К читателю
Поздней осенью 1989 года я приехал в Москву по научному обмену между Русским исследовательским центром Гарвардского университета, где я работаю последние четырнадцать лет, и Московским государственным историко-архивным институтом. В это время я как раз и получил предложение переиздать «1941, 22 июня». Речь шла о книге, впервые изданной в 1965 году издательством «Наука» тиражом в 50 тысяч экземпляров. Книга была раскуплена в течение нескольких дней. Вокруг нее завязалась острая полемика, и это понятно: в ней рассказывалось о причинах неготовности СССР к нападению гитлеровской Германии. Полемика закончилась так, как кончались многие острые дебаты: запрещением книги, частичным уничтожением экземпляров, хранившихся в библиотеках и исключением автора книги из КПСС. Последний акт был совершен на самом высоком партийном уровне в Комиссии партийного контроля, заседавшей под председательством члена Политбюро А.Я. Пельше. Последующие девять лет прошли в изнурительной борьбе за право печатать мои работы. В конце концов мне ничего не оставалось, как покинуть мою страну. Подробно эти перипетии моей жизни описаны в одной из моих книг («Отрешись от страха». Лондон, 1979). Отрывки из нее публикуются в этом издании.
25 лет тому назад, когда «1941, 22 июня» вышла в свет, книга находилась как бы в авангарде исторической науки. Но прошло столько лет… У меня были серьезные сомнения, стоит ли книгу переиздавать. В конце концов я договорился с издательством, что внесу необходимые изменения и дополнения в опубликованный четверть века тому назад текст. Тут мне повезло, так как работая в советских архивах во время моего второго визита в Москву (май-июль 1990 г.), я обнаружил ряд документов, непосредственно относящихся к истории советско-германских отношений того времени. Кроме того, за последние годы появились публикации документов в «Известиях ЦК КПСС», посвященные событиям предыстории второй мировой войны. У меня также был накоплен материал, представляющий интерес и для историков, и для читателей. Так и сформировалось это издание.
Было решено в дополнение к переработанному тексту самой книги включить в издание отрывки из «Отрешись от страха», касающиеся непосредственно истории «1941, 22 июня», а также никогда не публиковавшийся ранее полный стенографический отчет дискуссии по книге, происходивший в феврале 1966 года в Институте марксизма-ленинизма в Москве. И наконец, в этом издании публикуются полностью тексты двух договоров, заключенных между Советским Союзом и Германией в августе и сентябре 1939 года, а также секретных протоколов к ним.
За прошедшие годы мои взгляды на советскую историю и на социализм существенно изменились. Я сказал об этом в своих книгах и статьях, изданных за рубежом, в публичных выступлениях здесь и на Западе.
Возможно, советские архивы скоро станут доступны для всех исследователей без ограничений и на равных основаниях, и это, конечно, откроет новые перспективы для углубления и расширения наших знаний советской истории. Кое-какие материалы уже публикуются советскими коллегами, но то лишь первые робкие шаги.
Хочу надеяться, что новое издание «1941, 22 июня» поможет русскому читателю, а возможно, и не только русскому, лучше понять смысл событий, интерпретация которых продолжает вызывать споры и даже ожесточение и обиды.
Кембридж (Массачусетс) – Москва, 5 июля 1990 г.
От автора
Мы по праву гордимся великой победой, одержанной советским народом в Великой Отечественной войне над гитлеровской Германией. Победа эта была завоевана в жестоких кровопролитных сражениях. Враг был силен, опытен и коварен. Для его разгрома нашему государству пришлось напрячь все свои силы, мобилизовать все ресурсы, выдержать четыре года тяжелых испытаний. Советский народ вынес на своих плечах главное бремя борьбы с немецко-фашистским агрессором. Самая жестокая из войн, которую когда-либо пришлось вести людям на земле, была нами выиграна.
Легче и проще говорить о победах. Описывать блеск торжественного салюта в честь выигранных сражений, разумеется, приятнее, чем горькую скорбь поражений. Рассказать о последнем дне войны – задача более благодарная, чем о ее первом дне. Война, эта величайшая трагедия, имела не только блистательный конец, но и тяжелое начало. Историк, взявшийся за исследование войны, обязан помнить не только о том, чем она окончилась, но и о том, как она началась. Эти события неразрывно связаны между собой, они не могут быть разделены. О причинах, приведших к поражениям начального периода войны, нельзя говорить скороговоркой, ибо такой подход не только наносит ущерб исторической правде, не только принижает героизм советских воинов, проявленный ими в начальный период войны, и величие нашей победы в войне, начатой в исключительно неблагоприятных условиях, но и объективно наносит ущерб интересам нашего государства, наталкивая на неверные выводы из тех уроков, которые были преподаны нам историей.
Есть только одна правда. И об этом с суровой прямотой сказала советскому народу Коммунистическая партия Советского Союза, осудившая на XX и XXII съездах партии серьезные ошибки, порожденные культом личности Сталина.
* * *
Эта книга посвящена событиям кануна Великой Отечественной войны. При подготовке рукописи автор пользовался не только опубликованными в нашей стране и за рубежом материалами, но и ценными сведениями, почерпнутыми им из бесед с непосредственными участниками событий.
Автор выражает глубокую благодарность маршалу Советского Союза Ф.И. Голикову, доценту Н.И. Иванову, генерал-майору И.А. Суслопарову, полковнику Г.П. Сечкину, которые поделились с автором своими воспоминаниями.
22 июня 1941 года
Воскресенье. Полдень… и вдруг: «говорят все радиостанции Советского Союза…»
Привычный мир с его обычными радостями неожиданно распался. Война ворвалась и закружила в своем водовороте миллионы человеческих жизней. Гитлеровская Германия вероломно напала на Советский Союз.
Глава I . Сталин и нацистская Германия
Чем дальше мы удаляемся от событий второй мировой войны, тем яснее становится для нас, что подписание пакта о ненападении в 1939 году между социалистическим Советским Союзом и национал-социалистической Германией не было неожиданным поворотом событий. Конечно, конкретная ситуация способствовала заключению почти военного союза между Германией и Советским Союзом, но в основе лежали специфические предпосылки, вытекающие не только из геополитического положения обоих государств, их прагматических целей, но из самой природы режимов этих государств.
Оба режима возникли в результате недовольства широких масс существовавшим порядком. Установление тоталитарного господства одной партии было следствием революции в России и политических изменений в Германии. Оба режима, один раньше, так как он возник раньше, другой позже ставили своей целью изменение существовавшего мирового порядка. Совместная борьба против Версальской системы сближала их в 20-е годы. Не только политическое, но и военно-экономическое сотрудничество Советского Союза и Германии способствовали созданию военного потенциала как в той, так и в другой стране. Советские руководители исходили из неизбежности нового мирового конфликта, в результате которого капиталистическая система должна была погибнуть. Национал-социалистические лидеры также исходили из неизбежности мирового конфликта, в итоге которого должно было быть обеспечено господство «третьего рейха» на века.
Общей была и вражда к буржуазной демократии.
Но была и существенная разница: идеологией национал-социалистов был расизм, коммунистами двигали идеи интернационализма.
Еще со времен Рапалльского договора 1922 года Россия и Германия культивировали свои экономические, политические и военные связи. СССР вел интенсивный торговый обмен с Германией, получил в 20-е и 30-е годы существенную помощь и кредиты. Осуществлялось военное сотрудничество между Красной Армией и рейхсвером, там готовились кадры для будущих германских вооруженных сил. Версальский договор 1919 года наложил серьезные ограничения в части военного строительства на побежденную в первой мировой войне Германию. В обход установлений мирного договора рейхсвер готовил своих военных пилотов в Липецке, танкистов – около Казани. Близ Москвы, в Филях, собирались немецкие «юнкерсы». В Москве специальная немецкая военная миссия осуществляла координацию военных связей с СССР. Советская промышленность изготовляла по заказам рейхсвера снаряды и даже обсуждались возможности совместных испытаний производимых в СССР ядовитых газов. Высшие советские командиры стажировались в немецкой военной академии.
Среди немецких политиков и промышленников было немало приверженцев «восточной политики» – сотрудничества с СССР.
В Советском же Союзе наиболее влиятельным сторонником развития советско-германских отношений был сам Сталин. Его не пугало усиление в начале 30-х годов национал-социалистов. К националистам он относился вполне терпимо, если речь шла о националистах на Западе, разумеется. Кроме того, он рассчитывал, что если национал-социалисты придут к власти в Германии, то они выметут ненавистных социал-демократов, а в своей внешней политике будут поглощены ревизией Версаля, то есть их усилия будут направлены против западных стран, «Антанты», к выгоде Советского Союза. В 1931 году Сталин спросил Гейнца Ноймана: «Если к власти в Германии придут национал-социалисты, будут ли они поглощены всецело только Западом, чтобы мы могли строить социализм?» В результате такой, явно сумасбродной оценки социал-демократы были объявлены Коминтерном врагом № 1.
С начала 20-х годов Сталин привык смотреть на Германию как на естественного союзника. В конечном счете Германия, согласно указаниям классиков марксизма-ленинизма и директивам Коминтерна, должна была стать социалистической. Сталина, озабоченного превращением Советского Союза в мощную военную державу и утверждением собственной, никем не оспариваемой диктатуры, устраивала любая дружественная СССР Германия, вне зависимости от ее режима. Национал-социализм даже был лучше, чем любой другой режим, ибо начисто вымел демократию из Германии. Образ мышления немецкого диктатора был советскому диктатору куда ближе и понятнее, чем позиция государственных деятелей демократического Запада.
Сталин несомненно добивался дружбы и союза с национал-социалистической Германией. Ретроспективное рассмотрение предыстории пакта в 1933-1937 годах дает достаточное основание для этого вывода.
История советско-германского пакта от 23 августа 1939 года изучена на Западе довольно полно. Имеется обширная литература по этому вопросу.
В Советском Союзе долго существовало табу на изучение советско-германских отношений в гитлеровский период. Советская официальная историография едва начинает пробуждаться в связи с официальным осуждением пакта в декабре 1989 года. До этого времени она оперировала теми же аргументами в пользу заключения пакта, какие были санкционированы Сталиным при подготовке к печати «всеобъясняющего документа» Исторической справки «Фальсификаторы истории» в 1948 году, немного обновленными в 1959 году в связи с 20-й годовщиной начала второй мировой войны.
Сомнения и настойчивость
В январе 1933 года к власти в Германии пришла национал-социалистическая партия во главе с Гитлером.
Отношение ВКП(б) (Сталина) к национал-социализму в 1933 году и в первой половине 1934 года основывалось на характеристике, данной фашизму Исполкомом Коммунистического Интернационала как открытой террористической диктатуре финансового капитала, имеющей своей социальной опорой мелкую буржуазию. С этим были связаны и оценка социал-демократии как социал-фашизма, и – как практический вывод – отказ коммунистов от единого фронта с социал-демократами. XIII пленум ИККИ полагал, что быстро назревающий экономический и социальный кризис перерастет в революционный, что в свою очередь приведет к установлению диктатуры пролетариата. Чем скорее это произойдет, тем лучше. Взгляд на фашизм как на своего рода ускоритель революционного процесса был одной из коминтерновских химер.
Жизнь, однако, не подтверждала правильности установок ИККИ. Коммунистическая партия Германии своей борьбой против германской социал-демократии оттолкнула от себя значительную часть рабочего класса в сторону национал-социализма. Раскол в среде рабочего класса Германии, вызванный установками Коминтерна и политикой КПГ, облегчил переход власти в руки национал-социалистической партии Гитлера вполне законным путем – в результате всеобщих выборов, на которых она собрала 11,7 млн голосов (социал-демократы – 7,2; КПГ – около 6 млн).
С приходом Гитлера к власти началось охлаждение, а затем и обострение советско-германских отношений.
На всемирной экономической конференции 1933 года Гугенберг, немецкий министр экономики и сельского хозяйства, объявил Восточную Европу, включая Украину, полем германской экспансии. В Германии штурмовики и эсэсовцы начали нападать на советских граждан. Советские журналисты подвергались гонениям.
Германские нацисты своей программой экспансии на Восток, антисоветскими речами, хулиганскими выходками штурмовиков сделали невозможным в то время осуществление стремления Сталина к широкому политическому урегулированию отношений с Германией.
То, что такое намерение у Сталина действительно было, подтверждается многочисленными фактами. В первой половине мая 1933 г., спустя три месяца после прихода Гитлера к власти, группа высокопоставленных немецких офицеров во главе с генералом фон Бокельбергом посетила Москву по приглашению советского генерального штаба. Нарком обороны Ворошилов в своей речи на приеме в честь немецкой военной делегации специально подчеркнул желание Красной Армии сохранить прежние дружественные отношения с рейхсвером. Примерно в это же время Сталин прочел русский перевод «Майн Кампф». Если он и не был окончательно убежден в антисоветских планах Гитлера, полагая, вероятно, что изрядная доля высказываний Гитлера является не более чем пропагандой, то во всяком случае должен был как-то реагировать. Сношения с рейхсвером были прекращены, а его сооружения на советской территории закрыты.
Однако вся проблема будущих отношений между Германией и СССР оставалась неопределенной. Советское руководство продолжало надеяться, что после того, как острый период в установлении власти национал-социалистов пройдет, станет возможно восстановление прежней гармонии. Об этом откровенно говорил секретарь ЦИК СССР А. Енукидзе своему гостю, германскому послу в Москве фон Дирксену 16 августа 1933 года. Он говорил это в присутствии других гостей, среди которых были двое заместителей наркома иностранных дел – Крестинский и Карахан – и советник германского посольства фон Твардовский.
В течение многих лет Енукидзе был близок к Сталину. По свидетельству посла Германии в СССР фон Дирксена, в 1934 году Енукидзе был сторонником сохранения дружественных отношений с национал-социалистической Германией. Енукидзе откровенно высказывался в том смысле, что руководящие деятели СССР прекрасно отдают себе отчет в развитии событий в Германии. Им ясно, что после взятия власти «пропагандистские» и «государственно-политические» элементы в партии разделились. Енукидзе подчеркивал, что Германия и СССР имеют крупные общие интересы, заключающиеся в ревизии Версальского договора в Восточной Европе. Енукидзе высказывал надежду, что в скором времени оформится «государственно-политическая линия» и в результате внутриполитического урегулирования германское правительство приобретет свободу действий в сфере внешней политики. Для понимания образа мыслей советского руководства и его оценки национал-социализма особенно важны слова Енукидзе, что подобной свободой внешнеполитических действий «советское правительство располагает уже много лет». Енукидзе, таким образом, проводил прямую параллель между тем, что происходило в России после революции, и тем, что происходит в Германии после прихода к власти Гитлера, то есть тем, что сами нацисты называли национал-социалистической революцией.
Продолжая эту параллель, Енукидзе сказал, что как в Германии, так и в СССР «есть много людей, которые ставят на первый план партийно-политические цели. Их надо держать в страхе и повиновении с помощью государственно-политического мышления».
«Национал-социалистическая перестройка, – утверждал Енукидзе, – может иметь положительные последствия для германо-советских отношений». Енукидзе явно искал и находил общие линии развития, схожие черты между германским национал-социализмом и советским коммунизмом.
В конце 1933 года и в начале 1934 года, то есть как раз в то время, когда советское руководство обсуждало и утверждало основные направление внешней политики, обращения к Германии с призывом возобновить дружеские отношения настойчиво следуют одно за другим.
24 октября 1933 года советник немецкого посольства в Москве фон Твардовский сообщает в Берлин о предложении советского «друга» (вероятно, им был ближайший советник Сталина по германским делам Карл Радек) устроить встречу покидающего пост посла в Москве фон Дирксена с Молотовым. Цель встречи – прояснение советско-германских отношений. Такого рода предложение могло исходить только с самого «верха».
Прием по случаю празднования годовщины Октябрьской революции 6 ноября 1933 года используется для того, чтобы «пустить в ход» Тухачевского. Он говорит тому же фон Твардовскому, что «в Советском Союзе политика Рапалло остается наиболее популярной». Никогда не будет забыто, что рейхсвер был учителем Красной Армии в трудный период. Возобновление старого сотрудничества приветствовалось бы в Красной Армии особенно сердечно. Надо лишь рассеять опасения, что новое германское правительство ведет против СССР враждебную политику.
М. Литвинов говорит Муссолини 4 декабря 1933 года: «С Германией мы желаем иметь наилучшие отношения». Однако СССР боится союза Германии с Францией и пытается парировать его собственным сближением с Францией. 13 декабря Литвинов повторяет германскому послу в Москве Надольному: «Мы ничего против Германии не затеваем… Мы не намерены участвовать ни в каких интригах против Германии…»Эта же мысль была затем развита Литвиновым в его выступлении на IV сессии ЦИК СССР 6-го созыва 29 декабря 1933 года, вскоре после решения ЦК ВКП(б) о развертывании курса на создание в Европе системы коллективной безопасности. Советский Союз входит в Лигу Наций и становится ее активным членом. Однако, несмотря на официальный поворот во внешней политике, Сталин решает проводить и старую ориентацию на Германию, но не прямо, а исподволь.
Накануне XVII съезда ВКП(б) немцы буквально «атакуются» командованием Красной Армии. Руководство партии считает, по-видимому, что действенным аргументом для немцев была бы перспектива возобновления военного сотрудничества между рейхсвером и Красной Армией. В Москве по-прежнему не отдают себе отчета в том, что дни рейхсвера как самостоятельной политической силы в Германии сочтены, что Гитлер не собирается ни с кем делиться властью, тем более с генералами рейхсвера.
Народный комиссар Ворошилов, начальник Генерального штаба Егоров снова и снова повторяют своим немецким собеседникам о желании СССР иметь с Германией наилучшие отношения.
В начале января 1934 года Радек «доверительно» говорит немецким журналистам, что курс на коллективную безопасность вызван напряженным положением на Востоке. Но «мы ничего не сделаем такого, что связало бы нас на долгое время. Ничего не случится такого, что постоянно блокировало бы наш путь достижения общей политики с Германией. Вы знаете, какую линию политики представляет Литвинов. Но над ним стоит твердый, осмотрительный и недоверчивый человек, наделенной сильной волей. Сталин не знает, каковы реальные отношения с Германией. Он сомневается. Ничего другого и не могло бы быть. Мы не можем не относиться к нацистам без недоверия». И далее Радек заключает: «Но мы знаем, что Версаля больше не существует. Вы не должны представлять себе, что мы окажемся настолько глупыми, что попадем под колеса мировой истории. Мы знаем кое-что о германских возможностях вооружаться. Политика СССР заключается в том, чтобы продлить мирную передышку».
Высказывания Радека удивительно совпадают по интонации с тем, что заявит спустя две недели Сталин в своем Отчетном докладе XVII съезду ВКП(б).
Сталин довольно осторожен в оценке ситуации с Германией. Он обращает внимание на то, что фашизм германского типа «неправильно называется национал-социализмом, ибо при самом тщательном рассмотрении невозможно обнаружить в нем даже атома социализма». Но как быть со второй частью – с национализмом? Сталин оставляет этот вопрос пока открытым. Он только начинает пересматривать традиционно отрицательное отношение партии к национализму вообще, в том числе и к русскому. Вскоре появятся известные замечания Сталина, Кирова и Жданова на макет учебника по истории СССР. Меняется отношение к историческому прошлому СССР и вместе с тем начинается пересмотр и отношения к фашизму, к германскому фашизму в частности.
Согласно партийным оценкам того времени, Сталин рассматривал НСДАП как орудие монополий и рейхсвера. Он не понимал относительно самостоятельного характера нацистского движения. Полагая рейхсвер хозяином положения и имея в виду давнее военное сотрудничество Красной Армии с ним, Сталин не мог оценить всей опасности германского фашизма.
"Мы далеки от того, – говорил Сталин на XVII съезде ВКП(б), – чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме (выделено мною. – А.Н.), хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной".
Сталин повторяет: «…у нас не было ориентации на Германию, так же, как у нас нет ориентации на Польшу и Францию». Дверь к соглашению с Германией остается открытой.
В конце февраля 1932 года в Советский Союз приехал после Лейпцигского процесса Г. Димитров. Находясь в Германии, Димитров воочию убедился в пагубности тактики Коминтерна и КПГ – борьбы против социал-демократов. У него не было сомнений, что эта тактика облегчила национал-социалистам приход к власти законным путем.
7 апреля 1934 года в разговоре с членами Политбюро ЦК ВКП(б) Димитров поставил вопрос: «…почему в решительный момент миллионные массы идут не с нами, а с социал-демократией или, скажем, как в Германии, с национал-социализмом?» Димитров полагал, что главная причина кроется в системе коминтерновской пропаганды и в «неправильном подходе к европейским рабочим». Советские авторы утверждают, что Сталин выразил сомнение в правоте Димитрова и отстаивал известную точку зрения, что компартии не могут завоевать на свою сторону большинство европейских рабочих из-за исторических предпосылок, приведших к связи европейских рабочих масс с буржуазной демократией.
Однако совершенно игнорировать факты невозможно. Не только события в Германии, но и восстание шуцбунда в Австрии в феврале 1934 года и антифашистский фронт во Франции подкрепляли взгляд Димитрова на пагубность борьбы против социал-демократических масс.
Вероятно, и Сталина одолевали серьезные сомнения в правильности тактики Коминтерна, если он согласился в конце апреля 1934 года на избрание Димитрова членом Политической комиссии ИККИ и назначение его руководителем Среднеевропейского секретариата Коминтерна. Впрочем, Сталин относился к Коминтерну довольно презрительно, называя его «лавочкой», а иностранных функционеров Коминтерна считал ни на что не способными наемниками.
Расчеты на то, что Гитлер своими репрессиями против немецких коммунистов и рабочего движения прокладывает путь к пролетарской революции и убыстряет ее приближение, оказались бредом. Гитлер очень быстро консолидировал власть, ликвидировал не только рабочее движение, но и неугодных генералов, подчинил рейхсвер и физически уничтожил оппозицию в собственной партии.
Сталин сделал свои выводы из этого: теперь, когда Гитлер укрепился внутри страны, не будет ли он более реалистичен в своей внешней политике?
Посол Германии в СССР Надольный, наблюдая политику Сталина, высказал предположение, что политика коллективной безопасности, предложенная Литвиновым, полностью Кремлем принята не была.
Советско– германские отношения в течение 1933 года и в 1934 году продолжали ухудшаться. Надольный, поддерживавший идею восстановления «духа Рапалло» в советско-германских отношениях, был вынужден уйти в отставку. Литвинов, к которому он пришел с прощальным визитом, сказал послу: «Как он сам, так и другие руководящие лица очень сожалеют о создавшихся плохих отношениях и очень желают восстановления хороших отношений». Это заявление, сделанное в середине мая 1934 года, как бы перекликается со сдержанным отношением Сталина к предложению Димитрова пересмотреть оценку германского фашизма в тактику Коминтерна.
В конце мая 1934 года в связи с предстоящим VII Конгрессом Коминтерна Димитров назначается докладчиком по самому важному пункту повестки дня: о наступлении фашизма и задачах Коминтерна в борьбе за единство рабочего класса. Димитров был достаточно искушен в политических интригах, чтобы считаться с реальностью – Коминтерн зависит от ВКП(б). Решающее слово в определении политики Коминтерна остается за Сталиным. Вероятно, поэтому он обращается лично к Сталину за поддержкой вырабатываемого им нового курса Коминтерна и посылает ему схему доклада на предстоящем конгрессе.
В письме в ЦК ВКП(б) от 2 июля 1934 года накануне начала заседаний подготовительной комиссии Димитров ставит следующие вопросы:
«1. Правильной ли является огульная классификация социал-демократии как социал-фашизма? Этой установкой мы часто преграждали себе путь к социал-демократическим рабочим».
Ответ Сталина (замечания на полях): "Насчет руководства – да, только не «огульная».
Второй вопрос Димитрова: «Правильно ли считать социал-демократию везде и при всяких условиях главной социальной опорой буржуазии?»
Ответ Сталина пренебрежительно-иронический: «В Персии, конечно, нет. В основных капстранах – да».
Существенным в тех условиях был третий вопрос: «Правильно ли считать все левые социал-демократические группировки при всяких условиях главной опасностью?»
Ответ Сталина чрезвычайно характерен для его неизменных политических установок: «Объективно – да».
Письмо Г. Димитрова касалось и других проблем, в частности, отношения к реформистским профсоюзам. Он предлагал проводить новую политику: политику единых действий не только с рядовыми социал-демократами, с низами, но и с руководителями социал-демократических партий, с верхами. Димитров предлагал также ослабить централизованное руководство коммунистическими партиями из Москвы, дать им больше самостоятельности в решении собственных специфических проблем, сохраняя лишь общее политическое направление и руководство.
30 июня 1934 года Гитлер ликвидировал свою старую гвардию – руководителей штурмовых отрядов, претендовавших на участие во власти. Это событие вызвало у Сталина большой интерес. В Берлин был назначен новый советский полпред Я.З. Суриц, служивший до того в Анкаре. Суриц, который благополучно пережил все «чистки» 30-х и 40-х годов, доверительно рассказывал в начале 50-х годов о своей беседе со Сталиным по поводу событий 30 июня 1934 года. По словам Сурица, Сталин живо интересовался подробностями «кровавой бани», учиненной в Берлине. Его реплики не были враждебны ни самому Гитлеру, ни другим нацистским руководителям. Больше того, Сталин откровенно выражал свое понимание, если не симпатию, действий Гитлера.
Сталина интересовала эффективность нацистской пропаганды. Он обратил внимание на то, что нацисты ведут ее очень умело и что Геббельс – способный организатор пропаганды. В словах Сталина не было ничего осуждающего Гитлера. Впечатление Сурица находится в полном соответствии с сообщениями Кривицкого и Хильгера в их известных мемуарах. Хильгер рассказывает, в частности, о конфиденциальных беседах между советскими деятелями, среди них Карл Радек, и профессором Оберлендером, принадлежавшим к окружению гауляйтера Эриха Коха, послом Надольным и другими сотрудниками немецкого посольства в Москве. Высказывания Радека несомненно отражали взгляды кремлевского руководства – Сталина и Молотова. Он действовал по поручению Сталина. Радек не скрывал своего восторга по поводу организационных талантов нацистов, силы их движения и восхищался энтузиазмом германской молодежи. «На лицах немецких студентов, облаченных в коричневые рубашки, – говорил Радек, – мы замечаем ту же преданность и такое же вдохновение, которые озаряли когда-то лица молодых командиров Красной Армии, а также добровольцев 1915 года».
Радек хвалил штурмовиков и эсэсовцев, называя их «замечательными парнями». «Вы увидите, – восклицал он, – что они еще будут драться за нас, бросая ручные гранаты». Между прочим, Гитлер придерживался противоположного мнения, полагая, что бывший коммунист еще может стать хорошим нацистом, но нацист коммунистом никогда.
Четыре месяца спустя после XVII съезда ВКП(б) Гитлер учинил кровавую расправу над своими старыми соратниками.
Есть много данных, свидетельствующих о том, что Сталин в начале 30-х годов с беспокойством наблюдал растущую оппозицию среди большевистской старой гвардии. Его интерес к событиям в Германии рос в соответствии с его собственными планами ликвидации любых признаков оппозиции к нему персонально. В течение лета – осени 1934 года он готовился к массовой «чистке» в СССР. 1 декабря 1934 года Киров, которого молва называла главным соперником Сталина, был убит в Ленинграде. И немедленно волна пропаганды против так называемых «врагов народа» прокатилась по всей стране, точно так же, как это случилось в Германии после убийства Рема и других. Сталин использовал опыт «ночи длинных ножей».
События 30 июня 1934 года были, вероятно, поворотным пунктом не только для оценки Сталиным германской ситуации, но и его собственных отношений со старой большевистской гвардией, которые давно уже тяготили его, так же как Гитлера тяготили и раздражали претензии «старых товарищей» из командования штурмовыми отрядами.
В расправе, учиненной Гитлером, Сталин усмотрел также окончание «партийного» периода в истории германского национал-социализма и начало «государственного». Прогноз Енукидзе, казалось, оправдывался. Но оставалось серьезное беспокойство. В новом издании «Майн Кампф» сохранилась без всякого изменения программа «Дранг нах Остен», и закрыть глаза на это было просто невозможно.
Карлу Радеку поручается вести кампанию в печати в пользу коллективной безопасности и против агрессивных поползновений нацизма. Сам Радек объяснял с циничной откровенностью руководителю военной разведки в Европе Кривицкому: «Только дураки могут вообразить, что мы когда-нибудь порвем с Германией. То, что я пишу, – это не может дать нам того, что дает нам Германия. Для нас порвать с Германией просто невозможно».
Радек имел в виду не только военное сотрудничество, но и большую техническую и экономическую помощь, полученную из Германии в годы первой пятилетки. Можно с уверенностью сказать, что иностранная экономическая помощь, и немецкая в частности, сыграла важнейшую роль в строительстве советской промышленности.
Одно за другим появляются предложения СССР Германии: дать совместную гарантию Прибалтийским государствам участвовать в «Восточном пакте», который должен гарантировать любому из его участников безопасность. Оба предложения Гитлером отвергаются.
Курс на организацию коллективной безопасности, то есть на сближение и на союз с Францией и Англией, усиливается. Теперь у Сталина возникает новая надежда, что боязнь окружения побудит Германию улучшить отношения с СССР.
Довольно прозрачный намек на общность интересов СССР и Германии был сделан Калининым при вручении ему верительных грамот новым германским послом в Москве фон Шуленбургом. Председатель ЦИКа сказал: «Не следует придавать слишком большого значения выкрикам прессы. Народы Германии и Советского Союза связаны между собой многими различными линиями и во многом зависят один от другого». Но в Берлине новому советскому послу Я. З. Сурицу был оказан Гитлером исключительно холодный прием.
Только в конце октября 1934 года Сталин соглашается с рядом предложений Димитрова об изменении методов работы Коминтерна и его постепенной реорганизации.
Тактика народного фронта, предложенная Димитровым в начале 1934 года, стала осуществляться компартиями параллельно курсу СССР на коллективную безопасность. (В 1934 году СССР вступил в Лигу Наций и предложил «Восточный пакт».) Новая политика Коминтерна должна была подкрепить советскую внешнюю политику и особенно была важна для организации выступлений в защиту СССР, если бы оправдались самые худшие предположения и началась бы война с Японией на Дальнем Востоке при одновременной угрозе СССР с запада.
К исходу 1934 года завершилось формирование новой внешнеполитической концепции СССР. Но это вовсе не означало, что Сталин напрочь отказался от попыток оживления дружественных отношений с Германией Гитлера.
В марте 1935 года Германия порвала военные установления Версальского договора и ввела всеобщую воинскую повинность. Разрыв Версальского договора воспринимается Сталиным не только с пониманием, но и с одобрением. Беседуя с Иденом 29 марта 1935 года в Кремле, Сталин говорит: «Рано или поздно германский народ должен был освободиться от Версальских цепей… Повторяю, такой великий народ, как германцы, должен был вырваться из цепей Версаля». В этой беседе Сталин несколько раз повторяет: "Германцы – великий и храбрый народ. Мы этого никогда не забываем" (выделено мною. – А. Н.). Он говорит не «немцы», а «германцы», то есть так, как называли воинственные племена на рубежах Римской империи и как называли немецких солдат русские во время первой мировой войны. В разговоре с Иденом Сталин подчеркивает не культурные достижения немцев, а их воинские качества: германцы «великие» и «храбрые». Именно это импонирует Сталину больше всего. Его ничуть не заботит, что речь идет не о Германии вообще, а о национал-социалистической Германии.
У Сталина в этом разговоре есть, конечно, своя цель: немного попугать английского министра, отвратить Англию от попыток сговориться с Германией за счет СССР – комбинация, которая больше всего беспокоила Сталина. Он сообщает Идену, что переговоры с Германией о кредитах включают "такие продукты, о которых даже неловко говорить: вооружение, химию и т.д.
Иден (с волнением). Как? Неужели германское правительство согласилось поставлять оружие для вашей Красной Армии?
Сталин. Да, согласилось, и мы, вероятно, в ближайшие дни подпишем договор о займе".
Всего три с половиной месяца спустя после визита Идена в Москву, в июле 1935 года, Сталин приказывает торгпреду в Берлине Давиду Канделаки прощупать возможность улучшения советско-германских политических отношений. Можно только предположить, почему поручение было дано торгпреду, а не полпреду Сурицу. Это объясняется не только личной близостью Канделаки к Сталину, земляческими или родственными связями, а общей оценкой Сталиным природы германского фашизма. Канделаки вел переговоры о советско-германских экономических отношениях с Хьялмаром Шахтом – президентом Рейхсбанка, тесно связанным с германскими финансовыми и промышленными кругами. А по мнению Сталина, монополии суть хозяева Гитлера. Обращаясь к Шахту, он таким образом обращался как бы непосредственно к хозяину. Другим лицом, с которым вел переговоры Канделаки, был Герман Геринг. Его в Москве полагали как бы связующим звеном между германскими монополиями и правительством. Оба, Шахт и Геринг, могли бы оказать решающее воздействие на изменение курса германской политики.
Параллельно разговорам Канделаки с Шахтом и Герингом и как бы в ответ на заявление Шахта, что политические переговоры должны вестись через германский МИД, Тухачевский и Литвинов в Москве, посол Суриц и советник советского посольства в Берлине Бессонов подкрепляют «инициативу Канделаки» собственными настойчивыми призывами к улучшению отношений между Германией и СССР. 21 декабря 1935 года Бессонов прямо говорит о желательности дополнить Берлинский договор о нейтралитете 1926 года «двусторонним пактом о ненападении между Германией и Советской Россией».
Подтверждения тому, что в Москве происходил усиленный пересмотр отношения к германскому национал-социализму, мы находим в книге известного публициста Е. Гнедина. Одно из них представляет особенный интерес. «Я вспоминаю, – пишет Гнедин, – как мы, дипломатические работники посольства в Берлине, были несколько озадачены, когда, проезжая через Берлин (кажется, в 1936 году), Элиава, заместитель наркома внешней торговли, в силу старых связей имевший доступ к Сталину, дал понять, что „наверху“ оценивают гитлеризм „по-иному“, – иначе, чем в прессе и чем работники посольства СССР в Берлине».
Шахт предложил Канделаки обсудить проблему улучшения советско-германских отношений через дипломатические каналы. Шахт обещал также, со своей стороны, информировать германское Министерство иностранных дел о советском запросе.
В течение 1935 и 1936 годов Сталин продолжал сохранять оптимизм в отношении возможности договориться с Гитлером, несмотря на предупреждения иностранного отдела НКВД, что «все попытки СССР умиротворить Гитлера провалились. Главным препятствием для достижения понимания с Москвой является сам Гитлер».
Получение крупного кредитного займа от Германии Сталин расценил как выражение намерения Германии прийти к соглашению с СССР. На заседании Политбюро Сталин возразил на сообщение НКВД следующим образом: «Как Гитлер может воевать против нас, если он предоставляет нам такие займы? Это невозможно. Деловые круги в Германии достаточно могущественны и именно они управляют».
Ни конфронтация в Испании, ни заключение германо-японского «антикоминтерновского» пакта в 1936 году не пошатнули уверенности Сталина в возможности соглашения с Германией.
В конце мая 1936 года Канделаки и Фридрихсон (заместитель Канделаки) встретились с Герингом, который не только живо интересовался перспективами развития отношений с СССР, но и обещал прояснить ситуацию с Гитлером. В июле того же года советник посольства Бессонов в беседе с высокопоставленным чиновником германского Министерства иностранных дел Хенке обсуждал конкретные обстоятельства заключения советско-германского пакта о ненападении.
Хенке объяснил, что, по мнению германского правительства, пакты о ненападении имеют смысл между государствами, имеющими общую границу. Между СССР и Германией таковой не существует. Это заявление имело кардинальное значение для будущего развития советско-нацистских отношений. В декабре 1936 года и в феврале 1937 года Шахт вновь встретился с Канделаки и Фридрихсоном. Шахт сообщает советским эмиссарам, что торговые отношения могут развиваться лишь в случае, если советское правительство даст заверение через своего посла, что оно отказывается от коммунистической агитации за пределами России. Канделаки, согласно записи Шахта, выразил «симпатии и понимание». Самое важное заключалось в том, что Канделаки сообщил Шахту, что он говорил со Сталиным, Молотовым и Литвиновым. По поручению Сталина и Молотова он огласил их мнение, сформулированное в письменном виде. Оно заключалось в следующем: русское правительство никогда не препятствовало политическим переговорам с Германией. Его политика не направлена против немецких интересов и оно готово вступить в переговоры относительно улучшения взаимных отношений.
Шахт предложил Канделаки, чтобы это сообщение было передано официально через советского посла в Берлине.
После подписания советско-германского экономического соглашения Сталин был убежден, что переговоры с Германией идут к благополучному завершению: «Очень скоро мы достигнем соглашения с Германией», – сказал он наркомвнуделу Ежову.
Руководителю советской шпионской сети в Западной Европе Кривицкому был дан приказ в декабре 1936 года ослабить разведывательную работу в Германии.
Запросы со стороны Советского Союза Гитлер использовал для запугивания Англии перспективой советско-германского сближения. В начале 1936 года такая возможность расценивалась в военных и дипломатических кругах Англии как весьма реальная. Германский военный атташе в Лондоне барон Гейер говорил начальнику имперского генерального штаба Диллу о довольно сильных прорусских тенденциях в германской армии и о том, что германо-советское соглашение может стать скоро свершившимся фактом, если оно не будет предотвращено взаимным пониманием между Англией и Германией.
В Лондоне полагали, что курс на сближение с СССР пользуется поддержкой рейхсвера, Шахта и группы промышленников, заинтересованных в развитии германо-советских экономических отношений, и даже части нацистской партии, но сам Гитлер решительно выступает против улучшения всяких отношений с СССР, за исключением коммерческих. В английских политических кругах ошибочно полагали, что инициативу в сближении проявляют немцы. В Форин Оффисе опасались, что если система коллективной безопасности рухнет, следует ожидать полного изменения советско-германских отношений в сторону сближения. Предотвратить советско-германское соглашение может только политика коллективной безопасности.
Между тем положение в Советском Союзе начало быстро меняться к худшему. Шли повальные аресты, развертывался в небывалых масштабах террор. В январе 1937 года на открытом процессе в Москве Карл Радек, выполнявший роль и обвиняемого, и главного свидетеля обвинения, признался в совершенной якобы измене и в шпионаже в пользу Германии. Оболгав себя и других обвиняемых, Радек ненадолго спас свою жизнь. Все переговоры с немцами, которые Радек вел по поручению Сталина (об этом он, разумеется, умолчал), были инкриминированы ему как измена.
Министр иностранных дел Германии фон Нейрат сообщил 11 февраля 1937 года Шахту, что предложения СССР Гитлером отклонены. Причинами являются советско-французский договор о взаимной помощи и деятельность Коминтерна. Но в то же время Нейрат разъяснил, что, если события в СССР будут и дальше развиваться в сторону установления абсолютного деспотизма, поддерживаемого военным, то в этом случае можно будет вновь обсудить германскую политику по отношению к СССР.
Гитлер руководствовался не только соображениями неустойчивости положения в СССР и враждебной Германии политики коллективной безопасности, но и тем, что реакция Англии и Франции на ремилитаризацию Рейнской области и денонсацию Локарнского пакта, проведенную в одностороннем порядке Германией, была настолько слабой, что Германии не следует бояться активного сопротивления ее экспансии со стороны западных держав. Гитлер решил, что пока выгоднее разыгрывать антисоветскую карту.
В апреле 1937 года слухи о переговорах между СССР и Германией широко дискутировались в европейских политических кругах и прессе. Но только после решительного опровержения нацистской прессой слухов об изменении германской политики в отношении СССР Литвинов телеграфным циркуляром от 17 апреля предложил советским представителям в Праге и Париже (СССР был связан с Чехословакией и Францией пактами о взаимной помощи) опровергать сообщения о секретных переговорах с немцами. Предлагалось использовать в качестве доказательства факт отозвания полпреда Сурица и торгпреда Канделаки из Берлина.
Шахт и Геринг, на обязанности которых лежало создание наиболее благоприятных условий для развития германской экономики, были несколько разочарованы срывом германо-советских секретных переговоров, так как рассчитывали на поставки сырья из СССР. По сообщениям полпреда Сурица из Берлина, Шахт предвидит, «что очень скоро Германия лишится советской нефти и марганца, заменить которые будет „чертовски трудно“». Отказ в поставках Советскому Союзу заказанных и изготовленных фирмой «Цейс» приборов также вызвал неодобрение Шахта.
Несмотря на неудачу советско-германских переговоров, новый советский полпред в Берлине К. Юренев не упустил случая подчеркнуть в германском Министерстве иностранных дел, что Советский Союз является сторонником «создания нормальных отношений с Германией и не против хороших. Однако для этого необходимо, чтобы германское правительство прониклось сознанием необходимости конкретного пересмотра своей нынешней политики в отношении нас».
Почти все, кто принимал по поручению Сталина участие в негласных советско-германских переговорах в 1933-1937 годах, были уничтожены. Последним погиб Бессонов. Его убили в Орловской тюрьме осенью 1941 года во время массового расстрела заключенных, произведенного НКВД перед эвакуацией города. Лишь один Суриц умер естественной смертью в 1952 году.
Отказ Гитлера заключить с СССР широкое политическое соглашение, хотя и был серьезным ударом по планам Сталина, но не отвратил его от этой мысли.
На пути к пакту
Едва начала затухать волна террора в СССР, как Сталин снова возвращается к идее договора с Германией. Что до того, что Германия заклеймена как агрессор, что ведутся переговоры с Англией и Францией о заключении военного союза против Германии! В день, когда Англии передаются советские предложения (17 апреля 1939 г.), полпред СССР в Берлине А. Мерекалов говорит статс-секретарю германского МИДа Вейцзекеру, что Советский Союз желал бы установить с Германией нормальные отношения, которые «могли бы стать лучше и лучше»; идеологические разногласия не должны служить препятствием. Спустя две недели, 3 мая 1939 года, увольняется в отставку нарком иностранных дел М.М. Литвинов, с именем которого связана политика коллективной безопасности. В.М. Молотов, ближайший сотрудник Сталина, занимает место наркома. 20 мая Молотов говорит послу Шуленбургу: оба правительства должны подумать о том, как создать лучшую политическую основу для их отношений. В Берлине воспринимают слова Молотова как многообещающее начало, но ожидают более откровенных высказываний. В германском МИДе начинается интенсивное изучение перспектив советско-германского сближения и возможных последствий его для союза Германии с Японией и Италией. Пока что между Германией и СССР идут торговые переговоры. В середине июня 1939 года Сталин решил заговорить с немцами более определенно. Два обстоятельства подталкивают его: кровавые бои с японской армией на границе с Монголией и гипнотический страх перед войной на два фронта – на Дальнем Востоке и на Западе.
Схожие сомнения одолевают и Гитлера. Его генералитет определенно высказывается против одновременной войны на два фронта. Да Германия и не подготовлена к такой войне – недостаточно военно-экономических ресурсов, промышленность вооружений едва начинает развертываться. Стратегия гитлеровской Германии рассчитана на разгром ее противников поодиночке, не допуская их военно-политического объединения. Польша граничит с СССР. Какова будет реакция Советского Союза?
Германо– польские отношения все больше осложняются после Мюнхена. Данциг и Коридор -такова новая цель германской политики. Обострение германо-польских отношений весной 1939 года и относительная военная слабость Англии и Франции подталкивают Гитлера в сторону сближения с СССР.
Но большую нервозность проявляет Сталин. Затягивание Францией и Англией переговоров с СССР о создании антигерманской коалиции, сведения о ведущихся или потенциально возможных англо-германских переговорах подталкивают его к большей откровенности с немцами. 15 июня советник советского посольства в Берлине Астахов беседует с болгарским посланником в Берлине Драгановым. Он служит как бы посредником в неофициальных разговорах между советскими и немецкими дипломатами. Астахов объясняет Драганову, что Советский Союз должен выбирать между тремя возможностями: заключением пакта с Англией и Францией, дальнейшим затягиванием переговоров о пакте и соглашением с Германией. Последняя возможность отвечала бы желаниям СССР больше всего. Затем Астахов развернул перед Драгановым схему возможного германо-советского соглашения, которая позднее частично легла в основу советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 года. Астахов заверил Драганова, что в существующих условиях многое говорит за то, чтобы продолжать затягивать переговоры с Англией, оставляя руки СССР несвязанными. Странным образом и Англия заинтересована в тот момент в затягивании переговоров с СССР.
Переговоры военных миссий Англии, Франции и СССР в Москве протекают вяло.
Опуская интересные, часто важные, подробности ситуации 1939 года (она хорошо изучена историками), остановлюсь лишь на некоторых фактах, показывающих, как Советский Союз вел двойственную политику в одно и то же время: переговоры с Англией и Францией о заключении пакта о взаимной помощи и с Германией – о политическом соглашении. Внешнеполитическая программа СССР была довольно широкой. Она включала интересы СССР вдоль всей его западной границы. Кто-то из двух партнеров должен был эти интересы удовлетворить.
Поражает синхронность переговоров с той и другой стороной.
Ограничусь простым перечислением событий.
7 апреля 1939 года. Поверенный в делах советского посольства в Берлине Георгий Астахов говорит в германском МИДе, что нет никакого смысла для Германии и СССР продолжать идеологическую борьбу, в то время как они могли бы проводить согласованную политику.
17апреля. СССР предлагает Англии и Франции заключить соглашение на 5-10 лет о взаимной помощи и о помощи восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черными морями и граничащими с СССР, на случай агрессии против этих государств. Предложе-ния СССР предусматривали заключение военной конвенции.
17апреля. Советский полпред в Берлине А. Мерекалов заявляет германскому министру иностранных дел Риббентропу, что Советский Союз желал бы нормализовать отношения с Германией. Эти отношения могли бы стать «лучше и лучше»; идеологические разногласия не должны служить препятствием.
3 мая 1939 года. Отставка М.М. Литвинова. Назначение В.М. Молотова министром иностранных дел.
Назначение Молотова, подчеркивалось в немецком дипломатическом донесении из Москвы, «по-видимому, гарантирует, что внешняя политика СССР будет проводиться в строгом соответствии с идеями Сталина».
5 мая. Германское МИД сообщает Астахову, что заказанное Советским Союзом на заводах Шкода еще до расчленения Чехословакии вооружение будет доставлено в СССР.
20 мая. Молотов говорит германскому послу в Москве фон Шуленбургу, что правительства Германии и СССР должны поразмыслить над тем, как создать лучшую политическую основу для их отношений.
31 мая. Молотов заявляет на заседании Верховного Совета СССР о неудовлетворительности англо-французских предложений Советскому Союзу, которые оставляют открытыми два вопроса: взаимность обязательств, то есть помощь Англии и Франции Советскому Союзу в случае нападе-ния агрессора на Румынию и Польшу, и гарантии Прибалтийским государствам.
15 июня. Астахов доверительно сообщает болгарскому послу в Берлине Драганову, что СССР должен выбирать между тремя возможностями: заключением пакта с Францией и Англией, дальнейшим затягиванием переговоров с ними и соглашением с Германией. Последнее отвечало бы желаниям СССР больше всего.
28июня. Молотов и Шуленбург заверяют друг друга в возможности и желательности нормализации советско-германских отношений.
29 июня. А.А. Жданов в статье, опубликованной в «Правде», заявляет, что Англия и Франция не хотят равноправного договора с СССР.
1 июля. Англия и Франция согласны на гарантию Прибалтийским государствам в случае прямой агрессии против них; вопрос о косвенной агрессии остается открытым.
22июля. Возобновление германо-советских торговых переговоров в Москве.
23 июля. Предложение Молотова прислать в Москву военные миссии Англии и Франции для заключения военной конвенции.
27июля. Заявление Астахова Шнурре – «время не терпит». СССР заинтересован в Прибалтике, придает серьезное значение румынскому вопросу, считает, что Данциг должен быть возвращен Германии, вопрос о Коридоре должен получить благоприятное для Германии решение.
3 августа. Беседа Риббентропа с Астаховым в Берлине, Молотова с Шуленбургом в Москве. Уточнение советских и немецких интересов.
5 августа. Отъезд английской и французской военных делегаций в Москву.
10 августа. Заявление Астахова Шнурре, что переговоры, которые СССР ведет с Англией и Францией, были начаты СССР без особого энтузиазма, просто для предохранения себя от германской угрозы. Теперь ситуация изменилась. Исход советско-франко-английских переговоров остается полностью под вопросом.
11 августа. Прибытие английской и французской военных делегаций в Москву.
12 августа. Начало военных переговоров в Москве.
14 августа. Астахов передает Шнурре предложение начать переговоры в Москве.
14 августа. Телеграмма Риббентропа Шуленбургу для Молотова: период враждебных отношений между Германией и СССР окончился. Все проблемы в пространстве между Балтийским и Черным морями могут быть решены к взаимному удовлетворению. Риббентроп готов отправиться в Москву для встречи со Сталиным.
15 августа. Заявление маршала Шапошникова на военных переговорах, что СССР готов выставить а случае конфликта с Германией 120 пехотных дивизий, 9-10 тысяч танков и 5,5 тысячи боевых самолетов.
16 августа. Заявление Молотова Шуленбургу о возможности заключения пакта о ненападении.
Риббентроп сообщает о готовности прибыть в Москву в любой день после 18 августа для подписания пакта о ненападении и гарантии Прибалтийским государствам.
17 августа. Молотов сообщает Шуленбургу о готовности Советского правительства улучшить отношения. В любом случае должен быть подписан протокол, в который должны быть включены германские заявления о готовности обеспечить интересы СССР.
Перерыв в совещании военных миссий на четыре дня, так как английская миссия не имеет полномочий для подписания конвенции.
19 августа. Формальное согласие правительства СССР на приезд Риббентропа в Москву через неделю после подписания экономических соглашений.
Подписание германо-советского экономического соглашения.
21 августа. Гитлер согласен с советским проектом пакта о ненападении и специальным протоколом к нему. Просьба принять Риббентропа не позднее 22-23 августа.
Положительный ответ Сталина. Согласен принять Риббентропа 23 августа.
21 августа. Ворошилов объявляет о перерыве в работе совещания военных миссий на неопределенное время вплоть до получения ответов из Лондона и Парижа о свободном проходе советских войск через территорию Польши и Румынии в случае войны с Германией.
23 августа. Прибытие Риббентропа. Подписание пакта о ненападении и секретного протокола к нему.
Ошибочно суждение, будто у Советского Союза не было иного выбора, как пойти на соглашение с Великобританией и Францией, либо с Германией.
Был и третий путь – и он советскими руководителями обсуждался – не примыкать ни к одной из группировок держав. Но этот путь был, как видно, отвергнут. Он противоречил «доктрине Сталина», согласно которой война неизбежна и миссия Советского Союза состоит в том, чтобы появиться в решающий момент войны и «выступить, но выступить последними…, чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить».
Два договора с Германией 1939 года
Таким образом, решение о судьбе мира передано в руки Гитлера. Тот же стремится к скорейшему развязыванию войны. К середине августа сформулированы условия будущего соглашения в Москве и доведены до сведения германского правительства. Советский Союз должен получить Прибалтику, включая Литву, а также Бессарабию. Польская проблема должна быть решена в интересах Германии. Но Германия также претендует на часть Литвы.
19 августа подписывается германо-советское торгово-кредитное соглашение. Через день «Правда», предваряя заключение политического соглашения, отмечает в передовой статье, что экономическое соглашение «может явиться серьезным шагом в деле улучшения не только экономических, но и политических отношений между СССР и Германией». Гитлер и Сталин обмениваются телеграммами. В Москву прибывает министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп и 23 августа в торжественной обстановке подписывается пакт о ненападении и секретный дополнительный протокол к нему. Но публикуется только текст договора. И это понятно: ведь секретный дополнительный протокол (так он официально именуется) не оставляет никаких сомнений в том, что договор о ненападении, заключенный сроком на 10 лет, является соглашением о границах сфер влияния Германии и СССР в Восточной Европе. В секретном протоколе от 23 августа указывалось, что в случае территориальных и политических перемен в районах, принадлежащих Балтийским государствам (Финляндия, Эстония, Латвия и Литва), северная граница Литвы будет считаться границей сфер влияния Германии и СССР. Вильнюс в этом случае отойдет к Литве. При переменах в Польском государстве граница сфер влияния пройдет по рекам Нарев, Висла и Сан. Это означало, что Балтийские государства отныне отнесены, также как и восточная часть Польши, к сфере советских интересов; то же относилось и к Бессарабии.
Верховный Совет СССР ратифицировал советско-германский договор о ненападении 31 августа 1939 года. На той же сессии Верховного Совета был принят Закон о всеобщей воинской повинности, заменивший прежний Закон об обязательной воинской службе. Само название нового закона свидетельствовало о глубоком качественном изменении подхода советского руководства к проблеме войны и мира. Силы экспансионизма, заложенные внутри советской системы, требовали выхода наружу. Наступил момент, когда война в Европе должна была послужить интересам советского режима, как прежде его интересам служила политика коллективной безопасности, подкрепленная тактикой Народного фронта Коминтерна.
24 августа «Правда» назовет советско-германский пакт «инструментом мира» и «мирным актом», который несомненно будет способствовать «облегчению напряжения в международной обстановке». Спустя неделю Германия нападет на Польшу и начнется вторая мировая война, а в первую годовщину подписания советско-германского пакта о ненападении Молотов публично напомнит германскому партнеру о заслуге советского правительства: «Это соглашение, которого строго придерживается наше Правительство, устранило возможность трений в советско-германских отношениях при проведении советских мероприятий вдоль нашей западной границы и вместе с тем обеспечило Германии спокойную уверенность на Востоке».
Однако в первых числах сентября 1939 года, когда германские армии вторглись в пределы Польши, Гитлер далеко еще не был уверен в действительной позиции Сталина. Только обещанное им вступление Красной Армии в Восточную Польшу могло подтвердить ценность заключенных с СССР соглашений. Между Молотовым и Риббентропом происходит в первых числах сентября усиленный обмен телеграммами. Германия настаивает на немедленном вводе советских войск, Молотов уговаривает немцев набраться терпения, ибо излишняя спешка может «повредить нам» и способствовать объединению «наших противников».
Задержка не случайна. Сталин ищет подходящую формулировку для объяснения советскому народу, почему Красная Армия наносит удар в спину Польше в отчаянный момент ее борьбы против немецкого агрессора. Один из первых вариантов гласил: так как Польша пала, то для Советского Союза возникла необходимость прийти на помощь украинцам и белорусам, которым «угрожает Германия». Такое истолкование событий пришлось немцам не по вкусу. В результате переговоров формула для оправдания советского вторжения была найдена. В ней не содержалось упоминания об угрозе со стороны Германии, а говорилось туманно о третьих державах, которые могут попытаться извлечь выгоду из хаоса, создавшегося на территории Польши. Молотов просит немцев понять, что Советское правительство не видит иной возможности для оправдания своего вмешательства в глазах народных масс.
Видимо, Сталин не хотел быть квалифицированным как агрессор вместе с Гитлером. Ему нужен разрыв во времени. Советские войска вступают в Польшу лишь 17 сентября. Теперь положение Польши становится абсолютно безнадежным. Заключительным актом германо-советской агрессий против Польши стал совместный парад советских и германских войск в Бресте. Об этом, разумеется, в советской печати ничего не сообщалось (вплоть до сентября 1989 г.), но сохранились фотографии…
Молотов сожалел, что с Германией заключен «всего лишь» договор о ненападении, но Сталин позднее заверял немцев, что рассматривает соглашение как договор о взаимной помощи. Заключение договора о ненападении сулило моментальные выгоды его участникам. Но сам договор не был лишь результатом равнодействующих сил, сложившихся в этот момент истории; соглашения с Германией подготовлены всем предшествующим развитием советско-германских отношений после договора в Рапалло.
После подписания договора о ненападении начинается новый период в советско-германских отношениях: неполного союза. Вступление Красной Армии на территорию Польши было первым практическим актом этого неполного союза. 20 сентября в Москве подписывается формальное военное соглашение о согласовании движения советских и германских войск в Польше. Один из параграфов соглашения предусматривал «очищение» городов и местечек, передаваемых Красной Армии немцами, от «саботажников», а также помощь Красной Армии немецким подразделениям в уничтожении (фернихтунг) «вражеского», то есть польского сопротивления. Это как бы прототип секретного протокола – составной части советско-германского договора о дружбе и границах от 28 сентября 1939 года. Секретный протокол предусматривал совместные действия против польской «агитации», то есть польского движения Сопротивления на оккупированных Германией и СССР территориях Польского государства. В те самые часы, когда происходили последние приготовления к подписанию договора о дружбе, эстонскому министру иностранных дел «выкручивали руки», заставляя его согласиться на заключение с СССР договора о взаимной помощи и размещении на территории еще независимой Эстонии контингентов Красной Армии. Подобные же договоры были вынуждены подписать Латвия и Литва. То было началом поглощения Прибалтийских государств Советским Союзом, окончательно завершенного в июне 1940 года. Недавние утверждения советских руководителей, будто между советско-германским договором о ненападении, передавшим Прибалтику в «сферу влияния» СССР и последующим ее включением в состав СССР, нет связи, представляются, мягко говоря, странными и находящимися в противоречии с известными фактами.
Осложнения, возникшие с немцами из-за части литовской территории были урегулированы путем выплаты Советским Союзом Германии изрядной суммы в золотой валюте. Выиграв в территории в результате пактов с Германией, Советский Союз проиграл в безопасности. Таково было самое важное последствие советско-германских соглашений. Польша и Прибалтийские государства как бы служили для СССР «санитарным кордоном» против внезапного нападения с Запада, поскольку СССР не имел общей границы с потенциальным агрессором – Германией. Теперь же появилась общая граница с Германией и ее союзниками, протяженностью около 5 тыс. км, где почти в каждом пункте СССР был открыт для нападения.
Другое важное последствие договоров с Германией заключалось в том, что Советский Союз превратился в поставщика стратегического сырья и продовольствия для Германии, подготавливавшей удары против Скандинавии, затем против Англии и Франции, а позднее и против своего советского «товарища» (Сталин при подписании договора о ненападении заверил Риббентропа, что Советский Союз «не предаст своего партнера»).
Советско-германское сотрудничество, 1939-1941 Военное сотрудничество
Оно началось с 17 сентября 1939 года, когда вермахт и Красная Армия одновременно вели операции против польской армии на территории Польши. Военное сотрудничество определялось секретными соглашениями о вступлении Красной Армии на территорию Польши, военным соглашением от 20 сентября 1939 года, подписанным представителями советского и германского командования, секретным дополнительным протоколом от 28 сентября 1939 года, подписанным в Москве Риббентропом и Молотовым в качестве составной части договора о дружбе и границе. Завершение военных операций против Польши было отмечено затем совместными парадами вооруженных сил Германии и Советского Союза в Бресте и во Львове в первых числах октября. Дабы ни у кого не было сомнений в том, что Красная Армия активно участвовала в боевых операциях наряду с вермахтом, Молотов специально подчеркнул этот факт на сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 года. Депутаты бурно аплодировали. Военное сотрудничество было подчеркнуто и Сталиным в его ответе на поздравительную телеграмму Риббентропа в связи с 60-летием: "Благодарю Вас, господин министр, за поздравление. Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью (подчеркнуто мною. – А. Н.), имеет все основания быть длительной и прочной". По Москве ходила шутка: эта дружба действительно скреплена кровью, но только польской.
В начале октября 1939 года в 35 км северо-западнее Мурманска была создана немецкая военно-морская база для заправки и ремонта германских военных судов и подводных лодок. Немцы использовали базу во время кампании в Норвегии, с которой, как известно, у Советского Союза долгие годы были нормальные дипломатические отношения. (После оккупации Норвегии и Дании весной 1940 г. СССР закрыл их представительства в Москве.) Командующий военно-морским флотом Германии адмирал Редер письменно выразил благодарность Советскому правительству после того как «База Норд» была оставлена немцами в сентябре того же года в связи с прекращением военных операций в Норвегии. Когда началась война, советские власти задержали в гавани Мурманска суда Англии и ее союзников, чтобы дать возможность немецким судам благополучно добраться до своих портов в Германии. Германские корабли пользовались укрытием в гавани Мурманска и в ходе операций германского военно-морского флота. В Мурманске же заправлялись продовольствием и горючим немецкие вспомогательные крейсеры, ведущие военные операции против Англии. СССР снабжал немцев метеорологическими сводками, которые затем использовались «Люфтваффе» при бомбежке Англии. Со своей стороны, во время советско-финской войны немцы ограничили движение своих кораблей в Балтийском и Черном морях. Затем советские власти снова задержали в Мурманске на три дня все суда Англии и ее союзников, чтобы облегчить немецкому рейдеру «Бремен» прорыв сквозь английскую блокаду к германским берегам. Наконец, советский ледокол проделал сложный путь по Северному Ледовитому океану, чтобы провести через Берингов пролив германский рейдер «Шиф-31». Попав в Тихий океан, этот рейдер успешно послал на дно морское несколько кораблей Англии и ее союзников.
Германское правительство и гросс-адмирал Редер нашли повод, чтобы выразить благодарность командованию Советского Военно-Морского Флота. Народный комиссар Военно-Морского Флота Кузнецов обещал ответить на благодарность «не пустыми словами, а делами».
Экономическое сотрудничество
За несколько дней до заключения пакта о ненападении, 19 августа 1939 года, между СССР и Германией было подписано Торгово-кредитное соглашение. Оно было как бы прелюдией к заключению 11 февраля 1940 года Хозяйственного соглашения. В одном из документов, подготовленных Наркомвнешторгом для опубликования, значение Хозяйственного соглашения расценивалось как «не имеющее по своему объему и значению прецедента в истории мировой торговли».
В Берлине в министерстве хозяйства Германии было создано специальное управление по немецко-советскому хозяйственному обороту. Немецкие деловые круги довольно тепло отнеслись к возможности расширения торговли и обмена с СССР, традиционным партнером 20-х и начала 30-х годов. В одном из своих выступлений на страницах журнала «Дер Дойче Фольксвирт» в июне 1940 года посланник Карл Шнурре, возглавлявший немецкие экономические делегации на переговорах в Москве, напоминал, что Германия была первой страной, возобновившей после революции регулярные экономические отношения с СССР. За 10 лет, с 1926 по 1936 год, в СССР было поставлено на 4 млрд марок промышленного оборудования и машин. СССР оплачивал их поставками сырья, сельскохозяйственными продуктами и золотом. Вывоз советского золота в Германию за этот период составил более миллиарда германских марок. Для Германии, подчеркивал в этой статье Шнурре, особенно ценны поставки сырья. Если Германии удалось прорвать английскую блокаду, то это было в значительной степени результатом экономических связей с СССР.
Выступая на открытии Германской Восточной ярмарки в Кенигсберге в середине августа 1940 года, тот же Шнурре, на этот раз в качестве особоуполномоченного германского МИДа отметил, что миллиардный оборот намного превзойден. С СССР, по его словам, заключены невиданные по масштабам сделки на поставку в германию 600 тыс. кип хлопка, 1 млн т зерна и 1 млн т нефти, и он ожидает значительного увеличения в будущем. Советский торгпред Бабарин специально подчеркнул, ссылаясь на выступление Молотова на VII съезде Советов, что отношения с Германией не носят конъюнктурного характера, а основываются на «важных государственных интересах».
Немецкие индустриальные и финансовые круги, тесно связанные с военной экономикой, не скрывали своего удовлетворения интенсивностью и размахом советско-германских экономических связей. «Германо-советская совместная хозяйственная работа стоит на продолжительной и твердой основе. Фундамент заложен, теперь остается только строить», – писал в связи с Восточной ярмаркой в Кенигсберге орган германской тяжелой индустрии «Берлинер Берзенцайтунг» 13 августа 1940 года.
Гауляйтер Эрих Кох в своей речи на открытии ярмарки отметил почти неограниченные возможности, покоящиеся на Хозяйственном соглашении, заключенном между Советским Союзом и Германией. А советский полпред Шкварцев подчеркнул, отвечая на приветствие нацистского лидера Восточной Пруссии, что тесная политическая и хозяйственная совместная работа СССР и Германии основана «не на временных конъюнктурных интересах». У Сталина были основания негодовать, когда Гитлер вероломно порвал договор 22 июня 1941 года: перспективы совместного сотрудничества летом 1940 года казались вполне реальными даже несмотря на изменение ситуации в Европе после германских побед.
Осенью 1939 года Сталин еще играл с мыслью о возможности изменения позиций национал-социалистов. Он полагал, что поскольку мелкобуржуазные националисты не связаны с капиталистическими традициями, то они «способны на крутой поворот, они гибки». Сталин рекомендовал своим соратникам (речь шла об этом во время обеда у Сталина, после ноябрьского парада на Красной площади; на обеде были Каганович, Молотов, Андреев, Микоян, Буденный, Кулик, Димитров) «отбросить рутину, не держаться за установленные правила, видеть то новое, что диктуется изменившимися условиями». Мысли о возможности национал-социалистической перестройки, высказывавшиеся сталинскими приближенными (они несомненно отражали мысли «самого») летом 1939 года, сталинские установки (и Коминтерна тоже) о социал-демократии как враге № 1 (кстати, повторенные и после начала второй мировой войны в установках Коминтерна) содержали надежду на возможность перерождения нацистов в политическое течение, с которым, быть может, придется иметь в будущем дело и коммунистам.
Немецкая печать писала, что благодаря экономическому соглашению с СССР, подкрепленному пактом о ненападении, английский план блокады («окружения Германии») потерпел полное фиаско. Особенно подчеркивалась долговременная перспектива германо-советского экономического сотрудничества и «естественные, пространственно-экономические отношения» обеих стран. Все это связывалось в теоретическом плане с построением новой Европы, где на смену традиционному либерализму Англии и Франции придет социализм. Что же это за «социализм»?
«Новое учение, – писал в сентябрьско-октябрьском номере ежемесячник по национал-социалистической социальной политике, – на этот раз идет не с Запада, а из центра Европы… Мы, немцы, социалисты по природе… Теперь, при помощи огня и меча, должна родиться новая социальная эпоха… Но, конечно, национал-социализм не является экспортным товаром. Мы не хотим предписывать ни одному народу того, как этот социализм будет осуществляться». Итак, по мнению нацистов, Европу ожидает новая эра – социализма в его национал-социалистической интерпретации. «Как это будет сделано в частностях, представляется свободному решению самих народов, но они не могут быть освобождены от долга реорганизации своей внутренней жизни».
Национал– социалисты не приглашали СССР в «свой социализм», но старались использовать его ресурсы для этой цели. Практически речь шла не только о снабжении Германии советским сырьем и продовольствием в крупных масштабах, но и об услугах советской стороны для закупок в третьих странах и транспортировки в Германию, в том числе и по собственной территории, стратегического сырья, особенно каучука, вольфрама, олова и др., в котором германская военная экономика отчаянно нуждалась. В концерне «Шкода» после захвата Чехословакии произошла немецкая реорганизация и руководитель концерна Громадко посетил в Москве (30 сентября -8 октября 1939 г.) наркомов Ванникова и Тевосяна (последний был затем в Германии с ответным визитом в 1940 г.). Громадко предложил гаубицы, зенитные пушки, морские пушки, оборудование, станки и прессы для производства стрелкового и артиллерийского вооружения, а также бронеплиты, дизели и компрессоры для подводных лодок и многое другое в обмен на советские поставки железной и марганцевой руд, железа, стали, ферросплавов, никеля, вольфрама, меди, олова, свинца, шарикоподшипников, а также продовольственных товаров. «Шкода» просила также разрешить транзит через СССР в ряд стран Востока и Маньчжоу-Го.
Во время одного из визитов в Москву Шнурре и других немецких представителей, Сталин, раздраженный замедлением в немецких поставках, заметил в сердцах, что он рассматривает советско-германские соглашения как соглашения о взаимной помощи. Кстати, Молотов высказывал сожаление депутатам Верховного Совета СССР при ратификации пакта о ненападении, что был подписан только (подчеркнуто мной. – А. Н.) такой пакт…
Поставки вооружения и других товаров немецкого производства становились с течением времени все неаккуратнее. В бумагах Наркомвнешторга можно обнаружить длинные списки немецких фирм, задерживающих производство и выполнение договорных советских заказов. К концу 1940 года таких списков становилось все больше. То был действительно резкий контраст между точностью выполнения советской стороной договорных обязательств и бесконечными отсрочками с немецкой стороны, своеобразный сигнал, что не все ладно в отношениях с Германией.
В течение 17 месяцев, прошедших между подписанием советско-германского пакта и нападением на СССР, германская военная машина получила от Советского Союза 865 тыс. т нефти, 140 тыс. т марганцевой руды, 14 тыс. т меди, 3 тыс. т никеля, 101 тыс. т хлопка-сырца, более 1 млн т лесоматериалов, 11 тыс. т льна, 26 тыс. т хромовой руды, 15 тыс. т асбеста, 184 тыс. т фосфата, 2736 кг платины и 1 млн 463 тыс. т зерна. Через советскую территорию осуществлялся транзит стратегического сырья и продовольствия из стран Тихоокеанского бассейна, Ближнего Востока и др.
Расцвет советско-нацистской дружбы пришелся на осень 1939 – весну 1940 года, до начала немецкого наступления на Западном фронте. Немцы поставляли оборудование и машины, Советский Союз – главным образом стратегическое сырье. Об уровне отношений можно судить по тому, что советские специалисты побывали на немецких авиационных заводах – Мессершмитта, Юнкерса, Хейнкеля. Среди советских визитеров были авиаконструктор А.С. Яковлев, директор одного из авиационных заводов П.В. Дементьев и первый заместитель наркома авиастроения В.П. Баландин – специалист по моторостроению. Советским гостям, по словам бывшего наркома авиапромышленности А.И. Шахурина, немцы показывали все, включая заводы и конструкторские бюро, знакомили с новейшей авиатехникой на земле и в воздухе – вплоть до того, что советские летчики-испытатели летали на немецких самолетах. Больше того, немцы разрешили приобрести несколько боевых самолетов новейших конструкций – истребители «мессершмитт-109», «мессер-шмитт-110», «хейнкель-100», бомбардировщики «юнкерс-88», «дорнье-215». Естественно, что советские инженеры и конструкторы тщательно изучали немецкие боевые машины. Немцы, в свою очередь, приезжали знакомиться с советской авиапромышленностью. И, по словам Шахури-на, оказались под впечатлением от неожиданного для них высокого уровня советского авиационного производства.
Вывод, к которому пришли в СССР, был неприятным: немцы имели более мощную авиационную промышленность. Естественно, последовали решения о модернизации промышленности и создании новых заводов: 300 решений в 1940 году и 488 – в 1941-м. Страсть к решениям, постановлениям, а позднее к указам была характерным стилем советского руководства во все времена; даже в наше время повестки дня советских законодательных органов «стонут» от количества законопроектов. Объяснение тому следует искать в практике советского государства: недоверии к слову, подозрительности («каждый норовит обмануть»). Дело доходило до того, что Сталин требовал письменных обязательств от Шахурина и его заместителей, что они увеличат суточное производство самолетов до 50.
Политическое сотрудничество
Вскоре после завершения военных операций в Польше Германия начала «мирное наступление», предлагая Англии и Франции вступить в мирные переговоры. Советский Союз немедленно включился в эту кампанию, объявил Англию и Францию агрессорами, Молотов назвал абсурдом войну под лозунгом борьбы против германского фашизма. Одновременно в унисон с немецкой пропагандистской кампанией и советская печать начала убеждать Соединенные Штаты не вступать в войну на стороне Великобритании. После оккупации немцами Норвегии и Дании представительства этих государств в Москве были закрыты советскими властями. Хотя неожиданное поражение Франции оказалось тяжелым ударом и для Советского Союза, Молотов не преминул поздравить германское правительство с победой. Под предлогом оптации населения гестапо были выданы немецкие и австрийские граждане – антифашисты, нашедшие в свое время политическое убежище в Советском Союзе. Их было 800 человек, среди них организатор австрийской компартии Фриц Коричонер. Наконец, кульминационным пунктом стал визит Молотова в Берлин в ноябре 1940 года и его переговоры о возможности присоединения СССР к Тройственному пакту Германии, Италии и Японии. Многие стороны сотрудничества между правительственными агентствами обоих государств еще ожидают своих исследователей. Известно, например, по немецким материалам, о встрече между представителями советских и немецких органов госбезопасности в сентябре 1940 года в Закопанах, близ Кракова. Ждет своего исследователя и существовавшая, как видно из отрывочных сведений, секретная переписка между Сталиным и Гитлером.
Особого внимания заслуживает отношение Коминтерна к советско-германскому пакту. Как явствует из опубликованных недавно материалов из архивов Коминтерна, он целиком и полностью, безропотно выполнял указания Сталина. Коминтерн, хотя и одобрил советско-германский договор как инструмент мира, все же в конце августа и начале сентября 1939 года, когда война уже вспыхнула, продолжал оценивать ее как войну империалистическую с обеих сторон. Из этого со всей очевидностью вытекало, что народы воюющих стран согласно ленинским заветам должны воевать против своих правительств, как в Англии и Франции, так и в Германии и Италии. Но, вступив в дружеские отношения с Гитлером, Сталин вовсе не собирался ставить их под угрозу из-за какого-то Коминтерна, который он, в свое время назвал «лавочкой», а его функционеров «наемниками». Все же Сталин, по настоянию Димитрова, вынужден был дать точные указания, как поступать коммунистическим партиям и их головной организации в новых условиях. И он действительно такие указания дал. В их основе лежало твердое намерение ни в коем случае не повредить новым советско-германским отношениям.
Его установки были ясны: война идет между двумя группами капиталистических стран за передел мира и господство над ним. «Мы не прочь, – сказал Сталин (заметим, что разговор был 7 сентября 1939 года, то есть еще до вступления Красной Армии в пределы Польши), – чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга». Сталин сказал, что необходимо отказаться от установок VII Конгресса Коминтерна о фашизме, как «главном источнике агрессии», снять лозунг Народного фронта: война империалистическая, рабочим необходимо выступить против нее и «ее виновников». Это означало призыв к англичанам, французам и др. саботировать военные усилия в их странах. Но эта установка никак не касалась немецких рабочих, поскольку Германия изображалась теперь советским руководством не как агрессор, а как… жертва агрессии Англии и Франции. В то же время Сталин обозначил Польшу как фашистское государство, подлежащее уничтожению. В середине октября Сталин выдвинул новые лозунги. Они полностью отвечали главной линии его политики в то время – сотрудничеству с гитлеровской Германией. Среди лозунгов был и такой: «Прогнать правительства, которые за войну!» А для того, чтобы не было неясностей, Сталин уточнил в своей беседе с Димитровым в присутствии Жданова 25 октября 1939 года: «Мы не будем выступать против правительств, которые за мир!», иначе говоря против гитлеровского правительства – ведь оно, согласно установкам Сталина, «выступает с мирными предложениями».
В дальнейшем, во всех конкретных случаях, связанных с германской агрессией (Дания и Норвегия, Франция) Советский Союз выступал с пониманием и одобрением акций Германии, а Коминтерн вторил ему. В апреле 1941 года, когда внешнеполитическое положение Советского Союза начало быстро ухудшаться, Сталин был даже готов пойти на роспуск Коминтерна. «Попытку роспуска Коминтерна в этой ситуации, – пишут авторы аналитического материала о Коминтерне и советско-германском пакте, – следует оценить как стремление Сталина ценой прекращения деятельности Коминтерна сохранить дружественные отношения с Германией». Напомним, что «разменять» Коминтерн ради соглашения с западными государствами, партнерами СССР, он был готов всегда. В конечном счете Сталин приказал в мае 1943 года распустить Коминтерн, дабы сохранить на будущее дружественные отношения с Соединенными Штатами Америки.
Пятьдесят лет спустя…
Советская оценка пактов с нацистской Германией 1939 года оставалась, по существу, неизменной с 1948 года, то есть в течение более 40 лет она была многократно подтверждена и закреплена в советских официальных документах. Еще в ноябре 1987 года не кто иной как М. С. Горбачев воспроизвел ее в своем докладе в связи 70-летием Октябрьской революции. Правда, в несколько модернизированном варианте 1959 года. Он был сформулирован в связи с 20-летней годовщиной второй мировой войны. К сожалению, и я так полагал в то время в брошюре, написанной совместно с В.М. Хвостовым. Но повторять это в официальном документе спустя 28 лет… Не странно ли? Отдельные элементы стародавней интерпретации можно обнаружить и в докладе А.Н. Яковлева 2-му съезду народных депутатов СССР 24 декабря 1989 года о политической и правовой оценке советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 года. Однако разница, конечно, кардинальная, так как официальное подтверждение наличия секретных соглашений с нацистской Германией о разделе чужих территорий и о совместной с нацистами борьбе против польского движения Сопротивления, открывает глаза миллионам советских граждан на реальную сталинскую внешнюю политику, завершившуюся на самом деле совсем недавно бесславной войной в Афганистане.
Не будем обманываться: признание сговора Сталина с Гитлером было несомненно вынужденным. С одной стороны, ведь это известно всему миру, документы опубликованы давным-давно, с другой, нельзя было больше игнорировать общественное движение в Прибалтике, ставшей жертвой сговора с Гитлером. Литовцы, эстонцы, латыши требовали признания незаконным актом включение их стран в состав СССР. Но поглощение Советским Союзом Прибалтики было на самом деле реализацией секретной договоренности с гитлеровской Германией, зафиксированной в пакте о ненападении от 23 августа 1939 года. В 1987 году впервые были напечатаны в Эстонии полные тексты договоров с Германией, включая секретные протоколы. Одна за другой проходят конференции, посвященные событиям 1939 и 1940 годов. Даже официальные исторические журналы, пресса, радио и телевидение вынуждены были (после соответствующих разрешений «сверху») сначала вполголоса, а затем уже и в полный начать обсуждение событий 1939 года. Наконец, в июне 1989 года была создана официальная комиссия съезда народных депутатов СССР для оценки советско-германского пакта о ненападении. Миссия была ограничена этим договором. В докладе А.Н. Яковлева не была дана оценка второму договору – о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года, хотя он и упоминается в окончательном тексте решения по этому вопросу 2-го съезда народных депутатов СССР.
Не могу не вспомнить в связи с этим, что упоминание о существовании этого договора в 1965 году в моей книге «1941, 22 июня», вызвало резкое замечание одного из членов КПК – зачем я упомянул об этом. Да, дружба с нацистами, официально зафиксированная в государственных документах и была, конечно, подоплекой ожесточенных дебатов на 2-м съезде народных депутатов в декабре 1989 года: некоторые из них прямо требовали исключить из решения всякое упоминание о секретном протоколе, поскольку подлинник его не был обнаружен. Но еще до бурной дискуссии на съезде, этот вопрос обсуждался и на заседании комиссии по оценке договора, и в печати. Уговаривая сомневающихся членов комиссии признать существование секретного протокола, начальник Историко-дипломатического управления МИДа СССР заявил на заседании комиссии ЦК КПСС по вопросу международной политики в конце марта 1989 года, что секретные протоколы не обнаружены ни в архивах МИДа, ни в архивах ЦК КПСС, КГБ или Министерства обороны. «Если они существовали, – добавил он, – то „кто-то“ принял очень серьезные меры по уничтожению не только этих протоколов, но и значительной части их следов». Это заявление могло бы послужить исходной точкой для детективной истории: кто же мог быть этим «кто-то»? Далее, уничтожены, оказывается, не «все следы» протоколов, а лишь их значительная часть; ну, а куда ведет, так сказать, «незначительная часть» следов? Об этом ни слова. Но это и не так важно. Секретные протоколы были подписаны, имеющиеся копии их не оставляют в этом и тени сомнения.
Любопытна аргументация тех, кто призывает признать в той или иной форме достоверность договоренностей между Германией и Советским Союзом, сформулированных в секретных протоколах. Директор академического института предлагал сделать публичное признание в какой-либо форме: «Реальная версия такова, что кто-то, видимо, уничтожил советский вариант протоколов. От признания этого обстоятельства наше положение не ухудшится, главное – на нас будут смотреть, как на честных людей». Что ж, бывает и такого рода ностальгия… Очень сходны с этой аргументацией доводы главного редактора «Известий»: "Наступил, наконец, период, когда мы можем сказать всю правду (снова «всю правду»! – А. Н.) и когда в принципе нам выгодно (подчеркнуто мною. – А. Н.) сказать правду, даже если она в каких-то аспектах не в нашу пользу".
Отрицать существование секретных протоколов, даже если они сохранились в фотокопии с копии, в наше время стало бессмысленным, хотя бы. потому, что все дальнейшие события после подписания соглашений развивались в полном соответствии с содержанием секретных протоколов. Возникает иной вопрос: почему внимание советских политиков и ученых сосредоточилось преимущественно на секретных протоколах? Не потому ли, что требования выяснения не только обстоятельств заключения договоров с нацистской Германией, но и всего последующего периода нацистско-советской дружбы становятся все более настойчивыми? В данном случае можно предсказать со всей определенностью, хотя и нет ничего более непредсказуемого, чем советское прошлое, что признание существования секретных протоколов потянет за собою целую цепочку проблем, связанных с политикой СССР в отношении Германии в предвоенный, военный и послевоенный периоды.
* * *
При рассмотрении упомянутой комиссией возможностей советской внешней политики начиная с весны 1939 года исключается такой вариант: оставаться вне союзов и коалиций, не связывать себя обязательствами ни с англо-французскими союзниками, ни с Германией. В рамках такого варианта можно было бы рассматривать политику СССР по отношению к государствам, не вошедшим в коалиции. При пристальном рассмотрении в докладе комиссии проступают контуры старой концепции альтернативы, стоявшей перед СССР в 1939 году: либо с Англией и Францией, либо с Германией; третий вариант отсутствует. Кажется, что такой подход в разного рода ситуациях был характерной особенностью советской внешней и внутренней политики на протяжении всей советской истории: либо – либо. Результаты общеизвестны.
Комиссия констатировала, что само по себе заключение пакта о ненападении с Германией было нормальным правовым актом, а вот подписание секретного протокола было нарушением «ленинских норм» (кажется, в мировой юриспруденции такого рода «нормы» вообще не зарегистрированы), а также всяких других. Это все слова. На самом же деле опубликованный текст пакта о ненападении и тщательно скрывавшийся десятилетиями секретный протокол составляли единое целое. Не будь секретного протокола, не было бы и самого пакта. Разрывать пакт о ненападении на две части есть очевидное прегрешение против истины и здравого смысла.
Неубедительным звучит и другой довод в заключении комиссии, будто «Сталин надеялся договором о ненападении повлиять на Англию и Францию, но просчитался», что Сталин будто бы «был готов вновь повернуть, на этот раз от Германии к западным государствам». И это после подписания соглашения, передававшего в руки СССР Прибалтику, части Польши, Бессарабию? Основа этого утверждения – директива Коминтерна, изданная накануне подписания пакта, то есть 22 августа, которая, конечно, имела своей целью, как и во всей предыдущей деятельности Коминтерна, ввести в заблуждение коммунистические партии относительно реальной политики СССР. Не странно ли, что после всех широко известных фактов о деятельности Коминтерна его можно рассматривать иначе, нежели инструмент советской внешней политики? Кстати, Сталин был готов прикрыть Коминтерн, если бы это было необходимо для его внешнеполитических комбинаций, что, впрочем, он и сделал в 1943 году, предварительно уничтожив многих функционеров и даже распустив целые коммунистические партии, например, польскую.
В самом докладе А.Н. Яковлева почти единодушно признанного «виртуозным», содержится утверждение, с которым историку и, думаю, правоведу трудно согласиться.
Можно понять Комиссию, перед которой была поставлена ограниченная задача – высказать свое суждение по поводу пакта 1939 года. Нельзя, однако, признать методологически правильными и соответствующими историческому содержанию эпохи некоторые аргументы, прозвучавшие в докладе А.Н. Яковлева.
Комиссия четко ограничила поле своего исследования хронологическим рубежом 1937 – 1938 годов, что позволило А.Н. Яковлеву утверждать, что «в дипломатической документации СССР за 1937-1938 годы не обнаружено свидетельств, которые говорили бы о советских намерениях добиваться взаимопонимания с Берлином». Но хорошо известны документы о переговорах советских представителей в Берлине в 1935-1936 годах (на самом деле только в феврале 1937 года стало ясным, что Гитлер относится к советским предложениям отрицательно). Поэтому призыв А.Н. Яковлева, прозвучавший в его докладе, призыв принципиально правильный, что понимание любого события возможно лишь в том случае, если его анализ проводится в конкретном контексте исторического развития", повисает в воздухе. Больше того, советско-германские соглашения 1939 года могут быть правильно оценены лишь в системе развития отношений между СССР и Германией на протяжении длительного периода времени.
Публикация в «Известиях» перечня секретных протоколов, хранившихся в Особом архиве министерства иностранных дел, в тот же день, когда было опубликовано решение 2-го съезда народных депутатов СССР, как бы устраняла все сомнения о тайном сговоре СССР и Германии в 1939 году. В этом документе (акт о передаче подлинников документов и их копий одним помощником тогдашнего министра иностранных дел В.М. Молотова другому в апреле 1946 года) перечисляются все секретные, а также дополнительные протоколы, подписанные с Германией в 1939-1941 годах. Однако были и другие секретные соглашения, о которых в Акте не упоминается, по-видимому, потому, что они были подписаны между военными и военно-морскими ведомствами СССР и Германией.
Обсуждение выводов комиссии носило, по-моему, также и примечательно символический характер. Некоторые депутаты, несомненно опиравшиеся на сочувственное отношение (если судить по результату голосования по крайней мере еще 600-700 депутатов), выступили против признания очевидного факта, заключения между Германией и СССР секретного соглашения о разделе Восточной Европы. Это как бы подчеркивает, что сталинистское толкование истории -признается лишь то, что выгодно, политическая целесообразность выше исторической правды – все еще имеет широкую поддержку в стране. И нелегко будет понять советским гражданам, что Советский Союз в его нынешних границах был создан благодаря соглашениям с двумя капиталистическими группировками: в 1939-1940 годах это были соглашения с нацистской Германией, которые определили советскую западную границу, а затем соглашение в Ялте (февраль 1945 года) с США и Великобританией, которые, так сказать, благословили создание Советской империи.
Ее распад начался. Одним из результатов является создание объединенной Германии и вовсе не исключено, что в конечном счете возродится идея очень тесного советско-германского сотрудничества.
* * *
Выбор, который сделал Сталин в пользу союза с Германией, вполне соответствовал его убеждениям и образу мыслей. Он оказался недостаточно смелым и проницательным, чтобы остаться в августе 1939 года «вне игры», то есть не заключать соглашений ни с одной из сторон.
Мечты о союзе между революционной Россией и революционной Германией 1918-1919 годов, который должен был привести к искоренению капитализма в Европе, получил свое воплощение в неполном советско-нацистском союзе 1939-1941 годов, который чуть было не стал концом для советской системы.
Но ностальгия о несбывшемся господстве советско-германского блока в Европе долго не давала покоя Сталину.
Меньше чем через полгода после вторжения германских армий в Советский Союз, 6 ноября 1941 года Сталин, пытаясь оправдать заключение пакта с Германией и политику за этим последовавшую, тем, что гитлеровцы были в известный период националистами, говорил: «Пока гитлеровцы занимались собиранием немецких земель и воссоединением Рейнской области, Австрии и т.п., их можно было с известным основанием считать националистами». В устах Сталина, главного теоретика идеологии «пролетарского интернационализма», это прозвучало, скорее, не как осуждение, а как одобрение. Почему одобрение? Потому что и сам Сталин занимался «собиранием» земель бывшей империи Романовых: Прибалтийские государства, Западная Украина и Западная Белоруссия, а заодно Закарпатская Украина и Северная Буковина – осколки Габсбургской монархии. Впрочем, Сталин не случайно добавил небрежное «и т.п.». Оно могло относиться и к Судетской области, и к Польскому Коридору, судьба которых, как, впрочем, и всех «и т.п.» областей, должна была решаться в будущем.
Ностальгические нотки у Сталина вновь зазвучали в совсем иной исторической ситуации. В поздравительной телеграмме В. Пику и О. Гротеволю от 13 декабря 1949 года по случаю образования Германской Демократической Республики он писал: «Опыт последней войны показал, что наибольшие жертвы в этой войне понесли германский и советский народы, что эти два народа обладают наибольшими потенциями в Европе для свершения больших акций мирового значения».
Бедные другие народы Европы, не обладающие такими потенциями!
Что в действительности имел в виду Сталин, говоря о «свершении больших акций мирового значения», поведала нам его дочь Светлана Аллилуева:
«Он не угадал и не предвидел, что пакт 1939 года, который он считал своей большой хитростью, будет нарушен еще более хитрым противником. Именно поэтому он был в такой депрессии в самом начале войны. Это был его огромный политический просчет: „Эх, с немцами мы были бы непобедимы“ (выделено мною. – А. Н.), – повторял он, уже когда война была окончена… – Но он никогда не признавал своих ошибок».
Все же Сталин иногда делал выводы из них. Главный практический вывод, который он сделал после войны – отказ от общей границы с Германией. В июне 1941 года наличие общей границы открыло Советский Союз для германского нападения на широком фронте.
После второй мировой войны Сталин отгородил Советский Союз от Германии, в конечном объединении которой он вряд ли сомневался, новым «санитарным кордоном» – кордоном из «братских» социалистических государств. Таким образом он вернулся к старинной мудрой геополитической концепции: не иметь на своих границах сильного соседа.
Глава 2. Подготовка Германии к нападению
«Мы начинаем там, где остановились шесть столетий назад»
Шум моторов наполнил улицы маленького городка Бастонь в Арденнах. Вздымая клубы пыли, промчалась колонна автомобилей, выкрашенных в грязно-коричневато-зеленоватый маскировочный цвет. На площади, полной солдат, колонна остановилась. В мертвом молчании застыли автоматчики. В штаб командующего немецкой группой армий "А" генерал-полковника фон Рундштедта прибыл фюрер, Адольф Гитлер. Шел седьмой день германского наступления на Западном фронте.
10 мая 1940 г. немецко-фашистские войска начали тщательно подготовленное наступление на западе. В течение первой недели боев им удалось разрезать фронт союзных армий, форсировать Маас и широким фронтом выйти на французскую территорию. Лишенные стратегического руководства, теряя связь и управление, французские, бельгийские и английские войска отступали. Дороги были забиты беженцами. Немецкие пикирующие бомбардировщики с включенными воющими сиренами устремлялись к земле, сея ужас и смерть.
В те дни Гитлер, опьяненный успехом немецких армий во Фландрии и во Франции, вновь возвращается к мысли о нападении на Советский Союз. Мир с Англией должен был дать возможность вести войну только на одном, Восточном фронте. Об этом-то и сказал Гитлер 17 мая 1940 г. в ставке Рундштедта. Спустя почти пять лет, в феврале 1945 г., Гитлер признается одному из своих ближайших подручных Мартину Борману: «Моей целью было попытаться прийти к соглашению с Англией для того, чтобы избежать создания непоправимой ситуации на западе. Я всегда утверждал, что мы должны любой ценой избегнуть войны на два фронта». Летом 1940 г. военные успехи гитлеровской Германии казались прямо-таки фантастическими. Никто не предвидел столь быстрого и полного разгрома Франции и других стран Западной Европы. Неожиданным оказалось такое развитие событий и для высших политических руководителей: для Черчилля – в Англии, для Рузвельта – в Соединенных Штатах. Не предвидел его и Сталин. Ошеломляющие успехи фашистского вермахта и были той базой, – правда, как показали последующие события, непрочной, – на которой стали строить новые завоевательные планы и расчеты нацисты. План нападения на Советский Союз возник в 20-х числах мая, в момент, когда разгром французских армий и британских экспедиционных сил был предрешен. Судьба, в которую так верили нацистские лидеры, казалось, благоприятствовала их планам. Они меньше всего подозревали тогда, что судьба сыграет с ними такую же зловещую шутку, какую сыграла в свое время с Макбетом. И здесь «Бирнамский лес двинулся к Донсинану»!
Еще в 20– е годы немецкие национал-социалисты взяли на вооружение теории пангерманистов, их планы «Срединной Европы», то есть безраздельного господства Германии, окруженной странами-сателлитами. Вспомнили и о стародавней мечте -походе на восток («Дранг нах Остен»), который предоставит немецкому народу «жизненное пространство» и установит на века господство немецкой расы в Европе.
В 20– е гг. Адольф Гитлер, сидя в ландсбергской тюрьме за неудачную попытку захватить власть в Баварии, изложил свои политические планы в рукописи, опубликованной в 1926 г. под названием «Майн Кампф» («Моя борьба»). Внешняя политика кайзеровской Германии и политика Веймарской республики, писал Гитлер, должны быть отвергнуты. Германию не могут более удовлетворить границы 1914 г. Только завоевание «жизненного пространства» обеспечит процветание Германии. Только немцы -"высшая раса", сверхчеловеки – могут быть «нацией господ». Только война может принести благоденствие немецкому народу.
«Мы, национал-социалисты, – писал Гитлер, – сознательно отворачиваемся от направления внешней политики довоенного периода. Мы начинаем там, где мы остановились шесть столетий тому назад. Мы покончили с вечными германским устремлением на юг и запад Европы и устрем-ляем свой взор в сторону земель на востоке… Но когда мы говорим сегодня о новых землях в Европе, мы можем иметь в виду прежде всего Россию и подчиненные ей пограничные государства».
Снова и снова подчеркивает Гитлер в этой книге, ставшей спустя несколько лет библией немецкого империализма, что будущее Германии может быть обеспечено «целиком и полностью только за счет России». Обосновывая претензии немецких империалистов, Гитлер утверждал, будто единственным созидательным элементом в русской истории были… немцы! «В течение столетий Россия жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях населения», – поучал фюрер.
В первые годы после опубликования «Майн Кампф» мало кто за пределами Германии был знаком с этой книгой. Но даже те, кто уже в то время с ней ознакомился, не принимали ее всерьез, считали планы завоевания мирового господства, изложенные на 750 страницах, всего лишь демагогией.
Три десятка лет тому назад американские историки обнаружили среди трофейных немецких материалов рукопись, посвященную внешней политике Германии. После тщательной экспертизы было установлено, что рукопись принадлежит Гитлеру и написана им, очевидно, не без содействия его тогдашнего секретаря Рудольфа Гесса в 1928 г. Изданная в 1961 г. под названием «Вторая книга Гитлера», рукопись содержит немало «откровений», подтверждающих, что главную задачу немецкой внешней политики Гитлер видел в уничтожении СССР и захвате его территории. «Следует искать цель немецкой внешней политики там, – писал он, – где она только и может находиться: (завоевание) территорий на востоке». И в этой книге Гитлер снова повторяет, будто все положительное, что есть в России, было создано чужеземцами, и в первую очередь немцами. Этими утверждениями Гитлер рассчитывал идеологически подкрепить немецко-фашистскую политику агрессии и создать у немецкого народа представление о законности немецких притязаний на советские территории. Эти, казалось бы, бессмысленные утверждения вовсе не были лишь бредом маньяка. В них таился яд, которым гитлеровцам в последующие годы удалось постепенно отравить сознание сотен тысяч, миллионов немцев и затем повести их за собой.
«Вторая книга» была прочитана после войны, но идеи, содержавшиеся в ней, повторялись тысячи раз фашистскими пропагандистами.
Вскоре после захвата власти Гитлером некоторые его ближайшие соратники, как, например, председатель данцигского сената Герман Раушнинг и соперник Гитлера, претендовавший на роль лидера нацистов, Отто Штрассер, по разным причинам и в разное время покинувшие своего фюрера и бежавшие за границу, выступили с разоблачениями. Раушнинг и Штрассер опубликовали статьи и книги, которые стали широко известны мировой общественности и, казалось, не оставляли сомнения в том, что планы Гитлера заключаются в установлении мирового господства немецкой расы и беспощадном истреблении или порабощении остальных народов. Одна из его главных целей – война против СССР, уничтожение Советского государства. «Советская Россия, – говорил Гитлер Раушнингу, – как революционное социалистическое государство является врагом национал-социалистических сил порядка, но есть и кое-что большее. Как великое территориальное образование, Россия является постоянной угрозой Европе. Принцип самоопределения также относится к России. Русская проблема может быть разрешена только в согласии с европейскими, что означает с германскими, идеями… Не только русские пограничные территории, но и вся Россия должна быть расчленена на составные части. Эти компоненты являются естественной имперской территорией Германии».
Так говорил Гитлер незадолго до своего прихода к власти. В то время штаб главного фашистского эксперта по вопросам сельского хозяйства, будущего министра земледелия Дарре, подготовил доклад относительно немецкой политики на востоке, в котором производился подсчет благ, которые ожидают «третью империю» после присоединения к ней «восточных территорий». В состав Германии, по плану, представленному Дарре, должны были войти Прибалтийские государства, Украина, «кавказские государства». На этих землях устанавливалось господство «германской элиты». План Дарре был обсужден в узком кругу фашистских главарей. Одобрив план, Гитлер заметил: «Здесь, на востоке, находится наше великое поле для экспериментов». Об этих «экспериментах» в плане Дарре было написано: «Страна, населенная чуждой расой, должна стать страной рабов, сельскохозяйственных или промышленных рабочих».
Итак, гитлеровские планы расчленения территории Советского государства, порабощения и беспощадной эксплуатации народов СССР были достаточно широко известны.
В последующие годы ненависть к Советскому Союзу и антикоммунизм стали отличительными особенностями немецкой политики и пропаганды. В августе 1939 г., стремясь избавиться от опасности войны на два фронта, Гитлер предложил Советскому Союзу подписать пакт о ненападении. Но Гитлер рассматривал пакт лишь как ловкий дипломатический маневр. Договоры в глазах фашистов всегда были лишь «клочком бумаги» и служили гитлеровской Германии для камуфляжа ее агрессивных планов. В одном из своих писем, довольно редких (фюрер не любил писать писем), датированном декабрем 1932 г. и адресованном полковнику фон Рейхенау, в будущем одному из ведущих командующих армиями фашистского вермахта, Гитлер писал: «Договоры могут заключаться только между партнерами, стоящими на одной мировоззренческой платформе… Политическое сотрудничество Германии с Россией неприятно задевает остальной мир».
В этих словах – ключ к пониманию политических расчетов Гитлера после прихода его, спустя месяц, к власти. Антикоммунизм – вот козырь, который использует Гитлер для укрепления внешнеполитического положения своего режима. Антикоммунизм – вот оружие, которое он пускает в ход против своих политических противников внутри страны. Антикоммунизм – вот приманка, при помощи которой он надеется обеспечить себе поддержку правящих кругов Англии, Франции, Соединенных Штатов. Следует признать, что, используя антикоммунизм, Гитлер добился многого на внешнеполитической арене, заставив эти державы сдать ему без боя Австрию и Чехословакию, дать возможность Германии открыто вооружаться, готовить силы для развязывания войны за мировое господство. Искусно играя на недовольстве немцев условиями Версальского мира, он добился поддержки внутри страны.
Началась война. Рухнула Польша. 18 октября 1939 г. начальник генерального штаба немецких сухопутных войск генерал-полковник Гальдер отметил в своем дневнике слова Гитлера: «Польша является районом для будущих немецких операций». Против кого?
Ответом на этот вопрос может служить выступление Гитлера на совещании генералитета 23 ноября 1939 г.: «Мы можем выступить против России, только когда мы будем свободны на западе».
Мир с Англией?
Вернемся к событиям лета 1940 г. В то время немецкую верхушку больше всего беспокоила возможность соглашения между Англией и Советским Союзом. Кошмар советско-английской коалиции преследовал Гитлера все время, с начала кампании на западе. Беспокойство сквозило буквально во всех выступлениях Гитлера перед штабом группы армий "А" в мае-июне 1940 г. Генерал-полковник Гальдер в своем служебном дневнике неоднократно обращал внимание на эти высказывания Гитлера. 2 июня 1940 г. Гитлер уже совершенно определенно заявлял, что «теперь, когда Англия подготовлена к миру, он сведет счеты с большевиками». Заявления Гитлера о его намерении вести войну против Советского Союза приветствовались немецкими генералами. В течение июня-июля 1940 г. решение о нападении на СССР продолжало зреть. Из дневника Гальдера мы узнаем, что нежелание Англии пойти на переговоры о мире с Германией рассматривалось нацистской верхушкой как выражение надежд англичан на Советский Союз. В конце июня 1940 г. генерал-полковник Гальдер прилетел в Берлин, чтобы отпраздновать свой день рождения. Здесь он встретился со своим другом, статс-секретарем германского министерства иностранных дел Вейцзекером, отлично осведомленным дипломатом. Вейцзекер дал понять Гальдеру, что в высших германских кругах готовится решение о нападении на Советский Союз. 22 июля Гитлер в длинной речи в ставке командующего сухопутными войсками фон Браухича вновь и вновь возвращается к теме «Россия-Англия» и отмечает: обе склонны к сближению.
В преддверии нападения на СССР гитлеровская Германия изыскивала способы, посредством которых можно было бы добиться полной дипломатической и политической изоляции Советского Союза. Вывод Англии из войны любыми методами – военными или невоенными – важнейшая часть этого плана.
На протяжении года, с мая 1940 по май 1941 г., гитлеровская Германия не оставляла надежды добиться заключения с Англией компромиссного мира. Эта установка сочеталась с военными мерами: продолжались подготовка вторжения на Британские острова и сопутствующая этой подготовке воздушная «битва за Англию», активно проводились операции в районе Средиземного моря и в Африке, не прекращались попытки блокировать Британские острова, прервать морские коммуникации Англии. Нацисты широко использовали всевозможные политические и дипломатические каналы. Они надеялись также опереться на влиятельные антисоветские круги Англии и убедить их, как то было сделано в Мюнхене в 1938 г., что война против СССР отвечает также и коренным английским интересам и поэтому Англия не должна мешать Германии осуществить поход на восток. Разумеется, нацисты всячески маскировали намерение после завершения «восточного похода» вновь обрушиться на Англию и принудить ее к безоговорочной капитуляции. Тщательно собирается и анализируется информация о настроениях в правящих кругах Англии. Используются любые возможности для установления контактов с Англией. Таких попыток в 1940-1941 гг. было предпринято немало.
11 июня 1940 г., то есть в момент, когда поражение Франции уже не вызывало сомнений, Гитлер дал интервью журналисту Карлу фон Виганду, чтобы оповестить мир, что в его, Гитлера, намерения не входят какие-либо враждебные действия против Западного полушария, то есть против Соединенных Штатов Америки, что он не желает разрушения Британской империи, а настаивает лишь на смещении с поста английского премьер-министра «поджигателя войны Черчилля». Это интервью стало как бы программой действий немецкой дипломатии на ближайший год. Спустя неделю, гитлеровский министр иностранных дел Риббентроп сообщил в доверительной беседе итальянскому министру иностранных дел Чиано, что Англия должна лишь признать как свершившийся факт установление германского господства на европейском континенте и отказаться от некоторых своих колониальных владений. На этих условиях, подчеркивал Риббентроп, Англия может немедленно получить мир; если же она отклонит немецкое предложение, то будет уничтожена.
Немецкие предложения, как на то и рассчитывали нацисты, были переданы в Лондон до начала франко-германских переговоров о перемирии. 22 июня 1940 г. в Компьенском лесу, в том самом вагоне, где некогда маршал Фош продиктовал условия перемирия побежденной Германии, побежденная Франция подписала франко-германское перемирие. Рассчитывая добиться мира с Англией и побудить Францию к активному сотрудничеству с Германией в «Новой Европе», Гитлер решил не ставить чересчур жестких условий: колонии оставались во французских руках, флот подлежал лишь разоружению, а его личный состав – демобилизации.
Английский ответ оказался для нацистской верхушки совершенно неожиданным, 3 июля по приказу Черчилля английские войска напали на французские военные суда в Оране, Александрии и Дакаре. Французские корабли, находившиеся в английских портах, были захвачены. Англия решила застраховать себя от неприятной и опасной перспективы захвата французского флота немцами или использования его с одобрения французского правительства пораженцев маршала Петена для войны против Англии.
«Ответ» англичан поверг Гитлера в гнев и смятение. Однако «мирное наступление» продолжалось. 19 июля Гитлер выступил на сессии рейхстага с длинной антианглийской речью. Но закончил он ее предложением Англии заключить мир. В тот же день в столицу фашистского рейха прибыл основатель и глава голландской авиационной компании КЛМ Альфред Плесман. Он приехал по приглашению рейхсмаршала Геринга. Хотя с внешней стороны идея встречи принадлежала как будто Плесману, на самом деле инициатором ее был Герман Геринг. «Второе лицо» в рейхе, он и теперь, в условиях войны, старался выставить себя «человеком мира», добивающимся соглашения между западными государствами. Несмотря на то, что 22 июля английский министр иностранных дел лорд Галифакс от имени правительства отверг предложения Гитлера, обсуждение «условий мира» между Плесманом и Герингом продолжалось. На совещании 24 июля были согласованы условия, на которых, по мнению Геринга, Англия и Германия могли бы прийти к соглашению. Эти условия были суммированы Плесманом в подтверждающем меморандуме от 30 июля: Германия настаивала на возвращении лишь своих бывших колоний, утраченных ею в результате первой мировой войны. Германия «великодушно» соглашалась не требовать сдачи английского флота. Однако дальше «условия мира» требовали от Англии признания германской гегемонии в Европе, т.е. как раз того, чего Англия не признавала, не желала, да и не могла признать. Маскировка действительных нацистских намерений выглядела неуклюже: Польша и Чехословакия будто бы не лишались «национального развития», но регулирование оставалось за Германией, а вмешательство других государств не допускалось. Норвегия, Дания, Нидерланды, Бельгия и Франция якобы оставались свободными в выборе форм своего государственного управления и правительства, но этот «выбор» должен был обеспечить их сотрудничество с Германией. Практически это означало признание германского господства в Европе. Английское правительство не разрешило Плесману прибыть в Лондон. Предложения Плесмана, переданные им через голландского посланника в Стокгольме, после изучения их английским Министерством иностранных дел были отклонены.
Однако немецкие попытки принудить Англию к капитуляции (а компромиссный мир в условиях захвата Германией господства над Западной Европой практически означал для Англии капитуляцию) продолжались. В то же время немецкая авиация усилила опустошительные налеты на Британские острова, чтобы подавить волю англичан к сопротивлению и, воспользовавшись этим, попытаться осуществить вторжение.
План «Барбаросса»
Воздушные бомбардировки Англии и начавшаяся подготовка к вторжению на Британские острова не мешали гитлеровскому военно-политическому руководству обсуждать возможности нападения на Советский Союз.
С конца мая и по конец июля 1940 г. в высших военных кругах происходил оживленный обмен мнениями о том, когда и какими средствами начать войну против Советского Союза. В этих обсуждениях принимали участие руководители верховного командования вооруженных сил и командующие основными видами вооруженных сил: сухопутных войск, военно-морского флота и военно-воздушных сил. Против установления германского господства на европейском континенте – «до Урала», принципиально никто из высших руководителей рейха не возражал. Теперь Германия была в зените своей военной славы. Момент, казалось, был наиболее подходящим. Имелись и соображения более практического свойства. Командование военно-морских сил крайне неохотно соглашалось на операцию по вторжению в Англию, отдавая себе отчет в том, что флот не в состоянии обеспечить высадку крупных десантов на английское побережье и что сама эта операция может повести к полной гибели немецкого военно-морского флота. Поэтому военно-морское командование в лице адмирала Редера было готово поддержать любую операцию, которая не поставила бы под смертельную угрозу немецкий военный флот. В совещаниях и обсуждениях планов вторжения в Англию и предварительных выкладок нового плана нападения на СССР прошли два месяца.
3 июля 1940 г. Гальдер записал в своем дневнике: «На первом плане стоят английская проблема, которую следует разрабатывать отдельно, и восточная проблема. Основным содержанием последней является: как нанести решительный удар России, чтобы принудить ее признать господствующую роль Германии в Европе».
13 июля 1940 г. на совещании в Бергхофе Гитлер несколько раз подчеркивал, что «Англия все еще надеется на Советский Союз и поэтому не капитулирует». Он полагает, что Англию придется принудить к миру силой. Однако Гитлер несколько неохотно идет на это. Причина: «Если мы разгромим Англию в военном отношении, то вся Британская империя распадется. Однако Германия ничего от этого не выиграет. Разгром Англии будет достигнут ценой немецкой крови, а пожинать плоды будут Япония, Америка и другие». Думал ли он так на самом деле или искал аргументы для объяснения предстоящего отказа от вторжения в Англию, сказать трудно. Однако в середине июля группа оперативных работников немецкого генерального штаба начала разрабатывать план ведения войны против Советского Союза.
По приказу верховного командования была усилена разведывательная работа против СССР. Об этом имеется глухое упоминание в дневнике Гальдера в записи от 18 июля 1940 г.: "Кестринг (немецкий военный атташе в Москве. – А. Н.) выполнил данное ему задание в отношении России".
22 июля состоялось новое совещание в ставке верховного командования германских вооруженных сил. Позиция Гитлера неясна.
С одной стороны, он настаивает на том, что «подготовка вторжения должна проводиться как можно скорее», с другой – центральной темой его выступлений все чаще становится Советский Союз.
«Англия стремится, очевидно, с помощью России вызвать беспорядки на Балканах с целью отнять у нас источники горючего и парализовать этим нашу авиацию… Русская проблема будет разрешена наступлением. Следует продумать план предстоящей операции». И генералы докладывают этот план. Какой контраст между утверждениями Кейтеля и Йодля на Нюрнбергском процессе, будто они выступали против нападения на СССР и будто планирование его началось лишь к осени 1940 г., и теми сведениями, которые нам известны из служебного дневника Гальдера!
На совещании высшего командного состава с участием Гитлера главнокомандующий сухопутными войсками Браухич доложил уже практические выкладки генштабистов по поводу войны с Советским Союзом. Мнение верховного командования сухопутных войск было необычайно оптимистичным. Германии потребуется 4-6 недель и не более 100 дивизий, чтобы разгромить те 50-70 русских дивизий, которые являются боеспособными, заявил Браухич.
В записи Гальдера о совещании 22 июля называются и основные цели наступления, а именно: «Разбить русскую сухопутную армию или по крайней мере занять такую территорию, чтобы можно было обеспечить Берлин и Силезский промышленный район от налетов русской авиации. Желательно такое продвижение в глубь России, чтобы наша авиация могла разгромить важнейшие центры России». На этом же совещании называются и ближайшие политические цели, предусматривающие расчленение Советского Союза. В записи говорится о создании «Украинского государства», союза Прибалтийских государств, называется Белоруссия.
Главнокомандующий германскими сухопутными силами Браухич полагал, что войну против СССР можно будет начать уже в 1940 г. На протяжении июля мнение о возможности немедленного нападения на Советский Союз получило довольно широкое распространение в высших немецких военных кругах.
Заместитель начальника штаба оперативного руководства верховного командования Йодль на специальном совещании ведущих сотрудников отдела "L" заявил: «Гитлер решил в возможно ближайший срок, что означает в мае 1941 г., неожиданным ударом по Советской России „раз и навсегда“ избавить мир от угрозы большевизма». Планирование операции должно быть начато немедленно. Такое изменение планов было слишком неожиданным для сотрудников оперативного отдела, занятых разработкой операции против Англии, и Варлимонт даже переспросил Йодля, не ослышался ли он. Посыпались вопросы: как же война против Англии? Разве с СССР не поддерживаются хорошие отношения? И не приведет ли все это к войне на два фронта? Ответ был краток, но выразителен: «Господа, это не предмет для дискуссии, а решение фюрера».
Один из аргументов военного характера, приведенных Йодлем, заключался в том, что Германия при нынешнем состоянии ее вооруженных сил (морских средств) не в состоянии сокрушить Англию. Разгром Советского Союза лишит Англию последней надежды, и она капитулирует. Йодль привел и другой аргумент: после победы над Англией настроение народа было бы таково, что вряд ли окажется возможным затеять новую войну – войну против Советского Союза.
26 июля Гальдер записал в дневнике: "Кинцель (начальник отдела изучения армий Востока – А. Н.) и 4-й обер-квартирмейстер: доклад об основных данных о противнике при операции против России. Из этого явствует, что наиболее выгодным решением является наступление на Москву (сохраняя примыкание к Балтийскому морю), после чего обход с севера русской группировки, находящейся на Украине и на Черноморском побережье, которая вынуждена будет вести бой с перевернутым фронтом".
Война против СССР была в принципе уже решена, заявление об этом было сделано Гитлером на совещании в Бергхофе 31 июля 1940 г. Гитлер связывает воедино вопрос о победе над Англией и о всем дальнейшем ходе войны с проблемой отношений между Англией и Советским Союзом. Больше всего он боится союза между двумя этими государствами. Для того чтобы победить Англию, необходимо разгромить Советский Союз. «Если Россия будет разбита, у Англии будет отнята последняя надежда, – заявляет Гитлер в Бергхофе, – тогда господствовать в Европе и на Балканах будет Германия». Но дело не только в Англии. Разгром Советского Союза, утверждает Гитлер, окажет и решающее воздействие на позицию Соединенных Штатов Америки: «Если надежда на Россию исчезнет, то Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии».
Таким образом, Гитлером все время владеет страх перед возможностью создания антигерманской коалиции Англии, Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. Чтобы допустить этого, необходимо прежде всего вывести из строя наиболее важного ее потенциального участника – Советский Союз. Таковы главные причины, по которым Германия должна напасть на СССР. «Вывод: на основании этого рассуждения Россия должна быть ликвидирована. Срок – весна 1941 г.» И Гальдер подчеркивает в своем дневнике эти слова жирной чертой…
Остальные операции немецких вооруженных сил отныне отодвигались на второй план, хотя некоторые из них еще имели самостоятельное значение.
Летом 1940 г. верховное командование германских вооруженных сил развернуло широкую деятельность по подготовке войск, предназначенных для войны против СССР. 180 дивизий намеревалось теперь выставить немецкое командование. Для переброски этих дивизий на восток улучшалась железнодорожная сеть. В Польше ремонтировались старые дороги и прокладывались новые, строились военные сооружения, устанавливались линии связи. Сооружались и лагеря для военнопленных…
Еще в разгар предварительных обсуждений планов операций против СССР началась переброска немецких дивизий в Польшу. Для ведения войны против СССР немецкое командование формировало 74 новые дивизии, из них 10 танковых и 8 моторизованных.
Офицеры различных рангов проходили зимой 1940/41 г. и весной 1941 г. специальную подготовку, во время которой изучался опыт прошедших кампаний. Но опыт этот воспринимался далеко не критически. Мысль о превосходстве немецкого оружия преобладала над всем остальным. Немецкий генералитет тщательно изучал сообщения и воспоминания о походе Наполеона в Россию. Все сведения о Красной Армии, обороноспособности СССР, о настроениях населения различных частей Советского Союза собирались и обобщались.
Известный американский журналист Морис Хиндус рассказывает: «Нацисты всегда собирали информацию от любого, кто имел хоть какой-нибудь личный контакт со страной или народом… Тема, которой они всегда интересовались, была мораль народа и будет или нет восстание в случае войны». Хиндус далее пишет об огромном потоке информации о Советском Союзе, который направлялся в гитлеровскую Германию. Нацисты использовали информацию, которую они «собирали от ничего не подозревавших лиц, посещавших Советский Союз, особенно от американских корреспондентов». Ни одно сколько-нибудь важное событие в жизни Советского Союза не проходило мимо внимания немецких разведывательных служб.
Однако оценка данных разведки не всегда была верной. Это видно из дневника Гальдера. Более или менее правильно даны оценка преобразования институтов военных комиссаров (укрепление единоначалия), характеристика новых типов советского истребителя и бомбардировщика дальнего действия; вместе с тем в дневнике Гальдера отражено неправильное представление немецкого верховного командования о боевых качествах Красной Армии. Недооценка Красной Армии была характерна для взглядов военных кругов западных государств, в том числе и немецкого генералитета. Военный атташе в Москве генерал Кестринг предполагал, что для завершения подготовки к войне Красной Армии понадобится 4 года. Помощник Кестринга Кребс шел дальше своего шефа, утверждая, что «России потребуется 20 лет, пока она достигнет прежней высоты».
На следующий день после совещания в Бергхофе, 1 августа 1940 г., генерал Э. Маркс доложил начальнику генерального штаба сухопутных сил Гальдеру вариант плана операции против СССР. План предусматривал создание двух крупных группировок немецкой армии – против Киева и против Москвы. После ознакомления с планом Гитлер подчеркнул, что главный удар должен быть нацелен на Москву.
14 августа Геринг дал указание начальнику отдела экономики и вооружений верховного командования генералу Томасу исходить в военно-экономической подготовке из того, что поставки Советскому Союзу должны быть прекращены к весне 1941 г.
26 августа еще две немецкие дивизии, одна из них моторизованная, были переброшены в Польшу. Военному атташе в Москве генералу Кестрингу было поручено уведомить Советское правительство, что речь идет о замене старших возрастов. Спустя 10 дней Йодль издал директиву о необходимости строгого соблюдения маскировки при переброске войск к границам Советского Союза. В директиве подчеркивалось: «Эти перегруппировки не должны создавать впечатления у России, что мы готовим наступление на востоке».
К декабрю 1941 г. выработка плана нападения на Советский Союз была закончена. В основу его был положен принцип молниеносной войны.
Мнение Гитлера о возможности разбить Советский Союз в молниеносной войне разделялось, поддерживалось и обосновывалось верховным германским командованием. Поэтому план нападения на СССР, первоначальная идея которого исходила от Гитлера, что было естественно в условиях тоталитарного режима, на самом деле являлся плодом намерений и размышлений не только главы «третьей империи», но и высших нацистских руководителей и немецких генералов.
5 декабря на совещании у Гитлера верховное командование сухопутных сил (Браухич, Гальдер) доложило план нападения на СССР, закодированный как «план Отто». Решение гласило: «Начать полным ходом подготовку в соответствии с основами предложенного нами плана. Ориентировочный срок начала операций – конец мая» (1941 г.) В связи с этим план вторжения в Англию («Морской лев») консервировался, операции в Ливии отменялись. Но верховное командование еще не отказалось от вторжения в Испанию (план «Феликс»), которое намечалось осуществить в течение ближайшего месяца, и вторжения в Грецию (план «Марита»), которое было назначено на начало марта 1941 г. Вскоре, однако, необходимость концентрировать все силы для нападения на СССР заставила верховное командование отложить другие планы, за исключением «Мариты».
18 декабря Гитлер подписал разработанную генералами директиву № 21 о нападении на СССР. В директиве указывалось: "Германские вооруженные силы должны быть подготовлены к тому, чтобы сокрушить Советскую Россию в быстротечной кампании («операция Барбаросса»).
Была поставлена цель: действуя на двух главных направлениях севернее и южнее Припяти, разбить и уничтожить основные силы Красной Армии, сосредоточенные на Западе, выйти на севере к Москве и овладеть ею, а на юге овладеть Украиной. Немецкие армии в итоге кампании должны были выйти на рубеж Архангельск – Волга. Тем самым осуществлялась вековая мечта германских милитаристов: «поход на восток» и захват территорий «до Урала». Предполагалось, что основные промышленные центры на востоке СССР после реализации «плана Барбаросса» станут доступны для действий немецкой бомбардировочной авиации. Что касается азиатской части СССР, то здесь Германия рассчитывала на выступление своего союзника – Японии.
Более детально задачи германских армий в войне против СССР были определены директивой верховного командования германских сухопутных сил «О стратегическом развертывании сил», изданной 31 января 1941 г.
В декабре 1940 г. началась переброска немецких войск в Румынию с целью поставить под контроль румынские нефтяные источники, а в феврале 1941 г. началось сосредоточение немецких армий в Польше. Наибольшей напряженности эти мероприятия достигли после захвата Греции и Югославии в апреле – мае 1941 г. Теперь государства фашисткой «оси» установили свое полное господство на Балканах. «Операция Барбаросса», намеченная первоначально на середину мая, была перенесена в связи с войной против Югославии и Греции. 30 апреля 1941 г. был назначен новый срок нападения на СССР – 22 июня. 17 июня эта дата была окончательно подтверждена Гитлером.
В Москве знали об этом плане. Во всяком случае в первом издании мемуаров маршала Г.К. Жукова (1969 год) написано следующее: «20 марта 1941 года начальник Разведывательного управления генерал Ф.И. Голиков представил руководству доклад, содержащий сведения исключительной важности. В этом документе излагались варианты возможных направлений ударов немецко-фашистских войск при нападении на Советский Союз. Как потом выяснилось, они последовательно отражали разработку германским командованием плана „Барбаросса“, а в одном из вариантов, по существу, отражена была суть этого плана».
Спустя пять лет, в новом издании мемуаров (1974 года) Жуков написал нечто противоположное, а именно: «С первых послевоенных лет и по настоящее время кое-где в печати бытует версия о том, что накануне войны нам якобы был известен план „Барбаросса“, направление главных ударов, ширина фронта развертывания немецких войск, их количество и оснащенность… Позволю себе со всей ответственностью заявить, что это чистый вымысел. Никакими подобными данными, насколько мне известно, ни Советское правительство, ни нарком обороны, ни Генеральный штаб не располагали».
А вот что ответил глава ГРУ тех лет маршал Ф. И. Голиков на вопросы автора этой книги в 1964 году: по его словам, «планы стратегического развертывания вооруженных сил гитлеровской Германии были представлены политическому и военному руководству Советского Союза не позднее, чем в марте 1941 года…»
Вопрос: К какому времени у Вас, как у начальника ГРУ, исчезли всякие сомнения в том, что немцы собираются напасть?
Ответ: Видимо, еще до конца 1940 года…
Когда маршал Жуков говорил правду: в первом издании своих мемуаров или во втором? Говорил ли мне правду Голиков? Есть ли правда в описаниях действий советских шпионов в Германии, в Швейцарии, на Дальнем Востоке? А как быть с сообщениями польского движения Сопротивления и т.д. и т.п.?
В районе Растенбурга, в Восточной Пруссии, обосновалась ставка Гитлера. Здесь в «Волчьем логове» (так удивительно метко, хотя и случайно, было закодировано название ставки) расположился Гитлер.
Военно-экономическая подготовка
Военно– экономическая подготовка Германии к нападению на СССР прошла несколько этапов: в ходе первого этапа (1933-1939 гг.) было осуществлено общее перевооружение гитлеровской Германии, создана современная армия, расширена промышленная и продовольственно-сырьевая база, заняты исходные рубежи и установлены плацдармы для ведения агрессивной войны; на втором этапе (1939-1940 гг.) Германия, разгромив Польшу и западноевропейские государства, практически испытала боеспособность своих вооруженных сил и обеспечила свой тыл для ведения войны против СССР; на третьем этапе (с лета 1940 г. до лета 1941 г.) основная задача военно-экономической подготовки заключалась в мобилизации и использовании ресурсов захваченных стран для нужд немецкой военной экономики, придании самой экономике большей эффективности.
В то время Германия завершила подготовку театра военных действий, проводила мобилизацию военных и экономических ресурсов не только в самой Германии, но и по всей континентальной Европе, осуществляла необходимые военно-политические и дипломатические мероприятия для создания наиболее благоприятных политических и стратегических условий ведения войны против Советского Союза.
К середине 1941 г. Германия установила господство над обширной территорией от Нарева до Бискайского залива и от устья Дуная до Ла-Манша. Начиная с 1938 г., когда немецкие фашисты осуществили «аншлюсе», т.е. захватили Австрию, под иго немецких и итальянских захватчиков подпали народы Чехословакии, Албании, Польши, Норвегии, Дании, Бельгии, Голландии, Люксембурга, Франции, Югославии, Греции.
Гитлер перекроил карту Европы. После раздела Чехословакии на чешских землях был создан «протекторат Богемии и Моравии», а Словакия была, по указанию из Берлина, провозглашена «независимой». Чехословацкая Судетская область и ряд пограничных районов были включены в состав рейха. Расчленению подверглась после поражения и Польша. От нее были отторгнуты и присоединены к рейху значительные территории, в том числе Гданьск (Данциг) и польское Поморье, Познанщина, Верхняя Силезия. Из остальных польских земель Германия создала так называемое генерал-губернаторство с центром в Кракове. Восточная Польша отошла к Советскому Союзу. Территория фашистского рейха была расширена далее путем аннексии французских провинций Эльзаса и Лотарингии, бельгийских департаментов Эйпен и Мальмеди и кантона Сент Вита. Целиком был включен в состав Германии Люксембург и некоторые районы Югославии.
Союзники Германии получили свою долю добычи: Италия присоединила к себе путем личной унии захваченную ею в апреле 1939 г. Албанию, значительную часть принадлежавшего Югославии Далматинского побережья с прилегающими островами и г. Котор на Черногорском побережье; Венгрия получила Закарпатскую Украину, Южную Словакию, югославскую Западную Воеводину. Болгария захватила югославские и греческие части Македонии, а также Западную Фракию. В Хорватии, Сербии и Черногории были образованы вассальные марионеточные государства. Угодное оккупантам правительство было посажено в Греции.
Франция была разделена на две зоны – оккупированную и неоккупированную. Неоккупированной зоной управляло правительство коллаборационистов во главе с маршалом Петеном, покорно выполнявшее все распоряжения Берлина. Под оккупацией или под контролем Германии находились также Бельгия, Голландия, Дания и Норвегия.
Гитлеровская Германия контролировала значительную часть Европы: она расширила свою территорию до 900 тыс. кв. км с населением 117 млн человек.
Уже после захвата Чехословакии военно-промышленная база Германии по производству стрелково-артиллерийского вооружения и боеприпасов расширилась почти на 1/4, а по производству самолетов, танков и тягачей – приблизительно на1/5.
Экономические последствия побед Германии на западе и в Юго-Восточной Европе не могли быть предусмотрены даже самыми смелыми расчетами руководства германской военной экономики. В руки Германии попала высокоразвитая промышленность европейских стран, таких, как Франция, Бельгия, Голландия, Люксембург. Это позволило Германии использовать значительную часть своей промышленности для производства товаров широкого потребления и поддерживать довольно высокий уровень жизни подданных третьей империи.
Германия вывозила из оккупированных стран значительную часть сырья и готовой продукции. Так, из Франции вывозилось 29% произведенного здесь угля, 80% запасов нефти и топлива, 74% железной руды, 51% стали, проката и чугуна, 75% меди, 64% никеля, 76% платины, 40% бокситов, 75% алюминия и т.п. Из готовой продукции французской промышленности Германия забирала 70% автомобилей, 45% радио– и электрооборудования, 75% строительных материалов, 79% судов, 90% продукции авиационной промышленности, использовала 22% электроэнергии.
Германские банки при помощи оккупационных властей заставляли предпринимателей и банки других стран продавать им по низким ценам акции и, таким образом, становились фактическими владельцами предприятий. Например, югославские рудники по добыче бора прибрал к рукам «Прайсише штатсбанк».
Немецкие монополии устанавливали свой контроль и под видом смешанных обществ. Решающий голос там имели немецкие акционеры. Так, известный немецкий концерн «ИГ Фарбениндустри» стал обладателем 51% акций французской компании «Франколор». Лотарингская стальная индустрия была поделена между пятью немецкими концернами: «Герман Герингверке», Клёкнера, Рехлинга, Флика и Штумма.
Ведущие немецкие банки «Дойче банк», «Дрезднер банк» непосредственно или через подчиненные им банки установили контроль над значительной частью экономики Чехословакии.
Богатая добыча досталась концерну «Герман Геринг-верке», который поглотил: в Австрии – металлургический концерн «Альпине Монтангезельшафт», в Чехословакии – заводы вооружения Шкода в Брно, в Польше – всю силезскую тяжелую промышленность. Концерн установил контроль над заводами Речица в Румынии, производившими 4/5 стали в стране, во Франции – над железной рудой в Лотарингии, а также над многими другими промышленными предприятиями в европейских странах.
Резко улучшилось положение с сырьем. Напомним, что перед началом войны Германия имела всего лишь семь видов стратегического сырья из необходимых для военного производства 30 видов. Запасы сырья были недостаточны для ведения долговременной войны. Теперь в руки Германии, кроме значительного количества сырья, захваченного в оккупированных странах, попали и источники этого сырья. Расход имевшегося у Германии стратегического сырья оказался ввиду краткосрочности военных кампаний меньше ожидаемого. Германия получила большие запасы продовольствия и жидкого топлива. Третья империя вывозила олово и цинк из Югославии, бокситы – из Венгрии, Югославии и Норвегии, сурьму – из Югославии, серу и пириты – из Польши, скандинавских государств, Юго-Восточной Европы, нефть – из Румынии. Существенную помощь оказывали германской военной экономике советские поставки сырья и продовольствия в 1939-1941 годах.
Только в западноевропейских странах захваченные гитлеровской Германией запасы сырья (от начала войны до 1941 г.) составляли: цветных металлов – 365,4 тыс. т, чугуна – 272 тыс., железного лома – 1860 тыс., каучука и изделий из него – 12,2 тыс., химических продуктов – 164 тыс. т, не считая огромных запасов кожевенного, текстильного сырья и готовых изделий.
По– прежнему германская экономика ощущала нехватку меди и каучука.
Захват Польши, а затем победы на западе позволили гитлеровскому руководству получить даровую рабочую силу. Сначала это были военнопленные, направлявшиеся на работу, а затем иностранные рабочие, сотни тысяч которых были угнаны на рабский труд в Германию. Только в сельском хозяйстве Германии было использовано свыше 1 млн. человек, главным образом польских военнопленных. Таким образом высвобождалось значительное число немцев, в которых так нуждалась германская армия.
Германия усилилась благодаря секвестрам государственной и частной собственности в оккупированных странах. Так, Германия конфисковала всю собственность польского государства. Оккупированные страны подвергались беспощадной финансовой эксплуатации. Только в виде платежей, штрафов и т.п. Германия получала 60 млрд марок. Значительные выгоды приносила Германии клиринговая система, позволявшая ей, искусственно меняя соотношения между курсом рейхсмарки и местных валют, поставить всю внешнюю торговлю оккупированных и зависимых стран под немецкий контроль.
Цель всех военно-экономических мероприятий Германии в порабощенной Европе, т.е. цель «порядка», провозглашенного Гитлером, заключалась в том, чтобы поставить всю экономику Европы на обслуживание нужд великогерманской империи. Поскольку немцы были провозглашены «нацией господ», то все остальные народы были отныне призваны служить новоявленным господам. Кроме установления многосторонней клиринговой системы, планировалось (и частично было осуществлено) превращение захваченных стран в аграрно-сырьевые придатки рейха. Промышленное производство там сохранялось, поскольку это было необходимо для ведения войны, и, главным образом, на военное время.
Для наилучшей эксплуатации богатств захваченных стран были созданы специальные военно-экономические органы. При верховном командовании вооруженных сил имелось управление военной экономики и промышленности. Как только германские войска оккупировали какую-нибудь страну, там немедленно создавался военно-экономический орган в виде штаба, инспекции или комендатуры. Эти учреждения осуществляли полный контроль над экономикой оккупированной страны. 27 апреля 1940 г. был создан военно-экономический штаб «Норвегия», спустя месяц – подобный же штаб «Дания», в июне того же года – промышленные инспекции «Голландия» и «Бельгия». Во Франции военно-экономическому штабу были подчинены четыре инспекции. Уже к концу 1940 г. «хозяйственное пространство» Германии составляло 4 млн. кв. км с населением в 333 млн. человек.
Готовясь к нападению на СССР, германское правительство приняло ряд мер военно-экономического характера. Опираясь на коллаборационистские круги оккупированных и подчиненных стран, Германия заставила работать на себя значительную часть промышленности этих стран.
В предвидении нападения на Советский Союз германские военно-планирующие органы заблаговременно распределили заказы в промышленности оккупированных стран. Только в одной Бельгии германские вооруженные силы обслуживала половина рабочих и служащих, или более 900 тыс. человек. К концу 1940 г. немецкие оккупанты добились восстановления до 2/3 объема производственной мощности польской промышленности.
18 октября 1940 г. был издан декрет о втором четырехлетнем плане. Суть плана состояла в проведении полной милитаризации Германии, укреплении ее сырьевой базы и дальнейшем росте военной промышленности. Дело заключалось в том, что в связи с легкими победами на западе в Германии на первых порах начали свертывать некоторые отрасли промышленности, например, производство боеприпасов, и до конца 1940 г. уровень производства продолжал снижаться. Цель новой «четырехлетки» заключалась в том, чтобы резко увеличить объем военного производства. Для реализации поставленных задач в интересах крупного финансового капитала законодательным путем было закрыто множество мелких предприятий, а их оборудование и рабочая сила были переданы крупным монополиям. Экономические показатели по основным видам производства в конце 1940 – начале 1941 г. стали возрастать.
Германия захватила в оккупированных странах сталелитейную промышленность, которая к лету 1941 г. выплавляла 16 млн. т стали. Таким образом, вместе с промышленностью самой Германии ежегодная выплавка стали, которую имели в своем распоряжении гитлеровцы, достигла 43 млн. т.
Производство алюминия увеличилось с 194 тыс. т в 1939 до 324 тыс. т в 1941 г., что дало возможность значительно увеличить выпуск самолетов. В 1940/41 гг. производство самолетов в Германии возросло на 40% по сравнению с 1938 г…
Добыча угля в Германии и захваченных ею странах увеличилась до 404 тыс. т в 1941 г. Это позволило Германии не только полностью удовлетворять потребности промышленности и нужды немецкого населения, но и экспортировать уголь в союзные и нейтральные страны. Запасы жидкого топлива на складах составляли к началу 1941 г. более 2,5 млн т.
С 1940 г., когда была практически поставлена цель подготовки войны против СССР, в Германии резко возросло военное производство. В 1941 г. среднемесячное производство артиллерийско-стрелкового вооружения составляло (в млн рейхсмарок) 74,3 (1940 г. – 56,4), танков – 32 (1940 г.-14,3), самолетов – 371 (1940 г. – 345,1). Подчинив себе экономику Европы, Германия стала одной из сильнейших держав мира.
«12 заповедей» немецких фашистов
Победа в войне против СССР должна была, согласно планам гитлеровцев, обеспечить им безраздельное господство на европейском континенте и полностью удовлетворить потребность Германии в продовольствии, сырье и рабочей силе. Планы эксплуатации территории СССР в общих чертах намечались немецкими фашистами еще до прихода их к власти, в 20-е годы. Во время подготовки нападения на СССР и немедленно после начала советско-германской войны эти планы были конкретизированы.
25 мая 1940 г. рейхсфюрер СС Гиммлер представил Гитлеру письменные соображения об обращении с местным населением восточных областей. «Соображения» были одобрены Гитлером и утверждены им в качестве директивы. Этот строго секретный документ был дан для прочтения под расписку самому узкому кругу лиц, непосредственно связанных с проведением немецкой политики на оккупированных землях Польши, а также нескольким высшим лицам рейха, в том числе Гессу, Дарре, Ламмерсу и Борману. Как явствует из других документов более позднего времени, речь шла о генеральном плане германизации населения Польши и Советского Союза, так называемом «плане Ост». Жестокость его была беспредельной. Из найденных документов видно, что речь шла о выселении в течение 30 лет 31 млн человек из Польши и Советского Союза и поселении на их место немецких колонистов.
В конце 1940 г. отдел экономики и вооружений верховного командования вооруженных сил, возглавляемый генералом Томасом, развернул интенсивную работу по сбору и обобщению сведений относительно народного хозяйства СССР. Была составлена специальная картотека, в которой были зарегистрированы все важнейшие советские предприятия. В начале 1941 г. обобщением всевозможных данных о советской экономике занялся созданный для этой цели специальный штаб «Россия».
С апреля 1941 г. вся деятельность по подготовке мероприятий по ограблению Советского Союза протекала под руководством Геринга. 29 апреля 1941 г. на специальном совещании с участием представителей вооруженных сил было решено в целях наиболее полной экономической эксплуатации захваченных территорий Советского Союза учредить «Экономический штаб Востока» со специальными хозяйственными инспекциями и командами в крупнейших городах европейской части Советского Союза. Сотрудники команд должны были действовать в соответствии с выработанными для них «12 заповедями». Эти «заповеди» предписывали им быть жестокими и беспощадными с советскими людьми, грабительски использовать все ресурсы страны.
Одна из этих «заповедей» гласила: «Чем упорнее вы будете, тем изобретательнее могут быть ваши методы достижения этой цели. Выбор методов предоставляется на усмотрение каждого из вас…» «Только ваша воля должна быть решающей, однако эта воля может быть направлена на выполнение больших задач. Только в таком случае она будет нравственна и в своей жестокости. Держитесь подальше от русских, они не немцы, а славяне», – было записано в другой «заповеди».
Как заявил на Нюрнбергском процессе один из советских обвинителей Л. Р. Шейнин, «…под непосредственным руководством подсудимого Геринга была заранее предусмотрена, подготовлена, обучена и вымуштрована целая армия грабителей всех рангов и специальностей для организованного расхищения и разграбления народного достояния СССР».
Геринг в качестве уполномоченного рейха по проведению четырехлетнего плана составил обширную программу экономической эксплуатации территорий Советского Союза и населяющих его народов, которая зафиксирована в так называемой «Зеленой папке» Геринга.
В «Зеленой папке» содержался тщательно и детально разработанный план эксплуатации и разграбления народного хозяйства СССР. Ни одна отрасль советской экономики не ускользнула от внимания гитлеровцев. Для каждой экономической области были сделаны соответствующие «рекомендации». Все они были проникнуты одной общей мыслью: грабить побольше, грабить поэффективней, не считаясь ни с кем и ни с чем. Вывезти в Германию как можно больше продовольствия и нефти – такова была главная экономическая задача, поставленная гитлеровским руководством.
«Совершенно неуместно мнение о том, – говорилось в документе, – что оккупированные области должны быть возможно скорее приведены в порядок, а экономика их восстановлена. Напротив, отношение к отдельным частям страны должно быть чрезвычайно разнообразным. Восстановление порядка должно производиться только в тех областях, в которых мы можем добыть значительные резервы сельскохозяйственных продуктов и нефти».
В соответствии с директивой Гитлера о нанесении возможно большего ущерба собственно России предусматривалось проведение мероприятий, целью которых было разрушение производительных сил, в первую очередь промышленного производства в главных промышленных районах России, прежде всего в Москве и Ленинграде, а также в прилегающих к ним районах. Одновременно планировалось прекратить снабжение населения этих областей продовольствием и товарами первой необходимости, что означало голодную смерть для десятков миллионов людей. В документе цинично указывалось: «Многие десятки миллионов людей в этом районе окажутся лишними и вынуждены будут или умереть, или выехать в Сибирь. Всякие попытки спасти население от голодной смерти путем импорта излишних продуктов из черноземных районов происходили бы за счет вывоза продуктов питания в Европу. Такой вывоз продуктов снизил бы военную мощь Германии и подорвал бы в Европе и Германии силу сопротивления блокаде»{154}.
16 июля 1941 г. Кейтель отдал приказ всем частям германской армии неуклонно выполнять эти директивы. Тем самым немецкая армия стала прямым соучастником фашистских преступлений.
Позднее, в августе 1942 г., на совещании рейхскомиссаров оккупированных областей и представителей военного командования Геринг с подчеркнутой откровенностью говорил: «Когда-то это называли разбоем. Это соответствовало формуле отнимать то, что завоевано. Теперь формы стали гуманнее. Несмотря на это, я намереваюсь грабить и грабить эффективно».
Политическими проблемами будущих оккупированных территорий Советского Союза Гитлер поручил ведать одному из теоретиков национал-социализма Розенбергу. Еще в 1933 г. остзейский барон Альфред Розенберг опубликовал книгу «Миф XX столетия», которая стала важнейшим пособием фашистских расистов. В этой книге Розенберг с претензией на научность разбирал характерные особенности различных цивилизаций и культур и приходил к выводу, что только арийская раса сохранила способность к дальнейшему развитию. Фашистский «теоретик» поучал: «должна быть установлена диктатура людей высшего порядка над людьми низшего порядка». К первым Розенберг причислял «нордическую расу», в первую очередь немцев, ко вторым – все другие народы, прежде всего славян.
Подобно Гитлеру, Розенберг твердил, что в Россию культура была привнесена немцами. «У русских же всегда дремало стремление к безграничному распространению, необузданная воля к разрушению всех форм жизни, ощущаемых лишь как голое ограничение. Смешанная монгольская кровь, даже сильно разбавленная, вскипала еще при всяком потрясении русской жизни и увлекала людей на дела, зачастую непонятные даже самому участнику». Эти и подобные им примитивные представления о русском народе повторялись нацистской пропагандой изо дня в день. Внушалась мысль о якобы особом предназначении немцев «на этом варварском востоке». Розенберг требовал изгнания русского народа из Европы, вытеснения его в Азию, ибо «на западе для него нет места». Ему и была поручена разработка политических планов относительно советских территорий, которые Германия намеревалась захватить.
В одном из подготовленных им в начале апреля 1941 г. секретных документов Розенберг предлагал расчленить Советский Союз на ряд областей. Наиболее жесткие меры он считал нужным применить против России – «Великороссии с Москвой как центром», которую он собирался максимально ослабить и превратить в область ссылки нежелательных элементов, т.е. создать на этой территории гигантский концентрационный лагерь. Он хотел отделить Прибалтийские республики – Латвию, Литву и Эстонию – от СССР. Их предполагалось заселить представителями «нордической расы» – скандинавами, голландцами, а позднее, после неизбежной, по мнению гитлеровцев, капитуляции Англии, и англичанами. «Независимая» Украина и присоединенные к ней «Донская область» и Кавказ образовывали «Черноморский союз», который и должен был служить для немцев «жизненным пространством», откуда народ господ черпал бы продовольствие и сырье. Впрочем, все эти проекты, изложенные Розенбергом в памятной записке от 2 апреля 1941 г., были лишь более детальным повторением старых бредовых идей немецких фашистов, относящихся еще к 20-м годам. Но теперь все эти планы вдруг получили особо зловещее звучание.
20 апреля Розенбергу было поручено возглавить работу по уточнению немецкой оккупационной политики на востоке. В апреле-мае 1941 г. из недр подчиненных ему ведомств выходит серия инструкций для имперских комиссаров будущих оккупированных земель на востоке. Из этих инструкций явствовало, что Германия намерена расчленить Советский Союз, обескровить его, превратить советские территории в немецкие колонии, а их население поработить.
За три дня до нападения на СССР Розенберг заявил своим ближайшим сотрудникам: «Задача накормить немецкий народ стоит первой в списке требований Германии на востоке. Южные (русские) территории должны будут служить для питания немецкого народа. Мы не видим абсолютно никаких причин для обязательств с нашей стороны кормить также русский народ продуктами этой дополнительной территории… Будущее уготовило для русских весьма тяжелые годы».
Реализация программы порабощения советских людей началась немедленно после нападения на СССР. 16 июля 1941 г. Гитлер созвал совещание высших должностных лиц «третьего рейха», на котором изложил детальную программу раздела СССР. В протоколе совещания, составленном Мартином Борманом, одним из наиболее влиятельных лиц фашистского государства, записано, что Гитлер провозгласил целью войны захват территорий СССР до Урала. Намечалось присоединить к Германии, т.е. превратить в области фашистской империи, Прибалтику, Крым с прилегающими районами, волжские районы. Немецкой концессией, «военной колонией» становилась Бакинская область. Украине, Белоруссии и другим районам Советского Союза готовилась участь колоний Германской империи, несмотря на различные формы административного устройства, которые немецкие завоеватели собирались им придать.
На территориях Эстонии, Латвии, Литвы и Белоруссии предполагалось создать германский протекторат во главе с имперским комиссаром. На этих территориях должны были проводиться «германизация подходящих в расовом отношении элементов, колонизация представителями германской расы и уничтожение нежелательных элементов». Таким образом, и прибалтийским народам угрожало онемечение.
Крупнейшие центры страны, прежде всего Ленинград, были обречены на разрушение. В документе совещания от 16 июля говорилось: «Фюрер хочет сравнять Ленинград с землей, с тем чтобы затем отдать его финнам».
Гитлер не скрывал, что цель нацистских руководителей заключалась в навечном присоединении советских земель к Германии. «…Мы, – говорил Гитлер на совещании 16 июля 1941 г., – должны совершенно ясно отдавать себе отчет, что мы никогда не уйдем из этих стран». Гитлер предлагал руководствоваться таким принципом: «Никогда никакой военной силы не должно быть создано к западу от Урала, если даже нам придется вести войну еще 100 лет с этой целью. Всякий преемник фюрера должен знать, что безопасность рейха существует в том случае, если к западу от Урала не будет никаких иностранных армий. Германия сама будет защищать эти районы от всех могущих представиться опасностей. Наш железный принцип сводится и будет сводиться к следующим целям: мы не должны никому разрешать, кроме немцев, носить оружие».
13 марта 1941 г. верховное командование германских вооруженных сил издало секретный приказ – дополнение к директиве № 21 (план «Барбаросса») – о мероприятиях, которые следует проводить в зонах, объявляемых оперативными. Здесь рейхсфюрер СС получал особые полномочия и под собственную ответственность проводил меры по ликвидации политического устройства этих областей. Но, подчеркивалось в директиве, главнокомандующий войсками в каждой области (их было три: Северная – Прибалтика, Центральная – Белоруссия, Южная – Украина) является высшим начальником, и ему надлежит вершить правосудие в тесном сотрудничестве с назначенными рейхскомиссарами оккупированных советских областей. Следовательно, речь шла о тесном сотрудничестве военного командования с СС в осуществлении политики Германии на оккупированных советских территориях. Немецкие генералы, принимавшие участие в этом сотрудничестве, несут, таким образом, свою долю ответственности за совершенные злодеяния.
Прежде всего – уничтожить «комиссаров»
В марте 1941 г. верховное командование созвало секретное совещание начальников отделов военных округов по делам военнопленных и офицеров главного командования. Начальник управления по делам военнопленных генерал-лейтенант Рейнеке заявил, что в связи с подготовкой войны против СССР необходимо позаботиться о подготовке лагерей для будущих пленных. Лагеря должны были представлять собой открытое пространство, огороженное колючей проволокой. Участники совещания получили прямую инструкцию об обращении с советскими военнопленными, «предусматривающую расстрел без всякого предупреждения при попытке к бегству».
30 марта верховное командование собрало высших офицеров, которые должны были командовать войсками в войне против СССР. Это было совещание, подобное тем, которые Гитлер созывал накануне войны против Польши (22 августа 1939 г.) и перед наступлением на Западном фронте (23 ноября 1939 г.). В длинной речи Гитлер подчеркнул особенность новой войны, которую он давно мечтал осуществить, – войны двух различных мировоззрений. В этом выступлении Гитлер заявил об особой подсудности в оккупированных областях, вернее, о ликвидации всякого правосудия, об истреблении советских «комиссаров и функционеров». Советских партийных работников и политических руководителей Красной Армии запрещалось рассматривать как военнопленных. Будучи взяты в плен, они должны были немедленно передаваться специальным отрядам SD (служба безопасности), а в случае невозможности это сделать подлежали расстрелу на месте. Гитлер заранее оправдывал насилия и убийства, которые немецкие солдаты могли совершать на оккупированных территориях, и настаивал, чтобы военные суды не применяли к солдатам в этих случаях строгих наказаний. Практически это был призыв к убийству советских граждан. Гитлер заявил, что в войне против Советского Союза надо отбросить всякую солдатскую этику и законы ведения войны и быть беспощадным, ибо речь идет о том, чтобы разгромить не только Красную Армию, но и «на все времена искоренить коммунизм».
12 мая 1941 г. верховное командование германских сухопутных сил издало директиву об отношении к советским комиссарам и политработникам, попавшим в немецкий плен. В ней предлагалось пленных этих категорий передавать службе безопасности и полиции для последующего уничтожения.
Параграф 3 директивы гласил: «Политические руководители в войсках не считаются пленными и должны уничтожаться самое позднее в транзитных лагерях. В тыл не эвакуируются». Йодль сделал такую приписку к проекту директивы: «Следует считаться с возможностью репрессий против германских летчиков. Лучше всего поэтому представить эти мероприятия как расплату». Эта приписка как нельзя лучше характеризует вероломство высшего немецкого генералитета, отрицающего свое участие в преступлениях гитлеровцев. Но и в отношении военнопленных других категорий действовала директива верховного командования вооруженных сил, в которой, в частности, указывалось, что применение оружия против советских военнопленных считается правомерным и освобождает караульных от «обязанностей разбираться в формальностях». Охране предписывалось открывать огонь по пленным, пытающимся совершить побег, без предупреждения. В этом документе, изданном еще до начала войны, содержался почти открытый призыв к убийству военнопленных. Убийцы заранее освобождались от всякой ответственности. Следует подчеркнуть, что за этот приказ прямую ответственность несло германское верховное командование, прежде всего его руководители – Кейтель, Йодль и Хойзингер.
На Нюрнбергском процессе советский обвинитель генерал Руденко спросил Кейтеля:
"Значит, вы не отрицаете, что еще в мае, более чем за месяц до войны, уже был запроектирован документ об уничтожении русских политических и военных работников. Вы не отрицаете этого?
Кейтель: Нет я не отрицаю этого, это было результатом тех распоряжений, которые были доведены до сведения и письменно разработаны генералами и в данном документе".
Немецкие фашисты вместе со своими генералами со свойственной им педантичностью за четыре недели до войны с СССР предусмотрели также и возможность расправы над мирными жителями на оккупированной территории без суда и следствия. В соответствующей директиве указывалось, что арестованные подозрительные лица немедленно должны быть доставлены к офицеру, который тут же решает, должны ли они быть расстреляны. В отношении советских мирных жителей устанавливался полный произвол военщины.
Директивы немецкого военного командования, изданные накануне нападения на СССР, отражали те злодейские планы, которые выработало политическое руководство. В дальнейшем ходе войны нацисты проводили разработанную в деталях политику геноцида: миллионы людей были уничтожены, среди них 6 миллионов евреев.
Немецкая разведка против СССР
В начале сентября 1940 г. начальник абвера (военной разведки) адмирал Канарис получил приказ Йодля усилить разведывательную деятельность в связи с подготовкой операций против СССР. Йодль предупреждал, что немецкие приготовления не должны создавать впечатления у Советского Союза, что Германия готовит наступление на востоке. Подобный же приказ был сообщен и всем другим родам войск.
В предыдущие годы немецкой разведывательной службе не удалось создать на территории Советского Союза достаточно эффективной шпионской сети. Видный сотрудник абвера Леверкюн писал после окончания второй мировой войны, что «засылка в Россию агентов из Германии была возможна лишь в очень редких случаях».
Кейтель заявил на допросе представителю советской разведки: «До войны мы имели очень скудные сведения о Советском Союзе и Красной Армии, полученные от нашего атташе». Информация, которая изучалась в Берлине, состояла, как правило, из агентурных данных, сообщений прессы, рассказов возвращающихся из Советского Союза или следовавших транзитом через советскую территорию корреспондентов, дельцов и туристов. Важным источником информации были сведения, получаемые от военно-дипломатических представителей Германии в Советском Союзе и соседних с ним государствах.
К числу вспомогательных учреждений немецкой разведки принадлежал специальный институт-библиотека, в котором были собраны все материалы о России, имевшиеся в Германии. Перед войной институт, находившийся в Бреслау, занимался сбором сведений о советской экономике, шоссейных и железных дорогах, отношениях между народами, населяющими Советский Союз, политической жизни в стране, словом, всем комплексом вопросов, касающихся Советского Союза. Позднее институт был переведен в Берлин и стал известен как «Ванзее институт» – по названию предместья Берлина, в котором он был размещен. Были и другие институты подобного рода.
Немецкие разведывательные учреждения старались использовать захваченные после поражения Польши документы польской разведки, которая в предвоенные годы вела обширную шпионскую работу против Советского Союза. Была также частично выявлена и привлечена к сотрудничеству агентура польских разведывательных органов, а также бежавшие в Германию и Скандинавию офицеры и сотрудники секретных служб из Прибалтийских государств. Все же эти попытки не давали желаемого эффекта. С большим успехом немецкая секретная служба воспользовалась ситуацией, создавшейся после поражения Польши. Перемещение населения с запада на восток и в обратном направлении, вызванное поражением Польши, открыло немецкой разведке новые широкие возможности для шпионажа против СССР на территории западных областей Украины и Белоруссии, а также Литвы, Латвии и Эстонии.
Хотя значительное число засланных немецких агентов обезвреживалось тут же, на советско-германской границе, частично им удавалось проникнуть вглубь советской территории, а некоторым даже достичь таких важных центров, как Ленинград и Киев. Благодаря действиям своей агентуры и воздушной разведки немецкое командование располагало данными о местонахождении полевых аэродромов, дислокации частей Красной Армии. Сведения о вооружении и снаряжении Красной Армии, судя по дневникам генерал-полковника Гальдера, далеко не отличались точностью. Немецкая агентура часто путала вооружение Красной армии, производимое в Советском Союзе, с брошенным на территории Западной Украины и Западной Белоруссии польским вооружением и оснащением и делала отсюда неверные выводы. Широко известен факт, как был поражен Гитлер, узнав уже во время войны о существовании советских танков Т-34 и КВ, и с каким недоверием он с тех пор относился к сведениям немецких разведывательных органов.
Но все же нельзя с достоверностью утверждать, что Германия не располагала существенными данными стратегического характера относительно вооруженных сил и экономики Советского государства. Однако при оценке разведывательных данных верховное командование допустило серьезные ошибки. Так, оно недооценило сведения о возможностях эвакуации советской промышленности на восток. Не доверяло оно и данным разведки об успехах СССР в области техники. Наиболее важным просчетом был, неверный политический вывод о быстром и необратимом разрушении национально-государственной структуры Союза. Роковые для гитлеровцев просчеты были допущены и в оценке производственных возможностей промышленности СССР в восточных районах страны. Из важных военных сведений к моменту нападения на СССР немецкая разведка располагала данными о советских пограничных укреплениях, о некоторых советских дивизиях, дислоцированных в западных областях Советского Союза.
По утверждению Леверкюна, важным источником получения разведывательных данных служила эмиграция. Внедрение немецких агентов в эмигрантские организации, где, как считалось, имеются лица, сочувствующие Советскому союзу, стало особенно интенсивным с начала 1941 г. Специальное внимание было обращено на украинских националистов, от бывшего гетмана Скоропадского до Бандеры, Коновальца и Мельника. После поражения Польши контакты с украинскими организациями осуществлял отдел немецкой разведки, расположенный в Кракове.
Одним из важных звеньев немецкой разведывательной сети против Советского Союза была организация в Софии, созданная немецким разведчиком доктором Делиусом (настоящее имя Отто Вагнер), работавшим в военном атташате германского посольства, Делиус осуществлял сбор военной и экономической информации о Советском Союзе, засылал с Черноморского побережья немецких агентов в Советский Союз. Обязанности сотрудников Делиуса заключались также в ведении шпионажа и подрывной деятельности против других государств, в частности против Соединенных Штатов Америки.
Внимание разведывательных органов все больше нацеливалось на восток. Руководитель одного из отделов имперского управления безопасности Шелленберг писал в своих мемуарах: «Западные секторы нашей сети безопасности должны быть ослаблены для усиления восточных».
Руководители разведывательных служб периодически обсуждали информацию и материалы, полученные из СССР. Основные разногласия были по поводу оценки советской военной продукции. Шелленберг считал, что советская тяжелая промышленность находится на довольно высоком уровне. Это, в частности, касалось производства танков. Он был убежден, что в производстве находятся типы танков, превосходящие немецкие. Канарис отказывался в это верить. К своему заключению Шелленберг пришел в связи с приказом Гитлера произвести впечатление на Советский Союз мощью Германии. Для этого в марте 1941 г. советский военный атташе был приглашен посетить танковые заводы и школы подготовки танкистов. Увидев, что отношение военного атташе к показанному совсем иное, чем на то рассчитывали, Шелленберг сделал вывод, что в СССР имеются более совершенные типы танков. Расхождения были и по поводу оценки советской железнодорожной сети вокруг Москвы, вблизи Урала и т.д.
Шелленберг отмечает, что если собранный разведывательными службами материал не укладывался в концепцию военно-планирующих органов, то они попросту игнорировали его.
«Несмотря на склонность Киса недооценивать технический прогресс, достигнутый Россией, – пишет Шелленберг, – в поздних беседах с ним господствовали страхи, что мы будем теперь вовлечены в войну на два фронта со всеми ей присущими опасностями. Мнение же генерального штаба заключалось в том, что наше превосходство в войсках, техническом оснащении и в военном руководстве настолько велико, что концентрированная кампания против России может быть закончена в течение десяти недель».
Гитлер и Гиммлер разделяли точку зрения Гейдриха о том, что военное поражение настолько ослабит Советское государство, что с помощью политических агентов Германии можно будет добиться его полного крушения. Руководители разведывательных ведомств Канарис и Шелленберг, очевидно, были более осторожны в своих оценках. Канарис, например, пытался предостеречь Кейтеля от недооценки мощи советского строя. Однако Кейтель отклонил его доводы, заявив, что меры, предпринимаемые Гитлером в войне против СССР, настолько сильны, что «советская система, как бы прочно она ни была установлена, не сможет противостоять им».
Материалы немецкой разведки, по свидетельству Шелленберга, Гитлер изучал весьма тщательно, требуя предоставления ему все новых и новых данных о состоянии советских оборонительных сооружений и вооруженных сил.
Руководитель абвера Канарис в последние недели перед нападением на СССР проявлял нервозность, так как полагал, что расчеты верховного командования, связанные с прогнозами хода и продолжительности военных операций против Советского Союза, нереальны, основаны на неправильных оценках и свидетельствуют о самодовольстве и чересчур большом оптимизме Браухича, Кейтеля, Гальдера и Йодля. Это еще раз подтверждает, что позднейшие заявления немецких генералов, будто они пытались удержать Гитлера от нападения на СССР, не соответствуют действительности. Не кто иной, как Кейтель, заявил Канарису: «Вы можете кое-что понимать в контрразведке, но вы моряк и не пытайтесь давать нам уроки стратегического и политического планирования».
Хотя с ноября 1940 г. Гитлер был поглощен изучением информации относительно СССР, он проявлял беспокойство относительно позиции Соединенных Штатов Америки. Немецким разведывательным органам было дано задание выяснить позицию Соединенных Штатов Америки, потенциальные возможности их промышленности, особенно самолетостроительной и судостроительной. От этого, как считали в высших военных кругах, и зависит то количество времени, каким будет располагать Германия до начала войны на два фронта. Руководители разведывательных служб сходились во мнении, что если производственная мощь США будет поддерживать военные усилия Англии, то это, несомненно, приведет к вторжению на континент. Высадке будет предшествовать мощное воздушное наступление.
Дипломатическая подготовка
Решение о нападении на СССР немедленно оказало соответствующее воздействие и на германскую внешнюю политику, дало ей новые импульс и направление. Вскоре после заключения перемирия с Францией в Компьене перед дипломатическим ведомством встал ряд задач. Наиболее важными среди них были: завершение политической консолидации главных фашистских держав; приспособление внешней политики и экономических ресурсов других союзников и сателлитов Германии к нуждам немецкой военной машины; втягивание в какой-либо форме побежденных государств в предполагаемую войну; проведение систематического политико-дипломатического наступления на позиции Советского Союза, жизненно важные для его интересов. Все это должно было привести к созданию благоприятных стратегических, политических и дипломатических условий для будущей войны.
27 сентября 1940 г. Германия, Италия и Япония подписали между собой военно-политическое соглашение, в котором был зафиксирован предварительный раздел мира между ними. Германия получила «Евроафриканское пространство», Италия – Средиземноморье, Япония – «Восточно-азиатское пространство». К моменту подписания Тройственного пакта Германия значительно укрепила свое положение в Румынии и Венгрии, а также в Болгарии. 30 августа 1940 г. по решению Германии и Италии от Румынии была отторгнута и передана Венгрии Северная Трансильвания. Совершив этот акт, Германия укрепила свои позиции по отношению к этим двум странам и начала оказывать все большее влияние на их политику. В Румынии Германию главным образом интересовала нефть. Румынские нефтяные месторождения в Плоешти были для Германии единственным доступным крупным источником природной нефти. Румыния служила для германского хозяйства важным аграрно-сырьевым придатком. Кроме того, территория Румынии представляла удобный плацдарм для нападения на СССР с юго-запада.
После второго венского арбитража, в сентябре 1940 г., румынский король Кароль счел за благо отречься от престола и покинул страну. Власть оказалась в руках генерала Иона Антонеску, сторонника ориентации на Германию.
По приглашению Антонеску в Румынию прибыла германская «военная миссия», настолько многочисленная, что фактически это означало оккупацию страны немецкими войсками. 23 ноября 1940 г., вскоре после посещения Антонеску Берлина и Рима, где его воинственные планы в отношении СССР нашли сочувственный отклик, Румыния присоединилась к Тройственному пакту. Вскоре Антонеску подписал с Германией ряд соглашений экономического порядка, которые еще прочнее привязали Румынию к гитлеровскому рейху.
Согласие Румынии на предоставление ей гарантий целостности ее территории Германией как бы подчеркивало готовность Румынии полностью придерживаться курса, начертанного Берлином. 5 марта 1941 г. румынский «кондукатор» был вызван в Вену к Герингу, который потребовал максимального расширения производства нефти и решительного сокращения ее вывоза в другие страны. При этом Геринг делал Антонеску весьма прозрачные намеки относительно возможности германо-советской войны и советовал румынскому диктатору усилить противовоздушную оборону нефтяных источников. Антонеску ответил, что 30 румынских дивизий подготовлены к боям. Беседа с Герингом не могла оставить у Антонеску никаких сомнений относительно приближающейся войны с СССР.
Спустя три недели, в начале апреля, в связи с подготовкой нападения на Югославию, под предлогом «неуверенности» в отношении позиции СССР, Гитлер через верховное командование вермахта предложил Антонеску «расширить приготовления к обороне на русской границе, не вызывая при этом подозрения России проведением всеобщей мобилизации». Особое беспокойство высказывал Гитлер по поводу охраны нефтяных источников. Гитлер требовал, чтобы все силы, находящиеся в Румынии, немецкие и румынские, были собраны таким образом, чтобы их можно было бы немедленно перебросить на румынский восточный фронт. Но румынский диктатор и сам питал воинственные намерения в отношении СССР и других своих соседей. Жадно следила румынская правящая клика за войной в Югославии, требуя предоставления Румынии части добычи, а именно Баната. 28 апреля 1941 г. Антонеску убеждал немецкого посланника в Бухаресте Киллингера в необходимости форсировать войну против Советского Союза. В частности, генерал объяснял немецкому дипломату, что необходимо предотвратить «угрозу объединения славян», а историческая миссия Румынии, оказывается, в том всегда и заключалась, чтобы служить барьером «против славян и турок». В связи с этим Антонеску предлагал Германии выйти к Черному морю в двух направлениях – через Львов и через Румынию, установить кондоминиум (совместное владение) над значительной частью Сербии и Греции и развивал другие завоевательные планы. Антонеску призывал немцев начать войну против СССР как можно скорее, чтобы воспользоваться урожаем на советских полях. Догадываясь о намерениях Германии и о том, что Гитлер занят поисками аргументации для оправдания нападения на СССР, Антонеску провокационно уверял Киллингера, будто существует план сотрудничества между Югославией, Грецией, Турцией, СССР и англо-американским блоком. Хотя румынские правящие круги стояли за скорейшее развязывание войны, директива верховного командования германских вооруженных сил "Об участии иностранных государств в плане «Барбаросса» предписывала начать переговоры с Румынией «как можно позже». Директива верховного командования германских вооруженных сил устанавливала очередность переговоров с союзниками в такой последовательности: Финляндия, Венгрия, Румыния. Что касается Италии, то Гитлер решил ничего не сообщать Муссолини до самого последнего дня. Румынский диктатор был вызван в Мюнхен на 11 июня. Там в присутствии Кейтеля, Йодля и других высших немецких генералов Гитлер сказал Антонеску о намерении напасть на СССР. Рвение Антонеску было принято во внимание. Он был назначен главнокомандующим на румынском участке фронта.
За четыре дня до нападения на Советский Союз (18 июня 1941 г.) Гитлер направил Антонеску письмо, в котором сообщил, что на немецкие войска, находящиеся в Румынии, а также на румынские вооруженные силы возлагается обязанность удерживать румынскую территорию. Специальное внимание обращалось на необходимость обеспечить безопасность нефтяных районов, гавани в Констанце и мостов через Дунай от воздушных налетов, парашютистов и диверсантов. Румынской армии предлагалось создать видимость большей концентрации войск на румыно-советской границе, чем это было на самом деле. В дальнейшем предполагались совместные действия румынских и немецких войск на территории Советского Союза.
Хортистская Венгрия, получив из рук гитлеровской Германии Северную Трансильванию, а еще раньше Закарпатскую Украину и Южную Словакию, тем самым становилась соучастницей немецкого агрессора. Вся дальнейшая история Венгрии вплоть до вступления ее в войну против Советского Союза была в значительной степени предопределена результатами второго венского арбитража. Хортистскому правительству была брошена и другая приманка: в сентябре 1940 г. Гитлер дал понять, что в будущем возможно полное удовлетворение территориальных претензий Венгрии, которые включали не только всю Трансильванию, но и Банат. Вопрос о Трансильвании и в дальнейшем использовался Германией для того, чтобы заставить Румынию и Венгрию следовать ее политике. 20 ноября Венгрия присоединилась к Тройственному пакту. В дипломатической игре, которую Германия вела осенью и зимой 1940 г. на Балканах, стремясь полностью обеспечить свой тыл в районе балкано-дунайского бассейна в предстоящей войне против СССР, хортистской Венгрии отводилась особая роль. Она заключалась в том, чтобы оказать помощь Германии в нейтрализации Югославии, а если это не удастся, то в войне на уничтожение югославского государства.
В связи с этим Германия не возражала против заключения между Венгрией и Югославией договора о «вечном мире», который и был подписан в Белграде 12 декабря 1940 г. Некоторые венгерские и югославские круги рассчитывали на то, что договор в дальнейшем может быть использован для противодействия установлению германского господства на Балканах. То же полагали и в англо-американских кругах. Однако этим надеждам не удалось осуществиться. Германия с особым вниманием наблюдала за тем, чтобы развитие событий шло в нужном ей направлении, и не допускала никаких отклонений от начертанного ею для балканских государств курса. Это было тем более легко сделать, что другие великие державы либо устранились от участия в балканских делах, либо не обладали реальными возможностями противостоять немецкому натиску. Только Советский Союз несколько раз демонстрировал свое отрицательное отношение к планам установления немецкого господства на Балканах.
Осенью 1940 г. и в начале 1941 г. между Германией и Венгрией усилились контакты и по военной линии. В декабре 1940 г. штаб верховного командования вермахта посетил военный министр Венгрии Барт. В результате последовавших переговоров Венгрия дала свое принципиальное согласие на участие при определенных обстоятельствах в войне против Югославии, СССР, а также изъявила готовность пропустить немецкие войска через территорию Венгрии. Венгрия согласилась также выставить для войны против СССР 15 соединений.
Попытки некоторых влиятельных венгерских кругов во главе с премьер-министром Палом Телеки проводить политику балансирования между германо-итальянским блоком и англо-американским с тем, чтобы добиться осуществления аннексионистских требований, не принимая при этом активного участия в военной агрессии гитлеровской Германии, окончились неудачей. 27 марта 1941 г. Гитлер передал венгерскому посланнику в Германии Стояи «пожелание», чтобы Венгрия приняла участие в наметившемся нападении на Югославию. «В случае конфликта, – заявил Гитлер, – Германия не будет ставить ограничений ревизионистским требованиям Венгрии».
На следующий день Стояи вручил Гитлеру ответ венгерского диктатора Хорти. Ответ гласил: «Я целиком и полностью с Германией».
6 апреля Германия напала на Югославию, а спустя пять дней нанесла удар в спину Югославии и Венгрия. Венгерские правящие круги рассчитывали получить за свое предательство крупную награду: югославские земли – Банат и Бачку, а в будущем рассчитывали и на поддержку Германией их претензий на Фиуме, захваченном Италией после первой мировой войны. В результате раздела Югославии Венгрия получила лишь Бачку. Предав своего соседа и оккупировав югославские земли, Венгрия была теперь повязана гитлеровской Германией по рукам и ногам.
У Гитлера уже не было после этого сомнения, что Венгрия примет участие и в войне против Советского Союза. Убеждены были в этом и ответственные военные руководители Венгрии. Начальник венгерского генерального штаба генерал Верт в памятной записке правительству от 6 мая 1941 г. предлагал в предвидении нападения на СССР немедленно заключить с Германией военно-политический союз. Между генеральными штабами Германии и Венгрии начались переговоры, уточняющие конкретные задачи Венгрии в случае войны против СССР. Все же Гитлер тщательно скрывал от Венгрии, впрочем, как и от других своих союзников и сателлитов, точную дату нападения. Однако в Европе в то время уже мало кто сомневался, что вскоре начнется германо-советская война.
15 июня Риббентроп сообщил немецкому посланнику в Венгрии Эрдмансдорфу, что «самое позднее в начале июля» Гитлер собирается «прояснить германо-советские отношения», и потребовал, чтобы Венгрия провела соответствующие военные мероприятия на своей границе.
Спустя четыре дня в Будапешт прибыл генерал Гальдер. Он сообщил, что война с СССР – вопрос самого ближайшего времени, и предлагал венгерскому генеральному штабу обратить внимание на укрепления линии Карпат. В то же время он рекомендовал не предпринимать ничего такого, что могло бы вызвать тревогу на советской стороне и тем помешать железнодорожным перевозкам немецких войск. Гальдер не требовал от Венгрии немедленного выступления, хотя и дал понять, что участие венгерской армии в войне против СССР не исключено. 21 июня Гитлер направил Хорти письмо, в котором сообщал о начале войны против СССР, благодарил его за мероприятия на венгеро-советской границе; они, по его мнению, создают безопасность немецкой армии от фланговых ударов и сковывают советские вооруженные силы. Однако в послании не содержалось прямого приглашения вступить в войну. В планы немецкого командования не входило немедленное участие Венгрии в войне. Кроме того, Гитлер полагал, что по политическим соображениям целесообразно заставить правящие круги Венгрии «бороться» за право воевать против «большевистской России», а Германия в этом случае могла не брать на себя обязательств относительно будущих территориальных компенсаций Венгрии. Психологический расчет был точен: венгерские фашисты были обеспокоены Только на второй день войны против СССР, когда нервозность в венгерских правящих кругах достигла высокого накала, венгерское правительство «было приглашено» принять участие в войне" против СССР.
27 июня Венгрия объявила войну СССР.
С точки зрения военно-политического руководства гитлеровской Германии, наиболее надежным союзником в предстоящей войне против СССР была Финляндия.
Агрессия СССР против Финляндии в ноябре 1939 г. и последовавшая затем война сыграли здесь роковую роль: с лета 1940 г. между политическими и военными ведомствами Германии и Финляндии налаживается тесное сотрудничество.
В феврале 1941 г. Финляндию посетили начальник оперативного отдела германских военно-воздушных сил генерал Зайдель и начальник штаба немецких сил в Норвегии полковник Бушенхаген. Последний вел переговоры с начальником финского штаба генералом Хейнрихсом о возможности ведения войны против Советского Союза. Из бесед выяснилось, что финская армия будет готова прикрыть концентрацию немецких войск на территории Финляндии в районе Саала – Кандалахти (Кандалакша) и готова сама принять участие в войне.
В начале апреля финский министр иностранных дел Виттинг в беседе с немецким посланником Блюхером всячески подчеркивал, что Финляндия отныне ориентируется на Германию Ради этого она прилагает все усилия, чтобы обеспечить немецкие интересы в никелевых рудниках Петсамо за счет Англии или Советского Союза, а также развивает торговлю с Германией и идет навстречу немецким пожеланиям об установлении сообщения через финскую территорию с немецкими войсками, расположенными в Северной Норвегии. «По моему личному впечатлению, – заключал свое сообщение посланник Блюхер, – министр иностранных дел был бы рад повести свою страну в объятия Тройственного пакта».
Вскоре от имени верховного командования германской армии генерал Йодль сообщил видному сотруднику германского МИДа послу Риттеру о том, что наступил момент вступить в детальные военные переговоры с Финляндией, особенно о дальней переброске немецких войск в эту страну, о совместном плане операций, верховном командовании и т.п. Однако во время переговоров план «Барбаросса» не должен фигурировать.
По приказанию Гитлера 22 мая в Хельсинки отправился посланник Шнурре для переговоров с президентом Рюти и с финским правительством. Шнурре передал предложение Гитлера послать финских военных экспертов в Германию для обсуждения положения, которое может возникнуть из-за обострения германо-советских отношений. Финское правительство, по свидетельству маршала Маннергейма, «единодушно решило направить военную делегацию в Германию». Переговоры происходили в штаб-квартире Гитлера в Зальцбурге 25 мая 1941 г. С немецкой стороны в них принимали участие Йодль, полковник Бушенхаген и др. Финская армия была представлена группой офицеров во главе с начальником финского генерального штаба генералом А. Хейнрихсом.
В отличие от общих разговоров с Румынией и Венгрией немецко-финские военные переговоры носили исключительно конкретный характер. Финской военной делегации были сообщены основные направления ударов немецких войск против СССР на севере, высказаны пожелания об участии финских войск на определенных направлениях. Финская делегация своей позицией показала, что правительство Рангеля готово вместе с Германией воевать против СССР. Было решено, что с 5 июня немецкие транспорты с войсками начнут прибывать в Финляндию. Финны потребовали девять дней для проведения мобилизации. «Присутствие финских представителей указывает на позицию Финляндии, даже несмотря на то, что пока еще отсутствуют полномочия для подписания политических обязательств», – отмечается в немецкой записи переговоров. Гитлеровцы были вполне удовлетворены. В дальнейшем по приказу Гитлера было решено ограничиться лишь теми сообщениями о предстоящей войне, которые уже были сделаны финнам во время военных переговоров.
4 июня Бушенхаген сообщил о «полной готовности Финляндии к военному сотрудничеству». В то же время в своих переговорах с Германией финская сторона настаивала на гарантиях сохранения независимости Финляндии. Начальник финского генерального штаба предостерег немцев от попыток посадить в Финляндии какого-либо рода квислинговское правительство, что немедленно бы парализовало любое дальнейшее сотрудничество между Финляндией и Германией.
Позиция финского правительства была определенной: оно просило Германию даже в случае, если "военное решение не имело бы места (т.е. если нападение на СССР было бы отложено. – А. Н.), гарантировать существование Финляндии как независимого государства, гарантировать ее границы 1939 г., по возможности округленные (т.е. приращением советских территорий. – А. Н.), а также предоставить ей экономическую помощь".
Сообщение финского министра иностранных дел Виттинга в комиссии по иностранным делам сейма о готовности Финляндии вместе с Германией принять участие в войне против СССР было с одобрением встречено подавляющем большинством членов комиссии. В эти предвоенные дни влиятельные финские официальные и неофициальные лица утверждали, что Финляндия занимает оборонительную позицию, так как ей угрожает нападение со стороны Советского Союза.
14 июня Йодль передал послу Риттеру важное сообщение: финский генеральный штаб решил приступить к замаскированной мобилизации и в связи с этим потребовал подтверждения прежних немецких заверений о соблюдении интересов Финляндии в случае, если бы нападение на СССР было отложено. Гитлер передал через Бушенхагена финнам, что «можно определенно рассчитывать на первую альтернативу» (т.е. на войну. – А. Н.). Кейтель в телеграмме Бушенхагену писал: «Вы уполномочены заявить, что требования и предварительные условия, выставленные Финляндией к мероприятиям, которые должны быть предприняты, следует рассматривать как выполненные».
25 июня Финляндия вступила в войну против СССР.
Немаловажное значение для Германии имела позиция Турции. Формально Турция, подписавшая 19 октября 1939 г. договор о взаимной помощи с Англией и Францией, могла считаться союзником держав антигерманской группировки. Фактически политика Турции и ее позиция определялись расстановкой сил на международной арене в каждый данный момент. До крушения Франции Турция демонстрировала свою верность англо-французскому союзу, помогала Англии в проведении ее балканской политики. После поражения союзников на западе Турция стремилась улучшить отношения с гитлеровской Германией, не порывая, однако, с Англией. Короче говоря, Турция играла на обе стороны, стремясь извлечь для себя наибольшую выгоду. Изменение ситуации на Балканах – поражение Англии и изгнание ее войск с европейского континента, утверждение германского господства в Греции и Югославии – оказало огромное воздействие на турецкую политику. Турция заключила ряд чрезвычайно выгодных для Германии экономических соглашений, значительно расширила поставку в Германию стратегического сырья (хрома, меди) и, кроме того, запретила транзит английского вооружения через территорию Турции. Турецкое правительство надеялось, что после окончания войны на Балканах Германия нападет на Советский Союз. В этом случае Турция была готова содействовать Германии любыми политическими мерами.
На следующий день после того как Болгария примкнула к Тройственному пакту – 2 марта 1941 г. – Гитлер направил президенту Турции Исмету Иненю послание, в котором заверял, что Германия не питает в отношении Турции враждебных намерений. В своем ответе Иненю давал понять, что Турция готова пойти навстречу немецким пожеланиям. Спустя месяц Турция не ответила на предложение Англии порвать отношения с Германией и Италией, а также нарушила свои обязательства как члена Балканской Антанты, согласно которым она должна была оказать помощь Югославии, подвергшейся нападению.
Позиция Турции, занятая ею во время войны на Балканах, подтолкнула нацистских лидеров к более решительным шагам. В середине мая германский посол в Анкаре Папен начал секретные переговоры с Иненю и министром иностранных дел Сараджоглу о заключении германо-турецкого договора о дружбе и ненападении. Готовясь к войне против СССР, Германия таким образом рассчитывала прикрыть свой южный фланг. Турция поставила в известность о своем намерении Англию, которой удалось лишь добиться включения в договор условия о сохранении Турцией своих прежних обязательств. Важным стимулом, толкавшим Турцию на заключению договора с Германией, была антисоветская позиция турецких правящих кругов, которые полагали, что, заключая договор с Германией, Турция тем самым будет способствовать созданию единого антисоветского фронта капиталистических государств. Турецкий министр иностранных дел Сараджоглу убеждал Папена, что, прежде чем начинать войну против Советского Союза, Германии необходимо прийти к полюбовному соглашению с Англией и Соединенными Штатами Америки. «Прежде всего вы должны вступить в переговоры о перемирии с англичанами, а затем восстановить порядок в России, действуя как представители Англии и Америки и в согласии с ними», – говорил он в беседе с Папеном 13 мая 1941 г.
Весьма вероятно, что турецкие политические лидеры полагали, что такие переговоры уже ведутся между Гессом и английским правительством, и спешили выразить им свое одобрение. Заявление Сараджоглу вполне отвечало и установкам самого Папена, выступавшего за соглашение с западными государствами и за создание общего фронта против Советского Союза. Вот почему в своих донесениях германскому МИДу Папен выделяет именно эти рассуждения Сараджоглу. Высказывания турецких политических лидеров дали основание гитлеровскому министру иностранных дел предложить Турции подписать секретное соглашение, предоставляющее Германии право неограниченного транзита оружия и военных материалов, а также определенных контингентов немецких войск через турецкую территорию. Однако Турция не рискнула пойти так далеко, так как отдавала себе отчет в том, что такой шаг поставит ее в фактическую зависимость от Германии и свобода маневрирования будет утеряна. Немалую роль при этом сыграло и предупреждение Соединенных Штатов Америки.
18 июня 1941 г., за четыре дня до нападения Германии на Советский Союз, германо-турецкий договор о дружбе был подписан. Договор этот явился важным элементом дипломатической подготовки Германии к войне против Советского Союза. 20 июня «Манчестер гардиан» писала: «Может быть, что подписание договора в этот момент связано с потоком слухов и контрслухов, утверждений и опровержений, которые изо дня в день бушуют над русско-немецкими границами, – каковы планы Гитлера, каков будет ответ Сталина? Среди этой неразберихи только одно бесспорно – от Финляндии и до Черного моря Гитлер сконцентрировал силы, значительнее тех, которые необходимы для любых оборонительных нужд».
Лондонская «Таймс» подчеркивала в статье от 21 июня: «Кажется определенным, что заключение нового пакта связано с германскими планами относительно России».
* * *
Уверенность Гитлера в быстром разгроме вооруженных сил Советского Союза была столь велика, что отделу ОКВ уже в феврале 1941 г. было дано задание начать подготовительную работу по выработке планов похода через Афганистан в Индию. В начале апреля уже указывалось, что следует иметь в виду возможность наступления на широком фронте в Северной Африке осенью 1941 г. После завершения войны на Балканах гитлеровцы уже подумывали о войне против Турции и Сирии. По-прежнему Гитлер не отказывался от мысли захватить Гибралтар и занять Французское Марокко.
Разгром Советского Союза должен был привести к полному крушению и Англию, территория которой подлежала оккупации немецкими войсками: колониальные владения Британской империи предполагалось поделить между главными партнерами Тройственного пакта.
11 июня верховное командование германских вооруженных сил составило проект директивы № 32 «Приготовления на время после осуществления „операции Барбаросса“». Сама директива в несколько видоизмененном виде была подписана Варлимонтом уже 30 июня.
В проекте директивы говорилось: «После того как вооруженные силы Советской России будут сокрушены, Германия и Италия будут осуществлять военное господство над европейским континентом, в настоящее время – за исключением Иберийского полуострова. Не будет существовать больше какой-либо серьезной угрозы району Европы на суше. Для охраны и для наступательных операций, которые еще имеются в виду, потребуется существенно меньшая армия, чем та, которая была до сих пор. Центр тяжести в вооружениях переместится на военный флот и воздушные силы». Директивой предусматривались операции против английского флота, нажим на Испанию с целью заставить ее принять участие в захвате Гибралтара. Турция и Иран будут вынуждены принять непосредственное или косвенное участие в войне против Англии. В директиве, подписанной Варлимонтом, говорится уже о захвате Тобрука, Северной Африки, о нападении на Суэцкий канал.
Глава 3. Советский Союз перед войной
Накануне германского вторжения в Советском Союзе сформировалась довольно стройная система тоталитарного государства социалистического типа. Особенность этого невиданного в истории Левиафана заключалась в том, что государство, его функции были поглощены партией, она же стала во главе переустроенного в соответствии с господствующей идеологией общества. Гражданское общество, всегда довольно слабое в России, исчезло вовсе после чистки интеллигенции и насильственной коллективизации сельского хозяйства в 30-е годы. Крестьянство, эта наиболее продуктивная часть общества, перестало существовать. Миллионы крестьян были уничтожены физически, имущество наиболее энергичных представителей крестьянства, так называемых кулаков и середняков, было экспроприировано, разграблено или присвоено безо всякой пользы для народного хозяйства страны. Те лишившиеся имущества и крова крестьяне, кому посчастливилось выжить после всенародного бедствия, в котором немалую роль сыграл и искусственный голод, организованный партией, превратились в неисчерпаемый источник дешевой, а в системе ГУЛАГа – бесплатной рабочей силы. Они пополнили рабочее население страны. Вместе они создали в течение короткого срока новые отрасли промышленности, подняли добычу природных ресурсов, заложили фундамент оборонной промышленности на востоке страны. В сельском хозяйстве установились колхозная и совхозная системы, малопродуктивные по сравнению с сельским хозяйством стран системы свободного рынка, но позволявшие сводить концы с концами подавляющей части населения страны.
Городское население жило по сравнению с сельским лучше, так как в городах и на крупных предприятиях можно было приобрести сначала по карточкам, а потом и без них необходимые продукты питания и товары ширпотреба. Но и здесь была жесткая географическая стратификация снабжения: во многих районах и областях страны люди годами не видели в магазинах мясных продуктов или рыбы.
В городах существовали элементарные блага цивилизации – водоснабжение и канализация, газ, электроснабжение. Всего этого значительная часть сельского населения была лишена. Гораздо хуже на селе были поставлены народное образование и медицинская помощь.
Население страны постепенно привыкло к лишениям всякого рода как к неизбежным жизненным трудностям и утешалось тем, что советская система гарантировала занятость, предлагала плохое, но все же бесплатное обучение и медицинское обслуживание, самое же главное – обещала защиту от внешнего нападения. Надежда на то, что следующее поколение будет жить лучше, вера в то, что грядет светлое будущее – сначала социализм, а потом уже и коммунизм, неустанно поддерживалась гигантским пропагандистским аппаратом, а для того, чтобы от этой веры никак не уклонялись, существовал еще и репрессивный аппарат. О нем знали не понаслышке, убедившись в его всесокрушающей силе если не на собственной шкуре, то на примерах своих родственников, друзей и знакомых.
Мало кто задумывался над тем, что живет не от щедрот государства или партии, или самого товарища Сталина, которому, конечно же, все благодарны за счастливую жизнь (иной ведь и быть не могло) и бесплатное образование, и медицинскую помощь, а за счет труда всех граждан государства – да так, что они, в большинстве своем, об этом и не подозревают вовсе, заработную плату получают в чистом виде, только подоходный да культналог высчитывают. А о тех кто задумывался, память быстро стиралась…
Система – с недавнего времени ее именуют командно-административной – обеспечивала определенную стабильность в этом многонациональном государстве. К концу 30-х годов становилось все очевиднее, что постоянное идеологическое противопоставление мира социализма миру капитализма идет на пользу устойчивости государства, хотя и ведет к умственному оскудению его граждан. Но и здесь было не все так просто: советские люди знали, что и за рубежом у них есть братья и сестры по классовой их принадлежности. Более политически сознательная часть общества, прежде всего члены ВКП(б), а через них – и менее сознательные, знали также, что Советский Союз стоит как утес среди бушующего капиталистического моря и капиталисты постоянно плетут заговоры при помощи, конечно, всяких там выродков и отщепенцев – троцкистов, бухаринцев, левых и правых, левоправых, буржуазных националистов, монархистов и другой белогвардейской нечисти – чтобы этот утес сокрушить.
Но не зря стоят на страже товарищ Сталин с товарищами. Они зорко вглядываются вдаль, разрушают заговоры и интриги империалистов и даже используют противоречия среди капиталистов к выгоде страны Советов и коммунизма. Тут-то опасаться нечего. Но оборону крепить надо.
И ее крепят. К началу второй мировой войны Советский Союз превратился в среднеразвитую индустриальную державу, ресурсы которой едва начинали реализовываться.
Курс на преимущественное развитие производства средств производства, осуществленный за счет крестьянства, на базе всеохватывающей государственной монополии обеспечил экономическую независимость Советского государства. По сравнению с 1928 г. объем валовой продукции всей промышленности Советского Союза увеличился к началу Великой Отечественной войны в 7 раз, а тяжелой промышленности – в 11 раз. Основные фонды выросли к 1940 г. по сравнению с 1928 г. на 128%. Особенно стремительно развивалась промышленность в 1928-1937 гг. К исходу этого десятилетия Советский Союз занимал первое место в мире по добыче марганцевой руды, выработке синтетического каучука, а по выпуску валовой продукции машиностроения, тракторостроения и производству нефти – первое место в Европе и второе место в мире; по производству электроэнергии, чугуна и стали – второе место в Европе и третье в мире; по добыче угля, производству цемента – третье место в Европе, четвертое в мире; по производству алюминия – второе место в Европе и третье в мире. Доля Советского Союза в мировом промышленном производстве составила в 1937 г. около 10%.
Не скрою, что я бы сам не поручился за абсолютную достоверность этих данных. Теперь известно, что официальные цифры выполнения пятилеток были сознательно завышены. И лишь в 60-е годы по ряду отраслей народного хозяйства был достигнут уровень, о котором рапортовали в итогах первой и второй пятилеток.
К началу 1941 г. решающая отрасль тяжелой промышленности – черная металлургия – обладала производственной базой, оснащенной в большинстве случаев современным оборудованием. 99 доменных печей, 391 мартеновская печь, 207 электропечей, 73 конвертера, 38 электроплавильных печей, 227 прокатных станов, 51 трубопрокатный стан, 139 коксовых батарей – такие цифровые данные о развитии советской черной металлургии приводит на основании изученных им статистических материалов в своей книге советский исследователь Г. С. Кравченко.
Черная металлургия служила основной военно-промышленной базы страны.
Несмотря на энергичные меры по строительству предприятий черной металлургии на востоке страны, предпринятые в годы пятилеток, главной базой металлургии по-прежнему оставались предприятия, расположенные вблизи советской западной границы, на Украине. Там, накануне войны производилось почти 2/3 чугуна, выплавлялось около 1/2 всей стали и проката. Украина давала также 1/3 добыча железной руды и более 2/3 выжига кокса. На восточные же районы страны приходилась примерно 2/3 производства черной металлургии. Лучше обстояло дело с углем, который составлял чуть меньше 1/3 в общем топливном балансе страны. И юго-западных районах производилось немногим более 1/2 всей добычи угля. Кроме Донбасса, уголь разрабатывался в подмосковных районах, на Урале, в Сибири, Средней Азии, Закавказье, на Крайнем Севере. Хотя удельный вес угольной промышленности этих районов был намного ниже удельного веса Донбасса, с точки зрения перспективы развития такое географическое размещение открывало значительные возможности, которые и были использованы в ходе Отечественной войны{213}.
Советская страна обладала мощной нефтяной базой и огромными запасами жидкого топлива. В то время никто точно не мог определить нефтяные запасы страны. Основная масса нефти добывалась в Бакинском нефтяном районе – более 70% всего производства нефти. На втором месте находились северокавказские источники нефти (Грозный, Майкоп), дававшие почти 15%, за ними следовали нефтяные месторождения на Урале и в других районах страны. Новые месторождения нефти на Урале и в Поволжье таили богатейшие возможности, которые перед войной только начинали использоваться. С точки зрения стратегической, сосредоточение основных источников нефти на юге страны, неподалеку от границы, было неудовлетворительным, так как они были в пределах досягаемости авиации, базирующейся в соседних государствах. Известно, что уже в ходе второй мировой войны нефтепромыслы Баку и нефтеперерабатывающие заводы в Батуми находились в пределах досягаемости вражеских бомбардировщиков, если бы таковые вдруг появились. В предвоенные годы увеличилось число электростанций в восточных районах. Там вырабатывалось более 1/4 всей электроэнергии в стране. Большая часть электроэнергии поглощалась промышленностью, коммунальным хозяйством. Ничтожное место занимала энерговооруженность сельского хозяйства. Спустя 50 лет после описываемых событий «воз» и ныне там…
На востоке воздвигались и предприятия цветной металлургии. Урал и Казахстан поставляли значительную часть стратегического сырья, без которого бесперебойная работа военного производства была бы немыслимой. Развивалось отечественное станкостроение, хотя в большинстве случаев импортное оборудование было по качеству куда выше.
В 30– е годы значительно увеличилась в стране инженерия. Популярными стали инженерные и технические профессии в новых отраслях производства, таких, как автомобильная, авиационная, химическая. К началу 1941 года в стране насчитывалось почти 300 тысяч инженеров с высшим образованием, они составляли треть от общего числа специалистов с высшим образованием, работающих в народном хозяйстве страны. Среднее техническое образование имели до 1,5 миллионов специалистов, но на производстве была занята примерно 1/3 часть.
Несмотря на существенное изменение соотношения между городским и сельским населением в конце 20-х и 30-е годы, накануне войны в сельских районах все еще проживала значительная часть населения страны. Государству удалось создать продовольственные резервы на случай крайней необходимости за счет низкого уровня жизни крестьян и малообеспеченных горожан.
Жизнь была тяжелой не только из-за ограниченности материальных благ. Страна жила в лихорадке из-за репрессий, обрушивавшихся волна за волной на беззащитных граждан. Для теоретического обоснования массового террора Сталин выдвинул на февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме ЦК ВКП(б) положение об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Сталин разъяснял снисходительно, что в новых условиях появились и «современные вредители», «диверсанты», «обладающие партийным билетом». Выступивший на том же пленуме с докладом Молотов объявил, что чуть ли не все партийные организации засорены вредителями. Трудности, которые переживала страна в связи с быстрым ростом промышленного производства и революционными изменениями в народном хозяйстве, зачастую усугубленные ошибками и просчетами самого Сталина, он пытался выдать за происки врагов народа. Репрессии обрушились не на одних лишь партийных и советских работников, среди которых были и видные деятели Советского государства, но и на рядовых граждан – рабочих, крестьян, интеллигентов. Они лихорадили страну, мешали развитию производства, вселяли страх и неуверенность, сковывали инициативу. Руководители предприятий сменялись один за другим. Новые люди, пришедшие к руководству народным хозяйством, часто не обладали необходимыми опытом и знаниями. Обстановка шпиономании, искусственно созданная Сталиным, усиливала подозрительность и открывала широкий простор для честолюбцев и подхалимов, для людей беспринципных, карьеристов, шкурников и клеветников. В этих условиях требовалось известное мужество, чтобы взять на себя ответственность за то или иное производственное новшество, особенно если его преимущества становились очевидными не сразу, а лишь спустя некоторое время. Иные руководители предприятий поэтому сторонились всего нового, дабы не подвергнуться риску быть обвиненными во вредительстве.
Все это вместе с причинами экономического порядка не могло не сказаться отрицательно на развитии народного хозяйства, особенно в области черной металлургии. После 1938 г. там наблюдалось падение производства или топтание на месте. В 1938 г. было произведено 14 652 тыс. т чугуна, в 1939 г. эта цифра уменьшилась на 132 тыс. т. Выпуск стали за то же время (1938 г. – 18 057 тыс. т) сократился на 493 тыс. т, проката (1938 г. – 13 258 тыс. т) – на 529 тыс. т.
Положение в черной металлургии обсуждалось ЦК ВКП(б) и Совнаркомом СССР, принявшими 2 июня 1940 г. специальное постановление, реализация которого позволила несколько выправить положение. В 1940 г. по сравнению с 1938 г. производство чугуна выросло на 250 тыс. т, стали – на 260 тыс. т, положение с прокатом продолжало оставаться в 1940 г. неудовлетворительным и начало выправляться лишь в первой половине 1941 г. В 1940 г. было произведено проката на 240 тыс. т больше, чем в 1939 г., но на 145 тыс. т меньше, чем в 1938 г. Некоторое снижение выплавки чугуна, стали и проката замедляло, в свою очередь, развитие машиностроения. Например, производство автомобилей сократилось в 1940 г. по сравнению с 1939 г. на 28%, а тракторов – на 25%.
Широкое распространение в СССР получило применение принудительного труда. В экономике страны система ГУЛАГа, описанного Солженицыным, другими заключенными, а также западными исследователями, занимала существенное место. Можно полагать, что процент принудительного труда, применявшегося в СССР накануне войны с Германией, был выше 20. Следует иметь в виду, что ГУЛАГ был лишь частью, хотя и существенной, системы НКВД. Еще до сих пор нет точных данных о количестве пленников ГУЛАГа. Судя по некоторым данным, в 1939 году в лагерях насчитывалось 8 миллионов заключенных. Смертность там была очень высокой, хотя не было там немецких газовых камер; конвейер смерти был более примитивным из-за отсталой технологии. Здесь просто люди падали от непосильного труда, болезней, голода и унижений, или заключенных убивали во время очередных «очистительных операций».
В системе НКВД были не только лагеря, но и так называемые шарашки – тюрьмы-лаборатории, где были заточены крупнейшие инженеры и ученые, которые выполняли особо важные задания по оборонной технике.
О месте НКВД в советской экономике можно судить по общегосударственному плану капитальных работ на 1941 год. На долю НКВД приходилось 18% от общего объема, а из предназначенных к вводу в действие объектов – более 12%.
На предприятиях обычного типа дело шло своим чередом, но довольно неважно. Будучи не в состоянии справиться нормальными методами с бесхозяйственностью в общенациональном масштабе, государство ввело в 1938 году трудовые книжки. Они хранились в отделе кадров предприятия и без их предъявления нельзя было поступить на работу, т.е. фактически то была попытка прикрепления работников к предприятию. Однако этого оказалось недостаточно. Новые антирабочие законы последовали в июне и июле 1940 года. Продолжительность рабочего дня была увеличена с 6-7 часов до 8, шестидневная неделя заменена семидневной. Переход рабочих с одного предприятия на другое запрещался. За прогулы и опоздание устанавливались наказания, начиная со штрафа и кончая тюремным заключением. Был также издан указ о запрещении самовольного ухода с работы комбайнерам и трактористам.
Образовав в октябре 1940 года систему Государственных трудовых резервов, предназначенную для подготовки молодых рабочих (от 14 лет), правительство включило в статус новой организации пункт, угрожавший детям тюремным заключением за побег из фабрично-заводского училища.
В 1936 году Сталин объявил, что строительство социализма в СССР в основном завершено, в ходе строительства возник новый тип человека – советский человек. Особенность сталинского социализма заключалась в том, что подавляющая часть населения была прикреплена и к своему производству, и к месту жительства.
Постоянное напоминание о капиталистическом окружении создавало у населения своего рода «осадую психологию», используя которую, можно было манипулировать людьми как винтиками машины.
В то же время предпринимались энергичные меры, чтобы пропагандировать при помощи печати, радио, кино, народных празднеств, изобразительного искусства советский образ жизни как высшее достижение мировой цивилизации.
* * *
К 1941 г. положение в промышленности несколько улучшилось. XVIII партийная конференция, состоявшаяся в середине февраля 1941 г., отметила этот факт и приняла народнохозяйственный план на 1941 г., в котором большое внимание было обращено на развитие тяжелой индустрии и особенно тех ее отраслей, которые были связаны с обороной. В течение первого полугодия 1941 г. промышленное производство по всей стране продолжало быстро расти. Но на горизонте уже собирались тучи войны.
Военная промышленность
Создание мощной сырьевой и промышленной базы в годы первой и второй пятилеток позволило значительно расширить военное производство.
Перед войной все большее внимание уделялось развитию независимой от европейских районов страны промышленной базы в восточных районах и в Средней Азии. Так, в заданиях по третьему пятилетнему плану было предусмотрено создание за Волгой нового центра нефтяной промышленности, а на Урале и на Дальнем Востоке – угольно-металлургической базы; в Казахстане, а также в среднеазиатских республиках построенная в годы первых пятилеток промышленность цветной металлургии быстро расширилась. В восточных районах шло строительство заводов-дублеров. В кратчайший срок были выстроены самолетостроительные, танковые заводы, предприятия по производству взрывчатых веществ, заводы радиоаппаратуры, оптического и иного оборудования.
Большое влияние на определение удельного веса военной промышленности во всем производстве страны и на строительство вооруженных сил оказывал самогипноз руководства, его убежденность в том, что СССР – единственное социалистическое государство среди капиталистического окружения и, следовательно, в случае вооруженного конфликта следует полагаться исключительно на свои собственные силы. Как известно, все получилось по-другому: СССР оказывался партнером то одной, то другой группировки капиталистических государств. Ухудшение международного положения, локальные войны, вспыхивавшие с середины 30-х годов в разных районах мира, милитаризация Германии после прихода в ней к власти Гитлера также заставляли Советское государство поддерживать свою военную мощь на высоком и современном уровне Ассигнования на оборону в государственном бюджете страны составили в годы первой пятилетки всего лишь 5,4% всех бюджетных расходов, во второй – 12,6, а за три года третьей пятилетки достигли в среднем 26,4%. В связи с войной в Европе, увеличением армии ассигнования на оборону в 1941 г. были предусмотрены в размере 43,4% государственного бюджета.
Значительным был прогресс в области самолетостроения, одной из самых молодых отраслей промышленности. Сюда пришли талантливейшие конструкторы, инженеры, такие, как А. Н. Туполев, А. С. Яковлев, С.В. Ильюшин, С. А. Лавочкин, А.И. Микоян, В.М. Петляков, Н.Н. Поликарпов, А. А. Архангельский, М.И. Гуревич, В.М. Мясищев, П. Д. Сухой, В.Я. Климов, А.Д. Швецов – конструкторы моторов.
Подобно тому, как в наше время юноши и девушки мечтают быть конструкторами космических кораблей или космонавтами, так в 30-е годы молодежь стремилась получить профессию авиационных инженеров или летчиков. Фантастические по тем временам перелеты, совершенные В. П. Чкаловым, М.М. Громовым и их товарищами, высотные рекорды В.К. Коккинаки привлекали внимание также и потому, что все эти полеты были совершены на самолетах, задуманных советскими конструкторами и сделанных советскими инженерами и рабочими. Советские тяжелые бомбардировщики конструкции Туполева и истребители конструкции Яковлева в середине 30-х годов отвечали требованиям авиационной техники того времени. В конце 30-х годов в связи с начавшимися вооруженными конфликтами и особенно после начала второй мировой войны требования к летно-техническим данным самолетов, к их скорости, маневренности, потолку, оборудованию и вооружению значительно возросли. Война в Европе показала, что Германия имеет пикирующие бомбардировщики, средние бомбардировщики и истребители, обладающие высокими качествами. Бурно развивалась истребительная авиация в Англии. В скором времени английские истребители по своим боевым качествам не только не уступали немецким, но и превосходили их. Гигантскими шагами развивалось авиационное производство в Соединенных Штатах Америки и Канаде.
Вскоре после начала второй мировой войны Советское правительство приняло ряд неотложных мер по строительству новых авиационных заводов и по реконструкции старых. Однако реализация этих решений осуществлялась недостаточно быстро и эффективно, значительно отставала от все нарастающего темпа развития событий в мире.
В 1939 г. конструктор А.С. Яковлев и его сотрудники создали новый истребитель Як-1. В 1940 г. по проекту конструкторов Микояна и Гуревича были выпущены истребители МиГ-3, а по проекту Лавочкина и его сотрудников – истребитель ЛаГ-3. Истребитель МиГ-3 развивал скорость до 629 км в час, поднимался на высоту до 12 тыс. м и мог покрыть расстояние в 700 км. Советские самолетостроители изготовили также великолепный штурмовик Ил-2 (конструктор Ильюшин) и пикирующий бомбардировщик Пе-2 (конструктор Петляков).
Однако серийное производство новых самолетов едва начинало налаживаться. В 1940 г. было выпущено всего 20 самолетов МиГ-3, 2 – Пе-2 и 64 – Як-1. В первой половине 1941 г. производство новых видов самолетов резко возросло, но не могло удовлетворить потребности вооруженных сил, самолетный парк которых значительно устарел. Истребителей новых типов было выпущено 1946, пикирующих бомбардировщиков Пе-2 – 458, штурмовиков Ил-2 – 249. «К середине 1941 г., – говорится в „Истории Великой Отечественной войны“, – наша авиапромышленность перестраивалась, а ее производственная база была значительно расширена и подготовлена к серийному выпуску новых высококачественных боевых самолетов. Были созданы, испытаны и приняты на вооружение военно-воздушных сил новые образцы истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков».
Значительными возможностями обладала танковая промышленность. И здесь работала плеяда талантливых конструкторов. Среди них Н.В. Барыков, профессор В.И. Заславский (он стал жертвой репрессий периода культа личности), В.М. Дорошенко, Ж.Я. Котин, Н.А. Кухаренко, М.И. Таршинов и др. Однако война в Европе 1939-1940 гг. показала, что находившиеся в серийном производстве танки устарели. В 1939 и 1940 гг. были созданы новые типы танков – тяжелый КВ и средний Т-34. По своим боевым качествам эти танки превосходили известные в то время типы боевых машин, производившиеся в других государствах. Это особенно наглядно подтвердилось уже в ходе войны с гитлеровской Германией. Однако до начала Великой Отечественной войны серийное производство новых образцов еще только налаживалось. В 1940 г. было выпущено 243 танка КВ и 115 -Т-34. В первом полугодии 1941 г. танковая промышленность только начала набирать темпы и произвела 396 танков КВ и 1110 – Т-34.
Промышленность по производству артиллерийско-стрелкового вооружения выпускала значительное количество разнообразного вооружения. В конструкторских бюро под руководством В. Г. Грабина, И. И. Иванова, Ф. Ф. Петрова, Б. И. Шавырина и других разрабатывались новые типы орудий и совершенствовались старые. Большая работа по улучшению стрелкового оружия проводилась Г. С. Шпагиным, В. А. Дегтяревым, Ф. В. Токаревым. Многие образцы советского артиллерийского вооружения по своим показателям превосходили иностранные.
Был изобретен реактивный миномет, ставший известным уже в августе 1941 г. и прозванный «катюшей». Однако в производстве артиллерийского вооружения имелись серьезные недостатки, они были следствием устарелых представлений о требуемых в современной войне качестве и видах оружия. В своих воспоминаниях ныне покойный трижды Герой Социалистического Труда Б.Л. Ванников, занимавший пост народного комиссара вооружений, приводит пример поразительно некомпетентного и легкомысленного отношения к вопросам производства современного оружия со стороны некоторых руководителей, непосредственно отвечавших за это дело. Начальник Главного артиллерийского управления Г.И. Кулик предложил накануне Великой Отечественной войны снять с производства 76-миллиметровую пушку и вместо нее быстро сконструировать и запустить новую 107-миллиметровую танковую пушку. Не приводя здесь военно-технических доводов Б. Л. Ванникова против этого предложения, следует отметить главное: «76-миллиметровая пушка „ЗИС“, незадолго до войны поступившая в производство, являлась лучшей современной пушкой".
В связи с возражениями Ванникова дело было доложено И. В. Сталину. Вот как развернулись события дальше: «К концу моих объяснений в кабинет вошел А.А. Жданов. Сталин обратился к нему и сказал: „Вот Ванников не хочет делать 107-миллиметровые пушки очень хорошие, я знаю их по гражданской войне…“ Сталин говорил о полевой пушке времен первой мировой войны: она, кроме калибра по диаметру, ничего общего не могла иметь с пушкой, которую нужно было создать для современных танков и для современных условий боя. Вскользь брошенная Сталиным реплика обычно решала исход дела. Так получилось и на этот раз». На заседании специальной комиссии, разбиравшей этот вопрос, Ванников заявил Жданову: «Вы перед войной допускаете разоружение армии». Тем не менее было решено прекратить производство «самых нужных для борьбы с танками противника 45– и 76-миллиметровых пушек. Не разобравшись в совершенно необоснованных рекомендациях Кулика, Сталин санкционировал это решение, имевшее для армии тяжелые последствия».
Долго затягивался запуск в серийное производство прекрасного миномета, сконструированного Б.И. Шавыриным. Оно развернулось только в 1940 г. Промышленность быстро освоила шавыринские минометы, и к началу войны с гитлеровской Германией было выпущено 14200 82-миллиметровых минометов и 3200 – 120-миллиметровых. Так, благодаря усилиям работников промышленности вооружений дело было выправлено.
Для обстановки культа личности характерно, что виновником срыва производства минометов был выставлен не кто иной как… их конструктор Б. И. Шавырин, который был обвинен во вредительстве. Наркому вооружений удалось не допустить его ареста, но зато в начале июня 1941 г. был арестован сам нарком Б. Л. Ванников…
Неблагополучно обстояло дело и с производством автоматов. Техническая неграмотность и боязнь ответственности приводили к тому, что Кулик, не имея своего обоснованного мнения, фактически тормозил выпуск новых образцов. Из-за этого, в частности, серьезно отставало производство противотанковых и зенитных средств. Накануне войны были сняты с вооружения противотанковые ружья. Сократился выпуск ручных и станковых пулеметов.
В 1939– 1941 годах принимается ряд постановлений СНК СССР и ЦК ВКП(б) об увеличении производства новых типов боевых самолетов, танков, артиллерийского и стрелкового вооружения, кораблей военно-морского флота, организации производства литой многослойной брони, развития промышленности искусственного жидкого топлива и пр.
Но военное производство не поспевало за стремительным бегом событий.
Н.А. Вознесенский в своей книге о советской военной экономике в годы Отечественной войны, опубликованной еще в 1948 г., говорил, что «Отечественная война застала советскую военную промышленность в процессе освоения новой техники, массового выпуска современной военной техники не было еще организовано».
Накануне войны был принят мобилизационный план на вторую половину 1941 и на 1942 г., предусматривавший «военную перестройку промышленности на случай войны», – сообщает Н.А. Вознесенкий. С началом войны этот план превратился в оперативное здание.
Вооруженные силы
Вооруженные силы формировались на основе всеобщей воинской обязанности и потому формула «Красная Армия – армия народа» правильно отражала их назначение и задачи. Вооруженные силы были призваны защищать Советское государство от внешних врагов. Так было, например, на Дальнем Востоке при отражении агрессии маньчжурских милитаристов на КВЖД, а позднее во время боев с японской армией на Хасане и при Халхин-Голе. Но части Красной Армии использовались также и для расширения территории государства (Бухара, Грузия), и для подавления крестьянских восстаний во время гражданской войны, и при коллективизации. В 1939-1940 годах советские вооруженные силы участвовали в агрессии против Польши, Финляндии, а затем использовались для присоединения Прибалтики, Бессарабии и Северной Буковины.
В 1932 году началась реорганизация Красной Армии. Ее численность возросла к 1939 году почти в 4 раза. На 1 мая 1940 года наличный состав Красной Армии составлял 3991 тыс. чел.
По своему социальному происхождению командный состав делился (согласно данным на 1 июля 1940 г.) на следующие категории: офицеры – выходцы из рабочей среды – 37,9%, из крестьян – 19,1%, из служащих – 38,2%. Выходцы из других социальных слоев составляли 0,7%. Более половины офицерского состава (54,6%) были коммунистами, 22,1% – комсомольцами.
Многое делалось для оснащения армии новейшими образцами боевой техники. Важную роль в поддержании вооруженных сил на уровне современных требований выполняла военная наука, разработавшая систему взглядов на стратегию и тактику вооруженных сил.
Опыт гражданской войны, локальных войн 20-х и 30-х годов изучался и применялся в ходе обучения войск. В 30-е годы советская военная наука была источником передовых идей в мировой военной науке. В 1932 г. в Красной Армии впервые в мире были сформированы механизированные корпуса, а в 1934 – 1935 гг. бронетанковые и механизированные части были выделены в специальный род войск. Это было смелое, революционное решение, исходившее из правильных предпосылок о возрастающей роли этого рода войск в грядущей войне. В 1939 г. был сделан неправильный вывод из опыта применения танков во время войны в Испании. В результате было признано нецелесообразным сохранение крупных бронетанковых соединений, механизированные корпуса были расформированы.
Советский Союз был родиной парашютизма и созданных позднее на этой основе авиадесантных войск. Высадка авиадесантов была с успехом продемонстрирована на маневрах 1934 и 1935 гг., на которых присутствовали военные делегации ряда капиталистических государств. По мнению иностранных экспертов. Красная Армия была в середине 30-х годов одной из самых передовых и современных армий мира. Этот вывод сыграл немаловажную роль для принятия французским, а затем чехословацким правительствами решений о заключении с Советским Союзом договоров о взаимной помощи.
Параллельно с количественным и качественным ростом вооружения и боевой техники совершенствовалась организационная структура Красной Армии.
Советская военная наука придавала огромное значение моральному фактору, и эта правильная ориентация оправдала себя во время войны с Германией и при обороне, и в наступлении.
Советская военная доктрина исходила из вероятности возникновения новой мировой войны, которая примет длительный, затяжной характер. В этой войне против Советского Союза может выступить коалиция империалистических государств. Война потребует напряжения всех ресурсов государства: экономических, политических и моральных. Предполагалось, что она будет вестись на территории противника, носить характер войны на уничтожение и победа будет достигнута малой кровью. Эти положения имели существенные изъяны – исключалась возможность ведения войны на собственной территории и ошибочно исходили из предположения о незначительных потерях. Бытовавшая долгие годы политическая установка на безусловную вооруженную поддержку Красной Армии со стороны трудящихся капиталистических стран также сыграла свою отрицательную роль.
Эти неправильные взгляды получили широкое хождение в армии и в народе. Они также распространялись и в произведениях некоторых писателей. Например, перед войной была издана и быстро разошлась книга Н. Шпанова «Первый удар». По этой книге уже на второй день войны в Германии вспыхивали восстания против гитлеровского режима…
Проверка теории боевой практикой войны также показала, что некоторые вопросы были решены неверно и что даже правильные теоретические положения не всегда могли осуществляться на практике. Эти просчеты, основанные больше на идеологии, вместе с основной причиной – труднообъяснимой неготовностью к отражению агрессии – заставляют и спустя 50 лет еще раз задумываться на тем, почему стали возможны внезапность вторжения и первоначальные успехи фашистской армии.
Среди недочетов советской военной теории следует назвать недостаточную разработанность вопроса о характере и содержании начального периода войны в условиях внезапного массированного нападения. В результате этого и обучение войск не всегда соответствовало способам ведения боевых действий, характерным для первого периода второй мировой войны.
Совершенно очевидно, что опасность войны с Германией в 1941 г. недооценивалась. Разрабатывая план ведения войны на случай гитлеровской агрессии, наше командование считало, что военные действия в начале вторжения будут вестись ограниченными силами прикрытия, после отмобилизования и развертывания главных сил мы сможем разгромить агрессора в приграничной зоне и перейти в общее наступление, перенеся действия на территорию врага. Прикрытие и оборона западных границ возлагались на приграничные военные округа. Крупные силы, входившие в состав приграничных округов, были расположены на большом удалении от границы и не имели достаточного количества транспортных средств. В непосредственной близости от границы находились отдельные подразделения.
Мало уделялось внимания вопросу стратегической обороны. Считая наступление главным способом вооруженной борьбы, военная теория недостаточно разрабатывала вопросы организации и ведения обороны, которая рассматривалась как подчиненная по отношению к наступлению. Предполагалось, что оборона будет иметь местный характер, строиться лишь на отдельных участках, а не на всем фронте вооруженной борьбы.
Эти и некоторые другие ошибочные взгляды на основные вопросы ведения современной войны оказали отрицательное влияние на подготовку вооруженных сил к войне.
Многих ошибок можно было бы избежать, если бы некоторые предостережения советских военачальников не были незаслуженно забыты. Еще в 1936 г. выдающийся советский военачальник и теоретик военного искусства маршал М.Н. Тухачевский публично предостерегал (в своем выступлении на 2-й сессии ЦИК СССР), что Германия готовится к внезапному нападению, что германская армия будет готова неожиданно напасть. Тухачевский также полагал, что немцы начнут войну первыми, чтобы обеспечить внезапность нападения. Однако, как пишет известный военный деятель А.И. Тодорский, соображения Тухачевского тогда не были приняты во внимание.
Большое значение для вооруженных сил Советского Союза, для изучения опыта и его практического применения имели, кроме таких локальных и специфических военных конфликтов, как бои на Хасане и Халхин-Голе, военные действия в Европе в 1939-1940 гг. и советско-финский вооруженный конфликт.
Советские военные специалисты тщательно изучали опыт этих боев, спешили извлечь уроки, реализовать то положительное, что можно было применить в войсках. Однако времени для обучения войск новейшим методам ведения войны и для технического переоснащения Красной Армии оставалось крайне мало, буквально считанные недели. А сделать нужно было очень много. И многое было сделано. На совещании руководящих военных работников в декабре 1940 г. – январе 1941 г. обращалось внимание на необходимость обучения курсантов и слушателей методам и формам современного боя с привлечением используемых в бою средств, в том числе танков, артиллерии и т.д.
В 1940 г. Наркомат обороны и Генеральный штаб представили правительству свои предложения по проведению необходимых мероприятий по стратегическому развертыванию. После рассмотрения правительством этих соображений в 1941 г. были разработаны планы прикрытия и создана в приграничных районах группировка войск.
В 1940 г., а также в первой половине 1941 г. Советское правительство приняло ряд постановлений, в которых правильно обращалось внимание на серьезные недостатки в подготовке войск, в техническом оснащении, в подготовке приграничных оборонительных рубежей. В результате значительно возросло общее число стрелковых дивизий. Началось формирование артиллерийских противотанковых бригад артиллерии резерва Главного командования. Вновь начали создавать механизированные корпуса, отдельные танковые и механизированные дивизии. Большое внимание было обращено на увеличение численности авиадесантных войск. В первой половине 1941 г., еще до начала войны, удалось завершить формирование нескольких авиадесантных корпусов. Расширялась сеть противовоздушной обороны (ПВО), улучшалась ее организационная структура. Большая работа была развернута на флоте и в военно-воздушных силах. Формировались новые части инженерных войск, войск связи и др.
Однако техническое перевооружение войск затягивалось и к моменту нападения гитлеровской Германии завершено не было.
«На 22 июня 1941 г., – пишет полковник А. Никитин, – новая материальная часть боевой авиации в приграничных военных округах составляла всего 22 процента, а старая 78 процентов».
Примерно аналогичное положение сложилось в танковых и механизированных соединениях, которые к началу войны были укомплектованы новой техникой лишь наполовину.
Серьезная ошибка, которая в начале войны привела к тяжелым последствиям, была допущена в результате решения о разоружении укреплений на старой границе (1939 г.) в связи со строительством новых оборонительных рубежей. Разоружение старой границы было проведено быстрыми темпами, а строительство новых рубежей затянулось. Достаточно сказать, что планы строительства, утвержденные летом 1940 г., были рассчитаны на несколько лет! В своих мемуарах генерал армии И.И. Федюнинский, командовавший с апреля 1941 г. 15-м стрелковым корпусом Киевского особого военного округа, рассказывает, что строительство укреплений было далеко от завершения.
Бывший начальник инженерных войск Ленинградского фронта генерал-лейтенант Б. Бычевский пишет, что строительство инженерных сооружений на участке Ленинградского военного округа продолжалось еще 21 июня 1941 г. и не было завершено. Бычевский также указывает (со слов начальника инженерного управления Прибалтийского военного округа генерал-майора В.Ф. Зотова), что «саперные части этого округа, также как и нашего, находились на строительстве дотов, готовых сооружений не имелось».
Законченные сооружением узлы обороны во многих случаях не имели предусмотренного вооружения. Гарнизоны нуждались в доукомплектовании. Начальник Главного политического управления Красной Армии армейский комиссар А.И. Запорожец сообщал наркому обороны маршалу С.К. Тимошенко 15 апреля 1941 г.: «Укрепленные районы, строящиеся на наших западных границах, в большинстве своем небоеспособны».
Если бы не была разоружена старая граница, то даже при незавершенности строительства новых оборонительных узлов Красная Армия могла бы при отходе опереться на старые укрепления и выиграть драгоценное время для приведения частей в порядок и нанесения контрудара.
Печальную картину являет и история с реконструкцией старых и строительством новых аэродромов вблизи западной границы. Вопреки мнению военного командования начались одновременные работы на большинстве приграничных аэродромов. Многие из них при этом строились в опасной близости от границы. К началу войны строительство так и не было завершено, и авиация оказалась в крайне неблагоприятных условиях из-за большой скученности, ограниченности в маневре и демаскировки.
Поскольку в случае войны предусматривались отражение удара врага и перенесение военных действий на его территорию, основные склады и мобилизационные запасы размещались неподалеку от старой границы, в Белоруссии, на Украине, под Смоленском. В 1940 г. при рассмотрении правительством вопроса о месте размещения мобилизационных запасов «представители центральных довольствующих управлений и Генерального штаба предлагали разместить их за Волгой. Однако И.В. Сталин отверг эти предложения и дал указания сосредоточивать мобилизационные запасы на территории приграничных военных округов». Но какие соображения двигали Сталиным? Ответа на этот вопрос советские специалисты не дают.
В 1940 г. был принят ряд мер для укрепления единоначалия. Институт военных комиссаров был отменен и введены должности заместителей командиров по политической части.
Вооруженный конфликт с Финляндией, изучение стояния вооруженных сил выявили серьезные недостатки в подготовке командного состава. Особенно это относилось к пехоте, где на 1 мая 1940 г. не хватало 1/3 начальствующего состава. Констатировалось, что ежегодные выпуски военных училищ не обеспечивают создания необходимых резервов. Качество подготовки было низкое. Выяснилось, что в звене взвод-рота до 68% командиров имеют лишь краткосрочную 5-месячную подготовку курсов младшего лейтенанта.
Репрессии, которые И.В. Сталин обрушил на командный состав Красной Армии, еще более ухудшили положение с командными кадрами. Одной из первых жертв был военный атташе Советского Союза в Лондоне В. Путна, ложно обвиненный в подпольной контрреволюционной троцкистской деятельности. На открытом процессе «антисоветского троцкистского центра» в январе 1937 г. было упомянуто имя маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского. И хотя тут же было заявлено, что Тухачевский никакого отношения к делу не имеет и ни в чем не обвиняется, на его имя была брошена тень. Этого-то, очевидно, и добивался государственный обвинитель на процессе Вышинский, который в своих вопросах, обращенных к обвиняемым по крайней мере десять раз назвал имя маршала.
Маршал Тухачевский продолжал оставаться на своем посту, но в это время его судьба была фактически решена. Стремясь скомпрометировать Тухачевского и других более талантливых руководителей Красной Армии, их обвинили в заговоре против Советской власти.
Существует несколько версий этой истории. Они базируются на материалах, приведенных бывшим адъютантом заместителя начальника гестапо Кальтенбруннера Хеттлем, опубликовавшим в 1950 г. под псевдонимом В. Хаген книгу «Тайный фронт». Позднее Хеттль переиздал ее уже под своим собственным именем. В этой книге он рассказал о провокационно-шпионской деятельности гестапо, в том числе и о том, как в недрах немецких разведывательных и контрразведывательных органов были состряпаны документы, предназначенные для того, чтобы скомпрометировать высшее советское военное командование. Эта версия сходится с изложением событий в посмертно изданных мемуарах руководителя одного из отделов имперского управления безопасности В. Шелленберга. Имеются и другие материалы по этому делу, упоминания в мемуарах политических деятелей западных стран и т.п.
Репрессии против преданных делу коммунизма партийных и советских кадров вызывали злорадство врагов Советской страны. Особенно радовались в Берлине, где фашисты давно обдумывали планы ослабления Красной армии и Советского государства. Эти намерения усилились после заключения между Советским Союзом, Францией и Чехословакией пактов о взаимной помощи, которые служили препятствием фашистской агрессии в Европе. Руководили гитлеровцами и расчеты внутриполитического порядка. Эти расчеты заключались в том, чтобы полностью подчинить немецкую армию фашистскому влиянию, раз и навсегда заставить немецких генералов отказаться от каких бы то ни было попыток проводить самостоятельную политику, опираясь на армию. Это было тем более важно, по мнению гитлеровцев, что начавшиеся перевооружение и увеличение немецких вооруженных сил требовали полной фашизации руководства ими. Поэтому попытки скомпрометировать любыми способами наиболее «строптивых» генералов не прекращались. Можно было бы обвинить немецких генералов в том, что они вступили в преступную связь с советскими генералами… Можно было бы сфабриковать документы, подтверждающие это. Можно было бы, наконец, найти способ переправить эти документы в Москву, чтобы скомпрометировать и советский генералитет…
Предоставим слово Вальтеру Шелленбергу.
В начале 1937 г. Гейдрих – непосредственный начальник Шелленберга – поручил ему подготовить обзор о взаимоотношениях между рейхсвером и Красной Армией в прошлые годы.
Как известно, в 20-е годы после заключения между Германией и СССР договора в Рапалло советско-германские отношения развивались нормально: налаживались торговля, контакты по научно-технической линии. Германия и СССР обменивались и военными делегациями. Некоторые военные руководители Красной Армии учились в немецкой военной академии. В числе слушателей был, например, командарм И.Э. Якир, блестяще окончивший эту академию. По просьбе руководителей рейхсвера Якир читал для немецких офицеров курс лекций по военным операциям во время гражданской войны. По всем этим и другим вопросам между советскими и немецкими учреждениями велась обычная служебная переписка. Среди этой переписки были бумаги, подписанные руководителями советских учреждений, в том числе и военных. В немецких архивах имелись факсимиле Тухачевского и других видных советских военачальников. Это обстоятельство сыграло немаловажную роль в подготовке их гибели.
Требуемый обзор был вскоре Шелленбергом представлен. Гейдрих сообщил Шелленбергу, что он располагает сведениями о том, будто советские генералы во главе с Тухачевским с помощью немецких генералов собираются осуществить переворот, направленный против Сталина. Эта идея была «подброшена» Гейдриху русским белоэмигрантом генералом Скоблиным, который был советским агентом. Родившуюся в Москве идею заговора военных тут же подхватили в Берлине. Гейдрих, по свидетельству Шелленберга, моментально понял, как использовать эту мысль.
«Если действовать правильно, можно нанести такой удар по руководству Красной Армии, от которого она не оправится в течение многих лет», – пишет Шелленберг. План был доложен Гитлеру и получил его одобрение. Гестапо, не располагавшее, разумеется, никакими документами на этот счет, начало их быстро фабриковать.
Оставляя в стороне многочисленные подробности этой чудовищной провокации, укажем, что поддельные документы, обвиняющие высшее командование Красной Армии в заговоре, были подготовлены к апрелю 1937 г… Немецкий агент в Праге установил контакт с доверенным лицом президента Чехословакии Э. Бенеша и сообщил ему, что он располагает документами о заговоре среди высшего командования Красной Армии. Бенеш немедленно сообщил об этом Сталину. Вскоре в Прагу прибыл специальный уполномоченный Ежова. В апреле-мае 1937 г. произошли аресты высших офицеров Красной Армии. Среди них был и маршал М.Н. Тухачевский. Были арестованы также Н.Э. Якир, И.П. Уборевич, А.И. Корк, Р.П. Эйдеман, Б.М. Фельдман, несколько раньше – В.М. Примаков, В.И. Путна. Тем, кто давал распоряжение об их аресте и суде над ними, должно было быть известно, что обвинения беспочвенны, а документы сфабрикованы. 12 июня 1937 г. Тухачевский и его товарищи были расстреляны. Покончил самоубийством начальник Главного политического управления Я.Б. Гамарник. Аресты и уничтожение военных кадров продолжались и после 1937 г. Так, по ложному обвинению были расстреляны маршал В.К. Блюхер, герой гражданской войны, многие годы командовавший армией на Дальнем Востоке, бывший начальник Генерального штаба и первый заместитель наркома маршал А.И. Егоров.
Согласно документам, опубликованным в 1990 году, из армии (без ВВС) в 1937 году было уволено 18 658 чел., или 13,1% к списочному составу (в 1936 году – 4,2%). Среди них арестованные составляли 4474, исключенные из ВКП(б) «за связь с заговорщиками» – 11 104. Из первой категории были восстановлены в армии 206 человек, из второй – 4338.
Репрессии в армии продолжались и в следующем, 1938 году. Всего уволено 16 362 (9,2% к списочному составу). Из них арестовано 5032 (восстановлено затем 1225), за «связь с заговорщиками» – 3580. Значительная часть из них – 2864 человека – была восстановлена в 1939 году. В 1939 году арестов стало меньше – 73 (восстановлено – 26), уволено «за связь с заговорщиками» – 284 (восстановлено – 126).
Но, разумеется, дело было не только в количестве репрессированных командиров, но и в том, что были уничтожены или заключены в тюрьмы и лагеря выдающиеся военные деятели. Качество офицерского корпуса и генералитета в его высшем и старшем звене резко снизилось. В 1940 и 1941 годах продолжалось уничтожение арестованных командиров. В конце октября 1941 года, когда война бушевала уже вовсю, под Куйбышевым были расстреляны, вывезенные туда генерал армии Г. Штерн, генералы, командовавшие ВВС – Я. Смушкевич, П. Рычагов, бывший командующий Прибалтийским военным округом А. Локтионов, бывший начальник Главного разведывательного управления министерства обороны И. Проскуров и другие.
Среди мотивов увольнения из начальствующего состава Красной Армии фигурировала и принадлежность к «нежелательным национальностям». Согласно директиве Народного комиссара обороны от 24 июня 1938 года увольнялись с должностей командиров и политработников поляки, немцы, латыши, литовцы, финны, эстонцы, корейцы и другие «уроженцы заграницы и связанные с ней». Пострадало в конечном счете 2219 человек. Так выглядело на деле равенство национальностей всего год спустя после принятия сталинской конституции.
В ходе репрессий и чистки немало командиров и политработников было уволено также по мотивам пьянства, морального разложения и расхищения «народного достояния». Таковых набралось за три года чистки, в 1937-1919 годы, без малого 2600 человек. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем об обоснованности обвинений против этой категории военнослужащих.
В «Истории Великой Отечественной войны» написано, что «…подверглись репрессиям около половины командиров полков, почти все командиры бригад и дивизий, все командиры корпусов и командующие войсками военных округов, члены военных советов и начальники политических управлений округов, большинство политработников корпусов, дивизий и бригад, около трети комиссаров полков, многие преподаватели высших и средних учебных заведений».
Маршал Советского Союза И.Х. Баграмян считал, что уничтожение накануне войны как «врагов народа» выдающихся советских полководцев, по сути, было одной из причин крупных неудач в первый период войны.
Репрессии, обрушенные на советские военные кадры, имели крайне неблагоприятные последствия и для внешней политики СССР. О мнимом заговоре президент Бенеш сообщил и французскому премьер-министру Леону Блюму как раз в то время, когда французским правительством обсуждался вопрос о заключении франко-советской военной конвенции, которая предусматривала практические шаги для реализации договора о взаимной помощи. В своем письме, переданном через сына Блюма, Бенеш рекомендовал проявлять исключительную осторожность в отношении с советским генеральным штабом, так как его руководители находятся в заговоре с Германией. Блюм впоследствии утверждал, что именно это сообщение сорвало заключение франко-советской конвенции. Враждебные Советскому Союзу французские политические круги стали утверждать, что подписывать военные обязательства с СССР нельзя, так как там существует заговор, если же заговор сфабрикован и репрессии продолжаются, то это свидетельствует о неустойчивости внутреннего положения СССР. Следовательно, подводили они к выводу, на Советский Союз в войне против Германии рассчитывать не приходится.
Красная Армия потеряла своих лучших командиров как раз в тот момент, когда на горизонте все более сгущались тучи войны. Не так-то было просто в короткий срок подготовить новых командиров полков, бригад, дивизий и корпусов. Выдвинутым на эти должности командирам подразделений часто не хватало знаний, опыта, которые не могли быть восполнены лишь способностями и преданностью долгу. Высшее военное образование к началу войны имели лишь 7% офицеров, 37% не имели полного среднего военного образования. К лету 1941 г. около 75% командиров и 70% политработников работали в своих должностях не более одного года. Лишь в ходе войны проявились таланты и полководческое искусство командиров.
Глава 4. Руководители и война
Советско– германский пакт был воспринят советскими руководителями с воодушевлением по целому ряду причин. Во-первых, подтверждалась, казалось, на практике возможность использования противоречий между капиталистическими государствами к выгоде СССР. Во-вторых, открывалась перспектива того, что Советский Союз, используя малые средства, может расширить свою территорию, потеснив «капиталистический мир». В-третьих, в руках Советского Союза оставалось решение, когда и при каких обстоятельствах выступить на главной арене войны. В-четвертых, появлялся резерв времени для лучшей подготовки к большой войне. У Сталина были свои собственные соображения, и вряд ли он делился ими с кем-нибудь из приближенных, ведь речь шла о возможности углубления так удачно складывавшихся отношений с Германией. Но это требовало времени и подготовки населения к новому повороту политики.
Хорошо известно, что реакция на заключение советско-германского пакта 23 августа 1939 года была далеко не однозначной, особенно среди студенческой молодежи. Были смущены и многие члены партии, которые давно и прочно усвоили, что фашизм является главным врагом. Однако теория использования противоречий в стане империализма была также неплохо вызубрена коммунистами, а самое главное – понимание тактики: лучше всего стравить капиталистов, заставить их воевать друг с другом, к выгоде большевиков и социализма. В ноябре 1940 года Жданов скажет по этому поводу в одном из своих выступлений в закрытой аудитории:
"…тов. Сталин всячески рекомендует, чтобы мы тайники, связанные с механикой международной политики, знали, изучали, чтобы в этом отношении, как говорит тов. Сталин, не были вахлаками… Роль… медведя (т.е. России. – А. Н.) заключается в том, что, пока дровосек дрова ломает, мы ходим по лесу и требуем попенную плату" (веселое оживление в зале, бурные аплодисменты, смех).
…Просматривая архивный фонд А.А. Жданова, я обратил внимание на довольно обширное письмо некоего Золотова В.П., члена ВКП(б) с 1928 года, жителя Москвы. Письмо заинтересовало меня прежде всего тем, что Жданов хранил его среди своих наиболее важных бумаг. Хотя дата на письме отсутствует, но по ряду признаков оно безусловно написано в 1939 году, когда вырисовывалась возможность соглашений с обеими группировками – англо-французской и германской. Золотов исходит из того, что главный враг Советского Союза – это Англия. По его мнению, основная задача советской внешней политики заключается в том, чтобы способствовать развязыванию войны между Германией и Англией. «Англию надо бить, – пишет Золотов, но бить английским методом, т.е. чужими руками». Член ВКП(б) Золотов предлагает – в случае войны Германии с Англией и Францией – обещать Германии «соблюдение нами нейтралитета, обеспечить охрану ее тылов, а концентрацией Красной Армии на западной границе парализовать возможность Польши вступить в войну на стороне Германии». Эти слова подчеркнуты Ждановым фиолетовыми чернилами. Не правда ли, схема, предложенная Золотовым, весьма приближается к курсу внешней политики, избранной Сталиным? В итоге – все капиталистические группировки истощены, воюя друг с другом, и в этот момент «СССР бросит на весы истории меч Красной Армии».
Вывод точь-в-точь соответствует «доктрине Сталина», сформулированной еще в середине 20-х годов, но напечатанной в собрании его сочинений только в 1947 году, т.е. через два года после победоносного окончания войны против Германии. Ну, что Золотов, в конце концов мало ли доморощенных и непрошенных советчиков! Все это было бы так, если бы в дальнейшем Жданов не развивал сам то, что можем мы назвать с некоторой шутливой натяжкой «доктриной Золотова».
В черновых записях Жданова по поводу договора о ненападении между СССР и Германией мы находим любопытные мысли, отдающие «золотовщиной», например: «тигры и их хозяева». Хозяе-ва тигров науськивали их на восток. Надо повернуть клетку в сторону англичан. И далее, Англия – принципиальный враг мира и коллективной безопасности. И больше: «Дранг нах Остен» – английская выдумка.
Жданов рассматривает идущую в Европе войну как очень подходящее время для расширения территории Советского Союза: «Политика социалистического государства заключается в том, чтобы использовать противоречия между империалистами, в данном случае военные противоречия, для того, чтобы в любое время расширить, когда представляется эта возможность позиции социализма. И далее, уже более конкретно: „Из этой практики мы исходили за истекший год, она дала, как вы знаете, расширение социалистических территорий Советского Союза“. Такова будет наша политика и впредь, и тут вам всем ясно по какой линии должно идти дело (смех)». Жданов вполне откровенен, холодно циничен, ибо он обращается к «своим»: «У нас нейтралитет своеобразный – мы не воюя получаем кое-какие территории (смех). Для того чтобы этот нейтралитет поддержать, нужна сила». И снова: «Мы должны быть настолько сильны, чтобы эти позиции социализма отстоять и дипломатическим, и военным путем». Он призывает «не теряя ни дня, ни часа совершенствовать военную технику, военную организацию, учитывая опыт современного наступления, со всеми его ударными средствами и формами…».
Любопытно, что эта часть выступления Жданова была из стенограммы его выступления изъята.
Мнения, что «Дранг нах Остен» – пропагандистский трюк, придерживался, как видно, и другой государственный муж – «всесоюзный староста» М.И. Калинин. Он наложил следующую резолюцию на своем экземпляре книги Гитлера «Майн Кампф», переведенной на русский язык, снабженной примечаниями безымянного редактора и изданной неизвестно где и кем. Резолюция такая: «Многословна, бессодержательна, но для мелких лавочников, обывателям должно нравиться, финансовому же капиталу ценная находка».
Можно посмеяться, конечно, но как-то не хочется, ведь и Жданов, и Калинин, и иже с ними долгие годы уверенно вели народ куда-то в коммунистические дали…
20 мая 1941 года Калинин выступил с докладом о международном положении на партийно-комсомольском собрании работников служебного аппарата Президиума Верховного Совета СССР.
Он не скрывает, что пакт с Германией был заключен, так как Советский Союз получал от сделки немедленную выгоду: «…этот пакт был неожиданностью для очень многих, – признавал Калинин, – во всяком случае он был неожиданностью для населения и даже казался принципиально противоречащим нашей линии: как же это так – заключать пакт с таким явным врагом, с фашизмом?» Но – предложены были соответствующие условия, «распространяться я не буду, так как материальная сторона их всем хорошо известна». Негодование Калинина обращено прежде всего против Англии и Франции. Но почему? Да потому, что они… плохо воюют! «Их бездеятельность граничит с преступностью». И добавляет «если бы это было у нас, то это так бы и квалифицировалось – преступная неподготовленность к войне». Запомним эти слова. Но почему же Калинин так сердит на Англию и Францию? Ему-то что? Всего лишь год с небольшим тому назад Советский Союз поддерживал «мирное наступление» Гитлера и клеймил Англию и Францию как агрессоров, а соратник по Политбюро – Молотов – заявлял во всеуслышание, что преступно вести войну под флагом уничтожения гитлеризма.
Калинин разочарован, и ясно почему – концепция о взаимном истощении враждующих капиталистических государств не работает. А ведь на ней была основана долголетняя стратегия большевистской партии, еще от Ленина унаследованная. И вдруг он обнаруживает, что все идет не так, как, скажем, в первую империалистическую, и вопреки решениям партийных съездов и Коминтерна, и что «Майн Кампф» – это «ценная находка» не только для финансового капитала, а программа завоевания «жизненного пространства» для немцев. Калинин, в отличие от Сталина, откровенно говорит теперь, что Германия ведет завоевательную войну, «многие в СССР», по мнению Калинина, «с удовольствием» встречают известия об успехах англичан, внутренне сочувствуют тому, чтобы немцы были биты".
И все же не эти рассуждения – лейтмотив предвоенных выступлений Калинина в закрытых аудиториях – объясняют стратегию ВКП(б) в грядущих событиях. "А как бы использовать этот момент так, чтобы это было выгодно большевизму? – спрашивает он. Коммунисты, по его мнению, чересчур увлекаются миром, а их, по Калинину, «прежде всего, должен интересовать вопрос о том, что может извлечь коммунистическая партия из тех событий, которые происходят один раз в полсотни лет».
"Если вы марксисты, – поучает далее Калинин, – если вы изучаете историю партии, то вы должны понимать, что это основная мысль марксистского учения – при огромных конфликтах внутри человечества извлекать максимальную пользу для коммунизма (выделено мною. – А. Н.). И далее: «…Коммунист должен желать драки, если имеются шансы на успех. А разве у нас нет таких шансов? Они имеются, в этом у меня нет никаких сомнений» и, наконец: "я считаю, что самое лучшее для понимания марксизма – это изучение военного дела, а еще лучше, когда борются за него с оружием в руках, лучшего метода для изучения марксизма нет" (выделено мною. – А. Н.). Таков был «добрый дедушка» Калинин. Пожалуй, никто из советских лидеров или из руководителей Коминтерна не объяснил лучше, чем Калинин, каково должно быть отношение коммунистов к войне. «Война, – признает „всесоюзный староста“ очень опасное дело, она связана со страданиями…», но война и такой момент, "когда можно расширить коммунизм (выделено мною. – А. Н.)". Этого, подчеркивает Калинин, «нельзя выпускать из виду». Он удовлетворен тем, что уже «удалось несколько расширить зону коммунизма и сделать это сравнительно с маленькими расходами средств», и мимоходом и конфиденциально, в скобках, для соучастников только: «(вы об этом знаете, конечно)». Но, предупреждает Калинин, если это (то есть расширение зоны коммунизма. – А. Н.) потребует и «большего напряжения», то «коммунисты, поскольку они коммунисты, поскольку они представляют передовую интернациональную бригаду, от этого уклониться не смогут…»
Обратим внимание, что речь здесь Калинин ведет не о защите отечества, не об обороне страны от нападения врага, а о наступлении, о «таком прыжке» к «укреплению коммунизма, который, может быть, будет решающим для всего последующего исторического хода событий», а затем уже формальный глава советского государства переходит на тон соблазняющий: «Это ведь заманчивая штука. Я не думаю, чтобы это не увлекало». И партийно-комсомольская аудитория вторит одобрительным смехом и аплодисментами.
И дальше уже, по восходящей, к кульминации: «…Так вот, большевики должны быть всегда подготовленными. Мы не защитники войны, но если нас заденут, то мы только этого и ждали (смех, аплодисменты)». И уже обращаясь к армии: «Армия должна думать: чем скорее драка, тем лучше» (бурные аплодисменты).
Но может быть, этот воинственный призыв характерен лишь для одного Калинина? Вот перед нами тезисы к его выступлению, подготовленные заведующим секретариатом Председателя Президиума Верховного Совета СССР Ф. Кретовым:
Тезис № 9 – Результаты сталинской внешней политики: «мы остались вне войны, сумев в то же время серьезно потеснить капиталистический мир».
Тезис № 10 – «Капиталистический мир полон вопиющих мерзостей, которые могут быть уничтожены только каленым железом священной революционной войны».
Тезис № 11 – «Нельзя безотчетно упиваться миром – это ведет к превращению людей в пошлых пацифистов…»
«Мы не за мир любой ценой. Нет, мы ведем активную, я бы сказал, наступательную политику против капитализма».
Тезис № 14 – «Но капиталисты „предполагают“, а коммунистический бог „располагает“, СССР рассчитывает, что воюющие стороны скорее всего, пожрут друг друга, задушат друг друга во взаимных объятиях…»
Примерно о том же говорит 15 марта 1940 года, т.е. немедленно после окончания советско-финляндской войны, и А. С. Щербаков, в то время первый секретарь Московского обкома ВКП(б): «Советский Союз продвинул свои границы на Западе, а капиталистический мир вынужден был потесниться…»
Похваляется и Шкирятов, председатель Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б): «Наше красное советское знамя высоко реет над всем миром, оно поднялось еще выше. Я приведу два факта: за это короткое время к нам была присоединена Западная Белоруссия и Западная Украина… наша Красная Армия на Карельском перешейке дала по-настоящему отпор международной буржуазии».
За две недели до начала войны, 5 июня 1941 года, Калинин выступает с докладом о международном положении на собрании выпускников Военно-политической академии им. Ленина в Москве.
Здесь он снова повторяет свои основные тезисы – «самый волнующий сейчас вопрос, будем ли мы воевать, или нет». Вопрос этот новоиспеченным политработникам кажется нелепым – в зале смех. Но почему же смеются? Да потому, что, как говорит Калинин, "в момент, когда, казалось чемберленцовцам, что рука агрессора была уже занесена над нами, она была отведена «рукой товарища Сталина». (Бурные и продолжительные аплодисменты.) Значит ли это, что войны не будет? Калинин на этот раз, ведь он имеет дело с военной аудиторией, отделывается общим соображением ленинизма: «трудовые массы извлекут должные уроки и обрушат свой гнев на буржуазию».
Главные объекты его атаки – по-прежнему Англия и Франция, к ним он еще присоединяет и Соединенные Штаты, где, по его мнению, усилилась «диктатура Рузвельта».
Впрочем, Хозяин так же считает…
Глава 5. Проба мускулов
Советский Союз вступил во вторую мировую войну спустя две с половиной недели после ее начала. 17 сентября 1939 года Красная Армия пересекла польскую границу. Она ударила с востока по отчаянно оборонявшейся от германского вторжения польской армии. Польша была разгромлена совместными усилиями нацистской Германии и Советского Союза. Об этом открыто и громогласно заявил народный комиссар иностранных дел В.М. Молотов на сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 года.
В довольно коротком промежутке между походом в Польшу и нападением Германии на СССР можно условно наметить три этапа советской внешней политики: первый – с сентября 1939 года до поражения Франции в июне 1940 года, второй – до советско-германских переговоров в Берлине в ноябре 1940 года, третий – до нападения Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года.
На первом этапе Сталин, используя два договора с нацистской Германией, старался поскорее реализовать возможности, которые открывались секретными соглашениями.
После занятия Красной Армией Западной Украины и Западной Белоруссии, т. е. Восточной Польши, началась подготовка к проведению «свободного волеизлияния» двенадцатимиллионного населения проживавшего там в пользу объединения с Украинской и Белорусской ССР. Но еще раньше на территории, только что занятые Красной Армией, прибыли специальные части НКВД. Они занялись выявлением «классово чуждых» элементов, арестовывали и депортировали их на восток страны. 31 октября Верховный Совет СССР принял законы о «воссоединении» этих областей соответственно с Белорусской и Украинской ССР.
Сохранились в архиве любопытные документы – тексты деклараций Народного собрания Западной Белоруссии о конфискации помещичьих земель, о национализации банков и крупной промышленности, о характере создаваемой в Западной Белоруссии власти с добавлениями и исправлениями, собственноручно сделанными секретарем ЦК ВКП(б) Ждановым. Так сказать, волеизлияние волеизлиянием, а плошать не приходится…
Как я уже упоминал, в сферу государственных интересов СССР отошли также три Прибалтийских республики – Латвия, Литва и Эстония. Осенью 1939 года, как раз в тот момент, когда в Москве подписывался Молотовым и Риббентропом договор о дружбе и границе, СССР заставил Балтийские страны подписать пакты о взаимопомощи и разрешить ввод на их территорию «ограниченных контингентов» советских войск.
Прибалтийские планы Сталина были согласованы с Гитлером через посла Шуленбурга и самого Риббентропа. Как и в случае с Восточной Польшей, советский сценарий был тот же – в октябре 1939 года, т.е. когда Прибалтийские республики все еще были независимыми, хотя и вынуждены были принять советские гарнизоны, НКВД (генерал И. Серов) издал приказ о подготовке к депортации враждебных элементов. Это означает, что план поглощения Прибалтики был выработан уже тогда.
Расписание «свободного волеизлияния» латышей, литовцев и эстонцев было подготовлено в Москве. В точном соответствии с установленным графиком в этих странах были созданы народные правительства; затем 17-21 июня 1940 года были проведены выборы в Народные сеймы Литвы и Латвии, 14-15 июля в государственную думу Эстонии. 21 июля 1940 года, в один и тот же день, во всех прибалтийских странах была провозглашена Советская власть, а еще спустя три недели все три были приняты Верховным Советом СССР в состав Советского Союза. Немедленно началась практическая подготовка к массовой депортации части коренного населения.
Наступила очередь и Бессарабии. 26 июня Молотов потребовал от Румынии незамедлительного возвращения Бессарабии, присоединенной к Румынии в 1918 году. В августе Бессарабия уже была объединена с Молдавской АССР, входившей в состав Украинской ССР, и таким образом была создана Молдавская союзная республика. Заодно была «прихвачена» и Северная Буковина, на которую никаких исторических прав не было, так как она входила в Австро-Венгерскую монархию. Этот акт не был предусмотрен германско-советским секретным протоколом. Немцы, естественно, поморщились. Молотов объяснил германскому послу Шуленбургу, что Буковина «является последней отсутствующей частью объединенной Украины».
Занятие Прибалтики, Бессарабии и Северной Буковины было связано, конечно, и с поражением Франции и оккупацией Германией территорий нескольких европейских государств на севере и на северо-западе Европы. Победы германского партнера на Западе необходимо было уравновесить.
Сталин опасался теперь скорого заключения мира на Западе, в то время как СССР еще не реализовал программу территориального расширения.
Мюнхенское соглашение от 30 сентября 1938 года и капитуляция Чехословакии перед германскими требованиями под нажимом Англии и Франции подали надежду Сталину, что и Советскому Союзу не следует откладывать в дальний ящик реализацию его собственных планов геополитического и стратегического порядка.
Буквально за несколько дней до открытия XVIII съезда ВКП(б) Финляндии было предложено сдать Советскому Союзу в аренду часть финской территории, а именно острова Сурсари (Гогланд) и еще три других, на которых СССР намеревался построить свои военные базы. Предложение было сделано Литвиновым за два месяца до его собственной отставки с поста наркома иностранных дел. Свободолюбивые финны, естественно, это предложение отклонили, даже несмотря на предложение получить взамен значительно большую территорию советской Карелии. Заметим что Литвинов, чье имя неизменно связывается с политикой коллективной безопасности, не видел ничего зазорного в том, чтобы убеждать независимое государство уступить свою территорию. Для Финляндии, однако, это были не «бесплодные острова», а часть своей родной земли.
Летом 1939 года, т. е. уже во время ведущихся переговоров с Великобританией и Францией о взаимной помощи на случай германской агрессии, Главный Военный совет Красной Армии рассмотрел подготовленный Генштабом план военных действий против Финляндии. Он был доложен начальником Генштаба Шапошниковым. Хотя и признавалась возможность прямой поддержки Финляндии со стороны Германии, Великобритании, Франции, а также скандинавских государств, не по этой причине план был отвергнут Сталиным, а из-за переоценки трудностей войны Генштабом. Новый план был разработан только что освобожденным из тюрьмы командующим Ленинградским военным округом К.А. Мерецковым. План был рассчитан на первоначальный удар и разгром финской армии в течение двух-трех недель. Это был своего рода план советского блицкрига. В основе лежал фактор внезапности и высокомерного пренебрежения потенциальными возможностями противника, подобно тому, как это было в германских расчетах войны против СССР.
В то время как разрабатывался план войны против Финляндии (это продолжалось пять месяцев), Советский Союз оказывал на Финляндию непрерывный дипломатический нажим, выдвигая все новые и новые требования, каждое из которых означало не только передачу Советскому Союзу в виде обмена части финской территории, не только сдачу в аренду другой части территории для строительства там советских военных баз, но также и разоружение финской оборонительной полосы на Карельском перешейке («линия Маннергейма»), что полностью передавало судьбу Финляндии в руки могучего южного соседа. Между тем Советский Союз прикрывал этими дипломатическими маневрами подготовку к войне, или, как пишет теперь нынешний начальник Генштаба генерал армии М. Моисеев, «спешно проводились завершающие военно-подготовительные мероприятия». Советский историк Виктор Холодковский, без всякого сомнения, самый компетентный в стране эксперт по истории и политике Финляндии и советско-финляндским отношениям, приводит в одной из своих недавних статей слова Кекконена, в ту пору министра в правительстве Каяндера, отклонившего советские требования: «Мы знали, что уступка требуемой территории означала бы смертельную брешь в системе обороны страны. И мы могли предполагать, что означала бы такая брешь при наличии такого соседа, как Россия».
В СССР началась психологическая подготовка к войне против Финляндии. Тон задал нарком иностранных дел В.М. Молотов, выступивший с длинной речью в Верховном Совете СССР 31 октября 1939 года. В ней он признал, между прочим, что Финляндии было предложено разоружить ее укрепленные районы, что, по мнению Молотова, соответствовало интересам Финляндии. Сами финны почему-то так не думали. Что побуждало советское руководство вести столь упорную политику давления на маленький финский народ? Уверенность в праве силы, своей незаурядности; а главное – это было безопасно, так как Финляндия отошла по соглашению с нацистской Германией в сферу советских интересов, точно так же как и Прибалтика, а Англия и Франция были поглощены собственными военными заботами. К этому времени три Прибалтийских государства уже были принуждены Советским Союзом подписать с ним договоры о взаимопомощи и позволить разместить на их территории «ограниченный контингент» советских вооруженных сил, который превратился очень скоро в неограниченное хозяйничанье на территории пока еще суверенных Прибалтийских республик.
Финляндия, естественно, войны не хотела и предпочла бы урегулировать возникшие по вине Советского Союза осложнения мирным путем, но Сталин стремился к безусловному принятию его требований. Компания запугивания финнов шла параллельно военным приготовлениям. «Правда» печатала беспрецедентно грубые по отношению к Финляндии статьи. Их тон можно было сравнить лишь с тоном советских газет во время московских процессов второй половины 30-х годов.
5 октября Финляндии были переданы следующие советские требования: обмен территории Карельского перешейка, принадлежащего финнам, на вдвое большую, но малонаселенную и неосвоенную часть территории советской Карелии; право на аренду полуострова Ханко, расположенного у входа в Финский залив, и незамерзающего порта Петсамо на полуострове Рыбачий для строительства там советских военно-морских и военно-воздушных баз. Для Финляндии принятие советских условий означало бы утрату всякой возможности защитить себя. Предложения были отклонены. Перед лицом надвигающейся военной угрозы со стороны СССР Финляндия вынужде-на была принять необходимые оборонительные меры. Даже теперь, в 1990 году, советское военное ведомство пытается возложить равную ответственность за начавшуюся войну на обе стороны.
«Финская сторона, – говорится в цитированном уже выше комментарии Министерства обороны СССР, – не только не проявила готовность к достижению каких-либо взаимоприемлемых соглашений с СССР, но…» и т.д. или «Не исчерпав всех возможностей политического урегулирования, СССР и Финляндия практически взяли курс на решение задач военным путем». То есть агрессор и его жертва ставятся на одну доску. 3 ноября 1939 года «Правда» угрожающе заявила в передовой статье: «Мы отбросим к черту всякую игру политических картежников и пойдем своей дорогой, несмотря ни на что. Мы обеспечим безопасность СССР, не глядя ни на что, ломая все и всяческие препятствия на пути к цели».
Четыре советские армии развертывались тем временем на Карельском перешейке, в Восточной Карелии и Заполярье. Наконец, 26 ноября советское правительство объявило об артиллерийском обстреле советской территории в районе селения Майнила, расположенного в 800 метрах от Финской границы; были жертвы среди советских военнослужащих. СССР обвинил финнов в провокации и потребовал отвода финских войск на расстояние 25-30 км от границы, т.е. с ее линии обороны на Карельском перешейке. Финляндия, со своей стороны, предложила обоюдный отвод войск и проведение расследования на месте происшествия в соответствии с конвенцией 1928 года. Согласно свидетельству Хрущева, Сталин не сомневался, что финны перепугаются и капитулируют после того, как 28 ноября СССР в одностороннем порядке порвал договор о ненападении. Финляндия была обвинена в том, что держит под угрозой Ленинград. 30 ноября советские войска открыли военные действия. Маленький народ не испугался. Началась война.
Оказалось, что, несмотря на пятимесячные приготовления, Красная Армия к войне не готова. Неумение действовать в зимних условиях выявилось немедленно. Не помогли ни добровольцы-комсомольцы, брошенные из Москвы и Ленинграда, ни мобилизованные лыжники-спортсмены, многие из которых погибли бессмысленно и бесславно. Попытки опрокинуть Финскую армию лобовыми ударами по укреплениям линии Маннергейма обернулись кровавыми потерями. «Нашим войскам, – говорится в Комментарии Министерства обороны, – ни на одном из направлений, прежде всего на Карельском перешейке не удалось выполнить поставленной задачи».
Все отказывало: танки, скованные морозами; дороги, забитые транспортом; не хватило минометов и стрелкового вооружения, не было зимней одежды. Виноватого нашли сразу: Мерецков был заменен маршалом Тимошенко, с Дальнего востока был вызван генерал армии Штерн. Только после того как были переброшены на Финский фронт значительные силы всех родов войск, 11 февраля 1940 года началось новое наступление, борьба шла за метры. Спустя месяц финская оборонительная полоса была прорвана, и Финляндия оказалась вынуждена принять навязанные ей победителем условия. Мирный договор, подписанный в Москве 12 марта 1940 года, передавал Советскому Союзу Карельский перешеек, включая Виппури (Выборг) и Выборгский залив с островами, западное и северное побережье Ладожского озера с городами Кексгольмом, Сортавала, Суоярви, ряд островов в Финском заливе, ряд других территорий на полуостровах Средний и Рыбачий, а также в аренду полуостров Ханко, с правом содержания здесь, помимо военно-морских и военно-воздушных баз, также и наземных гарнизонов.
Принцип идеологической войны, использованный еще в период гражданской войны, был применен при подготовке и в ходе войны против Финляндии. Для нее было подготовлено марионеточное правительство во главе с одним из лидеров Коминтерна, бывшим руководителем компартии Финляндии О.В. Куусиненом. План предусматривал создание впоследствии Карело-Финской союзной республики путем объединения Карельской АССР с Финляндией.
Однако сам Куусинен никакой самостоятельной роли в этом политическом фарсе не играл. А.А. Жданов – первый секретарь Ленинградского обкома партии, он же член Военного совета 7-й действующей армии, он же член Политбюро ЦК ВКП(б), был здесь ключевой фигурой.
Архивные документы донесли до нас любопытные свидетельства о том, как создавалась Финляндская Демократическая республика, с правительством которой СССР немедленно подписал договор о взаимопомощи и дружбе.
Первый документ – сообщение об образовании правительства ФДР и декларация «Народного правительства» – написан рукой Жданова. Обдумывая, видно, форму его для опубликования, Жданов сделал пометки: «радиоперехват» и «перевод с финского»(!). Образованным человеком был ленинградский секретарь… В этом шестистраничном документе объявлялось об освобождении финнов из под власти и гнета «буржуазии, ее приспешников»; одним словом, документ содержал полный набор уничижительных эпитетов в адрес «правящей клики» и обещание финнам свободы от эксплуатации. Второй документ, написанный Ждановым, – проект инструкции, с чего начать политическую и организационную работу в районах Финляндии, «освобожденных от власти белых».
Третий документ (одиннадцатистраничный) – обращение к трудящимся Финляндии – также написан лично Ждановым. Забавнее всего, однако, если только здесь уместно употребить это слово, текст присяги бойца Народной армии Финляндии. За основу Жданов взял печатный текст военной присяги военнослужащих Красной Армии и внес туда несколько чисто формальных поправок.
Эта бесславная война стоила советскому народу немалых жертв. Согласно сведениям, содержащимся в справке-комментарии Министерства обороны СССР, потери Красной Армии лишь убитыми превысили 67 тысяч человек. Финская же армия потеряла свыше 23 тысяч человек. Эти данные серьезно отличаются от приводимых различными исследователями. В.М. Холодковский полагает, опираясь на источники, что советские потери составили около 74 тысяч убитыми и 17 тысяч пропавшими без вести, а всего 290 тысяч. Финские потери были в 3-4 раза меньше. Б.В. Соколов согласен с финской оценкой: советские потери убитыми составили примерно 200 тысяч и приводит свои собственные выкладки на этот счет.
Колоссальным был моральный ущерб, нанесенный войной против Финляндии. В декабре 1939 года Лига Наций формально осудила СССР как агрессора и изгнала его из Лиги Наций. Только три государства были заклеймены как агрессоры – Япония, Италия и Германия. Теперь и СССР был прибавлен к этому списку. Одна из причин, побудивших СССР поскорее заключить мирный договор с Финляндией и не пытаться полностью захватить эту страну, заключалась в том, что возникла реальная опасность перемещения центра войны с Западного фронта в Северо-Восточную Европу. Западные союзники начали всерьез обдумывать вопрос о посылке 50-тысячного добровольческого корпуса для оказания помощи Финляндии. Однако финское правительство не хотело превратить территорию своей страны в силовое поле великих держав, как то случилось с Испанией в 1936-1939 годах.
Другим негативным результатом для СССР, более важным, нежели изгнание его из Лиги Наций, была усилившаяся уверенность Германии, что в военном отношении СССР гораздо слабее, чем казался ранее. Это укрепило позиции сторонников войны против СССР.
«В нашей войне против финнов, – говорил Хрущев, -…мы смогли в конечном счете одержать победу только после огромных трудностей и невероятных потерь. Победа такой ценой была на самом деле моральным поражением».
Границы СССР были продвинуты на запад. Однако времени для их укрепления оставалось крайне мало. Это должно было стать очевидным после подписания 27 сентября 1940 г. Германией, Японией и Италией Тройственного пакта.
Хотя Советское правительство и было информировано Германией о предстоящем заключении Тройственного пакта еще до его опубликования, оно не было введено в заблуждение относительно истинного характера пакта. В передовой статье газеты «Правда» от 30 сентября 1940 г. по поводу Тройственного пакта подчеркивалось, что его подписание означает «дальнейшее обострение войны и расширение сферы ее действий». В то же время советская печать обращала внимание на оговорку, что Тройственный пакт не затрагивает отношений его участников с СССР, и разъясняла, что эту оговорку следует понимать «как подтверждение силы и значения пакта о ненападении между СССР и Германией и пакта о ненападении между СССР и Италией».
О том, что в СССР не сомневались в смысле Тройственного пакта как пакта о предварительном разделе мира, свидетельствовал и ставший более дружелюбным тон советской печати по отношению к Англии. Например, 5 октября 1940 г. «Правда» поместила весьма обстоятельную и сочувственную корреспонденцию из Лондона о посещении корреспондентом ТАСС одной из лондонских полевых батарей зенитных орудий. Из этой статьи читатель мог легко сделать вывод, что Англия воюет всерьез и ее силы растут. Было много и других событий, заставлявших Сталина подумать о ближайшем будущем. Оно представлялось весьма мрачным. Германия явно нацеливалась на Балканы.
В эти месяцы одно лишь событие по-настоящему порадует Сталина. 20 августа 1940 г. НКВД завершил, наконец, охоту на Л.Д. Троцкого. Он смертельно ранен ударом ледоруба. «Правда» печатает редакционную статью под названием «Смерть международного шпиона», а «Известия» – и того похлеще – статью Д. Заславского «Собаке – собачья смерть».
Но убийство Троцкого ничего не может изменить в грозной ситуации, как не могут изменить ее статьи в советской печати против «агрессора Великобритании и помогающих ее военным усилиям Соединенных Штатов Америки». Советский Союз продолжает поддерживать с обоими государствами дипломатические отношения, но попытки Англии войти в более тесные отношения с СССР отклоняются Сталиным. Хотя тон советской печати и смягчается, а глупая кампания против вступления в войну США и вовсе прекращается, Сталин продолжает ориентироваться на Германию, несмотря на трения, возникающие между СССР и рейхом (Венский арбитраж, проблема нейтралитета Швеции, посылка немецких войск в Румынию и пр.). Отношения между двумя государствами начинают портиться.
К концу 1940 г. под пятой Германии находилась территория в 4 млн кв. км с населением в 333 млн человек. С лета 1940 г. началось систематическое использование экономики Европы для нужд войны. Таким образом высвободилось значительное число немцев для несения военной службы. Разработка плана нападения на СССР идет своим чередом, но тем временем Риббентроп приглашает Молотова прибыть в Берлин. Там Молотов встретился с Гитлером. 12 ноября 1940 г. Молотов в сопровождении большой группы экспертов прибывает в Берлин. В официальной немецкой записи его переговоров с Гитлером говорится: "Молотов выразил свое согласие с заявлениями фюрера о роли Америки и Англии. Участие СССР в тройственном пакте кажется ему полностью приемлемым в принципе (выделено мною. – А. Н.), имея в виду, что Россия должна сотрудничать как партнер, а не просто как объект. В этом случае он не видит трудностей участия Советского Союза в общем усилии". В то же время Молотов требует разъяснений, в частности о «великом азиатском пространстве», выдвигает ряд требований по поводу Финляндии и Южной Буковины, Болгарии и проливов. Перед отъездом в Москву Молотову вручаются проекты о разделе мира на сферы влияния между Германией, Италией, Японией и СССР. 14 ноября Молотов возвратился в Москву.
В Советском Союзе на 50 лет утвердилась версия (и она присутствует во всех без исключения исторических исследованиях, официальных историях, мемуарах, изданных до 1989 года), будто СССР отклонил предложение Гитлера об участии в разделе мира. Ничего подобного не случилось. 26 ноября Гитлеру был направлен ответ, в котором советское правительство соглашалось с германским проектом раздела мира, но с некоторыми поправками: советская сфера влияния должна была распространиться на районы южнее Баку и Батума, т.е. включать восточную Турцию, Северный Иран и Ирак. Советский Союз потребовал также согласия на устройство своей военно-морской базы в Проливах. Кроме того, советские требования касались роли Турции, вывода немецких войск из Финляндии, ликвидации концессий Японии на Северном Сахалине, включения Болгарии в советскую орбиту.
Позднее Молотов несколько раз запрашивал немцев относительно ответа на советские контрпредложения, но германское правительство больше к этой проблеме не возвращалось. Таким образом, если соглашение о разделе мира не состоялось, то в том не было заслуги советского правительства.
Еще с конца 1939 г. наметилось некоторое улучшение болгаро-советских отношений. Были заключены экономические и культурные соглашения, которые способствовали установлению между СССР и Болгарией более тесных связей. Традиционные симпатии болгарского народа к русскому народу, помогавшему в прошлом его борьбе против турецкого владычества, широко распространенная идея славянской солидарности цементировались огромным интересом болгар к России и социалистическими традициями болгарского рабочего движения. Кроме того, значительное усиление Германии на Балканах в результате ее победы на западе вызывало в Болгарии немалое волнение. Играли роль и опасения нападения со стороны Турции. Советский Союз был единственной страной, которая реально могла бы противостоять немецким проискам на Балканах. Во время советско-болгарских переговоров осенью 1939 г. Советское правительство предложило подписать договор о дружбе и взаимной помощи. Однако болгарское правительство отклонило это предложение. В дальнейшем, под влиянием событий в Западной Европе и страха перед усилением советского влияния болгарское правительство все более склонялось к блоку фашистских агрессоров.
После ноябрьских переговоров в Берлине Советское правительство 19 ноября 1940 г. обратилось к Болгарии с предложением заключить договор о дружбе и взаимной помощи. Спустя неделю в Софию прибыл генеральный секретарь Наркоминдел А. А. Соболев, подтвердивший это предложение. Советский Союз заявил о своей готовности оказать Болгарии помощь, в том числе и военную, в случае нападения на нее третьей державы или группы держав. СССР выразил готовность оказать Болгарии и финансово-экономическую помощь. При этом Советский Союз заявлял, что пакт ни в коем случае не затронет существующего режима, независимости и суверенитета Болгарии. Однако уже не было секретом, что Советский Союз нацеливается на юг. Советское нападение на Финляндию служило предостережением. В этот же день, 25 ноября, советское предложение было обсуждено на узком заседании болгарского кабинета министров у царя Бориса и отклонено. Об этом советском предложении был поставлен в известность германский посланник в Софии.
Хотя болгарское правительство и отвергло предложение СССР, однако оно сыграло известную положительную роль, замедлив переход Болгарии в лагерь фашистских агрессоров. Болгарский посланник в Стокгольме доносил своему правительству в середине декабря 1940 г.: «Здесь с интересом отмечают проявленное в последнее время русскими заступничество в пользу Болгарии и Швеции с тем, чтобы сохранить эти две страны не только вне войны, но и вне комбинации Германии против Англии».
В январе 1941 г. в связи с распространившимися сообщениями, что в Болгарию с согласия СССР перебрасываются немецкие войска, Советское правительство официально заявило, что если такой факт действительно имеет место, то «это произошло и происходит без ведома и согласия СССР».
Спустя четыре дня Советское правительство заявило германскому послу в Москве Шуленбургу, что оно рассматривает территорию восточной части Балкан как зону безопасности СССР и не может оставаться безучастным к событиям, угрожающим этой безопасности. Это же было повторено 17 января 1941 г. советским полпредом в Берлине статс-секретарю германского МИДа Вейцзекеру. Однако 1 марта болгарское правительство примкнуло к Тройственному пакту, предоставив свою территорию для прохода немецких войск для военных действий против Греции, а затем и против Югославии.
Советское правительство в специальном заявлении осудило этот шаг правительства Болгарии, указав при этом, что его позиция «ведет не к укреплению мира, а к расширению сферы войны и втягиванию в нее Болгарии». 3 марта германскому послу в Москве было заявлено, что Германия не может рассчитывать на поддержку Советским Союзом ее действий в Болгарии.
Неудача с Болгарией показала, что Германия уже начала враждебные военно-политические шаги против СССР. Столкновение в Болгарии фактически было испытанием прочности советско-германских отношений. Из результатов этого испытания следовало сделать соответствующие выводы.
Серьезные опасения возникли в Советском Союзе из-за позиции Турции во время «странной войны», а также в связи с тем, что турецкое правительство продолжало лавировать между воюющими сторонами, склоняясь то к одной, то к другой в зависимости от складывающегося соотношения сил в каждый данный момент. Однако вступление немецких войск в Болгарию напугало турецкое правительство. В результате обмена мнениями между советским и турецким правительствами в марте 1941 г. были даны взаимные заверения, что в случае нападения на одну из сторон другая может «рассчитывать на полное понимание и нейтралитет…»
События на Балканах показали, что отношения между Германией и СССР развиваются в угрожающем направлении. Германо-советские противоречия, носившие вследствие стремления гитлеровцев к мировому господству непримиримый характер и лишь смягченные соглашениями 1939 г., теперь давали о себе знать с новой силой. Германия продолжала готовить плацдармы вблизи границ СССР. Натолкнувшись на отрицательную позицию Советского Союза в отношении немецкой политики на Балканах, гитлеровцы пытались припугнуть Советский Союз своей военной мощью. 22 февраля 1941 г. ответственный сотрудник германского МИДа посол Рихтер по поручению своих вышестоящих начальников в строго секретной закодированной телеграмме послу в Москве Шуленбургу сообщил, что наступило время огласить данные о количестве немецких войск, находящихся в Румынии, с тем чтобы произвести соответствующее впечатление на советские круги. 680-тысячная немецкая армия находится в полной боевой готовности. Она хорошо технически оснащена и насчитывает в своем составе моторизованные части. Эта армия поддерживается «неисчерпаемыми резервами». Риттер предлагал всем членам германских миссий, а также через доверенных лиц начать распространение сведений о германской помощи. Надо подать эту помощь во впечатляющей манере, писал Риттер, подчеркивая что она более чем достаточна, чтобы встретить любую эвентуальность на Балканах, с какой бы стороны она ни исходила. Предлагалось распространять эти сведения не только в правительственных кругах, но и среди заинтересованных иностранных представительств, аккредитованных в Москве.
Наряду с запугиванием гитлеровцы старались замаскировать ведущиеся военные приготовления вдоль советско-германской границы. 10 января 1941 г. между Германией и Советским Союзом был подписан договор о советско-германской границе от р. Игорка до Балтийского моря. После заключения договора уполномоченными обеих сторон должна была быть проведена демаркация определенной договором границы. Переговоры о порядке работы комиссии начались 17 февраля. Немецкая сторона всячески затягивала их. По требованию верховного командования сухопутных войск Шуленбургу было дано указание всячески оттягивать переговоры, чтобы не допустить работы советской комиссии на границе. Немцы опасались, что иначе их военные приготовления будут раскрыты.
Гитлеровцы усилили воздушную разведку советских приграничных районов. Одновременно они с целью маскировки начали утверждать, будто слухи о намечающемся нападении Германии на Советский Союз специально распространяются «английскими поджигателями войны». Как раз в это время Советский Союз получил предупреждения по дипломатическим каналам о германских планах нападения на СССР.
Новое осложнение отношений между СССР и Германией произошло затем из-за Югославии. 27 марта 1941 г. в Югославии было свергнуто правительство Цветковича, подписавшее соглашение о присоединении к Тройственному пакту. Югославский народ был полон решимости оказать вооруженное сопротивление германскому агрессору. «Последние события в Югославии, – писала „Правда“, – со всей ясностью показали, что народы Югославии стремятся к миру и не хотят войны и вовлечения страны в водоворот войны. Путем многочисленных демонстраций и митингов широкие слои населения Югославии выразили свой протест против внешней политики правительства Цветковича, которая грозила Югославии вовлечением ее в орбиту войны…». 5 апреля между Югославией и Советским Союзом был подписан договор о дружбе и ненападении, согласно которому в случае нападения на одну из сторон другая обязывалась соблюдать «политику дружественных отношений к ней». Формула эта была туманной и не обязывающей. В день опубликования договора, 6 апреля, гитлеровская германия напала на Югославию. Советский Союз публично осудил этот акт агрессии в сообщении Наркоминдел от 13 апреля 1941 г. об отношении правительства СССР к нападению Венгрии на Югославию. Хотя в заявлении осуждалась Венгрия, но тем самым осуждался и инициатор агрессии – гитлеровская Германия. События, связанные с Югославией, показывали, что отношения между Германией и СССР приближаются к развязке.
В обстановке растущей напряженности Советскому Союзу удалось добиться крупного успеха в делах с другим потенциальным противником – Японией.
Уже с конца 1939 г. постепенно начала вырисовываться перспектива хотя бы временного улучшения советско-японских отношений. После Халхин-Гола в японских военных кругах началось некоторое отрезвление. Попытки оказать давление на Советский Союз военным путем окончились неудачей. Война против СССР представлялась делом чрезвычайно сложным и опасным. Определенное влияние на политику Японии оказало и заключение советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 г., вызвавшее охлаждение в отношениях между партнерами «оси». В правящих кругах Японии отдавали себе отчет в том, что в этих условиях шансы Японии на ведение победоносной войны против СССР значительно уменьшились. Несмотря на антисоветскую кампанию, начатую в Японии во время советско-финляндского конфликта, дальше антисоветских заявлений в печати дело не пошло. Ряд японских промышленников и финансистов, заинтересованных в развитии экономических отношений с СССР, и особенно рыбопромышленники, оказывали нажим на правительство, требуя улучшения отношений с СССР и подписания новой рыболовной конвенции, так как срок прежней истек в 1939 г. В японской прессе появились статьи, настаивавшие на заключении с СССР пакта о ненападении.
Таково было положение к моменту крушения Франции. Это событие значительно усилило те японские круги, которые выступали за экспансию в сторону южных морей. Они находили поддержку и у Германии, которая в то время считала своей основной задачей ведение войны против Англии и выступала поэтому за урегулирование советско-японских отношений «с тем, чтобы развязать руки Токио для экспансии на юг. Это должно было привлечь внимание Англии и США к Тихому океану, ослабив их позиции в Европе».
В начале июня был урегулирован вопрос о пограничной линии между Манчжоу-Го и Монгольской Народной Республикой в районе конфликта 1939 г. Спустя месяц Японский посол в Москве Того предложил заключить советско-японский договор сроком на 5 лет. Суть такого договора, который основывался бы на советско-японском договоре 1925 г., заключалась в сохранении нейтралитета в том случае, если бы одна из сторон подверглась нападению третьей стороны. Советский Союз дал согласие на японское предложение, но обусловил его отказом от договора 1925 г. как„ основы нового соглашения, поскольку конвенция 1925 г. в значительной своей части устарела. В связи со сменой кабинета в Японии в июле 1940 г. переговоры были прерваны, а посол Того отозван в Токио. Однако тенденция к урегулированию отношений с СССР продолжала усиливаться по мере того, как выявились благоприятные перспективы для усиления японской агрессии в Юго-Восточной Азии в результате ослабления Англии и поражения Франции и Голландии. Эта тенденция была коротко сформулирована в конце сентября 1940 г. японской газетой «Хопи»: «Если Япония хочет продвинуться на юге, она должна быть свободной от опасений на севере». В Москву был назначен новый посол – Такетава, которому, по словам министра иностранных дел Мацуока, было поручено «открыть новую страницу в отношениях между Японией и Советским Союзом».
Заключение Тройственного пакта 27 сентября 1940 г. означало в тех конкретных условиях усиление японских кругов, выступающих за агрессию в южном направлении, т.е. против английских владений в Азии. В то же время следовало считаться и с тем, что в случае изменения международной обстановки, например, в случае нападения Германии на Советский Союз, Япония может оказать ей поддержку. Этот момент неоднократно подчеркивался ответственными руководителями японского правительства на секретных заседаниях.
Осенью 1940 г. и в начале 1941 г. советско-японские переговоры были продолжены. СССР выдвинул предложение подписать договор о нейтралитете при условии ликвидации японских нефтяных и угольных концессий на Северном Сахалине. В этом случае СССР обязывался компенсировать концессионеров и поставлять Японии сахалинскую нефть в течение 5 лет на обычных коммерческих условиях. Японское правительство согласилось обсудить проект договора, но отклонило предложение о ликвидации концессий.
Однако, несмотря на все трудности, советско-японские отношения уже входили в период временного урегулирования. Перспективы его улучшились после подписания во второй половине января 1941 г. протокола о продлении рыболовной конвенции до конца 1941 г. Определенное воздействие оказало на позицию Японии и неудачное начало японо-американских переговоров.
Вскоре после подписания Тройственного пакта японское правительство обратилось к правительству СССР с предложением заключить пакт о ненападении. Одновременно Япония просила Германию содействовать заключению пакта.
План, предложенный Риббентропом, был отклонен в ноябре 1940 г. Советским правительством. Между тем сторонники направления японской агрессии на юг оказывали все большее влияние на японскую внешнюю политику и требовали с этой целью обеспечить безопасность японского тыла на севере, т.е. в северо-восточных районах Китая, граничащих с Советским Союзом и Монгольской Народной Республикой. Немалую роль сыграло то обстоятельство, что уроки Халхин-Гола еще не были забыты японской военщиной. Перспектива войны против СССР казалась куда более опасной, чем нападение на английские владения в Юго-Восточной Азии с учетом того, что Англия находилась в весьма тяжелом положении. 3 февраля 1941 г. на совместном заседании правительства и представителей военных кругов были одобрены «Принципы ведения переговоров с Германией, Италией и Советским Союзом». 12 марта японский министр иностранных дел Мацуока отбыл в Европу. Во время остановки в Москве Мацуока предложил Советскому правительству заключить пакт о ненападении. Напомним, что в 30-е годы Советский Союз неоднократно обращался к Японии с таким предложением, но тогда оно было отклонено Японией. В новой же обстановке Советский Союз не считал достаточным заключение лишь пакта о ненападении. Было важно заручиться нейтралитетом Японии на случай осложнений с Германией. Поэтому Советский Союз выдвинул контрпредложение: заключить договор о нейтралитете. 26 марта с этим предложением Мацуока и отправился в Берлин.
После издания директивы «Барбаросса» гитлеровская Германия стала оказывать давление на Японию с целью заставить ее занять позицию, которая бы благоприятствовала германским планам. Во второй половине января 1941 г. при встрече с Муссолини в Бергхофе Гитлер говорит о Японии, «чья свобода действий ограничена Россией, точно так же как и Германии, которая должна держать на советской границе 80 дивизий в постоянной готовности на случай действий против России». Оценивая Японию как важный фактор борьбы с Англией и Соединенными Штатами, Гитлер не без умысла подчеркивал, что часть японских сил скована Советским Союзом.
Гитлер, принимая 3 февраля 1941 г. японского посла Курусу, явившегося к нему с прощальным визитом, сделал послу прозрачные намеки относительно возможного развития германо-советских отношений. "Нашими общими врагами, – говорил он, – являются две страны – Англия и Америка. Другая страна – Россия – не является врагом в данный момент, но представляет опасность для обоих государств (т. е. для Германии и Японии. – А. Н.). В данный момент в отношениях с Россией все в порядке. Германия верит этой стране, но 185 дивизий, которые Германия имеет в своем распоряжении, обеспечивают ее безопасность лучше, чем это делают договоры. Таким образом, – заключил Гитлер, – интересы Германии и Японии абсолютно параллельны в трех направлениях".
Добиваться скорейшего вовлечения Японии в войну – такая установка была дана в директиве германского верховного командования вооруженных сил № 24 от 5 марта 1941 г. относительно сотрудничества с Японией. В этом документе прямо указывалось, что цель германской политики заключается в том, чтобы вовлечь Японию в активные действия на Дальнем Востоке как можно скорее". «Операция Барбаросса, – говорилось далее, – создает для этого особо благоприятные политические и военные условия». Из этой директивы явствовало, что речь идет о нападении Японии на английские владения, в то время как Германия, нападая на Советский Союз, высвобождает скованные на Дальнем Востоке японские войска.
Во время пребывания японского министра иностранных дел в Берлине эта установка была лейтмотивом всех бесед с ним Гитлера и Риббентропа. Подчеркивая, что Англия уже потерпела поражение и для Японии выгодно немедленно выступить против нее, глава германского рейха обращал внимание японского министра также и на то, что надеждой Англии являются американская помощь и Советский Союз. Упоминая в данной связи Советский Союз, Гитлер хотел отвратить Японию от подписания в Москве каких-либо политических соглашений. Риббентроп также старался внушить Мацуоке мысль о скором поражении Англии и ликвидации Британской империи; следовательно, Японии следует поспешить, напав, скажем, на Сингапур. Риббентроп всячески давал понять собеседнику, что война Германии против СССР неизбежна. Отсюда Мацуока должен был сам прийти к выводу о том, что нет смысла входить с Советским Союзом в политическое соглашение. Ведь союзник Японии, Германия, все берет на себя… Риббентроп разъяснял Мацуоке: «Немецкие армии на востоке наготове в любое время. Если Россия однажды займет позицию, которую можно будет интерпретировать как угрозу Германии, фюрер сокрушит Россию. Германия убеждена, что кампания против России окончится абсолютной победой немецкого оружия и полным разгромом Красной Армии и русского государства. Фюрер убежден, что в случае действий против Советского Союза через несколько месяцев не будет больше великой державы России… Не следует также упускать из виду, что Советский Союз, несмотря на все отрицания, все еще ведет коммунистическую пропаганду за границей… Далее остается фактом, что Германия должна обезопасить свой тыл для решающей битвы с Англией… Немецкая армия практически не имеет противников на континенте за возможным исключением России».
В беседе от 29 марта 1941 г. Риббентроп в своей обычной провокационной манере заверял Мацуоку: «Если Россия когда-либо нападет на Японию, Германия ударит немедленно». Следовательно, безопасность Японии на севере обеспечена.
Давление на Мацуоку оказывалось с неослабевающей настойчивостью в течение всего пребывания японского министра в Берлине 4 апреля Мацуока вновь беседовал с Гитлером, а 5 апреля – с Риббентропом. Снова и снова немецкие министры уверяли Мацуоку, что Англия вот-вот рухнет и мир будет достигнут ценой ее полной капитуляции. Японии следует поспешить. Мацуока понимающе поддакивал, делая вид, что со всем согласен, и просил оказать помощь Японии в вооружении, в частности в оборудовании подводных лодок. Мацуока обещал своим партнерам поддержать в Токио план нападения на Сингапур, хотя во время пребывания в Берлине получил предупреждение верховного командования о нежелательности принимать на себя какие-либо военные обязательства, например, нападения на Сингапур. Сам Мацуока исходил из расчета, что война с Англией не обязательно будет означать также войну с Соединенными Штатами Америки. Несмотря на заверения Риббентропа, что Германия обеспечит безопасность Японии на севере, Мацуока, действуя в духе полученных в Токио директив, решил добиваться прямого японо-советского соглашения. Еще второго февраля в Токио был утвержден документ «О форсировании политики продвижения в южном направлении».
Переговоры о заключении советско-японского пакта возобновились с 8 апреля, после возвращения Мацуоки в Москву. Они проходили в обстановке продолжающихся разногласий по поводу характера договора. Японский министр иностранных дел настаивал на заключении пакта о ненападении. Советская сторона соглашалась на это при условии ликвидации японских концессий на Северном Сахалине. После долгих споров было решено подписать договор о нейтралитете, что и было сделано 13 апреля 1941 г. Одновременно Мацуока дал письменное обязательство разрешить в течение нескольких месяцев вопрос о концессиях на Северном Сахалине. Позднее, в связи с начавшейся германо-советской войной, к проблеме концессий уже не возвращались.
Советско– японский пакт о нейтралитете был одобрен в Токио, так как в тот момент сторонники экспансии в южном направлении имели перевес. Это выразилось и в том, что 12 июня было решено активизировать действия Японии на юге, не останавливаясь перед войной с Англией и Соединенными Штатами Америки. Окончательное же решение было принято спустя 10 дней после нападения Германии на Советский Союз, на императорской конференции 2 июля 1941 г.
Глава 6. Предупреждения, которыми пренебрегли
«Мудрое предначертание…»
Пересмотр концепции истории советского периода дело далеко не новое. Под разными углами зрения он производился время от времени во все советские времена. Но лишь после смерти Сталина появились первые критические суждения о событиях Отечественной войны 1941-1945 годов и предшествующего ей периода. В конце 50-х и начале 60-х годов появились публикации документов, а затем статьи и исследования, в которых прежняя верноподданническая оценка роли политического руководства начала пересматриваться. Конечно, это было тесно связано с начавшейся реабилитацией жертв сталинского режима, в том числе и военачальников. Надо отдать должное огромной полезной работе, проделанной тогда «Военно-историческим журналом», его сотрудниками и главным его редактором Н.Г. Павленко.
Эта прерванная линия на поиски объективного подхода к сложным событиям советской истории возобновилась в годы перестройки; в отличие от 60-х годов, она пошла и в ширь – вдоль всего фронта советской истории, и в глубь событий, трагичность которых и сейчас еще заставляет поеживаться.
Собственно говоря, кроме войны с Германией 1941-1945 годов, осталось немного страниц советской истории, которыми советские граждане могли бы гордиться. Это видно, между прочим, и из недавнего партийного документа, в котором говорится: «Освещая историческую преемственность поколений, надо особо отметить 45-летие великой победы, громадные заслуги Советского народа перед человечеством в освобождении мира от фашистской чумы».
Этой задаче подчинены публикации документов из архивов ЦК КПСС, Государственного комитета обороны, личных архивных фондов Сталина, Молотова, Центрального партийного архива Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Публикация этих документов должна, очевидно, помочь найти ответ на самый болезненный и самый острый вопрос: «Знало ли советское руководство о готовящемся нападении фашистской Германии? Насколько были готовы к отражению нашествия страна, армия, партия?»{310}, говорилось в предисловии к первой подборке документов, составленной общим отделом ЦК КПСС и Институтом марксизма-ленинизма.
Публикации эти интересны. Только вот незадача: почему к исследованию этих документов привлечены лишь официальные историки, а не открыт доступ всем без исключения профессиональным историкам, как то делается во всех цивилизованных государствах? Вопрос этот пока еще больше риторический. Система привилегий прочно укоренилась в советских архивах, подобно тому как она существует до сих пор во всех сферах советской жизни. Мне лично пришлось в этом убедиться совсем недавно, когда я столкнулся в Москве с уловками начальства в ряде формально открытых архивов.
Среди недавно (1990 год) опубликованных документов обращает на себя внимание Справка Комитета государственной безопасности СССР «О разведывательной деятельности органов госбезопасности накануне нападения фашистской Германии на Советский Союз».
Судя по подборке документов, Наркомат внутренних дел получал с конца июня 1940 г. систематическую информацию из разных источников о военных приготовлениях Германии против СССР. Информация эта разного качества но ясна по своему содержанию: Германия ведет военные приготовления оборонительного и наступательного характера. К первому роду относится строительство укреплений вдоль советско-германской границы, восточного побережья Балтийского моря, расстановка мин, расширение производственных площадей военных объектов. Ко второму роду – информация о передислокации немецких дивизий с запада, в том числе танковых, на территорию Польши, появление новых типов самолетов бомбардировочной авиации.
В сообщениях советских агентов – немцев из германского министерства хозяйства и генштаба в октябре 1940 г. указывалось, что в начале 1941 года Германия начнет войну против СССР.
Согласно разведданным ГУГБ НКВД СССР в октябре месяце против СССР было сосредоточено свыше 85 дивизий – более одной трети немецких сухопутных сил. Но вскоре сосредоточение германских войск вдоль советской границы начало ослабевать – их перебрасывали в Румынию, Венгрию и Словакию. В то же время усилилось строительство объектов ПВО, транспортных сооружений и аэродромов.
В феврале и особенно в марте 1941 года усилилась аэрофотосъемка советской территории, а в генеральном штабе «Люфтваффе» составляются планы бомбардировок важнейших объектов в СССР. В апреле агентурная разведка из Берлина передает в Москву сообщения военного и дипломатического характера, из которых очевидно, что Германия ведет «обширную подготовку» к нападению на СССР. Называются даты предстоящего нападения – сначала май, а после начала войны с Югославией – июнь 1941 года.
А затем уже следуют день за днем сообщения о приближающихся сроках немецкого вторжения.
Аналогичная информация поступает и по каналам Главного разведывательного управления Генштаба Красной Армии. Поступает волне своевременно, но ей не верят.
В 60– е годы по рукам бродила рукопись советского разведчика полковника В.А. Новобранца. Мне посчастливилось прочесть ее тогда целиком, и авторы «Утопии у власти» даже ссылаются на нее. Так бы о рукописи и не узнали, если бы генерал П.Г. Григоренко не рассказал в своей замечательной книге «В подполье можно встретить только крыс» об одном из эпизодов, имеющих прямое отношение к информации о готовящемся нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. Речь шла о знаменитой разведсводке № 8.
Недавно журнал «Знамя» опубликовал как раз этот отрывок из мемуаров В.А. Новобранца. Достойно сожаления, что редколлегия журнала не сочла необходимым упомянуть книгу генерала Григоренко, в которой впервые была предана гласности эта удивительная история. Суть ее заключается в том, что Новобранец, в то время начальник информационного отдела ГРУ, вошел в конфликт с главой ГРУ генералом Голиковым из-за того, что сведения о количестве немецких дивизий, сосредоточиваемых против СССР, постоянно занижались Голиковым в разведсводках, предназначенных для Сталина и других ответственных лиц в руководстве. Делал он это, по мнению Новобранца, да и не только его, в угоду убеждению Сталина, что Германия нападать на СССР не собирается, а все эти данные всего лишь дезинформация, исходящая от англичан. Те только спят и видят, как бы спровоцировать войну между СССР и Германией. Случилось так, что при подготовки очередной сводки в декабре 1940 г. Голиков «срезал» немецкую группировку на 15 дивизий. Тогда Новобранец сам составил сводку, указав реальную группировку немецких войск против СССР (около 110 дивизий), подписал ее и разослал в войска.
Вскоре Новобранец был из Разведупра уволен. Такова история, рассказанная Новобранцем. Среди других деталей он упоминает, что Г.К. Жуков в своих мемуарах сообщает, что по данным Генштаба от 4 апреля 1941 года, т. е. через 5 месяцев после сводки № 8, против СССР находилось 72-73 дивизии и 10 в Румынии.
Многие обвиняют Голикова, что он в угоду Сталину сознательно преуменьшал опасность немецкого нападения и так же, как его хозяин, комментировал, что разведанные могли быть подброшены английской разведкой. Но вот извлечение из спецсообщения № 660477 СС от 5 мая 1941 года «О группировке немецких войск на Востоке и Юго-Востоке». В ней говорится, что общее количество немецких войск на 5 мая достигает 103-107 дивизий. И вывод: «За два месяца количество немецких дивизий в приграничной зоне против СССР увеличилось на 37 дивизий – с 70 до 107…» Следовательно, если Новобранец прав, то увеличение на 37 дивизий дает конечную цифру в 147! Это не считая румынских и венгерских?!
Группировка немецких войск, выставленная против СССР, составляла вместе с войсками союзников Германии -190 дивизий, немецких же было 153.
А вот и финал: донесение Берии Сталину от 21 июня 1941 года: "Начальник Разведуправления, где еще недавно действовала банда Берзина, генерал-лейтенант Ф.И. Голиков жалуется… на своего подполковника Новобранца, который тоже врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий против нас на нашей западной границе…
Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помнили Ваше мудрое предначертание: в 1941 г. Гитлер на нас не нападет!…"
С границы сообщают…
Вряд ли нужно было более ясное доказательство намерения гитлеровской Германии не считаться с интересами Советского Союза, чем нападение на Югославию в день заключения советско-югославского договора. В то же время подписание договора с Югославией, а спустя неделю – пакта о нейтралитете с Японией, как будто показало, что Советский Союз не намерен закрывать глаза на враждебные германские акты.
Предупреждения о готовящемся германском нападении на СССР поступали с разных сторон, из разнообразных источников. Они стекались в Москву в виде сообщений военных округов, данных пограничной службы, материалов иностранной прессы и радио, наконец по разведывательным и дипломатическим каналам.
На советско-германской границе положение оставалось напряженным. Шла тайная, а иногда и явная война. Вражеские лазутчики, диверсанты, вооруженные банды день за днем «прощупывали» границу. Потери противника от боевых столкновений на границе исчислялись только убитыми и ранеными в количестве около 1300 человек. То вооруженная группа пыталась углубиться на советскую территорию, то вражеских агентов, имевших при себе радиопередатчики, обнаруживали в ближайшем тылу.
По данным, приведенным в «Истории Великой Отечественной войны», пограничные войска на территории западных военных округов задержали около 5 тыс. вражеских агентов и уничтожили немало вооруженных банд. Только на территории Польши, согласно данным разведки советских пограничных войск, было обнаружено 95 немецких агентурно-вербовочных и переправочных пунктов. Информация, которую получала пограничная служба различными способами, не оставляла сомнений в том, что на территории так называемого генерал-губернаторства гитлеровцы ведут интенсивные военные приготовления, направленные против СССР, что туда перебрасываются войска из Западной Европы и с Балкан. Сведения эти были абсолютно достоверными и во многих случаях содержали точное наименование воинских частей, данные о числе проследовавших эшелонов, о военной технике в этих частях, о строительстве аэродромов, дорог, подъездных путей.
Другим верным признаком усиления военной опасности было резкое возрастание числа вражеских агентов, пытавшихся пересечь советскую границу. Число задержанных или уничтоженных вражеских агентов в 1941 г. по сравнению с январем-мартом 1940 г. увеличилось в 15-20 раз, в апреле-июне 1941 г. по сравнению с апрелем-июнем 1940 г. – в 25-30 раз.
Вся эта информация, следуя по служебным каналам, начиная от пограничных застав, поступала в соответствующий отдел Главного управления пограничных войск (ГУПВ), которое незамедлительно передавало ее в Генеральный штаб Наркомата обороны и правительству.
Чем ближе дело шло к войне, тем больше наглели гитлеровцы, начавшие переброску на территорию СССР вооруженных групп. В «Истории Великой Отечественной войны» приводится пример, как советскую границу перешли 16 вооруженных немецких солдат, переодетых в форму инженерных войск Красной Армии. В бою с пограничниками было убито 11 гитлеровцев, пятеро взято в плен.
В то время в пограничных районах было сосредоточено огромное число людей, занятых на строительстве оборонительных рубежей.
Вражеские агенты смешивались со строителями и незаметно проникали на советскую территорию. В апреле и мае 1941 г. фашистская разведка начала засылать в Советский Союз агентов высокой квалификации. Большинство из них окончило специальные разведывательные школы в Штеттине, Кенигсберге, Берлине и Вене. Некоторые были обнаружены, но иные проникли в тыл и в день 22 июня дали знать о своем присутствии диверсиями, нападениями и убийствами. О случаях проникновения вражеских диверсантов и о положении на границе вообще командиры соединений Красной Арии, дислоцированных вблизи границы, не всегда имели ясное представление, так как в тот период стройной системы информации в звене пограничный отряд – стрелковая дивизия создано не было. Такая информация осуществлялась в звене пограничный округ – военный округ. В ряде случаев эта информация поступала непосредственно в Главное управление в Москву и только там передавалась Наркомату обороны, который в свою очередь решал, сообщать эту информацию в войска или нет. Таков был сложный путь, который проделывала зачастую важная для данной дивизии в данный момент информация.
А как обстояло дело в воздухе? Немецкие самолеты и после пограничных соглашений продолжали нарушать советскую границу и вести интенсивную разведку.
С апреля 1940 г. не только пограничным войскам, но и частям Красной Армии запрещалось открывать огонь по нарушителям советских воздушных границ. Германское правительство было официально об этом информировано.
Главный маршал артиллерии Н.Н. Воронцов подтверждает, что противовоздушная оборона имела "категорическое приказание не открывать огня зенитной артиллерии по немецким самолетам; истребительной авиации также запрещалось их сбивать. При встрече с немецкими самолетами истребители должны были предлагать им приземлиться на один из наших аэродромов. Однако такие предложения немцы, конечно, «не понимали» и спокойно уходили на свою территорию.
Маршал Советского Союза" И.Х. Баграмян рассказывает, что командующий Киевским особым военным округом генерал-полковник М.П. Кирпонос просил "Москву разрешить хотя бы предупредительным огнем препятствовать действиям фашистских самолетов. Но его одернули: «Вы что – хотите спровоцировать войну?»
Правда, советская воздушная служба охраны границы иногда вынуждала немецкие самолеты приземлиться. В отдельных случаях у экипажей немецких самолетов были обнаружены фотопленки, не оставлявшие сомнений в преднамеренном характере «случайного» углубления в воздушное пространство СССР. Но даже в этих случаях проявлялось неслыханное великодушие: летчиков отправляли назад в Германию, а самолеты возвращали немецкому командованию. Печальнее всего было то, что пока шло расследование, немецкие летчики часто оставались на тех полевых аэродромах, где их заставили приземлиться, и, пользуясь относительной свободой, могли вести и, нет сомнения, вели наблюдения. Эти сведения были весьма кстати для немецкого командования воздушных сил, намечавшего объекты бомбардировок на советской территории на первые дни войны. Нарушения советской воздушной границы с каждым месяцем принимали все большие масштабы. Советское правительство неоднократно заявляло германскому правительству протест. С января 1941 г. и до начала войны немецкие самолеты 152 раза нарушали советскую границу.
С 27 марта по 18 апреля 1941 г. было 80 случаев нарушения немецкими самолетами воздушного пространства СССР. 15 апреля около Ровно приземлился немецкий самолет, в котором была найдена камера с заснятой пленкой части топографической карты СССР; все это неопровержимо свидетельствовало о том, что самолет выполнял шпионское поручение. По сообщению германского поверенного в делах в Советском Союзе Типпельскирха, Наркоминдел вручил ему по этому поводу вербальную ноту. Германскому советнику напомнили, что пограничным войскам был дан приказ не открывать огня по немецким самолетам, летающим над советской территорией, до тех пор, пока такие полеты не станут частыми. Типпельскирх сообщил своему начальству в Берлин: «…Следует ожидать серьезных инцидентов, если немецкие самолеты будут продолжать перелеты советской границы».
Дополнительные сведения
Информация, поступавшая в Москву по дипломатическим и разведывательным каналам, также не должна была оставить и тени сомнения в активной подготовке, проводимой гитлеровской Германией для нападения на Советский Союз.
Советские дипломатические и военно-дипломатические представители с лета 1940 г. систематически сообщали в Москву об интенсивных военных приготовлениях немцев. Так, советский военный атташе во Франции генерал-майор И. А. Суслопаров рассказал автору, что в июле 1940 г. он получил официальный отчет французского генерального штаба о причинах поражения Франции. В этом же месяце, во время пребывания в Москве, советский военный атташе подробно доложил об этом, а также и о дислокации немецких войск как на советско-германской границе, так и в других странах Европы.
Охлаждение, наступившее в германо-советских отношениях, быстро почувствовали уже в январе 1941 г. советские дипломатические работники, находившиеся во Франции.
Немецкие власти чинили препятствия при передвижении советских работников, в том числе и военного атташе, по территории Франции. Суслопаров рассказывает также, что была прекращена выдача виз советским гражданам на выезд в СССР. Немцы потребовали, чтобы помощник советского военного атташе выехал из Парижа. В начале февраля все сотрудники советского посольства, в том числе и военного атташе, а также их семьи выехали в Виши. В Париже осталось только советское консульство.
В апреле советский военный атташе отправил в Москву донесение, в котором указывал, что нападение Германии на СССР планируется на последнюю декаду мая. Но вместе с тем стало известно, «что в связи с затянувшейся весной» немцы откладывают начало наступления на месяц.
Суслопарову в конце апреля – начале мая было досконально известно из разного рода источников о готовящемся германском нападении. «К этому времени, – рассказывает Суслопаров, – я уже располагал данными о нападении на СССР, полученными мною от югославского, китайского, американского, турецкого и болгарского военных атташе, с которыми у меня в то время установились неплохие отношения. Из всех сведений, которыми я располагал, с неизбежностью вытекало, что Германия завершает подготовку для нападения на Советский Союз».
В середине мая Суслопаров отправил соответствующее донесение в Москву.
Сообщения, получаемые по разведывательным каналам, также становились все более тревожными. Советские разведывательные органы располагали обширной и вполне достоверной информацией о положении Германии и о ее намерениях. Существенно облегчала задачи советской разведки ненависть самых широких слоев населения Европы к оккупантам.
В условиях фашистского террора, царившего в самой Германии и на оккупированных ею территориях, советские разведчики вели героическую и нужную работу. В то время Европа представляла собой гигантский концентрационный лагерь. Немецкие фашисты немилосердно грабили оккупированные страны. Захватчики жестоко расправлялись с недовольными и инакомыслящими. Страх, навеянный, казалось, непоборимой мощью Германии, стал, однако, постепенно проходить. То там, то тут возникали антифашистские группы и организации. Их состав был самым разнообразным: были здесь и рабочие, и крестьяне, и интеллигенты, и военнослужащие, и священники, люди различных политических взглядов и религиозных убеждений. Организованными и целеустремленными были антифашистские организации, возглавляемые коммунистами. Антифашистское подполье вело неустанную борьбу против оккупантов. На первом этапе возникшего в Европе Сопротивления наиболее распространенными формами борьбы были саботаж, подрыв военных усилий гитлеровцев, вооруженные нападения на отдельных, наиболее ненавистных представителей оккупационных властей, уничтожение предателей. Постепенно борьба начала принимать более широкий и организованный характер. Возникшие в Европе антифашистские организации, сплачивая вокруг себя патриотов, в то же время стремились найти поддержку повсюду, где могли ее получить. Одни ориентировались на помощь Англии, другие – на помощь Советского Союза.
Многие из организаций, особенно правого или консервативного толка, связанные с Англией, снабжали ее стратегической и политической информацией.
С риском для жизни антифашисты Европы, прежде всего в самой Германии, добывали сведения о гитлеровских планах, состоянии германских вооруженных сил, информацию военно-экономического порядка, любые данные, которые могли оказать помощь и им самим, и тем, кто вел войну против Германии или мог стать очередным объектом неожиданного нападения Германии. Те, кто добывал эти сведения, делали это в силу своих убеждений и не руководствовались, как правило, никакими иными соображениями.
Вера в свободу, в освобождение, в гибель ненавистного фашистского нового порядка руководила этими людьми, над которыми постоянно висела угроза ареста, пыток в застенках гестапо и смерти.
Подтверждающая информация о подготовке Германией нападения на СССР была получена с другого конца земли, из Токио, от Рихарда Зорге. Его биографии посвящена не одна книга, и как бы их авторы ни относились к Зорге, каких бы политических убеждений они ни придерживались, все они, начиная с американского генерала Уиллоуби, опубликовавшего в 1952 г. книгу о Зорге, и до Аллена Даллеса, бывшего главы американской разведки не могут писать о нем без восхищения.
Зорге родился в 1895 г. в городе Баку. Отец его – немец, техник-нефтяник по специальности. Дед приходился родственником сподвижнику Карла Маркса Фридриху Зорге. Мать была русской. В юношеском возрасте он вместе с родителями покинул Россию. В Германии он глубоко заинтересовался личностью своего деда, а отсюда и возник его интерес к социалистическому учению. Испытания первой мировой войны – он был ее участником – подкрепили решение, к которому он должен был неизбежно прийти. В годы Веймарской республики Зорге стал коммунистом. Благодаря своим незаурядным способностям он после окончания Кильского университета стал сотрудником популярных европейских газет, и среди них – широко распространенной в Германии «Франк-фуртер цайтунг». Несколько лет Зорге прожил в СССР. Он был убежден, что ему удастся лучше всего служить делу социализма на поприще разведчика. Для этого у него были все данные. Зорге отправляется в Шанхай, а позднее в Токио в качестве корреспондента «Франкфуртер цайтунг», путешествует, посещает Соединенные Штаты Америки. Незадолго до приезда в Токио он вступает в гитлеровскую партию и скоро становится своим человеком в кругах, близких к профессору геополитики генералу Карлу Гаусгоферу, развивавшему «теорию жизненного пространства». В то время Гаусгофер возглавлял политико-разведывательное учреждение.
В Токио Зорге быстро вошел в доверие к немецкому атташе, а затем послу Германии Отту, который сделал его нештатным заместителем руководителя информационного бюро посольства, а фактически своим советником. В конце 1935 г. Зорге создал разведывательную организацию, в которую входили также немец Макс Клаузен, высококвалифицированный радист на службе советской разведки, серб Бранко Вукелич, Одзаки Хоцуми, блестящий японский журналист по политическим вопросам и доверенное лицо японского премьер-министра принца Коноэ, и Иотоко, художник и артист. В течение 6 лет осуществлялась постоянная передача информации из Токио в Москву. Только в 1939 г. было передано 60 сообщений с общим числом 23 139 слов, а в 1940 г. было передано почти 30 тыс. слов. Это была совершенно уникальная информация. В различных японских правительственных учреждениях у Зорге были люди, снабжавшие его важнейшими сведениями. Но наиболее ценным сотрудником был, конечно, Одзаки Хоцуми, имевший доступ к самым секретным правительственным бумагам, которые ему давал лично принц Коноэ. Микрофильмы этих документов посылались специальными курьерами в Шанхай, Гонконг или Манилу, а оттуда дальше, к месту назначения…
Зорге время от времени сообщал, что Япония, несмотря на всю свою враждебность к Советскому Союзу, не нападет на СССР и в конечном счете повернет против Соединенных Штатов Америки.
1 мая 1941 г. Гитлер в беседе с японским послом в Берлине Осима сообщил ему о своем намерении напасть 22 июня на Советский Союз. Было бы хорошо, уговаривал Гитлер японского посла, если бы и Япония напала на Советский Союз в то же самое время. Одзаки немедленно стало известно об этом. Информация была препровождена Зорге.
12 мая Зорге и Клаузен передали в Москву сообщение, что 150 немецких дивизий сосредоточились на советской границе для атаки по всему фронту 20 июня. Главное направление – Москва.
В другом сообщении от 15 мая Зорге уточняет дату нападения – 22 июня. Советский журналист В. Маевский писал, что, Зорге в своих донесениях «дает общую схему военных действий, которые развернут гитлеровцы».
Кроме этого важнейшего сообщения, Зорге в октябре 1941 г. сообщает в Москву о намерении японского правительства начать войну в Юго-Восточной Азии, против колониальных владений Англии и Нидерландов. Японская контрразведка долго не могла напасть на след организации Зорге, но в конце концов ей это удалось.
18 октября Зорге был арестован и спустя 3 года, 7 ноября 1944 г., повешен в японской тюрьме. Утверждают, что жизнь Зорге могла быть спасена в последний момент, если бы соответствующая просьба была передана советским правительством японскому. Война шла к концу, и Япония старалась удержать СССР от военых действий на востоке.
Итак, из Берлина, Берна, Токио в Москву по каналам разведки поступала тревожная информация: Германия 22 июня нападет на Советский Союз.
США и Англия предупреждают
С 1934 г. в посольстве Соединенных Штатов Америки в Берлине служил в качестве коммерческого атташе Сэм Эдисон Вудс. К моменту описываемых событий ему уже было 48 лет. Он был одновременно и инженером, и дельцом, и дипломатом. Вудс имел в высших немецких кругах обширные связи и действовал настолько хитро и спокойно, что немецкой контрразведке и в голову не приходило заподозрить его в запрещенной деятельности. У Вудса был друг – немец, принадлежавший к антигитлеровской оппозиции, но, разумеется, тщательно это скрывавший. Немец принадлежал к высшему свету и не только пользовался доверием в министерстве хозяйства и Рейхсбанке – учреждениях, возглавлявшихся в разное время Хьялмаром Шахтом, который ему доверял, но и имел влиятельные связи в верховном командовании вермахта.
В августе 1940 г. друг Вудса прислал ему билет в театр. Когда в зале погас свет, он опустил в карман пиджака атташе свернутый листок бумаги. После окончания спектакля они разошлись в разные стороны, ни одним движением не выдав своего знакомства. Дома Вудс вынул из кармана эту записку. В ней было написано: «В главной квартире Гитлера происходили совещания относительно приготовлений для войны против России». Вудс немедленно препроводил информацию в госдепартамент Соединенных Штатов Америки. Однако там, по свидетельству покойного государственного секретаря США Корделла Хэлла, информация Вудса была воспринята с недоверием. В США по-прежнему были убеждены в том, что Гитлер намеревается произвести вторжение на Британские острова. Впрочем, не так-то было просто представить себе в августе 1940 г., что Гитлер решится повернуть на восток и затеять войну на два фронта.
Несмотря на сомнения госдепартамента, Вудс получил указание заняться тщательным изучением новых планов Гитлера. Друг Вудса заверил его, что информация получена им от лица, заслуживающего доверия, которое принадлежит к кругу особо доверенных офицеров в верховном командовании германских вооруженных сил. Он заявил Вудсу, что Гитлер под прикрытием опустошительных налетов на Англию готовится к внезапному нападению на Советский Союз.
Изучение событий показывает, что Гитлер попытался бы осуществить вторжение в Англию, если бы налицо были необходимые предпосылки. Об этом свидетельствует и тот факт, что планирование вторжения в Англию продолжалось в штабе верховного командования наряду с начавшейся работой по планированию нападения на Советский Союз. Информатор Вудса вскоре сообщил ему, что интенсивно разрабатываются и экономические планы эксплуатации территорий Советского Союза, а также начато печатание русских банкнот.
После утверждения Гитлером директивы № 21 (план «Барбаросса») все детали этого плана были немедленно сообщены Вудсу. Информатор Вудса передал ему в январе 1941 г. копию директивы и сообщил детали трех главных направлений ударов немецких армий. Все приготовления к войне против СССР должны быть завершены к весне 1941 г., подчеркивал немецкий друг Вудса.
К этому времени госдепартамент США имел возможность проверить информацию Вудса и получить подтверждение правильности сообщенных им сведений. В январе 1941 г. Хэлл доложил информацию Вудса президенту Рузвельту. После ряда совещаний было решено поставить в известность о планах Гитлера советского посла в Вашингтоне. 1 марта заместитель государственного секретаря Самнер Уэллес познакомил К. Уманского с материалами, присланными Вудсом. Хэлл писал позднее в своих мемуарах, что посол, выслушав сообщение Уэллеса, побледнел. После короткой паузы Уманский, придя в себя, горячо поблагодарил американское правительство и сказал, что полностью отдает себе отчет в важности полученной им информации и немедленно сообщит обо всем Советскому правительству. 20 марта Уэллес подтвердил советскому послу сообщение от 1 марта и дополнил рядом других сведений.
Это было первое предупреждение по иностранным дипломатическим каналам, а не «самое первое предупреждение, которое получил СССР», как утверждает Фараго, ибо первое предупреждение было получено по разведывательным каналам еще в 1940 г. Впрочем, все предупреждения постигла одинаковая судьба: И.В. Сталин полагал, что это дезинформация.
Хотя британский премьер-министр Уинстон Черчилль был осведомлен об информации Вудса, он относился к ней до марта 1941 г. скептически. Между тем английская разведывательная служба на континенте продолжала посылать сообщения о подозрительных перемещениях немецких войск. Правда, эти сообщения, очевидно, не могли еще создать ясной картины, поскольку английская разведка интересовалась намерениями Германии лишь с точки зрения вторжения на Британские острова, именно на побережье Ла-Манша и Па-де-Кале приготовления к операции «Морской лев», казалось, шли в обычном порядке: производились учения по высадке десантов и т. п.
В один из последних дней марта Черчилль, читая очередную разведывательную сводку, обратил внимание на донесение английских агентов с Балкан. Сообщалось, что в то самое время, когда югославские министры прибыли в Вену для подписания протоколов о присоединении Югославии к Тройственному пакту, три из пяти немецких танковых дивизий, проследовавших недавно через территорию Румынии в направлении Югославии и Греции, были остановлены и повернуты в направлении Кракова. Из этого Черчилль сделал вывод: немцы, очевидно, действительно готовятся к нападению на СССР.
В письме Идену от 28 марта 1941 г. (он был в то время в Афинах) Черчилль предложил своему министру иностранных дел сосредоточить усилия на заключении союза между Югославией, Грецией и Турцией (одна из многих идей британского премьера, оказавшихся мертворожденными). Он заметил также, что "имеется много сообщений о значительных сосредоточениях (немецких – А.Н.) войск в Польше и об интригах в Швеции и в Финляндии" И хотя через несколько дней эти дивизии были вновь брошены против Югославии, английский премьер лишь сделал поправку в своих выводах – нападение на СССР начнется не в мае, а в июне. В начале апреля объединенный разведывательный комитет в докладе Черчиллю констатировал, что Германия концентрирует на востоке большие силы и что рано или поздно будет война. Комитет не считал войну вероятной в скором времени. Более того, 23 мая комитет информировал, что слухи о нападении Германии на СССР угасли. Однако еще до этого сообщения Черчилль больше не сомневался, что после Югославии и Греции наступит очередь Советского Союза.
Британский премьер не огорчался таким оборотом войны. Нападение Германии на Советский Союз избавляло Англию от опасности вторжения, облегчало ее тяжелейшее военно-политическое положение и предоставляло передышку для того, чтобы собраться с силами. Поэтому он считал, что следует направить Сталину предупреждение. Надо, чтобы нападение Германии не застало русских врасплох и борьба на востоке продолжалась как можно дольше.
31 марта из Белграда в Лондон поступила информация, подтверждающая прежнюю: будто бы Гитлер в беседе с югославским принцем-регентом Павлом сообщил ему, что нападение на Советский Союз намечено на 30 июня. Такую же информацию получил английский посол в Вашингтоне от помощника государственного секретаря Уэллеса вечером 2 апреля. На следующий день Черчилль принял окончательное решение. Стаффорду Криппсу, английскому послу в Москве, было отправлено послание премьера для личной передачи Сталину. 5 апреля Криппс сообщил в Лондон, что нет никакой возможности вручить послание Сталину лично. Следует распоряжение, чтобы послание было передано Молотову, но и к Молотову Криппс попасть на прием не смог. Взбешенный посол на свой страх и риск отправляет личное письмо заместителю наркома иностранных дел, в котором, ни слова не говоря о поручении премьера, разбирает весь комплекс англо-советских отношений. Форин Оффис со своей стороны теперь сомневается в целесообраз-ности вручения послания. Черчилль же требует немедленно выполнить его распоряжение.
19 апреля, спустя две недели после получения послания Черчилля, оно, наконец, вручается, но не Сталину и не Молотову, ибо они всячески уклоняются от встречи с английским послом, а НКИД. Потеряны две бесценные недели: ведь в своем послании Черчилль предупреждает о готовящемся нападении на СССР. Но до войны остается еще два месяца.
22 апреля английский посол был уведомлен, что послание британского премьер-министра Сталину вручено.
Но и на послание Черчилля такая же реакция: Сталин убежден, что это интриги английского правительства, цель которых – поссорить Советский Союз и Германию.
Великобритания же готовится к тому, чтобы в этом случае встретить Советский Союз как партнера в войне против гитлеровской Германии. Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, обсуждая в узком кругу сообщения о концентрации германских войск на советской границе и возможности войны на востоке, говорит: «Теперь германское нападение на СССР определенно последует и он думает, что Гитлер рассчитывал заручиться поддержкой и симпатией капиталистов и правого крыла в Англии и в США. Однако Гитлер ошибся и мы должны сделать все, чтобы помочь России». Посол США Вайнант согласен с Черчиллем. На вопрос своего секретаря Колвилла, как он, Черчилль, архиантикоммунист, скажет это палате общин, следует ответ: «У меня одна-единственная цель – уничтожение Гитлера и поэтому моя жизнь весьма упростилась. Если бы Гитлер вторгся в ад, я сделал бы по крайней мере благоприятное упоминание о дьяволе в палате общин». Заместитель Гитлера Рудольф Гесс, прилетевший по собственной инициативе в Англию 10 мая 1941 г., чтобы заручиться нейтралитетом Англии в связи с предстоящей войной против СССР, объявляется военнопленным. Позднее он будет приговорен Нюрнбергским трибуналом к пожизненному заключению и в 1988 году закончит свои дни в берлинской тюрьме Шпандау. Опрос английского общественного мнения, проведенный в апреле 1941 г., показал, что за дружественность отношений между Англией и СССР высказалось 70% опрошенных.
Информация о готовящемся нападении Германии поступала в Москву из множества источников: от шпионской сети НКВД и Главного разведывательного управления наркомата обороны (ГРУ), по линии наркомата иностранных дел, из коминтерновских источников, от пограничной службы. Недостатка в предупреждениях не было. Только по подсчетам, произведенным американским исследователем Бартоном Уэйли, советское правительство получило 84 предупреждения о готовящемся нападении. Эти предупреждения не укладывались в сталинскую оценку ситуации и поэтому либо ставились под сомнение, либо вовсе отбрасывались. Руководители разведывательных ведомств и даже нарком военно-морского флота, прекрасно зная, что Сталин полагает, что информация о военных приготовлениях против СССР подбрасывается английской разведкой, чтобы посеять подозрительность в отношениях между СССР и Германией, делали заключения из информации, соответствующие образу мыслей Сталина.
Сведения о подготовляемом нападении на СССР И.В. Сталину докладывались систематически. 10 апреля сообщено об упомянутой выше беседе Гитлера с принцем-регентом Павлом. 5 мая И. В. Сталину передана новая информация о подготовке нападения на СССР. В том же месяце доложены сведения, полученные от Зорге. 6 июня Сталину представлены данные о сосредоточении на советской границе вражеской группировки, насчитывавшей около 4 млн человек. 11 июня И. В. Сталин поставлен в известность, что по указанию из Берлина немецкое посольство должно подготовиться к эвакуации в течение семи дней и что 9 июня там начали сжигать документы.
* * *
Маршал Советского Союза Ф.И. Голиков был начальником Разведывательного управления Генерального штаба как раз в период подготовки Германией нападения на СССР, с середины июля 1940 г.
В беседе с автором этой книги маршал ответил на ряд вопросов о событиях, предшествовавших войне.
"Вопрос. За рубежом пишут много о предупреждениях, которые получал Советский Союз по различным каналам о готовящемся нападении. Создается впечатление, будто первое предупреждение относится к марту 1941 г. (сообщение заместителя государственного секретаря США С. Уэллеса советскому послу К. Уманскому). Так ли это?
Ответ. Нет, это не так. Первые предупреждения поступили по линии советской военной разведки гораздо раньше марта 1941 г. Разведывательное управление проводило огромную работу по добыванию и анализу сведений по различным каналам о намерениях гитлеровской Германии, особенно и в первую очередь против Советского государства. Наряду с добыванием и анализом обширных агентурных данных РУ тщательно изучало международную информацию, зарубежную прессу, отклики общественного мнения, немецкую и других стран военно-политическую и военно-техническую литературу и т.п. Советская военная разведка располагала надежными и проверенными источниками получения секретной информации в целом ряде стран, в том числе и в самой Германии. Поэтому американское сообщение не было и уж во всяком случае не могло быть новостью для политического и военного руководства нашей страны, начиная с И.В. Сталина".
Маршал Советского Союза И.Х. Баграмян также полагает, что было достаточно сведений, «чтобы трезво судить о готовящемся на Советский Союз нападении».
Итак, все свидетельствует о том, что рядовые советские разведчики накануне войны с честью выполнили свой долг перед народом, сделали все от них зависящее. Но их предупреждениями пренебрегли.
Глава 7. Накануне Последние месяцы
Расчет на то, что война на Балканах затянется и немцы вынуждены будут в связи с наступлением осени отказаться от нападения на СССР в 1941 г., если таковые намерения у них действительно есть, не оправдался. Возможно, что Сталин надеялся на такое развитие событий, как утверждал югославский посол в Москве Милан Гаврилович после приезда его в Анкару в мае 1941 г. Но Югославия была разгромлена в быстротечной кампании. Теперь Сталин старался не давать повода Германии для нападения на СССР. Вопреки фактам Сталин был убежден, что гитлеровская Германия не осмелится нарушить пакт о ненападении и напасть на Советский Союз… Международная обстановка быстро менялась и усложнялась. Ход событий ломал искусственную схему международных отношений, созданную Сталиным. А он продолжал упорно за нее цепляться. Он по-прежнему считал, что Англия только и ищет возможности спровоцировать советско-германский конфликт.
В действительности же между Англией и Германией уже было невозможно никакое политическое соглашение, невозможен компромиссный мир, так как заключение любого мира означало бы для Англии (в условиях господства Германии на западном континенте Европы и поражений Англии на Балканах и на Среднем Востоке) фактическую капитуляцию, распад Британской империи, на что Англия, конечно, согласиться не могла. В самой Англии, а также в Соединенных Штатах Америки все усиливалась борьба между двумя тенденциями: старой – мюнхенской, и новой – курсом на сближение с СССР и создание совместно с ним антигерманской коалиции. Вторая тенденция находила влиятельных приверженцев, например, в лице Уинстона Черчилля. В новых условиях острота англо-германских противоречий достигла такого напряжения, что вопрос мог быть решен только военным разгромом одного из соперников. Наконец, происходили и политические изменения в США, где сторонники военного вмешательства в пользу Англии получали все больший перевес. Во всех предложениях политического характера, которые делало английское правительство, Сталин усматривал лишь одну сторону – попытку спровоцировать вооруженный конфликт между Советским Союзом и Германией. Точно так же он в дальнейшем оценивал и сообщения, поступавшие по различным каналам, о готовящемся нападении Германии на Советский Союз.
Главный маршал артиллерии Н.Н. Воронов утверждает, что Сталин полагал, что «война между фашистской Германией и Советским Союзом может возникнуть только в результате провокаций со стороны фашистской военщины, и больше всего опасался этих провокаций». Это весьма интересное замечание. Если Воронов не случайно употребил выражение «фашистская военщина», то это нельзя понимать иначе, как подтверждение того, что Сталин продолжал надеяться на договор о ненападении, т.е. верил Гитлеру, но не доверял опьяненным военными победами немецким генералам. Этим можно объяснить и последующие приказы частям Красной Армии не поддаваться на фашистские провокации.
И.В. Сталин с особым подозрением относился ко всем сообщениям, которые исходили из английских или американских источников, видя в них лишь подтверждение его анализа политики «невмешательства»: западные державы хотят втянуть Советский Союз и Германию в войну между собой, а сами погреть руки. Версия, распространяемая гитлеровцами о провокационном характере слухов и сообщений о готовящемся нападении на СССР, как раз и отвечала его собственным суждениям. Но оказывается, что в начале апреля слухи о предстоящей германо-советской войне распространяли главным образом немецкие граждане. Об этом сообщает, в частности, в своем донесении германскому МИДу его представитель при верховном командовании сухопутных сил (ОКХ) 3 апреля 1941 г.: «ОКХ получил сообщения, согласно которым среди немецких граждан, проживающих в России, путешественники, следующие из Германии, распространяют слухи, что германо-советское столкновение неизбежно. Говорят также, что иностранные дипломаты в Москве также встревожены этими слухами». ОКХ просило в связи с этим министерство иностранных дел, чтобы немцам, направляющимся через территорию СССР, было дано строгое указание не только не распространять подобные слухи, но и опровергать их.
Однако слухи день от дня становились все настойчивее. Полностью игнорировать их, делать вид, будто все в порядке, было невозможно. Желая, очевидно, подчеркнуть свое недоверие к подобным слухам и подтвердить желание строго придерживаться заключенных с Германией соглашений, при отъезде японского министра иностранных дел Мацуоки на перроне вокзала неожиданно появились Сталин и Молотов. В сообщении МИДу немецкий посол в Москве Шуленбург писал: «Отбытие Мацуоку задержалось на час, а затем имела место необычная церемония. По-видимому, неожиданно как для японцев, так и для русских появились Сталин и Молотов и в подчеркнуто дружеской манере приветствовали Мацуоку и японцев, которые присутствовали там, и пожелали им приятного путешествия. Затем Сталин громко спросил обо мне, и когда он нашел меня, подошел ко мне, обнял меня за плечи и сказал: „Мы должны остаться друзьями и вы должны теперь сделать для этого все!“ Несколько позднее Сталин повернулся к исполняющему обязанности немецкого военного атташе полковнику Кребсу и предварительно убедившись, что он немец, сказал ему: „Мы останемся друзьями с вами в любом случае“. Сталин несомненно приветствовал полковника Кребса и меня таким образом намеренно и тем самым сознательно привлек внимание многочисленной публики, присутствовавшей здесь».
Вскоре Шуленбург был вызван в Берлин для консультации. По свидетельству советника германского посольства в Москве Густава Хильгера, Шуленбург привез в Берлин меморандум, составленный им совместно с военным атташе генералом Кёстрингом. Меморандум был передан через служебные инстанции Гитлеру, но тот не спешил побеседовать с послом. Шуленбург в течение двух недель ожидал приема.
Его затянувшееся пребывание в Германии вновь породило многочисленные слухи. Об этом, в частности, сообщал, по словам немецкого посланника в Бухаресте, румынский посол в Москве Гафенку. Он будто бы писал, что «тяжелое впечатление в этой связи в советских кругах породили слухи о том, что идут приготовления к отправке детей и ценностей из немецкого посольства».
28 апреля Шуленбург был, наконец, приглашен к Гитлеру. Весь характер и тон беседы не оставляли у посла сомнений в том, что решение о нападении на СССР принято и теперь Гитлер занят поисками аргументов для объяснения или оправдания нападения. В записи, составленной Шуленбургом после беседы, этот мотив звучит особенно сильно. В частности, Гитлер настаивал, что советско-югославский договор от 5 апреля был заключен, чтобы запугать Германию «Я отрицал это, – пишет Шуленбург, – и повторил, что русские только намеревались подчеркнуть свой интерес, но тем не менее проявили корректность, уведомив нас о своем намерении».
Гитлер утверждал, будто советское командование проводит стратегическое сосредоточение. Шуленбург отрицал это: «Я не могу поверить, что Россия когда-либо нападет на Германию». Реакция Шуленбурга, очевидно, насторожила Гитлера, который, отпуская посла, сказал ему: «О, вот еще что, я не намереваюсь воевать против России». Но Шуленбург 30 апреля по возвращении в Москву отвел в сторону встречавшего его на аэродроме советника Хильгера и прошептал ему: «Жребий брошен. Война с Россией решена». Он сказал также, что Гитлер лгал ему.
Гитлер не простил Шуленбургу его отрицательного отношения к войне против СССР. Принявший участие в заговоре против Гитлера Шуленбург был казнен в 1944 г.
Спустя пять дней после возвращения германского посла в Москву, из Москвы в Берлин прибыл полковник Кребс, замещавший военного атташе генерала Кёстринга. Кребс сообщил Гальдеру: «Россия сделает все для того, чтобы избежать войны».
Между тем среди дипломатических кругов Москвы все упорнее ходили слухи о неизбежной германо-советской войне. Германский военно-морской атташе в Москве капитан Норберт Баумбах сообщил об этом командованию флота со ссылкой на путешественников, следующих через Германию. Он также сообщал, что по словам советника итальянского посольства, английский посол в Москве (т.е. Стаффорд Криппс. – А. Н.) «предсказал 22 июня как дату начала войны». Другие дипломаты называли 20 мая. Баумбах сообщал, что он опровергает эти слухи.
В мае месяце слухи о приближающейся войне не только не ослабли, но и продолжали усиливаться. Лондонская «Таймс», например, в номере от 1 мая сообщала, что во многих европейских столицах немецкие офицеры и пропагандисты во всеуслышание заявляли, что немецкая армия накануне нападения на Советский Союз. Литовские эмигранты поощрялись Берлином. Украинские националисты значительно расширили свою деятельность, особенно после того, как они получили в Польше права, одинаковые с «фольксдейче». В Бухаресте говорили о присоединении Бессарабии к Румынии. В Анкаре немецкие пропагандисты нашептывали о будто бы готовящемся нападении СССР на Турцию.
Шуленбург на третий день своего возвращения в Москву писал в министерство иностранных дел с плохо скрываемым раздражением: «Я и высшие чиновники моего посольства постоянно борются со слухами о неминуемом немецко-русском военном конфликте, так как ясно, что эти слухи создают препятствия для продолжающегося мирного развития германо-советских отношений. Пожалуйста, имейте в виду, что попытки опровергнуть эти слухи здесь, в Москве, остаются неэффективными поневоле, если они беспрестанно поступают сюда из Германии и если каждый прибывающий в Москву или проезжающий через Москву не только привозит эти слухи, но может даже подтвердить их ссылкой на факты».
В ответ из Берлина последовало указание: опровергать слухи ссылкой на то, что они являются ни чем иным, как возобновлением попыток Англии отравить германо-советские отношения. От Шуленбурга требовали также провокационного распространения слухов о будто бы происходящей значительной концентрации советских войск на границе, в то время как Германия держит вблизи советских границ лишь те силы, которые абсолютно необходимы для прикрытия тыла в Балканской операции. Послу предлагалось также сеять слухи о якобы начавшейся переброске немецких войск с востока на запад.
Действия Сталина в этот период носили крайне противоречивый характер: с одной стороны, указывали на его стремление по-прежнему держаться обветшалой догмы, а с другой – свидетельствовали о боязни войны и неуверенности. 5 мая на приеме выпускников военных академий в Кремле Сталин выступил с 40-минутной речью, в которой он требовал повышения боевого мастерства и готовности к отражению агрессии. Но с чьей же стороны могло в то время ожидаться нападение? Ясно, что только со стороны Германии. На следующий день в газетах было опубликовано сообщение о назначении Сталина председателем Совета Народных Комиссаров. Молотов оставался наркомом иностранных дел. Это назначение подчеркивало, что Сталин официально принимает на себя всю полноту власти и всю ответственность за политику.
Вступление Сталина на пост председателя Совнаркома было расценено за рубежом как приглашающий жест Германии открыть переговоры, которые он готов вести лично.
Но Германия не реагировала…
Известный английский историк Дж. Эриксон пишет, что в день, когда Сталин занял пост председателя Совнаркома, советский военный атташе в Берлине сообщил, что 14 мая немцы нападут на СССР со стороны Финляндии и Прибалтийских государств. 22 мая помощник военного атташе в Берлине сообщил, что немецкое нападение состоится 15 июня, а может быть, и в начале июля.
Отсутствие реакции со стороны Германии на новое назначение И.В. Сталина также должно было вызвать настороженность. Нельзя же было ограничиться предположением, что Гитлер занимается вымогательством и хочет «набить себе цену» перед тем, как предложить переговоры. Но, очевидно, именно это Сталин и предполагал. Его малообъяснимое поведение, очевидно, уходит своими глубокими корнями в схематизм его понимания внешнего мира, о котором он по существу мог судить лишь на основании той информации, которую он получал, а главное, которую он желал получить. Ни разу до того времени он не покидал пределы Советского Союза. Впрочем, и по своей собственной стране путешествовал он крайне мало. Из его высказываний, речей и выступлений видно, что он считал в предвоенные годы главным врагом Советского государства Англию. В 1941 г. это ощущение должно было быть у него еще острее, так как во главе английского правительства находился старый враг Уинстон Черчилль. Нет никаких сомнений, что неожиданный полет в Англию заместителя Гитлера по нацистской партии Рудольфа Гесса усилил подозрительность И.В. Сталина относительно интриг «коварного Альбиона». Это случилось 10 мая 1941 г.
О миссии Гесса написано достаточно много. Нет необходимости подробно останавливаться на этом эпизоде. По нашему мнению, его значение преувеличивается. Такой заманчивый сюжет… Ознакомление с имеющимися в распоряжении историков документами, материалами, мемуарами и исследованиями дает серьезное основание полагать, что Гесс предпринял полет в Англию на свой страх и риск, по собственной инициативе. Во время Нюрнбергского процесса Гесс признался американскому врачу-психиатру Келли, что один из его астрологов (Гесс был подвержен мистицизму и окружал себя звездочетами, впрочем, как и многие другие «сверхчеловеки») предсказал ему, что звезды указывают на то, что он, Гесс, должен кое-что предпринять для заключения мира. Гесс находился под сильным влиянием профессора геополитики Карла Гаусгофера, много лет выступавшего за соглашение Германии с Англией против Советского Союза. Гесс, зная, что предстоит нападение на Советский Союз, решил попытаться лично объяснить англичанам, как им следует вести себя в связи с этим событием. Благополучно приземлившись в Шотландии, Гесс был затем интернирован английскими властями. Беседы, которые вели с ним английские министры, в том числе лорды Саймон и Бивербрук, бывший английский поверенный в делах в Берлине Киркпа-трик, показали, что Германия накануне нападения на Советский Союз, а прилет Гесса вызван не какими-нибудь «гуманными побуждениями», как пытались представить это адвокаты Гесса на Нюрнбергском процессе, а стремлением обезопасить Германию от войны на два фронта, добиться по крайней мере нейтрализации Англии на время предстоящей войны. Именно об этом, и Гесс это отлично знал, мечтал Гитлер. Гесс предложил поделить Европу на сферы влияния – советская территория до Урала должна отойти к Германии. В беседе с Бивербруком Гесс настаивал на необходимости заключения англо-германского союза против СССР.
Для английского военного кабинета «предложения» Гесса имели главную ценность в том, что они подтверждали намерение гитлеровской Германии напасть на Советский Союз и что среди нацистских лидеров существует мучительная тревога, не окажется ли Германия вынужденной воевать на два фронта. Какова будет позиция Англии в момент, когда Германия начнет войну против большевиков? Для Англии немецкий «поход на восток» был, и этого никогда английские государственные деятели не скрывали, спасительной передышкой. По их мнению, чем дольше тянулась бы советско-германская война, тем было бы лучше для английских интересов. Вот почему в Лондоне было решено: во-первых, содержать Гесса как военнопленного, во-вторых, поставить в известность Советский Союз о продолжающихся перебросках немецких войск в Польшу, поближе к советской границе.
В западных странах полет Гесса был воспринят как выражение неуверенности гитлеровской верхушки и желание ее пойти на компромиссный мир. Особенно настаивали на этом американские изоляционисты. Так, согласно сообщению лондонской «Таймс», один из лидеров изоляционистов сенатор Уиллер убеждал президента Рузвельта предложить мирные переговоры. Полет Гесса, как утверждал Уиллер, доказывает, что моральное состояние Германии подорвано и самое время начать переговоры о мире.
Гитлер, со своей стороны, был в бешенстве от эскапады Гесса и отдал приказ устранить его.
Полет Гесса произвел большое впечатление на Сталина, который, как показывают его позднейшие беседы на эту тему с Черчиллем и Бивербруком, был уверен в том, что Англия подстрекает Германию напасть на СССР и в Лондоне ведутся тайные переговоры на базе предложений Гесса. Если не учитывать этого обстоятельства, то будет очень трудно понять ту внутреннюю враждебность, с которой Сталин встречал в последний предвоенный месяц всякое новое сообщение о готовящемся нападении Германии на Советский Союз, считая такие сообщения английской провокацией. В апреле-июне 1941 г. Сталин продолжал делать все, чтобы уверить Германию в намерении продолжать строго придерживаться заключенных соглашений как в политической, так и в экономической областях. Все это происходило в то время, когда Германия подводила к советским границам свои войска и нарушала экономические соглашения, задерживала поставки в Советский Союз оборудования, в частности, орудийных башен для крейсеров.
В западной исторической литературе существует версия, согласно которой германский посол в Москве Шуленбург и советник посольства Хильгер пытались предупредить Министерство иностранных дел СССР о решении Гитлера напасть на СССР. Попытка эта была предпринята в конце мая – начале июня 1941 г. В своих воспоминаниях Хильгер рассказывает, что он предложил Шуленбургу воспользоваться приездом в Москву советского посла в Берлине Деканозова и сообщить ему о намерениях Германии. Как известно, Деканозов был одним из наиболее приближенных к Берии лиц. (В 1953 г. Деканозов был осужден советским судом за соучастие в преступлениях Берии.) Шуленбург колеблется. Хильгер пишет: «Убедить его было весьма трудно. Он вполне справедливо указал, что германское правительство будет судить его и меня за измену, если обнаружится, что мы собирались предупредить русских. Я, однако, возразил, что слишком много было поставлено на карту и что никакие соображения о нашей собственной жизни не должны помешать нам решиться на этот отчаянный шаг».
Тайная встреча состоялась в резиденции Шуленбурга. Согласно утверждению Хильгера, несмотря на то, что Шуленбург и он с самого начала поставили в известность Деканозова о том, что действуют по собственной инициативе, последний упорно добивался, имеют ли они поручение своего правительства (?!). «В противном случае он не в состоянии передать наши заявления Советскому правительству. Очевидно, он не мог себе представить, что мы сознательно подвергаем себя величайшей опасности ради последней надежды сохранить мир». Советы немецких дипломатов сводились к тому, чтобы СССР проявил инициативу и первый повел переговоры с Гитлером, тогда, будучи втянут в переговоры, Гитлер уже не сможет напасть на СССР. Хильгер признает, что такого рода предложение могло быть с основанием расценено как провокация. И с этим можно согласиться. Однако пренебрегать этим новым неожиданным предостережением было нельзя. Как бы ни расценивать шаг Шуленбурга, необходимо было усилить военные меры предупреждения нападения.
В первых числах июня в Лондон из Москвы был вызван для консультации посол Криппс. 10 июня 1941 г. советского посла в Лондоне И.М. Майского пригласили к постоянному заместителю министра иностранных дел Англии Кадогану. После обычного обмена приветствиями Кадоган сказал: «Господин посол, я пригласил вас, чтобы сделать чрезвычайно важное сообщение. Прошу вас взять лист бумаги и записать то, что я вам продиктую.» Затем Кадоган зачитал сведения английской разведки о передислокации соединений немецко-фашистской армии в направлении советской границы. Возвратившись в посольство, Майский немедленно зашифровал сообщение Кадогана и отправил его в Москву. 13 июня советский посол в Лондоне был снова приглашен в Форин Оффис, на этот раз к министру иностранных дел А. Идену. Министр передал Майскому еще одно предупреждение. Иден сообщил Майскому, что если Германия нападет на Советский Союз, английское правительство (а оно считается с такой возможностью), готово оказать СССР помощь, во-первых, путем действий английской авиации против Германии, во-вторых, посылкой в Москву военной миссии, члены которой имеют большой опыт военных операций в нынешней войне, в-третьих, путем оказания практически возможной экономической помощи.
Таким образом, попытки гитлеровской Германии добиться «перемирия» с Англией перед нападением на СССР потерпели неудачу. Англия сделала тот выбор, который отвечал ее национальным интересам.
В начале июня наиболее широко распространенная в международных политических кругах точка зрения заключалась в том, что Сталин, находясь под впечатлением военной мощи Германии, был готов идти почти на все, чтобы избежать войны летом 1941 г.
Советник германского посольства в Москве Хильгер так суммирует свои впечатления того времени: "Все указывало на то, что он (Сталин. – А.Н.) полагал, что Гитлер собирается вести игру с целью вымогательства, в (которой вслед за угрожающими передвижениями войск последуют неожиданные требования об экономических или даже территориальных уступках. Он, по-видимому, верил, что ему удастся договориться с Гитлером, когда будут выставлены эти требования".
Находясь уже в отставке, маршал Г.К. Жуков рассказывал Константину Симонову, что в начале 1941 года, когда в Генштабе стало известно о сосредоточении крупных немецких войск в Польше, Сталин послал Гитлеру личное письмо. В нем говорилось, что «нам это известно, что нас это удивляет и создает у нас впечатление, что Гитлер собирается воевать против нас». Ответ Гитлера, также личный и «доверительный» гласил, что сосредоточение германских войск в Польше связано с необходимостью обезопасить их от налетов английской авиации на западе. Гитлер ручался за свою верность советско-германскому пакту «своей честью главы государства». Жуков добавил: «Насколько я понимаю, Сталин поверил этому письму».
Вероятно, это тот же эпизод, о котором сообщает Фараго: «Военный атташе Германии в СССР генерал Кёстринг получил инструкцию сообщить Генеральному штабу Красной Армии, что переброска немецких солдат с запада на восток происходит для замены старых возрастов молодыми, чтобы использовать первых на производстве. Кроме того, условия для обучения молодых солдат на востоке более благоприятны, так как нет опасности воздушных налетов».
Из многих воспоминаний советских военачальников тех лет мы узнаем, что точка зрения «идет политический торг» была распространена в среде высшего командования Красной Армии.
В июне командующий 4-й армией А.А. Коробков заявил на узком совещании в штабе армии после возвращения из штаба округа: «Германия не осмелится нарушить договор о ненападении. Она стягивает войска к нашей границе главным образом потому, что опасается нас… А с другой стороны, – продолжал командующий после минутной паузы, – вполне можно допустить, что сосредоточение немецких войск на нашей границе должно усилить „аргументы“ Германии при решении с нами каких-то политических вопросов». Если эти впечатления верно отражали суть дела, то они являются лишь подтверждением отсутствия у Сталина реального представления о положении дел в мире и свидетельствуют также о его опасениях в связи с неготовностью к отражению немецкого удара. Но какие бы выводы ни делал Сталин, ничто не может оправдать его отказ принять своевременно элементарные предупредительные меры на случай, если нападение Германии все же последовало бы. Практически это должно было выразиться в реализации плана прикрытия. О настоятельной необходимости срочных предупредительных мер свидетельствовали сообщения с границы.
В последних числах мая и начале июня в приграничных военных округах было отмечено достаточно признаков приближения войны. Об этом постоянно напоминали все учащавшиеся облеты немецкими самолетами советских границ. По данным армейской разведки, активность немцев в районах, примыкающих к советской границе, значительно усилилась.
Так, в донесении разведотдела штаба Западного особого военного округа командующему войсками округа генералу армии Д.Г. Павлову от 4 июня 1941 г. указывалось, что военная подготовка Германии против СССР за последнее время, особенно с 25 мая 1941 г., проводится интенсивно. В донесении обращалось внимание на увеличение группировки немцев в районе Острленка, Красныш, Млава, Цеханов на две-три пехотные дивизии и на две бронетанковые дивизии СС, на увеличение артиллерийских частей, танковых подразделений и автомашин, средств противотанковой и противовоздушной защиты в направлении границы. Отмечались прибытие немецкой военной авиации в Варшаву и Кенигсберг и увеличение числа учебных полетов. Говорилось об увеличении войск в приграничной полосе и переселении жителей приграничных районов в глубинные. Армейская разведка сообщала о скрытой мобилизации немецких чиновников для занятия будущих должностей в западных районах СССР. В заключение в донесении подчеркивалось: «Сведения о форсированной подготовке театра и об усилении группировки войск в полосе против западного военного округа заслуживают доверия».
Подобными же сведениями располагало и командование других приграничных округов. Например, было известно, что в полосе советской 4-й армии силы немцев, подведенные к границе, имели превосходство в наземных войсках в три раза, а в авиации – еще большее.
Штаб 4– й армии располагал сведениями о сосредоточении значительных немецких сил. Эта информация была получена из пограничного отряда и строительных подразделений, работающих на границе. «Время от времени» штаб получал информацию и сверху. Кроме того, в полосе армии были задержаны немецкие шпионы, диверсанты, подтверждавшие тревожные сведения о подготовке германской армии к нападению. В информации штаба округа от 5 июня 1941 г. указывалось, что на границе Белоруссии сосредоточилось около 40 немецких дивизий, в том числе на Брестском направлении 24 дивизии.
2 июня Главное управление пограничных войск сообщило вышестоящему руководству, что вблизи советской границы немцы сосредоточили в течение апреля-мая от 80 до 88 пехотных дивизий, от 13 до 15 моторизованных дивизий, 7 танковых дивизий, 6 артиллерийских полков и т. д. 6 июня ГУПВ информировало, что вблизи советских границ около 4 млн немецких войск, на польской территории сосредоточено 8 немецких армий.
В мае– июне немцы производили усиленную рекогносцировку вдоль советской границы -фотографирование, топографическую съемку, измерение глубины пограничных рек.
Да и вся атмосфера в приграничных районах свидетельствовала о приближении войны. Вот как описывает обстановку в районе Бреста Л.М. Сандалов, мемуары которого характерны своей объективностью, точностью, великолепным знанием положения дел и искренностью: "Слухи о том, что придут немцы, вовсю циркулировали среди местного населения. У магазинов толпились очереди. Мука, сахар, керосин, мыло раскупались нарасхват. Владельцы частных портняжных, сапожных и часовых мастерских охотно принимали новые заказы, но выдавать заказчикам их пальто, костюмы, сапоги и часы не спешили. Особенно задерживались заказы военнослужащих.
В войсках это вызывало тревогу, а из округа шли самые противоречивые указания".
Командование Ленинградского военного округа уже располагало данными о сосредоточении на Мурманском и Кандалакшском направлениях немецких войск, переброшенных из Норвегии и Германии. Немецкие суда, прибывшие в ленинградский порт, не разгружаясь, стали уходить обратно. Были и другие, более мелкие, но примечательные симптомы. Например, сотрудники германского консульства в Ленинграде отказались от заказов, сданных ленинградским портным…
На Карельском перешейке пограничники отмечали появление на той стороне многих новых офицеров. На финской стороне было построено большое число вышек. Однако командование округа, очевидно, проходит мимо этих сообщений. Вот что, например, пишет начальник инженерных войск округа генерал Б. Бычевский: «К таким сведениям мы привыкли и не придавали особо большого значения, так как не верили, что Финляндия пойдет на повторение военной авантюры».
Сообщение Бычевского подтверждается более высокими военными руководителями, как, например, генералом армии И.В. Тюленевым, командовавшим Московским военным округом. "Да, мы, особенно высшие военные круги, – пишет он, – знали, что война не за горами, стучится у наших ворот. И все же, надо честно признать, дезинформация вроде вышеприведенного опровержения ТАСС (см. ниже. – А. Н.), настойчивая пропаганда того, что «если завтра война, если завтра поход, мы сегодня к походу готовы», привела к некоторой самоуспокоенности. Ориентация на то, что мощная концентрация немецких войск на наших границах – всего лишь провокация, на которую не следует болезненно реагировать, дескать, правительство Германии только «играет на наших нервах, в какой-то мере заворожила и нас, командующих военными округами, и Наркомат обороны, имевший возможность составить точный прогноз „военной погоды“ на 22 июня 1941 г.»
Свидетельство Тюленева весьма важно. Однако он, очевидно, ошибается, распространяя такое настроение на всех командующих округами. Из воспоминаний других участников событий и из материалов иного рода мы знаем, какое беспокойство испытывало, например, командование Киевского особого военного округа. Командующий генерал-полковник М.П. Кирпонос и член Военного совета М.Ф. Лукин в середине июня полагали, что война вот-вот начнется. «Командующий округом говорил, – рассказывает генерал-майор А. А. Лобачев, – что армии фашистской Германии подведены к Бугу. Граница в сфере обороны Киевского особого военного округа нарушается каждый день. Над нашей территорией летают немецкие самолеты. В старых укрепленных районах вооружение снято как устаревшее и новым не заменено. Руководители округа были обеспокоены тем обстоятельством, что практически они не имеют реальной возможности дать ясную ориентировку комсоставу частей и соединений».
Такой же точки зрения придерживался и начальник оперативного отдела штаба округа полковник И.Х. Баграмян (позднее маршал Советского Союза). «По мнению Баграмяна, уже нельзя сомневаться в том что Гитлер нарушит пакт о ненападении», – подчеркивает А.А. Лобачев. М.П. Кирпонос обратился к Сталину с письмом. Он писал, что немцы сосредоточиваются на р. Буг и что скоро начнется немецкое наступление. Он предлагал эвакуировать из угрожаемых районов 300 тыс. человек населения, подготовить там позиции и воздвигнуть противотанковые сооружения. На это Кирпонос получил ответ, что такого рода приготовления были бы провокацией по отношению к немцам и что не следует давать повод для нападения.
Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский пишет: "Просьбы некоторых командующих войсками округов разрешить им привести войска в боевую готовность и выдвинуть их ближе к границе И.В. Сталиным единолично отвергались (значит, такие просьбы были! – А. Н.). Войска продолжали учиться по-мирному: артиллерия стрелковых дивизий была в артиллерийских лагерях и на полигонах, зенитные средства – на зенитных полигонах, саперные части – в инженерных лагерях, а «голые» стрелковые полки дивизий – отдельно в своих лагерях. При надвигавшейся угрозе войны эти грубейшие ошибки граничили с преступлением. Можно ли было этого избежать? Можно и должно".
Все же находились командиры, которые были обеспокоены обстановкой. Они добивались разрешения у вышестоящих начальников хотя бы на частичное передвижение войск для занятия более удобных позиций в случае нападения. На этот счет мы располагаем, в частности, убедительными свидетельствами И.Х. Баграмяна и Р.Я. Малиновского. Последний рассказывает, что, будучи в то время командиром корпуса, настоял на передислокации своего соединения. 7 июня 1941 г. он выступил из района Кировограда и Первомайска со штабом корпуса и одной стрелковой дивизией в Молдавию, в район Бельцы, куда прибыл 14 июня, за неделю до начала войны. Накануне войны была завершена переброска на Украину с Северного Кавказа армии под командованием И.С. Конева, а вслед затем из Забайкалья часть сил другой армии. С разрешения наркома обороны командование Киевского особого военного округа начало выдвигать к границе пять стрелковых корпусов. По мнению маршала И.Х. Баграмяна, эти факты свидетельствуют о том, что Москва предприняла серьезные меры «по укреплению западных рубежей нашей страны». Действительно дело было не только в инициативе отдельных командиров. С начала июня было начато общее передвижение войск из глубины страны в западные районы. Может быть, и на самом деле готовились к нанесению упреждающего удара? Но И.Х. Баграмян сообщает, например, что когда 10 июня войска Киевского военного округа начали занимать предполье незаконченных приграничных укрепленных районов, из Москвы "последовал грозный окрик: «Такое распоряжение немедленно отмените и донесите, кто конкретно дал это самочинное распоряжение».
Последняя неделя
14 июня. Внимание читателей, раскрывших утром 14 июня газеты, было привлечено к заявлению ТАСС. В заявлении категорически опровергались утверждения английской и другой иностранной печати, будто Германия предъявила Советскому Союзу претензии территориального и экономического характера и будто «идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними». Иностранная пресса утверждала, что эти претензии были Советским Союзом отклонены, после чего Германия начала сосредоточивать свои войска у советских границ для нападения на СССР, а Советский Союз со своей стороны также «усиленно готовится к войне с Германией и сосредоточивает войска у границ последней».
Называя эти слухи «неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны», ТАСС по уполномочию ответственных кругов в Москве заявляло, что Германия не предъявляла Советскому Союзу никаких претензий и никаких предложений о новом, «более тесном соглашении» не поступало, что «Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям». В коммюнике подтверждалось, что Советский Союз по-прежнему соблюдает и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о подготовке СССР к войне с Германией «являются лживыми и провокационными». В заключении в коммюнике указывалось, что происходящие летние сборы контингентов запаса Красной Армии и предстоящие маневры, которые происходят ежегодно, «по меньшей мере нелепо» изображать как враждебные Германии.
Это коммюнике ТАСС представляет собой весьма любопытный документ. Прежде всего из его текста со всей определенностью вытекает, что Советскому правительству было хорошо известно о переброске немецких войск поближе к советским границам. Стало быть, речь шла лишь об истолковании цели этой переброски, а сам факт не вызывал сомнений. Таким образом, Германии предоставлялась возможность подтвердить мнение, высказанное в коммюнике ТАСС, что сосредоточение связано, "надо полагать (курсив мой. – А. Н.), с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям". Выбор мотивов – дело самой Германии. Такая формулировка свидетельстовала о готовности принять любое объяснение. Далее. Коммюнике не исключало возможности открытия новых переговоров между Советским Союзом и Германией. Там просто констатировалось, что переговоры о заключении «какого-либо нового, более тесного соглашения» не были предложены Германией, "ввиду чего (курсив мой. – А. Н.) и переговоры на этот предмет не могли иметь места".
Заявление ТАСС предоставляло Германии возможность предложить новые переговоры, или присоединиться к опровержению ТАСС, или и то и другое.
Но немецкая сторона предпочитала хранить молчание. «Нью-Йорк Таймс» сообщала 14 июня: за несколько часов до опубликования коммюнике ТАСС в германском посольстве в Москве была открыта небольшая экспозиция о блицкриге на Балканах, включая фотографии бомбежек Белграда и оккупации Афин.
Невольно вспоминаешь о том, что за несколько дней до немецкого вторжения в Норвегию посол Германии в Осло демонстрировал фильм о блицкриге в Польше…
В Германии коммюнике ТАСС опубликовано не было. Но в день, когда это сообщение появилось в советской печати, Гитлер созвал последнее большое военное совещание перед нападением на СССР. Гальдер записал в этот день в своем служебном дневнике: «Большое совещание у фюрера. Доклады командующих группами армий, армиями и танковыми группами о плане операции „Барбаросса“… Фюрер произнес большую политическую речь, в которой дал мотивировку своего решения относительно нападения на Россию и высказал обоснование о том, что с разгромом России Англия будет принуждена прекратить борьбу». На совещании была еще раз подтверждена дата нападения: 22 июня по условному сигналу «Дортмунд» немецко-фашистские армии должны вторгнуться в пределы Советского Союза.
Все советские военачальники в один голос утверждают, что заявление ТАСС оказало на армию пагубное, деморализующее влияние. Например, Л.М. Сандалов пишет: «Тревожное настроение, достигшее особой остроты к середине месяца, как-то было приглушено известным заявлением ТАСС, опубликованным в газете „Правда“ 15 июня… Такого рода выступление авторитетного государственного учреждения притупило бдительность войск. У командного состава оно породило уверенность в том, что есть какие-то неизвестные обстоятельства, позволяющие нашему правительству оставаться спокойным и уверенным в безопасности советских границ. Командиры перестали ночевать в казармах. Бойцы стали раздеваться на ночь». И.Х. Баграмян пишет: «…организационная пассивность, на которую Сталин и руководство Наркомата обороны обрекали войска пограничных округов, усугублялась подчас неумной пропагандой, дезориентировавшей воинов, притуплявшей их бдительность. Этому способствовало и опубликованное 14 июня специальное сообщение ТАСС…» Комментируя заявление ТАСС, «Манчестер гардиан» подчеркивала, что это сообщение не отрицает концентрации немецких войск на границах СССР. 14 июня английские и американские газеты сообщили, что немцы отправили морским путем в Финляндию новые войска. «Хотя эти сообщения не подтверждены, – писала „Манчестер гардиан“, – они рассматриваются как, вероятно, правильные».
15 и 16 июня. Из Анкары поползли слухи о предстоящем нападении Германии на Советский Союз. Эти слухи, очевидно, были связаны с турецко-германскими переговорами о заключении пакта нейтралитета. «Манчестер гардиан» сообщала 16 июня из Анкары: прибывшие туда люди из Венгрии и Румынии рассказывают, что немецкие пропагандисты в этих странах предсказывают неизбежное столкновение между Германией и Советским Союзом в течение ближайших двух недель. Корреспондент подчеркивал, что на этот счет заключаются даже пари 5:1.
17 июня. Над главной базой Северного флота в Полярном на небольшой высоте прошел немецкий самолет-разведчик. Были даже видны опознавательные знаки. Но зенитные батареи безмолвствовали. Не было сделано ни одного выстрела. Командующий Северным флотом адмирал А.Г. Головко записывал в тот день в своем дневнике: "Побывав на батареях, я задавал командирам один и тот же вопрос: почему не стреляли, несмотря на инструкции открывать огонь? Получил один и тот же ответ: не открывали огня из-за боязни что-либо напутать. То есть – инструкции инструкциями, а сознание большинства нас продолжало механически подчиняться общей нацеленности последних лет: не поддаваться на провокацию, не давать повода к инцидентам, могущим вызвать маломальский конфликт и послужить формальным предлогом для развязывания войны.
А гитлеровцы уже развязывают ее, действуя пока что в воздухе, причем нагло, уверенные, что здесь, на Севере, мы не можем противопоставить им равноценные самолеты".
На западной границе в полосе 86-го погранотряда была задержана группа вражеских агентов, имевших задание взорвать железнодорожное полотно на участках Столбцы, Барановичи, Осиповичи, Лида-Молодечно, Лунинец. Сталину доложено, что нападение фашистской Германии на Советский Союз произойдет 21-22 июня. Но Сталин по-прежнему глух к предупреждениям.
Финская газета «Хельсинкен саномат» поместила статью бывшего финского министра иностранных дел Эркко, в которой тот писал, что военная обстановка на Балтике созрела для неожиданностей, которые, вероятно, затронут Финляндию, но не уточнял, о чем идет речь. В Финляндии распространялись слухи о передвижении войск вдоль советско-финской границы.
В этот день на стол Сталину кладется сообщение агентурного источника, работающего в штабе германской авиации. Пункт 1-й донесения гласит: «Все военные мероприятия по подготовке вооруженного выступления против СССР закончены и удар можно ожидать в любое время».
Реакция Сталина: на препроводительной записке наркома безопасности СССР В.Н. Меркулова Сталин накладывает резолюцию: «Т(овари)щу Меркулову. Можете послать ваш „источник“ из штаба Герм(анской) авиации к е… матери. Это не „источник“, а дезинформатор. И. Ст.».
18 июня. Па участке 15-го стрелкового корпуса появился немецкий перебежчик в чине фельдфебеля. Бежал, так как в пьяном виде ударил офицера и ему грозил расстрел. Фельдфебель сообщил начальнику погранотряда, а затем повторил командиру 15-го стрелкового корпуса И. И. Федюнинскому: в 4 часа утра 22 июня гитлеровские войска перейдут в наступление на всем протяжении советско-германской границы. Командующий 5-й армией генерал-майор М.И. Потапов, которому были доложены показания перебежчика, заявил: «Напрасно бьете тревогу», однако после настояний согласился передвинуть поближе к границе два полка и вызвать с полигонов артиллерийские полки.
В полосе 87-го погранотряда задержана группа диверсантов. Их задание заключалось в организации крушений поездов и создании пробки на ст. Лунинец, чтобы облегчить действия немецкой авиации.
Из Анкары сообщают: Турция подписала с Германией пакт о дружбе. «Нью-Йорк таймс» поместила ряд сообщений в связи с германо-советскими отношениями. В сообщении из Анкары указывалось: «Полагают, что война рейха с Советами приближается». А затем сообщение из Москвы: «Сегодня нет никаких признаков всеобщей или частичной мобилизации в России, но это вовсе не означает, что Советский Союз не подготовлен встретить любую неожиданность, возникшую из международного положения».
19 июня. Нарком обороны С.К. Тимошенко отдает приказ командующему Киевским Особым округом М.П. Кирпоносу перевести управление округа в Тернополь. Командование округом предупреждено о возможности нападения Германии в ближайшие дни без объявления войны. Но в то же время приказа привести войска в полную боевую готовность не последовало.
Военный совет 12-й армии 18 июня запросил начальника штаба Киевского особого военного округа об указании: «Огонь зенитные средства могут открывать только на общих основаниях с пунктовой системой ПВО по особому распоряжению Военного совета округа". Непонятно, разъясните». 19 июня последовало разъяснение: «Огонь можно открыть: 1) если будет дано особое распоряжение Военного совета округа, 2) при объявлении мобилизации, 3) при вводе в действие плана прикрытия, если при этом не будет особого запрещения, 4) Военному совету 12А известно, что мы огня зенитной артиллерией по немецким самолетам в мирное время не ведем».
Корреспондент американской радиовещательной кампании «Коламбия бродкастинг систем» распространил сообщение о том, что Германия уже напала на СССР в 15 пунктах вдоль границы! Видно, кому-то стало совсем уже невтерпеж…
Мировая пресса изобилует всевозможными слухами, в том числе о будто бы предъявленном Германией Советскому Союзу ультиматуме в числе требований – допуск немецких «технических экспертов» на Украину и Кавказ.
Корреспондент «Нью-Йорк таймс» из Лиссабона пишет, что прибывший из Берлина дипломат заявил: в Берлине царит всеобщее убеждение, что в течение нескольких ближайших дней начнется советско-германский конфликт и что в некоторых кругах даже предсказывают его начало в течение ближайших 48 часов.
Широко распространившиеся в мире слухи о предстоящем нападении Германии на СССР вынудили немецкие власти принять меры, чтобы воспрепятствовать утечке информации. Вечером 19 июня телефонная и телеграфная связь со Швейцарией, а также с Бухарестом и Софией была прервана. Сообщая об этом, журналисты с тревогой подчеркивали, что такого рода меры чрезвычайно редки.
В сообщении же из Москвы корреспонденты обращают внимание на спокойствие и уверенность, царящие в советской столице. «Население Москвы, – писала „Нью-Йорк таймс“, – занято своим обычным повседневным делом, работает и покупает в хорошо обеспеченных товарами магазинах и присутствует на популярных в Советском Союзе футбольных матчах. Ничто в настроении русских не указывает на приближение советско-германского конфликта, в то время как официальная позиция подтверждает, что Советский Союз продолжает твердо и полностью свою независимую внешнюю политику».
Общий тон международной печати таков: если немцы нападут на Советский Союз, то они натолкнутся на серьезный отпор.
«Летний отдых трудящихся» – так называлась передовая «Правды» от 19 июня.
В полосе 87-го погранотряда задержаны шесть диверсантов. Им было поручено проникнуть в район Грудо и Зажечаны (35 км восточнее Белостока), создать в лесу нелегальную базу и вести оттуда разведку в районе Белостока и Волковыска. Нри возникновении военных действий им было дано задание организовать захват или разрушение мостов.
20 июня. Шесть немецких самолетов с бомбовым грузом нарушили советскую границу на западе.
Тревожно в штабе Одесского военного округа. Офицеры, поднятые по тревоге, в полной форме, с чемоданами в руках, рассуждают: «Видимо, штабные учения. А может быть, война. Но с кем?!»
Командующий округом генерал-полковник Я.Т. Черевиченко рассказывает прибывшему вновь назначенному командиру воздушно-десантной бригады генерал-майору А.И. Родимцеву: «Есть данные, что румынские и немецкие войска сосредоточиваются у наших границ».
В Ленинградском военном округе получены сведения о сосредоточении финских войск у границы. Начальник штаба округа генерал-майор Д.Н. Никишев отдает приказ начальнику инженерных войск готовить некоторые районы к боевому прикрытию.
«Германия и Россия лицом к лицу» – такой шапкой открывались международные сообщения на 4-й полосе газеты «Таймс» 20 июня 1941 г. Далее подзаголовки: «Войска сосредоточены вдоль границы», «Дымовая завеса слухов», «Сообщают, что Кремлю предъявлены требования». Корреспондент «Нью-Йорк таймс» Сульцбергер передавал из Анкары: "Дипломатические источники из двух различных стран, граничащих с Советским Союзом получили сообщения, что германское военное нападение на Россию может начаться в течение ближайших 48 часов…
Немцы, поддерживаемые румынами и финнами, будто бы начнут мощное наступление на всем протяжении от Черного моря и до Арктики".
20 июня в Хельсинки объявлен призыв резервистов до 44 лет. Слушатели военных училищ неожиданно произведены в офицеры. Гражданское железнодорожное сообщение резко сокращено, для того чтобы обеспечить военные перевозки. Обращаясь к населению, буржуазная финская печать пишет: «Каждый финн должен без колебаний повиноваться, как это было в 1939 г.»
В эти последние часы немецкое командование пытается ввести в заблуждение Советский Союз. Официальный немецкий представитель в Берлине, опровергнув сообщения о столкновениях на советско-германской границе, сказал: одно то, что эти слухи иностранного происхождения, указывает, что они не имеют под собой никакой почвы.
Агентство Рейтер сообщает из Москвы: «Здесь ничего не известно о каких-либо требованиях Германии к Советскому Союзу. Ответственные обозреватели имеют на самом деле основания верить, что ни Германия, ни Румыния не обращались с какими-либо предложениями к России. В советской столице нет никаких признаков кризиса».
Газета «Правда» в передовой, озаглавленной «Против болтунов и бездельников», призывает бороться за деловитость в работе, против болтовни и трескотни, прикрывающей бездеятельность.
21 июня. Сульцбергер телеграфирует из Анкары: "Страны Центральной Европы, от Словакии до Швеции, принимают меры, чтобы германо-советская война не застала их врасплох. Три румынских корабля, курсирующие в Черном море, получили приказ оставаться по месту нахождения. Германские круги предсказывают, что в ближайшие три-четыре дня произойдет более важное событие, чем турецко-германский пакт.
В Бухаресте почти все иностранные миссии переводят свои вложения из румынской столицы. Прибывшие из Констанцы рассказывают, что шоссе забиты эвакуирующимися.
В Хельсинки призваны все резервисты до 44 лет. Началась эвакуация детей.
В Братиславе (Словакия) объявлена мобилизация 20 возрастов. Немецкие дивизии, находящиеся в Словакии, перебрасываются в восточном направлении. В Швеции начались интенсивные военные приготовления".
Анна Мак– Кормик пишет в «Нью-Йорк таймс»: "Очевидно, в Лондоне и в Вашингтоне верят, что кризис в германо-советских отношениях является реальностью. Вчерашнее послание президента было инспирировано несколько более важными (соображениями. -А. Н.), чем потопление «Робина Мура» (речь идет о заявлении Ф. Рузвельта в связи с потоплением немцами американского рефрижератора «Робин Мур». – А. Н.). По времени, когда заявление было сделано, и по своему тону оно призвано убедить Россию, что Соединенные Штаты полагают стоять против Германии до конца. Подобным же образом поднялись голоса и в Англии, убеждая эту страну присоединиться к поддержке Советского Союза, если он подвергнется нападению со стороны Германии, они также стремятся укрепить русское сопротивление требованиями Гитлера".
Гитлер решил, наконец, уведомить своего главного партнера Муссолини о намерении напасть на Советский Союз. По мнению Гитлера, Англия войну уже проиграла, а ее воинственный дух поддерживается лишь надеждами на помощь Америки. «Мы не имеем шансов исключить Америку. Но в нашей власти исключить Россию. Устранение России означает в то же самое время чрезвычайное облегчение для Японии в Восточной Азии и поэтому открывает возможность более сильной угрозы американской активности путем вмешательства Японии».
Сотрудник секретариата министра иностранных дел Риббентропа Брунс набрасывает по поручению министра памятную записку: министр не сможет принять русского посла пополудни, так как он уехал из Берлина и не возвратится до вечера. После возвращения он уведомит посла, когда можно будет видеть министра.
Но Риббентроп в этот день так и не принял советского посла. Вместо него это сделал статс-секретарь Вейцзекер.
Посол вручает Вейцзекеру вербальную ноту протеста Советского правительства против нарушения немецкими самолетами советской границы. Вейцзекер, отлично осведомленный, что завтра война, отрицает факты и в свою очередь обвиняет СССР в нарушении немецкой границы.
Примерно в то же время вручается нота протеста и послу Германии в Москве Шуленбургу. Нарком иностранных дел спрашивает его, чем Германия неудовлетворена, в каком положении находятся сейчас германо-советские отношения?
Тревожно на советско-германской границе.
В полосе 87-го погранотряда задержана группа вражеских диверсантов в составе 10 человек. Группа имела задание при начале военных действий захватить и удержать мосты через р. Нарев у ст. Лапы на железной дороге Белосток-Чижов, а также два моста на шоссейной дороге Белосток-Бельск.
Ленинградский военный округ – большинство руководящего состава в полевой поездке. Начальник штаба подтверждает приказ инженерным частям готовить заграждения на границе.
Прибалтийский военный округ – мобилизация населения для отрывки траншей и окопов на границе с Восточной Пруссией. Саперные части округа заняты в это время строительством дотов. Готовых сооружений не имелось.
На участке Владимир-Волынского погранотряда на охрану границы вышли усиленные наряды. В 11 час. вечера на участке 4-й комендатуры задержан немецкий солдат 22-го пехотного полка 74-й пехотной дивизии Альфред Лискоф, добровольно перешедший на нашу сторону. Лискоф, допрошенный в штабе отряда в 00 ч. 30 мин., заявил, что 22 июня в 4 часа утра немецкая армия перейдет в наступление. Немецкая артиллерия заняла огневые позиции, а пехота – исходные. Об этом немедленно доложено начальнику погранвойск НКВД Украинского округа, а также поставлены в известность штаб ближайшей армии в Луцке и командир дивизии в Новограде-Волынском.
На участке Любомильского погранотряда перед темнотой на другом берегу Западного Буга появилась крестьянка. Она кричала: «Товарищи, приходите, а то немцы уже мосты приготовили, хотят на вас идти». Увидев немецкого офицера, громко кричала, делая вид, будто кричит на гусей в реке: «Выходите же, товарищи. Паны сбежали, вас боятся, а мы вас ждем и кушать вам приготовили». Этот случай долго обсуждался пограничниками на заставе. В этот день они готовились к вечеру самодеятельности…
Пограничники Рава-Русского погранотряда поздно вечером возвращались из клуба. Жены офицеров, съехавшиеся на делегатское собрание, смотрели кинофильм «Веселые ребята». Впервые за все лето 1941 г. на 22 июня был назначен выходной день.
21 июня. Минск. Дом офицеров. Командующий войсками Западного особого военного округа генерал армии Д.Г. Павлов вместе со своим заместителем генералом И.В. Болдиным смотрит спектакль. В ложе появляется начальник разведотряда штаба округа. Наклонившись к уху командующего, он что-то шепчет ему. Далее Болдин рассказывает: "Этого не может быть, – послышалось в ответ.
Начальник разведотряда удалился.
– Чепуха какая, – вполголоса обратился ко мне Павлов. – Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы…".
В Бресте командующий 4-й армией А.А. Коробков и начальник штаба Л.М. Сандалов поздно вечером отправляются в штаб. Около 23 часов звонит Начальник штаба округа. Но никаких особых распоряжений не получено. Однако известно, что нужно быть начеку.
Вечером на главной базе Черноморского флота в Севастополе получено тревожное сообщение: три немецких транспорта, совершавшие регулярные рейсы между советскими портами и портами Румынии и Болгарии, оказались в порту. Об этом было доложено командованию флота. Спустя несколько часов на флоте объявлена оперативная готовность № 1.
"Поднимаясь по лестнице штаба, – вспоминает ответственный сотрудник Главпура И.А. Азаров, – я невольно вспомнил недавний разговор с Н.М. Кулаковым (член Военного совета Черноморского флота. – А. Я.). Он сказал тогда, что на Дунайской военной флотилии задержан еще один перебежчик (о первом перебежчике, перешедшем через границу в начале июня, я знал еще в Москве). Оба перебежчика предупреждали о тщательной подготовке Германии к нападению на СССР".
Поздно вечером 21 июня из Наркомата военно-морского флота командующим флотами было сообщено о возможном нападении фашистской Германии на СССР. На флоты отправлены телеграммы привести силы в полную боевую готовность.
В Москве с первого взгляда все спокойно. Но напряжение нарастает. Вечером тревожных сведений о немецких приготовлениях становится все больше. Командующему Московским военным округом генералу армии И.В. Тюленеву звонит по телефону Сталин. Спрашивает, как обстоит дело с противовоздушной обороной Москвы. Приказывает довести боевую готовность войск противовоздушной обороны Москвы до 75%. У Тюленева складывается впечатление, что Сталин получил новые сведения о немецких военных планах. Тюленев отдает приказ своему помощнику по ПВО генерал-майору М.С. Громадину: привести зенитную артиллерию в полную боевую готовность.
Несколько позднее Тюленев приезжает к наркому обороны маршалу С.К. Тимошенко и узнает, что «тревожные симптомы надвигающейся войны подтверждаются». Сотрудники немецкого посольства всех рангов поспешно уезжают на машинах за город.
Мнение Генерального штаба: по донесениям штабов округов на западной границе как будто все спокойно. Командующие предупреждены о возможном нападении гитлеровской Германии. Обстановка доложена наркомом Тимошенко Сталину.
Мнение Сталина: «Зря поднимаем панику».
Возможно, действительно зря. Ведь в Генеральном штабе полагают, что у немцев нет общего превосходства в силах…
На одном из донесений о предстоящем нападении Германии резолюция Л. Берии: «В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников… за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль, как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией». Подпись: «Л. Берия. 21 июня 1941 года».
В полночь 22 июня экспресс Берлин-Москва проследовал, как обычно, через Брест.
В 3 часа ночи все коменданты участков доложили по телефону начальнику Владимир-Волынского погранотряда, что вдоль всего противоположного берега Западного Буга слышен сильный гул моторов, но непосредственно у границы спокойно.
На Ковельском направлении к концу ночи почти все погранзаставы Любомильского погранотряда доложили, что за Бугом сильный шум моторов, серия красных ракет. Все наряды стянуты к заставам. Приготовились к бою.
Между тем немцы лишь ждут сигнала к нападению. Жерла тысяч артиллерийских орудий устремлены на восток. Тысячи танков вышли на исходные позиции. До условного сигнала остаются считанные минуты
Группировка немецких войск, предназначенная для нападения на СССР, насчитывает 190 дивизий, из которых 153 немецких, 29 дивизий и 16 бригад союзников гитлеровской Германии. В числе группировки 17 танковых и 13 моторизованных дивизий.
Фашистская группировка колоссальна по своей численности. Вместе с частями усиления, тылами, военно-морскими, военно-воздушными силами в ней 4600 тыс. человек, полностью вооруженных современным оружием, в том числе на вооружении находится 50 тыс. орудий и минометов, около 5 тыс. самолетов (из них немецких около 4 тыс.), 3712 танков. Немецкие сухопутные войска с частями усиления составляют в группировке 3300 тыс. человек.
На Крайнем Севере сосредоточена армия «Норвегия» (командующий генерал Дитль), далее на юг – группа армий «Север» (командующий генерал-фельдмаршал Лееб), группа армий «Центр» (командующий генерал-фельдмаршал Бок), группа армий «Юг» (командующий генерал-фельдмаршал Рундштедт).
Группу армий «Север» поддерживает 1-й воздушный флот (1070 боевых самолетов), группу армий «Центр» – 2-й воздушный флот (1670 самолетов), группу армий «Юг» – 4-й воздушный флот (1300 самолетов).
В составе немецкой группировки, кроме резерва верховного командования, насчитывавшего 24 дивизии, находились специальные войска, так называемой службы безопасности, на которые возложена особая «миссия» – выявления и уничтожения коммунистов и политических работников Красной Армии.
В ставке Гитлера уверены в успехе.
Победоносный исход похода на восток мало у кого вызывает сомнение. Немецкие лидеры и их генералы готовы броситься в самую авантюристическую из всех авантюр, которые когда-либо предпринимали немецкие милитаристы. Однако бросаются они в эту авантюру вовсе не очертя голову. Хотя на всех планах германского верховного командования того времени лежала печать недооценки возможностей Советского Союза и переоценки собственных возможностей, подготов-ка немецко-фашистских войск к нападению на СССР велась со всей тщательностью. Десятки новых дивизий и среди них моторизованные – гордость немецкого генерального штаба. Самое новейшее вооружение. Особо тщательная подготовка велась в танковых дивизиях, предназначен-ных для прорыва. В войсках проведена идеологическая подготовка. Хотя солдатам с целью сохранения военной тайны и не говорили прямо, когда и против кого начнется новое наступление, но им всячески вдалбливалось в голову – вермахт непобедим. Весь мир убедился в этом после победы германского оружия на западе и на Балканах. Германия превыше всего. Немцы превыше всех. Немецкий солдат должен быть жестоким и беспощадным с врагом. От него требуется лишь полное и беспрекословное повиновение: ведь всю ответственность за действия армии принял на себя фюрер! И это не были просто слова. Чудовищные насилия и злодеяния немецко-фашистской солдатчины в Польше и в других странах поощрялись командованием. Грабь, жги, насилуй – за все отвечает фюрер! После разгрома Польши многие немецкие офицеры получили в награду поместья с самым дешевым в мире рабским трудом. А еще восточнее, там, «в этой варварской России», необъятные просторы плодороднейших земель. И все это должно быть немецким, все должно принадлежать Германии – Польша, Россия, а потом весь мир. Так сказал фюрер. На пряжках солдатских поясов выбита надпись: «С нами Бог!»
Немецкой группировке противостояли войска пяти приграничных военных округов. Перед самой войной в этих округах насчитывалось 170 дивизий. Личный состав войск этих округов составлял около 54% численности всей Красной Армии.
Все войска приграничных округов были рассредоточены на обширной территории. Войска первого эшелона насчитывали 56 дивизий и 2 бригады и были рассредоточены на глубину до 50 км. Войска второго эшелона отстояли от границы на 50-100 км, а соединения резерва – на 150-400 км.
Первый эшелон немецко-фашистских армий почти вдвое превосходил по численности силы первого эшелона советских войск.
На направлениях главных ударов противнику удалось создать значительное превосходство сил. На Каунасско-Даугавпилсском направлении 34 немецким дивизиям противостояли 18 советских дивизий: на Брестско-Барановичском направлении противник имел 16 дивизий против 7 советских; на Луцко-Ровенском направлении у противника было 19 дивизий, а у советских войск – 9 дивизий.
День, когда началась война
В 00 ч. 30 мин. в ночь на 22 июня наркомом обороны наконец-то издана директива о приведении в боевую готовность вооруженных сил (всего 180 мин. остается у войск после предупреждения). Но в некоторых округах о содержании директивы № 1 узнали уже после начала военных действий. Сама директива носила странный и противоречивый характер. В ней, как в двух каплях воды, нашли отражение сомнения и колебания Сталина, его неоправданные расчеты, что вдруг удастся избежать войны. Рассчитывать на это в ночь с 21 на 22 июня было все равно, что уповать на чудо. И чуда не произошло…
Ведь только что получено еще одно сообщение советской военной разведки из Берлина – нападение назначено на 22 июня. В директиве говорилось о возможном внезапном нападении немецких войск 22-23 июня на войска советских западных округов. Это нападение может начаться с провокаций. Директива требовала от командующих округами не поддаваться ни на какие провокации, «могущие вызвать крупные осложнения». Как понять эту директиву? На это давалось разъяснение в другой ее части. Командующим приграничными округами предписывалось в течение ночи на 22 июня скрыто занять войсками «огневые точки укрепленных районов на государственной границе». Рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, тщательно ее замаскировать. Привести в боевую готовность части, рассредоточить их и замаскировать. Привести в боевую готовность противовоздушную оборону «без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов». Последний пункт директивы гласил: «Никаких других мероприятий без особых распоряжений не проводить».
Маршал Малиновский вспоминает: «На уточняющий вопрос, можно ли открывать огонь, если противник вторгнется на нашу территорию, следовал ответ: на провокацию не поддаваться и огня не открывать!»
3 ч. 15 мин. С немецкой стороны начинается артиллерийский огонь. В воздухе немецкие бомбардировщики. В течение 45 мин., с 3 ч. 15 мин. до 4 ч. утра, по всей многокилометровой советской границе фашистский агрессор ведет наступление.
Первые удары обрушиваются на советские пограничные заставы. Пограничники, неся огромные потери, до последнего сражаются с врагом, смело принимают бой в неравных условиях. Гитлеровцы стремятся поскорее переправиться на советскую сторону границы. Оказывается, что мосты не минированы! После ожесточенных схваток войска захватывают переправы. Немецкие танки стремятся осуществить прорыв в глубину обороны.
Вот уже 10 часов ведет бой с противником у с. Выдранка на берегу Западного Буга пограничная застава старшего лейтенанта Максимова. Немцы проводят артподготовку, потом переходят в наступление. Но пограничники не сдаются. Последний из оставшихся в живых, старшина Пархоменко, уже раненый, бросает гранату в проезжающую мимо немецкую штабную машину. Взрыв. Вокруг разбитой машины валяются трупы немецких солдат и офицеров, среди них полковник и подполковник.
Идет ожесточенный бой в пограничном городке Сокале. Советский воин Корнейчук, накинув на себя смоченный бензином пылающий халат, бросается под вражеский танк. Устрашенные, поспешно отходят другие немецкие танки.
Разгораются бои. Мужественно сражаются советские воины. Но кое-где растерянность.
Немецкая группа армий «Центр» перехватила тревожный запрос советского военного передатчика: «Нас обстреливают. Что мы должны делать?» В ответ из штаба последовал ответ: «Вы, должно быть, нездоровы. И почему ваше сообщение не закодировано?»
Москва. Утром 22 июня командующий войсками ПВО Н.Н. Воронов был у наркома Тимошенко. Присутствует заместитель наркома Л.З. Мехлис. «Меня поразило, – писал впоследствии Воронов, – что в столь серьезной обстановке народный комиссар не дал никаких указаний, не поставил никакой задачи войскам ПВО. Мне тогда показалось, что ему не верилось, что война началась».
Севастополь. Разговор командующего Черноморским флотом адмирала Ф.С. Октябрьского с Москвой: "Необычно резким голосом Октябрьский говорит:
– Да, да, нас бомбят…
Раздался сильный взрыв, в окнах задребезжали стекла.
– Вот только сейчас где-то недалеко от штаба сброшена бомба, – возбужденным голосом продолжал Октябрьский. Мы переглянулись.
– В Москве не верят, что Севастополь бомбят, – приглушенно произнес Кулаков".
Москва. После издания директивы № 1 нарком обороны начинает звонить по округам, выяснять обстановку. За короткое время Тимошенко четвертый раз звонит в штаб Западного особого военного округа. Заместитель командующего генерал Болдин докладывает новые данные. Выслушав его, нарком говорит: «Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам». Болдин кричит в трубку: «Как же так? Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди!» Болдин настаивает на немедленном вводе в дело механизированных, стрелковых частей и артиллерии, особенно зенитной. Ответ наркома гласит: «Никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки в глубь территории противника на 60 километров».
Утром 22 июня в Москве как будто все обычно. В газетах обсуждаются насущные дела. В «Правде», например, напечатаны передовая «Народная забота о школе» и статья Ираклия Андроникова к столетию со дня гибели М.Ю. Лермонтова. И тут же знаменитое стихотворение поэта «Бородино»: «Недаром помнит вся Россия про день Бородина!»
А на последней странице небольшая заметка: под Ленинградом, в Лесном, на территории Физико-технического института Академии наук СССР, построен первый советский циклотрон, предназначенный для опытов по расщеплению атомного ядра.
За океаном газеты печатают под огромными аншлагами – «Германия напала на Советский Союз». И только через несколько часов раздается суровый голос диктора: «Говорят все радиостанции Советского Союза…»
Уже прошло три часа после начала войны. В 7 ч. 15 мин. 22 июня нарком обороны издал директиву: открыть активные наступательные действия против врага. Приказывалось всеми силами обрушиться на врага и уничтожить его «там, где он перешел советскую границу». Но в Москве по-прежнему оценивали вторжение немецких войск лишь как провокационные действия, а не как начало войны! Это видно из того, что эта же директива не разрешала до особого распоряжения переходить границу.
«Только вечером 22 июня, – пишет маршал Советского Союза М.В. Захаров, – когда на флангах Западного фронта из-за глубоких вклинений вражеских танковых групп создалось угрожающее положение, командующие фронтами получили приказ о нанесении глубоких контрударов с целью разгрома основных сил противника и перенесении действий на его территорию».
Директива приказывала лишь нанести удары авиацией на глубину 100-150 км, разбомбить Кенигсберг и Мемель. Но и эта директива была издана слишком поздно и не учитывала особенностей сложившейся обстановки. Инициатива была захвачена гитлеровцами, наступление которых только начинало развиваться под прикрытием действий немецкой авиации. Немецкая авиация еще на рассвете 22 июня начала бомбить советские аэродромы. Бомбежке подверглось 66 аэродромов приграничных округов. К полудню 22 июня советская авиация потеряла 1200 самолетов, из них было уничтожено на земле 800. Особенно велики были потери авиации Западного особого военного округа.
К исходу первого дня войны противнику удалось на северо-западе прорваться к р. Дубиса (35 км северо-западнее Каунаса), а в 60 км южнее Каунаса форсировать Неман. На левом крыле Западного фронта советским войскам 4-й армии пришлось отступить и покинуть Брест. Но Брестская цитадель героически оборонялась в течение длительного времени. Подробности этой мужественной борьбы с фашистскими захватчиками стали известными лишь спустя много лет после окончания войны. Оборона цитадели вошла в историю Великой Отечественной войны как легендарный подвиг, свидетельствующий о беспримерном мужестве советских воинов. Гитлеровцы не сумели взять крепость с ходу, блокировали ее и обошли; защитники цитадели героически держались много дней.
На Брестском направлении немецкие танки в первый день войны продвинулись на 50-60 км и заняли Кобрин. На Юго-Западном фронте противнику удалось углубиться на 15-20 км. На Львовском направлении – на 10-15 км. На остальных участках фронта завязались упорные бои.
Положение, сложившееся к исходу первого дня войны, исключало возможность вести наступательные действия против вторгшегося в пределы Советского Союза врага. Необходимо было немедленно организовать оборону. Однако управление войсками было нарушено. Руководство Наркомата обороны и Генерального штаба получало неполную информацию и не имело, очевидно, возможности составить правильное мнение о положении на фронте. В результате в 21 ч. 15 мин. 22 июня нарком обороны отдал военным советам Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов директиву на наступление. Но этот приказ был абсолютно нереален и невыполним.
* * *
Уже первые часы войны показали, что политические расчеты Гитлера на изоляцию Советского Союза в войне с Германией полностью провалились. Только турецкий министр иностранных дел Сараджоглу, узнав о нападении на СССР, радостно воскликнул: «Это не война, а крестовый поход!»
Реакция правительств Англии и Соединенных Штатов Америки была совсем иной. К тому времени положение Англии значительно осложнилось. Всего год прошел с тех пор, как, покинув дюнкеркские дюны, бросив там все свое вооружение и снаряжение, английская армия вернулась в Англию. За этот год было сделано немало. Самое главное заключалось в том, что Англии удалось выстоять перед немецким воздушным наступлением. Но на флангах Британской империи Англия терпела одно поражение за другим.
Крайне тяжелое положение складывалось на Ближнем Востоке. В апреле провалилась широко задуманная операция генерала Уэйвелла. Англия потерпела поражение в Германии, вынуждена была с большим потерями оставить Крит. Это означало полное изгнание Англии с европейского континента. Попытка Уэйвелла на Среднем и Ближнем Востоке вернуть инициативу окончилась неудачей. Кампания, которая должна была стать для англичан «поворотным пунктом», провалилась. «Наше поражение, – пишет английский историк Д. Батлер, – было жестоким разочарованием».
Напряженная обстановка сложилась в Ираке в связи с прогерманским переворотом Рашида Али Гайлани. Угроза нападения Германии совместно с Испанией на Гибралтар, казалась вполне реальной. На морских коммуникациях, особенно в Атлантике, обострилась борьба. Снабжение Англии сырьем и продовольствием вследствие этого было сильно затруднено. Экономическая блокада препятствовала развитию военного производства. Поставки из Соединенных Штатов Америки по ленд-лизу едва-едва начали поступать.
Англия переживала один из опаснейших моментов в войне. Поэтому уже первые сообщения о предполагаемом нападении Германии на Советский Союз были встречены кабинетом Черчилля с облегчением. Было очевидно, что участие в войне Советского Союза существенно улучшит положение Англии, предоставит ей некоторую передышку. Впрочем, в Лондоне эксперты полагали, что передышка будет короткой. Наиболее пессимистическая оценка продолжительности войны против СССР была шесть недель, наиболее оптимистическая – три месяца. И лишь немногие, буквально единицы, считали, что если Гитлер решится напасть на СССР, то это будет самым безумным из всех его безумств.
Неоконченная история
(Вместо заключения)
22 июня 1941 г. гитлеровская Германия вероломно напала на Советский Союз.
8 мая 1945 г. Германия безоговорочно капитулировала перед державами антифашистской коалиции – Советским Союзом, Великобританией и Соединенными Штатами Америки после кровопролитной войны, продолжавшейся пять лет и восемь месяцев. «Третий рейх», которому его создатель. Адольф Гитлер, прочил тысячелетнее царство, чуть-чуть не дотянул по времени – он просуществовал лишь двенадцать лет. Но даже этого недолговечного пребывания на земле оказалось достаточно, чтобы погибло 55 миллионов человек и огромная территория от Пиренеев до Волги была разорена и опустошена. Миллионы людей погибли в газовых камерах и печах крематориев, в немецких концентрационных лагерях. Естественно поэтому, что весть об окончании войны и капитуляции нацистской Германии вызвала ликование среди народов, отстоявших или возвративших свою свободу.
Обыкновенно принято считать, что Советский Союз стал участником второй мировой войны лишь с момента нападения на него нацистской Германии – 22 июня 1941 года. Но было это не так. За неделю до начала второй мировой войны (нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 года) СССР и Германия подписали в Москве договор о ненападении. В нем были секретные статьи о разделе Восточной Европы на сферы государственных интересов Германии и СССР. Польское государство должно было прекратить свое существование. Заручившись спокойным тылом на востоке. Германия атаковала 1 сентября Польшу. Во исполнение договоренности с немцами, советские вооруженные силы 17 сентября ударили по польской армии с тыла. Польша пала, ее территории были поделены между Германией и СССР. Народный комиссар иностранных дел Молотов не преминул похвастаться перед депутатами Верховного Совета СССР успехом совместной с Германией военной акции. Депутаты рукоплескали. Таким образом, Советский Союз вступил во вторую мировую войну уже 17 сентября 1939 года, а не 22 июня 1941 года, как это принято считать. 28 сентября в Москве был подписан новый договор с Германией, на этот раз о дружбе и границе, в том числе и о совместной борьбе против польского движения Сопротивления. Интернированные в СССР польские офицеры не подозревали о горькой участи, уготованной им в лесу близ Смоленска…
Едва закончилась польская кампания, как Советский Союз потребовал от Финляндии согласия на обмен территориями и передвижку границы под Ленинградом вглубь финской территории. Хотя в последний момент, 29 ноября 1940 года, Финляндия согласилась вести об этом переговоры, Советский Союз начал военные действия. Война против Финляндии была второй по счету чисто военной акцией Советского Союза в начавшейся мировой войне. Кроме того, в соответствии с секретными соглашениями с Германией, Советский Союз осуществил в 1939-1940 годах поглощение Прибалтики, занял Бессарабию и Северную Буковину (ее оккупация не была предусмотрена соглашением с Германией). Таким образом, в первый период второй мировой войны СССР выступал рука об руку с Германией в изменении существовавшего порядка в Европе на пограничных с ним территориях военными средствами. Он предпринял первые шаги на пути к созданию удивительного конгломерата, который позднее советские лидеры назовут социалистической системой, а зарубежные историки и политологи – Советской империей.
В первый период войны Советский Союз имел с Германией как бы незавершенный военно-политический союз. Его следует считать незавершенным, поскольку не было заключено формального военного союза. Но в то же время у Сталина было достаточно оснований для того, чтобы напомнить немцам в момент раздражения, что он рассматривает договоры с Германией как соглашение о взаимной помощи. И в самом деле СССР, занимая формально позицию нейтралитета по отношению к участникам войны в Европе, в то же время снабжал одного из ее участников, а именно Германию, стратегическим сырьем и продовольствием, предоставлял ей другие услуги чисто военного характера (базу для заправки подводных лодок, ледокол для проводки германского рейдера в Тихий океан, метеорологические сводки германским военно-воздушным силам и пр.). В конце этого периода, а именно в ноябре 1940 года, советское правительство ответило принципиальным согласием на предложение Гитлера примкнуть к Тройственному союзу Германии, Италии и Японии и принять таким образом участие в переделе мира. Цена, которую Сталин потребовал в обмен за участие в союзе, показалась Гитлеру непомерной. Впрочем, оперативные планы войны против СССР начали разрабатываться немцами, начиная с июля 1940 года.
В конце концов Советский Союз выступавший в 1939-1940 годах как агрессор, сам стал 22 июня 1941 года жертвой агрессии. Волею судеб он оказался на стороне государств и народов, отстаивавших свободу и демократию против фашистских поработителей. Участие СССР в антигитлеровской коалиции во многом предопределило исход войны.
Гитлеровская Германия начала войну против СССР массированным ударом, который в силу своей тактической внезапности причинил огромный ущерб советским сухопутным войскам, авиации, подавил противовоздушную оборону, дезорганизовал движение на железных и шоссейных дорогах на большую глубину. Германские армии не встретили серьезного сопротивления на границе, хотя советские воины сражались героически, до последнего патрона, до последнего вздоха. Здесь, на границе, уже в первые часы боев родился тот героизм, который позволил Красной Армии выдержать тяжелые удары и превратности войны и закончить свой поход в поверженном Берлине. На долю населения страны выпали неимоверные трудности и страдания. Демографы утверждают что в 1945 году население СССР уменьшилось по сравнению с началом войны на 26 миллионов. Последние тридцать лет официальная цифра безвозвратных потерь Советского Союза определялась в 20 миллионов человек – 10 миллионов в вооруженных силах и столько же среди гражданского населения.
Начальник Генерального штаба Советской Армии генерал армии М. Моисеев предложил другие данные потерь советских вооруженных сил в годы войны с Германией и Японией, но не обмолвился относительно потерь среди гражданского населения. Приведенные цифры он назвал итогом работы комиссии, утвержденным Генеральным штабом. Потери составляют 8 668 400 – убитыми, пропавшими без вести, попавшими в плен и не вернувшихся из него, умершими от ран, по болезни и от несчастных случаев. Таковы безвозвратные потери. Кроме того, число раненых, контуженных и др. составило около 18 млн человек. Моисеев подчеркнул, что приводимые им цифры «максимально возможные». На вопрос, почему же фигурировали на протяжении 45 лет совсем иные сведения, генерал простодушно ответил: «Мы долго держали в секрете данные о потерях». Они были проанализированы лишь в 1988-1989 годах. Начальник Генерального штаба сказал также, что с документов о потерях снят гриф «Совершенно секретно», но, добавил он, допуск к документам будет ограничен, пока не будут подготовлены «соответствующие публикации».
Как мы видим, сообщенные генералом Моисеевым данные о безвозвратных потерях меньше прежних на 1 млн 300 тысяч. Разумеется, и эти цифры огромны. Демографам, однако, предстоит серьезная работа по согласованию все еще крайне противоречивых данных о всех потерях, понесенных Советским Союзом во второй мировой войне. Но для того чтобы произвести, наконец, правильные подсчеты, недостаточно использовать в дополнение к архивным материалам современную вычислительную технику – нужно напрочь отказаться от всяких соображений идеологического, политического и престижного характера. А они все еще существуют, все еще давят на исследователей и конечные результаты их работы.
Быстрое продвижение германских армий, захват ими стратегической инициативы, господство в воздухе в огромной степени затруднили сосредоточение и развертывание советских войск.
Причины неудач советских войск в начальный период войны заключались также и в том, что фашистская Германия бросила против СССР огромную, полностью отмобилизованную армию, имевшую большой опыт ведения современной войны. Германия подготовилась к войне и в экономическом отношении. Она приспособила к нуждам своей военной машины экономику захваченных ею государств Европы. Советский Союз к тому времени не перевел в должной мере свою экономику на военные рельсы и не завершил в крупных масштабах технического перевооружения войск. Советские вооруженные силы не были приведены в состояние повышенной боевой готовности перед лицом очередной угрозы.
В результате этих, а также и других причин стали возможными первоначальные успехи немецко-фашистских войск в войне против СССР. Совершенно очевидно, что война началась бы и протекала совершенно иначе, если бы гитлеровская армия была остановлена на территории приграничных округов.
Немецкие лидеры были убеждены, что под ударами вермахта Советский Союз развалится, как «карточный домик», и в течение двух-трех месяцев все будет окончено.
Эти ожидания не оправдались.
К стойкости советской армии прибавилась помощь Великобритании, а затем и США.
Спустя несколько часов после получения сообщения о нападении Германии, британский премьер-министр Уинстон Черчилль выступил по радио. Он заявил, что никто не является более убежденным противником коммунизма на протяжении последних 25 лет, чем он, Черчилль. Но теперь все это следует отбросить, ибо Англия «имеет одну цель и одну простую неизменную задачу. Мы твердо решили уничтожить Гитлера и всякий след нацистского режима… Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь. Любой человек или государство, которые сражаются вместе с Гитлером, являются нашими врагами… Вторжение Гитлера в Россию является не более чем прелюдией к вторжению на Британские острова… Опасность, нависшая над русскими, это опасность поэтому для нас самих и опасность для Соединенных Штатов, точно так же как дело любого русского, сражающегося за свою землю и очаг, является делом свободных народов в каждом уголке земного шара…» Черчилль заявил, что Англия предоставит Советскому Союзу «всю ту помощь, которую она только окажется в состоянии дать».
Британский премьер-министр, выступая с этим заявлением, был уверен, что и президент Соединенных Штатов Америки, несмотря на сильные антисоветские тенденции в американском правительстве, конгрессе и сенате, займет аналогичную позицию.
За несколько часов, прошедших с момента вероломного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз, вся жизнь в стране получила новое направление. Пришла война, война жестокая и беспощадная. И каждый понимал это. Миллионы советских граждан встали в первый же день войны на защиту своей Родины. Проявляя чудеса геройства и самопожертвования, советские люди бились насмерть с коварным врагом; организатором сопротивления врагу, а затем и наступления на него была та же самая коммунистическая партия, под лозунгами которой проводились и коллективизация, и террор…
Все мысли народа были проникнуты одним стремлением. Коротко оно сформулировано в заголовке передовой «Правды» от 23 июня 1941 г. «Фашизм будет уничтожен».
С 22 июня 1941 года советский народ вел войну оборонительную, против агрессора, вторгшегося без объявления войны в пределы Советского государства. Она стала справедливой войной за независимость, за свободу, за жизнь. Это и было тем источником, из которого черпались силы для борьбы и выживания. И еще – была надежда на улучшение жизни после победы.
Высокий моральный дух народа подкреплялся военно-экономической мощью государства. Это факт, что, несмотря на слабости и недостатки советской экономики, промышленность полностью справилась с тяжелейшими и ответственнейшими задачами непрерывного снабжения Красной Армии вооружением, снаряжением и военными материалами. И все это было сделано, хотя в первый период войны были потеряны важнейшие экономические районы, попавшие в руки врага. Создание новых арсеналов на Волге, Урале и в Сибири было величайшим достижением народа. Труженики тыла в неимоверно тяжелых условиях каждый день и каждый час боролись за победу.
Осознание, что «под немцем» жизни не будет, рождало стойкость и даже массовый героизм. Мужество не покидало советских воинов ни в тяжелые дни 1941 и 1942 гг., ни во время жестоких боев на Волге, под Курском, под Берлином.
Спустя 50 лет после начала второй мировой войны есть еще много спорных, а то и нерешенных проблем. Их становится не меньше, а больше по мере появления недавно еще секретных документов, над которыми стоит поразмыслить, и не только историкам. Особенно интересным представляется фрагмент одного документа, приводимого в книге Д. Волкогонова «Триумф и трагедия». 15 мая 1941 года Г.К. Жуков, незадолго до того назначенный начальником Генерального штаба, послал следующую записку (цитирую этот фрагмент, как он напечатан в книге. – А.Н.): "Председателю Совета Народных Комиссаров. Соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза. Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании (подчеркнуто мною. – А.Н.) и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию (подчеркнуто мною. – А.Н.) в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск…" Волкогонов сообщает затем лаконично, что Жуковым определялись в этой записке стратегические цели, а именно разгром основных сил немцев на центральном и северном крыле германского фронта.
Позднее тот же документ был снова воспроизведен, на этот раз полностью, писателем В.В. Карповым и эмоционально им прокомментирован. В открытую встал вопрос, не готовился ли советским руководством превентивный удар по германским армиям, стягивающимся к советским границам. Этот вопрос может быть задан и по-другому: не предупредил ли Гитлер нападением на СССР 22 июня 1941 года наступление Советских Вооруженных сил? Сразу же ответим на него: нет, так как план нападения на СССР – операция «Барбаросса» – был утвержден еще 18 декабря 1940 г. и начало войны было намечено на май месяц. Но в тоже время предложение Жукова об «упреждающем» ударе и есть не что иное, как превентивная операция с целью предупредить противника и сразу же перенести военные действия на контролируемую им территорию. Надо иметь в виду, что Советский Союз уже участвовал в войне, сначала вместе с Германией для ликвидации Польского государства, а затем вел локальную войну против Финляндии и военные операции в Балтийских республиках, в Молдавии и на Северной Буковине. Но на этот раз масштабы предложенной Жуковым войны были грандиозными. Ведь в «документе Жукова», назовем его так, были определены основные направления ударов Советских Вооруженных Сил на обширном театре Восточной и Юго-Восточной Европы, а также строки их осуществления. Жуков предлагал разгромить силами 152 советских дивизий главные силы германской армии (100 дивизий), развертываемые южнее линии Брест-Демблин, и выйти к 30-му дню «севернее рубежа Остроленка, р. Нарев, Лович, Лодзь, Крейцбург, Оппельн, Оломоуц…» Далее в документе определяются остальные направления наступления. К документу прилагалась и карта.
Думаю, каждому понятно, что для опубликования спустя 50 лет предложения Жукова необходимо было получить согласие на достаточно высоком уровне. Кто-то был заинтересован в появлении этого документа по причинам отнюдь не научного характера. Цель, возможно, была в том, чтобы выгородить армию, уберечь ее руководителей от обвинений в роковой непредусмотрительности. Ведь счет шел на миллионы убитых или оказавшихся в немецком плену солдат. Логика простая: если бы Сталин прислушался к советам Жукова, Тимошенко, то война началась бы совсем по-иному. Такова, так сказать, одна сторона медали. Но есть и другая, не учтенная.
Разработка проблемы подготовки СССР к превентивной войне против Германии ведется на Западе уже не один год. В 1990 году на эту тему была опубликована работа Виктора Суворова, бывшего офицера ГРУ, проживающего на Западе. Тщательно разбирая военную политику Советского Союза, автор приходит к выводу, что Сталин использовал Гитлера, чтобы начать войну в Европе, как бы «сломать лед» (отсюда название книги: «Ледокол. Кто начал вторую мировую войну?») с тем чтобы вступить в нее в наиболее выгодный момент. Последнее, по-моему, не новое открытие: советская доктрина предусматривала ведение войны на территории противника, она была основана на «доктрине Сталина», о которой выше уже говорилось.
Суворов также пишет и о том, что Сталин подготовился к нанесению превентивного удара и даже время было назначено. Но пока доказательств конкретного расчета времени не было. «Документ Жукова» впервые упоминает о такой возможности. Однако, хотя писатель Карпов и утверждает, что документ был подписан Жуковым и Тимошенко и адресован Сталину и Молотову, заместитель начальника Генерального штаба генерал-полковник А. Клейменов опровергает это утверждение и заявляет, что документ не был подписан и никогда не обсуждался. Но это лишь «полсказки».
Генерал Клейменов подтверждает очевидную истину, что в Генеральном штабе вопрос об «упреждающем ударе» рассматривался («нельзя утверждать, что в Генштабе в той или иной постановке не рассматривался вопрос…»). Но, оказывается, «никаких документов, кроме указанной черновой записки по этому вопросу в Министерстве обороны нет». Заметим, что речь идет исключительно о Министерстве обороны. Это означает, что документы находятся в каком-то другом, неведомом архиве, и доступ к ним все еще заказан. Будем надеяться, что в конце концов и эти документы обнаружатся. Пока что приходится удовольствоваться подтверждением авторитетного лица, что вопрос о ведении превентивной войны против Германии обсуждался. Генерал Клейменов также обсуждает гипотезу возможности нанесения превентивного удара Советской Армией, но мнение его сформулировано достаточно уклончиво: «для развертывания полностью боеготовых, отмобилизованных сколоченных стратегических групп на западном театре требовалось до 15 дней и более. А Красной Армии в целом не меньше месяца» . Дальше идет арифметика: «Если записка готовилась к середине мая, то когда ее положения можно было реализовать?»
Прервем здесь цитату и подумаем: во-первых, строго говоря, в распоряжении высшего военного руководства с середины мая и до 22 июня оставалось больше месяца – пять с половиной недель; во-вторых, если бы превентивный удар планировался, то и характер его, и время могли бы быть не точно такими же, какими они предлагались в «черновом» варианте. У меня нет сомнений в том, что Сталин планировал участие СССР в широкомасштабной европейской войне. Но при этом он опасался столкнуться с союзом ведущих капиталистических держав и прежде всего боялся изменения фронта Англией и сговора ее с Германией против СССР.
Профессор Адам Улам считает, например, что неуверенность Сталина в том, как будут развиваться события, сначала подсказала ему, что лучше на всякий случай получить часть Польши (Люблинское воеводство): если Германия окажется побежденной, то Сталин может претендовать на то, что он спас часть Польши, дабы способствовать ее возрождению. Так было до начала военных действий в Польше. Но спустя месяц Сталин сообщил Риббентропу, что он против сохранения польской государственности в любом виде. Его двойная игра не была тогда распознана немцами. Это всего лишь один из примеров того, насколько Сталин опасался оказаться в политической изоляции. Поэтому представляется сомнительным, чтобы он отважился вступить в «большую войну», в данном случае – бросить вызов Германии, не заручившись предварительно поддержкой Англии. А в ней он как раз в это время – это было вскоре после эскапады Гесса – очень и очень сомневался. К тому же и Соединенные Штаты, хотя и оказывали помощь Англии, пока в войну не вступали. В этом, как мне кажется, заключаются уязвимые пункты предположения, что Сталин рассчитывал нанести Гитлеру неожиданный, превентивный удар летом 1941 г.
И последнее соображение. Советские военно-промышленные планы были ориентированы в основном на их реализацию в 1942 году. Возможно, это время и было бы, по мнению Сталина, наиболее подходящим, чтобы бросить на чашу весов пудовые гири советской военной мощи.
Обсуждение книги А.М. Некрича «1941, 22 июня» в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС
(стенограмма)
Публикуется впервые.
Источник: РЦХИДНИ. Ф. 71. Оп. 22. Д. 202. Стенограмма дана А.М. Некричем с незначительной стилистической правкой.
Москва, 16 февраля 1966 года
Председательствует Е.А. Болтин
Председатель:
Товарищи, инициатива организации обсуждения книги А.М. Некрича «1941, 22 июня» принадлежит редакции первого тома «Истории Великой Отечественной войны». Коллектив сотрудников редакции во главе с доктором экономических наук, профессором Г.А. Дебориным обменялся мнениями об этой книге в своем узком кругу. И она вызвала настолько значительный интерес, что товарищи выразили пожелание вынести ее обсуждение на коллектив Отдела истории Великой Отечественной войны. При этом было высказано пожелание, чтобы в обсуждении принял участие автор, что и побудило меня обратиться к А.М. Некричу с просьбой присутствовать.
Откровенно говоря, мы не предполагали, что обсуждение примет такой широкий общественный характер. О намеченном обсуждении стало известно в Институте истории и в других научных учреждениях Москвы. Мы, разумеется, никому не препятствовали прийти к нам.
В зале присутствует, по-видимому, не менее 120 человек. [По оценке самого Некрича, присутствовало 200-250 чел. (См.: А.М. Некрич. Отрешись от страха. С. 233)] Это говорит о том, насколько широка читательская аудитория А.М. Некрича и какое значение его книга имеет для читателей. Ее оценка, очевидно, вытечет из сегодняшних прений.
Наше обсуждение носит абсолютно неофициальный характер. В разговорах перед началом собрания мне ставился вопрос – действительно ли мы задумали «разгромить» книгу? Уверяю вас, что такого намерения у организаторов обсуждения не было и нет. Это, товарищи, совершенно свободное обсуждение книги, которая, как мы считаем, заслуживает большого внимания и в то же время вызывает ряд критических замечаний.
Позвольте предложить такой порядок обсуждения: с кратким докладом от имени коллектива сотрудников редакции первого тома Истории Великой Отечественной войны выступит Г.А. Деборин, затем мы дадим слово всем желающим и, наконец, в заключение выступит автор.
При этом, товарищи, так как у нас будет, вероятно, много желающих, позвольте с вашего согласия заранее ограничить выступления десятью минутами и просить вас говорить по существу, не повторяя друг друга.
Исключение во времени мы сделаем только для первого выступающего и для автора. И прошу, пока будет выступать тов. Деборин, присылать в президиум записки о включении в список выступающих. Так как есть довольно много записавшихся, будем давать слово по очереди: одному сотруднику нашего института и одному постороннему.
Нецелесообразно было бы растягивать обсуждение на два дня, поэтому мы по возможности дадим сегодня выступить всем желающим, но с перерывом между 13 и 14 часами.
Какие будет замечания? – Нет замечаний.
Слово предоставляется Г.А. Деборину.
Г.А. Деборин
Мы очень рады, что предстоящее обсуждение книги А.М. Некрича вызвало такой широкий интерес и, видимо, будет носить общественный характер, рады, что книжка, на титульном листе которой написано «научно-популярная серия», обсуждается так широко. Мне представляется, что у нас бывает и недостаточная оценка такого рода книг.
Три обстоятельства побудили редакцию первого тома принять участие в этом обсуждении. Обстоятельство первое – в текущем году исполняется 25 лет с начала Великой Отечественной войны. В этой связи, видимо, будет проходить широкая общественная кампания. В ней будут принимать участие и сотрудники Отдела истории Великой Отечественной войны и других институтов и организаций. И хотелось бы по некоторым связанным с этой трагической датой вопросам договориться, чтобы иметь общее мнение.
Второе обстоятельство: мы начинаем подготовительную работу ко второму изданию «Истории Великой Отечественной войны». По сути дела, та книга, которую мы обсуждаем, во многом совпадает с содержанием первого тома. И, конечно, мы рады воспользоваться такой благоприятной возможностью, которая предоставляется сегодня, – еще до начала всех подготовительных работ обсудить проблемы первого тома «Истории Великой Отечественной войны».
Наконец, третье обстоятельство заключается в том, что сама книжка ставит много вопросов, часть из них решает, некоторые решает очень своеобразно, и желательно иметь какое-то суждение о том, как эти вопросы поставлены и как они решены.
Коллектив редакции первого тома «Истории Великой Отечественной войны» оценивает книжку тов. Некрича «1941, 22 июня» в основном положительно. Мы считаем, что она успешно сочетает популярность, доходчивость изложения с научностью; написана эмоционально. Кардинальные вопросы, которые ставил автор, выбраны правильно.
В этой книжке раскрыты замыслы германского командования, его изуверские планы по отношению к народам Советского Союза, по отношению к славянским народам, планы мирового господства, показаны силы, которыми располагала Германия, предпринимая поход против Советского Союза.
В противоположность этому показано, какие силы дала советскому народу победа социализма, достигнутая в предвоенные годы под руководством партии, чем располагал советский народ для отпора империалистической агрессии.
Основное критическое замечание, которое потом будет детализировано, заключается в том, что конечные выводы автора, продуманные и правильные, нередко находятся в противоречии с тем, что говорится ранее. В этом смысле в книжке имеются элементы внутренней противоречивости.
Я начну с того вопроса, который мы считаем в критике данной книжки основным.
Это вопрос о причинах неудач советских войск в начальный период войны. Если открыть книгу на странице 162-й, то здесь эти причины изложены подробно, обстоятельно, глубоко. Здесь сказано о внезапности нападения, о том, что Германия обладала огромной, полностью отмобилизованной армией, имевшей колоссальный опыт ведения современной войны, располагавшей возможностью опираться на экономику захваченных государств Европы. Советские же вооруженные силы не были приведены в состояние повышенной боевой готовности. Говорится здесь и об отрицательном влиянии культа личности.
В результате всех этих причин, говорит автор, стали возможными первоначальные успехи немецко-фашистских войск в войне против Советского Союза. Соглашаясь со всем этим, мы не можем не выразить своего недоумения по поводу того, что говорится в разделе № 3 – «Предупреждения, которыми пренебрегли». Мы считаем, что установка автора в этом разделе «Предупреждения» и его наименование не те, какими их хотелось бы видеть.
Как автор ставит вопрос в этом разделе «Предупреждения которыми пренебрегли»? Автор говорит, что по всем каналам поступали предупреждения о предстоящем нападении гитлеровской Германии. Все было правильно взвешено и обосновано и только непонятная и необъяснимая заносчивость и вера Сталина в себя привели к тому, что этими предупреждениями пренебрегли. Отсюда один шаг к тому, чтобы сказать: все дело только в личности Сталина, что личные качества Сталина – вот она причина!
Мне представляется, что такого рода «разоблачения» культа личности страдают определенной поверхностностью и не мобилизуют, не вооружают нас, не дают нам возможность извлечь из фактов истории необходимый урок. Если в характере Сталина были такие отрицательные качества, то с его смертью эта проблема снята и никаких уроков отсюда не следует. Но надо сказать, что факты не подтверждают той постановки вопроса, которая имеется в книжке, особенно на страницах 124-125. На этих страницах освещается содержание беседы автора с Маршалом Советского Союза Голиковым, который был начальником Разведывательного управления Генерального штаба накануне нападения Германии на Советской Союз. Мы знаем, насколько необходимо критическое отношение к мемуарам, заявлениям тех или иных лиц, какими бы высокопоставленными они ни были в тот период, к той роли, какую они лично сыграли в этот период. И мы считаем, что проявленное тов. Некричем доверие к заявлению тов. Голикова сыграло с ним нехорошую шутку.
Вот ведь как автор пишет в конце 124-й стр., ссылаясь на тов. Голикова: «Разведывательное управление проводило огромную работу по добыванию и анализу сведений по различным каналам о намерениях гитлеровской Германии, в первую очередь против советского государства, тщательно изучало международную информацию, зарубежную прессу…» И вывод, которым кончается этот параграф: «Советские разведчики сделали все от них зависящее, но их предупреждениями пренебрегли…»
Если бы слова, что советские разведчики сделали все от них зависящее, относились к разведчикам, к таким сильным личностям, как Зорге (к тому же Зорге был далеко не единственным) мы бы под этим полностью подписались. Но в данном случае имеются в виду не столько люди, подобные Зорге, сколько Разведывательное управление Генерального штаба и его начальник тов. Голиков. А факты свидетельствуют, что Голиков не только информировал, но и дезинформировал. Он представлял правительству не подлинные донесения, он представлял сводки. Эти сводки обычно состояли из двух разделов. Раздел первый – «достоверные сообщения», из которых следовало, что Германия не нападет на Советский Союз, что она готовится к нападению на Англию. (Я поэтому не могу согласиться и с тем местом в брошюре, где говорится, что когда Германия маскировала подготовку войны против СССР тем, что она намерена вторгнуться в Англию, то ей не удалось никого обмануть. Советская разведка разоблачила и т.д.)
А второй раздел сводок тов. Голикова носил заголовок: «Сообщения недостоверные и дезинформирующие». Сообщения людей, подобных Зорге, шли по второму разделу, как сообщения, которыми надо пренебречь.
Неправильная давалась оценка, в частности Институтом мирового хозяйства и мировой политики, военно-экономических возможностей Германии, в частности запасов нефти. Был распространен взгляд у наших экономистов о том, что Германия не располагает должным количеством нефти для войны против Советского Союза. И когда началась война, если вы помните, были статьи тов. Варги, Шпирта, в которых говорилось, что из-за недостатка нефти война Германии против СССР сама по себе заглохнет.
Поэтому в критике культа личности надо идти глубже. Вред культа личности заключался не только в субъективизме Сталина, но и в том, что находились люди, которые боялись иметь свое мнение и считали нужным подавать факты так, чтобы они были угодны Сталину, питая и поддерживая этим его губительное самомнение.
Когда мы так ставим вопрос, мы не ослабляем критику культа личности, мы ее усиливаем тем, что говорим о том, какое влияние оказывал культ личности на ряд людей, которые ставили интересы своего личного благополучия выше государственных интересов и которые не имели гражданского мужества для того, чтобы сказать правду о действительном положении. Вот почему в 1-м томе «Истории Великой Отечественной войны», говоря все, что надо сказать о Сталине, мы сказали и о министре обороты тов. Тимошенко, и о начальнике Генерального штаба тов. Жукове, и о командующих военными округами. И видимо, надо было сказать о большой ответственности, которую несет тов. Голиков в отношении сведений, которые он давал в канун войны, чтобы он не выглядел так, как в книжке тов. Некрича.
В этой связи есть еще один вопрос – это оценка заявления ТАСС от 14 июня 1941 года. Здесь мы снова в книжке тов. Некрича наталкивается на определенное противоречие.
Страница 142-я: «Заявление ТАСС предоставляло Германии возможность предложить новые переговоры или присоединиться к опровержению ТАСС, или то, и другое». Это, а также многое, что сказано на странице 142-й, свидетельствует о том, что тов. Некрич правильно оценивает заявление ТАСС от 14 июня, как определенный дипломатический маневр Советского правительства.
Другой вопрос (оставляем его открытым) был ли этот маневр успешным или неуспешным, был ли он удачным или нет, – это другой вопрос. Но вообще в области внешней политики Советской России, как учил Ленин, маневр не исключен. Но неправильно, когда маневр принимается как полное отражение действительного положения вещей, намерений правительства. Это исключает возможность маневра. В условиях культа личности сложилась такая обстановка, когда каждое сообщение печати рассматривалось как полное отражение действительного положения и намере-ний Советского правительства. Вот почему правильно говорится в книжке А.М. Некрича на стр. 143-й, что заявление ТАСС оказало на армию пагубное, деморализующее влияние. Но надо бы сказать, что это произошло не в силу самого факта заявления ТАСС, не в силу того, что оно было правильно или неправильно, а в силу обстановки культа личности. Более глубоко вскрывать эти явления крайне ценно.
Продолжая тот же круг мыслей, автор решил дать оценку действий Сталина, найти корни этих действий. На стр. 131-й он пишет, что «с одной стороны, Сталин держался обветшалой догмы». Какой догмы? Речь идет о том, что армия не была приведена в боевую готовность накануне 22 июня 1941 года, потому что Сталин держался обветшалой догмы. – Какой догмы? – Автор должен был это объяснить. Даже если бы книжка не была научно-популярной, надо было объяснить. С другой стороны, говорит автор, «у Сталина была боязнь войны и неуверенность».
Мне представляется, что здесь сказалось влияние некоторых выступлений Н.С. Хрущева, как известно, далеко не объективных: боязнь войны, неуверенность, растерянность, несколько месяцев после начала войны пребывал в состоянии растерянности. Но доказано, что это не отвечает действительности. Не о боязни войны надо здесь говорить, а о стремлении Советского правительства, Центрального Комитета партии, стремлении до последней минуты в пределах государственных интересов СССР предотвратить нападение Германии на Советский Союз. Нельзя ведь нам становиться в позицию, которая распространена на Западе. Как только Советский Союз выступает с миролюбивыми намерениями, так немедленно на Западе говорят, что его миролюбивые намерения объясняются «боязнью войны», «слабостью». В книжке А.М. Некрича какое-то отражение нашли эти взгляды.
Вот почему хотелось бы, чтобы вопросы, которые были здесь названы, были более глубоко и более обстоятельно освещены.
Но я должен сказать и другое, что есть некоторые элементы такого же упора на субъективистские факторы и в оценке действий гитлеровской Германии. На стр. 20-й одно место удивляет. Тов. Некрич объясняет, почему Германия решила отложить план вторжения в Англию и предпринять нападение на Советский Союз. Я зачитаю это место полностью: «Таким образом, Гитлером все время владел страх перед возможностью создания антигерманской коалиции Англии, Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. Чтобы не допустить этого, необходимо прежде всего вывести из строя наиболее важного ее потенциального участника – Советский Союз. Таковы главные причины, по которым Германия должна напасть на СССР».
Я еще раз должен сказать, что причины, в силу которых гитлеровская Германия напала на СССР, освещены в книжке правильно. Я все время говорю об известной противоречивости, – правильные конечные выводы и ряд неправильностей на пути к этим конечным выводам. Я далек от мысли сказать что-либо о том, что автор будто бы неправильно оценивает причины нападения Германии на Советский Союз. Но это место неправильное, и оно навеяно желанием опираться на документы гитлеровской пропаганды. Но ведь в гитлеровских документах подлинные причины нападения на СССР маскировались.
И когда Гитлер говорит, что Англия опирается на Советскую страну, что нельзя уничтожить Англию, не уничтожив Советский Союз, это не все причины и не главная причина. И когда автор называет только это стремление Гитлера главной причиной войны против СССР, с этим нельзя согласиться.
Есть и еще одно странное противоречие во взглядах автора. Он пишет: «В последующие годы ненависть к Советскому Союзу и антикоммунизм стали отличительными особенностями немецкой политики, и потому в августе 1939 года, стремясь избавиться от опасности войны на два фронта, Гитлер предложил Советскому Союзу подписать пакт о ненападении. Но Гитлер рассматривал пакт лишь как ловкий дипломатический маневр». Опять-таки здесь какой-то нехороший привкус. Причина, почему Германия предложила СССР договор о ненападении, изложена так, что падает тень на последующее заключение этого договора Советским Союзом.
Я бы сказал, что [автор] рисует политику Гитлера под Бисмарка. Местами, когда читаешь то, что написано о Гитлере, ловишь себя на том, что думаешь, что это относится не к нему, а к Бисмарку: описание войны на два фронта подано не в той тональности.
В этой связи хочу сказать, что хотя автор многое сказал о роли в военной экономике Германии оккупированных стран, может быть, этот вопрос надо было разработать более детально и показать, что легкие победы в Европе усиливали экономическую мощь Германии, а на этой основе и стремление Германии напасть на Советский Союз.
А.М. Некрич подробно говорит о маневрах Германии, рассчитанных на мир с Англией и привлечение ее к антисоветскому походу. Оценка совершенно правильная и факты, которые приводит автор, совершенно правильные. Но далее он дает другую оценку конкретному факту – миссии Гесса.
Александр Моисеевич считает, что миссия Гесса не была официальной или официозной, не исходила от определенных кругов гитлеровской Германии, а была личным делом Гесса, который поддался убеждениям астрологов и действовал на собственный страх и риск. Это отвечает официальной германской версии, но нам представляется, что тов. Некрич, придерживаясь своей точки зрения, не обратил внимания на факты и документы противоположного характера. Кроме того, бывают такие вопросы, которые не могут найти свое отражение в документах. Можем ли мы верить заявлению германского правительства, что Гесс действовал на свой страх и риск, что он был сумасшедшим, можно ли довериться этому заявлению?
(Сместа: – Так наши враги говорят, что он был сумасшедшим).
Как известно, наш обвинитель на Нюрнбергском процессе заявил протест против утверждения, что Гесс ненормальный, заявил о том, что заключение судебно-медицинской экспертизы необъективно. Надо учитывать документы одного порядка и надо учитывать документы другого порядка. Нельзя брать одни свидетельства, если они отвечают твоей концепции и не брать другие, если они противоречат ей. И кроме того, есть некоторые вопросы, где нужно быть особенно придирчивым и не полагаться только на документы, которые могут быть в данном случае заведомо сфальсифицированы.
Неудачно на стр. 7-й охарактеризованы действия Германии во время наступления на Францию.
На стр. 26-й «собственно Германия». Повторяю, «собственно Германия занимала территорию 900 тыс. кв. км с населением до 117 млн. человек». Разве это «собственно Германия»? Если мы скажем «собственно Германия», тогда мы признаем какое-то национальное зерно в захватнических действиях Гитлера.
Стр. 50– я. «Гитлер передал министру иностранных дел Стояи…» Он был в это время бывшим министром, он был послом Венгрии в Германии.
Стр. 75. Автор расхваливает 45-миллиметровые пушки и говорит о том, что их снятие с вооружения было неправильным. Мы разбирались с этим вопросом и не нашли ни одного видного нашего командующего, ни одного артиллериста, ни одного противотанкиста, которые говорили бы, что 45-миллиметровые пушки нужны были к началу войны.
(С места: – Но других не было).
Тогда скажите, пожалуйста, что не было других, но нельзя сказать, что эту пушку вообще неправильно сняли, что надо было ее производить. Это – вещи разные.
Стр. 87. Речь идет об осуждении тов. Тухачевского, Якира и др.
Автор утверждает, что «тем, кто давал распоряжение об их аресте и суде над ними, должно было быть известно, что обвинения беспочвенны, а документы сфабрикованы». В такой редакции содержится обвинение в нарочитом осуждении безвинных, адресованное судебной коллегии. В ее составе были самые чистые люди, известные своей твердостью и неподкупностью. Они были введены в заблуждение.
(Сместа: – Коллегия руководствовалась уже готовым приговором).
…Реплика, которая была здесь дана, неправильна. Нельзя считать, будто участники суда…
(С места: – Они знали, знали!!!)
…будто они знали, что обвинение беспочвенно, а документы сфабрикованы.
(Сместа: – Кто давал распоряжение?)
Я говорю об этом потому, что здесь затрагивается честь и Блюхера, и Буденного, входивших в судебную коллегию и других ее членов: тов. Шапошникова, Белова, Дыбенко, Каширина, Горячева.
(Реплика с места: – Все они палачи).
Я высказал замечания и мои личные, и редакции 1-го тома. Многие замечания носят дискуссионный характер.
Хочу еще раз сказать, сегодняшнее обсуждение, несомненно, даст материал для глубокого, правильного освещения всех этих вопросов.
Председатель
Несомненно, выступающие будут высказывать и мнения, может быть не совпадающие с оценкой части или даже всей аудитории, но это не основание для превращения нашего обсуждения в крик. Прошу подавать записки.
Слово для выступления предоставляется тов. Анфилову.
Тов. Анфилов
Товарищи, мне близка эта тема. Я сам недавно закончил книгу: «Исторический очерк кануна и начального периода Великой Отечественной войны». В то же время, не ревнуя к тов. Некричу, я с удовольствием прочитал его труд, и должен сказать, как предыдущий выступающий говорил, оценивая эту книгу. У меня сложилось о ней хорошее впечатление. Я сам лично, несмотря на то, что моя работа около 30 авторских листов, а его несколько меньше, нашел в ней новый материал.
Я согласен с основными замечаниями редакции первого тома и с оценкой этого труда. Тем не менее некоторые вопросы, на мой взгляд, и в редакции первого тома, не совсем уяснены.
И мне представляется, что нам в этой небольшой, может быть, аудитории следовало бы целый ряд вопросов выяснить в интересах науки, в интересах исторической правды, в интересах извлечения уроков на будущее.
Начну с последней реплики из зала и замечания тов. Деборина в отношения чести Ворошилова и Буденного. Для меня эти имена также легендарны, как и для нас всех вместе взятых, тем не менее я не совсем согласен с тов. Дебориным в том отношении, что имя Ворошилова заслуживает исключительного уважения и т.д. и т.п. Я хочу выразить свое отношение к этому, вытекающее из того материала, с которым мне довелось ознакомиться. На одном из совещаний после февральско-мартовского пленума 1937 года Сталин говорил, призывая людей к разоблачению так называемых врагов народа: вот мы с Ворошиловым приехали в Царицын в 18-м году, не владея военным делом, в течение семи дней разоблачили врагов народа. (О ком идет речь, вы знаете, это о генералах и офицерах, добровольно перешедших на службу в Советскую Армию. Подавляющее большинство из них, как известно, честно служили нашей Родине.) А вот вокруг вас ходят враги с партийными билетами в кармане и беспартийные, а вы не можете их до сих пор разоблачить.
И опирался он довольно весомо на Ворошилова.
Короче говоря, рыльце этого человека за необоснованные репрессии командных кадров также в пушку. И у меня сердце кровью обливается, когда он стоит на глубине мавзолея Ленина.
Я больше на этом вопросе останавливаться не могу, так как я не смогу доложить главного, что я хотел бы высказать о причинах наших неудач в начале войны.
Я в основном исследовал вопросы военного характера, но не оставил без внимания показ влияния экономического, военно-политического и идеологического фактора. Я пришел к такому выводу, и со мной соглашаются товарищи, бывшие наши военачальники и историки, с которыми пришлось беседовать, что если бы наши вооруженные силы были вовремя приведены в боевую готовность, что зависело всецело от Сталина, то мы, конечно (не следует закрывать на это глаза), в короткий срок, буквально в несколько дней – так показывает анализ событий, анализ наших вооруженных сил – могли бы в течение нескольких дней отразить агрессию и перенести военные действия на территорию противника. Несмотря на ряд других причин, связанных со строительством и подготовкой вооруженных сил, если бы наши приграничные округа были приведены в состояние полной боевой готовности, если наши войска прикрытия были там, где им следовало быть, а летчики были бы на аэродромах, вряд ли наши вооруженные силы по крайней мере отошли бы до рубежа Днепра и война не была бы столь длительной. Так показывает анализ.
Я согласен с тов. Дебориным в отношении Сталина, что нельзя взвалить вину только на одного человека, но приказ о приведении войск в полную боевую готовность зависел только от него, так как подобного рода вопросы без него никем не решались. Приведение войск в боевую готовность всецело зависело только от него.
Но кроме того, мы должны обстоятельно и критически отнестись к действиям и наших военных руководителей накануне войны – Тимошенко, Жукова, начальника разведывательного управления (в то время) Голикова.
Тов. Деборин дал правильную оценку деятельности этих лиц и я с ним согласен И в дополнение хочу сказать следующее в отношении оценки докладов и донесений Голикова и наркома военно-морского флота Кузнецова. (Он опубликовал статьи в «Военно-историческом» журнале, № 6 за 1965 год и ряде других журналов.) Эти люди показывают себя так, что они будто бы, представляя Сталину данные разведки, буквально все разжевывали и вкладывали в рот, а ему только проглотить оставалось, то есть отдать приказ о приведении войск в боевую готовность. Нет, ничего подобного!
У меня есть документ, я привожу его в своей будущей книге, который Голиков докладывал Сталину в марте 1941 года. В нем наряду с другими сведениями изложен в основных чертах план «Барбаросса». А в конце этого исключительной ценности документа Голиков писал: "Я полагаю, что все эти данные направлены через соответствующие каналы и источники с тем, чтобы спровоцировать нас на войну с Германией. Они сфабрикованы английской, а может быть, и немецкой разведкой.
Я беседовал, как и тов. Некрич, с маршалом Голиковым. Меня интересовало, как он докладывал этот документ и как на это реагировал Сталин. Я спросил: «А сами вы верили этим фактам?» Он ответил, что верил этим фактам. «А почему же сделали такой вывод?» – продолжал я. «А выводы такие я делал потому, что мы все боялись Сталина и подстраивались под его концепцию – не спровоцировать врага к преждевременному выступлению против Советского Союза».
Теперь в отношении Кузнецова. Вы читали его статьи. Он приводит телеграмму Воронцова – военно-морского атташе в Берлине – и излагает этот вопрос примерно таким образом: я направил ее Сталину, а он отнесся к ней бог знает каким образом, кажется, и не посмотрел, а я там излагал ценные данные.
Так излагает тов. Кузнецов этот факт, а вот как было в действительности. Этот документ он направил в три адреса: Сталину, Молотову, Жданову. Да, в нем приводится телеграмма Воронцова, причем она столь же ценна, как и сведения в докладе Голикова. Тут и сроки нападения указываются, полученные непосредственно в Берлине.
А вот вывод, который тов. Кузнецов делает в конце: полагаю, что эти сведения направлены через соответствующие каналы германской разведкой с целью посмотреть, как будет на них реагировать Советское правительство. Они являются провокационными.
Вот в действительности какие выводы делались из оценки правильных разведывательных данных и докладывались Сталину. Поэтому, повторяю, в оценке действий наших руководящих товарищей надо правдиво оценивать и учитывать это обстоятельство.
А Сталин– то ведь не в какой-то степени, а может быть, в значительной мере руководствовался этими выводами.
Когда я был с рукописью будущей книги у Жукова и он прочитал то место, где говорится о документе Голикова, он попросил меня написать, что Голиков ни ему, ни Тимошенко этот документ не докладывал. Мне [сказал Жуков] он не докладывал никогда, потому что начальнику Генерального штаба, прошу учесть это, начальник разведки не подчинялся. Он подчинялся только наркому обороны и лично докладывал главе правительства.
Я ответил Жукову, что написать это не могу, потому что он, возможно, докладывал Тимошенко, который не желает на эту тему говорить.
Поэтому мемуарам, относящимся к начальному периоду войны, при всем моем глубоком уважении к этим военачальникам, я не могу верить. В значительной степени они искажают правду, потому что документы никак не соответствуют тому, что они пишут. Взять хотя бы эти два факта, которые я вам приводил. Как же я мог бы этим мемуарам верить, если они не соответствуют документам, не опираются на документы?
У тов. Некрича приводятся воспоминания Лобачева. Что ни пример, то неудачный и не соответствующий действительности.
В частности, описано, как Кирпонос сокрушается по поводу того, что старые укрепленные районы разоружены по приказу из Центра.
Но в действительности-то было не так. Военный совет Киевского округа сам обратился в Генеральный штаб с просьбой разрешить им снять вооружение из старых укрепленных районов и перенести в новые, так как не хватало металла для изготовления орудий, для вооружения строящихся огневых точек на новой границе; не хватало коробов амбразур и т.д. Подобным же образом, то есть в большинстве своем неправильно, освещаются факты и во многих других высказываниях мемуаристов, приведенных в книге.
И последнее. Все-таки, говоря о причинах наших неудач в начальный период Великой Отечественной войны, мы, конечно, ни в коей степени не должны «обелять» (может быть, выражение это неудачное) и крупные ошибки Сталина. Я говорю об этом потому, что у меня сложилось такое мнение (из выступлений тов. Деборина), что намечается некая тенденция «обелить» в некоторой мере предвоенные действия Сталина. Обстоятельно вскрывая обстановку в канун войны и базируясь на документах, я пришел к выводу, что для этого нет оснований.
Это с одной стороны. Но, с другой стороны, тов. Деборин, я считаю, правильно призывал нас, что нужно объективно вскрывать причины наших неудач, более глубоко и научно исследовать их с тем, чтобы не сложилось впечатление, что Сталин недалекий человек,– ему докладывали все и вся, а он не понимал и не делал правильных выводов из этого. Это нужно делать для того, чтобы никакие фальсификаторы истории не могли подкопаться под то, что мы научно исследуем и обосновываем.
Председатель
Слово имеет тов. Заставенко.
Тов. Заставенко
В книге «1941, 22 июня» автор поставил один из важнейших вопросов истории Великой Отечественной войны и в популярной форме изложил основные вопросы проблемы.
Тов. Деборин в своем выступлении дал объективную оценку данной работы, показал ее положительные стороны и известные недостатки. В книге изложены вопросы, уже освещенные в исторической литературе (см.: История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945 гг. Т. I, II, VI; История Великой Отечественной войны Советского Союза: Краткая история и др.). Автор в ряде случаев привел некоторые новые факты. Работа в целом заслуживает положительной оценки.
Я позволю себе остановиться на вопросе об ответственности за то, что вооруженные силы приграничных округов Советского Союза не были приведены в состояние боевой готовности. Из опубликованных материалов известно, что к Сталину по различным каналам поступала богатая информация о подготовке нацистской Германии к нападению на Советский Союз, которая отвергалась им как не заслужившая доверия. А где же было Политбюро ЦК КПСС? Как отнеслись к этому другие члены Политбюро, получавшие также информацию об этом? Нам известны выступления В.М. Молотова по вопросам внешней политики, которые запутывали оценку международной обстановки и дезориентировали общественное мнение страны по некоторым вопросам, в частности по вопросу советско-германских отношений. Его выступления не помогали подымать бдительность советских людей в отношении германского империализма, а, наоборот, притупляли ее.
Важно отметить, какую позицию занимали другие члены Политбюро по международным вопросам, в частности по вопросу перспектив советско-германских отношений в трагические дни мая-июня 1941 года?
В начале июня 1941 года в Военно-политической академии В.И. Ленина выступил М.И. Калинин. Я слушал это выступление, Калинин дал оценку международной обстановки как тревожной, напряженной. Не называя прямо Германии, он указал на то, что на нас собираются напасть, что война предстоит в недалеком будущем. Из его высказываний было ясно, что речь идет о нацистской Германии. А как мы? На нас хотят напасть, а мы, собственно, ожидаем этого. Чем скорее это произойдет, тем лучше. Он так и заявил: армия должна желать, а чтобы это произошло возможно скорее. Это, конечно, опасно, это – враг серьезный – речь идет о первоклас-сной капиталистической стране. Мы должны быть готовы к тому, чтобы встретить непрошенных гостей так, как нужно. Мы считаем, что мы ему сломаем шею, и вы должны хотеть, чтобы это скорее произошло.
Если учесть эту речь, а Калинин не мог выступать сам по себе, с изложением своей особой точки зрения, он выступал с единой оценкой международной обстановки, то отсюда можно сделать вывод, что руководство страны предвидело войну в недалеком будущем, но, очевидно, не считало, что это произойдет так скоро.
В этом заключался трагический просчет в оценке международной обстановки, просчет в отношении сроков нападения Германии на Советский Союз. Германия подготовилась к нападению, была сконцентрирована огромная группировка вооруженных сил, разработан план войны и обо всем этом у руководства страной было достаточно сведений. Но советские руководители считали, по-видимому, что война начнется не в июне 1941 года, а несколько позже. Этим прежде всего объясняются трагические просчеты в отношении подготовки вооруженных сил. Дело не в том, что кто-то неправильно информировал Сталина, подсунул ему неправильную оценку перспектив советско-германских отношений. У руководства была своя оценка этих вопросов, своя концепция в отношении советско-германских отношений. Эта концепция оказалась ошибочной. Сталин и другие члены Политбюро допустили фатальный просчет в отношении сроков войны, в их действиях в предвоенные недели сказывалась недооценка угрозы нападения со стороны Германии и ее возросшей мощи. Все это нанесло колоссальный ущерб нашей стране, нашим вооруженным силам, которые по вине Сталина и других руководящих деятелей не были приведены в состояние боевой готовности для отражения внезапного нападения врага. Просчет в отношении сроков нападения Германии и неприведение войск приграничных округов в состояние боевой готовности явились главными факторами, обусловившими поражения Советских Вооруженных Сил летом 1941 года.
Я позволю себе дальше коснуться некоторых отдельных моментов, поднятых в книге и нуждающихся, на мой взгляд, в известных уточнениях.
На стр. 37-39 автор приводит подтверждение положения «Прежде всего уничтожить военно-пленных, а затем мирных жителей». Факт, что гитлеровцы ставили задачу уничтожить военнопленных и основную массу населения. А кого они намеревались уничтожить «прежде всего» и кого потом – это не зафиксировано.
На стр. 40-й автор говорит о специальном институте, где были собраны все книги о СССР, имея, видимо, в виду существовавший тогда в Берлине институт, который занимался изучением Востока и нашей страны. Необходимо отметить, что был не один институт такого рода, а целая сеть институтов «остфоршунга», занимавшихся изучением Востока, главное место в котором занимало изучение СССР. Такие институты были в Бреслау, Кенигсберге и в других городах Германии. Там были «специалисты» по Советскому Союзу и другим славянским странам, занимавшиеся их изучением и готовившие соответствующие материалы.
На стр. 40-й говорится, что верховное германское командование «…недооценивало сведения о возможностях эвакуации советской промышленности на восток…» О каких сведениях идет речь? До войны никто не занимался у нас вопросом об эвакуации нашей промышленности из европейской части страны. Тут нужно уточнение. Когда война придвинулась и перешла на левобережье Днепра, тогда надо было эвакуировать Донбасс и районы…
На стр. 41-й автор пытается дать оценку данным, которыми располагала немецкая разведка. Он говорит, что немецкая разведка несомненно располагала сведениями о советских пограничных укреплениях, данными о расположении некоторых наших дивизий. Здесь сказано слишком осторожно. Немецкая разведка располагала большим количеством сведений о состоянии вооруженных сил в наших приграничных округах, о военно-экономическом потенциале европейской части нашей страны. Немцы зафиксировали подавляющее большинство наших аэродромов в приграничных округах, которые подверглись бомбежкам в первый же день войны.
Стр. 154– я. О состоянии сил в начале войны. Автор приводит число дивизий немецко-фашистской армии и Советских Вооруженных Сил. Он не учитывает при этом, что немецкие дивизии были более многочисленными по сравнению с дивизиями советских войск.
На стр. 132-й говорится о причинах, обусловивших столь малопонятное отношение Сталина к сведениям о подготовке Германией нападения на Советский Союз. Причина одна. Тщательно анализируя эти факты, мы приходим к выводу, что Сталин просто считал, что все, что не подходит под его концепцию – это порочно, и поэтому отвергал. А другие члены Политбюро не осмеливались ему возражать. Однако это не снимает с них ответственности за их деятельность в отношении подготовки страны к отражению внезапного удара со стороны нацистской Германии. Я думаю, что наша задача заключается в том, чтобы объективно взвесить все эти факторы, дать правильную оценку данной проблемы. Только такая оценка необходима для исторической науки.
(Сместа: – Вы, наверное, знаете о выступлении Сталина на приеме слушателей Военной академии. Как Ваше мнение?)
Председатель
(Автор книги об этом упоминает.)
Ответ:
…Спрашивают о выступлении Сталина на приеме слушателей Военной академии в начале мая 1941 года. Такое выступление действительно было и об этом говорится в книге.
(Сместа: – Он говорил, что может быть война и надо быть к этому готовыми.)
…Да он говорил об угрозе войны и о необходимости быть готовыми к отпору врагу. Однако практическая деятельность Сталина в мае-июне 1941 года говорит о том, что он не считал летом 1941 года войну вероятной и полагал, что война вспыхнет позже.
(Объявляется перерыв.)
Тов. Дашичев
Товарищи, в предисловии к своей книге тов. Некрич говорит, что историк, взявшись за исследование войны, обязан помнить не только о том, что она кончилась, но и о том, как она началась.
Я считаю, что эти слова относятся не только к историкам. Они относятся и к нашим военным кадрам, и к нашим государственным деятелям, и к нашим партийным кадрам. Мы обязаны объективно разобраться в неудачах, ошибках начального периода войны, ибо это имеет, я бы сказал, важное государственное значение.
Некоторые товарищи говорят, что нам не стоит акцентировать внимание на теневых сторонах войны.
Я думаю, что такая точка зрения неоправданна, ибо правильные выводы из наших неудач помогут нам избежать ошибок в будущем. Объективные выводы из опыта истории должны содействовать правильному воспитанию нашего народа.
Тов. Некрич взял на себя очень трудную задачу – раскрыть ту трагедию, которая постигла нас в июне 1941 года. Он затронул целый комплекс очень сложных военных, политических, экономических и идеологических проблем. В целом, мне кажется, он решил свою задачу правильно. Книга, как научно-популярный очерк, заслуживает высокой оценки. В этом я полностью согласен с выступавшими до меня товарищами.
Я не буду детально останавливаться на содержании книги, на подробной характеристике тех проблем, которые затронул тов. Некрич. Остановлюсь лишь на некоторых вопросах.
Прежде всего как историк я обратил внимание на источники, которые использовал тов. Некрич. И тут, к сожалению, сразу бросается в глаза отсутствие советских документов. Конечно, это не зависело от тов. Некрича. Но получаются очень курьезные вещи. Читаешь книгу, и наталкиваешься на такие, например, места: «Видный английский историк Эриксон пишет, что советский военный атташе в Берлине сообщил в Москву о подготовке Германии к нападению на Советский Союз, которое назначено на 14 июня». Товарищи, это производит, я бы сказал, очень странное и нехорошее впечатление. Выходит, что мы о наших делах пишем по книгам зарубежных историков!
Неиспользование советских документов ведет к неточностям, зачастую к искажениям истории. Можно привести такие примеры. По словам тов. Некрича, на Западе бытует мнение, что Шулен-бург и Хильгер поставили советское правительство в известность о том, что Германия готовит нападение на Советский Союз. А разве в наших архивах нет таких данных? Почему мы должны здесь ссылаться на Хильгера? Что Шуленбург действительно поставил Советское правительство в известность о подготовке Германией нападения на СССР – этот факт, упоминавшийся во многих источниках. Есть данные, что он лично встречался с Молотовым в начале июня и информировал его о дате нападения (это сообщил мне тов. Бережков). Встреча была в присутствии Павлова. Шуленбург якобы даже заплакал и сказал: «Я понимаю, что Германия будет разгромлена в войне на два фронта, и предупреждаю: примите меры, приведите в готовность ваши вооруженные силы… Может быть это охладит пыл Гитлера». Конечно, тов. Некричу надо было ссылаться не только на книгу Хильгера, но и проверить это по советским документам.
Или возьмите дело Тухачевского. У тов. Некрича оно изложено по книге Хёттля (бывшего адъютанта Кальтенбруннера и видного работника гестапо) – человека весьма осведомленного. Как он излагает это дело? Он пишет, что эта фальшивка была действительно состряпана гестапо и немецкий разведкой, но добавляет существенную деталь: что идея уничтожения Тухачевского и высших командных кадров Советской Армии была подана из Москвы через белогвардейского генерала Скоблина, который был связан с абвером, и что немецкой разведке добровольно сдались в Берлине два агента из Москвы, сообщившие эту идею Сталина. Немецкая разведка охотно за это взялась, потому что ей было выгодно обезглавить командование Красной Армии.
А в интерпретации тов. Некрича это выглядит не до конца объективно. Если Хёттль и Шелленберг утверждают, что эту идею подкинул немецкой разведке Сталин, то надо было по нашим советским документам разобраться, в чем суть дела.
То же самое относится к интервью с тов. Голиковым. (Конечно, наша беда в том, что советские историки не могут еще использовать многих наших документов.) Это интервью не проливает свет на действительную роль наших руководителей, которые стояли тогда во главе разведывательных органов. А ведь документы имеются обширные по этому поводу. Мы не можем без документов объективно вскрыть истину.
Роль Голикова была далеко не благоприятной – это бесспорно. Он не только не информировал Сталина о готовящемся нападении (вернее, он дезинформировал его), но и несет большую ответственность за истребление нашей агентурной сети за рубежом. А что это такое – подготовить хорошего разведчика? Это значит – надо потратить на это около 8-10 лет. Надо обучить его языкам, спецпредметам, надо, чтобы он пожил за рубежом, приобрел опыт. А в те годы, когда Голиков стоял во главе Разведывательного управления, значительная часть наших агентурных кадров была уничтожена.
Итак, для исторических исследований следует привлекать большой круг документальных источников. Я думаю, настанет такое время. Это в интересах нашего государства – полностью разобраться в причинах наших тяжелых поражений в начале войны.
Теперь мне хотелось бы остановиться на некоторых вопросах, поднятых в книге тов. Некрича. Вскрыты ли причины трагедии июня 1941 года и правильно ли? Кто несет основную и главную ответственность на постигшие нас неудачи?
Тов. Некрич главным образом обвиняет в этом Сталина. Да, бесспорно, Сталин несет главную ответственность за эту трагедию. Я лично считаю, что все дело в том, что Сталин создал атмосферу всеобщего страха, которая сковала инициативу, парализовала деятельность наших командных и штабных органов – и в Министерстве обороны, и в Генштабе, и в округах – и не позволила по-деловому решать государственные и военные вопросы.
Величайшее преступление Сталина состоит именно в том, что он узурпировал власть за спиною партии. Но для того, чтобы узурпировать ее, он должен был прибегнуть к избиению наших лучших кадров, к истреблению многих представителей ленинской гвардии большевиков. Вся трагедия заключается в том, что в стране была создана атмосфера всеобщего страха, все боялись сказать правду, подлаживались под мнение Сталина.
Тов. Некричу надо было сказать в книге правду об этом и шире показать пагубную роль культа личности.
Что касается других руководителей, то в книге, безусловно, их ответственность не раскрыта – руководства Министерства обороны, Голикова как начальника Разведывательного управления и других.
Надо было прямо сказать, что они не нашли в себе мужество в то время, когда решалась судьба партии, судьба народа, существование нашего государства, в этот критический момент они не нашли в себе мужества выступить за принятие решительных мер по организации отпора агрессору. В этом их историческая вина перед народом. И об этом надо было в книге сказать прямо. Это очень важно для того, чтобы у нас не повторилось такое положение, какое было тогда.
Сейчас есть некоторые товарищи, которые выступают в таком плане, что мы, мол, напрасно нападаем на Сталина,– я думаю, что это неправильно. Если водитель ведет автобус и разбивает его, в результате чего гибнут люди, водителя судят. А просчеты Сталина обошлись нам в миллионы жизней,– почему же прощать ему, водителю государственной машины, эти ошибки? Это не в интересах партии, не в интересах государства.
Я хочу далее остановиться на том, как подается в книге планирование фашистской Германией войны против Советского Союза. Мне кажется, что тов. Некрич подошел односторонне к этому вопросу. Планы нападения Германии на Советский Союз нельзя отделять от плана разгрома западных держав. Эта проблема должна рассматриваться в комплексе, ибо Германия боролась за господство в Европе. Она должна была уничтожить всех своих противников и выбирала целесообразный путь для этого. А у тов. Некрича получается, что это было направлено только против Советского Союза. Нет, прежде чем разгромить Советский Союз, Германия должна была уничтожить своих западных противников.
Еще несколько вопросов. Освещая планирование фашистской Германией агрессии против Советского Союза, нужно было, мне кажется, более объективно, с исторической точки зрения подойти к противоречиям, существовавшим в германском командовании по данной проблеме. Известно, что Редер, командующий военно-морским флотом, Браухич, главнокомандующий сухопутными войсками, посол в Москве Шуленбург, статс-секретарь Вейцзекер и другие вначале выступали против нападения Германии на Советский Союз из тех соображений, что Германия будет разбита в войне на два фронта. Они требовали прежде всего ликвидировать угрозу Германии с Запада. Поэтому Редер, Браухич и др. предлагали перенести после разгрома Франции военные действия на Средиземный театр, разделаться с Англией, а затем уже идти на Советский Союз.
А у тов. Некрича получается, что в германском командовании было в этом вопросе вполне единодушие и Браухич предлагал даже осуществить нападение на Советский Союз еще в 1940 году. Нет, Браухич и Редер, когда ставился вопрос о нападении на Советский Союз, настаивали, чтобы оно было осуществлено только в 1941 году, а Гитлер возражал, торопил, потому что для фашистской Германии был важен фактор времени.
Теперь в связи с этим мне хотелось бы подчеркнуть одностороннее освещение тов. Некричем позиции Шуленбурга, Хяльгера, а также Черчилля. В книге говорится, что Шуленбург и Черчилль неоднократно предупреждали Советский Союз о готовившемся нападении, но слабо показывается, какими же мотивами они при этом руководствовались. Надо было сказать, что они делали это не ради Советского Союза. Черчилль делал это ради интересов Британской империи. Он знал, что если Германия разобьет так же быстро Советский Союз, как и Францию, тогда Англии придется лицом к лицу столкнуться с Германией и она не выдержит этой борьбы. Поэтому Черчилль принимал всяческие меры, чтобы насторожить Советский Союз, подготовить его к отпору немецкой агрессии.
То же самое можно сказать о Шуленбурге. Опубликован меморандум Шуленбурга и Вейцзе-кера. В нем прямо говорится, что война против Советского Союза приведет к борьбе на два фронта, которую Германия не может выдержать. Об этом надо было в книге сказать.
Вопрос о деятельности немецкой разведки… Вот интересный факт, который, к сожалению, не приводится у Некрича (он приводится в книге Хильгера и других источниках). Когда в гитлеровской верхушке решался вопрос, нападать или не нападать на Советский Союз, и некоторые военные руководители выступали против, Гитлер заявил: что вы мне очки втираете, Советская Армия обескровлена, 80% ее руководящих кадров уничтожены Сталиным, Советская Армия фактически перестала существовать как боеспособный организм. Этот факт тоже надо было бы привести в книге. Он показывает, что репрессии, которые проводил Сталин по отношению к кадрам, подтолкнули Гитлера к войне против Советского Союза. Это был один из факторов, который способствовал развязыванию войны против нас.
В заключение я должен сказать, что тов. Некрич написал книгу с высоким гражданским пафосом. В ней чувствуется большая горечь за те неудачи и поражения, которые мы понесли в 1941 году. Ее морально-общественная значимость в том, что она апеллирует к чувству долга перед народом и историей, призывает наши руководящие кадры к высокой личной ответственности перед партией, перед народом, перед собственной совестью, призывает к честному выполнению партийного долга, к мужеству всегда говорить и требовать правду ради интересов нашего государства.
Председатель
Слово имеет тов. Рощин.
Тов. Рощин
Я выступал в различных аудиториях по вопросу наших военных неудач в начале Великой Отечественной войны и во всякой аудитории – в рабочей, крестьянской или учащейся, – везде и всюду задавался один вопрос, который больше всего волновал аудиторию, – как могло случиться, что такая страна, как наша, такая могучая в экономическом отношении, такая передовая политически, имеющая лучшие вооруженные силы, передовую военную технику – как могло получиться, что Красная Армия вынуждена была в начале войны отходить вглубь страны за тысячу километров, отступить до Москвы? Кто виноват в этом? Этот вопрос является самым актуальным и он, без сомнения, будет интересовать не только наше поколение, но и многие будущие поколения. Вот почему книга тов. Некрича имеет большое актуальное значение. Это хорошая и полезная книга.
Существует мнение, что нам надо говорить о победе в Великой Отечественной войне, о наших всемирно-исторических достижениях, о нашей мощи, силе, высоком военном искусстве, а о наших неудачах, просчетах и ошибках следует или молчать, или говорить глухо, вскользь, мимоходом. Победителей не судят!
Думаю, что это неверно. Конечно, больше всего мы должны пропагандировать нашу победу, научно доказывать и обосновывать непобедимость Советского Союза. Но нельзя забывать и о наших временных поражениях. Нельзя говорить скороговоркой о причинах наших неудач в начале войны. И нельзя этого делать, как правильно пишет тов. Некрич, потому что «такой подход не только наносит ущерб исторической правде, не только принижает героизм советских воинов, проявленный ими в начальный период войны…, но и объективно наносит ущерб интересам нашего государства, наталкивает на неверные выводы из тех уроков, которые были преподаны нам историей».
А ведь нечего греха таить – забываются эти уроки, не хочется о них вспомнить. Приятнее описывать звуки победных фанфар, чем горькую скорбь поражений.
И вот яркое доказательство этого. Всесоюзное общество «Знание» в плане работы на 1966 год даже не упомянул о 25-летии со дня начала Великой Отечественной войны. Генералы, стоящие во главе военной секции этого общества, «забыли» о 22 июня 1941 года. А это дата актуальная, она имеет непосредственное отношение к современности, и эта связь с современностью, политическая заостренность и актуальность проходят через всю книгу тов. Некрича.
Приведу примеры. На страницах 8-9-й говорится о легенде «превентивной войны», которую выдумали фашисты, чтобы оправдать вероломное нападение на Советский Союз. А в 1961 году выходит книга Фабри о германо-советских отношениях 1939-1941 годов, политическая цель которой – оправдать вооружение ФРГ, утверждающая, что это нужно было Германии, «чтобы предотвратить угрозу с Востока».
В книге тов. Некрича поднят вопрос о виновности всего немецко-фашистского генералитета за развязывание войны, за преступления против советских людей. А это имеет и сейчас актуальное значение.
В целом, по-моему, книга должна быть оценена положительно. В ней охарактеризована сложность международной обстановки накануне войны, показаны завоевательные планы фашистской Германии, хорошо показаны успехи созидательного труда советского народа. Широко, с привлечением большого количества данных – архивных, свидетельских и из советских и зарубежных книг – в основном правильно показаны причины наших временных и весьма серьезных поражений в начале войны. Правильно ставится в книге вопрос, что основная причина – это неправильная оценка международного положения, неправильная оценка возможности нападения Германии на Советский Союз со стороны товарища Сталина.
Сталин стоял во главе государства, во главе партии. В связи с культом личности он, по существу, имел неограниченную власть. Без него не могли решаться важные принципиальные вопросы внешней и внутренней политики, без его указаний войска не могли быть приведены в полную боевую готовность. Без его распоряжения не могло быть напечатано сообщение ТАСС 14 июня 1941 года, которое сыграло дезориентирующую роль. Я совершенно согласен с тов. Анфиловым, который высказал, по существу, то же самое.
Представьте себе, что существовали бы все объективные внутренние и внешние условия перед войной, но за неделю до начала войны Сталин приказал бы войскам быть в полной боевой готов-ности. Артиллерия заняла бы свои позиции, были бы снаряды, все что нужно для ведения боя, в самолетах сидели летчики, которые могли бы вылететь в любую минуту. Да разве могло бы получиться так, как получилось? Армия – особый организм, она живет на приказах и по приказу. Будет отдан приказ быть в полной боевой готовности, эта готовность будет. Не будет отдан такой приказ – не будет.
В связи с этим мне хочется еще раз остановиться на сообщении ТАСС. Я дважды слушал уважаемого мною Григория Абрамовича, и он дважды говорил о том, что это – невинный дипломатический маневр, который может быть применен любым государством и который не играет особой роли.
Я думаю, что он неправ, неправ потому, что все советские люди – и гражданские и военные – восприняли этот документ как директиву ЦК партии, как директиву нашего правительства.
Ведь на следующий день после напечатания этого сообщения пропагандисты Главного политического управления, пропагандисты вооруженных сил разъехались по всему Советскому Союзу, и в первую очередь на границы, и стали убеждать всех командующих, всех солдат, всех офицеров, что никакой войны не будет, что это – слухи, распространяемые враждебными элементами, которые хотят столкнуть Советский Союз с Германией. И когда это было напечатано, каждый так и понимал, что значит правительство наше имеет какие-то особые данные, нам неизвестные и, видимо, эти данные убедили Советское правительство, что никакой войны не будет. И это в то время, когда 190 дивизий стояли у наших границ, когда все говорило за то, что вот-вот война начнется.
У тов. Некрича приводятся многие оценки советских военачальников, которые в один голос утверждали, что заявление ТАСС оказало пагубное, деморализующее влияние. Проскальзывает такая мысль, что надо было бы это сообщение как-то иначе интерпретировать. Никаких иных интерпретаций не могло быть. Могла быть только одна интерпретация, именно такая, что войны не будет. После сообщения ТАСС бдительность войск снизилась. Многие офицеры получили отпуска. Артиллерия осталась без снарядов, танки и самолеты – без горючего. Об этом говорят многие военачальники: Тюленев, Баграмян и др.
Таким образом главнейшей и определяющей причиной наших военных неудач в начале войны является неправильная оценка создавшегося международного положения перед войной со стороны Сталина и его окружения, Молотова, Маленкова и других. Так написано и в нашем труде – в 1-м, 2-м томах и в однотомнике.
Но, к сожалению, тов. Некрич дальше этого не идет. И в этом основной недочет книги. Нельзя же валить все на одного Сталина. Известную долю вины несут: Генеральный штаб – Тимошенко, Жуков, командующие военными округами, командующие армиями, секретари обкомов приграни-чных областей, начальник разведывательного управления. Тов. Некрич об этом ничего не говорит.
Нарком Военно-Морского Флота адмирал Кузнецов прав в этом отношении, когда говорит в своих воспоминаниях «Перед войной»: «Военные люди, особенно руководители, не имеют права быть застигнутыми врагом врасплох». Именно, не имеют права. Не имеет его Генеральный штаб, не имеют права командующие округами, не имеют права командующие армий, начальники управлений. Поэтому, подчеркивая, что основная причина наших неудач в начале войны заключалась в неправильной оценке Сталиным обстановки, не надо забывать и многое другое.
Второй недочет книги тов. Некрича в недостаточной логичности структурного порядка. Вот эта структура:
1. Подготовка к нападению.
2. Советский Союз перед нападением.
3. Предупреждения, которыми пренебрегли.
4. Накануне.
5. Великий подвиг народа.
Казалось бы, теперь нужно было бы сделать вывод – каков же урок, из этого вытекающий? Надо было закончить призывом к действию: нельзя допускать того, что было допущено в 1941 году. Этой логичной концовки в книге тов. Некрича нет.
В заключении два мелких замечания. На стр. 161-й тов. Некрич называет нападение фашистской Германии на Советский Союз тактической внезапностью. Это неверно.
На стр. 68-й допущена досадная опечатка. Там сказано, что «в 1938-1940 гг. среднегодовой сбор зерна (амбарный урожай) составил 4756 млрд пудов». Это надо исправить.
Председатель
Слово предоставляется тов. Меламиду Д.
Тов. Меламид
Товарищи, мне кажется, что для оценки научно-популярной работы наибольшее значение имеют два критерия: первый – это научная достоверность, правдивость, объективность, одним словом, все качества, которые составляют суть научной работы, отвечают требованиям марксистской исторической науки. И второй – это общественный резонанс.
Если с этими критериями подходить к книжке Некрича, то можно с полным основанием говорить об успехе, которому могут только порадоваться его коллеги.
Поскольку я в дальнейшем буду несколько дополнять и критиковать книжку Некрича, рассматривать ее с точки зрения возможных и необходимых дополнений, то я хотел бы с самого начала подчеркнуть высокую степень достоверности, проистекающую из безупречного знания источников. Мне приходилось за последние годы идти по следам одного ряда источников, а именно немецкого ряда источников, по которым шел и А.М. И должен сказать, что здесь использован удивительно широкий круг документов. Книжка Некрича находится на уровне современного источниковедения.
Помимо этих немецких источников он использовал большую мемуарную литературу, последние публикации.
Я думаю, что несмотря на ее популярность, эта книжка является скрупулезной научной работой.
В этой связи мне хочется сказать о важности документов, поскольку здесь об этом упоминал и тов. Деборин. Можно не верить одному документу, второму, третьему, но когда все документы говорят об одном и том же, то документам не только нельзя не верить, но документам верить необходимо. Ведь если говорить о причинах ошибок Сталина в период подготовки Германии к нападению на Советский Союз, то одной из таких причин можно считать его недоверие к фактам, источникам, документам. Поэтому призыв Г.А. относиться к документальным материалам с подозрением, на мой взгляд, звучит очень неубедительно.
Вопрос о миссии Гесса. На мой взгляд, в научном плане этот вопрос решен после публикации 1962 года. Я имею в виду материалы расследования комиссии, которая была назначена Гитлером, свидетельства всех приближенных Гитлера, многочисленные высказывания самого Гитлера. Все эти материалы говорят о том, что миссия Гесса была предпринята без ведома Гитлера. Это ничего не меняет в характере самой его миссии – добиться примирения Англии и Германии. Но сам Гитлер о намерениях Гесса не знал. Это – вопрос, собственно говоря, не дискуссионный. И здесь говорить о разных точках зрения не приходится. Без исключения все документы говорят об одном и том же. Книга, о которой Г.А. говорил, просто устарела, она появилась в 1956-1957 годах и не учитывает те материалы, которые были опубликованы в 1960 году.
Книга Некрича тоже в известной степени является документом. И если ее цитировать, надо цитировать точно. Г.А. говорил, что Некрич считает главной причиной решения Гитлера напасть на Советский Союз его страх перед коалицией – США, Англия и СССР. Г.А., ведь в книге излагаются мысли Гитлера на этот счет, а не мнение автора, приводятся гитлеровские высказы-вания, буквально говорится следующее: «Таким образом, Гитлером все время владеет страх перед возможностью создания коалиции. Чтобы не допустить этого, необходимо прежде всего вывести из строя наиболее важного потенциального противника – Советский Союз. Это – главная причина, по которой Германия должна напасть на Советский Союз».
Изложение высказываний Гитлера тов. Деборин выдает за мнение автора. Разве можно допустить такой метод цитирования! Ведь в книге о причинах нападения Гитлера на Советский Союз – как это написал сам Г.А. Деборин, в дальнейшем говорится совершенно правильно!
Главное, однако, в общей тенденции замечаний тов. Деборина. Г.А. Деборин считает, что в книге переоценена роль Сталина в совершении тех ошибок, которые привели к тому, что Советский Союз оказался недостаточно подготовленным к отпору фашистской агрессии в первые же дни нападения гитлеровской армии на нашу страну. Против этой тенденции я решительно возражаю. Главное именно в Сталине. Это не просто просчет, это неслыханное игнорирование фактов и документов. Просчеты бывают, а здесь мы имеем дело с упорным, упрямым игнорированием ясных фактов.
Мои дополнения к книге Некрича идут по двум линиям. Я считаю, что учет этих оставшихся несколько в тени в книге Некрича обстоятельств имеет немаловажное значение для ответа на вопрос – почему все же Сталин не верил сообщениям о том, что Гитлер нападет на Советский Союз еще весной 1941 года? Первое – это обширные меры гитлеровского руководства по маскировке или, вернее, по дезинформации Советского Союза накануне 22 июня. Они вскрывают и коварство гитлеровской политики, и опасность того, что мы сейчас называем «волюнтаризмом» в оценке международного положения, когда учитывается не вся сумма факторов, не суть того или иного этапа развития, а произвольно берутся лишь те факты, которые устраивают руководство, в данном случае Сталина. Указания в области дезинформации Советского Союза были даны Гитлером еще в 1940 году и гитлеровской разведке, и гитлеровской пропаганде, и гитлеровской дипломатии. Я кратко их перечислю:
1) в сентябре 1940 года была разработана подробная инструкция абверу о мерах по дезинформации, имевшая цель переправить ложные сведения разведке Советского Союза;
2) в указании № 18 от 1 ноября 1940 года (день прибытия Молотова в Берлин) говорилось: «Независимо от исхода предстоящих политических переговоров все приготовления к нападению на Советскую Россию должны продолжаться». Из этого указания ясно следует, что переговоры с Молотовым с самого начала были задуманы гитлеровцами как мера по дезинформации Советского Союза относительно планов Гитлера;
3) в указании № 23 от 6 февраля 1941 года приказывалось усилить активность флота и авиации в районе Ла-Манша с тем, чтобы «…создать видимость (!) предстоящего еще в этом угоду нападения на Британские острова»;
4) наконец, 15 февраля 1941 года были разработаны специальные «указания по дезинформации», которые рассылались всем высшим военачальникам вермахта. Там говорилось: «Представить передвижение войск против России, как самую грандиозную операцию по обману противника, которая имеет одну лишь цель – отвлечь ее внимание от вторжения в Англию».
Такова была линия фашистской пропаганды и дезинформации, и проводилась она совершенно последовательно. Во время переговоров в Берлине Молотову также было сказано: «Не обращайте внимания на передвижение войск на границах Советского Союза, потому что все это подготовка к нападению против Англии».
Второе – это очень деликатный вопрос, вопрос о роли переговоров В.М. Молотова в Берлине. Я уже говорил о том, что, как совершенно определенно явствует из документов, они были задуманы как отвлекающий маневр, чтобы ввести в заблуждение Советский Союз. Эти переговоры были долгое время для нас «табу» – мы хранили по поводу них молчание. Но вот появилась, хотя и не полностью, советская запись переговоров. Я имею в виду воспоминания тов. Бережкова. Поскольку молчание нарушено (нарушено, на мой взгляд, не очень удачно с точки зрения исторической правды), то нам – историкам, следовало бы также сказать свое слово об этих переговорах.
В общем запись Бережкова подтверждает немецкую запись, опубликованную довольно давно, за исключением ряда «неприятных» деталей, которые автором просто опущены.
Я хотел бы напомнить обстановку, в которой состоялись переговоры: заканчивалась разработка конкретного оперативного плана нападения на Советский Союз – плана «Барбаросса», 1 сентября был одобрен план по передислокации войск – переброска войск с Запада на Восток. В указании № 18 было специально оговорено, как я уже указывал выше, что необходимо продолжать подготовку к агрессии, независимо от исхода переговоров с Молотовым. Начались переговоры с Румынией, Венгрией и Финляндией о том, чтобы эти страны принимали участие в нападении на Советский Союз. В директиве Гитлера, посвященной этим переговорам, содержится специальный пункт, в котором указывается, что в целях маскировки эти переговоры должны объясняться необходимостью оборонительных мер на Востоке перед наступлением на Западе.
И вот в этой обстановке Гитлер начал излагать перед Молотовым гигантский план общего раздела мира. Ни одним словом он не выдал истинного направления дипломатической активности фашистской Германии (переговоры с Румынией, Венгрией, Финляндией) и характера военных приготовлений.
А Молотов, напротив, уклонялся от общих разговоров и выставлял ряд конкретных требований в отношении Болгарии, Финляндии, проливов, то есть ясно дал понять, каковы ближайшие планы советской дипломатии в борьбе с Германией.
Но наибольшее значение имел гитлеровский проект присоединения Советского Союза к Тройственному пакту. Он был вручен Молотову в Берлине. И главное, на что упирали Гитлер и Риббентроп при обсуждении проекта, заключалось в том, чтобы создать впечатление, будто Германия действительно собирается вступить в широкий союз с Советским Союзом. Проект этот был разработан во всех деталях – он предусматривал превращение тройственного пакта четырех держав (с участием Советского Союза) и содержал два секретных протокола о разделе сфер влияния между четырьмя державами. Это был поистине дьявольский дезинформационный маневр. 25 ноября Сталин ответил официальным согласием на это предложение Гитлера и выдвинул ряд контртребований.
Я хотел бы предупредить, что это согласие также могло быть дипломатическим маневром. Но тут встает вопрос о том, каков был смысл такого маневра и был ли он оправдан с точки зрения интересов укрепления обороны советской страны. В течение периода с декабря по апрель включительно продолжалась переписка по этому вопросу. Сталин настаивал на том, чтобы получить определенный ответ от Гитлера на советские контртребования. А Гитлер выкручивался, обещая прислать ответ в ближайшее время и вместе с тем форсируя подготовку к нападению на Советский Союз.
Какую же роль сыграл этот маневр? Я должен сказать, что после предложения Гитлера перспектива присоединения Советского Союза к Тройственному пакту оказывала определенное воздействие на Сталина, на его точку зрения относительно того, когда же Гитлер собирается напасть на Советский Союз. Маневр бывает удачный и неудачный. Согласие на присоединение Советского Союза к Тройственному пакту, так же как и заявление ТАСС от 14 июня, о чем здесь уже шла речь, я считаю маневром неудачным. Оно больше дезинформировало советскую дипломатию и советскую общественность, чем Гитлера.
Эти дополнения подтверждают общую концепцию тов. Некрича и служат иллюстрацией к тому, что сказано было в резолюции XX съезда КПСС об ошибках Сталина в организации отпора фашистской агрессии в начальный период Великой Отечественной войны. И в этой связи я хотел бы в заключение сказать несколько слов о том, в чем я вижу политическое значение книги Некрича и работ подобного рода.
Наши идеологические противники из лагеря догматиков обвиняют нас в том, что мы выдвинули ряд обвинений против Сталина, а практически эти обвинения не подтверждаем. Определенную пищу этим клеветническим обвинениям дают некоторые работы, в частности и историков, связанные с именем Сталина.
Но мы не имеем права обходить молчанием исследования ряда проблем, связанных с культом личности, хотя бы потому, что обязаны помочь извлечь правильные уроки из прошлого. Было бы трагической ошибкой и преступлением, если бы мы забыли об ошибках Сталина, ибо это означало бы, что мы потеряли бдительность в борьбе за пресечение всех возможных повторений любых явлений культа личности.
Председатель
Слово имеет тов. Василенко.
Тов. Василенко
Буду говорить недолго по одной причине – многое из того, что хотелось сказать, уже сказано. Я внимательно читал книгу Некрича. Мне понравился в ней всесторонний, деловой, широкий подход к теме, исключающий сенсационность. Тема взята комплексно, и фактически это первая научно-популярная работа, подобно разбирающая данную проблему.
Кроме того, при чтении брошюры возникает принципиальный вопрос: правомерно ли относительно столь большое внимание уделено личности Сталина и его критике? Да, правомерно, потому что это вытекает из существа темы о причинах неподготовленности наших Вооруженных Сил к отпору внезапного нападения врага. Истина конкретна. Речь идет не о войне в целом, не о роли Сталина в Великой Отечественной войне, а только о боевой готовности к отпору фашистским захватчикам.
Наши войска имели все объективные возможности, чтобы дать организованный отпор гитлеровцам. В чем же тогда дело, где находится основная причина крупнейших первоначальных неудач? Тут есть что-то закономерное? Тогда давайте повторим положение Сталина: агрессивные нации всегда подготовлены к войне лучше, и в начале войны нам суждено терпеть поражение. Но это – приглашение американским империалистам тряхнуть нас ядерным ударом. Вот что это значит.
Если уже у нас были все объективные возможности для отпора (а они были), то, значит, центр тяжести переносится на субъективный фактор. Главным виновником неготовности страны к отпору является Сталин. И несмотря на это тов. Некрич хорошо сделал, что не гипертрофировал этой темы, он дал критику Сталина в меру. Надо было, как уже говорилось, указать также и и на вину НКВД (Берия), НКО (Тимошенко), Генштаба (Жуков).
Затем тов. Меламид и, кажется, тов. Деборин высказались в том смысле, что мотивом действий Сталина было упорство, упрямство, и только. И это далеко не так. Если вы внимательно вчитае-тесь в книжку тов. Некрича, то мотивы страшного просчета Сталина там указаны разносторонне, но уже больше походя, вскользь и мельком. Хотелось бы побольше анализа (особенно иностран-ных источников), чтобы читатель более ясно представил, насколько сложной была обстановка. Нельзя упрощать положения и самого Сталина. Хотя он главный виновник, но все-таки надо войти в его положение, а оно является тяжелым, обстановка была крайне запутанной, на чем он, собственно говоря, и споткнулся. Этот важный момент недостаточно разработан у тов. Некрича. Особенно большое значение среди мотивов страшной ошибки Сталина имела недооценка коварства врага, переоценка советско-германского договора – это слабо подчеркнуто автором разбираемой брошюры. Сталин не мог предполагать, что так быстро фашистская Германия завоюет Европу и не ожидал, даже исключал возможность внезапного нападения в 1941 году. Он поставил задачу избежать войны в 1941 году любой ценой, неумеренно афишируя для этого дружественное отношение СССР к Германии, что делалось сознательно. И поэтому 5 мая 1941 года, когда Сталин выступил с речью на приеме выпускников Военной академии, он говорил не о нарастающей опасности фашистского нападения. Смысл это речи Сталина состоял в том, что в данный момент Красная Армия еще не готова к наступательным действиям, не готова к войне, а надо, чтобы Красная Армия как можно скорее стала армией, способной успешно решать наступательные задачи. Это было требование, на котором Сталин сосредоточил внимание войск и которое полностью противоречило сложившейся обстановке, требовавшей готовности к эффективным оборонительным действиям против собравшегося нападать на нас врага.
Затем у меня есть еще пожелания, поскольку тема эта может быть дальше разработана и в научном, и в научно-популярном плане.
В книжке есть раздельчик (стр. 37-я) «Прежде всего – уничтожить военнопленных, а затем мирных жителей». Изложение неубедительное, ибо содержание и документация противоречит друг другу, это противоречие надо преодолеть.
На стр. 61-й дана наивно-агитационная, упрощенческая характеристика фашистской идеологии.
На стр. 162-й читаем: «В результате всех этих причин стали возможными первоначальные успехи немецко-фашистских войск в войне против СССР». Можно подумать, что на предшеству-ющих полутора страницах достаточно подведены итоги. На самом деле этого не получилось, в чем состоит большой минус разбираемой работы, кроме того, следует отметить некоторой сбой по содержанию. Он заключается в том, что смешивается вопрос о боеспособности с вопросом о боеготовности войск потому, что не расчленяются причины неудач советских войск в начальный период войны и в момент внезапного нападения, когда решающую роль играла полная боевая готовность советских войск при любом уровне их или вражеской боеготовности. Между тем на стр. 162-й (второй абзац) только одна последняя фраза говорит о том, что советские войска не были приведены в состояние повышенной боевой готовности, а о боеспособности фашистских войск и экономической подготовке Германии к войне рассуждения выше идут совсем невпопад.
Так что требуется дальнейшая разработка этой нужной и важной темы.
Председатель
Слово имеет тов. Кулиш.
Тов. Кулиш
Товарищи, разговор ушел далеко за пределы содержания книги, он охватывает не столько книгу, сколько саму проблему. По-видимому, и я собьюсь на эту линию, поддавшись общему настроению.
Тем не менее мне хотелось бы сначала выразить свое отношение к книге. Прочитал я ее внимательно от начала до конца. Она произвела на меня хорошее впечатление. И как популярный очерк, посвященный определенной проблеме – подготовке нападения на Советский Союз и подготовке Советского Союза к отражению этого нападения – она вполне соответствует своему назначению.
Автор использовал все доступные источники, документы, материалы и популярно изложил ход событий. Но, по-видимому, не все он достаточно полно изложил, что и вызвало такую оживленную дискуссию.
Я хотел бы обратить внимание, уже не по книге, а по ходу совещания на то, что сегодня мы присутствуем при рождении новой концепции причины наших неудач в 1941 году. Она очень четко была изложена Григорием Абрамовичем и настолько интересна сама по себе, что заслуживает внимательного ее рассмотрения.
Возможно, я неправильно понял Григория Абрамовича, но мне показалось, что важнейшая причина не в деятельности и ошибках Сталина, а в информации Голикова, Шпирта и Варги, которая ввела в заблуждение Сталина.
(Из президиума: – Это явное упрощение.)
По– видимому, да. Я допускаю такую возможность.
В связи с этим хочется сказать свое мнение и о других выступлениях. Они свидетельствуют о том, что не только докладчик, но и выступавшие здесь находятся под очень большим влиянием идеологии и психологии культа личности Сталина. Я полагаю, что и восхваление Сталина, умалчивая при этом о его ошибках, и взваливание всей вины на Сталина, замалчивая его положительную деятельность, в принципе являются одним и тем же преклонением перед одной личностью, преувеличением роли личности в историческом процессе.
Товарищи, можно ли все сводить к одному и тому же – к Сталину, к личности – и уклоняться от всестороннего и глубокого изучения причин, от исследования процесса?
Марксизм– ленинизм требует от нас исследовать исторические процессы во всех их проявлени-ях, прослеживания действия всех элементов в процессе в их взаимосвязи, выявления главных и второстепенных связей, установления и оценки роли конкретных форм, сочетания субъективных и объективных причин,-то есть как процесс возник, как он развивался, если закончился, то какие его результаты. Вот что главное. И мы можем сколько угодно спорить здесь, кто больше виноват: Сталин или Варга, Шпирт или Голиков, это нас не двинет ни на шаг по пути исследования, а тем более научного разрешения проблемы.
Важна другая сторона – выяснение условий, сложившихся перед Великой Отечественной войной, прослеживание процесса их складывания и установления предоставляемых ими возможностей для политики и военной стратегии участвующих в событиях государств, народов, армий. Ведь и Сталин, и Рузвельт, и Чемберлен, и Черчилль, и Гитлер, как и возглавляемые ими правительства, действовали в определенных объективных условиях, которые предоставляли много возможностей для осуществления стоявших перед государством задач. Для Советского Союза они были в широком диапазоне от создания еще до войны антигитлеровской коалиции до союза с фашистской Германией. Затем не менее важное значение для исследования процесса имеет определение того, насколько при выработке теории и в практической деятельности партии, государства, выдающихся деятелей учитывались имевшиеся возможности.
Какие из имевшихся возможностей в подготовке страны к отражению империалистической агрессии выбрало наше руководство? Как оно использовало благоприятные для нас возможности и как нейтрализовало неблагоприятные? Это и определяет уровень его соответствия своему назначению. Если посмотреть с этой точки зрения, то мы должны стать перед вопросом не об ошибках Сталина, приведших к пагубным для нашей страны последствиям в начале войны, но и о том, как получилось, что он оставался у руководства страной и партией и, несмотря на его грубые ошибки, не только не был своевременно устранен, но, напротив, в его руках была сосредоточена вся власть. Сосредоточение чрезмерной власти в руках одного человека, имеющего серьезные личные недостатки, на которые указывал В.И. Ленин, не могло не оказать влияния на взаимоотношения наших руководящих деятелей, на подбор и расстановку кадров. Значит, видимо, дело выходит за рамки лично Сталина, надо исследовать процесс в целом.
Чем понравилась мне книга? Тем, что хотя в ней и не ставится вопрос об исследовании процесса подготовки страны к отражению нападения со стороны фашистской Германии, но там есть более или менее полное изложение основных его элементов, есть попытка освещения экономических, моральных, политических условий и личных, субъективных сторон этого процесса. Поскольку на этом этапе исследование основных составных элементов процесса еще далеко от завершения, вряд ли автор мог сказать больше в научно-популярной книжке.
В книге в основном правильно показаны имевшиеся у Советского Союза возможности организации отпора врагу, которые по разным причинам, к нашем сожалению, не были использованы. Я считаю, что общая концепция автора правильна.
Но у меня есть и несколько замечаний по книге, имеющих принципиальное значение. Мне показалось, что в первом разделе слишком много внимания уделено роли личности Гитлера в подготовке нападения на Советский Союз и недостаточно показана роль монополий. Получается, что и планы задумывались по воле Гитлера, и решения принимались по воле Гитлера.
На стр. 66-й есть такой тезис: географическое размещение предприятий черной металлургии далеко не соответствовало интересам обороны нашей страны. Дальше этот тезис развивается на фактах.
В другом месте говорится, что война началась в период, когда еще не закончилось перевооружение нашей страны. Сами факты правильны, но выводы из них сделаны неверные. Автор как бы оправдывает промахи нашей стратегии. Процесс перевооружения армии непрерывный, так как военная техника все время развивается и совершенствуется. И когда бы ни началась война, он не может завершиться к ее началу и продолжается более высокими темпами, если позволяют условия в ходе ее.
Задача политики и военной стратегии состоит в том, чтобы какое бы ни было географическое размещение экономики, выгодное или невыгодное, найти способ защищать страну от нападения извне тем оружием, теми средствами, которыми стратегия располагает. Автор несколько забежал вперед и уже рассматривает вопрос, исходя не из условий и возможностей, имевшихся к началу Великой Отечественной войны, а из действительного хода войны. Если бы он подошел к рассмотрению проблемы научно, он, по-видимому, более глубоко раскрыл бы сущность нашей стратегии и нашей политики в области организации обороны страны.
Еще одно замечание. Оно касается не только книги тов. Некрича, но и других работ, в том числе шеститомной и однотомной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза». В них присоединение западных областей Украины и Белоруссии, Прибалтийских республик рассматривается лишь как мера по укреплению нашей собственной безопасности. Мне кажется, это – подход весьма односторонний и исторически необоснованный. Дело шло не только о том, чтобы обеспечить безопасность. Как показал опыт войны, передвижение нашей границы дальше на запад не обеспечивало нашей стране безопасности, а, наоборот, ухудшило ее положение. Действительно, мы получили театр, который не был пригоден для действий крупных масс современных вооруженных сил. Там имелась ограниченная телефонная, телеграфная и дорожная сеть и слаборазвитая система аэродромов. Подготовка нового театра военных действий требовала огромной затраты сил и средств и большого количества времени. Присоединение этой территории не могло повысить нашу обороноспособность на западе в ближайшее время. Ее можно было так рассматривать только в перспективе.
По– видимому, этим воссоединением решались не столько задачи повышения обороноспособностей нашей страны, сколько выполнялась наша интернациональная, освободительная миссия по отношению к другим народам.
В заключение хочу отметить, что книга тов. Некрича в сочетании с книгой Анфилова и другими работами наших авторов является хорошим началом для дальнейшего глубокого и всестороннего исследования этой весьма важной для нас проблемы истории Великой Отечественной войны.
Тов. Раскат
Товарищи, книга Некрича привлекает к себе читателя, она читается с интересом, удачно сочетая популярность изложения с научностью. Я присоединяюсь к тем товарищам, которые дают положительную оценку труду тов. Некрича.
Вместе с тем я хотел бы отметить существенные недостатки, узкие места, недоработки, которые имеются в этой книге.
Одним из серьезных недостатков этой работы является то, что в разделе, где говорится о великой индустриальной державе, вопросы победы социализма в нашей стране во всей их глубине, во всем их всемирно-историческом значении не очерчены как следует. В книге сделан упор на то, что страна наша стала индустриальной. Но ведь победа социализма в нашей стране – многосторонний процесс, включающий не только индустриализацию страны, но и коллективизацию сельского хозяйства и культурную революцию. Все это, вместе взятое, и составляет военно-экономический потенциал, который был в распоряжении нового советского человека.
Между тем о социалистическом сельском хозяйстве сказано крайне мало, всего четверть страницы. А о культурной революции, о ее значении для дальнейших судеб ничего не сказано. В книге даже нет термина «культурная революция». Хотя отдельные замечания о подготовке командных и гражданских кадров имеются.
Значение проблемы построения социализма огромно. Как было установлено VII конгрессом Коминтерна, построение в основном социализма в нашей стране является историческим рубежом, той базой, на которую опирается не только советский народ, но все мировое коммунистическое и рабочее движение, и что создает основу для борьбы за мир, за предотвращение войны. Если бы было полнее освещено это крупнейшее историческое явление, тогда бы несколько строк, отведен-ных VII конгрессу Коминтерна, звучали по-иному. Это первое.
Второе. В работе тов. Некрича центр тяжести из всех политических сил, действующих на мировой арене и в войне, перенесен на Германию и Советский Союз. Это справедливо. Но, как мне кажется, роль народных масс в борьбе против гитлеровской Германии, в частности роль движения Сопротивления во Франции в этот же период необоснованно опущена. В разделе, который называется «Предупреждения, которыми пренебрегли», некоторые факты из деятельности движения Сопротивления приведены, но они используются в той плоскости, что организации движения Сопротивления собирали и давали информационные данные для Англии и других стран. Но ведь это не главная функция организаций Сопротивления. В книге не отражено их воздействие на ход войны, на ее характер. И дело не только в том, какую активную работу они проводили в данной обстановке 1940-1941 годов, а в той потенциальной силе, которую представляли собой народные массы и движение Сопротивления и какое влияние они оказывали на все события.
Взять, к примеру, вопрос о поражении Франции, имевшей огромное значение для последующего хода войны.
«Мы видели, – говорит тов. Некрич в своей книге, – что поражение Франции для многих политических деятелей было неожиданным». Почему французская буржуазия так себя повела? Была ли она в достаточной степени подготовлена к войне с Германией? Чего она опасалась? Если бы только поражения; но больше всего боялась народных сил своей страны, народного фронта 1936 года, который посягал на фабрики и заводы буржуазии. Эту идею, мне бы казалось, надо было развить.
Наконец, вопрос о причинах наших неудач. Тов. Кулиш, в частности, заявил, что докладчиком будто бы развита новая концепция объяснения наших Первоначальных неудач в Великой Отечественной войне. Я не вижу здесь никакой новой концепции. Ведь не только докладчик, но и ряд других товарищей вслед за указанием основной вины Сталина в наших неудачах, указывает также вину и ряда других деятелей государства и партии. И это совершенно понятно, ибо обстановка культа личности именно к этому вела. И дело не только в том, что целый ряд ответственнейших государственных деятелей не находили в себе силы сказать, что они по-иному, чем Сталин расценивают обстановку. Я сомневаюсь в этом. Мне кажется, что ни у Жданова, ни у кого-либо другого не было иного мнения, чем у И. В. Сталина. Из мемуаров адмирала Кузнецова видно, что Жданов думал так же, как Сталин и как Маленков, у всех у них была единая позиция, сводившаяся к тому, что в ближайшее время войны не будет. Накануне войны я был лектором Ленинградского горкома партии, и я помню, как реагировали партийные органы на речи ораторов, выступавших против немецкого фашизма. С них строго спрашивали, ибо считалось, что выступление против немецкого фашизма, после заключения договора с Германией, является отражением влияния врага. Считалось, что никакой войны с немцами в ближайшее время не будет.
Может быть, скажут, что такие установки давались, чтобы не дразнить быка… А на самом деле проводились какие-то мероприятия по усилению боеготовности нашей страны. Вы знаете, что, к сожалению, этого не было. Воинские части и соединения не были ориентированы на войну и ближайшее время. Поэтому мне кажется, что концепция о том, что заявление ТАСС от 14 июня 1941 года было зондажем, чтобы узнать мнение правительства Германии о подготовке ее к войне против Советского Союза, не выдерживает критики.
Товарищи, за неделю до войны предпринимать такой маневр, значит – вводить народные массы и Красную Армию в заблуждение! Это ничем не оправдывается. Разве может быть предпринят такой маневр, когда до войны оставались считанные дни. Такой маневр имеет только отрицательные черты, никаких положительных сторон я не вижу в нем. Этот маневр выражал тот просчет, который был допущен Сталиным в его оценке международной обстановки перед войной.
(Перерыв.)
Председатель
Товарищи, мы продолжаем работу. Слово имеет тов. Гнедин.
Тов. Гнедин
Я постараюсь быть как можно более кратким. Я не буду повторять ораторов, хваливших книгу, я постараюсь сказать только то, ради чего я взял слово, а в частности, я это делаю для того, чтобы дать справку с точки зрения источниковедения. Эту справку я хочу дать в связи с рассуждением относительно материалов Голикова, представленных им Сталину. У тов. Деборина проскользнула мысль, что Голиков не отводил первое место достоверным сведениям, а помещал достоверные сведения в тот раздел, который не мог бы привлечь внимание Сталина. Это меня побудило выступить.
Мне пришлось в течение двух лет ежедневно подписывать секретную информационную сводку для Сталина и членов Политбюро. Я утверждаю, что источником информации для моих читателей являлось именно то, что отмечалось как сомнительное и недостоверное, потому что достоверная информация шла в общем русле. А информация, которую мы оценивали как сомнительную, с точки зрения той работы, которую мы делали, которую нам поручали, вот эта информация как раз и вызывала интерес.
Учитывая этот свой опыт, я решительно отвожу утверждения, будто указание на сомнительный характер информации равносильно попытке ее сокрытия. Я отнюдь не собираюсь обелять Голикова, когда речь идет об участии Голикова в уничтожении наших разведывательных кадров. Это страшно, это вспомнить тяжело. Но то обстоятельство, что в докладах Голикова или иных документах информация Зорге и других относилась ко второму разряду, отнюдь не означает, что она должна была ускользнуть от внимания руководства. Это значит недооценивать Сталина.
Помню, что если наступал такой период, когда можно было ожидать появления в моих сводках информации, условно называемой [сомнительной], то ограничивался круг читателей. И был такой период, когда даже не все члены Политбюро получали этот довольно безобидный документ, потому что в нем содержались вычеркнутые, «пресекавшиеся» сведения. Я главным образом выступил с этой трибуны, чтобы подчеркнуть необоснованность всяких разговоров о том, что раз информация разбивалась по различным категориям, то Сталин якобы поэтому не был в ряде случаев правильно информирован.
Точно так же я считаю, что нужно отвести упреки Голикову или Кузнецову за то, что они, представляя очень существенные данные об угрозе нападения, затем по необходимости указали, что это ненадежные сведения. Это не значит, что они дезинформировали руководство.
Несколько слов относительно заявления ТАСС от 14 июня 1941 года. Сопоставлять и уподоб-лять заявление ТАСС ленинскому маневру – кощунственно. Не было ни одного ленинского маневра, который сопровождался бы демобилизацией страны материальной и идейной. Между тем заявление ТАСС сыграло именно такую роль.
Я спрашивал автора книги, имеет ли он материал, кроме ссылок на западные источники, относительно того, что побудило Сталина взять на себя руководство Совнаркомом незадолго до 22 июня 1941 года. Мы не располагаем таким материалом, можно только высказывать предположение. Нет никаких материалов или доказательств, свидетельствующих о том, что он возглавил правительство, чтобы возглавить оборону. Точнее сказать – я не знаю никаких сообщений по этому вопросу, но зато есть данные, говорящие за то, что он продолжал все ту же линию: стремление во что бы то ни стало договориться с агрессивной фашистской Германией. Мне скажут, это было отражением миролюбивой политики нашей страны. Это так и было. Правительство хотело избежать войны. Но мы рассматривали не этот вопрос, а то, как случилось, что наша страна оказалась неподготовленной к войне. Одна из главных причин была политическая, а именно – ориентация на нереальный сговор с Гитлером. Мы не можем не оценивать с этих позиций 22 июня 1941 года. Если заявление ТАСС от 14 июня 1941 года было маневром,– а я не хочу отрицать этого, то нам теперь известны причины, его вызвавшие, это был не ленинский маневр. Нам нельзя забывать, какие далеко идущие последствия это имело.
Вместе с тем я думаю, что тов. Деборин был прав, когда сказал, что не надо ставить вопрос только о личности Сталина,– это совершенно правильно. Если тов. Деборин приглашает обсудить не только ошибки Сталина, но и систему управления государством, такая дискуссия возможна, но здесь я не считаю возможным в нее пускаться. Однако я согласен, что ошибки Сталина и его пороки или его чаяния вытекали из предыдущего развития.
Возьмем ноябрьские переговоры 1940 года. Если даже исходить из воспоминаний тов. Бережкова, утверждающего, что мы отвергли предложения Гитлера, то все же, каков был характер отношений, раз Гитлер мог предложить нам присоединение к антикоминтерновскому пакту! Каков же был характер политики, если это можно было нам предложить? А ведь переговоры продолжались, контакт оставался в силе.
Коснусь и внутриполитической стороны дела. Тов. Деборин призывает нас обсуждать не только деятельность Сталина. Это я приветствую. В этой связи упомяну только о том, что частично составляет предмет нашего обсуждения, – вопрос об информации. Ведь самая большая беда и, пожалуй, центральная проблема, связанная с недостаточной подготовленностью нашей страны к войне в 1941 году, – это отсутствие свободной информации, хотя бы в рамках государственного аппарата, невозможность высказать свободно свою точку зрения, даже в рамках секретного заседания.
Этот вопрос, вопрос о свободе информации, не в буржуазном смысле слова, а с точки зрения наших марксистско-ленинских идей, с точки зрения прямого выполнения гражданского долга работниками аппарата, вопрос о точности и правдивости информации, этот вопрос злободневен и сегодня.
Председатель
Слово имеет тов. Слезкин.
Тов. Слезкин
Товарищи, я убежден, что появится еще очень много книг, в которых будет рассматриваться проблема, освещаемая в книге тов. Некрича. Но я также убежден, что книга тов. Некрича в нашей советской историографии останется тем моментом, на котором всегда будет сосредоточено внимание историков. Это будет происходить потому, что, как мне кажется, эта книга написана вовремя. Вовремя написанная книга, даже если она не является крупным научным сочинением, пробуждает мысль и помогает людям разобраться в текущей ситуации и в прошлом.
Книга Некрича, и это очень важно с точки зрения научных работников, написана с максимальным и весьма добросовестным использованием источников в той мере, в какой это было для него возможно и доступно.
И третье, о чем я хочу сказать, это то, что книга Некрича написана с настоящих гражданских позиций человека, который болеет за свою Родину в любом случае, от объективных ли обстоятельств происходят ошибки и непорядки в нашей стране, или от субъективных ошибок руководящих деятелей или каких-нибудь других лиц.
В связи с этим мне хочется остановиться на вопросе, который прозвучал в известной мере сакраментально в устах тов. Деборина. Он задал следующий вопрос: Некрич сосредоточивает свое внимание на личности Сталина. Наверное, не один Сталин был виноват во всех бедах, которые постигли нашу Родину в годы войны?
Я думаю, что постановка этого вопроса закономерна, и не только в той плоскости, в которой говорил об этом выступавший передо мной товарищ. А именно: в книжке, мне кажется, написано не только о личной вине Сталина, там говорится о том духе культа личности, который мешал донесению правды до Сталина и который помогал Сталину делать те деяния, которые можно назвать порой преступлением.
Я несколько повторю то, что говорили, может быть, выступавшие перед мной товарищи. Я, конечно, не так осведомлен о том, как писались донесения в Главный штаб или Разведывательное управление. Но мне кажется, об этом сказано и в книге, дело в обстановке культа личности. Начавшись репрессиями, провокациями, он привел к обстановке всеобщего страха, когда, как говорил выступавший передо мной товарищ, человек не мог высказать свое мнение, если оно не совпадало с официальным. А дальше получался порочный круг, против которого, мне кажется, выступает тов. Некрич. Сталину или кому-то из начальников требовались данные, подтверждав-шие какую-то идею, для ее подкрепления, и люди, возможно заблуждавшиеся, выполняли порученное им, стараясь дать информацию только так, как она нужна была Сталину. А информация такого рода, поступавшая к Сталину, убеждала его в том, что он был прав. И это был порочный круг.
Тут встал вопрос о товарище Голикове, то есть, конечно, не о нем лично, но вопрос, который был спровоцирован выступлением тов. Деборина, а именно: «А где они были?» – вопрос, который задавался после XX съезда в связи с разъяснением его решений. Порочный круг вобрал в себя и этих людей.
Действительно, если говорить о вине, то виноват и Сталин, и они. И даже больше: виноваты в какой-то мере и мы все. Одни, потому что смогли поверить в то, что советский народ и Сталин – это неотделимые друг от друга понятия; другие – те, кто думали, что это не так, но не осмеливались об этом говорить. Но здесь встает вопрос о степени ответственности за принятые решения и судьбы государства, о чем говорит в книге тов. Некрич. Может быть, здесь виноват и я, если я не высказал считавшегося мною правильным мнения, где бы я ни был, но вина человека, стоявшего на каждой последующей ступени ответственности была больше, и самая большая вина – Сталина, и он должен был отвечать за все то, что он сделал во зло нашей родины. Я говорю сейчас, конечно, только относительно рассматриваемой проблемы 22 июня 1941 года.
Я коснусь такого вопроса: тов. Деборин, ссылаясь на крупных специалистов своего дела, которые, я считаю, также были ответственны за него, говорил, например, о 45-миллиметровых пушках. Я бы предложил тов. Деборину оказаться в эти дни на фронте (я был в то время там). Эти пушки противостояли вражеским танкам. Если бы не было этих пушек, что бы мы противопоставили им? Если бы вопрос был поставлен так, как он был поставлен специалистом, наши дела оказались бы значительно хуже.
Хочу коснуться и другого вопроса, связанного с тем, о котором говорил предшествующий товарищ, вопроса о договоре 1939 года.
Мне кажется, что в этот договор упираются и те ошибки с 45-миллиметровыми пушками и с многими другими деталями. Я был свидетелем того, как сносились укрепления (я был тогда в передовых частях) и переносились на новые рубежи, где стройбатальоны, безоружные, встречались с немецкими десантами.
Так вот, об этом договоре 1939 года. Здесь в известной мере, когда я разговаривал по некоторым вопросам с тов. Некричем, у нас возникали некоторые споры, чисто теоретические, научные. Я лично убежден, предшествующий товарищ был совершенно прав,– может быть, заключение договора 1939 года было необходимо, и с этим можно согласиться вполне, но тогдашняя интерпретация этого договора с фашистами, с Германией не могла быть оправдана и не должна быть оправдана. Можно было по-другому заключить этот договор.
Вновь присоединившиеся к нам территории не спасли от первого натиска фашистов, но можно было предполагать, что они спасут. В этом заключался определенный положительный смысл этого договора. Но форма его интерпретации была неверной, «прогерманской».
В то время мне было 19 лет. Задним числом все мы храбры, но я должен сказать абсолютно честно: договор 1939 года в той интерпретации, в которой он был преподнесен нам, произвел на меня впечатление удручающее, – на комсомольца, который считал себя призванным бороться с черными силами фашизма.
Думаю, что время мое истекло. Хочу закончить следующим: мне кажется, значение книги Некрича в том, что она заставляет нас задуматься. Кстати, это согласуется со статьей тов. Румянцева, в которой говорится, что советский гражданин должен себя чувствовать соуправителем государства. Это не значит, что мы должны кричать на каждом углу, что придет в голову. Но чувствовать себя ответственными за все, что происходит в государстве и высказывать свое мнение для пользы дела, мы обязаны.
Председатель
Слово имеет тов. Якир.
Тов. Якир
Товарищи, два слова о книжке. Я присоединяюсь ко всем ранее выступавшим, считаю, что книжка очень хорошая, своевременная. Здесь к ней предъявлялись претензий, что она не настолько глубока, что не все освещено. Но должен сказать, что и те, кто так думает, не сказали больше, чем автор этой книжки «1941, 22 июня».
Здесь сидят люди, которые пишут публикации, рецензии. Мне кажется, что количество положительных рецензий на эту книжку очень мало. Разговор о ее переиздании не может стоять, когда мало рецензий.
Теперь три маленькие факта.
Здесь поставлен вопрос тов. Дебориным о том, что кто-то сказал, что обвинение на группу Тухачевского было ложное. Дело в том, что все эти ссылки – на иностранные источники. Книга Александрова, которая вышла в Париже, концентрирует все мемуары иностранцев, она тоже дает не совсем верный вывод.
Я хочу напомнить о том, что мы здесь историки и нам-то не мешало бы обратиться к источникам, которые имеются в Советском Союзе. Всем, имеющим дело с источниками, известно, что никакой «Красной папки» в деле военных не существовало. Другое дело, что служба Гитлера занималась этим и через Бенеша. Но арестовали их помимо «папки». В 1936 году взяли Шмидта и Кузмичева, и они давали показания на других, и когда пришла «папка», она оказалась ненужной. Потому что те, кто сажал, знали – они невиновны. Он знает, что в деле группы Тухачевского и на Военном совете в заседании 1-4 июня это не фигурировало. Это конкретно по данному вопросу.
В смысле дополнений. Кроме положительного отзыва о книге Некрича я хотел отметить два момента.
Незначительное место в книге заняла характеристика технических кадров. Среди наших технических кадров было очень много таких имен, как Курчевский, Клейменов, Лангемак, Бокадури и другие, репрессии которых повлекли за собой очень большое отставание техники.
Простите, еще одно замечание,– многие выступающие здесь говорили об ошибках и преступлениях Сталина, причем говорили «товарища Сталина». Это не личное, нет, но я не понимаю, как можно именовать товарищем человека, нанесшего так много вреда нашему государству,– это непонятно.
И последнее. Кроме громадного числа людей, которые были расстреляны, огромное количество находилось в лагерях – об этом никто здесь не сказал. Громадное количество молодых, здоровых мужчин было в лагерях. К тому следует добавить еще немалое число тоже здоровых мужчин, входивших в охрану, – все это люди, которые занимались совсем не тем, чем им следовало бы заниматься. Я сам сидел в лагере и могу сказать: мы не работали, потому что нас загнали в лес, где не было объекта работы,– потому что надо было отвести нас от железной дороги. И все эти наши лагеря были переполнены мужчинами, которых не брали в армию. Это тоже надо учитывать.
Председатель
Слово имеет тов. Телегин.
Тов. Телегин
Мы находимся в преддверии исполняющегося 25-летия со дня начала Великой Отечественной войны. К этому дню нам хотелось бы уже разобраться – в какой обстановке она возникла и на чью совесть надо отнести все, что нам пришлось пережить в первый, несчастный период войны.
Мне кажется, то, что уже написано, и очень неплохо, в 1-м томе «Истории Великой Отечественной войны», сейчас хорошо дополняется книжкой тов. Некрича. Научная разработка этого вопроса, привлечение большого количества источников, свидетельских показаний раскрывают и нам, занимающимся историей Великой Отечественной войны, очень много весьма интересного и полезного. С этой точки зрения книга заслуживает, безусловно, положительного отзыва.
Однако есть необходимость подсказать автору при подготовке второго издания, на что надо обратить внимание, устранить некоторые неясности, недоговоренности и противоречия, существующие в этой книге.
Прежде всего, мне кажется, что недостаточно критически все же автор относится ко многим источникам, которые он привлекает в подтверждение тех или иных своих выводов. В книге дается 266 ссылок на различного рода источники, из них – 129 на советские. Таким образом, половина источников привлекается иностранных.
Можно ли не критически относиться к иностранным источникам, так же как и к нашим советским? Мне думается, что ссылки на мемуарные труды наших военачальников, на разговоры с ними без критического рассмотрения, без документальной проверки являются безусловно ошибочными.
Если вы обратите внимание на всех авторов, которые используются для подтверждения тех или иных выводов, то их труды относятся к 1960-1963 годам. Они с большим налетом хрущевщины в трактовке этих событий, отталкиваются от различных высказываний Хрущева. Объективности там мало.
Привлечение данных из личных бесед с Ф.И. Голиковым никак не украшает этой книжки и не является серьезным достижением в работе самого автора.
То же самое и привлечение иностранных источников. Мы понимаем, что эта тема чрезвычайно сложная, ответственная, требующая строжайшего соблюдения всех законов марксистско-ленинской диалектики. Если мы берем какое-то событие, мы обязаны его раскрыть, рассмотреть со всех сторон.
В ряде мест книги получается так, что нанизывается цепочка фактов из различных источников, и на основе этих источников делаются подчас недостаточно убедительные выводы, а в ряде случаев не делаются выводы совсем, и ответа, по существу, не получаешь.
Таких бездоказательных авторских выводов мы встречаем немало.
На стр. 116-й идет речь о документах и разговорах с нашим военным атташе Суслопаровым. Если речь идет об официальных документах, идущих по линии официальных органов, тут не только надо поверить на слово, но имеется возможность понять эти документы, убедиться, что это было именно так, что автор, дающий эти данные, не забыл и не перепутал события. Мы уже достаточно научены горьким опытом, когда такая трактовка по памяти или с субъективистских позиций автора приводит к нежелательным последствиям.
Категорическое утверждение тов. Некрича (на 17-й стр.), что в этот период между Германией и Англией не могло быть соглашения, нуждается в основательной подработке. Мы можем понять, почему, например, Сталин мог не доверять западным державам, ибо – только что мы были свидетелями мюнхенского сговора, политики «невмешательства», антикоммунизма и ряда других фактов и событий. Разве была у нас полная уверенность, что Англия будет строго соблюдать все принятые на себя обязательства? Во всяком случае такое утверждение недостаточно убеждает. А последующие факты поведения реакционных кругов Англии во время войны, их линия на соглашение с Гитлером только подтверждают такую неуверенность. Поэтому в таком категоричном утверждении автору следовало бы быть более осторожным.
На стр. 128-й рассказывается о сцене, происшедшей во время проводов японского министра Мацуоки, о прибытии на вокзал Сталина и Молотова. Мне думается, что тут надо было для ясности сказать о политической подоплеке этого акта, какова она была. Об этом каждый внимательный читатель спросит. Такие акты просто так не делались, за ними скрывалась большая политика и ее надо как-то раскрывать.
Или на стр. 16-й дается фраза о том, что расчет на затяжную войну на Балканах не оправдался, но не дается пояснения – чей расчет, на основе чего он строился, на чем основаны подозрения против Сталина в этом? Объяснения этому не дано.
В ряде мест недоговоренность формулировок автора снижает имеющуюся значимость фактов. Хотелось бы, чтобы во втором издании эти вопросы были подробнее раскрыты.
Часты встречающиеся противоречия. На стр. 13-й читаем, что из речей, высказываний и выступлений Сталина видно, что в предвоенные годы он считал главным врагом Советского государства Англию. Можно ли так говорить? Весь народ был мобилизован на то, что придется вести войну не с Англией, а с фашистской Германией.
Или утверждение, что в предвоенные годы Сталин боялся войны, не принимал мер к подготовке… А дипломатические акты Советского Союза, которые сам автор приводит в книге? Разве они не говорят о мерах к предотвращению войны и по подготовке к ней? Наконец -начавшееся передвижение полевых войск из глубины к западным границам (стр. 140-я).
О директивах Тимошенко. На стр. 154-й говорится, что директива № 1 отдана в 0 ч. 30 мин. 22 июня – привести войска в боевую готовность и ждать особых распоряжений. Стр. 156-я. Война началась. Тимошенко четыре раза звонит Болдину и приказывает: «Никаких мер не предпринимать, кроме разведки вглубь территории противника на 60 километров». Мемуары Болдина поставили автора в неловкое положение. Разведка вглубь территории противника на 60 км – это и есть особый вид боевой деятельности. Весь этот разговор Болдина с Тимошенко слишком несерьезен, чтобы автору можно опираться на него.
Стр. 157– я. В 7 ч. 25 мин. 22.VI. Тимошенко дает директиву -открыть активные наступательные действия, обрушиться всеми силами и уничтожить… «но границы не переходить…» Автор усматривает в этом пороки руководства, но бездоказательно, со ссылкой на М.В. Захарова. Это неубедительно, ибо через 23 часа невозможно было определить характер и масштаб начавшихся боевых действий, и Верховное командование не могло собрать более подробную информацию. Директива в 7 ч. 30 мин. отвечала всем требованиям первого этапа войны.
На стр. 223-й автор ссылается на самого себя (сноска 14), но не на другие источники. Стр. 124-я. Как-то не верится, что 11 июня уже Сталину было известно о приказе начать эвакуацию немецкого посольства из Москвы. Так в практике агрессоров не делалось нигде.
Вот такие несоответствия бросаются в глаза, их немало. Хотелось бы, чтобы автор перед подготовкой 2-го издания внимательно сам прошел по ним и устранил.
Книга очень полезная, нужная. Можно приветствовать ее второе издание.
Председатель
Слово имеет тов. Тельпуховский.
Тов. Тельпуховский
Я присоединяю свой голос к общей оценке книжки. Книжка полезная, читается с интересом, будет иметь определенный интерес для советских читателей, с интересом будет прочитана за рубежом нашей страны.
Я согласен с теми замечаниями, которые сделала редакция первого тома и не буду их повторять.
Мне представляется, что напрасно тов. Кулиш брал под сомнение оценку тов. Деборина, в которой говорится, что в книге имеется некоторая односторонность в освещении наших военных неудач, не указывается на ответственность и других лиц. Закономерное замечание, правильное. Мы должны глубоко разбираться, освещать события 22 июня 1941 года. За это, мне кажется, не стоит обижаться. Вряд ли стоит обижаться за те замечания, которые были сделаны в адрес автора о том, что имеет место некоторая односторонность в критике причин военных неудач, что указывается лишь о Сталине, об ответственности других лиц не говорится. Эта критика правильная. Я согласен с тем положением, которое выдвинул сам Кулиш, что нам нужно объективно глубоко освещать вопросы, связанные с причинами наших военных неудач. В этом отношении нашими историками проведена большая работа, но многое недоделано. Здесь перед историками стоит большая, глубокая научно-исследовательская работа, и сразу, с маху эти вопросы не решишь.
Вот здесь тов. Кулиш совершенно правильно сделал замечание в адрес автора о несуразице с директивами. Но я хочу отметить, что историки не разобрались до сих пор, почему такая получилась несуразица: в течение нескольких часов три оперативных стратегических директивы; какие причины, почему такая свистопляска получается? И, мне кажется, ответили историки на этот вопрос поверхностно, объяснили это растерянностью и нерешительностью. А когда глубоко подумаешь, вдумаешься в эти вопросы, то видишь, что это не совсем так.
Речь идет не о растерянности и нерешительности, а причины здесь более глубокие.
Нащупывая пути к решению этой задачи, мне представляется, для этого надо вскрыть объективные глубокие причины наших военных неудач, надо тщательно проанализировать военно-политическую обстановку накануне Великой Отечественной войны, проанализировать глубоко ту политику, которая проводилась в капиталистическом мире, и ту, которую проводил Советский Союз.
Я не удивлю вас, сказав, что накануне войны были два политических курса в этой области. Один курс – западных стран, которые вели политику подготовки к войне с Советским Союзом, причем они пытались столкнуть Германию с Советским Союзом, использовав ее для военного выступления против СССР. По этому вопросу они время от времени сходились, но когда западные державы убедились, что палка с двумя концами может обратиться против них, они вынуждены были сменить свою тактику в отношении Советского Союза. А после падения Парижа наступило некоторое отрезвление правящих кругов Англии и США.
Другая линия политики была – во что бы то ни стало предотвратить войну, не дать себя спровоцировать. Это политика нашей партии. Но после того, как пала Франция, очевидно, эта политика и с нашей стороны не совсем отвечала действительности. На Западе происходит переоценка отношений с Германией. Очевидно, она должна была происходить и у нас. Надо было заметить новые тенденции, намечавшиеся в области внешней политики, а они, видимо, с нашей стороны не были полностью замечены и, как свидетельствуют наши документы и наш опыт, мы продолжали придерживаться той же политики и той же оценки положения, какие сложились еще до падения Франции. Здесь не следует критиковать за установившуюся оценку, обстановка была совершенно другая. Назовите в истории хотя бы одного крупного военно-политического деятеля, который иначе оценивал бы военно-политическую обстановку того времени – никто не мог бы, ни в западном мире, ни у нас, предсказать, что Франция падет так скоро. И Сталин тоже полагал, что война примет затяжной характер, и Сталин рассчитывал на раскол в капиталистическом мире, на то, что война затянется на значительный срок, что это время может быть использовано для пере-дышки, для того, чтобы добиться раскола в капиталистическом мире, а пока заключить договор с Германией, выиграть время и использовать лучшие возможности.
У Сталина была определенная военно-политическая оценка обстановки, которой он держался почти до начала войны. Он полагал, что войну можно предотвратить договором, чтобы не дать возможности спровоцировать себя на войну. И когда мы говорим о директивах первых дней, то тут надо это учитывать. Есть основания полагать, что когда война началась, принимались меры к ее предотвращению, вот почему не отдавались приказы о немедленном отводе войск на передовые позиции. Мы, историки, должны искать причины отдачи этих директив, а не только объяснять растерянностью и нерешительностью Сталина.
Я не призываю оправдать Сталина, но призываю изучить эти причины. И вот, когда мы говорим об ответственности, ясно, что главная ответственность падает на Сталина, потому что он допустил неправильную оценку обстановки. Но найдете ли вы другой документ, я опять-таки имею в виду сподвижников Сталина, что они дали другую оценку, – нет таких документов. И нет оснований заявлять, что товарищи обманывали Сталина. Я далек от такого обвинения. Очевидно, они были убеждены и верили в эту оценку. И уже после войны некоторые пытаются выгородить себя и свалить все на Сталина. А мы не можем этого сделать. Мы должны разложить по полочкам – кесарево кесарю… Надо сделать оценку и для других. Ведь в некоторых округах были приняты ответные меры, а в других не были приняты. Никогда военные не должны забывать, что они несут ответственность за свой участок работы.
Наша задача в том, чтобы более глубоко проанализировать.
Я не могу согласиться с постановкой вопроса тов. Кулиша, что раньше не могли обуздать Сталина. Такая мысль была брошена. На эти вопросы дается глубокий ответ в июньском решении ЦК КПСС 1956 года. Там ясно сказано о причинах появления культа Сталина. Нельзя согласиться с его оценкой значения воссоединения Западной Украины и Западной Белоруссии.
Но когда мы говорим о причинах культа личности, о наших недостатках, наши недостатки надо показать так, как они были объективно, и не подвергать сомнению политическое устройство нашей страны, наш государственный строй. Мы должны об этом проявлять заботу. А об этом делали прямой намек Гнедин и Якир. Нельзя согласиться с тов. Гнединым, что у нас и теперь нельзя свободно обмениваться мнениями по отдельным вопросам.
Мне кажется, что все возможности есть для наших историков вести творческую работу: есть обмен мнениями, есть информация. Пожалуйста, вот сегодня мы свободно излагаем свою точку зрения. Мы спорим, не соглашаемся друг с другом, но в конце концов найдем истину.
Я думаю, что историки сумеют сделать новые успехи в работе над этой проблемой.
Председатель
Поступила записка – прекратить выступления и перейти к заключению. Надо сказать, что внимание зала очень резко ослабло и времени у нас остается мало.
(Предложение отклоняется.)
Тов. Петровский
Сегодня мы обсуждаем замечательную книгу товарища Некрича, но каждый выступающий здесь говорит о чистоте подхода историков к истории партии, партии великого Ленина. Но как можно выходить сюда, на эту трибуну и оправдывать того, кто совершил такие преступления, каких не знает история? Как можно воспитывать нашу молодежь на имени преступника, виновника гибели миллионов?
Председатель
Мы ведем речь не о культе личности, а о книге тов. Некрича. Вероятно, и вы, член партии, и все мы руководствуемся ее определенным решением относительно культа личности и нам не следует здесь заниматься пересмотром этого решения. Мне не известно такое решение партии, где бы Сталин объявлялся преступником.
Петровский
Постановление XVII съезда партии о выносе тела Сталина из Мавзолея Ленина за массовые преступления перед народом и партией еще не отменено.
Председатель
Вы говорите о книге тов. Некрича.
Тов. Петровский
Я начинаю говорить о книге. Мои замечания по книге тов. Некрича не будут повторением уже сказанного здесь. Все мы, к сожалению, забываем о том, когда появился фашизм и началась с ним борьба. Мы забываем о том, что Ленин был первым антифашистом, именно при нем и под его руководством началась борьба с наглым фашизмом. Уже в 1922 году Муссолини захватил власть в Италии, в Венгрии у власти уже был Хорти, в Польше фашиствовал Пилсудский, в 1923 году в Болгарии захватили власть фашистские банды Цанкова, а Гитлер в том же 1923 году захватил власть в Баварии, начал поход против Тюрингии и Саксонии и провозгласил подход на Берлин. Вот когда началась битва с фашизмом. Мы забываем о первых антифашистских восстаниях, именно при жизни Ленина в Болгарии под руководством Коларова и Димитрова было первое антифашистское восстание. Именно под руководством Ленина и с его участием на III и IV конгрессах Коминтерна были выработаны первые резолюции о едином фронте в борьбе с фашизмом. У самого Владимира Ильича есть прямые высказывания о фашизме и борьбе с ним. А что произошло после смерти Ленина? Сразу же в 1924 году Сталин выдвинул формулу-тезис о том, что нашим основным врагом являются промежуточные силы – социал-демократы. Он назвал их опорой, а затем пособниками фашизма. Тем самым миллионы рабочих, состоявших в социалистических партиях, и миллионы рабочих, состоявших в коммунистических партиях, были дезорганизованы, и их борьба направлена друг на друга. Именно при Сталине колоссальный ленинский опыт борьбы с фашизмом был предан забвению. Лишь VII конгрессу Коминтерна в 1935 году пришлось восстанавливать ленинский единый фронт против фашизма.
Мы забываем о многом. Забываем о том, что было после смерти Ленина. Следует помнить о том, какую роль сыграл Сталин, когда ушел от нас В. И. Ленин. Об этом правильно написано в журнале «Юность» № 1 за 1966 год. Именно Сталин виновен в том, что раньше времени ушел от нас Ильич.
Нет ведь ни одного выдающегося деятеля партии, который не был бы репрессирован сам или у которого не были бы репрессированы члены семьи. И репрессии начались не в 1937 или в 1934, и даже не в 1932 годах. Об этом есть книги, написанные и выпущенные в Советском Союзе, об этом писалось и в журналах, в частности, в журнале «Вопросы истории КПСС» есть об этом. Репрессии начались в 1928 году, когда началась коллективизация.
Именно тогда Сталин направлял Молотова, Кагановича и Маленкова на Дон и Кубань и в другие районы, где они провели массовые репрессии. Я думаю, что те, кто обеляет Сталина, фактически ставят любого руководителя, как в центре, так и на местах, в том числе и за рубежом, таких как Мао Цзедун, в положение: «Делай все, что хочешь,– наследники тебя обелят». Такое не должно повториться. Нельзя забывать о том, что Ленин завещал нам «сомкнуться с крестьянской массой, с рядовым трудовым крестьянством и начать двигаться вперед неизмеримо, бесконечно медленнее, чем мы мечтали, но зато так, что действительно будет двигаться вся масса с нами. Тогда ускорение движения в свое время наступит такое, о котором мы сейчас и мечтать не можем». Сталин предал забвению ленинский кооперативный план и заявил, что действительность, мол, его опровергла. Было подвергнуто репрессиям 20% середняков, людей с богатейшим опытом работы. Сталин заявил о том, что «середняк всего-навсего наш союзник и мы будем с него брать дань». Ленин же призывал к прочному союзу с середняком. Я думаю, что письмо Шолохова Сталину о репрессиях к целым губерниям было написано кровью честного коммуниста. Вместо коллективизации, рассчитанной на 5-6 лет, Сталин с помощью полков солдат стремился провести ее в 2-3 месяца. Не была решена зерновая проблема, а животноводческая база СССР в результате неправильного метода обобществления уничтожена на 50%. И кулак нанес массу вреда, но основное здесь – нарушение ленинского кооперативного плана. Наша страна двигалась вперед не теми темпами и в результате к войне мы были подготовлены не так, как следовало.
Почему же сегодня надо закрывать рот тем, кто хочет сказать об этом? Я не понимаю таких установок.
Председатель
Никто вам рта не закрывает. Нельзя же с этой трибуны говорить о чем угодно. Мы обсуждаем книгу.
Тов. Петровский
Я и говорю о том, что я хотел бы видеть в книге тов. Некрича. Говорю о том, что мы забываем, когда появился фашизм и что борьбе с фашизмом при Сталине не придавалось того значения, которое придавалось при Ленине, что борьба с фашизмом началась при Ленине, забываем о созданном Лениным едином фронте борьбы с фашизмом, о решениях III и IV конгрессов Коминтерна о едином фронте борьбы с фашизмом, которые были выработаны под руководством Ленина и преданы забвению при Сталине.
Я хотел бы сказать, что, если у нас до сих пор скрывается то, что такие, как Любимовы, по указанию Сталина уничтожали Кирова и других, то надо об этом сказать во весь голос.
Тов. Снегов
Вы поймете меня, что выступать последним трудно по такому вопросу. Но я все же попробую, не утомляя вас, в пределах регламента, сделать несколько замечаний.
Первое – о книге Некрича. Понимающие в книжных делах говорят, что лучшая оценка книги – это оценка читателя. Попробуйте найти книгу Некрича в Москве. Да ее на второй день после выхода в свет нельзя было достать. Вы, конечно, можете сказать: вы все гонитесь за сенсацией… Однако же сколько залежей на книжных складах!
Книга Некрича не только интересная, не только полезная, но мне хочется еще одну оценку ей дать,– честная книга. И это ее главное достоинство.
Тут говорят: она поднимает сложные вопросы, но не на все дает ответы… Я слушаю стольких товарищей, убеленных сединой – и генеральской, и научной, но я не слышал ответа на все вопросы. Есть вопросы, на которые еще никто не ответил. Почему же вы предъявляете к книге Некрича такие требования: того нет, того нет, о системе не сказал, о родственных чувствах и пр.
Честная, подлинно научная работа. С этой точки зрения тов. Некрич совершил мужественный подвиг в специфической сложной научной области. Уже одно то, что он ряд вопросов поставил, которые заставляют думать, заставляют рыться в архивах, заставляют искать ответа, это – уже научный подвиг, это уже вклад в нашу историю.
Я этим ограничусь, общими замечаниями, потому что времени мало, я не собираюсь показывать, какие есть противоречия на одной странице, на другой, не в этом дело. Хуже, когда противоречия в делах. Если не сходится какой-то утренний и вечерний приказы, то надо обратиться не к Некричу, а к авторам приказа.
В связи с книгой Некрича тут, естественно, возникло много проблем и самая важная проблема – а кто же виноват? Одни говорят: командующие округами. Другие говорят, что командование не так было информировано. Третьи называют Шмидта; четвертые – Голикова.
Я прежде всего хочу выразить сочувствие сегодняшнему докладчику. На него выпала тяжелая, тягчайшая доля: с одной стороны, книга хорошая, говорит он, с другой стороны – выводы никуда не годятся.
Чем же книга хороша? Дело в том, что хотя бы для приличия надо ее похвалить. Надо сказать, что у нас выходит много книг и много выходит книг порочных, причем, кстати сказать, по вопросам истории. И мы никак не можем собраться – мне уже два года обещают – обсудить книгу знаменитого фальсификатора Ивана Петрова о VI съезде,– ее все собираются обсудить. А книгу Некрича, как она, по чьему-то мнению, ни плоха, сразу и обсудили.
Конечно, положение тов. Деборина тяжелое – надо и похвалить, и попытаться дезавуировать книгу Некрича.
Давайте поставим один такой вопрос. Командир полка обеспечивает оборону одного километра. Когда на него враг напал, замки оказались не в винтовках, не в орудиях, и враг прошел. Что будет с этим командиром полка? В тот же день по приказу Сталина военный трибунал будет судить его за предательство. И никто не будет возмущаться этим и никаких изысканий по этому поводу не будет. Мы бывали на фронтах. И знаем, что это такое, когда весь состав кричит «знамя», но зарядов нет, воюй хоть палками.
Мы здесь обсуждаем вопрос в большом масштабе, речь идет о командире не полка, а целой страны. Не будем говорить, почему он оказался командиром. Кто тут отвечает? Отвечает тот, кто стал им по решению партии, кто узурпировал право партии, съезда партии. Тринадцать лет не было съезда партии. Естественно обратиться к предположению, что он не знал, может быть, не было предупреждений, может, информация была плохая, разведка плохо работала?…
Позвольте попутно задать один маленький вопрос. Кто объяснит, почему, когда наш разведчик № 1, преданнейший коммунист Зорге был схвачен и посажен японцами в тюрьму,– почему в советскую тюрьму села его жена? Кто это объяснит?
Как же вы можете, уважаемый тов. Деборин, пытаться взять под защиту истинного виновника?
Тов. Деборин
Не приписывайте мне того, чего не было. Это нечестный прием.
Тов. Снегов
Вы говорили то, что вы думали. Все ваше выступление было посвящено мысли: не трогайте Ворошилова, не трогайте Буденного, они святые, хотя и принимали участие в расстреле Тухачевского; не трогайте Голикова… Что вы думаете – здесь собрались маленькие дети? Я вам сочувствую, потому что, говоря дальше, может быть, и Поскребышева придется объявить в числе виновных.
Нет, не случайны ошибки Сталина, и об этом говорит лучше всего то, что деятельность Сталина, начиная с середины тридцатых годов, была переполнена отступничеством от интересов страны. Тут, конечно, есть щепетильный вопрос, вопрос о договоре с Гитлером. Я думаю, что в этой аудитории можно все сказать. Тут преподаватели, историки, пускай мне скажут: вот Ленин пошел бы на сговор с Гитлером, по сговору с ним стал бы делить и кроить Европу? Вы об этом подумайте! Совершать четвертый раздел Польши! Были случаи, когда наши войска заходили на ту территорию, которая по договору с Гитлером должна была отойти к нему, мы извинялись, отступали назад и отдавали территорию Гитлеру. Как же вы будете давать эту самую формулировку – «воссоединение»? Разве можно говорить, что это был результат воссоединения, революции в Западной Украине? Сидели за картой и делили: вот это тебе, вот это мне…
Вот я хочу напомнить историкам один очень ценный исторический факт, напомнить, как себя вел в таких случаях Ленин. Я присутствовал на экстренной сессии ЦИКа в июле 1918 г., когда немцы предъявили нам – немощным, голодным, безоружным, не имеющим армии, ультиматум после убийства Мирбаха: вы не можете… ввести батальон немецких войск для охраны посольства.
Положение было тяжелое, воевать нечем. И вот на экстренной сессии ВЦИК выступил Ленин, выступил об ультиматуме немцев после заключения Брестского мира. И Ленин сказал: нет, на это мы пойти не можем, до последних сил будем бороться, но на это унижение Советской страны мы пойти не сможем. А Сталин заключил дружеский договор, в котором делили Европу и определяли судьбы народов.
В это время деградируют, дезорганизуются силы революции в Польше. Польские партии распускаются, польское руководство расстреливается. А можно ли было лучше помогать Гитлеру, чем допускать удар по силам революции? Польская партия распускается, польские руководители расстреливаются, а мы – представители первой социалистической державы – договариваемся с Гитлером, делим: ты мне Ригу, а я тебе… Ведь не только мы получили известную территорию, но и Гитлер получил наше согласие на другую часть Польши. Вопрос щепетильный, но историки ни от чего отказываться не могут. Ленин мог сказать, когда говорил о причинах поражения под Варшавой: пусть историки займутся этим вопросом и выяснят причины. А сейчас историки говорят: нет, об этом можно, об этом нельзя.
В связи с этим я хотел бы сказать, что в последнее время нет-нет, да и раздаются голоса: ну что вы, Сталин… Как можно трогать его? Сталин – это индустриализация, Сталин – это коллекти-визация. Я недавно слушал выступление Кима. Он 30 лет возглавлял историю. Какую же характеристику для этих товарищей он дал? Ни в чем плохом не подозреваю, но вы еще не освободились от того страшного, вредного и опасного гипноза, что индустриализацию и коллективизацию проводил Сталин, а не партия, если бы не было Сталина, то ничего бы не было. Вы еще не освободились от этого гипноза, вы лишены возможности подойти объективно, четко определить, где есть отступничество от интересов революции…
Я скажу от души: когда слышишь от товарищей грамотных, умных, ориентированных такого рода речи, я думаю: как же можно при этом оставаться коммунистом, продолжать считать себя ленинцем, хотя бы в малейшей степени защищать того, кто из 3300 делегатов оставил 100, из 120 членов ЦК уничтожил 110 – вот баланс VI съезда. А избрано было 129 человек. К тридцатым годам «бог забрал» 5 человек, во время революции и гражданской войны враг уничтожил троих: Баумана, Джапаридзе, Урицкого. Сталин уничтожил 19…
И когда появилась такого рода честная книжка, поворачивается же язык вносить поправки, утверждать, что заявление ТАСС – это «маневр», и директива… предусматривала запрет критиковать Гитлера.
А в какое положение были поставлены все коммунистические партии Запада? Из республиканской Испании в СССР не осталось ни одного беженца. И все ради дружбы с Гитлером.
Это ошибка неинформированного человека или заведомая линия на отступничество от интересов революции?
Председатель
Слово для справки имеет Г. А. Деборин.
Г.А. Деборин
Я не считаю нужным выступать с заключительным словом. Хочу лишь разъяснить одно недоразумение, и побудило меня к этому выступление тов. Кулиша, который сказал, что «мы присутствуем при рождении новой доктрины». Слухи о том, что при обсуждении книги Некрича встанет вопрос о новой доктрине опередил на десять дней сегодняшнее обсуждение.
Никто никакой новой доктрины здесь не выдвигал.
Сделал некоторые замечания по книге Некрича, но не считал нужным повторять то, что сказано о позиции Сталина накануне нападения Германии на Советский Союз.
Культ личности и его последствия имеют ряд сторон. Одна сторона – единоличные решения, вера в непогрешимость; другая сторона – влияние культа личности на других людей. Разве люди сознательно врали, когда давали неправильные сведения о политике Германии? Я думаю, что люди искренне верили в непогрешимость Сталина и невольно «пристраивались» к его установкам. Это не исключает того, что среди этих людей могли быть и карьеристы, которые не бессознатель-но, а именно сознательно действовали так.
Меня взволновал факт, о котором рассказывал выступавший первым в обсуждении тов. Анфилов. Он рассказывал о том, что тоже беседовал с маршалом Голиковым, и тот сказал: «Мы все знали, что дело обстоит иначе, но мы информировали так, как это было угодно Сталину». Это – другая категория, это уже не ошибка человека, это – карьеризм, это принесение интересов страны в жертву своим личным интересам. И это тоже пагубное влияние культа личности. Вот почему мне понравилось выражение, которое употребил здесь тов. Слезкин. Я не знаю, насколько правильно он оценивал советско– германский договор, будучи 19 лет от роду, но выражение, которое он употребил, говоря о культе личности Сталина, что здесь был порочный круг, мне кажется, очень правильное, и эту мысль я хотел бы здесь поддержать.
Я не понимаю выступления Снегова. Он старался доказать, что книжка честная, а докладчик выступал с каких-то других позиций, значит,– нечестно. Докладчик выступал так, как ему подсказывала его партийная совесть. Не ставил докладчик своей задачей защищать Сталина, он старался объективно разобраться.
С чем я положительно не могу согласиться в выступлении Снегова, это с оценкой советско– германского договора, как и с оценкой всей истории советского государства, которую он датировал с 1928 года.
В выступлении тов. Снегова я не услышал ничего нового; то же я слышал от Якобсона, Эрдмана, других буржуазных реакционных фальсификаторов истории, и то же слышу сейчас,– «четвертый раздел Польши», «союз Сталина с Гитлером». Я здесь не слышал ничего нового от Снегова, чего бы ни говорили злейшие наши враги. Снегову надо подумать о том, в каком лагере он оказывается.
(Снегов: – Я из лагеря с Колымы…)
(Сместа голоса: – Это позор! Это позор!)
Все что он говорил, говорит вся враждебная нам критика, и надо разобраться, почему здесь обнаруживается такое поразительное совпадение точек зрения.
Председатель
Прошу соблюдать порядок и тишину. Заключительное слово имеет автор – тов. Некрич.
Тов. Некрич
Прежде всего я считаю своим долгом сказать, что обсуждение, которое устроил Отдел истории Великой Отечественной войны Института марксизма-ленинизма, представляет собой подлинную научную дискуссию, когда каждый мог выступить со своей точкой зрения. И того накала страстей, к которому мы пришли в конце заседания, я думаю, могло бы и не быть.
Я далек от мысли считать, что Г.А. Деборин, выступая от имени редколлегии 1-го тома, пытался как-то дезавуировать мою книгу. Я надеюсь, что он исходил из подлинно научных целей. Так и рассматривался вопрос во время дискуссии.
Товарищи! Здесь было много вопросов, все они сложные. Вполне естественно, что такая тема, как 1941 год, который является большой трагедией нашего народа, привлекала и еще долгие годы будет привлекать внимание историков, литераторов и представителей других профессий, да и любого советского человека, ибо урон в каждой советской семье есть урон, понесенный и нашей страной, нашим отечеством.
Я не буду останавливаться на вопросах непринципиальных, а может быть, и принципиальных, но не имеющих решающего значения.
Я благодарен тем товарищам, которые заметили в моей книге неточности, неправильности, упущения и прочие огрехи, и я очень рад, что эти замечания были высказаны здесь прямо на открытой дискуссии. Вообще должен сказать, что открытая дискуссия является единственно правильным методом обсуждения назревшей проблемы, и чем больше будет таких дискуссий, тем больше будет книг и тем лучше они будут. Дискуссии по таким вопросам и научным проблемам не обязательно должны связываться с выходом книги. Историческая наука является такой же наукой, как и другие, и ее задачей является расширение границ познания, а поэтому научные дискуссии нам необходимы точно так же, как и любой другой науке.
Я в своей книге попытался представить ту картину положения перед нападением гитлеровской Германии, которая мне представлялась правильной. Я старался объективно подойти к материалам, которыми располагал. Правы те, кто говорил, что многих документов нет в книге, и нет их не потому, что я не знаю их или не привлекаю,– но выпуск книги не только личное дело автора. На пути ее выхода в свет есть много инстанций, которые просматривают книгу… Но эти документы я имел в виду, когда писал книгу, я старался помещать данные, соответствующие подлинным документам. Я бы мог зачитать часть этих документов, но пока шел к этой трибуне, передумал, потому что все уже очень устали и не стоит затягивать обсуждение.
Главный вопрос – это, очевидно, вопрос о том, почему мы оказались в таком тяжелом положении в июне 1941 года.
Я думаю, что там, где существует неограниченная власть, а неограниченная власть была сосредоточена в руках Сталина, такие ошибки, такие грубые просчеты возможны. Там, где неограниченная власть, там могут быть неограниченные ошибки.
Полагаю, что основную вину за этот урон, за тот ущерб, который понес наш народ, наша страна, нужно возложить на Сталина. Я в этом глубоко убежден, как бы меня не уверяли, что это не так, что виноваты и другие. А я признаю, что виноваты и другие,– и министр обороны, и Генштаб, и командующие округами несут свою долю ответственности, ибо воинский устав и от командующего округом, и от командира взвода требует быть всегда в состоянии боевой готовности и т.д.
Но мы не могли уйти от тех специфических обстоятельств, при которых эти события развивались. Особенность этих обстоятельств заключалась в том, что никакие вопросы международной и внутренней политики, никакие мало-мальски серьезные решения без санкции Сталина не принимались. Это – факт, от этого факта уйти нельзя. Выступал ли Калинин в Военно-политической академии, выступал ли Жданов на каком-нибудь заседании, отстаивал ли Шапошников ту точку зрения, что не надо разрушать старых границ, все равно конечное решение принадлежало одному человеку. Это – факт, от него никуда не уйти. Об этом было прямо сказано нашей партией на XX съезде, в постановлении ЦК партии от 30 июня 1956 года, в решениях XXII съезда партии, – там было прямо сказано, что неподготовленность к войне явилась одной из самых серьезных ошибок Сталина. Это – факт. Об этом сказала наша партия, сказала открыто нашему народу. И по-моему, здесь спора не должно быть.
Вопрос об информации. Здесь выступал тов. Гнедин, и он прекрасно показал, каково было отношение к информации. К сожалению, беседа с маршалом Голиковым опубликована в моей книге не полностью. Полностью она не могла быть опубликована. В дальнейших вопросах, которые были мной заданы маршалу Голикову, и в его ответах содержится, между прочим, и самокритика Голикова, критика своих поступков, как начальника Главного разведывательного управления, так же как и других управлений Красной Армии, так же как руководителей и других правительственных ведомств, которые были заворожены (Голиков употребляет это выражение) авторитетом Сталина и естественно набирали именно те материалы, которые он желал бы видеть: И это – факт. Так было. Так бывает и в нашей жизни – часто мы своим непосредственным начальникам даем ту информацию, которую, мы знаем, им желательно было бы слышать. И против этого надо бороться совершенно решительно. И в этом отношении ответственность возлагается на всех нас, потому что это начинается с самого низшего звена. Сначала дается информация, потом она просеивается одним, вторым, третьим, и приходит уже не информация, а дезинформация.
Информация эта рассматривалась, тщательно изучалась. И ведь Главное разведывательное управление не было единственным источником информации. В книге я пытался это показать. Шел непрерывный поток донесений из-за границы, через Народный комиссариат иностранных дел, через НКГБ. Это еще один канал информации. Таких каналов, помимо 4-5 основных, существовало еще немало, через них также поступала информация. Я говорю об информации, которая шла помимо военной разведки, информации, которая проходила не через руки начальника Главного разведывательного управления. Так что недостатка в информации не было. Было совершенно иное. Было то, что я написал в своей книге, и написал, как мне кажется, правильно.
Сталин надеялся, Сталин считал, что ему удастся, попросту говоря, перехитрить Гитлера, а в конце концов он перехитрил самого себя в ущерб нашей стране, в ущерб партии. Конечно, он боялся войны. Еще бы ему не бояться – он-то знал лучше всех, что в 1937-м и в последующие годы наши основные кадры высшего комсостава были уничтожены. Это одна из важнейших причин нашей неподготовленности к войне. Это факт, это правда, об этом говорили на наших партийных съездах, в этом нет ничего нового. Об этом написано и в шеститомнике «История Великой Отечественной войны» (кстати сказать, в 6-м томе), об этом говорится и в однотомнике. Так полагают и все нынешние ответственные руководители нашей армии – и военные, и политические. Я считаю просто необходимым в связи с этим привести выступление нынешнего начальника Главного политического управления Советской Армии генерала Епишева на Всесоюзном совещании историков в 1962 году. Я прошу извинения за длинную, быть может, выдержку, но это необходимо.
Вот что творил тов. Епишев:
"Сейчас, когда во всех областях нашей деятельности успешно преодолеваются последствия культа личности, мы должны вскрыть до конца тот огромный вред, который был нанесен в период культа личности Сталина делу военного строительства.
Трудно, например, исчислить непоправимый ущерб, нанесенный Советским Вооруженным Силам массовыми необоснованными репрессиями против командных и политических кадров армии и флота. За короткое время, перед войной, в Вооруженных Силах были репрессированы десятки и сотни опытных, преданных партии, народу командиров и политработников. Жертвами произвола Сталина стали такие видные и талантливые военачальники, как В.К. Блюхер, М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич, И.Э. Якир, Я.Б. Гамарник и многие другие. Эти репрессии серьезно подорвали боеспособность и боевую готовность наших вооруженных сил и резко снизили уровень военно-теоретической работы.
Грубейшая ошибка Сталина в оценке военно-политической обстановки накануне Великой Отечественной войны, серьезные ошибки в руководстве Вооруженными Силами в 1941-1942 годах чрезвычайно дорого обошлись советскому народу. Понадобились поистине титанические усилия народа, колоссальная организаторская работа Коммунистической партии, чтобы выправить положение, создать перелом в войне. Советские военные историки видят свою задачу в том, чтобы восстановить историческую правду, в полном объеме показать великий подвиг народа, Коммунистической партии в разгроме ударной силы мирового империализма. И в этой области необходимо тесное содружество всех историков страны".
(Всесоюзное совещание историков. М., 1964. С. 64)
Вот, товарищи, я прочитал выступление товарища Епишева, здесь действительно совершенно правильно поставлены перед советскими историками задачи изучения истории Великой Отечественной войны. Когда я писал свою книгу, я, разумеется, старался основывать ее на тех решениях нашей партии, которые всем хорошо известны. Я старался придерживаться, и думаю, что мне в какой-то мере это удалось, нашего партийного ленинского принципа – показывать явление во всех связях и опосредствованиях. Не очень просто показать в таком маленьком объеме всю широту событий, которые происходили в это время. В книжке есть упущения, они не могли не быть, и они есть.
Я хотел бы в связи с этим ответить тов. Телегину. Конечно, большинство литературы, которую я использовал, напечатано после XX съезда партии. Это и естественно, XX съезд открыл перед исторической наукой и перед другими науками, и перед всей страной широкие просторы для творческой деятельности. Те товарищи, которые раньше молчали, не писали, заговорили. Появился большой поток литературы. Я не знаю, что вы понимаете под словом «хрущевизм», я не знаю такого термина. У нас, у историков, есть термин «партийность», который предписан нам нашей партией, нашим марксистско-ленинским учением. То, что было сказано партией на XX съезде, это не «хрущевизм», это – наша партийная совесть, это – наше сердце, наша кровь, это то, за что мы боролись, за что боролись наши отцы, за что будут бороться все будущие поколения. Я в этом глубоко убежден. (Аплодисменты )
Позвольте, товарищи не останавливаться на замечаниях, я должен подумать, должен изучить их. Это – вопрос очень серьезный. Я постараюсь, если действительно издательство «Наука» захочет обратиться ко второму изданию, исправить ошибки, выправить недочеты, дать более полную картину.
Хотелось бы поблагодарить Отдел истории Великой Отечественной войны за ту научную дискуссию, которую он сегодня провел, поблагодарить всех выступавших товарищей, которые не жалея своего времени пришли на это обсуждение. (Аплодисменты )
Председатель
Товарищи, я выскажу некоторые общие замечания по нашей сегодняшней дискуссии. Я буду краток, потому что подвести действительно настоящие научные итоги тому, о чем мы сегодня говорили, это дело очень сложное. Для того чтобы точно ответить на многие вопросы, которые сегодня ставились, их надо еще глубоко изучать.
Целью нашей встречи было обсуждение книги А.М. Некрича. Естественно, что поскольку книга поднимает большие вопросы, дискуссия вышла за пределы ее содержания. Большинство выступавших говорили не только о книге, а о вопросах политической и военной обстановки накануне Великой Отечественной войны в целом. И, конечно, мы, историки, для того, чтобы ответить на конкретные вопросы истории предвоенного периода, должны изучать эти явления в их развитии, становлении, глубоко докапываться до корней, до причин явлений. Это заставляет нас не ограничиваться годом непосредственно перед войной, но заглядывать гораздо глубже.
Однако мы должны подходить к изучению этой темы, как и всех стоящих перед нами проблем, прежде всего как коммунисты, как историки-марксисты. Поэтому как ни живо, как ни болезненно встают перед нами воспоминания, нам не следует поддаваться эмоциям. Надо сказать, что эмоциональная сторона оценки предвоенных событий явно отрицательно сказалась на выступлениях некоторых товарищей. Наиболее глубокими и содержательными были те выступления, которые не носили личной окраски. В этой связи я хотел бы выделить, как отрицательный пример, выступления тов. Петровского и Снегова, причем не намерен дискутировать с ними по вопросам, не являющимся предметом сегодняшнего обсуждения. Товарищ Петровский говорил не по существу книги, а что касается тов. Снегова, то хотя я в общем согласен с его оценкой книги, но не могу не подчеркнуть, что в его выступлении было много личного и нездорового.
Мы с тов. Дебориным были участниками Международной конференции по истории движения Сопротивления, которая состоялась в 1961 году в Милане. И там нам впервые пришлось с «открытым забралом» вступить в полемику с враждебными нам западными историками. В частности, там выступал польский контрреволюционный эмигрант, некий Борович, подвизающийся в Париже в каких-то грязных листках. И о чем же он говорил? О «сговоре Сталина с Гитлером», о «Четвертом разделе Польши», о «предательской» политике СССР перед войной и т.п. Перечисленные три антисоветских тезиса были краеугольным камнем выступления этого контрреволюционного подонка.
Но как же могло случиться, что на нашем партийном, по существу, собрании, в партийном учреждении, выступает с такими же заявлениями тов. Снегов? И когда тов. Деборин говорил о «лагере», он имел в виду, как я его понял, именно то, что подобные выступления могут привести отдельных товарищей в лагерь наших идеологических врагов, так как тов. Снегов, по существу, повторяет то, против чего мы боремся.
Нужно ли нам пересматривать такой вопрос, как целесообразность заключения советско-германского договора? У Ленина, на которого здесь ссылался тов. Петровский, можно найти ряд положений, оправдывающих заключение компромиссных соглашений с явными врагами революции. Напомню обстановку 1918 года, Брестский мир или начало интервенции на севере, когда Ленин говорил, что можно договориться с разбойниками, если это полезно для революции и Советского государства. Тут сидят историки гражданской войны, они лучше меня это знают.
Да, в 1939 году мы пошли на соглашение с разбойниками. Но почему в этом следует обвинять только кого-то одного, и почему надо это выставлять в таком неприглядном виде? Я думаю, тов. Снегову, откидывая свои эмоции, нужно очень серьезно подумать над оценкой того, что он здесь заявил. Если поддаваться эмоциональной стороне дела, мы сможем опрокинуть, по существу, все те основные положения, на которых зиждется марксистская историография периода Великой Отечественной войны.
Что касается оценки культа личности Сталина, его влияния на жизнь нашей страны, то вряд ли найдется хоть один человек, который бы попытался взять хоть в малейшей степени под защиту культ личности. Конечно, нет. Нет таких.
(Сместа (Снегов): – Попробуйте…)
Но, товарищи, есть решения партии по этому вопросу. Мы с вами члены партии. Мы руководствуемся, помимо всего, партийной дисциплиной, а не только своими личными настроениями. Есть решение ЦК от 30 июня 1956 года о культе личности. Это основной документ, которым партия руководствовалась и продолжает руководствоваться в своих оценках событий и явлений, связанных с культом личности.
Когда мы пишем книгу, когда мы садимся за партийный исторический труд и. должны дать определенные оценки вопросам большого исторического значения, в том числе таким, как влияние культа личности на предвоенные события, можем ли мы, имеем ли мы право выходить за рамки тех решений, которые приняты партией на XX съезде, которые изложены в документе ЦК от 30 июня 1956 года, в решениях XXII съезда? Нет, мы не будем этого делать. Мы будем руководствоваться этими партийными решениями.
Исключает ли это возможность дискуссии по отдельным вопросам, связанным с культом личности, с его влиянием на развитие событий? Конечно, не исключает. Мы все это можем обсуждать. XX съезд партии создал такую атмосферу, что мы можем говорить свободно. Но в наших исследовательских разработках, в том, что мы пишем, мы будем придерживаться партийных решений. И не следует увлекаться теми крайностями, которые нам пытались навязать.
Что касается задач, которые ставились нами перед сегодняшним обсуждением, то я полностью поддерживаю тут тов. Деборина.
Товарищ Кулиш, вы не правы, заявляя, что мы присутствуем при рождении новой концепции. Не изображайте, пожалуйста, дело так, что вот Деборин и Болтин с К° придумали новую концепцию предвоенного периода и пытаются ее навязать кому-то. Этого нет. И не надо рассматривать выступление тов. Деборина, да и любого из нас, так демагогически.
Мы не ставили перед собой задачу формулировать какую-то точку зрения. Мы обсуждаем книгу. Я предупреждал, что это обсуждение не носит официального характера, не преследует цель утверждения никакой, не только новой, но вообще заранее принятой доктрины.
Не будем считать, что тут была изложена какая-то новая концепция. Речь идет об углублении все той же партийной концепции.
Я не думаю, чтобы мне надо было говорить об общей оценке книги тов. Некрича. Эта оценка была дана здесь совершенно ясно.
Я лично считаю, что книга тов. Некрича полезна, что вовсе не избавляет ее от некоторых недочетов, а автора – от критики. Я надеюсь, что тов. Некрич учтет содержание нашего обсуждения и извлечет из него все нужное и полезное для себя.
Но я бы хотел добавить одно личное соображение (об этом уже говорилось, но, может быть, я еще раз обращу внимание автора на это).
На мой взгляд, в книге слишком резко ощущается примат международных вопросов над вопросами внутренней жизни страны. Александр Моисеевич хороший международник, и эта сторона вопроса в его книге освещена на более высоком уровне, нежели внутренняя жизнь Советского Союза, политика нашего государства, нашей партии накануне войны.
Если говорить о том, что в книге является наименее разработанным, то, по-моему, это глава 2-я, которая как раз освещает внутренние вопросы.
Как, например, могло так получиться, что говоря о государстве нового типа, о настроениях советского народа накануне войны, автор ссылается на самый «большой», с его точки зрения, авторитет – на Литвинова и не говорит, что Ленин учил нас готовиться к войне? Помните слова Владимира Ильича о том, что мы кончили одну полосу войн и должны быть немедленно готовы ко второй, готовы встретить и отразить нападение империалистов? У вас, тов. Некрич, даже имени Ленина в книге нет, а если оно и упоминается, то так мало, что надо рассматривать в лупу. И правы были те товарищи (в частности, тов. Петровский), которые говорили, что идеология антифашизма – это ленинская идеология. Я вполне согласен с этим. Об этом надо было сказать гораздо крепче, гораздо шире.
В книге, по существу, нет никаких ссылок на партийные решения. Разве не было таких решений? Были же решения партийных съездов, где прямо говорилось о фашистском империализме, об угрозе новой войны. Разве на речах Литвинова воспитывалась наша партия, наш народ? Его речи были выражением партийной политики, но не личным творчеством. Это вопрос серьезный.
И затем: чем объяснить, Александр Моисеевич, такую вещь (я говорю это не для того, чтобы Вас упрекнуть, но чтобы Вы подумали, так как это болезнь и нашего авторского коллектива): мы очень интересно, образным языком рассказываем о международных встречах, о дипломатических переговорах и т.д.; но как только переходим к описанию внутренней советской жизни, нашей внутренней политики, тут на нас нападает какое-то косноязычие. Вот и 2-я глава книги написана косноязычно в отличие от других глав, изложенных интересно и живо. Еще раз повторяю: этот недочет присущ и нашему изданию. Возьмите в нашем первом томе: ведь какие главы читаются труднее, хуже других? Те, где описываются внутренние дела. И гораздо интереснее читаются главы, в которых речь идет о внешних событиях.
Почему мы не можем интересно написать о богатой, разнообразной жизни нашего народа?
Мне кажется, автор не особенно хорошо поработал над 2-й главой. Вот я читаю страницу 68-ю, с переходом на 69-ю, там, где впервые говорится о культе Сталина: «Накануне войны государству, опиравшемуся на колхозный строй, удалось создать продовольственные резервы на случай крайней необходимости…» И вдруг сразу после этой фразы, без всякого перехода, идет изложение цитаты и решения ЦК о культе личности.
Вы скажете – метранпаж напутал. Но ведь нельзя на это ссылаться.
(Тов. Некрич: – Не метранпаж, цензура.)
Но нельзя же так писать, когда речь идет о таких серьезных вещах!
Я надеюсь, что автор, в случае нового издания, обратит самое серьезное внимание именно на вторую часть книги, сделает ее лучше, ярче, доходчивее.
Если говорить об основных претензиях ко 2-й главе, то я сказал бы, что в ней нет действительно глубокого анализа причин нашей недостаточной готовности к войне. Огромную роль сыграли ошибки Сталина. Но поймите, в частности те товарищи, кто пытался нас косвенно обвинять в защите Сталина, что речь идет не о попытках обелить Сталина, а о том, что нельзя все сводить к одним его ошибкам. Это – все тот же культ личности, только вывернутый наизнанку. Надо ответить на вопрос, были ли какие-то объективные причины неготовности к войне, сказать, что у нас не было некоторых видов вооружения, что танки Т-26 и БТ оказались устарелыми, что наши самолеты были не только морально, но и технически устарелыми к началу войны. В чем тут дело? Только ли в каких-то личных ошибках? Были ведь и какие-то объективные причины. Об этом ни слова не говорится, никаких конкретных объяснений этим фактам не дается.
Между тем в это время наша страна напоминала гигантскую стройку, где многое было начато, многое подведено под крышу и вместе с тем не закончено. Не тут ли лежит причина? Нам нужно было много металла для строительства, для новых заводов. Вопрос стоял о необходимости распределять чуть ли не каждую тонну металла. Приходилось экономить металл за счет вооружений. Что это, чья-то персональная ошибка? По-видимому, не только в этом дело.
Почему в книге не говорится о том, что враг очень удачно для себя выбрал момент нападения, – немецкая авиация успела полностью перевооружиться, а наша авиация стояла лишь на пороге перевооружения. Делались огромные усилия, чтобы ускорить это перевооружение. Если это не было осуществлено, разве это вина только одного лица?
Я думаю, что в случае подготовки нового издания книги надо более глубоко, более подробно и объективно рассмотреть весь комплекс условий, повлиявших на нашу неготовность к войне.
Меня удивило, что в книге Некрича нет никаких данных о Советском Военно-Морском Флоте. Ни слова не сказано о значительном различии положения, в котором оказались наш флот и сухопутные силы 22 июня. Между тем на примере флота мы видим, что предупреждение лишь за одни сутки имело большое значение в смысле боевой готовности. Система оперативных готовностей, введенная незадолго до войны на флоте, сыграла положительную роль. Возможно, будь это осуществлено и в сухопутных вооруженных силах, положение было бы иным.
Итак, автору предстоит немалая работа и главным образом в плане более глубокого освещения проблем внутреннего состояния и внутренней политики СССР к началу войны.
Время мое истекло. Я считаю, что обсуждение книги будет полезным не только для автора, но и для нас, историков Великой Отечественной войны. Мы сегодня затронули многие вопросы, к которым придется вернуться в связи с дальнейшей разработкой истории войны.
Позвольте поблагодарить автора, докладчика и всех выступавших сегодня, а также тех, кто внимательно слушал нашу дискуссию.
Условные сокращения
ЦГАНХ СССР – Центральный Государственный архив народногохозяйства СССР.
ЦПА – Центральный партийный архив, Институт марксизма-ленизма при ЦК КПСС.
ADAP – Akten zur deutschen auswaitigen Politik.
DGFP – Documents on German Foreign Policy 1918-1945. From the Archives of the German Foreign Ministry. Series D (1937-1945).
Документы по германской внешней политике 1918-1945. Из архива Министерства иностранных дел Германии. Серия Д (1937-1945).
FR – Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers (Внешние отношения Соединенных Штатов. Дипломатические документы).
IMT – Trial of the Major War Criminals Before the International Military Tribunal, Nurenberg (Международный военный трибунал в Нюрнберге для суда над главными военными преступниками).
OKW (ОКБ) – Das Oberkomrnando der Wehrmacht (Верховное командование вооруженных сил Германии).
ОКН (ОКХ) – Das Oberkommando des Heeres (Верховное командование сухопутных сил Германии).
SD (СД) – Der Sicherheitsdienst (Служба безопасности).
Комментарии к книге «1941, 22 июня», Александр Некрич
Всего 0 комментариев