«Загадки римской генеалогии Рюриковичей»

Загадки римской генеалогии Рюриковичей (fb2) - Загадки римской генеалогии Рюриковичей 1864K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Леонидович Серяков

М.Л. Серяков ЗАГАДКИ РИМСКОЙ ГЕНЕАЛОГИИ РЮРИКОВИЧЕЙ

Моей дорогой и любимой Ирине посвящается

ВСТУПЛЕНИЕ

В палате псковского Крома летом 1577 г. раздавался скрип пера — писец старался успеть за голосом говорящего, не пропустить ни единого его слова. Властный голос диктовал дьяку: «И когда Август владел таким образом всей вселенной, он посадил брата своего Пруса в город, называемый Мальборг, и в Торунь, и в Хвойницу, и в преславный Гданьск на реке, называемой Неман, которая течет в море Варяжское»{1}. Остановившийся на время в Пскове Иван Грозный диктовал письмо, адресованное Александру Полубенскому, вице-регенту Ливонии. В то время шла Ливонская война за выход Руси к Балтийскому морю, и царь, лично возглавивший тогда войско, решил отправить послание командующему противостоявшей ему польской армией. Русский царь продолжал, излагая историю возникновения своего государства: «И затем… в Российской земле создалось царство, когда, как я уже говорил, Август, кесарь римский, обладающий всей вселенной, поставил сюда своего брата, упомянутого выше Пруса. И силою и милостью Троицы так создалось это царство: потомок Пруса в четырнадцатом колене, Рюрик, пришел и начал княжить на Руси и в Новгороде, назвался сам великим князем и нарек этот город Великим Новгородом». Иван Грозный любил повторять версию о своем происхождении от Пруса, родного брата «обладавшего вселенной» римского императора Августа, подчеркивая тем самым свое родство с повелителем великой мировой империи. Эту легенду мы далее в нашей книге будем именовать римской генеалогией Рюриковичей. Слово «римская» мы понимаем условно: утверждение о родстве московских государей с властелинами Древнего Рима, так льстившее самолюбию Грозного, представляло собой явную выдумку, и никакого Пруса, брата Августа, античные историки не знают. В малоазиатской Вифинии один эллинистичный правитель хоть и носил имя Прусия, однако жил он во время войны Рима с Ганнибалом и никакого отношения к жившему гораздо позднее Августу не имел. Точно так же римское владычество в действительности никогда не простиралось и на территорию Польского Поморья в районе Вислы и Немана, где, согласно этой легенде, и правил Прус. Следовательно, Август никого не мог поставить в малоизвестные и не подчиняющиеся римлянам земли на побережье Балтийского моря. Таким образом, с какой бы точки зрения мы ни взглянули на эту легенду в контексте античной истории, реально происходившим в ней событиям она никак не соответствовала.

Как только в нашей стране стала возникать историческая наука в собственном смысле слова, достоверность римской генеалогии была сразу же поставлена под сомнение. Уже первый отечественный историк В.Н. Татищев прямо заявил о том, что «у нас ни в каких старых крониках сего, чтоб род Рюриков от прусов и от цесарей римских пошел, нет»{2}. Последующие поколения ученых в основном только подтверждали и конкретизировали эту мысль. С течением времени были изучены истоки возникновения этой легенды и ее значения для политического самосознания Московской Руси той эпохи. При этом убеждение в том, что никакой реальной основы применительно к эпохе Рюрика, не говоря уже о более раннем периоде никогда не существовавшего Пруса, эта легенда не имеет, с веками только крепло. Лишь сравнительно недавно В.А. Янин и М.Х. Алешковский высказали мысль о том, что в ней могли отразиться реальные связи древнего Новогорода с пруссами — крупным союзом балтских племен, занимавшим территорию на побережье Балтики между реками Висла и Неман. В XIII в. земли пруссов были захвачены Тевтонским орденом. В результате немецкого завоевания большая часть этого племени была истреблена, а оставшаяся была германизирована. В итоге пруссы как самостоятельная этническая единица полностью исчезли с лица земли.

Под влиянием своих учителей и сложившейся историографической традиции мнения о весьма позднем и искусственном происхождении римской легенды придерживался и я. Из этого положения следовал вполне естественный вывод о том, что данная легенда никак не может помочь в решении сложнейшего вопроса о действительном происхождении русов. Однако постепенно стал накапливаться материал, который показывал, что далеко не все в этой легенде поздняя выдумка и она может отображать реальность давно минувших времен даже в большей степени, чем это предположили В.А. Янин и М.Х. Алешковский. С течением времени стало понятно, что сама эта легенда при всей фантастичности ряда содержащихся в ней элементов является своего рода ключом, который способен помочь нам лучше понять древнюю историю нашего народа. С его помощью мы и попробуем разгадать некоторые загадки нашей древнейшей истории.

Глава 1. РОЖДЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ

В случае с римской генеалогией Рюриковичей мы можем достаточно точно определить время возникновения этой легенды. Еще дореволюционные исследователи полагали, что данный текст появился на Руси на рубеже XV–XVI веков и был изложен в знаменитом «Сказании о князьях владимирских». Гораздо сложнее обстоит вопрос с точным определением личности автора легенды о происхождении русских князей от Пруса, брата римского императора Августа. А.А. Зимин считал, что «Сказание» было написано в связи с венчанием на великое княжение внука Ивана III Дмитрия в 1498 г. A.Л. Гольдберг, не разделяя это мнение, предположил, что автором первоначального варианта мог быть хорошо эрудированный в международных делах человек типа русского дипломата и переводчика Д. Герасимова. Наконец, Р.П. Дмитриева в ходе текстологического анализа пришла к выводу, что источником «Сказания» стало «Послание» опального митрополита Спиридона-Саввы. Поскольку мнение Р.П. Дмитриевой было принято большинством исследователей и получило наибольшее распространение в отечественной науке, следует хотя бы вкратце остановиться на личности наиболее вероятного автора интересующей нас легенды.

Жил Спиридон в эпоху становления единого Русского государства. К моменту первого упоминания о нем в летописях великий князь Иван III энергично объединял под властью Москвы русские земли и уже окончательно включил в состав своего государства Новгород, а также женился на Зое Палеолог, племяннице последнего византийского императора. Однако окончательное свержение ордынского ига пока еще не произошло: знаменитое «стояние на Угре» было впереди. Еще дальше было до окончательного воссоединения всех русских земель, входивших когда-то в состав Древнерусского государства. Воспользовавшись ослаблением Руси из-за татаро-монгольского нашествия и последовавшего за ним ига, Великое княжество Литовское захватило западные русские земли, распространив свою власть на территорию современных Белоруссии и Украины. В этих тяжелых для Москвы условиях большую роль играл религиозный аспект, поскольку в условиях политической раздробленности православие способствовало сохранению не только религиозного, но и национального единства русского народа. В силу этого вопрос о том, кто именно будет митрополитом всея Руси, приобретал не только внутрицерковное, но и политическое значение. Как Москва, так и Литва старались провести на этот пост своего ставленника, который проводил бы угодную им политику. Дело еще больше осложнялось тем, что по сложившейся традиции Русская церковь подчинялась греческой и митрополитов на Русь назначал константинопольский патриарх. В рассматриваемую эпоху Константинополь или Царьград, как называли его на Руси, был захвачен турками и на патриарха мог теперь оказывать влияние и турецкий султан. В этом-то непростом хитросплетении различных церковно-политических интересов впервые и появился на исторической арене Спиридон-Савва. Уроженец Твери, еще сохранявшей на тот момент независимость от Москвы, он воспользовался борьбой за митрополию всея Руси между Москвой и Литвой и выступил в качестве третьего независимого кандидата. Дебют его был весьма удачен, и Типографская летопись под 1476 г. впервые упоминает о нем так: «Того же лета прииде из Царяграда в Литовьскую землю митрополит, именем же Спиридон, а родом тверитин, поставлен по мзде патриархом, а повелением турскаго царя»{3}. Однако на этом везение нового митрополита закончилось. Москва, традиционно рассматривая Тверь как своего соперника (независимость Твери будет ликвидирована лишь спустя девять лет после описываемых событий), отнеслась к новому иерарху крайне подозрительно и не признала его. В первую очередь отречения от самовыдвиженца московские власти потребовали от зависимого от них тверского епископа. В «утвержденной» грамоте Вассиана, получившего тверскую кафедру на следующий год после поставления Спиридона-Саввы, специально говорится о нем: «А к митрополиту Спиридону, нарицаемому Сатане, взыскавшаго во Цариграде поставлениа, во области безбожных турков, от поганаго царя, или кто будет иный митрополит поставлен от латыни или от Турскаго области, не приступити мне к нему, ни приобщениа, ни соединенна ми с ним не имети никакова»{4}. Однако окончательной катастрофой для претендента на роль руководителя Русской православной церкви оказалось то, что и власти Литвы не приняли чуждого им нового митрополита и посадили его в заточение. Каким-то образом Спиридон-Савва бежал из литовской темницы на Русь. Московские власти приняли его ничуть не лучше, чем литовские, и между 1483 и 1503 гг. он оказывается в заточении в Ферапонтове монастыре. Хоть авантюра его окончательно провалилась, однако, как можно судить по сохранившимся документам, до самого своего конца Спиридон-Савва не отказался от своего сана. Уже находясь в заточении, по заказу какого-то высокопоставленного лица примерно в 10-х гг. XVI в. он пишет «Послание о Мономаховом венце», в котором, как считает Р.П. Дмитриева, и была впервые изложена интересующая нас легенда.

Свое послание Спиридон-Савва начал с истории о разделении вселенной между сыновьями Ноя, и, упомянув различных «обладателей вселенной», перешел к эпохе римского императора Августа, который поставил «Пруса в брезех Вислы реки в град, глаголемый Морборок, и Торун, и Хвоиница, и пресловы Гданеск, и иных многих градов по реку, глаголемую Немон, впадшую в море. И вселися ту Прус многими времены лет, пожит же до четвертаго роду по колену племени своего; и до сего часа по имени его зовашеся Прусская земля. И сиа о сих.

И в то время некий воевода новгородски имянем Гостомыслъ скончявает житье и съзва владалца сущая с ним Новагорода и рече: “Съвет даю вам, да послете в Прусскую землю мудра мужа и призовити князя от тамо сущих родов римска царя Августа рода”. Они же шедше в Прусскую землю и обрятошя тамо некоего князя имянем Рюрика, суща от рода римска царя Августа, и молишя его с посланми всех новгородцев. Князь же Рюрик прииде к ним в Новгород и име с собою два брата; имя единому Трувор, другому Синеус, а третий племянник имянем Олег. И оттоле наречен бысть Новъгород Великий; и княжай в нем князь велики Рюрик»{5}. Затем в Послании излагалась легенда о «шапке Мономаха», а в завершение излагалась другая легенда — о происхождении литовских князей от конюшнего Гегиминика (Гедимина). Если гипотеза Р.П. Дмитриевой верна, то именно таков был первоначальный текст интересующей нас легенды.

Однако опальный Спиридон-Савва был слишком неавторитетен, чтобы на основании его Послания можно было обосновывать величие великокняжеской власти. В результате на основе его сочинения создается «Сказание о князьях владимирских». Текстологически оно во многом совпадает с первоначальным текстом, внося в него в части римской генеалогии лишь незначительные дополнения. Так Прус уже при самом первом о нем упоминании начинает именоваться «сродником» Августа. Легенда о происхождении первого русского князя Рюрика из рода римских императоров с течением времени становится официальной и неоднократно повторяется в поздних отечественных летописях. В более полном виде она была изложена в Воскресенской летописи: «Обладающу Августу всю вселенною, и бысть изнеможе, и нача рядъ покладати на вселенною братьи и сродникомъ своимъ: постави… брата своего Пруса ве березехъ Вислы рекы во градъ Мадборокъ, Туронъ, Хвойница, и преславы Гданескъ, и иныхъ многыхъ городовъ по реке глаголемую Немонъ, впадшею въ море, и до сего часа по имени его зовется Прусская земля. А оть Пруса четвертоенадесять колено Рюрикъ». Потом по совету Гостомысла новгородцы «шедше въ Прусьскую землю, обретоша князя Рюрик, суща оть роду Римьска царя Августа»{6}. В одном позднем источнике происходит любопытная замена Прусской земли на Русскую: «Нецiи же глаголють, яко Гостомыслъ, иже бе у Словянъ, си есть Новогородцовъ, старешина, умирая повелъ имъ пойти в Рускую землю, в градъ Малборкъ, поискати себе князя; еже и сотвориша»{7}.

Составленная в XVI в. «Книга степенная царского родословия» также говорит о Прусе уже не как о сроднике, а как о брате Августа: «…въ Руси самодержавное царское скипетроправлеше, иже начася оть Рюрика, его же выше рекохомъ, иже прiиде изъ Варягъ въ великiй Новградъ со двема братома своима и съ роды своими, иже бъ отъ племени Прусова, по его же имени Пруская земля именуется. Прусъ же братъ бысть единоначальствующаго на земли Римскаго кесаря Августа…»{8} Легенда активно впоследствии используется и во внешнеполитических сношениях, подчеркивая знатность и величие московского правящего дома. Как мы видели, Ивану Грозному весьма льстила мысль о своем происхождении из рода римских императоров, и временами он с удовольствием ссылался на эту легенду при переговорах с иностранцами.

Установить происхождение основных упомянутых в легенде персонажей, относящихся к началу истории уже собственно Древнерусского государства, также не составляет большого труда. Предание о призвании варягов во главе с Рюриком было изложено уже в Повести временных лет (далее — ПВЛ): «В год 862. И изгнали варягов за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сами решили: “Поищем сами себе князя, который бы владел нами и судил по праву”. И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги зовутся русью, как другие зовутся шведы, другие же — норвежцы и англы, а еще иные готы — так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: “Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Приходите княжить и владеть нами”. И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли. И сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой — Синеус, — на Белом озере, а третий, Трувор, — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы суть люди от рода варяжского, а прежде были словене»{9}.

Известен отечественной традиции и Гостомысл, названный в Послании новгородским воеводой. Более поздние по сравнению с ПВЛ летописи, такие как Воскресенская, Ермолинская, Львовская и Новгородская четвертая летопись, упоминают новгородского старейшину Гостомысла, который перед своей смертью и дал новгородцам совет призвать Рюрика. Это предание о Гостомысле восходит к довольно устойчивой новгородской устной традиции об этом персонаже. Так, достаточно долго в этом городе бытовало предание о его могиле на Волотовом поле, а официальный список новгородских посадников, включенный в Новгородскую первую летопись, открывается именно именем Гостомысла{10}. Как утверждал А.А. Шахматов, упоминание старейшины Гостомысла в летописях восходит к своду 1167 г., а в самом Новгороде был даже род бояр Гостомысловых”. Однако почему Гостомысл дал соплеменникам такой совет? Ответ на этот вопрос дает Иоакимовская летопись. Согласно ей, у Гостомысла было четыре сына и три дочери. К моменту его смерти сыновья его все погибли, а дочери были выданы замуж за других правителей. Не имевший других наследников Гостомысл увидел однажды вещий сон, как из чрева его средней дочери Умилы произросло большое дерево, покрывшее весь град Великий, а от плодов его насытились люди всей земли. «Востав же от сна (Гостомысл. — М.С.), призва весчуны, да изложат ему сон сей. Они же реша: “От сынов ея имать наследити ему, и земля угобзится княжением его”. И все радовахуся о сем…»{11} Однако Иоакимовская летопись, насколько мы можем судить, представляла собой достаточно поздний свод, обширные извлечения из которого В.Н. Татищев включил в свою «Историю Российскую», а оригинал которой, к сожалению, не дошел до нашего времени. Все эти обстоятельства давали повод некоторым специалистам даже обвинять В.Н. Татищева в том, что он сам выдумал эту летопись, хоть на страницах своего труда этот историк сам в ряде случаев высказывал сомнение в известиях Иоакимовской летописи. Однако археологические открытия, совершенные уже во второй половине XX в., подтвердили истинность некоторых сообщений Иоакимовской летописи по поводу истории Киева и, что для нас особенно важно, Новгорода в X в. (авторство самой летописи приписывается первому епископу Новгорода Иоакиму, а рассказ о насильственной христианизации новгородцев ведется летописцем от первого лица), причем в ряде случаев в ней упоминаются такие подробности, которые отсутствуют в остальных дошедших до нас древнерусских летописях.

Сопоставление текста данной летописи с результатами раскопок позволило Б.А. Рыбакову сделать следующий вывод: «Необходимо допустить, что у составителя Иоакимовской летописи мог быть в руках какой-то недошедший до нас более ранний источник, сообщавший сведения, часть из которых блестяще подтверждена археологическими данными»{12}. Однако если в основе Иоакимовской летописи действительно лежал древний текст, достаточно точно описывавший события X в., то нет ничего невозможного в том, что и содержащаяся в данной летописи информация о предшествовавшем столетии также восходит к этому древнему тексту. Если автором этого текста действительно был первый епископ Новгорода Иоаким либо близкое к нему лицо, то нет ничего удивительного в его хорошей осведомленности о ранней истории этого города.

Но почему римская легенда соотносит происхождение первого русского князя с Польским Поморьем? В ПВЛ говорится, что варяги жили «за морем», под которым летописец понимает море Балтийское или Варяжское, как его называли у нас в старину. Однако древнерусские памятники ни разу точно не определили, в каком именно месте Балтийского моря жили эти самые варяги, что впоследствии и породило многовековой спор норманистов с антинорманистами. Теоретически можно предположить, что автор «Сказания о князьях владимирских» решил сам определить это место, руководствуясь созвучием названием племен пруссы — русы. Это может объяснять появление в тексте легендарного Пруса, эпонима пруссов. Однако при этом в «Сказании» одновременно говорится о Гданьске и других польских городах, расположенных на Висле, т.е. территории, лежащей к западу от собственно прусских земель. В свое время А.Л. Гольдберг обратил внимание, что перечисленные в «Сказании» города упоминаются в дипломатических сношениях России с Пруссией в 1520 г.: «магистру… доставати тех своих городов, которые король держит за собою его городы пруские неправдою: Гданеск, Торунь, Марборок, Хвойницу». Незадолго до этого, в 1517 г., был подписан договор о совместных действиях Московского государства и Тевтонского ордена против Сигизмунда Ягеллона. Исследователь предположил, что вряд ли случайным совпадением было то, что прародина Рюриковичей в «Сказании» совпадает именно с теми городами, которые были тогда предметом спора между Тевтонским орденом и Польшей, видя в этом совпадении датирующий признак для определения времени создания легенды об Августовом «сроднике» Прусе{13}.

А.А. Зимин, соглашаясь в целом с логикой определения владений Пруса в «Сказании» в связи с интересами русской дипломатии, датировал это событие чуть более ранним периодом, а именно 1493 г., когда планировался брак дочери Ивана III с Конрадом Мазовецким, союзником прусского магистра, и военный союз мазовецкого князя с Иваном III, направленный против Ягеллонов. Союз этот, по мысли А.А. Зимина, должен был привести к установлению протектората России над Прусским орденом. Однако эти предположения вызывают достаточно большие сомнения. Ю.Г. Алексеев, лучший специалист по эпохе Ивана III, однозначно утверждал, что официальная доктрина происхождения русской государственности при этом государе имела историческое, а не баснословное обоснование и ни в каких апелляциях к «Августу-кесарю» создатель русского централизованного государства не нуждался{14}. Кроме того, попытка апеллировать на переговорах с Польшей, Литвой или Прусским орденом к наследству мифического Пруса и на этом основании требовать себе как потомку Рюрика перечисленные в «Сказании» города едва ли могла привести к какому-нибудь положительному результату. Ни Иван Ш, ни его сын Василий III не были настолько наивны, чтобы предположить, что, впервые услышав историю про Пруса, иностранные государи уступят им якобы пожалованные Августом Прусу города. Таким образом, «внешнеполитическая» версия появления перечня городов в «Сказании о князьях владимирских» едва ли может считаться удовлетворительной, и его происхождение продолжает оставаться загадочным.

Сохранившиеся письменные памятники позволяют нам проследить происхождение и других компонентов римской генеалогии, которые зачастую имели весьма интересные истоки. Гораздо раньше, чем было написано отечественное «Сказание», на севере Польши действительно бытовала традиция, связывавшая этот регион и его прежних правителей если не непосредственно с Августом, то по крайней мере с его приемным отцом Юлием Цезарем. Начало свое она вела с эпохи христианизации Поморья. Обобщив описания католических монахов о верованиях жителей польского города Волин, отечественный ученый А. Гильфердинг констатировал: «В Волыне (так у автора. — М.С.) местную святыню составлял знаменитый, необыкновенной величины столб, на котором водружено было копье. Много столетий, верно, простояло оно в Волыне: насквозь проеденное ржавчиной, железо его, по словам Оттонова жития, не могло бы ни на что пригодиться. Волынцы почитали это копье чем-то божественным, говорили, что оно нетленно, что оно их святыня, защита их родины, знамение победы. К сожалению, нам неизвестно его настоящее значение, составляло ли оно какой-нибудь особенный священный памятник или принадлежало одному из богов волынских. Средневековые монахи, вообразив по искаженному названию этого города, Юлин, что он основан был Юлием Цезарем, твердо верили и все единогласно писали, что столб с копьем был памятник, воздвигнутый римскому завоевателю, и что сам Юлий обожался волынцами»{15}. Эту легенду упоминает в XII в. уже Гельмольд, путая, правда, Волин с Волигощем (I, 38). Возникшая по недоразумению легенда имела свое продолжение. Польская «Великая хроника», написанная в XIII–XIV вв., уже содержит легенду о родстве древних польских князей с римским императором: «Во времена этого Лешка (третьего. — М.С.) Юлий Цезарь, стремясь подчинить славянские царства власти римлян, вторгся во владения лехитов. Вышеупомянутый Лешек, в меру своих сил сопротивляясь ему со своими храбрейшими лехитами, трижды с ним сразился, перебив очень много народа из войска Юлия Цезаря. (…) Юлий Цезарь, находясь в пределах Славонии, выдал за этого Лешка свою сестру [Юлию] и дал ему в качестве приданого землю Баварии. Юлия же по воле своего супруга построила две сильнейшие крепости, одну из которых назвала по имени брата “Юлий”, теперь [она] называется “Любуш”, а другую “Юлин” — теперь “Волин”. Когда она от своего мужа Лешка родила сына и сообщила об этом своему брату Юлию Цезарю, находившемуся в то время в Славонии, тот, обрадовавшись рождению племянника, дал ему имя Помпилиуш»{16}. Волин, упомянутый в легенде польского хрониста, указывает на ту основу, из которой и родилась эта выдуманная история.

Для нас эта легенда представляет интерес тем, что Помпилиуш в этой придуманной родословной действительно должен был быть братом, хоть и не родным, римскому императору Августу и эта подробность является разительной аналогией римской генеалогии Рюриковичей. Кроме того, есть еще одна легенда, связывающая север Польши с римлянами. Согласно ей, польский город Торунь, фигурирующий уже в послании Спиридона-Саввы, был основан римлянином Тарандом, который воздвиг в нем храм Венеры Партении (Девы), простоявший там 500 лет{17}. Эта последняя легенда указывает как на существование культа богини, связанного с данным городом, так и на возможные связи места, где впоследствии возникла Торунь, с римским миром.

Следует отметить, что в этом же регионе мы встречаем и еще одну аналогию данному сюжету, правда не столь близкую. Выше уже отмечалось соперничество между Литвой и Москвой в эпоху создания «Сказания о князьях владимирских». В этом контексте весьма показательно, что литовские князья начали претендовать на римское происхождение примерно на полвека раньше, чем московские, — как отмечают специалисты, литовское предание возникает не позже середины XV в. Имя литовского первопредка в разных источниках называется по разному — Жигимонт, Палемон, Публий Либон. Точно так же варьировалась и эпоха, когда он из Рима переселился в Литву вместе со своими спутниками. В различных сочинениях говорилось то об эпохе гражданских войн во времена Мария или Юлия Цезаря, то тирании Нерона, то нашествия Аттилы. В некоторых вариантах легенды Палемон также назывался родственником Нерона{18}. Однако при несомненном сходстве сюжета литовской и русской генеалогий у них было и существенное отличие: если в отечественном «Сказании» Прус ставится Августом править балтийским побережьем, то во всех вариантах литовского предания их родоначальник, даже когда он является родственником Нерона, бежит на берега Немана, спасаясь то ли от гражданских войн, то ли от нашествия гуннов, то ли от репрессий. Таким образом, хоть исследователи совершенно справедливо сопоставляли между собой римские генеалогии литовских и русских князей и в условиях соперничества обеих государств вполне возможным является сочинение легенды о предке Рюрика Прусе во многом для прославления более знатного по сравнению с их соседями происхождения московских государей, однако «Сказание о князьях владимирских» не является простым преувеличенным повторением литовской легенды, а в некоторых своих моментах перекликается с более ранней польской легендой.

Не затрагивая вопрос об источниках легенды о царских регалиях Мономаха, которые были исследованы еще дореволюционными учеными, рассмотрим еще последний сюжет о низком происхождении князя Гедемина, в очередной раз подчеркивающий полемическую антилитовскую направленность отечественной генеалогии. В «Послании» Спиридона-Саввы этот сюжет непосредственно включен в текст сочинения, в «Сказании о князьях владимирских» он опущен, но в первой редакции данного «Сказания» в содержащем его сборнике сразу идет отдельное «Родословие литовских князей», а в сборнике, где помещена вторая редакция «Сказания», непосредственно после нее идет «Повесть, начинающаяся с разделения вселенной Августом», а вслед за ней опять-таки «Родословие литовских князей». Смысл подобной подборки сюжетов очевиден: вывод о превосходстве Рюриковичей, ведущих свое происхождение от родственника римского императора Августа, над литовскими князьями, предок которых был конюшим у русского князя, напрашивается сам собой. Однако у этой темы есть и источниковедческий аспект. В другой своей работе Р.П. Дмитриева отметила, что сама эта легенда о Гедимине восходит к преданию, известному по прусским хроникам XV в.{19}

Подводя итог вышесказанному, следует отметить, что автор «Сказания о князьях владимирских» или лежащего в его основе первоисточника был безусловно высокообразованным человеком своего времени. Он знал не только отечественное летописание, но и новгородскую традицию, не только историю античности, но был знаком с польско-прусско-литовской традицией, равно как и с географией этого региона. Имеющееся состояние источников не позволяет с абсолютной уверенностью определить автора «Сказания». Мы не знаем, насколько суровым или мягким был режим заточения Спиридона-Саввы в Литве и имел ли он там возможность ознакомиться с местной устной или письменной традицией. Д. Герасимов «был послом при королях шведском и датском и великом магистре прусском», а в 1525 г. был отправлен послом в Рим. Теоретически нельзя исключить, что на Руси каким-то иным способом могли узнать рассмотренную польско-прусско-литовскую традицию. В данном случае вопрос о личности автора «Сказания» не играет принципиального значения. Гораздо важнее то, что нам понятны причины, побудившие написать это сочинение, а также известно происхождение большинства упомянутых в нем сюжетов. Очевидно, что «Сказание о князьях владимирских» было призвано возвеличить происхождение Рюриковичей, представив их наследниками величия римских императоров. Подчеркивание связей именно с Римом было обусловлено как придуманными еще раньше римскими родословными польских и литовских князей, выступавшими соперниками Москвы на международной арене, так и браком Ивана III с византийской принцессой Зоей Палеолог. Соответственно мы вправе рассматривать «Сказание» как памятник общественно-политической мысли Московской Руси рубежа XV–XVI веков, который не содержит никакой достоверной информации о действительном происхождении Рюрика и варяжской Руси. На этом можно было бы поставить точку, если бы не одно «но». И это «но» заключается в том, что ряд фактов, притом гораздо более ранних и совершенно независимых от «Сказания» и его источников, указывают на существование каких-то русов примерно в том же регионе, что и рассмотренный нами текст.

Глава 2. РУСЫ НА ТЕРРИТОРИИ ПРУССИИ И ПОЛЬШИ

Собственно прусская традиция в чистом виде до нашего времени не дошла: как уже отмечалось выше, коренное население Пруссии, принадлежавшее к балтской семье индоевропейских языков, было практически полностью истребленно или германизировано немецкими крестоносцами. Несмотря на это следы пребывания русов на данной территории встречаются как в сочинениях иностранных авторов, так и в топонимике. Так, например, немецкий автор XI в. Адам Бременский, перечисляя острова Балтийского моря, констатировал: «Третий остров зовется Земландией, и расположен по соседству с русами и поляками; населяют его сембы или пруссы, люди весьма доброжелательные…»{20} Наиболее вероятная локализация этого острова — полуостров Самбия, ошибочно принятая немецким хронистом за остров. Соседство пруссов с поляками понятно, но с Древнерусским государством это балтское племя непосредственно не граничило. Следовательно, речь в этом фрагменте у Адама Бременского идет не о киевских русах, которых он также знал, а о какой-то другой группе русов, находившихся в непосредственной близости от пруссов и поляков на побережье Балтийского моря. Весьма показательно, что именно на полуострове Самбия нам встречается топоним Раушен (нем. Rauschen, польск. Ruszowice, Ruskowo (Русково), лит. Raušiai, переименованный в 1946 г. в Светлогорск), который расположен на северной оконечности Самбийского полуострова в 40 км от современного Калининграда. Первое упоминание о нем относится к 1258 г. в форме Рузе-Мотер или Рауше-мотер{21}. Что касается второй половины данного названия, оно понимается то как «погребное место» и соответственно весь топоним как «край погребов», то как «земля (край)» и соответственно «Земля Руси». С учетом свидетельства Адама Бременского второй вариант понимания этого названия является более вероятным. Возможно, какие-то сведения об этом дошли и до английского писателя XIII в. Роджера Бэкона, который в своем сочинении следующим образом описывает Восточную Европу: «А с севера этой провинции находится великая Руссия, которая точно так же от Польши, с одной стороны, простирается до Танаиса; но в большей своей части она граничит на западе с Левковией (Литвой. — М.С.)… И эти земли, а именно Эстонию, Ливонию, Семи-Галлию, Куронию, обнимает упомянутая Левковия, а вокруг нее с обеих сторон упомянутого моря расположена великая Руссия, а граничит она в южной части с Пруссией и Польшей. Польша же лежит к югу от Пруссии…»{22} Как видим, Бэкону также известна Киевская Русь, лежащая к востоку от Литвы и Польши. Однако при этом он утверждает, что великая Руссия располагается на Балтийском море по обеим сторонам Литвы, причем в западной своей части она граничит с Пруссией и Польшей.

Автора из далекой Англии еще можно было бы заподозрить в плохом знании восточноевропейских реалий и путанице, но подобное подозрение совершенно не подходит к следующему автору, сочинение которого было посвящено именно Пруссии. Описывая географическое положение завоевываемой немцами земли, средневековый хронист XIV в. Петр Дусбургский отмечает: «Земля Прусская границами своими, внутри которых она расположена, имеет Вислу, Соленое (Балтийское. — М.С.) море, Мемель (р. Неман. — М.С), землю Руссии, княжество Мазовии и княжество Добжиньское. (…) Мемель — тоже река, вытекающая из королевства Руссии, впадающая в море рядом с замком и городом Мемельсбургом (современная Клайпеда. — М.С.), самую Руссию, Литву и Куронию, также отделяющая от Пруссии»{23}. Поскольку Киевская Русь непосредственно не граничила с Пруссией, ученые уже давно предполагали существование какой-то Неманской Руси. К этому следует добавить, что и сам Неман в старину называли Росью, а залив, куда он впадает, — Русной{24}. Н. Костомаров считал, что данное название реки отразилось в приписке XVI в. к житию Антония Сийского, где автор характеризует себя так: «Отъ племени варяжска, родомъ Русина, близъ восточныя страны, межъ пределовъ словеньскихъ, варяжскихъ и агорянскихъ, иже нарицается Русь, по реке Русь»{25}. Таким образом, мы имеем дело не со случайным созвучием, а действительно с тем, что как река, так и какая-то часть региона, где она протекала, носили название с корнем рус, а отнюдь не прус. Этот же исследователь обратил внимание на то, что в составленном Вибертом житии св. Бруно описываются его страдания и смерть в Пруссии, но когда то же самое рассказывается в житии св. Ромуальда, составленном в XI в., страна, где это случилось, называется Руссиею (Russi), а король, убивший святого, называется русским королем{26}. Рассказывая о смерти Бруно в 1009 г., другой известный средневековый немецкий хронист, Титмар Мерзебургский, отмечает: «В 12-й год своего обращения… он отправился в Пруссию, стараясь оплодотворить эти бесплодные земли Божьим семенем… Когда он проповедовал на границе этой страны и Руси, то сначала испытывал притеснения со стороны жителей…»{27} Таким образом, как минимум с XI в. ряду западных авторов известна какая-то Русь, граничащая с землями пруссов.

Уже в XX в. В.Н. Топоров и О.Н. Трубачев, анализируя происхождение названий гидронимов Верхнего Поднепровья, привели целый ряд примеров, показывающих бытование интересующего нас корня в прусских и литовских землях. Рассматривая название правого притока Днепра Орши, исследователи отметили, что в этом случае первоначальное название содержало корень Rus-, как и лит. Rusne, жемайтск. Русота, др.-прусск. Russa, река, Russe, Russin, Russien, ср. также лит. ruseti «медленно течь». Для реки Рузка, правый приток Вопца, вариант Русска, лингвисты нашли соответствие в др.-прусск. Ruske, Rauwske, лит. Rauškas, озеро, Ruškis{28}. В районе Немана был также известен повет Russen или Rus с деревнями Rus при Руссе, Russniten, Rossiten, а также два острова в устье Руссы под названиями Russe и Alt-Russe{29}. Таким образом, не только Неман, но и целый ряд других прусских гидронимов и топонимов содержал в своем названии корень рус.

О том, что вариант со случайным созвучием исключается, говорят и данные ономастики. Рассказывая о современных ему событиях, Петр Дусбургский отмечает переход в христианство «одного нобиля (знатного человека. — М.С.) из Судовии по имени Руссиген»{30}. С данным именем исследователи сопоставляют название местностей Rossigen (1419), Russien (1411–1419) в Пруссии, литовский Russiniai в Кедайтском районе, а также район Жемайтии Россения к северу от Немана, в долине р. Дубиссы, между Ливонией и Пруссией{31}. Следует также отметить, что, согласно этому же автору, именно судовская знать выделялась на фоне остальных пруссов: «Благородные судовы как благородством нравов выделяются среди прочих, так превосходят их богатством и силой»{32}. Из текста хроники складывается впечатление, что именно этот регион Пруссии был связан с русами теснее всего. Интересно сообщение этого же хрониста и о другом знатном человеке из этой же области: «Этот Скуманд был могучим и богатым человеком в волости Судовии, называемой Красима, и поскольку он не мог сопротивляться постоянным нападениям братьев, то со всей челядью и друзьями ушел из земли своей в землю Руссии»{33}. Вполне возможно, что какая-то часть русов вошла в состав прусской знати. Фиксируются и контакты пруссов с Древнерусским государством, в том числе и в религиозной сфере. Так, в прусских древностях обнаружены две пальчатые фибулы с головками грифов днепровского происхождения, а также четыре изображения трезубца Рюриковичей, два на конских подвесках, а два — высеченные на камнях. Последние, по всей видимости, связаны со службой пруссов в дружинах русских князей. Интересно, что один камень был обнаружен в погребении 147 Ирзекапкниса, а другой — в святилище Клинцовка-Кунтерштраух{34}. Это говорит о том, что знак Рюриковичей воспринимался пруссами не просто как родовая тамга князей, которым они служили, или как знак собственности, а как сакральный символ, связанный, с одной стороны, с погребальным ритуалом, а с другой — со своим собственным языческим святилищем.

Когда русы появились в этом регионе, точно неизвестно, однако сохранившиеся в достаточно позднем источнике, а именно в хронике XVI в. Луки Давида, прусские предания относят это к весьма раннему периоду: «Южно-балтийские роксоланы, как соседи древних пруссов, известны были также древнейшему прусскому летописцу епископу Христиану и пользовавшемуся его летописью Луке Давиду: оба они говорят о роксоланах, как о соседственном пруссам народе, помогавшем врагам их мазурам в войне, последовавшей после пришествия мнимых готов в Пруссию будто бы для образования ее жителей; почитают однако этих роксолан не за готов, а за русских, за московитян…»{35} Переселение готов с южного берега Балтики в Причерноморье датируется, по археологическим данным, примерно I–II вв. н.э., и, таким образом, русы-роксоланы помогали мазурам в их войне против пруссов опять-таки в первые века нашей эры. Как уже отмечалось, источник, в котором описано это событие, достаточно поздний и уже знакомый с античной литературой, в силу чего можно предположить, что его автор, очевидно по созвучию, перенес название ираноязычного племени роксалан на собственно прусские предания. Однако неизвестный нам автор равеннской «Космографии», написанной около 700 г. н.э., также упоминает каких-то роксолан на побережье Балтики: «Далее, около океана (по соседству с вышеназванной страной амазонок) находится страна, которая называется (страной) роксоланов, свариков и савроматов. Через эту страну протекают, среди прочих, следующие реки: большая река, которая называется Вистула и впадает очень полноводной в океан… Позади этой страны в океане находится вышеупомянутый остров Сканза»{36}. Поскольку Сканза — это Скандинавия, а Вистула — Висла, очевидно, что речь в данном источнике идет именно о Балтийском, а не о Черном море. Таким образом, возможно, что и известие Луки Давида о роксоланах-русах по соседству с пруссами в начале нашей эры также в какой-то степени соответствует действительности. Как показывают различные примеры, не следует с порога игнорировать данные местных преданий, которые, хоть подчас и фиксировались достаточно поздно на пергаменте, однако в той или иной степени могли отражать происходившие события. К сожалению, хроника Луки Давида до сих пор не переведена на русский язык, и это препятствует детальному изучению этого источника.

Вполне возможно, что к этому же региону относится и сообщение знаменитого арабского географа XII в. Идриси. Начав описание городов Прибалтики с Эстонии, он переходит к более южным территориям и, после упоминания городов Мадсуна, отождествляемого с Межотне, и Суну, предположительно, локализуемого между Юрмалой и Ригой, внезапно отмечает в глубине материка город Каби, в котором исследователи данного текста видят Киев. В четырех днях пути от него находится загадочный Калури. «От города Калури в западном направлении до города Джинтийар семь дней (пути). Это большой, цветущий город, (расположенный) на высокой горе, на которую невозможно подняться. Его жители укрываются на ней от приходящих по ночам русов. Этот город не подчиняется ни одному правителю»{37}. Вслед за Талльгреном-Туулио И.Г. Коновалова видит в Джинтийаре Новгород. Вряд ли это отождествление можно считать удачным. Отсутствие в Новгороде сильной княжеской власти и название Славенского конца Холмом едва ли являются достаточными основаниями для этого вывода. Регулярные ночные нападения русов на местных жителей не соответствуют ни одному из эпизодов истории Новгорода. Если отождествление Каби с Киевом верно, то, где бы ни находился Калури, семь дней пути от него в западном направлении явно не соответствует реальному положению Новгорода, находящегося по отношению к Киеву на севере. В данном случае более обоснованным представляется предположение В.И. Кулакова, сблизившего приведенный Идриси топоним с прусским «гинтарс» — янтарь и отождествившего его с находившимся на территории современной Калининградской области средневековым торговым центром Каупом{38}.

Следует отметить, что в этом же регионе нам весьма рано встречаются и названия славянских племен. Выдающийся древнеримский писатель Плиний Старший в I в. н.э. отмечает на Висле сарматов и венедов.{39} В следующем веке само Балтийское море оказывается известно античному географу Птолемею под названием Венедского залива. Весьма интересно и название племени, которое, согласно великому греческому ученому, жило на его берегах: «И снова побережье Океана вдоль Вендского залива последовательно занимают вельты, выше их осии…»{40} Поскольку уже готский историк Иордан при описании событий IV в. отметил, что венеды — это славяне и именно этим именем называли славян их германские и финно-угорские соседи, то из этого названия Балтийского моря следует, что славяне уже во II в. н.э. были на нем настолько заметной силой, что по их имени называлось само море. Весьма интересно и упоминание Птолемеем вельтов, которых современные исследователи, анализируя последовательность перечисления племен Восточной Европы античным географом, локализуют на территории современной Литвы{41}. Впоследствии это племя, проживавшее уже на территории современной Германии, было известно под именем велетабов и вильцев немецким хронистам, а в восточнославянском фольклоре слово волот стало обозначать великана. Это слово встречается нам уже в древнерусской письменности: «И ини ж(е) црцы гиганта, еже сут(ь) волотове, девять сажень въверхъ»{42}; «быша волотове гиганта; тогда бо быша шюдова на земли, рекше волотове»{43}. Правильность локализации птолемеевских вельтов в Восточной Прибалтике подтверждается данными топонимики — примерно на границе между современной Латвией и Литвой есть с. Вилце, к северу от Риги на побережье есть Вилькине{44}, в Латгалии с 1293 г. известен поселок Виляка, а Виляны впервые упоминаются в 1495 г.{45}, а в Сейском районе Латвии есть поселение Вилетея. В гораздо более поздних по сравнению с эпохой античности прусских грамотах XIII в. упоминается мужское имя Welot{46}, что указывает на контакты пруссов с данным славянским племенем и проникновение отдельных его представителей в его среду. Некоторые данные указывают на то, что прусско-славянские контакты были довольно ранние и весьма тесные. Рассматривая вопрос с лингвистической точки зрения, В.В. Мартынов обращает внимание на один достаточно необычный факт, а именно «особую близость к праславянскому языку языка древнепрусского. Мы имеем в виду непропорционально (учитывая скудность прусских фактов) большое количество прусско-славянских лексико-грамматических инноваций»{47}. На присутствие славян-венедов в интересующем нас регионе, в том числе и на Немане, указывают как топонимы, так и археологические находки: «Стоит обратить внимание на то, что подобные географические названия сконцентрированы как раз в том регионе, где, судя по археологическим наблюдениям, в VI–VII вв. появилось славянское население (Вента — мыс под Клайпедой, Вентас Рагас — в низовьях Немана, Вентос и Вентина — восточнее Клайпеды, Вентин — лес под Елгавой, Вентос Перкасса — в Шауляйском районе, Вентис — в Мазурии)»{48}. Таким образом, в данном регионе мы наблюдаем присутствие не только русов, но и других славянских племен, притом присутствие достаточно раннее.

Более того, по данным археологии, лингвистики и гидронимии, соседний с Пруссией регион вполне может иметь самое непосредственное отношение к происхождению псковских кривичей: «Западные особенности псковского говора вместе с отмеченным своеобразием археологического материала ранних кривичей дают основания вести поиски места расселения их предков в западнославянских областях, т.е. на территории Польши или в междуречье Немана и Вислы, по соседству с пралехитскими племенами. Иными словами, можно полагать, что предки кривичей вышли из венедскои группы раннего славянства»{49}. О достаточно тесных связях жителей рассматриваемого нами региона говорят и данные антропологии. Так, Г.А. Чеснис, выделяя мезоморфный, долихомезокранный, узколицый тип В, характерный «для племен низовьев р. Неман II–V вв., и культуры ранних грунтовых могильников Жемайтии IV–V вв., ливских куршей IV–VI вв., пруссов I тысячелетия н.э., селов XI–XII вв., а также угро-финского племени ливов X–XII вв.», далее отмечает, что «сходные факторные веса имеют серии из Силезии III–IV вв., Мекленбурга X–XII вв., а также некоторые группы средневековых славян…»{50}. Со своей стороны жившие на территории современного Мекленбурга западнославянские племена не только в археологическом, но и в антропологическом отношении оказываются близки новгородским словенам. Последняя наука указывает на весьма тесные связи между славянским населением обоих берегов Варяжского моря: «…Узколицые суббрахикефалы Новгородской земли обнаруживают ближайшие аналогии среди краниологических материалов балтийских славян. Так, черепа ободритов… также суббрахикефальны (черепной указатель 76,6; у новгородских словен — 77,2) и узколицы (скуловой диаметр 132,2; у новгородских словен — 132,1) Весьма близки они и по другим показателям… Все эти данные свидетельствуют о том, что славяне, осевшие в Ильменском регионе, имеют не днепровское, а западное происхождение»{51}.

На тесную связь между собой населения севера Руси и северо-востока Польши указывает и генетика. На основании сопоставления данных жителей этих регионов с их соседями Б. Малярчук пришел к следующему выводу: «Анализ структуры митохондриального генофонда популяций Великого Новгорода, Пскова и Сувалок показал наличие лишь одного генетического компонента — гаплогруппы U5a, которая распространена в этих популяциях с более высокой частотой (в среднем 16%), чем в соседних славянских, балтских и угро-финских популяциях, где ее частота в среднем составляет 7%. (…) Полученные генетические данные позволяют рассматривать псковско-новгородское русское население в качестве отдельной славянской группировки в составе современных восточных славян. Генетическое сходство псковско-новгородского населения с польско-литовским населением Северо-Восточной Польши (Сувалки) свидетельствует о западных истоках генофонда северо-западных русских»{52}. Весьма показательно, что по данному критерию жители двух этих регионов выделяются не только среди балтов и финно-угров, но и среди других славян. Как отмечают Е.В. и О.П. Балановские, U5a — это западноевразийская гаплогруппа со склонностью к Восточной Европе, где она с частотой свыше 6% встречается от Финляндии до Украины, от Белоруссии до Урала, присутствует в Западной Европе и Западной Сибири, а также тянется широкой полосой вдоль Инда. Весьма интересно, что субкластер U5alg был обнаружен и в Иране, в связи с чем другие исследователи предположили, что он попал в Иран из Восточной Европы{53}. Наиболее древний из известных на сегодняшний день образец U5a с территории Польши был обнаружен на поселении Дрество 2 (Drestwo 2), датируемом 2250 г. до н.э. Аналогичные гены у неолитического населения Поволжья в нашей стране на поселениях Чекалино и Лебяжинка датируются соответственно 7800 и 8000–7000 гг. до н.э. соответственно{54}. Другая группа генетиков отметила, что два вида субгаплогруппы U5a2, а именно U5a2a и U5a2bl, которые часто наблюдаются среди поляков, русских, белорусов и чехов, возникли примерно 6–7 тыс. лет назад и, по всей видимости, соотносятся с культурой шнуровой керамики{55}.

Отмечая, что главная улица древнего Людина конца в Новгороде называлась Прусской, выдающийся исследователь этого города В.А. Янин признает реальную основу за сказаниями, связывающими Рюрика с Пруссией: «Любопытно, что позднейшая новгородская традиция сохранила воспоминание об одной из прародин новгородцев, когда в легенде о призвании князя устами новгородского старейшины Гостомысла отправляла послов за князем “в Прусскую землю, в город Малборк”»{56}. Таким образом, мы видим, что в римской легенде вымыслом является лишь происхождение Рюрика от Пруса да локализация варяжской Руси, выходцем из которой был первый русский князь, на территории Пруссии и Польши. С другой стороны, даже эта, казалось бы, полностью вымышленная римская генеалогия несет на себе отголосок как призвания первого русского князя из славянского поморья, а отнюдь не Скандинавии, так и память о какой-то Руси и в прусско-польском регионе, существование которой подкрепляется данными гидронимии, топонимики, ономастики и письменными источниками. Более того, именно с этим регионом оказывается связано происхождение части псковских кривичей и словен новгородских, а также возможные славяно-прусские контакты как в эпоху призвания варягов, так и в более отдаленную эпоху. Понятно, что историческая действительность отразилась в этой легенде уже в сильно преломленном виде, однако и этот пример достаточно поздней и, казалось бы, полностью придуманной и недостоверной легенды показывает, что даже в относительно поздних средневековых преданиях могут содержаться отголоски реальных событий.

Следует отметить, что связи с пруссами фиксируются и у славян на территории современной Германии. На связь жителей в окрестностях современного Бранденбурга с балтскими племенами говорит находка балтской фибулы конца VII — начала VIII в. в славянском трупосожжении у Прютцке{57}, само название которого указывает на пруссов. На острове Рюгене, который, как будет показано ниже, был весьма тесно связан с русами, среди дворянских имен зафиксировано имя Прус, а в топонимике острова — селение Прусиновичи{58}. Возможно, что следы былой связи двух этих регионов отразились в одной книжной легенде о происхождении германского племени саксов, речь о которой пойдет ниже. Согласно ей, существовала какая-то связь между континентальной Германией, Рюгеном и Пруссией.

Определенные следы русов имеются и в соседней Польше. На той же Висле, относительно недалеко от Мальбурка, имеется город Русиново{59}. Следует отметить, что топонимика с корнем рус/рос весьма многочисленна в этой стране. Там мы видим еще один город Русец и оз. Рось, а также топонимы, напоминающие о пребывании велетов: Велень, Велюнь, Вольштын (недалеко от Познани), Вильчин{60}. Если взять более подробную карту, то название Rus на ней зафиксировано 2 раза, Rusajny, Rusek Wielky (относительно недалеко Spaliny Wielkie), Rusiborz, Rusiec — 3 раза, Rusily, три раза упоминается Rusinow, причем недалеко от одного из них вновь находится населенный пункт Spala, Rusinowa, Rusinowice, Rusinowo — 5 раз, Ruska Wieś — 2 раза, Ruski Brod, Rusko — 4 раза, Ruskow, Rusociece — 2 раза, Rusocin — 2 раза, Rusocino, Rusowo, Russocice, Russow{61}. Поскольку поляки единственный славянский народ, называющий нашу страну и наш народ не через у, а через о (Rosja, Rosjanie){62}, то данные названия должны были появиться у них достаточно давно. Это предположение подкрепляется письменными источниками. Так, в грамоте, данной польским князем Мешко I папскому престолу около 990 г. и известной в науке под названием «Dagome Iudex», так определяются границы пожалования: «…передали блаженному Петру (т.е. римскому папе, считающемуся наместником апостола Петра. — М.С.) один город под названием Schinesghe (ряд специалистов полагают, что речь идет о первой польской столице Гнезно. — М.С.) целиком, со всем ему принадлежащим внутри таких границ: с одной стороны начинается Длинное (Балтийское. — М.С.) море, граница с Пруссией — до места по имени Русь (Russe), а граница Руси тянется до Кракова, а от того Кракова — до реки Одер…»{63} Где находилось это место «по имени Русь», однозначно определить пока не получается, однако указание грамоты на то, что оно граничило с Пруссией, как минимум на один век удревняет письменные свидетельства о присутствии каких-то русов в непосредственной близости от пруссов. В том же X в. лично посетивший Прагу испанский еврей Йакуб отмечал каких-то русских купцов в данном регионе: «Приходят к нему (городу Праге. — М.С.) из города Кракова русы и славяне с товарами…»{64}

Рассматривая оба эти источника, А.Г. Кузьмин писал: «Но есть другой документ, который локализует Поморскую Русь именно в непосредственной близости от Кракова. Это “Дагоме юдекс”, документ конца X в., известный в ряде списков не позднее XII в. В связи с пожалованием римской церкви (папе Иоанну XV) каких-то польских территорий в документе упоминается местность “Русь”, границы которой простираются от Пруссии до Кракова и реки Одера. “Русь”, таким образом, локализована в междуречье Одера и Вислы. Видимо, эта же “Русь” имеется в виду в сообщении комментатора Адама Бременского, утверждающего, что польский король Болеслав в союзе с Отгоном III (ум. 1002 г.) подчинил себе всю Славонию, Руссию и Пруссию. “Руссия” здесь оказывается между “Славонией”, как нередко называли Западное Поморье, и Пруссией»{65}. Очевидно, что данное известие к Киевской Руси относиться не может, поскольку поход против нее Болеслав совершил в 1018 г., т.е. уже после смерти Оттона III. Следует отметить, что аналогичный порядок перечисления стран на южном побережье Балтики встречается нам и в послании 1245 г. Иннокентия IV. В нем римский папа обращается к духовенству королевств Богемии, Швеции, Норвегии и «провинций Польши, Ливонии, Славии, Руси и Пруссии» с требованием прекратить преследования ордена францисканцев{66}. Как видим, Русь упомянута в этом документе среди католических стран и названа провинцией, в то время как Киевская Русь в папских буллах обычно именовалась королевством. Правильность такого понимания подтверждается описанием границ Польши Оттоном Фрайзингенским около 1157–1158 гг.: «Польша, которую сейчас населяют славяне…, находится в пределах Верхней Германии, имея с запада реку Одер, с востока — Вислу, с севера — Русь (Rutheni) и Скифское море…»{67} Поскольку Киевская Русь находилась к востоку, а отнюдь не к северу от Польши, следовательно, немецкий автор имел в виду Поморскую Русь рядом с Пруссией. Возможно, что данная Русь упоминается и в «Анналах» Альберта Штаденского. Под 1112 г. данный немецкий писатель рассказал, как знатную германскую даму Оду отдали «замуж за короля Руси (rex Ruzie), которому та родила сына Вартеслава. По смерти короля Ода велела закопать в подходящих местах бесчисленные сокровища, сама же с сыном и частью богатств вернулась в Саксонию, а копавших приказала убить… Вартеслав же, снова призванный на Русь, правил там вместо отца и перед смертью своей отыскал сокровища, запрятанные матерью»{68}. Традиционно это известие связывают с Киевской Русью, однако ни один из древнерусских князей не носил имя Вартеслава. Чтобы обойти это противоречие, предполагается, что немецкий хронист исказил имя русского князя, в котором различные исследователи видят Святослава Ярославича или Ростислава Владимировича. Однако в то же самое время другие немецкие хроники отмечают Вартислава в Польском Поморье. Гельмольд рассказывает, как по приглашению польского князя Болеслава епископ Бамбергский Отгон отправился проповедовать новую религию «к племени славян, которые называются поморянами и живут между Одрой и Полонией. И здесь он, поддерживаемый Господом, проповедовал язычникам… и обратил весь этот народ вместе с его князем Вартиславом к Господу, и плоды Божественной славы сохраняются там и поныне»{69}. Специалисты полагают, что миссионерское путешествие к поморянам Отгон совершал дважды, в 1124 и 1128 гг.

Не исключено, что к вопросу о существовании Руси в прусско-польском регионе имеют отношение и данные «Баварского географа», составленного до 821 г.: «Остерабтрецы 100 (городов). Малоксы, 67. Пешнуцы, 70. Тадеши, 200. Бушаны, 231. Шиттицы — области, изобилующие народами и весьма укрепленными градами …Штадицы — (область), в которой 516 городов и бесчисленный народ. Шеббиросы имеют 90 городов. Унлицы — многочисленный народ, 318 городов. Нериваны имеют 78 городов. Атторосы имеют 148 городов, народ свирепейший. Эптарадицы имеют 263 города. Виллеросы имеют 180 городов. Сабросы имеют 212 городов. Снеталицы имеют 74 города. Атурецаны имеют 104 города. Хосиросы имеют 250 городов. Лендицы имеют 98 городов. Тафнецы имеют 257 городов. Сериваны — это королевство столь велико, что из него произошли все славянские народы и ведут, по их словам, свое начало. Прашаны — 70 городов. Велунцаны, 70 городов. Брусы во всех направлениях больше, чем от Энса до Рейна. Висунбейры. Кациры (Caziri), 100 городов. Руссы (Ruzzi). Форшдеренлиуды. Фрешиты. Шеравицы. Луколане. Унгаре. Вишлляне. Шленцане, 15 городов. Луншицы, 30 городов»{70}. Поскольку многие названия встречаются только в этом списке и большинство из них, по всей видимости, искажены, однозначно локализовать все упомянутые племена достаточно затруднительно. Единственное, в чем мы можем быть уверены, так это в том, что все они, как гласит заголовок, находятся к северу от Дуная. Остерабтрецев в начале перечня можно расшифровать как «восточные ободриты», пешнуцев — как «пенян», шиттицев — как «штетинцев». Если это так, то речь в данном фрагменте первоначально идет о западных славянах на балтийском побережье современной Германии и Западной Польши. Затем мы видим названия пяти племен, вторая часть которых содержит корень roz-poc: шеббиросы, атторосы, виллеросы, сабросы и хосиросы. Определенная ясность появляется лишь в конце перечня: брусы — это однозначно пруссы, а вишлляне — это живущие на Висле славяне, возможно в районе Кракова. Название эптарадицев, упомянутых сразу после атторосов, часть ученых понимает как «семь родов» и соотносит их с болгарскими славянами. С другой стороны, в лендицах, упомянутых сразу после хосиросов, исследователи видят понятие, чрезвычайно близкое древнерусскому названию поляков. Также предполагалось отождествить их с лендзянами, обитавшими восточнее Западного Буга. Если составитель списка хотя бы в общих чертах придерживался в своем изложении географической последовательности, то часть из пяти племен, в названии которых присутствует корень рос, находилась, по всей видимости, на территории современной Польши. Поскольку помимо них автор «Баварского географа» упоминает и собственно русов по соседству с хазарами, следовательно, пять этих племен находились за пределами территории Древней Руси. Хоть больше о данных племенах ничего не известно, однако присутствие части из них на территории Польши, возможно, может быть связано с упоминанием какой-то Руси на севере этой страны. Однако это не более чем осторожное предположение, и вопрос этот может быть окончательно решен лишь после детальных археологических и то-понимистических исследований.

Также в польских письменных источниках упоминается и личное имя Рус, причем упоминается в двух смыслах: как имя реально существовавшего человека и как имя мифического прародителя русского народа. В первом смысле оно встречается в гнезненскои булле XIII в.{71} Во втором смысле оно впервые упоминается в «Великопольской хронике», написанной в XIII–XIV вв.: «В древних книгах пишут, что Паннония является матерью и прародительницей всех славянских народов. “Пан” же, согласно толкованию греков и славян, это тот, кто всем владеет. И согласно этому “Пан” по-славянски означает “великий господин”… Итак, от этих паннонцев родились три брата, из которых первенец имел имя Лех, второй — Рус, третий — Чех. Эти трое, умножась в роде, владели тремя королевствами: лехитов, русских и чехов, называемых также богемцами, и в настоящее время владеют и в будущем будут владеть, как долго это будет угодно божественной воле…»{72} Как видим, данная легенда хоть и подчеркивала старшинство первопредка поляков, тем не менее однозначно отмечала кровное родство чехов, поляков и русских, относя тем самым наших предков к западной группе славянства. Показательно, что в этой легенде не фигурируют первопредки словаков, болгар, хорватов или сербов, хоть эти народы и были известны средневековому хронисту. Впоследствии Рус неоднократно упоминался и другими польскими авторами. Ян Длугош (1415–1480 гг.) в своей «Истории Польши» хоть и говорит сначала о двух братьях, Лехе и Чехе, однако потом упоминает и Руса, называя его основателем «необычайно обширного русского государства». Судя по всему, этот польский историк испытывал определенные сомнения по поводу конкретного родства, поскольку приводил в своем сочинении мнение «некоторых» о том, «что Рус был не потомком Леха, но его братом, и что вместе с ним и с Чехом, третьим братом, вышел из Хорватии»{73}. Упоминание не Паннонии, а Хорватии, равно как и указание на множественное число тех, кто считал Руса братом Чеха, говорит о том, что здесь Я. Длугош имел в виду не автора «Великопольской хроники», а каких-то других лиц, излагавших несколько иную версию легенды о трех братьях. Неоднократно упоминают ее и другие польские авторы. В изданном в 1521 г. трактате о «Двух Сарматиях» М. Меховский, опять-таки политизируя предание, однозначно пишет о старшинстве Леха и неуверенно о степени родстве с ним Руса, называя его то ли потомком, то ли родным братом прародителя поляков. Впрочем, уже в самом начале своего труда он отмечает, что Рус «заселил обширнейшие территории России, и все русские в память о нем сохранили в своем наименовании это имя». Эта же двойственность прослеживается и у другого крупного польского историка, М. Стрыйковского (1547 — после 1582 г.): «Русские земли были названы и размножены Русом, внуком или, как некоторые сказывают, родным братом Леха и Чеха. (…) Затем Рус или Русса (чье имя лишь одной буквой не сходится с иезекиилевым Россом), третий брат Леха и Чеха, непосредственный потомок Иафета через Мосоха, размножил и расселил великие и многочисленные народы русские в полуночных и средневосточных краях и на юге, и назвал эти земли Руссией (подобно Лехии и Чехии от других его братьев)». Стремление этих писателей представить Руса не братом, а потомком Леха преследовало вполне прозрачную цель: ссылкой на генеалогию обосновать право поляков на господство над частью территории бывшей Древней Руси. Впрочем, политическая ангажированность была свойственна далеко не всем польским писателям. В изданном в 1521 г. сочинении И.О. Дециуса «О польских древностях» однозначно говорится именно о трех братьях, причем отмечается, что «Рус, брат Леха, основал Русь, или Рутению, или Роксоланию, дав ей свое имя»{74}. Как видим, не только прусские, но и польские хронисты под влиянием знакомства с античными сочинениями отождествляли русов с роксаланами. Кроме того, предание о трех братьях встречается не только в памятниках письменности, но и в фольклорной традиции. Так, возникновение названия города Познани поляки объясняли тем, что братья-родоначальники Чех, Лех и Рус сошлись здесь после долгой разлуки, хорошо узнали друг друга (poznali się) и в знак этой встречи на месте деревушки образовали город Познань{75}.

Таким образом, мы видим, что самые разнообразные письменные источники с IX по XVI век независимо друг от друга упоминают каких-то русов либо Русь на территории Польши и на западе Пруссии. Эти сообщения различных авторов подкрепляются данными топонимики и ономастики, а генетика и антропология указывают на родство населения данного региона с жившими на территории современной Северной Германии ободритами и новгородскими словенами на севере Восточной Европы. Вместе с тем основная масса населения этих мест средневековыми письменными источниками русами как правило уже не называлась. Собственно о русах говорят лишь «Баварский географ», Адам Бременский, Идриси и несколько списков о мученической кончине католических миссионеров. Это заставляет предположить, что приведенные в данной главе свидетельства о русах относятся к сравнительно небольшим группам населения, не оставившим заметного следа в последующей истории этого региона. Однако сами эти земли в гораздо большем количестве источников неоднократно называются Русью, что косвенно свидетельствует о какой-то более ранней традиции, сохранявшейся в эпоху Средневековья.

Рис. 1. Карта Великой Германии согласно Птолемею

Глава 3. ПТОЛЕМЕЙ И ДАННЫЕ АРХЕОЛОГИИ

Хоть все эти известия о Руси на севере современной Польши ничего не говорят о времени появления русов в этом регионе, помочь нам в этом может уже упоминавшийся выше Птолемей, самый выдающийся географ античности. При описании Великой Германии он, при перечислении живущих в его эпоху на северном берегу океана племен, называет сначала кимвров, саксов, фародинов, сидинов у реки Виадуа (Одера), «и после них рутиклеи (Рουτικλειοι) до Вистулы (Вислы. — М.С.)»{76}. Составленная еще в XIX в. немецкими учеными на основании сочинения Птолемея карта наглядно показывает место обитания всех этих племен (рис. 1). Следует отметить, что полностью труд великого греческого ученого также до сих пор не переведен на русский язык. Переводилась и изучалась лишь та часть сочинения Птолемея, которая была посвящена Европейской Сарматии, однако его данные о Великой Германии также представляют несомненный интерес для истории нашего народа. Загадочные рутиклеи больше не встречаются ни в одном источнике, и поэтому некоторые переводчики данного текста на английский заменяют это название на ругов. Однако руги также упоминаются Птолемеем, причем его название пишется им не через т, а через у. Последняя форма вновь повторяется в его книге при упоминании их города Ругиума (Pούγιον). Достоверность пребывания ругов в этом регионе подтверждается сообщением Иордана о том, что вскоре после переселения готов на материк «они продвинулись оттуда на места ульмеругов, которые сидели тогда по берегам океана; там они расположились лагерем, и, сразившись (с ульмеругами), вытеснили их с их собственных владений». Исследователи данного текста считают, что само название ульмеругов (островных ругов) указывает на то, что они жили на островах в дельте Вислы, откуда и были вытеснены готами{77}. Поскольку из этого текста следует, что руги жили на островах, они вряд ли могут быть отождествлены с рутиклеями, которые, согласно Птолемею, занимали несравненно большую территорию от Одера до Вислы.

Ругов традиционно причисляют к германским племенам, однако вопрос этот не столь очевиден, как это может показаться. В восьмой главе мы рассмотрим некоторые аспекты ранних славяно-германских отношений и покажем, что не все племена, причисляемые к германцам античными авторами, в действительности являлись таковыми. Однако в данном случае наибольший интерес для нас представляет другой вопрос, а именно: могут ли рутиклеи быть связаны с русами? Очевидно, что названия с далеких берегов Балтики доходили до Александрии через длинный ряд посредников, языки которых отличались от языков, на которых говорили северные племена. В силу этого искажение первоначальных названий представляется вполне возможным. Выше мы уже встречались с тем, что в Средние века и новое время русов называли рутенами. На примере этого латинизированного названия мы видим, как легко с могло переходить в т. Сочетание -кл как будто никак не может быть соотнесено с названием наших далеких предков, однако при рассмотрении этого вопроса следует иметь в виду два момента. Во-первых, сочетание двух этих согласных было весьма распространено как в греческом языке (клер, клерухи, клепсида, климат, позднее склавины, а также личные имена Геракл, Клеомен, Клеон, Клеопатра и т.д.), так и, в меньшей степени, в латыни (клиент, Климент). Соответственно вторая буква в интересующее нас слово могла быть добавлена представителями античного мира по привычке. Во-вторых, известен случай, когда название наших далеких предков иноземный автор передавал именно через к. Самым первым упоминанием русов в армянской литературе считается известие Мовсеса Каланкатуаци «о незнакомом и чуждом народе рузиков», которые после 914 г. предали мечу Партав, столицу Алуанка, ибо «были сильны и непобедимы»{78}. Соответственно рутиклеи-рутики Птолемея и рузики армянского автора могут представлять искаженную форму названия русичи в неславянских языках. Подобно тому как в первом слове с заменилось на т (s → th), так и ч заменилось на к с последующим добавлением л (ch → k → kl). Таким образом, фонетически рутиклеи вполне могут быть связаны с названием русов.

Данные языкознания позволяют сделать еще одно интересное наблюдение. Рассматривая с чисто лингвистической точки зрения названия русов в древнейших германских письменных памятниках, А.В. Назаренко пришел к следующему выводу: «Формы с геминированным согласным Ruzzi не объяснимы как заимствования из славянских языков и заставляют предполагать, что они явились результатом второго верхненемецкого передвижения согласных. При этом гипотетической праформой должен был служить этноним (?) с основой Rut-… Исходя из хронологии передвижения, надо допустить, что этноним (?) Rut- был известен южнонемецким диалектам еще в додревневерхненемецкую эпоху, по крайней мере, уже около 600 г., т.е. задолго до появления в начале IX в. первых достоверных сообщений о народе русь»{79}. Далее ученый отметил, что существование формы Ruzzi позволяет предполагать одновременное существование в додревневерхненемецком двух форм на Rut и на Rutt, хронологически датируемых III–V вв. н.э. либо, по другому возможному варианту, V–VI вв. Однако где древние германцы в эти ранние времена могли столкнуться с формой на Rut? Из всех известных племенных названий, которые хотя бы гипотетически могут быть как-то связаны с русами, данному корню соответствуют лишь названия рутенов и рутиклеев. Для очерченных А.В. Назаренко временных рамок или более раннего периода никаких свидетельств контактов континентальных германцев с рутенами нет. Если же обратиться к рутиклеям, то свидетельств подобных контактов немало и они будут подробно рассмотрены нами в последующих главах.

Рис. 2. Карта распространения оксывской культуры, составленная Ю.В. Кухаренко

Признание тождества рутиклеев и русичей объясняет целый ряд вопросов, ответов на которых до сих пор не было. Во-первых, это приведенные выше данные топонимики и средневековых источников, свидетельствующие о пребывании русов на севере Польши при том, что в Средневековье собственно русов в сколько-нибудь значительном числе в данном регионе не было. Во-вторых, это устойчивое отождествление русов с ругами в средневековых источниках, которые будут приведены далее. В-третих, это объясняет то, почему при описании Скандзы Иордан в слегка искаженном виде упоминает западнославянские племена, которые впоследствии жили на территории современной Северной Германии, где также была зафиксирована связанная с русами топонимика. Данное свидетельство готского историка также будет рассмотрено в последующих главах, пока лишь отметим, что одним из этих племен были вагры. Впоследствии вагры входили в племенной союз ободритов, само название которого, по наиболее вероятной этимологии, было образовано от названия реки Одер, а именно эта река, согласно Птолемею, и была западной границей рутиклеев.

Поскольку приведенные выше сведения позволяют определить место и примерное время пребывание русов в этом регионе, теоретически наши сведения о них могут дополнить археологические данные. Из-за того, что точное время появления русичей-рутиклеев на севере Полыни неизвестно, они могут быть соотнесены с двумя археологическими культурами этого региона — поморской и оксывской. Поморскую культуру одни археологи датируют VI–II вв. до н.э., другие — IV–III вв. до н.э. Поселения данной культуры были неукрепленные, почву обрабатывали уже плугом. Господствующим являлся обряд трупосожжения, который впоследствии был широко распространен и у славян. Что касается ее этнической принадлежности, то различные археологи высказывали предположения о ее германской, балтской или славянской принадлежности. В свое время Ю.В. Кухаренко писан, что «поморская… являвляется логическим завершением развития лужицкой культуры вообще. В конечном итоге это привело к сложению культуры венедов — первых славянских племен, упоминаемых письменными источниками»{80}. Однако следует отметить, что не все археологи разделяют это мнение.

Во II вв. до н.э. ее сменяет оксывская культура, просуществовавшая до I в. н.э. Относительно наличия или отсутствия преемственности между этими двумя культурами единого мнения у археологов опять-таки нет. Первоначально оксывская культура занимала сравнительно небольшую территорию в низовьях Вислы и на морском побережье, однако впоследствии значительно расширилась к западу и югу (рис. 2). Поселения продолжают оставаться неукрепленными, также продолжает господствовать трупосожжение. Наряду с целой группой соседних археологических культур той эпохи оксывская относится к числу так называемых латенизированных культур, испытавших на себе сильное воздействие кельтов. Благодаря работам польских археологов материальная сторона жизни носителей этой культуры известна, чего нельзя сказать о ее этнической принадлежности. Спор об этом начался еще до Второй мировой войны. Германские археологи видели в оксывской культуре германцев-ругов, польские — славян. Эти же точки зрения продолжали высказываться и после войны. Й. Костшевский объединял оксывскую и пшеворскую культуры под общим названием «венедская». Со временем появилась и третья точка зрения. Другой польский археолог, Р. Волонгевич, также видел в оксывской культуре венетов, но понимал под ними уже не славян, а кельто-иллирийское население.

Как отмечают отечественные археологи М.Б. Щукин и В.Е. Еременко, оксывская и пшеворская культуры выделяются среди других латенизированных культур своей сильной военизированностью и массой оружия в погребениях. Процесс их сложения до конца еще не ясен, но в нем, судя по всему, принимали участие носители поморской культуры при сильном влиянии ясторфских культурных традиций и, что не исключено, небольших групп выходцев из Скандинавии и кельтов Силезии. Благодаря своей военизированности эта культура демонстрирует активность на востоке и на западе. В низовьях Одера носители оксывской культуры вытесняют носителей ясторфской культуры и расширяют свою территорию до естественных пределов на западе. Отметим, что ясторфскую культуру, распространенную на территории Дании и Северной Германии до нашей эры, археологи традиционно считают прагерманской. На востоке пшеворская и оксывская культуры, вероятно, теснят культуру западнобалтийских курганов, в результате чего западномазурская группа этой культуры исчезает, часть ее земель приходит в запустение, а на другой возникает особая нидицкая группа, включающая элементы всех трех культур с преобладанием пшеворских{81}. Интересно, что эти археологические данные в определенной степени соответствуют позднему известию Луки Давида о роксоланах, отождествляемых им с русскими, как о народе, который помогал мазурам в войне с пруссами в готскую эпоху. Если же обратиться к последним археологическим работам по данной тематике, то в 2008 г. польская археолог Е. Бокинек констатировала, что проблема истоков оксывской культуры все еще содержит больше вопросов и белых пятен, чем ответов. Выделяя внутри нее несколько зон, эта исследовательница склоняется к тому, что более уместно говорить не о культуре, а об оксывском культурном круге. В плане материальной культуры она также отмечает влияние на нее скандинавской, ясторфской и пшеворской культур{82}.

Хотя на современном этапе развития науки между данными археологического исследования различных культур и свидетельствами письменных источников подчас имеются расхождения, интересно обратить внимание на некоторые факты, относящиеся к оксывской культуре. Если считать ее принадлежащей германцам, то сам значительный ареал ее распространения от Одера до Вислы не очень соотносится с приводимым Иорданом племенным названием ульмеругов, т.е. островных ругов. На основании лингвистического анализа гидронимов между Одером и Вислой польский исследователь В. Манчак опроверг гипотезу об относительно позднем заселении этого региона славянами, только в V в. н.э., утверждая, что они появились там в гораздо более раннюю эпоху{83}. Более того, с оксывской культурой связана вельбарская культура, которую многие исследователи интерпретируют как принадлежащую готам. Основание для этого есть: топография и хронология вельбарских памятников демонстрирует движение носителей этой культуры от Балтики к Черному морю, что в целом совпадает с изложенной Иорданом историей готов. Хоть в его труде нет точной хронологии, однако, согласно рассчетам исследователей на основании изучения его текста, высадка готов на побережье будущей Польши произошла примерно в 50–70-х гг. или около 118 г. н.э. В первой половине I в. н.э. в восточных регионах Польского Поморья начинают появляться каменные погребальные сооружения, имеющие аналогии в Скандинавии, вместо трупосожжение появляется трупоположение. Подробно исследовавший вельбарскую культуру Р. Волонгевич отмечал различия в ее возникновении, выделяя семь отличающихся друг от друга регионов. В частности, в низовьях Вислы, на Дравском поозерье и Словинском побережье он констатировал трансформацию оксывской культуры в вельбарскую в одних и тех же могильниках. С другой стороны, в Кашубско-Крайенском поозерье вельбарские могильники были заложены заново и именно там фиксируются намогильные каменные круги со стелами, аналогичные скандинавским. В конце II — начале III в. Кашубско-Крайенское поозерье, Словинское побережье и Драв-ское поозерье запустевают, а вельбарские памятники появляются в Мазовии и Подлясье, где часть пшеворских могильников забрасывается, а часть трансформируется в вельбарские. В низовьях Вислы могильники продолжают функционировать непрерывно на обеих стадиях. Продвигаясь к юго-востоку, вельбарская культура достигла территории Западного Полесья и Волыни, где ее памятники относятся в основном к поздней фазе ее развития{84}. Следует отметить, что распространение на территории оксывской культуры каменных кругов, имеющих ближайшую аналогию в Скандинавии, и обряда трупоположения по времени совпадает с явным упадком многих материальных сторон данной культуры, фиксируемых по археологическим данным: «В первой половине I века н.э. в оксывской культуре происходят значительные изменения.

Наряду с трупосожжениями появляются погребения с трупоположениями, исчезает обычай класть в погребения оружие. Вместо позднела-тенских чернолощеных сосудов распространяется более грубая керамика… В отличие от позднелатенского периода, когда большая часть металлических вещей была сделана из железа, в римское время инвентарь могильников оксывской культуры содержит вещи, изготовленные преимущественно из бронзы»{85}. Как видим, вопреки широко распространенному мнению о культуртреггерстве германцев, в данном случае их появление в Польском Поморье повлекло за собой деградацию местной культуры. Факт трансформации оксывской культуры в вельбарскую на первый взгляд противоречит как славянскому пониманию оксывской культуры, так и отождествлению ее с ульмеругами — Иордан четко говорит о вытеснении их готами из их собственных владений, а не о совместном проживании, да и в последующую эпоху руги выступают как самостоятельное племя.

Глава 4. ГОТСКАЯ САГА ПО ИОРДАНУ

Чтобы разобраться во всем этом хитросплетении письменных источников и археологических фактов, необходимо обратиться к основному источнику по истории готов, а именно к труду Иордана «О происхождении и деяниях гетов». Уже само название вызывает закономерный вопрос: почему гетов? Благодаря античным авторам мы знаем, что геты были фракийскими племенами, обитавшими на нижнем Дунае. Задолго до эпохи Великого переселения народов геты контактировали сначала с греками, а затем и с римлянами. Иордан, всячески стремившийся возвеличить историю своего народа на основании созвучия готы-геты, отождествил их между собой, стремясь максимально удревнить и прославить своих соплеменников. Естественно, подобное произвольное отождествление внесло определенную путаницу во все изложение. Основным источником Иордана была «Готская история» Кассиодора, законченная им около 533 г. Сам Кассиодор был близок ко двору готских королей Италии и написанная им «История» оценивается современными исследователями как крайне тенденциозное произведение, главной целью которого было представить готскую историю почти такой же древней и великой, как римская. Однако, несмотря на произвольные отождествления, фантастическую хронологию и т.п., несомненную ценность имеет пересказ этими авторами собственно готских устных преданий. Однако необходимо иметь в виду, что данные предания сначала были отредактированы Кассиодором в соответствии с политическими интересами Теодориха, а затем, в связи с изменившейся ситуацией, изложены Иорданом уже с провизантийских позиций. Поэтому для более полного представления себе действительной истории готов необходимо в ряде случаев соотносить труд Иордана как с другими древними свидетельствами по истории этого народа, так и с современными исследованиями.

Согласно Иордану, готы переселились на материк со Скандинавии, которую он называет Скандзой: «С этого самого острова Скандзы, как бы… из утробы, [порождающей] племена, по преданию вышли некогда готы с королем своим по имени Бериг. Лишь только, сойдя с кораблей, они ступили на землю, как сразу же дали прозвание тому месту. Говорят, что до сего дня оно так и называется Готискандза.

Вскоре они продвинулись оттуда на места ульмеругов, которые сидели тогда по берегам океана; там они расположились лагерем, и, сразившись [с ульмеругами], вытеснили их с их собственных поселений. Тогда же они подчинили их соседей вандалов, присоединив и их к своим победам.

Когда там выросло великое множество люда, а правил всего только пятый после Берига король Филимер, сын Гадарига, то он постановил, чтобы войско готов вместе с семьями двинулось оттуда. В поисках удобнейших областей и подходящих мест [для поселения] он пришел в земли Скифии, которые на их языке назывались Ойум. (…) Та же часть готов, которая была при Филимере, перейдя реку… завладела желанной землей. Тотчас же без замедления подступают они к племени спалов и, завязав сражение, добиваются победы.

Отсюда уже, как победители, движутся они в крайнюю часть Скифии, соседствующую с Понтийским морем, как это и вспоминается в древних их песнях как бы наподобие истории и для всеобщего сведения…»{86}

Большинство современных историков соглашаются с известием Иордана, что готы вышли из Скандинавии, но единое мнение по поводу ареала их изначальной прародины отсутствует. В качестве исходного месте их переселения называются как остров Готланд, так и различные регионы Швеции. В другом месте своего сочинения, рассказывая о происхождении родственных готам гепидов, Иордан уточняет обстоятельства переселения на южный берег Балтики: «…готы вышли из недр Скандзы со своим королем Бе-рихом, вытащив всего только три корабля на берег по эту сторону океана, т.е. в Готискандзу. Из всех этих трех кораблей один, как бывает, пристал позднее других и, говорят, дал имя всему племени, потому что на их [готов] языке “ленивый” говорится “gepanta”. Отсюда и получилось, что, понемногу и [постепенно] искажаясь, родилось из хулы имя гепидов»{87}. Таким образом, согласно самим же готским песням, первоначальных переселенцев было весьма немного, однако благодаря своей храбрости они разбили живших там ульмеругов и вандалов. Поскольку точной хронологии данных событий у Иордана нет, переселение готов датируется современными учеными I–II вв. н.э.

Значительно увеличившись в численности к правлению пятого своего короля после Берига, готы двинулись на юг к Черному морю. Где находилась легендарная земля Ойум и какую именно реку пересекли готы, точно определить невозможно. Что касается спадов, то это предание о них в гораздо большей степени отражает историческую действительность. Помимо Иордана это племя знает и Плиний Старший (VII, 22), который называл их спалеями (spalaei) и отмечал, что они живут в бассейне реки Танаис. Еще Ф. Миклошич сопоставил название спадов со ст.-слав. исполнит., т.е. «великан». Другой формой написания этого слова было ст.-слав. споловъ, из которой действительно легко вывести название интересующего нас племени. Таким образом, само их название указывает на славянское присутствие в данном регионе и свидетельствует о весьма ранних славяно-готских контактах, имевших место при переселении этого германского племени от одного моря к другому. Благодаря независимым источникам мы можем достаточно точно определить время появления готов на Черном море. Уже в надписи Шапура I 262 г., посвященной победе над войском римского императора Гордиана III в 242 г., в его составе упомянуты и готы. Вскоре, в 269 г., император Клавдий II принимает победный титул Gothicus, а самое первое нападение готов на земли империи историки датируют 238 г.{88} Таким образом, готы появляются в Причерноморье в первой половине III в. н.э.

После ухода римлян из Дакии в III в. они занимают там ведущее положение. Во второй половине этого же столетия происходит разделение готов на две части — вези- и остроготов, или, как их впоследствии стали называть, вестготов и остготов: «В третьей области на Понтийском море… они разделились между двумя родами своего племени: везеготы служили роду Балтов, остроготы — преславным Амалам»{89}. Это разделение связывается с королем с характерным именем Острогота, совпадающим с названием возглавляемого им племени: «…на берегах Понта, где они, как мы говорили, остановились в Скифии, часть их, владевшую восточной стороной, возглавлял Острогота; либо от этого его имени, либо от места, т.е. “восточные”, называются они остроготами; остальные же — везеготами, т.е. с западной стороны»{90}. Впрочем, в другом месте своего сочинения Иордан говорит об Остроготс как о правителе, «власти которого тогда подлежали как остроготы, так и везеготы, т.е. обе ветви одного племени»{91}. Еще в одном месте готский писатель называет его современником Филиппа Араба (244–249 гг.), однако X. Вольфрам датирует как сражение Острогота с гепидами, так и окончательное разделение готов на две части 290–291 гг. Готы в Дакии оказались беспокойными соседями для Римской империи. После ряда столкновений Аврелиан в 271 г. наносит готам существенное поражение, а в 332 г. с ними заключает соглашение Константин. По этому договору готы становились федератами империи и, в обмен на денежные субсидии, поставку продовольствия и разрешения торговли, обязывались поставлять воинов в римскую армию и не пропускать к границам империи другие варварские племена.

Наиболее знаменитым королем остроготов в IV столетии стал Германарих. Иордан не жалеет красок для восхваления этого правителя: «После того как король готов Геберих отошел от дел человеческих, через некоторое время наследовал королевство Гер-манарих, благороднейший из Амалов, который покорил много весьма воинственных северных племен и заставил их повиноваться своим законам. Немало древних писателей сравнивали его по достоинству с Александром Великим. Покорил же он племена: гольтескифов, тиудов, инаунксов, васинабронков, меренс, морденс, имнискаров, рогов, тадзанс, атаул, навего, бубегенов, колдов.

Славный подчинением столь многих [племен], он не потерпел, чтобы предводительствуемое Аларихом племя герулов, в большей части перебитое, не подчинилось — в остальной своей части — его власти. (…) После поражения герулов Германарих двинул войско против венетов, которые, хотя и были достойны презрения из-за [слабости их] оружия, были, однако, могущественны благодаря своей многочисленности и пробовали сначала сопротивляться. Но ничего не стоит великое число негодных для войны, особенно в том случае, когда и бог попускает и множество вооруженных подступает. Эти [венеты], как мы уже рассказывали в начале нашего изложения, — именно при перечислении племен, — происходят от одного корня и ныне известны под тремя именами: венетов, антов, склавенов. Хотя теперь, по грехам нашим, они свирепствуют повсеместно, но тогда все они подчинились власти Германариха.

Умом своим и доблестью он подчинил себе также племя эстов, которые населяют отдаленнейшее побережье Германского океана. Он властвовал, таким образом, над всеми племенами Скифии и Германии, как над собственностью»{92}. Поскольку гольтескифов исследователи отождествляют с голядью, тиудов — с чудью, меренс — с мерью, а морденс — с мордвой, то из слов Иордана следует, что находившийся в Северном Причерноморье Германарих подчинил своей власти не только соседних герулов, но и множество народов Восточной Европы, живших от Эстонии до Волги. Поскольку ни один другой независимый письменный источник, ни археология не подтверждают существование столь обширной империи Германариха, исследователи в этом вопросе оказались разделены на два лагеря.

Часть из них, которая вслед за Иорданом хочет видеть в Германарихе великого завоевателя и восторгающаяся образом древних германцев, покоряющих другие народы, принимает это утверждение готского историка на веру. Другая часть исследователей, указывающая как на отсутствие каких бы то ни было подтверждений нарисованных Иорданом картин, равно как и на то, что ни одно из этих племен не было привлечено готами для войны с гуннами, считают весь этот отрывок выдумкой готского историка, взявшего перечень народов из описания волго-балтийского торгового пути.

С окончанием жизни этого завоевателя связано еще одно чрезвычайно любопытное известие: «Вероломному же племени росомонов, которое в те времена служило ему в числе других племен, подвернулся тут случай повредить ему. Одну женщину из вышеназванного племени [росомонов], по имени Сунильду, за изменнический уход [от короля], ее мужа, король [Германарих], движимый гневом, приказал разорвать на части, привязав ее к диким коням и пустив их вскачь. Братья же ее, Сар и Аммий, мстя за смерть сестры, поразили его в бок мечом. Мучимый этой раной, король влачил жизнь больного. Узнав о несчастном его недуге, Баламбер, король гуннов, двинулся войной на ту часть [готов, которую составляли] остро-готы; от них везеготы, следуя какому-то своему намерению, уже отделились. Между тем Германарих, престарелый и одряхлевший, страдал от раны и, не перенеся гуннских набегов, скончался на сто десятом году жизни. Смерть его дала гуннам возможность осилить тех готов, которые, как мы говорили, сидели на восточной стороне и назывались остроготами»{93}.

Данный фрагмент породил ожесточенный спор и бесчисленное количество литературы. Кем были эти росомоны, оказавшиеся вовлеченными в трагические события IV в. (Германарих умер в 375 г.) и название которых перекликается с более поздним названием росов византийских писателей? Можно ли это известие считать первым упоминанием русов в Восточной Европе? По поводу последнего вопроса следует отметить, что если бы в тексте речь шла не о росомонах, а о росоманах, т.е. «мужах рос», то данное отождествление было бы оправданным. Хоть о росомонах говорится в большинстве дошедших до нас списках Иордана, однако в одном из наиболее ранних списков IX в. речь идет о Rosomanomm, а еще один список дает форму Rosimanorum{94}. Таким образом, эти варианты позволяют предположить, что в первоначальном тексте речь могла идти именно о «мужах рос», и дать положительный ответ на второй вопрос. Что касается первого вопроса, то ответить на него гораздо труднее в силу того, что росомоны упоминаются в сочинении Иордана один-единственный раз. Характеристика этого племени как «вероломного» наводит на мысль, что оно также входило в число тех племен, которые покорил Германарих, и это предположение подтверждается прямым указанием Иордана на то, что оно «служило» готскому королю. Однако в приведенном выше перечне покоренных народов росомоны не значатся, что еще больше запутывает ситуацию.

Единственную возможность прояснить ситуацию дают имена участвовавших в разыгравшейся драме представителей этого племени. Сунильда по-германски означает «лебедь», и оно вполне может представлять собой перевод значения этого имени. Что касается имен ее братьев, Сара и Аммия, то, насколько можно судить, эти имена не славянские и не германские. В «Старшей Эдде» сюжету мести братьев за казнь сестры посвящены две песни — «Подстрекательство Гудрун» и «Речи Хамдира» — и там имена мстителей даются в измененной форме Сёрли и Хамдир, что косвенно свидетельствует о чуждости этих имен германскому ономастикону.

Хотя при описании событий последующей истории готов около 400 г. упоминается еще один Сар в качестве противника Алариха, это имя вполне могло быть заимствовано готами в Причерноморье от своих соседей. Наиболее убедительной является иранская этимология обоих имен: sar — «глава», ата — «могучий»{95}. Задолго до прихода готов в Добрудже был известен царь скифов Сарий, который во II в. до н.э. чеканил монету со своим именем в греческих городах Томи и Одесс{96}. В связи с обоими именами росомонов чрезвычайно интересным является сведение Птоломея, который на реке Борисфен (Днепр) указал города Сар (56° — 50°15') и Амадоку (56° — 50°30'){97}. Ценность этого известия увеличивается тем, что эти сведения относятся к периоду до появления готов в Восточной Европе: великий греческий географ упоминает гутов на острове Скандия и каких-то гутонов в излучине Вислы. Название первого города в точности совпадает с именем первого брата, во втором случае совпадает лишь корень, однако к названию города оказывается ближе форма Хамдир из «Старшей Эдды». Помимо этого города выдающийся античный географ указывает на существование в Восточной Европе Амадокских гор (59° — 51°), причем «ниже соименных гор» жило особое племя амадоков, а также одноименное озеро: «Часть реки Борисфена у озера Амадоки лежит под 53°30' — 50°20'…»{98}

Хоть Птоломей и приводит географические координаты, однако точное определение многих упоминаемых им мест затруднено, поскольку в некоторых случаях ошибка приводимых им данных составляет около 2°.{99} Как уже давно убедились исследователи его текста, необходимо не просто механически переводить приводимые им координаты в современные, а реконструировать с привязкой к местности всю систему указываемых им топонимов. Однако и в этом случае между различными современными исследователями имеются различные варианты атрибутации встречающихся у Птоломея названий.

То, что росомоны действительно существовали и подобным образом звалась жившая на севере какая-то часть скифских или же принимавшихся греками за скифов племен, говорят и схолии к Аристотелю. Описывая подразделение неба и соответственно земной поверхности на пять поясов, их автор отмечал: «Мы, говорят, заселяем среднее пространство между арктическим поясом, близким к северному полюсу, и летним тропическим, причем Скифы-Русь (Σκυτας τούς Рως) и другие гиперборейские народы живут ближе к арктическому поясу…»{100} Точную датировку этих схолий В.В. Латышев, к сожалению, не привел, однако в своем фундаментальном труде он обычно использовал известия авторов не позднее IV в. н.э. Насколько мы можем судить по имеющимся фрагментарным данным, росомоны были местным племенем и напрямую вряд ли могут быть отождествлены с рутиклеями-русичами с берегов Балтики.

По смерти Германариха остготы подпали под власть гуннов: «Про них известно, что по смерти короля их Германариха они, отделенные от везеготов и подчиненные власти гуннов, остались в той же стране, причем Амал Винитарий удержал все знаки своего господствования. Подражая доблести деда своего Вультульфа, он, хотя и был ниже Германариха по счастью и удачам, с горечью переносил подчинение гуннам. Понемногу освобождаясь из-под их власти и пробуя проявить свою силу, он двинул войско в пределы антов и, когда вступил туда, в первом сражении был побежден, но в дальнейшем стал действовать решительнее и распял короля их Божа с сыновьями его и с семьюдесятью старейшинами для устрашения, чтобы трупы распятых удвоили страх покоренных. Но с такой свободой повелевал он едва в течение одного года: [этого положения] не потерпел Баламбер, король гуннов; он., повел войско на Винитария»{101}. Последний пал в бою, и остготы были окончательно подчинены. Как видим, первым шагом к освобождению из-под власти гуннов была попытка Винитария поработить славянское племя антов. О.Н. Трубачев отмечал, что само имя Винитария означало «потрошитель венедов», хоть, согласно Иордану, воевал он не с венедами, а с антами. Очевидно, что это прозвище он получил лишь после казни Божа, а первоначальным его именем было Витимир — именно так, согласно Аммиану Марцеллину, звали преемника Германариха.

Пока все эти события происходили в причерноморских степях, вестготы, спасаясь от нашествия гуннов, с разрешения императора перешли Дунай, однако голод и алчность местной администрации повлекли за собой их восстание. Против них выступил сам император, однако в сражении под Адрианополем в 378 г. готы одержали знаменательную победу, почти вся римская армия была перебита, а на поле боя погиб и сам император Валент. В конце концов между империей и готами был заключен мир, по которому им было разрешено поселиться на Балканах. Однако там они не чувствовали себя в безопасности от нападений гуннов, и в конце концов Аларих повел свой народ в Италию. В 410 г. он захватывает Рим. Падение «вечного города», веками правившего большей половиной известного античному человеку мира, произвело огромное впечатление на современников. Несмотря на победу, вестготы не остаются в Италии и уже через два года переселяются в Южную Галлию. Там они в 418 г. основывают Тулузское королевство, ставшее первым варварским королевством на территории Западной Римской империи. В 451 г. они участвуют в знаменитом сражении на Каталунских полях, ставшем «битвой народов» той эпохи. В ней приняли участие обе части готского племени: вестготы сражались вместе с римлянами, а остготы находились в составе противостоящей им армии гуннского вождя Аттилы. Соединенные силы римлян и германцев остановили нашествие гуннов, на стороне которых также сражалось немало германских племен. Впоследствии под давлением франков вестготы постепенно перемещаются в Испанию и к началу VI в. утрачивают свои владения в Галлии. Однако уже через два века их королевство перестает существовать и в Испании, завоеванной в 711–718 гг. арабами.

Что касается остготов, то вскоре после смерти Аттилы созданная им империя распалась, и в битве на Недао в Паннонии в 453 г. германские племена нанесли поражение гуннам и вернули себе независимость. Восточными готами правили тогда три родных брата, внуки Винитария: «Этот Вандаларий, племянник Германариха… прославился в роде Амалов, родив троих сыновей, а именно Валамира, Тиудимира и Видимира. Из них, наследуя сородичам, вступил на престол Валамир в то время, когда гунны вообще еще властвовали над ними [остроготами] в числе других племен. И была тогда между этими тремя братьями такая [взаимная] благосклонность, что удивления достойный Тиудимер вел войны, [защищая] власть брата, Валамир способствовал ему снаряжением, а Видимер почитал за честь служить братьям. (…) Однако так им владели, — о чем часто уже говорилось, — что сами [в свою очередь] подчинялись власти Аттилы, гуннского короля…»{102} Интересно, что само имя Вандалария образовано по тому же принципу, как и имя его отца, и означает «потрошитель вандалов». Гепиды, как инициаторы восстания против гуннского владычества, забрали себе Дакию, а остготы с разрешения империи поселились в Паннонии. Современные исследователи датируют это событие 456–457 гг. Однако на новой родине им вновь пришлось вести войны с гуннами, византийцами, свавами, а также с другими соседями. Страна была открыта нашествиям со всех сторон, и остготы решили искать себе более безопасное убежище, последовав более раннему примеру своих западных собратьев. В 488 г. под предводительством Теодориха, сына Тиудимира, получившего к тому времени от византийского императора звание полководца и патриция, они двинулись в Италию. После коварного убийства Одоакра остготы в 493 г. образовали свое королевство со столицей в Равенне. На новой своей родине Теодорих проводил политику слияния готов и римлян. После его смерти в 526 г. на престол был возведенен его десятилетний внук, находившийся под опекой своей матери. Однако внук вскоре умер, а сама дочь Теодориха была свергнута в результате переворота. Стремившийся к восстановлению Римской империи византийский император Юстиниан воспользовался этим предлогом и в 535 г. начал войну с остготами. Короли последних Витигис (536–540 гг.) и Тотила (541–552 гг.) с переменным успехом сопротивлялись византийской армии, однако в конце концов потерпели поражение. Через два года после смерти Тотилы остготское королевство прекращает свое существование, и этот народ навсегда исчезает со сцены мировой истории. Такова история готов, известная нам по труду Иордана и некоторым другим источникам.

Глава 5. «СЛАВЯНО-ГОТСКАЯ» ЛЕГЕНДА И РИМСКАЯ ГЕНЕАЛОГИЯ НА БАЛКАНАХ

Несмотря на то, что у Иордана славяно-готские отношения описываются как враждебные, в славянской традиции встречается противоположная точка зрения. Так, в сербской летописи попа Дуклянина XII в. излагается «славяно-готская» легенда, согласно которой славяне вместе с готами пришли на Балканы: «В то время, как в городе Константинополе (Царьграде) правил царь Анастасий… появился из северных краёв народ, именуемый готами; был это дикий и необузданный народ, во главе которого было три брата, сыновья короля Свевлада, а имена их были такие: первому — Брус, другому — Тотила, а третьему — Остроило.

Так вот, Брус, который был самым старшим, сел после смерти отца на престоле и правил после него в родном краю. Тотила же и Остроило, чтобы стяжать славу, собрали, по поручению и с согласия старшего брата, очень большое и сильное войско и вышли из своей страны и, пришедши в провинцию Паннонию, победили её и войной её покорили». Вслед за тем братья победили некого короля далматинцев. «После того, так как войско Тотилы и его брата Остроило было большое и народ их размножился, посоветовавшись со своими вельможами, они поделили войско. И пройдя со своим войском Истру и Аквилею, Тотила пошёл в Италию… Остроило же, его брат, вошёл со своим войском в провинцию Иллирию и, поскольку некому было оказать ему сопротивление, после кровавых войн добыл всю Далмацию и приморские окраины, пока не пришёл в область Превалианты, где и осел»{103}.

Исследователи данного памятника южнославянский письменности считают, что наряду с книжными источниками в эту летопись вошли устные предания Дукли, Рашки и Хорватии. Имя отца трех братьев Свевлада могло быть образовано от названия свеев, как в старину звали жителей Швеции. Теоретически автор данной легенды мог быть знаком с сочинением Иордана и знать, что готы вышли из Скандзы-Скандинавии. Однако весьма интересно, что старшим братом эта легенда называет Бруса, в имени которого отразилось искаженное название пруссов. Данная подробность, отсутствующая у Иордана, показывает, что автор южнославянской легенды знал об исходном пункте на материке, откуда готы вместе со славянами начали свое движение на юг. Из приведенного в предыдущей главе материала очевидно, что не Тотила, а Теодорих предводительствовал переселением готов в Италию. Имя Тотилы попало в летопись попа Дуклянина, по всей видимости, благодаря широкой известности, которую заслужил этот предводитель остготов своим сопротивлением войску Византии. Таким образом, в своем окончательном виде «славяно-готская» легенда сложилась уже после падения Остготского королевства. Тем не менее обращает на себя внимание указание на Паннонию как регион, из которого готы начали свое непосредственное продвижение в Италию. Эта подробность соответствует исторической действительности. Также следует обратить внимание и на приводимые Иорданом имена трех братьев, правивших остготами в Паннонии, а именно Валамира, Тиудимира и Видимира. Все они образованы путем соединения первого корня со словом мир, что полностью соответствует принципу образования таких славянских имен, как Братомир, Владимир, Вышемир и т.п. То, что подобным образом было образовано имя не одного, а всех трех вождей, исключает возможность случайного совпадения и свидетельствует об определенном славянском влиянии на готов во время их пребывания в Паннонии или в более ранний период. Первый пример подобного влияния мы видим в имени преемника Германариха Винитария-Витимира. Если исходить только из имен готских королей, то следы славянского влияния соотносятся с периодом пребывания остготов в Причерноморье и на территории Паннонии. Данное обстоятельство показывает, что изложенное в летописи попа Дуклянина предание вполне могло в той или иной степени отражать реальные исторические события. Поскольку в эпоху Великого переселения народов одни племена вовлекали в начатое ими движение и своих соседей, то в принципе нет ничего невозможного в том, что в походе готов на юг приняла участие какая-то часть славян.

В свете нашего исследования весьма показательна достаточно многочисленная топонимика с корнем рас-/раус-/рос- в месте бытования предания о приходе славян вместе с готами на Балканы. Польский средневековый хронист так объяснил название сербского княжества: «Таким же образом королевство Расция идет от “рац”, что означает след многих коней, собранных в одно войско. Ведь отсюда славяне множество всадников называют “раци”»{104}. Очевидно, что здесь польский автор «Великой хроники» дал свое, народное объяснение, совершенно не учитывающее того, что сама столица средневекового государства носила название Рас или Рашка (внутренняя Сербия), а город едва ли мог получить название в честь конского табуна. Интересно отметить, что этим государством правила династия Неманичей. Почти такое же название Сербии дает и местный сплитский архидьякон Фома (1200–1268 гг.): «В земле же Гетов, что теперь зовется Сервией или Разией (Rasia)…»{105} Еще ранее различную топонимику с интересующим нас корнем отмечал в X в. Константин Багрянородный. На границе Болгарии и Сербии ему известна область Раса (Рάση), а в Далмации — крепости Росса (Рωσσα) и Раусия (Pαούσιον, современная Рагуза){106}. Что касается последнего названия, то царственный автор особо отмечал в своем труде: «(Знай), что крепость Раусий не называется Раусием на языке ромеев, но в силу того, что она стоит на скалах, ее именуют по-ромейски “скалалава”, поэтому ее жители прозываются лавсеями, т.е. “сидящими на скале”. В просторечии же, нередко искажающем названия перестановкой букв и переменившем название и здесь, их называют раусеями. А эти же самые раусеи владели древней крепостью Питавра»{107}. Едва ли следует говорить, что и эта этимология такая же надуманная, как и «конская». Комментаторы данного текста осторожно высказали предположение о происхождении данного топонима от албанского названия винограда, однако и эта догадка нисколько не обоснованнее первых двух. Поскольку виноград растет по всему Балканскому полуострову, совершенно непонятно, почему именно этот город получил название в его честь, особенно если учесть, что в самой Албании в честь винограда никакие города не назывались.

Следует отметить, что сама Рагуза, современный Дубровник, согласно летописи все того же попа Дуклянина, была основана славянским королем Павлимиром, потомком Остроила. Весьма интересна и изложенная летописцем история его происхождения: «Позже Петрислав взял в жёны знатную римскую девушку и с ней родил сына, которому дал имя Павлимир. После этого долго жил со своими римскими родственниками и тогда умер. (…) Дойдя до юных лет, Павлимир развился в очень сильного и храброго рыцаря, так что в городе Риме не было ему равного. Этим-то он своим родственникам и другим римлянам очень нравился и они изменили его имя и прозвали его Беллом, поскольку он с большой радостью воевал. (…) Тогда же римская родня Беллова или Белимирова, видя, что не могут выдержать засад и вражды вельмож римских… вышли из города все вместе с Беллом… кораблём переправились в Далмацию. Прибыли к пристани, что называется Груж и Умбла. Славяне послали послов к Беллу, то есть к Павлимиру, чтобы пришёл и перенял королевство своих отцов, и ради этого пошла с ним его родня. Итак, они вышли на берег из кораблей, воздвигли укреплённый город и тут поселились. Когда народ города Эпидавра, который жил в лесах и горах, узнал, что Белло с римлянами прибыл и что они построили твердыню, собрался, прибыл и вместе с ними возвели город над морем, на морском побережье, который эпидавряне называют на своём языке “laus”. Отсюда этот город получил имя Лаузий, а позже, со сменой “л” на “р”, был назван Рагузий. Славяне же назвали его Дубровником, что значит “лесистый” или “лесной”, ибо пришли из лесу (дубравы) когда его строили. Как услышали баны и жупаны в стране, что прибыл Белло, внук короля Радослава, возрадовались, а больше всего радовался народ славянской земли»{108}.

Следует отметить, что Белло-Павлимир является, скорее всего, реальной исторической личностью. Белая, жупана Тервунии, упоминает Константин Багрянородный{109}. Интересно, что само название Тервуния-Тербуния происходит от славянского треба, требище{110}, что указывает на славянские языческие корни названия самого этого места. Византийский император отмечал, что крепость Раусий лежит между племенем захлумов и Тервунией. Еще более показательно, что внук Белая носил имя Фалимер. Комментаторы текста считают, что это искаженное славянское Хвалимир, однако Филимером звали легендарного пятого короля готов, при котором это племя начало движение от берегов Балтики к Черному морю.

Совпадение этих имен вновь говорит о том, что у «славяноготской» легенды имелось какое-то реальное историческое основание и родилась она не в XII в., а раньше, равно как и о том, что Белай был весьма неплохо осведомлен об истории готов. Кроме того, в честь своей победы над рашским жупаном этот король воздвиг в Рашке церковь в честь апостола Петра, а недалеко от этой церкви король построил на одной скале твердыню и назвал её своим именем Белло. После победы над венграми, поле, где был бой, стало называться в его честь Белина, и название Биельина до сих пор существует в боснийской Посавине. Наконец, на территории бывшей Югославии было известно и племя Б'елопавличей. Все эти примеры показывают, что культ «белого» правителя, основателя Раусий, имел весьма глубокие корни у южных славян. Не может не обращать на себя внимание, что в легенде о происхождении Белло-Белая хоть и в другом соотношении, но фигурируют прусско-римские связи, которые впоследствии всплывут на противоположном конце славянского мира, когда возникнет необходимость обосновать древнее происхождение государя всея Руси.

И это не единственное совпадение между двумя странами. Константин Багрянородный приводит следующий прибрежный топоним: «Две жупании, т.е. Растоца (Рάστωζα, современный Расток) и Мокр, прилегают к морю; они владеют длинными судами»{111}. Данное название соответствует как русскому Ростову, так и немецкому Ростоку. Более того, именно на этой территории было известно племя неречан (неретвлян), названных так по реке Неретва (Нарента). Два других названия этого племени упоминает Константин Багрянородный: «Сами же патаны происходят также от некрещенных сербов времени того архонта, который искал помощи у василевса Ираклия. (…) Паганами же они названы потому, что не приняли крещения в то время, когда были крещены все сербы. Ведь на славянском языке патаны означает “нехристи”, а на языке ромеев их страна называется Аренда (по названию одноименной реки. — М.С.), поэтому их сами ромеи и именуют аренданами»{112}. Исследователи отмечают их довольно сильное отличие от других сербских племен: «По своей истории и внутренней жизни это племя значительно выделяется из ряда других соседних сербских племен. (…) Живя близ моря и устья реки Неретвы, судоходной в нижнем течении, и имея в своем распоряжении соседние острова, неречане, благодаря такому выгодному положению, рано стали отважными мореходами, образовали сильный флот и сделались страшны для соседних стран»{113}.

Благодаря сильному флоту неретвляне были известны как опасные пираты, представлявшие серьезную угрозу для венецианской торговли. Они практически не подчинялись сербским правителям, а письменные источники не упоминают и их собственных племенных князей. О приверженности их языческой вере красноречиво говорит название наганы, под которым упоминает это племя византийский император. Все это сильно напоминает живших на территории Германии западных славян, также впоследствии ставших известными немецким хронистам как отважные пираты, и это сходство еще более усиливается тем, что именно на их территории находилась Растоца.

Славянские параллели на этом не кончаются. Этимологически неретвлянам соответствует название Неревского конца в Новгороде, по поводу происхождения которого высказывалось множество гипотез, по большей части необоснованных. Кроме того, следует вспомнить и племя нериван, упомянутого автором «Баварского географа» непосредственно перед атторосами. Все эти названия восходят к индоевропейскому корню ner-/nor-, обозначавшему целый ряд связанных с водой мифологических персонажей: нереид, дочерей Нерея, сына Понта и Геи в греческой мифологии, скандинавских норн, сидящих у источника Урд, описанную Тацитом богиню земли Нерту, лит. nerove, nira, лтш. nara, а также класс жрецов у пруссов, имеющих отношение к погружению в воду, — neruttei. К этому же кругу понятий относятся имена богини плодородия Нореи, главной богини Норика, давшей свое имя данной провинции; сабинской богини Нерии, бывшей супругой Марса, др.-инд. Нарака «дыра», «подземное царство», слав, нора, лит. nerti — «нырять», «погружаться в воду»{114}. Как видим, корень нер- в индоевропейских языках был связан с понятиями земли, влаги, низа.

На Руси был широко распространен культ Матери Сырой Земли, также указывающей на связь с влагой богини земли. Поскольу убедительной этимологии Неревского конца в Новгороде до сих пор не предложено, можно предположить, что его название было связано с низом и представляло естественную оппозицию Славенскому концу, другим названием которого было Холм. Так как других примеров образования топонимов или этнонимов с корнем ner- в славянском мире не обнаружено, это обстоятельство вновь указывает на какие-то связи данной части балканских славян со словенами новгородскими. В свете данного значения индоевропейского корня отметим, что другая жупания неретвлян называлась Мокр, а от Раусии их отделяло лишь племя захлумов.

Тот факт, что Прус и Рим фигурируют в двух никак не связанных между собой преданиях о происхождении Раусии и русской княжеской династии, говорит о том, что обе легенды независимо друг от друга отражают какие-то реальные исторические события. С этими данными соотносится рассмотренная выше и зафиксированная уже в X в. весьма интересная балканская топонимика. Каких же славян могли привести с собой на Балканы готы? Иордан сообщает, что сначала Германарих победил венетов, а затем Винитарий победил антов и распял их короля Божа. Очевидно, что оба этих племени были настроены враждебно по отношению к своим врагам, а спасавшиеся от гуннов готы явно не обладали ни временем, ни силой, чтобы заставить данные племена следовать за собой. Весьма соблазнительно было бы отождествить последовавших за готами славян с упоминаемыми Иорданом росомонами, однако этому предположению противоречит их резко враждебное отношение к готам, закончившееся покушением на жизнь Германариха.

Таким образом, в первую очередь речь может идти об области племен оксывской культуры, бывших самыми первыми, с которыми готы вступили в контакт на материке и отношения с которыми, по всей видимости, складывались достаточно мирно. Единственное славянское заимствование в готском языке, которое признают немецкие ученые, а именно слово plinsjan, обозначающее танцы и пляски{115}, также указывает на достаточно мирный характер взаимодействия, что опять-таки нисколько не напоминает описанные Иорданом войны славян с готами в Восточной Европе. К числу этих заимствований можно отнести и гот. atta — «отец», связанное с мифическим предком ободритских князей Аттавасом, образ которого будет рассмотрен в следующей главе, а также с атторосами, которых упоминал «Баварский географ». Следует отметить, что в готском языке имелось и другое, восходящее к общегерманскому (англ. father, др.-в.-нем. fater) слово для обозначения отца — fadar, имевшее к тому же производное fadrein — «потомство, родня»{116}. Поскольку в других германских языках термин atta отсутствует, можно сделать вывод о заимствовании его готами.

К числу эксклюзивных славяно-готских изоглосс относится и понятие гобино — «изобилие». Само это слово и производные от него термины встречаются нам в различных славянских языках, что однозначно свидетельствует о бытовании его в эпоху славянской общности: ст.-слав. гобезие «богатство», ст.-слав. гобьзити «изобиловать», др.-русск. гобьзъ «обилие», др.-русск. гобьзовати «умножать», «способствовать обилию», др.-русск. гобина, гобино «богатство, изобилие», русск.-ц.-слав.гобьзети «благоуспевать», русск. диал. гобзя «изобилие, богатство», укр. гобьзовати «изобиловать, быть богатым», серб.-хорв. гобино «полба», др.-чеш. hobezny «богатый, пышный», серб.-хорв. gobino, gobina «гирлянда из листьев или цветов на стену, дверь и т.п. для украшения»{117}.

Весьма интересное описание событий 1071 г. в Повести временных лет помогает нам лучше понять тот круг представлений, который был связан с данным понятием в сознании людей Древней Руси. Когда в Ростовской области был неурожай, туда, уже в христианское время, пришли два волхва, бравшиеся обличить тех, кто скрывает изобилие. Обвиняя в случившемся бедствии знатных жен, они делали надрезы у них над плечами и доставали у одной жито, у другой — мед, у третьей — рыбу, у четвертой — меха. К языческим кудесникам примкнуло много последователей, и так называемый «мятеж волхвов» смог подавить лишь собиравший от имени князя дань Янь Вышатич. Когда волхвы были схвачены, княжеский представитель обратился к ним с вопросом: «И реч има что ради погубиста толико члвкъ. онъма же рекшема. яко ти держать обилье. да аще истребивъ сихъ будеть гобино. аще ли хощеши то пере тобою вынемъве жито, ли рыбу, ли ино что»{118}. «И сказал им: «Чего ради погубили столько людей?» Они же сказали, что «те держат запасы (обилье) и, если истребим их, будет изобилие (гобино); если же хочешь, то мы перед тобою вынем жито, или рыбу, или что другое». Понятно, что Янь, как правоверный христианин, отказался и повелел расправиться с приверженцами древней веры. Таким образом мы видим, что, согласно древнерусским представлениям, само это гобино могло похищаться и соответственно добываться магическими средствами.

Помимо славянского интересующий нас корень встречается еще в трех индоевропейских языках: гот. gabigs, gabeigs «богатый», лит. gabein, gabenti «приносить, добывать», ирл. goba «кузнец». Поскольку в древних обществах кузнец мыслился создателем богатства и изобилия, очевидно, что германцы, славяне и балты заимствовали понятие гобино от кельтов, что подтверждается кельтским влиянием на славянские традиции в области кузнечного дела. Следует отметить, что в литовской мифологии присутствует божество богатства Габьяуя или Габьяуис, которого одни историки характеризовали как бога амбаров и овинов, другие — счастья, хлебных злаков и всех помещений, где хранится хлеб. Весьма показательно, что в источниках первой половины XVII в. данное божество сопоставляется с Вулканом{119}. Данное обстоятельство красноречиво свидетельствует о том, что рассматриваемое понятие несло отчетливо выраженный языческий подтекст, а сопоставление его на материале литовской мифологии с античным богом-кузнецом подтверждает высказанное выше предположение о заимствовании данного корня восточноевропейскими народами у кельтов. То обстоятельство, что в других германских языках данный термин также не встречается, а был распространен лишь у славян и балтов, указывает нам на тот регион, где готами было заимствовано данное слово. Весьма интересно, что все три рассмотренных нами слова имеют отношение к религиозной сфере.

В связи с этим следует вновь обратиться к летописи попа Дуклянина. Упоминаемое им имя Белло-Белая отражает славянский языческий солярный культ, а то, что среди его предков этот летописец называет Светомира и его сына Светопелка, указывает на существование данного культа у правителей южных славян еще до Белая. Определенную параллель этим представлениям мы видим и в Московской Руси. Весьма интересно, что эпитет «белый» применительно к русскому царю впервые фиксируется у Василия III, отца Ивана Грозного, и, следовательно, появляется в отечественной традиции практически одновременно с римской генеалогией Рюриковичей. Исследователи отмечают народное происхождение данного словосочетания: «Приняв во внимание, что прозвание “белый” явилось на Руси одновременно и неразлучно с титулом “царь”, можно предполагать, что это прозвание чисто народное и основывается на тех примитивных воззрениях, иначе — мифических, в которых понятие “белый” равнозначительно было с понятием “светлый, ясный”, которое в свою очередь связывалось позже с нравственным понятием: “благодетельный и справедливый”»{120}.

По всей видимости, данный эпитет также был обусловлен неразрывной связью царя с Солнцем, главными качествами которого были тепло и светоносность. Происхождение данного воззрения также относится к глубокой древности, поскольку арабский автор Гардизи так описывает верховного правителя языческой Руси: «Глава их носит венец, все ему послушны и повинны. Старшего главу их называют Свет (или Свят)-царь…»{121} Весьма интересно, что в древнерусском языке один раз встречается слово билинчь с предположительным значением «знак, отметка»: «Князи же сдумавше и рекоша имъ… ажь вы годьно, а идете к намъ, а паки ли не годно вы, а волни есть; бурчевичи же не хотячи дати билинча, и не ехаша» (Ипат. лет. под 1193 г.){122}. С этим следует соотнести слово слово белегь, обозначавшее символ царской власти: «Победи же (Иван Цимисхий) и болгары, и первый градъ их взя Переславль, и въсхити вся царскиа белеги…»{123} Как видим, корень бил-/бел- уже в древнерусском языке был связан с символикой власти.

Известны такие славянские имена, как Била, Билик, Билина и Билинка, Белан, Белен, Белина, Белон, а также Белакнягиня (под 1018 г.) и Белемир{124}. Присутствие корня бел- в качестве имени или эпитета у славянских правителей объясняется их мифологическими представлениями, отголоски которых сохранялись у белорусов до XIX в.: «Белун представляется старцем с длинною белою бородою, в белой одежде и с посохом в руках; он является только днем и путников, заблудившихся в дремучем лесу, выводит на настоящую дорогу… Его почитают подателем богатства и плодородия. Во время жатвы Белун присутствует в нивах и помогает жнецам в их работе. Чаще всего он показывается в колосистой ржи, с сумою денег на носу, манит какого-нибудь бедняка рукою и просит утереть себе нос; когда тот исполнит его просьбу, то из сумы посыплются деньги, а Белун исчезает. Поговорка “мусиць посябрывся (должно быть, подружился) з Белуном” употребляется в смысле: его посетило счастье»{125}.

Как видим, данный образ точно так же относится к идее магического обеспечения плодородия. Единственное различие состоит в том, что под влиянием развития товарно-денежных отношений записанные в XIX в. предания о Белуне рисуют его уже как подателя денег, в то время как представления об изобилии-гобино, непосредственно связанные с плодами земли, отражают более архаичный пласт этих же представлений. Та же самая идея присутствовала и в описанном Гельмольдом обряде полабских славян: «Есть у славян удивительное заблуждение. А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени богов, а именно, доброго бога и злого, считая, что все преуспеяния добрым, а все несчастья злым богом направляются. Поэтому злого бога они на своем языке называют дьяволом, или Чернобогом, то есть черным богом»{126}. Кто же у полабских славян был антагонистом зловещего Чернобога? Логично предположить, что им должен был быть Белый бог. С учетом того, что у лужицких сербов одна из гор называлась Чернобог, а расположенная поблизости — Белбог и об этих горах помнили как о местах языческого богослужения, это предположение превращается в уверенность.

Помимо этого известны урочище Белые Боги, расположенное на дороге из Москвы в Троицу, Бялобоже и Бялобожница в Польше{127}, Белая Гора неподалеку от столицы Чехии. О былой значимости данного образа у западных славян, а именно в Польском Поморье говорит то, что, когда в 1208 г. был основан монастырь в Белбоге (Belbuc), последний был переименован в «город св. Петра»{128}. В Минеи 1097 г. имеется запись: «…_ги помози рабоу свомоу михаилъ а мiрьскы бе(л) ына…»{129} То, что и на Руси в данном случае в качестве эквивалента языческому выбрали христианское имя «архистратига небесных сил», обладавшего солярными чертами, говорит об исходной значимости образа с корнем бел-. Все эти факты свидетельствуют, что имя Белун генетически восходит к образу Белбога и первоначально предполагало наличие у его носителя соответствующих черт, присущих данному божеству. В этой связи весьма интересно, что хоть княжеские дворы находились в Польском Поморье в каждом городе по всей стране, собственным городом поморского князя был Белград на Персанте{130}, название которого указывает на связь земного правителя с Белбогом. Одноименный город в Сербии, более того, до сих пор является столицей этой страны. Все это вновь показывает существование связанных с носителем высшей власти мифологических представлений общих как для Руси и тех южнославянских земель, где была зафиксирована «славяноготская» легенда, так и для Польского Поморья.

В отличие от римской генеалогии Рюриковичей род балканских правителей велся не от Августа, а просто от знатной римской семьи, однако это различие легко объясняется различными амбициями представителей южнославянской знати и могущественных государей всея Руси. Однако подобная скромность присутствует лишь в летописи попа Дуклянина. Когда в данном регионе утвердилась династия Неманичей, то о ее основателе Стефане Немане в сербской литературе возникла легенда, что он «бысть великыи жоупань от племена благочьстиваго и корене ветьв, превънук Константине сестры великаго Константина, от племена Рашькаго господьства и съродьства Августа кесаря»{131}. Как видим, на Балканах присутствуют не только основные компоненты римской генеалогии Рюриковичей, но даже и род правителей Рашки связывался с тем же самым римским императором, к которому возводили его и московские государи.

Отметим еще одну интересную параллель в языческих религиозных представлениях Польского Поморья и южных славян. Из письменных источников нам известно о святилище Триглава в Щецине. Немецкие миссионеры отмечали, что в Щецине самая высокая гора была посвящена Триглаву, который был изображен с тремя головами, поскольку надзирал за небом, землей и преисподней. Более поздний писатель Прокош (Пшибыслав Диаментовский) в «Славяно-сарматской хронике» утверждал, что в Польше Тржи почитался как величайший из богов, три головы которого покоились на одной шее{132}. Весьма интересно, что культ этого божества неизвестен в остальном славянском мире за одним-единственным исключением — на адриатическом побережье Далмации в Скрадине была обнаружена трехголовая каменная статуя, названная Триглавом{133}. Наряду с образом Белбога Триглав также указывает на связь между собой верований жителей Польского Поморья и тех мест бывшей Югославии, где расселились потомки тех славян, которые, согласно легенде, пришли туда с готами. Таким образом, мы видим, что уже средневековая традиция связывает появление части славян на территории бывшей Югославии с готами. Хоть исторические пути южных, западных и восточных славян впоследствии оказались во многом различными, мы видим разнообразные параллели между Русью и связанными с нею областями западнославянского Поморья Балтики и этим южнославянским регионом. В случае с гобино и атта данные понятия фиксируются не только у славян и балтов, но и у готов, единственных из всех германских племен. В сочетании с упоминанием Бруса, отсутствующего у Иордана, эти факты побуждают более внимательно отнестись к «славяно-готской» легенде, а не трактовать ее априори как ни на чем не основанную досужую выдумку средневекового летописца.

Глава 6. ГОТЫ И РУСЫ, ИЛИ О ЧЕМ УМОЛЧАЛ ИОРДАН

К сожалению, Иордан или его предшественник чрезвычайно мало рассказал о первом периоде жизни готов после их переселения на южный берег Балтийского моря. Конечно, упомянутые им три корабля являются скорее данью эпической традиции, чем описанием реального количества переселенцев. Второй аспект, на который Иордан не обращал особого внимания, — это полиэтничность готского войска. Это достаточно хорошо заметно при освещении его пребывания на территории Римской империи. X. Вольфрам справедливо отметил, что в Италию Теодорих привел не остготский народ, а войско римских федератов, состоявшее в основном из остготов. Его достаточно пестрый состав характеризуют в том числе и имена их знати, попавших благодаря своему высокому социальному статусу на страницы письменных источников. Под Авиньоном в 508 г. остготами командовал Вандил, один из сайнов Теодориха носил аланское имя Кандак, а медиоланский трибун — кельтское Бакауда. Вряд ли будет преувеличением предположить, что подобная ситуация была и среди рядовых воинов.

На основании исследованного им материала X. Вольфрам отмечал, что для того, чтобы служить готским королям, не нужно было быть ни готом, ни даже свободным. Достаточно было того, чтобы человек был хорошим воином и в должной мере подчинялся дисциплине{134}. Данный вывод был сделан для готов вблизи римских границ и на территории самой империи, но мы вряд ли ошибемся, если предположим, что аналогичная ситуация имела место с самого начала их движения по чужим землям. Археологические данные показывают, что связанная с готами вельбарская культура увлекла в своем движении на юг часть населения оксывской культуры. Еще одним примером включения иноязычных выходцев в готское войско является балтское племя галиндов. Хоть ни один письменный источник, одновременный событиям или более поздний, не упоминает об участии галиндов в походах германских племен, отечественные и иностранные ученые только на основании ономастики и топонимики постулируют их участие в движении на запад вместе с готами{135}.

Таким образом, практически с самого начала движения к Черному морю с берегов Балтики готы втягивали в состав своего войска представителей других племен. Понятно, что готы составляли большинство войска, которое хоть и прирастало иноэтничными элементами подобно снежному кому, однако иностранным наблюдателям чаще всего представлялось однородной массой. С учетом того, что значительное число упоминаний готов приходится на периоды их вторжений на территорию империи, когда непосредственным очевидцам этих событий явно было некогда вникать в точное определение состава нападавших на них варваров, не приходится удивляться относительно небольшому количеству данных о полиэтничности готского войска.

Несмотря на это молчание Иордана, все-таки есть несколько свидетельств о контактах с готами во время их переселений не только славян, но и собственно русов. Во-первых, о существовании какой-то Руси во время движения готов на юг говорит скандинавская традиция. Рассказывая о странствиях готов до их появления на Черном море, «Сага о гутах» приводит такое описание их пути: «Отправились они оттуда на один остров близ Эйстланда, который зовется Дате. И поселились там. И построили там крепость, которая все еще видно. И там не могли они себя прокормить. Оттуда отправились они вверх по той реке, что зовется Дюна (Западная Двина. — М.С.). И вверх через Рюцаланд (Ruzaland — Русь) так далеко уехали они, что пришли они в Грикланд»{136}. Хоть рукопись саги датируется XIV в., однако специалисты уверены, что сам текст в его нынешней форме был создан в первой четверти ХШ в. Следует отметить, что сама эта сага была создана на Готланде, который считается одной из предполагаемых прародин готов и исходной точкой их маршрута. Несмотря на то, что эта сага была записана достаточно поздно и ее составитель мог перенести в текст современные ему географические названия, однако она основана на фольклорном источнике, содержит подробности, отсутствующие у Иордана, и, что достаточно интересно, дает название Руси не в той форме, в которой она встречается в остальных скандинавских памятниках того времени, а через z, что соответствует, как было показано выше, древненемецкой традиции.

Поскольку название Руси в «Саге о гутах» дается не в книжной латинизированной форме, а в более архаичной немецкой, подробно исследованной А.В. Назаренко, это говорит о том, что предание о проходе готов через Русь возникло на Готланде достаточно рано. Из текста саги непонятно, находился ли Рюцаланд непосредственно на Западной Двине или в глубине Восточной Европы, однако она непосредственно указывает на существование Руси в эпоху начала переселения готов на юг, т.е. уже в I–II вв. н.э. Выше уже отмечалось, что, согласно археологическим данным, готы высадились на Висле, а не на Западной Двине. Подобная путаница может быть объяснена двумя обстоятельствами. С одной стороны, по этой реке, начиная примерно с IX в., проходил один из вариантов торгового пути «из варяг в греки». С другой стороны, датский писатель Саксон Грамматик в своем труде, написанном в XII в., упоминал о существовании еще в догуннскую эпоху какой-то Руси, расположенной на территории современных Латвии и Эстонии. Вполне возможно, что какое-то из этих двух представлений могло повлиять на составителя «Саги о гутах», побудив его заменить Вислу на Западную Двину. Тем не менее весьма показательно, что в его представлении какая-то Русь уже существовала ко времени переселения готов на южное побережье Балтийского моря. Интересно отметить, что туземные норманисты зачастую экстраполируют название Рослагена, впервые зафиксированного в источниках в XIII–XV вв., на события призвания варягов в IX в., или, как Д.А. Мачинский и B.C. Кулешов, даже на события II в. н.э., но при этом совершенно игнорируют свидетельство точно такого же скандинавского источника точно того же периода, который совершенно однозначно говорит о существовании Руси к моменту начала переселения готов. Причины подобной избирательности понять легко, но вот логика подобного подхода безусловно оставляет желать лучшего.

Другое скандинавское произведение, «Сага о Хёрвер», записанное между 1250 и 1334 гг., посвящено истории волшебного меча. Само это произведение относится к так называемым «сагам о древних временах», которые, как отмечал М.И. Стеблин-Каменский, уже в XII в. самими скандинавами считались «лживыми»{137}. Явно осознававшийся вымысел в них подчас доминировал, а историческая основа могла полностью отсутствовать. Соответственно все изложенные в этих сагах данные нуждаются в строгой проверке. Согласно ей сын Одина Сигрлами был королем Гардарики-Руси. Нечего и говорить, что такого сына Одина другие скандинавские саги не знают. Этому Сигрлами наследовал его сын Свафрлами, который, как и его отец, стал править Русью. Свафрлами однажды на охоте поймал карликов Двалина и Дулина и за их освобождение потребовал, чтобы они выковали ему приносящий победу в битвах меч. Карлики сделали требуемое, но предрекли, что меч совершит три позорных дела и станет его убийцей. «Повелитель Гардарики назвал меч Тюрфингом, носил его всегда при себе и одерживал победы в битвах и поединках, но, в конце концов, предсказание карликов сбылось: Тюрфинг стал виновником его кончины»{138}.

Когда на Гардарики напал викинг Арнгрим, Свафрлами вышел с ним на поединок. Во время схватки он отрубил врагу низ щита, после чего меч вошел в землю. Арнгрим отрубил Свафрлами руку, выхватил Тюрфинг и убил им его владельца. С богатой добычей Арнгрим возвращается в Скандинавию, и дальнейшая часть саги повествует об истории меча у его потомков, завершаясь описанием великой битвы готов и гуннов. Нечего и говорить, что правителя Руси с именем Свафрлами не знает больше ни один источник. Однако название меча весьма интересно. Тервингами (tyrfingr) называли тех готов, которых впоследствии станут именовать вестготами, и одновременно занимаемую ими страну. Это самоназвание этимологически связано с названием волшебного меча, образ которого у готов появляется, по предположению исследователей, под влиянием почитавшегося в виде меча скифского бога войны. Впервые название тервингов было письменно зафиксировано в 291 г., однако некоторые скандинависты предполагают его более раннее возникновение{139}.

Образ волшебного меча генетически восходит к скифской эпохе и, следовательно, имеет южное, причерноморское происхождение. «Отец истории» оставил нам следующее весьма интересное описание поклонения одному из божеств у этих ираноязычных кочевников: «Аресу (богу войны. — М.С.) же совершают жертвоприношения следующим образом. В каждой скифской области по округам воздвигнуты такие святилища Аресу: горы хвороста нагромождены одна на другую на пространстве длиной и шириной почти в 3 стадии… На каждом таком холме водружен древний железный меч. Это и есть кумир Ареса. Этому-то мечу ежегодно приносят в жертву коней и рогатый скот, и даже еще больше, чем прочим богам. Из каждой сотни пленников обрекают в жертву одного человека, но не тем способом, как скот, а по иному обряду. Головы пленников сначала окропляют вином, и жертвы закалываются над сосудом. Затем несут кровь на верх кучи хвороста и окропляют ею меч. Кровь они несут наверх, а внизу у святилища совершается такой обряд: у заколотых жертв отрубают правые плечи с руками и бросают их в воздух; затем, после заклания других животных, оканчивают обряд и удаляются. Рука же остается лежать там, где она упала, а труп жертвы лежит отдельно»{140}.

Утверждение «Саги о Хёрвер» о том, что первому владельцу меча Тюрфинга Свафрлами на поединке отрубили руку с мечом, восходит, таким образом, к описанной особенности человеческого жертвоприношения у скифов. Поскольку создатель саги едва ли читал Геродота, можно предположить, что эта особенность ритуала стала известна скандинавам благодаря готскому посредничеству. Последние вполне могли узнать о данной подробности от алан. То, что скандинавская сага считает первым обладателем меча Тюрфинга правителя Гардарики, вновь указывает нам на какие-то весьма ранние русско-готские контакты. Кроме того, текст «Саги о Хёрвер» сообщает, что в представлении ее создателя Гардарики-Русь существовала еще до войны готов с гуннами. Возникновение образа этого меча под влиянием скифской мифологии указывает на Южную Русь, которую в ту эпоху мы можем отождествить с упомянутыми Иорданом росомонами. Следует отметить, что образ скифского бога-меча повлиял и на сложение легенды о мече Аттилы, зафиксированной уже Иорданом.

Если из скандинавских средневековых саг следует, что их создатели считали, что Русь уже существовала к моменту переселения готов в Восточную Европу и до столкновения этого германского племени с гуннами, то вторая группа источников непосредственно предполагает присутствие русов в составе готского войска. Так, византийский писатель первой половины XIV в. Никифор Григора упоминал русского князя, занимавшего придворную должность при императоре Константине{141}. Поскольку сам император умер в 337 г., то достоверность этого известия, сделанного через тысячу лет после описываемого события, вызывает достаточно большие вопросы. С другой стороны, византийский автор явно не ставил перед собою цели прославить русов или удревнить их историю и мог пользоваться какими-то не дошедшими до нашего времени источниками. При этом известные нам византийские сочинения той эпохи не упоминают в IV в. н.э. контактов с империей не то что русов, но и славян. Однако из них известно, что в 332 г. Константин заключил союз с готским вождем Ариарихом, по которому за вознаграждение готы обязались выставлять вспомогательные отряды. В обеспечение условий договора сын Ариариха отправился заложником к константинопольскому двору, где был очень хорошо принят{142}. Вполне вероятно, что заложником во «второй Рим» отправился не только сын верховного готского вождя, но и другие представители знатных родов варваров.

«Степенная книга» XVI в. говорит, что «еще же древле и царь Феодосiй Великiи имеяше брань с Русскими вой, его же укрепи молитвою велiкй старець Египтянинъ именемъ Иванъ Пустынникъ»{143}. Сам этот император правил в 379–395 гг. Как отмечал А.Г. Кузьмин, сведение это было заимствовано скорее всего из жития Ивана Пустынника и, следовательно, также имело отнюдь не древнерусское происхождение. Следует отметить, что в 378 г. состоялась битва под Адрианополем, в результате которой византийцы потерпели сокрушительное поражение от готов, а император Валент пал на поле брани. После победы варвары рассеялись по окрестностям с целью их грабежа.

Весной 380 г. готы чуть было не захватили в плен нового императора Феодосия. После того как правителю империи удалось спастись, готы вновь разграбили всю территорию вплоть до Фессалоник. Феодосии начал спешно формировать новую армию, привлекая в нее крестьян, горнорабочих и даже готов. «Последние — на столь соблазнительных условиях, что их большая численность ставила под угрозу дисциплину в римских войсках. Казалось, притоку этих добровольцев не будет конца. Феодосии пытался противостоять хаосу, заменяя готские контингенты на египетские отряды»{144}. Очевидно, именно последнее обстоятельство и обусловило неожиданное знание подробностей племенной принадлежности противников Феодосия у автора жития египетского пустынника. Кроме того, когда в 388 г. этот же император сражался с узурпатором Максимом, часть подкупленных последним варваров дезертировала из армии и окопалась западнее Фессалоник{145}. Как не без основания полагают исследователи, среди этих варваров были и готы, которые, таким образом, дважды за время правления Феодосия появлялись в окрестностях этого города. Тот факт, что в то время как более или менее современные событиям источники упоминают готов, а более поздние, но имеющие иноземное происхождение источники в обоих этих случаях говорят о русах, позволяет предположить их наличие в среде готского войска, смешанный характер которого не вызывает сомнения у современных исследователей. Выше уже говорилось о наличии в составе готов представителей племени галиндов. Однако то, что позволено балтам, категорически не позволено русам, сама мысль о существовании которых в эпоху Великого переселения народов многим ученым кажется еретической. Факты, однако, говорят о противоположном.

В сочетании с «русской» топонимикой на Балканах, равно как и собственно славянской легендой о приходе их предков туда вместе с готами, все эти известия в совокупности позволяют видеть в этих русах носителей оксывской культуры, часть которых, как показывают данные археологии, была увлечена в своем движении на юго-восток носителями вельбарской культуры. Отметим, что сравнительно недавно международный коллектив генетиков полностью согласился с выводом антропологов о том, что население пшеворской, вельбарской и Черняховской культур имеет гораздо большее сходство с раннесредневековым славянским населением, чем с германским{146}.

Поскольку далеко не все население оксывской культуры ушло с готами, со значительной долей вероятности можно предположить, что какая-то ее часть осталась на месте. В более поздний период, лучше освещенный письменными источниками, польское Поморье от Одера до Вислы в политическом отношении изначально представляло собой сеть независимых городов, самыми известными из которых были Волин, Щецин, Колобжег и Гданьск. Внутреннее их устройство, вплоть до деления на концы и вечевую ступень, во многом напоминало устройство Новгорода. Как отмечал В. Гензель, начало строительства городищ в Поморье датируется VII в. Они активно участвовали в торговле с мусульманским Востоком, о чем говорят находимые там клады арабских дирхемов. Торговля способствовала богатству и независимости Поморья, которое лишь достаточно поздно было подчинено власти польских князей. Точно так же достаточно долго, до XII в., сохранялось там язычество. Насколько мы можем судить по отрывочным сведениям иностранных источников, весьма тесно с культом языческих богов была связана княжеская власть: «Двор княжий был местом священным; кто на него ступил, становился неприкосновенным… Закон этот существовал исстари. Таким образом власть князя, хотя бессильная, была везде освящена древним законом и, без сомнения, поставлена была под покровительство божества. В Щетине княжий двор стоял на холме бога Триглава»{147}. По меткому замечанию А. Гильфердинга, князь почитался священным главой всего поморского племени, символизируя собой его единство, распоряжался довольно значительными общественными доходами, складывавшимися из податей за землю и торговлю, и содержал собственную дружину. Однако дружину мог содержать всякий знатный поморянин, города были совершенно независимы от князя в вопросах внешней и внутренней политики, самостоятельно вели войны и решали вопрос о смене религии. Таким образом, при всем освящении его власти авторитетом божества, поморский князь, подобно английской королеве, княжил, но не правил, что в конечном итоге и предопределило последующее подчинение Поморья Польше.

Как уже отмечалось выше, археологический материал показывает, что часть племен с Польского Поморья готы увлекли в своем движении на юго-восток. Учет этого обстоятельства, равно как и того, что данным племенем были русичи, позволяет по-иному взглянуть на некоторые относительно поздние и на первый взгляд не очень достоверные известия о русах. Сама форма названия данного племени, рутиклеи-русичи, содержащая патронимический суффикс -ичи, присутствующий точно так же и в названиях трех других восточнославянских племен, таких как радимичи, вятичи и кривичи, сама по себе говорит об их славянском происхождении. Кроме того, мы можем конкретизировать часть племен, входивших в данный племенной союз. При описании Скандзы Иордан в слегка искаженном виде упоминает вагров, виндо-велетов и лютичей. Обративший на это внимание отечественный ученый А. Гильфердинг считал, что готам предки западных славян были известны уже во II в. н.э.{148} К этому перечню следует добавить и ран. Поведав о высоком росте данов, Иордан добавляет: «Однако статностью сходны с ними также граннии, аугандзы, евниксы, тэтель, руги, арохи, рании»{149}. Поскольку впоследствии раны жили на Рюгене, их часто называли ругами, однако в данном тексте оба племени упоминаются одновременно, а между ними называются еще какие-то арохи. Так как о германском племени ран больше не сообщает ни один источник, а Иордан далее ни разу не упоминает о нем, вряд ли его можно отнести к германцам. Таким образом, это первое упоминание будущих славянских жителей Рюгена.

Поскольку это свидетельство готского историка идет вразрез с представлениями большинства современных ученых о времени появления славян на берегах Балтики, сделанный А. Гильфердингом вывод обычно игнорируется. Однако вряд ли такое отношение к древним источникам можно назвать правильным. Более того, наблюдение А. Гильфердинга следует дополнить. Упоминаемые Иорданом названия славянских племен делятся на две части. С одной стороны, это виндо-велеты и лютичи, представляющие собой два названия велетов-волотов, постоянных соседей русов, а с другой — вагры и рании, с которыми, как будет показано в отдельном исследовании, на территории Северной Германии и связываются большинство известий о пребывании там русов. Согласно мекленбургским генеалогиям, которые будут рассмотрены в главе, посвященной взаимоотношениям русов и вандалов, вторым мифическим предком ободритских князей был Аттавас, имя которого перекликается с атторосами «Баварского географа». Если рутиклеи были русичами, то становится понятно, откуда готы уже во II в. знали названия двух будущих западнославянских племен, тесно связанных с руса-ми на территории нынешней Германии, и их соседей велетов. Как упомянутые Иорданом будущие западнославянские племена, так и патронимический суффикс -ичи, полностью соответствующий способу образованию племенных названий пришедших «от ляхов» радимичей и вятичей, однозначно свидетельствуют, что рутиклеи-русичи были славянами.

Следует вспомнить, что именно по Висле с древнейших времен из Прибалтики на юг шел знаменитый «янтарный путь», который функционировал и в начале нашей эры{150}. О торговых связях между Балтийским и Средиземноморским регионами, осуществлявшихся по данной водной артерии, свидетельствуют и данные нумизматики. Относительно недалеко от впадения Вислы в Балтийское море фиксируются три из четырех известных на сегодняшний день находок древнегреческих монет на территории Польши. Еще более показательно картографирование находок древнеримских денариев на территории балтийского побережья Польши и Германии (смотрите таблицу){151}:

Таблица

Император Мекленбург Западное Поморье Восточное Поморье Нерон 1   2 Веспасиан 2 3 10 Тит   1 3 Домициан   2 8 Нерва   1 1 Траян 2   24 Адриан 3 1 13 Антонин Пий 7 11 38 Марк Аврелий 8 4 41 Коммод 3   9 Септимий Север 1   4 Каракалла 1 3 1 Элагабал     2 Александр Север     1 Всего 28 26 197

Данная таблица красноречиво показывает, что по количеству денариев, отчеканенных римскими императорами, польское Восточное Поморье в разы превосходит как западную часть страны, так и балтийское побережье Германии. А главным торговым путем, связывающим Восточное Поморье с Римской империей, как раз и была Висла. Поскольку Мальборг, Торунь и Гданьск также находятся в непосредственной близости от этой реки, то не исключено, что римская генеалогия Рюриковичей является отголоском не только новгородско-прусских контактов, но и более раннего участия русов в торговле янтарем с Римской империей. Вполне возможно, что торговавшие с Римом купцы, служившие в византийской армии воины или побывавшие при императорском дворе представители знати (достаточно позднее известие Никифора Григора о присутствии русского князя при дворе императора Константина в IV в. было рассмотрено выше) после своего возвращения воспринимались соплеменниками как «римляне» и отголосок этих контактов отразился в легенде о римской родословной Рюрика.

Соотнесение этих данных с историей готов позволяет нам сделать дополнительные выводы. Если «славяно-готская» легенда относится к остготам, как это показывает анализ приведенного в ней маршрута и упоминания Тотилы, то упомянутая в житии египтянина Ивана Пустынника «брань» русов с императором Феодосием могла произойти только в том случае, если они входили в состав вестготов. Другим наименованием вестготов были тервинги, и именно с ними оказывается связано название волшебного меча Тюрфинга, который, согласно более поздней скандинавской саге, первоначально принадлежал правителю Гардарики-Руси Свафрлами. Что касается присутствия русского князя при дворе императора Константина в промежутке между 332–337 гг., то это известие опять-таки может быть связано с будущими вестготами. Таким образом, мы видим, что русы входили в состав обеих частей готского племенного войска. Данное обстоятельство также указывает, что они присоединились к готам еще до разделения этого племени, которое произошло в конце III в. Следовательно, скорее всего их можно считать рутиклеями-русичами, нежели росомонами, чьи отношения, да и то явно враждебные фиксируются источниками лишь в конце IV в.

Глава 7. РУСЫ И ВАНДАЛЫ

С историей живших около Балтийского моря славян оказывается в определенной степени связана и история племенного союза вандалов. О его пребывании в данном регионе в начале нашей эры говорит утверждение Иордана о том, что вскоре после переселения на материк готы разбили сначала ульмеругов, а затем и вандалов. Греческий ученый Птолемей упоминает силингов (одно из племен вандалов, давшее свое название Силезии) в среднем междуречье между Эльбой и Одером, т.е. относительно недалеко от территории оксывской культуры. Данные топонимики позволяют предположить, что первоначально вандалы также жили в Скандинавии и подобно готам, только еще раньше, двинулись на юг. Ряд археологов связывает с вандалами пшеворскую культуру, существовавшую в Центральной и Южной Польше, однако В.В. Седов считает, что данная культура была полиэтнична и охватывала как германские, так и славянские племена. Под давлением готов вандалы во II в. н.э. двинулись на юг и получили от Марка Аврелия земли в Дакии, откуда их в IV в. вытеснили готы. При Константине они переселяются в Паннонию, но вскоре и ее им приходится оставить в результате гуннского нашествия. Пройдя с боями Галлию, вандалы в V в. захватывают Испанию, однако и оттуда их вытесняют вестготы. Тогда вандалы переправляются в Северную Африку, где, наконец, создают собственное королевство. Сумев организовать мощный флот, в 455 г. вандалы захватили и разграбили Рим. В Африке вандальское королевство просуществовало почти сто лет, однако было полностью разгромлено армией византийского императора Юстиниана. О вандалах известно относительно немного: имена их королей являются германскими, и единственный дошедший до нашего времени вандальский текст (начало молитвы) также относит их язык к восточногерманской семье этих языков.

Несмотря на это, целый ряд более поздних средневековых источников внезапно соотносит с вандалами славян. Подобное отождествление в латиноязычных хрониках начинается достаточно рано. В Ведастинской хронике 899 г. о вандалах сказано: «Vandalos, quos nunc appellant Guenedos» — «вандалы, которых теперь мы называем гвенеды», т.е. венеды. В описаниях чудес аугсбургского епископа Адальриха (923–973 гг.) польский князь Мешко I именуется dux Wandalorum{152}. В немецких хрониках это отождествление прослеживается с XI в.: «Итак, область славян, самая обширная в Германии, населена винулами, которых некогда называли вандалами…»{153}

Со стороны франкских авторов данное отождествление можно было бы объяснить плохим знанием истории как славян, так и вандалов, однако подобное объяснение вряд ли можно отнести к немецким хронистам. Единственное, в чем их можно было бы заподозрить, так это в незнании истории вандалов, однако, как церковные авторы, они вполне могли быть знакомы с произведениями, описывающими эпоху Великого переселения народов. Есть еще одно возможное объяснение такого странного, на наш взгляд, отождествления: славяне впоследствии заняли ту территорию, где раньше жили вандалы, и это послужило средневековым хронистам достаточным основанием для подобного отождествления. Хоть полностью исключать подобную возможность нельзя, отметим, что аналогичное отождествление неоднократно встречается и в славянской традиции. Рассмотрим соответствующие примеры и попробуем выяснить причины, которые могли обусловить подобные утверждения.

Во-первых, данное отождествление встречается нам у потомков ободритских князей. Признав в конечном итоге над собой верховную власть германского императора и крестившись, они стали правителями Мекленбургского герцогства. Процесс вхождения в состав немецкой феодальной знати потомков славянских князей сопровождался их неизбежной германизацией, в ходе которой неизбежно перенимались язык, религия и культура победителей. Тем не менее даже после германизации у мекленбургских герцогов сохранялась память о происхождении их рода, которая в конечном итоге была письменно зафиксирована в виде так называемых мекленбургских генеалогий. Подобной устойчивости родовой традиции в условиях утраты изначальной культуры своего народа не приходится удивляться — в средневековой Европе генеалогия являлась одним из средств обоснования правомерности владения землей, и, следовательно, в сохранении своей родословной мекленбургские герцоги были материально заинтересованы. Насколько мы можем судить, фиксация этой традиции начинается достаточно рано и уже в 1226 г. в Гюстрове была заложена церковь Св. Цецилии, в которой на камне была вырезана мекленбургская родословная{154}. Хоть в своем окончательном виде мекленбургские генеалогии были написаны или опубликованы в XV–XVIII вв., они восходят к более ранней средневековой традиции.

Для нас эта традиция представляет тем больший интерес, что в ней упоминается также и основатель русской княжеской династии Рюрик. В Гюстровской оде, написанной в 1716 г. по случаю свадьбы мекленбургского герцога Карла Леопольда и Екатерины Иоанновны, дочери старшего брата Петра I, говорится о далеком историческом прецеденте данного бракосочетания:

Сегодня же напомнить должно то, Что были Венд, Сармат и Рус едины родом. Хочу спросить у древности о том, Как королём и почему у нас стал Вицлав, Что своим браком и примером показал, Какое Венд и Рус нашли у нас богатство? Великое оно для Вендов и для Русов, Ведь от него их славные правители пошли.

В комментарии 1716 г. к данному месту говорилось: «Мекленбургские историки Латом и Хемниц считали Вицлава (Witzlaff, или Vitislaus, Vicislaus, а также возможно написание Witzan, Wilzan) 28-м королём вендов и ободритов, который правил в Мекленбурге во времена Карла Великого. Он женился на дочери князя Руси и Литвы, и сыном от этого брака был принц Годлейб (Godlaibum, или Gutzlaff), который стал отцом троих братьев — Рюрика (Rurich), Сивара (Siwar) и Трувора (Truwar), урождённых вендских и варяжских (Wagrische) князей, которые были призваны править на Русь»{155}. Согласно сочинению мекленбургского нотариуса Ф. Хемница, написанном в 1687 г. и использованном в труде 1717 г. Ф. Томаса, и генеалогическим таблицам С. Бухгольца, опубликованным в 1753 г., ободритский князь Витслав был дедом трех братьев, а король вендов и ободритов Гостомысл (которого не следует путать с новгородским посадником) приходился трем этим братьям племянником. Следует отметить, что средневековые франкские анналы упоминают короля ободритов Виццина или Витцана, убитого саксами в 759 г.{156}, и ободритского князя Гостомысла, убитого Людовиком Немецким в 844 г.{157} Точно так же известен средневековым хроникам и Годлиб, отец Рюрика согласно мекленбургской генеалогии. Он был повешен датским королем Годофридом в 808 г., когда скандинавский предводитель захватил город ободритов Рерик{158}. Трех сыновей Годлиба современные описываемым событиям западные хроники не знают, что, впрочем, не удивительно, если принять во внимание то, что они были призваны на восток Европы и исчезли из поля зрения западных средневековых анналистов.

С этой немецкой традицией следует сопоставить отечественную Иоакимовскую летопись. Правда, согласно ей, Гостомысл был дедом Рюрика, Синеуса и Трувора, а немецкие источники утверждают, что русская княжна была не матерью, а бабкой трех братьев. При всей несомненной ценности указания обоих источников о родстве между Гостомыслом и Рюриком — чрезвычайно важной подробности, которую не знает никакой другой источник, — определение этого родства различно: в русской традиции Гостомысл — дед Рюрика, а в немецкой — его племянник. Однако это последнее разночтение легко объясняется исходя из славянской традиции имянаречения новорожденных: «У русских был обычай первому сыну давать имя деда с отцовской стороны, второму — имя деда с материнской стороны…»{159} Это обстоятельство свидетельствует в пользу схемы родства Иоакимовской летописи. Чем же объяснить совпадения между обоими источниками, составленными на противоположных берегах Балтики? Б.А. Рыбаков считал, что в окончательном виде Иоакимовская летопись была составлена в XVII в.{160}, и, следовательно, о существовании мекленбургских генеалогий в их окончательном виде компилятор данной летописи знать не мог. Теоретически В.Н. Татищев мог быть знаком с немецкой родословной. Даже если предположить, что ода и генеалогические таблицы были ему известны и на основании их он внес изменения в текст Иоакимовской летописи, то скорее всего он постарался бы согласовать свои изменения с мскленбургскими данными и не только привел бы их в соответствие, но и указал бы имя отца Рюрика. Сами существующие разночтения указывают на то, что русский историк не подгонял имеющуюся у него летопись под немецкую генеалогию. Что же касается «Истории российской» В.Н. Татищева, то его труд был впервые опубликован лишь в 1768 г., уже после смерти автора. Следовательно, авторы немецких генеалогий и оды также никак не могли знать о существовании Иоакимовской летописи. По поводу немецких источников норманистами высказывались подозрения, что они были придуманы в связи с заключенным династическим союзом с Россией, однако эти подозрения неосновательны: генеалогия Рюрика как сына Годлиба была изложена уже в манускрипте 1687 г.{161}, т.е. до свержения Софьи, когда вопрос о русско-мекленбургском браке даже не возникал. Еще раньше сыном ободритского князя называл Рюрика Б. Блат (1560–1613 гг.){162}. Также до заключения этого брака были опубликованы в 1708 г. знаменитые генеалогические таблицы И. Хюбнера{163}. О том, что данная традиция существовала в Германии еще в допетровскую эпоху, красноречиво говорит тот факт, что еще в 1613 г. в Кельне была издана книга французского ученого Клода Дюре, в которой варяги отождествлялись с вандалами и венетами и говорилось, что именно от них и происходит Рюрик{164}. Благодаря союзу Карла Леопольда и Екатерины Иоанновны давние родственные связи двух правящих династий на какое-то время оказались в центре внимания, однако сами они не была выдуманы в связи с заключенным браком.

Таким образом, мы имеем два совершенно независимых друг от друга источника, которые хоть и были опубликованы весьма поздно, однако достаточно точно описывают как предысторию призвания трех князей, так и их происхождение. Оба они знают как Рюрика, Синеуса и Трувора, так и их предков, соответственно с отцовской и материнской стороны, оба они подчеркивают родство Рюрика с Гостомыслом. В части, не связанной с тремя братьями, общая достоверность обоих источников подтверждается третьими независимыми источниками: в средневековых западных хрониках упоминаются дед, отец и племянник Рюрика согласно мекленбургской генеалогии, а точность последующих событий, описываемых в Иоакимовской летописи, подтверждается археологическими раскопками. Даже если предположить, что на Руси и в Мекленбурге в XVII–XVIII вв. неизвестные компиляторы по каким-то причинам практически одновременно решили внести свои догадки о происхождении Рюрика и его братьев в древние источники, вероятность совпадения между их выдумками равняется нулю. Все эти обстоятельства говорят о том, что в основе обеих поздно опубликованных текстов лежат более ранние данные, описывающие родословную первых русских князей с восточно- и западнославянской точек зрения, с материнской и отцовской стороны. Иоакимовская летопись знает имена матери Рюрика и его деда с материнской стороны, но не знает имени отца, а мекленбургская генеалогия не знает имени матери (по ее представлению бабки) первого русского князя, но зато дает имена отца, деда с отцовской стороны и все остальные родственные связи по мужской линии. Все это в совокупности позволяет нам сделать вывод, что это два взаимодополняющих друг друга источника совместно отражают реально происходившие на берегах Варяжского моря в раннем Средневековье события.

Все эти данные показывают несостоятельность утверждений норманистов о том, что сведения о родстве Рюрика с ободритскими князьями были выдуманы в связи с браком Карла Леопольда и Екатерины Иоанновны в 1716 г. и соответственно не могут рассматриваться в качестве источника по вопросу происхождения русской княжеской династии. Понимая, что происхождение Рюрика из рода западнославянских князей не оставит камня на камне от их концепции, они сделали все, чтобы вывести мекленбургские генеалогии из числа источников для изучения проблемы происхождения Руси. В результате их усилий сложилась более чем парадоксальная ситуация. Вместо объективного изучения данной генеалогической традиции, которая в конечном своем виде действительно представляет сложный и неоднозначный исторический источник, в отечественной науке она попросту замалчивалась на протяжении нескольких столетий.

Благодаря стараниям норманистов о генеалогических таблицах, в которых упоминался Рюрик и его братья и которые были известные еще первому поколению отечественных историков, практически не говорилось ни в одном исследовании по истории Древней Руси. На русском языке эти генеалогии, да и то частично были впервые опубликованы в 2004 г. В.И. Меркуловым. Как отмечал этот исследователь, противники объективного изучения данного источника не останавливались даже перед уничтожением той книги, где он был опубликован. Так, в редкой книге И. Хюбнера первой трети XVIII в., хранящейся в Государственной публичной исторической библиотеке, кто-то испортил или вырвал именно те страницы, которые относились к генеалогии королей вандалов, вендов и ругов{165}. Причины подобных антинаучных действий, прямо стремящихся не допустить исследования всего комплекса данных, относящихся к происхождению Руси, очевидны: совершающие их очень хорошо понимают, что введение в научный оборот столетиями замалчивавшихся данных неизбежно приведет к крушению многих устоявшихся догм, и всеми силами пытаются не допустить этого.

Показав значение мекленбургских генеалогий в изучении вопроса о происхождении русской княжеской династии и соответственно варяжской Руси, рассмотрим теперь то, что в них говорится о самых первых предках Рюрика. Данные о начале родословной мекленбургских герцогов за единственным исключением не переводились еще на русский язык, и соответственно сами эти известия и степень их достоверности еще не изучались в отечественной науке. Собственная генеалогическая традиция потомков славянских правителей Мекленбурга связывает появление их рода на этих землях с образом Антюрия. Николай Марешалк Турий в своих написанных еще в XV в. «Анналах герулов и вандалов» сообщает: «Антюрий поместил на носу корабля, на котором плыл, голову Буцефала, а на мачте — водрузил грифа»{166}. Антюрий был легендарным предком ободритских князей, а Николай Марешалк Турий считал его соратником Александра Македонского. Знаменитый конь прославленнего греческого полководца звался Буцефалом (буквально Бычьеголовым), и с его помощью Турий объясняет возникновение сочетания бычьей головы и грифона в мекленбургском гербе.

С. Бухгольц в своей книге «Опыт по истории герцогства Мекленбург», изданной в 1753 г., также повторяет описание корабля, на котором он плыл, и называет его первым герцогом вандалов и полководцем Александра Македонского. Само имя Anthyrius или Anthur он пытался объяснить как Великого Тура (Thur) или Тора (Thor). Однако, в отличие от Марешалка, С. Бухгольц пишет, что неизвестно, был ли Антюрий великим полководцем, но зато у него были очень развиты гражданские добродетели. Он заложил города Мекленбург, Буков, Верле, Рене, Рефин (современный Росток) и Старград, а также развивал торговлю своего народа с кимврами, датчанами и шведами, что было очень полезно для его народа. Наследником Антюрия в Мекленбурге стал его сын Аттавас (Attavas), а другие его сыновья в 322–111 гг. до н.э. должны были перебраться в Финляндию{167}.

Закономерно возникает вопрос, насколько мы можем доверять этой генеалогической традиции, изложенной достаточно поздно авторами XV–XVIII вв.? Очевидно, что без критического анализа мы не можем отделить реальные факты от более позднего вымысла и использовать предания мекленбургского правящего дома в нашем исследовании. В первую очередь обращает на себя внимание, что все эти источники применительно к древнейшему периоду говорят о правителях вандалов, а не славян или русов. Однако уже Марешалк наделяет Антюрия символами, которые, как мы увидим чуть ниже, соотносятся со славянским богом Радигостом. С. Бухгольц в своем труде называет богами вандалов Прове, Сиву, Радигоста, Триглава и Святовита, бывших, как нам известно из средневековых источников, богами западных славян. Значительная часть упомянутых им вандальских королей носит чисто славянские имена, как Вислав (Wislav) I, Витцлав (Witslav) I, Мечислав (Miecslav) I и т.д. Наконец, вандальскими королями С. Бухгольц именует Скалко и Струнико, хоть и не включает их в мекленбургскую генеалогию{168}. Однако оба последних правителя фигурируют уже у датского средневекового хрониста XII в. Саксона Грамматика в качестве вождей венедов{169}.

Все эти факты показывают, что под вандалами авторы мекленбургских родословных имели в виду венедов, т.е. западных славян. Легко понять и причины подобного отождествления: после покорения немцами западнославянских земель потомкам славянских правителей для более легкого и быстрого вхождения в состав правящего класса Священной Римской империи германской нации весьма желательно было обзавестись «германской» родословной, подчеркивающей их равенство с основной массой немецкой знати.

Стремлением соответствовать германской традиции объясняется и отнесение Антюрия к приближенным Александра Македонского. Книжная легенда относила приход саксов в Германию также ко времени Александра Македонского: «Предки наши, которые пришли в эту страну и изгнали тюрингов, были в войске Александра, с их помощью он покорил всю Азию. Когда же Александр преставился, они не посмели оставаться в той земле из-за ненависти к ним и поплыли они на трехстах ладьях, и пропали они все кроме пятидесяти четырех. Из них восемнадцать пришли к пруссам и сели там, двенадцать сели на Руйе (Рюгене); двадцать четыре пришли в землю сию. Так как их было не столь много, чтобы они могли обрабатывать землю, и так как они перебили и выгнали тюрингов-господ, то мужиков они не тронули и оставили им поля на том праве, какое и поныне у литов, оттого и пошли литы»{170}.

Понятно, что присутствие саксов в войске Александра Македонского является домыслом средневековых книжников, однако вариант этого предания мы можем найти у Адама Бременского: «Итак, вначале саксы проживали в районе Рейна (и звались англами); часть их перешла оттуда в Британию и изгнала с этого острова римлян; а другая часть, захватив Тюрингию, удержала за собой этот край. Об этом вкратце упомянул Эйнхард, начав тем самым свою историю. «Народ саксов, — говорит он, — происходит, согласно старинным преданиям, от англов, жителей Британии; переплыв в поиске новых мест обитания через океан, они пристали к берегам Германии в месте, что зовется Хадельн, в то время как Теодорих, король франков, сражался против своего зятя Ирминфрида, герцога тюрингов, и жестоко опустошал их землю огнем и мечом. Когда они сразились уже в двух битвах с неясным исходом и без решительной победы и обе стороны понесли большие потери, Теодорих, отчаявшись уже в победе, отправил послов к саксам, чьим герцогом был Хадугато. Узнав о причине прибытия саксов, он обещал им в случае победы места для поселения и тем самым привлек их к себе на помощь. Поскольку теперь они храбро сражались вместе с ним, ведя борьбу за свободу и отчизну, он одолел противников. Когда местные жители были разорены и чуть ли не полностью истреблены, он, согласно своему обещанию, передал победителям их землю. А те разделили ее по жребию, но поскольку многие из них пали в бою и они из-за своей малочисленности не могли занять ее целиком, то часть ее, в особенности ту, что обращена на восток, они передали для обработки отдельным колонам при условии уплаты дани за свои наделы»{171}.

В этом более раннем варианте легенды ошибочным является отождествление саксов с англами, что, впрочем, объясняется тем, что оба этих племени совместно завоевали Британию. Александру Македонскому в этом случае соответствует франкский король Теодорих, правивший в 511–534 гг. Соответственно и завоевание Тюрингии саксами происходит не в IV в. до н.э., а в 531 г. н.э. Однако ключевые моменты — завоевание Тюрингии с истреблением значительной части первоначального населения, малочисленность победителей-саксов, в результате чего часть земли передается ими для обработки зависимому населению — даже в позднем и, казалось бы, совсем неправдоподобном варианте легенды сохраняются в достаточно полной степени. В свете нашего исследования следует обратить внимание на ту часть саксонской легенды, которая указывает на какую-то связь между Саксонией, Рюгеном и землями пруссов. Поскольку рассмотренные выше источники отмечают существование каких-то русов на границе с Пруссией, а Рюген, как было показано автором в исследовании о «Голубиной книге», также считался островом русов, последняя подробность представляет собой явный интерес.

Поскольку саксы играли самую активную роль в покорении западнославянских земель, то после подчинения правителей последних германскому императору очевидно стремление потомков славянских князей не только обзавестись «германской» родословной, но и возвести ее к той же эпохе, о которой гласила саксонская легенда. Совершенно в соответствии с понятиями той эпохи правители Мекленбурга пытались обосновать древность своего рода и его пребывания на своих землях путем «подгонки» своей генеалогии к фантастическим преданиям своих завоевателей. Сделанные наблюдения не только объясняют самые фантастические черты мекленбургской генеалогии, но и показывают причины их возникновения, что в свою очередь дает нам возможность хотя бы приблизительно определить время сложения ее окончательного варианта. Цель, которую преследовало упоминание о вандальском происхождении и отнесение времени действия основателя рода к эпохе Александра Македонского, достаточно определенно указывает, что все эти подробности были включены в период вхождения правителей Мекленбурга в состав германской знати, поскольку ни до, ни после этого периода необходимости в подобных подробностях просто не существовало. Косвенным указанием на время этого процесса может служить германизация имен правителей Мекленбурга. После убийства немцами Никлота в 1160 г. его дети окончательно признают над собой власть завоевателей и иноземные имена появляются в их роду, начиная с Генриха Борвина (1178–1227), вслед за которым появляются Николай (1219–1225), Иоанн (ум. 1264), Альбрехт (ум. 1265) и т.д.{172}Таким образом, если в политическую систему Германской империи бывшие славянские князья включаются во второй половине XII в., то в культурном отношении их вхождение в новую среду, если судить по даваемым в правящей династии именам, происходит в следующем столетии.

Точно так же, явно задним числом, Антюрию было приписано основание западнославянских городов. Археологическими раскопками установлено, что Велиград-Мекленбург, будущая резиденция сначала ободритских, а впоследствии и мекленбургских князей, был основан в первой четверти VII в.{173} Похожую картину мы видим в Северном Полабье и Поморье, где укрепленные славянские поселения появляются также в VII в.{174}

Однако наряду с этими поздними напластованиями в предании об Антюрии явственно прослеживается и значительный мифологический слой. Второе предположение С. Бухгольца о связи имени основателя Мекленбургской династии с Тором никак не обосновано, поскольку никаких черт, хотя бы отдаленно напоминающих скандинавского бога, в его облике не присутствует. Однако его первое предположение о связи Антюрия с туром заслуживает внимания, поскольку, согласно легенде, на носу его коробля была голова быка, вошедшая впоследствии в герб мекленбургских герцогов. Культ тура присутствовал и в язычестве западных славян: при раскопках западнославянского святилища в Гросс-Радене было установлено, что над входом в него висел череп зубра — символ силы и благополучия{175}. С течением времени голова дикого зубра — тура славянского фольклора — вполне могла превратиться в голову быка.

Культ этого животного сохранился даже в современной топонимике: западнее этого святилища, в относительной близости от Шверина, последующей столицы одной из ветвей мекленбургских герцогов, и реки Варновы есть город Туров (Thurow), а еще один город практически с аналогичным названием (Turow) располагается примерно между Гримменом и Деммином, причем к востоку от него находится «город грифонов» Грейфсвальд (Greifswald), название которого непосредственно связано со вторым символом, который украшал корабль Антюрия. Данный город впервые упоминается в письменных документах под 1209 г. как место проведения ярмарки, в 1250 г. он получил права города, а 1278 г. он входит в состав Ганзы. Грейфсвальд входил в вендскую или любекскую треть Ганзы и, хоть и был основан цистерцианским монастырем Ельденой, однако «и здесь следует допустить, по крайней мере, известную преемственность от прежней славянской торговли к новой неславянской»{176}.

Для определения происхождения варяжской Руси следует обратить внимание и на весьма важное свидетельство отечественной летописи о наличии культа тура среди заморских варягов. Описывая войну Владимира с Рогволдом, Повесть временных лет рассказывает о происхождении последнего, одновременно говоря и о происхождении названия города Турова: «бе бо Рогъволодъ перешелъ изъ заморья. имаше волость свою Полотьскъ. а Туръ Туровъ. о него же и Туровци прозвашаса»{177}. То, что один из предводителей пришедших из-за моря варягов носит чисто славянское имя Тур, отражающее культ данного животного, в очередной раз свидетельствует о славянском происхождении самих варягов. Наличие же двух городов Туров в Германии указывает на возможный ареал происхождения предводительствуемых летописным Туром варягов.

Рис. 3. Древнерусские подвески с головой быка 

Культ тура был распространен и у восточных славян. Касаясь их верований, мусульманский автор Гардизи отмечал: «Они поклоняются быкам»{178}. Под 1146 г. летопись упоминает Турову божницу около Киева{179}. Как установили исследователи, первоначально культ тура возник в каменном веке и был связан с охотой, а после распространения земледелия образ священного животного был соотнесен с Великой богиней-Матерью: «Космос в представлении древних земледельцев делился на три зоны. В центре мироздания (между небом и землей; эта схема хорошо видна на росписях сосудов) находилась Великая богиня-Мать. Верхняя зона — небо — принадлежала Быку-Солнцу, от которого зависело ежегодное наступление весны. Хозяином нижней зоны — рек, озер и подземного мира, источника подземных вод — был Змей. Нормальный производственный цикл в земледелии, по представлениям наших далеких предков, мог осуществляться только при взаимодействии этих трех персонажей. Великая богиня попеременно вступала в священный брак то с Быком-Солнцем, то со Змеей-Водой, и в результате этого на свет появлялись люди, животные и растения»{180}. На Руси отголоском этих представлений являются средневековые подвески из земли радимичей, в центре которых была изображена большая голова быка, а по бокам — семь женских фигур (рис. 3), а также более поздние эротические игры, связанные с образом тура или быка{181}. К этому же кругу представлений восходит Буй Тур Всеволод «Слова о полку Игореве» и Иван Быкович русских сказок.

Судя по всему, аналогичные представления существовали и у западных славян. В.И. Меркулов отмечает: «Вандалы, по легенде, вели свое происхождение от мифического короля Антура I, который был женат на богине Сиве»{182}. Имя этой западнославянской богини можно сопоставить с латышек, sieva «жена»{183}, что весьма точно отражает ее функцию. Соответственно образ первопредка мекленбургских герцогов генетически восходит к эпохе матриархата, который первоначально в буквальном смысле являлся туром, зооморфным супругом Великой Богини. На культ последней указьшает топоним Девин в Северной Германии, но и еще одно обстоятельство. В.И. Меркулов обратил внимание, что в немецких генеалогиях брат Рюрика Синеус постоянно именуется Сиваром, а в Ливонской Рифмованной хронике упоминается рыцарь Сиверт, возглавлявший в XIII в. войска, сражавшиеся в Северной Эстонии. Оба имени рассматриваются исследователем как производные от имени богини Сивы{184}. В принципе ничего невозможного в этом нет, и западнославянская ономастика дает пример подобных имен: Казн, дочь чешского Крока, и Казимир, достаточно распространенное имя среди польских правителей. Поскольку мекленбургские как письменные, так и устные источники знают только форму Сивара, а древнерусские — только Синеуса, это свидетельствует не только о самостоятельном происхождении обеих традиций, но и об отсутствии у более поздних авторов попыток согласования их друг с другом.

Древность возникновения образа супруга Великой Богини подтверждает и сохранившаяся в генеалогии архаичная форма имени его сына Аттаваса. С одной стороны, этимологически оно родственно славянскому слову отец. О.Н. Трубачев установил, что в основе слав. otьсь лежит множественное значение «отцов», выведя следующую этимологическую цепочку: otьсь<att-iko-s<atta: «Вернувшись к слав, otьсь и уже будучи знакомы с его этимологической структурой, мы можем придти к тому выводу, что первоначально члены рода употребляли термин otьсь как название ближайшего отца, который сам… происходил от старшего, общего отца (слав. otъ, и.-е. atta)»{185}.

С другой стороны, Э. Бенвенист отметил, что у большинства индоевропейских народов название отца образовано от корня pater. Исключение составляют хет. atta, лат. atta, гр. atta, гот. atta, ст.-слав. otьсь. Ученый установил, что корень pater означал первоначально не физическое лицо, а лицо мифологическое — верховного бога, а корень atta — «отца-кормильца», того, кто растит ребенка. Причину возобладания термина atta в части индоевропейских языков Э. Бенвенист видел «в ряде глубоких изменений в религиозных представлениях и в социальной структуре общества»{186}. В индоевропейской мифологии наиболее близкой параллелью этому имени является Атвия, упоминаемый в иранской Авесте как второй человек после Вивахванта, который выжал священный сок хаомы. Наградой ему становится рождение сына-победителя дракона Трайтаоны: «Атвия был вторым человеком, который выжимал меня для телесного мира; то благо постигло его, та прибыль дошла до него, что у него родился сын Трайтаона из богатырского дома, который убил Змея-Дахаку…»{187} В более поздней пехлевийской традиции отца героя зовут Атбин, Пуртур или Пургав, причем во втором случае в его имени мы вновь видим корень тур, а в последнем случае имя отца Трайтаона-Феридуна составлено из двух слов: пур — «сын» и гав — «бык, корова»{188}. Таким образом мы здесь видим не только этимологическое, но и семантическое сходство, что дает нам основание констатировать генетическое родство западнославянского и иранского мифологических персонажей. На иранское влияния указывает и мекленбургская генеалогия, утверждающая, что женой Аттаваса была сарматская принцесса Оритис{189}. Сопоставление всех этих данных позволяет реконструировать первоначальную форму мифа: могучая мужская сила бога-быка стимулирует плодородие богини растительности, а результатом их союза оказывается сын Аттавас, становящийся для венедов «отцом-кормильцем» в буквальном смысле слова. С его именем перекликается племенное название атторосов «Баварского географа», «народа свирепейшего». С одной стороны, данное название показывает, что образ второго мифологического предка ободритских князей имел под собой какую-то историческую подоснову, отразившуюся в племенном самоназвании. С другой стороны, мы видим, что вторая часть этого названия содержит в себе корень рос-, указывающий на его связь с русами-росами. Весьма показательно, что в Иране Атвия являлся потомком и преемником Вивахванта, тождественного индийскому Вивасвату и славянскому Дажьбогу, которые почитались в своих странах как божественные основатели солнечных династий земных владык. В «Слове о полку Игореве» не только князья, но и весь русский народ в целом дважды назван внуком Дажьбога, культ которого, как было показано в специально посвященном ему исследовании, существовал и на территории Северной Германии. Все эти факты говорят о существовании русского солярного мифа не только среди восточных, но и западных славян, у которых он на каком-то этапе оказался связан с именем второго правителя мекленбургской генеалогии.

Однако это была архаичная форма мифа и в историческую эпоху Антюрий выступает уже не как бык, а как человек, корабль которого украшен символами этого животного и грифона. Этот второй символ, также вошедший в мекленбургский герб, представляет не меньший интерес для нашего исследования.

Грифон присутствует на гербах как отдельных западнославянских князей, так и западнославянских городов задолго до XV в. Быка и грифона мы уже видим на щите мекленбургского герцога Альбрехта II (1318–1379 гг.), грифонов мы видим на гербах Померании, Волегаста, Штеттина и Ростока в 1400 г., бык присутствует на щите Прибыслава И.В. свете приводимой Турием символики особый интерес представляет для нас герб города Голенова (рис. 4), на котором изображен корабль, мачта которого заменена деревом, на вершине которого сидит грифон. Первая печать с этим весьма любопытным городским гербом датируется 1268 г.{190}, т.е. задолго до того, как Николай Марешалк Турий опубликовал свои «Анналы». Следовательно, этот автор лишь произвольно приурочил время действия родоначальника мекленбургской династии к одному из самых знаменитых персонажей античной истории, а при описании символики, помещенной им на корабль, следовал местной западнославянской традиции. Весьма показательно, что как генеалогическая легенда, так и герб Голенова помещают грифона на корабле, указывая на заморское происхождение как правящего рода, так и данного геральдического символа. Поскольку само название ободритов по наиболее вероятной этимологии было образовано от реки Одер, то интересно отметить, что немецкий Грейфсвальд и польский Голенов находятся относительно недалеко от данной реки.

Рис. 4. Герб города Голенова 

Необходимо подчеркнуть, что появление грифона в мекленбургском гербе не следует объяснять немецкой геральдической модой. Специально рассматривавший геральдику в качестве вспомогательного исторического источника Д.Н. Егоров отмечает, что на территории Германии гриф (искусствоведы обычно предпочитают называть это мифическое животное грифоном) встречается в гербах, исключительно ведущих свое происхождение от славян рыцарских родов. Более того, сами немецкие позднесрсдневековые источники констатируют связь грифона именно со славянским язычеством: «Есть, наконец, ценное указание, связывающее “грифа” именно со славянским паганизмом (язычеством. — М.С.), идущее к тому же от одного из крупнейших гербоведов XV века: рыцарь Грюнемберг в 1486 г. рассказывает, что у “вендов” на далматинском побережье, именно в Заре, было божество-гриф, изображение которого рассеялось, как только прикоснулся победный символ креста»{191}. Происхождение образа грифона в славянском язычестве мною было подробно рассмотрено в исследовании о Радигосте{192}. Таким образом, мы видим, что оба элемента мекленбургского герба, происхождение которого связывается с переселением на новые земли Антюрия, действительно восходят к западнославянской языческой традиции.

Рис. 5. Герб мекленбургских герцогов

Еще одним доказательством существования данного культа является герб мекленбургских герцогов, на котором были изображены бычья голова и гриф (рис. 5). Исследователи достаточно рано связали происхождение этого герба с описанием идола Сварожича-Радигоста, сделанного достаточно поздним автором Ботоном: «Оботритский идол в Мекленбурге, называвшийся Радигостем, держал на груди щит, на щите была (изображена?) черная буйволья голова, в руке был у него молот, на голове птица»{193}. В эпоху, когда верования западных славян были описаны католическими миссионерами, главным центром почитания этого бога был город Ретра. При описании его Гельмольд (ок. 1125 — после 1177 г.) отмечает одну важную деталь: «Ибо ратари и доленчане желали господствовать вследствие того, что у них имеется древнейший город и знаменитейший храм, в котором выставлен идол Редегаста, и они только себе приписывали единственное право на первенство потому, что все славянские народы часто их посещают ради (получения) ответов и ежегодных жертвоприношений»{194}. Это замечание Гельмольда указывает как на древность культа Радигоста у живших в этом регионе славян, так и то, что его культ давал основание для притязаний на политическую власть. Подобно своему отцу Сварогу, Радигост был также связан с княжеской властью. Помимо того что герцоги Мекленбурга и Померании включили в свои гербы связанные с этим божеством атрибуты, на эту связь указывает еще и упоминание короны Радигоста, выставленной еще в XV в. в окне христианской церкви: «…есть в окрестностях Гадебуша, который обтекает река Радагас, носящая имя божества, корона которого (из меди, от расплавленного его идола), поныне видна в окне храма»{195}. Хоть Ретра находилась на территории племенного союза велетов, однако и у враждовавших с ними ободритов данный бог также почитался: «…Радигост, «бог земли бодрицкой», также как бог лютичей, должен был иметь у бодричей особое племенное капище (по преданию, оно находилось именно в Мекленбурге)»{196}.

Следует также отметить, что в предании об Антюрии отразились и некоторые исторические подробности. Объявив его полководцем Александра Македонского, поздние немецкие авторы вполне могли приписать ему самые небывалые воинские подвиги, благо к этому располагал уже сам его титул. Вместо этого С. Бухгольц фактически отказывает Антюрию в лаврах великого полководца, делая взамен акцент на его градостроительную деятельность и развитие им морской торговли. Однако морская торговля играла заметную роль в жизни русов на берегах Варяжского моря. Более того, именно Радигост, символами которого был украшен корабль Антюрия, являлся богом-покровителем торговли. На эту его роль прямо указывает древнечешская рукопись Mater verborum: «Радигост, внук Кртов — Меркурий, названный от купцов (a mercibus)»{197}. Все эти факты показывают, что в данном аспекте мекленбургская генеалогия в какой-то мере отражает историческую действительность.

Завершая анализ предания об Антюрии и его сыновьях, следует отметить, что родоначальник мекленбурге кой династии представляет полумифологическую фигуру, в которой причудливо сплелись как весьма архаические мифологические представления, находящие свое подтверждение в западнославянской религиозной традиции, так и относительно поздние наслоения, вызванные необходимостью интеграции правителей Мекленбурга в элиту Германской империи. Вместе с тем в дошедших о нем известиях прослеживаются отголоски и реальных исторических событий, связанных с началом расселения части западных славян на южном побережье Балтики.

В силу этого он представляет собой собирательный образ неизвестных ободритских князей, чьи дела впоследствии были приписаны мифологическому родоначальнику.

Возвращаясь к вопросу о времени появлении русов в Северной Германии, следует обратить внимание еще на несколько моментов, указывающих на достаточно ранний период. Как отмечалось ранее, культ Радигоста был одним из древнейших у западных славян, и его символы мы видим у Антюрия, с именем которого мекленбургская традиция связывает появление предков славянских князей на территории Германии. Однако похожее имя Радегаст или Радагайс носил германский вождь, который под напором гуннов в 404 г. повел огромную армию из готов, вандалов, свевов, бургундов и алан с берегов Балтийского моря на Рим{198}. Испуганные римские авторы писали о четырехстах тысячах варваров, что, разумеется, представляет собой преувеличение, однако огромный масштаб начавшегося переселения не вызывает сомнения и у современных исследователей. Согласны они и с тем, что причиной этого нашествия стало давление на германцев гуннов{199}. Следует отметить, что, в отличие от крестившейся части готов, Радегаст был ярым язычником. Несмотря на его выдающиеся личные качества, задуманное им грандиозное предприятие не увенчалось успехом. Армия варваров была разбита, а сам Радегаст был казнен в Риме 23 августа 406 г. Может показаться, что имя готского или, как он именуется в других источниках, вандальского короля Радегаста или Радагайса лишь случайно созвучно имени славянского бога Радигоста, однако это, по всей видимости, не так. Во-первых, в свой поход Радегаст отправился из того региона, который впоследствии станет центром культа Радигоста и это вряд ли можно считать случайным совпадением. Во-вторых, мекленбургские генеалогии прямо называют пытавшегося захватить Рим Радегаста потомком Антюрия и Алимера, а в качестве его непосредственного предшественника называют Мечислава (Miecslav){200}. Насколько мы можем судить, данные генеалогии смешивают реально существовавшего германского вождя со славянским богом, которому поклонялись впоследствии западные славяне, и С. Бухгольц прямо говорит, что Радегаста стали называть богом после его смерти. Мысль о том, что славяне впоследствии обоготворили потерпевшего поражение германского вождя, столь нелепа, что была решительно отвергнута еще в XVIII в. Э. Гиббоном{201}. В-третьих, именно от этого вандальского короля Радегаста мекленбургские генеалогии выводили род ободритских и вендских правителей, к которому впоследствии принадлежали Рюрик, Синеус и Трувор. Как видим, немецкие источники прочно связывают вождя германцев Радегаста со славянской средой, что делает вполне возможным его наречение в честь славянского бога. Далее мы рассмотрим следы влияния западных славян на англосаксов в религиозной сфере, и нет ничего неожиданного в том, чтобы аналогичное влияние не распространялось и на тех германцев, из среды которых вышел исторический Радегаст.

Однако подчеркивание связей с вандалами не ограничивается одной только династией мекленбургских герцогов. Аналогичную попытку отождествления себя с вандалами мы видим и у поляков, которые также оказались втянутыми в культурно-политическую орбиту Германии, хоть и в меньшей степени по сравнению с ободритами. Автор «Великой хроники» приводит такую легенду о Ванде, дочери первого польского короля Крака, основателя Кракова: «Говорят, что у него [Крака] были два сына и одна дочь. Младший из них по имени Крак, для того чтобы наследовать отцу в королевстве, тайно, прибегнув к хитрости, убил старшего брата. Умер он одиноким, не оставив потомства и только одна его сестра по имени Ванда, что по латыни означает “крючок”, осталась в живых. (…) Она, благоразумнейшая женщина, пренебрегая брачным ложем, великолепно правила Польским королевством согласно воле народа, пока весть о ее красоте не дошла до некоего короля алеманов; поскольку он не мог склонить ее к браку с ним ни деньгами, ни мольбами, [то], желая и надеясь достичь исполнения своих чаяний, он прибегнул к враждебным угрозам и нападениям со своим войском. Собрав большое войско, он приблизился к землям лехитов и пытался враждебно вступить в них. Упомянутая Ванда, королева лехитов, нисколько не испугавшись, вместе со своими вышла навстречу его могущественным силам. Вышеупомянутый король, увидев, что она подошла со своими наводящими ужас полчищами, в смятении то ли от любви, то ли от негодования, воскликнул: “Пусть Ванда повелевает морем, пусть землей, пусть воздухом, пусть приносит жертвоприношения своим бессмертным богам, а я за вас всех, о знатные, принесу торжественную жертву подземным богам, чтобы как вы, так и ваше потомство непрерывно находились под властью женщины”. И вскоре, бросившись на меч, покончил с жизнью. Ванда, получив от алеманов клятвы в верности и вассальной зависимости, вернувшись домой, принесла богам жертвоприношения, соответствующие ее великой славе и выдающимся успехам. Прыгнув в реку Вислу, воздала должное человеческой природе и переступила порог подземного царства. С этих пор река Висла получила название Вандал по имени королевы Ванды, и от этого названия поляки и другие славянские народы, примыкающие к их государствам, стали называться не лехитами, а вандалитами»{202}.

Понятно, что вся эта история является вымыслом средневекового автора, однако в словах, вложенных хронистом в уста короля алеманов, вполне возможно отразились древние западнославянские представления о власти некого женского божества над тремя сферами мироздания по вертикали. Весьма показательно, что в качестве первой стихии, владычество над которой король германцев признавал за Вандой, выступает именно море, а не земля, что роднит польскую традицию с новгородской, в которой название Неревского конца также указывает на водную стихию. Кроме того, некоторые знатные польские фамилии, в том числе и род Корабиев, также возводили свое происхождение к вандалам{203}. Утверждение автора о том, что не только поляки, но и их славянские соседи стали называться вандалитами, весьма показательно. Поскольку во время создания этой хроники ни чехи, ни жители Древнерусского государства не связывали свое происхождение с вандалами, следовательно, этими соседями поляков были покоренные Германией западнославянские племена, что дает нам указание для более точной датировки мекленбурских генеалогий.

Наконец, отголоски предания о какой-то связи вандалов со славянами встречается нам на севере Руси. Общерусская традиция не знает этого мотива, однако Иоакимовская летопись сообщает следующее о далеком предшественнике Гостомысла: «И бе князь Вандал, владая славянами, ходя всюду на север, восток и запад морем и землею, многи земли на вскрай моря повоева и народы себе покоря, возвратися во град Великий. По сем Вандал послал на запад подвластных своих князей и свойственников Гардорика и Гунигара с великими войски славян, руси и чуди. И сии шедше, многи земли повоевав, не возвратишася. А Вандал разгневайся на ня, вся земли их от моря до моря себе покори и сыновом своим вдаде. Он имел три сына: Избора, Владимира и Столпосвята. Каждому из них построй по единому граду, и в их имяна нарече, и всю землю им разделя, сам пребывал во Велице граде лета многа и в старости глубоце умре, а по себе Избору град Великий и братию его во власть предаст»{204}.

Понятно, что и этот эпизод, если понимать его буквально, является вымыслом летописца, однако весьма интересно, что дети Вандала в Иоакимовской летописи носят славянские имена, что роднит ее с мекленбургскими генеалогиями, а сам Вандал рассматривается как отдаленный предшественник новгородского старейшины Гостомысла. Каких-либо политических мотивов придумывать подобный сюжет у русского летописца не было, да и сам Новгород, в отличие от западных славян, не был втянут в политическую систему Германской империи. Поскольку ни по сути, ни по форме данное предание не имеет ничего общего ни с мекленбургским, ни с польским, говорить о прямом заимствовании данного текста у западных славян также не представляется возможным. В силу всего этого можно предположить, что данный пассаж Иоакимовской летописи является смутным отголоском каких-то действительных контактов предков ильменских словен с вандалами.

Как легко может убедиться читатель, все три славянские традиции, говорящие о каких-то связях этих племен с вандалами, не связаны друг с другом текстологически. В них нет ни общих сюжетов, ни одинаковых имен, и это обстоятельство не позволяет высказывать предположение о влиянии одного источника на другой. Если для мекленбургской и польской традиций мы еще можем предположить политическую заинтересованность в выдумывании этих сюжетов, то подобное объяснение совершенно не подходит к новгородской традиции. Единственное, что объединяет все эти три источника, так это указание на связь с вандалами в древние времена да расположение создавших их славянских народов близ Балтийского моря.

Поскольку отождествление венедов с вандалами начинается уже в Средние века, можно предположить, что между двумя племенами действительно существовали какие-то контакты, более поздним отражением которых и стали рассмотренные летописные и генеалогические сюжеты. В пользу наличия этих контактов говорит и одно интересное совпадение. Иордан следующим образом описывает завещание вандальского короля Гейзериха: «Перед кончиной призвал он ряд своих сыновей и приказал им, чтобы не было между ними борьбы в домогательстве власти, но чтобы каждый по порядку и по степени своей, в случае если переживет другого, т.е. старейшего, чем он, становился наследником; а за ним шел бы следующий»{205}.

Для германцев, которые, согласно Тациту, выбирали своих царей, данный порядок наследования был необычен, но он весьма напоминает «лествичную» систему перехода киевского престола в Древней Руси. Однако Гейзерих умер в Африке в 477 г. и, следовательно, между двумя системами наследства лежит не только территориальная, но и временная пропасть более чем в пятьсот лет. Поскольку королевство вандалов в Африке было вскоре уничтожено, после чего этот народ исчез с лица земли, то никаких прямых контактов между ним и Русью в последующий период быть не могло. Тем не менее подобный порядок престолонаследования был достаточно редок в Средневековье, что приводило к самым неожиданным гипотезам по поводу происхождения древнерусской «лествичной» системы. Единственно возможное объяснение подобного сходства состоит в том, что данная система передачи власти в роду существовала у вандалов еще в период их контактов со славянами, до того, как они начали свое движение на юг, а Гейзерих впоследствии просто закрепил уже существовавший обычай. В.И. Меркулов обратил внимание, что Мекленбургский дипломатический инвентарий 1760 г. также начинается с упоминания завещания этого вандальского короля о порядке наследования{206}. Об укорененности такой системы в западнославянских землях свидетельствует «Хроника» польского епископа Кадлубка, отмечавшего, что у балтийских славян княжеская власть принадлежала старшему по рождению{207}. Это также свидетельствует в пользу ранних славяно-вандальских контактов, в ходе которых и могло происходить как заимствование имен, так и системы передачи власти в правящей династии.

Следы ранних контактов отразились и в имени другого вандальского вождя. При описании событий 169–170 гг. н.э. Дион Кассий упоминает асдингов, одну из частей племени вандалов: «Асдинги, которыми предводительствовали Раус (Рабе, Raus в английском переводе) и Рапт, пришли в Дакию в надежде там поселиться и получить за союз деньги и область»{208}. Имя первого вождя вандалов весьма точно совпадает с топонимикой бывшей Югославии, которую мы рассмотрели выше в связи с переселением части рутиклеев-русичей вместе с готами от берегов Балтики на берега Адриатики. Мысль о том, что один из первых королей вандалов, известный нам по письменным источникам, если и не был русом, то мог как-то с ними быть связан, на первый взгляд может показаться невероятной. Однако она окажется не столь необычной, если мы обратимся к типологически схожему примеру готов, один из двух королевских родов которых носил название Балты. Даже если предположение X. Вольфрама о том, «что Балты были именно балтами»{209} и выглядит достаточно смелым, однако данный факт явно показывает наличие каких-то балто-готских контактов на уровне правящих династий. Равным образом и имя бургундского короля Гунтера-Гуннара указывает не на его гуннское происхождение в буквальном смысле, а лишь на наличие контактов между обоими племенами. Таким образом, имена предводителей варварских племен в эпоху Великого переселения народов отражали различные межплеменные связи, и в этом контексте в существовании русско-вандальских контактов нет ничего необычного.

Следует также отметить что, по мнению ряда археологов, вандалам соответствует часть пшеворскои культуры, непосредственно граничившей с оксывской. Саму пшеворскую культуру многие специалисты считают полиэтничной, отмечая в ней славянские, германские и, возможно, кельтские элементы. Г.И. Диснер указывает, что первоначально вандалы жили в Норвегии и Северной Ютландии, причем к числу мест их обитания во II в. до н.э. он относит область Вендсюссель, отмечая, что мыс Скаген ранее назывался Вандильскаги{210}. Однако вендами, как уже отмечалось ранее, германцы называли славян. Из Ютландии вандалы через земли современной Германии впоследствии продвинулись на территорию современной Польши, а затем устремились к границам Римской империи. Однако на одной из ранних стадий данного маршрута вандалы попали в поле зрения одного античного автора, и его свидетельство, которое будет рассмотрено нами в следующей главе, при сопоставлении с другими известными нам фактами вновь говорит в пользу наличия весьма ранних контактов какой-то части русов с вандалами.

Глава 8. ВАРНЫ И АНГЛЫ, ИЛИ ЕЩЕ ОДИН АСПЕКТ РУССКО-ВАНДАЛЬСКИХ СВЯЗЕЙ

Около 77 г. н.э. античный энциклопедист Плиний Старший оставил следующее описание варварских племен: «Германские племена распадаются на пять групп: 1) вандилиев, часть которых составляют бургундионы, варины, харины, гутоны…»{211} Согласно данному утверждению в племенной союз вандалов какое-то время входило племя гутонов, название которых отождествляется рядом исследователей с готами. Однако наибольший интерес вызывает даже не это обстоятельство, а то, что в составе данного племенного союза этот автор называет еще и племя варинов или, как их впоследствии называли, варнов.

Помимо Плиния Старшего это племя было известно и другим античным писателям. В науке уже высказывалось предположение, что фародины, которых Птолемей упоминал между саксами, с одной стороны, и сидинами и рутиклеями в окрестностях Одера, с другой стороны, являются искаженным названием варинов. Кроме того, в своем описании Германии 98 г. н.э. Тацит отметил: «Обитающие за ними (лангобардами. — М. С.) ревдинги, и авионы, и англии, и варины, и эвдосы, и свардоны, и нуитоны защищены реками и лесами. Сами по себе ничем не примечательные, они все вместе поклоняются матери-земле Нерте, считая, что она вмешивается в дела человеческие и навещает их племена. Есть на острове среди Океана священная роща, и в ней предназначенная для этой богини и скрытая под покровом из тканей повозка; касаться ее разрешено только жрецу. Ощутив, что богиня прибыла и находится у себя в святилище, он с величайшей почтительностью сопровождает её, влекомую впряженными в повозку коровами. Тогда наступают дни всеобщего ликования, празднично убираются местности, которые она удостоила своим прибытием и пребыванием. В эти дни они не затевают походов, не берут в руки оружия; все изделия из железа у них на запоре; тогда им ведомы только мир и покой, только тогда они им по душе, и так продолжается, пока тот же жрец не возвратит в капище насытившуюся общением с родом людским богиню. После этого и повозка, и покров, и, если угодно поверить, само божество очищаются омовением в уединенном и укрытом ото всех озере. Выполняют это рабы, которых тотчас поглощает то же самое озеро. Отсюда — исполненный тайны ужас и благоговейный трепет пред тем, что неведомо и что могут увидеть лишь те, кто обречен смерти»{212}.

Исследователи установили, что имя Нерты — точный женский эквивалент имени скандинавского бога Ньерда{213}. Согласно «Саге об Инглингах», после первой войны в мире между богами асами и ванами был заключен мир, скрепленный обменом заложниками: «Ваны дали лучших своих людей, Ньерда Богатого и сына его Фрейра, Асы же дали в обмен того, кто звался Хениром… Вместе с ним Асы послали того, кто звался Мимиром, очень мудрого человека, а Ваны дали в обмен мудрейшего среди них. Его звали Квасир»{214}. Война между двумя классами богов неоднократно встречается в мифологии индоевропейских народов, однако это не исключает и того, что на этот архетипический сюжет накладывались впоследствии отзвуки реальных исторических событий. Уже неоднократно обращалось внимание на то, что название ванов в скандинавской мифологии перекликается с названием венедов, которым германцы называли славян. В пользу этого предположения говорит и имя мудрейшего из ванов Квасира, о связи которого со славянским словом квас говорили еще ученые XIX в. Этимологическая связь подкрепляется семантической: скандинавские мифы сообщают, что впоследствии Квасир был убит, а из его крови был изготовлен мед поэзии. Подтверждает это и весьма ограниченное распространение данного корня в других индоевропейских языках: лат. caseus «сыр», алб. kos «кислое овечье молоко», др.-инд. kvathati «кипятит, варит», kvathas «отвар»{215}. Таким образом, даже с лингвистической точки зрения данное имя было заимствовано скандинавами у славян, поскольку по сравнению с квасом другие индоевропейские термины гораздо дальше отстоят от интересующей нас формы. Однако данное обстоятельство говорит о том, что на ванов были действительно перенесены представления предков скандинавов о венедах. Этому полностью соответствует локализация Снорри Стурлусоном Асгарда к востоку от Танаквисля-Дона, а жилища ванов — у устья этой реки.

Весьма показательно, что в качестве предлога или причины войны «Прорицание вельвы» указывает появление среди асов колдуньи Гулльвейг (буквально «сила золота»). Однако античная мифология стражами золота называет именно грифонов, а в более позднюю эпоху с золотом и торговлей был связан Радигост. Следует отметить, что названия драгоценных металлов отсутствовали у индоевропейцев в период их общности. Весьма примечательно, что по названию золота и серебра славяно-балто-германский регион однозначно выделяется как единая зона, жители которой одинаково называли эти драгоценные металлы: «Причем названия золота и серебра объединяют балто-славянский ареал с германским: лтш. zelts — ст.-слав. злато — др.-в.-нем. gold; лит. sidabras, др.-прус. sirablan, лтш. sidrabs — ст.-слав. сьребро — др.-в.-нем. silabar, гот. silubr. Название золота в указанных языках объединяет, помимо корня, также и общность дентального суффикса»{216}. Очевидно, что оба драгоценных металла достаточно активно использовались в качестве средства обмена или платежа в балтийском регионе, чем и оказалось обусловлено их общее название на разных берегах этого моря. Все это говорит о том, что в мифе о войне асов с ванами и их последуютем примирении с обменом заложниками отразились весьма ранние славяно-германские контакты, результатом которых стало появление какой-то группы венедов-ванов в германской среде.

В силу этого возникает вопрос о связи со славянами культа Нерты. В пятой главе уже были показаны как индоевропейские параллели данного персонажа, так и присутствие данного корня в топонимике как новгородских словен, так и южных славян. Следует отметить, что описанный Тацитом ритуал омовения изображения Нерты в озере перекликается с русским словом макать, то есть опускать в жидкость и вынимать, от которого В.И. Даль производил название славянской богини Мокоши. Эта этимология находит себе полную аналогию в одном из вариантов русского духовного стиха о «Голубиной книге», испытавшего на себе заметное западнославянское влияние. Данный стих описывает омывание Богородицы в Океане-море:

Посреди моря Океанскаго Выходила церковь соборная, Соборная, богомольная, Святого Климента попа Рымскаго… Из той из церкви из соборной, Из собороной, из богомольной, Выходила Царица небесная; Из Океане-море она омывалася; На собор-церковь она Богу молилася: От того Океан всем морям мати{217}.

Как было показано мною в исследовании об этом произведении, церковь Климента посреди моря представляла собой замаскированное упоминание языческого храма Святовита на Рюгене, память о котором долгое время хранилась на Руси уже после ее крещения. Один этот ритуал можно было бы счесть результатом случайного совпадения, если бы не ряд других фактов. Выше уже отмечалось, что имени богини Нерты в описании Тацита соответствуют как название племени неретвлян на берегах Адриатического моря, так и название Неревского конца в Новгороде.

В свете ранних славяно-германских контактов в области мифологии несомненный интерес представляет и название еще одного племени, входившего в религиозный союз, существовавший на севере Германии в I в. н.э. При его описании Тацит отмечал, что в его состав наряду с варинами и англиями входило также племя свардонов, название которых перекликается с именем славянского бога-кузнеца Сварога. Возможно, оно тождественно сварикам, которых равеннская «Космография» упоминает около Вистулы. Названия обоих племен перекликаются как с именем славянского бога неба Сварога, супруга богини земли, так и с именем его сына Сварожича-Радигоста, культ которого впоследствии был весьма распространен у западных славян. О том, что с образом этого славянского божества германцы познакомились достаточно рано, свидетельствует и упоминание великана Сваранга в «Старшей Эдде». В одной из ее песен Тор говорит:

На востоке я был, Поток охранял, Со мною схватились Сваранга дети…{218}

То, что божество одного народа превратилось в великана в мифологии другого народа вряд ли удивительно. Гораздо интереснее то, что речь в данном отрывке идет о детях Сваранга: в славянской мифологии у Сварога действительно было два сына — Дажьбог и Сварожич-Радигост, причем культ обоих был зафиксирован у славян, живших на севере современной Германии.

Наконец, из сочинений средневековых немецких хронистов, писавших примерно через тысячу лет после античных писателей, хорошо известно, что в славянский племенной союз ободритов входило племя варнов. Так, описывая расположение западнославянских племен, Адам Бременский перечисляет их с запада на восток:

«Славянские племена весьма многочисленны; первые среди них — вагры, граничащие на западе с трансальбинами; город их приморский Ольденбург (Старград. — М.С.). За ними следуют ободриты, которые ныне зовутся ререгами, и их город Магнополь (Мекленбург. — М. С.). Далее, также по направлению к нам — полабы, и их город Ратцебург. За ними живут глиняне и варны. Еще дальше обитают хижане и черезпеняне…»{219} У Гельмольда порядок перечисления несколько иной: «Хижане и черезпеняне живут по эту, доленчане и ратари по ту сторону Пены. Эти четыре племени за свою храбрость называются вильцами, или лютичами. Ниже них находятся глиняне и варны. За ними следуют бодричи, город их — Микилинбург»{220}. Больше данные авторы не упоминают это племя, однако у Гельмольда есть один интересный пассаж, касающийся места его обитания: «После этого герцог Генрих вторгся в землю славян с большим войском и опустошил ее огнем и мечом. Никлот, видя храбрость герцога, сжег все свои крепости, а именно Илово, Микилинбург, Зверин и Добин, принимая меры предосторожности против грозящей осады. Одну только крепость он оставил себе, а именно Вурле, расположенную на реке Варне, возле земли хижан»{221}. Из этого фрагмента следует, что для Никлота, от сыновей которого пошел род современных мекленбургских герцогов, признавших над собой власть немцев, наибольшую ценность представляла крепость на реке Варне из которой он сопротивлялся немецкому нашествию.

Из более поздних средневековых грамот следует, что крепость Вурле была центром одной из трех жуп племени варнов{222}. Поскольку как варины, так и спустя тысячу лет варны обитали примерно на одной и той же территории, а именно севере современной Германии, можно сделать вывод, что перед нами два слегка отличающихся названия одного и того же племени. Это далеко не единственный случай совпадения названий германских и славянских племен — феномена, который до сих пор еще не получил своего окончательного объяснения.

Хоть о варнах больше почти ничего не известно, сохранившаяся до сегодняшнего дня топонимика представляет исключительный интерес и позволяет хотя бы частично пополнить наши знания об этом племени и его ближайшем окружении. При впадении реки Вар-новы в Балтийское море находится город Росток (Rostok), название которого образовано по точно такому же принципу, как и название древнерусского города Ростова. Недалеко от него находится Wilsen, указывающий на присутствие вильцев-велетов. На запад от Ростока находится город Рерик (Rerik), название которого перекликается как с именем первого русского князя, так и с ререгами — одним из названий ободритов согласно Адаму Бременскому. Рядом с Рериком находятся Roggow и Russow — первое название возможно связано с ругами, а второе однозначно соответствует названию русов. На полпути между Ростоком и Висмаром находится город Radegast, недвусмысленно указывающий на распространенность культа Радигоста в земле варнов. Близ самого Висмара на материке находятся населенные пункты Lübow, Perniek, Rüggow и Greese. Название первого перекликается с рекой Любшей у Ладоги, на которой была обнаружена предшествовавшая Ладоге крепость, основанная западными славянами, а второго — с именем бога Перуна. Что касается двух последних названий, то они указывают на связи с ругами и греками. Прямо напротив Висмара лежит остров Поел с населенным пунктом Rustwerder. На восток от Ростока есть города Woltow и Krakov: первый точно соответствует русскому названию волотов, т.е. великанов, а второй перекликается с именем Крока, сына Радегаста, из мекленбургской генеалогии. Еще один Krakow расположен южнее по реке Варнове, что доказывает неслучайность этого названия в данном регионе. Также южнее по этой реке находятся уже упоминавшиеся выше святилище Гросс Раден и город Туров. Топонимика по среднему и южному течению реки Варнов вновь указывает на русов (Schloss Rossewitz, Ruester Krug, Ruester Stedlueg, Ruthen), ран или рун (Runow), кривичей (Kritzow, Crivitz){223}.

Таким образом, сохранившаяся топонимика указывает на присутствие среди варнов либо в непосредственной с ними близости русов, кривичей, ругов-ран, вильцев-волотов, контакты с греками. Кроме того, другие названия указывают на имена Крока или Крака, Рерика, а также на веру живших здесь славян в Радигоста и Перуна. Первое имя встречается нам в преданиях о древнейшей истории чехов и поляков, а также в мекленбургских генеалогиях, в которых Крок называется сыном короля вандалов Радигоста. Таким образом, Крак или Крок является персонажем полулегендарной истории трех западнославянских народов, что говорит о его возникновении в период их единства. В свете нашего исследования несомненный интерес представляет то, что данные северогерманской топонимики указывают на какую-то достаточно тесную связь варнов с русами, что подтверждается и другими данными. Следует отметить, что именно взяв в 808 г. город Рерик, название которого, по мнению А. Гильфердинга, на славянском языке было Рарог, датский король Годофрид убил ободритского князя Годолюба{224}, которого мекленбургские генеалогии называют отцом Рюрика. Мы видим, что именно этот регион оказывается теснее всего связан с варяжской Русью, известной нам по древнерусским летописям.

Интерес представляет и происхождение названия племени варнов. Традиционно его выводят от названия реки Варны или Варнов (Warnow), которая у города Ростока впадает в Мекленбургскую бухту. Правда, еще в XIX в. А. Гильфердинг отмечал, что название реки своим окончанием намекает на то, что она была названа по варнам, а не варны по ней. Кроме того, согласиться с этим объяснением мешает и то, что точно такое же название нам встречается на противоположном краю славянского мира. Речь идет о городе Варна в Болгарии, возникшем на месте античного города Одиссы. Впервые это название упоминает патриарх Никифор при описании вторжения тюрок-болгар на Балканы в VII в.: «Переправившись через Истр (они пришли) к так называемой Варне близ Одисса и… завладели и близлежащими народами славян…» Как отмечают исследователи данного текста, у Никифора Варна — это река, название которой является одним из древнейших славянских гидронимов на Балканах{225}. И. Дуйчев предположил, что оно было образовано от слав, вран — «ворона», однако эта гипотеза небесспорна не только с семантической, но и с этимологической точек зрения, поскольку в подобном случае она называлась бы не Варна, а Вран. В связи с болгарской Варной необходимо отметить, что «Франкские анналы» упоминают каких-то ободритов, проживавших в начале IX в. на Дунае: «…ободриты, в просторечии зовущиеся Praedeneceti и населяющие прилежащую к Дунаю Дакию по соседству с болгарами». Что касается прозвища этих загадочных восточных ободритов, то, по наиболее вероятной гипотезе, франкский летописец передал так славянское словосочетание predьna čedь «передняя чадь» или, что менее вероятно, как латинскую глоссу из двух слов praeda — «добыча» и neco — «убивать»{226}. Следует вспомнить, что именно рядом с Болгарией по предположению целого ряда исследователей «Баварский географ» упоминает и племя атторосов. Если это так, то велика вероятность того, что имя атторосов и было другим названием дунайских ободритов.

Весьма показательно и то, что в мекленбургских генеалогиях Аттавас считался вторым мифологическим предком ободритских князей, а с самой территорией данного племенного союза могут быть связаны известия о варяжской Руси. С другой стороны, название реки и города в Болгарии может быть связано с влиянием ободритов и свидетельствовать о том, что это было самоназванием какой-то части их племени. Наиболее близкой этимологической параллелью этому названию является санскр. varna — «качество, цвет, категория», обозначавшее четыре основных сословия древнеиндийского общества, в переносном смысле социальный ранг. Связан этот корень и с именем славянского бога-кузнеца. В книге о Свароге мною уже была рассмотрена эволюция понятий этого корня в славянских языках. Обозначая первоначально жар, искры, он затем стал соотноситься со свареным на огне кушаньем и эволюционировал к понятию «союз», о чем свидетельствуют приводимые В.И. Далем данные. Так, сварить (кого с кем) означало «помирить», «сдружить», «сделать товарищами» либо же «свести и обвенчать», «сладить свадьбу». Впоследствии корень вар-/вор- стал обозначать защищенное место, «ограду, забор», «скотный двор», «городок», «острожек», т.е. место, где находятся люди и их имущество. Дальнейшее развитие этого понятия мы видим в древнерусском варили, варю — «беречь», варовати, варую — «сохранить, защищать»{227}.

В пользу такого «социального» понимания названия племени варнов говорит и упоминание мусульманского автора XIV в. Димешки о варягах: «Здесь есть большой залив, который называется морем Варенгов. А Варенги суть непонятно говорящий народ, который не понимает почти ни одного слова (из того, что им говорят). Они славяне славян (т.е. знаменитейшие из славян)». Сохранилось у него и упоминание о пути «из варягов в греки»: «Иные утверждают, что… русское (Черное) море имеет сообщение с морем Варенгов-Славян»{228}. Поскольку в XIV в. тема варягов была для исламского мира неактуальна и тем более к тому времени мусульманские купцы явно не могли уже непосредственно общаться с поморскими славянами-варягами, чтобы отметить непонятность их речи, очевидно, что Димешки передавал сообщение каких-то более ранних исламских авторов, что было обычным делом для географических сочинений арабо-исламского мира. Из этого следует вывод, что в сочинении Димешки отразилась какая-то мусульманская традиция, указывающая на выделенность варягов из числа прочих славянских племен. Следует отметить, что описание русов у арабских авторов в ряде случаев также указывает на похожее деление.

Рассматривая известия восточных авторов о трех группах русов в Восточной Европе, А.П. Новосельцев специально остановился на используемых ими терминах: «В арабских версиях всюду стоит слово “синф” (мн. ч. “иснаф”) или кабийль (ал-Идриси). что можно перевести как вид, группа, класс, категория. В персидских переводах вместо слова “синф” стоит его персидский синоним “горух” — группа, вид. (…) Словом “синф” (“горух”) в данном случае обнимается нечто иное, и я бы сказал большее, нежели племя. В данном контексте это несомненно не родо-племенное объединение, но территориальное, определенная территория с указанным центром (городом)»{229}. В «Баварском географе», составленном до 821 г., рядом с восточноевропейскими Ruzzi упоминаются загадочные Foresderen liudi. Некоторые исследователи считают их древлянами, исходя из др.-в.-нем. forist «лес», некоторые оставляют это название без перевода, однако И. Херрман сопоставляет это с Fresiti — «независимые», «руководящие, первые люди» и понимает это словосочетание как характеристику русов в качестве «первых, руководящих людей»{230}. Хоть единства филологов по пониманию этого фрагмента нет, однако с учетом используемой мусульманскими авторами терминологии эта версия имеет право на существование.

Таким образом, мы видим, что на рубеже нашей эры античные писатели относили варинов к германским племенам, а в Средние века варны считались уже славянским племенем. Более того, различные данные указывают на связь как территории варнов, так всего племенного союза ободритов, в состав которого они входили, с варяжской Русью отечественной летописи. Чтобы разобраться в этом противоречии, рассмотрим, в результате чего то или иное племя в науке причисляется к германским. Обычно основанием для этого являются сообщения древнегреческих и древнеримских авторов. Однако для последних весь окружающий их варварский мир делился на три большие группы кельтов, германцев и сарматов, причем отнесения того или иного племени к трем этим общностям основывалось подчас скорее на образе его жизни, чем на его происхождении и языке, на котором это племя говорило.

Тот же самый знаменитый римский историк I–II вв. н.э. Тацит, оставивший описание культа Нерты, прямо поведал о своих сомнениях в связи с применением принятой в античности классификации: «Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, право, не знаю, хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни, оседлостью и жилищами повторяют германцев. (…) Из-за смешанных браков их облик становится все безобразнее, и они приобретают черты сарматов. Венеды переняли многое и i их нравов, ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам, какие только ни существуют между певкинами и феннами. Однако их скорее можно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и передвигаются пешими, и притом с большой быстротой; все это отмежевывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне»{231}. Как видим, данные языка принимаются в расчет лишь в отношении территориально наиболее близких к римлянам певкинов; что касается двух других племен, то здесь вопрос решается по критерию домостроительства и противопоставления пеших и конных. Более того, римский автор в другом месте своего сочинения отмечает недавнее появление самого этого названия: «Что касается германцев, то я склонен считать их исконными жителями этой страны, лишь в самой ничтожной мере смешавшимися с прибывшими к ним другими народами и теми переселенцами, которым они оказали гостеприимство… Напротив, слово Германия — новое и недавно вошедшее в обиход, ибо те, кто первыми переправились через Рейн и прогнали галлов, ныне известные под именем тунгров, тогда прозывались германцами. Таким образом, наименование племени постепенно возобладало и распространилось на весь народ; вначале все из страха обозначали его по имени победителей, а затем, после того как это название укоренилось, он и сам стал называть себя германцами»{232}.

Из этого весьма примечательного свидетельства мы видим, что название одного племени постепенно распространилось на другие племена, среди которых были небольшие вкрапления других переселившихся туда народов. Какие это были народы, Тацит не говорит, однако они вполне могли быть неродственны основной массе населения по крови и языку. Поскольку кельты, иллирийцы и сарматы были знакомы античным авторам, то римский историк вряд ли имел их в виду, поскольку в противном случае он мог бы конкретизировать свое утверждение о других народах, поселившихся в Германии. К числу этих народов также могли относиться славяне, балты и финно-угры. Теоретически речь могла идти о любом из этих народов, однако в последних двух случаях против этого предположения говорит их большая по сравнению со славянами территориальная отдаленность от германцев. Следует вспомнить и высказанное еще в 20-х годах прошлого столетия мнение Фейста о том, что само понятие Germani у античных авторов было не этническим, а географическим и обозначало племена, обитавшие на правом берегу Нижнего и Среднего Рейна. К мнению о справедливости данного вывода склоняются и современные исследователи{233}.

Если Тацит честно поделился с читателями своими сомнениями, то другие античные авторы могли без долгих рассуждений по своему усмотрению отнести то или иное племя к той или иной группе варваров. Красноречивым примером этого является Юлий Цезарь. Стяжав себе славу в многолетних войнах с варварами, в своем труде он четко заявил, что к западу от Рейна живут галлы, т.е. кельты, а к востоку от него — германцы, различия между которыми носят существенный характер. Долгое время эта информация безоговорочно воспринималась на веру, пока в XX в. археологи не обнаружили, что на Среднем Рейне и в области Сланцевых гор эта река не образовывала никакой этнической границы, а материальная культура по обоим берегам реки была одинакова.

Специалисты испытали еще большее удивление, когда в ходе лингвистического анализа гидронимов выяснилось, что область между долинами Нижнего Везера и Адлера и далее до Гарца и Северо-Западной Тюрингии до начала I в. до н.э. вообще не была германской, а язык местного населения, судя по топонимике, не может быть отнесен ни к кельтскому, ни к германскому. На основании этих и ряда других фактов А.Л. Монгайт отмечает: «В конечном итоге оказывается, что все выводы германистов основаны на абсолютном и, как сейчас стало ясно, излишнем доверии к античным источникам»{234}. Если подобные ошибки допускались античными авторами по отношению к относительно близким к Риму племенам, то их вероятность тем более возрастает, когда эти авторы обращались к еще более удаленной варварской периферии Балтийского моря. В связи с этим следует вспомнить совпадение названий целых пятнадцати племен, которые в первые века нашей эры упоминаются в источниках как германские, а спустя примерно пятьсот лет — как славянские. Внимание на это в свое время обращали С.П. Толстов и В.П. Кобычев, однако исчерпывающего объяснения этой загадки до сих пор нет. На основании пыльцевого анализа еще Е. Ланге пришел к выводу, что, за исключением двух случаев, контактов между оставившими свои земли германцами и пришедшими туда славянами не было. С тех пор число свидетельств подобных контактов несколько увеличилось, однако в большинстве случаев, если судить по данным археологии и палеоботаники, они отсутствовали. Соответственно остается признать, что или славяне, даже не проживая длительное время бок о бок с германцами в эпоху Великого переселения народов, впоследствии по непонятным причинам стали перенимать их племенные названия в массовом порядке, или же эти племена изначально были славянскими и ошибочно были отнесены античными авторами к германским. Вопрос этот исключительно сложный, и окончательный ответ на него может быть найден лишь при комплексном анализе данных самых разных наук.

В принципе нет ничего невозможного в том, что уже в древности племена жили не большими монолитными этническими общностями, как они изображаются на современных картах, а в ряде регионов чересполосно, когда отдельные славянские племена оказывались в германском окружении и наоборот. Весьма показательно, что вне зависимости от приведенных выше письменных источников к подобным же умозаключениям пришли и отдельные отечественные археологи при анализе других лежащих на западе регионов.

Рассматривая вопрос происхождения торновской керамики, В.В. Седов пришел к следующему выводу: «Очевидно, можно полагать, что предками славян — носителей торновской керамики была какая-то часть пшеворского населения. Эта племенная группировка славян вышла не из Висленского региона, а из Одерского, занятого в основном германскими племенами. По-видимому, на Одере в римское время среди германских племен имелись относительно небольшие группы славян, но выявить их на конкретных археологических материалах пока не представляется возможным»{235}. В.Л. Глебов полагает, что надо говорить не о «небольших группах славян», а вести речь о более крупных общностях: «В Бранденбургско-Саксонско-Силезском регионе (лишь восточная часть которого относится к пшеворской культуре) позднелужицкой области, как показывает дальнейшее развитие, появление германских племен не привело к ассимиляции протославян. Вплоть до первой трети IV в. н.э. входя в состав имевших германские наименования объединений, они сохранили и свой язык и этнографические признаки»{236}. Тем не менее каждый такой возможный случай следует рассматривать отдельно, и, как уже говорилось, вопрос этот весьма сложный.

Если обратиться к данным филологии, то часть лингвистов традиционно датирует начало славяно-германских контактов готской эпохой, когда они фиксируются уже письменным источником, а именно трудом Иордана. Тем не менее ряд данных указывает на более раннее начало этих контактов, в результате чего их датировка постепенно удревняется. Так, в последнем крупном исследовании о ранних германцах Ю.К. Кузьменко осторожно и в достаточной степени компромиссно сформулировал свое мнение на этот вопрос так: «Судя по отсутствию исключительных славяно-германских грамматических соответствий, славянский стал соседом общегерманского уже после его распада на восточногерманский, западногерманский и северогерманский (200 г. до н.э. — 400 г. н.э.)»{237}. Однако другие филологи высказываются в пользу еще более ранней датировки. В. Кипарский полагал, что они начинаются еще в прагерманский период в III в. до н.э., а В.В. Мартынов отнес их к середине I тысячелетия до н.э.{238}

В результате того, что проблема самого раннего появления славян на территории современной Германии до сих пор не стала предметом всестороннего исследования, вопрос этот остается открытым, и в науке по этому поводу высказывались самые разные мнения. Еще в начале XX в. выдающийся чешский славист Л. Нидерле утверждал, «что славяне пришли в Восточную Германию не в VI или VII веке, а значительно ранее, по крайней мере, во II или III веке»{239}. Наблюдение А. Гильфердинга по этому вопросу приводилось выше. Однако современные археологические данные, во всяком случае в настоящее время, как будто не подтверждают этого мнения. Восточногерманский исследователь И. Херрман полагал, что западнее Одера славяне достигли Балтийского моря около 550 г.{240} Другие археологи датируют это событие на век раньше. М. Гимбутас писала: «Сокращение числа находок германского происхождения можно объяснить тем, что в V–VII вв. н.э. славяне начали расселяться между Эльбой и Одером»{241}. В.В. Седов отмечал, что самые ранние из известных на сегодняшний день достоверно славянских поселений в среднем течении Одера с бассейном Варты датируются V — началом VI в.{242} Тем не менее и он, и В.Л. Глебов полагают, что славяне жили среди германских племен еще в римское время.

Целый ряд фактов также указывает на то, что славяне появляются на севере Германии гораздо раньше общепринятой даты. Большую помощь в решении этого вопроса могут оказать данные англо-саксонской традиции. Благодаря тому, что в эпоху Великого переселения народов эти племена захватили принадлежавшую раньше римлянам территорию Британии еще до появления славян на территории Германии, по археологическим данным, наличие у этих завоевателей следов контактов со славянами является важным датирующим признаком, показывающим присутствие славян в интересующем нас регионе до общепризнанной даты. Сравнительно недавно лингвисты выделили в древнеанглийском языке 18 слов, которые германские завоеватели Британии заимствовали от славян. На их основании В.В. Мартынов пришел к заключению о том, что в III–IV вв. саксы и англы контактировали со славянами. Полностью согласен с этим выводом и археолог В.В. Седов: «Они свидетельствуют о непосредственных и некратковременных контактах славян с племенами англов и саксов до их миграции в V в. на Британские острова»{243}.

Понять степень интенсивности ранних англо-славянских языковых контактов нам поможет его сравнение с более поздними контактами, которые имели место между скандинавами и восточными славянами. Лингвисты уже давно отмечали, что в древнерусском языке, словарный запас которого состоял примерно из десяти тысяч слов, на долю заимствований из германских языков приходится, по различным оценкам, от шести (В.А. Мошин){244} до восьми (С.Н. Сыромятников){245} или «около десятка слов происхождения сомнительного, или действительно германского… и если по ним одним судить о степени влияния скандинавского на наш язык, то нельзя не сознаться, что это влияние было очень слабо, почти ничтожно» (И.И. Срезневский){246}. Следует отметить, что последняя оценка принадлежит одному из крупнейших филологов XIX в. Современные норманисты также были вынуждены признать, что из скандинавских языков в древнерусский было заимствовано лишь десять слов, что является ничтожно малым количеством на фоне английского, где в результате экспансии викингов заимствования из скандинавского составляют около 10% современного лексического фонда. При этом лексическое взаимодействие наших предков со скандинавами было двусторонним, и древнешведский язык заимствовал из древнерусского 12 слов{247}. Поскольку контакты восточных славян со скандинавами начались еще до образования Древнерусского государства и продолжались на протяжении длительного периода времени, это показывает, как медленно слова из одной языковой семьи проникали в речь представителей другой языковой семьи. То, что по количеству заимствованных слов интенсивность славяно-англосаксонских контактов была чуть ли не в два раза больше древнерусско-скандинавских контактов, говорит либо о достаточно продолжительном периоде этих контактов, либо о высокой степени их интенсивности.

О тесноте славяно-англосаксонских контактов красноречиво говорит и тот факт, что переселившиеся в Британию германские племена заимствовали у своих славянских соседей даже имена некоторые их богов. Древнеанглийские источники отмечают, что в X в. в Англии кроме верховных германских богов в языческих ритуалах особо почитались также Флинн (Flinn), черный демон Чернобог (Zernobok) и богиня Сиба (Siba, Seba, Sjeba), последняя в виде красавицы с длинными волосами, у которой в спрятанных за спину руках изображались золотое яблоко и виноград с золотым листом как символы красоты и плодородия{248}. Культ Чернобога, славянская этимология которого очевидна, отмечал у средневековых полабских славян тот же Гельмольд, а о боге Флинце у лужичан упоминали более поздние писатели, такие как Бото, Христофор Манлий, Иеримия Симон и ряд других. Очевидно, что упоминаемая средневековыми англосаксонскими источниками наравне с ними Сиба также является уже упоминавшейся выше славянской богиней Сивой, супругом которой был Антюрий. Как показывает мировой опыт, заимствование нескольких мифологических образов одним народом из пантеона другого также требует достаточно длительного периода контактов между обеими общностями.

Английский историк Т.У. Шор, написавший в начале XX в. монографию о происхождении англосаксов, целую главу в своем исследовании посвятил славянскому компоненту будущей английской нации. Первые следы пребывания вендов он видит в названиях Vindogladia в Дорсете и Vindomis в Хэмпшире, известных еще в римский период. Их происхождение Т.У. Шор связывает с размещением в Британии по приказу императора Проба отряда наемников-вандалов во второй половине III в. н.э. Отметим, что оба названия образованы от корня винд-, а не от племенного названия вандалов.

Однако основная масса славян проникает на остров в более поздний период — сначала вместе с англо-саксами, а впоследствии, в эпоху викингов, вместе с данами. Уже англо-саксонские письменные источники называют населенные пункты Wendlesbiri в Хартфордшире, Wendlescliff в Вустершире, Waendlescumb в Беркшире, Wendover в Бакингемшире, Wendofra и Wendlesore, современный Виндзор, названия которых были образованы от племенного названия вендов. Наряду с вендами в Англии встречаются и следы одного из крупных славянских племенных союзов велетов-вильцев. Из письменных источников известно, что уже в 560–600 гг. н.э. они поселились возле голландского города Утрехта, назвав свой город Wiltaburg, а окружающую страну Wiltenia. Аналогичным образом в Англии от этого племени получает название Уилтшир (Wilsaetan), что происходит во второй половине VI в. Разумеется, далеко не все люди там были славянами, однако определенная их часть явно была ими, переселившись на остров из Голландии или непосредственно с берегов Балтики. В Англии известны племена Восточные Вилла (East Willa) и Западные Вилла (West Willa), равно как англо-саксонские имена Willanesham, Wilburgeham, Wilburge, Wilbur, Willabyg, Wilmanford и Wilmanleahtun. В англосаксонский период имена Wiltes упоминаются в семнадцати записях, Wilt — в восьми и Wilte — в четырех. Как отмечал сам Т.У. Шор, он был не в состоянии обнаружить, чтобы любое другое континентальное племя в англосаксонский период оставило после себя на острове столько имен, сколько их оставили после себя венеды.

Под 690 г. Беда Достопочтенный в своей «Церковной истории народа англов», завершенной им в 731 г., среди народов, нападающих на Британию, упоминает фризов, ругинов, данов, гуннов, древних саксов и боруктуаров. По археологическим данным, к этому времени Рюген уже был заселен славянами. Т.У. Шор в своем исследовании также относит ран-ругов к славянам и считает следами их пребывания в Британии следующие названия в англо-саксонских грамотах: Ruanbergh и Ruwanbeorg, Дорсет, Ruganbeorh и Ruwanbeorg, Сомерсет, Ruwanbeorg and Rugan die, Уилтс, Rugebeorge, Кент, Ruwangoringa, Хантс. В «Книге страшного суда» также упоминаются Ruenore, Хэмпшир, Ruenhala и Ruenhale, Эссекс, Rugehala и Rugelie, Стаффордшир, Rugutune, Норфолк, Rugarthorp, Йоркшир. Интересно отметить, что рядом с Ruenore в графстве Хэмпшир упоминается Stubbington — название, которое находит свое соответствие в Stubnitz на о. Рюген. В середине IX в. в связи с набегами данов упоминается «in confinibus Nordmannorum et Obodritorum», что указывает на участие ободритов в походах викингов. С названием этого западнославянского племени могут быть сопоставлены такие англо-саксонские названия как Bodeskesham, Кембридж, Bodesham, современный Bosham, Сассекс, Boddingc-weg, Доршет, Bodebi, Линкольншир, Bodetone и Bodele, Йоркшир, Bodeha, Херефордшир, Bodeslege, Сомерсет, Bodesha, Кент. Кроме того, в некоторых письменных источниках этого острова встречаются явно славянские имена. Так, в 1026 г. в числе англо-саксонских ярлов упоминается Wrytesleof, а в 1033 г. король Кнут жалует своему хускарлу Bouige землю в Дорсете. Отметим от себя, что имя последнего соответствует легендарному Бою, предания о котором сохранились как в белорусской традиции, так и в труде Саксона Грамматика.

Археологическим свидетельством ранних англо-славянских контактов Т.У. Шор считал найденное еще в XIX в. в Козлине (Coslin), Померания, золотое кольцо, украшенное древними английскими рунами. Вместе с ним были обнаружены две римские золотые монеты, одна Феодосия Великого (379–395 гг.), другая Льва I (457–474 гг.). Вместе с характером начертания рун эти монеты позволяют датировать этот клад временем не позднее V в.{249} На участие в завоевании Британии собственно племени варнов указывают такие названия в Девоншире, как Weringehorda и Wereingeurda{250}. Понятно, что приводимые топонимы еще нуждаются в исследовании на современном уровне развития науки и по возможности определении более или менее точного времени их возникновения, но само их количество указывает на присутствие славян на острове.

Однако данные топонимики указывают и на участие в этом движении славян на запад также и русов-росов. В Голландии, где уже в VI в. обосновались вильцы, ближе к границе с современной Бельгией есть город Росендал, а в самой Бельгии города Русбрюгге-Харинге и Руселаре{251}. В Центральной Англии мы видим города Росланерхругог и Росс недалеко от Бристоля, а также возвышенность Россендейл-Мурс к северу от Манчестера. Кроме того, около Бирмингема, неподалеку друг от друга, находятся города Рашден, Ротуэлл и Род{252}. Если первый из них соотносится с названием племени, то второй — с Роталой, столицей Прибалтийской Руси, а третий — с древнерусским городом Родень. Обратившись к более подробной карте мы видим в Центральной Англии Ruscombe рядом с Wargrave, дважды встречается название Rushall, в Шотландии мы видим топоним Ruskie, на западе Англии Ruskington, на побережье Rusland, на южном побережье недалеко от Портсмута Rusper и рядом Russ Hill, Rustington, севернее Гастингса Rusthale и недалеко Bells, на северо-востоке Ruston, Ruston Parva, Ruswarp{253}. Очевидно, что названия Rusland и Russ Hill означают «земля русов» и «русский холм», a Ruskie — точную транскрипцию славянского названия нашего народа.

Следует также отметить, что один средневековый английский источник упоминает Русь в связи с эпохой короля Артура, исторический прообраз которого жил в конце V — начале VI в. н.э. и прославился именно борьбой с англо-саксонским нашествием. Создавший в начале XIII в. поэму «Брут, или хроника Британии» Лайамон сначала упоминает в ней «короля Руси, самого сурового из рыцарей», который собирается напасть на страну вместе с королями Норвегии, Дании, Фризии и Шотландии. Затем в поэме отмечается, что прибывший к королю Артуру рыцарь Дольданим имел супругу королевского рода, которую он «добыл, похитив из Руси»{254}. Хоть отнесение русов к эпохе короля Артура и записано спустя века после вторжения англо-саксов в Британию, оно достаточно показательно, поскольку принадлежит этой островной традиции. Отметим, что примерно такой же промежуток времени отделяет время жизни основателя Киева Кия от записи преданий о нем в ПВЛ, что не мешает большинству ученых опираться на известия отечественных летописей при изучении той эпохи.

В XV в. в качестве рыцаря Круглого стола Т. Мэлори упоминает герцога де ла Руса (de la Rous), также бывшего виночерпием на свадьбе Гарета: «И в тот день король Артур произвел в рыцари Круглого Стола до конца жизни герцога де ла Руса и пожаловал богатые земли ему во владения». Литературоведы полагают, что этот образ навеян священником и писателем Д. Русом (1411–1492 гг.), бывшим знакомым Т. Мэлори{255}. Упоминание русов в артуровскую эпоху в более ранних сочинениях делают эту версию далеко не бесспорной, но, вне зависимости от этого, данное обстоятельство фиксирует существование фамилии Рус в средневековой Англии. Участие славян в нападениях на остров подтверждается различными источниками, а приведенная выше «русская» топонимика и ономастика не позволяет автоматически игнорировать английские свидетельства только на том основании, что они были сделаны спустя века после описываемых событий. Подобно тому, как римская генеалогия, несмотря на ее фантастичность, выводя Рюрика из Пруссии, отражала реальные связи русов с этим регионом, так и русские фрагменты артуровской легенды отражают какие-то англо-русские связи, существовавшие до начала XII в.

Рис. 6. Карта распространения южнобалтийского гаплотипа R1а1а1g2* 

Интересно сопоставить данные, собранные Т.У. Шором в начале XX в., с данными, полученными в начале XXI в. в ходе генетических исследований. В этом отношении несомненный интерес представляет южнобалтийский гаплотип R1а1а1g2*, свойственный западным славянам и зафиксированный в ходе исследования ДНК у таких дальних потомков Рюрика, как Волконские, Оболенские и Барятинские, равно как и разновидность R1a, известную как Z280, обнаруженную у Друцкого-Соколинского, еще одного Рюриковича{256}. Карта распространения последней разновидности является более чем показательной (рис. 6). Основное ядро субклада этой гаплогруппы располагается на землях Восточной Германии, Польши и Словакии.

За пределами этого компактного региона он встречается только на территории Англии, что подтверждает данные лингвистики и топонимики об участии западных славян в заселении острова, а также на территории Восточной Европы.

Основными центрами распространения этого генетического маркера на территории Древней Руси оказывается Среднее Поднепровье, «Русская земля» в узком смысле этого слова, и верховья Волги. Неожиданностью является относительно небольшая, если судить по карте, распространенность этого гаплотипа на Севере Руси — регионе наиболее интенсивных контактов с западными славянами согласно различным археологическим, лингвистическим и антропологическим данным. Однако данное обстоятельство находит свое объяснение в особенностях истории Новгородской земли, значительная часть боярства которой была депортирована еще при Иване Ш, а само городское население вследствие массовой резни, учиненной опричниками Ивана Грозного, и шведской оккупации в период Смутного времени сократилось на 80%. Параллельно с исчезновением коренного населения шел процесс заселения этого региона выходцами из Москвы и других более южных русских земель. В результате всего этого уже со второй половины XVI в. наблюдается единство внешности тогдашних новгородцев и москвичей{257}. С учетом этого, а также на основании данных других наук, мы можем предположить, что в эпоху Древней Руси распространенность западнославянского гаплотипа в новгородских землях было гораздо выше, чем в современное время. Таким образом, мы видим следы генетического присутствия выходцев из западнославянских земель в двух основных центрах Древнерусского государства, а также в верховьях Волги, т.е. именно в тех регионах, где, согласно письменным источникам, и действовали варяги и русы. Разительным контрастом этому является отсутствие в этих ключевых регионах генетических следов сколько-нибудь заметного присутствия там скандинавов.

Поскольку южнобалтийский гаплотип R1a1a1g2* за пределами западнославянских земель встречается только в Восточной Европе, что объясняется тесными западно- и восточнославянскими связями, хорошо известными нам из других источников, и в Англии, последнее обстоятельство подтверждает участие западных славян в заселении этого острова. Данные лингвистики и генетики, указывая независимо друг от друга на контакты англосаксов со славянами, доказывают лишь факт его наличия, но, во всяком случае, на современном уровне развития этих наук не позволяют конкретизировать, с каким именно славянским племенем или племенами контактировали германские завоеватели Британии. Однако приведенные выше данные делают наиболее вероятным претендентом на эту роль именно племя варнов, которое уже как минимум с I в. н.э. жило по соседству с англиями и имело с ними общий религиозный культ.

В свете данных контактов особое значение приобретает упоминание англов и в основным источнике, из которого мы черпаем сведения о происхождении Руси, а именно в Повести временных лет. Начав с библейского предания о разделении между собой земли тремя сыновьями Ноя, монах отметил, что Иафету по жребию достаются северные и западные страны и в связи с их перечислением на страницах летописи впервые упоминается и Русь: «В Афетове же части седять Русь, Чюдь и вси языци: Меря, Мурома, Весь, Моръдва, Заволочьская Чюдь, Пермь, Печера, Ямь, Оугра, Литва, Зимегола, Корсь, Сетьгола, Любь. Ляхове же и Пруси и Чюдь преседять к морю Вяряжьскому. По сему же морю седять варязи семо къ въстоку до предала Симова, по т(о)му же морю седять къ западу до земли Агнянски и Волошски. Афетово бо и то колено: Варязи, Свей, Оурмане, (Готе), Русь, Агняне, Галичане, Волъхва, Римляне, Немци.. .»{258} — «В Иафетовой же части обитает русь, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочьская чудь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, ливы. Поляки же и пруссы, и чудь сидят близ моря Варяжского. По этому же морю сидят варяги: отсюда к востоку — до предела Симова, сидят по тому же морю и к западу — до земли Английской и Волошской.

Потомство Иафета также: варяги, шведы, норвежцы, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы…» В этом самом первом летописном упоминании Руси легко заметить некоторую двойственность: если в первом процитированном предложении Русь упомянута вместе с финно-угорскими и балтскими племенами Восточной Европы, то уже через два предложения она упоминается вместе с народами, проживающими в Северной, Центральной и Западной Европе. В этом, втором, списке Русь помещается между готами, жителями острова Готланд, и англами, которые до своего переселения на территорию современной Англии в IV–V вв. жили на территории нынешней Дании и пограничной с ней области Германии. Память об их пребывании оставила весьма устойчивый след в этом скандинавском государстве. Первый датский летописец Саксон Грамматик во вступлении к своему труду называет Дана и Ангеля, детей Хумбля, прародителями данов. А.Г. Кузьмин отмечал, что «“Англией” называет англосаксонский король Альфред (871–901 гг.) пограничную с землями славян часть Ютландии, и это название удерживалось за ней вплоть до XIX в.»{259}. До сих пор сохранилось и название Ангельн (нем. Angeln, лат. Anglia) — местности на северо-востоке федеральной земли Шлезвиг-Гольштейн, на границе между современными ФРГ и Данией. Отметим, что в заключительном процитированном предложении летописи варяги и русь упоминаются наряду со шведами и норвежцами и, следовательно, в представлении летописца отнюдь не были тождественны этим скандинавским народам. Более чем показательно упоминание автором ПВЛ «земли Английской» в качестве западной границы расселения варягов по Балтийскому морю. Поскольку речь идет о Варяжском море, то очевидно, что «земля Английская» — это не современная Англия, а первоначальное место обитания англов в Ютландии до их переселения в Британию. Отметим также, что в XII в., когда была составлена Повесть временных лет, бывшие земли англов на континенте в качестве западной границы уже не соответствовали существовавшим в то время этнополитическим реалиям, из чего следует, что в данном случае отечественный летописец передавал какую-то более раннюю традицию. Окончательно убеждает нас в этом упоминание англов в качестве соседей руси в следующем предложении. Если «земля Английская» могла по традиции использоваться для обозначения бывшего места обитания этого племени спустя века после его переселения в Британию, то нет никаких данных, свидетельствующих о том, что заселившие их земли другие германские племена стали зваться англами. Таким образом, упоминание племени англов непосредственно после упоминания русов должно отражать ситуацию до V в., когда англы переселились на запад. Таким образом, несмотря на то, что строки летописи отражают ситуацию, существовавшую в западной части Варяжского моря за столетия до создания ПВЛ, в процитированном ее фрагменте англы и их земля упомянуты дважды: первый раз при описании западной границы расселения варягов, а в следующем предложении в качестве непосредственных соседей русов. Подобная последовательность при использовании их в качестве географического ориентира указывает на устойчивость этой традиции.

Необходимо отметить, что две Руси знает и более ранний по сравнению с ПВЛ источник. При описании потомства Мешеха и Тираса, двух сыновей все того же библейского Иафета, неизвестный еврейский автор «Книги Иосиппон», написанной в середине X в. в Южной Италии, отмечает: «Мешех — это Саксани. Тирас — это Руси. Саксани и Энглеси живут на великом море, Руси живут на реке Кива, впадающей в море Гурган»{260}. Как видим, и еврейский автор X в., живший ближе к времени призвания варягов, одну Русь помещает по соседству с саксами и англами, а вторую — на Днепре (название реки здесь дано по имени главного города, стоящего на ней — Киева), которая у него впадает в Каспий (море Гурган). Предположение Г.М. Бараца о том, что автор ПВЛ заимствовал перечень «Потомства Иафета» из данного еврейского текста, крайне маловероятно и скорее всего сходство их объясняется тем, что оба они описывали существовавшие в ту эпоху реалии. Таким образом, вопрос о наиболее ранней стадии славяно-германских контактов и участии в нем племени варнов обретает новое измерение в свете того, что два средневековых источника независимо друг от друга упоминают англосаксов по соседству с варяжской Русью. В результате этого указанная отечественным летописцем в качестве западной границы расселения варягов территория первоначального обитания англов на континенте оказывается включенной в контекст варяжского вопроса и оказывается одним из критериев определения локализации этого племени воинов и мореплавателей.

То, что именно варны из славянских племен были теснее всех связаны с англами, позволяет нам предположить, что некогда они играли ведущую роль в той общности, которая впоследствии отечественным летописцам была известна под именем варягов. Ряд фактов подтверждает это умозаключение. После того как Карл Великий раздвинул границы своей империи на запад, в 802 г. он велел обнародовать «права всех народов… не имевших письменных законов»{261}. В результате этого был записан целый ряд «варварских правд», одна из которых имела название «Lex Anglorum et Werinorum». С. Руссов, впервые опубликовавший этот памятник на русском языке, перевел это название как «Закон англов и варягов», однако по форме второго слова правильнее говорить не о варягах, а о веринах или варинах. Интересно отметить, что уже сама эта формулировка показывает степень англо-славянского взаимодействия: когда в эпоху викингов часть Англии была захвачена скандинавами, бывшими по языку гораздо ближе обитателям острова, чем славяне, англосаксы назвали эту территорию «областью датского права», т.е. четко отличали свое право от датского. Сама эта «Правда» начиналась следующим загадочным предложением: «Incipit lex Anglorum et Werinorum, hoc est Thuringorum» — «Начинается закон англов и варягов, то есть турингов»{262}. Благодаря этому вступлению этот памятник вошел в науку под названием «Тюрингской правды», что не совсем точно, поскольку текст прямо говорит об англах и варинах, с которыми и отождествляются тюринги. Тем не менее, поскольку англы, ко времени Карла Великого уже давно обосновавшиеся в Британии, никогда и не входили в состав его империи, ученые предпочли название тюрингов, действительно подчинявшихся власти этого императора.

Это обстоятельство, однако, не снимает вопроса о странном отождествлении. Выше уже описывалась история о том, как саксы покорили тюрингов. Хотя часть саксов вместе с англами переселились в Британию, однако завоевывали Тюрингию они без них. Не отрицая в принципе возможность того, что составители этого закона по каким-то причинам назвали саксов англами, следует отметить, что в эпоху Карла Великого имелись основания для отождествления тюрингов и со славянами: «Начиная с VII в. из междуречья Эльбы и Заале славяне относительно небольшими группами мирно расселялись на запад, оседая в Тюрингии среди немецкого населения. Здесь известны находки пражско-корчакской и рюсенской культур. Проживание славян в Тюрингии сравнительно хорошо документировано археологическими материалами начиная с IX в. О широком расселении славян в этой земле говорят письменные документы IX — ХШ вв. В XII в. в отдельных местностях удельный вес славянских жителей достигал 37%. Славяне оставили мощный пласт в топонимике этого края. Взаимоотношения славян с местным населением Тюрингии были мирными. Славяне селились поблизости от франко-германских поселений или подселялись в уже существующие деревни. С VIII в. эти славяне стали подданными франко-германского государства, но, как свидетельствуют археологические материалы, сохраняли свою материальную культуру до XII–XIII вв.»{263}

Как отмечают историки права, текст так называемой «Тюрингской правды» базируется в основном на более ранней франкской Рипуарской правде, но сохраняет ряд специфичных особенностей. Как и все «варварские правды», этот свод законов устанавливает денежные штрафы за убийство, увечье, похищение чужого имущества. Безусловно, «Закон англов и варинов» заслуживает специального исследования, в рамках которого его текст следует сопоставить как с франкскими и англосаксонскими правдами, так и древнерусским законодательством. Поскольку такое исследование выходит за рамки данной книги, ограничимся одним наиболее показательным примером. Статья 7 «Закона англов и варинов» посвящена наказанию за воровство: «Кто украдет стадо лошадей из ограды, платит втрое…

Сей же суд об олене, быке, корове, овце и хряке. (…) Кто воровским образом унесет женские украшения, золотошвейными называемые, платит втрое, пошлин 12 солидов и столькож штрафу»{264}. С другой стороны, в договоре Олега с Византией 911 г., этом древнейшем памятнике древнерусского права, статья 6 также посвящена краже. Если вор оказывает сопротивление, то его можно безнаказанно убить, если же сдается без сопротивления, то подлежит следующему наказанию: «Аще (в) дасть руце свои украдыи, да ят будеть тем же, у негоже будеть украдено, и связан будеть, (и) отдасть то, еже сме створити, и сотворить триичи» — «Если вор отдастся без сопротивления в руки того, у кого совершил кражу, и будет им связан, то пусть возвратит то, на что осмелился посягнуть, в тройном размере»{265}.

Следующая, седьмая статья договора с греками посвящалась открытому грабежу и точно так же предусматривала возмещение убытков в тройном размере. Однако уже в следующем договоре 944 г. эта норма изменяется и размер штрафа за воровство снижается: «Аще ли кто покусится от Руси взяти что от людии цесарьства нашего, иже то створить, покажнен будет вельми; аще ли вляд будеть, да заплатить сугубо…» — «Если же кто из русских попытается (самовольно) взять что-либо у людей нашего царского величества и свою попытку осуществит, то будет сурово наказан; если же (он) уже возьмет (что-либо), то пусть заплатит вдвойне…»{266}

Очевидно, что договор Олега уже в силу своего более раннего происхождения наиболее приближен к правовым обычаям пришедшей с Рюриком варяжской Руси и то обстоятельство, что предусмотренное в нем наказание за кражу по своему размеру полностью совпадает с наказанием, предусмотренным более ранним англо-варинским законом, достаточно показательно. И этот пример становится еще более показательным оттого, что при преемнике Олега Игоре размер наказания изменяется, что говорит о начавшемся изменении старых правовых обычаев. В свете законодательства весьма показательно и то, даже в еще более поздней «Русской Правде» лингвисты отмечают западнославянское влияние на языковом уровне{267}.

Однако ценность «Закона англов и варинов» для нашего исследования не ограничивается констатацией того, что наиболее древняя письменная фиксация древнерусского права в рассмотренном выше примере в части наказания за воровство находит в нем свою точную аналогию. Записывавший его в 802 г. писец между параграфами 11 и 12 статьи 5 сделал следующую пометку: «Сии права издал Вулемар (Vulemarus)»{268}. Значение этой констатации исключительно велико. Из известных нам правителей тюрингов и англо-саксов нет ни одного человека, который бы носил такое или хотя бы похожее имя. Однако похожее имя встречается нам еще в двух источниках, причем оба они, что весьма показательно, имеют самое непосредственное отношение к проблеме происхождения Руси. Во-первых, это уже упоминавшиеся выше мекленбургские генеалогии. Согласно им, Алимер (Alimer) был сыном Аттаваса и внуком Антюрия, легендарного прародителя ободритских князей. Соответственно Алимер является третьим правителем этого племени. Из его деяний генеалогии говорят в первую очередь о браке с Идой, правительницей острова Рюген, благодаря которому Алимер становится королем данного острова{269}. Данная подробность весьма интересна, поскольку, как будет показано в следующей главе, данный остров мусульманским писателям был известен в качестве острова русов. Традиционно считается, что славянское население острова принадлежало к велетскому племенному союзу. Однако археологические исследования показали, что первыми славянскими поселенцами на Рюгене были носители суково-дзедзицких древностей{270}. Данная культура связывается специалистами с ободритским племенным союзом, к которому принадлежали и возглавляемые Олимером варны. В ободритском ареале суково-дзедзицкая керамики существует до IX в.{271}, после чего ее сменяет другой тип керамики. Очевидно, что подобных подробностей ни в XV, ни в XVIII в. составители мекленбургских генеалогий знать не могли и, следовательно, действительно опирались на родовые предания о браке Алимера с королевой Рюгена. У.С. Бухгольца встречается еще одно интересное уточнение: «Жена Алимера Ида была того же племени, что и вандалы, она была королевой Рюгена, так как была избрана главой своим племенем»{272}. Поскольку вандалами С. Бухгольц именует и предков ободритских князей, а выше уже было показано весьма раннее отождествление славян с вандалами, эта констатация может указывать на наличие славянского населения на острове в еще более раннее время.

Вторым источником, знающим правителя с похожим именем, является «Деяния данов» Саксона Грамматика. Родился первый датский хронист в 1140, а умер примерно в 1208 г. Свое произведение он довел до 1185 г. Таким образом, труд датского летописца практически синхронен отечественной ПВЛ, заканчивающейся 1117 г., и, следовательно, должен рассматриваться как примерно равнозначный ей исторический источник. Оговорка «примерно» здесь употреблена не случайно: в отличие от древнерусской летописи, в хронике Саксона Грамматика отсутствует годовая сетка, что, естественно, затрудняет датировку описанных в ней событий. С другой стороны, если народные предания были помещены автором ПВЛ в основном в сравнительно небольшую недатированную часть, то древние скандинавские сказания занимают в «Деяниях данов» целых девять первых книг этого труда. Важно отметить, что хроника Саксона Грамматика не подвергалась такому количеству редактирований, как отечественная летопись. Еще большую ценность «Деяниям данов» придает то обстоятельство, что на страницах этого труда неоднократно упоминается Русь и притом в те эпохи, когда, по убеждению норманистов, ни нашей страны, ни нашего народа вообще не существовало.

Великолепно осознавая, что хотя бы частичное признание значимости труда Саксона Грамматика в качестве источника по древнейшей истории нашего народа полностью разрушит все их построения, сторонники скандинавского происхождения Руси изначально крайне скептически отнеслись к этому выдающемуся памятнику скандинавской традиции. Уже один из первых норманистов А.Л. Шлецер категорически отверг скандинавские саги, называя их «безумными сказками», «беспрестанной глупостью», «легковесными и глупыми выдумками», которые необходимо выбросить из русской истории, а не использовать в качестве одного из источников для ее изучения. Призыв был услышан, и другой выдающийся отечественный историк, Н.М. Карамзин, назвал известия датского хрониста о Руси сказками, недвусмысленно указав на их происхождение: «Саксон Грамматик выдумывал…»{273} Авторитет автора «Истории государства Российского» был весьма велик, и крайне отрицательное отношение к «Деяниям данов» прочно укоренилось в отечественной историографии. В результате стараний норманистов в отечественной науке сложилась крайне парадоксальная ситуация, когда один из важнейших источников по древнейшей истории Руси до сих пор полностью не переведен на русский язык и практически не изучен. Для сравнения отметим, что труд Саксона Грамматика впервые был издан в Париже в 1514 г. и с тех пор неоднократно издавался на различных европейских языках. Рассмотрение известий Саксона Грамматика о Руси заслуживает отдельного исследования, и поэтому здесь мы приведем лишь тот фрагмент, который касается Олимара.

Необходимо сразу отметить, что самое первое упоминание о Руси в «Деяниях данов» рисует наших предков как народ, живущий на побережье Балтийского моря, недалеко от племени куршей. Из разбросанных по тексту хроники указаний становится ясно, что изначальная Русь у Саксона Грамматика располагалась на территории современной Латвии и Эстонии. В интересующем нас эпизоде речь идет о войне данов с гуннами. За то, что датский конунг Фротон III развелся с дочерью царя гуннов, последний заключил союз с королем восточной страны Олимаром (rege Orientalium Olimaro). Союзники в течение двух лет готовятся к войне с данами. В свою очередь Фротон III, готовясь к решающей битве, набирает войско из данов, норвежцев и соседних славян. Он посылает своего доверенного советника Эрика разведать боевой порядок врагов: «Эрик, посланный во вражеский стан на разведку, нашел на Руси (Ruscia) Олимара, который принял начальство над войском, взяв на себя командование сухопутными войсками царя хуннов. (…) Сказав это, он дал Фротону совет собирать флот. И после того как флот был снаряжен, курс был взят на противостоящего врага. В результате сражений были подчинены острова, лежащие между Данией и Ориентами. (…)

После этого двинулись на Олимара, который из-за неповоротливости его массы предпочитал выдерживать натиск врага, а не наступать на него. Было замечено, что корабли рутенов сбились с порядка и плохо управляются из-за высокого расположения гребцов. К тому же большое количество сил не принесло им пользу. В самом деле, хотя численность рутенов была необычно велика, они отличались более числом, чем доблестью, и уступили победу крепкому меньшинству данов. Когда Фротон захотел вернуться назад в свое отечество, он пережил неслыханные препятствия на своем пути. Весь залив моря был покрыт многочисленными телами убитых…

После этого Фротон созвал племена, которые победил, и определил согласно закону, чтобы всякий отец семейства, который был убит в этой войне, был предан захоронению под курганом со своим конем… Тела же каждого центуриона или сатрапа должно было сжечь на воздвигнутых кострах в собственных кораблях. Тела рулевых должны были предаваться пламени по десяти на корабле, но каждый павший герцог или король должен был сжигаться на своем собственном корабле. Он пожелал, чтобы совершенно точно осуществлялись погребения павших, дабы не допустить одинаковых для всех погребений без различия. И вот уже все короли рутенов, кроме Олимара и Даго, пали, потерпев поражение в битве. И он установил, чтобы рутены по правилам данов вели войны и чтобы никто не женился на некупленной жене, так как считал, что покупной брак будет более прочным, более надежной будет верность брака, скрепленного платой. (…)

Когда Фротон заметил, что содержание войска становится со дня на день все труднее, он послал за провиантом Роллера в Норвегию, Олимара в Швецию, Онева-короля и Гломера, предводителей викингов, к Оркадам, выделив каждому собственное войско. За Фротоном следовали тридцать королей, связанных с ним дружбой или повиновением. Как только Хун услышал, что Фротон отослал войска, он стянул новые и свежие военные силы. (…)

Осенью вернулись посланные за провиантом, добывшие военных трофеев еще более, чем жизненных средств. Ведь Роллер обложил данью провинции Сунмория и Нормория, после того как убил их короля Артория. Олимар одержал победу над Тором Лонгом, королем ямторов и хельсингоров, а также над двумя другими не менее могущественными вождями, и покорил Эстию, Куретию, Финляндию с островами, лежащими против Швеции, так что он прославился как победитель варварских стран. Возвратив назад семьсот кораблей, он удвоил их число, с которым выступал в поход. Онев и Гломер, Хитин и Хогин также одержали победу над Оркадами. (…)

В первый же день (сухопутной битвы с гуннами. — М.С.) разразилась такая бойня между противоборствующими сторонами, что три великие реки Руси покрылись телами и стали доступными и переходимыми подобно мосту. (…) На седьмой день битвы пал король Хун, и брат его, носивший то же имя, увидев, как дрогнули ряды хуннов, не замедлил сдаться со своим войском. В этой войне 170 королей, либо из числа хуннов, либо служивших у них, склонились перед королем Фротоном. Это число Эрик уже прежде определил по количеству знамен, когда он, по требованию Фротона, собирал сведения о силах хуннов. Фротон созвал теперь королей на совет и возложил на них обязанность жить всем по одному и тому же праву. Олимара он назначил в Холмгардию, Онева — в Коногардию, Хуну, своему пленнику, он представил Саксонию, Ревиллу он дал Оркадов. Провинции хельсингов, ярнбёров, ямторов с обеими Лаппиями он дал в управление Димару. Дагу он вручил управление эстами. Каждого из них он обложил данью на определенных условиях, связывая таким образом свое благорасположение с обязанностью повиновения; И таким образом простиралось теперь государство Фротона на востоке до Руси, а на западе оно ограничивалось Рейном»{274}.

Уже из приведенного фрагмента хроники достаточно очевидно, что, описывая победы датского конунга, Саксон Грамматик или, скорее всего, авторы саг, на которые он опирался, многократно преувеличили подвиги и могущество своего правителя. Однако является ли это достаточным основанием для того, чтобы полностью игнорировать данный сюжет, считая его полностью выдуманным и не содержащим никакого зерна исторической действительности? Чтобы оценить степень достоверности этого сообщения датского хрониста, необходимо принять во внимание ту атмосферу, в которой создавалась та сага, которая и легла в основу всего этого повествования. Если в славянских языках слово обры, как в древности они называли могущественных и злобных авар, стало нарицательным обозначением великанов, то типологически абсолютно аналогичную картину мы видим и у германцев с той лишь разницей, что великанами они называли не авар, а гуннов. Так, в немецком языке название «исполина» или «великана» было образовано именно от имени этих азиатских кочевников (нов.-в.-нем. Hune{275}).

Понять причины этого можно: ворвавшись в Европу, эта первая волна азиатских кочевников разгромила сначала алан, а затем и готов, считавшихся в германском мире образцом доблести даже многие века спустя. Под их ударами пало королевство бургундов, а их натиск на живших около Балтийского моря германцев привел к тому, что германский вождь Радегаст в 404 г. повел на Рим чуть ли не полумиллионную армию. Понятно, что эта оценка представляет собой некоторое преувеличение, но масштаб переселения германцев на юг в поисках спасения от гуннов был явно огромен. Столкновение с этими азиатскими кочевниками отразилось в эпосе различных германских народов: борьбе с гуннами посвящен ряд песен скандинавской «Старшей Эдды», а история гибели бургундского королевства легла в основу немецкого эпоса «Песнь о нибелунгах». Понятно, что не знавшие, как отразить их нашествие, европейские народы представляли своих врагов не просто наделенными огромной силой, а существами почти нечеловеческой природы. Римский писатель Аммиан Марцеллин так характеризует гуннов: «Члены тела у них мускулистые и крепкие, шеи толстые, они имеют чудовищный и страшный вид, так что их можно принять за двуногих зверей… При столь диком безобразии человеческого облика, они так закалены, что не нуждаются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище; они питаются корнями диких трав и полусырым мясом всякого скота»{276}. Готский историк Иордан в своей книге приводит распространенное в ту эпоху представление о том, что гунны появились на свет в результате сочетания нечистых духов со скитавшимися в пустыне ведьмами.

Понятно, что в ту эпоху всеобщего страха перед гуннами любая локальная победа над ними неизбежно превращалась в эпическом творчестве в эпохальную судьбоносную битву, в которой участвовали десятки, если не сотни, королей, кровь лилась рекой, а трупы запруживали реки. Похожее мировосприятие мы видим века спустя во французском эпосе «Песнь о Роланде», сохранившем ощущение христианской империи, окруженной с юга и востока бесчисленным количеством враждебных ей мусульманских и языческих племен. Подобное ощущение «окруженной крепости» перед лицом более многочисленного и смертельно опасного врага привело к тому, что даже сравнительно небольшое столкновение, в котором погиб реальный Роланд, превратилось в посвященной ему «Песне» в битву со всеми мусульманскими силами Испании, продолжившейся в решающем столкновении Карла Великого со всем исламским миром. Таким образом, если датчанам удалось в ту эпоху одержать победу над каким-нибудь гуннским отрядом, эта победа в их сагах неизбежно должна была разрастись до масштабов, более подходящих описанию мировой войны, а не отдельного сражения.

То, что Саксон Грамматик описывает войну с гуннами спустя семь столетий после того, как это племя было грозой всей Европы, неизбежно вызывает сомнение в точности излагаемых им фактов. Однако непосредственный современник тех событий и участник посольства к гуннам византийский писатель V в. Приск Панийский сообщает, что власть Аттилы распространялась на «острова на Океане», под которыми современные исследователи понимают датские острова{277}. Данное свидетельство современника показывает, что экспансия кочевников была устремлена не только на юг, но и на север Европы и подтверждает известие датских саг о войне с гуннами. Поскольку активность Аттилы была обращена преимущественно сначала против Восточной, а затем и против Западной римской империи и более или менее подробно была описана римскими авторами, а также принимая во внимание, что в «Деяниях данов» говорится о гибели в сражении гуннского короля, то Аттила не мог быть воевавшим с данами правителем гуннов. Следовательно, описанная Саксоном Грамматиком война могла произойти или до правления Аттилы, т.е. во второй половине IV — начале V в., либо сразу после его смерти, когда в 454 г. подчиненные кочевникам германские племена восстали и их коалиция во главе с гепидами нанесла гуннам сокрушительное поражение в битве при Недао в Паннонии, в которой пал старший сын Аттилы Эллак. После этого гунны оставляют Центральную Европу и уходят в Причерноморские степи. Гибель в битве правителя гуннов совпадает с известием из «Деяний данов», однако однозначно отождествить это описание с битвой при Недао мешает как территориальная удаленность Паннонии от Дании, так и то, что Иордан не упоминает данов среди участников этой битвы.

Точно так же явным преувеличением является и описание великой империи Фротона III от Рейна до Руси, в результате чего Балтийское море фактически превращалось в датское озеро. Неудивительно, что об этой империи ничего не говорят другие источники. Ни о каких заморских владениях данов не вспоминали в Средневековье и сами датские конунги. Весьма показательны в этом отношении слова враждовавшего с франками Годфрида, убившего отца Рюрика. Эйнгард в своем жизнеописании Карла Великого, как современник, передает следующую похвальбу датского короля: «Последняя из войн была предпринята против норманнов, которых называют данами (808), сначала занимавшихся пиратством, а потом заведших большой флот и приступивших к опустошению берегов Галлии и Германии. Король их, Годфрид, до того был раздут пустой спесью, что подумывал о подчинении всей Германии, а Фризию и Саксонию называл не иначе как своими провинциями. Уже покорил он и сделал своими данниками соседних абодритов. Уже похвалялся, что вскоре придет с большими силами в столицу франкского государства Ахен»{278}. Как видим, даже в своей похвальбе он и не помышлял ни о чем, кроме ближайших к Дании территорий на континенте. Очевидно, будь за словами Саксона Грамматика о былом покорении Фротоном III Швеции, Норвегии, Финляндии, Эстонии и Руси хоть какая-то реальность или хотя бы датская эпическая традиция, окрыленный успехами Годфрид не преминул бы помянуть об этом в своих речах.

В свете этих преувеличений естественно возникает вопрос, насколько соответствует действительности утверждение нашего источника об участии в этой войне с гуннами древних русов в качестве союзников последних? Как саги, так и опиравшийся на них Саксон Грамматик могли записать в соратники гуннов любое количество народов, однако говорят они именно о русах. Поскольку гунны обитали в степях, а русы Саксона Грамматика жили от них на достаточном отдалении, может возникнуть мысль, что все это известие о союзе неправдоподобно по чисто географическим соображениям. Однако это не так, и попытка заключения подобного союза против Византии со стороны авар, уже упоминавшейся второй волны азиатских кочевников в Европе, с далекими приморскими племенами была отражена в письменных источниках. Когда в марте 592 г. император Маврикий возглавил византийское войско, выступившее против авар, то произошел следующий интересный эпизод: «На следующий день телохранителями императора были захвачены три человека, родом славяне, не имевшие при себе ничего железного и никакого оружия: единственной их ношей были кифары, и ничего другого они не несли. Император (принялся) расспрашивать их, какого они племени, где им выпало жить и почему они оказались в ромейских землях.

Они отвечали, что по племени они славяне и живут у оконечности Западного океана, что хаган отправил послов вплоть до тамошних (племен), чтобы собрать воинские силы, и прельщал старейшин богатыми дарами. Но те, приняв дары, отказали ему в союзе, уверяя, что препятствием для них служит длительность пути, и послали к хагану их, захваченных (императором), с извинениями…»{279} В следующем столетии различные византийские источники фиксируют совместные действия против Константинополя в 626 г. аварских сухопутных сил и славянского флота, причем в последнем Я.Е. Боровский не без оснований видит флот именно русов{280}. Это обстоятельство однозначно доказывает, что уже вторая волна азиатских кочевников в крупных войнах стремилась обеспечить себе поддержку морских сил другого народа и, таким образом, в подобном же стремлении их предшественников нет ничего необычного. Если гунны собирались воевать с данами, то союз с другим морским народом, способным отвлечь хотя бы часть сил противника на себя, им тем более был желателен. Указание Приска Панийского о распространении власти Аттилы на «острова на Океане» подтверждает это предположение. Очевидно, что конница гуннов, сколь бы многочисленна она ни была, сама по себе не была страшна жителям островов, и привести их к покорности мог только флот или, по крайней мере, угроза его применения. Тот факт, что применительно к гуннской эпохе «Деяния данов» говорят о русах как о главных противниках данов на море, указывает на то, что скорее всего именно благодаря флоту наших далеких предков Аттиле и удалось установить свое владычество над островами Балтийского моря. Весьма интересно и упоминание Саксоном Грамматиком «островов, лежащих между Данией и Ориентами». Судя по контексту, на эти не названные хронистом острова распространялась власть русов. Однако между Данией и Прибалтикой не так уж много островов, причем одним из самых крупных является Рюген. С этим известием датских саг сопоставимо более позднее сообщение мекленбургских генеалогий о браке именно Олимера с королевой данного острова.

Целый ряд моментов в описании Саксоном Грамматиком перепетой этой войны представляет интерес. Как мы могли убедиться, русы в данном фрагменте описываются как морской народ, обладающий достаточно большим флотом. Из текста неясно, контролировали ли они острова между Данией и Прибалтикой, однако указание на то, что датчане, плывя сражаться с ними, захватыват эти острова, позволяет высказать такое предположение. Утверждение автора хроники о том, что «корабли рутенов… плохо управляются из-за высокого расположения гребцов», были неповоротливыми и потому были разбиты данами, наводит на мысль о том, что флот рутенов состоял в основном из торговых судов, больше приспособленных для перевозки людей и грузов, чем для ведения войны. При описании распределения земель Фротоном III между подвластными ему королями, Холмгардия (Holmagardie), куда он назначил Олимара, напоминает скандинавское название Новгорода — Хольмгард. Эта ассоциация усиливается за счет того, что Онев был назначен в Коногардию, по всей видимости, искаженное скандинавское название Киева — Кэнугард. Однако, возможно, здесь имеется позднее перенесение известных скандинавам названий крупнейших городов Древнерусского государства на прибалтийские топонимы, поскольку место с названием Holm известно южнее Риги. В пользу этого предположения говорит и то, что Онев не называется в числе рутенских королей, в то время как другому рутенскому королю, Дату, единственному, кроме Олимара, выжившему в морской битве с данами, поручается Эстония.

Весьма интересно и упоминание «трех великих рек Руси», на берегах которых произошла битва данов с гуннами. С учетом того, что даны вряд ли далеко удалялись от мест своего обитания, эти слова Саксона Грамматика говорят о том, что уже в гуннскую эпоху русы обитали относительно недалеко от Дании. С учетом того, что этот автор описывает наших далеких предков именно как морской народ, нет ничего невозможного в том, что русы селились в устьях рек недалеко от морского побережья. Поскольку мекленбургские генеалогии говорят о браке Алимера с королевой Рюгена, это также свидетельствует о стремлении породниться с правительницей острова, занимающего исключительно выгодное положение в западной части Балтийского моря с точки зрения судоходства. С учетом этого нет ничего невозможного в том, что еще ранее в сферу интересов русов не попала материковая часть Северной Германии, в результате чего заселенная ими область близ трех рек уже стала называться Русью.

В свете «Закона англов и варинов» несомненный интерес представляет тот факт, что в «Деяниях данов» Фротон Ш, одержав победу над Олимером, дарует русам законы, касающиеся не только набора войска, но и заключения браков и порядка погребения. Поскольку ни до, ни после скандинавы в подобном культуртреггерстве по отношению к покоренным народам замечены не были, а все их интересы сводились лишь к получению денег, не исключено, что Саксон Грамматик потому отнес установление этих законов к данной эпохе, что также знал какие-то предания об Олимере как законодателе. Конечно, более чем сомнительно, чтобы датский конунг занимался установлением обряда погребения у побежденных племен, скорее всего средневековый хронист просто описал известные ему погребальные обычаи рутенов, приписав их установление мудрой деятельности своего короля. Однако в свете того, что каждое трупосожжение в ладье на территории Восточной Европы норманисты трактуют как однозначно скандинавское, данное свидетельство Саксона Грамматика о существовании такого же ритуала у прибалтийских русов еще с гуннской эпохи представляет несомненный интерес.

Таким образом, мы видим, что Вулемара-Алимера-Олимера упоминают три совершенно независимых друг от друга источника. Если составителей мекленбургских генеалогий, записанных относительно поздно, в XV–XVIII вв., при желании еще можно заподозрить в сочинительстве, то подобное подозрение едва ли относится к двум другим, более ранним источникам. Исследователями неоднократно отмечалось, что героический эпос зачастую многократно преувеличивает или приукрашивает реальные события, но, как правило, не выдумывает ничего на пустом месте. Это соображение относится к труду Саксона Грамматика, изложившего датские саги в XII в. Наиболее надежным источником в этом ряду оказывается «Закон англов и варинов», записанный по повелению Карла Великого в 802 г. Поскольку составители законов менее всего были склонны что-либо выдумывать от себя, а стремились как можно более точно передать информацию, эта приписка однозначно доказывает, что Олимер был реальной исторической личностью. В этом наиболее раннем памятнике имя законодателя варнов дается в форме Вулемар, однако начальное «в» является особенностью говора этого западнославянского племени. Так, уже упоминавшаяся выше крепость Вурле, центр одной из трех жуп варнов, в других средневековых памятниках упоминается в форме Ворле или Орле{281}. В свете этой особенности мы вправе рассматривать имя Вулемар как слегка искаженное франкским писцом имя Олимара-Алимера.

Итак, мы видим, что в наиболее древних и потому наиболее достоверных источниках Олимер фигурирует то как король русов, то как правитель варнов, что предполагает тождество между собой этих названий. В свете этих данных мы видим, что даже более поздние мекленбургские генеалогии, знающие Алимера как третьего полулегендарного предка ободритских князей, в данном случае соответствуют определенной исторической реальности, хоть из-за упоминавшейся выше привязки его деда Антюрия к эпохе Александра Македонского совершенно неверно определяют время его правления. Саксон Грамматик относит время деятельности Олимера к гуннской эпохе, что, по всей видимости, больше соответствует действительности. Хотя «Закон англов и варинов» ничего не говорит о том времени, когда Вулемар издал свои законы, однако сам факт записи этого юридического памятника в самом начале IX в. красноречиво говорит, что его имя было известно на территории современной Северной Германии еще до призвания Рюрика.

Хотя приведенные выше факты уже в достаточной степени показывают важность и интенсивность контактов англов и варнов, однако известно еще два случая, свидетельствующих о том, что контакты между двумя племенами какое-то время сохранялись даже после англо-саксонского завоевания Британии. Несмотря на то что значительная часть этих германских племен переселилась на свою новую землю, однако связей со своими прежними соседями на материке они окончательно не утратили. Несмотря на то что эти контакты носили теперь весьма редкий и эпизодический характер, они все равно дают возможность хоть немного расширить наши знания об истории племени варнов. Ценное указание мы находим в англо-саксонской поэме «Видсид», сложившейся примерно в VII в. Ее создатель констатировал, что «Биллинг (правил. — М.С.) вернами»{282}. Исследователи текста отмечают, что под вернами певец имел в виду варнов. Имя этого правителя напоминает Биллунга мекленбургских генеалогий, однако отождествить их не позволяет существенный разрыв во времени. В роду ободритских князей это имя в первый раз встречается у сына Ариберта, умершего в 724 г.{283}В «Видсиде» в основном перечисляются правители эпохи Великого переселения народов, значительная часть которых правила в III–VI вв. Следовательно, разрыв между временем жизни Биллинга «Видсида» и Биллунга мекленбургских генеалогий составляет как минимум полтора столетия, если не более.

Необходимо отметить, что в древнеанглийском языке той эпохи имена с патронимическим суффиксом -ing как правило указывали, что его носитель является чьим-то потомком, например Скильдинг — это потомок Скильда, Хеоденинг — потомок Хеодена. Соответственно и имя Биллинга указывало, что он является потомком Билла или Белла. На то, что первым гласным в данном имени было не и, а е, равно как и на то, что на конце его могла отсутствовать последняя согласная, указывает имя вождя бриттов Беллина, упоминаемого автором IX в. Неннием{284}. Однако имя правителя варнов Билла или Белла перкликается как с именем основателя Раусия Белла-Белимира в южнославянской летописи попа Дуклянина, так и с мифологическими образами Белбога или Белуна, показывая, что в интересующем нас племени на севере Германии в III–VI вв. бытовали как похожие имена, так и, по всей видимости, похожие мифологические представления.

Еще одно весьма важное и достаточно раннее известие о варнах мы находим у Прокопия Кесарийского. Византийский историк так описал события, происходившие примерно в 551–553 гг.: «В это время между племенем варнов и теми воинами, которые живут на острове, называемом Бриттия, произошла война и битва по следующей причине. Варны осели на севере от реки Истра и заняли земли, простирающиеся до северного Океана и до реки Рейна, отделяющих их от франков и других племен, которые здесь основались. (…) Немного раньше некий муж, по имени Гермегискл, правил варнами.

Стараясь всячески укрепить свою царскую власть, он взял себе в законные жены сестру франкского короля Теодеберта, так как недавно у него умерла его прежняя жена, бывшая матерью одного только сына, которого она и оставила отцу. Имя ему было Радигис. Отец сосватал за него девушку из рода бриттиев, брат которой был тогда царем племени ангилов; в приданое дал за нее большую сумму денег. Этот Гермегискл, проезжая верхом по какой-то местности с знатнейшим из варнов, увидал на дереве птицу, громко каркавшую. Понял ли он, что говорила птица, или он почувствовал это как-либо иначе, как бы там ни было, он, сделав вид, что чудесным образом понял предсказание птицы, сказал присутствующим, что через сорок дней он умрет и что это ему предсказала птица. “И вот я, — сказал он, — заботясь уже вперед, чтобы мы могли жить совершенно спокойно в полной безопасности, заключил родство с франками, взяв оттуда теперешнюю мою жену, а сыну своему нашел невесту в стране бриттиев. Теперь же, так как я предполагаю, что очень скоро умру, не имея от этой жены потомства ни мужского, ни женского пола, да и сын мой еще не достиг брачного возраста и еще не женат, слушайте, я сообщу вам мое мнение и если оно покажется вам небесполезным, как только наступит конец моей жизни, держитесь его и исполните в добрый час. Так вот я думаю, что варнам будет более полезным близкий союз и родство с франками, чем с островитянами. Вступить в столкновение с вами бриттии могут только с большим промедлением и трудом, а варнов от франков отделяют только воды реки Рейна. (…) При таком положении дел пусть невеста-островитянка моего сына, вызванная для этого сюда, уедет от вас, взяв с собой все деньги, которые она получила от нас, унося их с собою в качестве платы за обиду, как этого требует общий для всех людей закон. А мой сын Радигис пусть в дальнейшем станет мужем своей мачехи, как это разрешает закон наших отцов”. Так он сказал; на сороковой день после этого предсказания он захворал и в назначенный судьбою срок окончил дни своей жизни. Сын Гермегискла получил у варнов царскую власть, и согласно с мнением знатнейших лиц из числа этих варваров он выполнил совет покойного и, отказавшись от брака с невестой, женился на мачехе. Когда об этом узнала невеста Радигиса, то, не вынеся такого оскорбления, она возгорела желанием отомстить ему»{285}. Вместе с войском своего брата она переправилась на материк и вторглась в пределы варнов. Война была удачной для бриттиев, варны были разбиты, Радигис взят в плен и был вынужден жениться на своей первоначальной невесте.

Поскольку Прокопий Кесарийский описывает события VI в., то очевидно, что под именем бриттиев он имеет в виду не кельтское, а уже германское население Британии. Вопрос определения этнической принадлежности их противников также порождает разногласия. Нередко этих варнов считают германским племенем, что, как было показано выше, по меньшей степени достаточно спорно. Кроме того, уже к началу XX века стало очевидно, что по такому важному археологическому признаку, как керамика, сходство остальной Германии с занятыми славянами бывшими восточногерманскими землями, на которых жили варны, полностью прекращается после 500 г.{286}

Последующие археологические исследования показали, что из-за переселения германцев области по рекам Эльба — Сала почти полностью обезлюдели уже в III — начале IV в.{287} Кое-где небольшие группы населения, традиционно считающегося германским, оставались, однако им явно было не под силу даже на краткий период создать державу таких размеров, в которых ее описал Прокопий Кесарийский. Таким образом, германцами быть эти варны не могли. С другой стороны, указание Прокопия на их расселение от Северного Океана до Рейна соответствует приведенным выше данным о расселении славян в Тюрингии, давший повод франкам даже отождествить два этих племени. Тесные англо-западнославянские связи помогают понять, почему правитель варнов выбирает невестой для своего сына принцессу из племени ангилов, которых Прокопий по месту жительства также именует бриттиями, равно как то, что оскорбленная невеста после своей победы не убивает бывшего жениха, а увозит его с собой. Для определения племенной принадлежности варнов существенно и указание правителя варнов на то, что «закон наших отцов» разрешает сыну после его смерти стать мужем своей мачехи. У германцев подобный правовой обычай неизвестен, однако для западных славян он фиксируется еще в грамоте папского легата в Польше, Пруссии и Померании Якова от 1249 г. Результаты предпринятого им анализа ее содержания А.А. Котляревкии излагает следующим образом:

«Мы приходим, таким образом, к следующим заключениям: вполне достоверным представляется, что

во-первых — брак совершался посредством купли и продажи: отец семьи покупал для себя или сына невесту у ее родителей или семьи;

во-вторых — купленная жена считалась семейною собственностью или имуществом, и, по смерти мужа, переходила к пасынку или деверю, как всякое другое наследство, потому —

в-третьих браки допускались между ближайшими свойственниками, пасынком и мачехой, деверем и невесткой»{288}.

Что же касается покупки жены, то, согласно Саксону Грамматику, данный обычай был введен у русов Фротоном III еще в гуннскую эпоху.

Однако наиболее примечательным в этом отрывке является констатация того, что сын правителя варнов носит имя Радигиса, что вновь указывает на устойчивое бытование этого имени на южном побережье Балтики и притом в семьях племенных вождей. Тот факт, что примерно через полтора века после похода Радегаста на Рим это имя вновь упоминается источниками в том же самом регионе и указывает как на существование там устойчивого культа Радигоста, так и на то, что это имя появляется в V в. у германского вождя отнюдь не случайно. Следует отметить, что мекленбургские генеалогии уже после воевавшего с Римом короля вандалов Радегаста неоднократно фиксируют это имя у более поздних представителей различных ветвей этой династии{289}.

В связи с нашей темой несомненный интерес представляет то обстоятельство, что на границах распространения варнов, как она очерчивается этими письменными источниками, мы дважды встречаемся с упоминанием области русов. В рассмотренной выше «Правде» варны отождествлялись с тюрингами и впоследствии средневековые источники упоминают какую-то Русь на землях этого германского племени: «1086 год. Мельхиор Гольдаст со ссылкой на Хагеция сообщает, что Генрих IV возвел в королевское достоинство Братислава II Богемского и подчинил ему трех маркграфов: силезского, лужицкого и русского. Козьма Пражский в своей хронике воспроизводит грамоту, датированную этим же годом, о границах пражской епархии. Названные маркграфства в нее не включаются. Но под 1087 годом сказано, что ранее в вечное владение от императора была получена Сербия, то есть область, на которой располагались лужицкое и “русское” маркграфства. Речь могла идти именно о Тюрингской Руси»{290}.

Кроме того, под 1062 г. «Саксонский анналист» отмечает брачные связи между Тюрингией и Русью. Сначала дочь графа Оттона из тюрингского города Орламюнде выходит за правителя Руси, которым обычно считают волынского князя Ярополка Изяславича, а затем их дочь от этого союза становится супругой крупного тюрингского феодала: «Кунигунда вышла за короля Руси и родила дочь, на которой женился некто из тюрингской знати по имени Гюнтер и родил от нее графа Сиццо»{291}. Однако граф Орламюнде не был не то что соседом Руси, но даже соседом ее соседей, и то обстоятельство, что из множества западноевропейских феодалов русский князь решил породниться именно с ним, предполагает наличие каких-то русско-тюрингских связей. Как отмечал А.Г. Кузьмин, тюрингский город Орламюнд располагался на землях лужицких сербов и непосредственно примыкал к известному здесь позднее княжеству или графству Русь (Рейс){292}. В документах оно обозначается как ReuB, Ruzze или Reusse, а более или менее достоверные сведения об истоках правившей в нем династии начинаются с X в. На территории княжества встречается «русская» топонимика (Rossla, Rossleben и др.), которая окружена там старыми франкскими названиями с окончаниями на -hausen, -rode и т.д.{293} Таким образом, мы видим, что отождествлению варнов с тюрингами соответствует не только славянская топонимика, но также и «русская», а на части данной территории источники упоминают какую-то Тюрингскую Русь.

У южных пределов королевства варнов, описанного Прокопием, мы встречаем еще одну область, связываемую с русами. Следует отметить, что данная область отмечается в достаточно ранний период. Грамота Людовика Немецкого от 16 июня 863 г. подтверждает земельные пожалования, сделанные Карлом Великим Алтайхскому монастырю в Баварии и так описывает их границы: «…к владениям упомянутого монастыря относилась местность под названием Скалькобах — а этот ручей протекает по многим местам: на запад вплоть до Дагодеомарха, а оттуда на восток до Русарамарха (Ruzaramarcha) и до места, называемого Цидаларибах, что в лесу у реки Эниса, который лежит между Динубием (т.е. Дунаем) и (реками) Ибиса и Хурула…» О том, что это не случайное созвучие, говорят река Ruzische Muhel и гора, «что по-славянски зовется Ruznic» неподалеку от р. Урль, упомянутая в грамоте 979 г.{294} Отметим, что сам А.В. Назаренко, исследовавший эти данные с филологической точки зрения, считал, что интересующий нас корень появляется в древненемецком языке в III–V вв. или V–VI вв. Последняя предложенная им датировка достаточно точно совпадает с датой кратковременного существования державы варнов, упомянутой византийским историком. Поскольку «Русская марка» фиксируется письменным источником в континентальной Германии практически в эпоху призвания варягов, это делает маловероятным заимствование интересующего нас названия напрямую из Восточной Европы. Вместе с тем, поскольку оба названия вполне могут происходить из одного источника, со значительной степенью вероятности мы можем предположить, что данным источником и были варны.

Сопоставление между собой «Закона англов и варинов» и известия Прокопия Кесарииского решает одновременно два важнейших вопроса. Во-первых, оно показывает, что Олимер и Радигост были реальными историческими личностями, правившими у племени варнов. Из этого следует, что мекленбургская генеалогия по крайней мере в отношении их имеет под собой реальную историческую основу, лишь впоследствии искаженную ее искусственной привязкой к Александру Македонскому. Во-вторых, эти же источники позволяют дать точный ответ, кем же в действительности были варяги русской летописи, на западе граничащие с англами, а на востоке достигающие «предела Симова», т.е., как показал А.Г. Кузьмин, Волжской Булгарии. Ими оказалось западнославянское племя варнов, входившее в племенной союз ободритов. С другой стороны, сопоставление этих результатов с совершенно независимым от них трудом Саксона Грамматика показывает, что это племя также называлось русами. То, что более поздние средневековые источники отмечают существование областей каких-то русов на западных и южных границах распространения племени варнов, как они описаны Прокопием Кесарийским, вряд ли является случайным совпадением. Все это говорит о том, что если русы и не были другим названием этого племени, то по крайней мере составляли его часть и участвовали в его экспансии. Наконец, как мекленбургская генеалогия, так и устное западнославянское предание свидетельствуют, что именно к этой правящей династии принадлежал Рюрик, пришедший на север Восточной Европы вместе с варяжской русью отечественных летописей. В своей совокупности эти письменные источники фактически с математической точностью доказывают тождество варяжской руси с западными славянами, что подтверждается другими письменными, археологическими, лингвистическими, топонимистическими и генетическими данными.

Многие источники независимо друг от друга указывают на исключительное значение племени варнов при разрешении вопроса о происхождении варяжской Руси. К сожалению, к XI–XII вв., когда западные славяне достаточно подробно описывались немецкими хронистами, пик могущества этого племени был уже давно позади, и они уделяли ему мало внимания. Отметим, что помимо варнов в племенной союз ободритов входили еще и вагры, название которых обозначало буквально «отважные»{295}. Следовательно, и здесь имя, под которым это племя стало известно в истории, на самом деле было своего рода прозвищем-характеристикой, а не их изначальным наименованием. О главном городе вагров, уже переименованном на немецкий лад, Гельмольд сообщает следующее: «Альденбург — это то же, что на славянском языке Старгард, то есть старый город. Расположенный, как говорят, в земле вагров, в западной части [побережья] Балтийского моря, он является пределом Славии. Этот город, или провинция, был некогда населен храбрейшими мужами, так как, находясь во главе Славии, имел соседями народы данов и саксов, и [всегда] все войны или сам первым начинал или принимал их на себя со стороны других, их начинавших. Говорят, в нем иногда бывали такие князья, которые простирали свое господство на [земли] бодричей, хижан и тех, которые живут еще дальше»{296}. К сожалению, Гельмольд не указал хотя бы примерное время, на которое приходилось максимальное распространение могущества вагров, однако данное свидетельство немецкого историка перекликается с известием Прокопия Кесарийского и в совокупности свидетельствуют о былом могуществе ободритского племенного союза, некогда распространявшего свою власть далеко за те границы, в которых его застали немецкие хронисты. Само название Старград представляет собой естественную оппозицию названию Новгорода, возникшего на противоположном берегу Варяжского моря и также тесно связанного с историческими варягами.

Следует отметить, что именно на этот регион как на землю, из которой были призван Рюрик с братьями, указывал в свое время и С. Герберштейн. Посол Священной Римской империи хорошо знал славянский язык, бывал по делам службы как в Дании, так и на Руси, которую посетил в 1516–1517 и 1526 гг. В своем сочинении он отмечал, что поначалу полагал, что призванными варяжскими князьями были шведы, датчане или пруссы, однако под влиянием собранных данных изменил свое мнение: «Далее, по-видимому, славнейший некогда город и область вандалов, Вагрия, была погранична с Любеком и Голштинским герцогством, и то море, которое называется Балтийским, получило, по мнению некоторых, название от этой Вагрии,…и доселе еще удерживает у русских свое название, именуясь Варецкое море, т.е. Варяжское море, сверх того, вандалы в то время были могущественны, употребляли, наконец, русский язык и имели русские обычаи и религию. На основании этого мне представляется, что русские вызвали своих князей скорее из вагрийцев, или варягов, чем вручили власть иностранцам, разнящимся с ними верою, обычаями и языком»{297}. Мы видим, что и этот хорошо информированный писатель и путешественник не только указывает на область западных славян как прародину варяжской Руси, но и отождествляет их с вандалами, которые «употребляли… русский язык и имели русские обычаи и религию». Приведенный выше материал показывает, что не только первое, но и второе отождествление С. Герберштейна находит определенное подтверждение в более древних источниках.

Интересно отметить, что в списке описания русских монет, поднесенных Петру I, в пояснении к извлечению из Гельмольда о проживании славян в Вагрии, было сделано примечательное дополнение: «И из выше означенной Вагрии, из Старого града князь Рюрик прибыл в Новград, и сел на княжение. И так Великий Новгрод от того ли Старого града в Вагрии называтися начался Новград, или что против града Словенска был вновь построен, в том иные да рассудят»{298}. Понятно, что это достаточно позднее свидетельство, однако нельзя упускать из виду того, что в ходе Северной войны во время пребывания русских войск на территории Германии русско-германские связи значительно интенсифицировались в самых разных областях. Поэтому не исключено, что в ходе этих контактов окружению Петра I и стала известна какая-то новая информация о происхождении Рюрика, которая хоть и не сохранилась до нашего времени, однако стала основанием для включения подобного утверждения в предназначенный для самого царя документ. Очевидно, что история происхождения первой русской правящей династии была слишком важным вопросом, чтобы кто-то решился вставлять в официальный документ свои личные домыслы, отличающиеся от традиционной версии. Таким образом, мы можем предположить, что у составителей документа были какие-то основания для утверждения о происхождении Рюрика из Старграда. Как видим, до распространения норманизма в отечественной традиции весьма распространенным было представление о западнославянском происхождении первых варяжских князей — мнение, которое подкрепляется и современными научными данными.

Собранные и проанализированные в этой главе факты показывают, что племя варнов оказывается своего рода общим знаменателем, связывающим воедино такие различные вопросы, как период наиболее ранних славяно-германских контактов, включающие в себя проблему славяно-вандальских и англо-славянских контактов, следы контактов русов с обоими этими племенами, вопросы связи между собой Прибалтийской Руси и различных мест на современной территории Германии, где источники фиксируют следы пребывания русов, указанную отечественным летописцем западную границу расселения варягов, проблему достоверности мекленбургских генеалогий, а также религиозных связей территории современной Германии с восточными и южными славянами. Благодаря сопоставлению письменных, лингвистических и мифологических источников мы можем достаточно четко определить место самых ранних англославянских контактов. Определение этого места говорит о том, что варины Тацита были не германским, а славянским племенем. Интересно отметить, что археологические данные свидетельствуют о контактах новой волны славянских переселенцев V–VI вв. с прежним населением, традиционно считающимся германским. Эти контакты зафиксированы в Вагрии на материалах Ольденбурга и Бозау, а также на Рюгене{299}.

Глава 9. РУСЫ И РУГИ

Однако вандалы и готы были не единственными германскими племенами, с которыми различные авторы связывали наших предков. Достаточно рано западные средневековые источники отождествляют киевских русов с еще одним германским племенем, а именно с ругами. Первым примером подобного неожиданного на первый взгляд отождествления является «Раффельштеттенский таможенный устав», утвержденный восточнофранкским королем Людовиком IV между 902 и 907 гг. В нем предусматривается взимание пошлины с иноземных купцов: «Славяне же, отправляющиеся для торговли от ругов (de Rugis) или от богемов, если расположатся для торговле в каком-нибудь месте на берегу Дуная или в каком-либо месте у роталариев (in Rotalariis) или реодариев…»{300}. Данный документ был предметом неоднократного обсуждения, и А.В. Назаренко, издавший его последний перевод, убедительно показал, что под ругами его составители понимали именно киевских русов. Этот же исследователь отметил и наличие в этом же регионе русской топонимики — средневековой Ruzische Muchel «Русской Мюль», давшей впоследствии форму Rauschemuhl{301}. Весьма показательно, что размер пошлины определяется в скотах (scoti) — восточнобаварской денежной единицы, вес которой и название было заимствовано из др.-русск. скотъ «деньги»{302}. Данное обстоятельство предполагает весьма устойчивые русско-баварские торговые связи, возникшие явно до X в. Интересно и название роталариев — согласно Саксону Грамматику, один из городов Прибалтийской Руси назывался именно Ротала.

Примерно через полвека после данного случая германские источники вновь называют киевских русов ругами. Продолжатель «Хроники» Регинона, писавший свой труд в X в., под 959 г. сообщает о прибывшем к германскому королю Отгону посольстве: «Послы Елены, королевы (regina) ругов (Rugi), крестившейся в Константинополе при императоре константинопольском Романе, явившись к королю, притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить их народу епископа…

961. С почестями назначив его (Адальберта. — М.С.) [епископом] для народа ругов, благочестивейший король, по обыкновенному своему милосердию, снабдил его всем, в чем тот нуждался.

962. В это же лето Адальберт, назначенный епископом к ругам, возвращается, не сумев преуспеть ни в чем из того, чего ради он был послан, и убедившись в тщетности своих усилий. На обратном пути некоторые из его [спутников] были убиты, сам же он, после больших лишений, едва спасся»{303}. Поскольку из отечественных источников известно, что киевская княгиня Ольга крестилась в Константинополе и в крещении получила имя Елена, а в других немецких хрониках при рассказе об этих событиях речь идет о русах, то очевидно, что продолжатель «Хроники» Регинона именует киевских русов ругами. Подобное отождествление можно было бы счесть случайной ошибкой, допущенной хронистом, однако оно повторяется и в официальном документе — грамоте германского императора Отгона I, составленной в 968 г. в связи с учреждением Магдебургской архиепископии: «Отгон, милостию Божией император август… намереваясь, как известно всем вашим милостям, учредить в городе Магдебурге архиепископский престол… постановили избрать архиепископом и митрополитом всего славянского народа по ту сторону Эльбы и Зале, недавно обращенного к Богу или подлежащего обращению, досточтимого мужа Адальберта, некогда назначенного и посланного в качестве епископа и проповедника к ругам (Rugi), коего и направили в Рим для получения паллия от господина папы»{304}. Таким образом, мы видим, что в Германской империи официально именовали киевских русов ругами уже в X в.

Наконец, составленная в ХП в. «Генеалогия Вельфов» при описании событий второй половины X в. отмечает, что третья дочь графа Куно вышла замуж за неназванного «короля ругов» (Rugi){305}. Некоторые исследователи отождествляли этого короля с Владимиром Святославичем, однако А.В. Назаренко отметил, что более правдоподобным является соотнесение его с Ярополком Святославичем, старшим братом крестителя Руси. Хоть в данном случае вопрос, за кого же именно вышла замуж дочь графа Куно, остается открытым, тем не менее остальные приведенные выше примеры не оставляют сомнения в том, что киевских русов в Германии различные авторы X в. отождествляли с ругами.

Это необычное на первый взгляд отождествление территориально не ограничивается рамками Германии. В связи с женитьбой французского короля Генриха I на русской княжне Анне, дочери киевского великого князя Ярослава Мудрого, Гийом Жюмьежский, автор «Истории норманнов», написанной им в начале 70-х гг. XI в., заметил, что Генрих I женился на дочери «короля ругов» (гех Rugorum){306}. Как отмечают исследователи, не исключено, что эти сведения были получены хронистом непосредственно из окружения Анны Ярославны.

Следует вспомнить еще и английскую «Хронику» Роджера из Ховедена (ум. 1201 г.). При описании событий 1016 г., в которых участвовал английский принц, данный хронист племенное название ругов прямо отождествил с Русью: «У этого вышеназванного Эдмунда был некий сын, которого звали Эдуард; он после смерти отца, страшась (короля Канута), бежал из этой земли в землю ругов, которую мы называем Руссией (terram Rugorum, quam nos vocamus Russiam). Король этой земли, по имени Малесклод (Ярослав Мудрый. — М.С.), когда услышал и понял, кто он, с честью принял его»{307}.

Как видим, киевских русов связывают с ругами независимо друг от друга немецкие, французские и английские средневековые авторы. Едва ли подобное отождествление, устойчиво встречающееся нам в средневековых источниках разных народов с X по ХШ в., является случайностью. Характер рассмотренных сообщений говорит, что перед нами не случайная ошибка того или иного хрониста, а достаточно широко распространенное в Западной Европе представление. Изучивший проблему этого странного названия Руси в западных источниках Г. Ловмянский пришел к выводу о том, что отождествление киевских русов с ругами исходило от самих русов, а не от немецких писателей: «Из нескольких, большей частью хорошо известных, хотя и не используемых с этой целью, фактов вытекает то, что отождествление руссов с ругами было свойственно именно Киеву»{308}. Хоть Г. Ловмянский и дал неверную интерпретацию этому факту, считая его средством самоидентификации русов-варягов, под которыми он понимал скандинавов, это не умаляет значимости сделанного им наблюдения.

В связи с этим неизбежно встает вопрос: в чем причина подобного отождествления? В принципе возможно лишь несколько вариантов объяснения этого феномена. Во-первых, русы могли быть германцами-ругами. Эта версия, которую если не по времени создания, то по времени описываемых ею событий можно назвать протонорманистской, противоречит большинству известных науке фактов. Будь русы германцами, это неизбежно нашло бы свое отражение в языке, мифологии, краниометрии и генетике. Однако все эти науки однозначно показывают практически полное отсутствие германских черт у древних русов. Кроме того, существует слишком большой хронологический разрыв между существованием германского племени ругов, исчезнувшего с арены истории в ходе Великого переселения народов (после VI в. упоминания о ругах как о германском племени исчезают из письменных источников), и возникновением Древнерусского государства. Вряд ли целое племя на несколько столетий исчезло из поля зрения всех авторов, а затем после подобного перерыва смогло бы создать могущественное государство на той территории, которая никогда не была полем его предшествующей деятельности.

Несмотря на эти очевидные соображения, попытки объявить русов каким-нибудь германским племенем эпохи Великого переселения народов периодически высказываются отдельными авторами. Начало этому периферийному, по отношению к норманизму и антинорманизму, течению в отечественной историографии положил А.С. Будилович, предпринявший попытку в 1890 г. постулировать готское происхождение Руси. С тех пор различные его последователи пытались отождествить русов с готами, вандалами или ругами, но никаких весомых подтверждений своим утверждениям представить так и не смогли.

Вторым возможным объяснением является то, что если не все киевские русы, то во всяком случае значительная их часть являлись выходцами с Рюгена — крупного острова у побережья Германии в Балтийском море, получившего название в честь племени ругов, но впоследствии заселенного западными славянами. Выше уже приводилось свидетельство мекленбургских генеалогий, согласно которому уже Алимер, время правления которого, как следует из труда Саксона Грамматика, приходилось на гуннскую эпоху, вступил в брак с Идой, королевой Рюгена, и благодаря этому стал правителем этого острова. Впоследствии именно Рюген станет центром культа бога Святовита и благодаря этому займет исключительное положение в религиозной, а отчасти и политической жизни всего славянского Поморья. О таком их положении красноречиво было сказано Адамом Бременским в его описании западнославянских племен: «Другой остров расположен напротив вильцев. Им владеют раны (или руны), могучее славянское племя. По закону без учета их мнения не принимают ни одного решения по общественным делам. Их так боятся по причине их близости к богам, вернее к демонам, поклонению которым они преданы более прочих»{309}. То, что немецкий хронист имел в виду именно рассматриваемый нами остров, подтверждает схолия 121 к данному месту его сочинения, где для читателей специально разъясняется: «Рюген — остров рунов по соседству с городом Юмной, так что у них общий король»{310}. Память о былом духовном значении острова на Руси была столь сильна, что она навечно запечатлелась в отечественном фольклоре в образе острова Буяна, средоточия сакральных сил. Однако в других западных средневековых источниках раны фигурируют под именем русин (Rutheni). Немецкий писатель Эббон в 1151–1152 гг. говорит о территории ран как «о земле варваров, которые зовутся русинами», а другой немецкий автор Герборд в 1159 г. не только неоднократно называет их русинами, но подобным же образом называет и занимаемый ими остров Рюген: «Русиния же прилегает к датчанам и в дальнейшем также и Русиния должна подчиниться епископу датчан»{311}.

Проанализировавший различные примеры названий славянского населения острова Рюген современный немецкий историк Н.С. Тру-хачев пришел к следующему выводу: «Латинское название Rutheni, возникшее, возможно, как фонетическое подражание вероятному самоназванию “русины”, часто применялось в европейских средневековых источниках к киевским русам и значительно реже — к прибалтийским ранам»{312}. Весьма показательно, что немецкий автор Герборд в своем сочинении применял называние Rutheni одновременно и к ранам, и к киевским русам, т.е. фактически отождествлял эти два народа. От себя отметим, что точно таким же термином обозначал Прибалтийскую Русь и Саксон Грамматик, что позволяет предположить тесную связь уже между тремя народами.

Сделанное на материале немецких средневековых хроник наблюдение побудило Н.С. Трухачева сравнить описание острова русов у мусульманских авторов и описание Рюгена в западноевропейских источниках. У арабских историков неоднократно встречается описание загадочного острова Рус. Вот что, например, сообщает о нем в 966 г. Мукаддаси: «Что касается русов, то они живут на острове нездоровом, окруженном озером. И это крепость, защищающая их от нападений. Общая численность их достигает ста тысяч человек. И нет у них пашен и скота. Страна их граничит со страной славян, и они нападают на последних, поедают (и расхищают) их добро и захватывают их в плен»{313}. Гардизи описывает его чуть иначе: «Рус — это остров, который лежит в море. И этот остров — три дня пути на три дня пути и весь в деревьях. И леса (или рощи) и земля его имеют много влаги, так что если поставить ногу на сырое (место), земля задрожит от влажности. У них есть царь, которого называют хакан-рус. На острове (живет) около ста тысяч человек»{314}.

Попытки отождествить остров Рус арабских писателей с каким-нибудь реальным географическим местом предпринимались неоднократно. Его помещали, в зависимости от пристрастий исследователей, и в Скандинавию, и в Крым, и в Тмутаракань, и даже в Дунайскую Болгарию. Однако все эти отождествления страдали явными натяжками и были, в сущности, произвольными. Действительно, Скандинавию некоторые средневековые источники считали островом, однако островом русов она не могла быть ни по количеству населения (в Скандинавии оно было гораздо больше ста тысяч), ни по климатическим условиям, ни по размеру. Характеризуя последние, Адам Бременский отмечал: «Мудрейший король данов рассказывал мне о них, что Норвегию с трудом можно пересечь за один месяц, а Швецию, даже двигаясь быстро, нелегко обойти и за два. “Я сам проверял это, — говорил он, — когда недавно в течение 12 лет служил в тех краях при короле Якове. Обе страны окружены высокими горами, причем в большей мере Норвегия, которая охватывает Швецию своими хребтами”»{315}.

Понятно, что вряд ли можно требовать полной точности от арабских географов, однако очевидно, что они явно не могли спутать гористый и отнюдь не болотистый полуостров, который нелегко было обойти даже за один-два месяца, с небольшим болотистым островом, который можно обойти всего лишь за три дня пути. Когда с помощью ран германскому императору Отгону удалось победить объединенные силы живших на континенте западнославянских племен, то подданными немцев после 960 г. сделались «укряне, речане, ратари, доленчане, черезпеняне, все эти племена, жившие далеко от немецкой границы, у Одера и на берегу моря, против Руси»{316}. Очевидно, что подобная географическая характеристика может быть отнесена только к острову Рюгену, но отнюдь не к Киевской Руси.

Н.С. Трухачев детально проанализировал каждую характеристику острова Русов мусульманских писателей и показал, что реальный Рюген всем им полностью соответствует. Ключевым идентифицирующим признаком Н.С. Трухачев совершенно справедливо посчитал указание на отсутствие у русов земледелия из-за нездорового болотистого характера острова в сочетании с чрезвычайно высокой плотностью населения. Совершенно аналогичная картина наблюдается и у ран, судя по независимым от восточных писателей немецким хроникам. Весьма показательно в этом отношении замечание Герборда, записанное в 1159 г.: «Рюген, остров маленький, но густонаселенный»{317}. К моменту завоевания Рюгена численность его славянского населения, по западным источникам, составляла как минимум семьдесят тысяч человек, при том что позднее, несмотря на весь прогресс земледелия, немецкое население до Второй мировой войны так и не смогло достигнуть этого небывало высокого уровня: в 1783 г. на Рюгене жило 23 431 человек, в 1933 г. — 53 900 человек.

На основании этого ученый заключает: «Свидетельства XI — ХП вв. неоднократно подчеркивают необыкновенную многочисленность ран. Только при этом последнем условии раны могли быть сильнейшим племенем среди прибалтийских славян, как о том пишут Адам Бременский и Гельмольд. Но как можно примирить известие о необыкновенной плотности населения Рюгена с тем, что население его не занималось или почти не занималось земледелием? Возможность очень плотного населения ран объясняется их богатством: “Среди них нигде не найти ни одного нуждающегося или нищего”, — говорит Гельмольд. Богатство ран основывалось на ежегодной установленной дани, которую они получали ото всех славянских земель. Так как денег у ран не было, а были они очень многочисленны и земледелием почти не занимались, то мы вынуждены думать, что дань славян на Рюген состояла главным образом из продовольственных продуктов; ср. слова ибн-Руста, что Русь на острове “питается лишь тем, что добывает в земле славян”.

В предшествующем изложении мы рассмотрели показания ибн-Руста и Мукаддаси и нашли, что характеристика острова Рюгена во всех существенных пунктах сходна с характеристикой острова русов в описании арабских авторов: размеры небольшого острова, характер его почвы, неразвитое или полностью отсутствующее земледелие, островное положение, служащее защитой от врагов, соседство со страною славян и, наконец, исключительная плотность населения, — все эти признаки общи древнему Рюгену и острову русов. Можно ли считать совпадением, что на небольшом острове русов и на небольшом острове Рюген население пренебрегало земледелием и достигло при этом чрезвычайной плотности? Случайное совпадение такой характеристики островов едва ли вероятно, потому что необыкновенная плотность населения небольшого острова в связи с крайне мало развитым земледелием на нем является исключительно редким признаком, и именно поэтому названная особенность острова Рюгена является первостепенным аргументом в пользу его отождествления с островом русов. Если, по словам Мукаддаси, остров русов — “это крепость, защищающая их от нападений”, а Рюген, по словам Гельмольда, был “неприступен из-за трудностей своего местоположения”, то и это обстоятельство является достаточно редким существенным признаком, объединяющим остров Рюген с островом русов»{318}.

Однако болотистая почва, отсутствие земледелия в сочетании с чрезвычайной плотностью населения были не единственными признаками, объединяющими описания острова русов у восточных писателей и Рюгена у немецких хронистов. Вторым весьма характерным признаком является приоритет духовной власти над светской. Ибн Руст так рисует положение дел у русов: «У них — знахари, они господствуют над их царем, подобно хозяевам, они приказывают им приносить в жертву создателю то, что они пожелают из женщин, мужчин, табунов лошадей; если прикажут знахари, никому не избежать совершения их приказа: захватывает знахарь то ли человека, то ли домашнее животное, набрасывает веревку на шею и вешает на дерево, пока не утечет дух его; они говорят, что это жертва богу»{319}. С другой стороны, немецкого хрониста Гельмольда подобное соотношение светской и духовной власти у ран изумило настолько, что на протяжении своего сочинения он неоднократно отмечает этот удивительный факт: «Жреца они почитают больше, чем короля»{320}. Чуть позже католический писатель подробнее описывает этот феномен и объясняет его причину: «Король же находится у них в меньшем по сравнению с жрецом почете. Ибо тот тщательно разведывает ответы (божества) и толкует узнаваемое в гаданиях. Он от указаний гадания, а король и народ от его указаний зависят»{321}. Окончательно же делает тождественными обе картины указание хрониста на то, что раны приносили жертвы богам не только христианами, но и домашними животными: «Когда жрец, по указанию гаданий, объявляет празднества в честь богов, собираются мужи и женщины с детьми и приносят богам своим жертвы волами и овцами, а многие и людьми-христианами…»{322}.

Итак, у русов и у ран мы видим абсолютно одинаковое положение дел: полутеократический стиль правления, когда жрецы господствуют над светской властью, беспрепятственный выбор ими любых жертв с помощью гадания (Ибн Руст молчит о гаданиях у русов, но эта черта надежно восстанавливается у киевских русов с помощью других источников — сообщения ПВЛ о выборе с помощью жребия в 983 г. в жертву богу варяга-христианина в Киеве, былины о Садко и известия Константина Багрянородного о гадании русов о жертве на о. Хортице), типичные жертвы — домашние животные и люди. Необходимо отметить, что сам остров Рюген-Руян, известный по всему славянскому Поморью благодаря храму верховному богу западных славян Святовиту, был известен на Руси как остров Буян, сосредоточие максимальной святости в восточнославянских заговоров. Подробно эта тема, равно как и влияние западнославянского жречества на восточнославянское, была рассмотрена мной в исследовании о «Голубиной книге»{323}.

Отметим, что описания полутеократического устройства общества у русов восточных авторов совершенно не соответствуют реалиям скандинавского общества. Говоря о шведах, Адам Бременский отмечает: «Их короли происходят из древнего рода, однако их власть зависит от мнения народа: то, что все одобрят на всеобщем собрании, король должен утвердить…»{324} В схолии к этому месту говорится, что спорные вопросы, относящиеся к частным делам, принято решать жребием, а в общественных делах вопрошать демонов. Однако в этом примечании говорится о варварах вообще и, что достаточно показательно, не отмечается роль жрецов при выяснении воли богов. Поскольку мощного жреческого сословия, способного влиять на решения конунгов, у скандинавов не существовало, то очевидно, что описание соответствующих порядков у русов восточными авторами не может быть к ним отнесено.

Проанализировав сведения различных средневековых источников, Н.С. Трухачев пришел к следующему выводу: «Возможность случайного фонетического сходства между названиями Киевской Руси и Руси прибалтийской, таким образом, устраняется, и мы получаем право объединить восточных и прибалтийских русов в одну этническую группу»{325}. При этом исследователь оговаривается: «То обстоятельство, что отождествление ран и киевских русов производилось в немецких источниках разными способами, показывает, что оно было сознательным актом этнического отождествления, а не случайным заблуждением. Это вовсе не значит, что немецкие источники считают киевских русов выходцами с острова Рюгена: об этом ни в одном из них нет ни малейшего намека»{326}.

Однако тот факт, что западные авторы называют рутенами как жившее на Рюгене славянское племя ран, так и русов из Восточной Европы, равно как и то, что последних они также в ряде случаев именовали ругами, показывает, что как жители Рюгена, так и жители Древнерусского государства воспринимались ими в качестве одного народа. Приведенные Н.С. Трухачевым доказательства можно дополнить еще целым рядом данных. Так, Магдебургские анналы уже под 969 г. называют жителей острова Рюгена русцами (Rusci){327}. Об устойчивости «русского» названия острова красноречиво говорит тот факт, что еще в 1304 г. папа Бенедикт XI обращается к последним славянским князьям Рюгена Вышеславу и Самбору и именует их «знаменитыми мужами, князьями русских (principibus Russianorum)»{328}. Показательно, что еще в XVI в. Рюген у немцев назывался Reussenland{329}. О степени распространенности самоназвания «русы» у жителей острова красноречиво свидетельствует то, что количество современных топонимов с корнем рус- на Рюгене примерно совпадает с количеством названий, образованных от корня руг-: Ruschvitz, Rusewase и Rugard, Rugenhof{330}. К первой группе следует прибавить еще Rusensolt — название бухты у лежащего рядом с Рюгеном маленького островка Ое. Следует также отметить современные названия Wollin и Krakvitz, указывающие на связи с Волином и наличие в островной традиции имени Крака-Крока. В письменных источниках Krakvitz упоминается в 1316 г. в форме Crakevitz, при этом на Рюгене с 1335 г. известен и другой населенный пункт — Krakow. Определенный интерес представляет Bessin, который в 1250 г. известен как Byssin, что напоминает имя Буса в «Слове о полку Игореве». Ruschvitz на Рюгене в 1318 г. упоминался в письменных источниках в форме Ruskevitze{331}. Данное название происходит от славянского Ruskovici, а суффикс -ичи указывает на племенную принадлежность. Другой связанный с русами топоним, Rusewase, известен с 1577 г. Представлена на острове и топонимика, связанная с племенным названием «раны»: с 1532 г. известно название Ranzow; на тесную связь с войной указывают такие названия, как Rattelvitz, происходящее от славянского Ratnovici и известное с 1495 г. Retelitz, происходящее от славянского Ratlici. Несомненный интерес представляет и топоним Rothenkirchen, зафиксированный в 1306 г.{332} Последнее название перекликается как со славянским названием вселенского закона, так и с названием столицы Прибалтийской Руси.

Как видим, остров русов был хорошо известен не только соседним с ним немцам, но даже и на далеком мусульманском Востоке. Тем поразительнее практически полное отсутствие известий о нем в древнерусской письменности. Н.С. Трухачев смог привести лишь один пример, да и то достаточно поздний. В переводе XVII в. на русский язык космографии Меркатора (1512–1594 гг.) Рюген в ней был назван «остров Pycia», а в пояснении добавлено: «Въ древше лета той остров Русия вельми был многолюден и славенъ»{333}. Со времени опубликования его исследования стал известен еще один отечественный источник, упоминающий остров русов. В «Житии Евфросина Псковского», написанном в начале XVI в., о происхождении святого сказано следующее: «Сей убо преподобный отец наш Ефросин родом от великого острова Русии, между севера и запада, в части Афетова, от богохранимого града Пскова»{334}. Сам будущий святой родился около 1386 г. под Псковом и именно в этом же регионе задолго до него родилась княгиня Ольга, о которой «Книга степенная царского родословия», составленная в том же XVI в., говорит, что будущая жена Игоря была «от рода Варяжского». Очевидно, на этой северо-западной окраине Древнерусского государства память о происхождении русов хранилась достаточно долго. Вместе с тем полное отсутствие упоминания об острове русов в древнейших русских летописях красноречиво показывает, что отечественные монахи-летописцы стремились предать полному забвению память об этом оплоте исконной религии своих предков на Варяжском поморье. Однако народная память была в гораздо меньшей степени подвластна христианской цензуре по сравнению с летописными сводами, и там память о священном острове Буяне бережно хранилась на протяжении почти целого тысячелетия.

Вместе с тем имеются многочисленные примеры того, как западные средневековые латиноязычные хронисты называли живших на Рюгене славян не ранами, а именно ругами. Выше уже приводилось свидетельство английского писателя Беды Достопочтенного 690 г. В германских документах X в. Балтийское море называлось шаге Rugianorum{335}, т.е. «море ругов» — славянского населения острова Рюген. Это название не только свидетельствует, кто был тогда доминирующей силой на Балтике, но и тысячелетие спустя продолжает традицию его восприятия как моря славянского, традицию, берущую свое начало от его обозначения Птолемеем во II в. н.э. как Венедского залива{336}. Немецкий средневековый хронист Арнольд Любекский на протяжении всего своего труда именует славянское население Рюгена не ранами, а именно ругами.

Перенос прежнего названия обитателей острова Рюген на восточноевропейских русов объясняется и тем, что часть славянского населения этого острова, как это следует из археологических данных, переселилась в земли новгородских словен. Связи западнославянского населения острова с Восточной Европой в период, предшествовавший призванию Рюрика, фиксируются археологически. С одной стороны, с ранами-ругами связан особый, в основном присущий только им тип керамики, получившей в науке название фрезендорфской. На Руси эта керамика была обнаружена в нижних слоях Новгорода, на Рюриковом городище, в погребениях в сопках, Которском поселении и Городке на Ловати{337}. Поскольку обычная керамика не была предметом импорта, а в массовом порядке изготавливалась на месте, ее находки свидетельствуют о переселении на север Руси населения, обладавшего навыками создания именно такого типа керамики. С другой стороны, на самом Рюгене был найден клад из двух тысяч арабских монет, датируемый 849 г., общим весом в 2,8 кг, и серебряных украшений пермского типа. В связи с этим И. Херрман писал: «В целом можно считать, что в середине IX в. мореплаватель, который жил в Ральсвеке на Рюгене, имел прямые связи с Волжским торговым путем или, по крайней мере, со Старой Ладогой. Лодки, на которых можно везти такие богатства, известны из Ральсвека. Керамика, господствовавшая в это время в Ральсвеке, относится к так называемому фрезендорфскому типу. Аналогичный материал известен и в Старой Ладоге»{338}.

Весьма вероятно, что следом постепенного продвижения ран-ругов в Восточную Европу является старинное древнерусское название Нарвы Ругодив, под которым этот город упоминается в Новгородской летописи в 1420 и 1444 гг.{339} Происхождение этого названия непонятно. М. Фасмер предположил, что в основе его лежит имя финно-угорского божества: фин. Rukotivo «дух-покровитель ржи», также Rongoteus (Агрикола, XVI в.) и эст. Rougutaja{340}. Однако помимо трудностей чисто фонетического порядка согласиться с данной версией мешает то, что использование данного названия города самими финно-уграми не зафиксировано, подобных топонимов в их землях больше не встречается, да и сами окрестности Нарвы отнюдь не выделялись в земледельческом отношении по сравнению с остальными эстонскими и финскими землями. Высказывались предположения, что древнерусское название города произошло от корня руга в значении церковной земли, однако и эта версия не объясняет, почему новгородцы подобным образом называли именно этот город в Прибалтике, в которой было достаточно других владений католической церкви. Однако существует и другое объяснение происхождения названия Ругодив — само это слово было образовано из двух корней: племенного названия ругов, которым западноевропейские авторы называли как жителей Рюгена, так и восточных славян, и див, которое, как было показано выше, обозначало в древнерусском языке грифона. В самих новгородских землях зафиксировано имя Руготин (Ругутин), образованное от Ругота{341}, что свидетельствует скорее в пользу племенного происхождения данного корня.

Топонимика в окрестностях Ругодива также свидетельствует о западнославянском продвижении вдоль побережья Варяжского моря. Так, недалеко от Нарвы, в месте впадения р. Россонь в р. На-рову находится деревня Венекюля. Хотя в данном месте находились и другие основанные русскими деревни, однако именно она получила название, образованное от имени венедов. В русских летописях эта деревня упоминается в 1384 г. под названием «Наровский берег», однако в немецких хрониках в 1380 г. она обозначается как «Русская деревня» — «Руссише дорф». Эсты называли ее Венекюля, а водь переосмыслила это название как Вяйкюля (вяй, вааг — «безмен, весы» и кюля — «деревня», т.е. «Весовая деревня»). Последнее наименование недвусмысленно указывает на связь этого поселения венедов с торговлей. Об этом же говорят и два окрестных названия: Куллансуо (кулан — «золото», суо — «болото», Золотое болото), в котором, по преданию, один местный житель нашел бочонок с золотом, и Куллакюла (кулла — «золото», кюла — «деревня», «золотая деревня»).

Весьма показательно, что Венекюля находится на берегу реки Россонь (на местном ижорском языке река называется Рбсон, с ударением на первый слог). Хоть существует несколько вариантов, объясняющих данное название (из водского рооса — «ржавчина, цвет застоявшейся воды», ижорского россойн — «не ровная», «не прямая», ижорского росвус — «разбой»){342}, однако наиболее вероятным является объяснение, связывающее его с племенным названием рус/рос. На это еще до революции обратил внимание А.В. Петров: «Некоторые названия местностей и рек в Эстляндии (например, река Россонь, впадающая в Нарову) свидетельствуют о бывшем здесь русском господстве»{343}. Действительно, данная река была не единственной в регионе, которая не прямая или была прибежищем разбойников, а поскольку она впадает в море, вряд ли она могла быть охарактеризована как застоявшаяся. Поскольку во времена Ганзы на этой реке было пристанище морских разбойников, это свидетельствует об удобном положении реки с точки зрения мореходства. Упоминание поселения вендов на названной по имени росов реке в очередной раз говорит о тесном переплетении обоих понятий на Варяжском море. То, что племенное название ругов-росов сочетается в названии города с обозначением грифона вновь указывает на связь этого символа с варяжской Русью.

В поисках ответа на вопрос, почему восточноевропейских русов называли ругами, можно было бы остановиться на последнем объяснении, если бы не одно обстоятельство: название ругов средневековые авторы относили не только к киевским русам и западнославянскому племени ран, но и, по некоторым данным, к некоторым другим славянским племенам. X. Вольфрам отмечает, что уже около 900 г. группа славян в Нижней Австрии упоминается в латиноязычных источниках как «ругии»{344}. Выше уже приводился текст грамоты Людовика Немецкого от 16 июня 863 г., в которой недалеко от Дуная упоминалась некая Русарамарха (Ruzaramarcha). Однако примерно в этом же регионе гораздо ранее находился Ругиланд, в котором в V в. н.э. жило германское племя ругов. Его земли находились к северу от Дуная. На западе Ругиланд едва не достигал устья реки Энса, а на востоке доходил примерно до современной Вены. Однако на этой территории руги жили лишь тридцать лет, пока их государство не было разгромлено Одоакром.

Как установили исследователи, название Ругиланд при описании событий 487 г. встречается в анонимном труде «Происхождение лангобардов», написанном в первой половине VII в. Все остальные источники, упоминающие впоследствии данное название, лишь повторяли текст этого анонимного сочинения. Так, например, Павел Диакон так описывал одно из передвижений лангобардов еще до того, как они поселились в Италии: «И вот Одоакр, созвав племена, над которыми давно господствовал, а именно турцилингов, герулов и часть ругиев, которые уже давно находились под его властью, а также народы Италии, пошел на Ругиланд. Там он сразился с ругиями, нанес им сокрушительное поражение и убил их короля Фелетея. После этого он опустошил всю страну и вернулся в Италию с великим множеством пленных. Тогда лангобарды вышли из своего места и переселились в Ругиланд, который по-латыни называется Rugorum patria, и в течение многих лет жили там, так как это была плодородная земля»{345}.

Как среди отечественных, так и среди зарубежных исследователей нет единого мнения, связаны ли между собой названия Ру-гиланда и более поздней Русарамархи. А.Г. Кузьмин полагал, что такая связь существует, однако специально проанализировавший данный вопрос А.В. Назаренко пришел к выводу, что оба названия ни территориально, ни хронологически не связаны друг с другом{346}. В пользу версии А.Г. Кузьмина говорит как будто тот факт, что в одном из списков рукописи «Жития святого Северина», датируемом XI–XII вв., к латинскому названию Rugorum была сделана приписка, указывающая, что это название звучит в немецком языке как Ruzen или Rucen{347}. Однако подобное примечание переписчик мог сделать и в силу того, что знал, что другим названием живущих на Рюгене славян является русы. Кроме того, по своим размерам весьма небольшая Русарамарха явно не тождественна целому королевству ругов. Также установлено, что в устной традиции названия Ругиланда к IX в. не существовало, а грамота 863 г. составлялась сугубо в практических целях, и ее авторы отнюдь не стремились блестнуть книжной ученостью. Занявшие сразу после разгрома ругов Ругиланд лангобарды отнюдь не стали вследствие этого называться ругами, сохранив свое прежнее племенное название. Тем более подобная смена названия лишь вследствии занятия определенной территории выглядит странной для славян, поскольку, как уже отмечалось, название Ругиланда уже не существовало в устной традиции. Кроме того, возможны целых два объяснения появления «Русской марки» на Дунае без привлечения ругов. А.В. Назаренко предполагал, что данный топоним возник благодаря русской торговле, а выше было показано, что интересующее нас название может быть связано с описанной Прокопием Кесарийским державой варнов, границы которой на юге простирались как раз до Дуная.

Есть еще несколько менее достоверных текстов, предполагающих какую-то более раннюю связь ругов с русами и со славянами по сравнению с той, какая могла возникнуть после переселения племени ран на остров Рюген. Уже упоминавшийся выше прусский хронист XVI в. Лука Давид сообщал, что якобы во времена Августа ученые мужи из Вифинии пришли далеко на север до венедов и алан в Ливонии. За морем они встретили народ ульмигеров, язык которых был никому не понятен, кроме венедов. А.Г. Кузьмин отметил, что в названии народа ульмигеров, который больше не упоминается ни одним из источников, первая часть «ульми» образована от германского Holm — «остров» и сопоставил его с ульмиругами, т.е. «островными ругами», о которых писал Иордан. Поскольку смысла названия «ульмигеры» хронист уже не понимал, весьма вероятно, что в данном случае он передавал какую-то более древнюю традицию. Следовательно, речь первоначально шла о каком-то островном населении, родственном по языку венедам, т.е. славянам. Интересно упоминание в этой легенде и Вифинии, поскольку именно там правил эллинистический правитель Пруссии, у которого нашел приют Ганнибал{348}. Эта подробность неожиданным образом перекликается с римской генеалогией Рюриковичей, выводящих род русских князей от мифического Пруса, сродника императора Августа. В принципе нет ничего невозможного в том, что один из поздних переписчиков случайно поменял риг местами, в результате чего ульмеруги превратились в ульмигеров.

Кроме того, как уже отмечалось выше, определенная часть ругов добровольно или принудительно оказалась на территории Италии. Во французской поэме об Ожье Датчанине, написанной в XII–XIII вв., упоминается русский граф Эрно, возглавлявший русский отряд, защищавший Павию — столицу лангобардов — от войска Карла Великого{349}. К сожалению, эта интересная подробность появляется не в современных завоеваниям правителя франков хрониках, а в эпосе, созданном несколько веков спустя после описываемых событий. Сам Карл осаждал этот город в 773–774 гг. Данный эпизод также можно было бы связать и с остготами, однако Прокопий Кесарийский, описывая окончание войны Византийской империи с готами в Италии, приводит одну интересную подробность. После того как в битве пал последний король остготов Тейя, «варвары, послав к Нарзесу (византийскому полководцу. — М.С.) некоторых из знатнейших лиц в своем войске, сказали, что они… хотят… оставить это упорное сопротивление. Но они не хотят в будущем жить под властью императора, но проводить свою жизнь самостоятельно вместе с какими-либо другими варварами. Поэтому они просят римлян дать им возможность мирно уйти…»{350}. Византийский полководец согласился на эту просьбу, и «около тысячи готов» ушло. Куда именно ушли остатки остготского войска и все ли готы покинули с ним территорию Италии, неизвестно. Таким образом, если в данном фрагменте французской поэмы действительно отразилась историческая действительность, то данное известие теоретически может быть связано как с остготами, так и с ругами. Что касается лангобардов, третьего варварского племени, переселившегося на территорию Италии, то оно никогда не отождествлялось с русами.

Хоть, как мы видим, все случаи отождествления славян и русов с ругами вне острова Рюген нуждаются в дополнительном изучении, посмотрим, в какой период истории ругов могли возникнуть более или менее тесные контакты между этими племенами. Из слов Павла Диакона можно сделать вывод, что руги, как и готы, являются выходцами из Скандинавии: «Из густонаселенной Германии римляне часто приводили бесчисленные толпы пленных и продавали их южным народам. Часто также многочисленные народности выходили оттуда, так как эта земля производила столь много людей, что не могла их пропитать… Готы, вандалы, ругии, герулы, турцилинги и другие дикие и варварские племена пришли из Германии. Таким же образом и народ виннилеров, или лангобардов, который после этого счастливо господствовал в Италии, происходя из германских племен, пришел с острова Скандинавии, хотя существовали и другие причины ухода»{351}. Как видим, сначала этот автор говорит о переселении из Германии ряда варварских племен, не уточняя, из какого именно места Германии они выселились, и лишь в заключение констатирует, что «таким же образом» и лангобарды переселились в Италию из Скандинавии.

Однако из перечисленных Павлом Диаконом германских племен о готах, вандалах и герулах известно, что они также переселились на континент из Скандинавии. Исключение составляют лишь турцилинги, в которых ислледователи данного текста видят обычно тюрингов. Однако это племенное название с не меньшим основанием может быть сопоставлено и с торкилингами, королем которых Иордан называл Одоакра. По крайней мере при этом предводителе варваров они были достаточно тесно связаны с ругами. В том случае если эта связь существовала ранее и под турцилингами действительно имелись в виду торкилинги, то тогда все перечисленные Павлом Диаконом племена являются выходцами из Скандинавии. Таким образом, упоминание ругиев вместе с переселившимися с этого полуострова племенами позволяет предположить, что их исходная территория также находилась в Скандинавии. На основании данных топонимики некоторые исследователи предполагают, что прародина ругиев находилась в Юго-Западной Норвегии. Впрочем Иордан, живший ближе к эпохе Великого переселения народов, ничего не говорит о переселении ругов из Скандинавии, отмечая лишь, что статностью и высоким ростом руги сходны с данами.

Выше уже приводились данные Иордана и Птолемея, фиксировавших пребывание ругов на побережье Балтийского моря в районе Вислы. Упоминает о них в своем описании Германии и Тацит: «За лугиями живут готоны, которыми правят цари, и уже несколько жестче, чем у других народов Германии, однако еще не вполне самовластно. Далее, у самого Океана (Балтийского моря. — М.С.), — ругни и лемовии; отличительная особенность всех племен — круглые щиты, короткие мечи и покорность царям»{352}. Потерпев поражение от готов, руги, как считают некоторые исследователи, сначала двинулись на запад, дав название острову Рюген, но затем вслед за другими германскими племенами в середине IV в. направились на юг к Дунаю, где и оказались под властью гуннов.

Когда после смерти Аттилы созданная им империя распалась, руги вместе с другими германскими племенами восстали против владычества гуннов и участвовали в битве при Недао в 454 г., во время которой погиб сын Аттилы. После гибели готского короля Валамира руги в 469 г. в сражении на реке Болии выступают на стороне антиготской коалиции, в которую входили также свавы, сарматы и скиры, однако вместе со своими союзниками терпят поражение. Известно также, что меньшая часть ругов переселилась в Восточную Фракию, поступив на службу к византийским императорам, а большая их часть на придунайских землях создала собственное королевство Ругиланд. Южнее их какое-то время жили остготы, занимавшие Нижнюю Паннонию.

Королевство ругов упоминают очень мало источников, и значительная часть сведений о нем происходит из «Жития св. Северина», умершего в 482 г. Само «Житие» был написано его учеником Евгиппием. Именно из этого источника мы знаем, что соседями ругов были остготы, причем отношения между обоими племенами были достаточно напряженные: «В это время король ругиев по имени Флакцитей, едва вступив на престол, был сильно напуган неисчислимым множеством своих соседей — весьма враждебно настроенных к нему готов, проживавших в Нижней Паннонии. По этой причине Флакцитей попросил блаженнейшего Северина вопросить как бы небесного оракула. Придя к слуге Божьему, поведал король рыдая, что желает уйти от готских вождей в Италию, ибо они, вне всякого сомнения, замыслили его убить, хотя и отрицают это»{353}. Святой успокоил короля, предсказав, что после ухода остготов, который произошел в 472 г., он будет править в спокойствии и благополучии.

Когда Флакцитей умер, ему в 475 г. наследовал его сын Фелетей или Фева, ставший королем данного племени. На следующий год после начала правления нового короля в Ругиланде власть сменилась и в Италии. В 476 г. Одоакр сверг последнего римского императора, положив конец существованию Западной Римской империи, и сам стал править Апеннинским полуостровом. Подробнее об Одоакре речь пойдет в следующей главе, а пока отметим, что кем бы он ни был по происхождению, в возглавляемом им войске присутствовали и руги. В одном месте у Иордана первый варварский повелитель Италии именуется королем торкилингов и ругов, а в цитированном выше фрагменте Павла Диакона отмечается, что часть ругиев давно находилась под властью Одоакра.

Неизвестно, как развивались бы отношения между обоими варварскими королевствами, однако в дело вмешалась византийская дипломатия. Опасаясь Одоакра, император Восточной Римской империи Зенон (474–491 гг.) уговорил Фелетея разорвать союз с Одоакром и вторгнуться в Италию. Однако Одоакр успел нанести упреждающий удар и зимой 487 г. сам напал на Ругиланд с огромной армией, воспользовавшись распрями в королевской семье. Согласно «Житию Северина», святой перед своей смертью предостерегал брата короля Фелетея Фердеруха от разграбления монастыря, в котором он жил, грозя карами за ослушание. Брат короля ослушался запрета, за что в 482 г. был убит собственным племянником, подросшим к тому времени сыном Фелетея Фредериком. Современные исследователи предполагают, что дело было значительно сложнее и Фердерух был сторонником мира с Одоакром, за что и поплатился жизнью. Так или иначе, под предлогом мести за него «король Одоакр пошел на ругиев войной. И, одержав над ними победу и обратив Фредерика в бегство, а отца его, Феву, взяв в плен, отправил он пленного короля вместе с его зловредной супругой в Италию. Но вскоре Одоакр узнал, что Фредерик опять вернулся на родину. Тотчас послал он брата своего Оноульфа с большим войском, из-за чего Фредерик бежал вторично, на этот раз к королю Теодориху, который в то время находился у Новы, города в провинции Мезия. Там и нашел Фредерик свою смерть.

Оноульф же, имея приказ брата, повелел всем римлянам переселяться в Италию. После этого все жители провинции узнали, что, согласно предсказанию святого Северина, они будут уведены от повседневной жестокости грабежей варваров…»{354}.

Таким образом, после двух походов, сначала Одоакра в 487 г., а затем и его брата в 488 г., королевство ругов перестало существовать. Король с королевой были увезены в Италию, где впоследствии были казнены, а их сын Фредерик, после неудачной попытки вернуться на родину, бежал к своему родственнику со стороны матери Теодориху, королю остготов. Большая часть населения Ругиланда, как римского, так, надо думать, и варварского, была переселена Оноульфом в Италию, меньшая же их часть, составлявшая остатки разбитой дружины Фредерика, примкнула к остготам и вместе с ними двинулась в поход на Италию. Новый поход на полуостров также был иницирован византийской дипломатией, стремившейся стравливать между собой различные варварские народы.

После того как Теодорих одержал верх над Одоакром, ни один источник не сообщает о том, что руги вернулись на свою бывшую родину. Таким образом, большинство ругов, как тех, кто первоначально был с Одоакром, так и тех, кого он впоследствии принудительно переселил из Ругиланда, не говоря уже об остатках дружины Фредерика, примкнувшей к войску остготов, остались в Италии. Именно там примерно через полвека после этих событий упоминает их Прокопий Кесарийский при описании событий 541 г., во время войны Византийской империи с остготами: «Эти руги являются одним из готских племен, но издревле они жили самостоятельно. Когда первоначально Теодорих объединил их с другими племенами, то они стали числиться в среде готов и вместе с ними во всем действовали против врагов. Они никогда не вступали в браки с чужеземными женщинами и благодаря этому несмешанному потомству они сохраняли в своей среде подлинную чистоту своего рода»{355}.

Поскольку руги влились в состав остготского войска и признали над собой власть Теодориха Великого, становится понятно, почему этот историк относит их к числу готских племен. Вместе с тем указание византийского писателя на устойчивое стремление ругов сохранить чистоту своей крови представляет несомненный интерес. Поскольку ни про готов, ни про других германских варваров он подобного не сообщал, очевидно, что эта особенность выделяла ругов даже среди родственных им племен. Какова была судьба ругов после поражения остготов, источники не сообщают. Как уже отмечалось, после VI в. руги как германское племя перестают упоминаться в письменных источниках, чему, по всей видимости, соответствует их окончательный сход с исторической сцены в качестве отдельного племени. Если руги остались в Италии, то в результате неоднократной смены завоевателей, овладевавших этим полуостровом, они, несмотря на свою приверженность к сохранению чистоты своей крови, в конечном итоге бесследно растворились среди местного населения.

Как уже отмечалось выше, единственный источник, позволяющий предполагать как то, что они сохраняли свою обособленность еще какое-то время, так и их связь с русами, — это упоминание о защите русским отрядом Павии от войска Карла Великого. Однако это известие происходит не из источника, более или менее современного описываемым событиям, а из французской поэмы, сложенной в XII–XIII вв., т.е. четыреста — пятьсот лет после итальянского похода будущего французского императора. Если же руги входили в состав последнего отряда, сопротивлявшегося византийской армии, то, не говоря уже о том, что эта тысяча ушла в неизвестном направлении, большинство в ней явно составляли остготы, а если там и были руги, то скорее всего в столь малом количестве, что также предопределило их постепенное растворение в новой среде.

Одним из последних источников, упоминающих ругов, является эпитафия св. Мартина в Думийской базилике, которую специалисты датируют 558 г. Надпись прославляет миссионерскую деятельность святого и, что интересно, руги в ней упоминаются непосредственно перед славянами: «Огромные и многоразличные племена присоединяешь ты к благочествивому союзу Христа: аламанн, сакс, тюринг, паннонец, руг, склав, норец, сармат, датчанин, острогот, франк, бургунд, дак, алан — радуются, что под твоим водительством познали бога…»{356} Отражает ли порядок перечисления географическое соседство перечисленных в эпитафии племен — данный вопрос также остается открытым. В случае положительного ответа на него речь может идти о каких-то весьма ранних славяно-ругских контактах в VI в., однако в его пользу говорит лишь приведенное выше мнение X. Вольфрама о том, что в X в. группа славян в Нижней Австрии называлась латиноязычным автором ругиями.

Таким образом, мы видим, что, в отличие от славянского Рюгена, все остальные случаи возможного отождествления русов и ругов, встречающиеся нам в Центральной Европе и Италии, либо недостаточно надежны, как в случае с их упоминанием в поэме об Ожье Датчанине, либо допускают другие объяснения (руги «Раффельштеттенского таможенного устава» и Русарамарха близ Дуная). Тем не менее, поскольку дело не ограничивается только одним примером подобного рода, не исключено, что они действительно отражают не только присутствие интересующих нас племен в данном регионе, но и, возможно, имевшее место между ними какое-то взаимодействие.

Окончательное решение по всем этим примерам возможно лишь после дополнительного их исследования. Однако, если хотя бы один этот случай подтвердится, это будет означать, что отождествление русов и ругов в Центральной Европе имело место вне зависимости от заселения славянами Рюгена и до этого события. С учетом того, что, несмотря на разгром своего королевства и последовавшее за этим переселение, руги даже при готском владычестве в Италии пытались сохранить чистоту своей крови, естественным образом возникает вопрос, когда и при каких условиях могли состояться столь тесные контакты русов с ругами, что это дало основание для их отождествления? Наиболее вероятным событием, которое могло бы привести к подобному результату, является описанный Иорданом разгром ульмеругов готами на берегах Балтийского моря, после чего они оказались вытесненными из «собственных владений». Поскольку потерпевшим поражение островным ругам необходимо было найти новое пристанище, то, очевидно, в подобных экстраординарных условиях принцип чистоты крови соблюдался ими не очень строго. Если после поражения от готов руги нашли спасение у соседних племен оксывской культуры, то это обстоятельство наиболее просто и естественно объясняет весьма рано начавшееся отождествление ругов с русами, возможные следы которого фиксируются впоследствии в Центральной Европе и Италии. С другой стороны, это также объясняет более поздние свидетельства как Луки Давида о том, что только венеды понимали язык ульмигеров, так и С. Бухгольца о том, что королева Рюгена Ида правила на острове родственным вандалам племенем, причем под вандалами последний автор понимал тех же самых славян-венедов. Тесные контакты ругов с рутиклеями-русичами впоследствии могли способствовать и самому заключению брака Иды с Алимером, правителем другой части русов.

Глава 10. ЗАГАДКА ОДОАКРА

С проблемой ругов тесно смыкается вопрос о происхождении Одоакра, подведшего черту под существованием Западной Римской империи и этим символическим актом обеспечившего себе место в мировой истории. По поводу его племенной принадлежности наблюдается существенный разнобой среди более или менее современных описываемым событиям писателей. Иоанн Антиохийский считал, что Одоакр был скиром, Аноним Валезия напрямую этого не утверждал, но говорил, что он пришел с «родом скиров», Иордан называет его то ругом, то торкилингом, Марцеллин Комит величал его вообще королем готов, a Auctarium Havniense и другие источники считают его герулом{357}.

Еще больше запутывает вопрос сообщение более позднего писателя Григория Турского, согласно которому в V в. некий Одоакр возглавлял саксов, напавших на Галлию: «И вот Хильдерик вел войну под Орлеаном, а Одоакр с саксами выступил против Анжера. (…) Одоакр заключил союз с Хильдериком, и они покорили алеманнов, захвативших часть Италии»{358}. Время правления Хильдерика известно: он был королем франков в 457–481 гг. Что касается упоминания Орлеана, то специалисты предполагают, что речь в данном фрагменте идет о сражении при Орлеане в 463 г. Является ли Одоакр, упомянутый Григорием Турским, тем самым Одоакром, который впоследствии захватил власть над Италией? Данных для однозначного ответа на этот вопрос нет. В результате большинство английских историков, занимавшихся данным вопросом, признают тождество возглавлявшего саксов Одоакра с Одоакром, низложившим последнего римского императора, а большинство немецких исследователей считает, что Одоакр сразу после битвы при Болии направился в Италию.

Точно такое же расхождение наблюдается и в написании его имени. Большинство источников дают форму Odoacer, Прокопий Кесарийский — 'Оббахоос,, однако у Анонима Валезия он фигурирует как Odoachar, а у Кассиодора — Odovacar. Аноним Валезия, рассказывая о захвате Одоакром власти в Италии, упоминает отца будущего короля: «И вот Одоакр, о котором мы упомянули выше, лишив Августула императорской власти, провозгласил себя королем и оставался у власти тринадцать лет. Его отец носил имя Эдикон…»{359} Ученые уже давно высказали предположение, что упомянутый Анонимом Валезией отец Одоакра был, возможно, тем самым Эдико, который, согласно Приску Панийскому, в 448 г. в качестве посла Аттилы прибыл в Константинополь. Приближенные императора Феодосия подговаривали Эдикона убить Аттилу, но тот, храня верность своему повелителю, обманул коварных византийцев. Он был не единственным послом, отправленным правителем гуннов в Константинополь, вместе с ним для переговоров прибыл еще и римлянин Орест, служивший нотарием у Аттилы. Из записок Приска Панийского мы видим явное различие в положении обоих послов: «Когда мы встали после обеда, Максимин почтил Едекона и Ореста подарками, именно шелковыми одеждами и индийскими камнями. Орест, выждав удаления Едекона, говорил Максимину, что он человек умный и прекрасный, так как не пренебрег им подобно царедворцам: ибо они без него приглашали Едекона на обед и оказывали почет дарами. Так как его речь показалась нам, ничего не знавшим, неясною и мы спросили, каким образом и когда именно он был обижен, а Едекон почтен, он вышел без всякого ответа. На следующий день мы дорогою сообщили Вигиле, что нам сказал Орест. Вигила отвечал, что Орест не должен обижаться, не получая одинаковых с Едеконом почестей, так как он только прислужник и писец Аттилы, а Едекон, как известный храбрец на войне и природный гунн, многим превышает Ореста»{360}. Поскольку Эдекон назван был «природным гунном», высказывалось даже мнение, что Одо-акр был гунном по отцу, однако эта версия не получила признания у большинства специалистов. Хотя Приск называл Эдекона скифом и гунном, однако само его имя принадлежит к числу германских, а в державу Аттилы входило множество различных народов, в том числе и из данной языковой семьи.

Персонажа с этим же именем у племени скиров упоминает и Иордан при описании битвы на реке Болии в 469 г.: «Устрашенные их погибелью, короли свавов Гунимунд и Аларик двинулись походом на готов, опираясь на помощь сарматов… Они призвали остатки скиров, чтобы те вместе с их старейшинами Эдикой и Гунульфом жестоко сразились, как бы в отмщение за себя; были с ними [со свавами] и гепиды, и немалая подмога от племени ругов, и другие, собранные отовсюду племена; так, набрав огромное множество [людей], они расположились лагерем у реки Болии в Паннониях»{361}. Поскольку в «Житии святого Северина» в качестве брата Одоакра упоминается Оноульф, в имени которого можно видеть слегка искаженное имя Гунульфа, версия о скирском происхождении Одоакра как будто получает дополнительное подтверждение. Если предположить, что Гунульф был сыном Эдики, то тогда он действительно приходился братом Одоакру. Однако, поскольку Иордан не говорит не то что о степени родства Эдики и Гунульфа, но даже о том, что они вообще были родственниками, то это допущение так и остается лишь достаточно вероятным предположением.

Этого Гунульфа упоминает еще и Малх, отмечая, что он был по происхождению скиром и после поражения своего племени в битве на реке Болии в 469 г. перешел на службу в Константинополь, став стратигом Иллирика. Был ли старейшина скиров Эдика тем самым Эдиконом, который прибыл в Константинополь в качестве посла Аттилы или это были два разных человека, носивших одинаковые имена и жившие примерно в одно время? Из-за фрагментарности данных окончательный ответ на этот вопрос мы вряд ли когда-либо получим. В пользу тождества обоих персонажей как будто косвенно свидетельствует тот факт, что Одоакр служил в Италии при Оресте, отце последнего императора Западной Римской империи. Это был тот самый Орест, который до этого вместе с Эдиконом был вторым послом Аттилы. Теоретически он мог принять на службу сына своего старого товарища. Однако ни один источник не упоминает о том, что Одоакр был сыном старого знакомого Ореста, да и из записок Приска Панийского следует, что тот завидовал почестям, достававшимся на долю его напарника, и при таком отношении к Эдикону это вовсе не означает, что он принял сына последнего с распростертыми объятиями. Кроме того, свою карьеру в Риме Одоакр начал не при Оресте, а при его предшественнике Рицимере, и это обстоятельство подрывает версию о том, что Орест в память о былой дружбе с отцом Одоакра устроил его судьбу. Кем бы ни был его отец, благодаря сообщению одного позднеантичного автора нам известно время его рождения. Иоанн Антиохийский отмечает, что когда Одоакр погиб в 493 г., ему было шестьдесят лет, следовательно, будущий правитель Италии родился в 433 г.{362}

Скиры традиционно считаются одним из германских племен. На чем основывается подобное мнение, хорошо видно из утверждения Ф. Брауна: «Всего меньше мы знаем о скирах. Тем не менее германское происхождение этого народа не может быть оспариваемо. Оно доказывается не только всем ходом истории его, но и двумя единственными, дошедшими до нас, несомненно скирскими личными именами: Edica и Hunuulfus»{363}. В поле зрения античных авторов они попадают около 200 г. до н.э. и подчас упоминаются ими вместе с бастарнами. В IV в. н.э. они жили в юго-западном Причерноморье, где, по всей видимости, контактировали с ираноязычными кочевниками. Такое впечатление складывается и на основании труда Иордана: в битве на реке Болии они выступают против остготов совместно с сарматами, а в другом месте этот автор отмечает, что вместе с аланами скиры заняли вместе земли в Нижней Мезии и в Малой Скифии.

Однако сарматы были не единственными соседями интересующего этого автора племени. Еще в начале нашей эры скиры жили, если верить античным источникам, по соседству со славянами. Так, уже при описании Висло-Одерского междуречья Плиний Старший, со ссылкой на неизвестных информаторов, отмечал: «Некоторые передают, что она населена вплоть до реки Висулы сарматами, венедами, скирами, хиррами…»{364}

Что касается торкилингов, королем которых именует Одоакра Иордан, то о них мы знаем еще меньше, чем о скирах. Загадочные торкилинги, название которых иногда приводится в форме туркилинги, в большинстве случаев упоминаются в связи с Одоакром. Одно из немногих исключений — это «Римская история» Павла Диакона (XIV, 2), где торкилинги названы среди народов Аттилы незадолго до битвы на Каталаунских полях. Этот автор приравнивает торкилингов в одном месте к скирам, а в другом — к ругам. В силу весьма малого числа упоминаний об этом племени или группе лиц, про которых, по сути, мы знаем только одно название, каждый из исследователей, обращавшихся к этой проблеме, интерпретировал ее в соответствии со своими представлениями о племенной принадлежности Одоакра. Соответственно в них видели бесследно исчезнувшее германское племя, искаженные названия тюрингов или тюрков, фамилию скирского королевского рода либо название саксонской дружины Одоакра.

Таким образом, по поводу племенной принадлежности Одоакра, кем был его отец и кем были торкилинги, с которыми его связывал Иордан, мы можем высказывать лишь более или менее обоснованные предположения. Начало карьеры будущего варварского короля описано в «Житии Северина», и там оно, естественно, представлено как результат благословения этого святого, данного им в 469 или 470 г. В нем повествуется, как группа варваров, идя в Италию, завернула к Северину, желая получить его благословение. «Среди них был и Одоакр, который позже правил в Италии, в то время юноша высокого роста, облаченный в самые жалкие шкуры. Он, дабы не задевать своей головой очень низкий потолок кельи, нагнулся и, стоя в дверях, вопросил человека Божьего о своей судьбе. Ему, прощаясь, Северин сказал так: “Иди в Италию, иди! Ныне ты покрыт самыми жалкими шкурами, но вскоре будешь раздавать великие богатства”»{365}. Отметим, что «жалкие шкуры», если это только не вымысел автора «Жития», не очень соответствуют происхождению Одоакра от приближенного Аттилы.

Как могло произойти, что в лучшем случае сын вождя относительно слабого племени смог захватить власть над недавними повелителями мира? Ответ на этот вопрос мы можем найти в труде Прокопия Кесарийского: «Одновременно с Зеноном, царствовавшим в Византии, власть на Западе принадлежала Августу… До него (мудро) правил его отец Орест, человек очень большого ума. Несколько раньше римляне приняли в качестве союзников скиров, аланов и другие готские племена, которым за это время со стороны Алариха и Аттилы пришлось испытать много того, что рассказано мною в предыдущих книгах. И насколько за это время (военное) положение варваров окрепло и пришло в цветущее положение, настолько значение римских военных сил пало, и под благопристойным именем союза они испытывали на себе жестокую тиранию со стороны этих пришлых народов: не говоря уже о том, что последние бесстыдно вымогали у них против их воли многое другое, они в конце концов пожелали, чтобы римляне поделили с ними все земли в Италии. Они потребовали от Ореста, чтобы из этих земель он дал им третью часть, и, видя, что он не проявляет ни малейшей склонности уступить им в этом, они тотчас убили его. В их среде был некий Одоакр, один из императорских телохранителей; он согласился выполнить для них то, на что они заявили претензию, если они поставят его во главе правления. Захватив таким образом реальную власть (тираннию), он не причинил никакого зла императору, но позволил ему в дальнейшем жить на положении частного человека. Передав варварам третью часть земель, он тем самым крепко привязал их к себе и укрепил захваченную власть на десять лет»{366}.

Когда, ища сиюминутные выгоды, правители того или иного государства вместо заботы о развитии своего собственного народа привлекают чужеземцев для решения военных или экономических задач, зачастую это заканчивается самым трагичным образом. Примеры подобного рода неоднократно встречались в истории, начиная с Римской империи в древности и до Югославии уже в наше время. Что касается федератов, как звали эти наемные части римской армии, то, по точному замечанию более позднего историка, они и защищали Италию, и наводили на нее ужас. Весьма интересно и упоминание Прокопия Кесарийского о том, что Одоакр был одним из телохранителей императора. Это сообщение подтверждает сообщение Иоанна Антиохийского о том, что Одоакр уже в 471–472 гг. был в свите Рицимера, полководца Западной Римской империи. Следует отметить, что сам Рицимер был варварского происхождения. С 457 г. и до самой своей смерти он фактически правил Западной Римской империей, сажая и свергая по своему усмотрению марионеточных императоров. Одоакр был свидетелем того, как Рицимер в 472 г. сверг и убил императора Анфемия, как после смерти Рицимера начальник федератов Орест в 475 г. сверг очередного римского императора Юлия Непота и через два месяца провозгласил новым императором своего сына Ромула Августула.

Бывший приближенный Аттилы легко находил общий язык с варварами, однако, достигнув желаемой власти и оказавшись на ее вершине, он быстро понял, что ему предстоит быть послушным исполнителем воли этих наемников, требования которых все возрастали и возрастали, или сделаться их жертвой. Все это стало для Одоакра, сделавшего за это время карьеру от рядового телохранителя до популярного среди федератов военачальника, хорошей школой, научившей его распоряжаться властью в Риме. Таким образом варвары, королем которых впоследствии стал Одоакр, не захватывали Вечный город с оружием в руках, а были наняты самими римскими императорами. Все это наемное войско было разноплеменным: Прокопий Кесарийский отмечал, что в нем были скиры, аланы и «другие готские племена». Менее точный в описании произошедших событий Иордан дает несколько иной перечень подчинявшихся Одоакру племен: «Спустя некоторое время после того как Августул отцом своим Орестом был поставлен императором в Равенне, Одоакр, король торкилингов, ведя за собой скиров, герулов и вспомогательные отряды из различных племен, занял Италию и, убив Ореста, сверг сына его Августула с престола и приговорил его к каре изгнания в Лукулланском укреплении в Кампании. (…) Между тем Одоакр, король племен, подчинив всю Италию, чтобы внушить римлянам страх к себе, с самого же начала своего правления убил в Равенне комита Бракилу; укрепив свою власть, он держал ее почти тринадцать лет, вплоть до появления Теодориха, о чем мы будем говорить в последующем»{367}.

Хоть в данном случае Иордан именует Одоакра королем торкилингов, однако в другом месте своего сочинения, при изложении речи Теодориха, в которой тот предложил византийскому императору план завоевания Италии, этот вождь готов сетует, что полуостров подчиняется «тирании короля торкилингов и рогов (ругов. — М.С)»{368}. С другой стороны, Аноним Валезия упоминает только скиров: «Пришедший же с родом скиров Одоакр убил патриция Ореста в Плаценции…»{369} Именно это разношерстное сборище, главную роль в котором скорее всего играли скиры, и провозгласило Одоакра королем. В этом отношении более или менее современные описываемым событиям источники совершенно справедливо именуют Одоакра, равно как и его будущего противника Теодориха, rex gentium — «королем племен». Таким образом, будущий король явился в Италию не как победоносный завоеватель, а как обычный наемник, воспользовавшийся удачно сложившимися для него обстоятельствами.

Э. Гиббон в свое время справедливо заметил: «Одоакр был первый варвар, царствовавший в Италии над тем народом, перед которым когда-то преклонялся весь человеческий род. Унижение, до которого дошли римляне, до сих пор возбуждает в нас почтительное сострадание, и мы были бы готовы сочувствовать скорби и негодованию их выродившихся потомков, если бы в душе этих последних действительно возникали такие чувства. Но пережитые Италией общественные бедствия заглушали гордое сознание свободы и величия. В века римской доблести провинции подчинялись оружию республики, а граждане — ее законам до той поры, когда эти законы были ниспровергнуты внутренними раздорами, а город и провинции сделались раболепною собственностью тирана. (…) В тот же самый период времени варвары… были допущены внутрь римских провинций сначала как слуги, потом как союзники и, наконец, как повелители римлян, которых они то оскорбляли, то охраняли»{370}.

Свой переворот Одоакр осуществил 5 сентября 476 г. и этот день традиционно считается концом Западной Римской империи. Орест был убит, а его сын малолетний Ромул Августул, последний западный император, был низложен. Все источники отмечают, что Одоакр проявил редкое для той эпохи милосердие и не только сохранил жизнь ребенку, но и, дав ему достойное содержание в шесть тысяч солидов, отправил свободно жить со своими родственниками в Кампанию.

Захватив в свои руки власть над Италией, Одоакр не стал провозглашать себя западным императором, что, с точки зрения римлян, было невозможно в силу его варварского происхождения, не стал сажать на трон марионеточного императора, как это делал Рицимер, а, удовольствовавшись титулом короля, отослал инсигнии императорской власти в Константинополь, признавая над собой номинальное главенство восточного римского императора, которым в тот момент был Зенон (474–491 гг.). Так было положено начало новой политической традиции, когда возникавшие на территории бывшей Западной Римской империи варварские королевства признавались византийскими императорами. Следует отметить, что с формальной стороны все обстояло несколько сложнее: Ромул Августул официально не признавался Константинополем, который считал законным императором Западной Римской империи Юлия Непота. Последний реально правил менее года, с июня 475 по август 476 г., и был свергнут в результате переворота, устроенного еще Орестом. Несмотря на отсутствие реальной власти, Непот признавался Византией законным правителем западной половины империи вплоть до своей смерти в 480 г. Одоакр, получивший от восточного императора Зенона звание патриция, низложенного еще его предшественником Непота в качестве императора не признавал. Таким образом, с формальной точки зрения время правления Одоакра делится на два периода: до 480 г., когда еще был жив признанный Константинополем западным императором Юлий Непот, и после 480 г., когда на Западе не было уже никакого императора. Благодаря шестнадцатилетнему правлению Одоакра Италия долгое время была избавлена от варварских вторжений, внутреннее гражданское устройство постепенно восстанавливалось. Неприятную обязанность по сбору налогов Одоакр возложил на римских чиновников. Предполагаемой женой Одоакра была Сунигильда{371}, а их сына звали Телой.

Наиболее значительными событиями его правления были низложение последнего римского императора и разгром королевства ругов. Павел Диакон так описывает это событие: «В это время вспыхнула война между Одоакром, который уже несколько лет господствовал в Италии, и Фелетеем, который звался также Февой, королем ругов. Этот Фелетей находился в эти дни на северном берегу Дуная, который его отделил от Норика. В этом Норике был тогда монастырь Святого Северина… И вот Одоакр созвав племена, над которыми давно господствовал, а именно турилингов, герулов и часть ругиев, всеми которые уже давно находились под его властью, а также народы Италии, пошел на Ругиланд»{372}. Аноним Валезия отмечает как исключительную ожесточенность данной войны, так и приверженность Одоакра арианской ереси: «Итак, король Одоакр вел войну против ругов, которых дважды победил и полностью уничтожил. Он был [исполнен] доброй воли и питал благоволение к арианской секте…»{373}

Однако Одоакр не успел насладиться этой победой. Потерпев неудачу в попытке использовать ругов против правителя Италии, византийский император сделал ставку на готов. Хоть Иордан и пишет, что инициатива похода в Италию исходила от Теодориха, однако в действительности это предприятие было осуществлено готами благодаря подстрекательству Константинополя. Если в 476 г.

император Зенон даровал титул патриция Одоакру, то в 488 г. этот же правитель пожаловал тот же самый титул Теодориху. Аноним Валезия так описывает эти договоренности: «Зенон воздал благодарность Теодериху, сделав его патрицием и консулом, богато одарил его и отправил в Италию. Теодерих договорился с ним, что, если Одоакр будет побежден, то, как только это произойдет, в награду за труды свои он [Теодерих] станет царствовать вместо Одоакра. И вот, когда патриций Теодерих пришел вместе с племенем готов из города Нова, он был послан императором Зеноном из областей Востока на завоевание для себя Италии»{374}. Как отмечает Прокопий Кесарийский, оставшаяся после всех превратностей судьбы часть ругов присоединилась к войску Теодориха:«…руги, которые, соединившись с войском готов, вместе с ними ушли в Италию…»{375}

Иордан следующим образом описывает превратности этой войны. Теодорих «повел все племя готов, выразившее ему свое единомыслие, на Гесперию (Италию. — М.С.); прямым путем через Сирмий поднялся он в соседящие с Паннонией области, откуда вошел в пределы Венетий и остановился лагерем у так называемого Моста Сонция. Пока он там стоял, чтобы дать отдых телам как людей, так и вьючных животных, Одоакр направил против него хорошо вооруженное войско. Встретившись с ним близ Веронских полей, Теодорих разбил его в кровопролитном сражении. Затем он разобрал лагери, с еще большей отвагой вступил в пределы Италии, перешел реку Пад и стал под столицей Равенной, на третьей примерно миле от города, в местности под названием Пинета. Завидя это, Одоакр укрепился внутри города, откуда часто прокрадывался ночью со своими и беспокоил готское войско. Это случалось не раз и не два, но многократно и тянулось почти целое трехлетие. Однако труд его был напрасен, потому что вся Италия уже называла Теодориха своим повелителем и его мановению повиновалось все то государство. И только один Одоакр с немногими приверженцами и бывшими здесь римлянами, сидя внутри Равенны, ежедневно претерпевал и голод, и войну. И когда это не привело ни к чему, он выслал посольство и попросил милости. Сначала Теодорих снизошел к нему, но в дальнейшем лишил его жизни»{376}. Сражение на Веронских полях произошло в конце сентября 489 г. Аноним Валезия отмечает, что этой битве, в которой многие пали и с той и с другой стороны, предшествовало еще сражение на реке Сонций, которое также окончилось неудачно для Одоакра. После этих двух побед Теодорих отправился к Медиолану (Милану), где ему сдалось множество воинов Одоакра, в том числе и их предводитель Туфа. Теодорих послал его вместе со своими лучшими людьми против Одоакра, который укрепился в Равенне. Однако Туфа вновь перешел на сторону Одоакра и передал ему военачальников Теодориха, которых заковали в железо. Эта вторая измена вновь склонила чашу весов на сторону прежнего повелителя Италии. Теодорих, укрепившийся в лагере близ Павии, был вынужден запросить помощи у родственных ему вестготов. Решающее сражение произошло 11 августа 490 г. восточнее Милана на реке Аддуе. Битва была кровопролитная, однако объединенному готскому войску удалось одержать верх, после чего Одоакр бежал в Равенну, где выдерживал осаду неприятеля еще целых три года.

Хорошо укрепленный город взять готы не могли. Относительно беспристрастный Прокопий Кесарийский так описал произошедшие события: «Когда уже пошел третий год, как готы с Теодорихом стали осаждать Равенну, и готы уже утомились от этого бесплодного сидения, а бывшие с Одоакром страдали от недостатка необходимого продовольствия, они при посредничестве равеннского епископа заключили между собой договор, в силу которого Теодорих и Одоакр должны будут жить в Равенне, пользуясь совершенно одинаковыми правами. И некоторое время они соблюдали эти условия, но потом Теодорих, как говорят, открыв, что Одоакр строит против него козни, коварно пригласив его на пир, убил его…»{377} Понятно, что Теодорих, чтобы оправдать нарушение заключенного договора, постарался распространить версию, что сам Одоакр вынашивал против него заговор, однако эта трактовка произошедших событий вызывала большое сомнение как у современников тех событий, так и у последующих исследователей. Марцеллин Комит подвел такой лаконичный итог всему произошедшему: «Этот Теодорих, король готов, занял Италию, как и намеревался. Одоакр, также король готов в это время, был скован страхом по отношению к Теодориху, и заперся в Равенне. Позднее он был запутан ложью Теодориха и был им предан смерти»{378}. Теодорих, как сообщают многие источники, собственноручно убил прежнего короля Италии в марте 493 г. Одновременно и, по всей видимости, по заранее разработанному плану готами было перебито и все войско Одоакра: «В тот же день, по приказу Теодериха, все из его войска были перебиты, был уничтожен всякий, где бы его ни схватили»{379}. Таким образом, если не все, то по крайней мере большинство подчинявшихся Одоакру ругов погибло вместе со своим бывшим королем.

Как видим, ни один из позднеантичных или раннесредневековых источников не упоминает не то что о русском, но даже о славянском происхождении Одоакра. Однако, словно вокруг этого вождя эпохи Великого переселения народов было мало загадок, в конце концов появилась версия и о русском происхождении первого варварского повелителя Италии. Одним из первых ее изложил польский историк Ян Длугош: «От этого Руса, первого (праотца) и насельника Руси, ведет корень и род русин Одоакр. В год от Рождества Христова пятьсот девятый, при папе Льве Первом и императоре Льве Первом, он явился в Италию с русским войском, взял Тициний, разрушил его огнем и мечом, взял в плен и обезглавил Ореста, а Августула, который осмелился захватить императорскую власть, изгнал. Войдя со своими (воинами) победителем в Рим, он овладел королевством всей Италии, и никто не смел ему противиться. После его четырнадцатилетнего в высшей степени мирного и спокойного правления Теодорих, король готов, с большим трудом пробился в Италию через Болгарию и Паннонию. Когда он и его войско восстанавливали силы на обильных пастбищах недалеко от Аквилеи, Одоакр напал там на него с войском всей Италии, (но) был разбит Теодорихом и готами. Так как его, спасшегося бегством с немногими, народ не пустил в Рим, он укрылся в Равенне. Измученный трехлетней осадой Равенны и вынужденный сдаться, он попал в плен к Теодориху и был убит, а отнятое у русских королевство Италии Теодорих передал себе и готам»{380}. На основании каких источников или исходя из каких соображений Длугош внезапно объявил Одоакра русином, остается непонятным по сей день. Однако едва ли это было обусловлено стремлением Яна Длугоша прославить свой народ, приписав ему низвержение последнего императора Рима. Очевидно, что в этом случае историк объявил бы Одоакра не русом, а поляком.

Столетия спустя это же утверждение повторяется и на Украине во время освободительной войны против Польши. В «Бело-Церковском универсале» Богдана Хмельницкого от 28 мая 1648 г. говорилось, что руссы вышли «из Русии, от помория Балтийскаго альбо Немецкаго…», и упоминался некий князь, под предводительством которого древние руссы взяли Рим и четырнадцать лет им обладали. Канцелярист Войска Запорожского С.В. Величко в 1720 г. в своем «Сказании о войне козацкой з поляками» передает это утверждение «Универсала» в несколько иной редакции: «…руссов з Ругии от помория Балтицкого албо Немецкого…» и указывает имя древнего предводителя руссов — «Одонацер», т.е. Одоакр. К образу этого же прославленного покорителя Рима обратился на похоронах Богдана Хмельницкого в августе 1657 г. еще один его сподвижник, Самойло Зорка: «К тебе обращаю я тщетное слово; возлюбленный наш вождь! древний русский Одонацарь…»{381} Если эти утверждения о русском происхождении Одоакра, звучавшие на Украине в XVII в., еще можно объяснить влиянием идущей от Яна Длугоша более ранней польской историографической традиции, с которой восставшие казаки могли быть знакомы, то ряд других аналогичных предположений едва ли могут быть к ней возведены.

Так, согласно мекленбургским генеалогиям, Одоакр был правнуком погибшего в 405 г. легендарного короля вандалов Радегаста, о котором уже говорилось выше. Более того, родным братом Одоакра эти генеалогии считают Вислава II, прямыми потомками которого были короли вендов и ободритов{382}. Понятно, что ни подтвердить, ни опровергнуть эти утверждения мекленбургских генеалогий современное состояние источников не позволяет. С одной стороны, ни один более или менее близкий к эпохе Великого переселения народов источник вандалом Одоакра не считал. С другой стороны, мы видели, что они излагали самые разные версии относительно его племенной принадлежности, и единственное, в чем мы можем быть уверены, так это в том, что под его началом служили выходцы из самых разных варварских племен. Кроме того, мы имеем весьма отрывочные данные по поводу династических браков предводителей варварских племен в тот период и поэтому однозначно исключать саму возможность какого-то родства Одоакра и Радегаста мы не можем. Отцом героя нашей главы мекленбургская генеалогия называет Фредебальда, однако предположение о том, что его отцом был Эдикон, базируется только на одном свидетельстве Анонима Валезия. Соответственно предположение, что он был скиром, является хоть и наиболее вероятной, но все-таки гипотезой. Против достоверности данного фрагмента рассматриваемой генеалогии свидетельствуют как будто и хронологические соображения: погибший в 405 г. Радегаст едва ли мог быть прадедом родившегося в 433 г. Одоакра. Однако и здесь мы не знаем, в каком возрасте принял смерть предводитель вандалов. Смерть его сына Крока мекленбургская генеалогия относит к 409 или 411 г. Если это так, то к моменту своего похода на Рим Радегаст не только имел взрослого сына, но вполне мог иметь и внука. Как видим, вопросов в данном случае вновь больше, чем ответов, и однозначного решения по поводу подлинности данного фрагмента генеалогии нет. Однако фактом является то, что, по мнению ее составителей, знаменитый вождь варваров, подведший черту под существованием Западной Римской империи, состоял в отдаленном родстве с первыми русскими князьями. Насколько мы можем судить, к подобному выводу составители мекленбургской генеалогии пришли независимо от сочинения Длугоша.

Интересно, что возможные представления о какой-то связи Одоакра с последующими правителями Руси в слегка завуалированном виде присутствуют и в скандинавской средневековой традиции, зафиксированной ранее создания труда польского историка. «Сага о Скьёльдунгах» повествует о том, что единственная дочь скандинавского конунга Ивара Широкие Объятия Ауд Богатая была замужем за датским королем Хрериком Метательное Кольцо. У супругов рождается сын Харальд Хильдетант (в различных отечественных источниках это прозвище переводится как Клык Битвы, Зуб Битвы, Боезуб). Однако Ивар убивает Хрерика, после чего Ауд с малолетним сыном бежит от отца сначала на Готланд, а затем в Гардарики. Там она выходит замуж за короля Гардарики-Руси Радбарда и рождает ему сына Рандвера. Самого Радбарда саги называют сыном конунга Руси Скира, который в свою очередь является сыном конунга свеев Ингвара, принадлежавшего к династии Инглингов, возводящих свой род к Одину. Ивар, желая наказать дочь, во главе датско-шведского войска идет войной на Русь и гибнет в пути где-то на востоке. После этого Радбард дает войско своему пасынку Харальду Боезубу и помогает ему получить датский престол. Через какое-то время родной сын Радбарда Рандвер становится конунгом Гардарики. У Рандвера рождается сын Сигурд Кольцо, которого его дядя Харальд делает правителем Швеции. Сыном Сигурда и соответственно внуком Рандвера был знаменитый воитель Рагнар Лодброк (Кожаные Штаны). Состарившийся Харальд Боезуб ссорится со своим племянником Сигурдом, и этот конфликт кончается знаменитой Бравальской битвой, которая произошла около 770 г.{383}

Анализируя эти поздние родословные, следует иметь в виду, что хоть «Сага о Скьёльдунгах» и была, по мнению исследователей, составлена не позднее 1220 г., однако интересующая нас генеалогия правителей Руси дошла до нас лишь в латинском пересказе Арнгрима Йонссона (1568–1648 гг.). Соответственно вопрос о том, добавлялись ли какие-нибудь подробности в первоначальный текст саги, с неизбежностью остается открытым. Естественно, что те норманисты, которые строят свои построения на основании данной саги, предпочитают не акцентировать внимание на этом обстоятельстве. Отметим, что «Обзор саг о датских конунгах», составленный в 1261–1287 гг., упоминает о «гардском» происхождении Сигурда Кольцо и Рагнара Кожаные Штаны, однако ничего не говорит о принадлежности Радбарда к династии Инглингов: «Радбард, конунг в Хольмгарде, взял в жены Унну, дочь Ивара Широкие Объятия.

Их сыном был Рандвер, брат Харальда Боевой Зуб. Их сыном был Сигурд Кольцо; его сыном Рагнар Кожаные Штаны…»{384} Поскольку дата Бравальской битвы более или менее точно определена, то время жизни Ингвара, Скира и Радбарда должно относиться к концу VII — началу VIII в. Однако в Ладоге самые ранние вещи, интерпретируемые как скандинавские, датируются примерно 750 г. Равным образом ничто не указывает на присутствие выходцев из Восточной Европы в Швеции, чего можно было бы ожидать в связи с появлением на ее троне сына гардского конунга Сигурда.

О степени исторической достоверности некоторых саг говорит то обстоятельство, что по одному из вариантов династия Инглингов, к которой якобы принадлежали правители Гардарики, происходит от брака Хальвдана Старого с Альвиг, дочерью правителя Новгорода-Хольмгарда Эймунда{385}. Как известно, Новгород был основан гораздо позже, чем возникла эта династия скандинавских конунгов. «Сага об Инглингах» так прославляет отца Ауд: «Ивар Широкие Объятия подчинил себе всю Шведскую Державу. Он завладел также всей Датской Державой и большей частью страны Саксов, всей Восточной Державой и пятой частью Англии»{386}. С учетом того, что внук Ивара Харальд Боезуб ко времени Бравальской битвы 770 г. был глубоким стариком, время жизни самого Ивара следует датировать концом VII — началом VIII в.

Однако первое нападение скандинавов на Англию, ознаменовавшее начало эпохи викингов, произошло в 793 г. Как почти за сто лет до самого первого набега на этот остров Ивар сумел завладеть пятой частью Англии, навсегда останется тайной сказителей саг. Очевидно, что точно такой же выдумкой является его власть над саксами и над Восточной Державой. Показательно, что в «Саге о Скьёльдунгах» Ивар только собирается напасть на правителя Гардарики, о подвластности которого ему данная сага ничего не сообщает, а в «Саге об Инглингах» он уже описывается правителем востока Балтики. Следует подчеркнуть, что сами саги зачастую давали различные противоречивые версии происхождения одного и того же героя. Так, другие саги не знают Скира как потомка Одина. Специально исследовавшая генеалогию Рагнара Кожаные Штаны Н.И. Милютенко отмечает: «Однако стройная и внутренне непротиворечивая версия Саги о Скьельдунгах рассыпается при сравнении с другими источниками, Во-первых, разные саги называют разные имена дочери Ивара и совсем других мужей. Деда Сигурда Кольцо называют то датчанином, то норвежцем. Само отождествление конунгов Сигурда и Кольцо (Hring) — проблематично. В анналах VIII в. действительно упоминаются Annulo (Кольцо) и его дядя Харальд Старший (Herioldus). Но они не являются противниками. Наоборот, Кольцо (Annulo) после смерти Готрика Старшего в 814 г. борется за власть в Дании со своим кузеном Сигурдом. Недаром хорошо знавший латинский материал Саксон Грамматик не принимал отождествления Ринга и Сигурда»{387}. Исследовательница допускает, что включение Радбарда из Гардарики наравне с Иваром Широкие Объятия в легендарную генеалогию Рагнара Кожаные Штаны связано с борьбой датских и шведских конунгов за участие в торговле по Балтийско-Волжскому пути. Таким образом, возведение происхождения рода правителей Руси к Одину, равно как и «гардская» версия генеалогии Сигурда Кольцо являются достаточно поздними вставками.

Следует отметить, что часть имен правителей из «Саги о Скьельдунгах» встречается нам и в других памятниках скандинавской средневековой литературы. Так, в «Песне о Хюндле», входящей в состав «Старшей Эдды», говорится:

Харальд Клык Битвы, Хрёрека сын, Колец Расточителя, сыном был Ауд, Ауд Премудрая — Ивара дочь, а Радбарда сын Рандвером звался, мужи эти — жертва, богам принесенная; все это — твой род, неразумный Оттар!

Сам Оттар данной «Песни» был, по всей видимости, западнонорвежским вождем, а само это произведение перечисляет его родословную. Однако следует иметь в виду, что большинство исследователей считает, что песнь возникла не ранее XII в., а часть упомянутых в ней имен либо вымышлены, либо заимствованы из героических сказаний{388}. С другой стороны, рассказывая о скандинавском конунге Оле, участвовавшем в Бравальской битве, произошедшей около 770 г., уже знакомый нам Саксон Грамматик отмечает, что телохранителями ему служило семь королей, к числу которых он относит и Регнальда рутенского, внука Радбарда (Regnald Ruthenus, Rathbarthi nepos, английский перевод — Regnald the Russian){389}. Имя последнего представляет собой, по всей видимости, искаженное написание славянского имени Ратибора, который, согласно «Саге о Скьёльдунгах», был правителем Гардарики.

Сопоставление этих саг с текстом Саксона Грамматика позволяет сделать несколько важных выводов. Во-первых, поскольку Бравальская битва происходила между данами и шведами, то, специально отмечая, что Регнальд был рутеном, Саксон Грамматик в очередной раз недвусмысленно подчеркивает отличие этого народа от скандинавов. Во-вторых, поскольку саги называют деда Регнальда Радбарда конунгом Гардарики, т.е. знакомой скандинавам средневековой Руси, то, называя его внука рутеном, автор «Деяний данов», по сути, прямо указывает, что описанные им прибалтийские русы тождественны с современными ему русскими из Киевской Руси. В-третьих, потомок Одина Скир другим сагам неизвестен, однако само имя этого первого конунга Гардарики в данной скальдической традиции перекликается с названием племени скиров, к которому, согласно ряду рассмотренных выше источников, принадлежал Одоакр. Если исходить из гипотезы о скирском происхождении главного героя данной главы, то науке известно лишь три имени представителей данного племени. Поскольку ни Эдика, ни Гунульф никаким, даже самым косвенным, образом не были связаны с русами, следовательно, с Русью мог быть связан только Одоакр. Если это так, представление об этом бытовало в Европе еще до Длугоша, отразившись в виде связи эпонима скиров с Гардарикой в скандинавской саге. Следует отметить, что «Сага о Скьёльдунгах» в этом отношении оказывается не связана с мекленбургской традицией, исходившей не из скирского, а из вандальского происхождения Одоакра. Если Скир действительно был эпонимом скиров, то тогда создателю данной саги были известны какие-то иные предания, устанавливавшие связь между первым варварским королем Италии и «страной городов».

В заключение следует остановиться и на так называемой зальцбургской плите. В Зальцбурге, в катакомбах при церкви Св. Петра, была найдена мраморная плита, обозначающая останки св. Максима и пятидесяти его учеников, погибших мученической смертью. Надпись на плите гласила: «Лета Господня 477 князь рутенов Одоакр (Odoacer Rex Rhutenorum), Геппиды, Готы, Унгары (Венгры) и Герулы, свирепствуя против Церкви Божией, блаженного Максима с его 50 товарищами, спасавшихся в этой пещере, из-за исповедания веры, сбросили со скалы, а провинцию Нориков опустошили мечом и огнем»{390}. Уже с самого начала невольно складывается впечатление, что надпись прославляет не столько христианских мучеников, сколько Одоакра, который характеризуется ею как вождь многочисленных народов. Поскольку в ней упоминаются унгары, т.е. венгры-угры, появившиеся в Европе только в IX в., через четыреста лет после описанных в ней событий, очевидно, что перед нами поздняя подделка.

Большие сомнения вызывает и указанная на плите дата: в 477 г. прошел только один год с переворота Одоакра и ни один источник не сообщает о его походе на Норик. Поскольку С. Лесной отметил, что плита эта описывалась в брошюре зальцбургского патера Ансельма Эбнера, изданной в конце XIX — начале XX в., а сама она является копией более ранней плиты, из этого следует, что подделка была осуществлена не в наше время. Вряд ли ее совершил кто-то из отечественных приверженцев русского происхождения Одоакра. С другой стороны, А.Г. Кузьмин отмечал, что к легендарному варварскому вождю возводили свое происхождение штирийские и каринтийские маркграфы, а также и австрийский герцог. Если это так, то у кого-то из них вполне могли быть как причина, так и возможность совершить подобный подлог. Но если это так, то перед нами еще одно достаточно позднее утверждение о русском происхождении Одоакра. Поскольку нет никаких данных, указывающих на влияние на него со стороны труда Яна Длугоша или мекленбургских генеалогий, то, по всей видимости, оно возникло независимо от других источников, содержащих подобное утверждение.

Происхождение человека, положившего конец существованию Западной Римской империи, оказалось настолько загадочным, что породило различные мнения по этому поводу не только у современников данного события, но и у авторов, живших много веков спустя после эпохи Великого переселения народов. Утверждение польского историка о русском происхождении Одоакра, сделанное почти через тысячу лет после жизни этого варварского короля, можно было бы расценить как весьма позднее и поэтому недостоверное, однако мы видели еще два или, если изложенная выше версия о Скире как эпониме скиров соответствует действительности, три аналогичных утверждения, появившихся в различных местах Центральной Европы и Скандинавии независимо от сочинения Яна Длугоша. Пришли ли в трех или четырех регионах Европы различные авторы к мысли о русском происхождении Одоакра самостоятельно, путем независимых рассуждений, или же они опирались на какую-то более раннюю традицию, оставшуюся нам неизвестной?

В предыдущей главе было показано начавшееся достаточно рано в средневековых источниках отождествление ругов и русов. Исходя из ругской версии происхождения Одоакра, можно было бы понять, почему более поздние средневековые авторы и авторы Нового времени независимо друг от друга стали считать его русом. Однако, поскольку мекленбургская и скандинавская версии исходят из предположения о его вандальском или скирском происхождении, данное объяснение не подходит. Другим возможным объяснением могло бы быть то, что в империю Аттилы входило множество варварских народов, в том числе и славяне. Так, в своих путевых заметках Приск Панийский зафиксировал несколько славянских слов, а один из послов повелителя гуннов, направленный им впоследствии к константинопольскому двору, носил имя Эслав{391}, которое, вполне вероятно, указывало на его племенную принадлежность. Однако, если более поздние авторы посчитали Одоакра славянином, то совершенно непонятно, почему большинство из них называло его русом. Если идти по этому пути рассуждений, то логично предположить, что Ян Длугош должен был бы объявить его поляком, а отнюдь не русином. Эта же определенность встречается нам и у создателя Зальцбургской плиты. Как видим, имеющийся материал вновь ставит больше вопросов, чем дает основания для однозначных ответов. Понятно, что и вопрос об истоках и причинах появления русской версии происхождения Одоакра нуждается в дальнейшем изучении.

Глава 11. НОРМАНИСТСКАЯ ВЕРСИЯ ПРОИСХОЖДЕНИЯ НАЗВАНИЯ РУСИ

Материал, изложенный на страницах данной книги, говорит о том, что почти за девять столетий до Рюрика в нынешнем Польском Поморье на границе с прусскими племенами жило племя рутиклеев-русичей и, следовательно, уже существовало племенное самоназвание русов. Следует отметить, что подобное предположение идет вразрез с целым рядом других гипотез о происхождении названия нашего народа. Однако данная проблема чрезвычайно сложна и над ее разрешением уже давно бьются историки и филологи. Еще в XIX в. выдающийся отечественный ученый С.А. Геденов писал, что происхождение названия Руси есть «один из самых трудных и сложных вопросов всемирной истории»{392}.

По поводу возникновения названия Русь уже было высказано более двадцати гипотез. Однако большинство из них может быть отнесено к двум основным направлениям, прочно укоренившимся в отечественной науке. Норманисты считают, что термин «Русь» имеет скандинавское происхождение и тем или иным путем был принесен восточным славянам именно скандинавами-викингами. Их противники антинорманисты настаивают на том, что название это не было заимствовано извне, а имеет исконно славянское происхождение.

Спор этот начался еще во времена М.В. Ломоносова и продолжается до сих пор. Сама длительность этой дискуссии указывает на то, что у каждой из сторон есть свои сильные и слабые стороны, препятствующие окончательной победе той или иной точки зрения. Данные, рассмотренные нами в связи с римской генеалогией Рюриковичей, помимо освещения ранних контактов русов с германцами в эпоху Великого переселения народов, могут также оказать нам помощь и в разрешении загадки происхождения имени нашего народа. Однако, прежде чем перейти к их изложению, обратимся к противоположной точке зрения и постараемся оценить, насколько она обоснованна. Поскольку норманисты пытаются выдать свою точку зрения за единственно возможный научный подход к решению этой проблемы и всячески ее пропагандируют, рассмотрим сначала ее.

Для начала отметим, что, вопреки широко распространенному мнению, впервые сформулировали ее не немецкие ученые, приглашенные в Россию после преобразований Петра I, а примерно за столетие до них шведские авторы. Как убедительно показал В.В. Фомин, обусловлено это было великодержавными устремлениями Швеции XVII в., стремившейся поживиться за счет Руси, ослабшей в результате Смутного времени. Идеологическим обоснованием этого и стала норманская теория. Уже шведский писатель Юхан Буре, умерший в 1652 г., выводил финское слово ruotsolainen — «швед» (производное от Ruotsi — «Швеция») от древних названий Рослагена Rohden и Rodhzlagen. Следующий шаг сделал И.Л. Локцений (ум. 1677), «переименовавший» гребцов и корабельщиков Рослагена в роксолан, т.е. в русских{393}. С легкой руки их последователей идея о связи между собой шведской области Рослагена, финского названия шведов руотси и Руси приобрела широкое хождение и попала в массовое сознание. Последующие поколения норманистов на протяжении веков лишь старались придать всем этим догадкам наукообразный вид и внедрить их в качестве непреложной догмы в умы европейских и отечественных читателей.

Попутно отметим, что аналогичным образом обстоит дело и с названием летописных варягов. Точно так же не немецкие, а шведские ученые первыми отождествили их с вэрингами исландских саг и византийскими варангами. Первым западноевропейским автором, заявившим о скандинавском происхождении варягов, был шведский дипломат П. Петрей. В своей «Истории о великом княжестве Московском», изданной в 1614–1615 гг., он при пересказе римской легенды о происхождении трех варяжских князей из Пруссии впервые заявил, что «кажется ближе к правде, что варяги вышли из Швеции», хоть в другом месте своего труда на основе своих личных наблюдений отмечал, что «русские называют варягами народы, соседние Балтийскому морю, например, шведов, финнов, ливонцев, куронов, пруссов, кашубов, поморян и венедов»{394}. С легкой руки Петрея высказанная им догадка пошла гулять по страницам сначала шведских, а затем и немецких исторических трудов, продолжая свое странствие по сию пору. Однако политический подтекст «догадки» Петрея очевиден: именно в это время Швеция стремилась максимально усилиться за счет предельно ослабленной в ходе Смутного времени Руси, вынашивая различные планы от избрания шведского королевича на русский престол до образования марионеточного Новгородского государства под шведским протекторатом. И в этом отношении «догадка» профессионального дипломата и специалиста по московским делам пришлась как нельзя более кстати, создавая исторический прецедент шведским притязаниям.

С тех далеких пор норманисты и утверждают, что происхождение имени Руси связано со скандинавами, но надежно обосновать свои заявления более чем за три столетия так и не смогли. Как мы помним, в ПВЛ сказано достаточно определенно: «и изъбращася 3 братья, с роды своими, [и] пояша по собе всю Русь»{395} — «и избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь». Хоть норманист А.А. Шахматов и утверждал, что слово русь это сравнительно поздняя вставка в «Сказание о призвании варягов», тем не менее скандинавское происхождение Руси, будь оно доказано, автоматически подтверждало бы скандинавское происхождение и трех братьев, и варягов. Соблазн был и продолжает оставаться очень большим, и, вопреки гипотезе А.А. Шахматова, норманисты до сих пор изо всех сил стараются обосновать именно скандинавскую этимологию происхождения названия нашего народа. Стараются они сделать это вопреки целому ряду очевидных фактов. Во-первых, автор ПВЛ уже во вступлении совершенно однозначно упоминает как отдельные народы варягов, шведов, норвежцев, готов и русь. Следовательно, русский летописец четко отличает варягов и русь от скандинавов — шведов и норвежцев. Во-вторых, никакого племени русь, рось или с каким-нибудь похожим названием в Скандинавии никогда не было, и напрямую обосновать переход названия «Русь» из Скандинавии к восточным славянам не представляется возможным. В-третьих, сами скандинавы нашу страну Русью ни во время призвания Рюрика, ни даже позже никогда не называли. Традиционно они использовали для этого понятия Гардарики или Гарды. Все специалисты отмечают, что понятия «Русия», «Русция», «Рюцаланд» и т.п. появляются в скандинавской литературе достаточно поздно и носят книжный характер. Самые первые примеры подобного названия мы видим в форме Русция латиноязычной «Истории Норвегии», написанной по различным оценкам в период между 1152 до 1264–1266 гг., и в форме Русия опять-таки в латиноязычной «Саге об Олаве Трюггвасоне», написанной около 1190 г.{396}

Создававшие эти произведения средневековые монахи отражали не живой язык своего времени, а стремились продемонстрировать свою образованность, используя общепринятый в Западной Европе термин для обозначения Руси. В-четвертых, сами скандинавские лингвисты признают, что не только корень рус, но и все содержащие этот корень слова являются заимствованными в шведском языке{397}. В-пятых, корень рус был известен задолго до появления скандинавов в Восточной Европе. Очевидно, что не имея не только племени в Скандинавии со сколько-нибудь схожим названием, но даже самого корня в своем языке, вдобавок называя нашу страну Гардарики, скандинавы никак не могли дать ей название Руси. Тем не менее, вопреки очевидному норманисты с усердием, заслуживающим лучшего применения, вот уже три столетия стараются доказать обратное. Для того чтобы обойти все эти, казалось бы, непреодолимые противоречия, название Руси норманисты пытались вывести из др.-исл. Hreidgotar (Куник), др.-исл. hrodr «слава» (Будилович), др.-исл. drott «отряд» (Бримм), др.-шв. roper «руль» (Преображенский). Неосновательность этих попыток признают сейчас большинство норманистов, придерживающихся в основной своей массе двух других этимологии. Сторонники первой акцентируют внимание на том, что в Швеции, на побережье Ботнического залива, имеется местность Рослаген, а сторонники второй — на том, что финны до сих пор называют Швецию Ruotsi, а шведов — ruotsalainen. Естественно, немалое количество приверженцев этого течения опираются одновременно на оба этих довода.

Поскольку вопрос касается происхождения имени нашего народа, рассмотрим оба этих варианта подробно. Д.А. Мачинский и B.C. Кулешов связывают с Рослагеном не только варяжскую русь ПВЛ и росов Вертинских анналов, но и росомонов, упомянутых Иорданом: «Полагаем, что Rosomoni/Rosomani IV–VI вв. являются формой передачи того же социального (и этнического?) термина, который отражен в шведских источниках XIII–XIV вв. в слове ropsmaen/ rodsmaen «гребцы», обозначающем жителей приморской области Roden/Roden/Roslagen, название которой выводится из древнесеверногерманского rod(e) R, rop(e) R «гребцы, гребной поход, плавание между островами». Название это могло сложиться и утвердиться только в эпоху ранее VI в., до широкого распространения паруса. Область Roden/Roslagen, ныне занимающая северо-восточную, приморскую часть Упланда, в древности распространялась значительно южнее, захватывая часть побережья Ostergotland'a. С приведенными германскими словами связано и происхождение названий народа Rhos, оказавшегося свеонами (Вертинские анналы, 839 г.), и народа русь наших летописей»{398}. Мы видим, как эти туземные норманисты спокойно экстраполируют термины, которые, как они сами и признают, фиксируются в источниках только в ХШ — XIV вв., на события IV в., т.е. почти на тысячу лет назад, нимало не беспокоясь о том, чтобы найти хоть какие-то доказательства, подтверждающие их существование в ту далекую эпоху. В верноподданническом восторге и без лишней скромности они поспешили приписать любимым скандинавам еще одно великое деяние, предопределившее ход всей русской истории и еще не замеченное их коллегами: «Значение данной статьи видится нам в том, что путем анализа и сопоставления различных источников мы убедительно выявили наличие пути, ведущего из Центральной Швеции через Приладожье и Поволжье в приуральское Прикамье, — пути, возникшего не позднее II в. и интенсивно функционировавшего во второй половине IV — первой половине VI в. (…) Путь в Приуралье, проложенный скандинавами еще до появления здесь славян и балтов, со временем, после усвоения и исчерпания всех возможностей “пути из варяг в греки” оказался определяющим путем российской истории. (…) Путь этот в конечном счете и обеспечил Россию всеми основными сырьевыми богатствами, которые и в настоящее время играют огромную и двусмысленную роль в определении ее места на международной арене»{399}. Действительно, разве могли, по представлениям норманистов, русские самостоятельно дойти до Урала и Сибири? Что ж, благодаря гг. Д.А. Мачинскому и B.C. Кулешову мы теперь точно знаем, что русские землепроходцы в эпоху Московской Руси лишь потому смогли двинуться на восток, что путь им во II в. проложили скандинавы, сформировавшие «еще до появления славян» «определяющий путь российской истории».

Если же от горячечного бреда норманистов обратиться к реальным фактам, то выяснится, что Роден, эта прибрежная часть Упланда, которую туземные норманисты с легкостью привязывают к корню рос, достаточно позднего происхождения и, следовательно, в принципе не могла иметь какой бы то ни было связи с именем Руси. «До эпохи викингов название Рослаген не могло существовать, — отмечалось в изданной еще в 1985 г. книге X. Ловмяньского, — поскольку означало округ, несущий определенные повинности в военное время и поэтому возникший только в условиях развитой государственной власти»{400}. Развитая же государственность в Швеции возникла позже, чем на Руси, и уже по этой причине данное название никак не может быть отнесено к эпохе призвания варягов. В шведских источниках название Руден впервые упоминается только в 1296 г. в Упландском областном законе, а в форме Roslagen (Rodzlagen) впервые появляется только в 1493 г. Как подчеркивает Л. Грот, в качестве общепринятого названия оно закрепилось ещё позднее, поскольку даже при Густаве Вазе эту область называли Руден. Эта же исследовательница установила, что «земля или прибрежная полоса, получившая название Руден в конце XIII в., не только в IX в., но и в X в. как физико-географический субъект не существовала, ибо она находилась под водой. (…) Тот факт, что эта область только к ХШ в. стала представлять из себя территорию с условиями, пригодными для регулярной человеческой деятельности, подтверждается многими данными… Тогда цепочка Руден/Руслаген/Руотси рассыпается. Если Руотси связано с Руден/Руслаген, то этот симбиоз не имеет отношения к Руси по чисто хронологическим соображениям. Если Руотси связано с чем-то другим, то надо сначала найти это другое, а потом строить концепцию. На фоне приведённых данных попытки лингвистическим путём отыскать корни Руси, практически, в подводном царстве выглядят чистейшим абсурдом»{401}.

Утверждение норманистов, что название Рослаген должно было «сложиться и утвердиться только в эпоху ранее VI в., до широкого распространения паруса» не выдерживает проверку не то что конкретными историческими фактами, а даже элементарным здравым смыслом. Само это слово, означающее «корабельный стан», является производным от слова rodsmasn «гребцы». Очевидно, что до широкого распространения паруса любой берег, откуда люди выходили в море, по этой логике был берегом гребцов, а не один только Рослаген. Помимо этого внимание норманистов неоднократно обращалось на то, что Рослаген — это название провинции, а не племени и, следовательно, не может привлекаться для объяснения происхождения названия варяжской руси.

Одним из наиболее сильных аргументов сторонников скандинавского происхождения русов являются Бертинские анналы. Под 839 г. они повествуют о том, как к франкскому императору Людовику прибыло посольство от византийского императора Феофила: «С ними (послами) он прислал еще неких (людей), утверждавших, что они, то есть народ их, называются рос (Rhos) и что король их, именуемый хаканом, направил их к нему, как они уверяли, ради дружбы. В упомянутом послании он (Феофил), просил, чтобы по милости императора и с его помощью они получили возможность через его империю безопасно вернуться, так как путь, которым они прибыли к нему в Константинополь, пролегал по землям варварских и в своей чрезвычайно дикости исключительно свирепых народов, и он не желал, чтобы они возвращались этим путем, дабы не подверглись при случае какой-либо опасности. Тщательно расследовав (цель) их прибытия, император (Людовик) узнал, что они из народа свеев (так в последнем по времени переводе, в других переводах обычно говорится о свеонах, что соответствует тексту оригинала (Sueones. — М.С), и, сочтя их скорее разведчиками и в той стране, и в нашей, чем послами дружбы, решил про себя (в других переводах «у себя». — М.С.) задержать их до тех пор, пока не удастся доподлинно выяснить, явились ли они с честными намерениями или нет»{402}. Дальнейшая судьба этих послов неизвестна, однако именно на этом сообщении франкских анналов норманисты во многом и строят свою гипотезу.

Однако, если внимательно проанализировать текст этого сообщения, окажется, что оно далеко не так однозначно, как кажется на первый взгляд. Во-первых, норманисты почему-то совершенно не рассматривают возможность, что свеоны Вертинских анналов были авантюристами, просто выдавшими себя за русских послов, чтобы получить дары от византийского императора, не имеющими никакого отношения к народу «рос». Во-вторых, даже если предположить, что свеоны действительно были русскими послами, это свидетельствует скорее против, чем за скандинавское происхождение росов. Утверждение послов, «что они, то есть народ их, называются рос», напрямую перекликается с зафиксированной летописью формулой начала речей послов Олега и Игоря «Мы от рода русского»{403} и указывают отнюдь не на племенную принадлежность конкретных послов, а лишь на то, что они являются представителями Русского государства. В высшей степени показательна и реакция франкского императора. Из «Жития св. Ансгария» известно, что в 829 г. к Людовику Благочестивому прибыло посольство свеонов, желавших принять христианство, и к ним были отправлены миссионеры. Теперь же, в 839 г., услышав, что новые шведы называются росами, он немедленно заподозрил в них лазутчиков и задержал до выяснения обстоятельств. Такая реакция Людовика более чем красноречиво показывает, что в качество росов шведы никому на Западе известны не были. Страдавшая от набегов викингов Западная Европа знала скандинавов очень хорошо, и первая же их попытка назваться другим именем сразу же вызвала серьезные подозрения. Следует сразу подчеркнуть, что ни один источник, ни собственно скандинавский, ни русский, ни какой-либо иностранный, больше никогда не говорит о том, чтобы скандинавы утверждали, что они принадлежат к племени русов.

Другая распространенная норманистская гипотеза происхождения имени Руси выводит его от финского названия шведов ruotsi, которое в свою очередь, по их утверждениям, происходит от древнескандинавского глагола «грести» (др.-исл. roa; запад-носкандинавский корень *rop/r/s). Когда же восточные славяне на севере вошли в контакт с финнами и скандинавами, то они заимствовали финское название викингов и впоследствии стали называть этим термином и свою страну, и самих себя. Итак, согласно утверждениям норманистов, имя Русь первоначально обозначало гребцов или мореходов. Именно это о происхождении слова Русь утверждал в своем словаре М. Фасмер: «Этот этноним возводится к др.-исл. Ropsmenn или Ropskarlar «гребцы, мореходы», которое сближается со шв. Roslagen — названием побережья Упланда…»{404}То, насколько обосновано сближение с названием нашей страны шведского Рослагена, мы рассмотрели выше. Посмотрим, какое имеет основание второе сближение с «гребцами». Суммируя все норманистские идеи по этому поводу, Е.А. Мельникова и В.Я. Петрухин пишут: «В этом культурно-историческом контексте в финской среде появляется специальное обозначение приходивших на финские территории скандинавов: фин. ruotsi, зет. roots, водск. rotsi, лив. ruot's, карел, rotsi, сохранившиеся в финских языках до настоящего времени со значением “Швеция” и производным фин. ruotsalainen, эст. rootslane — “швед”, “шведский”. (…) Наличие корня ruots- во всех западнофинских языках свидетельствует о появлении слова в период языковой общности, распад которой относят ныне к VI–VIII векам. Отсутствие же производных от него, узость семантики и изолированность указывают на то, что корень этот не является исконно финским.

Источником заимствования фин. ruotsi традиционно считается производное от древнескандинавского глагола “грести” (др.-исл. roa). Отнесение заимствования ruotsi ко времени ранних (до эпохи викингов) скандинаво-финских контактов не вызывает сомнений. Однако поиски однозначной исходной словоформы для ruotsi затруднительны из-за отсутствия письменных источников (лексикон современных заимствованию старшерунических надписей насчитывает менее 500 слов), да и вряд ли необходимы»{405}.

Понятно, что когда в гипотезе одни концы не сходятся с другими, вдаваться в тонкости действительно вряд ли необходимо. Однако это необходимо для тех, кто искренне хочет разобраться в истории возникновения имени своего народа и своей страны. Остановимся на уже процитированном утверждении норманистов подробнее. Во-первых, не все благополучно даже с их любимым ruotsi. Еще в XIX в. С.А. Гедеонов привел следующие факты: «При разборе предложений Шлецера о происхождении этих имен от названия Рослагеном приморской части Шеланда Паррот замечает: “Если бы в лексиконе Гупеля, из которого Шлецер приводит переводное имя шведов, он отыскал настоящее значение слова Roots, он конечно бы не вздумал опираться на его созвучие (с Рослагеном). Оно означает вообще хребет, ребро, а в особенности ствол на листе. Перенесение этого понятия на береговые утесы или скалы, коими преимущественно изобилует Швеция, делает понятным, почему финны называли Швецию Ruotsimaa, а эсты Rootsima, страною утесов, Scherenland{406}.

(…) Окончательный свет на значение этнического эстонского Roots, финского Ruotsi проливает то имя, которым прозвали себя шведские лопари. Шведа они зовут не шведом и не родсом, a Taro, Tarolats (купец) или Laddelats (обитатель страны, Landbewohner); себя же отличают названиями Ruothi и Ruotteladz. Гейер (еще производивший финское имя шведов от Рослагена) полагает, что это имя перешло, неизвестно когда, и на лопарей; г. Куник приводит замечание Гейера, но без объяснений. Я оставляю за шведским историком высказанное им, с осторожною небрежностью, предположение; факт, о котором он свидетельствует по собственному дозволению, стоит особенного внимания. Горные лопари в Швеции называют себя Ruothi и Ruotteladz. Если принять, что они перенесли на себя генетическое, древнейшее имя шведов Rods, hrops или какое-либо другое, выйдет, что в то самое время (около половины IX века), когда славяне прозвались шведским именем Rodhs-русь, лопари прозвались тем же туземным именем шведов Rodhs-Ruotteladz; что, подобно славянам, они тогда же перестали звать шведов Россами; что, наконец, шведы, уступив свое родовое имя, с одной стороны, славянам, а с другой, лопарям, отказались от своего древнейшего туземного наименования. Пусть верит, кто хочет, в эту фантасмагорическую, да и сверх того, на отжившем рослагенском мифе основанную операцию»{407}. Кроме того, процитированные норманисты указали далеко не все значения данного корня в финских языках. В северо-карельских говорах ruotsalainen означает «лютеранин, финн», карельско-олонец. ruotsi — «Финляндия, финн, лютеранин», редко «швед», лютик.-карел, ruots — «финн, лютеранин», «Финляндия, Швеция»; норв.-саамск. ruossa, кольск.-саамск. ruossA, кильдинско-саамск. russ(A) — только «русский, Россия; русский язык». Это последнее значение присутствует и в восточнофинских языках: удмурт, dzutz «русский», коми-зырян, rot's, rut's «русский», а также в пермских языках: коми роч «русский», удм. зуч «русский». «Эти пермские названия русского возводятся еще к общепермскому roc-, которое объясняется заимствованием из прибалтийско-финского…»{408} Однако это заимствованное общепермское слово, подчеркивает О.Н. Трубачев, обозначало не шведа, а русского. Поскольку прапермская общность распалась уже около VIII в., то и общепермское roc-, если оно действительно было заимствовано из западнофинского rotsi, и само финское ruotsi должны были существовать уже в VI–VII вв.

Как видим, данный термин в северных финно-угорских языках обладает целым рядом значений, и история его становления до сих пор окончательно не выяснена. Несмотря на это, норманисты берут только одно его значение и на основании этого строят свою теорию. Следует также отметить, что сами финны именуют Ruotsi Швецию, а отнюдь не Русь, которую они называют Venaja и никогда не смешивают между собой эти два понятия. Таким образом, финны называют две страны и два народа совершенно разными именами. Это в очередной раз показывает, что ни о каком переселении сколько-нибудь значительного количества скандинавов на Русь, давшего бы основания для переноса на нашу страну финского названия шведов, речи быть не может. Следует отметить, что в Финляндии зафиксирована топонимика собственно с корнем рус: озеро Ryssaa-sio, Rys-vand, порог Russ-forsen, отмель Ryzraen, берег в Ботническом заливе Rysstrand{409}. Все это делает норманистскую гипотезу еще более сомнительной и с чисто лингвистической точки зрения.

Гипотеза норманистов вызывает возражения не только у лингвистов: «Археолог не может согласиться с такими построениями. Если Ruotsi/Rootsi является общезападнофинским заимствованием, то оно должно было проникнуть из древнегерманского не в вендельско-викингское время, а раньше — до распада западно-финской общности, то есть до VII–VIII вв., когда уже началось становление отдельных языков прибалтийских финнов. Тем не менее существенных проникновений скандинавов в западнофинский ареал в первой половине I тыс. н.э. археология не фиксирует, они надежно датируются только вендельско-викингским периодом. Следовательно, с исторических позиций данная гипотеза не находит подтверждения»{410}. Уже с самого начала вступая в противоречие как с лингвистическими, так и с археологическими данными, эта гипотеза норманистов вдобавок не может указать даже исходной формы в скандинавских языках. Выдающийся отечественный лингвист О.Н. Трубачев особо заострял внимание на этом показательном факте: «…скандинавская этимология для нашего Русь или хотя бы для финского Ruotsi не найдена»{411}. В свете этого и становится понятным, почему с точки зрения норманистов поиски однозначной исходной словоформы для ruotsi «вряд ли необходимы».

Отметим, что если Е.А. Мельникова и В.Я. Петрухин определяют это заимствование временем до эпохи викингов, то их предшественник, шведский норманист Р. Экблум, в 1915 г. датировал переход западноскандинавского корня rop(r)s- в финское ruotsi примерно 800 г.{412} Подобный разброс во мнениях среди самих норманистов объясняется тем, что они попали в ловушку своих же собственных концепций. Как мы помним, столь любимые ими Вертинские анналы под 839 г. отмечают приход к франкскому императору послов-свеонов, «утверждавших, что они, то есть народ их, называются рос», а их король именуется хаканом. Последнее обстоятельство показывает, что Русский каганат, послами которого они себя именовали, находился где-то на юге, в зоне контакта с Хазарским каганатом. Очевидно, именно подчеркивая независимость и равенство с хазарами, правитель этих росов и принял на себя императорский титул хакана.

Как следует из Вертинских анналов, послы выступали именно от имени народа, а отнюдь не от имени сословия гребцов. Следовательно, согласно норманистским представлениям, якобы существовавшее сословное самоназвание скандинавов к 839 г. уже явно перешло в этническое. Очевидно, что если финны только около 800 г. переняли у скандинавов слово ruotsi, которое затем должны были заимствовать у них славяне, то за сорок лет оно никак не могло превратиться в этническое самоназвание некой общности на юге Восточной Европы. Стремясь уйти от этой явной несообразности, Е.А. Мельникова и В.Я. Петрухин датируют проникновение данного корня в финский язык гораздо более давней эпохой, до начала походов викингов. Однако и здесь они наталкиваются на новые противоречия: археология не подтверждает столь ранних скандинаво-финских контактов, и тем более не подтверждает присутствие скандинавов на юге Восточной Европы. Как отмечала сама Е.А. Мельникова, не только в указанный Вертинскими анналами период, но и «на протяжении всего IX в. в Среднем Поднепровье почти не обнаруживается скандинавских древностей». Таким образом, уже при первом сопоставлении с археологическими данными и показаниями письменных источников гипотеза о руотси начинает рассыпаться как карточный домик. Основываясь в первую очередь на лингвистических данных, эта гипотеза, напомним, к тому же не может указать и «однозначной исходной словоформы» для ruotsi.

Избавив себя от необходимости доказывать исходный пункт своей гипотезы, норманисты затем делают следующее допущение — при контактах с другими народами скандинавы называли себя почему-то не шведами, норвежцами, датчанами или викингами, а исключительно гребцами: «…знакомство арабов с теми самыми отрядами, которые называли себя rops (menn) и которые западные финны называли ruotsi…» «В Вертинских анналах оно не только прямо почерпнуто от пришедших в Ингельгейм “росов”, но и, вероятно, отражает самоназвание этой группы свеонов. (…) Оно могло быть заимствовано прямо у пришельцев и отражать самоназвание дружин, которые в значительной части состояли из выходцев из Скандинавии и сохраняли то же название с основой rops, которое ранее усвоили финны в форме ruotsi». «Особенности проникновения скандинавов в финские земли — в результате походов на судах, участники которых, гребцы и воины, носили название производное от rops, — обусловили превращение профессионального самоназвания в экзоним (иноназвание) в финской среде»{413}.

Пикантность ситуации заключается в том, что и в Западную Европу скандинавы совершали походы на судах, оседали и достаточно тесно контактировали с местным населением в отдельных регионах, таких как Англия или Нормандия, но за все несколько столетий походов викингов на Запад мы не имеем ни единого примера того, чтобы они называли себя «гребцами» в качестве самоназвания целой группы. Не знают этого «профессионального самоназвания» скандинавские саги и рунические надписи. Таким образом, существование социальной прослойки гребцов в Скандинавии в эпоху викингов так и остается недоказанным. Назвать сколько-нибудь вразумительную причину того, почему шведы в финских землях вдруг стали называть сами себя не шведами, а «гребцами», норманисты за три столетия так и не смогли. Поскольку скандинавское rops ни при каких лингвистических условиях не могло перейти в «росов» Вертинских анналов, норманистам не остается ничего иного, как выводить его от финского ruotsi. Однако почему скандинавы, оставившие по непонятным причинам свое племенное самоназвание, затем поменяли и свое «профессиональное самоназвание» на его искаженный вариант, бытовавший в финской среде? И на этот вопрос у норманистов нет вразумительного ответа. При этом следует иметь в виду, что, как отметил О.Н. Трубачев, к заимствованию побуждает престиж дающей стороны, однако становившиеся жертвами набегов викингов финны явно не обладали таким престижем в глазах скандинавов. Поскольку все построения норманистов базируются на предположении, что скандинавы сами стали называть себя руотси, мы вправе ожидать наличие этого слова в шведском языке, однако оно там отсутствует.

Абсурдность норманистской этимологии показывает и собственно скандинавский памятник, а именно «Деяния данов». Поскольку Ruthenus является латинизированной формой «русский», то, следуя логике норманистов, мы придем к выводу, что в эпохальной Бравальской битве, в которой сошлись датчане и шведы, на их кораблях был только один-единственный гребец — Регнальд рутенский. Все остальные корабли перед решающей битвой полагались, очевидно, исключительно на волю ветра и волн. Поскольку как авторы саг, так и писавший на их основе Саксон Грамматик были скандинавы, то ни о каком языковом непонимании здесь речь идти не может. Отметим, что сама Бравальская битва произошла около 770 г., когда, по утверждениям норманистов, интересующее нас понятие использовалось скандинавами в качестве профессионального самоназвания. Как видим, норманистская этимология имени Русь находится в вопиющем противоречии с собственно скандинавскими памятниками.

Дальше — больше. «Появление скандинавов на территориях, удаленных от побережья Балтийского моря, среди финских племен, в первую очередь в Приладожье, было близко по времени к началу славянской колонизации этого региона. (…) К VIII–IX вв. относятся и древнейшие западнофинно-славянские языковые связи… Очевидно, именно в это время на основе устоявшегося финского возникает и восточнославянское обозначение скандинавских купцов и воинов. Переход финск. ruotsi > др.-русск. русь фонетически убедительно обоснован. Зап.-финск. uo/oo закономерно отражалось в др.-русск. у, что подтверждается рядом аналогий… Возможность перехода финск. -ts- > др.-русск. -с- имеет несколько наиболее вероятных объяснений: во-первых, заимствование могло иметь место до образования «ц» в древнерусском языке, во-вторых, если заимствование и происходило позже, то -с- в слове «русь» могло возникнуть как упрощение консонантной группы -ts- (ср.: vepsa > весь)»{414}.

Вновь мы видим одни сплошные натяжки и догадки, выдаваемые за непреложные факты. Если, по утверждению тех же норманистов, в районе Ладоги славяне и скандинавы появились примерно одновременно, в середине VIII в., то зачем понадобилось славянам перенимать у финнов название скандинавов, если они могли перенять название скандинавов, будь то свей или пресловутые «гребцы», от них самих? Зачем впоследствии они сами назвались этим искаженным финским термином? Мы видим, что в гипотезе норманистов уже целых два племени — скандинавы и славяне — должны отказаться от своего природного самоназвания и «прозываться» финским названием скандинавов — вещь, выходящая за пределы всяческого вероятия и здравого смысла. В качестве аналогий норманисты приводят образование названий современных англичан, французов, норманов в Нормандии, лангобардов и болгар, однако и эти сравнения явно натянутые. Во-первых, в этих случаях мы имеем покорение одного народа другим, в то время как современные норманисты вынуждены признать, что никакого скандинавского завоевания славян не было. Во-вторых, в истории действительно есть примеры того, как народы получали свои названия от завоевателей, однако нет ни одного примера того, чтобы и завоеватели, и побежденные начинали называться термином, которым бы завоеватели назывались у какого-нибудь третьего народа.

Как заметил один из критиков норманизма, вся эта гипотеза о руотси, по сути, равнозначна тому, как если бы англичане покорили Индию и «прозвались» бы при этом не своим именем, а тем, под которым они были известны у бирманцев. Против этой гипотезы говорит и название шведов в отечественных летописях. Их название свей, равно как и самоназвание швабов, восходит к и.-е. sue, s(e)uo — «свой»{415}. Однако, несмотря на эту этимологию, уже своей прозрачностью, подталкивающей к сближению, во всей древнерусской литературе мы не встречаем ни одного примера, когда бы о свеях говорилось как о своих, т.е. как о людях общего с русскими происхождения, ни даже намека на какое-то родство с этим народом. Факт достаточно странный, если предположить, что наш народ стал действительно называться русью от финского названия скандинавов, равно как и в свете летописного утверждения о варяжском происхождении новгородцев. Показательно, что и ни один скандинавский текст не называет русов скандинавами. Следует отметить, что реальным скандинавам, как побывавшим на Руси, так и не побывавшим, если судить по их сагам, ни разу даже в голову не пришло связывать название нашей страны с финским руотси или шведским Рослагеном.

Более того, несмотря на утверждения почти всех современных норманистов о том, что Ладога и ее окрестности как зона славяно-финноскандинавских контактов и была той самой Русью, откуда это название распространилось на все Древнерусское государство, скандинавская «Сага о Хальвдане Эйстейнссоне» вообще не считает Ладогу Русью, а относит данное название к какой-то заморской стране. Сама эта сага была написана не ранее середины XIV в. и посвящена вымышленной истории норвежского конунга Эйстейна, якобы захватившего Ладогу и ставшего ею править во времена Харальда Прекрасноволосого, умершего около 940 г.: «Конунг Эйстейн находится теперь в своем государстве… Так продолжалось до того дня, когда большой купеческий корабль, плывший с востока возле Балагардссиды, попал в сильную бурю. Тот корабль исчез, и ни одному человеку не удалось спастись, и думали люди, что сильная буря, должно быть, разбила судно. Позже осенью наступил день, когда ко двору конунга Эйстейна пришли два человека. (…) Они рассказали, что их обоих зовут Грим, родом они из Руссии и потеряли все свое богатство при кораблекрушении. Они просили конунга разрешить им остаться перезимовать»{416}.

Нечего и говорить, что в это время Ладога находилась под властью Рюрика, а затем и его преемников, и ни о каком ее захвате и последующем правлении там Эйстейна говорить не приходится — все это откровенная выдумка создателя этой саги. Однако интересно в ней другое: Ладогу автор саги не считает Русью. Путь туда лежит по морю на запад мимо Балагардссиды, которую исследователи отождествляют с юго-западным побережьем Финляндии между Хельсинки и Або. Утверждение незнакомцев, что «родом они из Руссии» и потерпели кораблекрушение на Балтике, не вызывает ни малейшего сомнения или подозрения у правящего в Ладоге скандинавского конунга. В сагах обычно конкретизируется место, куда направляется тот или иной персонаж, если оно находится в Скандинавии. Поскольку в данном случае этого нет, очевидно, что эта заморская Русь не является Скандинавией.

Тот факт, что автор саги, русский перевод которой был известен уже в XIX в., не сделал подобное отождествление, должно было бы навести отечественных норманистов на серьезные размышления. Однако вместо этого они предпочли истолковать не вписывающийся в их представления факт удобным для себя способом. Согласно их мнению, пришедший из латинской традиции термин Руссия использовался авторами саг наряду с традиционным Гардарики, и на каком-то этапе оба названия стали применяться к различным ареалам: Гардарики по отношению к северу Руси, а Руссия — по отношению к Южной Руси с центром в Киеве. Затем на каком-то этапе оба названия стали взаимозаменяемыми. Однако плывший с востока на запад мимо Финляндии корабль мог попасть в Южную Русь, только обогнув всю Европу и переплыв Черное море. Как ни плохо знали исландцы в XIV в. географию Восточной Европы, однако они вряд ли стали придумывать подобный невероятный маршрут. Очевидно, что Руссия данной саги не является Южной Русью, куда из Ладоги можно было спокойно попасть по пути «из варяг в греки», который должны были бы хорошо знать скандинавы, будь они на самом деле теми самыми варягами. В представлении создателя этой саги Руссия не тождественна Скандинавии и при этом находится где-то за морем на западе по отношению к Ладоге. Таким образом, данный скандинавский текст показывает, что представления о какой-то заморской по отношению к Восточной Европе Руси были известны не только древнерусскому летописцу, но и другим обитателям балтийского региона.

Хоть норманисты и утверждают, что переход финск. ruotsi → др.-русск. русь «фонетически убедительно обоснован», однако это убедительно только с их точки зрения. Несмотря на то, что вопрос о времени образования ц в древнерусском языке остается открытым, однако переход финск. ts в др.-русск. с крайне сомнителен и по другой причине. Как заявляют в рассматриваемой статье сами норманисты, древнейшие западнофинно-славянские языковые контакты относятся к VIII–IX вв. Очевидно, что самыми первыми название руотси должны были перенять от финнов ильменьские словене. Однако характернейшей чертой их диалекта было именно цоканье, возникновение которого норманист А.А. Шахматов датировал VII–VIII вв. Следовательно, даже в случае заимствования финского корня вместо слова русь у предков новгородцев должно было образоваться руць. Аналогия с весью также является натянутой: во-первых, ts это не то же самое, что ps, и, во-вторых, не указано время этого заимствования.

Понимая всю шаткость своих построений, норманисты выдвинули еще несколько аргументов, призванных доказать скандинавское происхождение имени Русь. «Для летописца XII в., — утверждают Е.А. Мельникова и В.Я. Петрухин, — его этническое содержание не вызывало сомнений: он ставит русь в один ряд с другими скандинавскими народами: “сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане”»{417}. Авторы здесь в цитате из летописи благоразумно ставят точку, поскольку дальше в этом же предложении идет упоминание англов и готов. Окончательно рассеивает все сомнения другая цитата из ПВЛ, приведенная в восьмой главе, где русь упоминается в следующем перечне: варяги, шведы, норвежцы, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы и т.д. Как видим, данный перечень включает в себя далеко не только скандинавские народы. Очевидно, что летописец имел в виду не этническое, а географическое положение руси, жившей по соседству со скандинавами и англами. «Наконец, на неславянскую этническую принадлежность первоначальной “руси” указывает и то, что этническая группа “русь” не включена летописцем ни в один из перечней славянских “племен” (полян, древлян и др.), расселившихся по Восточно-Европейской равнине»{418}. Вновь мы видим натяжки: исследователями отечественного летописания уже давно было показано, что в ПВЛ сосуществуют две концепции происхождения руси — варяжская и полянская. Последние были славянами, да и в пользу славянской принадлежности варягов существуют многочисленные доказательства.

Против отождествления варяжской руси со скандинавами однозначно свидетельствуют и письменные источники. Средневековый датский историк Саксон Грамматик, описывая жизнь датского героя Хальдана, делает о нем одно чрезвычайно важное для нас замечание: «Но когда он услышал, что идет яростная война между Альвером, королем Швеции (Aluerum Suetie regem), и рутенами (Rutenosque), он немедленно направился на Русь (Rusciam), предлагая помощь местным жителям, и был принят всеми с величайшей честью»{419}. В средневековой латиноязычной литературе русских неоднократно называли рутенами, и, поскольку даже в одном этом предложении оба понятия используются как взаимозаменяемые термины, очевидно, что речь у датского летописца идет о древних русах. Дат у Саксона Грамматика нет, но, поскольку история Хальдана рассказывается в им в седьмой книге своей хроники, а в предыдущей, шестой, книге описывалась война с гуннами, война русов со шведами, в которой принял участие датский воин, явно имела место еще до возникновения Древнерусского государства. Как мы видим, шведы и русские-рутены фигурируют в данном тексте как два совершенно различных народа. Очевидно, что датский автор, хорошо зная своих шведских соседей, не стал бы указывать в качестве отдельного народа каких-то шведских «гребцов», решивших воевать с собственным королем. Как видим, против норманистской гипотезы о руотси совершенно однозначно свидетельствует сама скандинавская традиция.

Как мог убедиться читатель, ни из Рослагена, ни от руотси название нашей страны и нашего народа не выводится. Все попытки норманистов доказать один из главных постулатов своей гипотезы успехом не увенчались. Единственное, на что они способны — так это на протяжении трех веков с маниакальной настойчивостью повторять как магическое заклинание понравившуюся им идею, вопреки многочисленным противоречащим ей фактам. Следует отметить, что надуманность и абсурдность всей этой этимологии была очевидна с самого начала. Еще М.В. Ломоносов, давая отзыв на сочинение норманиста Миллера, написал, что в вопросе о происхождении имени Русь «показал он здесь пристрастие к своим неосновательным догадкам, полагая за основание оных такие вымыслы, которые чуть могут кому во сне привидеться» и охарактеризовал всю эту гипотезу о финском руотси нагромождением «нескладных вымыслов»{420}. Спустя столетия выдающийся польский языковед Я. Отрембский так охарактеризовал норманистскую этимологию слова Русь у Фасмера: «Эта концепция является одной из величайших ошибок, когда-либо совершавшихся наукой»{421}.

Глава 12. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИМЕНИ РУСИ И ИЗНАЧАЛЬНАЯ ПРАРОДИНА НАШЕГО НАРОДА

Наряду с норманистской гипотезой существовало несколько версий и о славянском происхождении имени Русь. Поскольку неподалеку от Киева, в Среднем Поднепровье, есть река Рось, то велик был соблазн связать с ней происхождение названия нашего народа. Эта гипотеза пользовалась популярностью в определенное время, но, однако, не выдержала проверку с лингвистической точки зрения. Тексты летописей показывают, что первоначально название этой реки писалось не через о, а через ъ — Ръсь, в косвенных падежах «по Ръси», «на Рши»{422}. Более того, жившие на ней люди называются летописцам не русами, а поршанами: «и тоу прислашася к нему Чернии Клобоуци. и все Поросье… и тоу скоупишася вси Клобоуци и Поршане»{423}. Таким образом, гипотеза о первоначальной связи Руси с рекой Рось также не выдержала проверку фактами.

Хоть данная конкретная локализация возникновения изначальной Руси и оказалась неверной, однако это обстоятельство не свидетельствует о неверности самого предположения об образовании имени нашего народа и принадлежащей ему страны от названия реки.

Еще в XIX в. целый ряд ведущих отечественных ученых обратили внимание на связь названия Руси с индоевропейским корнем, обозначавшем воду. Так, в 1869 г. А.Н. Афанасьев отметил этимологическую связь между санск. rasa «жидкость, влага, вода», кельт, ras, ros «озеро, пруд», лат. ros «роса», лит. rasos szwente — праздник росы в июне и такими славянскими словами, как русло, середина речного ложа, и русалки — обитающие в воде мифологические существа{424}. К этому же перечню можно добавить, с одной стороны, общеславянскую росу, а с другой — др.-греч. drosos — «роса»; герм. rieseln — «река», др.-прусск. rassa — «река», лит. ruseti — «медленно течь». В 1876 г. в своем фундаментальном исследовании С.А. Гедеонов пришел к следующему выводу: «У славянского племени санскритское и зендское гас, гаос переходят из нарицательного в собственное, под формой Рось, Русь; здесь начало мифологического периода его. Этому периоду принадлежит существующее только в русском языке (подобно названию русалок) слово русло… от речного, священного Русь»{425}.

Однако задолго до успехов сравнительного индоевропейского языкознания в XIX в. утверждение о происхождении названия Руси от одноименной реки уже присутствовало в русской средневековой традиции. Во второй главе оно уже встречалось нам в приписке XVI в. к житию Антония Сийского («иже нарицается Русь, по реке Русе»). В качестве одного из вариантов происхождения интересующего нас названия это мнение упоминается и в Густынской летописи. Когда ее автор задался вопросом о происхождении названия своего народа, он изложил все известные ему версии: «Но откуду взятся сему славному народу сiе именоваше Руси, лътописцыи розличне повьдаютъ. Едины глаголютъ, яко от Росса князя полунощного, его же пророкъ Езекшль в главе 38 и 39 поминаетъ, иныи от реки глаголемыя Рось, иныи оть русыхъ власовъ, понеже въ сей стране сицевыми власы мнози обретаются, иныи отъ града Русы, лежащаго недалече от Великого Новагорода, иныи оть Русса сына Лехова, его же глаголютъ некогда зде княжети; конечнее же глаголютъ, яко отъ розсеянiя Россiя именуется»{426}.

Как уже не раз отмечалось современными исследователями, библейский князь Рос явился ошибкой средневековых переводчиков, и предположение о происхождении названия нашей страны от него являлось достаточно поздней «книжной» версией. Связь Руси с русыми волосами представляет пример «народной» этимологии, также не поддерживаемой современной наукой. Еще более поздней и искусственной является попытка соотнесения ее с понятием «розсияния», с которым связывалось к тому же не Русь, исконное название нашей страны, а гораздо более позднее ее название Россия. Гораздо более древним и зафиксированным уже в средневековую эпоху является легенда о Русе, брате или сыне Леха, рассмотренная нами выше. Об ошибочности связи названия Руси именно с рекой Росью было уже сказано в начале этой главы, и ее появление в летописи, по всей видимости, объясняется южнорусским происхождением летописца. Однако он был человеком достаточно образованным и постарался собрать все существовавшие на тот момент версии происхождения нашего народа. В результате этого наряду с южнорусской версией, связывающей происхождение его имени с рекой Росью в Киевской земле, в летописи фигурирует и северорусская версия, связывающая его происхождение с городом Русой, ныне Старой Руссой, находящимся в Новгородской земле.

Хотя в данном случае речь идет о городе, однако и его название оказывается тесно связанным с одноименным названием реки. Уже «Книга Большому Чертежу» отмечает, что Руса стоит на реке с однокорневым названием: «На усть реки Порусьи город Руса, от Великаго Новагорода 60 верст»{427}. Воскресенская летопись прямо производит название Руси от данной реки: «И пришедше Словъне съ Дуная и сьдоше у езера Ладожьскаго, и оттоль прще и седоша около озера Илменя, и прозвашася инымъ именемъ, и нарекошася Русь реки ради Руссы, иже впадоша во езеро Илмень; и умножився имъ, и соделаша градъ и нарекоша Новградъ, и посадиша старейшину Гостомысла…»{428} Согласно «Повести о Словене и Русе», последний назвал эту реку в честь своей жены Порусии, а город — в свою честь. Автор более поздних примечаний к Лаврентьевской летописи также производит название Руси именно от данной реки: «Словене же, пришедше съ Дуная, съдоша около озера Илмеря, и нарекошася своимъ именемъ Русь реки ради Русы, и создаше градъ, и нарекоша его Новъ градъ»{429}. Понятно, что полностью доверять этим сравнительно поздним известиям мы не можем: в летописи жители Русы называются не русами, а рушанами; кроме того, археологические данные пока не подтверждают древность Старой Руссы. Согласно данным раскопок, поселение на берегах Порусьи, давшее начало этому городу, существовало во второй половине X в. Керамики древнейшего периода найдено пока очень мало, однако материалы уже следующего столетия однозначно указывают на связи Руссы с западнославянским миром: «Так, в слое XI–XII веков в Руссе были найдены горшки с высоким цилиндрическим горлом, с валиками на плечах и богатым узором на стенках. Подобная посуда встречается в древнейшем слое Новгорода, но характерна она для городов, расположенных по южному побережью Балтийского моря: Щецина, Гданьска и многих других, где в древности жили славяне»{430}.

В качестве города Руса упоминается в летописях с 1167 г. Анализируя письменные источники, А.Н. Насонов отмечал ее связь с княжеской властью: «В древнейшем известии о Русе поселение выступает как центр, лежащий на пути князя с юга в Новгород. (…) Пережитки княжеских прав в Русе (охота) отражены в договорах великих князей с Новгородом, в которых эти права ограничены»{431}. На основании упоминания этого города в летописной статье 1234 г. исследователь предполагает существование в Русе какого-то постоянного отряда. Все эти данные говорят о наличии какой-то особой связи данного города с князьями. Следует отметить, сам этот город явно древнее первого упоминания о нем в летописи и фигурирует уже в новгородской берестяной грамоте № 526, датируемой 1050–1075 гг., отмечающей долг у двух жителей этого города{432}. Хоть данный город по сравнению с другими городами севера Руси и был более тесно связан с князьями и связь эта, вполне вероятно, могла восходить еще к первым Рюриковичам, однако отсутствие в материалах раскопок слоев, предшествовавших эпохе призвания варягов, равно как и то, что неизвестно, существовал ли сам город во время правления Рюрика, привели к тому, что современные ученые также не связывают происхождение названия Руси с городом Русой.

Следует отметить, что соответствующие названия рек не ограничены Киевской и Новгородской землями. В «Книге Большому Чертежу» отмечается существование реки Русы (в одном из списков Русана), название которой не сохранилось до наших дней: «А ниже Рыльска… пала в Семь речка Руса; от Рыльска до Русы 25 верст»{433}. О связи Немана и залива, куда впадает эта река, с интересующим нас корнем уже говорилось выше. Таким образом, теоретически название нашей страны могло быть связано с целым рядом гидронимов, и в разных регионах могла существовать своя версия. Показателем достаточно широкой распространенности «речной» версии о происхождении названия Руси является и примечание, сделанное Иваном, старшим сыном Ивана Грозного, при переписывании им одной рукописи: «Преписано бысть сие во царство благовернаго и христолюбиваго Царя и Государя Великаго Князя Ивана Васильевича… многогрешным Иваном, во второе по первом писатели, колена Августова, от племени Варяжскаго, родом Русина, близ восточныя страны, меж предел Словеньскых и Варяжскых и Агаряньскых, иже нарицается Русь по реке Русе»{434}. Какую именно реку имел в виду молодой царевич, неизвестно, однако само это примечание, сделанное далеким потомком варяжского князя, претендовавшим к тому же на родство с императором Августом, показывает, что представление о происхождении названия нашей страны от одноименной реки вполне сочеталось в среде правящей династиии с римской генеалогией.

Следует отметить, что у славян была действительно широко распространена практика образования племенных названий от названий рек. Так, например, подобным образом было образовано название западнославянского племенного союза ободритов, уже неоднократно упоминавшегося выше, и восточнославянского племени бужан, речь о котором пойдет ниже. Однако если происхождение нашего народа действительно было связано с названием реки, то случилось это событие достаточно давно, явно еще в дохристианский период. Ниже мы попробуем хотя бы примерно определить время этого события, однако даже если исходить пока только из данных отечественной летописи, то уже из нее с очевидностью следует, что вначале возникло Русское государство, а лишь затем правнук первого варяжского князя принял крещение. Из этого наблюдения с непреложностью следует, что для того, чтобы правильно понять весь комплекс идей, стоящих за именем нашего народа, нам необходимо учитывать особенности мифологического восприятия рек и, если брать шире, воды, у наших далеких языческих предков.

Большое значение они придавали уже небесной влаге, росе. В первом же псалме секты духоборов есть такой вопрос: «Вопрос: Когда христианин родился? Ответ: На утренней заре с росою; роса есть райская, на горе Сионской»{435}. В сорок втором псалме они с росой связывали уже и рождение самого Бога: «Вопрос: Когда Бог родился? Ответ: На утренней заре, росой, яко роса есть райская. Вопрос: Кто Бога родил? Ответ: Время»{436}. Представление о том, что главному в данную эпоху божеству предшествовало Время, а, точнее, бог времени, является глубоко архаичным и встречается нам уже в древнегреческой и иранской мифологиях. Соответственно данный аспект учения духоборов вполне мог восходить ко временам индоевропейской общности. Также не следует думать, что представление о такой важной роли росы в рождении Бога и человека является лишь воззрением одной из народных сект. Представление о связи росы с рождением человека или сверхъестественных существ встречается и в народном фольклоре. В украинской сказке описывалось, что «бог сказал черту, чтобы он омочил палец в море и бросил бы каплю воды за себя, не осматриваясь; черт ослушался, оглянулся и увидел подобных себе»{437}. По другой украинской легенде, черти произошли по неосторожности Адама. Бог решил дать ему приятеля и «велит Адаму омочить росою мезинный палец и отряхнуть перед собою: явится приятель, только гляди не отряхивая позади себя. Адам забылся что-ли или почему-либо другому, только омочил в росу всю пятерню, да и тряхнул ею позади себя: явилось пять чертей; давай мочить лапы, да трясти позади себя»{438}. Как следует из белорусской свадебной песни, росою могли оборачиваться и умершие родители. Так, в данной песне усопшая мать просит Бога отпустить ее поглядеть на свадьбу дочери:

Пусци мяне з неба даловь Дробным даждчем, У поли мыглицою (мглою), У травы расицою (росою){439}.

Современные исследователи славянской традиции также отмечают весьма важную роль росы в мировоззрении наших предков: «Благодаря своей причастности к небесной сфере, воспринимается как сакральное и жизнетворное начало, называется “святой”, “божьей”. (…) В Полесье в Чистый четверг выносили хлебную дежу на ночь во двор, “чтобы ее посвятила божья роса”. Жители с. Замошье объясняли, что когда в селе не было церкви, на Пасху освящали обрядовую еду, выставляя ее на росу, “чтобы освятил сам Бог”»{440}. Как видим, в последнем случае роса оказывается непосредственно связана с божеством, в данном случае уже христианским. Русская поговорка «Божья роса Божью землю кропит»{441} показывает тесную связь божества, небесной жидкости и земли.

Понятно, что соотнесенность росы с христианским Богом является поздним явлением и первоначально она была связана с персонажами языческой мифологии. Русская загадка про росу связывает ее с вечерней Зарей, с которой могла отождествляться и планета Венера: «Зоря-Зоряница, красная девица, врата запирала, по полю гуляла, ключи потеряла; месяц видел, а солнце скрало»{442}. В другом случае один из вариантов духовного стиха о «Голубиной книге» связывает ее уже с самим Иисусом Христом, главным персонажем новой религии: «дробен дожжик от слез божиих; роса утренняя и вечерняя от слез царя небесного, самого Христа»{443}. Согласно различным славянским традициям, сохранившимся на момент их письменной фиксации, росу «сеют» звезды (серб.), она «спадает» с Венеры (укр.), «падает с неба» (бел., укр., польск.), ее могут «сеять» вилы (болг.) или русалки (укр.){444}. Последний вариант весьма показателен, поскольку напрямую связывает росу с русалками — двумя понятиями, образованными от корня рус-/рос-.

Народная мудрость гласила: «Без росы и трава не растет». В другом случае говорилось: «Все мы растем под красным солнышком, на Божьей росе». При первом ударе грома просили: «Пошли, Господи, тихую воду да теплую росу». Того, кто ниспосылает росу, народ называл росодавец, — датель, -податель. С ней стремились синхронизировать сельскохозяйственные работы: «Коси коса, пока роса, роса долой и ты домой!» Считалось, что великие росы бывают в день св. Прокла, 12 июля по старому стилю. Росой также называли праздник Ивана Купалы, а в Ярославской и Владимирской губерниях май месяц называли росеник{445}. Кроме того, в народном сознании роса оказывается тесно связана с урожаем злаков, дает пчелам медоносность, коровам — молоко, а людям — здоровье. На Руси скот впервые выгоняли на выпас на Юрьеву росу, т.е. на рассвете 23 апреля по старому стилю. В русском заговоре говорится: «Пойду… в луга изумрудные, там я умоюсь росою целебною, студеною…» Болгарский рисует такую картину: «Пала роса на яблюню, как пала, так и встала. Небеса отворились, святые сошли, уроки унесли»{446}. Еще А.Н. Афанасьев отметил ту большую целебную силу росы, которая приписывалась ей отечественной народной традицией: «В летние дни крестьяне до восхода солнца выходят на луга с кувшинами и собирают с травы росу, которую берегут как лекарство; в случае болезни дают ее пить или мажут ею тело; на Юрьеву росу выгоняют скот для здоровья. По словам сказки, Добрыне с малых лет не давали просыпать зори утренней и заставляли кататься по росе; от того сделался он таким крепким и сильным, что шести лет мог выдергивать старые дубы с корнем»{447}.

Играла она важную роль и при выборе места для постройки нового дома, представлявшего, согласно древнему мирочувствованию, модель макрокосмоса. Как отмечал А.К. Байбурин, в некоторых гаданиях отмечался центр будущего жилища, куда клали сковороду и деревянный кружок, причем хорошим признаком считалось, если под сковородой окажется роса, а под кружком муравьи{448}. Само общеславянское название росы (русск., укр., блр., ст.-слав. роса, болг. роса, сербохорв. роса, вин. рбсу, словен. rosa, чеш., слвц., польск. rosa, в.-луж., н.-луж. Rosa) восходит к эпохе индоевропейской общности и родственно лит. rasa, вин. rasa, «роса», лтш. rasa, лат. ros, род. rods «роса», др.-инд. rasS ж. «влажность, сырость», rasas м. «сок, жидкость», а также, по мнению М. Фасмера, также родственно авестийскому названию реки Ranha{449}.

Не меньшую роль в мировоззрении наших предков играла и земная вода. Византийский историк VI в. Прокопий Кесарийский, отметив поклонение славян богу-«творцу молний», констатировал наличие у них и других мифологических персонажей: «Они почитают реки, и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания»{450}. Таким образом, уже в момент своего выхода на арену мировой истории славяне считали верховным богом Перуна, что, однако, не исключало почитание и других божеств, в том числе и нимф, под которыми, по всей видимости, следует понимать русалок. Культ водных источников был весьма стоек, и, когда четыре столетия спустя Русь была насильственно христианизирована, то церковный устав Владимира по Синодальному списку отмечал, что церковному суду подлежат те, кто молится у воды{451}. В «Правилах» митрополита Иоанна II (1080–1089 гг.) констатировалось, что люди на Руси «юже жруть бесомъ и болотомъ и кладеземъ»{452}. Борьба с языческим поклонением источникам многократно отражалась в древнерусской церковной литературе. Так, в слове Ефрема Сирина о втором пришествии пастве предъявлялось следующее требование: «отрицаемъся верования въ солнце и въ луну и въ звезды и въ источники»{453}. Автор «Слова на память епископско» сокрушался: «Но ты (человек) того (Бога) оставивъ, рекамо и источникомъ требы полагавши и жреши яко богу твари бездушной»{454}. В слове св. Кирилла говорится о том, что дьявол «овы прельсти въ тварь веровати и въ солнце же и въ огонь, и во источники же и въ древа, и во ины различны вещи, ихъ же реши не возможно»{455}. Епископ Кирилл Туровский в XII в. радовался, что к его времени русские, наконец, стали истинными христианами и больше «не нарвутся богом craxia, ни солнце, ни огнь, ни источницы, ни древа»{456}. Однако последующие сочинения церковных авторов не подтверждают этого оптимизма: «Слово св. Кирилла о злых дусех» еще в XIV в. наставляет своих читателей: «А не нарицаите собе бга на земли, ни въ реках, ни въ студенцах, ни въ птицах, ни на вздусь, ни_слнцi ни въ лунь, ни въ каменiи»{457}.

Как показывает многочисленность данных поучений, новое христианское миропонимание на Руси внедрялось в массовое сознание с большим трудом. Откровенно языческие представления, причудливо переплетенные с образами новой религии, продолжают бытовать в среде отдельных сект вплоть до XIX–XX вв. Влияние славянской языческой традиции персонификации и обожествления рек приводило к тому, что и сама христианская Троица могла восприниматься в образе реки. Об этом свидетельствует скопческая песня о текущей из рая Сладим-реке:

Длина Сладим-реки — Саваоф Господь, Ширина Сладим-реки — сударь Сын Божий, Глубина Сладим-реки — сударь Дух Святой{458}.

Следует отметить, что на славянский языческий культ рек вполне мог оказать усиливающее воздействие и аналогичный культ ираноязычных кочевников, контакты которых с нашими далекими предками фиксируются как минимум начиная со скифской эпохи. Именно к ней относится наиболее ранний пример применения понятия «священный» к той или иной местности в Восточной Европе. Описывая природу Северного Причерноморья, «отец истории», в частности, сообщает: «Третья река — Гипанис — берет начало в Скифии. Вытекает она также из большого озера, у которого пасутся дикие белые кони. Озеро это справедливо называют “матерью Гипаниса”. Река Гипанис по выходе из озера лишь короткое время — пять дней пути — остается еще пресной, а затем на четыре дня плавания, вплоть до моря, вода ее делается горько-соленой. Ведь в нее впадает настолько горький источник, который, несмотря на незначительную величину, делает воду реки совершенно горькой (а ведь Гипанис больше многих рек). Источник этот находится на границе страны скифов и ализонов. Название источника и места, откуда он вытекает, по-скифски Эксампей, а на эллинском языке — Священные Пути»{459}.

В настоящее время Гипанис называется Южный Буг, а горькой его вода становилась не от впадения в нее другого источника, а из-за того, что с южным ветром морская вода далеко проникала в устье реки, делая ее воды действительно солеными на вкус. Что касается ализонов, на границе с которыми и находились эти Священные Пути, то в другом месте Геродот сообщает, что они ведут одинаковый образ жизни с другими скифами, однако сеют и питаются хлебом, луком, чесноком, чечевицей и просом, а с севера непосредственно соседствуют со скифами-земледельцами, которые выращивают зерно не для собственного пропитания, а на продажу (IV, 17).

Стоит отметить, что в скифах-земледельцах некоторые историки видят славян, а что касается самого названия ализонов, то, по мнению лингвистов, оно происходит от иранского «арьязана», т.е. арийцы по происхождению. Еще раз обращаясь к Эксампею, «отец истории» отметил, что там находился вмещавший шестьсот амфор медный сосуд, отлитый по повелению царя Арианта из наконечников стрел, которые обязаны были дать ему все скифы — таким образом царь решил узнать численность подвластного ему народа (IV, 81). Трудно сказать, считался ли данный сосуд священным, однако он явно символизировал собой всех скифов и в этом качестве был специально поставлен царем в том месте своих владений, которое считалось священным. Б.А. Рыбаков отождествляет Эксампей с протекающей на самой границе степи и лесостепи речкой Черный Ташлык, а само название Священные Пути связывает с обозначавшими путь из земли скифов-пахарей в Ольвию каменными изваяниями. Самих скифов-пахарей этот исследователь уверенно отождествляет с праславянами, а в связанных с их торговым путем каменных идолах он видел изображение Дажьбога{460}.

Об устойчивости восприятия данного региона в качестве сакрального свидетельствует тот факт, что тысячелетие спустя, когда уже сами скифы давно исчезли с арены мировой истории, если не сама река и местность Эксампей продолжала считаться священной у славян, то во всяком случае Южный Буг, в который она впадала, воспринимался нашими далекими предками как река, каким-то образом связанная с божественным началом. Об этом красноречиво свидетельствует сама этимология данного названия: др.-русск. Богъ, русск. Богъ, укр. Бог, польск. Bog, Boh. Весьма примечательно, что турецкое название Южного Буга, этимологически никак не связанное со славянским, звучит как Aksu, что буквально означает «белая река»{461}. Поскольку воды Буга не отличаются белизной по сравнению с другими реками данного региона, то подобный параллелизм названий одной и той же реки в очередной раз свидетельствует о тесной связи белого цвета и сакрального начала. О том, что буква у в названии Южного Буга заменила о достаточно поздно, говорят и памятники письменности. Летопись, например, так описывает маршрут одного из походов на половцев в 1171 г.: «Михалко же… сгони ихъ за рекою _Бомъ…»{462}, а в 1678–1679 гг. князь М. Черкасский так доносит результаты своего наблюдения за противником царю Федору Алексеевичу: «…и никакихъ непрiятельскихъ людей… на сей стороне Днепра или Богу нетъ же…»{463} Об исходности данной формы говорит и то, что в производных от названия данной реки сохранилось о, но не у: Межибожье, Побожье. Чрезвычайно показательно, что не только этимология, но народная традиция на противоположной окраине восточнославянского мира свидетельствует о восприятии Южного Буга в качестве священной реки: «В “Опыте русского простонародного словотолкователя” находим любопытное указание на то, что во Пскове еще в XVIII в. помнили такую пословицу: “Дойди в Ипанис, да в нем и топись! Бога забыл, в землю кланялся, а на воду лился” (молитвы творил). Известно, говорит автор “Опыта”, что нынешний Буг (Бог-река) прежде назывался Гипанисом и что у древних славян он был в величайшем почете, ибо к его берегам приближались со священным трепетом и чрезвычайно осторожно черпали из него воду, может быть, опасаясь, как бы не осквернить воды священной. Название “Бог-река” сохранилось за Бугом по крайней мере до конца XVII в.»{464} Поскольку традиционно в восточнославянском фольклоре первое место отводилось Волге или Дунаю, это свидетельство о подобном почитании Буга вкупе с его этимологией свидетельствует о древности подобной традиции. Как уже отмечалось лингвистами, само слово бог было заимствовано славянами у иранцев, и соответственно к эпохе этих языковых контактов следует отнести возникновение данного названия Южного Буга, протекавшего как раз в предполагаемом пограничном регионе обитания праславян и ираноязычных скифов-кочевников.

То, что именно данной реке наши далекие предки дали название, указывающее на ее связь с богом, говорит о том, что в тот период именно она представлялась им наиболее священной из всех рек их прародины. Следует иметь в виду и то, что Южный Буг вытекает из региона, непосредственно граничащего с юга с первым царством волынян, о котором еще в 20–50-е гг. X века писал «Геродот Востока» аль-Масуди: «Их (славян) поселения (находятся) в области Севера и простираются до Магриба (Запада). Они (славяне. — М.С.) (представляют собой) разрозненные племена, между которыми идут войны. У них имеются цари. Из них (славян) некоторые привержены к христианской вере яковитского исповедания; некоторые несторианского исповедания; некоторые же из них не имеют (священного) писания, не следуют за каким-либо (религиозным) законом. Они — язычники, которые не знают никаких (писаных) законов. Из них некоторые принадлежат к числу огнепоклонников. И вот эти (славяне-язычники. — М.С.) (состоят) из нескольких племен. Итак, к их числу (принадлежит) племя, у которого в древности в начале времен была власть. Их царя (бывало) называли (титулом) мажек (мужек). Это племя называется велиняне (как отмечает А.П. Ковалевский, в данном месте по-арабски написано “вли-на-на”, что должно соответствовать древнерусскому названию племени «велиняне». — М.С.), и за этим племенем, бывало, следовали в древности все племена славян, так как главный царь (в тексте Масуди употребил термин “ал-малик” в смысле “верховный царь”. — М.С.) был у них (у этого племени) и все их (славянские) цари повиновались ему (этому царю). Далее, за этим племенем из числа славянских племен следует племя ободритов. Царя их в настоящее время зовут Мстиславич, и племя, которое называется дулебы (И. Лелевель, Ф. Вестберг полагают, что Масуди имел в виду чешское племя дулебов. — М.С). Царя их в настоящее время зовут Венцеслав»{465}. В исследовании о Дажь-боге мною было показано, что в данном предании, излагаемом как Масуди, так и Йакубом, слились как славянская мифологическая традиция о Мужике-Мажеке — сыне бога солнца, правившего «в начале времен», так и воспоминания о реально существовавшем племенном союзе волынян.

Однако последний Повесть временных лет недвусмысленно связывает с бужанами: «Бужане зане седоша по Бугу посльже же Велыняне…»{466} Стоит отметить, что среди ученых нет единого мнения по вопросу о том, по какому именно Бугу — Западному или Южному — жило летописное племя бужан. Так, например, Я.Д. Исаевич полагает, что главной осью их племенной территории были верховье и среднее лечение Западного Буга, признавая при этом, что восточные окраины земель бужан доходили до Южного Буга. Однако В.В. Седов, анализируя локальные группы пеньковской культуры, давшие начало отдельным летописным племенам, соотносит с предками бужан именно южнобужский регион данной археологической культуры{467}. В пользу этого предположения говорит и то, что город Бужск, именовавшийся в летописи также как Божеск, Божьск, Божьский, Бозск, Бужьиск и являвшийся, очевидно, племенным центром этого племени (подобно тому, как город Волынь был племенным центром волынян), находился именно на Южном Буге{468}. Интересно отметить и то, что Бужск являлся одним из крайних юго-западных городов, входивших в состав собственно Русской земли, возникшей до образования Руси Киевской{469}. Таким образом, мы можем зафиксировать традицию восприятия в качестве священных сначала одного из притоков Южного Буга и прилегающей к нему местности, а затем и всей этой реки у двух различных народов на протяжении более чем двух тысяч лет — с VI в. до н.э. до XVII в. н.э.

Благодаря сочинению античного автора Псевдо-Плутарха «О названиях рек и гор и об их произведениях» нам стали известны некоторые особенности речного культа у следующей волны ираноязычных кочевников в Восточной Европе, а именно у сарматов: «Танаис — река в Скифии; она прежде называлась Амазонской, потому что в ней купались амазонки, а переименована была по следующей причине. Танаис, сын Виросса и одной из амазонок, Лисиппы, будучи очень скромен, ненавидел женский пол, чтил только Арея и с презрением относился к браку. Но Афродита вселила в него страстную любовь к его собственной матери; он сначала боролся со своей страстью, но затем, одолеваемый роковым мучением и желая остаться непорочным, бросился в Амазонскую реку, которая по его имени была переименована в Танаис.

В этой реке встречается растение, называемое алинда, листья его отчасти похожи на капустные; туземцы растирают его, намазываются его соком и, согреваясь от этого, легко переносят холод; на их языке этот сок называется маслом Виросса.

В ней находят также камень, похожий на хрусталь и увенчанный короной, наподобие человека. Когда умрет царь, туземцы производят выбор нового у реки; кто найдет такой камень, тот сейчас же избирается в цари и получает скипетр покойного»{470}.

Анализируя это и другие известия о почитании сарматами данной реки, К.Ф. Смирнов отмечал: «Танаис выступает здесь как местное божество, как героизированный предок туземцев Дона (он сын амазонки), благословляющий на “царство” того, кто приобщится к власти через обладание священным фетишем — камнем, увенчанным короной»{471}. Весьма показательно, что жившие у этой реки в эпоху Великого переселения народов ираноязычные кочевники получили в честь нее и свое название. Так, Аммиан Марцеллин упоминает «аланов, которые граничат с гревтунгами и обычно называются талантами»{472}. Хоть в данном случае речь и не идет об обожествлении реки в строгом смысле слова, однако Танаис выступает здесь не только как герой-эпоним сарматского населения Дона, но непосредственно оказывается связан с царской властью, даруя ее своему избраннику.

Многие столетия спустя, теперь уже в русском фольклоре, именно эта река также непосредственно оказывается связана с божественным началом. В народном сказании о Мамаевом побоище мы видим прямое отождествление Дона с Богородицей: «Втепор сила Мамая безбожного, пса смердящего, нашу силу побивать стала. Русский посол Захарий Тютрин с мохначами, бородачами-донскими казаками… возмолились: “Господи Иисусе, истинный Христос, Дон-мать пресвятая Богородица! Не попустите некрещеному татарину наругаться над храмами вашими пречистыми, пошлите нам заступника Георгия Храброго”»{473}. Несмотря на многочисленные христианские поучения народ вновь нарек реку богиней, правда, уже не языческой, а христианской, что, впрочем, сути дела нисколько не меняло, поскольку именно к ней он и обращался за помощью. В различных русских заговорах реки именуются «матушка вода», «матушка быстра река», «матушка святая водица»{474}. Таким образом, река, в данном случае Дон, отождествлялась в народном фольклоре с главным женским персонажем новой религии, могущественным порождающим началом, к которому в этом сказании наш народ обращается за помощью в трудный для себя час. Данный пример красноречиво показывает, что столетия непрестанных трудов апологетов новой религии принесли достаточно мало результатов. Им не удалось заставить наш народ полностью отказаться от своих изначальных верований, и единственное, чего они смогли добиться, так это того, что он стал связывать свои прежние, чисто языческие по своей сути представления с образами уже новой христианской религии.

О том, что подобная роль рек не ограничивалась одним лишь ареалом славянских и иранских племен, а была гораздо большей, говорит достаточно красноречивое совпадение название реки Инда и имени Индры, верховного бога ведийских ариев. Случай Сарасвати, другого персонажа индийской мифологии, показывает, что реки могли восприниматься и как женские божества. В древнегреческой мифологии также присутствует полуантропоморфный образ реки Ахелоя, с которым вступил в единоборство Геракл за обладание супругой. Все эти примеры говорят о том, что традиция обожествления различных рек восходит ко временам индоевропейской общности.

Весьма интересные данные про древнерусские верования по интересующему нас вопросу содержатся еще в одном поучении против язычества, а именно в «Беседе Григория Богослова об испытании града»: «Овъ реку богыню нарицаеть и зверь, живущь в ней, яко бога нарицая, требу творить»{475}. С этим древнерусским текстом следует сопоставить записанное еще в XIX в. В.И. Далем поверье: «Рус — сказочное чудовище днепровских порогов»{476}. Понятно, что к этому времени образ эпонима нашего народа почти полностью стерся, однако в коллективной памяти еще сохранилось как представление о его мифической природе, так и представление о его связи с водами. К сожалению, это единственный пример бытования какого-то предания о Русе на юге Руси и других данных о нем не сохранилось. Тем не менее «Беседа Григория Богослова об испытании града» позволяет предположить, что первоначально его образ обожествлялся, а данные как славянской, так и иноземной традиции свидетельствуют о том, что он воспринимался как герой-прародитель нашего народа. Таким образом мы видим, что первоначальная связь названия нашего народа с названием реки находит свое подтверждение и в мифологическом материале. Понятно, что этой рекой едва ли был Днепр, название которого известно со скифских времен. Приурочивание Руса к днепровским порогам носит, по всей видимости, более поздний характер. Всесторонний анализ образа Руса с мифологической точки зрения заслуживает отдельного исследования, а пока ограничимся указанием на то, что оно восходит ко временам не только общеславянского единства, но, весьма вероятно, и индоевропейской общности.

Весьма показательно происхождение бывшего югославского города Любляна (древнеримский Emona, немецкий Laibah). О возникновении данного топонима было высказано немало предположений, одно из которых связывает его с именем речного божества Любарус{477}. К сожалению, о данном божестве также практически не сохранилось никаких сведений, за исключением его имени, однако его последний корень указывает на какую-то связь с именем нашего народа. Из цитированного выше труда Псевдо-Плутарха «О названиях рек и гор и об их произведениях» следует, что Танаис-Дон считался сарматами сыном некоего Виросса. Весьма интересны и данные балтской мифологии. Верховный жрец пруссов Криве-Кривейто носил маленькое изображение бога Поклуса (Poklusa), которое называлось Росзкас или Росскас (Roszkas или Rosskas){478}.

Специальное исследование, посвященное Поклусу, отсутствует, однако отечественные исследователи В.В. Иванов и В.Н. Топоров полагают, что его образ в балтской мифологии появился в результате объединения двух других богов, а именно Пеколса и Патолса. В прусской мифологии Пеколс или Пикулюс (в источниках встречаются различные варианты написания его имени, такие как Pecols, Pocols, Pocclus, Poccolus, Picullus, Pykullas) считался богом подземного царства и тьмы. Исследователи отмечают, что на его образ впоследствии повлияли христианские представления о чёрте и аде-пекле, что отразилось и в данных языках: др.-прус. pikuls — «чёрт»; латыш, pikuls, pikals, литов. Piktas — «злой, плохой»; peikti — «порицать, хулить»; pykti — «сердиться, гневаться»; paikti «глупеть, дуреть»; paikas — «глупый», а также праслав. *рькъlъ — «чёрт». В списках прусских богов XVI–XVII вв. после Пеколса обычно фигурирует Поколе (Pocols, Pocclus, Poccolus) — божество, имя которого, как считают отечественные исследователи В.В. Иванов и В.Н. Топоров, возникло путём взаимодействия имён *Pikul(a)s — Пеколс и *Potols — Патолс. Функции божества Поколса продолжает функции Пеколса: в сочинении 1530 г. «Constitutiones Synodales» Поколе и Пеколс сопоставлялись с римскими фуриями и Плутоном, а в «Судавской книжечке» 1563 г. Пеколс назывался богом преисподней и тьмы, а Поколе (Поклус) соотносился с летучими духами и чертями или их божеством. Как отмечают В.В. Иванов и В.Н. Топоров, в списках богов Пеколс и Поколе следуют за богом-громовержцем Перкунсом (Перкунасом) и, по-видимому, замещают Патолса, занимающего ту же позицию в других списках. Это позволило исследователям предположить изначальное единство Патолса и Пеколса-Поколса как божества подземного мира, повелителя мёртвых. Кроме того, Преториус упоминанает Пеколса как бога гнева и несчастья, вызывающего страх у людей, которому подвластен дух Дребкулис, производящий землетрясения. Так же как бог гнева, он фигурирует и в некоторых других источниках XVIII в.: Pikuls у Бродовского, Pikullus у Руига, современные местные литовские названия чёрта — pikcius, pikciukos{479}.

Соотнесение Поколса с божеством подземного мира подтверждается и тем, что в литовской мифологии он фигурирует в сюжете, аналогичном античному мифу об Аиде и Персефоне. Согласно ему королева Крумина, отождествляемая с богиней зерновых, была похищена на берегу реки Росс (Ross) с помощью водяного цветка богом подземного царства Поклусом (Pokole), который увел ее в свое царство{480}. Однако этот миф показывает, что изначально бог подземного мира в балтской мифологии едва ли был носителем абсолютно отрицательного начала, каким являлся черт в христианской мифологии. Как отмечают В.В. Иванов и В.Н. Топоров, различные варианты упоминания прусского бога подземного мира и смерти Патолса или Патолюса (Patollum, Patollo, Patolli, Patollen, Potollen) восходят к форме типа *Patul(a)s. Впервые в письменных источниках он был упомянут в сочинении 1418 г. «Callatio episcopi Warmiensis» среди других демонов и богов («постыдных призраков») в паре с Натримпе — Потримпсом, богом плодородия. Само строение их имен показывает на существование оппозиции в данной паре: имя Патолса — *Patul(a)s образовано из сложения префикса ра-(ро-) — «под» и корня tula — «земля, тло» и, следовательно, является его характеристикой — «подземный». С другой стороны, одно из характерных действий Натримпе (префикс па-/по — «на») — топтание, попирание земли (ср. литов. Trempti — «топтать»); таким образом, земная поверхность отделяет царство Патолса от царства Натримпе. В «Хронике» С. Грунау XVI в. Патолс упомянут третьим в описании прусского знамени с изображениями чернобородого Перкунса (Перкунаса), безбородого юноши Потримпса и мертвенно бледного старца Патолса с большой седой бородой, покрытого белым платком. Третьим он оказывается и в описании вечнозелёного дуба в главном прусском святилище Ромове, разделённого на три части, в каждой из которых устроено оконце с кумирами Перкунса, Потримпса и Патолса: его атрибутами были мёртвые головы (или их изображения?) человека, лошади и коровы. Грунау характеризует Патолса как высшего идола и ложного бога пруссов, страшного бога ночных привидений и мертвецов, с которым связаны определённые погребальные обряды и, видимо, специальный класс жрецов.

Как отмечают отечественные исследователи, триада богов, описываемая как по горизонтали (слева — Потримпс, в центре — Перкунс как главный бог, справа — Патолс), так и по вертикали, соотносится с пространственной моделью мира (верх — середина — низ: небо — земля — преисподняя) и со структурой времени, так как разные члены триады воплощают различные моменты жизненного цикла (юность, зрелый возраст, старость). В некоторых источниках XVI–XVII вв. Патолс соседствует с Бардойтсом («бородатым»), что позволяет видеть в имени этого божества изначальный эпитет Патолса, атрибутом которого была борода. Бардойтс и Потримпс сопоставляются с римскими Кастором и Поллуксом как божественные близнецы, каковыми, видимо, и считались Патолс и Потримпс — старый и юный, связанные со смертью и жизнью, и т.д.

В некоторых списках богов Патолс отсутствует, зато упомянут бог чертей Поколе, часто в соседстве с Пеколсом, богом ада и тьмы. С языковой точки зрения имя *Pokols — результат взаимодействия имён *Potols — Патолс и Pekols — Пеколс. Вероятно, Патолс и Пеколс-Поколс первоначально служили наименованиями одного божества и дифференцировались на позднем этапе развития мифологии, получив специализированные функции{481}. Таким образом, если с филологической точки зрения имя Поколса является результатом взаимодействия двух других имен, то с функциональной точки зрения Патолс и Пеколс могут быть результатом разделения исходного образа одного божества. Кроме того, данные различных культур показывают, что повелитель подземного мира мог являться одновременно и богом богатства и плодородия.

Таким образом, мы видим, что мифологический образ Руса, прародителя нашего народа, был связан с водой, служившей объектом религиозного почитания, и связь эта, можно предположить, восходит к эпохе индоевропейской общности. Закономерно возникает вопрос: в честь какой именно реки наш народ получил свое название? Мы уже видели, что ни киевская Рось, ни новгородская Руса-Поруса на эту роль не очень подходят. Вряд ли на эту роль подходит и Руса, протекавшая близ Рыльска, — никакие важные исторические события с ней не были связаны и нет никаких оснований полагать, что именно там окончательно сформировалось племенное самосознание наших далеких предков. Все эти реки, в названии которых в историческое время был зафиксирован корень рус-/рос-, за исключением Немана, были сравнительно небольшими и вряд ли могли дать название великому народу. Разбросанность их по разным регионам Древней Руси производит впечатление, что все они являются своего рода воспоминаниями и «сниженным» вариантом некоего исходного архетипа.

Определил эту исходную реку в конце XIX в. отечественный ученый Ф.И. Кнауэр, связавший корень рус/рос, обозначавший в индоевропейских языках воду или реку, с древним названием Волги, которая в ряде древних источников фигурирует под именами Раса, Рангха или Ра: «Что Русь как имя народа может находиться в связи с названием реки Rasa=Ranha= Pά =Рως, об этом свидетельствует уже тот факт, что слово Русь в разных видах “Рось, Русь, Роса, Руса” встречается и как название рек. Сопоставляя эти имена, необходимо прежде всего иметь в виду, что если славянский народ Русь получил свое имя от реки, то во всяком случае не от нарицательного слова, означающего реку вообще, и не от многочисленных рек, носящих название Рось, Русь и пр., а лишь от одной определенной реки, имеющей или имевшей когда-то название Рось или Русь или Роса или Руса. Не любая река, не целая масса рек, а только одна, отличающаяся чем-то особенным (величиною, географическим положением и т.п.), способна дать имя народу. Такая река прежде всего Волга. И далее: если ясно, что названия рек Рось, Русь, Роса, Руса происходят от общего корня и этот корень, как мы увидим ниже, утратил свое первоначальное значение “течь” еще в индоевропейскую эпоху, вследствие чего от него нет и нарицательного слова, то также ясно, что реки с названием Рось etc. своего имени не могли получить от соответствующего, уже с незапамятных времен утраченного нарицательного слова в значении «река вообще», но были названы так по известному прототипу…»{482}

Ниже мы рассмотрим исторические факты, которые говорят о связи Волги с интересующим нас корнем. Сам Ф.И. Кнауэр считал, что от названия Волги Руса/Русь могло образоваться и имя Русь в значении «приволжская страна, приволжье» и «приволжский народ». Причину того, что из всех живших там индоевропейских племен только русы назвались по имени Волги, он видел в том, что общую прародину они покинули последними по сравнению с индоевропейскими и даже славянскими племенами. Свое исследование Ф.И. Кнауэр заканчивал следующими выводами: «Если изложенное мною верно, то мы, помимо одного важного лингвистического, получаем два весьма важных исторических результата, а именно:

1) Прародина индоевропейских народов Приволжье;

2) Имя народа Русь чисто славяно-русского происхождения»{483}. Объективности ради следует отметить, что не Ф.И. Кнауэр

первым связал название Руси с древним именем Волги. Еще в 1520-х годах дубровчанин Цриевич (Церва Туберо) называл русский народ не только роксоланами, отдавая дань античной традиции, но и новым именем Roxani, Rhaxani, Rhaxini. Это новое имя потребовалось славянскому автору для того, чтобы подчеркнуть связь названия русского народа с древним именем Волги-Rha{484}. Весьма показательно, что выдвинувший эту идею южнославянский писатель происходил именно из Раусия-Дубровника. Приведенные выше примеры показывают, что весьма схожие с Цриевичем идеи высказывалась и в русской позднесредневековой письменности. Единственное различие восточно- и южнославянской версий состояло в том, что русские книжники связывали название Руси не с античным названием Волги, а с одноименной рекой, протекавшей близ Старой Русы в Новгородской земле. Таким образом, идея происхождения названия Руси от одноименной реки не ограничивалась одними лишь восточными славянами, а встречается еще и у славян южных. Разумеется, сейчас трудно сказать, было ли это гениальной догадкой дубровчанина, либо на своей родине он слышал какие-то предания по этому поводу, но факт остается фактом: впервые мысль о связи имени русского народа с Волгой была высказана в XVI в. Безусловно, Цриевич лишь обозначил эту связь, а честь ее научного обоснования принадлежит уже Ф.И. Кнауэру. Весьма показательно, что предложенную им связь названия нашего народа с ведийской Расой и авест. Rarjha M. Фасмер в своем словаре охарактеризовал как «абсолютно ошибочную»{485}. Понятно, что финское руотси или шведское Рослаген на взгляд норманиста гораздо ближе стоят к названию Руси, нежели ведийское Раса, однако пристрастность подобной трактовки очевидна любому непредвзятому человеку.

Что касается первого вывода Ф.И. Кнауэра, то большинство исследователей в настоящий момент согласны с тем, что по крайней мере одна из прародин индоевропейских племен находилась между Черным и Каспийским морями, т.е. в Поволжье. На это указывают весьма ранние свидетельства языковых контактов между финно-уграми и индоиранскими племенами. Поскольку в эпоху распада индоевропейской общности финно-угры никаких крупных миграций не совершали, единственным регионом, где они могли контактировать с предками иранских и индийских ариев, значительная часть которых вскоре отправилась на юг на места своего нынешнего обитания, было Поволжье. В пользу этого говорит и то, что представление о Волге как о далекой божественной реке сохранилось в Индии и Иране. Ученые уже давно, с XIX в., сопоставили эти индоиранские названия с именем Волги (Рά) у Птолемея и последующей античной традиции. Крупный отечественный исследователь В.И. Абаев констатировал: «В цепи свидетельств в пользу восточноевропейской прародины индоиранских племен занимает свое место и название Волги у Птоломея: ρά. Оно сопоставляется с ведийским Rasa, авестийским Ranha «название мифической реки». Значение «мифическая река» говорит о том, что ведийские и авестийские племена в период создания Ригведы и Авесты жили уже далеко от Волги и хранили о ней лишь смутное воспоминание.

Приведенный выше материал позволяет выдвинуть тезис: во всяких суждениях и гипотезах о древнейших миграциях индоиранских народов надо отправляться от Юго-Восточной Европы как исходной территории»{486}. Окончательную правомерность этого отождествления подтверждает аналогичное название Волги, сохранившееся в современном мордовском языке — Rhau или Rava. Лингвисты полагают, что как авестийская Ранха, так и греческое Ра как обозначение Волги были образованы от авест. ravan — «река». К этому же корню восходит и название Волги в эрзя-мордовском языке Rav(o), в мокша-мордовском Rava, в определенной форме Ravs{487}. Рассматривая прамордовское rava, Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов также считают его заимствованным из иранского, отмечая при этом, что авест. ravan- родственно др.-инд. srava- «течение», sravati «течет»{488}. Благодаря выявленным в последнее время следам древнейших контактов между индоиранскими и угро-финскими языками, данному названию Волги, восходящему к индоевропейской общности, и описанию древнейшей прародины в индийской и иранской религиозной традиции, все большее число отечественных и зарубежных ученых приходят к выводу о том, что индоевропейская прародина находилась в районе Поволжья.

Поскольку прародина славян также, по всей видимости, находилась в этом регионе, это объясняет неоднократно отмечавшиеся различными исследователями многочисленные параллели между славянским язычеством и иранской, а также, особенно, индийской мифологией, которые могли быть обусловлены лишь близким соседством и теснейшими контактами этих народов. Следует отметить и разительное сходство индоевропейских представлений о природе основных рек. П. Шантрен на материале поэм Гомера, а Г. Людерс на материале РВ показали, что у греков и индийцев они воспринимались как «летящие по небу». А.И. Зайцев отмечает, что подобные представления у предков этих двух народов могли возникнуть опять-таки в очерченном выше регионе: «Самым естественным объяснением такого развития было бы исходное представление о том, что реальные земные реки в то же время, скажем, в своем верхнем течении, текут по небу.

Тогда встает вопрос, где, в каких условиях могло естественнее всего зародиться представление о таких реках. Нам кажется, что наиболее естественной ситуацией для возникновения такого представления была бы жизнь на берегах крупных, многоводных рек, непонятно откуда текущих, не получающих дополнительного количества воды ни от дождей, ни от впадающих в них притоков. Очевидно, что из обсуждаемых в науке гипотез относительно прародины индоевропейцев лучше всего согласуется с такими представлениями о реках гипотеза о южнорусских степях. Большие реки — Урал, Волга, Дон, Днепр, Южный Буг, Днестр, Прут с неизвестно откуда взявшейся водой легко могли породить представление о том, что где-то далеко на севере за горизонтом эти реки текут по небу, где, во всяком случае, должна быть вода, ибо иначе откуда мог бы идти дождь?»{489}

Те же самые представления о природе рек мы встречаем и в восточнославянских, в частности в белорусских, заговорах: «Анализ “гидрографической” формулы, описывающей происхождение, истоки водзицы-царицы и ее течение, позволяет отнести рассматриваемые заговоры к кругу космологических текстов. Водзица-царица берет свое начало на небе, движется сверху вниз: с под красного сонца, с под ясного месяца, с под цемнаго булука (облака), терез господнюю колясницу… примечательно отождествление река=молния (…одна рака Дямида, другая Соломида, а трэтьтяя Маланка-блискуха увесь свет освечала, з усяго моря корэньня вымывала…); из центра мира: с под алтыря-каменя; с ключа салтаньского…»{490} Представление у индоиранских племен о Волге как о мифической реке, равно как и одинаковые греко-славяно-индийские представления о природе божественных рек, возникшие, по всей видимости, именно в этом регионе, делают более чем вероятным отнесение появления у предков славян представления о Волге как «всем рекам мати», которое будет рассмотрено ниже, к эпохе индоевропейской общности.

Обратимся к тому, что же говорится об этой великой мифической реке в древнейших индийских и иранских религиозных текстах. В Ригведе, древнейшем собрании священных гимнов индийских ариев, датируемом вторым тысячелетием до н.э., упоминается мифическая река Раса (буквальное значение «влага», «жидкость»), расположенная где-то далеко от Индии. К ней в гимнах за покровительством обращались ведийские поэты-риши:

Да поможет мать, великая Раса, нам вместе с

Покровителями (жертвы), (она) с праведной рукой, праведная (сама). PBV, 41, 15{491}

Как видим, в ведийскую эпоху эта мифическая река не просто называлась великой и матерью, но и мыслилась в антропоморфном облике, причем подчеркивалась ее связь с таким важным нравственно-этическим понятием, как праведность. Из прославления божественных близнецов Ашвинов, детей бога солнца Вивасвата, следует, что данная река была довольно стремительная и полноводная: «Какими (силами) вы наполнили Расу водой стремнины…» (РВ I, 122, 12). В другом гимне, посвященном приготовлению священного напитка сомы, выражение «пусть Раса примет быка!» (РВ VIII, 72, 13) означает, по мнению комментаторов, указание на добавление воды в этот священный напиток, который в данном случае иносказательно называется быком. Именно «через воды Расы» «далеко на чужбину» приходит в поисках угнанных коров собака бога Индры Сарама (РВ X, 108, 1). Следует отметить, что коровы, украденные демонами Пани у бога Индры и спрятанные ими в скале, символизировали собой свет, утреннюю зарю и все блага мира ариев, и данный миф, следовательно, имел и космогонический аспект.

В Авесте, священной книге иранцев, говорится о великой мировой реке Рангха/Раха, являющейся символом края света, максимальной удаленности. Традиционный ее эпитет — «исток и устье которой пребывают далеко (отсюда)», а глубина этой реки в тысячу раз превышает рост человека. По мнению специалистов, образ Рангхи — один из древнейших в иранской мифологической традиции, а И.М. Дьяконов отмечает, что первоначальная форма названия свойственна только языку Авесты и практически не встречается ни в каких позднейших иранских диалектах. «В зороастрийской мифологии мировая река, возникшая в начале творения Ранха протекает на “краю света” (авестийское выражение “у истоков Ранхи” — синоним максимальной удаленности). В пехлевийских текстах иногда говорится, что Pax, вытекая из моря Варкаш или беря начало на склоне горы Хугер (авестийская Хукарья) от источника Ардви, огибает одну из сторон Хванираса, отделяя его от окраинных кешваров, и вновь впадает в Варкаш»{492}.

Так называемая «географическая поэма» «Видевдат» так описывает различные страны, созданные благим богом Ахура-Маздой и тем или иным способом испорченные злокозненным Анхра-Маныо: «В-четырнадцатых, наилучшую из стран и мест обитания я, Ахура-Мазда, сотворил: Варну четырёхугольную, где родился Трайтаона, убивший Змея-Дахаку. Тогда этому в противовес состряпал Анхра-Манью многопагубный неурочные регулы и неарийских правителей страны. (…) В-шестнадцатых, наилучшую из стран и мест обитания я, Ахура-Мазда, сотворил: [страну] у истоков Ранхи, которая управляется без правителей. Тогда этому в противовес состряпал Анхра-Манью многопагубный зиму, дэвовское творение, и [чужеземных] правителей [из народа?] “таожья”»{493}.

Если порядок перечисления этих стран в «Видевдате» соответствует действительному расположению этих стран относительно друг друга, то страна у истоков Ранхи находилась относительно недалеко от «четырёхугольной» Варны, в которой Йима, легендарный первый правитель иранцев, укрыл свой народ от зимы, напущенной на них Анхра-Манью. Поскольку в этом фрагменте речь идет о зиме у истоков интересующей нас реки, очевидно, что само это место находилось где-то на севере.

Эта локализация подтверждается другим упоминанием Ранхи в Авесте в гимне, посвященном Митре, «Михр-яште»:

Мы почитаем Митру… Он длинными руками Обманщика хватает: Он на востоке схвачен, На западе сражен он, — Будь он в истоке Ранхи Или в земли средине{494}.

Иранцы, как и многие другие народы древности, считали, что их страна находится в середине земли. Если мы примем во внимание, что в данном контексте под срединой земли понималось место обитания иранских ариев на своей новой южной родине, то в таком случае в данном яште перечислялись все четыре стороны света, причем истоку Ранхи вновь соответствует север.

Упоминается эта река и еще в одном авестийском гимне, «Варахран-яшт»:

И дал ему Вэртрагна, Создание Ахуры, Мощь рук, мужскую силу, Здоровье всего тела, Выносливость и стойкость И зренья остроту, Такую, как у рыбы, Живущей в водах Ранхи (Широкой и глубокой, В рост тысячи мужей), Которая заметит Водоворот подводный И в волос толщиной{495}.

Этот фрагмент показывает, что Ранха мыслилась древними иранцами как весьма большая река. Понятно, что глубина в рост тысячи мужей является преувеличением, однако и оно показывает, что речь в Авесте идет не о какой-то обычной реке, пусть даже средних размеров, а именно о великой и полноводной реке. Также следует отметить, что название мифической рыбы Кара, живущей в водах Ранхи, иранцы заимствовали от своих северных финно-угорских соседей (общеуральское kala — «рыба»){496}. Это обстоятельство дополнительно подтверждает, что Ранха находилась в зоне контактов предков обоих этих народов.

Несомненный интерес представляет и еще один миф, изложенный в «Ардвисур-яшт»:

Молился Ардви-Суре Тот Паурва вдохновенный, Трайтаоной могучим Заброшенный высоко В обличье хищной птицы. Вот так там и летал он, Летал три дня, три ночи И вниз не возвращался Он к дому своему. В конце же третьей ночи, Когда заря сверкнула, Взмолился на рассвете Тогда он Ардви-Суре: «Благая Ардви-Сура, Скорей спеши на помощь. Мне окажи поддержку, И тысячу свершу я Что хаюму содержат Молочных возлияний, Очищенных, священных, Если живым достигну Земли, Ахурой данной, Воды широкой Ранхи И дома своего». Явилась Ардви-Сура Прекрасной юной девой, Могучею и стройной, Высокой и прямой, Блестящей, родовитой, Вкруг голеней обвитой Тесьмою золотой. Она его руками емедленно схватила Так, что достиг он быстро Земли, Ахурой данной, И дома своего Здоровым, невредимым, Таким, как прежде был{497}.

Поскольку в данном мифе иранская богиня Ардви-Сура Анахита упоминается если не у самой Ранхи, то во всяком случае в относительной близости от нее, с этим следует сопоставить еще одну весьма интересную черту, характеризующую эту же богиню. В том же гимне Анахита описывается как богиня, одетая в бобровую шубу:

Бобровую накидку Надела Ардви-Сура Из шкур трехсот бобрих, Четырежды родивших (Когда они шерстистей, Когда их гуще мех)…{498}

Однако бобры ни на территории современного Ирана, ни на территории Средней Азии, откуда далекие предки современных иранцев могли прийти на Иранское нагорье, не водятся. Кроме того, общеиндоевропейское слово b(h) ib(h) er/b(h) eb(h)er первоначально означало просто «коричневый», «блестящий». Живущее в воде животное оно стало означать только у ограниченного круга народов: авест. bawra-, bawri-, лит. bebrus/ bebras, прус, bebrus, русск. бобер, др.-в.-нем. bibar, др.-англ. beofor. Весьма показательно, что в санскрите данный корень продолжал означать просто определенный цвет, а не бобра, что говорит о том, что название бобра появляется у иранцев относительно поздно, уже после распада индоиранской общности. Кроме того, в этом же ареале он оказывается связан с нижним миром: в Авесте бобер связан с богиней вод Анахитой, в славянских песнях «черные бобры» соотносятся с корнями мирового дерева, а в латышских народных песнях божественные близнецы пляшут в шкурах бобра и выдры.

Отметившие все эти особенности Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов констатируют: «Эти особенности балтийской, славянской и авестийской традиций, не находящие параллелей в других индоевропейских традициях, подтверждают в культурно-историческом плане вторичность приобретения особой значимости этими видами животных…»{499} Н.Л. Членова, рассматривая древние контакты иранских племен с финно-уграми, выдвинула гипотезу, что данная характеристика богини появилась в Восточной Европе: «Бобровая шуба Ардви Суры Анахиты в цитированном описании — реликт ее доахаменидской сущности, когда она была богиней-рекой, олицетворением Волги, и бобр был ее священным животным»{500}. В связи с тем, что Ардви Сура Анахита была богиней любви, следует отметить, что бобер упоминается и в восточнославянских свадебных песнях, что вряд ли является случайным. Высокая сексуальность бобра, равно как и образование ими семьи наподобие человеческой, вполне объясняет его эротическую символику в фольклоре. Однако анализ свадебных песен привел В.Н. Топорова к следующему выводу: «В целом семантика образа бобра противоречива и парадоксальна и поражает поверхностного исследователя неожиданностями. Бобр — завидный жених, но невесте на свадьбу почему-то нужна бобровая шуба, которую можно получить, только убив того же бобра. С бобром собираются вступить в брак и строить совместную жизнь, но о том, что случилось после свадебного обряда (да и состоялся ли он вообще?), почти ничего не говорится. При этом бобра, которого собираются сделать мужем, членом семьи, бьют, гонят, ловят, убивают»{501}. Подобные совпадения позволяют предположить значительную древность подобной символики, восходящей к периоду древнейшей эпохи славяно-иранских контактов.

Все эти факты подтверждают, что Волга носила название Раса и Рангха у предков индийских и иранских ариев в период их пребывания в Восточной Европе. Название ее Ра у Птолемея и сохранившееся до наших дней мордовское название Волги недвусмысленно свидетельствует, что имя это в данном регионе не было забыто и после ухода ариев на юг. С течением времени имя реки могло слегка меняться. Современные исследователи отмечают: «Кроме приведенных фактов, можно указать еще на упоминание Волги в качестве Рос (Рсос,) в одном греческом географическом трактате III или IV в. н.э., авторство которого приписывается Агаремеру. Возможно, сюда же относится имя одного из скифских вождей у Валерия Флакка Rhadalus (VI, 69), которое И.В. Пьянков читает как Rhadanus и сближает с Птолемеевым Ра, древнеиранским Raha-danu и авестийским Ranha (Рангха)»{502}. Поскольку автор сочинения «Изложение землеописания в сокращении», автором которого считают Агаремера, при перечислении впадающих в Каспийское море рек называет Волгу именем Рως (Рос), то положение о том, что Волга в древности носила имя Рос можно считать полностью доказанным.

Однако, как показывают более поздние письменные источники, это была не единственно возможная огласовка данного корня. Полное отождествление имени Руси и названия Волги мы видим у ряда арабских средневековых писателей. Уроженец Северной Месопотамии Ибн Хаукал, написавший свою книгу в X в., так характеризует Волгу: «Река Итиль — самая большая по протяженности, и это река русов…» Хоть в «Хрестоматии» Т.М. Калинина и выбрала данный вариант перевода, однако она была вынуждена отметить, что в этом фрагменте речь могла идти не об упоминании самого могущественного или самого активного на Волге народа, а о названии самой реки. В таком случае предложение должно заканчиваться следующим образом: «река [называемая] ар-Рус»{503}. В коллективной же монографии, посвященной речным путям Восточной Европы, эта же исследовательница дает следующий перевод интересующего нас фрагмента: «Река Итил — самая большая по протяженности, и она — река ар-Рус»{504}. Поскольку Ибн Хаукал писал еще во время существования Хазарского каганата, логичнее было бы назвать Волгу по имени наиболее мощного в тот момент в политическом и военном отношении народа, однако главная река Восточной Европы внезапно называется этим восточным автором в честь русов. Т.М. Калинина видит в этом отражение активности на Волге русских купцов, однако с такой же вероятностью это может быть объяснено и традицией, связывающей самоназвание нашего народа с этой великой рекой.

Аналогичное название Волги зафиксировано и в сочинении иранского ученого и путешественника ал-Истахри «Книга путей и стран». Как полагают востоковеды, первая редакция этой книги была написана в 930–933 гг., вторая — около 950 г. Описывая Каспийское море, ал-Истахри отмечает: «Это море не соединяется ни с одним из морей на поверхности Земли ни посредством смешения, ни способом связи, кроме того, что входит в него (Каспий) из реки ар-Рус, известной как Итил, а она (река) связана ответвлением, ведущим от нее к проливу, (который) выходит из земли ал-Кустантинийа (Константинополя), с морем Окружающим»{505}. Поскольку в этом же сочинении также встречается описание трех групп русов, это показывает, что иранский географ использовал в своем сочинении информацию о Восточной Европе, относящуюся ко времени до создания единого Древнерусского государства и даже основания города Новгорода. Отметим, что данный фрагмент, показывающий весьма раннее и устойчивое восприятие Волги мусульманскими географами как реки ар-Рус, составителями «Хрестоматии» в ее текст включен не был. В более поздней мусульманской литературе мы встречаем еще несколько примеров восприятия Волги или связанных с нею рек как Русской реки. Анонимное сочинение «Худуд ал-алам» упоминает три группы русов, и, следовательно, его информация также восходит ко времени, предшествовавшему основанию Новгорода. Его автор отмечает: «Есть еще река Рус, вытекающая из страны славян, которая течет на восток, пока не приходит в пределы русов. Затем она проходит по пределам Уртаб, Салаб, Куйафа, которые являются городами русов, и по пределам кипчаков, затем поворачивается и идет к югу к пределам печенегов, впадает в реку Итиль»{506}. Здесь река Рус оказывается уже притоком Волги. Подобное утверждение, возможно, объясняется тем, что автор «Худуд ал-алам» механически соединил в своем тексте более ранние источники, в одном из которых шла речь о реке Рус, а во втором — об Итиле.

Выдающийся арабский географ XII в. ал-Идриси, творивший при дворе норманского короля Сицилии, также упоминает эту реку, впадающую в Азовское море: «От города Султатийа (Судак) до (города) Бутар (Феодосия) двадцать миль. От устья реки ар-Русийа до (города) Матраха двадцать миль»{507}. О ее истоке он сообщает следующее: «В упомянутую реку Русиййа впадают шесть больших рек, берущих начало в горе Кукайа. а это большая гора, протянувшаяся от Моря мрака до края обитаемой земли. (…) В долинах этих рек живет народ, известный под именем ан-н.бариййа. У этого народа есть шесть укрепленных городов, расположенных между руслами этих рек, текущих, как мы уже сказали, с горы Кукайа. Никто не может покорить этих людей…»{508} Горой Кукайа ал-Идриси называл Рипейские горы античной традиции, а что касается ан-н.бариййа, живущих в долинах шести рек, впадающих в Русиййю, то различные исследователи высказывали предположения, что перед нами достаточно сильное искаженное название биармцев, северян или новгородцев. Если исходить из указания ал-Идриси о впадении реки ар-Русиййа в Азовское море, то ее можно было бы отождествить с Доном, Северским Донцом или Кубанью. Однако подобной локализации противоречит указание восточного географа на истоки «Русской реки».

Длительное изучение данного сочинения привело современных исследователей к выводу, что информация ал-Идриси об интересующем нас гидрониме «многослойна» и основывалась на нескольких источниках. Работавший в Сицилии географ объединил различные сведения о стоявших на реках северных городах и об огромном водном пути, связывавшем между собой север и юг далекой для него Восточной Европы. «Сложный состав рассказа ал-Идриси обесценивает всякие попытки отождествления “Русской реки” с каким-либо конкретным географическим объектом на территории Восточной Европы. Таким образом, вместо привычной локализации, опирающейся на принцип “одно наименование — один объект”, представляется более целесообразным дать развернутое определение гидронима и рассматривать “Русскую реку” как совокупность речных путей, посредством которых можно было пересечь Восточно-Европейскую равнину в меридиональном направлении»{509}. Однако то, что всю эту совокупность речных путей ал-Идриси именует рекой ар-Русиййа показывает на укорененность в мусульманском мире представления о существовании в Восточной Европе какой-то великой реки, носящей имя нашего народа.

Что касается неожиданного утверждения у данного географа о впадении этой реки в Черное море, то и в этом отношении ал-Идриси опирался на предшествующую традицию. Следует вспомнить, что еще у писавшего в X в. ал-Истахри река ар-Рус, под которой он однозначно понимал Итиль-Волгу, впадала не только в Каспийское море, но и, через другое свое ответвление, в Черное море, благодаря чему по ней можно было добраться до Константинополя. Однако подобное утверждение, ошибочное для Средневековья с точки зрения географии физической, становится понятным с точки зрения географии экономической, поскольку древние торговые пути действительно связывали Волгу с причерноморским регионом. Как видим, если более ранние мусульманские авторы однозначно отождествляют реку Рус с Волгой, то у более поздних начинается путаница, в результате чего она оказывается то ее притоком, то совокупностью целого ряда рек и речных путей. Однако для нас наибольший интерес представляет не эта позднейшая путаница, а тот факт, что на протяжении веков Волга или связанные с нею речные торговые пути в сочинениях мусульманских авторов многократно называлась корнем рус-. Данное обстоятельство свидетельствует о весьма устойчивой традиции, истоки которой могут уходить в глубь веков.

Та важная роль, какую играла Волга в древности в истории и в духовной жизни индоевропейских народов, вполне объясняет перенесение названия данной реки на проживавших на ее берегах народов. Как будет показано чуть ниже, наш народ был отнюдь не единственным, получившим свое название в честь этой великой реки индоевропейской прародины. Будучи самой крупной в данном регионе, она естественным образом могла играть роль как некоей оси в мифолого-географической картине мира для проживавших на ее берегах племен, так и границы мира для племен, живших от нее в отдалении. В более позднюю эпоху мы видим, что подобными функциями наделялись и другие великие реки в различных культурах, например Нил в древнеегипетской, Инд и Ганг в древнеиндийской, Дунай и Рейн у живших на их берегах различных европейских народов. Именно на землях, по которым протекала эта река, происходили контакты различных индоевропейских племен как между собой, так и с финно-уграми. Данные мифологии и истории позволяют проследить цепочку названий Волги с древнейших времен до раннего Средневековья: Раса — Ранха или Рангха — Рава — Ра — Рос — Рус. Однако если мордовское Рава и, возможно, птолемеевское Ра восходят к иранскому названию Волги, то формы Рос/Рус, очевидно, восходят к индоарийскому названию данной реки. Из этого филологического наблюдения следует, что, в отличие от мордвы, наши далекие предки заимствовали название Волги не из иранского, а из индийского языка. Однако, чтобы быть полностью уверенным в данной этимологии, следует внимательно рассмотреть ее возможные слабые места.

Во-первых, если переход от формы Раса к форме Рос с филологической точки зрения совершенно естественен и не вызывает никаких возражений, то этого нельзя сказать о форме Рус. Гласная а едва ли могла напрямую перейти в у, однако как древнерусские источники, так и иностранные, за исключением греческих, свидетельствуют, что первоначальной формой названия как нашего народа, так и нашей страны была Русь. Выдающийся отечественный филолог О.Н. Трубачев отмечал: «Только “южная” версия этимологии Русь способна убедительно раскрыть природу “двойственной огласовки корня” у/о: Русь — Россия. Для этого достаточно указать на то, что обе разновидности изначально представлены на юге и коренятся в специфически индоарийском продукте чередования гласных о (аи): и в формах Rok- (rauk-), Ruk, Ruks-, Russ-, Ross…»{510} Хоть данный ученый не связывал происхождение имени нашего народа с Волгой, считая, что оно первоначально принадлежало жившим на берегах Черного моря остаткам индоариев (гипотеза, достаточно уязвимая для критики), однако это обстоятельство ни в коей мере не влияет на важность сделанного им наблюдения по поводу чередования корневых гласных и его возможного источника.

Со своей стороны автор данных строк хотел бы привести ряд историко-филологических соображений по данному поводу. Речь идет о проблеме аканья в славянских языках, имеющей весьма раннее происхождение. Согласно мнению лингвистов, краткие и.-е. *о и *а совпадали в праславянском *а, который изменяется в *о лишь на позднем этапе развития праславянского языка. Подобное совпадение присутствует также в германских, балтских и индоиранских языках{511}. Специально исследовавшие данный вопрос филологи пришли к следующему выводу: «Праславянскому языку до самой поздней эпохи, почти вплоть до появления письменности, гласный о был незнаком: праславянская вокальная система имела корреляцию краткое а — долгое а. Приблизительно с конца VIII века начался постепенный, разновременный и разноместный процесс изменения краткого а в о…»{512} Если в болгарском языке этот процесс завершился к середине IX в., то в далматинских диалектах сербохорватского языка колебание между а и о продолжалось вплоть до XIV в. В связи с этим необходимо вспомнить, что один из сербских городов носил название Раса, что в точности совпадает с индоарийским названием Волги, а другой носил название Раусия. Если рассматривать все потенциальные возможности возникновения данных топонимов, то можно было бы предположить, что они были принесены на Балканы сербами, поскольку наиболее раннее упоминание данного племени также локализует их в волжских землях. Великий греческий географ Клавдий Птолемей в написанном им во II в. труде отмечал: «А между Керавнскими горами (Кавказом. — М. С.) и рекой Ра оринэи, и валы, и сербы»{513}. Как следует из этого описания, из перечисленных в данном фрагменте племен именно сербы располагались ближе всего к Волге. Однако принять данное объяснение происхождения балканских топонимов не позволяет тот факт, что в то же самое время, когда сербы еще находились на границе Европы и Азии, в Центральной Европе предводитель вандалов уже носил имя Раус.

О том, что это не случайное совпадение, говорят постоянные отождествления вандалов со славянами, заимствование вандалами имени Радегаст, а также одинаковые принципы наследования власти как в вандальском королевстве, так и в Древней Руси. Поскольку в древнерусском летописании наряду с формой Русь фигурирует и форма Роусь, можно предположить, что за тысячу лет до него в ходу была «акающая» форма Раус. Сербы во II в. н.э. никак не могли контактировать с вандалами, однако с ними тогда контактировали племена оксывской культуры, а племя варнов даже входило в состав первых. Именно через их посредство вандалы и могли заимствовать данное имя. Таким образом, название Раусий на Балканы точно так же могли принести потомки племен оксывской культуры, увлеченные в движение на юг готами. Имя короля вандалов и балканская топонимика дают нам возможность построить цепочку Раса — Раус — Русь и документально засвидетельствовать необходимую переходную форму трансформации корневого гласного а в у.

Вторым возможным возражением против волжской этимологии имени нашего народа является то, что как в современном русском языке, так и в древнерусском летописании Волга называется своим нынешним именем, а не Русью. Однако, как следует из рассмотренных выше данных, возникновение имени нашего народа произошло в период его контактов с индоариями, то есть около II тысячелетия до н.э. С тех времен наши предки неоднократно были вынуждены менять места своего жительства и уже как минимум к началу нашей эры оказались на берегах Балтики. Когда же они вновь переселились в Восточную Европу и вышли к берегам Волги, они за несколько тысячелетий вполне могли забыть исконное название главной реки своей прародины, которая за это время уже не раз сменила свое имя.

Пример подобной утраты первоначального гидронима мы видим и в более позднее время. Выше уже упоминалась река Руса близ Рыльска, название которой было зафиксировано в «Книге Большому Чертежу». Ныне это название утрачено. Однако с момента составления этого первого отечественного географического описания нашей страны во время правления Ивана Грозного до нынешнего времени прошло всего лишь несколько веков, а не тысячелетий. Данный пример показывает, что нет ничего невозможного в утрате народной памятью более крупного гидронима за больший промежуток времени. Вполне возможно, что забвению первоначального названия Волги способствовало и то, что часть связанных с нею мифологических представлений в отечественном фольклоре могло быть перенесено на Дунай — другую великую реку, игравшую большую роль в мифогеографической картине славянского мира как минимум с VI в. н.э. Тем не менее утрата родовой памяти не была окончательной, и различные гидронимы Рус/Рос, встречающиеся нам в Восточной и Центральной Европе, равно как и чудовище Рус днепровских порогов, представляют отголоски воспоминаний нашего народа о той самой изначальной великой реке Руси, в честь которой он и получил свое имя.

Третьим возможным возражением является тот факт, что ни один из проживающих в настоящий момент на Волге народов не называется ее именем. Хоть в русском языке XIX в. мы и видим слово волгарь в смысле «коренной, прирожденный судовщик, ходок по Волге»: «Здесь народ волгарь; я, брат, и сам с Волги»{514}, однако в данном контексте оно не имеет этнического смысла, и, более того, мы не можем автоматически экстраполировать данные XIX в. на более ранние эпохи. Однако анализ письменных источников позволяет сделать вывод, что в древности как отдельные люди, так и целые племена получали свое название в честь Волги. Выше уже приводилось личное имя скифского вождя Rhadalus (в реконструкции И.В. Пьянкова — Rhadanus). Оно упоминается древнеримским автором Валерием Флакком, писавшим в I в. н.э.

Весьма вероятно, что название великой реки отразилось и в гуннском ономастиконе. Вот что византийский писатель Приск Панийский писал по поводу дяди Аттилы: «Руа (Ройа), царь гуннов, решив вступить в войну с амилзурами, итимарами, товосурами, войсками и другими народами, жившими по Истру и прибежавшими под защиту римлян, посылает Ислу, обыкновенно служившего ему при распрях с римлянами, угрожая нарушить раньше заключенный мир, если они не выдадут всех перебежавших к ним. Римляне предположили послать посольство к гуннам; быть послами выразили желание Плинта и Дионисий, из коих Плинта был родом скиф, а Дионисий — фракиец; оба они предводительствовали войсками и исправляли у римлян консульскую должность. Но так как предполагалось, что Исла возвратится к Руе раньше этого посольства, то Плинта послал вместе с ним одного на своих родственников Сенгилаха чтобы уговорить Рую вести переговоры с ним, а не с другими римлянами. Когда же Руя скончался и царская власть над гуннами перешла к Аттиле и Бледе, римский сенат решил отправить Плинту послом к ним»{515}. Умер Руа в 434 г. Интересно отметить, что эти же племена упоминаются Иорданом, но не на Дунае-Истре, а при описании перехода гуннов через Мэотиду и их первом вторжении в Скифию.

По поводу интересующего нас персонажа готский историк писал: «Этот самый Аттила был рожден от Мундзука, которому приходились братьями Октар и Роас; как рассказывают, они держали власть до Аттилы, хотя и не над всеми теми землями, которыми владел он. После их смерти Аттила наследовал им в гуннском королевстве вместе с братом Бледою»{516}. Анонимная «Галльская хроника 452 года» называет его Ругила или Руга, а Феодорит Кирский — Роил. Как видим, в передаче имени этого предводителя гуннов наблюдается достаточно большой разнобой, но наиболее достоверной считается форма Руа, приводимая Приском Панийским, непосредственно ведшего переговоры с гуннами во время своего посольства к этому племени. Форма Роас у Иордана отражает уже знакомое нам чередование у и о, а форма Руга неожиданно перекликается с племенным названием ругов.

С древним названием Волги, возможно, связано еще одно имя варварского предводителя эпохи Великого переселения народов. Речь идет о Равсимоде, который погиб в 323 г. в результате похода Константина через Дунай. Хоть относительно его племенной принадлежности единого мнения нет, однако X. Вольфрам считает его предводителем готов-тервингов{517}. Само его имя может быть связано с мордовской формой названия Волги Рава. Таким образом, мы видим, что древнее индоевропейское название Волги отразилось в личных именах как скифов, так и варварских вождей эпохи Великого переселения народов. После гуннского нашествия в этом регионе начинают доминировать тюркоязычные племена и наиболее распространенной формой названия великой реки становится Итиль. Вслед за этим из письменных источников, освещающих историю данного региона, пропадают личные имена, которые могут быть соотнесены с индоиранскими названиями Волги и производными от них формами.

Однако помимо отдельных личных имен письменные источники позволяют сделать вывод, что название Волги отразилось также и в названии целых племен. Уже античные авторы отмечают племя робасков. Согласно Птолемею, они жили вдоль берегов Восточной Ра, под которой, как полагают современные исследователи, этот выдающийся географ подразумевал современную реку Каму. Испанский писатель Павел Оросий в своей «Истории против язычников», написанной около 417 г., помещает это племя уже в верховьях Дона: «Европа начинается, как я сказал, в северном поясе, от реки Танаиса, там, где Рифейские горы, отходя в противоположную от Сарматского океана сторону, дают начало реке Танаису, которая, протекая мимо алтарей и рубежей Александра Великого, находящихся в пределах робасков, увеличивает (своими водами) Меотийские болота (Азовское море. — М.С.)»{518}. Упоминание алтарей Александра объясняется тем, что поздние античные авторы считали, что ими Александр Македонский во время своих походов отметил крайние пределы земли на севере и на востоке. Немецкий филолог Г. Шрамм считает название робасков заимствованием из финно-угорского и отмечает, что оно буквально означает «обитатели Волги»{519}. Весьма показательно и то, что к тому моменту, когда их название стало известно античным писателям, робаски обитали уже не на Волге, а на Каме или на Дону, но тем не менее сохранили свое племенное название, указывающее на их первоначальную родину.

Второй случай относится уже к готской эпохе. При перечислении якобы покоренных Германарихом племен, среди которых фигурируют чудь, мордва и меря, Иордан упоминает два загадочных народа — рогов и тадзанс. В другом месте своего труда этот писатель называл рогами племя ругов, однако ни один другой источник не упоминает ругов в Восточной Европе в эпоху Великого переселения народов. Кроме того, поскольку уже давно было установлено, что весь этот перечень якобы покоренных Германарихом племен был взят готским историком из какого-то дорожника-итинерария, описывавшего данный регион, то и рассматривать этих загадочных рогов следует в контексте всего этого перечня. Западные ученые Й. Маркварт и Г. Шрамм предположили, что два слова Rogas Tadzans на самом деле представляют искаженное словосочетание Rauastadjans, т.е. «обитатели берегов Волги», ср. мордовск. Рава — Волга{520}. С таким пониманием интересующего нас места соглашаются и многие отечественные исследователи. Таким образом, уже в первой половине I тысячелетия нашей эры мы видим целых два примера образования названия различных племен, по всей видимости финно-угорских, от древнего индоевропейского названия Волги. Следовательно, принципиальную возможность образования племенных названий от данной великой реки Восточной Европы можно считать доказанной, и в принципе нет ничего невозможного в том, что в древности какая-то часть праславян получила свое название в честь этой реки.

На основании лингвистического анализа выше нами уже был сделан вывод, что возникновение имени нашего народа должно было произойти во время распада индоевропейской общности, поскольку форма Русь восходит к индоарийскому, а не иранскому названию Волги. Имеющиеся данные свидетельствуют, что в среде индоевропейских народов в последующую эпоху встречаются названия небольших племен с интересующим нас корнем. «Отец истории» Геродот, рассказывая, как в 553 г. до н.э. Кир сверг индийское господство, дает перечень поддержавших его персидских племен (I, 125). Сначала он перечислил четыре самых сильных племени, «от которых зависели все остальные», а затем дает название трех остальных, очевидно более слабых племен: «Другие персидские племена — это панфиалеи, дерусиеи, германии»{521}. В заключение же «отец истории» подчеркивает, что только эти семь персидских племен занимались земледелием, а все остальные ираноязычные племена являются кочевниками. Наибольший интерес для нас представляют названия двух последних персидских племен. Если название германиев почти полностью соответствует европейским германцам, то и в имени дерусиев проступает корень рус, указывающий на их связь с нашими предками. Что касается приставки де, то она может быть соотнесена с иранским энклитическим послелогом направления da, связанного, как предполагают ряд специалистов, с индоевропейским корнем указательного местоимения de, do, равно как и греч. δε{522}. Против понимания дерусиев как племени, связанного с русами, может говорить большой временной разрыв между их упоминанием у Геродота и первыми упоминаниями наших предков в Восточной Европе.

Однако примерно такой же разрыв, хоть и меньший, существует и между иранскими германиями и германцами в Европе. Последние впервые упоминаются в латинской надписи 222 года до н.э., сообщающей о победе консула Клавдия Марцелла над «галлами, инсубрами и герм(анцами)». Поскольку в подлинности этой надписи были высказаны сомнения, отметим, что еще до Цезаря германцы (γερμάνοι) упоминаются у греческого историка Посидония, жившего с 135 до 50 года до н.э.{523} Кроме того, в приведенных выше примерах индоевропейских племен также подчас имелся достаточно большой временной разрыв. В пользу изначальной связи упомянутых Геродотом двух племен с поздними германцами и русами говорят как их оседлость, связанная с земледелием, так и их относительная слабость на фоне остальных персидских племен — очевидно, они представляли собой незначительный осколок от основной массы предков германцев и русов, двинувшийся на восток с индоиранскими племенами, и в силу своей не очень большой численности не смогли занять господствующего положения на территории Персии. Появление персидских племен на иранском плато В.И. Абаев датирует концом II — началом I тысячелетия до н.э.{524}, а впервые они упоминаются в ассирийских текстах в IX в. до н.э.{525}

То, что дерусиеи Геродота были связаны с русами-славянами, подтверждается и распространением интересующего нас корня в Иране. Так, в древнейшем иранском пантеоне уже фигурирует бог или дух справедливости Рашн (интересно, что именно так в современном английском называются русские), имя которого впоследствии, как показывают материалы топонимики, могло содержать корень рус. Так, около Самарканда известно поселение Руставагн, название которого объясняется О.Н. Смирновой как «храм (ваш — искаженное согдийское бгн) бога Рашну»{526}. Кроме того, именно бог Рашн в иранской мифологии оказывается связанным с Рангхой-Волгой. С другой стороны, главным героем иранского эпоса является богатырь Рустам, относительно которого имеется указание на его северное происхождение. Конь богатыря называется Рахш, причем имя его, как отмечают филологи, восходит к корню, означающему «свет», «сияние». Само имя Рустама стало в иранских языках нарицательным для обозначения богатырей и благородных людей, а современное персидское и таджикское выражение «Рустамвор» — «по-рустамовски» — означает «героически»{527}. Все это напоминает описание русов арабскими авторами. Ибн Мискавейх так описывал впечатления мусульман после походов русов на Бердаа: «Народ этот могущественный, телосложение у них крупное, мужество большое, не знают они бегства, не убегает ни один из них, пока не убьет или не будет убит». Ему вторит Марвази: «И они (русы) — люди сильнейшие, очень могучие… Их храбрость и мужество известны, ибо один из них равен некоторому числу (людей) из другого народа…»{528}На возможность существования впоследствии в ираноязычной среде похожего корня, причем в контексте, связанном с понятием власти, указывает и один возможный перевод сообщения Ибн Русте о кавказских аланах: «Аланы состоят из четырех племен, но почет и царство принадлежит у них племени Д.хсас (его В.Ф. Минорский исправляет на Рухс-Ас — «светлые аланы»)»{529}.

Город «Рос — между Иссом и Селевкией» в Сирии упоминает древнегреческий географ Страбон (ок. 64 г. до н.э. — 20 г. н.э.), описывая его местоположение так: «За Эгеями идет городок Исс с якорной стоянкой и река Пинар. Здесь произошла битва Александра с Дарием. Залив называется Исским; на нем лежат города Рос, Мириандр… и так называемые Сирийские Ворота, граница между Киликией и Сирией»{530}. К сожалению, с чисто лингвистической точки зрения до сих пор не определено, из языка какого народа происходит название данного города — греческого, хеттского либо какого-то иного индоевропейского или неиндоевропейского народа. Отметим, что имя Руса носило три царя Урарту, правивших примерно в 730–585 гг. до н.э. Хоть Урарту и не было индоевропейским государством, однако в культурном и языковом отношении оно испытало индоевропейское влияние. Вопрос о происхождении имени этих урартских правителей, таким образом, также остается открытым.

Этот же корень встречается нам в Италии и Римской империи. Известны города Русцион (Ruscino) в Нарбоннской Галлии близ Пиренеев у Средиземного моря, Руселы (Rusellae), город в Этрурии, Руспина (Ruspina), город в Зевгитане, а также плодородная область Розея (Rosea). От интересующего нас корня было образовано и личное имя Росций (Roscius), один человек с этим именем был оправдан Цицероном в 80 г. до н.э., а второй был народным трибуном в 67 г. до н.э. и являлся автором lex Roscia. Само слово rus, runs в латинском языке означало «деревня, село, поместье», «поле, пашня», а образованное от него rusticus имело две группы значений: 1) «деревенский, сельский, крестьянский», «простой, незатейливый, бесхитростный», «неловкий, неуклюжий, грубый», 2) «крестьянин, землевладелец», «грубый человек»{531}. Связанная с противопоставлением малокультурного деревенского жителя культурному горожанину группа значений этого корня вряд ли была изначальной, в чем нас убеждают образованные от корня рус этрусское слово Ems и латинское herus, обозначающие «господин, повелитель»{532}. Последняя группа значений явно отражает более раннее восприятие обществом владельца земли. Кроме того, в древности в Италии жили и этруски, самоназвание которых, согласно Дионисию Галикарнасскому, было рассена, однако ученые до сих пор не могут определиться, относится ли этрусский язык к группе индоевропейских либо нет.

Еще один незначительный осколок изначального племени русь фиксируется на крайнем западе индоевропейского мира — в Ирландии. Ирландская сага «Смерть Конхобара», описывающая события конца I в. до н.э., гласит: «Однажды пошел Кет на восток и угнал коров у людей Росс. Пустились улады за ним в погоню»{533}. Кельтские племена, создавшие ирландский эпос, появились на этом острове, по оценкам современных ученых, примерно во второй четверти I тысячелетия до н.э. и с тех пор были в значительной степени отрезаны от внешнего мира. По мнению А.А. Смирнова, их эпос окончательно сложился около V в. н.э., причем уладский цикл, к которому принадлежит процитированная выше сага, является наиболее древним его пластом. Как следует из контекста, ирландские люди Росс принадлежали к могущественному объединению уладов, а поскольку они больше не упоминаются в эпосе, то из этого можно сделать вывод об их сравнительной немногочисленности и слабости среди прочих уладских племен. Ситуация, как мы видим, в точности соответствует положению дерусиев среди персидских племен. Среди древних топонимов этого острова саги упоминают также Иррус{534}. Кроме того, следует отметить еще мыс Россан на северо-западе Ирландии. Мы вправе также предположить, что это племя проникло на остров вместе с основной массой кельтских племен примерно за несколько веков до нашей эры. Интересно отметить, что сами ирландские предания неоднократно указывают на то, что какая-то часть их предков прибыла на остров из Скифии: «Вот как захватили Ирландию гойделы после многих плаваний по морю от Скифской Греции до Башни Немрода, а от Башни Немрода до великого королевства Скифия, а оттуда через множество других стран в Испанию, а из Испании в Ирландию» или

Молвил Финтан, вера герою, О приходе скотов из Скифии…{535}

Понятно, что к утверждением средневековых преданий, на которые могли повлиять уже памятники античной письменности, следует относиться с осторожностью, но, однако, не следует и впадать в другую крайность, полностью их игнорируя, поскольку не исключено, что в ряде случаев в них отразилась память о каких-то реальных событиях, подвергшихся неоднократной переработке.

То обстоятельство, что источники фиксируют дерусиев в Персии, пришедших туда на рубеже II–I тысячелетий до н.э., и россов в Ирландии, появившихся на острове примерно в середине I тысячелетия до н.э., вместе с отмеченным распространением географических названий и личных имен с корнем рус/рос в античном Средиземноморье, позволяет сделать вывод о том, что имя Русь/Рось, равно как и носящий его народ, возникло уже в период индоевропейской общности, существование которой до начала диалектного членения общеиндоевропейского языка датируется современными учеными V–IV тысячелетиями до н.э.{536} Никакого иного приемлемого объяснения приведенным фактам нет. Ученые уже давно отметили тот любопытный факт, что как в рамках отдельных крупных общностей (например, славян), так и в рамках индоевропейской семьи народов в целом неоднократно наблюдалось следующее явление: различные племена и народы, разделенные между собой огромными расстояниями и подчас значительным промежутком времени, т.е. обстоятельствами, исключающими их непосредственный контакт, носят одни и те же или очень похожие и явно происходящие из одного корня имена. Так, название индоевропейского народа хеттов, появившегося в Малой Азии на рубеже III и II тысячелетия до н.э. и окончательно исчезнувшего там примерно в VIII в. до н.э., перекликается с названием германского племени хаттов, впервые вышедшего на арену европейской истории во времена Юлия Цезаря в I в. до н.э. Громадный временной и территориальный разрыв между ними исключает саму мысль о прямой преемственности и делает единственно возможным предположение о существовании еще в индоевропейский период особого племени с таким названием. Разделившись вследствие тех или иных причин, одна часть племени, сохраняя свое исконное самоназвание, отправилась на юг, в Малую Азию, а вторая часть двинулась на запад, в Германию. Этот пример далеко не единственный.

Специалисты заметили неоднократное совпадение названий германских и славянских племен: хатты-хуттичи, лугии-лужичане (от себя замечу, что название этого германского племени родственно имени кельтского бога Луга), силинги-слезняне, марсинги-марачане (вновь совпадающие с именем римского бога войны Марса) (морава-не), дидуны-дедошане. Территориально славяне были гораздо ближе к германцам, чем последние к хеттам, что и дало некоторым ученым возможность объяснить данные совпадения одинаковым названием территорий, однако и здесь присутствует временной разрыв. Однако это объяснение неприменимо к следующей группе примеров совпадений как названий племен меж собой, так и названий отдельных племен с личными мифологическими и историческими именами, бытовавших подчас на противоположных концах индоевропейского мира, собранных автором. Так, название жившего на Балканах иллирийского племени парфинов почти полностью совпадает с именем племени парфян, создавших свое государство на территории Ирана; восточнославянское племя кривичей соотносится с упоминаемым еще в РВ племенем криви; кельтскому племени карнов соответствует имя индийского эпического героя Карны; герою греческих мифов Персею — название племени персов, а имени уже упоминавшегося выше греческого малоазиатского царя Прусия — название племени пруссов, живших на побережье Балтийского моря. Примеры подобного рода можно легко умножить, но и уже приведенных вполне достаточно для доказательства описанной выше закономерности. В свете ее распространение корня рус/рос в пределах индоевропейского мира находит свое наиболее логическое объяснение.

В завершение отметим, что существуют данные, фиксирующие связь названия русов с Волгой еще в раннем Средневековье. Речь идет об именьковской археологической культуре. Создавшие ее племена жили на берегах Волги, Камы и Свияги. Помимо территории распространения не вызывало особых разногласий и время существования данной культуры. «Мы считаем, — отмечал П.Н. Старостин, — что дата именьковских памятников может быть определена III–IV–VII вв. н.э. (…) Таким образом, VII в. н.э., когда пришли в Прикамье болгарские племена, следует определить верхнюю дату именьковских памятников»{537}. Зато в определении этнической принадлежности создателей этой культуры царил полный разнобой. В различное время ее относили к восточным буртасам (Н.Ф. Калинин, А.Х. Халиков), мордве (А.П. Смирнов), пришлым тюркам (В.Ф. Геннинг), балтам (А.Х. Халиков), считали ее смешанной из местного финно-угорского и пришлого тюркского компонентов (П.Н. Старостин). Однако уже в 1960 г. А.П. Смирнов обратил внимание, что погребения из Рождественского могильника IV–V вв. именьковской культуры близки к погребениям Волынцевского могильника и принадлежат славянам. Наблюдение А.П. Смирнова продолжили и развили Г.И. Матвеева и В.В. Седов.

Дальнейший анализ материала показал, что основа именьковской культуры формировалась на базе «полей погребений» Днепровского региона, а также имеет параллели в пшеворской керамике Волыни и Поднестровья. Переселение из этих регионов на среднюю Волгу шло в несколько этапов, один из которых совпал с событием, изменившим всю карту Европы: «Наконец, третья, наиболее мощная волна миграции привела к сложению именьковской культуры. Именно в это время в связи с гуннским нашествием в Северном Причерноморье прекращают существование черняховская и пшеворская культуры. Нужно полагать, что образование именьковской культуры связано с этим историческим событием»{538}. Когда в результате следующего крупного вторжения кочевников, а именно тюрок-болгар именьковская культура прекращает свое существование на рубеже VII–VIII вв. н.э., то в это же время в левобережной части Среднего Поднепровья появляется новая культура — волынцевская. На основании анализа всех этих фактов В.В. Седов пришел к следующему выводу: «Таким образом, совокупность данных дает все основания полагать, что появление волынцевского населения в Среднем Поднепровье на рубеже VII и VIII столетий было результатом миграции основной массы именьковцев из Среднего Поволжья. Следовательно, ретроспективно носителей именьковской культуры следует отнести к славянскому этносу»{539}.

Как называли себя именьковцы, мы, разумеется, не знаем. Однако с учетом того, что на жизнь готского короля Германариха покушались представители племени росомонов, а впоследствии в Поднепровье по материалам летописей фиксируется «Русская земля» в узком смысле этого слова, вполне возможно, что именьковцы называли себя русами, и в период тяжелых испытаний эпохи Великого переселения народов они вспомнили о своей древней прародине и переселились на Волгу. С этими археологическими и историческими данными следует сопоставить одно известие восточных писателей. В сочинении ал-Идриси «Нузхат ал-муштак фи-хтирак ал-афак» присутствует описание трех групп русов, неоднократно встречающееся у мусульманских географов: «Русов три группы. Одна группа их называется рус, и царь их живет в городе Куйаба. Другая группа их называется ас-Славийа. И царь их в городе Славе, и этот город на вершине горы. Третья группа называется ал-Арсанийа, и царь имеет местопребывание в городе Арсе». Данный вариант ничем не отличается от большинства подобных описаний, локализующих три группы русов в Киеве, городе Славе, который, как считают большинство исследователей, находился на территории ильменских словен и являлся предшественником Новгорода, а также загадочной Арсе, местоположение которой вызывает наибольшее количество споров. Однако текст этого же сочинения в рукописи ГПБ отличается от общепринятого перечисления трех групп русов одной показательной особенностью: «Русов три группы. Одна группа их называется Равас, и царь их в городе Кукиане. Другая называется ас-Славийа, и царь их в городе Силак, и город этот на вершине горы. Третья называется ал-Арсанийа, и царь их в городе Арсай»{540}.

В данном варианте группа русов, находящаяся в Киеве, носит название Равас, которое непосредственно перекликается с названием Волги у мордвы. Поскольку данное название встречается нам только в одной рукописи сочинения ал-Идриси, едва ли оно восходит к оригиналу. Однако переписчик данного сочинения, вставивший в первоначальный текст «Нузхат ал-муштак фи-хтирак ал-афак» данное уточнение, тем самым недвусмысленно указал, что находившиеся в районе Киева русы назывались «волжскими».

Как уже отмечалось выше, известие о трех группах русов в мусульманской географической литературе восходит ко времени до создания единого Древнерусского государства и даже ко времени до основания Новгорода. Следовательно, связь киевских русов с Волгой, обозначенную данным вариантом рукописи ал-Идриси, следует в любом случае датировать временем до второй половины IX в. Таким образом, информация, указанная в этом списке арабского географического сочинения, полностью соответствует данным археологии, отмечающим переселение племен именьковской культуры из Среднего Поволжья в Среднее Поднепровье на рубеже VII–VIII вв. В заключение отметим, что киевские русы едва ли использовали мордовское название Волги. Хорошо известно, что до мусульманских географов информация очень часто доходила через многочисленный ряд посредников, а не непосредственно от тех народов, которых они описывали. Соответственно, переписчик интересующего нас варианта рукописи «Нузхат ал-муштак фи-хтирак ал-афак» мог получить информацию о названии киевских русов не от них самих, а от более близких к мусульманскому миру жителей данного региона, которые, чтобы отметить происхождение жителей Среднего Поднепровья с берегов Волги, воспользовались мордовским названием данной реки.

На происхождение русов из Поволжья указывает не только название равас одной из их групп в Восточной Европе. Выше мы показали тесную связь между русами и ругами. Как уже отмечалось, остров Рюген был назван по имени некогда жившего там племени ругов, и это название сохранилось за ним почти во всех германских языках даже после заселения его славянами. Однако в скандинавских сагах встречается другое название этого острова — Рэ{541}. Данное название тем более необычно, что скандинавы были одними из ближайших соседей ран, да и само германское племя ругов, как показывают данные топонимики, вышло из Скандинавии. Поскольку название Рэ перекликается с Ра — именем, под которым Птолемей упоминал Волгу, — весьма вероятно, что это было одним из славянских названий острова, которые скандинавы, в силу тесных контактов с ранами, переняли у них и изредка использовали вместо гораздо более привычного им общегерманского названия Рюгена. Однако если название равас у киевских русов находит свое объяснение в событиях раннего Средневековья, то связь славянского названия острова Рюген с древним индоевропейским названием Волги требует обращения к другой временной эпохе. Сопоставление его с балканскими топонимами Раса и Раусий и именем вандальского короля II в. Рауса показывает, что все они должны были быть восприняты славянами во всяком случае еще до начала нашей эры.

Еще одним возможным возражением против данной гипотезы может являться то обстоятельство, что в средневековой традиции прародитель нашего народа Рус является персонажем мужского пола, однако в отечественной традиции Волга неизменно фигурирует как существо женского рода, в результате чего в русском языке даже образовалось устойчивое словосочетание Волга-матушка. Однако и у этого несоответствия есть свое объяснение. Во-первых, как было показано мною в исследовании о «Голубиной книге», в древнерусской языческой традиции существовала устойчивая система классификации различных объектов по принципу их происхождения, когда самый главный порождающий объект в каждой категории назывался «мать» или «мати». Следует отметить, что данная система была генетически родственна аналогичным системам индо-иранских религиозных традиций. В первую очередь именно в этом смысле русская поговорка констатировала: «Волга всем рекам мати»{542}. Духовный стих о «Голубиной книге» в качестве «мати» для всех прочих озер называл озеро Ильмень. Весьма показательно, что в отечественной былине оба этих «мати» были тесно связаны, причем Волга считалась сестрой Ильмень-озеру, воспринимавшегося в данной паре в качестве брата{543}. Все это говорит о том, что в языческие времена именно Волга была «всем рекам мати». Подобное представление было абсолютно естественно, поскольку в качестве главной мировой реки выступала реально самая великая река места обитания восточных славян.

Во-вторых, хотя восприятие рек в женском обличье было широко распространено в отечественной традиции, однако существуют примеры, когда реки воспринимались не просто как мужские персонажи, а как богатыри. В русском эпосе сохранились былины о двух таких героях, превратившихся в реки. Реке Дунай в былинах соответствует служащий князю Владимиру богатырь Дунай Иванович; былина «Сухмантий» рассказывает о происхождении Сухман-реки от крови смертельно раненого богатыря Сухмантия. В той же былине Днепр именуется «матушка Непра-река», однако в «Слове о полку Игореве» Ярославна обращается к этой реке как к мужскому началу и именует его «господином» и «Днепром Словутичем». Вероятно, аналогичная метаморфоза произошла и с Волгой, закрепившейся впоследствии в народном сознании как «Волга-матушка». Восприятие реки как мужского начала не было чисто русской традицией — известна чешская песня, посвященная тому, как отец пообещал дочь турку и та, чтобы избавиться от подобной участи, бросилась в реку и стала женой вольному Дунаю{544}. То, что эта вторая великая река описывается в фольклоре двух славянских народов в качестве мужского персонажа, позволяет предположить, что данная традиция возникла в период начала расселения славян. Вполне возможно, что на Дунай, как новую великую реку славянства, были отчасти перенесены и прежние мифологические представления, связанные с Волгой. Таким образом, и это последнее несоответствие получает свое объяснение, и мы вправе констатировать, что не только название нашего народа возникло в индоевропейский период, но и свое имя он получил по главной священной реке индоевропейской прародины.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Отправной точкой нашего исследования прошлого послужила римская генеалогия Рюриковичей. Нечего и говорить, что с буквальной точки зрения она нисколько не соответствует действительности: Рюриковичи не были родственниками римских императоров, никакого Пруса, поставленного Августом на берега Вислы, никогда не существовало, а варяжские князья были призваны из другого региона Балтийского моря. Однако анализ источников, из которых создавалась данная вымышленная генеалогия, внезапно показал, что целый ряд независимых друг от друга средневековых источников действительно упоминает какую-то Русь в Польском Поморье и в пограничных с пруссами областях. Как литовская, так и еще более ранняя польская традиция также говорят о родственных связях своих правителей с властелинами Древнего Рима. Единственный аналог этим польско-русским легендам во всем славянском мире мы встречаем только на Балканах, где местная южнославянская традиция точно гак же постулирует римскую генеалогию своих правителей, но при этом совершенно неожиданно упоминает и о Брусе-Прусе, и о приходе своих предков на Балканы вместе с готами. С одной стороны, ничто не свидетельствует о том, что южнославянские предания как-то повлияли на сложение римской генеалогии Рюриковичей, но, с другой стороны, в обоих легендах налицо целый ряд общих элементов. В летописи попа Дуклянина совершенно независимо от отечественного «Сказания о князьях владимирских» встречается набор одних и тех же образов: брат Прус, римская родословная, основание представителем последней города Раусия. В отличие от римской генеалогии Рюриковичей род балканских королей ведется не от Августа, а просто от знатной римской семьи, однако это различие легко объясняется отличием в амбициях представителей южнославянской знати и могущественных государей всея Руси. Сходство это еще более усиливается тем, что основателем Раусия был Белл или Белимир, а к московским государям впоследствии прочно прикрепляется народный эпитет «белый царь». Наличие такого количества компонентов обоих сказаний, возникших независимо друг от друга, заставляет предположить как их общее происхождение, так и то, что при всей своей фантастичности оба предания отражают некие реальные события. Поскольку о прямом заимствовании говорить не приходится, общие места данных легенд приводят к выводу, что древние русы жили по соседству с пруссами и имели контакты с Римской империей, а власть их правителя носила сакральный характер и была связана с Белбогом.

Данные археологии убедительно свидетельствуют, что именно по Висле с глубокой древности проходил янтарный путь, связывавший между собой Балтику и Средиземное море. Находки древнеримских монет показывают, что этот путь активно функционировал и в императорский период. Благодаря сочинению выдающегося географа античности Птолемея известно, что обитавшее в этот период между Вислой и Одером племя носило название рутиклеев. Поскольку в древненемецком языке название русов, как показал А.В. Назаренко, восходит к корню Rut- и никаких других племен с похожим названием, которые хотя бы гипотетически могли быть как-то связаны с нашими предками и при этом контактировать с древними германцами в очерченную ученым эпоху, науке не известно, мы можем предположить, что рутиклеи являются искаженным названием русичей. Археологически рутиклеям соответствует оксывская культура, происхождение которой до сих пор окончательно не определено. Она возникает в этом регионе во II в. до н.э. и существует до прихода туда готов. В отдельных местах оксывская культура трансформируется в вельбарскую, которую ученые связывают с готами. Поскольку впоследствии носители этой культуры двинулись к Черному морю, можно предположить, что часть населения оксывской культуры готы также увлекли за собой на юг. Вполне возможно, что отзвуком этого процесса и стала «славяно-готская» легенда, записанная уже в XII в. попом Дуклянином. В достаточно раннем слое южнославянской топонимики нам встречаются названия, содержащие корень рас-/раус-, которые могут указывать на связь ее создателей с русами.

Одновременно с этим мы имеем ряд случаев, когда как скандинавская средневековая традиция, так и восходящие к византийской традиции письменные источники указывают на какую-то связь готов и русов. Другие средневековые источники при этом свидетельствуют о славяно- и русско-вандальских контактах, а также о контактах между русами и ругами, причем в обеих случаях дело доходит до полного отождествления с данными племенами. В случае с ругами мы имеем не только их отождествление с киевскими русами, встречающееся с X в. у немецких, французских и английских хронистов, что объясняется происхождением части варяжской Руси с острова Рюген, но и несколько случаев их возможного отождествления с русами в Центральной Европе и Италии. Последние случаи, равно как и внезапно появляющаяся в нескольких местах средневековой Европы версия о русском происхождении Одоакра, нуждаются в дополнительном изучении. Однако, если будет установлено, что в Центральной Европе руги отождествлялись с русами до создания Древнерусского государства и вне связи с ранами-ругами, это будет означать, что время тесных контактов русов и ругов следует отнести даже к более раннему периоду, нежели славянское заселение Рюгена. На роль подобного события в первую очередь претендует упомянутое Иорданом изгнание готами ульмеругов со своих мест на побережье Балтийского моря. Очевидно, что потерпевшему поражение племени необходимо было найти временное убежище, которым вполне могли оказаться земли оксывской культуры. Поскольку в относительной близости от данной археологической культуры жили и вандалы, предположение, что по крайней мере часть населения оксывской культуры составляли русы, объясняет их последующее отождествление как с ругами, так и с вандалами.

Следует честно предупредить читателя, что описанное развитие событий является лишь гипотезой, нуждающейся в дальнейшем подтверждении новыми фактами. С археологической точки зрения прямой преемственности между оксывской культурой и культурой той части южных славян, в среде которых была создана «славяноготская» легенда, специалистами пока не отмечается. Впрочем, аналогичная картина возникает и при изучении достаточно хорошо описанного письменными источниками перемещения готов. Археологическая преемственность между их скандинавской прародиной, местом их обитания на Балтике и созданными ими варварскими королевствами в Западной Европе точно так же отсутствует. Это был вынужден констатировать и М.Б. Щукин, один из ведущих отечественных археологов, занимавшихся готской проблемой: «Археологически готы как таковые на всем протяжении их пути от Скандинавии до Черного моря, Италии, Галлии, Испании и Крыма остаются неуловимыми, но их присутствие ощущается на каждом этапе»{545}. Что касается собственно Балкан, то там пребывание готов практически вообще не прослеживается археологически.

Но если подобные археологические следы отсутствует у готов, история которых освещена письменными источниками, в том числе и готского происхождения, гораздо лучше, нежели история древнейших русов, то вряд ли будет правильным требовать от последних то, с отсутствием чего специалисты соглашаются в отношении готов. Более того, в настоящий момент не существует даже общепринятой преемственности достоверно славянских памятников VI в. с археологическими культурами рубежа нашей эры. Несмотря на наличие целого ряда гипотез, ни одна из них не является бесспорной, и определение славянской прародины продолжает порождать дискуссии среди специалистов. Прямым доказательством родства населения оксывской культуры как с означенной частью южных славян, так и с киевскими русами мог бы стать генетический анализ, однако и он невозможен из-за господства в данной культуре обряда трупосожжения. Соответственно мы можем искать лишь косвенные доказательства этих связей.

В связи с названием и предложенным путем миграции части населения оксывской культуры также возникает закономерный вопрос: почему при сохранении географических названий, напоминающих об их изначальной прародине, ни одно из южнославянских племен впоследствии не называло себя русами? На мой взгляд, это было обусловлено двумя обстоятельствами. Во-первых, достаточно долгое пребывание в готском «плавильном котле» неизбежно ослабило племенное самосознание. Уже упоминавшиеся выше балты-галинды в составе готского войска ни разу не отмечаются источниками в качестве отдельного племени, а их присутствие угадывается лишь по личным именам и топонимике. Во-вторых, пришедшие с готами славяне вряд ли были особо многочисленны, поскольку соответствующая легенда носит локальный характер и их вскоре накрыли новые, гораздо более многочисленные волны пришедших на Балканы хорватов и сербов. Новые племена были такие же славяне, как и рутиклеи-русичи, и это обстоятельство тем более способствовало растворению первых в новых племенных союзах. Поскольку речь пошла о названии, то необходимо также отметить, что остается непонятным и то, как соотносились рутиклеи-русичи с другими древнейшими группами русов, упоминавшимися в этой книге, а именно с русами на территории современной Прибалтики и современной Северной Германии.

Приведенные в книге данные показывают, что русичи оксывской культуры были славянами, однако изучение исторического контекста показывает, что они имели ранние и достаточно тесные контакты с германцами. Факты показывают, что процесс расселения славян как на запад, так и на юг был гораздо более сложным и многоплановым процессом, начавшимся к тому же ранее, чем это традиционно считается. Применительно к германским племенам мы видим, что в отдельных регионах они жили чересполосно со славянами, которые могли входить в состав их племенных союзов.

Об этом свидетельствуют данные генетики, языкознания, к этому же выводу стали склоняться и отдельные археологи. Со своей стороны и германцы могли жить в славянской среде. Мифологическим отражением наиболее ранних славяно-германских контактов стали скандинавские сказания о войне асов и ванов и последующем обмене заложниками. Целый ряд совпадений названий племен у славян и германцев показывает, что какая-то часть первых жила на территории Германии до начала массового переселения туда славян в VI в. Данное обстоятельство объясняет как германские имена в договорах Руси с греками, так и германские имена в генеалогии ободритских князей. Поскольку материальная культура живших на территории Германии первых славянских племен находилась под сильным влиянием более многочисленных соседей и оказалась под германо-кельтской «вуалью», их вычленение археологическими методами представляет собой задачу для будущего поколения исследователей. С похожими сложностями придется столкнуться археологам и на Балканах: поскольку еще в Польском Поморье наблюдается процесс трансформации оксывской культуры в вельбарскую, то археологически значимые различия должны были еще более стереться во время пребывания готов в Северном Причерноморье и последующем переселении на земли империи. Соответственно определение археологических следов пришедших с готами потомков оксывской культуры представляет собой еще более трудную задачу.

Как видим, в ходе нашего исследования мы затронули целый комплекс сложнейших вопросов, которые еще ждут своего окончательного решения. Однако именно гипотеза о принадлежности оксывской культуры рутиклеям-русичам наиболее логично и непротиворечиво объясняет изложенные в книге факты, которые зачастую выпадают из поля внимания исследователей.

Предпринятый анализ наиболее раннего этапа русско-германских контактов позволяет достаточно точно определить зону как минимум еще одного подобного взаимодействия. В то время как письменные источники и данные мифологии указывают на весьма тесные связи между собой племен варнов и англов, причем первое из них на рубеже нашей эры входило в вандальский племенной союз, данные лингвистики говорят о весьма раннем контакте славян с англами, имевшем место до переселения этого племени в Британию в IV–V вв. С другой стороны, отечественная Повесть временных лет знает англов как соседей варягов и русов. Наконец, имя Вулемара в «Законе англов и варинов», записанном по повелению Карла Великого, соответствует как Олимеру, королю Прибалтийской Руси у Саксона Грамматика, так и Алимеру мекленбургских генеалогий, в которых он оказывается дальним предком Рюрика, Сивара и Трувора. Все эти данные в своей совокупности недвусмысленно указывают на то, что племя варнов имело самое прямое отношение к варяжской Руси.

Наконец, собранные в связи с исследованием римской генеалогии Рюриковичей материалы позволили сделать одно важное уточнение в изучении происхождения самого названия нашего народа. Хоть по этому сложнейшему вопросу к настоящему времени было высказано уже более двадцати гипотез, основными претендентами на его разрешение являются норманистская и антинорманистская концепции, каждая из которых в данном аспекте представлена рядом высказанных предположений. Поскольку норманисты претендуют, что именно их точка зрения является единственно научной, нами были рассмотрены их основные положения и показана их полная научная несостоятельность. Наиболее обоснованной представляется гипотеза, связывающая название нашего народа с древнейшим индоевропейским названием Волги — Раса в индоарийской традиции и Рангха в иранской. Данные современной науки подтверждают как нахождение индоевропейской прародины в Восточной Европе, так и контакты индоиранских племен с финно-уграми в данном регионе. Письменные источники свидетельствуют о постепенном изменении древнейшего названия Волги, давшего сначала форму Рос у Агаремера в III–IV вв. н.э., а затем форму Рус у мусульманских писателей. Но если форма Рос естественным образом получалась из индоарийского Раса, то этого нельзя сказать о форме Рус. Однако процесс перехода а в у объясняется на примере как личного имени вандальского короля II в. Рауса, так и названия южнославянского города Раусия-Рагузы-Дубровника.

Понятно, что данный процесс перехода шел с различной скоростью в разном языковом окружении, в котором оказывались отдельные группы наших далеких предков. То, что эта переходная форма так долго сохранялась на Балканах, объясняется, по всей видимости, тем, что в далматинских диалектах сербохорватского языка колебание между а и о продолжалось вплоть до XIV в., в то время как в других славянских языках праславянское аканье исчезает гораздо раньше. Случайно или нет, но впервые мысль о происхождения имени русского народа от древнего названия Волги была впервые письменно зафиксирована именно в Раусии-Дубровнике. С другой стороны, в отечественной средневековой традиции мы видим целый ряд утверждений о происхождении названия Руси от одноименной реки, соотносимой уже не с Волгой, а с различными более мелкими реками Восточной Европы. С тем, что название Руси восходит к индоарийской Расе, а отнюдь не к иранской Рангхе, следует сопоставить и тот факт, что ближайшей аналогией названия западнославянского племени варнов является опять-таки санскр. vama — «качество, цвет, категория», обозначавшее четыре основных сословия древнеиндийского общества. Все это в очередной раз говорит о весьма ранних славяно-индоарийских контактах, фиксируемых также в области филологии, мифологии и генетики. Наиболее вероятным местом этих контактов оказывается опять-таки Волга. Предположение о возникновении племенного названия русов еще в эпоху индоевропейской общности подкрепляется тем, что после ее распада интересующий нас корень рус-/рос- встречается в различных концах индоевропейского мира от Ирландии до Ирана.

Словно оправдывая крылатое выражение: «Сказка ложь, да в ней намек — добрым молодцам урок», тщательное изучение римской генеалогии Рюриковичей позволило пролить свет не только на некоторые аспекты истории части русов в эпоху Великого переселения народов и непосредственно предшествовавший ей период, но и определить древнейшую прародину нашего народа, установив то время, когда зародилось племенное самоназвание наших далеких предков.

Ссылки

1

Послания Ивана Грозного, М.-Л., 1951. С. 377.

(обратно)

2

Татищев В.Н. История Российская. Т. I. М.-Л., 1962. С. 291.

(обратно)

3

Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). Т. 24. Пг., 1921. С. 195.

(обратно)

4

Русская историческая библиотека. СПб., 1880. Т. 6. С. 683–684.

(обратно)

5

Дмитриева Р.П. Сказание о князьях владимирских. М.-Л., 1955. С. 162.

(обратно)

6

ПСРЛ. Т. 7. Летопись по Воскресенскому списку. СПб., 1856. С. 231.

(обратно)

7

Там же. С. 117.

(обратно)

8

Книга Степенная царского родословия. ПСРЛ. Т. 21. Ч. 1. СПб., 1908. С. 7.

(обратно)

9

ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись. М., 2001. Стб. 19–20.

(обратно)

10

ПСРЛ. Т. 3. Новгородская первая летопись. М., 2000. С. 164.

11 Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 213, 517.

(обратно)

11

Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. М.-Л., 1962. С. 110.

(обратно)

12

Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1988. С. 392.

(обратно)

13

Гольдберг А.Л. К истории рассказа о потомках Августа и о дарах Мономаха // ТОДРЛ. Т. XXX. Л., 1976. С. 208.

(обратно)

14

Алексеев Ю.Г. Государь всея Руси. Новосибирск, 1991. С. 189, 200.

(обратно)

15

Гильфердинг А. Собрание сочинений. Т. 4. История балтийских славян. СПб., 1874. С. 188.

(обратно)

16

«Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI — XIII вв. М., 1987. С. 60.

(обратно)

17

Матерь Лада. М., 2003. С. 42.

(обратно)

18

Мыльников А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. СПб., 2000. С. 206–207.

(обратно)

19

Дмитриева Р.П. О текстологической зависимости между разными видами рассказа о потомках Августа и о дарах Мономаха // ТОДРЛ. Т. XXX. С. 217–218.

(обратно)

20

Адам Бременский, Гельмольд из Босау, Арнольд Любекский. Славянские хроники. М., 2011. С. 104–105.

(обратно)

21

/Светлогорск_(Калининградская__область)

(обратно)

22

Матузова В.И. Английские средневековые источники IX — XIII вв. М., 1979. С. 212.

(обратно)

23

Петр из Дусбурга. Хроника земли Прусской. М., 1997. С. 49.

(обратно)

24

Шушарин В.П. Современная буржуазная историография Древней Руси. М., 1964. С. 249.

(обратно)

25

Костомаров Н. Северные русские народоправства во время удельно-вечевого уклада. Т. 1. СПб., 1886. С. 26, прим. 4.

(обратно)

26

Там же. С. 26; Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 4. М, 2010. С. 90.

(обратно)

27

Титмар Мерзебургский. Хроника. М., 2009. С. 130.

(обратно)

28

Топоров В.Н., Трубачев О.Н. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М., 1962. С. 200, 205.

(обратно)

29

Святной Ф. Дополнения к статье «Что значит в Несторовой летописи выражение “поидоша из Немец”, или Несколько слов о Варяжской Руси». СПб., 1845. С. 36.

(обратно)

30

Петр из Дусбурга. Хроника земли Прусской. М, 1997. С. 132.

(обратно)

31

Там же. С. 313.

(обратно)

32

Там же. С. 50.

(обратно)

33

Там же. С. 134.

(обратно)

34

Кулаков В.И. Пруссы и восточные славяне // Труды пятого международного конгресса славянской археологии. Т. III, вып. 1a. M., 1987. С. 118–121.

(обратно)

35

Святной Ф. Дополнения к статье «Что значит в Несторовой летописи выражение “поидоша из Немец”, или Несколько слов о Варяжской Руси». СПб., 1845. С. 42.

(обратно)

36

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 1. М., 2009. С. 280.

(обратно)

37

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 3. М., 2009. С. 136.

(обратно)

38

Кулаков В.И. Что мы знаем о древних пруссах // Восточная Пруссия с древнейших времен до конца Второй мировой войны. Калининград, 1996. С. 50–53.

(обратно)

39

Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. 1. М., 1994. С. 25.

(обратно)

40

Там же. С. 51.

(обратно)

41

Там же. С. 59

(обратно)

42

Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 3. М, 1976. С. 9.

(обратно)

43

Словарь древнерусского языка. Т. 1. М., 1988. С. 470.

(обратно)

44

Обзорная схематическая карта Латвийской ССР. Рига, 1982.

(обратно)

45

По Латгалии. М., 1975.

(обратно)

46

Веселовский А.Н. Русские и вильтины в саге о Тидрике Бернском // ИОРЯС, 1906. Т. 11, кн. 3. С. 12.

(обратно)

47

Мартынов В.В. Славянский, италийский, балтийский // Славяне. Этногенез и этническая история. Л., 1989. С. 38.

(обратно)

48

Седов В.В. Очерки по археологии славян. М., 1994. С. 78.

(обратно)

49

Седов В.В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья // МИА, № 163. М., 1970. С. 107–108.

(обратно)

50

Чеснис Г.А. Многомерный анализ антропологических данных как средство решения проблемы выделения балтских племенных союзов в эпоху железа (преимущественно на территории Литвы) // Балты, славяне, прибалтийские финны. Этногенетические процессы. Рига, 1990. С. 23, 26–27.

(обратно)

51

Седов В.В. Славяне в раннем Средневековье. М., 1995. С. 245.

(обратно)

52

Малярчук Б. Следы балтийских славян в генофонде русского населения Восточной Европы // The Russian Journal of Genetic Genealogy (Русская версия). Т. 1. № 1. 2009. С. 26.

(обратно)

53

Miroslava Derenko, Boris Malyarchuk, Ardeshir Bahmanimehr, Galina Denisova, Maria Perkova, Shirin Farjadian, Levon Yepiskoposyan. Complete Mitochondrial DNA Diversity in Iranians // . org/article/info:doi/10.1371/journal.pone.0080673

(обратно)

54

Bramanti В., Thomas M.G., Haak W., Unterlaender M., Jores P., Tambets K, Antanaitis-Jacobs I., Huidle M.N., Jankauskas R., Kind C.-J., Lueth F., Terberger Т., Hiller J., Matsumura, ForsterP., Burger J. Genetic Discontinuity Between Local Hunter-Gatherers and Central Europe's First Farmers // Science, vol. 326, 2 October 2009. P. 139.

(обратно)

55

Mielnik-Sikorska Marta, Daca Patrycja, Malyarchuk Boris, Derenko Miroslava, Skonieczna Katarzyna, Perkova Maria, Dobosz Tadeusz, Grzybowski Tomasz. The History of Slavs Inferred from Complete Mitochondrial Genome Sequences // / articles/PMC3544712/

(обратно)

56

Янин В.А., Алешковский М.Х. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР. 1971. № 2. С. 51.

(обратно)

57

Горюнов Е.А. Раннеславянские древности в чехословацкой, немецкой и польской литературе // С.А. 1970. № 4. С. 296–297.

(обратно)

58

Первольф И. Германизация балтийских славян. СПб., 1876. С. 183,203.

(обратно)

59

Польша. Общегеографическая карта. М., 1994.

(обратно)

60

Там же.

(обратно)

61

Poland. Travel Atlas. Munchen, 2008.

(обратно)

62

Трубачев О.Н. В поисках единства. М., 1997. С. 270.

(обратно)

63

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 4. М., 2009. С. 52.

(обратно)

64

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 3. М., 2009. С. 79.

(обратно)

65

Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море // Вопросы истории (далее — ВИ). 1970. № 10. С. 42.

(обратно)

66

Трухачев Н.С. Попытка локализации Прибалтийской Руси на основании сообщений современников в западноевропейских и арабских источниках X — XIII вв. // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1980. М., 1981. С. 164.

(обратно)

67

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 4. М., 2009. С. 250.

(обратно)

68

Там же. С. 339.

(обратно)

69

Бременский Адам, Гельмольд из Босау, Любекский Арнольд. Славянские хроники. М., 2011. С. 201–202.

(обратно)

70

Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. М., 1993. С. 14.

(обратно)

71

Пчелов Е.В. Легенда о славянских предках у Длугоша // Славяне и их соседи. Миф и история. Происхождение и ранняя история славян в общественном сознании позднего Средневековья и раннего Нового времени. Тезисы XV конференции. М., 1996. С. 42.

(обратно)

72

«Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI–XIII вв. М., 1987. С. 52.

(обратно)

73

Мыльников А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. СПб., 2000. С. 149–150.

(обратно)

74

Там же. С. 154–170.

(обратно)

75

Соколова В.К. Типы восточнославянских топонимистических преданий // Славянский фольклор. М., 1972. С. 223.

(обратно)

76

Claudii Ptolemaei. Geographia. Т. 1. Lipsiae, 1843. S. 118.

(обратно)

77

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960. С. 70,194, прим. 64.

(обратно)

78

Арутюнова-Фиданян В.А. «Рузы» в Закавказье (X в.) // Внешняя политика Древней Руси. М., 1988. С. 6.

(обратно)

79

Назаренко А.В. Об имени «Русь» в немецких источниках К — XI вв. // Вопросы языкознания (далее — ВЯ). 1980. № 5. С. 56.

(обратно)

80

Кухаренко Ю.В. Археология Польши. М., 1969. С. 93.

(обратно)

81

Щукин М.Б., Еременко В.Е. К проблеме кимвров, тевтонов и кельтоскифов: три загадки // АСГЭ. 1999. № 34. С. 142–146.

(обратно)

82

Bokiniec E. Kultura oksywska na ziemi chehniriskiej w swietle materiatow sepulkralnych. Toruri, 2008. S. 229–247.

(обратно)

83

Witold MaAczak. Zachodnia praojczyzna Stowian // . amu.edu.pl/-anthro/slavia/f5.html

(обратно)

84

Славяне и их соседи в конце I тысячелетия до н.э. — первой половине I тысячелетия н.э. М., 1993. С. 183.

(обратно)

85

Могильников В.А. Погребальный обряд культур III века до н.э. — III века н.э. в западной части балтийского региона // Погребальный обряд Северной и Средней Европы в I тысячелетии до н.э. — I тысячелетии н.э. М., 1974. С. 137.

(обратно)

86

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960. С. 70.

(обратно)

87

Там же. С. 85.

(обратно)

88

Там же. С. 36–37,71.

(обратно)

89

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960. С. 73.

(обратно)

90

Там же. С. 82.

(обратно)

91

Там же. С. 85.

(обратно)

92

Там же. С. 89–90.

(обратно)

93

Там же. С. 91–92.

(обратно)

94

Мачинский Д.А., Кулешов В.С. Северные народы середины IV — первой половины VI в. в «Getica» Иордана // Ладога и Глеб Лебедев. СПб., 2004. С. 64.

(обратно)

95

Карсанов А.Н. Об этнической принадлежности росомонов // Имя — этнос — история. М., 1989.

(обратно)

96

Блаватская Т.В. Греки и скифы в Западном Причерноморье // Вестник древней истории. 1948. № 1. С. 206–213.

(обратно)

97

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 1. М, 2009. С. 187.

(обратно)

98

Там же. С. 185, 187.

(обратно)

99

Бронштэн В.А. Клавдий Птолемей. М, 1988. С. 142.

(обратно)

100

Там же. С. 385.

(обратно)

101

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М, 1960. С. 115.

(обратно)

102

Там же. С. 116.

(обратно)

103

Летопись попа Дуклянина // / Dukljanin/frametext. htm

(обратно)

104

«Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI–XIII вв. М., 1987. С. 53.

(обратно)

105

Назаренко А.В. О «русской марке» в средневековой Венгрии // Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978. С. 303–304.

(обратно)

106

Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 143, 115.

(обратно)

107

Там же. С. 123.

(обратно)

108

Летопись попа Дуклянина // / Dukljanin/frametext.htm

(обратно)

109

Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 151.

(обратно)

110

Там же. С. 386, прим. 8.

(обратно)

111

Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 133.

(обратно)

112

Там же. С. 153.

(обратно)

113

Грот К. Известия Константина Багрянородного о сербах и хорватах и их расселении на Балканском полуострове. СПб., 1880. С. 175.

(обратно)

114

Топоров В.Н. Мифопоэтический образ бобра в балтийско-славянской перспективе: генетическое, ареальное и типологическое // Балто-славянские исследования. 1997. М., 1998. С. 455–460.

(обратно)

115

Вольфрам X. Готы. СПб., 2003. С. 168.

(обратно)

116

Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М., 1995. С. 147.

(обратно)

117

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1. М., 1964. С. 423; Этимологический словарь славянских языков. Вып. 6. М., 1979. С. 185–186.

(обратно)

118

ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись… Стб. 176.

(обратно)

119

Иванов В.В., Топоров В.Н. Габьяуя // Мифы народов мира. Т. 1. М., 1991. С. 260.

(обратно)

120

Мочульский В. Историко-литературный анализ стиха о Голубиной книге. Варшава, 1887. С. 96.

(обратно)

121

Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. М, 1967. Т. 2. С. 120.

(обратно)

122

Словарь русского языка XI–XVII вв. М., 1975. Вып. 1. С. 184.

(обратно)

123

Там же. С. 131.

(обратно)

124

Морошкин М. Славянский именослов. СПб., 1867. С. 10, 12, 32.

(обратно)

125

Афанасьев A.M. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 1. М., 1865. С. 93–94.

(обратно)

126

Гельмольд. Славянская хроника. М, 1963. С. 129–130.

(обратно)

127

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 1. М, 1865. С. 93.

(обратно)

128

Первольф И. Германизация балтийских славян. СПб., 1876. С. 250.

(обратно)

129

Этимологический словарь славянских языков (далее — ЭССЯ). Вып. 2. М, 1975. С. 83.

(обратно)

130

Первольф И. Германизация балтийских славян. СПб., 1876. С. 83.

(обратно)

131

Гольдберг А.Л. К истории рассказа о потомках Августа и о дарах Мономаха // ТОДРЛ. Т. XXX. Л., 1976. С. 206.

(обратно)

132

Матерь Лада. М., 2003. С. 383.

(обратно)

133

Гимбутас М. Славяне. М., 2003. С. 189.

(обратно)

134

Вольфрам X. Готы. СПб., 2003. С. 26.

(обратно)

135

Топоров В.Н. Галинды в Западной Европе // Балто-славянские исследования. 1982. М., 1983; Вольфрам X. Готы. СПб., 2003. С. 56.

(обратно)

136

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 5. М., 2009. С. 185.

(обратно)

137

Стеблин-Каменский М.И. Саги как исторический источник // Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия. М., 1978. С. 19.

(обратно)

138

Шаровольский И. Сказание о мече Тюрфинге. Ч. 3. К., 1906. С. 29.

(обратно)

139

Вольфрам X. Готы. СПб., 2003. С. 42–45.

(обратно)

140

Геродот. История. М., 1993. С. 202.

(обратно)

141

Кузьмин А.Г. Сведения иностранных источников о Руси и ругах // «Откуда есть пошла Русская земля». Т. 1. М., 1986. С. 664.

(обратно)

142

Вольфрам X. Готы. СПб., 2003. С. 95–96.

(обратно)

143

Книга Степенная царского родословия. ПСРЛ. Т. 21. Ч. 1. СПб., 1908. С. 63.

(обратно)

144

Вольфрам X. Готы. СПб., 2003. С. 189.

(обратно)

145

Там же. С. 195.

(обратно)

146

Mielnik-Sikorska Maria, Daca Patrycja, Malyarchuk Boris, Derenko Miroslava, SkoniecznaKatarzyna, Perkova Maria, DoboszTadeusz, Grzybowski Tomasz. The History of Slavs Inferred from Complete Mitochondrial Genome Sequences // /

(обратно)

147

Гильфердинг А. Собрание сочинений. Т. 4. История балтийских славян. СПб., 1874. С. 83–84.

(обратно)

148

Там же. С. 17.

(обратно)

149

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960. С. 69.

(обратно)

150

Гимбутас М. Балты. М., 2004. С. 63–64.

(обратно)

151

Renata Ciolek. Monety rzymskie na terenach zajmowanych przez ludność grupy debczynskiej // Najnowsze badania nad numizmatyka i sfragistyka Pomorza Zachodniego. Szczecin, 2004. S. 43. Tab. 1.

(обратно)

152

Steinacher R. Wenden, Slawen, Vandalen. Eine frühmittelalterliche pseudologische Gleichsetzung und ihr Nachleben bis ins 18. Jahrhundert // Auf der Suche nach den Urspriingen. Von der Bedeutung des frühen Mittelalters. Wien, 2004. S. 353,346.

(обратно)

153

Бременский Адам, Гельмольд из Босау, Любекский Арнольд. Славянские хроники. М., 2011. С. 40.

(обратно)

154

Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 47.

(обратно)

155

Там же. С. 125–127.

(обратно)

156

Свод древнейших письменный известий о славянах. Т.П. (VII–IX вв.). М., 1995. С. 443, 446.

(обратно)

157

Гильфердинг А. Собрание сочинений. Т. 4. История балтийских славян. СПб., 1874. С. 299.

(обратно)

158

Там же. С. 272.

(обратно)

159

Толстая С.М. Имя // Славянская мифология. М., 2002. С. 203.

(обратно)

160

Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1988. С. 392.

(обратно)

161

Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 54–55.

(обратно)

162

Цветков С.В. Князь Рюрик и его время. М.-СПб., 2012. С. 29.

(обратно)

163

Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 8.

(обратно)

164

Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 28.

(обратно)

165

Меркулов В.И. Немецкие генеалогии как источник по варяго-русской проблеме // Сборник Русского исторического общества. Т. 8 (156). Антинорманизм. М., 2003. С. 141.

(обратно)

166

Матерь Лада. М., 2003. С. 415.

(обратно)

167

Buchholtz S. Versuch in der Geschichte Herzogthums Mecklenburg. Rostock, 1753. S. 35–39.

(обратно)

168

Ibid. S. 29, 40–42, 35.

(обратно)

169

Гильфердинг А. Собрание сочинений. Т. 4. История балтийских славян. СПб., 1874. С. 45–46.

(обратно)

170

Средневековье в его памятниках. М., 1913. С. 290.

(обратно)

171

Бременский Адам, Гельмольд из Босау, Любекский Арнольд. Славянские хроники. М., 2011. С. 11–12.

(обратно)

172

Gehrlein Т. Das Наш Mecklenburg. Borde-Verlag-Werl, 2009. S. 20.

(обратно)

173

Седов B.B. Славяне: историко-археологическое исследование. М., 2002. С. 334.

(обратно)

174

Домбровска Э. Проблема так называемых «великих городов» у западных славян в раннем средневековье // С.А. 1980. № 2. С. 63.

(обратно)

175

Седов В.В. Восточные славяне в VI — XIII вв. М., 1982. С. 264.

(обратно)

176

Фортинский Ф. Приморские вендские города и их влияние на образование Ганзейского союза до 1370 г. К., 1877. С. 59.

(обратно)

177

ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись. М., 2001. Стб. 63–64.

(обратно)

178

Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т. 2.М., 1967. С. 115.

(обратно)

179

ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись. М., 2001. Стб. 321.

(обратно)

180

Берзин Э.О. Почему враждовали боги? // Атеистические чтения. Вып. 18. М., 1989. С. 45–46.

(обратно)

181

Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси. М., 1988. С. 537–538.

(обратно)

182

Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 106.

(обратно)

183

Трубачев О.Н. История славянских терминов родства. М., 1959. С. 165.

(обратно)

184

Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 101, 106.

(обратно)

185

Трубачев О.Н. История славянских терминов родства. М., 1959. С. 26.

(обратно)

186

Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М., 1995. С. 148.

(обратно)

187

Авеста в русских переводах (1861–1996). СПб., 1998. С. 148.

(обратно)

188

Фирдоуси. Шахнаме. Т. 1. М, 1993. С. 613.

(обратно)

189

Buchholtz S. Versuch in der Geschichte Herzogthums Mecklenburg. Rostock, 1753. S. 39.

(обратно)

190

Bobowski B. Motywy gospodarcze na pieczęciach sredniowiecznych i wczesnonowozytnych Goleniowa // Najnowsze badania nad numizmatyka i sfragistyka Pomorza Zachodniego, Szczecin, 2004, s. 186, tab. 21–22.

(обратно)

191

Егоров Д.Н. Колонизация Мекленбурга в XIII в. Славяногерманские отношения в средние века. Т. 1. М, 1915. С. 444.

(обратно)

192

Серяков М.Л. Радигост и Сварог. М., 2013, гл. 8 «Образ грифона в славянском язычестве».

(обратно)

193

Гильфердинг А. Собрание сочинений. Т. 4. История балтийских славян. СПб., 1874. С. 182, прим. 697.

(обратно)

194

Гельмольд. Славянская хроника. М., 1963. С. 73.

(обратно)

195

Матерь Лада. М, 2003. С. 415.

(обратно)

196

Гильфердинг А. Собрание сочинений. Т. 4. История балтийских славян. СПб., 1874. С. 217.

(обратно)

197

Матерь Лада. М., 2003. С. 385.

(обратно)

198

Гиббон Э. Закат и падение Римской империи. Т. 3. М., 1997. С. 384.

(обратно)

199

Вольфрам X. Готы. СПб., 2003. С. 362.

(обратно)

200

Buchholtz S. Versuch in der Geschichte Herzogthums Mecklenburg. Rostock, 1753. S. 39-44.

(обратно)

201

Гиббон Э. Закат и падение Римской империи. Т. 3. М., 1997. С. 416, прим. 67.

(обратно)

202

«Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI — XIII вв. М., 1987. С. 57–58.

(обратно)

203

Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 100.

(обратно)

204

Татищев В.Н. История российская. Т. 1. М.-Л., 1962. С. 108.

(обратно)

205

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960. С. 99.

(обратно)

206

Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 28–29.

(обратно)

207

Меркулов В.И. Немецкие генеалогии как источник по варягорусской проблеме // Сборник Русского исторического общества. Т. 8 (156). Антинорманизм. М., 2003. С. 138.

(обратно)

208

Dio's Roman Histore. V. 9. L., 1879. P. 14–15.

(обратно)

209

Вольфрам Х. Готы. СПб., 2003. С. 56.

(обратно)

210

Диснер Г.И. Королевство вандалов. СПб., 2002. С. 24.

(обратно)

211

Древние германцы. М., 1937. С. 47.

(обратно)

212

Тацит К. Сочинения в двух томах. СПб., 1993. С. 353.

(обратно)

213

Мелетинский Е.М. Нертус // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1992. С. 213.

(обратно)

214

Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1995. С. 12.

(обратно)

215

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 2. М., 1967. С. 218.

(обратно)

216

Откупщиков Ю.В. Балто-славянская ремесленная лексика // Славяне. Этногенез и этническая история. Л., 1989. С. 46.

(обратно)

217

Безсонов П. Калеки перехожие. М., 1861. Вып. 2. С. 303–304.

(обратно)

218

Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о нибелунгах. М., 1975. С. 222.

(обратно)

219

Бременский Адам, Гельмольд из Босау, Любекский Арнольд. Славянские хроники. М., 2011. С. 40.

(обратно)

220

Там же. С. 156.

(обратно)

221

Там же. С. 255.

(обратно)

222

Гильфердинг А. Собрание сочинений. Т. 4. История балтийских славян. СПб., 1874. С. 107.

(обратно)

223

Карта Mecklenburg-Vorpommem, год. Marco Polo, масш. 1:200 000.

(обратно)

224

Гильфердинг А. Собрание сочинений. Т. 4. История балтийских славян. СПб., 1874. С. 271–272.

(обратно)

225

Свод древнейших письменных известий о славянах. М., 1995. Т. 2. С. 231,240, прим. 56.

(обратно)

226

Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. М., 1993. С. 22, прим. 18.

(обратно)

227

Серяков М. Сварог. М., 2005. С. 38–55.

(обратно)

228

Гедеонов С. Отрывки из исследований о варяжском вопросе // Записки Императорской Академии Наук. Т. II, кн. I. СПб., 1862. С. 148, 150.

(обратно)

229

Новосельцев А. П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. и др. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 414–415.

(обратно)

230

Херрман И. Ruzzi. К вопросу об исторических и этнографических основах «Баварского географа» // Древности славян и Руси. М., 1988. С. 167–169.

(обратно)

231

Тацит К. Сочинения в двух томах. СПб., 1993. С. 355–356.

(обратно)

232

Там же. С. 338.

(обратно)

233

Кузьменко Ю.К. Ранние германцы и их соседи. СПб., 2011. С. 143.

(обратно)

234

Монгайт А.Л. Археология Западной Европы. Бронзовый и железный века. М., 1974. С. 330–331.

(обратно)

235

Седов В.В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979. С. 142.

(обратно)

236

Глебов В.Л. Дискуссионные вопросы славянского этногенеза // Древняя Русь: новые исследования. Славяно-русские древности. Вып. 2. СПб., 1995. С. 25.

(обратно)

237

Кузьменко Ю.К. Ранние германцы и их соседи. СПб., 2011. С. 122.

(обратно)

238

Седов В.В. Славяне в древности. М, 1994. С. 70.

(обратно)

239

Нидерле Л. Славянские древности. М., 2000. С. 105.

(обратно)

240

Херрман И. Полабские и ильменские славяне в раннесредневековой балтийской торговле // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 191.

(обратно)

241

Гимбутас М. Славяне. М., 2003. С. 158.

(обратно)

242

Седов В.В. Славяне: историко-археологическое исследование. М., 2002. С. 328–329.

(обратно)

243

Седов В.В. Славяне: историко-археологическое исследование. М., 2002. С. 25.

(обратно)

244

Мошин В.А. Начало Руси. Svarek 1. С. 43.

(обратно)

245

Сыромятников С.Н. Древлянский князь и варяжский вопрос // Журнал Министерства народного просвещения (далее — ЖМНП). Ч. XL, июль, 1912. С. 132–133.

(обратно)

246

Срезневский И.И. Мысли об истории русского языка. СПб., 1850. С. 130–131, 154.

(обратно)

247

Мельникова Е.А. Древнерусские лексические заимствования в шведском языке // Древнейшие государства на территории СССР. 1982. М., 1984. С. 64–68.

(обратно)

248

Руберт И.Б. Становление и развитие английских регулятивных текстов. Дис… докт. филолог, наук. СПб., 1996. С. 325.

(обратно)

249

Shore Т. W. Origin of the Anglo-Saxon Race: A Study of the Settlement of England and the Tribal Origin of the Old English People. L., 1906. P. 87–105.

(обратно)

250

Ibid. P. 361.

(обратно)

251

Атлас мира. Западная Европа. М., 1977. С. 30, 39.

(обратно)

252

Там же. С. 35, 32, 34.

(обратно)

253

Big Road Atlas Britain. L., 2002.

(обратно)

254

Матузова В.И. Английские средневековые источники IX — XIII вв. М., 1979. С. 247–248.

(обратно)

255

Мэлори Т. Смерть Артура. М., С. 243, 852, прим. 15.

(обратно)

256

Swinow. Меч Свентовита блеснул над головой норманиста… И что-то с глухим стуком упало на пыльные книжки // . livejournal.com/59307.html

(обратно)

257

Молчанова А.А. Балтийские славяне и Северо-Западная Русь в раннем средневековье. Дис… канд. ист. наук. М., 2007. С. 249.

(обратно)

258

Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). Т. 1. Лаврентьевская летопись. М., 2001. Стб. 4.

(обратно)

259

Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море//ВИ. 1970. №10. С. 31.

(обратно)

260

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 3. М, 2009. С. 171–172.

(обратно)

261

Левандовский А. Карл Великий. М., 1995. С. 109.

(обратно)

262

Руссов С. Варяжские законы. СПб., 1824. С. 7.

(обратно)

263

Седов В.В. Славяне: историко-археологическое исследование. М, 2002. С. 470-471.

(обратно)

264

Руссов С. Варяжские законы. СПб., 1824. С. 21–22.

(обратно)

265

Памятники русского права. Вып. 1. М, 1952. С. 7–8, 12.

(обратно)

266

Там же. С. 32, 38.

(обратно)

267

Обнорский С.П. Избранные труды по русскому языку. М., 1960. С. 143–144.

(обратно)

268

Руссов С. Варяжские законы. СПб., 1824. С. 14.

(обратно)

269

Buchholtz S. Versuch in der Geschichte Herzogthums Mecklenburg. Rostock, 1753. S. 39-40.

(обратно)

270

Седов В.В. Славяне: историко-археологическое исследование. M., 2002. С. 340.

(обратно)

271

Там же. С. 335.

(обратно)

272

Buchholtz S. Versuch in der Geschichte Herzogthums Mecklenburg. Rostock, 1753. S. 40.

(обратно)

273

Карамзин H.M. История государства Российского. Т. 1. СПб., 1818. С. 48, прим. 106.

(обратно)

274

Хрестоматия по истории России с древнейших времен до 1618 г. М., 2004. С. 85–88.

(обратно)

275

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 2. М., 1967. С. 142.

(обратно)

276

Аммиан Марцеллин. Римская история. СПб., 2000. С. 491.

(обратно)

277

Шувалов П.В. Pelles sapphennae и восточный путь. К вопросу о политической истории Балто-Скандии в V–VI вв. // Ладога и Глеб Лебедев. СПб., 2004. С. 95–96.

(обратно)

278

Левандовский А.П. Карл Великий. Через Империю к Европе. М., 1995. С. 189–190.

(обратно)

279

Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. 2. М., 1995. С. 15, 17.

(обратно)

280

Боровский Я.Е. Византийские, старославянские и старогрузинские источники о походе русов в VII в. на Царьград // Древности славян и Руси. М., 1988. С. 118.

(обратно)

281

Гильфердинг А. Собрание сочинений. Т. 4. История балтийских славян. СПб., 1874. С. 107, прим. 420.

(обратно)

282

Древнеанглийская поэзия. М., 1982. С. 16.

(обратно)

283

Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 116,123.

(обратно)

284

Ненний. История бриттов // Галъфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. М., 1984. С. 176.

(обратно)

285

Прокопий из Кесарии. Война с готами. М., 1950. С. 438–439.

(обратно)

286

Егоров Д.Н. Колонизация Мекленбурга в XIII в. Славяногерманские отношения в средние века. Т. 1. М., 1915. С. 236–237, прим. 42.

(обратно)

287

Herrmann J. Zwischen Hradschin und Vineta. Berlin, 1976. S. 19.

(обратно)

288

Котляревкий А.А. Сочинения. Т. 4. СПб., 1895. С. 106–107.

(обратно)

289

Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 116–123.

(обратно)

290

Кузьмин А.Г. Сведения иностранных источников о Руси и ругах // «Откуда есть пошла Русская земля». Т. 1. М., 1986. С. 674.

(обратно)

291

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 4. М., 2010. С. 231.

(обратно)

292

Кузьмин А.Г. Сведения иностранных источников о Руси и ругах // «Откуда есть пошла Русская земля». Т. 1. М., 1986. С. 673.

(обратно)

293

Меркулов В.И. Княжество Русь в сердце Германии // http:// pereformat.ru/2012/09/reuss/

(обратно)

294

Назаренко А.В. Об имени «Русь» в немецких источниках IX–XI вв. // ВЯ, 1980, № 5. С. 48–50.

(обратно)

295

Первольф И. Германизация балтийских славян. СПб., 1876. С. 25.

(обратно)

296

Гельмольд. Славянская хроника. М, 1963. С. 53–54.

(обратно)

297

Россия XV–XVII вв. глазами иностранцев. Л., 1986. С. 36–37.

(обратно)

298

Погодин М.П. Исследования, замечания и лекции по русской истории. Т. 2. М., 1846. С. 212–213.

(обратно)

299

Седов В.В. Славяне: историко-археологическое исследование. М, 2002. С. 330.

(обратно)

300

Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. М., 1993. С. 65.

(обратно)

301

Там же. С. 88, прим. 38.

(обратно)

302

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 4. М, 2010. С. 33–34, прим. 18.

(обратно)

303

Там же. С. 45–49.

(обратно)

304

Там же. С. 41–43.

(обратно)

305

Там же. С. 190.

(обратно)

306

Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. М., 2001. С. 45-^П.

(обратно)

307

Мату зова В.И. Английские средневековые источники IX — XIII вв. М, 1979. С. 58.

(обратно)

308

Ловмянский Г. Русы и руги // В.И. 1971. № 9. С. 47.

(обратно)

309

Адам, Гельмольд из Босау, Любекский Арнольд. Славянские хроники. М, 2011. С. 104.

(обратно)

310

Там же. С. 127.

(обратно)

311

Трухачев Н.С. Попытка локализации Прибалтийской Руси на основании сообщений современников в западноевропейских и арабских источниках X — XIII вв. // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1980. М, 1981. С. 161.

(обратно)

312

Там же. С. 160–161.

(обратно)

313

Там же. С. 168.

(обратно)

314

Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. М, 1967. Т. 2. С. 78.

(обратно)

315

Бременский Адам, Гельмольд из Босау, Любекский Арнольд. Славянские хроники. М., 2011. С. 106.

(обратно)

316

А. Собрание сочинений. Т. 4. История балтийских славян. СПб., 1874. С. 370.

(обратно)

317

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 4. М., 2010. С. 254.

(обратно)

318

Трухачев Н.С. Попытка локализации… С. 173–174.

(обратно)

319

Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. М., 1967. Т. 2. С. 96.

(обратно)

320

Гельмольд. Славянская хроника. М, 1963. С. 100.

(обратно)

321

Там же. С. 237.

(обратно)

322

Там же. С. 129.

(обратно)

323

Серяков М.Л. «Голубиная книга» — священное сказание русского народа. М., 2012.

(обратно)

324

Бременский Адам, Гельмольд из Босау, Любекский Арнольд. Славянские хроники. М., 2011. С. 107.

(обратно)

325

Трухачев Н.С. Попытка локализации… С. 166.

(обратно)

326

Там же. С. 167.

(обратно)

327

Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море // В.И. 1970. № 10. С. 39.

(обратно)

328

Кузьмин AT. Два вида руссов в юго-восточной Прибалтике // Сборник Русского исторического общества. Т. 8 (156). М, 2003. С. 209.

(обратно)

329

Святной Ф. Что значит в Несторовой летописи выражение «поидоша из Немец», или Несколько слов о Варяжской Руси. СПб., 1842. С. 9–10.

(обратно)

330

Карта Mecklenburg-Vorpommern, изд. Marco Polo, масш. 1:200 000.

(обратно)

331

(обратно)

332

-web.de/Ruegen-von-A-bis-Z/Inhaltsverzeichnis. html

(обратно)

333

Трухачев Н.С. Попытка локализации… С. 167.

(обратно)

334

Охотникова В.И. Краткая редакция жития Евфросина (из сборника РГБ, собрание Большакова, № 422) // Древности Пскова. Археология, история, архитектура. Псков, 1999. С. 253.

(обратно)

335

Кузьмин A.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море // В.И. 1970. № 10. С. 40.

(обратно)

336

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 1. М..2009.С. 182.

(обратно)

337

Горюнова В.М. Проблемы происхождения западнославянской керамики в Приильменье // Новгород и Новгородская земля. Вып. 8. Новгород, 1994. С. 65.

(обратно)

338

Херрман И. Полабские и ильменские славяне в раннесредневековой балтийской торговле // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 193.

(обратно)

339

ПСРЛ. Т. 3. Новгородская первая летопись. М., 2000. С. 412, 424.

(обратно)

340

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 3. М., 2009. С. 513.

(обратно)

341

Кюршунова И.А. Словарь некалендарных личных имен, прозвищ и фамильных прозваний Северо-Западной Руси XV–XVII вв. СПб., 2010. С. 465.

(обратно)

342

Пилли В.А. Населенные пункты Куземкинского сельского поселения // Топонимика Кингисеппского района. Кингисепп, 2009. С. 15–28.

(обратно)

343

Петров А.В. Город Нарва. Его прошлое и достопримечательности в связи с историей упрочения русского государства на балтийском побережье. СПб., 1901. С. 15, прим. 1.

(обратно)

344

Вольфрам X. Готы. СПб., 2003. С. 11, прим. 2.

(обратно)

345

Павел Диакон. История лангобардов. СПб., 2008. С. 52.

(обратно)

346

Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. М., 1993. С. 84–86.

(обратно)

347

Святной Ф. Что значит в Несторовой летописи выражение «поидоша из Немец», или Несколько слов о Варяжской Руси. СПб., 1842. С. 9–10.

(обратно)

348

Кузьмин А.Г. Начало Руси. Тайны рождения русского народа. М., 2003. С. 96.

(обратно)

349

Кузьмин А.Г. Сведения иностранных источников о Руси и ругах // «Откуда есть пошла Русская земля». Т. 1. М., 1986. С. 666.

(обратно)

350

Прокопий из Кесарии. Война с готами. М., 1950. С. 491.

(обратно)

351

Павел Диакон. История лангобардов. СПб., 2008. С. 41–42.

(обратно)

352

Тацит К. Сочинения в двух томах. СПб., 1993. С. 354.

(обратно)

353

Житие святого Северина. СПб., 1998. С. 224.

(обратно)

354

Там же. С. 283–284.

(обратно)

355

Прокопий из Кесарии. Война с готами. М, 1950. С. 265.

(обратно)

356

Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. 1. М, 1994. С. 358.

(обратно)

357

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М, 1960. С. 234, прим. 190.

(обратно)

358

Григорий Турский. История франков. М., 1987. С. 43.

(обратно)

359

Формы исторического сознания от поздней античности до эпохи Возрождения (Исследования и тексты): Сборник научных трудов памяти Клавдии Дмитриевны Авдеевой. Иваново, 2000. С. 185.

(обратно)

360

Латышев В.В. Известия древних писателей греческих и латинских о Скифии и Кавказе. Т. 1. СПб., 1890. С. 816–817.

(обратно)

361

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М, 1960. С. 122.

(обратно)

362

Краучик Ш. Два аспекта 476 года // / article.htm?а= 1284967968, прим. 27.

(обратно)

363

Браун Ф. Разыскания в области гото-славянских отношений. СПб., 1899. С. 117.

(обратно)

364

Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. 1. М., 1994. С. 25.

(обратно)

365

Житие святого Северина. СПб., 1998. С. 227–228.

(обратно)

366

Прокопий из Кесарии. Война с готами. М, 1950. С. 77–78.

(обратно)

367

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960. С. 114.

(обратно)

368

Там же. С. 125.

(обратно)

369

Формы исторического сознания от поздней античности до эпохи Возрождения (Исследования и тексты): Сборник научных трудов памяти Клавдии Дмитриевны Авдеевой. Иваново, 2000. С. 184.

(обратно)

370

Гиббон Э. Закат и падение Римской империи. Т. 4. М., 1997. С. ПО.

(обратно)

371

Краучик Ш. Два аспекта 476 года // / article.htm?a=1284967968, прим. 70.

(обратно)

372

Павел Диакон. История лангобардов. СПб., 2008. С. 52.

(обратно)

373

Формы исторического сознания от поздней античности до эпохи Возрождения (Исследования и тексты): Сборник научных трудов памяти Клавдии Дмитриевны Авдеевой. Иваново, 2000. С. 185.

(обратно)

374

Там же. С. 185.

(обратно)

375

Прокопий из Кесарии. Война с готами. М, 1950. С. 208.

(обратно)

376

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М, 1960. С. 125–126.

(обратно)

377

Прокопий из Кесарии. Война с готами. М., 1950. С. 79–80.

(обратно)

378

Марцеллин Комит. Хроника. Белгород, 2010. С. 73.

(обратно)

379

Формы исторического сознания от поздней античности до эпохи Возрождения (Исследования и тексты): Сборник научных трудов памяти Клавдии Дмитриевны Авдеевой. Иваново, 2000. С. 187.

(обратно)

380

Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша (Книги I–VI). М., 2004. С. 220.

(обратно)

381

Фомин В.В. Варяги и Варяжская Русь. М., 2005. С. 427–428.

(обратно)

382

Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 118.

(обратно)

383

Fragment of a Saga about Certain Early Kings in Denmark and Sweden//; Пчелов Е.В. Генеалогия древнерусских князей. М., 2001. С. 79–84; Милютенко Н.И. «Гардская» версия происхождения Рагнара Кожаные Штаны // http:// oldladoga.nw.ru/content/library/paper_19.htm

(обратно)

384

Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе (середина XI — середина XIII в.). М, 2000. С. 248.

(обратно)

385

Пчелов Е.В. Генеалогия древнерусских князей. М., 2001. С. 82.

(обратно)

386

Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1995. С. 33.

(обратно)

387

Милютенко Н.И. «Гардская» версия происхождения Рагнара Кожаные Штаны //

(обратно)

388

Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о нибелунгах. М., 1975. С. 344, 701.

(обратно)

389

Saxonis Grammatici. Gesta Danorum, Strassburg, 1886. S. 260.

(обратно)

390

Лесной С. История руссов. Варяги и русская государственность. М., 2012. С. 31.

(обратно)

391

Гиббон Э. Закат и падение Римской империи. Т. 3. М., 1997. С. 614.

(обратно)

392

Гедеонов С. Варяги и Русь. СПб., 1876. С. 401.

(обратно)

393

Фомин В.В. Варяги и Варяжская Русь. М., 2005. С. 22.

(обратно)

394

Там же. С. 18,33.

(обратно)

395

ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись. М., 2001. Стб. 19–20.

(обратно)

396

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 5. М, 2009. С. 69–70, 94, 104.

(обратно)

397

Ekborn С.М. Forklaringar over 100.000 Frammande ord och namm m.m. i svenska spraket. Stockholm, 1948. S. 1145, 1156–1157.

(обратно)

398

Мачинский Д.А., Кулешов B.C. Северные народы середины IV — первой половины VI в. в «Getica» Иордана // Ладога и Глеб Лебедев. СПб., 2004. С. 65.

(обратно)

399

Там же. С. 67.

(обратно)

400

Ловмянъский X. Русь и норманны. М., 1985. С. 180.

(обратно)

401

Грот Л. Происхождение Руси, а не происхождение имени Руси // l/08/proisxozhdenie-rusi/

(обратно)

402

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 4. М., 2010. С. 19–20.

(обратно)

403

ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись. М., 2001. Стб. 32–33,46.

(обратно)

404

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 3. М., 1971. С. 522.

(обратно)

405

Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Название «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX–X вв.) // В.И. 1989. № 8. С. 26–27.

(обратно)

406

Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Название «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX–X вв.) // В.И. 1989. № 8. С. 26–27.

(обратно)

407

Гедеонов С. Варяги и Русь. СПб., 1876. С. 414–416.

(обратно)

408

Трубачев О.Н. В поисках единства. М, 1997. С. 244–245.

(обратно)

409

Святной Ф. Дополнения к статье «Что значит в Несторовой летописи выражение “поидоша из Немец”, или Несколько слов о Варяжской Руси». СПб., 1845. С. 33.

(обратно)

410

Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 66.

(обратно)

411

Трубачев О.Н. В поисках единства. М., 1997. С. 242.

(обратно)

412

Ekblom R. Roslagen-Russland // Ztschr. Slav. Philol. 1957. Bd. 26. H. 1.S.47–58.

(обратно)

413

Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Название «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX–X вв.) // В.И. 1989. №8. С. 31,34,35.

(обратно)

414

Там же. С. 28.

(обратно)

415

Кузьменко Ю.К. Ранние германцы и их соседи. СПб., 2011. С. 19–20; Агеева Р.А. Страны и народы: происхождение названий. М., 1990. С. 75.

(обратно)

416

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 5. М., 2009. С. 291–292.

(обратно)

417

Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Название «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX–X вв.) // В.И. 1989. № 8. С. 29.

(обратно)

418

Там же. С. 29.

(обратно)

419

Saxonis Grammatici. Gesta Danorum. Strassburg, 1886. S. 243.

(обратно)

420

Ломоносов М.В. Избранная проза. М., 1986. С. 204.

(обратно)

421

Трубачев О.Н. Русь, Россия. Очерк этимологиии названия // Русская словесность. 1994. № 3. С. 69.

(обратно)

422

ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись. М., 2001. Стб. 150,167.

(обратно)

423

ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись. М, 2001. Стб. 323.

(обратно)

424

Афанасьев AM. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 3. М., 1869. С. 122.

(обратно)

425

Гедеонов С. Варяги и Русь. СПб., 1876. С. 424.

(обратно)

426

ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись. СПб., 1845. С. 236.

(обратно)

427

Книга Большому Чертежу. М.-Л., 1950. С. 155.

(обратно)

428

ПСРЛ. Т. 7. Летопись по Воскресенскому списку. СПб., 1856. С. 262.

(обратно)

429

Гиляров Ф. Предания русской начальной летописи. М., 1878. Сб.

(обратно)

430

Смирнова Г. Вести из десятого века // Старорусская правда от 27.08.1977 г.

(обратно)

431

Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб., 2002. С. 38.

(обратно)

432

(обратно)

433

Книга Большому Чертежу. М.-Л., 1950. С. 106.

(обратно)

434

Калайдович К., Строев П. Объяснительное описание славянорусских рукописей, хранящихся в Москве в библиотеке… графа Ф.А. Толстова. М., 1825. С. 574.

(обратно)

435

Животная книга духоборцев. СПб., 1909. С. 26.

(обратно)

436

Там же. С. 79.

(обратно)

437

Веселовский А.Н. Разыскания в области русского духовного стиха. СПб., 1889. Вып. 5. С. 58.

(обратно)

438

Там же. С. 59.

(обратно)

439

Афанасьев AM. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 3. М, 1869. С. 238.

(обратно)

440

Виноградова Л.Н., Толстая С.М. Роса // Славянские древности. Т. 3. М., 2004. С. 470.

(обратно)

441

Там же. С. 470.

(обратно)

442

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1868. С. 598.

(обратно)

443

Там же. С. 601.

(обратно)

444

Виноградова Л.Н., Толстая С.М. Роса // Славянские древности. Т. 3. М., 2004. С. 470.

(обратно)

445

Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М, 1955. Т. 4. С. 104.

(обратно)

446

Виноградова Л.Н., Толстая С.М. Роса // Славянские древности. Т. 3. М., 2004. С. 474.

(обратно)

447

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1868. С. 604.

(обратно)

448

Байбурин А.К. Восточнославянские гадания, связанные с выбором места для нового жилища // Фольклор и этнография. Л., 1977. С. 124.

(обратно)

449

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 3. М., 1971. С. 503.

(обратно)

450

Прокопий из Кесарии. Война с готами. М., 1950. С. 297.

(обратно)

451

Памятники русского права. Вып. 1. М., 1952. С. 245.

(обратно)

452

Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Харьков, 1916. Т. 1. С. 49.

(обратно)

453

Там же. С. 47.

(обратно)

454

Там же. С. 47.

(обратно)

455

Там же. С. 47.

(обратно)

456

Там же. С. 49.

(обратно)

457

Гальковский Н. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Т. 2: Древнерусские слова и поучения, направленные против остатков язычества в народе // Записки императорского Московского археологического института. М., 1913. Т. 18. С. 69.

(обратно)

458

Буслаев Ф.И. Народная поэзия // Сборник отделения русского языка и словесности Имп. А.Н. 1887. Т. 42. № 2. С. 490.

(обратно)

459

Геродот. История. М., 1993. С. 200.

(обратно)

460

Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1988. С. 61–71.

(обратно)

461

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1. М., 1964. С. 227.

(обратно)

462

ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись. М., 2001. Стб. 363.

(обратно)

463

Финдейзен Н. Очерки истории музыки в России. М.; Л., 1928. Т. 1.Вып. 1. С. 111.

(обратно)

464

Там же. С. 34.

(обратно)

465

Ковалевский А.П. Славяне и их соседи в первой половине X в., по данным аль-Масуди // Вопросы историографии и источниковедения славяно-германских отношений. М., 1973. С. 70.

(обратно)

466

ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись. М, 2001. Стб. 11–13.

(обратно)

467

Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 40.

(обратно)

468

ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись. М., 2001. С. XXXV.

(обратно)

469

Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб., 2002. С. 118.

(обратно)

470

Латышев В.В. Известия древних писателей греческих и латинских о Скифии и Кавказе. Т. 1. СПб., 1890. С. 501–502.

(обратно)

471

Смирнов К.Ф. Савроматы. М., 1964. С. 250.

(обратно)

472

Аммиан Марцеллин. Римская история. СПб., 2000. С. 494.

(обратно)

473

Библиотека русского фольклора. Народная проза. М., 1992. С. 64–65.

(обратно)

474

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1868. С. 189–190.

(обратно)

475

Аничков Е.В. Язычество и древняя Русь. СПб., 1914. С. 93.

(обратно)

476

Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 4. С. 155.

(обратно)

477

Никонов В.А. Краткий топонимический словарь. М., 2009. С. 245.

(обратно)

478

Narbutt Т. Dzieje narodu litewskiego. Т. 1. Wilno, 1835. S. 29.

(обратно)

479

Иванов В.В., Топоров В.Н. Пеколс // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1992. С. 296–297.

(обратно)

480

Narbutt Т. Dzieje narodu litewskiego. Т. 1. Wilno, 1835. S. 63–64.

(обратно)

481

Иванов В.В., Топоров В.Н. Патолс // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1992. С. 293.

(обратно)

482

Кнауэр Ф.И. О происхождении имени народа Русь // Труды XI археологического съезда в Киеве в 1899. Т. II. М., 1902. С. 7.

(обратно)

483

Там же. С. 19.

(обратно)

484

Соловьев А.В. Византийское имя России // Византийский временник. Т. ХII. 1957. С. 143.

(обратно)

485

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 3. М., 1971. С. 522.

(обратно)

486

Абаев В.И. К вопросу о прародине и древнейших миграциях индоиранских народов // Древний Восток и античный мир. М, 1972. С. 30.

(обратно)

487

Джаксон Т.Н., Калинина Т.М., Коновалова И.Г., Подосинов А.В. «Русская река»: речные пути Восточной Европы в античной и средневековой географии. М., 2007. С. 82–83.

(обратно)

488

Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т. 2. Тбилиси, 1984. С. 931.

(обратно)

489

Зайцев А.И. Реки индоевропейской прародины // Славяне. Этногенез и этническая история. Л., 1989. С. 55.

(обратно)

490

Судник Т.М. Белорусские заговоры, обращенные к воде // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора. 1. М., 1988. С. 72–73.

(обратно)

491

Здесь и далее все ссылки на Ригведу даются по изданию: Ригведа. Мандалы I–IV. М., 1989; Ригведа. Мандалы V–VIII. М., 1995; Ригведа. Мандалы IX–X. М., 1999.

(обратно)

492

Авеста в русских переводах (1861–1996). СПб., 1998. С. 456–457.

(обратно)

493

Там же. С. 72–73.

(обратно)

494

Там же. С. 298.

(обратно)

495

Там же. С. 347.

(обратно)

496

Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т. 2. Тбилиси, 1984. С. 934, прим. 1.

(обратно)

497

Авеста в русских переводах (1861–1996). СПб., 1998. С. 185.

(обратно)

498

Там же. С. 198.

(обратно)

499

Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т. 2. Тбилиси, 1984. С. 530–531.

(обратно)

500

Членова Н.Л. Волга и Южный Урал в представлениях древних иранцев и финно-угров во II — начале I тыс. до н.э. // С.А. 1989. № 2. С. 234.

(обратно)

501

Топоров В.Н. Мифопоэтический образ бобра в балтийско-славянской перспективе: генетическое, ареальное и типологическое // Балто-славянские исследования. 1997. М., 1998. С. 428.

(обратно)

502

Джаксон Т.Н., Калинина Т.М., Коновалова И.Г., Подосинов А.В. «Русская река»: речные пути Восточной Европы в античной и средневековой географии. М., 2007. С. 79.

(обратно)

503

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 3. М., 2009. С. 88.

(обратно)

504

Джаксон Т.Н., Калинина Т.М., Коновалова И.Г., Подосинов А.В. «Русская река»: речные пути Восточной Европы в античной и средневековой географии. М, 2007. С. 146.

(обратно)

505

Там же. С. 148.

(обратно)

506

Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т. 2. М, 1967. С. 105.

(обратно)

507

Джаксон Т.Н., Калинина Т.М., Коновалова И.Г., Подосинов А.В. «Русская река»: речные пути Восточной Европы в античной и средневековой географии. М., 2007. С. 207.

(обратно)

508

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 3. М, 2009. С. 130–132.

(обратно)

509

Джаксон Т.Н., Калинина Т.М., Коновалова И.Г., Подосинов А.В. «Русская река»: речные пути Восточной Европы в античной и средневековой географии. М., 2007. С. 238.

(обратно)

510

Трубачев О.Н. В поисках единства. М., 1997. С. 68.

(обратно)

511

Маслова В.А. Истоки праславянской фонологии. М., 2004. С. 390–391.

(обратно)

512

Георгиев В.И., Журавлев В.К., Филин Ф.П., Стоиков С.И. Общеславянское значение проблемы аканья. София, 1968. С. 19.

(обратно)

513

Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. 1. М., 1994. С. 53.

(обратно)

514

Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М, 1955. Т. 1.С. 232.

(обратно)

515

Латышев В.В. Известия древних писателей греческих и латинских о Скифии и Кавказе. Т. 1. СПб., 1890. С. 810–811.

(обратно)

516

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960. С. 101–102.

(обратно)

517

Вольфрам X. Готы. СПб., 2003. С. 92–93.

(обратно)

518

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 1. М., 2009. С.267.

(обратно)

519

Шрамм Г. Реки Северного Причерноморья. М., 1997. С. 76.

(обратно)

520

Marquart I. Osteuropaische und Ostasiatische Streifzuge. Lpz., 1903. S. 378; Шрамм Г. Реки Северного Причерноморья. М., 1997. С. 75–77.

(обратно)

521

Геродот. История. М, 1993. С. 52.

(обратно)

522

Расторгуева B.C., Эдельман Д.И. Этимологический словарь иранских языков (далее — ЭСИЯ). Т. 2. М, 2003. С. 274.

(обратно)

523

Кузьменко Ю.К. Ранние германцы и их соседи. СПб., 2011. С. 12–13.

(обратно)

524

Абаев В.И. К вопросу о прародине и древнейших миграциях индоиранских народов // Древний Восток и античный мир. М., 1972. С. 37.

(обратно)

525

Дандамаев М.А., Луконин В.Г. Культура и экономика древнего Ирана. М, 1980. С. 9–41.

(обратно)

526

Смирнова О.Н. Места домосульманских культов Средней Азии. Согдийский βγη — «храм» и βγ — «бог» в среднеазиатской топонимике // Страны и народы Востока. Вып. X. М., 1971. С. 93.

(обратно)

527

Брагинский И.С. Иранское литературное наследие. М., 1984. С. 36–37.

(обратно)

528

Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т. 2. М., 1967. С. 97–98.

(обратно)

529

Кузнецов В.А. Очерки истории алан. Владикавказ, 1992. С. 234.

(обратно)

530

Страбон. География. М., 1994. С. 631,696.

(обратно)

531

Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. М., 1998. С. 675,678.

(обратно)

532

Широкова Н.С. Культура кельтов и нордическая традиция античности. СПб., 2000. С. 285.

(обратно)

533

Похищение быка из Куальнге. М., 1985. С. 347.

(обратно)

534

Предания и мифы средневековой Ирландии. М., 1991. С. 77.

(обратно)

535

Там же. С. 59, 87.

(обратно)

536

Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т. 2. Тбилиси, 1984. С. 865.

(обратно)

537

Старостин П.Н. Памятники именьковской культуры. М., 1967. С. 29.

(обратно)

538

Седов В.В. Очерки по археологии славян. М., 1994. С. 57.

(обратно)

539

Там же. С. 63.

(обратно)

540

Новосельцев А. П., Пашу то В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 413–414.

(обратно)

541

Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1995. С. 394, 673.

(обратно)

542

Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 2. С. 307.

(обратно)

543

Афанасьев Д.Я. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1868. Т. 2. С. 229.

(обратно)

544

Соколова В.К. О некоторых традиционных символах славянской народной поэзии. IX Международный конгресс антропологических и этнографических наук. Доклады советской делегации. М., 1973. С. 12.

(обратно)

545

Щукин М.Б. Готский путь. СПб., 2005. С. 473.

(обратно)

Оглавление

ВСТУПЛЕНИЕ

Глава 1. РОЖДЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ

Глава 2. РУСЫ НА ТЕРРИТОРИИ ПРУССИИ И ПОЛЬШИ

Глава 3. ПТОЛЕМЕЙ И ДАННЫЕ АРХЕОЛОГИИ

Глава 4. ГОТСКАЯ САГА ПО ИОРДАНУ

Глава 5. «СЛАВЯНО-ГОТСКАЯ» ЛЕГЕНДА И РИМСКАЯ ГЕНЕАЛОГИЯ НА БАЛКАНАХ

Глава 6. ГОТЫ И РУСЫ, ИЛИ О ЧЕМ УМОЛЧАЛ ИОРДАН

Глава 7. РУСЫ И ВАНДАЛЫ

Глава 8. ВАРНЫ И АНГЛЫ, ИЛИ ЕЩЕ ОДИН АСПЕКТ РУССКО-ВАНДАЛЬСКИХ СВЯЗЕЙ

Глава 9. РУСЫ И РУГИ

Глава 10. ЗАГАДКА ОДОАКРА

Глава 11. НОРМАНИСТСКАЯ ВЕРСИЯ ПРОИСХОЖДЕНИЯ НАЗВАНИЯ РУСИ

Глава 12. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИМЕНИ РУСИ И ИЗНАЧАЛЬНАЯ ПРАРОДИНА НАШЕГО НАРОДА

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg