баттамбанг учиться. Город контролировал Лон Нол. В тот день, когда красные кхмеры победили, я вернулся домой из школы и слушал радио. Сначала просто крутили какую-то песню. Но в одиннадцать они провозгласили победу и сказали, что она достигнута не переговорами, а завоевана силой. Они сказали: ничего не бойтесь, потому что страну освободила освободительная армия. Мы все были очень рады это слышать. Через три часа в город пришли красные кхмеры и велели всем дать рис военным. Владельцы лавок были очень рады, они собрали продукты и выставили их у дверей, чтобы порадовать солдат. По моим впечатлениям, новые солдаты были совсем не похожи на тех, которых я видел в своей деревне. Солдаты в деревне были честные и доброжелательные. Солдаты, занявшие Баттамбанг, — жестокие и неорганизованные. Они все очень радовались и не справлялись со своим возбуждением. Я видел, как они довольны тем, что завоевали победу с оружием в руках. Они были очень юные: шестнадцать — семнадцать лет. И, кажется, совсем необразованные.

Некоторые отняли у жителей мотороллеры и стали кататься по улицам, врезаясь в заборы и столбы. Они выросли в лесу и совсем не знали города. В основном они были из беднейших районов страны и привыкли ненавидеть образованных людей. Они очень завидовали богатым и капиталистам. Хотя Организация и учила их любить своих ближних и быть солидарными, они не умели контролировать свою злобу.

После победы я очень хотел преподавать, но красные кхмеры разъезжали по городу с громкоговорителями и призывали людей возвращаться в села, в свои родные провинции. Я пошел пешком из Баттамбанга в деревню. На трассе 5 было много людей из Кампонгчхнанга, они шли на север. Мы ложились спать прямо на дороге, и люди обсуждали кто что слышал. Кто-то говорил, что надо идти в лес. Мол, там нам поможет Организация. На дороге было много убитых солдат.

Во время эвакуации преследовали тех, кто хотел унести с собой много вещей. Красные кхмеры сказали им много не брать. Они использовали выражение соул тук, что означает «собственность». Во времена красных кхмеров не было никакой собственности, ничто никому не принадлежало. Если кто-то чем-то владеет, это называется соул тук кхнем. Например, эти очки, они принадлежат мне, они — соул тук. Но тогда ничто никому не принадлежало.

Я не особенно радовался победе красных кхмеров, но мне сказали, что теперь настал мир и что все будут равны и так далее. Но я помнил, как мои ровесники говорили, что школ больше не будет. Я не слышал распоряжения о том, что все должны работать, я думал, что мое образование помешает мне найти работу. Но я был рад предстоящей встрече с родителями.

Когда я добрался до деревни, на мне все еще была одежда монаха. Там мне рассказали, что буддизм запретили. Я не был удивлен. Я читал книгу о Мао Цзэдуне и знал, что в коммунистических странах религии запрещены. Деревенские жители ничего не знали о последних событиях, обо всех переменах. Деревенские монахи были рады встретиться с монахами из Баттамбанга. Но это длилось лишь неделю. Потом нам сообщили о том, что религия отменена. Я еще слушал радио, у меня был маленький приемник, и как раз по радио я услышал, что красные кхмеры назвали монахов пиявками, которые только и знают, что побираются и не приносят никакой пользы. Пол Пот хотел искоренить буддизм.

Поскольку мои родители жили в районе красных кхмеров, а я пришел из города, мне не разрешили их увидеть. Нас разделили на разные категории. «Люди 17 апреля» — «новые люди», и «люди 18 марта» — «старые люди». Я жил сначала со своими братом и сестрой, а потом меня направили в мобильную рабочую бригаду. Поскольку я был студентом и жил в городе, меня, несмотря на мое происхождение, больше не считали крестьянином. В 1975-м никаких существенных изменений не произошло. Мы знали только, что коммунисты не терпят кумовства. Я жил в Пурсате вместе с мобильной бригадой. В 1976-м Организация начала расспрашивать людей об их происхождении, были ли они солдатами, студентами или гражданскими. Мы не знали, зачем они спрашивают. Меня охарактеризовали как порядочного, потому что я был монахом, и назначили ответственным в группе из восьми человек. Однако вскоре меня разжаловали, потому что начальниками стали назначать «старых людей».

Что касается мобильной рабочей бригады, то это была группа, которую постоянно перекидывали из одного района в другой, где требовалась помощь. У нас еще было немного риса и какой-то запас консервов, оставшийся от американских солдат. Мы использовали банки как мерку для еды, для риса.

1976 год выдался очень тяжелый. Пайки урезались, и мы недоедали. Мобильная бригада получала меньше продовольствия, чем остальные, а работала больше. Мы были заняты на строительстве плотины, и, поскольку еды было мало, я бежал обратно в свою родную деревню. Я попытался остаться в деревне — притворился больным и устроился на работу в столовую, где работал мой брат. Я должен был таскать продукты и удобрения — нечистоты из выгребных ям, которые мы сушили и потом раскидывали по рисовому полю.

В 1977-м умер мой отец. Он был совсем старый. Поэтому с ним обходились не так уж плохо. Мою мать спросили, не хочет ли она руководить столовой, но она отказалась. Потом она говорила с красными кхмерами и объяснила, что не привыкла есть вместе с другими людьми, а привыкла есть дома. Они не возражали. Ей давали две мерки риса в день /500 г/, ей и отцу, поэтому еды им хватало. Еще им давали рыбу и мясо, так что жили они неплохо. Они съедали половину риса, а вторую отдавали мне. Именно поэтому я и сбежал из рабочей бригады. Моя мать умерла в 1976-м. Она была старая и много болела.

После смерти родителей я вернулся в мобильную бригаду. Я был тощий, одно колено сильно распухло, я чувствовал постоянную слабость. Но даже в таком состоянии я был красавчик!

Ленг Бит смеется и хлопает меня по ноге. Допивает свою воду и снова становится серьезен.

Единственные иностранцы, которых я видел, это делегация из Северной Кореи. Нас предупредили за неделю. За три дня до их приезда нам стали давать очень много еды. Три раза в день и даже десерт. Потом отобрали самых здоровых работников и самых упитанных коров и, когда приехали корейцы, заставили нас пахать и сажать рис. Вышло очень удачное представление для иностранных гостей.

В 1978-м я оставил бригаду и вернулся в родную деревню к брату и сестре. Я отвечал за скот, мне доверили шестьдесят коров. Однажды, когда я искал лягушек, улиток или что-то еще съедобное, мои коровы вышли на рисовое поле и начали щипать побеги. Кто-то увидел это и донес на меня в Организацию. Они решили оставить меня на месяц в деревне и посмотреть, не попытаюсь ли я сбежать или, может, снова выпущу коров на рисовое поле. Через месяц пришли четверо солдат и арестовали меня. Они повели меня в лес, и я был уверен: меня убьют. Но они вели меня в тюрьму. Тюрьма размещалась в пагоде. Там сидело примерно тридцать заключенных. Двадцать из них считались опасными преступниками — это были солдаты, служившие под предводительством Со Пхима [в Восточной зоне]. На ногах у них были кандалы. Остальные совершили менее тяжкие преступления: своровали картошку или что-то вроде того. Им разрешали выходить на улицу и работать днем, под наблюдением. В начале 1979 года солдат убили. Их уводили в полночь, по двое. Расправа продолжалась до пяти утра. Я подумал, что теперь пришла моя очередь, что мне перережут глотку, как им всем. Я молился Будде и обещал ему, что, если останусь в живых, буду молиться каждый день до конца своей жизни.

В шесть часов дверь снова открылась. Нас выпустили на улицу, и надзиратели сказали, что если мы будем хорошо себя вести, то останемся в живых. Нам велели сесть перед тюрьмой и ждать. Они сказали, что, если кто-то попытается бежать, убьют всех. Поэтому, если кто-то один хотел отлучиться по нужде, остальные должны были идти с ним и следить, чтобы он не сбежал. Потом нас отвели в лес. Все боялись вьетнамских солдат. Нас отправили в Кохконг, где я пробыл шесть месяцев. В конце 1979 года многим удалось бежать. Я поехал в Пурсат. Я хотел стать учителем. Но чиновники отклонили мою просьбу. Тогда я занялся контрабандой: возил товары из Таиланда в Пномпень и тем самым зарабатывал на жизнь.

Мои брат и сестра тоже выжили. Зато моего двоюродного брата обвинили в тунеядстве и отправили на «перевоспитание». Он так и не вернулся. Еще у меня был дядя, при Лон Ноле он работал учителем, его тоже убили.

Что было хорошо при красных кхмерах, так это то, что мы ни за что не отвечали. Не было ни драк, ни преступности. Если бы они могли предоставить нам продовольствие, медобслуживание и образование, все было бы ничего. Если бы они не убили столько народу.

Несколько лет назад я увидел тех, кто меня сдал. Я приехал в свою родную деревню, чтобы устроить сбор пожертвований на новую пагоду. Я попросил передать им, что не собираюсь им мстить, и они все-таки пришли. Но они боялись меня и держались на расстоянии.

216.

Через четыре дня после захвата красными кхмерами Пномпеня газета «Dagens Nyheter» опубликовала репортаж с первой пресс-конференции нового правительства. Статья называлась «Победитель, объявленный умершим»:

Пока Сианук поднимал тосты и пересказывал легенды, окружающие Кхиеу Самфана, объект его дифирамбов неподвижно сидел на диване, одетый в скромный, аккуратный, застегнутый на все пуговицы костюм, и потягивал минеральную воду. «Когда Кхиеу Самфан был моим министром финансов, он единственный во всем правительстве не брал взяток. Он ездил на работу на велосипеде и питался только рисом и овощами, как его народ. Такие люди (коммунисты) войдут в первое некоррумпированное правительство Камбоджи».

217.

[ЙОРАН СОННЕВИ, ИЗ «КНИГИ ОТЗВУКОВ»]

Я представляю себе Пол Пота, бегущего от погони по джунглям, После последнего предательства     Он казнил министра безопасности Сон Сена, его жену и девятерых детей     Его несут на носилках, с капельницей Он бежит с двумястами солдатами и их семьями     С ним Кхиеу Самфан, на этот раз как заложник, потому что он тоже вел переговоры                                     с правительственными войсками Их преследует Та Мок, палач Пол Пота, который со своими войсками перешел на другую сторону     И вот тени убийц народа снова бегут     Я бы хотел,                                                                чтобы Пол Пота поймали и судили Но подозреваю что этому не бывать     Внутренний геноцид в Камбодже — один из самых массовых в истории Он коснулся меня своим ослепительным крылом.

218.

Сухой период в самом разгаре; солнце подпалило ландшафт в коричневых тонах. Дорога осталась такой, как я ее запомнил. Сломанные мосты, большие ямы. Кое-где цельные куски асфальта длиной в несколько метров, оставшиеся с 1960-х. Остальное — красный латеритный грунт и непроходимый песок. Время от времени машины, подпрыгивая, проносятся мимо в столбах пыли, и мы щуримся и закрываем носы крестьянскими платками в мелкую клетку — такой платок есть у каждого путешествующего кхмера. Растительность у дороги кажется искусственной, так как густо облеплена красной пылью.

Поля, покрытые высохшими рисовыми побегами. Потом горы, когда-то поросшие тропическими лесами, которые были срублены, пошли на финансирование гражданской войны.

Водителя скутера зовут Сокха. Маленький, худой, лет так под пятьдесят. Его французский безупречен, взгляд… хитроват?

Он родом из Пномпеня, где его отец преподавал в университете. Когда население эвакуировали, он попал в Кампонгчам, на восток. Его отец был к тому же известным писателем, автором любовного романа «Роза Пайлина», бестселлера предреволюционных лет. Теперь его сын занимается извозом на скутере, курсируя, по иронии судьбы, между Баттамбангом и тем самым Пайлином.

Сокха сдержанно рассказывает о своих одиннадцати братьях и сестрах. Они все погибли между 1975 и 1979 годами.

Мы проезжаем участок, поросший молодым лесом. Здесь международная гуманитарная организация обезвреживает мины. Кто-то ходит с металлоискателем, кто-то медленно ползает по земле, шаря перед собой длинной металлической проволокой. На всех бронежилеты и защитные маски. Несколько мин уже отмечены флажками. Вдоль дороги расставлены хорошо знакомые таблички с белым черепом на кроваво-красном фоне.

Сокха бывалый водитель. Он ездил по этой разбитой дороге много раз. Но ехать быстрее невозможно. Восемьдесят пять с половиной километров за четыре с лишним часа.

Пайлин был одним из последних оплотов красных кхмеров. Он расположен между вершинами Кардамоновых гор и благодаря драгоценным камням, которые добывали неподалеку, когда-то был центром торговли. Почти все продано теперь в Таиланд, и Пайлин кажется брошенным, насквозь проржавевшим городом у золотого прииска.

Но город не брошен. Здесь живут бывшие солдаты — те, что остались верны Пол Поту и еще двадцать лет сражались ради того, чтобы он мог отвоевать Пномпень.

Канун китайского Нового года. Перед домами и хижинами висят длинные ленточные фейерверки. Они вполне похожи на шведские, только каждый заряд размером с самую большую шведскую петарду и ленты почти двухметровые, увенчанные шариком с особо мощным зарядом. Взрываясь, они разбрасывают вокруг себя дождь из конфетти, а хлопки на расстоянии напоминают автоматную очередь.

Я сижу с Сокхой в простеньком ресторанчике на рынке. От грохота закладывает уши, между столиками вьется пороховой дым.

Мы ждем около двух часов. Условленной встречи с Кхиеу Самфаном.

В телефонном разговоре накануне он был очень любезен. Справился о здоровье своего старого друга Яна Мюрдаля. Судя по голосу, остался доволен, когда я заверил его, что Ян Мюрдаль до сих пор активно участвует в общественной жизни. Я обещал кланяться.

Хлопают петарды, часы показывают два.

Мы встаем.

Найти дом Кхиеу Самфана нетрудно. Проблема только в том, что домов у него несколько. Прежде чем объяснить дорогу, люди на рынке колеблются и подозрительно на нас поглядывают.

Мы проезжаем отель «Пайлин». Он принадлежит бывшему министру иностранных дел красных кхмеров Иенг Сари. Отель закрыт. Вывеска облупилась, зияют оконные проемы, все деревья в саду недавно срублены. Прозрачный символизм.

Первый адрес неверный. Со стены вокруг дома густо свешивается ярко-розовая бугенвиллея. У калитки пустая будка охранника. Мы звоним: нет, Кхиеу Самфан здесь больше не живет.

По второму адресу его тоже нет.

Третий дом — простое двухэтажное здание из светло-голубого бетона. Вокруг — высокий забор из редких досок. Калитка приоткрыта.

Я вхожу во двор. За темным стеклом входной двери чей-то силуэт, рука лежит на ручке двери.

И вот мы сидим в темно-серых креслах из искусственной кожи и пьем воду. Кхиеу Самфан одет в простую белую рубашку. На ногах — шлепанцы. Мы пьем воду. Он просит прощения. Он не сможет ответить на вопросы личного характера. Это распоряжение его французского адвоката.

Я говорю, что понимаю его.

Я говорю, что не буду расспрашивать его о Демократической Кампучии.

Я говорю, что хотел бы узнать о Камбодже 1960-х, когда он был Monsieur Propre на мотороллере. О Пномпене — Париже Юго-Восточной Азии с широкими бульварами и тенистыми аллеями, камбоджийском чуде, посмотреть на которое приезжала делегация из Сингапура.

Он извиняется и говорит, что не может ничего сказать.

Мы пьем воду и беседуем о Мюрдале. Последний раз они виделись в Бангкоке в 1980-е, говорит он. Поездка Мюрдаля с Обществом дружбы? Нет, это он никак прокомментировать не может.

Он старается не смотреть мне в глаза. Только иногда бросает на меня быстрый взгляд. В основном же сидит, уставившись на улицу через большое тонированное стекло в двери. Он кажется усталым. Волосы белые, движения даются ему с некоторым трудом. Он вдруг напоминает мне Пол Пота, когда тот снова появился в 1997 году за несколько месяцев до смерти.

Я говорю: вы столько пережили, вам наверняка есть что рассказать.

Он просит прощения. Никаких личных вопросов.

Мы пьем воду. Взгляд в окно, на горы вдали.

Я спрашиваю, хорошо ли продается его книга. Да, хорошо. Камбоджийское издание, уточняет он, кивнув в мою сторону.

Мы говорим о плохой дороге между Пайлином и Баттамбангом. О жарком солнце и о том, что путь назад займет у меня четыре часа. Четыре часа, кивает он. Да.

Он снова просит прощения, что ничего не может мне сказать, и я понимаю, что мне пора уходить.

Я говорю, что знаю, что он не может ответить, но все равно хочу задать личный вопрос. Один-единственный.

Он отмахивается. Это бессмысленно.

Я настаиваю.

Вы столько всего пережили, говорю я, Париж в 1950-е, политические интриги в Национальном собрании в 1960-е, партизанская война, потом революция. Вы были премьер-министром, потом возобновили борьбу и провели еще двадцать лет в джунглях. Я просто хотел бы знать, продолжаю я, какое время было для вас самым счастливым?

Он замирает. Отводит глаза, и взгляд снова теряется вдали. Секунды бегут, на губах проскальзывает улыбка. Проходит еще несколько секунд, и на его лице снова появляется усталое, отчужденное выражение:

— Нет, я очень прошу извинить меня, мсье, но я не могу отвечать на такие вопросы.

Мы встаем, пожимаем друг другу руки, и он закрывает за мной дверь.

219.

НЕТ НИКАКИХ ВОСКРЕСЕНИЙ, ТОЛЬКО ПОНЕДЕЛЬНИКИ!

220.

Франсуа Бизо пишет о них в своей книге «Le Portail»[31]. Об этих улыбках.

Франсуа Бизо — французский антрополог, до сих пор работающий в Камбодже. В 1971 году он попал в плен к красным кхмерам. Несколько месяцев просидел, прикованный, в партизанском лагере, после чего его неожиданно отпустили на волю.

Начальником лагеря был двадцатидевятилетний Дуть, который потом стал комендантом S-21. Они подолгу беседовали, и Франсуа Бизо говорит, что даже сегодня испытывает какую-то противоестественную симпатию к своему бывшему надзирателю.

Франсуа Бизо рассказывает о последней проверке, которую ему устроили, прежде чем выпустить на свободу. Его привели в дом, где несколько высокопоставленных партийных функционеров собирались угостить его ужином. Один из них был Та Мок, глава Юго-Западной зоны. Незадолго перед тем он с пеной у рта доказывал, что Франсуа Бизо надо казнить.

Ужин был местами очень напряженный. Дуть, поручившийся за французского пленника, не мог скрыть своего волнения.

После того как жизнь Франсуа Бизо, видимо, снова положили на чашу весов, ему доверили пропагандистские материалы для передачи во французское посольство. Люди, которые только что сомневались, можно ли оставить его в живых, стояли перед домом и махали вслед отъезжающей машине.

Бизо пишет, что они все одинаково улыбались. Это была странная манерная улыбка, будто они кого-то копировали. Кого-то более важного — в стране, где все должны были быть одинаково важными. Они немного склоняли голову и, улыбаясь, обнажали только верхний ряд зубов. Такая вот безрадостная усмешка.

Я просматриваю фотографии. Это кажется невероятным, но Бизо, похоже, прав. Пол Пот улыбается. Иенг Сари улыбается. Кхиеу Самфан улыбается. У всех одна и та же чудная улыбка. Кто из них первый начал — Пол Пот? Или это пришло из Китая?

Вот, значит, что такое общность избранных. Подхожу к зеркалу и пробую так же улыбнуться. Ну и вид!

221.

Солнце садится, но торговля у парома не стихает. Я сижу у дороги, скутеры и несколько машин проезжают передо мной и вкатываются на борт. Потом палуба наполняется людьми, тележками, ящиками, мешками. Скоро ржавая посудина в очередной раз совершит переправу через реку.

Среди пассажиров толпятся продавцы с плетеными корзинами, полными жареных насекомых, тонких блинчиков с мелкими речными раками во фритюре, пакетиков мутно-желтого тростникового сока. Мимо проходит женщина. В одной руке она держит штук десять кур со связанными лапами. В другой — пять белых уток. Утки тихо, как будто даже рассеянно, крякают.

За всей этой кишащей суетой ширится огромный, все еще полноводный после периода дождей Меконг.

Я думаю о «Любовнике» Маргерит Дюрас. Действие могло начаться ровно на этом месте. Пятнадцатилетняя Маргерит в своей мужской шляпе встречает богатого китайца вдвое старше ее. А может, это была переправа ниже по течению.

Неаклуонг выглядит как большинство других провинциальных камбоджийских городков. Пыльный и запущенный. Я не вижу никаких следов бомб, сброшенных на город американским «Боингом В-52» 6 августа 1973 года. Сброшенных по ошибке, как сообщили иностранным корреспондентам в Пномпене, которые немедленно ринулись к дымящимся развалинам. Потом это станет знаменитой сценой в фильме Роланда Джоффе «Поля смерти».

Я сижу и смотрю, как садится солнце, как идет торговля, а в наушниках у меня документальная передача, транслировавшаяся на Шведском радио 25 сентября 1999 года. Она называется «Тишина в Пномпене», и я слушаю, как ведущий Буссе Линдквист беседует с Яном Мюрдалем.

Они обсуждают медийный образ Демократической Кампучии. Кампанию, проводимую в международной прессе, которая, по мнению Общества шведско-кампучийской дружбы и многих других, представляла серьезную угрозу революции красных кхмеров.

Ян Мюрдаль совсем охрип и говорит еле слышно, напрягая голос. Но интонация и немного старомодный лексикон знакомы мне по документальному фильму, снятому шведской делегацией в 1978 году.

Буссе Линдквист. Я […] изучил архив радио и некоторые газетные архивы за период с 1975 по 1978, 1979, даже 1980 год, и я не нашел никакой пропагандистской агрессии, о которой пишете вы и многие другие.

Ян Мюрдаль. Нет, у меня нет этих материалов перед глазами, но, раз вы это говорите… если вы говорите, что никакой пропагандистской агрессии не было, я могу лишь ответить, что отчетливо помню, что она была. Я предупреждал — помню, мы были в Кампучии, и я слушал американское радио, которое… как раз тогда они проводили разные кампании — и я предупреждал кампучийцев, что к этому следует отнестись очень серьезно, что эти кампании, они закончатся военным вторжением.

Буссе Линдквист. Затем то, что касается обвинений в геноциде и прочее, в те же годы, — вы пишете в одном из ваших текстов, что Ноам Хомский и Торбен Ретбёлль подробно все описали, и разложили по полочкам, и доказали, так сказать, их ложность или же бездоказательность. И тут мне интересно было бы знать ваше мнение, потому что ведь обвинения эти основаны на работе, опубликованной в «Reader’s Digest», и на книге Поншо, которые сегодня, несмотря ни на что, по большому счету кажутся правдоподобными.

Ян Мюрдаль. Да, когда я писал это, у меня были работы Хомского и Ретбёлля, и написано это не сегодня, а тогда. Мне кажется, что они… Нет, хватит, на самом деле вы просто хотите сказать, что я сознательно пытаюсь обмануть вас!

Буссе Линдквист. Нет, вообще-то…

Ян Мюрдаль (резко перебивает его). Хватит пороть чушь, именно это вы и хотите сказать! Это полная чушь!

Буссе Линдквист. Я хочу сказать следующее, в своих книгах вы пишете, что против Камбоджи красных кхмеров развернута пропагандистская кампания, следов которой лично я в пресс-архивах не нахожу, и отсюда мой вопрос: на чем основаны эти сведения?

[Молчание]

Ян Мюрдаль. О’кей, пусть так, вы ее не находите, а я нахожу. Если бы вы хотели получить на это ответ, вы могли бы спросить меня заранее, и, если бы у меня было время, я бы мог привести вам все аргументы. А вот это все просто пустой разговор.

Буссе Линдквист. Ну хорошо, время-то у нас есть, так что, если вы не против, я был бы вам очень признателен, если бы вы могли это проверить.

[Молчание]

Ян Мюрдаль. Нет. Вы должны были предупредить меня, это так на вас похоже — типичное Шведское радио, дешевка. Если вы хотели задать эти вопросы, вы должны были предупредить меня. Вы говорите, что никакой кампании не было, а я считаю, что была. Вы говорите, что ничего не нашли. О’кей, пусть так.

222.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Пол Пот сидит с бамбуковой палкой в руках. Медленно колышется веер, на плече красно-белый крестьянский платок. Глаза опущены, взгляд устремлен на деревянный пол под ногами. Это зал без стен, по периметру стоят люди, которые шли за ним до последнего. Июль подходит к концу, семидесятидвухлетний лидер предстал перед народным трибуналом.

Он обвиняется в предательстве.

Прошел месяц с тех пор, как он приказал убить Сон Сена, своего предполагаемого преемника. Кроме самого Сон Сена была убита его жена, Юн Ват, — министр культуры красных кхмеров, а также их дети и внуки.

Отношение к Сон Сену всегда было двойственное. Казнь означала победу паранойи над здравым смыслом.

Возможно, ему следовало понять, что нельзя отвергать последних преданных ему людей. Что остальные этого не потерпят. Как они после этого смогут ему доверять?

Возможно, это просто сама машина под конец начала пожирать своих создателей, тех из них, кто еще уцелел. Дошла очередь до последних братьев — номер один, номер два, три и так далее.

Предатель. Неужели он не задумывался об этом? О всех тех, кто сражался за революцию и был казнен за контрреволюционную деятельность, несмотря на то, что отрицал свою вину? Ведь наверняка он думал об этом — что предательство не осознается как таковое самим предателем? Что, возможно, он сам латентный предатель? Или для него такое было немыслимо?

Приговор: пожизненное заключение.

223.

Я пишу письмо в королевский дворец в Пномпень. На дворе 2005 год, прошло шестьдесят четыре года после коронации Сианука, а он по-прежнему обитает в своих золоченых палатах, хотя и отрекся от престола в пользу сына Сиамони.

Я пишу Сиануку и спрашиваю, как это было. В 1950-е, в 1960-е, когда он правил страной и его власть была почти безгранична. Когда Камбоджа еще называлась «островом мира» и не ассоциировалась со смертью, голодом и нищетой.

Через несколько недель я получаю коричневую бандероль. В ней — толстый поблекший фотоальбом и несколько видеокассет. Ни письма, ни комментариев.

На кассетах — три фильма Сианука, снятые в 1960-е. Фотоальбом называется «Photos — souvenirs du Camhodge»[32] с подзаголовком «Sangkum Reastr Niyum 1955–1969». Он пестрит радостными вырезками из иностранной прессы, где перечисляются достижения «социалистического народного дома».

Я листаю фотографии. Сперва города, по порядку. Обустроенные, зеленые, по-модернистски прямолинейные. Блистающий величием Пномпеньский Национальный театр «Преах Сурамарит», или театр «Бассак», теперь сгоревший и разрушенный. Так называемый Страшный дом — когда-то жилой дом в стиле функционализма для государственных служащих, а теперь — трущобы, подлежащие сносу. Фешенебельный Кеп, спортивный центр в Баттамбанге и давно заброшенный город-казино на горе Бокор.

Я смотрю, как строятся новые железные дороги и кладется асфальт. Футуристические здания аэропортов, заводы и больницы.

А еще: радостный Сианук с лопатой на стройке. А еще: радостный Сианук среди коленопреклоненных подданных. А еще: радостный Сианук с Джеки Кеннеди / Хайле Селассие / Шарлем де Голлем / Броз Тито / etc.

Вот как оно было. Вот как Сианук хочет, чтоб оно было.

224.

Я путешествую вместе с ними. Хожу туда, куда ходили они, смотрю то, что видели они. Пальма, склоненная на заднем плане, на групповом снимке перед Ангкор-Ватом, стоит на месте.

Один в один.

Старая автобусная станция в Кампонгчаме, где женщины сушили кукурузу, когда там были шведы, теперь почти затерялась среди рыночных лотков.

Прибрежный дворец Сианука исчез. Говорят, его снес какой-то генерал, но море никуда не делось, и бирюзовые волны все так же накатывают на песчаный берег.

Улицы Кампота все еще довольно безлюдны, однако все же не так пустынны, как на трескучей пленке Яна Мюрдаля.

Многие места и не отличишь. Здания почти не изменились, разве только еще больше состарились от тропического климата.

Я щурюсь от нещадного солнца, и мне кажется, что краем глаза я вижу длинную юбку Хедды Экервальд и Гуннара Бергстрёма в его кепке а-ля Мао. Сейчас мне столько же, сколько им было тогда — плюс-минус два года.

Кажется, стоит лишь повернуть голову, и я их увижу, они все время остаются где-то вне поля моего зрения. Более тысячи километров, которые они проехали по Камбодже, приключения и сдержанное слово. Комиссия по проверке остова, который медленно и мучительно возводился по эскизам мечты.

И что стало сейчас.

Все безвозвратно растворено в океане прошлого.

225.

[В ЗЕРКАЛЕ]

Чародей, толкователь. Светлокожий, мужчина. Я встречаю его взгляд, посланный мне с головокружительной высоты, с самой вершины пирамиды. Позиция человека, дающего всему свои имена. Путешественник во времени, которое существует лишь в людях, которые его прожили. По какому праву, спрашиваю я тебя, в зеркале, ты путешествуешь, незваный, по их воспоминаниям? По какому праву ты присваиваешь их себе и тащишь в свою страну чудес? Толкодей? Чарователь? Эй ты? Литератор, диктатор?

226.

[ИНТЕРВЬЮ В «TIME», 10 МАРТА 1980 ГОДА]

Репортер. Сколько человек погибло во время вашей революции?

Кхиеу Самфан. Могу сказать только, что их было меньше десяти тысяч.

227.

[Я ВИДЕЛ ТО, ЧТО ВИДЕЛ — III]

Тентху Окур рано осиротел. Его отец был местным лидером Кхмер Иссарак, боровшегося против французов. Он погиб в бою, когда Тентху Окуру был год. Через год французы ушли из Камбоджи.

Моя мать умерла от горя, сразу после смерти отца. Его очень любили — когда я был маленький, люди часто вспоминали его. Мы с братом и сестрой, которые старше меня на два года, жили у родственников и у монахов в разных пагодах Кандаля, в нескольких десятках километров от Пномпеня.

В 1975 году я был в Пномпене. Я изучал философию и математику в университете. Я был председателем студенческой организации. Хотел стать учителем. У красных кхмеров тогда была хорошая репутация. Казалось, что коммунизм подходит для нашего общества: против коррупции и за простой народ. Идея была отличная, что надо уменьшить разрыв между богатыми и бедными. Но потом пришел Пол Пот и все испортил.

Когда началась эвакуация, мне приказали возвращаться в мою родную деревню, в провинцию Кандаль. Поскольку на дорогах было полно людей, я прошел эти тридцать пять километров за двадцать дней. Я провел месяц в своей деревне, а потом был направлен в Баттамбанг, в мобильную рабочую бригаду. Я старался сохранять грязный, неопрятный вид, чтобы никто не подумал, что я из города. Я никогда никому не возражал и делал все, что мне говорили. Это в чем-то напоминало жизнь в монастыре. Когда они сказали, что население Пномпеня будет эвакуировано, я не возмущался. Я подумал, что это необходимо, чтобы привести город в порядок. Я предполагал, что со временем все будет как раньше. Я был рад, что война кончилась, и большинство поступило как я — мы сложили оружие и стали размахивать белыми флагами.

При мне все время был небольшой блокнот, куда я записывал или зарисовывал то, что видел. Это было очень опасно, но какая-то сила заставляла меня это делать. Казалось, что я все время иду на шаг впереди красных кхмеров. Блокнот и карандашный огрызок я спрятал в поясе брюк. Исписав в блокноте все страницы, я его закопал. В общей сложности у меня было пять тайников, где я закопал свои записи и зарисовки. Когда я в 1989 году вернулся в Камбоджу, я приехал в Баттамбанг и стал искать свои блокноты. Я нашел один из них. Я никогда не записывал негативные мысли, я писал только то, что видел. Первый год был самый страшный. Я голодал, и психологически жизнь была очень тяжкой. Я не знал, где мой брат. На моих глазах умер мой друг, мне приходилось очень много работать. Я и дальше старался не высовываться и быть послушным. Скоро мне стали доверять. Меня перевели в рабочую группу, где условия были полегче. Там лучше кормили. После этого жизнь стала почти нормальной, и меня назначили своего рода руководителем группы.

В этот первый тяжелый год я узнал цену жизни, именно тогда я узнал все, что знаю теперь о людях и обществе. Я научился терпению, понял, что буддизм действительно помогает в повседневной жизни. Я часто повторяю, что этот год был моим главным университетом.

Я спал под одним из домов, тех, что стоят на сваях. В доме жили солдаты. Через доски пола я слышал, как они перед сном разговаривают друг с другом, рассказывают, как убивали людей. С медицинским хладнокровием, словно речь шла о курах. Они рассказывали, что именно они делали и как люди умирали. Я видел, как, возвращаясь по вечерам, они смывают с ног кровь. Возле дома стоял большой чан с водой, и в нем они мыли ноги. Я видел также, как они убивают людей, но издалека. Связанных по рукам людей проводили один за другим мимо того места, где я находился. Потом я слышал их плач и крики, а потом становилось тихо. Группа солдат, осуществлявшая казни, состояла из тринадцати человек. После 1979 года я никого из них не видел. Некоторые были хорошие парни, они переживали, что им приходится делать такое. Иногда они делились со мной едой. Другие гордились тем, что убивают. Они все были из бедных семей. Те, которые гордились, были очень озлоблены. Они хотели отомстить. Я думаю, что многие из тех преступлений совершались из-за озлобленности. В 1978 году пришли новые солдаты. Они были очень жестокие и убили почти всю первую группу. Благодаря пище я набрался сил. Я должен был таскать мешки с рисом и молоть рис. Жернова были очень тяжелые, но по сравнению с другими кхмерами я довольно крупный, и считалось, что я сильный и могу крутить мельницу.

Когда мы собирали урожай, люди очень радовались. Еды было много. Но через два месяца пайки снова урезали. Скоро в похлебке плавало всего несколько рисинок. Тогда я вообще не думал о будущем. Я просто старался выжить, день за днем, раздобыть себе пищу и остаться в живых.

Не думаю, что люди жаловались бы, если бы не голод и убийства. Камбоджийцы — работящий народ. Вокруг нас полно еды — фрукты, рыба, овощи. Но нам не разрешали ничего собирать самим. Я разговаривал со многими беженцами в США, и они согласны со мной. Хорошо, что исчезли социальные различия в обществе.

Когда пришли вьетнамцы, я бежал в лес. Я ходил по деревням и пытался организовать сопротивление. Вьетнамцы преследовали меня, и мне пришлось бежать к таиландской границе. Там я попал в лагерь беженцев. Потом меня отправили в США. Когда я вернулся в 1989 году, в Пномпене я нашел своего брата. Я очень обрадовался. Моя сестра тоже выжила. Она работает на почте, как и до войны.

228.

КЛАНЯТЬСЯ НЕСОВРЕМЕННО!

229.

Я получаю мейл от Анники Андервик. Она пишет, что не хочет давать интервью. Тон письма вполне доброжелательный. Но оно не предполагает продолжения разговора.

Анника Андервик пишет, что все эти годы пыталась осмыслить поездку в Демократическую Кампучию в 1978-м. Что происходило в Камбодже тогда, что происходит сейчас. Но ее частные размышления не могут быть никому интересны.

Куда важнее — трагедия Камбоджи, пишет она. Американские бомбардировки, потом революция, которая разрушила общественные структуры и уничтожила миллионы людей. Последовавшая за тем нищета.

Это, пишет она, настолько жутко, что понять это почти невозможно.

И с наилучшими пожеланиями.

230.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Это первое интервью западному журналисту за восемнадцать лет. Простая хижина, маленький деревянный столик. Пол Пот говорит слабым голосом. Инсульт частично парализовал левую половину. Левый глаз почти ничего не видит. Взгляд у него то грустный, то умоляющий.

Он говорит:

— Я пришел сражаться, а не убивать людей. Вот сейчас я перед вами, неужели я кажусь вам чудовищем? Моя совесть чиста.

И:

— Я не снимаю с себя ответственности — наше движение совершило ошибку, это могло случиться с любым движением в мире. Но было одно обстоятельство, от нас не зависящее, — нам противостоял враг. Хочу сказать вам, я очень горжусь одним фактом: если бы не наша борьба, после семьдесят пятого года Камбоджа была бы вьетнамской провинцией.

Интервью окончено. Пол Пот просит его извинить: он очень устал. Ему помогают подняться из-за стола, и на лице его снова появляется та самая улыбка. «Engaging smile»[33], — пишет журналист.

После того как он улыбнулся этой своей улыбкой и, опираясь на молодого военного, доковылял до машины, он говорит своему надзирателю:

— Знайте, все, что я делал, я делал для своей страны.

231.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Журналист. Вы бы хотели попросить прощения за страдания, которые вы причинили?

Пол Пот (смущенный, переводчику). Повторите вопрос, пожалуйста.

Переводчик. Он спрашивает, хотели бы вы попросить прощения за страдания, которые вы причинили?

Пол Пот (все еще со смятением на лице). Нет.

232.

Дорога.

Замороженное кружение. Когда я был маленький, я думал, что дорога ведет из одного места в другое.

Что она начинается и заканчивается в определенных местах.

Позднее я понял, что это не так. Дорога ведет к новым дорогам. Все дороги взаимосвязаны. Они образуют большие круги. Круговороты. Если ехать достаточно долго, становится очевидно, что дорога ведет к себе самой.

233.

В ОДНОЙ РУКЕ МОТЫГА, В ДРУГОЙ — ВИНТОВКА!

234.

С балкона я вижу пномпеньский Олимпийский стадион. Спроектированный любимым архитектором Сианука Ванн Моливанном, это один из самых современных архитектурных объектов в Камбодже. Линии. Ритм, все дышит 1960-ми, все устремлено в будущее.

Разумеется, никогда и речи не шло о том, чтобы Камбоджа проводила у себя Олимпийские игры. Стадион построили целиком на собственные средства, без иностранного участия. Ради престижа. Сианук хотел показать миру, на что способна его страна.

Если фундамент держится на гордыне, остальное, пожалуй, можно называть как хочешь.

«Рассчитывай на собственные силы», как позднее выразился Пол Пот.

Вялое дуновение ветра. Жара на мгновение ослабевает. Внизу на улице автомеханики выправляют молотками вмятину на корпусе машины.

Говорят, что сразу после революции на Олимпийском стадионе казнили чиновников из правительства Лон Нола. В одной книге я нахожу фотографию Пол Пота на возвышении у трибун. Какое-то массовое мероприятие, какое именно, непонятно. Ничего подобного во времена Пол Пота почти не проводили. Ничего, что могло бы сравниться размахом с грандиозным открытием стадиона, устроенным Сиануком, с парадом и школьниками с флагами в руках.

Сейчас это место пришло в запустение. Оно оживает утром, с пяти до семи, и вечером, на закате, когда люди приходят сюда бегать по дорожкам и делать гимнастику.

Блестят золоченые украшения стадиона, и я понимаю, что поддался искушению. Образ Демократической Кампучии был так драматичен, так ужасен и сенсационен. Я пытался понять произошедшее, исходя из этого образа. И только все запутал.

Образ такой: коллективизированное общество, принудительный труд и массовые казни. Страна, построенная по коммунистическому образцу. Люди-роботы, бескомпромиссные и не испытывающие сочувствия.

Повсюду одинаковые черные одежды, одинаковые драконовские законы и одинаковые нечеловеческие условия.

Если всё — большой рациональный аппарат, то убийства и голод — это часть расчета. Равнодушие к человеческим страданиям тотально.

Что заставляет нескольких человек проводить такую политику? И как добиться от подчиненных выполнения замысла?

Рассказы, которые я слышу, плохо вписываются в этот трафарет. Они расползаются и противоречат друг другу. Я должен перевести свой взгляд на что-то другое. Ответы не заложены в этом образе, потому что его невозможно постичь. Он отражает ожидания, а не действительность.

235.

Демократическая Кампучия была разделена на семь зон. Во главе каждой зоны стоял человек, который, по крайней мере поначалу, был доверенным лицом Пол Пота: Та Мок, Со Пхим, Ке Паук, Кой Тхуэн, Руэх Ним, Сон Сен и Вон Вет. Начальники зон имели немалую власть. Во время гражданской войны и до нее они почти не взаимодействовали друг с другом. Но имели неограниченные полномочия на местах.

В патерналистском обществе вроде Камбоджи, где личная лояльность считалась намного важнее законов и директив, это имело предсказуемые последствия. Этих людей можно считать местными военачальниками. В некоторых случаях даже предводителями кланов, как, например, Та Мок, который распределял все самые важные должности между своими родственниками.

Начальники зон занимались похожими вещами, но они вовсе не были отлиты по одной форме. Один из них учился в Париже, но большинство были старыми ветеранами Кхмер Иссарак. Уже тогда они прославились своей жестокостью.

Условия в разных частях страны тоже были разные. Жизнь на рисовых полях в центральной Камбодже разительно отличается от жизни в горах, заросших джунглями на востоке и западе. Решения центра в разных регионах воплощались по-разному.

Кроме того, информация искажалась по дороге. Ибо бытовало амбициозное мнение, что необразованные люди могут занимать руководящие должности. Многие из руководителей были неграмотны, и директивы передавались по ступеням иерархии устно. Вроде игры в «испорченный телефон», когда какие-то слова звучат громче, а какие-то выпадают совсем.

Основной революционный принцип заключался в том, что лучше сделать слишком много, чем слишком мало. Приказ «обезвредить богатых» мог от ступени к ступени истолковываться все более буквально.

Информация, поступавшая в центр с мест, тоже была не очень надежная. Существовал план, которого следовало придерживаться. Если план не выполнялся, местным лидерам грозило наказание. Поэтому данные на каждом этапе тщательно причесывались.

Потом они ложились в основу решений, принимаемых региональным или национальным руководством. Своего рода губительная цепная реакция.

Например: по плану коммуна должна произвести 300 тонн риса. Урожай собран, но составляет лишь 200 тонн. Значит, они потерпели неудачу. Признать это перед руководством они не смеют и поэтому сообщают, что урожай, как и ожидалось, составил 300 тонн. По региональным подсчетам, чтобы прокормить своих членов, данной коммуне требуется 150 тонн риса в год. Поскольку заявленный урожай вдвое покрывает личные нужды коммуны, то избыток, 150 тонн, приказывают направить в другие районы. Коммуне ничего не остается, как выполнить распоряжение. В результате на свои нужды у них остается лишь 50 тонн, то есть втрое меньше их реальной потребности. Далее: региональные власти констатируют, что коммуна с легкостью собрала 300 тонн риса, тем самым выполнив производственную задачу первого года. А значит, им есть куда расти. В следующем году им велят собрать 400 тонн. Крестьяне, несмотря на истощение, вынуждены работать еще больше.

Однозначность — это ошибочный путь. Учитывая, как сильны региональные и локальные различия. Северо-западная Камбоджа, вокруг Баттамбанга, считалась одной из самых трудных областей, и сюда были депортированы сотни тысяч людей, чтобы возделывать новые земли. Восточная Камбоджа, вокруг Кратеха, считалась одной из наименее затратных.

Но в Кратехе существовали коммуны, условия в которых были такие же невыносимые, как в Баттамбанге. И наоборот. Большинство моих собеседников рассказывают о голоде, но несколько человек говорят, что еды было предостаточно. Иногда даже работники соседних коммун жили в совершенно разных условиях, и одни голодали, а другие нет.

Восприятие тоже у всех разное. У крестьян конфисковали их семейные аграрные хозяйства, традиционные социальные структуры были уничтожены. Каждодневный труд становился все тяжелее, но по сути своей не изменился. Заметнее изменилась жизнь горожан. Современное урбанистическое общество потребления за одну ночь скатилось чуть ли не в каменный век, а они сами превратились в рабов-землепашцев.

При ближайшем рассмотрении образ распадается на разрозненные, непохожие фрагменты калейдоскопа.

Что же остается от однозначности? Революция, в которой центральная теория важнее местных предпосылок. Бескомпромиссность. Традиционное насилие, подогреваемое жестокостью гражданской войны.

Вот, пожалуй, и все.

Однозначность, двузначность, многозначность. Что есть причина, что следствие?

Как бы там ни было, я могу сказать только то, что Демократическая Кампучия — один из самых страшных, а возможно, самый страшный режим нашего времени. Сочетание немыслимой жестокости и, нередко, поразительной некомпетентности.

236.

ЕСЛИ НАШИ СЕРДЦА НЕ БУДУТ ПОДПИТЫВАТЬСЯ ЧУВСТВАМИ ИЛИ СОСТРАДАНИЕМ, ТО НАШУ БОРЬБУ НИЧТО НЕ ОСТАНОВИТ!

237.

Дом номер один. Старый дворец французского губернатора у реки. Они сидят вокруг массивного стола из темного дерева. Стол украшен цветами и накрыт к ужину.

Премьер-министр Пол Пот, министр иностранных дел Иенг Сари и делегация от Общества шведско-кампучийской дружбы.

Сегодня двенадцатый день поездки. Об ужине им сообщили всего за несколько часов. Поскольку их не предупредили заранее, Хедда Экервальд и Анника Андервик отправились на свою традиционную прогулку в город. Гидам, однако, не составило большого труда их найти.

И вот они сидят за столом. Хозяева встретили их рукопожатием. Никаких поцелуев в щеку, как было с датскими делегатами несколько недель назад. Возможно, это вопрос этикета, чтобы провести грань между серьезными коммунистическими делегациями и всякими обществами дружбы.

Беседа ведется на кхмерском и переводится на французский. Теперь, когда все интервью уже записаны, участники расслабились и ведут себя не столь формально. Пол Пот упростил один момент. И он сам, и министр иностранных дел Иенг Сари отлично понимают французский, поэтому они больше не ждут, что им переведут вопросы и ответы шведов с французского на кхмерский. Сами они продолжают говорить по-кхмерски, и широколобый переводчик переводит.

Обслуживающий персонал работает быстро и бесшумно. Подают дымящийся рис, ставят на стол рыбный соус в маленьких плоских чашках. Дольки лайма, красный перец. Трей домрей — рыба-слон. Очень неудобная для шведов. В белом мясе куча мелких костей. Пол Пот и Иенг Сари, не прерывая беседы, привычно вынимают кости из уголка рта.

Свежие устрицы. Импортные. Но откуда они? Из Китая? Сырые моллюски — не рискованно ли в такую жару? Гуннар Бергстрём колеблется, но председателю Общества дружбы ничего не остается, кроме как отведать их. Краем глаза он видит, что Ян Мюрдаль потихоньку запихивает свое угощение в карман пиджака.

238.

[ЧЕТВЕРГ, 24 АВГУСТА 1978 ГОДА]

Хедда Экервальд пишет в своем путевом дневнике:

Посещение коммуны Анг Трасом, затем возвращение в Пномпень. Вечером мы были на ужине у премьер-министра Пол Пота и министра иностранных дел Иенг Сари. […] Странно было их видеть. Мы записали интервью с Пол Потом […] Он использовал длинные многосложные слова, например, «аннексионисты и землезахватчики». Он говорил по-кхмерски, и, возможно, на кхмерском это звучит проще. Но потом он беседовал с нами без диктофона и говорил так естественно и просто. Жаль, что вы не слышали его тогда!

239.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СПРАВЕДЛИВАЯ И БЕСКОНЕЧНО ПРОНИЦАТЕЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ!

240.

Хуэй? Знакомое имя.

Проверяю. Да, действительно, это человек, который допрашивал Исуп Кантхи в S-21, а потом поставил свою подпись под протоколом. Я встречаю его, но не вживую, а в документальном кино. Кажется, он занимается земледелием где-то недалеко от Пномпеня.

В фильме он предстает обычным человеком, разве что не очень разговорчивым. Серьезный, сдержанный. Я чувствую некоторое напряжение. Словно он захлопнул дверь перед чем-то, что то и дело грозит ворваться и уничтожить его.

На лбу у него три круглых темных пятна — следы от специальных банок, которые используются в камбоджийской традиционной медицине.

Он рассказывает о том, как работал в S-21:

Я был молод. И не особо дальновиден. Я был влюблен в свою работу и делал то, что мне приказывали. Если мне говорили участвовать, я участвовал. Если кого-то надо было увести и убить, я делал это, как того хотела Организация. Когда я думаю об этом сегодня, я понимаю, что это было неправильно. Мне стыдно. Но я об этом не думаю. Когда я об этом думаю, у меня болит голова.

241.

В какой степени отождествляли себя с их борьбой те, что крутили копировальные аппараты и стояли возле шведских универмагов «Думус»? Те, что в свои юные годы открывали мир сквозь призму движения против войны во Вьетнаме?

А общность между активистами, идеологическая и социальная, как она окрасила их мировоззрение? Точнее, какие оттенки сгладила? Достаточно ли этого было для того, чтобы путешествие в общество будущего потеряло некоторые важные смыслы?

Может, они и хотели бы видеть, но не могли? Потому что мешало все то, за что они боролись многие годы?

Потому что тогда бы им пришлось усомниться не только в том, что они видели, но и в собственной идентичности? В себе самих?

242.

Киссинджер!                                   Киссинджер! У!                                                     Ца!                        Бий!

243.

В тот день в пномпеньской библиотеке я нахожу не только склеенную скотчем «Кампучию между двух войн». Еще я листаю учебник для гимназии начала 1950-х. В довольно-таки тонкой книжечке излагается вся мировая история.

Последние пожелтевшие страницы посвящены Второй мировой войне. Великие мужи принимают великие решения, армии уничтожают друг друга. Я рассеянно пробегаю глазами сухое, как нюхательный табак, изложение.

И только отложив книжку и проехав пару кварталов на велосипеде, я понимаю, что в ней ни слова не сказано о Холокосте.

244.

ТОТ, КТО ПРОТЕСТУЕТ, — ВРАГ! ТОТ, КТО СОПРОТИВЛЯЕТСЯ, — ТРУП!

245.

Как только я собираюсь уходить, Суонг Сикын останавливает меня. Мой визит, похоже, взбодрил его, и он пытается подняться из полулежачего положения.

Он говорит, что у него есть мечта.

Последние годы, перед операцией на сердце, он преподавал местным ребятишкам английский и географию. Бесплатно, bien sûr[34]. Это важное дело. Но вот книг у них нет, говорит он. Не могу ли я попросить его старых друзей из Общества шведско-кампучийской дружбы пожертвовать немного денег на небольшую библиотеку? Это было бы очень ценно для новых поколений. Они смогли бы приобщиться к классике мировой литературы. Это расширило бы их кругозор.

Я передаю просьбу по электронной почте Хедде Экервальд. Она входит в группу по расформированию полусонного Общества дружбы. Скоро они решат, как поступить со старой кассой — с пожертвованиями, собранными несколько десятилетий назад.

Ответ приходит не сразу. Она пишет, что пожертвования решено передать организации, которая работает с бездомными детьми на курорте Сиануквиль. С детьми на пляже, торгующими фруктами и своим телом.

246.

Стив Хедер приезжает с небольшим опозданием. Он в стрессе и, похоже, лишен всех типичных черт, которые обычно приписывают американцам. Никаких громогласных вопросов о том, как я поживаю, он не улыбается во весь рот и не спрашивает, чем он может быть мне полезен.

Густые усы скрывают губы, но я вполне уверен, что за весь наш разговор он вообще ни разу не улыбнулся.

Стива Хедера пригласили посетить Демократическую Кампучию в январе 1979 года. До революции он был корреспондентом в Пномпене. Сам этот жест — впустить в страну бывалых камбоджийских корреспондентов, должен был спасти репутацию Пол Пота. Приглашение получил даже Генеральный секретарь ООН Курт Вальдхайм.

Стив Хедер сидел и ждал в Пекине, а вьетнамцы тем временем занимали Пномпень. Поездка в Демократическую Кампучию не состоялась. Но он доехал до камбоджийско-таиландской границы. Там он провел интервью с беженцами, опросив полторы тысячи человек о том, как они пережили режим красных кхмеров.

После этого он занялся изучением кхмерской революции, которую поначалу поддерживал. Многие считают, что из тех, кто не входил в партийное руководство, он лучше всех разбирается в эпохе правления красных кхмеров.

На самом деле у меня к нему только один вопрос.

Как мог Суонг Сикын и его приспешники в течение двух недель водить за нос шведскую делегацию? Как они смогли настолько безукоризненно организовать все в стране, где почти ничего не работало? И такой неопытной по части приема иностранных делегаций?

Он задумчиво кивает, потом говорит, что я заблуждаюсь. В этой области они не были новичками — они отлично умели устраивать визиты и городить потемкинские деревни.

Но ведь они, возражаю я, немного сбитый с толку, почти не принимали никаких иностранных делегаций.

Да, вы правы. Но согласитесь, добавляет он, это примерно то же самое, что принимать собственное партийное руководство — те несколько раз, что оно покидало Пномпень.

Партийным руководителям можно было показывать лишь то, что они ожидали увидеть. За последствия их неудачной политики пришлось бы отвечать местным начальникам. В интересах последних было продемонстрировать подправленную версию действительности.

Людям, которые стояли вдоль дорог или встречали гостей в коммунах, было все равно, кто сидит в черных «мерседесах» — политруки из Пномпеня или бледнолицые иностранцы. Они знали, что им грозит, если зрители не поверят увиденному.

Поэтому, считает Стив Хедер, Пол Пот и его товарищи довольно мало знали о жизни в деревне. Результаты и цифры, о которых им докладывали, скорее отражали их ожидания, нежели фактическое положение дел.

Поэтому и попытки реформ, начатые в 1978 году, были обречены на провал. Ведь в их основе лежали выводы, построенные на ошибочных предпосылках.

Это не освобождает их от ответственности. Стив Хедер просто немного смещает акценты. Вина остается.

247.

КАЖДЫЙ ДЕНЬ — ПРАЗДНИК!

248.

За что смогут нас упрекнуть будущие поколения? За то, что мы позволили России беспрепятственно разорить Чечню? Что мы слишком вяло протестовали? За оккупацию Китаем Тибета? Израилем Палестины? За то, что мы, несмотря на новостные репортажи и предупреждения ученых, несмотря на все наши знания, не изменили свой образ жизни, чтобы немного притормозить повышение температуры на нашей планете? За то, что 30 тысяч людей в мире каждый день умирали от голода, в то время как мы выкидывали в помойку третью часть еды, купленной в супермаркетах? Что миллионы детей и женщин были проданы в сексуальное рабство?

Они предъявят нам пожелтевшие газетные вырезки и спросят: ведь здесь же все сказано, как вы можете утверждать, что ничего не понимали?

249.

[ВТОРНИК, 15 АВГУСТА 1978 ГОДА]

Хедда Экервальд пишет в своем путевом дневнике:

Удивительно было посетить строительство Плотины 6 января. […] 4 тысячи молодых людей вместе строили ворота, чтобы вода могла поступать во все каналы.

В Швеции редко увидишь, чтобы столько людей трудились вместе. В упсальской Академической больнице примерно пять с половиной тысяч служащих. Но они работают в помещении, в разных кабинетах и коридорах, а здесь, на Плотине 6 января, их видишь всех сразу. И сразу понимаешь, какое они возводят чудо! Эти ирригационные сооружения совершили революцию в кампучийском сельском хозяйстве.

Все молодые люди родом из окрестных деревень и во время работы живут в бараках недалеко от плотины. Интересно, каково им вот так вот жить и работать? Это можно узнать, только познакомившись с ними. Не скучают ли они по дому, ведут ли политические споры, стараются ли держаться вместе, танцуют ли вечером под народную музыку на радио? Многие ли, встретив там свою вторую половину, потом женятся? Мне бы так хотелось остаться и поработать вместе с ними.

250.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

15 апреля 1998 года. Пол Пот лежит в простом сарае. Сердце не бьется, дыхание остановилось. Ноздри кто-то заткнул ватой. Волосы темные — это его последнее изменение внешности перед предполагаемым побегом в Таиланд.

Причина смерти неизвестна. Личный врач утверждает, что у него был сердечный приступ. Но уже ходят слухи об отравлении.

Жарко. В сарае душно, пахнет формалином, который использовали при бальзамировании.

Через три дня Пол Пота кремируют — на куче мусора и старых автомобильных покрышек.

Дым в листве.

251.

Насыщенная программа, напряженное расписание. Подобные поездки в коммунистические страны обычно однотипны, пишет американский профессор Пол Холландер в своей книге «Политические пилигримы: путешествия западных интеллектуалов по Советскому Союзу, Китаю и Кубе»[35]. Их задача — потихоньку вымотать гостей и ошеломить положительными впечатлениями.

Красные кхмеры переняли этот принцип, но не смогли до конца овладеть им. Это доказывают внутренние документы, в которых гиды отчитывались перед своими начальниками. В отличие от других стран, делегациям не предоставляли программу визита заранее. Ее составляли импровизированно, за несколько дней. Но зато это позволяло учесть некоторые пожелания гостей.

Журналист Ричард Дадмен, который вместе с Элизабет Беккер и Малколмом Колдуэллом входил в предпоследнюю делегацию, посетившую Демократическую Кампучию, 4 января 1979 года в газете «Dagens Nyheter» пишет:

Однако, по их представлениям, экскурсия иностранного гостя по стране должна заключаться в длинных, быстрых переездах из одной тщательно подготовленной точки в другую. Иногда по просьбе гостей они останавливаются, чтобы те могли сфотографировать какой-нибудь строительный объект или группу сельских тружеников за работой.

Близкое общение с рядовыми кампучийцами не допускалось, если только те не были специально отобраны заранее. Иногда мы сами пытались наобум выбрать людей для интервью и всякий раз убеждались, что они стоят там специально, чтобы их выбрали, и что они уже не впервые дают интервью коммунистическим делегациям.

Члены правления крестьянских кооперативов и фабрик выкладывали готовые факты, рассказывали о деталях производства или же воспевали «верную линию Коммунистической партии Кампучии» в деле восстановления страны и сопротивления вьетнамцам. Когда мы задавали неудобные вопросы вроде того, «Состоите ли вы в коммунистической партии?», местные руководители в ожидании подсказки смотрели на сопровождающих делегацию правительственных чиновников.

Иногда правительственный переводчик переводил длинный и, по всей видимости, подробный ответ на вопрос короткой фразой «Он не знает».

Кампучии предстоит еще долго учиться тому, как подавать себя окружающему миру.

252.

[Я ВИДЕ ТО, ЧТО ВИДЕЛ — IV]

Хак Хенг не знает, в каком году родилась. Но она полагает, что ей семьдесят восемь. Она живет в маленькой комнатке в пагоде Вуат Суэнсом Косыл на юго-западе Пномпеня.

Она одета как все старые вдовы или монашенки — белая блузка, плотная черная юбка и клетчатый крестьянский платок через плечо. Редкие зубы, кирпично-красные от жевания бетельного ореха, короткие, в сантиметр длиной, белые волосы. Она ходит, согнувшись в три погибели и хромая от перенесенного ранее перелома шейки бедра.

Комнату она делит с соседкой. Здесь умещаются лишь их кушетки и немного кухонной утвари в углу. Это бедное, но не одинокое существование — в стенах пагоды живет много вдов, вдовцов и монахов.

Мать Хак Хенг была синокхмеркой, отец — китайцем. Она выросла в Кандале, к югу от Пномпеня. Родители были деловыми людьми, особенно Хак Хенг вспоминает мать — деятельную, волевую женщину.

Когда мне было семнадцать, мои родители выдали меня замуж за друга отца. Моему будущему мужу было двадцать лет, и мы никогда не встречались раньше. У него уже был ребенок. Когда родители предложили мне выйти замуж, я не посмела возразить. Тогда все было иначе, не так, как теперь, когда достаточно просто влюбиться. Мой муж был рыбак, но торговал не только рыбой.

Однажды, до независимости, меня похитили Кхмер Иссарак, освободительное движение. Их лидер был другом моего мужа, и он пообещал, что меня не обидят. Но они потребовали от моих родителей большой выкуп. После этого мы переехали в Пномпень, поскольку боялись Кхмер Иссарак.

В городе прокормиться было проще, чем в деревне. Мы покупали вещи на одном рынке, а потом продавали их на другом.

В 1970-м был свергнут Сианук. Нам его не хватало, и мы жалели его. Без короля страна не могла выжить. Но мы были бессильны. После этого я больше не могла ездить к родственникам в Кандаль, потому что он уже был под красными кхмерами, а я оставалась в городе, где заправлял Лон Нол.

Мой муж исчез в 1974-м. Его убили солдаты Лон Нола, обвинившие его в пособничестве красным кхмерам. Они украли его мотороллер. Он не был красным кхмером, все, что он хотел, это чтобы король вернулся.

17 апреля 1975 года нас прогнали из города. Они сказали взять одежду на три дня, но они обманули нас, потому что больше нам не разрешили вернуться. Целую неделю я шла пешком с тринадцатью из моих пятнадцати детей. Нам не разрешили вернуться в мою родную деревню.

Через пять или шесть месяцев нас отправили в Сисопхон. Там мы возделывали землю и сажали рис и овощи. Есть было почти нечего. Я заболела, и мое тело распухло. Потом я так исхудала, что чуть не умерла. Нам давали по два половника водянистой рисовой похлебки два раза в день. Пять человек делили между собой 250 граммов риса в день. Мы старались добавлять в суп листья и все, что могли найти. Одновременно нам приходилось много работать — валить огромные деревья и пахать расчищенные поля. Каждую ночь я плакала. Нам не разрешали готовить самим. Если кто-то разводил огонь, чтобы приготовить себе еду, его убивали.

В 1978 году, когда нас отправили расчищать новые поля, нам пришлось идти, переступая через трупы. Они были закопаны, но не глубоко, и дождь смыл с них землю. Они лежали близко друг к другу, некоторые тела распухли и были мягкие.

Моих детей отправили работать в разные места. Мне разрешили оставить только двух младших. Я не знала, где остальные. Почти никто из них не выжил. Поганый Пол Пот убил десять моих детей.

Когда пришли вьетнамцы, мы радовались. Они дали нам рис и лекарства и не заставляли нас ничего делать. Я вернулась в Пномпень. Это заняло несколько недель. Если бы красные кхмеры не убивали людей и кормили нас, работать было бы легче. Тогда мы были бы довольны.

253.

[СРЕДА, 16 АВГУСТА 1978 ГОДА]

Хедда Экервальд пишет в своем путевом дневнике:

Мы ездили в Сиемриеп, где видели крокодиловую ферму, воронку от снаряда 1976 года, плотину времен Ангкора и линию фронта между армией Лон Нола и освободительной армией перед храмами Ангкора. Жили мы в городе в одной из резиденций принца Сианука.

254.

Крокодилы неподвижно лежат на солнце, с другой стороны дороги доносится медленная похоронная музыка. Кожа у рептилий матово-серая, открытые пасти — лимонно-желтые. От них слегка несет гнилой рыбой.

Я единственный посетитель на крокодиловой ферме в Сиемриепе. И неудивительно, что туристы предпочитают Ангкор-Ват.

Несколько огороженных заболоченных полей и тысяча крокодилов. В каждой вольере небольшой бассейн с зеленой водой, заросшей водорослями. Бетонные ограждения разъела эрозия. Все эти сооружения кажутся забытыми и никому не нужными.

Я хожу мимо вольер, тереблю в руках входной билет. На нем надпись: меня благодарят за мой вклад в сохранение диких видов в Камбодже.

16 августа 1978 года шведская делегация стояла ровно на этом месте и наблюдала за тем, как крокодилы «кишат, как змеи в змеиной яме». Позднее в газете «Kampuchea» крокодилам отводится отдельная колонка. Видимо, в качестве альтернативного, более легкого чтения.

У билетной кассы продаются покрытые лаком чучела крокодильих детенышей, застывшие в одинаково угрожающих позах. Продаются также крокодильи зубы, сумки и пояса из крокодиловой кожи, а также, по какой-то неочевидной причине, кукла-блондинка с голубыми глазами.

Я спрашиваю кассиршу, сколько лет самым старым крокодилам. Она говорит, что не знает, но, наверное, лет восемьдесят.

Я возвращаюсь к вольерам и снова смотрю на кучи рептилий. Одна из тварей ползет в мою сторону, поднимает голову и фиксирует меня ничего не выражающим взглядом. Над нами порхают белые и желтые бабочки.

Выходит, кто-то из вас вполне мог ползать тут двадцать пять лет назад? Чего только не произошло, пока вы лежали и смотрели на солнце, которое садилось и снова всходило за бетонной стеной. На силуэты людей, глазевших на вас.

Один особенно крупный и древний экземпляр медленно ползет к пруду. Его голову рассекает уродливый шрам, одного глаза нет.

И что мне делать с этим опытом? Можно констатировать, что революции приходят и уходят — вечен только Крокодил.

255.

Быть может, шведские активисты тоже были введены в заблуждение историей. Или скорее тем, чего они подсознательно от нее ожидали. А также свойственной человечеству любовью к симметрии.

Бабушки и дедушки этого поколения видели, как мир их юности рушится в огне и пепле великой войны, войны, которая должна была положить конец всем войнам.

Их родители пережили Вторую мировую войну.

Раз, и два, и… какую катастрофу предстояло пережить следующему поколению? Что должно было случиться в те десятилетия, чтобы попасть в будущие учебники истории? Если не все-уничтожающая атомная война, то почему бы не коллапс империалистического капитализма? Или, скажем, мировая революция?

Даже мы легко впадаем в заблуждение. Ведь нам дана только эта, одна-единственная, жизнь. Уникальная жизнь. Должно же ради равновесия случиться хоть что-то уникальное за этот уникальный отведенный нам отрезок времени. Что-то великое, где мы сами будем зрителями и действующими лицами.

Другими словами, мы ожидаем, что земля задрожит именно у нас под ногами. Быть может, это будет пандемичная чума, которая уничтожит то существование, которое мы воспринимаем как данность.

Но это обманчивое представление. Почти нарциссичное.

Между строк учебников, излагающих сильно сжатую версию истории тысячелетий, есть необозримое множество эпизодов, не представляющих, скажем так, никакого особенного интереса.

Большинство человеческих жизней воспламенилось и погасло, так и не совпав ни с какими значимыми событиями мировой истории.

256.

Сиемриеп — это новая Камбоджа. Город стал центром быстро растущей туристической индустрии. В нескольких километрах находится Ангкор-Ват, притягивающий путешественников своими громадными храмами. Многие из храмов до сих пор скрыты в непроходимых джунглях.

Всего за несколько лет здесь открылось множество симпатичных ресторанов, баров и отелей. С моей последней поездки прошло четыре года, и я едва узнаю эти места. Но резиденция короля Сианука стоит на месте. Красивое невысокое здание, две античные пушки украшают парадную лестницу с обеих сторон. Я обращаюсь к таксистам, которые сидят на корточках под деревом. Король сюда часто приезжает? Нет. Ответ единодушный. В последний раз он был здесь очень давно.

Я захожу в один из ресторанчиков. После полудня в городе почти не встретишь туристов. Они в храмах. Через несколько часов все заведения наполнятся людьми, улицы — мототакси и моторикшами.

На стене висит неожиданное для ресторана украшение: сиденье для унитаза в рамке. Рядом — подпись. Это трофей из последнего жилища Пот Пота — проще говоря, стульчак Пол Пота.

На самом деле ничего странного тут нет. Камбоджа пытается зарабатывать на всем, что может привлечь туристов. S-21 сегодня — музей, а массовые захоронения в Тинг Аек — обязательная туристическая достопримечательность для всех, кто приезжает в Пномпень. Рядом с S-21 открылось кафе, где официант в форме красного кхмера подаст вам водянистую рисовую похлебку. У дома Та Мока сидят его старые телохранители и берут два доллара за вход.

Я выпиваю свой лаймовый сок и, обойдя квартал, захожу в одно из многочисленных интернет-кафе. Скорость соединения отличная.

Я пишу Яну Мюрдалю.

Я пишу, что у меня еще остались вопросы, хотя я прочел все из его работ, которые мне удалось найти. Что я хотел бы встретиться с ним и поговорить о его поездках в Демократическую Кампучию.

Но я не получаю ответа.

257.

В пятницу 15 сентября 1978 года «Aftonbladet» публикует статью Анники Андервик. Она называется «Репортаж из закрытой страны». Анника Андервик пишет:

Как-то вечером мы сидим на веранде гостевого дома в Кампонгтхоме. Мы слушаем радио. Проработав целый день в поле, крестьяне со своими буйволами только что разошлись по домам. Дети плещутся в пруду, у домов сидят и беседуют пожилые женщины. Все мирно, но через эфир к нам подбирается окружающий мир. На «Голосе Америки» [сенатор] Макговерн требует международного военного участия, чтобы спасти многострадальный кампучийский народ от кровавого режима. На другой частоте Московское радио на английском языке сообщает о восстаниях во многих районах Кампучии.

Я удивленно оглядываюсь по сторонам. Неужели они говорят об этой стране?

258.

Израэль Янг, которого все зовут Иззи, исчезает в подвале. Я остаюсь сидеть в его небольшом офисе на Сёдермальме в Стокгольме. Угловое здание, большие окна на две стороны. Мимо по тротуару проходят люди.

Иззи Янг известен тем, что в 1961 году устроил первый серьезный концерт Боба Дилана, положивший начало карьере музыканта. Вот уже больше тридцати лет Иззи Янг живет в Швеции и считается центральной фигурой в шведском фолке. Дверь в его простенькую контору всегда открыта, и многие останавливаются поболтать. Все это совсем не похоже на Швецию, скорее на Нью-Йорк. По крайней мере, на Нью-Йорк глазами Вуди Аллена.

Иззи Янг поднимается по крутой лестнице с пыльными пакетами и папками в руках. Это часть того, что осталось от вверенного ему архива Общества шведско-кампучийской дружбы. Остальное он передал в Лундский университет. Несколько лет Иззи Янг был членом правления Общества.

В США интерес к камбоджийской революции возник после американских бомбардировок Камбоджи. Тогда Иззи Янг связался с Хуот Самбатом и Хинг Сокхомом, представителями правительства в изгнании принца Сианука.

Копаясь в пакетах, он бормочет на смеси английского и шведского. У меня перед глазами мелькают протоколы, дневники, фотографии. Я не осмеливаюсь спросить, что он ищет. Если он вообще что-то ищет.

В старой коробке он находит стопку фотокопий, переплетенных в небольшую книгу. Я узнаю форзац. Это копии «признаний» из S-21. Из книги выпадает снимок, сделанный там же. На нем изображен мужчина с номером на груди. На лице — выражение отчаянья и покорности, которое я столько раз видел на лицах приговоренных к смерти узников S-21.

— Он был моим лучшим другом, — говорит Иззи Янг и протягивает мне книгу.

Я читаю заглавие на обложке. «Hing Sokhom — FUNK[36] USA 1970–1976». Дата казни та же, что у его шведского коллеги, Исуп Кантхи.

— Он был моим лучшим другом, и я уговорил его вернуться в Кампучию после революции.

Он печально смотрит на меня.

— Я его уговорил.

Потом, в другом документе, я нахожу запрос Иззи Янга, переданный шведской делегации перед ее отъездом. Он просит их разыскать Хинг Сокхома, от которого не было вестей с тех пор, как он в 1976 году вернулся в Демократическую Кампучию.

259.

[СУББОТА, 26 ЯНВАРЯ 1978 ГОДА]

Хедда Экервальд пишет в своем путевом дневнике:

В аэропорту Почентонг мы попрощались. Мы взошли на борт самолета. Внизу стояли Ок Сакхун, Сок Рим, Хынг и другие и махали, глядя нам вслед. Они махали нам еще полчаса, пока самолет не взлетел.

260.

Я приезжаю в аэропорт задолго до отправления самолета. Это новый терминал, горчично-желтого цвета, но сохранилось и кое-что от старого здания. Остался даже большой бетонный навес от солнца с зигзагообразной крышей, который я видел на фотографиях времен принца Сианука. Его также можно увидеть на заднем фоне одного снимка, где Пол Пот и члены Центрального комитета встречают международную делегацию, прибывшую с государственным визитом. Теперь навес оказался немного сбоку от новой постройки.

Именно здесь приземлились шведы на своем китайском самолете. Быть может, в зигзагообразной тени их ожидали Ок Сакхун и остальные.

Они приземлились и сошли по трапу, окруженные незнакомой природой, незнакомой культурой.

Жара и запахи. Ярко-зеленые рисовые поля. Высокие прямые сахарные пальмы, их растопыренные кроны на фоне горизонта.

Окруженные всем тем, что раньше видели только на черно-белых фотографиях.

А под навесом их старые парижские знакомые. Те, что несколько лет назад рассуждали о будущем, казавшемся тогда невозможным.

Но вот это будущее наступило, а они приехали в гости к своим друзьям. К бывшим изгнанникам, теперь занявшим высокие посты в обществе, о создании которого они, возможно, даже не смели мечтать.

Я пытаюсь представить себе, как они были поражены. Как они оглядывались, ошеломленные, стараясь впитать в себя все эти впечатления. Повсюду — Кампучия. Дружеские рукопожатия и доброжелательные улыбки. Страна, о которой они пели, писали и читали. Страна, о которой мечтали.

Приглашение Пол Пота пришло в Стокгольм весной 1978 года. Затем последовали месяцы неопределенного, нетерпеливого ожидания. Весна, перевалившая в лето, оборванные страницы календаря. Апрель и май. Июнь и июль. И наконец август.

Перелет через Пекин, где их ждал Ян Мюрдаль. Китай тоже наверняка поразил их. Путешествие в другой мир, в страну, предложившую альтернативу биполярному мировому порядку. Величественная, богатая и необозримая. Самая густонаселенная коммунистическая страна в мире, с живой революцией, не в пример старой, косной, Октябрьской. Разве это Китай вторгся в Чехословакию в 1968 году? Китай отказался от дальнейшего развития? Вместо того чтобы нападать на своих друзей, Мао Цзэдун объявил культурную революцию, расправившись с бюрократией и застывшими структурами.

Вот где борьба продолжалась.

Наконец двенадцатое августа. Незнакомая страна, пересеченная огромной коричневой рекой Меконг. Они вышли из самолета — одни из первых, кому разрешили въехать в Демократическую Кампучию.

Четверо избранных, четверо лучших.

Результат целенаправленной политической кампании, усиленных занятий и неустанного участия в судьбах угнетенных.

The underdog.

Они рукоплескали сокрушительной победе народной революции над американской военщиной. Они поддержали страну, начавшую с белого листа, страну, созидавшую новый общественный порядок. Не по колониальному и устаревшему западному образцу, а опираясь на собственный опыт и собственные потребности. Страну, созидавшую новую демократию и иной экономический порядок.

Как можно было оценить эти радикальные инициативы? Существовали ли какие-то объективные критерии, или им следовало сделать шаг назад и выждать? Дождаться результата?

Или, говоря иначе, всегда ли надо спрашивать: «Почему?» Неужели нельзя спросить: «Почему бы и нет?»

Мне кажется, они приземляются здесь, в этом самом аэропорту, после того, как в течение многих лет пытались мыслить позитивно. Не приукрашивать происходящее, нет, просто относиться доброжелательно. Они внимательно следили за новостями и выискивали положительные тенденции, а не отрицательные. Боролись с новостной машинерией, которая, похоже, окончательно решила сбросить Кампучию со счетов. Которая докладывала почти исключительно о перегибах и рабском труде, несмотря на то, что были и другие свидетельства, другие сведения. Как, например, обстоят дела с производством риса? Разве пномпеньское правительство не сообщило, что страна только что перешла на самообеспечение? Почему об этом никто не пишет?

Путешествие в страну, столь понятную в теории и столь незнакомую на практике. Специально приглашенные члены небольшого сообщества. Они настроены критически, но в то же время открыты попыткам создать что-то кардинально новое после всех несчастий, причиненных войной.

Почти тридцать лет спустя я стою в том же аэропорту. У меня в руках своеобразный сценарий. Я могу оглянуться назад и увидеть закономерности. Я беру блокнот и записываю: «Можно ли было требовать от Гуннара, Анники, Яна и Хедды большей проницательности? Чтобы заглянули за фасад? Чтобы догадались считать знаки?»

Я склонен ответить «да».

Но. Смог бы я сам это сделать, окажись я на их месте в 1978 году? Если бы мне поручили посетить страну, которую, как мне казалось, я так хорошо знаю?

На этот вопрос у меня нет ответа.

Я оглядываюсь по сторонам и записываю: «А какие фасады я нагородил для себя?»

261.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Суонг Сикын присутствовал на кремации Пол Пота.

Видеть, как сжигают тело Пол Пота — среди автомобильных покрышек, не пригласив монахов, его жену и дочь… Я сказал потом его жене: глядя на это, я прослезился. Можно же было устроить похороны, пусть простые, но достойные.

262.

Он коснулся меня своим ослепительным крылом.

263.

12 июля 1979 года новостное агентство AFP опубликовало список камбоджийских дипломатов, вернувшихся после революции на родину. После этого они пропали без вести и, по всей видимости, были казнены. Одно из имен очень похоже на имя супруга Анники Андервик.

Красные кхмеры заявили, что есть свидетели, которые видели людей из этого списка во время хаотичной эвакуации из Пномпеня, перед тем как город заняли вьетнамцы.

Однако, как сообщили они, дальнейшие судьбы этих людей неизвестны.

264.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Лето 1998-го. Остался только Та Мок. Все остальные революционные лидеры умерли или дезертировали. Вскоре правительственные войска найдут его и арестуют. Это конец красных кхмеров.

О смерти Пол Пота он сказал одному камбоджийскому журналисту:

Пол Пот сгнил, как перезрелая папайя. Никто его не убивал, никто его не отравлял. Теперь его нет, у него нет власти, нет прав, он значит не больше, чем коровья лепешка. Коровья лепешка и то важнее, чем он. Мы можем использовать ее как удобрение[37].

265.

[ИЗ ГАЗЕТЫ «GNISTAN», 29 ОКТЯБРЯ 1978 ГОДА, ПИШЕТ ГУННАР БЕРГСТРЁМ]

На песке под домом на сваях, где собрались дети лет десяти — двенадцати, я попытался нарисовать карту и объяснить, что я из Швеции. У меня не очень-то получилось, но дети поняли, что мне пришлось долго лететь, чтобы добраться в их страну.

Избранная библиография

Augustsson, L. Å, Hansén, St. De svenska maoisterna. Göteborg: Lindelöw, 2001.

Barron, Jh., Paul, A. Murder of a Gentle Land. USA: Reader’s Digest Press, 1977.

Becker, E. When the War Was Over. New York: Public Affairs, 1998. Bizot, F. Le Portail. Paris: La Table Ronde, 2000.

Caldwell, M. Kampuchea: Rationale for a Rural Policy. Hyderabad, Janata Prachuranalu, 1979.

Chanda, N. Brother Enemy. New York: Collier Books, 1986. Chandler, D. Brother Number One — revised edition. Bangkok: Silkworm Books, 1999.

Chandler, D. The Tragedy of Cambodian History. USA: Yale University Press, 1993.

Chandler, D. Voices from S-21. Bangkok: Silkworm Books, 1999.

Chomsky, N., Herman, Ed. S. Distortions at Fourth Hand. The Nation. 6 juni, 1977.

Ear, S. The Khmer Rouge Canon. Berkeley: University of California, 1995.

Englund, P. Kring Gulag (ur essäsamlingen Förflutenhetens landskap). Stockholm: Atlantis, 1991.

Evans, G., Rowley, K. Red Brotherhood at War. London: Verso, 1984.

Dunlop, N. The Lost Executioner. London: Bloomsbury, 2005.

Frederiksen, P. Kindkys af Pol Pot. Danmark: Lindhardt og Ringhof, 2004.

Heder, St., Tittemore, B. Seven Candidates for Prosecution. Phnom Penh: Documentation Center of Cambodia, 2004.

Hitchens, Ch. The Trial of Henry Kissinger. London: Verso, 2001.

Hollander, P. Political Pilgrims — Travel of Western Intellectuals to the Soviet Union, China and Cuba. New York: Harper & Row, 1983.

Kamm, H. Cambodia, Report from a Stricken Land. New York: Arcade Publishing, 1998.

Khieu, S. Cambodia’s Recent History and the Reasons Behind the Decisions I Made. Phnom Penh: Ponleu Khmer Printing & Publishing House, 2004.

Kiernan, B. How Pol Pot Came to Power. London: Verso, 1985.

Kiernan, B. The Pol Pot Regime. Bangkok: Silkworm Books, 1996.

Kiernan, B., Boua, Ch. Peasants and Politics in Kampuchea 1942–1981. London: Zed Books, 1982.

Kline, D., Brown, Robert. The New Face of Kampuchea. Chicago: Liberator Press, 1979.

Lindqvist, S. Nu dog du. Stockholm: Albert Bonniers forlag, 1999.

Locard, H. Pol Pot’s Little Red Book — the Sayings of Angkar. Bangkok: Silkworm Books, 2004.

Maguire, P. Facing Death in Cambodia. New York: Columbia University Press, 2005.

Myrdal, E. mfl. Kampuchea mellan två krig. Stockholm: Folket i Bild / Kulturfront, 1979.

Myrdal, A., Bergström mfl. Kampuchea — Krigen. Politiken. Diplomatin. Stockholm: Ordfront, 1983.

Myrdal, J. Kampuchea hösten 1979. Stockholm: Pan / Norstedts, 1979.

Myrdal, J. Kampuchea och kriget — Skriftställning 11. Stockholm: Oktorberförlaget, 1978.

Osborne, М. Sihanouk, Prince of Light, Prince of Darkness. Bangkok: Silkworm Books, 1994.

Picque, L. Au delà du del. Paris: Editions Bernard Barrault, 1984.

Ponchaud, F. Cambodge — année zéro. Paris: Julliard, 1977.

Porter, G., Hildebrand, G. Cambodia: Starvation and Revolution. New York: Monthly Review Press, 1976. Salomon, K. Rebeller i takt med tiden. Stockholm: Raben Prisma, 1996.

Salomon, K. Utopiemas suggestionskraft artikel i Idealisme eller fanatismef Opgøret от venstrefløjen under den kolde krig. Köpenhamn: Forum, 2003.

Shawcross, W. Sideshow. Kissinger, Nixon, and the Destruction of Cambodia. New York: Simon and Schuster, 1987.

Shawcross, W. The Quality of Mercy. New York: Simon and Schuster, 1984.

Short, Ph. Pol Pot — Anatomy of a Nightmare. New York: Henry Holt, 2005.

Sihanouk, N. Prisonnier des Khmers Rouges. Paris: Hachette, 1986.

Sihanouk, N. Souvenirs doux etamers. Paris: Hachette, 1981.

Thion, S. Watching Cambodia. Bangkok: White Lotus Press, 1993.

Vann, N. A Cambodian Prison Portrait. Bangkok: White Lotus Press, 1998.

Vickery, M. Cambodia 1975–1982. Bangkok: Silkworm Books, 1999.

РАДИОПЕРЕДАЧИ

Lindquist, Bosse: Tystnaden i Phnom Penh (документальная передача, первая трансляция на канале P1 Шведского радио 25 сентября 1999 года).

Послесловие

I

В 2007 году правосудие наконец настигло предводителей красных кхмеров, и их, одного за другим, поместили в специально построенный изолятор на окраине Пномпеня. Это стало началом конца правового процесса, растянувшегося на десять лет. Престарелые лидеры должны были предстать перед совместным трибуналом ООН и Камбоджи. Договориться о процессе удалось не сразу, потому что такие сверхдержавы, как США и Китай, не хотели, чтобы их участие в трагической истории Камбоджи стало предметом правового разбирательства. А действующие политические лидеры в Камбодже, многие из которых когда-то были красными кхмерами, но в 1978 году бежали во Вьетнам во время чисток в Восточной зоне, предпочитали скрывать свое прошлое.

На руках у всех у них — камбоджийская кровь.

В результате удалось прийти к компромиссу, обвинив горстку самых высокопоставленных лидеров красных кхмеров в геноциде и преступлении против человечности.

Первый приговор был вынесен в июле 2010 года: комендант фабрики смерти Дуть приговаривался к тридцати пяти годам тюремного заключения. Дуть, недавно принявший христианство, признал свою вину еще на ранней стадии процесса. Ответственный за Туолсленг, где допрашивали и казнили самых важных политических заключенных, Дуть обладал уникальными сведениями о тайнах верхних эшелонов власти. Сведениями, которые сыграют важную роль в последующих обвинениях.

Среди задержанных был, разумеется, и глава Демократической Кампучии Кхиеу Самфан. Его последние годы на свободе задокументированы в удивительном фильме Давида Ароновича и Стаффана Линдберга «Facing genocide»[38]. Фильм можно рассматривать как попытку Кхиеу Самфана оставить по себе добрую память. Как ни странно, он не пытается дистанцироваться от Пол Пота, а, наоборот, говорит о себе как о его близком доверенном («Я следовал за ним как тень!»). Перед изумленными режиссерами Кхиеу Самфан предстает приятным и общительным экскурсоводом, готовым провести их по старому лагерю красных кхмеров. Особенно поражает одна сцена. Кхиеу Самфан стоит возле заброшенного дома Пол Пота недалеко от таиландской границы. На нем белая шляпа от солнца и голубая рубашка с коротким рукавом. Он говорит: «Я все время вижу его. Здесь, в Кардамоновых горах, в самых разных местах». Он замолкает, и один из режиссеров спрашивает: «Вам его не хватает?» Кхиеу Самфан быстро кивает и сжимает губы так, будто вот-вот расплачется. Потом снова кивает и, сказав что-то односложное, отворачивается от камеры.

Главный обвиняемый на суде не присутствует — дым от костра, на котором сожгли тело Пол Пота, вот уже десять лет как развеялся по ветру. Главнокомандующий Пол Пота, «мясник» Та Мок, тоже не сможет предстать перед судом. Его поймали в 1999-м, а в 2006-м он умер в следственном изоляторе. Та Мок был из числа тех красных кхмеров, кто не получил образование за границей. В его лице правосудие потеряло очень важного свидетеля. Он обладал исчерпывающей информацией о корнях красных кхмеров — сопротивленческом движении Кхмер Иссарак, выступавшем против французского колониализма. Предполагают, что Та Мок был не очень лоялен группировке интеллектуалов, куда входили, к примеру, Иенг Сари и Кхиеу Самфан, после революции взявшие руководство партии в свои руки и казнившие Со Пхима, Руос Нима и других братьев Та Мока по оружию времен Кхмер Иссарак. (Сам Та Мок не утруждал себя тем, чтобы отправлять подозреваемых членов партии в кабинет для допросов Дутя в тюрьме S-21, и расправлялся с ними на месте.)

Время работает против обвинителей. Все приговоренные — люди очень преклонного возраста, и они прожили тяжелую жизнь. В марте 2013 года умер бывший министр иностранных дел восьмидесятисемилетний Иенг Сари. За полгода до этого его жена, бывший министр соцзащиты Иенг Тхирит, была признана дементной и посему неспособной участвовать в процессе. На данный момент на скамье подсудимых остались только Брат номер два, Нуон Чеа, и бывший глава государства Кхиеу Самфан. Первому восемьдесят семь, второму восемьдесят два — это в стране, где средняя продолжительность жизни составляет шестьдесят три года.

Независимо от того, какие приговоры вынесут лидерам красных кхмеров, судебный процесс сыграет очень важную роль в жизни современной Камбоджи. И не только потому, что вина виноватых будет наконец признана. Приговор этот так важен потому, что пострадавшее население по-прежнему очень мало знает о том, что происходило в стране между 1975 и 1979 годами. Камбоджийцы пережили необъяснимую катастрофу и с тех пор пытаются сосуществовать с ее последствиями. Судебный процесс, таким образом, мог бы стать частью просветительской кампании и терапевтическим средством преодоления травмы.

Возможно, люди наконец получат ответ на вопрос, который я так часто слышал во время своего пребывания в Камбодже: «Почему они нас убивали?»

II

Через несколько дней после того, как вышло шведское издание этой книги, Ян Мюрдаль все-таки решил публично высказать свою точку зрения о визите к Пол Поту. Длинная статья под заголовком «Я не видел никаких массовых убийств» была опубликована в разделе «Культура» газеты «Aftonbladet». По его мнению, данная книга только вторит расхожему мнению прессы, о котором он говорил в радиоинтервью Буссе Линдквисту (см. с. 241–242 настоящего издания[39]). Львиная доля последующих рассуждений Мюрдаля только подкрепляет его позицию, занятую в 1970-е. В этом смысле он просто повторил то, что сказал мне по телефону несколько лет назад, а именно, что сказать ему больше нечего. Однако заканчивалась статья неожиданно. Вывод Мюрдаля таков: Камбоджа сегодня ушла бы гораздо дальше, если бы общественные реформы Пол Пота не были прерваны вьетнамским вторжением 1978–1979 годов. Выскажи Мюрдаль это мнение прилюдно в сегодняшней Камбодже, его бы скорее всего линчевали. (В связи с выходом моей книги в Норвегии вся дискуссия прозвучала еще раз в норвежской «Klassekampen».)

По мнению Гуннара Бергстрёма, «Улыбка Пол Пота» стала еще одним стимулом основательно разобраться в собственной причастности к одной из самых страшных трагедий XX века. Спустя тридцать лет после своего первого визита в Камбоджу Гуннар Бергстрём решил снова посетить эту страну, о чем рассказывается в документальном фильме «Пол Пот моей мечты», снятом Юлией Станиславской и Микаэлем Кроткиевским. В фильме есть несколько драматичных моментов, когда Бергстрём, к примеру, подходит к камбоджийцам на улице и просит прощения за то, что «был полным идиотом и поверил в режим Пол Пота».

За несколько дней до выхода книги я говорил по телефону с Хеддой Экервальд. Она рассказала, что пока что не смеет принимать никакие приглашения, связанные со своей работой в университете. Она предполагает, что в ближайшие несколько недель пресса выставит ее на посмешище как бывшую сторонницу Пол Пота, и на этом ее академическая карьера закончится. Я заверил ее, что это крайне маловероятно, и очень рад, что оказался прав. С тех пор Хедда Экервальд продвинулась по службе и получила профессорское звание.

Анника Андервик в действительности носит другое имя; когда я писал эту книгу, она отказалась от любого сотрудничества со мной. Рассказ о камбоджийской трагедии и той крошечной роли, которую в ней сыграли четверо шведов, для меня важнее отдельных лиц. Поэтому Аннику Андервик можно рассматривать как вымышленный персонаж. Но если кто-то хочет больше узнать о ее судьбе, я рекомендую любопытную книгу ее сына Йеспера Хуора «Последнее путешествие в Пномпень» (Ordfront, 2006), получившую замечательные отклики критиков.

В 2009 году стокгольмский Форум «Живая история» организовал выставку «Ужин с Пол Потом». Основной ее темой также стал визит в Кампучию Общества шведско-кампучийской дружбы в 1978 году. Выставка была задумана как часть более обширной программы по информированию о преступлениях против человечности, совершенных в странах коммунистического режима.

В 2010 году выставка была раскритикована парламентским уполномоченным по делам юстиции после протестов нескольких лиц, в том числе Хедды Экервальд. По мнению омбудсмена, государственная организация не может осуществлять нападки на отдельных ранее несудимых граждан по причине их политических взглядов. Я полностью согласен с парламентским уполномоченным — это несовместимо с демократией. Форум «Живая история» учел мнение омбудсмена и с тех пор пересмотрел концепцию выставки.

III

В это издание «Улыбки Пол Пота» вошло больше эпизодов, чем в первое. Какие-то главы добавлялись по мере того, как книга переводилась на другие языки. Все издания, таким образом, отличаются друг от друга. Однако в масштабе всей книги новые эпизоды не играют существенной роли — это в первую очередь детали и уточнения, которые я, вероятно, так и так включил бы в оригинальное издание, если бы знал о них раньше.

IV

В основе «Улыбки Пол Пота» — материалы из разных источников. Какие-то сведения почерпнуты из литературы о современной истории Камбоджи. В моих изысканиях мне очень помогли некоторые авторы. Я хотел бы воспользоваться случаем и выразить благодарность Филипу Шорту, Стиву Хедеру, Бену Киернану, Хелен Джарвис и Петеру Фредериксену. Эти люди любезно уделили мне время, ответили на мои вопросы и подсказали альтернативные поисковые стратегии. Филип Шорт также согласился дополнить мое интервью с Суонг Сикыном.

Большая часть приведенных лозунгов позаимствована из книги Анри Локара «Pol Pot’s Little Red Book — the Sayings of Angkar»[40]. Многие эпизоды, обозначенные как «Белая рябь», написаны под впечатлением от книги Филипа Шорта «Pol Pot — Anatomy of a Nightmare»[41] и Дэвида Чэндлера «Брат номер один». Стихотворение Тумаса Нюдаля приводится с разрешения автора.

Эпизоды 138 и 165 написаны после прочтения статьи «Пропал отец», опубликованной в «Dagens Nyheter» 11 ноября 1999 года. Документальный фильм, упоминаемый в главе 240, это фильм Ритхи Паня «S-21: The Khmer Rouge Killing Machine»[42]. Дневник Хедды Экервальд был опубликован в газете «Kampuchea» (1978, № № 3–4).

Я также хотел бы — без соблюдения какой-либо иерархии — поблагодарить всех, кто помогал мне в работе над этой книгой: Сару Стридсберг, Даниэля Оберга, Давида Сандберга, Хелену Йельм, Аарти Капор, Гордона Кэнделина, Патрика Уонга, Нхек Сарина, Израэля Янга, Буссе Линдквиста, Ким Сона, Хулио Хельдреса, Александра Скантце, Кима Саломона, Ульфа Крука, Мартина Фрёберга, Кристин Бергет, Стива Сем-Сандберга, Йенса Кристенссона, Йенни Тенг, Мод Сундквист, Йоук Чханга, Августина Ербу, Ингмара Лемхагена, Ричарда Херольда, Мариуша Калиновского, а также моих родителей.

В заключение я хочу отдельно поблагодарить Гуннара Бергстрёма и Хедду Экервальд за то, что они любезно согласились уделить мне время и ответить на мои вопросы.

Петер Фрёберг Идлинг Хэгерстенсосен, август 2013

Примечания

1

Kiss по-шведски значит «писи» (детск.). (Здесь и далее — примечания переводчика).

(обратно)

2

РАФ (нем. Rote Armee Fraktion) — Фракция Красной Армии, известна также как группа Баадера — Майнхоф, по имени двух ее членов Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф. Наиболее активная из западных леворадикальных террористических организаций 1970-х. Действовала на территории ФРГ и Западного Берлина.

(обратно)

3

Объединенные группы НФОЮВ (DFFG, Deförenade FNL-grupperna) — известное шведское движение в поддержку вьетнамского НФОЮВ, Национального фронта освобождения Южного Вьетнама, просуществовавшее с 1965 по 1979 г. Зародившееся в Стокгольме и изначально состоявшее из небольшой группы активистов, движение постепенно распространилось на главные университетские города, а к 1975 г. уже насчитывало 150 локальных групп. Движение выдвигало три основных лозунга: «США — прочь из Вьетнама!», «Поддержим народ Вьетнама на его условиях!», «Долой американский империализм!».

(обратно)

4

«Маленький Эйольф» — пьеса Хенрика Ибсена о мальчике Эйольфе, ставшем калекой по недосмотру родителей.

(обратно)

5

«Это заметки из путешествия по Демократической Кампучии, снятые в сезон муссонов. Эти заметки субъективны» (англ.).

(обратно)

6

Факсехюс, или Факсехольм — средневековый замок, сожженный в 1434 г. жителями шведской провинции Хельсингланд во время народного восстания, возглавленного Энгельбректом Энгельбректссоном.

(обратно)

7

Марксистский кружок (фр.).

(обратно)

8

«Какой милый малыш!» (фр.).

(обратно)

9

«Воспоминания сладостные и горестные» (фр.).

(обратно)

10

Заочно (лат.).

(обратно)

11

Все, что летает, на все, что движется (англ.).

(обратно)

12

«Суд над Генри Киссинджером» (англ.).

(обратно)

13

Тхуэн Прасыт — посол Демократической Кампучии в ООН.

(обратно)

14

Фредрик Бёк (1883–1961) — шведский профессор, историк литературы, критик и писатель. Свен Стольпе (1905–1996) — писатель, переводчик, журналист, литературовед, критик. Свен Гедин (1965–1952) — знаменитый шведский путешественник, географ, писатель. Все они в большей или меньшей степени поддержали нацистский режим. Бёк в 1940 г. произнес известную речь перед лундскими студентами, в которой восхищался гением Гитлера и призвал поддержать его. При этом он критически относился к антисемитизму. Гедин до конца жизни был приверженцем национал-социализма, хотя во время Второй мировой войны благодаря своим связям спас многих от смерти в концлагерях.

(обратно)

15

«1984-й, может, и не наступит вовремя, но есть еще 1985-й» (англ.).

(обратно)

16

Перевод В. П. Голышева.

(обратно)

17

«Новое лицо Кампучии» (англ.).

(обратно)

18

Речь идет о студенческих волнениях в Швеции в мае 1968 г. и самом известном событии тех дней — захвате студентами здания студенческого союза.

(обратно)

19

Принято считать, что «Пол Пот» является сокращением от фр. politique potentielle — «политика возможного».

(обратно)

20

«Пленник красных кхмеров» (фр.).

(обратно)

21

Приблизительно 30 000 евро.

(обратно)

22

Это камбоджийское название вьетнамской территории в дельте Меконга. Раньше она была частью Камбоджи, но и сегодня там проживает много камбоджийцев. Заключенные из этой области, чей диалект выдавал их происхождение, считались вьетнамскими агентами. (Примечание автора).

(обратно)

23

«По ту сторону неба» (фр.).

(обратно)

24

На западный манер (фр.).

(обратно)

25

«Информация (букв.: искажения) из четвертых рук» (англ.).

(обратно)

26

«Камбоджа: голод и революция» (англ.), «Убийство кроткой страны» (англ.), «Камбоджа: нулевой год» (фр.).

(обратно)

27

«Довольно любопытной» (англ.).

(обратно)

28

Торбен Ретбёлль (р. 1950) — датский историк.

(обратно)

29

«Недавняя история Камбоджи и мотивы принятых мною решений» (англ.).

(обратно)

30

«Кампучия: обоснование аграрной политики» (англ.).

(обратно)

31

«Ворота» (фр.).

(обратно)

32

«Фотографии — воспоминания о Камбодже» (фр.).

(обратно)

33

«Обаятельная улыбка» (англ.).

(обратно)

34

Разумеется (фр.).

(обратно)

35

Холландер П. Политические пилигримы: путешествия западных интеллектуалов по Советскому Союзу, Китаю и Кубе, 1928–1978. СПб.: Лань, 2001.

(обратно)

36

Французская аббревиатура Национального единого фронта Кампучии (НЕФК) — Front uni national du Kampuchéa.

(обратно)

37

Цит. по: Чэндлер Д. П. Брат номер один: политическая биография Пол Пота. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2005.

(обратно)

38

«Перед лицом геноцида» (англ.).

(обратно)

39

В файле см. эпизод № 221 — прим. верст.

(обратно)

40

«Красная книжка Пол Пота — высказывания Ангки» (англ.).

(обратно)

41

«Пол Пот — анатомия кошмара» (англ.).

(обратно)

42

«S-21: машина убийств красных кхмеров» (англ.).

(обратно)

Оглавление

Улыбка Пол Пота

  Действующие лица

  Путешествие по Камбодже красных кхмеров

Избранная библиография

Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg