«История Швейцарии»

История Швейцарии (fb2) - История Швейцарии (пер. Валерий Августович Брун-Цеховой) (Национальная история) 918K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Фолькер Райнхардт

Фолькер Райнхардт ИСТОРИЯ ШВЕЙЦАРИИ

1. Простреленное яблоко и убийство тирана — продуктивный миф

«Да будем мы народом граждан-братьев,

В грозе, в беде единым, нераздельным.

Да будем мы свободными, как предки,

И смерть пусть каждый рабству предпочтет.

На Бога да возложим упованье

Без страха пред могуществом людей».

Среди клятв, известных в истории литературы, эта клятва имела самые большие последствия. В возвышенном свете занимавшейся утренней зари ее произнесли жители Ури, Швица и Унтервальдена. Место, где разворачиваются события, о которых повествует драма Фридриха Шиллера «Вильгельм Телль», — тихий луг на берегу фирвальдштетского озера, известный под названием Рютли. Поводом к принятию прозвучавшей здесь присяги на верность союзу стал чистой воды произвол. От имени династии Габсбургов ее прислужники бессовестно и безнаказанно порабощали, грабили и насиловали крестьян, свободных с незапамятных времен. Особенно отличался этим склонный к садизму фогт (наместник) Гесслер. Таким образом, цель союза состояла в восстановлении священных естественных прав, попираемых Австрией, и притом прав, облагороженных ценнейшим благом цивилизации — человечностью. Свобода, в условиях которой должна развиваться эта гуманность, возникает не в результате прорыва в лишенное каких-либо предпосылок будущее, а благодаря оживляющему возвращению к духу прошлого. Объединение, решение о котором было принято на уединенном лугу Рютли, считает себя подтверждением более старого союза. В конечном счете оно больше не признает дворянства, но только братство. Оно же возникает не из принудительной уравниловки, а в результате некоего акта добровольного самоуравнивания знати. Следовательно, в любом случае речь идет о восстановлении более древнего, лучшего состояния. Но создание бесклассового общества не планируется. Тот, кто был пастухом, остается им и после заключения союза. Право на сопротивление — а присяга этому праву и была столь возвышенно принята на Рютли — основывается на том, что каждый отвоевал свою землю у природы и теперь в силу естественного права называет эту землю своей собственностью. В таком случае феодальные владыки выступают здесь лишь в качестве грабителей. Законен только суверенитет империи, при условии, что ее глава, император, является защитником права. В случае с Ури, Швицем и Унтервальденом он постыдным образом уклонился от этого. Вот заговорщики на Рютли, доведенные до крайности, и решили брать штурмом укрепленные замки во время рождественских праздников. Спонтанная самооборона или тем более месть категорически запрещались.

Тем не менее избежать таких действий не удалось, потому что впоследствии союз сторонников сопротивления оказался слишком уж покорным. Ландфогт Гесслер заставляет одинокого альпийского охотника Вильгельма Телля выстрелить из арбалета в яблоко, которое положил на голову его маленького сына. Хотя искусный выстрел и удался, стрелок становится после этого пленником сил зла, и заговорщики с Рютли не спешат к нему на помощь. Поэтому неукротимому охотнику приходится помогать самому себе, прежде чем он сможет помочь другим. Он подкарауливает деспота Гесслера в ущелье под Кюснахтом и убивает его. Это сигнал к восстанию. По всей стране укрепленные замки пали. Вместе с вновь завоеванной исконной свободой в историю входит община братства. На сцене.

Пьеса Шиллера, впервые поставленная в 1804 г. — поздняя, но зато тем более эффективная версия истории, происходившей более 300 лет ранее. После поначалу скорее сдержанной реакции на нее в Конфедерации (Eidgenossenschaft[1]), драма немецкого автора стала крайне важным представлением о мифическом начале швейцарской национальной истории. Бесчисленные стрелковые, этнографические и певческие общества, религиозные, политические и прочие группировки повторяли, пели, произносили как молитву клятву на Рютли, предпочитая делать это именно на месте события. Поэзия затронула чувство собственного достоинства буржуазной элиты в наступившем XIX столетии, удовлетворила ее потребность заручиться поддержкой национальной истории и легитимировать свою деятельность как неразрывно связанную с благородными первоначалами. Благодаря пьесе Шиллера нация от имени своей истории была возвышена до уровня святыни и тем самым преодолела пропасть между вероисповеданиями и мировоззрениями. Ее история направляется, более того, предопределяется Богом, общим для всех. Властители и народ представляют собой единство. Простые люди доверчиво вверяются руководству правящих, о которых они знают, что те по-отечески наставляют их. Швейцария, заложившая свои основы в клятве, о которой поведал Шиллер, — это не запятнанное позором революции, а законное, героически и в то же время благородно учрежденное государственное образование. Оно возникло в результате размежевания с враждебным внешним миром, но вполне смогло жить в мире, то есть в условиях нейтралитета, с соседями, готовыми к взаимопониманию, — на высоте либерального духа времени и одновременно во все времена сохраняя товарищество, непритязательность, единодушие; его граждане смогли жить в гармонии и согласии с природой, традицией и современностью. Как явствует из опросов, и по сей день большая часть швейцарцев, но также и других европейцев, полагают, что формирование нации происходило именно так, как описано у Шиллера, и не иначе.

Другими словами, легенда продолжает жить. Применительно к началу XXI в. из повествования о Рютли и Телле следует вывод, согласно которому Швейцарии лучше всего продолжать движение в одиночку, то есть оставаться вне Европейского союза. Но поступок Телля, на солидарно-анархических началах оказавшего самому себе помощь, можно истолковать и как смелое выступление за наднациональное сообщество всех людей доброй воли. Практическому применению мифа, похоже, нет границы.

Шиллер черпал свой материал из «Историй швейцарской Конфедерации» («Geschichten schweizerischer Eidgenossenschaft»), написанной Иоганнесом фон Мюллером (1752–1809), жителем кантона Шафхаузен. Мюллер возвел «дух народа» в ранг ведущей силы истории и в свою очередь опирался преимущественно на то изображение событий, которое предложил Эгидий Чуди (1505–1572) в созданной им «Швейцарской хронике» («Chronicon Helveticum»). Чуди, политик национального, а как историк-гуманист — фигура европейского масштаба, своим повествованием подвел итог истории национально-освободительной борьбы и оправдал тем самым существование Конфедерации. Дело в том, что оно уж никак не было бесспоримым в княжеской Европе. Союзу надлежало обрести легитимность и признание, доказав, что восстание против Габсбургов представляло собой сопротивление кровавому угнетению, то есть актом необходимой обороны с целью восстановления по праву обретенной и защищаемой свободы. Сверх того, союз предстает у Чуди основанным на вполне аристократических ценностях, а именно на почтенном возрасте и знатности. Конфедерация была для Чуди — в соответствии с характером ее возникновения — аристократической и непоколебимо свободолюбивой, отличающейся близостью между знатью и народом и благодаря этому сохранившей родство со своими предками — гельветами античных времен. Хотя Цезарь и изгнал их, они никогда не склонялись под ярмом.

Чуди использовал для своего труда источники, возникшие примерно за 100 лет до него. Клятва на Рютли и выстрел в яблоко впервые приведены в Белой книге из Сарнена — в Обвальденской хронике, начатой около 1470 г., — то есть в сборнике документов официального характера. Их цель заключалась в предоставлении доказательств для обоснования правопритязаний. А более ранние свидетельства о событиях отсутствуют. Таким образом, как бы ни датировали в деталях клятву и убийство тирана, между событиями и их первым упоминанием простирался интервал длительностью более чем в полтора столетия. Эта брешь заставляла задуматься, и тем сильнее, что в XVIII столетии было сделано ошеломляющее открытие: история о простреленном яблоке имела более древние, скандинавские корни. Так не была ли она не чем иным, как странствующей сагой, и в качестве таковой вовсе не является местной?

Следовательно, когда Шиллер записывал миф как нечто общепринятое, тот уже находился под угрозой неудержимо развивавшейся критической исторической науки. В этом заключалась существенная причина успеха пьесы. Однако, если даже во второй половине XX в. отдельные историки чувствовали себя призванными «спасти» историческую достоверность Телля, — клятва на Рютли и выстрел в яблоко без всяких «но» и «если» принадлежат царству легенд. Понимание того, что «все было совсем по-другому», не уменьшает очарования мифа, а придает ему дополнительные измерения и глубину. Ведь что бы ни происходило около 1300 года на территории будущего «изначального кантона» (Urkanton)[2], идеализированное изображение этих событий не обесценивается. Его не признают «фальсификацией» из-за большого временного интервала, простирающегося до установленных фактов. Напротив, миф показывает, как политические действующие лица второй половины XV в. представляли себе предысторию Конфедерации и тем самым оправдывали свои собственные действия. Именно ко времени возникновения повествования об освобождении Швейцария впервые заявила о себе как более четко отделенное от своих соседей, особое идеологическое, политическое и военное образование, отчасти даже как особый народ внутри Священной Римской империи, которая примерно в то же время начала точнее определять себя дополнением «германской нации». История о Рютли и Телле — это визитная карточка Конфедерации в Европе, состоявшей из наций, соперничавших за ранги и права.

В соответствии с этой конкуренцией «Товарищество давших клятву» — продукт пропагандистской борьбы. Он противопоставляет габсбургско-австрийскому повествованию, умеющему поведать о предательстве, коварстве и несправедливости «Товарищества», образцово хорошую историю основания страны. И в результате миф, речь в котором идет о далеком прошлом, является в XV столетии волнующей историей своей эпохи и одновременно чем-то гораздо большим. Он мало-помалу превращается в ядро национального сознания и тем самым становится мощной исторической силой. Ведь возникновение наций в Европе раннего Нового времени — в высокой степени процесс поисков самих себя. В этом процессе и питаются творческие корни мифа.

Промерить различие между мифом и историческим ходом событий, каким его реконструирует историческое исследование — причем не претендуя на «последнее слово», — не означает, следовательно, придираться к мифу. Напротив, выявляющееся при этом разделяющее их пространство показывает, как из истории отфильтровывается смысл для современности, а прошлое возводится в ранг обязательства для настоящего и будущего. Сверх того, становится видно, как создаются нормы, которые в качестве обязательных переходят из поколения в поколение, а отсюда формируется образ нации, в сущности и по сей день претендующий на значимость.

2. От Федеративной хартии до расширения союза (1291–1370)

Историк-гуманист Чуди столкнулся с трудной задачей превратить в логическую последовательность простреленное яблоко, союз, заключенный на Рютли, и последствия этих событий, а также включить происшедшее в историческую связь более высокого порядка. Он датировал клятву 8 ноября 1307 г., а падение замков — ночью ближайшего к этой дате Нового года. Такая хронология оказалась поставленной под вопрос, когда после длительного забвения была вновь обнаружена Федеративная хартия 1291 г., составленная на латыни. В соответствии с нею Ури, Швиц и Нидвальден объединились для сохранения мира на этих землях. Имелось в виду обеспечение упорядоченных правовых путей решения споров вместо насильственного осуществления притязаний, а также защита других общих интересов. Самостоятельное объединение жителей долины Обвальден (внутри союза оно объединилось с Нидвальденом в «Унтервальден»), по-видимому, присоединилось к ним позже. Создание этого союза, датируемое «началом месяца августа», на протяжении XIX столетия возводилось в ранг истинного акта основания Швейцарии. В соответствии с такой позицией национальный праздник отмечали 1 августа, а в 1891 г. были устроены дорогостоящие торжества по поводу 600-летия союза.

Но документ 1291 г. только относительно пригоден для такого превознесения, не в последнюю очередь потому, что в нем упоминается еще более древний, не датируемый точнее союз. Помимо обеспечения мира конкретно формулировались и другие цели. Стороны, заключившие договор, обещали друг другу взаимную поддержку в случае насилия изнутри и извне, определяли способы третейского разбирательства в случаях споров друг с другом и обязывались к повиновению законной власти и судьям. Правда, последние не имели права приходить извне и покупать свою должность. Таким образом союз, созданный ради сохранения мира, очерчивал контуры единой территории с общим правовым статусом. Этот статус сводился к подчинению непосредственно императору, или, говоря по-современному, к самоуправлению и региональной автономии при исключительном верховенстве империи, ее права и ее главы. Но к моменту заключения договора такого главы не было. Император Священной Римской империи Рудольф Габсбург, избранный в 1273 г. после 23 лет междуцарствия, умер 15 июля 1291 г. в Шпейере. Таким образом, политическая ситуация была на высшем уровне неопределенной, даже потенциально угрожающей, если предстояло избрание враждебно настроенного преемника. Это тоже было поводом для создания союза. Соглашения о мире между какими-то землями в кризисные времена не являлись редкостью в империи и вне ее. Они свидетельствовали о стремлении региональных и локальных правящих слоев к самообороне, более того, о желании сделать масштабы своих территорий небольшими. Это тоже было лейтмотивом того времени. Однако лозунг «Регионы принадлежат региональным элитам» грозил именно теперь стать несвоевременным. Будь то в Италии или к северу от Альп, на протяжении XIV в. территориализация господства повсеместно принимала конкретные формы. Под этим выражением следует понимать процесс, который вел к формированию более крупных регионов господства, с большим внутренним единством и постоянным дальнейшим развитием центров власти. Правда, это развитие так нигде и не получило завершения вплоть до конца старой Европы в бурях Французской революции, но все же на протяжении столетий оказывало решающее воздействие на политический климат и прежде всего на взаимоотношения правящих династий и местной аристократии.

Правящие слои Ури, Швица и Унтервальдена, так называемых лесных кантонов, видели, что территории, где они традиционно могли осуществлять свою власть, оказались под угрозой со стороны дома Габсбургов. Обогатившись в регионе будущей Конфедерации, в Эльзасе и Зундгау, эта семья, благодаря приобретению герцогств Австрия и Штирия, со времени правления короля Рудольфа превратила свои владения в великую европейскую державу. Таким образом, в глазах древних родовитых семей Габсбурги были выскочками. Типичной для выскочек оказалась и динамика формирования их власти. Союз, основанный в 1291 г., был направлен против политической распорядительной власти этой династии и ее сановников в регионе — против того, что имело решающее значение. Но такая воля к региональному самоопределению — в соответствии с характерным для того времени пониманием законности — обосновывалась благоприобретенной древней свободой. При этом правовая конструкция расходилась, по меньшей мере отчасти, с правовой действительностью. Не подлежало сомнению, что область Ури с 1231 г. обладала правовым статусом, из которого вытекала непосредственная подчиненность императору. Этот статус никогда не оспаривался и в ходе более поздних попыток Габсбургов вернуть утраченное. Объектом спорных интерпретаций было положение в Швице. Здесь в 1240 г. сельским жителям была выдана императорская грамота о свободе, тем не менее в конце XIII в. они находились под юрисдикцией Габсбургов. А вот ни Нидвальден, ни Обвальден до 1291 г. никогда не пользовались привилегиями, сравнимыми с предоставленными жителям Швица. Поэтому принадлежность этих областей графским владениям Габсбургов была, как вытекало из документов, неоспоримой. Напротив, местные традиции, формировавшие сознание виднейших семей, хранили память о древнейшей непосредственной подчиненности императору. Верные этому преданию, задававшие тон семьи обеих объединений жителей долин стремились побудить королей, или императоров, Священной Римской империи, правивших в начале XIV столетия, выдать им грамоты о свободе. Такие документы должны были в законном порядке подтвердить якобы издавна существовавшие автономии.

Эти усилия увенчались успехом в 1309 г. при Генрихе VII и в 1316 г. в правление Людвига IV Баварского. Тот факт, что просьбы нашли отклик, объясняется политической ситуацией в империи. Оба государя были непосредственными конкурентами Габсбургов в борьбе за власть. Тем самым рано обозначился лейтмотив истории Конфедерации: противодействие козням Габсбургов.

Нишу на карте распределения политической власти, которую искали политически влиятельные круги Конфедерации, они, как и многочисленные региональные элиты по всей Европе, полагали возможным найти только вне сферы территориального верховенства могущественной династии.

В противоположность этим стремлениям лесные кантоны около 1300 г. не остались пребывать в идиллическом уединении, но продвинулись в центр властных и политических интересов. Это было связано с энергично развивавшейся на протяжении предшествующих десятилетий внешней торговлей и необходимыми для нее путями сообщения, особенно горными дорогами. Для итальянской экономики — ведущего колеса тогдашнего мирового хозяйства, — пребывавшей в состоянии бума, а также для целей альпийских производителей с их экспортом мяса и сыра, маршрут через Сен-Готард, ставший возможным около 1230 г. в результате постройки моста через ущелье Шёллен, обрел с течением времени большое значение, не превосходя, однако, по важности транзитные пути в Савойе или Граубюндене.

Но об оппозиции крестьян дворянству, не говоря уже о идеологически завышенной степени конфронтации, в это раннее время не могло быть и речи уже потому, что в общинах долин властвовали представители коренных родов. В Ури и Унтервальдене баронские семейства или династии министериалов, возвысившиеся благодаря управлению монастырскими землями, определяли политику, имевшую целью освобождение от Габсбургов. В Швице, напротив, преобладали зажиточные крестьянские семьи, в свою очередь обретавшие черты руководящего слоя. Из одного из таких родов происходил тот самый Штауффахер, который в пьесе Шиллера стал душой союза, заключенного на Рютли. Представители этой региональной аристократии встали у руля, когда в условиях неопределенных правовых отношений, сложившихся в период междуцарствия, знатные дворянские семейства, не проживавшие постоянно в стране, переносили центр тяжести своих интересов за пределы региона. Тем активнее новая элита стремилась к укреплению своих только что обретенных позиций. Для этого она намеревалась поставить под свой контроль чужие земельные владения, дававшие право требовать уплаты податей и исполнения повинностей. Однако полное их устранение или даже создание общества равноправных свободных крестьян совершенно противоречило намерениям этой новой знати. Неослабевающая напряженность между усилиями, направленными на самоопределение в региональных рамках и на формирование более обширной территории, привела в дальнейшем к выдвижению разнообразных обвинений. Упрек в тирании, с одной стороны, в мятеже и предательстве — с другой, были призваны лишать легитимности противную сторону.

Этот скрытый конфликт обострялся под действием других факторов, в том числе антигабсбургской ориентации лесных кантонов в империи. Поначалу ситуация складывалась для них как нельзя более благоприятно. После убийства короля Альбрехта I весной 1308 г. должно было пройти 130 лет, прежде чем представитель дома Габсбургов снова бесспорно обрел высшее положение в империи. Так как правившие в это время главы империи из династий Виттельсбахов и Люксембургов пытались расширить свою власть, оттесняя австрийских соперников, для членов Конфедерации и ее растущего союза вновь и вновь возникали благоприятные предпосылки для заключения альянсов, направленных против общего врага. Так, например, случилось в 1314 г., когда после смерти Генриха VII, происходившего из дома Люксембургов, избиратели не смогли договориться о приемлемом для всех кандидате, и виднейшие семейства объединений жителей долин встали на сторону Людвига Баварского и против Фридриха Красивого Габсбурга.

Лишь несколько месяцев отделяли от этого момента другой выпад. В январе 1314 г. давно уже тлевший конфликт жителей кантона Швиц с монастырем Айнзидельн относительно границ соответствующих владений достиг степени открытого насилия. Последовавшее ночное нападение на аббатство, непосредственно подчинявшееся императору, было направлено в то же время и против Габсбурга, под защитой которого находился дом Божий. Поэтому герцог Леопольд I Австрийский вознамерился совершить военную акцию, которая должна была поставить на место «грабителей монастыря», приверженцев «анти-короля», а заодно и «мятежников» против того, кто господствовал в стране. Но 15 ноября 1315 г. оружие решило исход дела по-иному. У Моргартена, горы на южной оконечности озера Эгери, расположенного на границе между кантонами Швиц и Цуг, войско Габсбургов, насчитывавшее примерно две с половиной тысячи человек, было побеждено ополчением из Ури, Швица и Унтервальдена. Ополчение вдвое уступало австрийскому войску по численности, но превосходило его лучшим знанием местности и использовало для битвы узкое пространство, расположенное между ложбиной и болотистыми лугами. Как сами победители, так и последующие поколения граждан Конфедерации видели в этом неожиданном триумфе «мужиков» над гордыми «рыцарями» знак перста Божьего. Ежегодно отмечавшееся торжество в честь битвы глубоко закрепило в коллективной памяти первый большой успех в борьбе с могущественным противником.

Непосредственным следствием битвы явился союз, заключенный 9 декабря 1315 г. в Бруннене. Он воспринял положения о союзе 1291 г. и расширил объединение в пространственном отношении: на этот раз участником союза стал Обвальден. Теперь антигабсбургская направленность альянса уже не вызывала никаких сомнений. Так, три лесных кантона обязались не признавать никакого сюзерена без одобрения других членов союза, более того, без такого согласия даже не заключать договоры с другими государствами или хотя бы вести переговоры с ними. Хотя владельческие права в принципе и оставались в силе, но в случае агрессивных действий со стороны других государств (то есть Габсбургов) они приостанавливались до заключения мира. Таким образом, наряду с отмежеванием от внешнего мира и обеспечением мира обозначилась четко выраженная внутренняя целеустановка. Важнейшие ограничительные условия сводились в своей совокупности к сохранению статус-кво, то есть к обеспечению господства и тем самым к гарантии постоянства правящих элит, которым было суждено утвердиться до середины XIV столетия. Правда, затем им пришлось уступить свое место наседавшим семействам, причем это отнюдь не всегда происходило мирно. Так, есть некоторые основания предполагать, что в мифе о свержении жестокой власти в результате клятвы на Рютли и убийства тирана могло найти отражение не только многолетнее противоречие с Габсбургами, но и это внутреннее преобразование.

Следующий важный этап новой ориентации датируется 1332 г. В этом году три лесных кантона заключили союз с Люцерном. Существовавшие там отношения были, как и во многих городских общностях к северу и югу от Альп, хронически чреваты конфликтами. Линии фронта пролегали внутри самого правящего патрициата, но, кроме того, горючий материал создавали притязания зажиточных семейств ремесленников и торговцев. Полемика дополнительно раздувалась спором о будущей ориентации города. Люцерн входил в сферу австрийского господства, но по меньшей мере часть именитых граждан имела более далеко идущие ожидания. Эти ожидания только в ограниченной мере исполнялись благодаря пакту с лесными кантонами — ведь он недвусмысленно сохранял права Габсбургов. Непригодный в качестве инструмента экспансии, пакт вместо этого гарантировал договаривающимся сторонам взаимную помощь в случае опасности (в чем приносилась торжественная присяга), запрещал заключать новые союзы без согласия других членов пакта и предписывал в спорных ситуациях третейское разбирательство. Таким образом, присоединение к Ури, Швицу и Унтервальдену должно было дать правящим кругам Люцерна опору, а городу в целом прикрытие от вновь дающих себя знать территориальных устремлений Габсбургов. Но поначалу речь не могла идти о чем-либо большем. Люцерн полагал, что в результате союза 1332 г. он оказался на уязвимой позиции в сфере габсбургского господства. К такой позиции достаточно часто относились с недоверием. Хотя слабая на первых порах связь с объединениями жителей долин никоим образом не была «отпадением» от исконной власти. Соответственно, «партийная структура» внутри города и в дальнейшем оставалась расколотой.

Сложное смешение внутренних и внешних мотивов обнаруживается также и в следующем значительном расширении союза. Оно произошло без малого два десятилетия спустя. В имперском городе Цюрихе в 1336 г. изменилось соотношение сил. Рудольф Брун, происходивший из знатного городского дворянства, в союзе с цехами покончил с засилием зажиточных купеческих семей и в стиле итальянских единовластных правителей (signori) сумел обеспечить себя обширными полномочия. Эта концентрация власти нуждалась, однако, в консолидации, как внутренней, так и в отношении окружающего мира. Союз Цюриха с Люцерном и тремя лесными кантонами, заключенный в 1351 г. по настоянию Бруна, должен был, с одной стороны, обеспечить позицию города на Лиммате[3] в окружении, где доминировали Габсбурги. С другой — пакт служил опорой бруновского режима, который пытался — в конечном счете безуспешно — сохранить ранг «рыцарей», старейших семей городской аристократии. В то же время к участию во власти был привлечен высший слой представителей цехов, и это указывало в будущее. Договор, заключенный Цюрихом, предусматривал положения, подобные содержавшимся в договоре о союзе лесных кантонов с Люцерном, но по сравнению с ним был, однако, подробнее и более отшлифован в юридическом отношении. Так, для взаимных обязательств по оказанию помощи было обозначено пространство, простиравшееся от Рейна на севере до территории нынешнего Тессина на юге. Детально разработана была также процедура третейского суда, предусматривавшая по два представителя с обеих сторон, а при равном числе голосов — дополнительного пятого, имеющего решающее значение, представителя Конфедерации. Как оказалось, большие последствия имела статья, гарантировавшая всем сторонам свободу заключения союзов, однако оговаривавшая создание нового альянса соблюдением всех прочих обязательств. Цюриху, имевшему многообразные связи с южногерманскими имперскими городами и территориями, но в силу своих торговых интересов ориентировавшемуся также на север и ввиду своего географического положения вынужденному соблюдать modus vivendi[4] с Габсбургами, пришлось еще целое столетие рассматривать союз с лесными кантонами как одну из возможностей наряду с другими. Его партнеры, напротив, интерпретировали внешнеполитическую оговорку договора 1351 г. гораздо разборчивее. Это было различие, скрывавшее в себе зародыш будущих конфликтов.

Присоединившаяся к союзу в 1352 г. земля Гларус представляла собой часть Конфедерации только в очень ограниченном смысле, ведь правовые отношения, признанные за нею в «злом союзе», датированном этим годом, были очень плохими. Жители Гларуса, в силу своего уязвимого положения зависевшие от защиты других кантонов, должны были оказывать помощь Цюриху и лесным кантонам по их усмотрению, но сами могли надеяться на поддержку только в том случае, если их более сильные партнеры посчитали бы ее оправданной. Кроме того, последние могли самовольно изменять соглашение. Значению Гларуса, игравшего подчиненную и даже зависимую роль внутри союзной структуры, суждено было решающим образом возрасти лишь в 1393 г. (что окончательно подтверждено в «Улучшенном Гларнском союзе» 1473 г.). Благоприятнее складывались правоотношения с городом Цуг, как и Гларус, входившим во владения Габсбургов, а в 1352 г. вместе с тремя окрестными небольшими свободными общинами завоеванным и присоединенным к Конфедерации. Для них, в сущности, определяющими стали положения Цюрихского союза. В результате этих насильственных расширений был брошен вызов Австрии, права которой на сей раз не сохранялись за ней, как еще 20 лет назад. Реакция с ее стороны не заставила себя ждать. Герцог Альбрехт II двинулся с серьезным воинским контингентом в направлении Цюриха и при заключении мира 1 сентября 1352 г. добился тяжелых условий для другой стороны. Гларус и Цуг должны были выйти из союза, владельческие права Габсбургов в Центральной Швейцарии и обязанности Люцерна повиноваться признавались со всей определенностью. Но восстановление старых отношений власти осталось эпизодом — в противоположность к тому, что касалось связи Люцерна с Конфедерацией, которая в любом случае подтверждалась.

Совершенно новые геополитические перспективы открылись перед Конфедерацией уже немногим позже благодаря союзу с Берном. Основанный Церингенами имперский город, настойчиво стремившийся к обретению новых позиций, давно завоевал господство в некоторых горных районах и теперь преследовал свои территориальные интересы преимущественно на западе. Правда, там его экспансионистские намерения столкнулись с препятствиями в лице австрийского города Фрейбурга-в-Юхтланде (Фрибура) и Савойи. Поэтому обе стороны, как и остальные знатные соседи, графы де Грюйер, фон Кибург и фон Нойенбург, опасались города на реке Ааре, видя в нем опасного конкурента в борьбе за власть. И с полным основанием: 21 июня 1339 г. в битве при Лаупене бернское ополчение при активной поддержке лесных кантонов после тяжелой борьбы одержало победу над своими соперниками. В дальнейшем Берн обезопасился, заключив договоры с прежними противниками, и систематически продолжал свою территориальную политику, направленную против окрестных знати и городов. Союз с Ури, Швицем и Унтервальденом, заключенный в 1353 г. (и непосредственно вслед за тем косвенным образом расширенный за счет добавления Цюриха и Люцерна), пока оставался на этом фоне одной из возможностей объединения наряду с прочими. В соответствии с этим договор предусматривал ставшие тем временем обычными положения об оказании помощи и подсудности третейскому суду, причем в варианте, благоприятном для сильного города с гербом, на котором изображен медведь. Об ограничении же будущей дипломатической свободы действий речи не было. После вступления в Конфедерацию Берна она стала «восьмиземельной». Для включения других «правящих земель» потребовалось более столетия. Одновременно благодаря городу на реке Ааре к старому сельскому союзу присоединился новый, динамичный элемент — почти вторая Конфедерация, ориентированная на запад.

Примерно в это же время во многих землях начался уже упоминавшийся закат элиты. После 1357 г. в Ури был свергнут Иоганнес фон Аттингхаузен, сторонник старой знати; в 1381 г., утратив замки Хунвиль и Вальтерсберг, потеряли свое главенствующее положение ведущие семьи Обвальдена и Нидвальдена. Развитие событий в том же направлении происходило и в городах, прежде всего в Люцерне. Более плавными были переходы от старых властных отношений к новым в Цюрихе и Берне. В городе на Лиммате «рыцарское интермеццо» закончилось в 1371 г., через 11 лет после смерти Рудольфа Бруна, когда его сыновья были отстранены от политической власти. Но правящий слой пополнялся здесь преимущественно постепенно, без слишком резких рывков; подобным же образом протекал процесс пополнения правящего слоя в Берне, где в XV столетии в городском совете сидели друг против друга представители старых и новых, выдвинувшихся из среды ремесленников, семейств.

Напротив, социально-историческая цезура в Центральной Швейцарии имела серьезнейшие последствия. Здесь, как представляется, при смене правящего слоя сложились далеко идущие альянсы. Новому слою должностных лиц приходилось покупать свою ведущую позицию, идя навстречу общинам долин. Так обрел форму мифологически нагруженный институт сельской общины. Вплоть до потрясений времен Французской революции, которая в конечном счете тоже не повлекла за собой тотальную смену правящего слоя, но скорее его частичное расширение, сравнимых коренных изменений не произошло. Подобно Италии, и Швейцария до конца Ancien Regime[5] выделялась значительной преемственностью элит и собственности.

Но в XIV столетии Швейцария была еще весьма далека от внутренней сплоченности, которая достигается благодаря государственным структурам. Внутри Конфедерации доминировали местные собственнические интересы, о какой-то существовавшей между ними иерархии прав и престижа говорить не приходится.

Союзы, заключавшиеся с целью сохранения мира, были типичными для того времени; соглашения, заключавшиеся между лесными кантонами и их городскими партнерами, едва ли выходили за обычные рамки. Но никак нельзя было предвидеть, что альянс городов и сельских земель — в противоположность столь многочисленным другим подобным объединениям — окажется прочным и тем самым будет решительно прокладывать собственные пути. Напротив, несмотря на все регулярные обновления и выражавшуюся в них волю к вечной сплоченности, скрепление скобами союзов ввиду неоднородности их звеньев должно было оказаться более чем сомнительным. Специальные оговорки о вечности союзов затрудняли поиск компромиссов, которые, вероятно, было бы легче найти при указании срока действия союзов. С другой стороны, упомянутые оговорки заставляли искать долговременные решения, способные выдержать и тяжелое бремя. В силу различной направленности интересов и внутренних структур партнеров это было трудным предприятием. Там, где сочетались, с одной стороны, города с областями, находившимися в подданстве и переходившими к управлению, которое постепенно становилось единым, и объединения жителей долин без городских центров, но с четко выраженной волей придерживаться традиций — с другой, а сверх того городские и сельские элиты с различным стилем жизни и поведением, трезвый прогноз на будущее очень проблематичен. Если к тому же принимать в расчет различные геостратегические перспективы (Берн и Фрибур смотрели на запад, Цюрих — в сторону округи Боденского озера, внутренние земли — на юг, Базель, вступивший в Конфедерацию в 1501 г., — на Верхний Рейн), уже дальновидным современникам было ясно: здесь шаг за шагом срасталось то, что отнюдь не с самого начала составляло единое целое. К тому же упрочение Конфедерации, прогрессировавшее вопреки всем ожиданиям соседей, должно было восприниматься старыми культурными областями и сферами господства, между которыми она возникла, то есть Савойей, Бургундией, Миланом и Австрией, как помеха, более того — как раздражитель. Такое сложное образование, как союзная структура, обходилось даже без функции третейского суда, выполнявшейся наделенным престижем повелителем, и таким образом обходилось без той роли, которую играл, например, Максимилиан Габсбург внутри Швабского союза — тоже очень неоднородного образования. Данное обстоятельство объясняется тем, что в Конфедерации конфликт между могущественными феодальными владыками и городами, имевший столь опасные последствия в Южной Германии, давно был решен в пользу городов.

Один только образ врага в лице Габсбургов, вполне сформировавшийся в XV столетии, не был в состоянии сплотить Конфедерацию, тем более что даже в таком важном звене союза, как Цюрих, этот образ врага принимали не все. Решающими для дальнейшего укрепления Конфедерации оказались впоследствии прежде всего четыре фактора. Перспективным стало, во-первых, постепенное уплотнение союзов в некую внятно очерченную структуру с общими внутриполитическими целями и соответствующими учреждениями. Во-вторых, это развитие было неразрывно связано с совместным завоеванием зависимых территорий, управлять которыми тоже следовало совместно — вероятно, это было самое сильное внутреннее скрепление вплоть до Французской революции. В-третьих, в конце XV столетия в результате того, что Священная Римская империя германской нации создала себе новые центральные институты, началась реакция отторжения, укрепившая внутреннюю сплоченность Конфедерации. Наконец, в-четвертых, происшедшие в этой связи военные столкновения сопровождались с обеих сторон словесными войнами гуманистов, закрепившими в умах элит идею нации и ее столь же неизменные, сколь и неотчуждаемые существенные признаки.

3. Сплочение и испытания на прочность (1370–1450)

Усилия, направленные на формирование объединяющих начал внутри союза, наметились с появлением «Поповской хартии» 1370 г., а в еще большей степени — «Земпахской грамоты» 1393 г. Первый документ, названный так потому, что он подчинял чужеземное духовенство юрисдикции швейцарских судов, должен был усилить управленческую власть с помощью строгого выполнения законов и распоряжений. Кроме того, он был призван гарантировать обеспечение правопорядка в торговле, платежных операциях и обязательственном праве, а также разграничить компетенцию в военных делах. С этой целью были запрещены неуполномоченные вербовки наемников и всякого рода междоусобицы. Сколь бы суровыми ни казались эти запреты и сколь бы регулярно они ни провозглашались — и то и другое, как бескомпромиссность формулировок, так и монотонное повторение указов, свидетельствует о настоятельности и в то же время о безуспешности таких стремлений. К концу XIV столетия повсеместно множились сетования на воцарившиеся беспокойство и беззаконие, а также на насилия на всех уровнях.

Во время войны гутлеров (от названия английских наемников или их головного убора[6]) ополчение города Берна, усиленное подкреплением из Цюриха, Люцерна и других союзных городов, в конце декабря 1375 г. смогло победить в бою против мародерствующей солдатни, находившейся на службе одного именитого француза. Это произошло ночью, в бою один на один в крестовом ходу[7] и помещениях монастыря Фраубруннен. При всей стратегической второстепенности этого кровавого столкновения, повлекшего большие потери с обеих сторон, оно еще раз разнесло по феодальной Европе военную славу «медвежьего города» на Ааре[8]. Еще большее значение для территориального развития Конфедерации и ее международного престижа обрела война с герцогом Леопольдом III Австрийским, разразившаяся в середине 1380-х гг. Герцог расширил свое господство в областях прилегающих земель, граничивших с Австрией на западе и севере. Далее, однако, эти попытки оказались серьезно застопоренными из-за того, что города Конфедерации, прежде всего Люцерн, приняли в свое гражданство габсбургских подданных (например, жителей Энтлебуха и Земпаха). В феврале 1385 г. Цюрих, Берн, Цуг и Золотурн, все более враставший в неформальную роль новой конфедеративной земли, объединились с более чем 50 городами в империи. Но истинным двигателем войны снова стал Люцерн, которому три лесных кантона оказали поддержку войсками.

9 июля 1386 г. эти войска одержали при Земпахе победу над армией Леопольда III, к которой присоединились различные южногерманские рыцарские союзы, а также наемники из Франции и Италии. Сам герцог пал в бою. Таким образом, после Моргартена и Лаупена Конфедерация приняла участие в третьей чудо-битве, еще раз доказавшей, что ее дело богоугодно — так толковали происшедшее победители. Совсем не удивительно, что битва, в которой бюргеры и крестьяне восторжествовали над гордым рыцарским войском, была фантастически приукрашена. Повествование, в соответствии с которым Арнольд (Эрни) Винкельрид из Станса добился поворота к лучшему благодаря своему самопожертвованию, не подтверждено источниками того времени. В любовно оснащенной часовне, воздвигнутой в память битвы при Земпахе, можно и до наших дней оценить кровопускание, устроенное дворянству из австрийских пограничных земель. На стенах с поистине генеалогической точностью увековечены знаменитые имена павших.

Правда, и проигравшие извлекли из поражения не меньше пропагандистского капитала, чем победители. С их точки зрения герцог Леопольд стал невинной жертвой коварного предательства: он был убит на собственной земле, своими людьми, борясь за справедливое дело — так гласило эффектное противоположное описание событий. Самый сильный отклик оно вызвало в Цюрихе, где боролись за власть группировки, настроенные в пользу Конфедерации, и те, что занимали проавстрийскую позицию. Несмотря на победу, положение стало угрожающим из-за перераспределения собственности внутри дома Габсбургов, которое имело следствием невиданную концентрацию власти в руках нового главы династии, герцога Альбрехта III. Тем не менее, войско, которым командовал один из его знатных приближенных, уже вскоре оказалось вынужденным смириться с еще одним унизительным поражением. Попытка снова вернуть силой под власть Габсбургов еще раз отпавших жителей кантона Гларус закончилась неудачей 9 апреля 1388 г. в битве при Нефельсе, хотя оборонявшиеся существенно уступали по численности нападавшей стороне. Примерно в то же время Берн хотя и менее сенсационно, но с не меньшим военным успехом расширил свою территорию на запад, в область озера Билль и его окрестностей.

В соответствии с тремя мирными договорами, заключенными быстро друг за другом, Габсбургу пришлось согласиться с возникшим в результате этого статус-кво, не признавая его, конечно, как долговременное и прочное правовое состояние. Политическое положение в годы после Земпаха складывалось все более нестабильно. Властная структура региона была нарушена поражением австрийцев, новый порядок еще не просматривался. В начале 1390-х гг. Цюрих стоял даже на грани гражданской войны. Ранним летом 1393 г. проавстрийская партия в этом городе считала, что близка к цели и союз с Габсбургом готов к подписанию. Затем, однако, резкий поворот событий привел в последний момент к аннулированию пакта и к последующей переориентации Цюриха. 10 июля 1393 г. Цюрих, Люцерн, Берн, Золотурн, городи сельская община Цуг, Ури, Швиц, Унтервальден и Гларус — все вместе называвшие себя «наш клятвенный союз» — заключили договор, который вошел в историю как Земпахская грамота. Хотя это и произошло через семь лет после битвы, грамота была с полным основанием названа по имени данного события. Дело в том, что пакт не только устранил политические различия, как в случае с Цюрихом, но и удостоверял такую картину истории, которая отныне становилась обязательной. В тексте грамоты союзники договаривались о том, чтобы рассматривать войну 1386 г. как образец справедливой войны. Это не было своенравным буквоедством, но легитимацией мысли и действия, и в качестве таковой вряд ли можно переоценить значение грамоты для образа мыслей того времени. В частности, Земпахская грамота с ее положениями, касавшимися надежного обеспечения торговли, а также военного урегулирования, опиралась на Поповскую хартию. Направляющей целью и впредь оставались порядок и обеспечение дисциплины, прежде всего в военной сфере. Начальствующие структуры понимали войну как столкновение между суверенными носителями власти и в этом смысле желали регламентировать и монополизировать ее объявление и ведение. Но это продолжало оставаться серой теорией[9].

В Цюрихе новая ориентация, о которой свидетельствовало заключение договора, вызвала чистку политического класса, осуществленную бескровно, и в целом имела следствием расширение числа участвующих в политике города. Приблизительно половина лиц, ранее принимавших решения, надолго исчезла из должностных списков; эти освобождавшиеся места заняли представители ведущих цехов, а полномочия Большого совета (так называемых Двухсот) были усилены. Победившие жители кантона Гларус тоже увидели, как повысилось их значение внутри Конфедерации. Но, невзирая на все успехи, отношения с могущественным соседом оставались неясными. Долговременного примирения не принес и заключенный в 1394 г. двадцатилетний мир между девятью кантонами (включая Золотурн) и Австрией — как и ранее, он означал временное признание совершившихся фактов. Правда, и этот пакт со «смертельным врагом» благодаря включению в соглашение арбитражных оговорок, предусмотренных на случаи конфликтов и выдвинутых городами Цюрих, Берн и Золотурн, способствовал постепенному внутреннему развитию Конфедерации.

В дальнейшем прежде всего Цюрих пытался препятствовать новым столкновениям с домом Габсбургов или по меньшей мере приглушить их. Это касалось в первую очередь так называемого Аппенцелльского сельского движения, которое надолго дестабилизировало соотношение сил в регионе современной Восточной Швейцарии. Оно было направлено против господства аббата Санкт-Галлена, в качестве имперского князя тесно связанного с Габсбургом. Напротив, жители Аппенцелля с 1403 г. находились в союзнических отношениях со Швицем. В 1403 и 1405 гг. в сражениях при Фёгелинсегге и при Штоссе вновь победила сильная пехота повстанцев. Так в ожерелье швейцарских мифов добавились еще две жемчужины. Правда, при продвижении в направлении Брегенца их отряды в 1408 г. потерпели поражение от войск Австрии и швабского рыцарства. Вслед за тем третейское решение короля Рупрехта Пфальцского подтвердило господские права аббата. В этой ситуации жители Аппенцелля искали и нашли поддержку Цюриха, Люцерна, Ури, Швица, Унтервальдена, Цуга и Гларуса. Правда, пакт, заключенный в ноябре 1411 г., оказался неравноправным, более того, он имел черты самого настоящего подчинения. Семь кантонов должны были оказывать помощь оружием только по собственному усмотрению, жители же Аппенцелля — без ограничений. А главное, они не имели больше права начинать войну без согласия своих государств-защитников. Невзирая на это покровительство, жители Аппенцелля формально оставались подданными аббата, хотя и имели значительные привилегии.

Правда, надолго обезопасить «горючий материал» не удалось. В соответствии с принятой ролью миротворцев граждане Конфедерации действовали в последующих конфликтах отнюдь не односторонне, но, если политический оппортунизм склонял в пользу этого, усиливали права аббата против его свирепых вассалов. В конце 1412 г. и город Санкт-Галлен — с середины XIV столетия de facto в значительной степени независимая республика, хотя и окруженная подвластной территорией аббата, — вошел в оборонительный союз с семью землями, во многих отношениях эквивалентный союзу с Аппенцеллем. В том же году эти кантоны, с присоединившимися к ним Золотурном и Аппенцеллем, заключили 50-летний мир с Австрией. Он снова подтверждал территориальный статус-кво и тем самым приобретения Конфедерации, сделанные в недавнем прошлом. В этот пакт были включены 16 габсбургских городов в Аргау, Тургау и на Рейне.

Три года спустя внезапные резкие изменения в европейской истории дали гражданам Конфедерации неожиданные шансы коренным образом преобразовать соотношение сил с соседними главой империи, не происходившим из династии Габсбургов, и австрийским Домом. Этот конфликт дополнительно обострился из-за раскола Римско-католической церкви, продолжавшегося с 1378 г. Соперничество двух, а с 1409 г. даже трех пап и их приспешников имело следствием как повсюду в Европе, так и в Конфедерации многообразные неясности в сфере (церковного) права. Чтобы устранить неустойчивую ситуацию, король Сигизмунд Люксембургский, избранный в 1410–1411 гг., созвал в Констанце собор, призванный провести реформу церкви. Этот собор, не долго думая, сместил всех конкурировавших пап. За то, что политически неопытный герцог Фридрих IV Габсбург, властвовавший над пограничными землями и Тиролем, совершил тактическую ошибку, продолжая поддерживать Иоанна XXIII, одного из низложенных понтификов, в 1415 г. он был поражен в правах и утратил в пользу империи все принадлежавшие ему территории. Немалая их часть в качестве так называемых залогов была предоставлена платежеспособным семьям. Так произошла своего рода пересдача в аренду господских прав, создавших Габсбургам надежную клиентуру по соседству с гражданами Конфедерации. Сигизмунд призывал силы, верные империи, в том числе и швейцарские кантоны, завоевать эти отчужденные земли во имя империи; ранее он объявил все эти территории без исключения «отошедшими к империи», то есть непосредственно имперскими, подчиненными только императору.

Сколь бы соблазнительным ни было это предложение, его принятию мешали серьезные опасения. Чтобы ослабить их хотя бы частично, кантоны добились от главы империи заверения в том, что имперское право сделает несостоятельными партикулярные соглашения вроде 50-летнего мира. Что, однако, произошло бы, прекрати в один прекрасный день Люксембурги и Габсбурги свою междоусобицу? Но соблазны оказались сильнее всех, хотя и оправданных, опасений. Так, незадолго до этого под руководством Берна были быстро завоеваны включенные еще в мирное время территории Аргау — Цофинген, Арау, Ленцбург и Бругг. Цюрих получил, тоже почти без боя, Дитикон, старое свободное фогтство (Freiamt), и Бремгартен, где городское ополчение соединилось с контингентами из Швица, Цуга, Унтервальдена и Гларуса. Вскоре после этого капитулировала и крепость Баден. Уже в мае 1415 г. было завершено овладение имперским достоянием, еще принадлежавшим Габсбургам. В руки новых владельцев попал архив их предшественников и их склеп в монастыре Кёнигсфельден — две особенно унизительные потери для австрийского Дома. Труднее оказалось в согласии распределить добычу и создать для этого долговременные правовые основания. Двумя месяцами позже Цюрих приобрел залог на графство Баден вместе с Бремгартеном, Меллингеном и Зурзее; Берн 1 мая 1418 г. последовал за ним с залогом на Аргау от Цофингена до Бругга. Но это не было повсеместно последним словом. Давление конкуренции остальных кантонов, требовавших своей доли в добыче, привело к продуктивному в политическом отношении компромиссу. Он звучал перспективно во многих отношениях — создавались совместно управляемые территории.

Такого рода кондоминиум образовали теперь графство Баден, в управлении которым чередовались восемь кантонов, а также свободное фогтство, принадлежавшее тем же кантонам без Берна и первоначально также без Ури. С этого момента, в результате совместного управления территориями Аргау, вопреки всем препятствиям и расколам стала обязательной определенная мера сотрудничества, какими бы урезанными эти отношения ни выглядели в пору напряженности. Но столь единодушно, как под таким принуждением обстоятельств, союз действовал отнюдь не всегда и не повсюду. Это обнаружилось уже довольно скоро на примере расширения «заальпийских» территорий, то есть областей, расположенных южнее Сен-Готарда. В контроле над этими регионами были заинтересованы прежде всего Ури и Обвальден. И здесь процесс завоеваний, или образования фронтов, следовал за приливами и отливами большой политики. Когда миланский герцог Джан Галеаццо Висконти, подчинивший своему господству значительные части Верхней и Средней Италии, неожиданно умер в сентябре 1402 г., оба кантона использовали внезапно наступившее внутреннее ослабление сопредельной великой державы. Соглашение на основе всеобщего Земского права, заключенное в 1403 г. с Левентинои, объединением жителей долины к югу от Сен-Готарда, фактически свело ее жителей до положения подданных Ури и Обвальдена. Эти территории не смогли, однако, как и приобретенная в 1419 г. Беллинцона, устоять, когда герцогство Миланское после преодоленного кризиса стало снова постепенно усиливаться. После тяжелого поражения при Арбедо в 1422 г., вызвавшего крайнее недовольство внутри Конфедерации из-за очень незначительного пополнения ее войск союзниками, границы снова были передвинуты на север, где, несмотря на это, девизом осталось «Перенесено, но не отменено».

Тяготами обернулись и приобретения на северо-западе. Новые господа в Аргау были теперь почти при всех обстоятельствах связаны с римским королем Сигизмундом. Их делегации годами ездили вслед за главой империи, который в то же время занимал трон Венгрии, постоянно стремясь добиться новых уступок и прежде всего воспрепятствовать сближению с Габсбургом. Но герцог Фридрих IV, поначалу весьма неосмотрительный, сумел в дальнейшем исправить большинство ошибок. Когда его преемник в 1440 г. был избран римским королем под именем Фридриха III, положение Конфедерации стало совсем угрожающим. В результате такого избрания власть над объединенными владениями династии получила подкрепление со стороны высшей имперской власти.

На этом фоне следует рассматривать и столкновения, имевшие место с 1439 г. и вошедшие в анналы швейцарской истории под названием Старой цюрихской войны. Яблоком раздора поначалу стало урегулирование в 1436 г. порядка наследования последнего графа фон Тоггенбурга, могущественнейшего после Габсбурга феодального владыки в непосредственном соседстве с Конфедерацией. При этом целевые установки Цюриха и Швица — а оба кантона были озабочены округлением своей территории — оказались несовместимыми. Вследствие возникшего раздора город на Лиммате все теснее примыкал к австрийскому Дому. Логичным следствием стал соответствующий союз, заключенный в 1442 г. Не только Швиц, но и большинство остальных кантонов рассматривали, однако, эту дипломатию как «антиконфедеративную», то есть как нарушение взятых на себя обязательств и размывание сформировавшихся связей. После интенсивных дебатов, в ходе которых столкнулись друг с другом несовместимые юридические точки зрения, слово осталось за оружием. В то время как летом 1444 г. большинство конфедеративных формирований боролись против Цюриха, с востока внезапно вторглись наемные войска, находившиеся на французской или австрийской службе. Хотя значительно уступавшие силы Конфедерации и были 26 августа полностью разгромлены у Святого Якоба-на-Бирсе, все же эта битва тоже вошла в сокровищницу мифов как пример героического самопожертвования, который устрашил врага. В противоположность этому война внутри Конфедерации затягивалась. В конце концов Цюрих потерпел поражение и был вынужден в соответствии смирным договором 1450 г. признать неоспоримое первенство своей ориентации на Конфедерацию. С точки зрения побежденной проавстрийской партии город был, вопреки своим интересам, насильственно вовлечен в союз, сужавший его перспективы. По мнению противоположной стороны — напротив, он был, наконец, обращен к конфедеративному патриотизму. Для внешнего же мира «Швейцария» обрела теперь более точные контуры — как самостоятельное образование, которое постоянно отстраивало свой особый статус внутри имперского союза и в соответствии с этим наделяло себя коллективными качествами.

4. Институты и конституции

Третейские процедуры потребовали установления коммуникации между кантонами, а также определенного минимума совместных решений еще перед обретением совместно управляемых территорий. Решавшие эти задачи собрания, которые назывались тагзатцунгами, происходили во второй половине XIV столетия в среднем один раз в год. При этом кантоны, заинтересованные во встрече, посылали в большинстве случаев по два представителя с точными инструкциями относительно пунктов повестки дня. Следствием такого «императивного мандата», оставлявшего посланцам мало пространства для маневра, было то, что при неожиданном возникновении проблем приходилось дополнительно получать указания, то есть «приносить запросы домой». Однако самый настоятельный вопрос по поводу процедурного порядка действий гласил: достаточно ли было большинства голосов или требовалось единогласие? Положение, согласно которому в процессе управления кондоминиумами[10] мог иметь силу только принцип большинства, быстро стало бесспорным. В противном случае совместно властвовавшие кантоны рисковали парализовать сами себя. По той же причине данное правило применялось и в третейских судах. Но сделать дальнейшие уступки не позволяла воля отдельных кантонов к самоутверждению. До конца Старой Конфедерации, наступившего в 1798 г., при рассмотрении остальных дел, особенно в щекотливой ситуации проведения союзной ревизии, следовало достичь согласия всех участников, что нередко оказывалось безнадежным предприятием.

В остальном, однако, на тагзатцунге господствовали обычное право и принцип обращаться с текущими делами как можно более прагматично. Вследствие этого едва ли какое-нибудь «правило делопроизводства» с течением времени оставалось без исключения. В высшей степени по-разному поступали именно с «приписанными землями» (например, город и монастырь Санкт-Галлен), которые с весьма неодинаковыми правами врастали в роль более или менее тесно ассоциированных членов Конфедерации. Выявилось, тем не менее, основное правило, заключавшееся в том, что «приписанные» обладали правом голоса при решении вопросов, представлявших общий интерес. Чем больше Конфедерация превращалась впоследствии в образование, разделенное на иерархические слои со сложными клиентурными отношениями, тем более ступенчатым становилось и представительство на тагзатцунге. При этом «приписанные», которые, подобно Валлису или «Трем союзам» (впоследствии кантон Граубюнден), рассматривались по существу как равноправные и независимые, появлялись на заседании, как правило, только в том случае, если на повестке дня стояли вопросы союзов и, соответственно, общей дипломатии. Вместе с тем позже депутаты от вновь принятых правящих кантонов отнюдь не автоматически приглашались на тагзатцунг, а были вынуждены сначала добиваться своего регулярного присутствия там. Иерархии отражались также и в том, что посланники трех городов — Цюриха, Берна и Люцерна — во время совещаний получали право выступать первыми, до представителей «старейших кантонов». При этом Люцерн играл роль «предместья» Конфедерации, занимая первенствующее положение, которое городу на Фирвальдштетском озере, оставшемуся католическим после Реформации, пришлось делить с Цюрихом.

Задачи тагзатцунга по мере надобности тоже изменялись. Рутинным и в то же время главным делом была — с 1421 г. в Бадене — проверка и, соответственно, принятие годового отчета, который представляли фогты совместно управляемых территорий, а также избрание этих должностных лиц, чаще всего на двухгодичный срок. Помимо торжественного обновления присяги на верность союзу и решений третейского суда конгресс посланников тагзатцунга мало-помалу принимал на себя ответственность за многочисленные дела — долговые обязательства и процедуры наложения ареста на имущество, вопросы торгового права, регулирование монетной системы и прежде всего за общую внешнюю и военную политику. Во второй половине XV столетия тагзатцунг как орган, руководивший совместной внешней политикой Конфедерации, был воспринят и остальной Европой. Параллельно с неудержимо растущей привлекательностью швейцарских наемников и, соответственно, союзов, она становилась местом деятельности иностранных посланников. Но и при осуществлении серьезнейших дипломатических акций имел силу нерушимый принцип: хотя конвент и мог принимать решения, он не был в состоянии принуждать к его осуществлению на местах. Решающей здесь оставалась политическая воля соответствующих властных структур.

О том, насколько, несмотря на это, продвигалось упрочение союзной структуры, свидетельствует частота созыва тагзатцунгов. В 1420, 1481 и 1520 гг. состоялось соответственно 15, 25 и 37 встреч; при этом только в 1481 г. отмечались 147 участников — численность, которая в 1499 г. была превзойдена даже в четыре раза. По меньшей мере столь же важной, как и принятие решений, была «сопутствующая программа мероприятий». В этом отношении выбор Бадена[11] — nomen est omen[12]! — в качестве места встречи оказался удачным. В расслабленной атмосфере совместного потения и выпивки находили компромисс по некоторым проблемам, достичь которого на официальном заседании было бы куда труднее. Так как посланники отдельных земель, как правило, входили в самый узкий круг местного правящего слоя, то на тагзатцунгах совещались, спорили и общались представители общешвейцарской элиты. Пока они встречались, обменивались мыслями и поддерживали неформальное общение, образы врагов можно было оспорить или опровергнуть, а конфликты разрешить в согласии, невзирая на все различия внутренних конфессиональных, властных и конституционных отношений.

Эти внутренние отношения обретали все более четкие очертания в первую очередь в городах. Так обстояли дела, например, в Берне: здесь цехи играли прежде всего социально-экономическую роль; как и в очень многих городах того времени, они завоевали для своих ведущих членов право на участие в политических делах. Они регулировали ценообразование, конкуренцию, а также социальное продвижение внутри отдельных отраслей ремесла и добились того, что предоставление гражданских прав связывалось со вступлением в одно из этих обществ. Но их прямое влияние едва ли простиралось дальше. Правда, место в Совете, на которое можно было свободно избираться независимо от определенной профессиональной деятельности, также было связано с принадлежностью к цеху. Особый же узкий слой цеховой элиты, так называемых знаменосцев (Venner)[13], все больше отличался по своему стилю жизни и пониманию своей роли от простых ремесленников. В качестве представителей власти они доводили до цехов политику городского правительства, а не наоборот. В частности, четверо знаменосцев во взаимодействии с обладателями других руководящих должностей несли ответственность за основные сферы деятельности коммунального управления. В их обязанности вменялись налоговая система, военное дело и осуществление решений Совета в целом, вплоть до органов управления зависимыми сельскими территориями. В качестве защитников городской политики они обладали местом и голосом в непосредственно руководящем органе, Малом совете, созывавшемся почти ежедневно под председательством шультгейса. В сравнении с этим управляющим органом, состоявшим из 27 человек, полномочия Большого совета, насчитывавшего до 400 членов, в обычной ситуации сокращались до символических или представительских функций и к тому же в долгосрочной перспективе уменьшались. Решающее значение для развития Берна в направлении формирования властных отношений, упроченных на олигархической основе, имели положения по выборам в Совет. Будучи довольно сложными в деталях, в сжатом виде они сводились к кооптации, то есть к самопополнению. Хотя совсем уж герметично закрытая каста никогда не сформировалась бы таким способом, но сложилась четко очерченная группа правящих семейств, которая была в состоянии всемерно контролировать политическое восхождение и социальную мобильность. При этом сохранялось противоречие между правовым пониманием, согласно которому Совет был представительством общины, более того, в конечном счете был тождествен ей, не являясь властью над нею, — и общеупотребительной практикой управления. Именно на данном противоречии основывался впоследствии протест против односторонности таких отношений господства.

Вовлеченным в основной поток европейского развития оказалось формирование не только конституционных принципов Берна, но и его правящего слоя. На протяжении XV столетия в этом процессе соединились два сегмента, первоначально ясно отделенные друг от друга: старые семьи дворянства, изначально проживавшего в стране и определявшего судьбы города с момента его основания, с одной стороны, торговцы и ремесленники, разбогатевшие и благодаря этому вставшие выше своих товарищей по цеху, а также представителей унаследованных профессий — с другой. Эти классические преуспевшие слои городского общества, как и повсюду, ревностно стремились и в Берне уподобиться по стилю жизни и социальному престижу более знатной первичной элите. Процесс слияния элит продвигался на Ааре не только быстро, но и, — по сравнению с итальянскими городами за полтора столетия до этого — менее конфликтно. Так в конечном счете сформировался руководящий политический слой, который вел подобающую своему положению жизнь в политике, например, в качестве фогтов области, находившейся в подданстве у города. Обладая доходами от земельной собственности и судебной властью как доказательством своего исключительного положения, он претендовал для себя на честь, приличествующую представителям знати. К более древней, аристократической составной части этой бернской элиты принадлежали семьи с такими звучными именами, как фон Бубенберг, Эрлах, Шарнахталь и Халльвиль, ко второму, более позднему сегменту — фон Дисбах, Ваберн и Ваттенвиль. Вывод о том, что границы происхождения (даже если они еще долго оставались живыми в памяти) стали преодолимыми, можно сделать из брачных отношений. Браки со старой элитой подтверждали в случае, если речь шла о парвеню, восхождении, у начала которого стояли успех в ремесле, затем во внешней торговле и банковских операциях, а в качестве блистательного завершения часто обретение дворянского титула наряду с судебной властью. Все эти этапы некоторым удавалось проходить на протяжении одного-двух поколений, иногда в течение немногих десятилетий.

Параллельно с преобразованием правящего слоя изменилось и его положение на селе. Об этом шла речь во время так называемого Бернского спора между знатью и бюргерско-ремесленными слоями (Bemer Twingherrenstreit) (1469–1471). Права дворянства проистекали из землевладения и охватывали судебные полномочия, а также, кроме того, призыв в военные походы и право взимания налогов. Данные преимущества вошли в конфликт с притязанием города на управление единой территорией. Результатом стал компромисс. Хотя город и сосредоточил в своих руках важнейшие полномочия, но у знатных семейств на селе сохранились социальный престиж и важные привилегии, прежде всего осуществление подсудности низшего уровня, выгодной благодаря денежным штрафам, но скорее второстепенной с точки зрения государственного суверенитета. Неудержимо разраставшаяся территория Берна, которая около 1470 г. простиралась от Цофингена на северо-западе до озера Билль и Лаупена на западе, а также далеко на юг до гор, управлялась знаменосцами, окружными начальниками и прежде всего ландфогтами. Эти должностные лица, избранные Малым советом, представляли авторитет города в повседневной жизни, распоряжались доходами, осуществляли правосудие и охраняли военные интересы города. Но в сравнении с другими европейскими странами более своеобразно выделялись опросы подданных, чем эта администрация. Опросы начались в 1439 г. и продолжались с нерегулярной последовательностью до XVI столетия. Они имели чисто консультативный статус, то есть по их итогам не принимались решения, обязательные для городской власти. Тем не менее, когда дело доходило до принятия решений по деликатным вопросам войны и мира, а также о налогах и снабжении, опросы должны были создавать специфический климат патриархального взаимопонимания и таким образом предотвращать открытые волнения. Городские советы Берна могли таким способом избегать также принятия непопулярных решений или оправдывать их.

При некоторых различиях в частностях основные принципы распределения и осуществления власти в остальных городах Конфедерации были одинаковыми. Это относится и к полной противоположности «аристократического» Берна — «городу цехов» Цюриху. Здесь возможность пробиться для новых семей и получить шанс на участие в административной власти была (и оставалась до 1798 г.) большей, но тенденция к ее олигархизации обозначалась едва ли менее отчетливо. В конце XV столетия система управления Цюриха также включала Большой и Малый советы. Пятьдесят членов последнего распределялись в соотношении 36: 14 среди цехов и так называемой гильдии констаффлей, общества знатных родов. В предшествующие десятилетия в ней произошел такой же процесс слияния, который имел место на Ааре. Напротив, процедура выборов на должности и в советы обнаруживала примечательные различия. Так, два бургомистра (также входившие в Малый совет) и остальные 20 членов городского совета избирались Большим советом, другие — собраниями цехов и констаффлями. Таким образом, «базисные организации» обрели немалое влияние на состав руководства города. Правило заключалось, правда, не в оппозиции снизу, а в ежегодном утверждении малых советов. В то же время представители малых советов получали место в Большом совете, причем вместе со 144 депутатами 12 цехов и 18 представителями констаффлей. Но все они избирались не обществами в целом, а их представителями в советах и утверждались Большим советом.

Как и в Берне, эта конституционная модель при всей открытости «вниз» соответствовала интересам ограниченного политического класса. Даже если в кризисных ситуациях принятие особенно важных решений — для достижения возможно большего консенсуса внутри городских стен — передавалось Большому совету, в обычных условиях направление политики определял относительно четко очерченный правящий слой. Так как, подобно Берну, членство в цехе не было связано с работой по какой-либо профессии, то со временем и в Цюрихе признаками принадлежности к правящей элите стали получение земельной ренты и исполнение определенной должности. Чем более какой-либо город вслед за Берном расширял свою сельскую сферу подданства, тем острее и для него становилась проблема урегулирования конфликтов с округом. В конце-то концов городскому населению, насчитывавшему примерно 5000 человек, противостояло сельское население, превосходившее его в 11 раз — соотношение, которое с учетом скромной полицейской силы делало необходимой процедуру нахождения компромиссов. Поэтому, как бы ни подчеркивали цюрихские советы законность своей полноты власти, в периоды внутренней напряженности и внешней угрозы, прежде всего между 1490 и 1555 гг., и они стремились вникнуть в настроение сельской округи и добиться ее согласия. Подобные задачи решали в более спокойное время и ландфогты, которые в остальном осуществляли, по меньшей мере теоретически, свои обязанности в качестве представителей полной и неурезанной городской власти. Как правило, однако, посланцы метрополии не вторгались слишком глубоко в сельскую повседневность. Если важнейшие интересы города — верховная власть в судебной, налоговой и военной сферах — оставались обеспеченными, то заведенный административный порядок исполнялся во взаимодействии со слоем сельских уважаемых людей, на который ландфогты опирались и при избрании своих помощников. К тому же городские и сельские элиты находили общий язык из-за объединявшего их страха перед неимущими сельскими низами.

Сцена клятвы, изображенная Шиллером в «Вильгельме Телле», соответствует опыту жизни сельской общины в Центральной Швейцарии. Собрание селян, обозначаемое понятием сельской общины, появившимся только в XVI столетии, не в последнюю очередь мифологизировано потому, что оно со своими вариациями простирается и в политическую практику XXI столетия — в виде акта свободного формирования воли под свободным небом, а значит, пред Оком Господа, с благосклонностью небесных сил. В «идеологию сельской общины» входит, далее, ее характеристика как самой настоящей первоначальной формы мудрой демократии, направляемой рассудительными должностными лицами на пользу общему благу. Таким способом эта демократия оказалась в состоянии избегать эксцессов, сопряженных с ее афинским происхождением — демагогии, войн и внутренних волнений. Предпринятые в этом смысле попытки доказать наличие преемственности, не пресекавшейся с самых ранних времен, а также вывести собрание селян из германского «тинга» («Thing»[14]) остались безуспешными. Согласно современному уровню знаний, сельская община Центральной Швейцарии сформировалась в связи со сменой элит в XIV столетии. Поэтому она как проявление необычного расширения привилегий участия в политической жизни относится не столько к формам, предшествующим современной демократии, сколько вписывается, скорее, в контекст сословных собраний, которые примерно в то же время возникли на княжеских территориях в качестве органов участия в управлении, особенно в установлении налогов.

Несмотря на такие ограничения, сельская община как представительство всего мужского населения, наделенного полными гражданскими правами, представляла собой конституционный уникум. Правда, это единственное в своем роде особое положение на протяжении XVII и XVIII вв. размывалось по мере того, как передача прав новым принимаемым территориям ограничивалась. Но и при наличии этой типичной для своего времени тенденции к сужению числа участников, принципиальный суверенитет собрания оставался неприкосновенным — оно было ответственным за избрание главы кантонального правительства, а в принципе и за всякого рода законы и политические решения. Тем не менее, и в кантонах, где существовали сельские общины, шел процесс формирования элит, даже олигархии — правда, по собственным правилам. Так, только немногие семьи обладали собственностью и социальным престижем, позволявшими занять руководящие должности, большинство было от этого отстранено. На основе своих социально-экономических возможностей таким семьям удалось установить клиентельные связи согласно принципу взаимной поддержки.

Правда, число должностей, имевшихся в распоряжении для обеспечения клиентел, было невелико, что затрудняло создание серьезных сетевых структур. К тому же семьям, облеченным властью, приходилось в своем самовыражении вовне представлять себя и вышедшими из народа, и одновременно знатными. Это сильно ограничивало стратегии аристократического приращения престижа посредством затрат на роскошь. Кроме того, упомянутым семьям в необходимой мере приходилось обращать внимание на настроения широких кругов. Ведь именно социальный дискомфорт и недовольство могли разрядиться на манер извержения вулкана — прежде всего при отсутствии единства в самом верхнем слое, который возбуждал амбиции новых подпиравших семейств. Следствием этого были изгнания и даже смертные приговоры. Сельская община, хотя и управляемая в обычной ситуации, никогда все же не была полностью предсказуемой. Однако, как правило, эта «древняя демократическо-олигархическая» система функционировала бесперебойно. Ежегодное собрание мало что могло сделать, кроме приведения к присяге своих высших должностных лиц и избрания нового главы. Этому способствовало то обстоятельство, что, несмотря на ведущее положение древних родов, в полной мере смогла установиться система социальной мобильности, причем в форме, которую контролировали сложившиеся элиты.

Неоднородный состав Конфедерации создавал существенные проблемы для прочности союзной структуры. Ведь Конфедерация складывалась из городов-республик, которые стремились к правовой унификации на высшем уровне и тем самым к обеспечению административной базисной власти на территории своего подданства и сельских кантонов. Правящие слои городов рассматривали эти земли как оплоты узаконенной анархии. Так, недовольные крестьяне, жившие поблизости от городов, могли постоянно рассчитывать на открытую или скрытую поддержку кантонов, где существовали сельские общины. Это вызывало раздражение городской знати, со своей стороны возбуждавшей недовольство ее сельских союзников, если в повестках дня тагзатцунгов она размещала новые, более жесткие положения о союзе. В результате надо было объединять и унифицировать союзы, заключенные в условиях запутанного многообразия отношений между отдельными кантонами, а также с приписанными землями. Речь шла об усилении полномочий и укреплении инстанций, в чем сельские кантоны ни в коей мере не были заинтересованы.

5. Европейские осложнения и великодержавная политика (1450–1520)

В период после 1450 г. отношения Конфедерации с окружающим миром отмечены новыми конфликтами с Габсбургами и их союзниками, прежде всего находившимися вокруг Боденского озера. Этот климат насилия и правовой неопределенности не позволил существенно улучшить обновленный мирный договор с Австрией, заключенный в 1461 г. сроком на 15 лет. Ведь именно тогда конфедеративные кантоны, осуществляя целенаправленную экспансию, вторглись в нишевые зоны с рыхлыми властными отношениями, являвшиеся объектами для приращения территорий. Успешной эта тактика оказалась прежде всего в области Тургау, земельное фогтство которой с 1461 г. досталось семи кантонам, участвовавшим в его завоевании (без Берна). Возобновленные союзы с аббатством (1451), городом Санкт-Галлен, а также с Шафхаузеном (оба в 1454 г.) прежде всего крепче привязали присоединенных к протекторам — членам Конфедерации. В результате заключенного в 1466 г. альянса с Берном и Золотурном подобную позицию постепенно обретал имперский город Мюльхаузен. Благодаря своим военным успехам «Швейцария», — как теперь остальная Европа все чаще называла страну по аналогии с ее престижным «местом основания», кантоном Швиц, — чем дальше, тем больше оказывалась в поле зрения великих держав в качестве резервуара наемников, понимавших толк в обращении с оружием. Самые соблазнительные предложения поступали из Франции, где король Людовик XI с 1461 г. стремился снова поставить под прямой контроль монархии крупные лены, ставшие с течением времени независимыми от короны, и тем самым не допустить к ним мощных конкурентов. Так как кантоны у Сен-Готарда возобновили к тому же свою экспансию в направлении территорий герцогства Миланского, включенность Швейцарии в европейскую политику стала неизбежной.

Около 1470 г. это вовлечение обрело конкретные черты в схеме распределения сил, включавшей Францию, Бургундию, Савойю и Габсбургов. Движущим элементом, скрытым за часто изменявшимся соотношением сил, были усилия Людовика XI, всеми средствами стремившегося ликвидировать положение Бургундии как великой державы, которым она обладала при герцоге Карле Смелом. Первым следствием стратегии, которую король проводил с этой целью, а именно втягивание Конфедерации в намечавшиеся конфликты, был союз, заключенный им в 1470 г. с Берном, действовавшим от имени восьми кантонов. На случай войны из-за Бургундии он предписывал взаимный нейтралитет и был в 1474–1475 гг. обновлен с далеко идущими условиями. Впоследствии городу на Ааре удалось способствовать этой политике как делу всей Конфедерации. Рискованность данной позиции заключалась, однако, в возможности для Швейцарии стать жертвой в дипломатической игре великих держав. Ведь как Людовик XI, так и Габсбурги имели своей целью в конечном счете ослабление одновременно и Бургундии, и Конфедерации, по возможности без собственных военных усилий. Прежде всего французский монарх действовал ради того, чтобы в качестве «смеющегося третьего» сделать неизбежной войну между этими двумя противниками.

Однако швейцарцы не удовлетворились предназначенной им ролью пешек на чужих шахматных досках. Вместо этого они сформировали собственные цели и стратегии. Герцог Бургундский оказался в их поле зрения в качестве помехи из-за того, что он, будучи собственником владения на основе заклада в Зундгау, переданного Австрией, блокировал дальнейшее распространение территорий Конфедерации на север. Недовольство этого региона новым правлением быстро привело, кроме того, к разногласиям с Габсбургами. Вслед за тем герцог Сигизмунд в договоре с многообещающим названием «Вечный курс» (1474), как и некоторые его предшественники, подтвердил швейцарцам факт осуществленных ими до тех пор завоеваний. Карл Смелый, в свою очередь, хотел, завоевав герцогство Лотарингия, соединить свои владения на юге (герцогство и фрейграфство Бургундия) с северными (Брабант, Фландрия). В 1475 г. он привлек к осуществлению этих планов Милан и Савойю. Оба эти государства ощущали угрозу экспансии швейцарских кантонов в западном и южном направлениях. В том же году Берн начал военные действия, причем вместе с городом Фрибуром, против герцога Савойского. Герцог был лишен многочисленных крепостей и территорий в Во (Ваадт). Мирные переговоры, начатые в конце года, не привели вопреки ожиданиям к цели, так как Карл сознательно выдвигал неприемлемые максимальные требования. Теперь его политика была нацелена на полное подавление Конфедерации.

Казалось, что в военном отношении Карл Смелый не шел на риск, достойный упоминания. Бургундская армия считалась одной из самых современных и боеспособных для своего времени. Правда, воинство, которое в феврале 1476 г. приступило к осаде Грансона на западном берегу Невшательского озера, было в высшей степени разнородным по составу. Примерно в то же время швейцарцы досаждали бернской канцелярии просьбами не оставить город на Ааре один на один с могущественным противником. Герцог, поступавший слишком эмоционально, а нередко и иррационально, сыграл на руку своим противникам, приказав после капитуляции Грансона уничтожить его гарнизон до последнего человека. После прибытия швейцарских соединений два войска 2 марта скорее случайно столкнулись друг с другом. Существенные разногласия у бургундцев (имевших с 20 тысячами солдат небольшое численное превосходство) привели при выдвижении войск к дезориентации и отступлению, напоминавшему бегство. Правда, герцог почти не потерял в живой силе, но зато лишился всего своего полевого лагеря и тем самым невероятно роскошного походного двора. К баснословно ценным «бургундским трофеям» относились такие регалии власти, как трон и государственная печать, а также легендарная коллекция драгоценностей Карла. Филипп де Коммин, проницательный хронист войны, сообщает, что какой-то тупой вояка продал большой алмаз за бесценок. Но культурного падения, внушаемого этим рассказом, давно уже не было. Швейцарцы знали цену своей добычи, даже, возможно, переоценивали ее. Во всяком случае, некоторые предметы удалось продать только после различных скидок, другие остались в собственности государства (ими можно и по сей день полюбоваться в различных музеях Швейцарии).

Несмотря на начальный успех, положение Берна было опасным. С одной стороны, герцог едва ли оказался ослаблен в военном отношении, с другой — союзники ставили дальнейшую поддержку в зависимость от угрозы для швейцарской территории. Муртен, осажденный Карлом город на озере того же названия, не подпадал, однако, под эту категорию. Только когда бургундские войска необдуманно атаковали переправу через реку, ведшую к Лаупену, и другие предмостные укрепления, для тагзатцунга появился casus belli[15]. 22 июня швейцарское войско, насчитывавшее 25 тысяч бойцов, внезапно атаковало при Муртене несколько уступавших им по численности бургундцев и нанесло им тяжелое поражение. Тысячи были убиты или утонули в озере. Победа стала европейской сенсацией, родился еще один миф о битве. И она была предвестием конца правления Карла Смелого. 5 января 1477 г. герцог Бургундский проиграл верхнерейнским и швейцарским войскам битву при Нанси и погиб в ней. Его государством распорядились другие.

Последующие переговоры оказались менее успешными для швейцарцев. Территории, завоеванные в Во, большей частью вернулись к Савойе. Львиная же доля бургундских владений в результате свадьбы дочери Карла Марии с Максимилианом Габсбургом досталась австрийскому Дому. Но подлинным победителем мог чувствовать себя Людовик XI. Французский король избавился от конкурента на востоке и сумел с большим мастерством привязать к себе швейцарцев благодаря точно отмеренным придворным почестям и отличиям. Кантоны, однако, обрели не только репутацию — возросла их политическая значимость, точно так же как и рыночная стоимость швейцарских наемников.

Усиление престижа Берна не могло не сказаться на ситуации внутри Конфедерации. Уже вскоре после бургундских войн обострились структурные проблемы. Городские кантоны в ходе реализации своих территориальных устремлений все настойчивее ставили перед собой цель пресечь «дикие» военные походы преимущественно молодежных и соответственно недисциплинированных отрядов. Они были запрещены уже более 100 лет, но все же по-прежнему отправлялись из Центральной Швейцарии при более или менее открытом попустительстве властей. Такие экспедиции создавали не только дипломатические осложнения. Они, что было еще важнее, ставили под вопрос авторитет городских властей — как, например, в случае знаменитого «похода под флагом со свиной мордой» против Женевы в 1477 г. Вообще города стремились к более эффективной связи между областями, находившимися в их подданстве, а поэтому требовали большего числа обязательных соглашений между кантонами. В более далеко идущих планах обретали контуры именно федеральные концепции организации государства. Однако внутренние кантоны резко отвергали такое построение федерации. Из страха оказаться в политическом отношении отодвинутыми на задний план они противились и принятию в Конфедерацию городов Золотурна и Фрибура. После длительных и спорных переговоров в декабре 1481 г. на тагзатцунге в Стансе наряду с одноименным «Соглашением» была достигнута и базисная договоренность. Она во многих отношениях определяла состояние союза до 1798 г. Этому способствовали посреднические усилия отшельника Ник(о)лауса фон Флюэ, пользовавшегося славой святого, которого называли «братом Клаусом». Утверждение о том, что отшельник, который перед уходом в скит причислялся к политической элите Обвальдена, своим вмешательством сохранил безнадежно рассорившуюся структуру Конфедерации от окончательного развала, является, конечно, мифическим преувеличением.

Станский компромисс установил невмешательство во внутрикантональные дела, запретил несанкционированные военные походы и тем самым усилил местную власть. Идя навстречу сельским кантонам, он вместе с тем обязывал их оказывать взаимную поддержку в случае внутренних беспорядков и таким образом освободил путь для принятия Золотурна и Фрибура. Внутри Конфедерации, состоявшей теперь из десяти кантонов, «новые» — подобно Базелю и Шафхаузену в 1501 г., а также Аппенцеллю в 1513 г., сделавшим полной неизменную до 1798 г. «федерацию тринадцати» — получили статус правящих кантонов с меньшими правами. Дело было не только в том, что им отказали в участии в управлении совместно руководимыми территориями. Кроме того, они не имели права заключать союзы без согласия большинства других кантонов и обязывались выступать посредниками в случае конфликтов между ними.

Тот же вопрос — сколько вышестоящей государственности могло бы быть полезной союзной структуре — на севере приводил к отделениям и обособлениям. В ходе этих дебатов не ставилось под сомнение то обстоятельство, что Конфедерация была частью Священной Римской империи германской нации и в будущем ей надлежало сохранять такой статус. Империя и император оставались непреложными в качестве рамок легитимации, причем в сугубо консервативном понимании. Напротив, далеко идущее вмешательство главы империи или даже имперских институтов не предусматривалось, и поэтому оно должно было, обретя острые формы в ходе так называемых имперских реформ 1490-х гг., натолкнуться на сопротивление. Выраженное в реформах стремление усилить скрепление многочисленных, в значительной степени суверенных членов империи с помощью таких учреждений, как имперский верховный суд, посредством разделения на имперские округа и взимания имперского налога, диаметрально расходилось с интересами Конфедерации. То, что она при этом потеряла, приобрела противоположная сторона, читай Габсбурги. В ходе швабской или, соответственно, швейцарской войны, которую обе стороны вели с существенными пропагандистскими затратами, швейцарцы в 1499 г. одержали верх над войсками Максимилиана. В противоположность заверениям, содержавшимся в манифестах враждебной воюющей стороны, они не ставили своей задачей войну против империи. В столь же малой степени на повестке дня стоял формальный «выход». Даже и в XVI столетии еще сохранялось частичное представительство швейцарских кантонов в империи, правда, с тенденцией к его постоянному убыванию. Так постепенно ослабевала и фактическая, и правовая принадлежность к империи. Конфедерация, исключенная из имперских реформ в результате мира, подписанного в 1499 г., стала, подобно Нидерландам, своеобразным окраинным образованием внутри империи и параллельно к этому образованием политическим. В качестве выгоды швабская война объединила в одно целое ее владения в Тургау. Благодаря выяснению властных отношений на Верхнем Рейне открылся путь для вступления Базеля в Конфедерацию. Древний соборный и университетский город, со своим почти 10-тысячным населением примерно вдвое превосходивший Цюрих, привнес в союз не только свою культурную и экономическую значимость, но и свои политические интересы и отношения, сориентированные на север.

Примерно в это же время в борьбе за Милан дело дошло до столкновения европейских держав, которое на десятилетия втянула в свой водоворот и швейцарские кантоны. В результате нарастающей внутренней слабости герцогства Миланского при незаконном правлении Лодовико Сфорца новый импульс получили экспансионистские движения «кантонов вдоль Готарда», объединившихся с «Тремя союзами» и Валлисом. Как уже было примерно столетием ранее, различное отношение к этим предприятиям должно было подвергнуть опасному испытанию внутреннюю сплоченность Конфедерации. Возникновению такой ситуации способствовало и то обстоятельство, что швейцарские наемники воевали на всех сторонах в начинавшихся теперь итальянских войнах. Они были в первых рядах, завоевывая для короля Франции Карла VIII в 1494–1495 гг. королевство Неаполитанское, которое вскоре после этого оказалось снова утраченным. Пятью годами позже Лодовико Сфорца из-за предательства швейцарского наемника оказался в плену у Людовика XII. В результате договора с папой Юлием II, заключенного в 1506 г. при посредничестве Матфеуса Шинера, весьма оборотистого епископа Зиттенского, возникла существующая и по сей день швейцарская гвардия. На стороне Юлия II швейцарские соединения вступили в горячую фазу борьбы за Ломбардию, откуда они в 1512 г. изгнали французов. А 6 июня 1513 г. швейцарские пехотинцы, сражавшиеся сомкнутым строем, еще раз нанесли поражение французской армии.

Из этих успехов выросла импровизированная и часто нескоординированная великодержавная политика, проводимая в соответствии с собственными интересами. На протяжении трех лет, с 1512 по 1515 г., швейцарские кантоны были de facto хозяевами Милана, господами города мирового значения, а герцог Массимилиано Сфорца правил их милостью в качестве облагаемого данью теневого владыки. Положение швейцарцев в Италии казалось столь бесспорным, что флорентийский теоретик государства Никколо Макиавелли считал их способными постепенно завоевать всю страну. Во всяком случае, они поставили бы даже Папу Римского в зависимость от себя — таким был своеобразный аргумент флорентийца. Но до такого триумфального шествия дело все же не дошло. В сентябре 1515 г., после кровопролитной битвы при Мариньяно, швейцарской пехоте пришлось отступить, понеся изрядные потери от пушек и кавалерии молодого французского короля Франциска I. Многие из павших были 16-летними или еще моложе — профессия наемника рано делала взрослым и приносила раннюю смерть. Кровавая дань, уплаченная при Мариньяно, являла собой отныне оборотную сторону славной боевой медали. Она должна была существенным образом повлиять на споры о полезности или вреде поступления на военную службу, то есть службы солдатами в чужих странах. Несмотря на это, уважение победителя к побежденным было столь велико, что в конце 1516 г. последовало заключение мира, приемлемого для Конфедерации. Этот мир гарантировал кантонам, участвовавшим в завоевании, партнерство в совместном управлении, и без малого 300 лет спустя они образовали новый кантон Тессин. Одновременно тем самым был положен конец смелым экспансиям за счет собственных территорий. До конца Старой Европы швейцарцам пришлось бороться на многих фронтах и на службе многим странам, но больше не от имени союза, который в этом своем качестве переходил к политике нейтралитета.

Ставшее легендарным поражение при Мариньяно многообразно отражало состояние Конфедерации. Сплоченность кантонов в борьбе за Милан оказалась, вопреки тезисам Макиавелли, слишком слабой, а отдельные интересы, напротив, — могущественными. Вопреки его же тезисам об однородной в социальном и культурном отношении Швейцарии, проявились и ментальные линии разлома. Ведь роковая битва произошла, в конечном счете, вопреки воле командования — сам рядовой состав вынудил ее провести. Бесславное отступление, даже если оно и рекомендовалось по тактическим соображениям, противоречило их представлению о чести. Равным образом предосудительной они считали и новую технику ведения стрельбы. Артиллеристам, попавшим в плен, не приходилось, что показательно, надеяться на пощаду. Но прежде всего беспощадно преследовалась трусость в собственных рядах. Все эти меры служили сплочению и сохранению корпоративного реноме во внешнем мире. Однако с точки зрения военной техники швейцарская пехота постепенно отставала. Без эффективной артиллерии и кавалерии она уже не могла выстоять. А вот в сочетании с этими родами войск швейцарские пехотинцы, невзирая на все дальнейшие новации, оставались вплоть до Французской революции элитными войсками владык многих стран. Европейские государи и аристократы использовали строгое понятие швейцарцев о чести и в сфере «личной защиты»: швейцарские лейб-гвардейцы, или телохранители, столетиями считались лучшим страхованием жизни.

Около 1500 г. Швейцария, самая молодая среди влиятельных держав, была у всех на устах. Стимулом для обсуждения ее сущности стала преимущественно обороноспособность страны, связанная с изначальными условиями ее существования в целом. Но эта архаическая необычность оценивалась в высшей степени по-разному. В направленном против швейцарцев манифесте римского короля Максимилиана, относящемся к 1499 г., они были заклеймены как неистовые разрушители богоугодного порядка. Импульсом их бунта против всякой иерархии является, согласно документу, высокомерие, заставляющее швейцарцев стремиться стать чем-то большим, нежели им дано Богом и природой. Это высокомерие ведет их прямо в бездну, как Люцифера и его духовных наследников — еретиков. На подобных струнах играли и авторы-гуманисты, чувствовавшие себя призванными быть панегиристами империи и германской нации, а ей верховная власть поручена за ее заслуги. Так, эльзасец Якоб Вимпфелинг в 1505 г. заклеймил швейцарцев как грубых, нецивилизованных провинциалов, которые движимы инстинктами. По его словам, им надлежит в соответствии с родственной любовью к ближнему все же вернуться в лоно политико-национальной религиозной общины. К такому отходу и возвращению швейцарцы, по утверждению Вимпфелинга, способны ввиду их германского происхождения под соответствующим руководством и при условии понимания своих заблуждений и обязанностей. Поэтому в начале этого национально-педагогического процесса воспитания, с его точки зрения, должно стоять понимание того, что дворянство и княжеское господство являются элементами, желаемыми Богом и к тому же способствующими формированию бесперебойно действующего социального порядка. Кроме того, военная ярость, в которой самым жутким образом проявляется разрушительная неотесанность швейцарцев, должна быть очищена облагораживающей силой культуры, в особенности изучением классических текстов.

При всей остроте полемики это были тонкие дискурсы. В ходе конкуренции между южногерманскими и швейцарскими ландскнехтами, поступавшими в иностранные войска, в средствах особенно не стеснялись. В ругательстве «коровьи швейцарцы» содержался намек на развратные действия жителей гор с их домашними животными. Звучание коровьих колокольчиков, столь буколическое в иных случаях, регулярно оповещало о кровавых столкновениях между южногерманскими и швейцарскими наемниками. Позорная содомия опять же была знаком животной грубости в горном мире без разума и контроля над инстинктами. Однако те, кого клеймили, последовательно поворачивали эти негативные клише против клеймивших. В хвалебных банальностях о благочестивых крестьянах и пастухах Конфедерация представлялась идеальным общественным устройством, из которого дворянство выпадает из-за своего высокомерия и своевольности, иными словами, из-за неисполнения возложенного на него назначения. Теперь этим сообществом управляют только граждане городов и крестьяне сельских областей. Поэтому честь подобает не выродившейся аристократии по рождению, но подлинному дворянству по заслугам и добродетелям, которое правит в Швейцарии. Именно такая честь и лежит в основе единства Швейцарии. Так упрек в том, что в результате нарушения вечных законов те, чье место внизу, оказались вверху, превратился в свою противоположность. В этой идейной рамке истории о Телле и Рютли благодаря печати с высокими тиражами получили широкую известность и полностью проявили свое воздействие. Резкое расхождение картины благочестивых, солидарных селян, одновременно глубоко прочувствованной и пропагандистски инструментализированной, и социально-политической реальности ввиду прогрессировавших процессов формирования олигархии в городе и на селе поначалу не уменьшало силы воздействия этих лозунгов. «Стать швейцарцем» означало для крестьян и поденщиков вне Конфедерации представить себе свободную от налогов и сборов страну с молочными реками и кисельными берегами, где царит полная автономия общины. В последующие десятилетия те из них, кто временно или надолго оказывались под властью кантонов, смогли накопить отрезвляющий опыт. Они очень быстро констатировали, что швейцарцы на вновь обретенных территориях не только не отменяли права прежних господ, но и требовали причитающихся выплат по меньшей мере так же строго, как и феодальная знать, которую клеймили ее бывшие подданные.

Удаленность от цивилизации — фигура мышления, применявшаяся гуманистами в уничижительном контексте, — допускала, однако, и положительные заключения. Для Макиавелли эта обособленность стала даже главным аргументом в пользу образцовости швейцарской военной организации и социального строя. Безусловная преданность государству, презирающий смерть патриотизм, успешно действующая милиция, республики, свободные от клиентелы, и религиозность, идущая на пользу политике, ибо государственные преступления клеймились как богохульство, свидетельствовали в его глазах об эффективном отмежевании от пагубного упадничества, присущего индивидуалистическому гедонизму. Это упадничество, широко процветавшее в Италии, должно было иметь следствием отмирание государства и вызвать тем самым возвращение к жестокому деструктивному состоянию непрерывной войны всех против всех. Хвалебная песнь Макиавелли крестьянам-воинам, не зараженным никакой высокой культурой в своей благотворной изоляции благодаря окружающим горным хребтам, должна была в конечном счете доказать актуальность древнеримских государственных и военных правил для современности, идущей по ложному пути. Но со своей апологией Швейцарии, проведенной с позиции критики цивилизации, флорентийский оригинал встретил неприятие со стороны своих земляков. Импозантный облик Швейцарии, созданный гуманистически образованными элитами Италии, оказался одновременно ужасающим и предостерегающим. Дикое сообщество охотников за добычей в опасных для жизни горах, побуждаемое неукротимой боевой яростью, решилось в военные времена с пользой выступить против врагов, учитывая жесткие правила предосторожности. Но как простой народ любой страны должен удерживаться своей властью на коротком поводке, так и швейцарцы — сообществом цивилизованных народов. Нация, продававшая своих воинов, per definitionem[16] не могла иметь чести. Сами швейцарские наемники смотрели на это дело по-другому. Жалованье было для них не только средством к жизни, но и свидетельством репутации. Тот, кто им платил слишком поздно или даже вовсе не делал этого, затрагивал их честь, и ему приходилось, подобно Лодовико Сфорца, отвечать за последствия.

6. Реформация и ее последствия (1520–1560)

Начатый Ульрихом Цвингли (1484–1531) переворот теологических и церковных отношений в Цюрихе подверг Конфедерацию тяжелейшему из мыслимых испытаний. Мог ли союз, провозглашенный как клятвенное сообщество на основе совместных ценностей, продолжать существовать с двумя системами вероучения, представлявшими друг друга в самом черном свете?

Цвингли, получивший гуманистическое образование и принадлежавший в Базеле к кругу Эразма Роттердамского, избрал поприще священника. Став в качестве полевого священника гларусцев свидетелем бойни при Мариньяно, он превратился в страстного критика наемничества. Наемная служба, утверждал Цвингли в письме жителям кантона Швиц в 1522 г., изнутри разъедает Швейцарию роскошью, притекающей в страну. Она разрушает простые нравы, непритязательность и товарищескую солидарность. Но в результате этого Конфедерация лишается своей божественной защиты, обеспечившей ей беспрерывный ряд военных побед над могущественными противниками. Только возвращение к неотчуждаемым ценностям безупречной морали и братской сплоченности гарантирует, по мнению Цвингли, дальнейшее существование союза — и существование с Богом. Уже вскоре полемике суждено было обостриться: только реформатская Швейцария еще могла теперь соответствовать идеалу и тем самым быть нацией.

Приглашенный в 1519 г. в качестве священника в цюрихский кафедральный собор Гроссмюнстер, харизматичный проповедник Цвингли оказался в городской среде. Существенно продвинувшееся вперед подчинение церкви коммунальному надзору сочеталось здесь с распространившимся недовольством оставшимися у нее привилегиями, преобладавшими формами благочестия и стилем жизни священнослужителей. На этом фоне Цвингли в последующие годы все более резко критиковал положение дел в церкви, что вылилось, начиная с 1522–1523 гг., в ее планомерное преобразование. Оно происходило в тесном сотрудничестве с Советом. При этом реформатору Цвингли приходилось как требовать, так и призывать к осмотрительности в кризисные моменты. В качестве реформатора он выступал в связи с вопросом об иконах, которые в городе на Лиммате надлежало не осквернять в результате стихийных акций масс, а выводить из употребления действиями власти. Подобным же образом Цвингли выступал и в спорах о налогах и сборах, имевших большую политическую важность. На его взгляд, цюрихская провинция должна была и после внутрицерковных преобразований продолжать уплату десятины. Цвингли считал, что этот налог, первоначально служивший церковным задачам, но уже с давних пор используемый не по назначению, закреплен, несмотря на все злоупотребления, в положительном праве и тем самым является частью установленного порядка. Поэтому стихийный отказ в уплате десятины на селе незаконен. Вместе с тем на власть возлагается обязанность снова привести сбор к его общеполезному назначению. Хотя основные требования крестьян и остались неучтенными, в 1525 году, году Крестьянской войны[17], на цюрихской территории удалось, в значительной степени обойдясь без насилия, уладить конфликты, в непосредственном соседстве вздымавшие высокие волны. Помимо того Цвингли вывел из своего понимания божественного, естественного и человеческого права требование, чтобы государство и политика настолько приблизились к заповедям Божьим, насколько это дано человеку. Такое приближение предполагалось в длительном процессе христианизации всех сфер жизни. Но следить за чистотой нового Иерусалима на Лиммате должен был глава церкви, то есть сам Цвингли, сравнивший эту роль с миссией стража, которую осуществляли библейские пророки, напоминающие и предостерегающие, в случае необходимости и вопреки сильным мира сего.

В догматическом отношении цюрихская Реформация отличалась от лютеранства прежде всего тем, что Цвингли понимал евхаристию как символическую памятную трапезу. Из-за этого в 1529 г., во время «марбургского собеседования», не удалось достичь взаимопонимания с Лютером, сближавшим цюрихского реформатора с «мечтателями», социальными революционерами-утопистами вроде Томаса Мюнцера. Серьезный резонанс в политических руководящих кругах Цюриха вызвали, однако, не такие теологические тонкости, а послания вроде того, что Реформация очистила Слово Божье от всех своекорыстных человеческих затемнений. Ссылка на принципы sola scriptura и sola fide[18], на исключительную законность Священного Писания и оправдание одной лишь верой, без бухгалтерского акционизма «добрых дел», создавала теологический фундамент партии Реформации в публичных диспутах, состоявшихся в 1523 г. Они были устроены цюрихским Советом, который тем самым демонстративно исполнил свою обязанность выслушивать все стороны и выступать в качестве советчика. Но за кулисами уже готовились к триумфу Цвингли. Согласно решению Совета, который тем самым претендовал для себя на верховную власть в церковных делах и следовательно отказывал в повиновении епископу Констанцскому, монастыри упразднялись, а имущество церкви передавалось в собственность коммуны. В результате коммуна стала ответственной за социальную политику и образовательные учреждения. К тому же в 1525 г. был установлен новый порядок богослужения и создан ряд учреждений, которые придали цюрихской Реформации ее неповторимое своеобразие. Так, созданный в том же году суд для разбора брачных дел отвечал отныне за расторжение браков — возможное теперь при определенных предпосылках, а также и за общественный контроль над сексуальной моралью, то есть за пресечение супружеской неверности и других «распутств». А вот так называемой «Prophezei»[19], высшей школе древних языков, включая древнееврейский, и толкования Библии, передавалось дело образования будущих пасторов.

Цвингли пришлось совместно с христианской властью защищать свою Реформацию от сторонников более широкого преобразования всех сфер жизни под знаком Слова Божьего. Приверженцы такого преобразования хотели учредить общину верующих как зримую Церковь на земле и разработали для этого суровый канон поведения, который предписывал крещение взрослых как символ веры, запрещал принесение присяги и военную службу и таким образом ставил под вопрос тесное сотрудничество между церковью и государством. В ходе этой полемики Цвингли упрекал своих противников «анабаптистов, перекрещенцев» (сегодня корректнее называемых баптистами) в высокомерии самозваных святых и разрушении всех человеческих связей. Уже в 1527 г. в Цюрихе был приведен в исполнение первый смертный приговор в отношении некоторых из их вождей. В кантоне же Цюрих и на сопредельных территориях группировки баптистского толка, находившиеся в оппозиции к фискальным требованиям метрополии, все же выжили на протяжении десятилетий.

Реформация в Цюрихе вызвала потрясения прежде всего в структуре Конфедерации. Достаточно рано обнаружилось, что пять внутренних кантонов, — Ури, Швиц, Унтервальден, Люцерн и Цуг — не были намерены участвовать в обновлении веры. Напротив, на тагзатцунгах они требовали от Цюриха искоренения ереси. В 1526 г. они организовали в Бадене диспут, результат которого с учетом допущенных средств доказательства, отбора участников и, конечно, позиции властей был не менее предсказуемым, чем ранее в Цюрихе, с точки зрения желаемого результата, то есть успеха теологов, придерживавшихся старой веры. Их возглавлял профессор Иоганнес Экк из Ингольштадта. Раскол принудил обе стороны к поиску союзников как внутри, так и за пределами Конфедерации, угрожая тем самым ее сплоченности. Цюрих обрел прочную опору внутри союза, когда в 1528–1529 гг. города Берн, Базель и Шафхаузен приняли решение в пользу введения Реформации. Прежде всего в Берне преобразование церковных отношений осуществлялось под бесспорным контролем власти, которая, хотя и была в курсе мнения подданных, в случае сопротивления, однако, не останавливалась перед его подавлением. Кроме того, Цвингли установил контакт с реформатскими имперскими князьями, например, с ландграфом Гессенским Филиппом и другими зарубежными суверенами. За этим стояло намерение в случае необходимости силой оружия принудить староверческую Конфедерацию к принятию истинного учения и тем самым сохранить политическое и религиозное единство союза. Этому противостояла позиция Центральной Швейцарии, отмеченная не менее единодушными притязаниями на истину. Для сохранения своих интересов пять католических кантонов заключили в апреле 1529 г. союз с Австрией.

Несколькими неделями позже под сильным давлением Цвингли Цюрих решился на войну. Территория, принадлежавшая аббату Санкт-Галлен, где большинство общин при поддержке Цюриха присоединились к Реформации, была быстро захвачена. Но в последнюю минуту удалось избежать дальнейшего обострения конфликта. Первая каппельская война закончилась 26 июня 1529 г. благодаря сдерживающему влиянию Берна, заклинавшего противоборствующие стороны старым швейцарским братством. В коллективной памяти она продолжает жить благодаря молочному супу, который представители обеих сторон съели для подтверждения мира. Но благодаря этому была получена не более чем передышка. Положение, согласно которому каждый кантон остается свободным в выборе своего вероисповедания, разочаровало партию Цвингли. А для пяти кантонов унизительными были обязательство взять на себя возмещение военных расходов, а также односторонность урегулирования на совместно управляемых территориях. Там общины хотя и имели право по собственному решению переходить в Реформацию, но не могли возвращаться к прежней вере.

Радикальная группировка цюрихского реформатора продолжала преследовать цель создания реформатской Конфедерации, в том числе и ценой возобновления войны, хотя после неудачи «марбургского религиозного собеседования» это происходило бы без перспективы более широкой поддержки в империи со стороны лютеран. При этом внутри Цюриха решения все в большей степени принимал Большой совет, который в свою очередь созывал все больше специальных комиссий. К неудовольствию умеренных кругов, эти тщательно подобранные органы проголосовали за вооруженный конфликт. В течение 1531 г. в результате такой внутренней поляризации был утрачен консенсус, преобладавший прежде в правящем слое Цюриха, и инициатива все больше переходила к пяти кантонам. Их быстрое продвижение застало врасплох город на Лиммате, войска которого 11 октября 1531 г. потерпели поражение при Каппеле. В числе более чем 500 павших был и Цвингли. Заключенный вскоре после этого мирный договор хотя и полностью изменил соотношение сил, но в целом оказался не особенно жестким. Сохранялся принцип, согласно которому каждый кантон определял вероисповедание, имеющее силу на его территории. Правда, на совместно управляемых территориях теперь оказывали предпочтение приверженцам прежней веры. Католическое меньшинство могло даже поставить вопрос о разделении общины. К тому же были аннулированы особые конфессиональные союзы реформатской стороны, а на Цюрих возложили бремя возмещения военных расходов. Тем самым объемы недвижимости, а также линии фронтов были на долгое время закреплены.

Ситуация в Гларусе и Аппенцелле сделала необходимыми более дифференцированные решения. В Гларусе, где ни одна сторона не смогла завоевать главенствующего положения, сформировалась сложная система, гарантировавшая обеим конфессиям их точно определенное участие в должностных структурах и, кроме того, собственные ведомства. Так как процент католического населения впоследствии снижался, прежде всего именно оно извлекало выгоду из паритета, урегулированного в пяти государственных договорах, заключенных с 1532 по 1683 г. Если таким образом, несмотря на часто возникавшие напряжения, удалось избежать раздела страны, то он стал неминуемым в Аппенцелле в 1597 г. Однако и после этого и католический Аппенцелль Иннерроден, и реформатский Аппенцелль Ауссерроден по-прежнему имели на тагзатцунге один общий голос.

Пока испытание конфессиональным расколом удавалось выдержать, правда, не бескровно, но по сравнению с другими европейскими странами относительно мягко, хотя первоначальная реформатская этика с ее строгим запретом наемничества и ставила под вопрос образ жизни широких слоев населения. Для элиты Центральной Швейцарии служба иностранным государствам, которая после договора 1521 г. шла преимущественно на пользу Франции, была важнейшим средством утверждения своего экономического статуса и тем самым социального престижа или его развития. Представители элит получали так называемые ежегодные платежи (Pensionen), устанавливавшие непосредственную клиентельную связь между «щедрым» королем и благодарными получателями его даров. Do ut des[20] — конкретно это означало, что большие семьи Центральной Швейцарии должны были оказывать своему патрону полезные ответные услуги, например, вербовать желаемые воинские контингенты наряду с сопутствующими этому политическими мерами. Потомки этих родов занимали руководящие позиции в воинских соединениях, посылаемых за границу, и это рассматривалось как нечто само собой разумевшееся. Ежегодные платежи и офицерское денежное содержание делали возможным стиль жизни, который временами, несмотря на все необходимое внимательное отношение к настроениям народа, окрашивался в решительно аристократические тона. В качестве примера можно привести замок семьи А Про из Ури в XVI столетии. Наемничество не в последнюю очередь регулировало также демографический клапан. На годы, а нередко и навсегда, оно лишало сельские общины существенной доли самой беспокойной группы населения. Таким образом наемничество способствовало тому, что в конце «долгого XVI столетия», примерно до 1620 г. вызывавшего в Европе рост цен и численности населения, смягчалась острота все чаще возникавших продовольственных кризисов. Правда, поступление на военную службу в качестве ландскнехтов имело и свои теневые стороны. Именно для простых наемных солдат возвращение в «гражданскую жизнь» часто оказывалось достаточно проблематичным. Отбракованные ландскнехты пользовались дурной славой людей, которые и в повседневной жизни практиковали формы поведения, характерные для войны. Недоверие же своего местного начальства они возбуждали тем, что в других странах набирались опыта чужих обычаев и форм вероисповедания, отличных от здешних. С таким же недовольством относились и к предводителям наемников, ушедшим на покой. Они нередко поддерживали многообразные связи с государями и другими представителями высшей аристократии и были достаточно состоятельными, чтобы приобретать на родине замки наряду с судебной властью. Но так своим «экстравагантным» стилем жизни они угрожали подорвать местные устои.

7. Конфессиональные союзы, предотвращение войны и крестьянская война (1560–1655)

Впоследствии власти кантонов использовали верховенство в вопросах вероисповедания для того, чтобы включить церковь в свою собственно государственную распорядительную власть. Если говорить о деталях, этот процесс совершался в реформатских и католических областях по-разному, но в целом со сравнимыми результатами. Церковный устав и контроль над церковью получили особенно далеко идущее развитие в результате деятельности Совета в Берне. Цюрихские священнослужители, напротив, сохранили за собой при новом, в политическом отношении более гибком священнике Генрихе Буллингере (1504–1575) более независимое положение. До 1798 г. их предстоятель привлекался к участию в обсуждении политических вопросов. Поэтому возможность избежать в будущем конфессионально мотивированных конфликтов в Конфедерации зависела и от того, в какой степени советы будут в состоянии сдерживать своих пасторов или сами окажутся увлечены боевыми лозунгами. После Тридентского собора (1545–1563) католические кантоны конфронтировали с хорошо организованной церковной иерархией [Римско-католической церкви], а с 1586 г. — с правом судопроизводства постоянного нунция, находившегося в Люцерне. Тем не менее и они сумели, вполне осознавая свою важную роль в общеевропейском конфликте вероисповеданий, добиться от Рима разнообразных уступок для развития собственного церковного суверенитета.

Как католические, так и реформатские власти использовали этот вновь обретенный авторитет для того, чтобы с помощью неудержимо нараставшего потока мандатов и декретов гарантировать «хороший страховой полис». Другими словами, формировать, регламентируя, повседневность и жизненную реальность самых широких слоев населения — от предписаний об одежде на праздники, запрета ругательств и других «безнравственных поступков» до посещения богослужения и принятия причастия. Вопрос о том, в какой мере религиозные миры и линии поведения испытывали воздействие этих попыток конфессионально предписываемого социального дисциплинирования, во многих отношениях должен оставаться открытым. Что же касается ситуации в деревне, многое говорит в пользу того, что на католических территориях преобразование ритуалов отчасти шло навстречу представлениям простых людей. Ведь предписанные официальными властями формы культа, например, паломничество и культ реликвий, они могли уже самостоятельно интерпретировать как оправдание такой практики набожности, в которой сливались вместе и магическое оберегание от всякого рода напастей, и деревенская автономия.

Принимая во внимание важное значение мифов и общей памяти о великих исторических деяниях, сплоченность биконфессиональной Конфедерации не в последнюю очередь должна была зависеть от того, удастся ли, и насколько, сохранить это прошлое нераздельным и тем самым в качестве общего национального обязательства. До Реформации и после нее такую идентичность, основанную на истории и природе страны, начали конструировать гуманисты Глареан и Вадиан. В их текстах Конфедерация предстает землей обетованной в сердце Европы, где живут благочестивые христиане, нравственно чистые и способные к культурному облагораживанию. Они избраны Богом и оберегаемы защитными валами гор от развращающих влияний извне. Особенно влиятельную и во многом самостоятельную концепцию истолкования предложил гларусский историк и политик Эгидий Чуди. Благодаря ему миф об освобождении обрел версию, имевшую силу в течение долгого времени. Для Чуди швейцарцы были не только в моральном, но и в генеалогическом отношении потомками гельветов, кельтского племени, которое в борьбе против Цезаря проявило смелость, несгибаемость и свободолюбие. На эти ценности швейцарцы, по его мнению, неизменно опирались после 1291 г. Такую непрерывность аристократ Чуди видел обеспеченной и в политике. Гельветы, как и швейцарцы, нуждались, на его взгляд, в руководстве со стороны сознающего свою ответственность, национально мыслящего ведущего слоя. По аналогии с теориями немецких гуманистов, модель нации, предложенная Чуди, исключала из швейцарского союза «иноплеменных», например, жителей Граубюндена, происходивших от древних обитателей этого кантона.

Если такие идеи и были пригодны для того, чтобы навести мосты над конфессиональными пропастями в Конфедерации, состоявшей теперь уже из 13 кантонов, то в качестве гларусского политика Чуди своим жестким курсом насаждения католицизма способствовал углублению пропастей, то есть разногласий, характерных для эпохи, которую бросало из одной крайности в другую — между приоритетом учения о Спасении и желанием сохранить национальную сплоченность. При этом теперь в политической практике доминировали сепаратистские союзы, что шло как нельзя более во вред старым сообществам. Торжественное принесение присяги союзам постепенно уходило в забвение, так же как и тагзатцунг утрачивал свое значение в качестве форума, где артикулировались общие интересы.

Если после поражения во второй каппельской войне Цюриху пришлось возвращать свой авторитет по отношению к провинции, которая в кризисный 1531 г. обрела необычайно сильное влияние на политику города, то Берн тогда же перешел в наступление на западе. В 1530 г. город на Ааре, заключив договор о защите, вместе с Фрибуром гарантировал независимость городской республики Женевы, которая пыталась устоять против претензий герцога Савойского на господство. Благодаря этому покровительству там смогла развернуться Реформация Жана Кальвина (1509–1564). В результате его деятельности как проповедника и идейного вдохновителя последовательно и тщательно проработанной Реформации, с жестким учением о предопределении и строгим контролем над нравами, город на Роне стал европейским миссионерским центром протестантизма как такового. Воздействие идей Женевы оказалось сильным прежде всего во Франции, Англии и Шотландии, но с середины XVI столетия кальвинизм добился признания и на таких важных территориях империи, как Курпфальц.

В 1536 г. Берн вместе с Фрибуром использовал давно уже тлевший внутренний кризис герцогства Савойского для завоевания, в значительной степени без боя, кантона Во и территорий, граничащих с юга с Женевским озером (которые в отличие от Во в 1564 г. пришлось опять возвратить усилившемуся тем временем противнику). Берн, который в своем государственном мифотворчестве начал сравнивать себя с Древним Римом и Спартой, стал в результате самой могущественной городской республикой к северу от Альп. Новые обретенные франкоязычные территории, как и прочие подвластные области, были разделены на земельные фогтства и управлялись представителями столичного ведущего слоя. Важным городам, например Лозанне, были предоставлены особые права. То, что новые территории должны перенимать вероисповедание и церковный устав метрополии, в эпоху укоренившихся религиозно-политических фронтов разумелось само собой.

А вот реформатским общинам Локарно в 1555 г. пришлось переселиться в реформатские города. Альянсы, которые кантоны составили с иностранными партнерами, также оказывались выстроенными по конфессиональному признаку. В 1560 г. католические сословия Конфедерации объединились с Савойей, а пять лет спустя с Папой Римским Пием IV. На реформатской стороне в 1566 г. заявило о себе так называемое Второе Гельветическое вероисповедание (Confessio Helvetica posterior), теологический альянс между священнослужителями Цюриха и Женевы, имевший в качестве такового еще и политическую важность. Швейцарские наемники оказались самыми разными способами вовлечены в войны между французской короной, кальвинистской партией, в которой доминировали династии высшего дворянства, и ультракатолической лигой, тесно связанной с Испанией. С 1562 г. на протяжении трех десятилетий такие войны опустошали Францию. Влияние успешных офицеров, например «швейцарского короля» Людвига Пфиффера (1524–1594), сказывалось и на внутренней политике, в данном случае Люцерна, где экс-кондотьер вплоть до своей смерти исполнял обязанности председателя кантонального совета. Такая же успешная карьера удалась Петеру А Про (ок. 1510–1585) в Ури и Рудольфу фон Редингу (1539–1609) в Швице.

Суть и цель конфессиональных объединений отражает «Золотой союз», заключенный в 1586 г. семью католическими кантонами — Ури, Швицем, Унтервальденом, Люцерном, Цугом, Золотурном и Фрибуром. Важнейшее положение соответствующего договора заключалось в обещании оберегать унаследованную веру, всеми силами препятствовать отпадению какого-либо члена союза от католической религии. В результате этих мер взаимной защиты альянс представлял собой что-то вроде Конфедерации в миниатюре, где вероисповедание служило неизменным началом лояльности, верности и веры. Несколькими месяцами позже, в мае 1587 г., те же кантоны, но без Золотурна, заключили союз с Испанией и осуществили тем самым изменение внешнеполитической ориентации, необходимость которого уже давно вытекала из большой политики. На протяжении более 50 лет Милан, имевший для внутренних кантонов важнейшее значение и в качестве рынка сбыта продуктов, и для снабжения зерном, находился под испанским владычеством, не говоря уже о положении Испании как мировой державы и тяжелой ситуации, в которой после 1562 г. пребывала французская монархия. Испанским монархам договор 1587 г. обеспечивал и контингент наемников в количестве от 4 до 13 тысяч человек, а также право прохода войск, католическим же кантонам, в свою очередь, военную помощь в случае «войны за веру». Правда, при Генрихе IV французская монархия быстро консолидировалась, и это развитие событий в 1602 г. нашло свое выражение в торжественном возобновлении старого альянса. Новый подъем Франции, в свою очередь, ограничил могущество герцога Савойского. Его последняя попытка покорить «приписанную» Женеву в декабре 1602 г. потерпела неудачу при драматичных обстоятельствах.

Параллельно католическим кантонам Берн и Цюрих тоже искали для себя опоры среди держав, близких по вере, — в частности, с помощью договора, заключенного в 1612 г. с маркграфом Баден-Дурлахским. Правда, они избегали вовлечения в союз, объединявший протестантские имперские сословия. Такой шаг с большой вероятностью спровоцировал бы вступление католических кантонов в католическую лигу и в результате сделал бы Конфедерацию участником фронтов, наличие которых позволяло предвидеть длительную войну в сердце Европы. Не дать втянуть себя в водоворот грядущих конфликтов — это была одна сторона медали. Однако политика самоизоляции могла быть успешной только в том случае, если бы внутренняя сплоченность стала сильнее лояльности единоверцам в империи и в Европе. Поэтому настоятельно требовалась модель устройства нации, постепенно ослабляющая напряженность противоречиво интерпретированных религиозных отношений, модель, которая опиралась бы на исторические, а также другие доступные пониманию, то есть поддающиеся проверке на уровне внутреннего мира мотивы, и таким образом наводили бы мосты над конфессиональными безднами. Подходы к такой идейной работе, жизненно важной для дальнейшего существования Конфедерации, обнаруживаются в текстах протестанта Михаэля Штеттлера (1605, 1627). Он подчеркивал в качестве прочных ценностей антитираническую направленность союза, а также дружбу между его участниками. Эти ценности должны были обосновать необходимость прагматического союза против опасностей извне, союза, продиктованного общими интересами.

Эти усилия оказались перечеркнутыми конфессиональной инструментализацией мифов об основании Швейцарии. Конфессиональные партии пользовались при этом различными источниками. В то время как реформаты предпочитали опираться на теорию о гельветах, предложенную Чуди, католики ссылались на «брата Клауса». Все попытки католических кантонов причислить его к лику святых поначалу, тем не менее, потерпели неудачу. Отшельник, наделенный государственным умом, только 300 лет спустя, в 1647 г., был причислен к лику блаженных. Авторитетным святым внутренних кантонов оставался кардинал Карло Борромео, который между 1560 и 1584 гг. особо интенсивно содействовал возвращению Швейцарии в лоно католической церкви. Даже образ Вильгельма Телля, долго сопротивлявшийся угрожавшему расщеплению, в конце концов не избежал судьбы продолжить существование расколотым в католической и реформатской моделях тираноубийцы. Такое разделение мифов было опасным потому, что оно предлагало оправдание использованию в случае необходимости «целительного» принуждения для обращения в истинную веру соответствующей инаковерующей части союза (ради его исконных ценностей). В ходе дальнейшей разработки исходных национальных рамок, перекрывающих конфессиональные границы, в последующем «вступали в игру» предложения извне, более того, развернулась настоящая конкуренция проектов, предложенных для обретения национальной идентичности. Немецкие, французские и нидерландские авторы, по большей части отмеченные определенной близостью к власти, представляли свой образ швейцарской нации. Конечно, эти предложения уж никак нельзя назвать бескорыстными — они призваны были обязать к созданию альянсов с доброжелательными державами-защитницами.

Кроме того, для возможности войны или мира было важно, в какой степени оказывались прочными неформальные контакты и формы коммуникации над конфессиональными рвами. И здесь в первой половине XVII столетия бросались в глаза симптомы отчуждения. Так тагзатцунг, на протяжении 200 лет служивший форумом для обмена мнениями внутри Швейцарии, превратился просто в один из поводов для контактов наряду с другими. Почти в десять раз чаще ведущие представители кантонов собирались теперь на встречи, разведенные по конфессиональному признаку. Это была логичная стратегия избегания. Ведь на тагзатцунгах множились конфессионально мотивированные спорные пункты. После столь же утомительных, сколь и безрезультатных обсуждений вопросы, вызывавшие разногласия, как правило, откладывались, переносились и затягивались. Для компромиссов оставалось, таким образом, все меньше пространства. По крайней мере для рассудительного наблюдателя скверно было то, что и социальная жизнь более не функционировала, как раньше, за кулисами. Прежней живой общительности, настраивавшей на готовность к компромиссу, придавалось полемическое значение — когда, например, реформатские посланники в дни католического поста в свое удовольствие ели мясо.

Дипломатические усилия, целью которых было удержать территорию Конфедерации вне Тридцатилетней войны, не один раз висели на волоске. Сильнее всего давление приверженцев твердой конфессиональной линии становилось всякий раз тогда, когда собственная религиозная партия терпела поражение или, казалось, с Божьей помощью побеждала. Так, когда в 1631–1632 гг. неожиданный победоносный поход шведского короля Густава Адольфа обрушился на католические державы, которым до тех пор сопутствовал успех, цюрихское духовенство настаивало на присоединении к «льву Севера». В сентябре 1633 г. шведский генерал Горн по дороге к Констанце, которую намерен был взять осадой, даже прошел без разрешения по швейцарской территории. То обстоятельство, что Швейцария все же оставалась островом мира, имело разные причины. С одной стороны, политики, чье слово играло решающую роль, вопреки всем призывам своего духовенства к интервенции, проводили преимущественно прагматический курс. Для людей трезвого ума было ясно, что следствием активной поддержки одной из сторон должно было бы стать не только серьезное вовлечение в не поддающиеся прогнозированию европейские конфликты, но и внутренняя война между кантонами. Кроме того, широкие слои населения страны извлекали из нейтральной позиции Швейцарии экономические преимущества. Вследствие неурожаев в большой части Европы, обусловленных войной, продукты сельского хозяйства продавались по выгодным ценам. От этого выигрывали не только землевладельческие элиты городов, но и слои сельской знати. В 1620-е и 1630-е гг. на селе возник даже настоящий конъюнктурный бум. Немало крестьян брали кредиты и оказывались в трудной ситуации должников, когда после 1640 г. в военных действиях воцарился застой и на горизонте замаячил мир, — тогда началось падение цен на зерно.

К тому же для тех, кто принимал в Швейцарии решения, постоянным призывом к нейтралитету служили события в «Трех союзах», с которыми Конфедерацию связывала свободная ассоциация. Здесь, где последнее слово принадлежало отдельным общинам, конфессиональный раскол высвободил огромный потенциал насилия. Страшная картина, возникавшая в сознании умеренных швейцарских элит, — самоистребление при деятельной помощи великих держав, — превратилась у соседей на востоке в действительность. Поводом для вмешательства стала подвластная членам союзов земля Вельтлин. Главные роли в этой кровавой борьбе за души и горные перевалы играли папа Урбан VIII, а также Испания и Франция. Особенно много было поставлено на карту для дома Габсбургов — речь шла о высокогорных альпийских дорогах, которые представляли собой важные соединительные пути между его северными и южными владениями.

С заключением Вестфальского мира Конфедерация, которую искусно представлял бургомистр Базеля Веттштайн, преследовавший прежде всего интересы своего города, добилась выхода из состава империи. Точнее говоря, она была исключена из числа государств, имевших обязанности по отношению к империи. Франция и Нидерланды интерпретировали аналогичное освобождение как подлинное провозглашение своего суверенитета. В Конфедерации, напротив, еще в течение десятилетий потом внутренние кантоны разыгрывали карту принадлежности к империи, если находили это уместным, исходя из конфессионально-политической ситуации. Настойчивое притязание на ранг самостоятельного субъекта международного права дало себя знать, только когда Габсбурги, то есть Франция, поставили этот статус под вопрос, а соображения оборонной политики позволили неограниченному суверенитету предстать необходимым.

Но после уменьшения внешней угрозы внутренние противоречия проявились со всей силой. С окончанием военной конъюнктуры ситуация на селе стала критической вследствие падения цен и сверхзадолженности. Кредиты взыскивались с крайней жесткостью, остальное довершила денежная политика Берна и Люцерна, вредившая интересам сельских регионов. Контрмеры, инициированные и координировавшиеся высшим слоем зажиточного крестьянства, не заставили себя долго ждать. Сопротивление возникло в конце 1652 г., сначала в коммуне Энтлебух кантона Люцерн, регионе, пользовавшемся существенной автономией, и распространилось оттуда на территории Берна, Золотурна и Базеля. Так восстание приобрело надконфессиональный характер. Попытки посредничества со стороны кантонов, не затронутых непосредственно, потерпели провал, так как эти кантоны в конечном счете, как и тагзатцунг, благоприятствовали интересам господ. Требования восставших, которые считали себя не мятежниками, а восстановителями старого доброго права, на пике движения далеко превзошли такие цели, как устранение вызывавших недовольство экономических и юридических нарушений. Более того, в соответствии со своим самоосознанием идейные вдохновители восстания опирались именно на антитиранические мифы периода основания Конфедерации. Союзы, заключенные ими в апреле и мае 1653 г., должны были обосновать собственную конфедерацию крестьян и потребовать права на участие в управлении. Так предполагалось поступать и впредь при последовательном преодолении конфессиональных противоречий.

Власти, однако, отнюдь не были готовы согласиться с таким участием низов в управлении. Войска Берна, Центральной Швейцарии, Люцерна и Цюриха быстро справились с крестьянскими отрядами. Выторгованные в июне договоры о подчинении обязывали восставших сложить оружие и распустить их союзы. Их вожди, в том числе Ханс Эмменеггер и Никлаус Лойенбергер, выделявшиеся как представители зажиточного крестьянства, были казнены.

8. Время Вильмергенских войн (1656–1712)

Швейцарским кантонам, еще единым в подавлении мятежа против богоугодной власти, уже через три года пришлось вынести кровопролитную войну друг с другом. Поводы к этому конфликту и его ход показывают, насколько уязвимой, даже ломкой стала тем временем структура союза.

В сентябре 1655 г. 32 приверженца Реформации бежали из Арта в кантоне Швиц в Цюрих. Из этого эпизода возникло религиозно-политическое событие первостепенного значения, так как оба кантона обвинили друг друга в нарушении конфедеративных договоров. Власти Швица ставили в вину властям Цюриха дружеское принятие на своей территории изменников родины; власти Цюриха заявляли, что их коллеги в Швице отказывают инаковерующим в праве свободного изменения местожительства. В условиях нараставшего недоверия отсюда были выведены образ врага и необходимость вынужденного действия. Так, духовенство Цюриха превозносило беженцев как общину, избранную Богом, поэтому святая обязанность оказывать деятельную поддержку как им, так и их угнетаемым братьям по вере в диаспоре. Для менее благочестивых лиц, принимавших решения, были предоставлены аргументы, оправдывавшие войну. К примеру, бургомистр Цюриха Иоганн Генрих Вазер подчеркивал, насколько несостоятельными стали политические порядки в Конфедерации с их разнообразными внутренними помехами, и сколь неотложно поэтому коренное преобразование союза. Само собой разумелось, что эти планы можно было осуществить, только применяя насилие по отношению к кантонам Центральной Швейцарии.

Столь же значительно расходились оценки и в ходе диспутов по государственно-правовым проблемам. Цюрихские юристы апеллировали к тому, что правовые нормы союзной структуры ограничивали свободу действий отдельных членов союза, в то время как Швиц представлял противоположную позицию. Для обеих сторон это означало полный пересмотр позиций, занятых двумястами годами раньше. За этими спорами стояли различные представления о праве и судопроизводстве в целом. В сельских местностях Центральной Швейцарии как для социального базиса большой семьи, так и для политики определяющую роль играли третейские процессы, с помощью которых обреталось право в публичной процедуре. В городах же преобладало применение гораздо более дифференцированного римского права. В конкретном случае упомянутого выше конфликта эти контрасты выразились в том, что Швиц отверг предложение Цюриха разрешить спор в конфедеративном судебном разбирательстве как недопустимое вмешательство в свои внутренние дела. На таком фоне пропаганде обеих сторон было легко действовать. Она изображала сценарии угроз и ссылалась на основные конфедеративные ценности, отказывая противнику как в них, так и в чести. Короче говоря, война представлялась в качестве единственного средства, способного восстановить нарушенный порядок.

Ее быстро выиграли католические кантоны. С офицерами, проверенными на службе в качестве ландскнехтов, они выступили против плохо организованного ополчения Цюриха и Берна. В битве под Вильмергеном 24 января 1656 г. реформатская сторона потерпела сокрушительное поражение. Его причина крылась не только в недостаточном боевом опыте, но и в отсутствии единства между политическим и военным руководством. Кровавая борьба между швейцарцами стала почвой для быстро распространявшихся жутких известий. Победителям-католикам ставили в вину зверскую жестокость, они же рассматривали свой триумф как вознаграждение за твердость в вере. Моменты общности оказались исчерпаны как никогда ранее. Нейтральным кантонам Базель, Фрибур, Шафхаузен и Золотурн, а также французскому послу пришлось вести тяжелую посредническую работу. Мир, заключенный 7 марта 1656 г., снова оказался приемлемым, в основном подтверждая существовавшую ситуацию, а тем самым явно и позицию Швица, согласно которой отдельные кантоны суверенны без ограничения. Но и это соглашение не могло привести к длительному примирению. Дело было не только в том, что цюрихцы, несмотря на мягкие условия, чувствовали себя униженными. Помимо того победа под Вильмергеном фиксировала такие политические отношения, которые приходили во все более резкое противоречие с ведущим экономическим и культурным положением реформатских городов. Да и католические кантоны вовсе не были объединены триумфом, как показали последствия. А именно: Швиц обвинил коменданта Ури, Себастьяна Цвиера фон Эфибаха (1589–1661) (тот, сражаясь на католической стороне в Тридцатилетней войне, дослужился до фельдмаршал-лейтенанта габсбургских войск), в предательстве и вызвал обвиняемого на свой суд. Ури, естественно, отверг это требование как нарушение суверенитета сословий, только что подтвержденного в мирном договоре.

Роль французского посла в мирных переговорах позволяла предчувствовать последующие внешнеполитические ориентации. Так, в 1663 г. в Париже пышной церемонией было отпраздновано заключение союза всех швейцарских кантонов с французским королем Людовиком XIV. Этот союз обновил старые соглашения о поставке наемной военной силы и в то же время символизировал разницу в ранге сторон, подписавших договор, никогда не проявлявшуюся ранее столь отчетливо в подобного рода торжествах. Король, о чем явно свидетельствовало дорогостоящее празднество, претендовал на превосходство в славе пред всеми остальными коронованными особами и милостиво позволил швейцарцам принять участие в его чествовании. Параллельно с этим французский посол стремился привязать к короне решающие круги швейцарских элит и тем самым обрести определяющее влияние на тагзатцунг. Подобную вербовку предпринимал и императорский посланник. Успех соответствующих усилий зависел не только от радостной готовности раскошелиться, но и от способности вчувствоваться в умонастроения, то есть от тонкого чутья, позволяющего сохранять репутацию как дающей, так и берущей стороны.

Но политическая вербовка осуществлялась не только с помощью денег и ценных подарков. В этих целях использовались и идеи. Не только короли и послы, но в дальнейшем и модели нации конкурировали друг с другом за благосклонность швейцарских элит. При этом французский образ Швейцарии, определяемый аристократическими ценностями, ориентированный на участие в придворной культуре и на дворянские почести, наталкивался на противоположную концепцию, исходившую из Германии и Нидерландов. Она клеймила аристократический образ жизни Франции как декадентский и вместо этого превозносила как нечто обязательное эквиваленты старошвейцарской солидарности, простоты и способности владеть оружием. Усилия швейцарских интеллектуалов, самым тесным образом соединенные с этими импульсами, продолжались. Их цель заключалась в том, чтобы из секуляризованных передвижных декораций разного происхождения создать некий идентификационный образец, который, преодолевая конфессиональные границы, восхвалял бы дружбу, добродетель, ученость и политическое благоразумие в качестве основных ценностей нации.

Но до укоренения подобного образа в умах и сердцах ведущих слоев предстояло пройти еще долгий путь. Во всяком случае, в результате заключения Defensionale[21] 1647 г. Конфедерация, наделенная минимумом военной организации национального уровня, в 1660–1670-е гг. оказалась в водовороте французской гегемонистской политики. Это превосходство сил ощутили на себе даже швейцарские полки, состоявшие на французской службе, когда внутри войскового соединения утратили традиционно признававшиеся за ними «свободные пространства». Да и тагзатцунг больше не вел на равных переговоры с монархом. Когда в 1667 г. испанская Франш-Конте, гарантом которой Конфедерация выступала с 1511 г., была оккупирована французскими войсками, единственная реакция Швейцарии заключалась в возобновлении год спустя оборонительного соглашения и предоставлении военному совету на случай конфликта полномочий чрезвычайного правительства. Когда в 1674 г. Франция окончательно завершила завоевание Франш-Конте, также возобладала пассивность. Конфедерация в значительной степени бездеятельно взирала на утрату одного из своих «фасадов». Правда, в соответствии с оборонительным соглашением в последующие годы были заложены пограничные укрепления, но оборонительная система оказалась ослабленной в результате выхода из соглашения сельских католических кантонов в 1677 и 1679 гг. В этом обнаружилось, сколь слабой стала внутренняя сплоченность, и с каким недоверием по-прежнему противостояли друг другу конфессиональные партии.

Но блеск короля-солнца постепенно поблек и в Швейцарии. Обращение задававших тон кругов к антифранцузской модели нации в конце XVII столетия отражало изменившееся соотношение сил в Европе. Отмена в 1685 г. Нантского эдикта, который в 1598 г. гарантировал французским гугенотам религиозную свободу и значительную степень равноправия в государстве, привела к массовой эмиграции ставшего бесправным меньшинства. Практическая солидарность реформатских кантонов с подвергавшимися преследованиям единоверцами была сдержанной. Их опасались как экономических конкурентов и в большинстве случаев принуждали поэтому к дальнейшему перемещению. Гораздо более жесткими оказывались идеологические реакции. Ущерб имиджу, который претерпело все французское из-за этого акта религиозно-политической нетерпимости, имел большие последствия. Тем не менее, потребовалось мягкое давление со стороны императора (des Kaisers), чтобы добиться конкретной политической открытости другой стороне. Как следствие реформатские кантоны дали в 1690 г. согласие Австрии на рекрутирование войск. Двумя годами позже Питер Валкеньер, нидерландский дипломат, весьма умело действовавший в Швейцарии (автор политических сочинений, подчеркивавших общность республиканских ценностей Генеральных Штатов[22] и Швейцарии), добился того, что как Нидерланды, так и Австрия обрели право вербовать наемников в Конфедерации.

Швейцария — рынок наемников. В 1709 г. при Мальплаке, в одной из самых кровопролитных битв войны за Испанское наследство, столкнулись друг с другом швейцарские соединения, бывшие на стороне как Франции, так и ее противников, понеся большие потери. Незадолго до этого антифранцузская коалиция, созданная вокруг Габсбургов и Англии, в разгар войны бескровными средствами достигла важного успеха. В результате распрей вокруг порядка наследования в княжестве Нойенбург (Невшатель) в 1707 г. сословия избрали новым главой государства не кого-либо из соискателей, которым покровительствовал Людовик XIV, а короля Пруссии Фридриха I. Уже годом позже Невшатель, заключивший союз с Берном, а кроме того с Люцерном, Фрибуром и Золотурном, был включен в сферу швейцарского нейтралитета в качестве приписанного кантона. Отсюда впоследствии возникла своеобразная с государственно-правовой точки зрения констелляция, когда частью Швейцарии стало княжество, которым управлял король из династии Гогенцоллернов или его представитель в кантоне.

В то же самое время на противоположном фланге обострилась борьба, которая снова должна была привести к войне внутри Швейцарии. Характерно, что спор вспыхнул в биконфессиональной области с сильно раздробленными и к тому же оспариваемыми владельческими правами — отличительная черта Старой Конфедерации в целом. Перед «устранением чересполосицы» в наполеоновскую эпоху территория позднейшего кантона Санкт-Галлен распалась не менее чем на двенадцать частей. Самыми внушительными из них стали реформатский город Санкт-Галлен, одновременно вольный имперский город и приписанный кантон, связанный союзными отношениями с Цюрихом, Берном, Люцерном, Швицем, Цугом и Гларусом, а также окружающая его княжеская земля, основная территория монастыря Санкт-Галлен и его главы, который одновременно имел статус имперского князя и был придан Конфедерации. Правда, его союзники Цюрих, Люцерн, Швиц и Гларус через регулярные промежутки времени присылали делегата (метко называемого «капитаном-покровителем»), который не только защищал аббата, но и контролировал его и во многих отношениях участвовал в управлении. Кроме того, город Виль, находившийся на западе, обладал особыми правами. На юге с этой территорией граничило графство Тоггенбург, правовой статус которого, установленный в XV столетии, при формальной верховной власти аббата предусматривал значительную автономию крестьян. Его государствами-гарантами были швейцарские кантоны Швиц и Гларус. С востока к княжеским владениям примыкало земельное фогтство Рейнталь, которое с 1500 г. управлялось восемью кантонами — Цюрихом, Люцерном, Ури, Швицем, Унтервальденом, Цугом, Гларусом и Аппенцеллем — как совместно управляемая территория. Внутри этой территории аббат монастыря Санкт-Галлен и монастырь Пфеферс обладали обширными земельными владениями и судебными полномочиями, то есть «малой» властью в повседневной жизни. Южнее простирались владения баронов фон Сакс-Фростегг, над которыми Цюрих с 1615 г. обладал суверенными правами. Дальше по направлению часовой стрелки располагались владение Гармс и графство Верденберг — первое с 1497 г. кондоминиум Швица и Гларуса, второе с 1517 г. подвластная территория Гларуса; графство Зарганс, с 1462 г. принадлежавшее семи кантонам — Цюриху, Люцерну, Ури, Швицу, Унтервальдену, Цугу и Гларусу — в качестве совместно управляемой территории; княжество-аббатство Пфеферс, номинально подчинявшееся непосредственно императору, но de facto находившееся под властью тех же семи кантонов; земельное фогтство Гастер и Веезен, управление которым с 1438 г. делили Швиц и Гларус; графство Уцнах, где господствовали те же Швиц и Гларус, а также маленькая город-республика Рапперсвиль, de jure приписанный кантон, de facto находившийся под протекторатом Ури, Швица, Унтервальдена и Гларуса.

Эта пестрая политическая карта, в основном сохранявшаяся в таком виде до конца XVIII столетия, указывает границы формирования государства во времена Старой Конфедерации, а также вероятность, с которой в этом регионе, расчлененном на мелкие составные части, локальный конфликт способен превратиться в прецедент и войну, охватывающую всю Конфедерацию. Поводом для столкновения стало строительство дороги в Тоггенбурге, проложить которую аббат монастыря Санкт-Галлен велел общине Ваттвиль. Она, однако, уже неоднократно откупалась от барщинных повинностей и отказалась. За этим стоял вопрос о власти — кто фактически имел здесь верховную власть? На нее претендовал аббат, тоггенбуржцы же ссылались на свое земское право в отношениях со Швицем и Гларусом. Местная знать, поддержанная Цюрихом и Берном, с 1707 г. планомерно двигалась к установлению своего господства. При этом политические должности должны были на паритетных началах делиться между католиками и реформатами. Но князь-аббат не отступал от своих претензий, получая поддержку в католических кантонах. Дальнейшая эскалация событий развивалась в соответствии с давно известным образцом: все более интенсивное формирование образов врага, недоверие, насильственные посягательства, а с апреля 1712 г. и война.

На стороне тоггенбургских «бунтовщиков» стояли Цюрих, Берн, Нойенбург (Невшатель), Женева и Граубюнден, союзниками аббата были внутренние кантоны и Валлис, остальные члены союза оставались нейтральными. На сей раз инициатива оказалась в руках реформатов, быстро занявших спорные территории.

Битва, решившая все, произошла 25 июля 1712 г. и снова под Вильмергеном. Но на сей раз, несомненно, превосходили противника и одержали победу прежде всего лучше обученные и более дисциплинированные бернские войска. Мирный договор существенно изменил соотношение сил в Конфедерации там, где имелось пространство для перегруппировок без разрушения основ существовавшего строя — на совместно управляемых территориях. Так, земельное фогтство Баден и Нижний Фрайамт оказались теперь в подчинении Цюриха и Берна; из прежних владык только нейтральный Гларус сохранил свои права, католические же кантоны утратили их. Сверх того Берн вступил в совместное управление территорией с Тургау, Рейнталем, Заргансом и Верхним Фрайамтом. В кондоминиумах же, где исповедовали две конфессии, принцип паритета стал применяться без существовавших до тех пор ограничений для реформатской стороны. Дольше шел процесс умиротворения очага волнений — в Тоггенбурге. В соглашении 1718 г. тамошним элитам пришлось похоронить свою мечту о создании собственной суверенной сельской общины и тем самым гарантировать себе независимость от монастыря. Аббат вернул суверенитет над утраченной территорией, но в то же время региональное самоуправление было обеспечено с помощью точной регламентации. Если принцип неприкосновенности старых официально документированных правовых оснований и был осуществлен, то при перераспределении совместного владения он оказался попранным. Так возникла причина для разного рода недовольства католических кантонов, которое дало себя знать впоследствии.

9. Поздняя фаза Старой Конфедерации (1713–1797)

Поздний Ancien Regime не был ни временем идиллического покоя перед бурей, как утверждается в новелле Готфрида Келлера «Ландфогт из Грейфензе», ни длительным прологом к Французской революции. Вместо этого бросается в глаза — что характерно для времени заката старого государства в Европе, — напряженное соотношение между стабильностью в важном и разнообразными конфликтами в незначительном. Столкновения между городом как носителем господства и сельской местностью как подвластной территорией обычно урегулировали с помощью процедур третейского разбирательства и заключения мировой сделки. В серьезных случаях дело доходило до ограниченного применения силы «бунтовщиками», с одной стороны, и уголовных процессов, инициированных властями, — с другой. Эти процессы, как правило, приводили к относительно мягким приговорам. При возникновении таких споров речь едва ли когда-нибудь заходила о вопросах суверенитета, но затрагивалось истолкование старого права: какие свободы, налоги и сборы, какие услуги были обоснованы традицией, а какие, по мнению подданных, узурпированы в результате молчаливого расширения господских прав? Поскольку «милостивые господа» города представляли себя своим сельским подданным в качестве персонифицированной власти, камнем преткновения часто становились действия отдельных личностей: ландфогтов, правивших по произволу и отличавшихся прежде всего алчностью, вымогавших платежи с помощью пошлин и налогов, или ненавистных нижестоящих представителей власти, использовавших свое положение к собственной выгоде. В таких случаях наказание «заблудших овец» чаще всего восстанавливало равновесие.

Кроме того, для стабилизации неравноправного социального и государственного строя решающее значение имели различные факторы. С одной стороны, на пространстве Старой Конфедерации традиционное самоуправление в масштабах малых территорий сохранилось в большей степени, чем в княжествах, где происходила более динамичная модернизация. При всем стремлении к формированию территорий с унифицированным статусом подданства, как правило, и города вроде Берна и Цюриха останавливались перед давно узаконенными общинными правами — не в последнюю очередь ввиду сопротивления самого сословного представительства провинций. Поэтому подвластные территории Конфедерации с административной, фискальной и судебной точки зрения обнаруживали меньшую степень государственной организованности в сравнении с другими европейскими странами. При этом консервативная практика господства характерным образом отличалась от далеко продвинувшегося процесса формирования теории, в которой подчеркивались надличностные, даже анонимные основные черты государства, и тем самым старосословные и протолиберальные элементы сплавлялись в ней в специфически швейцарский республиканизм.

Стабилизирующее воздействие оказывало также то обстоятельство, что интересы городских элит по-прежнему оставались тесно переплетенными с интересами сельских верхних слоев. Местная знать под контролем ландфогта не только оказывала несомненные услуги в деле управления на местах, но к тому же, благодаря своему участию во власти, что называется, срослась с ролью посредника и примирителя между селом и городом. Эта знать уважала не только старые привилегии, но и правовые представления своих сельских подданных, выражавшиеся в идее справедливого экономического устройства. В основе такой «moral economy»[23] повсюду в Европе лежал базисный пакт «хлеб в обмен на повиновение». Правящие круги Конфедерации сумели успешно выполнять первейшую обязанность власти — гарантировать в достаточном количестве снабжение продуктами питания по общедоступным ценам, невзирая на некоторые кризисы, например, в начале 1770-х гг. Положительные итоги мог здесь предъявить прежде всего Берн. В результате систематического улучшения методов возделывания полей (а этому, минуя государственные границы, обучали известные экономические компании) и осторожной модернизации транспортных и распределительных сетей здесь стало возможно более гибко реагировать на возникновение узких мест.

В то же самое время и вне аграрного сектора происходил структурный сдвиг важнейшего значения. Прежде всего в Восточной Швейцарии стремительно продвигалась вперед первичная индустриализация текстильного промысла. При этом отдельные производственные процессы оставались по-прежнему децентрализованными, более того, неоднократно переводились в домашний труд. Верх взяли, однако, более эффективные способы производства с помощью механических ткацких станков, оттеснившие на задний план традиционный полотняный промысел. Так области к югу от Боденского озера вошли в число наиболее современных экономических регионов Европы, которые производили продукцию для международных рынков, но могли и страдать от отрицательных воздействий конъюнктуры мировой экономики, а следовательно, и большой политики. Таким образом, происходило изменение условий жизни широких слоев населения, а и без того уже четко обозначившиеся различия с Центральной Швейцарией продолжали углубляться.

Но изменения не заставили себя ждать и там. Конфликты вспыхнули вокруг отношений между церковью и государством. Характерным в этом смысле является так называемый Удлигенсвилльский процесс в 1725 г. Речь шла в данном случае о разрешении провести вечер танцев в деревне того же названия. Ландфогт разрешил его, а священник хотел запретить. Из этого, казалось бы, достойного комедии повода, возник принципиальный спор о компетенции государственных и церковных судов и их подсудности, так как обе стороны были заинтересованы в прецеденте. Входе противоборства Люцерн, без лишних слов сместивший строптивого священнослужителя, взял верх в борьбе против епископа и нунция. Такая «государственная церковная политика» продолжалась и нарастала в следующих поколениях люцернского патрициата, когда затронутые Просвещением группировки правящего слоя продолжали вытеснять оставшиеся права церкви — противостояние, связанное с острой борьбой соперничавших сетевых структур.

Конфликты внутри городов, принимая во внимание продолжавшееся отмежевание ведущих семейств от остального народа и отключение подавляющего большинства людей от государственных дел, не могли не происходить. Но широкие крути крайне редко втягивались в них. Величайшее внимание привлек к себе заговор Хенци в Берне, усмиренный в 1749 г. Он был направлен против властей, в 1680-е гг. значительно усиливших протекционистские меры в отношении семей, способных осуществлять правление. Правда, в Цюрихе в 1713 г. дело дошло до противоположно направленного движения, намеревавшегося покончить с заскорузлостью политической системы, но расширение участия в управлении, вызванное реформами, осталось ограниченным. То обстоятельство, что, несмотря на такое неравное распределение шансов и власти, не наступило более сильной поляризации, объясняется теми же причинами, которые действовали и в деревне. Города Старой Конфедерации также предлагали (благодаря большому количеству корпораций с обстоятельно разработанными особыми правами) достаточно свобод, то есть свободного пространства для самоуправления и формирования клиентел, чтобы, как правило, обеспечивать идентификацию средних слоев с существующим порядком.

Менее всего готовность к принятию существующих условий проявлялась там, где местные элиты хотя и обрели социальный престиж, но не считали, что это положение подтверждено участием во влиянии и власти. Так обстояло дело прежде всего для зажиточных и образованных верхних слоев на подвластной Берну территории вокруг Женевского озера. Если предпринятая майором Давилем в 1723 г. попытка восстания ради освобождения кантона Во, мотивированная идеалистическими, религиозными и естественно-правовыми соображениями, не вызвала еще большого резонанса, то накануне Французской революции накопился существенный потенциал недовольства правлением «бернских аристократов».

Как правило, господство легче всего принималось там, где государственная власть ощущалась в наименьшей степени. Эта «удаленность от государства» нагляднее всего выражалась на совместно управляемых территориях, где периодическая смена ландфогта придавала особый вес местной знати, как силе, обеспечивающей преемственность. Такое ключевое положение местных элит бросалась в глаза в фогтствах, расположенных по ту сторону Альп, где «lanvogto»[24], которого принимали на двухгодичную должность и отправляли в отставку со столь же величественным, сколь и живописным церемониалом, действовал преимущественно как третейский судья и арбитр в сложном взаимодействии сил жителей долин, общин, соседских и клановых объединений.

Внутренние конфликты имели место и в кантонах, в состав которых входили сельские общины. Примером является так называемое «дело Штадлера». В качестве представителя блокированной элиты второго уровня Йозеф Антон Штадлер мобилизовал в Швице сопротивление, временами жесткое, «правящим кругам» — и оплатил эту оппозицию смертью на эшафоте в 1708 г. В целом, однако, отношения власти в сельских кантонах оставались стабильными, несмотря на расширение полномочий ведущих должностных лиц и отказ в предоставлении политических прав переселенцам.

На западной периферии Конфедерации происходили столкновения, находившие широкий отклик в Европе. С начала XVIII столетия в Женеве тлел конфликт вокруг суверенитета между городской аристократией (citoyens[25]) и привилегированными средними слоями (bourgeois[26]). Спор возник вокруг вопроса о том, какому органу — Малому или Большому совету принадлежит верховная власть в городе-государстве. В эту упорную борьбу с 1764 г. вмешался самый знаменитый сын Женевы, за два года до этого высланный из нее, — Жан-Жак Руссо. В своих «Письмах с горы» автор «Общественного договора» и не менее революционного романа о воспитании «Эмиль» провозглашал более высокие политические права bourgeois, ежегодно созываемое собрание которых следовало рассматривать в качестве законодателя. Из числа bourgeois должна быть исключена низшая группа городского населения, так называемые natifs[27], а также недавно поселившиеся на новом месте habitants[28]. После долгой борьбы natifs и bourgeois в 1781 г. вместе добились своего, но уже в следующем году консервативные силы восстановили старый порядок. В продолжение этой традиции конфликта Женева в 1790-е гг. под влиянием якобинской Франции вступила на более радикальный путь, чем остальная Швейцария.

Но до этой смены эпох в Corpus Helveticum (то есть в «Старой Конфедерации в составе 13 кантонов»), как юристы-государствоведы обычно называли многоступенчатое строение Конфедерации, коренных изменений не произошло. Будучи республиканской федерацией в монархической Европе, страной с сельскими общинами под свободным небом, на которую, как на политический уникум, смотрели с глубоким уважением или насмешливо, Конфедерация все-таки гордилась своим равноценным участием в почетном европейском сообществе и считала это притязание бесспорно подтвержденным. Если союз и сумел остаться в стороне от европейских войн за наследство 1730–1740-х гг., то швейцарские наемники по-прежнему сражались на всех фронтах. Преимущественно они воевали на французской стороне, но служили кроме того и Нидерландам, Испании, королевству Сардинскому, возникшему в 1720 г. из Савойи-Пьемонта, Австрии, а также Южной Италии, где с 1734 г. правили Бурбоны. Давно таившиеся страхи пробудила успешная реституционная политика Габсбургов, стремившихся своевременно восстановить свои древние права не только в имперской Италии. Особенно угрожающей эта тенденция казалась, когда при Иосифе II она соединилась с политикой решительных реформ сверху, нивелирования сословных привилегий и конфессиональной терпимости. На этом фоне в 1777 г. был возобновлен союз с Францией.

В ходе XVIII столетия и в Швейцарии, как и повсюду в Европе, дух Просвещения и институты старого государства приходили во все более глубокое и, наконец, неразрешимое противоречие друг с другом. Критика со стороны интеллектуалов воспламенялась от противоречия между олигархическими отношениями господства и принципом восхождения «благодаря одним лишь заслугам». Старшее поколение просвещенных мыслителей, занимавшихся проблемами государства, пыталось закрыть эту пропасть с помощью программ государственно-гражданского воспитания. Ориентиром служил канон добродетелей древнеримской республики. Обращение к этосу долга, свойственному аристократии подлинных государственных служащих и направленному на общее благо, образовало лейтмотив политических стихотворений и пьес бернского естествоиспытателя и поэта Альбрехта фон Галлера. Будучи врачом с международной известностью, Галлер с 1737 г. более полутора десятилетий работал в преобразованном Гёттингенском университете, чтобы затем ради поддержания ранга семьи, из которой он происходил, вернуться в Берн, провинциальный тогда в научном отношении. Там он нашел работу в качестве директора соляного рудника в Бексе. В некотором отношении сходные идеи внутреннего обновления состарившихся республик развивал в 1744 г. люцернский патриций Урс Бальтазар. Его план по созданию «питомника» для молодого поколения правящего слоя Конфедерации выходил за пределы представлений Галлера, ставшего с возрастом более консервативным, потому что этот институт должен был оставаться открытым преимущественно для молодой патрицианской поросли, но не исключительно для нее. Не в последнюю очередь именно по данной причине его в остальном умеренное реформаторское сочинение должно было появиться анонимно (1758). «Защищай начала» — верные этому принципу, власти не позволяли и сколь угодно мелкому камешку выпасть из прочного строения их господства. Все планы, имевшие целью сделать жесткие методы рекрутирования политического класса более гибкими, а тем самым более соответствующими духу времени благодаря участию в них новых восходящих образовательных и владетельных элит, были обречены на провал, подобно тому, что происходило в Венеции почти до краха Ancien Regime. Староевропейской республике нигде не удалось вырваться из сферы влияния привилегий.

С соответствующим недоверием рассматривалось поначалу и основанное в 1761–1762 гг. Гельветическое общество[29], которое собирали на ежегодное заседание в Шинцнахе ведущие круги просвещенной элиты обеих конфессий. Цель объединения — содействие патриотизму и чувству общности — была сформулирована столь обще, что под этой крышей собирались не только разные поколения, но и ставились очень неоднородные задачи. В то время как Общество в конечном счете предавалось мечтательной любви к отечеству и столь же ни к чему не обязывающему культу дружбы, его более молодые члены, например уроженец и житель Цюриха Иоганн Генрих Песталоцци, симпатизировали более радикальному образу мыслей. Так Гельветическое общество сколь невольным, столь же и перспективным способом достигло своей главной цели — подготовило швейцарскую элиту, объединенную общими ценностями для нуждавшейся в обновлении страны.

Уже за два десятилетия до прекращения существования Старой Конфедерации Американская революция, результатом которой явилось создание федеративной республики совершенно нового типа, стала вызовом для политических мыслителей. Казалось бы, естественно приветствовать оба свободных государства, состоявших из 13 частей каждое, как родственные союзы, но для более глубоких наблюдателей различия между двумя политическими образованиями проступали весьма отчетливо. По ту сторону Атлантического океана конституировалась общность (Gemeinwesen), основанная не на иерархии привилегий, а на принципе естественного правового равенства всех людей. Именно это различие более радикальные силы в Конфедерации рассматривали как преимущество Нового Света, которое следовало наверстать возможно быстрее. Тем самым была начата дискуссия о сути швейцарской свободы. В ходе этих дебатов сформировались три основных направления. Для консерваторов свобода, завоеванная Теллем, была раз и навсегда завершенной и неотъемлемой; умеренные, из числа которых со временем сформировалось раннелиберальное направление, признавали, что некоторые институты Конфедерации постепенно пришли в негодность и нуждались в обновлении, соответствующем времени. Наконец, «новые республиканцы» выступали за принятие французской модели 1791 или 1795 гг. Но между этими крыльями, часто отличавшимися друг от друга в отдельных частях, имелись разнообразные переходы и «серые зоны».

Чем дольше все это теоретизирование оставалось бесплодным, тем больше усиливались ожидание и нетерпение. Этот процесс поляризации в конечном счете омрачал и образ прошлого. Если мыслители старших поколений, формировавшие общественное мнение, например, Галлер, Бодмер и Брайтингер, при всей необходимости приспосабливаться к новому времени, еще высоко ценили традиционные ценности Конфедерации, то видный историк второй половины века Исаак Изелин из Базеля демонстрировал решительно изменившееся отношение к истории. Все исторически выросшее непригодно для современности, которая, в соответствии с симметрией разума, должно начинать с нуля. Так звучал в конечном счете его отрезвляющий вывод. Обученное Изелином молодое поколение будущих революционеров видело точки опоры только в истоках.

«Первоначальные кантоны Швейцарии» (а именно они соответствовали идеализированному взгляду этих людей на самую раннюю национальную историю) выросли из духа свободы, равенства и братства, однако вскоре после своего благородного основания они попали в руки корыстных олигархов. Поэтому возобновить принципы, найденные на заре национальной истории, в духе 1789 г. означает снова направить преданную и обманутую нацию по предназначенному для нее пути — истинно патриотическое деяние.

10. Революция, хаос и переустройство (1798–1814)

Как и повсюду в сопредельных государствах, в Конфедерации Французская революция тоже высвободила определенный потенциал волнения на сельских территориях. Возбуждающими моментами были надежда на возможность сбросить феодальное бремя и ожидание, что подвластные территории достигнут наконец политического равноправия с городом. Носителями этих локальных движений были прежде всего представители сельской знати. Важнейшим из подобных волнений под знаком Французской революции оказался так называемый конфликт в городе Штефа, на территории, подвластной Цюриху, в связи с ограничением прав деревни в пользу городских прав. Требования «Штефского мемориала» об изменении отчислений, свободе торговли и занятия промыслом, о возрождении старых общинных прав, сформулированного в 1794 г., цюрихские власти рассматривали как якобинскую подрывную деятельность и покарали ответственных за происшедшее — представителей верхних слоев сельского населения и городских интеллектуалов — изгнанием. Однако этим дело еще не закончилось. Теперь в цюрихском сословном представительстве шло систематическое исследование правовых оснований господства города, причем с намерением поставить это господство под вопрос. Так основное настроение, проникнутое стремлением к сопротивлению, выразилось в архивных розысках — подлинное выражение переходного времени.

Новое приближалось тем быстрее, чем успешнее Французская республика, которая с 1795 г., оснащенная цензовым избирательным правом и сильной исполнительной властью, полностью служила интересам имущих классов, экспортировала революцию с помощью военных средств. После оккупации территорий Германии по левому берегу Рейна (1795), а также завоевания Северной и Средней Италии (1796–1797) стремительно возвышавшимся генералом Наполеоном Бонапартом положение Старой Конфедерации, буферной зоны между силами революции и реставрации, стало угрожающим. В начале 1798 г. ее завоевание уже было решенным делом. Под знаком ожидавшегося вступления французских войск некоторые кантоны «революционизировали» свои старые конституции сверху; в Базеле, Цюрихе и Шафхаузене сословное представительство стало теперь равноправным в политическом отношении. Но эта уступка не смогла в последнюю минуту остановить ход событий. В январе французские соединения вошли в Во, который несколькими днями ранее торжественно провозгласил свое освобождение из-под ига Берна и основание новой республики. Сам же Берн уступил военному превосходству в начале марта. Казалось, что Старая Конфедерация погибала почти безмолвно. До ожесточенного сопротивления новому соотношению сил дело дошло, однако, под сильным влиянием церкви в Центральной Швейцарии. Если Швицу пришлось после успешного начала борьбы капитулировать в мае 1798 г., то в Нидвальдене три месяца спустя еще раз вспыхнули восстания, потребовавшие больших жертв и среди гражданского населения.

Швейцария стала ареной военных столкновений. В 1799 г. действия австрийских и русских войск под командованием генерала Суворова на краткое время вызвали перелом в пользу консервативных сил, который, однако, был быстро аннулирован после новых французских успехов. Опустошения, причиненные войнами, грабеж со стороны французской оккупационной армии, увозившей в Париж; наиболее значительные государственные сокровища древних кантонов, даже самих медведей, живые символы суверенитета Берна, и связанные с этим кризисы снабжения имели следствием длительный недостаток финансовых средств, самым серьезным образом препятствовавший внутренним преобразованиям. Этому существенно способствовало программное и личное соперничество среди протагонистов новой республики. Разделились прежде всего мнения о том, насколько централизованной следует создавать новую государственность, и это означало в первую очередь, сколько собственной жизни должно было оставаться еще суверенным кантонам. Новый строй не мог стать популярным в столь враждебных ему условиях. Его неприятие значительным большинством населения объясняется тем, что новая Гельвеция[30] едва ли имела какое-то сходство со Старой Конфедерацией, а во многом стала ее прямой противоположностью. Но такое радикальное изменение вызвало модернизационный шок, продолжавшийся в течение длительного времени. В то же время тогда, в процессе лихорадочного экспериментирования, было предвосхищено многое, чему позже было суждено оказаться перспективным. Эти пять лет потрясли Швейцарию — Гельвеция стала лабораторией нового времени.

Освобождение или утрата свободы? Ответ на этот вопрос зависел как тогда, так и теперь от географического, социального и идеологического положения. Единства на сей счет не достигнуто и по сей день, как показали разные памятные мероприятия 1998 г., двести лет спустя после рассматриваемых событий, в Западной и Центральной Швейцарии. Внутренний переворот, внесенный извне, опирался на круг просвещенных патрициев правящих кантонов и прежде всего представителей имущего и образованного верхнего слоя в подвластных городах. Из первой среды происходил житель Базеля Петер Оке, из второй — гражданин Во Фредерик-Сезар де Лагарп. Оке был сыном богатого коммерсанта, вырос в Гамбурге, учился в Лейдене, сформировался под влиянием просветительской культуры Франции, где был как нельзя лучше знаком с влиятельными людьми. Не менее интернациональной выглядит биография Лагарпа. Патриций из Ролле сделал себе имя как воспитатель будущего русского царя Александра I, а у себя на родине писал политические и исторические труды, направленные против господства «бернских аристократов». Филипп Альберт Штапфер, в качестве министра образования несший ответственность за смело задуманные реформы воспитания в Гельвеции, был уроженцем подвластной территории в кантоне Ааргау, учился в Гёттингене и пребывал под влиянием философии Канта. Иоганн Генрих Песталоцци, тоже находившийся на службе у Гельветической республики в качестве реформатора воспитания и школы, происходил из обедневшей ветви уважаемой цюрихской семьи итальянского происхождения и рано оказался в оппозиции к властям. Его филантропическая и педагогическая деятельность среди сирот в опустошенном войной Стансе — одно из самых значительных памятных мест в Швейцарии.

Первая конституция Гельветической республики, принятая 12 апреля 1798 г., в разработке которой решающую роль сыграл Оке, хотя и была навязана Францией, но имела самостоятельные черты. Французская модель предопределила сильный пятиголовый орган исполнительной власти так называемых директоров. Отличаясь от своего образца, конституция Гельвеции предусматривала право избрания выборщиков для всех граждан мужского пола старше 20 лет, не менее пяти лет постоянно проживавших в своих общинах. Правда, мужчины определяли только выборщиков, которые назначали затем членов Большого совета. Этот элемент избирательной демократии для мужчин был уступкой конфедеративным традициям, введение же выборщиков, напротив, мерой предосторожности против слишком неистовых порывов народа, от которого не без основания опасались контрреволюционного движения назад, к старым порядкам. Чреватым последствиями оказался раздел территории государства. Старые кантоны уступили место двадцати двум новым, в том числе бывшим подвластным территориям Ааргау, Во и Тургау, на юге возникли Беллинцона и Лугано, а также Граубюнден (под названием Ретия) и Валлис. Из них после мер наказания против беспокойной Центральной Швейцарии сохранились в конце концов 19. У этих кантонов больше не было самостоятельных полномочий, не говоря уже о власти. С кантонами старого стиля должен был уйти в прошлое дух партикуляризма и привилегий. Но образ мыслей, ориентированный на общее благо, мог появиться только в последовательно сформированном едином государстве — таким было кредо «унитаристской» Гельвеции. Приверженцы новой Швейцарии, например Оке и Штапфер, вполне отдавали себе отчет в том, что этот гражданско-государственный процесс воспитания нуждается во времени и, возможно, принесет плоды только в будущих поколениях. Эксперимент под названием Гельвеция должен был устоять или рухнуть вместе со своей политикой в области образования.

Этой просвещенной целью — привести человека к высоким идеалам — проникнута даже конституция. Между оговорками, касавшимися избирательного права, и определениями гражданства Оке вкрапил педагогические максимы, которые должны были пробудить мертвые буквы конституции к моральной жизни. Речь шла о том, что индивид должен быть предан Отечеству, своей семье и бедным, что, почитая дружбу, впереди нее следует ставить свои обязанности. Если расшифровать данное положение, то получится: законы предшествуют клиентеле, новое государство выше корыстных групповых интересов, старые сетевые структуры ликвидируются. Правда, равенство, объявленное для мужской половины населения, обнаруживало некоторые ограничения. Так, небольшое еврейское меньшинство не было интегрировано в сообщество граждан государства. После долгих и отмеченных противоположностью взглядов дебатов, в ходе которых традиционный антисемитизм мог скрываться за просвещенными фасадами, окончательное решение было отложено. Вследствие этого евреи стали считаться иностранцами, имеющими право гражданства, и в качестве таковых хотя и не обладали политическими правами, но пользовались по меньшей мере гражданско-правовыми преимуществами.

Наряду со старыми элитами наиболее сильные потери понесла католическая церковь. В конституции 1798 г. церкви и конфессии были последовательно подчинены государству и таким образом лишены своего общественного значения, более того, в конечном счете «приватизированы». Это низвержение с уровня государственной религии до статуса вероисповедания, терпимого наряду с другими, было тем глубже, что новая конституция обнаруживала даже дискриминационные черты. Так, католические священники не могли занимать политические должности. И в конце концов на протяжении 1798 г. были изданы законы, имевшие роковое значение для монастырей, их целостности и владений: им запретили принимать новых монахов и монахинь, большую часть их владений конфисковали и продали с торгов. То, что для просвещенного высшего слоя было необходимым во имя прогресса оттеснением некоего государства в государстве или оттеснением враждебной, обращенной в прошлое силы, большинство населения сельских кантонов ощущало как элементарную угрозу своему жизненному миру и уверенности в Спасении. При таком рассмотрении Гельвеция представляется первым опытом культуркампфа[31]. Для сельского населения отмена старых церковных свобод и религиозная терпимость выглядели чистейшим богохульством, которое должно было повлечь за собой суровые божественные кары. Только соблюдение предписанных небом религиозных обычаев, таких как паломничество и культ святых, могло уберечь плодородие и отвести вред от полей и скота. Немногие представители имущих и образованных слоев были в состоянии так же глубоко, как Песталоцци, вживаться в этот мир представлений, большей частью относящихся к сфере суеверий. В своих педагогических сочинениях, проникнутых духом народности, он пытался преодолеть глубокую пропасть между этими разными образами мыслей и довести до простых людей на их собственном языке смысл и правомочие нового общественного строя.

Однако устранить противостояние между государством, активным в сфере воспитания, и низшими слоями не удалось. Идея Штапфера о новой народной школе, руководствовавшейся принципами Просвещения, была, с одной стороны, отвергнута на селе как непозволительное вмешательство в закрытые жизненные миры, а с другой — оказалась нефинансируемой. Был осужден на провал и его план создания национального университета, призванного объединить в гельветический национальный дух «гений» Франции, Германии и Италии, проявившийся в равноправных теперь регионах Швейцарии.

Дальнейшие несбывшиеся ожидания и перевороты, воспринятые как провокация, вызвали сопротивление широких кругов. Так и не удалось найти приемлемое для сельского населения и в то же время практичное решение относительно уплаты основных обременении. О полной отмене этих пережитков феодальной эпохи, чего требовали радикалы, для большинства, представлявшего собой образованную буржуазию, не могло быть и речи. Как во Франции и Италии, так и в Швейцарии она голосовала за то, чтобы рассматривать обременения (кроме отношений кабальной зависимости) в качестве гражданской собственности и тем самым сделать их подлежащими погашению. Первый план, предусматривавший благоприятные условия выкупа, оказался нефинансируемым. Более поздние решения снова сильнее перенесли акценты не в пользу крестьян. Непопулярности нового государства способствовали дальнейшие новые налоги и всеобщая воинская повинность. Сколь ценимой была профессия свободного, всеми уважаемого наемного солдата, столь же ненавистной стала принудительная служба в огромной армии Наполеона. Глубокое раздражение вызвало повсюду и то обстоятельство, что централизованное государство отменило старое самоуправление в форме семейных союзов, соседских объединений и общин. Утрата «малой родины» воспринималась в альпийских регионах, а также в бывших фогтствах по ту сторону Альп особенно болезненно. Характерно, что здесь представители сельской знати голосовали за максимально возможную политическую фрагментацию — за независимость своих деревенских республик или за региональную автономию на основе собственной сельской общины, за самую популярную на селе модель, альтернативную господствующему порядку. Те же причины имели решающее значение для того, чтобы локальные руководящие слои к югу от Сен-Готарда отдавали предпочтение не присоединению к Цизальпинской Республике, или позднейшему Итальянскому королевству, а вступлению нового кантона Тессин в Конфедерацию. В качестве до некоторой степени «второго наилучшего» решения этот вид самостоятельности сулил местным элитам более заманчивые сферы деятельности, чем централистское государственное образование на Юге, зависимое от Наполеона или его вице-короля.

Под знаком нестабильности (между 1800 и 1802 гг. на самом верхнем уровне государства имели место не менее четырех переворотов) начались поиски конституции, более соответствующей швейцарским условиям. Ими руководил первый консул Бонапарт. Новая Гельветическая конституция, названная по имени резиденции Наполеона «мальмезонской», укрепляла позиции кантонов. Снова здесь был и тагзатцунг; он избирал исполнительный орган Малого совета, важнейшим членом которого являлся председательствующий глава кантонального правительства. Правда, давно известные наименования должностей едва ли могли заслонить то обстоятельство, что за ними скрывались полномочия сильного центрального правительства нового образца. Такой пересмотренный порядок не мог добиться признания в долговременной перспективе. Уже через несколько месяцев, в июне 1802 г., граждане Швейцарии получили возможность проголосовать по поводу дальнейшей версии конституции, разработанной собранием влиятельных лиц. Хотя голосов, поданных «против», оказалось больше, чем «за», так называемая конституция знати вступила в силу — голоса воздержавшихся оценивали как согласие! Новый основной закон предусматривал распределение власти и задач между центром и кантонами, которое можно расценивать как компромисс между сторонниками унитарного и федерального государственного устройства. Уступка консервативным кругам заключалась в статье первой, снова вводившей государственную христианскую религию в форме католического и реформатского вероисповеданий.

Однако ожидаемого примиряющего воздействия это не оказало. После того как Наполеон отдал приказ о выводе французских войск, Швейцария вскоре погрузилась в гражданскую войну. Войска республики потерпели поражение от сил консерваторов, сформировавших альтернативное правительство. Эта ситуация предоставила Наполеону повод для вмешательства. В прокламации от 30 сентября 1802 г. он упрекал швейцарцев в политической незрелости, выражающейся в неизменной партийности и гражданской войне. Вся швейцарская история, по его словам, доказывает с давних пор, что страна может обрести покой только с помощью Grande Nation[32] на Западе. Вот он и соизволил оказать добрую услугу в качестве бескорыстного посредника. После нового вступления французских соединений сопротивление быстро закончилось разгромом. В конце 1802 г. начались совещания группы тщательно отобранных лиц, — в том числе Окса, Штапфера и Песталоцци — относительно более стабильного политического устройства для Швейцарии, для союза и кантонов. Что касалось руководящих принципов, то этому органу, названному Консультой, они были заданы первым консулом в качестве обязательных: только союзное государство с ясно выраженными федеральными чертами может обеспечить решение неотложных проблем. Унитаристскому большинству в Консульте пришлось покориться этому диктату.

Медиация («посредничество») Наполеона завершилась 19 февраля 1803 г. Ее бросающейся в глаза чертой, наряду с усилением социальных и политических властей, была дифференциация от имени истории. Так, Конфедерация снова образовывалась теперь кантонами (без Валлиса, выделившегося в 1802 г.). Союз же, напротив, был решительно отодвинут на задний план; он принимал на себя только задачи, которые передавали ему кантоны, и притом с предоставленными ими для этого деньгами. Тагзатцунг в качестве координирующего органа должен был попеременно собираться в шести кантонах, где он и начальствовал, — во Фрибуре, Берне, Золотурне, Базеле, Цюрихе и Люцерне. Задуманная в качестве уступки сложившимся традициям, «медиационная» конституция гарантировала тем не менее достижения революции: гражданско-правовые и политические привилегии лиц и объединений оставались отмененными, в результате чего Аргау, Тургау, Санкт-Галлен, Во и Тессин оказались защищенными от возврата к старому — в статус подданных, как при Ancien Regime. Конечно, это «посредничество» имело свою цену. В соответствии с двумя договорами, заключенными осенью 1803 г., Франция обеспечила себе швейцарские военные контингенты численным составом в 16 тысяч человек.

При составлении конституции новых кантонов история должна была учитываться в минимальной степени. Одни только имущие стали в них активными гражданами. Тем, кто хотел принять на себя руководящие должности, надлежало быть настоящими плутократами. Так старая и новая местная знать объединилась, образовав политические classe proprietaire[33]; соответственно укрепилось положение Малого совета как исполнительного органа. Высокий ценз ограничивал политические права и в бывших городах-кантонах. В благоприятной ситуации оказались прежде всего старая элита со своими земельными владениями и город в целом по сравнению с селом. Благодаря ясно выраженной воле Наполеона в Ури, Швиц, Нидвальден и Обвальден, Гларус, Цуг и в оба Аппенцелля в конце концов вернулась даже сельская община. Еще одним исключением оказался Граубюнден, где общины, доминировавшие с давних пор, по-прежнему играли ведущую роль.

На протяжении следующих 10 лет Конфедерация стабильно оставалась внутри системы французской гегемонии. Континентальная блокада против Англии отрезала ее от важных рынков и принудила к техническому обновлению. К началу XIX столетия Швейцария входила в число наиболее индустриализованных стран Европы. Правда, сумеет ли она сохранить свою территориальную целостность и государственную самостоятельность, представлялось все более сомнительным. В 1810 г. Валлис был включен во французскую империю, И отделение южного Тессина в пользу Королевства Италия было решенным делом, когда Наполеон в 1812 г. с Великой Армией, включавшей и 8 тысяч швейцарцев, двинулся в Россию и тем самым положил начало распаду своего господства.

По отношению к победоносно продвигавшимся годом позже войскам антифранцузской коалиции Конфедерация объявила себя нейтральной, но не смогла, тем не менее, воспрепятствовать продвижению союзных войск через свою территорию. А с учетом изменившегося соотношения сил в Европе быстро оказалось, что за десятилетие принудительного спокойствия мировоззренческие и политические противоречия углубились. Лагерь консерваторов мог чувствовать себя на подъеме; его наиболее радикальные представители требовали даже восстановления старых подвластных территорий.

Эти силы ощущали, что ветер времени дует в их паруса. После потрясений революции и усвоения опыта, полученного в условиях наполеоновского авторитарного государства, видные европейские интеллектуалы совершили поворот к якобы вечным силам истории, к семье и религии. Семья и религия выделялись в качестве несущих колонн общества и государства в идейном здании, выстроенном ультраконсервативным теоретиком государства Карлом Людвигом фон Галлером, внуком великого просветителя. Государство, которое единственно только и соответствует сущности человека, было для него патриархальным и в то же время патерналистским, то есть государство должно идти навстречу материальным и ментальным потребностям простых людей и таким образом учреждать неразрывный союз между властью и народом. Тем самым от имени неизменной природы человека монархия возводилась в ранг единственно пригодной формы государственного правления, а идея общественного договора клеймилась как пагубная.

Восстановление точной копии Старой Конфедерации не должно было с самого начала являться утопией, обращенной в прошлое. Как бы то ни было, ведущие государственные деятели стран — участниц Венского конгресса 1814–1815 гг. ссылались на принцип давней, подтвержденной документами легитимности. До такой тотальной реставрации, за которую на первой сессии общешвейцарского «долгого тагзатцунга» (с апреля 1814 по август 1815 г.) ратовали прежде всего Берн, Золотурн и Фрибур, дело однако не дошло, так как ведущие державы Европы не были заинтересованы во внутренней поляризации Швейцарии.

11. От реставрации к союзному государству (1815–1848)

7 августа 1815 г. после тяжелых переговоров удалось принести присягу новому Союзному договору. Его заключили кантоны, которых теперь было 22, в том числе Валлис, Женева и Невшатель. Цель союза состояла в обеспечении свободы, спокойствия и безопасности его членов. Главной задачей федерации становилась в соответствии с этим совместная оборона против внешней угрозы, для чего кантоны должны были выставлять контингенты общей численностью в 33 тысячи человек. Кроме того, компетенции союза стали умереннее. Им нашлось место всего лишь в одной из 15 статей.

Наконец, предстояло уяснить место Конфедерации в Европе, где главную роль играли великие державы — Англия, Франция, Австрия, Пруссия и Россия. Уже во время Венского конгресса швейцарские делегаты потребовали для своей страны действия принципа нейтралитета. Во втором Парижском мирном договоре, заключенном в ноябре 1815 г., этот принцип нашел, наконец, отражение. Упорная борьба шла вокруг формулировки в деталях. При этом швейцарские посланники пытались избежать понятия нейтралитета, «гарантированного» великими державами, ведь такая правовая конструкция могла способствовать вмешательствам извне. Впоследствии на такое право контроля, а при известных условиях и на право вмешательства претендовала прежде всего Австрия. При проведении границы новый кантон Граубюнден лишился своей старой подвластной территории Вельтлин. Однако проигравшими в территориальном отношении ощущали себя в первую очередь бернцы. Включенные теперь в их государственную структуру преимущественно франкоязычные и католические территории бывшего княжества-епископства Базель рассматривались как недостаточное «возмещение» за утрату старых подвластных земель.

Суверенитет кантонов выражался в том, что они сами давали себе свои конституции. Заверенная копия действующего основного закона подлежала депонированию в Федеральном архиве. Большой свободы для его изменения не было. Швейцария представляла собой составную часть направленной на реставрацию политики Меттерниха, для которой национальные и либеральные или соответственно демократические течения находились под подозрением и подвергались преследованиям как нечто подрывное. Несмотря на это такие тенденции наметились в двух «молодых» кантонах, в Тессине и в Женеве. После отклонения тагзатцунгом первой конституции, сочтенной слишком радикальной, и последующей посылки войск в Тессине воцарился порядок, своим ступенчатым цензовым избирательным правом и сильной исполнительной властью не слишком отличавшийся от регламентации управления времен «медиации». С учетом гордости местной власти столица и кантональный суд перемещались между Беллинцоной, Локарно и Лугано. Приемлемое решение было найдено и в Во, где конституция, принятая в августе 1814 г., благоприятствовала интересам землевладельцев-дворян, как и в целом местной знати, но избегала слишком резкого возврата к прошлому.

Исторически обусловленный особый случай представляла собой Женева. Городом, присоединенным при Наполеоне к Франции, после свержения императора руководили представители старой аристократии, выступавшие за воссоединение с Конфедерацией. После того как оно состоялось, в 1814 г. в силу вступила конституция. Противонаправленность этого документа климату времени, проникнутому идеями реставрации, нельзя было не видеть. Гарантировав равенство перед законом, свободу религии и печати, конституция выполнила основные либеральные требования, которым не противоречило и цензовое избирательное право. Несмотря на разнообразные практические ограничения этих свобод, охраняемых правом, Женева и в последующем оставалась центром сопротивления реставрационному духу времени и, традиционно ориентированная на Запад, являлась мотором либеральных движений внутри Конфедерации. В «реставрированной» Швейцарии, где ситуация по сравнению с остальной Европой была в целом более умеренной, либеральная оппозиция выступала прежде всего против демонстративной реконфессионализации и, соответственно, восстановления особых прав церкви, против консервативного поворота в системе воспитания и возобновления действия элементов традиционной уголовной юстиции. Эти признаки победы старого порядка ощущались как символическое замедление исторического развития и тем самым как взятие под сомнение исторического прогресса.

Либералы сочли этот принцип наиболее скомпрометированным в Центральной Швейцарии, где сельские общины были оживлены уже в 1803 г. Ури и Швиц вместо разработанной конституции запротоколировали некоторые базовые статьи, подтверждавшие силу традиции. Стремление вернуться к дореволюционным порядкам сильнее всего проявилось в Нидвальдене. Даже союзный договор 1815 г. натолкнулся там на неприятие, и его пришлось воплощать в жизнь с помощью отправки войск и нового замещения руководящих должностей. Депонирование конституционного документа в обоих Аппенцеллях приняло странные формы. Здесь Совет насколько втайне, настолько же и самовольно добавил статьи, расширявшие его полномочия. Хотя эти дополнения в своих собственных интересах и были аннулированы после того, как разразился скандал, афера показала, сколько малоконтролируемой власти находилось в руках начальства. К тому же она могла в большинстве случаев с той или иной степенью сдержанности направлять по желаемому руслу решения сельской общины, по-прежнему не обладавшей собственным правом законодательной инициативы. Кроме того, о разделении властей не могло быть и речи. Законодательная, исполнительная и судебная функции оставались пестро перемешанными, что в глазах либералов представляло собой смертный грех против духа Монтескье.

Напротив, элиты сельских кантонов могли черпать свое самосознание из романтического духа времени, в соответствии с которым институты той поры рассматривались как завершенное выражение швейцарского «народного духа». Идеализация горных регионов и их обитателей красной нитью протянулась уже через XVIII столетие. Начиная с великого стихотворения Альбрехта фон Галлера «Альпы» (1732), они прославлялись как оплот простых, естественных человеческих добродетелей и нравственная противоположность испорченным городам. Эта тенденция достигла апогея с выходом книги Руссо «Julie ou la nouvelle Heloise» («Юлия, или Новая Элоиза») (1761). В этом романе в письмах, учившем просвещенную Европу силе чувств, геройские окрестности Женевского озера стали убежищем, где прекрасные души спасались от отчуждения, вызванного цивилизацией, и в то же время зеркалом благородных и трагических страстей. Частью прелестные, а отчасти крутые и обрывистые берега озера стали для европейской романтики и ее выдающихся представителей, таких как лорд Байрон и супруги Шелли, местом паломничества и вдохновения — предвестниками туризма, расцветшего в последующие десятилетия.

Если за прославлением простого пастушеского существования выступало старое представление Конфедерации о самой себе в секуляризованной форме, то с 1798 г. из той же матрицы избранного народа сформировалась новая, политизированная концепция нации: Швейцария — это нация со своим образом мыслей, она преодолевала различия между народами, языками и культурами, а ее сплоченность образовывала приверженность свободе, праву и гражданскому равенству. Благодаря универсальности своих ценностей эта модель была открыта для симпатизировавших ей новоприбывших. Тот, кто разделял эти ценности, подобно саксонцу Генриху Цшокке, активно действовавшему на швейцарской земле со времен Гельвеции, без всяких проблем становился швейцарцем. В качестве плодовитого писателя, заботившегося о моральном и религиозном воспитании народа, а также успешного политика, Цшокке представлял собой тип либерала из знати первой половины века со всем широким спектром его идей и действий.

Но старое сословное представление о швейцарской нации, основанное на причастности к аристократической чести, оставалось живо и после 1815 г. Свое наиболее красноречивое выражение оно нашло в памятнике по проекту Торвальдсена, установленном в 1821 г. в Люцерне, — в памятнике швейцарцам, павшим при штурме Тюильри[34]. Умирающий лев, пораженный стрелой, воплощает Fides и Virtus, верность и стойкость, швейцарских гвардейцев, которые, жертвуя жизнью, защищали своего повелителя, французского короля, когда все без исключения соплеменники бросили его на произвол судьбы. Так монумент символизирует связь между далеким прошлым и тяготеющим к реставрации настоящим: честь швейцарцев неотъемлема и неприкосновенна, они хранят извечные ценности во время революций, толкающих на ложный путь.

Консерватизм, либерализм и демократический радикализм, три основные течения швейцарской политики в XIX столетии, входят в рамки европейской истории и в то же время обнаруживают внутри этого спектра некоторые исторически обусловленные особенности. С одной стороны, убеждения в пользу реставрации и представления о народе как активном суверене образовывали идеологическое единство лишь в кантонах, состоявших из сельских общин, но обычно повсеместно давали себя знать только резкие противоречия. С другой стороны, швейцарский либерализм на основе конституционной действительности обрел в различных кантонах самостоятельные направления для наступления. В противоположность таким ориентированным на реставрацию государствам, как Пруссия, Австрия и Сардиния-Пьемонт, главные пункты общего либерального кредо: равенство перед законом, разделение властей на основе разработанных конституционных документов, руководство народом и, соответственно, политикой с помощью представителей слоя образованной местной знати — были реализованы в Швейцарии по меньшей мере частично. Вот почему главным образом врага для эволюционно ориентированного, умеренно оптимистического представления об истории и о человеке были здесь, в отличие от Германии, не абсолютистские князья и их властолюбивые министры, а обращенные в прошлое клирики и их «ультрамонтанская»[35] лояльность. Именно они все более оказывались в поле зрения в качестве врагов как прогресса, так и ускоряющих его наук и самой нации. От различных течений либерализма радикалы отличались тем, что вместо цензового избирательного права они требовали широких народных прав, понимаемых в смысле демократии, основанной на избирательном праве для мужчин. Когда такое избирательное право в 1848 г. оказалось действительностью, радикалы стали писать на своих знаменах требование более далеко идущей демократизации в форме плебисцитов, то есть непосредственного контроля и обратной связи решений парламента с волей народа. Правда, в дискуссии по поводу проблем текущей политики понятие «радикальный» и его кажущийся синоним «свободомыслящий» достаточно часто теряли четкость, превращаясь в слова-раздражители или лозунги, причем весьма расплывчатые.

Сферой, где претворялся в жизнь либеральный образ мыслей, и кладовой либеральных идей в эпоху реставрации стали союзы и общества: стрелки, певцы, студенты и гимнасты организовывали в них специфическую форму общения. В условиях навязанной сверху отдаленности от политики в таком общении опробовались формы нового социального сосуществования и благодаря этому выявлялись противоположные политические миры. Именно широкомасштабные праздники стрелков стали национальными плавильными тиглями, где обреталась гражданская чеканка. Так эра Меттерниха относительно рано и увяла в Швейцарии. Июльская революция 1830 г. во Франции дала толчок свержению реставраторских режимов в десяти кантонах, в том числе в Цюрихе, Берне и Люцерне. Конституции, вступившие в силу в этих «регенерированных», то есть вновь возникших кантонах, стали продуктами смешения либеральных и демократических ингредиентов. Как правило, всеобщее избирательное право для мужчин ограничивалось относительно низким цензом. Конечно, такой скользящий переход удался отнюдь не повсеместно. В Валлисе, в Невшателе и Швице либеральное движение было оттеснено с помощью силовых средств, в Базеле после кровавых столкновений между городом и селом в 1833 г. дело дошло до разделения на два полукантона — Базель-город и Базель-округ.

В 1832–1834 гг. кантоны, в которых правили либералы, пытались осуществить общий пересмотр Союзного договора — как было нетрудно предвидеть, безуспешно. В результате такого рода действий, что издавна обычно при подобных инициативах, подливалось масло в огонь, то есть католическая консервативная сторона чувствовала себя объектом провокации. Так вместо нового общего устройства образовывались сепаратистские союзы, тогда как объединение «регенерированных» кантонов вызвало возмущение в Вене. В качестве особенно серьезного обстоятельства в Хофбурге[36] отмечали, что либеральная Швейцария предоставляла убежище радикальным беженцам, например, социалистически ориентированному национальному революционеру из Генуи Джузеппе Мадзини, который оттуда мог в демократическом духе заниматься миссионерской деятельностью для своей «Молодой Европы». В число дипломатических неприятностей вошла и церковная политика. При этом стратегия либеральных и радикальных сил была направлена на полное низведение католической церкви до уровня ведомства, подчиненного государству. Однако антиклерикальная пропаганда по меньшей мере в той же степени служила нагнетанию эмоций с помощью образа врага и тем самым укрепляла постепенно разрушавшуюся ведущую позицию политического класса. В Цюрихе и Люцерне в 1839 г. и, соответственно, в 1840–1841 гг. противоречия между либералами в городе и консервативными силами на селе имели следствием смену режима, в результате которой к власти пришли консерваторы. В Люцерне этот перелом повлек за собой даже изменение конституции, причем в смысле расширения прямой демократии. На данном фоне, казалось, стали действительностью изначальные страхи просвещенных реформаторов насчет того, что демократия в сельской среде является синонимом возвращения к старым порядкам. Либеральное правительство кантона Ааргау, только что подавившее подобное движение католической части населения, вслед за этим в 1841 г. упразднило монастыри как оплоты мятежа. Такое нарушение союзного договора имело следствием всего лишь малодушную реакцию тагзатцунга, но раздуло тем более ожесточенную мировоззренческую войну. В этой борьбе Люцерн, где народ одобрил вместе с конституцией приглашение иезуитов в качестве преподавателей высшего учебного заведения, непроизвольно дал либеральным противникам лозунг, звавший к борьбе. Дело в том, что в лице Societas Jesu[37] либеральные и радикальные течения обрели общий образ врага, снимающий многочисленные расхождения между ними. Помрачение разума, более того, ослабление нации в результате деятельности коварных агентов обскурантизма образовывало неисчерпаемую тему для таких литераторов, как Готфрид Келлер и Иеремия Готтхельф. Как и в 1798 г., столкновение между либералами и консерваторами обретало черты раннего культуркампфа. Казалось, что в наполовину секуляризованной форме вновь возникли конфессионально-политические конфликты XVI и XVII столетий. Хотя, по крайней мере официально, речь больше не шла теперь в первую очередь о религиозной монополии на истину или обретении Спасения, а об ориентации политики и воспитания, соответствующей интересам нации, подспудно продолжало сохраняться многое из эсхатологического возбуждения, свойственного прежним столкновениям. Таким образом, как и в 1531, 1656 и 1712 гг., был высвобожден мощный потенциал насилия.

В 1844-м и 1845 гг. «партизанские отряды» либеральных противников иезуитов выступили против Люцерна. Если первое предприятие быстро развалилось, то второй поход завершился настоящей битвой, в которой пало более 100 «партизан». Кроме того 1800 человек оказались в плену, из которого они были освобождены только после уплаты выкупа в сумме 350 тысяч франков. И эта процедура также представлялась восходящей к началу Нового времени. Конфронтация продолжала нарастать, когда в июле 1845 г. в своем доме был убит один из предводителей консервативных жителей Люцерна, Йозеф Лой. В декабре того же года Люцерн, Ури, Швиц, Унтервальден, Цуг, Фрибур и Валлис объединились в католический оборонительный союз с собственным военным советом, искавший, как и его предшественники, поддержки у ведущих католических держав Европы. Чем для либералов были иезуиты, тем для католиков — масоны. Теории заговора формировали восприятие противоположной стороны и снимали табу. Если инакомыслящего вдохновляли силы зла, то следовало применять силу — ради защиты права от его нарушителей, решившихся на все, ради блага нации, но в конечном счете и для пользы самого противника.

В то же самое время, с февраля 1845-го по октябрь 1846 г., к власти в Во, в Берне и в Женеве пришли радикалы. Когда затем в мае 1847 г. либералы и радикалы выиграли выборы в Санкт-Галлене, они получили в тагзатцунге 13 голосов. С помощью этого большинства католический сепаратный союз, основанный в декабре 1845 г., 20 июля 1847 г. был объявлен противоречащим союзу и ликвидирован. Когда 3 сентября было дополнительно запрещено пребывание иезуитов на швейцарской земле, внутренняя война стала неизбежной. Накануне столкновения люцернский шультгейс[38] и председатель военного совета сепаратного союза Константин Зигварт-Мюллер пытался найти поддержку у ведущей консервативной державы — Австрии, а также у Франции и королевства Сардиния. Вполне в духе Карла Людвига фон Галлера он усматривал первопричину всякого мятежа в Реформации с ее протестом против богоданного авторитета. Для сдерживания смуты после победоносного окончания конфликта следовало отобрать у реформатских кантонов регионы, которые позволили бы католикам образовать внутри Конфедерации сплошную территорию.

Радикалы, напротив, хотели войны, чтобы после усмирения консервативных сил претворить в реальность национальное государство современного типа. Наконец, осенью 1847 г. заговорило оружие. 24 октября 1847 г. женевец Гийом-Анри Дюфур, избранный большинством тагзатцунга в генералы, повел свои войска, обладавшие численным превосходством, с намерением насколько возможно избежать кровопролития. Вопреки всем ожиданиям, это удалось. Уже 14-го и, соответственно, 24 ноября капитулировали католические города Фрибур и Люцерн. Война потребовала относительно малую кровавую дань — обойдясь в 104 убитых. Но она не могла принести политического, мировоззренческого или даже конфессионального умиротворения. Побежденной и униженной католической Швейцарии пришлось искать свое место в государстве, которое до поры до времени не было ее государством. Соответственно, она отмежевалась от общества и культуры либерально-радикальных победителей. Подобно последним теперь и она за десятилетия после 1815 г. организовалась в объединения с четко выраженными чертами сепаратного общества и культуры. Так образовывался в значительной степени закрытый католический жизненный мир с соответствующими органами печати. Но уже вскоре обнаружилось, что институты нового государства могли быть применены также в католическо-консервативном смысле и против их создателей. Начался медленный процесс интеграции.

12. Отважиться на большую демократию (1848–1919)

Победители немедленно воспользовались своим успехом для переустройства союза. Во время обсуждений новой конституции сохранились, однако, старые линии размежевания между мировоззренческими и политическими группировками. Консерваторы надеялись спасти как возможно больше федерализма и тем самым в сущности сохранить суверенитет кантонов; радикалы делали ставку на принцип непосредственного суверенитета народа в едином государстве с однопалатным парламентом. Так сформировался либеральный центр. Разработка новой конституции началась 17 февраля 1848 г. — за пять дней до того, как события в Париже возвестили о начале года европейских революций. Компромисс, найденный в результате обсуждений, обнаруживал самостоятельные решения, несмотря на все наличные образцы в США и Европе. Орган законодательной власти состоял из двух палат. Национальный совет формировался на основе всеобщего избирательного права для мужчин; при этом один депутат приходился на 20 тысяч граждан. Напротив, в Совете кантонов история оставалась живой. Здесь каждый кантон (или, соответственно, полукантон) был представлен двумя депутатами, независимо от своей величины и численности населения. Федеральное собрание, состоявшее из депутатов обеих палат, избирало Федеральный совет в количестве семи человек, действовавший как коллегиальный орган, но de facto разделенный на отдельные ведомства, между которыми осуществлялась ротация. Члены Федерального совета должны были по истечении срока своих полномочий в три (позже четыре) года идти на переизбрание, в котором им редко отказывали. Кроме того, Федеральное собрание назначало на один год федерального президента, который как Primus inter pares[39] председательствовал в коллегии и представлял Швейцарию в мире. До 1920 г. федеральный президент был преимущественно главой политического департамента, то есть министром иностранных дел.

Уникальным в рамках евроатлантического конституционного развития было (и остается) положение Федерального совета по отношению к парламенту. Избрание его членов, конечно, в той мере зависело от соотношения сил между партиями, в какой оно отражалось в Федеральном собрании. Но результаты выборов в Национальный совет отнюдь не оказывали неизбежного непосредственного воздействия на состав высшего органа исполнительной власти. Этот состав подбирался скорее в соответствии с особым принципом голосования за партии и личности одновременно. В нем вырисовывалось усилие, имевшее целью в зародыше пресечь возможность исключительного положения отдельных руководящих лиц, которое могло бы возникнуть в случае их вовлечения в коллегию. Вместе с тем несомненным было стремление придать высшему национальному правительственному органу как можно большую неуязвимость от партийной суматохи. И это тоже исторический рефлекс, а с учетом опыта Гельветической республики — прямо-таки урок истории.

Федеральная конституция была до сентября 1848 г. принята 15 с половиной из 22 кантонов и вслед за тем по решению тагзатцунга вступила в силу. По сравнению с принципами 1815 г. и более древними швейцарскими традициями, предполагавшими единогласие, это означало революционный разрыв с действующим правом. Однако сопротивления этому Fait accompli[40] не последовало. Положение либеральных и радикальных победителей было слишком гегемонистским. К тому же конституция оказалась способной к развитию. Так, статья 111 предусматривала пересмотры основного закона, а статья 113 даже инициативу по пересмотру. Право на полный пересмотр было дополнено в 1891 г. правом законодательной инициативы на частичный пересмотр. Это стало приемлемым не в последнюю очередь благодаря хорошо дозированной неопределенности. Так, в статье 1 кантоны характеризовались как суверенные, в статье 3, напротив, только в той мере как суверенные, в какой этот суверенитет не ограничивался федеральной конституцией. Эти сивилловы или соломоновы формулировки оставляли открытыми свободные пространства для трактовок. Впоследствии упомянутые пространства были заполнены преимущественно в пользу союза. В 1848 г. он был наделен скромными полномочиями. Его компетенция охватывала поначалу внешнюю и внутреннюю безопасность и тем самым внешнюю и военную политику, а также таможенные и монетные дела и почту.

Действовавшее избирательное право, основанное на мажоритарной системе, в течение 70 лет давало свободомыслящей партийной группировке либералов и радикалов уверенное большинство в обеих законодательных палатах. Однако на кантональном уровне спектр правящих сил отличался куда большей неоднородностью уже в последующее десятилетие. Так, во Фрибуре и Валлисе господствовавшее радикальное меньшинство демократическим путем сменилось консервативными правительствами. Даже если в 1855 г. в Тессине еще имел место путч либералов против их радикальных и консервативных противников, то в долговременной перспективе все свидетельствовало об ориентации на компромисс. Предпосылка этого заключалась, с одной стороны, в том, что в отдельных кантонах, например в Берне и Люцерне, представители политического меньшинства были кооптированы в правительства. С другой стороны, обострявшееся в 1860-е гг. противоречие между либералами и радикалами нового типа в долгосрочной перспективе способствовало преодолению традиционных антагонизмов. Именно последние были двигателем пересмотра конституции, который в 1874 г. укрепил национально-государственную сплоченность и форсировал демократизацию. Так союз, упрочившийся в финансовом отношении, получил дополнительные военные полномочия, а также расширенные компетенции в сфере юстиции (постоянный федеральный суд с местопребыванием в Лозанне) и в школьной политике. Но самые большие последствия имело внутреннее преобразование, состоявшее во введении факультативного референдума по федеральным законам и обязательным для всех союзным постановлениям. 30 тысяч голосов полноправных граждан или восемь кантонов могли в будущем добиваться проведения народных опросов по этому поводу. Таким способом политический руководящий слой был сильнее, чем в какой-либо другой европейской стране, подчинен контролю с помощью плебисцитов. Демократизация 1874 г. способствовала интеграции католической части населения благодаря тому, что теперь консервативные референдумы могли блокировать законопроекты свободомыслящего большинства. (За 70 лет до этого стремление к интеграции выразилось в избрании в Федеральный совет представителя консервативно-католического меньшинства, жителя Люцерна Йозефа Цемпа.)

Но до этого лежал еще далекий и тернистый путь. Ведь и в статьях, касавшихся церкви, пересмотр конституции не ставил под сомнение их радикализм. Так, было ужесточено ограничительное законодательство против иезуитов и монастырей; создание новых епископств зависело теперь от одобрения со стороны союза. Эти положения отражали атмосферу культуркампфа, разогретую, как и в Германии, заявлением Первого Ватиканского собора 1870 г. о непогрешимости [Папы Римского], но четко продолжавшую линию традиции, начатую конфликтами 1840-х гг., а в конечном счете столкновениями 1798–1799 гг. Швейцарский культуркампф достиг своей кульминации в 1873 г. с высылкой апостолического викария Женевы Гаспара Мермийо, отстранением от должностей епископа Базельского и симпатизировавших ему священников. Но после этого антикатолический образ врага неудержимо утрачивал свою интегрирующую силу.

Такому течению событий решающим образом способствовало экономическое и социальное развитие. Индустриализация, далеко продвинувшаяся уже около 1800 г., ускорилась после 1848 г., чему содействовала экономическая политика молодого союзного государства. Благодаря созданию единого внутреннего рынка и либерализации, его законодательство благоприятствовало развитию больших акционерных компаний и появлению таких крупных капиталистов, как Альфред Эшер из Цюриха. Этот финансовый магнат обрел важнейшее поле своей деятельности в приватизированном с 1852 г. железнодорожном строительстве. Законченная в 1882 г. при значительном участии иностранного капитала железнодорожная линия через перевал Сен-Готард являла миру изумительный пример самого современного инженерного искусства. Но с внутриполитической точки зрения железные дороги были щекотливым вопросом. Так, вероятно, наиболее влиятельный в швейцарской истории член Федерального совета, свободомыслящий Эмиль Вельти, в 1891 г. ушел в отставку после референдума против национализации, которая семью годами позже была тем не менее проведена. В 1856 и 1860 гг. дело дошло до внешнеполитических кризисов в отношениях с Пруссией и Францией из-за Невшателя и, соответственно, старых швейцарских притязаний на Савойю.

Как и везде в индустриализованной Европе, в Швейцарии тоже создавались рабочие организации нового типа, в программном отношении сменявшие прежние объединения, например, основанный в 1838 г. национал-реформистский «Грютли союз». Так, в 1880 г. было основано Всеобщее объединение профсоюзов, а восемью годами позже Социал-демократическая партия Швейцарии. Хотя новая партия и выступала с целевыми установками марксистского характера, проникнутыми духом классовой борьбы, в сравнении с другими европейскими социал-демократическими партиями она обрела скорее умеренный облик и стала в результате этого привлекательной и для левобуржуазных кругов. В целом умеренную ориентацию партии следует рассматривать с учетом особых швейцарских условий. Рабочие организации сталкивались здесь не с силовым государством (по меньшей мере на определенных фазах очень репрессивным), как в Пруссии, а с политической системой, чей демократический, уважающий волю народа (мужчин) характер в конечном счете не подлежал сомнению.

Тем не менее буржуазный лагерь реагировал на вызов слева, как и в других странах — посредством изоляции «врагов системы» и сближения старых партий, то есть либералов и консерваторов, реформатов и католиков. Сигналом в этом отношении стало избрание Цемпа в Федеральный совет. К тому же теперь рыхлые центристские и правые объединения местной знати превращались в партии нового покроя. В одном и том же 1894 году были основаны Свободомыслящая демократическая партия в качестве резервуара сил, поддерживающих существующий государственный строй, и Католическая народная партия (с 1912 г. Швейцарская консервативная народная партия) как орган старых противников вышеназванной партии, тем временем ставших гораздо более близкими к государству.

В качестве единственной демократии в Европе (с избирательным правом для мужчин) Швейцария занимала — до основания в 1870 г. Французской республики — в Европе монархий и агрессивного империализма особое конституционное положение. Она навлекала на себя нападки прежде всего своей политикой предоставления убежища. Благодаря этой политике уже после потерпевших поражение революций 1848–1849 гг. на швейцарской земле нашли пристанище такие подвергавшиеся преследованиям деятели искусств, как Рихард Вагнер и Готфрид Земпер, что стимулировало их творческую деятельность. Однако сюда приезжали не только профессиональные революционеры, например Ленин или Роза Люксембург, но притекала и рабочая сила, ставшая необходимой в условиях бурной индустриализации. Незадолго до Первой мировой войны каждый седьмой житель Швейцарии был иностранцем, что составляло самую высокую долю в Европе.

Начало Первой мировой войны в августе 1914 г. должно было поставить страну, использовавшую немецкий, французский и итальянский в качестве национальных языков, перед испытанием на внутреннюю прочность. Ситуация стала критической из-за того, что главнокомандующий швейцарской армией Ульрих Вилле был заподозрен в явных симпатиях к странам оси Германия — Австро-Венгрия. Для многих он воплощал тип дружественного Пруссии офицера, заигрывающего с мировоззренческими принципами, предполагающими силовое государство. Возмущение в Романдии, франкоговорящей Западной Швейцарии, было усилено тем, что два офицера швейцарского генерального штаба, поставлявшие державам оси военную информацию, отделались дисциплинарными взысканиями без осуждения военным судом. Как нарушение нейтралитета в ущерб союзникам была интерпретирована также и самоуправная инициатива швейцарского министра иностранных дел Артура Хоффмана в мае и июне 1917 г., нацеленная на заключение мира между Россией и Германией, но имевшая следствием только его отставку.

В годы войны главная проблема Федерального совета, наделенного значительными полномочиями, состояла в экономическом снабжении страны, которая после вступления Италии в войну в мае 1915 г. оказалась со всех сторон окруженной территориями воюющих государств. Это снабжение обеспечивалось с помощью соглашений с воевавшими державами, а также деятельности государственных контрольных органов. Тем не менее покупательная способность широких слоев населения существенно снизилась. Особенно плохо приходилось солдатам, отправленным на защиту границ в рамках обороны страны — меры, за проведение которой в 1914 г. высказались все партии, включая и социал-демократов. Социальные противоречия обострялись, марксистские группировки, стоявшие левее Социал-демократической партии, полагали, что час революции, пробивший в России, близок и в Швейцарии. В ноябре 1917 г. в Цюрихе дело дошло до волнений, сопровождавшихся гибелью четырех человек. Толчок для дальнейшей эскалации дала забастовка банковских служащих Цюриха 30 сентября — 1 октября 1918 г. То обстоятельство, что было позволено мобилизовывать также и представителей «привилегированных» профессий, шокировало круги, задававшие тон в политическом и экономическом отношении. В начале ноября, когда в Германии дело пошло к свержению монархии, в Цюрихе и Берне сосредоточились войска. На эту демонстрацию силы руководство организованного рабочего движения (Ольтенский комитет действий) ответило 9 ноября прекращением работы во многих местностях, а после обострения ситуации в Цюрихе — и бессрочной всеобщей забастовкой с 12 ноября. Большинство требований, выдвинутых в связи с этой «общенациональной забастовкой», оказались умеренными: пропорциональные выборы парламента (то есть количество мест в соответствии с долей голосов), страхование по старости и на случай инвалидности, 48-часовая рабочая неделя и право голоса для женщин. Только требование о погашении государственного долга имущими лицами было по своему характеру проникнуто духом классовой борьбы. Переговоры с цюрихским кантональным правительством складывались многообещающе. Но забастовка, добившаяся при участии примерно трети промышленных рабочих, прежде всего в Цюрихе и Винтертуре, самых значительных своих результатов, закончилась не компромиссом — она была прекращена давлением сверху. Федеральный совет усилил контингенты войск и потребовал безоговорочного прекращения акций. В ночь на 14 ноября комитет действия принял этот ультиматум. У левых оставалась память о событиях, а правобуржуазный лагерь сформировал отряды милиции, легализованные с помощью судебных решений, и намеревался основательно использовать свою победу над организованным рабочим движением. До июня 1919 г. Цюрих был занят армейскими подразделениями. Новая всеобщая забастовка, объявленная в качестве реакции на это в начале августа 1919 г., не вызвала большого отклика.

13. Между фашизмом, национал-социализмом и Второй мировой войной (1920–1945)

На фоне массовых увольнений, вздорожания и быстрого сокращения государственных социальных выплат социальное и политическое противостояние ожесточалось. Тем не менее недостатка в свидетельствах ослабления напряженности тоже не было. Уже в 1919 г. были претворены в жизнь два главных требования общенациональной забастовки: 48-часовая рабочая неделя, а после всенародного опроса в октябре 1918 г. — право выборов в Национальный совет на пропорциональной основе (начало этому положил Цюрих, за которым последовали другие кантоны). Такое изменение в избирательном законодательстве имело следствием перераспределение соотношений большинства на выборах в Национальный совет в 1919 г. Если Швейцарская консервативная народная партия смогла более или менее сохранить свою долю участия, а социал-демократы сравнялись с консерваторами, то свободомыслящий «лагерь основателей», восходивший к 1848 г., снизил количество своих депутатов с 105 до 60 и поэтому безвозвратно утратил первенствующую позицию. В том же году консервативные католики завоевали свое второе место в Федеральном совете, десятью годами позже туда вошел представитель Партии крестьян и бюргеров. Социал-демократы по-прежнему оставались исключенными из высшего органа исполнительной власти, хотя в 1935 г. стали сильнейшей партией в Национальном совете. В марте 1921 г. вследствие разногласий относительно вступления в III Интернационал от них откололась Коммунистическая партия. В 1925 г. в ходе всенародного опроса было поддержано создание системы страхования по старости и на случай потери кормильца (ССПК), а Федеральный совет был уполномочен разработать эту систему. Правда, окончательно она была реализована только после еще одного плебисцита в 1947 г.

Серьезно изменилось и положение Швейцарии в мировом сообществе. С основанием Лиги Наций возникла государственно-правовая проблема совместимости нейтралитета Конфедерации с членством в новой организации. Решение заключалось в «дифференциальном» нейтралитете, освобождавшем страну от участия в военных санкциях. После бурной избирательной борьбы, в ходе которой против такой позиции выступали социал-демократы и консерваторы, избиратели, а также кантоны проголосовали в мае 1920 г. за вступление страны в форум мирового сообщества.

С выдвижением вождя фашистов Бенито Муссолини на пост итальянского премьер-министра осенью 1922 г. на горизонте появились новые угрозы. Если радикальные ирредентисты уже в конце XIX столетия требовали возвращения «неосвобожденных» областей, то есть и Тессина, к нации-матери Италии, то при диктаторском режиме дуче такие лозунги должны были обрести еще большую пробивную способность. С учетом этой ситуации и формировалась швейцарская внешняя политика под руководством уроженца Тессина Джузеппе Мотта (член Федерального совета с 1912 по 1940 г.). Так, в 1936 г. Швейцария признала противоречащий нормам международного права захват Эфиопии Италией — вразрез с мерами Лиги Наций. Следствием этого шага было возвращение в мае 1938 г. к полному (интегральному) нейтралитету, который больше не обязывал даже к участию в экономических санкциях.

Мировой экономический кризис, воздействия которого все сильнее ощущались с 1930 г., имел своим следствием значительные изменения внутри страны. Государственные меры помощи безработным и пораженным кризисом отраслям экономики расширяли полномочия Федерального совета и укрепляли его положение внутри политической структуры. Новая позиция, как представлялось, соответствовала сильному, хотя и диффузному течению, проявившемуся в европейском духе времени. Это течение требовало покончить с либерализмом и парламентаризмом, осуществив вместо них во имя «принципа фюрерства» селекцию лучшего (вне демократических институтов), внутреннего устройства на началах корпоративного государства и более мощной исполнительной власти. В 1933 г. такие группировки получили импульс в Швейцарии благодаря захвату власти в Германии национал-социалистами. В их фарватере складывались различные «фронты» правоавторитарного оттенка, самые радикальные элементы которых требовали и в Швейцарии введения поста «ландаммана»[41], наделенного диктаторскими полномочиями. Хотя «весна фронтов» и была кратковременной, о чем свидетельствовало отклонение в 1935 г. предложения о полном пересмотре федеральной конституции, она не прошла без последствий для внутриполитического климата. К примеру, время от времени с фронтами сотрудничали консервативные организации, имевшие своей целью создание корпоративного строя в соответствии с католическим социальным учением.

С другой стороны, острота ситуации снижалась благодаря последовавшему в 1935 г. выступлению социал-демократов в пользу обороны страны и мирному соглашению между работодателями и профсоюзами в металлообрабатывающей и часовой промышленности, достигнутому в 1937 г. Состоявшееся годом позже признание ретороманского в качестве четвертого государственного языка, а также национальная выставка 1939 г. придали символическое выражение принципу национального государства, основанного не на «крови и почве», а на надэтническом образе мыслей граждан. 30 августа 1939 г., за два дня до нападения Гитлера на Польшу, Федеральное собрание избрало уроженца кантона Во Анри Гизана главнокомандующим. Назначение на этот пост франкоговорящего генерала свидетельствовало об извлечении уроков из опыта Первой мировой войны. Заявления о нейтралитете, опубликованные в момент начала войны, были составлены по образцу деклараций 1914 г. С военно-экономической точки зрения они предусматривали одинаковый подход ко всем воюющим сторонам.

Конечно, действительность выглядела иначе. После победы национал-социалистской Германии над Францией и вступления в войну Италии в июне 1940 г. Швейцария была, в отличие от Первой мировой войны, полностью окружена державами «оси». Вопрос о том, почему Гитлер не отдал приказ о время от времени обсуждаемом захвате Швейцарии военной силой, до сих пор окружен легендами. Согласно распространенному мифу, такие намерения оказались беспредметными перед лицом твердой решимости обороняться со стороны Швейцарии, о чем свидетельствовал «Рапорт на Рютли» генерала Гизана 25 июля 1940 г. и создание бастиона («Редут») в Альпах. Сторонники противоположной позиции исходят из того, что Конфедерация купила свою неприкосновенность ценой оказания разнообразных услуг финансово-экономического характера, а также содействуя снабжению Германии.

Гегемония национал-социалистской Германии в Европе с 1940 г. не осталась без последствий для позиции политического руководящего слоя. Под впечатлением от военных успехов Гитлера новый министр иностранных дел (и федеральный президент) Швейцарии Пиле-Гола заявил в выступлении по радио, что Европа должна найти совершенно новое равновесие, в обретение которого Лига Наций не способна внести сколько-нибудь существенный вклад. Эти слова были истолкованы как согласие с германским господством над континентом. Во всяком случае, выводы, сделанные отсюда Пиле-Гола для самой Швейцарии, не допускали кривотолков: народ должен, исполнившись доверия, следовать своим вождям, сознающим возложенную на них ответственность, и концентрировать свою энергию на экономике. Либералы и левые сделали отсюда заключение, что может быть запланировано упразднение демократии и установление патерналистско-авторитарного режима. Они считали, что подобные тенденции наблюдаются и в продуктах «духовной национальной обороны», которая в своих пропагандистских текстах делала сильный акцент на традиционных идеалах дома, очага и семьи. В этом смысле пропагандировались, кроме того, — согласно представлениям агронома, а позже члена Федерального совета Фридриха Трауготта Валена — «битвы за выращивание», призванные способствовать обеспечению продовольственного снабжения. Овощи росли теперь далее в садах вокруг здания Федерального собрания. Оказалось, однако, что эта кампания не в состоянии осуществить желаемую автаркию. Под знаком социально-политического гражданского мира в 1943 г. в Федеральный совет был избран первый социал-демократ — Эрнст Нобс, в свое время один из организаторов общенациональной забастовки.

Преимущественное значение экономики имело еще одно измерение, обращенное вовне. Следствием полного пресечения импорта в Швейцарию стал бы крах ее промышленного производства. Чтобы гарантировать продолжение производства, требовались значительные ответные услуги; вытекавшее отсюда экономическое и финансовое переплетение с Германией дало себя знать во всей своей сложности и интенсивности лишь позже. Так, Швейцария предоставляла Германии кредиты, служившие и для покупки оружия. Сохранявшиеся в то же время торговые отношения с союзниками [по антигитлеровской коалиции] не могли воспрепятствовать тому, что после 1945 г. победители пригвоздили Конфедерацию к позорному столбу как государство, нажившееся на войне. После длительного замалчивания официальными инстанциями и последующего повышения общественной чувствительности к прошлому поднятые вопросы были обстоятельно исследованы в 1990-е гг. двумя комиссиями. Одна работала во главе с бывшим руководителем Федеральной резервной системы США Полом Волкером, вторую возглавлял преподававший в Цюрихе историк Жан-Франсуа Бержье. Соответственно, планировалось разыскать около 54 тысяч счетов в швейцарских банках, относительно которых доказывалось или предполагалось их отношение к жертвам холокоста. Комиссия Волкера резко критиковала обращение кредитных учреждений с этими авуарами. Согласно решению трибунала, жертвам были присуждены компенсации.

Комиссия Бержье определила поток золота из Германии в Швейцарию во время Второй мировой войны в сумму от 1,6 до 1,7 млрд. франков, включая золото, принадлежавшее еврейским жертвам холокоста. Швейцарский национальный банк знал об этом золоте с 1940 г. Обстоятельства трансакций, предпринятых до апреля 1944 г., впоследствии, однако, систематически скрывались. Еще более «взрывчатыми» оказались результаты исследований политики в отношении беженцев. Страх перед «еврейским засилием» в Швейцарии, подпитываемый и раздуваемый высокопоставленными чиновниками, привел к тому, что в ходе введения обязательной выдачи визы в 1938 г. был применен дискриминирующий штемпель J[42], означавший отказ в праве на предоставление убежища. Эта уступчивость по отношению к национал-социалистской Германии отражала антисемитизм, распространенный в различных идеологических лагерях, не в последнюю очередь в правокатолических кругах. Хотя с 1941–1942 гг. имелись достоверные сообщения о холокосте, эта ограничительная позиция была ослаблена только с конца 1943 г. Удалось установить более 24 тысяч случаев отказа беженцам, которым тем самым часто оказывался предначертан путь в лагеря смерти. Вместе с тем во время Второй мировой войны было предоставлено убежище в целом 60 тысячам лиц, несколько менее половины которых составляли евреи.

Из информации, над которой работала комиссия Бержье, она сделала вывод о расхождении между знанием и действием, и поставила диагноз моральной капитуляции. Возможности свободы действий оставались неиспользованными. Тем не менее о коллективной вине населения Швейцарии не следовало бы говорить. Невзирая на все фобии по поводу «переполненной лодки», была доказана многообразная индивидуальная готовность к помощи и действию. Правда, она не была вознаграждена со стороны государства, происходило обратное, как доказывает случай с капитаном полиции из Санкт-Галлена Паулем Грюнингером. Вопреки указаниям свыше, но следуя своей совести, он помог остаться в Швейцарии многим людям, искавшим убежища, и был за это уволен со службы с лишением права на получение пенсии. Полная юридическая реабилитация неудобного государственного служащего состоялась только после его смерти.

14. В одиночестве в Европе? (1946–2005)

В ноябре 1944 г. Советский Союз, одерживавший победы на всех фронтах, отклонил предложение об установлении дипломатических отношений с «профашистской» Швейцарией, и это стало предвестником новых глобальных конфликтов. Во внутренней политике возвращение к нормальной ситуации началось после того, как в августе 1945 г. была отменена мобилизация, и Гизан вернул свои [чрезвычайные] полномочия Федеральному собранию. Возвращение к прямой демократии, подвергшейся во время войны значительным ограничениям, ускорил референдум, состоявшийся в сентябре 1949 г. Во внутриполитическом отношении два последующих десятилетия прошли под знаком консервативных умонастроений и политической стабильности. Выражением последней стал изменившийся в 1959 г. состав Федерального совета. Соответствующее положение, с легкой иронией окрещенное «волшебной формулой», предусматривало по два места для «свободомыслящих» (СвДП), социал-демократов (СДПШ), Католической консервативной партии (в настоящее время Христианская народная партия, ХНП) а также одно для Партии крестьян, ремесленников и бюргеров (ПКРБ, ныне Швейцарская народная партия, ШНП). Это соотношение 2:2:2:1 отражало не только приблизительный расклад политических сил, но и искусство пропорционального представительства в четырехъязычной стране. Так, уже в самом первом Федеральном совете 1848–1849 гг. было по одному жителю Во и Тессина. Впоследствии, не считая кратких перерывов, стабильным оставалось двойное представительство Романдии.

Под знаком «волшебной формулы», остававшейся в силе до декабря 2003 г., и относительно малых изменений в межпартийной конфигурации на выборах в Национальный совет, в послевоенной Швейцарии утвердилась политическая преемственность на основе социальной стабильности, весьма удивлявшая остальной мир. На фоне возникновения все новых конфликтов за пределами Европы и существования атомной угрозы в рамках противостояния между Востоком и Западом эта преемственность, наряду с сохранением сильной национальной валюты, способствовала привлекательности Швейцарии как «страны для размещения капитала». Крупные банки маленькой страны теперь неизменно входили в число ведущих кредитных институтов мира, что не могло не сказаться на формировании негативного для стороннего наблюдателя стереотипного образа Швейцарии.

Во второй половине XX столетия, и не в последнюю очередь в результате проведения сопоставлений в международном масштабе, особенно четко определились четыре линии развития и проблемные сферы страны: борьба за политические права женщин, критический подход к органам государственной безопасности и армии, возникновение кантона Юра, а также важнейший предмет политических разногласий к началу XXI столетия — отношение к «иностранцам», ООН и ЕС. Что касается предоставления права голоса женщинам, то Конфедерация чем дальше, тем больше оказывалась среди меньшинства стран, которые не смогли ввести это право «сверху» — то есть на общенациональном уровне. Долгое время непреодолимым препятствием для политического равноправия полов было электоральное поведение мужчин. На уровне общин соответствующие предложения регулярно выдвигались, но наталкивались на сопротивление и отклонялись. Так, вполне предсказуемым было отклонение избирательного права для женщин большинством в две трети на конфедеративном голосовании в 1959 г. При этом главенствующий аргумент, что сами женщины якобы вовсе не заинтересованы в предоставлении им полных гражданских прав, убедительно опровергался результатами опросов. Об изменении умонастроений в бурные 1960-е годы свидетельствовал перелом во мнениях, зафиксированный плебисцитом, состоявшимся двенадцатью годами позже: 7 февраля 1971 г. Швейцария, наконец, стала полноценной демократией, то есть охватывающей всех граждан независимо от пола. И это было достигнуто с тем же большинством, которое сопротивлялось в 1959 г. Первоначально это равноправие имело силу только на федеральном уровне. Правда, в последующие месяцы решению последовало и большинство кантонов, хотя три из них — Граубюнден, Золотурн и Аппенцелль — какое-то время упорно сопротивлялись нововведению. В Аппенцелль-Иннерроден право голоса для женщин было реализовано лишь в 1990 г., причем это произошло по решению федерального суда. Первой женщиной, избранной в Федеральный совет 2 октября 1984 г., стала представительница Свободной демократической партии Элизабет Копп.

Вслед за ее отставкой, состоявшейся в начале 1989 г. по причине ее вовлеченности в экономическую деятельность мужа, общественность с удивлением ознакомилась с данными органов государственной безопасности, собравших обширные досье, так называемые «фишки», на большое число «подозрительных» личностей. Этот причудливый пережиток «холодной войны» привел к публичному анализу действий и положения не только секретной службы, но и самого государства и, соответственно, менталитета его служителей. В атмосфере подобного рода настроений 26 ноября 1989 г. последовало голосование об упразднении швейцарской армии. В отличие от большинства европейских стран, военная служба сопровождала швейцарских мужчин (после краткосрочной школы для призывников в форме участия в регулярных так называемых повторных курсах) на протяжении десятилетий их профессиональной жизни, являясь таким образом составной частью их повседневного жизненного опыта. Поэтому роспуск армии мог бы стать настоящей «тихой» революцией в повседневной жизни населения страны. До этого, правда, не дошло, но инициатива «За Швейцарию без армии» все же смогла завоевать более 36 процентов голосов. Тот факт, что свыше трети швейцарок и швейцарцев, пришедших к урнам для голосования, были готовы отменить народное ополчение и тем самым ликвидировать институт, столь тесно переплетенный с историей и мифом нации (в последний раз такое переплетение имело место с 1939 по 1945 г.), отражает перелом, происшедший в состоянии сознания и самом восприятии жизни, в том числе и перелом между поколениями.

Сколь актуальным оставалось прошлое, показала и проблематика кантона Юра. Исходным пунктом конфликта было решение Венского конгресса 1815 г. о передаче бывшего архиепископства Базель кантону Берн; север территорий этого кантона был преимущественно католическим и франкоговорящим, юг — реформатским и немецкоязычным. Противоречия, обусловленные этими различиями, углублялись неравномерностью экономического развития, приводившей к более сильной индустриализации юга и отсталости севера. На этом фоне уже в XIX столетии появились движения, требовавшие отделить франкоязычные регионы от Берна. В дебатах и столкновениях в ход шли конфессионально окрашенные образы врага, и на отдельных фазах эти столкновения обретали немалую остроту, например, в ходе государственного надзора за католической церковью с помощью Бернского государства, проводимого после 1836 г. и почти полтора столетия спустя, в период с 1975 по 1977 г. К тому времени сепаратисты, объединившиеся в послевоенное время в «Rassemblement jurassien»[43], уже добились по итогам голосования наиболее существенных своих целей. 23 июня 1974 г. с учреждением нового кантона Юра в целом согласилось большинство избирателей на затронутых этим процессом территориях. Правда, жители Южной Юры смогли оговорить свое право остаться в составе Берна, поэтому в глазах более радикальных сепаратистов принятое решение не было оптимальным и ситуация требовала с их стороны дальнейших действий. В сентябре 1978 г. конституирование северных территорий в кантон Юра было принято на федеральном уровне большинством в 82,3% голосов, и 1 января 1979 г. Юра вступила в Конфедерацию в качестве 23-го кантона. Община долины Лауфенталь, в результате этого отрезанная от кантона, высказалась за переход в кантон Базель-Ланд (1994). В том же году была основана «Assemblee interjurassienne»[44], призванная содействовать диалогу между различными партиями и тем самым устранению все еще сохранявшейся напряженности.

Дискуссия о позиции Швейцарии к международным организациям красной нитью проходит через послевоенную политику. Переговоры с ООН, основанной в июне 1945 г., не привели к членству страны в этой организации, чему воспрепятствовало положение о полном нейтралитете Швейцарии. Однако это не помешало ее участию в многочисленных специализированных организациях ООН и не умалило роли швейцарских городов, в первую очередь Женевы, в качестве места проведения переговоров между блоками в условиях «холодной войны». Сорока годами позже отношение политических элит, но не избирателей, к этому вопросу изменилось. В ходе плебисцита 1986 г. предложение о вступлении в ООН было отклонено большинством в две трети голосов, и это «нет» удалось преодолеть лишь в результате референдума 3 марта 2002 г., когда 54,6% проголосовавших швейцарцев сказали «да» участию в главной международной организации. В обоих случаях Швейцарская народная партия вела интенсивную пропаганду против членства в ООН. Элементом этой кампании было эмоциональное использование швейцарского прошлого — традиции сопротивления «чужим господам», об опасности которых предупреждал еще «брат Клаус». Подобные реминисценции были призваны представить швейцарскую историю как некий особый случай, позволивший стране избежать нивелирования под воздействием зловещих анонимных институтов.

В атмосфере еще больших разногласий развивалась дискуссия об отношении к европейской интеграции, шаг за шагом осуществлявшейся в рамках Европейского объединения угля и стали, Европейского экономического сообщества и Европейского союза. Кульминационной точки эти дебаты, изобиловавшие острыми выступлениями, достигли 6 декабря 1992 г., когда швейцарки и швейцарцы решали вопрос о вступлении их страны в Европейское экономическое пространство (ЕЭП). Оно должно было объединить государства Европейского сообщества и ЕАСТ[45] — зоны свободной торговли, к которой Швейцария принадлежала с 1960 г. в качестве члена-учредителя. Наиболее решительно против членства в ЕЭП выступала Акция за независимую и нейтральную Швейцарию под председательством Христофа Блохера, депутата Национального совета от Швейцарской народной партии из Цюриха и крупного промышленника, — и опять во имя исторически сформировавшейся «инакости» Швейцарии. Результат оказался весьма незначительным. В конце концов при участии в референдуме почти четырех пятых от общего числа избирателей их большинство — 50,3% — высказались против вступления в Европейское экономическое пространство, причем перевес составили голоса менее 24 тысяч участников. Так как Романдия значительным большинством голосовала за участие в объединении, через регионы страны пролегла глубокая политическая траншея. Несмотря на результаты референдума, Швейцария — уже в 1992 г. подавшая формальную заявку на членство в Европейском союзе — и впоследствии продолжила политику сближения с союзом, выразившуюся в заключении двусторонних договоров с ЕС. После такой же интенсивно и бурно проведенной кампании в рамках политики сближения 5 июня 2005 г. большинство избирателей одобрило присоединение страны к Шенгенскому и, соответственно, Дублинскому соглашениям о свободном пересечении границ.

В первые годы XXI столетия внутриполитический климат изменился. Партии как на левом, так и на правом флангах — Социал-демократическая партия Швейцарии и Швейцарская народная партия — окрепли за счет Христианской народной партии и «свободомыслящих». Тем не менее предлагавшиеся ими более радикальные референдумы не имели шансов на успех, впрочем, как и почти всегда в истории прямой демократии страны после 1874 г. Например, инициатива, которая предусматривала ограничение доли иностранцев, имевших право на длительное проживание в Швейцарии, на уровне 18% от общего числа жителей, 24 сентября 2000 г. была отклонена уверенным большинством в 64%. Некоторый эффект поляризации дал себя знать, когда в декабре 2003 г. была заново определена имевшая силу на протяжении 44 лет «волшебная формула» партийной пропорции в Федеральном совете, причем именно в результате избрания Христофа Блохера в члены Федерального совета. Благодаря этому Швейцарская народная партия получила еще одно — второе — место в высшем исполнительном органе власти, соответствующее результатам, которых она добилась на выборах. Их утратила Христианская народная партия, которая на выборах в Национальный совет осталась позади трех других крупных партий. Наконец, в сентябре 2005 г. — несмотря на «скепсис относительно объединенной Европы», распространившийся после отклонения Европейской конституции во Франции и Нидерландах, — расширение свободы передвижения (ограниченной в прежних двусторонних договорах старыми странами — членами ЕС) на десять новых государств — членов ЕС нашло у избирательных урн неожиданно отчетливое одобрение.

При избрании Национального совета 19 октября 2007 г. после ожесточенной борьбы, в значительной мере сосредоточившейся вокруг личности Христофа Блохера, Швейцарская народная партия ушла в явный отрыв. Тем более резкими оказались потрясения внутриполитической структуры, когда Блохер не был утвержден при общем обновлении Федерального совета 12 декабря того же года, а на его место в федеральном правительстве, состоявшем из семи членов, была избрана финансовый директор из Граубюндена Эвелин Видмер-Шлумпф. Хотя новый член Федерального совета тоже является членом Швейцарской народной партии, партия сочла неизбрание Блохера поводом для того, чтобы в будущем считать себя оппозицией.

О том, что Швейцария остается в стороне от объединения Европы, сожалеют не только круги, настроенные в пользу единой Европы, в самой стране, но и ведущие политики ЕС, поскольку Confoederatio Helvetica (CH), — как она беспристрастно нейтрально обозначается на латыни на автомобильных номерах, — на протяжении многих столетий и в ходе почти столь же многих внутренних войн довела до совершенства, как едва ли какая-то другая нация, искусство посредничества и поиска взаимопонимания между языковыми группами и культурами. Сегодня эта виртуозность компромисса настоятельно востребована повсюду, не только в разобщенных кровавыми конфликтами регионах мира, но и в самой Европе, которая при всем объединении все же хотела бы сохранить свое исторически выросшее многообразие.

Хронологическая таблица

1291 — Возобновление старого союза между кантонами Ури, Швиц и Нидвальден для сохранения земского мира и отпора чуждому, прежде всего габсбургскому, влиянию.

1315 — Победа союзников над войском герцога Леопольда I Австрийского, обновление союза посредством включения Обвальдена.

1332 — Присоединение австрийского провинциального города Люцерна (4-я земля).

1339 — Битва при Лаупене: Берн побеждает соперников на Западе.

1351 — Союз Цюриха с лесными кантонами: земский мир, обязательства взаимной помощи, третейское разбирательство, но для Цюриха это пока один из вариантов среди других (5-я земля).

1352 — Гларус оккупируется и на не самых благоприятных условиях становится частью Конфедерации (6-я земля); Цуг входит в нее на более благоприятных условиях (7-я земля).

1353 — Не отличавшийся особой прочностью союз с Берном (8-я земля), который, как и Цюрих, сохраняет право заключать другие союзы.

1370 — Поповская хартия: попытка единого мирного урегулирования и обеспечения дисциплины в рамках Конфедерации.

1386 — Победа при Земпахе над герцогом Леопольдом III Австрийским, который пал в битве.

1393 — Земпахская грамота: воинский порядок, оправдание Земпахской войны.

1394 — Двадцатилетний мир с Австрией подтверждает статус-кво.

1403–1408 — Аппенцелльские войны: при поддержке Швица победы над аббатом монастыря Санкт-Галлен и над Австрией; 1411 — договор Аппенцелля с семью кантонами (без Берна) о взаимном гражданстве.

1415 — Завоевание Конфедерацией Ааргау, прежде принадлежавшего Австрии, от имени империи; в результате возникают первые фогтства, совместно управляемые территории (Gemeinen Herrschaften).

1422 Поражение войск Ури, Унтервальдена, Люцерна и Цуга в битве против герцога Миланского при Арбедо; утрата Левентинской долины, с 1403 г. принадлежавшей Ури.

1440–1446 — Старая Цюрихская война, после поражения Цюрих прочнее интегрируется в Конфедерацию (мир 1450 г.).

1460 — Завоевание Тургау.

1474 — Статус совместно управляемой территории закрепляется «вечным миром»: мир с Австрией подтверждает наличность владений.

1481 — Станское соглашение: посредничество между кантонами-городами и сельскими кантонами благодаря принципу территориальной и политической целостности; принятие Фрибурга (Фрейбурга-в-Юхтланде) и Золотурна в качестве 9-го и 10-го кантонов с урезанными правами.

1499 — Швабская, или Швейцарская, война: в результате победы над римским королем Максимилианом I Конфедерация освобождена от имперских реформ.

1501 — Базель и Шафхаузен становятся в качестве 11-го и 12-го кантонов частями Конфедерации; Аппенцелль следует за ними в 1513 г. в качестве 13-го.

1512–1515 — Трехлетнее господство над Миланом, которое в 1515 г. после битвы при Мариньяно переходит к королю Франции Франциску I.

1516 — Фрибурский мир с Францией: завоевание фогтств в Тессине.

1521 — Союз кантонов (без Цюриха) с Францией относительно поставки наемников.

1523 — Два диспута в Цюрихе начинают Реформацию под водительством Цвингли, в ходе которой происходит конфессиональная и политическая поляризация Конфедерации.

1528–1529 — Реформация в Берне, Базеле и Шафхаузене.

1529 — Первая каппельская война заканчивается решением третейского суда в пользу приверженцев реформатской церкви.

1531 — Вторая каппельская война: гибель Цвингли в сражении; победа внутренних кантонов письменно фиксирует до 1712 г. привилегированное положение католиков в фогтствах.

1536 — Берн завоевывает Во (Ваадт), сверх этого (до 1564 г.) часть Шабле и Ге, Фрибур, а также Ромон.

1549 — Соглашение между последователем Цвингли Буллингером и Кальвином в Женеве о реформатском вероучении (1566: совместное вероисповедание).

1565 — Союз пяти кантонов с папой.

1584 — Соглашение Цюриха и Берна с Женевой о взаимной обороне.

1586 — «Золотой союз» католических кантонов, которые (без Золотурна) годом позже заключили союз с Испанией.

1597 — Аппенцелль разделяется на католический полукантон Иннерроден и реформатский Аусерроден.

1602 — Союз всех кантонов (Цюрих только в 1614 г.) с Францией относительно поставки наемников.

1617–1639 — Граубюнденские беспорядки: кровавые столкновения между политико-конфессиональными партиями с участием великих держав Испании и Франции.

1647 — Defensionale (оборонительное соглашение) должно обеспечить защиту Конфедерации от угрозы извне.

1648 — В соответствии с Вестфальским миром освобождение Конфедерации от власти империи.

1653 — Подавление крестьянской войны, имевшей целью создание сельской конфедерации.

1656 — Первая Вильмергенская война; победа католических кантонов подтверждает статус-кво.

1668–1674 — Франция оккупирует Франш-Конте, находившуюся под защитой Конфедерации.

1707 — Благодаря порядку преемственного наследования Пруссия обретает господство над княжеством Нойенбург (Невшатель).

1712 — Вторая Вильмергенская война: победа реформатов приводит к изменениям во властных структурах, прежде всего в фогтствах.

1723 — Безуспешное восстание майора Давеля с целью освобождения кантона Во.

1749 — Разгром заговора Генци, направленного против олигархической власти Совета в Берне.

1764--1768 — Внутренняя борьба за власть в Женеве достигает кульминации, Руссо вмешивается в нее со своими «Письмами с горы».

1777 — Возобновление союза всех 13 кантонов с Францией относительно поставки наемников.

1794-1795 — «Штефский мемориал»: подвластные территории Цюриха требуют равноправия с городом.

1798-1802 — Гельветическая республика. Под господством Франции Конфедерация преобразуется в централизованное государство с внутренним равенством перед законом (отмена отношений подданства) и сильной исполнительной властью; неустойчивость в результате войн (Франции против Австрии и России) и неприятия нового устройства прежде всего в Центральной Швейцарии.

1803 — Продиктованная Наполеоном «посредническая конституция» вновь создает союз на основе кантонов, численность которых увеличивается за счет бывших подвластных территорий.

1814–1815 — После краха системы французской гегемонии Венский конгресс признает нейтралитет Швейцарии в новых границах (утрата Вельтлина, области Юра отходят к Берну).

1815 — Союзный договор 22 суверенных кантонов; отношения господства реставрируются прежде всего в Центральной Швейцарии в пользу старых элит и конфессий.

1830-1831 — «Регенерация»: под впечатлением Июльской революции во Франции в десяти кантонах вводятся либеральные конституции.

1832-1834 — Предложенные либералами планы по пересмотру союза терпят неудачу.

1841-1843 — Упразднение монастырей в Ааргау разжигает конфессионально-политические конфликты.

1845 — Формируется Зондербунд — союз семи католических кантонов.

1847 — В ходе краткой и относительно бескровной гражданской войны с либеральными кантонами Зондербунд терпит поражение.

1848 — Федеральная конституция: демократия с избирательным правом для мужчин, двухпалатный парламент, Федеральный совет в количестве семи человек как коллегиальный орган исполнительной власти.

1856–1857 — Конфликт с Пруссией, которая отказывается от своих прав на Нойенбург (Невшатель).

1860 — Надежды на территориальные приобретения в Савойе не оправдываются.

1866 — Право свободного выбора места жительства для евреев.

1873–1875 — Культуркампф: конфликты между государством и католической церковью.

1874 — Полный пересмотр Федеральной конституции: усиление союзных компетенций, факультативный референдум как основа плебисцитарной демократии.

1882 — Завершение строительства железной дороги через массив Сен-Готард.

1888–1894 — Основание современных партий (сегодняшние названия: СДПШ (Социал-демократическая партия Швейцарии), СвДП (Свободно-демократическая партия Швейцарии), ХНП (Христианская народная партия Швейцарии).

1891 — Избрание первого консервативно-католического политика (Йозеф Цемп) в Федеральный совет.

1898 — Начало огосударствления железнодорожных компаний.

1914 — Во время Первой мировой войны нейтралитет и мобилизация, внутренняя поляризация между немецкоязычной и Западной Швейцарией.

1918 — Общенациональная забастовка в ноябре прекращена с использованием государственного аппарата принуждения, включая вооруженные силы.

1919 — Выборы в Национальный совет согласно пропорциональному избирательному праву прекращают господство либерально-радикального лагеря; введение восьмичасового рабочего дня.

1920 — Вступление Швейцарии в Лигу Наций при сохранении «дифференциального нейтралитета».

1935 — Правоавторитарные фронты терпят поражение с выдвинутой ими народной инициативой, предполагавшей полный пересмотр союза.

1938 — Ретороманский язык становится четвертым государственным языком Швейцарии.

1939–1945 — Во время Второй мировой войны официальный нейтралитет, de facto сотрудничество с национал-социалистской Германией, прежде всего в финансовом отношении; расширение полномочий Федерального совета; ограничительная политика в отношении беженцев.

1949 — Возвращение к прямой демократии.

1959 — «Волшебная формула» распределения мест в Федеральном совете между четырьмя крупными партиями остается в силе до декабря 2003 г.

1960 —Швейцария член-учредитель Европейской ассоциации свободной торговли (ЕАСТ).

1971 — Введение избирательного права для женщин на федеральном уровне.

1979 — Юра становится 23-м кантоном Конфедерации.

1989 — Ликвидация армии отклоняется примерно 64% граждан, имеющих право голоса.

1992 — Вступление в Европейское экономическое пространство (ЕЭП) отвергается незначительным большинством.

2000 — Отклонение инициативы по квотированию доли иностранцев к общей численности населения страны.

2000 — Референдум о двусторонних Договорах I с ЕС (пассажирское сообщение, экономическое регулирование, исследования); согласие 67,2% участников.

2002 — Согласие со вступлением в ООН после референдума.

2004 — Обе палаты одобряют двусторонние Договоры II с ЕС.

2005 — Согласие с Шенгенским и Дублинским соглашениями о свободном пограничном сообщении и о расширении права свободного перемещения и проживания на десять новых стран — членов ЕС.

Карты

Литература

Altermatt U. Katholizismus und Moderne. Zur Sozial- und Mentalitätsgeschichte der Schweizer Katholiken im 19. und 20. Jahrhundert. 2. Aufl. Zürich, 1992.

— (Hg.) Die Schweizer Bundesräte. Ein biographisches Lexikon. 2. Aufl. Zürich,

1992.

— (Hg.) Nation, Ethnizität und Staat in Mitteleuropa. Wien, 1996.

— Bosshart-Pfluger C. / Tanner A. (Hg.) Die Konstruktion einer Nation. Nation

und Nationalisierung in der Schweiz 18. — 20. Jahrhundert. Zürich, 1998.

Amiet B. / Sigrist H. Solothurnische Geschichte. Bd. 2. Solothurn, 1976.

Baum W. Reichs- und Territorialgewalt (1273–1437). Königtum, Haus Österreich und Schweizer Eidgenossen im späten Mittelalter. Wien, 1994.

Beer E.J. / Gramaccini N. / Gutscher-Schmid C. / Schwinges R.S. (Hg.) Berns große Zeit. Das 15. Jahrhundert neu entdeckt. Bern, 1999.

Bergier J.-F. Die Schweiz in Europa. Zeitgemäße Gedanken eines Historikers. Zürich, 1998.

Böhler M. (Hg.) Republikanische Tugend. Ausbildung eines Schweizer Nationalbewusstseins und Erziehung eines neuen Bürgers. Lausanne, 2000.

Bolzer R. Spanien, Mailand und die katholische Eidgenossenschaft. Militärische,

wirtschaftliche und politische Beziehungen zur Zeit des Gesandten Alfonso Casati Stuttgart, 1982.

Brandenberger A. Ausbruch aus der «Malthusianischen Falle». Versorgungslage und Wirtschaftsentwicklung im Staate Bern 1755–1797. Bern, 2004.

Braun B. Die Eidgenossen, das Reich und das politische System Karls V. Berlin, 1997.

Bütikofer M. Zur Funktion und Arbeitsweise der Eidgenössischen Tagsatzung zu Beginn der Frühen Neuzeit // Zeitschrift für Historische Forschung. I (1986). S. 15–42.

Carl H. Der Schwäbische Bund 1488–1536. Landfrieden und Genossenschaft im Übergang vom Spätmittelalter zur Reformation. Leinfelden, 1999.

Fritschi O.F. Geistige Landesverteidigung während des Zweiten Weltkrieges. Zürich, 1972.

Gabler U. Huldrych Zwingli. Eine Einführung in sein Leben und Werk. München, 1983.

Garovi A. Obwaldner Geschichte. Sarnen, 2000. Geschichte des Kantons Zürich. Bde. 2 und 3. Zürich, 1994 und 1996.

Greyerz H.von / Gruner E. / Marchai G.P. / Stadler P. / Staehelin A. Geschichte der Schweiz. München, 1991.

Gröbner V. Gefährliche Geschenke. Ritual, Politik und die Sprache der Korruption in der Eidgenossenschaft. Konstanz, 2000.

Guggisberg D. Das Bild der «Alten Eidgenossen» in Flugschriften des 16. bis Anfang des 18. Jahrhunderts (1531–1712). Tendenzen und Funktionen eines Geschichtsbildes. Bern, 2000. Handbuch der Schweizer Geschichte. 2 Bde. 2. Aufl. Zürich, 1980.

Hauser C. L'aventure du Jura. Cultures, politigue et identite regionale au XXe siécle. Lausanne, 2004.

Heuling M. (Hg.) Eine kleine Schweizergeschichte. Der Bundesstaat und seine Traditionen. Frankfurt a. M, 1998.

Hunziker G. Die Schweiz und das Nationalitätsprinzip im 19. Jahrhundert. Die Einstellung der eidgenössischen Öffentlichkeit zum Gedanken des Nationalstaats. Basel, 1970.

Im Hof U. Isaak Iselin und die Spätaufklärung. Bern, 1967.

— /Capitani F. de. Die Helvetische Gesellschaft. Spätaufklärung und

Vorrevolution in der Schweiz. 2 Bde. Frauenfeld, 1983.

— Mythos Schweiz. Identität, Nation, Geschichte, 1291–1991. Zürich, 1991.

Joos R. Die Entstehung und rechtliche Ausgestaltung der Eidgenössischen Tagsatzung bis zur Reformation. Zürich, 1925.

Jorio M. (Hg.) 1648 — die Schweiz und Europa. Außenpolitik zur Zeit des Westfälischen Friedens. Zürich, 1999.

Jost H.U. Europa und die Schweiz 1945–1950. Europarat, Supranationalität und schweizerische Unabhängigkeit. Zürich, 1999.

Kaiser W. (Hg.) Eidgenössische «Grenzfälle»: Mülhausen und Genf. Basel, 2002.

Kästli T. Die Schweiz — eine Republik in Europa. Geschichte des Nationalstaats seit 1798. Zürich, 1998.

Kreis G. Die Schweiz in der Geschichte. 1700 bis heute. Zürich, 1997.

— Mythos Rütli. Geschichte eines Erinnerungsortes. Zürich, 2004.

Lau T. «Stiefbrüder». Nation und Konfession in der Schweiz und in Europa (1656–1712). Habilitationsschrift. Freiburg i. Ue., 2005.

Maissen T. Zum politischen Selbstverständnis der Basler Eliten, 1501–1798 // Basler Zeitschrift für Geschichte und Altertumskunde. 100 (2000). S. 210–240.

Marchai G. Erfundene Schweiz. Konstruktionen nationaler Identität. Zürich, 1992.

Meyerhofer U. Von Vaterland, Republik und Nation. Nationale Integration in der

Schweiz 1815–1848. Zürich, 2000.

Mooser J. Die «Geistige Landesverteidigung» in den 1930er Jahren // Schweizerische Zeitschrift für Geschichte. 47 (1997). S. 685–708.

Morkowska M. Vom Stiefkind zum Liebling. Die Entwicklung und Funktion des

europäischen Schweizbildes bis zur Französischen Revolution. Zürich, 1997.

Niederhäuser P. / Fischer W. (Hg.) Vom «Freiheitskrieg» zum Geschichtsmythos. 500 Jahre Schweizer- oder Schwabenkrieg. Zürich, 2000.

Peyer C. Verfassungsgeschichte der alten Schweiz. Zürich, 1978.

Pfister C. Im Strom der Modernisierung. Bevölkerung, Wirtschaft und Umwelt im Kanton Bern 1700–1914. Bern, 1995.

Reinhardt V. Machiavellis helvetische Projektion. Neue Überlegungen zu einem alten Thema // Schweizerische Zeitschrift für Geschichte. 45 (1995). S. 301–329.

Rück P. (Hg.) Die Eidgenossen und ihre Nachbarn im Deutschen Reich des Mittelalters. Marburg, 1991.

Sankt-Galler Geschichte 2003. Bde. 3 und 4. Sankt Gallen, 2003.

Sieber-Lehmarm C. / Wilhelmi T. (Hg.) In Helvetios — wider die Kuhschweizer. Fremd-und Feindbilder von den Schweizern in antieidgenössischen Texten aus der Zeit von 1386 bis 1532. Bern, 1998.

Simon C. (Hg.) Blicke auf die Helvetik. Basel, 2000.

Stettier B. Die Eidgenossenschaft im 15. Jahrhundert. Die Suche nach einem gemeinsamen Nenner. Zürich, 2004.

— Einleitungen zu: Aegidius Tschudi. Chronicon Helveticum. 13 Teile. Hg. von B. Stettier. Basel, 1968–2000. SuterA. Der schweizerische Bauernkrieg von 1653. Politische Sozialgeschichte — Sozialgeschichte eines politischen Ereignisses. Tübingen, 1997.

Wartburg W. von. Die europäische Dimension der Schweiz. Zur Geschichte der Schweiz und ihrer Stellung in Europa. Schaffhausen, 1996.

Weishaupt M. Bauern, Hirten und «frume edle puren». Bauern- und Bauernstaatsideologie in der spätmittelalterlichen Eidgenossenschaft und der nationalen Geschichtsschreibung der Schweiz. Basel, 1992.

Wettstein — Die Schweiz und Europa. Ausstellungskatalog. Basel, 1998.

Wiget H. (Hg.) Die Entstehung der Schweiz. Vom Bundesbrief 1291 zur nationalen Geschichtskultur des 20. Jahrhunderts. Schwyz, 1999.

Zimmer O. A Contested Nation. History, Memory and Nationalism in Switzerland 1761–1891. Cambridge, 2003.

Примечания

1

Буквальное значение немецкого слова Eidgenossenschaft — «товарищество принесших клятву». В тексте перевода термин Конфедерация используется как синоним Швейцарии. Официальное название этого государств — Швейцарская Конфедерация (Schweizerische Eidgenossenschaft). — Здесь и далее сноски, обозначенные звездочками, принадлежат переводчику.

(обратно)

2

Один из старейших кантонов Швейцарии (Швиц, Ури, Унтервальден).

(обратно)

3

Лиммат — река, протекающая через исторический центр Цюриха.

(обратно)

4

Условия существования; временное соглашение (спорящих сторон) (лат.).

(обратно)

5

Прежний государственный строй (фр.).

(обратно)

6

Guggel — петух (нем., диал.).

(обратно)

7

Обходная галерея вокруг монастырского двора.

(обратно)

8

По одной из версий, город Берн назван в честь медведя (no-нем. Ваг), который был первым животным, пойманным в этих местах во время охоты основателем города Берхтольдом фон Церингеном.

(обратно)

9

Автор намекает на цитату из «Фауста» И.В. Гёте: «Сера, мой друг, теория везде, / Златое древо жизни зеленеет». (Пер. В.Я. Брюсова.)

(обратно)

10

Condominium (лат.) — совместное обладание, господство.

(обратно)

11

Baden — купаться (нем.).

(обратно)

12

Имя — это предзнаменование! (лат.).

(обратно)

13

Слово Venner обозначало чиновника, ответственного за сбор налогов и функционирование рынка в городе.

(обратно)

14

Народное собрание, суд (нем.; историч.).

(обратно)

15

Повод для объявления войны (лат.).

(обратно)

16

По определению (лат.).

(обратно)

17

Речь идет о Крестьянской войне в Германии.

(обратно)

18

Только Писание; только вера (лат.).

(обратно)

19

Название учебного заведения, созданного при Цвингли, образовано от слова «пророчество». Из него впоследствии выросли Высшая теологическая школа и Цюрихский университет.

(обратно)

20

Даю, чтобы ты дал (лат.).

(обратно)

21

Оборонительное соглашение (фр., нем.).

(обратно)

22

Название парламента Нидерландов, которое автор использует для обозначения страны, в рассматриваемый период называвшейся Республикой Соединенных провинций.

(обратно)

23

«Моральная экономика» (англ.).

(обратно)

24

Ландфогт — в итальянизированной форме.

(обратно)

25

Граждане (фр.).

(обратно)

26

Буржуа (фр.).

(обратно)

27

Уроженцы (фр.).

(обратно)

28

Жители (фр.).

(обратно)

29

Helvetische Cesellschaft — можно перевести как Швейцарское общество.

(обратно)

30

Древнее название Швейцарии.

(обратно)

31

В буквальном переводе «борьба за культуру»; система антикатолических мероприятий, проводимых в 1873–1876 гг. канцлером Германии О. фон Бисмарком.

(обратно)

32

Великая нация (фр.).

(обратно)

33

Классы собственников (фр.).

(обратно)

34

Королевский дворец в Париже был взят 10 августа 1792 г.

(обратно)

35

Ультрамонтанский — признающий неограниченное право вмешательства папы в дела католических государств.

(обратно)

36

Императорский дворец в Вене.

(обратно)

37

Общество Иисуса, орден иезуитов (лат.).

(обратно)

38

Председатель кантонального совета Люцерна.

(обратно)

39

Первый среди равных (лат.).

(обратно)

40

Совершившийся факт (фр.).

(обратно)

41

Так традиционно назывался пост председателя кантонального правительства.

(обратно)

42

Сокращение от немецкого слова Jude — еврей.

(обратно)

43

«Юрское объединение» (фр.). — Примеч. пер.

(обратно)

44

«Межъюрская ассамблея» (фр.). — Примеч. пер.

(обратно)

45

Европейская ассоциация свободной торговли.

(обратно)

Оглавление

1. Простреленное яблоко и убийство тирана — продуктивный миф

2. От Федеративной хартии до расширения союза (1291–1370)

3. Сплочение и испытания на прочность (1370–1450)

4. Институты и конституции

5. Европейские осложнения и великодержавная политика (1450–1520)

6. Реформация и ее последствия (1520–1560)

7. Конфессиональные союзы, предотвращение войны и крестьянская война (1560–1655)

8. Время Вильмергенских войн (1656–1712)

9. Поздняя фаза Старой Конфедерации (1713–1797)

10. Революция, хаос и переустройство (1798–1814)

11. От реставрации к союзному государству (1815–1848)

12. Отважиться на большую демократию (1848–1919)

13. Между фашизмом, национал-социализмом и Второй мировой войной (1920–1945)

14. В одиночестве в Европе? (1946–2005)

Хронологическая таблица

Карты

Литература Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg