«Наполеон. Отец Евросоюза»

Наполеон. Отец Евросоюза (fb2) - Наполеон. Отец Евросоюза 1371K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эрнест Лависс - Альфред Рамбо

Наполеон: Отец Евросоюза Составитель Николай Стариков

Публикуется по изданию «История XIX века» под редакцией профессоров Э. Лависса и А. Рамбо. В 8 томах. В книге использованы материалы I тома (1905 г.) и II тома (1907 г.).

Наполеон. Взгляд из Франции Предисловие Николая Старикова

Сегодняшние процессы европейской интеграции – далеко не первая попытка создать «единую Европу». Таких попыток было огромное множество, но лишь самые успешные из них вошли в историю. Одно правило соблюдалось неуклонно, и оно диктовалось геополитикой – противника нужно ослаблять и раскалывать. Именно поэтому каждый «евроинтегратор» обязательно хотел расчленить Россию, чтобы части нашей территории включить в свою сферу влияния, ослабить и контролировать. Самым известным и самым удачливым «объединителем» европейских земель был Наполеон. Его Европа просуществовала дольше всего, но и она рухнула, когда он попытался покорить Россию. Вслед за «евроинтегратором» Бонапартом к нам пришел «евроинтегратор» Адольф Гитлер, и его Третий рейх рассыпался в прах. Что «Великая армия» Наполеона, что гитлеровский вермахт и войска СС состояли из представителей всех европейских наций – это был поистине «вооруженный Евросоюз», который пришел на нашу землю жечь и убивать. Сегодня мы ощущаем очередную волну этих попыток. НАТО у наших границ, война на Украине, то есть уже в рамках Русского мира.

Россия отправляла в политическое небытие всех «евроинтеграторов» – не будет исключением и судьба нынешних, которые сегодня не имеют персонализации и скрываются за всевозможными «еврокомиссиями» и «советами Европы». Угрозы со стороны «европейских партнеров» не меняются для России на протяжении веков. Под аккомпанемент слов о «русской опасности» европейцы раз за разом нападают на нас и пытаются уничтожить русскую самобытную цивилизацию.

Поэтому изучение нашего прошлого обязательно поможет нам в будущем. А что предполагает изучение? Знание фактов, геополитической подоплеки событий, истинных причин ходов за «великой шахматной доской».

Что приходит на ум при упоминании Наполеона Бонапарта? Худой юноша, артиллерист, так наладивший огонь артиллерии под Тулоном, что город был взят? Солнце Аустерлица? Аркольский мост, когда он поднял упавшее знамя и первым бросился под пули? Или въезд в Москву, который закончится ее пожаром и его разгромом? Либо возвращение Бонапарта из ссылки, его «сто дней», когда королевский режим рассыпался в считанные дни, а посланные его поймать солдаты и офицеры плакали от счастья и целовали обшлаг его сюртука? Баловень судьбы и трудоголик, самодур, принимавший решения единолично, собравший блестящую плеяду полководцев и государственных деятелей. Уже давно Наполеона не было в живых, а «птенцы гнезда Бонапарта» по-прежнему управляли Францией и защищали ее интересы.

Наполеон Бонапарт – одна из самых удачливых и одновременно трагических личностей в истории. Его любили десятки миллионов, ненавидели – столько же. Но время все расставило по местам. Сегодня ненавистники Наполеона практически перевелись. Бонапарта либо любят, либо просто к нему равнодушны. Из всех властелинов прошлого именно он оказался наиболее симпатичным истории. Человеческую кровь рекой лили многие, но коньяки и пирожные назвали только в честь Наполеона…

Книг о нем много. Большинство из них хорошие. Мастерский слог, красивое повествование.

Но книга, которую вы держите в руках, необычная – ничего подобного о Наполеоне вы еще не читали. Почему? Потому что эту книгу. никто не писал. Между тем информация, размещенная на ее страницах, была опубликована в начале XX века во Франции. На русском языке она впервые увидела свет в 1905 году, а в 1938 году ее переиздали в сталинском СССР. При этом редактором был один из виднейших историков нашей страны всех времен профессор Е. В. Тарле.

Как же так получилось?

История крайне интересная и почти детективная.

Дело в том, что знаменитыми французскими историками Эрнестом Лависсом и Альфредом Рамбо был издан восьмитомный труд «История XIX века». Пожалуй, это лучшая мировая работа по истории, рассчитанная на массового читателя, написанная живым языком, при этом изобилующая редкими и интереснейшими фактами. Конечно, Лависс и Рамбо писали восемь томов не одни, но их имена стали в итоге «брендом».

В двух томах этого прекрасного произведения речь шла о Наполеоне. Именно из этого материала и была составлена книга, которую вы, читатель, держите в руках. Ее написали французские историки Лависс и Рамбо, но в то же время они ее… не писали.

Чем они прославились – так это широтой кругозора, которую приобретает и читатель. Вот и рассказывая о Бонапарте они уделяют внимание таким деталям, которые не увидишь ни в одной другой книге: состав армии, доскональное описание хода кампаний. А войны Наполеона в Испании и Португалии – в России их знают куда меньше, чем.

Чем 1812 год.

Для тех, кто чувствует себя русским, главное и наиважнейшее во всех наполеоновских войнах – это героическая борьба народа России в 1812 году.[1]

В этой книге вы найдете такие факты, о которых никогда не слышали. Причины этого разные. В том числе и та, что книга представляет собой «взгляд из Франции». Например – сгоревшие во время пожара Москвы 15 000 русских раненых. Или убийство французских раненых, оставленных армией Наполеона после ухода из русской столицы. Повод – приказ Бонапарта взорвать Кремль и некоторые другие постройки.

Фальсификация истории? Вряд ли. Ведь русский редактор «Лависса и Рамбо» – профессор Евгений Викторович Тарле, да и книга издавалась и при царе-батюшке, и при Иосифе Виссарионовиче. И никто в этих фактах не нашел «крамолы», не оспаривал их. Между тем, когда профессор Тарле считал, что авторы «завирают», он прямо так и писал в своих редакторских примечаниях. Напротив упомянутых фактов – тишина…

Французский император, достигнув зенита власти, «рухнул» в ссылку. А потом наши «британские партнеры» отравили Наполеона мышьяком во время его окончательной второй ссылки на остров Святой Елены, где он и скончался 5 мая 1821 года. В 1840 году его прах был перевезен в Париж. Инициатором выступил «июльский король» Луи-Филипп, пытавшийся таким образом завоевать популярность и удержать власть. Популярность на время он получил, но власть все-таки потерял. А прах Бонапарта с тех пор лежит в парижском Доме Инвалидов.

Еще одна гримаса истории? На вопрос, кто перенес к отцу прах его сына – герцога Рейхштадтского (Наполеона II), который умер в Вене 22 июля 1832 года, – обычно никто ответить не может. Приказ перевезти останки из столицы Австрии в столицу Франции в год столетия перезахоронения Наполеона отдал. другой «евроинтегратор», австриец Адольф Гитлер, чьи войска оккупировали Париж летом 1940 года. Ровно через сто лет после погребения Наполеона в столице Франции. Казалось бы – разные страны, разные эпохи, да и Бонапарт нещадно эксплуатировал немецкие территории и тщательно поддерживал раздробленность германских государств. Многократно сильнейшим образом он бил и родных Гитлеру австрияков и пруссаков, которых фюрер считал образцом истинно тевтонской государственности. Но противоречий нет: и «евроинтегратор» Адольф Гитлер уважает дела и поступки «евроинтегратора» Бонапарта…

* * *

Несколько слов для тех читателей, кто плохо знает или совсем не знает эпоху Бонапарта. Первые события, описываемые в книге, датируются 1800 годом, далее повествование охватывает XIX век, а легендарная история восхождения артиллерийского поручика Наполеона Бонапарта к вершинам мировой славы начинается в веке предыдущем.

Поэтому будет правильно дать краткий перечень того, что случилось до этого.

15 августа 1769 года Наполеон Бонапарт родился в небольшом городке Аяччо на острове Корсика в семье небогатого дворянина адвоката Карло Бонапарта и Летиции Рамолини и был вторым ребенком. Отец будущего императора Франции, включавшего в ее состав целые страны, был сторонником. независимости острова. Не от Франции – от Генуи. Англия проплатила восстание корсиканцев под предводительством Паоли. В итоге генуэзцы решили отдать Корсику Франции, а «вождь» восстания бежал в Англию. Мать Наполеона была первой красавицей на всем острове, а сам он, по легенде, был зачат «под грохот пушек». Может, отсюда его любовь к сражениям и умение так здорово воевать?

Далее была учеба в военной школе. После окончания училища в Бриенне Наполеона перевели в Парижскую военную академию. Обучение в ней он прошел по сокращенному курсу. В аттестате, который ему выдали после окончания учебы, сохранилась следующая характеристика: «Крайне самолюбив, безгранично честолюбив, резок, энергичен, капризен, готов на все; пойдет далеко, если обстоятельства поблагоприятствуют».

1785 год – кроме характеристики Бонапарт получает чин лейтенанта артиллерийского полка, после чего четыре года проводит в провинциальных гарнизонах. Для любителей Дюма и «Трех мушкетеров» нужно отметить, что Бонапарт получил назначение в полк де ла Фер.[2]

1789 год – начало французской смуты, которую принято называть Великой французской революцией, в ходе которой Наполеон Бонапарт сделает головокружительную карьеру.

1793 год – молодой офицер Наполеон Бонапарт покидает Корсику и подтверждает свою верность Франции, отказавшись поддержать корсиканцев. В июне он живет в Тулоне, а в сентябре… уже штурмует этот город. Звездный час Бонапарта – взятие в декабре мятежного Тулона, после чего Наполеон достиг чина бригадного генерала. На базе флота в Тулоне вспыхнул контрреволюционный мятеж, и бунтовщики пригласили англичан в город. Вечные враги Франции с удовольствием готовы помочь всем, кто выступает против центрального правительства. Осада Тулона не имела успеха до тех пор, пока артиллерийский офицер Бонапарт особым образом не выстроил артиллерийскую стрельбу по городу и английскому флоту. В итоге британцы уплыли, а город был взят. Начинается стремительная карьера Наполеона.

1794 год – в 24 года Наполеон становится бригадным генералом, и его как специалиста, показавшего себя в деле, направляют командовать артиллерией в армию, находившуюся в Италии. Параллельно с этим ему поручается некая секретная миссия в Генуе.

Внутри революционной власти постоянно происходили перевороты. Победители немедленно отправляли проигравших на гильотину. Во время свержения Максимилиана Робеспьера 27 июля (9 термидора) Наполеон также попал под подозрение и был чуть позже арестован – ведь в Геную его послал родной брат Робеспьера.[3] И вся история не только Франции, но и мира могла бы пойти иначе, если бы голова Бонапарта упала в корзину. Но ему повезло – его восстановили в звании и отправили с военной экспедицией на родную Корсику. Там продолжался мятеж, и «борец за свободу» Паоли на этот раз в открытую пригласил высадиться на острове англичан.[4]Наполеон потерпел неудачу.

1795 год – Бонапарт получает новое назначение для подавления восстания шуанов в Вандее на западе Франции. Этот год становится важным и для личной жизни молодого Наполеона. В апреле он помолвлен с Дезире Клари. Эта девушка потом станет женой другого знаменитого французского генерала-якобинца Бернадота. Не суждено было Дезире Клари стать императрицей. Зато она станет… королевой Швеции, когда в поисках наследника престола шведы пригласят улыбчивого французского генерала, взявшего их в плен и обходившегося с ними очень хорошо.[5] Не пройдет и полугода после помолвки, как Бонапарт познакомится с Жозефиной де Богарне в ее доме. Она станет его женой, но детей у них не будет. Однако пасынок Наполеона, сын Жозефины Евгений Богарне, окажется самым верным и преданным полководцем наполеоновской армии.

И во время всей этой бурной личной жизни Бонапарт подает в отставку, сославшись на плохое здоровье и не желая ехать бороться с французскими крестьянами. А может – будучи не в силах оторваться от одной из своих дам? Но уделяя время амуру, Бонапарт не упускает свой шанс. Казалось бы, уже списанный за свой отказ со счетов, он неожиданно становится той самой «ложкой к обеду». Во время роялистского восстания прямо в Париже Наполеон проявил решительность и сделал второй (после Тулона) рывок в бессмертие и историю. Он выкатил пушки на улицы столицы и прямой наводкой разметал картечью мятежные толпы. За что получил от Директории чин дивизионного генерала и должность командующего Внутренней армией. И это в 26 лет…

1796–1797 годы – Наполеон Бонапарт женится на Жозефине де Богарне, которая старше его. А вскоре он направляется командовать французской Итальянской армией. Это третий шаг Бонапарта к тому, чтобы стать великой личностью. Далее следует целая серия блестящих побед над австрийской армией (Лоди, Кастильоне, Арколе, Риволи и др.), которая привела к перемирию (капитуляции) с рядом итальянских государств и соответствующему пополнению пустой французской казны. В октябре 1797 года между Францией и Австрией заключается Кампо-Формийский мир. К Франции отходят Ионические острова, и она создает в Италии две марионеточные республики – Цизальпинскую и Лигурийскую. Австрия получила Венецию. После подписания мирного договора Бонапарт возвращается в Париж триумфатором.

1798 год – в состоянии войны с Францией теперь пребывает только Великобритания. Желая надавить на нее, Наполеон предлагает высадиться в Египте и по суше (на море господствует британский флот) пройти в Индию, чтобы принудить Британию к миру, взяв ее за «больное место». Для подготовки этой операции Бонапарт захватывает Мальту, а вскоре высаживается в Египте, который находится под властью турецкого султана. Бонапарт занимает Александрию и Каир и с боями доходит до Сирии, увязнув там окончательно. Вместе с армией идут ученые-египтологи – именно во время этого похода Франсуа Шампольон приблизится к разгадке иероглифов. К Египетскому походу относится и знаменитая реплика Бонапарта, когда колонну атаковала туземная конница: «Ослов и ученых – в центр!»

1799 год – убедившись в крахе Египетского похода, Наполеон покидает армию и уплывает во Францию, передав командование Клеберу. Точно так же он бросит армию в России в 1812 году. Наполеон высаживается на берегу Франции и быстро прибывает в Париж. Его багаж, следовавший за ним, был разграблен: в то время разбойники перекрыли почти все дороги. Однако вскоре Наполеон очистит от них страну. Как? Как большевики – расстрел на месте.

В ночь с 9 на 10 ноября он осуществляет государственный переворот, который войдет в историю как «переворот 18 брюмера». Бонапарт становится первым консулом. В решительный момент в парламенте Наполеон так разволновался, что потерял дар речи и начал заикаться. Депутаты стали на него кричать и даже толкать его – все висело на волоске. Тогда младший брат Наполеона Люсьен, фактически «спикер парламента», президент Совета пятисот, призвал солдат. С примкнутыми штыками они моментально разогнали депутатов, защищая любимого полководца…

Впереди были годы невероятного взлета Наполеона, когда благодаря своим талантам он смог создать колоссальную империю, тот самый первый «Евросоюз». Позже его попытается возродить Адольф Гитлер, который повторит все геополитические ошибки Бонапарта. Оба «евроинтегратора», борясь с Англией, попытаются через территорию Африки попасть в Индию, чтобы взять англичан за горло. Но потом оба решат за благо для себя напасть на Россию, и их «единые Европы» закончат одинаково. Агония гитлеровского рейха затянется на четыре года, империя Бонапарта просуществует несколько меньше.

В 2015 году исполнится ровно 200 лет с момента окончательного крушения наполеоновской «единой Европы». Самое время вспомнить факты и еще раз сказать спасибо нашим пращурам, русским солдатам и государственным деятелям, за то, что они сохранили нашу страну тогда.

А мы должны сохранить ее сегодня.

Глава I Консульство

Дипломатия и войны. 1799-1804

I. Война с Австрией

Неизбежность новой войны против Австрии и Англии. Директория столько же боялась возвращения Бонапарта из Египта, сколько он сам желал его. Первая оказалась права в своем страхе, так как Бонапарт действительно захватил власть после 18 брюмера. Прав был и Бонапарт в своих надеждах, так как ему удалось расстроить вторую коалицию. После славного отступления Суворова перед победоносным Массеной Павел I отозвал свои войска, решив больше не оказывать никакой поддержки своим недавним союзникам. Царю не было никакого интереса содействовать приобретению Австрией Италии и Англией голландского побережья. Но, несмотря на его фактический выход из коалиции, последняя все еще оставалась грозным противником. Император Франц II готовился перебросить обе свои победоносные армии через Альпы и Рейн на территорию ненавистной республики, которую он надеялся теперь без труда смести с лица земли. Англия держала Мальту и Египет в тесной блокаде и сорила золотом на континенте, чтобы вконец сломить свою соперницу. Неаполитанский и сардинский короли, Бавария, Вюртемберг и Майнц прислали свои контингенты. Франция должна была купить мир ценою новых битв.

Бонапарт желал продолжения войны, которая одна могла обеспечить ему в будущем державную власть во Франции. Но он знал, что народ страстно жаждет мира, и ему хотелось публично доказать, что и он искренне стремится к миру. Он обратился к английскому королю и к Францу II с письмами, составленными почти в одинаковых выражениях: «Неужели же эта война, которая уже восемь лет разоряет все четыре части света, никогда не должна кончиться? Как могут две просвещенные европейские нации приносить в жертву суетному честолюбию интересы торговли, внутреннее благосостояние и счастье бесчисленных семейств? В этом моем обращении Ваше Величество, без сомнения, не усмотрит ничего другого, кроме моего искреннего желания во второй раз содействовать восстановлению общего мира быстрым способом, основанным исключительно на доверии и свободным от тех формальностей, которые, быть может, неизбежны там, где необходимо замаскировать зависимость слабого государства, но в сильных государствах обнаруживают лишь стремление взаимно обмануть друг друга». Австрия ответила, что не желает вести переговоры отдельно от своих союзников. Питт, отвечавший от имени своего короля, которому обычай запрещал отвечать лично, поставил условием мира восстановление Бурбонов. Теперь война становилась национальным делом. Бонапарт достиг своей цели: опубликовав сделанные им предложения, он во всей красе выставил свое мнимое миролюбие. Особым законом в его распоряжение было предоставлено 200 000 рекрутов, да он сам призвал под свои знамена 30 000 ветеранов. Нужное ему для побед оружие было в его руках.

Летняя кампания (1800). Австрия выставила две большие армии, по 120 000 человек в каждой. Первая была сосредоточена в Швабии под начальством Края, преемника эрцгерцога Карла; она должна была прикрывать рейнскую долину от Страсбурга до Шафгаузена. Держась в оборонительной позиции, она в то же время с одинаковой легкостью могла быть переброшена и в Эльзас, и в Швейцарию. Другая, под начальством барона Меласа, была предназначена для наступательных действий. Она должна была прогнать из Лигурии остатки злополучной италийской армии французов, перейти Вар, поднять Прованс и взять Тулон при содействии двадцатитысячного английского войска, которое должно было присоединиться к ней на Минорке. Силам коалиции Бонапарт противопоставил две количественно очень неравные армии. Одна, в 110 000 человек, под начальством Моро, была выдвинута против швабской армии, чтобы грозить ее коммуникационным линиям и отбросить ее в Баварию. Другая, состоявшая всего из 25 000 человек, под командой Массена, должна была только возможно долее удерживать австрийский корпус барона Меласа на генуэзском побережье. Таким образом, в центре неприятельской линии должен был образоваться пробел. Первый консул намеревался перебросить через Альпы резервную армию, существовавшую, правда, еще только на бумаге; он хотел сам стать во главе ее и с ней вернуть утраченную Италию. Однако он не открывал этого плана своим помощникам в полном объеме. Ему еще необходимо было оставаться в Париже для упрочения своей власти. В конституции VIII года не было ни одного слова о том, вправе ли первый консул лично принимать начальство над войском. Моро отрицал за ним это право и давал понять, что не намерен служить под начальством Бонапарта. Последний ограничился обращением к патриотизму обоих своих помощников, не объясняя вполне, какую роль предназначена играть резервная армия.

Моро и Край в Германии; Парсдорфское перемирие. Задача Моро заключалась в том, чтобы ни в коем случае не допустить швабскую армию подать помощь корпусу, действовавшему в Италии. Ловкой хитростью он привлек главные силы Края к Кельскому мосту и Адской долине, а сам тем временем перешел Рейн через Брейзахский, Базельский и Шафгаузенский мосты. Французская армия целиком оказалась на правом берегу Рейна. Комбинированные операции на пространстве в сорок миль были исполнены с точностью лагерных маневров. 3 мая 1800 года разыгралось двойное сражение: Лекурб у Стоккаха и Моро при содействии Гуви-он-Сен-Сира у Энгена обратили в бегство австрийцев. Край оставил в руках неприятеля 7000 пленных и около двадцати пушек. Он отступал к Дунаю, имея на фланге победоносную французскую армию; каждый раз, когда он пытался ударить на нее, его неизменно постигало поражение. В Мескирхе Моро захватил большие склады провианта, несмотря на бездействие Гувион-Сен-Сира, который утверждал, что в глаза не видел адъютантов, посланных к нему главнокомандующим (5 мая). У Бибераха Гувион-Сен-Сир искупил свою ошибку бешеной атакой, доставившей ему блестящую победу. Край попытался достигнуть Форарльберга через Мемминген, но был отброшен Лекурбом к Ульму. Если бы Моро получил в этот момент те подкрепления, которые были предназначены для италийской армии, он мог бы обложить Ульм и здесь принудить швабскую армию к капитуляции, как это сделал Бонапарт в 1805 году. Между тем ему пришлось отрядить в Италию из своей армии 18 000 человек, весь бывший корпус Лекурба, находившийся теперь под командой Монсея, для образования левого крыла италийской армии. Моро снова приходилось работать для доставления славы сопернику, но он уже заранее примирился с мыслью, что ему придется играть зависимую и выжидательную роль. Ослабив себя таким образом, он затем в течение целого месяца маневрировал перед Ульмом в надежде выманить Края из его укрепленного лагеря. Боясь быть отрезанным от пути на Вену, Край пытался занять сначала линию Леха, затем линию Изара, но, теснимый своим сметливым и энергичным противником, он был последовательно разбит при Гохштедте, Нейбурге и Обергаузене[6] и вынужден был просить перемирия, которое и было заключено в Парсдорфе (15 июля 1800 г.). Вся Бавария к западу от Изара, до Мюнхена и Регенсбурга, находилась в руках французов. Блестящие операции Моро были как бы прологом победы при Маренго.

Массена в Генуе. Не менее успешно действовал и Массена. На него была возложена неблагодарная задача реорганизовать жалкие остатки столько раз терпевшей поражения италийской армии. Не получая жалования, лишенное одежды и провианта, его войско, напоминавшее скорее шайку разбойников, чем регулярную армию, массами переходило назад границу. Массена, в котором героизм и гений неизменно пробуждались ввиду грандиозной ответственности, собрал всех этих беглецов, напомнил им их славное прошлое, заключил контракты о снабжении их одеждой и провиантом и уже спустя несколько недель был в состоянии выдвинуть против врага крепкую армию, незначительную по количеству, но сильную дисциплиной и жаждой побед. И какие тяжелые испытания ждали еще это доблестное войско! С 25 000 человек Массена должен был защищать все побережье Лигурии. Ему пришлось разбросать их на протяжении от Ниццы до Специи. Мелас не устоял против искушения разрезать надвое этот ничтожный кордон. Форсировав переход через Кадибон, он отбросил Сульта к Генуе и Сюше к Вару. Массена тщетно пытался соединиться с Сюше; он вынужден был запереться в Генуе, но твердо решил защищаться до последней крайности. Началась та памятная осада, где Массена парализовал более 50 000 австрийцев, держал на якорях английскую эскадру адмирала Кейса и в своих стремительных, почти ежедневных вылазках перебил около 15 000 неприятельских солдат, т. е. столько же, сколько у него самого было войска. Вскоре обнаружился голод, производивший в городе страшные опустошения. В последние дни осады единственной пищей было черное клейкое тесто из овса, крахмала, бобов и какао, которое называли хлебом. Военнопленные австрийцы, которых Кейс отказался кормить, питались кожей своих ранцев, и к ним перестали присылать караульных, опасаясь, что последние будут съедены. И все-таки среди пятнадцатитысячной массы генуэзцев, в большинстве враждебных французам и вынужденных питаться кореньями и нечистыми животными, ни разу не обнаружилось ни одной попытки произвести бунт: так сильны были страх и уважение, внушаемые твердостью Массена и его гордым обращением. И когда, наконец, пришлось сдаться после целого месяца таких ужасных страданий, после того как от гарнизона осталась лишь половина, а население было доведено до голодной смерти, Массена добился почетной капитуляции. Он потребовал, чтобы за французскими ранеными был установлен хороший уход, чтобы ни один дружественный французам генуэзец не был обижен, и грозил проложить себе путь штыками через ряды австрийцев. Отт знал, что Массена способен сдержать свое обещание; притом его спешно отзывал Мелас на борьбу с армией Бонапарта: когда начались переговоры о капитуляции, Отт сам собирался снять осаду. Героическая оборона Массена (25 апреля – 4 июня 1800 г.) дает ему не меньше прав на славу, чем его победа при Цюрихе.[7]

Резервная армия. В то время как Моро и Массена таким образом отвлекали обе австрийские армии и освобождали от неприятеля дороги на Турин и Милан, Бонапарт под покровом строжайшей тайны организовал резервную армию. Он громогласно заявлял, что она формируется в Дижоне, но присланные сюда шпионы коалиции нашли здесь лишь штаб с несколькими инвалидами; из этого они опрометчиво заключили, что такой армии вовсе нет, и венский Hochkriegsrath предписал Меласу не принимать ее в расчет. По этому поводу распространялись всевозможные карикатуры; на одной из них был изображен двенадцатилетний мальчик и рядом с ним – инвалид на деревянной ноге, а внизу подпись: «Резервная армия Бонапарта». В конце концов, однако, коалиция догадалась, что дижонская комедия служила лишь для отвода глаз. Но она могла думать, что формируемое войско предназначено для подкрепления рейнской армии, правое крыло которой упиралось в Швейцарию. Первый консул старательно поддерживал это заблуждение, а сам тем временем сформировал и заботливо распределил по разным местам множество мелких отрядов, составивших в совокупности семь пехотных дивизий. Эта армия должна была собраться у Женевы; правое крыло ее, под начальством Тюро, должно было перейти через Мон-Сени; левое, под начальством Монсея, представлявшее собой отряд из корпуса Моро, должно было перейти через Сен-Готард. Это полчище в 60 000 хороших солдат Бонапарт хотел перебросить в Италию, чтобы обойти Меласа и быстрым, смелым натиском снова занять всю ту территорию, на завоевание которой австрийцы потратили столько месяцев.

Сам он продолжал заметать свои следы: из Парижа он уехал сначала в Дижон делать смотр, затем отправился к армии, главнокомандующим которой был назначен Бертье, следить за ее операциями. Он не хотел открыто идти вразрез с духом конституции, которая признавала консульство гражданской магистратурой, несовместимой с фактическим командованием армией. Но фактически им был выработан план всей кампании, он руководил ее ходом, указал ей путь и время.

Переход через большой Сен-Бернар. Он решил вести главную часть армии через большой Сен-Бернар. Переход начался 15 мая; солдатам приходилось преодолевать большие трудности, но бодрое настроение не покидало их. Им сказали, что «m-г Annibal некогда со слонами прошел этой же дорогой». Инженер Мареско наскоро исследовал путь; по мысли Мармона, пушки и гаубицы были заключены в выдолбленные обрубки деревьев; их с большими усилиями тащили, часто сменяясь, 100 человек. Бонапарт, ехавший верхом на муле (а не на ретивом коне, как изобразил его Давид) и сопровождаемый местным горцем, одушевлял все своим присутствием. На вершине перевала добрые монахи, предупрежденные заранее, устроили столы, и солдаты подкрепились пищей. Шорники привели в порядок упряжь. В Сен-Реми, где начинается проезжая дорога на итальянском склоне, ждало целое полчище мастеровых с кузнечными горнами, чтобы исправить артиллерийские повозки и поставить пушки на лафеты. Но спуск оказался труднее подъема. Одно неожиданное препятствие едва не погубило всего дела: форт Бард преграждал дорогу; пришлось опять снять пушки с лафетов, обернуть их соломой и тащить вдоль крепостной стены целую ночь в тьме и безмолвии.

Этот спуск французской армии через альпийские ледники в цветущие равнины Италии поразил врага так, как если бы она упала с неба. В то время как Мелас еще ждал французов со стороны Генуи, Бонапарт уже победителем вступал в Милан под восторженные крики населения, у которого «австрийская палка» быстро изгладила память о французском ярме. Он постарался всюду разгласить об этих манифестациях, которые воспламеняли воображение и содействовали упрочению его авторитета.

Ломбардия снова была в руках французов. Бонапарт мог бы теперь двинуться прямо к Генуе, сжать разбросанную армию Меласа между своим свежим шестидесятитысячным войском и храбрыми ветеранами Сюше и Массены и тем спасти генуэзских героев от унижения сдачи. Но он предпочел умалить славу Массена для увеличения своей. В то время как Массена капитулировал в Генуе, Бонапарт готовился дать Меласу сражение, которое должно было решить участь Италии, – сражение на жизнь и смерть. Он, как картежник, ставил на карту судьбу Франции, и счастье едва не изменило ему.

Монтебелло; Маренго (14 июня 1800 г.). Действительно, французской армии пришлось раздробиться, чтобы по всем направлениям сдерживать натиск австрийцев. Дюшен занял линию Адды, Монсей охранял линию Тичино, Ланн и Мюрат, расположившись в Пьяченце, охраняли линию По. Таким образом, Мелас был оцеплен полным кругом. Но благодаря этому Бонапарт имел теперь для атаки лишь 30 000 человек, тогда как Мелас, поспешно призвавший к себе на подмогу Отта из Генуи и Эльсница из Чевы, куда его в беспорядке отбросил Сюше, мог выставить 50 000 человек и прорвать оцепление в любом пункте по своему выбору. Шансы выигрыша в предстоявшей азартной игре были явно на стороне Меласа. 10 июня Отт с 20 000 человек сделал попытку пробиться через теснины Страделлы, но наткнулся на французский авангард; Ланну, располагавшему всего 8000 человек, удалось опрокинуть австрийцев в блестящем сражении при Монтебелло. Наконец, 14 июня Бонапарт дал врагу решительный бой перед Маренго, недалеко от Александрии. Сражение едва не было проиграно.

Трижды Ланн на дороге в Кастель Чериоло, Виктор на дороге к Сан-Джулиано и сам Бонапарт у Маренго вынуждены были отступить перед австрийцами. В три часа дня поле битвы было, казалось, в руках неприятеля: Мелас, вступив в Александрию, уже рассылал во все стороны гонцов с вестью о своей победе, а начальнику его штаба, Заху, было приказано преследовать побежденных. Но Дезэ, вернувшийся из Египта и накануне посланный Бонапартом к Нови предупредить обходное движение австрийцев, услышал грохот пушек и поспешил на помощь своему начальнику. «Первое сражение потеряно! – воскликнул он, – но у нас есть время выиграть второе». Австрийская колонна, занимавшая поле битвы, стояла без прикрытия. Мармон, выдвинув на позицию несколько свободных орудий, стал осыпать ее картечью; Келлерман, сын победителя при Вальми, двинул на нее своих драгун и опрокинул ее. Отряды Ланна, Виктора, равно как консульская гвардия, снова пошли в атаку, и час спустя поле сражения, потерянное в восьмичасовом бою, снова было в руках французов. К несчастью, виновник победы, Дезэ, пал одним из первых во главе атакующей колонны. «Ах, если бы я мог обнять его после битвы, как прекрасен был бы этот день!» – воскликнул Бонапарт вечером после этого памятного дня.[8] Сражение при Маренго, выигранное по чистой случайности и не сразу, тем не менее имело огромные последствия. На следующий же день Мелас подписал в Александрии перемирие, в силу которого военные действия приостанавливались на пять месяцев и австрийцы обязывались очистить Италию до Минчио (14–15 июня).

Зимняя кампания; перемирия в Тревизо и Фолиньо. По истечении срока перемирия кампания в Италии возобновилась. Главнокомандующим по всем данным должен был быть Массена, но он обнаружил некоторое противодействие 18 брюмера, да еще и высказал слишком большую жадность в отношении побежденных. Под тем предлогом, чтобы не дать ему случая к грабежу, Бонапарт поручил командование армией Брюну, устроителю гельветской республики и победителю при Бергене. Позиция австрийцев в Италии все еще была очень сильна. Маршал Бельгард, преемник Меласа, сильно укрепился между Минчио и Эчем, заняв все четыре крепости четырехугольника. Корпус Лаудона, занимавший высокую долину Эча, соединял его с Гиллером, охранявшим верхнее течение Инна. Брюн решил атаковать его в этой неприступной позиции и ждал лишь подкреплений, которые должен был привести к нему Макдональд из Швейцарии. Выйдя из Куара с 12 000 человек, Макдональд в зимнюю стужу двинулся через покрытые снегом перевалы Сплюгена, раз десять едва не погиб под лавинами или в пропастях, изнурил голодом в снежной пустыне своих храбрецов и в конце концов, благодаря своей энергии и смелости обманув бдительность Гиллера, спустился в Вальтелин и укрепился в Триенте. Брюн форсировал переход через Минчио у Поццоло и Мозембано и переход через Эч у Буссоленго, взял Верону, соединился с Макдональдом и, прогнав Бельгарда за Баккилионе и Бренту, заставил его подписать в Тревизо перемирие (16 января 1801 г.), которым австрийцы были отброшены за Тальяменто. Австрийцы должны были отдать французам те три крепости четырехугольника, которые еще держались: Мантую, Пескиеру и Леньяно. Еще до этого генерал Миолли, командовавший правым крылом французской армии, разбил в Тоскане, у Сиенны, небольшое неаполитанское войско, спешившее на выручку к австрийцам. Мюрат, приведший на помощь корпусу Миолли сильные подкрепления, прошел военной прогулкой вплоть до южной Италии. Вместо того чтобы восстановить в Риме и Неаполе республику, он вернул власть прежним их властителям и только принудил неаполитанского короля подписать в Фолиньо перемирие, в силу которого неаполитанские порты должны были быть закрыты для англичан и Тарент передан французам впредь до заключения общего мира. Снова вся Италия была во власти французов.

Моро у Гогенлиндена (2 декабря 1800 г.). Главное сражение этой зимней кампании произошло на германской территории. Моро командовал прекрасной рейнской армией, сильной как своим патриотизмом и верностью республике, так и дисциплиной и боевыми качествами. В своих операциях он не зависел теперь от самовластного и завистливого начальника, каким был Бонапарт; он мог, значит, вполне развернуть всю силу своей энергии, своего блестящего гения. Все время перемирия он использовал на то, чтобы преобразовать свою армию и обучить ее посредством беспрестанных маневров, а главное – чтобы исследовать местность. Своему личному, точному знанию топографии Гогенлинденского леса он всего более был обязан этой блестящей победой. Австрийская армия насчитывала 150 000 человек, из них 20 000 на правом крыле под начальством Кленау были расположены на протяжении от Регенсбурга до Ашаффенбурга и 30 000 на левом крыле под командованием Гиллера охраняли Тироль. Главная, центральная часть армии в 100 000 человек, состояла под начальством эрцгерцога Иоанна, самонадеянного девятнадцатилетнего юноши, который приписывал все предшествовавшие неудачи австрийских генералов их чрезмерной осторожности и мечтал о смелых операциях и сосредоточении больших войсковых масс по примеру французских военачальников. Ввиду такого противника, как Моро, ему следовало бы быть вдвойне осторожным. Моро мог противопоставить ему лишь 120 000 человек, но это были превосходные войска, беззаветно преданные своему начальнику. Кампанию открыл его помощник Ожеро, оттеснив фронтом Кленау от Ашаффенбурга к Вюрцбургу, Нюрнбергу и Ингольштадту. Моро отрядил сюда дивизию Сент-Сюзанн, чтобы не быть отрезанным от Ожеро, а сам двинулся к Инну между Мюльдорфом и Розенгеймом. Тогда эрцгерцог Иоанн составил смелый план атаковать Моро между Инном и Изаром, меж тем как его помощник Кинмайер должен был с севера отрезать армии Моро сообщение с Мюнхеном.

1 декабря 1800 года Гренье, осажденный эрцгерцогом перед Мюльдорфом, у Ампфинга, удержал позицию до прибытия дивизии Гранжана, которое позволило ему отступить в полном порядке. Исход сражения при Ампфинге, показавшегося австрийцам великой победой, довел их самоуверенность до апогея; они не понимали, что Моро умышленно завлекает их на поляну в глубине Эберсбергского леса, перерезанную лощинами, ручьями и старыми деревьями. Он остановился у деревни Гогенлинден, в местности, как нарочно созданной для того, чтобы не дать развернуться превосходной австрийской коннице. Одна узкая, замкнутая между двумя возвышенностями дорога ведет через деревню Маттенбет из Мюльдорфа в Мюнхен. Эрцгерцог Иоанн безрассудно двинулся по ней вопреки резонным увещеваниям своего ментора, старого генерала Лауера. Кинмайер должен был с севера грозить левому флангу Моро, но дивизии Леграна и Ластуля сумели одни остановить его; с юга же генерал Риш должен был проселочными дорогами, ведущими к Эберсбергу, обойти правое крыло французской армии. Хладнокровие Моро, искусный расчет операций и строгая точность в исполнении его приказов обеспечили французам полный успех. В то время как главная часть австрийской армии бесконечной лентой тянулась по маттенбетскому шоссе – пехота во главе, артиллерия в центре, конница в хвосте, – в то время как Гренье, Ней и Груши стойко выдерживали атаку эрцгерцога, Ришпанс и Декан, быстро пройдя тропинками, о существовании которых знал Моро, врезались между Ришем и главной колонной, чтобы зайти ей в тыл. Действительно, Декан задержал Риша и не дал ему послать подкрепления главной армии. Вдруг войска эрцгерцога дрогнули и пришли в замешательство. Моро с радостью услышал сильную канонаду в тылу австрийцев и немедленно выдвинул Нея, которого до сих пор должен был держать при себе, против австрийской колонны, навстречу Ришпансу, бешено атаковавшему ее сзади. Австрийское войско уподобилось водовороту, ряды расстроились, и солдаты разбегались по лесу, куда глаза глядят, карабкаясь на высоты или бросаясь в трясины. Вскоре маттенбетское шоссе было усеяно грудами трупов и раненых, лошадьми без всадников, разбитыми повозками, брошенными орудиями и артиллерийскими фурами. 20 000 убитых или раненых австрийцев, около сотни орудий и огромное количество запасов – таковы были трофеи этой блестящей победы. Побежденные едва спасались под прикрытием ночи и снега (2 декабря 1800 г.).

Победа при Гогенлиндене была последней республиканской победой. Никогда больше Франция не видела такой скромности в своих военачальниках, такой почтительной преданности со стороны солдат, таких трогательных проявлений патриотизма, как объятие двух соратников, Нея и Ришпанса, на поле битвы, после того как они соединились, прорвав с двух сторон австрийскую армию. Моро и в голову не приходило раздуть свою победу хвастливыми рапортами: он донес о ней удивительно скромным письмом, заключавшим в себе всего несколько строк. Бонапарт сообщил о ней Законодательному корпусу как об одной из величайших побед, какие когда-либо были одержаны, и написал Моро, что он превзошел себя.

Но позднее он взял назад свои похвалы. Он утверждал, что эта победа была результатом чистой случайности и что операции эрцгерцога Иоанна далеко превосходили операции Моро. Странно видеть такую мелочную зависть со стороны величайшего военного гения, какого знает история. Но в глазах Бонапарта всякая похвала, достававшаяся другому, была ущербом его собственной славе.

Штейерское перемирие. Австрийская монархия находилась на краю гибели. Моро гнал перед собой жалкие остатки армии эрцгерцога на Инн, Зальц, Траун и Эннс. Каждый день был для него новым триумфом. Император поспешно призвал эрцгерцога Карла, лишенного гофкригсратом командования, чтобы назначить его на место его брата, эрцгерцога Иоанна; это был единственный австрийский полководец, способный предотвратить дальнейшие поражения. Но когда он увидел, как расстроена армия, он посоветовал своему брату просить мира. Моро мог бы победителем вступить в Вену. Его помощники советовали ему предпринять этот поход, не представлявший теперь ни малейшей опасности, чтобы добиться от императора более выгодных условий мира. Но Моро решил остановиться по дороге к Эннсу, не желая доводить австрийцев до отчаяния. «Я предпочитаю, – сказал он, – завоевать мир». Прекрасный и редкий пример военного бескорыстия. В силу штейерского перемирия (25 декабря) не сдавшиеся еще баварские и тирольские крепости должны были быть переданы французам, и Австрия, вопреки ранее принятым ею на себя обязательствам, должна была заключить с Францией отдельный от Англии договор.

Люневильский мир (9 февраля 1801 г.). Немедленно были начаты переговоры о мире. Барон Тугут передал руководство иностранными делами графу Кобенцелю, который лично отправился в Люневиль для переговоров с Жозефом Бонапартом. Первый консул в послании к Законодательному корпусу 2 января 1801 года указал, что непременным условием мира должно быть признание Рейна границей Французской республики и Эча – границей Цизальпинской республики. Кобенцель прилагал все усилия, чтобы добиться возвращения Тосканы эрцгерцогу Фердинанду, но безуспешно; он вынужден был согласиться на все условия победителя. В основу Люневильского мира (9 февраля 1801 г.) был положен Кампо-Формийский договор с включением двух новых пунктов, не выгодных для Австрии: 1) были признаны две новые «братские» республики – Батавская и Гельветская;[9] 2) Франц II должен был гарантировать договор не только от лица своей наследственной державы как австрийский государь, но и в качестве главы германской империи: Бонапарт не желал в будущем иметь дело с новым Раштадтским конгрессом. Тоскана, отнятая у австрийского эрцгерцога Фердинанда, была превращена в королевство Этрурию и отдана сыну герцога пармского, женатому на испанской принцессе. Первый консул очень благоразумно отказался от мысли восстановить Римскую и Партенопейскую республики. Папе были возвращены его владения в том объеме, какой они имели в конце 1797 года, т. е. без Романьи и Легатств. С неаполитанскими Бурбонами был заключен во Флоренции отдельный договор для утверждения условий перемирия, заключенного в Фолиньо, и Сульт с 10 000 человек занял Отранто, Тарент и Бриндизи.

Люневильский договор восстановил мир на континенте и окончательно отодвинул в тень Австрию. Отныне Габсбургам больше не к лицу искать той гегемонии в Европе, мысль о которой непрерывно дразнила их воображение с XV века. Австрия могла бы еще играть видную роль, если бы позаботилась о своем внутреннем сплочении, если бы захотела стать посредницей между Западом и Востоком и просветительницей полуварварских народов Восточной Европы. Но вместо этого она старалась лишь разрушить свое первенство в Германии. «Я до такой степени истощил мою монархию в смысле людей и денег, – писал Франц II, – что она не в состоянии занимать в европейском равновесии подобающее ей место; вместе с тем я утратил все мои политические связи и в этом тяжелом положении не могу рассчитывать ни на одного искреннего союзника».

II. Война с Англией

Морская тирания Англии. Люневильский оговор освятил первенство Франции на континенте. Но Англия оставалась неуязвимой на своем острове. Владея Мартиником, Санта-Лючией, пятью французскими городами в Индии, Гвианой, Капштадтом и Цейлоном, отнятыми ею у голландцев, Миноркой и Тринидадом, завоеванными у Испании, она имела возможность блокировать все порты Франции и ее союзников; она господствовала на всех морях, и ее владычество переходило в тиранию; она обогащалась захватами торговых судов, и не только французских, но даже принадлежавших нейтральным государствам. Напрасно Бонапарт, став первым консулом, заклинал английского короля дать свет миру. Ответ Питта Талейрану имел то последствие, что война стала еще более ожесточенной. Англичане решили завладеть Мальтой и Египтом, окончательно разорить испанские и голландские колонии и уничтожить французский флот.

Потеря Мальты (25 сентября 1800 г.). В Мальту был прислан совершенно недостаточный гарнизон в 4000 человек под начальством Вобуа. Вильнев привел туда корабли, избежавшие гибели при Абукире. Мальтийцы, очень дорожившие своей независимостью и крайне раздраженные ограблением церквей их ордена, подняли знамя восстания. Вобуа вынужден был бежать в крепость Лавалетту и здесь был осажден с суши мальтийцами под начальством каноника Кармана и нотариуса Виталя. Со стороны моря его блокировали соединенные эскадры Англии, Португалии и Неаполя. Правда, крепость считалась неприступной, и для защиты ее было достаточно небольшого гарнизона; но в ней не было почти никаких запасов, и осажденным грозил голод. Уже с первых дней осады не хватало дров; чтобы печь хлеб, приходилось ломать старые корабли. Цинга производила страшные опустошения: 550 человек, более восьмой части всего наличного состава, умерло в госпитале. Паек скоро был ограничен хлебом и растительным маслом, а вино и водку давали лишь раз в пять дней. Рис берегли для госпиталя. Осажденные развлекались фехтованием, танцами, театром. По временам распространялся слух, будто англичане разбиты или будто идут на выручку подкрепления и т. п.; такими невинными выдумками Вобуа поддерживал бодрое настроение своих войск. Между тем командор Балль и португальский адмирал Ницца прислали полученные из Франции письма, которые не оставляли никакой надежды: попытка Бонапарта прислать вспомогательное войско потерпела неудачу. К началу сентября 1800 года, после 26-месячной осады, в крепости осталось продовольствия только на восемь дней. Пришлось сдаться. Условия капитуляции были таковы: гарнизон выйдет из крепости с оружием в руках и будет отправлен в Марсель на английских кораблях. Остров Мальта останется в руках англичан до заключения общего мира; затем он будет передан или рыцарям ордена Иоаннитов, или русскому царю, или неаполитанскому королю. Но англичане сумели навсегда удержать в своих руках этот ценный залог.

Перемена в политике Павла I; вторая лига нейтральных держав. Захват Мальты усилил раздражение императора Павла I против его союзников. Уже прежде он справедливо ставил в вину Австрии неудачу Корсакова и Суворова. Он требовал отставки Тугута и возвращения итальянским князьям их владений, отобранных у французов. Поводом к окончательному разрыву с Австрией послужило оскорбление, нанесенное русскому флагу в анконском порту. Со времени поражения при Бергене Павел I имел основания обвинять Англию в такой же неверности общим интересам коалиции, как и Австрию. Отказ англичан вернуть Мальту ордену, гроссмейстером которого согласился стать Павел I, был для русского царя личным оскорблением. Павел I не ограничился выходом из коалиции, но еще образовал совместно с Пруссией, Швецией и Данией вторую лигу нейтральных государств по образцу лиги 1780 года с целью общими силами ослабить морскую тиранию Англии и закрыть для нее континент. В ту эпоху английский флот мог успешно бороться с объединенными морскими силами всего света. «Так как каждая война, предпринимаемая какой-либо континентальной державой, в итоге приводила к устранению какого-нибудь ее конкурента на мировом рынке и отдавала в ее руки флот и колонии ее противников, то в конце концов она стала смотреть на миллиарды своих займов и субсидий как на издержки, необходимые для развития ее промышленных сил» (Ланфрей). Как только английский кабинет узнал о союзе четырех нейтральных государств, он отдал приказ захватывать принадлежащие им суда. В течение нескольких недель было захвачено до 400 судов; англичане угрожали также датским колониям. В ответ на эти враждебные действия датский корпус занял Гамбург, главный передаточный пункт английской торговли с Германией, и запер для англичан Эльбу. Пруссаки вторглись в Ганновер и закрыли им доступ в Везер и Эмс.

Первый франко-русский союз. Таким образом, первый консул в борьбе с Англией получи неожиданную помощь. Он знал, что русский царь питает к нему расположение, как к мстителю за вероломство австрийцев и славному победителю, водворившему во Франции порядок и готовящемуся восстановить в ней монархию. Бонапарт без труда мог привлечь к союзу с Францией русского царя при его фантастическом уме и рыцарском характере. Он вернул ему без выкупа заново обмундированными и вооруженными на французские средства русских пленников, оставшихся в руках французов после сражения при Цюрихе. Он обещал вернуть Пьемонт сардинскому королю, восстановить папу в его правах, признать за русским царем титул гроссмейстера мальтийского ордена и право собственности на этот остров. Эта ловкая предупредительность обольстила Павла. Начались переговоры в Париже. Русский посол Колычев предложил Бонапарту от имени своего государя принять титул короля с правом наследственной передачи короны, «дабы искоренить революционные начала, вооружившие против Франции всю Европу». Этим поощрялись все честолюбивые замыслы первого консула. Русский царь, соглашаясь признать за Францией ее естественные границы, т. е. Альпы и Рейн, в то же время взял на себя роль защитника монархических прав Италии и Германии и требовал, чтобы вопрос о вознаграждении немецких князей за отнятые у них земли был разрешен при его руководительном посредничестве. В доказательство своего возрастающего расположения к Бонапарту Павел I резко потребовал от Людовика XVIII и его крошечного двора, состоявшего и эмигрантов, чтобы они оставили Митаву. Он повелел повесить в своем дворце портреты первого консула и публично пил его здоровье.

А так как у обоих властелинов был один и тот же непримиримый враг, то естественно напрашивалась мысль о более тесном сближении между ними ради совместной борьбы с этим врагом, чтобы окончательно сокрушить индийскую державу Англии – главный источник ее богатства и мощи. Так возник тот великий план, первая мысль о котором, без сомнения, принадлежала Бонапарту, а средства к исполнению были соображены и предложены царем. Но трагическая смерть Павла в ночь с 23 на 24-е марта 1801 г. вдруг оборвала начатые переговоры. Новый царь, Александр I, написал Георгу III примирительное письмо, велел выпустить из портов задержанные английские суда и освободить пленных матросов. Такова была первая, неудачная попытка соглашения между Францией и Россией.[10]

Бомбардировка Копенгагена (2 апреля 1801 г.). Таким образом, лига нейтральных государств начала распадаться. Чтобы нанести ей последний удар, новый английский министр Аддингтон обратился к Дании с высокомерной нотой, в которой требовал немедленного открытия датских портов для английских кораблей. Наследный принц датский отвечал, что сумеет отразить силу силой. Нельсон, ликуя, отправился на морскую войну с Данией. Он был подчинен старому адмиралу Паркеру, который смертельно боялся темных ночей и льдов Балтийского моря. Фактически всем руководил Нельсон. Он прошел через Зунд, держась вблизи неукрепленного шведского побережья, и явился пред Копенгагеном. Датчане, которые из-за недостатка средств не могли построить себе новый военный флот взамен погибшего, установили свои плавучие батареи на выбывших из строя судах. Порт был хорошо защищен фортом Трех Корон, и доступ в него был возможен лишь с южной стороны через Королевский проход. Нельсон выпросил у Паркера двенадцать судов, вошел в этот проход почти борт о борт с плавучими батареями и, как всегда, бешено атаковал неприятеля. Два его корабля, Рессель и Беллона, сели на мель, а 70 орудий форта Трех Корон и 800 датских пушек осыпали англичан картечью. Паркер уже велел поднять на мачте своего корабля сигнал о прекращении битвы. «Прекратить бой! – воскликнул Нельсон, – будь я проклят, если сделаю это!» – и, приставив монокль к своему слепому глазу, сказал своему адъютанту: «Уверяю вас, я не вижу никакого сигнала», – и приказал продолжать бой вовсю. Вскоре плавучие батареи датчан были приведены почти в полную негодность. Одной из них приходилось выдерживать натиск четырех английских кораблей; ее командир, потерявший из 600 своих артиллеристов 500, покинул ее лишь тогда, когда она стала добычей пламени, и перешел на другую продолжать бой. Но и огонь датских батарей грозил большой опасностью английской эскадре. Нельсон снова вывернулся посредством смелой уловки: под гром пушек он составил адрес «к братьям англичан, храбрым датчанам»: «Если пальба из города будет продолжаться, адмирал окажется вынужденным предать огню захваченные им суда и даже не будет иметь возможности спасти жизнь храбрецов, которые так доблестно их защищали. Храбрые датчане – наши братья и не должны никогда поступать с нами, как враги». Наследный принц велел прекратить огонь. Нельсон, которому и без того по необходимости пришлось бы прекратить сражение, довольствовался тем, что потребовал приостановления военных действий на четырнадцать недель, что было для него равносильно фактическому выходу Дании из лиги нейтральных держав; датское правительство, только что узнавшее о смерти Павла, поспешило заключить перемирие.

Окончание египетской экспедиции; Клебер. Победы при Маренго и Гогенлиндене, равно как последовавшие за ними заключение Люневильского мира и распадение антибританской коалиции, расположило английское правительство к миру. Не менее умиротворяющее действие произвели на первого консула смерть императора Павла и распадение лиги нейтральных держав. Но мир не мог быть заключен прежде, чем был разрешен египетский вопрос. Все дело было в том, удержатся ли французы там или они будут вынуждены очистить Египет. Уезжая из Египта, Бонапарт передал командование достойнейшему из своих помощников – Клеберу. Последний пользовался большим авторитетом среди солдат: его высокий рост, открытое, выразительное лицо, ласковый голос, приобретавший в пылу сражения мощь громового раската, его истинно республиканская простота и готовность признать заслугу подчиненного – обеспечили ему заслуженную популярность. Он умел лаской привлекать к себе феллахов. «Скажите народу, – писал он улемам в своей первой прокламации, – что Французская республика, вверяя мне управление Египтом, особенно поручила мне пещись о благоденствии египетского народа. Из всех полномочий главнокомандующего это всего ближе моему сердцу». Он интересуется ходом работ египетского института и ведет переговоры с командирами английских крейсеров, испрашивая у них свободный пропуск для ученых. Он ненавидит лесть во всех ее видах. Для иллюминации, устраиваемой по поводу одного национального праздника, ему представили вензель с такой надписью из огненных букв: Клебер – наш общий отец; на это он сказал: «Мое имя нигде не должно фигурировать; лучше написать что-нибудь в роде: Отечество бодрствует над нами».

Эль-Аришское соглашение. Несмотря на безопасность своего положения, Клебер чувствовал себя в Египте пленником. Он был убежден, что даже победы ослабляют его, так как зоркая бдительность английских крейсеров делала для него теперь уже невозможным подвоз провианта для его армии морем. Поэтому он искал мира, ясно понимая, что с сильной армией в руках добьется более выгодных условий, чем когда от нее останется одна тень. Не таков был взгляд Даву, с большой силой доказывавшего необходимость отстоять Египет во что бы то ни стало. Но Клебер при всей твердости своего духа был подвержен припадкам уныния, и такой припадок был вызван в нем отъездом Бонапарта. В конце концов он послал Дезэ и Пуссиельга к коммодору Сидней-Смиту договориться об условиях эвакуации. В Эль-Арише было заключено соглашение, в силу которого Египет должен был быть очищен французами и возвращен оттоманским властям, а французское войско с оружием перевезено во Францию на английских судах (24 января 1800 г.). Клебер уже эвакуировал Каир и собрался честно исполнить все условия договора; но адмирал Кейс отказался ратифицировать соглашение, подписанное его помощником в Эль-Арише, под тем предлогом, что последний присвоил себе не принадлежащий ему титул. Он требовал, чтобы французы сдались ему в качестве военнопленных. «Солдаты, – писал Клебер в прокламации, которая заслуженно приобрела славу, – на такую наглость можно отвечать только победами; готовьтесь к бою».

Гелиополис; убийство Клебера. 70 000 турок и египтян приблизились вверх по дельте под начальством великого визиря Юссуфа; Клебер, располагавший всего 12 000 человек, дал им сражение при Гелиополисе и заставил их в полном замешательстве отступить к Бельбеису. Каир восстал; Клебер вступил в него победителем после десятидневной сечи на улицах. Его мягкость в отношении побежденных окончательно покорила ему все сердца. Рыцарственный Мурад-бей, самый грозный из мамелюкских вождей, обязался отныне служить Франции; Клебер отдал ему в управление весь Верхний Египет, и с тех пор у Франции не было более верного союзника, чем Мурад. Клебер волей-неволей должен был признать оккупацию Египта окончательной. Он принял ряд превосходных мер для упрочения здесь французского владычества; он опирается на мамелюков, формирует полки из сирийцев, коптов и кордофанских черных рабов, следит за аккуратным поступлением всех налогов и поощряет всякое полезное предприятие. Это был самый блестящий период французской оккупации. Но он оказался непродолжительным. Клебер пал в своем каирском дворце под кинжалом фанатика-мусульманина по имени Солиман в тот самый день, когда Дезэ был убит в сражении при Маренго (14 июня). Оба они умерли молодыми, и ни одно пятно ни разу не омрачило их славу. С их смертью Бонапарт освободился от двух соперников, которые могли бы стать неудобными для него.

Мену; Александрийский договор. После смерти Клебера командование перешло к Мену. Солдаты предпочли бы более молодого, более пылкого и более даровитого Рейнье; но за Мену было старшинство в чине. Он считался хорошим администратором; в действительности это была канцелярская крыса, болтливый и сварливый субъект. Он перевернул вверх дном всю администрацию Бонапарта и Клебера, навязав феллахам французские лесоохранительные законы, таможни и октруа. Он перешел в ислам, был женат на египтянке и подписывался Абдалла-Мену. Но это не мешало ему бесцеремонно коверкать туземные обычаи и даже национальный костюм. Его печатные и рукописные приказы составляют три толстых фолианта! Между тем французам грозила большая опасность: готовилась высадка 20 000 англичан под начальством Аберкромби, из Сирии шло 40 000 турок и в Красное море вошли суда с 10 000 сипаев. Было очевидно, что эти три армии раздавят французов. Следовало бы сосредоточить все наличные силы и по одиночке разбить каждую из трех наступающих армий; а Мену вместо того раздробил свои силы. Оставив Беллиара в Каире, он двинулся с 8 000 человек навстречу Аберкромби, только что высадившемуся в Абукире. Неподалеку отсюда, у Канопе, произошло ожесточенное сражение. Аберкромби был убит, но Мену вынужден был отступить. Возобнови он сражение при поддержке Беллиара, он, несомненно, одержал бы верх; но он предпочел запереться в Александрии. А Беллиар, осажденный в Каире 45 тысячами англичан и турок и имея в своем распоряжении только гарнизон в 6000–8000 человек, истощенный усталостью, недостатком продовольствия и чумой, вынужден был капитулировать на условиях Эль-Аришского соглашения. Мену после мужественной обороны сдал Александрию на тех же условиях (30 августа 1801 г.). Египет был потерян. Войско было перевезено во Францию на английских судах; знамена, оружие и багаж были ему оставлены, в чем англичане несправедливо отказали Клеберу.

Эвакуация Египта. Бонапарт тщетно пытался оказать помощь своим египетским соратникам. Попытки Гантома выйти в море из Бреста и Тулона, попытка Бри отплыть из Рошфора потерпели неудачу благодаря бдительному надзору английских крейсеров. Победа, одержанная контр-адмиралом Линуа при Алгезирасе, не принесла никакой пользы. Фантастический египетский поход окончился, как и предсказывали все хладнокровные наблюдатели, почти полным истреблением неизменно победоносной армии. Но память о французской оккупации не изгладилась; эти воспоминания способствовали возрождению Египта в эпоху Мегемета-Али и упрочению навсегда престижа французского имени на берегах Нила.

Общие переговоры. Уже начаты были серьезные переговоры с Англией о мире. Бонапарт отбил у нее всех бывших союзников. Португалия, которой угрожало испанское нашествие и которую должна была поддержать французская армия под командованием Леклерка и Бернадотта, скрепя сердце заключила Бадахозский договор (июнь 1801 г.). Португальские порты закрылись для англичан. Договор, заключенный в С.-Ильдефонсе с испанским королем, вернул Франции ее владения в Луизиане, уступленные в 1763 году. Морфонтенским договором (1 октября) Соединенные Штаты Америки признали права нейтральных держав. Новый русский царь Александр, несмотря на то, что был окружен советниками, симпатизировавшими Англии, подписал Парижский договор (8 октября), по которому, согласно видам Павла I, ему предоставлялось посредничество в разрешении итальянского и германского вопросов и в деле восстановления добрых отношений между первым консулом и султаном. Таким образом все континентальные державы заключали договоры с Францией.

Первый Булонский лагерь. Англия чувствовала себя изолированной и изнемогала под тяжестью колоссального долга в двенадцать миллиардов. Притом ей грозило прямое нападение на ее собственную территорию. Дело в том, что Бонапарт готовил множество мелких судов и транспортных кораблей, чтобы перекинуть за Ла-Манш армию булонского лагеря. Одного благоприятного тумана, одного попутного ветра было бы довольно, чтобы высадка удалась. Две атаки стремительного Нельсона на флотилию ореховых скорлуп потерпели полную неудачу. Континентальные державы отвергали золото, которое предлагали им англичане для возобновления войны. Общественное мнение Англии настойчиво требовало мира. Ожесточенный противник Франции, Уильям Питт, должен был покинуть министерство из-за ирландских дел. А его преемник, Аддингтон, не был в такой степени связан прошлым и мог сделать большие уступки. Прелиминарный мир был подписан в Лондоне французским уполномоченным Отто и лордом Гауксбери (1 октября 1801 г.). В Амьене собрался конгресс, где лорд Корнуэльс в течение пяти месяцев обсуждал условия окончательного мира с Жозефом Бонапартом, которого поддерживал своими советами Талейран.

Амьенский мир. Амьенский мир (25 марта 1802 г.) был заключен между Францией, Испанией и Батавской республикой с одной стороны и Англией с другой. Англия отказалось от всех своих завоеваний, кроме Цейлона и Тринидада. Капштадт был признан портофранко. Эвакуация Египта французами была санкционирована, и он был возвращен оттоманской Порте. Ионические острова были обращены в «республику семи островов» под общим суверенитетом Порты и России. Англия обязалась вернуть Мальту и Гоццо иерусалимским Иоаннитам. Наконец, она обязалась не вмешиваться во внутренние дела Батавии, Германии, Гельвеции и итальянских республик. В общем, это было равносильно установлению принципа, что отныне Англии нет никакого дела до того, что происходит в Европе. Король Георг III отказался от лилий в своем гербе и от титула французского короля, который его предшественники продолжали носить со времени Столетней войны. Таким образом, Франция, казалось, смирила свою соперницу, как и всех остальных своих врагов.

Эти два договора – Люневильский и Амьенский – были встречены с единодушной радостью. Все с бодрой уверенностью смотрели на будущее. Казалось, что для всего человечества начинается новая эра согласия и благоденствия. Казалось, что Бонапарт, подобно Генриху IV, навеки обручил Францию миру. Он сделался героем мира, как до того был героем войны. Все сердца были обращены к нему, невольно и наивно подкупленные его блестящими заслугами и очарованные тем обаянием, которое присуще всякому гению. Счастливый, но – увы! – невозвратный день! Умри Бонапарт в эту минуту, его слава осталась бы непомраченной и не было бы пятен на солнце.

III. Расторжение Амьенского мира

Ненадежность Амьенского мира. Амьенский мир оказался лишь кратким перемирием. Заключая договор, обе стороны действовали неискренне. Мир мог состояться только потому, что обе они молча согласились не затрагивать щекотливых вопросов. Пользуясь продолжительностью переговоров, Бонапарт снова грубо нарушил независимость Голландии, Швейцарии и Пьемонта. Английский министр Аддингтон, сильно желавший мира, притворялся, что ничего этого не видит. Бонапарт заставил его волей-неволей склониться перед совершившимся фактом. С своей стороны Англия во что бы то ни стало хотела сохранить за собой Мальту и Александрию, Горею, Кап и французские города в Индии, т. е. все, что она обязалась возвратить. С виду молча смирившись, она, однако, вовсе не была склонна отречься от всякого влияния на континент, а, с другой стороны, Бонапарт был твердо намерен вернуть Франции ее законную долю во владычестве над морем и колониями. Он хвалился тем, что запер храм Януса, а сам прилагал все усилия, чтобы снова открыть его. Притязания обоих противников были непримиримы; только война могла решить спор. Предстояла новая схватка в том трагическом единоборстве, которое началось в 1688 году и окончательно прекратилось только в 1815.

Колониальные замыслы Бонапарта: Леклерк в Сан-Доминго. После потери Египта Бонапарт стал обдумывать план приобретения новых колоний на Западе. Еще до этого он добился от Испании через посредство посланного им в Мадрид Бертье (август 1800 г.) уступки Луизианы; взамен этой прекрасной американской колонии он обещал признать Тоскану королевством и отдать ее зятю Карла IV. В основе задуманной Бонапартой комбинации лежала мысль об упрочении французского владычества на Сан-Доминго. Он надеялся отбить у Соединенных Штатов торговлю богатого бассейна Миссисипи и дать Франции возможность извлекать выгоду из всей торговли быстро растущей Америки. Для этого он должен был избегать войны с Соединенными Штатами, и потому он заключил с ними морфонтэнский договор (октябрь 1800 г.). Ему нужен был также мир с Англией, и это было одной из причин, приведших к заключению Амьенского мира.

Наконец, необходимо было подавить попытки туземцев добиться независимости. Негр Туссэн-Лувертюр, покорив под свое железное иго враждебные друг другу группы населения – белых, метисов и негров, – устроил нечто в роде республики и присвоил себе диктаторскую власть. Благодаря его твердости в стране воцарились порядок и прежнее благоденствие. Но он хотел дать Сан-Доминго конституцию, которая должна была почти полностью освободить его от суверенитета Франции. Бонапарт отказался принять эту конституцию и тотчас после ратификации лондонского прелиминарного мира стал организовать большую колониальную экспедицию, руководство которой поручил своему шурину, генералу Леклерку. 35 000 человек, высадившиеся в Сан-Доминго, сначала успешно подавили сопротивление туземцев. В течение двух месяцев (март – апрель 1802 г.) во всей колонии был восстановлен порядок. Туссэн-Лувертюр был взят в плен и умер пленником во Франции, в крепости Жу. Однако две трети экспедиционного корпуса погибли от желтой лихорадки. Генерал Леклерк с пятнадцатью генералами также пал жертвой этой ужасной болезни. Негры, боясь восстановления рабства, поднялись под начальством бывших офицеров Туссэн-Лувертюра. Остатки французской армии были вынуждены отплыть назад во Францию. Остров остался в руках негров, и верховную власть там захватил жестокий Дессалин. Таким образом, эта колониальная экспедиция кончилась полной неудачей (1801–1803). Замыслам первого консула относительно Луизианы не суждено было осуществиться, и он продал Соединенным Штатам эту прекрасную страну за 80 миллионов (30 апреля 1803 г.).

Посольство Себастиани на Восток. Между тем Бонапарт не переставал думать и о востоке: он еще не отчаялся снова овладеть Египтом. В сентябре 1802 года он отправил в Левант Себастиани со званием торгового агента. Этот оригинальный агент должен был отправиться из Триполи в Египет и Сирию, тщательно изучить состояние портов и арсеналов, посетить каирских шейхов и при этом уверить их в благожелательстве Франции, предложить посредничество Бонапарта в споре между пашой и беями и снять планы укреплений Яффы, Иерусалима и Сен-Жан-д’Акры. Это посольство недолго оставалось тайной. Бонапарт опубликовал донесение Себастиани в Монитере от 30 января 1803 года. Оно заключало в себе ответы на все упомянутые вопросы, а также точные сведения об английских и турецких силах в Леванте, и кончалось следующим, угрожающим миру заявлением: «В настоящее время достаточно 6 000 французов, чтобы снова завоевать Египет». Для всякого было ясно, что Бонапарт намерен возобновить экспедицию при первом удобном случае.

Декан в Индии и на Иль-де-Франсе. Владычеству англичан в Индии снова грозила опасность. Правда, со смертью Павла I грандиозный план сухопутного вторжения в Индию сам собой рухнул; но ничего не стоило в каждую данную минуту вызвать там восстание. Тотчас после битвы при Гогенлиндене генерал Декан обратился к первому консулу с просьбой командировать его в Индию; он хвастал, что превосходит всех французов в ненависти к англичанам. Декан покинул Францию всего месяц спустя после заключения Амьенского договора; это доказывает, что первый консул не был намерен долго соблюдать мир. Официально ему было поручено принять от английских комиссаров те пять французских городов, которые в силу Амьенского договора должны были быть возвращены Франции; секретная же инструкция предписывала ему склонить к союзу всех местных властителей, настроенных враждебно против англичан. Отплыв из Бреста с 1800 человек на шести судах (1803), он только показался перед Пондишери, где командир английского крейсера едва не захватил его в плен со всем его отрядом. Но ему удалось добраться до Иль-де-Франса, который он и привел в оборонительное состояние на случай нападения со стороны англичан. В течение восьми лет (1803–1811) он непрерывно высылал на каперство все новые суда, причинявшие большой ущерб британской торговле.

Он утверждал, что, имей он в своем распоряжении несколько миллионов франков и несколько тысяч человек, он без труда низверг бы владычество англичан в Индии; но для достижения этой цели была нужна еще поддержка сильного военного флота.

Новые захваты французов:

1) В Голландии. Напротив, на континенте воля Бонапарта не знала преград, а вопрос о законности его действий не смущал его нимало. На всех границах Директория организовала республики наподобие французской. Теперь Франция быстрыми шагами приближалась к монархическому устройству; Бонапарт хотел преобразовать в монархическом духе шаткую организацию и этих сторожевых государств. Наиболее пластичным из них была батавская республика. После успеха штатгальтерской реакции в 1787 г. побежденные патриоты образовали франкофильскую партию, готовую слепо следовать всякому внушению со стороны Франции. Этим объясняются легкие успехи Дюмурье в 1793 и Пишегрю в 1795 гг. В Голландии последовательно сменили друг друга: Генеральные штаты, представлявшие собой копию французского Учредительного собрания, Конвент, подобный французскому, и Директория по образу французской же. Эта Директория привела к монархии, предварительно пройдя через консульство, в котором Шиммельпеннинк сыграл, так сказать, роль Бонапарта. Новая конституция умалила власть областных собраний, ослабила влияние демократических тенденций и весь престиж предоставила исполнительной власти, сосредоточенной в руках регентства. Президентом последнего был Шиммельпеннинк.

2) В Италии; лионская консульта; присоединение Пьемонта. 1 декабря 1801 года на лионской консульте, где собрались виднейшие деятели Ломбардии, Бонапарт сумел добиться своего избрания в президенты Цизальпинской республики. В Генуе под его влиянием был избран президентом Лигурийской республики Жером Дураццо, одна из его креатур. Он организовал в Пьемонте временное управление, которое однако вскоре естественно должно было сделаться постоянным: Пьемонт был разделен на шесть департаментов, устроенных наподобие французских (11 сентября 1802 г.). Чтобы удовлетворить русского царя, сардинскому королю было обещано вознаграждение. Но дело затянулось. Сначала Бонапарт предложил в обмен Парму и Пьяченцу, но потом раздумал и отдал их одному испанскому инфанту. Впоследствии он предложил сардинскому королю только Сиенну, Орбителло и пенсию в 500 000 ливров. Протесты русского царя в пользу Карла-Эммануила удивляли Бонапарта. «Казалось бы, – сказал он однажды, – это дело должно интересовать императора Александра ровно столько же, сколько меня, первого консула, интересуют персидские дела».

Остров Эльба в целом ряде петиций, разумеется вовсе не добровольных, ходатайствовал о своем присоединении к французской республике. Бонапарт поспешил узаконить это новое присоединение. Наконец, ввиду неизбежного возобновления войны с Англией, Гувион-Сен-Сир был послан для занятия Отранта, Тарента и Бриндизи. Это было прямым нарушением прав одного из итальянских государств, состоявших под покровительством России.

3) Посредничество в швейцарских делах. В Швейцарии продолжалась борьба между аристократами и демократами. Французские демократические агенты не только не старались умиротворять эти раздоры, но еще и разжигали их, опираясь на тот престиж, какой давало им присутствие французской оккупационной армии. Под предлогом восстановления порядка, нарушенного соперничеством двух ландамманов, Дольдера и Мюллинена, Бонапарт навязал Швейцарии свое посредничество. При содействии федералистской партии он присвоил себе, под титулом посредника, верховную роль в центральном управлении, предоставив влияние на кантонах швейцарским патриотам. Тем не менее он позволил избрать президента гельветской конфедерации; но это был послушный ставленник Франции. «Европой признано, – сказал он швейцарским делегатам, – что Италия, Голландия и Швейцария стоят под властью Франции… Я не потерплю в Швейцарии иного влияния, кроме своего, хотя бы мне это стоило 100 000 человек». Таков был его неизменный прием: выставлять в виде последнего аргумента острие своего меча.

4) Имперский рецесс и секуляризация. Вслед за Швейцарией наступила очередь Германии. По Люневильскому договору князьям, лишенным своих владений, должно было быть выдано вознаграждение при совместном посредничестве Франции и России. Главная роль в разрешении этой сложной задачи, естественно, выпадала на долю Франции. Дело было улажено в Париже; немецкие князья самых знатных родов дожидались в передней первого консула или заискивали перед Талейраном, лаская его собачку и умышленно забывая на его письменном столе табакерки, наполненные золотом, чтобы тем придать больше веса своим ходатайствам. Напротив, к представителю России, Маркову, никто не обращался; его влияние было сведено к нулю. Здесь разыгрался жалкий фарс: бессильные жалобы обездоленных светских и духовных князей слились с ликующими голосами наиболее могущественных, которым удалось еще увеличить свои владения. Немецкие историки краснея говорят об этих днях унижения, ознаменованных столь постыдным торгом. Проект секуляризации, предложенный Францией 23 февраля 1803 года, был обращен в имперский рецесс, принят рейхстагом 24 марта и, наконец, санкционирован императором Францем II 27 апреля 1803 года. Уже произведенная здесь территориальная разверстка своими главными чертами предуказывала ту форму, которую Бонапарт намерен был придать Германии. Уцелело только одно большое церковное княжество, а именно регенсбургское архиепископство, где был водворен Дальберг, архиепископ майнцский, в котором Бонапарт угадал своего будущего клеврета. Из вольных городов только шесть сохранили автономию: Бремен, Гамбург, Любек, Франкфурт-на-Майне, Аугсбург и Нюрнберг. Утрата самостоятельности целым рядом церковных княжеств и вольных городов лишила Австрию всей ее клиентелы, беззаветно преданной ей в течение стольких веков. Напротив, Пруссия увеличилась и окрепла: она потеряла 127 000 подданных на левом берегу Рейна, но взамен приобрела 500 000 в Вестфалии и Тюрингии с беспрерывной территорией и более удобной, чем прежде, границей. Баденский, гессенский, дармштадтский, вюртембергский и баварский дома, находившиеся в родственных связях с русским царем, также приобрели обширные владения. Этими уступками Бонапарт старался угодить императору Александру; в то же время он хотел вознаградить этих государей за верность союзу с Францией. Всего более в выигрыше оставалась Бавария. Взамен Юлиха, Цвейбрюкена, рейнского Пфальца и других разбросанных земель она получила епископства верхнего Майна, церковные земли и вольные города на баварском Дунае, благодаря чему ее владения составили одну сплошную территорию, а население увеличилось на 300 000 человек. Первенствовавшие на севере Гогенцоллерны и на юге – Виттельсбахи могли надеяться теперь на осуществление самых смелых своих надежд. Еще в 1789 г. Мирабо сказал: «Отдельные немецкие государства различаются между собой не больше, чем французские провинции». Рецесс 1803 года значительно упростил сложную политическую систему Германии; достаточно вспомнить, что в XVIII веке в Германской империи было от 1800 до 1900 автономных государств, а в федерации 1815 года из них уцелело только 39. Этой коренной переверсткой территории старой империи Бонапарт несокрушимо упрочил идею германского единства. Ошибкой с его стороны было то, что позднее он испугался этой идеи и стал бороться против нее. Его жестокая расправа с Германией пробудила в немцах сознание общности их отечества. Европа в конце концов предоставила бы Франции рейнскую границу, и протест Англии остался бы одиноким и бесплодным, если бы не беспрерывные вызовы и нашествия Наполеона.

В итоге Бонапарт беспрестанно нарушал мир. Франция постепенно накладывала руку на все соседние государства. Под давлением Годоя, которого Бонапарт сумел терроризировать, слабый Карл IV подчинил политику Испании политике первого консула. Судьба Германии властно решалась в Париже постановлениями французских министров. Голландия, Швейцария и Италия стали в полную, лишь слегка замаскированную зависимость от Франции. Немецкий историк Генц верно формулирует это положение дел: «Франция больше не имеет границ, потому что все прилегающие к ней государства фактически, если еще и не юридически, составляют уже ее достояние или должны стать ее собственностью при первом удобном случае». Английский посланник лорд Уайтуорс протестовал против действий Бонапарта, ссылаясь на договоры. «Очевидно, – отвечал ему Бонапарт, – вы хотите говорить о Пьемонте и Швейцарии. Вот безделица! Это надо было предвидеть во время переговоров». Возможность новой войны радовала Бонапарта. Война была для него личной потребностью, и он считал себя «призванным воевать почти беспрерывно».

Нарушение Англией Амьенского мира. Не меньше жаждали войны и англичане, чтобы сокрушить соперника, ставшего более опасным, чем когда-либо. Они не постеснялись даже нарушить Амьенский мир: Аддингтон очень ловко поставил эвакуацию Мальты в зависимость от принятия на себя европейскими державами той гарантии, которая требовалась от них по договору; он знал, что некоторые державы, и в том числе Россия, намерены не брать на себя этой гарантии. Под этим предлогом эвакуация бесконечно откладывалась, между тем как Бонапарт однажды, в припадке ярости, какие бывали у него нередко, воскликнул, что «предпочел бы видеть англичан в предместье св. Антония, чем на Мальте». Англичане продолжали занимать Александрию, и Себастиани в одном из своих донесений обвинял генерала Стюарта в покушении на его жизнь. Вместо того, чтобы вернуть Декану французские города в Индии, английские комиссары взяли в плен генерал-адъютанта Бино, которому было поручено восстановить в Пондишери французское владычество, вместе с его отрядом в 1600 человек (сентябрь 1803 г.). Кроме того, Англия дала приют у себя французским эмигрантам и их вождю, графу д’Артуа, всем уцелевшим деятелям вандейского восстания и шуанской войны, а также заведомым заговорщикам вроде Жоржа Кадудаля. Их заговоры делались на английские деньги; на английских судах они ездили во Францию. Англия всем своим влиянием поддерживала контрреволюцию; Питт неизменно ставил реставрацию Бурбонов условием мира. Восстановить во Франции традиционную монархию, снабженную лишь более либеральными учреждениями, и сократить французскую территорию до прежних ее пределов, лишив ее всех завоеваний, совершенных республикой, – таково было желание всякого английского патриота. Но неизбежной сделала войну экономическая политика первого консула. Он старался развить французскую промышленность и потому отказывался заключить какой-либо торговый договор с Англией. Он принял суровые меры, почти совершенно закрывшие продуктам британской промышленности доступ в порты Франции и ее союзников. Он явно начинал континентальную блокаду, насколько это было возможно при существовании того неискреннего мира, каким формально регулировались отношения обоих государств. Такое нарушение интересов британской торговли в глазах торгашей-англичан было непростительным преступлением. Война становилась неизбежной в ближайшем будущем.

Агитация печати. Она началась с похода английской печати, возбудившего у первого консула сильнейший гнев. Этот человек, перед которым, по выражению Фонтана, замолкла вселенная, с возрастающим раздражением смотрел на свободную английскую печать, изо дня в день изобличавшую его захваты и комментировавшую вызовы, которые он бросал Европе. Ему прислали из Англии брошюру, заканчивающуюся следующими словами: «Умерщвлять – не значит убивать». Бонапарт отвечал резкой бранью и прямыми угрозами против английского народа и его правительства. В ноте, составленной Талейраном для французского посла в Лондоне Отто, Бонапарт велел написать, что если Англии удастся привлечь новых союзников, – это будет иметь лишь тот результат, что «заставит французов покорить Европу… Ему только тридцать три года… До сих пор ему приходилось разрушать только второстепенные государства. Как знать, много ли времени потребуется ему, чтобы совершенно изменить физиономию Европы и восстановить Западную империю?» (23 октября 1802 г.)

Расторжение Амьенского мира (май 1803 г.). Расторжение мира сделалось неизбежным. Георг III в своем послании к палате общин (8 марта 1803 г.) заявлял, что Франция угрожает безопасности Англии и что он «рассчитывает на содействие своей верной палаты, дабы приняты были все возможные меры к защите чести и интересов английского народа». Как только это послание стало известно в Париже, первый консул в присутствии всех послов обратился к лорду Уайтуорсу с очень резким запросом: «Итак, вы, очевидно, решили объявить нам войну?» – «Нет, мы очень дорожим благами мира». – «Вы уже раз заставили нас вести войну в продолжение десяти лет. Теперь вы хотите продлить ее еще на пятнадцать; вы меня принуждаете к этому!» Затем, обернувшись к прочим послам, он сказал: «Англичане желают войны; но если они первые обнажат меч, я последним вложу его в ножны. Англия не уважает договоров; ну, что же! Завесим их черным покрывалом!..» Английский посол покинул Париж 12 мая 1803 года. Англия тотчас открыла враждебные действия морским разбоем, по образцу всех больших войн, какие она вела в XVIII веке. 1200 французских и голландских торговых кораблей, мирно продолжавших свои рейсы под эгидой договоров, без объявления войны были взяты в плен и обращены в призы, доставившие Англии свыше 200 миллионов франков. В ответ на это Бонапарт велел арестовать всех английских подданных, находившихся на территории французской республики и запретил покупать и продавать какие-либо английские товары (май 1803 г.). Мортье с войском занял Ганновер, громадная английская армия, насчитывавшая около 120 000 человек, была расположена шестью большими укрепленными лагерями на протяжении от Голландии до Бреста. В соседних с Булонью портах шли приготовления к новому вторжению в Англию. Снова начиналась ожесточенная борьба. Но первый консул ловко воспользовался ненавистью к Англии, чтобы объявить себя императором. Действительно, новая война началась уже при империи.

Глава II Империя

Третья и четвертая коалиции. 1804-1807

I. Организация войска в эпоху Империи

Наполеоновская армия. В эпоху империи армия еще гораздо более, чем в эпоху консульства, утрачивает свой национальный характер. Во время нашествий 1792 и 1793 гг. армия, политически еще ничем не запятнанная, являлась в глазах народа как бы славным и непорочным символом Франции. В период империи она принадлежит одному человеку; она ревностно исполняет все его предначертания и, помимо согласия народа, способствует поддержанию долгой смуты в Европе. Наполеон живет лишь войной и для войны. Армия – его орудие, его вещь. Не раз высказывалась мысль, что изменение в характере армии было неизбежным последствием той преобладающей роли, которую приобрел военный элемент во Франции благодаря победам революционной эпохи, и что оно произошло бы и при всяком другом полководце. Но вовсе нельзя утверждать, что Гош, Моро или Жубер присвоили бы диктатуру. Если история знает немало бонапартов, то она знает и таких людей, как Вашингтон. Между тем неоспоримо, что именно Бонапарт побудил директорию образовать в Италии и Швейцарии первые братские республики; он, став самодержцем, задумал подчинить французской империи всю Германию, всю Италию и всю Испанию. Франция была бы непобедима, если бы после Базельского мира решила, несмотря ни на какие новые нападения, довольствоваться своими естественными границами.

Преобразования в рекрутской системе. Императорская армия уже не составляет органической части народа. В эпоху Конвента, благодаря господствовавшей тогда системе поголовного ополчения, все французы были равны в отношении военной службы. Еще закон Журдана, установивший в 1798 году рекрутчину, определял, что в случае войны один или несколько наборов могут быть целиком призываемы к оружию и удержаны под знаменами до заключения мира. В глазах Наполеона цену имеет лишь тот солдат, который провел много лет на службе, т. е. в котором военная дисциплина стала как бы второй натурой. В 1800 году он установил в качестве поправки к закону о рекрутском наборе заместительство, а в 1804-м – жеребьевку. Отныне ни один призыв не мог быть взят на службу в полном составе, а стало быть, и целиком истреблен в неудачной войне. Призывается на службу лишь тот, на кого падет жребий; если он предпочитает гражданскую жизнь военной и не совсем беден, – он может дешево нанять за себя заместителя. Буржуазия с радостью приветствовала установление этого денежного выкупа в зачет налога с крови. В обществе крепко коренилось предубеждение против вербованных солдат старого порядка; молодые люди из приличных семейств, добровольно вступавшие в военную службу, считались вертопрахами: на военного смотрели как на человека особого рода, непременно с дурными манерами. Поэтому буржуазные семьи предпочитали нанимать заместителей за своих сыновей. Между теми никогда не было недостатка в старых солдатах, которые, получив первую отставку и убедившись в своей непригодности к чему-либо другому, кроме военного дела, искали случая снова поступить на службу. Они составляли большой процент в молодых полках; из них же вырабатывались закаленные ветераны императорской гвардии – этого ядра французской армии. Военная служба все более и более становилась карьерой; ее покидали лишь по неспособности продолжать ее или вследствие смерти. Главную массу армии составляло простонародье, а большую часть офицерского персонала составляли отпрыски благородных фамилий, признавших новый порядок; такие люди пользовались расположением Наполеона. До того момента, когда счастье начало изменять Наполеону, наполеоновская армия представляла собою замкнутую касту, в совершенстве тренированную для беспрерывной войны.

Беззаконные рекрутские наборы. Великая армия составилась путем слияния италийской, дунайской и рейнской армий, из которых каждая раньше жила самостоятельной жизнью и имела свой особый характер. С 1805 года сенат уполномочивает императора призывать рекрутов на службу декретом и организовать национальную гвардию. С этих пор наборы быстро следуют друг за другом, и империя пожирает громадные количества людей. В 1800 году к навербованным раньше 250 000 присоединяется 100 000 рекрутов. В 1806 году после сражения при Иене оказывается недостаточным уже и целый призыв: приходится наперед забрать 80 000 человек призыва 1807 года. В 1808 году было взято на службу 160 000 человек призывов 1809 и 1810 гг.

В следующем году Наполеон забирает наперед два призыва и снова призывает на службу три, уже выслуживших срок. В 1813 году ему приходится напрячь все силы страны для формирования новой армии; он требует к оружию всех рекрутов: 100 000 не взятых и отставных – призывов 1809–1812 годов, 240 000 призыва 1814 года, да 10 000 человек почетной гвардии, экипированных за собственный счет. Наконец, призывается на службу и национальная гвардия, разделенная сенатским указом от 13 марта 1812 года на три разряда (от 20 до 26 лет, от 27 до 40 лет и от 41 до 60 лет). 180 000 ратников национальной гвардии первого разряда, точно чудом спасшиеся от зачисления в регулярную армию (потому ли, что были опорою своих семейств, или вследствие слабости телосложения), были переданы в распоряжение военного министра. Эти-то слабосильные юноши в блузе и сабо, прозванные потом за свою женственную наружность «мари-луизами», возбудили позднее удивление русского царя своим образцовым поведением при Фэр-Шампенуазе. Вычислено, что при Наполеоне, с 1800 по 1815 гг., было призвано на военную службу во Франции 3 153 000 французов, не считая такого же количества солдат, входивших в состав вспомогательных и иностранных корпусов. «Раз вступив на службу, человек живым не выходил из нее». После 1808 года каждый из этих угрюмых и ворчливых ветеранов твердо знает, что ему суждено умереть от ядра, от пули или на госпитальной койке. Они утешаются грабежом, пьянством и кутежом. Воспаление кишок делает страшные опустошения в их рядах. Бруссэ предложил в виде профилактического средства употреблять в питье только чистую воду; легко представить себе, многие ли следовали этому совету. В десятилетний период империи процент смертности на поле битвы от ран и болезней был очень велик. Д’Аржанвильер, начальник рекрутского управления при Наполеоне, официально определил цифру павших, притом – исключительно французов, в 1 750 000 чел. Естественно, что все, кто мог деньгами откупиться от военной службы, старались во что бы то ни стало избегнуть ее. Иные откупались до трех раз и все-таки, истратив тысяч 20 франков, в конце концов попали в поход 1813 или 1814 года. Но и раньше Наполеон уже забрал часть из них на службу силой. 3 декабря 1808[11] года он приказал Фушэ составить список пятидесяти парижских и по десяти на каждый департамент «старинных и богатых фамилий, изъятых из рекрутской системы»; их сыновья, в возрасте от 16 до 18 лет, будут насильно отданы в Сен-Сирскую школу. «Если кто-нибудь станет протестовать, – писал император, – надлежит отвечать просто, что такова моя воля». С этих пор начинается охота уже не только на уклоняющихся от службы, но и на будущих офицеров; чиновники и жандармы действуют в этом отношении с беспощадной строгостью, которая все усиливается по мере того, как в обществе возрастает отвращение к военной службе. «Кара за уклонение от службы, постигавшая до сих пор лишь самого уклонившегося, с 1811 года распространяется и на его отца, мать, братьев, сестер и зятьев, словом – на всю его семью, на всякого, у кого несчастный беглец, изнуренный голодом, холодом и горем, ел, пил, работал или спал, наконец – и на всю его коммуну» (А. Дониоль).

Состав армии: императорская гвардия. Состав армии был чрезвычайно сложен. Она заключала в себе множество разнородных элементов. Наполеон старался возбудить соревнование в каждой группе, в каждом полку, в каждой составной части армии. Здесь шла непрерывная борьба за первенство: слава понималась исключительно как похвала со стороны Наполеона или как данное им отличие. Забота о том, чтобы наилучше исполнить национальный долг, заменилась стремлением догнать и опередить соперника. Наполеон вернул полубригадам их старое наименование полков и возвел в ранг армейских корпусов каждую группу из двух или трех дивизий. Цвет войска – императорская гвардия, по заслугам пользующаяся блестящей репутацией. Каждый элемент каждого из разнообразных родов оружия представлен в ней наиболее заслуженными своими членами. Императорская гвардия является точной миниатюрой всей армии; с 7000 человек, составлявших консульскую гвардию, она в первые же годы империи доводится до 50 000, а в 1813 году – до 92 000 человек. С 1807 года, после Эйлауской резни, рядом со старой гвардией становится молодая гвардия, стремящаяся сравняться с ней. Гвардия всюду сопровождает императора, идет в бой только при нем, и обыкновенно лишь в качестве резерва, чтобы решить участь сражения. Пехота гвардии состоит из 4 гренадерских пехотных полков под командой несравненного Дорсенна, 3 пехотных егерских, 1 гренадерского фузелерного, 1 егерского фузелерного, 1 гренадерского фланкерного, 13 стрелковых и 13 волтижерных, не считая воспитанников и ветеранов гвардии. Артиллерия, состоящая под начальством Друо, включает в себя 1 конный и 2 пехотных полка. Кавалерию составляют конные гренадеры, сформированные при консульстве из бывшей гвардии Директории, – первая часть армии, признавшая новый режим. В 1806 году она составляла один полк в четыре эскадрона, приблизительно 1000 сабель. Своей синей формой и своими медвежьими шапками эта кавалерия напоминала прежних гренадеров королевской гвардии. Ее первым командиром был Бессьер, затем последовательно Орденер, Вальтер и Гюйо. Граф Лепик, типичный ветеран Наполеоновской гвардии, был в ней майором. С 15 апреля 1806 года к ней присоединился отряд драгунов императрицы, которым последовательно командовали два корсиканца, двоюродные братья императора, Арриги и Орнано.

Тем же указом был учрежден гвардейский отряд конных егерей или флигельманов, несших разведочную службу. Это были ближайшие сподвижники Наполеона; они следовали за ним всюду, от Арколе и пирамид до Ватерлоо; они носили форму зеленого цвета, который был цветом императорской ливреи. Из них был сформирован превосходный оркестр. У них было всего два командира, также близкие родственники Наполеона: его пасынок, принц Евгений, и кузен последнего, Лефевр-Денуэтт[12].

Здесь были собраны лучшие представители лучших частей конницы. «Это – отряд храбрецов, пред которыми ни разу не устояла неприятельская конница», – сказал о них однажды Наполеон. Наконец, к гвардии были причислены и бесстрашные мамелюки, которые первоначально вербовались из сирийских и коптских добровольцев, а потом приняли в свой состав и немалое число французов. Они сохранили свои зеленые чалмы и свой значок – конские хвосты, среди которых развевалось французское знамя. Их организовал Рапп; их квартиры были в Марселе, и, несмотря на их превосходную дисциплину, они были здесь перебиты в 1815 году фанатической чернью.

Новые роды оружия. Организация пехоты, доведенная до значительного совершенства уже в эпоху революции, была мало изменена. Наполеон вербовал в гренадеры красивых и рослых людей. Из наиболее малорослых (не выше 4 футов 11 дюймов) он сформировал отряды стрелков, вооруженных легкими ружьями и снабженных неполной амуницией; Наполеон имел в виду прикомандировать их отрядами к полкам легкой конницы, за которыми они могли бы следовать рысью, держась за сапог всадника или за хвост лошади. Позднее (императорский декрет от 2-го числа дополнит. м. XIII года) ограничились тем, что сформировали при каждом батальоне роту стрелков, ружья которых, драгунского образца, были немного легче обыкновенных. К коннице они не были прикомандированы. Другая попытка имела цель приучить часть драгун к пешему бою, согласно их первоначальному назначению; но после поражения спешенных драгун при Вертингене этот опыт был оставлен. В 1809 году Наполеон учредил целые стреловые полки; в 1814 году число их доходило до 19. Они представляли собой легкую пехоту. Рассадниками пехотных офицеров были лицеи, военный пританей в Ля-Флеш и фонтенеблоская военная школа, с 1808 года перенесенная в Сен-Сир. Из пехоты выходило наибольшее число офицеров армии – в среднем 70 %.

Напротив, конница нуждалась в коренном преобразовании. Она играла довольно бледную роль в войнах революции. Конницу в один день не создашь, а конница старой королевской армии была совершенно расстроена эмиграцией почти всех своих офицеров. Притом и лошадей не было, так как конские заводы были упразднены; лошадей добывали теперь лишь путем реквизиции. Наполеон в 1807 году снова открыл конские заводы, а в 1809 году организовал большие ремонтные депо под управлением кавалерийских генералов. «Для нужд армии, – сказал однажды Наполеон, – требуется четыре вида конницы: разведчики, легкая кавалерия, драгуны и кирасиры». Разведчиками являлись конные егери императорской гвардии и один из иностранных отрядов, а именно польский легко-конный полк. Легкую кавалерию по преимуществу представляли собой гусары; это была наиболее популярная в армии часть конницы благодаря пестроте их формы, щегольскому виду и залихватским манерам. С 1803 по 1810 годы их было десять полков, которые отличались друг от друга цветом доломана, рейтуз и жилета или, по крайней мере, обшлагов и отворотов, но все равно обладали гусарской выправкой[13], т. е. были смелы, храбры и бравы на вид. 26 полков конных охотников делили с гусарами разведочную службу и в случае надобности шли вместе с ними в атаку сабли наголо. Ими командовали лучшие военачальники великой армии – Кюрели, Марбо, Сегюр, Монбрен, Лассаль, Мюрат: все – кавлеристы по призванию, сумасброды и забубенные головы, подчас, правда, пустые, которые, не щадя ни людей, ни коней, делали чудеса и могли служить подтверждением старинного девиза Жака Кэра: «A coeurs vaillants rien impossible» (для смелых нет невозможного). Драгуны составляли линейную конницу. С самого начала империи их было 21 полк; некоторые из этих полков были позднее преобразованы в гусарские, другие – в уланские; последние были вооружены и обучены по тем же принципам, что и польский легко-конный полк. Подобно Монтекукулли и Морицу Саксонскому, Наполеон считал пику специальным оружием линейной конницы. Тяжелую конницу составляли кирасиры и карабинеры. Кирасиры носили двойную кирасу, защищавшую грудь и спину; под двойным нагрудником, заменившим простую кирасу, всадник чувствовал себя более безопасно, и это была сильная психологическая поддержка. Карабинеры – единственная часть бывшей королевской гвардии, уцелевшая в водовороте революции, – носили каску цвета красной синели, кирасу оранжевого цвета, как во времена Людовика XIV, и белый с синим мундир Марии-Луизы. Из числа их командиров наиболее прославились Келлерман и Мильго. Коленкур вышел из карабинеров. Наполеон не принял этого корпуса в состав своей гвардии и командиром его назначил своего брата Луи, коннетабля, вспомнив, может быть, что при Людовике XIV шефом карабинеров был граф Прованский. В новейших армиях конница составляет обыкновенно пятую часть общей массы; Наполеон полагал, что кавалерия должна составлять во Фландрии и Германии четвертую часть пехоты, в Альпах и Пиренеях – двадцатую, в Италии и Испании – шестую.

Артиллерия и инженерная часть подверглись лишь незначительным преобразованиям. Со времени графа Сен-Жермена и Грибоваля французская артиллерия была первой в Европе, а со времен Фридриха II французские инженерные офицеры были нарасхват во всех иностранных армиях. Наполеон задавал обоим этим корпусам много работы. Наиболее крупные его сражения – при Эйлау и Фридланде, при Эслинге, Ваграме и Москве – сопровождались страшными канонадами. Осады Гаэты, Данцига, Кенигсберга, Сарагоссы, Инсбрука и укрепление острова Лобау дали инженерноному корпусу возможность многократно отличиться. Имена Мармона, Сонжи, Друо и Лористона среди артиллеристов, Мареско, Шасселу-Лоба и Эблэ из числа инженеров заслуженно приобрели почетную известность. При Наполеоне был сформирован обозный отряд. К отдельным корпусам были прикомандированы команды пекарей, кузнецов и ковалей. Ларрей, изобретший в 1792 году систему походных госпиталей, заведовал хирургической частью, Деженетт – медицинской. Армия должна была стать единым организмом, способным жить самостоятельной жизнью и собственными средствами. Наполеон думал обо всем, всюду вносил свою инициативу и своим удивительным организаторским талантом пробуждал во всех отраслях военного ведомства невиданное до тех пор оживление.

Вспомогательные и иностранные корпуса. Рекрутский набор распространялся на всех взрослых жителей Франции до Альп и Рейна. Но в состав Великой армии входили также вспомогательные войска, вербовавшиеся в вассальных землях: итальянцы, швейцарцы, немцы из рейнской федерации, поляки и пр., – и иностранные корпуса, выставляемые союзными государствами. Так, в рядах французской армии находилось: 16 000 швейцарцев, предоставленных в распоряжение Франции на основании договора 1803 года, ганноверский легион, сформированный в этом же году генералом Мортье, легионы северный и вислинский, шесть кроатских пехотных полков, шесть иллирийских стрелковых полков, затем саксонский отряд Ренье, баварский – Деруа, испанский – маркиза Ля-Романа, итальянский – принца Евгения, отряд мамелюков и польская легкая конница Понятовского. Последняя заслуживает того, чтобы сказать о ней несколько слов отдельно. При вступлении Наполеона в Польшу к нему добровольно стали являться польские кавалеристы, предлагая свои услуги. 2 марта 1807 года он издал указ о формировании одного полка легкой кавалерии в четыре эскадрона. Здесь рядом, без различия чинов, служили в качестве добровольцев рядовые и офицеры – все шляхетского происхождения. Ни следа дисциплины, никакой выучки – но необыкновенное усердие и отвага, не знающая границ, – таков был характер этого легиона. В знаменитом штурме при Сомо-Сиерра поляки, в числе 248 сабель, под начальством Монбрена, выдержали огонь 13 000 испанцев и 16 орудий и овладели позицией. При Ваграме они завладели пиками австрийских драгун, чтобы тем самым скорее привести их в расстройство и разбить. После этого Наполеон снабдил их пикой, которая к тому же была их национальным оружием. В последних кампаниях наполеоновского периода они прославились рядом героических подвигов. Все возраставшая нужда в людях заставляла Наполеона постоянно увеличивать число иностранных корпусов в Великой армии. Наполеон сформировал даже семиостровной батальон, набранный на Ионических островах, батальон греческих стрелков, албанский полк и татарский эскадрон. В 1809 году он потребовал от России вспомогательное войско против австрийцев, в 1812 году – прусский и австрийский контингенты для борьбы с Россией.

С 1809 года французская армия была как бы денационализирована: в ней говорили на всевозможных языках. Иностранные корпуса оставались верны Франции до 1812 года. Неудача русской кампании побудила почти всех их отложиться.

Таким образом наполеоновская армия представляла собой необыкновенно пеструю толпу, в которой мелькали всевозможные костюмы. Что за неимоверная смесь киверов, касок и папах, камзолов, туник, доломанов, чепраков, бурок и епанчей: смесь аксельбантов, нашивок, султанов и помпонов, галунов и витишкетов начиная с «бонапартовских гусаров», прозванных канарейками, потому что в блестящих мундирах, в которые одел их Бертье, пробладал его любимый цвет – желтый, и кончая карабинерами в медвежьих шапках, свисавших на их синие национальные мундиры с высокими воротниками и красными эполетами, обшитыми серебряным галуном. Тамбур-мажор Сено, гигант ростом в 1 метр 90 сантиметров, султаном, возвышавшимся над его медвежьей шапкой, достигал 2,5 метров. Великий князь Константин в Тильзите выпросил у Наполеона одного из этих великанов в инструкторы русским барабанщикам. Все эти яркие формы были тесны, тяжелы и неудобны. Огромные сапоги, кирасы и каски ужасающего веса, затянутые мундиры, предназначенные как бы окаменить тело в той позе, какую имеет солдат на параде, изнурительная тяжесть ранца, принадлежностей для разбивки лагеря, ружья, штыки, сабли и палаша – должны были, казалось, совершенно парализовать движения этого точно закованного в железо воина. Обойдя Инвалидный музей или какую-нибудь богатую частную коллекцию, даже просто осмотрев полный набор доспехов тех времен, начинаешь лучше понимать эпопею империи. Это поколение было сильнее и лучше закалено для житейской борьбы и битв, чем какое-либо из следовавших за ним. Впрочем, слабые быстро погибали: отбор быстро совершался сам собою.

Приготовления. Подготавливая кампанию, император заботился с величайшей тщательностью не только об обучении солдат, но и особенно о заготовке всего того, что требуется для боя и походной жизни. Оружие, амуниция, одежда и лагерные принадлежности заготовлялись в громадных количествах. Наполеон до мельчайших деталей был осведомлен о местонахождении каждой части сухопутных и морских военных сил, об их состоянии, о ресурсах арсеналов и военных магазинов. Продовольствию войска он уделял меньше внимания. «Я сделал при империи восемь кампаний, – сказал Брак, – неизменно на аванпостах, и ни разу за все это время не видел ни одного военного комиссара и не получил ни одного пайка из военных магазинов». «С минуты выступления в поход армия лишь изредка получала продовольствие, и каждый кормился на месте как мог» (Сегюр). Марбо также рассказывает о сделке, которую он заключил в 1812 году с иезуитами одного монастыря близь Вильны: он в изобилии доставлял им для их винокурен зерно, награбленное его егерями, а иезуиты взамен снабжали его хлебом и водкой. Так, несмотря на удивительный организаторский талант Наполеона, Великой армии все время приходилось жить либо реквизиями, либо грабежом. Он даже как будто в принципе полагал, что война должна кормить войну: «Бросьте запасы быков, – писал он из Испании Дежану, – мне провиант не нужен, у меня все есть в изобилии. Не хватает только фур, военных транспортов, шинелей и башмаков; я еще не видел страны, где бы армия могла так хорошо кормиться». Реквизиции даже заранее подсчитывались на случай позднейших нужд. Побежденные облагались громадными конрибуциями. Их с неумолимой строгостью взимал главный казначей Великой армии, Дарю, честно и предусмотрительно заведовавший этими суммами. После Тильзитского свидания в военной кассе находилось 350 млн франков. Наполеон старался поставить дело так, чтобы иметь возможность воевать пять лет, не прибегая ни к займам, ни к установлению новых налогов.

Командование армией; генеральный штаб; главные военные сотрудники Наполеона. Его помощниками, вождями его армий, была целая плеяда молодых генералов, прошедших боевую школу в титанических войнах революции. При своем воцарении он сразу назначил 14 маршалов Франции и 4 почетных маршалов, и ни один из этих избранников не оказался недостойным этой чести. Многие другие его соратники также заслужили и позднее получили это высокое звание. Он выбирал своих помощников без различия из всех слоев общества. Если Даву, Макдональд, Мармон, Груши и Кларк принадлежали к старому дворянству, то Монсей, Бернадотт, Сульт, Мортье, Гувион, Сюшэ, Брюн, Жюно происходили из простых буржуазных фамилий, а Журдан, Массена, Ожеро, Мюрат, Бессьер, Ней, Ланн, Виктор, Удино, Лекурб, Себастиани и Друо были по происхождению простолюдины. Последних в общем было всего больше. Однако Наполеон всегда предпочитал людей дворянского происхождения, считая их более послушными, более изящными и более представительными. Некоторых из них он очень быстро возвысил, например Сегюра или Флаго. Для дворян он основал пажеское училище и кавалерийскую школу в Saint-Germain-en-Laye, которые должны были в короткий срок готовить офицеров; первое – для пехоты, вторая – для конницы. Затем он последовательно основал два корпуса: велитов, в числе 800 человек, вестовых жандармов императора (сентябрь 1806 г.), пользовавшихся почти теми же привилегиями, как бывшая лейб-гвардия, и, наконец, в 1813 году – четыре полка почетной гвардии: это были почти заложники, ручавшиеся за верность высших классов общества, которая уже начинала колебаться. Каждый юноша, вступавший в один из этих корпусов, существование которых впрочем было непродолжительно, должен был располагать личным доходом не менее как в 300 франков и за свой счет приобретать экипировку и коня; начальниками их были обыкновенно капитаны, состоявшие уже в чине полковника, и так далее для всех остальных чинов. На ряду с стремлением Наполеона видеть в числе своих офицеров представителей самых громких имен французской знати, необходимо отметить и эту вполне разумную заботу о возможно быстром пополнении офицерских кадров. Наполеон извел невероятное количество офицеров, а уцелевшие быстро старели, несмотря на то, что большинство из них – даже состоявшие в высоких чинах – были по летам очень молоды. Притом необходимо было поощрять наиболее преданных и наиболее даровитых надеждой на повышения, соразмерные их заслугам. Таким образом Наполеон готовил себе людей на смену своим генералам и маршалам. Те из его военных сотрудников, которых он считал неспособными достигнуть звания маршала Франции, получали чин генерал-полковника, как Жюно и Барагей д’Илльер; другие становились комендантами крепостей, членами сената или Государственного совета, иногда даже гражданскими чиновниками, например префектами или генеральными сборщиками. Иные получали отставку. В 1813 году одна только кавалерия насчитывала уже 41 отставного генерала, и все моложе 50 лет: Наполеон хотел иметь молодую армию и во главе ее – молодых вождей. Да и неудачи его последних лет в значительной степени объясняются его собственной усталостью и усталостью некоторых из лучших его полководцев. Но всех своих сотрудников он берег по мере сил, осыпал наградами и знаками отличия.

Награды; Почетный легион. Наиболее прославленных своих соратников он сделал князьями, таких как Бертье, Массену, Даву, Нея, Бернадотта; Ланн не получил этого титула, потому что умер слишком рано. Другие стали герцогами, графами или баронами. С каждым таким титулом была связана денежная награда, выплачиваемая отчасти французской казной, отчасти из 15 %-ного фонда с доходов той территории, откуда был заимствован данный титул. К повышенному жалованью по чину присоединялась пенсия, присвоенная различным рангам Почетного легиона. Бертье получал до 1 354 945 франков годового дохода, Массена – более миллиона, Даву – 910 000, Ней – 628 000, Дюрок – 270 000, которые после его смерти перешли к его дочери, Савари – 162 000, Себастиани – 120 000, Рапп – 110 000, остальные – соразмерно. В вечер дня битвы при Эйлау каждый из приглашенных к императорскому столу нашел под своей салфеткой билет в 1000 франков. Он много требовал с каждого, но умел и щедро оплачивать преданность себе. Между тем он пожал одну только неблагодарность, потому что все эти маршалы, герцоги и графы, так хорошо обеспеченные денежно, осыпанные всевозможными почестями и больше не имевшие надежды на повышение, в конце концов потеряли охоту рисковать своей жизнью: в 1814 году они жадно ухватились за повод разделаться с боевой жизнью.

Личное влияние Наполеона на армию. Если большинство высших военных чинов покинули Наполеона в дни несчастья, то офицеры низших рангов и солдаты сохранили непоколебимую верность ему. Он умел, как никто, проникать словом в сердце своих сподвижников и возбуждать в них энтузиазм; никому не приносили столько жертв до самого конца, как ему. Он был для них как бы живым богом войны, непогрешимым и всеведущим гением, одно присутствие которого обеспечивало победу. Его прокламации и бюллетени Великой армии справедливо считаются идеальными образцами военного красноречия. Он умел отличать смиреннейших за подвиг, часто награждая их на самом поле битвы, иногда снимая для этого крест с себя; иной раз он накроет своим плащом раненого, дрожащего в лихорадке, или проведет ночь рядом с молодым барабанщиком, прикорнувшим у печки до прихода императора. Он заранее узнавал имена солдат, с которыми хотел говорить, чтобы с первого слова называть их по имени, вследствие чего они были уверены, что император лично знает каждого из них. Часто он после победы производил в офицеры старых неграмотных сержантов, которым вслед затем скоро давали отставку, пока они еще не успели обнаружить своей неспособности[14]. Непрестанно заботясь о поддержании бодрого настроения в своих войсках, он не менее радел и об их физическом благосостоянии. Он обходит бивуаки, пробует солдатскую похлебку, дружески треплет солдат по щеке или шутя дерет за ухо. Его прогулка по лагерю и иллюминация последнего накануне Аустерлица много раз описаны. Казалось, никакая усталость, никакая рана не могли сломить этих железных людей. Рапп после возвращения из Египта имел уже двадцать две раны. Удино имел тридцать рубцов, его тело походило «на решето», а он умер восьмидесяти лет. Марбо за шестнадцать лет службы получил с дюжину ран, в том числе несколько тяжелых, но они не искалечили его и не пошатнули его железного здоровья. После сражения при Сомо-Сиерра Сегюр, приговоренный к смерти лейб-хирургом императора, Иваном, уже ни о чем больше не думал, кроме как о том, чтобы спокойно умереть. За исключением нескольких высших военачальников, в наполеоновской армии вплоть до Ватерлоо нерушимо царили благороднейшие из военных добродетелей: самоотречение и готовность принести жизнь в жертву долгу.

Дисциплина наполеоновской армии. Однако в этой полной азарта жизни, где беззаботное веселье сменялось ужаснейшими лишениями, дурные страсти разгорались не менее хороших. Дисциплина быстро ослабела в Великой армии. «Что можно сделать, – пишет граф Сегюр, – против течения, увлекающего всех? Известно, что длинный ряд побед портит всех – от солдата до генерала, – что слишком частые форсированные переходы расшатывают дисциплину, что в этих случаях раздражение, вызванное голодом и усталостью, равно как и неисправность в раздаче пайков, обусловленная спешкой, поощряют всяческие буйства: каждый вечер солдаты вынуждены разбегаться, чтобы добыть все, что им нужно для жизни, и так как они никогда ничего не получают из казны, то у них развивается привычка все брать самим. После чудес Иены и Фридланда нашим солдатам пришлось бегом пройти 500 миль и тотчас по прибытии на место драться. Их жизнь представляла собою как бы одно сверхъестественное усилие преодолеть утомление и опасность, после которых грабеж, как один из результатов победы, казался им их законным правом. Слишком стеснять их в этом отношении значило бы обескуражить и раздражить их. Да и то сказать: требуя от человека всего, надо кое-что и простить ему». Впрочем, пример шел сверху. Все выскочки нового режима были одержимы ненасытным сребролюбием; в их среде царила грубость нравов и то презрение к закону, которое свойственно людям, привыкшим видеть неизменное торжество силы над правом. Тибо чистосердечно рассказывает, как он провозил контрабанду под носом у таможенных чиновников, как саблей ударил по руке несчастного сборщика октруа, осмелившегося заглянуть в его карету, и как был за взятку оправдан военным советом. В начале континентальной блокады Массена за несколько месяцев нажил продажей пропускных свидетельств 6 млн франков; правда, Наполеон конфисковал эти бесчестно нажитые деньги, и Массена не посмел жаловаться. Сульт вынудил у монахов богатого аббатства Сен-Пельтен крупную военную контрибуцию и, чтобы замаскировать это лихоимство, не постеснился загубить целую дивизию изнурительным форсированным переходом, где отсталые и больные сотнями падали по дороге. Позднее, во время своего проконсульства в Андалузии, он награбил множество драгоценных произведений искусства, как, например, ту картину Мурильо, которую он, будучи уже министром, продал Луврскому музею за баснословную цену. Мюрат был только безобидно смешон; он наряжался, как красивая женщина: за время одного только прусского похода он выписал из Парижа перьев на 27 000 франков.

Несмотря на эти темные пятна, Великая армия в высокой степени обладала теми качествами, которые составляют принадлежность романской расы: отвагой, преданностью и чувством чести. Наполеон на минуту возвысил француза над средним человеческим уровнем. Он насытил Францию военной славой; поэзия войны есть поэзия малоразвитых слоев общества, – вот почему наполеоновская эпопея доныне дорога народу. Но если Наполеон рисуется воображению молодым богом войны, то не следует забывать и того, что это был бог смертоносный, разрушавший все, к чему прикасался. Он принес в жертву своему честолюбию целое поколение людей, 6–7 миллионов человеческих жизней, из них четверть французов, и – что важнее – он внушил иностранцам ненависть к имени Франции и навлек на последнюю те страшные удары мести, следы которых не изгладились доныне.

II. Третья коалиция: Австрия и Россия (1805)

Честолюбие Наполеона; присоединение Генуи (1805). Превращение французской республики в империю являлось угрозой для Европы. Говорили, будто Наполеон выбрал титул императора потому, что не хотел встревожить Францию именем короля. «Никто не принял бы государственного акта, предложенного от имени короля… Соображаясь с настроением нации, Наполеон и принял титул императора» (герцогиня д’Абрантес). Он сделал это, скорее, для того, чтобы, опираясь на титул императора, присвоить себе постепенно ту неограниченную власть, понятие о которой искони связывается с именем империи: в глазах Европы со словом «империя» связывалось представление о римской державе, господствующей над всем миром. Именно такое историческое представление об империи имел Наполеон, и это представление он пытался осуществить на деле, став императором. Он заставил папу помазать себя, – того самого папу, у которого он впоследствии отнимет Рим. Он владел Ахеном и иногда избирал его своей резиденцией, как Карл Великий. Сюда он заставил Франца II австрийского прислать себе письмо, в котором тот признавал новую Французскую империю. Подобно Карлу Великому он уже видел у своих ног, кроме Франции, расширенной до Рейна, западную Германию и северную Италию. Ему недоставало еще Генуи; между тем он торжественно обязался перед державами больше не увеличивать Французскую империю. 4 июня 1805 года императорским декретом было провозглашено присоединение Генуи и Лигурии. Европа справедливо опасалась властолюбия нового императора. Россия и Швеция отказались признать его.

Сопротивление Англии; второй Булонский лагерь. Еще до этого началась война с Англией. Мортье с одним корпусом занял Ганновер почти без боя. Наполеон не обольщал себя надеждой, так жестоко обманувшей Людовика XV, что оккупация Ганновера заставит англичан сложить оружие. Но это была новая добыча, которую можно было бросить кому-нибудь из подобострастных князей, обнаруживавших готовность поддержать новый режим во Франции. Притом Наполеон готовил Англии более прямой удар. Подобно Цезарю и Вильгельму Завоевателю он хотел высадить свои войска в самой Англии, чтобы осилить своих непримиримых врагов на их собственном острове. Как и перед Амьенским миром, во всех бухтах Па-де-Калэ были собраны эскадры транспортных судов. В портах Сангатта, Виссана, Амблетезы, Булони, Этапля и Вимэре кипела необычная там деятельность. Множество инженеров, кораблестроителей, арматоров и лоцманов работали над оборудованием доков и устройством пристаней, строили, переделывали и вооружали по-военному шлюпки, большие рыболовные лодки и другие суда, годные для того, чтобы перевезти войско в тихую погоду с одного берега пролива на другой. Спустя несколько недель 2343 судна всякого рода были готовы выйти в море. Адмирал Лятуш-Тревиль, руководивший работами, ручался за успех. Семь корпусов были отправлены к берегам Северного моря и Ла-Манша. Даву в Амблетезе, Сульт в Булони, Ней в Монтрейле, Ланн в Аррасе и Мюрат с сильным кавалерийским резервом производили маневры, имея под своим начальством превосходные войска численностью в 120 000 человек. Мармон в Утрехте и Ожеро на берегах Бретани составляли крайние фланги этой «английской армии».

Наполеон внимательно наблюдал за всеми приготовлениями и торопил их со страстным нетерпением. Чтобы вызвать воодушевление в своей армии и поразить воображение солдат, Наполеон задумал устроить торжественную раздачу орденов Почетного легиона 15 августа 1804 года. Это было как бы торжественным освящением Булонского лагеря. Эстрада была воздвигнута в виду моря, у подножья естественного амфитеатра. Ее окружали 60 000 человек. Наполеон предстал перед войском на троне, носившем название «стула короля Даго-бера»; у его ног лежал «щит Франциска I». Над его головой возвышался величественный трофей – изорванные ядрами и обагренные славной кровью знамена. На ступенях трона стояли, обнажив головы, пэры этого нового Карла Великого – двадцать четыре офицера Почетного легиона. Наполеон брал из «Баярдова шлема» кресты и красные ленты и с улыбкой на устах раздавал их наиболее храбрым и преданным своим соратникам, всем тем, кто уже заслужил почетные сабли и почетные пистолеты. «С такими людьми я могу победить весь мир!», – воскликнул он. И это были не пустые слова.

Поражение Англии представлялось ему только прелюдией к владычеству над миром.

Неуспешность морских предприятий Наполеона. Однако у Наполеона не было настоящего флота. Несмотря на энергичную деятельность, кипевшую во всех французских арсеналах и на семидесяти военных судах, готовившихся к средине 1805 года выйти в море, Наполеон не мог дать своим матросам и офицерам той многолетней привычки к морю, которая обуславливала превосходство английских эскадр. Он назначил сначала начальником флота адмирала Лятуш-Тревиля, человека неукротимой энергии. Но последний умер в Тулоне, изнуренный непосильным трудом. Его преемником был вицеадмирал Вильнев, спасший при Абукире остатки французской эскадры и стойко защищавший Мальту. Но это был человек нерешительный, избегавший всякого шага, связанного с большой ответственностью, «трусливый умом, а не сердцем», который благодаря своим постоянным колебаниям вечно упускал благоприятный случай. Французские порты были вплотную блокированы английскими крейсерами. Наполеон приказал Вильневу обмануть бдительность Нельсона, соединиться в Кадиксе с испанским флотом адмирала Гравина и направиться к Антильским островам; там он должен был дождаться Миссиесси и Гантома и вернуться с ними в Ла-Манш для прикрытия высадки на брегах Англии. Вильневу действительно удалось (29 марта 1805 г.) незаметно для Нельсона выйти из Тулона. Но он прибыл к Антильским островам слишком поздно. Миссиесси уже успел вернуться оттуда, разорив английские острова. Гантому не удалось прорвать блокаду адмирала Корнуэльса. Нельсон тщетно искал Вильнева у берегов Сардинии, Мальты и в Гибралтаре, потом у Антильских островов, и вернулся к Кадиксу, чтобы здесь дождаться его. В то же время французский флот, сообразно последним распоряжениям Наполеона, вернулся в Феррольский рейд. Наполеон расположил там эскадру из пятнадцати французских и испанских судов. Имея теперь в своем распоряжении тридцать пять военных кораблей, Вильнев мог отправиться в Брест, обратить в бегство или уничтожить эскадру Корнуэльса и выйти наконец в Ла-Манш. Но английский морской штаб, предупрежденный простой шлюпкой «Любопытный», присланной от эскадры Нельсона, доставил подкрепление адмиралу Кольдеру, и последний, несмотря на численное превосходство неприятельских сил (двадцать кораблей и семь фрегатов против пятнадцати кораблей), атаковал Вильнева в виду мыса Финистерр. Победа осталась нерешеннной. До сих пор Вильнев исполнил все полученные им предписания; но к нему не присоединились ни Миссиесси, ни Гантом; далее грозная эскадра Корнуэльса вплотную блокировала Брест и охраняла вход в Ла-Манш; наконец Вильнев потерпел тяжелые аварии, а главное – он не имел доверия к своим силам: «У нас плохие мачты, плохие паруса, плохое вооружение, плохие офицеры, плохие матросы», – писал он своему другу, морскому министру Декрэ. Впрочем, это была правда; его помощник, Гравина, человек более смелый, разделял его опасения. Вильнев вышел из Феррольского рейда 17 августа, еще намереваясь идти к Бресту, но ветер внезапно повернул на север; в то же время какой-то торговый корабль принес известие, оказавшееся впоследствии ложным, о приближении английского флота из двадцати пяти судов. Вильнев впал в свою обычную нерешительность и, боясь потерять вверенный ему флот, повернул от Бреста и направился к Кадиксу. План Наполеона, уже уверенного в победе над Англией и принимавшего свои желания за действительность, был основан на том неверном расчете, что англичане сделают все возможные ошибки, а французские военачальники – ни одной. Наполеон, подобно Ксерксу желавший повелевать стихиям, всю вину в неудаче своих морских планов свалил на Вильнева. Между тем один знаток дела признает Вильнева «менее виновным, чем его вообще принято считать». Действительно, его неудача предотвратила опасность экспедиции столь фантастической по своему замыслу, что невольно возникает вопрос: не хотел ли Наполеон просто напугал Англию показной высадкой? В Сан-Доминго французское войско было истреблено неграми; в Египте другая армия вынуждена была сдаться, потому что англичане, владея морем, не позволили доставить им подкрепления; итак, можно ли было думать, что хоть одному солдату Великой армии удалось бы уйти живым с британской территории?

Уничтожение французского флота при Трафальгаре. Наполеон блестяще вознаградил себя на континенте за свои ошибки на море, но флот, на который он возлагал такие безрассудные надежды, постигла самая плачевная участь. Получив формальный приказ покинуть Кадикс, крейсировать в неаполитанских водах и немедленно атаковать врага, если встретит его в меньших силах, Вильнев вышел из Кадикса 20 октября 1805 года с тридцатью тремя кораблями и как раз наткнулся на Нельсона, имевшего на шесть судов меньше. На высоте Трафальгарского мыса завязался ожесточенный бой. Вильнев был вынужден растянуть свои корабли в одну линию на протяжении мили. Напротив, Нельсон шел на французскую линию двумя колоннами, которые направлялись к ней под прямым углом, чтобы отрезать центр и арьергард от остального флота и тем уравнять число боевых единиц при неравном числе кораблей. Коллинвуд должен был атаковать арьергард, Нельсон оставил себе центр. Начальники обеих враждебных эскадр значительно разнились и по таланту, и по счастью, но отличались одинаковым мужеством. «Капитан, не находящийся в огне, не находится на своем посту», – говорил Вильнев. А Нельсон закончил свои распоряжения следующими словами, обнаруживающими такое же героическое воодушевление: «Командир, неспособный разглядеть сигналы, всегда прав, ежели придвинет свой корабль борт о борт к неприятельскому судну». Несмотря на ожесточение, с которым сражались французы и испанцы, победа осталась за англичанами. Двадцать союзных кораблей были потоплены или взяты в плен; только тринадцать вернулись в Кадикс. Нельсон пал на своем посту, получив смертельную рану. Менее счастливый Вильнев был взят в плен и затем освобожден. Преданный императором военному суду, он в тюрьме покончил с собою. Бой при Трафальгаре упрочил за Англией неоспоримое владычество на море. Она не прекратила своей ожесточенной борьбы с Наполеоном и, отличаясь большей выдержкой, чем Пруссия, большим постоянством, чем Россия, и большим избытком материальных средств, чем Австрия, продолжала играть видную роль. Именно перед Англией и спасовал в конце концов гений Наполеона.

Третья коалиция. Грозные приготовления Булонского лагеря кончились жалкой неудачей. Наполеон не хотел быть мишенью для насмешек. Ему нужно было восстановить свой престиж и направить свою армию, совершеннее и опытнее которой еще не видел мир, на новые завоевания. По свойственной ему привычке всегда иметь лишний выход про запас, чтобы никогда не попасть впросак, он уже давно предусмотрел тот случай, когда ему придется перебросить свою превосходную армию в среднюю Европу, чтобы заставить вооружающуюся Австрию прекратить приготовления к войне. И вот 13 августа, в четвертом часу утра, он диктует в Булони тот знаменитый план будущей кампании, который так поразил его секретаря, Дарю. Этот план был, очевидно, плодом долгого и всестороннего размышления; не в меньшей степени проявилось в нем и гениальное воображение Наполеона, так как за два месяца вперед он установил здесь порядок наступлений, место соединения колонн, дни переправы через Дунай и вступления в Мюнхен и Вену. «Два месяца, триста миль и более 200 000 врагов отделяли замысел от его осуществления, а гений императора все преодолел – время, пространство и всевозможные препятствия, предусмотрел все, что было скрыто во тьме грядущего. При своей способности прозревать будущее с той же безошибочностью, какой отличалась его память, он уже в Булони предначертал события предполагаемой войны, их даты и конечные последствия, как если бы спустя месяц по исполнении их ему пришлось восстановлять их в памяти» (Сегюр). Между тем коалиция уже составилась. Австрия, Россия, Швеция и король неаполитанский присоединились к Англии под предлогом необходимости защитить независимость итальянской, швейцарской и голландской республик, с которыми Наполеон обращался как с собственностью Франции. Нужно было по крайней мере заставить его соблюдать Люневильский и Амьенский договоры. Питт, снова вступивший в министерство, не жалел денег. Он истратил более 5 миллионов фунтов стерлингов на субсидии коалиции. Австрия мобилизовала три армии под начальством эрцгерцога Фердинанда и Мака (90 000 человек на Инне) и эрцгерцога Иоанна (40 000 человек в верхней Италии). Затем следовали четыре русских армии: император Александр формально вступал на арену борьбы. При ожидавшемся содействии Пруссии союзники рассчитывали сосредоточить в своих руках почти полумиллионное войско, предназначенное сокрушить Наполеона.

Наполеон располагал в свою очередь 60 миллионами франков, уплаченными ему за покупку Луизианы Соединенными Штатами. Он рассчитывал, как на союзников, на герцогов гессен-дармштадтского, баденского, вюртембергского и баварского, щедро награжденных им при разделе Германии. Марэ, посланный с тайной миссией к курфюрсту баварскому, склонил его к заключению союзного договора, подав ему надежду на получение королевского титула, который был также обещан, вместе с новым территориальным вознаграждением за счет Австрии, вюртембергскому герцогу. Дюрок в Берлине предложил прусскому королю, если он примкнет к союзу с Францией, Ганновер. Но ему не удалось вывести короля из той нерешительности, которая парализовала Пруссию до конца кампании 1805 года. Нейтралитет Пруссии обеспечил победу Наполеона.

Концентрация Великой армии; капитуляция Ульма (20 октября). Наступление австрийцев началось 9 сентября 1805 года. Они вторглись в Баварию, принудили курфюрста бежать в Вюрцбург, завладели Ульмом и стали поджидать французскую армию в ущельях Шварцвальда. Наполеон решил ограничиться в Италии обороной и сосредоточить все свои усилия на дунайской армии. Моро в 1800 году обошел левый фланг Крайя посредством ловких диверсий в шварцвальдских ущельях; Наполеон отрезал отступление Маку, двинувшись в обход ему справа дорогами, ведущими от Майна к Дунаю. Это были симметричные и друг друга дополняющие операции. С 9 по 24 сентября семь корпусов Великой армии, расположенные между Ганновером и Брестом и составлявшие в общем контингент почти в 200 000 человек, прошли форсированным маршем до Рейна и Майна: Бернадотт – из Ганновера в Вюрцбург, Мармон – из Утрехта во Франкфурт, Даву – из Брюгге в Мангейм, Сульт – из Сент-Омера в Шпейер, Ланн и Ней – из Арраса и Монтрейля в Карлсруэ, Ожеро – из Бреста в Страсбург и предпринял ряд показных кавалерийских атак с целью внушить Маку уверенность, что главные усилия французов направлены на его правый фланг, как в 1800 году. Но в то же время он приказал своим войскам, занимавшим линию Страсбург – Мангейм – Вюрцбург, сделать вместе с корпусом Нея громадный спиральный поворот направо; он с изумительной безошибочностью установил все подробности этой диверсии, которую его помощники со столь же удивительной точностью привели в исполнение. Таким образом левый фланг (Бернадотт и Мармон) перешел через Дунай у Ингольштадта и занял Мюнхен, чтобы остановить русских. Центр (Даву и Сульт) расположился в Аугсбурге. Правый фланг (Ланн и Ней) поднялся вдоль правого берега Дуная и отрезал Мака от его помощника Кинмайера, который отступил к Инну. Тогда Мак, слишком поздно узнав, что путь в Вену ему отрезан, сделал попытку ускользнуть от неприятеля. Он двинулся сначала правым берегом Дуная, но был остановлен сражением при Вертигене (8 октября); затем он устремляется на юг, но здесь наталкивается на корпус Сульта у Меммингена. Только его помощнику Елачичу удалось достигнуть Форарльберга, где немного спустя Ожеро заставил его сложить оружие. Наконец Мак решил двинуться на север от Дуная. Здесь всего жарче разгорелась война. По совету Мюрата, Наполеон приказал Нею сузить кольцо блокады, а для этого овладеть Гюнцбургом, который и был взят. Но Ней вынужден был против воли увести почти все войска с левого берега, оставив там только дивизию Дюпона. Последний располагал в Альбеке всего 6000 человек; подвергшись атаке со стороны Фердинанда, у которого было в три раза больше войска, он оказал геройское сопротивление, но был отрезан от Нея. Теперь этот последний, после ожесточенной битвы, где Ланн по собственному почину пришел к нему на помощь, овладевает укрепленной позицией при Эльхингене и штурмом берет михельсбергские окопы. Этим Маку был нанесен смертельный удар; тесно оцепленный в Ульме, без съестных припасов, он имел только слабую надежду на прибытие русских; 17 октября он обещал сдать крепость чрез восемь дней, если до тех пор русские не придут к нему на выручку. Но когда Мак узнал, что эрцгерцог Фердинанд пробивший себе путь на север через колонны дивизии Дюпона, подвергся преследованию со стороны конницы Мюрата, был настигнут ей в Нересгейме и добрался до Богемии только с несколькими сотнями кавалеристов, что французы находятся в Мюнхене и что русские не прошли еще Линца, – он потерял голову и тотчас сдался с 33 000 человек, 60 пушками и 40 знаменами (20 октября 1805 г.). Таким образом стотысячная армия австрийцев была рассеяна в три недели. По всей операционной линии, развернувшейся более чем на триста миль, французами не было сделано ни единой ошибки, не упущено ни одной выгодной комбинации. «Император разбил врага нашими ногами», – говорили шутя солдаты.

Император Александр. Первый акт великой драмы кончился: австрийцы были разбиты в Баварии; теперь нужно было одолеть в Австрии русских. С бурной стремительностью все покоряя на своем пути, пронеслась французская армия через изумленную Германию. Она двинулась форсированным маршем на правый берег Дуная, в погоню за Кинмайером и русскими. «Крутые ущелья, разрушенные мосты, изрытые дороги, притоки Дуная, утомительные переходы по десять, пятнадцать миль – ничто не могло остановить наших колонн. В Штейере карабинеры Даву гуськом перешли Эннс по бревну под градом пуль и картечи, собрались на противоположном берегу и, выбив врага из позиции, захватили в плен больше человек, чем сколько было самих атакующих» (Сегюр). Однако и дисциплина значительно пострадала: солдаты, не получая исправно продовольствия, вынуждены были пробавляться мародерством и не повиновались начальникам. Однажды на глазах Наполеона артиллерийский капитан за дерзость разрубил саблей голову одному из своих солдат. Тьебо был вынужден стрелять по мародерам, пытавшимся увлечь за собой его бригаду. Солдаты усвоили себе привычку бить крестьян, чтобы вынудить у них деньги. «Враг, – говорили они, – точно сноп хлеба: чем больше его бьешь, тем больше получишь». Необходимо было примерной карой положить конец этой нарождающейся анархии, которую сам Наполеон признавал «неизбежным последствием быстрых и внезапных переходов». 7 ноября 10 000 таких грабителей были заперты в Браунау, где их подвергли позорному обыску, отобрали у них добычу и передали их для телесного наказания собственным товарищам.

Первая встреча с русскими произошла у Амштеттена; сначала они опрокинули несколько французских кавалерийских эскадронов, необдуманно выдвинутых внутрь леса. Кавалеристам Мюрата и гренадерам Удино пришлось несколько раз повторять упорные атаки, прежде чем они справились с отчаянной храбростью русских солдат, о которой французы не имели представления. Раненые, безоружные, опрокинутые на землю, русские продолжали нападать и сдавались только под ударами штыка или ружейного приклада. Наполеон надеялся принудить Кутузова к решительному сражению между богатым Мелькским аббатством и Санкт-Пельтеном. Но русский полководец ускользнул от него, перейдя Дунай по Кремсскому мосту, который затем разрушил. Эта непредвиденная диверсия грозила серьезной опасностью корпусу Мортье, изолированному на правом берегу реки. Увидав русских прямо перед собой, Мортье быстро оттеснил их к Штейну, но, подавленный вчетверо большим количеством врагов, вынужден был отступить на протяжение двух миль до Дирнштейна, где ночью был окружен в ущелье неприятельским войском в тридцать с лишним тысяч человек. Он находился в критическом положении, а Наполеон, отделенный от него Дунаем, не мог подать ему никакой помощи. К счастью для французов, на выручку Мортье как раз вовремя подоспела отставшая дивизия Дюпона. Плодом этого жаркого дня, в который военное счастье столько раз склонялось то на ту, то на другую сторону, было взятие в плен 1500 русских.

Поход на Вену. Теперь Наполеон решил обогнать русских и до их прихода форсировать в Вене переправу через Дунай. Император Франц II покинул свою столицу; там царило страшное смятение. Вена открыла свои ворота, даже не пытаясь оказать сопротивление. Ланн и Мюрат, стремглав бросились к дунайскому мосту, и в то время как один из офицеров вырывал фитиль у австрийского командира, пытавшегося взорвать мост, оба маршала уверяли принца Ауэрсперга, что на днях будет заключено перемирие. В это время подоспели французские гренадеры и оттеснили австрийцев. Драгоценный мост оказался в руках французов раньше, чем ошеломленный принц опомнился и сообразил, что случилось.

Несколько дней спустя русские отплатили французам той же монетой. Багратион с небольшим отрядом должен был прикрывать отступление Кутузова к северу. Мюрат, стоявший в Голлабрунне с 50 000 человек, мог бы расстроить весь этот план. Но он дал себя усыпить на 24 часа, поверив извещению Багратиона о будто бы заключенном перемирии. Выведенный из заблуждения Ланном, Мюрат оттеснил от Голлабрунна весь русский арьергард. Но тем временем Кутузов успел прибыть в Брюнн (18 ноября).

Битва при Аустерлице (2 декабря). Наполеон ненадолго оставался в Вене. Он знал, что Пруссия ждет первого успеха русских, чтобы присоединиться к коалиции. Надежда вернулась к обоим императорам. Со своей соединенной армией в 90 000 человек они рассчитывали отрезать Наполеона от Вены и, соединившись с эрцгерцогом Карлом, совершенно закрыть ему выход на юг; а эрцгерцог Фердинанд, подкрепленный 70 000 пруссаков, должен был отрезать ему отступление к северу. Таким образом Наполеон будет вынужден капитулировать подобно Маку. Занятый вместе с Мюратом в Моравии, Наполеон поручил Бернадотту следить за эрцгерцогом Фердинандом, Даву – наблюдать за венграми, Мортье – охранять Вену, Мармону – удержать эрцгерцога Карла в Штирии. Он сделал все, чтобы усугубить смелость своих врагов.

Он двинулся вперед к Вишау, вынуждая русских отступить к Ольмюцу. После небольшого сражения на аванпостах он, притворившись побежденным, очистил эту позицию, чтобы тем вернее заманить неприятеля в невыгодную для него местность. Действительно, австро-русские войска заняли Праценское плоскогорье между Гольдбахом и Литтавой; их главная квартира была перенесена в деревню Аустерлиц. Наполеон расположил свою армию численностью в 68 000 человек перед Брунном, в угле, который образуют дороги, ведущие из этого города к Вене и Ольмюцу. На левом фланге, на Сантонской возвышенности, он поместил Ланна и конницу Мюрата лицом к Багратиону и Лихтенштейну; в центре Сульт и Вандамм имели перед собою Праценское плоскогорье; на правом фланге Даву стоял перед Сокольницким, Зачанским и Меницким прудами; Бернадотт был во второй линии, позади главного корпуса, предназначенного для атаки; Удино, Бессьер и Рапп с гвардией – в резерве под непосредственым начальством Наполеона. План императора очень хорошо резюмировать Сегюром: «В то время, как наш левый и особенно правый фланги, скучившись в заднем углу долины, по которой все глубже наступает на них неприятель, стойко держатся, – в центре, на вершине плоскогорья, где союзная армия, растянувшись влево, подставляет нам ослабленный фронт, мы обрушиваемся на нее стремительной атакой. Благодаря этому маневру оба неприятельские фланга внезапно окажутся отрезанными друг от друга. Тогда один из них, атакуемый спереди и расстроенный нашей победой в центре, должен будет уступить, между тем как другой, слишком выдвинувшийся вперед, обойденный, парализованный той же победой в центре и запертый среди озер в той ловушке, куда мы его заманили, будет частью уничтожен, частью взят в плен».

Все произошло совершенно так, как предвидел император. Буксгевден, стоявший на левом фланге русского корпуса, спустился с Праценской возвышенности к Тельницу и Меницу, в Гольдбахскую долину, где Даву, медленно отступая, заманивал его все дальше и дальше. Наполеон, дождавшись, пока возвышенность была достаточно обнажена, двинул туда Сульта, который опрокинул Коловрата и отрезал его от Буксгевдена. Бернадотт был отозван к Гиршковицу, чтобы занять место Сульта и, в случае надобности, подать ему помощь. На левом фланге Ланн и Мюрат рядом блестящих атак помешали Багратиону и Лихтенштейну взойти на Праценскую возвышенность и отбросили их к Ольмюцу. Бессьер и Рапп, преследуя по пятам доблестную гвардейскую конницу, предводимую князем Репниным, отбросили ее к Аустерлицу: «Заставим плакать петербургских дам!» – восклицали они. Наконец, Даву, смело перейдя в наступление, окружил Буксгевдена. Наполеон со своей гвардией принудил русских скучиться на замерзших прудах, пушечными выстрелами проломил лед и потопил таким образом несколько тысяч врагов. Таков был этот решительный бой при Аустерлице (2 декабря 1805 г.), в котором союзники потеряли 15 000 человек убитыми и ранеными, 20 000 пленными, 45 знамен и 146 орудий. «Солдаты, – писал Наполеон на другой день после сражения в своем приказе по войскам, – я вами доволен. В великий день Аустерлица вы оправдали надежды, которые я возлагал на вашу храбрость… Когда я приведу вас обратно во Францию, мой народ с ликованием встретит вас, и достаточно будет вам сказать: “я участвовал в аустерлицком сражении”, чтобы услыхать в ответ: “Вот храбрец!”»

Блестящая победа при Аустерлице изгладила впечатление, произведенное поражением при Трафальгаре. Весть о триумфе Наполеона потрясла Уильяма Питта почти до потери рассудка и была причиной его смерти, последовавшей несколько недель спустя. Он умер, неотступно преследуемый «взором Аустерлица», словно призраком. Представитель прусского короля, Гаугвиц, присланный для того, чтобы подготовить вступление своего государя в коалицию; с лицемерием настоящего политического Януса поспешить принять все условия победителя. Австрийский император поторопился испросить перемирие, которое и было заключено в Уршице. Русские беспрепятственно удалились.

Действия италийской армии. Столь же неблагоприятны для Австрии были и действия италийской армии. Массена прогнал из Вероны эрцгерцога Карла, заставил его покинуть укрепленную позицию у Кальдиеро, преследовал его до Тальяменто и отбросил к Лайбаху, между тем как Гувион Сен-Сир блокировал Венецию. Эрцгерцог Иоанн, который и не пытался подать помощь Маку, ускользнул от Нея, перейдя через Бреннер, и затем через Тоблахский перевал и соединился с эрцгерцогом Карлом. Но корпус Елачича, ускользнувший из Ульма и по пятам преследуемый Ожеро, капитулировал в Фюссене. Венгерские драгуны Бланкенштейна и принц Роган, отказавшиеся капитулировать, должны были сдаться Гувиону Сен-Сиру после битвы при Кастель-Франко. Эрцгерцогам Иоанну и Карлу, правда, удалось соединиться в глубине Штирии, в Цилли; но они не могли ни соединиться с русскими, ни достигнуть Вены, так как Мармон не спускал с них глаз. Они были отброшены к Раабу, где Массена держал их под постоянной угрозой нападения. Итак, Австрии не оставалось другого исхода, как подчиниться условиям победителя.

Пресбургский договор (26 декабря). Пресбургский договор, при заключении которого представителем Франции был Талейран, Австрии – Гиулай и Лихтенштейн, был для Наполеона первым шагом на пути к всемирному владычеству. Франция удерживала за собой итальянские области, входившие в состав германской империи: Пьемонт, Геную, Парму и Пьяченцу. Австрия уступала итальянскому королевству Венецианскую область, Истрию без Триеста, Далмацию, словом – все, что она приобрела по Кампо-Формийскому договору. Австрийский император признавал Наполеона королем Италии и обязывался добиться его признания прочими державами, – пункт чрезвычайно важный ввиду исконных притязаний германских императоров на верховную власть над Италией. Австрия уступала Баварии Тироль, Форарльберг, епископства – Бриксенское, Триентское, Пассауское и Аугбургское, что удваивало территорию этого королевства, а Вюртембергу и Бадену – австрийскую Швабию, Констанц, Бризгау и Ортенау. Взамен она приобретала Зальцбург и гросмейстерство Тевтонского ордена для эрцгерцога Антона. Зальцбургский курфюрст, которым в данный момент был не кто иной, как эрцгерцог Фердинанд, брат императора Франца II и бывший великий герцог тосканский, переводился в Вюрцбург, переименованный в курфюршество. В заключительном параграфе, походившем на улыбку жестокой иронии, Наполеон гарантировал австрийской империи неприкосновенность оставшихся за нею владений. Напрасно Талейран советовал императору быть умеренным, напрасно предлагал ему дать Австрии солидное территориальное вознаграждение в долине нижнего Дуная, а именно Валахию, Молдавию и Бессарабию, чтобы навсегда поссорить Австрию с Россией и отдалить ее от Англии: Наполеон остался непреклонным в отношении к своему низвергнутому противнику. Фактически Австрия была вытеснена из Италии и Германии. Это было смертным приговором для древней романо-германской империи. Не удивительно, что теперь ее глава торжественно отказался от титула германского императора, освободив всех членов империи от обязанностей, налагаемых на них имперской конституцией. Франц II, император германский, отныне довольствуется более скромным титулом Франца I, наследственного императора австрийского.

Рейнская конфедерация. Наполеон тотчас разделил ризы побежденного между своими родственниками, товарищами по оружию и союзниками. Под предлогом реорганизации Германии он основал Рейнскую конфедерацию, присвоив себе председательство в ней. В нее вошло шестнадцать князей, между прочими: герцоги баварский и вюртембергский, провозглашенные теперь королями, и герцог баденский, провозглашенный великим герцогом. Наполеон думал, что привяжет их к себе, разделив между ними Тироль и Швабию, отнятые у Австрии, и вступив с ними в родственные связи. Его пасынок, принц Евгений, женился на принцессе баварской; брат Жером – на принцессе вюртембергской; наследник великого герцога баденского – на девице Богарнэ, кузине императрицы Жозефины. Его шурин Мюрат стал эрцгерцогом бергским, его друг Бертье – принцем невшательским. Тотчас по заключении Пресбургского договора Наполеон объявил неаполитанских Бурбонов низложенными ввиду недостойного поведения королевы Каролины, приятельницы Нельсона и англичан. Итак, предстояло новое завоевание, которое и было поручено Массене и Гувион Сен-Сиру. Сопротивление оказала одна Гаэта, которая сдалась лишь после пятимесячной блокады, стоившей осаждающим 2000 человек. Иосиф, старший из Бонапартов, созданный скорее для праздной неги прекрасного Морфонтена, чем для работ, связанных с возлагаемой на него теперь короной, должен был переселиться в Неаполь, чтобы вступить в управление народом, который принимал его скрепя сердце. Он носил титул короля Обеих Сицилий, хотя фактически ему никогда не удалось подчинить себе Сицилию, где англичане хорошо охраняли низложенных Бурбонов. Одна из сестер Наполеона, Элиза Баччиоки, стала принцессой луккской и пиомбинской, а вскоре затем и великой герцогиней тосканской. Другая, красавица Полина Боргезе, безгрешная модель Кановы, сделалась принцессой гвастальской. И север, и юг Италии были в руках Наполеона. Один папа в центре ее оставался независимым. На севере империи Наполеон уничтожил батавскую республику, чтобы на ее месте основать голландское королевство, королем которого стал предпоследний из его братьев, Луи Бонапарт.

Новая каролингская империя. Таким образом возникла новая каролингская империя, и Наполеон, подобно Карлу Великому, выкраивал из нее королевства и княжества для своих родственников. Но он требовал от свей семьи безусловного подчинения. Его брат Люсьен, отказавшийся разойтись с подругой юных лет, чтобы жениться на принцессе, и соглашавшийся принять корону лишь под известными условиями, был удален от двора, несмотря на услугу, которую он оказал Наполеону 18 брюмера. Мать императора никогда не была провозглашена принцессой и удостоилась только чести носить имя «Madame Mere», потому что она приняла сторону Люсьена в его столкновении с Наполеоном. Когда Луи уезжал в Голландию, чтобы вступить в управление ею, Наполеон дал ему инструкцию, в которой его обязанности были перечислены в следующем порядке, идущем наперерез требованиям честности: 1) по отношению к императору, 2) к Франции, 3) к Голландии. Итак, все эти принцы – родственники и союзники – в сущности были вассалами императора. Через их посредство он управлял Голландией, Германией и Италией. Наполеон заставил официально признать за собой титул Великого (1806). Празднование основания империи было приурочено к 15 августа, дню его рождения. Этот день стал как бы днем святого Наполеона, апофеозом императора. Культ императоров в Риме никогда не порождал более пылкого поклонения, нежели то, которым был окружен Наполеон.

III. Четвертая коалиция: Пруссия и Россия (1806–1807)

Нерешительность Пруссии. Если Рейнская конфедерация окончательно дискредитировала Австрию в глазах Германии, то она набросила тень также и на Пруссию. В последней войне эта держава придерживалась выжидательной политики, которая делала ей мало чести. Нерешительный король Фридрих-Вильгельм III, у которого хватало энергии только на сопротивление, сначала хорошо принял императора Александра: во время трогательного свидания, состоявшегося в полночь в Потсдаме, у могилы Фридриха II, прусский король торжественно обещал русскому царю поддержку прусских войск на тот случай, если Наполеон отклонит его посредничество. Но прусский министр Гаугвиц убедил короля подождать с предложением посредничества, пока ход войны не даст решительного перевеса французам или их врагам. Он сопровождал Наполеона до Аустерлица и, ошеломленный этой блестящей победой, обратился к императору не с высокомерным требованием, как ему было поручено, а с самым смиренным поздравлением. «Вот комплимент, – отвечал ему Наполеон, – направленный судьбою не по указанному адресу». Тем не менее император решил воспользоваться этим вынужденным благожелательством. По договору, заключенному им с Гаугвицем в Шенбруннском замке, он добился от Пруссии уступки нескольких небольших областей, клиньями входивших в чужие владения: Берга, Клеве и Везеля на Рейне, Анспаха и Байрейта в Баварии, Невшателя в Швейцарии; взамен он дал Пруссии значительное вознаграждение, а именно отнятый у Англии Ганновер. Наполеон надеялся благодаря этой комбинации посеять смертельную вражду между Англией и Пруссией. Наконец, он предложил Фридриху-Вильгельму III образовать по образцу рейнской конфедерации союз северо-германских княжеств, в котором гегемония принадлежала бы Пруссии.

Ганноверский вопрос. Казалось, Пруссии суждено было стать в центре Европы тем опорным пунктом, в котором нуждалась Французская империя. Но Наполеон не дал себе труда привлечь ее на свою сторону предупредительным отношением. Предлагая королю образовать Северную конфедерацию, он в то же время запретил мелким германским князьям вступать в нее. Сверх того, ввиду предпринятых новым министром Георга III, Фоксом, шагов в пользу мира между Францией и Англией, он объявил, что если Ганновер является единственным препятствием к заключению прочной дружбы между обеими великими нациями, – он с такой же легкостью отнимет у Пруссии Ганновер, с какой отдал его. Англия ловко воспользовалась двуличностью императора. Пруссаки приняли Ганновер лишь скрепя сердце и отчасти с чувством стыда, так как он был платой за неблаговидный нейтралитет, или, вернее, за настоящую измену по отношению к их бывшим союзникам. Общественное мнение было крайне раздражено против Наполеона. Королева Луиза-Амалия, принц Людвиг, племянник короля, и министр Гарденберг настаивали на объявлении войны Франции. Офицеры воображали, что все обстоит так же, как во времена Семилетней войны. Они ручались, что сокрушат так называемую Великую армию, которая сумела пока победить австрийцев и русских. С каждым днем партия войны росла по численности и смелости. Гаугвиц был освистан в театре как автор позорного мирного договора. Прусские гвардейские офицеры из ребяческой хвастливости точили свои сабли о ступени здания французского посольства в Берлине.

Прусско-русский союз. Англия по обыкновению предложила Пруссии и России денежную субсидию. Несмотря на то, что Наполеон отпустил без выкупа множество русских пленных, Александр I не мог простить ему Аустерлицкого поражения. Как и после битвы при Цюрихе, он обвинял австрийцев в неспособности, а его ближайшие советники, Долгорукий и Ростопчин, укоряли их даже в предательстве, утверждая, что план атаки был сообщен Наполеону за сорок восемь часов до сражения. Русский царь не заключал мирного договора с императором: соглашение, принятое в Париже Убрилем, не было ратифицировано. Вопреки представлениям министра иностранных дел, князя Чарторижского, предвидевшего, что России в скором времени придется начать двойную войну – с Турцией и Персией, – Александр приказал произвести новый набор, обратился с воззванием к студентам и молодым дворянам, обещая им офицерский чин за шестимесячную службу, и предписал священникам проповедовать «отечественную войну». Англия ссудила шесть миллионов фунтов; Пруссия двинула свои войска; Швеция примкнула к союзникам. Так образовалась четвертая коалиция (15 сентября 1806 г.).

Прусская армия и настроение умов в Пруссии. Прусский король обратился к Наполеону с высокомерным ультиматумом, в котором предписывал ему очистить всю Германию и отказаться от Рейнской конфедерации. Берлин был охвачен небывалым энтузиазмом. Только и было разговоров, что о необходимости освободить Германию и ввести Францию в ее прежние границы. Народ восторженно приветствовал королеву Луизу, которая верхом делала смотр войскам. «Это была Армида, сама поджигающая свой дворец», – резко выразился Монитер, а Наполеон тотчас писал к Бертье: «Нас вызывают к барьеру на 8 октября; от такого вызова французы не отклоняются». Объявление войны Пруссией слишком запоздало после поражения Австрии, а с другой стороны оказалось преждевременным, так как Россия еще не была готова. Вопреки похвальбе своих полководцев и политиков, Пруссия 1806 года представляла собой уже далеко не то, чем она была при Фридрихе II; после его смерти Пруссия как бы впала в летаргический сон. Прусская армия по-прежнему была великолепна на параде, но и только на параде. Как и раньше, она в значительной мере состояла из иноземцев; солдата силой держали на службе до полного истощения сил, после чего ему вместо пенсии давали билет на право нищенства. Единственной связью между солдатами была железная дисциплина, главной основой последней – битье палками за малейший проступок. Солдат получал ничтожное продовольствие и не мог подниматься выше чина унтер-офицера. Капитан был неограниченным властелином своей роты, в которой все – солдаты, лошади, одежда и оружие – являлось его безусловной собственностью. Офицерский персонал служил усердно, но производство обуславливалось исключительно старшинством, почему высшие офицерские чины доставались обыкновенно людям, фактически по старости уже непригодным для службы. Довольно было одной серьезной битвы, чтобы разорвать в клочки эту пышную декорацию выродившейся Пруссии. «Наполеон дунул на Пруссию – и ее не стало», – сказал Генрих Гейне.

Тюрингенская кампания; Иена и Ауэрштедт (14 октября). Все войны Наполеона имеют родственное сходство между собой и отличаются как бы архитектурной симметричностью. Прусская кампания 1806 года – почти копия австрийской 1805 года. Сперва Наполеон разбивает прусскую армию в Тюрингии; затем он опрокидывается на русских в Польше и Пруссии: тот же Ульм, и за ним Аустерлиц; разница лишь в том, что русские признают себя побежденными не сейчас, а только спустя полгода. Как всегда, Наполеон ошеломил врага и быстротой своих операций, и меткостью своих ударов. Пруссаки готовились к наступательной войне, они надеялись застигнуть врасплох Великую армию, расквартированную частями от Майна до Дуная. «Они бурно устремились вперед, как долго сдержанная и наконец освобожденная от оков страсть» (Сегюр). Чтобы продлить это заблуждение и внушить неприятелю беспечность, Наполеон с умыслом задержался в Париже и даже сделал демонстрацию в сторону Везеля. Он дал время обеим прусским армиям обнаружить свое движение к Гессену.

Главная из них, которой командовал сам король с помощью герцога брауншвейгского и герцога саксен-веймарского, продвинулась до Эйзенаха, оставив свою главную квартиру в Эрфурте. Второй, более слабый корпус, под командой князя Гогенлоэ, растянулся от Иены до Шлейца, имея авангард в Заальфельде. Прусские войска насчитывали в общем 150 000 человек. Наполеон быстро сосредоточил шесть корпусов между Вюрцбургом и Бамбергом; со включением резервной конницы Мюрата и гвардии он располагал 175 000 солдат. Пруссаки ждали его на северо-западе, у Эйзенахского прохода; но он обошел их с юго-востока тремя ущельями Франкенвальда: от Байрейта к Гофу (Сульт и Ней с правым крылом), от Кронаха к Шлейцу, откуда вытеснил Тауэнцина (Бернадотт, Даву и Мюрат с центром), от Кобурга к Заальфельду (Ланн и Ожеро с левым крылом). Выиграв сражение при Заальфельде, где пал принц Людвиг прусский, один из инициаторов войны, Ланн утвердил французов за Заалой в хорошей оборонительной позиции. Наполеон повторил тот маневр, к которому прибегал и под Маренго и Ульмом; но на этот раз он обошел пруссаков с левого фланга и, грозя отрезать их от Берлина, заставил их перейти к оборонительной тактике, к которой они не готовились. Прусский король поспешно отступил от Эйзенаха к Веймару, чтобы прикрыть, пока не поздно, сообщение со своей столицей.

14 октября разыгралось два решительных сражения. Наполеон, прочно утвердившийся на Заале, в Иене, думал, что перед ним – главная прусская армия. Князь Гогенлоэ впал в обратную ошибку: он полагал, что имеет дело с тем корпусом французской армии, который выиграл сражение у Заальфельда; поэтому он не сделал никаких распоряжений ввиду битвы и, ни в грош не ставя противника, даже на следующий день только в 9 часов утра стал во главе своего войска. Напротив, Наполеон хорошо использовал ночь с 13 на 14 октября: по его приказу гренадеры Ланна за ночь вскарабкались на крутые склоны плоскогорья Ландграфенберг, господствующего над Заалой[15]. Утром Ланн, пользуясь густым туманом, отбросил прусские аванпосты и поспешно занял плоскогорье своей пехотой и артиллерией, между тем как Ожеро на левом фланге подошел по единственной дороге, ведущей в Веймар вверх по склонам Мюленталя. Когда туман рассеялся, пруссаки с изумлением увидели, что французы спускаются по скатам Ландгра-фенберга. Ланн атаковал их с фронта, Сульт отрезал им путь на Дорнбург; Ней, пройдя между Ланном и Ожеро, прорвал прусский центр и завладел важной позицией при Фирценэй-лиге. В эту минуту правое прусское крыло под начальством Рюхеля подоспело из Веймара с намерением возобновить битву. Наполеон приказал провести общую атаку. Мюрат бросил свою конницу на пошатнувшуюся массу неприятеля и обратил его отступление в бегство.

Корпус Гогенлоэ, разбитый Наполеоном при Иене, составлял лишь меньшую половину прусской армии. Главная же часть последней, под начальством герцога Брауншвейгского, поспешно шла от Веймара к Наумбургу через Ауэрштедт с целью вновь овладеть линиями Заалы и Эльстера. Накануне битвы при Иене Наполеон, уверенный в том, что ему предстоит бой со всей прусской армией, послал Даву и Бернадотта к Наумбургу, предписав им перейти Заалу и зайти в тыл пруссакам. В ночь с 13 на 14-е Даву прочно утвердился в Кезенском ущелье. На следующий день Блюхер сделал попытку выбить его отсюда, но без успеха. Приближалась вся прусская армия в количестве 54 000 человек, а Даву мог противопоставить ей только 26 000. Тщетно звал он на помощь Бернадотта, предлагая даже стать под его начальство. Бернадотт, не любивший делить славу с другими и не желавший связываться с противником, превосходным по количеству, уклонился от участия в этом деле, сославшись на приказ императора, и отступил к Дорнбургу, где и остался бездеятельным и бесполезным между двух боевых арен. В самозабвении отваги Даву, мастерски поддерживаемый своими тремя дивизионными командирами, храбрейшими из храбрых, – Гюдэном, Фрианом и Мораном, – последовательно двинул в дело свои дивизии, все время находясь под прикрытием благодаря ущелью. Корпус Гюдэна, выстроенный в каре, продвинулся до Гассенгаузена. Фриан, заняв его правый фланг, сдерживал Вартенслебена; наконец, когда противник, благодаря своему численному перевесу, грозил сломить левое крыло французов, подоспел Даву с дивизией Морана и довершил победу в знаменитом отныне местечке Ауэрштедт. Наиболее опытные из прусских военачальников – герцог Брауншвейгский и Шметтау – были ранены насмерть, принц Вильгельм выведен из строя, Моллендорф убит на месте. Даву, который «ничего не забывал и все делал вовремя», не преминул воспользоваться своей победой, чтобы отбросить пруссаков на императора. Прусский король, потерявший голову, назначил целью отступления Веймар, и здесь побежденные при Ауэрштедте встретились с побежденными при Иене. Это был настоящий хаос: люди, беспризорные лошади и фуры сбились в одну кучу, охваченные смятением. 22 000 убитых и раненых, 18 000 военнопленных, 200 орудий и 60 знамен – таковы были трофеи этой двойной победы, стоившей французам 12 000 человек ранеными и убитыми.

Наполеон в Берлине. Прусской армии, которая должна была все сокрушить на своем пути, больше не существовало. Ее жалкие остатки сдались спустя насколько дней: Гогенлоэ, преследуемый Ланном и Мюратом, сложил оружие в Пренцлау; Блюхер, настигнутый в Мекленбурге Сультом и Бернадоттом, капитулировал в Любеке. Крепости сдались без сопротивления: Магдебург открыл свои ворота Нею; Штеттин сдался, как только завидел всадников Лассаля, которые наверное не могли бы прорваться через его ограды. Один французский отряд достиг берегов Одера напротив цитадели Кюстрина, но за отсутствием лодок не мог переправиться через реку; и вот комендант крепости любезно предоставил в распоряжение французских командиров нужное количество паромов, чтобы они могли скорее вступить в крепость. «Города падали градом, как спелые плоды! Это было похоже на сон: словно сам Бог стряхал их в лоно победителя» (герцогиня д’Абрантес). Вену Наполеон не захотел оскорбить триумфальным въездом, но теперь он относился к побежденным уже не столь снисходительно. Победоносная армия продефилировала по улицам Берлина, и во главе ее Наполеон поставил Даву, чтобы вознаградить его за блестящую победу при Ауэрштедте; а сзади армии, как в античных триумфах, шли безоружные военнопленные лейб-гвардейцы короля, в наказание за их похвальбу. Берлин был тогда совершенно лишен общественного самосознания и патриотизма; здесь царил глубокий нравственный маразм, которым и объясняется катастрофа 1806 года. После Иены почти все берлинское население и вся печать обнаруживают полнейший индифферентизм[16]. Притом Наполеон приласкал буржуазию, которая противилась войне: «Добрый берлинский народ, – сказал он, – принужден расплачиваться за войну, тогда как ее виновники спаслись. Но я настолько унижу эту дворцовую клику, что ей придется протягивать руку за подаянием».

Военный режим в Германии. Однако Наполеон не пощадил побежденных. Лично себе он взял в добычу только шпагу Фридриха Великого: он отослал ее в Париж, как и отнятые у пруссаков 340 знамен, с депутацией от сената, приехавшей поздравить его с победами. Он наложил на Пруссию огромную военную контрибуцию. Главный казначей Великой армии, Дарю, взимал ее с неукоснительной строгостью. Император назначил в главные города аудиторов своего Государственного совета, которым и была вверена администрация; таким образом он без обиняков занял место изгнанных хозяев страны, чтобы для себя использовать все ее ресурсы. Все взимаемые суммы стекались к Биньону, французскому резиденту в Берлине. Итак, Пруссия, разоренная мародерством французских войск, громадными реквизициями и контрибуцией, должна была еще платить подать своему победителю, чтобы тем самаым продлить его владычество. И эта система была распространена на всю Германию: Жером и Вандамм занимали всю линию верхнего Одера, Бреславль, Франкфурт и Кюстрин; голландский король Луи обирал Вестфалию и Ганновер; Мортье прогнал герцогов нассауского, гессен-кассельского и брауншвейгского из их княжеств, потому что они обнаружили равнодушие или даже вражду по отношению к императору и, значит, не заслужили, чтобы он оставил им власть. Дело в том, что здесь нужно было сколотить несколько немецких княжеств, чтобы составилось приличное королевство для Жерома, единственного из послушных братьев Наполеона, который до сих пор не получил удела. Гидра всемирной монархии всюду протягивала свои щупальца. Пощажены были только герцоги саксонские, потому что при дворе одного из них – герцога Саксен-Веймарского – жили величайшие умы той Германии: Гете, Виланд, Шиллер, Иоанн Мюллер. Наполеон старался не ссориться с поэтами и историками. Он хотел жить в ладу с молвой и надеялся водить пером истории.

Упорное сопротивление России: польская кампания. Пруссия была сокрушена; но это была лишь одна, и притом меньшая половина дела. Теперь нужно было одолеть русских, громадные медлительные полчища которых уже показались на границе Польши. Приходилось начинать против них зимний поход в стране, усеянной озерами и болотами. С каждым днем положение Великой армии становилось все более опасным. 28 ноября Мюрат вступил в Варшаву. Наполеон прибыл сюда 19 декабря и был встречен восторженными кликами поляков: при виде французских орлов они мгновенно уверовали в скорое освобождение Польши. Но Наполеон ничего не хотел сделать для нее раньше, чем справится с русскими.

Военные действия начались тотчас по прибытии императора. Русская армия, которой командовали Каменский и Беннигсен, была расположена на Нареве, от Чарново до Остроленки. Ланну удалось перейти Вкру после ночного сражения при Чарново, где костры из сырой соломы, зажженые по приказу императора, помогли французам привести в расстройство неприятельское войско. 26 декабря общая атака была увенчана тройным успехом. На левом фланге Ней оттеснил от Сольдау прусский корпус Лестока – единственный, который мог бы соединиться с русскими; на правом фланге Ланн после ожесточенного боя прогнал русских от Пултуска и отбросил их к Остроленке; в центре Ожеро и Даву овладели Голымином. Русские, согласно приказу, давали ранить и убивать себя без единого стона. «Казалось, – говорит Марбо, – что мы деремся с призраками». Земля была покрыта снежной пеленой, но оттепель на этой глинистой почве оказалась еще гораздо хуже. «Для Польши, – сказал Наполеон, – Господь создал пятую стихию – грязь». Поэтому решено было дождаться более благоприятного времени года для возобновления операций. Наполеон расположил свои войска на завоеванной территории, от Варшавы и Модлина до Остроленки, а сам сосредоточил все свои усилия на осаде Данцига.

Эйлау (8 февраля). В то время как французская армия отдыхала в своих зимних квартирах, Беннигсен решил разрезать ее надвое. Он внезапно кинулся промеж корпусов Нея и Бернадотта, рассчитывая окружить последнего и кинуть его в море. Стойкое сопротивление Бернадотта у Морунгена расстроило план русского генерала. Узнав об этом, Наполеон поспешил сюда сам, имея в виду обойти левое крыло Беннигсена, отрезать ему отступление и принудить его к сдаче. Депеша Наполеона к Бернадотту, перехваченная русскими, открыла Беннигсену грозившую ему опасность и побудила его двинуться назад к Кенигсбергу. Наполеон погнался за ним, и при Эйлау произошло большое сражение (8 февраля 1807 г.). Наполеон собирался дать битву лишь на следующий день, так как хотел укрепиться на Цигельгофской возвышенности и здесь дождаться прибытия Нея и Даву, которые должны были прикрывать оба его фланга. Но русские напали на фурьеров Наполеона, стоявших в селе Эйлау; корпус Сульта отбросил их, и схватка превратилась в общее сражение. Поле битвы было покрыто снегом; противники, сами того не зная, дрались на прудах, покрытых таким толстым льдом, что даже пушки не проломили его, иначе здесь произошла бы такая же катастрофа, как при Аустерлице. Вначале положение Наполеона было чрезвычайно опасно. Русская армия охватила французов полукругом от Серпаллена до Шмодиттена; русская артиллерия, став впереди всех трех боевых линий, производила страшные опустошения. Выдвинутый к Серпаллену корпус Ожеро был ослеплен снежной метелью и почти весь истреблен. Русская конница достигла Эйлауского погоста и едва не захватила Наполеона. Тогда Мюрат во всю прыть ринулся со своими 90 эскадронами на поле битвы; перед этим страшным шквалом людей и коней ничто не в силах устоять; все три русские линии опрокинуты, и Мюрат вторично перерезывает их пополам, прокладывая себе обратный путь. Наконец, успешная диверсия Даву на правом фланге и прибытие Нея на левом заставляют русских отступить. С наступлением ночи они очистили поле битвы, где в свалку на залитом кровью снегу лежало 30 000 русских и 10 000 французов, убитых и раненых. «Что за бойня! – воскликнул Ней, – и без всякой пользы». Сражение при Эйлау действительно было не столько победой, сколько ужасной резней.

При известии об этой битве долгий трепет прошел по Европе. Казалось, Наполеон уже не непобедим, счастье оставило его. Беннигсен отслужил молебен. Прусский король и русский император заключили в Бартенштейне (25 апреля 1807 г.) новый союз, взаимно обязавшись не вступать в переговоры с Наполеоном раньше, чем Франция не будет оттеснена за Рейн; таким образом условия 1813 года были выставлены уже в 1807-м. Они обратились с настойчивыми воззваниями ко всей Европе, призывая ее встать против Наполеона. Но у Австрии уже не было ни войска, ни денег, да она была и не прочь наказать Пруссию за ее измену в 1805 г. Швеция была бессильна. Англия отказалась гарантировать русский заем в 150 миллионов. Себастиани, посланный со специальной миссией в Константинополь, побудил султана Селима III объявить войну царю и привел Дарданеллы в оборонительное состояние на случай нападения английского флота. Вообще Наполеон пользовался Турцией то как пугалом, то как приманкой. В то же время, однако, он старался успокоить общественное мнение; в своей новой главной квартире, в Остероде, он для отвода глаз занимался всевозможными делами, не имеющими ничего общего с текущей войной: газетами, академией, оперой, отделами Почетного легиона. Тем временем была проведена реорганизация армии; Массена привел из Италии 36 000 человек. Шасселу-Лоба и Ларибуасьер принудили Данциг к сдаче, благодаря чему освободился 40 000-ный корпус маршала Лефевра. Наконец, генерал Гардан, отнюдь впрочем не отличавшийся ловкостью дипломата, был послан в Персию, чтобы подстрекнуть шаха к диверсии против русских. Мортье заставил Швецию вступить в переговоры с Францией. Вандамм овладел Бреславлем и покорил всю Силезию. Все было подготовлено для решительной кампании.

Фридланд (14 июня). Русские также получили подкрепления – 10 000 солдат и 6000 казаков. Беннигсен, располагавший приблизительно 100 000 человек, открыл наступление. Ней первым подвергся нападению, но Наполеон в ожесточенной битве при Гейльсберге принудил русских отступить от Фридланда. Здесь Беннигсен, желая сохранить за собой дорогу на Кенигсберг, перешел Аллу и скучил свое войско в узкой лощине на левом берегу этой реки, так что в случае неудачи оно могло спастись только чрез фридландские мосты. «Не каждый день поймаешь неприятеля на такой ошибке!» – воскликнул Наполеон. В ночь, предшествовавшую сражению, Ланн сильно укрепился на возвышенности Постенен, чем дал время Мортье утвердиться в Генрихсдорфе. Сражение началось в три часа утра. Это была годовщина битвы при Маренго – доброе предзнаменование. Наполеон заявил, что русские в его руках. Ланн с 26 000 человек в течение тринадцати часов сопротивлялся 82 000 русских. В четыре часа дня, когда он уже начал слабеть, он заметил по замешательству русских, что Нею удалось обойти их. Ней, клином врезавшись в массу русских и сначала бесстрашно выдерживая град их картечи, а затем сам открыв по ним убийственный огонь из своих орудий на расстоянии полутораста шагов, обошел левое русское крыло, предводимое Багратионом, перешел Аллу, разрушил мосты, обеспечивавшие отступление русских, и занял в их тылу замок Фридланд. С этой минуты русскими, несмотря на их стойкость перед лицом смерти, овладело полное смятение. Они потеряли 25 000 человек и 80 орудий. Французы вступили в Кенигсберг. Русская армия потеряла всякую точку опоры.

Тильзитское свидание и мир. Тильзитский мир положил конец существованию четвертой коалиции. Пруссия не захотела пойти навстречу дружеским предложениям Наполеона: он сокрушил ее и решил сделать точкой опоры Россию. В основе всякого политического союза лежит общность вражды двух договаривающихся держав против третьей: Александр I не мог простить Англии того, что она смотрела на коалицию лишь как на орудие для защиты ее собственных интересов; с другой стороны, Наполеон только что знаменитым берлинским декретом организовал против нее континентальную блокаду. И вот Александр и Наполеон соединяются в своей общей ненависти к Англии. Союз был быстро заключен. Они впервые увиделись на отшвартованном среди Немана плоту, который был нарочно построен для их встречи. Затем они уже часто виделись в городе Тильзите. Они взаимно осыпали друг друга знаками самой задушевной дружбы. Александр был очарован Наполеоном, как высшим существом, которое силишься понять или разгадать, а Наполеон пускал в ход все обольщения, чтобы пленить восторженного царя. Они делили между собой Европу. Наполеон посулил царю территориальное обогащение в Финляндии на счет Швеции и в румынских княжествах на счет Турции; взамен царь согласился признать все завоевания Французской империи и все королевства, созданные Наполеоном. По тайному пункту он обязался соблюдать блокаду, т. е. строжайше закрыть свои порты англичанам. Итак, царь отрекся от своей недавней союзницы Англии, а Франция – от своих старых союзниц, Швеции и Турции.

С Пруссией Наполеон поступил беспощадно. У прусского орла были отрублены оба крыла: с одной стороны, король Фридрих-Вильгельм должен был уступить провинции, отнятые у Польши: они образовали теперь великое герцогство Варшавское, исключая Данцига, объявленного вольным городом; с другой стороны, он вынужден был отказаться от всех своих владений и к западу от Эльбы, от Магдебурга, которого не спасли и слезы прекрасной прусской королевы. Эта территория, вместе с Гессен-Касселем, Брауншвейгом и частью Ганновера, составила королевство Вестфалию, отданное Жерому Бонапарту. Великое герцогство Варшавское было предоставлено саксонскому курфюрсту, которого Наполеон произвел в короли. Эти два королевства с двух боков охватывали Пруссию, готовые ежеминутно пожрать ее жалкие остатки. В угоду русскому царю Наполеон предоставил королю четыре провинции: Силезию, Бранденбург, Померанию и Пруссию, которые одни и должны были отныне составлять прусское королевство. Фридрих-Вильгельм обещал закрыть свои порты английским товарам, признать все территориальные переверстки, произведенные Наполеоном, и уплатить военную контрибуцию в 100 миллионов. Эвакуация французскими войсками провинций, возвращаемых прусскому королю, была поставлена в зависимость от уплаты этой контрибуции. Этим способом Наполеон обеспечил себе возможность еще надолго продлить мучения Пруссии.

Новый фазис наполеоновского владычества в Европе. Как орудие разрушения, этот договор представлял собой гениальную выдумку. Накануне сражения при Иене Наполеон намеревался сделать из Пруссии обширную полунемецкую, полуславянскую державу; после победы при Фридланде он предпочел изувечить Пруссию. Он беспощадно воспользовался своей победой, не предусмотрев ни превратностей судьбы, ни жажды мести со стороны прусского народа. «Да, я знаю, что из всех народов, старавшихся укусить колосса, Пруссия была злее всех, старалась укусить всего больнее и глубже»; и, произнося эти слова, герцогиня д’Абрантес знала лишь жестокую месть пруссаков в 1814 и 1815 гг.! Отныне Италия, Германия, Австрия, Пруссия и Польша всецело подвластны Наполеону; он разделяет с русским царем владычество над миром. Вскоре он пожелает один властвовать над Европой; но его договоры теперь уже не могут быть ничем иным, как кратковременными передышками в непрерывной войне.

Глава III Франко-русский союз

От Тильзитского свидания до образования пятой коалиции. 1807-1809

Политика Наполеона после Тильзитского свидания. Битва при Эйлау пошатнула положение Наполеона, сражение при Фридланде снова его укрепило, а тильзитское свидание, по-видимому, упрочило его окончательно. Никогда еще ни один человек не поднимался так высоко. Менее чем за два года он сокрушил в Европе две большие военные монархии, а третью, победив, склонил затем содействовать своим замыслам. Он впервые располагал теперь группой крупных союзников; это предотвращало возможность образования новых коалиций и позволяло ему всецело посвятить свое внимание морской войне и завершению своего грандиозного предприятия. Именно эти необычайные удачи и погубили его. На минуту обеспечив себя со стороны России, он уже считал себя в силах на все дерзать, все предпринять и всего достигнуть. Упорно преследуя свою постоянную цель – ослабление Англии, – он с течением времени все более утрачивает чутье реального и возможного. Провозгласив своим берлинским декретом от 21 ноября блокаду британских островов, он был уверен, что ему и в самом деле удастся осуществить этот способ ведения войны, который должен был привести к системе постоянных нашествий и всеобщего притеснения. Он хотел, чтобы все европейские порты фактически были закрыты для английских судов. Вслед за тем он применил эту меру и к судам нейтральных государств (миланский декрет 1807 г.) ввиду того, что англичане позволяли этим судам совершать рейсы только со своего согласия и за известную плату. Таким образом, он пытался совершенно запретить Европе морскую торговлю и приостановить экономическую жизнь ста миллионов человек. В то же время он хотел забрать в свои руки все приморские государства, чтобы затем распоряжаться ими по своему усмотрению: те из них, которые оказываются непокорными его велениям, он принуждает силой или экспроприирует, занимает их территорию, конфискует их провинции, низлагает их правительства, и в конце концов доводит дело до того, что вызывает против себя единодушный взрыв национальных восстаний, перед которым не в силах устоять и его гений. Таким образом от Тильзитского соглашения тянется непрерывная нить событий, ряд заблуждений и все учащающихся ошибок, которые за пять лет приводят его к полному банкротству. Тильзитское свидание толкнуло его на путь гибели, внушив ему желание и дав средства дерзать на невозможное.

Возвращение в Париж; пребывание в Фонтенбло. Дав инструкцию полякам в Варшаве и саксонскому двору, 27 июля 1807 года он вернулся в Париж. В Париже сенат и Государственный совет старались превзойти друг друга раболепством поздравлений. Общество приветсвовало не столько победу, сколько мир: последние две кампании слишком истощили и утомили Францию, чтобы она могла еще наслаждаться славой; тильзитское чудо – превращение вчерашнего врага в друга – предвещало, казалось, новую эру, эру отдыха и покоя. Это вызвало в Париже энтузиазм, проявившийся во время празднеств 15 августа; никогда народное ликование не обнаруживалось так свободно и бурно. «Сегодняшний праздник, – гласил один из полицейских рапортов, – был поистине национальным праздником».

На некоторое время Наполеон, казалось, погрузился в дела внутреннего управления, которых он никогда не упускал из виду. Он употреблял все старания, чтобы оживить промышленность и торговлю, создать народное благосостояние, развить и усовершенствовать те великие учреждения, которые он желал сделать опорами трона. Именно в это время он отпраздновал женитьбу своего брата Жерома на принцессе Екатерине вюртембергской (23 августа) и, отняв у Талейрана портфель министра иностранных дел, даровал ему звание vice-grand electeur; тем не менее он оставил Талейрана совещательным министром при (или, скорее, над) государственным секретарем, которым в данное время был граф Шампаньи. 22 сентября он переехал со своим двором в Фонтенбло. Здесь непрерывно сменялись блестящие приемы, празднества, охота, театральные представления; в продолжение девяти недель гости императора веселились по приказанию, что многим казалось невыносимым. Для охоты даже дамы должны были надевать установленную форму, впрочем удобную и изящную. Здесь разыгрывались, правда, и семейные сцены, романы, интриги, но эти тени терялись в блеске, которым был окружен император. Немецкие князья являлись на поклон к нему и кадили ему лестью; постепенно он привык видеть себя окруженным государями в качестве царедворцев. Можно было подумать, что он, наконец, почил на лоне своего всемогущества и своей славы; между тем он работал неутомимо, составлял сложные проекты и обдумывал всеобъемлющий план новых предприятий.

Действия Наполеона в Италии; экспедиция против Португалии. Его замысел состоял в том, чтобы сплотить весь континент из конца в конец, поднять его против Англии и мобилизовать его для морской войны на оба фланга – со стороны Средиземного моря и со стороны океана. На Средиземном море Наполеон укрепляет свои позиции и увеличивает их число. Согласно Тильзитскому договору он присваивает себе Корфу и Каттаро с его обширным рейдом и приводит их в оборонительное состояние; эти два военно-морских пункта обеспечивали ему возможность давить на Турцию и в случае надобности – урезать ее. В силу конвенции, заключенной в октябре 1807 года, он возвращает Австрии Браунау, оставленный в залог впредь до возвращения Каттаро, и тем улаживает свой спор с этим двором, – но тут же навязывает ему размежевание границ, выгодное для королевства Италии, а потом заставит и высказаться против Англии и закрыть для нее Триест. В Италии, где он предписывает Евгению преследовать подозрительные товары и через посредство Жозефа подготовляет поход против Сицилии, его внимание привлекают два непокорных государства, – Рим и Тоскана. Пий VII, как глава религии мира, не считал для себя возможным участвовать в репрессивных мероприятиях, носивших характер войны; его владения, омываемые двумя морями, с двух сторон были доступны произведениям английской промышленности: помимо чисто церковных пререканий, Наполеон вменял курии в вину этот нейтралитет и заявлял, что больше не потерпит его. Папе предложено было вступить в континентальную лигу, закрыть свои порты и допустить в Священную коллегию двадцать четыре французских кардинала. В противном случае легатства Урбинское, Мачератское и Анконское будут присоединены к империи; Романья была уже раньше занята. Еще меньше церемонился Наполеон с Тосканой. Так как англичане устроили в Ливорно складочное место для товаров, то он отправил туда Миолли с 4000 солдат и наложил секвестр на королевство Этрурию, причем очень неопределенно обещал королеве-регентше вознаграждение по ту сторону Пиренеев.

Действительно, Пиренейский полуостров представлялся ему удобной ареной для обширных предприятий. Он хотел начать с одной из его оконечностей, а именно с юго-западной, где Португалия дала превратить себя в британскую колонию. Один из пунктов Тильзитского договора гласил, что Португалии должно быть предписано закрыть ее порты для врагов Франции. По возвращении в Париж Наполеон обратился к Португалии с соответственной нотой, а затем, не обращая внимания на лживые уверения Браганцкого дома и его лицемерные уступки, сформировал в Байонне 40 000-ную армию под командованием Жюно, которому и предписал перейти Пиренеи и идти прямо на Лиссабон. Мадридский двор должен был прислать вспомогательный отряд и дать пропуск французскому войску. Независимо от своей прямой выгодности, португальская экспедиция давала императору повод исподтишка ввести войско в Испанию[17].

Династия Бурбонов в Мадриде угасала от разврата и дряхлости. Жалкий король, распутная королева, фаворит, ненавидимый народом, правительство, лишенное престижа и силы, быстрое на всякую низость, способное на всевозможные вероломства, – вот какую картину представляла Наполеону эта Испания, которая рассыпалась перед ним в изъявлениях преданности и чуть не изменила ему накануне сражения при Иене. Между тем в последние дни монархии Испания была самым постоянным другом Франции и самым выгодным ее союзником против Англии: она удвоила морское могущество французов своим флотом, своими матросами, своими складами: она представляла из себя как бы запасный арсенал Франции. И теперь еще в портах Пиренейского полуострова стояли в бездействии остатки могущественного военного флота. Пустить в оборот эту даром пропадающую силу, вернуться к политике, намеченной фамильным договором[18], – такова была мысль, которой, по-видимому, руководился Наполеон, предпринимая испанскую экспедицию. Он хотел, прежде всего, сделать союз с Испанией и прочным, и активным, «расшевелить это королевство, которое для общей войны совсем не могло ему пригодиться». Каким же способом он достигнет этого? Отнимет ли он у Испании ее северные провинции, вознаградив ее за это владениями в Португалии, чтобы таким образом упрочить за собой постоянный доступ в Испанию и обеспечить себе свободный проход через Пиренеи? Выдаст ли одну из своих племянниц замуж за наследника престола, чтобы обновить династию, подлив свежей крови в ее жилы? Или же он воспользуется, напротив, любым поводом, какой не трудно было создать, чтобы низвергнуть эту расшатанную династию? Толкнет ли он ногой эту гниль и посадит ли в Мадриде одного из своих братьев, стремясь повсюду заменить Бурбонов Бонапартами? Один за другим развертывались в его уме эти разнообразные планы, попеременно одерживая верх. Но пока он держал их в тайне; явно же он занимался Испанией лишь постольку, поскольку она могла оказать поддержку его предприятию против португальской монархии.

Военные операции на севере. Из-за южных дел он, однако, не забывал о северной Европе. Все побережье океана, Ла-Манша и других северных морей он хотел превратить в одну громадную боевую линию для блокады и атаки Англии. С этой целью он реорганизует свои эскадры – лорианскую, рошфорскую, брестскую – и свою булонскую флотилию, заводит эскадру в Антверпене и другую в Текселе. В Германии, обеспечив себя путем присоединения Везеля и Келя постоянные береговые укрепления по ту сторону Рейна, организовав Вестфальское королевство, он придвигает к морскому берегу несколько корпусов, чтобы сильнее воздействовать на ганзейские города и запереть Везер и Эльбу. Наконец, и позади Пруссии, занятой его войсками, он обращает свое внимание на Балтийское море. Он требует от Дании, чтобы она отказалась от нейтралитета и предоставила в распоряжение французов свои двадцать линейных кораблей с их опытным и храбрым экипажем. Швеция, король которой питал бешеную ненависть к революционной Франции, не поддавалась увещеваниям; и вот Наполеон снова открывает против нее военные действия, и, по его приказанию, маршал Брюн осаждает и берет Стральзунд (июль 1807 г.). Во всяком случае, действительно запереть Балтийское море и превратить его в базу французских военных действий можно было бы только в том случае, если бы главная из прибалтийских держав, Россия, сама выступила на боевую арену, объявила себя против Англии, увлекла за собой Данию и оказала давление на Швецию. Во всех других местах для Наполеона было достаточно, чтобы Россия ему не мешала, но на севере он не мог обойтись без ее помощи. Поэтому он не медля стал хлопотать о том, чтобы превратить мир с ней в активный союз.

Посольство Савари. Тотчас по заключении Тильзитского договора Наполеон назначил своим представителем при русском царе одного из своих адъютантов, генерала Савари, и отправил его в Петербург в качестве временного посла и в знак своей признательности к царю: таким путем он хотел поддержать связь с императором Александром впредь до восстановления посольств и правильных дипломатических сношений. Савари должен был на месте ознакомиться с намерениями императора и его двора и с настроением общества и настоять на исполнении взятых на себя Россией обязательств против Англии. Он был превосходно принят императором, холодно – императрицею-матерью, пользовавшейся большой силой, и очень дурно – обществом. В то время как император Александр приглашал его к своему столу по нескольку раз в неделю и относился к нему с дружеской фамильярностью, все сановники отказывались принимать его, – ему не посылали ответных визитных карточек. Это был бойкот против «палача герцога Ангиенского». Воодушевленная страстной ненавистью к революции, петербургская аристократия отказывалась принять Тильзитский договор, и эта светская оппозиция представлялась первой опасностью, грозившей союзу, так как русское самодержавие, несмотря на свою неограниченную власть, имело обыкновение считаться с мнением высших классов.

Сверх того, Россию связывали с Англией материальные интересы. Действительно, в продолжение предшествовавшего века Англия приобрела монополию торговли с Россией. Еще в то время, о котором идет речь, из 1200 судов, входивших ежегодно в Неву, более 600 носили английский флаг. Русские вывозили на британские острова хлеб и лес и взамен получали, кроме значительных барышей, всевозможные предметы потребления. Разрыв с Лондоном был бы для империи экономическим бедствием, нарушил бы привычки и многих разорил.

Ввиду всех этих обстоятельств, в первые месяцы по заключении Тильзитского договора общественное мнение энергично выражало свое недовольство новой политикой императора Александра. Однако, несмотря на многочисленные затруднения и препятствия, Савари не падал духом. Благодаря своей настойчивости и смелости он сумел пробить брешь в петербургском обществе, втерся в некоторые дома и зондировал почву с целью расположить в свою пользу или по крайней мере задобрить знать. Он добился доступа к интимному кругу императора Александра, Нарышкиной, и через ее посредство доводил до императора конфиденциальные советы: он умолял Александра обнаружить твердую волю, поступить как подобает самодержцу, предупредить протест недовольных, а не ждать его, словом – пронзить тучу мечом. Наполеон поддерживал своего представителя постоянными точнейшими инструкциями и всякими другими средствами. Он посылал Нарышкиной парижские наряды и драгоценности, которые сам выбирал. «Вы знаете, – писал он Савари, – что я знаю толк в дамских туалетах». Неистощимая предупредительность и бесчисленные мелкие услуги постепенно услаждали царю горечь его военных неудач; меч Наполеона можно было сравнить с копьем Ахиллеса, которое обладало чудесным свойством исцелять причиненные им раны. Между обоими монархами завязалась прямая переписка, и Наполеон пользовался ей, чтобы поддержать на расстоянии те интимные отношения, которые установились между ними во время Тильзитского свидания, напоминал русскому императору о великих планах, которые должны прославить его царствование и обессмертить его имя, старался воздействовать на его воображение и сердце. Но еще лучшую службу сослужили в это время Наполеону грубость и насильственность английской политики.

Бомбардировка Копенгагена. Отношения между лондонским и петербургским правительствами охладели еще до заключения Тильзитского договора. В продолжение последней войны преемники Питта ни разу не оказали своим союзникам деятельной помощи. Вместо того, чтобы высадить войска в Данциге и Кенигсберге, они рассеяли их по всем частям земного шара: они атаковали или угрожали Константинополю, Египту, Буэнос-Айресу, Монтевидео, словно Англия хотела овладеть миром, пока Наполеон покорял Европу. Поэтому Тильзитский мир поразил ее меньше, чем полагали; она мало удивилась заслуженной измене со стороны России. Новый английский кабинет, в котором министром иностранных дел был Георг Каннинг, понимал, что под миром, состоявшимся между обоими императорами, скрывалось какое-то другое, тайное соглашение. В ответ на предложение посредничества со стороны России английское правительство потребовало, чтобы ему сообщили секретные статьи договора. Правда, проницательность его не простиралась до того, чтобы оно догадалось об условиях Тильзитского договора во всем их объеме: в Лондоне не могли предполагать, что мягкий Александр изменил свой образ действий резче и в сторону большого своекорыстия, нежели запальчивый Павел I. По аналогии с 1801 годом там воображали, что Россия обещала только вступить, заодно с другими прибалтийскими государствами, в лигу вооруженного нейтралитета. В этом случае самым деятельным членом союза должна была бы стать Дания, расположенная на передовом посту и обладавшая сильным флотом; поэтому англичане полагали, что, нанося удар Копенгагену, они сразу расстроят и обезоружат северную лигу.

В конце июля 1807 года сильная английская эскадра под начальством адмирала Гамбье, с десантным войском, без объявления войны, переплыла Зунд и появилась перед Копенгагеном. Датскому принцу-регенту, находившемуся в Киле, было внезапно предъявлено требование о сдаче крепости Кроненбурга, господствующей над Зундом, копенгагенского порта и всего флота. Англичане обещали вести себя в занятых пунктах как друзья и платить за свое продовольствие. «Какое же вознаграждение вы думаете уплатить за нашу честь?» – отвечал принц и прекратил всякие переговоры. Тогда английские войска под командованием генерала Каскэрта высадились с северной и южной стороны Копенгагена и окружили его батареями. 1 сентября началась бомбардировка. В продолжение пяти дней огненный дождь ядер осыпал город, который с достоинством и мужественно выдерживал это испытание. Англичане ворвались в него, захватили шестнадцать кораблей и большое число легких судов, опустошили арсенал, забрали даже запасные снасти и веревки, и затем поспешно, как воры, удалились со своей добычей, явив миру пример неслыханного нарушения международного права. Однако не следует забывать, что Наполеон не более Великобритании был склонен щадить нейтралитет Дании: раньше он потребовал, чтобы она присоединилась к нему, – теперь он принудит ее к этому. Англичане только заблаговременно сломали оружие, которое он собирался направить против них; но их образ действий представлял собой такое адское сочетание двуличности, бесстыдства и насилия, что Европа была потрясена и возмущена.

Разрыв Александра I с Англией. В первую минуту изумление и ярость овладели и Наполеоном; но очень скоро он сообразил, что этот гнусный поступок дает ему превосходное средство совершенно изолировать англичан и поставить их вне охраны международного права. Теперь Дания умоляла его о заключении союза, и Наполеон согласился на него. По его предложению Австрия, скрепя сердце, согласилась отозвать из Лондона своего посла и официально примкнула к блокаде, под рукою дав знать королю Георгу и его министрам, что ее симпатии остаются на стороне англичан. В Петербурге французская дипломатия удвоила свои настояния, чтобы добиться разрыва России с Англией раньше срока, определенного Тильзитским договором. «Стыдно было бы России, – писал Наполеон, – остаться в стороне после события, так близко ее касающегося».

Александр принял к сердцу беззаконие, которому подверглась Дания, – друг и исконный протеже его дома. Прибывший в Петербург тайный эмиссар Каннинга, полковник Уильсон, пытался представить объяснения, предлагал сделку относительно Балтийского моря и большие выгоды на Востоке, но Александр остался непреклонным, потому что ждал от Наполеона большей поживы. Его замыслы о новых приобретениях на Востоке в это время были взвинчены его новым министром иностранных дел, престарелым графом Румянцевым, сменившим Будберга, «который каждый раз ждал приказания, чтобы думать». Румянцев, напротив, имел самостоятельные политические взгляды и лелеял смелые замыслы. Сын блестящего генерала, добывшего себе военную славу при Екатерине II в борьбе с турками, он только и мечтал о завоеваниях в Турции и видел в этом столько же семейную традицию, сколько исполнение национальной миссии. Надеясь осуществить свою мечту при помощи союза с Францией, он убеждал императора, что необходимо дать быстрое и полное удовлетворение Наполеону в его борьбе с Англией, чтобы вынудить у него на Востоке все те уступки, на которые, по-видимому, позволяли надеяться тильзитские переговоры. С приближением зимы, когда уже нечего было бояться нападения англичан на Кронштадт и русская средиземная эскадра была в безопасности, Александр принял решение, несмотря на ропот общества, подстрекаемого Уильсоном. 7 ноября он в грозной ноте выразил неодобрение своему послу в Англии, который позволил вовлечь себя как бы в моральное соучастие по копенгагенскому делу; он протестовал против бомбардировки, напоминал о принципах морского права, провозглашенных его прапрадедом, и объявлял войну Великобритании. Наряду с этим его восточная политика приняла более резкий характер. Согласно статьям Тильзитского договора, в Слободзее, при посредстве французского офицера Гильемино, было заключено перемирие с турками, в силу которого дунайские княжества должны были быть эвакуированы русскими. Александр отказался ратифицировать этот акт и оставил свои войска в Молдо-Валахии, не возобновляя пока военных действий, а в половине ноября, спустя восемь дней после разрыва с Англией, он сообщил Савари о своем желании удержать дунайские княжества и включить их в состав своих владений и просил согласия Наполеона на этот проект.

План соглашения насчет Турции и Пруссии. Наполеон все более и более втягивался в свои южные предприятия. Сорокатысячный корпус Жюно достиг Лиссабона, и Браганцкий дом бежал в Бразилию. 27 октября в Фонтенбло был заключен договор с Испанией о разделе Португалии; ее разрубили на три куска: северный решено было отдать королеве Этрурии взамен Тосканы, из южного образовать для Годоя Альгарвское княжество, а центр оставался в распоряжении императора, которому он мог пригодиться для обмена при его сделках с Испанией. Таким образом он продолжал вести переговоры с Бурбонами и не отвергал мысли о такой комбинации, которая поставила бы их в полную зависимость от него, хотя еще более желал их окончательного низложения. Испания, казалось, сама искала его вмешательства: король Карл IV и королева, по наущению Годоя, обвинили в заговоре собственного сына Фердинанда; инфант прибег к Наполеону, клянча у него поддержки. Таким образом в королевском доме воцарилось междоусобие, государство разлагалось, и Наполеон во время путешествия, которое он совершал по Италии в течение ноября и декабря, сказал своему брату Люсьену по поводу Испании: «Не правда ли, это королевство само падает мне в руки?» Предвидя грядущие события, он отправил на Пиренейский полуостров вторую армию, под предлогом усиления оккупационного корпуса в Португалии, и придвинул к границе другие войска. Чтобы приобрести свободу действия в Испании и возможность поступать сообразно обстоятельствам, он стремился окончательно обеспечить себе дружбу императора Александра, «на чем-нибудь покончить» с ним и упрочить союз.

Поэтому он не отказывался предоставить русскому царю дунайские княжества; но он соглашался на эту уступку только под тем условием, чтобы ему самому была предоставлена прямая и соответственная выгода. В счет, который оба императора открыли друг другу, он не заносил на свой актив ни возможных приобретений по ту сторону Пиренеев, ни своих завоеваний в Италии. Ему нужно было такое территориальное приобретение, которое могло бы непосредственно уравновесить рост могущества России. Он мог бы для этого ограбить Турцию, взяв себе Боснию и Албанию; но это было бы началом раздела Турции, о чем уже была речь в Тильзите, а император в настоящее время был склонен отсрочить это грандиозное предприятие, главным образом из страха, чтобы англичане, как хозяева на море, не захватили лучшую часть добычи – Египет и острова. Он теперь предпочел бы часть Пруссии. Он раскаивался, что пренебрег в Тильзите принципом Фридриха Великого: «Никогда не обижать противника наполовину», т. е. что отнял у Пруссии слишком много, чтобы она могла забыть свои потери, не лишив ее, однако, навсегда возможности снова подняться. Чтобы подавить в ней всякую мысль о восстании, он продолжал занимать Пруссию войсками, обусловив ее эвакуацию полным расчетом по уплате военной контрибуции, и в то же время замедлял срок расчета своими все возраставшими вымогательствами. Словом, он всячески увертывался от исполнения Тильзитского договора, – и теперь просьбы императора Александра давали ему для этого удобный предлог. Так как Александр хотел во что бы то ни стало удержать за собой дунайские княжества, тогда как по Тильзитскому договору ему лишь условно была обещана какая-нибудь часть Турции, то станет ли он препятствовать тому, чтобы Наполеон и со своей стороны превысил условия, навязанные Пруссии, и причинил ей новое увечье, отрезав у нее Силезию? Силезия за дунайские княжества – таков должен был быть предмет новой сделки: оба императора взаимно уступят друг другу чужую собственность, и этот двойной грабеж сохранит равновесие между ними.

Коленкур и Толстой. Как раз в это время Савари был отозван и на пост посла в Петербурге назначен генерал Коленкур, который в 1808 году сделается герцогом виченцским. Для первого дебюта ему было поручено предложить обмен дунайских княжеств на Силезию. Это был безупречный слуга, не боявшийся говорить правду своему господину и никогда не крививший душой ради карьеры; при высоких душевных качествах он импонировал благовоспитанностью и изящными манерами. В Петербурге ему был оказан торжественный и пышный прием. Его внушительное барство ослепило столичные круги; дамы относились к нему не так сурово, как к Савари. «Я танцевал с наиболее упорными, – писал он, – а остальное сделает время». Александр сразу допустил его в свой интимный круг и давал себе труд пленять его чарующей любезностью своего обращения. Тем не менее при первом слове посла относительно турецко-прусской комбинации царь мягко выказал свою неподатливость: он отказывался дать согласие на новую урезку Пруссии, но продолжал с горячностью требовать дунайские княжества.

Как можно было при таких условиях удовлетворить Россию, не предоставляя ей преимущественных перед Францией выгод? В продолжение нескольких недель Наполеон оставлял вопрос открытым, а сам продолжал занимать Пруссию, затягивал переговоры с ней о контрибуции и успокаивал турок, неопределенно обещая в то же время царю раздел Оттоманской империи. Вместо того, чтобы удовлетворить требования Александра по существу, он отделывался мелкими услугами и любезностями: посылал ему драгоценные вещи, дорогой фарфор, необыкновенный севрский сервиз, отдельные части которого представляли египетские памятники времен фараонов и который до сих пор хранится в Московской оружейной палате. Александр сердечно его благодарил, но предпочел бы кусок Турции. Иногда он жаловался, что призрак восточного раздела, появившийся в Тильзите, ушел в туманное будущее, и Наполеон отвечал, что в договоре все обусловлено поведением турок, а они держатся весьма миролюбиво. «Говорят, – писал он, – что я уклонился от тильзитской мелодии: я признаю только мелодии, положенные на ноты, т. е. текст договора».

Другим препятствием, тормозившим правильное функционирование союза, была личность русского посла в Париже, графа Толстого. Как военный человек, он скорбел о русских поражениях; кроме того, он был насквозь пропитан предубеждениями русской аристократии. Быть настороже против Наполеона казалось ему первым и последним словом мудрости. Восточный мираж, возможность территориального обогащения пополам с Францией мало его соблазняли: он видел одну Пруссию, он хотел во что бы то ни стало добиться ее освобождения и тем восстановить ее как необходимую преграду между Францией и Россией. На этого человека, полного предрассудков и лишенного воображения, Наполеон ничем не мог повлиять. Напрасно он предоставил ему один из лучших домов Парижа, напрасно отличал при всяком случае: русский посол оставался бесчувственным ко всем этим знакам внимания. Он оживлялся только в салонах сенжерменского предместья, среди фрондирующей знати. Он вздумал затеять военный и политический спор с Неем, «который столько же знает о моих планах, – говорил император, – сколько последний барабанщик в армии». Спор перешел в ссору и едва не привел к дуэли. Донесения Толстого, вместо того, чтобы водворять доверие, возбуждали в Петербурге беспокойство: менее, чем кто-либо, этот спесивый человек был способен рассеять подозрения и содействовать процветанию союза.

Рим, Испания и Швеция. Между тем Наполеон более чем когда-либо чувствовал необходимость вполне овладеть императором Александром, приручить и пленить его перспективой блестящих выгод, потому что он сам загребал обеими руками. Несмотря на то, что папа удовлетворил большую часть его требований, он занял войсками Анкону и Урбино, точно хотел окончательно вывести римскую курию из себя и тем приготовить повод к захвату Рима: «Папа – римский епископ, – говорил он, – а я – римский император». Действительно, выведенный из терпения Пий VII в конце концов взял назад свои уступки; тогда Миолли в феврале 1808 года занял Рим и учредил в нем французскую администрацию. Таким образом папские владения были фактически присоединены к Франции. В Испании французские войска продолжали продвигаться вперед, проникли в Наварру и Каталонию и обманным способом захватывали крепости; они надвигались со всех сторон, словно в объятиях властно сжимая полуостров, чтобы Бурбонам не оставалось другого выхода, как либо подчиниться вполне, либо совсем устраниться. Было очевидно, что царь только в том случае примирится с этим непрерывным ростом французского могущества, если ему самому будет открыт простор для завоеваний. Наполеон пытался сначала обратить его вожделение на Финляндию, принадлежавшую еще Швеции, и отвлечь его этим завоеванием. Если Россия стремится расширить свои границы, почему бы не обратиться ей против Швеции, преданной анафеме Тильзитским договором! Александр последовал этому совету: его войска внезапно перешли границу и вступили в Финляндию (февраль 1808 г.). После такого насилия над беззащитным соседом он уже не мог жаловаться на то, что Наполеон точно так же поступает с Испанией. Наполеон говорил позднее: «Я продал Финляндию за Испанию».

Но Испания была не единственным предметом, от которого следовало отвлечь внимание царя: нужно было также сделать его глухим к жалобам Пруссии и Германии, занятых французскими войсками. Притом Наполеон понимал, что Александр и Румянцев смотрят на захват Финляндии лишь как на задаток в счет будущих барышей и что только крупное приобретение на Востоке заставит их все забыть и на все смотреть сквозь пальцы. Поэтому он мало-помалу возвращался к мысли о том, чтобы поделить Турцию со своими союзниками и открыть им бесконечную перспективу.

Большое нашествие на юго-восток казалось ему вполне совместимым с захватом Испании на неопределенный срок; он думал, что это последнее предприятие потребует не столько силы, сколько хитрости и, быть может, времени и займет лишь часть его войск. Со своими италийским и далматским корпусами, с войсками нового, только что произведенного им набора и с 420 000 человек, находившимися под оружием, он рассчитывал сокрушить Турцию, бросить армию на Константинополь, здесь соединиться с русскими и затем двинуться вглубь Азии. Его опять соблазняла мысль предпринять при содействии России и Персии нападение или, по крайней мере, демонстрацию против английской Индии и нанести здесь англичанам смертельный удар. Он давно лелеял эту заветную мечту: теперь она приняла в его уме определенные очертания. Он стал готовиться к нападению на Турцию: собрал на Корфу большие запасы оружия и провианта и сосредоточил свои морские силы в Средиземном море, готовясь лишить англичан их первенства на этом море, захватить Сицилию и обратить ее в этапный пункт по направлению к Египту. Талейран предупредил Австрию, что она, вероятно, будет приглашена к участию в дележе добычи. Однако Наполеон еще колебался, еще медлил принять окончательное решение, ожидая, чтобы непримиримость Англии обнаружилась воочию. В этот момент малейший шаг к примирению со стороны лондонского кабинета остановил бы ту грозную машину, которую собирался пустить в ход Наполеон.

Раздел мира. В самом конце января он узнал, что английский кабинет в тронной речи категорически высказался против примирения и изъявил готовность начать борьбу на жизнь и на смерть. При этом известии все завоевательные и разрушительные замыслы, бродившие в его уме, сразу ударили ему в голову. Одно желание владело им теперь – перевернуть все, что еще оставалось от старой Европы, чтобы под обломками ее похоронить Англию. Он решил столковаться с Александром I по всем вопросам. Надо устроить новое свидание и на нем формально разрешить Александру продолжать завоевания в Швеции, а также выработать план разделения Оттоманской империи, которое должно быть осуществлено при первой возможности, когда обстоятельства это позволят, и одновременно с движением франко-русской армии в сторону Индии. Этой ценой он рассчитывал заранее обеспечить себе согласие царя на все свои мероприятия в Испании и приобрести возможность удержать Пруссию в плену на неопределенное время. Таким образом, разделение Востока фактически должно было сделаться разделом мира, причем львиная доля доставалась Наполеону.

2 февраля 1808 года он написал царю письмо, полное увлекательного красноречия, – магический призыв к предприимчивости и завоеваниям: «Армия в 50 000 человек, наполовину русская, наполовину французская, частью может быть даже австрийская, направившись через Константинополь в Азию, еще не дойдя до Евфрата, заставит дрожать Англию и повергнет ее в прах перед континентом. Я приготовил все нужное в Далмации, Ваше величество – на Дунае. Спустя месяц после нашего соглашения армия может быть на Босфоре. Этот удар отзовется в Индии, и Англия будет сокрушена. Я согласен на всякий предварительный уговор, какой окажется необходимым для достижения этой великой цели. Но взаимные интересы обоих наших государств должны быть тщательно соглашены и уравновешены. Все может быть условлено и решено до 15 марта. К 1 мая наши войска могут быть в Азии и войска Вашего величества – в Стокгольме; тогда англичане, угрожаемые в Индии, изгнанные из Леванта, падут под тяжестью событий, которыми будет полна атмосфера. Ваше величество и я предпочли бы наслаждаться миром и провести жизнь среди наших обширных держав, оживляя их и водворяя в них благоденствие посредством развития искусств и благодетельного управления; но враги мира не позволяют нам этого. Мы должны расти вопреки нашей воле. Мудрость и политическое сознание велят делать то, что предписывает судьба, идти туда, куда влечет нас неудержимый ход событий… В этих кратких строках я вполне раскрываю перед Вашим величеством мою душу. Тильзитский договор будет регулировать судьбы мира. Быть может, при некотором малодушии Ваше величество и я предпочли бы верное и наличное благо возможности лучшего, но так как англичане решительно противятся этому, то признаем, что настал час великих событий и великих перемен».

Тот же курьер привез Коленкуру инструкцию, в силу которой он должен был начать предварительные переговоры об условиях раздела. Сейчас имелось в виду наметить лишь общие основания договора, окончательно же все должно было быть условлено лично между обоими императорами. Относительно места и времени свидания Наполеон предоставлял себе в полное распоряжение своего союзника: «Если император Александр может приехать в Париж, он доставит мне этим большое удовольствие. Если он может выехать лишь на полдороги, отмерьте циркулем на карте середину пути между Петербургом и Парижем. Вы можете дать согласие по этому вопросу, не дожидаясь ответа от меня: я неукоснительно явлюсь на место свидания в условленный день».

Раздел Востока между Францией и Россией. Читая письмо от 2 февраля, Александр вспыхнул в лице: восторг изобразился в его чертах. Коленкур и Румянцев тотчас приступили к выработке предварительных условий. Это были необычные переговоры. Посреди дружеской беседы посланник и министр раскрывают карту мира; она оспаривают друг у друга и уступают один другому столько городов, областей и царств, сколько никогда еще не приходилось распределять ни одному торжественно созванному конгрессу. «Вам, – говорит Коленкур, – Молдавия, Валахия и Болгария; нам – Босния, Албания и Греция, а для Австрии мы выкроем промежуточный удел». Трудности начались тогда, когда в переговорах дошла очередь до центральных частей Турции и особенно до Константинополя, который по своему господствующему положению не имел себе равных. Александр сперва предложил сделать его вольным городом; затем, уступая советам своего министра, более честолюбивого, чем он сам, потребовал его для себя и заупрямился на этом. Коленкур не оспаривал у него Константинополя, но желал уравновесить эту крупную уступку приобретением для Франции Дарданелл; Александр и Румянцев отвечали, что получить Константинополь без Дарданелл – все равно, что приобрести запертый дом, не имея ключа к нему. За Дарданеллы с Босфором, за этот «кошачий язык», как выражался Румянцев, намекая на форму полуострова Галлиполи, они предлагали Наполеону целую державу: Египет, Сирию и малоазиатские порты. Соглашения так и не удалось достигнуть; было составлено два проекта дележа – французский и русский. Александр написал Наполеону письмо, дышавшее сердечностью и признательностью, но обусловил свидание предварительным принятием русского проекта в его главных чертах.

Отсрочка свидания. Коленкур ждал окончания этих необыкновенных переговоров, чтобы сообщить своему господину их результаты: шесть недель Наполеон не получал никаких известий из России. В начале этого промежутка времени он делил свое внимание между Испанией, где его войска вступили на путь к Мадриду, и Турцией, которую он изучал с точки зрения удобств нашествия. В марте произошло событие, отдавшее в его руки Испанию и ускорившее его решение: 18 марта вспыхнула революция в Аранхуэце[19], противопоставившая Фердинанда Карлу IV. Наполеон воспользовался ей, чтобы парализовать одного другим и захватить испанскую корону. В эту минуту, если верить показаниям некоторых свидетелей, английский кабинет, чувствуя свою изолированность, был более склонен идти на мировую, чем позволяли думать его публичные заявления; но захват Испании устранил всякую возможность примирения, даже временного, и обрек Наполеона на непрерывную войну[20].

Он возвестил испанцам свой близкий приезд и приготовился ехать к Пиренеям; но как можно было соединить эту отлучку со свиданием в Германии, столь категорически предложенным царю? При своей необыкновенной быстроте он надеялся в короткий срок совершить обе поездки; но он не знал, с которой ему придется начать, так как Александр мог воспользоваться его предложением и выехать тотчас по получении письма от 2 февраля. 31 марта он, наконец, получил русский ответ, развязавший ему руки: Александр отсрочивал свидание, соглашаясь на него лишь условно и ставя его в зависимость от новых переговоров. Наполеон счел себя вправе продлить отсрочку и, решив сначала покончить с Испанией, а затем уже прийти к окончательному соглашению с Россией, выехал из Париж в Байонну.

Состояние союза во время байоннских событий. В то время как Карл IV, королева, Фердинанд и Годой собрались у него в Байонне и запутывались в расставленных им сетях, Коленкуру велено было приготовить Александра I к принятию окончательного решения. Из Байонны Наполеон писал в Петербург письмо за письмом, излагая и по-своему комментируя события. «Испанские дела сильно запутываются… Отец протестует против сына, сын против отца. Оба очень раздражены друг против друга. Ссора между ними дошла до крайней степени. Все это легко может привести к перемене династии». Когда узурпация совершилась, когда Бурбоны подписали свое отречение и Жозеф, после комедии запроса у представителей народа, был провозглашен королем, император утверждает, что он ничего этого не подстраивал заранее, что ко всему этому принудили его обстоятельства; притом, он-де не оставляет за собою «ни одной деревушки»: «В действительности Испания будет теперь более независима от меня, чем когда-либо».

Россия беспрепятственно дала совершиться этому дерзкому нарушению монархического права: ее силы были заняты в Швеции, ее внимание поглощено Турцией. В Финляндии, где ее войска взяли Свеаборг и заняли большую часть края, ей приходилось теперь отражать новое наступление неприятеля. Наполеон обещал поддержать ее посредством франко-датской диверсии в Скании – путем высадки войск на южном берегу Швеции; но Бернадотт, которому он вверил руководство этой операцией, поднявшись со своим отрядом в Голштинию и заняв позицию поблизости от датских островов, не решался переправиться через Бельт. Он ссылался на недостаточность своих сил; но более вероятно, что его удерживала его инструкция. Александр страдал от этой задержки и видел в ней измену данному слову; однако он мало жаловался и терпеливо ждал, поглощенный своей мечтой о Востоке, во сне и наяву видя Константинополь.

В первые дни мая Наполеон убедился, что Испания – в его руках: Жозеф пустился в путь к Мадриду, Фердинанд уехал в Валенсэ, Карл IV – в Компьень. Все еще оставаясь в Байонне, он сосредоточивает свое внимание отныне главным образом на России, на Востоке, на тех грандиозных предприятиях, которые должны сокрушить англичан, если порабощения Испании окажется недостаточно, чтобы сломить их упорство. Он возобновляет с императором Александром прерванные на время переговоры и снова требует свидания, но отклоняет всякое предварительное соглашение об условиях раздела; дело-де слишком важно и слишком щекотливо, чтобы можно было улаживать его издали и письменно: «Главная трудность все еще лежит в вопросе о том, кому должен достаться Константинополь». При личном свидании, в беседе с глазу на глаз, они легко столкуются: их дружба сделает это чудо.

Когда Александр I наконец согласился на свидание без предварительных условий, решено было устроить его в сентябре, в Эрфурте, и Наполеон был уверен, что ему снова, как в Тильзите, удастся одержать моральную победу над царем, т. е. подчинить его своей воле. Ввиду этого предстоящего соглашения он удваивает свою энергию, делает колоссальные приготовления, без устали работает над размещением своих эскадр, десантных войск и наступательных средств во всевозможных пунктах береговой линии. В течение лета, по его плану, необходимо было тревожить англичан бесчисленными ложными атаками и диверсиями от Текселя до южной оконечности Италии: «Мы их загоняем до полусмерти». Осенью, после свидания, в то время как он, Наполеон, из Италии будет руководить разделом, сноп эскадр вылетит из французских портов и рассеется по морям: одна из них перебросит 20 000 человек в Египет, две другие обогнут Африку, чтобы грозить Индии, к которой в то же время через остатки Оттоманской империи отправится сухопутная франко-русская армия. Эта грозная последовательность наступательных действий повергнет в трепет Англию; охваченная вихрем разрушительных операций, она откажется от борьбы и покорно склонит голову. Наполеон наконец чувствовал себя в силах закончить и увенчать дело своих рук, как вдруг в этой колоссальной постройке раздался страшный треск, поколебавший ее от основания до вершины.

Влияние байленской капитуляции на положение дел в Европе. Ему ни разу не приходила в голову мысль о возможности национального сопротивления в Европе: он ждал здесь разве что местных вспышек и некоторого волнения в городах. Это была одна из его главных и наиболее гибельных ошибок. Испанская корона сдалась, но народ не пожелал подчиниться и в страстном порыве поднялся против узурпатора. 2 мая вспыхнуло восстание в Мадриде, и Мюрат был вынужден картечью обстреливать народ на улицах. Картагена, Севилья, Сарагосса, Бадахоз и Гренада последовали примеру Мадрида; всюду возникли инсуррекционные хунты; регулярные войска высказались за Фердинанда и смешались с шайками повстанцев, открывшими партизанскую войну против французских войск.

Сначала Наполеон отнесся к этому мятежу с полным пренебрежением; ему казалось, что для усмирения его нужны не войска, а полицейские средства. Но видя, что движение разрастается, он решил принять серьезные меры: приказал Дюпону двинуться с войском к Севилье и сформировал на севере Испании другой корпус под начальством Бессьера. 14 июля Бессьер одержал блестящую победу при Медина де Рио-Секо. Император протрубил об этом успехе на весь мир и снова возвестил, что в Испании все кончено. Вдруг, на обратном пути из Байонны в Париж, он получил в Бордо известие о происшествии неслыханном, неправдоподобном, противоречившем всякому вероятию и однако вполне реальном: испанские банды, эта жалкая сволочь, разбили одну из французских армий и заставили ее капитулировать в открытом поле. Действительно, Дюпон дал окружить себя в Андалузии, близ Байлена, и, не сумев ни выбраться, ни разбить врага, в конце концов сдался: 18 000 французов со своими знаменами, орудиями и обозом капитулировали на позорных условиях.

Байленская капитуляция была одним из важнейших событий этого периода и всей императорской эпохи. Ее материальные и моральные последствия, как прямые, так и косвенные, были громадны. На Пиренейском полуострове ее результатом была немедленная и почти полная потеря французами Испании, где французские войска вместе с Жосефом принуждены были отступить по ту сторону Эбро, и Португалии, где изолированному и подвергшемуся нападению англичан Жюно не оставалось ничего другого, как сдаться. Во Франции общество было глубоко потрясено; народная совесть глухо возмущалась против наглой политики, уже не оправдываемой даже успехом; в известных кругах снова начали предсказывать крушение императорского режима, и наиболее ловкие, наиболее осторожные уже опять помышляли о том, чтобы обеспечить себе будущее предусмотрительной изменой. В Германии и особенно в Пруссии, где национальное чувство побуждалось и распалялось под влиянием иноземной оккупации, где тайные общества начали пламенную пропаганду против французов, сердца дрогнули, и родилась мысль о восстании: прусский министр Штейн в письмах своих предлагал принцу Сайн-Витгенштейну поощрять в Вестфалии смуту и противодействие. На Балтийском море испанский контингент Романьи, включенный в состав армии Бернадота, дезертировал и бежал на английские корабли; это обстоятельство окончательно расстроило обещанную русским диверсию в Скании, и это разочарование естественно возбудило недовольство императора Александра.

Но всего сильнее испанская катастрофа отозвалась в Австрии. В низложении испанских Бурбонов австрийский дом увидел предостережение всем законным династиям и угрозу самому себе; поэтому он тотчас стал с лихорадочной энергией ускорять начатое уже раньше преобразование своих военных сил. Один за другим император Франц II издает указы о формировании резерва действующей армии, об организации Landwehr’а, наконец, о всеобщей мобилизации. Известие о байленской катастрофе внушило австрийцам мысль воспользоваться затруднительным положением Наполеона и самим перейти в наступление. До сих пор они вооружались из жажды мести. Еще не решаясь на новую войну, правительство вело себя вызывающе, уступая внушениям партии, стоявшей за войну. Таким образом Наполеон, только что готовившийся к наступлению во все стороны, видел себя теперь вынужденным защищать свои южные границы против Испании и против английской высадки, а за Рейном и Альпами вставала, угрожая, Австрия. Все его планы были разрушены, все комбинации уничтожены, его престиж подорван, Англия спасена и сам он снова вовлечен в эти континентальные войны, которым не было конца: таковы были для него последствия капитуляции при Байлене.

Новые планы Наполеона. Его гнев и горе не имели границ. «У меня здесь – пятно», – сказал он, указывая на свой сюртук. Он писал Даву: «Когда вы узнаете об этом, у вас волосы дыбом станут на голове». Тем не менее он не терял надежды исправить и даже отчасти предотвратить последствия катастрофы. С удивительной подвижностью ума он менял и перекраивал свои планы. Для того, чтобы снова завоевать Испанию и отмстить за поруганную честь своего оружия, он неизбежно должен был двинуть на юг значительную часть своей германской армии. Принуждаемый к жертве необходимостью он мгновенно решился: он очистит Пруссию, но обратит это в заслугу себе перед императором Александром, чтобы тем крепче привязать его к себе. Ему он и сообщает прежде всего свое решение письмом из Рошфора в Петербург, причем с тонкой хитростью помечает свое письмо задним числом, чтобы царь подумал, что оно написано до получения известий из Испании и чтобы возвращаемая в нем мера имела вид бескорыстного одолжения. Этим Наполеон рассчитывал принудить царя к предстательству перед Австрией в видах предупреждения враждебных действий с ее стороны. Восточные дела, писал Наполеон, они уладят на предстоящем свидании; так как необходимость предпринять поход в Испанию лишает его возможности предложить царю, как наиболее ценный дар, раздел Турции, то он найдет другой способ удовлетворить его и в случае надобности отдаст ему дунайские княжества без всякого территориального награждения для Франции, если царь согласится на свой счет сторожить Германию. Таким образом, союз с Россией остается базисом всех комбинаций Наполеона, но теперь он хочет дать ему новое назначение: до сих пор он видел в этом союзе прежде всего орудие наступления, теперь же стремится обратить его в орудие обороны и притеснения. Отныне это будет руководящей идеей его политики.

Сначала император Александр, казалось, был готов пойти навстречу его желаниям. Он с радостью принял известие о намерении Наполеона эвакуировать Пруссию, признал Жозефа испанским королем, выразил сожаление по поводу несчастия, постигшего Дюпона, и даже дал легкое предостережение Австрии. Затем он отправился в Эрфурт, горя нетерпением: только что происшедшая в Константинополе новая революция, во время которой бывший султан Селим III погиб, Мустафа IV был низвергнут и на престол возведен его брат Махмуд, должна была, по-видимому, облегчить ему достижение его цели. Тем не менее он остановился в Кенигсберге, чтобы повидаться с прусской королевской четой. Тем временем Наполеон вернулся в Париж. 15 августа у него был бурный разговор с австрийским послом Меттернихом, причем он старался доказать последнему, что объявление войны Австрией будет для нее равносильно самоубийству. 8 сентября он заключил с принцем Вильгельмом прусским договор об эвакуации: военная контрибуция была окончательно определена в 140 миллионов; крепости на Одере: Штеттин, Кюстрин и Глогау, он удерживает в качестве залога, и максимальный состав прусской армии устанавливается в 42 000 человек. Приняв эти меры предосторожности, Наполеон затем уже ни о чем больше не думает, кроме как о свидании с императором Александром. Он хотел пленить, заинтересовать, удивить, ослепить русского царя; он привез с собой все, что было у него наиболее замечательного во всех отраслях: Талейрана и Тальму, весь женский персонал Французской комедии, гвардейские команды и придворный штат, – словом, полный набор великолепных декораций: гениальный режиссер, он превратил старый немецкий город в пышную сцену для одной из тех удивительных комедий, какие он так мастерски умел ставить.

Свидание в Эрфурте. 27 сентября оба монарха встретились, не доезжая до города, и затем торжественно вступили в него под гул орудий и колоколов, приветствуемые кликами войска: «Да здравствуют императоры!» Первый разговор их был посвящен исключительно любезностям, каких требует этикет: они осведомлялись друг у друга о здоровье императрицы и принцев. «Если бы хватило времени при первом визите, – с насмешкой писал Талейран, – вероятно, было бы замолвлено словечко и о здоровье кардинала Феша». В следовавшие затем дни близость между императорами как бы восстановилась и окрепла. Они были неразлучны. Наполеон оставлял в своем распоряжении только утренние часы, которые употреблял на то, чтобы беседовать с Гете и другими немецкими мыслителями и поэтами; он старался очаровать их и очень дорожил этой победой. Днем императоры верхом присутствовали на маневрах, делали смотры; они называли друг друга братьями, подчеркивая это, и обменялись шпагами. Вечером они снова встречались в театре, где Тальма играл трагедии перед партером, полным королей. Короли баварский, саксонский, вюртембергский и королева вестфальская явились в Эрфурт заявить свою преданность императору; крошечный городок был полон немецких князьков, именитых гостей и любопытных, и в эту расшитую золотом международную толпу вмешалось несколько членов немецких тайных обществ, люди, глубоко страдавшие при виде унижения своей родины. Один юный студент поклялся заколоть Наполеона, но в решительную минуту у него не хватило мужества.

Князья и сановники соперничали друг пред другом в низком раболепстве. «Я не видел, – сказал Талейран, – чтобы хоть одна рука погладила гриву льва благородно». Пример лести подавал сам Александр; известно, как он подчеркнул стих Вольтера:

А дружба гения – высокий дар богов.

Он называл Наполеона не только величайшим, но и лучшим из людей. Его брат, Константин, восхищался красотой французского войска и играл в солдат: он зазывал в свою комнату часового, стоявшего у его дверей, и приказывал ему стрелять, как на ученьи, причем вюртембергский король, сидевший тут же, однажды едва не был убит. Однажды на параде, проходя позади шеренги с губернатором города, Удино, он приподнял ранец одного из французских гренадеров. «Кто меня тронул?» – сердито спросил ветеран, обернувшись. «Я!» – находчиво отвечал Удино.

Эрфуртская жизнь была прервана поездкой в Веймар, герцогская династия которого была в родстве с русским императорским домом. Здесь Наполеон снова увиделся с Гете, пригласил к себе Виланда и долго беседовал с ними о различных предметах из области литературы, философии и истории, причем, между прочим, защищал цезарей против Тацита; он неустанно старался примирить с собой Германию в лице ее славнейших представителей. На следующий день он устроил апофеоз своей победы над военными силами Германии: объехал со своими гостями поле битвы при Иене, объясняя на месте ход сражения. Затем все общество вернулось в Эрфурт, где по-прежнему без передышки начались непрерывные банкеты, смотры и театральные представления.

Переговоры; Эрфуртское соглашение. Наружное согласие между императорами прикрывало собой очень серьезные разногласия и довольно острые пререкания. Однако насчет Востока удалось столковаться: раздел Турции был отсрочен на неопределенное время, и Наполеон, делавший сначала оговорки и искавший лазейки, в конце концов согласился немедленно и безусловно уступить России дунайские княжества в виде задатка под ее будущую долю в турецком наследии. В награду он требовал, чтобы Александр тотчас сделал строгое внушение Австрии и сосредоточил войска на границе Галиции, словом – «показал зубы»; это было единственным средством сохранить мир на континенте, так как Австрия, конечно, не осмелилась бы напасть одновременно на Францию и Россию и смирилась бы перед демонстрацией, обнаруживающей их тесную связь. Однако Александр противился этому, выставляя всяческие возражения. Это противодействие удивляло Наполеона: он не узнавал того Александра, которого знал в Тильзите; кто же из них переменился? Теперь история в состоянии ответить на этот вопрос, так как закулисная сторона эрфуртского свидания раскрыта. Несомненно, что недоверчивость Александра сама собой усилилась под влиянием последних событий; а сверх того, ее питал и обосновывал аргументами на тайных совещаниях Талейран. Он был привезен для того, чтобы способствовать осуществлению планов своего господина; вместо этого он тайком противодействовал им. Видя, что Наполеон все более и более зарывается, он отделяет свою судьбу от его судьбы и старается подготовить себе путь к примирению с Европой; главное, он отсоветует царю грозить Австрии. Этим он начал или возобновил длинный ряд своих вероломств, который он увенчает в 1814 году торжественной встречей союзников в покоренном Париже. В своих мемуарах, написанных в эпоху Реставрации, он ставит себе в заслугу свое поведение в Эрфурте и прикрывает его именем законного расчета; но история должна назвать его предательством.

Наполеон настаивал и раздражался, Александр продолжал увертываться. Однажды, когда они спорили, расхаживая рядом в кабинете Наполеона, последний тем движением, которое было ему свойственно в минуты гнева, бросил на пол свою шляпу и с бешенством растоптал ее. «Вы вспыльчивы, – спокойно сказал Александр, – а я упрям. Значит, гневом со мною ничего нельзя сделать. Будем обсуждать дело, иначе я уезжаю», – и он направился к двери. Наполеон вынужден был успокоиться и в конце концов отступиться от своих требований. Он только категорически отказался выполнить настойчивые просьбы Александра о возвращении прусскому королю крепостей на Одере и согласился сбавить Фридриху-Вильгельму лишь жалкую часть контрибуции – двадцать миллионов; письмо Штейна к Витгенштейну, перехваченное полицией, воскресило в нем всю его прежнюю ненависть к Пруссии.

12 октября оба императора подписали соглашение, которым их союз возобновлялся и которое они условились десять лет держать в тайне. Они обязывались прежде всего торжественно предложить мир Англии на условии uti possidetis: мирный договор должен был формально признать перемену династии в Испании и присоединение к русской империи Финляндии и дунайских княжеств. Относительно последних в акт был внесен особый параграф, который, по настоянию императора Александра и Румянцева, был формулирован так ясно и категорически, что не оставлял никакого места сомнениям: по отношению к Наполеону они считали необходимым принять все возможные меры предосторожности. «Его величество император Наполеон, – говорилось здесь, – соглашается на то, чтобы русский император владел на правах полной собственности Валахией и Молдавией, считая границей Дунай, и с этого же момента признает их включенным в состав русской империи». С другой стороны, если Австрия объявит войну одной из союзных империй, последние должны действовать сообща и оказывать одна другой вооруженную помощь; но о том, чтобы сейчас произвести совместно дипломатическое давление на венский двор и заставить его прекратить военные приготовления, не было речи. Александр даже весьма благосклонно отнесся к барону Винценту, присланному императором Францом в Эрфурт. В общем, Наполеон не достиг своей главной цели, состоявшей в том, чтобы парализовать Австрию через посредство России и предотвратить новую войну в Германии: дипломатическое единоборство, разыгравшееся в Эрфурте, кончилось для него лишь половинным успехом – почти поражением.

Вопрос о браке Наполеона. На совещании двух императоров был затронут еще один вопрос. Уже с год Наполеон серьезно помышлял о разводе. В 1807 году смерть унесла старшего сына его брата, Луи, не по летам умного мальчика, которого он иногда намечал себе в преемники. В это же время одна из его фавориток родила ему сына; это внушило ему уверенность в том, что он способен плодоносным браком обеспечить будущность своей династии. Зимой 1807–1808 гг. он едва не развелся с Жозефиной, и распространился слух о его женитьбе на русской принцессе. В Эрфурте он желал, чтобы Александр заранее обещал ему одну из великих княжен на тот случай, если он решится на развод. Будучи стороной предупрежден об этом, Александр повел речь о своей младшей сестре, великой княжне Анне, которой не было еще и пятнадцати лет, и намекнул императору на возможность этого брака, под тем однако условием, если на это согласится его мать, так как ей-де принадлежит право распоряжаться своими дочерьми и устраивать их судьбу. Эту увертку если не придумал, то одобрил Талейран, избранный Наполеоном главным посредником по этому делу: «Признаюсь, – писал он, – меня испугала мысль о новой еще связи между Францией и Россией. На мой взгляд, необходимо было настолько одобрить план этого союза, чтобы удовлетворить Наполеона и в то же время выставить такие оговорки, которые сделали бы его трудно осуществимым». Он не уладил брака своего господина, как ему было поручено; зато, благодаря посредничеству признательного ему Александра I, он женил своего собственного племянника на курляндской принцессе, будущей герцогине Дино: это была награда за вероломство.

Переговоры с Англией; отозвание Наполеона из Испании. 14 октября императоры после нежного прощания расстались; они снова увидятся лишь сквозь дым орудий. Не зная, каково будет окончательное решение Австрии, Наполеон решил, что во всяком случае успеет лично двинуться в Испанию и усмирить ее; по его расчету, для этого достаточно было трех месяцев. Он лишь проездом посетил Париж, куда привез и водворил Румянцева, уполномоченного вместе с Шампаньи руководить мирными переговорами, к которым была приглашена Англия. Переговоры действительно начались, но ни одна из сторон не относилась к ним серьезно: к Англии вернулось все ее высокомерие, с тех пор как она снова приобрела союзников в Европе в лице восставшей Испании и вооружавшейся Австрии, а Наполеон желал прежде всего сломить мятеж за Пиренеями и поставить Англию перед совершившимся фактом. Он явился в Испанию в начале ноября; он и его сподвижники отметили свое движение рядом побед – при Бургосе, Туделе, Эпиносе. Атака Сомо-Сиерры открыла ему путь в Мадрид. Он не удостоил Мадрид посещения и ограничился тем, что восстановил в нем власть своего брата (4 декабря), а затем направился в северо-западную часть полуострова, против английской армии, высадившейся здесь под начальством генерала Мура. Он едва не настиг ее: она ускользнула от него, но он захватил ее отсталых, обоз и запасы. Он тесно сжал ее в галисийских горах и бешено гнал к побережью, рассчитывая опрокинуть ее в море; но в первых числах января 1809 года он вдруг приостановил преследование и отступил от Асторга к Бенавенту, а затем – к Вальядолиду. Уже несколько дней курьер за курьером привозили ему тревожные известия, которые и заставили его бросить Испанию, чтобы дать отпор другим врагам.

После эрфуртского свидания Австрией овладела предательская самоуверенность, ускорившая ее решение. В беседах с Меттернихом Талейран выдал этому двору, на который он смотрел как на своего личного союзника, тайну разногласия, возникшего между обоими императорами, причем выразил убеждение, что «Александра уже не удастся вовлечь в войну против Австрии». Язык русской колонии в Вене, кружка интриганов обоего пола, фанатически ненавидевших Францию, подтверждал это мнение. Считая несомненным то, что Александр не зайдет ей в тыл и не станет ей поперек дороги, Австрия все более и более увлекалась своими шовинистскими замыслами. В декабре 1808 года в Вене принципиально было признано необходимым начать войну; решено было перейти в наступление весною 1809 года, и был тайно выработан договор с Англией о субсидиях. Уже теперь усиленные приготовления, передвижения войск, оживленная деятельность австрийской дипломатии, открыто начавшей кампанию, и целый ряд интриг, о которых отовсюду извещали французские агенты, указывали на близость войны.

В то же время Наполеон узнал о факте более странном – об интриге, возникшей в самом Париже, средоточии его могущества. Талейран и Фуше возобновили игру, которую они начинали каждый раз, когда им казалось, что жизнь или судьба Наполеона висит на волоске: в этих случаях они начинали изыскивать средства к тому, чтобы выжить, или заменить его другим лицом, или, в случае надобности, ускорить его падение с целью самим спастись при крушении империи. В этот раз они спекулировали на возможность гибели Наполеона в Испании от пули фанатика, равно как и на опасности новой войны в Германии, и новые злоключения, которые, как можно было думать, вызовут окончательную реакцию в общественном мнении. И вот они организуют за кулисами новое правительство на смену Наполеону, которое они намереваются вывести на сцену, лишь только обстоятельства это позволят: во главе его, разумеется, должны стать они оба, но на верхушке этой наскоро сколоченной постройки, в качестве конька, будет водружен Марат. Меттерних узнал кое-что об этом заговоре и дал знать своему правительству. Перехваченные на почте письма отчасти открыли Наполеону секрет, не осведомив его, однако, о той тайной связи, которая существовала между заговорщиками и внешним врагом.

Он понял, что ему необходимо тотчас вернуться в Париж, чтобы личным присутствием упрочить свое положение, и в то же время принять меры предосторожности против Австрии. Он сел на коня, во весь опор примчался из Вальядолида в Бургос и отсюда за шесть дней достиг Парижа. 23 января он явился в Париж, точно упав с неба. В знаменитой сцене, которую он 28-го устроил Талейрану, он дал волю своему гневу: он осыпал его обвинениями и бранью, ставя ему в упрек даже участие в убийстве герцога Ангиенского и в испанской катастрофе. Талейран выдержал грозу с невозмутимым хладнокровием; говорят, что после этого свидания он заметил только: «Как жаль, что такой великий человек так дурно воспитан!» На следующий день император велел отнять у него обер-камергерский ключ и временно удалил его от своей особы, но тем и ограничил наказание; быть может, он боялся слишком взволновать общественное мнение при столь критических обстоятельствах. Следовавшие затем недели, т. е. февраль и март, он, не покидая Парижа, употребил на то, чтобы передвинуть часть своих военных сил к Рейну и верхнему Дунаю, отрядить Даву к Бамбергу, Удино к Аугсбургу и Массену к Ульму и мобилизовать контингенты рейнской конфедерации, Варшавского герцогства и Италии, словом – по всей линии выставить войска против Австрии. Свою ярость против последней он изливал в неистовых словах: «Какие доводы приводит Австрия: что ей грозит опасность? Так разве она в своем образе действий следует басне о волке и ягненке? Любопытно было бы видеть, как она докажет мне, что я – ягненок, и как сама будет силиться стать волком». Он грозил, что тотчас пойдет против нее, разрежет ее на куски и испепелит.

Австрийское нападение. Но, готовясь к этой войне со страстью и бешенством, он все-таки смотрит на нее с отвращением: она ему противна, так как он чувствует, что даже в случае удачного исхода она будет иметь пагубные последствия и повлечет за собой нескончаемые перетасовки. В частности, он рисковал благодаря ей поссориться с Россией. В случае раздела Австрии Галиция, которую связывают с Польшей и племенное родство, и симпатии, естественным и, вероятно, неодолимым порывом сольется с Варшавским герцогством; расширение последнего обеспокоит Россию, которая в этом факте склонна будет видеть начало восстановления Польши, и между обеими империями возникнет спор, почти не поддающийся разрешению. А в русском союзе, который едва ли пережил бы новый европейский кризис, Наполеон все еще видел единственное средство предотвратить последний. Достаточно было бы, если бы Александр решился наконец повысить тон, заговорить ясно и определенно, открыто объявить себя союзником Франции; тогда иллюзии, которые питала Австрия, рассеялись бы, и она отказалась бы от войны. Наполеон судорожно цеплялся за мысль обуздать и парализовать Австрию посредством России.

Перед своим отъездом из Вальядолида он опять обратился к царю с пламенным призывом: повторяя свои эрфуртские доводы, он просил о том, чтобы сообща сделать предостережение Австрии, которое заставило бы ее отменить ее враждебные мероприятия. Опять застав в Париже Румянцева, он задержал его здесь на некоторое время и старался пленить его, настроить в желательном ему смысле, привить ему свое страстное убеждение. В доказательство своего миролюбия он предлагал, чтобы Александр и он взаимно друг против друга гарантировали Австрии ее территориальную целостность, если венское правительство согласится разоружиться.

Но Александр упорно отказывался понять его и следовать за ним. Не то, чтобы он желал сейчас новой войны в Германии: напротив, он хотел бы на время обеспечить европейский мир; но веря Австрии больше, чем Наполеону, он считал слух о наступательных замыслах императора Франца и его министров выдумкой, приписывал их ажитацию законному страху и полагал, что лучшее средство успокоить их – не скупиться на обнадеживающие слова. Поэтому он ограничился тем, что с помощью Шварценберга, присланного к нему в качестве чрезвычайного посла, рекомендовал австрийцам спокойствие и терпение, не закрывая им, однако же, видов на будущее и не осуждая их на вечное смирение. Но его заявления оказали как раз противоположное действие: стараясь удержать австрийцев от войны, он только еще более поощрил их, и дальнейшие события застигли его врасплох. 10 апреля, без предварительного объявления войны, главная австрийская армия под начальством эрцгерцога Карла перешла границу, вторглась в союзную с Францией Баварию и открыла военные действия[21].

Состояние Европы в 1809 году. Европа представляла теперь следующую картину. 310 000 австрийцев шли войной на рейнскую конфедерацию и итальянское королевство, охваченные неведомыми раньше чувствами: до сих пор Австрия представляла собой только правительство, распоряжавшееся конгломератом народностей; теперь она пыталась спаять эти народности общим патриотизмом и «превратить себя в нацию». Наполеон мог противопоставить ей лишь наскоро сколоченную армию, составленную из неравных по качеству элементов, из горсти ветеранов и большого числа новобранцев, – в общем, далеко уступавшую тем несравненным армиям, которые дрались при Аустерлице, Эйлау и Фридланде. За спиной он оставлял Францию, утомленную войной, изнуренную и обуреваемую тревогой, в жертву все возрастающей смуте. В Германии, где ему приходилось отражать удар, почва дрожала под его ногами: на юге Тироль восстал против баварского владычества и звал назад своих старых господ; на севере прусский двор, колеблясь между ненавистью и страхом, то замышлял заговоры, то повергался ниц, а часть прусской армии своевольно взялась за оружие и примкнула к шайкам Шилля, Дорнберга и Брауншвейг-Эльса. В Италии, где Тоскана и Рим уже были окончательно присоединены к Франции (30 мая 1808 г. и 17 мая 1809 г.), недовольство возрастало, а грубый арест папы (6 июля 1809 г.), совершенный без формального приказания императора, окончательно вывел из себя католиков. В Испании снова сформировались инсуррекционные войска; гверильи всюду тревожили французские колонны и истребляли их по частям; героическое и свирепое сопротивление Сарагоссы показало, как опасна эта партизанская война. Турция ускользала из-под влияния Наполеона: видя, что в Тильзите и Эрфурте ее заживо хоронили, потрясаемая периодическими судорогами, она сблизилась с Англией и заключила с ней Дарданелльский договор (февраль 1809 г.), который положил конец разногласиям и воскресил британское влияние в Константинополе[22]. Набег боснийцев грозил опасностью французским владениям в Иллирии. Всюду поддерживая врагов Франции своими субсидиями, Англия возвещала грандиозную высадку на французском побережье и намечала для этого Антверпен. Словом, Англия, Испания и Австрия составили новую коалицию, по счету пятую; кроме того, образовался тайный союз между этими державами с одной стороны, и Пруссией, германскими народностями и всеми европейскими аристократиями с другой. Еще ни разу империи не грозило такое яростное нападение.

Отложение России. Тут-то Наполеону представлялся случай испытать боевую ценность русского союза, который он рассчитывал сделать своей главной опорой. Александр не сумел предупредить войну – примет ли он по крайней мере открытое участие в ней? Если Россия возьмется за оружие, если Александр выполнит обязательства, принятые им на себя в Эрфурте, это сократит войну и, без сомнения, приведет ее к выгодному для Франции окончанию. Правда, Россия была занята борьбой со Швецией: в Финляндии и на Ботническом заливе еще длились военные действия, – но как раз в это время в Стокгольме вспыхнула революция (13 марта 1809 г.);

Густав IV был низложен, и на престол возведен безвольный Карл XIII. Этот переворот ускорил заключение мира; последний был заключен в Фридрихсгаме и санкционировал присоединение Финляндии и Аландских островов к России (17 сентября 1809 г.). Кроме того, Россия все еще воевала с Персией и Турцией: на Дунае ее войска возобновили военные действия, прерванные в предыдущем году, и старались вынудить у Порты уступку дунайских княжеств соответственно эрфуртскому соглашению. Тем не менее Россия располагала достаточными силами, чтобы оказать французам в высшей степени ценную услугу: диверсия в Галиции или Венгрии, поставив Австрию меж двух огней, отвлекла бы ее назад и парализовала бы ее стремление к Рейну.

Но двинется ли Россия? Наполеон прилагал все усилия, чтобы склонить ее к этому. Его недавно найденная переписка с Коленкуром проливает яркий свет на этот период: она свидетельствует о том, что сначала Наполеон совершенно искренне старался избежать войны, и показывает, как остро он в момент взрыва ощущал нужду в посторонней помощи и какое большое значение придавал содействию России. Эта переписка – ни что иное, как ряд настойчивых, упорных, горячих призывов. В пламенных выражениях он заклинает царя отозвать своего посла из Вены и двинуть свои войска в пределы Галиции; он назначает ему свидание под стенами Вены и предлагает ему долю в своей славе. «Неужели император (Александр) захочет, чтобы его союз оказался бессильным и бесполезным для общего дела? Вы хорошо знаете, что я не боюсь ничего. Но я в праве ожидать, что Россия для блага союза и спокойствия мира будет действовать решительно».

Для достижения этой цели он рад все обещать, взять на себя всякое обязательство: он предлагает теперь же заключить соглашение с Россией, которым были бы подробно определены и ограничены результаты войны; он готов сузить свои притязания – он ничего не возьмет себе при разделе Австрии: «Можно будет разъединить три короны Австрийской империи… Когда это государство будет таким образом разделено, мы можем уменьшить численность наших войск, заменить эти всеобщие наборы, ставящие под ружье чуть ли не женщин, небольшим числом регулярных войск и упразднить таким путем систему больших армий, введенную покойным прусским королем (Фридрихом II). Казармы превратятся в дома призрения, и рекруты останутся у сохи. Если желательно будет и после победы гарантировать неприкосновенность монархии, я дам согласие на это, раз она будет вполне обезоружена». Во всяком случае, можно заключить соглашение по вопросу о будущей судьбе австрийской Польши.

Александр не потребовал ни одного из этих обязательств, обещал Наполеону самое широкое содействие, но про себя решил помогать ему только с виду и вести с Австрией часто фиктивную войну. Он не постеснялся даже предупредить австрийцев о своих намерениях. «В знак своего полного доверия император сказал мне, – писал Шварценберг, – что в пределах человеческой возможности будут приняты все меры с целью избегнуть враждебных действий против нас. Он прибавил, что находится в странном положении, так как не может не желать нам успеха, хотя мы и являемся его противником». Русским войскам, которые должны были действовать в Галиции, приказано было избегать по возможности всяких столкновений, всяких неприязненных действий; само выступление их в поход было с умыслом сильно замедлено.

Эта уклончивость Александра привела к роковым последствиям. Покинутый главным своим союзником, Наполеон еще раз, благодаря своему гению, восторжествовал над всеми препятствиями; но при заключении мира с Австрией и дележе добычи он должен был, за счет России, которая так дурно ему помогала, вознаградить поляков за их усердное содействие: лучшую часть Галиции пришлось отдать этим храбрецам, заплатившим за нее своей кровью. Наполовину восстановленная Польша тотчас делается для Александра предметом неукротимых подозрений, и разрыв с Россией является в первой линии следствием кампании 1809 года, – кампании, которой Наполеон не желал, но которую он вызвал своей не знавшей удержа насильственной и коварной политикой. За свои грубые посягательства на независимость народов в 1808 году он в 1809 и 1810 годах теряет выгоды, приобретенные им по Тильзитскому договору. Испанский поход, порожденный косвенно союзом с Россией, привел к уничтожению этого союза; он повлек за собой вину с Австрией, а эта война, снова подняв вопрос о Польше, в свою очередь привела к войне с Россией; таким образом, байоннские события в конечном итоге привели Наполеона в Москву, через Мадрид и Вену.

Глава IV Пятая коалиция

Война с Австрией. 1809

Причины образования пятой коалиции; озлобление Австрии. Неизбежность войны 1809 года была обусловлена еще Пресбургским миром. Изувечив Австрию, но не сокрушив ее окончательно, Наполеон внушил ей страстную жажду мести. Не спросив ее, он ограбил Пруссию, создал в Германии несколько новых государств для своих братьев и вассалов, окончательно подчинил Италию своей власти, присвоив себе Тоскану и папские земли, низложил королей португальского и испанского и купил союз с Россией обещанием дунайских княжеств. Таким образом Австрия не только оплакивала прекрасные провинции, утраченные ей в 1805 году: ей пришлось примириться еще с новыми опасными политическими переменами в Германии и Италии, с неимоверным ростом французской и русской монархий. Эти тяжкие удары, непрерывно следовавшие один за другим, казалось, предвещали ее близкую гибель. Если бы она молча и покорно согласилась на все захваты, совершенные Наполеоном в последние три года, это было бы для нее равносильно самоубийству. Под страхом смерти она должна была протестовать с оружием в руках. Поэтому она деятельно готовилась к новой войне. Эта война сильно расстроит честолюбивые планы Наполеона: она заставит его покинуть Испанию в тот момент, когда он рассчитывает закончить ее покорение. Вопреки его жалобам на вызывающее поведение Австрии, он сам сделал эту новую войну неизбежной.

Стечение обстоятельств казалось выгодным для врагов Наполеона. Терпение народов, подвластных его военной тирании, было истощено. Испания уже показала, на что способен народ, охваченный отчаянной решимостью отстоять свою независимость. Германия также, по-видимому, пробуждалась. Тугендбунд всюду простирал свои ветви – в университеты, в армию. В Тироле готовилось обширное восстание. На севере, в разных пунктах, готовы были вспыхнуть местные мятежи. Пруссия не могла примириться с мыслью стать третьестепенной державой и тайно интриговала в Петербург. Мелкие медиатизированные немецкие князья, лишенные своих владений и фактически приравненные Наполеоном к французским эмигрантам[23], подстрекали венский двор начать войну в надежде вернуть свои владения. Австрийские патриоты уже давно работали за кулисами. Граф Стадион, сменивший Кобенцеля на канцелярском посту, и эрцгерцог Карл, преемник Коллоредо в качестве военного министра, преобразовали армию. Было создано территориальное ополчение, долженствовавшее служить резервом для активной армии; ополченцы должны были обучаться в праздничные дни и раз в месяц собираться отрядами (указ от 12 мая 1808). Богемия и Венгрия вотировали субсидии на содержание этого Landwehr а. Дамы высшей аристократии вступили в ряды «вербовщиков ландвера»; императрица собственноручно вышивала ленты к его знаменам. Сам император, казалось, пробудился от оцепенения, так как опасался, чтобы Наполеон не вздумал низвергнуть его династию подобно испанским Бурбонам. Он послал в Петербург Шварценберга, будто бы для переговоров о женитьбе одного из эрцгерцогов на сестре царя, а в действительности – чтобы увлечь Александра против Наполеона. Покуда у Наполеона были связаны руки его войной с испанцами, которой не предвиделось конца, Австрия рассчитывала, двинув за Инн многочисленные войска, вызвать отпадение немецких князей. «Ваши немецкие братья, стоящие теперь в неприятельских рядах, страстно ждут своего освобождения», – говорил эрцгерцог Карл своим солдатам. В другой прокламации он писал: «Наше сопротивление – последний якорь спасения для Германии; борясь за себя, мы боремся за нее. Под верховенством Австрии Германия была независима и счастлива; только через посредство Австрии она может вернуть себе независимость и благоденствие». «Нашествие встретит ничтожное сопротивление; народ как нельзя более расположен в нашу пользу», – писал Стадион. Таким образом, предстоявшая война должна была стать «войною народов» против деспотизма Наполеона. Англия обещала субсидию в 100 миллионов и снаряжала новые эскадры с целью произвести высадку на континенте. Внутри самой Франции господствовало глубокое недовольство, обусловленное этими беспрестанно возобновляющимися войнами и деспотическим режимом. Народ проклинал рекрутские наборы, пожиравшие с каждым годом все большее количество молодежи. Со времени эрфуртского свидания Талейран добровольно служил иностранным державам в качестве соглядатая и доносчика, а Фуше вместе с ним втайне готовил козни против находившегося в отсутствии императора. Мюрат лелеял тайную надежду занять место Наполеона, если он падет от пули или под кинжалом убийцы.

Нерешительность России. Замыслы Австрии не укрылись от Наполеона; он внезапно оставил Испанию, чтобы приготовиться к новой войне. Рано утром 23 января 1809 года он прибыл в Париж после шестидневного путешествия из Вальядолида – частью верхом во всю прыть, частью в почтовой карете. Сначала он сделал попытку застращать Австрию. Он еще раньше громогласно заявлял, что может двинуть на Инн 150 000 человек, не взяв из Великой армии ни одного солдата. «Россия, – прибавил он, – возмущена вызывающим поведением Австрии. Это головокружительное сумасбродство, неизменно предшествующее потере владений, положительно необъяснимо. Или воды Дуная приобрели то свойство, которым отличалась Лета?» В то же время он послал князьям, составлявшим рейнскую конфедерацию, приказ занять угрожающее положение против Австрии. В Париже он афишировал глубочайшее презрение к ней: «Она желает пощечины; я дам ей две – по одной на каждую щеку, и вы увидите, как она будет меня благодарить и спрашивать у меня дальнейших приказаний». Он насмехался над ее «голодранцами-солдатами»: «Я палкою приколочу Австрию». Напротив, у России он заискивал, стараясь вовлечь ее в активный военный союз. Он пустил в ход все возможные обольщения, чтобы склонить к своим планам теоретика и наиболее пылкого сторонника франко-русского союза, Румянцева, находившегося проездом в Париже, и нового русского посланника, князя Куракина. В то же время Коленкур в Петербурге пытался вынудить у Александра что-нибудь кроме туманных обещаний поддержки. Параграфом 10-м Эрфуртского договора русский царь обязался примкнуть к Наполеону в случае возникновения войны с Австрией. Наполеон напомнил Александру об этом обязательстве, оставляя за ним выбор военных средств. Но Россия могла только проиграть в этой войне. В случае новой победы Наполеона роль царя в их двойственном союзе сделалась бы еще более подчиненной, а его поражение повлекло бы за собой потерю Финляндии и бывших турецких областей, которыми был оплачен этот союз. Притом Александр считал существование Австрии необходимым, видя в ней буфер между Россией и французской империей; ее исчезновение отдало бы его всецело во власть Наполеона. Таким образом, каков бы ни был исход нового европейского катаклизма, император Александр был убежден, что эта война нанесет ущерб его влиянию и завоевательным планам. Немудрено, что он усвоил двусмысленную и нерешительную политику. Он старался оттянуть дело; удвоив свою предупредительность по отношению к Коленкуру, которого допустил в свой интимный кружок, он в то же время пускал в ход всяческие уловки, чтобы как можно дольше уклониться от каких бы то ни было точных обязательств. Он ссылался на дурное состояние своих финансов, на затяжной характер своей войны со шведами и войны с турками, на трудность, вследствие дальности расстояний, соединить свои войска с французской армией в Дрездене и таким образом освятить союз боевым братством. Когда Австрия открыла военные действия, царь был вынужден против своей воли двинуть на нее войска. Правда, он обещал Коленкуру «ничего не делать наполовину», но Шварценберга он уверил в момент его отъезда, что «примет все меры к тому, чтобы Австрии не были нанесены удары». Таким образом, он решился оказать Наполеону военную поддержку, так как не смог избежать этого без разрыва с Францией; но он позаботился лишить эту поддержку всякого действительного значения.

Даву, Массена и эрцгерцог Карл. Наполеон готовился к войне так, как если бы ему приходилось рассчитывать только на свои силы. Кроме набора 1809 года, он призвал на службу 90 000 солдат призывов 1805–1808 годов и весь призыв 1810 года, в количестве 110 000 человек. Он выбрал из числа воспитанников сен-сирской и компьенской школ, политехнической школы и даже ляфлешского пританея и лицеев всех тех, кто был способен за короткое время стать офицерами.

Он полагал, что ему нужна новая армия в 400 000 человек. Великая армия находилась в Испании, и он хотел оставить ее там до полного покорения полуострова. Однако он взял из нее несколько частей, которые могли больше пригодиться ему в Германии, а именно – императорскую гвардию, часть которой была почтой провезена через Францию, и конницу, мало пригодную в стране столь гористой, как Испания: ее доблестные вожди, Монбрен и Лассаль, могли оказать ему большие услуги на дунайских равнинах. Он отозвал к себе Бессьера, отличного исполнителя, нуждавшегося в руководстве, эльзасца Лефевра, который говорил по-немецки и мог тем самым оказать большие услуги, а главное – Ланна, который был свободен со времени взятия Сарагоссы и который в этой новой войне доведет до апогея свою боевую отвагу. Со времени Тильзитского мира Германию занимало около 100 000 французов. Даву было приказано сосредоточить в Бамберге 45 000 человек, разбросанных по северным крепостям; Массене – соединить в Ульме корпус Удино с баденскими войсками и расположиться в Аугсбурге. Князья, входившие в состав рейнской конфедерации, должны были вооружить свои контингенты и выставить их в боевой позиции каждый на границе своей территории. Начальство над баварцами и вюртембержцами, в количестве 36 000 человек, было вверено Лефевру и Вандамму. Бернадотт с саксонским контингентом должен был охранять Богемию; Понятовский с 18 000 поляков – сторожить границы Галиции, принц Евгений с 45 000 человек – защищать линию Эча, Мармон – набрать 15 000 человек, чтобы в случае надобности усилить италийскую армию. Участь войны должна была решиться в южной Германии и Австрии; все остальные операции имели второстепенное значение. Верховное начальство над силами, собранными в Германии, было вверено Бертье; ему приказано было, в случае нападения со стороны эрцгерцога, сосредоточить их в Донауверте.

Австрия с необыкновенным напряжением сил, доказывающим ее военную жизнеспособность, выставила в поле 310 000 человек, разделенных на три армии: немецкую, в 175 000 человек, под начальством эрцгерцога Карла; италийскую, в 95 000 человек, под начальством эрцгерцога Иоанна, двое помощников которого, Елачич и Гиулай, должны были вначале действовать порознь – первый в Тироле, второй в Далмации; наконец, галицийскую, в 40 000 человек, под начальством эрцгерцога Фердинанда. Формально война не была объявлена: французский курьер был схвачен и заточен в Браунау, и эрцгерцог Карл прислал Баварскому королю письмо, где выражал надежду, что ни один немецкий отряд не окажет противодействия «освободительной армии, идущей выручать Германию из рук ее угнетателей». Этим и ограничились прелиминарные действия. Все три австрийские армии перешли границу; Меттерних в Париже и Андреосси в Вене потребовали свои паспорта.

Бертье и Наполеон. Вторгаясь в Баварию с главными своими силами (10 апреля 1809 г.), эрцгерцог Карл надеялся врасплох застигнуть французские войска в момент их сформирования и концентрации. Действительно, Даву, продвинувшийся до Регенсбурга, был отделен от Аугсбурга, занятого Массеной, почти 40 милями. При некоторой быстроте и смелости эрцгерцог Карл мог отрезать их друг от друга. Бертье, поспешно прибывший из Страсбурга в Донауверт (13 апреля), не принял никаких мер, чтобы предотвратить опасность, которой грозила эта разбросанность французских сил; он не решался изменить что-либо в распоряжениях, заранее сделанных Наполеоном. Последний почтой прибыл из Парижа в Донауверт (17 апреля). Он думал, что австрийцы дадут ему срок до 20 апреля. Они начали военные действия на десять дней раньше, но не воспользовались этим выигрышем во времени: австрийцы вообще не любят торопиться. Наполеон не дал им времени опомниться. Прежде всего он постарался улучшить опасное положение, в котором находились его полководцы. Одного его присутствия оказалось достаточно, чтобы вселить бодрость в его войска и смутить неприятеля. При нем находились опытные и даровитые помощники, безошибочным чутьем угадывавшие, какие операции необходимо совершить. Неприятель, напротив, шел ощупью и нерешительно, боясь всякого слишком ответственного шага. Баварская кампания была закончена еще быстрее, чем кампания 1805 года: в пять дней разыгрался ряд решительных сражений, совершенно расстроивших все австрийские комбинации.

Пятидневная кампания; Абенсберг и Экмюль (1923 апреля 1808 г.). Даву грозила опасность быть запертым между Бельгардом, шедшим из Богемии вверх по левому берегу Дуная, и эрцгерцогом Карлом, который потратил целую неделю, чтобы пройти небольшое расстояние между Инном и Изаром, и теперь не решался идти от Изара к Дунаю по стране, изрезанной речками вроде Абенса, малого и большого Лабера, непроходимыми лесами и болотами. Даву понял опасность и еще до получения приказа от Наполеона начал отступать от Регенсбурга к Нейштадту. С необыкновенной отвагой он совершил фланговый переход на протяжении 8 миль между Дунаем справа и австрийцами, грозившими ему слева. Он искусно скрыл свои колонны при проходе через Абахское ущелье и, когда показался австрийский авангард, опрокинул его в ожесточенной схватке у Тенгена (19 апреля). Теперь в руках Наполеона была сосредоточена вся французская армия, 120 000 человек; левый фланг занимал Даву, центр – Ланн, Лефевр и Вандамм, правый – Массена, прискакавший из Аугсбурга в Пфаффен-гофен. Император угадал слабый пункт неприятеля, пробил его центр у Абенсберга (20 апреля) и разрезал австрийскую армию надвое. Левый фланг австрийцев, находившийся под командой Гиллера и эрцгерцога Людвига, был разгромлен у Ландсгута Ланном и Массеной и в беспорядке отброшен погоней до Инна (25 апреля). Наполеон думал, что обращена в бегство главная австрийская армия; между тем последняя, под начальством эрцгерцога Карла, отступила к северу, овладела Регенсбургом и, будучи подкреплена 20 000-ным корпусом, отряженным на юг от Дуная Бельгардом, бешено атаковала Даву при Экмюле. Даву, как и при Ауэрштедте, мог противопоставить неприятельским полчищам сравнительно ничтожные силы, именно две дивизии – Сент-Илера и Фриана. Но Наполеон, обеспокоенный гулом канонады, доносившимся с севера, вовремя подоспел на выручку своего сподвижника и после упорного сопротивления опрокинул австрийцев. Если бы Регенсбург находился в руках французов, эрцгерцог Карл был бы вынужден капитулировать, как Мак в Ульме. Но полк, оставленный Даву в этой крепости, вынужден был сдаться после доблестной обороны, истощив все свои боевые запасы. Пришлось выдержать еще одно бешеное сражение, чтобы вернуть Регенсбург; в этой битве Наполеон был легко ранен в ногу шальной пулей; Марбо и Лабедуайер первыми взобрались на стены[24]. Это сопротивление, продолжавшееся несколько часов, дало эрцгерцогу Карлу время сжечь мост через Дунай и уйти вглубь Богемии. За пять дней, в пяти больших сражениях (при Тенгене, Абенсберге, Ландсгуте, Экмюле и Регенсбурге), слившихся как бы в один грандиозный бой – так быстро следовал удар за ударом и так близки друг к другу были арены этих битв, – Наполеон захватил 40 000 пленных, 100 орудий, 40 знамен, 3000 телег и повозок. Австрийская армия была разрезана на две потерпевшие поражение армии, дорога к Вене открыта, и Наполеону ничто не мешало перейти от обороны к наступлению; и этих успехов он достиг с армией, можно сказать, лишенной национального характера – так велик был в ней процент немецких солдат, – и совершенно обновленной притоком молодых рекрутов. Но эти немцы показали себя в битве при Абенсберге, выигранной благодаря им, достойными соперниками французских новобранцев, а последние в свою очередь сразу слились в однородное целое с несравненными ветеранами, составлявшими ядро каждого полка. Начало кампании было великолепно.

Попытки национальных восстаний. Эти блестящие и быстрые победы вовремя заставили призадуматься всех тех, кто ждал лишь заминки в делах Наполеона, чтобы постараться его низвергнуть. Тироль был уже в огне; горцы, страстно преданные своим обычаям и своим монархам, ненавидели обитателей равнины, которые равнодушно встретили своих новых господ – баварцев. Они спускали по горным ручьям глыбы из смеси муки, угля и крови, которые должны были подать сигнал к мятежу. Во главе повстанцев стояли трактирщики и разносчики – единственные люди, которых знали во всей стране вследствие трудности путей сообщения, – и попы, разжигавшие их фанатизм: капуцин Гаспингер, крестьянин Спекбахер и особенно трактирщик Андрей Гофер, приобретший популярность своей большой бородой и атлетическим сложением, при этом пьяница и мистик. Мятежников подстрекал из Вены тирольский писатель Гормайр. Это была как бы тирольская Вандея, имевшая целью гораздо более борьбу с новшествами, чем восстановление австрийского правительства. Маршал Лефевр, командированный сюда с отрядом баварцев, ограничился тем, что занял вооруженной силой дороги и обеспечил безопасность равнины; каждый раз, когда Гофер пытался выйти из своих гор, его легко отбрасывали назад. Он был взят в плен в 1810 году, судим как изменник и расстрелян в мантуанской крепости, пав жертвой вероломства венского двора, не сдержавшего своих обещаний. В северной Германии произошло несколько мятежных вспышек, оставшихся безуспешными благодаря отсутствию предварительного уговора. Прусский майор Катт предпринял неудачную попытку с несколькими сотнями человек врасплох захватить Магдебург. Каспар Дернфельд, любимец короля Жерома и полковник его гвардии, поднял гессенских крестьян в надежде увлечь за собой армию и овладеть самим королем; но армия осталась верна королю, и население Касселя отнеслось к мятежу равнодушно; несколько пушечных выстрелов рассеяли мятежников. Майор Шилль, пользовавшийся большой популярностью в Берлине[25] за свою удачную защиту Кольберга в 1806 году, возмутил свой гусарский полк в окрестностях Берлина; когда робкий Фридрих-Вильгельм, боявшийся потерять оставленные ему владения, отрекся от солидарности с ним, Шилль стал грозить Касселю, потом бросился в Стральзунд, из которого надеялся сделать с помощью англичан новую Сарагоссу; но англичане не явились. Генерал Гратиан с 6000 голландцев отнял у него Стральзунд, и Шилль был убит во время штурма. Из этих восстаний наиболее опасным оказалось то, которым руководил герцог Брауншвейг-Эльс. Со своими гусарами – «лейб-гвардией смерти», – к которым примкнули остатки полчищ Дернберга и майора Шилля, он бродил по Брауншвейгу и Саксонии во главе нескольких тысяч человек. Но население всюду оставалось глухо к его призывам. Ему удалось бежать на остров Гельголанд, где англичане спасли его с его небольшим войском. Слишком силен был внутри Германии страх пред победоносными французскими армиями. Бывший гессенский курфюрст, у которого повстанцы просили поддержки, предложил им вексель на 30 000 талеров, «подлежащий уплате после победы». Эти частичные и не связанные общим планом восстания избавили Наполеона от наиболее беспокойных элементов. Население южной Германии и Саксонии, вполне довольное Наполеоном, оставалось верным ему; северная же Германия, тайно подстрекаемая Шарнгорстом, Гнейзенау, Блюхером и агентами Тугендбунда, ожидала лишь появления англичан и победы австрийцев, чтобы восстать поголовно. Но англичане, преследуя, как всегда, исключительно свои собственные интересы, сосредоточили свои военные операции у устьев Шельды, а австрийцы были изгнаны из Баварии. Их полное поражение расстроило все планы восстаний.

Новый поход на Вену. Разбитый в Баварии, эрцгерцог Карл оказался счастливее Мака: ему удалось спастись в Богемию. Как и в 1805 году, пришлось предпринять вторую кампанию для окончания войны; но эта кампания оказалась более продолжительной и более кровопролитной, чем аустерлицская. Эрцгерцог Карл сумел даже на некоторое время удержать чашу весов почти в равновесии; он показал себя достойным противником Наполеона. Французская армия направилась к Вене вдоль Дуная по правому берегу его. Корпус Гиллера, медленно отступавший в том же направлении со времени битвы при Ландсгуте, тщетно пытался задержать французов при переправе через Траун. Ожесточенный бой завязался при Эберсберге, где множество сражающихся и горожан вперемешку сгорело под развалинами подожженного города[26]. После этого Гиллер уже более не пытался задержать поход французов; он перешел на левый берег Дуная, чтобы связать свои операции с операциями эрцгерцога. Наполеон не сразу узнал об этом маневре. Он опасался внезапного нападения сзади; поэтому он расположил свои войска эшелонами и сам двинулся вперед с гвардией, которой командовал Бессьер, и с корпусами Массены и Ланна, между тем как Даву оставался в Линце, а Бернадот с саксонцами – в Пассау. Благодаря этим мудрым мерам предосторожности он обезопасил свою линию отступления и успел достигнуть Вены раньше австрийской армии. Французы без единого выстрела заняли предместья и Пратерь. Эрцгерцог Максимилиан пытался оказать сопротивление под прикрытием вала, которым был окружен город, но после нескольких часов бомбардировки отступил в Мархфельд, сжегши позади себя Шпицский мост. Французы не могли преследовать его; им предстояло перейти Дунай на виду всей армии эрцгерцога Карла, который готовился всеми силами помешать их переправе.

Асперн и Эсслинг (21 и 22 мая). Сначала Наполеон думал воспользоваться для этой трудной операции небольшим островом Шварцер-Лакен, лежавшим несколько выше Вены. Здесь Ланн произвел довольно продолжительную демонстрацию, правда, не имевшую успеха, но отвлекшую внимание австрийцев от острова Лобау. Этот остров отделен от правого берега Дуная двумя рукавами приблизительно в 700 метров ширины, а от левого – одним, гораздо более узким, шириной всего в 120 метров. Здесь и решено было переправиться; Массена занял позицию, без труда прогнав горсть неприятельских стрелков. Мост был перекинут в вогнутой излучине Дуная, оба крайних пункта которой были заняты двумя деревнями, состоящими сплошь из каменных домов и потому удобными для защиты: Асперном вверх по течению и Эсслингом – вниз по течению. Первым прибыл корпус Массены, который и занял обе деревни. Массена утвердился в Асперне, причем, однако, сделал ту ошибку, что не позаботился снабдить зубцами стены домов; Ланн, корпус которого должен был переходить вторым, расположился в Эсслинге. Увидев, что французская армия разделена рекой надвое, эрцгерцог Карл бросился на те три дивизии, которые уже переплавились. У него было 90 000 человек и 300 орудий. Он рассчитывал принудить обоих сподвижников Наполеона к сдаче или сбросить их в реку. Как ни ускорял Наполеон переправу остальных войск, к вечеру 21 мая он успел сосредоточить на другом берегу лишь 30 000 человек без малого и 50 орудий. А тут еще в Дунае поднялась вода, грозя снести французские мосты; австрийцы спускали в реку толстые доски, лодки, наполненные камнями, брандеры, зажженную мельницу. И вот мосты сломаны, и изолированное французское войско вынуждено отражать бешеные атаки втрое более сильного неприятеля, поддерживаемые ужасающей канонадой. «Ядра падали в наши ряды и вырывали сразу по три человека; медвежьи шапки вскидывались гранатами на двадцать футов в вышину. Едва один ряд был подкошен, я приказывал: “Поддержать вправо, сомкнуть ряды!” и храбрые гренадеры безропотно заступали место павших… При наших пушках больше не оставалось артиллеристов; генерал Дорсенн заменил их двенадцатью гренадерами, раздав им кресты; но все эти храбрецы пали у своих орудий. У нас не было больше ни лошадей, ни обозной прислуги; колеса и лафеты разбиты вдребезги, пушки валялись на земле, как чурбаны!» (капитан Куанье). Три раза Массена был отброшен за Асперн и три раза он с неслыханными усилиями снова овладевал этой деревней, между тем как Бессьер с кавалерией атаковал врага в центре, а Ланн отражал все приступы на Эслинг. С наступлением ночи каждая армия оставалась на той позиции, которую занимала с утра. Наполеон успел переправить еще весь корпус Ланна, две дивизии конницы и всю гвардию; на следующий день он мог противопоставить эрцгерцогу 60 000 человек и 150 орудий. Битва возобновилась еще с большим ожесточением рано утром 22 мая. В то время как Массена ограничивался защитой Асперна, корпус Ланна, не дравшийся накануне, колоннами двинулся на неприятельский центр. Эрцгерцог подался назад, и Ланн уже держал в своих руках победу, как вдруг он получает от императора приказ отступить. Большой мост был разрушен так, что его нельзя было починить. Корпус Даву и артиллерийские парки неприятель задерживал на правом берегу. Между тем у войска не хватало боевых запасов. Приходилось ограничиваться обороной, стараясь во что бы то ни стало удержать свои позиции, чтобы не быть опрокинутым в реку. Массена дрался в Асперне как лев. «Кто не видел Массену в Асперне, тот ничего не видел», – с восторгом говорил впоследствии Наполеон. Эсслинг был тринадцать раз потерян и взят обратно. Под конец оставшиеся в живых устроили себе ограду из трупов, устилавших землю, и отбивались уже только штыками. Канонада прекратилась лишь с наступлением ночи; она стоила жизни храброму Сент-Илеру, «рыцарю без страха и упрека», и маршалу Ланну, одному из замечательнейших вождей наполеонской армии и самому верному из друзей императора[27].

С наступлением ночи пришлось оставить это бранное поле, так жестоко оспаривавшееся и сплошь покрытое благородными жертвами; пришлось вернуться на остров Лобау.

Битва при Эсслинге закончилась хоть и не поражением, но отступлением французов. После сражения при Эйлау она явилась в глазах Европы новым предвестием близкой гибели Наполеона. Теперь уже не какой-нибудь Дюпон, а простой дивизионный генерал в минуту умопомрачения капитулировал в глубине Испании: сам Наполеон, со своими знаменитейшими маршалами и гвардией, казалось, признал себя побежденным. Эрцгерцога Карла со всех сторон поздравляли, как достойную опору трона, как спасителя монархии. «Вопреки моему рапорту, – писал граф Беньо, – битва при Эсслинге была признана поражением, и волнение охватило всю Германию. Пруссия думала, что освободится так же быстро, как была покорена. Дания стала держать себя враждебно. Не лучше было и настроение Швеции, а князья, входившие в состав рейнской конфедерации, лелеяли надежду на скорое освобождение от своего строгого протектора. Если бы в этот критический момент между Эсслингом и Ваграмом Россия подала знак, – трудно и сказать, что произошло бы; но так велик был личный престиж императора, что его одного оказалось довольно, чтобы уравновесить чаши весов после битвы при Эсслинге и в критические дни пребывания французской армии на острове Лобау».

Остров Лобау. Теперь Наполеон решил более ничего не делать наугад, привлечь новые войска и собрать запасы, чтобы получить возможность по своей воле дать решительное сражение, которое ему было нужно для восстановления его престижа, когда и где пожелает. Прежде всего Лобау был обращен в грозный лагерь. Через главный рукав Дуная было перекинуто три моста, снабженных эстакадами, которые защищали их от приливов и брандеров; армия была обильно снабжена провиантом; из Франции были вытребованы новобранцы для пополнения потерь, понесенных в кровопролитных боях 21 и 22 мая. Наполеон превратился в инженер-механика[28]; он придумал новую систему мостов для окончательной переправы; он велел забрать множество лестниц на колесах у венских садовников и пользовался ими, как подвижными наблюдательными постами; переодевшись, как и Массена, в костюм сержанта, он со своими адъютантами, переодетыми в простых солдат, лично высматривал апроши Энцерсдорфа, где собирался снова произвести переправу; наконец он воздвиг на острове Лобау сильные редуты, вооруженные 120 орудиями. Он призвал к себе все свободные войсковые части и всех даровитых военачальников, способных ему помочь; Бернадотт привел к нему своих саксонцев, Вандамм – баварский корпус; остальные войска рейнской конфедерации должны были охранять линии Трауна, Инна и Изара.

Военные действия в Польше и Италии. От своих полководцев он получает теперь более утешительные известия. Правда, эрцгерцог Фердинанд вторгся в Польшу и вступил в Варшаву, но Понятовский во главе верных поляков поднялся вверх по левому берегу Вислы, проник в Галицию и вызвал здесь народное восстание против австрийцев. Русский император, слишком долго колебавшийся, решился, наконец, последовать призыву Наполеона и двинуть в Польшу 40 000 человек под начальством Голицына. Но Александр боялся, как бы не началось восстание среди его польских подданных; кроме того, он боялся, что Австрия модет быть в конец сокрушена. Между польскими солдатами Понятовского и солдатами Голицына дело едва не доходило до рукопашной. «Я больше боюсь моих союзников, чем моих врагов», – писал Голицын царю – и был усиленно любезен и вежлив с австрийцами. Когда русские приближались, австрийцы умышленно отступали; между ними произошла лишь одна стычка, ночью, по ошибке, – почти бескровная битва, стоившая австрийцам трех убитых и четырех раненых. Между тем эрцгерцог Фердинанд был оттеснен к верховьям Вислы и защищал уже один только Краков, которому вскоре суждено было перейти в руки поляков и русских.

В Италии принц Евгений был сначала врасплох настигнут у Порденоне, разбит у Сачиле и отброшен к Эчу эрцгерцогом Иоанном. Но известие о блестящей пятидневной кампании парализовало пыл австрийцев. Прибыл Макдональд с подкреплением. Эрцгерцог Иоанн отступил за Пиаве и Тальяменто, потерял позиции при Озоппо и Мальборгетто, и через Тарвизское ущелье был отброшен за Норические Альпы. Елачич, спешивший на помощь к нему из глубины Тироля, был разбит при Санкт-Михаэле; Гиулай не сумел остановить Мармона, шедшего из Иллирии, ни у Лайбаха, ни у Греца. Эрцгерцог Иоанн вынужден был броситься в долину Рааба, тогда как победоносный Евгений перешел Земеринг и подал руку армии Наполеона, а Лефевр, подавив вторичное восстание в Тироле, двинулся к Линцу, чтобы сменить корпусы Бернадотта и Вандамма. Эрцгерцог Иоанн отступил к Раабу и занял здесь позицию, казавшуюся ему неприступной. 14 июня, в годовщину сражений при Маренго и Фридланде, принц Евгений атаковал его здесь, вывел у него из строя 6000 человек и заставил его перейти обратно на левый берег Дуная. Это был первый крупный успех после битвы при Эсслинге и как бы пролог генерального боя.

Ваграм (6 июля). Наполеон располагал теперь 150 000 человек и 450 орудиями. Несмотря на то, что его переход через Дунай предвиделся уже в течении 6 недель, он сумел и здесь точно волшебством провести врага. Полагая, что французская армия будет переправляться у Асперна и Эсслинга, австрийцы укрепили эти две деревни так же сильно, как Наполеон – остров Лобау. Для того, чтобы еще крепче привязать их к этому месту, Наполеон заготовил здесь на виду материалы для наведения мостов и произвел ложную демонстрацию. В то же время, воспользовавшись темной ночью и сильной грозой, он приказал из 120 орудии сразу палить по деревне Энцерсдорф, расположенной ниже Асперна. Здесь за десять минут был наведен мост и вслед за ним – пять других, и с трех часов утра вся армия в полнейшем порядке начала переходить по этим шести вдруг выросшим дорогам. Поутру эрцгерцог Карл остолбенел, увидев французскую армию выстроенной в боевом порядке на Мархфельдской равнине. Очистив Эсслинг и Асперн, он отступил на Ваграмскую возвышенность.

Здесь-то и разыгралось 5 и 6 июля 1809 года то решительное сражение, которое так заботливо подготовил Наполеон. Все его силы были крепко сосредоточены в его руке: в первой линии, справа налево, – Даву, Удино и Массена, во второй линии – Мармон, Макдональд и Бернадот, позади Бессьер с гвардией и тяжелой конницей; легкая кавалерия Монбрена прикрывала правое крыло, легкая кавалерия Лассаля – левое. Фронт – 150 000 французов – занимал территорию протяженностью не более, как в 6 километров. Наполеон мог устно отдавать приказания и простым глазом видеть, что они исполнены; он мог бросать свои резервы всюду, где они оказывались нужными. Напротив, 140 000 австрийцев растянулись гораздо более длинной линией: их правое крыло находилось на возвышенности Бизамберг, левое – на северном берегу Руссбаха, от Ваграма до Нейзидля. Австрийские силы были более раздроблены, и у них не было свободного резерва. Их вождь мог отдавать приказания лишь письменно и не имел возможности быстро убеждаться в том, что они исполнены. Его боевой порядок был эксцентрическим, тогда как боевой строй Наполеона – концентрическим. Правда, линия австрийского огня была гораздо длиннее французской и обращена в одну точку, благодаря чему он вначале сильно опустошал более сомкнутые ряды французов. В полдень Наполеон приказал войскам наступать в виде опахала, так, чтобы задний корпус вступал в просветы переднего по мере того, как здесь образуются для него свободные пространства. 11-й корпус, гвардия и конница по-прежнему оставались в резерве; развернутая таким образом армия образовала фронт в 14 километров. В семь часов вечера началось сражение; Удино и принц Евгений вместе с Мармоном и Бернадоттом сделали попытку прорвать неприятельский центр, но атака была лишена единства: саксонцы действовали слишком вяло. К ночи войска вернулись на свои первоначальные позиции.

На следующий день, 6 июля, эрцгерцог Карл перешел в наступление. Он решил отрезать французов от Дуная и острова Лобау; его правое крыло под командованием Коловрата и Кленау начало энергично теснить Массену к Асперну; маршал, раненый за несколько дней перед тем, ехал в коляске; лишь с трудом, появляясь во всех опасных пунктах, он мог удерживать своих людей. Санксонский корпус Бернадотта рассеялся; австрийцы подвигались вперед; жители Вены, столпившись на террасах, на крышах и даже колокольнях, махали шляпами и платками и неистовыми криками поощряли своих, будучи уже почти уверенными в победе. Между тем австрийцы обнажили свой центр. Наполеон наскоро сформировал грозную батарею в 100 орудий под начальством Друо и Лористона, чтобы разрезать их надвое. На центр австрийцев была брошена могучая колонна из трех пехотных дивизий под командой Макдональда, поддерживаемая кирасирами Нансути и легкой гвардейской конницей. Перед ее атакой ничто не могло устоять; Бельгард и Гогенцоллерн были отброшены назад на целую милю. В то же время на правом французском крыле Даву, в самом начале битвы подвергшийся энергичному нападению Розенберга, взял верх, занял Нейзидль и готовился опередить и обойти левое крыло австрийцев. «Битва выиграна!» – воскликнул Наполеон, увидев, что Даву приказывает идти в обход; он послал сказать Массене, чтобы тот держался, и приказал идти в общую атаку. Он был так уверен в успехе, что велел своему верному мамелюку Рустану расстелить на земле медвежью шкуру и проспал несколько минут. Массена снова взял Эсслинг, Даву овладел Ваграмом, – левому крылу австрийцев грозила опасность быть окруженными. Эрцгерцог приказал отступать, и его войска отступили в порядке, будучи хорошо прикрыты кавалерией, расположенной в удобных для обороны позициях.

В семь часов вечера, когда все было кончено, эрцгерцог Иоанн появился на правом крыле французов. Утром 5 июля брат поспешно призвал его на помощь; эрцгерцог Иоанн выступил в тот же день, но лишь в 11 часов вечера, и ему понадобилось двадцать часов, чтобы пройти восемь миль, отделявших его от поля сражения. Приди он на два часа раньше, он, может быть, изменил бы исход сражения…

Такова была знаменитая битва при Ваграме, одна из кровопролитнейших в ряду наполеоновских войн (каждая сторона потеряла 20–25 000 человек) и вместе, одна из более планомерных. Наполеон уже не так твердо, как прежде, полагался на сплоченность своей армии. «Это уже не солдаты Аустерлица!» – воскликнул он с горечью. Поэтому ему пришлось заменить штыковую атаку канонадой, а эта новая тактика делала сражения более кровопролитными, но ничуть не более решительными. Даву получил титул принца Экмюльского, Массена – Эсслингского, Бертье, который в качестве начальника генерального штаба много способствовал победе, – принца Ваграмского. Макдональд, Удино и Мармон получили звание маршалов Франции. Но они представляли собой лишь «тени Ланна». Наполеон осыпал наградами и похвалами всех, кто сколько-нибудь заметно отличился в этой битве титанов, вплоть до простого рядового.

По существу война могла продолжаться и после этого сражения. Эрцгерцог Карл в порядке отступал через Моравию к Богемии и был в состоянии оказать серьезное сопротивление. Значительная партия убеждала императора Франца бороться до конца. Наполеон имел веские основания избегать нового единоборства со столь упорным противником; победа при Ваграме достаточно обескуражила всех явных и тайных врагов Франции. Было заключено перемирие в Цнаиме; затем в Альтенбурге начались переговоры между Шампаньи и Меттернихом. Но требования Наполеона были чрезмерны: он хотел лишить Австрию еще более обширных и ценных провинций, чем те, которые отнял у нее по Прессбургскому миру. Меттерних отказался принять эти жесткие условия; он уступил свое место князю Лихтенштейну и этим отказом приобрел широкую популярность. Русский царь не прислал представителя на Альтенбургский конгресс: он вел войну против воли и не желал даже в малой степени брать на себя ответственность за мир. Ввиду того, что переговоры затягивались, Наполеон решил снестись через голову официальных уполномоченных прямо с генералом Бубной, которого Франц I прислал в Шенбрунн умилостивить жестокого победителя. Условия были несколько смягчены, и мир, наконец, был подписан в ночь с 13 на 14 октября 1809 года.

Венский мир; новые территориальные приобретения Французской империи. По Шенбруннскому, или Венскому, миру (14 октября) Австрия лишалась всех своих юго-западных провинций. Виллахский округ в Каринтии, вся Карниолия, Гериц, графство Монтефальконе, Триест, Рагуза, Фиуме, вся военная и гражданская Кроация составили вместе с Далмацией, уступленной еще в 1805 году, Иллирийскую провинцию. Западная Галиция с Замосцским округом были присоединены к великому герцогству Варшавскому. Россия получила лишь Тарнопольский округ с узкой полосой в Восточной Галиции. Браунау, Зальцбург и Иннский округ были отданы баварскому королю и включены в состав рейнской конфедерации. Французский император гарантировал австрийскому неприкосновенность оставленных ему владений, тогда как Франц I должен был признать законными все перемены, происшедшие и произведенные в Испании, Португалии и Италии. Австрия потеряла три с половиной миллиона подданных. Теперь ее народонаселение состояло лишь приблизительно из 20 миллионов человек, и территория ее была меньше, чем территория Франции при Людовике XVI. Она должна была уменьшить свою армию до 150 000 человек и уплатить контрибуцию в 85 миллионов. Мятежный Тироль был предоставлен своей участи и снова подпал под иго Баварии. Слабый потомок Габсбургов был подвергнут всяческим унижениям: эрцгерцог Антон должен был отказаться от звания гросмейстера Тевтонского ордена, который был упразднен; крепостные валы Вены, некогда останавливавшие нашествия турок, Греца, Рааба, Клагенфурта и Брюнна были взорваны в один и тот же день. Истощенная Австрия вскоре затем обанкротится; отныне она находится в полной зависимости от политики Наполеона. Россия в награду за свое столь неохотно оказанное содействие получила 400 000 новых подданных – очень скромное вознаграждение, скорее похожее на подачку.

Это, конечно, не сделало союз между Францией и Россией более сердечным; царь боялся восстановления Польши и не мог добиться от Наполеона никакой серьезной гарантии в этом смысле. Французская империя граничила теперь с Балканским полуостровом. Южная оконечность ее быстро растущей территории достигала залива Каттаро, на севере же она почти без перерыва простиралась до Данцига. Таким образом постепенно континент почти весь был заперт для английских товаров. В 1809 году Наполеону, казалось, было уже недалеко до всемирного владычества[29]. «Все должно было подчиниться ему – союзники и враги, глава церкви и короли, его собственные братья и иностранцы».

Глава V Испания и Португалия 1800-1814

I. Франция и пиренейские государства (1800–1808)

Карл IV и Бонапарт. Известие о перевороте 18 брюмера было очень сочувственно принято в Испании. Министры мало сожалели о Директории, постоянно досаждавшей им своими требованиями и придирками. Карл IV восхищался генералом Бонапартом и ожидал, что он восстановит европейский мир.

Первое время консульства было настоящим медовым месяцем Франции и Испании. Вместо прежнего члена Конвента Гильемарде французским послом в Мадриде был назначен Алькье, любезный, тактичный и тонкий скептик, очаровавший министров своими учтивыми манерами. Алькье очень скоро понял, что Годой, хотя официально уже и переставший быть министром, все-таки остается самым влиятельным лицом при дворе благодаря слепому доверию к нему короля. Алькье сблизился с фаворитом и, пользуясь его слабостью – тщеславием, обещал ему от имени первого консула царский подарок – полное вооружение. Нельзя вообразить, насколько Годой почувствовал себя польщенным и как счастлив был король вниманием Бонапарта к его дорогому Мануэлю. Тогда Алькье отважился предложить подарок и самому королю, и Карл IV с детской радостью принял несколько предложенных ему хорошеньких вещиц из охотничьего оружия. Тотчас и королева спросила, не подарит ли генерал Бонапарт ей чего-нибудь. Ей было обещано все, чего она пожелает; она выбрала чайный сервиз севрского фарфора и несколько платьев – «газовое, батистовое или вышитое кисейное самых модных цветов и новейших фасонов». Благодушный Карл IV не хотел уступать в щедрости своему другу, первому консулу: еще до получения обещанных ему подарков он послал Бонапарту шестнадцать прекрасных лошадей из своих аранхуэцских конюшен.

Победа при Маренго довела восторг испанского короля до энтузиазма. Королеву Бонапарт подкупил тем, что обещал ей королевство в Италии для ее дочери, пармской инфанты. Годою он внушил неопределенную надежду, что для него со временем может найтись княжество. Когда король, королева и фаворит были в его руках, произошел небольшой дворцовый переворот, которым был низвергнут малопослушный Урквихо и вместо него снова поставлен во главе правления Годой.

Аранхуэцский договор. Когда Люсьен Бонапарт, назначенный послом вместо Алькье, прибыл в Мадрид, двор был уже настолько расположен к первому консулу, что королева выражала желание, чтобы он развелся и женился на ее дочери, инфанте Изабелле, которой в то время было 13 лет. Бонапарт благоразумно отклонил это предложение, но заставил Карла IV заключить Аранхуэцский договор (21 марта 1801 г.). Испания возвращала французам Луизиану и обязывалась начать войну с Португалией, чтобы заставить ее отказаться от союза с Англией. В награду за эти жертвы Тоскана была превращена в королевство Этрурию и отдана инфанту пармскому, зятю Карла IV.

Аранхуэцский договор мог удовлетворить честолюбие королевы и польстить отеческим чувствам Карла IV; но в действительности он был очень опасен для Испании, которая не замедлила в этом убедиться.

Меньше чем через два года после уступки Луизианы, Бонапарт продал последнюю Соединенным Штатам вопреки статье Аранхуэцского договора, которая предоставляла Испании преимущественное право на покупку ее.

Этрурское королевство просуществовало недолго. Наполеон смотрел на него, «как на изуродование итальянского полуострова». Он упразднит его одним росчерком пера 23 октября 1807 года.

Война с Португалией едва не вовлекла Испанию в ссору с Францией. Карл IV, связанный тесными узами с Браганским домом, вел с ним войну против воли, по принуждению, поставив условие, что Португалия ни в каком случае не будет раздроблена. Годой, сделанный генералиссимусом, потратил на приготовления три месяца и выступил в поход только 20 мая 1801 года, когда французский генерал Леклерк уже стоял лагерем в Сиудад-Родриго с корпусом в 12 000 человек, а Люсьен Бонапарт грозил двору гневом первого консула, если испанская армия не перейдет границы.

Война с Португалией. Странное зрелище представляли собой теперь эти две воюющие нации, прилагавшие все усилия, чтобы не встретиться на поле битвы. «Зачем нам сражаться? – сказал герцог Лафоэс, португальский генералиссимус, испанскому генералу Солано. – Португалия и Испания – вьючные мулы. Нас толкнула Англия, вас подгоняет Франция; будем скакать и звенеть бубенчиками, но, ради Бога, не будем причинять друг другу зла, чтобы не стать посмешищем для людей». Испанские и португальские войска маневрировали таким образом, чтобы не встретиться. Оливенца, Херуменга, Кампо-Майор сдались без сопротивления, и после этой кампании, похожей на фарс, в Бадахозе был заключен договор между Карлом IV и португальским регентом (6 июня 1801 г.). Испания получила Оливенцу на левом берегу Гвадианы, причем Португалия еще обязалась уплатить Франции вознаграждение в 20 миллионов.

Оставалось еще только добиться ратификации договора Бонапартом. Люсьен усердно принялся хлопотать об этом. Он уже получил за Аранхуэцский договор двадцать ценных картин и на 100 000 экю бриллиантов в оправе; Годой предложил ему звание гранда, орден золотого руна, пенсию в 100 000 франков, несколько мешочков с неотделанными алмазами и ларчик с портретом короля, окруженным бумажным венчиком, который заключал в себе на 5 миллионов драгоценных камней. В конце концов Люсьен добился ратификации Бадахозского договора (29 сентября 1801 г.). Амьенский мир, заключенный 26 марта следующего года, должен был, казалось, извлечь Испанию из пропасти, в которую она погружалась. В июле 1802 года двор предпринял пышное путешествие по Каталонии и Валенсии. Оно было ознаменовано блестящими празднествами. В Барселоне принц астурийский женился на Марии Антуанетте-неаполитанской, а его сестра Изабелла вышла замуж за наследного принца Обеих Сицилий.

Расторжение Амьенского мира. С первых же месяцев 1803 года стало очевидным и для мало проницательных людей, что война между Францией и Англией неминуемо должна возобновиться. Испания снова сделалась яблоком раздора для обеих соперничествующих наций, и неисцелимая слабость ее правительства не позваляла ей извлечь никакой выгоды из этого привилегированного положения. Карл IV, очарованный славой первого консула, стоял за союз с Францией. Королева склонялась к тому же в интересах своей дочери, королевы этрурской. Напротив, министр иностранных дел Севальос был приверженцем союза с Англией, и Годой, который охотно стал бы на его сторону, не решался, однако, одобрить мнение, противоречащее мнению короля, и навлечь на себя гнев Бонапарта, и без того уже дававший себя ему чувствовать. Ему казалось ловким маневром противопоставить нетерпению французов «отрицательную политику», которой исчерпывалась его политическая мудрость. Он был очень любезен с французским послом Бернонвиллем, обещал все, чего тот хотел, и ничего не сделал. Бонапарт не поддался на удочку. 29 марта 1808 года в Аранхуэц прибыл генерал Ла-Планш Мортьер с письмом первого консула к королю. 17 мая Франция объявила войну Англии. 22 июня Бонапарт, извещенный о прибытии в Кадикс транспорта из Индии, настоятельно потребовал денег. Годой не дерзнул отказать в субсидии, но, по-видимому, твердо решил сохранять нейтралитет в предстоящей войне. Он даже собрал несколько полков в Бургосе и Вальядолиде для охраны границы. Бонапарт сломил его упорство, пригрозив открыть королю дворцовые скандалы; мало того, Бернонвилль в публичной аудиенции вручил Карлу IV письмо Бонапарта, наполненное крайне компрометирующими разоблачениями. Годой настолько пользовался доверием у Карла IV, что сумел убедить его не читать письма; но он понял, что борьба невозможна. 23 октября он обязался предоставить Франции ежемесячную субсидию в 4 миллиона. Может быть, он думал этой ценой купить для Испании право оставаться нейтральной. Народ в Мадриде оказался проницательнее, по возвращении Годоя в столицу он вышел к нему навстречу и окружил его карету с криком: «Мира и хлеба!»

Ни Франция, ни Англия не желали, чтобы Испания оставалась нейтральной. Бонапарт хотел располагать всеми силами Испании для борьбы с Англией, Питт хотел сделать Испанию базой своих военных действий против Франции. Казнь герцога Ангиенского и провозглашение империи, страх и престиж славы крепче прежнего затянули узы, связывающие Испанию с Францией. Когда Англия окончательно убедилась, что союз между Испанией и Францией состоялся, она открыла военные действия, напав без объявления войны на четыре испанских фрегата, возвращавшихся из Испании в Кадикс (1 октября 1804 г.). 4 декабря Карл IV объявил Англии войну.

Трафальгар. Так как Испания была вовлечена в войну самой судьбой, то она должна была предаться ей без оглядки и дерзать на невозможное, лишь бы одолеть общего врага.

Нельзя не признать, что она делала героические усилия, чтобы помочь осуществлению грандиозных планов Наполеона. В течении нескольких месяцев она снарядила три эскадры: в Картагене, Кадиксе и Ферроле. На судах, плохо оснащенных, скудно снабженных провиантом, обремененных артиллерией, отягченных огромными мачтами, испанцы поместили экипаж, набранный с сосенки и с бору – из рыбаков, крестьян, бродяг, и с такими плохими судами и таким плохим экипажем начальники, подобные Чуррука, сумели покрыть себя славой. Гравина, едва имевший возможность держаться в открытом море, присоединился с семью судами к эскадре Вильнева и выдержал вместе с ним битву при Ферроле, где только туман помешал французам одержать полную победу над англичанами. В сентябре 1805 года соединенная французско-испанская эскадра, стоявшая в Кадиксе, насчитывала 33 судна, 5 фрегатов и 2 военных брига с экипажем в 25 000 человек и 2836 пушками. Бесполезная битва при Трафальгаре стоила франко-испанской эскадре 6000 человек и 17 судов. Карл IV принял все меры, чтобы спасти раненных и помочь оставшимся в живых, щедро наградил всех, кто участвовал в битве, но бедствие было непоправимо. Суда, оставшиеся в гаванях, не могли прорвать блокаду, арсеналы были пусты, экипажи опустошены лихорадкой и дезертирством, офицеры обескуражены. Англия на долгие годы приобрела первенство на море. Наполеон никогда не был мягок в отношении к побежденным. Опьяненный своими триумфами при Ульме и Аустерлице, он поступил и Испанией беспощадно. Карл IV должен был уплатить субсидию в 24 миллиона и послать 5000 человек в Этрурию для охраны королевства, которое, по признанию самого Наполеона, он собирался уже упразднить. Бурбоны были изгнаны из Неаполя, королевство Обеих Сицилий отдано Жозефу Бонапарту, и, так как Карл IV колебался признать нового короля, Наполеон произнес грозные слова: «Преемник Карла IV признает его».

Манифест 1807 года. Годой скрепя сердцем повиновался надменному повелителю, которого сам посадил себе на голову, и только ждал случая, чтобы восстать против него. В августе 1806 года в Лиссабон вступила английская эскадра, и барон Строганов, русский посланник в Мадриде, сделал попытку вовлечь Испанию в только что образованную коалицию против Франции. Первою должна была вооружиться Португалия; Испания должна была собрать войска как будто для защиты против вторжения португальцев; английская армия высадится в Португалии, и в удобный момент Англия, Португалия и Испания вместе нападут на южную Францию. Годой не умел скрыть своей радости: 5 октября 1806 года, еще не закончив приготовлений к походу, он обратился к испанскому народу с воинственным манифестом, где, обращаясь к его лояльным чувствам, звал его на борьбу с врагом, которого он не называл, но которого легко было угадать. Десять дней спустя Наполеон выиграл сражение при Иене. Великий страх объял Годоя при известии об этой победе. Французская партия упрекала его в том, что он погубил Испанию. Карл IV не знал, как умилостивить императора. В газетах сообщалось, что прокламация подложна. Годой извинился перед Наполеоном и попытался доказать ему, что хотел вооружить испанцев только в интересах Франции. Наполеон, казалось, принял предоставленные ему оправдания, но есть основания думать, что с этого момента он замыслил ниспровержение испанских Бурбонов. Он осыпал Карла IV и Годоя комплиментами и любезностями. Карл IV, совершенно успокоившись, в наивной надежде угодить тем императору, даровал князю мира титул светлости и произвел его в генерал-адмиралы; но этим он сделал Годоя еще более ненавистным принцу астурийскому, знати и народу. Наполеон отправил в Мадрид нового посланника, Богарнэ, который очень скоро проник в тайны королевской семьи и узнал о глубокой ненависти, которую принц астурийский Фердинанд питал к Годою. Он постарался разжечь эту ненависть, уверив Фердинанда, что он найдет у императора сильную поддержку против фаворита. Таким образом, в момент решительного кризиса королевская семья оказалась расколотою надвое, а фаворит – обреченным народной мести за свое чрезмерное возвышение.

Вмешательство Наполеона в испанские дела. 7 июля 1807 года Наполеон подписал Тильзитский мир. 15 августа он вернулся в Париж, а спустя несколько недель принялся за испанские дела.

Португалия отказалась примкнуть к континентальной блокаде; Наполеон предложил Испании завоевать ее общими силами и поделить между собой (27 октября 1807 г.). По его плану, королева этрурская должна была отказаться от своего итальянского королевства и стать королевой северной Лузитании; Годой получит княжество Альгарвское, а сам Наполеон оккупирует остальную часть Португалии, которую по заключении общего мира передаст Карлу IV, причем за последним будет признан суверенитет над Лузитанией и Альгарвским княжеством и титул индийского императора. При мысли о том, чтобы стать императором подобно Наполеону, бедный Карл IV потерял голову и немедленно согласился на все, что от него требовали. На этих условиях был заключен договор в Фонтенбло. 17 октября Жюно с 20 000 человек перешел Бидассоа. 19 ноября он вступил в Португалию. Принц-регент не стал ждать его: 27 ноября он отплыл в Бразилию со своей матерью, придворным штатом и сокровищами; спустя три дня Жюно с 40 000-й армией вступил в Лиссабон.

Под видом подкреплений для него Наполеон беспрерывно посылал в Испанию новые войска. Дюпон вступил в ее пределы 13 ноября 1807 года, Монсей – 9 января 1808 г., каждый – с 25 000 человек. Французы врасплох заняли Сан-Себастьян, Помпелуну, Фигуэр и Барселону; их рекруты заканчивали свое военное обучение на глазах изумленных испанцев. В марте Мюрат прибыл с отрядом императорской гвардии в 6400 человек, чтобы принять главное начальство над пиренейскими войсками. 13 марта он был в Бургосе, несколько дней спустя – у ворот Мадрида. Пиренеи были перейдены, треть Испании находилась в руках французов, а Карл IV и Годой, по-видимому, еще и не подозревали об опасности: всю зиму они были поглощены любительским театром.

Заговор в Эскуриале. Годой знал о глубокой ненависти, которую питал к нему принц астурийский. Он решил пустить в ход все средства, чтобы спасти свою репутацию, свое положение и свою жизнь после смерти Карла IV. Он хотел по крайней мере приобрести независимое княжество, где мог бы найти убежище в минуту опасности. Со своей стороны Фердинанд хотел предупредить грозившие ему опасности. Он жил одиноко, вдали от дел, подчиняясь строгому и однообразному дворцовому этикету; король недолюбливал его, королева относилась к нему с подозрением. Его ближайшими советниками были герцоги Сан-Карлос и Инфантадо, и его бывший учитель, каноник Дон-Хуан Эскоикиз, тщеславный и легкомысленный гуманист, рассчитывавший управлять государством от имени своего ученика. Эскоикиз советовал Фердинанду опереться на Наполеона, так как Наполеон презирал Годоя. В июле 1807 года пронырливый каноник в парке Ретиро имел свидание с французским посланником Богарне; последний советовал астурийскому принцу просить руки какой-нибудь из принцесс императорской фамилии. Только 12 октября принц решился написать Наполеону. 28 числа король, предупрежденный Годоем, велел захватить все бумаги принца, который и сам был на следующий день арестован. Вместо того, чтобы замять дело, Карл IV тотчас написал о нем Наполеону, оповестил о нем весь народ и приказал кастильскому Совету возбудить процесс против сообщников принца; Фердинанд так раболепно унижался, что Годой позволил ему снова войти в милость к королю. Совет понял, как опасно было бы для него наказать друзей наследного принца, и оправдал всех подсудимых. Король оказался менее снисходительным: он сослал их в различные замки и монастыри (25 января 1808 г.).

Таково было скандальное дело, которому сначала дали громкое название «заговора в Эскуриале». Можно было думать, что оно не будет иметь серьезных последствий, так как король, приняв проект Эскоикиза, просил у Наполеона руки одной из принцесс императорской фамилии для принца астурийского (18 ноября 1807 г.). Но император был теперь осведомлен о раздоре, царившем в королевской семье; Годой стал окончательно ненавистен всем из-за жестокости, с которой преследовал своих противников; Карл IV навсегда сделал себя смешным своими сумасбродными прокламациями; Фердинанд обесчестил себя малодушием: он плакал и просил прощения, как ребенок, пойманный на месте преступления; он выдал своих друзей, чтобы избежать наказания.

Аранхузский бунт. В конце февраля 1808 года из Парижа внезапно прибыл со странными предложениями Дон-Эухенио Искиердо, которому Годой поручил вести переговоры с Наполеоном. Наполеон не желал возобновления фонтенеблоского договора. Он предлагал уступить Карлу IV Португалию взамен провинций, расположенных на севере от Эбро; в противном случае он оставит за собой всю Португалию, а Испания пусть откроет ему «военный путь» до португальской границы.

Годой никогда не питал доверия к Наполеону, но он обольщал себя призрачными мечтами. Приезд Искиердо открыл ему глаза: он понял, что монархия погибла, и, узнав о приближении Мюрата, решил увлечь короля в Севилью, откуда, сообразно обстоятельствам, можно будет организовать сопротивление или бежать на Канарские острова или Майорку. План Годоя, бесспорно, был рассчитан правильно, но принц астурийский, все еще видевший во французах союзников, постарался разрушить этот план. Аранхуэц наполнился мадридскими жителями и крестьянами. Переодетый граф Монтихо, которого прозвали «дядя Петр», неустанно возбуждал их против Годоя.

16 марта король издал приказ, в котором подтверждал свое решение остаться среди своих возлюбленных подданных. Между тем он ускорил свои приготовления к отъезду. В ночь с 17 на 18 дозор заговорщиков встретил донью Хозефу Тудо, когда она выходила из квартиры Годоя; забили тревогу, Аранхуэц мгновенно наполнился разъяренной толпой, дворец Князя мира был взят приступом, и, чтобы смирить восстание, 18-го утром король объявил Годоя отрешенным от всех должностей. Никто не знал, что стало с временщиком, до утра 19 марта, когда один из солдат валлонской гвардии увидел его во дворе его дворца. Оказалось, что несчастный спрятался на чердаке под грудой ковров; тридцать восемь часов он провел здесь без воды и пищи, и вот, мучимый голодом и жаждой, вынужден был оставить свое убежище. На крики солдата сбежался народ. Годой успел только броситься в середину взвода лейб-гвардейцев, которые предложили ему защитить его как бывшего своего товарища и довести до своей казармы. Пеший между двух конных, судорожно ухватившись за луки их седел, осыпаемый ударами палок и камней, Годой добрался до гвардейской казармы полумертвым. Его положили в конюшне на соломенную подстилку. В этот страшный час король и королева были полны тревоги о своем друге; они умоляли своего сына сжалиться над ним; Фердинанд отправился к Годою и объявил ему свое помилование. «Разве ты уже король»? – спросил его Годой. «Нет еще, – отвечал Фердинанд, – но скоро буду им». Действительно, в семь часов вечера король, боясь нового мятежа, подписал свое отречение.

При первом известии о событиях, совершившихся в Аранхуэце, Мадрид восстал; когда стало известно, что временщик низвергнут, толпа бросилась к его дворцу и разорила его; были разграблены также дом матери Годоя, дом его брата Дон-Диего и дома его друзей. При известии об отречении короля ярость мятежников сразу перешла в безумный восторг. Радость была так велика, что вступление Мюрата в Мадрид (23 марта) прошло почти незамеченным. Фердинанд вступил в столицу на следующий день под исступленные крики народа. Женщины усыпали цветами дорогу, по которой он ехал, мужчины расстилали свои плащи под ноги его коня.

Эти необычайные события застали Наполеона врасплох. Вполне вероятно, что он еще не принял твердого решения, хотя уже 27 марта он условно предлагал испанскую корону своему брату Луи. Глупость старой королевской четы и советников Фердинанда сослужила ему превосходную службу.

Карл IV и Мария-Луиза желали одного – удалиться в Бадахоз, чтобы там жить спокойно с Годоем, их единственным другом. Желая спасти Годоя, они вздумали обратиться к Мюрату, наместнику императора в Испании. Мюрат сразу понял выгоду, которую он мог извлечь из этого положения дел. Он предложил Карлу IV заявить протест против своего отречения (25 марта 1808 г.) и прибегнуть к заступничеству Наполеона. Он дал ему охрану из французских солдат и убедил его по пути во Францию заехать в Эскуриал. Одну минуту Наполеон думал лично отправиться в Испанию, и то, что он увидел бы здесь, без сомнения, открыло бы ему истинные чувства народа. К несчастью, он остановился в Байонне. Богарне, Мюрат и Эскоикиз побудили Фердинанда отправиться сюда на свидание с императором.

Свидание в Байонне. Фердинанд оставил Мадрид 10 апреля, надеясь найти Наполеона в Байонне. Его убедили проехать в Виторию. Здесь несколько преданных слуг – Уркихо, Корреа, Алава и Герцог Магон – умоляли его не ехать дальше; но Савари склонил его продолжать путь во Францию, и 20 апреля Фердинанд миновал Бидассоа. Сначала Наполеон не мог поверить такому ослеплению. «Неужели он здесь!» – воскликнул он. Он пожелал видеть его прежде, чем примет окончательное решение, но, увидав, тотчас решился: приговор Фердинанду был подписан. «Принц астурийский, – писал он, – очень глуп, очень зол и ненавидит Францию».

Сначала Наполеон предложил Фердинанду уступить ему королевство Этрурию в обмен за испанскую корону. Эскоикиз считал себя способным вести переговоры с императором; он уверял его в добрых намерениях Фердинанда и старался убедить Наполеона, что Фердинанд, женившись на принцессе императорской фамилии, станет самым верным и постоянным союзником Франции. «Ваша политика плоха, каноник!» – отвечал Наполеон. И он объяснил ему, что союз с Испанией необходим для безопасности его государства; но он не будет в нем уверен, пока на мадридский престол не сядет один из принцев его дома: он не верил в возможность национальной войны, так как формально заявлял о своем намерении сохранить неприкосновенность, независимость и религию Испании.

Фердинанд не мог решиться принять условия, которые предлагал ему Наполеон. Император объявил ему, что будет вести переговоры непосредственно с Карлом IV, который 30 апреля прибыл в Байонну.

2 мая. Во время этих нескончаемых переговоров в Мадриде произошло важное событие. Народ уже давно был раздражен присутствием французов, и в столице едва не вспыхнул бунт; в Толедо и Бургосе произошли волнения. 1 мая Мюрат был освистан толпой на Прадо. Утром в понедельник 2 мая по Мадриду распространился слух, что французы хотят силой увезти брата короля, инфанта дон-Франсиско, последнего принца королевской фамилии, который оставался еще в пределах Испании. Народ начал собираться толпами, раздались угрожающие крики в адрес французов, и тотчас же вспыхнул страшный мятеж. Мюрат был, может быть, рад этому, так как мятеж давал ему повод проучить мадридцев: он не сомневался в том, что сломить их сопротивление легко. Испанские власти мужественно стали между ним и населением. При первых выстрелах министры О’Фарриль и Ацанца сели на коней и отправились к Мюрату, которому предложили восстановить порядок, если он велит прекратить стрельбу. Мюрат согласился и дал им в провожатые до здания Совета генерала Ариспа. Члены Кастильского Совета ходили по улицам, убеждая граждан разойтись по домам. Серьезная схватка произошла лишь вокруг артиллерийского парка, которым народ едва не овладел. Все было бы скоро забыто и Dos de Mayo не остался бы в народной памяти днем ненависти и гнева, если бы Мюрат ночью не велел без суда расстрелять несколько сот взятых в плен бунтовщиков. Испания и до сих пор не простила этой казни после битвы, этой грубой измены данному слову.

В Байонне узнали о мадридских событиях 5 мая. Наполеон еще не нашел способа сломить упорство Фердинанда: мадридский мятеж дал ему повод разыграть одну из тех театральных сцен, на которые он был такой мастер. Фердинанд был приглашен к императору в присутствии короля и королевы. Наполеон объявил его виновником кровопролития, осыпал его гневными укорами и грозил смертью, если он не подчинится немедленно. В то же время он лицемерно предложил Карлу IV свою помощь для возвращения в Мадрид. Старый король отказался, прося лишь о том, чтобы ему дали мирно закончить его дни с женой и Годоем. Он уступил все свои права императору, попросив только, чтобы Испания не была разделена и церковь – оставлена без защиты. 10 мая Фердинанд VII также отказался от всех своих прав и уехал в Валансэ, тогда как Карл IV, королева и Годой отправились в Компьень. 12 мая инфанты Карлос и Антонио обнародовали в Бордо отречение от всех своих прав на испанскую корону. 6 июня Наполеон издал декрет о возвещении Жозефа Бонапарта на испанский престол. Собранная в Байонне хунта в двенадцать заседаний вотировала наскоро составленную конституцию, которая и была обнародована 7 июля. Спустя два дня Жозеф вступил в пределы Испании. Он нашел ее уже кругом охваченной восстанием.

II. Война за независимость

Восстание в Испании; капитуляция Байлена (1808). При первом же известии о байоннских событиях Испания поняла, что Наполеон дурачил ее королей и издевался над ней. Возмущенное национальное чувство не хотело примириться с совершившимся фактом. В Валенсии, Кадиксе, Бадахозе и Тортозе вспыхнули необыкновенно страстные народные восстания, сопровождаемые криками: «Смерть французам!» 26 мая провинциальная хунта Овиедо вступила в союз с англичанами. В течение нескольких недель Испания вооружила 150 000 человек, разделенные на астурийскую, галисийскую, кастильскую, эстрамадурскую, валенсийскую, мурсийскую и арагонскую армии. Правда, они представляли собой не что иное, как нестройные полчища мятежных крестьян и ремесленников, обрамленные несколькими отрядами милиции и несколькими полками регулярной армии; но все они были одушевлены одним чувством, и командовали ими энергичные вожди, такие как Куэста, Кастаньос и Палафокс.

Жозеф должен был проложить себе путь в Мадрид. Генералы Вердье и Лассаль оттеснили мятежников при его проезде через Логроньо и Торкемаду. Вальядолид попытался задержать французов, но его защитники были разбиты при Понте де Кабезоне. 14 июля 1808 года Бессьер при Медина дель Рио-Секо одержал победу над соединенными армиями – галисийской и кастильской; результатом этой победы было подчинение Леона и Заморы. Испанцы потеряли здесь 4-5000 человек и все свои орудия. 20 июля Жозеф вступил в Мадрид. С минуты на минуту ждали известия о вступлении Дюпона в Севилью и Монсея в Валенсию. Мадридская знать явилась с поздравлениями к Жозефу. Казалось, Испания готова подчиниться, как вдруг 23 июля получено было известие о капитуляции Дюпона в Байлене.

Дюпон действительно в конце мая перешел Сиерру-Морену и с 9000 человек направился к Севилье. Кордова пыталась противостоять ему, но 7 июня он вступил в город и предал его грабежу. Затем, не получая подкреплений и угрожаемый спереди хаэнскими инсургентами, сзади – севильскими, он решился отступить и 18 июня расположился в Андухаре, у входа в теснины Сиерры-Морены. Ошибка его заключалась в том, что он оставался здесь целый месяц, хотя знал из донесений генерала Веделя, что Ла-Манча поголовно охвачена восстанием. 15 июля первые колонны севильской армии подступили к Андухару. Дюпон и теперь еще не желал уходить и только отрядил часть своего войска к северу, чтобы занять теснины и обеспечить сообщение с Ла-Манчой. Испанский генерал Рединг опередил его и овладел Байленом, заняв таким образом позицию между Дюпоном и Веделем. Дюпон рассчитывал сокрушить испанцев и соединиться с Веделем в Ла-Манче, но, будучи всего более озабочен желанием сохранить свою военную добычу, пустил впереди своих колонн громадный обоз. Рединг имел возможность не спеша приготовиться к обороне; французские полки подходили один вслед за другим, и в момент решительной атаки они оказались слишком утомленными, чтобы идти на приступ. Дюпону не удалось прорвать боевую линию Рединга, а вслед за тем на него с тыла ударил Кастаньос. Он запросил перемирия. Пока он вел переговоры, Ведель, подоспевший на выручку к нему, атаковал Рединга и захватил у него два орудия и 1100 человек пленными. Он стоял теперь на расстоянии двух миль от французской линии; еще одно усилие, и оба французских войска соединились бы и путь в Ла-Манчу был бы открыт. Но Дюпон отказался сделать это усилие. Он послал Веделю приказ вернуть испанцам отнятых им у них пленных и отступить к северу. Но Кастаньос воспользовался плачевным положением Дюпона и потребовал, чтобы Ведель был включен в капитуляцию, грозя истребить всю дивизию Дюпона, если Ведель не сдастся. 23 июля оба генерала капитулировали под тем условием, чтобы они сами и их войска были доставлены во Францию. Хунта отказалась признать капитуляцию и отправила пленников сначала на понтоны в Кадикс, а затем на остров Кабреру. Из 17 000 человека, сдавшихся в Байлене, только 3000 вернулись во Францию, после шестилетних страданий и притеснений.

Еще более пагубны были моральные последствия этого события. Французы более не считались непобедимыми; испанские патриоты воспрянули духом; многие из тех, кто вначале стал на сторону Жозефа, отступились от него, и он вынужден был покинуть свою столицу спустя восемь дней после вступления в нее. Почти в то же время стало известно, что граф Ла Романа, командовавший испанским корпусом в 10 000 человек на острове Зеланде, отплыл в Испанию на судах английской эскадры. Жозеф отступил до Эбро и писал Наполеону: «Чтобы усмирить Испанию, необходимы три активные армии в 50 000 человек и другие 50 000 для охраны путей сообщения. Для покорения Испании нужны громадные средства; эта страна и этот народ не похожи ни на какие другие; здесь нельзя достать ни лазутчика, ни курьера».

Сами министры Жозефа признавали завоевание Испании невозможным. Они полагали, что Жозеф может сохранить свой трон, если предложить инсургентам сепаратный мир с Англией, присоединение Португалии к Испании и уплату Францией военных издержек. Но этот план шел совершенно вразрез с замыслами Наполеона. После первого взрыва бешенства против Дюпона он решил вернуть оружием все потерянное и писал брату (31 июля): «Я обрету в Испании Геркулесовы столпы, но не границы моей власти». При данных обстоятельствах отступление было для Наполеона невозможно.

Капитуляция Синтры (1808). Август был ознаменован новой катастрофой. Жюно с ноября 1807 года занимал Португалию с корпусом менее, чем в 20 000 человек; теперь англичане решили отправить войско в Португалию, и при вести об этой поддержке вся страна восстала. В Порто образовалось временное правительство под председательством архиепископа, которое сформировало армию и призвало в ополчение всех способных носить оружие. Французские войска сначала легко одолели португальских мятежников; но 6 августа 1808 года Артур Уэльслей высадился в устье Мондего. Два дня спустя к нему присоединился Брент-Спенсер, и оба английских полководца с 18 000 человек двинулись на Лиссабон. Жюно мог противопоставить им только 12 000. Дав им битву 21 августа у Вимейро, он вынужден был отступить к Торрес-Ведрасу и несколько дней спустя подписал соглашение в Синтре. Англичане оказались добросовестнее испанцев: во исполнение договора они перевезли Жюно и его солдат во Францию.

Поход Наполеона в Испанию (1808–1809). Теперь, после двух тяжелых неудач при Байлене и Синтре, Наполеон не хотел зарываться вглубь Испании, не обеспечив себя предварительно со стороны России: этим было обусловлено эрфуртское свидание.

Устранив всякую опасность с севера, Наполеон снова перевел свою армию через Пиренеи, между тем как Жозеф держался в Витории, имея свое правое крыло в Бильбао и левое в Логроньо. 5 ноября 1808 года Наполеон прибыл в Виторию. Он тотчас перешел в наступление с 180 000 человек, разделенными на 6 корпусов; императорская гвардия в 34 000 человек под начальством Бессьера составляла резерв. Движение Наполеона было ознаменовано рядом побед: маршал Лефевр 11 ноября разбил галисийскую армию при Эспиносе, а Сульт преследовал ее до Сантандера, куда и вступил 16 ноября. Победа при Туделе (23 ноября) заставила андалузскую армию отступить сначала к Сарагоссе, потом – к Калатайуду и Гвадалахаре. Вступив в Бургос после незначительного сражения, Наполеон 30 ноября достиг подошвы ущелья Сомо-Сиерры, где его ждал дон Бенито Сан-Хуан с 20 000 человек. Батарея в 12 орудий обстреливала дорогу вдоль, так что пройти, казалось, не было никакой возможности. Император велел своим польским уланам взять батарею приступом. Испанская армия пришла в расстройство, бежала до Талаверы и убила своего генерала. 2 декабря Наполеон стал лагерем в виду Мадрида на высотах Чамартина. Население Мадрида, подкрепленное 40 000 вооруженных крестьян, хотело защищаться, но зажиточный класс предпочел вступить в переговоры; губернатор Мадрида, маркиз Кастеллар, попросил перемирие. Так как переговоры шли слишком медленно, то Наполеон 4, декабря в 10 часов утра, взял штурмом Ретиро. В 5 часов вечера генерал Морла и дон Бернардо Ириарте явились в императорский лагерь. Наполеон дал им срок для сдачи до 6 часов утра. В течение ночи Кастелар эвакуировал город; на следующий день, 5 декабря, в 10 часов утра, его занял генерал Бельяр. Со дня прибытия Наполеона в Испанию прошел всего месяц.

Император был недоволен Жозефом и считал, что сам факт восстания испанцев освободил его от обязанности исполнить данные им обещания. Одно время он намеревался взять прямо в свои руки управление Испанией, которую хотел разделить на несколько больших военных областей; Жозеф должен был в этом случае стать королем Италии. Однако он раздумал и снова предложил оставить королевство неприкосновенным, если Испания согласится признать Жозефа. Жители Мадрида перед Святыми Дарами присягнули на верность королю. Наполеон обещал амнистию всем, кто в месячный срок сложит оружие, упразднил Кастильский Совет, инквизицию, феодальные права, областные таможни и две трети монастырей. Депутация из виднейших граждан Мадрида во главе с коррехидором явилась благодарить императора за его милосердие, и даже Жозефу при его вступлении в столицу (22 января 1809 г.) был оказал «подобающий прием».

Наполеон думал, что, заняв Мадрид, он сломил сопротивление Испании; но ее завоевание еще далеко не было закончено. Английские генералы Бэрд и Мур находились в нескольких днях пути от Мадрида; в Сарагоссе по-прежнему господствовал Палафокс; Венегас и Инфантадо продолжали войну в Ла-Манче; Куэста и Галиуцо занимали нижнее течение Тахо; Ла Романа стоял в Галисии, Бальестерос – в Астурии. 1 января 1809 года севильская хунта обратилась с протестом ко всем европейским нациям. Она снова создавала ополчение, и англичане снабдили ее деньгами, оружием и одеждой. Провинции, занятые французами, были наводнены партизанскими шайками, которые вскоре освоились с военной техникой и сделались опасным противником.

Оставив Жозефу 30 000 человек, Наполеон бросился в погоню за англичанами (22 января). Дойдя до Асторги, он передал командование армией Сульту и вернулся во Францию.

Первая кампания маршалов Наполеона (1809). Сульт настиг английский арьергард 3 января. Мур прошел со своим войском 25 миль в два дня, прибыл в Коронью 10 февраля и, дав сражение под стенами города, успел 18-го отплыть домой. Французы вступили в Коронью и в Ферроль, где нашли более 1500 пушек. Вся северо-восточная Испания изъявила покорность Жозефу. Тем временем Венегас был разбит при Уклесе (13 января), а маршал Ланн энергично вел осаду Сарагоссы. Город капитулировал 30 февраля после героического сопротивления, стоившего жизни 40 000 человек.

Плоды этих побед едва не были почти тотчас же утрачены. Жозеф, номинально стоявший во главе армии, не имел никакого веса в глазах полководцев своего брата; начальник его штаба Журдан импонировал им не многим более; Сульт и Ней ненавидели друг друга, а отъезд Наполеона лишил командование всякого единства. Он увез с собой и гвардию.

Сульту поручено было вторгнуться в Португалию. Он вступил в нее 24 февраля 1809 года, разбил с 20 000 человек 45 000 португальцев под стенами Опорто, отнял у них 197 орудий и проник в город (29 марта). Но, имея мало боевых запасов и беспокоясь за целость своих сообщений, он не решался идти далее. Уэльслей 22 апреля высадился в Лиссабоне, 12 мая отнял Опорто у Сульта и отбросил его в Галисию, затем – в Леон. Отступление Сульта заставило Нея эвакуировать Галисию (июль).

Маршал Виктор должен был ждать в Кастилии, пока Сульт вступит в Лиссабон, и тогда вторгнуться в Андалузию. Он оттеснил Куэсту к португальской границе и разбил его у Меделлина в тот самый день, когда Себастиани разбил Картохаля у Сиудад-Реаля (28 марта).

Эта двойная неудача – Сульта в Португалии и Нея в Галисии – заставила Виктора и Себастиани повернуть назад к Мадриду, к которому вскоре подступили 70 000 испанцев и англо-португальское войско в 28 000 человек под начальством Уэльслея и Бересфорда. Оба французских маршала могли противопоставить неприятелю только 32 000 человек. Жозеф призвал Сульта к себе на помощь, оставил Беллиара в Мадриде всего с 4000 человек и 28 июля у Талаверы дал сражение армиям Уэльслея и Куэсты. Бой был крайне кровопролитным, стоил французам 7000 человек и остался нерешенным; но приближение Сульта заставило англичан отступить. Мортье настиг Куэсту у Пуэнте дель Арцобиспо, обратил его в бегство и отнял у него 30 орудий (8 августа). Жозеф и Виктор, избавившись от Куэсты, двинулись на Венегаса, разбили его у Альмонасида (11 августа) и заставили его повернуть к Сиерре-Морене. 15 августа Жозеф вернулся в Мадрид и отслужил благодарственное молебствие в San-Isidro. Армия крайне нуждалась в отдыхе, обоз был расстроен, артиллерия лишена коней, конница недостаточна, полк не всегда мог выставить в бой 250 всадников.

Победы Наполеона в Австрии и Венский мир не обескуражили испанцев. Севильская хунта реорганизовала армию, разбитую при Альмонасиде, увеличила ее состав до 50 000 человек и, вручив начальство над ней генералу Аризаге, приказала ему идти на Мадрид. 18 ноября произошло сражение при Оканье, где испанцы потеряли 20 000 убитыми и ранеными и 50 орудий. Месяцем раньше (18 октября) герцог дель Парке был разбит при Тамамесе, а 28 ноября он же был вторично разбит при Альба де Тормес. Испанские войска очистили Кастилию до Сиерры-Морены.

В Арагоне Блэк был разбит генералом Сюше перед Сарагоссой (15 июня). В Каталонии испанцы в сражении при Молино дель Рей потеряли 50 орудий, и Рединг, руководивший сопротивлением, вынужден был отступить в Таррагону.

Кампания 1810 года: Испания почти покорена. Он выступил оттуда лишь для того, чтобы быть разбитым у Валлса (25 февраля 1810 г.). Таким образом, новый год начался при благоприятных предзнаменованиях для французов и обещал закончить кампанию. Наполеон прислал подкрепления: теперь можно было предпринять крупные операции. Жозефу следовало бы постараться прежде всего прогнать из Португалии Уэльслея, ставшего в промежутке лордом Веллингтоном, дождаться подчинения Валенсии и только после этого двинуться в Андалузию. Но завоевание Андалузии было более легким делом; притом рассчитывали, что занятие этой обширной провинции непосредственно приведет к миру.

Наполеон, к которому Жозеф обратился за советом, отвечал уклончиво.

9 января 1810 года Жозеф оставил Мадрид и с 60 000 человек двинулся в Андалузию. Переход через теснины Деспенья-Перрос был форсирован в пять часов (20 января). 26-го король вступил в Кордову, 1 февраля – в Севилью. Себастиани овладел Хаэном, Гренадой и Малагой. Но французы сделали ошибку, не поспешив занять Кадикс: герцог Альбукерк вступил сюда с превосходным войском в 9000 человек за день до прибытия маршала Виктора в Чиклану. Эта тяжелая ошибка повлияла на весь ход кампании. Кадикс, хорошо защищенный своей позицией, своим гарнизоном и английской эскадрой, стал неприступным убежищем для испанского национального правительства. Сульт довольствовался блокадой города и не сделал ни одной серьезной попытки овладеть им.

Французы надеялись, что падение Севильи повлечет за собой подчинение всей южной Испании; но Бадахос и Валенсия отказались открыть свои ворота, и Верховная хунта, собравшаяся на острове Леоне, назначила регентство и выразила решимость продолжать борьбу с удвоенной энергией.

Тем не менее завоевание Андалузии произвело глубокое впечатление. Робкие и нерешительные отказались от всякой надежды, и Жозеф, предпринявший объезд главных городов Андалузии, встретил здесь почти восторженный прием. Быть может, никогда план Наполеона не был более близок к осуществлению. Испания была занята 270 тысячами человек. Не покорились французам только Галисия, Валенсия, Сиудад-Родриго, Бадахос и Кадикс.

Военный режим в Испании (1810). Этот момент Наполеон выбрал для того, чтобы нанести испанскому народу новое оскорбление, доведшее до пароксизма негодование всех патриотов. Указом от 8 февраля 1810 года император разделил Испанию на семь больших военных губерний, вполне независимых одна от другой. Генерал-губернаторы сосредоточивали в своих руках всю гражданскую власть: они собирали налоги, расходовали их на нужды провинции, назначали и смещали чиновников и несли ответственность только перед императором. Губернаторами были назначены: Ожеро в Каталонии, Сюше в Арагоне, Дюфур в Наварре, Тувенэ в Васконгаде, Дорсенн в Бургосе, Келлерман в Вальядолиде и Сульт в Андалузии; король Жозеф, власть которого распространялась теперь на одну только Новую Кастилию, являлся, по его собственному выражению, ничем иным, как «привратником мадридских больниц». Жозеф отправил в Париж д’Азара. Император ограничился тем, что уполномочил своего брата вступить в переговоры с кортесами, только что созванными регентством в Кадиксе. Если кортесы согласятся признать Жозефа, Наполеон обещал сохранить испанскую монархию в неприкосновенном виде; в противном случае он считал себя свободным от всех своих обещаний и намерен был руководствоваться единственно интересами Франции.

Это новое решение Наполеона вывело из себя испанских патриотов. Национальное правительство удвоило свои усилия, и Англия могла теперь подстрекать Европу против Франции новым и весьма веским доводом – именно указанием на желание Наполеона присоединить Испанию к своей монархии. Вымогательства генералов и грабежи низших офицеров доводили до отчаяния население покоренных областей, в которых и началась непрерывная партизанская война. Мина в Наварре, Лонга в Бискайе, Порлье в Астурии, Мендизабаль в Верхнем Арагоне, дон Хулиан в Старой Кастилии, Эмпесинадо и Медико в Новой Кастилии организовали грозные партизанские отряды, борьба с которыми постепенно истощала энергию французов. Это была беспощадная борьба, сопровождаемая ужасными зверствами с обеих сторон; война приняла ожесточенный характер.

Продолжение кампании 1810 года; Торрес-Ведрас. Покорив Андалузию, Наполеон решил прогнать англичан из Лиссабона. Командование шестидесятитысячной армией, предназначенной для Португалии, было вверено маршалу Массене, Друэ д’Эрлон должен был присоединиться к нему с 20 000 человек, а в тылу его должен был занимать страну корпус молодой гвардии также в 20 000 человек. Веллингтон располагал 30 000 англичан, 40 000 португальцев под начальством английских офицеров и португальской милицией. Был издан указ, предписывавший под страхом смерти всем португальцам без различия возраста и пола покидать свои жилища при приближении французов и уносить с собой или истреблять все, чем последние могли бы воспользоваться. Таким образом Массене, находившемуся в больших неладах с маршалом Неем, предстояло действовать в бездорожной и опустошенной стране против врага многочисленного, обильно снабженного провиантом и твердо решившегося оказать отчаянное сопротивление.

Первой операцией кампании была осада Сиудад-Родриго. Траншея была открыта 15 июня 1810 года, а 19 июля город сдался после 24-дневной бомбардировки. Осада Альмейды длилась с 24 июля по 26 августа. В Визеу Массена мог прибыть лишь 19 сентября. 27-го он атаковал Веллингтона в грозной позиции у Бусако, откуда не сумел его выбить; но, опасаясь обхода, Веллингтон на следующий день отступил к линии Торрес-Ведрас, которую заранее укрепил. Между Тахо и морем тянулись три ряда редутов, в которых насчитывалось 168 батарей с 383 орудиями. Массена простоял на виду у неприятеля до 13 ноября, тщетно ожидая обещанных подкреплений. Генерал Фуа был послан в Париж просить новых войск, но Наполеон решительно ему отказал. 13 ноября Массена повернул к Сантарему, чтобы расположить свою армию в стране не столь истощенной; Веллингтон последовал за ним и перевел часть своих сил на левый берег Тахо.

Кампания 1811 года; Фуэнтес-де-Оноро; Арапилы. Получи Массена подкрепления, он мог бы успешно атаковать ослабленного Веллингтона; будь у него понтоны, он мог бы перейти через Тахо. Но он не получил ни подкреплений, ни понтонов. Сульт, завидовавший ему, ограничился тем, что осадил Бадахос. 6 марта 1811 года Массена начал отступление к испанской границе. Оно было сопряжено с большими трудностями. Маршал Ней покрыл себя славой при Рединхе, где с одной дивизией и конницей и шестью орудиями в течение нескольких часов давал отпор 30 000 англичан. 8 апреля вся армия перешла обратно испанскую границу; у французов из всех их завоеваний в Португалии оставалась только одна крепость Альмейда. Ее осадили 20 000 англичан. Массена решил идти к ней на выручку; 5 мая 1811 года он дал сражение англичанам у Фуэнтес-де-Оноро, но не сумел вытеснить их из позиций. Генерал Бренье, командовавший крепостью, взорвал ее и соединился с генералом Рейнье в Сан-Феличе. 10 мая командующим португальским корпусом вместо Массены был назначен Мармон. Экспедиция, на которую было возложено столько надежд, закончилась полной неудачей.

В Испании положение оставалось неизменным. Пока шла война в Португалии, Сульт разбил Бальестероса у Кастилехоса и овладел Оливенцой и Бадахосом (11 марта 1811 г.). Но 4 апреля Оливенцу заняли англичане, приступившие вслед затем и к осаде Бадахоса. 5 марта корпус, блокировавший Кадикс, подвергся у Чикланы нападению 22 000-го войска и не сумел помешать англичанам утвердиться на острове Леоне. Желая выручить Бадахос, Сульт дал Бересфорду сражение при Альбу-эре (16 мая), оставшееся нерешенным, и должен был отступить к Льерене. В июне на помощь к нему пришел Мармон, и, кроме того, Друэ д’Эрлон привел к нему 7000–8000 человек. Теперь португальский и андалузский корпусы могли бы соединенными силами обрушиться на Веллингтона, но оба маршала завидовали друг другу и разделились, ничего не сделав. Сульт двинулся обратно в Андалузию и спас Севилью, которой грозили два корпуса испанской армии. Блэк, разбитый у Базы, был оттеснен до Валенсии; Бальестерос должен был отступить почти до Гибралтара. Эти успехи были парализованы Гиллем и Кастаньосом, которые неожиданно напали на генерала Жерара у Арройо-Молинос (26 октября) и перерезали сообщение между южной армией и португальским корпусом. Мармон смог только защитить Сиудад-Родриго от нападения со стороны англичан, отказался принять бой, который предложил ему Веллингтон у Фуэнте Гинальдо, и оставил все свои осадные материалы в Сиудад-Родриго, что было большой ошибкой, так как эта первоклассная крепость должна была раньше всего навлечь на себя удары врага.

В то время как на западе и юге французы с трудом удерживали за собой завоеванные области, Сюше делал большие успехи в Каталонии. Таррагона, осажденная 4 мая, была взята 28 июня 1811 года и доставила французам 9700 пленных и 384 орудия. Отсюда Сюше двинулся на Валенсию, взял последовательно форты Оропесу и Сагонт, разбил в двух схватках генерала Блэка, защищавшего Валенсию, и 10 января 1812 года вступил в город. Император пожаловал ему звание маршала и титул герцога Альбуферского и наградил роскошными поместьями в Валенсии, присоединив к его громадному домену земель более чем на 200 миллионов годового дохода, и тем самым лишний раз доказал, что его цель – раздел Испании.

Кампания 1812 года. Уже в начале 1812 года легко было заметить, что французы утомлены войной. В Мадриде царил голод: хлеб стоил 30 су за фунт; португальский корпус должен был рассеяться, чтобы найти себе пропитание; блокаду Кадикса сами солдаты называли «вечной»; французских войск едва хватало на оккупацию завоеванных пунктов, и они всюду вынуждены были ограничиваться обороной. Веллингтон, которому удалось удержаться в Португалии, понял, что наступил момент, когда он может перейти в наступление. Пользуясь тем, что Мармон был изолирован, он овладел Сиудад-Родриго (19 января 1812 г.), затем обратился против Сульта и отнял у него Бадахос (6 апреля). Взбешенный неудачами своих полководцев, Наполеон передал высшее начальство своему брату Жозефу и прикомандировал к нему в звании начальника штаба Журдана, к великому неудовольствию Сульта, который справедливо надеялся, что руководство войной будет вверено ему. Донесение Журдана Жозефу от 28 мая свидетельствует, что большая часть войск находилась уже в самом плачевном состоянии: не было ни магазинов, ни транспортных средств, полевая артиллерия была ничтожна, осадные орудия были захвачены англичанами в Сиудад-Родриго, жалование не уплачивалось, войска систематически предавались грабежу, и если бы Веллингтон со своими 60 000 человек двинулся на Мадрид, Жозеф мог бы противопоставить ему только 50 000, несмотря на то, что Франция имела на полуострове 230 000 человек. Журдан предлагал сформировать в окрестностях Мадрида резервный корпус в 20 000 человек, который всегда был бы готов поддержать португальский или андалузский корпуса в случае нападения Веллингтона на тот или на другой. Но ни один из генерал-губернаторов не желал ослабить своего корпуса, и Журдану не оставалось ничего другого, как сообщить военному министру об этом печальном положении дел.

В тот самый день, когда Журдан извещал о грозящей опасности, Веллингтон выступил в поход (12 июня). Мармон, вынужденный отступить к Дуэро, получил здесь кое-какие подкрепления и обратно перешел реку. Веллингтон отступил к Саламанке, преследуемый Мармоном. Обе армии двигались параллельно на расстоянии половины пушечного выстрела. Мармону следовало бы атаковать Веллингтона на ходу; но он дал ему вернуться в его лагерь у Альдеа-Нуэва и, не дожидаясь подкреплений, которые вел к нему Жозеф, дал битву на Арапильской равнине (22 июля). Он был ранен в бою, потерял 6000 человек и 9 орудий и отступил до Бургоса. Жозеф, поставленный в опасное положение отступлением Мармона, 10 августа покинул Мадрид и бежал в Валенсию, где призвал к себе андалузский корпус.

Пока Сульт, скрепя сердце, готовился эвакуировать Севилью, генерал Клозель, сменивший Мармона в португальской армии, вел блестящую кампанию против Веллингтона. Присоединив к себе гарнизоны Торо и Заморы, он медленно поднимался по направлению к Эбро; в цитадели Бургоса он оставил генерала Дюбретона, которого не было возможности выбить отсюда. В середине октября Сугам, преемник Клозеля, имел в своем распоряжении 40 000 человек; он взял Бургос и заставил Веллингтона перейти обратно Дуэро (25 октября).

Сульт снял осаду Кадикса 25 августа и на Гренаду и Гуэскар двинулся к Альмансе, где 2 октября соединился с центральной армией. 2 ноября Жозеф вернулся в Мадрид. 10-го все три французских корпуса – южный, центральный и португальский – были соединены в виду союзной англо-испано-португальской армии. У Сульта, Жозефа и Сугама было 70 000 человек пехоты, 10 000 конницы и 120 пушек. Жозеф хотел атаковать врага, но сражение не состоялось из-за нежелания Сульта. Веллингтон ушел назад в Португалию, но Андалузия была потеряна для французов.

Кампания 1813 года; отступление; битва при Витории. Нужны были подкрепления, а Наполеон не только не прислал их, но еще отозвал часть войск. Сюше сумел удержаться в завоеванном им краю и даже заставил Джона Меррея снять осаду Таррагоны, причем последнему пришлось бросить свою осадную артиллерию под стенами города (12 июня 1813 г.); но Жозефу удалось собрать только 66 000 человек пехоты, 10 700 конницы и 100 орудий для состязания с Веллингтоном, который имел под своим непосредственным начальством 120 000 человек. Едва англичане выдвинулись, как генерал Леваль поспешил очистить Мадрид и присоединиться к Жозефу, который с с 23 марта стоял в Вальядолиде.

Пользуясь своим численным превосходством, Веллингтон сделал попытку отрезать французам путь к Пиренеям. 2 июня французские армии соединились у Медина дель Рио-Секо, но обоз составлял бесконечный хвост, и спасаясь от мести соотечественников, за армией следовало более 10 000 преданных Жозефу (afrancesados) испанцев. 16 июня армия заняла позицию у Миранды. Некоторые генералы желали продолжать отступление к Туделе и Сарагоссе, но нужно было как можно скорее переправить во Францию багаж и эмигрантов; обоз начал тянуться к северу 20-го под прикрытием конвоя в 4000 человек. 21-го, когда еще отправка не была окончена, появились союзники, и пришлось, не дожидаясь подкреплений, которые вели Фуа и Клозель, дать при Витории сражение с 39 000 человек против 60 000. Бой был очень кровопролитный, враг потерял 5000 человек, французы оставили на поле битвы 7000 человек, 150 орудий и почти весь обоз; они снова успели собраться только в Сальватиерре. Жозеф отступил к Пампелуне, затем к Сен-Жан де-Люз. 2 июля армия обратно перешла Бидассоа. Клозель, вечером 21 июня стоявший уже в полумиле от Витории, отступил к Сарагоссе и Хаке. Сюше медленно очистил Валенсию. 12 июля Сульт прибыл в Сен-Жан-де-Люз, и Жозеф передал ему командование.

Теперь надо было позаботиться уже о том, чтобы не дать англичанам перейти Пиренеи. Сначала Сульт готовился снова перенести арену войны в Испанию. С 35 000 человек он двинулся к Пампелуне и дошел до Уарте, но здесь наткнулся на Веллингтона и не сумел пробиться. Тогда он сделал попытку передвинуться к Сан-Себастиану, чтобы обрушиться на правое крыло англичан, предводимое Гиллем. Веллингтон догадался об его маневре, последовал за ним и отбросил его во Францию (25 июля, 1 августа). Эти битвы обошлись французской армии в 8000 человек, англо-испанской – в 6000. Три недели обе армии простояли друг перед другом, не вступая в бой, затем Веллингтон возобновил свое наступательное движение. 31 августа англичане после бешеного штурма овладели Сан-Себастианом, который затем разорили дотла; вечером в день победы город сгорел, и доныне неизвестно, как начался пожар. Из 600 домов едва уцелело 40. Сульт пытался оказать помощь несчастному городу, но не сумел взять позиции при Сан-Марсиале, героически защищаемой испанцами под начальством дона Мануэля Фреире.

Сентябрь ушел у Сульта на реорганизацию его армии и на введение в строй 30 000 новобранцев, набранных в южной Франции. С 6 по 13 октября произошло несколько стычек на линии Нивеллы, заставивших Сульта отступить к Сен-Жан-де-Люз. С 10 по 12 ноября Веллингтон форсировал линию Нивеллы и отбросил французов в укрепленный лагерь у Байонны, захватив 50 орудий. У Сульта было всего 50 000 человек пехоты и 6000 конницы; Веллингтон же располагал почти 80 000 человек.

Кампания 1814 года; битва при Тулузе. С 8 по 13 декабря Веллингтон в первый раз атаковал линию Нивы, а 15 февраля 1814 года овладел ею. Сульт оставил Байонну, которая тотчас же была осаждена, и отступил к Ортезу. Здесь он 27 февраля дал англичанам ожесточенное сражение, в котором опять потерял 12 пушек и 2000 человек пленными. Он отступил к Тулузе, и Веллингтон пошел за ним вслед, отрядив тем временем Бересфорда к Бордо. Мэр города надел белую кокарду и встретил англичан как друзей (12 марта). 10 апреля Сульт, имея всего 30 000 человек, дал сражение Веллингтону перед Тулузой; он удержал все свои позиции, но на следующий день очистил Тулузу, и 12 апреля Веллингтон сам вступил в этот город, где роялистское общество приветствовало его как освободителя.

Сульт рассчитывал соединиться с Сюше, который, отступая от самой Валенсии и не дав себя прорвать, только что вошел в пределы Франции. Сюше очистил Валенсию только 5 июля, оставив гарнизоны во всех главных городах побережья. Оставление Сарагоссы генералом Пари (8 июля) и капитуляции Алхаферии, Дароки и Мальена заставили Сюше обратно перейти Эбро (14–15 августа). Таррагона, еще раньше осажденная англичанами и испанцами, была освобождена; маршал взорвал ее укрепления и отступил за Льобрегат. Расположившись лагерем в окрестностях Барселоны, он простоял здесь до конца 1813 года, но войско его сократилось до 23 000 человек, так как одна итальянская дивизия ушла и, кроме того, он вынужден был разоружить немцев, входивших в состав его армии. В январе 1814 года Наполеон вытребовал от него 10 000 человек пехоты, две трети его конницы и почти все его пушки. 1 февраля Сюше покинул Барселону, оставив в ней генерала Эбера с 8000 человек. В марте Сюше имел уже только 12 000 человек и занимал уже только Барселону и Тортозу. В первые дни апреля Сюше вступил в пределы Франции и двинулся к Каркассону на соединение с Сультом. 18 апреля обоим маршалам было сообщено о падении Наполеона и заключении перемирия. 16 апреля гарнизон Байонны дал последнее сражение этой долгой войны, убив в вылазке 600 англичан.

Оценка испанской войны. Испанская война была одной из величайших ошибок Наполеона и одной из главных причин его гибели. Тем не менее нельзя отрицать, что политически для него было в высшей степени важно обеспечить себе союз с Испанией путем перемены династии. Его предшествующие триумфы внушали ему уверенность, что исполнить эту задачу будет нетрудно. «Если бы это дело должно было стоить 80 000 человек, – сказал он, – я не стал бы его предпринимать, но оно обойдется мне не более как в 12 000». А раз война была начата, Наполеон уже ни в каком случае не мог отступать: он должен был победить во что бы то ни стало и, следовательно, должен был отдать на эту войну все ресурсы Франции и всю силу своего гения. Ошибкой было и то, что он грозил Испании разделом, и то, что он покинул эту страну в январе 1809 года, не доведя до конца ее покорение, и то, что он разрешил в 1810 году приступить к завоеванию Андалузии, прежде чем Веллингтон был изгнан с полуострова, и то, что не поддержал Массены, когда 50 000 человек, может быть, было бы достаточно, чтобы обеспечить победу, и то, что ввязался в войну с Россией, не кончив предварительно испанской войны, и наконец то, что не имел мужества очистить полуостров в январе 1813 года. Пагубность всех этих ошибок была усилена бездарностью Жозефа, взаимной завистью генералов, их грабительством и игрой их личных самолюбий. 300 000 французов легли в этой ужасной борьбе, единственным плодом которой для Франции была долгая и непримиримая ненависть целого народа.

Испания справедливо гордится отпором, который она дала Наполеону: в течение шести лет она обнаруживала непоколебимую стойкость и мужество, почти превосходящие человеческие силы. Но, отдавая должное ее героизму, нельзя не признать, что он был обусловлен отчасти ее культурной отсталостью; закваской ее восстания были невежество и фанатизм. Она восстала во имя Бога, отечества и короля (Dios, patria, геу!), но Наполеон, восстановивший католический культ во Франции, не угрожал католицизму в Испании, не угрожал и ее монастырям: испанцы сами упразднили их некоторое время спустя. Наполеон хотел оставить неприкосновенной испанскую территорию, и мысль о разделе Испании родилась у него лишь тогда, когда сопротивление испанцев вывело его из терпения. Что же касается низложения старой династии, то Испания могла только выиграть от него. Наиболее беспристрастные из испанских писателей сами признают, что Жозеф не был лишен ни благих намерений, ни добрых качеств, что «Рере Botellas» не заслуживал тех насмешек, которыми его осыпали, и что в конце концов Фердинанд VII достаточно отомстил ему.

Если фактически завоевание Испании французам не удалось, отсюда не следует заключать, что эта великая борьба оказалась бесплодной. Испания окончательно пробудилась от оцепенения и приучилась к политической свободе. Старый порядок был поражен насмерть. После шестилетней борьбы с французами Испания затем ценой шестидесятилетней борьбы вынуждает свою восстановленную династию усвоить французские идеи.

Глава VI Поход в Россию

Гибель великой армии. 1812

I. Разрыв между Наполеоном и Александром

Союз Наполеона с Александром, заключенный в Тильзите и, по-видимому, еще теснее скрепленный в Эрфурте, закончился открытым разрывом. Главными причинами его являются: во-первых, поведение России во время войны 1809 года; во-вторых, неудавшаяся русская женитьба Наполеона и его австрийский брак; в-третьих, последствия континентальной блокады для России; в-четвертых, беспокойство, внушаемое Александру бесконечным расширением империи Наполеона; в-пятых, территориальные присоединения 1810 года и ольденбургское дело; в-шестых, польский вопрос.

Поведение России во время войны 1809 года. Ранее мы ознакомились с теми надеждами, которые возлагал Наполеон на энергичные действия России. Он рассчитывал сначала, что Россия помешает Австрии начать новую войну с Францией, а потом что она сделает сильную и лояльную диверсию, чтобы отвлечь силы Австрии. И вот Россия не оказала ни одной из этих услуг. Язык русской дипломатии умалчивал кое о чем, и это ободрило Австрию; а вмешательство русской армии было и вовсе вяло.

После окончания войны Наполеон горько жаловался на слабость той помощи, которую он встретил со стороны своего тильзитского союзника. «Вы вели себя совершенно неопределенно», – говорил он Куракину. Россия оказалась безоружной перед Наполеоном, когда в Шенбруннском договоре решалась судьба австрийской Галиции. Наполеон присоединил к своему великому герцогству Варшавскому территорию с 1 500 000 душ; Россия должна была довольствоваться восточной Галицией с 400 000 жителей – это была очень незначительная компенсация за тот новый толчок, который получили польские национальные вожделения благодаря трактату 1809 года.

Неудавшаяся русская женитьба; австрийский брак. Выше мы видели, как Талейран нашел самое верное средство, чтобы подготовить расстройство брачного союза, к которому так стремился Наполеон. С того момента, как по совету этого дипломата Александр склонился к мысли предоставить разрешение этого дела своей матери, вдовствующая императрица Мария Федоровна ставила одно препятствие за другим; она оправдывалась учением православной церкви, которая запрещала брак с разведенным. Раз Наполеон отверг первую свою жену, где ручательство, что он не поступит так же со второй? Великая княжна Анна была уже невестой принца саксен-кобургского; наконец, вдовствующая императрица ставила требование, чтобы в Тюильри было православное духовенство и домовая церковь, так как русские великие княжны никогда не меняют веры. В сущности, она очень польщена была предложением Наполеона; она отлично понимала разницу между императором французов и принцем саксен-кобургским; когда дело разладилось, она испытала горькую досаду и упрекала своего сына, но, не любя самого Наполеона, она хотела доставить себе удовольствие, заставляя его подождать. Со своей стороны и царь стремился припутать к этому матримониальному вопросу другие вопросы, поставить окончательное согласие свое на этот брак в зависимость от уступчивости Наполеона в немецких и польских делах. Он играл с достоинством своего тильзитского союзника, его самолюбием государя и человека. Он не отдавал себе ясного отчета в том, насколько пламенно было у Наполеона стремление скорее обеспечить преемственность своей династии.

В то самое время, когда Россия притворно заставляла себя упрашивать и требовала такой высокой цены за свое согласие, Австрия в силу неожиданного поворота, который объясняется ее страхом перед возможностью упрочения надолго франко-русского союза, изъявила свою готовность отдать Наполеону руку одной из эрцгерцогинь. В декабре 1809 года посол императора Франца в Париже, Шварценберг, сделал предложения в этом же духе министру иностранных дел герцогу Бассано. Он заранее уже добился согласия своего двора, чтобы иметь возможность дать утвердительный ответ в ту самую минуту, когда сделано будет предложение. По поводу этого двойного матримониального вопроса Наполеон два раза торжественно совещался с высокопоставленными лицами империи. В тот самый день, когда подписано было соглашение с Шварценбергом, Наполеон отправил в Россию курьера «сказать, что я склонился в сторону австриячки».

Тщетно Наполеон расточал после этого царю уверения в том, что его дружба к нему осталась прежней – факт, что новая императрица французов была австрийской эрцгерцогиней, а не русской великой княгиней, становился очень важным. Если даже франко-русский союз будет держаться, один существенный элемент его все-таки исчез, а именно – доверие и сердечность. Вскоре во французской политике замечается новое направление. В то время как прежде наибольшим почетом в Тюильри пользовался русский посланник, то теперь его место занимает австрийский, выдвинувшийся вперед в качестве посланника родственной фамилии. В восточных делах та точка зрения, которую еще недавно занимал Наполеон, вдруг резко изменилась. Он внял жалобам австрийского посла на ненасытные притязания России и вернулся к былым талей-рановским проектам об Австрии, прочно сидящей в дунайских областях. Французский посол в Вене, Отто, скоро получил указание (26 марта 1811 г.), что Франция поддержит Австрию, если последняя выступит в Константинополе против занятия Белграда сербами, союзниками русских. Франция изъявляла готовность взять на себя «такое обязательство, какое венскому двору угодно будет поставить». Наполеон писал своему послу в Петербурге Коленкуру, что война между Францией и Россией может вспыхнуть в любом из двух случаев: во-первых, если будет нарушен Тильзитский договор; во-вторых, если русские перейдут Дунай.

Последствия континентальной блокады для России. Континентальная блокада налагала тяжкие лишения на всю Европу, как и на саму Францию. А между тем как от своих вассалов, так и от союзников Наполеон настойчиво требовал проведения этой системы с безжалостной строгостью. Особенно обвинял он нейтральных, например американцев, флагом которых прикрывались английские суда, нагруженные английскими товарами. Но вот в 1810 году по Балтийскому и Немецкому морям блуждало шестьсот судов, нейтральных или якобы нейтральных; все они искали места выгрузки и, отвергнутые Россией, находили возможность сваливать свой груз в некоторых немецких гаванях, причем остров Гельголанд служил им базой для снабжения себя припасами. В письме от 23 октября 1810 года Наполеон требовал от Александра, чтобы с этими мнимыми нейтральными обходились со всей строгостью. Россия страдала от перерыва торговых сношений с Великобританией, ибо русское поместное дворянство нуждалось в Англии для сбыта хлеба, конопли, сала и леса со своих поместий. Наоборот, торговля с Францией, целиком сводившаяся к ввозу предметов роскоши и вин, была для русских только убыточна. Между тем как турецкая война закрывала для вывоза Черное море и Восток, континентальная блокада закрывала перед ними северные моря. Рубль, стоивший 67 копеек еще в 1807 году, в 1810 году стоил только 25 копеек. Как могли наполовину разоренные помещики справиться с налогами? Отсюда оскудение казны и полное ослабление военной мощи России. По совету Сперанского, царь обнародовал декабрьский тариф 1810 года. Этот тариф, больше всего затрагивавший торговлю с Францией, налагал пошлину в 80 рублей на бочку вина, совершенно запрещал привоз водки и предметов роскоши. Дан был приказ сжигать всякий товар, привезенный контрабандой. Наполеон увидел в этих мерах нарушение статьи 7 Тильзитского трактата и обнаружил сильнейший гнев. Он поручил своему министру написать Коленкуру: «Император сказал мне, что он лучше желал бы получить пощечину, чем видеть сожжение произведений промышленного труда своих подданных». Мог ли он «на той высоте славы, куда он поднялся», терпеть «то, чего не стерпел бы даже Людовик XV, дремавший в объятиях г-жи Дюбарри?» На эти представления русские отвечали, что это – дела внутреннего управления, что такое сожжение практикуется со времен Екатерины II, что Наполеон и сам повсюду велит сжигать контрабанду; что Россия, лишенная для своего вывоза каких-либо рынков, имеет право стеснять ввоз, который грозит ей разорением. Наполеон упирал на то, что Россия не предупредила его, что сожжение – прием слишком оскорбительный, и т. п. К этим обвинениям присоединился целый ряд других одинаково щекотливых вопросов.

Разочарование России в шведских и восточных делах. Не то для удовлетворения собственных своих вожделений, не то из желания выполнить условия Тильзитского договора, Россия навязала себе целых пять войн: во-первых, войну с Англией – единственным ее результатом пока было пленение флота Сенявина, укрывшегося в устье реки Тахо и вынужденного сдаться одновременно с армией Жюно (в Синтре в 1808 г.); во-вторых, войну 1809 года с Австрией, – эта война дала России в виде компенсации за расширение Польши лишь приобретение восточной Галиции; в-третьих, войну с Персией, начатую в 1806 году и затянувшуюся до 1813 года; в-четвертых, войну с Турцией, начатую также в 1806 году и продолжавшуюся до 1812 года; в-пятых, войну со Швецией, которая блистательно началась в 1808 году завоеванием Финляндии и продолжалась зимой 1809 года, когда русские, захватив Аландские острова, перешли по льду Ботнический залив под командованием Кальнера, Багратиона и Барклая-де-Толли и перенесли военные действия на берега Швеции. Все эти войны либо принесли России одни разочарования, либо обнаружили известные результаты лишь позднее, как это было, например, с Персидской войной. Мы видели, как с 1810 года русские должны были убедиться, что они не могут ни занять Константинополь, ни завоевать Болгарию, ни даже удержать за собой большую часть румынских областей. Самая удачная из этих войн – шведская, которая принесла России обширную провинцию и драгоценный оплот против Швеции в лице Финляндии, – все-таки не примирила русского общественного мнения с французским союзом. При каждой победе петербургская аристократия говорила с притворным сожалением: «Бедная Швеция, бедные шведы!», и та самая Финляндия, которую так долго домогались, утратила в русских глазах всю свою цену с тех пор, как она стала казаться подарком Наполеона. Когда свергнут был Густав IV (13 марта 1809 г.), когда его сменил старый Карл XIII, все еще благосклонно относившийся к французским идеям, и когда, наконец, в 1810 году штаты Швеции избрали наследным принцем одного из наполеоновских маршалов, Бернадотта, русское общественное мнение, не знавшее того, насколько доволен был сам Наполеон подобным выбором, почувствовало себя словно еще раз обманутым. Император сделал попытку пояснить истинный характер этого избрания. В Петербурге ему не поверили.

Беспокойство, вызванное в России беспредельным расширением Французской империи. Это чувство еще более усиливалось, когда русские сравнивали приобретение Финляндии и нескольких клочков в Молдавии, Галиции, Литве и Азии с огромным расширением, какого достигла Французская империя. Наполеон пошел дальше тех дерзких захватов Директории, которые заставили Павла I примкнуть к крестовому походу против Франции. Германия, на которую Россия со времен Петра Великого постоянно пыталась оказывать преобладающее влияние дипломатическим путем, браками, оружием, была теперь целиком в распоряжении Наполеона. Он сгруппировал здесь все династии, состоявшие в родстве с домом Романовых, и образовал из них Рейнский Союз. Он создал здесь французское королевство Вестфалию и два полуфранцузских государства – Берг и Франкфурт. Он раздробил здесь Пруссию и Австрию. Все, что еще оставалось в Италии неразделенным на французские департаменты, все это он подчинил себе под имененм королевства Италии и королевства Неаполитанского. Он был «посредником» Швейцарского союза, сюзереном великого герцогства Варшавского. Французская империя и вассальные ее государства насчитывали 71 миллион душ из 172 миллионов, населявших Европу. Куракин писал своему государю: «От Пиренеев до Одера, от Зунда до Мессинского пролива, все – Франция». Франция стояла в самом центре русских интересов на Востоке – владея там Ионическими островами и Иллирийскими провинциями, на Балтийском море – благодаря своей дружбе с Данией и, так это по крайней мере казалось, – благодаря шведскому избранию. Она непосредственно граничила с Россией на Висле великим герцогством Варшавским. Ей предстояло стать угрозой России в других местах.

«Присоединения» 1810 года; ольденбургское дело. Желание сделать континентальную блокаду действительной побудило французского Цезаря к новым захватам. Голландия, северное прибрежье Германии, Валлис – вот те страны, которые больше всего служили местами для провоза или для склада контрабанды. В силу целого ряда сенатских постановлений, Наполеон объявил о присоединении к французской территории; в июле 1810 года – всего королевства Голландского, ссылаясь на то, что вся эта страна является лишь «наносом рек империи»; 12 декабря – Валлиса; 18 февраля 1811 года – герцогства Ольденбургского, княжеств Сальм и Аренберга, части великого герцогства Берг, части Ганновера, недавно уступленного Жерому Вестфальскому, целого вестфальского департамента, наконец, трех ганзейских городов. Невестфальские земли вошли в состав трех департаментов: Верхнего Эмса с главным городом Оснабрюком, Устья Везера с Бременом, Устья Эльбы с главным городом Гамбургом и с Любеком в числе подпрефектур. Три новых департамента образовали «тридцать второй военный округ». Наполеон не считал нужным оправдывать это упразднение государств и вольных городов каким-либо серьезным соображением; он делал все это в силу сенатских постановлений, подменяя таким образом международное право и договоры режимом простых декретов. Все немецкие князья почуяли опасность. Самые могущественные государства Европы обеспокоены были этим. В частности, Россия сочла себя затронутой двумя из этих присоединений. С одной стороны, Наполеон, уже державший гарнизон в Данциге и все время грозивший оккупировать шведскую Померанию, приобретал теперь – с присоединением Любека – господство на том самом Балтийском море, где Петр Великий стремился обеспечить гегемонию России. С другой стороны, один из обобранных государей, наследник герцогства Ольденбургского, приходился шурином царю по женитьбе своей на великой княжне Екатерине Павловне. Наполеон отправил к своему союзнику Александру его сестру, у которой отнял будущую ее корону! Царь попытался добиться обратного водворения своих родственников или соответствующего удовлетворения. Наполеон либо затягивал переговоры, либо предлагал ничтожное или ненадежное удовлетворение. Александр разослал дворам независимой Европы копию со своего подлинного протеста. Наполеон сделал вид, что считает этот акт за новый вызов.

Польский вопрос. Из всех причин для конфликта наиболее серьезной являлся, без сомнения, польский вопрос. Великое герцогство Варшавское, расширенное приобретениями 1809 года, – разве это не Польша, восстановленная на самой границе России и готовая потребовать у нее все области прежнего Польского королевства, завоеванные Россией за время от Ивана Грозного до великой императрицы Екатерины? Тщетно пытался до тех пор Наполеон усыпить опасения своего союзника. Он даже уступил ему некоторые земли польского королевства: в 1807 году – литовскую область Белосток, в 1809 году – русинскую область, восточную Галицию. Он ведь и не восстанавливал Польского королевства, а просто создал великое герцогство под властью саксонского короля. На официальном языке говорилось только о варшавских подданных, о варшавской армии. Но Александр знал, какие надежды возлагали на Наполеона поляки, как великого герцогства, так и поляки русских областей, знал, с каким самоотвержением поляки французских армий проливали за него свою кровь на полях битвы. Александру было известно, что Варшавское герцогство могло еще увеличиться: для этого Наполеону достаточно было получить от Австрии находившуюся пока в ее руках часть Галиции, вернув за это Австрии Иллирийские области. И Данциг, который Наполеон держал про запас под именем вольного города, разумеется, вернулся бы к Польше. Словом, царь боялся восстановления Польши, и по мере того, как выяснялась возможность разрыва с Александром, Наполеон, в свою очередь, приходил к мысли, что это восстановление – цель его политики.

Если бы в умах того времени, как в Петербурге, так и в Париже, этнографическое представление о старой Польше не было так смутно, то скоро поняли бы, что в сущности Польша (за исключением Галиции, остававшейся в руках Австрии) давно уже была восстановлена. Страны, которые Александр собирался защищать от возрождавшейся Польши, – а именно Литва, Белоруссия, Малороссия, – вовсе не были польскими. Царя, Наполеона и даже самих поляков вводило в заблуждение то обстоятельство, что дворянство в литовских и русских областях было польское. Воспоминания старинной конституционной жизни Польши поддерживали эту иллюзию: в то время как шляхта в самой Польше представляла собой как бы дворянскую демократию, крупные магнаты, за которыми польские дворяне веками привыкли во всем следовать и у которых они были клиентами, – эти магнаты владели огромными поместьями в русских областях. Впрочем, и между этими русскими областями надо делать некоторое различие: в Литве крестьянин, литовец по происхождению, остался католиком, что способствовало ополячению одной части народа; здесь, по крайней мере в верхнем слое общества, встречался польский патриотизм, и великий польский национальный поэт Мицкевич – родом из Литвы. Совершенно иное было положение других русских областей с менее многочисленной и менее энергичной польской аристократией, с населением русского племени и православного вероисповедания, не поддававшимся ни на какую польскую и католическую пропаганду, искренне преданным царю своей веры. Если Литва или по крайней мере ее правящие классы почти всегда шли заодно с Польшей, русские области поставляли лишь редких бойцов во время польских восстаний. В этом отношении Наполеон так же ошибался в расчете, как впоследствии и польское восстание 1831 года. И Александр, и Наполеон очень плохо знакомы были с этим этнографическим и политическим положением; этим объясняется преувеличенный страх первого и надежды второго.

Попытки Александра столковаться с Наполеоном. Александр попытался сначала получить от своего союзника формальное обеспечение от случайностей, которых он опасался. Отсюда проект соглашения, представленный Румянцевым Коленкуру 4 января 1810 года. Здесь говорится, что королевство Польское никогда не будет восстановлено, что слова «Польша» и «поляки» никогда не будут в употреблении; что польские ордена будут уничтожены. Наполеон (письмо к Шампаньи, 6 февраля 1810 г.) счел эти предложения смешными, вздорными, не соответствующими его достоинству. Он готов был обещать только то, что не окажет «никакой помощи никакому движению, направленному на восстановление королевства Польского», не станет официально пользоваться терминами «Польша», «поляки», не станет больше раздавать польских орденов: они уничтожатся, таким образом, естественным путем. Поднятый в такой форме вопрос снова станет предметом обсуждения лишь в июле 1810 года.

Попытки Александра столковаться с поляками. Стремясь добиться от Наполеона обязательства никогда не восстанавливать Польшу, Александр в то же время мечтал восстановить ее в своих видах. У него как раз был под рукой один из крупных литовских магнатов, недавно еще состоявший у него министром иностранных дел, князь Адам Чарторыйский. 5 апреля 1810 года Александр имел с ним любопытный разговор, во время которого поделился с ним своим планом: приобрести расположение поляков великого герцогства, присоединив к их государству восемь губерний Российской империи, считавшихся польскими. В декабре царь выражал Чарторыйскому желание иметь точные сведения о настроении умов в великом герцогстве и давал ему что-то вроде поручения по этой части. Чарторыйский отвечал письмами, в которых истолковывал чувства поляков к Наполеону без сомнения; последний не вполне удовлетворял их; но он нашел средство убедить их, что это замедление в удовлетворении их желаний зависит от общего положения дел, а не от его воли, и что при первом же разрыве Франции с Россией Польша тотчас же возродится. Чарторыйский указывал на услуги, которые Наполеон уже оказал им, и на долгое братство по оружию поляков и французов. Единственное средство противодействовать влиянию Наполеона на поляков это немедленно обеспечить осязательные результаты вроде присоединения восьми польских губерний России к великому герцогству, с автономией, гарантированной восстановлением конституции 3 мая 1791 года. Александр отвечал 11 февраля, предлагая формальные обязательства и обещая требуемое присоединение: «Прокламации о восстановлении Польши должны были предшествовать всему другому». Царь ручался в том, что австрийская Галиция скорее всего будет уступлена Польше. И действительно, как бы угадав намерения Наполеона и желая предупредить их, царь путем тайной своей дипломатии, т. е. без ведома Румянцева, начал переговоры с Австрией и, стараясь склонить ее в предстоящей борьбе на свою сторону, он предлагал ей взамен Галиции часть Молдавии и всю Валахию, уже отвоеванные у турок русскими войсками (13 февраля 1811 г.).

В великом герцогстве и в польских областях было две партии: одна ждала всего от Франции, другая во всем рассчитывала на Россию. На эту последнюю попытались повлиять Чарторыйский в Варшаве и Александр в Петербурге. Чарторыйский оставил царю лишь очень немного иллюзий: военачальники и все влиятельные лица великого герцогства продолжали оставаться верными Наполеону.

Великое герцогство Варшавское под угрозой со стороны России (март 1811 г.). И вот в этот самый момент Александр захотел, по-видимому, ускорить отпадение поляков посредством внезапного вторжения в великое герцогство. В то самое время, когда поляки в Петербурге, очарованные Александром, уверяли, что он решил восстановить Польшу и что он назначил 3 мая, годовщину конституции 1791 года, для выпуска своей прокламации, – в это время масса русского войска бесшумно приближалась к границам великого герцогства. Пять дивизий, отозванных из дунайской армии, вигались через Подолию и Волынь. Финляндская армия спускалась к югу. Под предлогом усиления таможенного дозора целая завеса из казаков скрывала от взора варшавцев обильный приток войск в Литву. Поляки великого герцогства поторопились поднять тревогу в Гамбурге, где начальствовал Даву, и в Париже, где император, сначала предубежденный против слишком частых тревог и слишком живого воображения варшавцев, в конце концов стал беспокоиться (март и апрель 1811 г.). Получив от Даву донесение о серьезности положения, он не стал терять времени и со своей стороны начал готовиться к защите. Он ускорил отправку подкреплений в Данциг, дал знать саксонскому королю о необходимости пополнить вооружение варшавских войск, потребовал от государей Рейнского союза, чтобы они поставили на военное положение свои контингенты, обратился с призывом к своим армиям Итальянского и Неаполитанского королевств, приказал польским войскам, служившим в Испании, перейти обратно через Пиренеи, предписал Даву быть готовым к походу через шведскую Померанию на помощь великому герцогству. С этого момента всюду, от Рейна и до Эльбы, от Эльбы и до Одера, происходило непрерывное движение полков, батарей, обозов. На подлинную или предполагаемую подготовку царя во всех военных центрах Франции и Германии отвечали подготовкою прямо огромного масштаба.

Переговоры двух императоров. Эти деятельные приготовления мало-помалу привели Александра и Наполеона к окончательному разрыву. Коленкур, которого Наполеон весьма несправедливо считал чересчур «русским», просил о своей отставке. Он был заменен генералом Лористоном. Куракин, которого можно было бы обвинить в том, что он слишком «француз», дожил до того, что его беспечность была нарушена: в Париж послан был адъютант царя Чернышев. Наполеон принял этого посла тотчас по его прибытии в Париж, представил ему устрашающую картину своих сил, показал «гигантскую» армию с 800 орудий, готовую отправиться на восток; впрочем, все эти угрозы Наполеон закончил заявлением, что он желает только мира. Тем не менее была минута, когда он понял дело так, что Россия требует от него великого герцогства Варшавского в виде вознаграждения за Ольденбург, и тогда он обнаружил сильнейший гнев: «Я заставлю Россию раскаиваться, но тогда ей предстоит потеря не только польских областей, но и Крыма». Потом, сообразив, что Чернышев имел в виду лишь какой-то польский уезд, он смягчился, попытался рассеять остальные недоразумения, предложил щедрое вознаграждение за Ольденбург, предложил подписать относительно Польши гарантии, которые он предлагал уже раньше. Чернышев, полномочия которого касались только вознаграждения за Ольденбург, не мог входить в обсуждение всех этих вопросов. Впрочем, когда русские войска вдруг удалились от польской границы, Наполеон сразу успокоился, сделался ровнее, стал чаще делать мирные заверения, но в то же время менее расположен был связывать себя договорами. В разговоре с одним дипломатом, Шуваловым, проездом посетившим Париж, Наполеон сказал: «Чего хочет от меня император Александр? Пусть он оставит меня в покое! Мыслимое ли дело, что я пожертвую 200 000 французов для восстановления Польши?» Несмотря на настойчивые военные приготовления, Европа в течение нескольких месяцев могла верить в сохранение мира. Она снова впала в тревогу после сцены, которую Наполеон устроил старому князю Куракину 15 августа 1811 года во время торжественного приема дипломатического корпуса: «Я не настолько глуп, чтобы думать, будто вас так занимает Ольденбург. Я вижу ясно, что дело тут в Польше. Вы приписываете мне различные проекты в пользу Польши; я начинаю верить, что вы сами собираетесь завладеть ею… Даже если бы ваши войска стояли лагерем на высотах Монмартра, я не уступлю ни пяди варшавской территории».

Русский ультиматум; разрыв. Лористон был хорошо принят Александром, который снова подтвердил свое желание поддерживать мир и даже союз. Царь изъявил готовность выполнить условия Тильзитского договора; он допустит существование великого герцогства Варшавского, лишь бы только это не было началом восстановления Польши; он станет соблюдать континентальную блокаду, только бы ему не запрещали торговых сношений с американцами и другими нейтральными государствами. В этом пункте царь был непреклонен: «Я скорее готов вести десятилетнюю войну, удалиться в Сибирь, чем принять для России условия, в каких находятся сейчас Австрия и Пруссия» (февраль 1812 г.). А несколько дней спустя Наполеон твердил Чернышеву: «Это дурная шутка – думать, будто есть американские суда… Все они английские!» Теперь он уже указывал ему на сосредоточение своих войск на Одере и на свои аванпосты по Висле. Он прибавил: «Такая война из-за дамских грешков!» Ответом царя стал ультиматум, заготовленный уже с октября 1811 года; Куракину поручено было вручить его 27 апреля 1812 года. Александр требовал оставления шведской Померании и ликвидации французских затруднений со Швецией, оставления прусских владений, сокращения данцигского гарнизона, разрешения торговли с нейтральными государствами. В случае принятия Францией этих предварительных условий царь изъявлял готовность вести переговоры о вознаграждении за Ольденбург и об изменении русских тарифов, прилагаемых к французским товарам. Но вот незадолго до этого в Париже в квартире Чернышева произведен был обыск, который дал ясные улики в том, что Чернышев добыл секретные бумаги, подкупив одного служащего в военном министерстве, некоего Мишеля. 13 апреля последний предстал перед сенским судом присяжных. Он приговорен был к смерти и казнен. Понятно, что после осуждения Мишеля, т. е. после «заочного» осуждения России, аудиенция 27 апреля, во время которой Куракин передал Наполеону ультиматум, была одной из самых бурных. «Вы дворянин – кричал Наполеон. – Как вы смеете делать мне подобные предложения?.. Вы поступаете, как Пруссия перед Иеной».

Александр так мало рассчитывал на принятие своего ультиматума, что 22 апреля он покинул Петербург и отправился к армии. Давно уже он окружал себя всеми, кто в Европе так или иначе ненавидел Наполеона. Тут были: швед Армфельд, немцы Пфуль, Вольцоген, Винцингероде, эльзасец Анштетт, пьемонтец Мишо, итальянец Паулуччи, корсиканец Поццо ди Борго, британский агент Роберт Вильсон. 12 июня в Россию прибыл барон фон Штейн. Эти иностранцы образовали военную партию, еще более непримиримую, чем самые ярые русские.

Договоры Наполеона с Пруссией и Австрией. Пруссия предложила Наполеону 100 000 человек, попросив за это лишь очищения одной из крепостей на Одере и уменьшения военной контрибуции. Наполеон вовсе не собирался увеличивать армию, а вместе с тем и могущество Пруссии, заявил, что довольствуется контингентом в 20 000 человек и согласился только уменьшить контрибуцию на 20 миллионов.

Договор о совместных действиях против России подписан был 24 февраля 1812 года. Фридрих-Вильгельм III поручил начальство над своим отрядом Иорку фон Вартенбургу, который должен был поступить под высшее командование Макдональда.

16 марта Наполеон подписал свой договор с Австрией, которая два раза, в феврале и в октябре 1811 года, отвергла предложения России. Австрия ставила Наполеону контингент в 30 000 человек. Командовать ими должен был князь Шварценберг, тогдашний посланник в Париже. Помимо этого, включены были и политические оговорки, а именно неприкосновенность Турции и (в особой тайной статье) возможность обмена Галиции на Иллирийские провинции.

Зато обмануты были ожидания, которые Наполеон возлагал на Швецию и Турцию, вроде того, что султан станет во главе оттоманской армии на Дунае. Из этих двух естественных союзников Франции, коварно отстраненных Тильзитским договором, Турция осталась нейтральной, Швеция собиралась перейти на сторону врага. Что касается двух недавно привлеченных союзников, то их настоящие чувства нетрудно угадать. Фридрих-Вильгельм III ничего не забыл из прежних унижений; он слышал вопли своего народа, тяжело страдавшего от прохода великой армии; он вспоминал клятву, которой обменялся с Александром в 1806 году на могиле великого Фридриха, вспоминал бартенштейновские постановления и ждал спасения Пруссии только от Александра. Отправляя свой отряд в поход против Александра, он в то же время посылал в Петербург фон Кнезебека.

И Австрия, хотя она действовала отчасти из страха перед притязаниями русских на Дунае, заключая договор с Наполеоном, уверяла Александра, что только уступает тяжелой необходимости и что содействие, оказываемое ей против Александра, сведется на нет, если Россия ничего не предпримет против Австрии.

Договоры Александра со Швецией, Англией, Турцией. Бернадотт избран был в наследники шведского престола неожиданно для Наполеона, который считал его наименее надежным из своих маршалов и предпочел бы какого-нибудь датского принца, чтобы подготовить скандинавский союз и надежнее закрыть для России северные проливы. Наполеон довольствовался изъявлением своего согласия на избрание. Он выплатил Бернадотту миллион, но отнял княжество Понте-Корво и отозвал находившихся при его особе французских офицеров, так как не мог добиться от него обязательства никогда не воевать против Франции. 2 ноября 1810 года новый наследный принц, перейдя в лютеранство, совершил свой въезд в Стокгольм. Наполеон продолжал третировать его как подчиненного: «Наследный принц часто писал императору, который не отвечает ему… Император… не состоит в переписке ни с одним наследным принцем. Когда означенный принц сделается королем, император будет с удовольствием получать его письма и отвечать на них». (Из письма Шампаньи к Алькье, французскому послу в Стокгольме, от 22 декабря 1810 г.) Подобное высокомерие или разборчивость были неполитичны в такой момент, когда Швеция всеми мерами противилась континентальной блокаде, когда Бернадотт приобретал решительное влияние на старого короля и правительство, когда император Александр относился к нему в высшей степени предупредительно и когда две соперничавшие дипломатии, французская и русская, оспаривали Швецию друг у друга. Впрочем, Бернадотт, чуждый всякой политики чувства, решил втягивать Швецию только в такие отношения, которые соответствуют ее выгодам или его собственным выгодам, понимаемым в самом эгоистическом и в самом узком смысле. Он запросил у Наполеона поддержки Франции в деле присоединения Норвегии к Швеции. За такую цену он обещал в случае разрыва между двумя империями выступить против России, вторгнуться в Финляндию и угрожать Петербургу. Наполеон, уже давший слово своей союзнице Дании, отвергнул эти предложения все с тем же высокомерием: «В голове принца шведского такая путаница, что я не придаю никакого значения сообщению, которое он сделал Алькье… Я буду игнорировать его до перемены обстоятельств… Сообщите… что я слишком могуществен, чтобы нуждаться в чьем-либо содействии»[30]. Но вот в марте 1811 года, ввиду все возраставшей дряблости короля Карла XIII, Бернадотт взял в свои руки управление делами. Жена наследного принца, Дезире Клари, дочь марсельского купца, которая чуть было не вышла замуж за Наполеона и сестра которой была за Жозефом Бонапартом, могла бы способствовать тому, чтобы ее муж поддержал союз с Францией; но ей было скучно в Стокгольме, и она воспользовалась ближайшим предлогом, чтобы вернуться во Францию. Когда в январе 1812 года Наполеон под предлогом нарушения континентальной блокады или в видах дополнения своих подступов к России велел захватить шведскую Померанию, шведский министр иностранных дел сказал русскому посланнику: «Теперь мы свободны от всяких обязательств по отношению к Франции».

В феврале Швеция, все еще стремившаяся получить Норвегию, изъявила царю готовность подписать формальный отказ от Финляндии и от Аландских островов, если он поможет Швеции завоевать Норвегию; 25 000-30 000 шведов при содействии 15 000 русских могли бы совершить завоевание; после этого соединенные войска отправились бы в Германию, т. е. против левого фланга великой армии; можно было бы добиться присоединения Англии к шведско-русской коалиции. Эти предложения встретили хороший прием в Петербурге, и договор был подписан здесь 5 апреля 1812 года. А между тем в марте Наполеон одумался и велел предложить Бернадотту Финляндию, и кроме того – часть Норвегии. Но он одумался слишком поздно. Вспомнив свою профессию генерала, Бернадотт уже рассылал всем врагам своего бывшего начальника не только политические, но и военные советы против Наполеона. Этот француз преподавал им искусство побивать французов и – верх подлости – приглашал их не давать пощады солдатам Франции. Он тогда же спустился бы и в Германию, если бы ему не помешала кажущаяся верность Пруссии Наполеону. Во всяком случае пока его новое поведение давало возможность русским обратить против императора все свои войска, стоявшие в Финляндии.

3 мая 1812 года и Англия примкнула к договору 5 апреля между Россией и Швецией. 18 июня она заключила договор с Россией о союзе и воспомоществовании. Наконец, в августе Россия подписала с Турцией Бухарестский договор, который давал возможность бросить против Наполеона русскую дунайскую армию.

II. Поход на Москву

Наполеон в Дрездене. 9 мая 1812 года Наполеон покинул Париж, а 17-го он прибыл вместе с императрицей Марией-Луизой в Дрезден к саксонскому королю. Здесь повторились торжества, свидетелем которых в 1808 году был Эрфурт. Перед владыкой Европы, перед наследником Карла Великого столпились все коронованные особы Германии, не только участники Рейнского Союза, но и австрийский император с супругой, явившиеся обнять свою дочь и защищать свои интересы, и прусский король, взволнованный внезапной оккупацией Пиллау и Шпандау великой армией. В последний раз Наполеон явился миру во всем блеске своего величия, явился властителем 130 французских департаментов, сюзереном семи вассальных королевств[31] и тридцати государей, во главе войск, которые беспрерывной лентой тянулись от Рейна к русской границе, – явился, вызывая ужас Европы и удивление Германии – восторженное и вместе с тем испуганное[32].

Наполеон в Польше. Вечером 30 мая Наполеон совершил свой въезд в Познань. Его встретили здесь с поразительным энтузиазмом. Весь город был иллюминован. Всюду транспаранты с хвалебными надписями: Heroi invincibili, Restauratori patriae, Grati Poloni imperatori magno[33], и т. д. Он принял знать, явившуюся в придворных костюмах, и сказал ей: «Я предпочел бы видеть вас в сапогах и при шпорах, с саблей на боку, как ходили ваши предки». Затем он продолжал свой поход к Неману, не отклоняясь к Варшаве. И это был промах. Весьма ловкого своего представителя при великом герцогстве, Биньона, Наполеон сменил мехельнским архиепископом аббатом де Прадтом, рассчитывая, что духовный сановник будет пользоваться влиянием у такого католического народа. Данные от 28 мая инструкции предписывали ему собрать сейм с целью вотировать восстановление Польши, образовать повсюду конфедерации и вызвать всеобщее восстание. К несчастью, архиепископ мехельнский был глуп, хотя и слыл за остряка. Прибыв в Варшаву 5 июня, он терял время на собственноручное исправление речей, которые должны были быть произнесены на сейме вождями Польши, и на удаление из этих речей всего того, что было «противно всяким правилам вкуса». Вместо того чтобы раскалить энтузиазм добела, он беспокоился по поводу увлечений, «в которые могла впасть эта масса собравшихся людей», и задумывал распустить сейм, как только он откроется. 22 июня при открытии собрания старый князь Адам-Казимир Чарторыйский, избранный маршалом, возвестил о восстановлении Польши в таких патетических выражениях, что раздались восторженные возгласы. Сейм объявил себя конфедерацией. Было решено, что больше не будет «двояких подданных», т. е. что поляки, имеющие владения и в великом герцогстве, и в Российской империи, вынуждены будут сделать выбор между той или другой национальностью. В результате этого постановления князь Адам Чарторыйский должен был послать царю Александру отказ от всех своих должностей. Наконец, решено было отправить депутацию к Наполеону. Прадт, все еще не понимавший положения дел, писал Бассано: «Они пошли бы очень быстро, если им дать ход». Он не дал им хода: на третий день он велел объявить о закрытии сейма, и так как думали, что это делается по приказанию Наполеона, то «это удивило французов и охладило поляков» (Биньон). Узнав об этом слишком поздно, Наполеон мог только сделать архиепископу строгий выговор.

Допущены были и другие ошибки. Теряли время на то, чтобы обучить польских рекрутов на французский лад, вместо того чтобы поднять всю страну и двинуть против русской границы посполитоерушенье[34]. Вместо того чтобы соединить в одну массу свои регулярные польские войска, войска великого герцогства и войска, возвратившиеся из Испании, Наполеон распределил их по семи корпусам (гвардии, корпусу Мюрата, Понятовского, Даву, Жерома-Наполеона, Виктора, Макдональда). Этим путем (так утверждает Прадт, который в данном случае сводит счеты с Наполеоном) он сделал «невидимою» целую армию поляков в 70 000 человек. Наконец, проход великой армии через Польшу, как и через Германию, сопровождался разными насилиями, и страна, без того уже бедная, страдала еще больше Германии от тех, кто называл себя ее освободителями. Надо отметить, что Волынь и другие русские области почти вовсе не входили в эти 70 000 поляков великой армии.

Силы Наполеона. Согласно показаниям инспектора смотров барона Деннье силы, собранные Наполеоном в Германии и Польше к 1 июня 1812 года, состояли из одиннадцати корпусов, не считая императорской гвардии и кавалерийского резерва под командованием Мюрата. В большинство из этих корпусов помимо французов входили иностранные контингенты. В императорскую гвардию (Лефевр, Мортье, Бессьер) входили и голландская пехота, и польские уланы. В сорокатысячной кавалерии Мюрата были поляки, пруссаки и немцы Рейнского Союза (вестфальцы, баварцы, вюртембержцы). В первом корпусе (Даву) сверх трех французских дивизий (Гюден, Фриан, Моран) – три дивизии, составленные из поляков, испанцев, немцев (мекленбуржцев, гессенцев, баденцев). Во втором корпусе (Удино) – португальцы, кроаты, швейцарцы. В третьем (Ней) – португальцы, иллирийцы, вюртембержцы. В четвертом (вице-король Евгений) – почти только одни северные итальянцы. В пятом (Иосиф Понятовский) – одни поляки. В шестом (Гувион Сен-Сир) – одни баварцы (с баварскими генералами фон Вреде и Деруа). В седьмом (Ренье) – одни саксонцы (с Лекоком и Франком). В восьмом (Жюно) – сплошь вестфальцы. Прибавим, что шестой, седьмой и восьмой корпуса состояли под командованием вестфальского короля Жерома-Наполеона. В девятом корпусе (Виктор), помимо французов, были поляки, голландцы, немцы (из Берга, Бадена, Гессен-Дармштадта). В десятом (Макдональд) – только поляки и немцы (саксонцы, вюртембержцы, вестфальцы), кроме того, две прусских дивизии под командой Иорка фон Вартенбурга. В одиннадцатом (Ожеро) рядом с французами были и немцы (вестфальцы, гессенцы, вюртембержцы, саксонцы). К императорской гвардии, кавалерийскому резерву Мюрата и одиннадцати армейским корпусам надо прибавить: большой артиллерийский парк (французский и польский); датскую дивизию в 10 000 человек, так называемую княжескую дивизию, образованную мелкими государствами, входившими в состав Рейнского Союза; наконец, 30 000 австрийцев князя Шварценберга.

Наличные силы, которыми располагал Наполеон 1 июня 1812 года в Германии и Польше, состояли из 678 000 человек (включая австрийский корпус), из них 355 913 французов (к ним надо причислить и присоединенные народы, т. е. бельгийцев, голландцев, прирейнских жителей, немцев тридцать второго военного округа, генуэзцев, пьемонтцев, тосканцев, римлян) и 322 000 союзников. Таким образом, армия более чем наполовину состояла из элементов, враждебных Франции 1789 года. Среди славянских народов, которые Наполеон сумел вооружить против великой восточной славянской империи, были поляки, кроаты, далматинцы, иллирийцы. Русские назвали Великую армию 1812 года армией «дванадесяти язык». Эти 678 000 человек заключали в себе 480 000 пехоты, 100 000 кавалерии, 30 000 артиллерии; остальные входили в состав шести понтонных команд или заняты были при огромном обозе.

Помимо этих 678 000, Наполеон располагал еще 150 000 солдат во Франции, 50 000 – в Италии, 300 000 – в Испании. Всего, таким образом, было 1 188 000 человек.

Движение к сердцу Российской империи должны были произвести императорская гвардия, кавалерия Мюрата, первый, второй, третий, четвертый, пятый и восьмой корпуса. После перехода Немана шестой корпус (Гувион-Сен-Сир) и десятый (Макдональд) должны были остановится на Двине и прикрывать левый фланг великой армии; седьмой (Ренье) и австрийский корпуса должны были прикрывать ее правый фланг против двух южных русских армий (армии Тормасова, стоявшей на Волыни, и Чичагова – в Румынии); девятый корпус (Виктор) держался в резерве на Висле и Одере; одиннадцатый (Ожеро) – на Эльбе. Датчане и несколько других мелких корпусов должны были оставиться в арьергарде.

Переход через Неман. Для вторжения в Россию Наполеон мог избрать один из следующих четырех путей: во-первых, через Киев на Москву; во-вторых, через Гродно и Смоленск на Москву; в-третьих, через Ковно, Вильно, Витебск на Москву; в-четвертых, через Тильзит, Митаву, Ригу, Нарву на Петербург. Первая и четвертая комбинации были отвергнуты, так как первая слишком отдавала французов во власть Австрии, четвертая – во власть Пруссии. Путь на Гродно также был отвергнут по причине Пинских болот. Оставался путь на Ковно.

23 июня генерал Эбле со своими понтонерами меньше чем за два часа навел через реку Неман у Ковно три моста на расстоянии всего ста сажен один от другого. 24 июня утром войскам прочтена была знаменитая прокламация: «Солдаты, вторая польская война начата!» В течение трех дней – 24, 25, 26 июня – по мостам под Ковно прошли корпус Даву, кавалерия Мюрата, императорская гвардия (старая и молодая, пехота, конница, артиллерия), корпуса Удино и Нея. Евгений переправился по преннскому мосту (но только 28 июня), Жером-Наполеон – по гродненскому, Макдональд – по тильзитскому. Всего около 400 000 человек с 1000 орудий.

Наполеон в Литве. В тот самый день, 24 июня, когда великая армия начала свой переход через Неман, Александр участвовал возле Вильно на празднестве, которое его офицеры устроили высшему виленскому обществу. Здесь он узнал вечером о переходе через Неман. 26 июня он оставил город, отправив Балашова для мнимых переговоров с Наполеоном, точно так же, как несколько раньше Наполеон, желая выиграть время, посылал к Александру де Нарбонна.

Во время десятимильного перехода между Ковно и Вильно великая армия страдала от иссушающей жары. Передовые части кавалерии достигли литовской столицы в ночь с 27 на 28 июня. 28-го утром вступил в город сам Наполеон. Проголодавшиеся солдаты уже принялись грабить предместья, что значительным образом охладило прием со стороны обывателей. Наполеон совсем не нашел того энтузиазма, с которым встречали его в собственной Польше. У него вырвалось такое замечание: «Эти поляки совсем не похожи на познанских». Потом удалось собрать дворянство, которое при возобновившемся энтузиазме одобрило решение варшавского сейма о восстановлении Польши. Впрочем, Наполеон дал Литве особое от Польши устройство с целью управлять ей непосредственно и надежнее распоряжаться ее средствами. Он разделил страну на четыре губернии: Виленскую, Гродненскую, Минскую, Белостокскую.

В Литве обнаружился тот бич, которому суждено было сгубить великую армию. Из-за недостатка правильной организации интендантства, невозможной при таких огромных расстояниях и при таких плохих дорогах, солдаты приучились более чем когда-либо жить на счет страны и разбредаться с целью мародерства. В Минске в то самое время, когда в соборе совершали молебствие о возрождении Польши, они ограбили военные склады. Так как большинство мародеров превращалось в дезертиров, особенно солдаты иностранных контингентов, то ряды войска стали редеть. С 29 по 31 июня разразились грозы, которые вызвали резкое падение температуры, испортили дороги, побили несколько тысяч лошадей и привели к тому, что не удалось настигнуть русских при их отступлении, во время которого русские армии уже начали опустошать страну.

Русские армии. Для оказания сопротивления тем 400 000 человек, которых вел с собой Наполеон, Александр имел или рассчитывал иметь в своем распоряжении пять армий: во-первых, 24 000 человек на севере под командованием Витгенштейна; эта армия вначале занята была подготовкой к обороне Риги; во-вторых, впереди Двины, от Динабурга до Витебска, 110 000 человек, так называемую «первую западную армию», под начальством военного министра Барклая-де-Толли, по происхождению прибалтийского немца; в-третьих, впереди верховьев Днепра, от Смоленска до Рогачева, – «вторую западную армию» в составе 37 000 человек, под командованием пылкого Багратиона – грузинского князя, одного из учеников Суворова; в-четвертых, поюжнее – «обсервационную армию» в 46 000 человек под начальством Тормасова; в-пятых, на самом юге – пятидесятитысячную армию под начальством адмирала Чичагова, прибывшую из Румынии. Всего 267 000 человек, которых предполагалось усилить новыми рекрутскими наборами и ополчением. Но так как армия Витгенштейна, которую должны были усилить войска из Финляндии, стеснена была в своих действиях маршалом Удино, позднее Макдональдом и Гувионом Сен-Сиром, и так как армии Тормасова и Чичагова находились под наблюдением корпусов Ренье и Шварценберга, то царь имел под рукой лишь армии Барклая-де-Толли и Багратиона, всего —147 000 человек.

Французы на Днепре и на Двине. Наполеон возымел намерение отделить эти армии одну от другой, основательно атаковать Багратиона, который рискнул дойти до самого Минска, и пробраться раньше него в Могилев. План этот расстроился из-за медлительности, которую проявил Жером, помогавший Даву. Он сделал двадцать миль за семь дней! Наполеон недостаточно считался с затруднениями, которые стесняли движения войск в лесистой и болотистой стране. Он разгневался на своего брата и возымел намерение поставить его под начальство Даву. Недовольный Жером вернулся в свое королевство, оставив Даву командование над своими войсками. Маршал сразился с Багратионом под Могилевом (23 июля) и отбросил его к Смоленску.

Тем временем левое крыло великой армии достигло Двины. Царь Александр поддался наставлениям немца Пфуля, который собирался в литовских равнинах применить тактику Уэллингтона в португальских горах и сделать из дрисского лагеря на Двине второе Торрес-Ведрас. Свой лагерь, задуманный по-ученому, Пфуль к тому же расположил впереди реки, построив сзади четыре моста; словом, подготовлен был второй Фридланд. При приближении Наполеона никто и не думал защищать это злополучное сооружение. Пришлось оставить линию Двины. Вот откуда взялось в генеральном штабе, в русской аристократии это ожесточение против «проклятого немца», даже против самого Александра. Наиболее преданные его слуги, Аракчеев и Балашов, должны были осведомить его об общественном настроении, требовавшем, чтобы царь покинул армию, которую его царственное присутствие стесняет в ее действиях; лучше, если бы Александр вернулся в Смоленск, в Петербург, в Москву для организации защиты и для поощрения к пожертвованиям. Самодержавный царь должен был уступить. Барклай и Багратион получили свободу действий.

Наполеон с корпусами левого крыла энергично теснил Барклая-де-Толли и дал ему два сражения – при Островне и Витебске (25 и 27 июля). Барклай на минуту подумал было остановиться и дать настоящую битву, потому что, как «немец», он чувствовал, что внушает подозрение генералам, солдатам, русскому народу. Но потом он счел нужным отступить и покинул Витебск, куда Наполеон и совершил свой въезд 28 июля.

Наполеон начинал волноваться: два раза подряд вышла неудача – с Багратионом и с Барклаем. Он понял, какова будет тактика русских, раньше, чем сами русские решительно склонились к ней: уходить в глубь империи, оставляя за собой пустыню. Мародерство, вызывавшее жестокие расправы со стороны раздраженных крестьян, дезертирство, болезни, отсталые – все это приводило к огромным потерям в великой армии. От Немана до Двины она потеряла тысяч полтораста человек, по большей части солдат из иноземных контингентов. Кавалерия Мюрата с 22 000 уменьшилась до 14 000 человек; корпус Нея – с 36 000 до 22 000; баварцы Евгения, застигнутые эпидемией, – с 27 000 до 13 000; итальянская дивизия Пино, изможденная переходом в 600 миль, сделанных за 3–4 месяца, с 11 000 спустилась на 5000; даже молодая императорская гвардия в одной из своих дивизий потеряла 4000 человек из 7000; только старая гвардия стойко выносила все. Чтобы поднять мужество, пробудить военную честь, вернуть отсталых, а может быть, и дезертиров, надо было одержать какую-нибудь значительную победу. Был момент, когда можно было надеяться на это.

Битва под Смоленском. Барклай и Багратион прибыли под Смоленск. Они созвали здесь военный совет, в котором приняли участие великий князь Константин и много генералов обеих русских армий. По обыкновению, Барклай высказался за отступление, Багратион – за сражение. Чтобы дать удовлетворение Багратиону, произведено было нападение на передовые стоянки Мюрата и Нея, но пойти вглубь не решились.

Со своей стороны, начала наступление и великая армия. 14 августа у Красного Мюрат столкнулся с силами Багратиона и нанес им урон в 1000–1200 человек. Чуть было не захватили врасплох и Смоленск, но Багратион и Барклай поспешили на защиту этого города, и Наполеон подумал, что наконец пришло то сражение, которого он искал. Оно продолжалось два дня (17 и 18 августа). Барклай опять отступил, увлекая за собой Багратиона, отдав французам объятый пламенем Смоленск.

Французы потеряли 6000–7000 человек, русские – от 12 до 13 тысяч. По мнению Наполеона, это опять был промах, так как ему не удалось окружить и уничтожить ни одной из двух русских армий. Зато его польские солдаты ликовали по поводу взятия этой крепости, которая в XVI и XVII веках выдержала столько осад.

Преследуя русских, Ней нагнал у Валутина (19 августа) корпус Тучкова, одного из помощников Барклая. Дело это, «одно из самых кровавых дел столетия» (Тьер), обошлось каждой из враждующих армий в 7000–8000 человек (здесь был убит Гюден), не приведя ни к одному из результатов, каких добивался Наполеон.

Тем не менее Наполеон являлся обладателем Двины и Днепра, т. е. двух рек, которые в былые времена составляли восточную границу не собственно Польши, а соединенного Польско-Литовского государства. Если бы у него хватило благоразумия остановиться на их берегах, ограничившись укреплением крепостей, господствовавших над ними, – кто знает, какой ход приняла бы всемирная история? Польша восстановлена была целиком со всеми своими литовскими и русскими владениями; Россия – сведена к границам времен Ивана Грозного. Но Наполеон хотел блестящего успеха, который устрашил бы трепещущую Германию, Европу, саму Францию, хотел какого-нибудь крупного боя, какого-нибудь торжественного занятия столицы. Как некогда Карла XII, его тянуло, увлекало вглубь русского государства. По крайней мере он занят был усилением своей армии, обеспечением флангов и линий своего отступления. Он предписал Виктору двинуться вперед в Литву; Ожеро – перейти с Одера на Вислу; сотне когорт национальной гвардии, предоставленной в его распоряжение постановлением сената, – приготовиться к переходу через Рейн. Движение с запада на восток вооруженных масс, начавшееся с 1810 года, продолжалось.

Впрочем, общее положение не представлялось Наполеону таким уж плохим. На севере, на Западной Двине, Удино занял Полоцк, дал Витгенштейну два победоносных сражения – при Якубове (29 июля) и при Дриссе (1 августа). Макдональд занял Курляндию, одержал победу при Митаве, осаждал Ригу и угрожал Петербургу. Удино был ранен при наступлении на Полоцк; но его сменил Гувион Сен-Сир, который на другой день в тех же местах нанес русским серьезное поражение (18 августа). В Польше после неудачи саксонского корпуса Ренье при Кобрине, – неудачи, которая вызвала панику в Варшаве, – разбит был при Городечне генералом Ренье и князем Шварценбергом Тормасов (12 августа). Наполеон выпросил у своего августейшего тестя фельдмаршальский жезл для Шварценберга.

Бородинский бой[35]. Барклай и Багратион остановились в Дорогобуже, как бы готовясь дать здесь битву. Наполеон чрезвычайно обрадовался этому. Потом они отступили еще и еще после короткого отдыха в Вязьме и в Царевом-Займище. Очевидно, они вели французов к Москве, и это во время проливных дождей. Французские генералы были встревожены этим. Бертье рискнул даже сделать на этот счет представления императору. Тот назвал его «старой бабой» и прибавил: «И вы, вы тоже из тех, кто не хочет идти дальше!» И все-таки он задумался над этим и, под давлением того же Бертье, Нея, Мюрата, удрученных холодными дождями, он сказал во время остановки в Гжатске: «Если погода завтра не переменится, мы остановимся». А как раз 4 сентября с утра установилась ясная погода.

В русских эти вечные отступления вызывали еще более сильное беспокойство. Царя осаждали жалобами на Барклая и даже на Багратиона. Он решил подчинить их обоих Кутузову, побежденному при Аустерлице, зато вышедшему героем из последней турецкой войны. Армия сразу окрылилась надеждой. Солдаты говорили: «Приехал Кутузов бить французов». Однако и он продолжал отступать; но «чувствовалось, что отступление равносильно движению против французов». Он отступал, но с с целью приблизиться к ожидаемым подкреплениям. Царь появился в московском Кремле и созвал там собрание из дворян и купцов; первые обещали по десяти рекрутов из крепостных; объявлено было о созыве ополчения; от него ожидали 612 000 «длиннобородых» воинов, и Ростопчин, назначенный московским главнокомандующим, обещал, что одна Москва даст 80 000 человек.

5 сентября произошел бой из-за обладания русским редутом на Шевардинском холме; французы потеряли около 4000–5000 человек, русские – около 7000–8000. По крайней мере выяснилось, что русские заняли позицию и собирались вступить в бой для защиты своей столицы. Кутузов выбрал небольшую равнину, орошенную Колочей и ее притоками; на этой равнине находились деревни Бородино, Горки и Семеновская. На правом русском фланге Барклай занимал деревню Бородино кавалерией Уварова и казаками Платова. В Горках стояла кавалерия и гренадеры Дохтурова. На Красной горе сооружено было то, что у русских называлось «батареей Раевского», а у французов «большим редутом». Далее следовала глубокая впадина с деревней Семеновской. Далее три батареи, так называемые «стрелы Багратиона». На крайнем левом фланге ополчение занимало Утицкий лес. Позади боевой линии, в Псареве и Князькове, находился резерв Тучкова. Русский главнокомандующий имел в своем распоряжении 70 000 человек пехоты, 18 000 регулярной кавалерии, 7000 казаков, 15 000 артиллерии и сапер, 10 000 ополченцев – всего 120 000 человек при 640 орудиях[36].

Наполеон мог противопоставить ему около 130 000 человек и 587 орудий. Против Бородина стоял Евгений с баварцами, итальянская армия, дивизии Морана и Жерара (преемник Гюдэна) из армии Даву. В центре, против большого редута – Ней с французами Ледрю и Разу, вюртембержцами Маршана и вестфальцами Жюно. На французском правом фланге, против трех стрел Багратиона – Даву со своими дивизиями Компана и Дезе. На крайнем правом фланге, против Утицы – Понятовский с поляками. Позади французской боевой линии – кавалерия Мюрата. В резерве – императорская гвардия.

Обе армии отдыхали весь день 6 сентября. Русские молились, причащались, преклонялись перед чудотворными иконами, которые привезли из Москвы и носили крестным ходом по фронту армии; русские были «печальны, ожесточены, полны решимости умереть» (Тьер). 7-го бой завязался с 5 часов утра. Он начался страшной канонадой, слышной на двадцать миль вокруг вплоть до самой Москвы. Затем началось наступательное движение французских войск. Вице-король Евгений взял Бородино. Даву вместе со своими помощниками бросился на большой редут, но здесь дивизионный генерал Компан был ранен, сам Даву сброшен с коня и контужен. Его сменили Ней и Евгений, которые взяли укрепление в штыки, между тем как Разу, из корпуса Евгения, взял «стрелы Багратиона». Было 10 часов утра. В этот момент битва могла бы быть решена, если бы Наполеон внял Нею и Мюрату, которые советовали направить энергичную атаку по лощине у Семеновского, где представлялась возможность разрезать русскую армию пополам и прорвать ее центр. Они просили у императора разрешения пустить в дело резервы. Излишнее, быть может, благоразумие заставило его отказать им в этом.

Тогда русские, в свою очередь, повели решительное наступление. Они массами бросились на захваченные французами укрепления, отбили обратно большой редут, атаковали «стрелы Багратиона», но тут были отбиты Неем и Мюратом. Последние собрались было снова взять большой редут, но смелое нападение платовских казаков и кавалерии Уварова со стороны Бородина встревожило французскую армию и заставило ее отказаться от атаки. Когда казаков прогнали из Бородина, когда получено было известие о занятии Понятовским Утицких высот, – большой редут снова подвергся бешеному нападению. Коленкур с тремя полками кирасир и двумя полками карабинеров очистил лощину села Семеновского, бросился на большой редут, изрубил там пехоту Лихачева, но и сам пал, сраженный насмерть, в тот самый момент, когда Евгений взбирался на парапет, рубя русских артиллеристов и пехотинцев. По ту сторону редута дело кончилось бешеной схваткой французских кирасир с русской конной гвардией.

Было три с половиной часа. Сбитая со всех позиций, прикрывавших ее фронт, теснимая одновременно и с фронта, и с левого фланга, – ибо французская армия образовала в это время изломанную под прямым углом линию, – русская армия отошла к деревням Псареву и Князькову, нашла здесь другие редуты и остановилась плотной массой. Генералы просили Наполеона выпустить для довершения победы гвардию, которая насчитывала 18 000 сабель и штыков и еще не вступила в бой. Наполеон отказал: он не хотел отдавать ее «на уничтожение», находясь в 800 милях от Франции. Он довольствовался энергичнейшей канонадой из 400 артиллерийских орудий по скученным массам русских. «Коли им еще хочется, всыпьте им», – говорил он. Только ночь спасла русскую армию.

Потери с обеих сторон были огромны: со стороны французов – 30 000 человек, из них 9000-10 000 убитых; со стороны русских – 60 000 человек, не считая 10 000-12 000 пропавших без вести. У французов убито было три дивизионных генерала, девять бригадных, десять полковников; раненых – тринадцать дивизионных, двадцать пять бригадных, двадцать пять полковников. Русские потери были еще ужаснее; среди убитых был и герой Багратион.

Конечно, французы одержали решительную победу: если французская армия сократилась до 100 000 человек, то русская насчитывала не более 50 000; следовательно, дорога на Москву была открыта перед Наполеоном. И все-таки зрелище поля битвы, усеянного 30 000 мертвых и 60 000 раненых, омрачало победу. Сегюр отмечает, что вечером на бивуаке не слышно было песен.

Кутузов писал Александру, что держался хорошо и что отступает единственно для прикрытия Москвы. Недомолвка Кутузова превратилась у царя в победу, о которой он и сообщил в послании к Чичагову.

Прибыв 13 сентября в деревню Фили, расположенную на одной из подмосковных высот, Кутузов держал здесь военный совет. Надо было решить: отдавать ли столицу без боя, или рисковать армией в неравной борьбе. Барклай заявил, что, когда дело идет о спасении армии, Москва – такой же город, как и остальные. Русские генералы отлично чувствовали, что этот город – не такой, как другие. Большинство высказывалось за сражение. Кутузов не счел возможным пойти на такой риск. В ночь с 13 на 14 отступление продолжалось. Русская армия обошла столицу и стала на Рязанской дороге с целью преградить завоевателю доступ к богатым южным областям.

14 сентября французы подошли к Поклонной горе, с высоты которой они могли созерцать Москву, ее Кремль, с дворцами и храмами, сорок сороков ее церквей, – город, насчитывавший 400 000 жителей. Наполеон воскликнул: «Так вот он, этот знаменитый город! Наконец-то!»

Московский главнокомандующий Ростопчин. Ростопчин был в фаворе во времена Павла I, при нем же впал в немилость и оставался в этом положении и после Павла. В своих патриотических памфлетах против Франции[37], в своей переписке, в своих воспоминаниях он является одним из наиболее пропитанных культом французской литературы русских людей, находившихся в то же время под сильнейшим влиянием предрассудков, враждебных Франции. Он выдавал себя за настоящего русского старинного закала, заклятого врага французских мод, идей, парикмахеров и учителей. Обстоятельства вынудили царя назначить Ростопчина московским главнокомандующим. С этого момента Ростопчин пустил в оборот все средства, чтобы воспламенить вверенное его управлению население к борьбе с врагом; он выдумывал разные истории про патриотов-крестьян, распускал слухи о чудесах, издавал бюллетени о победах над французами, снискивал расположение простонародья и духовенства показным благочестием, устраивал крестные ходы с чудотворными иконами, приближал к себе Глинку и патриотических писателей. Он организовал бесконечное шпионство, свирепствовал против русских, заподозренных в либеральных или «иллюминатских» идеях, против распространителей слухов, удобных для Наполеона. Он приказал окатывать водой болтунов или давать им слабительное, прогонял сквозь строй иностранцев, хваливших Наполеона; зарубил саблей одного русского, виновного в том же преступлении, сослал в Нижний Новгород 40 французов и немцев, среди которых был и актер Думерг, который описал это тягостное путешествие.

7 сентября Москва услышала ужасную бородинскую пальбу. Вечером Ростопчин возвестил о большой победе. Этому не поверили, и богачи начали выезжать. Вскоре Ростопчин пожаловался царю, что Кутузов обманул его, а Кутузов в свою очередь спросил, где же те 80 000 добровольцев, которых обещал ему прислать московский главнокомандующий. Выселение жителей пошло еще спешнее; в Москве осталось едва ли 50 000. Понимая, что городу пришел конец, Ростопчин поторопился отправить в Петербург проживавших в Москве сенаторов, чтобы Наполеон не нашел никого, с кем можно было бы начать переговоры; он ускорил отправку из Москвы дворцового имущества, музеев, архивов, чудотворных икон. Другие мероприятия его более знаменательны: он передал народу арсенал и казенные кабаки, разрешил народу вооружаться и напиваться; открыл тюрьмы и распустил по городу каторжников; вывез все пожарные трубы, которых в Москве было до 1600. Некоторые его замечания того времени лишь впоследствии стали понятны; так, принцу Евгению Вюртембергскому он сказал: «Лучше разрушьте Москву, чем отдавать ее»; своему сыну: «Поклонись Москве в последний раз – через полчаса она запылает».

Вступление французов в Москву. 14 сентября Наполеон предписал Мюрату как можно скорее вступить в Москву; генералу Дюронелю – привести к нему власти и именитых людей города, которых он называл «боярами»; инспектору Деннье – отправиться в завоеванный город и заготовить там припасы и квартиры для войск. Мюрат галопом промчался через Дорогомиловскую слободу, доехал до моста через Москва-реку, обменялся здесь подарками и рукопожатием с начальником русского арьергарда. После этого он проехал всю Москву; город оказался пустым; Мюрат направился в Кремль, где его встретили ружейными выстрелами мошенники, которых выпустил, напоил и вооружил Ростопчин. Здесь он узнал об отъезде всех сенаторов, всего богатого населения, самого главнокомандующего. Наполеон все ждал после обеда 14 сентября, требуя к себе «бояр». Он говорил: «Может быть, эти жители даже не умеют сдаться». В конце концов ему привели под видом депутации нескольких русских из простонародья да нескольких французов. Наполеон провел ночь в слободе и назначил Мортье московским губернатором. «Главное – чтобы не было грабежей. Вы отвечаете мне за это головой». Ночью пришло известие, что на бирже вспыхнул пожар, но что с ним легко справились.

Утром 15-го Наполеон вступил со своей гвардией в Кремль под звуки Марсельезы. «Наконец я в Москве! – воскликнул он. – В старом дворце царей, в Кремле!» Он поднялся на колокольню Ивана Великого и мог на досуге созерцать всю Москву: Кремль с Китай-городом и Гостиным двором, который заключал в себе несметные богатства, Белый город и Земляной вал. За исключением кремлевских дворцов, церквей и нескольких сот дворянских домов, Москва была деревянным городом. Даже мосты были деревянные. Все представляло собой такой горючий материал, что летом, по полицейским распоряжениям, запрещалось разводить огонь в домах. Этот огромный город, покинутый жителями и лишенный всякой защиты от огня, мог стать жертвой первой же искры. А мы видели, насколько Ростопчин способствовал этому своими подготовлениями.

Великая армия расположилась по городу следующим образом: императорская гвардия – в Кремле; кавалерия Мюрата – в северо-восточных кварталах города; корпус Понятовского – в юго-восточных; корпус Даву – в юго-западных; корпус Евгения – в северо-западных; войска Нея – в восточных.

Грабеж в городе уже начали ростопчинские разбойники и брошенные своими господами крепостные. Однако армию пока еще удавалось сдерживать. Наполеон надеялся, что Александр попросит у него мира: он писал ему 14 сентября. Солдаты, расположившись в богатых домах, в роскоши и изобилии отдыхали от лишений.

Пожар. Днем 15-го произошел пожар в казенном винном складе. С ним еще удалось справиться. Вдруг пожар вспыхнул в Гостином дворе, где навалены были колониальные товары, спиртные напитки и всякие богатства из Азии. Это было совсем около Кремля, а в Кремле стояло 400 муниционных повозок гвардейской артиллерии, да в русском арсенале было 400 000 фунтов пороха, не считая ружейных патронов и пушечных зарядов. Полагая, что и этот пожар – случайность, сделали попытку, правда тщетную, совладать с ним. Горело весь день, и нельзя было помешать войскам грабить богатства, все равно осужденные на уничтожение. Когда поднялся равноденственный ветер, западные кварталы, самые богатые в Москве, охвачены были целым океаном пламени. Тогда французы поняли, что пожар этот не самопроизвольный; схвачены были поджигатели; среди них попались солдаты и полицейские агенты, у которых найдены были горючие вещества и банки с керосином; исчезновение пожарных труб окончательно открыло всем глаза. Утром 16-го разбудили Наполеона и сказали ему всю правду. «Да это скифы!» – воскликнул он. Вскоре пламя сделалось настолько сильным, что накалились оконные рамы во дворце Екатерины II, где жил Наполеон. Искры падали на крыши, даже на муниционные повозки артиллерии. Генералы, обезумев, умоляли Наполеона оставить этот дворец, который вот-вот взорвется. Он удалился в Петровский парк, но ехать пришлось по улицам «между двумя стенами огня» (Сегюр). Все французские войска очистили свои городские квартиры. Последние жители убежали. Русские, раненные под Бородино, были брошены в госпиталях; 15 000 их сгорело.

17-го ветер подул с юго-запада, потом с запада, не пощадив ни единого квартала города; 18-го пожар продолжался. Москва была окутана таким густым облаком дыма, что не было видно солнца. 19-го ветер стих, пошел дождь, и пожар остановился за неимением пищи, однако остались огромные очаги, которые вспыхивали время от времени. Кремль удалось спасти: императорская гвардия с ведрами в руках образовала вокруг него цепь. Точно так же охранялся район Кузнецкого моста при содействии гренадер и обитавшей здесь французской колонии.

Великая армия снова могла занять свои квартиры. Но как теперь было остановить солдатский грабеж? Союзники французов, особенно немцы, с радостью принялись за работу. Москвичи называли их беспардонным войском, строго различая их от «настоящих французов». В Архангельском соборе, в Кремле, вюртембержцы осквернили и ограбили могилы древних русских царей. Благовещенский собор, где совершалось бракосочетание царей, превращен был в конюшню; лошади кормились у алтаря и портили копытами мозаичный пол. Так как каменные церкви почти все уцелели после пожара, то солдаты всех наций старались располагаться именно в них, оскорбляя чувство русских бессознательным осквернением святыни, употребляя вместо столов святые иконы, шутки ради одеваясь в священнические облачения, примешивая шутовство к ужаснейшей драме века.

Продолжительное пребывание Наполеона в Москве. Вернувшись в Кремль, император принял меры, правда тщетные, спасти то, что уцелело из продовольствия; великая армия могла бы просуществовать в течение шести месяцев теми припасами, которые сохранились в погребах. Жителям, особенно французской колонии, роздано было пособие. Расставлены были караулы у немногих уцелевших домов, особенно у Воспитательного дома – великолепного здания, построенного Екатериной II для подкидышей. Наполеон посетил детей и разговаривал с заведующим, старым генералом Тутолминым.

Наполеон еще не потерял окончательной надежды вступить в переговоры с Александром; он пытался сделать это через генерала Тутолмина, через одного русского офицера Яковлева, через Кутузова, зондировать которого он поручил Мюрату. Царь оставался немым, непреклонным. Пожар Москвы, который он вначале приписывал Наполеону, осквернение его столицы и дворцов укрепили его в решении продолжать войну во что бы то ни стало. В Петербурге была еще партия мира, во главе с Румянцевым и Аракчеевым, но она была подавлена криками русских патриотов, французских эмигрантов, выходцев различных национальностей. Для последних конфликт перестал быть русским, он сделался космополитическим. Речь шла уже не только об избавлении России от нашествия; надо было «освободить» Европу. Александр вступил в еще более тесный союз с Англией и предоставил ей свой флот.

Повторяя неоднократно свои попытки завязать переговоры, Наполеон вместе с тем всячески заботился о реорганизации своих сил: он предписал Ларибуазьеру образовать новые батареи из русских пушек, найденных в Кремле; Мортье – укрепить Кремль, очистить подступы к нему, «взорвать многоглавую мечеть», как он называл своеобразную и дивную церковь Василия Блаженного. Он торопил дальнейшее движение корпусов, еще стоявших на Двине и Днепре. Он писал австрийскому императору об усилении корпуса Шварценберга, королю прусскому – о замене усталого контингента свежими полками, государям Рейнского Союза – о присылке новых войск. Он приказал приступить во Франции и Италии к набору 1813 года.

Император изучал проекты устрашения и раздробления России. Он говорил о своем намерении провозгласить себя королем Польши, вознаградить Иосифа Понятовского княжеством Смоленским, создать из казацких областей и Украйны самостоятельное королевство, устроив таким образом нечто подобное Рейнскому Союзу, именно «Привислинский союз». Он задумывал поднять казанских и крымских татар. Он велел изучать в московских архивах историю аристократических заговоров против царей, историю Пугачевского бунта, думая поднять русских крестьян обещанием свободы; и это намерение его внушало страх русскому дворянству и правительству, потому что в некоторых местах крепостные ждали от Наполеона своего освобождения.

Занятый всеми этими заботами и проектами, Наполеон продлил свое пребывание в Москве с 15 сентября до 19 октября – всего тридцать три дня. Это промедление стало одной из ближайших причин конечной катастрофы, потому что если солдаты и отдыхали, то лишенные фуража лошади продолжали гибнуть. Против массы казаков теперь уже не хватило бы кавалерии; вскоре стало очевидно, что не на чем везти те 600 орудий, которые привез с собой Наполеон, те, которые он хотел увезти, и ту массу повозок, которые нагружены были амуницией, съестными припасами и добычей. Другая опасность состояла в том, что Кутузов получал подкрепления, что северная русская армия, под командой Витгенштейна, увеличилась на 20 000 человек, отозванных из Финляндии, что южные русские армии приближались к русским коммуникационным линиям. Уже недалек был момент, когда перевес сил, находившийся вначале целиком на стороне Наполеона, начнет склоняться на сторону русских. К действиям регулярных армий присоединялись действия партизанских вождей: Фигнера, Сеславина, Давыдова, крестьянки Василисы, дворянки Надежды Дуровой. Партизаны и крестьяне задерживали гонцов, тревожили обозы, убивали отставших и мародеров.

Отступление казалось Наполеону операцией чрезвычайно опасной – с точки зрения политической – для его престижа в Европе и во Франции; с точки зрения военной – операцией чрезвычайно сложной, особенно если он хотел увести с собой русских пленных, собственных раненых, московскую французскую колонию, всю материальную часть, все свои трофеи. Одно время он думал перезимовать в Москве. Такой совет давал ему Дарю, «совет льва», как говорил император. Пусть так, но к весне пришлось бы съесть всех лошадей; все русские армии к тому времени усилились бы, объединились, сосредоточились. И в то время как Наполеон оставался бы отрезанным от остального мира, что стало бы с Европой, с Францией? Он подумывал также о движении на Петербург затем, чтобы, ограничившись тут одной демонстрацией, которая, однако, подняла бы его престиж, вернуться потом на Запад через Прибалтийский край. Наконец, он остановился на плане пробиться по Калужской дороге и вместо того, чтобы возвращаться на запад через области, уже разоренные великой армией, вернуться туда через южные области России, где все ресурсы еще оставались нетронутыми.

Наполеон пытается вернуться через Южную Россию: битва при Малоярославце. Чтобы открыть себе эту дорогу, надо было сначала разбить Кутузова. И вот даже в случае победы приходилось рассчитывать – не говоря уже об убитых – на 10 000 раненых, которые загромоздили бы госпитали еще больше. На Калужской дороге Кутузов расположился лагерем у Тарутина. Он заключил с Мюратом что-то вроде молчаливого перемирия. Он нарушил его сражением при Воронове; здесь сильно досталось Себастиани, который спасен был только прибытием Мюрата. Этот инцидент заставил Наполеона решиться, тем более, что первый мороз 13 октября дал ему понять, как опасно дольше задерживаться в Москве. Он одновременно делал приготовления к отбытию и к сражению.

Приказав собрать всех своих раненых в Воспитательный дом, вверив их, таким образом, покровительству генерала Тутолмина и великодушию русских, он вместе с тем предпринял меры, которые должны были до крайности раздражить русских. Он снял крест с колокольни Ивана Великого. Он поручил оставленному в Москве Мортье взорвать храмы и дворцы Кремля. (И действительно, вследствие взрыва 23 октября кремлевские башни дали трещины, а дворец Екатерины был почти совершенно разрушен; в отместку за это при возвращении русских перебито было 4000 раненых французов.)

19 октября армия, еще насчитывавшая 100 000 человек, выступила из Москвы в следующем порядке: во главе шел вицекороль Евгений, затем корпуса Даву и Нея, наконец Наполеон и императорская гвардия. Корпуса Мюрата и Понятовского уже были в соприкосновении с врагом. 24-го Кутузов принял сражение при Малоярославце; вначале боя 18 000 французов и итальянцев должны были выдержать натиск 50 000 русских; потом обе стороны получили подкрепления; город шесть раз переходил из рук в руки. 25-го на поле битвы прибыл Наполеон и, чуть было не попав в руки платовских казаков, заставил в конце концов Кутузова отступить. Французы, несомненно, одержали победу; но как ею воспользоваться? Несмотря на потерю 4000 человек, Кутузов остался цел; он по-прежнему заграждал путь на юг; надо было не только победить, но и уничтожить его, а ценой каких жертв можно было достигнуть этого? Решено было, упредив Кутузова на несколько переходов, свернуть через Боровск, Верею, Можайск на ту самую дорогу, по которой великая армия пришла в Москву.

III. Отступление из Москвы

От Малоярославца до Дорогобужа. Задуманное отступление совершалось в следующем порядке: во главе шел Наполеон с гвардией; затем корпуса Мюрата, Нея, Евгения, Понятовского, наконец Даву. Корпус Даву был самый сильный, ибо от Немана до Москвы он сократился только с 72 000 человек до 28 000; но из пяти его дивизионных генералов Гюден был убит у Валутина, Фриан, тяжело раненный, не в состоянии был командовать, у Компана была перевязана рука, а у Морана забинтована вся голова. Жерар, преемник Гюдена, изображал собою крайний арьергард. Выпавшая на долю Даву и Жерара задача была крайне тяжела: приходилось сдерживать казаков Платова, опиравшихся на легкую артиллерию; понукать или поджидать 20 000 отстающих, число которых все увеличивалось; охранять повозки с ранеными, потому что возчики бросали раненых и уезжали с запряжкой; тащить за собой огромную артиллерию и огромный обоз; приходить на этап, когда предшествующие корпуса уже истребили все; наконец, сносить несправедливые упреки императора, который обвинял Даву в медлительности и излишней боязливости.

Три дня (с 26 по 28 октября) ушло на то, чтобы перебраться с Калужской дороги на Московскую у Можайска. Пришлось идти через зачумленное Бородинское поле, представлявшее собой ужасное зрелище. Узнав, наконец, об избранном французами пути, Кутузов отправил казаков вслед их арьергарду, а Милорадовичу поручил тревожить их левый фланг. Себя он берег, решив не давать настоящего сражения и сохранить свою армию. Заботливо избегая риска, он дожидался случая; несмотря на упорные поддразнивания Роберта Уильсона, Кутузов усвоил для себя эту выжидательную роль, которая была совсем не героична сама по себе, зато в будущем привела к многочисленным и замечательным трофеям.

1 ноября французский арьергард задержался у переправы при Царевом-Займище, где произошла заминка. Кавалерия Васильчикова попробовала было врезаться между корпусами Евгения и Даву, но была отброшена Жераром. 3 ноября при Вязьме вступила в бой главная часть русской армии; от трех до четырех тысяч человек было у нее выведено из строя; но французские потери, от 1500 до 1800 человек, были невознаградимы, и, кроме того, всякого раненого можно было считать за мертвого.

После этого сражения Наполеон поручил арьергардную службу Нею. 9-го, когда армия достигла Дорогобужа, выпал первый снег; он увеличил трудности похода и передвижения повозок. Мороз достигал 12° по Цельсию; такой холод, конечно, был бы выносим, если бы войска были соответствующим образом одеты и накормлены, а между тем они питались разведенной в воде мукой и почти сырой кониной. Оказалось, что в этой армии, недавно еще состоявшей из 100 000 человек, теперь было не более 40 000 пригодных к бою; большую же часть составляли отсталые – толпа их все росла, почти весь корпус Даву уже растаял, а между тем нужда, казаки, крестьяне работали над дальнейшим ее сокращением. В Дорогобуже узнали неприятную новость: Шварценберг, у которого оставалось всего 25 000 австрийцев, и Ренье со своими 10 000 саксонцев не могли помешать у Днепра соединению Чичагова и Тормасова, у которых теперь была целая армия в 60 000 человек. Оставив для сдержки этих двух наполеоновских генералов Сакена с 25 000 человек, Чичагов отправил остальные 35 000 вверх по Днепру и Березине, т. е. прямо на линию отступления Наполеона. На Двине Витгенштейн, имевший 33 000 человек, поддержан был финляндской армией Штейнгеля в 12 000 человек. Так как Макдональд не трогался из Динабурга, Сен-Сир изолирован был со своими 6000 баварцев в Полоцке, Удино задержан на западе с 12 000 французов и 4000 швейцарцев, то Витгенштейн имел возможность направить свои 45 000 человек на юг, т. е. также на линию французского отступления. Действительно, 18 октября произошло второе сражение у Полоцка, причем раненый Гувион Сен-Сир сменен был маршалом Удино, и французы, причинив русским урон в 3000–4000 человек, все-таки вынуждены были отступить на Борисов и Березину. Зато они явились по крайней мере подкреплением для великой армии, слившись здесь с французами дивизии Партуно, поляками и немцами Виктора. Как бы то ни было, Чичагов со своими 35 000 человек, Витгенштейн со своими 40 000-45 000 были как бы двумя лезвиями ножниц, которые готовы сдвинуться и отрезать великой армии отступление.

Известие о заговоре Мале. В довершение всего Наполеон получил из Парижа известие о республиканском заговоре Мале. Посаженный в тюрьму, водворенный потом в лечебницу, этот генерал помешался на такой мысли: так как император постоянно подвергается неприятельскому огню, то рано или поздно случайное ядро избавит Францию от него и от империи. Вечером 22 октября он убегает из лечебницы, является в один дом к своим единомышленникам, надевает генеральский мундир и, вооружившись бумагой, извещающей о смерти Наполеона в Москве, и подложным постановлением сената, провозглашающим республику, увлекает за собой вторую когорту национальной гвардии, квартировавшую в попенкурской казарме, освобождает из тюрьмы двух разжалованных генералов, Лагори и Гидаля, арестовывает министра полиции Савари и префекта полиции, поражает выстрелом из пистолета парижского коменданта Гюлэна и некоторое время считает себя хозяином столицы. Вдруг во главе его отряда его узнает один штабной офицер, который велит позвать полицейского офицера; последний спрашивает Мале, как он мог покинуть свою тюрьму, и велит связать его на глазах у озадаченной и не знающей, что делать, второй когорты. Постановлением военного суда Мале приговорен был к смерти и расстрелян вместе с двенадцатью своими сторонниками, среди которых большинство были просто наивные люди. Инцидент этот свидетельствовал о том, насколько дело Наполеона, поставленное на карту в равнинах России, было непрочно в самой Франции. Все «установления империи», весь ее блеск держался жизнью одного человека, а сама эта жизнь зависела от случайного внезапного набега казаков или от пузырька с ядом, которым снабдил Наполеона на эту ужасную кампанию его русский лекарь Иван, чтобы император в крайнем случае не попал живым в руки врага.

От Дорогобужа до Смоленска. Наполеон и великая армия рассчитывали теперь только на Смоленск, где должны были быть собраны громадные припасы. Во время пути Евгений, прикрывавший справа главную часть армии, задержан был крутым спуском, совершенно обледеневшим, и лошади, которых не было возможности подковать ввиду такого случая, по большей части оказались не в состоянии справиться с этим препятствием. Пришлось бросить или уничтожить все крупные орудия и большую часть повозок. Далее, при переходе через Вопь, мосты оказываются недоделанными, часть войска провалилась в реку; это была Березина в уменьшенном масштабе; итальянская армия после двойного своего разгрома потеряла всю артиллерию за исключением восьми пушек.

12 ноября остатки великой армии собрались в Смоленске. Тут – новое разочарование: склады оказались почти пустыми. Так как ранняя зима остановила речную навигацию, масса продовольствия осталась в Минске (где несколько дней спустя ей овладели русские), в Вильне и Ковно. Вместе с тем узнали, что бригада Ожеро из дивизии Барагэ д’Илье, около 2000 человек, наткнулась на русскую армию на дороге в Ельню и подверглась уничтожению.

Великая армия пострадала уже настолько, что гвардия насчитывала всего 10 000 или 11 000 человек, корпус Евгения – 6000, корпус Даву – от 11 000 до 12 000, Нея – 5000, Жюно – 1000, Понятовского – 800; в общей сложности – около 34 000 человек. За исключением 4000 лошадей у гвардии и у поляков, во всей остальной армии едва ли можно было найти даже 500 верховых лошадей. За неимением упряжных лошадей сожгли почти все повозки. Решено было бросить женщин, следовавших за отступавшими от самой Москвы, а также раненых.

Когда Наполеон утром 14 ноября покидал Смоленск, термометр показывал между 25° и 26° по Цельсию. С этих пор потери людьми увеличились во много раз; ночные бивуаки стали прямо смертоносными; путь отступления обозначался трупами, занесенными снегом. Крестьяне обнаруживали еще больше остервенения, чем казаки: они пытали, топили под льдом, закапывали живьем пленников и отсталых.

Бой под Красным. Так как корпуса французской армии все время следовали в том же порядке – за одним исключением: Ней занял в арьергарде место Даву, – то Наполеон 16-го добрался до Красного. Кутузов пропустил его, но в интервал, образовавшийся между гвардией и Евгением, он двинул Милорадовича. Таким образом, Наполеон с гвардией оказался отрезанным от остальной части армии. Сначала, 16-го, Евгений тщетно пытался форсировать переправу; посланный от Кутузова явился к нему с предложением сдаться, заявив, что Наполеон тоже разбит. Предложение было отвергнуто, канонада продолжалась. Наконец, Наполеон послал Роге с молодой гвардией. Решительной атакой в штыки она опрокинула солдат Милорадовича и расчистила путь Евгению. И все-таки последнему пришлось бросить дивизию Бруссье.

На другой день (17 ноября) на том же самом месте нападению подвергся Даву. Он явился с 9000 человек, но без артиллерии и подобрал остатки дивизии Бруссье, которая с 3000 человек сократилась до 400. Встретив на своем пути Милорадовича, он не стал дожидаться обстрела, а сам бросился в штыки; в свою очередь опять вступила в дело и молодая гвардия. Сражение продолжалось целый день. Когда Даву прибыл в Красное, оказалось, что город уже очищен Наполеоном. Даву держался здесь против всей русской армии и пошел дальше только по приказу императора. Он потерял 5000 убитыми и ранеными, кроме того – от 6000 до 8000 отсталыми.

18-го все к тому же месту прибыл Ней с 6000 годных к бою солдат, за которыми шло еще 6000 отсталых. Ней тоже был окружен и тоже получил предложение о сдаче. Он сопротивлялся целый день, воспользовался ночью для переправы по еще ненадежному льду Днепра и 20-го догнал у Орши остальную армию.

Таким образом, русские в течение трех дней пытались захватить под Красным три корпуса французской армии. Попытка не удалась. Но корпуса Евгения и Даву потеряли половину своего состава, корпус Нея с 6000 человек сократился до 1200. Вся великая армия, собравшаяся у Орши, насчитывала лишь 24 000 годных к бою солдат да еще 25 000 отсталых. Со времени ухода из Москвы уже пришлось оставить врагу 50 000 человек, 400 пушек, 5000 повозок, шесть понтонных обозов.

В Орше по крайней мере оказались в целости мосты и значительные продовольственные запасы. Бездействие Кутузова по-прежнему удивляло Роберта Уильсона. Русский главнокомандующий ограничивался подбиранием трофеев, которые доставлял ему главным образом мороз, но он ничего не предпринимал для ускорения развязки. Впрочем, его войска пострадали от мороза и лишений почти столько же, сколько и французы, и действующий состав его армии с 60 000 сократился до 30 000. Французская армия отдыхала в Орше два дня. Ее выгнали отсюда все более и более тревожные известия с севера и юга. Шварценберг и Ренье, сдерживаемые помощником Чичагова, Сакеном, упустили Чичагова, который спешно пошел по направлению к Березине. Польские генералы Домбровский и Брониковский вынуждены были очистить Минск, где огромные продовольственные запасы попали в руки русских, и отойти к Борисову. На севере Удино вместе с Виктором имел всего 23 500 годных к бою солдат. Атаковав Витгенштейна с его 40 000 человек, оба маршала были отброшены и, оставив баварцев Вреде в Глубоком, явились дожидаться Наполеона в Черею. У Виктора и Удино была по крайней мере кавалерия, даже кирасиры.

Березина. Таким образом, река Березина и в частности окрестности Борисова становились местом встречи всех французских армий, остатки которых должны были собраться здесь. Этот же пункт стал и местом встречи трех русских армий: Кутузов шел сюда с востока по следам Наполеона; Витгенштейн – с севера по левому берегу реки; Чичагов – с юга по правому берегу. У них было всего 100 000 человек против 36 000 годных к бою французов. Уничтожение великой армии и Наполеона было вопросом нескольких часов. Французы пропали бы, если бы не успели переправиться вовремя. Между тем императору приходилось обсуждать вопрос о том, где переправа была бы легче всего. Выбрано было место у Студенки, причем врага обманывали приготовлениями к наведению моста у Борисова. В довершение затруднений, вслед за ужасными морозами, уничтожившими армию, вдруг наступила оттепель, так что переход через реку стал возможным только с помощью мостов. Так как понтонные обозы были брошены французами, то им приходилось ставить козлы, делая поверх них настилку из досок. Генерал Эбле со своею понтонной командой работал над этим без перерыва 25 и 26 числа, включая и ночь. Они навели два моста: один для пехоты, другой для обоза. Второй обвалился; тогда Эбле и его команда принялись за его возобновление, стоя по пояс в ледяной воде. Ни один не остался в живых после такого героического самопожертвования.

Вечером 26-го Удино переправился с двумя дивизиями Леграна и Мезона, кирасирами Думерка, поляками Домбровского, всего 9000 человек и 2 орудия. 27-го утром переправились Наполеон и гвардия, Ней, Понятовский, вестфальцы и наконец Даву. Вечером того же дня завязалось сражение с тремя русскими армиями: Чичагов пытался сбросить французов в Березину с правого берега, Кутузов и Витгенштейн – с левого. Против Чичагова боролись Наполеон и войска, уже совершившие переправу; против двух других русских генералов – Виктор с поляками, голландцы, баденцы и французская дивизия Партуно. Последняя назначена была прикрывать переправу остальных войск Виктора. Это ей удалось. Но утром 28, еще находясь на левом берегу, она была окружена и совершенно уничтожена. В тот же день на правом берегу ранен был Удино, его сменил Ней, пустил в атаку своих кирасир и вывел у русских из строя 6000 человек.

Таким образом, несмотря на численное и артиллерийское превосходство целых трех русских армий, французы не дали сбросить себя в Березину. Эта горсть истощенных людей сумела спасти своего императора и его знамена, нанеся врагу урон в 14 000 человек. 29-го разрушены были мосты. В это время произошел один из самых прискорбных эпизодов отступления: гибель отсталых.

Отступление Литвой. Отступление продолжалось на Вильно. Его прикрывали Ней и Мезон, приблизительно с 2000 человек; они заставляли врага нести серьезные потери при всякой его попытке подойти ближе. В Молодечне Ней и Мезон, сохранившие много пушек, решили расстрелять свои картечные снаряды по платовских казакам, прежде чем окончательно бросить или испортить орудия. Затем, когда арьергард растаял до 400–500 человек, Ней сменен был на этом посту Виктором с 6000 баварцев Вреде, прибывших из Глубокого. Впрочем, само преследование русских сделалось менее настойчивым.

В Сморгони Наполеон покинул армию и отправился в Варшаву, а оттуда во Францию. Дарю говорил ему: «Ваш отъезд – это гибель армии». Однако решение императора покоилось на серьезных основаниях: если он даст время немцам узнать о размерах французского разгрома, тогда – конец и великой армии, и Франции, и империи; и сам он избегнет русского плена лишь для того, чтобы попасть в плен к пруссакам. Ему необходимо было вернуться в Париж, в центр своего могущества и своих ресурсов прежде, чем Европа будет осведомлена о катастрофе. Только он один мог отдать приказ о новых рекрутских наборах во Франции и Италии, потребовать новых жертв от своих народов и своих вассалов, создать войска и артиллерию, которые весной 1813 года снова победоносно явились в Германии, которая почти вся восстала. 5 декабря он созвал на совет Евгения, Мюрата, Бертье, маршалов, познакомил их со своим решением, передал главное начальство Мюрату и отбыл в санях в Варшаву, захватив с собой только Коленкура, Дюрока, Лефевра-Денуэтта. В пути его чуть было не захватил партизанский вождь Сеславин, опоздавший всего на час. Наполеон почти совсем не останавливался в Варшаве, где у него произошел любопытный разговор с де Прадтом – разговор, переданный последним в его мемуарах.

В великой армии оставалось только 12 000 годных к бою солдат; позади нее из еще недавно самых здоровых ее элементов образовалась новая толпа в 40 000 отсталых, эскортируемая 6000 баварцев Вреде. Армия с трудом плелась по Литве, к тому же уничтожаемая морозами, которые 6 декабря достигли 36° по Цельсию и заставляли людей плакать кровавыми слезами. Но свежие войска готовились принять армию: в Вильне стоял Луазон с 9000 французов, Франчески и Кутар с 7000–8000 поляков, итальянцев и немцев; в гарнизонах Литвы было еще 6000 человек; сюда надо прибавить 25 000 австрийцев Шварценберга и 15 000 саксонцев Ренье, которые только что разбили Сакена у Слонима; 10 000 пруссаков и 6000 поляков под начальством Макдональда; в Кенигсберге 15 000 французов Эделе; 18 000 французов, которые под командованием Гренье спешили из Италии. Это составляло еще около 85 000 солдат – количество, достаточное для того, чтобы остановить три русские армии, которые ведь тоже жестоко пострадали и в общем сократились (считая и Сакена) до 100 000 человек; из 10 000 рекрут в полк попадало едва 1500.

Из Вильна Луазон отправил войска навстречу уцелевшим от Березины. Эти войска не были так закалены или, вернее, не подверглись такому отбору путем испытаний, как вернувшиеся из Москвы: и вот за двое суток погибло 8-10 тысяч человек, больше всего из неаполитанской кавалерии, и лошади пали все, пораженные морозом. Остатки великой армии прибыли в Вильно 8 и 9 декабря. Эти несчастные сейчас же бросились грабить магазины, разбивать кабаки. Многие умерли от изобилия и излишеств. Вильно не было укреплено, там не было никакого начальства; главнокомандующий Мюрат был совершенно деморализован и ничего не делал. Вдруг вечером 9-го сигналом возвещено было появление платовских казаков. Несмотря на усилия Нея и Луазона и быстрое отражение казаков, в дезорганизованных французских войсках обнаружилась паника. Пришлось продолжать отступление при морозе в 36°, к великому отчаянию Ларрея, вынужденного бросить своих раненых. После этого ожесточенная виленская чернь проявила ужасное зверство. Раненых и больных французов предательски убивали, а их трупы бросали на тех, кого сгубил мороз, алкоголь и излишества. Когда русские вступили в город, там валялось до 40 000 трупов.

Отступавшая французская армия наткнулась в одной миле от Вильна на подъем у дороги, настолько крутой и обледенелый, что ни одна лошадь не могла справиться с ним. Здесь пришлось бросить последние повозки с больными и ранеными, последние орудия и муниционные фуры, архивы с самыми секретными бумагами, даже фургон, в котором хранилась войсковая казна (10 миллионов). 10-го, 11-го и 12-го продолжали путь на Ковно. Неман перешли по мостам у этого города. В Ковне нельзя было оставаться, потому что Неман стал и уже не мог служить защитой от казацкой удали. Мюрат поручил Нею и Жерару продержаться в Ковно столько времени (двое суток), сколько нужно для того, чтобы армия могла продолжать отступление.

Затем, вследствие новой паники, армия рассеялась совершенно. Каждая горсть солдат спасалась по-своему. Многие полегли у подножия другого подъема, расположенного при самом выходе из Ковно. Нею удалось сохранить около себя лишь 500–600 человек. Когда старая гвардия добралась до Кенигсберга, она растаяла до 1500 человек, из которых только 500 в состоянии были носить оружие. От молодой гвардии не осталось ничего.

Размеры бедствия. Обыкновенно считают, что русскую границу в июне 1812 года перешло около 420 000 человек, которых потом уже в пределах России догнали еще 113 000 человек; всего 533 000 солдат. Из всей этой массы обратно переправились через Неман в декабре 1812 года около 18 000 человек. Надо присоединить сюда 55 000 уцелевших в корпусах Макдональда, Ренье, Шварценберга. Около 50 000 дезертировали в самом начале кампании. Около 130 000 остались в плену в России. Таким образом, число погибших в России от лишений, болезней, мороза, неприятельского огня и крестьянской мести можно исчислить в 250 000 человек. Даже из тех, кто добрался домой, многие ли пережили вынесенные страдания!

Для Наполеона бедствие было непоправимо. Нанесен был удар не только его военному могуществу, но и всей его европейской политической системе. С истреблением его польских полков рушилось все дело возрождения Польши, начатое образованием великого герцогства Варшавского. С истреблением его немецких полков рушились его Рейнский Союз, его королевство Вестфалия, все его планы создания Германии, подвластной Франции. Печаль, вызванная этим огромным бедствием в других странах Европы: в Голландии, Бельгии, Швейцарии, во всей Италии, от Милана до Неаполя и от Венеции до Турина, даже вплоть до иллирийских провинций, – эта печаль подготовила распадение наполеоновской империи на мелкие части. Погибшие в России ведь были главным образом немецкие, итальянские, польские и иные генералы, офицеры и солдаты разных наций, которые верили в звезду императора и обеспечивали ему верность своих соотечественников; ведь это были чужеземные полки, которые он закалил в бою, артиллерия, которую он организовал, солдаты, которые научились выкрикивать на всех языках Европы «Да здравствует император!» и рисковать своей жизнью за его похвалу в Бюллетенях или за крест его Почетного легиона. Наполеоновская Европа была прежде всего Европой военных лагерей и полей битв. И вот, она почти целиком осталась на равнинах России. Ее место готовилась занять другая Европа; она заявила о своем пришествии 30 декабря 1812 года неожиданной изменой Иорка фон Вартенбурга. Наполеон в гордыне своей вооружил против России двенадцать народов и, так сказать, передвинул Европу с запада на восток, от Сены до Москва-реки. Александр вооружил теперь не меньшее количество народов против французского Цезаря, и на этот раз поток вооруженных масс должен был направиться с востока на запад, от Немана к Сене, увлекая в своем течении нацию за нацией, армию за армией – всех тех, кто еще недавно приветствовал орлов Наполеона.

Глава VII Немецкая кампания

Распадение Рейнской конфедерации. 1813

I. Шестая коалиция

Состояние французских армий (январь 1813 г.). В русских снегах великая армия растаяла: от нее уцелело лишь несколько жалких отрядов, целые корпусы насчитывали контингент батальона, кавалеристы были без коней, гренадеры с отмороженными конечностями, офицеры в лохмотьях. Наиболее отчаявшимся из побежденных было ясно, что у Франции больше нет войска. «Проходя через старую Пруссию, мы легко могли определить настроение жителей. В их вопросах слышалось злорадное любопытство; они иронически соболезновали перенесенным нами страданиям и беспристрастно сообщали нам ложные слухи о погоне казаков, которые ни разу не показались. Если какой-нибудь солдат отдалялся от большой дороги, крестьяне обезоруживали его и отпускали с угрозами и бранью» (Фезенсак). Отложение генерала Йорка фон Вартенбург, бросившего корпус Макдональда и обязавшегося по Таурогенскому соглашению (31 декабря 1812 г.) не воевать с русскими в течение двух месяцев, заставило французов эвакуировать всю Пруссию, кроме Данцига. Мюрат был вынужден отступить за Вислу, и русские перешли эту реку. Вследствие тайных переговоров с Меттернихом он в Познани внезапно оставил армию под предлогом необходимости отправиться на защиту своего Неаполитанского королевства.

Принц Евгений взял на себя печальную честь командования и принял деятельные меры, чтобы добыть коней, оружие и боевые запасы, привести в боевую готовность крепости по Одеру и ускорить прибытие подкреплений и новобранцев, которое позволило бы ему возобновить кампанию. Но вскоре и правый французский фланг оказался столь же обнаженным, как и левый. Шварценберг, заключив перемирие с русскими, оставил Варшаву и заперся в Галиции. Русские заняли вслед за Пруссией и Силезию. Евгений оставил гарнизоны в Штеттине, Кюстрине и Глогау, но очистил Берлин и перенес свои военные квартиры на берега Эльбы. Здесь он нашел четыре крохотных армейских корпуса под начальством Лористона, Виктора, Макдональда и Рейнье. В общем французские силы не достигали и 40 000 человек: это было все, что на данный момент могла противопоставить Франция готовой восстать Германии.

Наборы 1813 года. Наполеону приходилось создавать новую армию. Нужно было найти денег и людей, чтобы побежденная Франция вновь могла внушать уважение к себе. Путем отчуждения коммунальных имуществ Наполеон добыл около 300 миллионов, не считая своей частной казны, в которой было 160 миллионов.

Сенат без труда вотировал все предложенные наборы. Уже до того, раньше срока, были призваны 140 000 призывных 1813 года: они обучались теперь в военных депо; 100 батальонов национальной гвардии были мобилизованы и разбиты на полки; в силу закона, вотированного палатами, забрано было 100 000 человек из предыдущих призывов; наконец, до срока взят был весь призыв 1814 года. Не пощадили даже юношей, по закону свободных от службы в качестве единственных кормильцев семьи или нанявших за себя заместителей. Иные выкупались до трех раз. Франция покорилась почти без ропота. Однако кое-где было оказано сопротивление, особенно в Вандее и Бретани. Летучие отряды рыскали по лесам, отыскивая уклонявшихся от военной службы; многие вырывали себе зубы, чтобы нечем было откусывать патроны, или отрубали себе указательный палец, – но и эти не избегли своей участи: их приставляли к обозу или походным госпиталям. К концу 1813 года землю вынуждены были заступом обрабатывать женщины и дети: это предписывал министр внутренних дел ввиду повсеместной и непрерывной реквизиции мужчин и лошадей.

В портовых округах были набраны флотские команды, бесполезные из-за отсутствия флота, – 30 000 прекрасных солдат. Префекты в каждом из 130 департаментов сформировали своего рода преторианскую стражу под именем департаментской пехоты; солдаты были хорошо обучены и получали хорошее продовольствие. Эти 130 отрядов отправили в Германию. Несколько полков было отозвано из Испании. Во время отступления из России погибли почти все лошади; из конницы Наполеон привел обратно во Францию лишь тот священный эскадрон, составленный из всех офицеров, у кого уцелели кони, где командиром был Мюрат, дивизионные и бригадные генералы – офицерами и унтер-офицерами, где первая шеренга каждого взвода состояла исключительно из полковников и эскадронных командиров и капитаны и лейтенанты были простыми рядовыми. Этот священный эскадрон не просуществовал и месяца: Наполеон решил заменить его лейб-гвардией по образцу телохранителей старой монархии и поручил Кларку и Дюроку ознакомиться со способом их рекрутировки, организацией и формой обмундирования. Так еще и в худшие дни он изыскивал средства возвысить блеск своего трона. Но так как приходилось спешить, то он ограничился призывом на службу, под именем почетного караула, юношей из дворянства и богатой буржуазии, которые должны были на свой счет экипироваться кавалеристами и могли после годичной офицерской службы получить чин. Это были как бы заложники, отвечавшие ему за верность своих семейств. В полковники он дал им генералов, в капитаны – полковников армии. Это отборное войско предполагалось довести до состава четырех полков, но для кампании 1813 года из них удалось организовать только два, то есть около 5–6 тысяч человек. В полку, состоявшем под командованием Сегюра, агенты Бурбонов успели вызвать мятеж, кончившийся попыткой убить командира и быстро угасший. Однако эти молодые люди оказали ценные услуги в исполнении трех деликатных поручений, для которых их готовила их выучка. Сверх того, Наполеон приказал офицерам прежних кавалерийских полков отовсюду забирать коней и наскоро обучить причисленных к их полкам новобранцев. Но потери, понесенные в русском походе, были непоправимы. Недостаток конницы в течение всей кампании 1813 года не позволяет Наполеону преследовать врага и придавать своим победам решающее значение.

Новая армия. Таким образом, Наполеон собрал под знамена до 500 000 человек. По мере экипировки и элементарной выучки, их частями, в виде звеньев цепи, передвигали к Германии. Это были в большинстве отроки, хрупкого телосложения, не достигшие двадцатилетнего возраста, но отроки твердые духом, которым иногда изменяли силы, но никогда – мужество, и которые лихо шли в огонь со смелой уверенностью старого войска. Наполеон предусмотрительно с большой тщательностью распределил их среди ветеранов, которые и обучали их военному ремеслу. Прочные рамки этих полков составляли уцелевшие из русского похода и вызванные из Испании офицеры. Но уже пыл войска был не тот: старые солдаты знали, что живыми им уже не уйти из полка, и еще больше прежнего предавались грабежу и разврату. Молодежь дралась уже не за победу, а за жизнь. Звезда Наполеона побледнела. Лично он все еще считался непобедимым. Накануне сражения при Лейпциге он раздал орлов новым полкам, причем просил их предпочесть смерть оставлению вверенного им знамени: «Никогда, – говорит очевидец, – никогда не изгладится в моей памяти конец его речи, когда, привстав в стременах и протянув руку к нам, он бросил нам эти два слова: “Клянетесь ли?” И я, и все мои товарищи – мы почувствовали в этот миг, точно он силою исторг из наших внутренностей крик: “Клянемся! Да здравствует император!” Сколько мощи было в этом человеке! У нас почти слезы стояли в глазах, и, во всяком случае, в наших сердцах была непоколебимая решимость» (Воспоминания бывшего офицера, пастора Мартэна).

И действительно, эти молодые войска не уступали старым в героизме: об этом свидетельствуют тысячи эпизодов. При штурме Кайи, взятой лишь после шести бесполезных атак, они исторгали у Нея и Наполеона крики восторга. В сражении при Любнице у генерала Жирара снесло часть черепа; казаки хотели прикончить его, но гусарский адъютант Гитье вырвал генерала из их рук, посадил его с собой на лошадь и спас, и Жирар, оправившись после трепанации черепа, вернулся в строй и сражался при Линьи. При Линденау гусар Фуше был ранен одной пулей насквозь через обе ляжки; он отказался идти в госпиталь и вместе со своим полком совершил весь остальной путь отступления во Францию.

Но Наполеон быстро состарился; им часто овладевала неодолимая сонливость; он уснул под гром орудий в траншее при Бауцене и во время страшной битвы при Лейпциге. Верховая езда утомляла его; болезнь желудка, ставшая причиной его смерти, часто причиняла ему жестокие страдания; в промежуток между сражениями при Дрездене и Лейпциге он провел несколько недель в полном бессилии и бездействии. Но невероятными усилиями воли он возвращал себе бодрость. И, чем больше он чувствовал, что силы покидают его, тем нетерпеливее он требовал от всех слепого повиновения. Меньше, чем когда-нибудь, слушал он теперь своих советников. Но если он вновь в полной мере сохранил свою магическую власть над войсками, его помощники уже не внушали прежнего доверия. Они были утомлены, недовольны и завидовали друг другу. По горло насыщенные почестями и богатством, они страстно жаждали покоя. Бертье мечтал об охоте в своем прекрасном поместье Гробуа; притом он хворал слабостью мозга, которая не раз мешала ему в точности исполнять приказы Наполеона. Даву, один стоивший нескольких дивизий, был отодвинут Наполеоном на второй план, может быть, из тайной зависти, и командовал из-под начала небольшим корпусом в северной Германии. Ланн умер, Массена ушел на покой, Мюрат изменил, Бессьер и Дюрок скоро падут на поле брани. Макдональд, превосходный теоретик, на деле обнаруживает все большую нерешительность. Мармон думает лишь о том, как бы стоять на виду; он мрачнее, чем когда-либо: «Его уста не знали улыбки». Гувион Сен-Сир продолжает критиковать вся и всех: в России он насмехался над приказами «монсиньора маршала Удино». В капанию 1813 года он убеждает Мортье оставить Вандамма без всякой поддержки и доводит его до гибельной капитуляции. Вандамм заслуживал бы маршальского жезла, будь он не так сух, язвителен и резок. Жомини, начальник штаба Нея, вскоре предаст Наполеона, что еще раньше сделали Моро и Бернадотт, которых мы видим в эту кампанию во главе вражеских войск. Наполеон вынужден поручать командование корпусами новым военачальникам, такими как Бертран и Лористон, которые, будучи инженерными или артиллерийскими офицерами, никогда не командовали пехотой. «Если бы император вздумал наказывать всех, кто обнаруживал недостаток усердия, ему пришлось бы остаться почти без единого из своих маршалов». Это признание вырвалось у Марбо, отнюдь не настроенного враждебно. Дисциплина ослабела; осудив на смерть двух мародеров, Экзельман одного прощает, а другого велит расстрелять в упор, предварительно условившись с ним, что даст ему убежать после мнимой казни; но эта хитрость открылась, и солдаты его дивизии немало издевались над ним. Деятельность интендантства по снабжению войска провиантом и одеждой, можно сказать, прекратилась.

В начале 1813 года министр Лакюэ де Сессак отправил в Германию обоз, доставку которого за Рейн он поручил немецким подрядчикам, причем не послал ни одного французского агента присмотреть за сдачей товара. Пруссаки присвоили себе весь обоз, то есть более чем на 12 миллионов вещей, столь необходимых французским войскам. Ротные командиры ничего не получали, и их солдаты, голодные и изнуренные, рассеивались по дороге. Приходилось остаток войска посылать на мародерство – забирать в окрестных селах дрова, солому и съестные припасы. Сами офицеры вынуждены были, чтобы прожить, участвовать в грабительстве своих солдат. Таким образом все узы ослабевали. Правда, армия обнаруживала героическую стойкость, мужество и преданность, достойные удивления; но этим едва отесанным новобранцам, которых приходилось обучать всему даже во время переходов и которые существовали единственно грабежом, было далеко до победителей при Флерюсе, Маренго и Аустерлице.

Ослепление Наполеона. Нескольких приказов, напечатанных в Монитерп, было достаточно, чтобы снова двинуть Францию в поход. И гордый тем, что по его слову из земли выросло столько новых легионов, Наполеон снова чувствовал себя непобедимым. Никогда он еще с такой спокойной самоуверенностью не направлял свою политику на полный выигрыш или потерю. Тотчас вслед за русским походом был короткий промежуток, когда он мог бы заключить выгодный для Франции мир. Правда, ему пришлось бы отречься от мысли о всемирном владычестве, но у него осталась бы все же прекрасная держава, завещанная ему революцией: Галлия до Рейна. Русские нерешительно вступали в пределы Германии. Некоторые из советников царя хотели остановить войско на Висле. Кутузов указывал царю на крайнюю изнуренность армии, Румянцев выставлял на вид настоятельную необходимость мира. Прусский король заявлял, что желает остаться верен союзу с Францией. Австрия не была в силах начать войну; Меттерних еще не смел требовать от своего господина, чтобы он порвал со своим зятем единственно потому, что счастье отвернулось от последнего. В эту минуту Наполеон мог еще предотвратить образование коалиции, привлечь на свою сторону Австрию, предоставить ей Италию и оставить прусского короля самого ведаться с прочими немецкими государями в видах создания единства Германии. Франция осталась бы еще довольно обширной в пределах до Альп и Рейна. Но Наполеон не догадывался ни об усталости Франции, ни об ожесточении Европы. Он думал, что Франц I никогда не пойдет против своего зятя, точно австрийский император должен был относиться к семье по-корсикански. В немцах он был уверен, зная их партикуляристический дух. Наконец, проиграв ставку в России, он с болезненной страстью и слепым упорством игрока желал отыграться. До последней битвы, до Лейпцига, весь план его действий сводился к тому, чтобы не уступать ни пяди из своих завоеваний.

Колебания союзников. Не лучше сумели воспользоваться выгодами своего положения и союзники: действуй они несколько решительнее в расчете на неурядицу, вызванную отступлением из России, они без труда могли бы истребить небольшой корпус принца Евгения или оттеснить его до Рейна. Но они не отдавали себе отчета в истинных размерах своих сил. «Война народов», начавшаяся в Испании, продолжается в Германии с яростным ожесточением. Немцы уже не вспоминали о благах, занесенных к ним французами, а помнили только об их тирании и вымогательствах. Ужасающие реквизиции, которыми Наполеон изнурял Германию со дня битвы при Аустерлице, довели ее до полного ожесточения. Тайные общества, особенно Тугендбунд, в короткое время приобрели тысячи членов. Университеты, в особенности молодой берлинский университет, ставшие, как в эпоху Реформации, настоящими боевыми органами, прославляли идею патриотического отмщения, Гумбольдт, Шлейермахер, Шлегель своими лекциями и писаниями воспламеняли учащуюся молодежь. Немецкие тиртеи – Арндт, Кернер, Рюккерт, Фукэ, Коллин, Штегеманн – во множестве производили патриотические песни, и Вебер наиболее национальный из немецких музыкантов, нашел в этом новом жанре богатейший источник своего вдохновения. Однако не все немцы с одинаковой решимостью стремились к национальной эмансипации и политической свободе. Южно-германские князья, которых Наполеон осыпал благодеяниями, колебались покинуть его; они боялись, что в территориальной переверстке, которая должна была последовать за его падением, они потеряют часть только что приобретенных ими владений. Их солдаты всего безжалостнее грабили северную Германию. Их контингенты обращают свое оружие против Наполеона лишь в последние дни немецкой кампании, когда им стало не в мочь противостоять общему порыву. Меттерних до такой степени боялся всякого революционного движения, что долго колебался связать судьбу Австрии с судьбой немецкого национального движения. Наполеон, являвшийся теперь в его глазах символом консервативного духа, легко привлек бы его на свою сторону, если бы вовремя сделал австрийской короне необходимые уступки.

Не менее робок был сначала и король Фридрих-Вильгельм III. Но великие социальные и административные реформы Штейна положили начало обновлению Пруссии, а Шарногорст подготовил новую армию. С первых же дней Пруссия могла выставить в поле 150 000 человек. Война 1813 года была преимущественно реваншем Пруссии. Однако народу пришлось увлечь за собой своего короля.

Восстание Восточной Пруссии. Подобно тому, как Йорк фон Вартенбург заключил Таурогенское соглашение, не спросившись короля, так провинция Восточная Пруссия, освободившаяся первою из прусских областей, не стала дожидаться королевского приказа, чтобы поднять знамя мятежа. В 18061809 гг. в Кенигсберге образовалось общество, имевшее целью издавать патриотические произведения вроде Volksfreund Бартша и Burgerblatt Гейдеманна. При известии о Таурогенском соглашении вся провинция восстала, точно движимая инстинктом. Этот взрыв прусского патриотизма испугал короля, который в этот момент находился в Берлине во власти Наполеона и французских войск. Он отрекся от солидарности с Йорком фон-Вартенбург и отстранил его от командования. После долгих колебаний Йорк решил продолжать свой патриотический мятеж, удержал в своих руках начальство над войском, пополнил состав последнего и расположился в Кенигсберге. Сюда вскоре прибыл Штейн с полномочием от императора Александра; но тут выступила на сцену патриотическая недоверчивость Йорка, Шена, Дона, Ауэрсвальда и других прусских генералов, которые подозрительно смотрели на русских и в свое время протестовали против занятия ими Мемеля. Они уполномочили Штейна только созвать областной сейм, а затем принудили его оставить город. Тем не менее сейм исполнил свою патриотическую задачу: он постановил созвать Landwehr и Landsturm и таким образом организовал при общем числе народонаселения в миллион душ – шестидесятитысячное войско. Французы были изгнаны из Пиллау, одной из крепостей, доставшихся им по договору 29 мая 1812 года.

Отложение прусского короля; его союз с Россией. В ту самую минуту, когда Фридрих-Вельгельм во всеуслышание заявлял протест против Таурогенского соглашения, он оставил Берлин и уехал в Бреславль (22 января), где попал в среду наиболее пылких членов национальной партии. Притом восстание распространялось повсеместно. Вся прусская армия, за исключением силезских войск, ускользала из-под власти короля. «Если король еще долго будет колебаться, – писал английский агент, – я считаю революцию неминуемой». Между тем король отправил к царю одного из своих наперсников, Кнезебека, переодетого купцом, и Кнезебек убедил русского императора заключить союзный договор: Калишский договор (28 февраля 1813 г.) установлял, что Пруссия должна быть восстановлена в границах, определявших ее территорию в 1806 году, Германии возвращается ее независимость, и оба союзника не вправе заключать сепаратных договоров. Ввиду этого соглашения Бюлов открыл русским переход через Одер. Виттенштейн занял Берлин. 15 марта царь с триумфом вступил в Бреславль. Теперь прусский король резко оборвал начатые им переговоры с Наполеоном и 17 марта подписал приказ о созыве Landwehr’a и издал знаменитое Воззвание к моему народу: «Бранденбуржцы, пруссаки, силезцы, померанцы, литовцы! Вы знаете, что вы выстрадали за последние семь лет! Вы знаете, какая участь ждет нас, если мы не кончим с честью начинающейся теперь борьбы…»

Калишские прокламации. С таким же воззванием обратился к германскому народу и Витгенштейн: «Свобода или смерть! Саксонцы, немцы, наши генеалогические древа, наши дворянские родословные кончаются 1812 годом. Славные подвиги наших предков стерты унижением их потомков. Но восстание Германии породит новые благородные фамилии и одно вернет старым утраченный ими блеск». Он указывал на то, что в рядах прусского ополчения «бок о бок стоят сын крестьянина и княжеский сын». 25-го Кутузов издает прокламации, где говорится уже не только о национальной независимости, но и о свободе.

Бреславльский договор. 19 марта Штейн, снова вошедший в милость у короля, и Нессельроде от лица России заключили между собою Бреславльское соглашение. Обе договаривающиеся державы призывали к независимости немецкий народ и немецких государей; отнятые назад у Наполеона немецкие земли должны быть разделены на пять областей и в каждую из них назначены два губернатора – военный и гражданский: первый получает приказания от союзных военачальников, второй подчинен «центральному административному совету» (Centralverwaltungsrath). По мысли Штейна, этот совет должен был содействовать разрушению партикуляристических суверенитетов и осуществлению единства Германии. Князья и народы, которые не примкнут к союзникам, теряют свою автономию и становятся военной добычей. Союзники только что стяжали свои первые успехи: 12 марта вспыхнувший в Гамбурге мятеж отдал город в руки казаков Теттенборна, 26-го пруссаки вступили в Дрезден и прогнали оттуда саксонского короля. Таким образом, линия Эльбы, до сих пор остававшаяся во власти вице-короля Евгения, была прорвана на обеих своих оконечностях, и он должен был отступить к Заале. Но Наполеон уже оставил Париж с внушительными силами. В Тюрингии он соединился со своим помощником. Начиналась немецкая кампания.

Враждебный нейтралитет Австрии. Наполеон все еще рассчитывал на австрийский союз; но четыре раза побежденная, четыре раза безжалостно раздавленная Австрия с замиранием сердца ждала часа отмщения, и Меттерних с отвратительной двуличностью старался его приблизить. Он всячески заверял французского посла Отто в мирных замыслах Австрии и в ее готовности при случае оказать французам вооруженную поддержку: «Наш союз основан на чрезвычайно устойчивых интересах, и потому он должен быть вечным… Мы обязуемся действовать в строгом соответствии с нуждами императора Наполеона, не делать шага без его ведома и, если русские не согласятся на мир, двинуть против них все силы монархии». Но у Меттерниха были два лица и два языка. В то самое время, когда он расточал Наполеону эти успокоительные обещания, он примкнул к Бреславльскому соглашению, побуждал Фридриха-Вильгельма поднять оружие «за независимость Европы» и открыл тайную дипломатическую кампанию с целью отбить у французов их последние опоры – королей датского, саксонского, баварского и вюртембергского, даже Жерома и Мюрата: он убеждал их прекратить бесполезные военные приготовления, которые только делают Наполеона менее сговорчивым. Эти коварные происки начали, однако, выступать наружу, и французские послы при всех немецких дворах – Рейнгарт, Биньон, Беньо, Отто – сообщали о них Наполеону. Но его система вынуждала его слепо доверять своим надеждам. Вопреки очевидности, он упрямо рассчитывал на верность своих немецких вассалов и принцев своей фамилии и на неизменную дружбу Австрии. А тем временем Меттерних под покровом нейтралитета поднимал Европу и Бельгард, подготовлял австрийские армии к борьбе.

II. Летняя кампания; перемирие; конгресс

Сражения при Люцене и Бауцене. В немецкую кампанию 1813 года Наполеон обнаружил ту же гениальность, его войска – то же самоотвержение, что и раньше. Первый период войны, когда Наполеону приходилось бороться только с соединенными силами России и Пруссии, был благоприятен для него; во втором периоде она принимает гигантские размеры. Сначала Австрия, затем последовательно все немецкие вассальные государства обращаются против Наполеона, и он теряет Германию. Таким образом, летняя кампания была еще удачна, осенняя кончилась поражением при Лейпциге.

В начале силы противников были почти равны: против 220 000 русских и пруссаков, предводимых Витгенштейном, стояло 200 000 французов. Главными помощниками Витгентштейна были Винцингероде, Милорадович, Барклай-де-Толли, Горчаков. Пруссаками командовал Блюхер. Держа в своих руках линию Эльбы от Гамбурга до Дрездена, союзники намеревались отбросить Евгения за Заалу и двинулись на Эрфурт. У Евгения было 60 000 человек, а Даву действовал на севере с изолированным корпусом в 30 000 человек. Наполеон, передав правление Марии-Луизе, 26 апреля в Эрфурте принял начальство над 110 000-ным войском, только что прибывшим из Франции. Оно было разделено на четыре корпуса, под начальством Нея, Мармона, Бертрана и Удино. Гвардией командовали Сульт, Мортье и Бессьер. Первое столкновение произошло у Вейсенфельса; здесь пал маршал Бессьер[38]. Русские были опрокинуты и потеряли Риппахский проход. Наполеон двинулся к Лейпцигу, но союзники перерезали ему дорогу, и вокруг Люцена, на равнине Позерна, видевшей уже столько кровавых боев, разыгралось большое сражение. Обе армии насчитывали приблизительно по 90 000 человек. Поначалу Нею приходилось одному выдерживать атаки Витгенштейна, вдвое превосходившего его силами. Вокруг деревень Гросс-Гершен и Кайа завязалась бешенная стычка. Но Наполеон уже повернулся лицом к неприятелю и бросил Макдональда на правый фланг союзников, тогда как Бертран и Удино врубились в их левый фланг. Молодая гвардия покрыла себя славой, приняв боевое крещение в пятикратной атаке позиции при Кайе: «Эти юноши – герои! – воскликнул Ней, – с ними я мог бы сделать все, что угодно». Таков был Люценский бой, который немцы называют сражением при Гросс-Гершен. Из-за недостатка конницы французы не могли преследовать побежденных. Но важно было то, что во французском войске воскресло доверие к своим силам. Вся Саксония была снова занята, император вступил в Дрезден и восстановил на престол своего старого союзника, саксонского короля. Союзные армии бежали на Эльбу. Они потеряли 20 000 человек, но и французы потеряли не меньше, а враг в отдалении мог быстрее оправиться. Наполеон превозносил свою победу над этими «татарскими полчищами», опустошившими свои поля и сжегшими Москву.

Витгентштейн остановился на дороге из Дрездена к Бреславлю, заняв грозную позицию, на которой когда-то с успехом вел бой Фридрих II: с юга – крутые склоны Исполинских гор, с севера – необозримые болота, поперек дороги – две преграды, две стремительных и крутобережных речки – Шпре и Блезаерт, а позади Блезаерта – плоскогорье Гогенкирхен, сплошь покрытое укрепленными селами. Слева Витгенштейн с русским войском опирался на гору; справа Блюхер с пруссаками образовал обособленную массу, прикрытую болотами; в центре Бауценская позиция господствовала над дорогой. Это была настоящая арена, со всех сторон окруженная естественными и искусственными заграждениями. Наполеон, лично осмотрев поле битвы, решил разбить сражение на два дня. Атака началась 20 мая около полудня. Удино произвел демонстрацию на юг против русского корпуса Горчакова, как будто желая обойти его лагерь. Само сражение проходило в центре: Макдональд и Мармон перешли Шпре, Милорадович был отброшен от Бауцена, но Бертран на французском левом фланге не сумел выбить Блюхера с Крекивицких высот. Однако к вечеру первого дня линия Шпре была в руках французов. На следующий день оставалось прорвать линию Блезаерта и овладеть плоскогорьем Гогенкирхерн. Наполеон надеялся на решительный успех; ночью он отправил Нея в обход неприятельского правого фланга: он рассчитывал прорвать центр и окружить всю массу прусского войска. Но Ней неосторожно задержался в ничтожных стычках с Барклаем-де-Толли; вместо того, чтобы действовать, он решил ждать приказаний Наполеона, заблудившихся по пути к нему. Тщетно начальник его штаба, Жомини, доказывал ему необходимость стремительно атаковать плоскую возвышенность, простирающуюся от Вуршена до Гогенкирхена, чтобы отрезать союзникам единственный их путь отступления. Ней взялся за дело медленно и вяло и тем подорвал успех этого остроумного маневра. Овладев на минуту древней Прейтиц в тылу у пруссаков, он дал выбить себя отсюда в тот самый момент, когда Бертран и Мармон стремительно атаковали Блюхера в лоб, отрезали его от Витгенштейна, которого сдерживал Удино, и вот-вот могли довести его до сдачи. Во всяком случае, победа была спорная и нерешительная. Из строя выбыло 30 000 человек, в том числе 12 000 французов. «Как! – с горестью воскликнул Наполеон, – Такая бойня, и никаких результатов! Ни одного пленного! Эти люди не оставят мне и гвоздя!» – «Мы все сложим здесь головы!» – вздыхали солдаты, которых приводило в отчаяние то, что, постоянно побеждая, они все-таки вынуждены были беспристрастно драться. Блюхер отступил, Витгенштейн, правое крыло которого осталось без прикрытия, должен был последовать его примеру; но они оспаривали у французов каждый ручей, каждую лощину. Слишком малочисленная конница по мере сил тревожила неприятельский арьерград. В одной из этих схваток, у Рейхенбаха (22 мая), одно и то же ядро убило генерала Киржнера и великого маршала Дюрока. Наполеон долго оплакивал этого друга первых дней, с которым ни разу не расстался со времен Тулона. «Бедный!» – говорили гренадеры, свидетели его великой скорби.

В то время как союзники отступали вдоль Богемии, французская армия прошла вперед до Одера, заняв вооруженной рукой Глагу, Бреславль и Швейдниц. Саксония была освобождена; Силезия наполовину завоевана; Вестфалия и Ганновер очищены от партизанов, которые появились здесь и, на минуту заняв Кассель, прогнали короля Жерома; Даву снова владел Гамбургом и Любеком. Таковы были результаты этого первого месяца операций, покрывших славой новую французскую армию. Русские и прусские военачальники взаимно обвиняли друг друга в измене или бездарности. Население равно страдало как от реквизиций своих «освободителей», так и от реквизиций неприятеля. Разбитая, выброшенная из колеи коалиция находилась в нерешимости.

Поведение Австрии; Плесвицское перемирие. Вмешательство Австрии снова сплотило коалицию, готовую распасться. Поздравляя Наполеона с его победами, Австрия в то же время и поощряла царя и прусского короля к дальнейшему сопротивлению. Душой этой коварной политики был Меттерних. Он поклялся отмстить за так называемый Венский договор 1809 года. По преданию, он первый, с целью вернее погубить Наполеона, подал мысль о его женитьбе на Марии-Луизе, потому что этим он ставил его в натянутые отношения с Россией и в то же время мог надеяться улещить и усыпить победителя уверениями в своей неизменной дружбе, чтобы за этой ширмой лучше подготовить свое предстоящее отложение. Помощь Шварценберга в экспедиции 1812 года против русских была так же комична, как и помощь Голицына в экспедиции 1809 года против австрийцев. По возвращении в Вену Меттерних стал готовить вооруженный нейтралитет Австрии; окончательный же образ его действий должен был определиться сообразно с исходом кампании. Он не хотел без подготовки объявлять войну императору, но оставлял за собой возможность сделать это, когда понадобится. Часто утверждали, что, предлагая вступить в переговоры с Наполеоном, Меттерних искренне желал мира; но его Мемуары доказывают диаметрально противоположное. 23 апреля 1813 года он пишет Нессельроде: «Потеряй Наполеон одно сражение – и вся Германия под ружьем». Несколько позднее он добавляет: «Переход от нейтралитета к войне возможен лишь через вооруженное посредничество». После Люцена и Бауцена он решает, что наступило время предложить это посредничество. И вот он предлагает императору заключить перемирие с целью подготовить открытие большого европейского конгресса, плодом которого должен стать всеобщий мир. 4 июня 1813 года Наполеон заключил Плесвицкое перемирие сроком до 28 июля.

Можно было думать, что он был воодушевлен искренним стремлением к миру: иначе как объяснить то, что он прервал войну в разгар своих успехов, в такую минуту, когда коалиция колебалась рисковать новыми битвами, и что он решился дать Австрии так упорно искомый ей предлог для открытия враждебных действий против Франции? Дело в том, что в армии царило уныние: «Офицеры всех степеней были утомлены сражениями и спрашивали себя, не задался ли император умыслом умереть не иначе, как на бранном поле. Прибывшие из Франции молодые солдаты, видя отчаяние ветеранов, считали себя потерянными» (Беньо). Сподвижники Наполеона громогласно требовали мира. Во Франции разочарование овладело всеми слоями населения; страна пресытилась славой; недовольство росло и ждало лишь первой военной неудачи, чтобы бурно вырваться наружу. Наполеон считал нужным воочию доказать всем, что искренне желает мира; притом он надеялся, пользуясь разногласием между державами, на конгрессе обыграть их друг через друга. Он уверял себя, что Австрия ни в коем случае не может покинуть его и что немецкие вассалы останутся ему верны. А главное, он рассчитывал пополнить свое вооружение, обновить свою конницу, дать время 120 000 новобранцев прибыть из Франции, выиграть блестящий бой вроде Аустерлица или Фридланда и снова смирить пораженную ужасом Европу. Он мало думал о том, что в этот промежуток и Пруссия не преминет пополнить свою армию свежими рекрутами, русские призовут к себе формируемую в покоренной Польше армию Беннигсена, Бернадотт успеет высадиться в Стральзунде. Он вводил Францию в заблуждение своими победоносными бюллетенями, переставляя даты, преувеличивая размеры неприятельских потерь, сообщая совершенно успокоительные сведения о своем здоровье, тогда как рвота становилась все более частой и физическая слабость его быстро прогрессировала. Мария-Луиза беспрестанно устраивала праздники в Париже, Сен-Клу, Шербурге в ознаменование славных подвигов молодых французских войск. Сам он, живя во дворце Марколини в Дрездене, издавал во множестве всевозможные декреты, чтобы показать, что он все тот же, что и в Москве и Берлине, и что он может из любого места править своей всемирной державой.

Двуличность Меттерниха. Меттерних цинично пользовался добровольным ослеплением своего опасного противника. На свидании в Опосно, на границе Богемии, он с категоричностью заявил императору Александру, что австрийские силы не вступят на арену войны, пока Наполеон не согласится на посредничество Австрии и на приемлемые условия. «Если он отклонит посредничество, – сказал он с целью успокоить царя, – вы найдете нас в рядах ваших союзников; если же примет, переговоры с очевидностью докажут, что Наполеон не желает быть ни благоразумным, ни справедливым, и результат будет тот же». Таким образом, Меттерних хотел вогнать Наполеона в дилемму, которую его пагубное упрямство, без сомнения, сделает неразрешимой. Новым договором о субсидиях, подписанным в Рейхенбахе еще 14 июня, Англия обязалась выплатить помесячно России 33 миллиона, Пруссии – 17 на продолжение военных действий. Граф Стадион, уполномоченный при главной квартире союзных государей, просил лишь несколько недель, чтобы Австрия могла закончить свои военные приготовления. Так, все подготовились для окончательной измены. И действительно, Меттерних отправился в Дрезден просить о продолжении перемирия и о созыве конгресса, где Франц I должен был навязать Наполеону свое посредничество для заключения мира. От имени своего господина Меттерних должен был предложить Наполеону отказаться от Голландии, Швейцарии, Испании, Рейнской конфедерации, Польши и большей части Италии. Наполеону следовало бы обеими руками принять эти условия, оставлявшие Францию нетронутой до Рейна. В какое затруднение он поставил бы этим Австрию! Какую смуту вызвал бы в недрах коалиции! Как воскресил бы доверие к себе французского народа! Какую несокрушимую силу мог бы он противопоставить своим изумленным врагам, если бы, отозвав все свои гарнизоны, рассеянные по Германии, массой сосредоточил бы на Рейне свои несравненные полки, поручив им оборонять священную почву родины! Ему следовало или отвергнуть всякое перемирие и всякий конгресс, или же без рассуждений согласиться на любой мир, который оставил бы неприкосновенной границу старой Галлии.

Свидание Наполеона с Меттернихом состоялось в Дрездене 28 июня; оно продолжалось восемь часов. Взбешенный двуличностью своего тестя, император без умолку кричал, бушевал и топал ногами: «Вы хотите войны, – хорошо же, будем драться. Мы увидимся в Вене. Сколько же вас, союзников: четверо, пятеро, шестеро, семеро? Чем больше вас будет, тем я буду спокойнее». «Мир и война, – холодно отвечал Меттерних, – в руках вашего величества. Сегодня вы еще можете заключить мир; завтра, быть может, будет уже поздно…» «Чего же хотят от меня? Чтобы я покрыл себя позором? Никогда!

Я предпочту умереть, нежели уступить пядь земли. Ваши цари, рожденные на престоле, могут двадцать раз быть разбиты и все же вернуться в свои столицы: мне этого нельзя, потому что я вышел из солдат… Вы не солдат и не знаете, что делается в душе солдата. Я вырос на бранном поле, и такого человека, как я, мало тревожит жизнь миллиона человек.» И, произнеся эти проклятия, он швырнул свою шляпу в противоположный угол комнаты. Затем он стал укорять Меттерниха, что тот подкуплен Англией, доказывал ему, что Австрия не может выставить более 75 000 человек, что Франция вовсе не утомлена войной: наконец, введенный в заблуждение непоколебимой флегмой, с какой Меттерних выдержал грозу, и думая, что он оробел, Наполеон дружески хлопнул его по плечу и сказал: «Знаете, чем это кончится? Вы не станете воевать со мною». «Вы погибли! – воскликнул Меттерних, – я предчувствовал это, идя сюда, а теперь, уходя, уверен в этом».

Пражский конгресс. Между тем Наполеон, желая наперекор благоразумию продлить опасную комедию своих усилий достигнуть мира, согласился продолжить перемирие до 10 августа и обещал прислать от себя уполномоченных на конгресс в Праге, где Австрия должна была наконец осуществить свое посредничество. Нарбонн, французский посол в Вене, тотчас отправился в Прагу. Но Коленкур заставил себя ждать и приехал без полномочий. Иностранные делегаты, Гумбольдт от Пруссии и французский ренегат Анстеттен от России, поддержали эту систему проволочек. Когда же уполномоченные наконец собрались, Меттерних выдвинул ряд формальных придирок. Он поднял вопрос о том, как должны вестись переговоры: письменно, как на Тешенском конгрессе, или устно, как на Рисвикском.

Эти праздные дебаты заняли несколько дней. Тем временем конгресс узнал, что Наполеон помимо него ведет прямые переговоры с Меттернихом. 7 августа император получил австрийский ультиматум, заключавший в себе следующие требования: поделить великое герцогство Варшавское между Россией, Пруссией и Австрией, предоставить независимость ганзейским городам отказаться от Иллирийских провинций, вернуть независимость Голландии и Испании, восстановить прежнюю территорию Пруссии, наконец отказаться от званий протектора Рейнской конфедерации и председателя Гельветской конфедерации. Таким образом, при этих условиях Франция все же сохранила бы, кроме своих естественных границ, Италию. С этого момента события развиваются с такой быстротой, что их приходится точно датировать по дням, почти по часам. 10 августа австрийский генерал Бубна, тот самый, который в 1809 году вел прямые переговоры с императором, отвез Францу I ответ Наполеона. Наполеон хотел удержать Голландию и ганзейские города, а о предоставлении независимости Германии выражался туманно; категорически он отказывался только от Иллирийских провинций, великого герцогства Варшавского и Испании. Путь от Дрездена до Вены занял больше суток, и в Вену Бубна прибыл только 11 августа. 10 августа в полночь, в момент окончания срока перемирия, Меттерних объявил конгресс распущенным и издал указ, которым Австрия объявляла войну. Заранее приготовленные сигнальные огни от Праги до силезской границы оповестили армию о возобновлении военных действий. 11 августа, когда Коленкур, достав наконец свои полномочия, пожелал прямо приступить к обсуждению коренных вопросов, Меттерних сообщил ему, что конгресс закрыт. Когда стал известен ответ Наполеона, Коленкур опять попытался возобновить переговоры, но Меттерних был непреклонен, и 12 августа, спустя двадцать часов по возвращении Бубны, заявил французским уполномоченным, что Австрия примкнула к коалиции. Итак, пражский конгресс был распущен, еще не успев по-настоящему открыться. С обеих сторон одинаково действовали двоедушие и злой умысел. Наполеон и Меттерних с равным усердием парализовали все попытки водворить мир.

Посредничество Австрии, вначале доброжелательное, потом покровительственное, приобрело наконец характер угрозы и затем превратилось в открытую вражду в тот момент, когда в австрийской армии кончены были военные приготовления. Трудно было одурачить врага ловчей и безответственнее. С другой стороны, трудно понять радость, обнаруженную Наполеоном при известии и о закрытии конгресса. Он все еще мечтал нанести громовой удар, который потряс бы всю Европу, страстно искавшую его гибели. На острове св. Елены он рассказывал, как жутко было ему в минуту, когда он взвешивал в своем уме это бесповоротное решение. Он боялся за свою участь и за свой трон. Он знал, что вернись он в Париж не победителем, – он погиб. Возник ли в нем хоть на мгновение патриотических страх за участь, которую он готовит Франции? Он выписал парижских актеров для своего Дрездонского театра: в последний раз, окруженный пышным двором, он тешился своим всемогуществом. Он ускорил на несколько дней празднование дня св. Наполеона: армия в последний раз отмечала этот праздник; и это было последнее празднество обреченных смерти жертв.

III. Осенняя кампания

Силы и устройство коалиции; новая тактика. Справедливо было сказано, что за время перемирия коалиция должна была получить больше полков, нежели Наполеон мог призвать из Франции рот. Три большие армии были готовы подать друг другу руки, чтобы окружить его: северная, в 180 000 человек под начальством Бернадотта, состоявшая из шведских, немецких и английских контингентов и русского корпуса Беннигсена, уже раньше ставшего лагерем на Гавеле; силезская, состоявшая из 200 000 пруссаков под начальством Блюхера, протянувшаяся вдоль Одера; наконец, богемская, состоявшая из 130 000 австрийцев под командованием Шварценберга, которая собиралась двинуться в Саксонию. Кроме того, 240 000 русских, пруссаков, шведов и англичан должны были прогнать французов из северной Германии, 80 000 австрийцев готовились отнять у них Италию, 200 000 англичан и испанцев собирались перейти Пиренеи. Таким образом, Европа подняла на Францию миллион человек. План коалиции состоял в том, чтобы изнурять Наполеона, отнюдь не вступая с ним в решительное сражение, но атаковать и по одиночке разбить всех его военачальников; она намеревалась постепенно все уже стягивать огненное кольцо вокруг Наполеона, пока он не будет задушен. Мысль об этой новой тактике исходила от Бернадотта, который и был поставлен во главе коалиции; Моро был вызван из Америки для командования войском; генерал Жомини, изменивший Наполеону после битвы при Бауцене, доставлял императору Александру планы передвижений. Казалось, что только французы могут побеждать французов. Эти изменники прикрывались хитрой оговоркой, что они воюют только с Наполеоном, а не с Францией[39]. Напротив, они призывали Францию к свободе, к низвержению тирании! В минуту откровенности Наполеон однажды сам сказал, что известие о его смерти будет встречено вздохом облегчения.

Этим громадным полчищам Наполеон мог противостоять лишь половинной силы, около 550 000 человек, да и среди них было не мало немцев и итальянцев, готовых изменить ему при первой возможности. В Германии он располагал 330 000 человек. Он усилил корпус Даву и гарнизоны главных крепостей по Эльбе. Из остальных войск он сформировал две сильные армии: одна, в 90 000 человек под начальством Удино, должна была об руку с Даву двинуться на Берлин; другая, в 120 000 человек, под непосредственным начальством Наполеона, должна была воспрепятствовать соединению силезской и богемской армий. Гвардия, отборные 40 000 человек, расположенная в Герлице, могла идти на помощь к каждой из этих армий. Наконец, 20 000 человек под командованием Гувиона Сен-Сира должны были охранять Дрезден, центр всех операций.

Осенняя кампания; Дрезден. Осенняя кампания началась в конце августа. Шварценберг, получив в подкрепление кое-какие войска от Блюхера, двинулся на Дрезден. Но несмотря на громадный перевес своих сил, он не осмелился штурмовать город, пока не закончил его оцепления. Эти потерянные шесть дней дали возможность Наполеону поспеть на выручку. В ту минуту, когда австрийцы проникли в Дрезден через предместье Плауэн, французы вступили в город через ворота Пирны. Кирасиры Лятур-Мобура, старая гвардия, предводимая Мортье, опрокинули австрийцев и выбросили их вон из города (26 августа). На следующий день разыгралась решающая битва. Наполеон, не опасаясь за свой центр, достаточно прикрытый дрезденским укрепленным лагерем, двинул в дело оба своих крыла. На правом фланге конница, увлекаемая Мюратом и поддерживаемая корпусом Виктора, толкала австрийцев в пропасть, образуемую речкой Плану-эль; на левом Ней обратил в бегство русских и загнал их на Петерсвальдскую дорогу. Шварценберг, боясь за свои пути сообщения, отступил назад в Богемию. Потери обеих сторон были почти равны – по 10 000 человек, но союзники оставили в руках Наполеона 15 000 пленных и 40 орудий. Дрезденское сражение было разыграно преимущественно страшным артиллерийским огнем. Ружья, смоченные непрекращавшимся дождем, были совсем непригодны.[40]

Поражения сподвижников Наполеона. Это была последняя большая победа Наполеона. Ему бы нужно преследовать разбитого неприятеля, но он не мог этого сделать вследствие болезни, заставившей его почти шесть недель прожить в Дрездене без сил, в совершенной праздности. Он поручил это преследование своим помощникам, но, не имея возможности близко наблюдать за ними, не мог предотвратить соперничества и ошибок с их стороны. Вандамм был уже в Богемии и собирался через Петерсвальдский проход преградить Шварценбергу путь отступления. Но Гувион Сен-Сир и Мортье оставили его без поддержки. И вот, вместо того, чтобы отрезать австрийцев, он сам был окружен и вынужден сложить оружие. Эта капитуляция при Кульме стоила французам 6000 человек, да 7000 человек и 50 орудий попали в плен (29–30 августа). Она изгладила впечатление, произведенное победой при Дрездене. Пленный Вандамм был посажен на телегу, и трусливая чернь осыпала его оскорблениями, подло мстя за свой прежний страх. Не более успешным были действия Макдональда, которому поручено было удерживать Блюхера в Силезии. Он раскидал свои силы на пространстве в десять миль, чтобы не оставить неприятелю никакой возможности проникнуть в Кацбахский проход. Затем он совершил ошибку: атаковал врага, далеко превосходившего его по силам, особенно конницей, на плоскогорье Яуэр, господствующем над Кацбахом. Застигнутый бурным ливнем, который привел в негодность ружейные капсулы, атакованный и почти окруженный двадцатитысячным кавалерийским отрядом, Макдональд в беспорядке перешел назад Кацбах. Во время отступления он потерял 10 000 человек, все орудия и весь обоз (26 августа). Наполеон надеялся еще на армию Удино, подвигавшуюся к Берлину, где с ней должен был соединиться Даву. Удино, со своей обычной запальчивостью, вздумал выбить армию Бернадотта, расположенную в Гроссберене, на дороге к Берлину. После жаркой схватки он был отброшен (23 августа). Даву, успевший взять Шверин и Висмар, должен был отступить, так как некому было поддержать его; а Ней, которому приказано было во что бы то ни стало задержать северную армию, чтобы спасти левое крыло великой армии, с 50 000 человек атаковать при Денневице восьмидесятитысячное войско Бернадотта. Обещанные Наполеоном подкрепления не прибыли, и Ней был разбит (6 сентября). Эти два поражения стоили французам 27 000 человек и 35 орудий. Все три неприятельские армии приближались, готовясь соединиться и запереть Наполеона в Саксонии. Но враг еще не смел вступать с ним в единоборство. Наполеон двинулся на помощь к Макдональду; Блюхер отступил, разрушив мосты и утопив припасы. Теперь Шварценберг решился сделать шаг вперед, но Наполеон обернулся против него, и Шварценберг поспешно ретировался. Гвардия была изнурена этими стремительными ежедневными переходами в погоне за беспрестанно скрывающимся врагом; кроме того, иностранные контингенты, входившие в состав французской армии, отказывались продолжать службу или сдавались неприятелю. При Кацбахе голландский гусарский полк отказался идти в атаку; при Денневице саксонцы побросали свое оружие, крича: «Спасайся, кто может!» После сражения при Денневице Гувион Сен-Сир, посланный на помощь к Нею, чтобы снова овладеть дорогой на Берлин, был остановлен известием об отложении государей.

Теплицкий договор. 9 сентября, на следующий день после сражения при Денневице, Россия, Пруссия и Австрия еще теснее скрепили свой союз Теплицким договором. Секретные пункты определяли, что Пруссия и Австрия должны быть восстановлены в тех своих территориальных границах, какие принадлежали им до 1805 года, Рейнская конфедерация расторгнута, брауншвейгский и гановерский дома восстановлены, французские княжества Бергское, Франкфуртское и Вестфальтское, равно как и «тридцать второй военный округ», раскассированы, великое герцогство Варшавское поделено, независимость Германии гарантирована против всякой иноземной державы, и т. п. В видах привлечения к коалиции второстепенных немецких государств Пруссия уполномочивалась вступить в переговоры с северными, Австрия – с южными. 3 октября к Теплицкому договору присоединилась Англия.

Битва при Лейпциге. Все три союзные армии уже пришли в соприкосновение и начали стягивать свое огненное кольцо. Наполеон был в положении зверя, которого травят. На лейпцигской равнине решалась участь империи и вместе с ней участь Франции. Это страшное сражение, длившееся четыре дня, справедливо было названо битвой народов. Здесь звучали всевозможные наречия, здесь сошлись воины со всех концов Европы. В этой битве участвовали даже башкиры, которых французские гренадеры в насмешку называли амурами, потому что их вооружение состояло только из лука и колчана со стрелами.

В первый день (16 октября) Наполеону противостояло всего 220 000 человек, состоявших из силезской армии, которая атаковала его с севера, и богемской, атаковавшей с юга. Сам он располагал 155 000 человек. На севере Мармон, располагавший лишь 20 000 человек против 60 000, оставил свою позицию при Мокерне и отступил в Шенфельд позади Парты. На юге Мюрат одержал победу над Шварценбергом при Вашау, но австрийцы держались вдоль Плейсы.

17 октября к союзным войскам присоединилась вся северная армия, 110 000 человек под начальством Бернадотта, Беннигсена и Коллоредо. Союзники решили окружить французскую армию. День прошел без боя. Наполеон начал предусматривать возможность отступления и отодвинул назад, ближе к Лейпцигу, позиции различных своих колонн. Он предложил перемирие, но было уже поздно: находившийся в плену у французов австрийский генерал Мерфельд, которого он уполномочил передать австрийскому императору условия перемирия, предупредил его о вероятности отказа: «Жаль мне вас, господа французы, – воскликнул он, – оставляя французские аванпосты, вы заперты, как в мышеловке».

Решительное сражение произошло 18 октября: союзники предприняли энергическое наступление. Тщетно гвардия оказывала чудеса храбрости у Пробстейды, отразив все атаки австрийцев. Весь саксонский корпус, доныне оставшийся верным, передался неприятелю в разгар боя и из своих орудий выпалил по французским полкам заряды, предназначенные для пруссаков. Французы были отброшены по самые стены Лейпцига. В эти три дня было выпущено 220 000 ядер и гранат; у них оставалось всего 16 000 зарядов. Во что бы то ни стало приходилось отступать.

Это отступление превратилось в гибельное бегство, и Эльстеру суждено было оставить о себе печальную память второй Березины. Чтобы облегчить переход через Плейсу, Эльстер и соединяющие их многочисленные отводные каналы, нужно было навести множество больших и малых мостов. Но Бертье не получил от Наполеона никакого письменного приказа на этот счет[41], а налицо оказался только один мост – в Линденау. Французская армия, все более и более теснимая в самом Лейпциге, скучилась на единственной дороге отступления. Корпусам Виктора, Ожеро, Нея и Мармона и самому Наполеону с гвардией удалось пробиться. Корпусы Ренье, Лористона, Макдональда и Понятовского утвердились в городе за зубчатыми стенами ограды. Пока они готовились отбиваться здесь до ночи, чтобы артиллерия и обоз успели выбраться, раздался оглушительный взрыв: это взорвало мост через Эльстер. Дело в том, что саперы, неверно поняв не совсем ясный приказ, сочли своевременным в эту минуту взорвать мост, чтобы остановить неприятельскую погоню. Эта ошибка была причиной страшной катастрофы. Французам не оставалось ничего другого, как или топиться в Эльстере, берега которого очень круты, или дать неприятелю перебить или пленить себя в Лейпциге. Макдональд, умевший отлично плавать, нагишом переплыл Эльстер и спасся. Понятовский верхом бросился в воду и был унесен течением. Саксонский король, Ренье, Лористон и 15 французских генералов были взяты в плен с 15 000 человек и 350 орудиями; 13 000 французов было перебито в лейпцигских домах. Никогда еще французы не проявляли большей храбрости. Молодая гвардия до шести раз брала назад те же позиции под градом картечи. Но союзники ринулись на французов, точно на штурм крепостной стены. Они избивали французов с каким-то остервенением, не заботясь о собственных потерях. В эти злополучные лейпцигские дни пало более 130 000 человек, в том числе почти 50 000 французов.

Сражение у Ганау. После лейпцигской битвы у Наполеона не оставалось уже ни одного союзника. Мюрат окончательно покинул армию и открыто предался врагу. Последние саксонцы и баденцы, которые еще оставались верны, теперь стреляли по французскому арьерграду. Вся Германия была охвачена мятежом. Наполеон пожинал ту «жатву мести», которую он давно взрастил унижениями, каким подвергал немецких государей. Жалкие остатки армии отступали через Вейсенфельс, Веймар и Эрфурт. Здесь было получено известие, что 50 000 баварцев и австрийцев по начальством Вреде укрепились на Майне с целью отрезать Наполеону отступление; известно было также, что Бернадотт и Блюхер с севера друг за другом идут к Франкфурту и что туда же направляется Шварценберг вдоль левого берега Майна. Необходимо было обогнать их и опрокинуть баварцев. Последняя схватка произошла у Ганау. Друо с батареей в 5 орудий, открывший огонь по неприятельской коннице лишь в пятидесяти шагах, пробил дорогу через массу баварского корпуса. «Я мог бы, конечно, сделать его графом, – презрительно выразился Наполеон о Вреде, – но я не мог произвести его в генералы» (30 октября).

Обратный переход французов через Рейн; французские гарнизоны в Германии. 5 декабря 1813 года последние взводы французской конницы перешли назад Рейн. В Майнце собралось едва 40 000 человек. Притом среди них свирепствовала тифозная эпидемия. «Всюду находили мертвых солдат… Мне было поручено убрать все трупы солдат, умерших за ночь. Пришлось нарядить каторжных, чтобы свалить трупы на большие телеги и обвязать их веревками, как возы с сеном.

Каторжники не хотели идти на работу, но им пригрозили картечью» (капитан Куанье). Остатки великой армии были расположены частями по Рейну, от Майнца до Нимвегена, для охраны всех переправ через реку. Это была лишь тень армии, едва способная на самое ничтожное сопротивление.

Наполеон, которого все еще не покидала надежда обратно завоевать Германию, оставил здесь 170 000 человек, разбросанных по укреплениям вдоль Вислы, Одера и Эльбы. Из всех этих солдат, уже закалившихся в боях, ни один не мог послужить делу обороны французской территории в случае неприятельского нашествия. Нарбонн, которому поручена была защита Торгау, предлагал соединить их в одну армию, достаточно сильную для того, чтобы под командой Даву проложить себе путь в Голландию. Но комендант каждой крепости отбивался изо всех сил согласно полученным инструкциям и капитулировал лишь в последней крайности. Так Сен-Сир сдал Дрезден, Нарбонн – Торгау, Лапуап – Виттенберг, Лемаруа – Магдебург, Грандо – Штеттин, Фурнье д’Альб – Кюстрин, Лаплас – Глогау. Рапп был заперт в Данциге с 40 000 человек, уцелевшими от русского похода, между которыми было много иностранцев. Он нашел здесь огромные склады провианта, заготовленные на случай наступления Наполеона. Он оборонялся с необычайной энергией. «Когда после семимесячной блокады и трехмесячной правильной осады голод принудил нас сдаться, неприятель был не ближе к крепости, чем мы в 1806 году при первых ударах наших заступов» (официальное донесение). Все крепости капитулировали на том условии, чтобы французы сохранили свое оружие и были доставлены во Францию с оружием и обозом. И нигде эти условия не были соблюдены: всюду французов обезоруживали и трактовали, как военнопленных. Со времени Раштадтского вероломства они стояли как бы вне действия международного права. Один Даву оказался счастливее. С нечеловеческой энергией, превращавшейся иногда в жестокость, он защищал Гамбург против всех атак с суши и с моря. Забрав из гамбургского банка большие суммы на содержание своего войска, он не взял из них себе ни одного су. Он сдал вверенную его чести крепость лишь на основании формального приказа от правительства Людовика XVIII после падения империи. Это был последний полководец, оставшийся невозмутимым и непобежденным в момент торжества коалиции.

Общее положение в конце 1813 года. Вне Франции уже нигде не развевалось французское знамя. Бюлов и Винцингероде прогнали Молитора и Декана из Голландии, вверенной их защите. Небольшие гарнизоны, оставленные в Гертрюйденберге, Буа-ле-Дюк, Бреда и Берг-оп-Зоом, вынуждены были сдаться. Англичане овладели островами Зеландии. Временное правительство провозгласило независимость Соединенных провинций. Сменивший Декана Мэзон распределил по бельгийским крепостям остатки французской армии.

В Италии Мюрат открыто действовал в интересах коалиции и старался с ее помощью захватить Романью и добыть себе корону Италии. Евгений, непоколебимо верный Наполеону, должен был бороться одновременно и с австрийцами, и с Мюратом. Измена баварцев открыла Тироль австрийским войскам. Ввиду опасности, грозившей его линии отступления, принц Евгений отошел с Озонцо к Эчу. Он разбил австрийцев у Кальдиеро (15 ноября) и отверг все предложения союзников, предлагавших ему итальянскую корону. Но у него было лишь 30 000 человек, которые с трудом защищали проходы нижнего течения Эча, а вскоре ему пришлось – кроме австрийцев и кроме англичан, высадившихся в устье По – вступить в борьбу еще и с армией Мюрата, который думал сыграть в Италии роль Бернадотта.

Наконец, Веллингтон, отбросив Сульта на север от Пиренеев, перешел Бидассоа и Нивеллу и растянул свою боевую линию от Байонны через Пейрегорад до Сен-Жан-Пьед-де-Порт. Сюше отступил к Фигиеру. На каждой из французских границ какая-нибудь неприятельская армия ждала благоприятной минуты, чтобы вторгнуться во Францию. Нашествие было последней стадией, которой должна была увенчаться военная слава империи!

Глава VIII Французская кампания и крушение империи.1814

I. Нашествие и первые битвы

Франкфуртская декларация. В октябре 1813 года один французский дипломат, Сент-Эньян, был взят в плен и, сославшись на свое звание, доставлен в главную квартиру союзных государей, во Франкфурт. Союзные министры поручили ему передать Наполеону условия, на которых они готовы были вступить в переговоры: ограничение Франции ее естественными пределами – Рейном, Альпами и Пиренеями, – независимость Германии, Голландии и Италии, возвращение Испании Бурбонам. Сент-Эньян прибыл в Париж 14 ноября. 16-го Наполеон отвечал через Бассано, что Коленкур готов выехать в Маннгейм для переговоров с уполномоченными, как только Меттерних сообщит ему о дне, назначенном для открытия конгресса. 25 ноября Меттерних прислал письмо к Бассано с просьбой категорически высказаться о «главных и общих условиях». В промежутке министром иностранных дел вместо сторонника войны Бассано стал сторонник мира Коленкур. 2 декабря он отвечал Меттерниху: «С чувством живейшего удовольствия сообщаю вашему сиятельству, что Его Величество принимает главные и общие условия». Но союзники твердо решили продолжать войну. Корреспонденция Меттерниха, Корреспонденция Кэстльри и Депеши Генца доказывают, что франкфуртские предложения были лишь уловкой с целью ввести в заблуждение и Европу, и Францию.

Союзники не стали дожидаться ответа, которого требовал Меттерних от французского правительства. 1 декабря они издали Франкфуртскую декларацию, смысл который был тот, что мирные предложения отвергнуты. Манифест сводился к двум положениям: мир Франции, война Наполеону.

Франция в начале 1814 года. Континентальная блокада, опустелость полей, закрытие фабрик, полный застой в торговле и общественных работах, 25-процентные вычеты из жалованья и пенсий всех не-военных, наконец, огромное увеличение налогов довели богатых до стеснения, а бедных – до нищеты. Рента упала с 87 до 50,5 франков; акции банка, котировавшиеся раньше в 1,430 франков, шли теперь по 715; вексельный курс дошел до 12 за 1000 в серебре, 50 за 1000 в золоте. Звонкой монеты стало так мало, что пришлось приостановить до 1 января 1815 года действие закона, устанавливающего норму процента в 5 и 6 за 100. В Париже 1 января ничего нельзя было достать, кроме простейших съестных припасов и кое-каких сластей. В провинции суда стояли в гаванях, лавки были полны товаров, подвалы – вина. Виноторговцы, правда, имели должников в Германии; но когда могли они рассчитывать получить свои деньги? А пока приходилось нести в ссудную кассу серебро, мебель, белье. Всюду было много банкротств. По лесам рыскали летучие отряды, отыскивая уклонявшихся от военной службы, сыщики располагались в жилище матери ослушного рекрута; в иных округах полевые работы выполнялись женщинами и детьми.

И весь этот разоренный народ, вся обезлюдевшая Франция жила одной мыслью, одной надеждой, одним желанием: мира. От городов и деревень, даже от военных штабов шла эта единодушная мольба, робкая и дрожащая, к ступеням императорского трона. Франция была вконец утомлена войной. Березинский и лейпцигский разгромы и приближение врага к ее границам рассеяли ее мечты о славе, как пятнадцать лет назад гекатомбы террора и неурядица директории спугнули ее грезы о свободе. После двадцатипятилетнего периода революций и войн Франция желала покоя. Но огромное большинство французов, четыре пятых народа, не хотело падения Наполеона; оно даже не думало об этом.

Правда, старое дворянство и либеральная буржуазия смотрели на дело иначе. Несмотря на то, что множество дворян примкнуло к империи, в целом дворянство никогда не примирилось с ней совершенно. Двадцатилетнее господство абсолютизма, двадцатилетнее безмолвие на трибуне и в печати, разумеется, не обезоружили либералов. Отсрочка сессии Законодательного корпуса (31 декабря 1813 г.) и резкие слова, обращенные императором к депутатам на их прощальной аудиенции (1 января 1814 г.), усилили недовольство образованной буржуазии; с другой стороны, известие о переходе союзников через Рейн и их прокламации придали смелости роялистам. Манифест Шварценберга, схожий по смыслу с Франкфуртской декларацией, сводился, по существу, к той же формуле: мир Франции, война Наполеону. Недовольные не замедлили использовать выставленное союзниками разграничение между страной и государем. Они сопоставляли это заявление с фактом временного закрытия Законодательного корпуса: распустив народных представителей, говорили они, император сам подписал свой развод с Францией.

В этот молчаливый союз между либералами и роялистами первые, еще не имея определенной программы, вносили только свою жажду мести, а последние, при ясном осознании предлежащей цели, внесли свои надежды. Для них союзники были не врагами, а освободителями. Прежде всего они постарались напомнить французам забытое имя Бурбонов. Ежедневно в разных городах расклеивались афиши, объяснявшие народу, что союзники воюют за Бурбонов и не тронут имущества роялистов, и сулившие с возвращением законного короля мир, отмену косвенных налогов и рекрутских наборов. «Французы, – говорилось в одной из прокламаций Людовика XVIII, – не ждите от вашего короля ни упрека, ни пени, ни напоминаний о прошлом. Вы услышите от него лишь слова мира, милосердия и прощения… Всякий француз имеет равное право на почести и отличия. Король не может править без содействия народа и его выборных. Примите дружески этих великодушных союзников, отоприте им ворота ваших городов, предотвратите удары, которые неминуемо навлекло бы на вас преступное и бесцельное сопротивление, и да будут они встречены радостными кликами при своем вступлении во Францию». «Французы, – гласила прокламация Кондэ, – Людовик XVIII, ваш законный государь, только что признан европейскими державами. Их победоносные армии приближаются к вашим границам. Вы получите мир и прощение. Неприкосновенность собственности будет гарантирована, налоги уменьшены, ваши дети вернутся в ваши объятия и снова смогут обрабатывать поля.»

Мир, отмена налогов и рекрутчины – лучших аргументов в пользу самодержавия Божьей милостью при данном настроении народа нельзя было и придумать. Но приверженцы Бурбонов, конечно, не ограничивались этой словесной пропагандой. Скоро, в лице Витролля, д'Эскара, Полиньяка, они начинают просвещать союзнические военные штабы насчет умонастроения общества и оборонительных средств Парижа; другие, как Линч, возведенный Наполеоном в графы, выдают Бордо англичанам; третьи, как шевалье де Ружвилль, «всей душой преданный союзникам», и шевалье Брюнель, «готовый умереть за казаков», становятся во главе неприятельских колонн, чтобы вести их против французской армии.

Сами Бурбоны также не сидели сложа руки. Окрыляемые известиями из Франции, статьями из английских и немецких газет, восхвалявшими реставрацию, открытым сочувствием английского принца-регента и двусмысленным поведением прочих государей, которые, не обещая им ничего определенно, ничем не перечили их надеждам, – они готовились лично поддержать старания роялистов. 1 января Людовик VIII составил – и подписал как король Франции – свою вторую Гартуэльскую прокламацию. В этом же месяце герцог Беррийский прибыл на Джерси, где ему было рукой подать до Бретани, и граф Артуа и герцог Ангулемский отплыли из Англии: первый – с целью достигнуть Франш-Конте через Голландию и Швейцарию, второй – с целью добраться до главной квартиры Веллингтона по ту сторону Пиренеев. Вражеское нашествие открыло им доступ во Францию.

Призывы к восстанию, бездействие администрации и особенно известия о наступательном движении неприятеля, продвигавшегося все дальше вглубь страны, окончательно сбили с толку народ; всюду воцарились возбуждение и анархия. В южных и западных департаментах наборы в армию и в национальную гвардию встретили ожесточенное сопротивление. Жандармы, сыщики, летучие отряды были бессильны: количество дезертиров и ослушных возрастало с каждым днем. Такой же отпор встречало и взыскание податей. Несмотря на то, что прямые налоги были почти удвоены, в первую треть 1814 года они дали казначейству всего 33 743 000 франков, тогда как в соответствующую треть 1810 года их было собрано 75 500 000 франков. В Париже Шатобриан начал писать свою брошюру: Буонапарте и Бурбоны. Недовольство росло, и в салонах, в кафе, на бирже, в обезлюдевших фойе театров, не стесняясь, говорили все, что думали. Двадцать раз на день повторяли приписываемые Талейрану слова: «Это – начало конца», обсуждали шансы Бурбонов, утверждали, что задача союзников – восстановить старую монархию и что король будет коронован в Лионе, находившемся уже во власти неприятеля. Из рук в руки ходила карикатура, изображавшая «казака», вручающего Наполеону визитную карточку русского царя. Однажды утром на цоколе колонны Великой армии оказалась приклеена бумажка с надписью: «Просят приходить скорее: колонна готова упасть».

Но в народной массе вера в Наполеона еще была крепка. Население сел и городских предместий желало мира, но не осуждало императора. Народ ненавидел войну, но это не лишало популярности того, кто был виновником этих бесконечных войн. Массам и в голову не приходило сближать причину со следствием или отождествлять два тожественных понятия: войну и Наполеона. Крестьяне кричали разом – и «Долой косвенные налоги!», и «Да здравствует император!» Вот почему с осени 1813 по март 1814 года истощенная Франция все-таки дала Наполеону 300 000 солдат и 50 000 ополченцев для летучей национальной гвардии.

К несчастью, эти новые войска, которых в середине января набралось еще не больше 175 000 человек, по прибытии в рейнскую, северную и пиренейскую армии или во французские и итальянские казармы не могли быть тотчас употреблены в дело: прежде чем вести их против врага, их необходимо было обучить, одеть, вооружить. А обучать их было некогда. В январе 1814 года восемь десятых новых рекрутов еще обучались воинских приемам. Что же касается экипировки и вооружения, то в магазинах и арсеналах старой Франции запасов оказалось мало. В них без меры черпали с 1811 года для наполнения военных складов зарейнских крепостей, где сосредоточивались все военные запасы, а саксонский поход истощил их вконец. Были еще запасы оружия в Гамбурге, Штеттине, Майнце, Везеле, Магдебурге, а в Меце и Париже не было ничего.

Тщетно император делал набор за набором, удвоил налоги, отдал свой собственных капитал (75 000 000 франков, сбереженных за десять лет с цивильного листа) на нужды войны, тщетно торопил он работу на оружейных заводах, оборудование крепостей, изготовление боевого материала, солдатских шинелей и сапог – времени и денег не хватало ни на что.

Бриенн и Ла-Ротьер. Движение союзников по французской территории вначале представляло собой настоящую военную прогулку. Перейдя Рейн двенадцатью или пятнадцатью колоннами на протяжении от Базеля до Кобленца (21 декабря – 1 января), союзные армии без труда оттеснили небольшие французские отряды, охранявшие границу. Мармон, Макдональд, Виктор и князь Московский имели в своем распоряжении никак не более 46 000 человек. Между тем передовая неприятельская колонна, наступавшая под предводительством Шварценберга и Блюхера, состояла из 250 000 человек. Перед таким полчищем, грозившем на каждом шагу обойти их, маршалы по необходимости должны были отступать, как можно более задерживая и ослабляя врага мелкими схватками, но всячески избегая серьезного боя, который без пользы подверг бы их риску.

Исключая Доля, Шалона, Турнюса и Бурга, все открытые города сдались по первому требованию. Что же касается укреплений, то полководцы коалиций, воспитанные в школе Наполеона (некоторые из них даже служили под его начальством), не решались задерживаться для осады: они обходили укрепленные пункты, прикрывая их заслонами, и стремились прямо к сердцу Франции. На крайнем левом фланге Бубна овладел Женевой и направился к Лиону через Юру и долину Соны. В центре армия Шварценберга несколькими колоннами, через Доль и Оксонн, через Монбельяр и Везуль, через Ремирмон и Эпиналь, Кольмар и Сен-Диэ, достигла Дижона, Лангра и Бар-сюр-Об, который Мармон вынужден был очистить после ожесточенной битвы (24 января). На правом фланге оба корпуса Блюхера через Лотарингию вышли к Васси, Сен-Дизье и Бриенну. 26 января почти все союзные войска собрались на пространстве между Марной и устьем Сены: их концентрация была почти закончена.

В этот самый день император выступил из Шалона, надеясь предупредить эту концентрацию и атаковать пруссаков до их соединения с русско-австрийской армией. Ему удалось настигнуть Блюхера одного в Бриенне и нанести ему кровавое поражение (31 января). Но от Бриенна до Бар-сюр-Об рукой подать, – и фельдмаршал отступил к армии Шварценберга. Последняя заколыхалась, тронулась вперед, и 1 февраля разыгралось сражение при Ла-Ротьере, где 136 000 французов в течение восьми часов дрались с 122 000-ным неприятельским войском, не давая оттеснить себя к Обу, и оказали настолько внушительный отпор, что смогли на следующий день отступить к Труа через единственный мост в Лесмоне.

Союзники были в неописуемом восторге: 50 французских орудий и 2000 пленных остались в их руках, поле битвы было усеяно 4000 мертвых и раненых. Однако не эти трофеи и гекатомбы возбуждали восторг в союзниках: они и сами потеряли около 6000 человек. Но это была первая победа, одержанная над Наполеоном на французской почве. Сила его чар, изменившая ему под Лейпцигом, не воскресла: он уже не непобедим, и, значит – принимая во внимание огромность армии, выставленной против него, – победа над ним обеспечена. Опьяненные этим легким триумфом, союзники вообразили, что отныне их не может задержать никакая преграда и что им остается лишь войти в Париж, чтобы здесь продиктовать условия мира. Офицеры союзных армий назначали себе через неделю свидания в саду Палэ-Рояля, и царь сказал генералу Рейнье, уезжавшему из плена в силу обмена пленных: «Мы раньше вас будем в Париже».

На военном совете, состоявшемся 2 февраля в Бриеннском замке, решено было идти немедленно на Париж, и для того, чтобы предоставить Блюхеру, победителю при Ла-Ротьере, честь самостоятельного командования, равно как и с целью облегчить заботу о прокормлении громадной армии, решено было двигаться двумя колоннами. План был таков: силезская армия, присоединив к себе подле Шалона корпусы Иорка и Капцевича, идущие с Рейна, спустится вдоль Марны, богемская армия двинется к Труа, откуда направится к Парижу по обоим берегам Сены. И так велика была самоуверенность и близорукость союзных государей и их советников, что, игнорируя всякие стратегические соображения, они считались лишь с самолюбием своих генералов и с удобствами той или другой дневки.

Старый Блюхер, в котором еще не угасла удаль гусарского полковника, тотчас двинулся в путь. 3 февраля он был в Бро, 4-го – в Сомпюи, 6-го – в Гондроне; корпусы Иорка и Сакена он отрядил к Шато-Тьерри, а за ним самими на расстоянии двух дней пути следовали корпусы Клейста и Капцевича. Тем временем кунктатор Шварценберг с величественной медлительностью двигался к Труа. Вместо того, чтобы энергично преследовать французскую армию и разбить ее в этом городе, он колебался, беспрестанно отменял приказы, предпринимал контрмарши, и, напуганный смелыми рекогносцировками нескольких кавалерийских отрядов, дал Наполеону возможность предоставить своим солдатам время для отдыха, сосредоточить новые войска, реорганизовать свою армию – словом, прийти в себя и осмотреться среди этого хаотического беспорядка. Наполеон очистил Труа лишь 6 февраля, никак не потревоженный, и отошел к Ножану. При некоторой смелости, напав на Труа с востока от Лобресселя и с юга по дороге от Бар-сюр-Об, Шварценберг мог бы одним ударом закончить войну.

Наполеон был в чрезвычайно критическом положении. Его вступление в Труа имело жалкий вид: ни одного приветственного крика, угрюмое молчание, полное безлюдье на улицах; все население попряталось по домам. Военные магазины были пусты, у армии не было провианта, и достать его было негде, потому что население ничего не давало, припрятав запасы для предстоящих реквизиций неприятеля. Приближенные императора, штаб, войска – все было погружено в какое-то оцепенение. Старые солдаты говорили: «Где де мы остановимся?» Не унывал, один в стране и войске, – только император.

Шампобер, Монмирайль, Вошан, Монтеро; отступление союзников. Союзники считали французский подход уже почти законченным; в глазах же Наполеона он только начинался. В то время как медлительность Шварценберга оставляла Наполеону свободу действий, Блюхер опрометчиво предпринял боковое движение, причем расположил свои четыре корпуса уступами на расстояниях больше дневного перехода один от другого. Таким образом, он подставил свой фланг Наполеону. В ночь с 7 на 8 февраля, когда герцог Бассано вошел к императору в Ножане, чтобы предоставить ему для подписи депеши в Шатильон, он нашел его лежащим на полу над картой, утыканной булавками. «А, это вы, – сказал Наполеон, едва поворачивая к нему голову. – Я занят теперь совсем другими делами: в эту минуту я мысленно разбиваю Блюхера». На следующий день он отдал приказания. Виктор, имея Удино во второй линии, должен был оставаться в Ножане, чтобы воспрепятствовать переходу русско-австрийской армии через Сену, а корпус Мармона, уже начавший свое движение, конница Груши и гвардия должны были подняться вверх на Сезанн, чтобы атаковать силезскую армию, двигавшуюся по дороге из Шалона в Париж. Впрочем, император не торопился. Он уже два или три дня обдумывал этот искусный маневр, но не желал приступать к его исполнению, пока Блюхер не увязнет бесповоротно. Лишь 9 февраля Наполеон покинул Ножан; он переночевал в Сезанне и 10-го, соединившись в 9 часов утра с корпусом Мармона перед ущельями Сен-Гон, двинул свои войска в атаку. Корпус Олсуфьева, отброшенный с позиции на позицию за Шампобер, был почти весь истреблен. 1200–1500 русских остались на поле битвы, более 2000 попали в плен – в том числе Олсуфьев и два других генерала; французам досталось 15 орудий, обоз, знамена; спаслось от разгрома едва 1500 человек. Французские солдаты в порыве энтузиазма прозвали Шампоберский лес le Bois enchante.

Остроумное стратегическое движение Наполеона удалось: вытянувшаяся колонна силезской армии была разрезана на две части. Наполеон занял позицию между Блюхером, идущим из Шалона, и Сакеном и Иорком, оттеснившими Макдональда к Мо. Эти два генерала, вовремя извещенные о движении французской армии, повернули назад и поспешно отступили к Монмирайлю. Но император явился сюда раньше их; как и накануне у Шампобера, французы одержали полную победу. Потеряв 4000 человек, русские и пруссаки отступили, или, вернее, бежали, по дороге к Шато-Тьерри. Французы пустились за ними в погоню и на следующий день, 12 февраля, нанесли им новое поражение, причинив им урон убитыми и пленными в 3000 человек, опрокинули их в Шато-Тьерри и в беспорядке отбросили за Урк.

Между тем Блюхер, думая, что его два помощника нагнали страха на императорскую армию, продолжал спокойно продвигаться вперед. 12 февраля он занял Бержер, 13-го дошел до Шампобера, без труда оттеснив к Фромантьеру корпус Мармона, которому Наполеон поручил наблюдать за передвижениями пруссаков. Предупрежденный офицером, которого прислал герцог Рагузский, Наполеон в ночь с 13 на 14 выехал из Шато-Тьерри. В восемь часов утра он прибыл в Монмирайль и приказал Мармону, возобновившему свое попятное движение, повернуть в пол-оборота и атаковать неприятеля, как только последний выйдет из Вошана. Внезапный и энергичный штурм заставил прусский авангард отступить в беспорядке; а позади войск Мармона Блюхер увидел приближающуюся гвардию в полном составе. До него, как громовой раскат, донесся грозный клик десяти тысяч голосов: «Да здравствует император!» В течение двух часов его войска, построенные в карре на манер шахматной доски, отступали в полном порядке, спокойно выдерживая артиллерийский огонь Друо и бешеные атаки конной гвардии. Но Груши великолепным обходным движением с линейной конницей опередил врага сзади Фромантьера и бросился в атаку. Его 3500 всадников врезались в двадцатитысячную массу пруссаков, прорвали ее и привели в полное замешательство. Они рубили почти без сопротивления, пролагая в этих карре кровавые борозды. Опрокидываемые бегущими, смешались с ними, Блюхер, принц Август прусский, генералы Клейст и Капцевич десять раз едва не были взяты в плен, убиты или разможжены копытами лошадей. Преследование продолжалось до поздней ночи. Блюхер потерял 6000 человек.

План Наполеона заключался в том, чтобы преследовать Блюхера до Шалона, истребить остатки его армии и затем повернуть через Витри в тыл богемской армии. Но из депеш он узнал, что русско-австрийская армия явно перешла в наступление, оттеснила Виктора и Удино и продвинула свои передовые части к Провену, Нанжи, Монтеро и Фонтенбло. Чтобы прикрыть Париж, он должен был отказаться от своей ближайшей цели, т. е. прекратить преследование Блюхера; но, с другой стороны, разбросанность богемской армии, вытянувшейся почти на двадцать миль, грозила ей той же участью, которая постигла силезскую армию.

Форсированным маршем, причем часть пехоты ехала на тележках, добытых путем реквизиции, император 15 февраля достиг Мо, на следующий день – Гюиня. Гвардия соединилась с корпусами Виктора, Удино и Макдональда. 17-го армия выступила из Гюиня. У Мормана корпус Виктора, шедший впереди, опрокинул и истребил отряд графа Палена, состоявший из восьми батальонов и 24 эскадронов; Макдональд приблизился к Брего, Удино – к Провену. 18-го Жерар со вторым корпусом, перешедшим под его начальство в разгар боя вследствие опалы, постигшей герцога Беллюн, и Пажоль со своей конницей оттеснили вюртембержцев с плоскогорья Сюрвилль, перешли вслед за ними мост Монтеро и вогнали их между Сеной и Ионной. В тот же день Макдональд отбросил Вреде к Брею, Удино прогнал аванпосты Витгенштейна к Ножану, а Алли принудил Бианки очистить Немур.

Этого было вполне достаточно, чтобы побудить Шварценберга к поспешному отступлению. Он вдруг отослал свой обоз в Бар-сюр-Об и сосредоточил все свои войска в Труа. Но французская армия отстала от него: ее задержали демонстрации Макдональда и Удино и обусловленное их операциями загромождение переправ через Сену. Только 22 февраля после полудня ее авангард вышел на равнину Труа, между тем как на левом фланге дивизия Буайе оттеснила от Мери авангард Блюхера, который, собрав у Шалона свои рассеянные войска, 19-го выступил к Обу на соединение со Шварценбергом.

Перед Труа французская армия встала в боевом порядке, упираясь правым крылом в Сену, левым – в деревушку Сен-Жермен. Было уже слишком поздно, чтобы Наполеон мог сейчас начать сражение. Но завтрашний день судил ему большой успех. Движение Наполеона к Сене удалось лишь наполовину, так как из семи корпусов богемской армии пять ускользнули от него. Наконец-то Шварценберг остановился! Теперь Наполеон покончит с ним сразу, одной кровавой и решительной битвой. Французы, одушевленные своими победами, были уверены в себе и полны энтузиазма. Если на стороне русско-австрийской армии было неоспоримо численное превосходство, то позиция, занятая ими, с рекой в тылу, была крайне невыгодна, и среди них царила полная деморализация. Силезская армия, угрожавшая французскому левому флангу, не пугала императора. Чтобы перейти Сену у Мери, где мост был разрушен и где левый берег охранялся отрядом испанских ветеранов, Блюхер должен был потратить не менее двадцати четырех часов. А тем временем Наполеон успел разбить Шварценберга, и если силезская армия тогда явится на этом берегу, она, в свою очередь, будет разбита и сброшена в реку.

К несчастью, Шварценберг думал совершенно так же, как Наполеон. Он осознавал страшную опасность предстоящего сражения и «не был склонен из раболепства пред общественным мнением пожертвовать прекрасной армией славе Франции». На следующий день, 23 февраля, в четыре часа утра русско-австрийская армия начала отходить к Обу, оставив перед Труа только заслон. Полтораста тысяч человек не решались вступить в бой с семьюдесятью!

Русский царь, прусский король, Кнезебек и другие высказывались за принятие боя; Шварценберг, лорд Кэстльри, Нессельроде, Толь и Волконский были против. Император австрийский, небогатый собственными мыслями, соглашался со Шварценбергом. В ожидании окончательного решения Шварценберг, в ночь с 22 на 23 февраля, самовольно приказал отступать. И надо отдать ему должное – этот его шаг, с виду осторожный до трусости, был спасением. Морально армия в этот день не была в состоянии принять бой, а на войне, как и всюду, надо уметь выбирать подходящую минуту. Тилен справедливо говорит: «Князь Шварценберг, один и вопреки мнению всех, совершил две операции, которыми был обусловлен успех этой кампании: отступил от Труа и атаковал французов у Арси-сюр-Об».

Труа, куда Наполеон рассчитывал в тот же день вступить без единого выстрела, был еще занят частью корпуса Вреде. В момент штурма этот генерал послал записку Наполеону с заявлением, что он очистит город завтра утром, если же штурм не будет тотчас прекращен, он сожжет Труа. Император без колебаний предпочел спасение Труа истреблению баварцев, тотчас прекратил пальбу и переночевал в предместье Ну. Восторг, вызванный его въездом в город утром 23 февраля, составлял полную противоположность тому холодному, почти презрительному приему, который был оказан ему здесь три недели назад. Грубость союзников и его недавние победы вызвали поворот в общественном мнении и снова окружили его ореолом. Даже тогда, когда он триумфально возвращался после сражений при Аустерлице и Иене, его не приветствовали так многолюдно, так искренне и страстно. В этот же день Жерар и Удино прогнали баварцев по дороге от Бр-сюр-Об до Монтиерамей, а Макдональд, направляясь к Бару на Сене, оттеснил австрийский арьергард до Сен-Пьер-о-Вод.

Таким образом, союзников всюду гнали, и не было сомнения, что если они не решатся принять сражения, им придется покинуть линию Оба, подобно тому, как они только что были оттеснены от линии Сены. И точно, Блюхер, занимавший на фланге у французов Мери и Англюр, присылал гонца за гонцом, спрашивая приказаний и предлагая произвести диверсию, которая выручила бы главную армию. Но в то же время Бубна, отброшенный к Эню помощниками Ожеро и угрожаемый потерять Женеву, неустанно требовал подкреплений.

25 февраля в 8 часов утра трое государей снова держали в Бр-сюр-Об военный совет, на который были приглашены Шварценберг, Меттерних, лорд Кэстльри, Нессельроде, Гарденберг, Радецкий, Дибич, Волконский и Кнезебек. Без пререканий решено было послать Бубне сильно подкрепление под командованием принца Гессен-Гомбургского. Продолжительные и оживленные прения вызвал вопрос, защищать или оставить Об, так как русский царь настойчиво требовал быстрого наступления. Однако решено было, что главная армия отступит к Лангру, где приготовится или принять бой, если Наполеон будет продолжать двигаться вперед, или возобновить наступление, если силезской армии удастся привлечь на себя французов. Блюхеру решено было предоставить полную самостоятельность в действиях; но так как его войско сократилось до 48 000 человек, то совет, по предложению царя, решил предоставить в его распоряжение корпус Винцингероде, находившийся вблизи Реймса, и шедший из Бельгии корпус Бюлова. Лорд Кэстльри взялся написать к Бернадотту с целью известить его, что в общих интересах совет коалиции вынужден усилить силезскую армию корпусами Бюлова и Винцингероде, принадлежавшим доселе к северной армии; взамен Бернадотту будет предоставлено верховное начальство над оперирующими в Голландии ганноверскими, английскими и голландскими войсками.

На следующий день, 26 февраля, вся русско-австрийская армия обратно перешла Об.

Размеры и позиции армий в день 26 февраля. Вот каково было общее расположение армий 26 февраля: Наполеон, занимая Труа, располагал 74 000 человек при 350 орудиях, сосредоточенными между Сеной и Обом. Перед ним отступала к Шалону и Лангру главная армия коалиции, сократившаяся до 130 000 человек. Слева Блюхер с 48 000 человек совершал крайне рискованное фланговое движение к Парижу на Куломмьер: ему грозило тыловое нападение со стороны Наполеона, и в то же время впереди его ждала преграда в виде корпусов Мармона и Мортье, возросших благодаря подкреплениям до 16 000 человек с лишним. Справа от Наполеона Алли, один из наиболее энергичных генералов во всей армии, с 2000 человек защищал линию Ионны, массами собирая под свое знамя ополченцев-крестьян. Из Парижа, куда Франция ежедневно высылала офицеров и новобранцев, ежедневно прибывали в армию батальоны, эскадроны и батареи. Наконец, во всех провинциях формировалась национальная гвардия.

На юге Ожеро, располагавший в лионской армии 28 000 человек, решился наконец перейти в наступление против двадцатитысячного австрийского корпуса Бубны и Лихтенштейна. Он разбил свое войско на две колонны. Левая, под командованием Паннетье и Мюнье, отбросила врага за Энь, а правая, под командованием Маршана, подступила к Женеве, которую 26 февраля как раз готовилась обложить. Одеро было категорически приказано отнять у неприятеля этот город и затем утвердиться на дороге из Базеля в Лангр, чтобы перерезать операционную линию армии Шварценберга. План этой превосходной операции принадлежал Наполеону; нужно было лишь немного решимости и быстроты, чтобы исполнить ее с верным успехом.

В Испании маршал Сюше с 15 000 человек, сосредоточенными в Фигерасе, и приблизительно 23 000 в виде гарнизонов в Барселоне, Сагунте, Толедо и других крепостях, держал на почтительном расстоянии англо-испанский корпус лорда Бентинка и Копонса в 55 000 человек. Он ждал лишь ратификации Валенсийского договора кортесами, чтобы увести во Францию свои отборные войска, закаленные в огне многочисленных сражений.

По ту сторону Пиренеев 4500 солдат Сульта, сосредоточенные в Байонне и Ортеце, не пускали за Адур и две речки сильную армию герцога Веллингтона, состоявшую из 72 000 англичан, испанцев и португальцев.

За Альпами принц Евгений, только что получивший от императора приказание держаться в Италии, занимал линию Минчио. С 48 000 человек он заставлял 75 000-е австрийское войско фельдмаршала Бельгарда держаться в оборонительном положении и принудил Мюрата с его неаполитанцами отступить.

На старой северной границе генерал Мэзон с 15 000 человек искусно и систематически тревожил тридцатитысячный германо-прусский корпус принца Саксен-Веймарского и генерала Борстелля, вступая лишь в мелкие схватки, непрерывно находясь в движении, то отступая, то внезапно переходя в наступление. В Мастрихте, в Берг-оп-Зооме, в Антверпене, который защищал Карно, в фортах Нового Дьеппа, защищаемых адмиралом Вергюэллем, французы отвечали орудийными запалами англичанам Грэгема, саксонцам Вальмедена и голландцам принца Оранского на предложения сдаться.

Обильно снабженные провиантом и защищаемые исправными гарнизонами укрепления по ту и по эту стороны Рейна, – Глогау, Кюстрин, Магдебург, Вюрцбург, Петерсберг, Гамбург, Везель, Майнц, Люксембург, Страсбург, Ней-Бризах, Фальсбург, Ландау, Гюнинген, Бельфорт, Мец, Саарлуи, Тионвиль, Лонгви – были обеспечены против блокады и штурмов.

От Одера до Оба, от Минчио до Пиренеев – всюду французы либо сдерживали, либо теснили перед собой вражеские армии.

Грабительство и насилия союзников; восстание крестьян. В Сен-Жерменском предместье был с точностью предусмотрен день вступления союзников в Париж: оно должно было произойти 11, самое позднее – 12 февраля. Но 12 февраля прибыла не неприятельская армия, а военный бюллетень из Шампобера. И вдруг в настроении общества произошел поворот: глубокое уныние сменилось безграничной уверенностью. Рента за три дня поднялась с 47–75 франков до 56–50. Начали трунить над теми, кто сделал домашние приготовления на случай осады или спрятал золото в погребах. На бульварах, в Палэ-Рояль, снова закипевшим шумной жизнью, в снова полных зрительных залах все наперебой толковали об одержанных победах и предсказывали новые.

Между тем как эти боевые успехи ободрили Париж, в захваченных неприятелем департаментах беззакония союзников, насилия казаков и пруссаков возбуждали страстную жажду мести. Обессилевшая Франция сначала встретила нашествие без возмущения; она была почти равнодушна к метафизической идее оскорбленного отечества. Чтобы пробудить в ней патриотизм, понадобился грубо-материальный факт иноземной оккупации со всеми сопутствующими ей невзгодами: реквизициями, грабежом, насилованием женщин, убийствами, пожарами. Занятые союзниками провинции были буквально разорены реквизициями. Труа, Эпернэ, Ножан, Шато-Тьерри, Санс и свыше двухсот других городов и сел были в конец разграблены. «Я думал, – сказал однажды генерал Иорк своим бригадирам, – что имею честь командовать отрядом прусской армии; теперь я вижу, что командую шайкой разбойников».

Когда вечером после победы, или на другой день после поражения, или просто после какого-нибудь маневра казаки или пруссаки проникали в какой-нибудь город, село или усадьбу, здесь воцарялся панический ужас. Они не только искали добычи: они хотели сеять скорбь, отчаяние, разорение. Они валились с ног от вина и водки, их карманы были полны драгоценных вещей (на трупе одного казака нашли пять часов), их сумки и кобуры были битком набиты всяким добром, следовавшие за их отрядом повозки были нагружены мебелью, бронзой, книгами, картинами. Но и этого им было мало: не имея возможности все увезти, они уничтожали все остальное – разбивали двери, окна, зеркала, рубили мебель, рвали обои, поджигали закрома и скирды, сжигали сохи и разбрасывали их железные части, вырывали плодовые деревья и виноградные кусты, складывали для иллюминации костры из мебели, ломали инструменты у мастеровых, бросали в реку аптекарскую посуду, выбивали дно у бочек с вином или водкой и затопляли подвалы.

В Суассоне было сожжено дотла 50 домов, в Мулене – 60, в Мениль-Селльере – 107, в Ножане – 160, в Бюзанси – 75, в Шато-Тьерри, Вельи и Шавиньоне – по 100 с лишним, в Атьи, Мебрекуре, Корбени и Класи – все. Исправно следуя урокам Ростопчина, казаки всюду прежде всего разбивали пожарные снаряды. Пламя пожаров освещало сцены бесчеловечной жестокости. Мужчин закалывали саблями или штыками; обнаженные и привязанные к ножкам кровати, они вынуждены были смотреть, как насиловали их жен и дочерей; других пытали, секли или жарили на огне, пока те не укажут, где спрятаны деньги. Кюре в Монландоне и Роланпоне (Верхняя Марна) остались мертвыми на месте. В Бюси-ле-Лонг казаки обуглили ноги слуги по имени Леклерк, оставшегося сторожить господский дом; так как он все же упорно молчал, то они набили ему рот сеном и зажгли. В Ножане дюжина пруссаков почти разорвала на части торговца сукном Обера, таща его за все четыре конечности, и только благодетельная пуля прекратила его страдания. В Провене бросили ребенка на горящие головни, чтобы развязать язык его матери. Алчность и разврат не щадили ни малых, ни старых. У восьмидесятилетней женщины на пальце было кольцо с бриллиантом; кольцо было тесно; удар саблей – и палец отлетел. Насиловали семидесятилетних старух, двенадцатилетних девочек. В одном только округе Вандевр было подсчитано 550 человек обоего пола, умерших от истязаний и побоев. Одна замужняя крестьянка Олливье, после того как казаки надругались над ней, подобно Лукреции не снесла позора и утопилась в Барсе.

Озлобляя население, эти зверства казаков и пруссаков примиряли с Наполеоном людей, враждебных ему, и заставляли мирных жителей браться за оружие. В Лотарингии, Франш-Контэ, Бургундии, Шампани, Пикардии крестьяне вооружались вилами и старыми охотничьими ружьями, утаенными от правительственных и вражеских реквизиций, подбирали на полях сражений ружья убитых и нападали на небольшие или только что разбитые неприятельские отряды. В Монтеро, в Труа, под конец сражения, жители осыпали австрийцев градом черепиц и мебели и стреляли в них сквозь ставни и отдушины погребов. В Шато-Тьерри мастеровые провели под прусскими ядрами барки с гвардейцами. Побережные жители Нижней Марны за четыре дня переловили 250 русских и пруссаков. На дороге из Шомона в Лангр ватага крестьян освободила 400 солдат из корпуса Удино, взятых в плен у Бар-сюр-Об. Между Монмеди и Сезанном, на протяжении в сорок с лишним миль по прямой линии, все села совершенно опустели, а жители их в соседних лесах из-за засады тревожили неприятеля. В Бургундии, Дофинэ, в охваченных поголовным восстанием Арденнах, в Аргонне, где проходы охранялись двумя тысячами партизанов, в Нивернэ, Бри, Шампани крестьяне правильными дружинами, или просто сзываемые набатом, дрались рядом с регулярными войсками. Рощи, опушки лесов, берега рек и прудов, проезжие дороги кишели партизанами. Банды в 10, 20, 50, 300 человек, вооруженных охотничьими ружьями, вилами и топорами, сидели в засадах, готовые напасть на проходящий неприятельский отряд или рассыпаться и исчезнуть при появлении целой неприятельской колонны. Военнопленные офицеры союзных армий признавались, что восстание крестьян держит в трепете их солдат.

Шатильонский конгресс. Сомнительно, чтобы союзники желали мира во время конгресса в Праге; еще более сомнительно, чтобы они готовы были согласиться на мир во Франкфурте, – и несомненно, что они решительно не желали его в ту минуту, когда отсылали своих уполномоченных в Шатильон. Со времени вступления союзных войск во Францию низложение Наполеона было молча решено. Англия желала Бурбонов. Регентство Марии-Луизы могло льстить императору Франции как отцу; но как государь он под влиянием Меттерниха и Шварценберга был против этой комбинации. Прусский король был готов содействовать реставрации, но лишь в том случае, если его армия, до исступления охваченная жаждой мести, предварительно зальет Францию огнем и кровью. Русский царь, в принципе не совершенно враждебный Бурбонам, считал их возвращение пока невозможным, думая, что Франция их отвергнет. Определенного плана у него не было; его тонкий и мечтательный ум колебался между разными проектами: возвести на императорский престол Бернадотта, предоставить регентство Марии-Луизе, созвать большое собрание депутатов, которые сами решили бы участь Франции. Его не пугала даже возможность провозглашения республики. Впрочем, им неотступно владела одна мысль: Наполеон вступил в Москву, а он хотел вступить в Париж.

Между тем министры союзных держав уже три месяца афишировали свои миролюбивые намерения. Во Франкфурте 9 ноября они официозно предложили открытые переговоры о мире на условии ограничения Франции ее естественными пределами; 25 ноября они официально заявили, что «готовы начать переговоры», 1 декабря – что «первое употребление, какое государи сделали из своей победы, заключалось в предложении мира французскому императору»; после всего этого отказаться от созвания конгресса значило озлобить весь французский народ и оскорбить саму Европу, жаждавшую мира не меньше Франции. Наполеон со своей стороны согласился начать переговоры с целью доказать свою готовность к миру, но не веря в возможность соглашения.

Конгресс, открывшийся 4 февраля и закрывшийся 19 марта, кончился ничем. Да иначе и не могло быть. Картина была такова: Наполеон предлагал начать переговоры на условиях о которых знал, что они не будут приняты уполномоченными союзных держав. А союзники соглашались вести переговоры на условиях, которые, как они хорошо понимали, будут отвергнуты герцогом Виченцским, уполномоченным Наполеона. Это была обоюдная комедия, сочиненная и разыгранная исключительно с целью обмануть общественное мнение.

II. Конец кампании

Критическое положение Блюхера; капитуляция Суассона.

В то время как армия Шварценберга отступила к Обу, армия Блюхера, возобновив наступление, двинулась на Париж. 27 февраля Блюхер явился перед Мо, который занимали Мармон и Мортье с 16 000 человек. Произведя неудачную атаку, он направился к Урку, готовясь обойти в тыл французам. Но последние утвердились позади Теруанна и в течение двух дней отражали все атаки русских и пруссаков. В ночь с 1 на 2 марта Блюхер узнал, что Наполеон большими переходами идет на него.

Наполеон оставил Труа 27 февраля со своей гвардией и с небольшими корпусами Нея, Викториа и Арриги (всего 30 000 ружей и сабель), намереваясь с тыла или фланга напасть на силезскую армию. Богемскую же армию должны были удерживать позади Оба Макдональд, Удино и Жерар со своими 40 000 человек.

Получив такие извести, Блюхер отступил к Ульши, где, овладев предварительно Суассоном, должны были присоединиться к нему русский корпус Винцингероде (27 000 человек) и прусский корпус Бюлова (17 000 человек). Но 3 марта в 7 часов утра он получил письмо от Винцингероде с известием, что, ввиду активного сопротивления Суассона, он и Бюлов отступают на правый берег Эня. Таким образом, Блюхер не только лишался ожидаемых подкреплений, но – раз Суассон остается в руках французов – ему приходилось фланговым маршем отводить свою изнуренную, оголодавшую, деморализованную армию на 15 миль к Берри-о-Бак. Таким образом, фельдмаршалу грозила величайшая опасность, потому что казалось невероятным, чтобы он мог избегнуть сражения между Ульши и Берри-о-Бак, а эта битва, где против него были бы наседавший на него Мармон и приближавшийся ему во фланг Наполеон, неизбежно должна была кончиться для него страшным поражением.

Армию Блюхера спасло слабоволие коменданта Суассона, Моро, в данных условиях равносильная военному преступлению. Опутанный лестью и запуганный угрозами русского парламентера, Моро согласился эвакуировать крепость под условием почетного отступления! Получив об этом известие в полдень, Блюхер тотчас двинул свои войска к Суассону, где они по городскому мосту перешли Энь.

Битвы при Кранне и Лане. Капитуляция Суассона была большим несчастием, но Наполеон считал эту беду поправимой. Не успев разбить Блюхера по эту сторону Эня, он решил ждать его по ту сторону реки. За день и в ночь на 5 марта французы перешли через мост Барри-о-Бак. Блюхер расположил часть своей армии на горе Кранн, в сильной позиции на высоте 150 метров над уровнем Эня, защищенной крутыми склонами и доступной для артиллерии только в одном пункте, через узкое ущелье Гюртебиз. С остальным своим войском он рассчитывал напасть на французов сзади во время их атак на возвышенность. Дело началось 7 марта в девять часов утра. Тотчас после полудня французы прошли через ущелье и, овладев восточными отрогами, выстроились на возвышенности параллельно врагу. Победа их казалась уже обеспеченной, как вдруг русские военачальники получили от Блюхера приказ отойти к Лану. Вследствие дурного состояния дорог обходное движение не удалось. Русские отступили в порядке с позиции на позицию, хотя и преследуемые на протяжении трех миль. У них выбыло убитыми и ранеными 5000 человек, у французов – приблизительно столько же.

Военная сметка подсказала Наполеону, что у Кранна против него была лишь часть союзной армии. Поэтому он был склонен думать, что упорная оборона этой позиции имела целью замаскировать либо отступление Блюхера к Авеню, либо новое движение фельдмаршала к Парижу на Лан, Ла Фер и правый берег Уазы. Уже очищение без боя линии Эня внушило Наполеону мысль, что Блюхер старается ускользнуть. В обоих случаях, т. е. в случае отступления к северу, как и в случае движения на Париж, Лан, намеченный для различных частей армии скорее как сборный пункт, чем как оборонительная позиция, должен был быть занят лишь арьергардом. Император уже не надеялся, как восемь дней назад, «истребить силезскую армию». Огромные потери, понесенные французами в сражении при Кранне, где они имели дело лишь с частью союзных войск, доказывали с очевидностью, что со всей этой армией, да еще отдохнувшей и усиленной, нелегко будет справиться. Но если бы императору удалось овладеть Ланом, нанести неприятельскому арьергарду новое поражение и отбросить Блюхера к его операционному базису, это был бы удовлетворительный результат, потому что тем самым был бы выручен Париж, пруссаки были бы вынуждены отступить и союзники – устрашены. Тогда Наполеон, целесообразно маневрируя, присоединил бы к себе гарнизоны северо-восточных крепостей и затем вышел бы против правого фланга главной неприятельской армии, между тем как Ожеро атаковал бы ее с левого фланга, через Бург и Везуль.

9 марта Наполеон стоял перед Ланом; но здесь в грозной позиции его ждал не арьергард, а вся армия Блюхера, возросшая благодаря присоединению корпусов Бюлова и Винцингероде до 80 000 человек. Притом большая часть этих войск была скучена к северу и востоку от города, так что гора скрывала их от Наполеона. Он упрямо стоял на своих первоначальных догадках и произвел несколько атак, которые были отбиты. Неприятель, введенный в заблуждение малочисленностью атакующих французов и опасаясь где-нибудь в другом месте подвергнуться нападению более значительных сил, весь день держался в оборонительном положении. Ночью прусская колонна Иорка и Клейста врасплох напала в бивуаке на изолированный корпус Мармона, привела его в страшное замешательство и с боем гнала его до прохода Фестие. Мармон потерял 3000 человек и всю свою артиллерию. На следующий день император, у которого не осталось и 25 000 человек, повел дело с такой решительностью, что смог беспрепятственно отступить к Суассону.

Переход Наполеона в наступление: Арсина-Об. Французские войска были всюду оттеснены. Удино, разбитый у Бар-сюр-Об вследствие безобразной диспозиции, соединился у Труа с Макдональдом и Жераром; отсюда они отступили к Ножану, затем к Провену. Ожеро отступал к Лиону, Мэзон – к Лиллю, Сульт оставил без защиты Бордо, который горсть заговорщиков-роялистов вскоре выдаст англичанам. Надо было быть Наполеоном, чтобы при таких условиях не почувствовать себя безвозвратно погибшим.

11 марта после полудня император вступил в Суассон; 12-го он пополнил свою армию подкреплениями, прибывшими из Парижа; 13-го он двинулся к Реймсу, где истребил русско-прусский корпус Сен-При.

Взятие Реймса имело больше стратегическое значение, так как, овладев этим городом, Наполеон занял позицию на коммуникационной линии обеих неприятельских армий; но еще более важен был его моральный эффект. Оно смутило и ужаснуло союзников. Блюхер, решившийся, наконец, пуститься в погоню за Наполеоном и форсировать переход через Энь, отозвал назад свои войска, уже выступившие в путь, и сосредоточил их под Ланом. Шварценберг приостановил свое наступление против Макдональда. Итак, армия Наполеона, которую считали уже не существующей, с быстротой молнии сокрушила корпус Сен-При и грозила русско-австрийскому флангу. Что же это? Или Франция непрерывно рождает новые батальоны? Или это гренадеры и драгуны чудом воскресли с полей битв?

Теперь первоначальный план Наполеона – двинуться к северо-восточным крепостям – снова оказывался осуществимым, под условием внесения в него некоторых поправок. Главная русско-австрийская армия находилась так близко к Парижу, что представлялось опасным оставить Макдональда глаз на глаз с этими полчищами до тех пор, пока Наполеон успеет присоединить к себе гарнизоны тех укреплений. Но нельзя ли врасплох застигнуть Шварценберга среди его передвижений, разбить порознь один или два его корпуса и, пользуясь отступлением русско-австрийской армии, броситься в Лотарингию? Уже утром 14 марта, т. е. меньше, чем через восемь часов по своем вступлении в Реймс, Наполеон решил идти против Шварценберга; но еще до 17-го он колебался в выборе места нападения. Идти ли к Провену или к Мо, соединиться там с корпусом Макдональда и атаковать врага в лоб, или же идти через Фер-Шампенуаз и Арсина-Об к Мери или Труа, чтобы напасть на русско-австрийскую армию с фланга или тыла? Первый план представлялся ему «наиболее надежным», но он выбрал второй, как «более смелый».

Но главная неприятельская армия не дерзнула ждать его. 19-го, когда французская колонна тронулась из Фер-Шампенуаза к Булажу, русско-австрийская армия начала попятное движение к Труа и Бар-сюр-Об. Таким образом, первая часть грандиозной операции, задуманной Наполеоном, не совсем удалась, потому что неприятель отступил еще быстрее, чем он атаковал его. Зато, в основной своей части план его не был испорчен. Если движение к Обу, представлявшее собой лишь подготовительный маневр, оказалось недостаточно тайным и быстрым, чтобы сделать возможной фланговую или тыловую атаку, то посредством этого движения Наполеон, по крайней мере, освободил Париж, соединился с Макдональдом, удалил Шварценберга и навел страх на Блюхера. Все позволяло думать, что теперь он может свободно располагать теми восемью днями, которые были ему нужны, чтобы дойти до своих северо-восточных крепостей и оттуда свернуть в тыл главной неприятельской армии. Хорошим предзнаменованием являлась даже тревога, поднятая Шварценбергом, несмотря на то, что она спасла русско-австрийскую армию от частичного поражения. Если приближение горсти людей, маневрирующих на его фланге, привело неприятельского главнокомандующего в такое волнение, то каков будет его испуг, когда Наполеон, усилив себя гарнизонами крепостей и присоединив к себе корпуса Макдональда и Удино, Мармона и Мортье, атакует его сзади с 90 000 человек и с помощью восставших Лотарингии, Аргонна и Бургундии?

Наполеон решил не мешать отступлению неприятеля и двинуться прямо к своим крепостям на Витри, идя до Арси обоими берегами Оба. 20 марта, около полудня, Наполеон с кавалерией Себастиани и двумя небольшими дивизиями Нея прибыл в Арси (по левому берегу) – и здесь внезапно атаковал его авангард богемской армии.

Шварценбергу надоело скрываться, и он самовольно и вопреки всякому ожиданию решил прервать свое отступление и дать сражение. Опрокинутые и затопленные потоком неприятельской конницы, слабые эскадроны Себастиани были охвачены паникой и в беспорядке поскакали к Арсискому мосту. Император, со шпагой в руке, стрелой промчался среди них, опередил их у самого моста и здесь, обернувшись к ним лицом, крикнул громовым голосом: «Кто из вас перейдет мост раньше меня?» Беглецы остановились, и Наполеон снова повел их в атаку на неприятеля. Вскоре показалась на правом берегу Оба старая гвардия. Ветераны Фриана и новобранцы Нея до ночи выдерживали, не уступая ни пяди, все атаки вражеских полчищ.

На следующий день, с прибытием части небольшой императорской армии, силы Наполеона достигли 28 000 ружей и сабель, но он занимал угрожаемую позицию, с рекой в тылу, и имел перед собой стотысячное неприятельское войско. Однако Шварценберг колебался напасть на него и решился на атаку лишь после полудня, когда увидел, что французы начинают спокойно отступать. На войне больше, чем где-либо, потеря времени – вещь непоправимая. Тщетно русско-австрийская армия быстро двинулась на врага: когда она стала подходить к Обу, больше двух третей французского войска достигло уже правого берега Оба. Отступление бесстрашно прикрывали 6000 испанских ветеранов генерала Леваля, укрепившиеся в городе. Они покинули свой пост лишь с наступлением ночи и, отступая, взорвали главный Арсиский мост.

20 марта Шварценберг не сумел сокрушить французскую армию. 21-го он, не двигаясь с места, дал ей перейти реку на расстоянии выстрела своих безмолвных пушек. Благодаря своей нераспорядительности и нерешимости он дважды в продолжение тридцати часов упустил случай одержать решительную победу. Имея дело с таким противником, как бы велики ни были его силы, мог ли Наполеон хоть на минуту отчаяться в успехе?

Движение союзников к Парижу; двукратный бой у Фэр-Шампенуаза. Два дня, следовавшие за сражением у Арсина-Об, союзники оставались в неизвестности относительно направления, по которому двинулся Наполеон. Лишь 23 февраля после полудня они узнали, что он перешел Марну и идет к Сен-Дизье и Жуанвиллю с целью напасть сзади на их главную армию. Получив это известие, Шварценберг созвал военный совет. Предложение, которое первым было высказано здесь, доказывает, что многие из генералов союзной армии растерялись совершенно. Сущность их мнения заключалась в следующем: «Наполеон стоит уже на нашей операционной линии; он опередил нас двумя днями и угрожает Шомону. Следовательно, мы должны обезопасить наши сообщения со Швейцарией посредством параллельного форсированного марша на Вандевр, Бар-на-Сене и Шатильон. Отсюда мы двинемся либо к Лангру, либо к Дижону и Везулю». Эта операция представляла собой ничто иное, как отступление, притом – отступление крайне пагубное с моральной и чрезвычайно опасное с военной точки зрения. По единодушному суждению немецких, английских и русских историков, оно повлекло бы за собой самые тяжкие последствия. Отступи союзная армия до Рейна и даже, как говорил Дибич, за него, – потеряны были бы плоды десяти сражений, двухмесячной кампании, богемскую армию охватила бы деморализация, силезской армией, которая одна осталась бы на французской территории, овладел бы панический страх, обозы и магазины были бы разграблены, артиллерийские парки достались бы врагу, войска были бы преследуемы и разъединяемы Наполеоновскими солдатами и тревожимы вооруженными крестьянами, пришли бы в полное расстройство и подверглись бы всем ужасам панического бегства.

Однако великую опасность этого отступления, бросающуюся нам в глаза на расстоянии века, заметило и большинство членов совета. На обсуждение был поставлен другой план кампании, подсказанный приближением силезской армии через Шалон. Речь шла о том, чтобы совсем отказаться от коммуникационных линий в Швейцарию и открыть себе новые – в Голландию, через Шалон, Реймс и Монс. Для этого нужно было только соединиться с армией Блюхера, после чего обе армии дружно двинулись бы против Наполеона и дали бы ему сражение между Витри и Мецом. После коротких прений совет принял этот план, который, хотя и был для союзников много выгоднее первого, – как нельзя лучше соответствовал и замыслам, и предсказаниям Наполеона. Его ловкий маневр удался – союзники попались на удочку: они последуют за ним под выстрелы крепостных орудий. И теперь, как в предыдущие кампании, увенчанные великими победами, войну направлял Наполеон, заставляя противников исполнять его волю и, так сказать, диктуя неприятельским армиям их собственные движения.

К несчастью, случайное происшествие открыло глаза союзникам. Казаки, поймав гонца из Парижа, нашли у него пакет с депешами, адресованными Наполеону. Это были конфиденциальные сообщения высших сановников империи, крайне удрученные и изображавшие положение дел в самом мрачном свете. Здесь говорилось об истощении казначейства, арсеналов и магазинов, о разорении народа, о сильном брожении и возрастающем недовольстве парижского населения. В одном из этих писем, подписанном, как говорят, герцогом Ровиго, сообщалось, что в Париже есть группа влиятельных лиц, которая проявляет открытую вражду к императору и может стать чрезвычайно опасной в том случае, если бы неприятель приблизился к столице. Такие же сведения уже раньше получил император Александр от роялистских эмиссаров, вроде барона Витролля; но он не дал им веры. Теперь, когда они подтверждались более достоверными свидетельствами, с ними можно было считаться. Царь целую ночь обдумывал новый план, состоявший в том, чтобы решительно идти на Париж, игнорируя армию Наполеона; наутро, 24 марта, твердо решившись, он убедил Шварценберга принять этот план. Было решено, чтобы главная союзная армия и армия Блюхера завтра же начали параллельное движение к Парижу, между тем как генерал Винцингероде с конницей в 10 000 человек, орудиями и отрядом пехоты последует за Наполеоном в направлении к Сен-Дизье, всеми возможными способами внушая ему мысль, что его преследует вся союзная армия.

Утром 25 марта русско-австрийский авангард встретил возле Фер-Шампенуаза небольшие отряды Мармона и Мортье, которые, согласно приказанию Наполеона, шли с Эня к Марне на соединение с императорской армией. Атакованные вражескими полчищами, эти 16 000 человек пришли в полное расстройство. Обоим маршалам удалось собрать их позади Фер-Шампенуаза. Мармон не имел никаких сведений о положении Наполеона. По соглашению с Мортье он благоразумно решил отступить к Парижу.

В этот самый день, пока авангард Шварценберга отбрасывал Мармона, происходило и другое сражение, к северу от Фер-Шампенуаза, – между авангардом Блюхера и дивизиями Панто и Амея, силившимися соединиться с императорской армией. Эти две дивизии, состоявшие из 3300 национальных гвардейцев, 800 рекрутов и 200 солдат 54-го линейного полка, в общем 4300 ружей, построившись в шесть каре, сначала отразили атаки неприятельской конницы. Но так как к атакующим беспрерывно подходили на подкрепление новые батальоны, то французы начали под градом картечи отступать к Фер-Шампенуазу в огненном кругу неприятельской конницы. Теперь приходилось уже не только отражать ее атаки, но и пробиваться сквозь ее полчища. Так шли национальные гвардейцы пять часов под градом ядер, каждые четверть часа атакуемые конницей. Подойдя ближе к Фер-Шампенуазу, они очутились лицом к лицу с русской и прусской конной гвардией. Отступить к Фер-Шампенуазу оказывалось невозможным. Панто решил особым усилием высвободить свой правый фланг и добраться до Сен-Гондских болот.

К этому времени французы потеряли уже больше трети своих сил и составляли только четыре каре, так как три из шести каре настолько поредели, что должны были слиться в одно. И вот, они стоически двинулись в новом направлении. Еще раз пришлось пробиваться через массу русских и пруссаков.

Шесть километров прошли они в этом вихре коней. Враг лишь на минуты прерывал свои атаки, чтобы давать возможность батареям осыпать картечью бесстрашные батальоны. После каждого залпа пехотинцы смыкали ряды и принимали русскую конницу на свои штыки, искривленные бесчисленными ударами, и, отразив атаку, снова некоторое время двигались вперед. Только одно каре, расстроенное орудийным огнем, было опрокинуто; солдаты продолжали защищаться и были почти все перебиты. Остальные три каре уже подходили к болотам, когда генерал Депрерадович с одним кирасирским полком и частью резервных батарей, легко обогнав их близ Банн, вдруг преградил им путь огнем из 48 орудий. Залпы открыли просветы в этой живой стене, и конница ворвалась в эти бреши и принялась рубить разъединенных солдат, которые защищались один на один, стараясь пробиться к находившимся поблизости болотам.

Из этих 4300 человек, которые прошли семь миль, отбиваясь сначала против 5000, потом 10 000, потом 20 000 всадников, поддерживаемых сильной артиллерией, 500 удалось добраться до болот, 1500 – в большинстве раненые – сдались после отчаянного сопротивления и больше 2000 полегли на поле битвы. История войны эпохи революции и империи не представляет ни одного столь необычайного эпизода, ни одной столь героической страницы. В эту удивительную французскую кампанию бесстрашие солдат сравнялось с гениальностью их вождя.

III. Отречение

Регентство и оборона Парижа. Со времени отъезда Наполеона в действующую армию бразды правления номинально находились в руках императрицы, облеченной правами регентства в силу рескрипта 23 января, фактически – в руках короля Жозефа, объявленного наместником императора, – далее в руках великого канцлера, данного в советники Марии-Луизе, и министров внутренних дел, военного и полиции. Однако как ни был император поглощен неотложными заботами по управлению армией, – редкий день он не писал Жозефу, Кларку, Монталивэ, Ровиго по всевозможным военным, административным и политическим вопросам. Но находясь вдали от Парижа и недостаточно осведомленный донесениями, иногда чересчур оптимистическими, но чаще – чрезмерно тревожными, он мог давать только общие указания и советы, а не точные и формальные приказания. Результатом было то, что его почти не слушали, и его распоряжения, за исключением тех, которые касались посылки в императорскую армию подкреплений и военных запасов, исполнялись плохо. Об его инструкциях спорили, их обходили или клали в долгий ящик. В годы славы слепо полагались на гений и счастье императора и без рассуждений исполняли его приказы. Неудачи умалили это доверие: слуги не слушались его и, отвыкнув мыслить и действовать самостоятельно, не знали, что делать.

Вот почему 28 марта, когда неприятель очутился в двух переходах от Парижа, постройка ретраншементов еще не была начата, две трети национальной гвардии не были ни вооружены, ни даже сформированы, гарнизон состоял всего из 13 000 запасных, в артиллерии не хватало лошадей, население было терроризировано неумными статьями из официальных газет, которые, под предлогом возбуждения патриотизма, усиливали страх, наконец заговорщики, немногочисленные, но смышленые, стояли наготове, ожидая только подходящей минуты.

В совете регентства Жозеф прочитал письмо императора от 16 марта, гласившее, что если Парижу будет угрожать серьезная опасность, регентша, король римский, высшие сановники, министры, высшие чины сената и двора должны удалиться к Луаре. Эти распоряжения скрывали в себе большой риск, который Жозеф еще усугубил, исполнив их лишь наполовину. Он решил, что императрица и король римский на следующий день утром, 29 марта, одни уедут с Камбасересом, остальные же лица, указанные в письме императора, останутся в Париже, пока каждый из них отдельно не получит от Жозефа приказание выехать. Между тем не трудно было предвидеть, что среди неурядицы и тревоги штурмов рассылка этих приказов будет сильно тормозиться и что, во всяком случае, каждому легко будет уклониться от исполнения такого приказа. Таким образом, отсрочив выезд главных сановников и высших чинов сената, особенно Талейрана, Жозеф открыл полный простор всяческим интригам.

Сражение и капитуляция Парижа. Утром 30 марта союзная армия в 110 000 человек двумя главными колоннами подступила к Парижу через Бонди и Буржэ. Небольшие корпусы Мармона и Мортье, прибывшие накануне вечером, увеличили оборонительные силы города до 42 000 человек, включая и национальную гвардию, и канониров-инвалидов, и учеников Политехнической и Альфортской школ. Жозеф счел нужным оставить за собой командование, хотя и предоставил двум маршалам полную свободу в отношении выбора позиций. Мармон развернул свой отряд поперек возвышенности Роменвилля, Мортье расположил свой на холмах Шомона, у Ла-Вильетта и Ла-Шапелля. Конница Бельяра и Орнано прикрывала левый фланг до Сены. Монматрские холмы, где находился король Жозеф, занимала национальная гвардия. На юге Мармон, еще только один подвергшийся серьезной атаке, с видимым успехом держался на своих позициях. Положение дел было удовлетворительно, как вдруг Жозеф, напуганный резким ультиматумом царя, прислал обоим маршалам «полномочие» вступить в переговоры с русским императором и отойти к Луаре. Сам он тотчас выехал по направлению к Рамбулье через Рульскую заставу и Булонский лес.

Мармон считал себя в силах продлить сопротивление до ночи; он положил записку Жозефа в карман и продолжал отбиваться с величайшей энергией. Лишь в четыре часа, будучи вынужден далеко отступить с фронта и будучи обойден с обоих боков, он, скрепя сердце, решился послать парламентеров. Тем временем Мортье, теснимый с позиции на позицию, сосредоточил свои войска перед заставой Сен-Дени, а Монсэ с национальной гвардией и канонирами-инвалидами мужественно отстаивал заставу Клиши. Но скоро огонь прекратился в силу молчаливого перемирия. Регулярные войска начали очищать Париж, уходя по дороге на Фонтенбло. Капитуляция, условия которой были выработаны к 6 часам вечера, была подписана ночью в 2 часа.

Парижский бой, имевший такие громадные последствия, с военной точки зрения представляет собой незначительный эпизод. Это была лишь серия стычек без одного общего плана со стороны нападающих и без систематического единства со стороны обороняющихся. Однако не следует забывать, что по числу действующих сил и по потерям с обеих сторон (девять тысяч убитыми и ранеными у союзников, девять тысяч – у французов) парижское сражение было крупнейшим и наиболее кровопролитным за всю эту кампанию. К несчастью, Наполеон не командовал здесь.

Возвращение императора в Париж. Наполеон, маневрируя за Марной, истребил у Сен-Дизье корпус Винцингероде, но лишь 27 марта узнал о движении союзников к Парижу.

С начала кампании в его уме, чередуясь, брали верх два противоположных плана: защищать Париж или оставить его на произвол судьбы. Он говорил: «Если неприятель дойдет до Парижа, – конец империи»; в другой раз он писал: «Никогда Париж не будет занят, пока я жив». Но вместе с тем он неоднократно делал точные распоряжения насчет выезда императрицы и правительства, и когда, 21 марта, возобновил свое движение к Марне, – он знал, что это движение одинаково может и выручить Париж, и отдать его в руки врага. И решаясь пожертвовать своей столицей, он делал это в надежде, что в конце концов ему все же не придется принести эту опасную жертву. Но роковой час пробил неожиданно быстро. Тогда Наполеоном снова овладело сомнение: идти ли форсированными маршами назад к Парижу? Поспеет ли он еще вовремя? Не овладеют ли к тому времени Парижем союзники, опередившие его на три дня? Или лучше оставить попечение о Париже, как русский царь пренебрег Москвой, и продолжать начатое движение? Союзники очистили всю территорию от Ионны до Марны и от Сены до Мерты. Он мог теперь две недели свободно маневрировать, истребить отступающие колонны, захватить обоз и магазины, вернуть занятые врагом города, присоединить к себе крепостные гарнизоны, провозгласить всеобщее ополчение. В Лотарингии, Шампани, Эльзасе и Бургундии 30 000 крестьян, вооруженных охотничьими ружьями, вилами и косами, взывали о мести и готовы были начать ту «императорскую Вандею», вернее сказать – национальную, возможность которой наводила смертельный ужас на неприятеля.

Все заставляет думать, что будь решение Наполеона вполне свободно от посторонних влияний, он остался бы на Марне. Но он уступил тревоге, унынию и недовольству, царившим в его штабе. Если солдаты и громадное большинство офицеров были и теперь еще готовы на всякие жертвы, то маршалам и генералам, за немногими исключениями, надоело сражаться. Они понимали, что маневрировать в Лотаринги и значило надолго затянуть войну.

Утром 28 марта войска двинулись к Парижу. До Вильнева-на-Ионне император ехал при войске по-военному, но здесь, снедаемый нетерпением, он бросил свой ничтожный отряд и ускакал на почтовых лошадях с Коленкуром, Друо, Лефевром, Флаго и Гурго.

Ночью с 30 на 31 марта, сделав несколько шагов по дороге, пока меняли лошадей на станции Кур-де-Франс, они встретили кавалерийский отряд: начальник последнего, Бельяр, спешил приготовить квартиры для армии, очищавшей Париж в силу капитуляции. Он рассказал Наполеону о событиях этого дня. В первую минуту, обезумев от бешенства, император решил во что бы то ни стало ехать в Париж, созвать туда войска, вооружить народ и разорвать договор о сдаче; но затем он понял, что это – лишь героическая мечта. Он уехал в Фонтенбло, предварительно послав в Париж герцога Виченского с полномочием «выработать и заключить мир».

Вступление союзников в Париж; учреждение временного правительства. 31 марта, около девяти часов утра, в Париже начал распространяться слух, что заключена капитуляция и что русский император, очень хорошо приняв муниципалитет, обещал ему для населения полную неприкосновенность личности и имущества; царь заявил-де, что берет Париж под свое покровительство. Сквозь страстные преувеличения современных мемуаров легко разглядеть истинные чувства большинства парижан. То не было ни непристойное ликование, которое охватило роялистов, ни глухой гнев, терзавший сердце немногих патриотов – то было глубокое успокоение, умственное и нервное. Последние два месяца грабежи, насилия над женщинами, убийства, поджоги, всевозможные преступления и ужасы распространяли небывалую тревогу. И вдруг, в одно мгновение, это долге томление улеглось. Правда, вместе с тем рассеялась и шаткая надежда на победу; но восстановление безопасности сильно перевешивало горечь обманутых надежд и унижений. Да тут и не рассуждали: впору было свободно вздохнуть.

А сторонники Бурбонов, разумеется, приготовили победоносному врагу триумфальный въезд. Им дали знать, что необходимо организовать роялистское движение, чтобы закрепить решение союзных государей. И вот, с утра наиболее предприимчивые из них, украсившись королевскими цветами, бегали по бульварам, крича: «Да здравствует король!» и предлагая всем прохожим белые кокарды и повязки. От площади Согласия до улицы Ришелье манифестанты приманили немногих, а дальше их встречали ропотом, угрозами и побоями. Тем временем союзники вступили в Париж. Оказалось, что они приготовили роялистам великолепный сюрприз: на всех солдатах были белые ручные повязки. Дело в том, что утром в день сражения при Ла-Ротьере английский офицер, как говорили, был ранен казаком; и вот, во избежание путаницы, которая могла произойти от великого количества разнообразных форм обмундирования, приказано было всем офицерам и солдатам союзных войск надеть белые повязки. Таким образом, к пяти или шестистам белым кокардам роялистов вдруг прибавилось 100 000 белых повязок Этот случайный факт произвел свое действие. Когда толпа, привлеченная любопытством на бульвары, увидела первые ряды солдат с белыми повязками на рукавах, ропот против белых кокард, столь сильный утром, сразу ослабел. Многие, кто раньше отверг роялистские эмблемы, теперь сами нацепили их на себя, одни – думая тем защитить себя против насилия со стороны казаков, другие – в знак мира. Один русский историк замечает, что белая повязка на войсках, хотя и была лишена всякого политического значения, тем не менее оказала услугу партии Бурбонов, породив двойное недоразумение: при виде этой эмблемы парижане поверили, что Европа подняла оружие в защиту Бурбонов, и с другой стороны, украсив себя белыми кокардами и повязками из страза или для свидетельства мира, вопреки своим убеждениям, они внушили союзникам мысль, что роялистов много. Так, обе стороны были взаимно одурачены.

После смотра на Елисейских полях, во время которого несколько аристократов, в том числе маркиз Мобрейль, привязавший к хвосту своей лошади крест почетного легиона, сбрасывали с колонны Великой армии статую Наполеона, – государи и дипломаты собрались у Талейрана. Прусский король и князь Шварценберг сели, имея с правой стороны Дальберга, Нессельроде, Поццо ди Борго и Лихтенштейна, с левой – принца Беневентского. Царь ходил взад и вперед. Остановившись, он сказал, что на выбор предоставляются три возможности: заключить мир с Наполеоном, приняв против него всяческие меры предосторожности, или назначить регентшей императрицу Марию-Луизу, или призвать Бурбонов. Талейран без труда убедил присутствующих, уже заранее к тому подготовленных, что мир с Наполеоном не даст никаких гарантий. «Не менее опасно для спокойствия Европы, – сказал он, – будет и регентство, так как под именем Марии-Луизы царствовать будет император». Он кончил тем, что все будет паллиативом, за исключением восстановления Бурбонов, которые «олицетворяют собой принцип». Это удачное слово не могло не произвести впечатление на царя, который сам олицетворял собой принцип. Однако Александр возразил, что он не желает насиловать Францию, которая, как ему кажется, не расположена к Бурбонам. Он напомнил, что, исключая нескольких старых эмигрантов, он всюду в провинциях замечал вражду против какой бы то ни было реставрации. Революция в Бордо, белые кокарды на Итальянском бульваре, прошения, поданные ему прекрасными парижанками на площади Согласия – все было вытеснено из его головы воспоминанием о национальных гвардейцах, падавших при Фер-Шампенуазе под картечью с кличем: «Да здравствует император!» Эта героическая сцена произвела на него глубокое впечатление. Он рассказал о ней присутствующим. Тут Талейран выдвинул подкрепление. В залу вошли Прадт и барон Луи; на вопрос царя они заявили, что Франция проникнута роялизмом, но неопределенность положения до сих пор мешала народу изъявить свою волю. Александр дал убедить себя.

Итак, решено было произвести государственный переворот. Оставалось только найти способ его осуществления. Но Талейран уже позаботился об этом. Он доложил государям, что сенат, где он пользуется значительным влиянием, готов объявить Наполеона низложенным, под условием, чтобы сенаторам было дано ручательство, что император никогда не вернется на престол. Талейран знал меру храбрости сенаторов; он знал, что без письменной гарантии они не решатся на этот опасный шаг. «Раз дело стоит так, – сказал Александр, – я заявляю, что более не стану вести переговоров с Наполеоном».

Тотчас же была составлена декларация, гласившая, что союзные государи отказываются вести переговоры с Наполеоном или с кем-либо из членов его семьи, и приглашавшая сенат наметить временное правительство, которое могло бы выработать новую конституцию. Эта декларация, бывшая всецело созданием Талейрана, не только снимала с сената всякий страх, но и диктовала ему его дальнейшее поведение. Это было ручательство и вместе с тем приказ. Заверение, что условия мира будут мягкими, а Франция изберет себе «разумное правительство» (эвфенизм вместо «Бурбоны»), приглашало граждан, даже наиболее враждебных этому «разумному правительству», принять его из патриотического самоотречения как выкуп за Францию. Чтобы пощадить самолюбие французов, декларация лгала, будто «государи считают своим долгом исполнить волю нации»; чтобы успокоить либералов относительно возможности мести со стороны старого порядка, она обещала: «Государи гарантируют конституцию, какую выработает себе французский народ».

Вечером 31 марта Талейран частью пригласил к себе, частью опросил через доверенное лицо наиболее влиятельных членов сената. Прежде чем созвать сенат на завтра в качестве его вице-президента и vice-grand electeur, он хотел убедиться в его полной покорности. Необходимо было устроить так, чтобы на заседании не обнаружилось ни колебаний, ни разногласий, чтобы решение состоялось, так сказать, без слов; поэтому нужно было все уладить заранее. В этот же вечер Талейран выбрал будущих членов временного правительства, имея в виду санкционировать свой выбор постановлением сената. На следующий день собрался сенат. Он насчитывал 140 членов, из которых около 90 находились в Париже. На заседание явились, по незаконному приглашению принца Беневентского, 64 члена, в том числе два маршала империи, Серюрье и герцог Вальми. Талейран произнес, или, вернее, прочитал короткую речь – неподражаемый образчик бессмыслицы и общих мест. Сам предмет обсуждения едва был намечен в ней; впрочем, не нужно было ни пояснений, чтобы осведомить, ни красноречия, чтобы убедить сенаторов: они уже все знали и все решили про себя. Сенат без прений постановил, что должно быть организовано временное правительство для заведованиями администрацией и для выработки проекта конституции. На третий день сенат, по наущению Талейрана, вотировал декрет о низложении Наполеона. Палата, или, вернее, 79 депутатов, созванных временным правительством, также объявила Наполеона лишенным престола.

Отречение. В Париже воцарилось временное правительство, в Блуа функционировало регентство, в трех четвертях Франции народ признавал императорскую власть, а в Фонтенбло Наполеон собрал 60 000 штыков с целью уничтожить декреты сената.

Несмотря на свой громадный численный перевес, союзники не торопились идти на льва в его берлоге. Царь, ставший вершителем судеб Франции, был упоен триумфом. Он достиг своей цели – он вступил в Париж во главе своей гвардии. Он достославно кончил «отечественную войну». Впредь он, если и не отказывался решительно, то колебался проливать кровь своих солдат в чисто политической войне и за дело, к которому он до сих пор был равнодушен. Вопреки стараниям временного правительства он дважды принял Коленкура. Категорически отвергая его предложение вступить в переговоры с Наполеоном, он, однако, намекал на возможность учреждения регентства. Прощаясь с Коленкуром, он советовал ему привезти отречение Наполеона, и тогда, сказал он, «можно будет поговорить о регентстве».

Эти слова были недостаточно определенными, чтобы заставить Наполеона подписать отречение. Тщетно Коленкур умолял его; он резко отвергал советы и просьбы. Он твердо решил еще раз попытать военное счастье. Его горячее воззвание по окончании смотра, произведенного им войску 3 апреля во дворе Cheval-Blanc, наэлектризовало солдат, которые, пылая местью, поклялись лечь костьми под развалинами Парижа.

Маршалам такое желание было совершенно чуждо. Слух о том, что император отказывается отречься в пользу своего сына, проник в штабы и вызвал здесь крайнее недовольство. 4 апреля, после парада, Ней, Лефевр, Макдональд, Монсэ и Удино последовали за императором и ворвались в его кабинет, куда он только что вернулся с Бертье, Бассано, Коленкуром и Бертраном. Ней, выступив от имени своих товарищей, заявил Наполеону, что он должен отречься от престола. Наполеон, сохраняя хладнокровие, изложил свой план кампании и пытался убедить маршалов. Спор все более разгорался. Тут Ней вспылил и грубо заявил, что армия не двинется к Парижу, что она «послушается только своих генералов». Гренадеры заняли дворец. Наполеон знал, что ему стоит лишь приказать офицеру караула, – и маршалы, дерзающие грозить ему, будут немедленно арестованы. Но поведение его старых соратников еще более огорчило, чем разгневало его; его сердце преисполнилось горечи. Он сухо отпустил маршалов и, оставшись один с Коленкуром, написал заявление об условном своем отречении в пользу Наполеона II под регентством Марии-Луизы.

Коленкуру, Нею и Макдональду поручил он отвезти этот акт русскому царю и добиться провозглашения регентства; в Эссонне они должны были присоединить к себе, в качестве четвертого уполномоченного, герцога Рагузского. Но последний только что совершил предательство, и по отношению не к одному Наполеону: сдавшись на увещания роялистских эмиссаров, он письменно обязался доставить свой корпус в линию австрийских позиций; согласно отданным распоряжениям, переход должен был быть произведен ночью, чтобы несчастные солдаты, жертвы этой измены, ничего не смогли заметить, пока не будут окружены неприятелем. Мармон, назначенный уполномоченным императора, уехал в Париж, приказав дивизионным командирам своего войска приостановить движение и не трогаться с места до его возвращения. Однако, считая себя слишком опороченным, чтобы предстать перед царем, он отказался сопровождать Коленкура и двух маршалов на аудиенцию, которая была им дана в ночь с 4 на 5 апреля.

Ней, Коленкур и Макдональд горячо ходатайствовали за учреждение регентства. Царь был поколеблен. Он отложил ответ на завтра. 5 апреля, когда трое уполномоченных снова вошли в его кабинет, он сказал им: «Господа, прося меня о регентстве, вы опираетесь на непоколебимую преданность войск императорскому престолу. Ну, вот: авангард Наполеона только что предался. В эту минуту он уже в наших позициях». Дело в том, что генералы 6-го корпуса, устрашенные мыслью, что им доверена такая тайна, произвели предположенное движение и в отсутствие герцога Рагузского осуществили его предательство. «Я отдал бы руку, чтобы этого не случилось» – сказал Мармон. «Руку! – сурово отвечал ему Макдональд, – скажите: голову, – и это будет только справедливо».

Мысль о регентстве была оставлена. Наполеон, все еще жаждавший решить спор оружием, выражал желание удалиться за Луару. Двадцать четыре часа боролся он с волей своих окружающих; наконец, 6 апреля днем он написал акт отречения: «В виду заявления союзных держав, что император Наполеон является единственным препятствием к восстановлению мира в Европе, император Наполеон, верный своей присяге, заявляет, что он отказывается за себя и своих наследников от престолов Франции и Италии, так как нет личной жертвы, не исключая даже жертвы собственной жизнью, которой он не был бы готов принести благу Франции».

В тот же день сенат провозгласил королем Людовика XVIII. О том, что Наполеон еще жив, знали, по-видимому, только герцог Бассано, несколько адъютантов и несколько генералов. Генералы и высшие сановники империи наперегонки спешили выразить публичное одобрение мерам временного правительства и заявить о своей преданности королю. Наполеон оставался почти один в своем опустевшем дворце в Фонтенбло. В ночь с 12 на 13 апреля он сделал попытку отравиться, но яд, который он носил при себе со времени отступления от Москвы, потерял свою силу. Он решил жить – и подписал так называемый Фонтенблосский договор, признававший за ним суверенные права над островом Эльба. Цезарю подарили державу Санчо-Пансы!

В полдень 20 апреля во дворе Cheval-Blanc Наполеон простился со своей старой гвардией. Ветераны уже не кричали: «Да здравствует император», но их искаженные болью лица, глаза, полные слез, и угрюмое молчание, прерванное всхлипываниями в ту минуту, когда он обнял побежденное знамя, выразили всю любовь, всю скорбь, весь гнев армии.

Глава IX Первая реставрация и возвращение с острова Эльба. 1814-1815

I. Восшествие на престол Людовика XVIII

Сент-Уанский манифест. Заявив, что только Бурбоны олицетворяют собой «принцип», Талейран относился, однако, несколько недоверчиво к принципам Бурбонов. Вот почему он потребовал гарантий. 6 апреля он провел в сенате акт, которым «на престол свободно призывался Людовик-Станислав-Ксаверий французский»; акт этот представлял собой настоящую конституцию и содержал указание, что король будет провозглашен после принесения присяги в том, что он сам будет признавать конституцию и следить, чтобы ее признавали другие. Граф д’Артуа, объявивший себя собственною своею властью королевским наместником, вступил 12 апреля в Париж, не будучи официально признан в своем звании. Сенат желал, чтобы принц предварительно принял именем своего брата новую конституцию. Граф д’Артуа, признававший только божественное право, не соглашался на это. Чтобы сломить его сопротивление, понадобилось категорическое заявление русского императора. 14 апреля он покорился и принял сенат в Тюльерийском дворце. Он заявил сенаторам: «Я не получил от короля полномочий принять конституцию, но я знаю его чувства и не боюсь вызвать его неодобрение, если заявлю от его имени, что он готов признать основы этой конституции».

Во всем, что сказал граф д’Артуа, не было ни одного искреннего слова. Две недели спустя он отправил навстречу королю, высадившемуся 24 апреля в Калэ, графа Брюгского с тем, чтобы посоветовать королю не принимать конституцию. Король именно таким образом и собирался поступить. Роялисты говорили ему, что он обязан и может отважиться на все. Несмотря на замечания и просьбы Талейрана, которому он, в сущности, обязан был короной, он отверг малейшую уступку. Опять пришлось вмешаться царю. Уступая по существу, чтобы только спасти формы, Людовик XVIII согласился обеспечить публичным актом конституционные вольности, совершенно отвергнув конституцию, которую стремился навязать ему сенат. Манифест 2 мая отлично намечает это ограничивающее условие. «Мы, Людовик, милостию Божиею король Франции и Наварры, решив принять либеральную конституцию и не в состоянии будучи принять такую, которую неминуемо придется переделать, созываем на 10 число июня месяца Сенат и Законодательный корпус, обязуясь представить на их рассмотрение труд, который мы свершим вместе с комиссией, избранной из состава обоих этих учреждений, и положить в основу этой конституции представительную форму правления, разрешение налогов палатами, свободу печати, свободу исповедания, безвозвратность продажи национальных имуществ, сохранение Почетного легиона»…

Этот так называемый сент-уанский манифест напечатан был в Монитере. На другой день Людовик XVIII совершил свой въезд в Париж при колокольном звоне и пушечных салютах. Так совершилась «реставрация» Бурбонов, настолько неожиданная в последний год империи, что ее не без основания можно было назвать чудесной…

Общественное мнение. Монархия с энтузиазмом встречена была десятой частью населения; три десятых примкнули к ней из благоразумия; остальная часть, т. е. большая половина французов, колебалась, относясь к ней с недоверием, скорее даже враждебно. Тем не менее было вполне возможно целиком привлечь на свою сторону общественное мнение. У монархии было много противников, но совершенно не было явной оппозиционной партии. Не надо было допускать ее образования.

Подписание мира и обнародование Хартии произвело мало впечатления на общественное мнение. Этот столь желанный мир фактически существовал уже два месяца. К нему привыкли, не без основания считая его уже упроченным. Таким образом, опубликование договора не сообщило французам ничего нового, кроме разве тех жертв, какие наложены были на них победителями. Так как основные принципы Хартии содержались уже в сент-уанском манифесте, то нечего было рассчитывать на то, чтобы вторично поразить умы торжественным возобновлением обязательств, имевших за собой двухмесячную давность. Все возвещенные в конституции гарантии не являлись неожиданными. Зато более неожиданными являлись 38-я и 40-я статьи Хартии, которые сводили число прямых избирателей к 12–15 тысячам, а число избираемых – к 4–5 тысячам, так что многие из настоящих депутатов, как, например, президент палаты Феликс Фокон, утрачивали право быть избранными. Более неожиданными являлись также слова уступка (concession) и пожалование (octroi), вставленные в Хартию, и своеобразное выражение, которым она заканчивалась: дана в Париже, в лето от Рождества Христова 1814-е, царствования же нашего в девятнадцатое. Политики с большей или меньшей горечью судили об этих безобидных претензиях. Масса населения не беспокоилась по поводу этих тонкостей, но вскоре у нее появились более серьезные мотивы для боязни и недовольства. Приказ Беньо о строгом соблюдении воскресных и праздничных дней; сохранение соединенных прав, отмена которых формально обещана была графом д’Артуа и роялистскими агентами, наглость дворян-помещиков, которые демонстративно вели себя в деревнях как в завоеванной стране; анафемы проповедников против приобретателей церковных имуществ; наконец, больше всего – притязания эмигрантов признать недействительною продажу национальных имуществ, притязания, поддержанные неразумными сочинениями и двусмысленными разговорами принцев и их окружающих.

Под влиянием бюджетного стеснения пришлось сократить армию; 12 000 офицеров разных степеней уволено было в запас с сохранением половинного содержания; более 10 000 было совсем уволено в отставку. Оставшись без дела, они проводили время на улицах и в общественных местах, прислушиваясь к разным толкам, разглашая неблагоприятные известия, критикуя действия правительства, ругая министров, принцев, короля, предсказывая возвращение императора, разглагольствуя насчет «постыдного мира», потери пограничных областей, унижения Франции, расходов двора, нищеты солдат, могущества попов, угроз роялистов. Отставные и уволенные на половинном содержании офицеры были самыми деятельными врагами реставрации.

Одновременно с отставкой старых солдат правительство с большими затратами устраивало королевскую гвардию из старых лейб-гвардейцев Людовика XVI, солдат Кондэ, вандейцев, эмигрантов, служивших за границей, и молодых пятнадцатилетних дворян. Создание этого привилегированного отряда являлось одним из главнейших поводов к недовольству армии Бурбонами. Были, однако, и другие поводы: к победам этой армии относились с напускным презрением, трехцветное знамя было отменено, восстановлен был орден св. Людовика, а Почетный легион унижен, жалованье выплачивалось неисправно, солдаты ходили в лохмотьях. За время реставрации не проходит, кажется, и дня без того, чтобы в казармах не раздавались крики: «Да здравствует император!» Солдат носит белую кокарду, но в глубине своего ранца он хранит, как реликвию, старую трехцветную кокарду. Войска служат Людовику XVIII, но предметом их культа является Наполеон, и они уверены в том, что снова увидят императора в маленькой шляпе и сером сюртуке. Во время переходов и в караулах все разговоры сосредоточиваются около одной темы: «Он вернется!» 15 августа в более чем сорока казармах шумно справляется праздник св. Наполеона.

Солдаты стараются внедрить в душу своих братьев из народа свои воспоминания, свои сожаления, свои надежды. Они поддерживают и оживляют ненависть к Бурбонам в крестьянах и рабочих. Не следует, однако, представлять себе в преувеличенном виде это влияние духа армии на настроение населения. Народ отнесся бы равнодушно к жалобам солдат и враждебно к их крикам, если бы эти жалобы и эти крики не отвечали его собственному недовольству. Французская армия не была армией наемников. Она выходила из недр народа, и ее чувства находились в тесном соприкосновении с чувствами народа. Народ и армия вместе сделали революцию. Их сердца бились при одних и тех же воспоминаниях, трепетали одним и тем же страхом, воспламенялись одним и тем же гневом.

Маршал Сульт во главе военного министерства. Заговоры. В декабре военным министром вместо генерала Дюпона стал маршал Сульт. Он взялся быстро восстановить дисциплину. Одним из первых своих распоряжений он предал военному суду Эксельманса, обвинив его сразу в пяти преступлениях: в сношениях с врагом, в шпионстве, в оскорблении короля, в ослушании, в нарушении присяги. Действительно, Эксельманс написал незначащее письмо королю Мюрату и отказался последовать произвольному приказанию военного министра. Он был единогласно оправдан военным судом, к великой радости не только всей армии, но и всей либеральной партии, включая г-жу де Сталь, Лафайета и Ланжинэ.

Этот злополучный процесс, волнение, вызванное в Париже отказом священника церкви св. Роша совершить заупокойное служение по одной актрисе, знаменитой Рокур, отправка в Ренн в качестве королевского комиссара одного бывшего или предполагаемого атамана так называемых chauffeurs[42], искупительные церемонии 21 января, проповеди, изрекавшие анафему против всех цареубийц, смутные толки о массовой проскрипции граждан, замешанных в революции, призыв под знамена 60 000 человек – мера эта вызвана была последними вестями с Венского конгресса, – наконец, возрастающая заносчивость дворян – помещиков в деревнях и нетерпимость духовенства, – все это доводит недовольство и тревогу до крайней степени напряжения. Крестьяне раздражены, парижские салоны фрондируют, парижские предместья ропщут.

В феврале 1815 года недовольные грозили перейти от слов к делу. Вожаки различных партий волновались. Бывший авдитор при Государственном Совете Флери де Шабулон отправился на остров Эльба с целью представить императору смутное состояние страны. Многие конституционные депутаты вернулись в Париж из провинции, охваченные тамошним возбуждением, решившись получить или отвоевать серьезные гарантии против произвола министров и требований эмигрантов. Либеральная партия готовилась к энергичной борьбе во время предстоящей сессии и, если нужно, даже к повторению 14 июля.

Бонапартисты и якобинцы, более нетерпеливые и несколько не доверявшие энергии конституционалистов, хотели, наоборот, воспользоваться отсутствием палат для того, чтобы произвести насильственный переворот. Уже более полугода тому назад задуман был заговор; его откладывали со дня на день, потом оставили совсем, наконец, опять ухватились за него, подвергли некоторым изменениям и снова постановили привести его в исполнение. Главным его руководителем был Фуше. Сделав подобно многим другим устраненным сенаторам попытку войти в палату пэров, предложив раз двадцать свои услуги и свою преданность Бурбонам, несчетное число раз повидавшись с Витроллем, Блака, Малуэ, Бернонвиллем, с герцогом д’Аврэ, – этот трагический Скапэн задумал свергнуть короля за то, что король медлил назначить его министром. У него было несколько совещаний с Тибодо, Даву, Мерленом Реньо, Друэ д’Эрлоном, братьями Лаллеман и другими. Фуше хотел завербовать и Карно, популярность которого упрочилась благодаря его Письму к королю. Но бывший член Комитета Общественного Спасения относился слишком недоверчиво к бонапартистам и слишком презрительно к герцогу Отрантскому. Он удалился в свой маленький домик в Марэ. В последний момент Даву заявил, что он отказывается принять участие в заговоре. Пришлось действовать без него. Было решено, что по данному из Парижа знаку поднимутся все войска, которые входили в состав 16-го военного округа и могли быть увлечены Друэ д’Эрлоном. По дороге они захватят попутные гарнизоны и проникнут в Париж, где их поддержат офицеры, состоявшие на полупенсии, и население предместий. Рассчитывали, что парижский гарнизон не пойдет в бой за короля, а Фуше гарантировал, по меньшей мере, нейтралитет национальной гвардии. Рассчитывали таким образом, что сопротивление будет оказано лишь лейб-гвардией и дежурными мушкетерами, а это было нестрашно.

Любопытнее всего то, что весь этот план затеян был прежде, чем состоялось соглашение о конечной цели самого заговора. Регентство, которое удовлетворило бы почти всех, становилось невозможным, потому что Франц I и его советники вовсе не обнаруживали желания выпустить из Австрии маленького римского короля, а Наполеон все еще находился на острове Эльба. Поэтому бонапартисты предлагали просто-напросто провозгласить императора и отправить за ним правительственный разведочный крейсер. Патриоты, к которым причисляли и Фуше, цареубийцы и многие генералы отвергали саму мысль о призвании Наполеона. Они хотели «заставить» герцога Орлеанского принять власть. Ввиду трудности соглашения и необходимости действовать, пререкания пока были оставлены. Общая ненависть объединяла этих людей, коренным образом расходившихся в остальном. Важно было свергнуть Бурбонов. А там будет видно.

Наполеон на острове Эльба. Высадившись 4 мая в Порто-феррайо, Наполеон с 7-го числа объехал верхом весь остров, посетил копи и солеварни, осмотрел оборонительные сооружения и занялся устройством своих новых владений. Его необычайная привычка к деятельности, насильно сдерживаемая во время его пребывания в Фонтенбло, нашла себе приложение и в этом маленьком деле, которое он в дни своего могущества поручил бы простому полевому сторожу.

При французском господстве остров Эльба был подпрефектурой Средиземноморского департамента. Наполеон превратил подпрефекта Бальби в интенданта острова, сделал Друо губернатором и назначил своего дорожного казначея Пейрюсса главным казначеем. Таким образом, Бальби оказался во главе внутренних дел, Друо заведовал военными, Пейрюсс – финансами. Вместе с великим дворцовым маршалом Бертраном, который был как бы главным министром, они составляли совет министров этого лилипутского государства. Наполеон создал аппеляционную палату, так как с 1808 года суд находился в ведомстве Флорентинской палаты. Он назначил инспектора мостов и дорог, управляющего государственным имуществом, инспектора смотров, провиантмейстера. Камбронн сделан был начальником армии, состоявшей из одного батальона корсиканских стрелков, батальона эльбской милиции, батальона старой гвардии, роты гвардейских канониров и моряков, маленького эскадрона польских улан и трех рот жандармерии – всего около 1600 человек. Шестнадцатипушечный бриг I’Inconstant, уступленный Францией по договору в Фонтенбло, и несколько мелких судов составляли военный флот. Мичман Тайяд, женившийся в Порто-Лонгоне и произведенный в лейтенанты, получил командованием над этой флотилией, экипаж которой состоял из 129 человек.

«Это будет остров отдохновения», – заявил Наполеон при высадке. А между тем, по крайней мере в течение первых шести месяцев, он проявлял почти лихорадочную деятельность. Повинуясь своему организаторскому гению, который побуждал его наложить свою печать на все, к чему он прикоснется, он захотел преобразить весь остров. Он преобразовал таможню, октруа, регистратуру, взимал ввозную пошлину на хлеб, за исключением предназначенного к потреблению в Портоферрайо, снова отдал на откуп солеварни и заколы. Он устроил лазарет, соединил богадельню с военным госпиталем, прокладывал дороги, построил театр, расширил укрепления, исправил казармы, насадил виноградники, занялся акклиматизацией шелковичных червей, поощрял распашку нови, раздавая земельные участки, оздоровил и украсил город, который был теперь вымощен, снабжен водой и окружен аллеями тутовых дерев.

Наполеон и не думает выполнять обещание, данное им в Фонтенбло солдатам старой гвардии, а именно «описать великие дела, совместно совершенные ими». Этим займется впоследствии пленник острова св. Елены. Властитель острова Эльба еще слишком человек дела, чтобы писать что-либо иное, кроме приказов. Он распоряжается, организует, сооружает, надзирает, ездит верхом, стараясь забыться в этой беспрестанной тревоге, которая дает ему иллюзию деятельности.

Нарушение договора в Фонтенбло. Первые месяцы он ждал прибытия императрицы и своего сына. Он рассчитывал, что Мария-Луиза станет жить поочередно в Парме и на острове Эльба. Так как во время переговоров в Фонтенбло даже не высказывалось предположения о разводе, то, по-видимому, само собой разумелось, что отречение от престола никоим образом не может лишить императора его прав супруга и отца. Но державы по-своему распорядились Марией-Луизой и ее сыном. Наполеон был еще слишком популярен во Франции, чтобы не появилось желания уничтожить его династию. На острове Эльба сын Марии-Луизы был бы наследным принцем; в Вене, если бы он остался жив, из него сделали бы австрийского эрцгерцога или епископа.

Вследствие какого-то остатка гуманности австрийский император, вернее сказать, его всемогущий советник Меттерних, остановился перед скандалом насильственного разлучения супругов или развода. Он предпочел бы склонить Марию-Луизу к добровольному отказу от Наполеона. Чтобы сразу не вызвать с ее стороны решительного протеста, который мог бы расстроить весь этот проект, поостереглись прямо заявить ей о том, что она больше не увидит своего мужа. Решено было повременить, были пущены в ход разные отговорки, постепенно истощили то небольшое количество воли, которое могло быть в этой молодой женщине. Затем к ней приставили в качестве камергера генерала Нейперга. Ему дано было тайное поручение заставить ее забыть Францию и императора, «заходя так далеко, насколько это позволят обстоятельства», как выражается Меневаль.

Наполеон неоднократно с горечью жаловался Кэмлю на бесчеловечное поведение австрийского императора. «Моя жена мне не пишет больше, – сказал он голосом, дрожащим от волнения, что сильно подействовало на английского комиссара. – У меня отняли моего сына, как отнимали когда-то детей у побежденных, чтобы украсить этим триумф победителей; в новые времена едва ли можно найти пример подобного варварства».

К этому горю императора присоединились заботы иного порядка. Статья III договора в Фонтенбло гласила, что Наполеону предоставлен будет годовой доход в два миллиона франков в ценностях французской государственной ренты. Тюльерийский кабинет, по-видимому, вовсе не был расположен выполнять это обещание. А между тем Наполеон вследствие недостатка доходов, получаемых с острова, вынужден был покрывать почти все издержки деньгами, которые удалось спасти из когтей временного правительства. Но эта небольшая казна, – она представляла собой остаток знаменитой Тюлье-рийской казны, составившейся путем экономии в цивильном листе; да и то четыре пятых ее было израсходовано на военные нужды в 1813 и 1814 годах, – эта казна не была неистощима. Из 3 800 000 франков, которые были в руках императора во время его прибытия на остров, третья часть была потрачена к январю 1815 года.

Из всех тайных донесений, посланных из Портоферрайо в Париж и Вену, следовало, что Наполеон мог оставаться на своем острове столько времени, насколько у него хватит денег для проживания. Невыполнение обязательств по отношению к императору являлось, таким образом, не только бесчестным, но и неблагоразумным. В сущности, французское правительство имело все основания думать, что Наполеон примет решительные меры к обеспечению своей участи прежде, чем истратит последние свои ресурсы.

В Вене Талейран и Кэстльри сговаривались насчет отправления Наполеона на какой-нибудь океанический остров. Без сомнения, выполнение этой меры общественной безопасности отложено было до закрытия конгресса, а затем на нее еще не дал согласия русский император. Но в случае его отказа, или в случае, если бы Англия, Франция и Австрия не решились пренебречь его представлениями, оставалось еще много средств к тому, чтобы упрятать императора в надежное место. Поднимался вопрос об отправке в Портоферрайо испанской эскадры, о высадке на остров алжирских корсаров. Ливорнский консул Мариотти пытался склонить лейтенанта Тайяда к тому, чтобы он похитил Наполеона и увез его на остров св. Маргариты. Были, наконец, и проекты убийства.

На острове Эльба Наполеон постоянно повторяет: «Отныне я хочу жить, как мировой судья… Император умер, я – ничто… Я не думаю ни о чем за пределами моего маленького острова. Я более не существую для мира. Меня теперь интересует только моя семья, мой домик, мои коровы и мулы». Допустив, что его примирение с судьбой искренне, что его честолюбие угасло, душа прояснилась и что он серьезно смотрит на новый свой девиз, изображенный в его столовой в Сан-Мартино: Napoleo ubicumque felix[43], – допустив все это, приходится признать, что делалось решительно все к тому, чтобы разбудить в нем дремлющего льва. Людовик XVIII оставляет его без денег, австрийский император отнимает у него сына, Меттерних отдает его жену придворному развратнику, Кэстльри хочет его сослать, Талейран замышляет бросить его в подземную темницу, некоторые, наконец, задумывают убить его.

Значит ли это, что, если бы Наполеону уплачивали обещанную ренту, если бы ему отдали жену и сына и если бы ему обеспечили безопасность, – он не сделал бы героической и роковой попытки, которая закончилась при Ватерлоо? Возможно, конечно, что при таких условиях император остался бы в своем уединении. Но как маловероятно подобное предположение! Различные нарушения договора в Фонтенбло, от которых ему приходилось страдать, и другие, более значительные, которых ему, по всем данным, следовало бояться в будущем, послужили ему предлогом для его экспедиции, но они были лишь второстепенными ее причинами. Решающей причиной было состояние Франции при реставрации. Первой причиной было то, что маленький государь острова Эльба назывался Наполеоном и что ему было сорок пять лет.

II. Полет орла

Отбытие с острова Эльба. Наполеон не принял еще окончательного решения или, по крайней мере, никому еще не открыл своих планов, когда бывший авдитор Государственного Совета Флери де Шабулон высадился в Портоферрайо. Ознакомив императора с состоянием Франции, он открыл ему существование заговора якобинцев и генералов. Наполеон тут же решился. Он отправил Флери назад, не сказав ему ничего определенного, но, как только последний покинул остров, Наполеон принял меры к скорому отбытию. 26 февраля все было готово. В восемь часов вечера он сел на корабли с 1100 человеками старой гвардии и корсиканского батальона. Флотилия состояла из брига I’Inconstant и шести мелких судов.

Накануне Наполеон составил и приказал тайно отпечатать две прокламации – к французскому народу и к армии. Написанные с той напыщенностью, которую император, столь простой и точный в своих письмах и удивительных воспоминаниях, по-видимому, заимствовал для своих воззваний у ораторов Конвента, эти пламенные прокламации были грубы, но в своем роде красноречивы. Трудно было придумать что-нибудь лучше для того, чтобы поразить умы, разжечь гнев против Бурбонов, пробудить в душе Франции воспоминания о республиканском равенстве и об императорской славе. Император начинал с того, что приписывал свои неудачи измене. Без Ожеро и Мармона союзники нашли бы себе могилу на полях Франции. Далее он выставлял причиной своего отречения интересы родины. Но Бурбоны, навязанные Франции чужеземцем, ничему не научились и ничего не забыли. Народное право они хотели заменить феодальным правом. Благо и слава Франции никогда не имели злейших врагов, чем эти люди, которые смотрели на старых солдат революции и империи как на бунтовщиков. Вскоре, пожалуй, только сражавшимся против своей родины можно будет ждать награды, а чтобы стать офицером, потребуется происхождение, соответствующее предрассудкам. Все тягости лягут на патриотов; богатства и почести достанутся эмигрантам. «Французы! – говорил он народу, – в изгнании услышал я ваши жалобы и ваши желания: вы требовали правительства по собственному выбору, только такое и является законным. Я переплыл моря и явился, чтобы взять себе свои права, которые вместе с тем и ваши». «Солдаты! – говорил он армии, – приходите и становитесь под знамена своего вождя. Его существование тесно связано с вашим; его права – права народа и ваши… Победа быстро будет за нами. Орел с национальными цветами полетит с колокольни на колокольню вплоть до башни собора Парижской Богоматери».

Маленькая флотилия прошла незамеченной посреди английских и французских судов, крейсировавших между Корсикой и Италией. 1 марта, около полудня, брошен был якорь в бухте Жуан. Несколько часов спустя все войско высадилось и расположилось на бивуаке в оливковой рощице между морем и дорогой из Канн в Антибы. В это время один капитан проник с двадцатью гренадерами в Антибскую цитадель с целью поднять тамошний гарнизон. Они были захвачены в плен. Офицеры выражали императору желание взять цитадель приступом, чтобы рассеять дурное впечатление, которое неминуемо вызвано будет захватом в плен гренадеров. Наполеон возразил: «Каждая минута дорога. Надо лететь. Лучшее средство загладить дурное впечатление от Антибского дела – это двигаться вперед быстрее распространения слухов об этом!..»

Историки изображали, как Наполеон во время своей стоянки в бухте Жуан, устремив глаза на карты, колебался, какой ему избрать путь, и взвешивал преимущества того и другого. На самом деле император принял свое решение гораздо раньше момента своей высадки. Он слишком хорошо знал политическую карту Франции, слишком велика была горечь, с которой он припоминал угрозы, оскорбления, унижения, каким он подвергся в Оранже, Авиньоне, Оргоне, – опасности, каких он избежал в Сен-Кана и Э, чтобы надеяться достигнуть Лиона по большой дороге. В ультрароялистских областях Прованса приходилось опасаться национальной гвардии и вооруженных крестьян, поднимаемых по призыву набата или сельского барабанщика. Конечно, таким шайкам не под силу было бы справиться с 1100 старыми солдатами под командованием Наполеона, но ведь к бою могли быть привлечены войска Марселя и Тулона, входившие в состав королевских волонтеров. Пусть даже первая схватка непременно окончилась бы победой – во всяком случае это было бы сражение, а император вовсе не хотел сражения. В Альпах не приходилось опасаться этого. Настроение горных обитателей восточного Прованса и особенно Дофине совершенно разнилось от настроения прибрежных жителей Средиземного моря и Роны; кроме того, горные обитатели, малочисленные, разбросанные, с трудом сообщавшиеся между собой вследствие природных препятствий и недостатка дорог, почти не могли получить предупреждения и собраться. Еще на острове Эльба Наполеон решил идти на Гренобль по крутым альпийским тропинкам.

Около полуночи колонна тронулась в путь. Она прошла через Канн и Грасс. В этих городах толпа сбегалась посмотреть на императора, проявляя, однако, больше любопытства и беспокойства, чем энтузиазма. Вечером 2-го марта добрались до деревушки Сернон на высоте 1373 метров. В двадцать часов небольшой отряд прошел более 50 километров по тропинкам, покрытым снегом, где приходилось идти гуськом. Этот переход был своего рода чудом. 3-го марта Наполеон миновал Кастеллане и имел дневку в Барреме; 4-го он вступил в Динь, откуда генерал Ловердо вывел гарнизон, чтобы избежать столкновения. 5-го он был в Гапе. 6-го он ночевал в Коре, на расстоянии одного перехода от Гренобля. В восточном Провансе население проявляло равнодушие или глухую вражду. Начиная с границ Дофине, стало обнаруживаться совсем другое настроение. Крестьяне приветствовали императора кликами и желали ему победы.

Весть о Наполеоне приходит в Тюльери. Массена, начальник 8-го военного округа (Марсель), получил известие о высадке Наполеона лишь в ночь со 2-го на 3-е марта. Он сейчас же отправил часть марсельского гарнизона с назначением остановить императорскую колонну при переходе реки Дюрансы. Наполеон был на два дня впереди; генерал Миолли пришел слишком поздно. В то же время Массена отправил депешу военному министру, который получил ее лишь 5 марта. Немедленно собрался совет министров. Сульт заявил, что Талейран писал из Вены, прося образовать обсервационный корпус на итальянской границе для того, чтобы держать на почтительном расстоянии Мюрата и революционеров с Аппенинского полуострова; для исполнения этой просьбы 30 000 человек шли теперь по направлению к Альпам. Военный министр ручался, таким образом, что в несколько дней против 1100 солдат Наполеона будет выставлена настоящая армия. Все обрадовались такому счастливому совпадению, и решено было, что граф д’Артуа отправится в Лион, станет во главе войск, уже соединенных или собирающихся соединиться в Лионнэ, Дофине и Франшконте.

На следующий день на новом заседании совета решено было немедленно созвать палаты, которые перед этим получили отсрочку до 1-го мая. Предполагалось, что ввиду появления Наполеона, ссылавшегося на принципы революции, король должен дать это доказательство своих конституционных чувств. Кроме того, он мог быть уверен в том, что найдет твердую поддержку в представителях страны, потому что среди них был всего один бонапартист. В том же заседании составлен был королевский ордоннанс, который объявлял Бонапарта изменником и бунтовщиком и предписывал всякому военному, национальному гвардейцу или гражданину «преследовать его всяческим способом».

Теснина Лаффре; вступление Наполеона в Гренобль и Лион. Генерал Маршан, командовавший в Гренобле, решил во что бы то ни стало разделаться с «корсиканским разбойником». У него было три полка пехоты, 4-й артиллерийский полк, 3-й саперный и 4-й гусарский. Сначала он думал пойти против Наполеона и уничтожить его в открытом поле. Но когда начальники частей дали ему понять, что настроение в войсках самое сомнительное, он решил дожидаться маленькой императорской колонны, укрывшись за своими укреплениями. Здесь отпадение войск, во всяком случае, было бы затруднительнее. Желая, впрочем, выиграть время для завершения внешних укреплений крепости, Маршан отправил в Ламюр роту сапер и батальон 5-го линейного полка с поручением взорвать мост у Понго. На полдороге отряд этот встретил императорский авангард, вслед за которым вскоре появился и Наполеон. Майор Делессар считал свой батальон вполне надежным. Позиция у него была хорошая, впереди деревни Лаффре, в теснине, где не приходилось опасаться обхода. По соглашению с адъютантом генерала Маршана, капитаном Рандоном, он решил задержать здесь императора и горсть людей, его сопровождавших. Солдаты, развернувшись к бою, сначала держались совершенно твердо. Они отнеслись равнодушно к словам офицеров, которых послал Наполеон, чтобы склонить их на свою сторону, и отказались взять прокламации, которые протягивали им крестьяне. То был критический момент этой экспедиции.

Император велел полковнику Малле приказать своим солдатам взять ружья в левую руку. Полковник возразил, что было бы опасно приближаться, можно сказать, безоружными к войску, которое подозрительно по своему настроению и первым же залпом может нанести огромный урон. Наполеон повторил: «Малле, делайте, что я вам приказываю». И он направился один во главе своих ветеранов, державших ружья дулом вниз, к 5-му линейному полку. «Вот он!.. Пли!» – закричал вне себя капитан Рандон. Несчастные солдаты оторопели. У них дрожали колена, ружья тряслись в судорожно сжатых руках. Подойдя на пистолетный выстрел, Наполеон остановился. «Солдаты 5-го полка, – сказал он твердым и спокойным голосом, – признайте меня». Затем, сделав еще два-три шага вперед и расстегивая свой сюртук, он прибавил: «Если есть среди вас солдат, желающий убить своего императора, он может сделать это. Я становлюсь под ваши выстрелы». Солдаты не в силах вынести такое испытание. Громкий крик «Да здравствует император!» крик, так долго сдерживаемый, вырывается из груди у всех. Ряды приходят в расстройство, белые кокарды усыпают дорогу, солдаты машут киверами, надетыми на штыки, бросаются к своему императору, окружают его, приветствуют кликами, становятся перед ним на колени.

В это время 7-й линейный полк, увлекаемый своими командиром Лябедуайером, покидал Гренобль с криками «Да здравствует император!» и шел на соединение с солдатами острова Эльба. Отчаявшись уже из-за невозможности защищать Гренобль, где население побуждает солдат к отпадению, Маршан хочет, по крайней мере, увести с собой оставшиеся войска. Но уже поздно. Около 7 часов вечера более 2000 крестьян, вооруженных вилами и старыми ружьями, неся в руках факелы, ярко пылающие в темноте, приближаются вперемешку с солдатами Наполеона к Боннским воротам. Задержанная палисадами крытой дороги, эта шумная толпа скопляется на гласисах и на обширном пространстве перед крепостью, крича во все горло: «Да здравствует император! Да здравствует император!» Бастионы и куртины, канониры и пехотинцы отвечают тем же возгласом. Гренобльский народ, столпившийся на Военной улице, неистово вторит этим крикам. По ту и по другую сторону укреплений все голоса смешиваются в единый громкий и непрерывный крик. Каретники из предместья св. Иосифа пробивают городские ворота огромной дубовой доской. Император вступает в Гренобль, его несут с триумфом по улицам, внезапно иллюминованным. Вскоре перед балконом гостиницы Трех Дофинов, где по своему желанию остановился Наполеон, появляется группа рабочих и слагает тут обломки Боннских ворот со словами: «За неимением ключей твоего дорогого города Гренобля мы приносим тебе его ворота».

10 марта в Лионе повторяются те же сцены. Так как не осталось никаких сомнений насчет враждебного настроения народа и войск, граф д’Артуа в полдень убежал отсюда. Макдональд последовал за ним два часа спустя и писал военному министру: «Я покинул Лион или, вернее сказать, я ускользнул оттуда, после того как был свидетелем отложения всего гарнизона, который перешел под знамена Наполеона с кликами “Да здравствует император!” – кликами, которые подхватывались от предместья Гийотьер до лионской набережной массой народа, толпившегося на обоих берегах Роны».

Проводив Наполеона в архиепископский дом, лионский народ рассыпался по городу, неся в руках факелы и распевая Марсельезу. Рабочие, занятые на шелковом производстве, останавливались перед домами роялистов и камнями выбивали окна. На площади Беллькур разгромлено было кафе Бурбон, известное как место сборища эмигрантов. Всю ночь улицы оглашались восторженными приветствиями и угрожающими проклятиями. Крики «Да здравствует император!» перемешивались с такими возгласами: «Долой попов! Смерть роялистам! На эшафот Бурбонов!» «Можно было бы подумать, что мы опять накануне 1793 года», – говорил один офицер.

Возвращение Наполеона начинает волновать всю Францию. За два дня рента падает на пять франков. Это внезапное падение отлично отмечает собой настроение буржуазии. В Париже, как и в провинции, достаточные классы, недовольные и фрондировавшие в последние месяцы реставрации, становятся искренними союзниками Бурбонов. В палатах, в парижской национальной гвардии, состоявшей из людей с имущественным цензом, господствует то же негодование, та же вражда против Наполеона. Но в трех четвертях департаментов масса населения, городские рабочие и крестьяне стоят за императора, который в их глазах олицетворяет собой принципы революции. Что касается солдат, то некоторые из них не скрывают своей радости; они бросают вверх свои соломенные тюфяки при кликах «Да здравствует император!» Они срывают свои белые кокарды и предсказывают скорое прибытие в Тюльери любимого вождя. Другие держатся спокойно, но, по мнению генералов, «не следовало бы рисковать, испытывая их верность». Маршалы Франции и почти все генералы на действительной службе приходят в отчаяние. Они в претензии на Наполеона за то, что он поставил их в такое положение, когда приходится либо стрелять в него, либо нарушить данную королю присягу. Чтобы подогреть самих себя, они обращаются к войскам с яростными приказами. Сульт заявляет, что Бонапарт не более, как авантюрист; Журдан называет его «общественным врагом», Рей – «безумным разбойником», Пакто – «кровожадным чудовищем», Кюрто заявляет, что он хотел бы «убить его своими руками», Ней обещает привезти его в железной клетке. Штабы точно так же пламенно стоят за Бурбонов, но многие полковые командиры и большинство офицеров разделяют чувства солдат.

Военный заговор на севере; измена маршала Нея. Фуше узнал о высадке Наполеона почти одновременно с самим Людовиком XVIII. Он был крайне раздосадован этим, но не такой он был человек, чтобы дать совершиться обстоятельствам, не постаравшись извлечь из них какой-нибудь выгоды. Он думал, что у него хватит времени для действия. Ускорив военное движение, затеянное в феврале, установив временное правительство, обратившись с призывом к национальной гвардии, он надеялся воспротивиться возвращению Наполеона в Париж. Если же, наоборот, бонапартистское течение увлечет армию и народ и обратится в пользу императора, то выйдет, будто Фуше работал в его пользу. Что бы ни случилось, он будет с победителями и использует обстоятельства.

И вот, вечером 5-го марта Фуше вызвал к себе генерала Лаллемана и, ничего не сообщив ему о возвращении императора, убедил его в том, что двор что-то подозревает и что нужно немедленно выполнить движение, чтобы предупредить репрессивные мероприятия. Лаллеман отправился в Лилль, где один из главных заговорщиков Друэ д’Эрлон командовал войсками под верховным начальством командира 16-го военного округа Мортье. Воспользовавшись отсутствием Мортье, д’Эрлон разослал квартировавшим в области полкам приказ немедленно отправиться в Париж. Инструкции эти составлены были в такой форме, что начальники частей, не участвовавшие в заговоре, могли подумать, что все передвижение совершается в силу приказа военного министра. Лишь на пути предстояло рассеять их заблуждение. Несколько полков тронулись в путь 8 и 9 марта. Внезапное возвращение Мортье смутило д’Эрлона, и он поторопился уже 8-го марта взять назад свой приказ, отданный накануне. Войска повернули назад, за исключением королевских стрелков (бывших гвардейских конных стрелков). Последние дошли до Компьеня, но вследствие стычки и они, в свою очередь, вернулись обратно.

В то время как это движение терпело неудачу, маршал Ней прибыл в Лон-ле-Сонье, где находилась его главная квартира. Он все еще был раздражен против «обитателя острова Эльба и его безумного предприятия». Но вокруг него все предвещало отложение. 14 марта 76-й линейный полк, шедший во главе его небольшой армии, перешел на сторону Наполеона. Другие полки готовы были последовать этому примеру. Ней поддался всеобщему настроению, признал императора и повел к нему свои войска.

Возвращение Наполеона в Тюльери. Тщетно Людовик XVIII заменяет Сульта Кларком, тщетно приветствуют его обе палаты на королевском заседании 16 мая, тщетно созывает он генеральные советы, призывает к оружию три миллиона национальных гвардейцев, концентрирует одну армию под командованием герцога Беррийского в Вилльжуиве, другую – под командованием герцога Орлеанского на севере: Наполеон, согласно своему предсказанию, продолжает свой путь без единого выстрела. Его армия с каждым переходом растет вследствие присоединения полков, посланных против него. По дорогое за ним идет толпа крестьян; обитатели каждой деревни провожают императорскую колонну до ближайшей деревни, где их сменяет новый поток народа. 13-го марта Наполеон покидает Лион и ночует в Маконе; 14-го он в Шалоне, 15-го в Отэне, 16-го в Аваллоне, 17-го в Оссере, 19-го в Пон-сюр-Ионн. 20-го утром он прибывает в Фонтенбло. В тот же день, в 9 часов вечера, он возвращается в Тюльери, покинутое накануне Людовиком XVIII и уже с полудня украшенное развевающимся знаменем революции и империи.

Оценка этих событий. Восстановление империи рассматривается обыкновенно как результат чисто военного движения, похожего на мятежи преторьянцев или на испанские пронунциаменто. Это совершенно не согласуется с истиной. Революция 1815 года – народное движение, поддержанное армией. Кокарда 1789 года увлекла народ, уязвленный заносчивостью, угрозами, требованиями священников и дворян о возвращении им имущества. Солдаты, по-прежнему обожавшие своего императора, дрожали при мысли, что им придется стрелять в него, и давали себе клятву не делать этого, но, утратив волю в силу долгой привычки к дисциплине, они не высказывались, пока не почувствовали поддержки со стороны населения. Повсюду во Франции, – по крайней мере в течение первых двух недель, а ведь позднее дело уже было решено, – манифестации крестьян и рабочих предшествовали отпадению войск. 1-го марта солдаты 87-го полка сажают в Антибскую цитадель двадцать пять гренадеров старой гвардии; на другой день жители Грасса приносят императору фиалки. Население Гапа не дает генералу Ростоллану принять меры к защите; генерал отводит свои войска в Эмбрену; войска послушно идут за ним, а тем временем в покинутом ими городе уже провозглашают Наполеона. В Сен-Бонне хотят бить в набат, чтобы собрать тысячу вооруженных горцев, которые усилят собою маленькую эльбскую колонну. В ущелье Лаффре крестьяне протягивают императорские прокламации солдатам 5-го линейного полка, а те не решаются брать их. Против войск генерала Маршана у императора идут в авангарде 2000 жителей Дофине, вооруженных вилами и старыми ружьями. Ворота в Гренобле выбивают каретники. Баррикаду на лионском мосту разрушают рабочие из предместья Гийотьер, занятые на шелковом производстве.

В Вилльфранш нет ни одного солдата, зато 60 000 крестьян ждут императора около дерев свободы. Неверские рабочие призывают к отложению полки, проходящие через город. В Шалоне-на-Соне народ останавливает артиллерийский обоз, предназначенный для армии графа д’Артуа. «Во Франшконте, – говорит Прешан, – войска можно было бы удержать, если бы оставили их в казармах; но как только они пришли в соприкосновение с народом, они пропали». Полковник Бюжо писал военному министру: «Я беру на себя ответственность за то, что остановил свой полк в Аваллоне. Уйди я дальше вперед, мне пришлось бы опасаться, как бы настроение населения не заразило моих солдат, которые до сих пор держались хорошо». Энский префект в ужасе сказал Нею: «Мы присутствуем при новой революции».

Ненависть крестьян к старому порядку и преклонение солдат пред императором объединились в одном общем деле. Народ и армия охвачены были одним и тем же порывом и во взаимном доверии дружно шли навстречу Наполеону. Вот где объяснение его столь легкого и быстрого успеха, этого поразительного триумфального шествия от бухты Жуан до Парижа.

При такой точке зрения это эпическое происшествие, а именно возвращение с острова Эльба, которое называли «одним из самых удивительных подвигов, какие знала когда-либо история и мифология», теряет несколько свою чудесную окраску. Далеко не все было достигнуто обаянием серого сюртука. Если принять во внимание господствовавшее в народе и в армии настроение, то даже начинает казаться, что предприятие императора не могло потерпеть неудачи. Раз он ступил на французскую территорию, ему приходилось опасаться только нескольких бригад жандармерии, шаек фанатиков-провансальцев и королевской гвардии. 1100 человек было достаточно для защиты от жандармов. Выбрав путь через Альпы, он ускользал от провансальцев. Что касается королевской гвардии, то ей надо было совершить двенадцать десятимильных переходов, чтобы добраться до Лиона. Прежде чем она могла бы вступить в дело, батальон острова Эльба успел бы превратиться в маленькую армию.

Сто раз было сказано, что одного ружейного выстрела, сделанного из рядов войска, было бы достаточно, чтобы остановить движение Наполеона. Это возможно, но не безусловно, потому что старая гвардия, наверное, не ответила бы на один выстрел, и желанного сражения все-таки удалось бы избежать. Во всяком случае, трудно было вызвать этот провиденциальный выстрел. В ущелье Лаффре капитан Рандон отдал команду стрелять, но он не взял ружья у солдата и не выстрелил сам. На гренобльских бастионах у заряженных картечью пушек были и роялистские офицеры. Ни один не имел решимости поднести к орудию фитиль. Они знали, «что будут искрошены своими же канонирами». В Лионе Макдональд не нашел человека, готового выстрелить первым, ни у милиционеров, ни среди королевских волонтеров, ни даже за деньги среди подонков черни; и хотя маршал дал себе обещание сделать это лично, он обнаружил такую же слабость, как и все другие, когда, окруженный своими мятежными полками, он встретился лицом к лицу с императорскими авангардом и услышал во взбунтовавшемся городе громкие голоса народа, кричавшего: «Да здравствует император!»

Глава X Сто дней

Последняя борьба: Ватерлоо

Бонапартистская реставрация. Вернувшись в Тюльери, Наполеон поторопился переменить декорацию. Дамам императорского двора, которые устроили ему чествование в достопамятный вечер 20 марта, пришлось лишь сорвать прикрепленные повсюду бурбонские лилии, из-под которых опять выглянули на свет божий наполеоновские пчелы. Император снова призвал прежних своих советников. Маре стал опять государственным секретарем, Декре вернулся к управлению флотом, Годен стал министром финансов, Молльэн – главным казначеем. Камбасаресу временно поручено было министерство юстиции. Кларк удалился вместе с Людовиком XVIII; после немногих колебаний военное министерство принял Даву. Но Савари отказался от министерства полиции. Опять всплыл Фуше. Он ставил на вид, что участвовал в заговоре именно в пользу Наполеона; со всех сторон императору внушали, что Фуше необходимый человек. Нисколько не поддаваясь на его уловки, Наполеон однако оставил его при себе, чтобы лучше следить за ним. Можно сказать, что он поселял измену в своей собственной передней. Честный Коленкур почуял гром пушек; ему хотелось бы опять стать генералом. Наполеон апеллировал к его преданности, и он согласился взять на себя руководство иностранными делами. Карно стал министром внутренних дел: его присутствие являлось уступкой либеральной партии.

Местное сопротивление; восстание в Вандее. Наполеон пока был признан еще только в департаментах, через которые он проехал. Но весть о его триумфальном шествии разносилась по городам. Всюду вновь появлялась трехцветная кокарда, а белое знамя устранялось. Это был целый ряд пороховых вспышек. Эксельманс преследовал королевскую гвардию по пятам вплоть до самого Лилля, где она была, наконец, рассеяна. Мортье, помедлив некоторое время, изъявил покорность императору. Сюше добился единодушного провозглашения Наполеона императором в Страсбурге, Журдане – в Руане, Ожеро – в Валенсии, адмирал Бувэ – в Бресте. Местное сопротивление быстро было подавлено.

В Бордо герцогиня ангулемская, «единственный мужественный человек во всей фамилии», объезжала казармы, тщетно пытаясь вызвать клики «Да здравствует король!» Ей пришлось вместе с мэром Линшем опять уйти в изгнание. В Тулузе Витроль и герцог ангулемский старались устроить центральное правительство и набрать рекрутов-роялистов. Записалось несколько дворян и студентов. Но как только они покинули Тулузу, там водружено было трехцветное знамя: генерал Шартран заставил признать Наполеона во всем верхнем Лангедоке. Область Роны оказала более продолжительное сопротивление: при содействии генералов Компана и Эрнуфа, Массена организовал шайку роялистов, которая прошла вверх по обоим берегам Роны двумя колоннами и разбила при Лориоле небольшой отряд солдат, верных императору. Но роялисты были хозяевами только на местах своей стоянки: как только они уходили откуда-нибудь, сейчас же за спиной у них вспыхивало восстание. Груши, посланный в Лион, принял энергичные меры к подавлению всяких волнений. Роялисты, оттесняемые все далее и далее, вынуждены были капитулировать в Ла-Палюд (8 апреля). Герцог ангулемский, которого, невзирая на капитуляцию, думали одно время удержать в качестве заложника, получил возможность сесть на корабль в Сетте. Принес повинную и Массена. В Вандее сопротивление грозило перейти в гражданскую войну. Прежде всего герцог бурбонский и генерал д’Отишан разожгли старинную ненависть «белых» против «голубых». Стали образовываться отряды шуанов; эксплуатировалось отвращение местного крестьянского населения к военной службе. Твердое поведение генерала Фуа смутило роялистов. Герцог бурбонский морем уехал в Испанию; за пять дней мир, по-видимому, был восстановлен. Но несколько позднее другое, более опасное восстание вызвало живое беспокойство: д’Отишан, Сюзанне и Сапино подняли страну; пламя восстания охватило Вандею, Бретань, Анжу и Мэн. Масса бродяг, нищих, которые предпочитали «искать свой хлеб, чем его зарабатывать», поднялись и стали под знамена короля. Для начальствования над ними Людовик XVIII послал молодого маркиза де Ларошжакелена. В течение целого апреля подвижные колонны солдат, жандармов и пограничников ничего не могли поделать, города находились в опасности. Даву умоляли не посылать в армию контингенты с запада, которые известны были своим отвращением к рекрутскому набору. Фуше, обещавший императору покончить с этим восстанием, поручил графу де Маларти, бывшему начальнику штаба мэнской армии, убедить мятежных вождей, что восстание пока преждевременно, что оно скорее повредит, чем принесет пользу Бурбонам; Маларти сумел добиться примирения. Один только Ларошжакелен продолжал сражаться; он был убит во время одной стычки с колонной генерала Траво (май 1815 г.). Вся остальная Франция, казалось, признала империю.

Состояние общественного мнения. Новому правительству было гораздо труднее удержаться, чем заставить признать себя. Бурбоны раздражили всех; Наполеон стремился не раздражать никого; он не тронул чиновников, назначенных Бурбонами, рассчитывая, что его успех привяжет их к нему. Да и вообще, можно за несколько дней поднять революцию в целой стране; но требуется много времени на создание нового чиновничьего персонала. Префекты Людовика XVIII, из которых, впрочем, многие служили уже Наполеону, остались на местах и вяло поддерживали его. Мэры почти все были из крупных бар, настроенных враждебно; духовенство открыто выступало против императора. Поддержкой для Наполеона являлось народное настроение и культ армии; против него было настроение тех правящих классов, которые ставили ему в вину иноземное нашествие и раздел Франции, считая эти явления плодом его деспотизма. Нечаянное нападение удалось, но Франция скоро одумалась. Стали побаиваться неизбежных для предстоящей войны рекрутских наборов. Многие новобранцы не шли к своим частям; целый ряд общин отказался поставить потребность людей. Париж был относитрельно спокоен; буржуазия, настроенная враждебно, молчала; предместья, очень расположенные к Наполеону, ждали поворота к якобинской политике. Императора два раза приветствовали кликами – в опере и во Французском Театре. Но в его отсутствие возникли беспорядки, сопровождавшиеся перебранкой: некоторые зрители требовали Марсельезу или Ca ira, другие свистали. Цензура была отменена декретом; но Фуше, вступив в особые переговоры с редакторами главных журналов, обеспечил себе умеренное направление в печати. Однако он позволял печатать постановления и нападки роялистских журналов под предлогом, что не следует оставлять публику в неведении насчет всей этой лжи и клеветы, пусть она сама оценит все это. Париж был наводнен целым потоком пасквилей, брошюр и памфлетов; большинство их исходило от либералов, небольшое количество – от республиканцев или непримиримых бонапартистов, очень мало – от чистых монархистов.[44]

Проблемы управления. Вопрос о реформах, которые предстояло ввести в управление, стал главным подводным камнем для нового режима. Если Наполеон встретил сочувствие за пределами армии, то только потому, что он был сыном революции: он вернул уверенность крестьянам, приобретателям национальных имуществ, мелким и крупным буржуа, разбогатевшим вследствие падения старого порядка, не привилегированным, занявшим высшие служебные должности и первые места в армии. Воспоминания 1792–1793 годов воскресли повсюду. Открывались клубы; газеты требовали нового террора, чтобы образумить роялистов и эмигрантов, и массового рекрутского набора, чтобы одержать верх над иноземцами. Наполеону напоминали о его плебейском происхождении; ему внушали необходимость взять в руки якобинскую диктатуру. Спасла бы она его? Можно очень сомневаться в этом. Он боялся этой диктатуры, он любил порядок. Он не хотел быть «королем жакерии». В своем честолюбии он постоянно стремился к тому, чтобы его считали законным государем. Теперь он снова стал императором. Но он отказывался от самодержавия. Все окружающие говорили о свободе; он говорил о ней громче всех остальных. Он понял, что ему следует усвоить для себя приемы конституционного государя. В первых своих прокламациях он обещал, что избирательные коллегии созваны будут на чрезвычайное собрание, Майское Поле, для изменения конституции. В какой форме произойдет это изменение? Нельзя было непосредственно совещаться с избирателями по поводу различных статей. Избрание Учредительного Собрания требовало слишком продолжительной отсрочки и могло вызвать затруднения. Комиссия из юристов и государственных людей, по-видимому, лучше справилась бы с этой переделкой. По рекомендации своего брата Иосифа, Наполеон вверил труд переработки имперской конституции в либеральном духе, одному искреннему другу свободы, а именно Бенжамену Констану.

Франция и седьмая коалиция. Как только собравшиеся в Вене государи узнали о прибытии Наполеона во Францию, они помирились и декларацией 13 марта поставили Наполеона вне закона. 25 марта четыре великие державы подписали новый договор о союзе, целью которого являлось поддержание мира, а средством для этого – война. Державы старательно отделяли Наполеона от Франции и объявляли, что он – единственное препятствие для мира. Однако Франция подвергнута была интердикту. Все французы, занимавшие официальные должности от имени нового правительства, были арестованы и считались военнопленными. Французские суда захвачены были англичанами. Чтобы довести до сведения иностранных кабинетов свои дипломатические циркуляры, Коленкур вынужден был обратиться к секретным агентам. Наполеон рассчитывал было снова привлечь на свою сторону Австрию; ему не удалось даже добиться возвращения императрицы Марии-Луизы. Недостойная жена и равнодушная мать, она поддалась опутываниям Нейпперга и заявила, что пребывание в Вене нравится ей больше, чем в Париже. Ее сын лишен был даже своей французской воспитательницы, г-жи де Монтескиу, которая заменена была австриячкой. Государи Европы готовились, очевидно, воевать с Наполеоном не на живот, а на смерть. Будь они изолированы, Наполеон еще имел бы некоторые шансы разъединить их. Собравшись все вместе в Вене, они оказались безжалостными.

Последняя армия империи. Итак, Франция одна вступает в борьбу с целой объединенной Европой. 20 марта в распоряжении Наполеона было 102 пехотных полка двухбатальонного состава и 57 кавалерийских полков; вместе с артиллерией, саперами и обозом это составляло около 150 000 человек. При деятельной помощи Даву император работает над увеличением этой армии и над приведением ее в боевой порядок. Некоторые полки из двух батальонов развертываются в пять батальонов; призываются обратно старые солдаты, зачисляются на службу рекруты этого года, мобилизуется национальная гвардия. Всюду закупают верховых и упряжных лошадей. В начале кампании император располагает 275 000 солдат, 150 000 национальной гвардии, мобилизованной для участия в боях второй линии, 50 000 матросов и артиллеристов для охраны морских берегов. Вольные отряды назначены охранять Пиренеи, Альпы и Вогезы. Вокруг Парижа начаты работы по укреплению города. Армия остается последнею надеждой Наполеона. Ее энтузиазм прорывается во время банкетов и смотров. Национальная гвардия вооружилась с увлечением: даже женатые люди идут, не отказываясь. За несколько недель Даву восстановил прекрасную армию, и притом армию целиком французскую, без всякого участия иностранного элемента. Наполеон рассчитывает к концу июня иметь в своем распоряжении полмиллиона людей. Он уводит с собой 180 000 человек, в том числе 30 000 конницы. Коалиция выставляет против него более 1 000 000 врагов: 100 000 англичан и голландцев, под командованием Уэллингтона, расположилось между Самброй и Маасом; 150 000 пруссаков, во главе с Блюхером, охраняют линию Мааса; 350 000 австрийцев идут по направлению к Рейну и Альпам; 225 000 русских из-под Нюрнберга уходят во Францию. Другие войска готовятся в тылу. Коалиция европейских государей решила покончить с Наполеоном.

Линьи и Катр-Бра. Намечалось два плана: либо ожидать врага под стенами Парижа – но это значило подвергнуть Францию всем ужасам нашествия; либо смело начать наступление. Наполеон принял второе решение, более отвечавшее привычкам великой армии и вдохновению его собственного гения. Свою атаку он направил туда, где его ждали меньше всего. Его ждали со стороны Дюнкирхена, где он произвел несколько демонстративных движений. Он сумел втайне от врага собрать свои войска на самом важном пункте шахматной доски. Он перешел Самбру у Шарлеруа (15 июня) с целью разделить англичан и пруссаков. Измена генерала Бурмона явилась первой причиной неуспеха. Помимо того, что союзники могли узнать от генерала (хотя он впоследствии и отрицал это) некоторые проекты Наполеона, измена эта вызвала в армии недоверие к вождям. 16 июня одновременно дано было два сражения: у фермы Катр-Бра («Четыре руки»), в том месте, где пересекаются дороги из Шарлеруа в Брюссель и из Нивелль в Намюр, Ней разбил англичан, но не мог использовать своей победы. Он атаковал врага слишком поздно, лишь к двум часам. Он отделил один из своих корпусов, под начальством Друэ д’Эрлона, на помощь Наполеону, потом отозвал его назад, прежде чем корпус достиг императора. Бесполезная прогулка Друэ д’Эрлона между Неем и Наполеоном бесполезно утомила его войска, не оказав осязательной помощи ни той, ни другой армии. В это время Наполеон атаковал Блюхера и пруссаков у Линьи, близ Флерю. Три прусских корпуса защищались с ожесточением и потеряли 20 000 человек. Блюхер, сброшенный с коня и смятый французской кавалерией, ускользнул только потому, что его не узнали. Тем не менее Наполеон, не получив корпуса Друэ д’Эрлона, вынужден был пустить в дело все свои резервы и не мог раздавить пруссаков, как он рассчитывал сделать это. Стратегический замысел Наполеона был достоин славных дней Аустерлица и Ваграма, но выполнение его было вялое. У Наполеона не хватило сил перейти с одного поля битвы на другое и одушевить все своим присутствием. В нем замечалась настоящая физическая усталость, которая выражалась продолжительной сонливостью; он уже не обладал подвижностью своих молодых лет. «Это одутлое лицо», – пишет генерал Петье, – «явилось для нас печальным предзнаменованием».

Генерал Груши при Вавре. Груши, который во главе с кавалерией резерва принял крупное участие в битве при Линьи, поручено было преследовать пруссаков на Маасе через Вавр и Люттих, в то время как Наполеон готовился уничтожить англичан, изолированных в направлении к Блюсселю. К несчастью для французов, Уэллингтон и Блюхер встретились у мельницы Бри, возле Линьи. Они дали взаимную клятву, что тот из двух, кто будет атакован императором, во что бы то ни стало продержится до прихода союзника. Ввиду этого, вместо отступления на Люттих Блюхер собрал свои войска 17 июня у Вавра, к северо-западу, с целью приблизиться к своему союзнику. Груши 18 июня двинулся на Вавр, где застал Тильмана с 25 000 пруссаков, между тем как Блюхер ушел с тремя корпусами своей армии на соединение с Уэллингтоном. Когда Груши услыхал ватерлооскую канонаду, ему стало ясно, что он упустил главную часть прусской армии. Несмотря на мольбы своих трех корпусных командиров, Жерара, Эксельманса и Вандамма, он придерживался буквальных приказаний Наполеона, которые были ему даны 17 июня. 18-го он получил от главной квартиры лишь два совершенно неопределенных приказа; второй из них пришел к нему лишь через четыре часа после первого. Великая вина Груши в этот день заключалась в том, что он не повторил удачной дерзости Дезе при Маренго.

Битва при Ватерлоо. Решительная битва завязалась 18 июня. Разделив англичан и пруссаков, Наполеон хотел теперь, следуя неизменной своей тактике, раздавить их порознь. Но в роковой день при Ватерлоо Уэллингтон сдержал свое слово, данное Блюхеру, и вполне заслужил прозвище железного герцога (iron duke), которое присвоили ему потомки. Он окопался на прекрасной позиции, на плоской возвышенности горы Сен-Жан; причем его правый фланг находился у замка Угумон, центр – у Э-Сент (Haie-Sainte), левый – у Смоэна и Папелотта; в тылу у него был лес Суаньи, который отрезал ему всякое отступление. В случае поражения он был бы потерян. Французы, сосредоточившиеся перед Планшенуа, отделены были небольшим ручьем, стекавшим со склонов горы Сен-Жан. Наполеон атаковал сначала правый фланг англичан с целью охватить потом их левый фланг англичан с тем, чтобы охватить потом их левый фланг и помешать им соединиться с Блюхером. Он надеялся, впрочем, что Блюхера будет сдерживать Груши. Наполеону следовало бы начать атаку как можно раньше, но он был болен, к тому же грунт был испорчен накануне сильнейшей грозой. Битва началась лишь в одиннадцать часов. Французы сперва одержали перевес у замка Угумона и у Э-Сент. Тогда начались атаки Нея против горы Сен-Жан. Вскоре французы услышали канонаду справа от себя. Думали, что это Груши. На самом деле это были первые отряды прусского авангарда под начальством Бюлова, явившиеся спасать англичан. Наполеон мог отступить. Но он знал, что 600 000 врагов вскоре перейдут Рейн и Альпы. Ему необходимо было решительное действие. Он сделал последнее усилие. Он отделил Мутона, графа де Лобо, с 12 000 человек, поручив ему сдерживать пруссаков, и отдал приказ Нею захватить во что бы то ни стало английские позиции. С трех часов до пяти перевес был еще на его стороне. Кавалерия, герои-кирасиры Милло и Келлермана, два раза добирались до гребня горы Сен-Жан. Два раза они отступали под ужасными залпами англичан. Для поддержания атак не хватало пехоты. Чувствовалось отсутствие Мюрата, который так умел воодушевлять свою конницу. Несомненно, Ней вел дело с обычным своим мужеством, но он ничего не мог поделать против хладнокровной отваги англичан. Тем временем в рядах войск распространяется слух о прибытии Груши. Груши – это желанное спасение, это победа. А между тем – это Блюхер, подходивший к англичанам, это была смерть. Наполеон еще раз пытается остановить пруссаков своей гвардией. Но англичане последним усилием отбрасывают войска Нея к подножию горы Сен-Жан, к самому Белль-Альянсу. Под Неем убивают пятую лошадь, и маршал чудом избавляется от смерти, которой он искал. С этого момента все французские корпуса приходят в расстройство. Последние каре, старая гвардия, под командованием Камбронна, одни прикрывают отступление и гордо уходят, в то время как прусская кавалерия преследует бегущих до границы. 32 000 французов 22 000 союзников легло на поле битвы.

Такова была роковая битва, которая получила свое название от Ватерлоо, главной квартиры Уэллингтона, откуда он разослал во все концы весть о своей победе. Измена Бурмона, неудовлетворенность Сульта в качестве начальника главного штаба, вялость Нея при Катр-Бра, неспособность Груши, который не получил точных приказаний и боялся личной своей инициативой погубить исход главной битвы, а главное – жестокая болезнь, от которой страдал Наполеон, и утрата веры в свое счастье – вот сколько было причин этого поражения. Не будь сочетания всех этих несчастных обстоятельств, битва могла бы быть выиграна, но это была бы пиррова победа. Европа решила ниспровергнуть Наполеона. Она раздавила бы его численностью. Всюду в другом месте он нашел бы другое Ватерлоо.

Второе отречение Наполеона; Наполеон на Св. Елене. Франция снова была побеждена. Остатки армии через Шарлеруа и Авен отступили на Лаон. Здесь Наполеон в последний раз покинул свою армию, стремясь предупредить в Париже взрыв всеобщего недовольства. По-видимому, он был единственным препятствием к восстановлению мира. Слово «отречение» было у всех на устах. По предложению Лафайетта, палаты заявили, что они не разойдутся, и потребовали от Наполеона отречения. Он подчинился, объявил императором Наполеона II и передал власть временному правительству во главе с министром полиции Фуше, который старался устроить возвращение Бурбонов. Враг приближался к Парижу. Даву собрал 800 000 человек для того, чтобы остановить его. Можно было сделать последнее усилие, чтобы избежать позора вторичной оккупации Парижа. Наполеон предложил взять на себя начальство над этими войсками в качестве простого дивизионного генерала. Временное правительство отказало ему. Тем временем коалиция, подвергнув блокаде пятый корпус в Страсбурге, двигалась от Рейна через Нанси, Шалон и Мо, не встречая никакого сопротивления. Наблюдательный корпус на Юре, находившийся под командованием Лекурба, после мужественной борьбы вокруг Бефора, также был опрокинут ордами завоевателей. Альпийская армия, под начальством Сюше, сумела удержать свои позиции, зато в области Вара маршал Брюн вынужден был заключить с врагом соглашение. Таким образом несчастная Франция целиком была выдана Европе, неумолимой в своей мести. Тщетно генерал Эксельманс одерживает при Роканкуре последний успех над прусской кавалерией. Приходилось сдаваться на милость победителя. Париж отдан был Блюхеру и Уэллингтону по военному соглашению, в силу которого французская армия, под начальством Даву, должна была отойти к югу от Луары (3 июля 1815 г.). Наполеон, удалившийся первоначально в Мальмезон, добрался до Рошфора и отправился на английское судно Беллерофонт. Он написал английскому принцу-регенту знаменитое письмо, прося об оказании ему гостеприимства у английского народа: «Ваше королевское высочество! Жертва борьбы партий, раздирающих мою страну, жертва вражды великих держав Европы, я закончил свою политическую карьеру. Подобно Фемистоклу я пришел к очагу британского народа. Я становлюсь под защиту его законов, которой я прошу у вашего королевского высочества, как у самого могущественного, самого постоянного, самого благородного из моих врагов». Англия обошлась со своим гостем как с пленником. Она приговорила его к самому строгому заточению, посреди океана, вдали от морей Европы, на острове св. Елены. Он скончался здесь шесть лет спустя (5 мая 1821 г.).

Людовик XVIII и союзники. Людовик XVIII второй раз вернулся на престол при содействии иноземцев. Хотя он гордо заявил, что явился за тем, чтобы снова стать «между французами и союзными армиями», он, в сущности, был пленником последних. Чтобы досыта насладиться своим мщением, государи-союзники отказались от немедленных переговоров. Таким образом, Франция снова должна была пережить все унижения и муки нашествия врагов. В Париже англичане стали лагерем в Булонском лесу, пруссаки – в Люксембургском парке. Блюхер хотел разрушить Вандомскую колонну и Иенский мост, думая этим уничтожить само воспоминание о великих победах французских армий. В своем приказе, не имевшем прецедентов, немец Мюффлинг отдавал прусским часовым приказ стрелять при малейшем хвастливом жесте со стороны какого-либо француза. 1 150 000 солдат различной национальности обрушились на несчастную страну. По всей Франции иностранцы предавались самым диким крайностям. Всюду они требовали огромных денег, провианта, фуража, платья. Один немецкий полковник держал под арестом всех мэров из окрестностей Санса, пока они не уплатят выкупа.

Префектов отправляли в казематы прусских крепостей за то, что они исполняли свой долг, защищая французов. Даву спас раненых, которых везли вниз по Луаре, лишь угрозой стрелять картечью в тех, кто посмеет их тронуть. Леса наполнились несчастными, искавшими там последнего приюта.

Белый террор. Эти страдания были еще усилены крайними проявлениями белого террора. Так названа была необузданная роялистская реакция и расправа, учиняемая во имя короля над наиболее знаменитыми сторонниками Наполеона и защитниками революции. На юге целыми массами избивали протестантов. Убивали даже генералов, пытавшихся защитить их; так случилось с маршалом Брюном в Авиньоне, с генералами Лагардом в Ниме и Рамелем в Тулузе. Реакция на юге получила характер религиозной войны.

Юридическая расправа была еще гнуснее, чем народные избиения, потому что она прикрывалась мнимой законностью. При своем возвращении Людовик XVIII в своей прокламации, изданной в Камбрэ (28 июня 1815 г.), заявил следующее: «Я, никогда не дававший пустых обещаний, обещаю простить французам все, что произошло со времени моего отъезда из Лилля». Эта лицемерная оговорка разрешала теперь все преследования, которых требовали роялисты. Они хотели отплатить за пережитый страх и за свои неудачи самой безжалостной расправой. Фуше, более, чем когда-либо, охваченный манией власти, горевший желанием искупить свое прошлое цареубийцы и наполеоновского министра преувеличенным усердием роялиста-неофита, опубликовал список 57 опальных. Во главе значился Лабедуайер. «Если Бурбоны вернутся», – говорил он после Ватерлоо, – «моя судьба решена: меня расстреляют первым». Он думал было бежать в Америку, но был схвачен в Париже, куда он явился обнять свою молодую девятнадцатилетнюю жену. Ему не было еще и тридцати лет, когда его расстреляли. Его процесс был чем-то вроде спектакля, на котором без всякого чувства жалости присутствовали дамы самого высшего общества. Братья Фоше, один – мэр из Ла Реоля, другой – депутат и вождь бордосских республиканцев, можно сказать даже, краса их партии, подверглись той же казни, причем ни один адвокат не осмелился взяться за их защиту. Лавалетт, начальник почты в эпоху Ста дней, ускользнул, переодевшись в платье своей жены, которая осталась в тюрьме вместо него. Друэ д’Эрлон, оба Лаллемана, которые собирались свергнуть Людовика XVIII даже раньше возвращения Наполеона с острова Эльба, спасли свою жизнь лишь бегством за границу. Друо, Камбронн, виновные лишь в том, что сопровождали Наполеона на остров Эльба, были оправданы.

Процесс маршала Нея. Самой знаменитой жертвой был маршал Ней. Он обещал Людовику XVIII привести Наполеона живым или мертвым. Но, при приближении к своему старому товарищу по оружию, он перешел на его сторону, увлекаемый всей своей армией. «Точно плотина прорвалась, – говорил Ней, – я должен был уступить обстоятельствам». Было бы политичнее сделать вид, что местопребывание его неизвестно; но слишком усердные агенты вскоре открыли его. Ни один генерал не хотел судить этого великого полководца. Монсе отказался председательствовать в военном суде: да, впрочем, Ней отклонил компетенцию военного суда в этом деле и потребовал передачи его в палату пэров. А эта только и стремилась показать свое усердие. Ее подстрекали знатнейшие дамы, которые были вне себя от одной мысли, что Ней может быть помилован, и иностранные представители, которым хотелось окончательно отрубить голову французской армии. «От имени Европы берем мы на себя суд над маршалом Неем», – воскликнул герцог Ришелье, и такое вмешательство иностранцев во внутренние дела Франции никому не показалось в то время неблагопристойным. Защита обоих Беррье и Дюпэна была неискусна. Из 161 пэра нашелся только один голос, высказавшийся за невиновность; это был молодой герцог де Броли, который лишь за девять дней до этого достиг возраста, дававшего ему право заседать в палате пэров. 139 голосов подано было за немедленную смертную казнь без права апелляции. Ней умер мужественно, пораженный французскими пулями, близ обсерватории, недалеко от того места, где теперь воздвигнута его статуя (7 декабря 1815 г.).

Мирный договор. За несколько недель до этого вторым Парижским трактатом (20 ноября 1815 г.) окончательно определена была судьба Франции. У нее отняты были важные стратегические позиции: Филиппвилль, Мариенбург и Шимэ, княжество Бульон, Сарбрюк и Сарлуи, Ландау, Порантрюи, т. е. получились как бы выступы в сторону Франции на Уазе, Саре, в Вогезах и на Дубе; хозяйничая в Сарлуи и Ландау, пруссаки без труда могли вторгнуться в 1870 году в Лотарингию и Эльзас, и разгром первой империи имел своим непосредственным следствием падение второй. Крепости северо-востока заняты были 150 000 врагов. Оккупация должна была продолжаться самое большее пять, самое меньшее три года. Союзникам уплачено было вознаграждение в 700 миллионов, но сумма эта возросла вдвое благодаря частным требованиям. Чтобы помешать «общему врагу» встать на ноги, немецкие гарнизоны заняли Люксембург, Сарлуи, Ландау, Майнц, Раштатт, Ульм; здесь возведены были союзные крепости. Чтобы следить за Францией с севера, создано было Нидерландское королевство из соединенных Бельгии и Голландии. Рейнские провинции разделены были между Пруссией и Баварией. Швейцария сохранила за собой французскую долину Женевы, а Сардинская монархия – долины Савойи и графства Ниццы. Австрия стала господствующей державой в северной Италии. Таким образом создана была ревнивая стража, целый ряд укрепленных лагерей всюду, куда Франция когда-либо простирала свое влияние.

Примечания

1

В данной книге великолепно разобран заграничный поход русской армии. Ведь война закончилась не в 1812 году, а в 1814-м. Чтобы потом возобновиться в 1815-м и уже окончательно завершиться в битве при Ватерлоо.

(обратно)

2

Граф де ла Фер – титул одного из героев, которому Дюма дал прозвище Атос.

(обратно)

3

Французские революционеры были куда радикальнее большевиков. Они и гильотину придумали, и весь календарь переименовали. Новое летоисчисление также начиналось с момента революции. Наши большевики до такого не додумались.

(обратно)

4

О подробностях геополитических перипетий французской смуты и карьеры Бонапарта см.: Стариков Н. В. Геополитика. Как это делается. – СПб.: Питер, 2015.

(обратно)

5

До сих пор на троне Швеции – потомки Бернадота и Дезире Клари. Вот такая гримаса истории.

(обратно)

6

В битве при Обергаузене пал Лятур-д’Оверн. Бывши в 1792 году капитаном, он отказался эмигрировать, но обещал не принимать никакого повышения. В 1800 году он снова вступил на службу, чтобы заменить в рядах армии последнего сына своего друга Лe-Бригана, и пожелал служить в качестве простого гренадера. Первый консул осыпал необычайными почестями первого гренадера Франции.

(обратно)

7

Мемуары Тьебо (т. III) ясно обнаруживают вероломство Сюше и Сульта по отношению к Массене. Сульт, человек весьма деятельный и очень настойчивый, но алчный и завистливый, оклеветал Массену перед Бонапартом, который любил отодвигать назад людей, из ряда вон выдающихся. Впрочем нельзя отрицать, что Массена был неумолим в делах службы. Марбо рассказывает, что он разжаловал в простые солдаты полковника Сакле только за то, что он однажды, в день вылазки, немного опоздал. Марбо заслужил свои первые шпоры в Генуе, где потерял отца.

(обратно)

8

«Это был Баярд армии, искусный воин без страха и упрека», – сказал о нем Сегюр. Однажды он велел перенести в свою квартиру и держал здесь до выздоровления заболевшего заразной болезнью солдата, которого майнцский госпиталь отказался принять. «Я буду побеждать врага, пока буду любим солдатами», – говорил Дезэ. Его мавзолей, воздвигнутый близ Страсбурга, где он жил в первые годы революции, до 1870 года охранялся отставным французским солдатом.

(обратно)

9

На одной карикатуре того времени изображена Французская республика в виде большого гриба, вокруг которого толпится множество мелких грибов: это – братские республики, как уже существующие, так и те, образование которых представлялось вероятным. Трое государей в испуге смотрят на этот выводок республиканских грибов. Прусский король: «Господи, сколько их! Это ужасно». Царь: «Недурно бы их съесть». Австрийский император: «Не тронь, кум: они ядовиты».

(обратно)

10

См. гл. III «Франко-русский союз».

(обратно)

11

Это письмо не попало в его Correspondance.

(обратно)

12

Из числа подчиненных этим командирам начальников конно-егерского полка заслуживают упоминания: Морлан, Корбино, Барбанегр, Демишель, Домениль и тот легендарный негр, Геркулес по сложению и почти безграмотный, который с 25 разведчиками опрокинул целую австрийскую колонну при Арколе и который только одно ставил в упрек Наполеону – что он не сделал его маршалом Франции.

(обратно)

13

Марбо рассказывает, что по прибытии его в гусарский отряд, стоявший в Генуе, ему нарисовали усы воском, так как своих у него еще не было, и приделали ему фальшивую косу.

(обратно)

14

При Вертингене один драгунский унтер-офицер, за два дня до этого разжалованный своим полковником в рядовые, спас ему жизнь, рискнув собственной. После сражения Наполеон расспрашивал его об этом происшествии, и солдат сказал: «Третьего дня я был виноват, а вчера я только исполнил свой долг». Император наградил его орденом при кликах его товарищей (Сегюр).

(обратно)

15

«Император так усердно старался за эту ночь сосредоточить на этом склоне все орудия атаки, что еще около десяти часов вечера я видел, как он со свечою в руке освещал путь нашим артиллеристам. Он подбодрял их и помогал им поднимать пушки руками и веревками на этот крутой откос, где они должны были действовать заодно с гвардией» (Сегюр).

(обратно)

16

См. об этом показания самих немцев у Geiger’а, Geschochte des geistigen Lebens derpreussischen Hauptstadt, Берлин, 1895, 2 т.

(обратно)

17

См. гл. V «Испания и Португалия».

(обратно)

18

Фамильный договор был заключен по инициативе Шуазеля, 15 августа 1761 года между Францией и Испанией. В силу его оба государя должны были действовать при всех обстоятельствах как один человек; в договоре были точно определены размеры вспомогательного войска, какое каждая из сторон должна была доставлять другой в случае чьего-либо нападения на последнюю. К этому союзу вскоре примкнул и сардинский король, вследствие чего образовалась как бы латинская уния, или уния Бурбонов: она была направлена преимущественно против Англии.

(обратно)

19

См. ниже, V, Испания и Португалия.

(обратно)

20

Из Martens, Traites de la Russie avec l’Angleterre (1801–1831), мы узнаем, что в марте 1808 года бывший русский посланник в Лондоне Алопеус проездом через Париж сообщил императору содержание своего конфиденциального разговора с Каннингом: последний – неизвестно, искренне ли – выразил готовность открыть переговоры на почве utipossidetis, т. е. под условием сохранения каждой из сторон сделанных ей приобретений. Наполеон сначала ухватился за это предложение с радостью и велел изготовить благоприятный ответ. Но когда последний был готов, он не отправил его: в промежутке произошла Аранхуэцская революция; может быть, именно в этот момент бесповоротно решилась участь Наполеона.

(обратно)

21

См. гл. IV «Пятая коалиция».

(обратно)

22

Это был первый международный акт, которым закрыты были Босфор и Дарданеллы. Англия обязалась впредь не посылать сюда эскадр, Порта – закрыть проливы для военных кораблей прочих держав.

(обратно)

23

Наполеон приказал князьям, входившим в состав рейнской конфедерации, наложить секвестр на имущество всех отсутствующих лиц, которые не вернутся в тридцатидневный срок (15 февраля 1809 г.).

(обратно)

24

Мар бо ставил свою жизнь на карту в течение всей этой кампании. При Экмюле эскадрон кирасиров, летя в атаку, прошел через него, не ранив. При Мёлке он исполнил необыкновенно опасную рекогносцировку, причем ночью переправился через разлившийся Дунай и захватил в лагере Гиллера несколько пленных, которые точно указали направление, куда шел этот генерал. Он рассказывает о размолвке между Бессером и Ланном, которые – не вмешайся Массена – вцепились бы друг в друга вечером в день первой битвы при Эсслинге. Описание похода 1809 года принадлежит к интереснейшим страницам мемуаров Марбо.

(обратно)

25

Проводя учения своему полку на площадях Берлина, «Шилль показывал, как надо держать шашку, чтобы отрубить голову французу, и как, переменив позицию, можно отрубить голову и другому французу» (Беньо).

(обратно)

26

«Представьте себе все эти трупы, изжарившиеся в пожаре, потом истоптанные ногами лошадей и, наконец, искрошенные колесами артиллерийских повозок. Мы шли по каше из жареного человеческого мяса, издававшего невыносимое зловоние. Достаточно сказать, что для того, чтобы похоронить все останки, пришлось работать лопатами так, как очищают грязную дорогу» (Мемуары Ровиго; сравн. также Сегюра).

(обратно)

27

Ланн пал одним из последних; одно и то же ядро раздробило ему оба колена. Он умер семь дней спустя в походном госпитале. Мишле утверждает, что в последние минуты он упрекал Наполеона, пришедшего обнять его на прощанье, за его систему непрерывных завоеваний. Формальное свидетельство Марбо, состоявшего в его штабе и принявшего его последний вздох, заставляет нас признать передававшийся в армии рассказ об этом последнем свидании за легенду. Достоверно, что ужасы, разыгравшиеся при взятии Сарагоссы, глубоко взволновали благородную душу Ланна, который, подобно Даву, умел при случае говорить правду своему господину. Его смерть вызвала сильную скорбь во всей армии; ее искренно оплакивал и сам Наполеон, всегда обнаруживавший особенную заботу по отношению к его семье.

(обратно)

28

«Работа – моя стихия», – говорил позднее Наполеон на острове св. Елены, – «я рожден и от природы создан для работы. Мне случалось видеть границы, поставленные моим ногам и глазам; но я никогда не знал пределов моей работоспособности».

(обратно)

29

Наполеон уехал из Шенбрунна ночью на следующий день после подписания договора (15 октября 1809 г.). Дело в том, что он не чувствовал себя здесь в безопасности. 12 октября, во время смотра, какой-то молодой человек, силившийся пробраться к Наполеону, был быстро оттеснен адъютантом Раппом, который при этом нащупал у него под платьем оружие – длинный кухонный нож. Арестованный, Фридрих Штапс, сознался, что имел намерение убить императора. Это был юноша, почти ребенок, родом из хорошей семьи, сын протестантского пастора в Наумбурге, тихого и кроткого нрава, но воспылавший непримиримой ненавистью к угнетателю своей родины. Доктору Корвисару поручено было исследовать его умственные способности, но Штапс на осмотре держался так, что его не могли выдать за помешанного. Наполеон сам допрашивал его и предлагал ему помилование; Штапс спокойно заявил, что воспользуется свободой для нового покушения. Наполеон велел расстрелять его втихомолку, желая сохранить втайне покушение, обнаруживавшее ненависть немцев к нему. Префекту полиции было приказано распространить слух, что Штапс был сумасшедшим. Сисмонди утверждает, что Наполеон под большим секретом помиловал его. Во всяком случае, участь Штапса до сих пор не вполне выяснена.

(обратно)

30

Письмо Наполеона к Шампаньи от 25 февраля 1811 года.

(обратно)

31

Италии, Неаполя, Испании, Вестфалии, Баварии, Саксонии, Вюртемберга.

(обратно)

32

Именно в это время Лейпцигский университет решил назвать три звезды, образующие «пояс Ориона», «созвездием Наполеона».

(обратно)

33

Непобедимому герою, Восстановителю отечества, Благодарные поляки – великому императору.

(обратно)

34

Всеобщее ополчение. – Ред.

(обратно)

35

Наполеон назвал этот бой битвой на Москве-реке (bataille de la Moskova), хотя эта река протекает очень далеко от места резни. Вот откуда взялся княжеский титул Нея, называвшегося потом князем Московским.

(обратно)

36

Это цифры, приводимые Богдановичем. Тьер насчитывает 140 000 человек, из них – 120 000 регулярных войск.

(обратно)

37

Ох, французы (1806 г.) и Мысли вслух на Красном крыльце (1807 г.)

(обратно)

38

«Командуя конной гвардией, он редко подвергался опасности, а со времени испанского похода участвовал в войнах преимущественно в качестве зрителя. При первом залпе он поспешил на поле битвы, а второй его уложил» (Сегюр). Марбо заявляет, что о его смерти жалел больше Наполеон, чем армия, так как ему не могли простить, что он помешал двинуть в бой гвардию под Бородиным.

(обратно)

39

Наполеон их не щадил. После сражения при Люцене он с презрением отозвался о союзных армиях, предводимых «всеми прощелыгами и дезертирами Германии, Франции и Италии».

(обратно)

40

К концу битвы 12-е ядро, попав в середину главного штаба императора Александра, раздробило Моро оба колена. Ему пришлось отнять обе ноги; он перенес эту операцию с необычайным мужеством, но пять дней спустя умер от нее. Саксонский пастор, свидетель его последних минут, рассказывает, что он сам проклинал себя: «Как! Мне, мне, Моро, умереть среди врагов Франции от французской бомбы!»

(обратно)

41

Генерал Пелэ и барон Фэн утверждали, что Наполеон приказал навести ряд мостов; но они не указывают, ни когда были отданы эти приказания, ни кому. Марбо категорически заявляет, что нет никаких официальных указаний на то, чтобы такие распоряжения были отданы или получены кем-либо. Бертье, никогда не отличавшийся избытком инициативы, но в последние годы беспрестанно терпевший от возраставшей раздражительности императора, повиновался теперь лишь письменным приказам. Достоверно, что Бертье не получил никаких письменных приказаний на предмет постройки новых мостов.

(обратно)

42

Chauffeurs, собственно, подогреватели; так звали во Франции начала XIX в. разбойников, которые под видом сторонников короля грабили поместья Франции, причем вымогали указания о месте хранения денег пыткой: подвешивали пытаемого и жгли ему подошвы.

(обратно)

43

Наполеон всегда счастливый.

(обратно)

44

Henry Houssaye приводит целый ряд таких выходок в своей прекрасной книге о 1815 годе, которая является лучшим руководством по истории этой эпохи; например, объявление такого рода: «Два миллиона награды тому, кто найдет мир, утраченный 20 марта». Или такой пасквиль: «Мы, Наполеон, милостию дьявола и установлениями ада император французов, постановили и объявляем нижеследующее: Статья 1: ежегодно мне удет доставляться 300 000 жертв. Ст. 2: сообразно с обстоятельствами я увеличу означенное количество до 000 000. Ст. 3: все эти жертвы будут немедленно отправляемы на бойню». Некоторые куплеты не лишены злости, например:

Ah! Dis done, Napoleon! A n’vient pas la Marie-Louise.

(Ну-ка, что, Наполеон! А ведь Мария-Луиза-то не придет!)

(обратно)

Оглавление

Наполеон. Взгляд из Франции Предисловие Николая Старикова

Глава I Консульство

  Дипломатия и войны. 1799-1804

    I. Война с Австрией

    II. Война с Англией

    III. Расторжение Амьенского мира

Глава II Империя

  Третья и четвертая коалиции. 1804-1807

    I. Организация войска в эпоху Империи

    II. Третья коалиция: Австрия и Россия (1805)

    III. Четвертая коалиция: Пруссия и Россия (1806–1807)

Глава III Франко-русский союз

  От Тильзитского свидания до образования пятой коалиции. 1807-1809

Глава IV Пятая коалиция

  Война с Австрией. 1809

Глава V Испания и Португалия 1800-1814

  I. Франция и пиренейские государства (1800–1808)

  II. Война за независимость

Глава VI Поход в Россию

  Гибель великой армии. 1812

    I. Разрыв между Наполеоном и Александром

    II. Поход на Москву

    III. Отступление из Москвы

Глава VII Немецкая кампания

  Распадение Рейнской конфедерации. 1813

    I. Шестая коалиция

    II. Летняя кампания; перемирие; конгресс

    III. Осенняя кампания

Глава VIII Французская кампания и крушение империи.1814

  I. Нашествие и первые битвы

  II. Конец кампании

  III. Отречение

Глава IX Первая реставрация и возвращение с острова Эльба. 1814-1815

  I. Восшествие на престол Людовика XVIII

  II. Полет орла

Глава X Сто дней

  Последняя борьба: Ватерлоо Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg