«Тайны Берлина»

Тайны Берлина (fb2) - Тайны Берлина 7623K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Николаевич Кубеев

Михаил Кубеев Тайны Берлина

Судьба города — судьба людей

Среди столиц Европы Берлин сегодня, пожалуй, отличается своей новой энергетикой. Его центр продолжает застраиваться, перестраиваться, его окраины обновляются. Но и седой старины в нем достаточно. А стоит пройтись по Унтер-ден-Линден к Бранденбургским воротам, то начинаешь понимать: в этом городе бережно относятся к истории, возвращают потерянные ценности и не боятся говорить откровенно о самых тяжелых ее временах.

Берлин был образован в начале XIII века на месте разрозненных славянских поселений. Его дальнейшая история на протяжении веков во многом традиционна, похожа на судьбы других крупных городов Европы и в то же время по-своему обособлена, трагична и вместе с тем уникальна. Когда в XIII веке по призыву ватиканских пап по всей Европе, и прежде всего во Франции, набирались воины-крестоносцы для похода в Землю обетованную за освобождение гроба Господня, за святой чашей Грааля, Берлин еще не получил статуса города. Оказавшись в стороне от многих воинственных распрей и европейских коллизий Средних веков, он проявил определенное религиозное равнодушие, не присоединялся ни к дальнейшим воинственным и, по сути, провальным крестовым походам, ни к гонениям на неверующих. Ему не передалась парижская эйфория общественных казней, в Берлине не возводились эшафоты, на которых в массовом порядке сжигались бы еретики, не издевались так над женщинами, уличенными в колдовстве. Берлин не знал, что такое аутодафе. И на протяжении последующих веков оставался терпимым к служителям других культов. Более того, после резни Варфоломеевской ночи в 1572 году принял бежавших из Парижа гугенотов, принимал также бежавших гуситов из Праги. Правда, позднее столице Пруссии пришлось-таки принять участие в Тридцатилетней и Семилетней войнах, но все эти европейские междуусобицы не особенно отразились на судьбе города, как не особенно отразились они и на судьбе Парижа, других городов. Но вот настал период Первой мировой войны, и ситуация резко изменилась. Берлин — молодая столица немецкой империи — втянулся в мировую бойню, выступил против Австрии, Франции и России и… проиграл. Последовавшая безработица, чудовищная инфляция породили у немцев неуверенность и страх за свое будущее. Социалисты вышли на улицы, но их никто не поддержал. Нации требовалась твердая рука, нужна была волевая личность, которая могла бы сплотить государство и дала бы отпор коммунистам и либералам всех мастей, а главное, сплотила бы нацию и указала бы четкий определенный жизненный ориентир. И такая железная рука нашлась. На политической сцене появился австрийский ефрейтор Адольф Гитлер, по-немецки произносится Hitler, без твердого «г», мирным путем добравшийся до кресла всегерманского канцлера. И 66 миллионов немцев поверили этому политическому гипнотизеру, приверженцу Римской империи, фанатику очищения нации от коммунистов, от «вредных еврейских и славянских корней», поверили до самозабвения. Именно Гитлер обратил взор немцев к истории. К древним царям, к Барбароссе, к наследию римлян, к таинствам прошлого, поднял самосознание и возвеличил нацию до чистоты выдуманных арийцев. Его можно назвать главным мистиком германской истории, который не без помощи окружения поверил в свою избранность, в свой мессианский путь создания тысячелетнего рейха, правда, за счет завоевания чужих территорий, за счет ограбления других народов и привнесения в каждую покоренную страну арийского духа и нового порядка. И почти все немцы безоговорочно подчинились воле своего фюрера. Они пошли за ним.

Они вступили в войну. Теперь уже во Вторую мировую. Выступили против всей Европы. И снова проиграли. Впереди были годы потерь, разрухи и отрезвления. После весны 1945 года потянулись тяжелые годы восстановления образовавшихся двух германских государств в единое целостное демократическое и социальное государство, годы строительства двух Берлинов. Немцы сумели преодолеть тяжелое наследие. Они снова стали трезвомыслящими, демократичными и социально обустроенными гражданами процветающей Германии, не побоялись оглянуться назад и всему миру рассказать о тяжелом наследии прошлого, о его тайнах.

Что такое тайна? По сути, это то, чего мы не знаем. Много ли мы знаем об истории Берлина, о его развитии? Не очень много. Значит, нам предстоит узнать немало нового, необычного, интересного, открыть много разных секретов. А ведь были еще и государственные тайны, которые образовывались, как правило, в периоды подъема, а чаще спадов, в периоды военных побед и жестоких поражений, когда возникала необходимость спрятать, скрыть от чужих глаз что-то ценное, значимое, уникальное. Со временем таких периодов в жизни Берлина накапливалось все больше, следовательно, становилось все больше тайн, загадок, легенд. Вполне вероятно, что по их количеству нынешнюю столицу Германии можно поставить на первое место в Европе. Конечно, многое объясняется географическим положением, природными условиями столицы и самой натурой сентиментальных и в то же время философски настроенных немцев, нередко обращавших свой взор к наследию предков. И Берлин впитывал в себя дух эпохи своих героев и своих покорителей: и Барбароссы, и Великого Фридриха, и Бисмарка, и дух Маркса, Гейне, немецких коммунистов во главе с Эрнстом Тельманом и дух Гитлера, и, конечно, дух преобразования послевоенных канцлеров. Отсюда возникновение той неповторимой берлинской атмосферы таинственности, которая заманивает, чарует, пугает и все равно притягивает. В какой еще другой столицы Европы вы найдете музеи, которые свидетельствуют о характере берлинцев, об их пристрастиях и профессиях, например, музей собак, музей сахара, музей слепых, музей пчел, музей плагиата и даже музей геев. Есть и музей эротики, который создавала женщина, и вовсе не жрица любви, а желавшая заработать предпринимательница. Да разве это тайны? Для берлинцев, может быть, и нет, а для приезжих — безусловно. Кстати, об этих мелких бытовых секретах рассказывают далеко не каждому туристу, потому что многие берлинцы, особенно молодые, сами об этом ничего не знают. Большие и малые разбросаны во времени и в пространстве. В этой книге сделана первая попытка выделить наиболее интересные, значимые и собрать их все вместе. С другой стороны, это еще и попытка показать неоднозначную историю Берлина со дня его зарождения. А если мы познаем, большие и малые, то, в конечном счете, познаем закулисную историю Германии, познаем историю немецкой нации, связанную с народами соседних стран, в конце концов, мы познаем историю Европы, приобретаем ценнейший человеческий опыт, накопленный веками и оплаченный не только потом, но и большой кровью.

Легенды и были города на реке Шпрее

Изгнание славян

В двенадцатом веке, к началу которого относится зарождение Берлина, вдоль рек Шпрее и Хафель жили славянские племена, а точнее, по-немецки называвшиеся лужицкие сорбы, венды (Wenden, Winden) или лужичане. Этот факт признается, безусловно, всеми немецкими исследователями. Просто в разные периоды истории существование на этих землях славян не особенно афишировалось. Да и особых расследований славянских корней толком не проводилось. Причина понятна — в кайзеровской Германии этому факту особого значения не придавали, в эпоху Гитлера любая славянская тема была под запретом, а в послевоенное время решались другие насущные проблемы.

В районе Берлина по берегам Шпрее еще в XII в. жили славянские племена

Но факты — упрямая вещь, и любое их замалчивание только может вызвать желание другой стороны расследовать историю и добраться до истины. А истина в том, что славянские племена жили не только в районе нынешнего Берлина по берегам рек Шпрее и Хафель, но и южнее и севернее. Некоторые ученые считают, что название города Лейпцига, Leipzig (по-немецки произносится Ляйпциг) есть не что иное, как производное от славянского слова «липцы» или «липа», по-немецки «липа» — Linde, а название другого немецкого города, Ростока, расположенного на берегу Балтийского моря, происходит от другого славянского слова — «растекаться». И название южного города Дрездена по-славянски произносилось как Драждяны, первоначально рыбацкое поселение сербо-лужицких славян. Название реки Эльбы по-сорбски звучит как Лаба, реки Одер как Бобр. И таких примеров можно привести множество. Также, по мнению некоторых восточных специалистов-славистов, Берлин по-вендски означает «свободное место». Далее, в самом Берлине название одного из его старинных районов Кёпеник происходит от имени древнего славянского князя Яшо де Копаник, что по-вендски означает «остров». Однако у немецких историков возобладало другое мнение. В слове «Кёпеник» они услышали призыв какого-то речного рака, который, согласно одной из притч, кричал покупателям на рынке «кооп них, кооп них», что означает по-немецки якобы «кауф нихьт», то есть «не покупай». Часть немецких ученых убеждена в том, что в названии самого Берлина никакого славянского присутствия нет. Совсем наоборот, в названии города отражено чисто немецкое слово «Бер». А Baer по-немецки обозначает «медведь». И эти хищные звери, которые в те далекие времена, безусловно, водились в сосновых лесах, на них велась охота, дали повод к названию этих мест, короче, от них и пошло название Берлина. В результате современным символом города, его гербом стал немецкий медведь с короной над головой, таким он запечатлен на флаге города. Тем самым вроде все разночтения исключены. И все же медведь медведем, а в XII веке в этих местах, песчаных, болотистых, покрытых не очень богатой растительностью, но с большим количеством озер в округе и росшими рядом сосновыми лесами, жили славяне, они же венды, сорбы, лужичане. Они занимались рыбной ловлей, охотились в лесах на кабанов, медведей и оленей. Не очень плодородные земли распахивали крестьяне, сажали овес, рожь, варили ячменную брагу. Здесь же селились пришлые мелкие торговцы, которые занимались скупкой товара и его продажей в окрестных деревнях и селах. Два поселения по обеим сторонам одной реки назывались Кёльн и Берлин (Coelln und Berlin). Расшифровать первое название не берется никто. Зато в память о прежнем поселении Кёльн в сегодняшнем городе есть престижный район, который так и называется Ной-Кёльн (Новый Кёльн). Обширные лесные массивы Кёпеник, Груневальд, Шпандау дали впоследствии название городским районам, которые давно стали частью инфраструктуры современного Берлина, имеют свою непростую историю. Жизнь первых поселенцев славян протекала довольно размеренно и спокойно. Так она бы и продолжалась, если бы… Если бы в эти места не стали наведываться южные курфюрсты со своими отрядами, феодалы со своими вассалами, рыцари-храмовники, крестоносцы со своими кнехтами, возвратившиеся после походов в Святую землю, искавшие себе пристанище и которым здешняя природа, живописные озера, густые леса, обилие дичи в них пришлись по вкусу. И они начали строить свои владения. И постепенно вытесняли местных жителей. Одних онемечивали и подчиняли себе, других просто изгоняли. Это не была война, нет, славянские племена были слишком разрознены, не имели какого-либо солидного вооружения, оставались, по сути, простыми крестьянами и не могли оказать никакого достойного сопротивления вооруженным германским отрядам. Не день и не два продолжалось вытеснение коренных жителей. Небольшие сражения вспыхивали то в одном месте, то в другом. Пришлые германцы оказались сильнее. У них были конные отряды, с ними шли обученные солдаты, у них были мечи, восточные сабли, были пики, железные шлемы и кольчуги. К тому же они были хорошо обучены искусству боевых сражений, трубили в трубы, в рожки, били в барабаны, собирая единоверцев, и наводили страх на окружающих. Славяне не выдерживали железного вторжения и были вынуждены покидать свои земли, они бросали деревянные жилища, иногда жгли их и уходили, кто на юг, кто на север. Воспоминанием о тех древних славянах в Германии остались поселения лужицких сорбов, в частности, в местах под Берлином, они живут в Люббенау, в городе на каналах, и на юге, в городе Баутцене. И несмотря на все извивы истории, лужицкие сорбы сохранили свою письменность, свой язык, обряды и культуру до нашего времени.

После вытеснения славян в 1307 году два поселения — Кёльн и Берлин — вступили в союз и в 1432 году они объединились. Благодаря рыбной ловле, охоте и речным сообщениям город процветал и по примеру других немецких городов, расположенных на берегу Балтийского моря, стал вольным городом и членом Ганзейского союза. Однако вольным городом он пробыл недолго. Во второй половине XV века представители древнейшего германского рода князей, графов, выходцы из Франконии, Швабии и Баварии — Гогенцоллерны, правители соседнего небольшого княжества Бранденбург, установили над городом свою власть. И отныне его судьба была связана с судьбой правящего дома Гогенцоллернов, о славянах уже давно никто больше не вспоминал. Население города, в основном, немецкое, спокойно приняло Реформацию, то есть отделение от власти римско-католической веры, провозглашенную Гогенцоллернами в 1539 году. Однако желание властей подчиниться жесткому и холодному учению Кальвина в 1613 году вызвало недовольство населения, и Берлин вступил в период смут. В последующие десятилетия эпидемия чумы и Тридцатилетняя война (1618–1648) сократили население города на треть. При курфюрсте Фридрихе Вильгельме (1640–1688) судьба Берлина изменилась в лучшую сторону. Великий курфюрст укрепил город и начал строительство аристократического квартала на западе вдоль улицы Унтер-ден-Линден («Под липами»). В 1701 году Пруссия и другие близлежащие территории Гогенцоллернов объединились в Прусское королевство со столицей в Берлине. Царствование первого короля Пруссии, Фридриха I (курфюрст Фридрих III в 1688–1701 гг., король в 1701–1713 гг.), было отмечено основанием Академии наук. Ее первым президентом стал великий философ и математик Готфрид Вильгельм фон Лейбниц. Кстати, именно Лейбниц собирал народный фольклор, он обратил внимание на лужицкий язык и культуру, подготовил свое исследование, в котором зафиксировал наречия лужицкого языка.

В этот же период времени в Берлине работал архитектор Андреас Шлютер, выстроивший королевский дворец и другие здания и памятники в Берлине в стиле барокко. При Фридрихе Вильгельме I (правил в 1713–1740 гг.) и Фридрихе II Великом (правил в 1740–1786 гг.) город продолжал расширяться в западном направлении. В интеллектуальную жизнь Берлина большой вклад внесли драматург Готхольд Эфраим Лессинг и философ Мозес Мендельсон. Прибытие значительного числа религиозных беженцев из Чехии способствовало превращению города в важный экономический центр. При Фридрихе Вильгельме II (правил в 1797–1840 гг.) Берлин и Пруссия вступили в трудный период. Наполеон быстро овладел Европой, и в 1806 году, после битвы при Йене, французские войска оккупировали Берлин, вынудив прусского короля временно перебраться в Кёнигсберг. После освобождения от французов Берлин вступил в новый период культурного и экономического роста. В 1810 году философ и государственный деятель Вильгельм фон Гумбольдт основал университет им. Фридриха Вильгельма (позже переименованный в университет им. Гумбольдта), который вскоре превратился в крупнейший центр образования в Германии, привлекая ученых международного ранга, среди которых были географ Александр фон Гумбольдт и философ Г.В.Ф. Гегель. В 1823–1829 годах архитектор К.Ф. Шинкель, выполняя пожелания короля превратить Берлин в столицу, достойную ведущей европейской державы, построил Старый музей и другие выдающиеся здания.

Готфрид Вильгельм фон Лейбниц

В 1838 году первая железная дорога Пруссии соединила Берлин и близлежащий Потсдам. Берлин стал узлом в сети железных дорог, которая в значительной степени стимулировала промышленное развитие города во второй половине XIX века. В 1871 году после победы Пруссии во франко-прусской войне, Берлин сделался наконец столицей вновь созданной Германской империи. В период с 1871 по 1900 годы население Берлина удвоилось, достигнув 1,9 млн человек, а включая пригороды — 2,7 млн человек. В 1920 году Большой Берлин объединил столицу и пригород. Теперь город занимал площадь в 878 кв. км; он был разделен на 20 административных районов и имел население 3,8 млн человек. Собственно, если посмотреть на карту Берлина, то можно заметить, что город располагается по обеим сторонам небольшой реки Шпрее, впадающей в другую реку, Хафель.

Вильгельм фон Гумбольдт

С 1933 года политическая ситуация в столице и во всей Германии меняется коренным образом, к власти приходят фашисты во главе с Гитлером, и Берлин на тринадцать лет становится столицей фашистского государства, или тысячелетней империи, провозглашенной фюрером. Но тысячелетний рейх просуществовал до 1945 года. После оккупации союзными войсками город был поделен на четыре сектора — русский, американский, французский и английский. Каждая третья квартира в Берлине разрушена. С 24 июня 1948 года по 12 мая 1949 года длилась блокада Берлина Советами. По воздушному мосту Англия и Америка, совершив 279 114 полетов, доставили в изолированный Берлин почти 2,5 млн тонн грузов. Со временем три сектора объединились в один и появилось два сектора — Западный и Восточный (русский). Ставшие в дальнейшем самостоятельными городами, Восточный и Западный Берлин, разделенные 13 августа 1961 года бетонной стеной длиной 155 километра, на протяжении десятилетий старались не замечать друг друга, более того, вели друг против друга негласную войну. И лишь в 1989 году, когда пала знаменитая Берлинская стена, прежние Восточный и Западный сектора объединились и Берлин снова сделался единым городом, столицей объединенной Германии. Со времен «холодной войны», поры разобщения и вражды, в городе остались свои знаки — остатки Берлинской стены, два центра — Курфюрстендамм в западной части и Александерплатц в восточной, два конгресс-центра, две телебашни, две обсерватории, два университета, два зоопарка, два ипподрома и две Национальные галереи. В этом есть своя неповторимость. После 1989 года Берлин приобрел свою прошлое и вместе с тем свою идентичность и становится красивейшим, богатейшим городом Европы, прошлое наследие которого всегда будет интересовать приезжающих в него людей.

К.-Ф. Шинкель

Кстати, преподавание иностранных языков в Германии ввели в конце девятнадцатого века. Однако русский язык, как и другие славянские языки, оказался за пределами школьных программ. Хотя немецкие классики, опять же Лейбниц, Готшед, знали русский, Шиллер заимствовал материал для своей последней трагедии из польско-русской истории, Рильке переводил «Слово о полку Игореве». Позднейшее нацистское требование «чистоты немецкой нации» напрочь вытравило из памяти немцев сплетения корней со славянами. И в умах населения постепенно закреплялись представления, смешанные с мифами, с предрассудками, ничего не имевшими общего с реальной историей, что и позволило в дальнейшем Гитлеру, мистику по натуре, внедрить в массы представление о немцах как о высшей расе. «Славяне существуют не затем, чтобы властвовать, а затем, чтобы служить, а все образование должны вносить арийцы, «культуртрегеры», как носители высшего сознания и культуры». Во времена ГДР русский язык и литературу изучали в школах, но особого распространения эти предметы не получили. Не лучшая ситуация с изучением русского языка складывается и в наше время. По новейшим данным немецких ученых-славистов, в 1977–1978 годах в Баден-Вюртемберге русский язык изучали 1450 учащихся. В 1987–1988 годах их осталось всего 877. С тех пор число изучающих русский по всей Германии неуклонно сокращается, закрываются кафедры славянской филологии, преподавателей этих языков практически не осталось. Отсюда множество клише, появляющихся в СМИ по истории, культуре и литературе России, о Кремле, по поводу Кремля и вокруг Кремля, которые замещают собой реальные факты, события и историю.

Утерянный шедевр

Этого события ждали давно, его ждали и немцы и русские, берлинцы и петербуржцы, ждали около двадцати пяти лет. И вот 31 мая 2003 года в торжественной обстановке в Царском Селе, под Петербургом, Президент России Владимир Путин и канцлер Германии Герхард Шрёдер открыли новую Янтарную комнату. За 25 лет длившихся работ над этим уникальным объектом было израсходовано свыше шести тонн янтаря, на само оформление комнаты ушло полторы тонны солнечного камня, затрачено несколько миллионов долларов. Собственно, можно было бы поставить точку в деле поиска Янтарной комнаты, впервые появившейся в 1713 году в покоях берлинского дворца Шарлоттенбург. Новая Янтарная комната создана под Петербургом, в том самом месте, где она находилась без малого двести тридцать лет, комната в полной мере отражает свою предшественницу, а кое в чем превосходит ее. Так есть ли смысл вспоминать о старой? Разве так важно, куда она делась? Однако стоп. Если бы не было старой, не появилась бы и новая. К тому же тайна исчезновения первой Янтарной по-прежнему притягивает к себе ученых-историков, археологов, любителей приключений и будет притягивать до тех пор, пока остается хоть малейший шанс ее найти. Куда она делась? Это же не иголка в стоге сена, а солидный музейный экспонат, для транспортировки которого требуется несколько грузовых автомобилей. Так что есть смысл вспомнить предысторию. Ведь среди множества потерянных произведений искусств периода Второй мировой войны едва ли найдется более привлекательный, более ценный, более легендарный объект, чем Янтарная комната, называемая «восьмым чудом света». В 1942–1944 годах гитлеровцы вывезли ее из оккупированного Царского села и разместили в королевском дворце Кёнигсберга. Затем в конце войны, когда Советская армия готовилась к взятию прусской цитадели, упаковали в деревянные ящики и отправили в неизвестном направлении. На юг, на север, на запад? Куда? Назывались самые разные места. Множество экспедиций пытались отыскать ее в Калининграде, в Берлине, в шахтах Тюрингии, в Баварии, в Чехии. Никаких обнадеживающих результатов. Но, может быть, Янтарной комнаты давно нет в первозданной целостности? Утвердительного ответа на этот вопрос пока никто дать не может, поэтому у многих исследователей живет надежда отыскать «восьмое чудо света», явить публике легендарное изделие мастеров далекого прошлого, которое за все прошедшие годы стало буквально бесценным…

Дворец Шарлоттенбург

Своей европейской известностью Янтарная комната обязана восхождению на престол в 1713 году короля Пруссии Фридриха Вильгельма I Гогенцоллерна, прозванного солдатским королем, который сие великое событие решил отметить появлением какого-либо памятного и необычного произведения искусства, от которого были бы в восхищении послы Англии, Франции, России. Он захотел удивить весь Старый Свет. Что можно придумать, чем можно поразить воображение современников? И на помощь «фельдфебелю на коне», как еще называли его соплеменники, пришел берлинский архитектор и скульптор Андреас Шлютер, предложивший идею комнаты с резными панелями из желтой застывшей балтийской смолы, то есть из янтаря. По цене облицовка стен будет не очень дорогой, так как янтарь сам по себе камень недорогой и в обработке легкий, зато это будет сияющая комната, наполненная золотым светом, она станет вечным памятником коронования монарха. Тем более что большинство панно уже готово, работы над ними начинались еще с 1701 года, при его отце, прежнем короле Фридрихе I. Идея молодому курфюрсту понравилась. Он уже представлял, какое неизгладимое впечатление этот шедевр резного искусства немецких мастеров произведет на иностранцев. В дворцовых кладовых города Кёнигсберга накопилось слишком много янтаря, и его вполне можно было пустить в обработку. Первоначально планировалось устроить целую галерею в берлинском замке Шарлоттенбург. Место выбрано было более чем удачное. Для воплощения идеи здание значительно расширили, заново распланировали сад и возвели чайный павильон. Но из-за больших затрат от галереи отказались и решили создать кабинет в Оружейной комнате, общая площадь которого составляла бы 70 квадратных метров. Для работы по янтарю пригласили лучших мастеров-резчиков. В художественной резьбе солнечного камня принимали участие такие архитекторы, как Иоганн Арнольд Неринг, Мартин Грюнберг, Ян де Бодт, Жан Луи Кайяр, Кристиан Эльтестер, Иоганн Фридрих Эозандер, Филипп Герлах Младший.

Но довести задуманное до полного воплощения Шлютеру не довелось. Вернее, ему не дали. Его коллега и вместе с тем конкурент, шведский архитектор Эозандер фон Гёте постарался, чтобы Шлютера отстранили от всех работ. Какая причина послужила отставке, нам не известно. Известно другое: попавший в немилость даровитый архитектор и скульптор, оставшийся без работы, неожиданно получил приглашение от русского императора Петра I приехать в строившуюся на Неве новую столицу России. Шлютер не долго размышлял, дал согласие и отправился украшать северную столицу своими творениями, и работа над Янтарной комнатой продолжалась без него. Есть версия, согласно которой, именно Шлютер рассказал Петру о сооружаемой Янтарной комнате для берлинского дворца Шарлоттенбург. Он описал все ее достоинства, сказочную красоту, он же якобы сделал ее набросок, показал рисунки. И Петр, который по примеру европейских монархов вознамерился свозить в новую столицу всякие диковинные вещицы, чтобы выставлять их на обозрение в сооружаемой Кунсткамере, загорелся желанием увидеть эту комнату. Ему, можно сказать, повезло. Любитель повоевать с соседями Фридрих Вильгельм не бог весть в каком был восторге от Янтарной комнаты. Его теперь больше занимали вопросы взаимоотношений с соседями. Скаредный по натуре, не поощрявший роскоши и мотовства, он уже не обращал ни малейшего внимания на Янтарную комнату, и работы над ней практически прекратились. Фридрих Вильгельм торопился подписать с русским царем Петром I секретный договор, согласно которому, он мог бы беспрепятственно захватить Переднюю Померанию. Петр, который в 1713 году находился в заграничной поездке, встретился с прусским королем и согласился на его предложение, и нужный «фельдфебелю» договор подписал. За эту услугу надо было чем-то отблагодарить великого северного соседа. Чем? Фридриху Вильгельму не пришлось долго ломать голову. Петр сам проявил инициативу, заинтересованно спросил, как выглядит Янтарная комната, о которой говорят, что она «восьмое чудо света», в каком она состоянии. Этот интерес и подсказал Фридриху Вильгельму решение. Он предложил Петру принять в качестве дара эту самую Янтарную комнату, состоявшую из 22 резных панно. Русский царь выразил свой восторг и попросил тотчас ему ее показать. Восхищению его не было предела. А льстивые царедворцы подсказывали, что такого солнечного, яркого кабинета ни у кого из европейских правителей нет и быть не может. Петр I был очень доволен подарком. И немецкий монарх был доволен, во-первых, он мог избавиться от вещи незаконченной и его уже не интересовавшей. Во-вторых, вручал своему могущественному соседу заинтересовавший его подарок, тем самым заручался его поддержкой. И в-третьих, вдобавок к Янтарному кабинету Фридрих Вильгельм задумал подарить русскому царю еще и позолоченную яхту «Либурника» — это презент на будущее. К этому времени янтарные панно перенесли из Оружейной палаты Королевских конюшен в берлинский дворец, они стали облицовкой Табачной коллегии Фридриха Вильгельма. Теперь их предстояло демонтировать и отправлять в далекую Россию. Но прошло еще целых три года, прежде чем Янтарную комнату стали готовить к переезду. В 1716 году по дороге во Францию Петр I снова встретился с Фридрихом Вильгельмом I, на этот раз в его летней резиденции в Бабельсберге, недалеко от Берлина. Состоялся разговор, и Петр I уже официально получил от прусского монарха в качестве дипломатического подарка Янтарный кабинет и яхту. Чтобы не оставаться у прусского короля в долгу, русский царь пообещал ему сделать свой подарок и через два года послал ответный дар — 55 крепких русских гренадеров и кубок собственной работы. Обе стороны остались довольны знаками дружбы и внимания. К демонтажу янтарных панно берлинские мастера приступали с большой неохотой. Их колоссального труда прусский король не оценил по достоинству и решил от него избавиться. И надо сказать, что они не очень-то церемонились с панно, часть была испорчена, часть рассыпалась при упаковке. Их складывали в специальные ящики. Отправкой янтарного кабинета в Россию руководил русский посланник при прусском дворе граф А. Головкин. В общей сложности все уложили в 18 ящиков. Затем погрузили на восемь телег, и этот длинный ценный обоз тронулся в путь, сначала по направлению в Кёнигсберг, из него в Мемель, далее в Ригу, из нее в Петербург. Телеги отправились в декабре, под занавес 1716 года. Шесть долгих недель по тряской заснеженной дороге продолжалась эта утомительная поездка. Обоз встречал санкт-петербургский генерал-губернатор А. Меншиков, он принял ящики, распаковал их и, ознакомившись с инструкцией, велел все панно сложить в одном месте. И сразу возникли вопросы: где хранить драгоценный груз, где его монтировать, в Петербурге или в Петергофе, что с ним вообще делать дальше? Этого Меншиков не знал. Для монтажа янтарных панно нужны были немецкие мастера. А где их брать? Спросить не у кого. А Петра I в тот момент занимали другие заботы, он отправился на два года в заграничный вояж, посещал дворы европейских правителей, был в Копенгагене, в Амстердаме, в Париже. Два года в дороге. И все это время Янтарный кабинет его не интересовал. Ящики были складированы, панно не монтировались. Все оставалось на своих местах. Меншиков понимал, что сборка панно, установление их в кабинете в том виде, в каком они прибыли в Петербург, практически неисполнимы, не хватало многих деталей, нужны были специалисты-мастера. И ящики с янтарными панно убрали в людские покои Летнего дворца, чтобы они никому не мешали. Собственно, в этих людских покоях императора располагалась его домашняя кунсткамера, и кто хотел, мог полюбоваться выставленными там экзотическими экспонатами. Янтарные панно были просто расставлены вдоль стен одной из комнат этой постройки. Ситуация изменилась после того, как на престол в 1741 году вступила императрица Елизавета Петровна. Она-то и решила использовать позабытый Янтарный кабинет для убранства одного из покоев своей официальной резиденции — третьего Зимнего дворца, и поручила заняться этим своему обер-архитектору Ф.Б. Растрелли. Для починки и установки янтарных деталей в феврале 1743 года был приглашен итальянский мастер А. Мартелли. Однако для отделки стен интерьера в Зимнем дворце янтарных деталей не хватало, поэтому Ф.Б. Растрелли использовал зеркальные пилястры и расписал дополнительные панно «под янтарь». В 1745 году Фридрих II подарил императрице Елизавете недостававшую в первоначальном декоре кабинета четвертую раму, исполненную по проекту А. Рейха. В ходе реконструкции дворца Янтарную комнату неоднократно переносили с места на место. Собранная в 1746 году, она стала служить для официальных приемов. В июле 1755 года императрица Елизавета Петровна приказала Ф. Б. Растрелли перенести Янтарную комнату в Большой дворец Царского Села. Начальнику канцелярии императорского двора В. Фермору поручили бережно разобрать кабинет в Зимнем дворце и уложить в ящики. Из Царского Села прислали специальную команду, которая на руках перенесла ящики из Зимнего дворца в Царское Село.

Петр I

Для оформления интерьера в царскосельском дворце янтарных деталей опять не хватило, и поэтому части стен были затянуты холстом и расписаны «под янтарь» художником И. Вельским, а также введены зеркальные пилястры и деревянный резной декор. Учитывая хрупкость материала и частые осыпи янтаря, для комнаты был выделен специальный смотритель, который выполнял небольшие реставрационные работы. В 1758 году на эту должность был приглашен мастер из Пруссии Ф. Роггенбук. Он же возглавил работы по созданию новых янтарных изделий в мастерской Царского Села. Резные работы продолжались и в период правления другой российской императрицы немецкого происхождения Екатерины II. В 1763 году она отдала распоряжение о замене расписных холстов в цоколях пилястр и изготовлении десюдепорта восточной стены Янтарной комнаты. За четыре года работы было использовано 450 килограммов янтаря, и к 1770 году Янтарная комната получила свой окончательный вид, запечатленный позднее на многочисленных фотографиях. Янтарный убор, занимавший три стены, был расположен в два яруса. Центральный (средний) ярус был составлен из восьми симметричных крупных вертикальных панно. В четырех из них установили картины из цветных камней, исполненные в 50-х годах XVIII века во Флоренции в технике флорентийской мозаики по проекту художника Д. Дзокки и изображавшие пять природных чувств: Зрение, Вкус, Слух, Осязание и Обоняние. Расстояние между большими панно заполняли высокие зеркальные пилястры. Нижний ярус комнаты покрывали прямоугольные янтарные панно. Убранство комнаты дополняли комоды русской работы и сервизы из китайского фарфора. В застекленных витринах Янтарного кабинета хранилось одно из самых значительных в Европе собраний янтарных изделий XVII–XVIII веков немецких, польских и петербургских мастеров. По сегодняшней классификации, янтарь, камень органического происхождения, относится к группе ювелирно-поделочных камней, то есть полудрагоценных. На него, как ни на какие другие, отрицательно воздействуют резкие перепады температур. Печное отопление, сквозняки во дворце постепенно разрушали янтарные панно, камень осыпался. В XIX веке трижды проводилась реставрация комнаты — в 1833, 1865, 1893–1897 годах, меняли совсем испорченные камни, поправляли осыпавшиеся. В 1933–1935 годах небольшие реставрационные работы над панно проводились скульптором И. Крестовским. Серьезная же реставрация намечалась на 1941 год, но осуществить ее уже не смогли. В первые дни Второй мировой войны, когда стало известно, что враг рвется к Ленинграду и городу угрожает опасность оккупации, в Екатерининском дворце началась эвакуация музейных ценностей. Их вывозили в глубь страны, в разные музеи. Панели Янтарной комнаты не стали снимать со стен, они были слишком хрупкими для перемещения, их решили законсервировать на месте. Панно оклеили бумагой, затем закрыли марлей и ватой. Надеялись, что настанет час и враг будет отброшен. Но наступило 20 сентября 1941 года, немцы заняли Петергоф и пробыли в нем до 19 января 1944 года. Янтарную комнату советские войска вывезти не успели. Вместе с немецкими регулярными частями, вошедшими в Царское Село, прибыли специалисты из команды «Кунсткомиссион». Оккупанты отыскали Янтарную комнату, демонтировали панели и отправили их в Кёнигсберг. В дарственной книге Кёнигсбергского музея под номером 200 было записано, что комната подарена музею Германским государственным управлением дворцов и садов. Похищенные из Петергофа янтарные панно и двери были смонтированы в одном из залов третьего этажа Кёнигсбергского замка. Директор музея А. Роде в 1944 году писал, что Янтарная комната, вернувшись на свою родину, является лучшим украшением Кёнигсбергского музея. Это было последнее место, где демонстрировалась Янтарная комната. Правда, есть и другие сведения. Якобы советским солдатам при отступлении из Петергофа удалось-таки частично взорвать Янтарную комнату и врагу досталось не так уж много уцелевших панно. Но теперь все эти факты трудно проверить. Когда немцы уходили из Кёнигсберга, панно снова разобрали и не позднее 6 апреля 1945 года вывезли в неизвестном направлении. С этого времени следы комнаты теряются.

А.Д. Меншиков

Предпринимавшиеся ее поиски в Кёнигсберге, в Берлине, в Йоханестале, в соляных шахтах Германии, в других странах не дали никаких результатов. Правда, отдельные фрагменты были обнаружены в Бремене, в Берлине, но ни одного целого панно так и не нашли. Учитывая тот факт, что Петергоф мог остаться без одного из своих ценнейших экспонатов, 10 апреля 1979 года Совет министров РСФСР принял постановление о воссоздании Янтарной комнаты Екатерининского дворца в Царском Селе в первозданном виде. И начались сбор янтаря, сбор средств, началась кропотливая и длительная работа. Архитекторы и дизайнеры за прошедшие годы совершили буквально трудовой подвиг, который не имеет аналогов в мировой реставрационной практике, — восстановили Янтарную комнату. Она, как говорят специалисты, стала теперь лучше, чем была прежде. И тем не менее поиски той, прежней немецкой Янтарной комнаты не прекращались до последнего времени.

Но появились и неожиданные нюансы. Не так давно в российской прессе сообщалось, что в московской квартире бывшего генерала-лейтенанта К.Ф. Телегина, который после войны оставался в Берлине в качестве члена Военного совета Группы советских оккупационных войск в Германии, были найдены фрагменты крупных обработанных янтарных камней. Откуда они? Из Германии. Точнее? Из Берлина. Еще точнее? Из 1945 года, из одного разрушенного дома. Уж не остатки ли это той самой знаменитой Янтарной комнаты? Это была настоящая сенсация. Как они попали к советскому военачальнику? Сам взял или принесли? Получается, что многолетние поиски разных экспедиций, отдельных любителей ничего не стоили, судьба комнаты находилась в одних руках, генерал Телегин мог многое рассказать, но молчал. А ведь он наверняка знал и слышал о ее поисках, но почему-то ни слова не сказал, как в рот воды набрал. Этому есть особые причины. Он молчал потому, что боялся новых разоблачений и обвинений. Дело в том, что этот генерал был арестован по приказу Сталина и сидел в тюрьме с 1948-го по 1953 год. За мародерство, за стяжательство. Как установило следствие на допросах, генерал вывозил из Германии ценности в таком количестве, что их хватило бы для целого музея, а однажды пригнал полный железнодорожный эшелон. По рассказам очевидцев, среди множества ценностей в его доме находились и обломки янтарных украшений. Попали они к нему из Берлина, где их обнаружили солдаты, когда из подвалов какого-то разрушенного дома стали вытаскивать ящики. Вскрыв один, увидели желтые камни. Особой ценности они для них не представляли, доложили начальству. И ящики попали к генералу. Дальнейшая их судьба известна. Очевидно, что Янтарную комнату, вернее, ее остатки, упакованные в ящики, фашисты вывезли из Кёнигсберга в Берлин. Город был осажден, его судьба висела на волоске, шли последние дни, часы войны. Времени на раздумье не оставалось, и ящики спрятали в одном из подвалов. Скорее всего, тот дом попал под бомбежку. Советские солдаты обнаружили ящики при раскопках. Часть янтарных украшений из ящиков «позаимствовал» генерал Телегин, отправил на родину, украсил ими свой домашний кабинет, часть просто разворовали. Да только вскоре генерал попался с поличным, вынужден был отвечать перед следователями. Выручил его другой герой войны — маршал Жуков, который тоже сумел основательно прибарахлиться за счет перемещенных ценностей. И когда Телегин вышел из тюрьмы, то набрал в рот воды, ни слова о янтаре, ни слова о прочих ценностях, вывезенных из Германии, понимал, как это опасно. Но все возвращается на круги своя. Переданные специалистам на оценку куски янтаря из коллекции генерала подтверждают все сказанное выше — янтарь очень старый, у него имеются специальные углубления для штифтов, на которых, очевидно, крепились художественные панно. Очень, очень похоже, что найденные фрагменты на самом деле были частью королевских янтарных украшений, тех самых, которые прусский король Фридрих Вильгельм I вместе с Янтарной комнатой подарил Петру I.

Пожар в Королевской опере

Невысокого роста, подвижный человечек с взлохмаченными волосами молча бегал вдоль открытого окна трехэтажного жилого дома, стоявшего в самом центре Берлина, на углу двух улиц, Таубенштрассе и Шарлоттенштрассе. Он то умоляюще вскидывал руки вверх, то хватался за голову и высовывался наружу. Человечек с ужасом наблюдал за пожаром в служебном здании напротив. Там языки пламени вырывались из высоких окон и захватывали красную черепичную крышу. Разгоравшийся огонь не унимался и, похоже, был готов довести свое страшное дело до конца. Трещало горевшее дерево, на булыжниковую мостовую со звоном сыпались стекла, падали головешки. Жар был такой силы, что пришлось закрыть окно. Прибывшие брандмейстеры качали из всех сил воду из бочек, но струи из брандспойтов едва достигали второго этажа и уже ничего не могли спасти. Человека, с тревогой наблюдавшего за всем происходящим из окна своей квартиры, звали Эрнст Теодор Амадей Гофман, он был известным советником Апелляционного суда, находившегося на улице Линденштрассе (Lindenstrasse, где теперь располагается Берлинский музей), он же был автором «Фантазий в манере Калло», снискавших у берлинской публики признание, он же музыкант и сочинитель оперы, он же музыкальный критик, он же художник.

Был самый конец июля 1817 года. В Берлине стояла невыносимая жара, воздух был сухой, тягучий, и вот результат: скорее всего, по чьей-то небрежности, от какой-то непотушенной сигары занялись портьеры, за ними пламя перебросилось на деревянные перекрытия, которые вспыхнули, как спички. И безжалостный огонь охватил все здание — на центральной улице Унтер-ден-Линден горела Королевская опера, ныне Немецкая государственная опера, горел зрительный зал, пылала сцена. Это означало, что горела и опера «Ундина», единственное масштабное музыкальное творение Гофмана, принесшее ему за два года постановок не только успех, авторитет, но и столь необходимые деньги. Горели превосходные декорации, сделанные знаменитым архитектором и скульптором Карлом Шинкелем, горели дорогие костюмы, парики, все сценические аксессуары, и вместе с ними горели слава, успех и надежда. Этот огонь мог означать только одно — закат сценического творчества, завершение музыкальной карьеры сочинителя опер. Погибшая в огне «Ундина», написанная по мотивам повести приятеля Гофмана де ля Мотт Фуке, была его первым и последним заметным музыкальным произведением, поставленным на городской сцене. Больше он уже не смог создать ничего подобного, и «Ундину» тоже больше не ставил никто.

Эрнст Теодор Амадей Гофман

В 1817 году Гофману исполнилось 41 год, он был женат, трудился не покладая рук как юрист, составлял законы, писал докладные, реляции, прошения, и все это делал, по отзывам свидетелей, качественно, быстро, зная букву и суть бюргерского правосудия. Одетый в строгий коричневый сюртук эпохи Бидермайера со стоячим воротником, на голове жесткий цилиндр, он ходил в суд не столько для того, чтобы исполнить свой долг (как-никак выпускник университета в Кёнигсберге, слушал лекции старика Иммануила Канта), сколько для того, чтобы заработать на жизнь, чтобы не ощущать стеснения в деньгах, а вот в остававшееся свободное время творил, создавал свои рассказы, романы, сочинял музыку, пытался как-то афишировать себя, завоевать авторитет у капризной берлинской публики. И судьба, казалось, начала ему улыбаться. Его опера в течение двух лет была одной из ведущих в репертуаре театра. Главные роли исполняли самые известные певицы и певцы. «Ундину» готовились поставить в Вене, в Праге, в Мюнхене, в Штуптарте, в других городах, его музыкальное творчество признали, о Гофмане заговорили как о выдающимся композиторе. Так, во всяком случае, этого очень хотелось ему, тщеславному и честолюбивому по натуре. На волне славы к нему потянулись издатели, они стали выпрашивать у него новые рассказы для очередного номера журнала. А он, буквально боготворивший музыку, от любви к Моцарту заменивший данное ему при рождении имя Вильгельм на имя Амадей, воспринял постановку своей «Ундины» как новый успешный этап в жизни, тот самый этап, который бы освободил его от каторжного труда в суде, тот самый, который бы дал ему независимость, свободу, неожиданно после пожара в Немецкой опере он, возомнивший себя преуспевающим дирижером, композитором, в один час потерял все, стал, как и прежде чиновником Апелляционного суда, кропавшим на досуге свои новеллки. На другое утро он с тоской смотрел на тлевшие черные головешки, оставшиеся от былого великолепия, на легкий дымок, курившийся над мокрыми руинами, и, очевидно, понимал, что для него настал предел творческого восхождения, за которым неотвратимо последуют продолжение походов в суд, заунывные слушания. И единственная радость — походы с друзьями в пивные, в кофейни, где можно было предаваться воспоминаниям о прошлых успехах, о творческих свершениях, в которых было столько прекрасного.

Берлинский оперный кризис вызвал у Гофмана спад музыкального творчества, как дирижер и композитор он уже не мог претендовать на повышенный интерес к себе со стороны публики и антрепренеров, после пожара его почему-то сразу забыли, а он и не стал особенно сопротивляться, зато, с другой стороны, у него активнее проявился интерес к писанине, к той самой черной романтике, которая всегда жила в его душе и формировала его мировоззрение. Но почему он так легко сдался, почему не продолжил свою борьбу, почему не ставил других музыкальных произведений? Потерял в себя веру как в музыканта, дирижера, постановщика? Ответы на все эти вопросы стоит искать в его биографии, в детстве, когда формировался его характер, когда впервые проявилась множественность его дарований и когда он не смог решиться на что-то определенное.

Знаменитый немецкий писатель-сказочник, черный романтик, основоположник немецкой романтической музыкальной критики появился на свет 24 января 1776 года в семье адвоката в городе Кёнигсберге. Событие совершенно заурядного свойства. Он был третьим и последним ребенком в семье, которая вскоре распалась. После развода родителей Эрнст Теодор Вильгельм остался с матерью, женщиной, не очень-то много внимания уделявшей своему младшему отпрыску. И все же, несмотря на непростые семейные обстоятельства, Эрнст с раннего возраста проявил незаурядные художественные способности, его тянуло к музыке, к рисованию, к поэзии. Он настойчиво занимался с преподавателями, пробовал разные инструменты и к 12 годам свободно играл на скрипке, пробовал свои силы на виолончели, освоил орган. Мало этого, он еще и прекрасно рисовал. Причем для его почерка характерны гротеск, экспрессивность, то есть подчеркивание каких-то не очень приглядных внешних данных, но дающих представление о характере человека. Эти художественные способности, эта множественность дарований во многом помешали ему в дальнейшем выбрать определенную стезю, отдаться чему-нибудь одному. И после окончания лютеранской школы он не стал ни музыкантом, ни художником, ни поэтом. По настоянию родственников продолжил профессию отца, поступил в Кёнигсбергский университет, на факультет правоведения, в котором преподавал знаменитый философ-идеалист Иммануил Кант, лекции которого, кстати, Эрнст не очень-то жаловал и прогуливал. Неудача в любви — он привязался к одной замужней женщине старше его на девять лет — вынудила его покинуть Кёнигсберг. Он отправляется в крошечный городок Глогау, где работает в суде и одновременно расписывает церковь иезуитов. Не удовлетворенный скудными заработками, переезжает в Берлин, где короткое время служит также в суде, затем отправляется в Познань и наконец оседает в Варшаве. Считается, что время, проведенное в Варшаве, было для Гофмана одним из наиболее плодотворных. Он сочиняет маленькие мюзиклы — зингшпили, пишет серьезные сонаты, дирижирует оркестром. В Познани он нашел свою пассию, женился на польке Текле Михалине фон Рорер-Тшцинской, которая в 1805 году родила ему дочь Цецилию. Два года спокойной семейной и благополучной жизни. Гофману двадцать девять лет, у него удачно складывается карьера, с ним любимая жена, дочь, перед ним прекрасное будущее. Но человек предполагает, а Господь располагает. Все сломалось в один день и час, французские войска, возглавляемые императором Наполеоном, вступают в Польшу, занимают Варшаву. И что? А ничего хорошего. Французы повсюду наводят свой порядок, изгоняют пруссаков со всех служебных постов, лишают их заработков и всех привилегий. Это равносильно изгнанию из города, изгнанию из жизни. Гофман остается без работы. Он не поляк, он пришлый, он немец, ему не место в суде, и его музыка никому не нужна. Крушение жизненных планов сказалось на его здоровье, у него срыв, он заболевает нервной горячкой и расстается с семьей, отправляется на лечение. И снова поиски нового места, нового заработка. Ради куска хлеба ему приходилось за плату рисовать карикатуры на Наполеона. В пути погибает маленькая дочь Цецилия. Наконец ему предложили должность капельмейстера в оперном театре маленького старинного городка Бамберга, где он прожил с 1809-го по 1813 год. Удача ему сопутствует. Он показывает свой универсализм и вездесущность — сочиняет музыку к спектаклям, дирижирует оркестром, расписывает декорации, дает частные уроки музыки и неожиданно для себя влюбляется в юную ученицу Юлию Марк. Какие у него перспективы? Он старше своей избранницы на двадцать лет. Однако вопрос не в возрасте, а в благосостоянии. У Эрнста Теодора Амадея Гофмана в кармане нет и гроша ломаного, а одной любовью к музыке и к искусствам сыт не будешь. Мать Юлии категорически против этого брака. Более того, господина учителя осмеяли, и тому пришлось пережить немало неприятных минут. Потерявший любовь и работу, он в смятенных чувствах покидает Бамберг, уезжает в Дрезден, где встречается с женой, затем переезжает в Лейпциг, там работает в городском театре. В 1813 году Гофман торжествует поражение своего врага — Наполеона. «Свобода! Свобода! Свобода!» — записывает он в своем дневнике. Однако эта «свобода» не принесла облегчения. Ему пришлось вернуться в Берлин, где благодаря хлопотам его друга ему предоставили место советника Апелляционного суда…

К сожалению, все случившееся на улице Унтер-ден-Линден 29 июля 1817 года пагубно повлияло на его необузданный характер и нервную натуру. Он не предался меланхолии, нет, но, увы, еще сильнее пристрастился к вину. Он лечился им, он питался им и в прямом и в переносном смысле. Выпивал больше прежнего, практически все свободное время проводил то в одной лавке, то в другой, чаще всего его можно было застать в располагавшемся на Унтер-ден-Линден кафе «Лютгере и Вегнере», где он не только пил, но и увлекся карточными играми. Вино возбуждало его нервную систему, у него оживала фантазия, он становился остроумным собеседником. За бокалом шипучего и пенистого напитка — а пили, как правило, шампанское или бургундское — мог просидеть пять — десять часов кряду, не только слушая других, но и предлагая слушателям свои остроумные суждения, замечания, иногда произносил целые яркие монологи. И под утро возвращался домой. Возвращался вовсе не для того, чтобы лечь отдохнуть, поспать, как это делали его друзья и приятели по застолью, а садился к письменному столу. Лицо у него горело, руки дрожали. Из-под его пера выходили рисунки, исковерканные фигурки. Они оживали под его острым взглядом, начинали двигаться и увлекали своего автора в те самые приключения, которые ему оставалось только описывать. И появлявшиеся из-под его пера черные рассказы снискали ему славу черного романтика, мистика, фантазера. Он буквально сжигал себя в вине, давая волю своей не в меру разыгравшейся буйной фантазии. Мог ли он снова поставить вопрос пред дирекцией театра о возобновлении оперы «Ундина»? Мог, но не особенно старался.

В 1821 году здание Королевской оперы было восстановлено. Еще ярче горели по вечерам фонари на фасаде восстановленного здания. Появились афиши с репертуарным списком. «Ундины» среди них не было.

Гофман от музыки переходит к литературе, и надо сказать, что преуспевает на этом поприще. Именно берлинский период после 1817 года был наиболее продуктивным в творческом отношении. В Берлине были написаны сказки, принесшие ему мировую известность: «Золотой горшок», «Крошка Цахес», «Щелкунчик и мышиный король», романы «Эликсиры сатаны» и «Житейские воззрения кота Мурра», оставшийся незаконченным.

Каждодневная работа в суде требовала от него предельной концентрации мысли. Вечера, проведенные в кабачке неподалеку от дома, сидение по ночам над рукописями подрывали здоровье. С 1818 года у писателя развивается болезнь спинного мозга. Но, несмотря на ограниченность движений, он продолжает творить, диктует рассказ «Угловое окно», ставший важной вехой в истории литературы. Смерть застала его во время работы над новеллой «Враг».

Гофман умер в 1822 году сорока шести лет, почти нищим. Алкоголизм и прогрессировавший паралич — болезнь спинного мозга — не только лишили его подвижности, но и окончательно сгубили. Он оставил после себя столько долгов, что его жена была вынуждена отказаться от прав на наследство. Как такое могло случиться? Куда же тратил все свои заработанные талеры Эрнст Теодор Амадей, ведь он имел неплохое жалование в суде? К тому же получал гонорары за свои романы и рассказы. Оказывается, почти все зарабатываемые средства он спускал в кофейнях и в винных лавках. Там же играл в карты и нередко проигрывал. Одним из главных его кредиторов оказался владелец той самой винной лавки на Унтер-ден-Линден, где больше всего времени проводил Гофман и задолжал ее хозяину в общей сложности тысячу сто шестнадцать талеров. Хозяин, понимая, что после смерти Гофмана взыскивать эти деньги будет не с кого, объявил, что господин судейский чиновник, он же писатель, в принципе оплатил весь этот долг… одним своим именем. Этот хозяин оказался дальновидным. После смерти Гофмана поток посетителей в винную лавку настолько увеличился, что с лихвой покрыл не только все долги писателя, но и принес более чем ощутимую прибыль.

Извлеченный из могилы

В конце мая 1857 года по одной из берлинских улиц в сторону северо-запада, в направлении Гамбурга двигались несколько запряженных карет с траурными лентами. Лошади, понуро опустив головы, неспешно цокали копытами по мощенной булыжником мостовой. Собиравшиеся на улицах любопытные глазели на странную процессию и спрашивали, почему все окна закрыты, почему не видно толпы родственников, где венки, кого же хоронят, но вразумительного ответа не получали. Мало кто знал, что в одной из карет, затянутой черным крепом, находился гроб с останками великого русского композитора Михаила Ивановича Глинки. Вся процедура по эксгумации останков проходила на юге города, на одном из берлинских кладбищ в присутствии русских священников. Деревянный гроб выкопали из могилы, отслужили, как полагалось, молебен и погрузили на траурный катафалк. Решение родственников композитора о перезахоронении озадачило берлинских чиновников — отправить останки русского музыканта в Россию? Какая в этом нужда? Зачем такие расходы? Чем недовольны его близкие? Никто в смерти господина Глинки не виноват, врачи были бессильны что-либо предпринять против его болезни, и когда он скончался, похоронили его по всем законам лютеранской церкви, чего больше? Эти доводы не убеждали. Напротив, православные не могли согласиться с тем, чтобы прах дорогого им человека оставался в немецкой земле. И по настоянию младшей сестры композитора Людмилы Ивановны, в замужестве Шестаковой, издательницы произведений своего старшего брата, других членов семьи решение было непреклонным: хотим, чтобы Михаил Иванович покоился в русской земле, чтобы был среди русских людей, чтобы на родине можно было оказать ему подобающие почести. Через пару дней траурная процессия прибыла в Гамбург, там гроб погрузили на пароход. И началось морское путешествие, которое вскоре завершилось в молодой столице Российской империи, в городе Санкт-Петербурге, на реке Неве, у новой пристани. Так гроб с прахом Михаила Ивановича Глинки, совершив длительную заграничную поездку, прибыл на родину в канун лета 1857 года для окончательного упокоения на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры…

М.И. Глинка

Улица его имени, Глинкаштрассе, расположенная в самом центре Берлина, по сути, рядом с российским посольством, по столичным меркам, небольшая, всего около километра. Она тянется от Унтер-ден-Линден в западную часть города. На одном из домов установлена памятная доска с барельефом русского композитора. Почему-то на доске нет каких-либо объяснений, по какой причине произошло переименование старинной Канонирштрассе, что в переводе означает Пушкарская или Артиллерийская, в улицу имени русского композитора. Ведь справедливости ради следует сказать, что к Михаилу Ивановичу Канонирштрассе не имела прямого отношения. Просто он жил где-то поблизости. И на этом основании в 1951 году волевым решением правительства тогдашней ГДР Канонирштрассе была переименована. Как говорили в то время — в целях укрепления уз дружбы и культурного сотрудничества с Советским Союзом. То есть был совершен чисто политический акт. А вот соседняя с Глинкаштрассе — улица Францёзишештрассе, еще меньших размеров, знаменитая своим храмом, построенным в честь бежавших из Франции в Берлин гугенотов, спасавшихся от ужасов парижской Варфоломеевской ночи, имеет к Глинке самое непосредственное отношение. Композитор снимал квартиру в одном из домов на этой улице, в котором жил до конца своих дней. Тот прежний дом не сохранился — он был разрушен во время бомбежек в годы Второй мировой войны. На новом же доме, построенном, как предполагается, на месте прежнего, с милостивого разрешения хозяина установлена стальная мемориальная доска, открытая 18 февраля 2000 года. На ней под портретом композитора помещены нотный стан и строка из романса Глинки «Жаворонок»: «Кто-то вспомнит про меня и вздохнет украдкой…».

Глинкаштрассе, бывшая Канонирштрассе

Впервые в Берлин Михаил Иванович прибыл в 1833 году. Ему было двадцать девять лет, у себя на родине он считался уже известным сочинителем музыки, в основном, романсов, сам играл на фортепьяно, на скрипке, на флейте, неплохо пел, к тому же владел несколькими иностранными языками, в том числе и немецким, короче, был одним из образованнейших людей своего времени. В этом сказывались и тяга к знаниям и полученный им солидный образовательный багаж сначала в Царскосельском лицее, затем в Благородном пансионе. Попал он в привилегированную дворянскую среду не случайно. Его отец, отставной капитан Иван Николаевич Глинка владел имением Новоспасское в Смоленской губернии, где 1 июня 1804 родился Михаил — будущий выдающийся русский композитор. Ребенок рано проявил многие способности, например, в рисовании, он много читал, хорошо пел. К музыке его приобщил дядя, который владел оркестром крепостных музыкантов. И молодой Глинка играл в этом оркестре на скрипке и флейте. Тяга к музыке, к знаниям и определила будущность Глинки — его решено было отправить в Санкт-Петербург на учебу. С 1812 по 1822 годы Глинка учился в Благородном пансионе для детей дворян, где познакомился с Пушкиным, Кюхельбекером, Дельвигом. В это же время Глинка берет уроки музыки, в частности, у иностранных преподавателей фортепьянной игры. Музыкальное дарование Глинки созревало, с одной стороны, под воздействием художественной среды театрального Петербурга, с другой — под влиянием народных исполнителей русских песен. Конечно, он посещал театр, знакомился с операми Моцарта, Керубини, Россини, а сочинять музыку стал незадолго до окончания пансиона. В конце 20-х годов Глинка продолжал поддерживать контакты с Пушкиным, Грибоедовым, Одоевским, Жуковским, Мицкевичем, Дельвигом, в музыкальном кружке которого часто пел сам. В 1824 году он поступил на службу в канцелярию Совета путей сообщения. Но, увы, монотонная работа его не устраивает, и в 1828 году Глинка, несмотря на достаточно успешное продвижение по карьерной лестнице, уходит со службы и полностью посвящает себя музыке. В начале 30-х годов Глинка уже известный композитор, его музыкальные произведения находят признание в России и за рубежом, он автор цикла популярных романсов на стихи Пушкина, Кукольника, Жуковского — «Я здесь, Инезилья», «Ночной зефир», «В крови горит огонь желанья», «Я помню чудное мгновенье», «Сомнение», «Ночной смотр», «Вальс-фантазия» в первой редакции для фортепьяно. Но это все звучит дома, ему аплодируют российские ценители музыки, а ему хочется посмотреть Европу, послушать зарубежных исполнителей вживую, и в 1830 году он почти на четыре года отправляется за рубеж, посещает Италию, Австрию и Германию. Знакомится там с Берлиозом, Мендельсоном, Беллини, Доницетти, увлекается итальянской романтической оперой, на практике изучает искусство bel canto. Именно в Италии у Глинки с подачи Жуковского просыпается интерес к русской национальной опере, он выбирает героический сюжет из истории войны с поляками, так появился замысел «Ивана Сусанина». Зимой 1833 года Глинка прибыл в Берлин, где состоялось его знакомство с немецкой музыкой, с немецкими исполнителями. Там же в Берлине его представили крупному музыкальному теоретику Зигфриду Вильгельму Дену, заведующему музыкальным отделом Королевской библиотеки, который впоследствии стал его учителем и другом. Глинка писал о нем: «Он привел в порядок мои теоретические сведения и собственноручно написал мне науку гармонии или генерал-бас, науку мелодии… Нет сомнения, что Дену обязан я более всех других maestro». Михаил Иванович пробыл в Берлине более полугода и собирался задержаться подольше, но в 1834-м был вынужден вернуться домой в связи со смертью отца. В 1836 году Глинка приступил к созданию оперы «Жизнь за царя». Ее первое представление состоялось на сцене Большого театра в Санкт-Петербурге 9 декабря 1836 года, на нем присутствовал сам император Николай I, который в знак своего чрезвычайного одобрения пожаловал композитору бриллиантовый перстень. Это была первая русская классическая опера патриотического склада, хотя первоначальное ее название было «Иван Сусанин». Многие из царедворцев оперу не признали. Называли ее мужицкой, грубой. И все же возобладало другое мнение. Кстати, само название «Жизнь за царя» придумал поэт Нестор Кукольник. Между прочим, существовало и третье название — «Смерть за царя». Либретто к опере написал обрусевший немец, барон Розен, причем сделал его в сусальном ура-монархическом духе. Когда в советское время возникла идея поставить на сцене оперу Глинки «Иван Сусанин», то возникли проблемы с текстом, славящим царя-батюшку. Допустить прежнее название и сами тексты советские цензоры не могли. Требовалась переделка либретто, его надо было переписать, переиначить. Эту работу поручили поэту Сергею Городецкому. Он сделал все, как ему указали, но обновленный советской цензурой текст продержался лишь до начала девяностых годов. Сегодня же мы имеем текст оперы первоначальный, то есть сочиненный немцем бароном Розеном. Сам Глинка обозначил жанр своей оперы как «отечественная героико-трагическая опера». Это была первая русская опера без разговорных диалогов, в которой также впервые появился русский персонаж низкого звания, крестьянин Сусанин, который поступил как героическая личность. Но, несмотря на успех оперы, на приглашения в высшие салоны Петербурга, середина 1830-х годов была нелегким периодом в жизни Глинки, он начал бракоразводный процесс с женой, Марией Петровной Ивановой, женщиной красивой, но далекой от музыкальных исканий своего мужа. Не заладилось у него и в придворной певческой капелле Петербурга, куда его в качестве капельмейстера определили на работу. Капелла всецело зависела от воли монарха, от навязываемого им репертуара. И Глинка отправляется в поездку по стране, ищет хорошие голоса. Такая чрезмерно насыщенная деятельность, неприятности в семье, проблемы с капеллой не могли не сказаться на его здоровье, на творчестве. Тем не менее композиторскую деятельность он не забрасывает и в 1842 году приступает к работе над второй оперой — «Руслан и Людмила», еще одной высшей ступенью своего оперного творчества. Это сказочно-эпическое произведение послужило появлению исторического направления в русском оперном искусстве. Сам Глинка называл «Руслана и Людмилу» «большой волшебной оперой». Она создавалась по одноименной юношеской поэме Пушкина. Поэтому Глинка собирался сделать Пушкина еще и либреттистом. Однако дуэль поэта, его преждевременная смерть помешали исполнению этой задумки. Либретто создавалось коллективно, но его основную часть написал В. Широкий, он сумел сохранить некоторые строки из Пушкина. Опера отличается от поэмы своим тоном: у Пушкина она написана в игривом плане, у Широкого — это настоящий былинный рассказ, серьезное повествование, в котором есть и юмористические моменты. Но, к сожалению, новая опера Глинки не произвела на современников большого впечатления. На премьере императорская семья до конца не досидела и ушла, это был, по сути, провал. Откровенное неудовольствие царского дома стало сигналом и для критики, оперы не признали, автора не жаловали. Для Глинки это было сильнейшим эмоциональным потрясением, от которого он долго не мог оправиться. Затянувшийся бракоразводный процесс, несложившиеся отношения с дочерью любимицы Пушкина Анны Петровны Керн Екатериной оставили в его душе тяжелый осадок. Чтобы снять напряжение, развеяться, композитор уезжает из России и с 1844-го по 1848 год живет во Франции и Испании. Эта поездка утвердила европейскую популярность русского гения. Большим почитателем его таланта становится Берлиоз, исполнивший весной 1845 года произведения Глинки на своем концерте. С успехом прошел авторский концерт Глинки в Париже. Там же в 1848 году он написал симфоническую фантазию «Камаринская» с русскими народными темами. Эта жизнерадостная, полная юмора музыкальная фантазия отражала красоту русских народных праздников и обычаев. В Испании Михаил Иванович изучал культуру, нравы, язык испанского народа, записывал испанские фольклорные мелодии, наблюдал народные празднества и традиции. Весной 1856 года он приехал в любимый им Берлин. Этой поездке предшествовали скандал у него на родине, полный разрыв с музыкальным начальством, неприятие его оперы «Руслан и Людмила», с партитурой которой обращались небрежно и в конце концов потеряли. И вот только в наше время, пару лет назад в архиве Государственной библиотеки в Берлине научный консультант Большого театра, специалист по творчеству Глинки Евгений Левашев сделал сенсационную находку. Среди множества фолиантов ему удалось отыскать рукописную партитуру оперы «Руслан и Людмила», ту самую, которая считалась утерянной. Благодаря этой находке Большой театр в Москве в 2003 году смог поставить известную оперу без купюр на основе первозданной партитуры.

Все эти неприятности не могли не сказаться на душевном настроении Глинки. В 1856 году он покинул Россию в состоянии глубочайшей депрессии. И, конечно, не случайно, находясь на границе Петербургской губернии, с печалью в голосе он невольно произнес: «От русской музыки, как от русской зимы, отказываюсь!» И добавил трагически обреченное для себя: «Никогда более этой страны не хотелось бы видеть». Пророческие слова. Однако ему, человеку творческому и, следовательно, увлекающемуся, удалось преодолеть себя, упадок сил прошел, он восстановился и начал активно изучать старинную полифонию, углубился в работу над наследием Генделя и Баха. Три месяца прожил Глинка на Мариенштрассе, в доме номер 6, напротив которого располагался дом 28, где жил его друг Ден. Следует отметить, что эта улица — почти единственная в центре Берлина, которая не пострадала от войны и сохранилась до наших дней в первозданном виде. Глинка почти каждый день встречается со своим учителем и другом Деном. Они вместе посещают концерты, ходят в театры. Ден в восторге от оперного творчества Глинки, в частности, он всячески успокаивает своего друга, они вместе составляют творческие планы.

Накануне зимы 1857 года Глинка решил переменить квартиру. Ему хотелось создать себе условия жизни, более похожие на привычные ему петербургские. Да и финансовая сторона дела сыграла свою роль. Короче, с Мариенштрассе он переехал на Францёзишештрассе. И вот 21 января 1857 года, накануне Рождества, в Берлине произошло знаменательное событие — в Королевском дворце на реке Шпрее состоялся большой праздничный концерт. На нем с большим успехом был исполнен терцет (трио) из оперы «Жизнь за царя». Из всех русских композиторов Глинка оказался единственным, чьи произведения исполнялись на этом ежегодном празднике, который проходил под патронажем короля Пруссии. Конечно, Глинка был очень горд таким признанием. В своем последнем письме родным, которые получили его 15 января 1857 года, он сообщал: «…9 января исполнили в Королевском дворце известное трио из «Жизни за царя»… Оркестром управлял Мейербер, и надо сознаться, что он отличнейший капельмейстер во всех отношениях. Я также был приглашен во дворец… Если не ошибаюсь, полагаю, что я первый русский, достигший подобной чести… У меня сильная простуда или грипп, а время мерзкое, просто ничего не видать от тумана и снега…» Глинка как будто предчувствовал свою довольно скорую смерть. Его сестра позднее писала: «Он так боялся смерти, что до смешного ограждал себя от всяких малостей…» Затем от Глинки долго не было известий.

По предположениям одних, тот праздничный концерт усугубил состояние здоровья Глинки. Разгоряченный и возбужденный, он вышел на улицу и не заметил, как простуда довершила свое злое дело. Другие близкие ему люди считали, что главная болезнь Глинки заключалась не в простуде, а в печени, у него за последнее время изменился цвет лица, оно стало отдавать желтизной. И он часто оставался в постели, чувствовал себя неважно. Отсутствие домашнего ухода, неустроенный быт — все это сказывалось на его состоянии. Простуда только ускорила течение болезни. И в ночь на 15 февраля он скончался. Сообщение о том, что русский композитор умер в съемной берлинской квартире, поступило в Петербург только спустя десять дней. Тело его по распоряжению местных властей было решено похоронить в Берлине, на южной окраине города. Это кладбище не сохранилось до наших дней. И только через три месяца после его кончины, в мае 1857 года, была произведена эксгумация и останки Глинки отправили для перезахоронения в Санкт-Петербург.

На кладбище в Тегеле, это улица Виттештрассе (Wittestrasse), 37, есть каменная стела, посвященная М.И. Глинке. Многие посетители полагают, что именно здесь была его могила. Это не так. Стелу в честь русского композитора возвели в 1947 году по распоряжению советской военной администрации. А вот само кладбище считается русским. И небезосновательно. Оно было основано русской православной общиной в Берлине еще 1894 году, сюда специально завезли четыре тысячи тонн русской земли. В этой православной земле покоятся останки многих известных русских воинов, участников Первой мировой войны, в частности, военного министра В.А. Сухомлинова. В этой земле прах представителя древнего рода князя Ф. С. Голицына, отца известного советского кинорежиссера Сергея Эйзенштейна — М.О. Эйзенштейна.

Есть в Берлине еще одно место, в котором представлены многие экспонаты, напрямую связанные с жизнью и творчеством великого русского композитора в столице Германии, с его музыкальной деятельностью, это Салон его памяти в Доме Российской науки и культуры на Фридрихсштрассе. Салон был открыт в 2004 году по случаю 200-летия со дня рождения Михаила Ивановича Глинки.

Разбойницы-свиньи

Центральная улица Берлина Унтер-ден-Линден (Unter den Linden) всегда привлекала к себе внимание жителей города, туристов, причем не только тенистыми липами, высаженными в срединной ее части. Слева и справа красуются выстроенные в разные века помпезные здания, отражающие разные архитектурные стили. Бывший арсенал, теперь Музей немецкой истории, где, кстати, находится настоящая гильотина, на которой отрубали головы разного рода преступникам, в том числе и политическим, причем гильотина «работала» вплоть до середины двадцатого века. По вечерам загораются огни Королевской оперы, верующих же католиков притягивает собор святой Ядвиги с высоченным зеленым куполом. Чуть дальше находится строгая гауптвахта, больше похожая на древнегреческую усыпальницу, у университета имени Гумбольдта полно студентов, за ним следует череда гостиниц, увеселительных и прочих заведений, вплоть до величественного российского посольства, расположенного недалеко от Бранденбургских ворот, за которыми следует парк Тиргартен. У этой центральной и достаточно короткой улицы есть точная дата рождения — 16 апреля 1647 года. Появилась она в результате одного комичного казуса. В тот теплый весенний и солнечный день курфюрст Бранденбургский Фридрих I, который любил выезжать из своего дворца верхом и направляться прямиком в рощу Тиргартен, чтобы. поохотится на оленей, весь исчертыхался, когда его конь, преодолевая пустошь, в который раз буквально завяз в песке и они снова отстали от унесшихся вперед борзых. При этом каждый раз курфюрсту приходилось глотать пыль, которая клубилась после пробега собак. Сколько можно терпеть такое? Тогда-то и повелел Фридрих привезти полезной земли, укрепить мост через реку Шпрее и с двух сторон дороги высадить липы, чтобы можно было наслаждаться скачкой или ездой в коляске по гладкой укатанной поверхности, радовать взор тенистой аллеей и чувствовать запах молодой листвы. Мост укрепили, липы высадили, дорогу разровняли, но насладиться всем этим, в том числе и запахом молодых листочков, в полной мере ему не удалось. Эту опасность никто не мог предвидеть. Из окрестных деревень на новую дорогу, невзирая на песочные преграды, стали совершать набеги… домашние свиньи. Им не мешал вязкий песок, не пугали собаки, не интересовали королевские лошади, они с радостью и визгом принялись обдирать с отборных деревьев молодую и сочную кору. От домашних хрюшек не было никакого спаса. Хрумкали и чавкали свиньи так аппетитно, что их за десять верст было слышно. Ну и пачкали они, естественно. Оставляли после себя обглоданные стволы и кучи вонючего навоза. Никакой красоты, одна нестерпимая грязь и вонь. И пришлось незадачливому курфюрсту браться за оружие и самостоятельно выслеживать и отстреливать этих нежелательных и непочтительных тварей. Но ничего не помогало, набеги не прекращались. Тогда и додумался курфюрст приставить к липам егерей, чтобы они, а не он, его королевское величество, присматривали за порядком и отстреливали свежую свининку ему на обед. Такое распределение обязанностей очень понравилось и курфюрсту да и егерям тоже, которым немало перепадало парного мясца. Жаль было только местных крестьян, которые долго не могли найти средство, чем можно было удержать в загоне своих ненасытных беглых домашних животных…

Унтер-ден-Линден

Свою помпезность и пышность — смешение архитектурных стилей барокко, рококо и классицизма — Унтер-ден-Линден приобрела в семнадцатом и восемнадцатом веках, когда стала активно застраиваться жилыми и административными зданиями. По примеру своего династического предка курфюрста Бранденбургского, августейшие особы любили прокатиться под тенистыми липами. В день прогулки, когда они, разодетые, в колясках выезжали из дворца и направлялись под липы, на них выбегали смотреть толпы прогуливавшихся зевак. Августейших особ можно было даже поприветствовать криками и подбрасыванием вверх головных уборов. Такая доступность коронованных лиц притягивала на Унтер-ден-Линден не только законопослушных граждан, но и различного рода злоумышленников, лиц политически неблагонадежных или, как их тогда называли, анархистов. Для отщепенцев любой представитель династии, будь то кайзер, герцог или принц, мог сделаться удобной мишенью.

В 1848 году прусский король Фридрих Вильгельм, который слишком заигрывал с революционно настроенными массами Берлина, в чем сказывалось влияние Французской революции, обещал жителям свое покровительство и единение. Пообещал, но сделать не сумел. И в результате чуть не стал сам жертвой собственной агитации и бестолковости. Теплым мартовским днем сел он в свою запряженную коляску, нацепил на себя черно-красно-золотую ленту, цвета государственного флага нынешней ФРГ, свидетельствовавшую о его единении с народом, со студенческими корпорациями, и отправился по Унтер-ден-Линден. Приехал прямо к зданию университета. Именно там собирались молодые люди, готовые к решительным действиям. Перед стенами учебного заведения король и надумал выступить. Он с пафосом государственного вершителя судеб страны объявил, что отныне Пруссия растворяется в Германии и он, Фридрих, готов стать во главе конституционного государства. Он призывал народ к единению и терпению! Король ждал благодарственные аплодисменты, крики «ура», а вместо них послышались возбужденные и недовольные голоса. Его стали обзывать по-всякому, возмущенные студенты закидали своего государя чем ни попадя и двинулись в атаку, желая схватить его и совершить над ним самосуд. Спастись ему удалось чудом, помог оказавшийся рядом полицейский чиновник Вильгельм Штибер. Они оба позорно бежали. И этот Штибер, понимая, какого рода полезную услугу он оказывает его величеству, буквально затолкал того в двери одного из близлежащих домов. Тем самым он не только спас короля от гнева возбужденной толпы и от неминуемой гибели, но и определил свою будущую карьеру тайного советника, стал личным доносчиком короля Фридриха. Это уличное испытание не прошло для его величества без последствий. Неуравновешенный по натуре, страдавший легкими психическими отклонениями, спасенный правитель всей Германии впал в сильное психическое расстройство. По мнению Бисмарка, излишняя мягкость Фридриха Вильгельма нанесла вред политике Пруссии. Слава богу, этот вред продолжался не долго. Король уже не мог править по-прежнему. Психическое расстройство только усиливалось, и в 1858 году он отдал бразды правления своему брату, который в 1861 году в день смерти больного Фридриха сделался полноправным королем Пруссии и Германии, стал Вильгельмом I. Но и этот правитель, хоть и учитывал ошибки своего брата, не избежал нескольких попыток покушений на свою особу. Первое произошло, правда, не в Берлине, а в небольшом южном городке, в районе Пфальца. В хрониках не сказано точно, как это было, бросались ли на него с ножом или же стреляли. Сказано только, что на него напали и он счастливо избежал ранения и смерти, остался цел и невредим. И даже после этого счастливого случая-предупреждения Вильгельм не сделал для себя никаких выводов и не обзавелся телохранителями. В 1861 году сразу после коронации в Кёнигсберге новоиспеченный кайзер снова отправился в южный город Баден-Баден. 14 июля того же года он вместе с женой прогуливался по Лихтенвальской тенистой аллее. Внезапно к нему подошел молодой человек. Он низко откланялся, назвал себя лейпцигским студентом Оскаром Беккером. А затем вытащил револьвер и выстрелил Вильгельму прямо в лицо. По счастливой случайности пуля пробила воротник кителя и оцарапала только шею. Студента схватили. На суде он сказал, что не верит в способности нового государя объединить Германию и потому хотел избавить свою страну от такого неудачного монарха. Его приговорили к двадцати годам тюрьмы. Вильгельм быстро оправился от раны, но опять-таки выводов из той истории не сделал, так и не завел себе охраны. Не очень-то он прислушивался и к высказываниям того самого полицейского шпика Штибера, который не раз предупреждал коронованную особу о том, что анархисты не дремлют, они только и ждут своего часа. Вильгельм не верил. Со свойственной пруссакам упрямостью он полагался на послушание германского народа, на его преданность и разумность.

11 мая 1878 года Вильгельм I, любивший проявления верноподданности своего народа и всяческого восхищения, уже в преклонном возрасте, 81 года, вместе с дочерью великого герцога Баденского в открытой коляске проезжал по улице Унтер-ден-Линден. Казалось, ничто не могло омрачить прекрасный день и наслаждение окружающими тенистыми липами. Они ехали мимо русского посольства, кайзер улыбался, отвечал на приветствия берлинцев и давал объяснения барышне. Увы, под липами их ждал человек с далеко недобрыми намерениями. Это был подмастерье, жестянщик Эмиль Хайнрих Макс Хёдель, житель Лейпцига, анархист, который понимал толк в оружии, был связан с социалистами и мечтал совершить нечто героическое во славу социальной справедливости. За поясом под верхней одеждой у него был револьвер. Он давно ждал этого момента, жаждал обезглавить империю, готов был принести себя в жертву во имя спасения народа. Самое удивительное, что народ его об этом не просил. И вот когда коляска проезжала мимо, Хёдель подбежал сзади, вытащил револьвер и сделал выстрел. Пуля пролетела мимо. Молодая герцогиня от ужаса закричала и упала на дно коляски. Кайзер Вильгельм, напротив, нисколько не испугался. Он стал озираться вокруг, выискивая глазами стрелявшего. Макс Хёдель, заметив свою промашку, подбежал к коляске еще раз, снова прозвучал выстрел. И снова мимо. Судьба благоволила к кайзеру. Макса Хёделя схватили не сразу, он попытался бежать, но собравшиеся люди преградили ему путь, он снова стрелял, кого-то ранил, и его все же скрутили. Кайзер и молодая его спутница остались живы и невредимы, оба отделались шоком. Вечером того же дня Вильгельм сидел в особой ложе королевской оперы и принимал поздравления. Его приветствовали стоя, и вся улица Унтер-ден-Линден в честь счастливого исхода покушения на кайзера была расцвечена огнями. Хёделя судили и приговорили к смертной казни. 16 августа того же года его возвели на эшафот, прочитали приговор, положили на доску, привязав предварительно ноги и руки, и нож гильотины в одно мгновение отсек ему голову. Вполне возможно, что это была та самая гильотина, которая сегодня выставлена в качестве экспоната в Музее немецкой истории. Но на этом покушения на Вильгельма I не закончились.

Вильгельм I

2 июня того же года император ехал в открытой коляске по Унтер-ден-Линден по направлению в парк Тиргартен. Опять же погода была прекрасной. Часы показывали примерно два часа пополудни. В это время на втором этаже дома № 18 по Унтер-ден-Линден открылось окно. Из-за шторки показалась чья-то рука с револьвером. Прозвучал выстрел. Кайзер охнул. Пуля попала в цель. Коляска остановилась, раздались крики. И в этот момент из окна высунулось ружье, прозвучало еще два выстрела. И оба прицельные. Кайзер был ранен в шею, в руку, в грудь. Обливаясь кровью, он упал на сиденье коляски. Подбежавшие люди подняли его на руки. Появившиеся полицейские рванулись к дому 18, взбежали на второй этаж. Там в луже крови лежал стрелявший. Позднее выяснилось, это был тоже анархист, социалист, человек с высшим образованием, более того, доктор философии Карл Эдуард Нобилинг. Этот человек, не очень стойкий в своих убеждениях, захотел отомстить императору за неудачу жестянщика. А потом, видимо, сообразив, что натворил, выстрелил в себя. Нобилинг скончался в больнице от ран, вылечить его не удалось. Раны у кайзера оказались серьезными. Он лечился и поправился полностью только к концу лета. И на следующий год в честь своей золотой свадьбы, которая отмечалась 11 июня 1879 года, совершил жест доброй воли — подписал несколько указов, согласно которым, свыше 600 заключенных за разные преступления получили высочайшее помилование. Их выпустили на свободу. Покушавшихся на жизнь кайзера среди них, как мы понимаем, быть не могло.

В истории Унтер-ден-Линден была еще одна печальная, если не сказать — черная страница. Если анархисты пытались устранить королевскую деспотию одиночными выстрелами, то пришедшие в 1933 году в Германии к власти фашисты начали с того, что решили одним разом убить культурное наследие других народов. Они объявили чуждыми арийскому духу книги авторов, которые не принадлежали немецкой нации. 10 мая 1933 года из аудиторий университета через Унтер-ден-Линден на противоположную сторону улицы к площади Опернплац направилась колонна студентов. Все они были одеты в коричневую форму, в руках у них горели факелы. На площади их ждали сложенные в штабели книги, предназначенные к сожжению. Двадцать тысяч томов, изъятых из библиотек университета и других учебных и общественных заведений Берлина. Сжигались, собственно, не книги, а творения лиц, не угодных нацистскому режиму, и среди них были такие всемирно известные авторы, как Лев Толстой, Генрих Гейне, Лион Фейхтвангер, Томас и Генрих Манн, Бертольт Брехт, Эрих Мария Ремарк, Франц Кафка, Стефан и Арнольд Цвейг, Анна Зегерс и многие, многие другие. Выступивший перед студентами имперский министр народного просвещения и пропаганды доктор Йозеф Геббельс кричал: «Царство еврейского интеллектуализма закончено! Мы провозглашаем царство нового человека! Этому человеку не известны страх смерти и химера морали!» Под радостные вопли многотысячной толпы «Зиг хайль!» факелы полетели в книги. Вспыхнули костры. И тотчас приглашенные оркестры отрядов СС и СА заиграли бравурные марши…

На бывшей Оперной площади, носящей сегодня имя Августа Бебеля, этому печальному событию посвящено мемориальное сооружение — под ногами у прохожих квадратный стеклянный проем, заглянув в него, как в прошлое, можно увидеть пустые полки без книг…

С гибелью нацистского рейха можно говорить и о том, что центральная улица Берлина Унтер-ден-Линден избежала печальной участи полного уничтожения и забвения со всей своей многовековой историей. По архитектурным планам Гитлера она должна была превратиться в триумфальную ось, в парадную трассу, соединяющую восточную и западную части города. Никаких лип на ней бы не осталось. А разъезжали бы по парадной трассе роскошные автомобили, и восторженные толпы народа приветствовали бы своих любимых фюреров. Этим градостроительным планам помешала война. Весной 1945 года, когда приближался конец войны, Гитлер приказал вырубить все липы, они мешали передвижению транспорта и самолетам — улицу превратили во взлетно-посадочную полосу. Но сам фюрер воспользоваться возможностью бегства не захотел, надеялся до последней минуты на помощь, на поддержку, на чудо. Новые липы на Унтер-ден-Линден высадили уже в мирное послевоенное время, тогда же заново восстановили разрушенные здания, занималось всем этим канувшее в Лету правительство ГДР.

Фальшивый капитан из Кёпеника

В истории криминалистики едва ли найдется второй такой случай, когда реальному персонажу, обманщику, грабителю, нарушителю общественного порядка, отсидевшему в тюрьме немалые сроки, поставили бы солидный памятник, причем перед входом в то самое здание, где он совершил свои преступные дела. Видимо, чем-то заслужил. Неужели каким-то большим благим деянием? В самом деле, за какие добродетели поставили перед входом в краснокирпичное здание ратуши района Берлина Кёпеник бронзовую статую в полный рост человека в форме офицера прусской армии, который совершил вооруженное нападение на эту самую ратушу в 1906 году? В уголках губ застыла легкая усмешка, лихие усы эпохи кайзера — признак принадлежности к армейскому сословию.

Статуя «капитана из Кёпеника» у ратуши

Автор памятника, в это тоже трудно поверить, российский соотечественник скульптор Спартак Бабаян. Кто же увековечен в бронзовом монументе, что совершил этот человек, за какие заслуги удостоился столь высокой награды? Каждый прохожий, каждый житель города знает — это знаменитый гауптман Вильгельм Фойгт, или капитан из Кёпеника, тот самый, безработный, который в один прекрасный осенний день 1906 года, не зная, чем заняться и где раздобыть денег, напялил на себя военную форму и давай творить чудеса. Он наделал столько шуму в Берлине, что о нем заговорили по всей Германии, далее эхо прокатилось по Европе и отозвалось за океаном. Он вызвал внимание к себе августейшей особы кайзера Вильгельма II, его подвигам были посвящены книги, пьесы и даже фильмы. Что же это за герой такой? Честно говоря, если серьезно разобраться, то личность Фойгта ничем не интересна. Начало его биографии изобилует приводами в полицию за незначительные ограбления. Мелкий воришка, да и только. Но вот было в нем какое-то обаяние, какая-то особая национальная черта, которая всем показалась очень немецкой. Вернее, его поступок проявил лучшие традиции немецкой нации — бездумное послушание приказу, почитание военной формы и беспрекословное подчинение власти. Итак, Вильгельм Фойгт родился 13 февраля 1849 года в городе Тильзите, в том самом, в котором ранее, в 1807 году, между русским императором Александром I и Наполеоном I был подписан известный Тильзитский мир. После Второй мировой войны, после 1946 года город Тильзит исчез с карты, вместо него появился город Советск в Калининградской области. Наш герой Вильгельм, сын сапожника, имел три класса образования городской школы и после столь «длительного» обучения грамоте ни к какому образованию не стремился. Он никогда не был солдатом, нигде не служил, зато тюрьму и тюремные повадки познал с самого детства. За годы своей беспутной жизни он много раз попадал в поле зрения полиции, семь раз его отправляли за решетку. Он воровал, его сажали, выпускали за примерное поведение, он снова воровал, и его снова сажали, подделывал квитанции, векселя, и его снова сажали. Общий тюремный срок составлял свыше тридцати пяти лет, но отсидел он только двадцать пять.

Вильхельм Фойгт

Он был вдовцом, у него на свободе оставались четверо детей, которых он толком не знал, так как все они жили в разных местах. И вот исполнилось ему 57 лет. И не оказалось у него ни семьи, ни дома, ни денег, ни работы. Куда податься? На работу его не принимали по той простой причине, что у него не было паспорта, а паспорт по закону он не мог получить, потому что нигде не состоял на учете и на службе, так как большую часть своей сознательной жизни воровал и сидел в тюрьме. Круг замкнулся. На какие средства жить? Надо было на что-то решиться. Следует отметить, что по своей натуре Вильгхельм Фойгт был плутоватым малым и, где можно было обмануть, он не стеснялся, вышел из тюрьмы не совсем уж бедным человеком. Как установили позднее судьи, за время последней отсидки он заработал 227 марок, по тем временам вполне приличная сумма, которую вручили ему после выхода из казенного учреждения. Мог он получить и паспорт, в частности, заграничный, да только он сам не спешил, решил заняться делом прибыльным и простым. И вот 8 октября 1906 года на базаре города Потсдама, соседа Берлина, он купил себе военную форму — китель, галифе, шинель и шпагу в ножнах. Хотел достать и кайзеровскую каску со шпилем и золотым орлом, но не нашел, заменил ее обычной офицерской фуражкой. Рано утром 16 октября он переоделся в форму, которая сидела на нем как влитая и, надо сказать, очень шла ему, и отправился на окраину Берлина, в район Кёпеник. Для храбрости и для проверки правдоподобия созданного им образа гауптмана зашел в кафе, выпил чашечку кофе. Все прошло благополучно, обслужили его с подобающим пиететом. После этого он действовал уже смелее. В это время на учебном полигоне у озера Плетцензее проходила смена военного караула. И освободившийся караул — три солдата во главе с ефрейтором гвардейского стрелкового полка — направлялся в свою часть, как на пути ему повстречался высокий армейский чин — гауптман или капитан. Тот остановил караул и приказал немедленно вернуться на учебный полигон, забрать с собой весь караул и подчиняться его приказу. Ефрейтор все выполнил, как приказал ему гауптман. И, таким образом, в полном распоряжении у Фойгта оказались семь вооруженных солдат и два ефрейтора — Клапдор и Мухе. Можно брать город в осаду. Но он решается на другое и своей команде объясняет, что по высочайшему приказанию, подразумевается его величество кайзер Вильгельм II, они должны выполнить одно важное поручение. Какое, не говорит. Это тайна. Поэтому для выполнения задания им прежде всего следует подкрепиться. И в станционном буфете он вручает ефрейтору Мухе две марки, на которые тот покупает лимонад для всей команды. Потом они выходят на следующей станции, в Руммельсбурге, и вместе пьют пиво, также за счет своего нового командира. Настроение у всех очень хорошее и совсем не боевое. И Фойгт рассказывает своим подчиненным, с которыми он обращается отечески ласково, что им предстоит занять ратушу в Кёпенике, арестовать бургомистра и все руководство и навести там надлежащий порядок. Ни у кого из солдат не возникает ни малейшего сомнения в том, что перед ними настоящий капитан. Все выглядит очень натурально. Наконец они прибывают в Кёпеник, двигаются бравым строем по направлению к ратуше. Новоиспеченный гауптман, добившись полного доверия своей команды, отдает приказание — поставить стражу на входе в ратушу и никого не впускать и никого не выпускать из нее. Сам он вместе с другими солдатами поднимается наверх и отдает приказание ефрейтору Мухе из кабинетов никого не выпускать и не впускать, а если по нужде, то только в сопровождении вооруженных солдат. И наконец гауптман Фойгт, который совершенно не знал расположения комнат, открывает дверь в кабинет старшего секретаря герра Розенкранца и объявляет ему от имени его величества об аресте. Оставляет двух вооруженных солдат и находит кабинет бургомистра Лангерханса. И здесь операция повторяется — от имени его величества он объявляет об аресте. Для бургомистра появление в его кабинете вооруженных солдат, возглавляемых гауптманом, явилось полной неожиданностью, и некоторое время он был в шоке. Потом попросил разрешения позвонить своей жене, потом он захотел встретиться со своим заместителем. На что гауптман Фойгт заявил, что управление районом Кёпеник перешло в его руки, он принимает все решения и будет оставаться в ратуше до девяти часов, и больше никаких действий не разрешил. Пришедший в себя бургомистр снова поинтересовался, кто отдал приказ о его аресте, какие силы стоят за гауптманом. На это Фойгт ответил: бургомистру нечего волноваться, его это дело не касается. И сам спустился на улицу, чтобы отдать другие распоряжения. Он привлек на свою сторону еще двух уличных жандармов и обер-вахмистра, чтобы они наводили порядок перед зданием ратуши, так как там стали собираться люди. К вечеру он принимает решение ограбить кассу. В кассе находится служащий, который говорит ему, что в сейфе имеется два миллиона денег. Но эта сумма гауптману Фойгту кажется баснословной, такие деньги ему не нужны, он берет из кассы около четырех тысяч марок, оставляет квитанцию о том, что он, Вильгельм Фойгт, взял из кассы ратуши Кёпеника обозначенную сумму, после этого отдает приказ своим солдатам оставаться на охране здания еще полчаса и затем отправляться в казармы, а сам вместе с деньгами исчезает. В ратуше царит беспокойство, никто не знает, что делать дальше, наконец солдаты покидают помещения и бургомистр звонит в комендатуру, чтобы выяснить, какой гауптман прибыл в ратушу и приказал арестовать его. В это время совершенно случайно в берлинской комендатуре находился младший сын его величества кайзера Вильгельма принц Иоахим, прибывший туда для осмотра вместе с генералом графом Мольтке. Несколько звонков в гвардейский стрелковый полк, и очень скоро выясняется, что никто никакого гауптмана никуда не посылал и никакого такого задания не давал и бургомистр и его служащие стали жертвой какого-то нелепого мошенничества. Никто в Берлине не отдавал приказания арестовать работников ратуши. Тем более не делал этого его величество кайзер. Все это глупая шутка, розыгрыш. В ратушу прибыли полицейские, следственная комиссия, был быстро создан словесный портрет фальшивого гауптмана, который действует от имени его величества и занимается грабежом государственных учреждений. Уже на следующее утро по Берлину были расклеены плакаты с внешностью Вильгельма Фойгта, мужчины в возрасте 45–50 лет, с кайзеровскими усами, рост 170–180 сантиметров. Награда за сведения — 2000 марок. Вскоре на одной железнодорожной станции в общественном туалете полиция наткнулась на брошенную гауптманом шпагу, спустя некоторое время нашли и брошенную им форму. И тут сделал заявление в полицию владелец магазина готового платья на Фридрихсштрассе, который сообщил, что у него примерял обувь человек, похожий по описаниям на фальшивого гауптмана. Еще одно заявление сделал бывший заключенный, который сидел вместе с Фойгтом и опознал его на плакатах. Кольцо постепенно сужалось, полиция устроила засаду по всем адресам, по которым он мог находиться. 26 октября рано утром на улицу Лангештрассе, где, по сведениям, Вильгельм Фойгг снимал в мансарде комнату, прибыли несколько нарядов полицейских, снайперы сидели даже на крыше и наблюдали за входом в жилой дом. Фальшивый гауптман ничего не подозревал, он сидел за столом и завтракал, когда в его комнату ворвались вооруженные полицейские. Он не оказывал никакого сопротивления, а только вежливо попросил разрешения завершить завтрак. Что и было ему милостиво разрешено. И вообще полицейские обращались с ним чрезвычайно вежливо, будто он не вор, не грабитель, не нарушитель общественного порядка, а большая птица. Его сажают в автомобиль и доставляют в здание Полицайпрезидиума на Александерплатц. И здесь с ним обходятся не как с обычным арестантом, оказывают знаки внимания. Он принимает все за чистую монету. И, конечно, не может догадаться, что за всем этим кроется внимание к нему со стороны его величества, его тезки кайзера Вильгельма, которому об этом курьезном деле доложил его сын Иоахим и расписал все в красках, отчего кайзер зашелся в смехе. Такого розыгрыша Германия еще не знала. Именно кайзер произнес слова, ставшие крылатыми, о том, что проявленное служащими уважение к форме — свидетельство почитания власти и умения подчиняться приказу. «И едва ли такое возможно в какой-либо другой стране!» Эта фраза разнеслась по Берлину и по всей Германии, а внимание к Фойгту сделалось повышенным. Его судили, он полностью признал свою вину, покаялся, и его приговорили к четырем годам тюрьмы. «Берлинская иллюстрированная газета» писала, что «если бы Фойгта оправдали и выпустили из зала суда сразу, то народ поднял бы его на руки, его бы встретили с триумфом. Второго такого шутника нигде не сыщешь…». В тюрьме он оказался героем. Ему с воли писали восхищенные письма, ему признавались в любви незнакомые женщины, в конвертах были деньги. Отсидел он только два года. Так как по своей привычке проявил смирение и покорность, завоевал у тюремного начальства хорошие оценки и по милости его величества и за примерное поведение герра Фойгта выпустили. Его ожидали журналисты, писатели, артисты и просто любопытные, всем хотелось взглянуть на того, кто так легко и весело облапошил бургомистра и все руководство бургомистрата, он сделался героем толпы, героем района Кёпеник и всего Берлина. В знак благодарности он пишет письмо своему тезке кайзеру Вильгельму II и начинает его следующими словами: «Всевеличайший! Наисветлейший! Всемилостивейший Кайзер! Король и Господин! Ваше Величество! Вы, Величайший, который ниспослали мне неожиданный подарок…» На берлинской сцене уже готовится постановка «Гауптман из Кёпеника», ему предлагают выходить перед публикой перед каждым спектаклем, ему платят деньги, в киосках продаются открытки с его изображением в форме гауптмана, и это снова приносит ему деньги. Но полиция не спускает с него глаз, его приговаривают к штрафу за распространение своей фотографии, но сумма 288 марок для него смехотворна. Он едет в Гамбург навестить свою сестру и по пути заходит в кабачок, чтобы выпить пива. Предприимчивый хозяин предлагает остановиться у него и обращается к местной публике с призывом посмотреть на фальшивого гауптмана. И снова ему аплодируют и дают деньги. Вместе со вторым ефрейтором Клапдором ему устраивают турне по всей Германии. Он отправляется за границу, его ждут в Бельгии, но не в Голландии и не во Франции, где на него смотрят с презрением, где его считают представителем немецкой военщины, немецкого пруссачества: тупости и глупости. Он отправляется в Америку, в Нью-Йорк, выступает перед немцами эмигрантами. Он возвращается домой и пишет книгу «Как я стал гауптманом из Кёпеника». Накопив деньжат, он отправился в Люксембург, где и купил себе домишко по адресу Рю Нойперг, 5. Он уже не выступает, ходит в разрешенной ему форме гауптмана, играет в бильярд и в карты. Скончался он в возрасте 73 лет, 4 января 1922 года. Но память о нем и его захвате ратуши жива до нашего времени. Со временем была создана целая «Кёпеникиада». Наибольшую известность получила сатирическая пьеса Карла Цукмайреа «Гауптман из Кёпеника», по словам Томаса Манна, лучшая комедия мировой литературы после гоголевского «Ревизора». Впервые она была поставлена на берлинской сцене в 1931 году, и сегодня ее можно увидеть в репертуаре театра Максима Горького в Берлине. Позднее о знаменитом авантюристе было сделано три игровых фильма. Наиболее удачной оказалась лента режиссера Хельмута Койтнера, где в 1956 году в роли Фойгга снялся популярнейший немецкий актер Хайнц Рюманн. В советском прокате фильм назывался «Сила мундира». Жители Кёпеника решили возвести памятник прославленному сапожнику, собрали средства, пригласили скульпторов и объявили конкурс. Выиграл проект Спартака Бабаяна. И через девяносто лет, осенью 1996 года, прусский гауптман появился у входа в ратушу. Нынешние чиновники оказались настолько благоразумными, что разрешили раз в год устраивать даже аттракцион для туристов с арестом бургомистра. И появляются новые ряженые — гауптман, два ефрейтора и семеро солдат, все они вооружены и идут на захват ратуши.

Внимание, «Цеппелин» над городом

Строительство дирижаблей, как нового воздухоплавающего средства, начиналось далеко от Берлина, в южном немецком городке Фридрихсхафен у Боденского озера. Его зачинатель и большой патриот летного дела, человек, глубоко убежденный, что только немецкие дирижабли завоюют небо и всегда будут держать пальму первенства, граф Фердинанд фон Цеппелин все свои средства вложил в развитие дирижаблестроения. И надо сказать, что преуспел в своем начинании. Берлин, как столица всей Германии, страшно завидовал заштатному Фридрихсгафену, где испытывались новые модели воздушных кораблей. Но, помимо зависти, берлинцы еще и гордились тем, что их страна стала родиной гигантских летательных аппаратов, которые одним своим появлением в небе вызывали необыкновенный восторг, чувство гордости и патриотизма. И куда бы ни летали впоследствии дирижабли графа Цеппелина, их путь всегда пролегал через Берлин. На радость многотысячной толпе, они спускались на аэродроме «Темпельхоф», самом старом и крупнейшем в Европе, приземлялись на другом берлинском аэродроме, в Тегеле.

Фердинанд фон Цеппелин

В воспоминаниях московского генерал-губернатора Владимира Федоровича Джунковского (1865–1938), который управлял Москвой с 1908 по 1913 годы и при котором появилось Московское общество воздухоплавания, есть страницы, посвященные его впечатлениям от поездки в Берлин в августе 1908 года и ожидания встречи с первым построенным в мире дирижаблем. Еще в вагоне поезда Джунковский только и слышал рассказы пассажиров об огромном удивительном воздушном судне. Один немец, очень солидный, почти со слезами на глазах говорил, что день, когда он увидел летающий «Цеппелин», стал для него лучшим днем жизни, он видел это германское чудо и теперь может умереть спокойно. Другой с гордостью доказывал, что ни в какой другой стране мира не смогут сделать ничего подобного. В Берлине Джунковскому с большим трудом удалось найти комнату, все гостиницы были переполнены, со всех уголков страны съехалась масса людей, чтоб принять участие в национальном празднике, каковым немцы считали прилет «Цеппелина» из Фридрихсгафена в Берлин. В день появления дирижабля все центральные улицы, и прежде всего Фридрихсштрассе, оказались заполнены народом настолько, что двигаться по ним удавалось с большим трудом. Десятки, сотни тысяч людей устремились к аэродрому «Темпельхоф», все жаждали посмотреть приземление необыкновенного воздушного аппарата. Но порядок был изумительный — на перекрестках стояли полицейские, толпа, как один человек, по мановению их руки останавливалась, чтоб пропустить экипажи и автобусы, а затем по такому же мановению спокойно двигалась дальше. На поле аэродрома устроены были трибуны. Джунковский занял свое место. В ложе для императора находились кайзер Вильгельм и его свита, герцоги, принцы, все ожидали появления графа Цеппелина, чтоб приветствовать великого старца — победителя воздушного пространства. Наступило обусловленное время прилета, но «Цеппелин» все не появлялся. Немецкая публика, привыкшая к аккуратности, стала беспокойной, раздавались недовольные возгласы. В конце концов было получено известие, что из-за сильного ветра дирижабль остановился в Нюрнберге и прилететь в Берлин сможет только на следующий день. Император Вильгельм, узнав о задержке «Цеппелина», откомандировал в Биттерфельд кронпринца, чтобы тот переговорил с графом и дал знать, когда точно тот сможет прибыть в Берлин. Цеппелин сообщил, что прибудет на следующий день ровно в 12 часов. Так и случилось. На следующий день ровно в 12 часов «Цеппелин» «спустился с неба». Но это торжество Джунковскому увидеть не довелось. Ему предстояло возвращаться в Москву, и он с утра торопился на вокзал. По рассказам же других русских очевидцев, прибывших в «Темпельхоф», впечатление от полета «Цеппелина» было действительно потрясающее, казалось, что полнеба заслонила гигантская темная туча, которая стала увеличиваться в размерах по мере приближения к земле. Восторг миллионной толпы превзошел всякие ожидания. Воздушная сигара длиной почти 130 метров, высотой с пятиэтажный дом, чуть покачиваясь и гудя пропеллерами, медленно опускалась на землю. Через некоторое время из гондолы по трапу спустился невысокого роста старичок с пышными седыми усами. Толпа готова была нести его на руках…

В.Ф. Джунковский

Дирижабли Цеппелина часто стартовали непосредственно с поля берлинского аэропорта «Темпельхоф» для выполнения разного рода экспедиций. Они отправлялись в многодневные ознакомительные путешествия, летали в разные города Европы, в Соединенные Штаты, в Южную Америку, в Советский Союз. Но при этом, как выяснилось много позднее, не только перевозили дорогих пассажиров, посланцев мира и дружбы, но попутно выполняли определенные служебные обязанности, которые следует отнести к разряду секретных. Знали об это исключительно ограниченное количество людей.

В то время Германия практически завоевала небо не только над Европой, но и над всем миром. Для ее дирижаблей не было никаких преград. И куда бы ни направлялись гигантские воздушные сигары, всюду их встречали с триумфом, носили на руках. Советский Союз не мог себе позволить такого дорогостоящего удовольствия и штурмовал полярные широты и новые высоты своим способом. В небо взлетали первые аэростаты, покоряя стратосферу, во льды Северного Ледовитого океана отправлялись одна экспедиция за другой. В 1931 году у ученых разных стран усилился интерес к изучению Арктики. Однако большинство организованных воздушных и морских экспедиций за Полярный круг заканчивались, как известно, неудачно и даже трагически. И вот общество «Аэроарктика» — Международное общество по исследованию Арктики воздушным путем — во главе со своим президентом и преемником «Цеппелина», изобретателем и руководителем фирмы по производству дирижаблей Хуго Эккенером решило организовать воздушно-водный научный поход на Северный полюс. Полет дирижабля «Цеппелин» по первоначальному плану доктора Хуго Эккенера должен был осуществляться совместно с подводной лодкой американца Уилкинса, которая двигалась бы подо льдами. Операция сложная, но выполнимая. Добравшись до высоких широт, лодка должна была пробиться на поверхность и ждать встречи с дирижаблем. Однако еще во время пробного рейса на лодке произошла авария. План оказался очень опасен, и от него отказались. Кого еще подключить к экспедиции? Может быть, Советы? В это время как раз советский ледокол «Малыгин» готовился к отплытию на Землю Франца-Иосифа. Немецкие руководители полета предложили советским властям провести совместную акцию по доставке и обмену полезного груза, например, почты. Предложение было принято, начались приготовления.

Едва ли кто из советских участников той экспедиции догадывался, что полет немецкого дирижабля к Земле Франца-Иосифа, помимо научных целей, преследовал еще и другие, военные, секретные, которые разрабатывались за толстыми стенами воздушного ведомства в Берлине. Советскую сторону вдохновила сама идея воздухоплавания, ее поддержали отечественные ученые-исследователи Арктики. Среди них Рудольф Лазаревич Самойлович, ученый-полярник, который в 1928 году руководил операциями ледокола «Красин» по спасению участников экспедиции дирижабля «Италия» во главе с Нобиле. Так вот, Самойлович предлагал здравую мысль: вместо затратных проектов — строительства железнодорожной трассы вдоль побережья Северного Ледовитого океана и освоения ледоколами Северного морского пути — развивать отечественное дирижаблестроение и с этой целью создавать вдоль всего побережья необходимые для их швартовки причальные мачты. В тех местах можно было бы организовать склады с топливом, необходимыми запчастями и продовольствием. Предлагаемая немцами экспедиция на аэростате «Граф Цеппелин» как раз отвечала его представлениям и становилась весомым аргументом в пользу его доводов.

Дирижабль «Граф Цеппелин» LZ-127

Однако для организации предложенной немцами масштабной международной экспедиции требовались немалые средства. Выход был найден в печатании почтовых марок, посвященных экспедиции. Такого рода почтовые марки уже выпускались в серии «Дирижаблестроение», они появились сразу после первого прилета в СССР того самого германского дирижабля «Граф Цеппелин», их моментально раскупили.

И вот в мировую прессу полетели сообщения о намеченной встрече двух «транспортных великанов» — воздушного и морского, о первой встрече в полярной зоне «в лучах северного сияния» немцев и русских. Как отмечалось, это было событие эпохального значения. Наконец-то научный мир мог получить столь необходимую аэронавтическую и метеорологическую информацию. Ледокол «Малыгин» был зафрахтован государственным акционерным обществом «Интурист», на нем находились иностранные туристы, которым предоставлялась возможность посетить западную часть Советского сектора Арктики. Была там и группа советских ученых во главе с известным полярным исследователем профессором В.Ю. Визе.

Немецкое почтовое ведомство ко времени экспедиции выпустило серию специальных почтовых марок, предназначенных для обмена почтой с «Малыгиным». В соответствии с «филателистической программой» экспедиции готовилась и советская серия марок. Ледокол «Малыгин», которым командовал капитан Д.Т. Чертков, вышел из Архангельска 18 июля 1931 года. На его борту находился специальный груз — письма с наклеенными новыми почтовыми марками. К слову сказать, сегодня такие «посвященные» марки, и немецкие и советские, являются большой ценностью. Через неделю, а точнее, 24 июля того же года, в воздух над Боденским озером во Фридрихсгафене поднялся дирижабль «Граф Цеппелин» LZ-127 и взял курс на Берлин. Следует отметить, что это был действительно гигантский летательный аппарат. Его длина достигала 237 метров, диаметр составлял 30,5 метра, он был заполнен водородом, а его пять моторов по 550 лошадиных сил тянули эту махину со скоростью только 120 километров в час. Беспосадочный перелет составлял от 10 до 12 тысяч километров. Летел он, как правило, на высоте 200–300 метров, в случае необходимости опускался ниже. Так что при небольшой скорости обзор из его кабины был идеальный. На его борту находились 46 человек команды и пассажиров. Научным руководителем экспедиции стал советский профессор Р.Л. Самойлович, изобретатель радиозонда профессор-аэролог П.А. Молчанов, инженер-дирижаблестроитель Ф.Ф. Ассберг и радист Э.Т. Кренкель. Командир корабля — доктор Хуго Эккенер, президент «Аэроарктики». На борту «Цеппелина» находился также Линкольн Элсуэрт, участник экспедиции Амундсена на дирижабле «Норге». По сравнению с немецким дирижаблем ледокол «Малыгин» — крошка, в длину он был чуть больше 62 метров, а его водоизмещение составляло 1790 тонн.

Дирижаблю предстояло пролететь расстояние в 13 тысяч километров, общее время в полете 106 часов, или около пяти суток, ледоколу — 8 тысяч километров.

После кратковременной остановки в Берлине дирижабль, приняв дополнительную почту, направился в Ленинград. На воздушном судне оборудовали почтовое агентство для обслуживания пассажиров и экипажа. Специальный штемпель предназначался для обработки корреспонденции. На рисунке был изображен дирижабль в лучах северного сияния. Текст на немецком языке гласил: «Воздушный корабль «Граф Цеппелин»», Полярный рейс, 1931». Штемпель ставился на всех конвертах и открытках, причем гашение производилось красной краской. Объем почтовой корреспонденции, взятой на борт, составил более 300 кг!

В Ленинграде немецкий «Цеппелин» встречали свыше 100 тысяч человек. Встреча была теплой, дружеской. На ленинградском почтамте 25 июля проходило гашение марок спецштемпелем с изображением контуров дирижабля и с надписью на французском языке. Погашенную корреспонденцию принимали на борт дирижабля. На следующий день «Цеппелин» стартовал с ленинградского аэродрома и взял курс на север. Далее его маршрут пролегал над Архангельском в направлении Земли Франца-Иосифа. Около шести часов вечера в бухте Тихой острова Гукера, составной части архипелага Земли Франца-Иосифа, где незадолго до этого построили самую северную в мире полярную станцию, дирижабль пошел на посадку. Недалеко на якоре стоял ледокол «Малыгин». На судне имелась тоже специальная почтовая каюта. Сразу после посадки «Цеппелина» от ледокола отошла моторная шлюпка, загруженная мешками с почтой. Среди пассажиров находились советский полярник-исследователь Папанин, итальянский генерал Нобиле и американский летчик Элворт. Обмен почтой занял около 15 минут. С «Цеппелина» было принято 50 тысяч почтовых отправлений общим весом 300 кг, а с «Малыгина» на дирижабль сдали почту общим весом 120 кг. На всех письмах и открытках этого обмена стояло гашение с датой 27 июля 1931 г.

Дирижабль же после обмена почтой поднялся в воздух и направился на восток. Участники экспедиции продолжали вести научные наблюдения. Они пролетали над островами Северной Земли и кромкой полуострова Таймыр. Впервые в истории науки выпускались радиозонды, производилась тщательная аэрофотосъемка, позволившая сделать ряд исследований и уточнений карты. От намечавшейся посадки у острова Домашний (архипелаг Северная Земля), где была полярная станция, отказались из-за тумана. Во время полета над Карским морем 28 июля дирижабль замедлил скорость и над Диксонской полярной станцией сбросил на трех парашютах почту для полярников.

К моменту прилета в Ленинград — 29 июля — было окончательно установлено, что посадку дирижабль делать не будет. Поэтому в момент пролета над аэродромом с гондолы сбросили парашют с почтой ледокола «Малыгин».

Вся воздушная экспедиция завершилась 29 июля 1931 года. «Цеппелин» появился в небе Берлина, вызвав в который раз необычайное возбуждение жителей столицы. Он плавно приземлился на аэродроме «Темпельхоф». Полярных исследователей встречали с цветами, им улыбались, фотографировали. Этот полет, безусловно, можно считать удачной международной акцией. Правда, вскоре выяснилось одно не очень приятное обстоятельство. После возвращения из Арктики немецкая сторона, несмотря на договор, отказалась предоставить советским полярникам результаты полученных аэрофотосъемок. Ни фотосъемки, ни карты, ни другие важные документы не были переданы советским исследователям. Едва ли это было простым недоразумением. По сути, весь научный архив немцы оставили себе. Более того, ряд последующих попыток уже фашистской Германии подробно изучить арктические области подтверждает мысль о том, что немцы, пролетая над советскими территориями, целенаправленно собирали обширный разведывательный материал. Об этом могли только догадываться советские ученые. Полученные впоследствии сведения пригодились немцам для осуществления своей захватнической деятельности. Выпущенные после полета специальные подробные топографические карты Ленинграда и его окрестностей позволили уже в первые дни войны вести прицельное бомбометание. Кроме того, в Арктике немецкие специалисты создали целую сеть радиометрических станций, в том числе организовали полярную экспедицию на одном из северных островов архипелага Земли Франца-Иосифа. Находясь прямо под носом у советского командования, фашисты снабжали свое руководство метеосводками и сведениями о ледовой обстановке, осуществляли радиоперехват, дешифровку радиограмм, занимались радиопеленгованием советских и союзных военных конвоев. И только несколько лет спустя, уже после окончания военных действий, советская научная экспедиция обнаружила в Арктике следы брошенной немецкой станции. Такие вот негативные последствия имела та научная экспедиция немецкого дирижабля «Цеппелин», вылетевшего из берлинского аэропорта «Темпельхоф» и обследовавшего арктическое побережье Советского Союза как раз накануне прихода к власти фашистов.

Обнаженная Нефертити

Раскрашенный бюст египетской царицы, красавицы Нефертити, жены фараона Эхнатона, правившего свыше тысячи трехсот лет до нашего времени, совершил не так давно переезд из района Шарлоттенбурга в западной части Берлина, где он выставлялся в залах Египетского музея, на Остров музеев, в самый центр бывшего восточного Берлина, на улицу Bodestrasse, 1–3. Кстати, по-немецки «Нефертити» пишется как Nofretete и переводится не как в русском варианте — «красавица грядет», а «красавица вернулась». В переезде всемирно известного экспоната из одного музея в другой ничего особенного нет, просто красавица действительно вернулась на свое исконное место, где она выставлялась ранее. Дело в том, что скульптурный портрет легендарной египетской красавицы экспонировался на Острове музеев с 1920 года, где до Второй мировой войны хранилась большая часть национальных музейных сокровищ Берлина. Но в начале войны часть наиболее ценных экспонатов, в том числе и бюст Нефертити, вывезли. И, как оказалось, не напрасно. Остров музеев жестоко пострадал от бомбового налета союзной авиации в феврале 1945 года. После окончания войны бюст Нефертити обосновался в Египетском музее Западного Берлина. И вот переезд на свое прежнее место, на Остров музеев. Вместе с ним переехала и вся египетская коллекция — 35 тысяч экспонатов, а также 60 тысяч папирусов. В 2009 году коллекция должна будет еще раз поменять место экспозиции. На этот раз она переедет в соседнее здание Нового музея, где еще не завершены реставрационные работы.

На этом малозначительном факте едва ли стоило заострять внимание, если бы не один нюанс. Современные дизайнеры, понимая, что интерес берлинцев к чужой истории, к экспозиции музея угасает и его надо чем-то воспламенить, начали с обновления облика древнеегипетской царицы, причем сделали это своеобразным способом. Для пробы они дополнили бюст египтянки недостающим у нее… обнаженным женским телом. Приставили бронзовое туловище, посмотрели и удовлетворились. У бюста появилось продолжение, разве это не чудо? Открыли двери музея для посетителей. Что-то они скажут, какое будет у них мнение? И образовались многотысячные очереди. Всем хотелось взглянуть на новоявленное чудо. Но после осмотра мнения посетителей кардинально разделились. Это варварское деяние, кощунство, восклицали одни. Другие не соглашались, считали, что это вроде как акт современного искусства, попытка сделать наглядным то, что скрывали время и история. А третьи просто хихикали, чему-то радовались, потупив взоры. Расчет дизайнеров полностью оправдался, шум поднялся немалый. Более того, он выплеснулся за пределы столицы и всей Германии. У большинства заграничных специалистов-египтологов и почитателей экзотики этот акт вызвал шок. Зачем обнажать то, чего никто никогда не видел и никогда не увидит, зачем представлять реальным, осязаемым женское тело, которое никогда не принадлежало египетской царице? И почему не прикрыть ее одеянием, соответствующим времени? Конечно, нашлись и почитатели, которым обнаженная Нефертити очень понравилась и ее новое экспериментальное оформление вызвало восторг. В Каире же подобная акция, понятно, моментально произвела эффект взорвавшейся бомбы. У арабов поголовно абсолютно отрицательная реакция. Кто позволил?! Как такое могло случиться?! Поставить все на свое прежнее место, никаких отклонений от оригинала! И пронеслась буря протеста, возмущения, вплоть до требования — немедленно вернуть национальное сокровище на его истинную родину. Пока продолжается спор, пока идет предъявление доказательств, как бы перетягивание каната то в одну сторону, то в другую, на Остров музеев приходят сегодня тысячи берлинцев, гостей столицы Германии. Они внимательнее, чем прежде, рассматривают бюст Нефертити и… приделанное к ней обнаженное женское туловище. Совпадает, не совпадает? Красивее стала или нет? Не будем приводить те возгласы и замечания, которые высказываются по этому поводу, не в них суть. Дело в другом: а вдруг случится непредвиденное и властям Берлина придется пойти на уступки требованиям Каира? И что тогда? Ведь египтяне уже давно, с 1933 года, ведут тяжбу за возвращение национальной реликвии к себе на родину. И если третейский суд примет их доводы, то… То тогда вселенский скандал и известная египетская красавица должна будет покинуть насиженные места в Берлине. И вернется на свою первоначальную родину. Понятно, что отправится без навязанного ей дизайнерами чужеродного тела. В Египте бюст встретят с царскими почестями. Его там давно ждут. Нам же остается внимательнее присмотреться к облику Нефертити и проследить тот путь, которой совершила она ранее, когда свыше ста лет назад берлинские археологи, по сути, тайно вывезли ее из Египта.

…Если вдоль реки Нила удалится на 300 километров южнее Каира, то можно попасть в небольшую арабскую деревню под названием «Эль Амарна». Те, кто с группой туристов бывал в этих местах, наверняка помнят скалы, пески, остатки фундаментов каких-то древних сооружений. Давным-давно, а точнее, за 1340 лет до рождения Иисуса Христа, на этом месте располагался древний египетский царский город Ахетатон. Как жили древние египтяне, кто ими правил, мы никогда бы не узнали, если бы не поисковые партии. В начале зимы 1912 года берлинский археолог Людвиг Борхардт вместе с участниками экспедиции приступил к раскопкам остатков фундамента одного жилища. И неожиданно рабочие наткнулись на помещения, которые напоминали скульптурную мастерскую. Их взору представились незавершенные бюсты людей, статуи мужчин, женщин, гипсовые маски. Рядом валялись поделочные камни, из которых ваялись все эти модели. Раскопки продолжились более интенсивно, и вскоре рабочие наткнулись на остатки ларца с надписью: «Хвалимый царем начальник работ скульптор Тутмос». Стало совершенно очевидно, что так звали начальника скульптурной мастерской, главного скульптора Ахетатона, произведения которого получили одобрение царя. Дальнейшие раскопки производились теперь с особой тщательностью. Ученые понимали, что они могли наткнуться на скульптуры людей именитых, может быть, самих царей. Их предположения оправдались.

Остров музеев

Шестого декабря 1912 года археологи попросили Борхардта срочно вернуться на место раскопок. В стене они обнаружили какую-то скульптуру. Для ее извлечения инструменты уже не понадобились. Только руками, только кончиками пальцев. И вот спустя несколько часов на свет явился небольшой, всего 48 сантиметров в длину, бюст неизвестной женщины. Раскрашенный скульптурный портрет из известняка представлял, очевидно, царицу в натуральную величину. На голове синий убор — парик вроде короны. Облик женщины поражал какой-то необыкновенной, неземной красотой, у нее были тонко очерченный рот, прямой нос, миндалевидные глаза. Левый глаз почему-то отсутствовал. А в правом имелась вставка из горного хрусталя со зрачком из черного дерева. На лбу когда-то находился урей — священная змея, считавшаяся в Египте символом царской власти. Археолог Борхардт прекрасно понял, какую находку ему удалось отыскать. В своем дневнике он сделал такую краткую запись: «Это невозможно описать, это надо видеть».

Очищенный от нескольких слоев гипса, специальной «упаковки» для сохранности, бюст произвел ошеломляющее впечатление на специалистов. Он служил, вероятно, долгое время моделью, с помощью которой скульптор Тутмос изготовлял другие скульптурные изваяния царицы. На этом основании ученые сделали вывод, что популярность в народе Нефертити была очень высока. Об этом же свидетельствовали и другие данные раскопок.

И вот что удалось выяснить археологам. Нефертити родилась и выросла в Фивах (не путать с древнегреческим городом Фивы в Беотии). Это был один из крупнейших городов и художественных центров Древнего Египта. На его месте сегодня находятся два других египетских города, Карнаке и Луксор, с грандиозными древними храмовыми ансамблями богов. Роскошные дворцы, виллы, усадьбы, сады, искусственные озера — в таком великолепном окружении проходили детство и юность Нефертити. Вполне можно предположить, что по бокам аллей города росли финиковые пальмы, зеленели тамариски, сикоморы. Сами аллеи были выложены тесаным камнем, бирюзово-зеленые фаянсовые плитки обрамляли оконные проемы богатых домов. Египет находился в пике своего расцвета. Родители Нефертити были зажиточные египтяне, имели доступ во дворец фараона, так как, очевидно, находились в родственной связи с ним. Жилось ей, безусловно, очень неплохо. Город Фивы пожинал плоды своего царского величия, сюда из Палестины везли сосуды с вином, рулоны кожи, столь любимый египтянами лазурит, произведения разных ремесел. Из далеких областей Африки шли караваны, нагруженные слоновой костью, черным деревом, благовониями и золотом. Этого золота было так много, что его использовали не только для женских украшений, но и для оформления многих дворцовых помещений. В обиходе были тончайшие ткани из гофрированного льна, пышные, потрясающие своим разнообразием парики, богатые украшения и дорогие умащения.

Когда Нефертити исполнилось девятнадцать лет, ее выдали замуж за царя Аменхотепа IV. По данным современных ученых, вполне возможно, она была его сводной сестрой. Состоялась роскошная свадьба, на которой присутствовали и жившие в то время родители фараона-«солнце» Аменхотеп III и его «великая царская супруга» Тейе, отличавшаяся умом и властностью.

Вместе со своим супругом Нефертити правила Египтом около 20 лет. Эти два десятилетия ознаменовались небывалым для всей древневосточной культуры религиозным преобразованием, сменились устои древнеегипетской сакральной традиции, оставившей очень неоднозначный след в истории страны: на смену культам богов предков волей царственной четы пришел новый государственный культ Атона — животворящего солнечного диска. Вместе с религиозным укладом исчезли и канонические правила древнеегипетского искусства. Пройдя через годы утрированного реализма, искусство времени Эхнатона и Нефертити родило те шедевры, которые были обнаружены в мастерских Ахетатона.

Бюст «владычицы радости», как ее называли, создавался в период ее полного владычества. Она выглядит вполне зрелой умудренной женщиной. По традиции белки глаз, радужная оболочка и зрачки на египетских скульптурах инкрустировались алебастром, хрусталем и черным деревом. У Нефертити инкрустирован только правый глаз. Левую глазную впадину Тутмос оставил пустой. Предполагается, что это было сделано умышленно, так как в то время царица была жива, а «разверзание очей» оживляло душу уже умершего человека.

Чтобы носить огромную корону, Нефертити пришлось брить голову, такова была тоже традиция, в каждом ее ухе было по две серьги.

Нефертити и ее супруг Аменхотеп IV прослыли большими реформаторами, они основали новую столицу Египта Амарн, они пытались распространить свою собственную религию, они заменили всех местных идолов, вместо них предложили одного — Бога Солнце. Это подрывало власть жрецов, но, пока Эхнатон был жив, священнослужители не могли помешать нововведениям. Счастье продолжалось недолго. На 12-м году правления Эхнатона и Нефертити скончалась дочь супругов, принцесса Макетатон. На стене усыпальницы, приготовленной в скалах для царской семьи, изображено отчаяние супругов, на ложе распростерта мертвая девочка. Рядом замерли родители — отец с заломленной над головой рукой, а другой рукой схвативший за руку жену, и мать, прижавшая руку к лицу, словно еще не верящая своей утрате. Пожилая нянька умершей рвется к телу любимицы, ее удерживает молодая служанка. Сцена смерти Макетатон по силе переданных чувств, бесспорно, относится к шедеврам египетского рельефа. Вскоре скончалась и царица-мать Тейе.

Смерть Макетатон, по-видимому, стала переломным моментом в жизни Нефертити. У той, кого современники называли «красавицей, прекрасной в диадеме с двумя перьями, владычицей радости, полной восхвалений… преисполненной красотами», появилась соперница. И Нефертити оказалась в опале. Остаток дней она провела в одном из второстепенных дворцов столицы. Одна из статуй, обнаруженных в мастерской скульптора Тутмоса, показывает Нефертити на склоне лет.

Ее лицо все еще прекрасно, но время наложило на него свой отпечаток, заметны следы утомления и отрешенности от всего земного. Царица одета в облегающее платье, на ногах сандалии. Она мать шести дочерей, многое в жизни видела и испытала.

Вся ее биография подробно «записана» в настенных барельефах жилого здания царской семьи. Там представлены подробные сцены из жизни фараона Эхнатона, его любимой жены Нефертити и их шести дочерей. В египетском искусстве мало произведений, которые столь подробно отражали бы любящих супругов, их благополучную семейную жизнь. Вот Нефертити с супругом и детьми, вот она сидит у мужа на коленях и придерживает рукой маленькую дочь. На одном из рельефов, обнаруженных в Ахетатоне, запечатлен кульминационный момент этой идиллии — поцелуй Эхнатона и Нефертити. И в каждой сцене присутствует Атон — солнечный диск с многочисленными руками, протягивающими царственной чете символы вечной жизни.

В чем же была причина неожиданной опалы Нефертити и крушения союза, любовь и взаимные чувства которого воспевались в десятках гимнов? Вероятно, основной проблемой царственной четы стало отсутствие сына, который мог бы унаследовать престол. Дочери Нефертити не обеспечивали надежности продолжения династической смены власти. В своем почти маниакальном желании иметь сына Эхнатон вступал в браки даже со своими дочерьми. Но судьба не была к нему благосклонна. Сына он так и не дождался.

Когда он умер, Нефертити взяла власть в свои руки. Однако правила она недолго. Против нее был составлен дворцовый заговор. На нее напали и убили. Напали тайком, убили ударами ножей в спину. Это подтверждено новыми раскопками и находками. Не так давно в Луксоре в одной из многочисленных пещер Аллеи фараонов была найдена женская мумия, оказавшаяся мумией Нефертити. Исследования показали, что царице были нанесены серьезные ранения в области спины. Увечья наносились и после ее смерти. На ней вымещали злость убившие ее заговорщики. Очевидно, действовали подкупленные жрецами люди. Сами жрецы надеялись, что нанесенные царице повреждения лишат неугодную счастливого загробного существования.

В 1912 году египетские власти, дававшие разрешение Борхардту на вывоз скульптуры из страны, не смогли точно определить реальную ценность известковой скульптурки. На первый взгляд в бюсте женщины не было ничего интересного. Краски потускнели, камень кое-где осыпался. Ничего ценного. И неприметный на первый взгляд скульптурный портрет женщины уплыл в Германию, где, собственно, началась его вторая жизнь. Скульптуру отреставрировали, подкрасили, обновили, привели в соответствие с оригиналом и представили публике в том первозданном виде, в котором ее создал древний скульптор Тутмос. И она заблистала. И восхищению не было предела. После такой сенсационной находки Людвиг Борхардт, виновник всей этой истории, который в то время работал научным атташе в посольстве Германии в Каире, основал в столице Египта Немецкий археологический институт. Позднее он же способствовал тому, чтобы в Берлине появился такой же Немецкий археологический институт, который начал работать в 1922 году. С того времени это научное учреждение считается крупнейшим центром истории Древнего Востока в Германии. Борхардт скончался в 1938 году. И лучшим ему памятником стал обретший бессмертие бюст египетской царицы Нефертити. Правда, тогда ученый-египтолог и предположить не мог, что в начале двадцать первого века к его находке, к божественной царице приделают чужеродное тело. Известняк и бронза не очень-то сочетаются. Такое самовольство именитому берлинскому археологу едва ли понравилось бы.

«К последней инстанции»

«Zur letzten Instanz» — так по-немецки называется один из самых старинных пивных ресторанчиков Берлина, расположенный в центре на улице Вайзенштрассе, 14–16, недалеко от красочного квартала для туристов Николайфиртель. По легенде, его в 1621 году основал конный рыцарь, один из слуг курфюрста, который в этом месте стал торговать вином и пивом. Первоначально ресторан назывался очень длинно и не очень понятно «Бидермайерштюбхен ам Глокеншпиль», что означало «Бидермайеровская пивная с колокольным перезвоном». Со временем название поменяли на другое — «Булленвинкель», или «Буйволиный уголок», а по-нашему — просто «Мясницкая». В эти места мясники Берлина свозили свежее мясо, торговали им. А вечером после трудового дня захаживали в пивной ресторанчик, обсуждали свои мясницкие проблемы. Так и приклеилось к ресторану новое название. Но долго оно не удержалось. Мясники перебрались в новое место, а на соседней улице Литтенштрассе в конце девятнадцатого века неожиданно построили здание суда. И ситуация изменилась. Теперь в ресторан стали захаживать судьи, адвокаты, прокуроры, нотариусы, люди не бедные, но больше всего было, естественно, истцов и ответчиков. У всех были свои животрепещущие проблемы, которые горячо обсуждались до позднего вечера. В пивном ресторане успокоение находили чрезмерно возбужденные клиенты, они обсуждали тяжбы, выясняли с адвокатами выигрышные обстоятельства дела. И было немало случаев, когда под пиво все спорные вопросы удавалось уладить мирным путем. Иногда, как гласит другая легенда, жены приводили сюда своих не в меру буйных мужей, угощали их пивом, угрожали судебным разбирательством и добивались покорности. Правда, существует еще одна версия. Изредка в ресторан, в отдельную комнату якобы тайно приводили особо опасных преступников, из числа тех, которых приговаривали к смертной казни. Иногда гильотина в Берлине действовала по своему прямому назначению. Так вот, приговоренных приводили в последнюю инстанцию и предлагали на выбор любые яства.

«К последней инстанции»

А что больше всего любили есть и пить берлинцы даже из числа преступников? Конечно, сосиски. Многие отдавали предпочтение кровяной колбасе или свежему мясному фаршу. И всю эту аппетитную снедь запивали пивом. Не отказывались от предложенной отварной свиной ножки с гороховым пюре и кислой капустой. Ресторанчик так и прозвали «К последней инстанции». Со временем он приобрел большую популярность не только у берлинцев, но и у многих заезжих знаменитостей. Говорят, что среди его гостей был Наполеон Бонапарт, который грелся у кафельной печки, ждал, когда его солдаты снимут с Бранденбургских ворот в качестве трофея квадригу. Наполеон попил пива, поел сосисок и вместе с квадригой укатил в свой Париж. Символ Берлина — квадригу — удалось вернуть лишь после победы над Наполеоном и восстановить на Бранденбургских воротах в 1816 году. В честь этого события знаменитый ресторан в наше время посетил и другой правитель Франции, президент Жак Ширак. Не отказал себе в удовольствии выпить берлинского пива, поговорил с владельцами ресторана. Потрогал кафельную печку. Но никакого ущерба городу он не нанес. В этом ресторанчике пил пиво знаменитый русский писатель Максим Горький, пил и размышлял о судьбах России. Но так ничего дельного и не придумал. И сегодня попасть в ресторан «К последней инстанции» не так-то просто, столик надо заказывать заранее. А что касается меню, то предварительно надо подумать, что попробовать. Традиционно по вечерам берлинцы, как и большинство немцев, горячих блюд не едят. Вечером у них обычно на столе черный или серый хлеб с колбасой, сыром, с овощами, реже сосиски, пиво пьют обязательно. В таком «холодном» ресторанном меню есть некоторые сорта блюд, которые многим иностранцам, особенно русским, кажутся достаточно необычными и странными. Например, вечером вы захотите заглянуть «К последней инстанции», там оказывается свободным столик, заказываете кружку пива и что-нибудь перекусить. Вам предлагают нарезанные разных сортов салями, сыры, маринованную сельдь.

«Хакепетер»

Не интересно. Жаждете отведать что-то типичное немецкое? Тогда выбирайте «Татар» или «Хакепетер». А что это? В обоих случаях — это свежее сырое провернутое мясо. Тот самый фарш из традиций берлинских мясников. Одно мясо, и ничего больше. Правда, по вкусу к этому фаршу добавляют много соли, перца, лука и один желток. Все это перемешивается и намазывается на черный, слегка поджаренный хлеб. Необычно, но очень вкусно. Без пива эти блюда едят редко. А вот с пивом в самый раз. История у каждого из этих блюд своя, но во многом сходная. Название «Татар» происходит действительно от кочевников татар, которые наведывались в дальние западные земли и приносили туда элементы своей кухни. Кочевые люди были неприхотливы, ели, в основном, вяленую говядину или конину, а вот чтобы свежие куски мяса становились мягкими и были равномерно отбиты, их клали под седло. Так в течении ездового дня мясо постоянно испытывало давление и разбивалось, доводилось до нужной кондиции. Его посыпали специями, солью и предлагали отведать тем жителям, с которыми встречались татары. По такому же образцу немцы стали готовить и собственное блюдо «Хакепетер». Только брали не конину, а свежую говядину, иногда в нее добавляли свинину и все это перед подачей на стол мелко рубили. При этом содержание жира не должно было превышать тридцать процентов. Нормальным же считается шесть процентов. Мясо рубили в ту пору, когда не было мясорубок. Теперь понятно, почему немцы едят сырое мясо? Потому что переняли у заезжих кочевников, потому что свои мясники любили свежатинку и приучили к этому берлинцев. В результате образовалась многолетняя привычка. Со временем поняли, сырое мясо — пища неприхотливая, в принципе, здоровая, калорийная, по древнему поверью, обогащает кровь и дает много энергии. Естественно, присутствует также элемент экзотики.

Конечно, сортов пива в любом ресторане Берлина столько, что за вечер все попробовать никак не удастся. Самое популярное — «Берлинер вайсе». Но его лучше пить летом, в жаркую пору, так как «Берлинское белое» — это, по сути, приятный шипучий кисловатый напиток, похожий больше на квас, чем на пиво.

«Берлинер киндль»

Никакого особого вкуса. И никакой истории. А вот если заказать «Берлинер киндль», то вы попробуете пиво, ячменное, хмельное, которое в Берлин привезли чешские гугеноты, те самые лютеране по вере, которых католики хотели уничтожить во время Варфоломеевской резни в Париже в ночь на 24 августа 1572 года. Лютеран выискивали не только во Франции, но и в других странах. А чехи варили свое знаменитое пиво не только у себя на родине, но и во Франции. Так вот, чешские гугеноты пивовары бежали от католиков на север и захватили с собой кое-какие секреты производства любимого дитя — пива. Оказавшись на спокойной немецкой земле, чехи стали варить пиво по прежним рецептам, но уже с некоторыми изменениями.

И в память о своем любимом напитке новый сорт так и прозвали «Киндль».

Столица тысячелетнего рейха

Готовьтесь, газовая атака!

Среди выпускников Берлинского университета 1891 года Фриц Хабер, защитивший звание доктора, считался самым перспективным, подающим большие надежды в науке. Умный, изобретательный, интеллигентный. Он еще в школе до самозабвения увлекался химией, и учителя прочили ему великое будущее. Он полностью оправдал ожидания. Только вот далеко не все его последующие научные деяния и результаты изысканий послужили на благо человечеству. Хуже того, некоторые примененные им лично «открытия» унесли тысячи человеческих жизней. Заметные успехи в химии сблизили его с военными. От них он получал свои спецзадания. И работал самозабвенно. К началу Первой мировой войны, 1914–1918 гг., Хабер был экспертом комиссии по мобилизации промышленных ресурсов Германии. Ему же поручили возглавить военно-химический департамент, с его же подачи активнее заработала немецкая военно-химическая промышленность, для военных целей стали вырабатывать различные отравляющие вещества, первым в этом списке значился хлор.

Этот газ с резким запахом греки назвали по цвету — желто-зеленый. В повседневной жизни в жидком состоянии он служил для отбеливания тканей, для обеззараживания воды.

О поражающих его свойствах в виде газа ученые знали, но нигде не использовали. Впервые как отравляющее вещество его предложил применить Хабер. Собственно, не он предложил, а его попросили. Первая мировая война была затяжной. Немцы сидели в окопах, напротив англичане и французы, изредка перестреливались, никакого перевеса. Генералы рейхсвера пошли на поклон к гражданским умам. Обратились к Фрицу Хаберу, тогдашнему директору созданного в 1911 году Института физической химии и электрохимии имени кайзера Вильгельма, располагавшегося в научном районе Берлина, Далеме. Обратились к нему не случайно. Этот человек был известен не только своими научными работами, но и оголтелым патриотизмом, его лозунг гласил: в мирное время человечеству, в военное — отечеству. О морали он особенно не задумывался. И когда англичане отрезали Германию от поставок из Чили селитры, столь необходимой при производстве пороха, именно Хабер нашел выход из положения — он создал аналог взрывчатого вещества без селитры, и снова у немцев на вооружении появился порох. На этот раз его привлекли к разработке тактических планов на поле боя. Что может он сделать, чтобы заставить англичан и французов отойти на прежние позиции, как прогнать врага, как выиграть атаку и вместе с ней войну? Фриц Хабер, который всегда считал себя прежде всего добропорядочным немцем, ответственным за судьбы «фатерланда», который свое отечество ценил превыше всего, озвучил нестандартное решение: отравляющие газы! И предложил познакомиться с результатами опытов. Генералы остались вполне довольны. И вот 22 апреля 1915 года к передовым позициям 4-й немецкой армии, располагавшейся возле небольшого бельгийского городка Ипр, известного своим производством хорошего качества сукна, генералы, и в их числе одетый в мундир гауптмана Фриц Хабер, получивший военное звание прямо из рук самого кайзера, тайно из Берлина привезли десятки баллонов со сжатым газом. Желая упредить атаку противника, дождавшись попутного ветра, в сторону неприятеля направили сопла и вопреки Гаагской конвенции 1907 года открыли краны. Хабер в противогазе, как и стоявшие рядом генералы, в бинокль лично наблюдал, как легкий ветерок понес тонны отравляющего вещества на вражескую сторону. За серо-зеленой дымкой мало что было видно. Но он знал, что в окопах люди уже задыхались, корчились от боли, у них слезились глаза, они харкали кровью. В общей сложности по врагу было выпущено 180 тонн отравляющего вещества, поражены как минимум 15 тысяч человек, 5 тысяч из них погибли. Такие данные поступили уже после завершения боев. Генералы поздравляли Хабера, высказывали свое восхищение его изобретательностью. Он довольно улыбался и потирал руки — химия и не такое может. Большие потери от сравнительно малотоксичного хлора были вызваны полным отсутствием у противника средств защиты. Газовые атаки для англичан и французов были совершенно неожиданными. Солдаты же и офицеры рейхсвера по совету Хабера сидели в своих окопах в надетых противогазах и ждали победных результатов. И хотя ветерок неожиданно поменял направление, подул в обратную сторону, но к этому времени концентрация газа в воздухе была уже совсем слабой и для немцев все обошлось вполне благополучно. Зарубежные газеты называли применение немцами отравляющих веществ чудовищным преступлением, а их изобретателя — редким злодеем. Хабер на злопыхателей не реагировал. А вот его жена Клара среагировала. Через несколько дней после той успешной атаки, унесшей тысячи молодых жизней, она не выдержала психологического смятения и растерянности и взяла в руки револьвер. Выстрел был смертельный. Нам не известно, как отреагировал на самоубийство жены Хабер, но доподлинно известно другое — через два года у этого же городка против все тех же строптивых англичан и французов выпустили другой газ, более токсичный, горчичный, который получил название «иприт» — по названию бельгийского городка. Посоветовал применить это более сильное, чем хлор, отравляющее вещество все тот же директор берлинского Института физической химии и электрохимии имени кайзера Вильгельма. Хабер настолько был воодушевлен стремлением как можно быстрее победить в войне без особых затрат и жертв с немецкой стороны, что лично хотел удостовериться в действии газа, выезжал на передовую, демонстрировал неумеренную храбрость, ходил из окопа в окоп буквально под пулями. И в который раз показывал солдатам и офицерам, как следует обращаться с противогазом, какую нужно оказывать помощь отравившемуся. Откуда у кабинетного ученого такое рвение? Была ли в нем хоть капля раскаяния от содеянного? Мало ему тысяч погибших 1915 году, так принялся умерщвлять и в 1917 году. Десятки тысяч остались на всю жизнь инвалидами. Никто из них тогда не знал, в чей адрес посылать проклятия. Применение химического оружия не принесло победы Германии. Ни хлор, ни иприт, ни другие газы не дали перевеса, ничего, кроме разорения Европы, в общем счете 10 миллионов погибших на поле боя и 30 миллионов увечных. Но Хабер по натуре не был чересчур сентиментальным, поэтому не особенно огорчался этими данными. С какой стати? Ведь примененное немцами первыми химическое оружие взяли на вооружение другие страны. Кто может его в чем обвинить? Сам Хабер нисколько не сомневался в правильности своих действий. Он ученый и делал все возможное для спасения своего отечества. Разве не тем же занимались другие ученые, в Англии, во Франции? Ведь кто-то из них изобрел скорострельный пулемет, кто-то — авиационную бомбу. В ходе войны впервые применялись не только газы, но и танки, военная авиация и даже подводные лодки. Чем химическое оружие хуже или лучше? И все же Хаберу досталось. Его имя внесли в число военных преступников. В свое оправдание он говорил, что не совершил ничего плохого, а только опередил своих соперников, которые занимались тем же, но в число военных преступников не попали. Позднее стало известно, что всего за годы Первой мировой войны от действия отравляющих веществ пострадало людей гораздо больше, чем при атомных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки. Дурной пример заразителен. Опыт немцев действительно сразу переняли французы, англичане. И применили газ против немцев. По свидетельству очевидцев, в одной из таких газовых атак Первой мировой войны пострадал мало кому известный немецкий ефрейтор, по происхождению австриец, по призванию пропагандист. В дальнейшем высказывалось предположение, что отравление было настолько сильным, что оно оказало влияние на его психику. Этот человек возомнил себя военным гением и впоследствии таки стал все-германским фюрером. В своей книге «Майн кампф» Гитлер подвергал евреев яростным нападкам как расу — разрушительницу цивилизации. Он писал: «Если бы накануне Первой мировой войны были отравлены газом 12 или 15 тысяч иудеев — врагов народа… тогда не потребовались бы миллионные жертвы на фронте». К чему привело его всегерманское фюрерство, всем хорошо известно. Кстати, от Гитлера пострадал и Хабер.

Но об этом позднее. А в двадцатые годы Хабер снова в своей берлинской лаборатории, снова занят мирным трудом, разрабатывает химические удобрения, которые должны заметно повысить урожайность и вывести Германию в число мировых лидеров. Он уже лауреат Нобелевской премии по химии за 1918 год, удостоился этой высокой и почетной награды не за применение на войне отравляющих веществ, нет, а за вполне гуманное открытие — за разработку технологии синтеза аммиака из воздуха. Тем самым он невольно внес свой вклад в решение обеспечения немцев и европейцев достаточным количеством продовольствия. Гений и злодейство не совместимы? В природе встречаются исключения.

А. Гитлер во время Первой мировой войны

Хабер родился в 1868 году в городе Бреслау в еврейской семье. Его отец Зигфрид Хабер был известным торговцем химикатами, и молодой Фриц помогал отцу в его деле, потому и в школе проявил свои заметные способности в химии. Затем он учился в университетах Гейдельберга, Берлина, Цюриха. Год отслужил в действующей армии и был чрезвычайно огорчен тем, что еврейское происхождение помешало ему стать кадровым офицером. Да и вообще ему нравилась армия — дисциплина, подчинение низшего состава. Пришлось перестроиться. И он целиком посвятил себя науке. Занимался электрохимией, термодинамикой, стал одним из ведущих ученых Германии, профессором университета в Вюрцбурге, автором нескольких книг по физической химии, ставших классическими. В 1893 году Хабер принял христианство, хотя душу свою продавал за сребреники. Он обладал недюжинным талантом ученого и энергией руководителя, в равной степени увлеченно отдавался собственным теоретическим и лабораторным исследованиям, искал пути практического применения открытий, пытался наладить тесные связи между наукой и промышленностью. Заказы быстро развивающейся промышленности требовали искать нестандартные решения. Фриц Хабер искал и находил. Ему принадлежит открытие промышленного метода получения аммиака из азота. В окружающей нас природе азота больше чем достаточно — 70 процентов только в воздухе. Но как его добыть, где использовать? Военные хорошо знали — в бездымном порохе, в нитроглицериновой взрывчатке. Но это не все. Можно применять и в удобрениях, например, в азотных. Многие ученые пытались решить эту проблему, но положительных результатов не получали. И только Хабер сумел за короткий срок синтезировать аммиак из воздуха и завоевал всемирное признание. А его метод — синтез аммиака из воздуха — с успехом применили на фирме BASF. И процесс этот, по сути, не изменился с начала двадцатого века до наших дней. В двадцатые годы двадцатого века о Хабере, лауреате Нобелевской премии, узнал весь научный мир. Он дружит с Альбертом Эйнштейном, они часто беседуют за чашкой кофе. Рассуждают о добре и зле, о роли ученого в мировом процессе. И Хабер по-философски рассуждал вполне гуманно, не отрицал противоречивости своей натуры, но и оправдывал все научные деяния. Окружавшие его люди из числа тех, кто работал с ним в лаборатории, запомнили его не только энергичным ученым, но и сомневающимся человеком, копавшимся в себе, склонным к депрессии. В работе он преображался, в ней он находил свое возрождение, она давала ему энергию, в ней он черпал нужные силы. В мирное время он откликается на просьбу берлинских муниципальных властей. Она довольно необычна. Так как он занимается изготовлением токсичных веществ против сельскохозяйственных вредителей, не мог бы он очистить одно здание от похожих вредителей. Он не понял, и ему объяснили. Дело в том, что за годы войны главное здание Берлина — Рейхстаг, немецкий парламент, успело каким-то образом завшиветь. В нем завелись не только блохи, тараканы, но и еще кое-какая живность. Невозможно стало работать. Как быть? Есть ли от них какое спасение? И Хабер предлагает использовать инсектициды, отравляющие вещества против паразитов и прочей вредной живности. С помощью ядовитых веществ здание Рейхстага в два счета очистили. Никакой в нем нечисти и паразитов не осталось. И снова Хабер завоевывает уважение и авторитет у власть предержащих.

О. Хабер и А. Эйнштейн

Согласно Версальскому мирному договору, на Германию возлагалась вся ответственность за войну, ее обязали выплачивать репарационные платежи, которые в 1921 году составили 132 миллиарда марок. Это была непосильная ноша, в стране назревал экономический кризис, и уже к 1923 году одна золотая марка стоила 38,1 миллиона бумажных марок. В этот период хаоса, безработицы верный своего отечества ученый Хабер решает задачу пополнения банковских запасников. Он обращает свой взор на такое малоисследованное поле деятельности, как добыча золота из морской воды. Каков его концентрат в тонне, как добыть эти крупицы? Хабер попытался разработать методику точного измерения концентрации золота в морской воде и последующей его добычи. Было затрачено много времени. Проводились разные опыта. Однако результат был неутешительный. Ни грамма золота добыть так и не удалось. Зато в результате исследований он установил, что действительное содержание золота в морской воде совсем не такое большое, как об этом говорилось и писалось. Оно оказалось на три порядка ниже, чем указывалось в специальной литературе. И, естественно, при огромных затратах его добыча просто нерентабельна. А следовательно, бесперспективна. Кстати, эту задачу — добычу золота из морской воды — в удовлетворительном объеме не удалось решить и по сей день.

Приход в Германии к власти Гитлера, его зажигательные речи, его страстные обращения к нации — обрести германский дух, возродиться в новом качестве — ни в коей мере не насторожили Хабера. Он представить себе не мог, что новый канцлер, этот жестикулирующий человек со странными усиками, был жертвой газовой атаки со стороны англичан, что он патологически ненавидит евреев и видит в них одних первопричину мирового зла. Не прошло и года, как во всех государственных учреждениях появился циркуляр, в котором предписывалось всем лицам еврейской национальности покинуть руководящие посты. Это был зловещий сигнал. Многие лица еврейской национальности его так и поняли. Хабер покинул свой пост директора в институте. Английский физик, лауреат Нобелевской премии Эрнст Резерфорд приглашает его в Великобританию, преподавать в Кембридже, где обещает предоставить лабораторию. И вместе с группой молодых ученых Хабер отправился в Лондон. Но на новом месте прижился плохо. Он же ученый с мировым именем, лауреат Нобелевской премии, директор института — и вдруг оказался в зависимом положении, на второстепенных ролях. Это его угнетало. Научный процесс уже мало интересовал. И тут он вспомнил о своем еврейском происхождении и сблизился с сионистами. С президентом Всемирной сионистской организации Хаимом Вейцманом, будущим первым президентом Израиля, стал обсуждать свой возможный переезд в Палестину и даже работу в Иерусалимском университете. Он почти соглашается и решает попытать счастья в Швейцарии. Уезжает в Базель. Но сердце у него уже было подорвано и работой и переживаниями. И в Базеле 29 января 1934 года он неожиданно скончался. В объединенной Германии не забыли своего великого химика и его вклада в немецкую науку и промышленность. Поэтому возродившийся Институт химии общества Макса Планка в Берлине на улице Фарадейвег, 4–6, назван именем Фрица Хабера.

Секреты клиники Буха

О крупнейшем медицинском научном и лечебном центре в Берлине, расположенном в отдаленном районе Бух, заведении, в определенное время достаточно закрытом, а кое в чем и секретном, впервые рассказал русский писатель Даниил Гранин. В своем документальном произведении «Зубр», вызвавшем колоссальный интерес в нашей стране и за рубежом, он приоткрыл лишь некоторые завесы над тайнами жизни и деятельности обитателей этого центра. Собственно, Гранин рассказывал не о клинике, не о немецких медиках, а об одном, совершенно не известном нам человеке, о русском исследователе, генетике с мировым именем Николае Владимировиче Тимофееве-Ресовском, почетная доска с именем которого прикреплена сегодня к одному из научных учреждений центра в Бухе. Рядом есть еще одна доска. На ней имя его ученика Макса Людвига Дельбрюка. Лауреата Нобелевской премии. Этот физик-теоретик под влиянием Тимофеева-Ресовского полностью переключился на исследование генетических механизмов и удостоился высочайших наград, в Бухе появился целый научный институт имени Макса Дельбрюка. А его учитель? В Германии он хоть и оставался советским, тем не менее получал немецкие награды, звания, а на своей родине оставался в полном забвении.

Русский биолог не хотел терять гражданства СССР. Он не хотел также принимать и гражданства Германии и в таком двойственном состоянии проработал в берлинском медицинском научном учреждении ровно двадцать лет — уникальный случай, — с 1925 по 1945 гг. То есть пережил годы экономического кризиса и инфляции, восхождения к власти Адольфа Гитлера, владычества фашизма и расовой идеологии, годы краха нацистского режима, полного поражения Третьего рейха во Второй мировой войне и дождался, когда в разгромленный Берлин вошли советские войска.

В тот конечный, майский этап войны жизнь Тимофеева-Ресовского висела буквально на волоске. Его не тронули фашисты, но с ним жаждали встречи представители советских компетентных органов, его искали. Он не прятался, не бежал. Хотя мог уйти к американцам, как это своевременно сделал его ученик Дельбрюк, мог уехать в Аргентину, в Бразилию. Ему бы помогли. Его знания, умения, пытливый ум ученого пригодились бы в любой стране. Но только не в СССР. На родине его ожидали презрительное прозвище предателя, жизнь арестанта и заключенного. Он никуда не бежал из освобожденного Берлина. И с настроением обреченного ждал своей участи. Не покидал он Берлина еще по одной причине — надеялся узнать о судьбе своего старшего сына, который выступил против нацистов, распространял в Берлинском университете среди студентов и преподавателей листовки с воззваниями против режима Гитлера и угодил в лапы гестапо. Его отправили в концентрационный лагерь Маутхаузен. И все. Тимофеев-Ресовский и его супруга Елена очень надеялись, что после освобождения Германии, после освобождения Маутхаузена их сын вернется… Весной 1945 года их надежды полностью развеялись, сын не вернулся. И тут подоспел арест.

Н.В. Тимофеев-Ресовский с советскими коллегами

Тимофеева-Ресовского препроводили в комендатуру, допросили. Потом, убедившись, что кадр ценный, отправили в Москву. Там привезли сразу на Лубянку, посадили во внутреннюю тюрьму. И восемь месяцев продолжались изнурительные допросы. Он рассказывал все, что знал, о себе, о немецких ученых, о своих исследованиях. Нередко ему задавали настолько нелепые вопросы, что он просил, чтобы его признали чилийским шпионом, если компетентным органам от этого будет легче. Его юмора не поняли и не оценили. Был ли он нужен советским властям как свидетель, как человек, владевший многими научными секретами? Нет. Следственные органы интересовались совсем другим. Он должен был ответить перед советским судом, почему не вернулся на родину, когда его вызывали. Почему не откликнулся, когда ему через советское посольство слали требования покинуть Берлин, приехать в Москву? Почему сопротивлялся? Чего-то испугался? Да, испугался. Тогда шел 1937 год. Он хотел вернуться, размышлял об этом, но… Фашистский центральный орган газета «Фёлькишер Беобахтер» («Народный обозреватель») писала о страшных политических процессах в Москве. Фашистские корреспонденты сообщали о «врагах народа» среди высшего советского армейского командования, об арестах среди ученых. Сплошные заговоры, кругом одни предатели, шпионы, то есть враги народа, враги социализма, враги Сталина. И расстрелы, расстрелы. Врагами оказались многие, которых он знал. Он читал сообщения, слушал радио и не верил. Фашисты, конечно, врали. Но на всякий случай, как ему советовали друзья из Москвы, все же остался в Берлине вместе с женой Еленой и двумя сыновьями. Рядом с ним трудился еще один биолог из Москвы, Сергей Царапкин. И оба продолжали работать во славу немецкой научной генетики, не предполагая, какая уготована им дальнейшая судьба.

Как мы теперь понимаем, не только в 1937 году, но и позднее Тимофеев- Ресовский оказался как бы между двух огней, между фашизмом Гитлера, ненавидевшего евреев и большевиков и замыслявшего войну против Советов, и тоталитаризмом Сталина, уничтожавшего миллионы своих лучших сынов. Оставаться в Берлине становилось опасно, но еще опасней было возвращаться домой. И все же в Берлине его никто не тронул. Почему? Не потому ли, что он оказался лояльным к новой власти? Не потому ли, что действительно работал во славу немецкой науки? А как же иначе. С волками жить, по-волчьи выть. Итак, он, русский, советский, с паспортом гражданина СССР, в годы нацизма трудился в Берлине на улице Линденбергер Вег, 70 (LLndenberger Weg), в новом, специально отстроенном здании, в элитном медицинском учреждении, которое насквозь было пропитано нацистской идеологией, идеологией очищения немецкой крови от вредных примесей, от евреев, славян, цыган и прочих, прочих недочеловеков. И, говорят, проводил опыты над людьми? Занимался стерилизацией славян? На эти очень сложные вопросы он дал исчерпывающие ответы. Но неверующие все-таки находились. И, как правило, среди политиков, а не среди ученых.

В 1947 году ему как невозвращенцу присудили десять лет лагерей и отправили в ГУЛАГ. Слава богу, сослали в Сибирь, а не поставили к стенке, развитие событий могло принять и такой оборот. Едва ли бы он вышел от туда живым и невредимым, если бы о нем не вспомнили как о человеке, хранителе ценнейших знаний. Тревогу забили знавшие его ученые. Опомнились, сообразили, что знания такого масштабного человека могут пригодиться, а он был почти при смерти, страдал от голода и пеллагры. Лечили в больнице МГБ, поднимали на ноги, потом отправили на Южный Урал, в Миассово, на биостанцию, где разрешили производить любые генетические и радиобиологические исследования, даже настаивали на исследовании особенностей радиационных поражений человека — начиналась эпоха атомного противостояния…

Разными путями попадали русские в Берлин. Тимофеева-Ресовского направили на учебу, когда ему исполнилось двадцать пять лет. Позади были годы участия в Гражданской войне, с оружием в руках защищал советскую власть и идеи всемирного братства пролетариев Ленина. Он пережил голод, холод, болезни, одно радовало — впереди годы учебы, и он, крестьянский парень, выходец из древних родов казаков и князей, мечтал об образовании. Он стал студентом МГУ, изучал биологию, познакомился со студенткой Еленой, женился на ней, она родила ему сына Дмитрия, слушал лекции известного ученого-генетика Н.К. Кольцова, который разработал матричный принцип передачи наследственной информации, самой главной биологической идеи XX века. Впереди у молодого студента открывалась перспектива ученого-зоолога, микробиолога, генетика-эволюциониста. Но человек предполагает, а Господь располагает.

Так случилось, что в 1925 году из Берлина в Москву приехал известный немецкий ученый, исследователь нервной системы человека профессор Оскар Фогт, он же директор Берлинского института исследования мозга имени кайзера Вильгельма, основанного в 1914 году. Герра Фогта пригласили в советскую столицу для участия в исследованиях мозга В.И. Ленина и создания в Москве института мозга, подобного берлинскому. Профессор Фогт приезжал в Москву годом раньше, давал консультации по лечению Ленина. В последний приезд он полностью выполнил свою миссию и попросил советское руководство об одолжении. Ему требовались молодые даровитые кадры, такие, которые могли бы работать в его институте. Фогт напрямую высказал свою просьбу народному комиссару по здравоохранению Николаю Семашко. Тот решил посодействовать и обратился к Кольцову. Кольцов, в свою очередь, указал на подающего надежды молодого ученого Тимофеева-Ресовского. Так состоялся этот выбор. Организационные хлопоты не заняли много времени, и вскоре Тимофеев-Ресовский вместе с молодой женой и сыном Дмитрием уехал в Берлин. На стажировку. Вначале предполагалось, что он пробудет два-три года. Потом продлит пребывание. С результатами же научных исследований будет делиться со своей страной. И он, будучи уверенным в необходимости обогащать советскую науку, посылал свои труды на биофак МГУ. Но в 1933 году к власти в Германии пришли нацисты. Изменился общественный и государственный строй, появилась новая, расистская идеология, изменились отношения с Советским Союзом. Между тем Тимофеев-Ресовский был очень нужен в институте, он заведовал лабораторией генетики, имел имя в научных кругах, участвовал в международных симпозиумах и семинарах, побывал в США, во Франции, в других странах. Его эволюционная теория наследственности завоевывала своих приверженцев. Он был везде, кроме СССР. Там его не особенно жаловали. Его имя находилось под запретом, а вот если бы приехал…

В 1955 году его освободили, но не реабилитировали. Он стал читать лекции в своем МГУ, работал до последнего в лаборатории в Обнинске, до 1981 года, когда его не стало. В 1987 году появилась книга-свидетельство, книга-откровение Даниила Гранина «Зубр», открывшая глаза советскому и немецкому народу, какого человека они потеряли. Правда, прозвища «Зубр» у Николая Владимировича никогда не было. И только в 1992 году его реабилитировали. Посмертно…

Наш рассказ о клинике в районе Бух, точнее, о ее русских ученых сотрудниках, был бы неполным, если не сказать еще об одном человеке русского происхождения, причем чисто дворянского сословия, точнее, выходце из графского рода, которого также за его уникальные способности привлекли к научной работе. Это был Сергей Алексеевич Вронский. В отличие от Тимофеева-Ресовского он занимался проблемами исключительно секретного характера, связанными с психотерапией, изучал биополе человека, его воздействие на других людей, на окружающую среду, говоря современным языком — из него создавали экстрасенса высшей категории, способного обслуживать верхушку тысячелетнего рейха и предсказывать судьбы, управлять массами и событиями…

В отличие от Тимофеева-Ресовского Вронский сам прибыл в Берлин на учебу, для поступления в университет, но позднее, в 1933 году, сразу после прихода Гитлера к власти. Прибыл он по собственной воле из независимой тогда Латвии, из Риги после окончания русской школы, и было ему всего восемнадцать лет. Его проверили на благонамеренность и лояльность, оказалось, что по всем параметрам он подходил для жизни в фашистской Германии — его отца генерала графа Вронского и всю семью убили большевики, Сергей в живых остался по счастливой случайности, он не был дома. Оказавшись без родных, без какой-либо поддержки, решил искать счастье на чужбине. Он был разносторонне одаренным юношей, уже в том возрасте знал несколько языков, в том числе и немецкий, был хорошим спортсменом, играл на фортепьяно, умел водить автомобиль, знал авиадело. По всем параметрам подходящий, широко образованный молодой человек для учебы в Берлинском университете. Но, кроме того, он умел еще и врачевать, причем не путем приема лекарств, а за счет нетрадиционных методов, путем внушения, наложения рук. Всем этим премудростям научился у своей бабушки, которая всерьез занималась оккультными науками, астрологией, хиромантией, магией, жила во Франции и в Германии. Вот она-то и направила своего подготовленного внучка в Берлин.

Он выбрал медицинский факультет и не ошибся, его приняли сразу, и через короткое время у него обнаружили экстрасенсорные способности, владение нетрадиционными способами лечения. Провели испытание: ему завязывали глаза, подводили к пациенту, и он начинал колдовать, чувствовал температуру человека, говорил о его возможном заболевании. А когда ему освобождали руки, то он накладывал их на больные места и ставил свой диагноз, который подтверждался диагностическими данными. И ему предложили перейти на учебу-практику в другое медицинское заведение, в Бух, в недавно созданный закрытый Биорадиологический институт, который называли еще «Учебное заведение № 25». Учиться там было престижно, загадочно и очень интересно. Преподавателями оказались необычные люди — тибетские ламы, индийские йоги, китайские иглотерапевты. Студентов обучали основам гипноза, психотерапии, экстрасенсорики, на практику вывозили в Африку, в Индию, в горы Тибета. Как позднее рассказывал сам Вронский, во время практических занятий ему поручили провести эксперимент над настоящими, живыми людьми. В институт привезли политических заключенных, немецких коммунистов вместе с семьями. Их всех власти приговорили к уничтожению. Ему предстояло начать свое лечение среди двадцати отобранных и страдавших онкологическими заболеваниями. В случае успеха, то есть положительного исхода лечения, их обещали отпустить на свободу. Была ли это правда или только завуалированная ложь, он не знал, но постарался сделать все возможное, чтобы излечить максимальное количество людей. Ему удалось вылечить шестнадцать человек, причем среди них были четверо детей.

И снова Сергея Вронского отметили, преподаватели заговорили о нем как о молодом человеке, подающем большие надежды, отмечали его способности, уверяли, что его ждет блестящее будущее, о нем доложили на самый верх, людям, близким к всегерманскому канцлеру, к фюреру!

После защиты диплома Вронского вызвали в кабинет ректора. Там его ждали люди в форме. Они представились и сказали, что отныне он будет служить рейху и Гитлеру, его судьба определена. И его посадили в закрытый черный лимузин. Он хорошо запомнил ту поездку по осенним улицам Берлина 1938 года, ехали по Унтер-ден-Линден, мимо университета, мимо Бранденбургских ворот, зачем-то снова свернули на Унтер-ден-Линден и проехали мимо советского посольства. Сопровождавшие, очевидно, испытывали нервы молодого человека. Он ничем не выдал своего волнения. И вот Вильгельмштрассе, он высаживается из машины и идет на встречу с каким-то нацистским фюрером, фамилии которого ему не говорят до последнего момента. Парадный вход, ступеньки, дубовые двери, эсесовцы в касках, вскинутые вверх руки в новом приветствии. Наконец секрет раскрыт — Сергей удостоился аудиенции у второго человека по нацистской парии и третьего после Геринга по имперской иерархии, Рудольфа Гесса. Визит к функционеру такого уровня не явился полной неожиданностью для Вронского. О Гессе, о его увлечениях мистикой, оккультизмом он знал во время учебы, знал и о том, что именно ему, Вронскому, пророчили встречу с этим человеком. Гесс, в свою очередь, знал о молодом одаренном юноше от одного нацистского деятеля по имени Йоханн Кох, который был знаком с Сергеем еще со времени своего проживания в Риге. И с этого дня Вронский становится личным астрологом Гесса, они вместе проводят многие часы. Сергей медитирует, раскрывает Гессу секреты движения звезд, их воздействия на человека, составляет гороскопы. Благодаря интуиции и некоторому опыту общения с нацистскими бонзами, Вронскому удалось доказать, что он действительно обладает сверхспособностями и может быть крайне полезным высшим руководителям рейха. По словам самого Вронского, он давал Гессу практические советы, составлял характеристики окружавших его лиц, подсказывал, с кем и как себя вести, кого следует опасаться, кого можно приблизить. Иногда Вронского приглашали на другую улицу, расположенную неподалеку, на Фоссштрассе, 6 (сегодня эта улица называется Niederkirchnerstrasse — Ниедеркирхнерштрассе), в рейхсканцелярию. Но все же больше времени он проводил в партийном кабинете на Вильгельмштрассе. Эта «дружба» продолжалась до 1941 года, когда неожиданно для всех Рудольф Гесс совершил странный поступок — в одиночку, не известив ни фюрера, ни других нацистских бонз, без объяснения причин самовольно улетел в Шотландию, якобы на секретные переговоры с англичанами. И остановился у прогермански настроенного лорда Гамильтона. Затем по распоряжению Черчилля его перевели в Тауэр, где он оставался до конца войны, пока его не выдали американцам и не предали суду в Нюрнберге как нацистского преступника.

Как выяснилось позднее и как об этом рассказывал сам Вронский, на этот странный перелет Гесса подвигли якобы звезды — они вместе, Вронский и Гесс, составили два гороскопа, согласно первому, Гессу просто необходимо было покинуть Германию, если он хочет остаться в живых. Если Германия развяжет опасную войну против Советского Союза, то, скорее всего, проиграет в ней. И если Гесс отправится на самолете в Советский Союз, чтобы начать там сепаратные переговоры, то у большевиков его ждет неминуемая смерть, а если отправится в Англию, то сделает великое дело для Германии и останется в живых. Гесс якобы поверил второму гороскопу и улетел в Шотландию. Свершились пророчества Вронского: в любом случае после осуждения трибуналом Гесс остался жить после войны и умер в возрасте 93 года в тюрьме Берлина «Шпандау».

Собственно, Гесс ввел Вронского в свиту фюрера, и молодой астролог сделался модным предсказателем, врачевателем. Он установил хорошие контакты с личным астрологом Гитлера, его приверженцем и поклонником Карлом Эрнстом Крафтом, который был одно время преподавателем в Биорадиологическом институте. Близко Вронский сошелся также и с другим идеологом нацизма и геополитиком Карлом Хаусхоффером. Эти двое, приближенные к первому лицу в государстве, были для Вронского как бы защитной стеной. После отлета Гесса ситуация для него сделалась не такая уж радужная. Активнее стали действовать враги астрологии и оккультизма, которых хватало и раньше. Вронскому не очень-то верил Геббельс, который вообще мистику и астрологию ни во что не ставил, за Вронским вели наблюдение люди Гиммлера, сам рейхсфюрер СС высказывался в таком же неприветливом духе и хотел даже запретить астрологию, в любом случае, не считал нужным допускать контактов придворных астрологов с массами.

Судьбу Вронского после 1941 года можно сравнивать с судьбой иного редкого удачливого разведчика. Как позднее он рассказывал сам, его завербовали еще… в 1933 году, когда он в Риге познакомился с таким будущим советским писателем, как Вилис Лацис, который указал ему правильный путь…

В 1942 году Вронский возвращается в Ригу, самолет по пути сбивают, он попадает к особистам. Его собираются расстрелять, но, узнав, что перед ними врач, отводят в полевой госпиталь. И начинаются дни и ночи, проведенные в операционной. Не известно, сколько бы продолжались эти испытания, если бы не фашистский снаряд и контузия. После выздоровления Вронского по его просьбе повели в штаб к Рокоссовскому. Но по пути один из офицеров неожиданно выстрелил ему в голову. Ранение было тяжелым, и его отвезли умирать в один из полевых госпиталей. Но молодой организм одолел все недуги. Вронский остался жив. В 1944 году о нем случайно узнал Вилис Лацис, в то время бывший премьер-министром Советской Латвии. И судьба Вронского меняется коренным образом. Фадеев собирался написать о нем книгу. Но все эти благости продолжались недолго. Особисты о нем не забыли, и его осудили на 25 лет трудовых лагерей. Отсидел он только пять, и его, как неизлечимо больного раковым заболеванием, которое он по своему умению симулировал, отправили умирать на родину. Он поселился в Юрмале, а в 1963 году перебрался в Москву, где занимался своим прежним ремеслом — читал лекции по астрологии и экстрасенсорике. О нем докладывают Хрущеву, и Вронского как экстрасенса отправляют в Звездный городок. Затем он работал в лаборатории биоинформации, в период правления Андропова ему разрешили заниматься космобиологией. Последние годы из-за ранений — он плохо видел и плохо слышал — много болел, но не прекращал работать за столом, торопился выпустить свои записки «Классическая астрология». Умер он в 1998 году. Правда, в клинике Бух нет никакой доски с памятной записью. О нем там вообще стараются не вспоминать.

Конец всеберлинского чародея

В 1944 году в Лондоне вышла книга Лиона Фейхтвангера «Братья Лаутензак», в которой немецкий писатель показал необычную жизнь и деятельность удивительного экстрасенса и телепата Оскара Лаутензака, волей судьбы ставшего советчиком Гитлера. Ироничный роман-размышление повествовал о непростых взаимоотношениях всевидящего мага и всевышнего фюрера, людей очень разных и в чем-то похожих. В то время мало кто догадывался, что герой Фейхтвангера не плод его воображения. Он был «списан» с натуры. В Берлине в начале тридцатых годов действительно жил приближенный к нацистской верхушке известный тогда ясновидящий Эрик Ян Хануссен — по происхождению австрийский еврей.

Эрик Ян Хануссен

Именно он давал Гитлеру первые уроки мимики и жеста и предсказал его восхождение. Он и оказался в числе первых, которых, как ненужных свидетелей, устранили сразу после восшествия фюрера на престол.

В отличие от своего книжного прототипа Хануссен до последнего часа был уверен в своей безопасности, строил планы дальнейшей деятельности, потому что был членом СА, в шкафу у него висела сшитая на заказ коричневая форма, вход в его дом в самом центре Берлина, на Литценбургерштрассе охраняли полицейские, он имел шофера в звании штурмбанфюрера и раскатывал по городу в шикарном американском «Кадиллаке», чем вызывал зависть не только у рядовых нацистов. Он был уверен в покровительстве своих высоких друзей — они пользовались его деньгами. Конечно, он был уверен, что его друг Гитлер, как и он, австриец, не даст в обиду человека, сумевшего войти в его доверие, — он преподавал ему мимику и жестикуляцию и составил гороскоп. Он не считал себя евреем. Наоборот — чистокровным арийцем. У него для подстраховки имелась древняя грамота. Короче, обезопасил себя со всех сторон, и нацисты нуждались в его деньгах. Именно ему пообещали в будущем пост директора Берлинского дворца оккультизма, а возможно, даже министра. Чего ему бояться?

Его настоящее имя было Хершель Штайншнайдер. Он родился 2 июня 1889 года от парочки цирковых артистов, причем родился в тюремной камере. Детство проходило на дешевых театральных подмостках, и Хершель хорошо знал нравы улицы, порой вращался среди бродяг, воров и людей низкого происхождения. Многим фокусам юный циркач научился еще в детстве, когда вместе с труппой бродячих артистов участвовал в концертах. Ключевым словом для него стало — суггестивность, то есть внушаемость. С первых самостоятельных шагов он пытался воздействовать на человека, старался путем внушения повлиять на его поведение. Его талант быстро признали. Вместе с труппой артистов Хануссен изъездил всю Европу, побывал в странах Ближнего Востока, в Египте, Америке и везде представлял себя как профессор магических наук. Он разбогател, купил себе квартиру, приобрел слугу, думал создать собственный театр.

Хануссен, как и Гитлер, поняв в раннем детстве, что он человек особый, задумал утвердить себя в обществе. Его имя Хершель у многих вызывало не только улыбку, но и явные насмешки. Да и фамилия — Штайншнайдер — тоже не доставляла большой радости.

Поэтому, завоевав популярность, он купил себе грамоту, из которой следовало, что Эрик Ян Хануссен происходит из древнего рода датских баронов, а евреи Штайншнайдеры были всего лишь его приемными родителями. На всякий случай он даже прошел обряд крещения.

В 1926 году в одном из закрытых берлинских салонов Гитлера и Хануссена представили друг другу. Сделал это приближенный в те годы к Гитлеру человек по фамилии Мюллерн-Шенхаузен. Ровесники — им было по тридцать семь лет, у обоих не было настоящего образования, и этот факт их очень сблизил, — они оказались одного роста, оба к тому же черноволосы. И глаза у обоих горели одним фанатичным огнем. Только цвет у них был разный. У Гитлера голубые, арийские, а вот у Хануссена карие, семитские. Да и выглядел Хануссен приземистее. Зато Гитлер, как и Хануссен, живо интересовался оккультизмом, спиритизмом и астрологией. И его прежде всего волновал вопрос, что требуется ему лично, чтобы стать выдающимся политиком.

Хануссен, прекрасный физиономист, сразу распознал непомерное честолюбие Гитлера, его ярко выраженную холерическую и харизматическую натуру и поэтому определил:

«Если вы хотите стать выдающимся политиком, к чему у вас есть очевидные способности, то вам надо учиться. Учиться ораторскому искусству. Учиться говорить, жестикулировать, подчинять себе массы. Это особое искусство».

«Что надо для этою?»

«Зеркало, учитель и тренировка».

Гитлер был очень удовлетворен той встречей. Этот венский чародей с обворожительной улыбкой на полном лице точно распознал его устремления. С того времени он вызывал к себе Хануссена, беседовал с ним, смотрел на себя в зеркало, принимал разные позы, жестикулировал. А когда оставался один, то давал волю своим чувствам, заводил себя речами, кричал до брызг на стекле. Он часами репетировал и запоминал наиболее эффектные позы. Подсказки Хануссена пришлись очень кстати. Гитлер учился воздействовать на группу лиц, на толпу, на массы. Он должен был их завораживать, он должен был научиться гипнотизировать тысячи, миллионы. С того часа начались восхождение и расцвет ораторского искусства фюрера, поразившие даже близко знавших его друзей.

Остался доволен и Хануссен. Он приобрел в друзья человека, который стремился к единоличной власти, для которого господство над людьми превращалось в мистическую идею. Такой и только такой может завоевать сердца и чувства миллионов. Правда, фюрер просил его все их встречи и разговоры сохранить в полном секрете.

Приближенность к Гитлеру была внутренним побудительным мотивом, толкнувшим Хануссена сорваться из Вены и переехать в Берлин.

В июле 1930 года центральные берлинские вечерние газеты напечатали объявление, которое привлекло внимание самой широкой публики: «Провидец всей Германии, присяжный поверенный и консультант иностранных судебных палат, профессор магических наук, Эрик Ян Хануссен предлагает опыты по психографологии, дает советы в профессиональных и личных делах. Адрес: Курфюрстендамм, 26».

Сюда, в самый центр столицы Германии, по вечерам стали съезжаться черные лимузины. Шоферы открывали дверцы, и солидные мужчины в котелках, дамы в вечерних туалетах спешили подняться на второй этаж, чтобы войти в храм магических наук и познакомиться со знаменитым провидцем, послушать человека, обладающего удивительными гипнотизерскими способностями, стать его постоянными клиентами.

В апартаментах Хануссена все стены были обтянуты темными шелковыми материями. Всюду мрамор, висели зеркала в бронзе, были расставлены красивые фарфоровые статуэтки, ходили одетые в ливреи слуги. Все говорило о богатстве и процветании хозяина. Правда, никто из приходивших гостей не догадывался, что в приемной у Хануссена, куда сперва слуга приводил всех приглашенных на сеансы, в стены были вмонтированы микрофоны. Гости ждали, пили предложенный им кофе, коньячок, обменивались мнениями. И, таким образом, хозяин апартаментов уже знал, о чем они переговаривались, какие высказывали суждения, что им нравилось, что нет, что ожидали увидеть и услышать. Полученная предварительная информация помогала ему «увидеть» или «услышать» мысли своих гостей.

Всех прибывших гостей новый секретарь Хануссена Исмет Дзино, имевший в крови турецкую примесь, препровождал в полутемную залу и рассаживал в кожаные кресла вокруг огромного круглого стола. В зале совершенно гас свет и загорались подсветки в столе, а на фоне темной стены перед сидящими появлялась фигура мужчины в черном фраке и яркой белизны сорочке. Он медленно, как в трансе, двигался к столу и опускал руки на край светящегося стекла. Зрелище завораживало своей необычностью. Никто не мог отвести от него глаз. Он брал записочки с вопросами, зажимал их в кулаки, закрывал глаза и начинал медленно говорить:

— Слушайте меня внимательно. Я вижу необычайные вещи… Я слышу голоса, я узнаю их, смотрите на меня, слушайте меня. — Голос его становился все громче. На лбу выступал пот, он закрывал глаза и продолжал: — Тот, кто вложил свои деньги в акции швейцарских банков, рискует потерять эти акции. Лучше будет, если он заберет деньги оттуда и переправит в немецкие банки. Тот, кто переживает за будущее страны, должен знать, что скоро все мы обретем железную руку, которая смело поведет всех нас вперед…

Каждый раз он говорил какие-то необычные вещи. Он угадывал заветные желания своих посетителей. А под конец делал общеполитические прогнозы, вещал о том, что национал-социалистическое движение набирает силу и ничто не в силах ему противостоять, что лидер этого движения — выдающийся человек нашей эпохи, что ему, и только ему одному будет принадлежать весь мир…

Изобилие денег привело его к мысли выпускать свою газету. Он сам нашел главного редактора, сам подобрал сотрудников и назвал газету «Берлинское еженедельное обозрение — газета провидца Хануссена». Ее стартовый тираж составил двадцать тысяч экземпляров. Но уже через пару недель тираж подскочил почти до ста тысяч. В условиях инфляции это было необычайным успехом. А волшебник уже серьезно задумывался над тем, где в Берлине будет строить Дворец оккультизма и не занять ли ему в самом деле пост министра оккультных наук.

Именно в этот период к провидцу стали все чаще наведываться представители новой, нарождавшейся силы: национал-социалисты.

Хануссен становится близким другом президента берлинской полиции группенфюрера графа Хеллдорфа. С ним он сближается настолько, что обсуждает многие политические вопросы и даже интимные, они вместе катаются на яхте, их обслуживают красивые девушки. Со временем выяснилось, что граф, несмотря на свое высокое положение, оказался в долгах. Хануссен с пониманием относится к этому сообщению и безоговорочно выплачивает все долги симпатичного графа. Кроме того, обещает дать денег и на приобретение конюшни, оказалось, что граф был заядлым лошадником. Граф, в свою очередь, знакомит Хануссена со своим адъютантом Вильгельмом фон Остом, тоже любителем девушек и выпивки, затем со своим заместителем оберфюрером Карлом Эрнстом. И этот коричневорубашечник зачастил в известный дом на Курфюрстендамм. Еще бы, его всегда ожидали там не только бесплатные выпивка и закуска, но и любая одалживаемая сумма денег.

В первый месяц 1933 года, накануне выборов в рейхстаг, доктор Геббельс находился в больших муках. Он не знал, чем привлечь внимание общественности к личности фюрера. Что сделать, чтобы спровоцировать «красных» на какое-нибудь гнусное преступление? Как поднять авторитет партии?

И вот в Берлине уже шепотом распространяются слухи о готовящимся нападении «красных» на Гитлера. Вождю национал-социалистов угрожает смертельная опасность. Его готовятся убить из-за угла. Вскоре об опасности нападения заговорили вслух. Даже в советском посольстве в Берлине на Унтер-ден-Линден, где 23 февраля 1933 года был организован прием по случаю годовщины создания Красной Армии, приглашенные нацисты заговорили о том, что должно что-то случиться, обстановка в городе сложилась очень напряженная. Что? Они пожимали плечами. Поживем, увидим.

О возможности нападения на Гитлера Хануссену сообщили близкие ему люди из СА. Он возмутился. Нападение на Гитлера? Да разве это возможно? А если все закончится трагедией? О чем там думают эти господа пропагандисты? Разве так делают скандалы? Нет, надо действовать по-другому. И Хануссен через графа Хеллдорфа дает понять, что у него есть более интересная идея. И если ее осуществить, то всю вину можно будет возложить на «красных». Он предлагает организовать в городе пожар. Как в свое время император Нерон поджег Рим и любовался открывшимся ему зрелищем. Пусть в Берлине загорится здание, которое известно всем. Пусть им будет, например, Рейхстаг.

26 февраля 1933 года Хануссен устроил у себя в варьете прием. На нем присутствовал граф Хеллдорф, Карл Эрнст, Вильгельм фон Ост, другие представители СА, некоторые гражданские. Публика элитная. Все с нетерпением чего-то ждали. Снова погас свет, снова на фоне стены появился силуэт человека в черном фраке. Он начал медитировать.

— Слушайте меня, смотрите на меня. — Его голос набирал высоту. — Я вижу, я вижу зарево над Берлином. Оно становится все шире, небо окрашивается в красный цвет. Это пожар… Горит самое известное здание Берлина…

Ничего не ведавшие, кроме графа Хеллдорфа, посетители выходили на улицу потрясенные. Неужели он настолько может предсказывать действительность? Или в дело замешаны другие факторы?

На другой день над Берлином взвилось красное зарево пожарища. Толпы людей бежали по Унтер-ден-Линден в самый центр города, чтобы посмотреть. Вечерние газеты сообщили сенсационную весть: коммунисты подожгли Рейхстаг! Они хотели спровоцировать войну, и они спровоцировали ее. Война против коммунистов!

Это был успех ясновидящего. О его предвидении говорили не только среди политиков. Но это было и его поражение. Кое-кто из руководства СА и среди партийных бонз решил, что этот жирный предсказатель с семитскими глазами слишком много знает и много болтает. Такого рискованно оставлять надолго.

Не сумел Хануссен предвидеть самого важного, что его друг Гитлер, став в том же 1933 году канцлером Германии, будет уже не тем человеком, который нуждался в любой поддержке. Он не собирался теперь ни с кем делиться лаврами славы единственного провидца и фюрера всей страны. Хануссен сыграл свою роль. Его предсказания были больше не нужны. Кстати, не слишком ли много он знает? Не проболтается ли?

На стол Геринга, которому было поручено покончить с этим делом, положили досье. В нем находились фотоснимки Хануссена, его биография, его книга с претенциозным названием «Моя линия жизни». Оказывается, этот человек был трижды женат. Геринг, не меньший пуританин, чем Гитлер, пришел в ярость. Для него такая моральная нечистоплотность была хуже, чем бельмо в глазу. Отдельно были сложены листки, в которых прослеживались этапы знакомства фюрера и ясновидящего. Вырезка из газеты Геббельса «Ангрифф», в которой утверждалось, что Хануссен — это «переодетый еврей, его истинное имя и фамилия Хершель Штайншнайдер». Еврей обслуживал Гитлера? О ужас?! Как могли проглядеть это карательные органы? О чем думал этот простофиля Хеллдорф? Где глаза были у руководителей СА?

«Добрые языки» тотчас подсказали Герингу, что Хануссен не просто чрезмерно богат, у него есть яхта, он думает построить себе Дворец оккультизма и занять пост министра оккультных наук! Катается к тому же на американском автомобиле, который гораздо богаче немецкого «Мерседеса», который был у Гитлера. У этого «jude» масса почитательниц среди артистического мира. Он чуть ли не соперник…

Этого было больше чем достаточно. Дни Хануссена были практически сочтены.

В романе Фейхтвангера кончина Оскара Лаутензака описана так: «За день до открытия Академии оккультных наук все газеты поместили на первой странице под жирными заголовками сообщение о том, что Оскар Лаутензак был зверски убит… Очевидно, убийство совершено по политическим мотивам… Фюрер распорядился устроить своему ясновидцу торжественные похороны за государственный счет. Гроб провожала огромная толпа, несли много знамен и штандартов, оркестр исполнял траурные мелодии».

Все эти фразы не более чем насмешка. В действительности Хануссена убили его друзья — «коричневые». И никакого оркестра, никакой почести. А теперь обратимся к фактам, которые стали известны спустя многие годы после окончания Второй мировой войны, когда в историю канули и Геббельс, и Геринг, в том числе и великий иллюзионист всей Германии Гитлер.

…Седьмого апреля 1933 года в местечке Барут под Берлином бродившие по лесу охотники натолкнулись на останки человека, лежавшего на земле лицом вниз. На нем был только черный фрак. Они перевернули тело. Вместо лица — сплошные раны. Срочно вызванный представитель криминальной полиции бегло осмотрел умершего, проверил его карманы, походил вокруг. Его поразило странное одеяние погибшего. Фрак? И еще дорогое кольцо на левой руке. Он сразу определил — убит несколькими выстрелами сзади. Знакомый почерк СА. Так устраняли неугодных политических.

На осмотр неизвестного прибыл бывший секретарь Хануссена Исмет Дзино. Именно он сказал, что найденным является не кто иной, как известный всегерманский маг и телепат Эрик Ян Хануссен, который три недели назад исчез во время представления при весьма странных обстоятельствах. По его словам, как только начался перерыв, Хануссена вызвали в вестибюль для срочного разговора. Он спустился вниз. Вышел, как был, в своем фраке. Там его ждали штурмовики, они предложили пройти с ними на улицу, в припаркованный у дома автомобиль. Его срочно вызывает к себе руководство партии. Из той поездки Хануссен не вернулся.

Гитлер о нем даже не вспомнил. Очевидно, что двух телепатов для столицы имперского рейха оказалось более чем достаточно.

Лишь только тридцать один год спустя прокуратура Западного Берлина провела детальное расследование убийства Эрика Яна Хануссена и точно установила, что его застрелили штурмовики СА Курт Эггер и Рудольф Штайнле. Застрелили из пистолетов по приказу оберфюрера Карла Эрнста и адъютанта Хеллдорфа — Вильгельма фон Оста. К тому времени ни одного из них уже не было в живых, они погибли во время уничтожения верхушки СА. Графа Хеллдорфа казнили в 1944 году за участие в заговоре против Гитлера. И расследование дела об убийстве ясновидца Хануссена было прекращено.

P.S. От автора. Осенью 2003 года мне довелось встретиться с бывшим директором Института судебно-медицинской экспертизы университетской клиники Шарите, известным патологоанатомом, профессором Отто Прокопом, выходцем из Вены, с которым я познакомился еще в бытность своей работы в качестве корреспондента АПН в Берлине. Он заслуженный ученый, автор двухтомного атласа судебной медицины, многих книг, в которых описал наиболее громкие преступления, совершенные в разные годы, в том числе и убийство Хануссена. С профессором мы прошли по Литценбургерштрассе, где когда-то располагалась четырнадцатикомнатная квартира всегерманского чародея и мага, вышли на шумную разноцветную Курфюрстендамм. Остановились напротив сияющего неоновыми витринами дома номер 26.

— У меня с самого начала сложилось двойственное впечатление от этого человека, — сказал он. — Я ведь жил с ним частично в одно время, в одних и тех же городах, в Вене, а позднее в Берлине. В 1933 году мне было, правда, всего двенадцать лет… Позднее мне довелось много читать о нем и много писать. В Германии ему были посвящены книги, художественный фильм Иштвана Сабо «Мефисто». С одной стороны, Хануссен был вроде умный аналитик, умело определял судьбы других, а с другой — показал свою ограниченность, не сумел предвидеть собственный печальный конец. Его предупреждал секретарь Дзино, многие говорили, что ему надо бежать, земля горела у него под ногами. Ему, еврею, скрывавшему свое происхождение, оставаться в Германии было крайне опасно… В ответ он только смеялся. В нем странным образом уживались любовь к дешевой популярности и бесчувственность по отношению к своим близким. У него осталась дочь, которой он практически не видел. Она, кстати, поставила ему на могиле памятник, пыталась на спиритических сеансах вызвать его дух…

Его погубила жажда денег. И стремление приобщиться к великим. Он ошибся в своем выборе. Не разглядел в Гитлере параноика и убийцу. Отсюда напрашивается вывод, что Фейхтвангер был прав, когда показал ограниченность и двойное нутро своего предсказателя Оскара Лаутензака. У него был живой пример. Поэтому, на мой взгляд, Хануссен был человеком с двойным дном. И в нем в период гитлеризма в большей степени проявился не ясновидец, а шарлатан…

Пламя над Рейхстагом

В самом центре Берлина, рядом с Бранденбургскими воротами высится обновленное здание Рейхстага с прозрачным застекленным куполом и обзорной площадкой, откуда открывается вид на Унтер-ден-Линден и Потсдамскую площадь. Его реконструкция и воссоздание стеклянного купола были поручены английскому архитектору Норману Фостеру и обошлись налогоплательщикам в 600 миллионов немецких марок. В Рейхстаге с 1999 года, после переезда столицы ФРГ из Бонна в Берлин, заседает немецкий бундестаг, или нижняя палата парламента, которая занимается законодательной и политической деятельностью. Построенный в 1894 году за 26 миллионов золотых марок по планам архитектора Пауля Валлота в стиле позднего итальянского ренессанса, Рейхстаг изначально должен был отражать величие эпохи кайзера Вильгельма и одновременно служить осуществлению законодательной и исполнительной власти, целям парламентской деятельности германской империи. Здание солидных размеров — его длина 137 метров, а высота 46 метров. Своей величиной, массивностью оно должно было также внушать берлинцам, всем немцам и иностранцам уважение к власти, к ее силе и влиянию. Сделанная на фронтоне надпись «Немецкому народу» давала понять, что главная задача избранных депутатов — служить верой и правдой своему народу. Но застывшие в камне надписи одно, а жизнь другое.

История Рейхстага неразрывно связана со становлением Берлина как столицы всей германской империи, и прежде всего связана с непростой историей перехода власти в Германии из одних руки в другие. 30 января 1933 года, когда президент Германии Пауль фон Гинденбург провозгласил канцлером Германии Адольфа Гитлера в коалиционном правительстве, но отказал ему в чрезвычайных полномочиях, началась, по сути, новая эра в жизни Берлина, в жизни всех шестидесяти шести миллионов немцев, да и в жизни Европы начиналась особая полоса, не говоря уже о деятельности рейхстага.

Современный купол рейхстага

Чрезмерно амбициозный, видевший себя вождем всей немецкой нации и жаждавший захватить всю полноту власти, Гитлер искал повод, чтобы показать себя в действии, чтобы реализовать свои сверхидеи и продемонстрировать всему народу и заодно всей Европе жесткую программу возрождения сильного немецкого единонационального государства. Он поднялся на высший пост в государстве с самых низов, он пришел во власть без путчей и без революций, без погромов и без очевидных заговоров, он стал канцлером конституционным путем. «Ночь длинных ножей», «Хрустальная ночь», порабощение Европы, концентрационные лагеря, война против Советского Союза — все это будет потом, а пока его избрал народ, народ в него поверил и вручил ему полномочия. Оставалось завоевать рейхстаг. Там Гитлеру предстояло провести свою первую парламентскую битву и выиграть ее, добиться абсолютного большинства голосов, и тогда… На его пути стояли коммунисты во главе с Эрнстом Тельманом. Как доказать, что эти люди не только не достойны заседать в рейхстаге, но и вообще вредны и опасны для немецкого народа, — задача ставилась непростая. Требовалось сделать что-то такое, героическое, театральное, возмутить весь народ…

Сегодня историки, публицисты Германии, других стран спорят о том и никак не могут прийти к общему знаменателю, кто был инициатором поджога Рейхстага. Может быть, Геринг или Гитлер? Кому из них в голову пришла такая шальная мысль, кто занялся ее осуществлением? Штурмовики? На этот счет до сих пор нет единого мнения.

27 февраля 1933 года вечером неожиданно для всех в столице вспыхнуло пустое здание Рейхстага. Депутаты давно ушли домой, все двери были заперты, непонятно, где бродили сторожа. Примерно около десяти вечера проходивший мимо студент увидел в окне Рейхстага фигуру с факелом и услышал звон разбитого стекла. Он тотчас позвонил в полицию и сообщил о поджоге. Примерно через двадцать минут на место происшествия прибыли полицейские и пожарные. Пожар только разгорался. Рванулись к дверям. Они все оказались запертыми. Странно, где же находились сторожа и охранники? Огонь с каждой минутой набирал силу, и прибывавшие пожарные не могли предпринять какие-то действенные меры. Войти в здание, где полыхал огонь, было нельзя, а поливать водой через разбитые окна оказалось бессмысленно. Огонь набирал силу. Из-за высоких окон показались языки пламени, уже горела внутренность — кресла, ковры, стены, потолки. Яркое полыхавшее пламя добиралось до стеклянного купола, оно было видно в разных частях города, тысячи берлинцев высыпали на улицы и поспешили к Рейхстагу. Гудели сирены, подъезжали все новые и новые пожарные и полицейские машины, они только добавляли суеты. К горящему зданию немедленно прибыли Гитлер и Геббельс. Здесь их встретил полицай-президент Берлина фон Леветцов, он доложил обстановку. Но о причинах пожара сказать толком не мог ничего. Наконец открыли двери. Вскоре к Рейхстагу подъехал и бывший тогда председателем рейхстага и министром внутренних дел Пруссии Герман Геринг. Именно Геринг во всеуслышание и, в основном, для представителей прессы заявил, что поджог Рейхстага — это дело рук коммунистов. А кто еще? Эти они, это их почерк! Сколько их было? Десять, двадцать человек! И он же сказал, что в самом здании уже действуют пожарные и полицейские, один из поджигателей схвачен, он находится в зале Бисмарка, где вскоре начнется его допрос. Гитлер обошел все здание, осмотрел крыло, которое еще не было охвачено огнем. Рассказывают, что тогда он невольно произнес многозначительную фразу: «Это знак свыше!»

Схваченный в Рейхстаге человек, обнаженный по пояс, метался из стороны в сторону, что-то нечленораздельно мычал и производил впечатление не совсем нормального. Он словно заблудился и не знал, где ему искать выход. Его обыскали и обнаружили паспорт на имя Маринуса Ван дер Люббе, жителя Голландии, родившегося в небольшом городе Лейдене 13 января 1909 года. Он оказался безработным и не имел точного адреса проживания. На вопрос, он коммунист, ответил утвердительно, но ничего толком не мог рассказать о себе и сразу признался, что это он осуществил поджог здания, и показал, как это сделал. Конечно, любой здравомыслящий человек сразу бы подверг сомнению эту абсурдную мысль. Чтобы поджечь Рейхстаг длиной свыше ста метров, надо было оббежать немало помещений и везде разложить горючие вещества. Эту работу могли бы осуществить по крайней мере 5— 10 человек. Позднее полицейские, которые осматривали здание, обнаружили примерно шестьдесят очагов возгорания. К тому же использовались приставные лестницы. Как мог один человек, к тому же еще и не совсем психически здоровый, обойти все подвалы, другие залы и везде совершить поджоги, таскать за собой лестницы, а потом спокойно перебраться в помещения, не охваченные огнем?

Горящий рейхстаг.1933 г.

Но Ван дер Люббе настаивал на версии одиночного поджога и даже показал, как он бегал и всюду размахивал горевшим факелом, и утверждал, что он коммунист. Хотя он так же легко мог признаться и в обратном. Пожар погасили примерно через два часа. Вся внутренность главного зала заседаний выгорела полностью, купол наполовину обрушился. На другой день газеты писали, что поджигателями оказались коммунисты. Это было серьезное обвинение. Чтобы избавить партию коммунистов от подозрений, в полицию добровольно явился председатель коммунистической фракции в рейхстаге Эрнст Торглер, известный оратор, человек, который видел большую опасность для страны в национал-социализме гитлеровского толка. Его тотчас арестовали и выдвинули обвинение в соучастии в поджоге. Семь месяцев этот мужественный человек просидел в тюрьме, доказывая непричастность, как свою, так и коммунистов, к пожару. Но это не помогло, Геринг отдал приказ об аресте коммунистов и социал-демократов — их оказалось свыше четырех тысяч, по его инициативе тотчас запретили всякие коммунистические издания. Тогда же оказались схвачены трое болгар — Благой Попов, Васил Танев и Георгий Димитров. Они имели на руках фальшивые паспорта — одно это обстоятельство послужило основанием и для ареста и для обвинения их в участии в поджоге. Все они напрочь отрицали свою вину и какое бы то ни было участие в поджоге. 21 сентября 1933 года во Дворце юстиции в Лейпциге начался судебный процесс, на котором главным обвинителем выступил сам Герман Геринг. Несмотря на мощную пропагандистскую поддержку, ему не удалось доказать, что обвиняемые участвовали в поджоге. Не смог Геринг объяснить, каким образом в здание могли проникнуть посторонние люди. Рейхстаг всегда охранялся, и двери у него запирались, имелась строгая пропускная система. По сути, Геринг не сумел выиграть этот процесс. Болгар выдворили из страны, а Ван дер Люббе год спустя казнили. И лишь позднее, по прошествии нескольких лет, некий уголовник по имени Ралль, оказавшийся по одному делу за решеткой, признался, что он участвовал в поджоге Рейхстага. Вместе с ним действовали примерно десять штурмовиков. Их специально готовили, дали зажигательные смеси и по подземному входу запустили в помещения. За всей этой операцией стоял председатель рейхстага Герман Геринг. Это была сенсация. Но ее быстро замяли. Через некоторое время Ралля нашли мертвым, его застрелили. Также ликвидировали еще нескольких свидетелей и штурмовиков, участников поджога.

В годы фашизма рейхстаг не играл той ведущей роли, которая ему предназначалась по закону. Все верховная власть — законодательная и исполнительная, да и судебная в том числе, сосредоточилась в руках одной личности — фюрера, господствовавшего в комплексе зданий имперской канцелярии на улице Фоссштрассе (сегодня Niederkirchnerstrasse).

В апреле 1945 года за Рейхстаг, последний оплот оборонявшейся отборной группировки войск СС и фольксштурма в количестве 900 человек, шли ожесточенные бои. Он был сильно разрушен, горел, обвалился купол. 30 апреля после ожесточенного штурма войска 1-го Белорусского фронта захватили Рейхстаг полностью, и над ним взвился красный победный флаг. Но… Здесь следует сделать одну существенную оговорку. Мало кто знает, что на известном снимке фронтового корреспондента Евгения Халдея, обошедшем весь мир, на котором советский солдат держит древко со знаменем и под ним весь поверженный Берлин. На самом деле на снимке отображено вовсе не знамя, а простая красная скатерть. Дело в том, что Евгений Халдей, и об этом он лично рассказывал автору этих строк, давно задумал дойти до Берлина и над Рейхстагом сфотографировать Знамя Победы. Эту идею ему подсказал его дядя портной, еврей Израиль Соломонович Кишицер из Сталина (до 1924 года Юзовка, с 1924-го до 1961 года Сталино, ныне Донецк).

Рейхстаг в мае 1945 г.

Оставшись в живых после освобождения города от немцев в 1943 году, Кишицер передал своему племяннику красную скатерть с просьбой повесить ее в Берлине в качестве Знамени Победы над поверженными фашистами. Отомстить за всех убиенных и униженных. И Халдей все оставшиеся годы до конца войны носил это «знамя», обмотав его под гимнастеркой. В мае 1945 года он попросил солдата Алексея Ковалева попозировать ему. Тот согласился. И Халдей нащелкал несколько кадров, которые отправил в Москву, в Фотохронику ТАСС. Один из снимков, наиболее удачный, был запущен по всем каналам и предложен мировым агентствам и центральным газетам. Лучший снимок войны — «Знамя Победы над Берлином» состоялся. Но… В семидесятые годы дотошные ветераны войны обратили внимание, что на Знамени Победы нет никаких обозначений, кроме серпа и молота, что являлось признаком его государственности. Откуда он мог появиться в Берлине в то время? В полках и дивизиях были свои знамена, с номерами, с длинными названиями. Откуда Халдей взял государственный флаг? Кто его дал? Подлог вскоре раскрылся. Евгению Халдею в качестве наказания предложили покинуть ТАСС и молчать. О скандале не стали распространяться. Выйдя на пенсию, когда уже скрывать было нечего и не от кого, Халдей в приватном разговоре поделился историей того, как его дядя портной, выживший еврей из Сталина, попросил своего племянника повесить «знамя» — скатерть над Рейхстагом…

Зато надписи на колоннах и стенах Рейхстага были настоящие. Советские солдаты и офицеры буквально его весь изрисовали. Никто не был против. Многие, такие известные среди них, как «Враг разбит!», «Дошли до Берлина!», «Победа за нами! Ура!», можно прочитать на старых фотоснимках. В самом здании Рейхстага сохранили несколько надписей, они спрятаны под стеклянными стендами. Это живые фрагменты истории, это последние экспонаты войны, которые, по всей видимости, скоро уберут.

«Хрустальная ночь»

Этого выстрела только и ждали. Он был нужен нацистам как воздух, как толчок к решительным действиям, как оправдание. И он прозвучал в Париже и страшным эхом отозвался в Берлине. 7 ноября 1938 года семнадцатилетний поляк еврейского происхождения Гершель Гриншпан после получения письма от родителей, в котором те слезно жаловались на притеснения и унижения евреев в Германии, на выдворение из дома — всю его семью выселили из Ганновера в Польшу, был возмущен до глубины души и не мог понять, что произошло, почему такая несправедливая кара обрушилась на близких ему людей, почему они должны подвергаться гонениям. Многого этот юноша просто не мог знать. Предыстория же дела такова: по новым нацистским законам неарийцы, то есть евреи, не имевшие права занимать государственные должности в Германии, не имевшие права учиться в германских учебных заведениях, не имевшие в паспорте отметку «J» и прочая и прочая, выдворялись за ее пределы. Надо отметить, что ситуация с проживанием евреев в Германии ухудшалась с 1933 года и с каждым годом все новые и новые нацистские предписания и положения свидетельствовали о том, что близится час и евреям не останется места на немецкой земле — их либо депортируют, либо уничтожат. До 1933 года в Берлине проживали примерно 160 тысяч евреев, после 1933 года десятки тысяч уехали, но много их еще оставалось, одни не успели, других просто не выпустили, третьи на что-то надеялись…

После прихода Гитлера к власти расовая ненависть к славянам, читай — к большевикам, к цыганам, к неграм, возводилась в ранг государственной политики, но в особой категории оказались евреи, по словам Геббельса, «величайшее несчастье немецкой нации». Постепенно антисемитизм становился одним из главных направлений государственной политики. Гитлер и его команда задумали сначала освободить от евреев Германию, затем Европу и потом весь мир. И вот завершающий этап «очищения немецкой нации» начался. 28 октября 1938 года по всей Германии (включая Австрию) были схвачены 15 тысяч евреев — выходцев из Польши. Они чужие — выдворить! Немецкие власти с ними не церемонились и не поленились доставить тысячи мужчин, женщин, детей на польско-германскую границу, рядом с городками Збоншин и Чойнице. Немцы решили немедленно выслать их из своей страны. Но польские власти отказались принять новых переселенцев, своих проблем хватало. Несколько месяцев депортированные оставались на ничейной земле. Они ютились под открытым небом, начались болезни. В дело вмешалась еврейская община Польши «Джойнт», которой удалось уговорить польское правительство принять изгнанников. Среди депортированных были и родители Гершеля Гриншпана, жившего в Париже. Юноша был так потрясен их страданиями, что задумал отомстить, пусть даже ценой собственной жизни. Он раздобыл револьвер и отправился с ним в немецкое посольство с намерением убить посла. Он вошел в посольство Германии, посла не обнаружил и выстрелил в первого встречного немецкого дипломата. Человек упал, раздались крики, подбежала охрана, Гершеля схватили. Раненым оказался не посол, а всего лишь третий секретарь посольства, видный нацист Эрнст фон Рат, который скончался от ран через два дня, 9 ноября. В день покушения, 7 ноября 1938 года из Парижа в Берлин, Мюнхен и другие города Германии ушли телеграммы-молнии, в которых сообщалось о теракте в немецком посольстве во Франции — еврей поднял руку на арийца и убил его. Гитлер в этот момент вместе с Геббельсом участвовал в собрании нацистов-ветеранов. Геббельс выступал с речью перед ними. Принесли срочную телеграмму. Гитлер прочел ее и разразился яростной и гневной тирадой. Он дал указания и ушел с собрания. Геббельс его понял и продолжил свое выступление. Он сообщил своим собратьям о чудовищном злодеянии, совершенном в Париже польским евреем, и предупредил, что этот теракт вызовет такую волну народного гнева, что от немецкого еврейства в Германии мало что останется, отмщение будет страшным.

Более страшное отмщение трудно себе представить. В — ночь с 9 на 10 ноября 1938 года по всей Германии прошли еврейские погромы. Самые мощные были организованы в столице Третьего рейха. Центром их подготовки явилось гестапо на улице Принц-Альбрехтштрассе, где, получив инструкции, по указанным районам расходились отряды СА и СС, а также одетые в гражданское лица, которые должны были олицетворять возмущенное население Берлина. Все они отправлялись к давно уже намеченным адресам — к магазинам, лавкам, хозяева которых были евреи, к синагогам. Вакханалия началась с темнотой, молодчики били витрины, разрушали мебель и внутреннее убранство, поджигали конторы. Под ногами хрустело разбитое стекло. Звон стекла продолжался всю ночь. Начались акты мародерства.

И тотчас, как по сигналу, запылали синагоги в Берлине, всего их было в то время около 80, и среди них самые известные и красивые на улице Фазаненштрассе и центральная, находившаяся на улице Ораниенбургерштрассе, 29, называемая в то время Большая, а сегодня — Новая Берлинская, в том самом квартале, который издавна считался еврейским. Там были традиционно с давних времен расположены разного рода лавочки, банки, учреждения. Там и звенели разбитые стекла. Из помещений на улицу выбрасывали мебель, документы, поджигали оставшиеся аксессуары, уносили все самое ценное.

Конечно, особое внимание нацистов привлекла к себе Большая синагога. Построенная в 1866 году в мавританском стиле, синагога считалась самым красивым еврейским сакральным зданием не только в Германии, но и во всей Европе. Во время отправления религиозных обрядов в ней могли поместиться до 3200 человек. Очень многие берлинцы, в том числе и не евреи, рассматривали ее не просто как место для совершения религиозных обрядов, но и как музыкальный, культурный центр. В 1930 году в этой синагоге выступал знаменитый ученый, основатель теории относительности Альберт Эйнштейн. Он участвовал в одном благотворительном концерте, играл на скрипке. В синагоге был установлен не типичный для иудейской религии орган. Да и само богослужение проводилось не на иврите или идише, а на немецком языке, вполне европейская культура. У представителей СС и СА давно чесались руки, давно они ждали команду, чтобы снести еврейскую синагогу с немецкой земли. Но с ее поджогом у молодчиков СА и СС ничего не вышло. На защиту культового храма бросился квартальный полицейский Вильгельм Кройцфельд, который, очевидно, не был как следует проинструктирован. Он, увидев незнакомых людей, которые пытаются поджечь здание, со служебным пистолетом бросился к ним, затем достал документ, в котором говорилось, что Большая синагога является уникальным памятником истории, архитектуры и культуры Берлина. Не желая раздувать скандал, представители СА и СС сочли за благо удалиться. Этот же Кройцфельд, верный своему охранному долгу, вызвал пожарную команду, которая и загасила пламя. Синагога почти не пострадала. Но это все равно не спасло ее от дальнейших нападок и разрушения.

Кстати, судьба самого Гершеля была предопределена. Никакого показательного процесса над ним фашисты устраивать не стали. Их вполне удовлетворила волна народного гнева, которая яростным погромом прокатилась по всей Германии. Гершеля же после пристрастного допроса отправили в один из концентрационных лагерей, откуда он уже не вышел.

Хрустальная ночь

Все германский еврейский погром, или так называемая имперская хрустальная ночь, принес свои плоды. В общей сложности по всей территории Третьего рейха были разрушены и сожжены 267 синагог и 815 магазинов и предприятий, 20 тысяч евреев были арестованы и брошены в концлагеря, 36 человек были убиты. Фашисты праздновали победу, однако когда подсчитали нанесенный ущерб, который составил 25 миллионов рейхсмарок, то стали думать, как восстановить денежный баланс, чем затыкать образовавшиеся дыры. Естественно, синагога уже не могла выполнять своих, предназначенных ей функций, нацисты стали использовать пространное помещение как склад. В 1943 году она сильно пострадала от авианалета, от синагоги остались только руины, и долгие годы, уже при правительстве ГДР, синагога не восстанавливалась. Более того, в 1958 году, несмотря на протесты общественности, решились все-таки убрать остатки здания и взорвали главный зал синагоги. Такой разрушенной она оставалась до 1988 года, когда уже другое правительство ГДР, во главе с другим лидером Социалистической Единой Партии Германии Эрихом Хонеккером решило восстановить синагогу. Но процесс этот затянулся на многие годы. И только 7 мая 1995 года, через пятьдесят лет после разгрома фашистского рейха, когда с карты исчезла и сама Германская Демократическая Республика, после появления единого немецкого государства — Федеративная Республика Германия, состоялось второе рождение Новой берлинской синагоги, все по тому же адресу: Ораниенбургерштрассе, 29.

Маньяк европейского масштаба

В списке чудовищных злодеев-убийц мировой истории немец Бруно Людке, житель Берлина, района Кёпеник, занимает восьмое место. У него на счету 86 жертв. В основном, женщины. Их он насиловал, а потом убивал. Но чаще бывало наоборот, сначала убивал, а потом насиловал. За ним на девятом месте следует российский преступник Чикатилло, у него — 56. Если же взять европейскую историю криминалистики, то до настоящего времени еще никто не перещеголял по количеству убийств Бруно Людке, он занимает первую строчку. Так ли это на самом деле? Как такой изувер мог появиться в добропорядочной Германии?

О самом судебном процессе и раскрытии этого уникального дела, скорее всего, никто никогда и не узнал, если бы не журналистское расследование, если бы не копание в материалах Главного имперского управления безопасности Третьего рейха, предпринятое в послевоенные годы, которое привело к сенсационным открытиям.

Вид на район Кепеник

Тогда-то и выяснилось, что в Берлине и в других городах с 1923-го по 1943 год — двадцать лет! — совершенно спокойно орудовал некий серийный убийца, который совершал нападения на женщин и которого в течение двадцати лет не могли найти. Его звали Бруно Людке. В полиции района Кёпеник это имя было хорошо известно. Высокий, крепкий, с простоватым лицом и какой-то наивной улыбкой, он считался не совсем нормальным человеком, из разряда тех, которых называют безобидным дурачком. Никаким уголовным преследованиям не подвергался, в полиции за ним никаких дел не значилось. Так и жил бы себе, если бы не убийства, совершавшиеся в Берлине с какой-то странной очередностью и которые в течение долгих лет не могли раскрыть. Все началось с расследования убийства женщины. Итак, 31 января 1943 года членам Специальной комиссии по расследованию убийств предложили отправиться в Кёпеникский лес, в котором была найдена задушенной неизвестная женщина средних лет. В ходе расследования криминалисты выяснили, что убитой оказалась 53-летняя Фрида Рёзнер, которая 20 января отправилась в лес, чтобы набрать дров. Там на нее напал мужчина, задушил и изнасиловал. Преступника никто не видел, он не оставил после себя каких-либо заметных следов, то есть определенных улик в деле не имелось. Но когда стали детальнее изучать способ убийства, когда стали сравнивать с похожими преступлениями, совершенными в Берлине за предыдущие годы, то оказалось немало общего. Вот тогда-то под подозрение и попал Бруно Людке, высокий, физически крепкий человек, который работал кучером. Развозил пассажиров, иногда доставлял дрова, подрабатывал в местной прачечной. Родился он в 1908 году, в армию не призывался по причине слабоумия, не был женат, определенной профессии и образования не имел. Было над чем задуматься. Кандидатура со всех сторон подходящая. А тут подоспело еще одно убийство, совершенное причем при схожих обстоятельствах — в роще Дюбенер Хайде под Берлином. Там была найдена задушенной и изнасилованной некая гражданка по имени Роза Ноак. Комиссар криминальной полиции Берлина Хайнц Франц, которому было поручено расследование, ознакомился с делами десятков «претендентов», которые могли совершить подобные злодеяния, но не обнаружил подходящего кандидата. У большинства было л ибо твердые алиби, либо они сидели в тюрьмах, либо воевали на фронте. И тогда он остановился на данных Людке. Еще раз внимательно изучил их. Он доложил о своих подозрениях высшему руководству. Там выразили сомнение в выдвигаемой версии. Разве может слабоумный Людке быть причастным к убийствам такого рода? За последние годы на территории Берлина и близлежащих городов их было совершено десятки. Однако чинить препятствий на пути расследования не стали. Дело Людке с припиской, что, возможно, найден предполагаемый серийный убийца Берлина, который за последние годы совершил десятки нападений, именно он наводил страх на женщин, направили дальше, наверх, в Главное управление имперской безопасности. Получивший документацию такого рода, рейхсминистр Гиммлер тотчас на дело о предполагаемом серийном убийце Людке наложил гриф «секретно». И приказал расследование продолжать, но в особых условиях, никаких публикаций в прессе, никаких разоблачений, никаких устных рассказов, полное молчание. И надо сказать, это требование рейхсминистра выполнялось неукоснительно. В годы правления фюрера никто этого грифа с дела не снимал. Такая строгость и конфиденциальность объяснялись одним обстоятельством: нацистской Германии очень не хотелось, чтобы после похвальбы о чистоте расы, о наведенном порядке, об очищении нации от преступников и всякого рода уродов среди «очищенных» немцев вдруг ни с того ни с сего в этот самый период мог оказаться серийный убийца. Двадцать лет его не могли найти! Номер первый в Европе! Откуда? Каким образом? Допустить это наци считали ниже своего достоинства. И на все факты, на любую информацию о предполагаемом преступнике, на все, что было связано с расследованием дела Людке, наложили семь печатей. Естественно, всем чиновникам-криминалистам, участвовавшим в раскрытии дела, было строго-настрого запрещено предавать огласке какие-либо сведения о серийном убийце. Не было такого убийцы в нацистской Германии. И быть не могло.

Шли годы. Закончилась война. О серийном убийце никто ничего так и не узнал. И вот в 1956 году мюнхенский журнал «Мюнхенер Иллюстрирте» неожиданно опубликовал бывшие секретные материалы из Главного имперского управления безопасности о засекреченном деле Бруно Людке. Через год на экраны Западного Берлина и других городов ФРГ вышел фильм «Ночью, когда орудует дьявол», в котором впервые почти с документальной точностью рассказывалось и показывалось, что в Берлине в районе Кёпеник жил физически крупный мужчина, который служил кучером. Помимо доставки пассажиров, он еще привозил дрова, помогал в прачечной, подворовывал, то есть зарабатывал на жизнь, чем мог. Ничего особенного в его внешности не было, туповатый, добродушный малый, готовый услужить, не очень образованный, но вполне добропорядочный берлинец. Преображался он только тогда, когда на своей повозке приезжал в лес, оставлял ее и отправлялся на охоту. Охотился за женщинами, с ними он расправлялся быстро… За ним же охоту устроили и представители берлинской криминальной полиции. Гонялись не день и не два. Правда, на экране Людке выглядел кровожадным, психически неуравновешенным человеком. Настоящим маньяком, монстром. Было отчего испугаться. А как на самом деле? Фильм вызвал в обществе небывалые дискуссии, споры. И вот неожиданность, тотчас объявились родственники, свидетели, знакомые. Все те секретные дела о Бруно Людке предали гласности. И выяснилось следующее: в 1941–1942 годах в берлинской полиции накопилось немало нераскрытых дел, связанных с изнасилованием. 3 апреля 1941 года в лесу была найдена задушенной изнасилованная 24-летняя Кете Мундт. 4 мая того же года 60-летнюю Мину Гутерманн обнаружили в ее спальне с проломленным черепом. Через два дня — похожее убийство еще одной женщины. Затем полиция обнаружила сразу два трупа, супругов Уман, владельцев ресторана, преступление было совершено на почве ограбления. И в первом, и во втором, и в третьем случаях преступник не оставил никаких вещественных улик. Полиция не сумела собрать необходимые доказательства, и дела были практически прекращены. Но преступления не прекращались. 9 марта 1942 года в пригороде Берлина был обнаружен труп 48-летней Берты Бергер, все те же похожие признаки нападения — убийство и изнасилование. И этот список можно продолжать дальше. Руководитель Специальной комиссии по расследованию убийств, советник уголовной полиции, штурмбанфюрер СС Тоготце поручил провести расследование всех этих случаев комиссару полиции Хайнцу Францу и разрешил произвести арест.

В фильме показана сцена, как Бруно Людке, узнав о цели посещения полицейского, набрасывается на него с кулаками и между ними завязывается смертельная борьба. Естественно, полицейский вышел победителем. В реальной ситуации дело обстояло несколько иначе. Объявление о взятии под стражу молчаливый малый воспринял вполне спокойно и дал увести себя в полицай-президиум, расположенный на Александерплатц. И начался допрос. Он продолжался два часа с лишним. Людке вел себя настороженно, не очень понимал, что от него хотят, и отрицал всякую свою причастность к убийствам женщин. Комиссар Франц пытался понять эту личность, ему было важно выяснить его привязанности, его желания. И он нащупал путь. Людке любил поесть. И для него приготовили особый обед. Он любил покурить трубку. И его снабдили отборным табачком, что в условиях военной поры было далеко не просто. Все эти меры неожиданно увенчались успехом. Предпринятый затем допрос с глазу на глаз в спокойной, доброжелательной атмосфере привел к тому, что Людке, выслушав внимательно обвинения, по сути, повторил слово в слово то, о чем говорил ему комиссар, и признался в убийстве и фрау Рёзнер и фрау Новак. И готов был признаться в других преступлениях. Хайнц Франц понял, что он нащупал золотую жилу. Главное — не спугнуть и не навредить самому себе. На другой день вместе с обер-секретарем уголовной полиции Хайнцем Мюллером и другими официальными лицами Хайнц Франц и его подопечный Людке отправились в лес района Кёпеник. И там во время отыскания места совершения преступления, во время допроса в лесу Людке, отвечая на вопросы обер-секретаря, подтвердил, что он является убийцей. Правда, опытные криминалисты заметили, что Людке постоянно искал помощи и поддержки у своего «хозяина» Хайнца Франца, он говорил языком выученного полицейского протокола, и говорил то, что знал Франц, и ничего более сказать не мог. И пришли к выводу, что, конечно, с Людке нужно еще поработать, выжать из него побольше реальных фактов, а не подтверждений известных протокольных записей. Но время было военное, торопливое, наверху ждали результатов расследований, и некогда было заниматься с этим слабоумным. Признался он, и хорошо, отправляй на скамью подсудимых. К чести комиссара Франца, он не спешил избавляться от этого персонажа. Он продолжал свои допросы, и его подопечный стал раскалываться дальше, признался во всем. Оказывается, это он задушил и 24-летнюю Кете Мундт, и он же проломил череп 60-летней Мине Гутерманн, и он же через два дня совершил похожее убийство супругов Уман, владельцев ресторана. Буквально на следующий день его стали возить по местам совершения преступлений. И Людке, согласно записям в протоколе, показывал, где и как он встретил жертву, как напал, как задушил… Присутствовавшие при этих признаниях члены комиссии по расследованию были просто поражены его ответами. Теперь становилось ясно, перед ними настоящий серийный убийца. Справедливости ради следует отметить, что когда задавали наводящие вопросы, то в ответах Людке появлялось немало противоречий, он путался, не мог припомнить детали, а порой нес полную околесицу. Все это списывалось на его нервно-психологическое состояние. Прошло несколько недель, в течение которых Хайнц Франц продолжал обрабатывать Людке. Все также арестованного кормили изысканными блюдами, давали хорошего табачку, баловали пивком, и он давал новые признательные показания. И вот свершилось чудо, Людке стал припоминать и давать показания еще с 1923 года. Оказывается, во всех совершенных и не раскрытых в Берлине убийствах был задействован один-единственный человек. И этим человеком оказался Людке. Более того, ему инкриминировались также выезды в другие города, например, в Магдебург, и убийство там некоей женщины. Стоило Францу только начать разговор о том, что в 1925 году в лесу под Берлином был найден труп убитой и изнасилованной женщины, как Людке, прекрасно понимая, что от него хотят, и не желая терять порцию своего обеда, как заведенный, продолжал: сознаюсь в убийстве этой женщины, только не помню, где это было, когда это было и как это было. И комиссар Франц подсказывал. В полицай-президиум свозились дела о нераскрытых убийствах по всей Германии. Комиссар Франц их просматривал и зачитывал Людке. Тот сознавался. Более того, настал день, и Бруно Людке вместе с комиссаром Францем и в сопровождении конвоя отправили в длительную командировку. Предполагаемого преступника возили по тем самым десяткам мест Германии, где были совершены нападения на женщин, и он признавался, признавался, признавался. Сознался в 56 случаях. При этом всем охранникам было строжайше запрещено говорить с ним на тему преступлений, тем более о том, что за подобные злодеяния Бруно Людке ждет только одна участь — смертная казнь, и ничего более. Людке побывал в Мюнхене, в Гамбурге, в Эрфурте, в Лейпциге, в Любеке, в Галле. По сути, разыгрывалась криминальная комедия, и многие настоящие следовали прекрасно понимали, что найденный объект нужен только затем, чтобы списать на него все нераскрытые преступления и затем его тайно уничтожить. Во всех протоколах, которые после войны стали достоянием гласности, не было зафиксировано сколько-нибудь реального расследования, сравнения следов, ушибов, группы крови, других улик. Находилось множество свидетелей, которые категорично утверждали, что человек, которого она видели на месте преступления, ни в коей мере не похож на Людке. Но их показания только фиксировались, а в расчет не принимались. Расследование катилось по одному и тому же, раз выбранному маршруту.

Нельзя не сказать, что у такой скоротечной и упрощенной формы расследования не находилось противников. Например, начальник Гамбургской уголовной полиции, советник полиции Фаульхабер в докладной Главному полицейскому управлению в Берлине писал, что совершенно очевидно, что Бруно Людке психически ненормален. И правдивость его показаний представляется весьма сомнительной. Создается впечатление самооговора, порожденного в значительной степени внушением. Ежедневные повторные допросы дают ему возможность познакомиться со многими деталями преступления, которые он потом выдает за свои. При этом многие показания Людке опровергаются заслуживающими доверия свидетелями. Но это заключение гамбургского криминалиста уже не могло ничего изменить. Создавшаяся удобная версия Хайнца Франца, подтвержденная его начальником Тоготце, которым было очень удобно свалить все нераскрытые дела на одного человека и доложить наверх, что серийный убийца найден, и получить за это награды, устраивала, в конце концов, всех: и низшее звено и высшее руководство.

Но дальнейшему ходу расследования помешала война, она откатывалась все дальше на запад, и у нацистского руководства Германии появились дела куда поважней, чем заниматься каким-то умалишенным убийцей. В конце 1943 года Специальную комиссию по расследованию убийств закрыли. Всех ее членов распустили и предупредили: держать собранные факты в строжайшей тайне. Разжалованный в солдаты Хайнц Франц был отправлен на фронт и погиб в боях за Берлин. А Бруно Людке перевели в Центральный институт криминалистики в Вену. В новой, незнакомой обстановке он перестал давать какие-либо признательные показания и хотел только одного, чтобы его отпустили домой, чтобы к нему приехал его друг Франц. Его снова и снова изучали специалисты института, к ним добавились еще юристы. Увы, открытый судебный процесс никому уже не был нужен. Людке, который понимал, что надвигается час расплаты, вкусными обедами его уже никто больше не кормил, становился буйным. И ему делали успокоительные уколы. Долго так продолжаться не могло. Сверху был дан один простой приказ — уничтожить. В начале апреля 1944 года ему в вену ввели не успокоительное, а раствор цианистого калия. После войны никому не было большой охоты возиться с расследованием дела Людке, оно казалось и так ясным — мошенничество. Тем не менее зафиксированное за Людке прозвище серийного убийцы с 86 жертвами, как это было «установлено» в 1943 году, никто снимать не решился. С того времени так и повелось: номер восемь в мировой иерархии преступников и номер один в истории криминалистики Европы. Недоказанной, а значит, несуществующей вины с него никто снимать не захотел.

Хотя нет, стоп, в 1958 году в Гамбурге слушалось дело по защите чести и достоинства родственниц Людке. Его сестры обвиняли создателей фильма и публикаций об их больном брате в клевете. Они требовали запретить фильм. Но Фемида не признала их доводы достаточными, чтобы проводить новое расследование, и запрет на показ фильма отклонили. В решении суда говорилось, что Людке сам добровольно признался в содеянных преступлениях, он сам поставил себя в центр общественного внимания. Более того, со временем его судьба стала достоянием истории. Так стоит ли возвращаться в тому трагическому прошлому и переосмысливать его?

Топография террора

Архитекторы, художники, искусствоведы, они же директора и преподаватели крупнейшего Музея ремесел и художеств, являвшегося одновременно учебным заведением, находившегося с конца девятнадцатого века в самом центре Берлина, на престижной улице Принц-Альбрехтштрассе, 8, едва ли предполагали, что в их любимом детище, в образовательном и просветительском учреждении, в годы нацизма будут осуществляться дела, столь далекие от гуманного творчества, что весь мир содрогнется, когда о них узнает. В 1933 году бывший Музей ремесел и художеств постигла тяжелая участь — все классы были освобождены, а учебные пособия и выставочные экспонаты вывезли в разных направлениях. Залы очистили и перестроили под служебные помещения, все сделали так, чтобы о прошлых художествах ничего не напоминало. Серое пятиэтажное здание, достаточно мрачное и тяжелое по внешности, приглянулось Герману Герингу, тогдашнему председателю рейхстага и премьеру-министру земли Пруссия. Оно удачно располагалось вблизи других учреждений новой власти. И по приказу Геринга бывший музей приобрел новый статус — государственного военного закрытого ведомства, а его представители стали олицетворять весь авторитаризм и жестокость нацистского режима. Так на свет в фашистской Германии появилась тайная государственная полиция, или гестапо. Согласно специальной инструкции, отныне всем чиновникам предписывалось следить за характером высказываний государственных служащих и незамедлительно сообщать в ведомство. Аналогичная практика доносительства вводилась и среди рабочих и служащих. Вначале гестапо возглавил сам Геринг. Но, будучи по натуре вальяжным, представительным и не столь кровожадным, не желая погрязнуть в полицейских и судебных делах, считавшийся вторым человеком после Гитлера, на этом посту Геринг долго не задержался. В 1934 году инспектором, а практически шефом гестапо был назначен Генрих Гиммлер. В его подчинении находились примерно 300 человек. Но и этот новоиспеченный глава тайной полиции не спешил переезжать на новое место работы, его помощником в организации гестапо с 1935 года становится земляк и тезка Генрих Мюллер, профессиональный полицейский, который в 1939 году был назначен на должность руководителя гестапо и оставался на этом посту вплоть до разгрома нацистского рейха. Самому же Гиммлеру приглянулся располагавшийся неподалеку, на улице Вильгельмштрассе, 102, красивый, с колоннами дворец принца Альбрехта, куда в скором времени перебрался аппарат службы безопасности, ас 1939 года появилось Главное управление имперской безопасности (РСХА), которое возглавил Рейнхард Гейдрих, а после его гибели в 1942 году — Эрнст Кальтенбруннер. Сам же Гиммлер, будучи с 1929 года рейхсфюрером СС, что равносильно званию генерал-лейтенанта (СС — по-немецки Schutzstaffel, что буквально переводится как «Охранные отряды»), занимавшийся становлением этой элитной части войск, возглавлял всю германскую полицию, и только с 1943 года он удостоился поста министра внутренних дел.

Гестапо, будучи всего лишь одним из подразделений Главного управления имперской безопасности, тем не менее под руководством Мюллера осуществляло одну из ведущих функций — отслеживать политическую жизнь страны и всего завоеванного мира. Именно гестапо занималось выявлением врагов рейха как внутри страны, так и на оккупированных территориях. Любое проявление сопротивления или просто неудовольствия могло оказаться поводом для приглашения на беседу в гестапо. Основной его закон, который в 1936 году подписал Герман Геринг, гласил, что гестапо поручается расследование деятельности всех враждебных государству сил на всей территории страны. На гестапо возлагалось решение задачи — разоблачать опасных для рейха тенденций, бороться против них, собирать и использовать результаты расследований, информировать о них правительство, держать власти в курсе наиболее важных дел и давать рекомендации к действию.

Главная штаб-квартира гестапо

Если об основных главарях фашистского рейха, начиная с Гитлера и кончая Гессом, известно многое, если не все, то о шефе гестапо Мюллере информация довольно скудная, хотя интерес к этой персоне не ослабевает и в наши дни. Очевидно, это вызвано тем обстоятельством, что после разгрома Берлина в 1945 году Мюллера не смогли найти. Никаких следов. Куда исчез, неизвестно. Одни слухи и предположения. Согласно одной из версий, Мюллера якобы захватили американские секретные службы и в дальнейшем использовали для своих целей. По другим, он попал к советским разведчикам. Те переправили его в Москву, где он тайно работал в органах до самой своей смерти. Но это, повторяю, лишь версии…

Генрих Мюллер родился в 1900 году в крестьянской католической семье в земле Бавария. Его отец служил в жандармерии, так что с основами полицейской службы Генрих познакомился еще дома. В его внешности не было ничего выдающегося — невысокого роста, плотный, с массивной, почти квадратной формы головой. Темные внимательные глаза, которые, казалось, прощупывали человека насквозь. Внешность более, чем заурядная. Но были у него черты характера, очень нужные новым немецким властям: работоспособность, умение четко отслеживать события и въедливо следовать букве предписания или инструкции. Он раньше всех появлялся в своем кабинете и уходил последним. Нелады в семье, раздоры с женой вынуждали его проводить все свободное время на службе. Особого образования он не получил, с юности пошел в работать на авиазавод, потом отправился добровольцем на войну и после увольнения в звании унтер-офицера в 1919 году решил служить в полиции Мюнхена. Боролся против коммунистов, против социал-демократов и даже против нацистов в начальной стадии. Он впитал в себя не лучшие черты полицейского администратора — грубость, упрямство и безоговорочное почитание начальства. В мюнхенской полиции он оставался до тех пор, пока на него не обратил внимание Гиммлер. По его совету в 1934 году Мюллер вступает в ряды эсэсовцев и покидает Мюнхен. Его переводят с повышением в Берлин, ему предлагают пост заместителя руководителя службы политической тайной полиции. Официально руководителем гестапо он становится с 1939 года, но в проведении различного рода политических разоблачений и операций принимал участие со времени своего переезда в Берлин.

Так, 12 января 1938 года центральные берлинские газеты поместили сообщение о том, что военный министр в правительстве Гитлера фельдмаршал Вернер фон Бломберг, который, собственно, и создавал германские вооруженные силы — вермахт, сочетался законным браком с фройляйн Грун, по имени Ева. В этом традиционном анонсе не было ничего необычного, кроме двух скрытых моментов: во-первых, самому военному министру, вдовцу и отцу взрослых детей, было шестьдесят лет, возраст уже достаточно почтенный, скорее, пенсионный, а вот его невесте исполнилось всего… 24 года. Подобного рода браки в нацистской Германии не особо приветствовались, но в церемонии этого бракосочетания в качестве свидетелей участвовали Адольф Гитлер и Герман Геринг — первые лица в государстве.

Г. Геринг

И тем не менее никаких других подробностей, никаких деталей не сообщалось. Не было и фотографий, хотя присутствие Гитлера и Геринга по статусу требовало подробного отчета и множества фотографий. Прошло некоторое время, и на стол начальника берлинской полиции графа Вольфа Генриха фон Гелльдорфа легла специальная папка. Прочитав ее содержимое, он буквально схватился за голову: в бумагах говорилось о том, что жена военного министра Ева Грун, родившаяся в рабочем предместье Берлина Ной-Кёльн, с нежного возраста занималась проституцией, тому есть неопровержимые доказательства — приводы в полицию. Более того, эта Ева неоднократно позировала в обнаженном виде для порнографических открыток — открытки прилагались. Но это было не все — у берлинской полиции имелись еще и отпечатки пальцев этой самой девицы, которая оказалась замешанной в деле с кражей. Как могло случиться, что порочная девица вышла замуж за военного министра? Да где у него глаза были? Кто подсунул ему эту грязную проститутку? Гелльдорф прекрасно понимал, что досье у него на столе появилось не случайно, за ним стояли известные ему люди — Гиммлер, Гейдрих и Мюллер, которые, выполняя, очевидно, задание высшего руководства, подставили фельдмаршала. Они же могли подсунуть Бломбергу проститутку и организовать эту свадьбу, а затем в нужный момент показать всю эту неприглядную историю фюреру. После таких разоблачений Бломбергу едва ли удастся остаться на своем посту. Граф Гелльдорф, прекрасно понимая провокационный характер подкинутого досье, был далек от того, чтобы участвовать в интригах такого рода. Он решается доверительно сообщить о надвигающейся опасности Кейтелю, зная, что тот друг Бломберга. Но тот не стал брать на себя ответственность и отправил Гелльдорфа к Герингу. Добродушный Геринг впал в замешательство, казалось, он не был в курсе событий и пообещал Гелльдорфу уладить все лучшим образом. Геринг, в свою очередь, отправился с докладом к фюреру и обо всем ему рассказал. Гитлер был взбешен. Он буквально рвал и метал. И потребовал немедленного развода, потом запретил фельдмаршалу носить военную форму, запретил ему появляться у себя в кабинете. Но Геринг на этом не успокоился, он отправился к самому Бломбергу и передал ему реакцию фюрера. Тот сразу понял, какая над ним нависла угроза, но не знал, что делать. И добродушный Геринг посоветовал — вместе с молодой женой срочно отправиться за границу. Уехать. И передал конверт с деньгами. Разоблаченный и посрамленный военный министр вместе с Евой Грун выбыл из Германии. Пост военного министра оказался свободен. Оставалось только выпустить приказ о новом назначении. С устранением Бломберга и еще одного генерала, фон Фриче, Гитлер оказался единственным, кто мог взять на себя в государстве руководстве всеми германскими вооруженными силами. Так и произошло. 4 февраля 1938 года Гитлер выпустил декрет, в котором говорилось, что он берет на себя всю полноту командования вооруженными силами.

Гиммлер и Гейдрих были довольны, их подчиненный Мюллер оказался на высоте. Подобранное им дело сыграло решающую роль в устранении военного министра, причем мирным путем. Но Мюллер был известен не только как устроитель подобного рода провокаций. На его совести организация и более сложных мероприятий. Он участвовал в разработке глейвицкого инцидента августа 1939 года. Того самого, который послужил поводом к объявлению войны с Польшей, что означало, по сути, объявление Второй мировой войны. Мюллер отличался большой дотошностью в работе, он сумел систематизировать все имевшиеся в распоряжении гестапо документы.

Р. Гейдрих

Теперь граждане Германии обязаны были всегда носить с собой паспорта. В них стояли отметки о месте работы, о месте проживания. Таким образом, все жители рейха оказались в поле зрения гестапо и любого беспаспортного или безработного можно было привлечь к ответственности. Гестапо также прослушивало телефонные разговоры, вскрывало почтовые отправления. Мюллер обладал хорошей зрительной памятью, сам любил вести допросы и мог допрашивать по несколько часов кряду. Он изматывал своего подопечного и в словесной дуэли почти всегда выходил победителем. Схваченные агенты, оставшиеся в живых, так описывали методы его допросов. Он кричал, требовал признаний, говорил, что если не будет признаний, то будут пытки. В гестапо умеют разговаривать и получать правдивые показания. Очень часто от словесных угроз он переходил к действию, арестованного уводили в камеру, где с ним продолжали «разговор» люди с засученными рукавами. Во дворе гестапо имелась собственная тюрьма с подвальными помещениями, оттуда днем и ночью доносились душераздирающие крики…

Мюллер в отличие от своих высших начальников любил многое делать сам, он вникал в каждое дело, стремился довести его до конца. Своих агентов он вербовал в ресторанах, среди служащих гостиниц, в магазинах, в театрах, везде, где намечалась активная общественная жизнь. Он лично руководил расследованием деятельности организации «Красная капелла», немецкой подпольной организации движения Сопротивления, которая была создана с помощью советской разведки. Около ста ее членов были внедрены в различные фашистские военные и гражданские организации, они передавали необходимые секретные данные советской разведке. Агентурная сеть была раскрыта в 1942 году. И все следственное дело взял в свои руки Мюллер. Большинство руководителей «Красной капеллы» были казнены. Причем сделали это с помощью гильотины. К концу войны в штате гестапо числились уже около 25 тысяч человек. И это не окончательные цифра, только в одном центре «работали» 1100 сотрудников, в самом аппарате примерно 500. Осенью 1942 года Гиммлер вызвал к себе Мюллера и приказал ему создать собственную систему концентрационных лагерей для уничтожения евреев. Благодаря его «стараниям» в 1943 году из Голландии вывезли для уничтожения 45 тысяч евреев, всех их отправили в Аушвиц, где их ждали газовые камеры.

В последние дни нацистской империи Мюллер находился рядом с Гитлером, вместе с ним спустился в бункер. Но уже в первых числах мая 1945 года он бесследно исчез. И дальнейшая его судьба неизвестна. Он мог перебежать к американцам, он мог сдаться в плен русским, он мог уехать в Бразилию или Аргентину. Но, скорее всего, погиб в Берлине во время бомбежек и артобстрелов, из которого в те дни вырваться невредимым было весьма проблематично. Гестапо же законом № 2 Контрольного совета в Германии в 1945 году было упразднено и объявлено вне закона. Международный военный трибунал, проходивший в Нюрнберге в 1946 году, признал гестапо преступной организацией.

Сегодня улицы Принц-Альбрехтштрассе как таковой нет, по ней до 1987 года проходила знаменитая берлинская стена. Теперь стена разрушена, но и улицу никто толком не восстанавливает. На ее месте появился стихийный автодром, на котором молодые люди пробовали скоростные качества своих автомобилей. В 1987 году при раскопках были обнаружены остатки здания бывшего музея или гестапо, его внутренней тюрьмы. Энтузиасты создали там музей, который назвали «Топография террора». В нем представлены фотографии, отдельные найденные экспонаты военной поры, которые рассказывают о творившихся злодеяниях в застенках этого здания, о погибших борцах движения Сопротивления. Какова же дальнейшая судьба улицы Принц-Альбрехтштрассе, неизвестно. Магистрат Берлина до сих пор не может решить этот вопрос.

Любовница Гитлера — русская разведчица

Эту аристократичной внешности женщину мне доводилось видеть не раз на приемах в советском посольстве на Унтер-ден-Линден, куда ее приглашали, чтобы и гостей удивить и продемонстрировать лояльность советской власти. Встречался с ней и в расположенном рядом с телевизионной башней Дворце Республики, бывшем парламенте ГДР, который теперь, накрытый саваном, ждет своей печальной участи — он предназначен на снос. И каждый раз, едва появлялась эта женщина, строго и изящно одетая, несмотря на возраст, моложавая, среди дипломатов, политиков, журналистов, прочих гостей тотчас пробегал шепот: смотрите, смотрите, это же Ольга Чехова. Удивительная судьба, актриса из Москвы, эмигрантка, своим искусством покорившая всю Германию. И еще тише — она же была любовницей Гитлера, она же русская шпионка, ее Сталин наградил… С ней разговаривали послы, правительственные чиновники. Все внимание переключалось на нее. Каждый из приглашенных, какой бы пост он ни занимал, старался подойти, посмотреть, перекинуться парой фраз с фрау Чеховой. Она всегда привлекала взгляды и мужчин и женщин. В юности — своей внешностью, утонченной красотой, позднее — славой, в зрелом возрасте — своим очень непростым прошлым. Сумела она создать образ загадочной женщины, волевой, самодостаточной, которой удивительным образом удалось, будучи по натуре русской, жить и работать в фашистском государстве, быть приближенной к высшему руководству Германии и не запятнать себя нацистской идеологией. Ее очень ценил Гитлер. Он пересмотрел все фильмы с ее участием. Ему нравилось ее приглашать на приемы, он всем показывал свое расположение к фрау Чеховой, внимательно слушал ее, целовал ручки. Она дружила с его любовницей Евой Браун, спорила с Геббельсом, порой позволяла себе такие высказывания, за которые другие могли бы оказаться в зловещем здании гестапо, № 8 на улице Принц-Альбрехтштрассе.

Ольга Чехова

Работала ли она на советскую разведку? Это вопрос… Если работала, то немецкая разведка, поверьте, не могла об этом не знать, а если знала, то, получается, что вела с ней свою, двойную игру? Но какую и зачем? С какой стати? С какой стати подвергать опасности фюрера и его приближенных? Любой намек на ее связи с Советами мог стоить ей не только карьеры, но и головы. А своей карьерой, славой актрисы, достигнутым положением в обществе рисковать ей было вовсе ни к чему. И тем не менее некоторые вопросы остаются пока без однозначного ответа. Ей задавали их сразу после войны.

Сперва разведчики, потом дипломаты, политики, историки и журналисты. Жила она двойной жизнью? Строго законспирированной? Встречалась со Сталиным? Готовила теракт против Гитлера? На все такие вопросы она отвечала одним словом — нет. Она вообще не любила рассказывать о некоторых страницах своего прошлого. Многое замалчивала. Кое-что приукрашала. Больше говорила о съемках в кино, о старых ролях и о своих косметических кремах, разработкой которых занималась последние годы.

В Берлин Ольга Чехова приехала в январе 1921 года. Ей едва исполнилось двадцать три года. Никакого профессионального сценического образования у нее не было. Она действительно пробовала себя на московской сцене, была знакома со многими артистами, общалась со Станиславским, Шаляпиным, но особого дарования не проявила. Вхожа в Московский Художественный театр оказалась по одной веской причине — происхождение обязывало: ее тетя, известная актриса Ольга Леонардовна Книппер, жена А.П. Чехова. Ольга родилась в Тбилиси, в семье инженера-путейца Константина Книппера, родного брата той самой прославленной актрисы Московского Художественного театра Ольги Леонардовны. Из Тбилиси семья Книппер уехала сначала в Петербург, затем перебралась в Москву, где жизнь у Ольги не заладилась, она семнадцати лет вышла замуж за племянника А.П. Чехова, актера Михаила Чехова, взяла его фамилию, родила от него дочь и через четыре года решила с ним расстаться. Почему выбрала Германию? Очевидно, сказались корни: фамилия Книппер — немецкого происхождения. Кстати, ее знаменитая тетя, Ольга Леонардовна, во времена Сталина очень опасалась за свою судьбу, потому и не желала иметь ничего общего со своей сбежавшей в Германию племянницей и никаких связей с ней не поддерживала.

В столицу Германии Ольга Чехова приехала вместе со своим вторым мужем, Фридрихом Яроши, бывшим австровенгерским подданным, который, собственно, и соблазнил ее на эту поездку. Дома оставалась ее дочь Ольга (Ада, как ее называли родные). Разрешение на поездку она добилась у Луначарского, бывшего в 1921 году наркомом просвещения. Уезжала не столько от Михаила Чехова, который к тому времени начинал пить, сколько от голода, разрухи, от неустроенной жизни, от бесперспективности, уезжала в надежде найти свое место в той стране, откуда вышли ее предки. В Берлине она поселилась в центре, в районе Кройцберг, на улице Гроссбееренштрассе, в небольшом пансионе. Кстати, сегодня на этой улице в доме № 58 располагается Музей берлинского кино, где можно узнать некоторые подробности из биографии Ольги Чеховой. Конечно, не все сразу у нее наладилось на новом месте. Первое, на что она решилась, — развестись со вторым мужем, что и было сделано. Затем следовало подумать о выборе профессии. Ей помогают русские эмигранты, ее вводят в круг творческих людей. Она пытается играть в заштатных театрах. Но второстепенные роли ее честолюбивую и волевую натуру не устраивают. Она чувствует в себе силы и способности на большее.

Как же показать себя, в чем ее призвание? На сцене ли? Ее плохо понимают. Значит, надо сперва выучить язык. И вот удача, на одной из вечеринок на молодую и красивую женщину из России обратил внимание немецкий кинопродюсер Эрих Поммер. Кинорежиссер, которого он нанял, собирается снять мистический фильм под названием «Замок Фогельод». Свободна была главная роль — хозяйки замка. Поммеру приглянулась русская актриса, ученица Станиславского, как именовала себя Чехова. У нее холодное, бесстрастное лицо, (напоминающее Грету Гарбо). Не в нем ли таится разгадка русской души? Он предлагает Ольге заключить контракт, и она соглашается. И сразу перед ней встает масса проблем. Как играть, не зная толком немецкого языка, она не может даже прочитать сценарий, с чего начать, что вообще делать? Чехова позже признавалась, что она не знала, собственно, и кино, никогда не видела ни одного фильма, все это попахивало авантюрой. Но ей надо было выкарабкиваться, ей надо было утверждаться в обществе. И другого выхода не находилась. Упорство в достижении цели, умение концентрироваться, приспосабливаться к обстоятельствам помогли ей. Она стала ходить по берлинским кинотеатрам и смотреть все фильмы подряд. Ее спасение было в том, что все фильмы тогда были еще немые. Она наблюдала за игрой актеров, следила за их мимикой, жестами, старалась представить себя на их месте. Стала вспоминать все те советы и замечания, которые успела услышать во время знакомства со Станиславским. Съемки проходили с большим трудом. Она не раз была на грани отчаяния, срыва… И тем не менее фильм «Замок Фогельод» был закончен в срок, вышел на экраны и сразу приобрел популярность. Газеты наперебой рассказывали о том, что в нем «прекрасно сыграла русская актриса, ученица Станиславского, Ольга Чехова, родственница писателя Антона Павловича». И в кинотеатрах образовались очереди. Реклама — великая вещь, карьера в кино была, по сути, сделана.

Ольга Чехова стала востребованной актрисой. Хотя, надо отдать ей должное, она прекрасно понимала, что первый успех потребует от нее нового напряжения сил, и получится ли второй успех, еще неизвестно. Слава богу, пока существовало немое кино, у Чеховой было полно ангажементов, а если появится звук? Ее зовут в немецкий театр, она уже играет главные роли в русских пьесах на немецком языке, ее приглашают сниматься в Париже, у нее в центре Берлина появилась роскошная квартира. В Берлин приезжает с новой женой ее бывший муж Михаил Чехов, и опять-таки она помогает ему с устройством на сцену. В 1930 году ее приглашают сниматься в Голливуд, Чехова уезжает в Америку, но там ее постигает разочарование: во-первых, новый языковой барьер, во-вторых, совсем другое отношение к артистам, и, в-третьих, она понимает, что карьеру там ей сделать не удастся, и возвращается в Германию.

В 1933 году, когда Гитлер пришел к власти, популярная немецкая актриса Ольга Чехова снялась уже в десятках кинолент. Она представить себе не могла, что новый рейхсканцлер Германии, будущий вождь всего немецкого народа, с давнего времени является почитателем ее таланта. И не успел он взять власть в свои руки, как захотел познакомиться со своей любимицей.

Телефонный звонок домой, ее приглашают в Министерство пропаганды, где ее ждут рейхсканцлер, рейхсминистр и рейхсфюрер СС. Это было неожиданно, это было ново. Гитлер, Геббельс и Гиммлер ждут ее? Зачем она понадобилась государственному руководству? За ней посылают черный «Мерседес», ее сопровождает правительственный чиновник, ее отвозят на улицу Вильгельмштрассе, высаживают на площади Вильгельмплатц, 8–9, прямо у входа в бывший Орденский дворец, где разместилось новоиспеченное министерство.

В 1973 году в своей книге «Мои часы идут иначе» Чехова писала о той первой встрече, признавалась, что ни Гитлер, ни Геббельс, ни тем более Гиммлер не произвели на нее тогда большого впечатления. Гитлер был «…робкий, неловкий, хотя держит себя с дамами с австрийской любезностью, ничего «демонического», завораживающего… Поразительно, почти непостижимо его превращение из разглагольствовавшего зануды в фанатичного подстрекателя, когда он оказывается перед массами». Геббельс, внешне обойденный природой — у него одна нога была короче другой, — старался создать непринужденную атмосферу. И сыпал остротами и шутками. Гиммлер со своим круглым мещанским личиком похож на пенсионера, он был явно не на своем месте. Но все эти язвительные характеристики фрау Чехова дала уже после войны, в семидесятые годы, уже после того, как давно канули в Лету все вышеназванные фюреры, когда нацизм был осужден, после того, как она сама пережила обвинения в коллаборационизме и побывала в Советской России.

В 1933 году и позднее Ольга Чехова наряду с другими лояльными немецкими актерами старалась особенно не раздражать новое амбициозное руководство Германии. Она понимала, что строптивая позиция могла означать для нее лишь отстранение от какой бы то ни было работы вообще. Ее снова приглашают, на этот раз в нацистский ресторан, где все гости — деятели кино и театра вместе с руководством третьего рейха — пьют вино, пиво, рассуждают о путях развития немецкой культуры и искусства. Атмосфера на таких приемах, вечеринках была самой дружественной. В прессе появляются фотографии, которые можно истолковать как интимные, в первом ряду сидят Гитлер и Чехова. На приеме Гитлер целует руку Чеховой. И в результате Чехова становится «государственной актрисой», это дает ей право пользоваться большой привилегией — работать в театре и кино Третьего рейха. Снова фотографии в журналах, она среди нацистской верхушки. Это неспроста. Она одинокая женщина, и фюрер одинок, чем они не пара? Частые встречи с высшим руководством дают повод для сплетен, слухов. Долго оставаться в одиночестве в таком обществе неприлично, и в 1936 году Чехова выходит замуж за бельгийского коммерсанта. Он, обеспеченный человек, предлагает ей переехать жить в Брюссель, она не соглашается, и вскоре этот брак рассыпался. Началась Вторая мировая война, Германия напала на Польшу, но театральная и киношная жизнь в столице не замирает, Чехова продолжает сниматься, выступает на сцене, ее по-прежнему приглашают на приемы, знакомят с Муссолини, с другими зарубежными политическими деятелями. Могли быть у нее в это время контакты с советской разведкой, пытался ли кто из советских работников, даже глубоко законспирированных, наладить с ней контакт? Маловероятно, хотя шансы могли быть. Например, во время ее выездов в Брюссель, в Париж, в Вену. В Берлине Чехова держится особняком, она под контролем немецких спецслужб, эти люди нередко и в неожиданное время навещают ее. На огонек к ней заглядывает Геббельс. И он не раз напоминает ей о благонадежности, она сама иногда заходит посоветоваться к Герману Герингу. И везде ее предупреждают — будьте лояльны, не перешагивайте границу, иначе… При такой высокой сфере общения, при такой опеке и при таких чуть ли не ежедневных напоминаниях всякие контакты с советскими людьми в Берлине или даже на территории Германии были практически исключены. Чехова чувствовала себя немкой, не лезла в политику и никаких политических вопросов особенно не обсуждала. Немецкие войска совершили вероломное нападение на Советский Союз, полыхают города и села, враг на подступах к Москве… Чехова по-прежнему выступает в театрах, снимается в кино, выезжает с концертами в немецкие войска, у нее завязывается роман с немецким летчиком-асом, который рассказывает ей, как он сбивает английские самолеты. Они надеются на совместную жизнь. Но летчик-ас погибает. И Чехова снова остается одна.

Все удивительные шпионские открытия происходят после окончания войны. После 1945 года начинается, собственно, вторая жизнь Чеховой, грядет ее разоблачение. Ее находят далеко от Берлина, в небольшом местечке Кладове, где она жила в собственном доме. Прибывшим советским офицерам она рассказывает, что русская, что родственница Книппер-Чеховой, что ее бывший муж — племянник Чехова, что она… Ее слушают, соглашаются и для проверки отправляют в Берлин, привозят в район Карлсхорст, где располагалось руководство Красной армии. Там ее допрашивают высшие офицеры и буквально через пару дней на военном самолете отправляют в Москву. Поселяют в частной квартире у одной женщины, муж которой пропал без вести в Германии. Она никуда не выходит, ей не разрешают никаких встреч и звонков. Периодически ее отвозят на Лубянку, где вежливо расспрашивают обо всех контактах с Гитлером, с Герингом, с Геббельсом, с Гиммлером. Она подробно рассказывает все, что знает. Три месяца пребывания в Москве. Три месяца вежливых допросов. Она пишет подробный отчет и 26 июля 1945 года вылетает обратно в Берлин. Три месяца пребывания в Москве известной актрисы привели к широкой волне сплетен у нее на родине. Ей приписали встречи с Берией, со Сталиным, награждение орденом Ленина. Обо всем этом она поведала в своей книге. А вот что рассказал о ней в другой книге Павел Судоплатов, самый авторитетный источник, который в органах НКВД в годы войны непосредственно занимался вопросами зарубежной агентуры и проведения терактов. По его данным, у советской разведки была мысль связаться с Чеховой и привлечь ее к исполнению определенных планов. Ее действительно хотели использовать для выхода на Гитлера. Ясно, что в Москве только разрабатывались планы привлечения Чеховой к работе на советскую разведку. Но на самом же деле всем этим планам так и не было суждено осуществиться. Автор этих строк в свое время встречался с сыном Лаврентия Павловича Берии, Серго Гегечкорней, вот он настаивал на том, что его отец утверждал, будто Чехова работала на советскую разведку. И все, никаких других фактов ее работы он привести не мог, сказал только, что она не проходила через бухгалтерию. То есть не была штатным сотрудником. Но если все-таки работала, то что она сделала? Какие подвиги совершила? Об этом ни слова. Скорее всего, миф о работе Чеховой на советскую разведку был выгоден самой советской разведке. И, вполне возможно, Берии хотелось похвастать перед Сталиным своими контактами и перед руководителями зарубежных разведок, вот смотрите, какие у нас были контакты. На самом же деле Ольга Чехова не встречалась с Берией в Москве. Об этом свидетельствуют новейшие данные. На Лубянке сразу убедились, что никакого дальнейшего интереса она представлять не может, и отпустили с миром. А вот после ее возвращения в Берлин в западной прессе появились сенсационные разоблачительные публикации: о ее встрече со Сталиным, о ее награждении орденом Ленина.

Послевоенный период был тяжелым в жизни Ольги Чеховой. Заботу о ней в Берлине взяли на себя советские офицеры, помогали, чем могли — продовольствием, бензином для автомобиля, строительными материалами. Ее связи с советскими оккупационными войсками, с представителями советской контрразведки — Смерш, которой командовал небезызвестный Абакумов, сыграли не лучшую службу в ее дальнейшей судьбе. Оставаться в разбомбленном Берлине она не захотела, немцы ее презирали, нередко откровенно плевали вслед. Она все же попробовала себя в кинематографе, снялась в нескольких фильмах, но особого успеха не имела — сказывался возраст, и в 1960 году переехала в Мюнхен, жила обособленно, старалась на людях не показываться. В 1965 году основала свою фирму «Косметика Ольги Чеховой». Дела у нее шли, в общем-то, неплохо, о ней снова вспомнили, приглашали в Восточный Берлин, в советское посольство. Конечно, ей хотелось побывать в России, но навещать там уже было некого. Умерла Ольга Чехова в 1980 году от рака мозга, ей было 83 года.

«Дом смерти» в Плётцензее

В этой просторной тюремной камере с двумя большими окнами все убого, уныло — голые серые стены, такой же серый цементный пол. Никакой мебели, никакого инвентаря. Только одна часть стены покрыта блестящим кафелем. Это сделано для того, чтобы быстрее смывалась кровь. Рядом стояла гильотина. Не экспонат для устрашения, а настоящая, действующая. С визжащим стальным ножом. Он весил около двадцати пяти килограммов. Одна-две секунды, и все готово. Таким французским способом приговоренным отрубали головы до конца апреля 1945 года. Гильотину давно убрали. Но на соседней стене под потолком остались вмурованные несколько крепких железных крюков. Говорят, они из мясобойни, в свое время на них подвешивали туши забитых животных, чтобы стекала кровь. При Гитлере эти крюки использовались для смертельной экзекуции. На них на короткой веревке подвешивали врагов режима, приговоренных к смертной казни. Так удушение происходило медленней, мучительней. На расстрел обреченных выводили обычно во двор…

Памятная стена во дворе «Дома смерти»

Эту тюремную камеру заключенные называли «Дом смерти». Сейчас во дворе находится памятная стена. Этот мемориальный комплекс установили в 1952 году по указу сената Западного Берлина. На доске короткая надпись: «Жертвам гитлеровской диктатуры 1933–1945 гг.».

Тюрьма в Плётцензее — одна из самых старых в Берлине. Построили ее в 1879 году на окраине города. Создавали с размахом, отвели 25 гектаров земли под основные корпуса, в камерах которых могли содержаться 1200 человек, также появились административное здание, жилой дом для сотрудников, тюремная больница и церковь. По замыслу отцов города тюрьма Плётцензее должна была стать не столько местом для наказания, сколько должна была служить целям исправления человека, воспитания в нем полноценного члена общества. Но эти цели поменялись в 1933 году, после прихода к власти правительства Гитлера.

Клаус Шенк фон Штауффенберг

Гуманные идеи были отброшены в сторону как буржуазные, прогнившие, тюрьма есть тюрьма, и должна она служить местом строжайшего наказания за совершенные преступления. Никаких отступлений от правил. Причем, согласно фашистской идеологии, наказывали не только провинившихся, политических, неправильно мыслящих, но и всякого рода неполноценных людей, особенно с психическими отклонениями. В конце войны зловещая тюрьма Плётцензее, оказавшаяся, по сути, в центре Берлина, в районе Шарлотгенбург, работала на полную мощь. Все камеры были переполнены. Заключенных не успевали привозить. Выход из тюрьмы был заказан. Даже трупов родственникам не выдавали. Зато с немецкой скрупулезностью и фашистским изуверством обложили ближайших родственников данью — они должны были оплачивать пребывание заключенного и его казнь, в день полторы марки. Судья имел годовое пособие, которое равнялось 3000 рейхсмарок. А за каждого казненного палач получал от правительства 60 рейхсмарок, а на осуществление казни из карманов родственников забиралось 300 рейхсмарок! С 1890 — по 1932 годы в тюрьме казнили 36 опасных преступников. Казни проводились во дворе, там и стояла гильотина. За период нацистского режима — 12 лет — число казненных в тюрьме, в основном, политических, достигло 2891. Среди них коммунисты, борцы Сопротивления, гитлеровские военачальники — участники заговора против Гитлера. Гильотина приобрела статус государственного инструмента казни в 1936 году, когда было выдвинуто предложение министра юстиции Франца Гюртнера и Гитлер выпустил тайный приказ, чтобы все казни в Германии осуществлялись путем отсечения головы. И тогда же тайно из небольшой тюрьмы «Брухзал» на юге Германии в Берлин была доставлена еще одна новая гильотина. Именно ее-то и установили в том самом «Доме смерти».

Приговоренных к казни содержали прикованными, их приводили в специальный барак № 3, стоявший рядом с «Домом смерти». Здесь они в небольших камерах ждали своего последнего часа. В 1942 году в «Доме смерти» в стену вмонтировали железную балку с восьмью крюками, на которых стали вешать особо опасных государственных преступников, тех, которые провинились перед режимом и перед Гитлером. Одними из первых на такую казнь отправили борцов Сопротивления, членов так называемой Красной капеллы, возглавляемой Харро Шульце-Бойзеном и Арвидом Харнаком, сотрудничавшими с советской разведкой, передававшими ценнейшие данные для Советской армии. Пять мужчин из были повешены, а другие — обезглавлены. Работы палачам прибавилось. В 1944 году в «Доме смерти» были казнены участники заговора против Гитлера. Одной из ключевых фигур заговора был граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, примечательная фигура, романтик, идеалист, выходец из древнего рода Гнейзенау, прославившегося в битве против Наполеона. Этот идейный человек не сразу стал понимать, что планы Гитлера по созданию «нового порядка» в Европе, развязанная и никому не нужная война против Советского Союза принесут немецкому народу неисчислимые беды. Только в 1943 году, когда становилось ясно, что Германии из войны не удастся выйти победительницей, у него появилось желание взять на себя ответственность, выполнить секретное задание, появилась готовность пожертвовать собой во имя уничтожения главного врага немецкой нации — Гитлера. Заговор против Гитлера готовился в 1943 году, тогда же к нему примкнул и Штауффенберг. В 1933 году этот граф, офицер, как и подавляющее большинство немцев, приветствовал приход к власти Гитлера, обещавшего народу Германии процветание и величие нации. Он был согласен с присоединением к Третьему рейху Австрии, приветствовал захват Чехословакии, был воодушевлен победой немецкого оружия во Франции и Голландии. Во время нахождения в Тунисе автомобиль Штауффенберга наехал на мину, и он получил тяжелейшие ранения: лишился правой руки, правого глаза, повредил ногу. Вылечившись, он снова становится в строй. Штауффенберг, как и все верноподданные офицеры вермахта, одобрял план «Барбаросса» — нападение на Советский Союз. Но по мере внедрения немецких войск на советскую территорию, по мере уничтожения городов, появления лагерей смерти, угона мирного населения в Германию стал критически относиться к захватническим планам фюрера. Он был уверен, что стоит уничтожить Гитлера и с национал-социализмом, с нацистской верхушкой в государстве будет покончено и возродится новая Германия. Собственно, в это верили и другие немногочисленные заговорщики из Генерального штаба. 26 декабря 1943 года, на второй день Рождества, Штауффенберг положил в свой портфель бомбу. В этот день его, как представителя Генерального штаба, пригласили в Растенбург, в ставку Гитлера. Ему удалось пронести в портфеле в зал заседаний мину с механизмом замедленного действия и оставить портфель под столом. Из зала он вышел, будучи убежден, что возмездие свершится. Но взрыв пришлось отложить. Гитлер, словно предчувствуя опасность, по своей излюбленной привычке неожиданно отменил совещание. И пришлось Штауффенбергу вернуться в зал заседаний, забрать свой портфель. Но от своего плана, который получил кодовое название «Валькирия», он не отказался. К числу примкнувших к Штауффенбергу людей относились начальник уголовной полиции Небе, префект берлинской полиции граф Гелльдорф, его заместитель граф Шулленбург, бывший посол Германии в России и сочувствовавший России, военный комендант Берлина генерал фон Газе, командующий фронтом «Запад» генерал-фельдмаршал Ханс Гюнтер фон Клюге, начальник Генерального штаба Людвиг Бек.

20 июля 1944 года Клаус фон Штауффенберг делал доклад в ставке Гитлера в Растенбурге. Он вместе со своим адъютантом и начальником связи, также участниками заговора, прибыл пораньше. С собой он взял объемистый портфель и положил в него взрывчатое устройство, снабженное английской взрывчаткой. Приглашенных высших офицеров не обыскивали. Портфель был поставлен под стол, на котором лежали карты. Нашелся предлог, и Штауффенберг, чуть прихрамывая, незаметно вышел. Взрыв должен был раздаться через несколько минут. Вместе с адъютантом и начальником связи примерно в ста метрах от барака они сидели в машине и ждали. А Гитлер, который по своей привычке рассматривал карты, поинтересовался местонахождением полковника Штауффенберга и отошел от стола. В этот момент раздался взрыв.

Штауффенберг и его помощники, услышав звук взрыва, уверенные, что теперь-то намеченное возмездие свершилось, тотчас вылетели в Берлин. Увы, прогремевший взрыв не принес ожидаемого результата — Гитлер получил незначительные ранения, он пережил сильный нервный шок, но остался жив. После этого взрыва у него стали заметно дрожать руки. Человека, принесшего взрывное устройство в зал заседаний, вычислили быстро. В Берлин последовало донесение о срочном аресте заговорщиков. На аэродроме их арестовывать не стали, машина гестапо последовала за ними… Штауффенберга, его адъютанта и начальника связи расстреляли во дворе военного министерства на Бендлерштрассе, а остальных заговорщиков долго допрашивали, устанавливали связи и повесили на крючьях в тюрьме «Плётцензее».

Почти половина всех казненных в тюрьме «Плётцензее» были немцы. С началом войны, с 1939 года, число казненных иностранцев увеличивалось с каждым днем, с каждым месяцем. В списке казенных иностранцев больше всего оказалось чехов и словаков — 677 жертв, среди них был и известный писатель Юлиус Фучик.

И далее этот печальный список продолжают 253 поляка, 245 французов, затем советские солдаты, евреи, кавказцы и представители других национальностей, число которых точно не установлено. Среди советских солдат, особенно среди представителей нерусских народностей, гитлеровцы искали предателей, тех, которых можно было уговорить взять оружие, стать под знамена вермахта и в составе вспомогательных войск отправиться на фронт, воевать против Красной армии. В 1942 году вермахтом было создано специальное подразделение — легион «Идель-Урал», составленное из татар, башкир, марийцев. Среди них находились и офицеры-татары. Однако эта затея немцев не очень удалась. Пленные офицеры быстро создали свой центр сопротивления, готовили листовки, вели всяческую пропаганду.

Муса Джалиль

В результате такой подрывной деятельности в феврале 1943 года, находясь на территории Белоруссии, 940 человек из числа татар бежали в леса к партизанам. Гестапо усилило свою работу в легионе и к августу 1943 года обнаружило группу сопротивления, которую возглавлял известный татарский поэт Муса Джалиль. Он воевал в составе Второй ударной армии под командованием генерала Власова, того самого, который, оказавшись у немцев в плену, стал предателем, создал Российскую освободительную армию (РОА) и которого американцы выдали представителям Красной армии. После короткого следствия и суда Власова вместе с сообщниками повесили во внутренней тюрьме на Лубянке. В боях на Волховском фронте Джалиль был ранен и тоже попал в плен. Но он повел себя по-другому. Немцы перевели его служить в специально созданный легион «Идель-Татар». Он согласился. Но сделал это с дальним умыслом, хотел наладить подпольную работу. В общей сложности одиннадцать татар были схвачены в феврале 1944 года и по приговору имперского военного суда в Дрездене должны были быть казнены. Как особо опасных военных преступников их перевезли в Берлин, посадили сначала в тюрьму «Моабит», где Муса Джалиль написал две тетради со своими стихами «Моабитские тетради». Затем его и еще некоторых перевели в другую тюрьму, в «Плётцензее». И 25 августа 1944 года в двенадцать часов с минутами отправили на гильотину. В 2002 году в музее Сопротивления тюрьмы, где представлены самые разнообразные экспонаты, связанные с гибелью людей, появился специальный стенд, посвященный двум писателям — Мусе Джалилю и А. Алишу.

Самым знаменитым узником этой тюрьмы 90-х годов двадцатого века был Эгон Кренц, последний генеральный секретарь СЕПГ, которого приговорили к шести с половиной годам за причастность к гибели людей на границе ГДР и ФРГ и у Берлинской стены.

Разоблачение Штирлица

В советское время был такой анекдот. После просмотра популярного многосерийного телевизионного фильма «Семнадцать мгновений весны», снятого в 1973 году по роману Юлиана Семенова, генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев вызвал своих товарищей по Политбюро и удивленно спросил: «А кто скрывается за этим Штирлицем? Замечательный разведчик. Штандартенфюрер СС, надо же! Это, как и я, полковник? Он вполне заслужил звезду Героя Советского Союза. Давайте наградим его, а? Он жив?».

В.В. Тихонов

Эти вопросы остались без ответа. Даже прибывшие кадры из компетентных органов скромно молчали. Потом, конечно, объяснили. Наградили в результате актера Вячеслава Тихонова, сыгравшего роль строго законспирированного разведчика. Ему вручили звезду Героя Социалистического Труда. Но такого рода вопросы задавались не только генеральным секретарем. Многих советских людей в то время очень интересовало, а кто же был на самом деле этот задумчивый Штирлиц, который лихо раскатывал на «Мерседесе» по улицам военного Берлина, общался с верхушкой нацистского руководства. Да и существовал ли он? Может, его выдумал Юлиан Семенов? В советской прессе ничего об этом не сообщалось. Не принято было. Позднее, правда, появились отрывочные данные, что прообразом для Макса фон Штирлица послужил некий полковник Максим Максимович Исаев. И все. Кто он, откуда родом, как попал в Германию — ни слова. Смею предположить, что таким выдуманным героем разведка просто попыталась отвязаться от общественного мнения и успокоить его. Да, был такой, да, работал, и хватит, никаких больше сведений. Спустя годы и годы, уже когда все грифы секретности были сняты с прошлых дел, об этом Исаеве по-прежнему ничего не сообщалось, никаких известий — жив, мертв. Ни слова о нем не появлялось и в зарубежной прессе. Миф? Легенда? Скорее всего. Да и ассоциации напрашиваются: Максим — Макс, слишком наглядно. А вот о другом человеке, который действительно работал на советскую разведку, информировал, предупреждал, передавал сверхсекретные данные, помогал избегать ловушек и при этом спокойно общался и с Мюллером, и с Кальтенбруннерем, и с Шелленбергом, и с Борманом, и с Гиммлером, об этом человеке долгое время вообще ничего не было известно. Не хотелось, очевидно, признаваться, что прообразом Штирлица послужил не засланный из Советского Союза человек, как это изображалось в фильме, а немец, житель Берлина, настоящий эсэсовец, служивший в гестапо, по адресу: улица Принц-Альбрехтштрассе, 8. Только звание у него было пониже — гауптштурмфюрер СС, что было равнозначно капитану.

Гестапо, или, официально, IV управление Главного управления имперской безопасности (РСХА), было очень серьезной организацией, по сути, внутренней контрразведкой. И работали в ней очень серьезные люди. Они умело решали возложенные на них задачи — искать противников фашистского режима, находить их, разоблачать и жестоко наказывать. Террор врагам был объявлен не только по территории всей Германии, но и далеко за ее пределами. Любое сопротивление подавлялось самым жестоким образом. Чтобы неповадно было. Шеф гестапо Генрих Мюллер, профессиональный полицейский, земляк и тезка Генриха Гиммлера, чтобы оправдать доверие высшего начальства, буквально дневал и ночевал в своем кабинете, по сути, все свое время тратил на поиск и разоблачение неугодных людей. Причем искал их не только на стороне, но и среди своего ближайшего окружения. Не до сантиментов. Всех своих сослуживцев — а их к началу войны в центральном аппарате насчитывалось около полторы тысячи человек — знал не только в лицо, но и по биографиям. Память у него была феноменальная. Однако при всем своем желании залезть в душу каждого сотрудника, прочитать его мысли не мог, хотя и очень старался. В его распоряжении оставались, в основном, опробованные средства: донесения агентов, проверка поведения во внеслужебное время, провокационные мероприятия и личные подозрения.

У сотрудника гестапо Вилли Леманна было две жизни, одна — наглядная, служебная, открытая, которая позволяла ему всегда находиться на глазах, оставаясь вне каких-либо подозрений. Вторая — закрытая, строго законспирированная, о которой не догадывался никто, кроме… Но об этом позже. Он считался одним из старейших и опытнейших работников контрразведки. Пришел в нее после службы в полиции. А до этого был военным моряком. Короче, характер нордический, ариец, проявил себя беспощадным к врагам рейха, в связях порочащих не замечен. Биография, в общем, не подкопаешься. Он родился в Саксонии, под Лейпцигом, в 1884 году. Отец был учителем, но молодого Вилли увлекла романтика путешествий, он мечтал о море, о далеких плаваниях и семнадцати лет отправился служить в Военно-морской флот Германии. В 1905 году в составе немецкой эскадры находился у острова Цусима и наблюдал морское сражение — русских с японцами. Многое осталось в памяти, особенно героизм русских моряков. Они умирали, но не сдавались. Почему-то ему очень хотелось встретиться с этими людьми, послушать их, высказать им слова восхищения. Позднее на военных кораблях Вилли ходил в порты разных стран, многое повидал, но никогда не забывал сражения под Цусимой. Желание познакомиться с русскими осталось. После десяти лет службы на флоте уволился и вскоре перебрался в Берлин, где поступил в полицию, в контрразведывательный отдел. Он считался надежным сотрудником, исполнительным, деловым, толковым, постепенно поднимался по служебной лестнице. Звезд с неба не хватал, но и не отставал от своих камрадов. Весной 1930 года Леманна назначили начальником отдела по связям с советским посольством и торгпредством. Теперь в его функции входили разработка сотрудников советского посольства, торгпредства, налаживание связей с теми, кто представлял интерес, особенно из числа военных представителей, и сбор соответствующей информации. Все свои обязанности он исполнял четко, проводил ту самую политику, которая отвечала интересам Германии. Когда в 1933 году к власти пришли нацисты, ему было уже сорок девять лет, возраст вполне солидный для получения очередного звания. К тому времени он закончил спецкурсы, овладел всеми тонкостями своей профессии, и конспирации в том числе. Кадр ценный во всех отношениях. Но этих показателей оказалось недостаточно. Эти факторы только спасли его от увольнения и репрессий. Буквально на следующий день после прихода к власти Гитлера Геринг был назначен начальником только что созданной Тайной государственной полиции. И начался разгон старых кадров, которых обвиняли во всех грехах, и прежде всего в попустительстве и любви к коммунистам и всяким демократам. Две трети прежнего полицейского аппарата оказались уволенными. Некоторые из числа неблагонадежных пострадали, очутились в тюрьмах, в лагерях. Пришедшие новые кадры, завербованные из числа штурмовиков и эсэсовцев, стали рьяно наводить новый порядок. Вилли Леманна не тронули, он опытный специалист, преданный новой власти. Его оставили на прежнем месте, но и нового звания не присвоили. Он работал в своем отделе, не проявлял ни малейшего сочувствия ни к «красным», ни к демократам. Новые хозяева ценили его знания, опыт, он оказался носителем полезной информации, приобрел нужные связи с советским посольством, знал там многих, его контакты можно было использовать в обеспечении интересов рейха. Кроме того, ему поручили заниматься вопросами контрразведывательного обеспечения объектов военной промышленности всей Германии. Ему приходилось ездить в разные города, встречаться с разными специалистами. Вместе с Вернером фон Брауном он присутствовал при пусках первых ракет под Берлином. В 1939 году его назначили начальником одного из подразделений Главного управления имперской безопасности (РСХА). Теперь у него самым главным начальником стал группенфюрер СС Рейнхард Гейдрих, высокий, атлетически сложенный и музыкально одаренный человек. Правда, его основные дарования проявились на другом поприще — он развил бурную деятельность в создании системы концентрационных лагерей и гетто для евреев. В 1942 году Гейдриха убили чешские партизаны, и на его место руководителем РСХА заступил Эрнст Кальтенбруннер. С 1941 года Леманн стал заниматься обеспечением безопасности сооружаемых объектов на территории Германии и на Востоке. Эта его наглядная деятельность и жизнь продолжалась почти до конца 1942 года…

О второй деятельности и жизни Вилли Леманна, негласной, невидимой и строго законспирированной, знали лишь несколько сотрудников советского посольства. Все началось в 1929 году, когда начальник Иностранного отдела ВЧК Михаил Абрамович Трилиссер 7 сентября направил в Берлин, в резидентуру советского посольства шифрованную телеграмму, в ней, в частности, сообщалось, что завербованный в Берлине новый агент под кодом А/201 очень заинтересовал разведку.

М.А. Трилиссер

Следует подобрать с ним специальный способ надежной связи. Под кодом А/201 значился сотрудник немецкой политической полиции Вилли Леманн. Но сам он в посольство СССР не обращался, никому не говорил о своем желании работать на советскую разведку, так как не хотел бросать на себя тень. Сделал это через своего знакомого, также работника полиции Эрнста Кура, которого за провинности уволили со службы. Обиженный на весь мир, не имея средств к существованию, Кур не знал, куда ему податься. И тут его знакомый Леманн надоумил обратиться в советское посольство и предложить там свои услуги. Тот так и сделал. В посольстве посчитали, что появившаяся на горизонте фигура бывшего полицейского представляет интерес, и с ним решили начать работу, ему присвоили код А/70 и дали задание. Тот, не зная, как его выполнить, обратился к Леманну. Вилли Леманн только этого и ждал. Вместе с Куром он передал ряд заслуживающих внимания сведений, которые тотчас показали, что резидентура напала на интересный и важный источник. В скором времени Вилли Леманн решил открыться и сам предложил свои услуги советской разведке. На конспиративной встрече свое стремление к сотрудничеству он объяснил прежде всего идеологическим настроем, своим желанием давно установить контакты с советской разведкой. При этом он высказал готовность предоставлять те сведения, которыми располагал, и не будет отказываться от денежного вознаграждения за них. Собственно, в особых деньгах Леманн не нуждался. Его жалованье было вполне достойным. К тому же его жена Маргаретте владела небольшой гостиницей с рестораном, которая приносила дополнительный доход. Так что его желание сотрудничать диктовалось отнюдь не корыстными интересами. Во всяком случае, деньги для него не играли первостепенной роли. Вилли Леманна проверяли долго, хотели убедиться, не является ли он провокатором, и, убедившись, что источник ведет честную игру, ему присвоили еще одно кодовое имя — Брайтенбах. В этих условиях Эрнст Кур оказался, по сути, не нужен. Никаких новых сведений добыть он не мог, к тому же, получая гонорары в советском посольстве, он их пропивал в пивных, что, естественно, могло возбудить подозрения у полиции — откуда у безработного деньги на выпивку. И в скором времени Куру предложили другую работу. Но не в Берлине, а в Швеции, открыть там небольшой магазинчик, на содержание которого ему бы давали деньги. Сам тот магазинчик служил бы почтовым ящиком для передачи специальной корреспонденции. И в 1933 году Кур уехал в Швецию. Надо сказать, что после прихода к власти нацистов многим советским разведчикам пришлось покинуть эту страну. Были порваны связи и с Брайтенбахом. И только в 1934 году связь с ним установил только что прибывший из Москвы в Берлин советский разведчик-нелегал Василий Михайлович Зарубин. Это был опытный специалист своего дела, поработавший уже в Китае, в Финляндии, в Париже. Он свободно говорил на многих европейских языках и своей внешностью был похож на типичного арийца. И работа оживилась. Первым делом Брайтенбах сообщил о работе немецких инженеров и ученых над созданием боевых ракет. Его подробный доклад о результатах испытаний и перспективах этого нового и эффективного вида оружия через внешнюю разведку был положен на стол И.В. Сталину. Затем Брайтенбах передал ценные сведения о создании нового бронетранспортера фирмы «Хорьх», о создании нового самолета-истребителя, имевшего цельнометаллический фюзеляж, о закладке на верфях Германии 70 подводных лодок различных классов. Он также передал информацию о разработках 14 новейших видов немецкого вооружения, которое собирались производить в самом ближайшем времени. Все свидетельствовало о том, что новое вооружение нужно Германии для ведения масштабных военных действий на земле, в воздухе и на море. Но против кого? Кто в то время был основным врагом Германии? В Советском Союзе тогда полагали, что это Англия и Франция. Наряду с созданием новых видов оружия накалялась и обстановка в Германии. Гитлеровская идеология обретала агрессивные черты, усилились гонения на коммунистов, социал-демократов и на евреев. Леманн в этих условиях попросил представителя советского посольства на всякий случай сделать ему паспорт на другую фамилию. Такой паспорт мог понадобиться ему для непредвиденного перехода на нелегальное положение. Паспорт ему сделали. В начале 1937 года Зарубина неожиданно отозвали из Берлина. Он прибыл в Москву, где его ожидала неприятная встреча с заместителем наркома внутренних дел Л.П. Берией. Тот на очной встрече обвинил Зарубина в предательстве. До него дошли сведения, что Зарубин якобы связался с немецким агентом, который ведет двойную игру. Свидание могло закончиться трагически. Берия никогда не доверял зарубежным агентам, считал, что все они продажные и верить им нельзя. А Брайтенбах, который занимал высокий пост в немецкой контрразведке, ни в чем не нуждался. Зачем ему связи с советской разведкой? Поэтому к сведениям Брайтенбаха Берия относился очень настороженно, никак не мог понять, каким образом столь ответственный сотрудник гестапо переключился на советскую разведку. Чего он хочет? Убедить его в том, что немец работал по идеологическим соображениям, было очень трудно. Но худшего не случилось. Зарубина не расстреляли, только понизили в должности, оставили на работе в центральном аппарате. Вообще 1937 год принес советской внешней разведке невосполнимые потери. Были отозваны и уничтожены ценнейшие зарубежные кадры, в том числе и нелегальные. Связь с Леманном в отсутствии Зарубина поддерживала некая агент-женщина Клеменс, которая не умела даже говорить по-немецки. И, несмотря на все трудности, Брайтенбах продолжал работать на советскую разведку. На конспиративной квартире он передавал Клеменс запечатанные в конверте бумаги и от нее же получал необходимые инструкции и письма. Так, от него поступили данные о точном нахождении пяти секретных полигонов, на которых проходили испытания новейших образцов оружия, о строительстве секретного завода по производству химического оружия, об опытах по изготовлению бензина из бурого угля. Уже на основании только этих сведений можно было сделать вывод, что Германия активнейшим образом готовится к тотальной войне, следовательно, эта война будет вестись далеко за пределами немецкой территории. Вполне возможно, что военные действия развернутся сначала в странах Европы, а затем перекинуться и на Советский Союз. Но никакого далеко идущего вывода советское правительство из получаемых сведений не делало. 1 сентября 1939 года Германия совершила нападение на Польшу — эта дата считается началом Второй мировой войны. Через два дня, 3 сентября, Франция и Великобритания объявили войну Германии. Но немцев это не остановило. За Польшей последовал захват Дании, Норвегии, Бельгии, Люксембурга. Военные действия развернулись на территории Франции, в июне 1940 года немцы вошли в Париж. Гитлер торжествовал победу…

Осенью 1940 года в Берлин прибыл советский разведчик Александр Михайлович Коротков. Это был опытный сотрудник, владевший в совершенстве немецким языком. И следом поступила шифрограмма от Берии, в которой говорилось, что никаких специальных зданий Брайтенбаху давать не следует. От него брать надо то, что дает он сам, особенно важны сведения о работе различных разведок против СССР. В условиях военного времени тем самым заметно сужались возможности столь ценного агента. Роль связника с Леманном выпала молодому сотруднику резидентуры Б.Н. Журавлеву, который недавно приехал в Берлин и не знал толком немецкого языка. Именно с ним Брайтенбах встречался на затемненных улицах Берлина, ему передавал свои бумаги, которые тот переснимал и рано утром возвращал обратно. Брайтенбах рисковал жизнью, он ходил буквально по острию ножа, но тем не менее всеми имевшимися у него возможностями он сопротивлялся агрессивной политике и тому режиму, которому вынужден был служить. От него поступали все более и более тревожные сведения о том, что в абвере расширили подразделения, работающие на Советский Союз, в него набирали новых сотрудников, изменился режим работы — появились круглосуточные дежурства офицеров. Все свидетельствовало об особом состоянии армии и разведки, о начале каких-то больших перемен. Но каких?

И вот 19 июня 1941 года, только что вернувшись из отпуска, Брайтенбах настоял на срочной, немедленной встрече с Журавлевым. И когда тот прибыл, Брайтенбах в устной форме передал ему текст приказа Гитлера, согласно которому, немецким войскам, размещенным вдоль границ Советского Союза, предписывалось 22 июня 1941 года начать боевые действия в три часа утра…

Эта оперативная информация тотчас ушла в Москву. Но она попала на стол Берии. Тогдашний уже нарком внутренних дел СССР очень сомневался в достоверности сведений от гестаповскою агента, такого, как Брайтенбах. И он не торопился показать шифрограмму Сталину. Утром 22 июня 1941 года советское посольство в Берлине оказалось оцепленным эсэсовцами с автоматами в руках. Всякая связь с внешним миром прекращалась. Германия объявила войну Советскому Союзу. Оборвались и связи с Вилли Леманном, с Брайтенбахом, с агентом А/201. Начинался тяжелый период.

Конечно, законспирированные советские разведчики-нелегалы в Берлине оставались, как они оставались и на территории всей Германии, других стран, но уже не работали. Только после некоторого шока они пытались наладить связи с Центром. Прежде всего старались установить контакты с немцами антифашистами. Теперь важные сведения пришлось передавать через эфир. Не собирался прекращать свою работу и Вилли Леманн. После некоторого перерыва ему удалось наладить связь с немцами антифашистами. И он не хотел обрывать эту связь. Понятно, что в условиях контролируемого эфира много не передашь, ни чертежей, ни подробных планов. И все же сигналы из Берлина начали снова поступать…

В самом конце 1942 года, в разгар войны против Советского Союза, нацистская контрразведка перехитрила в радиоигре советских радистов и шифровальщиков. Не сумели наши понять сигнал тревоги, прозвучавший из Берлина. Не поняли и работали в прежнем режиме. На запрос, как обычно, послали по эфиру явки, пароли, назвали нескольких агентов. В их числе был и Брайтенбах. В радиограмме оказались его пароль, явка и домашний телефон…

Больше никаких сигналов из Берлина от агента А/201, от Брайтенбаха, от Вилли Леманна в Москву не поступало. Никакой информации. Агент замолчал. О его судьбе долго ничего не было известно, до самого конца войны. В мае 1945 года на разрушенных останках зданий по улице Принц-Альбрехтштрассе трудились представители советской разведки. Возглавлял группу полковник госбезопасности А.М. Коротков. Разбирались завалы, разыскивались документы. Наиболее ценные передавались Короткову. В ходе поиска один из офицеров наткнулся на учетную карточку некоего гауптштурмфюрера СС Вилли Леманна, арестованного гестапо в конце 1942 года. Никаких других сведений на карточке не было. Никто ничего об этом Вилли Леманне не знал. И документ с кипой других отправили в Москву для разбирательства. Похоже, что о Леманне Короткову так ничего и не доложили, хотя сам факт ареста нацистского чиновника такого уровня должен был заинтересовать разведчиков. Не заинтересовал. И вполне возможно, мы о нем так ничего и не узнали бы, если бы не его жена Маргаретте, которая спустя годы рассказала, что в конце декабря 1942 года ее мужу позвонили со службы и просили срочно явиться. Больше его она не видела и ничего о нем не слышала. Сама потом скрывалась и боялась разоблачения. Позднее сослуживец мужа по работе в гестапо по секрету рассказал ей, что с Вилли особенно не возились, расстреляли в подвале, сделали это как можно быстрей. И Мюллер и Кальтенбруннер имели все основания опасаться крупного скандала, который мог завершиться и арестами и расстрелами среди руководства РСХА. Скорее всего, сведения о том, что среди руководства гестапо был человек, работавший на советскую разведку, так и не попали на стол Гиммлеру или Гитлеру…

В конце девяностых годов двадцатого столетия автор этих строк вместе с Юлианом Семеновым посещал разные памятные места в Берлине, которые напоминали о прошлом фашистского режима, о его главарях. Не раз подъезжали к прежней Принц-Альбрехтштрассе, где еще оставались остатки Берлинской стены, разделявшей город на Восточный и Западный. С тяжелым чувством молча проходили мимо фрагментов того самого дома номер восемь, гестапо, в подвалах которого в 1942 году был расстрелян Вилли Леманн. Этот человек работал по зову совести, он совершил настоящий подвиг, который, к сожалению, так и не был отмечен советской разведкой. Разве что тайно послужил прообразом выдуманного советского разведчика Макса фон Штирлица.

«Germania» вместо Берлина

Гитлер никогда не любил Берлина. И не потому, что он был выходец из провинциального австрийского городка Браунау и долго преодолевал в себе комплексы неудачника художника и архитектора, просто считал, что для имперской столицы, для тысячелетнего рейха этот город не годится. Он слишком серый, хаотичный, нет в нем идеи величия. И когда в открытом синем «Мерседесе» проезжал по древней Унтер-ден-Линден, усаженной липами, и горделивым взмахом руки отвечал на приветствия ликовавшей многотысячной толпы, уже тогда замысливал переделать весь центр города, все улицы преобразить, расширить. Для этого требовалось сперва снести все старое, невзрачное, кайзеровское. В частных разговорах фюрер неоднократно подчеркивал необходимость создать новую столицу. И допускал возможность ее переноса и возведения заново, например, севернее, возле озера Мюрицзее, в районе земли Мекленбург. Он специально пугал своими планами обер-бургомистра Берлина доктора Липперта, который упрямничал и не хотел никаких особых нововведений. Угроза переноса столицы подействовала. Гитлер вполне серьезно говорил, что там, на севере, настоящий нордический климат, в лесах много зверей, сама природа располагает к философскому размышлению об избранности немецкой нации. В 1937 году он вызвал к себе Альберта Шпеера, главного инспектора рейха по архитектуре, и изложил ему свои идеи. И тот отговорил Гитлера от переноса столицы. В районе озера Мюриц, по словам Шпеера, почвы песчаные, они слишком слабы для возведения грандиозных сооружений, кроме того, там много болотистых мест. Нет и хороших подъездных путей. Это все огромные затраты. После долгой беседы Гитлер предложил архитектору сделать свой проект нового Берлина, новой столицы, достойной тысячелетнего рейха, воплощающей в себе идеи величия и дух героической истории, дух немецкой нации, дух предков, дух арийцев. Берлин должен был затмить Париж, Лондон, не говоря о прочих городах. Приезжающих он должен был ошеломлять, подавлять и вызывать неподдельный восторг перед всем немецким. Это будет генеральный план строительства столицы под названием «Germania». А что скажет Липперт? Он уже согласился, к тому же скоро потеряет свой пост. Шпееру предстояло изрядно потрудиться. Задача оказалась непростой. Но в то же время он прекрасно понимал, что основные градостроительные представления фюрера заключались не столько в величии, сколько в простом гигантизме, в высоких колоннах, грандиозных скульптурах воинов, которые отражали идеи его прежних духовных наставников — Ханса Гербигера и Карла Хаусхофера. Первый, в соответствии с видениями Ницше и с вагнеровской мифологией, утверждал, что арийская раса спустилась с гор, она судьбой предназначена для того, чтобы управлять планетой и звездами. Они люди-гиганты. Второй геополитик толковал о необходимости завоевания нового жизненного пространства. Именно у Хаусхофера Гитлер заимствовал так понравившееся ему выражение — «пространство как фактор силы». Этот фактор силы в пространстве и в арийских людях-гигантах предстояло воплотить Шпееру в новом генеральном проекте столицы, названной «Germania», столицы не только Германии, но и Европы и даже всего мира.

К. Хаусхофер

Собственно, выбор на архитектора Шпеера и на посвящение его в тайные планы Гитлера о преобразовании Берлина пал далеко не случайно. Молодой выпускник Берлинского технического университета, которому в 1937 году было всего 32 года, сумел еще в 1934 году поразить воображение Гитлера, организовав масштабное празднование партийного съезда нацистов в Нюрнберге. Причем сделал это с таким размахом и с такой впечатляющей силой, что Гитлер решил проводить такие съезды каждый год. В самом деле, Шпеер впервые в практике массовых празднований применил некоторые впечатляющие новинки. На прежнем летном поле с временными трибунами, откуда люди могли наблюдать взлеты и посадки дирижаблей «Цеппелин», построил крутые трибуны в виде алтаря Пергамона — 450 метров в длину и 27 метров в высоту. Над ними возвышался гигантский орел, державший в лапах свастику, размах его крыльев достигал 33 метра. По периметру трибун были установлены тысячи флагштоков с полотнищами со свастикой. Там же расположились 130 мощнейших прожекторов, взятых напрокат у люфтваффе. Их яркий свет, направленный в небо, создавал магическое зрелище — связи Земли с Небом. Свет прожекторов видели за несколько километров. Гитлер тогда же призвал к себе известного кинорежиссера Лени Рифеншталь и уговорил ее снять полный документальный фильм о параде в Нюрнберге.

А. Шпеер на Нюрнбергском процессе

И Шпеер, имея уже опыт организации массовых мероприятий, в том числе и на берлинском аэродроме «Темпельхоф», где также масштабно, с прожекторами отмечался очередной партийный съезд, активно взялся за работу. Он соорудил макет центра новой столицы, значительно расширил центральную улицу Унтер-ден-Линден, убрал все обветшавшие кайзеровские здания — типа Немецкой оперы, Немецкого музея. Убрал даже Рейхстаг. От центра два широких бульвара вели в аэропорт Темпельхоф, который представлял собой гигантскую скобу, вытянувшуюся на километр и двести метров. Одна из центральных площадей — Кёнигсплатц была перестроена столь масштабно, что была способна вмещать около миллиона немцев, перед которыми Гитлер собирался выступать с зажигательными речами. К площади присоединялся бульвар, длиною около шести километров. По замыслу Шпеера, который тотчас уловил амбициозные устремления фюрера, бульвар был гораздо шире Елисейских Полей в Париже. Название бульвара? Может, не по-французски — бульвар, а по-немецки — проспект Победы? Триумфальную арку тоже решили вознести до небес — на высоту в 120 метров. На стены планировалось нанести имена почти двух миллионов немецких солдат, павших в Первой мировой войне. Венчать арку должен был памятник воину-победителю работы Йозефа Торака, любимого скульптора Гитлера. Постепенно на макете появлялись новые комплексы — рейхсканцелярии, дворца-резиденции фюрера, Главного управления имперской безопасности. Шестикилометровый проспект Победы протянулся до помпезной Адольф-Гитлерплац, где должно было разместиться самое большое здание мира — Зал рейха, или дворец фюрера. Как отмечал в своих «Воспоминаниях» сам Альберт Шпеер, уже в мирное время вышедший из берлинской тюрьмы «Шпандау», купол Зала рейха был настолько велик, что в нем мог многократно уместиться римский собор святого Петра. «Диаметр купола должен был составить двести пятьдесят метров, — писал он. — Под большепролетным перекрытием такого купола на площади в 38 тысяч квадратных метров могли разместиться 150 тысяч слушателей». Рассматривавший макет новой столицы Гитлер остался очень доволен, но все же сказал, что для многомиллионного города зал на 150 тысяч даже маловат. И он категорически не согласился с отсутствием Рейхстага. Рейхстаг обязательно нужен. Он нужен для сравнения. Пусть все видят, каким мелким, ничтожным был кайзеровский Берлин. На осмотр Гитлер пригласил нескольких доверенных лиц из своего окружения, в том числе Геринга, Геббельса и Гиммлера. Что понравилось фюреру, то сразу понравилось его подчиненным. Тогда же была высказана мысль, что столь гигантские сооружения должны привлечь к Берлину миллионы иностранцев. «Не Берлина, — поправил Гитлер, — а столицы тысячелетнего рейха «Germania». Она откроет свои ворота для осмотра таких великих достопримечательностей, которых нет ни у одной столицы мира. Пусть соберутся миллионы, жаждущие увидеть все это великолепие». Высшие должностные лица рейха были уверены в том, что после генеральной реконструкции Берлина и возведения столь циклопических сооружений неминуемо начнется туристический бум. Как подчеркивал Геббельс, этот бум будет очень выгодным для Германии как идеологически, так и экономически. Наглядное зрелище — лучшая пропаганда. И рейхсминистр пропаганды запланировал строительство развлекательного центра для туристов — с гостиницей, казино, варьете и традиционными пивными — бирштубе. Это должно быть самое красивое, самое современное, самое элегантное здание в Европе. Мы должны всех поразить. Проект новой столицы получил горячее одобрение фюрера. Шпеер был доволен. Он угодил вождю немецкой нации и, кто знает, может быть, в дальнейшем вождю европейской или даже мировой нации. Никто не спорил с тем, что теперь обновленный город должен называться не Берлин, a Germania. Правда, до осуществления этих грандиозных замыслов не дошло. Начавшаяся война все отодвинула, на повестке дня появились более животрепещущие вопросы. Когда летом 1940 года Гитлер приехал в захваченный Париж, он вместе со Шпеером осматривал достопримечательности — и Парижскую оперу, и Эйфелеву башню, и Елисейские Поля. «Париж хорош, он не перестает меня восхищать, — заметил фюрер, обращаясь к Шпееру. — Но Берлин должен затмить его. Это ваша задача». Но в войну вовлекались все новые и новые страны, пока наконец Гитлер не напал на Советский Союз в июне 1941 года. Начавшаяся война полностью перечеркнула все архитектурные замыслы Гитлера. От его города «Germania» оставался только макет, некоторое время его хранили в здании имперской канцелярии для показа высоким зарубежным гостям. Потом он перекочевал в архитектурную мастерскую Шпеера, затем на площадь Паризерплац, 3, в Имперское министерство по вооружениям и боеприпасам, которое в 1942 году возглавил сам Альберт Шпеер. Затем этот макет бесследно исчез. И о новой столице «Germania» уже больше никто не вспоминал. Столицу тысячелетнего рейха нещадно бомбили. Ни следа не осталось от здания новой рейхсканцелярии. Были уничтожены и мастерские, в которых Шпеер создавал свои шедевры. Досталось и имперскому Министерству вооружений и боеприпасов. Берлин был основательно разбомблен с воздуха, разбит артиллерией и танками до такой степени, что в нем после мая 1945 года оставалась пригодной всего одна треть зданий. И восстанавливать его начали вовсе не по амбициозным гитлеровским архитектурным планам и замыслам, а с устранения развалин. Зато сегодня туристы могут прогуляться и по Унтер-ден-Линден, увидеть восстановленный Рейхстаг и рядом с ним сохранившуюся Триумфальную арку. Можно прогуляться и по обновленной площади Паризерплац. Правда, сам макет города «Germania» можно увидеть разве что на фотографиях да в кадрах кинохроники. Сегодня Берлин считается одним из красивейших городов Европы, который за послевоенные годы с немалым трудом избавился от нацистского прошлого, от бездушного гигантизма, от всего наследия фюрера и его несбывшегося тысячелетнего рейха.

Выстрел по Нью-Йорку

В конце 1944 года, когда поражение Германии в войне становилось все более очевидным, немецкое командование надеялось только на чудо-оружие. Гитлер из Берлина выезжал редко. Он хотел превратить столицу Третьего рейха в неприступную крепость и ждал, рассчитывал, что его арийские ученые создадут наконец мощнейшую бомбу с урановым зарядом, что ракеты возмездия V-1 и V-2, успешно стартовавшие с пусковых установок во Франции, уничтожат Лондон, приведут к коренному перелому в ходе войны. Но чуда не произошло. Ракеты V-1 с обычными боезарядами летели медленно и низко, их быстро научились сбивать зенитная артиллерия, истребители ПВО Великобритании. Кроме того, неуправляемые ракеты попадали в сети аэростатов. Из 12 000 единиц цели достигли около пятисот.

Вернер фон Браун

Чуть больше трети успеха. Особых разрушений английской метрополии они не причинили. Другое дело — производимые в Нордхаузене, точнее, в подземном лагере Дора, ракеты возмездия V-2. Скорость свыше 1000 метров в секунду, высота полета около 90 километров, заряд примерно тонна — они оказались практически недосягаемы ни для зенитчиков, ни для истребителей, и аэростаты были им не страшны. Как докладывали в бункере Гитлеру, эти ракеты не только причиняли заметные разрушения, но они наводили страх на жителей Лондона. Всего было произведено 450 пусков, город в огне, народ в панике. Но это был отчаянный блеф проигравших. Точность попадания V-2 также оставляла желать лучшего — в районе десяти квадратных километров. Лондон продолжал жить в прежнем режиме и посылал сотни своих самолетов бомбить секретные заводы Германии, чем наносил заметный ущерб военной промышленности. Гитлеру нужна была другая ракета, более мощная и с большим радиусом действия. Один из главных идеологов ракетостроения инженер Вернер фон Браун докладывал, что готов создать такую ракету, нужны материалы, производство, обученные люди. Все собирали по крупицам. И вот после испытаний на Балтике, на секретном ракетном полигоне Пенемюнде, срочным порядком на еще одном секретном объекте — в подземном заводе близ Нордхаухзена, где поточным методом собирали V-2, стали конструировать сверхтяжелую, двухступенчатую ракету, с дальностью полета около пяти тысяч километров. Самое мощное из когда-либо создававшихся на земле оружие устрашения. По расчетам немецких ученых и инженеров, она вполне могла бы достичь Нью-Йорка, и тогда, к радости Гитлера, западные державы поняли бы, с кем имеют дело, и пошли бы на переговоры на условиях нацистов. Мощнейшее ударное оружие было нужно, как воздух. Только оно одно могло остановить стремительное продвижение противника и спасти Германию от неминуемого краха. Министр вооружений и боеприпасов Альберт Шпеер в январе 1945 года ободрял своего шефа: нам бы продержаться один год, убеждал он его, всего один год, и мы закончим разработку. И тогда победа будет за нами. У нас готовится взрывчатка размером со спичечный коробок. Этого количества достаточно, чтобы уничтожить такой город, как Нью-Йорк. Конечно, Альберт Шпеер тоже блефовал. По образованию он был архитектор, а не физик. И до 1942 года занимался в Германии обустройством парадов нацистских полчищ.

И Гитлер был далек от математики. Он мечтал об архитектуре, но стал военным стратегом из непоколебимой жажды создать военизированную Германию и переделать мир по собственному образцу. Они оба хорошо понимали друг друга, когда рассматривали макеты преобразования столицы Третьего рейха, многих других городов. Министром вооружений и боеприпасов Шпеер стал не потому, что в них хорошо разбирался, а потому, что так того хотелось Гитлеру, видевшему в молодом амбициозном архитекторе человека, который готов был безоговорочно служить фюреру на любом поприще. Не будучи глубоко знаком ни с физикой, ни с математикой, Гитлер к исследованиям в сфере изготовления нового оружия массового поражения вначале относился с большой долей скептицизма. Ни в первые годы войны, ни в ее середине арийские ученые и военспецы не смогли доказать своему фюреру, что создаваемое ядерное оружие во много раз мощней обычной авиационной бомбы. Для простого доказательства у них не было достаточно обнадеживающих результатов, ни одного показательного взрыва они не осуществили, все только в лаборатории, все только на бумаге, все только на словах. Поэтому и у самих военных с каждым днем таяла уверенность в том, что такая бомба будет создана и даст обещаемый разрушающий эффект. И все же… И все же, несмотря на недоверие, несмотря на скептицизм руководства и нехватку средств, работы над созданием атомной бомбы велись до последнего дня. Это были, конечно, закрытые работы, строго засекреченные исследования, которые назывались «Урановый проект».

А пока Гитлеру не оставалось ничего другого, как одобрить авантюрный план выстрела сверхтяжелой ракетой по Нью-Йорку. Два немецких разведчика на подводной лодке заранее были посланы в Америку. Их основательно подготовили, соответственно экипировали. Они должны были на высочайшем небоскребе «Эмпайр стэйтс билдинг» установить принимающую антенну. Гитлер нетерпеливо ждал сообщений от своего министра вооружений и боеприпасов Альберта Шпеера. Но военная ситуация менялась слишком быстро, буквально с каждым днем, и не в пользу Германии. Фашистские части упорно сопротивлялись и все же отступали, отступали. Кольцо вокруг Берлина сжималось. Докладывать Шпееру было нечего. Посланных в Нью-Йорк немецких шпионов поймали, ракета так и осталась не собранной в подземной шахте. Красная армия и союзные англо-американские силы готовились к последним сражениям. Гитлер все же не поддавался отчаянию, он никого не желал слушать и не хотел покидать столицу. Почему? Оставалась еще одна надежда. Последний козырь, последний шанс. Он ждал, он был в курсе, что в самом Берлине, в районе Далем, в Институте физики Общества кайзера Вильгельма завершались исследования по изготовлению первой в мире атомной бомбы, взрыв которой мог снести с лица земли целый город. Может быть, успеют?

…Тайну создания фашистской Германией чудо-оружия — ракет и атомных боезарядов — проглядели все: и разведки Советского Союза и Соединенных Штатов. Жестокая и совершенно не нужная чистка кадрового состава советской разведки как в СССР, так и за рубежом, в том числе в самой фашистской Германии, организованная Сталиным, проводимая наркомом Ежовым и продолженная Берией, по сути, ликвидировала важнейшие источники политической и научно-технической информации. Отсюда пробелы, провалы, начиная с игнорирования даты начала войны против СССР. Поэтому никто в Советском Союзе не знал и не мог знать, что после прихода к власти нацистов в 1933 году в военных стратегических планах Гитлера появилась задача создания нового, невиданного летного оружия, способного нести заряды на сотни километров. Одним из инициатором этой идеи был инженер Вернер фон Браун, мечтавший еще в довоенное время совершить полет в космическое пространство. И уже в 1936 году далеко на Балтике, в мало кому известном местечке Пенемюнде началось строительство закрытого от посторонних глаз новейшего ракетного центра. Там в охотничьих угодьях появились стенды и полигоны, на которых испытывались первые ракеты среднего и дальнего действия. Ракеты дальнего действия планировалось использовать в дальнейшем для доставки к цели ядерной начинки. Эта идея зародилась после того, как позднее в Берлине, в районе Далем, в Институте физики немецкие ученые с мировым именем приступили к сверхсекретным исследованиям с ураном, цель которых заключалась в том, чтобы создать то самое взрывчатое вещество, гораздо мощнее тротила, способное на своем многокилометровом пути уничтожить все искусственно возведенные препятствия, не оставляя тысячам военным, мирным жителям ни малейшего шанса на выживание.

В 1938 году ученые Отто Ган и Фриц Штрассман, работавшие в берлинском Институте физики Общества кайзера Вильгельма, который в те годы выполнял роль Национальной академии наук, провели эксперимент — обстреляли ядра урана нейтронами и в результате добились расщепления его ядра. Но определенные выводы сделать толком не смогли. Не хватало знаний, не хватало общения с учеными-смежниками. Дело в том, что все другие ученые, не арийского происхождения, а точнее, евреи, после прихода к власти нацистов были вынуждены покинуть Германию. Кстати, в двадцатые годы этот самый институт возглавлял Альберт Энштейн, но он к тому времени давно обосновался в США. Политизация ученой среды, обрыв контактов с другой частью ученого мира пагубно сказались на результатах экспериментов, на выводах. Во всяком случае, приходилось учиться на собственных ошибках, приходилось затрачивать больше времени на эксперименты. Конечно, полученные Ганом и Штрассманом результаты эксперимента были вполне обнадеживающи. Им обоим было хорошо известно, что деление каждого ядра сопровождается выбросом огромного количества энергии. По подсчетам, в одном килограмме урана энергии имелось столько, что ее хватило бы, чтобы заменить собой целый железнодорожный состав с каменным углем. Другими словами, можно получить такое количество энергии, которое в 300 миллионов раз превышает количество энергии, затраченной на расщепление. В это же время еще два немецких физика из Гамбурга — Пауль Хартек и Вильгельм Грот — отправили в Берлин подробный отчет, в котором указывали на принципиальную возможность получения на основе данной цепной реакции нового высокоэффективного взрывчатого вещества. Их вывод гласил — та страна, которая сумеет овладеть секретами ядерной физики, приобретет абсолютное превосходство над другими. Отчет поступил в научный отдел Управления армейских вооружений, лег на стол Курта Дибнера, ученого-физика, занимавшегося в свое время в разных институтах Германии вопросами расщепления атомного ядра. Его заключение было однозначным — идея перспективна, для получения позитивных результатов необходимы практические испытания. И с его легкой руки под Берлином, в местечке Куммерсдорф, возник полигон для сооружения ядерного реактора, или, как его называли в то время, ядерного котла. К реализации проекта были привлечены и другие немецкие ученые, в частности, сам директор Института физики Общества кайзера Вильгельма, лауреат Нобелевской премии 1932 года Вернер Гейзенберг, известный радиохимик Отго Ган, один из основоположников квантовой механики Карл Фридрих фон Вайцзеккер и многие, многие другие. Уже на совещании ученых и военспецов, которое состоялось в сентябре 1939 года в Управлении армейского вооружения, было принято решение полностью засекретить все работы, имеющие прямое или косвенное отношение к «Урановому проекту». Военное ведомство обещало всяческую поддержку исследованиям и выделение нужных средств. Так, в Третьем рейхе ядерная тематика из сферы научных экспериментов переместилась в сферу приоритетного военного направления, имеющего одну цель — разрушительную и уничтожительную. Уже в начале 1940 года ученым берлинского Института физики Общества кайзера Вильгельма удалось теоретически рассчитать порядок величины массы ядерного заряда, необходимой для успешного осуществления ядерного взрыва, — от 10 кг до 100 кг. В Куммерсдорфе заработала та самая полупромышленная установка по разделению изотопов урана (в истории немецкого атомного проекта ее называют установкой Клузиуса — Диккеля) и начались опыты по выработке редкого изотопа урана-235. Как известно, для создания атомного заряда нужны хорошая теоретическая база и соответствующая этому уровню развитая промышленность. У немецких ученых все это имелось в наличии. Для начала им необходимо было достать несколько тонн металлического урана и тяжелой воды, которая требовалась в качестве замедлителя цепной реакции. С ураном проблем не возникло. После захвата в 1938 году Чехословакии немцы в свое распоряжение получили урановые рудники Яхимовского месторождения, там издавна велись разработки урана на промышленной основе. Из добываемого сырья делались огнеупорные краски для керамических изделий. Дополнительно 1200 тонн готового рудного концентрата окиси урана, без малого половину его мирового запаса, немцы получили при захвате Бельгии в 1940 году. К тому же, созданный под Берлином в конце 1940 года завод фирмы «Ауэргезельшафт» стал производить необходимый металлический уран. Проблемы возникли только с тяжелой водой. В Германии она не производилась. Ее добывали только в Норвегии. Следовательно, надо было взять ее там, тем более что Норвегия была уже оккупирована и находилась под контролем германских властей. Завод по производству тяжелой воды действовал недалеко от города Рьюкан, в 180 километров к западу от Осло. Тяжелую воду добывали путем электролиза на гидроэлектростанции, принадлежавшей норвежской фирме «Норскгидро». Процесс этот был не простой, энергетически затратный. Для получения одного литра тяжелой воды требовалось 6700 литров обычной воды. Использовалась же тяжелая вода для сельскохозяйственных нужд, для выработки удобрений. Собственно, ни для чего другого она больше не годилась. Приготовления к транспортировке тяжелой воды велись в строжайшем секрете и под многократной охраной. Немцы торопились. К этому их подталкивал изменившийся ход войны. В 1940 году немецкие ученые не смогли достичь сколько-нибудь впечатляющих результатов. Неудачным оказался эксперимент с установкой Клузиуса — Диккеля. Ни одного грамма урана-235 на ней получить так и не смогли. В начале 1941 года ученые вынуждены были признать, что добиться разделения изотопов урана таким способом едва ли возможно. Еще одна неудача постигла их при эксплуатации опытной реакторной установки. Все попытки «включить» реактор, заставить его работать и производить необходимый уран не привели к эффективному размножению нейтронов. В алюминиевом цилиндре, заполненном окисью урана, так и не возникла цепная реакция. Анализ ошибок также не привел к правильному решению. Между тем начинался 1942 год, который не сулил больших побед немецкой армии. Молниеносного разгрома Красной армии не произошло, Москву захватить не удалось, фронт отодвинулся на запад. Полевые генералы требовали от Гитлера дополнительно техники и 800 тысяч человек. Шпеер, уже будучи министром вооружений и военной промышленности, не соглашался. Не мог он оторвать от заводов и фабрик такое количество людей. Экономические советники внушали Гитлеру мысль о том, что Германия не сможет продолжить войну, если не получит кавказской нефти, а также пшеницы и руды. Немецкая разведка докладывала, что заводы русских на Урале и в других местах производят в месяц по 600–700 танков. Это сообщение вызвало приступ ярости у главнокомандующего. Необходимо было найти какое-то неадекватное решение, чтобы переломить ход войны, чтобы остановить русских. В начале июня 1942 года Альберт Шпеер снова провел в Берлине закрытое расширенное совещание по «Урановому проекту». В нем приняли участие все перечисленные выше ученые и представители немецкого военного командования. На совещании рассматривались вопросы завершения экспериментальных работ по «Урановому проекту», сроки создания ядерного оружия, его мощность, место и масштабы применения. С основным докладом выступил Вернер Гейзенберг, который сообщил, что итоги проведенных экспериментов показали, что в качестве замедлителя цепной реакции должна послужить тяжелая вода. Но для того, чтобы в урановом котле проходила непрерывная цепная реакция и были созданы условия для получения объема необходимого заряда, требуются как минимум десять тонн металлического урана и пять тонн тяжелой воды. При наличии всех этих компонентов срок изготовления ядерной бомбы — от двух максимум до пяти лет. О результатах проведенного совещания, о возможности создания нового уранового оружия доложили фюреру. На некоторое время он успокоился. По распоряжению немецких оккупационных властей на норвежской гидростанции под Рьюканом в срочном порядке стали увеличивать производство тяжелой воды. Этот факт не остался незамеченным для борцов Сопротивления, противников гитлеровского режима в Норвегии. Тяжелая вода в таком количестве немцам требовалась явно не для удобрений. Тогда для чего? По тайным каналам норвежские подпольщики о своих подозрениях сообщили представителям английской и американской разведки, доложили об активизации фашистов на гидроэлектростанции. Далее эти сведения ушли в Лондон и затем в Вашингтон. В столицах обоих антигитлеровских государств проанализировали ситуацию и пришли к выводу — Гитлер собирается создать атомное оружие и тяжелая вода нужна ему для замедления ядерной реакции.

Король Пруссии Фридрих Вильгельм I Гогенцоллерн

Янтарная комната

Дворец Шарлоттенбург

Конная статуя Фридриха Великого

Медведи — символы города на Унтер-ден-Линден

Квадрига на Бранденбургских воротах

Раскрашенный бюст египетской царицы Нефертити

Остров музеев

Рейхстаг

Место, где стояло здание гестапо

Улица 17 июня

КПП «Чарли»

Фрагмент Берлинской стены за Бранденбургскими воротами

Музей под открытым небом — сторожевая вышка у Берлинской стены

Каждый может унести кусочек Берлинской стены на память

365-метровая телебашня

Ученые из США и Советского Союза имели смутное представление о том, на каком этапе находятся работы по созданию смертоносного чудо-оружия, атомной бомбы, никто толком не знал, в каком ведомстве она разрабатывалась. Тем не менее полученные сведения свидетельствовали — немцы избрали путь создания оружия массового поражения, значит, необходимо срочно предпринимать меры по уничтожению имевшегося в Норвегии завода по производству тяжелой воды. Предложенных способов было два — либо разгромить, разбомбить с воздуха резервуары, либо направить туда группу диверсантов со взрывчаткой. Точечное попадание с воздуха представлялось делом сложным, поэтому остановились на втором варианте. К сожалению, вылетевшие в Норвегию английские диверсанты на двух планерах, буксировавшихся двумя бомбардировщиками, не смогли выполнить возложенную на них задачу — помешали погодные условия. Часть из них погибли при посадке, другая часть были захвачены в плен фашистами и расстреляна. Но, несмотря на неудачу, операцию решили повторить. Только теперь в сообщники привлекли норвежских борцов Сопротивления. В феврале 1943 года в норвежских горах Хардангервилда сбросили группу английских парашютистов. Их ждали местные партизаны. Не будем останавливаться на всех тех сложностях, которые приходилось им преодолевать. Этой группе удалось подложить взрывчатку и взорвать и сам завод и резервуары с тяжелой водой. Группа сумела без потерь уйти к шведской границе, где она оказалась в безопасности.

Сообщение о взрыве завода вызвало в Берлине переполох. Ученые забили тревогу — если не будет тяжелой воды, не будет атомной бомбы. Завод надо восстанавливать во чтобы то ни стало. И его принялись восстанавливать. Охрану увеличили многократно. Теперь тяжелую воду транспортировали морем. Но и здесь норвежские партизаны старались мешать, чем могли, о своих наблюдениях за передвижением немецких морских транспортов они сообщали англичанам. Те высылали самолеты, и с воздуха начиналось бомбометание. Но тяжелая вода все же поступала в Берлин, в реакторе продолжалась бомбардировка нейтронами. Только результаты по-прежнему оставались неутешительными. Не останавливались на достигнутом и англичане. В ноябре 1944 года они предприняли массированный налет 140 «летающих крепостей» на завод возле Рьюкана и, по сути, разбомбили его весь. О его восстановлении не могло быть и речи. Тяжелая вода перестала поступать в Берлин. Но немцам даже при получении необходимого количества тяжелой воды не удалось бы создать атомную бомбу. Как позднее выяснили американские ученые не без участия захваченных в плен немецких ученых и инженеров, для замедления нейтронов вместо тяжелой воды следовало использовать графит. И тогда опыты были бы успешными, тогда работы значительно ускорились бы. Немецким ученым просто не хватило времени, а обилие ошибок только отодвигало от них заветную цель. Гитлер так и не дождался сообщений из Далема о создании атомной бомбы. Весной у ворот Берлина стояла Красная армия, и следовало думать о демонтаже оборудования, о перевозе его в горы, о создании тайников для укрытия наиболее ценных агрегатов, установок, всей научной документации, а ее объем был огромен.

Советское правительство тоже не дремало. Еще до поражения Третьего рейха в Москве готовились к захвату территории Германии и разрабатывали свою программу «экономического разоружения». Советские ученые, инженеры, специалисты разных отраслей жаждали познакомиться, увидеть воочую производственные и научно-исследовательские секреты и мощности страны, которая сумела покорить всю Европу. И, конечно, наибольший интерес представляли собой военные отрасли, в том числе ракетная и ядерная, в которых Германия занимала ведущие позиции. И хотя немцы не использовали против России свое самое передовое оружие, о его существовании в Москве, конечно, знали, выстрелы ракетами по Лондону только подстегнули желание как можно быстрее добраться до лабораторий и тайных испытательных полигонов. Еще в 1943 году в СССР был создан Комитет по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации, которым руководил Г.М. Маленков. Ему же позднее было поручено организовать поиск и сбор новейших технологий в Германии. Поэтому вместе с частями Красной армии на территорию Германии и поверженного Берлина вступили группы квалифицированных инженеров и техников. Их задача заключалась в том, чтобы организовать демонтаж военной промышленности и исследовательских мощностей, переправлять захваченное оборудование и материалы в Советский Союз, вместе с тем в СССР отправляли и немецких ученых, специалистов. Так, сразу после победы в мае 1945 года начался демонтаж крупных немецких исследовательских баз в Берлине — Адлерсхофе, в Институте физики Общества кайзера Вильгельма в Далеме, в Куммерсдорфе. Советским специалистам достались многие чертежи, опытные образцы новых поршневых, ракетных и газотурбинных двигателей, баллистические, крылатые и зенитные ракеты, авиабомбы с системами наведения, оптические и электронные компоненты, топливные технологии, радары разных типов, системы связи, контрольно-измерительная аппаратура. Тем самым советской промышленности представился уникальный шанс совершить рывок в науке и технике и не только догнать своих союзников по антигитлеровской коалиции, англичан и американцев, но и кое в чем обогнать их.

Трупы из бункера

Поздняя осень в Берлине 1989 года была одной из самых необычных в послевоенной истории Германии. На улице раздавались хлопки «выстрелов», это в небо взлетали вверх пробки от шампанского. На Унтер-ден-Линден, на Фридрихштрассе и на Курфюрстендамм двигались потоки шумящих людей с бутылками в руках. Раздавались возгласы поздравлений. Звучала веселая музыка. Толпы прохожих направлялись к Бранденбургским воротам, к зданию немецкого Рейхстага. Разрушилась бетонная Берлинская стена, разделявшая город на две части, прекратила существование смертоносная граница, разделявшая страну на ГДР и ФРГ, немцев — на восточных и западных. Распалась преграда, делившая Европу, мир на два враждующих лагеря.

Именно в те осенние дни 1989 года мне, как и другим журналистам, довелось спуститься в одно мрачное подземелье, расположенное недалеко от улицы Фоссштрассе, 6 (сегодня Niederkirchnerstrasse), рядом с Бранденбургскими воротами. То самое, которое оказалось в ничейной зоне. Свыше сорока четырех лет от взоров людей его скрывало самое длинное в мире бетонное заграждение с колючей проволокой. Узкий бетонный вход, одна ступенька, вторая, третья… Впереди мрак, сверху капает вода. Мы отрезаны от внешнего мира. Это шаги в прошлое, шаги в историю. Туда, в неразделенную Германию весны 1945 года. Не верилось, что когда-то по этим ступенькам спускались Гитлер, Геббельс, Гиммлер, Геринг, Борман. И Ева Браун, главное заветное желание которой сбылось в этом мрачном подземелье. За пару дней до полного краха Германии она стала наконец фрау Гитлер. Первой и последней законной женой фюрера.

В бункере бывшей рейхсканцелярии темно, сыро, на бетонном полу вода. Ржавые обрезки каких-то труб, железные двери, низкий потолок. А когда-то все выглядело по-другому. Снова ступеньки — одна, вторая, третья…

Где-то там, еще глубже, находились подземные коридоры, комнаты для адъютантов, коммутатор, столовая, спальные помещения, конференц-зал, где готовилась церемония бракосочетания. Глава государства, любитель пышных ритуалов, и на этот раз не мог изменить своим принципам, и по всему осажденному Берлину несколько часов искали мирового судью. Формальности — это закон, а соблюдение законов — основной принцип в жизни всегерманского фюрера. В кабинете вождя на исходе дня 28 апреля 1945 года восемь гостей поздравляют «молодых». На столе не бог весть какие угощения, в основном, те же консервы, шоколад, печенье, но зато достаточно бутылок. Трезвенник Гитлер разрешил по случаю принести дополнительное количество шампанского, коньяка, вина.

Послышались хлопки «выстрелов». Это взлетали пробки от шампанского. Раздались возгласы поздравлений. Зазвучала музыка. Нет, не свадебный марш Мендельсона. Едва ли кто сумел бы найти его пластинку в разрушенном городе. Да и какой чудак отважился бы воспроизвести произведения еврейского композитора, которые в Третьем рейхе признали не арийскими, и они попали в индекс запрещенных. На патефоне крутится излюбленная пластинка Евы «Красные розы». Сутулый жених в серой униформе, с подергивающейся левой рукой, ему пятьдесят шесть, а выглядит он разрушенным стариком, натянуто улыбается, пригубливает бокал токайского. Рядом в черном платье, с кружевным белым воротничком под самое горло бледнолицая невеста. Она тоже вымученно улыбается, шутит, пытается поднять настроение гостей. Теперь она полноправная хозяйка на этом пиру. До окончательной развязки оставалось едва больше суток.

Ева Браун

Торжество продолжалось недолго. Адольф, уставший от переживаний дня, не мог задерживаться за пиршественным столом, ему требовалось отдавать последние распоряжения, его ждал письменный стол, он ждал сводки с мест боев, он все еще рассчитывал получить обнадеживающие сообщения от своих генералов. Оставшиеся без своего хозяина гости тоже не стали долго засиживаться и быстро разошлись по своим местам.

Но вот на следующее утро Ева, став фрау Гитлер', сразу преобразилась. Она входит в свою последнюю роль. На ней все то же черное свадебное платье. Ночь она провела почти без сна. Ей казалось, что выход будет найден, она не теряет надежды и теребит своего супруга, чтобы он что-нибудь придумал, ведь он же гений, ему покоряются народы Европы. А потом, не добившись от него вразумительного ответа, узнав, что все уже предрешено, отрешенно бегает по коридорам каземата и истерически кричит на всех, что они предали своего вождя. «И Геринг и Гиммлер обманули нас! Они спасают теперь свои шкуры, а доктор Морелль отравил тебя!» За годы бессловесной совместной жизни она успела настолько впитать в себя дух Гитлера, настолько стала его тенью, что теперь за оставшееся время стремилась хоть как-то выплеснуться наружу, излить свое отчаяние и безысходность. А позже, когда счет пойдет уже на часы, когда стало ясно, что все-таки предстоит принимать самое последнее решение, она отправится в опочивальню к своему шкафу, набитому одеждой, и начнет раздавать нажитое. Все отдаст секретаршам и машинисткам, телефонисткам и поварам — и свою любимую шубу из серебристой лисицы, и шелковые платья, и чулки, и украшения. На память. Ей ничего теперь не нужно. Супружеская пара добровольно приняла решение уйти на тот свет и при этом думает о своих подчиненных и близких.

Театр, фарс? Не без этого. Но и трагедия. Только далекая и чужая и потому непонятная.

…Четыре лестничных пролета вело в сердце рейхсканцелярии. Затем уже узкая винтовая лестница спускалась в кабинет вождя. И над головой оказывались многие метры армированного бетона, мощных стен, отделявших друг от друга подсобные помещения, в которых располагались его штаб, телефонный узел, поварская. Пробить эту почти 20-метровую крепь не удалось ни одному снаряду, ни одной бомбе.

Все свершилось днем позже. Выстрел в висок и одновременно раздавить ампулу с ядом, так советовали им знающие доктора. Так они и поступили. Выносили тела Адольфа и Евы для сжигания через другой проход, запасной, который вел в сад разрушенной рейсхканцелярии. Для страховки, чтобы никто не узнал, кого выносят, фюрера обернули в солдатское одеяло. Личный слуга его Хайнц Линге и доктор Штумпфеггер надрывались под тяжестью грузного тела.

Вход и караульная башня бункера Гитлера на фоне разрушенного здания рейхсканцелярии

Левая рука, парализованная при жизни, вывалилась из одеяла и, как плеть, болталась на весу. Еву не пеленали. В черном платье было даже лучше. Жену фюрера никто не знал и не видел. Такие, как она, гибли тысячами под развалинами домов. Мартин Борман сам пытался унести ее. Первая леди государства была мертва. Какая радость. Наконец-то эта девица отвязалась от фюрера. Жаль, что ушла вместе с ним. Иначе Мартин показал бы ей подобающее место. Сколько крови попортила она ему. Но ноша оказалась для него непосильной. Этой сцены — попытки толстого Бормана хоть напоследок проволочь Еву по коридору — не допустил Эрих Кемпка, личный шофер фюрера. Он-то хорошо знал об их отношениях. Для него Ева была хоть и покойной, но фрау Гитлер, и он буквально вырвал ее тело из рук Бормана.

В саду рейхсканцелярии, где недавно еще пышно цвели ухоженные цветы, на месте которых красовались теперь воронки, их уложили рядом. Ева справа, как и во время обручения. Минутное молчание, и потом Кемпка облил их бензином. Около ста семидесяти литров. Канистра за канистрой. И поджег… Гори все синим пламенем.

Все это было тогда, в сорок пятом. Тогда горел Берлин, горели Бранденбургские ворота и Рейхстаг, плавились металл и камень, взрывались и рушились строения.

Американский исследователь Роберт Уайт в своей книге «Психопатический Бог» делал такой вывод, что об Адольфе Гитлере написано больше, чем о ком-либо в мировой истории, кроме Иисуса Христа. Километры кинопленки. А как же иначе. Феномен беса европейского, если не мирового масштаба, который своими «мессианскими идеями, стремлением возродить не только величие нации, но и расширить ее жизненное пространство приобщением к наследию великих германских предков» сумел загипнотизировать шестьдесят шесть миллионов трезвомыслящих и добродушных немцев, вдолбил им в головы, что они самые лучшие, самые дисциплинированные, самые порядочные, и кровь у них самая чистая, и черепа у них самые круглые, им мешают только евреи и большевики, и жизненного пространства у них маловато. И пошла резня народов.

Ева Браун сохранила для человечества идиллические картинки своего сожительства с фюрером. Она снимала на цветную кинопленку сценки из жизни. И многие кадры остались целы…

Лето 1939 года. Широкий каменный балкон-терраса, похожий на гигантскую смотровую площадку. Вокруг белоснежные Альпы. Светит яркое солнце, а небо такое голубое, что отвести трудно от него глаз. Воздух, чувствуется, тих и прозрачен. Вот из белого здания выходит Гитлер. Он в цивильном костюме. Совершенно не похож на того крикливого, каким его привыкли видеть. Вполне респектабельный мужчина. На нем мягкая коричневая замшевая шляпа, элегантный двубортный костюм, он в хорошем настроении, улыбается, говорит что-то своему адъютанту… Вот он без шляпы, у него вполне круглый череп. Вот он целует замужним дамам ручки, незамужним только пожимает. Соблюдает этикет. Вот он рядом со своей любимой собакой Блонди, треплет ее по загривку, у шезлонга стоит Геббельс, на нем тоже прекрасно сшитый темно-синий поблескивающий двубортный костюм, он тоже улыбается, и у него хорошее настроение. Здесь же прохаживается тучный и несимпатичный доктор Морелль с супругой, близкой подругой Евы. Он лысый, в очках, улыбается, хочет понравиться. Однако его все равно никто не любит. Кроме фюрера. Теперь камера направлена на элегантного Риббентропа с бабочкой, на неуклюжего Бормана, вечного врага Евы, затем мы видим нарядно одетых женщин — это их жены, знакомые, все они садятся за столик пить кофе. У всех присутствующих, чувствуется, настроение приподнятое. Здесь собрался цвет нации, самые лучшие, самые дисциплинированные, самые порядочные…

Мимо прохаживается молодой Шпеер. Очень интеллигентный. Очень талантливый. Он держит в руках журнал, перелистывает его. Он единственный на экране из приближенных, кто останется в живых и все пережитое подробно опишет. И о своем пребывании на вилле, на том самом каменном балконе. И о своих бесконечных беседах с фюрером об архитектурном преобразовании облика Берлина.

Еве было всего семнадцать, когда познакомилась она с Гитлером. Хорошенькая выпускница сначала девичьего лицея, а потом торговой школы, в меру легкомысленная, увлечения — музыка, театр, спорт. Прекрасно сложена. С ее данными только позировать перед объективом. Мечтает приобрести фотокамеру и киноаппарат. Жила в буржуазной семье среднего достатка, в которой, кроме нее, имелись еще две сестры, младшая, Гретель, и старшая, Ильзе. Ее отец был учителем. В меру строгий, но и бесконечно любящий своих детей. Фриц Браун хотел, естественно, чтобы у каждой из дочерей были хорошая профессия и счастливая семейная жизнь. И уж никак не представлял он, что его надежда и любовь, хорошенькая Ева, окажется наложницей вождя нации.

Интерес средней дочери к фотографии заставил отца подыскать для нее подходящее место. Ее устроили в солидное фотоателье Генриха Гоффманна в центре респектабельного Мюнхена, на Аммаленштрассе.

Эта встреча произошла в пятницу, в начале октября 1929 года. Ева задержалась в ателье, когда туда вместе с хозяином пришел незнакомый господин со смешными усиками. С того дня все и завертелось. Гитлер умел ухаживать. Для него, человека позы, условностей и традиций, гораздо важнее было именно церемонное ухаживание, чем сближение, не говоря уже об интимной жизни. Он сдерживал свои чувства. Не давал им свободы. Не мог полностью расслабиться. И все потому, что боялся повредить своей репутации. Как огня опасался возникновения за спиной криво-толков, слухов. И старался не давать этому ни малейшего повода. Дело в том, что он всегда работал на публику. Это была специфика его характера. И едва он стал партийным боссом, государственным деятелем, то его дом или резиденция стали выполнять две функции: служебного помещения и жилища.

В 1929 году Гитлер — подающий надежды политик. Он уже и сам почувствовал, что становится другим человеком, приобретает черты властелина, черты человека, умеющего управлять толпой, массами. И, следовательно, он предназначен самой судьбой к великим свершениям. А раз так, то обозначенная впереди цель превыше всего и ее перед ним никто не должен заслонять. Никто, будь это жена или любовница. Исключение делалось для Гели Раубал, его племянницы, на которой он задумывал жениться. Тот несостоявшийся брак очень повлиял на него. И ни одну из других женщин, включая Еву Браун, он не рассматривал в качестве возможной жены. И с каждой, с кем ему доводилось знакомиться, он оставался в рамках церемониальных отношений. Настолько церемонился с ними, что у последующих биографов вызвал не только недоумение по поводу своей половой активности, но и предположение в полной импотенции. Некоторые утверждали даже, что он был гомосексуалистом. Но это все домыслы. Иначе давно нашлись бы доказательства, давно выступили бы свидетели. Никаких данных, свидетельствовавших о тяге Гитлера к однополым связям, не найдено.

Начавшийся роман с Евой мог бы угаснуть, если бы не настойчивость ее родителей. Они-то хорошо знали, кто был ухажером их дочери. И потребовали личной встречи с будущим вождем нации, требовали разговора с глазу на глаз. Откуда было им знать, что жизненная философия Адольфа Гитлера заквашивалась на романтических представлениях о человеке и его героическом предназначении. Это с одной стороны. А с другой — он концентрировал усилия для повелевания не одним человеком, а массами. Что там жена, дети в сравнении с этими задачами.

Что оставалось делать Еве? Как обратить на себя внимание фюрера? Она решила воспользоваться испробованным средством. И ровно через год после самоубийства Гели, в 1931 году, Ева взяла в руки пистолет. Нашла его в письменном столе отца. И выстрелила в себя. Но не в сердце, нет, а в… В шею. Ей, безусловно, было и горько, и обидно, и одиноко, и хотелось в самом деле убить себя. Но не так, как это сделала Гели, а так, чтобы вроде и убить и остаться в живых. Уж очень хотелось как-то подействовать на Гитлера. Это была первая, но далеко не последняя попытка рассчитаться с неразделенной любовью, с человеком, который наплевательски отнесся к ее девичьим чувствам.

Пуля зацепила сонную артерию и особого вреда ей не причинила. У нее хватило сил позвонить знакомому доктору и сообщить о случившемся.

Гитлер прилетел в больницу вместе со своим личным фотографом, Гоффманном. Возлюбленный принес с собой огромный букет цветов. Но вот дальше этого знака внимания он не пошел. Состояние больной его интересовало, понятно, но не в такой степени, как вопрос, зачем она это сделала. Слава богу, что в живых осталась, значит, скандала удалось избежать. Поэтому его приезд — не столько опасение за здоровье фройляйн Браун, сколько желание выяснить, сделала ли фройляйн этот выстрел вполне намеренно, то есть собиралась убить себя по-настоящему, или выстрелила так, для отвода глаз, чтобы подействовать на Гитлера.

Доктору удалось рассеять сомнения Гитлера: выстрел был серьезный.

К сожалению, этот акт отчаяния не намного улучшил их отношения. Снова у Гитлера все время и силы отнимает политическая борьба. Он на пути в рейхстаг, на пути к посту канцлера. Снова их любовный роман оказался на той фазе, что был и накануне попытки самоубийства. И есть ли смысл действительно дальше так жить?

…Осень 1934 года. Гитлер достиг всего, о чем мечтал. Он глава партии, глава государства — рейхсканцлер. У него новые заботы, новое окружение. Он в Берлине правит бал. А Ева, забытая, прозябает в Мюнхене и только слушает сводки по радио, как там в столице живет ее фюрер, с кем встречается, с кем обедает, с кем проводит вечера.

Ей было двадцать два года, в этом возрасте многие ее подруги уже обзавелись семейством, а что делать ей, той, которую он называл своей валькирией и не говорил ни да ни нет. Соперниц у нее вроде не оставалось. Но это пока. А дальше неизвестно, как обернутся события. Да и сам он особых надежд не оставил после того, как популярно объяснил ей, что ему, человеку, обремененному высокими государственными задачами, нельзя создавать семью, нельзя ему иметь детей, потому что на него возложена ответственность за миллионы немцев. Он должен заботиться о них, воспитывать, обучать. И уехал.

Шел 1935 год. Гитлер из Берлина, который не особенно жаловал своим присутствием, перебрался к себе на горную виллу в Оберзальцберг. А как же Ева? Он заботится о фройляйн Браун и снял для нее трехкомнатную меблированную квартиру в спокойном районе Мюнхена Богенхаузен, недалеко от своего жилья. Вскоре Ева переезжает туда вместе со своей младшей сестрой Гретель. Причем все расходы, включая оплату мебели, несет Гоффманн.

А Ева? Она снова совершает попытку самоубийства. 29 мая рано утром принимает сразу двадцать таблеток. Этого достаточно, чтобы надолго уйти в транс, может быть, уже не возвращаться из него никогда. Напугались родственники. Ситуация в самом деле становилась невыносимой. Гитлер понял это и сам. Ему тоже надоело прятаться от чужих глаз, искать встреч там, где их никто не видел. Догадался он и о второй попытке самоубийства. Третья, он прекрасно это понимал, закончилась бы наверняка летально. А то, что она не за горами, было ясно. Он наконец сдался, но совсем не так, как хотелось бы того Еве и ее родителям. Он снизошел до встречи с отцом Евы. В любом случае кое-какой компромисс был достигнут. Женитьба исключается. Канцлер не может иметь семью. Не может связывать себя обязанностями. Зато он… Он позаботится о фройляйн Браун.

У Евы есть свое гнездышко, куда изредка под покровом ночи наведывается ее возлюбленный. Она беседует с ним, она выслушивает его планы. Он для нее кумир. Она готова служить ему верой и правдой. Но… Но у нее маловато средств, то, что она получает у Гоффманна, хватает на жизнь. Поэтому зависимость от семьи, от отца удручает, связывает руки. А ей теперь надо особенно следить за собой, за своими туалетами.

Это справедливо. Вскоре у Евы повышается оклад. Сразу до 450 марок. Номинально она числится все еще у Гоффманна, но в фотоателье появляется по мере необходимости.

Но и на этом щедрость фюрера не заканчивается. Немного позже он выполняет одно заветное желание Евы и покупает ей двухэтажную виллу с палисадником в этом же районе. Это ее собственность. Причем счет оплачивает опять его личный фотограф Гоффманн. Сюда привозят ей продукты, здесь появляются ее успокоенные родственники. Здесь она отдыхает от трудов праведных. Кризис закончился.

Эта вилла сохранилась и до сегодняшнего дня. Двухэтажное серое здание за каменным забором. В архитектурном отношении не представляет собой особой ценности — квадратная коробка с парадной лестницей. Только улица называется теперь по-другому. Не Вассербургерштрассе, как раньше, а Дельпштрассе. Переименовали ее после войны. И живут там другие люди. Может быть, родственники? Не знаю. Мне доводилось прогуляться по ней. Кстати, свой домик Ева сначала нарисовала, а потом тоже зафиксировала на пленку. Так что прогулка вдоль высокого каменного забора с калиткой была для меня, как встреча со старой знакомой. Но потревожить новых владельцев не отважился. Не хотелось вмешиваться в чужую жизнь, объяснять незнакомым людям цель визита.

Ева начинает также понимать, что ее рай приобретен дорогой ценой. Официально она с фюрером не имеет права нигде появляться. Он выезжает в Италию и берет ее с собой. Но на отдалении. Тогда Ева берет с собой сестру Гретель и киноаппарат. У каждого нашлось свое дело. Гитлер беседует с Муссолини, а Ева осматривает окрестности Тосканы и посещает магазины. Фюрер отправляется в Австрию, и Ева с ним. Но не рядом, разумеется. А на таком отдалении, чтобы ни у кого не вызывать ни малейшего повода задуматься о характере их взаимоотношений. Гитлер проводит вечера на банкете, Ева разгуливает по городу с киноаппаратом.

Ева этаблирована, то есть принята в общество Гитлера. Она живет в Бергхофе. У нее своя комната, и своя служанка, и свой шофер с машиной. Материальные и комфортные блага все у нее есть. Но не более того. Она теперь для всех милостивая фройляйн Браун. И в отношениях с фюрером не должна проявлять никаких вольностей. И должна беспрекословно слушаться его указаний. А главное — держаться в тени. Всегда.

О ней никто ничего не писал, в официальных сводках ее имя не появлялось, фотографии Евы держались только в домашних архивах. Ее имя запрещалось употреблять открыто. Конспирация была настолько прочной, что население Германии ничего не знало о существовании Евы до конца апреля 1945 года, когда было объявлено о факте кончины Гитлера и его жены.

Так кем же Ева приходилась ему?

Для него валькирия. Это понятно. Воинственная дева, которая помогает героям в битвах, а потом подбирает души убитых. Может ли для девушки быть что-либо благороднее и возвышеннее! Романтически настроенная, она слушала его с открытым ртом. Валькирии — это преданные девы-богини, вещал он. Сами аскетки, они видели в мужчинах только героев и уносили их души в Валгаллу, чертог мертвых, и там, на небесах, прислуживали им.

Что это? Предвидение своей героической кончины? В нем было мощное начало, сильное продолжение, но не было завершения. И поэтому он так часто обращал свой взор назад, к древним сказам и легендам, к мифам. Чем закончится его миссия на земле? Кто пойдет с ним в преисподнюю? Для этой роли он готовил на всякий случай Еву.

Она прилетела в Берлин в конце апреля 1945 года. Не хотела одна оставаться в Мюнхене. Он требовал, чтобы она вернулась к себе домой. Он делал вид, что рассержен, возмущен, а на самом деле радовался, что нашел родственную душу, способную на подвиг, сделал ее своей сопровождающей в мир духов и теней. Но и она привыкла к нему. Сама чувствовала себя готовой на самопожертвование во имя возвеличивания его роли. Понимала, что вместе с ним войдет в историю. В противном случае останется никем.

В конце апреля 1945 года от рейхсканцелярии ничего не осталось, одни развалины, воронки от бомб и артиллерийских снарядов. Дух злого гения вместе со своей валькирией растаял, испарился, канул в небытие. Говорят, у фюрера глаза были голубые. Пронзительные, яркие. И мало кто из женщин выдерживал его взгляд.

Разделенный надвое

Прорыв блокады

Старейший аэропорт Берлина «Темпельхоф», расположенный в самом центре столицы, в густонаселенном районе Нойкёльн, во многих отношениях уникален. У него есть собственная станция метро — Площадь Воздушного моста (Platz der Luftbrucke). Ну а если проехать от Бранденбургских ворот на такси — затратить придется всего шестнадцать евро, — через десять минут вы увидите не просто крупнейший в Германии аэропорт, но и крупнейший во всей Европе, история которого повлияла на важнейшие политические события после завершения Второй мировой войны. Правда, сегодня он переживает не лучшие времена. Созданному в двадцатые годы масштабному объекту грозит банкротство, грозит полное уничтожение. При расчетной емкости в полтора миллиона пассажиров в 2004-м году «Темпельхоф» перевез всего четыреста пятьдесят тысяч, в три с лишним раза меньше. Бюджетный дефицит компании, которая занимается эксплуатацией аэропорта, в 2003 году составил 15 миллионов евро. Аэропорт практически пуст, в нем почти не видно пассажиров. Пустуют рестораны, в киосках никто ничего не покупает. Здесь нет очередей, и 50 процентов пассажиров признают, что выбирают «Темпельхоф», который обслуживает, в основном, внутренние линии, только потому, что он расположен поблизости от центра.

Но закрыть аэропорт не так просто. Против такого решения выступают ученые, деятели культуры, экономисты, историки. Архитектор Аксель Шультес, построивший новую берлинскую резиденцию канцлера Германии, называет «Темпельхоф» «образцом для всех аэропортов» и предупреждает, что «его разрушение нарушит целостность берлинского архитектурного ансамбля». Что делать? Жизнь столичной метрополии требует новых площадей, а это значит, что нужны кардинальные изменения в инфраструктуре, в обновлении ландшафта. Самолетам неудобно подлетать к «Темпельхофу». Они выбирают маршруты подальше от центра. Городу же, в свою очередь, очень невыгодно держать гигантские площади в самом центре, которые практически никак не используются и не приносят никакого дохода. Увы, экономика вмешивается в историю. Но есть шанс, что аэропорт оставят жить. Это уникальный памятник архитектуры, памятник гитлеровскому зодчеству, памятник обострению в период «холодной войны», памятник прошлому противостоянию между Западом и Востоком, он стал для всех берлинцев знаком победы над сталинской блокадой.

Старейший аэропорт Берлина «Темпельхоф»

Вполне возможно, что правительство Берлина и земли Бранденбург найдет выход из сложившейся ситуации. Во всяком случае, бывший английский летчик, а ныне архитектор-модернист Норманн Фостер, который обновил Рейхстаг, создав ему оригинальный стеклянный купол, собирается также заняться реконструкцией «Темпельхофа». Не так давно он заявил, что не знает другого аэропорта в мире, который гордился бы своим героическим прошлым. Германские власти, похоже, не понимают масштаба исторического наследия, которое несет в себе «Темпельхоф». В случае, если аэропорт все же закроют, бывший летчик Фостер намерен превратить его в музей воздухоплавания.

Строить его начали в 1923 году, а свои окончательные формы он приобрел уже при нацистах. Архитектор Эрнст Загебиль постарался придать ему черты гигантизма, воплощавшего архитектурные представления Гитлера о столице тысячелетнего рейха: высоченный длинный зал, в котором люди кажутся муравьями, огромные стеклянные окна-пан-но. На фронтоне появились гигантские орлы со свастикой, снаружи вывесили красно-бело-черные флаги, и обслуживающий персонал был одет в соответствующую форму. Действительно, получившийся гигантским, комплекс вытянулся полукругом длиной на 1230 метров, и до сих пор он остается одним из самых больших зданий в мире. Говорят, только Пентагон занимает большую площадь. В любом случае наряду с Рейхстагом, Потсдамской площадью и Бранденбургскими воротами «Темпельхоф» считается не только памятником немецкой архитектуры, но и символом Берлина, воплотившим в себе лучшие черты тевтонского стиля, модерна, монументализма эпохи кайзера Вильгельма и гитлеровского гигантизма. Случайности в этом никакой нет. Если обратиться еще дальше в историю, то когда-то на этом гигантском поле немецкие кайзеры, которые и слыхом не слыхивали о каких-то летальных аппаратах, проводили парады прусского гарнизона. Милитаризмом был напоен сам воздух. Звенела медь оркестров, гудели литавры. Драгуны на лоснившихся скакунах гарцевали перед кайзеровской свитой, стреляли пушки. В начале двадцатого века при большом стечении народа на поле «Темпельхофа» с неба спускались гигантские воздушные дирижабли графа Цеппелина, удивлявшие весь мир. Отсюда они забирали дорогих пассажиров и отправлялись с ними в дальние путешествия по Европе, за океан, в Америку. Позднее, уже в начале тридцатых годов, когда стали возводиться деревянные ангары для самолетов, никому не известный тогда инженер Вернер фон Браун, в будущем соперник советского конструктора по освоению космоса С.П. Королева, испытывал первые ракеты. Правда, особого впечатления на военных они не произвели. Поднявшись едва на высоту десятого этажа, они не могли управляться с земли и летели в удобном для себя направлении. И через несколько сотен метров падали в неожиданных местах. Ракетодром переместили в другой район Берлина, Райнекендорф, а аэродром «Темпельхоф» оставили в покое, он продолжал выполнять свои прямые обязанности. Но Гитлер очень заинтересовался ракетами. Инженеру, который сконструировал их в 1937 году, шел всего двадцать шестой год. О нем доложили Гитлеру. Тот поручил молодому инженеру вплотную заняться ракетостроением. Правда, все испытания стали проводить уже не на ракетодроме в Райнекендорфе, а далеко от Берлина, на северном побережье Германии, в Пенемюнде. Позднее, когда Вернер фон Браун перебрался в США, то разработал ракеты «Сатурн» и «Юпитер», которые успешно стартовали с американского мыса Канаверал. Правда, мало кто знает, что все его конструкционные наработки были готовы еще в начале сороковых годов. И вполне вероятно, что первым человеком, который оказался бы в космосе, мог быть нацистский летчик. Все погубил случай. Вернер стремился завоевать своими ракетами Вселенную, а на мировое господство ему было наплевать. Так и сказал при одном нацистском бонзе. Слово не воробей. За эту фразу нацисты посчитали молодого инженера неблагонадежным и отстранили его от работ…

В соответствии с гитлеровским планом реконструкции Берлина все авиапассажиры, приземлившиеся в «Темпельхофе», должны были ехать по расширенной осевой улице, соединявшей западную часть с восточной и проходившей через Тиргартен. На их пути должна была выситься впечатляющая Триумфальная арка, в три раза больше парижской. Начали испытывать на прочность почву, завезли гигантский бетонный цилиндр, стали бить землю, но дальше испытаний дело не сдвинулось. Этот бетонный цилиндр, заросший лопухами, можно и сегодня увидеть у перекрестка Лёвенхардтдамм (Loewenhardtdamm) и Генераль-Пепе-штрассе (General-Pepe-Strase). Не стоит забывать также о том, что «Темпельхоф» был местом действия множества американских фильмов-боевиков, в ресторане аэропорта часто бывали Марлен Дитрих, Джеймс Стюарт и Роми Шнайдер. А еще раньше, в самом начале двадцатых годов в «Темпельхоф» из Москвы с промежуточной посадкой в Кёнигсберге на «юнкерсе» прибыл советский поэт Владимир Маяковский. Прибыл для чтения стихов и написания своих поэм. К сожалению, памятной доски, посвященной этому событию, нет. Зато есть послевоенные катакомбы, которые расположены в фундаменте аэропорта, и они, говорят, хранят многие тайны. По размерам своим подземные ходы значительно больше, чем «лабиринт Минотавра» на Крите. Но копать никто не отваживается, так как глубоко под землей могут быть и мины и снаряды. На площади перед зданием аэропорта установлен интересный обелиск — три изогнутые стелы, символизирующие воздушный полумост. Когда в 1948 году Сталин начал блокаду Западного Берлина, именно через «Темпельхоф» союзники доставляли продукты, топливо, все необходимое для поддержания нормальной жизни в осажденном городе. В самые напряженные моменты «Темпельхоф» пропускал до 60 транспортных американских самолетов в час — по одному в минуту. Вторая половина памятника находится во Франкфурте, откуда вылетали американские самолеты с грузами.

Все началось 20 июня 1948 года. В те дни американцы ввели на территории Западной Германии и, соответственно, Западного Берлина новую валюту — западную марку. Советские руководители в своей зоне оккупации на эти сепаратные действия ответили другими мерами — они прекратили подачу электричества в западные секторы Берлина, перекрыли автомобильные дороги, остановили железнодорожный транспорт, запретили баржам плавание по рекам и каналам. В довершение советское командование вышло из совместной военной комендатуры. Ситуация была не только близка к затяжному кризису, она была близка к развязыванию войны. По высказываниям многих политиков, Западный Берлин был, по сути, обесточен, люди не получали продовольствия, топлива, встал транспорт, жизнь замерла. Советская военная администрация, которая располагалась в районе Берлина Карлсхорст, всеми этими мерами добивалась только одного — выдавить союзников из западной части Берлина, забрать весь город целиком под свое управление, переподчинить его. Но в данном случае не учли настойчивости союзников, не учли одного фактора — их изобретательности. Американцы не пошли на обострение, они не стали выставлять свои кордоны, не стали сопротивляться военной экспансии с востока, они просто организовали доставку продуктов, топлива и всех необходимых ресурсов по воздуху, единственному свободному пути. Было организовано три воздушных коридора, которые не противоречили союзническим соглашениям. Самолеты взлетали из Франкурта-на- Майне каждую минуту и садились в «Темпельхофе». Не успел один сесть, как разгрузившийся уже взлетал. Кстати, летали, в основном, четырехмоторные, транспортные самолеты ВВС США DC-7, так называемые розиненбомбер (бомбометатели изюма), они низко шли над городом и над районом Берлина Карлсхорст. Позднее их назвали «Дух Берлина». Небо гудело от рева множества мощных двигателей. Естественно, их видело население всего Берлина, Западного и Восточного. Видели их и офицеры Советской военной администрации. И многие думающие из них понимали, что блокада едва ли принесет ожидаемые плоды. Американцы вместе с французами и англичанами создали уникальное воздушное сообщение, которому ничего нельзя было противопоставить, кроме военных действий. Но начинать любые военные действия было равносильно началу Третьей мировой войны. Шли дни, блокада продолжалась, но ожидаемого результата она не приносила. «Темпельхоф» принимал самолеты, Западный Берлин жил в прежнем режиме. 28 июня 1948 года в Карлсхорсте Советская военная администрация провела специальную конференцию с участием Восточногерманского промышленного комитета. На конференции маршал Соколовский, в то время главнокомандующий Группой советских войск в Германии и главноначальствующий Советской военной администрации в Германии, задал вопрос немецким промышленникам, что произойдет дальше, если будет продолжаться блокада. На этот вопрос немцы ответили однозначно — блокада ударит по развитию промышленности в Восточном секторе, пострадают предприятия по производству сахара, станет Балтийский рыболовный флот, прекратятся поставки запасенных частей ко многим машинам. Этот ответ показал, в какой степени восточногерманская промышленность зависит от функционирования западной. Стало также совершенно очевидным, что союзники не перестанут поддерживать Западный Берлин. Стало также ясно, что все усилия по ужесточению блокады только отрицательно скажутся на развитии самой восточной части Берлина и восточной части Германии.

«Розиненбомбер»

Но снять блокаду советское военное командование не могло без указа сверху. Блокада не нанесла ощутимого урона Западному Берлину, она только укрепила решение союзников оставаться в своих секторах и никуда не уходить. Более того, союзники призвали население Западного Берлина выйти на помощь и построить дополнительное летное поле во французском секторе для приема самолетов. На этот призыв откликнулись семнадцать тысяч граждан — половина из них были женщины. В результате в Пасхальное воскресенье 1949 года был поставлен своеобразный рекорд — совершено 1398 рейсов, которые за один день доставили 12 941 тонну грузов. Блокада продолжалась пятнадцать месяцев. Все это время Берлин жил в напряженном ожидании, все внимание жителей было сосредоточено на аэропорте «Темпельхоф». Все задавали один и тот же вопрос: чем завершится блокада, не начнется ли война между бывшими союзниками? И блокада сошла на нет к маю 1949 года, когда стало ясно, что ее введение не дало сколько-нибудь положительного выигрыша, а только восстановило многих жителей Берлина против Советской военной администрации. К тому же в западной зоне оккупации союзники к этом времени на всех парах готовили создание нового государства — Федеративной Республики Германия со столицей в Бонне.

Это означало создание государственных границ, охрану суверенных государств со всеми вытекающими отсюда последствиями. В ответ на рождение ФРГ в восточной зоне оккупации 7 октября 1949 года появилось так называемое первое на немецкой земле государство рабочих и крестьян — Германская Демократическая Республика, ГДР, которая, как представительница авторитарного однопартийного руководства, прекратила свое существование в 1990 году. Аэропорт же «Темпельхоф» все еще жив, он вошел в историю Западного Берлина и нынешнего Берлина, столицы объединенной Германии, не только как воздушный проводник, но и как спаситель. Именно поэтому установленный на его территории памятник является тем самым знаком, тем самым символом стойкости, мужества и надежды жителей послевоенного Западного Берлина, которые выдержали многомесячную блокаду. Вот почему представители пожилого поколения, которые застали тяжелые времена разгара «холодной войны» и блокады, не хотят расставаться с частичкой своей прежней жизни, со своей историей. Они не хотят расставаться со своим аэродромом, значение которого в становлении столицы нынешней Германии трудно переоценить.

День «X», напугавший Москву

Одна из центральных улиц восточной части Берлина, Карл-Маркс-Аллее, которая берет начало от площади Александерплац, свое первое название Сталин-Аллее получила, понятно, после победного мая 1945 года. И сохраняла его долгое время, даже после 1956 года, когда на XX съезде КПСС прозвучали слова Хрущева о вреде культе личности Сталина, о необходимости его разоблачения. И только в 1961 году партийные лидеры ГДР наконец спохватились и предложили чисто немецкое название улицы по имени первого основоположника марксизма-ленинизма — Карла Маркса, которого было трудно заподозрить в каких-либо вредных политических пристрастиях.

Карл-Маркс-Аллее, бывшая Сталин-Аллее

Следовавшая за Карл-Маркс-Аллее Франкфуртер-Аллее тоже не избежала переименования, только другого рода. До мая 1945 года она называлась Гитлерштрассе. Но после мая 1945 года ей вернули ее прежнее историческое название. История Карл-Маркс-Аллее, проходившей в районе Фридрихсхайн, с одной стороны, типична для возрождения восточной части послевоенного Берлина, находившегося в зоне советской военной оккупации, с другой стороны, имеет свои характерные особенности, которые в июне 1953 года привели к серьезному политическому кризису, который перерос в вооруженный конфликт. На этой улице, очень широкой и не типичной для столицы Германии — местами она достигает девяносто метров, — в начале пятидесятых годов велось интенсивное гражданское строительство — имя Сталина обязывало. Архитектурные образцы для подражания поступали из Москвы. Оттуда же предписывали национальную форму с социалистическим содержанием. И появлялись помпезные здания в смешанном стиле «сталинского классицизма» и «гэдээровского социализма», с колоннами и шпилями, с барельефами и скульптурами. В жилых домах были просторные подъезды, габаритные квартиры, с высокими потолками. Архитекторы и градостроители ГДР старались придать новому городу черты, которые были бы близки народу, не имели буржуазного влияния и не носили отпечатка декаданса. Улица Карл-Маркс-Аллее как раз и воплощала в себе черты социалистического обновления. Она должна была служить градостроительным архитектурным образцом. Смерть И.В. Сталина 5 марта 1953 года, которую в Советском Союзе называли тяжелейшей утратой для советского народа, потерей для всего мирового пролетариата и прогрессивного человечества, ни в коей мере не прервала этой созидательной работы. Хотя у многих зарубежных политиков и строительных функционеров появились надежды, что как в Советском Союзе, так и в странах народной демократии, к которым относилась ГДР, настанет время перемен, будет изменен внешнеполитический курс, последует отход от того жесткого единоначального, авторитарного стиля руководства страной, следовательно, будет изменена и градостроительная политика. Но перемены не наступили. Партийные функционеры, пришедшие к власти в ГДР в 1949 году, продолжали слушать указания руководителей из Москвы, которые уважительно называли ГДР форпостом мира и социализма. Окончательный и бесповоротный переход на «социалистические рельсы» политического и экономического развития провозгласил первый секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии Вальтер Ульбрихт, который выступил с докладом на II съезде СЕПГ в 1952 году. Но этот социалистический курс привел лишь к нехватке продовольствия, к спаду промышленного производства. Недовольное складывающейся ситуацией население Восточного Берлина, как и других округов ГДР, стремилось уйти в более благополучный западный сектор. Переход границы становился порой массовым явлением. Необходимы были меры экономического воздействия, необходимо было успокоить людей, дать им перспективу. Но вместо этого руководство СЕПГ приняло в мае 1953 года закон о повышении производственных норм, что вызвало многочисленные акции протеста рабочих. Строили в пятидесятые годы быстро, перенимали ударный стиль СССР. Однако, требуя от рабочих высокого темпа труда, выдвигая разного рода призывные лозунги, местное партийное начальство порой забывало о соответствующей оплате. Нормы повышались и повышались, рабочие часы удлинялись, однако оплата оставалась на прежнем уровне. Первые попытки договориться с начальством по-хорошему ни к чему не привели. И тогда строители центрального района Фридрихсхайн, где протянулись Сталин-Аллее и Франкфуртер-Аллее, на которых велось показное строительство, решили действовать методом своих предков, революционных пролетариев — они организовали сидячую забастовку. Не подействовало. Рабочих разогнали, их требования проигнорировали. Вечером 13 июня 1953 года строительные рабочие, члены профсоюза, договорились устроить совещание, которое решили провести подальше от чужих глаз, и отправились в круиз на пароходе. Во время поездки обсуждали вопросы возможной забастовки строительных рабочих не только района Фридрихсхайн, но и всего Берлина, выдвигались разного рода требования, в основном, экономического характера. Все поддержали строителей, требовавших отказа от увеличения норм на десять процентов и еще на двадцать пять процентов, предложенных местными партийными функционерами, и от снижения зарплаты на тридцать пять процентов, если установленные нормы не будут соблюдаться. Вечером 15 июня строительные рабочие со Сталин-Аллее подтвердили свою решимость начать забастовку, если их требования о снижении норм не будут учтены. Они подготовили свое письмо с жалобами и отправили его премьер-министру Отто Гротеволю. Никакой реакции. В ответ функционеры берлинского городского комитета Социалистической единой партии Германии провели свое совещание, на котором осудили поведение строительных рабочих и их требования. Со своими решениями представители городского комитета отправились на предприятия, на заводы, чтобы дать разъяснения и не допустить выступлений. Но рабочие не стали их слушать, а просто освистали. Волнения в городе усиливались. Поползли слухи о готовящихся выступлениях рабочих, уже назначен был день «X», когда не только рабочие, но все жители всего Берлина выйдут на улицы и будут протестовать против политики авторитарной власти, против отделения одного немецкого государства от другого немецкого государства. То есть экономические требования сменили политические. Но о том, что в Берлине готовится смена власти, никто толком не знал. Неизвестны были и масштабы возможного выступления рабочих. Советские представители в районе Карлсхорст, где располагалась руководство Советской военной администрации, также не уделили должного внимания строительному кризису, посчитали его местным, который легко уладят партийные функционеры. Поэтому в Москву в эти июньские дни уходили сообщения о достаточно спокойной обстановке. Правительство ГДР объявило, что рабочие приняли все повышения норм с пониманием, что это повышение оправданно, что другого пути просто нет. А между тем 16 июня с раннего утра на многих предприятиях Берлина были вывешены флаги. Они послужили сигналом к выступлению, стали призывом — пора выходить на улицы. Рабочие были настроены решительно, по-боевому, они двигались по Сталин-Аллее по направлению к Дому правительства. К ним присоединялись прохожие, толпа росла. Прибывших партийных функционеров встречали криками, свистками. В них летели камни. Одного партийного деятеля, Бруно Баума, который пытался отговорить от агрессивных действий, едва не растерзали на месте. Ему удалось скрыться на автомобиле. Колонны вышли на улицу Лейпцигерштрассе к Дому правительства. Собравшись на площади, рабочие потребовали, чтобы к ним вышли тогдашние руководители СЕПГ Вильгельм Пик и Отто Гротеволь. Никакой реакции, никакого ответа. Увеличивающаяся толпа направилась к зданию Центрального комитета СЕПГ. К ним неожиданно подъехало два грузовика с громкоговорителями, и снова партийные лидеры попробовали уговорить толпу разойтись. Но в ответ полетели камни, палки, бутылки. Рабочие захватили оба грузовика, достали третий и на этих машинах подъехали к зданию ЦК СЕПГ. И снова зазвучали призывы выйти к народу на разговор. Теперь вместо прежних требований о снижении норм зазвучали другие: «Долой СЕПГ!», «Требуем выборов в единый и неделимый Берлин!». Зазвучали и более резкие призывы — немедленная отставка правительства, немедленное проведение свободных выборов, воссоединение Германии. Одна из колонн направилась к полицейскому управлению. Из громкоговорителей неслись фразы: «Мы, рабочие со Сталин-Аллее, призываем всех рабочих начать всеобщую забастовку 17 июня в семь часов утра!» Колонны продолжали стягиваться к центру Берлина, они перекрыли движение автомобилей, раскатывавшие рядом мотоциклисты обращались к прохожим с призывом поддержать забастовщиков, не выходить на работу, они разбрасывали листовки с таким же содержанием. Город бурлил. К демонстрантам стали присоединяться и партийные функционеры. А государственное радио, словно не замечая ситуацию на улицах и площадях, по-прежнему уговаривало рабочих откликнуться на необходимость повысить строительные нормы, отказаться от несанкционированных выступлений. Разошлись только к вечеру 16 июня. На следующий день, 17 июня, с раннего утра на улицы снова высыпал народ, снова образовались колонны и рабочие направились к центру Берлина, к Бранденбургским воротам, за которыми начинался Западный Берлин. Это было уже не экономическое выступление, а политическая демонстрация недовольства населения Восточного Берлина и всей восточной части Германии, требовавшего социально-политических и экономических перемен. Из разных концов республики также доносились сведения о выступлениях рабочих. Ситуация становилась угрожающей, она легко могла выйти из-под контроля. Собственно, партийное руководство ГДР уже не могло одно с ней справиться, полиция проявила также своей бездействие, а в некоторых случаях и солидарность. Министр госбезопасности ГДР Цайссер проводил совещание за совещанием, но никаких активных действий не предпринималось. К выступающим примкнули многие простые жители Берлина, владельцы частных торговых лавок, небольших производственных фирм. По подсчетам, всего в волнениях приняли участие свыше 400 населенных пунктов и 600 предприятий ГДР. Демонстрации охватили практически всю территорию Восточной Германии. Учитывая угрожающее положение, Советская военная администрация приняла решение о введении в город регулярных воинских частей и танков. Уже начиная с шести утра советские моторизованные части, в том числе две танковые дивизии, располагались у наиболее важных объектов Восточного Берлина — у почты, телеграфа, у зданий вокзалов, на мостах, у центральных радио и газет. Патрули были выставлены у зданий правительства ГДР и ЦК СЕПГ. Но восставших это не остановило. Колонны продолжали двигаться в центр Берлина. Забастовщики были уверены в том, что советские войска не посмеют применить оружие, так как Берлин находился тогда под четырехсторонним управлением. И все надеялись, что если раздадутся выстрелы, то из Западного Берлина в Восточный войдут американские войска. За весь день 17 июня народная полиция ГДР арестовала лишь двадцать пять человек, главным образом, рядовых граждан, выхваченных из потока демонстрантов. К полудню Политбюро ЦК СЕПГ спряталось в хорошо укрепленном районе Берлина Карлсхорсте, из Москвы на помощь Советской военной администрации летели маршал Советского Союза Василевский и маршал Говоров.

Вальтер Ульбрихт

В 12.30 советским войскам поступил приказ — восстановить порядок. И в центр города, к Бранденбургским воротам, двинулись танки. Раздались выстрелы. В ответ восставшие бросали свое оружие — камни, палки, бутылки. Американцы войск в Восточный Берлин не вводили. В Москву полетели сообщения, о том, что порядок восстанавливается и скоро все будет завершено. В итоге вооруженных столкновений погибли свыше ста человек, тысячи граждан, участников манифестаций, были арестованы. Были арестованы также и жители Западного Берлина, которые прибыли в столицу ГДР из чувства солидарности, а некоторые были направлены агентурными организациями. Часть их них приговорили к высшей мере наказания. 19 июня маршал Соколовский отправил в Москву Молотову и Булганину телеграмму, в которой сообщалось, что волнения прекратились и что в них большое участие приняли нелегально перешедшие из Западного Берлина жители, которых для этих событий специально инструктировали американские офицеры. В эти же дни в Берлин вылетел министр внутренних дел СССР Л.П. Берия, который лично осматривал Берлин и получил исчерпывающие сведения от советского военного руководства. Как стало известно позднее, по его приказу были расстреляны также несколько советских солдат, которые отказались стрелять по безоружным людям. Восстание 17 июня 1953 года было подавлено, власть СЕПГ снова установилась в Берлине и во всей стране. Позднее официальные руководители ГДР расценивали события 17 июня, дня «X», как попытку «фашистского переворота», как попытку возврата к прежним временам гитлеровской диктатуры. Для большинства же населения Восточного Берлина, да и Западного в том числе, произошедшие волнения, стреляющие танки на улицах, гибель безоружных людей стали сильнейшим эмоциональным потрясением. Советские танки нанесли удар по мечтам о демократии и свободе, как позднее между собой тайно говорили жители в Берлине. Была подорвана вера в социализм с человеческим лицом, была подорвана вера в Советский Союз. События 17 июня 1953 года в Восточном Берлине имели свои последствия в Москве — 26 июня неожиданно был арестован всемогущий министр внутренних дел СССР Лаврентий Берия, которому инкриминировалось свершение заговора с целью захвата власти, его объявили агентом иностранных спецслужб.

Вильгельм Пик

В декабре того же года Берию и еще нескольких его подчиненных расстреляли. В Западной Германии ситуация складывалась иного рода. Для увековечивания памяти о стихийной демонстрации рабочих и жителей, для увековечивания памяти о погибших в августе 1953 года в ФРГ вышел закон, согласно которому день 17 июня объявлялся днем национального воссоединения. Одна из центральных улиц Западного Берлина тогда же, в августе 1953 года, была названа в честь этого трагического события улицей 17 июня. Со временем интерес к памятной дате 17 июня 1953 года на Западе стал стихать. В Восточном Берлине же его конспиративно называли как день «X», напугавший Москву.

Разрушители стены

Если невозможно перелезть через стену, то надо сделать под нее подкоп, так рассуждал в 1961 году знаменитый двадцатишестилетний спортсмен, бывший чемпион ГДР среди юношей по плаванию Хассо Хершель, когда, оказавшись в Западном Берлине по поддельному швейцарскому паспорту, решил не возвращаться на родину. И он серьезно задумался о том, как ему перетащить в свободный мир своих родственников и близких людей. Что для рытья требуется? Конечно, рабочие руки, инструмент и… деньги. Желающих тотчас приступить к работе было достаточно, инструмента хватало, а вот с деньгами возникли сложности. Отыскать спонсоров оказалось не так-то просто. Дело было нелегальное. Если полиция узнает…

Возведение стены в августе 1961 года между Восточным Берлином, столицей ГДР, и Западным Берлином для Хершеля, как и для миллионов жителей двух частей когда-то единого города, явилось полной неожиданностью. Никто не предполагал, что правительство ГДР решит укрепить границу столь жестким и радикальным способом. Высокую кирпичную стену построили буквально за одну ночь с 12 на 13 августа. Торопились побыстрее поставить преграду, чтобы остановить поток нелегальных беженцев, не дать людям возможность уйти на Запад, прекратить утечку мозгов, рабочих рук и прочих ценностей. Только за июль 1961 года, по данным разведки ГДР, на Запад ушли тридцать тысяч жителей ГДР. Эти данные легли на стол руководства ГДР, затем их переправили руководителю СССР Н.С. Хрущеву. Что ему оставалось делать? Воздушный барьер возвести невозможно да и опасно. Оставалось протянуть границу по земле. Первое на немецкой земле государство рабочих и крестьян, объявив своей целью построение социализма по советскому образцу, должно было соответственно и защищаться. После долгих переговоров, из Москвы поступило добро, его дал Хрущев. И послушные воле Социалистической единой партии Германии восточные немцы взялись за лопаты и мастерки. Это был, конечно, трудовой подвиг.

Берлинская стена

Сотни грузовых машины с кирпичом и цементом двигались всю ночь. Правда, под охраной советских танков. В памяти еще были свежи события 17 июня 1953 года, когда на улицы вышли рабочие и после экономических требований выдвинули политические — воссоединить Берлин, воссоединить Германию. И вот теперь появилась стена — четкое разделение города. Со стороны Запада можно было протестовать, возмущаться, ходить вдоль стены, кричать, расписывать ее красками, пинать ногами, но преодолеть ее уже было невозможно. С противоположной стороны появились охрана — одетые в пограничную форму автоматчики с собаками, протянулись ряды колючей проволоки. Выход в Западный Берлин был закрыт. И с каждым годом стена становился все прочней и прочней, все выше и неприступней. Постепенно кирпичную кладку заменили мощной железобетонной оградой, поднявшейся на высоту свыше четырех метров. Стену возвели по всей территории города, и она составляла свыше 43 километров. Затем стена вышла далеко за пределы Берлина, в общей сложности протянулась на 155 километра и замкнулась. Ни объехать, ни пройти. Западный Берлин был в ограде, оказался окружен со всех сторон. Рано утром 13 августа 1961 года берлинцы узнали, что отныне живут в двух разных городах. Стена и колючая проволока в общей сложности перегородили 193 улицы, 8 трамвайных путей, 4 линии метро. В приближенных к границе местах были заварены водопроводные и газовые трубы, перерезаны электрические и телефонные кабели. Линия границы пролегла через площади, мосты, бульвары, кладбища, пустыри, пруды, парки, жилые дома и административные здания. Одновременно полицейские закрыли канализационные ходы. Но так ли хорошо стена охраняется? Может быть, попробовать перелезть? Хассо Хершель объехал стену на автомобиле по периметру. С западной стороны никакой охраны нет, только с восточной. Но даже если там стоят пограничники, то не через каждые сто метров. Должны быть бреши. Попытку перелезть через стену вскоре пришлось оставить. 21 августа 1961 года был застрелен первый беженец, пытавшийся перебраться из Восточного Берлина в Западный. Так начался отсчет человеческим жертвам. Жители Восточного Берлина были в шоке. Приглашенных на свадьбу не пустили к дому невесты — там пролегла граница. Почтальоны были в замешательстве — как развозить почту? Порой дело доходило до абсурда. Один житель Западного Берлина, некий Петер Зелле, не дог добиться выезда к нему из Восточного Берлина законной супруги. Никакие обращения в официальные органы ГДР не действовали — он повсюду получал отказ. И тогда он отыскал в Западном Берлине женщину, похожую на его жену, и решил воспользоваться ее паспортом, как жительницы Западного Берлина. Но эту попытку тотчас пресекли пограничники ГДР, объявив такое деяние злосчастной провокацией. Немногим больше повезло вначале жителям домов по улице Бернауэрштрассе, чьи окна выходили на западную часть города. Люди стали выпрыгивать из окон. Поспешившие им на помощь жители Западного Берлина расстилали одеяла, палатки, ловили их. Некоторые промахивались, ломали кости, убивались насмерть. И все равно прыгали. Все это продолжалось до тех пор, пока пограничники ГДР не ворвались в квартиры этих домов и не замуровали окна. Ситуация с каждым днем становилась по-настоящему враждебной, воинственной. Обо всем этом знал Хассо Хершель. Газеты, радио и телевидение ФРГ и Западного Берлина рассказывали разные жуткие подробности. Показывали сцены побега и самих перебежчиков и павших под пулями пограничников ГДР неудачников. Конечно, можно было воспользоваться официальным переходом, например, на улице Фридрихштрассе, где на одном ее конце имелся переход, названный по-американски — Checkpoint Charlie, Чекпойнт Чарли, или же чуть дальше, на станции городской электрички «Фридрихштрассе». Но для этого требовалось предъявить соответствующие документы. Пограничники ГДР зорко следили за проходившими, дотошно проверяли паспорта жителей Западного Берлина, заносили в свои списки, а жителей Восточного просто не пропускали. Кроме пенсионеров. И то не всегда. В общем, это была еще та морока. Хассо Хершель решил действовать наверняка. Оставался единственный надежный способ — совершить подкоп.

КПП «Чарли»

Он познакомился с двумя итальянскими студентами, Доменико Сеста и Луиджи Спина, которые пообещали свести его с представителями американской телевизионной компании NBC. План подкопа под стеной очень заинтересовал американцев. Они попросили подготовить детальные чертежи и обещали помочь деньгами. Но одновременно потребовали эксклюзивные права на съемки документального фильма. Хершель не возражал, ему нужны были деньги. Он изготовил секретный план, согласно которому, подземный проход начинался в западной стороне, в одном из заброшенных зданий, уходил в глубь на пять — семь метров и протягивался в длину на 145 метров. Он должен был закончиться в восточной части Берлина, под жилым домом № 7 по улице Шёнхольцер Штрассе. Там уже знают об этом тоннеле и клятвенно обещали хранить его тайну, так как были заинтересованы перейти на запад. Американцы хотели знать подробности — кто будет рыть туннель, как долго? Хассо Хершель назвал 48 человек — добровольцев, срок шесть — восемь месяцев. Но ему для организации работ нужны прежде всего деньги. Как быть? Американцы обещали выделить после завершения работ 50 тысяч западных марок. Сумма вполне приличная по тем временам. Ее хватило бы на покрытие всех издержек — и на инструмент и на оплату труда — и кое-что еще бы оставалось. Но у Хассо были посредники. Итальянские студенты потребовали свою долю. Он договорился с ними, что от этой суммы двадцать тысяч уйдет на строительство туннеля. Остальные они могут поделить. Так и сделали. Подписали договор, получили аванс, и работа началась в апреле 1962 года. Большей частью рыли по ночам, но копали и днем. Почва оказалась тяжелой, это была, собственно, не почва, а остатки прежних разных строений — битый кирпич, куски цемента, глина. Иногда в день удавалось пробиться всего на тридцать сантиметров. Чем ближе к границе, тем уже становился ход. В конце концов он превратился в узкий лаз, всего шестидесяти сантиметров. По такому можно было только ползти. Но сколько времени могло понадобиться взрослому человеку, чтобы проползти по земле в ужасной духоте, где осыпалась земля и можно было задохнуться? А как быть с женщинами, с их детьми? Это все были непростые вопросы.

Пять долгих месяцев понадобилось Хершелю и его помощникам, чтобы проползти под стеной. 12 октября 1962 года в подвале дома номер 7 из-под земли появилась голова заросшего черной бородой Хершеля. Он обнял свою сестру Аниту и других родственников. Но если первые в порыве энтузиазма смогли проползти эти 145 метров, то других понадобилось тащить. Изобретательный Хершель предложил соорудить специальные ящики, куда ложились мужчины, женщины и дети. Эти ящики привязывались к канату, и их тянули с другой стороны, со стороны Западного Берлина. Всего по этому тайному лазу на другую сторону были переправлены около тридцати человек.

Но Хассо Хершель, который получил свою долю, решил нажиться на этом подземном канале, и он требовал от каждого переправляемого из Восточного Берлина в Западный от шести до двенадцати тысяч марок. Бизнес процветал. Помимо этого лаза Хершель вплоть до 1972 года участвовал в сооружении еще нескольких. Он стал, по сути, специалистом по подземным коммуникациям. Заработал неплохие деньги, открыл ресторан, еще один. Но со временем, увы, разорился. Сейчас он собирается написать книгу, посвященную прокладке подземного тоннеля в 1961–1962 годах.

Уже в наше время был снят художественный фильм «Туннель» немецкого режиссера Роланда Зузо Рихтера, посвященный подвигу Хассо Хершеля и его друзей. Этот фильм можно посмотреть в музее Берлинской стены, на том самом бывшем переходе из Восточной части в Западную у Чекпойнт Чарли. Там же выставлены экспонаты — саперные лопатки, которыми прорыли туннель, сумочка для продуктов, в которой мамаша вывезла своего ребенка, крошечный автомобиль, куда втиснулись еще двое, форма советских офицеров, в которой прошли на ту сторону без предъявления документов четверо жителей Восточного Берлина. Много там разных экспонатов, свидетельствовавших об изобретательности людей, желавших вырваться из замкнутого социалистического общества, отгородившегося от всего остального мира железным нерушимым занавесом. Сегодня уже можно назвать и такие секретные данные по этой Берлинской стене: в 1988 году ее общая длина составляла 155 км, из них 43,1 км приходилось на непосредственно Берлин. Граница, разделяющая Западный Берлин от Восточного, состояла из стены высотой 4,1 м, за которой находились 293 смотровые башни, 57 бункеров, «смертельная линия» шириной в 10 м, посты со сторожевыми собаками, патрульная дорога, а также 100-метровая запретная зона. За все время существования стены при попытке переправы с одной стороны на другую были убиты более семидесяти человек, более ста были ранены, более 3000 задержаны.

Гюнтер Шабовски

Пяти тысячам удалось перебраться без каких-либо последствий. Конец стены наступил 9 ноября 1989 года, когда по телевизору ГДР был зачитан новый закон о пересечении границы. В нем содержались некоторые послабления. Тогдашний член Политбюро ЦК СЕПГ Гюнтер Шабовски на международной пресс-конференции неожиданно оговорился: «Отныне граница практически открыта». Его поняли однозначно. Никаких послаблений — граница с Западным Берлином открыта. К десяти вечера тысячи восточных немцев собрались у стены на улице Борнхольмерштрассе. Пограничники их не пропускали и потребовали объяснений. Им объяснили популярно: политической стены больше нет, Гюнтер Шабовски об этом заявил официально, все это показывали и по телевизору. Пограничники вынуждены были поднять шлагбаум. И тотчас по всему городу разнесся слух, что стена пала, что граница открыта. Так, в результате политической ошибки, случайной оговорки, а может быть, и умышленного, но завуалированного заявления неожиданно пала Берлинская стена, которая просуществовала 28 лет. В эту же ночь 9 ноября 1989 года стену тотчас принялись долбить. Кто чем только мог. Как позднее подсчитывалось, в целом в демонстрации, охватившей Восточный и Западный Берлин, участвовали полмиллиона человек.

Фрагмент Берлинской стены. Современный вид

Правительство ГДР, которое, по сути, становилось в этой ситуации беспомощным, лишенным какой бы то ни было поддержки из Советского Союза, не выдержало давления демонстрантов, которое охватило всю страну, и вынуждено было полностью открыть границу к ФРГ и Западному Берлину. Тем самым оно подписало себе смертный приговор.

Откровения патологоанатома

Институт судебной медицины, расположенный на тихой улице Ханновершештрассе, заведение из разряда тех, которые берлинцы стараются обходить стороной. Чур меня, чур меня. По-немецки: Sei Unglueck an uns voibei (пусть несчастье нас минует). Появился он в начале девятнадцатого века и в народе стал называться Домом для осмотра умерших, или, по-научному, прозектурой. Туда направляли трупы не только неопознанных жертв городских несчастных случаев, самоубийц, но и погибших от насильственных действий, в том числе и преступников. В огромный подвальный зал-морг, едва освещенный свечами, покрытый белым кафелем, собирались толпы людей, разыскивавших пропавших близких. Там проводили вскрытие, затем приглашали родственников на опознание, устанавливали личность скончавшегося, определяли причину и дату смерти, в присутствии полицейских составляли протокол. По иронии судьбы предводитель рабочего движения, известный берлинский адвокат, член рейхстага, революционер Карл Либкнехт, автор научного труда «Милитаризм и антимилитаризм», пал в 1919 году от рук контрреволюционно настроенных солдат и офицеров. Его застрелили. И тело направили на обследование в Институт судебной медицины, который к тому времени был прикреплен к клинике «Шарите», созданной отцом немецкого милитаризма, прозванным солдатским королем, Фридрихом Вильгельмом I. Следом в Институт судебной медицины поступило тело другой революционерки, Розы Люксембург, которую взбунтовавшиеся солдаты утопили в шлюзе Ландверканала. Прозекторы института в присутствии уполномоченных полиции официально установили факт насильственного причинения смерти обоим. Еще одной знаменитостью, которая удостоилась попасть в Институт судебной медицины, был известный американский певец, киноартист Дин Рид, который жил в Потсдаме, много снимался на студии в Бабельсберге, но вскоре разочаровался в социализме гэдээровского толка и в июне 1986 года во время очередных съемок утонул. Ему было сорок семь лет. Патологоанатомы института склонялись к тому, что это либо несчастный случай, либо он покончил с собой. Никаких насильственных следов на его теле обнаружено не было. И все же вопросы остались. Высказывались предположения, что в его смерти виноваты представители секретных органов, которые неотступно следили за каждым шагам ненадежного американца. Вся его жизнь была под контролем, а он не любил подчиняться. Но эти высказывания и предположения к патологоанатомам никакого отношения уже не имели…

Дин Рид

Своим появлением Институт судебной медицины действительно обязан тому самому воинственному королю Фридриху, правившему в первой половине восемнадцатого века, который ввел в Пруссии всеобщую рекрутскую повинность и был, как ни странно, учредителем ныне широко известной берлинской клиники «Шарите», что по-французски означало «Милосердие к ближнему или благотворительность». Фридрих не признавал ни науку, ни искусство. Он любил командовать и приучал всех к экономии. В королевском саду удовольствий Люстгартене высаживал капусту, репу. Его же главное удовольствие жизни состояло в том, чтобы построить полки, дать каждому мушкет и под барабанный бой отправиться в поход. Но он понимал, что, если развяжет военные действия, сразу понадобятся врачи, медсестры, лекарства. Поэтому после восшествия на престол и в виду угрозы чумы, приближавшейся к Берлину, приказал в 1710 году соорудить лазарет, где бесплатно могли бы лечиться всякие бездомные, беспомощные старики, беременные женщины и проститутки. Там же, помимо лечебных корпусов, стали создавать и первые научно-исследовательские отделения, где изучались болезни, их происхождение и течение. Одновременно появился и морг с кладбищем.

После Второй мировой войны клиника «Шарите», как и входящий в нее Институт судебной медицины, оказалась в Восточной части города (недалеко от Бранденбургских ворот) и буквально примыкала к Берлинской стене. Центральный семнадцатиэтажный корпус клиники, которой принадлежат еще несколько других медицинских институтов, виден издалека. Все эти медицинские лечебные и научные учреждения входят в ведомство Берлинского университета. Сегодня клиника «Шарите» считается по праву одной из крупнейших в Европе, в ней работают свыше пятнадцати тысяч врачей разного профиля, одновременно могут лечиться свыше семи тысяч пациентов. Здесь создают новые лекарства, внедряют оригинальные методики избавления от разных недугов. Естественно, качество лечения, процедуры — все на европейском уровне. Однако, несмотря на высокое качество медицинского обслуживания, во все времена среди наиболее известных пациентов почти никогда не было высших представителей власти. Их не было ни в период Веймарской республики, ни в годы правления нацистов, ни в период построения социализма на немецкой земле. Не считая, конечно, краткого пребывания Эриха Хонеккера, когда он перестал быть уже генеральным секретарем и спрятался на лечение в «Шарите», желая избавить себя от предстоявшего ареста. Там и обнаружили у него раковое заболевание в начальной стадии. Как правило, партийные функционеры имели либо собственных семейных врачей, либо пользовались иногда другой привилегированной клиникой, «Бух». Но если в «Шарите» не обращались именитые пациенты, то находились врачи, которым были интересны болезни руководителей государства. И на всякий случай они заводили собственные досье, куда заносили свои наблюдения. Хонеккер был не очень интересным пациентом, а вот Гитлер… Но он никогда не был пациентом «Шарите».

Клиника «Шарите»

Бывший директор Института судебной медицины, профессор Отто Прокоп, доктор медицинских наук, специалист по проблемам крови, известнейший патологоанатом Германии, почетный член медицинских академий Токио, Лейпцига, ряда других городов, автор свыше 600 научных публикаций, среди них двухтомного «Атласа анатомии преступлений», старейшина клиники «Шарите», знает невероятное количество фактов из историй болезни многих известных политических деятелей Европы, в том числе Карла Либкнехта, Розы Люксембург, Дина Рида, Гитлера, Сталина. С 1956 года он ежегодно участвовал во вскрытии 1500 трупов. Поэтому, по его словам, человека изнутри он знает гораздо лучше, чем снаружи. И если не брать в расчет мозг и нервную систему, то великие смертные ничем особенным не отличаются от смертных простых. Его архив по старинке состоит из сотен папок, куда он складывал публиковавшиеся в разные годы медицинские данные.

— Наш Институт судебной медицины, как научное и учебное заведение, становился в начале девятнадцатого века, точнее, в 1833 году, тогда он назывался Домом для осмотра умерших, — рассказывал мне профессор. — Всех скончавшихся от болезней переносили в морг, рядом было кладбище. Из города на каретах медицинской помощи, чаще на обычных извозчьих дрожках доставляли жертвы несчастных случаев, самоубийц. В день десятки, порой сотни трупов. Всем этим хозяйством надо было серьезно заниматься, иначе появились бы эпидемии. Кстати, в Москве службу «Скорой медицинской помощи» еще в 1826 году пытался организовать тюремный врач, немец по происхождению Федор Петрович Гаазе, но его ходатайство, где он доказывал удобство такой службы на примере Берлина и Гамбурга, отклонил генерал-губернатор князь Д.В. Голицын. Тогда при каждой полицейской части Москвы имелся свой лекарь, и это посчитали достаточным. Так вот, в начале двадцатого века в нашей берлинской прозектуре установили специальные машины по производству аммиака и соорудили стеклянные перегородки. Теперь каждый мог прийти и в нормальных условиях отыскать пропавшего близкого человека. И постепенно из прозектуры родился Институт судебной медицины, научное и учебное заведение.

Мое знакомство с профессором Прокопом состоялось как раз накануне объединения двух Германий, в 1989 году. Вроде западная демократия уже проложила себе дорогу в Восточном Берлине, функционеры ослабили демагогию, готовилось объединение ГДР и ФРГ, но все равно приходилось предпринимать меры конспирации, приезжал к нему в выходные, рано утром, машину ставил подальше от института, подальше от представительства ФРГ, располагавшегося по соседству, рядом с которым всегда, не стесняясь, дежурили спецмашины ГДР со спецантеннами. А когда мы начинали разговор, то профессор по привычке включал приемник, по привычке открывал кран с холодной водой, прикручивал какую-то свою спецантенну — добавлял шуму, чтобы нас не очень поняли те, которые подслушивали.

К этим мерам Отто Прокоп привык давно, так как никогда не был коммунистом, никогда им не сочувствовал, социализм гэдээровского образца воспринимал с большой долей скептицизма, оставался австрийским подданным и не хотел его лишаться. Родился он в Вене в 1921 году во вполне благополучной семье медиков. В годы Второй мировой войны его забрали на Восточный фронт, где ранили, он вернулся домой, занялся фотографированием, а потом подался в медицину, учился в Бонне, стал доцентом и в 1956 году по приглашению приехал в Восточный Берлин, принял кафедру судебной медицины. Занялся проблемой изучения состава крови, участвовал во многих шумных и спорных судебных разбирательствах, когда требовалось заключение патологоанатома. Читал лекции по психологии преступников, разоблачал различные магические верования, в том числе и оккультные науки, появившиеся в период правления нацистов. Много внимания уделил психическому состоянию фашистского фюрера Гитлера и советского вождя Сталина.

— С точки зрения патологоанатома Гитлер не представляет особого интереса, — говорил мне профессор. — У него все было, как у людей, нормальное здоровье, нормальная психика. Но вот с поведенческой точки зрения, с точки зрения анализа поступков, их мотивации, в частности, развития характера, становления этой личности как всегерманского фюрера представляет большой интерес. Немцы говорят: посеешь поступок, пожнешь характер, посеешь характер, пожнешь судьбу. Это полностью относится к Гитлеру. Он сам запрограммировал себя на величие, на повелевание массами. И следовал этой программе. А ведь никакой особой подпитывающей среды ни в детстве, ни в юности у него не было. Адольф жил в безбедной обстановке, ничем не болел, не считая кори, удаления миндалин и воспаления легких. Интересовался живописью, архитектурой, историей, стремился к одиночеству. Физической работы не любил, ему больше нравилось рассуждать. Отсюда критический склад ума, тяга к аналитике, желание сделать себя умнее заурядного окружения, стремился подняться над толпой, повелевать ею. Он прилежно воевал на фронте Первой мировой войны, был исполнительным, храбрым, лез под пули, ничего не боялся. Его ранили, он получил два Железных креста. Но, вернувшись к мирной жизни, стал критически относиться к тяжелой политической ситуации, к униженному положению немцев. И ему захотелось рассказать о том, как он переживает за них, как готов помочь им. Но не своим трудом, а своим словом. Стал искать виновных за обнищание Германии, за тяжелое положение рабочего класса. И нашел.

А. Гитлер в 1930-е гг.

Ими оказались мировое еврейство и большевики, короче, все социал-демократы, все «красные» — от них все источники несчастий. Для завоевания авторитета это был самый простой выход — обвинить в насущных бедах других. Так внедрилось у него два комплекса — относительно еврейства и большевиков. А когда он познакомился с теориями завоевания жизненного пространства, то его идеология была, по сути, уже сформирована на этих трех достаточно примитивных направлениях. И он от нее уже не отходил.

По свидетельствам других немногих немецких врачей, которых Гитлер допускал к осмотру своего тела в последние годы, со здоровьем у него действительно было все в порядке. И гениталии его были тоже в порядке. Никаких отклонений от нормы. В 1939 году, накануне начала Второй мировой войны, «Гитлер физически был здоров, как лошадь». Это данные из новейшей книги профессора Эрнста Гюнтера Шенка «Пациент Гитлер», в которой он, по сути, проанализировал историю болезни знаменитого диктатора. И при этом обнаружил одну особенность, но не в состоянии организма, а в характере «пациента» — именно ту, которая называется комплексом неполноценности, или, используя современный медицинский термин, патология характера, выражавшаяся в непоколебимой убежденности в своей правоте, в отсутствии критического взгляда на себя со стороны и холодности по отношению к близким людям. Эта холодность, расчетливость, нацеленность на достижение высшей ступени в политической иерархии не позволили ему создать семью, и он никогда в семье не нуждался. Гитлер не был, разумеется, никаким девственником. Дело в другом. Просто Адольф нормальной мужской активности, тем более страсти не проявлял. Почему? Да все потому, что у него, по свидетельствам современников, отсутствовали естественные чувства человеческой любви, то есть глубина сочувствия, нежность, сострадание. Он был хорошо воспитан, он любил церемониал. Но не более того. Формалист, лишенный естественных переживаний, он сам ограничивал себя в естественном стремлении к противоположному полу. К этому стоит добавить, что он никогда не пил, не курил и вообще вел «чистый образ жизни», как святой. Собственно, он и готовил себя к этой роли. Его меню — это чуть подогретые овсяные или картофельные супы, тертые овощи, яйца всмятку, печеные фрукты, соки. И все. Ничего возбуждающего. Никакого мяса. Чистый вегетарианец. Откуда же черпал он свою безумную энергию? Вот это серьезная загадка. Конечно, сказалась неплохая наследственность. Здоровый ребенок от здоровых родителей. Сам он свой отказ от потребления мяса подтверждал следующим логическим доказательством: раз слон — самое крупное и сильное животное в мире — не ест мяса и нисколько от этого не страдает, а наоборот, преуспевает, то и человеку следует воспользоваться опытом этого млекопитающего. Свою интимную жизнь Гитлер старался оберегать от посторонних взглядов. Его тело, как и душа, было надежно скрыто от взоров людей. Его личный врач доктор Морелль сделал все-таки краткое описание обнаженного тела фюрера: «…оно было совершенно белесым, лишенным всякой жизненности. Ясно, что это происходило оттого, что фюрер никогда не открывал его на природе, никогда не подставлял солнечным лучам. Не было на нем и никакой растительности, даже пушок отсутствовал. Кроме того, на правой ноге имелась сильная экзема».

Будучи очень внимательным к своему здоровью, Гитлер, который почти ежедневно беседовал с врачами, обращал внимание на малейшее недомогание, но ни разу не спрашивал совета по вопросам своей интимной жизни. Ну например, он мог бы поинтересоваться, какими противозачаточными средствами ему лучше было бы воспользоваться, как уберечься от нежелательной беременности, как предостеречь Еву Браун от аборта. Ведь в его распоряжении было все: лучшие врачи, лучшее медицинское оборудование. Но таких вопросов он вообще не задает. Полное табу. Государственная тайна.

Но если физическое и психическое здоровье Гитлера проанализировано достаточно глубоко, то психическое состояние его антипода Сталина представляет больший интерес. На эту тему не так уж много исследований. Этот диктатор тоже никого не допускал к своему телу, и мало кто из врачей видел его обнаженным.

— Не будь Сталин диктатором, никого из патологоанатомов он бы не заинтересовал. Ничего необычного ни в его теле, ни в его внешности для врача не было. Левая рука короче на четыре сантиметра и плохо двигалась, кажется, на левой ноге сросшиеся два пальца. Ну что? А вот его внутренний мир, его психология, убеждения, мстительность натуры, мания преследования, конечно, достаточно интересны для детального ознакомления, — уверен Отто Прокоп.

— Если приложить мерки психиатрии к нему, то человеку с такими свойствами ни в коем случае нельзя доверять управление людьми, не говоря уже об управлении страной. Самое лучшее его место — исполнять чьи-то указания в торговой лавке. Все получилось с точностью до наоборот. И результат — человек настойчиво прокладывал себе дорогу к вершине власти, не стесняясь никаких средств и методов. А оказавшись на вершине власти, полностью отдал себя во власть своих пороков, своей искривленной психики, не знал удержу, вымещал на своем окружении свои болезненные наклонности, уничтожал миллионы людей, которые не сделали ему ничего плохого.

Если послушать выступления этих политиков, то, кроме демагогии, лозунговости, в них ничего нет, одни призывы. Но у них была власть. А власть, подкрепленная призывами, это уже всеохватывающая идеология. И раз ничего другого не предлагается, то именно эта идеология и становится жизненно определяющей для всех.

Известный французский врач Гюстав Лe Бон еще в XIX веке в своей нашумевшей книге «Психология масс» отмечал, что простая идея или утверждение, лишенная всякого доказательства, эмоционально вброшенная в толпу, является самым надежным средством для завоевания души масс. Кстати, эти книги были в библиотеках обоих вождей. У психиаторов есть такое утверждение — один идиот легко уговорит тысячу здравомыслящих, но тысяча здравомыслящих не способна уговорить одного идиота.

Ленин, насколько мне известно, делил людей только на три категории — преступников, полезных идиотов и коммунистов. И он был прав. По моим врачебным данным, в Европе примерно один-два процента людей психически неполноценных. Это темные силы, но спокойные. Примерно пять процентов населения — это психопаты, а десять процентов — социопаты. Эти не живут своей личной жизнью, а больше интересуются чужой, подслушивают, подсматривают. Это те, которые с удовольствием ходят на демонстрации, слушают выкрики политиков разного толка. Этим нечем занять себя. Современный культурный слой очень тонок. Под ним скрываются суеверия прошлого, непознанный мир, магия. И в определенный момент эти силы могут выплеснуться наружу. Человечество по мере своего развития накапливает положительный, гуманный опыт. Но не только. Параллельно ему накапливается опыт античеловеческий, антиобщественный. И негативный опыт — от этого никуда не денешься — становится не просто достоянием истории, но может стать питательной средой для новых поколений.

Платон в своем труде «Политика» писал, что идеальное правительство есть аристократия философов. Если же их мудрость не стоит во главе общественного строя, то теряется и его справедливость. И государство вырождается сначала в господство энергичных честолюбцев, а далее наступает хаос демократии и грядет насилие тирана. Другими словами, от зарождающейся демократии до опробованной диктатуры один только шаг.

Я врач. Моя профессия тесно связана с человеком. Вернее, с тем, что остается от него после смерти. Поэтому мой пациент — это прошлое. И знакомство с людьми, делавшими историю, позволяет заглядывать в будущее. Государство тоже похоже на человеческий организм. Оно может заболеть, вылечиться или умереть и кануть в Лету. Не буду называть примеры. В любом случае государство — это производное от человека.

Самоубийство в «Шпандау»

Сообщение о смерти 17 августа 1987 года 93-летнего полуслепого Рудольфа Гесса, последнего из нацистских преступников, приговоренных на суде в Нюрнберге в 1946 году к пожизненному заключению, вызвало в немецком и мировом обществе разные суждения. И не случайно. Его обнаружили повесившимся на электрическом шнуре в садовом домике прогулочного двора старинной тюрьмы Берлина «Шпандау», расположенной по адресу: Вильгельмштрассе 21–24. В кармане нашли предсмертное послание. Особый интерес вызвали данные медицинской экспертизы: на трупе, кроме характерных повреждений шеи, обнаружили еще ушибы челюсти, кровоизлияние на затылке, переломы ребер и грудины. Откуда они взялись? В заключении говорилось, что смерть наступила от удушения. И ни слова о самоубийстве. Этот факт явился серьезным поводом для разного рода спекуляций, которые не умолкают и по сегодняшнюю пору. Так повесился или его повесили? Что произошло на самом деле? Откуда переломы, ушибы? Если повесили, то кому нужна была смерть узника номер 7, беспомощного старика? Может быть, тем бывшим недобитым воякам, которые хотели бы, чтобы с его уходом из жизни оборвалась последняя связь с прошлым фашистской Германии, с ее фюрером Адольфом Гитлером, чтобы полностью завершилась летопись тысячелетнего рейха. Комментаторы высказывали разные предположения. Кое-кто считал, что если бы Гесс вышел на свободу и начал говорить, то своими высказываниями мог кое в чем подправить историю и подпортить некоторым известным иностранным политическим деятелям их миротворческий имидж. Зато теперь, с его уходом канули в вечность последние тайны третьей империи и остались лишь всякого рода догадки о закулисных секретных переговорах, которые якобы велись между нацистской Германией и Великобританией. Родственники Гесса, прежде всего его сын Вольф Рюдигер Гесс, первыми выступили с утверждениями, заявив, что никакого самоубийства не было. На самом деле все подстроено, его смерть была нужна, чтобы избежать огласки некоторых неприятных фактов. Кто-то из высоких чинов бывших союзников в войне боялся ответственности, а их отец и дед собирался на свободе рассказать всю правду о своем перелете в Великобританию, назвать людей, которые благословили его на полет, и тех, кто с почетом встречал его в Соединенном королевстве. Однако некоторые журналисты посчитали, что Гессу просто помогли побыстрее уйти из жизни и подкинули ему и электрический провод, и предсмертное письмо, и спровоцировали звонок. Хватит, засиделся. Он всем этим и воспользовался. Якобы американским и английским властям надоело обслуживать огромную тюрьму и единственного в ней заключенного Гесса, западноберлинским властям, в свою очередь, тоже надоело каждый месяц платить кругленькую сумму на обслуживание пустой, по сути, тюрьмы. Вот и надумали они, как поскорее избавиться от узника номер 7. Конечно, все это не очень стыкуется с реальностью и напоминает стремление родственников и отдельных журналистов выдавать желаемое за действительное. И только один Гесс мог бы внести ясность, но сделать этого ему не удалось. В принципе, западные власти давно хотели выпустить его на свободу и сделали бы это, если бы не позиция советской стороны. Чего держать больного и немощною старика под такой мощной вооруженной охраной в пустой тюрьме? Зачем все эти гигантские траты и церемонии? С 1966 года, когда на свободу вышел предпоследний заключенный Шпандау Альберт Шпеер, Гесс оставался один. Но советские военные юристы были категоричны и не хотели давать своего согласия. Они считали, что нет и не может быть оправдания преступлениям нацистов за давностью лет. Эти преступления не могут считаться искупленными, даже если после войны миновало сорок лет и более и в живых оставался один-единственный заключенный. Гесс — военный преступник, он должен в полной мере понести вынесенное ему наказание. И Рудольф Гесс продолжал слоняться из угла в угол своей одиночной камеры, не имея никаких надежд вырваться из каменных стен «Шпандау».

Приведем официальную версию смерти Гесса. Она была официально озвучена американским директором тюрьмы. «Гесс, как обычно, находился на прогулке, — заявил он журналистам. — Его сопровождал надзиратель, и он направлялся к садовому домику. В это время надзирателя позвали к телефону, тот побежал в здание тюрьмы. Через несколько минут, когда он вернулся и заглянул в домик, то обнаружил висящего Гесса с электрическим шнуром, обмотанным вокруг шеи. Гесса доставили в британский военный госпиталь, были проведены необходимые реанимационные мероприятия. Но все попытки его оживить не дали положительного результата. В 16.10 было объявлено о его смерти».

Американский директор, увы, забыл упомянуть о том, что в кармане у Гесса обнаружили записку. В ней тот писал: «Просьба к администрации тюрьмы переслать это домой. Написано за несколько минут до моей смерти. Я благодарю вас всех, мои дорогие, за все хорошее, что вы для меня сделали… Ваш дед». Однако на поверку оказалось, что это предсмертное послание на самом деле было написано не перед самой кончиной, а гораздо раньше. Было доказано, что эту записку Гесс подготовил еще в 1969 году, когда находился на лечении в британском военном госпитале и ожидал первой встречи с женой и сыном. Но тогда его предсмертное послание по назначению почему-то не передали и непонятно где держали. Отсюда у сына Гесса Рюдигера и появились не только сомнения, но и убеждения в том, что много в этой смерти необъяснимого и, похоже, просто подстроенного. Спустя некоторое время после похорон Гесса на прилавках книжных магазинов появились такие издания, как «Смерть Рудольфа Гесса», «История двух убийств» и «Убийство Рудольфа Гесса. Таинственная смерть моего отца в Шпандау», в которых авторы — Вольф Рюдигер Гесс, британский хирург Хью Томас, а также ряд журналистов — на основе появившихся у них новых фактов рассказывали подробности последних лет жизни Гесса в тюрьме, делились впечатлениями о встречах с ним, публиковали его мысли, наблюдения и воспоминания. В этих книгах главным подозреваемым в заказе на убийство Гесса однозначно было названо правительство Великобритании. Верится в это с большой натяжкой. Более того, в книгах, как по заказу, выносится суждение, что вполне возможной причиной для внезапного убийства Гесса послужило якобы согласие Михаила Горбачева на освобождение престарелого заключенного в ноябре 1987 года. И это согласие последовало в связи с визитом в Москву президента ФРГ. Другими словами, помилование почти состоялось, но его никак не хотели допустить британские власти. А почему, на этот вопрос есть свой ответ. Британские власти были уверены, что живым Гессу из «Шпандау» не выйти. Ведь и ранее, несмотря на неоднократные обращения властей США, Великобритании и Франции к Москве с предложением из гуманных соображений помиловать последнего заключенного «Шпандау», советское руководство на все эти предложения отвечало отказом. Особую настойчивость, как говорится в книгах, в освобождении Гесса проявляли англичане. И делали это не потому, что очень хотели выпустить Гесса на свободу, а совсем наоборот, рассчитывали, что за стенами тюрьмы он останется до конца своих дней. И, следовательно, вся правдивая история его перелета в Великобританию так и останется тайной за семью печатями. В любом случае эта тайна Гесса станет принадлежать только одной стране, которая может интерпретировать ее в соответствии со своими политическими интересами. Понятно, что пока Гесс находился в тюрьме, ему строго запрещалось что-либо говорить или писать о предпринятой им в мае 1941 года «миссии мира». Никаких интервью прессе, никаких записок. Его переписка с домашними, его свидания с родственниками, с адвокатами — все строго контролировалось тюремной администрацией. По мнению его сына Вольфа Рюдигера, его отец после выхода из тюрьмы мог вскрыть завесы над многими тайнами. По его словам, за месяц до начала вторжения в СССР Гесс якобы вез в Лондон предложения по решению еврейского вопроса в Германии. И предложения эти заключались в расселении, а не в уничтожении евреев. И если бы миротворческая миссия Гесса-старшего удалась, то вполне возможно, что удалось бы избежать массового уничтожения евреев в Европе. Об этих предложениях Гесса якобы догадывались нацисты, и знали о них в Великобритании. Но кому-то из видных политиков в туманном Альбионе не понравилась сама постановка вопроса, и миссия закончилась безрезультатно. Более того, Вольф Рюдигер высказывал свое соображение о том, что во время Кэмп-Дэвидской встречи Д. Картера, М. Бегина и А. Садата в 1978 году президент США и глава Израиля якобы подписали секретный протокол о том, что Гесс из «Шпандау» живым не выйдет. Но все это ни больше ни меньше, чем домыслы сына нацистского преступника, которому, понятное дело, очень хотелось бы представить своего отца реальным дальновидным политиком, который не хотел поддаваться авантюрам Гитлера и якобы проводил свой благоразумный политический курс. Поэтому утверждения Вольфа Рюдигера, что перелет Гесса в Англию предусматривал якобы миротворческие цели, связанные с решением еврейского вопроса, не стоит рассматривать серьезно. Это не что иное, как еще одна попытка обелить в глазах общественности военного преступника. Еще во время Нюрнбергского судебного процесса было доказано, что «миссия Гесса» преследовала только одну цель — заставить Великобританию выйти из войны с Германией. Если бы это удалось, то Германия смогла сосредоточиться на подготовке вторжения в Советский Союз, дата которого уже была точно определена.

Р. Гесс во время Нюрнбергского процесса

В тюрьму «Шпандау» Рудольфа Гесса привезли в 1946 году, сразу после завершения судебного процесса над нацистскими преступниками в Нюрнберге. Как известно, по приговору Международного военного трибунала двенадцать из двадцати четырех главных военных преступников казнили через повешение, троим — Гессу, Функу и Редеру — объявили пожизненное заключение, Шираха и Шпеера приговорили к 20 годам, Нейрата — к 15 и Дёница — к 10 годам лишения свободы. Выбор на берлинскую тюрьму «Шпандау» пал не случайно. Ее построили еще в 1881 году для 600 заключенных. В годы войны она не пострадала и оказалась наиболее подходящей и для охраны и для самих заключенных. К тому же имелся и политический подтекст — с 1933 года «Шпандау» представляла собой сборный пункт политзаключенных. Их собирали в этой тюрьме перед отправкой в концлагеря. На стенах камер можно отыскать надписи на русском, украинском, польском и сербском языках. Трехэтажное здание тюрьмы окружала стена со сторожевыми вышками. Дополнительные ограждения из колючей проволоки были установлены с внешней стороны. Тюрьма находилась под управлением представителей четырех держав: от каждой из стран-союзниц — директор в звании подполковника, офицер-медик, а также переводчик и надзиратели. Караул и директора менялись через определенные промежутки времени, в основном, через месяц.

Тюрьма Шпандау

Персонал внутри тюрьмы состоял из лиц мужского пола. Немцев на службу не брали. Все финансовые расходы в размере 850 тысяч марок в год возлагались на сенат Западного Берлина. Устройство самих камер было простым: железная койка с матрацем, стол и деревянный табурет. В любое время заключенных могли обыскать. На ночь свет выключался. Но проверки производились с помощью ночного фонарика. Приученные к такому режиму, заключенные спали с темными повязками на глазах. Заключенные сидели в одиночных камерах. Днем они работали, им разрешалось посещение церкви. Они имели право прогуливаться по тюремному дворику, но разговаривать между собой им не разрешалось. Правда, во время работы можно было вслух для всех читать книгу, опять-таки разрешенную цензурой. Рацион питания у всех был примерно таким же, как и в других немецких тюрьмах. Хотя американцы допускали поблажки — кормили заключенных почти так же, как служащих и гостей в офицерской столовой. Гесс сторонился работы, он больше любил гулять. Вообще всем своим поведением, каждой мелочью он старался подчеркнуть свою исключительность. Отсюда его нелюдимость, необщительность. Он как бы напоминал сокамерникам, кто они и кто он. А он в Третьем рейхе был третьим человеком после Гитлера и Геринга, а в нацистской партии — вторым. Еще в 1933 году Гитлер предоставил ему право принимать решения по всем партийным вопросам. Более того, в 1939 году он объявил Гесса своим преемником после Геринга. Гесс, конечно, чувствовал себя почти преемником Гитлера. Ему поступали на предварительное утверждение многие законопроекты, он занимался подбором кадров. И даже многие военные акции Германии готовились при его участии. Именно Гесс утвердил «Закон о защите крови и чести», он же подписал приказ о лишении евреев права голоса и занятия общественных постов. Он подписал декреты о присоединении Австрии к нацистской Германии, о расчленении Чехословакии, о включении в состав рейха польских земель.

Так что утверждения его сына, будто Гесс намеревался вести переговоры с британским правительством о расселении евреев, звучит чуть ли не насмешкой. Он сам откровенно признавался в том, что ничуть не изменился со времен нацизма и его взгляды остались такими же, какими они были до 1945 года. Переводчики с советской стороны, которые иногда беседовали с ним, показывали, что Гесс по-прежнему придерживался расовой теории. Он утверждал, что немцы — нордическая раса и ей нельзя смешиваться ни с какой другой. Тем более с евреями. И он же говорил, что советская система являла собой зло и представляла опасность для Германии, поэтому надо было уничтожить советскую систему. А это означало уничтожить Советский Союз. И так далее, в таком же завоевательском духе. И ни капли раскаяния в его высказываниях отмечено не было. О его черствости, душевной неразвитости говорит и следующий факт: он не очень желал видеть своих родственников и не особенно хотел вступать с ними в переписку, в то время как его сокамерники, Ширах и Шпеер, только и ждали весточки с воли, считали дни, когда им предоставятся свидания. Гесс же продолжал хранить верность тем идеалам, которые выбрал в период своей службы в нацистской партии и близости с Гитлером. И ни в чем не раскаивался. Гитлера боготворил, пребывание в тюрьме подчинил одной цели: даже после смерти остаться в памяти поколений таким же, каким был в годы Третьего рейха, — убежденным нацистом…

После смерти Гесса и освобождения тюрьмы от обслуживающего персонала берлинские власти не очень долго задумывались над тем, как использовать ее дальше. Ясно было одно — свое назначение в истории она уже сыграла и тюрьмой больше не будет. Слишком печальная у нее оставалась слава. Отсюда напрашивался вывод — никаких памятников, никаких туристических центров из тюрьмы делать не стоит. Но что тогда? Спонтанно возникло одно решение — стереть ее вообще с лица земли. С исчезновением Гесса должно было исчезнуть и его последнее пристанище, чтобы не оставалось больше коричневых пятен на карте города, чтобы полностью исчез нацистский притягательный пункт. И в один прекрасный день ее разрушили до основания. Так что теперь тюрьмы «Шпандау» по адресу: Вильгельмштрассе, 21–24, больше не существует. Хотя старожилы могут показать то место, где она находилась.

Взрывы супермаркета

Крупнейший универсальный магазин Европы «Ка-Де-Ве» не так давно отметил свое восьмидесятилетие. Обилие разнообразных товаров, представленных на шести этажах, поражает воображение даже искушенного покупателя. Шестьдесят четыре эскалатора, двадцать шесть лифтов поднимают и опускают десятки тысяч посетителей. Две тысячи четыреста консультантов, продавцов и сотрудников самых разнообразных сервисных служб готовы выслушать просьбы и пожелания покупателей. На шестом этаже расположен крупнейший в Европе отдел деликатесов, здесь можно попробовать самые редкие яства из экзотических стран…

Название универмага «Ка-Де-Ве» составлено из шести букв, взятых из первых слогов трех немецких слов: Kaufhaus Des Westens, что в переводе означает: универмаг Запада или Западный универмаг. Его оборот составляет несколько миллиардов евро.

К сожалению, случается, что иногда в универмаг приходят люди вовсе не с желанием что-то приобрести, облегчить свой кошелек, а как раз с противоположной целью — почистить кассу. И в многолетней истории «Ка-Де-Ве» было несколько случаев, когда гангстеры, несмотря на тщательную охрану, перехватывали инкассаторов прямо в самом здании, забирали у них выручку и благополучно скрывались. Однажды нашелся такой человек, который решил попробовать взять руководство магазина на… пушку. Обмануть, припугнуть, то есть попытался использовать шантаж. Конечно, шантаж как способ вымогательства денег лучше прямого насильственного ограбления. Во всяком случае, это утверждение справедливо, если вся операция обходится без жертв. Но такой способ требует, безусловно, немалой выдумки, хитроумных действий и технического обеспечения. Затевать опасную игру с полицией человеку средних умственных способностей едва ли по силам.

Крупнейший универсальный магазин Европы «Ка-Де-Ве»

В один из весенних вечеров 1988 года по залам универмага бродил безработный инженер-химик Арно Функе. Этот симпатичный молодой человек еще в школе отличался изобретательностью. Он умело подделывал подписи учителей, соорудил как-то приборчик, имитировавший школьный звонок, чем приводил в изумление преподавателей. И вообще отличался нестандартным поведением, любил неординарные шутки. К сожалению, многолетняя работа на лакокрасочном предприятии среди вредных запахов подорвала его здоровье, и по совету врачей он был вынужден оставить опасное производство и жить на одно пособие. А много ли на него можно себе позволить? И где добыть деньги, Арно просто не знал, ломал голову, пока не пришел к мысли попробовать начать с крупного универмага. Он побывал на первом этаже, на втором, на третьем, на четвертом, на пятом и на шестом, где от вида удивительных деликатесов у него потекли слюнки. И его мысль стала усиленней работать в избранном направлении. Да, в таком райском местечке деньги оборачиваются немалые, и поделиться их толикой, право, не большой грех. Короче, ломовой способ типа — войти в кабинет к директору, наставить на него револьвер и потребовать несколько тысяч из сейфа — исключался. Надо было изобрести что-нибудь оригинальное и надежное. И Арно внимательно осматривал прилавки, кабинки для примерок, стойки с носильными вещами и даже корзинки для мусора. Он не мог найти ответа на вопрос — как ограбить магазин? В одиночку это сделать трудно, почти невозможно. К тому же большой риск. А вот если взять руководство универмага на пушку, припугнуть, то это вполне по силам и одному.

Правда, одними словесными угрозами едва ли чего удастся добиться, их надо подкрепить реальными действиями. Если, например, смастерить бомбу и пригрозить взрывом? Но для этого надо иметь эту бомбу. Эта мысль настолько захватила его, что уже на следующий день он отправился в техническую библиотеку, начал изучать все, что мог получить по взрывному делу. Более того, познакомился с историей вымогательства и шантажа. И потом уже у себя в мастерской смастерил бомбочку. Небольшую, управляемую на расстоянии. Такую, которую можно незаметно пронести в крупный магазин и положить где-нибудь в укромное место. Например, в урну. Но сперва Арно уезжает подальше от Берлина, где в пустынных местах проводит несколько экспериментов — закладывает маленькие собственноручно изготовленные устройства и через дистанционное управление взрывает их. Все прошло нормально. Взрывы раздались хоть и небольшие, но достаточные, чтобы напугать руководство и вынудить толстосумов избавиться от излишнего объема денег.

Обогащенный приобретенным опытом, Арно раз в неделю наведывается в престижный супермаркет. На первых этажах он находит ювелирные изделия и косметику, на втором и четвертом выставлены одежда, постельные принадлежности и электроприборы. На шестом — ресторан с изысканными экзотическими блюдами. А вот на третьем… Арно ищет, куда удобнее всего положить свое шантажно-взрывное устройство. И третий этаж, кажется, самое удобное место, особенно отдел с детскими игрушками. И незаметно для окружающих в корзинку для мусора он кладет небольшой бумажный сверток и благополучно выходит на улицу. Побродив некоторое время и сняв напряжение, заходит к телефонную будку-автомат и звонит в управление универмага. Он предупреждает дирекцию, что если ему не дадут пятьсот тысяч марок, то ночью он взорвет универмаг.

Ему не поверили, не стали разговаривать и положили трубку. Арно раздосадован, более того, уязвлен. И вот ночью он, подойдя с тыльной стороны к зданию универмага, нажал на кнопку дистанционного управления. Увы, ничего не последовало, бомба, к счастью, не взорвалась. Он несколько раз нажимал, никакого результата. Пришлось уйти несолоно хлебавши. Наутро бомба оказалась в руках у полицейских. И те, осмотрев устройство, поняли, что имеют дело не с шутником, а с настоящим специалистом, который умеет мастерить взрывные устройства и на этой неудаче едва ли успокоится. Руководство «Ка-Де-Ве» предупредили, что шантаж может повториться.

Так и произошло. Наученный неудачным опытом, Арно приготовил новую бомбу. Она была помощней первой. На этот раз он снова заложил ее в урну и снова позвонил руководству «Ка-Де-Ве». Его голос узнали. Он назвал себя Дагобертом Даком, своим любимым героем — утенком из мультфильмов Диснея, и настоятельно потребовал, чтобы ему дали деньги, чтобы принесли в условленное место и в условленное время. Иначе… В его голосе отсутствовал намек на шутку. Бомба помощней первой! Универмаг со всем своим содержимым взлетит на воздух! Ему будет нанесен не только материальный ущерб, но и моральный! Люди будут обходить его стороной…

И надо сказать, что эта угроза подействовала. Руководство «Ка-Де-Ве», которое знало, что первое устройство не сработало по чистой случайности, не решилось ставить в известность полицию. Не стало оно выяснять, кто стоит за именем Дагоберта Дака, и пошло на соглашение с шантажистом. В условленном месте Арно ждал пакет с пятьюстами тысячами марок. По ценам 1988 года — сумма очень приличная.

Ну что ж, он поздравил себя с этой победой и решил сделать себе подарок. После напряженной и нервной деятельности по советам все тех же врачей отправился на юг. Отдыхать. Дышать свежим воздухом и наслаждаться жизнью. Он объездил много стран, побывал в Таиланде, Бирме. Жил в дорогих гостиницах, хорошо питался, и его здоровье пошло на поправку. На Филиппинах он познакомился с изящной и миловидной девушкой и женился на ней. Новоиспеченные супруги вернулись в Берлин, Арно становится отцом. Но в этот момент выясняется, что деньги подходят к концу. А привычка к роскошной и беззаботной жизни появилась не только у него, но и у его молодой экзотической жены.

И Арно решает вернуться к испытанному способу — продолжить шантаж. Теперь в поле его внимания попадает еще один крупный универмаг фирмы «Карштадт», в которой работает около семидесяти тысяч человек, ее годовой оборот достигает пятнадцати миллиардов марок. С них потребовать можно побольше. Минимум полтора миллиона. Но провести операцию в тогдашнем Западном Берлине, где его голос и повадки полиции уже известны, он боится.

Чтобы запутать свои следы, он отправляется в Гамбург. И снова, как в Западном Берлине, бродит по этажам универмага, присматривается, определяет место, куда положить бомбу. Наконец сделано главное — бомба в пластиковом пакете уложена в укромном месте, за перегородкой, возле прохода к лифту. Из телефона-автомата на улице он набирает номер и начинает свой рассказ: «Это звонит Дагоберт, если вы хотите, чтобы ваша фирма не понесла убытков, то прошу раскошелиться. Требование мое — полтора миллиона марок. Если не согласитесь, то пожалеете…»

Руководство «Карштадта» не согласилось. Не в пример директорам «Ка-Де-Ве» оно сразу сообщило в полицию и все рассказало о начавшемся шантаже. Там особого значения телефонной угрозе не придали. Но решили все же проверить. Сыщики прошлись по всем этажам, обыскали складские помещения, ничего подозрительного не нашли. А в ночь с пятницы на субботу в универмаге «Карштадт» прозвучал взрыв.

В результате фирма понесла материальные убытки. Не успели их подсчитать, как руководству поступило письмо от шантажиста. В нем он сообщал, что напрасно они его не послушались. Это им дорого обойдется. Шутить он не собирается и предлагал крепко подумать, прежде чем отказываться от его условий. Если полтора миллиона марок ему не отдадут, то прозвучат и новые взрывы в других универмагах…

И снова руководство «Карштадта» стало спешно совещаться с полицией. О том, чтобы пойти на уступку шантажисту и выдать ему требуемую сумму, не могло быть и речи. Пока переговаривались, взвешивали все за и против, шло время, от Дагоберта не поступало никаких сигналов. Полиция обещала приложить максимум усилий к его поимке, и руководство «Карштадта» успокоилось. И тут неприятный сюрприз. Шантажист сдержал свое слово. В крупнейшем универмаге Ганновера прозвучал еще один взрыв. Он был такой силы, что от него пострадали двое человек. К счастью, без трагического исхода. Прибывшие на место происшествия эксперты отдавали себе отчет в том, что шантажист-умелец прекрасно разбирается не только в тонкостях взрывного дела, но и хорошо понимает психологию людей. Обычные традиционные методы для его поимки не годились.

Теперь уже никто не сомневался в том, что если не выполнить требования Дагоберта, то он будет и дальше взрывать универмаги. Взрыв в Ганновере полностью изменил тактику поведения руководства «Карштадта». Теперь полиция рекомендовало дирекции не игнорировать выдвигаемые шантажистом требования, а согласиться и идти на любые уступки. Главное — постараться задержать его во время телефонного разговора подольше. И начать с ним игру в «кошки-мышки». После этого руководство «Карштадта», которое все свои действия проводило строго под контролем полиции, с нетерпением стало ждать звонка Дагоберта. И он не замедлил заявить о себе.

Разговор был краток. Звонивший требовал, как и в первом случае, предоставить ему полтора миллиона марок, иначе… Представитель «Карштадта» попытался тянуть время. Он знал, что разговор записывался на пленку. Слухачи пытались зафиксировать все нюансы голоса незнакомца. Но тот был краток. Он выставил новое условие: деньги в сумке необходимо выбросить на ходу движения поезда Ганновер — Берлин, и назвал дату. На каком участке? Об этом он сообщит дополнительно и по рации… И в трубке раздались короткие гудки. За те краткие восемь секунд специалисты не сумели определить, с какого же телефонного аппарата звонил шантажист. Но если бы и успели определить, то все равно он ушел бы от них. В любом случае все телефонные аппараты поблизости от крупных универмагов были взяты под контроль.

Теперь полиции предстояло решить непростую задачу, как почти на трехсоткилометровом пути отыскать шантажиста. Не ставить же агентов через каждый километр? Что делать? И все же агенты были расставлены, только не через каждый километр, часть сыщиков сопровождали состав, были там также и фотографы и видеооператоры. Им предстояло зафиксировать момент передачи и ловли денег. Главное — заметить самого шантажиста. Сделать его снимок. И тогда полиция приступит к его поимке. Наконец от Дагоберта прозвучал звонок. Он назвал дату и время. Смысл операции заключался в следующем: представитель универмага, который в сумке вез обещанные полтора миллиона марок (правда, вместо денег туда были положены нарезанные газетные листы), по получении сигнала по рации должен был сразу выбросить сумку из окна поезда. И вот железнодорожный экспресс Ганновер — Берлин отправился в свой рейс. Теперь все ждали сигнала по рации.

Позади свыше ста пятидесяти километров — никаких сигналов. Свыше ста семидесяти — тишина. До Берлина оставалось каких-то пятьдесят километров. В этот момент нервозность охватила всех. А если шантажист передумал или что-то заподозрил? Что делать в таком случае? Ждать следующего звонка? Или взрыва? И вот когда поезд уже приближался к Берлину, в рации раздался мужской голос: «Выбрасывайте!» И ни слова больше.

Сотрудник универмага тотчас открыл окно и на ходу выбросил сумку. Защелкали камеры, в этот же момент один из агентов, как и было предусмотрено планом захвата, дернул стоп-кран. Поезд стал притормаживать, агент выпрыгнул на ходу.

И тут начинается трагикомическая история. Приземление, в принципе, прошло благополучно. Но все же полицейский почувствовал, что ноги слегка отбил. У железнодорожного полотна он неожиданно увидел мужчину в плаще, который внимательно рассматривал содержимое выброшенной из окна сумки. Агент рванулся вперед и готов был уже схватить этого человека, как неожиданно поскользнулся и вывернул ногу. Мужчина бросился к дереву, у которого стоял его велосипед. Агент с трудом мог подняться и со злостью смотрел в спину удалявшемуся велосипедисту.

На другой день газеты во всех подробностях сообщили о неудаче агентов. Злых шуток в их адрес раздалось больше чем достаточно. Художники рисовали карикатуры. Смеялись все, от мало до велика. Авторитет полицейских здорово пошатнулся. И главное, с того злополучного дня сам шантажист, который по-прежнему именовал себя Дагобертом, вызвал сочувствие публики. Равновесие в обществе было нарушено. Казалось, что добропорядочные немцы словно забыли основные принципы законности и порядка. Им понравился этот упрямый Дагоберт, который вознамерился играть с руководством «Карштадта» и с полицией в «кошки-мышки».

Надо сказать, что сам Арно в те минуты пережил сильнейший стресс. Денег он не получил, чуть не попался в лапы агента и понял, что полиция сидит у него на хвосте. Вывод он сделал однозначный — шутки кончились. Теперь ему предстояло вести войну действительно на два фронта — против «Карштадта» и против полиции. Он был настолько раздосадован неудачей, что не стал больше звонить и посылать письма. Он решил за все это отомстить неуступчивой фирме. Никаких больше угроз. Только прямое насилие. И Арно уехал на несколько дней в Гамбург. И там в универмаге «Карштадта» прозвучал очередной взрыв…

Теперь он прокатился волной по всей Германии, всполошилась не только полиция, но и правительство. За помощь в поимке Дагоберта была обещана награда в сто тысяч немецких марок. По телевидению показывали его предполагаемый портрет. Журналисты дискутировали и обращались напрямую к Дагоберту, просили его отказаться от таких методов зарабатывания денег и объявиться. Пусть лучше напишет книгу. Его хвалили и сходились на том, что Дагоберт — это какой-то одаренный мастер-самоучка, который пытается таким способом реализовать свой талант. Надо сказать, что сам Арно не пропускал ни одной телепередачи подобного рода, следил и за газетными публикациями о себе. Ему льстило внимание широкой публики. Неожиданно он стал знаменит. Вместе с женой он сидел у телевизора и обсуждал поступки этого неведомого Дагоберта. Вместе они размышляли о том, какой очередной шаг тот предпримет, желали ему успеха.

И Арно напрягал мозги. Теперь ему захотелось утереть нос самим полицейским. Несколько дней работы в берлинской мастерской, и он изготовил контейнер для денег. Но не простой. Его особенность заключалась в том, что он был снабжен мощными электромагнитами и антенной. Этот контейнер вместе с вложенным в него письмом-инструкцией он направил по почте полиции. И объяснил, что емкость они должны наполнить деньгами — сумма все та же, полтора миллиона марок — и затем с помощью магнитов прикрепить к днищу одного из вагонов скорого поезда «Интерсити-экспресса» Гамбург — Берлин. Условленный день будет назначен. Он же, в свою очередь, в нужный момент через антенну отключит электромагниты, и контейнер упадет на насыпь. Так он получит свои деньги и прекратит взрывать, и все будут довольны.

Дагоберт задал работу полицейским. Они приняли его вызов. Но, в свою очередь, его снова решили обмануть. Контейнер заполнили не деньгами, а просто нарезанной бумагой, что на русском воровском жаргоне называется «кукла». К операции были привлечены сотни агентов. Кроме того, в условленный день в некоторых купе экспресса снова сидели сыщики и вели наблюдение. И все же они проморгали. Дагоберт появился в неожиданном месте. В один момент электроимпульсом он отключил магниты, и контейнер скатился с насыпи прямо ему в руки. Правда, его разочарование тоже было велико. Столько трудов и нервотрепки, а вместо денег одна нарезанная бумага.

Пресса на следующий день взахлеб стала описывать очередной подвиг Дагоберта и неудачу полицейских. Но ему требовалась не моральная поддержка, а материальная. Ему нужны были деньги. Он хотел добиться того, чтобы руководство фирмы «Карштадт» все же пошло на уступки и выплатило ему полтора миллиона.

На нет и суда нет. Неудача для Арно означала только одно — ему предстояло еще раз удивить Германию своей изобретательностью. И на этот раз полем своей деятельности он снова избрал Гамбург.

В один из апрельских дней 1993 года руководство «Карштадта» снова получило письмо от Дагоберта. В нем автор изложил свое новое предложение о выдаче ему полутора миллиона марок. Местом для получения служила небольшая улица в центре города, на которой проводились строительные работы. Естественно, это письмо тотчас попало в полицию. Там стали изучать его, пытались найти подвох, затем тотчас отправились на указанную улицу. Но ничего интересного там не обнаружили. Строительные леса на домах, кое-где разрытые траншеи, ящик для песка, все хорошо просматривается. Где он собирается прятаться?

В письме Дагоберт предлагал всю сумму положить в плоский чемоданчик-дипломат, который следовало спрятать в строительном ящике для песка. В нужное ему время он сам заберет его оттуда.

Сыщики не заметили в этом никакого подвоха. Снова была нарезана бумага, и ее положили в чемодан. На самой же улице появились новые строительные рабочие. На соседних улицах прохаживались сыщики в гражданском. В общем, за местностью велось тотальное наблюдение. Если Дагоберт и сумеет незамеченным пройти по ней, обратно ему не выйти, его тотчас бы схватили. Наконец в условленное время агент подошел к ящику, открыл крышку и положил туда чемодан. Крышку он снова закрыл. Им оставалось только ждать.

Прошел час. К ящику никто не подходил. Начался второй. Агенты стали нервничать. Неужели все сорвалось и он не придет? Похоже, повторялась ситуация, как с поездом Ганновер — Берлин. Наконец на исходе второго часа, потеряв терпение, они решили забрать свой чемодан. Посчитали, что Дагоберт просто испугался. Однако, когда они открыли крышку, то чемодана в ящике не оказалось. Это был шок. Никто ничего не мог сразу понять. Куда он делался? И только при внимательном рассмотрении обнаружили, что у этого ящика было съемное дно. А сам он стоял на канализационном люке, у которого была снята крышка. Значит, Дагоберт сидел внизу и ждал условленного часа? Потом услышал, как полицейские положили чемодан, подождал, видимо, немного, спокойно забрал его и скрылся.

Да, это была очередная явная промашка полицейских. Уж какими только эпитетами на следующий день не награждали их журналисты. Тогда же, в апреле 1993 года, на пресс-конференции для журналистов комиссар Берлинской криминальной полиции Артур Хайнс всячески оправдывался. Говорил, что они имеют дело с очень хитрым и изворотливым преступником. Вполне возможно, что он обучался технике взрывного дела у хороших специалистов в Советском Союзе… В подтверждение своих слов он продемонстрировал всем взрывчатое приспособление, обнаруженное полицией в одном из универмагов «Карштадта» в Берлине. Бомба Дагоберта была спрятана в атласный мешочек с известным всем изображением утенка Дагоберта Дака из мультфильмов Диснея. Правда, на вопрос, когда же полиция сумеет поймать этого гадкого утенка, Хайнс не мог дать однозначного ответа. Он только сказал, что полиция прилагает все усилия, и просил население об оказании помощи.

Да, в том, 1993 году Дагоберт чуть не стал национальным героем. Его хитроумные ходы, изобретательность доставили немало хлопот полиции и вызвали всеобщий интерес за рубежом. Что за человек скрывался под именем Дагоберт? В самом деле, не бывший ли он шпион КГБ? Правда, сам Арно от всей этой шумихи не имел ничего, кроме морального удовлетворения. Расходы его росли, а денег по-прежнему не было. И вот тут он услышал, что журналисты предложили ему за хорошие деньги дать интервью. Инкогнито. В любом удобном для него месте и в любое удобное для него время. Причем гонорар ему предлагали такой, который бы с лихвой окупил все его затраты. Но, напуганный столь пристальным вниманием к своей особе, Дагоберт не стал объявляться. Боялся ловушки. Знал, что полиция начеку и малейший неосторожный шаг стоил бы ему свободы. Он по-прежнему был настроен довести свое дело до конца, жаждал вынудить руководство фирмы «Карштадт» раскошелиться. И он готовит серию взрывов в универмагах городов Бремен, Билефельд. Но, несмотря на все его жесткие условия, на угрозы и звонки, никаких денег он так и не получил.

22 апреля 1994 года он решает снова напомнить о себе. Звонит руководству «Карштадта» в Берлине. И снова предлагает выдать ему полтора миллиона марок. Но, начав разговор, забылся. Не стал смотреть на часы. Он выпустил из виду, что за всеми близлежащими телефонами-автоматами ведется строгое наблюдение. Шли секунды… Он выдвигал новое условие. Деньги в пластиковом пакете положить… Он не успел закончить начатый разговор. Будка была уже окружена, вокруг стоял полицейский кордон, а у него на руках в один момент защелкнулись наручники.

Наблюдавшие за этой сценой пешеходы и представить не могли, что полиция наконец арестовала того самого знаменитого шантажиста, Дагоберта Дака. На этом теперь взрывы прекратятся, и руководство «Карштадта» может спать спокойно.

Арно не оказывал сопротивления и не пытался бежать. Он только грустно улыбался. Жаль, что так бесславно закончилась его борьба с толстосумами из «Карштадта». Его не победили, нет. Он просто просчитался.

Два года продолжался судебный процесс над Арно Функе. Два года беспрерывных разбирательств, сопоставлений, допросов свидетелей. Дагоберт во всем сознался и правдиво рассказал свою историю. Адвокаты просили присяжных принять во внимание состояние его здоровья. Ведь именно врачи приговорили этого, в общем-то, нормального и законопослушного человека к лекарствам и медицинским процедурам, именно они оставили его без перспектив на работу. Все это привело к тому, что он был просто вынужден стать преступником. Приговор присяжных оказался краток: за проведенную подрывную деятельность — в общей сложности он совершил пять взрывов с миллионным ущербом — Арно Функе получил девять лет тюрьмы.

Интерес к этому удивительному делу был настолько велик, что на него приехали даже представители Голливуда, которые решили сделать художественную ленту об этом необычном человеке. Причем для жизненной убедительности на роль Дагоберта решили пригласить не профессионального актера, а племянника Арно Функе, внешне очень походившего на своего именитого дядю.

Ограбление по-арабски

Район Берлина Шлахтензее считается одним из самых спокойных и респектабельных, в нем располагаются престижные виллы, солидные особняки, магазины модной одежды и банки. Здесь нет активного движения автомобилей и темп жизни размеренный, однообразный. Правда, однажды он был сильно нарушен, очень сильно, произошло, как считали некоторые журналисты, «землетрясение», и в центре внимания полиции оказался стоявший на улице Брайзгауерштрассе Коммерческий банк. Его здорово потрясли. На пятнадцать миллионов немецких марок. Но все по порядку.

Осенью 1994 года владелица модного салона «Бутик Изабель», который располагался рядом с Коммерческим банком, Эльке Аренс, внезапно почувствовала в полу какую-то странную вибрацию, к тому же в оконной раме чуть-чуть стали позванивать стекла. Никто ничего понять толком не мог. Начало землетрясения?

Женщина выбежала на улицу. Все вокруг было спокойно. Снова вернулась в салон и снова услышала этот неприятный гул. Не долго думая, она обратилась на метеостанцию. Там удивились звонку и рекомендовали связаться с полицией. Она позвонила в полицию. Какой-то мелкий чин настоятельно посоветовал ей посетить врача и проверить свое кровяное давление. Она была возмущена, говорила, что будет жаловаться вышестоящему руководству, что она… но тут вибрация неожиданно прекратилась, и Эльке прекратила бессмысленный разговор.

Через несколько дней, когда пошли дожди, тайна странной вибрации раскрылась — уложенная мозаичной брусчаткой площадка перед входом в салон «Бутик Изабель» неожиданно «поехала» вперед и опустилась на метр. Вот ужас. Настоящий паводок. Только теперь появились полицейские. Они оцепили место происшествия и вызвали представителей дорожного строительства. Эльке возмущалась, говорила о своем предупреждении. Ее, как могли, успокоили. Мнение строителей и полицейских было единым — ничего страшного не произошло, просто дождевая вода промыла в почве новый ход. Дело поправимое. Рабочие уехали за инструментами и материалом.

С противоположной стороны улицы за всей этой суматохой следили трое молодых парней, виновники провала, — это были немец Себастьян Фиррат и арабы Дерхан, Али и Музафар. Она через бинокль наблюдали за действиями полиции. Рассматривали каждого. Им казалось, что это полный провал. Конец всем долгим усилиям. Они поняли, что допустили ошибку, поднялись слишком близко к поверхности, не успели укрепить подземный ход, и вот результат. Если полицейские попросят строительных рабочих копнуть глубже, то произойдет еще один обвал, и рабочие сразу наткнутся на их подземный туннель, который проходил рядом. Приходилось ждать, какое решение примут полицейские.

А те решили задачу просто. Предложили рабочим засыпать яму песком, а сверху снова уложить фасонную брусчатку. Так те и поступили. Через два часа работы все стало на свои места. И площадка стала еще красивее, чем прежде, и главное, прочнее. Хозяйка модного салона ходила вокруг, все проверяла. Похоже, она была удовлетворена. Парни на другой стороне улицы облегченно перевели дух. Они тоже были довольны. Можно было продолжать свою работу. И трое молодых людей отправились к своим подземным работам.

…С курдом Али Ибрахимом немец Себастьян Фиррат познакомился в кафе. У него не оставалось денег, чтобы рассчитаться за выпивку, и тут подоспевший черноволосый симпатичный парень не только заплатил все по счету, но и предложил выпить. Они разговорились, и Себастьян поведал новому приятелю о своей нелегкой участи безработного. Али его внимательно выслушал. На следующий вечер они встретились снова, и Али, зная, что двадцатитрехлетний Себастьян уже несколько месяцев живет на пособие, предложил тому работу на стройплощадке. Вкалывать придется по пятнадцать часов, но зато и оплата, убеждал он, соответствующая.

Себастьян не долго размышлял. На социальное пособие — несчастные семьсот марок — безбедно прожить можно было от силы десять дней. А ему хотелось и выпить, и с подружкой погулять, и на автомашине покататься. В перспективе он мечтал приобрести себе мощный «БМВ», новую мебель и вообще зажить, как подобает современному преуспевающему белому человеку. Али обещал, что деньги ему заплатят достойные, на них можно будет купить и классный автомобиль, и шикарную мебель, и пожить по-человечески. Правда, он сразу предупредил: о стройплощадке никому ни слова. Там все трудятся без оформления, а деньги получают «кеш», налом по завершению объема работ. Его отвезут туда и привезут обратно. Главное — не суетиться и не особенно раскрывать рот. Станет своим человеком, его не обидят.

Это была странная поездка. В тот первый день Себастьяну предложили забраться на заднее сиденье «Форда-универсала» с затемненными окнами и по сторонам не смотреть. А еще лучше будет, если он опустит голову вниз. Машина долго петляла по городу, наконец у какой-то церкви она остановилась, и его пересадили в микроавтобус «Фольксваген» тоже с зашторенными окнами и снова попросили опустить голову вниз и не поднимать ее без команды. Когда ему разрешили выпрямиться, то машина стояла уже в закрытом гараже. Свет проникал сюда только сквозь тонкие щели запертых ворот.

«Будешь вместе с Али копать мне траншею, — с заметным акцентом сказал ему незнакомый темноволосый парень, когда Себастьян вышел из машины. — Меня зовут Дерхан, Али — мой брат, мы оба из Бейрута. Вместе с тобой будет трудится еще Музафар, он из Сирии. Платить буду за каждый метр. Учти, если хоть кому что скажешь, то пеняй на себя. Бери лопату, иди за мной, я покажу, где копать…»

Нормативы были жесткие, и сама работа оказалась изнурительной. Но Себастьян не спрашивал, что они копают и зачем. Лопатой, ломом и киркой вгрызался в горизонтальный шурф. Землю ссыпали в мешки, которые тащили по земляному тоннелю и уже в гараже грузили в микроавтобус. Стенки и потолок подземного хода укрепляли досками. Ворота гаража все время оставались закрытыми, на потолке горела только тусклая лампочка. Поэтому Себастьян не имел понятия, где находился. День за днем одно и то же — поездка в «Форде-универсале», затем пересадка в микроавтобус. И везде он ехал с опущенной вниз головой. И только в полутемном гараже ему разрешали распрямиться. Но что там он видел? Ему давали в руки лопату, он спускался в подземный туннель и начинал вкалывать до седьмого пота. Из редких разговоров Себастьян постепенно узнавал, что его новые друзья прибыли в Берлин из Дамаска. В далекой Сирии обучались в свое время военному делу, умели взрывать, стрелять, драться врукопашную. Вообще-то они готовили себя к террористической деятельности. Стали профессионалами в своем деле. Но их знания и умения почему-то не потребовались, и они отправились искать счастья на чужбине, в Европе. В Германии им пришлось заниматься торговлей автомобилями. И тут особых прибылей не сумели достичь, бизнес для новичков оказался трудным, особых барышей не принес. Им повезло, когда они встретились с хозяином. Он и предложил парням «поработать у него на стройке» — выкопать туннель. За большие деньги.

«У вас есть хозяин? — удивился ничего не подозревавший Себастьян. — А как его зовут?»

Братья усмехнулись.

«Калед, — лаконично ответил Дерхан. — Умная голова».

«А зачем ему этот туннель?» — не унимался Себастьян. Его новые друзья переглянулись. И рассмеялись. Они посовещались между собой на арабском языке, и Дерхан ввел немецкого друга в курс дела. Хозяин, которого они уважительно называли Каледом, нанял их, чтобы они прорыли туннель. В один богатый особняк. Точнее, в Коммерческий банк. Он на другой стороне улицы. По прямой до него метров сто с небольшим. Но им приходится рыть в обход, потому что мешают коммуникации и фундаменты жилых домов, а это уже сто семьдесят метров. Зато в банке они разживутся. Там много денег. Очень много. Им надо добраться только до подземного хранилища, вскрыть его пол, взять из ячеек содержимое — деньги, драгоценности, и отдать все хозяину. А он уж расплатится с каждым. Он щедрый человек. Они широко улыбнулись.

Будут деньги, исполнятся все желания.

Себастьян не хотел верить сказанному. Вначале подумал, что над ним пошутили, он ведь думал, что работает на какой-то стройке. Пусть частная, пусть хозяин не платит налогов, но он не собирался участвовать в противоправной деятельности. В Германии за такие штучки по головке не гладят. Он переспросил. Ему пояснили. Он участвует в строительстве подземного туннеля, который ведет в нижний бункер коммерческого банка, в котором находится четыреста индивидуальных ячеек. В каждой из них хранятся наличные деньги и драгоценности четырехсот вкладчиков. Если открыть всего десять ячеек, то можно обогатиться на всю жизнь. Немцы — богатые люди, и в этих ячейках у них лежит куда больше валюты, чем на счетах. Дело в том, что всех этих наличных денег и драгоценностей налоговая полиция не видит и о их существовании не подозревает. Вернее, подозревает, но взять не может. Банк хранит тайну вклада. Именно в таких ячейках многие скрывают свои левые доходы. Но войти в это помещение с улицы незнакомому человеку невозможно — надо предъявлять свою карточку, получать ключи. Процедура довольно сложная. Если же они сумеют незаметно прорыть ход, то вытащат из ячеек не меньше десяти миллионов. А может быть, даже больше. Тогда и он получит свою долю. Наличными. Теперь понял?

Себастьян понял, но не мог сразу все это переварить. Ему предлагают ограбить банк? Как же так? Пусть он безработный, пусть у него нет денег, но он никогда не думал о таком способе обогащения. Он не варвар. Знают ли они, что он сын полицейского, примерный парень, который всегда стоял на стороне законности и правопорядка?

«Если боишься, то можешь бросить, — жестко сказал ему Дерхан, заметив, что Себастьян загрустил. — Мы тебе заплатим за работу. Но если откроешь рот, то мы тебе его закроем». И он неожиданно вытащил из кармана револьвер.

Препятствие на пути возникло, как всегда, неожиданно и не вовремя. Они вплотную подошли к бетонной стенке. До банка оставалось еще минимум сто метров. Впереди ни одного здания не было. Откуда же она взялась? Такую ни лопатой, ни ломом не прошибешь. Послали на разведку Себастьяна. То вернулся и сообщил, что натолкнулись на бетонную стенку канализационного люка. Пришлось выгонять из гаража машину, имитировать поломку и под ней открывать крышку и обследовать сам люк. Ход вел в канализационную металлическую трубу диаметром всего шестьдесят сантиметров. В такой можно было передвигаться исключительно ползком. Да и то худому человеку и зажав нос от зловоний. Но главное, что труба проходила рядом с банком, значит, могла сократить путь. Это была обнадеживающая новость. Теперь, чтобы попасть в трубу, им предстояло еще обойти люк и углубиться на несколько метров. Снова каторжная работа…

Через два месяца они дошли до этой канализационной трубы. Дерхан принес новые инструменты: электродрели, металлорежущий станок, отбойные молотки. Они провели свет, вентиляционные шланги и приступили к вскрытию металлической стенки трубы. Да, дух стоял в ней отменный. По дну струилась какая-то коричневая жижа. Ничего не скажешь, канализация. Значит, следующие сто метров им предстояло ползти в ней на животе, тащить за собой лопаты, кирки, отбойные молотки, провода?

Силы и нервы у всех были на пределе. Хождение на четвереньках по подземному туннелю, затем ползание в канализационой трубе с мешками, наполненными землей, с инструментами и лампочками — туда, сюда — их доконало. Даже появление доски на роликах — скейтборд — не очень ускорило продвижение. Требовались крепкие помощники. Хозяин неожиданно разрешил сделать большую передышку. Пару месяцев никакой работы.

Все это время Себастьян отдыхал, готовил свою квартиру к приему новой мебели. Наконец ему позвонили и пригласили снова на «стройку». Теперь к ним прибавились еще два помощника — ливанец Виссам и глухой сириец Момо. Эти парни ни о чем не спрашивали, вгрызались в землю, как кроты, таскали мешки, как вьюченные животные. Работа спорилась, темпы значительно увеличились. До банка оставались считаные метры.

«Скоро ты потребуешься нам в качестве переводчика», — с улыбкой сказал Али Себастьяну.

«Для чего это?» — не понял его Себастьян.

«Мы нападем на банк сверху, — пояснил подошедший Дерхан, — и ты будешь вести переговоры с полицией».

«А почему именно я?» — снова удивился Себастьян.

«Потому что ты немец. Пусть они думают, что все дело организовали немцы. На лице у каждого будет маска. Они там, наверху, сразу все от страха на пол лягут».

«Я должен буду взять оружие?» — не совсем уверенно произнес он.

Дерхан покровительственно похлопал его по плечу.

«Бери пока лопату, идем в туннель. Там я все тебе объясню».

Разговор был долгим, теперь Себастьян понял свою роль. Все было совсем не так, как вначале рассказывали ему парни. Хозяин планировал напасть на банк сверху и взять заложников. Инсценировать настоящий захват банка. Дерзкий, вероломный. И пока наверху велись бы переговоры с полицией, пока доставали бы требуемую сумму, снизу Дерхан и Али вычистили бы подземное хранилище. А потом они все вместе убежали бы через свой ход. Времени у них будет вполне достаточно, чтобы уйти от полиции незамеченными.

Себастьяну стало ясно, что в случае неудачи он наверху вместе Музафаром, Виссамом, Момо и банковскими заложниками оставался бы в качестве откупного для полиции. В то время как Али и Дерхан, забрав добычу, смылись бы из города. Хороши друзья. Но ничего другого, как только согласиться с планом Дерхана, он не мог. Слишком большие силы были потрачены на этот туннель, слишком близка казалась цель — разбогатеть. Себастьян отгонял от себя все мысли о том, что его могли обмануть.

В субботу 24 июня неожиданно хозяин призвал его к себе. Это был настоящий босс, строгий, суровый, в темном костюме, в очках. Говорил он с акцентом. Показал карту, на которой был нанесен план улицы, домов и самого банка. Себастьян уже знал, что Калед — главный заправила, у него боевое прошлое, он сидел в берлинской тюрьме за торговлю наркотиками, за хранение оружия. Именно там, за решеткой, ему и пришла в голову эта мысль — прорыть туннель.

Теперь Калед посвящал в свой план и Себастьяна. Он говорил с ним доверительно, как с равным. Вначале показал оружие — пистолет-пулемет, два обреза, три револьвера и несколько ручных гранат — и десятки наручников.

«А зачем столько наручников?» — удивился Себастьян.

Калед усмехнулся.

«О них мы поговорим позже, сперва выбери себе оружие».

Себастьян остановился на револьвере.

«Молодец, — похвалил его Калед, — это самая удобная штука для нашего дела. И заряжать его просто. А потом крути себе барабан, и твоя жертва глаз не отведет от ствола. Это проверенный магический прием. Но стрелять не торопись!»

После того как вопрос с оружием был решен, приступили к обсуждению экипировки. У всех должны быть одинаковые спортивные костюмы, на лицах черные маски с прорезями для глаз и рта, а на голове бейсбольные шапочки. Руки в резиновых перчатках, на ногах кроссовки. И никаких разговоров между собой. Действовать быстро и бесшумно. Кроме того, за плечами будут рюкзаки. В них инструменты и продукты — вода, шоколад, бутерброды,

«Заложников надо кормить, — пояснил Калед. — Когда в суде они будут давать показания, то непременно вспомнят об этом», — неожиданно засмеялся он.

К банку они подъедут на «Фольксвагене», который Музафар «снимет» с одной из улиц. Остановятся перед входом, мотор выключать не будут. Пусть все думают, что на нем они собираются уехать. В машине будут четверо: Калед, Себастьян, Музафар и Дерхан. Виссам с ними не поедет, он получил другое задание. За руль посадят Музафара, он профессиональный водитель. Это сообщение несколько успокоило Себастьяна. Если главные исполнители окажутся тоже наверху, тогда его не оставят полицейским.

«Мы врываемся в зал, — продолжал Калед, — в это время охранников там нет. Ты размахиваешь револьвером и что есть силы со злостью в голосе кричишь: «Всем лечь на пол! Не двигаться, руки за спину!» Мы с Дерханом перепрыгиваем за стойку, собираем деньги, в общем, инсценируем настоящее ограбление. В это время внизу в туннеле Али и ливанец проломают потолок и приступят к очищению ячеек-сейфов. У них будет самая трудная работа — надо вскрыть их как можно больше. Там лежит наша главная добыча. После того как в зале все улягутся на пол, я, Дерхан и Музафар нацепим каждому наручники. Желательно затем каждого приковать к какой-нибудь мебели — к стулу, к столу, чтобы помешать передвижению. Теперь понял для чего наручники?»

Себастьян согласно кивнул головой.

«Нам надо тянуть время. Начнем переговоры с полицией. Ты напишешь письма и выдвинешь требования, что мы хотим машину и денег, несколько миллионов. Полиция начнет тоже тянуть время. Если они и выполнят наше требование, то не полностью. Будут играть с нами в «кошки-мышки» и готовиться к нападению, вызовут снайперов. Нам все это на руку. Мы повысим свои требования. Ясно? Пока они все это будут снова доставать, мы завершим операцию и уйдем через туннель. Теперь все понял?»

Себастьян все давно понял. Но на языке у него вертелся и другой вопрос. Если уйдут, то когда же рассчитаются с ним? Он пересилил себя и спросил:

«А сколько денег получу я?»

Калед внимательно посмотрел на него, покачал головой.

«На месте ничего не брать. Ни одной марки, ни одного украшения! — Он неожиданно повысил свой голос. — Все только в мешки. Расчет потом. Убежим, получишь сразу аванс. Несколько десятков тысяч. А через шесть месяцев, когда все утихомирится, и остаток. Понял?! Мы сами найдем тебя».

В то утро, 27 июня 1995 года, только что вышедший на пенсию Норберт Бухвальд решил на минуту заскочить в Коммерческий банк, чтобы познакомиться с новой сотрудницей, которой предстояло выдавать ему пенсию. День обещал быть солнечным и теплым. И настроение у Норберта было под стать — приподнятое. Уже находясь возле дверей банка, он заметил белый «Фольксваген», который неожиданно затормозил у тротуара. Норберта это несколько удивило — там же остановка запрещена. Но он не стал оборачиваться и вошел в зал, направился, как обычно, к знакомой стойке. Подойти к ней, однако, не успел. За спиной почувствовал какое-то движение и услышал громкий крик:

«Всем лечь на пол! Не двигаться, руки за спину!»

Он наконец обернулся и увидел в зале четверых людей в маскировочных одеждах. В руках у них были пистолеты, автоматы, гранаты.

«Повторяю! Всем лечь на пол, — снова раздался громкий крик, — руки за спину!»

Норберт почувствовал, как его толкнули прикладом в спину, и он невольно упал. Кто-то вывернул ему руки, и за его спиной защелкнулись наручники. Вскоре в центре зала на полу лежали примерно семнадцать человек — клиенты и сотрудники. Что происходило за стойкой, Норберт не видел, боялся оторвать голову от пола.

А в этот момент Себастьян, как было ему приказано, опустил на окнах жалюзи, Дерхан разбил наблюдательную телевизионную установку и вытащил видеокассету. Калед и Музафар щелкали наручниками за банковской стойкой.

Перед входом в банк, у самой двери Дерхан выложил несколько ручных гранат и дверь запер на ключ. Себастьян снова предупредил, что если кто шевельнется, то получит пулю. В операционном зале все сразу стихло.

Прошло несколько минут, и снаружи стало заметно движение. Видимо, кто-то успел сообщить в полицию. Возле белого «Фольксвагена» появились зеленые зарешеченные бронированные фургоны с полицейскими. Из них выскакивали люди в защитной одежде с длинными винтовками — снайперы. Улицу оцепили. Операция по освобождению заложников началась.

Теперь наступал черед действовать Себастьяну. Он помог подняться с пола секретарше, снял с нее наручники и стал диктовать письмо для полицейских, собравшихся возле банка. В письме он, как они уже договорились, выдвинул ультиматум — предоставить в их распоряжение автомобиль и семнадцать миллионов марок. Иначе заложников по одному будут убивать. Это письмо Себастьян передал одной пожилой женщине, которая жаловалась на боли в пояснице, и ее выпустили на улицу.

Шло время, полицейские ответа не давали. Тогда подняли с пола заместителя директора банка, тридцатитрехлетнего Армина Енде. Он прекрасно понял ситуацию и беспрекословно стал выполнять все, что приказывал ему Себастьян. По номеру 110 позвонил в полицию, представился и сообщил об ограблении Коммерческого банка в районе Шлахтензее. Но полицейский на другом конце провода никак на это сообщение не среагировал. Он ему просто не поверил и положил трубку. Снова звонок, и снова никакого результата. Но вот телефон неожиданно зазвонил сам. Себастьян сделал знак, и трубку снял Енде.

Утомительные переговоры

С ним начала разговаривать женщина. Она представилась сотрудницей полиции. Калед подсказал Себастьяну, что к делу подключили, видимо, психолога. В таких случаях так всегда делают, чтобы прощупать обстановку. Теперь по наводящим вопросам и ответам служащего они будут рисовать себе картину происходящего. Это как раз то, что им надо. Затянуть время, выдвигать несуразные требования и сбивать полицию с толку. Договорились тем не менее о сумме в семнадцать миллионов марок и автомобиле перед входом в банк. Если этого требования полиция не выполнит, то перед окном на глазах у всех будет застрелен первый заложник. Полицейские обещали все сделать, но к семнадцати часам.

Такой срок вполне устраивал Каледа и Дерхана. Им оставалось только ждать. И вот снизу раздался знакомый звук сверла — это в нижнем зале, где располагались индивидуальные ячейки-сейфы, в полу заработала дрель. Сейчас парни появятся там и начнется работа. Через несколько часов все будет кончено, и они смогут уйти. Но вот неожиданно звук сверла послышался и сверху. Себастьян с испугом посмотрел на Дерхана, а тот уставился на потолок. Значит, полицейские пробрались в здание и пытаются сверху просунуть видеокамеру или оружие? Дерхан несколько раз выстрелил в потолок. Жужжание прекратилось.

Зато внизу началось вскрытие ячеек. Это слышали все, кто лежал на полу, — этакое металлическое позвякивание и громыхание опорожняемых металлических ящиков.

Между тем заложники начали проявлять нетерпение. Они освоились с обстановкой, и теперь кто-то требовал, чтобы освободили его затекшие руки, кто-то захотел в туалет, третьему сделалось дурно, и он требовал себе лекарство.

Время тянулось медленно. Снаружи не было заметно никаких движений. Но все понимали, что полиция наверняка ищет выход из ситуации. В семнадцать часов истекал срок ультиматума. Ни денег, ни машины. Никакого письма. И тогда Себастьян, как и было обговорено заранее, посадил перед окном мужчину. Енде набрал номер полиции и сообщил, что если условия ультиматума не будут выполнены, то этому мужчине вначале прострелят ногу.

Себастьян выбрал самого толстого из заложников и подвел его к окну, хотел показать, что они не шутят. Если уж и придется стрелять то хоть в жирного, такому, как казалось Себастьяну, не так больно будет, и на нем все быстрее заживет. Полицейские пообещали все сделать, но к 19.30.

И снова томительно потянулось время. А внизу между тем полным ходом продолжалась работа, там очищали одну ячейку за другой. И только наверху все было «спокойно». Закованные заложники уже сидели на стульях и посматривали по сторонам. По телефону едва слышным голосом вел переговоры Енде.

И вот удача — ровно в 19.30 из зеленых бронированных автомобилей показались два полицейских. Они были полностью раздеты, в одних трусах, шли неторопливо, несли в руках пять черных пластиковых пакетов. Приблизившись к двери, положили их и также неторопливо ушли к машинам. Теперь Себастьян выпустил через дверь Енде, и тот забрал все пакеты. Их содержимое тотчас вывалили на стол. Это были деньги в банковских упаковках. Синие стомарковые банкноты и красные двухсотмарковые.

«Смотри, не спрятали ли они там микрофоны или еще какие гадости», — прошептал Дерхан на ухо Себастьяну. На столе куча денег — такого обилия Себастьян никогда не видел. Но, помня указание Каледа, ни одной пачки не сунул себе в карман. На деньги уставились и заложники. Дерхан и Себастьян начали их считать. Но при пересчете оказалось, что принесли им не семнадцать миллионов, как договаривались, а всего пять. Что ж, нашелся еще один повод затянуть переговоры, еще раз повторить свои требования. Главное, тянуть время, чтобы внизу безостановочно велась очистка ячеек.

И снова Себастьян приказал Енде позвонить в полицию и сказать, что они не освободят заложников и не покинут банка до тех пор, пока не будут выполнены все их требования. Теперь они поднимают свою «планку» — требуют принести им недостающие двенадцать миллионов, подготовить к вылету вертолет и оставить его на автобане, убрать оцепление перед входом в банк, чтобы они могли беспрепятственно пройти к своему «Фольксвагену».

Готовы выполнить все условия

По телефону полицейские согласились выполнить все требования. Но для этого им опять нужно время. Себастьян «переговорил» с Каледом, и они решили, что стоит подождать. Максимум до утра. Между тем Дерхан доложил Каледу, что из четырехсот ячеек внизу вскрыто уже больше двухсот. И набрали они, по приблизительным подсчетам, около десяти миллионов. Полностью готовы два мешка и два чемодана. Момо приступил к транспортировке денег.

Калед согласно кивнул головой и ушел проверить. Через некоторое время Дерхан сообщил Себастьяну, что Момо и Калед уже «в пути», они унесли с собой большую часть награбленного. Всем оставшимся предстоит покинуть банк около двенадцати ночи. До этого времени заложникам необходимо одеть на головы «спальные мешки» из бумаги, чтобы они ничего не видели и не слышали.

Уже за полночь Себастьян, Али и Музафар, водрузив на головы безропотных заложников «спальные мешки», осторожно, как кошки, вышли из темного зала. Спустились в подземное хранилище и через дыру в полу исчезли в своем туннеле. Помещение банка было свободно от грабителей и от части денег.

Прощальное ползание по туннелю, и вот наконец они в гараже. Поодиночке выглядывали наружу. Через улицу виднелись огни «неприятелей» — полицейских машин. Там оцепление, там группа быстрого реагирования, там снайперы. Все нацелены на банк, в котором никаких грабителей больше не было. Никого, кроме заложников. Ну не комичная ли ситуация? Но времени для смеха у них не оставалось. Банк они взяли без потерь. Теперь важно бесследно смыться и лечь на дно, как сказал Калед.

Поиск

Первым на другое утро проснулся Норберт Бухвальд. Его разбудил храп пожилой соседки слева. Ему удалось освободиться от бумажного пакета на голове. Вокруг было тихо. За окном уже светало. Он попробовал перевернуться, но ноги затекли. Он подал голос, но на него никто не откликнулся. Он закричал сильнее и неожиданно услышал ответ от подошедшего к нему толстого мужчины.

«Чего кричишь, похоже, что в банке никого нет, я уже давно прислушиваюсь и ничего не пойму: куда все делись?».

Зазвонил телефон. Норберт с трудом поднялся и ухитрился снять трубку и поднести ее к соседу. И тот радостным голосом прокричал:

«В банке никого нет! Бандиты, видимо, забрали все деньги и убежали. Освободите нас!».

Это был сюрприз. Полиция представить себе не могла, куда подевались грабители, куда могли они убежать, когда вокруг все было оцеплено тройным кордоном. Сквозь такой заслон мышь не могла проскользнуть. Тем не менее спецназ в маскировочных костюмах не сразу решился штурмовать пустое здание. Пришлось сделать еще несколько звонков.

Все объяснилось, когда полицейские ворвалась в банк и стали обыскивать все помещения. И только спустившись в нижнее, они обнаружили вскрытые ячейки и дыру в полу. Ушли через подземный ход? Но когда же они успели его выкопать? И где земля, где инструменты?

В это время Себастьян и его подельники находились уже далеко от места происшествия.

Конец

Взломщики многое учли, но все же недооценили опыт берлинской полиции и ее умение работать в экстремальных условиях. Сам подземный ход, который, по сведениям прессы, был признан уникальным сооружением, во многом сохранил следы всех участников ограбления. Во-первых, он привел к гаражу. Были подняты документы, и отыскался настоящий его владелец, который сообщил, кому он его сдал. Кроме того, в самом гараже были сняты отпечатки пальцев со всех имевшихся в нем предметов. Отыскался и белый краденый «Фольксваген». Остальное было уже делом техники.

Прошло ровно три недели, и первым взяли, как ни странно, Каледа. Он был в квартире один, готовился к отъезду. Чемодан с новыми носильными вещами, авиабилет до Бейрута. На вопросы полицейских он отказался отвечать. Ничего, кроме «я не знаю, я не участвовал», от него они не услышали. Но по отпечаткам пальцев установили, что и он побывал в гараже и в подземном туннеле. За ним последовал Момо. В его доме, помимо некоторых вещей, обнаружили спортивную обувь с частичками песка из туннеля. Момо не стал запираться, улики были слишком очевидны, и рассказал все, что знал. От него полицейские вышли на Себастьяна, который после ограбления получил от Каледа тридцать тысяч марок и успел купить новую мебель.

Все это время он отсиживался дома, расставлял софу, кресла и мечтал о том, как получит остаток заработанных денег и купит себе «БМВ». Правда, в душе у него не раз возникали сомнения. Получит ли? И сколько? По телевидению постоянно крутили сюжеты, показывали знакомый ему туннель, потом гаражи, наконец, «Фольксваген». Петля сжималась. За любую информацию об участниках ограбления полиция обещала пятьсот тысяч марок. Себастьян был уверен, что эта сумма была гораздо выше той, которую он мог получить от Каледа. Но свой остаток он так и не получил. Его забрали следом за Момо.

Итак, в тюрьме оказались Себастьян, Калед, Момо, Музафар и Тони. В бегах находились Виссам, который не принимал участия в ограблении, Али и Дерхан. Последние двое и унесли с собой всю добычу. Но неужели два полных мешка и два чемодана они оставили себе? Все себе? И ни с кем не поделятся? Ведь этой суммы достаточно, чтобы безбедно жить несколько лет нескольким людям. Ее сразу реализовать просто невозможно. Значит, скорее всего, деньги спрячут. Но долго ли марки пролежат в бездействии? Ведь им на смену уже идут новые деньги — евро?

В тюрьме Себастьян рассказал все. Только там он понял, какую совершил глупость, дав втянуть себя в эту аферу. И мало того, что не получил толком своих «заработанных денег», его эти бейрутские братья просто обманули.

Да, Дерхан и Али повели себя умнее, чем другие. Все деньги взяли себе и сразу ушли со своих старых квартир и никогда там не появлялись. В то время как другие остались почему-то на прежних местах. Позднее полицией было установлено, что в Ганновере за двадцать тысяч марок Дерхан купил «БМВ» и хотел паромом отправить его в Бейрут. Но полиция обнаружила эту машину и сняла ее с корабля. Вначале думали, что в ней скрывается часть добычи. Но тщательный обыск ничего не дал — «БМВ» оказался пуст.

Сведения Себастьяна были важны, но только в начале следствия. Полицейские не могли решить для себя важный вопрос — кто же был мозговым центром всего предприятия? Калед? По мнению экспертов, психологов, скорее всего, нет. Был еще и другой, который стоял над Каледом, который руководил и которому Дерхан и Али принесли все деньги. А Калед так, начальник для Себастьяна и Момо. Тот, другой, которого никто не видел, тот все время оставался в тени. И он, по всей видимости, стал владельцем всех пятнадцати миллионов. А остальные? Остальные получили по пятнадцать лет тюрьмы.

«Развратившая нацию»

Этот необычный музей, расположенный в самом центре Берлина, в районе Вильмельсдорф, рядом со сверкающей Курфюрстендамм, основала необычная женщина. Ее имя и фамилия — Беата Узе — горят ярким неоном над самим музеем. Они известны не только берлинцам, но и далеко за пределами Германии. Правда, отношение и к этому музее и к этой даме у многих абсолютно разнополярное.

Те, кто ее знал, говорили, что по натуре она была открытым, доброжелательным человеком. Те, кто не знал, а таких было большинство, утверждали, что все это маска, за которой она скрывала свои порочность, похоть и всяческий разврат. Потому все свои делишки проворачивала вдали от посторонних глаз. Чужая душа — потемки. И сегодня очень многие немецкие женщины уверены, что Беата Узе — источник зла, по меньшей мере эротический символ. И не случайно ее прозвали «порногенералом», «половым гангстером». А как можно иначе называть человека, который всю свою жизнь посвятил созданию сексуальных приманок для мужчин и для женщин? И у нее не было чувства стыда и чувства меры. Особенно в той сфере, о которой не принято говорить в приличном обществе. Ее эротическая торговая империя мало того, что развращала мужчин, превращала женщин в простой объект удовлетворения низменных чувств и похоти, еще создала в самом сердце Берлина «Музей эротики»! Короче, она виновата в разврате нации!

Беата Узе в 1930-е гг.

Но была и другая категория людей. Многие бизнесмены, политики, медики увидели в Беате Узе не простую эротоманку, а личность, сумевшую преодолеть многие преграды и научившую представителей обоего пола более внимательно относиться к проблемам чувственной любви. И ничего предосудительного в ее деятельности нет, она ведь помогала людям лучше познавать друг друга в интимной сфере. В любом случае она была первой в Германии женщиной, которая активно популяризировала секс и сделала на этом огромный капитал, который позволил ей создать настоящую империю эротики и секса — с кинотеатрами, видеопрокатом, почтовой рассылкой товаров во многие страны мира. В немалой степени благодаря ей в 1975 году в ФРГ был отменен запрет на порноиздания.

Разве могли быть в ее жизни какие-то загадки, тайны, необъяснимые поступки? Были. И немало. Однако начать следует с того, что Беата родилась нормальным здоровым ребенком и не страдала от каких-то пороков. Зато энергия у нее била через край. С самого раннего возраста она мечтала стать… летчицей. Откуда интерес к небу, к самолетам появился у восьмилетней девочки, которая воспитывается в семье врача и фермера и которая в глаза не видела летающих машин, сказать трудно. Виновата, очевидно, легенда об Икаре, которую ей рассказывали в детстве и которая произвела на нее столь сильное впечатление, что она сама смастерила крылья и прыгнула с крыши отцовского дома. Слава богу, не убилась. Но неудачное приземление отнюдь не отбило у нее охоты приобщиться к авиации и стать пилотом. Никакие уговоры родителей оставить эту бесплодную затею — девочек-летчиков не бывает — не смогли ее убедить. Она не захотела идти ни по стопам матери и становиться врачом, ни по стопам отца и перенять фермерское дело. Только летать!

Она родилась в 1919 году, когда авиация делала еще первые шаги, а уже в 1937 году отец отвел свою восемнадцатилетнюю дочь в спортивный летный клуб Рангсдорфа под Берлином. Через год она летала и даже делала первые незамысловатые фигуры в небе. В летном клубе были шестьдесят курсантов: пятьдесят девять мужчин и одна девушка — Беата Кестлин. Ей нравилось мужское общество, среди летчиков она не испытывала никаких комплексов. Вскоре ее приглашают выступать в международных соревнованиях за Германию в «иностранном ралли» в Бельгии. И она занимает первое место в гонках. Второе место она завоевывает в соревновании по прицельной посадке и третье место в соревновании по точности полета. Это ли не успех? Она решает связать свою судьбу с самолетами навсегда. В возрасте 19 лет в качестве пилота-испытателя трудится на предприятии по производству самолетов «Фридриха». И вот главное признание — ее приглашают работать на киностудию UFA, где она получает должность пилота-дублера. Все свое время Беата проводит либо на земле возле самолетов, либо в воздухе за штурвалом. Там же, на берлинском аэродроме, она встретила свою первую любовь — инструктора по воздушному пилотажу Ханса Юргена Узе. Но родители не дают согласия на этот брак. И только перед самым началом Первой мировой войны, перед нападением Германии на Польшу они наконец вступают в брак. Война заметно изменила распорядок жизни Беаты Узе. Ее муж отправляется на фронт, а она вынуждена оставаться на земле — вылеты спортивных самолетов запрещены. Чем заниматься? Ей скучно жить в маленьком домике в Рангсдорфе, ей нужна деятельность, ей нужны самолеты. И она принимает предложение люфтваффе о работе в эскадрилье по перегону самолетов. И осваивает новые типы боевых машин — юнкере, мессершмитт. В 1943 году у нее рождается сын Клаус. А два года спустя в авиакатастрофе погибает муж. Несмотря на тяжелую потерю, она не оставляет самолетов и перегоняет их на фронт. В самом конце войны, в апреле 1945 года, стремясь избежать гибели и плена, вместе с сыном и служанкой улетает из поверженного, разбомбленного Берлина. Она сама сидит за штурвалом самолета и под огнем зениток, артиллерийских пушек ведет перегруженную машину на запад и успешно сажает ее в северном Фризленде. Но избежать плена ей не удалось. Она попала к британцам. К ней отнеслись снисходительно — женщина-пи-лот? К тому же мать? Это похвально. Отпустили в конце 1945 года. Она вернулась в небольшой северный городок Фленсбург на берегу Балтийского моря, с фьордами и пляжами. Ни работы, ни денег, ни родственников. Чем заниматься? Как летчику люфтваффе вождение самолетов ей было запрещено. А она ничего больше не умела делать. На какие средства существовать? Она перебивается мелкими заработками, занимаясь продажей товаров на черном рынке. Ходит из дома в дом, предлагает женщинам незамысловатые изделия для домашнего обихода и разговаривает со многими. И почти ото всех слышит жалобы: вот вернулись мужчины с фронта, тут же возникли проблемы — как не забеременеть, в это тяжелое послевоенное время заводить детей — слишком дорогое удовольствие. Противозачаточных средств нет. Аборты запрещены. Как быть? У кого спросить совета? Спрос рождает предложение. Все эти разговоры заставили Беату вспомнить наставления своей покойной матери-врача — у каждой женщины есть свой цикл, они, в принципе, схожи, если соблюдать гигиену и учитывать «пустые» дни, то можно не опасаться беременности. На эту тему есть монография… И Беата вспомнила эту тоненькую книжицу, ее написал доктор Кнаус-Огино. Ей удалось достать брошюру, она ее старательно перепечатала на машинке, а потом решила размножить. Но в типографии за печать у нее запросили не деньги, нет, а два килограмма сливочного масла. Где его достать? Беата обладала настойчивым характером, она уже видела цель, и на этом пути никакие препятствия не могли ее остановить. Масло она достала, брошюру в типографии под названием «Сочинение Икс» напечатали в количестве десяти тысяч экземпляров. Осталось только разослать их по известным адресам. И вот первый успех, все брошюры разошлись, ни одной не осталось. До конца 1947 года было распространено 32 тысячи экземпляров. У Беаты появились деньги. Теперь она знала, на каком поприще сосредоточить свои усилия. В медицинской библиотеке перечитала все книги, связанные с беременностью, с браком, с влечением мужчин к женщинам и наоборот. Из всего этого багажа знаний о половых чувствах она извлекала самое необходимое и изготавливала собственные изделия — книги, брошюры. В 1951 году она становится владелицей фирмы под названием «Товары почтой Беаты Узе». Впервые в ФРГ на продажу по рассылке предлагаются презервативы и книги о «Гигиене брака». Причем некоторые интимные вещицы изготавливаются с особым шармом. Эксклюзив! Фирма еще очень маленькая, в ней работают всего четырнадцать человек. В этот же период становления фирмы она нашла человека, с которым решила связать свою судьбу, это был Эрнст Вальтер Ротермундт. Вместе они прожили двадцать три года. Беата поменяла фамилию, вскоре родила сына Ульриха, но настоящего семейного счастья так и не нашла — муж оказался большим эгоистом, очень любил себя, но еще больше любил внебрачные связи. И молодых красоток он находил повсюду, куда бы ни приезжал. И все эти годы Беата трудилась в поте лица, несмотря на выходки своего супруга. В 1962 году во Фленсбурге сенсация — впервые в небольшом северном немецком городке открыт «Спецмагазин гигиены брака», по сути, первый в мире секс-шоп. Конечно, были возмущенные бюргеры. Конечно, начались протесты. Но со временем все улеглось. И у нее появились постоянные клиенты. В магазине, так же как и в каталоге Беаты, предлагались такие товары, которые якобы относились к «гигиене брака». Каждый понимал это по-своему. Отсюда заявления в полицию, отсюда звонки в магистрат от возмущенных граждан, которые требовали прекратить торговлю противоестественными вещицами. Они требовали наказать владелицу порнографического магазина. Ее адвокаты только тем и занимались, что разбирали жалобы, анонимные и адресные послания и заявления, старались не доводить дело до суда. Но избежать судов не удалось. Всего до 1992 года против фирмы Беаты Узе было подано свыше 2000 исков. Более того, Беате Узе приходится пережить дискриминацию и другого рода: биржевое объединение немецких книготорговцев отказывает в членстве ее издательству «Штефенсон». Опять-таки по причине «нравственных соображений». Члены теннисного клуба Фленсбурга не хотят принимать ее в свой элитный клуб, опять по тем же причинам. Пуританские взгляды, церковные запреты еще были широко распространены в германском обществе начала шестидесятых годов. Существовал, например, такой закон, согласно которому, интимные отношения между мужчиной и женщиной, не состоящих в браке друг с другом, квалифицировались как «развратные действия». Этот закон датировался 1919 годом, и никто его не отменял. Но, несмотря на все происки, фирма Беаты Узе, которая официально называлась вполне благопристойно: «Торговля по каталогу Беаты Узе — «Гигиена брака»», процветала и приносила неплохой доход. Да и сама Беата значительные средства жертвовала на разного рода благотворительные дела. Конечно, в начале шестидесятых годов никто и думать не мог о вибраторах, о резиновых куклах, о порножурналах. Но постепенно с расширением номенклатуры изделий, с запросами, которые выдвигала мужская часть общества, изменялся и состав изделий торговой фирмы Беаты Узе. С мужем она разошлась и свое свободное время использовала для развлечений и спорта. Она может купить себе самолет, она может снова летать и отправляется на Багамы. Там нанимает профессиональных ныряльщиков-аквалангистов, которые обучают ее нырянию с аквалангом. И вскоре в этом деле достигает значительных показателей, опускается на глубину до 30 метров. Но одиночество ее угнетает. Ей нужен напарник. Ей нужен партнер, ей нужен, в конце концов, мужчина. И она нашла его там же, далеко на юге, на Багамах. Это был двадцатисемилетний афроамериканец, учитель из Нью-Йорка, спортсмен, высокий, крепкий, атлетическая фигура. И пятидесятидвухлетняя Беата, как маленькая девочка, влюбилась в черного атлета. Он был ровесником ее старшего сына. Но разница в возрасте не мешала этому союзу. Наконец-то она смогла отомстить своему бывшему мужу. А тот, испытывая ревнивые чувства, давал всякого рода грязные интервью в прессе, которые порочили его бывшую жену. А фирма продолжала процветать, в 1966 году ее годовой оборот достиг значительной суммы — 18,5 миллиона марок ФРГ. Все новые и новые секс-шопы, эрос-центры открывались в Берлине, в Гамбурге, во Франкфурте. Торговая марка «Беата Узе» становилась символом современного радостного секса. Женское белье, специальные приспособления для мужчин и женщин, студийные художественные съемки, эротические журналы — все становилось атрибутом повседневной жизни Германии, еще одним выражением раскрепощенности немецкого духа и тела, ее экономического чуда. В скором времени фирма Беаты Узе была признана крупнейшей на всем северогерманском пространстве. В 1968 году американский мужской журнал «Пентхаус» назвал Беату Узе «величайшей в невыразимом»… Вполне естественно, что ее роман с негром, длившийся почти десять лет, приковывал к себе внимание публики, и газеты, журналы, угождая вкусам общества, смаковали подробности. Они путешествовали по всему миру, добрались до Полярного круга. Спортивный самолет «Сессна-172», за штурвалом которого сидела Беата, побывал во многих странах Европу и США. Беата была на вершине блаженства. Журналистам она заявляла: ни возраст не помеха любви, ни любовь не помеха возрасту. Правда, она видела, что ее внешность уже несет отпечаток лет, отпечаток переживаний. И решилась на крайность — отправилась к пластическим хирургам. Хирург Петер Поль, который проходил обучение у лучших эскулапов пластической хирургии в Рио-де-Жанейро, сделал Беате большой лифтинг. Беата получила новое, омоложенное лицо. Без морщин, без мешков под глазами. Правда, ее отношения с Джоном к этому времени уже дали трещину. Сказались в конце концов и возрастная разница, и различие интересов, и бытовая удаленность друг от друга. Его не устраивала жизнь в скучном провинциальном Фленсбурге, а она не могла жить в шумном, говорливом Нью-Йорке.

В 1983 году она ложится на обследование, и врачи находят у нее рак желудка. Другая бы женщина на ее месте предалась отчаянию, испытала бы шок. Но не такая была Беата. Она соглашается на операцию. Желудок вырезают. Его заменяют остатками кишки. У нее строжайшая диета, надо беречь себя, а она в 75 лет сдает экзамен на водолаза. У нее вырезают другие злокачественные образования. Ей надо лежать, отдыхать. Но не такой у нее характер. Беату снова обуревают новые идеи, новые планы. Она занята новым проектом, она на пути к осуществлению еще одной давней мечты — в 1996 году открывает в Берлине музей эротики Беаты Узе. Это было ее последнее детище.

Беата Узе — «порногенерал»

Когда в 1989 года Беате исполнилось семьдесят лет, один депутат бундестага от партии христианских демократов выступил с предложением о вручении ей государственной награды. За что? За «освобождение сексуальности от табу», за выход эротики из подполья. Было над чем поразмышлять. Мнения, как всегда, разделились. Победило мужское большинство. И ее вклад в сексуальное просвещение немецкой нации, вклад в развитие секс-индустрии был отмечен. В том же 1989 году ее наградили федеральным крестом за заслуги. Смягчились и нравы жителей Фленсбурга. В 1999 году она стала почетным его жителем. Конец у этой необычной женщины оказался более чем банален. Она простудилась, подхватила воспаление легких. С постели встать уже не могла. Сказались все-таки перенесенные операции, ослабившие ее организм. И эта не очень-то опасная болезнь после всех перенесенных неожиданно свела ее в могилу. Она умерла в 2001 году.

Метания бывшего генсека

Роста среднего, в лице ничего выдающегося. Голос к тому же скрипучий, старческий. Да, на носу квадратные очки. На плакатах он застыл молодым, со слащавой улыбкой на губах. Его портреты красовались на афишных тумбах, в витринах магазинов, к празднику пестрели в толпах демонстрантов. Правда, последние годы генерального секретаря на руках уже не носили. Эта практика отпала.

Потому что последние годы его правления были просто провальными. В стране почти свободное хождение получила западная марка, восточная марка теряла свою покупательную способность. Из страны убегали все больше высококлассных специалистов. Обычные туристы ГДР, попав за рубеж, тотчас отыскивали посольства ФРГ и просили о политическом убежище. Мы ваши, мы немцы, согласны на любую работу, лишь бы не возвращаться. Уровень населения — с 17 миллионов в 1949 году снизился до 16 миллионов в 1989 году. В народе над ним не стеснялись смеяться, передразнивали его визгливый голос, рассказывали анекдоты. Но старевший генеральный секретарь ЦК СЕПГ, глава ГДР Эрих Хонеккер, родившийся в далеком 1912 году, не хотел понимать, что к концу двадцатого века срок его деятельности как главы партии и государства истек давно и окончательно. Он категорически с этим не соглашался. Он был против перемен в политической, экономической и культурной жизни своей страны — Германской Демократической Республики. Не хотел ничего слушать о сближении с Федеративной Республикой Германия. И отчаянно сопротивлялся всяким «перестройкам» с востока, не очень жаловал высказывания Михаила Горбачева. Запретил распространение советского журнала «Спутник». И Советский Союз, свою опору и поддержку, стал подозревать в подстрекательстве и ущемлении власти. Он возбуждал в народе неудовольствие и желание избавиться от него самым решительным образом. Но…

Эрих Хонеккер

По-прежнему темно-синие «Вольво», изготовленные в Швеции по спецзаказу, подвозили старца демагога к парадному входу ЦК СЕПГ — фрагменту бывшего кайзеровского дворца на площади Маркса-Энгельса. В 1918 году с балкона этого, когда-то красно-золотого дворца, с завитушками в стиле французского барокко, возбуждал толпу своими пролетарскими лозунгами Карл Либкнехт. Говорил о величии начавшейся революции, о ее перерастании в социалистическую. Ура!!!

Но массы ему не очень поверили. Либкнехта убили, и история покатилась в буржуазном направлении. Другой, еще больший демагог, величавший себя фюрером всей Германии, подхватил историю и повернул ее в свое, националистическое русло. Получился полный крах. После бомбежек 1945 года от кайзеровского дворца осталась одна стена с этим балконом. Ее не стали убирать. Фрагмент, по мысли новых идеологов-пропагандистов, должен был символизировать преемственность идей социалистической революции. Для подкрепления этой идеи к фрагменту стены с балконом пристроили свой бесхитростный квадратно-бетонный партийный дворец. Туда вселилось партийное руководство. Вначале Вильгельм Пик и Отто Гротгеволь, их сменил Вальтер Ульбрихт, а его отправил на заслуженный покой Эрих Хонеккер. И с 1971 года по 1989 год — без перерыва, изо дня в день отдавал все силы строительству первого на немецкой земле социалистического государства. И тоже ничего путного из этого не вышло…

Часовые отдавали ему честь, шаркавший генсек на лифте поднимался к себе в кабинет. Бесконечной вереницей между этажами продолжали двигаться лифты без дверей, прозванные почему-то на итальянский манер «патер ностра», по ковру скользили референты с папками. Партийцы по демократической традиции называли друг друга на «ты». Все как всегда. В своем кабинете под портретами Маркса — Энгельса восседал Эрих Хонеккер и ждал доклада от членов Политбюро… Телевидение ГДР изо дня в день демонстрировало его в кругу таких же, как и он, постаревших и поседевших членов Политбюро, которые дрожащими руками брали из бархатной коробочки ордена и медали, цепляли их на пиджаки, целовали по-брежневски друг друга и клялись друг другу в верности делу марксизма-ленинизма и строительства социализма.

Он не был богатым человеком. Он ничего не крал и ничего особенного не накопил. У него не было никакой недвижимой собственности. Аскет по натуре, привык довольствоваться малым. Принципы обобществления для него были важнее самой жизни. Вот их он и проводил в жизнь. Заставлял всех жителей ГДР придерживаться этих самых партийных принципов. А настоящая жизнь проходила мимо. Конечно, его нельзя сравнивать с такими убогими и примитивными личностями типа диктатора Чаушеску. После Вальтера Ульбрихта он был прогрессивный, мыслящий партийный функционер. Но, увы, со временем законсервировался, стал заложником собственной идеологии и превратился в простой тормоз.

Эрих Хонеккер родился 25 августа 1912 г. в Нойкирхене, земля Саар, в семье шахтера Рурского угольного бассейна. Отец был членом социал-демократической партии, а после образования коммунистической партии стал коммунистом. Естественно, сыр пошел по стопам отца. В 10 лет он активный член детской коммунистической организации: участвовал в митингах, распространял прокламации, собирал пожертвования бастующим шахтерам, голодающему населению Советской России. После окончания школы учился кровельному делу. В 17 лет он уже настоящий коммунист, борец за правое дело. Через год его направляют в Москву на курсы Коминтерна. Там вместе с чехами, словаками и поляками он учился партийному делу, осваивал производство — работал сварщиком на заводе, в составе интернационального отряда строил Магнитку. Он видел как проводилась сталинская коллективизация, как осуществляли борьбу с кулачеством. Вернувшись из Москвы, молодой Хонеккер становится профессиональным партработником.

Но с приходом к власти лидера нацистов Адольфа Гитлера пришлось уйти в подполье. В декабре 1935 года гестапо вышло на след подпольщиков и арестовало почти весь партийный штаб, включая и Хонеккера. Приговор оказался суровым — 10 лет каторжной тюрьмы. С 1943 года в составе тюремных бригад Хонеккер работал в Берлине на расчистке завалов после бомбардировок американской и британской авиации. В марте 1945 года совершил побег, прятался от гестапо в квартире надзирательницы женской тюрьмы Лотты Грунд, на которой женился в конце войны, скрыв некоторые обстоятельства ее биографии. Да и сам он помалкивал о том, что ему, чтобы выжить в тюремных условиях, приходилось порой сдавать своих товарищей. Он стучал. По-немецки «пел». Но об этом стало известно уже гораздо позже и по понятным причинам замалчивалось. Хонеккер возглавил работу с молодежью в советской зоне оккупации. И вновь его направляют в Москву на учебу — на этот раз в Высшую партийную школу. После возвращения Эрих занялся партийной работой, активно участвовал в строительстве первого социалистического государства на-немецкой земле — Шлет руководил немецким комсомолом, в 1958 году стал членом Политбюро и секретарем ЦК СЕПГ по вопросам безопасности, налаживал службу тайной полиции — Штази. Основная его забота — не допустить массового ухода людей в Западную Германию. Начиная с 1949-го по 1961 год из ГДР бежали 2,7 млн человек. Во время XXII съезда КПСС первый секретарь СЕПГ Вальтер Ульбрихт предложил Хрущеву захватить Западный Берлин… с помощью советских танков. Никита Сергеевич, который еще не совсем выжил из ума, не под дался на авантюру. Был изложен второй план — отгородиться от Западного Берлина каменной стеной. Этот план оказался приемлемым. И Хонеккер, как секретарь ЦК по вопросам безопасности, лично руководил возведением стены. Построили ее очень быстро, буквально в считаные дни. Короче, к концу августа 1961 года Западный Берлин оказался в кольце. Все входы и выходы были перекрыты. И тогда он отдал приказ — открывать огонь по перебежчикам. С 1961 года по 1989-й были застрелены свыше 200 человек. И все последующие годы своей власти Хонеккер не уставал повторять: «Стена простоит еще сто лет, пока не будут устранены причины, обусловившие ее возведение». Выстрелы не прекращались…

После смещения Ульбрихта в 1971 году Хонеккер становится, по сути, единовластным правителем, в 1976 году он к тому же занял пост председателя Государственного совета ГДР. И в условиях партийного социализма начал создавать «экономическое чудо». Энергия и сырье поступали из СССР, в ГДР они преобразовывались в растущий валовый внутренний продукт, который частично возвращался в СССР в виде товаров народного потребления. Всему миру демонстрировались преимущества социалистического способа хозяйствования. Посыпались награды, на его груди все меньше оставалось места для орденов. Почти перед своей смертью Леонид Брежнев в 1982 году присвоил Эриху Хонеккеру почетное звание «Герой Советского Союза» и вручил орден Ленина и медаль «Золотая звезда». Брежнев умер, а Хонеккер в тайне от всех на всякий случай построил под зданием Госсовета бункер. Шесть метров в глубину. В комнаты провели вентиляцию, прорыли 30-метровый подземный туннель. Появился выход во двор, где на всякий случай дежурили темно-синие правительственные «Вольво». Перестройка в СССР вызвала у него раздражение. Он не понимал, чего этим хочет добиться Горбачев. Развала социалистической системы? Так оно и произошло. Кризис его власти достиг своего пика в 1987 году, когда во время рок-концерта под стенами Рейхстага при попытке перейти границу вспыхнули массовые беспорядки. 40-летие ГДР в 1989 году проводилось в атмосфере манифестаций по всей ГДР. Горбачева в Берлине встречали с мольбами и криками: «Горби, помоги нам!» 18 октября Политбюро ЦК СЕПГ сняло Хонеккера со всех руководящих постов, а в ноябре рухнула и знаменитая Берлинская стена. Германия стала единой. В январе 1991 года восточногерманская прокуратура предъявила Хонеккеру обвинение в государственной измене, в злоупотреблении властью, в хищении социалистической собственности в особо крупных масштабах и коррупции. На помощь пришли военные. 3 апреля 1990 года солдаты Западной группы советских войск, дислоцированной в ГДР, по приказу министра обороны СССР Язова тайно перевезли Хонеккера с супругой в советский военный госпиталь Беелитц под Потсдамом. 10 августа 1990-го Хонеккера обязывают явиться в суд. 13 марта 1991 года супругов Хонеккеров опять-таки тайно на вертолете из советского военного госпиталя переправляют на один из армейских аэродромов, а оттуда военно-транспортным самолетом — в Москву. Но Хонеккеру получить в России необходимое политическое убежище не удалось. После подавления путча в СССР 1991 года, в котором были замешаны все его друзья и покровители — Крючков, Янаев, Язов — и последующего запрета КПСС Москва отказывается иметь дело с опальным Хонеккером. 10 октября 1991 года министр юстиции РФ Николай Федоров передал Хонеккеру официальное требование покинуть территорию России.

И снова в дорогу. Сперва в дипломатическую машину и на улицу Юности, там располагалось чилийское посольство. Хонеккеру предложил помощь его прежний друг Клодомиро Альмейда, тогдашний посол Чили в России, который в свое время более десяти лет прожил в ГДР в эмиграции. Но правительство Чили отказывает Хонеккеру в политическом убежище. Свыше шести месяцев, до июля 1992 года, Хонеккер жил «нелегально». Его приютили в чилийском посольстве. Но как только Альмейду отозвали домой, в Чили, настал час прощания и для Хонеккера. Его под сопровождением российских охранников посадили в самолет и отправили спецрейсом в Берлин. Там его сразу арестовали. В следственной тюрьме он просидел менее полугода. Освободили его по болезни. Обострившийся рак печени давал себя знать. По гуманным соображениям его отпустили на жительство к дочери в Чили. Так он и скончался 29 мая 1994 года. На его похоронах играли «Интернационал», а гроб был покрыт флагом ГДР, уже не существовавшего государства.

Спортивные обманщики

В 2000 году в криминальном суде района Берлина Моабит состоялся судебный процесс, который продолжался не один год и привлек к себе внимание спортивной общественности всего мира. На скамье подсудимых оказались двое известных в мире спорта людей — бывший президент Немецкого спортивного союза ГДР, один из самых популярных спортивных деятелей двадцатого века Манфред Евальд и его сподвижник Манфред Хеппнер, который с 1974 года руководил специальной медицинской группой «Бюро поддержки спорта». Евальд, главная фигура на процессе, как выяснилось, з годы национал-социализма был членом гитлерюгенда и НСДАП с 1944 года. После окончания войны «перекрасился», сделал карьеру в компартии Германии, позже — в СЕПГ. С 1948 по 1952 гг. он — секретарь немецкого спортивного комитета, с 1952 по 1960 гг. — председатель Государственного комитета по физической культуре и спорту при Совете министров ГДР, затем президент спортивного союза. За выдающиеся заслуги перед отечеством был удостоен высшей государственной награды ГДР — ордена Карла Маркса, к которой прилагались 20 тысяч марок премии. Но о фашистском прошлом Евальда на суде речь не шла, речь шла о другом — с 1963-го по 1988 год он возглавлял спортивное движение в Восточной Германии. За это время атлеты первого социалистического государства на немецкой земле завоевали на Олимпийских играх 197 золотых, 178 серебряных и 167 бронзовых наград. Такого успеха не удавалось достичь ни одному спортивному функционеру. В чем секреты столь выдающихся показателей? Как удавалось находить и готовить уникальных спортсменов? И почему Евальд оказался на скамье подсудимых? Начнем с того, что программа подготовки спортсменов в ГДР была настоящей государственной тайной за семью печатями, абсолютно закрытой для непосвященных, ибо дела по этой программе творились не всегда законоугодные. Эту тайну не могли разгадать ни в семидесятые, ни в восьмидесятые годы годы прошлого века. Пловчихи, бегуньи, прыгуньи, велогонщики из ГДР били мировые рекорды и регулярно поднимались на верхнюю ступеньку пьедестала почета. Мужчины несколько отставали от женщин, но также держались на высоте. Спортсмены из Германской Демократической Республики нацеливались только на олимпийское золото, только на мировые достижения. Их появление означало победу, нередко вносило смятение среди других спортсменов. Журналисты из ГДР объясняли столь стремительный взлет спорта в своей стране особой системой отбора талантливых детей, особой системой воспитания и тренировок. Пресса ГДР того времени в пропагандистском угаре утверждала, что все дело в государственном управлении, в социалистическом подходе к воспитанию, в массовом характере развития спорта в республике, в поиске одаренных молодых людей, которых буквально чуть ли не с пеленок привлекают к занятиям спортом. Все достигнутые высокие результаты объявлялись проявлением преимуществ социализма перед капитализмом. Дело доходило до того, что тренеры сборной ГДР отказывали своим близким друзьям, коллегам по спорту — советским руководителям, не хотели делиться своими особыми методиками. Не подпускали даже близко к тренировкам, а самим спортсменам запрещали говорить на эту тему. А были ли эти секреты на самом деле? Разоблачения начались после объединения двух Германий. Началось все с того, что те самые спортсменки и спортсмены бывшей ГДР, которые били мировые и олимпийские рекорды, с возрастом почувствовали недомогание. Некоторые просто стали инвалидами, с годами у них неожиданно начались разного рода мутации в организме, менялся вес, появлялась чрезмерная волосистость, тело делалось чужим, непослушным. В чем причины? Разбирались не только медики, но и криминалисты, юристы, психологи, политики. И постепенно выяснилась целостная государственная система поддержки спортсменов, использовавшая в своей уникальной методике в значительном масштабе специальные медицинские препараты. Кроме того, на суде удалось установить еще одну истину — свыше ста тысяч спортивных функционеров по всей стране в той или иной степени были связаны с Министерством госбезопасности ГДР, которое поручало им проводить в жизнь линию партии и правительства на достижение только высоких рекордов и следить за поведением спортсменов, корректировать его. Но период рекордов давно кончился и наступила печальная развязка. Для всех — для рекордсменов и для их хозяев. С конца девяностых годов двадцатого века в суды Берлина посыпались жалобы на высших спортивных руководителей прежней ГДР. Свыше ста сорока бывших рекордсменов ГДР поведали миру о том, как проходили их «специальные» тренировки, как укрепляли им мышечную систему, как накачивали разного рода пищевыми добавками, которые на самом деле были стероидными анаболиками. В ходе судебного разбирательства с показаниями выступили пловчихи Симона Махалетт, Уте Краузе, Рика Нойманн и многие другие. Они утверждали, что тренеры давали им различные стимуляторы. В том числе были и некие витаминные добавки. Тренеры не предупреждали о возможных последствиях приема этих препаратов. Судьи убедились в том, что применение запрещенных препаратов происходило не по инициативе спортсменок, а по строгой рекомендации других лиц, их тренеров, врачей и руководителей, которые своим подопечным не сообщали о последствиях применения допинговых препаратов. Именно на этом настаивала 39-летняя Симона Махалетт.

Она рассказала суду, что впервые столкнулась с допингом в возрасте 14 лет. Она не имела ни малейшего понятия, что ей предлагалось. Все полагались на авторитет руководителей, которые желали своим спортсменкам только добра. Так, она принимала некое «поддерживающее средство» для улучшения спортивных результатов. Как рассказала об этом сама спортсменка, тренер, выдавая препарат, говорил как об особом поощрении. «Но ни я, ни мои родители, — отмечала Махалетт, — не были проинформированы относительно последствий применения этих препаратов». Ей вторила другая ведущая пловчиха ГДР, Уте Краузе. «Мое тело неузнаваемо изменилось, — свидетельствовала она, — я стала чувствовать его как нечто чуждое». В результате применения гормональных препаратов у нее изменилось тело, увеличился вес, формы стали другими, какими-то мужеподобными. У Рики Нойманн, обладательницы трех золотых медалей Московской олимпиады—80, которая впервые стала принимать допинг в 12-летнем возрасте, появились постоянные сердечные недомогания. Она уверена, что все это следствие применения допинга. Согласно мнению суда и прокуратуры, оба подсудимых, и Манфред Евальд и Манфред Хеппнер, оказались виновными в нанесении тяжелых телесных повреждений в 142 случаях. Именно они возглавляли разработанную ими же систему распределения допинговых средств, в частности, изготовлявшегося препарата «орал-туранабол». Именно эти средства применялись в отношении несовершеннолетних спортсменов, негативно воздействовали на неокрепший организм. Манфред Хеппнер лично определял количество выдаваемых необходимых «витаминных препаратов». Как было доказано на суде, ежегодно около 20 тысяч спортсменов ГДР получали эти препараты в дозах, наносивших непоправимый вред здоровью. Некоторые препараты специально для повышения активности спортсмена выпускало предприятие в городе Йена «Йенафарм». Причем спортивные медики сами не очень знали степень воздействия этих препаратов. Как писал в своей документальной книге «Безопасный спорт — Министерство госбезопасности и высшие спортивные достижения в ГДР» спортивный историк, доктор Гизелер Шпитцер, гормон «орал-туранабол» оказывал наиболее тяжелое воздействие на женский организм, придавая ему во всевозрастающей степени мужские признаки. Этот и подобные ему препараты были предписаны, например, Найди Кригер — экс-рекордсменке мира по плаванию. Действие их было настолько сильным, что Найди несколько лет назад приняла решение об изменении своего пола. Сегодня бывшая спортсменка стала мужчиной, у него новое имя — Андреас Кригер. Любой тренер знает, чтобы вырастить из мальчишки или девчонки чемпиона, надо затратить как минимум пять — семь лет. Но победа на Олимпиаде или на мировом первенстве — это не только доказательство преимуществ спортсмена перед другими. Это доказательство преимущества одной государственной системы над другой. Именно такое правило и решили взять на вооружение спортивные функционеры ГДР, когда речь заходила о необходимости реализации преимущества социализма перед капитализмом. Именно партийная идеология, служение своему социалистическому государству были главной определяющей концепцией в подготовке спортсменов. Эту спортивную концепцию, скорее всего, даже государственную программу развития массового спорта, нацеленную прежде всего на достижение высших мировых показателей, разработали в ГДР в начале шестидесятых годов. Получился солидный документ, который учитывал многие стороны подготовки спортсмена, и прежде всего его финансовое обеспечение. С целью ускорения процесса подготовки перспективных спортсменов повышалась и степень ответственности за выполнение программы, которую возложили не только на спортивных функционеров, руководителей спортивных союзов, но и на различные министерства, в том числе на Министерство обороны и госбезопасности, на Академию наук, на Министерство здравоохранения, на Министерство строительства и так далее. Причем руководство ГДР строго следило за выполнением положений утвержденной программы и спрашивало с каждого министра и его заместителей за ее выполнение — это была, можно сказать, всенародная программа ответственности. Ни одна стройка намеченного спортивного сооружения не срывалась, все планы выполнялись точно в указанный срок. Конечно, завоевать все олимпийские медали и забрать все мировое золото руководители ГДР не собирались, они прекрасно понимали, что их финансовые и физические возможности довольно ограничены. Именно исходя из этих возможностей, и были созданы приоритетные направления подготовки спортсменов в определенных видах спорта, где можно было завоевать наибольшее количество медалей. К примеру, возводился в Берлине новый плавательный бассейн. Кому с большей пользой он послужит? Ватерполистам или пловчихам? Если Олимпиаду выиграют ватерполисты, то они в лучшем случае получат одну медаль, а если выиграют пловчихи — то медалей будет несравненно больше. Этот простой количественный принцип и лег в основу подготовки спортсменов. Ни баскетбол, ни волейбол, ни хоккей, ни другие коллективные игры — за исключением футбола — руководство ГДР особенно не волновали. Они поставили задачу— от каждого спортсмена по медали. И нацеленная работа началась. Одновременно стали возводить специальные спортивные интернаты для подготовки юных спортсменов, олимпийского резерва. По примеру своих советских коллег решили проводить по округам разного рода спартакиады. Скоро недалеко от Берлина появилась одна из главных тренировочных баз ГДР «Шпортшуле Линдов». Интересно, что как раз плавательный бассейн в Линдове был спроектирован именно по этому количественному принципу — по всей его длине на высоте примерно полутора метров над водой был построен пешеходный мостик с перилами. Его сделали для того, чтобы тренерам было удобнее наблюдать за пловцами. В то же время теперь ватерполисты не могли претендовать на него, о чем тренеры сборной ГДР делились в частных беседах. Анализ перспективности получения медалей привел к тому, что в стране в дальнейшем не получили развития ни пятиборье, ни синхронное плавание. Зато решили догнать Запад по новомодному и престижному бобслею и стали строить дорогущие трассы, даже в Болгарии соорудили специальную трассу для тренировки своих бобслеистов. Одновременно тренеры и их руководители были просто обязаны изучать специальную литературу по подготовке спортсменов. И свой взор функционеры от спорта обратили к СССР, где их ждали, любили и бескорыстно предоставляли любую интересующую информацию. И началось изучение. Как признавались на суде сами немецкие тренеры, они внимательно штудировали методики подготовки спортсменов по системе многих советских специалистов по спорту, в том числе Набатниковой, Филина, Булгаковой. Правда, позаимствовали из многих методик только те простые тесты, которые любой человек может провести без сложного оборудования у себя дома, в школе, в детском саду. На основе изученного материала издали свои собственные методички по подготовке молодых спортивных кадров, которые разослали по всем школам, вручали чуть ли не каждой семье. Заниматься спортом по новой программе под руководством внимательных тренеров становилось престижно. Многие родители стремились отдать своего ребенка в спортивный интернат, где на всем готовом за государственный счет из него собирались делать мирового лидера. В интернат принимали любого мальчика или девочку. Вначале с ним внимательно знакомились врачи, и если он проходил эту первую ступень отбора, к нему приступали психологи, выясняли степень воли, выдержки, упорства и многие другие качества, необходимые для достижения цели, затем его рассматривали физиологи и тренеры, они обсуждали костную, мышечную структуру ребенка, возможности его роста и развития. И если малыш подходил по всем параметрам, то его родителей окружали особым вниманием, обещали чуть ли не золотые горы, предлагали завести журнал наблюдений, в отдельных случаях выдавали даже подъемные отцу и матери для переезда в центр, если ребенок жил на периферии. Одновременно в Научно-исследовательском институте спорта внимательно изучались спортивная литература, журналы, выходящие за рубежом. Все наиболее ценное отбиралось, систематизировалось и предлагалось в качестве учебных пособий для тренеров. Особое внимание уделялось опять-таки изучению советских методик тренировок. Причем выпущенные учебные пособия сопровождались специальной анкетой — тренер должен был ответить, что его заинтересовало, что он считает важным для своей тренировки, какие материалы ему могли бы понадобиться. Ответить на эту анкету тренер был просто обязан, и не халтурно, не глядя, а внимательно изучив. И если он опаздывал с ответом, то его запросто наказывали зарплатой. Конечно, прием стимулирующих средств не являлся первостепенной задачей для спортивных функционеров. К этому пришли постепенно, когда поняли, что для рекордов, помимо массовости, помимо спортивных сооружений и специальной литературы, нужны и другие средства, необходимо задействовать резервы организма. Из наблюдений за эволюцией человеческого организма медикам было известно, что у любого человека есть неприкосновенный запас, который нужен ему в самом крайнем случае. Подобраться к нему можно только с помощью допинга. Но если подобраться, если начать использовать этот запас, то спортсмен показывает очень неплохие результаты, однако опасность в том, что может произойти непредвиденное, сердце может остановиться в любой момент от истощения. Или, как говорят медики, от передозировки. А какая она, нормальная доза? Этого никто толком не знал. Следовательно, изучать потенциал организма приходилось только опытным путем. К началу шестидесятых годов ГДР располагала мощной и хорошо организованной спортивно-медицинской службой. Вот что в своей книге писал доктор Шпитцер: «Спортивно-медицинская служба ГДР шестидесятых годов двадцатого века включала в себя 1540 сотрудников, 400 дипломированных врачей. Среди них:

— 50 сотрудников руководящего органа в Берлине;

— 30 врачей спортивных федераций;

— 250 сотрудников спортивно-медицинского центра в Берлине;

— 60 сотрудников в армейском спортивном обществе «Форвертс»;

— 950 сотрудников в районных центрах и клубах;

— 200 сотрудников в реабилитационном медицинском центре».

Именно врачи были первыми, которые поняли, что без стимулирующих препаратов вся государственная программа подготовки рекордсменов не сработает. А если и сработает, то не даст желаемого количества медалей. И приступили к поиску выхода. Его нашли в применении препаратов допингового класса, которым в ГДР было дано нейтральное определение: «поддерживающие средства» — «Unterstuetzende Mittel». Следует отметить, что в те времена в ГДР допинговые препараты не производились и не продавались. Купить их можно было исключительно на Западе, например, в Западном Берлине. Но сколько купить? Приобретать через спортивно-медицинскую службу значило бы скомпрометировать себя, продемонстрировать всему миру, что ГДР собирается применять допинги в спорте. Требовалось найти иной способ. Задачу поручили решить «Бюро поддержки спорта». Эта организация, помимо прочего, занималась нелегальной выплатой премий заслуженным спортсменам. Руководители этого «Бюро», в свою очередь, обратились за помощью к Министерству государственной безопасности ГДР, которое через свои каналы закупало в Западном Берлине медицинские препараты для больниц и поликлиник, обслуживавших руководство страны. В этот же список были включены и препараты, необходимые для спорта. Тогда-то и появились разного рода «поддерживающие» таблетки, которые считались обычным витамином. Последствия длительного нарушения гормонального фона, вызванного приемом стероидных анаболиков, уже известны, на мужчин и женщин они оказывали разное действие — от гинекомастии у мужчин и избыточного оволосения у женщин до развития раковых опухолей, нарушения функций печени, рождения детей с врожденными пороками и психическими расстройствами. Но тогда об этом никто ничего толком не знал. Все слушали тренеров, они плохого своим питомцам не посоветуют. Вот как это осуществлялось на практике. Например, за неделю до ответственной встречи по футболу с командой Австрии тренер сборной команды ГДР прибывал в специальный медицинский центр, чтобы обсудить некоторые возможности повышения работоспособности игроков. Ему нужны были специальные медицинские средства. По согласованию с медиками игрокам предложили попробовать гемостил (Hemostyl). Кроме того, перед игрой футболистам давали таблетки первитиноподобного препарата. Работоспособность всех спортсменов на протяжении двух таймов оставалась стабильно высокой. Соответственно работоспособности — и результат игры. Но иногда случались проколы. Так, перед матчем с командой Венгрии футболистов ГДР накормили чем-то таким, от чего они в течение всей игры чувствовали непреодолимую сонливость. После завершения матча руководитель спортивно-медицинской службы Велш, который лично давал разрешение на применение препарата, получил нагоняй от самого Манфреда Евальда. В тот же период в ГДР обратили внимание на некоторые противозачаточные средства, действие которых, по сути, имитировало беременность. При постоянном применении этих таблеток, являвшихся гормональными препаратами, происходило насыщение организма гормонами так же, как и при истинном оплодотворении, повышалась работоспособность. Так, по данным доктора Шпитцера, перед Олимпийскими играми 1964 года как минимум несколько спортсменок ГДР использовали эти таблетки. Но это не все. Как рассказывали тренеры, использовались и другие методики, из интимной сферы. Врачи считали, что физиологически женский оргазм, с одной стороны, расслабляет, а с другой — мобилизует женский организм. Так, в олимпийской сборной ГДР по легкой атлетике спортсменки за двадцать минут перед стартом должны были совершать половой акт. Бегуньи, занимавшиеся сексом, показывали лучшие результаты. Объяснялось это тем, что уровень тестостерона в женском организме после оргазма повышается, спадает ненужное напряжение с мышц, а волна психологической эйфории делает свое дело. Судебный процесс в Моабите над бывшими спортивными функционерами ГДР завершился приговором — два года условно. К сожалению, Манфред Евальд не вынес перенесенных нравственных страданий и в 2005 году скончался. По решению немецкого бундестага, парламента, те спортсмены из бывшей ГДР, которые потеряли здоровье из-за применяемых по приказу руководства ГДР в 1970—1980-х годах стероидных препаратов, теперь получают значительные денежные компенсации. На эти цели из государственного бюджета было выделено два миллиона евро.

Шпионский Берлин

Гнездо советской разведки

В район Берлина Карлсхорст удобнее всего добираться на городской электричке, S-Bahn. От станции с таким же названием до бывшего офицерского казино саперно-инженерной школы, расположенной на улице Цвизелерштрас-се, 4, можно дойти пешком максимум за десять минут. Район этот достаточно старый, спокойный, на городской карте он появился в самом начале двадцатого столетия, когда к нему протянули линию железной дороги. Собственно, ничего интересного Карлсхорст из себя никогда не представлял — типичное берлинское предместье, трехэтажные жилые здания с красной черепичной крышей, угольное отопление до последнего времени, дикие каштаны вдоль мощеных дорог, на окраине виллы с зелеными усадебными участками, ухоженные парки, есть зоопарк «Тиерпарк» да еще популярный ипподром. Но одно памятное событие вошло в историю этого района, в историю столицы Германии, всей Европы и всего мира — здесь в ночь с 8 на 9 мая 1945 года в здании офицерского казино саперной школы был подписан акт о безоговорочной капитуляции германского вермахта. Как позднее в своей знаменитой книге «Воспоминания и размышления» писал маршал Жуков, «…ровно в 24 часа мы вошли в зал. Все сели за стол. Он стоял у стены, на которой были прикреплены государственные флаги Советского Союза, США, Англии и Франции. В зале за длинным столом, покрытым зеленым сукном, расположились генералы Красной армии, войска которой в самый короткий срок разгромили оборону Берлина и поставили на колени высокомерных фашистских фельдмаршалов, фашистских главарей и в целом фашистскую Германию. Здесь же присутствовали многочисленные советские и иностранные журналисты, фоторепортеры. «Мы, представители Верховного главнокомандования Советских вооруженных сил и Верховного командования союзных войск, — заявил я, открывая заседание, — уполномочены правительствами антигитлеровской коалиции принять безоговорочную капитуляцию Германии от немецкого военного командования. Пригласите в зал представителей немецкого Главного командования… — Затем я сказал: Предлагаю немецкой делегации подойти сюда, к столу. Здесь вы подпишете акт о безоговорочной капитуляции Германии. Кейтель быстро поднялся, устремив на нас недобрый взгляд, а затем опустил глаза и, медленно взяв со столика фельдмаршальский жезл, неуверенным шагом направился к нашему столу. Монокль его упал и повис на шнурке. Лицо покрылось красными пятнами… После подписания акта Кейтель встал из-за стола, надел правую перчатку и попытался блеснуть военной выправкой, но это у него не получилось, и он тихо отошел за свой стол… В 0 часов 43 минуты 9 мая подписание акта безоговорочной капитуляции было закончено». Офицерское казино — серое и довольно мрачное здание. Сегодня это германо-российский музей «Берлин — Карлсхорст», и в нем можно увидеть многие разные экспонаты той поры, о которой писал маршал Жуков, можно посмотреть и документальный фильм, посвященный акту капитуляции. Начиная с 1949 года и до 1963-го в бывшем казино располагался штаб Советской военной администрации в Германии. Отсюда начиналось управление послевоенного Берлина.

Германо-российский музей «Берлин-Карлсхорст»

По сути, весь район Карлсхорст с мая 1945 года являлся особой зоной, он был занят разными воинскими подразделениями, позднее здесь стационировалась «бригада», в основном, пехота, танки, короче, Карлсхорст представлял собой закрытую укрепленную особую советскую зону оккупации, и, чтоб пройти в нее, жителям требовались специальные пропуска. До июля 1945 года весь Берлин контролировался советскими войсками, западные союзники не были сразу допущены в него. За два летних месяца, пока определялись зоны для вхождения союзных войск, советское командование, которое полагало, что Берлин, как никакой другой город Германии, будет играть важнейшую роль в будущем этой страны, занимало оставшиеся в целости здания, вербовало людей, усиленно готовилось к вхождению союзных войск, к появлению незнакомых вооруженных сил, стремилось установить свои сферы влияния, то есть создавало себе максимум преимуществ. В результате Советской военной администрации, группе Советских оккупационных войск, советской разведке и контрразведке принадлежали не только целые здания, но и кварталы и, по сути, весь занятый район Карлсхорст. Работа Советской военной администрации и служб, подчиненных ей, велась по четырем важнейшим направлениям — политическому, военному и экономическому. Разведывательная служба оставалась обособленной, у нее были несколько другие цели и задачи. В Карлсхорсте советская разведка занимала несколько кварталов. Чаще всего это были брошенные прежними хозяевами двухэтажные виллы. После ввода американских оккупационных войск в Берлин американской разведывательной службе достался небогатый пригород Берлина Далем в районе Целендорф, который почти не пострадал от бомбежек. Там на улице Ференвег был найден подходящий дом, который имел несколько подземных этажей, куда и устроились сотрудники американских спецслужб. Надо признаться, что отношения военных двух союзных стран оставляли желать лучшего. Вскоре на некоторых «пограничных» улицах появились предупреждающие таблички на русском, немецком и английском языках: «Внимание! Вы въезжаете в (американскую, советскую, английскую, французскую) зону оккупации, фотографировать запрещается!» Многие американские высшие офицеры, включая генерала Эйзенхауэра и Клея, полагали, что будь у них возможность напрямую вести переговоры с советскими оккупационными властями, то многих проблем бы не возникло вовсе. Они, наивные, ошибались. Американцы просто не понимали советской тотальной системы зависимости подчиненных от вышестоящих. И маршал Жуков и его заместитель маршал Соколовский, первые военные «хозяева» Берлина, были не вольны в своих действиях и решениях. Каждый раз им приходилось докладывать наверх и ждать ответа. К тому же с ними рядом всегда находились люди, которые следили за правильностью политической линии. Рядом с Жуковым была тень Сталина — прокурор Вышинский. Вот почему очень скоро на смену эйфории от победы над общим врагом постепенно пришли опасение, подозрение, что каждая сторона действует в своих интересах, нарушая тем самым интересы союзника и принятые договоры и обязательства. Каждая из сторон стремилась собрать как можно больше сведений о немцах, которые могли бы войти в будущее правительство, которое, естественно, оставалось бы под влиянием оккупационной власти, создавшей его. Каждая сторона создавала свои политические партии, которые могли осуществлять власть на местах. В результате таких сепаратных действий восточная сторона Германии, как и восточная сторона Берлина, все больше обособлялась, отделялась, и демаркационная линия между западной и восточной частью все больше походила на границу. И в результате на большей, оккупированной союзными войсками западной территории Германии в 1949 году была создана Федеративная Республика Германия, капиталистическое буржуазное государство со своей валютой, западной маркой, а в восточной зоне оккупации в ответ на «демарш» американской стороны появилось социалистическое государство, Германская Демократическая Республика, с восточной маркой. С обеих сторон появилась государственная граница, появились колючая проволока, пограничники с автоматами и собаки, появились новые предупреждающие надписи: «Стой, стреляют без предупреждения!» После закрытия границы между Восточной и Западной Германией Западный Берлин стал убежищем для беженцев с востока, так как самой границы между Восточным и Западным Берлином, по сути, не существовало. В условиях образования двух принципиально отличных друг от друга немецких государств активизировалась роль разведок. Безусловно, полученное сразу после войны преимущество от захвата немецкой столицы первыми приносило советскому командованию свои плоды. Еще до создания ФРГ и ГДР советское командование стремилось вывезти из восточной зоны оккупации имевшие ценность машины, станки, все самое ценное вывозилось в том числе и из Берлина. Однако, как показала практика, вывоз такого оборудования не дал желаемых результатов. В условиях советского производства эти машины без немецких специалистов оказались непригодными. Их бросали, они ржавели, и в конце концов их свозили в лучшем случае на переплавку или просто на свалку. Гораздо выгоднее было налаживать производство на территории оккупационной части Германии и получать по репарации свой промышленный продукт. Но это произошло позднее, после осознания допущенного просчета. Сразу после завершения боевых действий разведка занималась своим непосредственным делом: выискивала бывших нацистов, вербовала оставшихся немецких ученых, политических деятелей, деятелей культуры, то есть проводила политику фильтрации, устраняла недобитых гитлеровцев и готовила человеческую базу для дальнейшего создания немецкого сепаратного государства. Вновь прибывших армейских американских разведчиков в первую очередь интересовали расположение советских воинских частей в Берлине и вокруг него, вооружение, наличие танков, передвижение войск, охрана аэродромов. С этой целью был разработан план под кодовым названием «Грааль», согласно которому, велась вербовка среди жителей Берлина, в основном, из числа бывших офицеров и солдат вермахта. Причем янки действовали просто, не умением, а числом. Завербованным они предлагали заработать деньги, давали им соответствующую фототехнику и отправляли на задание. Те шли к своим знакомым, расспрашивали, узнавали какие-то сведения о советских частях, кое-что фотографировали. Но зачастую такие контакты быстро выявлялись советскими разведчиками, которые до прихода американцев сумели в немалой степени обработать оставшееся население Берлина и иметь своих осведомителей. За короткий срок советской разведкой в Берлине стало многое известно и были арестованы около 250 таких агентов. Многих из них отправляли в Союз на работы, в лагеря. Но, несмотря на потери, американцы с упорством обреченных продолжали свою операцию «Грааль». Свернуть всю работу им пришлось к концу 1946 года, когда стало ясно, что немецким агентам развернуться не дадут, они тотчас попадают в поле зрения советских контрразведчиков. Было немало случаев и перевербовки немецких агентов. И тогда картина становилась более чем ясной. Большинству схваченных немецких агентов в качестве наказания назначалось двадцать пять лет лагерей, и их отправляли в СССР на работы. Выжившие вернулись домой только в 1955 году, когда были установлены дипломатические отношения между СССР и Западной Германией. В августе 1945 года, как известно, американцы сбросили две авиабомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки, которые принесли колоссальные разрушения и большое количество человеческих жертв. Это была не только месть японцам за Пёрл-Харбор, но и устрашение Советов. В Москве были очень обеспокоены появлением у американцев нового вида оружия массового поражения. В этих условиях Сталин дал указание руководителям советской разведки, в частности, в Берлине, активизировать действия по добыче сведений, связанных с разработкой атомной бомбы, отыскивать ученых и специалистов, отправлять их в СССР, использовать в полной мере имевшиеся восточно-германские ресурсы, в том числе и природного свойства. Эти сведения не сразу были получены американской разведкой, которая еще не предполагала активизации деятельности от Советов в таком направлении. Тогда же на юг Германии, в Тюрингию, в сторону города Кемница, где еще в прежние времена были обнаружены урановые залежи, направились советские военные специалисты, ученые, в том числе и немецкие. Все они должны были приступить к работе на урановых рудниках, должны были создавать урановую промышленность, следовательно, готовить компоненты для производства атомной бомбы. В скором времени в Тюрингии появилось акционерное общество «Висмут», по сути, абсолютно закрытое, которое занималось добычей и разработкой урановой руды и подчинялось руководству советской разведки в Берлине, точнее, генералу Серову. Себестоимость добываемого урана была величиной чисто теоретической. Ни сами шахты, ни оборудование обогатительных фабрик не стоили ни пфеннига: все добывающие и горно-перерабатывающие предприятия были объявлены советской собственностью. Да и рабочая сила долгое время была очень дешевой, а то и вовсе бесплатной. Руководство этим предприятием осуществлялось Главным управлением советского имущества в Германии. Об этом факте американцам стало известно не скоро, доложил один немец перебежчик. С этого этапа отношения между прежними союзниками еще более охладились, наступал тот самый этап, который позднее обозначили как период «холодной войны». Теперь две противостоящие разведки работали друг против друга еще более тайно, еще более скрытно, уже не стесняясь в выборе средств и методов. Преимущество американской разведки состояло в том, что она имела союзников в лице британской и французской разведок, которые параллельно разрабатывали общие темы и обменивались наиболее важными результатами. Советы оставались в одиночестве, не считая, естественно, части местного населения, лояльного к советскому командованию. За короткое время советскому командованию при непосредственном участии советской разведки удалось в городе Битгерфельде наладить выпуск очищенного кальция, необходимого для производства урана-235. Этот продукт прямиком вывозился в подмосковный город Электросталь. В другом небольшом городе, Ньюштадте, стали производить необходимую для производства атомной бомбы никелевую сетку. Налаживался выпуск пневматических молотков, специальных шахтерских ламп и морозильных испытательных камер. Все они сразу отправлялись в СССР. Но для наращивания производства, для его усовершенствования требовалось новое оборудование, которое не производилось на территории восточной части Германии. Например, вакуумные насосы, специальная сталь — все это заказывалось в западной части Германии. Американцы не сразу поняли, что их стараются обмануть, что это производство ведется в военных целях, но со временем, когда стали поступать донесения от новых источников, они наложили запрет на вывоз особо важного оборудования. Был создан список товаров, подлежащих экспортному контролю. Но приказ Сталина есть приказ, за его невыполнение наказывают. О том, что Советы активно работают над секретом атомной бомбы, американской разведке донес один из советских офицеров, перебежавший на западную сторону. Как позднее вспоминал Евгений Питовранов, бывший в те годы начальником управления контрразведки Министерства государственной безопасности СССР, который курировал контрразведку в ГДР, интерес западных разведок к атомному проекту в СССР был вызван недостаточной безопасностью грузов, которые в 1952 году с «Висмута» направлялись в СССР. Еще в 1950 году советский офицер-перебежчик, который у американцев получил кодовое наименование — Икар, сообщил о разворачивании атомной программы СССР в восточной части Германии и о урановом руднике «Висмут». В результате пришлось усилить меры безопасности. Активнее стала действовать советская контрразведка, и вскоре вербовка агентов с этого предприятия практически была исключена. Собственно, советская военная разведка продолжала свою работу из Карлсхорста еще долгие и долгие годы, ее сотрудники имели разный статус, но, в основном, они стараясь заиметь своих людей в таких важных сферах жизни, как политика, производство, в культурно-общественной деятельности. Особый интерес проявлялся к тем гражданам ГДР, которые имели своих родственников в ФРГ. В августе 1961 года правительство ГДР не без помощи советской разведки в Берлине приняло тайное решение отгородиться от соседей, так как резкое увеличение беженцев в Западный Берлин, хождение в ГДР «второй твердой валюты» наносили ощутимый ущерб экономике страны. И в ночь на 13 августа возникла бетонная стена, разделившая город. Тогда же, в августе 1961 года, были перерезаны телефонные линии между Восточным и Западным Берлином. С этого времени жителям Западного Берлина было разрешено пересекать границу только в чрезвычайных обстоятельствах.

Ситуация смягчилась благодаря четырехстороннему соглашению 1971 года, когда Советский Союз допустил наличие политических и экономических связей Западного Берлина с Западной Германией и признал право США, Великобритании и Франции размещать войска в городе, что фактически гарантировало выживание Западного Берлина. Со своей стороны, западные державы подтвердили, что Западный Берлин не является землей ФРГ. Последовали переговоры между Восточной и Западной Германией, после чего ГДР прекратила чинить препятствия движению транспорта между ФРГ и Западным Берлином.

С конца 1989 года Восточная Германия вступила в период острых социальных и политических потрясений. Сильные волнения наблюдались во многих городах страны, в Берлине проходили мощные демонстрации, дряхлеющие правители ГДР не были способны ни понять начавшиеся процессы демократизации и разрушения прежнего строя, ни тем более остановить их. Не помогли и многолетние связи с советской разведкой. В 1990 году была разрушена Берлинская стена и ГДР присоединилась к ФРГ. После объединения Германии воссоединился и разделенный Берлин. Военная разведка оставалась в Берлине вплоть до вывода советских войск из объединенной Германии в 1994 году. Тогда же последней из предместья Берлина Карлсхорста ушла военная бригада. Вместе с ней ушла и военная разведка.

Заминированный Шёнефельд

Российские летчики и уж тем более пассажиры, которые прилетают из в Москвы в Берлин, не представляют, когда они приземляются в аэропорт «Шёнефельд», что приземляются, по сути, на пороховую бочку. Под землей этого аэропорта, созданного в эпоху ГДР, по свидетельству недавно обнаруженных документов, хранятся неразведанные запасы взрывчатых веществ, мины, авиационные бомбы, фашистские самолеты с полной бомбовой нагрузкой и заправленные горючим. Все это складировано под землей, в специальных ангарах. И осталось нетронутым после 1945 года. Но обо всем по порядку.

Со времен Второй мировой войны под Берлином, говорят, оставались сотни туннелей и разного рода уникальных подземных инженерных сооружений. В разные годы нацисты создавали их с помощью привезенных восточных рабочих, складировали туда оборудование, но, в основном, оружие, боеприпасы и даже продукты питания. Все эти подземные объекты планировалось использовать для разных целей, в частности, для производства новых видов военной техники, для создания очагов сопротивления Красной армии. Но выполнить задуманное не удалось — слишком быстро продвигались наступавшие части. Большинство из подземных сооружений было вскрыто сразу в мае 1945 года.

Аэропорт «Шенефельд»

К примеру, когда воинские части продвигались по Берлину с юга на север, то в самом центре города пришлось остановиться — перед артиллеристами и танкистами был зоопарк. Как быть? Открыть огонь? А если там только звери? Расстреливать животных? Были они там или их уже увезли, никто не знал. Однако на окраине зоопарка заметили странное железобетонное сооружение, которое, как уже доложили разведчики, служило входом в какой-то бункер. Уж в нем зверей не было наверняка. Его-то и взяли на мушку. Но ни 72-миллиметровые, ни 122-миллиметровые артиллерийские снаряды не смогли пробить толщу бетона. Даже реактивные снаряды «катюши» отскакивали, как горох. И все равно били, стреляли до тех пор, пока из бункера не появились белые флаги. Раздались крики: «Мы сдаемся, не стреляйте!» Оказалось, что бункер — это знаменитая Зенитная башня, которая должна была защищать вход в бомбоубежище, ее фундамент уходил в землю на пять этажей, где располагался немецкий госпиталь. Но самое интересное, что когда прибывшие представители советского командования и саперы вместе с немцами стали обследовать подземные помещения, то там же обнаружили ценнейшие клады, вывезенные из берлинского Музея искусств, в частности, «золото Шлимана», то самое, которое известный археолог обнаружил в раскопанной им Трои. Все собранные богатства моментально отправили в Советский Союз, спрятали в Москве. И только с конца 90-х годов двадцатого века начались переговоры о том, чтобы вернуть сокровища Шлимана Берлину. Недалеко от зоопарка, рядом с Бранденбургскими воротами разведчики Красной армии и представители командования наткнулись на еще одно бетонное сооружение — это был бункер фюрера. Он располагался в саду прежней рейхсканцелярии на улице (сегодня Niederkirchnerstrasse). Недалеко от входа в бункер обнаружили сожженные трупы Гитлера, его жены Евы Браун, а также Геббельса, его жены Магды и шесть их детей. Одна толщина железобетонной крыши бункера составляла 3,5 метра — так боялись прямого попадания бомб. Бункер имел два этажа. На верхнем этаже имелось по шесть комнат в каждом крыле. Здесь находились столовая, комнаты для гостей, кухня и другие помещения. В нижнем этаже насчитывалось 17 комнат, которые занимали Гитлер, Геббельс и другие высшие руководители рейха. Комнаты по размерам были небольшие, примерно по десять — двенадцать метров. Здесь находились также ванные комнаты, туалеты, телефонная станция, помещения охраны, приемная. Четыре запасных выхода вело в сад рейхсканцелярии. При разборке завалов разрушенных зданий в 1945 году вход в бункер частично взорвали. Другие обнаруженные туннели, штреки и штольни, предназначение которых было не очень ясно, также взрывали, замуровывали, асфальтировали и на их месте прокладывали улицы, возводили новые здания. Сразу после окончания боевых действий у руководства Красной армии просто не хватало людских и технических средств да и данных, чтобы серьезно заниматься раскопками и утилизацией всех подземных коммуникаций и предприятий Берлина, включая его окрестности. К тому же ненависть к нацистам была настолько велика, что хотелось как можно быстрее уничтожить любые следы врага, да и последовавшее деление города на сектора не способствовало фундаментальным раскопкам. И что сейчас таится под Берлином — большая тайна. Иногда она частично вскрывается, правда, только в том случае, если возникает необходимость проводить новые коммуникации, рыть котлованы для возведения фундаментов. Совсем недавно, например, при прокладке коммуникационных линий в правительственном квартале самого центра столицы, на площади Потсдамерплац, снова натолкнулись на бетонные остатки бункера Гитлера. Снова вспомнили о рейхсканцелярии на улице Фоссштрассе, 6. Попытались взломать крышу бункера — не удалось. Слишком оказалась она толстой и крепкой. Тут же некоторые активисты выдвинули идею создать музей подземной жизни фюрера, оборудовать его в прежнем виде и пускать туда за плату туристов. Но эту идею, естественно, отклонили. И остатки подземного сооружения снова закатали асфальтом. Сегодня ведутся разговоры уже о другом бункере. Оказывается, под аэропортом «Шёнефельд», куда чаще всего садятся самолеты из Москвы, обнаружились подземные штольни, где хранились оружие и боеприпасы времен Второй мировой войны. Более того, некоторые эксперты полагают, что там под землей находится не только оружие, но есть и полностью заправленные самолеты, которые в апреле 1945 года готовились к срочным вылетам на Запад, но не успели покинуть аэродром. Дело в том, что долгие годы все эти факты замалчивалось. Нигде не упоминалось о том, что аэропорт «Шёнефельд» (во времена ГДР это считалось государственной тайной) был построен на поле бывшего авиационного завода «Хеншель», где до последнего дня войны производились легкие самолеты-разведчики Hs-126 и двухмоторный Hs-129. Там же сооружался опытный образец секретного самолета — одноместного штурмовика Не-132, с абсолютной новинкой — реактивным двигателем.

Hs-129

Завод считался одним из самых мощных, он имел свои филиалы в Касселе и по лицензии выпускал юнкерсы, потом бомбовозы «дорнье», авиационные двигатели и собственной конструкции легкие Хе-123. 0 масштабах предприятия свидетельствуют такие данные — на нем работали до 70 тысяч человек. Эта же фирма принимала участие в ряде амбициозных проектов — создании герметических кабин высотных самолетов, корректируемых авиабомб, управляемых ракет класса «воздух — воздух». То есть военных секретов, интересных для другой страны, более чем достаточно. Когда советские войска подошли к Берлину, все работы на Хеншеле были свернуты, техника вывезена, многое успели взорвать. Но кое-что упрятали глубоко в землю и заминировали. Надеялись на возвращение. Не туда ли опустили секретный Хе-132? Во времена ГДР аэропорт «Шёнефельд» не получил должного развития, так как опасались лезть глубоко под землю, требовались слишком большие затраты. Обо всех этих фактах стало известно после ознакомления с документами бывшего Министерства госбезопасности ГДР, которое как раз по этой причине запрещало заниматься раскопками в районе Шёнефельда. По этой же причине до сих пор неизвестно, какое будущее ждет аэропорт «Шёнефельд». Сейчас муниципальные органы Берлина и земли Бранденбург, которые намеревались возвести в этих местах новый современный международный аэропорт, ведут спор: что делать дальше с прежним — развивать или закрывать? Если развивать, то надо лезть под землю. А если там в самом деле складированы снаряды и мины? Убирать их, взрывать на месте? Как это сделать при действующем аэропорте? Пока решаются эти вопросы, подоспел другой — не соорудить ли в Шёнефельде музей для еще одного секретного подземного объекта, который находится в этом же районе, но о котором сегодня знают очень мало людей? Объект — послевоенное инженерное сооружение. В свое время он был напичкан очень серьезной техникой и кабелями. Туннель якобы «ошибочно заполз» в район Шёнефельда со стороны Западного Берлина, точнее, из американской зоны оккупации. Такая выдвигалась версия. На самом деле это, по сути, реликт «холодной войны» — подземный ход служил чисто шпионским целям. Он был прорыт американцами и англичанами в 1955 году из Западного Берлина в Восточный для подключения к советским кабелям и прослушивания телефонных переговоров Группы советских войск в Германии и всех восточно-германских линий связи. Рыли его американские солдаты-саперы в специально для этой цели созданном наземном пакгаузе, куда въезжали пустые крытые грузовики, оттуда выезжали нагруженные землей. Пробивали шахты и заполняли их техникой английские инженеры. Все сохранялось в строжайшем секрете. О значении объекта говорит тот факт, что его строительство одобрил Аллен Даллес, директор ЦРУ в те годы. Он был не только в курсе всех дел, но и следил, как завершается строительство. Глубина залегания туннеля составляла примерно пять метров, его длина составляла около 500 метров. В случае возникновения чрезвычайной ситуации, например, его обнаружения советскими сотрудниками, туннель должны были взорвать. Внутри под плитами его облицовки через определенные расстояния закладывалась взрывчатка, специально рассчитанная для обвала земли таким образом, чтобы на поверхности ничего не было заметно. К февралю 1955 года туннель был практически готов. Подготовили помещения, где находились звукозаписывающие устройства, организовали команду переводчиков. На определенных участках туннеля были расположены стальные двери с надписями на немецком и русском языках, предупреждающие случайных посетителей об опасности. По обеим сторонам туннеля американцы уложили мешки с песком для лучшей изоляции. На них и укладывались кабели. И звукозаписывающая и прослушивающая работа началась. Вся эта операция носила кодовое название «Голд» — «Золото» и стоила американской казне не один миллион долларов. С помощью подключенных кабелей американцы, по сути, перехватывали все телефонные переговоры, которые велись из района Карлсхорст, где располагалась Советская военная администрация, с Москвой и Вюнсдорфом, где разместились основные воинские подразделения и танковые части. Но вся эта дорогая операция по подслушиванию длилась не очень долго — до апреля 1956 года. Именно во второй половине апреля соответствующие воинские подразделения Красной армии начали прощупывание земли в районе аэропорта «Шёнефельд» и самой улицы под таким же названием. И спустя несколько часов пробили отверстие в незнакомый туннель. Его расширили, и несколько человек спустились вниз. Там они обнаружили прекрасно подготовленное помещение со специальным оборудованием для проведения разведывательных операций — в частности, подслушивания, там же были плитки для приготовления еды, кофеварки. Все было сделано капитально, как если бы американцы вместе с англичанами собирались заниматься шпионажем не один десяток лет. Конечно, может возникнуть резонный вопрос: а каким образом советское командование узнало о прокладке кабеля, как вышли на его точное месторасположение — американцы, со своей стороны, постарались, чтобы никакая утечка не была возможной? Да и утечки, собственно, не было. Вопрос в том, что в центральном аппарате у англичан, то есть в Лондоне, работал человек, или «крот», который был прекрасно осведомлен о строительстве этого туннеля. Он все знал о его целях и задачах, о направлении и оборудовании и заранее по своим секретным каналам предупредил об этом Москву. Но там, чтобы не завалить своего ценного агента, приняли решение все оставить так, как есть, до поры до времени, только предупредили Советское военное командование, чтобы по телефонам не вели секретных переговоров. Но если командование предупредить можно, то население Берлина об этом не предупредишь. И, конечно, кое-какую ценную информацию американцам все же удалось получить. Шумихи не поднимали еще по одной причине — первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев собирался впервые отправиться в Англию и нанести визит королеве Елизавете. Чтобы не омрачать дух переговоров, чтобы добиться определенных политических результатов, пропагандистскую шумиху решили попридержать. И только в апреле 1956 года из Москвы пришел сигнал — пора. «Открытие» туннеля поручили провести военному командованию, не примешивали сюда советскую разведку, опять же с целью выгородить свой источник информации. Для большей убедительности «случайного открытия» к расследованию подключили восточноберлинских специалистов, они должны были засвидетельствовать этот факт и разнести его по городу. Так совместно советские офицеры и немецкие специалисты вошли в туннель и направились в сторону Западного Берлина. Их разговор тотчас был «услышан» на противоположной стороне американцами. Вслед за ними в туннель вошли советские связисты с кинокамерой и фотоаппаратами, и началась съемка. Они добрались до крупнокалиберного пулемета, затем до двери, на которой была надпись: «Вы входите в американский сектор». Собственно, на этом техническая и разоблачительная часть операции была закончена. Все кабели были перерезаны, микрофоны перестали передавать информацию, звукозапись прекратилась. Оставалось только всю проведенную операцию оформить информационно и с выигрышным эффектом. Так и произошло, советское командование организовало широкую международную пресс-конференцию с показом вещественных доказательств — фото- и кинодокументов. Одновременно американскому руководству в Западном Берлине был официально направлен протест от начальника штаба Группы советских войск в Германии с требованием опубликовать его в печати. Все эти шумные пропагандистские мероприятия проводились уже после того, как в Берлин по тайным каналам прибыл источник, «крот», организовавший всю эту утечку информации. Это был Джордж Блейк. Он родился в Роттердаме, его отец был евреем из Каира, а мать голландкой. Во время Второй мировой войны он воевал в голландском Сопротивлении, затем оказался в морской разведке Великобритании. Завербовали его во время американского конфликта с Кореей. И он около десяти лет служил советской разведке. Попал в лондонскую тюрьму. Сумел из нее выбраться и тайно выехал в СССР. Но его послужной список — это особый разговор.

Завербованная vір-персона

На борту пассажирского самолета авиакомпании «Люфтганзы», вылетевшего из Кёльна в Западный Берлин

14 июля 1954 года, находился известный политический деятель ФРГ, сорокапятилетний доктор Отто Йон. Полет проходил нормально. Штурманы сообщали сведения о высоте и скорости, стюардессы разносили напитки. Доктора Йона узнавали, ему приветливо улыбались, человек приятной внешности, он считался донкихотом, олицетворял собой новое поколение немцев, не связанных с нацистами. Как настоящий демократ, он сидел в общем ряду, тоже улыбался и отвечал на вопросы относительно своего визита. Но мысли у него были заняты совсем другим. Думал он вовсе не о предстоящим мероприятии в бундестаге, которое хоть и считалось праздничным, церемониальным, но особой радости ему не внушало. Йон в который раз прокручивал в голове весь сценарий своего пребывания в Западном Берлине. Особенно его волновала завершающая часть. Итак, ему предложили перейти в Восточный Берлин. Его ждали в Карлсхорсте, ждали с распростертыми объятиями, ему обещали трибуну для открытых выступлений. Его ждала совсем другая аудитория. Все ли он подготовил к разговору с красными, не упустил ли чего? Ему предстояло встретиться с людьми, с коммунистами, о которых всегда думал, что они лучшие представители рабочего класса и интеллигенции, они настоящие борцы за мир. Но поймут ли они его, согласятся ли с его идеологией — не простой вопрос. А главное, правильный ли сделал он выбор…

Эта секретная операция, молниеносно проведенная в 1954 году советской внешней разведкой в Западном Берлине, и сегодня вызывает уважение, удивление и достойна всяческих похвал, но разрабатывалась она скрупулезно задолго до 1954 года. Персона, которую удалось завербовать, переманить на свою сторону и снова запустить в оборот, занимала столь высокий пост в правительстве ФРГ, что ей, вернее, ему полагалась охрана не только на рабочем месте, но и в передвижениях по городу. Речь идет о президенте Федерального ведомства по охране Конституции ФРГ, точнее, о руководителе контрразведывательного органа этой страны Отто Йоне, который был назначен на эту должность при правительстве Конрада Аденауэра в 1950 году и по своему рангу соответствовал, по сути, министру федерального правительства. Почему советская разведка решила выбрать этого человека, объяснять не надо. Основания для этого имелись более чем веские. Но вот как с ним познакомились, на каких условиях согласился он служить новым хозяевам, располагавшимся тогда в оккупированном районе Берлина Карлсхорст, и как все произошло — вопрос далеко не риторический.

Ситуация развивалась вполне буднично, без погоней и выстрелов. Итак 14 июля 1954 года в аэропорту «Темпельхоф» приземлился самолет из Кёльна с доктором Отто Йоном. Газеты уже сообщили о его визите, о его намерении посетить бундестаг и принять участие в официальных мероприятиях, назначенных на 17 июля и посвященных выбору на второй срок Президента ФРГ Теодора Хойса. Кроме того, Йон планировал побывать на митинге, посвященном 10-й годовщине неудавшегося покушения на фюрера, или антигитлеровского путча, 20 июля 1944 года, к которому сам имел непосредственное отношение. Ему каким-то образом удалось ускользнуть тогда из лап гестаповских палачей, а вот его старший брат Ханс, который также принадлежал к кругу заговорщиков, не сумел скрыться. Его арестовали, и в самый канун окончания войны, в апреле 1945-го, расстреляли недалеко от тюрьмы, на улице Лертерштрассе. Для Отто это была тяжелая потеря.

У трапа самолета высокого гостя встречали сотрудники его ведомства по охране конституции, предложили всяческое содействие, рядом ждала машина, но Йон вежливо отказался от охраны. Он с улыбкой объявил, что уверен в себе, в своих силах и хочет в одиночку передвигаться по городу, о своем нахождении будет сообщать по телефону. На выходе из аэропорта он сел в обычное городское такси и укатил в гостиницу. Все время пребывания президента Федерального ведомства по охране Конституции ФРГ в Западном Берлине было расписано буквально по минутам. Репортеров он к себе близко не подпускал.

В Карлсхорсте знали о прибытии самолета «Люфтганзы» из Кёльна. Знали, что доктор Йон уже находится в Западном Берлине. Знали и весь его распорядок. Итак, он посетит ряд мероприятий, связанных с выбором президента ФРГ, и затем побывает на митинге в Плётцензее, который состоится двадцатого июля. Больше у него никаких запланированных мероприятий не намечалось. Следовательно, ожидать его прибытия стоит именно двадцатого июля. Сотрудники внешней разведки в Карлсхорсте в который раз перелистывали досье доктора Йона, где были собраны не только его биографические данные, этапы профессиональной деятельности, политические взгляды, но и привычки, особенности поведения, отношение к женщинам, к алкоголю. Он родился 19 мая 1909 года в Марбурге в семье землемера. По стопам отца не пошел, обратился к юриспруденции. Изучал право во Франкфурте-на-Майне, в Берлине. В 1934 году защитил докторскую диссертацию, которая равнозначна нашей кандидатской, получил диплом юриста с ученой степенью, стал работать в авиакомпании «Люфтганза». Молодому специалисту предлагали вступить в НСДАП, партию фюрера, обещали карьерный рост, но он отказался. Правда, не назвал реальной причины, это было опасно. А отказался он по своим идейным убеждениям. Еще до прихода Гитлера к власти Отто состоял в прогрессивной организации «Молодые социалисты», а его родной брат был членом коммунистической партии. Нацисты этот факт проморгали, а вот советские разведчики обнаружили и решили им воспользоваться. Более того, в начале войны Отто и его брат стали искать контакты с группой Сопротивления. И нашли их. В этом проявились их политические убеждения. По другим каналам доходили сведения, что они осуждали развязанную Гитлером войну в Европе и особенно поход фюрера на восток. Война против Советского Союза убийственна для Германии. И чтобы спасти Германию от разгрома, необходимо устранить Гитлера, считали оба брата. Контакты с такими людьми были особенно ценны. Кроме того, Отто Йон по службе неоднократно летал в Лиссабон и Мадрид, где в 1942 году он возглавил представительство «Люфтганзы». Правда, в досье был один нюанс. На эти его частые поездки обратила внимание служба абвера, возглавляемая адмиралом Канарисом. Немецкие военные разведчики не дремали. Они быстро поняли, что такой общительный, живой человек, как Йон, мог наладить контакты с дипломатами Великобритании и США. Это было особенно важно сделать до конца войны. Но стали они с ним работать или нет, неизвестно. Во времена своего пребывания в Берлине Йон вместе с братом вступил в группу подполковника Штауффенберга, которая готовила план уничтожения Гитлера. Но взрыв 20 июля 1944 года только слегка ранил Гилера. Переворот не получился, и гестапо тотчас приступило к поимке всех заговорщиков. Отто Йон в тот день находился в Берлине. Ему позвонил адъютант Штауффенберга и заверил, что путч удался и ему следует немедленно прибыть по адресу: улица Бендлерштрассе, 35, где тогда находился Главный штаб сухопутных сил вермахта. Но вскоре стало известно, что Гитлер только слегка ранен, а это означало, что путч провалился и последуют аресты. Здание с минуту на минуту могли оцепить эсэсовцы. Доктор Йон быстро покинул опасную Бендлерштрассе и первым самолетом вылетел на место своей службы, в Португалию, где и оказался недосягаемым для лап гестаповцев. А вот его брату скрыться не удалось. Загадка в том, как Йону удалось ускользнуть незамеченным из опального главного штаба сухопутных войск, куда уже стягивались эсэсовские части и выезд из города был практически перекрыт. Не исключалась возможность, что Йону удалось избежать ареста именно благодаря своим связям с абвером. В любом случае, достоверно было известно, что, оказавшись в Мадриде, Йон очень быстро наладил связи с американскими и британскими дипломатами и теперь уже не скрывал своих взглядов. Абвер им больше не интересовался, его глава адмирал Канарис оказался замешанным в путче против Гитлера и попал в концентрационный лагерь. Очевидно, тогда же, в Мадриде, и произошла вербовка Йона английской спецслужбой. В любом случае, в 1944 году Йон тайно вылетел из Лиссабона в Лондон, где ему предоставили комфортабельное жилье в центре города. Он официально стал сотрудником британской разведки. Ему предоставили право работать на радио, он участвовал в пропагандистских передачах радиостанции «Soldatensender Calais» — «Солдатская радиостанция Кале». Там же он познакомился с бывшим германским дипломатом, известным бароном Вольфгангом Гансом Эдлером Путлицем, который и сыграл важную роль в дальнейших связях Йона с советской разведкой. После окончания войны Йон вернулся в Германию, работал в британском представительстве на Нюрнбергском судебном процессе, потом занимался адвокатской практикой. Не без помощи британских друзей в 1950 году его кандидатура была предложена на пост исполняющего обязанности президента Федерального ведомства по охране Конституции ФРГ. И как ни сопротивлялся первый послевоенный канцлер Германии Конрад Аденауэр такой кандидатуре, которую считал неблагонадежной, разделявшей чуждые убеждения, Йон в этой должности был вскоре утвержден.

…Согласно плану пребывания в Западном Берлине, Йон под завершение визита побывал в районе Плётцензее на митинге 20 июля, организованном в честь 10-й годовщины антигитлеровского путча. Никто не догадывался, что там же, на митинге, среди множества прибывших официальных лиц находились и другие лица, нелегальные представители советской разведки. Они ничем не отличались от приглашенных гостей, только внимательно отслеживали все контакты и встречи Йона. В их задачу входило негласно сопровождать своего подопечного, а в случае крайней необходимости применить оперативный прием. Они могли представиться его британскими друзьями, пригласить выпить, напоить его кофе со снотворным. Могли дать специально подготовленный коньяк. Как было известно, к спиртному Йон испытывал немалую симпатию. Но чтобы не доводить дело до крайности, рядом с ним находился еще один агент, немецкий гражданин, антифашист Макс Вонзиг, который с 1946 года работал на советскую разведку. Так что прикрытие было мощное. После митинга Йон отправился в гостиницу, где встретился со своим другом, врачом по женским болезням Вольфгангом Вольгемутом, повесой, гулякой, который был не прочь выпить и пригласить красивых девушек. Только вот Йон и представить себе не мог, что за всем этим внешним камуфляжем скрывался еще один агент, который тоже был связан с советской разведкой. Вместе они поехали на улицу Уландштрассе, 175, где находились апартаменты завербованного агента. Именно на Вольгемута возлагалась ответственная задача окончательно склонить Йона перейти на сторону красных и доставить его в Восточный Берлин. После застолья, после обильной выпивки, когда все карты были раскрыты, Вольгемут предложил Йону свой план: поздно вечером, когда стемнеет, не ставя никого в известность, на его машине отправиться в Восточный Берлин. Там они пересядут в другую автомашину. И их отвезут в район Карлсхорст, где для них уже приготовлена конспиративная квартира. Там Йон встретится с высокими руководителями советской разведки и изложит им план своих действий — либо вернуться снова в Западный Берлин с новым заданием, либо выступить официально, обвинить руководство ФРГ в ремилитаризации и возвращении на службу нацистских генералов, в подготовке новой мировой войны. Вольгемут при этих словах улыбнулся — никакого насилия, никакого шантажа и угроз со стороны красных не предвидится, все по доброй воле. Но если он не согласится… Йон все понял и возражать не стал. Отступать ему уже было некуда.

Вечером того же дня из Карлсхорста в Москву по ВЧ ушла телеграмма председателю КГБ Ивану Серову, в которой сообщалось, что 20 июля президент западногерманского ведомства по защите конституции доктор Отто Йон был доставлен в Демократический Берлин, привез его западногерманский врач Вольгемут. Генерал Питовранов, который в то время находился в Карлсхорсте и управлял всей этой операцией, позднее вспоминал, что появление в Карлсхорсте такого высокого должностного лица из ФРГ поставило непростые задачи перед разведчиками. Москва тоже толком не знала, что с ним делать. Если завербовать и выслать обратно, то его выезд в Карлсхорст незамеченным не останется. Многочасовое отсутствие Йона не пройдет бесследным в любом случае, и если он внезапно вернется на свое рабочее место также незаметно, то к нему будут цепляться. Начнут докапываться, где провел несколько часов, и в конце концов докопаются, что он тайно выезжал в Демократический Берлин. А это будет означать только одно — провал всей операции и его уход с высокого поста, скандальное разоблачение, обвинение в связях с советской разведкой и вполне возможный арест. Не лучше ли ему официально объявить всему миру, и прежде всего ФРГ, о своем переходе на восточную сторону? Вот будет сенсация. Все газеты напишут, телевидение покажет, что доктор Отго Йон добровольно перешел на сторону Демократической Германии, перешел из идейных убеждений, потому что понял бесперспективность реваншистской политики ФРГ. Это звучало куда убедительней. Со всеми этими доводами Йон был вынужден согласиться, потому что понимал, возвращение смерти подобно.

Конечно, в ведомстве по охране конституции тоже сидели не дураки. Они сразу обратили внимание на неадекватное поведение Отто Йона в Западном Берлине. Там еще больше встревожились, когда вечером 20 июля его нигде не могли найти. На ноги была поднята не только вся контрразведка, но и полиция. Поиски в гостинице, опросы людей, встречавшихся с Отто Йоном, ничего не дали. Его видели, разговаривали с ним, но вечером он отправился к себе номер. И там его след простыл. Если контрразведка размышляла, строила догадки, то газетчики и телевизионщики мигом просекли ситуацию — сбежал к красным. А куда еще? Ничего этого Йон не знал. Он спал. Спал крепким сном. Ему все-таки влили снотворное. Как стало известно уже в конце прошлого века, советский офицер КГБ Виталий Чернявский, который непосредственно участвовал в разработке всей этой операции, признался, что, несмотря на добровольное прибытие в Восточный Берлин, на вербовку Йон не пошел. К тому же он был сильно выпивши. Возникали непредвиденные проблемы. И его пришлось усыпить. Спал он тридцать часов, а когда проснулся, то ему сообщили, что восточноберлинский телекомментатор уже сообщил о его переходе…

Ему предложили сыграть важную роль политика, который не жалеет своих усилий ради объединения двух Германий в единое демократическое государство, где власть должна принадлежать прогрессивной части, коммунистам. Пока шла эта вся обработка, официальные власти в Западном Берлине не знали, что говорить. Два дня продолжалось молчание. За это время с Йоном поработал Питовранов. Но особых результатов не добился. Не раскрыл Йон сети своих агентов. Донесения в Москву, председателю КГБ Серову только накалили ситуацию, в Центре были недовольны, там не поверили Йону и потребовали список агентов. На помощь из Москвы в Берлин прислали еще одного специалиста-германиста, Александра Короткова. И дело вроде сдвинулось с мертвой точки. Йон написал несколько докладов о структуре своей организации, о задачах, о методах работы своих сотрудников. Короче, из него выкачали все, что смогли. А затем решили представить его как идейного врага ФРГ, как человека, который не согласен с милитаристской политикой властей Западной Германии.

22 июля 1954 года восточногерманское информационное агентство АДН кратко сообщило, что глава Федерального ведомства по защите Конституции ФРГ доктор Отто Йон официально попросил предоставить ему политическое убежище в ГДР. Затем по радио выступил сам доктор Йон. Он рассказал о своем добровольном решении перейти на сторону ГДР, о своей борьбе за объединение двух Германий. И ни слова больше. На 11 августа того же года была запланировала большая пресс-конференция, на которой собирался выступить с разоблачительной речью доктор Отто Йон. При этом, естественно, советская сторона приложила максимум усилий, чтобы скрыть роль КГБ во всей этой истории с добровольным переходом. Вполне понятно, что на пресс-конференции присутствовали и наши нелегалы, был там и советский дипломатический представитель Виталий Чернявский. Доктор Йон не допускал ошибок, речь была подготовлена, отрепетирована. Ответы на возможные провокационные вопросы он тоже выучил. Позднее он совершил несколько вояжей по территории Германской Демократической Республики и везде выступал с речами. Его пригласили в Москву на отдых, и летом 1954 года он побывал в Гаграх. Собственно, после этого вояжа КГБ в нем больше не нуждался по одной простой причине — нужно было признавать правительство Аденауэра как самостоятельное немецкое государство, в Москве уже готовили посла для отправки его в столицу ФРГ Бонн, а это все означало, в свою очередь, что ни о каком объединении двух Германий речи уже идти не могло. Главная роль Отго Йона в этом вопросе была сыграна.

Вдоволь наигравшись беглым руководителем Федерального ведомства по защите Конституции ФРГ, Москва решила передать его в распоряжение разведки ГДР. Так и было сделано. После уверений в любви и дружбе Йона стало опекать Министерство государственной безопасности ГДР, которое и предоставило ему комфортабельную квартиру в районе Шмёквитц, по улице Линденштрассе, 14, и одновременно он получил в свое распоряжение рабочий кабинет в Университете имени Гумбольда на улице Унтер-ден-Линден. У него появилась собственная машина да и зарплата была неплохая, но охраны с него не снимали. Следили за каждым шагом. Такая опека его раздражала, нервировала. Чем конкретно занимался Йон? Тем же, чем и прежде. С ним проводили беседы — тогдашний руководитель МГБ Эрнст Вольвебер и его заместитель Эрих Мильке планировали проведение разного рода пропагандистских акций, участие в разработке некоторых операций, но ни одна из них не была осуществлена. Йон не подходил для такой деятельности. Он любил выпить, любил поговорить, ему нужно было общество, ему требовались газетчики. И как ни старалась разведка ГДР переманить его на свою сторону, внутренне он оставался чужд ей. Что делать с ним дальше, никто не знал. Выход нашел он сам. В один прекрасный декабрьский день 1955 года Йон исчез. Вошел в здание университета, вышел оттуда с портфелем, попросил его на минуту подержать охранника, сказал, что в портфеле большие деньги, и снова вошел в здание. Больше его никто не видел. Как установили позднее, он скрылся через другой выход. Вышел на улицу, где его поджидал зеленый «Форд» с датским номером, водитель — датский журналист Ханс Фредерик, — и на ней он пересек пограничный пункт у Бранденбургских ворот и буквально через семь минут оказался в Западном Берлине. Теперь он был недосягаем для разведки ГДР. Его тотчас отвезли в аэропорт «Темпельхоф», посадили на самолет, следовавший по маршруту Западный Берлин — Кёльн. Теперь доктор Йон сидел у окна, на публику не смотрел и вообще своего лица никуда не поворачивал. Ни с кем не разговаривал, никому не улыбался. Он с трудом представлял, что ждет его, перебежчика, дома, какое наказание вынесет ему Федеральное ведомство по защите Конституции ФРГ. Штурманы сообщали о погоде, о маршруте, стюардессы разносили напитки, человек в шляпе от окна не отворачивался и глаз не поднимал. Он размышлял, пытался догадаться, как поступят с ним в Кёльне, как воспримут его возвращение в Бонне, какое вынесут ему наказание.

Надо сказать, что этот тайный побег Йон совершил не без помощи западногерманской разведки. Франц Йозеф Штраус, тогдашний государственный секретарь, заверил Йона, что с ним ничего не случится, пусть только вернется, ему помогут реабилитироваться. Но своего обещания не сдержал. С Йоном поступили сурово. Он был осужден на четыре года тюрьмы не за предательство, а за нарушение верности посту чиновника столь высокого ранга. Выйдя из заключения, Йон уже не мог трудиться в государственных учреждениях, репутация была подмоченной. И несмотря на все его заявления, что вывезли его в Восточный Берлин тайно, силой, что его усыпили, что он выступал против своей воли, ему мало кто верил. Он оказался персоной, выброшенной из активной политики. Своим его больше не признали. Йон выпустил книгу «Дважды через границу», в которой подробно рассказал о своей насильной вербовке. Никакой позитивной реакции. Интересно, что следом вышла другая книга, «Конец легенды», написанная другим человеком. Это был датский журналист Ханс Фредерик, тот самый, который устроил ему побег. В этой книге несколько иначе интерпретировались деятельность Йона в ГДР и его побег. Как выяснилось позднее, Ханс Фредерик был завербованным агентом Министерства государственной безопасности ГДР. И книгу он выпустил по инициативе этого ведомства. Так что тайный побег был вовсе не тайным. Не помогла Йону и поездка в Россию в 1993 году, где он пытался найти на Лубянке документы, оправдывавшие его ситуацию, хотел снять с себя клеймо предателя. Ничего не помогло. Немцы его так и не реабилитировали до самой смерти 26 марта 1997 года.

Мост по обмену агентов

Те, кто видел трехсерийный художественный детективный фильм режиссера Саввы Кулиша «Мертвый сезон», который вышел на экраны страны в 1969 году, прекрасно помнят редкие документальные кадры, когда советский разведчик, работавший нелегально в Соединенных Штатах, полковник Рудольф Абель рассказывает, в каких непростых условиях приходится действовать советским разведчикам в тылу противника, в капиталистических странах. Правда, сам он не сказал, каким образом после провала и суда сумел уехать из США, где осужденный сначала на казнь на электрическом стуле, а затем, получив смягченный приговор на тридцать лет каторжной тюрьмы, просидел вместе с уголовниками только пять лет. Как же его выпустили?

Р. Абель

И где это произошло? В последней серии фильма, в самом ее конце на экране возникают три автомашины, три «Волги», которые лихо подъезжают к некой границе, чтобы обменять пойманного иностранного шпиона на своего разведчика, которого разоблачили на Западе. Под советским разведчиком, которого в фильме играл Донатас Банионис, подразумевался, однако, не Рудольф Абель, а другой — Конон Молодый, разоблаченный в Англии. Такая путаница создавалась специально для того, чтобы у зрителей не возникало отождествляющей конкретики ни со страной, ни с реальными лицами. А вот под иностранным шпионом, которого обменивали, подразумевался, понятное дело, американский летчик со сбитого само-лета-разведчика У-2 Фрэнсис Гарри Пауэрс. Как известно, 1 мая 1960 года американцы с афганского аэродрома направили на территорию СССР самолет У-2, который летел на высоте 20 километров и задача которого заключалась в проведении точнейшей аэрофотосъемки важных военных объектов. Факт нарушения государственной границы был зафиксирован сразу, но только в районе Свердловска самолет У-2 сбили ракетой, у него отвалился хвост, летчик вылез из кабины и приземлился на парашюте. Он был схвачен и осужден советским судом на десять лет лишения свободы. После этого явно недружественного акта со стороны американцев бывший тогда первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев громогласно обвинил США в подрывной деятельности и отказался от встречи на высшем уровне в Париже. Охлаждение в отношениях между двумя супердержавами, владевшими ядерным оружием, достигло низшей точки и чуть позднее привело к кризисному состоянию Европы, когда тайно ночью в августе 1961 года вокруг Западного Берлина по приказу Хрущева началось сооружение каменной стены. Но в фильме обо всех этих горячих политических событиях, предшествовавших шпионским разоблачениям, ничего не сказано. И события в фильме развивались по совершенно иному сценарию. Зрителям, естественно, показали условное место, где происходил обмен шпионами. Поэтому многие предполагали, что обмен состоялся где-то на границе Советского Союза с каким-то иностранным капиталистическим государством. Но с каким? Вокруг Советского Союза не было, по сути, ни одного капиталистического государства, с которым он граничил бы напрямую, не считая дружественной Финляндии и Королевства Норвегии, которые мы едва ли стали бы ввязывать в свои шпионские аферы, не говоря уже о южных соседях — Турции, Иране. Но где же тогда? К какой государственной границе с какой капиталистической страной могли вплотную подъехать три советские «Волги»? Ответ на этот вопрос для советских людей долгие годы оставался государственной тайной. Конечно, на Западе давно знали это место, о нем снимали телерепортажи, рассказывали в иллюстрированных изданиях, но ни слова в советской прессе. Внесем ясность. На самом деле реальный обмен разведчиками произошел за две тысячи километров от СССР, на границе Потсдама и Западного Берлина, там же велись переговоры с подключением немецких адвокатов, которые и подобрали одно очень удобное и пустынное местечко у реки Хавель — мост Глиникер Брюкке, через самую середину которого с 1949-го до 1990 года проходила демаркационная линия — граница между ГДР и Западным Берлином, между Востоком и Западом, между советской зоной оккупации и американским сектором. Его хорошо охраняли. Перед мостом шлагбаумы, на мосту были установлены металлические заграждения, с востока подступы к мосту охраняли советские солдаты, с запада — американские. Переход гражданским лицам был запрещен. Случались отдельные попытки на грузовых машинах протаранить заграждения и прорваться на западную сторону, но все они заканчивались печально. Проехать сквозь заграждения не удавалось никому. Пропускались только грузовые машины со специальными разрешениями, только служебные легковые авто с флажками военных миссий, только дипломаты, только с разрешения высших военных властей. Но были исключения. В половине девятого утра 10 февраля 1962 года, в субботу, когда немцы еще спали, к мосту Глиникер Брюкке, с восточной и западной стороны подъехали служебные легковые автомашины. Из одной на восточной стороне вышел американский летчик Гарри Пауэрс, сбитый под Свердловском, из другой на западной стороне вышел Рудольф Абель, осужденный в США. Расстояние между ними составляло триста метров. После кратких переговоров руководящих лиц первым в сторону Западного Берлина направился Гарри Пауэрс. Одинокая фигура быстрым шагом двигалась на запад. Вот он перешел контрольную полосу, значит, он уже на свободе, шаг его ускорился, быстрее, быстрее. Через шесть минут после его прохода с Западной стороны в сторону Потсдама последовал Абель. После пересечения пограничной линии он тоже стал двигаться значительно быстрее. Конечно, они видели друг друга, да и тайная съемка велась с обеих сторон. Оба эти человека впервые в разных направлениях один за другим прошествовали по мосту, перешагнули охраняемую контрольную полосу. Они быстро добрались до легковых машины, сели в них и сразу уехали. И снова тишина. На мосту остались только дежурившие постовые солдаты, которые не знали, какого рода событие произошло перед ними. Вся операция заняла считаные минуты.

Собственно, нет ничего удивительного в том, что для обмена шпионов столь высокого ранга место было выбрано уединенное, пустынное, но в то же время романтическое, с красивой природой, располагавшей к покою и размышлению. У моста Глиникер Брюкке была своя интересная история. Когда-то вдоль реки располагались охотничьи угодья, где любил бродить с ружьем его величество прусский король, резиденция которого располагалась в Потсдаме. Он-то и повелел для удобства проезда на другую сторону реки соорудить мост, чтобы там пострелять уток. Мост построили в конце семнадцатого века, позднее от него протянулась дорога в Берлин. Долгие годы он был из древесины, служил, в основном, королям и придворной свите, сопровождавшей своего сюзерена. И хотя бревна проезжей части были плотно подогнаны одно к другому по всей длине моста — триста метров, кареты громыхали по нему так, что его величество затыкало уши. Стоявшие по обеим сторонам проезжей части постовые солдаты вытягивались в струнку и отдавали честь. Позднее мост расширили, у солдат появилась новая функция — проверять таможенные декларации и брать с проезжавших купцов плату. И только государственные чиновники и почтовики освобождались от дани, со всех остальных проезжавших плата взымалась еще долгое время. Мост Глиникер Брюкке значительно сократил путь из Потсдама в Берлин, в карете до столицы германского государства доезжали за три часа. С годами дерево сменило железо, потом выросли фермы, и в период прихода к власти нацистов в 1933 году мост Глиникер Брюкке исправно служил для проезда автомобильного транспорта из Берлина в Потсдам и обратно. С точки зрения сегодняшней архитектуры это обычное инженерное сооружение с двумя железными полусферическими фермами, которое соединяет два берега реки Хавель. И не представляет собой никакой особой достопримечательности. Его основная изначальная функция заключалась в том, чтобы соединить два города кратчайшим путем. От моста в сторону Берлина сегодня убегает Потсдамское шоссе, весь путь на автомобиле до района Целендорф при разрешенной скорости пятьдесят километров в час занимает максимум десять — пятнадцать минут. В последние дни битвы за Берлин отступавшие фашистские части взорвали мост, фермы обрушились, упали в воду. И только через несколько лет, после длительных переговоров между представителями восточной части Германии и Западного Берлина, мост восстановили, но движение по нему было полностью прекращено — он превратился в государственную границу, разделившую когда-то единую страну на два лагеря — лагерь социализма и лагерь капитализма.

Г. Пауэрс

Обмен Абеля на Пауэрса на мосту Глиникер Брюкке не хотели афишировать ни советская сторона, ни американская. Мост, как пункт обмена, мог пригодиться в перспективе еще для других схожих операций. Так, собственно, в дальнейшем и произошло. Но сохранить тайну долго не удалось. Западные журналисты со временем разнюхали, где обменяли Пауэрса, на кого обменяли, в каком месте, и назвали его — мост Глиникер Брюкке через реку Хавель, на границе Западного Берлина и Потсдама. Спустя некоторое время после обмена в западной прессе появилась информация о прошлом советского разведчика Рудольфа Абеля, который якобы до войны работал в Берлине под крышей советского посольства. Называлась его вторая фамилия — Аволкин, и занимался он своими «торговыми делами». Еще ранее он учился в гимназии Лейпцига, потом поступил в Технический университет Берлина, закончил его с отличием. Потом уехал в Москву, где учился в закрытой военной академии, которую создал Лев Троцкий, и снова вернулся в Берлин, откуда уехал работать в город Йену на завод Карла Цейса, где изготавливались точнейшие оптические приборы. И работал он там вплоть до прихода нацистов, когда ему предложили уехать из страны, так как его внешность смахивала на еврейскую…

Все это выдумки. Ни единого слова правды. Они появились в немецкой прессе с подачи, очевидно, советских специальных органов, вбросивших эту информационную «утку» с одной целью — запутать, напустить туману и скрыть подлинное прошлое своего разведчика-нелегала, чтобы не подпустить никого к истинному следу, к его настоящей фамилии и к биографии. Вполне справедливо опасались навредить остававшимся на свободе людям, которые сотрудничали с Рудольфом Ивановичем. На самом же деле, и об этом стало известно не так давно, когда были рассекречены некоторые документы с Лубянки, Рудольф Иванович Абель был выходцем из немецкой обрусевшей семьи, проживавшей в районе Рыбинска. Его отец, Генрих Фишер, человек левых убеждений, в 1901 году уехал из России в Великобританию, где у него спустя два года от русской жены родился сын, которого назвали Вилли. Итак, настоящее имя и фамилия Рудольфа Абеля были Вилли Фишер. В Германии он не работал, там не учился, хотя немецкий язык знал, так как корни у него оставались немецкие. На самом деле он учился в Лондонском университете, подавал большие надежды, но в 1920 году вместе с семьей вернулся в Москву, работал переводчиком в Коминтерне, потом закончил курсы радиста. Учился далее в Институте востоковедения, поступил на службу в органы, где приобрел специальность радиста. Единственная его связь с немцами отмечена в годы Второй мировой войны, когда он изображал из себя немецкого офицера, который присутствовал на допросах заброшенных из Германии парашютистов и участвовал в радиоигре с немецкой разведкой. После войны его через Канаду заслали в Штаты, где он девять лет занимался своей основной разведывательной работой, добывал данные о разработке американцами атомного оружия. На нелегальном положении он оставался вплоть до ареста в 1957 году. Но когда пришли его забирать, то он назвал себя Рудольфом Абелем, именем своего погибшего друга. Сделал это с одной целью — таким образом информировать Москву о своем аресте.

После удачного обмена шпионами в 1962 году на мосту Глиникер Брюкке наступило многолетнее затишье. Следующий эпизод произошел лишь спустя двадцать три года, в 1985 году, когда Советским Союзом руководил уже поборник перестройки Михаил Горбачев. 12 июня в жаркий полдень с двух сторон к мосту подъехали не легковые автомашины, а несколько автобусов. Санкцию на обмен давала уже не Москва, хотя она и была в курсе, а власти ГДР, точнее, Министерство госбезопасности. Это называлось актом проявления гуманизма со стороны немецкого социалистического государства. И со стороны Потсдама выпустили целую шеренгу разоблаченных западных разведчиков — 23 человека. Это был настоящий рекорд. Ровно в 12 часов они пересекли государственную границу на середине моста и сели в автобус. Через несколько минут в направлении Потсдама по мосту прошли четыре агента, разоблаченные западной контрразведкой. Кто они были, что сделали, история не особенно распространяется. Да и сами западные газеты об этом событии писали не особенно активно. Дело в том, что все эти агенты ни в коей мере не достигали такого высокого масштаба и уровня, как Абель и Пауэрс. Особого вреда причинить они не успели, не смогли, поэтому и обвинения у каждого оказались незначительные. Единственной сенсацией было, конечно, число. Но эта сенсация продержалась всего пару дней. Следующей, более заметной фигурой и последней в этом ряду на этом знаменитом мосту оказался советский диссидент, правозащитник, бывший заключенный московской тюрьмы «Лефортово», впоследствии видный политический деятель государства Израиль, министр Натан Щаранский. Не будем вдаваться в подробности его ареста и обвинения, обвиненный в антисоветизме и в шпионаже, Щаранский — из Донецка, окончил Московский физико-технический институт, хотел выехать в Израиль, но получил отказ, стал правозащитником и в результате попал в тюрьму, где провел девять лет. Все эти годы его жена Наталья, выехавшая в Израиль, выступала в поддержку своего мужа, требовала вмешательства в его защиту со стороны западных держав. И до-билась-таки своего. 11 февраля 1986 года под строжайшей охраной Щаранский был доставлен в Восточный Берлин. Затем его привезли в Потсдам.

И в тот же день на знаменитом мосту Глиникер Брюкке представители посольств, секретных служб США и Советского Союза совершили обмен.

Н. Щаранский

Щаранский перешел демаркационную линию, обозначенную на мосту, обрел свободу на Западе, а схваченный американцами советский шпион перешагнул ту же линию в сторону востока. Все произошло по сценарию обмена Абеля на Пауэрса. И вот через 17 лет после своего освобождения из советской тюрьмы министр Иерусалима и диаспоры Натан Щаранский посетил Глиникер Брюкке, то знаменательное место в Берлине, которое сегодня активно используют кинематографисты разных стран для съемок шпионских фильмов. Как сам позднее признавался журналистам Щаранский, оказавшись на свободе, его первым желанием было поддержать брюки, так как на них ни пуговиц, ни тем более ремня по советским тюремным законам не было. На одной из фотографий, сделанной неизвестным фотографом в 1986 году, он так и запечатлен — держащим руки у пояса. И когда сотрудник посольства США указал ему на демаркационную линию и сказал: «Прыгай, ты в свободном мире», — он прыгнул и в символическом прыжке из одного мира в другой едва не потерял штаны…

Сегодня на обновленный и подсвеченный огнями мост Глиникер Брюкке приезжают взглянуть туристы не только из Германии, но и из других стран, в руках у них справочники, в которых первым делом рассказывается о том, как в 1962 году на мосту был совершен обмен самых знаменитых шпионов двадцатого столетия — советского разведчика Рудольфа Абеля на американского летчика Пауэрса.

Фантом умер, фантом жив…

Теперь на улице Норманненштрассе открыли музей, куда приглашают всех посетителей — с Запада, с Востока. Любой желающий может зайти. Пожалуйста, рассматривайте эти своеобразные аксессуары, слушайте лекцию о разных авантюрных и когда-то строго засекреченных операциях, пройдитесь по залам, познакомьтесь со шпионской техникой. Вот скворечник с вмонтированной видеокамерой, вот специальные стереоскопические очки, которые позволяют видеть, кто идет сзади, вот портфель с двумя миниатюрными фотоаппаратами, а вот и портрет последнего председателя МГБ ГДР Эриха Мильке, правившего этим учреждением тридцать лет, с 1957-го по 1987 год. Его портрет, кстати, сделал Зураб Церетели. Тайны исчезнувшей разведки, тайны исчезнувшего государства… Фантом какой-то. Хотя в конце девяностых годов прошлого века этот фантом наводил страх на многих, кое-кто обходил его стороной. Даже глаз старались не поднимать. Чур меня, чур меня…

Э. Мильке

Мой путь из дома на работу, из района Карлсхорст, где жил в конце девяностых годов, в центр, к Александерплац, где тогда располагалось корреспондентское бюро АПН, как раз пролегал по длинной улице Франкфуртераллее. И проезжая мимо поворота на улицу Магдалененштрассе, убегавшую круто вправо к Норманненштрассе, не раз обращал внимание на стоявшее на ее правой стороне многоэтажное бетонное сооружение. Даже при беглом рассмотрении этого каменного служебного колосса со множеством разных антенн на крыше, с припаркованным множеством машин можно было догадаться, какого рода делами занимались люди в его помещениях. На мой наивный вопрос, что это за научно-исследовательский комплекс, знакомые немцы журналисты только усмехались, пожимали плечами: ты разве не понимаешь, это же фантом. Во времена ГДР говорить об этом было не принято. Туристов в этот район не привозили, журналистов не приглашали, местные обходили его стороной — зачем нарываться на неприятности. Это же «фирма». Это же Министерство государственной безопасности ГДР. Это же разведка. Одна из могущественных в мире. Это же уникальный антишпионский и карательный орган, второго такого не сыщешь. Это в самом деле так. За гражданами ГДР слежка была тотальной. И в шутку и всерьез говорили, что практически на каждого из 16 миллионов жителей было заведено досье и на каждого из 60 миллионов жителей ФРГ — тоже. Вот такая организация, вот такая у нее статистика. Говорят, что в самом здании перекрытия были сделаны из сверхпрочного бетона, чтобы они смогли выдержать не бомбовые удары, а тысячи тонн разного рода бумаг. В последние годы своего существования МГБ ГДР наряду с КГБ СССР, с американской ЦРУ, с израильским «Моссадом» и британской «МИ-6» входило в пятерку лучших разведывательных учреждений мира. Много имеющий множит богатство свое, уверяли древние. Именно поэтому МГБ занимало много места — располагалось на четырех улицах: Франкфуртераллее, Магдалененштрассе, Норманненштрассе и Рушештрассе. Работавших в нем десятки тысяч специалистов за глаза называли коротко, одним словом — штази. Создавалось МГБ ГДР, конечно, не без помощи советских компетентных органов. Прообразом послужили два советских ведомства — МВД и МГБ. И вот весной 1950 года в Берлине, точнее, в восточной его части, появилось вначале Управление по охране народного хозяйства, а затем в районе Лихтенберг и само Министерство государственной безопасности ГДР. Его цели и задачи упрощенно состояли в том, чтобы проводить контрразведывательную работу у себя в стране против засылаемых шпионов из ФРГ и других западных стран, а также осуществлять разведывательную работу за рубежом, в частности, у своей соседки ФРГ, в системе НАТО, чтобы оградить молодое государство, как его тогда называли, государство рабочих и крестьян (странно, почему без интеллигенции), от посягательств врагов социализма и прогресса. Согласимся, любое государство, будь оно социалистическим, капиталистическим или просто развивающимся, должно иметь свою разведку и контрразведку. Иначе как независимое государство оно не сможет функционировать. И если ГДР сумела создать развитую шпионскую сеть и оказывала влияние на ход политических событий в Европе и в мире, то честь и хвала ее разведчикам и, естественно, тем учителям, которые помогали в становлении этого учреждения. Вот только при одном «но» — каждое закрытое политическое заведение такого рода, какими благонамеренными целями и идеями оно бы ни прикрывалось, при единообразной авторитарной политической системе в стране легко становится карательным органом против своего народа. И это непреложный факт. Беда ГДР в том и состояла, что это государство создавалось по типу советского, с единой правящей партией, остальные партии-малютки не играли какой-либо существенной роли в руководстве. Это единообразие и позволило создать мощную разведывательную и контрразведывательную структуру, которая, в конечном счете, стала строго следить и за своими, вводить в разряд инакомыслящих, диссидентов, преследовать их, ссылать, сажать в тюрьмы. Согласно архивным данным бывшей ГДР, с апреля 1950-го по 15 января 1991 года в составе МГБ вместе с пограничной охраной проходили службу почти триста тысяч сотрудников. А всего в штате МГБ на конец 1989 года состояли свыше ста тысяч. Со временем в МГБ ГДР образовалась структура, в основную задачу которой входило создание разветвленной зарубежной агентурной сети, проникновение в высшие эшелоны власти ФРГ и НАТО. И надо сказать, что с новыми возложенными обязанностями эта структура справлялась более чем успешно. Она называлась Главное управление «А» — внешняя разведка, которую возглавлял Маркус Вольф, и насчитывала около 40 тысяч человек. Причем в большинстве агентами были… сами жители ФРГ. И это не окончательные данные. В центральном управлении работали 4286 сотрудников. Такие весомые цифры не должны удивлять. В период «холодной войны», в период острой конфронтации Советского Союза с Соединенными Штатами Америки, с НАТО, в целом с Западом разведка ГДР играла и самостоятельную и вспомогательную роль. А как же иначе, обе братские страны строили развитой социализм, обе находились на острие борьбы с международным империализмом. И обе были обязаны защищать себя от внешних врагов. Не следует забывать, что после окончания Второй мировой войны на территории ФРГ оставались около 600 тысяч американских, британских, французских, канадских и бельгийских солдат и офицеров. На территории ГДР размещались около 400 тысяч советских войск. Миллионная вооруженная враждебная группировка в центре Европы. В таких условиях сама ФРГ становилась как бы плацдармом в возможном вооруженном конфликте. Отсюда активные действия военных разведок всех участвующих стран. В то же время и ГДР натовскими генералами рассматривалась как поле для возможных будущих битв, следовательно, необходимо было знать как можно больше об ее экономике, о дислокации советских войск, о вооружении и так далее. В этих условиях добыча секретной информации становилась во главу угла. 21 мая 1956 года руководители разведывательного управления Министерства обороны США получили закрытую шифрограмму, в которой сообщались шокирующие сведения: из кабинета начальника одного из батальонов военной разведки армии США исчезло два сейфа. Документы из них были тотчас переброшены в ГДР, и в течение следующих пяти дней сотрудники МГБ ГДР арестовали 137 американских шпионов, работавших на территории ГДР. Это был ощутимый удар. Но американцы тоже не сидели сложа руки, они вели активную вербовку среди жителей ГДР, вели ее также и сотрудники БНД (Bundesnachrichten Dienst — Бундес Нахрихтен Диенст) — секретной разведывательной службы ФРГ. Активная разведывательная деятельность западных союзников против ГДР, непрекращающиеся провокации с территории Западного Берлина против столицы социалистической Германии заставили ее руководство пойти на необычные меры самозащиты. За одну ночь 13 августа 1961 года между западным и восточным секторами Берлина была возведена трехметровая бетонная стена, ставшая на многие годы символом пресловутого железного занавеса. Эта политическая и инженерно-техническая акция позволила усилить пограничный контроль и охрану границы ГДР. Появление стены стало полнейшей неожиданностью как для БНД, так и для ЦРУ США Естественно, ее появление во многом существенно затруднило разведывательно-подрывную деятельность западных разведок. И тогда они стали искать «кротов» у себя дома. И находили. В ноябре 1961 года обнаружили «двойного агента», который спокойно работал не только на свою спецслужбу, но и на МГБ ГДР. Это был Хайнц Фельфе. В ответ Штази тоже активизировала свою деятельность. 15 августа 1985 года таинственно пропал 48-летний Ганс Иоахим Тидге, исполнявший обязанности директора БФФ — Федерального ведомства по охране Конституции ФРГ, то есть контрразведки ФРГ, где он проработал 19 лет.

Через четыре дня Тидге всплыл в Восточном Берлине, где давал пресс-конференцию, рассказывал восточным и западным журналистам, почему он решил порвать со своим прошлым, почему решил начать новую жизнь в ГДР. Позднее в берлинском университете имени Гумбольдта Тидге защитил докторскую диссертацию на тему «Контрразведывательные функции ведомства по охране Конституции Федеративной Республики Германия». В ней он описал деятельность БФФ, включая операции службы электронного наблюдения. В 1989 году Тидге выехал в Советский Союз.

В качестве разведчиков МГБ ГДР оказались и супруги Гюнтер и Кристель Гийом, которые в 1956 году покинули ГДР под видом беженцев. Это вообще была особая политическая операция высшей категории. С 1970 года Гийом приступил к работе в аппарате федерального канцлера. Его профессиональные качества оценили высоко, он стал занимать пост одного из трех персональных помощников канцлера Вилли Брандта. Вполне понятно, с этого момента вся деятельность канцлера, в том числе его замыслы, политические планы, кадровая работа — все они стали известны руководству МГБ ГДР. Это был большой скандал. Он заметно навредил имиджу Вилли Брандта. Гийома разоблачили сотрудники разведки ФРГ, они сумели его вычислить, прочитали радиограммы. Почти год вели за ним наблюдение. Но с поличным взять его так и не удалось. За ним пришли 15 декабря 1975 года. Он был готов к такому повороту событий. И встретил прибывших к нему на дом офицеров контрразведки такими словами: «Я офицер Национальной народной армии ГДР, я сотрудник Министерства государственной безопасности. Прошу уважать мою честь как офицера». Гийома приговорили к 13 годам тюрьмы, а его жена и соратница Кристель за соучастие в шпионаже получила 8 лет. Однако Гийома освободили уже в октябре 1981 года. Его, как тогда было принято, обменяли на 8 западногерманских агентов, осужденных в ГДР. Его жену Кристель освободили также в обмен на 6 разоблаченных агентов ФРГ. До ухода на пенсию Гийом преподавал в разведывательной школе Штази. Бывший сотрудник ЦРУ Джон Келер в своей недавно изданной на русском языке книге «Секреты Штази — История знаменитой спецслужбы ГДР» писал о том, что в результате проводившихся расследований прокуратура ФРГ в 1996 году была вынуждена возбудить 6641 уголовное дело по обвинению в шпионаже. 2431 из них так и не было доведено до суда — в большинстве случаев из-за истечения сроков давности. В 1998 году на стадии расследования находилось еще 130 уголовных дел по подозрению в шпионаже в пользу МГБ ГДР. В течение трех лет, начиная с 3 октября 1990 года, в ФРГ производились многочисленные аресты чиновников разного ранга. «Масштабы инфильтрации, — отмечал Дж. Келер, — превзошли все самые худшие ожидания. Стало ясно, что этой язвой поражено все правительство, как и все политические партии, промышленность, банки, Церковь и СМИ. Щупальца Штази проникли даже в БНД, в БФФ и в МАД (военная разведка)».

Все эта деятельность продолжалась до того самого момента, пока держалась Берлинская стена. Едва она рухнула и в прямом и в переносном смысле, как настало время «X», полное безвластие в ГДР. И этот момент явился завершающим в деятельности фантома, он приказал долго жить.

Весной девяностого года, за несколько месяцев до объединения Германии, в подвалах и во дворе МГБ жгли архивы. Над улицей Норманненштрассе стлался густой дым. Любопытствующих от ворот отгоняли. Сжигали тонны секретных документов, разного рода пленок, микрофильмов, аудиокассет. Но все сжечь не успели. Кое-что досталось русским, но все же большая часть архивов — картотека зарубежных агентов — оказалась у американцев. Какими-то своими путями сумели они вывезти очень важные документы и отправили их в Лэнгли. Там материалы, говорят, расшифровали, систематизировали, записали на лазерные диски. Всего на дисках получилось около двухсот тысяч имен. Не надо думать, что все они шпионы высшего класса. Это не так. По сведениям специалистов, примерно три четверти из них — люди, которых «вели», которые были в разработке. Это могли быть друзья, родственники, знакомые штатных агентов. А вот оставшаяся четверть — это, вполне возможно, те самые штатные оперативные работники, те самые штази. Их примерно 50 тысяч. Солидная армия. Будет ли она использована по своему прямому назначению? Едва ли. Пока все они на крючке у другой разведки. И другая разведка в нужный момент может напомнить и предложить сотрудничество. За плату, естественно. И снова агент будет в действии? Но против кого? Да к тому же этот агент за прошедшие годы растерял все свои полезные свойства. Его предстоит переучить, времена-то поменялись, техника тоже. А это немалые затраты. Стоит ли овчинка выделки? Когда Берлинская стена была разрушена, когда политическая ситуация в стране в корне менялась, тогда бывшие жители ГДР неожиданно осознали себя единым народом, немцами. Тогда же совершенно неожиданно

15 января 1990 года толпа штурмом пошла в район Лихьенберга, на Магдалененштрассе. Пошла громить «фантом». По телевизору спокойно показывали это варварское разрушение. Сколько было ненависти, сколько злости в лицах. Казалось, более страшного врага у людей не было никогда ранее. По телевизору мелькали кадры, как молодые люди, преодолев хлипкую охрану, ворвались в здание и крушили все на своем пути. Звенели разбитые стекла, из окон летели мебель, портреты, бумаги. Ничто не могло остановить разбушевавшуюся толпу. Этот бой с тенью прошлого продолжался всю ночь. Кто мог тогда предположить, что среди этих молодчиков находились вполне профессиональные разведчики ряда других государств, естественно, ФРГ, в том числе и Соединенных Штатов. И на руках у этих профессионалов имелись вполне четкие ориентиры расположения кабинетов, планы самых секретных помещений. И пока опьяненные пивом берлинцы вели борьбу с креслами, портретами, срывали занавески, били стекла, другие люди занимались своим профессиональным делом. Они забирали из архивов то, что можно было забрать, складывали в машины, и никто им не мешал. И грузили, грузили. Кое-что спрятали в том же здании, чтобы потом в тишине приехать еше раз. Фантом умер, но вот его картотека жива. За ней и была погоня. Только едва ли эта картотека сможет оказаться полезной. Слишком много прошло времени со дня ее составления. И многие, зафиксированные в ней, уже умерли. А другие состарились, а оставшиеся едва ли захотят менять свое амплуа. Весь мир изменился. Так что цена картотеки не велика. Фантом умер, фантом жив, какая теперь разница.

Русский дух Берлина

Возвращение славян

Расстояние от Москвы до Берлина меньше двух тысяч километров. А вот от польской границы до Берлина каких-то семьдесят пять километров. Если на автомашине от приграничного Франкфурта на Одере до столицы, то с ветерком — максимум сорок минут. Поездом из Москвы, с Белорусского вокзала, ехать, конечно, комфортнее, но и значительно дольше — двадцать семь часов в пути. Жаль, если придется прибыть на вокзал «Лихтенберг», он хоть и считается «русским», но не самый удобный и далеко не самый симпатичный в Берлине. Лучше было бы докатить до другого, крытого, застекленного Восточного вокзала, «Ostbahnhof», что в самом центре столицы. Чуть дальше по курсу площадь Александрплац, названная так в честь русского царя Александра I, прибывшего сюда в 1805 году. Там же красуется бетонная 365-метровая телебашня со своим граненым блестящим шаром на высоте в триста с лишним метров, откуда открывается прекрасная панорама города. В безоблачную погоду, когда светит солнце, на шаре загорается крест. Берлинцы говорят, что этот эффект строители сделали якобы преднамеренно, чтобы досадить партийному руководству ГДР. На самом деле просто никто не ожидал, что так получится. Как бы там ни было, на скоростном лифте можно подняться в этот самый шар, посидеть в ресторане у окна, заказать пива. После длительной дороги очень хорошо освежает. Какой сорт выбрать? Это, конечно, дело вкуса. Но немецкое бочковое пиво, будь то Becks, Spaten, Bitburger, отвечает требованиям любого изысканного гурмана. Общее же у всех сортов одно, во-первых, оно всегда прохладное, у него температура около семи градусов, во-вторых, оно очень плотное, его наливают в течение нескольких минут, и оно дает обильную пену. Немцы ее, кстати, не сдувают. А градус? Градус по стандарту, не больше 4–5. Зато, в-третьих, когда его пьешь, расслабляешься, и невольно в голову приходят разные мысли. Например, почему Германия вызывает у русских такой повышенный интерес и чем русский отличается от немца. На второй вопрос в свое время пытался ответить великий русский писатель Иван Тургенев, который любил бывать не только в Париже, но и в Берлине. Так вот, он замечал, что немец, если увидит, что у него забор сломался, он его сразу починит. А русский начнет удивляться, рассказывать соседям и еще, может быть, сложит сказку, отсюда вывод — фантазия у нашего брата богатая. Возможно, тогда и появилась поговорка: что русскому во здравие, то немцу — смерть. Тургенев, который окончил словесное отделение философского факультета Петербургского университета, в 1838 году продолжил свое образование в Берлине, в Гумбольдском университете, слушал там курс лекций. Он приезжал в Берлин и позже, не случайно действие одного из самых поэтичных его произведений «Ася» разворачивается «в немецком небольшом городке», а события в «Вешних водах» происходят во Франкфурте и Висбадене. В Берлине Тургенев встречался с известным анархистом М.А. Бакуниным, который после 1840 года некоторое время также учился в Гумбольдском университете. Так почему Германия вызывает у русских столь повышенный интерес?

И.С. Тургенев

На этот вопрос можно ответить однозначно — нам интересна другая цивилизация, другая культура. Есть в характере самих немцев такие черты, которые нам в массе, увы, не присущи: они деловиты, требовательны, законопослушны, качественно и в срок выполняют порученное им дело и в то же время они люди сентиментальные, отзывчивые. Увидят сломанный забор, чинят его сразу, без разговоров. Все эти свойства натуры нас привлекают. Не случайно невест для русских царей искали в Германии. Это диктовалось, с одной стороны, политическими интересами — хотели породниться с поместными герцогами, князьями, одновременно думали укрепить добрососедские отношения. Попутно решали и экономико-культурные проблемы — приглашали на работу в Россию нужных специалистов: архитекторов, врачей, учителей, поваров, музыкантов. Но сам Берлин, как столица, стал притягательным для русских не в те времена, когда в него приезжали Петр Первый или Александр Первый, жили композитор Глинка или Тургенев с Бакуниным, а гораздо позднее, только с конца девятнадцатого века, когда после правления канцлера Бисмарка из провинциального городка он превратился в цивилизованную европейскую метрополию, с развитой системой общественного транспорта, с обилием магазинов, ресторанов, закусочных, театров, разных варьете, музеев, карточных клубов и всего прочего, чего душе угодно. И конечно, в центре, на Унтер-ден-Линден и прилежащих улицах, появлялись банки — Имперский, Центральный, Коммерческий, Крестьянский и прочие, прочие.

М.А. Бакунин

К тому же город становился как бы основным пересадочным пунктом, откуда прибывшие иностранцы, в том числе русские, из Петербурга и Москвы, разъезжались по своим местам назначения: кто на юг, в Мюнхен, кто на север, в Гамбург, кто на восток, во Франкфурт-на-Майне. Не случайно один из своих первых вояжей за границу будущий вождь мирового пролетариата Владимир Ульянов в 1885 году совершил в Берлин. Город ему очень понравился, и пиво понравилось, хотя, как он признавался матери в письмах, с немецким языком у него не все было в порядке. Владимир Ильич, как Тургенев и Бакунин, продолжал свое образование в Берлине, правда, в большей степени политическое. Он посещал библиотеку Гумбольдского университета, называемую в народе «комодом», записывался в книгах как присяжный поверенный, читал классиков и писал свои работы. По вечерам он встречался с немецкими социал-демократами, в частности, с Карлом Либкнехтом, перенимал опыт вооруженной борьбы рабочего класса, тайно готовился к свержению у себя на родине царского режима. И в 1917 году Ульянов, ставший к тому времени Лениным, начитавшись Маркса, Энгельса, вернувшись в Петербург из эмиграции, решился осуществить пролетарскую революцию, которую, кстати, классики задумывали вовсе не для России, а для более цивилизованных и подготовленных стран. Но Ленин к тому времени считал себя и умнее других, и материально обеспеченным. Он ведь не только учился у немцев, но получал от них солидную финансовую помощь. Почему и на какие цели? Вот это и есть те самые спрятанные пружины Октябрьской революции, которые большевики никак не хотели раскрывать вплоть до конца двадцатого века. Говорят, что берлинские банки охотно давали деньги на большевистскую печать и на содержание самих большевиков. Такая поддержка была тайной за семью печатями. Конечно, лично Ленин больших сумм не получал, на этот предмет имелись доверенные лица — большевики Шкловский, Ангарский, работавшие в российском торгпредстве в Берлине, которые имели хорошие связи с германским Имперским банком. Но государственный Имперский банк ни за что бы не раскошелился, если бы не немецкие власти. А немецкие власти, точнее, немецкий военный Генеральный штаб, очень опасались возникновения революции в своей стране и, чтобы этого не произошло, не пожалели нескольких миллионов немецких марок золотом для отправки их в Россию для поддержания там революционного восстания. И эта помощь, выраженная немецким золотом, в слитках, в марках, в швейцарских франках, через доверенных лиц, через немцев, через швейцарцев, через латышей поступала в Петербург. В 1918 году в Вашингтоне был опубликован сборник, называвшийся «Немецко-большевистская конспирация», изданный правительственным Комитетом общественного осведомления Соединенных Штатов. Он содержал доклад Эдгара Сиссона, являвшегося в 1917–1918 годах специальным представителем данного комитета в России, считай, шпионом. В — докладе прямо говорилось, что «…нынешние вожди большевистского правительства, Ленин и Троцкий, и их соучастники — германские агенты. Они показывают, что большевистская революция была подготовлена Высшим германским Генеральным штабом и финансирована германским Императорским банком и другими германскими финансовыми учреждениями. Они показывают, что Брест-Литовский договор — предательство русского народа германскими агентами — Лениным и Троцким; что германские офицеры были секретно приняты большевистским правительством в качестве военных советников, в качестве соглядатаев за посольствами союзников России, в качестве офицеров в русскую армию и в качестве управляющих большевистскими военными, иностранными и внутренними делами». В этом документе много чего понаписано. Не все следует принимать на веру. Но факт остается фактом, деньги на большевистскую революцию направлялись как из Швейцарии, так и из Германии, из Имперского банка, располагавшегося в Берлине. Да, в столице германского государства Ленин много чему научился. Он прежде всего вооружился идеологически, получил заверения в финансовой поддержке и отправился домой — все старое ломать и крушить. И он сломал царскую, изжившую себя систему, расколол общество на два класса, на бедных и богатых, на пролетариат и гнилую интеллигенцию, на белых и на красных. И в результате усилился отток далеко не худших русских умов из Петрограда, из Москвы, других центральных городов. Ленин упивался немецкой идеей пролетарской революции и гнал из страны всех неугодных, всех, кто ей сопротивлялся. В результате свыше двух миллионов ученых, деятелей культуры были вынуждены покинуть Россию и осесть далеко за рубежом. Многие родовитые и не очень семьи спасались от разбушевавшегося пролетариата бегством, большинство обосновались в Париже, меньшая часть в Берлине, селились, в основном, на окраинах. Они подыскивали себе там недорогое жилье, пытались устроиться на работу, продавали свои ценности и оставались жить в качестве эмигрантов, потеряв свою родину, свою идентичность, свои корни. В числе изгнанных осенью 1922 года по решению советского правительства оказался и известный философ Н.А. Бердяев, который с 1924 года жил в Берлине. В столице Германии Бердяев опубликовал ряд работ, и в том числе книгу «Новое Средневековье. Размышление о судьбе России и Европы», которая принесла ему европейскую известность. В Берлине обосновался еще один философ, высланный из России, — С.Л. Франк. Он читал лекции в Берлинском университете, публиковал свои труды и покинул Берлин только после прихода к власти нацистов. Позднее, в те же двадцатые годы, когда Советский Союз как самостоятельное социалистическое государство уже признали многие страны, в том числе и Германия, в Берлин стали приезжать посланцы уже из Советской России.

Берлинский университет

Германская столица в те годы переживала своего рода культурное нашествие, город буквально стал Меккой для русских писателей, художников, артистов, представителей творческой интеллигенции. По примерным подсчетам, в 1921–1923 годах в Берлине проживали около двухсот тысяч русских. Столица Германии после Парижа оказалась самым крупным центром русского поселения за границей. Но и позднее, вплоть до мирового экономического кризиса в 1929 году, Берлин продолжал притягивать русских. Здесь долгое время проживали поэтесса Марина Цветаева, писатель Борис Зайцев, поэт Владислав Ходасевич, Нина Берберова, Иван Шмелев, Алексей Ремизов. Кроме того, здесь временно жили и творили Алексей Толстой, Илья Эренбург, впоследствии вернувшиеся на родину. Приезжали Владимир Маяковский, Сергей Есенин. В середине ноября 1922 года группа русских писателей и художников основала союз деятелей русской литературы и искусства, названный по аналогии с петербургской организацией «Домом Искусств». Они хотели, чтобы этот «Дом» стал организацией аполитичной, исповедующей только культурные цели, защиту правовых и материальных интересов деятелей искусства и литературы как за границей, так и в России. И такой «Дом» создали. В нем работали три секции — литературная, изобразительных искусств и музыкальная. Одной из задач «Дома Искусств» было устройство еженедельных вечеров, на которых не только встречались бы члены и гости «Дома», но и читались бы новые произведения писателей, исполнялись музыкальные произведения и прочее. Предполагалось и устройство публичных лекций, концертов, театральных представлений. В этом «Доме» поэт Андрей Белый читал свою лекцию на тему «Культура современной России». Вечера «Дома» устраивались еженедельно. Во главе «Дома Искусств» стоял совет, избранный на общем собрании членов. Вечера «Дома Искусств» устраивали в кафе «Ландграф», на площади Ноллендорфплац. Существовал берлинский Союз русских писателей и журналистов. В городе были русские рестораны, русские книжные магазины. Русские писатели могли публиковать свои произведения в нескольких издательствах. По инициативе Максима Горького крупный издатель Гржебин печатал в Берлине и отправлял в Россию книги лучших русских и советских писателей. Существовало еще три русских театра — «Русский романтический балет», «Синяя птица» и «Русский театр Ванька-Встанька». Руководителем «Романтического балета» был известный артист петербургского Мариинского театра Борис Романов. Во второй половине 20-х годов большинство русских литераторов уехали из Берлина. Дольше других прожил здесь Владимир Набоков. Он обосновался в Берлине в 1922 году и покинул его в 1937 году, уже при фашистах. За эти годы Набоков написал немало романов, пьес, рассказов, стихотворений, в том числе «Защиту Лужина», произведение, получившее высокую оценку как критики, так и собратьев по перу. В годы фашизма в Берлин почти никто не приезжал, не считая служебных командировок. В послевоенные годы ездили, в основном, в Восточный Берлин, в столицу ГДР, где много строилось новых районов, требовался обмен опытом. В семидесятые и восьмидесятые годы Советский Союз покинули большое количество так называемых русских немцев — людей, чьи предки в прошлые столетия эмигрировали из Германии и поселились в России. Уезжали из Сибири, Казахстана, Киргизии. В основном, это были этнические немцы, жители бывшей так называемой Немецкой Республики Поволжья, которая прекратила свое существование с началом Отечественной войны. Затем к этому потоку присоединились диссиденты, в основном, лица еврейской национальности, среди них известная в свое время певица Лариса Мондрус, писатель Фридрих Горенштейн, автор сценария для фильма Андрея Тарковского «Солярис».

Памятник советскому солдату в Трептов-парке

Большинство из выезжавших искали в Берлине не столько свободу, сколько лучшую долю. Сегодня в столице Германии, где в общей сложности проживают примерно 3,4 миллиона человек, пятьсот тысяч — иностранцы. Из этого числа примерно сто тысяч — наши бывшие соотечественники. Кстати, туристов ежегодно в Берлине бывает свыше шести миллионов. В Москве, в которой проживают десять миллионов человек, едва ли наберется даже половина от такого количества немцев. Не случайно, наверное, поэтому в центре Берлина, в районе Вильмерсдорф, имеется немало памятных досок, на которых немецкими буквами написаны русские имена. Десятки бронзовых, мраморных, стальных. За последние годы Берлин неузнаваемо изменился. Город похорошел, посветлел, прибавил в размерах. И хотя поток туристов из России несколько поуменьшился да и интерес к немцам за последние годы тоже поугас, появилось много других заграничных соблазнов, но все же Берлин среди других столиц Европы для русских занимает особое место — он как бы связной пункт немецкой и русской истории, политый немалой совместной кровью. В одном Трептов-парке, где на постаменте высится величавая фигура советского солдата-освободителя с немецким ребенком в руках, захоронены свыше пяти тысяч русских солдат, погибших при освобождении Берлина. Кстати, прообразом для монумента послужил солдат из Кемерова, сержант Николай Масалов, который в апреле 1945 года спас немецкую девочку, вынес ее под обстрелом из разрушенного здания во время штурма города. Позже он был избран почетным гражданином Берлина и Вайсенфельза.

Заграничная любовь Марины Цветаевой

Из Москвы в Берлин Марина Цветаева уезжала с Виндавского, как тогда назывался Рижский, вокзала 11 мая 1922 года. Об истинной причине своего отъезда особенно не распространялась, время было суровое, пролетарское. Преобразованное из ВЧК в ГПУ при НКВД развертывало борьбу против буржуазной интеллигенции, против врагов советской власти, одной из жертв которой стал выдающийся поэт Николай Гумилев, обвиненный в контрреволюционном заговоре и расстрелянный в 1921 году. А муж Цветаевой Сергей Эфрон был бывшим царским офицером, служил в армии Корнилова, воевал в Крыму против красных, скрылся за границей, связался с белоэмигрантами.

М.А. Цветаева

Чего больше для ареста и расследования? Только самым надежным знакомым, которым доверяла, по секрету сказала, что едет на встречу с очень близким человеком. Она была уверена, что он убит. От него с 1918 года не было никаких вестей. Одна воспитывала двоих дочерей и надломилась, как жить дальше, не знала. И вот неожиданная радость — писатель Илья Эренбург привез ей из Праги письмецо. Сергей объявился в столице Чехии, там же стал учиться в университете. Он дал знать о себе и предлагал встретиться с Мариной в Берлине, где собирался цвет российской творческой эмиграции. Цветаева воспряла духом, радовалась предстоящему свиданию, готовилась к грядущим переменам. По сути, ее отъезд можно считать побегом из страны, в которой по декрету Ленина у церквей изымали ценности для борьбы с голодом, где складывались жесткие политические условия советизации и для творческой свободной личности деятельности не находилось. Цветаева устала от бытовых неурядиц, от постоянного безденежья, ее младшая дочь, трехлетняя Ирина, умерла от истощения в интернате. Полная бесперспективность вынуждала многих искать лучшей доли за границей. Май 1922 года по случайному совпадению оказался удачным временем для отъезда. Это был период восстановления дипломатических отношений между Советской Россией и Германией.

С.Я. Эфрон

Накануне, 16 апреля 1922 года, представители двух стран подписали первый международно-правовой документ, признававший законность советского правительства. Правда, этот же договор послужил основой для заключения другого, уже секретного соглашения о военно-техническом сотрудничестве, согласно которому, Германия получала возможность размещать на территории России военные учебные центры и полигоны для испытаний оружия. Цветаева была далека от политики, от всех ее закулисных ходов, главное, что между Москвой и Берлином устанавливались особые доверительные отношения и ей предоставили визу. Ехать в Берлин в те времена приходилось через Ригу, где пересаживались в экспресс, следовавший уже прямым ходом до столицы Германии. Четверо суток Марина почти не смыкала глаз, смотрела за окно, и ее губы беззвучно шевелились, она складывала стихи. В столицу Германии Марина и ее дочь Ариадна прибыли 15 мая. Их никто не встречал. По договоренности она, взяв дрожки, добралась до центра города, в район Вильмерсдорф, высадилась на мощенной булыжником площади Прагерплац, одной из красивейших в Берлине. Весь ее багаж состоял из деревянного сундучка с рукописями и книгами, чемодана с вещами и портпледом для одежды. Это все, что она вывезла из Москвы. Окружавшие немецкие дома с красными черепичными крышами, с архитектурными украшениями — балкончиками, мансардами, с тяжелыми парадными подъездами, с витиеватой лепниной — внушали уважение и любопытство. Светило солнце, на тумбах афиши возвещали о премьерах в Немецком театре, вдоль круглого сквера скользили полупустые трамваи, из кондитерских доносились ароматные запахи кофе и свежеиспеченных булочек — мирная, безмятежная жизнь в Берлине казалась райской по сравнению с московской, мрачной, суетливой. Пражская площадь и ее пивной ресторан «Прагердиле» были известные места среди русских эмигрантов. Там по вечерам собирались любители русской словесности. И что интересно, почти у каждого писателя и прозаика был свой столик. Илья Эренбург, не стесняясь окружающих, стучал на машинке, Андрей Белый читал только что написанные стихи, Владислав Ходасевич делился с кем-то гонораром. К вечеру появлялись другие русские литераторы, художники, музыканты, театральные деятели, известные и не очень, и ресторан «Прагердиле» превращался в спонтанный шумный Дом российского искусства. Не случайно Пражскую площадь в те годы прозвали Русским Берлином. Там же поблизости находились пансионаты, в которых сдавались комнаты. Для Цветаевой встреча с Берлином означала как бы встречу с родиной ее матери Марии, остзейской немки, в девичестве Мейн. Эти немецкие корни способствовали тому, что детям прививали любовь к немецкому языку, так что особых сложностей с адаптацией к незнакомому городу она не испытывала, тем более что в детстве ее вывозили в южные города Германии, она знала и любила немецкую поэзию, особенно стихи Генриха Гейне.

Первые дни Марина с дочерью жила в одной из комнат квартиры Эренбурга, которую он снимал поблизости. Потом переехала. на улицу Траутенауштрассе, 9, в пятиэтажный пансионат фрау Элизабет Шмидт, там занимала две комнаты, одна была с балконом. Прежде всего ей надо было привести себя в порядок, приодеться, сбросить тяжелые башмаки, московский камуфляжный крой одежды, снова превратиться в женщину. Через пару дней Илья Эренбург привел ее, уже обновленную, с улыбкой на лице, на улицу Бамбергерштрассе, 7, где познакомил с владельцем издательства «Геликон» Абрамом Вишняком, молодым кареглазым человеком, моложе Марины на три года. Абрам был женат, у него имелся четырехлетний сын. Эта встреча произвела на Марину особое впечатление. Она старалась не признаваться себе, но… При первом взгляде у обоих неожиданно вспыхнуло чувство — у Марины, как всегда, ярко, проникновенно, а Абрам увидел перед собой человека, от которого как бы исходило непонятное духовное сияние. Они быстро нашли общий язык, у них оказались близкие интересы в литературном мире, стали обмениваться планами. Но Вишняк, несмотря на романтичность натуры, был прежде всего издателем, человеком деловым, который должен был зарабатывать деньги и обеспечивать семью. Он любил душевный покой, ценил семейный уют и думал о деньгах. Эта его прагматическая сторона характера сдерживала Марину, порой отпугивала. Как с ней случалось и раньше, человека, который ей нравился, она наделяла не свойственными ему лучшими, благородными чертами, старалась не замечать черствость, простой, естественный житейский эгоизм. В любом случае Вишняк, поклонник стихов Цветаевой, оказался первым немецким издателем, выпустившим книжки ее стихов — сначала «Разлуку», потом «Ремесло». Кстати, здание самого издательства, которое располагалось недалеко от Пражской площади, по счастливой случайности сохранилось почти неизменным до наших дней, а все здания Пражской площади не уцелели. Все они оказались разрушенными в результате авианалетов 1944 года.

Марина не хотела и всячески старалась не показывать своего чувства. Это была ее тайна, которую она старалась уберечь от окружающих. Но как это сделать? С ней рядом почти постоянно находилась ее дочь Ариадна, ребенок от Сергея Эфрона, ее законного мужа, которого она ждала в Берлине, и вот напасть, в душе смятение, поперек прямой дороги появился человек, который ее притягивал и отталкивал. Чем он завораживал ее, чем? Она не строила иллюзий и понимала, что ему не пара, да и не могла рассчитывать на что-то. Но сердцу не прикажешь. И ее дочь Ариадна не могла не заметить смятение матери. Уже тогда этот десятилетний ребенок отметил в своем дневнике, что «…когда Марина заходит в его контору, она — как та душа, которая тревожит и отнимает покой и поднимает человека до себя, не опускаясь к нему… Марина с Геликоном говорит, как Титан, и она ему непонятна, как жителю Востока — Северный полюс, и так же заманчива. От ее слов он чувствует, что посреди его бытовых и тяжелых дел есть просвет и что-то неповседневное. Я видела, что он к Марине тянется, как к солнцу, всем своим помятым стебельком». Удивительно проникновенный анализ взрослых отношений. Этот порыв, эта любовная связь продолжалась недолго, чуть больше трех недель. Марина невольно притянула к себе этого человека, чтобы испытать не его, а себя, и когда он не смог, не захотел ответить на ее чувство так, как этого требовала ее душа, ее натура, она в который раз разочаровалась, убедилась, что награждает мужчину не свойственными ему чертами характера, и отдалилась. Но страдания остались. И в результате появились стихи, письма. За три недели она написала ему девять писем, хотя, если пешком отправиться от ее пансионата до фирмы «Геликон», потребовалось бы куда как меньше часа. В письмах она откровенно признавалась ему в любви, раскрывала свою душу. Ей нужен был собеседник, исповедник, иначе не могла. Слишком многое вмещала ее душа и должна была изливаться. На пути попался Вишняк. Он ее понял, но по-своему и остановился на полпути. Он ответил только одним письмом, в котором невольно признался, что не очень понимает ее, но тем не менее готов публиковать все, что у нее появится новое. И все. Марина была обречена.

Об истории этой мимолетной любви долго ничего не было известно, вплоть до 1981 года, когда итальянская переводчица и исследовательница творчества Цветаевой Серене Витале привезла из Москвы письма Цветаевой к Вишняку и его ответ и опубликовала их во Франции и в Италии. Эти письма Вишняк вернул Цветаевой, после того как она настоятельно попросила свою знакомую в Берлине забрать их у него. Краткий берлинский эпизод, мимолетное безответное увлечение вскоре забылось, но в памяти осталось только знакомство с каким-то «недовеском», с чем-то серым и невзрачным.

Собственно, на этой скрытой любовной истории можно было бы поставить точку. Приехавший в середине июня в Берлин Сергей Эфрон ни о чем не догадывался, он хотел увезти семью в Прагу, него были свои планы, он думал вернуться в большевистскую Россию, покаяться и принять новый режим. И после первых восторженных объятий, после слов любви и признаний проявилось и отчуждение.

Табличка на доме, где жила Марина Цветаева

Как жить дальше, где, на какие средства? Уехали сначала в Прагу, где в большой бедности протянули три года и где у них родился сын Георгий, называемый в семье Мур, потом перебрались в Париж. Жилье снимали на окраине, подешевле. Долгих тринадцать лет, с 1925 года по 1939-й, Цветаева жила в Париже, печаталась там, наладила связи в издательском мире, но денег в семье все равно не хватало. Возвращаться на родину она не хотела. А вот Сергей… Сергей Эфрон, сблизившись с нелегальными представителями НКВД, дал согласие сотрудничать и решил вернуться «домой», в Советскую Россию. Наивный, он не предполагал, куда возвращался. Первой в СССР в 1937 году уехала дочь Ариадна, за ней последовал ее отец Сергей Эфрон. Через два года к ним присоединилась Марина с сыном Муром. Дальнейшая судьба у всех героев этой истории и типична и трагична для того времени. Сперва арестовали дочь, следом ее отца. И больше ни того, ни другого Марина не увидела. В августе 1941 года Марина Цветаева уехала в Елабугу, где вскоре покончила с собой. Ее сына, девятнадцатилетнего Георгия, в 1944 году забрали на фронт, и он погиб в одном из первых боев.

По данным Ильи Эренбурга, Абрам Вишняк, его жена и ребенок оказались в немецком концентрационном лагере Освенцим и погибли там в 1943 году.

В 1996 году на доме 9, бывшем пансионате фрау Элизабет Шмидт, по улице Траутенауштрассе появилась мемориальная доска с краткой надписью на немецком и русском языках: в этом доме жила Марина Цветаева в 1922 году.

Потери Владимира Набокова

Их было двое: Шабельский-Борк и Таборицкий. Оба русские. Первому двадцать девять лет, второму двадцать семь. Оба бывшие офицеры царской армии, оба сражались в «дикой дивизии», оба ярые монархисты. Оба вооружены. Из Мюнхена в Берлин приехали на тайное дело. В тот самый день сорвали афишу, прикрепленную к стене Центрального вокзала, возвещавшую на русском и немецком языках, что 28 марта 1922 года в здании столичной филармонии ожидается выступление одного из организаторов и лидеров Конституционно-демократической партии России, главного редактора парижской газеты «Последние новости», кадета Павла Милюкова, прибывшего из Парижа. Он выступит с лекцией на тему «Америка и восстановление России». Это был надежный сигнал — враг уже здесь. Тем же вечером 28 марта, последний раз проговорив план совместных действий и перекрестив друг друга, они отправились в центральный район Вильмельсдорф по адресу, указанному в афише. В зале собрались больше тысячи людей, в основном, белоэмигранты, прибывшие из разных городов Германии и даже Франции. Оказались и общие знакомые. Многие здоровались друг с другом, шутили. После лекции ожидалась жаркая дискуссия. Шабельский-Борк и Таборицкий сели в первых рядах, но в разных местах. Прослушали все до конца, раздались аплодисменты. А когда после окончания лекции Милюков направился к столу президиума, Шабельский-Борк, сидевший в третьем ряду, неожиданно вскочил и с криком «Месть за царя, месть за униженную Россию!» вытащил револьвер и стал стрелять в него. Милюкова тотчас уложили на пол. Шабельский выскочил на сцену и продолжал стрелять. К нему бросился один из членов президиума, Владимир Набоков, ударил по руке, и они оба свалились на пол. Подбежавший Таборицкий выстрелил в Набокова, затем еще раз. Тот не шевелился. В зале возникли паника, давка, раздались крики: «Полиция! Полиция!» И оба террориста, продолжая палить в разные стороны, спешно ретировались к дверям. Но покинуть филармонию им не удалось.

В последующие дни берлинские газеты подробно описывали покушение на убийство русского эмигранта Павла Милюкова. Обоих террористов удалось схватить в зале. Они, собственно, не сопротивлялись и отдали свое оружие. У Шабельского два разряженных револьвера, у Таборицкого один — минимум пятнадцать выпущенных пуль. Оба заявили, что осуществили личную месть и никакого заговора нет и в помине, ни к каким партиям они не принадлежат. По данным полиции, были ранены девять человек. Милюков остался цел и невредим. Убит один — русский эмигрант, один из редакторов берлинской газеты «Руль» Владимир Дмитриевич Набоков, он же соратник Милюкова по партии, он же его оппонент, известный юрист и публицист, бывший член Временного правительства. Одна из двух выпущенных пуль в спину попала ему прямо в сердце. В.Д. Набокова похоронили на кладбище в районе Тегель.

Это трагическое событие, наделавшее немало шуму в Берлине и в Европе, произвело тяжкое впечатление на двадцатитрехлетнего Владимира Набокова, сына убитого. Он только что вернулся из Лондона, где вместе с младшим братом Сергеем закончил Кембриджский университет, у него были масса планов, замыслов, думал, что отец поможет начать карьеру, подскажет, какой путь избрать. Профессор юриспруденции, авторитет во многих политических вопросах, конечно, дал бы ему ориентиры в жизни незнакомого города, в поисках своей идентичности. И вот финал — похоронить отца в немецкой земле, павшего от руки русского монархиста, нонсенс какой-то.

Процесс по делу о покушении на Милюкова проходил в начале июля 1922 года в Берлинском уголовном суде в Моабите. Оба обвиняемых утверждали, что Набоков стал случайной жертвой, в него они не целились и не собирались его убивать. Суд доказал обратное. Обоих признали виновными в убийстве и приговорили к двенадцати и четырнадцати годам каторжной тюрьмы, соответственно. Как в дальнейшем выяснили газетчики, Шабельский-Борк и Таборицкий служили помощниками у известного деятеля российской белой эмиграции генерала В.В. Бискупского, жившего в Мюнхене. Ярый монархист, сторонник жестких мер, он вполне мог направить обоих в Берлин с задачей убрать Милюкова, которого считали главным виновником крушения монархии. Именно эти оба человека еще до переезда в Мюнхен, находясь в Берлине, создали организацию наподобие «черной сотни», в задачу которой входило уничтожение тех российских политиков-эмигрантов, которые пошли на переговоры с большевиками. И Таборицкий там же, в Берлине, совершил нападение на бывшего члена Временного правительства Гучкова. Известный публицист того времени Александр Амфитеатров писал, что два изувера не только опорочили моральную репутацию русского правого монархизма, но и убили ее, как убили ни в чем не виновного В.Д. Набокова.

Но все эти сочувствующие сообщения, трагические реляции не радовали родственников. Эмоциональными соболезнованиями не воскресить погибшего, они только добавляли страданий. В душе у Владимира Набокова остался сильный осадок, какая-то неприязнь к монархистам, к белому движению, а еще больше к Берлину, где у белоэмигрантов то и дело случалось свары, иногда с применением огнестрельного оружия.

Табличка на доме, где жил Владимир Набоков

Нет, Берлин, в котором предстояло жить, не доставлял удовольствия молодому Набокову. Не чувствовал он себя в нем защищенным, как дома. Не прижился. Позднее это ощущение неприязни еще только усилилось. Мимо его внимания не прошел тот факт, что оба террориста были освобождены значительно раньше срока, их выпустили по амнистии, и они продолжили свою политическую деятельность в Германии. Шабельский-Борк вернулся в Мюнхен и стал работать, как и прежде, у генерала Бискупского, который позднее получил должность начальника Управления делами российской эмиграции в Германии и перебрался в Берлин, стал сотрудничать с нацистами. Таборицкий же в 1938 году, когда Владимир Набоков уже покинул столицу Третьего рейха, сделался помощником руководителя «Русского национального союза участников войны» генерала А.В. Туркула.

После ухода из жизни отца семья, по сути, распалась. Мать Владимира Набокова, чтобы обеспечить себе существование, вместе со своими сестрами и братьями отправилась в Прагу, где, как сообщали, русским эмигрантам выдавали пособия. Младший брат Сергей надумал уехать искать счастье в Париже, а Владимир Набоков, оставшись один, перебрался жить на улицу Траутенауштрассе, 9, недалеко от площади Прагерплац, поселился в том самом доме, в том самом пансионе фрау Шмидт, прозванном «Русским домом», в котором две комнаты снимала Марина Цветаева.

И тотчас перед Набоковым возник вопрос, как жить, на что существовать, чем заниматься. Небольшие накопления, оставшиеся от отца и поделенные в семье, быстро таяли. Идти работать, служить? Об этом не могло быть и речи. Вместе с Сергеем он уже попробовал себя в банковском деле и только еще сильнее убедился, что сидение в конторе за счетами — не его занятие. За какое дело тогда взяться? И тут проявилось удивительное свойство натуры Владимира Набокова — образованнейший человек, владевший в совершенстве английским, французским языками, образцово воспитанный, был упрям до самоотречения. Он не хотел учить немецкий язык, он не знал его и не желал знать. Конечно, владел несколькими обиходными фразами. И все. В детстве ему доводилось жить в Берлине, но теперь, после убийства отца, у него буквально проявилось отторжение всего немецкого. Интеллигент, русский дворянин, он отгородился от окружавшей его немецкой действительности своим русским литературных духом, как стеной, настроился пробиваться в этой жизни самостоятельно и в одиночку. Стремления наладить прочные контакты с эмигрантскими кругами, с писателями, поэтами у него не наблюдалось. Именно в те годы у него и окрепло решение сделать свое литературное творчество профессиональным. Итак, деньги он будет добывать преподаванием. И преподавал — английский язык, французский язык, входившую в моду английскую игру в теннис и даже бокс. Больших заработков это ему не приносило, но на жизнь хватало. Не более того.

Позднее он сам признавался в своей автобиографической книге «Другие берега», вышедшей в Нью-Йорке в 1954 году, что «американские мои друзья явно не верят мне, когда я рассказываю, что за пятнадцать лет жизни в Германии я не познакомился близко ни с одним немцем, не прочел ни одной немецкой газеты или книги и никогда не чувствовал ни малейшего неудобства от незнания немецкого языка». Странное хвастовство, граничащее с глупостью. Более тою, сожителей по городу Набоков надменно называет «берлинские туземцы». Ни одного знакомого среди немцев, ни одного упоминания. В этой автобиографической повести, где достаточно подробно описываются детские и юношеские годы, совсем вскользь упоминаются те самые пятнадцать лет, проведенные среди «берлинских туземцев», пятнадцать лет творчества. Работы над собой и своими произведениями. И практически ничего не сказал о гибели своего отца в Берлине, о разладе в семье, ни слова о появившейся там жене, Вере Слоним, как и где познакомился с ней, еврейкой, дочерью разорившегося российского предпринимателя. Только немного о родившемся сыне Дмитрии, и ни строчки о своем младшем брате Сергее, о его трагической судьбе, как будто того и не было на свете. Во всем этом проявились свойства характера Владимира Набокова, его замкнутость, избирательность, подбор фактов выгодных и краткое упоминание о неудобных и просто замалчивание совершенно невыгодных. Зачем ему рассказывать о своей жене еврейке, национальность которой в Германии буквально преследовалась по закону. Ну как мог он рассказать о своем брате Сергее, который с юности не был на него похож. Вроде такой же интеллигент, умный, образованный, воспитанный, а другой по натуре. Совершенно другой. Родители случайно обнаружили у него тягу… увы, не к девушкам, а к особам мужского пола. Эта была и семейная драма, горестная семейная тайна. После этого открытия отчуждение между братьями только усилилось, они отдалились друг от друга еще в Берлине, у каждого была своя дорога, свой круг знакомых.

Внесем уточнения в пробелы и неясности в биографии Владимира Набокова его немецкого периода жизни. С Верой Слоним, такой же эмигранткой из Петербурга, он познакомился в Берлине на одном из благотворительных вечеров русской эмиграции. Ее отец занимался в России лесным производством и был богат, потерял все после захвата власти большевиками. И он не был расположен к Набокову. Он предупреждал дочь, что профессия писателя — дело несерьезное и, к сожалению, безденежное. Так и оказалось, особых денег в семье не было, Владимир писал, давал уроки, бегал по издательствам, а Вере пришлось служить в адвокатской конторе, приходить в одно время и уходить в другое, строго по часам. Но она поставила себе цель — помогать своему избраннику на его литературном поприще вплоть до самозабвения. Поставила все на карту во имя его будущности. И выиграла. В Берлине они прожили до 1937 года. Чтобы обезопасить себя, Вера, как выяснилось позднее, носила в сумочке заряженный браунинг. Если бы его обнаружили полицейские… Ситуация в стране с каждым днем накалялась, фашизм, антисемитизм проникли не только во всей уголки страны, отравили нацию, они вошли в каждый дом. Дальнейшее пребывание грозило Вере арестом, желтой звездой-нашивкой, ссылкой в лагерь, что означало смерть. И семье Набокова пришлось срочно покинуть город, к которому привыкли, которому принадлежали пятнадцать лет семейной жизни, где у них появился сын Дмитрий. Судьба дальнейших странствий и восхождений Набокова известна и связана она была уже не с Берлином, а с Нью-Йорком, с университетской средой других городов Америки. А вот его младший брат… Раскроем семейную тайну Набоковых. После жизни в Париже Сергей Набоков почему-то вернулся в фашистскую Германию, пытался устроиться на работу, занимался переводами и искал своих… единомышленников. Но в Третьем рейхе гомосексуализм был объявлен вне закона и всячески преследовался. Гитлер объявил войну лицам нетрадиционной ориентации, и по его указке застрелили бывшего соратника по борьбе Рема. Что говорить о каком-то русском эмигранте, страдавшем таким низменным, презираемым пороком? К тому же Сергей Набоков имел неосторожность критически высказываться по отношению к режиму. На него донесли. В гестапо уже были данные о «странном поведении» приезжего русского. Этого оказалось достаточно, его заключили в концентрационный лагерь, в котором над заключенными проводили разного рода медицинские эксперименты. Окружавшие заключенные очень тепло отзывались о русском Сергее Набокове как о человеке, готовом протянуть руку помощи, поделиться последним. Он не был похож на своего старшего брата. Оттого и пострадал. Из лагеря он так и не вышел. По свидетельствам очевидцев, он умер от истощения и болезней 9 января 1945 года. До окончания войны оставалось всего четыре с лишним месяца. Владимир Набоков, уже преуспевающий американский литератор, влюбленный в бабочек, которых ловил по заказам разных университетов, о смерти брата узнал не сразу. А узнав, ничего не сделал для его памяти. Ни в одном из своих во многом биографических произведений так толком и не упомянул его. Неприглядную семейную историю ему не хотелось раскрывать по одной простой причине. Она могла бросить тень на его безупречную репутацию. А для преуспевающего американца это значило бы крах карьеры.

Оглавление

Судьба города — судьба людей

Легенды и были города на реке Шпрее

  Изгнание славян

  Утерянный шедевр

  Пожар в Королевской опере

  Извлеченный из могилы

  Разбойницы-свиньи

  Фальшивый капитан из Кёпеника

  Внимание, «Цеппелин» над городом

  Обнаженная Нефертити

  «К последней инстанции»

Столица тысячелетнего рейха

  Готовьтесь, газовая атака!

  Секреты клиники Буха

  Конец всеберлинского чародея

  Пламя над Рейхстагом

  «Хрустальная ночь»

  Маньяк европейского масштаба

  Топография террора

  Любовница Гитлера — русская разведчица

  «Дом смерти» в Плётцензее

  Разоблачение Штирлица

  «Germania» вместо Берлина

  Выстрел по Нью-Йорку

  Трупы из бункера

Разделенный надвое

  Прорыв блокады

  День «X», напугавший Москву

  Разрушители стены

  Откровения патологоанатома

  Самоубийство в «Шпандау»

  Взрывы супермаркета

  Ограбление по-арабски

  «Развратившая нацию»

  Метания бывшего генсека

  Спортивные обманщики

Шпионский Берлин

  Гнездо советской разведки

  Заминированный Шёнефельд

  Завербованная vір-персона

  Мост по обмену агентов

  Фантом умер, фантом жив…

Русский дух Берлина

  Возвращение славян

  Заграничная любовь Марины Цветаевой

  Потери Владимира Набокова Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg