«Доносчики в истории России и СССР»

Доносчики в истории России и СССР (fb2) - Доносчики в истории России и СССР 3867K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Дмитриевич Игнатов

В.Д. Игнатов ДОНОСЧИКИ В ИСТОРИИ РОССИИ И СССР

ПАМЯТИ ОКЛЕВЕТАННЫХ И ПОГИБШИХ ПОСВЯЩАЕТСЯ

От автора

Я не могу знакомиться с людьми —

Дрожит ладонь с брезгливою опаской.

Пока меж нами бродят — кто? — пойми,

Доносчики тридцать седьмого в масках,

Доныне в сейфах скрыты имена —

Они оклеветали самых лучших!

Плывет по городу, как душная волна,

Толпа седых убийц благополучных.

Татьяна Астафьева

Доносительство, то же, что и стукачество, — тайное сотрудничество с властями, начальством и т.д., заключающееся в предоставлении им обвинительных или компрометирующих сведений о ком-либо. Донос — в старом русском праве — сообщение властям о преступлении. Современное значение этого слова сугубо отрицательное; в юридическом словоупотреблении оно осталось только в термине «заведомо ложный донос». Людей, тайно сотрудничающих с правоохранительными органами или с органами безопасности и передающих им нужную информацию о деятельности лиц, представляющих оперативный интерес, называют также осведомителями. Слово «осведомитель» широко использовалось в Российской империи, где им называли секретных агентов охранки. Официально они назывались секретными сотрудниками (сокращенно сексоты). Впоследствии термин «сексоты» использовался в документах советских спецслужб ВЧК-ОГПУ-НКВД.

В официальных документах КГБ и МВД СССР вместо слова «осведомитель» использовались термины «агент», «информатор» и «источник оперативной информации». В разговорной речи осведомителей называли и называют доносчиками. Имеется много сленговых выражений этого слова, таких как желтуха, шептун, шкура, зуктер, шестак. Осведомителя в тюремной камере называют также наседка, кукушка, звонарь, куруха, индюк, дронт, осведомителя в исправительных учреждениях — лагкор, сексот, стучевило, тихарь, «светящейся фитиль». После 1950-х годов в разговорной речи стало употребляться имеющее резко негативный оттенок слово «стукач», заимствованное, по-видимому, из воровского сленга. Считается, что слово «стучать» пущено «в оборот» во время правления «тишайшего государя» Алексея Михайловича, когда доносчики в темное время суток приходили к тайному приказу или государеву человеку и стучали в его окно, чтобы сообщить о крамоле.

ГЛАВА 1. ИСТОРИЯ ДОНОСИТЕЛЬСТВА

ДОНОСИТЕЛЬСТВО В ДРЕВНЕМ МИРЕ

Существует распространенное заблуждение, что использовать осведомителей и анонимных доносчиков государственные структуры стали относительно недавно. Однако это не так. Доносчики, кляузники, сексоты, стукачи были во всех странах и во все времена. Во время раскопок руин древних городов в Двуречье на территории бывшей Месопотамии археологи обнаружили царский архив или библиотеку древнего владыки в виде множества глиняных обожженных клинописных табличек. Время почти не оказало на них воздействия, и ученые считали, что вскоре смогут удивить мир новыми великими произведениями древнего искусства. Однако большинство расшифрованных под эгидой ЮНЕСКО текстов оказались из жанра, имеющего невысокую художественную ценность, но весьма ценимого деспотами всех времен. Более 90 процентов расшифрованных табличек оказались заурядными доносами. Таким образом, уже около пяти тысяч лет назад многочисленные стукачи Ближнего и Среднего Востока «сигнализировали» своим властителям о нарушителях действующих законов и правил. Зная жестокие нравы тех времен, можно предположить, сколько человеческой крови было пролито по тем доносам.

В связи с этой находкой совершенно естественным представляется повествование древнегреческого историка, автора исторического трактата «Истории» Геродота о восхождении к власти царя Дария. Геродот пишет о том, как знатный перс Дарий, узнав, что страной правит самозванец, потребовал у своих друзей, чтобы они немедленно приняли меры к его свержению. Друзья проявили нерешительность, ссылаясь на то, что царю доносят о них всех и их дело не удастся. Дарий уговорил их на немедленные действия оригинальным способом. Он заявил: «Если мы немедленно не начнем восстание, я сам на вас донесу». Таким образом, один деспот сменил другого, и подтвердилась очевидная истина, что от доносов больше вреда, чем пользы.

Из фрагментов истории Древнего Египта, сохранившихся на отдельных папирусах и каменных барельефах, видно, что и фараоны не обходились без услуг доносчиков. Доносительство широко использовалось при судопроизводстве и в Древнем Китае. Это следует из сочинения правителя области Шан Гунсунь Яна, более известного под именем Шан Яна, написанного в середине 4-го века до н.э.{1}

Расследование преступлений и проступков в Поднебесной начиналось с заявления или доноса, причем анонимные доносы запрещались. «Право» на донос зависело от социального положения лица и его места в системе семейных связей, за исключением доносов о преступлениях против государя и государства. Запрещались, под угрозой смертной казни, доносы на родителей и других близких родственников, кроме доноса на убийц отца, при котором можно было доносить даже на мать. Подлежали удавлению рабы, донесшие на своего господина, за исключением обвинения последнего в мятеже и измене. Выдавать правосудию домочадцев и рабов был обязан сам глава семьи, в противном случае он подлежал наказанию. Ему же предоставлялось право наказывать своих рабов, а по специальному разрешению властей даже убивать их за провинности.

Доносчики щедро вознаграждались: «Независимо от того, является ли сообщивший знатным или человеком низкого происхождения, он полностью наследует ранг знатности, поля и жалование того старшего чиновника, о проступке которого он сообщит правителю»{2}.

Жестко карался ложный донос. Доносчику в этом случае грозила та же кара, которая полагалась бы обвиняемому им лицу при правдивом доносе.

Шан Ян полагал, что правитель «должен издать закон о взаимной слежке, чтобы люди исправляли друг друга». Система доносительства подкреплялась круговой порукой и коллективной ответственностью за преступления.

«…В стране с хорошо налаженным управлением муж, жена и их друзья не смогут скрыть преступления друг от друга, не накликав беды на родственников виноватого, остальные также не смогут покрыть друг друга». «…Отец, отправляя на войну сына, старший брат — младшего, а жена — мужа, напутствуют их одинаково: не возвращайся без победы, и добавляют: если нарушишь закон и ослушаешься приказа, то вместе с тобой погибнем и мы»{3}.

В таком подходе правитель видел гуманный путь развития государства, путь к отмиранию наказаний, казней и доносов: «Если сделать суровыми наказания, установить систему взаимной ответственности за преступления, то люди не решатся испытывать на себе силу закона, а когда люди станут бояться подобных испытаний, исчезнет потребность и в самих наказаниях».

Первая цель наказаний, по мнению правителя, — разбить узы, связывающие людей, поэтому наказания должны дополняться системой доносов: «Если управлять людьми как добродетельными, они будут любить близких; если же управлять людьми как порочными, они полюбят эти порядки. Сплоченность людей и взаимная поддержка проистекают оттого, что ими управляют как добродетельными; разобщенность людей и взаимная слежка проистекают оттого, что ими управляют словно порочными».

Автор, описывая взаимоотношения правителя и народа, сравнивает народ с рудой в руках металлурга и глиной в руках гончара. Для того чтобы правитель мог ослабить народ, превратить его в руду или глину в своих руках, необходимо отказаться в управлении от человеколюбия, справедливости и любви к народу. Народом надо управлять как сообществом потенциальных преступников, апеллируя лишь к страху и выгоде. «Если государством управляют при помощи добродетельных методов, в нем непременно появится масса преступников». «В государстве, где порочными управляют словно добродетельными, неизбежна смута. В государстве, где добродетельными управляют, словно порочными, воцарится порядок, и оно непременно станет сильным». «Когда люди извлекают выгоду из того, как их используют, — их можно заставить делать все, что угодно правителю… Однако если государь отвернется от закона и станет полагаться на то, что любит народ, в стране вспыхнет множество преступлений». «…При соблюдении неизменных законов даже голодный не будет тянуться к еде, точно так же, как обреченный на смерть не будет цепляться за жизнь{4}.

«…Может одолеть сильного врага лишь тот, кто, прежде всего, победил свой собственный народ». «Когда народ слаб — государство сильное, когда государство сильное — народ слаб. Поэтому государство, идущее истинным путем, стремится ослабить народ», — пишет Шан Ян в разделе, который так и называется: «Как ослабить народ».

К сказанному можно лишь добавить, что при расследовании преступлений действовал принцип презумпции виновности обвиняемых, а для получения признаний применялись пытки. Тела или головы преступников, подвергшихся смертной казни, выставлялись для публичного обозрения в открытом поле, на рынке или во дворе дворца, если преступник был сановным лицом. Древнеримский философ и писатель Луций Анней Сенека, сторонник теории стоицизма, убежденный в том, что все подчинено произволу судьбы, с сожалением писал: «При Тиберии Цезаре обвинительные доносы стали безумием, охватившим почти все общество и погубившим в мирное время больше граждан, чем любая гражданская война».

В Древнем Риме доносчики — делатории (лат. delatores — «доносчик») были ключевой частью судебной системы. В те времена любой гражданин Рима мог возбудить судебное разбирательство, которое для обвиняемого могло закончиться конфискацией имущества, обращением в рабство или даже смертной казнью. В большинстве случаев объектами доносов делаториев становились богатые граждане, которых они обвиняли в неуплате налогов. При подтверждении обвинения доносчику выплачивалась четверть стоимости конфискованного имущества. После установления власти императоров сфера деятельности доносчиков расширилась, и они дополнительно стали обвинять сограждан в измене.

Имущество казненных «предателей» конфисковали, и многие доносчики становились весьма состоятельными гражданами. Однако анонимный или тайный донос, без обвинения и обличения на суде, не внушал доверия, и поэтому обвинения должны были быть сделаны публично. В случае оправдания обвиняемого доносчики часто становились жертвами расправ или наказывались за клевету. Со временем делатории превратились в агентов сената, а впоследствии — преторианской гвардии. Они сообщали о заговорах и смутах на улицах Рима.

В историю вошел знаменитый в Римской империи доносчик Регул Марк (I век н.э.), занимавшийся своей гнусной деятельностью при императоре Нероне. Содержанием его доносов в основном было обвинение богатых граждан в оскорблении государя или в злоумышлении против него. Регул получил от Нерона жречество и семь миллионов сестерций и рассчитывал довести свое состояние до ста двадцати миллионов.

Во времена преследования христиан язычниками в Римской империи многие христиане доносили на своих единоверцев, что приводило к их казням. По решению Эльвирского собора (313 г.), если какой-либо христианин был приговорен к смерти и казнен по доносу другого христианина (delatio), то доносчик приговаривался к отлучению от Церкви.

Жизнь делаториев была опасной. В Древнем Риме новые императоры часто расправлялись с агентурой своих предшественников. Так, император Тит Флавий Веспасиан публично высек и изгнал «делаториев» своего предшественника (отца) из Рима. Император Константин подписал эдикт, приговаривающий делаториев, уличенных в клевете, к смертной казни. Цицерон предлагал максимально ограничить иски делаториев из-за их постоянных злоупотреблений{5}.

Избавил Рим от доносчиков император Марк Ульпий Траян (99—117 гг.). По его приказу все дела по обвинению в оскорблении величия римского народа и особы императора были прекращены, а доносчиков Траян повелел утопить в море. Об этом беспримерном случае в римской истории древнеримский политический деятель Плиний Младший так говорил в своем панегирике Траяну: «Мы видели суд над доносчиками такой же, как над бродягами и разбойниками. Ты выкорчевал это внутреннее зло и предусмотрительной строгостью обеспечил, чтобы государство, построенное на законности, не оказалось совращенным с пути законов. Все доносчики по твоему приказу были посажены на наскоро сколоченные корабли и отданы на волю волн: пусть, мол, отплывают, пусть бегут от земли, опустошенной через их доносы; а если штормы и грозы спасут кого-нибудь от скал, пусть поселятся на голых утесах негостеприимного берега, и пусть жизнь их будет сурова и полна страхов, и пусть скорбят они об утерянной безопасности, которая дорога всему роду человеческому»{6}.

В годы правления Траяна в Риме была прекращена «деятельность» и тайных доносчиков. Император приказал не реагировать на анонимные доносы{7}.

В Древней Греции, где не было общественных обвинителей, их роль выполняли профессиональные доносчики — сикофанты (от греч. sykon — смоковница и phaino — доносить) (смоква — ягода инжира). Сикофанты могли возбуждать дела в суде по различным проступкам и преступлениям, наносящим ущерб государству. Если сикофант выигрывал дело, то получал определенное вознаграждение. Весьма распространенным было обвинение сикофантами купцов и граждан в контрабанде инжира, вывоз которого из Греции был запрещен. Этот вид «деятельности» и дал название греческим доносчикам, а в обиходе греков с тех давних времен сохранилось слово «сикофант» — доносчик, злонамеренный обвинитель, клеветник{8}.

Сикофанты подавали и ложные доносы, особенно на богатых граждан, однако в демократических Афинах существовала специальная процедура возбуждения дела против клеветников.

Особенно эффективно работала система доносительства в Венецианской республике. Там в Средние века была создана организация, отслеживающая политическую ситуацию, — так называемый Совет десяти. Членами Совета десяти становились представители самых богатых и знатных венецианских родов. Совет являлся анонимным органом власти, и список его членов не был известен большинству жителей республики. Одной из целей Совета был контроль над дожем и правительственными учреждениями республики. Дож имел право присутствовать на некоторых заседаниях Совета, но не участвовал в голосовании. Совет имел хорошо развитую систему осведомителей и, основываясь на их донесениях, оценивал деятельность всех правящих структур республики. Он представлял собой независимый орган, в ведении которого находились следователи, палачи и тюрьмы. Совет имел право арестовывать, допрашивать, в том числе и с применением пыток, и заочно осуждать любого, кого считал виновным[1]. Важной особенностью работы карательной системы Венецианской республики явилось широкое использование анонимных доносов. Задолго до возникновения регулярной почтовой службы в Венеции появились прообразы современных почтовых ящиков в виде бронзовых львиных пастей, куда средневековые стукачи помещали анонимные доносы для Совета десяти. Во Дворце дожей, на лестнице, можно и теперь увидеть знаменитый «Зев льва» — окошечко в стене, через которое любой анонимный венецианец мог безбоязненно «сообщить» на своих сограждан невидимому дежурному инквизитору. Во Флоренции, в монастыре Сан Марко, под окном кельи настоятеля также сохранилась узкое отверстие, в которое любой мог незаметно сунуть свернутый в трубочку донос на брата во Христе.

Тема доносительства четко просматривается и в Библии, ставшей идеологической основой всей христианской цивилизации. История спора детей Исаака, братьев Исава и Иакова, показывает, что для лжесвидетелей и стукачей и в библейские времена важна была лишь прагматичная цель, в данном случае получение права первородства, а вместе с ним и права на наследование. То есть уже в глубокой древности люди твердо знали, что за доносом всегда стоит корысть и только корысть.

Самым известным не только в Древнем мире, но и во всей истории человечества стал донос одного из апостолов (т.е. учеников) Иисуса Христа, Иуды Искариота, который предал его в Гефсиманском саду, указав страже: «Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И тотчас подойдя к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И поцеловал Его» (Мф. 26: 47-49).

Плата за предательство, которую получил Иуда. Искариот, согласившись выдать Иисуса Христа первосвященникам, составила 30 сребреников (в оригинале — др.-греч. аруирш)[2].

Много это или мало? Из текста Нового Завета неясно, какими конкретно серебряными монетами первосвященники заплатили доносчику. Это могли быть римские денарии или квинарии, древнегреческие драхмы, дидрахмы, статеры или тетрадрахмы. Однако обычно 30 сребреников отождествляют с тирскими статерами (сиклями, шекелями) или тетрадрахмами{9}.

В древности шекель был мерой массы золота и серебра (так называемая «Библейская единица массы»; в русскоязычных источниках обычно упоминается как «сикль» («сикл»), в разные эпохи шекель составлял от 9 до 17 г. Шекель серебра был стандартной денежной единицей. Тридцать сребреников, за которые, согласно Евангелиям, Иуда Искариот предал Иисуса Христа, были 30 тирскими шекелями.

Во времена Нового Завета одна драхма равнялась денарию, которым оплачивался дневной труд квалифицированного сельскохозяйственного рабочего или римского легионера (см., например, Притчу о работниках в винограднике. Мф. 20: 1—15). Если рассмотреть версию о том, что сребреник является тетрадрахмой (4 драхмы, равные 4 денариям), то 30 сребреников — это 120 денариев, или четырехмесячное жалованье при семидневной рабочей неделе. О покупательной способности 30 сребреников говорит тот факт, что на эти деньги после самоубийства Иуды был куплен небольшой участок земли под кладбище для погребения странников недалеко от столицы Иудеи Иерусалима.

Удивительно, что представители христианских конфессий стукачество Иуды воспринимают как само собой разумеющийся факт, не достойный анализа и объяснения, и поддерживают иудейскую доктрину защиты стукача от гнева его ближайших учеников и даже друзей Иисуса. (Не следует путать доносчика Иуду Искариота с Иудой — сводным братом Иисуса Христа, рожденным Марией не от Святого Духа, а от престарелого плотника Иосифа.) Христианская религия с самого своего возникновения не осуждала доносы, понимала их как руководство к действию, не считала неискупаемым грехом, а более того — пропагандировала, как показала история европейской цивилизации, признавая доносительство доблестью и подвигом во имя веры.

Это подтверждается кровавыми делами святейшей инквизиции, вся деятельность которой была основана на доносах, по которым сожжены на кострах десятки тысяч и брошены в тюрьмы сотни тысяч невинных. Основной «рабочей силой» святейшей инквизиции, осуществляющей контроль над благочестием верующих, были многочисленные тайные доносчики — «родственники инквизиции». Они рекрутировались из различных слоев общества: среди приближенных королей, художников, поэтов, торговцев, военных, дворян и простолюдинов. «Родственники», как и все служители инквизиции, пользовались безнаказанностью. Они были неподсудны светскому и духовному судам, и им было разрешено носить оружие. Всякое оскорбление «родственников» рассматривалось как попытка помешать работе инквизиции в интересах ереси. В сельской местности роль ищеек выполняли приходские священники, которым помогали активисты из мирян.

Кроме штатных «родственников», инквизиторы вербовали доносчиков и среди верующих. Для этого они собирали прихожан на торжественные богослужения, обещая им за присутствие индульгенции (отпущение грехов) на сорок дней. Инквизитор обращался к верующим с проповедью, в которой требовал, чтобы в течение установленного им времени все, кому было что-либо известно о еретиках, доносили ему об этом. В той же проповеди инквизитор объяснял отличительные признаки различных ересей, по которым можно обнаружить еретиков, хитрости, на которые последние пускались, чтобы усыпить бдительность верующих, а также способ или форму доноса. Инквизиторы предпочитали получать от доносчиков информацию лично, обещая держать в тайне их имена, чтобы доносчики не пострадали от мести родственников или друзей загубленных ими жертв. Тот, кто откликался на призыв инквизитора и сообщал ему сведения о еретиках, получал награду в виде индульгенции сроком на три года. За утайку сведений о еретиках или нежелание сотрудничать с инквизицией верующие отлучались от церкви. Чтобы впоследствии снять такое отлучение, виновный должен был оказать церкви или инквизитору важную услугу. Инквизитор в своей проповеди объявлял для еретиков «срок милосердия». Если в течение установленного срока еретик добровольно являлся в инквизицию, отрекался от ереси в пользу католической церкви и выдавал своих сообщников, то он мог спасти свою жизнь, а может быть и состояние.

Деятельность инквизиции создавала атмосферу страха, которая порождала волну доносов. Люди спешили «исповедаться» перед инквизитором в надежде оградить самих себя от обвинений в ереси. Многие использовали эту возможность для мести и сведения счетов со своими недругами. Особенно старались доносчики, действовавшие из корыстных побуждений, в надежде получить за выдачу еретиков часть их состояния. Немало поступало и анонимных доносов, которые также учитывались инквизиторами.

Инквизиция делила доносчиков на две категории: на тех, кто выдвигал конкретные обвинения в ереси, и тех, кто лишь указывал на лиц, подозреваемых в ереси. Разница между этими доносчиками заключалась в том, что первые были обязаны доказать обвинение, в противном случае им угрожало наказание за лжесвидетельство. Доносчикам второго вида наказание не угрожало, ибо они сообщали лишь о своих подозрениях, не делая им оценку. Об этом заботилась инквизиция, решая, заводить ли дело на основе таких подозрений или оставить их временно без последствий{10}.

В любопытном исследовании немецкого профессора Карола Зауэрланда под названием «Тридцать сребреников», посвященном проблемам доносительства, рассказано об указе герцога Вюртембергского. Этот указ, принятый в середине шестнадцатого века, обязывал подданных доносить обо всех случаях нарушения законов и правил. А в Силезии в 1705 году существовал порядок, по которому доносчик получал не меньше трети суммы, назначенной судом в качестве штрафа тому, на кого он донес. Однако у большинства народов доносительство считалось позорным занятием. Интересен приводимый в книге Зауэрланда факт, когда кельнский курфюрст в 1686 году жаловался, что никак не может найти желающих занять фискальные должности, потому что люди «боятся презрения и поношения соседей».

У великого Данте в «Божественной комедии» в последний, девятый, круг ада помещены доносчики и предатели, обманувшие доверившихся: предатели родных, родины и единомышленников, друзей и сотрапезников, благодетелей, величества божеского и человеческого. «Грешники в этой области глубоко вмерзли в лед. Лежат те, кто предал своих благодетелей или людей, сделавших им добро, равных им по званию и достоинству. Стоят вниз головой те, кто предал высших по положению, а вверх головой — те сеньоры, которые предали своих подданных. Дугой изогнуты предавшие как высших, так и низших». Сюда же Данте помещает и продажных пап. В глубине девятого круга мучаются трое самых позорных, по мнению Данте, предателей. Они вмерзли в лед по шею, а лица их обращены книзу. Вмерзший в льдину Дит (Люцифер) терзает тремя своими пастями предателей величества земного и небесного Иуду, а также Брута и Кассия — убийц Цезаря.

Негативно относились к доносчикам в еврейской диаспоре. Доносчиками (на иврите — мосрим, делаторим и малшиним) в Талмуде считают евреев, которые доносят иноземным властям на отдельных единоверцев, общину или еврейский народ в целом, как на нарушителей правительственных запретов, направленных против еврейской религии. Религиозная обособленность и подчиненность чуждой по вере власти, характерные для многих веков истории евреев, делали доносительство в их среде особой национальной проблемой, приобретшей исключительную остроту в условиях галута (изгнания или вынужденного пребывания еврейского народа вне его родной страны). Талмуд ставит доносчиков в один ряд с вероотступниками и безбожниками и обрекает их на вечные муки ада{11}. Обвиняя доносчиков в страданиях еврейского народа во время преследований, которым подвергались евреи после разрушения Второго храма, еврейские законоучители I—II веков включили в читаемую трижды в день молитву Амида бенедикцию, призывающую уничтожить малшиним (клеветников, доносчиков) и сокрушить «царство зла».

В Средние века раскрытие не подлежащих разглашению сведений относительно жизни евреев, их имущества и взглядов угрожало еврейской автономии, экономическому положению евреев и их статусу. Это побудило еврейские общины вести непримиримую борьбу с доносчиками, привлекать их к суду и в некоторых случаях приговаривать к смертной казни на основании «Автономии судебной», то есть на основании права, предоставляемого религиозному или национальному меньшинству вершить правосудие в его собственных судах и в соответствии с его правовыми установлениями{12}.

Так в XIII—XIV веках в Испании, когда доносительство приняло большой размах, еврейские общины испросили и получили право выносить смертные приговоры доносчикам. В 1383 году еврейская община Барселоны получила разрешение наказывать доносчиков изгнанием, отсечением конечностей и смертной казнью. Постановление, принятое еврейской общиной Кастилии в 1432 году, предусматривало среди прочих наказаний наложение клейма «малшин» на лоб доносчика.

Решение проблемы доносительства в диаспоре усложнилось с появлением в 80-х годах XV века инквизиции, которая стала вынуждать евреев свидетельствовать против принявших христианство, но продолжавших втайне соблюдать законы иудаизма единоверцев (марранов), вынося им смертные приговоры на основании таких показаний. В 1558 году испанские беженцы в Салониках приняли устав против доносчиков, который предусматривал весьма суровые наказания. Этот устав был принят раввинами Константинополя и подтвержден турецкими властями.

Еврейские общины в Центральной и Восточной Европе были более ограничены в средствах борьбы с доносчиками, наиболее распространенной мерой наказания для которых был херем (исключение из общины), однако иногда применялись и физические наказания, например отсечение языка или конечностей.

В России доносительство евреев поощрялось властями. Доносы касались в первую очередь евреев, уклоняющихся от военной службы, занимающихся контрабандой, торгующих алкогольными напитками без разрешения властей и проживающих без права жительства за «чертой оседлости». Доносчики могли сообщать также о том, что община обращает в иудаизм или скрывает в своей среде принявших иудаизм христиан.

Интерес историков к родословной В.И. Ленина позволил выявить интересные факты, свидетельствующие не только о еврейских корнях вождя, но и о наличии доносчиков среди его предков. Прадед Ленина Давид Бланк принял православие и отправил в 1846 году послание «на высочайшее имя», призывавшее создать такое положение, при котором все российские евреи откажутся от своей национальной религии. В архиве сохранилось представление министра внутренних дел Льва Перовского императору Николаю I записки крещеного еврея Бланка о мерах побуждения евреев к переходу из иудейской веры в христианскую. «Из Комиссии прошений препровождена ко мне, присланная на Высочайшее имя записка проживающего в Житомире крещеного 90-летнего еврея Д. Бланка, коего два сына получили лекарское звание, один умер, а другой состоит и поныне штаблекарем на службе. Старец этот, ревнуя к христианству, излагает некоторые меры, могущие, по его мнению, служить побуждением к обращению евреев (в православие. — В. И.). Предложения Бланка состоят в том, чтобы запретить евреям ежедневную молитву о пришествии Мессии и повелеть молиться за Государя Императора и весь августейший дом его. Запретить евреям продавать христианам те съестные припасы, которые не могут быть употребляемы самими евреями в пищу, как, например, квашеный хлеб во время пасхи и задние части битой скотины, запретить также христианам работать для евреев в субботние дни, когда сии последние, по закону своему, работать не могут. 12 октября 1846 г. Лев Перовский». На представлении Л.А. Перовского имеется резолюция: «Высочайше повелено препроводить в Комитет о еврейских дедах. 26 октября 1846 г. В Царском Селе»{13}.

Дедушка В.И. Ленина Израиль Давидович Бланк, родом из Одессы, вместе с братом Абелем были крещены в июле 1820 года в Самсониевской церкви С.Петербурга священником Федором Барсуковым и, таким образом, приняли православие. После крещения братья взяли имена Александр и Дмитрий, а Александр взял отчество Дмитриевич. В этом же месяце они были зачислены в Императорскую медикохирургическую академию и успению окончили ее в 1824 году.

После окончания академии Александр Дмитриевич Бланк женился на дочери российского чиновника германского происхождения Ивана Федоровича Гросшопфа, служил врачом в Петербурге, а затем в Перми и Златоусте, обрел чин статского советника (равен чину полковника) и соответственно потомственное дворянство. В 1847 году, выйдя в отставку, он купил имение в глубине России, в приволжской деревне Кокушкино, где и жила до своего замужества (в 1863 году) его дочь Мария — мать Ленина. Известный историк российского еврейства С.М. Гинсбург лично видел в архиве Синода папку с документами о еврейском фельдшере из Одессы по имени Александр Бланк, написавшем много доносов на евреев вообще и служителей религии в особенности. Гинсбург также сообщил, что эту папку вскоре после революции увезли в Москву{14}.

В еврейском мире и в России большой резонанс вызвало нашумевшее дело об убийстве двух евреев — доносчиков в селении Новая Ушица Подольской губернии. Шмуль Шварцман и Ицик Оксман были убиты за доносы властям об уменьшении кагалом числа призываемых в армию рекрутов и о лицах, укрывающихся от уплаты налогов. Ушицкое дело велось с 1838 по 1840 год. По обвинению в убийстве Шварцмана и Оксмана были преданы военному суду 80 человек. Большую часть из них наказали шпицрутенами, а часть сослали на поселение в Сибирь. Зачастую доносы являлись оружием в идеологической и социальной борьбе внутри общин. Наиболее известными случаями такого рода являются доносы хасидов (см. Хасидизм) на руководителей Виленской общины в 1799 г. и донос Авигдора бен Иосефа Хаима из Пинска, приведший к заключению в тюрьму в 1800 г. Шнеура Залмана из Ляд, главы хабадского хасидизма{15}.

Для диаспоры были опасны и такие доносчики, как Яков Брафман, который, отступившись от иудаизма, в своей работе «Книга кагала» доказывал властям, что евреи России представляют собой «государство в государстве» и угрожают благополучию страны.

В настоящее время официальные круги Израиля и еврейские организации считают злостным клеветником американского политолога и писателя, еврея по происхождению, Нормана Финкельштейна, автора книги «Индустрия холокоста». Его докторская работа, посвященная сионизму, и книга вызвали ожесточенные споры и приобрели известную популярность в среде отрицателей холокоста. В книге автор утверждает, что тема холокоста используется Израилем и некоторыми еврейскими организациями для получения материальных выгод, а также с идеологическими целями{16}.

Несмотря «на презрение и поношение» людей, заложенные в Древнем мире и в Средние века традиции стукачества не только сохранились, но и получили дальнейшее развитие. В двадцатом веке это явление достигло небывалых доселе масштабов, и даже стало считаться «делом доблести и геройства».

ДОНОСЧИКИ В ДРЕВНЕЙ РУСИ

«Доносчику — первый кнут», «Кто доносит, тот головы не сносит» — русские народные пословицы.

Доносительство в России имеет многовековую историю. В летописных хрониках, рассказывающих об истории Руси, в мемуарах современников и записках иностранных путешественников часто упоминается о «прискорбной склонности» народа к доносительству. Страсть или привычка к доносам есть одна из самых выдающихся сторон характера наших предков, отметил в своей работе «Черты из народной жизни в XVIII веке» известный историк П.К. Щебальский в 1861 году.

Во времена татаро-монгольского ига доносы часто использовались в княжеских междоусобицах. Кажется, что основной заботой русских князей было добраться до Орды, чтобы настучать друг на друга. Отличился на этом поприще и «собиратель земель русских» великий князь Иван Калита, который активно доносил ордынским правителям, погубив немало родственников и князей. Так в 1339 году Калита поехал в Орду с доносом на Тверского князя Александра, после чего тот получил приказ явиться к хану. Приехавшие к хану Александр и его сын Федор были казнены. Калита вернулся в Москву «с великим пожалованием» и приказал снять с тверской церкви Святого Спаса колокол и привезти его в Москву. По понятиям того времени это было большое унижение. Брат Александра Михайловича, Константин, был вынужден подчиниться Калите{17}.

Другие русские князья были не лучше. Летописцы рассказывают, например, о князе Юрии, внуке Александра Невского и сыне Даниила Московского, в честь которого назван Данилов монастырь. Не сумев одолеть своего соперника на великое княжение Михаила Тверского на поле брани, князь Юрий поехал в Орду и там рассказал, что Михаил, во-первых, отравил его супругу Кончаку (Агафью), которая была родной сестрой хозяина Орды хана Узбека а, во-вторых, хочет бежать за границу. Более того, Юрий Данилович «настучал» хану Узбеку, что Михаил Тверской собирается бежать не с пустыми руками, а с его, ханскими, деньгами: «По городам собрал многие дани и хочет бежать в немцы, а к тебе идти не хочет и власти твоей не повинуется». После доноса Михаила Тверского «пригласили в Орду и, на основании свидетельств клеветников, предъявили обвинение об отравлении Кончаки и утаивании части дани, собранной для хана. Не слушая оправданий князя Михаила, его отдали под стражу, оковали цепями, на шею наложили тяжелую колодку и вскоре предали мучительной смерти. Ну а Юрий Данилович вернулся из Дербента, где тогда располагалась штаб-квартира Золотой Орды, в Москву с ханским ярлыком на великое княжение. Правил он семь лет и был убит сыном князя Тверского Дмитрием Михайловичем, мстившим за гибель отца».

Рязанский князь Олег, опасаясь мести со стороны Дмитрия Донского за свою поддержку Мамая во время Куликовской битвы, в сентябре 1380 года «нача, упреждая, клеветати на великого князя». Тохтамыш поверил доносу и в августе 1382 года совершил стремительный поход на Москву. Дмитрий Донской стал было собирать силы для отпора врагу, но большинство удельных князей отказались ему помочь. После длительной осады 26 августа 1382 года Москва пала и была сожжена дотла. С 1383 года Дмитрий Донской был вынужден возобновить выплату дани татарам.

В фундамент государства Российского доносительство было заложено во времена Ивана Грозного. Настало время доносов. Один из иностранцев, побывавший в Москве во времена Ивана Грозного, писал: «Именно москавитам врождено какое-то зложелательство, в силу которого у них вошло в обычай взаимно обвинять и клеветать друг на друга перед тираном и пылать ненавистью один к другому, так, что они убивают себя взаимной клеветой». Основной поток доносов шел от опричников, которые доносили на бояр и князей. По их доносам были казнены двоюродный брат царя Владимир Старицкий, митрополит Филипп II (Федор Колычев), боярин Иван Челядин с семьей, князья Куракин, Булгаков, Ряполовский, Щенятев, Турунтай-Пронский и многие другие{18}.

Опричники доносили царю и друг на друга. Малюта Скуратов, к примеру, организовал доносы на Вяземского, Федора и Алексея Басмановых, Федор Басманов в свою очередь принес царю наветы на Малюту Скуратова, Вяземского, Марию Темрюковну и на Василия Грязного. Нравы не изменились и после смерти Ивана Грозного. Летописец времен Годунова свидетельствует:

«Доносили друг на друга попы, чернецы, пономари, просвирни, жены доносили на мужей, дети на отцов. От такого ужаса мужья от жен таились. И в этих окаянных доносах много крови пролилось невинной, многие от пыток померли, других казнили. Обвиненным резали языки, сажали на кол, жгли на медленном огне»{19}.

С царствования Михаила Федоровича (1613—1645 гг.) в России получила распространение система политического сыска «Слово и дело государево». Такими словами доносчики публично заявляли, что знают о государственном преступлении и желают сообщить об этом государю. Каждый, кому становилось известно о злых умыслах по отношению к царю, оскорблении царского имени, государственной измене и т.д., под страхом смертной казни был обязан донести об этом властям.

Доносительство стало приобретать массовый характер. Придворный врач-англичанин «тишайшего государя» Алексея Михайловича (1645—1676 гг.) свидетельствует: «У царя были осведомители буквально на каждом углу. Что бы ни происходило на каком-то собрании, на пиру, на похоронах или на свадьбе, все это становилось ему известным».

Понятие «политическое (государственное) преступление» и первые правовые нормы об извете (доносе) появились во времена образования Московского государства. Однако поначалу политические преступления не выделяли среди других тяжких преступлений. Только в Соборном уложении царя Алексея Михайловича (1649 год) государственные преступления были отделены от других. Служилый человек, принимаемый на службу к великому князю московскому, был обязан доносить о замыслах против него. Соборное уложение 1649 года дополнило договор личной службы нормой о наказании за недонесение: «А буде кто, сведав или услыша на царское величество в каких людях скоп и заговор или иной какой злой умысел, а государю, и его государевым боярам и ближним людем, а в городах воеводам и приказным людем про то не известит… и его то казнити смертию безо всякие пощады».

Закон аб извете (доносе) обязывал доносить и на всех родственников изменника. При побеге изменника за рубеж дети, жены, родители, братья становились не свидетелями, а соучастниками побега, заложниками, которые не могли не знать о готовящемся государственном преступлении. Всем им грозила смертная казнь: «А буде кто изменит, а после его в Московском государстве останутся отец или мать, или братья родные и неродные, или дядья, или иной кто его роду, а жил он с ними вместе, и животы, и вотчины у них были вопче — и про такова изменника сыскивати всякими сыски накрепко, отец и мати, и род его про измену ведали. Да будет сыщется допряма, что они про измену ведали, и их казнити смертию же, и вотчины, и поместья их, и животы взяты на государя».

В царствование Петра I произошло резкое увеличение числа государственных преступлений, караемых смертью. В 1713 году царь довел до сведения всех подданных указ: «Сказать во всем государстве (дабы неведением нихто не оговаривался), что все преступники и повредители интересов государственных с вымыслу, кроме простоты какой, таких без всякие пощады казнить смертию, деревни и животы брать, а ежели хто пощадит, тот сам тою казнен будет».

К государственным преступлениям Петр отнес «все то, что вред и убыток государству приключить может». Самым опасным государственным преступлением считался умысел на жизнь и здоровье государя. Тяжким преступлением была измена, которая считалась и страшным грехом. Изменник считался богоотступником и подлежал церковному проклятью. Наряду с побегом к врагу или содействием противнику на войне изменой считались намерение выйти из подданства русского царя, побег подданного за границу или его нежелание вернуться в Россию. Петр всячески поощрял поездки своих подданных в Европу по торговым делам и на учебу, но при этом русский человек мог оказаться за границей только по воле государя. Заграница была «поганым» пространством, где жили враждебные единственному истинно христианскому государству — «Святой Руси» «магометане, паписты и лютеране».

К категории государственных преступлений относились также всякое словесное оскорбление государя и неодобрительное слово о его действиях, «похищение его царского величества казны», утайка ревизских душ при переписи, укрывательства беглых крестьян, рубка заповедных корабельных лесов, неявка служилых людей на смотры и службы, принадлежность к расколу, а также все должностные преступления чиновников. Царь был убежден в том, что чиновники-преступники наносят государству ущерб даже больший, чем воины, изменившие государю на поле боя: «Сие преступление вяще измены, ибо, о измене уведав, остерегутца, а от сей не всякой остережется…» Чиновник, «преслушник указов и положенных законов», подлежал смертной казни «яко нарушитель государственных праф и своей должности».

Тяжким государственным преступлением был бунт — «возмущение», мятеж с целью свержения существующей власти, подавляемый самым жестоким образом. «Бунтом» считалось всякое, даже пассивное, сопротивление властям, несогласие с их действиями. В 1698 году по резолюции Петра I: «А смерти они достойны и за одну противность, что забунтовали…» — казнили около двух тысяч стрельцов. «Бунтовщиками» считались восставшие в 1705 году астраханцы, Кондратам Булавин и его сообщники в 1707—1708 годах и Мазепа с казаками в 1708 году. Само слово «бунт» было запретным, как и слово «измена». Сказавшего это слово арестовывали и допрашивали.

Каждый подданный государя, узнавший о совершенном или готовящимся преступлении был обязан донести властям.

При Петре I большая часть доносов о государственных преступлениях доводилась до сведения властей по системе «слово и дело государево». В это время стало практиковаться несколько форм такого извета. Доносчик мог обратиться в государственное учреждение или к своему непосредственному начальнику и заявить, что имеет «слово и дело государево». Известить власти можно было, обратившись к любому часовому, который должен был вызвать дежурного офицера. Особенно популярен среди доносчиков был пост у царского дворца. Доносы делались и публично. В людном месте доносчик, привлекая к себе внимание, начинал громко кричать «Караул!» и затем объявлял, что «за ним есть слово и дело государево». Таким образом, он вынуждал местные власти заняться его изветом. Лицо, против которого выкрикивалось «слово и дело», немедленно задерживалось и препровождалось: в Петербурге — в Тайную канцелярию, в Москве — в Преображенский приказ, где арестованный, под воздействием жестоких пыток, нередко винился в таких деяниях, к которым не был причастен. Доносы развились до такой степени, что Петру I пришлось принять меры к их ограничению. Было указано, чтобы посадских людей, «сказывающих за собою слово и дело», расспрашивать предварительно в ратуше, в Преображенский же приказ посылать только тех, «о коих по расспросу подлинно окажется, что они знают нечто касающееся особы государя»{20}.

Громогласные заявления доносчиков о государственном преступлении не одобрялись. Кричать «Слово и дело!» рекомендовалось лишь в том случае, если не было возможности донести «просто», без шума. Однако и за шумные доносы изветчиков не наказывали: Для чиновников, занимающихся сыском, было важно не отпугнуть потенциальных стукачей, дабы «доносители имели б к доношению ревность».

Анонимные доносы запрещались. Присылать или подбрасывать письма считалось преступлением, и следствие по ним не проводилось. Их авторов стремились выявить и наказать, а «подметные» (подброшенные) письма палач торжественно предавал сожжению. Обряд сожжения таких писем, видимо, символизировал уничтожение негативной информации, исходящей от недоброго человека и несущей зло. Если же «подметное» письмо содержало важную для государя информацию, по нему проводилось дознание, которое могло привести к сыску. Доносчик не должен был тянуть с доносом, он был обязан донести сразу же после того, как он услышал о «непристойных словах», а именно «того ж дни. А ежели в тот день, за каким препятствием донесть не успеет, то, конечно, в другой день… по нужде на третий день, а больше отнюдь не мешкать». В Тайной канцелярии и Преображенском приказе было принято не верить изветчикам, приговоренным к казни, если к моменту подачи доноса они просидели в тюрьме больше года, однако важные «застарелые доносы», касающиеся интересов государя, все же принимались к рассмотрению. При допросе чиновники записывали, сколько времени пропущено доносчиком сверх указного срока и указывали причину задержки. Обычно изветчики ссылались на отлучку, занятость, необразованность, незнание законов или на «несовершенство даров разума» — «я не доносил простотою своею, от убожества». За запоздалые доносы изветчик или не получал вознаграждения, или его величина уменьшалась.

Учитывая важность и секретность информации, содержащейся в доносе, не каждый чиновник имел право требовать, чтобы изветчик раскрыл ему «непристойные слова» и объяснил содержание доноса. Многие изветчики хранили содержание доноса в тайне от местных властей и требовали доставить их в столицу, а некоторые из них даже заявляли, что расскажут о преступлении только царю. Такие заявления часто делали уголовные преступники в надежде затянуть время, избежать пытки и, возможно, попытаться сбежать по дороге.

Часто власти получали ложные (дурные, недельные, бездельные) изветы. Доносчики заявляли «слово и дело» и извещали о воровстве, разбое, об утаенных во время переписи душах, о нарушителях монополии на юфть, щетину и соль, о других преступлениях. Однако при следствии оказывалось, что никакого «слова и дела» за такими доносами нет. Часто в качестве «дурных изветов» были заявления на собутыльников во время пьяных ссор и драк. Два монаха — Макарий и Адриан — были посажены за пьянство на цепь и тут же объявили друг на друга «слово и дело». Утром, протрезвев, они не могли вспомнить, о чем, собственно, собирались донести. Не мог вспомнить своих слов и пьяный беглый солдат, кричавший «слово и дело» на подравшихся с ним матросов. А кричал он о том, что матросы якобы несколько лет назад хотели убить Петра I{21}.

Следователи быстро определяли, что за сказанным по пьяному делу изветом ничего нет. Протрезвевший буян с ужасом узнавал, что он арестован как изветчик важного государственного преступления.

К ложным доносам часто прибегали опытные преступники, которые пытались с помощью «бездельного» извета затянуть расследование их преступлений или избежать неминуемой казни. За счет доноса на другого, подчас невинного человека преступник стремился спасти свою жизнь или облегчить свою участь.

Люди шли на ложный извет также потому, чтобы привлечь к себе внимание, добиться решения своего дела или настоять на его пересмотре. Среди доносчиков такого рода встречались и люди с признаками душевной болезни, невменяемости и белой горячки. К «бездельным» изветам государственные чиновники относились внимательно. Если приговоренный к казни на эшафоте кричал «слово и дело», казнь отменяли и начинали расследование по его извету, так как казненный изветчик мог унести в могилу важные сведения о нераскрытом государственном преступлении. Таким образом, у приговоренного к смерти появлялась надежда с помощью извета оттянуть на некоторое время казнь.

Известно, что выкрикнувший «слово и дело» перед казнью 6 июня 1671 года брат Степана Разина Фрол значительно отсрочил свою казнь. Как писал современник, Фрол, «придя на место казни, крикнул, что он знает слово государево… Когда спросили, что он имеет сказать, Фролка ответил, что про то никому нельзя сказать, кроме государя. По той причине казнь отложили, и есть слух, будто открыл он место, где брат его, Стенька, зарыл в землю клад». На самом деле Фрол утверждал, что на предварительном следствии он якобы запамятовал о спрятанных в засмоленном кувшине «воровских письмах» Степана Разина на острове посредине Дона, под вербой, «а та верба крива посередке». Фрол морочил голову следователям пять лет. Его казнили лишь весной 1676 года.

В начале XVIII века, когда государство, разоренное Северной войной, нуждалось в деньгах, возросло число доносов, авторы которых «знали», где закопаны большие клады и находятся залежи серебра и золота. Некоторые из таких доносчиков свои знания объясняли божественным озарением: «Мне явися ангел Божий во сне и, водя мя, показуя мне место». Таких изветчиков следователи сразу же отправляли в монастырские тюрьмы — «до исправления ума». Сложнее было, когда преступники под пытками говорили «слово и дело» и даже предъявляли образцы какой-то породы, утверждая, что это и есть найденная ими серебряная или золотая руда, столь нужная государству. С такими изветчиками приходилось дополнительно «работать», но их было много, и в 1724 году Сенат указом запретил верить «рудознатцам», если они объявляли о своих открытиях только тогда, когда их уличали в преступлении или забривали в рекруты. О ставших известными рудных месторождениях следовало доносить «заблаговременно, без всякой утайки».

Известен случай, когда «слово и дело» озвучил изобретатель, дабы привлечь к своему изобретению внимание властей и получить финансирование. В «Дневных записках» Желябужского это событие описано следующим образом: «В 1695 году, апреля 30 дня, закричал на Ивановской площади мужик караул и сказал за собою государево слово, и приведен в Стрелецкий приказ и распрашиван, а в роспросе сказал, что он, сделав крыле, станет летать как журавль и просил денег на изготовление слюдяных крыльев. И по указу великих государей сделал себе крыле слюдяные, а стали те крыле в 18 рублев из государевой казны».

Начальник Стрелецкого приказа боярин Троекуров с товарищами и с другими любопытными лицами вышел из приказа и стал смотреть, как полетит мужик. «Устроив крылья, мужик по обычаю перекрестился, хотел лететь, да не поднялся, сказал, что крылья сделал тяжелы. Боярин на него раскручинился. Мужик бил челом, чтоб ему сделать крылья иршеные (род замши), на которые издержано еще 5 рублей. И на тех не полетел». Изобретателя били батогами, а в счет потраченных на его замыслы денег отписали в казну его имущество.

Законы об извете постоянно «совершенствовались». По указу от 10 апреля 1730 года ложно объявившие «слово и дело» «подлые» (простые) люди «избывая от кого побои, или пьяным обычаем», наказывались кнутом и возвращались помещику. Если помещик отказывался принимать крепостного обратно, то его пороли плетьми и сдавали в солдаты. При непригодности неудачливого доносчика к воинской службе его били кнутом, вырывали ноздри и ссылали в Сибирь на каторгу. Военных били шпицрутенами, после чего определяли «по-прежнему в службу».

Указ от 25 июня 1742 года «Об учинении за ложное сказывание слова и дела боярским и посадским людям жестокого наказания плетьми и об отдаче помещиковых людей помещикам, а посадских в слободы» смягчал наказание за ложный извет и сводил его только к порке плетьми.

По сенатскому указу от 5 декабря 1760 года солдаты и матросы, уже наказанные шпицрутенами за ложное «слово и дело» и повторившие ложный донос вновь, по решению Военной и Адмиралтейской коллегий, ссылались в Сибирь на Нерчинские заводы.

В манифесте от 21 февраля 1762 года подчеркивалось, что «все в воровстве, смертоубийстве и других смертных преступлениях пойманные, осужденные и в ссылке, также на каторги посланные колодники ни о каких делах доносителями быть не могут».

Этот документ впервые устанавливал различные по степени тяжести наказания ложным доносчикам в зависимости от условий признания подследственными своей вины. Более легким было наказание для «повинившихся с первого увещевания». Более суровым наказаниям подвергались покаявшиеся через два дня после размышлений, и самым суровым — презревшие все доводы и признавшие вину только перед пыткой. Если «подлые» люди начинали доносить в процессе наказания или непосредственно перед таковым, то рекомендовалось удвоить меру воздействия.

В манифесте была также установлена зависимость тяжести наказания от социального статуса виновного. Пункт 9 определял привилегии для подследственных «благородного» сословия: виновных по первым двум пунктам «слова и дела» дворян, в том числе уличенных в ложных доносах, надлежало оставлять на свободе, не давая хода делу до особого указа из Сената{22}. Система сыска «Слово и дело государево» была отменена указом Петра III 21 февраля 1762 года.

В Петровскую эпоху донос стал орудием не только политической власти. В 1711 году Петр создал ведомство штатных доносчиков — фискалов во главе с обер-фискалом. Фискалы были во всех центральных и местных учреждениях, в том числе и церковных. Им предписывалось «над всеми делами тайно надсматривать и проведывать», а затем доносить о преступлениях. За верный донос фискал получал награду: половину конфискованного имущества преступника. Ложный донос в укор фискалу не ставился, «ибо невозможно о всем оному окуратно ведать». Большее, что ему грозило в этом случае, — «штраф лехкой», чтобы впредь, «лучше осмотряся», доносил.

Создание фискального ведомства имело большое значение для дальнейшего развития системы доносительства в России. Принципы и примеры работы государственных служащих-фискалов, назначаемых и поддерживаемых царем, становились образцом для подражания множества добровольных доносчиков. В указе от 25 января 1715 года, возмущаясь распространением анонимных изветов, царь призывал доносить гласно: «А ежели б кто сумнился о том, что явится, тот бедствовать будет, то не истинно, ибо не может никто доказать, которому бы доносителю какое наказание или озлобление было, а милость многим явно показана». «…Ктомуж могут на всяк час видеть, как учены фискалы, которые непрестанно доносят, не точию на подлых (то есть простых людей), но и на самые знатные лица без всякой боязни, за что получают награждение… И тако всякому уже довольно из сего видеть возможно, что нет в доношениях никакой опасности. Того для, кто истинный христианин и верный слуга своему государю и отечеству, тот без всякого сумнения может явно доносить словесно и письменно о нужных и важных делах». По мнению царя, в России почти не было честных чиновников. Свояк Петра князь Борис Куракин в записках о первых годах царствования Петра рассказывает, что началось «мздоимство великое и кража государственная, что доныне продолжается с умножением, а вывести сию язву трудно». Петр жестоко и безуспешно боролся с этой язвой. Деятельность фискального ведомства позволила вскрыть крупные хищения государственных средств. «Многие из видных дельцов с Меншиковым впереди были за это под судом и наказаны денежными взысканиями. Сибирский губернатор князь Гагарин повешен, петербургский вицегубернатор Корсаков пытан и публично высечен кнутом, два сенатора тоже подвергнуты публичному наказанию, вице-канцлер барон Шафиров снят с плахи и отправлен в ссылку, один следователь по делам о казнокрадстве расстрелян». Был колесован уличенный во взятках и оберфискал Нестеров — генеральный контролер и гроза вельможных казнокрадов{23}.

Есть свидетельство, что однажды в Сенате выведенный из терпения повальным казнокрадством и взяточничеством Петр хотел издать указ вешать всякого чиновника, укравшего хоть настолько, сколько нужно на покупку веревки. Тогда блюститель закона, «око государево», генерал-прокурор Ягужинский встал и сказал: «Разве ваше величество хотите царствовать один, без слуг и без подданных? Мы все воруем, только один больше и приметнее другого»{24}.

В петровские времена к помощи осведомителей стали прибегать и сборщики подати (налогов). Люди прятали заработанное от податных сборщиков, а более состоятельные переправляли деньги за границу в лондонские, венецианские и амстердамские банки.

17 марта 1711 года Петр издал указ: «Если кто донесет, где сосед деньги прячет, тому доносчику из тех денег треть, а остальное — на государя»{25}.

Фискальство широко распространилось как способ наживы и сведения личных счетов. «Донос, — пишет Ключевский, — стал главным инструментом государственного контроля, и его очень чтила казна». «Донос стал государственным делом, свободным от всякого риска», — заключает историк. И добавляет: «Это вносило в управление и в общество нравственно недоброкачественный мотив».

Царские указы об извете сообщали подданным о вознаграждении доносчиков. Указ 1713 года, обращенный к каждому потенциальному доносчику, гласил: «Кто на такого злодея (государственного преступника) подлинно донесет, то ему за такую ево службу богатство тово преступника, движимое и недвижимое, отдано будет, а буде достоин будет, дастся ему и чин его, а сие позволение даетца всякого чина людем от первых даже и до земледелцоф».

В Указе 1721 года о явке дворян на смотр отмечалось, что если кто узнает о неявившихся на смотр дворянах, то может «на таких всем извещать вольно, кто б какого звания не был, которым доносителям все их пожитки и деревни отданы, будут безо всякого препятствия».

Расчеты с доносчиками производили чиновники исходя из сложившейся наградной практики — от нескольких рублей до значительных сумм. За особо ценные доносы, связанные с раскрытием важных государственных преступлений, награду устанавливал сам государь. В качестве награды доносчик мог получить конфискованное поместье преступника, повышение по службе, новые чины и звания, крупное денежное вознаграждение, различные торговые льготы и привилегии. Доносчики из крепостных или «сидельцев» (заключенных) могли получить свободу.

Самую большую денежную награду в истории сыска получила предавшая царевича Алексея Петровича его любовница Ефросинья Федорова. В журнале Тайной канцелярии сохранилась запись именного указа Петра I: «Девке Офросинье на приданое выдать своего государева жалованья в приказ три тысячи рублев изюятых денег блаженные памяти царевича Алексея Петровича».

В 1739 году березовский подьячий Осип Тишин, по доносу которого несколько членов семьи Долгоруких были отправлены на плаху, получил в награду 600 рублей и «хлебное» место секретаря Сибирского приказа.

Пензенский посадский Федор Каменщиков за донос на монаха Варлаама Левина, произнесшего «возмутительную» речь на пензенском базаре 19 марта 1722 года, получил награду в 300 рублей и право пожизненной беспошлинной торговли своим товаром{26}.

Первый доноситель «о начальном прельщении злодея Пугачева» крестьянин Мечетной слободы (ныне г. Пугачев Саратовской области) Семен Филиппов получил награду в 200 рублей уже после подавления мятежа в 1774 году. По доносу Филиппова самозванец был схвачен как опасный смутьян еще в 1772 году, но сумел бежать из казанской тюрьмы{27}.

Существенную награду «за правый донос» на своего мужа, обратившегося в иудаизм, получила Елена Возницына, о доносе которой и «поощрении» за него будет сказано позднее.

Недоносительство о преступлениях против Его Величества считалось тяжким преступлением и каралось смертной казнью. Человек, знавший о преступлении и не донесший о нем, признавался соучастником государственного преступления. Указ Петра от 28 апреля 1722 года предусматривал: «А буде кто, видя означенных злодеев, явно, что злое в народе рассеивающих, или ведая, что такое зло тайно они производят, а их не поймает, или о том не известит, и в том от кого изобличен будет, и за это учинена будет таковым смертная казнь без всякого пощажения, движимое и недвижимое их имение все взято будет на его императорское величество». В указе 1711 года о лицах, знавших о фальшивомонетчиках и не донесших о них, было сказано, что им «будет тож, что и тем воровским денежным мастерам», а фальшивомонетчикам в петровские времена заливали горло расплавленным металлом.

В 1724 году по указу Петра I был казнен новгородский священник Игнатий Иванов за недонесение слышанных им «непристойных слов». Многие участники дела царевича Алексея были жестоко наказаны за то, что не донесли о намерениях наследника престола бежать за границу. Одиннадцать священнослужителей Суздаля обвинили в недонесении и подвергли суровому наказанию: они часто видели, что бывшая царица Евдокия — старица Елена, сбросив монашескую одежду, ходила в светском одеянии, но не сообщили об этом куда надлежит.

Следователи в Тайной канцелярии под пытками устанавливали круг людей, которые знали, но не донесли о государственном преступлении. Такие люди сурово наказывались. Страх оказаться недоносчиком заставлял людей доносить друг на друга. Посадский Матвей Короткий в 1721 году поспешил с доносом на своего зятя Петра Раева потому, что о его пьяных «непотребных» словах рассказал ему их холоп. Короткий испугался, что холоп донесет первым, а он в этом случае окажется неизветчиком.

В мае 1735 года Павел Михалкин, «отважа себя», подошел к часовому гвардейцу, стоявшему у Зимнего дворца, и объявил «слово и дело», а затем донес на нескольких человек, обсуждавших в тесной компании сплетню о Бироне, который с императрицей Анной «телесно живет». Михалкин пояснил, что он донес из-за опасения, как бы «из вышеписанных людей кто, кроме ево, о том не донес».

25 декабря 1736 года, в Рождество, на рынок «для гуляния» шли четверо друзей, учеников кронштадтской гарнизонной школы: Иван Бекренев, Филипп Бобышев (им было по 14 лет), Савелий Жбанов (15 лет) и Иван Королев (13 лет). В общем разговоре один из них, Бобышев, позволил себе неприличное высказывание о принцессе Анне Леопольдовне (племяннице императрицы Анны) в том смысле, что она недурна собой и что ей, наверное, «хочетца». После этого, согласно записи в протоколе Тайной канцелярии, между приятелями произошел следующий разговор. Бекренев «сказал Жбанову: “Слушай, что оной Бобышев говорит!”, и означенной Жбанов ему, Ивану, говорил: “Я слышу и в том не запрусь, и буду свидетелем” и (сказал) чтоб он, Иван, о том объявил, а ежели о тех словах не объявит, и о том, он (сам), Жбанов, на него, Ивана, донесет». После этого Бекренев пошел доносить на товарища{28}.

В значительной, если не большей, части доносов, изветчики обвиняли «преступников» в оскорблении государя и членов его семьи «непристойными словами», произнесение или написание которых расценивалось как серьезное нарушение закона. Особо оскорбительные слова власти относили к разряду «неистовых».

Дореволюционный юрист Георгий Тельберг, позднее занимавший пост министра юстиции у Колчака, анализируя политические преступления XVII века, выделил основные группы «непристойных слов»{29}.

Самыми опасными считались преступники, произнесшие «непристойные слова», в которых усматривался умысел к совершению тяжкого государственного преступления.

В 1732 году в казарме Новгородского полка перед сном беседовали солдаты. Речь шла о деньгах, которые императрица Анна Иоанновна пожаловала на новую шляпу проходившему мимо дворца посадскому человеку. После доноса следователи Тайной канцелярии выяснили, что: «к тем словам солдат Иван Седов, сидя среди казармы возле кровати своей, говорил слова такие: “Я бы ее (императрицу) с полаты кирпичем ушиб, лутче бы деньги солдатам пожаловала”». «Террориста» жестоко пытали для выявления сообщников и приговорили к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь.

Сурово наказывались и лица, которые «непристойными словами» — бранью и матом («матерной лаей») выражались в адрес царственных особ, при том, что «при московской невоздержанности на язык, — как отмечает Тельберг, — брань была в большом ходу у людей XVII века».

Портной Иван Грязной в 1703 году донес на нескольких крестьян нижегородского уезда. Он подошел к ним, когда они сидели, отдыхая после рабочего дня, и говорили о политике. В доносе записано: «И той деревни крестьяне Фотька Васильев с товарищами человек пять или с шесть, сидели на улице при вечере, и он де Ивашко, пришед к ним, молвил: “Благоволите-де православные крестьяне подле своей милости сесть?” и они ему сказали: “Садись!” и он де подле них сел. У них де, у крестьян шла речь: “ Бояре -де князь Федор Юрьевич Ромодановский, Тихон Никитич Стрешнев — изменники, завладели всем царством”, а к чему у них шла речь, того не ведает. Да те же крестьяне про государя говорили: “Какой-де он царь — вертопрах!” и Фотка де учал Великого государя бранить матерно: “В рот-де его так, да эдак, какой де он царь, он де вор, крестопреступник, подменен из немец, царство свое отдал боярам и сам обосурманился, и пошел по ветру, в среды, и в пятки, и в посты ест мясо, пора-де его и на копья, для того идут к Москве донские казаки”».

Жестоко наказывались люди, которые высказывали непристойные суждения о личности и поведении царственных особ. Так за высказывание о принцессе Анне Леопольдовне, что-де «государыня принцесса Анна хороша и налепа… где ей, девице, утерпеть», по доносу своего товарища попал в Тайную канцелярию 14-летний ученик…

Предметом расследования и сурового наказания в виде «урезания» языка или ссылки в Сибирь становились «непристойные слова» в виде распространяемых в народе слухов. Особенно сурово наказывались распространители слухов о «неприличном» происхождении российских правителей. «Роды царские пошли неистовые, — рассуждал в 1723 году тобольский крестьянин Яков Солнышков, — царевна-де Софья Алексеевна, которая царствовала, была блудница и жила блудно с бояры, да и другая царевна, сестра ее жила блудно… и государь-де царь Петр Алексеевич такой же блудник, сжился с блудницею, с простою шведкою, блудным грехом, да ее-де за себя и взял, и мы-де за таково государя Богу не молимся…» «Такие суждения в различных вариациях “записаны” политическим сыском в самых разных концах страны. Из уст в уста передавались легенды о том, как немецкого мальчика из Ко-куя подменили на девочку, которая родилась у царицы Натальи Кирилловны, и из этого немецкого (в другом варианте — шведского) мальчика вырос Петр I. Естественно, толпе не нравилось, что императрица Екатерина I вышла в люди из портомой, что “не прямая царица — наложница”. Петр II был плох тем, что родился от “некрещеной девки”, “шведки”, что “до закона прижит”, да еще и появился на свет с зубами. Об Анне Иоанновне ходили слухи, что ее настоящий отец — немец-учитель и что вообще она — “Анютка-поганка”. О Елизавете Петровне говорили одно и то же лет сорок: “выблядок”, “прижита до закона”, что ей “не подлежит… на царстве сидеть — она-де не природная и незаконная государыня…”. Не успел родиться в 1754 году цесаревич Павел Петрович, как и о нем уже говорили, что он “выблядок”»{30}.

К «непристойным словам» власти относили Шутки и случайно вырвавшиеся слова, связанные с именем или титулом царя, а также различные описки в документах, которые рассматривались как покушение на честь государя и карались смертью[3].

Если «непристойные слова» были сказаны «без хитрости, спроста ума своего», виновных все равно «били кнутом нещадно» или пытали. Сказанное «по пьяному обычаю» подлежало сыску в обычном порядке. Смягчающим обстоятельством для говоривших «непристойные слова» было только юродство или безумие, когда ответчик был «с ума сброден», т.е. был дурачком, с которого спроса нет. Когда воронежский воевода донес в Москву, что «уродливый (юродивый) человек Сенька Чинной говорил непристойные слова» про государя, то из Москвы пришла государева грамота с вопросом и разъяснением: «…тот Сенька уродливый ли человек, а буде по розыску объявится, что уродливый, его отдать в монастырь и смирить; а буде не уродливый — ему за непристойные слова урезать языка».

Дважды доносчики спасали жизнь Петру I.

В ночь на 5 августа 1689 года активно поддерживающий в борьбе за престол царевну Софью и возглавлявший Стрелецкий приказ воевода Федор Щегловитов (Щегловитый, Шакловитый) обратился к группе из примерно 600 стрельцов с дерзкой речью, призывая их к бунту против Петра. Щегловитов обвинял Петра в том, что он вводит немецкие обычаи, одевает войско в немецкое платье, имеет намерение истребить православие, царя Иоанна и всех бояр и в других прегрешениях. Разъяренные стрельцы потребовали, чтоб их вели в Преображенское, чтобы убить Петра, но двое из них, Михаил Феоктистов и Дмитрий Мельнов, успели добраться до царя раньше мятежников и через князя Бориса Алексеевича Голицына открыли Петру заговор. Петр с обеими царицами, с царевной Наталией Алексеевной, с некоторыми боярами, с Гордоном, Лефортом и немногими потешными убежал в Троицкий монастырь (по словам Гордона — без штанов). Перед восходом солнца прискакал Щегловитый с убийцами, но, узнав об отсутствии царя, сказал, что приезжал он будто для смены стражи и поспешил обо всем уведомить царевну. Она не смутилась и не согласилась последовать совету князя Голицына, предлагавшего ей бежать в Польшу.

Из Троицкого монастыря Петр послал в Москву указ к своим боярам и иностранцам быть немедленно к нему с их полками. «По указу явились Стремянного полка полковник Цыклер и пятисотный Ларион Ульфов, да пятидесятник Ипат Ульфов, да с ними пять стрельцов с дополнительным доносом на Щегловитого. Щегловитый и его сообщники отданы были боярам на суд. Четыре дня Щегловитый, ни в чем не признавался, но после нескольких ударов кнутом во всем признался и подал свои показания на письме за своей рукою. Он и двое из его сообщников были колесованы, прочим отрезали язык, других ссылали»{31}.

22 января 1697 года два стрельца пятисотский Ларион Елизаров и пятидесятник Григорий Силин донесли Петру о намерении стрелецкого полковника Ивана Цыклера и его сообщников, окольничего Алексея Соковнина и стольника Федора Пушкина, зажечь дом, в котором находился царь и во время пожара убить его самого. Петр приказал гвардии капитану Лопухину в назначенный час быть с командою в доме заговорщика Соковнина, а сам, не дожидаясь, приехал туда с одним денщиком. Он лично арестовал заговорщиков и нарядил над ними суд из бояр, окольничих и палатных людей. Под пытками Циклер показал, что его к преступному замыслу побудили упреки в старой дружбе с Милославским. На допросе он оговорил царевну Софью, вследствие чего последняя была пострижена в Новодевичьем монастыре, а вырытый труп Милославского, умершего еще в 1685 году, был обезглавлен на плахе во время казни заговорщиков. Головы четвертованных 4 марта 1697 года Цикл ера и его сообщников были воткнуты на «железные рожки» и выставлены на несколько дней на Красной площади[4].

Во время суда над заговорщиками Петр занемог горячкою. Многочисленные друзья и родственники преступников хотели воспользоваться положением государя для испрошения помилования им девяти человек. Но Петр был непреклонен; слабым, умирающим голосом отказал он просьбе и сказал: «Надеюсь более угодить Богу правосудием, нежели потворством»{32}.

В июне 1700 года певчий дьяк Федор Казанцев донес в Преображенский приказ, что его сестра с мужем «живут у книгописца (переписчика книг) Талицкого и слышат у него про государя всякие непристойные слова; да он же, Гришка, режет неведомо какие доски, хочет печатать тетради и, напечатав, бросать в народ». Действия Талицкого власти расценили как призыв к бунту. Перед арестом Талицкий сбежал, приказ о его аресте разослали по всей стране, а за его поимку была обещана громадная по тем временам награда — 500 рублей. Талицкого арестовали через два месяца. Сначала он отказывался от обвинений, но после пытки признался, что составил письмо, в котором говорил о наступлении последнего времени и о пришествии в мир антихриста, под которым действительно разумея царя. Писал он также и другие письма в укоризну государю, советуя народу от него отступить, его не слушать и податей не платить. В тех же письмах он советовал стрельцам воспользоваться случаем, когда Петр пойдет на войну, собраться в Москву и на царство выбрать «князя Михаила», то есть боярина князя Михаила Алегуковича Черкасского, от которого народу будет добро, так как он милостив.

Списки со своих воззваний Талицкий, по его признанию, давал читать своим друзьям и единомышленникам, а некоторые статьи об антихристе и последних временах вырезал на доски, намереваясь отпечатать их и раздать в народ с целью возмутить его на убийство государя. Из признаний Талицкого и из свидетельских показаний выяснилось, что «поносные слова» о государе высказывал он и в устных беседах с разными лицами. Говорил он об этом, например, с тамбовским епископом Игнатием, который, слушая его речи, рыдал, рыдал и над чтением написанного в тетрадях, целовал последние и просил Талицкого дать ему список с них. Выяснилось, что подобная же беседа была у Талицкого с князем Иваном Ивановичем Хованским, также отнесшимся сочувственно к его речам. А некий поп Андрей показал, что Талицкий называл Москву Вавилоном, а государя антихристом и говорил: «Какой он царь, сам людей мучит», а про царевича выразился: «От недоброго корня и отрасль недобрая». Монах Матвей рассказал на допросе, что Талицкий однажды, явившись к нему в келью, говорил: «Что вы спите? пришло последнее время; в книгах пишут, что будет осьмой царь антихрист, а ныне осьмой царь Петр Алексеевич, он-то и антихрист».

Высказываемые Талицким взгляды получили широкое распространение среди старообрядцев и среди некоторых представителей духовенства и боярства. В числе почитателей Талицкого находился и царевич Алексей Петрович.

Суд из бояр приговорил: «Гришку Талицкого казнить смертью, других бить кнутом и сослать в Сибирь; тамбовского епископа Игнатия, расстриженного, сослать в Соловки». Был привлечен к этому делу и князь Хованский, но умер до окончания следствия. Талицкий был казнен на костре, на медленном огне «копчением» вместе с его последователем Иваном Савиным. Их в течение восьми часов обкуривали каким-то составом, от которого вылезли волосы на голове и бороде, а тела стали истаивать, как свечи. Не вытерпев невыносимых мук, Талицкий, к негодованию Савина, терпевшего мучения во имя идеи, покаялся, был снят с костра, вновь допрошен и четвертован. На допросе он признал, что все, чему учил, — ложь.

После казни Талицкого его сочинение стали распространять нелегально в копиях. Оно считалось столь опасным, что по приказу царя в 1703 году митрополит Стефан Яворский издал книгу «Знамения пришествия антихристова и кончины века», разъясняющую ошибочность и греховность взглядов Талицкого{33}. Трагической оказалась судьба одного из видных доносчиков Петровской эпохр, генерального писаря и генерального судьи Запорожского войска Василия Леонтьевича Кочубея (1640—1708 гг.), который сделал донос Петру на гетмана Мазепу, обвинив его в стремлении к измене[5].

В 1706 году гетман говорил Кочубею о своих планах отторжения Малороссии от России. В 1707 году Кочубей передал в Москву устный донос на гетмана через беглого монаха Никанора. Над Мазепой был учрежден надзор, но ничего компрометирующего не обнаружилось.

Петр I не поверил доносчикам, так как считал Мазепу своим близким другом и соратником. Кочубей и Искра были схвачены и привезены в Витебск, где их встретили воеводы Головкин и Шафиров, назначенные для розыска.

В 1708 году Кочубеем был послан второй донос с выкрестом из евреев Петром Яценко. Доносу не поверили, Мазепе сообщили о нем, и он принял меры предосторожности. Третий донос Кочубей послал через полтавского полковника Искру и священника Святайлу, которые передали его Ахтырскому полковнику Осипову, а тот в свою очередь переслал его императору через киевского губернатора князя Д.М. Голицына{34}.

Под пытками Кочубей показал, что оговорил гетмана по злобе. За ложный донос доносчиков приговорили к смертной казни и отправили в село Борщаговку под Белой Церковью, где стоял лагерь Мазепы. Там после допроса 15 июля 1708 года Кочубею и Искре отрубили головы.

Вскоре после казни Мазепа совершил измену, о которой Кочубей и предупреждал Петра. Признаваясь в своей ошибке и называя Кочубея «мужем честным, славныя памяти», Петр приказал возвратить жене и детям несчастного доносчика конфискованные имения «с прибавкою новых деревень».

Как считают историки, инициатором доносов была жена Кочубея. Согласно этой версии, основной причиной доноса стала любовная история гетмана Мазепы и дочери Кочубея Мотри, которая произошла в 1704 году. Будучи вдовцом, Мазепа сватал ее, но родители отказали, так как Мотря была его крестницей. Когда она бежала к Мазепе, гетман неприкосновенно возвратил девушку в дом ее родителей{35}.

В Петровскую эпоху доносительством занимались и пастыри православной церкви, которая, по существу, являлась государственным учреждением и полностью подчинялась самодержцам. Священники рассматривались властью как должностные лица, которые служат государству наравне с другими чиновниками. Они действовали как помощники следователей, увещевали и исповедовали узников, а потом отчитывались об этом в Тайной канцелярии. На роль «исповедников» обычно привлекались проверенные священники из Петропавловского собора. Священный Синод фактически стал филиалом Тайной канцелярии. Там была оборудована тюрьма, где людей держали в таких же условиях, как и в Петропавловской крепости, — в оковах, в темноте, в голоде и холоде. Тюрьмы были также в Соловецком, Суздальском, Спасоевфимьевском, Кирилло-Белозерском и других монастырях. В монастырские тюрьмы узников заключали на длительное время без судебных приговоров — «по высочайшему повелению» и по определению Синода. Наряду с умалишенными, сектантами, «заточенными за поведение не соответствующее их званию» в монастырских тюрьмах содержались также «за ересь», за оскорбление «величества», за клевету и лжедоносы. Так в числе колодников Соловецкого монастыря в 1786 году значился бывший архимандрит Григорий Спичинский, посаженный в 1772 году «по высочайшему повелению как человек непостоянного и дерзкого нрава, также во многих клеветах и неосновательных доносах и ложных разглашениях известный».

Некоторые заключенные в таких тюрьмах содержались прикованными цепями за шею или ногу к стене. Для «соблюдения монастырских правил» заключенных на «лобном месте» (площади в монастыре) палачи в рясах наказывали плетьми, палками и розгами{36}.

Суровым режимом была известна тюрьма при Александро-Невском монастыре, в которой «святые отцы» допрашивали церковников, обвиненных в государственных преступлениях, а потом отсылали их на пытки в Тайную канцелярию. Из Тайной канцелярии в тюрьму Александро-Невского монастыря присылали раскаявшихся после пыток раскольников.

При Петре был принят закон, обязывающий священников под страхом сурового наказания доносить на прихожан, если они заподозрили их в совершении или намерении совершить государственное преступление. Это касалось и информации, полученной священниками на исповеди. Священник, услышавший на исповеди от прихожан признание в совершенном или задуманном преступлении, но сразу же не донесший «куда следует», по закону мог быть подвергнут смертной казни.

Так в 1718 году попа Авраама — духовного отца подьячего Докукина — за недоносительство приговорили к смертной казни, которую заменили наказанием кнутом, урезанием языка, вырыванием ноздрей и ссылкой на каторгу в вечную работу. Оказалось, что на следствии с помощью страшных пыток у Докукина вырвали признание в том, что на исповеди он сказал священнику о своем желании подать царю протест против порядка престолонаследия. Авраама тотчас арестовали{37}.

В 1725 году астраханский священник Матвей Харитонов дал знать властям, что «был у него на духу солдат и сказывался царевичем Алексеем Петровичем». Когда «Алексея Петровича», который оказался извозчиком Евстифеем Артемьевым, схватили, то он показал, что называться царевичем Алексеем его «научал»… сам поп Матвей, которого тотчас же арестовали и заковали в колодки. И лишь на последующих пытках самозванец «сговорил», то есть снял, с попа обвинения. После этого Артемьева увезли в Москву в Преображенский приказ, попа же по-прежнему держали под караулом. Так продолжалось целый год. Астраханский епископ Лаврентий, которому жаловались родственники арестованного попа, писал летом 1725 года в Синод, что попа Матвея нужно «освободить, понеже и впредь кто будет объявлять на исповеди священникам какие царственные дела, то священник, опасаясь такой же беды… о намеренной злобе доносить, бояться будет». Матвея отправили в Петербург, в Синод, но не за наградой, а «дабы обнажить священничество» (то есть лишить сана), так как он обвинен «в важном Ея императорского величества деле».

В 1738 году на допросе в Тайной канцелярии князь Иван Долгорукий показал, что, живя в ссылке в Березове, он исповедовался у местного священника Федора Кузнецова и признался ему на исповеди, что в 1730 году, накануне смерти Петра II, он составил и подписал за умирающего императора завещание. Священник же, отпуская грех князю, сказал: «Бог-де тебя простит!» После признаний Долгорукого попа немедленно допросили, действительно ли он знал о фальшивом завещании, и, убедившись в этом, сурово наказали.

Священники становились жертвами доносов, как и все подданные: их также арестовывали, пытали и казнили. Монашество, ряса, клобук, епископский посох, преклонные года и общепризнанная святость не спасали даже высших церковных иерархов от дыбы и тюрьмы. Священников арестовывали, если они не поминали в церкви имя правящего государя или забывали помянуть Синод, не признавали отмены древнего сана «митрополит», выражали сомнения в справедливости отмены патриаршества, осуждали церковную политику Петра Великого или позволяли себе высказать нечто противоречащее указаниям Синода или царя. Окруженные толпой потенциальных доносчиков-прихожан и завистливыми коллегами, готовыми тотчас донести, такие иерархи страшно рисковали. В Синод и Тайную канцелярию потоком шли изветы о «непристойных словах», о нарушениях в отправлении треб и по другим поводам. Сыск не считался с высоким саном священнослужителя, даже если на него был подан заведомо «бездельный» донос.

В 1725 году посадили в тюрьму архимандрита Иону. Синод вступился за него: «Знатные духовные персоны арестуются иногда по подозрениям и доносам людей, не заслуживающих доверия, от чего не только бывает им немалая тягость, но здравию и чести повреждение». Обращение это не помогло — Иона из тюрьмы не вышел.

В 1730 году воронежский епископ Лев Юрлов отказался читать в церкви указ о восшествии на престол императрицы Анны Иоанновны и, наоборот, приказал молиться о «благочестивой нашей царице и великой княгине Евдокии Федоровне» — первой жене Петра I, сосланной им в монастырь. За это его по доносу арестовали, лишили епископского посоха и на десять лет заточили в дальний северный монастырь. Тогда же архиерей Лаврентий подвергся ссылке за то, что «о здравии Ея величества (императрицы Анны) многолетия петь не велел».

Служителей культа было запрещено пытать, но это затруднение легко преодолевалось. По требованию Тайной канцелярии Синод присылал попа для расстрижения преступника. Священник или монах, которому за несколько минут срезали волосы и брили лицо, становился «расстригой», и никаких проблем с пытками не возникало. «О нем объявить в Синоде… и когда с него то (Сан) сымут, указал Е. в. накрепко пытать», — так распорядился Петр I об архимандрите Гедеоне. Приговоры сыскных органов о лишении сана и наказании церковников подлежали обязательному исполнению Синодом. Можно было считать милостью, если государь позволял наказывать преступника, не расстригая его, или отдавал его в руки церковного суда.

В 1763 году Екатерина II, возмущенная просьбами о прощении архиепископа Ростовского Арсения Мациевича, вставшего на защиту церковной собственности, с раздражением писала А.П. Бестужеву-Рюмину, который просил государыню снизойти к сединам и сану Арсения: «Не знаю, какую я б причину подала сумневаться о моем милосердии и человеколюбии. Прежде сего и без всякой церемонии и формы не по столь еще важным делам преосвященным головы секали…» В этих словах ясно выражена позиция самодержцев в отношении церкви и ее иерархов. Доносительство процветало и при преемниках Петра. В мемуарах графа Эрнста Миниха, начинавшего свою карьеру в тридцатых— сороковых годах XVIII века при императрице Анне Иоанновне, подчеркнуто: «Ни при едином дворе, статься может, не находилось больше шпионов и наговорщиков, как в то время при российском. Обо всем, что в знатных беседах и домах говорили, Бирон (фаворит императрицы. — В. И.) получал обстоятельнейшие известия. И поскольку ремесло сие отверзало путь как к милости, так и к богатым наградам, то многие знатные и высоких чинов особы не стыдились служить к тому орудием».

Сама государыня императрица Екатерина Великая не брезговала читать переписку своих подданных и приговаривала при этом: «А мне любопытно, что Новиков пишет Радищеву или наоборот». Дело помещицы Салтычихи во времена Екатерины также началось с доноса. Измученные пытками и издевательствами изуверки шестеро ее дворовых отправились в Сенат доносить на помещицу. Узнав об этом, Салтычиха выслала в погоню своих людей, которые почти настигли доносчиков, но те «скорее добежали до будки (полицейской) и стали кричать “Караул!”» Дело получило огласку, и скрутить доносчиков и доставить их домой слуги Салтычихи уже не могли. Полиция арестовала челобитчиков и отвезла на съезжий двор. Через несколько дней Салтычихе удалось подкупить полицейских чиновников, и арестованных ночью повели якобы в сенатскую контору. Когда крестьяне увидели, что их ведут к Сретенке, то есть к дому помещицы, то они стали кричать «Дело государево!». Конвойные попробовали их успокоить, но сами испугались ответственности и отвели арестованных обратно в полицию. После этого делу о страшных пытках и убийствах был дан ход.

О готовящемся перевороте и покушении на него Павлу I (1796—1801 гг.) стало известно из анонимного доноса. Историки считают, что возможно, донос царю написал В.П. Мещерский, в прошлом шеф Санкт-Петербургского полка, квартировавшего в Смоленске, а возможно — генерал-прокурор П.Х. Обольянинов. Павел пришел к выводу, что «хотят повторить 1762 год», когда в результате переворота, организованного Екатериной II, от власти был отстранен и после этого подозрительно быстро умер внук Петра I император Петр III. Современник Чарторыйский пишет: император Павел I спросил во время аудиенции у военного губернатора Санкт-Петербурга Петра Людвига фон дер Палена (в России — Петр Алексеевич): «Знаете ли вы, что против меня составлен заговор?» Пален улыбнулся и ответил: «Конечно — я ведь сам его возглавляю. Не тревожьтесь, государь, мне все известно»{38}. Этот ответ и добродушная улыбка генерал-губернатора совершенно успокоили Павла. Пален добился от императора Павла I письменного повеления арестовать наследника престола и показал его Александру Павловичу, чтобы побороть его колебания в заговоре. Император напрасно успокоился, Пален не врал. Он действительно был одним из руководителей заговора, и поэтому заговор удался. Объяснимо спокойствие и самообладание Палена, узнавшего о появлении доноса о заговоре. Он знал, что в России, где доносчики на каждом шагу, обязательно донесут. Недаром он говорил, что тайные общества не имеют смысла, ибо из двенадцати их членов один обязательно предаст. При этом он ссылался на весьма авторитетный источник, о котором уже говорилось выше, — на Священное Писание.

Доносчиками нередко становились родственники, близкие друзья и соседи. Мужья сообщали о «непристойных словах» своих неверных жен. Отцы доносили на детей, дети на отцов, братья на братьев. Много доносов поступало от жен на мужей, которых не любили и от которых терпели побои и издевательства. Так посадская женка Февронья кричала «слово и дело» на собственного мужа и объяснила на допросе это тем, что «не стерпела от мужа побои». Дворовый человек Сергей Алексеев был взят в Тайную канцелярию по доносу своей жены, которая «известила» сыск, что ее муж обозвал великого князя Петра Федоровича дураком.

Чтобы избавиться от мужей, жены обвиняли их даже в колдовстве, волшебстве и еретичестве — преступлениях, караемых сожжением заживо. Один из таких доносов сделала молодая женщина Варвара Ярова, которая 5 августа 1732 года явилась в церковный суд — Симбирскую ратушу и поведала заседателям о странном поведении мужа, посадского человека Якова Ярова, за которого она вышла замуж полгода назад «неохотой», под давлением родителей. Странность и загадочность в муже она стала замечать, как только они стали жить вместе. С первого дня супружества муж по вечерам надолго стал удаляться в свою комнату, чем вводил супругу в недоумение и любопытство. Супруга стала подглядывать за мужем, и для этого даже сучок в перегородке вынула. Она видела, как при свете свечей и лучин Яков бормотал что-то себе под нос, перетирал в ступе какие-то травы, пересыпал семена и занимался, по мнению жены, колдовством. Не раз она видела в его руках и колдовскую книгу, а однажды увидела даже человеческие кости. Варвара стала бояться спать с мужем в одной кровати и с той поры ни одной ночи спокойно не спала, страшные видения стали подступать к ней во сне, мучили сердцебиение и приливы крови к затылку. Так продолжалось длительное время. Из-за страха Варвара Ярова обратилась с доносом на мужа к своему духовнику, священнику Никите Андрееву, а потом к другому иерею, Никифору Епифанову. Духовные особы нашли в действиях Ярова признаки преступления и посоветовали: «Чтобы не остаться ей (обвиненной) вместе с мужем ея в таком еретичестве, нужно обо всем донести начальству». Извет Варвары Яровой был запротоколирован, ее отпустили домой и наказали хранить все в тайне.

На следующий день несколько земских представителей тайно пробрались в дом Ярова и спрятались на чердаке. Они решили убедиться в колдовских действиях Якова и застать его на месте преступления. С помощью Варвары представители через отверстие в перегородке увидели, что «колдун» действительно бормотал заговоры, перебирал травы, и когда он взял в руки книгу и подошел к свечам, они набросились на него и, завернув руки за спину, связали. Потом они учинили в комнате обыск, изъяли книги еретического содержания, прихватили зелье и доставили все в ратушу. В тот же вечер Ярова обвинили в ереси и колдовстве и допросили. Все его показания записывали в отдельную тетрадь. На следствии Яков сообщил, что лечил людей по их просьбе и назвал имена пациентов. О том, что травы и заклинания способны излечить многие болезни, он стал замечать еще в молодости, постепенно стал разбираться во многих травах и собирал их летом и осенью. Он не раз и сам прибегал к лекарственному зелью, когда его мучил какой-нибудь недуг. В округе Яков прослыл хорошим знахарем. К нему шли люди, и он никому не отказывал. Бывало, и сам навещал больных, лечил от всех болезней, некоторых даже избавил от безумия.

Вызванные на допрос пациенты Ярова охарактеризовали его положительно. Все они показали, что никаких волшебных действ он над ними не совершал, еретических книг не видели, а читал Яков над ними три молитвы, которые напечатаны в требнике в чине крещения, и запретительную молитву от бесов и злых духов, а также давал пить травные настои. Эти показания были приобщены к делу, но никакого влияния на дело Ярова не оказали. А оно велось явно с обвинительным уклоном. Дело в том, что в 1731 году в России вышел указ государыни Анны Иоанновны: «О некоторых людях, которые, забыв страх Божий, показывают себя, будто они волшебства знают и обещаются простым людям чинить всякие пособы, чего ради те люди призывают их к себе в домы и просят их о всепомоществовании в злых своих намерениях…» И каралось такое «преступление» смертной казнью.

Для того чтобы уличить злодея, ему устроили очную ставку с женой. Варвара неуступно стояла на своем: «и волшебства еженощно устраивал, и заговоры накладывал и еретичество за ним признает издавна и в такой силе, как раньше показывала». Положение Ярова усугубил приходский священник, показавший, что он «на исповеди у него не был, в своем еретичестве ему не каялся и Святых Тайн не приобщался».

«О волшебстве и еретичестве» сообщили в канцелярию Казанской губернии, и та уведомила об этом Правительствующий сенат. Якова Ярова, возложив на него оковы, поместили в провинциальную тюрьму. В сырой тюрьме Ярову провел почти четыре года. Он почти ослеп и разбух от водяной болезни. Узников в те времена не кормили, они существовали на подаяние. Беглые крестьяне, базарные тати, разбойники в сопровождении караульного ходили за милостыней на торжище и в богатые дома горожан. Еретика за милостыней не выпускали, и он питался тем, что ему бросали узники.

Следствие с допросами, избиениями и пытками длилось почти четыре года, и за его ходом следили в Петербурге. Яров повторял, что просто лечил людей, не применяя никаких колдовских сил и не нарушая Закона Божьего. Он долго стоял на своем, но в конце концов не выдержал пыток, отрекся от своих прежних показаний и признался, что имел он у себя книгу волшебную девять лет и по ней всегда святотатственные действа чинил, познал эту книгу и «отрекся от истинного Бога, но от Христа он вовсе не отрекался». По этому самому учению «он дьявола и сатану чтит и теперь владыками их признает и клянется ими».

На основании указа государыни Анны Иоанновны Казанская Губернская Канцелярия вынесла свой вердикт: «Казнить еретика Якова Ярова смертью сожжением». 18 марта 1736 года Яков Яров был сожжен на центральной площади Симбирска в присутствии множества народа. Перед смертью он отказался от исповеди. Говорят, что сгорая заживо, он даже не вскрикнул. Наверное, Бог избавил его от боли, потому что он не был грешником{39}.

На отставного флотского капитан-поручика Александра Артемьевича Возницына донос в отступничестве от православия учинила его супруга Елена Ивановна (урожденная Дашкова). Александр Возницин в 1717 году окончил морскую академию, служил на флоте и по решению Правительствующего сената от 2 октября 1735 года был «от дел отставлен и отпущен в дом во все». Он был довольно зажиточным помещиком: от покойных родителей ему достались имения под Москвой с 370 четями пашни и 962 душами крестьян. Возницын, однако, заниматься хозяйством не пожелал и не возражал, когда Матрена Синявина, сославшись на безумие сводного брата «по силе указа 1723 года, до освидетельствования дураков касающегося», взяла под опеку все его недвижимое имущество, исключая село Непейцино Коломенского уезда с 30 крепостными душами, полученное им в приданое после женитьбы. Этим Александр вызвал негодование супруги, с которой они и без того жили в постоянной вражде. В 1733 году Александр даже вознамерился развестись с женой, о чем подал прошение и ждал решения Духовной консистории.

В историческом романе Леонтия Раковского «Изумленный капитан» (1936 г.) о Возницыне говорится: «Он на всех языках книги читает. С иноземцами любит беседовать. Бывало, в Астрахани перса ли, татарина ли в гавани встретит, — к себе позовет, расспрашивает: как они живут да какой у них Закон? Эти годы здесь, в Москве, жили — в Немецкую слободу часто ездили. К нам, в московский дом, жидовин один со Старой Басманной часто хаживал. Целый вечер, бывало, с Александром Артемьевичем говорят». Этим жидовином был Борух Лейбов. По рассказам крепостного человека Возницына Александра Константинова, в июле 1736 года барин наказал ему отправиться в Немецкую слободу, сыскать там «ученого жида» и уговорить его к нему в гости пожаловать, что он, Константинов, в точности и исполнил. Историки уверяют, что Лейбов чуть ли не силой заставил Возницына принять иудаизм, а тот, «не отличавшийся ни умом, ни образованием», поддался его уговорам. Однако есть все основания полагать, что Возницын принял иудейскую веру не «по коварственным наговорам жида Боруха Лейбова», как об этом будут писать в официальных документах, а по собственному разумению. При этом он ясно понимал, как будет воспринят этот его шаг окружающими, и по возможности пытался себя обезопасить. Так, направляясь в декабре 1736 года в Польшу «к лучшему познанию Жидовского закона», он объявил домочадцам, что едет к тамошнему искусному лекарю, дабы тот излечил его от недугов.

Из материалов дела следует, что, оказавшись в польском местечке Дубровна, Возницын поселился в доме сына Боруха. Он настоятельно просил Боруха о своем переходе в иудаизм и желал совершить обрезание, о чем «согнув руки свои, присягал». Лейбов, вняв его просьбам, призвал «жидов трех человек», среди коих находился и моэль, «который от Рабинов, то есть Жидовских судей благословен на обрезание рождающихся… младенцев». После сего была совершена бритмила (обрезание), и Возницын, вступивший в союз с праотцом Авраамом, на радостях пожаловал моэля 10 рублями. И «все означенные Жиды с оным Борухом и сыном его по Жидовскому обряду обедали, а он, Возницын, от обрезания изнемог и лежал в постели своей». При этом «Жидовские шабасы (соблюдал) и богохульные противные о Христе Господе Боге слова… он, Возницын, произносил».

Когда Возницын вернулся из Польши в Москву, его отношения с женой еще более обострились. Елена Ивановна злобилась на «немалые мучительства» и «нестерпимые побои», учиненные ей благоверным. К тому же она опасалась остаться без средств в случае развода. Так или иначе, у нее были все основания избавиться от супруга. Поэтому в доносе, поданном 4 мая 1737 года в канцелярию Московского Синодального правления, Елена Ивановна постаралась достаточно полно описать все «преступления» мужа. В доносе говорилось, что муж ее, Возницын, креста нательного давно не носит, и вообще, «оставя святую православную греческого исповедания веру, имеет веру жидовскую и никаких господских праздников не почитает. И в страстную седмицу употреблял себе в пишу пресные лепешки и мясо баранье….А оной же муж в молитву имеет по жидовскому закону, оборотясь к стене… Он жидовский шабас содержал и мыслил тем умаслить Бога, живность по жидовскому закону резал… Опресноки по жидовскому закону пек и ел». И из семейной, передававшейся из рода в род «Псалтыри Доследованной» с изображением Спаса нашего Иисуса Христа и прочих святых злодейски страницы вырвал, а иные гравюры кощунственно подскоблил. Носил с собой какую-то жидовскую молитву и никогда с ней не расставался. Сообщила она и о разрушенной часовне, и о надругательстве над иконами. Но, главное, муж ее «от жидов обрезан, а больше из тех жидов имел он дружбу с жидом Ворохом Глебовым». При этом в доносе Возницына сообщила неопровержимое доказательство его еврейства: «до отъезда (в Польшу) повреждения (у него) не видала, а после приезда повреждение на тайном уде усмотрела, да и потому обрезан и явно себя изобличает». Еврейство Возницына подтвердил и один из его слуг, показавший, что барин заставлял его молиться «по-жидовски». Бывший духовник Возницына, московского Благовещенского собора священник Михаил Слонский, показал, что он годами не исповедуется и не причащается и что вместо слов раскаяния услышал от сего раба божьего беззастенчивую проповедь жидовства. Александр распространялся о том, что «знает, как Бог нарицается различными именами еврейскими, да еще знает, как похвалы его Бога поеврейски хвалят и величают, и что значит имя ангел, и что аллилуйя, и что аминь, библия, вседержитель, и как псалтырь прямо сказать знает». Он также дал православному пастырю «жидовскую молитву своеручного ж их писания».

Делу о «совращении отставного капитан-поручика Александра Артемьева сына Возницына в жидовскую веру откупщиком Ворохом Лейбовым» был дан ход. «Преступников» схватили и препроводили в Санкт-Петербург с предписанием содержать в кандалах «под самым крепким арестом». Фигурантами по делу проходили 20 человек. Следствие вел начальник Канцелярии тайных розыскных дел генерал А.И. Ушаков под пристальным вниманием государыни, которая в этом богопротивном деле видела вопиющее беззаконие и опасность для Христовой веры. Особое внушение сделала Анна Иоанновна караульным: «Дабы (сии преступники) от жидов каким воровским способом или происком выкрадены или через взятку перекуплены не были!»

Все крепостные Возницына подтвердили то, что барин их и богохульные речи говорил, и иконы не почитал, а Сашка Константинов вспомнил, как в Дубровне сын Лейбова, Меер, ему сказал: «как де твой помещик обрежется, то де будет у нас великое веселье». Тем самым факт обрезания слуга прямо подтвердил. Возницын поначалу отвергал все обвинения и не каялся ни в чем, «учинив умышленное запирательство». Однако после того как заплечных дел мастера на дыбу его подняли, признался в том, что обрезание «учинил по своевольному желанию» и «о содержании Жидовского закона присягал», и «произносил важные и Церкви Святой богохульные слова». Только одно последнее деяние считалось страшным каноническим грехом и каралось самым суровым образом. В 1-й главе 1-го пункта Соборного уложения 1649 года, действовавшего и в первой половине XVIII века, было сказано: «Будет кто иноверцы или и Русской человек возложит хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа или на родившую его Пресвятую Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, или честный крест, или на Святых его угодников, и того богохульника, изобличив, казнити, сжечь».

Борух Лейбов также все отрицал, признав лишь то, что вел с Возницыным разговоры о Боге и сличал с ним тексты Библии и Торы. На вопрос, не совращал ли он Возницына в иудейство, Лейбов ответил: «Того не было. В наш Закон его никто не принял бы — у нас строго запрещено в иудейскую веру переманивать. И как господин Возницын мог перейти в нашу веру, не зная всех наших установлений. А их 613. Но кабы и выучил он все установления, все едино — ни в Польше, ни в Литве принять в наш Закон никого не могут, а только в Амстердаме. Так установлено от наших статутов». Дело было передано в Сенат, а затем в Юстиц-коллегию, которая постановила «произвести указанные розыски, для того, не покажется ли оный Борух и с ним кого из сообщников в превращении еще и других кого из благочестивой, греческого исповедания веры в жидовский закон». Лейбова решили также подвергнуть пытке, однако государыня неожиданно распорядилась: хотя Борух Лейбов по силе совершенных им преступлений и подлежит допросу с пристрастием, чинить того не надобно. Ибо в противном случае из его «переменных речей» могут произойти нежелательные для интересов государства последствия. Историки, называя такое решение удивительным, высказывают версию, что его инициатором был фаворит императрицы герцог Курляндский Эрнст Иоганн Бирон, который якобы находился под влиянием своего любимца Леви Липмана. Было известно, что Липмана и Лейбова связывали самые тесные отношения, в том числе и предпринимательские. И Бирон будто бы убоялся того, что поднятый на дыбу Борух Лейбов наболтает что-то лишнее об их с Липманом финансовых делах, и потому-то и замолвил о нем слово. Однако обратившийся за помощью к Бирону Липман мог руководствоваться также и чувством сострадания к попавшему в беду соплеменнику.

Несмотря на обнадеживающую поддержку, судьба Лейбова была предрешена. В том же Соборном уложении нашлась статья и для него: «А будет кого басурман какими-нибудь мерами или насильством или обманом русского человека к своей басурманской вере принудит, и по своей басурманской вере обрежет, а сыщется про то допряма, и того басурмана по сыску казнить, сжечь огнем безо всякого милосердия».

В решении Юстиц-коллегии о казни Лейбова просматривается явная несообразность. Признав, что Возницын «отпал» от православной веры и признал жидовский закон «самовольно», то есть без всякого принуждения к тому насилием или обманом, Юстиц-коллегия тем не менее постановила подвергнуть Боруха казни, т.е., по существу, признала его виновным в принуждении Возницына к жидовской вере. Искать логику в действиях замшелых ортодоксов бессмысленно. На самом же деле «вина» Лейбова состояла лишь в том, что он, видя твердое желание Возницына принять еврейство, не отказал ему в просьбе и помог совершить гиюр (процесс перехода в иудаизм).

Монаршая резолюция гласила: «Дабы далее сие богопротивное дело не продолжилось, и такие, богохульник Возницын и превратитель в Жидовство жид Борох других прельщать не дерзали: того ради за такие их богопротивные вины, без дальнего продолжения, по силе Государственных прав, обоих казнить смертью и сжечь, чтоб другие смотря на то невежды и богопротивники, от Христианского закона отступать не могли и в свои законы превращать не дерзали»{40}.

В июле 1738 года на фасадах домов и фонарных столбах Санкт-Петербурга можно было увидеть объявление: «Сего июля 15 дня, то есть в субботу, по указу Ея Императорского Величества имеет быть учинена над некоторым противу истинного Христианского закона преступником и превратителем, экзекуция на Адмиралтейском острову, близ нового гостиного двора. Того ради публикуется сим, чтоб всякого чина люди, для смотрения той экзекуции сходились к тому месту означенного числа по утру с 8 часа». Так были сожжены заживо «преступник» — отрекшийся от православия отставной капитан-поручик Александр Артемьевич Возницын и «превратитель» — еврей-откупщик Борух Лейбов, якобы обративший его в иудаизм.

От их мученической смерти выиграла лишь вдова Елена Возницына, которая «в награждение за правый донос» на мужа получила часть оставшегося после него имущества, а также «100 душ с землями и с прочими принадлежностями».

За «святую» православную веру пострадали не только принявший иудаизм Возницын и «превратитель» Борух Лейбов. В том же 1738 году в Екатеринбурге по доносу был сожжен татарин Тойгильда Жуляков, который выкрестился в православие, а потом возвратился в ислам. Приговор «неверному» гласил: «Велено тебя, татарина Тойгильду, за то, что ты, крестясь в веру греческого вероисповедания, принял снова магометанский закон и тем не только в богомерзкое преступление впал, но яко пес на свои блевотины возвратился и клятвенное свое обещание, данное при крещении, презрел, чем Богу и закону его праведному учинил великое противление и ругательство, на страх другим таковым, кои из магометанства приведены в христианскую веру, при собрании всех крещеных татар велено казнить смертью — сжечь»{41}.

В первой половине XIX века несколько доносчиков практически одновременно сделали доносы на декабристов. За несколько дней до восстания Николай I был предупрежден о намерениях тайных обществ начальником Главного штаба И.И. Дибичем и декабристом Я.И. Ростовцевым. Кроме того, доносы на организаторов и участников восстания подали также Шервуд и Майборода.

Иван Иванович Дибич-Забалканский (при рождении Иоганн Карл Фридрих Антон фон Дибич) (1785—1831 гг.) — уроженец Пруссии, граф, последний представитель рода Дибичей, российский генерал-фельдмаршал, полный кавалер ордена Св. Георгия. Отличился во многих сражениях в Отечественную войну 1812 года. Дибич играл заметную роль в войне с Наполеоном, участвуя в битвах при Аустерлице и Прейсиш-Эйлау Он отличился также в сражениях при Дрездене, Кульме и Лейпциге, в 1814 году — в боях под Ла-Ротьером и Арсисюр-Об. В 1824 году Дибич стал начальником главного штаба; в 1825 году сопровождал Александра I в Таганрог и присутствовал при его кончине, а при вступлении на престол императора Николая заслужил его расположение донесением об открытии заговора декабристов. Большинство заговорщиков находилось во 2-й армии, и Дибич лично принял меры к аресту важнейших из них. Он возглавил подавление восстания в Польше в 1831 году. Закончить войну взятием Варшавы Дибич не успел; в ночь на 29 мая 1831 года, в с. Клешеве, близ Пултуска, он скончался от холеры{42}.

За две недели до восстания прапорщик Яков Иванович Ростовцев (Ростовцов) (1803—1860 гг.) направил Николаю письмо, в котором предупреждал, что многие не согласятся с его воцарением и выступят против него с оружием в руках. Он просил Николая отказаться от престола, а если это невозможно, то чтобы сам наследник престола Константин объявил публично, что передает ему власть. В письме он не назвал ни одного имени. Он считал восстание против царя несовместимым с дворянской честью, и о том, что он отправил такое письмо, сообщил и декабристам. Ростовцев не преследовал никакой личной цели и отметил в письме Николаю, что даже если его действия и сочтут похвальными, просит никак его не награждать. Генерал-адъютант Ростовцев оказался впоследствии одним из ведущих государственных деятелей России, готовящих и осуществивших уничтожение крепостного права. В начале 1857 года он был назначен членом негласного комитета (с 1858 года — главный комитет) по крестьянскому делу и был одним из трех членов образованной при комитете комиссии для рассмотрения поступающих предложений, проектов и записок. Он принял это назначение вследствие настояний государя, желавшего иметь в комитете лицо, пользовавшееся полным его доверием. Отправившись летом того же года в заграничный отпуск, Ростовцев посвятил свой досуг изучению крестьянского вопроса и после того радикально изменил свои взгляды на реформу. По возвращении в Россию он стал сторонником освобождения, каким его понимали лучшие деятели крестьянской реформы. Свои мысли Яков Ростовцев изложил в четырех письмах, написанных им государю из Вильдбада, Карлсруэ и Дрездена. Извлечение из этих писем, сделанное самим Ростовцевым, обсуждалось главным комитетом под личным председательством государя, в том же духе были составлены и правила, данные в руководство комитету. Когда в начале 1859 года была учреждена редакционная комиссия, Ростовцев был назначен ее председателем. На первых заседаниях комиссии Яков Иванович подробно изложил свои мысли об основных положениях реформы: «Никто из людей мыслящих, просвещенных и отечество своё любящих, — писал он, — не может быть против освобождения крестьян. Человек человеку принадлежать не должен. Человек не должен быть вещью».

Его предложения по освобождению крестьян с землей, выкупу земель при посредстве правительства, сокращению по возможности времени переходного состояния, переводу крестьян с барщины на оброк и самоуправлению освобожденных крестьян были одобрены императором. Яков Иванович Ростовцев умер 6 февраля 1860 года, не успев завершить реформы, хотя главные части проекта «Положения о крестьянах» были уже разработаны. Составленная им перед смертью для государя записка по крестьянскому делу послужила по Высочайшему повелению наставлением для дальнейшей деятельности редакционной комиссии под председательством графа Панина.

После издания Манифеста об отмене крепостного права от 19 февраля 1861 года по Высочайшему повелению императора Александра II на гробницу Ростовцева была возложена золотая медаль, установленная за труды по освобождению крестьян. Вдова Ростовцева и здравствующие на этот момент сыновья с их нисходящими потомками были возведены в графское достоинство Российской империи{43}.

Унтер-офицер Шервуд Иван Васильевич (1798—1867 гг.) вошел 6 круг офицеров — членов Южного общества и написал письмо знакомому для передачи Александру I. В письме Шервуд сообщал о планах заговорщиков. После этого он был вызван к А. А. Аракчееву, к которому был доставлен с фельдъегерем 12 июля 1825 года. На другой день его привезли в Петербург к генералу Клейнмихелю, через которого Шервуд был представлен Александру I. Вернувшись на юг после своего доноса, он по заданию Александра I продолжал шпионскую деятельность и через прапорщика Нежинского конно-егерского полка Федора Вадковского, к которому вошел в полное доверие, был принят в Южное общество. Сообщив Аракчееву все, что удалось узнать о программе, составе и целях декабристов, Шервуд 10 ноября получил от И.И. Дибича из Таганрога приказ действовать самым энергичным образом. 18 ноября он послал Дибичу подробный рапорт о достигнутых результатах. После восстания Шервуд был переведен в лейб-гвардии Драгунский полк и в январе 1826 года произведен в прапорщики. В апреле 1826 года Николай I своим указом Сенату «в ознаменование особенного благоволения нашего и признательности к отличному подвигу, оказанному против злоумышленников, посягавших на спокойствие, благосостояние государства и на самую жизнь блаженные памяти государя императора Александра I» высочайше повелел Шервуду впредь именоваться «Шервуд-Верный». В июне 1826 года он был произведен в поручики. В июле 1826 года был утвержден герб Шервуда, где в верхней половине щита были изображены вензель Александра I в лучах, под двуглавым орлом, а в нижней — рука, выходящая из облаков, со сложенными для присяги пальцами. Шервуд не пользовался расположением своих товарищей, среди которых получил прозвища «Шервуда-Скверного» и «Фидельки». 30 августа 1833 года 35-летний Шервуд был произведен в полковники{44}. Доносчиком декабристов оказался и Аркадий Иванович Май-борода (1798—1845 гг.). В апреле 1820 года он стал гвардейским подпоручиком, однако в мае того же года покинул гвардию после совершения растраты 1000 руб., получил чин штабс-капитана и оказался вновь в армии. В мае 1822 года Майборода появился в Вятском пехотном полку, которым командовал Павел Пестель, где получил под свою команду 1-ю гренадерскую роту. В 1823 году он получил чин капитана и орден Св. Анны 3-й степени. В августе 1824 года был принят в Южное общество декабристов, был приятелем Пестеля. 25 ноября 1825 года он сделал на декабристов донос на высочайшее имя через генерал-лейтенанта Рота, который отправил его в Таганрог на имя Дибича, а затем дал подробные показания. В январе 1826 года Майборода был переведен в лейб-гренадерский полк и высочайше награжден 1,5 тыс. рублей. Участвовал в русско-персидской войне, в частности в штурме Аббас-Абада и Эривани. За участие в штурме Эривани награжден в 1828 году орденом Св. Анны 2-й степени, а по итогам военной кампании получил персидский орден Льва и Солнца. В 1831 году, будучи подполковником, участвовал в подавлении польского восстания, в частности в штурме Варшавы. В 1832 году участвовал в войне с горцами на севере Дагестана, за что в 1833 году награжден орденом Св. Анны 2-й степени с императорской короной. В 1833 году вышел в отставку по болезни, но вскоре вернулся в армию. В 1836 году награжден орденом Св. Станислава 2-й степени. В 1841 году получил чин полковника. Крестным отцом дочерей Майбороды, Екатерины и Софьи, был Николай I.

По случаю рождения каждой из них Майборода высочайше награждался перстнем с бриллиантами. Он также регулярно получал от императора деньги и высочайшие благоволения.

В 1841—1844 годах Майборода командовал разными полками, в 1844 году отставлен от командования полком и через несколько месяцев уволен в отпуск по болезни на 8 месяцев. В 1844 или 1845 году погиб в Темир-Хан-Шуре — покончил с собой либо был убит{45}.

В истории российского доносительства свой след оставили многие «яркие» доносчики вроде тобольского казака Григория Левшутина, который вошел в историю России как бескорыстный доносчик-страдалец по политическим делам. Свою карьеру он начал в 1713 году, когда по дороге из Москвы в Тобольск познакомился с двумя раскольниками, которые свели его в одном из керженских скитов с «учителем» Кузьмой Андреевым, проповедовавшим явление антихриста — Петра I и уверявшим, что только сохранившие свои обряды истинные христиане «души спасут». «Старая вера» казака-бродягу не прельстила: он обокрал приютивший его скит — но попался, был бит и изгнан. После этого Левшутин и донес нижегородскому губернатору А.П. Измайлову: «И я, раб государев, услышав от тех раскольников такое великое страшное дело, с ними пошел в согласие для того, чтобы истинно от них уведать: сколько у него, Кузьмы учителя, их в собрании»{46}.

Весной 1714 года военные команды арестовали многих раскольников и их вожака. Началось следствие, на котором несколько арестантов подтвердили показания доносчика. Левшутина, сидевшего в остроге вместе с оговоренными им раскольниками, отпустили на поруки — но губернатор внезапно заболел, а ведущие следствие чиновники стали «волочить» дело. После взяток со стороны оставшихся на свободе старообрядцев доносчика опять посадили и стали уговаривать отказаться от извета за солидное вознаграждение, но он категорически отказался. Левшутин дождался вмешательства столичных властей. Вместе с обвиняемыми по делу он оказался в Преображенском приказе, где всех фигурантов дела подвергли пыткам. Доносчик выдержал положенные три пытки, и следствие взялось за раскольников. Но на этот раз староверы держались стойко, вынесли страшное истязание по 30, 40 и 41 удару и вину свою отрицали. После пыток «учитель» Кузьма и большинство его учеников умерли, не сознавшись. Доносчик в такой ситуации мог быть признан виновным, но ему повезло — последний оставшийся в живых раскольник Кузьма Павлов перед смертью признался следователям: «Как сидели они в Нижнем в тюрьме все вместе, и тогда тот Кузьма Андреев заказывал им, чтоб они про учение его и вышеписанные слова на него не сказывали….А ныне, будучи в болезни, памятуя смертный час, ту свою вину и объявляю».

После этого Левшутин многократно выступал в качестве изветчика, информируя власти об очередном «преступнике». Материал для доносов он отыскивал, как правило, среди арестованных за преступления: ходил по тюрьмам и острогам, заводил беседы с арестантами, искусно выспрашивал у них подробности, а потом доносил на них. Во время следствия он подвергался многочисленным пыткам кнутом и подъемам на дыбу. «Доведя» донос, то есть подтвердив его достоверность своей кровью и отправив очередную жертву на виселицу, плаху или в ссылку, он выискивал новую жертву. В 1721 году он даже выкупил себе место конвоира партии арестантов. В итоге этой «экспедиции» он сумел подвести под суд всю губернскую канцелярию в Нижнем Новгороде. Умер этот любитель розыска в 1727 году, находясь под очередным следствием по делу о «непристойных словах» крестьянина Федора Ошуркова и на предсмертной своей исповеди подтвердил обвинение против своей последней жертвы.

Яркой личностью и головной болью для сибирской администрации в середине XVIII века был Иван Турченинов. Он, еврей Карл Левий, турецкоподданный, был взят в плен под Очаковом и сослан на Камчатку за шпионаж. Там перейдя в православие, он прижился в Сибири и стал одним из самых знаменитых доносчиков XVIII века. Он донес на всю сибирскую администрацию во главе с губернатором, убедительно вскрыл все «жульства» и чудовищные злоупотребления сибирских чиновников. За свои труды он удостоился чина поручика и награды в 200 рублей. Специальная комиссия разбирала доносы Турченинова на сибирскую администрацию двадцать лет!

Власти стремились сохранять кадры доносчиков. В указе Сената 1711 года отмечалось, что «надлежит, как возможно, доносителей ограждать и не объявлять о них, чтоб тем страхом другим доносителям препятствия не учинить, а кого из доносителей по необходимой нужде и приведется объявить, и о том доносить… Правительствующему Сенату, а, не донесши о них не объявлять». Однако доносчики должны были «обличать» преступников при ведении следствия, и это усложняло их «ограждение».

По объявлению «слово и дело» арестовывали как обвиняемого в преступлении, так Доносчика и указанных им свидетелей. Расследование продолжалось месяцами, и все это время арестованные могли сидеть в тюрьме.

Следствие по делам о политических преступлениях включало несколько этапов. Первым этапом следствия был «роспрос», который начинали с изветчика. Он давал присягу: клялся на Евангелии и целовал крест, обещая говорить только правду, а за ложные показания нести ответственность вплоть до смертной казни. Со слов изветчика следователи записывали в протокол его имя, прозвище (фамилию), имя отца, «из каких чинов», состояние, возраст, место жительства, вероисповедание (раскольник или нет). Далее в протокол вписывалась суть извета, начинавшаяся словами «Государево дело за ним такое…»{47}.

Главной обязанностью изветчика на следствии являлось доказать («довести») извет, поэтому он еще назывался «доводчиком». За «недоведение» извета по государственным преступлениям доносчику в начале XVIII века грозила смертная казнь. Изветчик должен был доказать извет с помощью фактов и свидетелей. При этом он должен был точно описать преступную ситуацию и точно воспроизвести сказанные ответчиком «непристойные слова» — излагать «слово в слово» и «подлинно».

После изветчика в «роспрос» попадал ответчик. На первом допросе его предупреждали об ответственности за дачу ложных показаний и брали с него расписку-клятву. Ответчик редко сразу подтверждал поданный на него извет. Он знал, что признание являлось доказательством виновности, поэтому часто «запирался» («не винился») или признавал обвинения частично, с оговорками.

Доносчика и ответчика «ставили с очей на очи», то есть устраивали им очную ставку. При необходимости «ставили с очей на очи» ответчика и свидетелей. На очной ставке изветчика заставляли повторить обвинения, изложенные в его извете и уличать стоящего перед ним или висящего на дыбе ответчика. Ответчика следователи вынуждали подтвердить извет или привести аргументы в свою защиту. Свидетели на очной ставке должны были подтвердить свои показания перед лицом ответчика. Если на очной ставке изветчик отказывался от своего доноса, то в протокол вносили, что он «сговорил» донос с ответчика, и тот «очищался» от возведенного на него извета: «И потом очистился и свобожден». В этом случае изветчик обвинялся в ложном доносе и сам попадал под следствие.

Следующим этапом следствия для отрицавшего вину ответчика или обвиняемого в ложном доносе изветчика был «распрос» под дыбой. Человека подводили к дыбе, которая чаще всего состояла из вбитого в балку крюка (иногда с блоком), через который перебрасывали веревку или ремень. В одном конце веревки (в «петле») закрепляли руки узника, а другой конец держали помощники палача.

Допрос под дыбой был средством морального давления на подследственного, который видел палача и его помощников, видел, как они готовили инструменты к пытке. Иногда, чтобы человек понял, что его ждет, при нем пытали других узников. Под дыбой проводились и очные ставки, причем один из участников мог уже висеть на дыбе, а другой — стоять возле нее. («Их ставити с татьми с очей на очи, и татей перед ними пытать».) Следователи прибегали и к имитации пытки. Для этого подследственного в застенке раздевали и готовили к подъему на дыбу.

После «роспроса» в застенке под дыбой, с увещеванием и угрозами, узника подвешивали на дыбу (операция называлась «виска»), где в зависимости от планируемого следователем «сценария» узника пытали «встряской», били кнутом в подвешенном виде, пытали огнем или другими жестокими пытками. При «встряске» узника поднимали на дыбе за связанные руки, связывали ему ноги, продевали между ними бревно, на которое вставал палач. Силой тяжести своего тела и подпрыгивая на бревне, палач растягивал узника, что приводило к выворачиванию рук из плеч и разрыву связок. Часто растянутого таким образом человека били кнутом, при этом число ударов не ограничивалось.

Иногда в каземат к измученному пытками человеку следователи посылали священника, которому узник, страшась смерти, каялся в грехах. Доносчик в рясе открывал тайну исповеди следователю, и полученная им информация оформлялась в виде протокола. Считалось, что верующий в предсмертный час не мог лукавить перед Богом и говорил правду. Священники в качестве помощников следователей использовались и позднее, при расследовании дел декабристов. Писатель-декабрист Михаил Бестужев в своих «Записках» (Русская старина, 1870. Изд. 3-е. СПб., 1875. Т. 1) вспоминал, как он, сидевший в Петропавловской крепости, оказался «в экзальтированном настроении христиан-мучеников в эпоху гонений». «Я, — пишет Бестужев, — совершенно отрешился от всего земного и только страшился, чтобы не упасть духом, не оказать малодушия при страдании земной моей плоти, если смерть будет сопровождаться истязаниями. В одну из таких минут отворяются двери моей тюрьмы. Лучи ясного зимнего солнца ярко упали на седовласого старика в священническом облачении, на лице которого я увидел кротость и смирение. Спокойно, даже радостно, я пошел к нему навстречу — принять благословение и, приняв его, мне казалось, что я уже переступил порог вечности, что я уже не во власти этого мира и мысленно уже уносился в небо! Он сел на стул подле стола, указывая место на кровати. Я не понял его жеста и стоял перед ним на коленях, готовый принести чистосердечное покаяние на исповеди, перед смертью. «Ну, любезный сын мой, — проговорил он дрожащим от волнения голосом, вынимая из-под рясы бумагу и карандаш, — при допросах ты не хотел ничего говорить; я открываю тебе путь к сердцу милосердного царя. Этот путь есть чистосердечное признание… С высоты неба я снова упал в грязь житейских дрязг…»

Если ответчик выдерживал пытку и продолжал настаивать на своем первоначальном показании, наступала очередь изветчика, которого также поднимали на дыбу. По существующей практике каждый из них должен был «очиститься» тремя пытками при сохранении верности изначальных показаний. Если же один из них в ходе пытки изменял показания, то новые показания также проверялись под пыткой трижды. Количество пыток было неограниченным, но редко кто выдерживал более четырех-пяти пыток. В истории Тайной канцелярии известны случаи, когда доносчики для подтверждения истинности своего доноса сами требовали пытки.

Меру жестокости пыток определяли следователи, ведущие расследование, которые руководствовались весьма расплывчатыми рекомендациями вроде: «В вящих и тяжких делах пытка жесточае, нежели в малых бывает». Рекомендовалось применять более жестокие пытки к закоренелым преступникам, а также к людям, физически более крепким: «Также надлежит ему оных особ, которые к пытке приводятся, рассмотреть и, усмотри твердых, безстыдных и худых людей — жесточае, тех же, кои деликатного тела и честные суть люди — легчее».

По закону от пытки освобождались дворяне, люди старше семидесяти лет, недоросли и беременные женщины, однако при расследовании политических дел это не соблюдалось. На дыбе пытали и простолюдинов, и дворян, и стариков, и подростков. Женщин пытали наравне с мужчинами, но число ударов им сокращали, а кнут иногда заменяли плетьми или батогами. Беременных, как правило, не пытали. Преступницу, родившую ребенка, разрешалось наказывать телесно через 40 дней после родов. Однако были и исключения. Известно, что Анна Жукова, прислужница царевны Марфы Алексеевны, принявшей участие в заговоре мятежников против Петра, родила во время пытки «на виске» в 1698 году. Доверенные прислужницы царевен: Вера Софии и Анна Жукова Марфы, были взяты в царском замке, приведены на допрос в Преображенское и преданы пыткам. «Их обнажили совершенно, за исключением детородных частей, и стали бить плетьми. До виски их пытали трижды, причем в последний раз дали по 25 ударов кнута. Царь заметил, что одна из них была беременна. «Обе прислужницы поплатились жизнью за свое преступление, так как сознались, что они помогали вероломным царевнам. До сих пор нет верных известий, какому роду казни они были преданы: по рассказам одних, их закопали живыми по шею, по другим, их бросили в волны Яузы»{48}.

При изучении исторических материалов поражает массовость доносительства на Руси. Изветчики были из разных социальных слоев и групп, разных национальностей, разного вероисповедания, уровня образования и служебного положения. Доносили генералы и князья, купцы и монахи, крестьяне, рабочие люди и учащиеся, офицеры и солдаты, мужчины и женщины, молодые и старые, богатые и нищие. Характерным является то, что основную долю доносов делали представители наиболее униженной и бесправной части населения: преступники-«сидельцы» и рабы — крепостные крестьяне — виноватые или безвинные. По большей части их доносы, порой ложные, — это акты отчаяния затравленных и замученных рабов, пытающихся избегнуть жестокого наказания, облегчить свое положение, отомстить палачам-мучителям и спасти жизнь или получить свободу.

Многие крестьяне, кричавшие «слово и дело» на своих помещиков, под пытками признавались, что «за помещиком своим иного государева дела, что он, помещик, ево бивал плетьми и кнутом и морил голодом, никакова не ведает».

Причиной доносов крепостных и помещичьих слуг порой была зависть и желание погубить своего господина, который стоял над ними, пользовался результатами их труда и жил в роскоши. Доносчику хотелось увидеть своего угнетателя и мучителя в крови, на плахе, под рукой палача и получить выгоду от его гибели. Очевидно, что социальная зависть укоренилась на Руси задолго до Маркса и Ленина, которые назвали ее «классовая ненависть» и возвели в добродетель.

Таким образом, основными причинами массового доносительства стали многовековое рабство и полная зависимость людей от государства. Жестокими законами и репрессиями государство создавало условия, при которых бесправные подданные были обязаны доносить, боясь потерять свободу или даже жизнь. Донести мог каждый на каждого, и это растлевало людей. От царствования к царствованию у подданных менялось поведение и закреплялся условный рефлекс: донесешь властям на кого-то — и получишь в вознаграждение часть его имущества. В полной мере действие этого рефлекса проявилось через двести лет, когда крестьяне стали делить имущество сначала помещиков, а затем более трудолюбивых и богатых односельчан («кулаков»), на которых сами же и доносили. Намного раньше были брошены в их души те ядовитые семена, которые и принесли свои плоды при большевиках. Остается лишь надеяться, что великий физиолог Иван Петрович Павлов не ошибался, когда утверждал, что условные рефлексы, приобретенные в течение жизни, не закрепляются генетически, то есть не передаются по наследству.

К середине XVIII века система сыска в России, базирующаяся на доносах бесправных подданных, не стала отвечать запросам времени и поэтому, начиная с царствования Петра III и Екатерины II, делаются попытки ее реформирования. К этому времени у самодержцев появляется понимание необходимости создания системы сыска, основу которой должны составлять постоянные негласные осведомители в разных слоях общества. Имеются подтверждения того, что во второй половине XVIII века такие осведомители стали появляться как в армии, так и среди гражданских лиц. Не случайно Екатерина II в 1768 году в письме отцу генералиссимуса Суворова (крестнику Петра Великого) одному из доверенных по части политических дел лиц, подполковнику Василию Ивановичу Суворову писала: «Впрочем, по полкам имеете уши и глаза». В декабре 1773 года, когда войско Пугачева одерживало победы над правительственными войсками, московский главнокомандующий князь М.Н. Волконский отдал распоряжение оберполицеймейстеру «употребить надежных людей для подслушивания разговоров публики в публичных сборищах, как то: в рядах, банях, кабаках, что уже и исполняется, а между дворянством также всякие разговоры примечаются»{49}.

На четвертый день после заговора и убийства Павла I, его сын новый император Александр I дал указ Сенату «О прощении людей, содержащихся по делам, производившимся в Тайной экспедиции». На 12 марта 1801 года по делам Тайной экспедиции находились в тюрьмах, в ссылке и под наблюдением всего около 700 человек. Из них к 21 марта были «прощены» и освобождены 482 человека, собирались справки о 54 лицах и неосвобожденными оставались еще 164 человека. По состоянию на 15 мая 1802 года в России непомилованными из семисот остались всего 115 человек.

На фоне последовавших в недалеком будущем кровавых событий Тайная экспедиция представляется не таким уж страшным ведомством, как казалась современникам. Небольшой штат и бюджет, отсутствие местных (губернских и уездных) «органов», примитивные методы работы без «натасканных на охоту» штатных осведомителей не позволили ей залить страну кровью, как это произошло, например, в годы ВЧК-ОГПУ или Большого террора. Поэтому и относительно скромные результаты: всего-то сотни казненных, тысячи сосланных и десятки тысяч поротых за неполную сотню лет — все это не идет ни в какое сравнение с тем, что ждало страну через сто — сто тридцать лет.

Рожденная в эпоху Петровских реформ Тайная экспедиция была упразднена манифестом Александра I от 2 апреля 1801 года, который гласил: «Как с одной стороны, впоследствии времени открылось, что личные правила, по самому своему существу перемене подлежащие, не могли положить надежного оплота злоупотреблению, и потребна была сила закона, чтобы присвоить положениям сим надлежащую непоколебимость, а с другой, — рассуждая, что в благоустроенном государстве все преступления должны быть объемлемы, судимы и наказуемы общею силою закона, мы признали за благо не только название, но и само действие Тайной экспедиции навсегда упразднить и уничтожить, повелевая все дела, в оной бывшие, отдать в Государственный архив к вечному забвению: на будущее же время ведать их в 1-м и 5-м департаментах Сената и во всех присутственных местах, где ведаются дела уголовные».

Молодой император, видимо, искренне полагал, что существование Тайной экспедиции объяснялось «нравами века и особенными обстоятельствами времен протекших», а в «благоустроенной» стране надобность в политической полиции отпала.

Однако закрытие Тайной экспедиции не привело к свертыванию политического сыска. Такие события, как крушение «старого порядка» во Франции, казнь Людовика XVI, противостояние с Наполеоном и французской разведкой, в то время одной из лучших в мире, и изменение границ в Европе, показали Александру I и его окружению, что обычная полиция не может обеспечивать защиту государственной безопасности. Политический сыск для государства оказался необходимым и востребованным. Поэтому с течением времени нить, а точнее сеть политического сыска не рвалась, а лишь меняла размер ячеек, цвет и крепла. Она потянулась от Преображенского приказа к Тайной розыскных дел канцелярии, далее к Тайной экспедиции Сената, Третьему отделению Собственной его императорского величества канцелярии, Департаменту полиции МВД, ВЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ и дальше. И на всех этапах развития политического сыска сначала «врагов самодержавия», а затем «врагов народа» в эту сеть загоняли доносчики.

ГЛАВА 2. СТУКАЧЕСТВО В ПРЕДРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ

РАБОТА ПОЛИЦИИ С ОСВЕДОМИТЕЛЯМИ

В борьбе с революционным движением политической полицией Российской империи практиковались два метода. Первый состоял в том, что революционной организации давали сплотиться и затем ликвидировали ее, сдавая прокуратуре с доказательствами виновности. Второй же заключался в систематических ударах по революционным деятелям, чтобы мешать их работе, не позволять укреплять организацию, компрометировать в глазах их же товарищей как деятелей неконспиративных и неэффективных, способствовать их отстранению от руководства, то есть предупреждать преступления, а не только пресекать их. В каждом из этих методов деятельность полиции по пресечению противозаконной деятельности революционных организаций, преступных сообществ и отдельных лиц, как и святейшей инквизиции, базировалась на использовании агентурной информации. Эту информацию поставляли штатные агенты наружного наблюдения (филеры) и агенты для «внутреннего освещения» — секретные сотрудники (сексоты), которые не состояли в штате полиции, и их сотрудничество носило тайный характер. Они вербовались из числа участников революционных организаций и сообщали полиции сведения об их деятельности.

Организация работы секретных сотрудников изложена в совершенно секретной «Инструкции по организации и ведению внутреннего наблюдения в жандармских и розыскных учреждениях», разработанной в 1907 году. «Красной нитью» через инструкцию проходит постулат, что «единственным, вполне надежным средством, обеспечивающим осведомленность розыскного органа о революционной работе, является внутренняя агентура». Особое внимание в инструкции обращалось на «заагентуривание руководящих деятелей революционных организаций». «В состав внутренней агентуры должны входить лица, непосредственно состоящие в каких-либо революционных организациях (или прикосновенные к последним), или же лица, косвенно осведомленные о внутренней деятельности и жизни хотя бы даже отдельных членов преступных сообществ. Такие лица, входя в постоянный состав секретной агентуры, называются агентами внутреннего наблюдения». Агенты, состоящие в революционной организации или непосредственно и тесно связанные с членами организаций, именуются секретными сотрудниками. Лица, не состоящие в организациях, но соприкасающиеся с ними, исполняющие различные поручения и доставляющие сведения по партии, в отличие от первой категории, называются вспомогательными сотрудниками или осведомителями. Осведомители делятся на постоянных, доставляющих сведения систематически, и случайных, доставляющие сведения случайные и маловажные. Осведомители, доставляющие сведения хотя бы и постоянно, но получающие плату за каждое отдельное свое донесение, называются штучниками. «В правильно поставленном деле, — предупреждает инструкция, — “штучники” — явление ненормальное, и они нежелательны, так как, не обладая положительными качествами сотрудников, они быстро становятся дорогим и излишним бременем для розыскного органа». «Секретные сотрудники должны быть постоянными и должны своевременно удовлетворяться определенным ежемесячным жалованьем, размер коего находится в прямой зависимости от ценности даваемых ими агентурных сведений и того положения, которое каждый из них занимает в организации. Весьма полезно поощрять денежными наградами тех сотрудников, которые дают определенные и верные сведения, способствующие успеху ликвидации».

Агентура классифицировалась по направлениям деятельности. Тюремная агентура формировалась из числа лиц, содержащихся под стражей. Основным стимулом к работе для этой категории осведомителей являлось представление к сокращению сроков наказания.

При формировании сельской агентуры «лучшим элементом являются содержатели чайных, хозяева и прислуга постоялых дворов, владельцы мелочных лавок, сельские и волостные писаря, крестьяне, не имеющие наделов и работы, а потому проводящие все свое время в трактирах и в чайных».

Особое внимание обращалось на агентуру в высшей школе. Рекомендовалось «помимо обычного контингента для заполнения кадров агентуры (профессоров и студентов), иметь в виду использование членов академических союзов, идейно стремящихся прекратить смуту и охотно дающих сведения, даже безвозмездно». Давались также рекомендации и советы по формированию агентуры железнодорожной, фабричной, профессиональной и просветительной. Для просветительных обществ в инструкции рекомендовалось заводить секретных сотрудников непосредственно в правлениях обществ.

Важной считалась задача по агентурному освещению лиц, настроенных критически, а часто и враждебно к правительству. В инструкции отмечалось, что представляют ценность секретные сотрудники среди журналистов — для внутреннего освещения редакций оппозиционных столичных газет, и даже среди изобретателей: «Имея в виду возможность использования воздушных полетов и других новых изобретений с террористическими целями, розыскные учреждения обязаны иметь сотрудников в тех частных обществах и студенческих кружках, которые занимаются авиацией, подводным плаванием, как спортом или промыслом».

Представляют интерес рекомендуемые приемы вербовки секретных сотрудников. «Рекомендуется всегда помнить, что дело приобретения сотрудников очень щекотливое, требующее большого терпения, такта и осторожности. Малейшая резкость, неосторожность, поспешность или неосмотрительность часто вызывают решительный отпор…». «Когда же жандармский офицер наметит могущих склониться на его убеждения, то он должен, строго считаясь с наиболее заметными слабостями их характеров, все свои усилия направить на отмеченных, дабы расположить их к себе, склонить в свою сторону, вызвать их доверие и наконец, обратить их в преданных себе людей».

«…Залог успеха в приобретении агентуры заключается в настойчивости, терпении, сдержанности, также осторожности, мягкости, осмотрительности, спокойной решительности, убедительности, проникновенности, вдумчивости, в умении определить характер собеседника и подметить слабые и чувствительные его стороны, в умении расположить к себе человека и подчинить его своему влиянию, в отсутствии нервозности, часто ведущей к форсированию. Изложенные качества каждый занимающийся розыском офицер и чиновник должны воспитывать и развивать в себе, исподволь, пользуясь каждым удобным случаем»{50}.

Совершенствование и развитие системы политического сыска в Российской империи связано с именем Сергея Васильевича Зубатова (1864—1917 гг.). Его карьера в полиции началась летом 1886 года, когда ротмистр Отдельного корпуса жандармов и начальник отделения по охранению порядка и общественной безопасности в Москве Н.С. Бердяев, узнав о «революционном кружке» при библиотеке Михиных-Зубатова, пригласил Зубатова «на собеседование». Бердяев сообщил Зубатову, что его библиотека использовалась членами революционных кружков в качестве конспиративной квартиры, и он привлечен к дознанию как один из подозреваемых. Много лет спустя Зубатов вспоминал: «…Мне поведали, как “пользовались моими услугами” криво-улыбающиеся господа: они обратили нашу библиотеку в очаг конспирации, очевидно, считая себя вправе, за благостью своих конечных целей, совершенно игнорировать мою личность, стремления, волю и семейное положение. Я оказывался в глупейшем и подлейшем положении»{51}.

Это настолько возмутило Зубатова, что в тот же день он дал себе «страшную клятву» бороться с революционерами, «отвечая на их конспирацию контрконспирацией, зуб за зуб, вышибая клин клином». С этой целью, по предложению ротмистра Бердяева, он согласился стать секретным сотрудником охранного отделения, чтобы на деле доказать свою приверженность существующему порядку «и раз навсегда снять сомнение в своей политической неблагонадежности»{52}.

Работу секретного сотрудника Зубатов начал осенью 1886 года. Для проникновения в революционную среду им было написано письмо на имя известного народовольца Василия Морозова, в котором он выражал желание поддержать ослабленную арестами народовольческую организацию и просил снабдить его рекомендательными письмами. Морозов, знавший Зубатова с хорошей стороны, поверил ему и выслал товарищам рекомендательные письма, характеризующие его как верного человека. С 1886 по 1887 год Зубатов успешно играл роль революционера. Оказывая революционерам различные услуги, он одновременно освещал их противозаконную деятельность в охранном отделении. Благодаря успешной деятельности Зубатова полиции удалось раскрыть многих видных народовольцев, таких как В.Н. Морозов, В.А. Денисов, А.А. Ломакин, М.Р. Гоц, М.И. Фундаминский, М.Л. Соломонов, С.Я. Стечкин, В.Г. Богораз, З.В. Коган, К.М. Терешкович, Б.М. Терешкович, С.М. Ратин, И.И. Мейснер, М.А. Уфлянд и другие.

Комментируя свою агентурную деятельность в записке на имя московского оберполицеймейстера Е.К. Юрковского, Зубатов писал: «Вот лица, мною указанные, виновность их и преступная деятельность установлены фактическими данными в дознаниях, производившихся своевременно в жандармских управлениях, не я их толкнул на революционный путь, но благодаря надетой на себя личине революционера я их обнаружил».

В 1887 году Зубатов был разоблачен и объявлен «провокатором», и в одном из рабочих кружков даже было принято решение его убить. После этого ему было предложено перейти на службу в полицию, и с 1 января 1889 года он был зачислен в штат Московского охранного отделения. Много лет спустя в письме к В.Л. Бурцеву Зубатов признавался: «Справедливость требует добавить, что в кратковременный период контрконспиративной деятельности (несколько месяцев) имело место два-три случая, очень тяжелых для моего нравственного существа, но они произошли не по моей вине, а по неосмотрительности и из-за неумелой техники моих руководителей»{53}. В Московском охранном отделении Зубатов работал на должности чиновника особых поручений. Он возглавил работу с секретной агентурой, как человек, «вполне знакомый с ее деятельностью». Во время службы в охранном отделении Зубатов проявил «исключительные способности» по склонению революционеров к даче откровенных показаний и оказанию ими секретных услуг политическому розыску.

За успехи в борьбе с революционерами Зубатов стал получать повышения по службе. В 1894 году он стал заместителем начальника Московского охранного отделения, а в 1896 году, после отставки Н.С. Бердяева, — начальником Московского охранного отделения.

Основой работы полиции при Зубатове была внутренняя агентура — секретные сотрудники, внедренные в ряды революционных или общественных организаций и поставлявшие необходимую полиции информацию.

Жандармский ротмистр Н.С. Бердяев, отмечая значение секретной агентуры, писал в одном из донесений: «Вся сила нашего дела заключается в агентуре; последняя же может быть приобретаема тогда, когда у революционеров нет в руках фактов, не доверяться учреждению, которое приглашает их в сотрудники». Сходной точки зрения придерживался и Зубатов, требовавший от своих сотрудников относиться к агентуре, как к любимой женщине, с которой они находятся в тайной связи. Уже, будучи в отставке, он писал: «…Агентурный вопрос (шпионский — по терминологии других) для меня святое святых… Для меня сношения с агентурой — самое радостное и милое воспоминание. Больное и трудное это дело, но как же при этом оно и нежно».

Осведомленность охранного отделения была поднята на небывалую высоту. В революционных кругах Москву стали считать гнездом «провокации», а имя Зубатова произносилось с ненавистью. Заниматься в Москве революционной работой считалось безнадежным делом. При Зубатове Московское охранное отделение стало настоящей школой для стажировки полицейских чинов, работавших с осведомителями. Спиридович, некоторое время работавший под началом Зубатова в Московском охранном отделении, вспоминал, как тот не раз обращался к офицерам со своеобразным напутствием. «Вы, господа, — говорил он (Зубатов), — должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный ваш шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это не работники, это продажные шкуры. С ними нельзя работать. Никогда и никому не называйте имени вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму. Помните, что в работе сотрудника, как бы он ни был вам предан и как бы он честно ни работал, всегда, рано или поздно, наступит момент психологического перелома. Не прозевайте этого момента. Это момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпускайте его. Расставайтесь с ним. Выведите его осторожно из революционного круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию, сделайте все, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и распрощаться с ним по-хорошему. Помните, что, перестав работать в революционной среде, сделавшись мирным членом общества, он будет полезен и дальше для государства, хотя и не сотрудником; будет полезен уже в новом положении. Вы лишаетесь сотрудника, но вы приобретаете в обществе друга для правительства, полезного человека для государства».

«…Красиво и убедительно говорил Зубатов, подготовляя из нас будущих руководителей политического розыска, но воспринять сразу эту государственную точку зрения на внутреннюю агентуру было трудно. Мы принимали, как бесспорные, все советы относительно сотрудника и все-таки они в наших глазах были предателями по отношению своих товарищей. Мы понимали, что без шпионов ничего нельзя знать, что делается во вражеском лагере; мы сознавали, что сотрудников надо иметь так же, как надо иметь военных шпионов, чтобы получать необходимые сведения о неприятельских армии и флоте, об их мобилизационных планах и т.д. Все это мы понимали хорошо, но нам, офицерам, воспитанным в традициях товарищества и верности дружбы, стать сразу на точку холодного разума и начать убеждать человека, чтобы он, ради пользы дела, забыл все самое интимное, — дорогое и шел на измену, было тяжело и трудно. Наш невоенный начальник не мог этого понять. Да мы и не говорили много с ним об этом. Но между собою мы, офицеры, подолгу беседовали на эту тему. В нас шла борьба. В результате государственная точка зрения победила. Мы сделались сознательными офицерами розыска, смотревшими на него, как на очень тяжелое, неприятное, щепетильное, но необходимое для государства дело. Впрочем, жизнь, как увидели мы позже, очень упрощала нашу задачу. Переубеждать и уговаривать приходилось редко: предложения услуг было больше, чем спроса»{54}.

Зубатова по праву называют создателем системы политического сыска дореволюционной России.

По воспоминаниям генерала А.И. Спиридовича, всем методам вербовки Зубатов предпочитал метод убеждения[6]. После очередных крупных арестов к нему в кабинет доставляли тех из арестованных, кто казался ему интересным. Здесь, за чашкой чая, он заводил с ними многочасовые беседы о путях революционного движения. Зубатов убеждал молодых революционеров, что избранный ими путь ложен, и они принесут гораздо больше пользы своему отечеству, если согласятся сотрудничать с властями. Он был мастером вербовки идейных сотрудников. Даже в тех случаях, когда арестованный отказывался от сотрудничества, Зубатову нередко удавалось посеять в нем сомнение, и многие, убежденные его беседами, покидали революционное движение.

«Приобретение» секретных сотрудников и простых осведомителей было делом весьма нелегким даже для такого опытного полицейского психолога, каким был Зубатов. Описывая его работу по вербовке секретных сотрудников, один из его помощников (Меньшиков) писал: «Надо отдать справедливость энергии Зубатова, его красноречию, диалектическим способностям, целые часы, даже сплошь — дни, за бесконечным чаем, в табачном дыму, вел он свои “беседы” с арестованными, которых привозили для этого поодиночке в охранное отделение, где усаживали в мягкие кресла начальников кабинетов, и в случаях, если диспуты слишком затягивались, кормили обедами, взятыми на казенный счет из соседнего ресторана»{55}. Подавляющее большинство революционеров, так или иначе контактировавших с Зубатовым, попадали под влияние его личности, а многие из них становились его сторонниками или агентами, хотя среди «клиентов» охранного отделения было множество и «добровольных сексотов», которые сами являлись с предложением услуг.

Зубатов был убежденным монархистом. Он считал, что царская власть, давшая России величие, прогресс и цивилизацию, есть единственная свойственная ей форма правления. «Без царя не может быть России, — говорил он нам не раз, — счастье и величие России — в ее государях и их работе. Возьмите Историю… Так будет и дальше. Те, кто идут против монархии в России — идут против России; с ними надо бороться не на жизнь, а на смерть». И он боролся всеми законными, имевшимися в его распоряжении средствами и учил и нас, офицеров, тому же». «… Пройдя в молодости революционные увлечения, зная отлично революционную среду с ее вождями, из которых многие получали от него субсидии за освещение работы своих же сотоварищей, он знал цену всяким “идейностям”, знал и то, каким оружием надо бить этих спасителей России всяких видов и оттенков»{56}.

Благодаря такой постановке дела Зубатову удалось приобрести обширную агентуру как в Москве, так и за ее пределами. Под его руководством Московское охранное отделение провело успешные ликвидации многих революционных организаций по всей России. В апреле 1892 года был ликвидирован кружок М. Бруснева, М. Егупова и П. Кашинского, в апреле 1894 года — разгромлена партия «Народного права», основанная М.А. Натансоном и Н.С. Тютчевым, и петербургская «Группа народовольцев», в мае 1895 года — арестованы члены кружка Ивана Распутина, готовившие покушение на царя. В 1896 году была окончательно ликвидирована петербургская «Группа народовольцев». В том же году в Москве был ликвидирован социал-демократический «Московский рабочий союз». В 1898 году в Минске были арестованы руководители еврейского Бунда во главе с А. Кремером, а в 1900 году, также в Минске, арестованы лидеры «Рабочей партии политического освобождения России» во главе с Г.А. Гершуни и Л.М. Клячко (Родионовой). В 1901 году в Москве по показаниям Е.Ф. Азефа был ликвидирован «Северный союз социалистов-революционеров» и арестованы его лидеры во главе с А.А. Аргуновым.

На должности начальника Московского охранного отделения Зубатов проработал до 1902 года, и его по праву называют создателем системы политического сыска в дореволюционной России.

Широкую известность Зубатов приобрел благодаря созданной им системе легальных рабочих организаций, получившей по имени автора название «Зубатовщина». Грамотный и думающий человек, он хорошо понимал значение рабочего вопроса и его роль в судьбах России. «Рабочий класс, — объяснял Зубатов, — коллектив такой мощности, каким, в качестве боевого средства, революционеры не располагали ни во времена декабристов, ни в период хождения в народ, ни в моменты массовых студенческих выступлений…

Будучи разъярен социалистической пропагандой и революционной агитацией в направлении уничтожения существующего государственного и общественного строя, коллектив этот неминуемо мог оказаться серьезнейшей угрозой для существующего порядка вещей»{57}.

Зубатов понимал, что с выступлениями рабочих нельзя бороться одними полицейскими мерами и в противовес революционной пропаганде в 1901 году предложил создать систему опекаемых полицией легальных профессиональных союзов рабочих, которые должны были направить рабочее движение с революционного пути на путь мирной защиты экономических интересов. Основная его идея заключалась в том, что при русском самодержавии, когда царь «стоит над партиями» и не заинтересован по преимуществу ни в одном сословии, рабочие могут добиваться своих требований через царя и его правительство. Освобождение крестьян от крепостной зависимости — лучшее тому доказательство.

Все было пущено в ход, дабы переубедить сторонников революционного марксизма и направить их в сторону профессионального движения. Зубатов стал готовить из рабочих пропагандистов его идей. В отделении была заведена библиотека с соответствующим набором книг. Арестованным социал-демократам давали читать книги нужного направления, остальное дорабатывалось при беседах на допросах. Проводилась и открытая контрпропаганда: в «Московских Ведомостях» публиковались соответствующие разъяснительные статьи. Через своих первых подготовленных и энергичных рабочих Зубатов приступил к организации в разных частях города рабочих кружков, в которых начались занятия. Эти кружки были враждебно настроены к революции и ее вождям. Все работы проводились официально через оберполицмейстера и генерал-губернатора. Рабочие сами ходатайствовали перед предпринимателями и добивались своих требований. В то же время, зная все, что делается на фабриках и заводах, охранное отделение своевременно приходило на помощь рабочим в случае каких-либо несправедливых действий хозяев или заводской администрации. По воскресеньям в охранном отделении офицеры и чиновники принимали заявления и жалобы от рабочих по всем вопросам. Рабочим давали разъяснения, справки и оказывали поддержку. Таким путем в сознание рабочих внедрялась мысль, что они могут добиваться своих требований без социалистов, мирным путем, и что власть не только не мешает, но и помогает им.

Движение разрасталось. Успех был очевиден, рабочие доверчиво относились к власти и сторонились революционеров. Местные революционные деятели всполошились, но, обставленные полицейским надзором, были бессильны. В Москве рабочие стали жить новой, более осмысленной, общественной, но не революционной жизнью. Они слушали выступления профессоров, занимались самообразованием, изучали экономические вопросы.

1902 год был апогеем зубатовских организаций в Москве, 14 февраля этого года был утвержден устав «Московского общества вспомоществования рабочих в механическом производстве». 22 февраля зубатовскими организациями была устроена грандиозная манифестация в Кремле. До 45 тысяч рабочих собралось у памятника царю-освободителю. Полиция отсутствовала, и порядок поддерживали сами рабочие. Была отслужена панихида по Александру II и возложен венок. Впечатление от происходящего было большое, так как манифестация рабочих проходила лишь несколько дней спустя после студенческих беспорядков. В тот же день рабочие отправили в Петербург депутатов, которые возложили серебряный венок на гробницу царя-освободителя в усыпальнице Петропавловской крепости. Зубатов был в зените славы и планировал распространить свой метод снижения влияния социал-демократических партий на рабочее движение на другие города России. С разрешения министра внутренних дел Сипягина такая работа была начата в Минске под руководством агента Зубатова Мани Вильбушевич. Зубатов руководил ею из Москвы, на месте же за ее деятельностью наблюдал начальник Минского жандармского управления полковник Васильев. Движение в Минске также имело успех и нейтрализовало работу местных революционеров.

Московские капиталисты не раз обращались к премьеру Витте с жалобами, что полиция вмешивается в их взаимоотношения с рабочими; жаловалась и фабричная инспекция. Витте пытался препятствовать Зубатову, но успеха не имел, так как Министерство внутренних дел покровительствовало новатору.

Успешное развитие рабочего профессионального движения продолжалось до тех пор, пока делами руководил сам Зубатов и пока участие в деле охранного отделения не стало достоянием широких слоев общества.

В октябре 1902 года Зубатов был переведен в Петербург и назначен заведующим Особым отделом Департамента полиции. Карьера Зубатова внезапно прервалась в 1903 году, когда его отношения с министром внутренних дел Плеве окончательно испортились. Плеве все более настаивал на усилении репрессий и отрицательно относился к зубатовским проектам реформ. Летом 1903 года Плеве, без объяснения причин, потребовал прекратить деятельность Еврейской независимой рабочей партии. Зубатов вспоминал об этом так: «Он перешел к грубому требованию “все это” прекратить, в особенности деятельность “Независимой еврейской рабочей партии”, нимало не соображаясь ни с моими нравственными запросами, ни с душевным состоянием всех “прикрываемых”, которые воочию успели стать на ножи и с “правыми”, и с “левыми”»{58}.

Узнав об этом, лидеры партии поспешили заявить о ее самороспуске. После этого случая Зубатов подал прошение об отставке. Поведение Плеве по отношению к Зубатову можно понять и объяснить. Витте писал, что Плеве — человек «злопамятный и мстительный», и отставка Зубатова — это всего лишь акт мести в отношении строптивого подчиненного. Эта победа не принесла успеха Плеве, став для него пирровой. Лишившись одного из эффективных руководителей сыска, министр вскоре погиб: 15 июля 1904 года он был убит бомбой террориста.

С увольнением Зубатова рушилось и его дело. Его продолжение шло не так, как понимал и вел его сам Зубатов. В принципе верная его идея реализовывалась казенным, полицейским подходом. Для профессионального русского рабочего движения в нужный момент не нашлось национального, общественного вождя. Не выделило такого реформатора из своих рядов и правительство. «У Витте, как министра финансов, не оказалось глубокого знания и понимания рабочего вопроса, ни государственного чутья к нему, ни интереса. Его собственные записки лучшее тому доказательство. Не нашлось около Витте и человека, который бы зажег его интересом к рабочему вопросу и направил бы его на разрешение этого вопроса государственным размахом, как то было у Витте в других сферах его деятельности»{59}.

В конце 1903 года Зубатова выслали под надзор полиции во Владимир с мизерной пенсией и с унизительным «уточнением», что она может быть прекращена, «если он позволит себе какие-либо действия, государственной пользе противящиеся». А.И. Спиридович вспоминал: «Ненавидимый революционерами, непонятый обществом, отвергнутый правительством и заподозренный некоторыми в революционности, Зубатов уехал в ссылку. Но опала и ссылка, где мне удалось побывать у него в гостях летом 1904 г., удалось долго и хорошо побеседовать, не повлияли на его политические убеждения…Зубатов продолжал оставаться честным, идейным и стойким монархистом». Сам Зубатов из владимирской ссылки писал в январе 1907 года Медникову: «Я защищал и защищаю самодержавие не по найму, служил по убеждению, а не из-за денег… а потому отказ от своего прошлого равнозначен для меня отказу от своего “я”, от своего самолюбия»{60}.

При новом министре П.Д. Святополк-Мирском Зубатов был реабилитирован, с него были сняты все ограничения и ему была назначена высокая пенсия. Для Зубатова открывался путь к возвращению на службу. Спрос на него как специалиста был велик, и его стали настойчиво звать в Петербург. По словам Зубатова, он поочередно получал предложение вернуться на службу от Святополк-Мирского, Д.Ф. Трепова и С.Ю. Витте. Однако возвращаться на службу он не захотел. В письме к В.Л. Бурцеву он объяснял свое нежелание соображениями личной и семейной безопасности, а также тем, что возвращение дисгармонировало с его духовным состоянием. Вот как он сам объяснил свой отказ вернуться на службу: «Вышвырнув меня, Плеве оказал мне неоценимую услугу. Гордость и совесть никогда бы не позволили мне кинуть дело в тяжелую для него минуту. Я либо продолжал бы терзаться, либо попал бы под браунинг».

В феврале 1917 года в России началась новая революция.

2 марта император Николай II отрекся от престола в пользу своего брата Михаила, а 3 марта, во время обеда, Зубатов, узнав об отречении Михаила, молча выслушал сообщение об этом, вышел в кабинет и застрелился. В кабинете на письменном столе сын нашел записку с распоряжениями, связанными с его смертью и просьбой никого в случившемся не винить.

А в самом деле, кого можно обвинить в его смерти? Не обвинять же ушедший век, начисто выхолостивший смысл человеческой морали, поправший ценности жизни, товарищества, любви, доброты и променявший их на эфемерные сказки о Пролетарском Братстве и Светлом Будущем? А может быть, этот неординарный человек чувствовал, что еще более страшным будет век грядущий, век торжества его противников и кровавой расплаты доверчивых и обольщенных ими граждан России.

Место захоронения Зубатова — Даниловское кладбище, однако обнаружить его могилу там не удалось. Значительная часть дореволюционных захоронений в лучших традициях советской власти была попросту уничтожена. Нужны были места для массовых захоронений жертв Большого террора. Его вдова А.Н. Михина-Зубатова жила в Москве и умерла, предположительно, в 1927 году, а следы единственного и обожаемого сына теряются одновременно с его гибелью. Неизвестно, как сложилась его судьба. Что стало с ним? Погиб в кровавом месиве Гражданской войны, сгинул в ледяном аду сталинской Колымы, пал безымянным пушечным мясом на Второй мировой? Или ему посчастливилось выжить в советской коммунальной квартире? А может быть, он нашел свое счастье на чужбине — за рулем парижского такси или среди духанов стамбульского базара? Неизвестно также, что стало с большим архивом Зубатова и с воспоминаниями, которые он начал писать.

Опасность «зубатовщины» для государства диктатуры победившего пролетариата (которой никогда и не было) заключалась в том, что в недолгий период своего триумфа Зубатов «увел» из-под носа социалистов-революционеров рабочий класс и вместо уголовного беспредела указал ему путь к процветанию и социальному миру. Поэтому вскоре после «Великого Октября» в коммунистической литературе был создан образ отвратительного провокатора и ренегата, предавшего «идеалы» революции, и этот образ стал хрестоматийным, не допускавшим иных толкований.

ЗНАМЕНИТЫЕ ОСВЕДОМИТЕЛИ И ИХ КУРАТОРЫ

По подсчетам историков, в период с 1880 по 1917 год в архивах Департамента полиции числилось около 10 тысяч секретных сотрудников{61}.

Согласно последним подсчетам историков, в канун Первой мировой войны деятельность РСДРП, а также социал-демократических организаций Латвийского края и Королевства Польского «освещали» 2070 штатных секретных сотрудников жандармских управлений, не считая «штучников», поставлявших сведения эпизодически, и агентов наружного наблюдения — филеров. Вопреки распространенному мнению, лишь незначительную их часть удалось раскрыть до свержения самодержавия.

С полицейскими провокациями социал-демократы сталкивались и раньше. Новым и неожиданным для многих из них явилось вовлечение в провокаторскую деятельность рабочих-передовиков, выдвинувшихся в период первой революции. Подобно тому, как когда-то участники «хождения в народ» идеализировали крестьянство, не избежали идеализации рабочих и интеллигенты-марксисты. В 1909 году Инесса Арманд с горечью и недоумением констатировала: провокаторство становится массовым, оно распространяется «среди интеллигентных рабочих, у которых ведь в противовес личным интересам, несомненно, стоит осознанный классовый инстинкт». «Некоторые здешние товарищи, — писала она, имея в виду Москву, — даже утверждали, что как раз среди интеллигентных рабочих это явление более всего сейчас распространено»{62}.

В Москве охранка завербовала таких известных в революционной среде рабочих-партийцев, как А.А. Поляков, А.С. Романов, А.К. Маракушев. Имелись провокаторы-рабочие и в Петербурге, например, активно работавшие в союзе металлистов В.М. Абросимов, И.П. Сесицкий, В.Е. Шурканов.

Осведомители состояли на учете в Департаменте полиции, на каждого из них заводилось дело, содержавшее сведения о его личности, профессии, членстве в революционных организациях, партийных кличках и т.д. Картотека со сведениями о секретных сотрудниках хранилась в Особом отделе Департамента полиции.

Денег на «осведомление» не жалели, провокатор Р.В. Малиновский, член ЦК партии большевиков, имел жалованье 700 руб. в месяц (жалованье губернатора составляло 500 руб.). Писатель М.А. Осоргин, разбиравший после Февраля архивы охранки, сообщает о курьезном случае: случайно встретились и заспорили два большевика-подпольщика, принадлежавшие к разным течениям в партии. Оба написали отчет в охранку о разговоре и о собеседнике — оба были провокаторами. А в партии всего-то было 10 тыс. человек на всю Россию!

В 1906 году все жандармские управления получили циркуляр, обязывающий ускорить приобретение секретной агентуры среди видных членов революционных организаций, в том числе и из арестованных. Помимо вербовки секретных сотрудников, жандармы начинают применять метод дискредитации наиболее влиятельных и активных революционных деятелей, распуская о них ложные слухи и, таким образом, выводя из игры ценные партийные кадры. Для получения более ценной информации Департамент полиции рекомендует своим секретным сотрудникам более активно участвовать в революционной деятельности. В результате такого подхода осведомителям охранки Малиновскому, Романову, Шурканову, Житомирскому, Бряндинскому, Черномазову, Сесицкому и многим другим удалось занять высокие места в партийной иерархии. Среди них — активные эсдеки, большевики, члены всевозможных бюро, центральных комитетов, депутаты Думы, близкие сподвижники Ленина — «охранка» вербовала осведомителей во всех без исключения революционных партиях.

Основными мотивами сотрудничества с полицией у осведомителей были корысть или страх перед наказанием. Однако среди секретных сотрудников были и люди, искренне верившие, что своей службой они приносят пользу государству. Примером такого идейного сотрудника является, например, Жученко-Гернгросс Зинаида Федоровна, которая более пятнадцати лет по идейным соображениям сотрудничала с политическим сыском России. Будучи убежденной монархисткой, Жученко, видевшая в революционерах врагов государства, добровольно поступила на секретную службу. В 1895 году она раскрыла полиции террористический кружок студента Ивана Распутина, готовивший покушение на Николая II во время его коронации в Москве. В 1903 году, наблюдая все возрастающее революционное движение и желая продолжить борьбу с ним, возобновила сотрудничество с русским политическим сыском, освещая деятельность русской революционной эмиграции. В 1905 году вернулась в Москву, входила в состав областного комитета партии социалистов-революционеров, принимала участие в Лондонской конференции 1908 года.

В своем докладе от 12 октября 1909 года Николаю II министр внутренних дел Российской империи П.А. Столыпин так характеризовал осведомительницу: «Жученко является личностью далеко не заурядною: она одарена прекрасными умственными способностями, хорошо образована, глубоко честна и порядочна, отличается самостоятельным характером и сильной волей, умеет оценивать обстановку каждого отдельного случая, делу политического розыска служила не из корыстных, а из идейных побуждений и фанатически, до самоотвержения, предана престолу, постоянно заботится только об интересах дела».

Из ее письма на имя товарища министра внутренних дел П.Г. Курлова видно, что ее работа высоко ценилась правительством: «Приношу Вам свою глубокую благодарность за назначение мне поистине княжеской пенсии. Считаю своим долгом отметить, что такая высокая оценка сделана мне не за услуги мои в политическом отношении, а только благодаря Вашему ко мне необычайному вниманию, за мою искреннюю горячую преданность делу, которому я имела счастье и честь служить, к несчастью — так недолго». Находясь в Германии в 1909 году, она была разоблачена В. Бурцевым. После начала Первой мировой войны, все еще находясь в Германии, Жученко была арестована по подозрению в шпионаже в пользу России и заключена в тюрьму, где находилась и в 1917 году. Дальнейшая ее судьба неизвестна{63}. При двух встречах с Бурцевым Жученко честно и открыто, с достоинством и с сознанием той государственной пользы, которую она приносила родине, раскрывая работу подтачивающих ее революционных партий, высказала свои взгляды на секретное сотрудничество! «Да, я служила, — говорила она Бурцеву, — к сожалению, не пятнадцать лет, а только три, но служила, и я с удовольствием вспоминаю о своей работе, потому что служила не за страх, а по убеждению. Теперь скрывать нечего. Спрашивайте меня, и я буду отвечать. Но помните: я не открою вам ничего, что повредило бы нам, служащим в департаменте полиции… Я служила идее… Помните, что я честный сотрудник департамента полиции в его борьбе с революционерами… Сотрудничество — одно из наиболее действительных средств борьбы с революцией… Я не одна: у меня много единомышленников, как в России, так и за границей. Мне дано высшее счастье остаться верной до конца своим убеждениям, не проявить шкурного страха, и мысль о смерти меня не страшила никогда…» Фанатик революционер Бурцев должен был признать моральную силу убежденного осведомителя и пожал на прощанье руку Жученко со словами: «Как человеку честному, жму вашу руку». Эту моральную силу, честность и мужество признал даже центральный комитет партии социалистов-революционеров: Жученко не мстили, ее не тронули.

Некоторые революционеры, попав в Бутырку после бесед с С.В. Зубатовым, становились осведомителями и верными проводниками зубатовских идей. Характерна в этом плане судьба упомянутой выше Мани Вильбушевич — социалистической активистки, при непосредственном участии которой происходило зарождение трех главных левосоциалистических партий — Бунда, РСДРП и партии эсеров. Будучи арестованной, Вильбушевич прошла полный курс обработки и на выходе из тюрьмы полностью разделяла главное убеждение Зубатова в том, что рабочее движение должно отставить политические требования и сосредоточиться исключительно на улучшении условий труда и ненасильственной профсоюзной деятельности. Зубатов предлагал также негласную поддержку права на забастовки, защиту от фабрикантов, невмешательство полиции в борьбу со штрейкбрехерами. Именно таким представлялся ему наиболее эффективный способ противодействия левым экстремистским идеологиям. Вернувшись в Минск, Вильбушевич с благословления Зубатова приступила к созданию Еврейской независимой рабочей партии, во главе которой и встала. ЕНРП быстро приобрела популярность среди рабочих, и не только еврейских. В течение всего нескольких месяцев под ее эгиду перешли 15 из 20 отраслевых профсоюзов Минска. С негласного разрешения Зубатова в Минске открывались «подпольные» типографии, печаталась профсоюзная литература, проводились собрания. Одновременно стремительно падало влияние Бунда, эсеров и эсдеков. Аналогичную поддержку Зубатов оказывал и сионистам. С благословения охранки в Минске был проведен Всероссийский сионистский конгресс, ставший крупным событием для жизни города и для евреев всей России. Сионисты-социалисты из партии «Поалей Цион» открыто сотрудничали с ЕНРП, а через нее — все с той же охранкой.

Благодаря такому подходу Зубатов «заагентурил» в партийной среде множество сотрудников, работавших не за страх, а за совесть, а Московское охранное отделение стало ведущим розыскным учреждением страны. Мария Вульфовна Вильбушевич (Маня Шохат) (1879—1961 гг.) родилась в зажиточной еврейской семье. В 1897 году работала в Минске на металлургическом заводе, принадлежащем ее брату Гедалье Вильбушевичу. Активно контактировала с социалистически настроенной еврейской молодежью, стоявшей у истоков новообразованных партий Бунда, РСДРП и эсеров, занималась подпольной деятельностью под руководством Григория Гершуни. В 1900 году была арестована и доставлена на допрос к Сергею Зубатову, который убедил ее действовать легальными методами. По инициативе Зубатова была создана Еврейская независимая рабочая партия (ЕНРП), во главе которой встала Маня. Целью партии было улучшение материальных условий рабочих без выдвижения политических требований. ЕНРП действовала совместно с сионистами из «Поалей Цион» и успешно конкурировала с Бундом, эсерами и социал-демократами, за что подвергалась нападкам и обвинениям в пособничестве полиции, предательстве и провокаторстве. После отставки Зубатова партия была расформирована, Маня уехала в Палестину и подключилась там к политической деятельности. Вместе с мужем Исраэлем Шохатом и Александром Зайдом создала организацию Ха-Шомер, которая стала первой военизированной еврейской организацией в Палестине и в дальнейшем составила основу военной подпольной организации Хагана (ивр. — оборона, защита), ставшей, с образованием еврейского государства, основой армии обороны Израиля. Вильбушевич была одним из идеологов создания коллективных поселений в Палестине, позднее ставших кибуцами{64}.

Широко известна деятельность другой женщины, секретного сотрудника Анны Егоровны Серебряковой, стаж сотрудничества с Московским охранным отделением которой насчитывал 24 года. Серебрякова (родилась в 1857 г.) кончила Московские высшие женские курсы профессора В.И. Герье, вела политический отдел по иностранной литературе в газете «Русский курьер». Участвовала в работе общества Красного Креста для политических заключенных. Снабжала посетителей своего клуба-салона марксистской литературой, предоставляла квартиру для собраний и т.п. В ее квартире бывали большевики А.В. Луначарский, Н.Э. Бауман, А.И. Елизарова (старшая сестра В.И. Ленина), В.А. Обух, В.П. Ногин, «легальный марксист» П.Б. Струве и многие другие. В ее доме в 1898 году собирался Московский комитет РСДРП. С 1885 до 1908 года она секретная сотрудница Московского охранного отделения. Агентурные псевдонимы «Мамаша», «Туз», «Субботина» и другие. В 80-е годы вместе с мужем Павлом Серебряковым она занималась нелегальной революционной работой. После ареста мужа начальник Московского охранного отделения Г.П. Судейкин, под угрозой ареста, вынудил ее дать согласие на работу в качестве агента на Департамент полиции.

Она сдала охранке несколько революционных групп, социал-демократическую организацию «Рабочий Союз», руководящие органы Бунда, социал-демократическую организацию «Южный Рабочий», Московский комитет РСДРП. В ее «активе» ликвидация нелегальной типографии «Народного права» в Смоленске и многие другие «заслуги», в том числе арест в 1905 году руководителей комитета по подготовке восстания в Москве. На протяжении своей деятельности в качестве агента Серебрякова ежемесячно получала крупные суммы на содержание из средств Департамента полиции.

Руководители Московского охранного отделения, Департамента полиции и министр внутренних дел П. А. Столыпин высоко ценили деятельность А.Е. Серебряковой как агента по борьбе с революционным подпольем. По их инициативе ей выплачивались единовременные пособия в 1908 году (5000 руб.) и 1910 году (500 рублей). В феврале 1911 года по ходатайству министра внутренних дел император Николай II утвердил назначение Серебряковой пожизненной пенсии (получала с февраля 1911 года по январь 1917 года) 100 рублей в месяц, что в общей сумме полученных выплат составило 12 400 рублей{65}.

Для оценки уровня «гонораров» осведомителей приведем данные по величине оплаты труда различных категорий служащих в царской России в то время. Младшие чины государственных служащих, служащие почты, земские учителя младших классов, помощники аптекарей, санитары, библиотекари и т.д. получали по 20 рублей в месяц. Врачи в земских больницах получали по 80 рублей, фельдшера — по 35 рублей, заведующий больницей — 125 рублей, учителя старших классов в женских и мужских гимназиях — от 80 до 100 рублей, начальники почтовых, железнодорожных и пароходных станций в крупных городах — от 150 до 300 рублей. Депутаты Государственной думы получали 350 рублей, губернаторы — около одной тысячи рублей, министры, высшие чиновники и члены Государственного совета — 1500 рублей в месяц[7].

В 1907 году Серебрякова отошла от активной общественной деятельности из-за болезни глаз. Она была разоблачена Бурцевым в газете «Русское слово» в ноябре 1909 года на основании информации, полученной от бывшего сотрудника Департамента полиции Л.П. Меньшикова.

Летом 1910 года над Серебряковой состоялся межпартийный суд, который не смог принять решения из-за отсутствия документальных доказательств ее «провокаторской деятельности». После Октябрьской социалистической революции, когда новая власть начала поиск и судебное преследование бывших агентов Департамента полиции, Серебрякова была разоблачена. Судебные заседания по ее делу проходили в здании Московского окружного суда с 16 по 27 апреля 1926 года. Учитывая преклонный возраст и инвалидность (слепоту), суд приговорил Серебрякову к 7 годам лишения свободы с зачетом срока, отбытого в следственном изоляторе (1 год 7 месяцев). «Мамаша» умерла в местах лишения свободы[8].

В истории революционного движения известны «двойные агенты», работавшие одновременно как на «своих», так и на правительство. Самым известным и «продуктивным» из них был Евно Фишелевич Азеф (1869— 1918 гг.) — российский революционер-провокатор, один из руководителей партии эсеров и одновременно секретный сотрудник Департамента полиции. В число секретных сотрудников полиции Азеф был принят в ноябре 1893 года, когда предложил Департаменту полиции свои услуги по осведомлению о русских революционерах — студентах политехнического института в Карлсруэ и его предложение приняли. В 1899 году он вступил в союз социалистов-революционеров. После ареста Г.А. Гершуни в 1903 году Азеф остался в организации центральной фигурой и возглавил Боевую организацию эсеров, осуществляющую террористические акты. Партийные псевдонимы Азефа — «Иван Николаевич», «Валентин Кузьмич», «Толстый». В контактах с Департаментом полиции он использовал псевдоним «Раскин».

Созданную Гершуни Боевую организацию Азеф реорганизовал, сделав ее компактной, централизованной, строго дисциплинированной и легко управляемой. Как глава Боевой организации эсеров, Азеф организовал более 30 террористических актов. Он организовал убийства нескольких видных представителей царского государственного аппарата, в том числе и своих начальников: министра внутренних дел и шефа корпуса жандармов В.К. Плеве (которого считали главным организатором еврейского погрома в Кишиневе в 1903 г.), генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича, дяди Николая II, Петербургского градоначальника В.Ф. фон дер Лауница, главного военного прокурора В.П. Павлова. Для того чтобы избежать разоблачения, часть терактов он готовил втайне от Департамента полиции, прилагая все усилия для их осуществления. О других — своевременно сообщал в охранку, и они соответственно проваливались. Благодаря этому Азефа считали «своим» и члены партии, и полиция. Каждый раз, когда его пытались разоблачить, кто-нибудь из революционеров «доказывал», что человек, организовавший столько успешных террористических акций, не может быть агентом охранки. Для Охранного отделения Азеф также представлял большую ценность, так как предотвращал некоторые террористические акты, своевременно извещая полицию о них. Так им были предотвращены покушения на министра внутренних дел П.Н. Дурново и на царя Николая II. В то время его жалованье в Охранном отделении достигло 1000 рублей в месяц. В это же время, как агент Охранного отделения, Азеф раскрыл и сдал полиции множество революционеров. Он выдал весь первый состав ЦК ПСР и некоторых эсеров-боевиков (С.Н. Слетова, Г.И. Ломова, М.А. Веденяпина, А.В. Якимову, З.В. Коноплянникову и др.), а также некоторые планы и коммуникации революционеров.

Результатом последнего, перед разоблачением, предательства Азефа был арест полицией и казнь членов летучего Боевого отряда партии эсеров в феврале 1908 года.

Охранка поддерживала прямую связь с террористом. Начальник Петербургского охранного отделения А.В. Герасимов давал согласие на приезд царя из загородной резиденции в столицу, только получив от Азефа сообщение, что его боевиков в этот день в Петербурге не будет. Особенно укрепился его авторитет после убийства министра внутренних дел В.К. Плеве, которое стало для Азефа гарантией безопасности в среде эсеров.

После наступления реакции Азеф готовил покушение на Николая II, для чего рассматривались весьма авантюрные варианты. В частности, с подачи Азефа ЦК партии выделял социал-революционерам деньги на проектирование и строительство специальной подводной лодки и самолета для совершения теракта, так что организаторы известных терактов 11 сентября 2001 года в США имели достойного предшественника.

Современники описывали Евно Азефа как здорового мужчину с толстым скуластым лицом, крайне антипатичного по наружности и производящего с первого взгляда весьма неприятное и даже отталкивающее впечатление. Обладая выдающимся умом, математической аккуратностью, спокойный, рассудительный, холодный и осторожный до крайности, он был как бы рожден для крупных организаторских дел. Редкий эгоист, он преследовал прежде всего свои личные интересы, для достижения которых считал пригодными все средства — до убийства и предательства включительно. Властный и не терпевший возражений тон, смелость, граничащая с наглостью, необычайная хитрость и лживость, развивавшаяся до виртуозности в его всегдашней двойной крайне опасной игре, создали из него в русском революционном мире единственный в своем роде тип монстра. И ко всему этому Азеф был нежным мужем и отцом, очаровательным в семейной обстановке и среди близких друзей. В нем было какое-то почти необъяснимое, страшное сочетание добра со злом, любви и ласки с ненавистью и жестокостью, товарищеской дружбы с изменой и предательством. Только варьируя этими разнообразнейшими, богатейшими свойствами своей натуры, Азеф мог, вращаясь в одно и то же время среди далеко не глупых представителей двух противоположных борющихся лагерей — правительства и социалистов-революционеров — заслужить редкое доверие как одной, так и другой стороны. И впоследствии, когда он был уже разоблачен, его с жаром защищал с трибуны Государственной думы, как честного сотрудника, сам Столыпин, и в то же время за его революционную честность бились с пеной у рта такие столпы партии эсеров, как Гершуни, Чернов, Савинков и другие.

Характеризуя Азефа, знавший его генерал Спиридович в своих мемуарах писал: «Азеф — это беспринципный и корыстолюбивый эгоист, работавший на пользу иногда правительства, иногда революции; изменявший и одной и другой стороне, в зависимости от момента и личной пользы; действовавший не только как осведомитель правительства, но и как провокатор в действительном значении этого слова, то есть самолично учинявший преступления и выдававший их затем частично правительству, корысти ради». «…Характерным примером преступной деятельности Азефа является его участие в убийстве Георгия Гапона и в убийстве провокатора Н.Ю. Татарова, безуспешно пытавшегося открыть глаза руководству эсеров на провокаторство их партийного лидера»{66}.

При расследовании обстоятельств его предательства один из видных представителей партии эсеров дал о нем такие показания: «…В глазах правящих сфер партии Азеф вырос в человека незаменимого, провиденциального, который один только и может осуществить террор… отношение руководящих сфер к Азефу носило характер своего рода коллективного гипноза, выросшего на почве той идеи, что террористическая борьба должна быть не только неотъемлемой, но и господствующей отраслью в партийной деятельности»{67}. Несмотря на доказанность предательства Азефа и на большое число жертв, выданных им и впоследствии повешенных и сосланных, руководители партии эсеров дали ему возможность безнаказанно скрыться.

Разоблаченный Азеф жил и скрывался от мести своих бывших товарищей в Германии. После начала Первой мировой войны он разорился, так как все его средства были вложены в русские ценные бумаги. Чтобы как-то сводить концы с концами, он открыл в Берлине корсетную мастерскую. В июне 1915 года немецкая полиция арестовала его, как бывшего русского секретного агента, и заключила в тюрьму Моабит, откуда он был освобожден только в декабре 1917 года. В тюрьме Азеф заболел и 24 апреля 1918 года умер от почечной недостаточности в берлинской клинике. Он был похоронен в Берлине на Вильмерсдорфском кладбище в безымянной могиле. Захоронение до настоящего времени не сохранилось.

Важным осведомителем и провокатором в среде эсеров был также Николай Юрьевич Татаров (партийный псевдоним Костров) (1877—1906 гг.) — политический деятель, член ЦК партии социалистов-революционеров, агент охранного отделения. Журналист, издатель, переводчик польской литературы на русский язык Татаров участвовал в работе Польской социалистической партии. В 1899 году им была организована группа «Рабочее знамя», в которую вошли видные в дальнейшем революционеры. В феврале 1901 года он был арестован и содержался в Петропавловской крепости. В заключении объявил голодовку и голодал 22 дня. По решению суда был выслан в Восточную Сибирь на 5 лет в Иркутск, где он вступил в партию эсеров. Им была организована типография, которая работала больше года. В Иркутске публиковался под псевдонимом Н.Ю.Т. в «Восточном обозрении», а также печатал свои переводы польских прозаиков в столичных журналах под собственным именем. В конце 1904 года Татаров пошел на контакт с иркутским военным генерал-губернатором графом П.И. Кутайсовым, хорошо знавшим его отца. В обмен на прекращение ссылки, обещанное П.И. Кутайсовым, Татаров согласился стать агентом Департамента полиции и вскоре вернулся в Санкт-Петербург. Он стал одним из важнейших (наряду с Азефом) информаторов о деятельности Боевой организации и партии социалистов-революционеров для Департамента полиции. В марте 1905 года по информации Татарова были арестованы почти все члены Боевой организации по обвинению в подготовке покушения на Д.Ф. Трепова. Боевая организация эсеров как организованная структура перестала существовать. В 1906 году он выдал Н.С. Тютчева.

Руководство партии эсеров получило анонимное письмо, написанное сотрудником Департамента полиции Л.П. Меньшиковым, в котором сообщалось о наличии в руководстве партии двух осведомителей Департамента полиции — Азефа и Татарова. Для расследования была назначена комиссия, которая, проанализировав имеющуюся информацию, сделала вывод о «провокаторской» деятельности Татарова. Основанием для такого заключения послужили его неубедительные объяснения об источниках финансирования издательства революционной литературы, а также его обвинения Азефа в провокаторской деятельности. Поскольку авторитет Азефа после покушения на В.К. Плеве был непререкаем, то эсеры поверили Азефу, которому удалось свалить всю вину на Татарова и добиться его казни. По решению ЦК партии эсеров Татаров на основании подозрений был приговорен к смерти как провокатор и предатель. Приказ на его убийство отдал Борис Савинков, а в качестве палача выступил эсер-боевик Ф.А. Назаров. Татаров был убит 22 марта 1906 года в Варшаве на своей квартире в присутствии родителей, при этом двумя Булями была ранена его мать. Позже осведомительская деятельность Татарова была подтверждена документами охранного отделения, предоставленными Л.П. Меньшиковым. В 1917 году были обнаружены и платежные документы, из которых следует, что с марта 1905 года только за 7—8 месяцев службы в полиции Татаров получил 16 100 руб.{68}.

Некоторых революционеров полиция привлекала к сотрудничеству буквально в «обмен на жизнь». Так незадолго перед казнью дал согласие на сотрудничество с полицией Иван Федорович Окладский (1859—1925 гг.), рабочий, русский революционер, член партии «Народная воля». Летом 1880 года Окладский участвовал в попытке покушения на императора Александра II под Каменным мостом в Санкт-Петербурге. Арестован 4 июля 1880 года и на процессе 16-ти приговорен к смертной казни. На суде держался достойно, однако, оказавшись в камере смертников, смалодушничал и согласился сотрудничать с Департаментом полиции. В ночь с 3 на 4 ноября 1880 года к Окладскому в камеру Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, после оглашения смертного приговора, но до объявления ему о замене смертной казни бессрочной каторгой, явился начальник Петербургского жандармского управления Комаров с целью возможного получения данных о деятельности партии «Народная воля». Окладский сообщил Комарову, что редактором газеты «Народная воля» был Н.А. Морозов, живший с Ольгой Любатович, которая в качестве сестры и под фамилией Сидоренко жила с Окладским в Туле в 1874 году. После объявления о замене смертной казни бессрочной каторгой он был немедленно переведен в Екатерининскую куртину в целях изоляции. Здесь, поддавшись уговорам представителей Департамента полиции, выдал и лично указал две конспиративные квартиры партии «Народная воля», в одной из которых была типография, а в другой хранился динамит. Эти показания послужили причиной ареста Г.М. Фриденсона, А.И. Баранникова, Н.Н. Колодкевича, Н.В. Клеточникова и С.С. Златопольского. 27 февраля 1881 года на основании полученных от Окладского данных был произведен арест Тригони и Желябова. Одновременно он принимал участие в опознании как по фотографиям, так и лично предъявляемых ему террористов — М.Н. Тригони, М.Ф. Фроленко, Н.А. Морозова и других. По предложению департамента полиции Окладского пересаживали в разные камеры Трубецкого бастиона, откуда он перестукивался с сидящими в соседних камерах заключенными. Окладский сообщил охранке и о планируемом взрыве Каменного моста, показав, что динамит для взрыва хранился в четырех резиновых подушках, которые были извлечены из Екатерининского канала. В июне 1881 года бессрочная каторга Окладскому была заменена ссылкой на поселение в Восточную Сибирь, а 15 октября 1882 года — ссылкой на Кавказ. 30 декабря 1882 года он был отправлен на Кавказ. По пути следования в Харькове для опознания ему была показана Вера Фигнер. По прибытии на Кавказ он был зачислен секретным сотрудником в Тифлисское жандармское управление.

В январе 1889 года Окладский был отправлен в Петербург и стал негласным сотрудником департамента полиции с окладом в 150 рублей. Завязав связи с деятелями петербургского подполья, он предал кружок Истоминой, Фейта и Румянцева, за что 11 сентября 1891 года по докладу министра внутренних дел получил полное помилование, с переименованием в Ивана Александровича Петровского и переводом в сословие потомственных почетных граждан. Окладский служил в Департаменте полиции до самой Февральской революции. После революции он работал на заводе «Красная Заря» (Ленинград) в должности механика. Его предательство было раскрыто в 1918 году Н.С. Тютчевым[9].

В 1924 году Окладский был арестован и 14 января 1925 года Верховным судом РСФСР был приговорен к смертной казни, замененной в связи с преклонным возрастом десятью годами лишения свободы. Умер в местах лишения свободы в 1925 году{69}.

Множество осведомителей полиции было и в большевистской партии. После революции один из доносчиков-большевиков написал Горькому покаянное письмо. Там были такие строки: «Ведь нас много — все лучшие партийные работники». Ближайшее окружение Ленина было буквально нашпиговано агентами полиции. Директор департамента полиции, уже в эмиграции, говорил, что каждый шаг, каждое слово Ленина известно было ему до мельчайших подробностей. В 1912 году в Праге, в обстановке величайшей конспирации, Ленин проводил съезд партии. В числе отобранных, «верных» и проверенных 13 его участников четверо были агентами полиции (Малиновский, Романов, Брандинский и Шурканов), трое из которых представили о съезде подробные доклады полиции.

Одним из крупнейших осведомителей Охранного отделения в рядах ленинской партии был российский политический деятель, член ЦК РСДРП Роман Вацлавович Малиновский (1876—1918 гг.). Поляк Малиновский в юности был уголовником, затем работал в петербургском профсоюзе металлистов, в 1906 году вступил в РСДРП, стал популярным вожаком этого профсоюза, одним из немногих рабочих в руководстве РСДРП и главным большевистским оратором в Думе.

В мае 1910 года охранное отделение арестовало большую группу московских социал-демократов и в их числе Малиновского.

Из тюрьмы он вышел уже секретным сотрудником Московского охранного отделения, получив кличку «Портной» и для начала 50 рублей ежемесячного жалованья. Свое быстрое освобождение — спустя десять дней после ареста — он объяснил тем, что правительство, как ему будто бы сказали в охранке, ничего не имеет против его работы в профсоюзах, а в работе революционных партий он дал честное слово не принимать участия. К сотрудничеству с Охранным отделением его привлекли, предположительно, под угрозой раскрытия криминального прошлого, которое могло помешать ему быть выбранным в Думу.

С 5 июля 1910-го по 19 октября 1913 года на основе донесений Малиновского было составлено 88 агентурных записок: за 1910 г. — 25, за 1911 г. — 33, за 1912 г. — 23, за 1913 г. — 7. Таким образом, Московское охранное отделение через Малиновского, и не только через него, имело подробную информацию о жизни партийной организации Москвы и Центрального промышленного района в целом, а также о нелегальных типографиях, каналах распространения нелегальной литературы, партийных адресах и явках. По донесениям провокатора были, арестованы многие большевики и меньшевики и среди них лучший его друг Шер. Руководство политической полиции было довольно работой нового сотрудника, который явился для охранки настоящей находкой. Соответственно росла и оплата его услуг. Она поднялась до 250 руб., а после переезда в Петербург — до 400, 500 и, наконец, до 700 руб. в месяц. Помимо этого, ему оплачивали так называемые «разъездные». Переехав в Петербург, он продолжал информировать и Московское охранное отделение, получая за это дополнительно по 25—50 рублей в месяц{70}.

Постепенно охранка переориентировала «Портного» на проникновение в руководство большевистской партии. Получив информацию о подготовке «ленинской конференции», но не зная, где она состоится, руководство Департамента полиции и Московского охранного отделения приняло все возможные меры, чтобы провести в делегаты своих агентов. В число делегатов 6-й Всероссийской конференции в Праге попал и Малиновский, который был там избран членом ЦК РСДРП. За него проголосовало 12 из 14 делегатов конференции, имевших решающий голос, а его кандидатура была рекомендована для баллотировки по рабочей курии в IV Государственную думу.

После возвращения с Пражской конференции Малиновский был с распростертыми объятиями встречен в Московском охранном отделении, которое решило максимально содействовать его избранию в Думу. Для получения необходимого по избирательному закону ценза он устроился на постоянную работу на фабрику Фермана в Московской губернии (рабочие Москвы к выборам по рабочей курии не допускались). Московской охранке и Департаменту полиции пришлось непосредственно вмешаться в процесс избрания Малиновского. Так, полиция арестовала помощника механика фабрики Фермана Кривова, пытавшегося уволить Малиновского. Было сделано все, чтобы скрыть уголовное прошлое кандидата в депутаты. Разумеется, избирателям все эти закулисные махинации остались неизвестны. Кандидатуру Малиновского поддержали и большевики, и меньшевики, и кадеты.

В октябре 1912 года он был избран депутатом Думы и вскоре переехал в Петербург. Московская охранка передала своего лучшего агента непосредственно в руки Департамента полиции, где он стал значиться под новой кличкой «Икс». Теперь его работу лично направлял директор департамента полиции С.П. Белецкий. В Думе Малиновский сразу же зарекомендовал себя активным членом социал-демократической фракции. Не случайно именно ему было доверено огласить ее первую программную декларацию. И хотя Малиновский по согласованию с департаментом полиции умышленно опустил несколько принципиально важных положений (о всеобщем избирательном праве и превращении Думы в полновластное законодательное учреждение), общественный резонанс от его выступления был очень велик. Большой успех в пролетарской среде имели также речи Малиновского о проведении в жизнь страхового закона 1912 года, преследовании царскими властями профсоюзов и рабочей печати, положении дел на Ленских золотых приисках, массовых отравлениях работниц в Риге, взрыве на Охтенском пороховом заводе в Петербурге и другие. Офицерам охранки на тайных встречах даже приходилось просить его умерить революционный пыл речей. Повышение статуса Малиновского в думской фракции и одновременно в охранке не могло не сказаться на его внешнем облике и даже на характере. Получая весьма значительные суммы денег, как депутат Думы (350 руб. ежемесячно) и дополнительно как провокатор, Малиновский стал носить дорогие модные костюмы, часто посещать фешенебельные рестораны. Одновременно все чаще и чаще у него стало проявляться высокомерие по отношению к товарищам, раздражение и даже вспышки гнева, доходившие до истерики.

Малиновский неоднократно посещал Краков и Поронин, беседовал с В.И. Лениным, Т.Е. Зиновьевым, Н.К. Крупской.

В январе 1914 года он ездил вместе с Лениным в Париж и Брюссель, где выступал перед русскими политическими эмигрантами и делегатами IV съезда латышских социал-демократов. Все это способствовало укреплению доверия Ленина к Малиновскому. Во время своих публичных выступлений и в личных беседах с Лениным и его окружением Малиновский всегда выражался как убежденный большевик. В это же время он регулярно, по вечерам, в отдельных кабинетах самых дорогих петербургских ресторанов тайно встречался со своим шефом Белецким. До середины 1913 года Белецкого обычно сопровождал вице-директор Департамента полиции С.Е. Виссарионов, выполнявший функции «протоколиста» и эксперта. Во время этих свиданий Малиновский сообщал им обширную информацию о работе руководящих учреждений большевиков, приносил письма Ленина, Зиновьева, Крупской, проекты своих речей в Думе. Однажды он даже ухитрился передать для копирования архив думской фракции. То же самое он проделал со списком подписчиков на «Правду», сведениями о рабочих сборах на «Правду» и «Луч» и т.д. С подачи Малиновского подверглись арестам и высылке некоторые видные большевики-нелегалы.

Знаком особого доверия можно считать то, что Белецкий поручал Малиновскому проверку точности сведений из докладов начальников охранных отделений и заграничной агентуры. От Малиновского ожидали большего, чем «простой осведомительный розыск». Генеральный замысел руководства полиции заключался в том, чтобы не допустить консолидации РСДРП, сохранить и углубить раздробленность российского социал-демократического движения. Руководствуясь этой установкой, ему следовало парализовать любые шаги к сближению социал-демократов разного толка. При активном участии Малиновского, который прослыл среди меньшевиков главным раскольником, в ноябре 1913 года произошел раскол ранее единой социал-демократической думской фракции.

Как и любой провокатор, Малиновский страшился разоблачения, и страх толкал его ко все более искусной мимикрии, и не случайно особое рвение он проявлял в поиске в рядах ленинской партии провокаторов — подлинных и мнимых. Так, подозрения, возникшие против него у Е.Ф. Розмирович, он сумел отвести, повернув их против антипатичного всем работника «Правды» Черномазова, так же как и Малиновский, оказавшегося провокатором[10]. Прекращение «сотрудничества» Малиновского с охранкой произошло не по его инициативе и явилось для него полной неожиданностью. В результате обострившейся борьбы в верхних эшелонах Департамента полиции в конце 1913-го и начале 1914 года вынуждены были покинуть свои посты товарищ министра внутренних дел Золотарев и кураторы Малиновского Белецкий и Виссарионов — противники реформ, вводимых Джунковским. Инициатор реформ новый товарищ министра внутренних дел и командир отдельного корпуса жандармов генерал В.Ф. Джунковский счел невозможным и опасным для престижа монархии дальнейшее совмещение в одном лице агента полиции и члена Государственной думы. Политический скандал в случае разоблачения провокатора причинил бы, по мнению Джунковского, более серьезный вред, чем утрата той информации, какую поставлял Малиновский. Отказаться от нее было тем легче, что в распоряжении Департамента полиции имелось достаточно других источников осведомления, в том числе подслушивающие устройства, установленные рядом с помещением думской большевистской фракции. Решено было избавиться от Малиновского, потребовав от него ухода из Думы с последующей эмиграцией. За это ему выдали щедрое единовременное пособие в размере 6 тыс. руб. и заверили в том, что в делах и архивах не осталось никаких уличающих его документов. Малиновский был вынужден подать председателю Думы заявление о сложении депутатских полномочий.

Как только депутаты-большевики узнали о заявлении Малиновского, было собрано экстренное совещание фракции. Присутствовавшие на нем члены ЦК и депутаты за нарушение партийной дисциплины исключили Малиновского из рядов РСДРП. ЦК РСДРП была назначена судебно-следственная комиссия в составе Я.С. Ганецкого (председатель), В.И. Ленина и Г.Е. Зиновьева, которая в течение полутора месяцев проверяла сведения, поступившие из Петербурга. Комиссия, писал в своих воспоминаниях Зиновьев, «вникала абсолютно во все детали, но ничего серьезного против Малиновского не получалось». О том же писал в 1917 году Ленин: «Решительно никаких доказательств ни один член комиссии открыть не мог… Общее убеждение всех трех членов комиссии сводилось к тому, что Малиновский не провокатор». Комиссия запросила мнение одного из крупнейших специалистов по разоблачению провокаторов, В.Л. Бурцева, но последний в то время также отверг предположение о провокаторстве Малиновского. Малиновский был любимчиком и «выдвиженцем» Ленина, и даже когда подозрения по поводу Малиновского у многих соратников Ильича по партии переросли в уверенность, Ленин продолжал упорно защищать своего питомца, в том числе и в партийной печати: в статьях «Ликвидаторы и биография Малиновского», «Приемы борьбы буржуазной интеллигенции против рабочих» и других.

С началом мировой войны Малиновский уехал в Варшаву, где его мобилизовали в царскую армию. Затем в газетах появилось сообщение о том, что он убит. На это сообщение Ленин и Зиновьев откликнулись некрологом на страницах «Социал-демократа». В некрологе говорилось про «непростительный грех» Малиновского перед рабочим движением, и про то, что «партия беспощадно осудила его самой тяжкой карой — поставила его вне (своих) рядов»… Но, поскольку он «был политически честным человеком», партия, подчеркивалось в некрологе, «одинаково обязана как защитить честь умершего бывшего своего члена, так и разоблачить приемы, глубоко позорящие тех, кто прибегает к ним в политической борьбе». После опровержения сообщения о смерти в одном из номеров «Социал-демократа» Ленин и Зиновьев опубликовали небольшую заметку, сообщая, что «Малиновский жив и находится на одном из театров военных действий», они добавляли: «Говорят, люди, которых ошибочно объявляют умершими, потом долго живут. Пожелаем этого и Р.В. Малиновскому».

Малиновский попал в плен и около четырех лет находился в лагере военнопленных Альтен-Грабов в Германии, где вел культурно-просветительную работу и революционную пропаганду среди русских солдат и приобрел большое влияние. Частично сохранившаяся переписка Ленина, Зиновьева и Крупской с Малиновским свидетельствует о том, что они стремились оказать бывшему члену ЦК РСДРП максимально возможную в тех условиях материальную помощь и моральную поддержку. В Альтен-Грабов, в том числе и через Международный Красный Крест, на имя Малиновского направлялись посылки с продовольствием и теплыми вещами, необходимые для пропаганды газеты, журналы, книги. Его информировали также о состоянии российского и международного рабочего движения. Члены Заграничного бюро ЦК не могли не оценить по достоинству проделанной им пропагандистской работы, значимость которой подтверждали письма военнопленных социал-демократов.

Однако сразу же после Февральской революции в архиве департамента полиции были обнаружены неопровержимые данные о провокаторстве Малиновского, в том числе собственноручные его расписки в получении жалованья от охранки. Разбиравшая его дело Чрезвычайная следственная комиссия уже в июне 1917 года обнародовала собранные ею материалы, которые стали использоваться враждебной большевикам прессой в целях их дискредитации. До лагеря военнопленных весть о провокаторстве Малиновского дошла в мае 1917 года, и Малиновский заверил членов социал-демократической группы лагеря, что при первой же возможности вернется в Россию. В Россию он возвратился после Октябрьской революции и заключения Брестского мира 20 октября 1918 года с очередной партией освобожденных военнопленных. В Смольном он, обратившись к секретарю Петроградского комитета РКП (б) СМ. Гессену, заявил, что приехал отдаться в руки советского правосудия. Через несколько дней арестованный провокатор был доставлен в Москву и заключен в тюрьму ВЧК. Следствие продолжалось недолго — 5 ноября 1918 года Малиновский предстал перед судом Революционного трибунала, а в ночь с 5 на 6 был расстрелян{71}.

Главную роль в разоблачении Малиновского сыграл заместитель министра внутренних дел России генерал Джунковский Владимир Федорович. Человек исключительной порядочности, как говорили о нем современники, он не мог допустить того, чтобы в парламенте страны сидел секретный осведомитель полиции, к тому же ранее судимый за уголовные преступления. Джунковский, по-видимому, являлся единственным руководителем-идеалистом в мировой истории тайной полиции. Он заставил Малиновского отказаться от депутатского мандата, пригрозив в противном случае публично объявить о его сотрудничестве с охранкой.

Владимир Федорович Джунковский (1865 г. — 21 февраля 1938 г.), родом из дворян Полтавской губернии, православный, воспитанник Пажеского корпуса, военную службу начал в лейб-гвардии Преображенском полку. Российский политический, государственный и военный деятель; адъютант великого князя Сергея Александровича (1891—1905), московский вице-губернатор (1905—1908), московский губернатор (1908—1913), командир Отдельного корпуса жандармов и товарищ министра внутренних дел (1913—1915), командир 8-й Сибирской стрелковой дивизии, генерал-лейтенант (апрель 1917 г.).

Годы губернаторства В.Ф. Джунковского в Москве отмечены расцветом культурной, просветительской и общественной жизни. В этот период были открыты Московский коммерческий институт, Университет имени А.Л. Шанявского, Педагогический институт и Педагогическое общество имени Г. Шелапутина, Московское общество воздухоплавания, Музей изящных искусств имени Александра III, антиалкогольный музей, елизаветинская Марфо-Мариинская обитель служения Богу и человеку и др. Популярность губернатора у населения была огромна. Не случайно семь уездных городов губернии, среди которых Серпухов, Коломна, Клин, Подольск, присвоили ему звание Почетного гражданина. Его деятельность была оценена и властями. В 1908 году он был произведен в генерал-майоры.

Будучи товарищем (заместителем) министра внутренних дел и командиром Отдельного корпуса жандармов, Джунковский реформировал службу политического сыска. Он упразднил охранные отделения во всех городах империи, кроме Москвы, Петербурга и Варшавы, запретил институт секретных сотрудников в армии и на флоте, считая, что это разлагает солдат, уволил большое количество жандармских офицеров, в связи с чем нажил себе немало врагов. По его распоряжению была ликвидирована агентура среди учащихся средних учебных заведений. Узнав, что платный агент охранки, член ЦК партии большевиков и руководитель большевистской фракции в IV Государственной думе Малиновский имел в прошлом три судимости за кражи, причем последнюю — за кражу со взломом, Джунковский приказал исключить его из числа агентов и потребовал, чтобы тот сложил с себя депутатские полномочия. Опасаясь публичного разоблачения, Малиновский был вынужден уйти из Думы. По этому поводу Джунковский писал: «Когда я узнал, что он состоит в числе сотрудников полиции и в то же время занимает пост члена Государственной Думы, я нашел совершенно недопустимым одно с другим. Я слишком уважал звание депутата и не мог допустить, чтобы членом Госдумы было лицо, состоящее на службе в департаменте полиции, и поэтому считал нужным принять все меры к тому, чтобы избавить от нее Малиновского»{72}.

Концом карьеры В.Ф. Джунковского стало столкновение с Распутиным. Когда зимой 1915 года Распутин устроил дебош в подмосковном ресторане «Яр», Владимир Федорович воспользовался случаем и доложил об этом царю, присовокупив донесения филеров об отнюдь не святой жизни старца. Николай II, по словам самого же Распутина, был настолько разгневан, что долго не допускал его к себе, чего «старец» противникам не прощал и вскоре постарался отомстить. Кампанию по устранению Джунковского он вел через императрицу Александру Федоровну, и понадобилось всего несколько месяцев, чтобы удалить Джунковского со всех постов.

С 1915 года Владимир Федорович командовал бригадой 15-й Сибирской стрелковой дивизии, а затем дивизией. В апреле 1917 года ему было присвоено звание генерал-лейтенанта. В сентябре солдатский комитет избрал его на должность командира 3-го Сибирского армейского корпуса. Именно доверие солдатских масс спасло ему жизнь и даровало свободу после Октябрьской революции, когда его вместе с группой генералов арестовали в ставке Верховного главнокомандующего и заключили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Поначалу советское правительство ему, как офицеру, лояльному к власти, даже определило пенсию в размере 3270 рублей в месяц{73}. Джунковского арестовали в сентябре 1918 года после покушения на В.И. Ленина, по дороге в Путивль к родственникам, якобы перепутав с другим офицером, которого разыскивала ВЧК. Он был доставлен в Московскую ЧК, а 6 декабря 1918 года заключен в Бутырскую тюрьму, где на него завели «Дело № 12685». Однако в Бутырской тюрьме никаких следственных действий с Джунковским не проводили — им заинтересовалась ВЧК, куда его и отправили на допросы.

В предисловии к «Воспоминаниям» В.Ф. Джунковского сказано, что «14 декабря 1918 г. в Управделами Совнаркома поступило письмо от прославленных артистов сцены А.В. Неждановой, М.Н. Ермоловой, А.И. Сумбатова-Южина, О.Л. Книппер-Чеховой с просьбой освободить В.Ф. Джунковского из-под стражи»{74}.

Возможно, письмо сыграло свою роль в облегчении тюремной жизни заключенного, так как 18 декабря 1918 года Лубянка возвратила арестованного в Бутырскую тюрьму. В тюрьме на Владимира Федоровича завели новое дело за № 12779, а старое приобщили к нему. На деле крупными буквами наискосок написано: «ВЧК». ВЧК проявляла к Джунковскому профессиональный интерес. Сам Джунковский уже после освобождения рассказывал своим знакомым, что его как-то вызвал к себе Ф.Э. Дзержинский и расспрашивал о том, как функционировала охрана Николая II. Поскольку Джунковский непосредственно занимался ее организацией, то он по просьбе председателя ВЧК написал об этом подробную записку и с тех пор стал постоянно консультировать чекистов{75}.

Следствие длилось шесть месяцев, в течение которых чекисты копались в прошлом Джунковского, выискивая факты, свидетельствовавшие о его преступлениях против народа и революции. 6 мая 1919 года состоялось заседание Московского революционного трибунала. Джунковский был признан опасным для советской власти и приговорен к заключению в концлагерь до окончания Гражданской войны без применения амнистии. Аналогичная запись появилась и в его деле[11].

Джунковского поместили в Таганскую тюрьму, где сидели в основном уголовники. Вместе с ним последовало и его дело, которое включили составной частью в «Дело Московской губернской тюрьмы о срочном заключенном Джунковском Владимире Федоровиче» № 1701. Содержащиеся в нем интересные документы повествуют о жизни бывшего шефа жандармов в советской тюрьме{76}.

30 ноября 1920 года Московский революционный трибунал вновь рассмотрел дело Джунковского и приговорил его к пяти годам лишения свободы, а 28 ноября 1921 года по постановлению ВЦИК он был освобожден из-под стражи и прописан у сестры Евдокии Федоровны. После выхода на свободу Владимир Федорович работал церковным сторожем, давал уроки французского языка, писал воспоминания о своей жизни.

Бытует мнение, что он принял монашество, хотя документальных подтверждений этому не имеется.

Жизнь реформатора политического сыска России трагически оборвалась на 73 году. В последний раз он был арестован в конце 1937 года, а 21 февраля 1938 года «тройкой» НКВД был приговорен к смертной казни и расстрелян в тот же день на Бутовском полигоне.

Владимир Федорович Джунковский принадлежал к числу высоконравственных людей и всегда старался следовать велению совести, а не политических доктрин. Однако во времена, когда восторжествовал принцип классовой целесообразности, он и ему подобные стали не нужны и даже вредны и были обречены на истребление.

Важным осведомителем Охранного отделения, а впоследствии крупным деятелем российского политического сыска был Аркадий Михайлович Гартинг (настоящее имя — Авраам Мойшевич Геккельман, псевдоним — Абрам Ландезен) (1861 г. —?). Геккельман во время учебы в Горном институте примкнул к народовольцам, в 1883 году был арестован и завербован подполковником Отдельного корпуса жандармов Г.П. Судейкиным. Выполнял различные поручения полиции, в конце 1880-х годов в Дерптском университете возглавил антиправительственный кружок и принял активное участие в издании газеты «Народная воля». В 1885 году Геккельман выдал правоохранительным органам революционеров и законспирированную типографию, после чего, опасаясь разоблачения, с помощью Департамента полиции, спешно скрылся за границу. В Париже, имея паспорт на имя Абрама Ландезена, он сумел войти в доверие к эмигрантам-народовольцам и вскоре возглавил работу террористической организации. Являясь сторонником радикальных методов борьбы, Ландезен настаивал, в частности, на покушении на императора Александра III. С этой целью при активном содействии и участии Ландезена в Париже было организовано производство бомб. Дождавшись момента, когда бомбы были изготовлены и развезены по квартирам революционеров, Ландезен оповестил о заговоре французскую полицию. В результате 27 членов террористической организации были арестованы, предстали перед парижским судом, и некоторые из них были приговорены к тюремному заключению. Когда через месяц после задержания террористов суд выдал ордер на арест Ландезена, оказалось, что тот покинул пределы Франции. Успешно выполненное задание тайной полиции принесло Геккельману-Ландезену статус почетного гражданина с правом повсеместного проживания на территории Российской империи и пенсию 1000 рублей в год. В 1893 году в Висбадене Геккельман принял православие и стал именоваться Аркадием Михайловичем, а в 1896 году изменил фамилию на Гартинг. Обряд крещения был совершен настоятелем русской посольской церкви в Берлине, восприемниками являлись секретарь русского посольства в Берлине М.Н. Муравьев и жена сенатора Мансурова. Следующие годы Гартинг провел в командировках по Европе, сопровождая и охраняя высочайших особ. В 1893 году он был командирован в Кобург-Гота на помолвку Николая Александровича с Алисой Гессенской, в 1894 году охранял Александра III в Копенгагене, затем поехал с императором в Швецию и Норвегию на охоту. Впоследствии Гартинг участвовал в охране цесаревича Георгия, когда тот жил на юге Франции около Ниццы, сопровождал Николая II в Париже и т.д. В 1900 году Гартинг в чине титулярного советника возглавил Берлинскую агентуру Департамента полиции. Активно взаимодействуя с германскими коллегами, он успешно освещал деятельность русской политической эмиграции.

Им был завербован Яков Житомирский, до этого уже работавший на немецкую полицию. На начало 1904 года у Гартинга в немецкой столице имелось 6 секретных сотрудников, освещавших деятельность революционных партий.

С началом Русско-японской войны Гартинг, облеченный особым доверием руководства полиции, получил задание обеспечить безопасность следования Второй Тихоокеанской эскадры. Вскоре Гартинг доложил, что создал сеть из 80 наблюдательных пунктов, зафрахтовал до 12 судов, задействовав агентуру на территории Дании, Швеции, Норвегии и Германии. Из докладов следовало, что Гартинг развернул дело с необычайной широтой, на что требовались огромные средства, предоставляемые в его распоряжение российским Департаментом полиции. Принимая во внимание невысокие нравственные качества Гартинга, современные историки сомневаются в достоверности предоставленных им сведений{77}.

Агентурная информация Гартинга, по мнению исследователей, представляла собой преувеличения, а иногда даже откровенные фальсификации, что скорее дезориентировало морское руководство, чем способствовало правильной оценке обстановки. В частности, считается, что Гулльский инцидент во многом произошел вследствие нервозности, установившейся на Второй эскадре из-за докладов агентуры о происках японцев[12].

Тем не менее 10 ноября 1904 года командировка Гартинга была завершена, а его работа — высоко отмечена русским командованием. В 1907 году он был произведен в статские советники и стал заведующим заграничной агентурой в Париже. В 1909 году он был разоблачен В.Л. Бурцевым, который сумел доказать, что Ландезен, приговоренный во Франции к 5 годам тюрьмы задело 1890 года, и Гартинг — одно лицо. Разразившийся скандал вынудил Гартинга спешно покинуть французскую столицу. В России он был уволен в отставку с пенсией и с производством в действительные статские советники. Во время Первой мировой войны Гартинг состоял в русской контрразведке во Франции и Бельгии, а после революции остался там жить, занимаясь банковским делом. Дальнейшая его судьба неизвестна{78}.

Завербованный Гартингом большевик, член Заграничного бюро ЦК РСДРП Яков Абрамович Житомирский (партийный псевдоним Отцов) (1880 г. —?), до того как начать работать на российскую полицию, работал на немцев. Германской полицией он был завербован в начале 1900-х годов, когда учился на медицинском факультете Берлинского университета, где организовал социал-демократический кружок. В 1902 году Житомирский занимал видное место в берлинской группе «Искры». В том же году он был завербован Гартингом и стал агентом заграничной агентуры Департамента полиции. Он информировал полицию о деятельности берлинской группы газеты «Искра» и одновременно выполнял поручения редакции газеты и ЦК партии, совершая по ее заданиям поездки в Россию. Живя в Париже с конца 1908 по 1912 год, находился в ближайшем окружении В.И. Ленина. Информировал Департамент полиции о деятельности социал-демократов, социалистов-революционеров и представителей других левых партий, находящихся в эмиграции. На основании информации, отправленной в Департамент полиции Житомирским, были арестованы известный большевик С.А. Камо, агенты РСДРП, пытавшиеся сбыть денежные купюры, «экспроприированные» в одном из российских банков{79}. Житомирский принимал участие в работе 5-го съезда РСДРП (1907 г.), в пленарных заседаниях ЦК РСДРП в Женеве (август 1908 г.) и в работе 5-й Всероссийской конференции РСДРП в Париже (декабрь 1908 г.). На конференции он был избран в состав Заграничного бюро ЦК РСДРП, а позднее стал членом заграничной агентуры ЦК РСДРП. В годы Первой мировой войны Житомирский остался во Франции, где служил врачом в русском экспедиционном корпусе. После Февральской революции, когда в руки революционеров попали документы парижской агентуры Департамента полиции, был разоблачен как «провокатор» и скрылся от межпартийного суда в одной из стран Южной Америки.

Из мрачного ряда осведомителей и провокаторов явно выделяется Сергей Петрович Дегаев (1857—1921 гг.) — русский революционер, руководитель Центральной группы партии «Народная воля», активный агент Охранного отделения. Дегаев родился в семье военного врача. В 1866 году поступил во 2-й Московский кадетский корпус, откуда перевелся в Михайловское артиллерийское училище. После окончания училища был направлен для службы в Кронштадтскую крепостную артиллерию, где прослужил два года. Поступил в Михайловскую артиллерийскую академию, но был исключен из нее, как политически неблагонадежный. В 1879 году вышел в отставку в чине штабс-капитана. В этом же году поступил в Институт корпуса инженеров путей сообщения и одновременно устроился на работу конторщиком в правлении железной дороги, где проработал до вынужденной эмиграции в декабре 1883 года. С 1878 года в революционном движении, в 1882 году был завербован инспектором секретной полиции подполковником Отдельного корпуса жандармов Г.П. Судейкиным и одновременно возглавил Центральную группу «Народной воли». Выдал властям многих народовольцев, в том числе В.Н. Фигнер, что фактически привело к ликвидации «Народной воли». В1883 году был разоблачен народовольцами как провокатор. Спасая свою жизнь, Дегаев организовал убийство своего куратора Г.П. Судейкина[13].

После партийного суда в Париже Дегаев был помилован с условием не заниматься политикой. В 1883 году он выехал в США, жил в Сент-Луисе и работал менеджером на химической фабрике под именем Александра Полевого (Пелла). В дальнейшем это имя стало официальным. В 1891 году Пелл стал студентом университета Джорджа Вашингтона. Учился в аспирантуре, в 1897 году защитил докторскую диссертацию и стал преподавать математику в Университете Южной Дакоты. С 1901 года работал деканом инженерного колледжа этого университета. Именная стипендия для студентов Университета Южной Дакоты имени Александра Пелла присваивается до сих пор. В 1908—1913 годах Пелл — профессор математики в Институте Армора в Чикаго. Умер в 1883 году, похоронен на баптистском кладбище в Брин-Море (Пенсильвания){80}.

История революционного движения в России написана победителями, возможно, поэтому мы воспринимаем фигуры Дегаева, Азефа, Малиновского, Гартинга-Геккельмана, Житомирского, Вильбушевич и многих других осведомителей и провокаторов как нечто противоестественное, из ряда вон выходящее, как некий чудовищный нарост на общем благообразном фоне идейных борцов и радетелей за народное счастье. На самом деле печальная правда заключается в том, что вся антигосударственная конспиративная деятельность в те годы была так или иначе связана с предательством, двурушничеством, убийствами, провокациями и нравственным беспределом. Быть двойным агентом считалось в порядке вещей. Сегодня такой революционер мог получить свои тридцать сребреников в охране, завтра застрелить представителя власти или ограбить банк, а еще через день — застрелить товарища и, вернувшись к «своим», написать донос, свалив убийство на другого. Не жандармерия формировала Азефов, Малиновских и «иже с ними», вводя их как своих агентов извне в революционную среду. Жандармы выбирали подходящие им кадры осведомителей и провокаторов из революционной среды, которая создавала и формировала их. Революционеры осознанно делали свой новый выбор и выдавали соратников и друзей органам политической полиции, не считая свои поступки аморальными.

Закрытость на долгие годы документов об осведомителях Охранного отделения привела к тому, что у некоторых исследователей стало появляться искушение прочитать заново биографии целого ряда видных политических деятелей и попытаться найти темные пятна в их прошлом. Особенно был велик интерес к партийным деятелям первых лет советской власти. В 20 —30-х годах слухи о стукачестве видных революционеров часто распространялись русской эмиграцией. Так, будучи в эмиграции, сотрудники Нижегородского и Киевского охранных отделений вспоминали своих осведомителей, Луначарского и Каменева (Розенфельда). Видный русский политический и общественный деятель, публицист Василий Витальевич Шульгин в своей книге «Что нам в них не нравится…: Об антисемитизме в России» вынес на суд общественности свой давний разговор с первым председателем Петербургского Совета рабочих депутатов Г.С. Хрусталевым-Носарем о Л.Д. Бронштейне и его связях с царской охранкой и германским генеральным штабом. Георгий Степанович Носарь (он же Петр Алексеевич Хрусталев, лит. псевдоним — Юрий Переяславский) (1877—1919 гг.) — российский политический и общественный деятель, помощник присяжного поверенного. В октябре — ноябре 1905 года — первый председатель Петербургского Совета рабочих депутатов. После ареста приговорен к пожизненному поселению в Сибири, в 1907 году бежал за границу. В эмиграции — член РСДРП, затем беспартийный. Убежденный оборонец, в 1915 году вернулся в Россию, приговорен к каторжным работам за побег из ссылки на поселение. Освобожден из тюрьмы в ходе Февральской революции 1917 года. В 1918 году — глава Переяславской республики. Находясь во главе самопровозглашенной республики, проявил незаурядные организаторские способности. В.В. Шульгин, встречавшийся с Носарем в эти годы, писал: «В то время как керенщина гуляла по лицу матушки-России, дезорганизовывая все и вся (а в наших краях общерусскому разложению еще деятельно в этом помогала украинская ржа), у Хрусталева-Носаря в его “Переяславской Республике” было благорастворение воздухов и изобилие плодов земных. В Киев доходили фантастические слухи о полном порядке, царящем под управлением сего бывшего забастовщика». По утверждению Шульгина, Носарь в это время был сторонником конституционной монархии и русским националистом. Хрусталев-Носарь был расстрелян в мае 1919 года по решению Переяславского ревкома за антисоветскую деятельность. Впоследствии ходили слухи, что к его смерти приложил руку Троцкий. «Я познакомился с ним летом 1918 года по его инициативе. Он был тогда приблизительно наших политических воззрений. Да, глава революции 1905 года говорил о конституционной монархии и был подлинным русским националистом. Все это проснулось в нем, когда он увидел революцию не в мечтах, а поданную all naturel. Он совершенно разочаровался в своих бывших товарищах, с особенным презрением говорил о Троцком-Бронштейне. Он считал его форменным негодяем; утверждал, что в 1905 году, то есть когда он состоял его, Носаря, товарищем по должности председателя Совета Рабочих Депутатов, Бронштейн одновременно служил в департаменте полиции в качестве секретного сотрудника, и что по наущению сего последнего Бронштейн провел резолюцию о “вооруженном восстании”, дабы прокуратура могла требовать высшей меры наказания. Затем, по словам Носаря, Троцкий перешел на немецкую службу и во время войны был платным агентом германского генерального штаба. Все это и еще многое другое, чего не помню, Хрусталев-Носарь изложил в брошюре под заглавием “Как Лейба Троцкий-Бронштейн расторговывал Россию”. “Лейба” заплатил своему бывшему соратнику за эту брошюру. Как известно, в начале 1919 года большевики захватили край, изгнав Петлюровскую Директорию, а в августе этого же года Деникин временно освободил Малую Россию и от большевиков, и от петлюровцев. Но мы не застали уже в живых Хрусталева-Носаря. Коммунистические палачи долго охотились за ним и наконец, поймали и убили. Легенда прибавляет, что заспиртованная голова Носаря была послана в Москву “Лейбе” в знак исполнения его велений. Это, конечно, легенда. Но жизнь этого незаурядного человека могла бы быть нитью для интересного и правдивого романа, который, видимо, для всех связал бы две эпохи, внутренне неразрывно скованные, то есть “освободительное движение” 1905 года и революцию 1917-го»{81}.

В наши дни интерес к «темным пятнам» в биографиях революционных вождей не угас — продолжают дискутироваться вопросы о том, получал ли Ленин от немцев через Парвуса-Ганецкого деньги на «революцию», были ли агентами охранки Сталин, Свердлов, Калинин и другие. Мнение о том, что Сталин до революции сотрудничал с охранкой, существует, оно не опровергнуто, хотя и не доказано. Многие историки отрицают факт такого сотрудничества, некоторые сомневаются, а историки и литераторы Ф.Д. Волков, З.Л. Серебрякова, Г.А. Арутюнов, A.M. Адамович и некоторые другие дают однозначно утвердительные ответы{82}.

Слухи о сотрудничестве Сталина с охранкой ходили давно и главным образом были связаны с делом об аресте К. Цинцадзе и С. Шаумяна, на которых, как предполагали, донес Сталин, и с выдачей охранке Авлабарской типографии в Тифлисе.

По воспоминаниям Доментия Вадачкории, из ссылки Сталин бежал с удостоверением агента Охранного отделения. Разумеется, Вадачкория считал, что удостоверение «агента» было фальшивым. Речь шла также об аресте Сталина после организации батумской демонстрации 1902 года. Сама демонстрация и последовавшие после нее события рассматривались некоторыми революционерами как провокация полиции. Степан Шаумян и другие большевики Грузии и Азербайджана якобы знали, что Сталин с 1906 года являлся агентом царской охранки. По словам члена Комитета партийного контроля при ЦК КПСС и комиссии ЦК КПСС по расследованию сталинских преступлений Шатуновской, Степан Шаумян в ее присутствии говорил, что о его (Шаумяна) конспиративной квартире в Баку знали только два человека: он сам и Коба — Сталин. Тем не менее явка была провалена. Шатуновская приводит и другие данные, свидетельствующие о связи Сталина с охранкой[14]. По ее данным, в 1937 году профессиональная революционерка Варя Каспарова, работавшая в Баку, была арестована и посажена в Новочеркасскую тюрьму. Здесь она заявила следователю о том, что Сталин был агентом царской охранки. Об этом стало известно Сталину, пославшему к Каспаровой тогдашнего первого секретаря Ростовского обкома партии Бориса Петровича Шеболдаева с тем, чтобы он убедил ее отказаться от подобных утверждений, иначе она погибнет. «Я погибну, но от своих показаний не откажусь», — ответила Каспарова. Она погибла как жертва культа личности Сталина. Погиб и Борис Петрович Шеболдаев. Сведения об этом он передал своему сыну Борису Шеболдаеву, доценту одного из московских вузов. Шатуновская утверждает также, что «И.В. Сталин был завербован царской Охранкой в “Мессамедаси” (“Третья группа” — грузинская социал-демократическая организация) вместе с лидером меньшевизма в Грузии Ноем Жордания»{83}. Ной Жордания, эмигрировавший во Францию после изгнания меньшевиков из Грузии, выпустил в 1945—1946 годах мемуары, где свидетельствует, что И. Сталин «еще будучи студентом духовной семинарии, пролез в “Мессамедаси” по заданию царской Охранки». Сталин добивался возвращения Ноя Жордания или его сына в Грузию, для чего в Париж специально посылались чекисты-грузины. Зная Сталина, Жордания отказался поехать в «клетку» и заявил агентам Сталина: «Я старый волк и в западню не полезу… Сына в заложники Сталину я тоже не дам».

Были и другие сигналы. Так доктором исторических наук, профессором Георгием Анастасовичем Арутюновым в Центральном государственном архиве Октябрьской революции найден документ, якобы подтверждающий, что И. Сталин был агентом царской охранки.

Заведующая отделом документов в ГАФ СССР З.И. Перегудова провела анализ сведений, изложенных в агентурных сводках по наблюдению за РСДРП, поступивших в Департамент полиции из Бакинского охранного отделения. В сводке говорилось о том, что 16 марта 1910 года состоялось заседание Бакинского комитета, на котором «рассматривался ряд вопросов. Один из вопросов был о провокаторах. Полностью текст этой части сводки гласит: “Между членами бакинского комитета Кузьмою (Сельдяков) и Кобою (И. Джугашвили) на личной почве явилось обвинение друг друга в провокаторстве. Имеется в виду суждение о бывших провокаторах: Козловской, Пруссакове и Леонтьеве, а в отношении новых провокаторов решено предавать их смерти”».

Тогда же Бакинским охранным отделением были получены сведения от секретного сотрудника «Фикуса» (март 1910 г.), которые тут же были сообщены в Департамент полиции:

«В Бакинском комитете все еще работа не может наладиться, вышло осложнение с Кузьмой. Он за что-то обиделся на некоторых членов комитета и заявил, что оставляет организацию. Между тем присланные… 150 рублей на постановку большой техники, все еще бездействующей, находятся у него, и он пока отказывается их выдать. “Коба” несколько раз просил его об этом, но он упорно отказывается, очевидно, выражая “Кобе” недоверие». Упоминание Джугашвили в обоих документах, касающихся практически одного и того же дела, послужило для некоторых историков основанием полагать, что в споре «Кузьма» не просто обвинял «Кобу» в провокаторстве, но имел все основания для такого обвинения. Анализируя донесения осведомителей охранки, З.И. Перегудова отмечает, что «…обвинения, как следует из текста документов, были высказаны в адрес ряда членов комитета. Разговор велся в запальчивых тонах. И если бы у “Кузьмы” были достаточные обоснования для обвинения, то за этим бы последовало партийное расследование. Такового, однако, не случилось. И потому ссылаться на данные донесения как на доказательство сотрудничества Джугашвили с охранкой, по меньшей мере, несерьезно»{84}.

Наиболее серьезными аргументами, на которые ссылаются историки, поддерживающие версию «стукачества» Сталина, являются письмо жандармского офицера Еремина и статья перебежчика Александра Орлова, опубликованная 23 апреля 1956 года в американском журнале «Life» («Лайф»).

Приведем официальные данные, характеризующие главных действующих лиц этих детективных историй: жандармского генерала Еремина и генерала-чекиста Орлова-Фельдбина. Александр Михайлович Еремин (1872—1920 гг.) — уральский казак. Занимал руководящие должности в Отдельном корпусе жандармов, в том числе должность заведующего Особым отделом Департамента полиции Российской империи (1910—1913 гг.), генерал-квартирмейстер Уральской армии, генерал-майор. Окончил в 1891 году Оренбургский кадетский корпус, в 1893 году — Николаевское кавалерийское училище по 1-му разряду, а затем Офицерскую стрелковую школу. Служил в конном полку Уральского казачьего войска. В январе 1903 года, «по прослушании предварительных перед переводом в Корпус жандармов курсов», был назначен в состав формировавшегося Киевского охранного отделения.

В характеристике Департамента полиции указывалось, что поручик Еремин обладает «особой энергией и способностью к розыску». Его участие в разработке методических рекомендаций и затем ликвидации в 1904 году «Киевского Комитета Российской Социал-демократической Рабочей Партии» и «Центрального Комитета Юго-Западной Группы учащихся» были отмечены руководством, в связи с чем Департамент полиции внес ходатайство в Штаб Отдельного корпуса жандармов о награждении поручика Еремина «следующим чином» досрочно. При организации в г. Николаеве Охранного отделения, штабс-ротмистр Еремин был назначен его начальником. Характеристикой деятельности Еремина могут служить слова градоначальника г. Николаева, который 28 января 1905 года писал министру внутренних дел Российской империи: «…Судя по приведенным примерам успешного предотвращения крайне опасных народных волнений, а также и по другим, бывшим в последнее время случаям такого же характера, я считаю своим нравственным служебным долгом засвидетельствовать, что только лишь благодаря назначению в Николаев для заведования делами политического розыска штабс-ротмистра Еремина А. М., в высшей степени энергичного и способного офицера, борьба с враждебными антиправительственными элементами в Николаеве, сделалась вполне успешной и во всех случаях попытки к нарушению государственного порядка и общественного спокойствия… прекращаются всегда в самом зародыше».

Спустя полтора года, в связи с тяжелым ранением начальника Киевского охранного отделения Спиридовича А.И., Еремин назначается на должность начальника этого отделения. Сослуживцы отмечали прирожденный талант Еремина к розыскной деятельности, «справедливую суровость» к своим подчиненным, необыкновенную личную храбрость. Бывший Киевский, Подольский и Волынский генерал-губернатор, впоследствии военный министр Сухомлинов В.А., в письме на имя командира Отдельного корпуса жандармов 3 мая 1906 года писал: «…ротмистр Еремин, своею выдающеюся энергиею, беззаветною преданностью порученному ему делу, самоотверженно подающий всегда личный пример в самых опасных случаях, вынуждает меня, по долгу службы обратить внимание на этого достойного офицера и ходатайствовать об исключительном награждении его — производством в следующий чин…» Это ходатайство было поддержано Департаментом, и Еремину 17 сентября 1906 года был присвоен чин подполковника. В этом чине в 1906 году он был приглашен в Департамент полиции в качестве руководителя одного из отделений Особого отдела. 12 января 1908 года был откомандирован на Кавказ, с назначением на должность начальника Тифлисского губернского жандармского управления, а 8 февраля 1908 года произведен в чин полковника. С 21 января 1910 года, в течение двух с половиной лет, Еремин возглавлял Особый отдел Департамента полиции Российской империи. Он пользовался авторитетом, «имел большой вес» в верхах, как свидетельствовал на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства в 1917 году бывший вице-директор Департамента Виссарионов С.Е. По его словам, «Еремин лично имел доклады директору и товарищу министра внутренних дел». 11 июня 1913 года он получил назначение на должность начальника жандармского управления Великого княжества Финляндского, а 6 декабря 1915 года произведен в чин генерал-майора.

После Октябрьской революции генерал-майор Еремин А.М. находился в Уральске. Занимал должность помощника начальника штаба Уральского казачьего войска, курировал вопросы разведки, контрразведки, пропаганды и связи. С марта 1919 года он сопредседатель комиссии по расследованию обстоятельств эвакуации из Уральска и виновности должностных лиц. Возглавлял Управление генерал-квартирмейстера Уральской армии. Принимал участие в отходе остатков армии из Гурьева в форт Александровский, а затем в походе из форта Александровского в Персию. Умер в июне 1920 года от истощения, после заболевания персидской малярией. Похоронен в г. Шахруд (Персия){85}.

Александр Михайлович Орлов (в отделе кадров НКВД значился как Лев Лазаревич Никольский, настоящее имя — Лев (Лейба) Лазаревич Фельдбин) (1895—1973 гг.) — советский разведчик, майор госбезопасности (1935 г.). В 1916 году был призван в армию, службу проходил в тылу.

С началом Гражданской войны — в Особом отделе 12-й армии. Участвовал в раскрытии контрреволюционных организаций в Киеве, командовал отрядом особого назначения. В мае 1920 года вступил в РКП (б). В 1920—1921 гг. — сотрудник Архангельской ЧК. Работал в Экономическом управлении ГПУ, руководителем которого являлся его двоюродный брат Зиновий Борухович Кацнельсон, и в Закавказском ОГПУ. В 1926 году перешел на работу в ИНО ОГПУ. Выезжал в командировки во Францию, Германию, США, Италию, Великобританию, Эстонию, Швецию. В сентябре 1936 года был направлен в Мадрид в качестве резидента НКВД и главного советника по внутренней безопасности и контрразведке при республиканском правительстве. Организовал вывоз в СССР испанского золотого запаса. С декабря 1936 года принимал непосредственное участие в организации контрразведывательной службы республиканцев — СИМ. Руководимый им аппарат провел значительную работу по разоблачению франкистской агентуры и подготовке партизанских и диверсионных групп для действий в тылу противника. В шести созданных при его участии диверсионных школах прошли обучение не менее 1000 человек. Руководил операцией по подавлению вооруженного выступления сторонников ПОУМ в Каталонии. В июне 1937 года организовал похищение из тюрьмы и последующее тайное убийство лидера ПОУМ Андреса Нина. Награжден орденами Ленина и Красного Знамени.

В середине 1938 года Орлов получил приказ прибыть на советское судно в Антверпене для встречи с представителем Центра. Опасаясь ареста, захватив 68 тыс. долларов из оперативных средств НКВД, вместе с женой и дочерью бежал через Францию и Канаду в США. Перед побегом отправил письма Ежову и Сталину, в которых предупредил, что выдаст советских агентов во многих странах, если его родственников, оставшихся в СССР, будут преследовать. В США жил под именем Игоря Константиновича Берга. В 1952 году Орлов опубликовал в журнале «Лайф» серию статей, составивших впоследствии книгу «Тайная история сталинских преступлений» (Orlov A. The Secret History of Stalin's Crimes. — New York, 1953). Эта книга была переведена на многие языки, в том числе на русский (1983 г.). Сведения из этой книги широко использовались российскими историками и писателями еще до ее выхода в СССР{86}.

После публикации письма жандармского управления или письма «Еремина» в журнале «Лайф» его фотокопия в 1956 году была опубликована сразу в нескольких источниках, в том числе и в вышедшей вскоре книге И. Дон-Левина «Stalin's Great Secret». Вскоре после выхода журнала «Лайф» издававшаяся в НьюЙорке газета «Новое русское слово» опубликовала базирующуюся на материалах «Лайф» статью Марка Вейнбаума «Был ли Сталин агентом-провокатором?», сделав достоянием всей русской эмиграции выдвинутые против Сталина обвинения и дав повод для публикации целой серии статей, откликов и свидетельств русских эмигрантов «за» и «против» концепции о провокаторстве Сталина. Письмо неоднократно публиковалось в США и ФРГ. Его владелец — ученый-советолог И. Дон-Левин, автор биографии Сталина, вышедшей в 1931 году. При публикации документа в 1956 году в журнале «Лайф» он сообщал, что «письмо» получил в 1947 году от трех лиц «безупречной репутации»: Вадима Макарова — сына известного русского адмирала, Бориса Бахметьева — бывшего русского посла в США при правительстве Керенского и Бориса Сергеевского — пионера русской авиации. Они в свою очередь получили этот документ от М.П. Головачева — русского эмигранта, проживавшего в то время в Китае. Последний получил его от полковника Руссиянова — офицера, охранявшего до побега в Китай «сибирские документы охранки». «Сообщение о путешествии письма показалось мне убедительным», — добавляет Левин. Приведем текст письма.

М.В.Д.

«Заведывающий особым отделом Департамента полиции

12 июля 1913 года. 2898

Совершенно секретно. Лично.

Начальнику Енисейского Охранного отделения А.Ф. Железнякову.

[Штамп: «Енисейское Охранное отделение»]

[Входящий штамп Енисейского Охранного отделения:]

Вх. No 65 23 июля 1913 года».

Милостивый Государь Алексей Федорович!

Административно-высланный в Туруханский край Иосиф Виссарионович Джугашвили-Сталин, будучи арестован в 1906 году, дал начальнику Тифлисского г[убернского] ж[андармского] управления ценные агентурные сведения. В 1908 году н[ачальни]к Бакинского Охранного отделения получает от Сталина ряд сведений, а затем, по прибытии Сталина в Петербург, Сталин становится агентом Петербургского Охранного отделения. Работа Сталина отличалась точностью, но была отрывочная.

После избрания Сталина в Центральный комитет партии в г. Праге Сталин, по возвращении в Петербург, стал в явную оппозицию правительству и совершенно прекратил связь с Охраной. Сообщаю, Милостивый Государь, об изложенном на предмет личных соображений при ведении Вами розыскной работы. Примите уверения в совершенном к Вам почтении.

Подпись: Еремин».

Когда Н.С. Хрущев узнал о публикации письма Еремина в журнале «Лайф», он поручил председателю КГБ Серову дать заключение по этому письму. Заключение, выполненное на фирменном бланке КГБ, приводится ниже:

4 июня 1956 г. № 1406 С. гор. Мсквва. Особая папка. Сов. секретно.

Подписи ознакомившихся с документом Булганина, Ворошилова, Кагановича, Маленкова, Молотова и других.

«Секретарю ЦК КПСС товарищу Хрущеву Н.С.

По сообщениям ТАСС от 20 апреля и 20 мая с. г. в американском журнале “Лайф” был помещен фотоснимок находящегося в распоряжении редакции подлинника документа “Особого отдела департамента полиции” царской России о И.В. Сталине о том, что он является агентом жандармского управления. При этом в журнале “Лайф” изложено содержание письма от 12 июля 1913 года № 2988 за подписью заведующего Особым отделом департамента полиции ЕРЕМИНА в адрес начальника Енисейского охранного отделения А.Ф. ЖЕЛЕЗНЯКОВА.

Комитетом госбезопасности проведена проверка этого сообщения и установлено следующее:

ЕРЕМИН с 1910 года по июнь 1913 года действительно служил заведующим Особого отдела департамента полиции, а затем был переведен на службу в Финляндию. Таким образом, дата в приведенном документе из журнала “Лайф” не совпадает на месяц. Проверен также журнал исходящей корреспонденции Особого отдела департамента полиции за 12 июня 1913 года, по которому документ за № 2988 не отправлялся. Все номера исходящей корреспонденции за июнь месяц 1913 года не четырехзначные, а пяти и шестизначные.

Документ за подписью ЕРЕМИНА адресован начальнику Енисейского охранного отделения Алексею Федоровичу ЖЕЛЕЗНЯКОВУ. Проверкой архива в Красноярске установлено, что в списке общего состава чиновников отдельного корпуса жандармов за 1913 год действительно значится ротмистр ЖЕЛЕЗНЯКОВ, но не Алексей, а Владимир Федорович. Причем его должность была не начальник Енисейского охранного отделения, а прикомандированный к Енисейскому жандармскому управлению без штатной должности. Других документов по этому вопросу не обнаружено.

При проверке архивных документов Красноярского управления попутно найдены следующие документы: Заявление И.В. Сталина губернатору с просьбой разрешить остаться до окончания срока ссылки (до 9 июня 1917 г.) в гор. Ачинске. Просьба Сталина к приставу Туруханского края о выдаче пособия. Письмо Сталина члену Государственной Думы Р.В. Малиновскому. Рапорт Туруханского пристава от 20 декабря 1916 года о том, что Иосиф Джугашвили отправлен в распоряжение Красноярского уездного воинского начальника, как подлежащий призыву на военную службу, и другие документы, копии которых прилагаются.

Как установлено нашими сотрудниками из беседы с работниками Красноярского архивного отдела, за последние 15 лет туда часто приезжали работники из Москвы и забирали ряд документов, касающихся И.В. Сталина, содержание которых они не знают. Кроме того, по рассказу гр-ки ПЕРЕЛЫГИНОЙ было установлено, что И.В. Сталин, находясь в Курейке, совратил ее в возрасте 14 лет и стал сожительствовать. В связи с этим И.В. Сталин вызывался к жандарму ЛАЛЕТИНУ для привлечения к уголовной ответственности за сожительство с несовершеннолетней. И.В. Сталин дал слово жандарму ЛАЛЕТИНУ жениться на ПЕРЕЛЫГИНОЙ, когда она станет совершеннолетней.

Как рассказала в мае месяце с. г. ПЕРЕЛЫГИНА, у нее, примерно, в 1913 году родился ребенок, который умер. В 1914 году родился второй ребенок, который был назван по имени Александр. По окончании ссылки Сталин уехал, и она была вынуждена выйти замуж за местного крестьянина ДАВЫДОВА, который и усыновил родившегося мальчика Александра. За все время жизни Сталин ей никогда не оказывал никакой помощи. В настоящее время сын Александр служит в Советской Армии и является майором. ПРИЛОЖЕНИЕ: Копии документов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР.

Подпись (И. СЕРОВ)».

В заключении КГБ сказано, что Еремин работал в Департаменте полиции «по июнь 1913 г». до перевода в Финляндию, и сделан вывод, что 12 июня 1913 г. он не мог отправить письмо из Департамента полиции. Из заключения не ясно, почему Еремин не мог отправить этого письма. Ведь он работал «по июнь», а не по «1 июня». Неясно также, почему КГБ искал в архиве Департамента полиции письмо за № 2988, в то время как на письме Еремина стоит более ранний № 2898. КГБ указывает на то, что енисейского Железнякова звали не Алексей Федорович, а Владимир Федорович. Учитывая, как высоко находился Еремин и как далеко «прикомандированный» Железняков, Еремин мог и забыть, как того зовут. Письмо Еремина носит прощальный характер, так пишут, закругляя свои дела перед новым назначением. Утверждение, что при отправке писем в Департаменте полиции использовались пяти- и шестизначные номера, не доказательно, так как письмо Еремина носит не деловой, а скорее информационный характер.

На грустные размышления наводит и циркуляр Департамента полиции от 24 мая 1910 года, направленный начальникам охранных отделений империи, который объясняет подход жандармов к сохранению ценных осведомителей: «Милостивый государь! Практика указала, что сотрудники, давшие неоднократно удачные ликвидации и оставшиеся не привлеченными к следствию или дознанию, безусловно рискуют при следующей ликвидации, если вновь останутся безнаказанными, “провалиться” и стать, с одной стороны, совершенно бесполезными для розыска, обременяя лишь бюджет Департамента полиции и розыскных учреждений, с другой же стороны, вынуждаются вести постоянную скитальческую жизнь по нелегальным документам и под вечным страхом быть убитыми своими товарищами. В подобных случаях более целесообразно не ставить сотрудников в такое положение и, с их согласия, дать им, в конце концов возможность если то является необходимым, нести вместе со своими товарищами судебную ответственность, имея в виду то, что, подвергшись наказанию в виде заключения в крепость или в ссылке, они не только гарантируют себя от провала, но и усилят доверие партийных деятелей и затем смогут оказать крупные услуги делу розыска, как местным учреждениям, так и заграничной агентуре, при условии, конечно, материального обеспечения их во время отбытия наказания. Сообщая о таковых соображениях, по поручению г. Товарища Министра Внутренних Дел, командира Отдельного корпуса жандармов, имею честь уведомить Вас, милостивый государь, что Его Превосходительством будет обращено особое внимание как на провалы агентуры, так и на ее сбережение, и в особенности на предоставление серьезных секретных сотрудников для заграничной агентуры, которая может пополняться только из России и притом лицами, совершенно не скомпрометированными с партийной точки зрения. Примите, милостивый государь, уверения в совершенном моем почтении».

Владелец письма Левин приводит доказательства его подлинности, исследуя штампы, бумагу, шрифт машинки и возможность пользования такой бумагой и машинкой в России, а также подпись Еремина. В 1950 году при встрече с Левином генерал-майор российского корпуса жандармов Александр Иванович Спиридович признал предъявленное ему письмо подлинным, однако современные историки считают этот документ подложным{87}. Директор ЦГАОР СССР Б.И. Каптелов и заведующая отделом документов ГАФ СССР 3. И. Перегудова после проведенной экспертизы также высказывают сомнения в подлинности этого документа{88}.

23 апреля 1956 года в том же журнале «Лайф» Александр Орлов опубликовал пространное письмо, в котором также изложил версию о провокаторстве Сталина{89}.

Намеки на то, что Орлов посвящен в «самую страшную тайну Сталина», содержались и в его книге, вышедшей тремя годами раньше. Тогда все считали, что этой тайной было «сумасшествие» Сталина, которым многие были склонны объяснять бессмысленные, как казалось, партийные чистки и казни. Теории о том, что Сталин был сумасшедший, придерживались в те годы даже такие видные публицисты и историки, как Н.В. Валентинов-Вольский и Б.К. Суварин[15]. Из опубликованного Орловым письма следует, что в феврале 1936 года в парижской больнице, где автор письма лечился после аварии, его навестил прибывший во Францию видный деятель ВЧК-ОГПУ-НКВД Зиновий Кацнельсон, который был его двоюродным братом, другом детства и сослуживцем в органах безопасности[16].

По словам Орлова, к 1937 году Зиновий Кацнельсон был заместителем главы НКВД Украины и имел близких друзей среди могущественнейших лиц страны. Одним из них был Станислав Косиор, член Политбюро. В приватной беседе Кацнельсон рассказал Орлову, что когда Сталин вместе с шефом НКВД Генрихом Ягодой разрабатывал режиссуру первого из московских процессов, он предложил, чтобы некоторые из намеченных жертв были обвинены в сотрудничестве с царской тайной полицией. Ягода счел рискованным изготовлять поддельные документы, подтверждающие работу обвиняемых на охранку. На открытом процессе обман легко мог обнаружиться. Он решил найти бывшего офицера охранки, уцелевшего во время революции, и заставить его засвидетельствовать, что некоторые из отобранных Сталиным обвиняемых были царскими агентами. Признания, подтверждающие эти свидетельства, планировалось получить и от обвиняемых во время следствия. «Доказательства» того, что вожди революции были агентами царской охранки, должны были произвести сильное впечатление на граждан СССР. Однако многие царские Жандармы были арестованы и расстреляны в первые годы революции, некоторые бежали за границу, а остальные обзавелись фальшивыми документами и старались не привлекать к себе внимание властей. Розыск нужного жандарма начали с архивов царской полиции. Архивные документы должны были вывести на родственников сотрудников охранки, а возможно, и на них самих.

Значительная часть полицейских архивов сохранилась в Ленинграде, где их изучение, по словам Кацнельсона, было поручено сотруднику НКВД по фамилии Штейн, который был помощником начальника отдела, готовившего московские процессы[17].

Во время поисков Штейн наткнулся на папку, в которой Виссарионов, заместитель директора Департамента полиции, хранил документы, видимо, предназначенные только для него. Листая их, Штейн увидел анкету с прикрепленной к ней фотографией Сталина — тогда еще молодого человека. Он подумал, что ему удалось обнаружить некие реликвии, касающиеся деятельности великого вождя в большевистском подполье, и обрадовался находке. Однако когда он приступил к чтению материалов, содержащихся в папке, его охватил ужас. Обширные рукописные докладные записки и письма были адресованы Виссарионову, почерк же принадлежал диктатору и был хорошо знаком Штейну. Из содержимого папки следовало, что Сталин был агентом-провокатором, который успешно работал на царскую тайную полицию. Несколько мучительных дней Штейн прятал папку Виссарионова в своем кабинете. Наконец, решение было принято. Он забрал папку и полетел в Киев, чтобы показать ее своему бывшему начальнику по НКВД, который был к тому же его лучшим другом. Это был В. Балицкий, влиятельный член ЦК Коммунистической партии Советского Союза, глава НКВД Украины. «Мой двоюродный брат Кацнельсон был близким другом Балицкого с первых дней революции, а теперь и его заместителем, пишет Орлов. Когда Балицкий изучил обжигающую руки папку, то был потрясен не менее Штейна. Он позвал к себе Зиновия. Они детальнейшим образом исследовали каждый документ в подшивке. Хотя и простым глазом было видно, что документы подлинные, они провели необходимую экспертизу и анализы, чтобы установить возраст бумаги и, конечно же, идентичность почерка. Не оставалось и тени сомнения: Иосиф Сталин долгое время был агентом царской тайной полиции и действовал в этом качестве до середины 1913 года». Папка содержала не только агентурные донесения Сталина. Оказалось, что Сталин отчаянно пытался сделать карьеру в царской тайной полиции. Вскоре после Краковской конференции Сталин решил устранить Малиновского со своего пути на секретной работе в охранке. Для достижения этой цели он стал действовать через головы своих непосредственных начальников в полиции. Написал письмо товарищу министра внутренних дел Золотареву, руководившему работой Департамента полиции, частью которого была охранка. Сталин вежливо напоминал товарищу министра, что он имел честь быть представленным ему в приватной комнате некоего ресторана. То же письмо содержало нападки на Малиновского. Пристально наблюдая за Малиновским на Краковской конференции, писал Сталин, он пришел к убеждению, что тот в глубине души был на стороне Ленина и работал усерднее для большевиков, чем для полиции. Но сталинская попытка свалить Малиновского не удалась. На полях письма была начертана резолюция товарища министра внутренних дел, которая гласила примерно следующее: «Этот агент ради пользы дела должен быть сослан в Сибирь. Он напрашивается на это». По-видимому, Золотарев передал сталинское сообщение Виссарионову и выразил свое неудовольствие, что агент обратился к нему, минуя непосредственное начальство.

Несколько недель спустя Сталин был арестован вместе с другими большевиками в Санкт-Петербурге. «Таково было поразительное содержание документов, открытых Штейном, доставленных Балицкому и моему двоюродному брату Зиновию, которые признали их аутентичными». «Зиновий рассказал мне далее, что он и Балицкий тотчас сообщили об этих фактах двум своим друзьям, которые также считались самыми влиятельными на Украине. Это были генерал Якир, командующий украинскими вооруженными силами, и Станислав Косиор, член Политбюро, секретарь Коммунистической партии Советского Союза, в действительности диктатор на Украине. Круг посвященных в ужасную тайну расширялся. Генерал Якир полетел в Москву и обсуждал дело со своим другом Тухачевским, человеком из высшего комсостава Красной Армии, чья личная неприязнь к Сталину была известна. Тухачевский доверился заместителю наркома обороны Гамарнику, которого уважали за моральную чистоту. Уведомлен был о происшедшем и Корк. Эти лица были названы мне Зиновием. Других военачальников, видимо, уведомили позже. Из этого вырос заговор, возглавленный Тухачевским, с целью положить конец правлению Сталина. Кошмар кровавых чисток, которые тогда происходили, создавал атмосферу бедствия, морального отвращения и душевных мук, что и требовалось для заговора. Внезапное осознание того, что тиран и убийца, ответственный за нагнетание ужасов, был даже не подлинным революционером, а самозванцем, креатурой ненавистной Охранки, побудило заговорщиков к проведению своей акции. Они решились поставить на карту свою жизнь ради спасения страны и избавления ее от вознесенного на трон агента-провокатора».

«В феврале 1937 года генералы Красной Армии находились в состоянии “сбора сил”, как назвал это Зиновий. Они еще не достигли согласия в отношении твердого плана переворота. Впрочем, Тухачевский склонялся к следующей схеме действий. Под каким-либо благовидным предлогом он убедил бы наркома обороны Ворошилова просить Сталина собрать совещание по военным проблемам, касающимся Украины, Московского военного округа и некоторых других регионов, командующие которых были посвящены в планы заговора. Тухачевский и другие заговорщики должны были явиться со своими доверенными помощниками. В определенный час или по сигналу два отборных полка Красной Армии перекрывают главные улицы, ведущие к Кремлю, чтобы заблокировать продвижение войск НКВД. В тот же самый момент заговорщики объявляют Сталину, что он арестован. Тухачевский был убежден, что переворот мог быть проведен в Кремле без беспорядков». «Существовало два мнения, как объяснил мне Зиновий, что делать после этого со Сталиным — Тухачевский и другие генералы полагали, что Сталина надо просто застрелить, после чего созвать пленарное заседание ЦК, которому будет предъявлена полицейская папка. Косиор, Балицкий, Зиновий и другие думали арестовать Сталина и доставить его на пленум ЦК, где ему предъявили бы обвинение в его полицейском прошлом».

«Перед тем как покинуть меня, Зиновий сказал с тревогой: “В случае провала, если нас с Еленой пристрелят, я хотел бы, чтобы ты и Мария позаботились о моей маленькой дочке”. Елена была его женой, Мария — моей. Его дочери было тогда три года, и он был к ней страстно привязан. На какой-то момент у него появились слезы. Я понял, что ради спасения дочери он был готов проделать путь от Украины до Испании, если бы это потребовалось, чтобы подготовить меня к доброму или плохому исходу. Но как может все кончиться провалом? — приободрил я Зиновия — Тухачевский уважаемый руководитель армии, в его руках Московский гарнизон. Он и его генералы имеют пропуска в Кремль. Тухачевский регулярно докладывает Сталину, он вне подозрений. Он устроит конференцию, поднимет по тревоге оба полка — и баста». «11 июня 1937 года я ехал в своем автомобиле от франко-испанской границы к Барселоне. Погода была чудесной. Я смотрел на волнистые холмы и слушал нежную музыку французской радиостанции. Внезапно музыка оборвалась, и последовало сообщение: “Радио Тулуза! Специальный выпуск! Советский маршал Тухачевский и ряд других генералов Красной Армии арестованы по обвинению в измене. Они предстанут перед военным судом”. Уже на следующее утро официальное советское сообщение поведало пораженному миру, что военный суд состоялся и восемь высших чинов — Тухачевский, Якир, Корк, Уборевич, Путна, Эйдеман, Фельдман и Примаков — казнены. Позже стало известно, что Штейн, сотрудник НКВД, нашедший сталинское досье в Охранке, застрелился. Косиор был казнен, несмотря на свой высокий пост в Политбюро. Гамарник покончил жизнь самоубийством еще до ликвидации генералов. Балицкий был расстрелян. Где-то в середине июля 1937 года до меня дошли сведения, что мой двоюродный брат Зиновий Кацнельсон расстрелян. И поныне я ничего не знаю о судьбе его жены и маленькой дочери. После коллективной казни узкого круга заговорщиков, которые знали о службе Сталина в Охранке, последовали массовые аресты и казни других, кто мог знать что-то о папке или кто был близок к казненным. Каждый военный, который прямо или косвенно был обязан своим постом одному из уничтоженных генералов, становился кандидатом на тот свет. Сотни, а вскоре и тысячи командиров уволокли со службы и из своих домов в подвалы смерти. Стараясь скрыть истинные причины чистки, Сталин заклеймил генералов как предполагаемых шпионов нацистской Германии. Обвинение было явно смехотворным хотя бы потому, что трое из восьми убитых генералов — Якир, Эйдеман и Фельдман — были евреями»{90}.

Орлов от своего родственника знал о существовании нескольких копий, снятых с документов, и считал, что некоторые жертвы сталинской чистки наверняка не выдержали пыток и сказали, где находятся компрометирующие документы. Однако, по его мнению, какие-то экземпляры уцелели и были представлены наследникам Сталина в Кремле. Этим, по мнению Орлова, и объясняется внезапно начавшаяся кампания по развенчанию Сталина. Орлов предполагает, что документ был передан Хрущеву лично маршалом Жуковым накануне XX съезда Компартии. «Я знал генерала Жукова, пишет Орлов в письме, когда он приехал в Испанию для изучения хода испанской гражданской войны. Я беседовал с ним неоднократно и пришел к убеждению, что Жуков не был подручным Сталина. Нет сомнения, что Жуков был честным человеком, которому лучше всего было доверить документы относительно Сталина». Изобличающие Сталина документы якобы были переданы Хрущеву. Но тот, говорят, запретил предавать их гласности. «Это невозможно. Выходит, что нашей страной 30 лет руководил агент царской охранки».

Однако и приведенные в письме перебежчика Орлова данные не получили однозначной интерпретации. Таким образом, вся совокупность документов, которая на сегодняшний день находится в распоряжении историков, поддерживающих версию о сотрудничестве Сталина с охранкой, не позволяет сделать такого вывода.

РАЗОБЛАЧЕНИЕ ОСВЕДОМИТЕЛЕЙ

Вопрос о разоблачении полицейских осведомителей всегда волновал революционные организации, которые создавали свою систему конспирации, затруднявшую работу политической полиции. В революционных партиях создавались партийные комиссии и суды, которые рассматривали поступающую информацию о провокаторах и результаты расследования публиковали на страницах партийной печати. Выпускались также отдельные листовки с портретами и биографией предателей, наиболее одиозные провокаторы в рядах революционных партий после разоблачения уничтожались. Партийные организации и сами пытались засылать своих людей в органы политического сыска. Наиболее успешной была операция по внедрению на службу в III Отделение народовольца Николая Васильевича Клеточникова (1846 — 13 июля 1883 гг.). Сын титулярного советника, архитектора Пензенской казенной палаты Николай Клеточников в 1864 году окончил Пензенскую гимназию и поступил на физико-математический факультет Петербургского университета со второго курса, с которого ушел по состоянию здоровья. В декабре 1878 года он познакомился с редактором «Земли и воли» Николаем Александровичем Морозовым и видным революционером Александром Дмитриевичем Михайловым и предложил свои услуги «для любого террористического акта против правительства и царского рода».

После более близкого знакомства Михайлов предложил Клеточникову устроиться в Третье отделение с целью информирования революционеров о деятельности охранки, так как он имел безупречное прошлое и опыт работы чиновником. 8 марта 1879 года Клеточников был назначен в агентурную часть Третьего отделения чиновником для письма, где проявил себя с лучшей стороны.

После того как Третье отделение было упразднено, а его функции переданы Департаменту полиции, в декабре 1880 года он был назначен младшим помощником делопроизводителя всего Департамента полиции. Позднее в обвинительном акте было отмечено, что Клеточников «был посвящен во все политические розыски, производившиеся не только в С.-Петербурге, но и вообще по всей империи». Ему доверялись сбор, пересылка и хранение секретной информации; он «имел при себе ключи от шкафов с перлюстрацией, от сундучка с бумагами особой секретности и от шкафа с запрещенными книгами».

Революционный центр своевременно узнавал от него о предстоящих арестах революционеров и о предательских показаниях арестованных. Николай Васильевич называл революционному центру имена тех, кто разыскивался полицией, кому грозил обыск, кто включен в списки подозрительных и за кем следят. Благодаря полученной информации «Народная воля» сумела, насколько это было возможно, обезвредить последствия откровенных показаний арестованных террористов — народовольцев А.Ф. Михайлова и Г.Д. Гольденберга[18],[19].

20 апреля 1880 года царь Александр II по представлению М.Т. Лорис-Мешкова пожаловал Клеточникову орден Святого Станислава 3-й степени. Полковник В.А. Гусев, генерал Г.Г. Кириллов и директор Департамента полиции В.К. Плеве после ареста Клеточникова вынуждены были признать, как это отмечено и в обвинительном акте по его делу, что он «в продолжение всей своей службы отличался особенным усердием и пользовался полным доверием начальства»{91}. Клеточников вел особо секретные расчетные книги по выдаче «заработной платы» и наградных агентам сыска. В книгах указывались полностью фамилия, имя и отчество агента, его сыскной стаж и конкретные услуги, которые надлежало просто оплатить или поощрить наградой. Имея дело с таким материалом, Клеточников регулярно называл товарищам имена агентов, их маскировочные клички, приметы и адреса, сообщал, какие задания получает тот или иной агент и что он докладывает начальству. Эти сведения, которые сами по себе имели чрезвычайное, порой спасительное значение для революционной организации, Николай Васильевич дополнял колоритными портретами каждого из агентов, описывал их внешность, характер, привычки. За время работы в полиции Клеточникову удалось получить компрометирующие материалы на 385 человек, из которых 115 являлись постоянными секретными сотрудниками. Революционеры, узнав о секретных сотрудниках в своих рядах, принимали предупредительные меры. Сведения о некоторых агентах, из числа наиболее опасных, они предавали огласке. Так, в первом номере газеты «Народная воля» от 1 октября 1879 года на первой странице было опубликовано следующее объявление: «От Исполнительного комитета. Исполнительный комитет извещает, что Петр Иванович Рачковский (бывший судебный следователь в Пинеге и в настоящее время прикомандированный к министерству юстиции, сотрудник газет «Новости» и «Русский еврей») состоит на жалованье в III Отделении. Его приметы: рост высокий, телосложение довольно плотное, волосы и глаза черные, кожа на лице белая с румянцем, черты крупные, нос довольно толстый и длинный; на вид лет 28—29. Усы густые, черные. Бороду и баки в настоящее время бреет. Исполнительный комитет просит остерегаться шпиона». Подобным же образом были «прорекламированы» агенты Третьего отделения К.И. Веланов, В.М. Воронович, В.А. Швецов и несколько других. Чтобы не навлечь подозрение властей на Клеточникова, революционеры старались не злоупотреблять такими публикациями. Они использовали другой подход: засветившегося агента брали на учет, его остерегались, но за ним устанавливали слежку и, таким образом, иногда выявляли новых осведомителей.

Если осведомитель становился слишком опасным, то революционеры из «Земли и воли» и «Народной воли» его уничтожали. Так был уничтожен агент Третьего отделения Николай Рейн-штейн, петербургский слесарь, член «Северного союза русских рабочих». Рейнштейн выдал организатора «Северного союза» Виктора Обнорского и много других революционеров, провалил московский филиал «Северного союза» и напал на след типографии «Земли и воли», за обнаружение которой правительство назначило приз в 10 тысяч рублей. Выданный революционерам Клеточниковым он был убит по заданию центра «Земли и воли» 26 февраля 1879 года в номере московской гостиницы. Его убийцы Попов, Н.В. Шмеман и другие на трупе оставили записку следующего содержания: «Николай Васильев Рейнштейн, изменник, шпион, осужден и казнен русскими социалистами-революционерами; смерть иудам-предателям!»{92}

Судьбу Рейнштейна разделил и другой предатель — наборщик типографии «Черного передела» Александр Жарков. Он был арестован полицией с полным чемоданом номеров газеты «Народная воля», смалодушничал, вызвался служить Третьему отделению и для начала указал адрес чернопередельческой типографии. Его выпустили из-под ареста, чтобы использовать в качестве провокатора. Однако чернопередельцы, увидев его на воле, заподозрили неладное, так как знали, что Жарков был задержан при перевозке запрещенных газет. Редактор «Черного передела» Осип Аптекман рассказал о своих подозрениях члену Исполнительного комитета «Народной воли» Марии Ошаниной, а та немедленно сообщила о случившемся Клеточникову, который в тот же день узнал о предательстве Жаркова и сообщил детали товарищам. Предательство Жаркова угрожало как «Черному переделу», так и «Народной воле», поскольку Жарков знал не только всех чернопередельцев, их конспиративную квартиру и типографию, но и некоторых народовольцев, с которыми он встречался в квартире Аптекмана. Решено было переменить все известные предателю адреса, а его самого уничтожить. Однако спасти типографию не удалось, по указанию Жаркова она была захвачена жандармами. Жарков спустя неделю был убит М.Ф. Грачевским и другими революционерами. Все, что Клеточников записывал или сообщал на встречах, землевольцы переписывали, а оригиналы уничтожали. Копии записей Клеточникова Морозов уносил в архив «Земли и воли», а затем и «Народной воли», который хранился в квартире писателя Владимира Рафаиловича Зотова, числившегося в Третьем отделении и Департаменте полиции в числе благонамеренных. После ареста Михайлова Клеточников потерял опытного наставника и вскоре попал «ловушку. Его судили на знаменитом процессе 20-ти. «Клеточников ведет себя прекрасно, решительно и достойно, — писал А.Д. Михайлов друзьям на волю в дни суда. — Он говорил спокойно, хотя председатель палачей набрасывался на него зверем. Выставленные им мотивы истинны и честны».

Приговор суда гласил: 10 человек — к смертной казни, 7 к вечной и 3 к двадцатилетней каторге. Клеточников был приговорен к смертной казни. После суда всех приговоренных к смерти заключили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. От смертной казни Клеточникова и его товарищей спасли многочисленные протесты зарубежной общественности. Так, например, Виктор Гюго обратился к правительствам и народам с «Призывом», который был опубликован в газетах Европы и распространялся в списках на французском и русском языках по России. «Цивилизация должна вмешаться! — требовал Гюго. — Сейчас перед нами беспредельная тьма, среди этого мрака десять человеческих существ, из них две женщины обреченные на смерть…» Царь был вынужден уступить: 17 марта 1882 года он заменил девяти смертникам из десяти повешение вечной каторгой. Расстрелян был только Суханов, как офицер, изменивший присяге.

26 марта по Высочайшему повелению Клеточникова и других осужденных перевели из Трубецкого бастиона в еще более зловещий Алексеевский равелин Петропавловской крепости. В таких условиях Клеточников, который еще на суде был, по словам очевидца, «в последнем градусе чахотки», каким-то чудом прожил больше года, хотя именно его тюремщики мучили со злобным пристрастием. Он крепился, но силы его таяли с каждым днем. Цинга губила и других узников. Все они исхудали так, что ребра показались наружу, ноги распухли, как бревна, гнили десны, вываливались зубы. Тогда Клеточников решил пожертвовать собой, чтобы ценой своей жизни добиться облегчения режима для товарищей. «Мы отговаривали его, — вспоминал Н.А. Морозов, — но он остался тверд». 3 июля 1883 года он начал голодовку. Смотритель равелина на седьмой день голодовки явился к нему в камеру с двумя жандармами и силой накормил Клеточникова грубой тюремной пищей, которая была противопоказана организму больного. После этого Клеточников не прожил и трех дней. Он умер 13 июля 1883 года в страшных муках от воспаления кишечного тракта{93}.

К началу Февральской революции в рядах всех партий оставались тысячи неразоблаченных агентов охранки. Возможно, не так уж случайно и то, что первое, что в марте 1917 года сделали революционеры, — они почему-то бросились уничтожать полицейские картотеки и списки полицейских осведомителей. Ворвавшаяся в помещение Московского охранного отделения толпа ломала шкафы, картотеки, выбрасывала на улицу документы и разжигала костры. Удивительно, что разгромлен был только агентурный отдел, где хранились материалы агентурных сводок и картотека, по которой можно было вычислить осведомителей. Но основная часть материалов все же уцелела.

Для разоблачения осведомителей и рассмотрения их дел Временным правительством была создана специальная комиссия. По мере рассмотрения сохранившихся дел краткие сведения обо всех секретных сотрудниках, установленных на основании архивных документов, публиковались комиссией. Всего с марта по октябрь 1917 года было опубликовано 40 списков, как в виде отдельных брошюр, так и в газете «Вестник Временного правительства».

После Октябрьской революции работа по выявлению секретной агентуры продолжалась и постоянно находилась под жестким контролем ВЧК-ГПУ-ОГПУ. В это время при просмотре архивных дел, кроме осведомителей, стали брать на учет жандармов, филеров, тюремных врачей и врачей, свидетельствовавших смерть узников после казней, священников и лиц, дававших на допросах откровенные показания. Брались на учет также свидетели выступавшие в судах, служащие военной контрразведки, почтовые чиновники, занимавшиеся перлюстрацией писем, лица, заподозренные в шпионаже, члены черносотенных организаций, то есть все категории лиц, которыми интересовались органы. По свидетельству 3. И. Перегудовой, активная работа по выявлению бывших сотрудников Охранного отделения велась вплоть до 1941 года{94}.

Большую работу по выявлению секретной агентуры в партийных рядах провел русский публицист и издатель, дворянин Уфимской губернии Бурцев Владимир Львович (1862—1942, Париж), заслуживший за свои разоблачения секретных сотрудников Департамента полиции прозвище «Шерлока Холмса русской революции».

Известны имена многих видных секретных сотрудников, разоблаченных им еще до революции. Среди них Азеф, Геккельман-Ландезен-Гартинг, Жученко-Гернгросс, Бряндинский, Житомирский и другие, действовавшие в среде социал-демократического движения{95}.

Еще в 1908 году В.Л. Бурцев опубликовал в парижском издании журнала «Былое» (№ 7—10) перечень шпионов из записок Клеточникова. Четверть века спустя в сборнике документов из архива «Земли и воли» и «Народной воли» были напечатаны знаменитые «Тетради Клеточникова», то есть записи его агентурных наблюдений с марта по июль 1879 года, а также замечания по материалам Третьего отделения за 1876—1877 годы.

После Февральской революции Бурцев участвовал в разборке уцелевших материалов Охранного отделения и стал издавать журнал «Былое», субсидируемый Временным правительством.

После июльских событий он выступил с резкой критикой большевиков. В статье «Или мы, или немцы и те, кто с ними» («Русская Воля» от 7 июля 1917 г.) Бурцев привел список 12 наиболее вредных, с его точки зрения, лиц. В этот список он включил В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого, Л.Б. Каменева, Г.Е. Зиновьева, А.М. Коллонтай, Ю.М. Стеклова, Д.Б. Рязанова, М.Ю. Козловского, А.В. Луначарского, С.Г. Рошаля, Х.Г. Раковского и М. Горького. Включение в этот список «великого пролетарского писателя» вызвало его резко отрицательный ответ в газете «Новая Жизнь». Бурцев ответил статьей «Не защищайте М. Горького!», в которой вновь обвинил писателя в покровительстве большевикам. Бурцев также связывал большевиков с немецкой агентурой, впервые опубликовав в газете «Общее дело» список 195 эмигрантов, вернувшихся в Россию через Германию. За публикацию секретных материалов о деле генерала Л.Г. Корнилова (так называемом «Корниловском мятеже») газета «Общее Дело» была запрещена Временным правительством.

Новая газета Бурцева «Наше общее дело» (25 октября 1917 года, № 1) оказалась единственным печатным органом, критиковавшим большевиков. В газете был опубликован призыв: «Граждане! Спасайте Россию!»

В ночь на 26 октября по приказу Троцкого Бурцев был арестован и заключен сначала в Кресты, а затем в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. 18 февраля 1918 года он был освобожден по распоряжению наркома юстиции левого эсера И.З. Штейнберга; эмигрировал сначала в Финляндию, затем во Францию, где возобновил в Париже издание газеты «Общее дело».

В 1920 году Бурцев дал показания следователю Н.А. Соколову по делу об убийстве царя и его семьи. Он, в частности, показал: «Совершенно определенно заявляю Вам, что самый переворот 25 октября 1917 года, свергнувший власть Временного правительства и установивший власть Советов, был совершен немцами через их агентов, на их деньги и по их указаниям. Собственная позиция немцев в этом вопросе совершенно ясна. Не боясь сами развития у себя “русского большевизма” благодаря их высокому общему культурному уровню, немцы прибегли в 1917 году к этому средству, как к способу развала России, выводя ее из рядов борющихся с ними врагов. Такова была в тот момент их ближайшая задача. Существовали, конечно, у них при этом и другие цели, но уже более отдаленные: прежде всего, захват территории России, богатой материальными и природными ресурсами, для возможности продолжения борьбы с Западом»[20].

В начале 30-х годов Бурцев был одним из организаторов и членом президиума Русского национального комитета антисоветской направленности, соредактором журнала «Борьба за Россию». В 30-е годы печатал антифашистские статьи и боролся с антисемитизмом. В последние годы жизни сильно нуждался и умер в больнице от заражения крови.

Из воспоминаний дочери А.И. Куприна периода германской оккупации Парижа: «…Бурцев …продолжал неутомимо ходить по опустевшему, запуганному городу, волновался, спорил и доказывал, что Россия победит…» Похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. Информацию о секретных сотрудниках Бурцев получал от бывших весьма осведомленных сотрудников царского сыска А.А. Лопухина, Л.П. Меньшикова, М.Е. Бакая и некоторых других.

Так разоблачение Азефа в 1908 году произошло, когда подозрения В.Л. Бурцева о его провокаторстве подтвердил бывший директор Департамента полиции Лопухин. Известный юрист, судебный и административный деятель Алексей Александрович Лопухин (1864—1928 гг.) принадлежал к древнему дворянскому роду, к тому же из которого была и первая жена Петра I Евдокия Лопухина. В 1902—1905 годах он был Директором Департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи. По его словам, он принял эту должность потому, что предполагались реформы полиции. Сам он желал искоренить провокаторство как метод работы полиции, и в этом с ним был согласен тогдашний министр внутренних дел Плеве, который также отвергал внедрение провокаторов в революционную среду, считая, что от них больше вреда, чем пользы.

Раскрывая Азефа, Лопухин знал, на что идет. Лидеры эсеров благодарили его за оказанную услугу, на что Лопухин сухо ответил: «Не стоит. Я руковожусь соображениями общечеловеческого свойства и потому мои действия не следует рассматривать как услугу партии социалистов-революционеров…»{96}

В январе 1909 года ЦК ПСР обнародовал свой отчет по делу Азефа, и как ни старались авторы отчета вывести из-под удара Лопухина, у правительства не было сомнений в том, кто был главным источником информации. Лопухин был арестован по обвинению в государственной измене (выдаче государственной тайны), посажен в «Кресты» и в апреле 1909 года предстал перед судом. За процессом следила вся страна. Интерес к нему подогревался тем, что буквально накануне, в феврале 1909 года, Государственная дума сделала запрос премьер-министру по поводу Азефа и использования осведомителей в рядах политических партий. В качестве свидетелей на процессе выступили высокопоставленные чиновники Министерства внутренних дел, стремившиеся доказать, что ни к каким громким терактам разоблаченный Азеф не был причастен. Процесс закончился отставкой ряда полицейских чиновников и осуждением Лопухина к 5 годам каторжных работ с лишением всех прав состояния[21]. Сенат заменил Лопухину каторгу ссылкой в Минусинск. В 1911 году он был частично помилован, в 1912 году ему было разрешено поселиться в Москве, где он занимался адвокатской практикой, а позже стал вице-директором Торгового сибирского банка. После Октябрьской революции Лопухин некоторое время оставался в России. Новая власть претензий к нему не имела, но в 1920 году он эмигрировал. Умер Лопухин 1 марта 1928 года в Париже от сердечного приступа.

Большой вклад в разоблачение осведомителей охранки внесли Л.П. Меньшиков и М.Е. Бакай. Известный деятель российского политического сыска и публицист Леонид Петрович Меньшиков (1869 —1932 гг.) в молодости был членом народовольческого кружка. В феврале 1887 года он был арестован, сделал признательные показания и согласился стать осведомителем охранки. В сентябре 1887 года он поступил на службу в Московское охранное отделение в качестве агента наружного наблюдения (филера), а затем «по болезни» был переведен письмоводителем канцелярии. Работая в полиции, Меньшиков под псевдонимом Иванов писал статьи, разоблачающие заграничную агентуру департамента полиции России. В 1907 году он вышел в отставку и поселился в Финляндии, куда вывез свой архив, а в 1909 году эмигрировал во Францию, установил связь с Бурцевым и продолжил работу по раскрытию «провокаторов». Руководителям запрещенных российских политических партий им была предоставлена информация о «провокаторской» и осведомительской деятельности 292 человек, из них 90 социал-демократов, 34 бундовца, 28 эсеров, 75 польских революционеров, 45 кавказцев и 20 финнов{97}.

Всего Меньшиковым было выявлено около 2000 «провокаторов» и агентов полиции в разных политических партиях. В частности, он разоблачил брата члена партии «Народная воля» Сергея Дегаева, Владимира Дегаева; члена армянской партии «Дашнакцутюн» брата влиятельного общественного деятеля, редактора газеты «НордДар» С.С. Спандарьяна; активного члена партии «Бунд» И.М. Каплинского; члена ЦК РСДРП, большевика Я.А. Житомирского; близких к социал-демократам А.Е. Серебрякову и О.Ф. Путяту-Руссиновскую; членов партии социалистов-революционеров Е.Ф. Азефа, Н.Ю. Татарова и З.Ф. Гернгросс-Жученко; вошедшего в доверие к социалистам издателя А.М. Еваленко. Разоблачение агентов полиции Меньщиков осуществлял как через личную передачу информации представителям партий, так и через журналистов — «охотников за провокаторами». Позднее он публиковал сведения о «провокаторах» сам в своих статьях и книгах.

После октября 1917 года Меньщиков начал сотрудничать с новой властью, участвовал в качестве эксперта в работе комиссии по разбору архивов бывшей заграничной агентуры Департамента полиции. Продал в Русский заграничный исторический архив (РЗИА) в Праге часть документов из своего архива, а другую часть документов и свою большую библиотеку революционной нелегальной литературы (1547 изданий и 1449 воззваний и листовок) продал в Институт Ленина в Москве за символическую сумму в 10 000 франков (130—150 долларов США).

Умер Меньщиков в парижском госпитале «Бруссэ», похоронен на кладбище Тие в предместье Парижа[22]. Участником революционного движения, а затем сотрудником Департамента полиции и публицистом был и Михаил Ефремович (Ефимович) Бакай (1886 — после 1932 г.)

По образованию фельдшер Бакай участвовал в революционном движении в Екатеринославской губернии (Украина). Завербован в осведомители полиции в 1900 году, когда проходил по делу социал-демократической газеты «Южный рабочий» и выдал эсеровскую типографию. Начал службу в охранке в 1902 году под руководством С.В. Зубатова, чиновником по особым поручениям при «отделении по охранению порядка и общественной безопасности» Варшавского охранного отделения, затем — помощником начальника Варшавского охранного отделения. В 1906 году он связался с В.Л. Бурцевым и стал выдавать «провокаторов» среди членов революционных организаций. Основной причиной, которая заставила его пойти на такой шаг, по его словам, стали провокационные методы работы охранного отделения[23].

В январе 1907 года Бакай вышел в отставку и стал писать для депутатов II Государственной думы записку-воспоминания о «провокаторах». Однако дописать не успел и 1 апреля 1907 года был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Как бывший чиновник полиции он был обвинен в выдаче государственной тайны, покушении на жизнь агентов Департамента полиции и в должностных преступлениях. По приговору суда он был выслан в Сибирь в Туруханский край (с. Обдорск) на 3 месяца. При пересадке в Тюмени бежал в Финляндию, а затем во Францию и начал публиковать свои разоблачения в журнале «Былое» у Владимира Бурцева. В «Былом» были напечатаны его статьи: «О черных кабинетах в России» (№ 7, 1908 г.); «Провокаторы и провокация» (№ 8,1908 г.); «Правительство и провокация» и «Азеф, Столыпин, провокация» (№ 9—10,1909 г.); «Еще о провокации и провокаторах» (№ 11-12, 1909 г.).

В нелегальной заграничной газете «Революционная Мысль» (№№ 1—3) Бакаев опубликовал список более чем из 135 имен «шпиков» и «провокаторов». Несколько разоблачающих статей было напечатано им и в иностранной прессе. Позднее окончил институт и работал в Конго. Далее его следы теряются{98}.

ГЛАВА 3. СТУКАЧЕСТВО В СОВЕТСКОЙ РОССИИ И СССР

Пишу во имя тех, кто живы,

Чтоб не стоять им в свой черед

Толпой послушно молчаливой

У темных лагерных ворот.

Е. Владимирова. Колыма

«Насилие не сводится лишь к физическим мучениям и уничтожению людей — еще страшнее то, что оно разрушает их внутреннюю цельность, вынуждает играть такие роли, в которых человек перестает узнавать сам себя, заставляет изменять не только своему долгу, но своей сущности».

Эммануэль Левинас. «Целостность и бесконечность».

XX век превратил миллионы и миллионы неплохих, в сущности, людей в предателей. Сначала объявив предательство доблестью, потом — государственной необходимостью, потом — возведя его в систему, потом — сделав эту систему настолько же естественной, насколько естественны человеческие потребности.

Юрий Щехочихин. Рабы ГБ. 22 век. Религия предательства. 

КАЖДЫЙ КОММУНИСТ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЧЕКИСТОМ

Уже перед революцией просматривалась готовность многих граждан донести на ближнего, уже тогда созревал тот кровавый эмбрион, который в страшном оскале явился и вырос после большевистского переворота. Большевики были лишь его крестными отцами. Зачатие же произошло в самой глубине обычаев и нравов народных. Еще в феврале 17-го, когда над Россией едва забрезжила заря свободы, народ стал активно доносить друг на друга. Один из лидеров Трудовой партии оставил поучительную зарисовку нравов. «Лето 1917-го: Нас донимали доносчики. Стоишь, бывало, в толпе, а кто-то тащит тебя в сторону и шепчет, что такой-то поп сказал контрреволюционную проповедь. Другой самовольно вручает список квартир, в которых имеются спекулятивные запасы. Третий многозначительно сует в руки бумагу о том, что… Иногда, возвратившись ночью домой, я набирал в своих карманах целую пачку таких доносов». А ведь никто никого к доносительству не принуждал. Но это была та Россия, какой она была до Ленина, до Сталина и Ежова, такой она и досталась большевикам.

После революции наступило «золотое время» для стукачей. Партия большевиков и ее карательные органы с распростертыми объятиями встречали доносчиков, рвение которых было просто поразительно. Рассказывая о первых неделях после прихода к власти, Троцкий пишет в своих воспоминаниях: «Осведомители являлись со всех сторон. Приходили рабочие, солдаты, офицеры, дворники, социалистические юнкера, прислуга, жены мелких чиновников. Многие приносили чистейший взор, некоторые давали серьезные и ценные указания»{99}.

Первоначально органы ВЧК намеревались обходиться без осведомителей, деятельность которых вызывала презрение у революционеров, знавших об их неблаговидной деятельности. Для получения информации о контрреволюционерах центральные органы и местные ЧК проводили «дни открытых дверей», когда граждане приходили с заявлениями. Доносили по злобе, из зависти, из классовой ненависти, а часто просто из страха не донести. Однако вскоре самых активных посетителей «дней открытых дверей» стали находить убитыми.

В марте 1918 года Ф.Э. Дзержинский выступил на коллегии ВЧК с докладом «О милитаризации комиссии». Речь шла о введении в ВЧК воинской дисциплины. Тогда же на коллегии было принято решение «о применении на практике агентурного метода осведомления». Большевики в полной мере воспользовались опытом царской охранки и стали использовать в работе органов ВЧК разработанные жандармами инструкции и наставления по работе с осведомителями. Это сыграло огромную роль во всей последующей деятельности советских органов государственной безопасности и позволило поднять их розыскную и контрразведывательную деятельность на более высокий уровень.

В первое время использование осведомителей вызывало негативное отношение некоторых большевиков, сталкивавшихся в своей революционной деятельности с вербовкой жандармами членов партии, однако эта практика, поддержанная вождями, укоренилась в Советской России.

Мотивируя тем, что страна живет во враждебном капиталистическом окружении, революционные вожди призывали к бдительности и доносительству во имя защиты завоеваний революции. Для пропаганды доносительства большевики использовали даже образ «революционера» Иуды Искариота. 30 июля 1918 года Ленин подписал постановление Совнаркома об установке в Советской России «памятников великим деятелям социализма, революции и проч.». В многозначительном «проч.» отразились идеологические приоритеты советского режима. Среди «великих» оказались неведомые большинству россиян Бабеф, Лафарг, Вайян и т.д. Россию в списке «великих» представляли Стенька Разин, Емельян Пугачев, Радищев, декабристы, анархисты, народники, террористы-народовольцы и, естественно, марксисты. Среди персон, удостоившихся внимания большевиков, наряду с деятелями французской революции XVIII века Дантоном и Робеспьером, были организатор убийства Александра II Софья Перовская и странная фигура, грозящая пальцем небу… Иуда Искариот. Иуду в список деятелей революции внес кто-то из ленинского окружения. В Центральном государственном архиве партийных документов сохранилась копия списка тех памятников, что были наскоро изготовлены в мастерской молодого тогда скульптора Сергея Коненкова. Сохранилась ленинская приписка к списку лиц: «величина памятника с пьедесталом — пять аршин (3,5 м)». Одновременно власть избавлялась от «ненужных» памятников царям и деятелям царского режима. Так, в Петрограде были убраны четыре монумента Петра I, в Москве — памятники царю-реформатору Александру II и выдающемуся русскому военачальнику и стратегу генералу М.Д. Скобелеву. Были уничтожены также памятный знак в Кремле на месте гибели великого князя Сергея Александровича, монумент в честь 300-летия династии Романовых в Костроме, памятник в Киеве П.А. Столыпину и другие. Революционные памятники большевики начали устанавливать в августе 1918 года.

Первый памятник Иуде был торжественно установлен в одном из центров русского православия, в Свияжске, в августе 1918 года. Под звуки Интернационала с истукана, грозившего пальцем небу, упало полотно. С речью на митинге выступил глава Красной Армии Лев Давыдович Троцкий. Он говорил, что мы открываем сегодня памятник человеку, который первым понял, что христианство — это лжерелигия, и нашедшему силы сбросить с себя ее цепи и что вскоре по всему миру будут воздвигать памятники этому «великому борцу и герою». Однако жители Свияжска не оценили величия замысла вождей революции, и через две недели памятник исчез. Его ночью утопили в Волге.

Об установке памятника Иуде в Свияжске писал в своих воспоминаниях датский дипломат Хеннинг Келер, бывший, по его словам, очевидцем событий{100}.

Выдержки из книги X. Келера о памятнике Иуде в Свияжске были опубликованы в 1920-х годах в английских и французских газетах — и ни Лев Троцкий, ни Всеволод Вишневский, ни Демьян Бедный, бывшие в августе 1918 года в Свияжске, эти публикации не опровергали. Более того, Демьян Бедный позже написал опубликованную в «Правде» антирелигиозную поэму «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна», написанную в глумливо-издевательской манере, где возвеличил Иуду Искариота. Свидетелем установки памятника Иуде в Свияжске в августе 1918 года был и писатель-эмигрант А. Вараксин, который подробно описал торжественную процедуру открытия памятника{101}.

Памятник Иуде Искариоту в Свияжске, согласно X. Келеру и А. Вараксину, был установлен через 10—12 дней (около 11 августа 1918 г.) после подписания Лениным этого постановления Совнаркома и на следующий день после убийства большевиками настоятеля Свято-Успенского Свияжского монастыря священномученика епископа Амвросия (В.И. Гудко).

Современные публикации рассказывают также о памятниках Иуде в Козлове (ныне — Мичуринск) и в Тамбове. Памятник в Козлове якобы был установлен в 1918 году и был разбит спустя несколько дней при невыясненных обстоятельствах местными жителями, а памятник Иуде в Тамбове был установлен в 1919 году и также вскоре был уничтожен{102}.

Великий русский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе 1933 года Иван Алексеевич Бунин заметил в 1924 году: «Планетарный же злодей, осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству и равенству, высоко сидел на шее русского дикаря, и весь мир призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие, в прах дробить скрижали Моисея и Христа, ставить памятники Иуде и Каину, учить “Семь заповедей Ленина”»{103}.

Разоблачать классовых врагов в первую очередь призывались коммунисты. В 1919 году один из руководителей ВЧК, М.И. Лацис, писал: «Каждый коммунист обязательно должен быть стражем рабочей и крестьянской власти и донести последней обо всем, что он увидел, и пособить, где это потребуется, изловить заговорщиков, подкапывающихся под новые устои пролетарского государства. Пора понять, что эта работа не позорит человека, а доставляет ему честь. Пора понять, что это общая повинность, от которой уклониться никто не имеет права»{104}.

Вождь мирового пролетариата в речи на 9-м съезде РКП (б) также подчеркнул, что «хороший коммунист в то же время есть и хороший чекист». Эта мысль великого вождя в повседневной жизни трансформировалась в популярный в стране лозунг: «Каждый коммунист должен быть чекистом»{105}.

После кончины вождя его верные последователи постоянно развивали это ленинское положение. «Ленин учил нас когда-то, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, то есть смотреть и доносить. Я не предлагаю ввести у нас ЧК в партии. Но я думаю, что каждый член партии должен доносить», — заявил делегат 14-го съезда ВКП (б) СИ. Гусев 26 декабря 1925 года{106}.

В практической деятельности чекисты в первую очередь делали ставку на вербовку осведомителей среди коммунистов.

В письме ВЧК губкомам РКП (б) от 14 октября 1919 года указывалось: «Здесь должен каждый коммунист приложить свои силы, дабы везде: на улицах и площадях, базарах, фабриках и заводах были свои уши и глаза»{107}.

Выполняя свою миссию, члены РКП (б) были обязаны скрывать свою принадлежность к партии, на виду проявлять даже враждебность к советской власти, однако им запрещалось вести прямую контрреволюционную пропаганду и тем самым провоцировать окружающих. В 1920 году для облегчения вербовки осведомителей среди коммунистов чекистам разъяснялось: «Согласно постановлению ЦК партии все коммунисты обязаны быть осведомителями и давать сведения о замеченных ими недостатках». Первоначально для общей характеристики состояния дел в учреждениях использовались ответственные партийные работники. В дальнейшем, совместно с президиумом коммунистической ячейки, производилась вербовка осведомителей из числа рядовых коммунистов и определение их на службу в учреждения под видом беспартийных{108}.

Вскоре после образования ЧК был взят курс на создание в стране массовой осведомительной сети. ВЧК потребовала от руководителей губернских ЧК распространить осведомительскую деятельность практически на все сферы деятельности. «Телеграмма. ВСЕМ ГУБЧЕКА. Принять меры насаждения осведомления фабриках, заводах, центрах губерний, совхозах, кооперативах, лесхозах, карательных отрядах, деревне. К работе о постановке осведомления отнестись, возможно, внимательней, соблюдая все принципы конспирации. 30.VI.21 Менжинский. Самсонов».

Еще один документ тех лет: «Секретный отдел ВЧК предлагает развить до максимума свой агентурно-осведомительный аппарат». «…Уделить самое усиленное внимание вопросам транспорта, продовольствия и военного… Это невозможно без широкого аппарата осведомления. Этот аппарат нужно улучшить, привлекая всеми мерами новых осведомителей, не стесняясь денежными средствами. Хороший аппарат осведомления в этих трех органах — вот главная наша ближайшая задача»{109}.

Важнейшим направлением деятельности ВЧК была борьба с существующими тогда политическими партиями, не разделяющими коммунистическую идеологию. Это было одной из приоритетных задач, и ВЧК обязала все губернские ЧК активно вербовать осведомителей среди членов этих партий. Для активизации такой работы на места была послана подробная инструкция: «ВСЕМ ГУБЧЕКА. Габчека должны помнить и не забывать, что основной ее работой является политическая борьба с антисоветскими партиями через секретно осведомительный аппарат и что при отсутствии такого отсутствует и губчека как политорган данной губернии. В целях пресечения этого основного зла в работе губчека, ВЧК под личную ответственность предгубчека и завсекретотделами предлагает:

1) в 3-х дневный срок со дня получения сего выработать конкретный план вербовки и насаждения секретного осведомления в недрах политпартий;

2) не считаясь ни с какими склоками и условностями перегруппировать сотрудников губчека по работе таким образом, чтобы они приносили максимум пользы;

3) вербовка, насаждение и руководство осведомлением должны производиться под личным руководством предгубчека, завсекретотделом и уполномоченного по политорганам;

4) осведомление по политпартиям должно вербоваться из рядов тех же партий, а не из числа беспартийных и комиссариатов, кои могут быть только подсобными и попутными осведомителями, а не осведомителями основными;

5) никоим образом не стремиться к количеству осведомления, а к его качеству. Достаточно иметь два-три толковых осведомителя по той или иной партии, чтобы контролировать их действия;

6) ни один осведомитель не может быть принят кем бы то ни было из сотрудников губчека без санкции предчека и завсекретотделом…

8) все данные осведомления должны тщательно проверяться или подтверждаться иными данными о нем и немедленно сообщаться СО ВЧК на имя нач. СО ВЧК;

9) более или менее серьезные дела по политпартиям, основанные на данных крепкого осведомителя не могут ликвидироваться без санкции СО ВЧК, за исключением случаев, не требующих отлагательств;

10) все губчека в 3-х месячный срок по выработанной в 3-х дневный срок программе должны закончить организацию и обзаведение у себя секретного осведомления по политпартиям согласно настоящего циркуляра;

11) все предгубчека и завсекретотделами, не успевшие в 3-х месячный срок обзавестись секретным осведомлением, будут считаться бездеятельными;

12) по истечении шестинедельного срока губчека должны прислать первый доклад на имя начальника СО ВЧК о проделанной ими работе, второй доклад должен быть предоставлен не позднее 20 сент. с.г. под ответственность предгубчека.

11.VI.21. Начк СО ВЧК Менжинский. Самсонов»{110}.

Для реализации этих указаний на съезде руководителей органов ГПУ УССР было рекомендовано иметь в каждом окружном отделе по одному-два агента из числа бывших социал-революционеров, социал-демократов, социал-федералистов, хлеборобов и «беспартийных» петлюровцев, чтобы «со стороны петлюровщины не получить никаких неожиданностей». Предлагалось иметь агентуру, освещающую «монархически настроенную массу интеллигенции», а также из числа бывших руководителей «монархического движения». При создании осведомительной сети в городах преследовалась цель иметь информацию о каждом предприятии, учреждении и трудовом коллективе.

В это время аппарат ГПУ должен был своевременно информировать партийные и советские органы обо всех важнейших моментах в политической жизни страны. Для решения этой задачи было «необходимо быстро выявлять изменения в настроении широких масс, в т. ч. их отношение к советской власти и Коммунистической партии, проводимым в стране мероприятиям и кампаниям». Сотрудники ГПУ были обязаны «зорко следить за всеми перегруппировками различных слоев общества в современных противоречивых условиях НЭПА». Объектами пристального внимания органов безопасности были административные учреждения, производственные предприятия, профсоюзы, вузы, театры, гостиницы, рестораны и прочие увеселительные места.

Созданная массовая осведомительная сеть стала главным средством получения информации органами государственной безопасности. В это время агентурно-осведомительный аппарат органов ВЧК состоял из осведомителей, секретных агентов и штатных агентов. Вербовку самой массовой категории осведомителей и работу с ними осуществлял аппарат уполномоченных при подразделениях ЧК. Секретные агенты приобретались из членов антисоветских политических партий, бывших офицеров царской и белых армий и бывших чиновников царского режима. Штатная агентура состояла только из коммунистов и работала путем внедрения в антисоветские организации{111}.

С 14 ноября 1922 года по приказу ГПУ РСФСР № 291 структура осведомительного аппарата изменилась. Осведомительная сеть стала включать штатных сотрудников ГПУ, информаторов и осведомителей. Штатные секретные сотрудники ГПУ работали по линии Оперативного отдела. Информаторами являлись лица, завербованные или внедренные в организацию, учреждение или группу людей для внутреннего освещения. Они работали по линии Информационного отдела (ИНФО). Осведомители вербовались в шпионских, контрреволюционных и других преступных организациях или внедрялись в них для освещения их деятельности и получения необходимых чекистам сведений. Осведомители находились в распоряжении Секретного (СО) или Контрразведывательного (КРО) отделов ГПУ. Если осведомители «добывали» материалы общего освещения, то их переводили в категорию информаторов и передавали в распоряжение ИНФО. Информаторы же, сумевшие проникнуть в «преступные организации» и завоевать их доверие, изымались из распоряжения ИНФО и передавались в СО и КРО{112}.

Штатные секретные сотрудники ГПУ (районные информаторы, а позднее оперативные уполномоченные) и их помощники занимали «общественно-советские» должности и, разъезжая по территории районов, встречались с осведомителями и резидентами{113}.

В инструкции для штатных секретных сотрудников, работающих в сельской местности, указывалось, что они «должны быть конспиративными в лице населения района», за исключением административных лиц, коммунистов и местной власти.

Работая на территории района, секретный сотрудник имел документ, выданный райисполкомом, в котором указывалась его должность, не имеющая отношения к ГПУ. Мандат ГПУ секретным сотрудником предъявлялся в исключительных случаях, например при вербовке осведомителя и только в том случае, если была уверенность, что данный человек не откажется от вербовки. Самым простым способом приобретения осведомителей была вербовка из числа руководителей учреждений и предприятий. Однако этот способ не давал желаемых ГПУ результатов «в силу оторванности руководителей от деталей внутренней жизни». Применялась также вербовка членов коммунистических ячеек и прежде всего секретарей ячеек. Осведомители этой категории использовались для получения информации о коммунистах. Основная масса осведомителей вербовалась среди граждан беспартийных, не занимающих административных должностей, из рабочих и крестьян.

Кандидат в осведомители должен быть: «сочувствующим советской власти» и «обладать способностью давать необходимые сведения». Как правило, вербовка осуществлялась после изучения кандидата на вербовку, его проверки и личного знакомства с ним. В 1925 году ГПУ был взят курс на освещение политического и экономического положения на селе, изучения настроений прежде всего среднего крестьянства и сельской интеллигенции. На совещании руководителей чекистских органов Украины было рекомендовано иметь в каждом районе двух осведомителей из середняков, которые «зло критикуют Советскую власть», из учителей и агрономов. «Осведомительные щупальца» ГПУ УССР должны были быстро реагировать на процессы расслоения села, освещать рост влияния кулачества{114}.

Осведомительная сеть в районах разделялась на коммунистическую и беспартийную. Во главе коммунистической сети стоял секретарь коммунистической ячейки или секретарь районного комитета партии. Беспартийные осведомители в населенных пунктах сводились в группы не более 12 человек в каждой. Руководил группой старший, наиболее опытный осведомитель. Сотрудник ГПУ (районный информатор) должен был знать каждого осведомителя в лицо и лично инструктировать, чтобы «не создавать мертвых бумажных душ»{115}.

Предпочтение в информационной работе отдавалось беспартийным осведомителям, которых «меньше остерегались». Для усиления конспирации в работе с агентурой создавались резидентуры. В каждом административном районе резидент осуществлял связь между осведомителями и официальными уполномоченными ГПУ-НКВД. Резидент занимал должность в советском аппарате, позволяющую ему разъезжать по району и встречаться с осведомителями. Он ни в коем случае не мог выступать от имени ГПУ-НКВД. Уполномоченный ГПУ-НКВД собирал сведения от резидентов, проверял полученную информацию, инструктировал, подбирал и вербовал резидентов и осведомителей. Уполномоченный имел помощников — штатных секретных сотрудников. Вся получаемая через осведомителей информация поступала в местные органы ГПУ. После обработки она использовалась для оперативных разработок и передавалась вышестоящим органам{116}.

Принимались и другие меры для усиления конспирации в работе чекистского аппарата. Запрещалось, например, вывешивать на квартирах, которые посещали осведомители, вывески «Управление районного информатора ГПУ» и создавать очереди на прием информации. Штатным секретным сотрудникам ГПУ запрещалось выступать с докладами на партийных или советских совещаниях. Рекомендовалось отказаться от назначения резидентами председателей райисполкомов, сотрудников милиции и судебных исполнителей{117}.

Количество осведомителей зависело от многих факторов: оперативной обстановки, инициативности и навыков агентурной работы сотрудников органов госбезопасности, финансовых возможностей аппаратов ВУЧК-ГПУ-НКВД.

Так в конце 1921 года за аппаратом Украинской ЧК числилось около 12 тысяч секретных сотрудников{118}.

В 1922—1923 годах прошло некоторое сокращение осведомительного аппарата в связи с урезанием бюджетного финансирования ГПУ-ОГПУ СССР, ГПУ УССР. Однако по настоянию Ф. Дзержинского финансирование органов государственной безопасности было возобновлено в полном объеме, и вскоре началось восстановление численности осведомительной сети{119}.

Относительно «тридцати сребреников», причитающихся осведомителям, существовала специальная инструкция ВЧК, разработанная еще в 1921 году: «Субсидии денежные и натурой, без сомнения, будут связывать с нами… а именно в том, что он будет вечный раб ЧК, боящийся расконспирировать свою деятельность»{120}.

Чекистами применялись различные меры воздействия на агентуру. Отказ от сотрудничества с ГПУ-НКВД грозил увольнением с работы, ограничением в правах. Так артистам Ю. Киченко и А. Красовской, зарабатывающим на жизнь публичными выступлениями, в январе 1925 года запретили «заниматься вообще артистической деятельностью» за отказ сотрудничать с местным аппаратом ГПУ{121}.

Особенно жестоко обходились с теми осведомителями, которые пытались обмануть сотрудников ГПУ или проводили антисоветскую работу. Так в декабре 1925 года Кременчугским окружным отделом ГПУ УССР были арестованы и расстреляны по приговору Особого совещания при коллегии ОГПУ СССР агенты-двойники. Специальным циркуляром ОГПУ СССР предупреждало: «Каждый секретный информатор подлежит негласному суду ОГПУ в аналогичных случаях»{122}.

В тридцатые годы началась массовая вербовка осведомителей органами ГПУ. В конце мая 1930 года в Харькове вышла в свет совершенно секретная пронумерованная «Инструкция о постановке информационно-осведомительной работы окружных отделов ГПУ УССР». Инструкцию разработали начальник секретно-оперативного управления ГПУ УССР Леплевский и начальник отдела информации и политконтроля Кривец. Впервые инструкция была опубликована в работе Джефри Бурдса «Советская агентура. Очерки истории СССР в послевоенные годы (1944—1948)». Москва — Нью-Йорк, 2006. В ней подробно изложена организация массового осведомления в системе ГПУ.

Объектами специального агентурного обслуживания являлись: «рабочие, социалистический сектор с делением колхозников на прослойки, индивидуальный сектор (кроме кулачества), кулачество и имеющиеся кулацкие поселки, национальные меньшинства, интеллигенция города и села, служащие (по всем аппаратам), безработные, колхозный аппарат, советский аппарат, административно-судебно-следственный аппарат, земельные органы, кооперация, военные объекты».

В инструкции приведены подробные рекомендации по построению осведомительной сети по различным объектам. Например, в горной промышленности «осведомлением должны быть охвачены подземные и поверхностные рабочие. По поверхностным рабочим нужно максимально охватить места их скопления (нарядная клеть, красный уголок, собрания). Подземные рабочие обслуживаются главным образом по месту жительства: казармы, поселки, села; и по возможности в шахтах. Сеть также строится по земляческим связям». «…В каждом селе, где имеются кулацкие хозяйства, должно быть обеспечено специальное их освещение с таким расчетом, чтобы, в основном, этим же осведомлением обслужить весь подучетный элемент и подвергавшихся различным репрессиям (семей раскулаченных, высланных, осужденных и расстрелянных)». «…Обязательно насаждение осведомления в местах концентрации различных групп интеллигенции, особенно учительства, на селе и в городе. Практиковать вербовку служилой интеллигенции из окружных и районных центров, имеющей широкие связи с низовыми кадрами интеллигенции (инструкторский состав ОНО и здравучреждений)».

В инструкции изложены общие принципы подбора осведомителей в этот период: «Для общего освещения политических настроений, основных социальных прослоек села и города (рабочие, батраки, бедняки, Середняки, лояльная часть интеллигенции и служащих) вербуются лица, лояльно относящиеся к Соввласти, но не выделяющиеся особой советской активностью в окружающей среде. Для обслуживания кулачества нужно вербовать кулаков, имеющих прочные связи со своей прослойкой, но не являющихся ее идеологами и руководителями. Чрезвычайно важно, чтобы вербуемые из враждебной среды, по своему положению в прошлом, родственным связям и прочим признакам (окулачившиеся середняки, родственники красноармейцев и совслужащих и пр.) могли бы поддаваться в процесс практической работы, как осведомители, надлежащей политической обработке и нашему влиянию».

Описана также работа резидентов. «…Резидент систематически поддерживает связь и инструктирует осведомление, которое ему поручено. В практической повседневной работе резидент особое внимание обращает на следующие моменты:

а) чекистское воспитание осведомления и стимулирует развитие его личной инициативы;

б) абсолютную законспирированность, как свою, так и порученной ему осведомительной сети;

в) объективность материалов, т.е. следить за тем, чтобы осведомитель писал о том, что действительно имеет место, ни в коем случае не замазывая или сгущая краски по тому или иному факту;

г) выяснение его личных настроений и политических взглядов, путем периодических бесед с осведомлением по вопросам текущей политики;

д) освещение осведомителем в первую очередь своего основного объекта;

е) тщательное выполнение всех поручаемых ему заданий;

ж) освещение всех текущих вопросов — хозяйственных и политических кампаний, изучение отдельных специальных вопросов;

з) изучение вновь возникающих явлений, сигнализируемых отдельными осведомителями с целью определения степени распространенности этих явлений;

и) осторожную взаимную проверку одних осведомов другими, сконцентрированных в одном месте (цех, село, ВУЗ и проч.).

…Не реже одного раза в 3 месяца резидент обязан дать лично письменную оценку каждому осведомителю, останавливаясь на положительных и отрицательных сторонах последнего».

Особое внимание органы ВЧК-ГПУ-НКВД уделяли приобретению агентуры среди служителей церкви, причем осведомители вербовались среди всех категорий «церковников»: от церковных сторожей до высших иерархов.

Справедливости ради следует отметить, что среди служителей церкви была довольно высока доля «кандидатов» в осведомители, отказавшихся от сотрудничества с органами, несмотря на реальную угрозу репрессий. Многие священники разделяли мнение о советской власти, высказанное священником в ОГПУ Дмитрием Александровичем Багашевым. Он был рукоположен уже в разгар гонений в 1928 году, а на допросе сказал: «Мое мнение о советской власти такое, что советская власть послана Богом, как бич для народа, как бедствие за беззаконие наше… В такой трудный момент служить священником считаю своим подвигом»{123}.

Даже будучи завербованными под угрозами репрессий в качестве осведомителей, искренне верующие служители церкви продолжали оставаться честными людьми и «не брали грех на душу». Вот донесение в органы от священника (1930 год): «Если ГПУ имеет своей целью политическое воспитание элементов, неуспевших достаточно хорошо акклиматизироваться в новых политических условиях, то остается два пути: путь репрессий, ссылки и тюрьмы для нескольких десятков миллионов граждан и другой путь — путь укрепления правового порядка, устранения произвола “власти на местах” и воспитания у граждан уважения к власти и закону, как действительно охране их материальных и духовных интересов. Дело самой власти выбрать тот или иной путь и ожидать существенных результатов. Если я написал худо, то, к сожалению, должен определенно и окончательно сказать, что я “лучшего” материала и впредь давать не обещаюсь»{124}.

Власти сделали выбор: они выбрали путь уничтожения миллионов, и 1932—1938 годы стали трагедией XX века.

Или другое свидетельство: «Положение сотрудника ГПУ (ведь безобидная подписка быть “честным” гражданином и им, моим епископом, дана) совершенно невыносима для моего епископа и доставляет ему тяжкие нравственные страдания. Нервная система его расшатана, ночи он не спит, вызовы в ГПУ и разговоры там, хотя и являются весьма любезными и чуть ли не дружескими, совершенно убивают его, и он чувствует себя развалиной в молодые годы свои»{125}.

О непростых отношениях завербованных служителей церкви с чекистами рассказывают документы, приведенные в книге Королева В.А. «Душу не погублю: исповедники и осведомители в документах… и о методах агентурной работы». Документы характеризуют «работу» трех осведомителей, завербованных чекистами в одной Богоявленской церкви города Соликамска в Пермской области. Осведомителями ОГПУ были священники Кожевников Владимир Аркадьевич (осведомитель «Вишерец»), священник Коняев Михаил Михайлович (осведомитель «Верующий») и сторожиха храма монахиня Одинцова Ульяна Михайловна (осведомитель «Ануфриева»).

Из материалов дела на священника Кожевникова В.А.

12.XI.32 г. Донесение спецосведомителя «Вишерец». «Оперативный сектор ОГПУ. Совершенно секретно… Сущность сведения: …Взаимоотношение церковного Совета со служителями культа в данное время по закону о религиозных объединениях… существенно расходится от таких же в дореволюционный период; …каноническая богослужебная часть к ведению церковного Совета не относится…»

Резолюция чекиста: «Вишерец просто обнаглел, он достаточно умен, чтобы не понять, что эта мура нас только обозлит — он это и хочет. В л [ичное] дело для характеристики и в производственное дело агентурных материалов по церковникам».

8 июня 1933 года. Из показаний обвиняемого Кожевникова В.А. «Не знаю, по какому поводу, но в середине лета 1932 г. сторожиха нашей церкви монашка Одинцова Ульяна сообщила мне, что священник Михаил Коняев ходит в ГПУ, и как он ей сам сказал, решил посещения ГПУ прекратить. Зачем мне об этом сказала Одинцова, я не знаю, подробно я ее не расспрашивал и она больше мне ничего не сказала. Не помню от кого, но я еще слышал, что Коняева видела одна старушка, что он ходит в ГПУ Много раньше, точно когда не помню, мой знакомый прихожанин общины б[ывший] гор[одской] голова Колесников Василий Михайлович предупреждал меня, остерегаться Коняева как человека замкнутого и необщительного. Но, что Коняев служит агентом в ГПУ, Колесников мне не говорил. Когда меня лично вызывали в ГПУ, как секретного сотрудника ОГПУ, я действительно попросил послужить Коняева в церкви одного без меня. Сказал ему, что вызывают в ОГПУ, в ответ на это Коняев мне также сказал, что и он недавно два раза посещал ГПУ, но зачем по какому вопросу и т.д., он мне не говорил и я ему также.

В 1929 г. уполномоченный] ГПУ Рычков обвинил меня в том, что я как секретный] работник ОГПУ раскрыл себя перед рядом священников тем, что не явившись на церк. съезд и получив за это выговор, я объявил затем в свое оправдание, что на съезде быть не мог по той причине, что меня вызывали в ГПУ неоднократно. Отрицая, как и тогда, этот факт раскрытия себя как секретного] работника ОГПУ, признаю, что, кроме данной мной подписки, разговор с уполномоченным Рычковым был предупреждением мне о соблюдении в тайне моей работы и моих посещений ОГПУ. И все же я в конце 1932 г. своим сообщением Коняеву о том, что меня вызывали в ГПУ, вновь раскрыл себя в моей секр[етной] работе в чем и признаю себя виновным. После переезда из Чердыни в Соликамск меня в ГПУ долгое время не вызывали, а когда вызвали и дали поручение по части действий общины в вопросе незаконных ходатайств, вернее сопротивления в отдаче церкви горсовету, то я не дал исчерпывающего материала лишь, потому что, как я уже сказал выше, был далек от церковного совета и общины и не знал их намерений и действительного положения вещей. Вину в том, что я, вместо правдивого освещения перед органами ОГПУ действительного положения вещей в этом вопросе, сам принимал активное участие в организации незаконного сопротивления актива общины в передачи церкви, т.е. скрывал и информировал ложно органы ОГПУ — я отрицаю. Сообщения в ГПУ о том, что Коняев говорит о своих посещениях ГПУ, и что ряд лиц также об этом знают — я не сделал, потому что считал это излишним. По этой же причине и словесно не спросил у уполномоченного] ГПУ надо ли об этом ему сообщить. Также не придал значения и не сообщал в ГПУ о вышеуказанном письме игуменьи Руфины из-за границы монашке Ковригиной. Поручения от уполномоченного ГПУ написать о знакомых мне в г. Соликамске священниках и монашках — я не получал, а следовательно и не мог скрывать известных мне монашек, в частности, Белкину Марию Андр[еевну], Ковригину Пелагею и др. и священников Аполлонова Константина, Руднева Владимира и Щеглова Николая. В данное время признаю свою вину, что я должен был сообщить органам ОГПУ о разговорах о священнике] Коняеве и о письме игуменьи Руфины».

30 июня 1933 г. Показание обвиняемого Кожевникова В. А.

«Об окончании следствия по моему делу мне объявлено. Виновным себя в предъявленном мне обвинении — раскрытие себя как секретного работника органов ОГПУ, невыполнение даваемых мне ГПУ поручений и не сообщение в ГПУ известных мне фактов, а/с деятельности я признаю. Делал я это по той причине, что недооценивал важность и секретность этой работы. Дальше показать ничего не могу, протокол составлен, верно, прочитан мне, в чем подписуюсь. Допросил уполномоченный Николаев».

4.IX.33 г. «Характеристика на спецосведомителя по духовенству “Вишерец”. Священник тихоновской ориентации, образование — духовная семинария, крайне начитанный и развит, 61 год.

Служитель религиозного культа с 1898 г. В 1919 г. эмигрировал с белыми в Сибирь, возвратился в 1927. В 1929 г. отбыл 4 месяца заключения по 59—12 ст. УК. Завербован 9 июня 1928 г. По 1931 год — неценные донесения. С 1931 г. систематически избегал и в редких случаях давал явно наглые дезинформирующие сведения. В 1928 г. расконспирировал себя и, несмотря на повторный инструктаж, вторично расконспирировался в 1932 году, причем путем клятвы добился расшифровки перед ним другого спецосведома. Очень влиятелен в кругах духовенства и б[ывших] людей. Репрессирован как руководитель к. р. группировки. Уполн. СПО/ Николаев/. Вр. нач. СПО /Бураго/».

(Священник Кожевников В.А. за «расшифровку» был «осужден на срок предварительного заключения». После освобождения короткое время был священником церкви в с. Орел. Вновь был арестован 8.9.1937 г. Расстрелян 14.11.1937 г. по решению «тройки» при УНКВД Свердловской области.)

Из материалов дела на священника Коняева М.М.

28 октября 1932 г. Письмо в «Г.О.П.Е.У».

«В дальнейшем от работы с органами Г.О.П.Е.У. отказываюсь, считаю помощь Г.О.П.Е.У. не нужн[а] и помогать не хочу. Данную мною подписку ранее выполнять отказываюсь, зная об ответственности коллегии Г.О.П.Е.У, в чем и подписуюсь. “Верующий” [агентурное имя]».

8 июня 1933 г. Из протокола допроса обвиняемого Коняева М.М. «Факт моего раскрытия себя как секретного работника в органах ОГПУ действительно имеет место. В октябре 1932 г. я отказался от секретной работы в органах ОГПУ о чем даю письменное заявление, что не желаю помогать органам ОГПУ ибо не считаю это нужным. После этого в одну из церковных служб, будучи наедине со священником Кожевниковым В.А., я ему рассказал, что я секретно работал в ОГПУ, давал разные сведения, но решил по слабости здоровья бросить эту работу, о чем уже подал заявление. Больше никакого разговора не было, но я его просил оставить это мое сообщение в секрете. Вину свою в этом преступлении я признаю. Через некоторое время Кожевников меня попросил отслужить без него службу, так как его вызывают в ОГПУ, а возвратившись оттуда, он говорил, что его там долго держали, но по какому вопросу он не сказал. Хочу добавить, что мой рассказ Кожевникову о моей секретной работе в ОГПУ был вызван им самим. Он откуда-то узнал, что я ходил в ОГПУ, пристал ко мне. “Зачем Вы ходили?” Добавил к этому: “Между нами не должно быть тайны, вот здесь мы с Вами в алтаре — это гарантия, что я никому не передам о нашем разговоре”. И после этого я рассказал ему вышеуказанное мною. Виноват я и в том, что даже несмотря на просьбы уполномоченного ОГПУ, до ноября 1932 г. (когда я написал заявление об отказе от секретного работника), я не сообщал известных мне фактов преступных действий ряда лиц, в частности: о сопротивлении церковного совета и актива общины в вопросе передачи церкви горсовету, собирании дутых подписей (от сельских и др. не членов общины), за отстаивание церкви и организации дежурств при церкви для оказания сопротивления при закрытии церкви. Больше показать ничего не могу, протокол верен прочитан мне, в чем и подписуюсь».

30 июня 1933 г. Из показания обвиняемого Коняева М.М.

«Об окончании следствия по моему делу мне объявлено. Виновным себя в предъявленном мне обвинении — нарушении-невыполнении данной мной подписки органам ОГПУ, как секретным работником ГПУ и раскрытии себя как секретного] /работника ряду лиц — признаю. Протокол зачитан мне, составлен верно, в чем и расписуюсь».

1933 г. «Характеристика на спецосведома по духовенству “Верующий”».

Священник — благочинный тихоновской ориентации. Образование — двухклассное училище, 56 лет, служащий религиозного культа с 1909 года. Завербован 8 октября 1927 г., за исключением биографических данных и материалов справочного характера ничего не давал. Имея большой авторитет среди местного духовенства, и состоя в конфиденциальной переписке с епископом, скрывал от органов ОГПУ известные ему, а/с действия.

За последние два года от явок уклонялся с явной целью расконспирировать ее [т.е. работу], что, в конце концов, и сделал — раскрыв свою работу в органах ОГПУ ряду лиц. В октябре 1932 г. в категорической форме от сотрудничества с органами ОГПУ отказался, дав письменную подписку, репрессирован как руководитель к. р. Организации».

(Священник Коняев М.М. арестован 14.IV. 1933 г., 29.Х. 1933 — осужден к трем годам ссылки. Дальнейшая его судьба неизвестна.) Из материалов дела на Одинцову У.М.

28 июня 1933 г. Из показания обвиняемой Одинцовой У.М.

«В конце 1931 г., будучи освобожденной из-под стражи (привлекалась за хранение 30 или 40 р[ублей] серебра), я дала Березников[скому] ГПУ подписку, что буду сообщать в ГПУ о всех мне известных фактах а/с агитации и деятельности монашек и духовенства. В продолжение 1932 г. при моих свиданиях с уполн. ГПУ я не сообщала о ряде известных мне фактов, а/с деятельности, а в 1933 г., несмотря на вызовы, совсем не являлась. Признаюсь, что, как я уже показала в предыд. показаниях, я не сообщала в ГПУ о том, что в ограде церкви собирались люди охранять храм, т.е. факт возбуждения религ. населения, о том, что в церкви был организован сбор подписей за не отдачу церкви, что ходатайства писались б/гор[одским] головой Колесниковым, что священник Коняев ведет а/с агитацию. Также не сообщила, что в церк. совете свящ. Коняева подозревали в службе в ГПУ, так как одна из женщин (мне неизвестных) мне передавала, что она видела, как Коняев заходил в ГПУ, а я об этом сказала другим. Также и Коняеву самому сказала, что о нем говорят. И тут же сообщила ему, что и сама уже два раза была в ГПУ, но зачем я там была, я ему не говорила. Виновной себя в предъявленном мне обвинении — в нарушении и невыполнении данной мной органами ОГПУ подписки, раскрытии этой тайны и не сообщении известных мне фактов, а/с деятельности — признаю. Больше показать ничего не могу, протокол составлен, верно, прочитан мне, в чем и подпи-суюсь. 1933 г.». «Характеристика на спецосведома по духовенству “Ануфриева” [агентурная фамилия]. Сторожиха церкви, б[ывшая] монашка, малограмотная по образованию, но крайне толковая, — пользовалась церковью по разным покупкам свеч, крестиков и т.д. Неоднократно ездила в Москву — лично виделась с патриархом, 51 года. Завербована в декабре 1931 года при освобождении из-под стражи (сдала 40 руб. серебра). В работе себя не проявила, от явок уклонялась, не сообщая о ряде а. с. действий духовенства и монашек. Репрессирована как активный член кр. группировки»{126}.

Свои осведомители были и в Рабоче-крестьянской милиции. Особенности работы с милицейской агентурой изложены, например, в инструкции Череповецкой губернской милиции о создании осведомительской сети. Эту инструкцию обнаружил в архиве Череповецкого центра хранения документации и опубликовал журналист Сергей Кононов{127}.

В 1925 году Череповец был губернским городом со всеми губернскими институтами, в том числе и губернской милицией, которая руководила уездными милициями, а те в свою очередь — волостными. Каждая волостная милиция для эффективной борьбы с преступлениями должна была создать свою законспирированную осведомительскую сеть. Таким образом, обеспечивался сбор информации о криминальной обстановке в волости, что позволяло своевременно принимать меры по пресечению преступлений, а иногда выявлять их даже на стадии замысла. Опубликованный документ, подписанный начальником Административного отдела Череповецкого Губисполкома Макаровым, называется «Инструкция о негласном наблюдении при Волмилициях» и излагает методику организации агентурной работы милиции середины 20-х годов. В инструкции сказано, что «негласными осведомителями являются граждане, дающие Вол милиции сведения об отдельных преступлениях и о лицах, принадлежащих к преступному миру. Осведомители на службе в Волмилиции не состоят, получают за свои сообщения разовые вознаграждения, и не меняют для негласной деятельности своей профессии или обычных занятий». «…Осведомление является щупальцами Волмилиции, при помощи, которых она может схватить и узнать все, что, будучи преступным, и еще не выявило себя вовне и остается пока скрытой от карательных органов Советской власти». «Ввиду такой важности осведомления, как способа борьбы с преступностью наиболее пригодного для предупреждения и пресечения готовящихся преступлений, на начальников Волмилиций возлагается обязанность насаждения в своей волости осведомительской сети: а/ в каждой деревне; б/ в кредитном товариществе; в/ в кооперации; г/ в госучреждениях и предприятиях, в особенности в тех из них, которые ведают изготовлением, хранением и распределением государственного денежного и материального капитала (заводы, фабрики, склады и т.д.). В особенности в тех районах, где наиболее отмечается преступность». В инструкции подчеркивалось, что «осведомление насаждается в преступных организациях и сообществах (шайки, банды, притоны, отдельные хутора и т.д.), где может обитаться или обитается преступный мир».

Руководитель осведомительской сети назначался начальником милиции. «Руководители осведомления обязаны иметь сведения о безопасности Советских учреждений, фабрик, заводов, складов и т.п. в смысле угрозы им от преступной деятельности или бесхозяйственности ведения в них дела, облегчающего таковую, а также сведения о преступной деятельности или преступных намерениях, как отдельных личностей, так и групп и сообществ, имеющих уголовное прошлое и определенную преступную квалификацию (бандиты, стопщики, домушники, клюквенники, темщики, голубятники, взломщики, фальшивомонетчики и проч.)». Руководителю осведомительской сети предписывалось инструктировать осведомителей только словесно, не передавать им никаких письменных материалов и документов, однако посвящать негласных работников в суть дела, ориентировать их в обстановке и направлениях розыска.

Сведения, сообщенные осведомителями, обобщались в специальных сводках и систематизировались по отдельным видам преступлений — бандитизм, изготовление и распространение фальшивых денежных знаков, грабежи, квартирные кражи…

После анализа сводок начальник волостной милиции выносил решение о принятии мер.

Вот так, например, выглядела сводка Устюженской волостной милиции от 1 сентября 1925 года.

«Выписка из сводки от 1/9.25 г. № 2.

От осведомителя “ИВАНОВА”. “Сообщаю, что в деревне Окунево скрываются неизвестные лица, по сведениям конокрады, которые отлучаются неизвестно куда и снова возвращаются к вышеозначенному гр-ну, о чем и сообщаю”. С подлинным верно: Начволмилиции.

Поручено осведомителю Иванову выяснить личности неизвестных лиц, установить наблюдение и сообщить в волмилицию.

(подпись Нач-ка Волмилиции)».

При вербовке осведомителей волостные милиционеры должны были исходить из того, что осведомители выполняют государственную функцию по борьбе с преступностью, поэтому к их выбору нужно относиться весьма осторожно. Необходимо, чтобы осведомитель принадлежал к «освещаемой» группе. До вербовки он должен быть проверен на «профпригодность» и возможность добывания необходимых сведений.

В качестве осведомителей инструкция рекомендовала вербовать:

«а) служащих учреждений хозяйственного характера, их секретарей, делопроизводителей, машинисток, счетоводов, разносных торговцев и вообще, лиц, по роду своих занятий проводящих большую часть времени на улице; б) в некоторых случаях, лиц, уже прошедших уголовный розыск и, известных преступной деятельностью, как, например: карманных воров, домушников, чердачников, аферистов, мошенников, клюквенников, конокрадов, взломщиков, стопщиков и другие категории преступников, могущие дать ценные сведения, ввиду их принадлежности к преступному миру (но последнее должно производиться с разрешения нач. УТРО)».

При вербовке осведомителей из преступной среды рекомендовалось придерживаться определенной тактики: «…При вербовке преступного элемента надо стараться ставить себя в такое положение, чтобы вызвать личные желания и предложения, со стороны вербуемого быть осведомителем, тогда руководитель будет находиться в выгодном для себя положении, имея возможность соглашаться или не соглашаться на сделанное ему предложение, ставить свои условия, предупреждающие возможность предательства, и, вообще, использовать для осведомления все слабые стороны».

Для конспирации работы осведомительской сети все встречи руководителя с негласными работниками рекомендовалось проводить «на конспиративной квартире или в укромных местах, недоступных широкой публике». График встреч должен исключать возможность случайных встреч одного осведомителя с другим. Разговор на конспиративной квартире должен «производиться в полголоса, шум, пение и т.п. совершенно не допустимо».

При оформлении гражданина как осведомителя он был обязан дать подписку о сотрудничестве с органами милиции и о сохранении в тайне такого сотрудничества. Свои донесения осведомитель подписывал псевдонимом. В инструкции приводился образец обязательства (подписки) осведомителя о сотрудничестве.

«ОБЯЗАТЕЛЬСТВО

192… года “… ” месяца дня. Я, нижеподписавшийся

грн

Даю настоящее обязательство Начальнику

в том, что обязуюсь давать сведения согласно

поручениям, которые будут мне даны. По полученным заданиям буду давать беспристрастно сведения. Обязуюсь сохранить в строжайшей тайне о том, что я нахожусь секретным информатором Волмилиции и никого не посвящать в свою работу, хотя бы это и угрожало моей жизни. Обязуюсь доносить обо всех замеченных мною подозрительных лицах, ворах, бандитах, шпионах, самогонщиках и других преступниках, если что-либо будет замечено, а также доносить обо всех командировках или перемещениях места жительства и занятий, как самого себя, так и находящихся под моим наблюдением лиц. Знаю, что за нарушение и разглашение вышеизложенного подлежу к строжайшей ответственности по суду по ст. 137—1 ст. ч. 1-я УК.

Настоящее обязательство даю собственноручно, добровольно и без всякого на то побуждения с чьей бы то ни было стороны.

(личная подпись лица дающего настоящее обязательство).

Для сохранения конспирации на сводках буду подписываться кличкой: Подпись кличкой:

“ “ 1925 г.».

Биографические данные осведомителей находились в их личных делах «Литера А» (агентура), а их донесения подшивались в их рабочие дела под «Литером Б», в которых осведомители фигурировали только под псевдонимами.

Судя по ежемесячным сводкам уездных и волостных милиций Череповецкой губернии за 1925—1927 годы, осведомительская сеть волмилиции работала весьма успешно. Решающую роль в раскрытии многих преступлений играла информация, поступающая от разветвленной сети осведомителей.

В 20-е годы в органах милиции началась более глубокая «специализация» осведомителей. Агентуру в отделах уголовного розыска стали ориентировать на раскрытие бандитизма и других уголовных преступлений, а в созданных отделах по борьбе с хищениями социалистической собственности (ОБХСС) — на предотвращение и раскрытие экономических преступлений.

СТУКАЧЕСТВО В ГОДЫ БОЛЬШОГО ТЕРРОРА

Как-то мне рассказывали,

Бывало, и с ума сходили.

Не выдерживали и с вопросом:

«Почему вы не приходите за мной?»,

Шли в НКВД. Страшнее сказок были

Века нашего. Толпящиеся тени за спиной.

Автор неизвестен

Прежде чем перейти к рассмотрению вопроса по существу, хотелось бы уточнить понятие термина «Большой террор». Историки хрущевской и последующих эпох называют Большим террором сталинские чистки 1937—1938 годов. Автор разделяет точку зрения, что Большой террор начался в 1918 году и продолжался, то затухая, то вновь вспыхивая ярким пламенем, до конца 1939 года, когда массовые репрессии сменились выборочными. Разве, когда тухачевские, якиры и иже с ними заливали кровью целые губернии, бомбили тамбовские деревни и применяли против своего народа отравляющие газы, был не Большой террор? А когда тысячами убивали матросов, приведших большевиков к власти, и залили матросской кровью Кронштадт, это не было Большим террором? На наш взгляд, пик Большого террора пришелся на годы коллективизации и «уничтожения кулака как класса», приведшие к Великому Голоду и гибели миллионов людей. Сталинские чистки 1937—1938 годов историки коммунистической эпохи считают пиком Большого террора лишь потому, что в это время наряду с рядовыми гражданами в руки палачей попали многие коммунисты, а террор обрушился на головы старых большевиков и коммунистических вожаков, что стало его апофеозом. Убийства сталинскими палачами «борцов за народное счастье», «более ценных», чем миллионы погибших из-за коллективизации крестьян, и стали решающим фактором для коммунистических историков при определении понятия «Большой террор». Это интересная, до конца не исследованная тема, но мы не будем на ней останавливаться, а будем решать свои задачи. Нас интересует такое «орудие» террора, как донос — предшественник допросов, пыток и пуль из наганов палачей.

«Подавать сигналы наверх» и повышать бдительность задолго до 1937 года призывал вождь. Выступая 13 апреля 1928 года накануне коллективизации и «уничтожения кулака как класса» перед активом Московской партийной организации, Сталин увязал неудачи в экономике с наличием в стране внутренних врагов и в первую очередь «капиталистических элементов» деревни — кулаков, а также с происками агентов империализма. Для успешного продвижения вперед генсек предложил широко развивать в обществе, особенно в рабочей среде, критику и самокритику. Он заявил: «…если критика содержит хотя бы 5—10 процентов правды, то и такую критику надо приветствовать, выслушать внимательно и учесть здоровое зерно. В противном случае… пришлось бы закрыть рот всем тем сотням и тысячам преданных делу Советов людей, которые недостаточно еще искушены в своей критической работе, но устами которых говорит сама правда».

В июле 1928 года на пленуме ЦК ВКП (б) Сталиным была озвучена концепция «усиления классовой борьбы по мере завершения строительства социализма» и вновь прозвучали призывы к бдительности и разоблачению врагов. И партия отреагировала на призывы вождя. Правящая партийно-государственная верхушка стала усиленно культивировать и насаждать институт доносительства. Мощный пропагандистский аппарат дурманил людей ядом взаимной подозрительности и человеконенавистничества. Потоком хлынули статьи в газетах, книги, спектакли, кинофильмы с вредителями, диверсантами, шпионами и нарушителями границ.

Сталинской премии первой степени за пьесу «Любовь Яровая» был удостоен писатель и драматург Константин Тренев. В пьесе муж и жена оказались по разные стороны баррикад. Яровую, искавшую в белогвардейском штабе секретные документы, схватили. Ее муж офицер Яровой спас жену, объяснив ее действия ревностью супруги, ищущей повсюду любовную переписку. Когда же в город пришли красные, Любовь выдает мужа, пытавшегося скрыться в чужой одежде, «товарищам», а когда его арестовывают, «со стоном отворачивается от него». После слов комиссара, который называет Яровую верным товарищем, она отвечает: «Я только с нынешнего дня верный товарищ». Пьеса долгое время ставилась во многих театрах страны. Был снят одноименный фильм, героиня которого должна была стать образцом подражания для советских людей.

В поэзии «соответствующими моменту» считались произведения, подобные стихотворению «ТВС» Эдуарда Багрицкого (Дзюбина):

…Как бы продолжая давнишний спор, Он (Дзержинский) говорит: «Под окошком двор В колючих кошках, в мертвой траве, Не разберешься, который век. А век поджидает на мостовой, Сосредоточен, как часовой. Иди — и не бойся с ним рядом встать. Твое одиночество веку под стать. Оглянешься — а вокруг враги; Руки протянешь — и нет друзей; Но если он скажет: «Солги», солги. Но если он скажет: «Убей», убей. Я тоже почувствовал тяжкий груз Опущенной на плечо руки. Подстриженный по-солдатски ус Касался тоже моей щеки. И стол мой раскидывался, как страна, В крови, в чернилах квадрат сукна, Ржавчина перьев, бумаги клок — Все друга и недруга стерегло. Враги приходили — на тот же стул Садились и рушились в пустоту. Их нежные кости сосала грязь. Над ними захлопывались рвы. И подпись на приговоре вилась Струей из простреленной головы. О мать революция! Не легка Трехгранная откровенность штыка.

В 1937 году доносы стали использоваться и для устранения недавних соратников вождя. Это наглядно видно из «дела» секретаря Киевского обкома, ставленника Сталина на Украине Постышева. Когда осенью 1936 года в Киеве были произведены массовые аресты, над Постышевым начали сгущаться тучи. 13 января 1937 года ЦК ВКП(б) принял специальное постановление о Киевском обкоме и ЦК КП(б)У в котором руководство республиканской организации было обвинено в засорении аппарата врагами. Постышеву объявили выговор, сняли с должности и назначили секретарем Куйбышевского обкома партии[24].

Против Постышева Сталин использовал не только дела о якобы имеющихся вредителях в украинских партийных верхах, но и реальные пороки своего недавнего ставленника.

Будучи сильным руководителем, кандидат в члены Политбюро Постышев окружил себя группой лично преданных ему работников, которые формировали в республике его культ как одного из вождей советского народа. Используя положение мужа, активную роль в политической жизни и в решении кадровых вопросов играла жена Постышева Татьяна Постоловская, которая была секретарем парткома Украинской Ассоциации марксистско-ленинских научных институтов (УАМЛИН) и принимала участие в конфликтах и склоках, вспыхивающих среди «бойцов идеологического фронта».

На февральско-мартовском (1937 г.) пленуме ЦК ВКП(б) Постышев был обвинен в личной нескромности и злоупотреблениях. Часть своего выступления на этом пленуме Сталин посвятил доносчице из Киева Т.П. Николаенко. Вождь сказал: «Николаенко — это рядовой член партии. Она — обыкновенный “маленький человек”. Целый год она подавала сигналы о неблагополучии в партийной организации в Киеве, разоблачала семейственность, мещанско-обывательский подход к работникам… засилье троцкистских вредителей. От нее отмахивались, как от назойливой мухи. Наконец, чтобы отбиться от нее, взяли и исключили ее из партии… Только вмешательство Центрального Комитета партии помогло распутать этот запутанный узел. А что выяснилось после разбора дела? Выяснилось, что Николаенко была права, а Киевская организация была неправа… А ведь кто такая Николаенко? Она, конечно, не член ЦК, она не нарком, она не секретарь Киевской областной организации, она даже не секретарь какой-либо ячейки, она просто рядовой член партии. Как видите, простые люди оказываются иногда куда ближе к истине, чем некоторые высокие учреждения»{128}.

Член ВКП(б) П.Т. Николаенко была одной из ярых приверженцев сталинского учения об усилении классовой борьбы, которым повсюду мерещились враги. Рано став членом партии, она работала женским организатором, училась, а в 1935 году поступила на работу в музейный городок в Киеве. Однажды она заявила директору городка, что один из сотрудников, по ее мнению, крадет экспонаты, а на вырученные деньги приобретает вещи и продукты в Торгсине. Не найдя поддержки у директора, Николаенко стала обличать и его. Для того чтобы избавиться от Николаенко, ее отправили в аспирантуру УАМЛИНа, однако и здесь она стала выявлять и разоблачать «врагов». Партийная организация УАМЛИНа с участием Постоловской добилась исключения Николаенко из аспирантуры. Она стала работать на курсах политотдела Юго-Западной железной дороги, продолжая заявлять, что в УАМЛИНе засели враги, а Постоловская «как царица сидит, окруженная врагами». Это стало известно жене Постышева, которая добилась от бюро горкома партии исключения Николаенко из партии. Операцию провели с подлогом. Решение об исключении, состоявшееся в январе 1936 года, оформили сентябрем 1935 года. Николаенко подала заявление на имя Сталина, и комиссия Комитета партийного контроля приняла решение о восстановлении его в ВКП(б). Однако в Киеве выдавать ей билет и восстанавливать ее на работе не спешили. Поворот в судьбе Николаенко произошел после того, как в Киев для разъяснения постановления ЦК ВКП(б) от 13 января 1937 года прибыл Л.М. Каганович. Ему рассказали о разоблачениях Николаенко и ее неприятностях, а он доложил о ней Сталину. Как видно из выступления на пленуме, вождь проявил к Николаенко неподдельный интерес. В данном случае он действовал также, как действовал совсем недавно, призывая советских людей следовать примеру Алексея Стаханова. Своим выступлением на пленуме Сталин, по существу, призывал «маленьких людей» действовать, как Николаенко, давая понять, что власть поддержит их, не даст в обиду, а особо отличившиеся даже могут стать национальными героями. Своим выступлением он подкрепил также легенду о демократичности вождя и его непричастности к массовому террору.

В 1937—1938 годы была развернута невиданная по активности пропагандистская кампания вокруг НКВД и лично Ежова. «Кровавый карлик» получил все возможные награды и звания. Одновременно он занимал несколько ключевых партийно-государственных постов: секретаря ЦК, председателя КПК, наркома внутренних дел, кандидата в члены Политбюро. Получил распространение культ Ежова как человека, беспощадно уничтожающего «врагов народа». Его именем называли города, предприятия, колхозы, пароходы… Портреты Ежова печатались в газетах, их выносили на митинги. В газетах его имя называлось с эпитетами «сталинский нарком», «железный нарком» и «любимец народа». Широкую известность получили два варианта плаката Бориса Ефимова «Стальные Ежовы рукавицы», где нарком давит в ежовых рукавицах многоголовую змею, символизирующую троцкистов и бухаринцев.

В газетах была опубликована «Баллада о наркоме Ежове» за подписью казахского акына Джамбула Джабаева (по некоторым данным, сочиненная переводчиком Константином Алтайским):

«… Враги нашей жизни, враги миллионов, ползли к нам троцкистские банды шпионов, бухаринцы — хитрые змеи болот, националистов озлобленный сброд. Мерзавцы таились, неся нам оковы, но звери попались в капканы Ежова. Великого Сталина преданный друг, Ежов разорвал их предательский круг…» Кампания вокруг Ежова и НКВД сопровождалась призывами к бдительности и разоблачению врагов народа.

Однако Ежов не был «творцом» Большого террора, а был лишь послушным и активным исполнителем. Как следует из журнала записей посетителей кабинета Сталина, в 1937—1938 годах Ежов побывал у вождя «на инструктажах» почти 290 раз и провел у него в общей сложности более 850 часов. Это был своеобразный рекорд. Чаще Ежова в сталинском кабинете появлялся только Молотов{129}.

Свой посильный вклад в развитие доносительства вносили и подручные Ежова. Так один из самых кровавых палачей, работавший тогда начальником Управления НКВД по Ленинградской области, Леонид Заковский, называвший себя соратником Дзержинского, в газете «Ленинградская правда» прямо призывал к ложным доносам. В начале статьи он давал советы о том, как должен поступать «советский человек». Он писал: «Ты видишь — твой сосед живет не по средствам. Что сделает в таком случае обыватель? Посудачит с женой и забудет об этом. Но не так должен поступать советский человек: он должен немедленно сообщить об этом органам. Вот недавно мы получили заявление от одного рабочего, что ему подозрительна (хотя он и не имеет фактов) бухгалтер — дочь попа. Проверили: оказалось, что она враг народа. Поэтому не следует смущаться отсутствием фактов; наши органы проверят любое заявление, выяснят, разберутся». Надо сказать, что подобные призывы не пропадали даром — в доносах недостатка не было{130}.

Раскручиванием механизма террора занимались и партийные лидеры самого высокого уровня.

В 1937 году на 5-м съезде КП (б) Грузии 1-й секретарь ЦК КП(б) Грузии Л.П. Берия, ставший преемником Ежова, заявил: «Пусть знают враги, что всякий, кто попытается поднять руку против воли нашего народа, против воли партии Ленина—Сталина, будет беспощадно смят и уничтожен».

В своем выступлении в 1937 году 1-й секретарь ЦК КП(б) Белоруссии В.Ф. Шарангович, расстрелянный после 3-го московского процесса, заявил: «Мы должны уничтожить до конца остатки японо-немецких и польских шпионов и диверсантов, остатки троцкистско-бухаринской банды и националистической падали, раздавить и стереть их в порошок, как бы они ни маскировались, в какую бы нору ни прятались!»

«У нас каждый трудящийся наркомвнуделец!» — вещал с трибуны на торжественном заседании в Большом театре, посвященном 20-й годовщине ВЧК-ОГПУ-НКВД, чуткий к политической конъюнктуре и проживший «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича» член Политбюро Анастас Микоян.

Активная пропагандистская политика явилась мощным катализатором в разрастании всеобщей подозрительности и шпиономании и ввергла страну в эпидемию доносительства и идеологической истерии. Повсюду в трудовых коллективах, институтах и школах по указанию партийных органов проходили собрания, где клеймили «троцкистско-бухаринских подонков» и призывали к бдительности.

Донос стал преподноситься как образец выполнения высокого гражданского долга, а доносительство приняло тотальный характер и стало органичной чертой поведения в обществе. Доносили как патриоты-добровольцы, так и завербованные и инструктируемые органами НКВД и поэтому более квалифицированные доносчики-агенты. Жанр доноса охватывал широкий спектр: от «оперативной» информации об услышанном накануне анекдоте «с душком» до серьезных посланий, в которых просматривалась «любовь к отчизне» и попутно обвинялись в троцкизме или вредительстве начальники, коллеги, соседи или приятели.

Именно в это время в массы был брошен лозунг: «Каждый гражданин — сотрудник НКВД», а поговорку «Доносчику — первый кнут» в народе заменила более актуальная: «Лучше стучать, чем перестукиваться». В эти годы по необоснованным доносам было арестовано и физически уничтожено множество людей, которых обвиняли в шпионаже, во вредительстве, а чаще всего — в антисоветской пропаганде и агитации. Чисто бытовые разговоры, шутки и анекдоты о положении в стране квалифицировались как антисоветская деятельность и жестоко карались. Репрессии, проводимые сталинским режимом в этот период, не имеют равных в человеческой истории. В стране «победившего социализма» со «сталинской конституцией», провозгласившей свободу слова, печати, собраний, уличных шествий и демонстраций, а также неприкосновенность личности, жилища и тайну переписки, репрессиям подверглись миллионы людей. И после публикации Конституции СССР — «самого демократического в мире основного закона» в стране продолжал действовать «Закон от 1 декабря 1934 года», устанавливающий по политическим преступлениям 10-дневное ведение следствия, запрет на обжалование приговоров и подачу прошений о помиловании, слушание дел без участия сторон и вызова свидетелей и т.п.

Оценки масштабов сталинских репрессий сильно различаются из-за разного понятия и определения слова «репрессия». По той же причине различаются и оценки числа погибших в результате репрессий — от сотен тысяч расстрелянных по 58-й статье до семи миллионов умерших от голода в начале 1930-х годов.

По данным правозащитной организации «Мемориал», всего жертвами репрессий за сталинский период стали от 11—12 до 38—39 млн. человек. Из них: 4,5 млн. были осуждены и расстреляны или подверглись заключению по политическим мотивам, 6,5 млн. подверглись депортации, 4 млн. были лишены избирательных прав, 7 млн. погибли от голода, 18 млн. стали жертвами так называемых трудовых указов[25].

По данным анализа статистики областных управлений КГБ СССР, проведенного в 1988 году, органами ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ в 1918-1953 годах были арестованы 4 308 487 человек, из них 835 194 человека расстреляны{131}.

Российский исследователь Лунеев, ссылаясь на обобщенные отчеты ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ СССР сообщает, что за 1930—1953 годы по политическим обвинениям в стране осуждено 3 613 654 человека, из них приговорено к высшей мере наказания 755 528 человек{132}.

По данным комиссии «по установлению причин массовых репрессий против членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде партии», под председательством П.Н. Поспелова (1956 г.), только в 1937—1938 годах было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1 548 366 человек, из них расстреляно 681 692 человека[26].

Такого кровопускания без войны история человечества не знала. Наряду с расстрелами по сотням тысяч «дел», сфабрикованных в НКВД, расстрелы многих людей производились «в упрощенном порядке» по так называемым «Сталинским спискам», составленным в НКВД и по личным указаниям великого вождя. В Архиве Президента РФ (АП РФ) сохранилось 11 томов (383 таких списка на 44,5 тысячи имен), подписанных в 1936—1938 годы Сталиным и членами Политбюро{133}.

В списках расстрелянных имена видных оппозиционеров, руководящих работников партийных, советских, комсомольских и профсоюзных органов, наркомов и их заместителей, крупных хозяйственных руководителей, видных военных работников, писателей, руководителей культуры и искусства, а также ставших участниками и нежелательными свидетелями беззаконий крупных работников НКВД. В этих списках великий вождь крестиками, стрелками и другими знаками отмечал фамилии тех, кого надо приговорить «по первой категории», т.е. расстрелять, а кого пока попридержать.

На июньском пленуме 1937 года были арестованы и отправлены на плаху 18 членов ЦК. И перед смертью они дружно славили вождя. Заливший кровью Сибирь Рудольф Эйхе, признав все ложные обвинения, умер с криком: «Да здравствует Сталин!»… Объявленный немецким шпионом Якир написал в последнем письме: «Родной, близкий товарищ Сталин! Я умираю со словами любви к вам, партии, стране, с горячей верой в победу коммунизма». На этом объяснении в любви вождь написал: «Подлец и проститутка. Сталин». Сидевшие рядом соратники резолюцию подтвердили и уточнили: «Совершенно точное определение. Молотов». «Мерзавцу, сволочи и бляди — одна кара: смертная казнь. Каганович». Кагановичу пришлось особенно сильно прогибаться, ведь Якир был и евреем, и его другом.

Пытки арестованных были санкционированы лично Сталиным, который 10 января 1939 года направил шифрованную телеграмму партийным и чекистским руководителям областей и республик. Вот ее заключительный пассаж: «ЦКВКП (б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и не разоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод». Интересно было бы узнать, как повел бы себя великий вождь на допросе под «физическим воздействием». Признался бы он, что работал на царскую охранку, если бы ему на допросе, например, поломали ребра и на полу наступили сапогом на какую-нибудь чувствительную часть тела?

Любопытные данные о состоянии карательного аппарата НКВД и об организации работы с осведомителями в 30-е годы характеризует письмо Ежова Сталину. Предыстория этого письма такова. После убийства 1 декабря 1934 года руководителя ленинградской парторганизации Сергея Кирова Сталин поручил Ежову наблюдать за расследованием этого дела, по сути, назначив его своим представителем в НКВД. Именно тогда, по словам наркома внутренних дел Генриха Ягоды, «начинается систематическое и настойчивое вползание в дела НКВД Ежова». «Вмешиваясь во все детали расследования, — писал в своей работе историк Никита Петров, — Ежов придал ему именно то направление, которое хотел Сталин». Ягода, попытавшийся чинить Ежову препятствия, был остановлен грозным рыком вождя: «Смотрите, морду набьем…» По нашему мнению, этот уникальный документ следует читать полностью.

«23 января 1935 г. Совершенно секретно. Тов. Сталину.

1. Мне кажется, что недостатки Ленинградской ЧК при всех специфических особенностях Ленинграда и руководителей Ленинградской ЧК — явление более широкого порядка. Этими же недостатками в разной мере страдают и другие организации НКВД, в том числе и центральный аппарат. В связи с этим я счел необходимым представить Вам ряд своих соображений о недостатках работы ЧК и некоторые мероприятия, которые, мне кажется, улучшили бы работу Управления Государственной безопасности НКВД. Пока направляю записку об организации агентурной работы. В ближайшие дни представлю свои соображения по организации следственной работы и взаимоотношениях с прокуратурой (взаимоотношения с прокуратурой, по-моему, настолько ненормальны, что требуют вмешательства ЦК). И третья записка — о кадрах чекистских органов. В направляемой записке по организации агентурной работы я касаюсь только недостатков и не говорю о положительных сторонах работы, которые, по-моему, общеизвестны. Кроме того, считаю необходимым оговориться, что со всеми этими недостатками в агентурной работе довольно энергичную борьбу ведет руководство НКВД. Однако, и здесь, по-моему, без серьезной помощи со стороны ЦК не обойтись.

2. Мне сообщил тов. Ягода о том, что он согласовал с Вами вопрос о моем выступлении на совещании уполномоченных НКВД с критикой недостатков работы ЧК на примере Ленинграда. Без Ваших прямых указаний я выступить не могу.

3. По всем этим вопросам я прошу принять меня лично. Я займу немного времени. Если Вы не сможете меня в ближайшее время принять и будете считать необходимым мое выступление на совещании чекистов, прошу дать указание, могу ли я выступить в духе той записки, которую я Вам направил. Ежов».

ПРИЛОЖЕНИЕ

«О размерах агентуры и организации ее работы.

Основой всей работы ЧК по розыску является агентура. Размеры агентуры и работа с агентурой организованы следующим образом:

1. Сеть агентуры общего осведомления. Это так называемые “осведомители”. Сеть осведомления очень велика. Она по каждой области в отдельности насчитывает десятки тысяч людей. Никакого централизованного регулирования размерами осведомительной сети нет. В каждой области она устанавливается произвольно и зависит, главным образом, от вкуса, методов и понятий о чекистской работе со стороны областных руководителей, а чаще всего со стороны рядовых работников областных управлений ЧК или их низовых организаций (райотделение, горотделение, оперсектора). Всего по Союзу по недостаточно точным данным имеется 270 777 осведомителей. Кроме этого количества Оперативный отдел имеет осведомителей по неорганизованному населению, так называемое дворовое осведомление; затем специальная сеть осведомителей по Армии и транспорту. Учета осведомителей этой категории нет. Во всяком случае, общее количество осведомителей в целом по Союзу будет, примерно, составлять 500 тыс. человек.

Настолько в этом деле господствует самотек, показывает сопоставление количества осведомителей по отдельным краям и областям. Например, Саратовский край имеет всего 1200 осведомителей, тогда как Северный край — 11 942 чел. Такое же, примерно, соотношение и по другим сопоставимым краям и областям. Осведомители никакого заработка от Наркомвнудела не имеют, работают бесплатно. Работа осведомительной сети организована на следующих началах. Из числа наиболее активных осведомителей выделяются так называемые резиденты. Резиденту подчиняют в среднем 10 чел. осведомителей. Резиденты тоже работают бесплатно, совмещая работу в ЧК со своей основной работой по службе в учреждении, на производстве и т.п. Всего по учтенным данным по Союзу имеется 27 650 чел. резидентов. (Это количество не входит в названное мною выше число 270 777 осведомителей.) Таким образом, та или иная чекистская организация непосредственного общения с осведомителем не имеет. Он связан со своим резидентом, работающим добровольно и бесплатно. Через резидента ЧК получает осведомление от руководимой им десятки. В целом руководство осведомительной сетью возложено на Секретно-политический отдел Управления Государственной безопасности в центре и на Секретно-политические отделы в краях и областях.

2. Сеть агентуры специального осведомления. Это так называемые “спецосведомители”. Если в задачу осведомителей вообще входит осведомление обо всем, что он заметит ненормального, то в задачу специального осведомителя входит освещение только специальных вопросов. Исходя из этого, агентура специального осведомления формируется соответствующими отделами в Управлении Государственной безопасности под углом тех специфических задач, которые себе ставит каждый отдел в отдельности (ЭКУ — вредительство, диверсии; Особый отдел — шпионаж, террор, контрреволюция; Секретно-политический отдел — политические партии, духовенство и т.п.). Этот тип осведомителя по всему смыслу его организации должен быть более квалифицированным человеком, ориентирующимся в специальных вопросах. Соответственно ведущимся отделом разработкам они вербуются в определенных слоях населения (для освещения духовенства — главным образом среди духовников, для освещения интеллигенции — в среде писателей, художников, инженеров и т.п.). По типу спецосведомители — это нечто среднее между осведомителем вообще и настоящим агентом ЧК, ведущим активную разработку того или иного контрреволюционного образования. Спецосведомители работают тоже в подавляющем большинстве своем бесплатно, за редчайшим исключением. В деле установления количества спецосведомителей господствует такой же самотек. Никакого централизованного учета этой категории осведомителей нет. Не знает его даже и взятый в отдельности каждый отдел Центрального управления. О количестве спецосведомителей знают только специальные отделы в краях, областях, республиках или в нижестоящих чекистских организациях, там, где соответствующие отделы существуют. Насколько мне удалось ознакомиться в Ленинграде, количество этой агентуры тоже представляет собой внушительную цифру. По Ленинграду, если взять все отделы в целом, спецосведомителей насчитывается до 2 тыс. человек. В отличие от общих осведомителей спецосведомитель связан непосредственно с соответствующим отделом ЧК и направляет туда свою информацию. Промежуточного звена в виде добровольно бесплатно работающего резидента здесь, как правило, нет.

3. Сеть основной агентуры ЧК. Это так называемые агенты. Эта сеть агентуры оплачивается. Помимо оплаты за работу они получают и специальные суммы необходимые по ходу разработок (организация пьянки и т.п.). Сеть этой активной агентуры, работающей по определенным заданиям значительно меньшая, однако, и она по отдельным областям насчитывает иногда сотни людей. Состав агентуры тоже никем не регулируется, а устанавливается произвольно работниками краевых и областных управлений НКВД. Размеры этой сети находятся в прямой зависимости от характера ведущихся тем или иным областным или краевым управлением разработок. Никакого централизованного учета сети нет.

О порядке вербовки агентуры и руководстве ею

Такое огромное количество агентуры само по себе в значительной степени уже определяет вопрос, кто вербует агентуру. Практически сложившийся порядок вербовки агентуры следующий.

1. По общей осведомительной сети вербовка, как правило, производится не собственным аппаратом ЧК, а бесплатно работающими резидентами, т.е. теми же осведомителями. Аппарат любого звена ЧК отгорожен стеной от осведомителей. Никого в глаза они не знают по той простой причине, что система организации руководства построена таким образом, что непосредственным руководителем осведомителей оказывается бесплатно работающий резидент. Только резидент знает своих осведомителей, и только резидента знают в ЧК. Работа по вербовке агентуры и по ее руководству целиком построена на доверии резиденту. Если принять во внимание, что резидент руководит в среднем десятью осведомителями, что резидент вербуется тоже из наиболее активных осведомителей, что резидент имеет какую-то свою основную работу, то станет совершенно понятным, насколько слабо поставлено руководство осведомительной сетью. Для того чтобы активно руководить осведомительной сетью, давать ей повседневное направление в работе: какое именно осведомление интересует ЧК в зависимости от обстановки, — требуется очень много времени. Резидент, загруженный своей основной работой, такого внимания уделять осведомителю не может. Как правило, с осведомителями резидент встречается очень редко.

2. Спецосведомители вербуются соответствующими отделами органов ЧК (начиная от района и кончая Центральным аппаратом). Вербовка спецосведомителями фактически ложится целиком на рядовых работников соответствующих отделов ЧК. На основании выборочной проверки в Ленинграде установлено, что дело вербовки спецосведомления было почти целиком передоверено штатным практикантам и пом. уполномоченным, с которыми спецосведомители и поддерживают постоянную связь. Руководство спецосведомителями тоже фактически находится в руках штатных практикантов и пом. уполномоченных. Если принять во внимание, что штатные практиканты и пом. уполномоченных являются самыми низшими должностными лицами в ЧК, ведущими на 90% техническую работу, то станет совершенно очевидным, насколько не квалифицированно руководство спецосведомлением. Можно с уверенностью сказать, что почти каждый спецосведомитель по общему уровню развития, а также и по знанию конкретно порученного ему дела знает больше, чем его руководитель.

3. Особое, исключительно ответственное значение имеет вербовка агента — платного работника ЧК по той или иной специальной разработке. Практика заграничных разведок, да и старой царской охранки показывает, какое огромное решающее значение в работе придавали делу вербовки нужного агента. Даже имеющаяся в этой области мемуарная и специальная литература показывает, насколь[ко] ответственным людям поручалось дело вербовки агентов и насколько сложен сам по себе процесс этой вербовки с точки зрения выбора агента. В самом деле, здесь играет роль не столько количество агентуры, сколько ее качество. Один хороший агент по той или иной организации может дать больше, чем сотня плохих агентов. Кроме всего этого сама среда, из которой вербуется агентура, чрезвычайно разнообразна. В зависимости от характера разработки иногда необходимо вербовать и прямого белогвардейца, спекулянта, попа, политического деятеля и т.п. Отсюда очевидно, насколь[ко] острым сам по себе является вопрос о вербовке и в особенности о руководстве такого рода агентурой.

Несмотря на все это, и в этом деле господствует сплошной самотек. Вербовка этого рода агентуры тоже передоверена второстепенным людям. В подавляющем большинстве случаев агентов вербуют рядовые работники ЧК (уполномоченные, оперуполномоченные) и очень редко — начальники отделений, или начальники отделов. Правда, окончательное утверждение агента должно быть санкционировано начальником отдела, однако, это превратилось в пустую формальность, ни к чему не обязывающую. Как правило, начальник отдела, утверждающий завербованного агента, в глаза его никогда не видит, а утверждает лишь по формальным признакам, представленным ему уполномоченным или начальником отделения.

В Ленинграде в деле вербовки агентуры дошли прямо до безобразия. Например, Особый отдел в 1934 г. однажды обнаружил, что у него почти нет агентуры, и решил обзавестись последней. Ныне осужденный зам. начальника Особого отдела Янишевский созвал всех работников отдела и установил контрольные цифры вербовки. Каждый работник Особого отдела, начиная с пом. уполномоченного, обязывался завербовать ежедневно не менее 10 чел. агентов. Некоторые ретивые работники Особого отдела, когда я их допрашивал по этому поводу, не только не понимали всей глупости и преступности такого рода вербовки агентуры, но хвастались, что они это задание перевыполнили, давая в день по 15 и 20 агентов. Совершенно очевидно, что при таком способе вербовки агентуры не один десяток матерых контрреволюционеров воспользовались широко открытыми дверями ЧК для того, чтобы, “завербовавшись”, вести свою подрывную работу внутри ЧК. Факты, о которых я сообщу ниже, целиком это дело подтверждают.

Руководство агентурой тоже фактически находится в руках уполномоченного или оперуполномоченного. В редких случаях руководит сам начальник отделения и еще реже — начальник отдела. Благодаря такой системе руководства малоквалифицированных людей, часто очень квалифицированными агентами, фактически сводят руководство на нет, и предоставляют все возможности агентуре дезинформировать ЧК.

Следственный аппарат ЧК

Строго говоря, никакого специального следственного аппарата в ЧК не имеется. Если считать, что основой работы ЧК является розыск (агентура) и следствие, то между этими двумя видами работы никакого разграничения в ЧК не имеется. Как правило, человек, ведущий какую-нибудь агентурную разработку, он же ведет и следствие по этой агентурной разработке в случае ее окончания.

На практике это дело представляется в следующем виде. Тот или иной уполномоченный, руководя своим агентом или группой агентов, доходит до такого момента агентурной разработки, когда он заводит следственное дело. Заведение следственного дела, а, стало быть, и аресты ему санкционирует начальник отделения. После этого этот же уполномоченный, руководивший агентурной разработкой, ведет следствие. Такое сращивание агентурной и следственной работы имеет наряду с целым рядом своих положительных сторон также и ряд отрицательных. К положительной стороне относится в первую очередь то, что работник ведущий следствие, знает дело, начиная с его истоков, т.е. с первой агентурки (имеется в виду агентурное сообщение). Зная агентурное дело, ему легче вести следствие. Кроме того, в процессе следствия, как правило, выясняется необходимость дополнительных агентурных разработок и новой агентурной установки, которые следствие и проводит. Отрицательной стороной этого сращения розыскной и следственной работы является то, что следователь часто дает много “дутых” дел. Дело в том, что в чекистской практике установилось понятие о квалификации работника, его пригодности и умении работать по ходячему выражению чекистов “сделал хорошенькое дельце”. Так как результатом всякого “дельца” является хорошо завершенное следствие, то часто следователь одновременно руководящий и агентурной работой увлекается и дает направление агентуре в желательном для “дельца” смысле, иногда игнорируя серьезные данные агентуры, которые не совпадают с желанием следователя в нужном духе преподнести дело. Таких “дутых” дел в чекистской практике очень много. Если бы можно было бы разделить розыскную работу от следственной, т.е. чтобы розыск вели одни люди, а следствие — другие, в этом случае был бы обеспечен известный контроль следствия над розыском. Я не ставлю сейчас этого вопроса в плоскость положительного разрешения. Для меня не ясен вопрос, насколько это осуществимая вещь, тем более что положительные стороны такого сращения розыскной и следственной работы очень велики. Судя по просмотренным мною ленинградским делам, я должен сказать, что следствие люди вести не умеют. В большинстве случаев следователи — это оперативные работники, у которых более сильной стороной является не ведение следствия, а розыск. Оно и понятно, здесь требуется меньшая квалификация, меньшая культура и т.п. Я думаю, что основой основ слабой следственной работы является крайне низкая квалификация и общая грамотность чекистов. В самом деле, часто чекист из какого-нибудь отдела, как, например, ЭКУ или СПО ведет крупное следствие. Ему в процессе следствия приходится сталкиваться либо с крупными политическими деятелями, либо с крупными специалистами. Для того чтобы изобличить этого человека, необходимы в первую очередь и общий довольно высокий уровень культуры и знание предмета, о котором идет речь в следствии. Во всяком случае, если не доскональное знание, то добросовестное изучение его в порядке ведения следствия. Ни того, ни другого, как правило, нет. Все это еще усугубляется тем, что кадры чекистских следователей совершенно не знают законов, тогда как эта, если можно так выразиться, процессуальная сторона дела играет немаловажную роль. Меж тем, отношения к этой стороне дела у чекистов самое пренебрежительное. Законы, как правило, рассматриваются как какая-то формалистика, законов не соблюдают в процессе всего следствия, а оставляют их на конец. У чекистов уже вошло в быт и их работу, когда окончено следствие — выражаться: “Ну, следствие окончено, надо будет оформить дело для прокуратуры”. Это оформление — самая незначительная для чекистов и самая неприятная часть дела. Для того, чтобы на примерах проиллюстрировать все недостатки следственной работы, можно привести то же следствие по делу зиновьевцев в Ленинграде. При всех огромных положительных достижениях этого следствия, которые ни в какой степени нельзя умалять, оно имеет и целый ряд частных недостатков, порядка, о котором я говорил выше. К примеру, если внимательно прочитать все протоколы следствия, то первое, что бросается в глаза, это общий для всех допрашиваемых стандарт вопросов. В большинстве случаев ответы тоже почти аналогичного порядка. Получается это потому, что следователи друг у друга списывают вопросы и часто требуют аналогичных ответов от допрашиваемого.

В результате этого, если внимательно приглядеться к протоколам, стирается грань индивидуального допроса каждого подследственного. Результатом же этого и является то, что все протоколы, если в них внимательно вчитаться, политически слишком приглажены и подстрижены. Получается так, что все подсудимые все время вели контрреволюционную работу, достаточно было их арестовать ОГПУ и все начали каяться, политически оплевывать свое прошлое и одобрять мероприятия партии и советской власти. На деле это не так. Я сам был свидетелем этого (через меня прошли почти все подсудимые). Должен сказать, что многие из них ни в какой степени не раскаялись, наоборот, при аресте они лишь более ярко выпятили свое контрреволюционное лицо и сущность. Конечно, я не предлагаю записывать все ругательства, которые они произносили по адресу партии и ее руководителей, однако оттенить эту особенность в протоколах вообще можно было бы. Из них, во всяком случае, было бы видно более точно лицо врага. И, наконец, последнее, на что следует обратить внимание с точки зрения недостатков следствия, это то, что в таком политическом деле правильно был поставлен упор на политическую сторону, однако, совершенно обойдены вопросы техники. Меж тем, техника взаимоотношений с партийными и советскими органами, с органами того же ЧК, очень поучительна и интересна. На ней можно было бы заострить внимание наших партийных организаций не только с точки зрения общей политической бдительности, но и с точки зрения распознавания методов повседневной организационной техники врага. К примеру, сказать, расстрелянный Румянцев — секретарь Выборгского райсовета: какие, он взаимоотношения установил с Райкомом, с кем в районе он связывался, как держал себя, как он обманывал своего председателя, выдавая деньги своим политическим друзьям, как они встречались и т.д. Все это не мелочи, а очень серьезное дело в таком своеобразном контрреволюционном образовании как зиновьевская белогвардейщина. Они в методы и технику подпольной работы прошлого времени внесли очень много нового и своеобразного, вытекающего целиком из тех особых условий, в которых эта группа находилась в Советском Союзе. Само по себе двурушничество предопределяло иную техническую связь и технику взаимоотношений с окружающим миром. Таковы отрицательные стороны этого, в общем и целом великолепного следствия. Надо сказать, что на этом следствии сидели наиболее квалифицированные чекисты, однако и у этой наиболее квалифицированной части чекистов не хватает культуры и знания. Они в разговоре с оппозиционерами терялись, так как многие не знают не только оппозиционной борьбы зиновьевцев, но и истории партии вообще. Словом у нас нет спиридоновичей, которые нам позарез нужны. (Имеется в виду А.И. Спиридович — генерал-майор царской полиции. — В. И.)

Кадры

Особенность ЧК такова, что кадры чекистов должны быть особо проверенными. Люди в ЧК находятся на таком остром участке политической работы, что от них требуется очень многое и в первую очередь, чтобы они были закаленными большевиками. В самом деле, связь с агентурой, состоящей часто из чуждых нам людей, отсутствие критики их работы, все это ставит чекистов в особое положение. Один предатель среди чекистов может наделать такую уйму контрреволюционных гадостей для Советского Союза, каких не может сделать целая организация. Являются ли чекистские кадры в этом смысле если не идеалом, то, во всяком случае, приближением к нему? Пример состава чекистов ленинградской ЧК не говорит об этом. Мне пришлось, просматривая аппарат ленинградской ЧК, вычистить 280 чел. из оперативных отделов, причем надо сказать, что в число проверяемых не вошла милиция, ЗАГС, пожарная охрана и т.п., а вошло, собственно, только Управление государственной безопасности с его Особым отделом, ЭКУ, СПО, Оперодом и т.д.

Из этих 280 чел. 180 чел. я вынужден был направить в лагеря и 100 чел. счел возможным использовать не на чекистской работе, а на работе в милиции, ЗАГСе, в пожарных частях и хозяйстве ЧК. Среди вычищенных настолько много чуждых нам людей, что они в любой момент могли нас предать. У меня нет уверенности, что они не предавали. Есть бывшие белые офицеры, много дворян довольно видных фамилий, не меньше бывших троцкистов и зиновьевцев, значительная часть просто разложившихся людей и политически и морально… Лично я думаю, что я вычислил мало, придется чистку еще продолжить, в особенности в части перевода из Ленинграда на чекистскую же работу в другие места. Однако, я этого проделать не мог по той причине, что пришлось бы разгромить ЧК, тогда как работы было очень много. Я условился с Ягодой так, что после того, как первая партия чекистского пополнения из других краев, которые мы наметили с Ягодой, придет в Ленинград, можно будет через некоторое время продолжить чистку и остального состава чекистов.

Что собой представляет оставшийся состав чекистов?

В большинстве случаев это малокультурные люди. Как правило, они загружены с головой оперативными дедами, почти совершенно не берут в руки книги, не читают не только политической и экономической литературы, но даже редко читают беллетристику. Кстати сказать, общее, что бросается в глаза среди чекистов, это пренебрежительное отношение к чтению, к культуре, к знаниям. Такое положение с чекистскими кадрами, казалось бы, со всей остротой должно было бы поставить вопрос о воспитательной работе среди чекистов и об их учебе. На деле ни того, ни другого нет. Никакой серьезной политической воспитательной работы среди чекистов не ведется. Все дело сводится, как правило, к тому, что чекисты воспитывают, по любимому выражению многих, в духе “чекистской дисциплины”. Если это можно называть серьезным воспитанием, то на этом дело ограничивается. Никакого политического воспитания людей в духе преданности партии, в духе большевистской бдительности, прозорливости, скромности — нет. Все воспитание слишком узко сконцентрировано на чекистских особенностях, на своей ведомственной специальности. В этом смысле для чекистов следовало бы взять в пример Красную армию, где наряду с прохождением специфических военных дисциплин, наряду с прохождением специальности, красноармеец и командир воспитываются политически настолько хорошо, что каждый из них проходит одновременно и прекрасную партийную школу. Достаточно сказать, что опыт выделения в качестве начальников политотделов 300 комиссаров полков блестяще себя оправдал, показав, что из них вышли едва ли не лучшие руководители политотделов МТС, хотя, как известно, партия дала немало квалифицированных людей с партийной работы в политотделы. Особенность чекистской среды, плюс вся сумма их воспитания отражается и на бытовых условиях чекистов. В подавляющем своем большинстве чекисты — это замкнутая среда и в быту их имеются массовые случаи “буржуазности”. Достаточно сказать, что жены чекистов стали буквально нарицательным именем…»{134}.

Доносительство приняло огромные масштабы. «Врагом народа» можно было стать рассказав при доносчике анекдот, нечаянно уронить портрет вождя или случайно сохранить в квартире или на работе книгу 20-х годов с портретом Троцкого (Зиновьева, Бухарина, Тухачевского…). Нередкими были сообщения в газетах, что один человек разоблачил 69 врагов, а другой — 100 и т.д.

В одном из городов член партии «разоблачил» всю свою партийную организацию. На XVIII съезде партии, когда «перегибы», допущенные во время чисток, подвергались запоздалой и частичной критике, огласили рассказ одного доносчика о том, как ему удалось добиться снятия пятнадцати секретарей местных партийных организаций. В докладе на том же съезде А.А. Жданов говорил: «В некоторых организациях клеветники настолько распоясались, что кладут ноги на стол. Вот, например, в одном из районов киевской области был разоблачен клеветник Ханевский. Ни одно из многочисленных заявлений, Поданных им на коммунистов, не подтвердилось. Однако этот клеветник не потерял присутствия духа и в одном из своих разоблачительных заявлений в обком КП (б)У обратился с такой просьбой: “Я выбился из сил в борьбе с врагами, а потому прошу путевку на курорт”. Некоторые члены партии, для того, чтобы перестраховаться, прибегали к помощи лечебных учреждений. Вот справка, выданная одному гражданину: “Товарищ (имя рек) по состоянию здоровья и сознания не может быть использован никаким классовым врагом для своих целей. Райпсих. Октябрьского района г. Киева”»{135}.

Некоторые бредовые доносы приводили к невероятным результатам. Так некий гражданин Силаков дезертировал из Красной Армии, а затем сдался властям. Он заявил, что планировал налет на почтовое отделение, чтобы добыть денег для террористической организации, но потом передумал и решил добровольно отдать себя в руки советской власти. В НКВД к Силакову применили «методы физического воздействия», после чего изложенная им версия была кардинально изменена. Теперь в качестве террористов фигурировали не только Силаков и его друзья, но целое воинское подразделение, из которого он дезертировал. Во главе «организации» теперь стоял его командир, а целью заговорщиков было совершение террористических актов против членов правительства. Почти весь личный состав подразделения, от командира до водителей, был арестован, причем многие — вместе с женами. По «делу» были привлечены также две сестры Силакова, его отец и старая больная мать. Привлекли также дядю, который всего лишь один раз виделся с племянником, но служил унтер-офицером в царской армии. По новой версии, дядя превратился в «царского генерала». «Дело» разрослось до такой степени, что «в минской тюрьме не осталось ни одной камеры, где бы ни сидел человек, связанный с заговором Силакова». После ареста Ежова Силаков и все арестованные по его «делу» были допрошены заново, и им предложили отказаться от своих показаний. Некоторые на это не соглашались, опасаясь провокации, и лишь после уговоров и соответствующего «воздействия» отказались отложного признания своей «вины» в преступлении, которое грозило им смертной казнью. В результате Силаков был приговорен к трем годам тюремного заключения за дезертирство.

Разобщение и развращенность людей, отравленных взаимной подозрительностью и натаскиваемых на ложь и клевету, способствовали тому, что в дело вступали, говоря словами Хрущева, «просто шарлатаны, которые избирали для себя профессией разоблачение врагов народа». В этой связи Хрущев рассказал случай, ставший «анекдотом, который по всей Украине передавался из уст в уста». На одном из собраний какая-то женщина, указав пальцем на коммуниста Медведя, закричала: «Я этого человека не знаю, но по глазам его вижу, что он враг народа». Медведь, не растерявшись, нашел единственно подходящий ответ: «Я эту женщину, которая сейчас выступила против меня, не знаю, но по глазам вижу, что она проститутка» (Хрущев сказал, что Медведь «употребил более выразительное слово»). Самое страшное заключалось в том, что, по словам Хрущева, лишь такая «находчивость» спасла Медведя; «если бы Медведь стал доказывать, что он не враг народа, а честный человек, то навлек бы на себя подозрения»{136}.

И уж вовсе клинический случай, характеризующий атмосферу страха 30-х годов, описан в рассказе Владимира Тендрикова «Параня», в котором поселковая дурочка, объявившая себя невестой вождя, разоблачила несколько «врагов народа». Вспоминаются также рассказы земляков об арестованных по доносам односельчанах, которые шутки ради просили сельского дурачка, по прозвищу «Вася-колхоз», показать, где колхоз и где коммуна. На просьбы шутников Вася снимал штаны, показывал то, что спереди, и называл это колхозом, а затем поворачивался к зрителям спиной и показывал «коммуну».

Если оценивать ставшие известными действия Сталина и его подручных в период коллективизации и массовых репрессий, то напрашивается вывод, что страной правили не праведные революционеры-ленинцы, а скорее банда убийц.

На 20-м съезде КПСС залитые кровью народа партийные вожди разного уровня уверяли друг друга, что ничего не знали о репрессиях, и списали все на мертвого пахана. И никто из них, за исключением Берии и нескольких его приспешников, кары за свои преступления не понес.

Но известно и другое: более 90% арестов были инициированы доносами «снизу». Большинство людей сажали по доносам, неиссякаемым потоком шедшим в НКВД. И писали их нормальные советские люди. Писали. Доносили. Стучали. В обществе стало считаться морально оправданным «сигнализировать в инстанции» об отступлениях от «генеральной линии партии», о сомнениях в отношении ее правильности, о буржуазных пережитках в быту, изменениях в сознании того или иного человека и других подобных прегрешениях против «диктатуры пролетариата».

Что же толкало людей доносить? Одной из причин массового доносительства было сведение счетов с неугодными людьми. Самым верным способом рассчитаться с недругом стал сигнал о его политической неблагонадежности, связях с троцкистами, с оппозицией, с врагами народа. С помощью доносов решались служебные, личные и бытовые проблемы. Писали, чтобы убрать неугодного начальника, чтобы ликвидировать конкурента и таким образом сделать карьеру. Писали, чтобы улучшить жилищные условия — отправить соседа за решетку и получить его комнату в коммунальной квартире. Жены писали доносы на мужей, потому что появился любовник и надо было избавиться от мужа. Мужья писали на жен, жены — на любовниц мужей. Вспоминали старые обиды, мстили за все. Все подлое, мерзкое и грязное, что накопилось в душах, через доносы выплескивалось наружу.

Много доносов было сделано из страха — чтобы спасти себя и свою семью. Любой человек, который слышал неосторожно сказанное слово и не сообщил об этом, мог поплатиться сам.

Уличенные в недоносительстве подвергались наказанию в уголовном порядке по ст. 58—12. Случалось, что после слишком откровенного разговора между старыми знакомыми оба собеседника доносили друг на друга. Только испытанные друзья могли вести беседы, которые хоть немного отклонялись от официальной линии. Отбор собеседников был очень тщательным. Илья Эренбург в воспоминаниях рассказывал, что у его дочери был пудель, который научился закрывать дверь гостиной, как только разговор гостей становился приглушенным. Он получал за свою бдительность кусочек колбасы и научился безошибочно распознавать характер разговора.

Обыденность доносов привела к тому, что в этом занятии перестали видеть что-то постыдное. Если о ком-то знали или догадывались, что он доносчик, то из-за этого его не переставали пускать в дом, не прекращали общаться с ним, так как боялись мести. Люди старались быть сдержаннее в разговорах и предупреждали об осторожности близких. Такими были нравы эпохи, такими были люди.

Сотрудник органов безопасности тех лет Рыбин вспоминал: «Осмысливая в отделе следственные дела на репрессированных в тридцатые годы, мы пришли к печальному выводу, что в создании этих злосчастных дел участвовали миллионы людей. Психоз буквально охватил всех. Почти каждый усердствовал в поисках врагов народа. Доносами о вражеских происках или пособниках различных разведок люди сами топили друг друга».

Писали доносы и потому, что заставляли чекисты, у которых был «план» по посадкам. Часто доносы на невинных людей арестованные давали после пыток, чтобы избежать дальнейших физических мучений и унижений. Недавно по телевидению выступала репрессированная женщина, которая рассказала о своей сокамернице. Возвратившись в камеру после многочасового допроса «с пристрастием», та сказала: «Сегодня я посадила семнадцать человек». На вопрос, зачем она это сделала, женщина ответила: «Я сижу, и они пусть посидят».

Что же касается коммунистов, то они были обязаны проявлять бдительность в порядке партийной дисциплины. Многие из них всерьез верили, что развитие страны сдерживают многочисленные враги и заговорщики, с которыми надо бороться всеми доступными способами. Членов партии, которые не находили «врагов народа» среди своих коллег и знакомых, «прорабатывали» на собраниях за «недостаток бдительности». Разумеется, были и беспартийные люди, доносившие по идейным соображениям, однако их доля в общем числе доносчиков была невелика.

Если же говорить о прямой материальной заинтересованности доносчиков, то внутри СССР этот мотив был не основным. Считалось, что помощь органам безопасности — это гражданский долг. Доносчикам-добровольцам за их «бдительность» не платили. Наиболее существенной была плата за донос о спрятанном кулаками хлебе. Из конфискованного у кулака зерна 25 процентов поступало в колхоз как пай бдительного бедняка, донесшего о «затаившемся классовом враге». Агентам НКВД если и платили, то, как правило, небольшие суммы. Им возмещались расходы на «оперативные цели». Стимулом для действующих агентов являлась помощь и поддержка органов в таких вопросах, как продвижение по службе, получение квартиры, получение разрешения на выезд за границу и других.

Доносчики были на всех уровнях власти и во всех сферах жизни общества, от членов ЦК и Оргбюро ЦК ВКП (б) до завербованных НКВД колхозников.

Так в марте 1938 года на прием к первому секретарю ЦК ВЛКСМ Александру Косареву пришел бывший секретарь Ленинградского обкома ВЛКСМ Уткин, недавно освобожденный из тюрьмы. После встречи с ним Косарев направил письмо Ежову, в котором сообщал: «Уткин под большим секретом заявил мне, что те показания, которые он дал в Наркомвнуделе, якобы не соответствуют действительности, являются вынужденными и что он себя считает честным человеком. В ответ на эти утверждения он от меня получил соответствующий отпор. Ему я заявил, что его поведение есть вражеская клевета на органы Наркомвнутдела, что такое поведение лишний раз свидетельствует о том, что он, Уткин, является врагом, причем врагом неразоружившимся»{137}.

После этого доноса Уткин был снова арестован, провел 16 лет в лагерях, откуда вышел в середине 50-х годов инвалидом[27]. Были доносчики и среди известных советских спортсменов. Накануне Дня памяти жертв политических репрессий «Большой Город» опубликовал донос известного в свое время бегуна Серафима Знаменского на основателя общества «Спартак» одного из знаменитых братьев Старостиных Николая Старостина. Донос опубликован впервые спустя 75 лет после написания. Знаменские и Старостины в то время были соседями по лестничной клетке. В многостраничном «документе», названном «О недостатках в ДСО “Спартак” и неправильном поведении спортсменов», перечислены ошибки ответственного секретаря общества «Спартак» Николая Старостина и его «несоветское» поведение. «…Сейчас работа в “Спартаке” поставлена плохо благодаря неправильному руководству, неправильному подходу, подходу не советскому… Старостин находится на высоком посту, ему доверили возглавлять советское общество, трудно сразу сказать, что ты, мол, похож на белогвардейца, я советский человек, для этого нужно время… Н. Старостин все свое время, внимание, средства тратит и выпячивает только футбол, забывая другие виды, забывая комплекс ГТО и в футболе выделяет только отдельных лиц, например: в команде “Динамо” есть коллектив, а в “Спартаке” только кучка своих людей, от того и получаются неполадки, не дают расти молодежи… Относительно их поведения. Я живу вместе с ними в одной квартире. За последнее время, в связи с начавшимся обследованием общества стали потише, первое время ночи не спал, каждый день была пьянка, откуда люди берут деньги? Пьянки дискредитируют советский спорт и спортсменов, помимо этого для этого нужны деньги. Собираясь почти каждый день, расходились только под утро. Я несколько раз говорил Андрею Старостину — как тебе не надоедают эти пьянки, ты мне спать не даешь, но привыкший смотреть на людей, как на плебеев, он иронически отвечал, что “ты, Серафим, чудак”… Для того чтобы устраивать такие пьянки или играть в карты на деньги, нужны деньги. На 1000 или 1500, которые Андрей получает как МС (мастер спорта), безусловно, нельзя так жить. Я тоже получаю 1000 рублей, я живу вместе с женой, и для того, чтобы вести тренировку, устроить усиленное питание мне только-только хватает… Все Старостины недостаточно честные люди… Я могу сказать, что у них была лишняя валюта, это знают все ездившие. Для ездивших в командировку отпускают валюты до 1000 франков. Что я мог купить на эти деньги: пальто, костюм, 1 туфли и 2 рубашки. Все входит в один чемодан. А для того чтобы иметь 4 чемодана, надо чем-то наполнить их. Я знаю, у Николая было 4 чемодана, у Петра 4 чемодана, у Андрея 4 чемодана. Я сам видел на даче жену Николая Старостина, которая перебирала платья, их было штук 13, она говорила, что дорого Николай за них заплатил и одно ей не нравится. Жене Андрей тоже привез платьев 10 или 12, крепдешиновых платьев. Для этого нужны деньги… Я знаю, что Н. Старостин устраивал хорошие именины своей жены.

…Н. Старостин предлагал брату Георгию купить валюты, но он не купил ее, он сказал, что она ему не нужна, а мне лично не предлагал, вообще они ко мне доверие не питали потому, что они меня называли “ненадежным”, вообще “Лопоухим”, они часто смеялись “ну, ты не можешь” и т.д.

Я был вызван в комиссию к Т. Макарцеву… Н. Старостин сообщил мне, что меня будет во всем инструктировать Кабаков. Кабаков вышел в коридор и дрожащим голосом говорит: “Серафим, ты знаешь, что говорить”. Я ему сказал, что сам знаю, что мне говорить. “А то ты можешь что-нибудь сказать, ты можешь нас подвести, ты же ничего не знаешь”. “…Я могу прямо сказать, что Старостины, видимо, занимались нечестными делами. Если я не имею за собой ничего, то я не буду вызывать какого-то Серафима Знаменского и уговаривать, что ничего не говорил”».

Ни в 1937-м, ни в 1938-м никто из Старостиных не был арестован. Все четверо попали на Лубянку в 1942 году, а на свободу вышли только в 1954-м. Их обвинили в «антисоветской агитации», «растрате и нецелевом использовании средств» своего спортивного общества, то есть фактически по тем же пунктам, что упоминал Знаменский за 5 лет до этого. В том же 1942-м Серафим Знаменский по неизвестным причинам покончил с собой{138}.

Осведомители ОГПУ и НКВД в селах фиксировали и доносили своим кураторам «антисоветские и контрреволюционные» высказывания «кулаков» и «отдельных» колхозников. Чекисты, обобщая полученные от осведомителей доносы, сообщали их содержание вождю: «На почве продзатруднений среди части колхозников отмечаются резкие отрицательные настроения».

— «Я четыре года работал в колхозе и ничего не заработал, имею сейчас 10 фунтов муки и больше ничего. Как жить дальше — не знаю. Местные партийцы о нас не заботятся, так как они сидят сытые, разве мы нужны правительству, почему они не обращают внимания на наше тяжелое положение?» (Урал).

— «Дураки те, которые завоевали Советскую власть, мы каждый день стоим в затылок, чтобы получить 2—3 фунта хлеба. Взять этих властителей, посшибать им головы, пусть, что хотят тогда с нами делают. Никто не поверит, что правит Советская власть. Если бы управляла Советская власть, то бы она не отправила весь хлеб и не оставила бы без хлеба малолеток детей» (Урал).

— «Советская власть нас заморила, вот я три дня не едал и сейчас голодный, наверное, соввласть к тому стремится. Рука не дрогнет в случае, или — нате, рубите мне голову» (Урал).

— «Дожили, приходится помирать с голоду, дети кричат: “Хлеба!”, — а где я им возьму, и, наверное, придется детей задавить и самой решить свою жизнь, ведь голодной смертью помирать тяжело» (Дальневосточный край).

— «Разве я думала, летом работала до упаду, ободранная, голая, босая, чтобы теперь сидеть без хлеба и с голоду пухнуть, ведь у меня их 7 чел., и все сидят и кричат: “Дай хлеба!”, — а как это матери перенести? Пойду, лягу под трактор, не могу я переносить эти страдания» (Дальневосточный край){139}.

О продовольственных затруднениях осведомители доносили и в районах Центрально-Черноземной области:

— «Сидим голодные, позабирали хлеб, а теперь требуют семена. Весной подохнем с голоду, надо семян не давать и землю не сеять». (Кулак д. Переверзевки Беловского района, в группе крестьян.)

— «Надо бойкотировать весенний сев, а когда начнется война, дружно восставать против коммунистов». (Кулаке. Семидесятное Гремяченского района, арестован.)

— «Если государство не даст семян и продовольствия, сеять не будем, а к весне разбредемся из села, как украинцы в 1932 г».. (Середняк-колхозник в группе колхозников в д. Краснянка Волоконовского района.)

— «В колхозе жить невозможно, колхозники сидят без хлеба, надо взять свою лошадь из колхоза и ехать куда-нибудь побираться, потому что у меня уже две недели нет хлеба». (Колхозник-бедняк Канаилов, М. Упоронский сельсовет, Дмитриевский район.)

Чекисты по донесениям осведомителей в сводках отмечают рост антипосевных настроений части колхозников: «Сеять в поле не пойдем, пока не дадут хлеба». «Пусть обрабатывают землю колхоза коммунисты, а мы на пустой желудок не будем». «В этом году обобрали и оставили голодными, и дальше так будет, а поэтому сеять не нужно». «Сеять в поле не пойдем, голодные работать не будем, пусть дают хлеб, а потом спрашивают работу по весеннему севу». (Член колхоза им. Марейкиса Новосильского района.). «Не нужно работать в колхозе, потому что все равно большевики отбирают весь хлеб, большевики разорили наш колхоз, нам нужно бросить работать. Пусть работают одни комиссары, а для крестьянина толку от колхоза мало». (Член колхоза с. Введенка Липецкого района.) «Хлеб в этом году весь отобрали и нас оставили голодными, и на следующий год так будет, а поэтому сеять не нужно». (Член колхоза «Красная нива» Н. Оскольского района.)

Осведомители сообщали также о массовых случаях отказов бригад и отдельных групп колхозников от выхода на работу. Бригадир Старцев заявляет: «Мы — все голодные, и работать больше не будем, пусть работают сами коммунисты, которые получают хлеб» (Лево-Россошанский район).

В доносах приводятся и погромные высказывания и призывы колхозников:

— «Надо бойкотировать весенний сев, а когда начнется война, дружно восставать против коммунистов». (Кулаке. Семидесятное Гремяченского района, арестован.)

— «Советская власть доведет до гибели, нужно снимать с колхозных амбаров замки и забирать семена». (Колхозник на пленуме Никольского сельсовета Малоархангельского района.)

— «К весне на станции народ пойдет, как мухи на мед, на станциях в амбарах Заготзерна лежат тысячи пудов хлеба. Народ голодный пойдет громить амбары, а власть разбежится». (Середняк с. Нелица Валуйского района.)

— «Доедим последние крохи хлеба, а потом пойдем отбирать его на станциях и в городе. Мы сейчас бессильны, но голодные люди будут сильнее и, если власть добровольно не даст хлеба, то ей плохо будет». (Середнячка-колхозница Афанасьевского сельсовета Измалковского района.)

— «Чем голодать — растащить семена и всякие колхозные фонды». (Колхозники сел Березовка и Кочетовка Ивнянского района.)

Чекисты сообщают, что «высказываемые со стороны некоторых групп колхозников и единоличников отрицательные настроения носят повстанческий и пораженческий характер»:

— «Не нужна нам Советская власть, она привела к гибели».

— «Защищать коммунистов не пойдем».

— «При объявлении войны будем бить коммунистов и активистов, ограбивших крестьян».

— «Скорее бы война и конец соввласти, она все отобрала у нас и оставила голодными». (Отдельные единоличники и колхозники бедняки и середняки с. Грибоедово Бондарского района.)

— «Без войны не обойтись, если не дадут нам хлеба, то к весне будет война коммунистов не с иностранными государствами, а с нами». (Единоличник-середняк с. Покровки Лискинского района.)

— «Коммунисты привели нас к гибели. В связи с голодом каждый колхозник и единоличник выступит против коммунистов, и соввласть будет свергнута». (Середняк с. Заломное В. Михайловского района.)

В конце сводки полномочного представителя ОГПУ по ЦЧО сообщается, что «производится изъятие к/р элементов, высказывающих повстанческие тенденции». Сводка № 25/2 подписана ПП ОГПУ по ЦЧО Дукельским и нач. СПО ПП Ревиновым{140}.

Вспоминая обстановку 1937 года, знаменитый авиаконструктор А.С. Яковлев в книге «Цель жизни» писал: «В те времена неудача в работе, ошибка могла быть расценена как сознательное вредительство. Ярлык “вредитель”, а затем “враг народа” мог быть приклеен не только при неудаче, но и просто по подозрению. Волна недоверия и подозрения во вредительстве обрушилась и на отдельных лиц, и на целые организации».

Заслуженный летчик-испытатель Герой Советского Союза ЕФ. Байдуков в книге «Рассказы разных лет» вспоминал, как его коллега Герой Советского Союза летчик Леваневский во время совещания у Сталина неожиданно встал и заявил: «“Товарищ Сталин, я хочу сделать заявление”. “Заявление?” — спросил Сталин. Леваневский посмотрел на Молотова, который что-то писал в тетрадке. Летчик, видимо, решил, что Вячеслав Михайлович ведет протокол заседания и стал говорить в его сторону: “Я хочу официально заявить, что не верю Туполеву, считаю его вредителем. Убежден, что он сознательно делает вредительские самолеты, которые отказывают в самый ответственный момент. На туполевских машинах я больше летать не буду!” Туполев сидел напротив. Ему стало плохо». Хотя «заявление» Леваневского тогда не имело последствий, но через некоторое время известный авиаконструктор А. Туполев был арестован.

«Аресты происходили и потому, что авиаконструкторы писали доносы друг на друга, каждый восхвалял свой самолет и топил другого», — вспоминал Герой Советского Союза генерал-полковник М.М. Громов. Подобные обвинения выдвигали многие люди против своих коллег и в других отраслях науки, техники и промышленного производства.

Приведем выдержки из нескольких типичных доносов граждан, приведенных в «Сводке о работе приемной 8-го отдела ГУТБ НКВД за февраль 1937 г». от 3 марта 1937 года. Орфография заявлений соблюдена:

Керпелли Ю.Л. сообщает: «…моим младшим братом Сергеем была обнаружена (совершенно случайно) у гр. Кухтиной Нины Фроловны книга Троцкого “ Моя жизнь”, вышедшая в свет в Берлине на русском языке … зять Кухтиной Виталий Васильевич Зайцев работает в Американском посольстве и проживает с ней вместе».

Мирзаханов В.А. студент МИИТа сообщает: «…студент нашего института Алехин Ф.А. ярый троцкист и с исключительной злобностью относится к партии и правительству». «Во время процесса над троцкистами он особенно обнаглел, защищая все кр взгляды и действия этих шпионов и диверсантов… яростно сказал, что если бы у него были бомбы и гранаты, он знал бы что с ними делать. Он говорил, что ему придется в тюрьме сидеть или удрать за границу».

Инженеры Сорокин Г.М. и Сперанский И.С, работающие на заводе им. 1-го Мая Главмашдетали, сообщают: «С некоторых пор нам стало казаться, что работы завода тормозят силы, враждебные идеям индустриализации и реконструкции текстильной промышленности, в части качества выпуска нашим заводом продукции». «Котлы растворители с комплектором гуммированных котлов, изготовленные нашим заводом в количестве 18 комплектов ОТК к отпуску недопущены, не допущены и к эксплоатации по причине не провара котельных швов. Тем не менее, котлы эти были отправлены заказчикам, без паспорта ОТК завода… котлы после монтажа на месте потекли». «Шестерни стальные каленые по техническим условиям должны быть изготовлены из стали № 5. В действительности изготовляются из № 2 или № 3». Далее заявители приводят еще целый ряд фактов, подтверждающих, по их мнению, вредительство.

Берман, член ВКП (б), сообщает: «Несколько лет тому назад, будучи студентом, Пономарев посещал кружок юных натуралистов в Зоопарке. В этом кружке под флагом пропаганды биологических знаний, были люди, проводившие расовую теорию фашизма и даже антисоветские взгляды. Один из этих людей, с которыми Пономарев тогда дружил, был выслан из пределов Москвы. Недавно этот человек после высылки вернулся в Москву и послал Пономареву письмо с просьбой “встретиться и восстановить прежние отношения”». «Над всей этой группой был “некто” гражданин иностранной державы (по-видимому Германии), живший в СССР в качестве “агента Гагенбека, для скупки животных”»[28].

Апогеем стукачества является такое уникальное явление, как политические доносы на себя. В качестве примера можно привести два случая из той же «Сводки о работе приемной 8-го отдела…». Так гражданин Бойко СВ. явился в приемную НКВД с заявлением, в котором он пишет: «Я не сам пришел, меня привела моя совесть, меня привел страх тех чудовищ, тех предателей родины, которые стоят и долго останутся в моей памяти, как прокаженные, язвы, которые от всех, в том числе и от меня были скрыты, язвы которых во всей полноте мне показал прокурор и суд народа … банда Троцкого меня заразила, меня привела к преступлениям, которым сегодня нет места на родине моей … Я клеветал на вождей, на партию народа, я вредил там, где было можно, сеял зло, которому нет больше места в сознании моем». «Моя совесть будет чиста тогда перед вождем и партией народа… когда я расскажу все следствию».

Карлинский Г.П. явился в НКВД со следующим заявлением: «Считаю свое пребывание на свободе в дальнейшем нетерпимым и абсолютно невозможным по следующим причинам: во-первых, состоя ранее в рядах ВКП (б) с 1920 г. по 1922 г. и с 1926 по 1935 г. Ничего общего со Сталинской идеологией не имел, т.е. я был членом партии, активно работал и боролся (на словах) за идеальную чистоту рядов партии, примерно до 1931 г., а с началом пятилеток все мои помыслы пошли на постоянные (внутренние) противоречия у меня. Признаюсь, та незначительная часть литературы — Троцкого, Зиновьева в то время на меня сильно подействовала и, все это заставило меня двурушничать, а вместе с тем я уже с 1929 г. начинаю занимать ответственные должности, вплоть до начальника Промышленного строительства “Уралмашстроя” и врид. начальника “Прибалхимстроя”». «Слишком много писать о всех моих нечестных и нехороших делах, но думаю, что это будет изложено мною при ведении моего дела, если оно должно быть. Одно считаю, дальнейшее мое пребывание на свободе просто опасно». «Я могу и хочу работать, принести пользу сов. Строительству, но прежде всего, должен смыть грязь, которая годами накопилась во мне».

Оба заявителя пришли в НКВД с заранее написанными заявлениями, в которых заявляют о своей идеологической враждебности, но не стремятся очернить других лиц. Что заставило этих людей совершить самооговор? Может быть, психологическое давление атмосферы страха и террора? Может быть, это психопатия? Или же это превентивный шаг людей, чувствующих неизбежность ареста и понимающих, что лучше сдаться самим и этим облегчить свою участь? Этого мы никогда не узнаем, так же как не узнаем, какова дальнейшая судьба этих несчастных.

Как и в 20-е годы, когда чекистам «на местах» рекомендовалось иметь осведомителей из середняков «которые зло критикуют советскую власть», в 1937—1938 годах продолжалась практика использования доносчиков-провокаторов. Так 23 октября 1938 года первый секретарь Сталинградского обкома ВКП (б) А. Чуянов направил письмо в ЦК ВКП (б) на имя И.В. Сталина, в котором сообщал, что положение дел в органах НКВД по Сталинградской области вызывает серьезную тревогу{141}.

В письме сообщалось, что бюро обкома рассмотрело информацию начальника Котельниковского районного отдела НКВД Евдушенко от 16 октября 1938 года, в которой говорилось о контрреволюционной работе секретарей РК ВКП (б), председателя и секретаря райисполкома и других работников района. После обсуждения этого вопроса на бюро обкома было установлено и лично признано начальником райотдела Евдушенко, что предъявленные им обвинения районному руководству являются клеветническими. Провокационная практика работы Евдушенко подтверждалась также тем, что он давал своим секретным сотрудникам (агентам) явно провокационные задания. Так секретный сотрудник Васильев дал начальнику райотдела НКВД разоблачающий материал на сына помещика. После этого Евдушенко заявил Васильеву: “Давай организуй группу лиц, которые должны заниматься агитацией против Советской власти, а сам стань у них во главе организации. И, кто идет против Советской власти, они будут примыкать к тебе, а ты на них будешь доносить нам, а мы их будем гробить”.

Секретный сотрудник Васильев отказался от создания антисоветской группы. Тогда Евдушенко избил его и заявил: “Не хочешь гробить людей, то, сволочь, я сам постараюсь угробить тебя. Учти, ты бывший лишенец”. Прошло пять дней, и Васильев неизвестно куда исчез». Далее в письме сообщалось, что в практике работы райотдела НКВД во время следствия к арестованным применялись методы физического воздействия. Их избивали, а непрерывные допросы, на которых арестованные стояли, продолжались по 2—3 суток.

Это письмо А. Чуянова заведующий отделом руководящих партийных органов Г.М. Маленков направил наркому внутренних дел Л.П. Берии. Дальнейшая судьба письма неизвестна, но оно дает характерную картину положения дел в те годы в органах НКВД.

«Эффективность» работы доносчиков характеризует такой факт. В конце 1937 года Ежов потребовал от УНКВД краев и областей сообщить о шпионско-диверсионных организациях, которые были раскрыты с помощью рабочих и колхозников. Результаты были обескураживающими. Типичная шифровка пришла 12 декабря 1937 года от начальника Омского УНКВД: «Случаев разоблачения по инициативе колхозников шпионско-диверсионных троцкистско-бухаринских и иных организаций не было»{142}.

Следует отметить, что не все граждане безотказно выполняли свой стукаческий «долг». В книге «Я выбрал свободу» Виктор Кравченко приводит такой эпизод: «Директор одного предприятия подвез как-то на своей машине мать “врага народа”, старую женщину, после чего его шофер сказал: “Товарищ директор, я, может быть, сукин сын, который должен сообщать обо всем, что видит и слышит. Но клянусь собственной матерью, на этот раз не скажу ни слова. Моя мать — простая женщина, а не такая интеллигентная дама. Но я ее люблю, и спасибо вам, Виктор Андреевич, говорю как русский — русскому”». И действительно, об этом инциденте никто не узнал, хотя впоследствии директору были инкриминированы различные «серьезные преступления». Д0Н09Ы в органы поступали не только от агентов и стукачей-добровольцев, но и от руководителей предприятий, начальников отделов кадров и начальников спецчастей. В качестве примера можно привести донесение руководителей Томской швейной фабрики 29 января 1938 года в горотдел НКВД об арестованных работниках фабрики: «По делу обвинения Глушкова И.П. сообщаем следующее: Для руководства отделами, цехами и строительством Томской швейной фабрики Глушковым штат подбирался из числа классово-враждебных элементов и неквалифицированной силы, приведшей фабрику к полнейшему развалу Кто же руководил фабрикой:

1. Глав, бухгалтер Могилевский — исключительно антисоветский элемент, колчаковец, рекомендованный на работу врагом народа Бурумовым. Судимый за нарушение кредитной реформы. Состоял в партии ВКП(б), из коей вышел как не согласившийся с линией партии.

2. Нач. планового отдела Петров, сын кулака, отец коего обманным путем пробрался в партию ВКП(б), из партии изгнан и ныне изъят НКВД. Родственники также арестованы. Брат его, офицер.

3. Нач. закройного цеха Степанов, унтер-офицер, кулак-лишенец. Обманным путем пробрался в партию ВКП(б), откуда и изгнан, ныне изъят НКВД.

4. Коммерческий директор Воронцов, в прошлом дважды судимый за контрреволюционные дела, высланный из Москвы в 1930 г. Глушковым вызван из Барнаула на работу. В настоящее время скрывается.

5. Гл. инженер по строительству, он же главный механик Эрмес, иностранный подданный, не имеющий специального образования, также как и Воронцов приглашен на работу из Барнаула, найдя приют в квартире Глушкова.

6. Зав. кадрами Рощин, дважды переходивший советскую границу, проживал в Китае и подобные им.

Деятельность же Глушкова заключалась в следующем: в связи с расширением фабрики и увеличением ее оборота, постановлением Президиума Томского горсовета был разрешен перевод фабрики в новые корпуса, на что был дан срок — 20 дней. В силу этого потребовалось строительные работы и подготовка оборудования к переводу».

Донесение подписали и. о. директора фабрики Нестерьянов, парторг Кашкина и начальник спец. части Нижевич.

Коротко о фигурантах донесения. И.П. Глушков арестован в 1937 году. Осужден на 10 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах. Н.Т. Степанов арестован в декабре 1937 года. Дело прекращено за отсутствием состава преступления. Освобожден в январе 1939 года. А.П. Рощин арестован в 1937 году. Дело прекращено за недоказанностью состава преступления. Вторично арестован и расстрелян в 1938 году. Обстановку на предприятиях в то время характеризует и донесение начальника спецчасти Томской швейной фабрики в горотдел НКВД об А.С. Демидовой. 5 августа 1938 года. Секретно.

«С августа месяца 1937 года на Томскую швейную фабрику была принята на должность зав. кадрами Демидова Анна Степановна. Являясь членом партии ВКП (б), одно время Демидова занимала обязанности секретаря парткома и с организацией райкомов была отозвана в Куйбышевский райком. Вследствие того, что Демидова являлась родственницей бывшего секретаря горкома Малышева, Демидову на днях из партии исключили, а отсюда и сняли с работы. Приказом директора швейной фабрики Демидова с 1 августа с/г. зачислена на должность зав. подготовкой кадров.

Из беседы с Демидовой мною установлено: муж Демидовой, с которым она развелась в 1935 году, Мунгалов Никанор Петрович, 1891 г. (рождения) был членом партии ВКП (б) с 1918 г. по 1923 г., исключался за антипартийные поступки. Второй раз с 1925 по 1927 год, будучи кандидатом и с 27 по 37 год членом, за антипартийные разговоры, злоупотребления по службе и многоженство исключался из партии вторично. Жена Малышева является сестрой Демидовой. Прошу сообщить, не встречается ли препятствий к нахождению Демидовой на работе фабрики по должности зав. подготовкой кадров».

Нач. спец. части. Подпись (Нижевич). (Секретарь Томского горкома ВКП (б) М.Ф. Малышев арестован в 1939 г. Осужден к ВМН с заменой на 15 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах.){143}

В те годы доносчиком человек мог стать и поневоле. В начале 50-х годов, незадолго до смерти вождя, такой «доносчицей» стала Лидия Федосеевна Тимашук (1898—1983 гг.), врач-кардиолог, заведующая отделом функциональной диагностики Лечсанупра Кремля. 28 августа 1948 года Л.Ф. Тимашук после снятия кардиограммы у А. А. Жданова на его даче записала в заключении диагноз «инфаркт миокарда». Однако присутствовавшие известные медики профессора П.И. Егоров, В.Н. Виноградов и врач Г.И. Майоров с таким заключением не согласились, вынудили ее переписать заключение, исключив из него слово «инфаркт», и назначили лечение, категорически противопоказанное при инфаркте, которого они на основании клинической картины не находили. Тимашук письменно поставила в известность о случившемся свое начальство. Так как Лечсанупр подчинялся Министерству государственной безопасности (МГБ), то письмо она направила начальнику Главного управления охраны МГБ. Однако не разбиравшиеся в медицинских вопросах сотрудники МГБ отослали ее письмо тому, кто, по ее мнению, поставил неправильный диагноз — начальнику Лечсанупра Кремля Егорову. Профессор Виноградов потребовал от Егорова уволить Тимашук. Егоров вызвал ее, обвинил в некомпетентности и перевел во 2-ю поликлинику Лечсанупра, где пациенты были рангом ниже. В связи с понижением ей пришлось писать объяснительную записку. «…28/VIII около 12 ч. дня сделала А.А. ЭКГ, поданным которого мною диагностирован “инфаркт миокарда” в обл. левого желудочка и межжелудочковой перегородки, о чем тут же поставила в известность консультантов. Пр. Егоров и д-р Майоров заявили мне, что это ошибочный диагноз и они с ним не согласны, никакого инфаркта у А.А, нет, а имеется “функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни” и предложили мне переписать заключение, не указывая на “инфаркт миокарда”…

29/VIII у А.А. повторился (после вставания с постели) сердечный припадок, и я вторично была вызвана из Москвы, но по распоряжению акад. Виноградова и пр. Егорова ЭКГ 29/VIII в день сердечного приступа не была сделана, а назначена на 30/VIII, а мне вторично было в категорической форме предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда…

Считаю, что консультанты и лечащий врач Майоров недооценили безусловно тяжелое состояние А.А, разрешая ему подниматься с постели, гулять по парку, посещать кино, что и вызвало повторный приступ и в дальнейшем может привести к роковому исходу. Несмотря на то, что я по настоянию своего начальника переделала ЭКГ, не указав в ней “инфаркт миокарда”, остаюсь при своем мнении и настаиваю на соблюдении строжайшего постельного режима для А.А.».

После перевода во 2-ю поликлинику Тимашук направила два письма секретарю ЦК ВКП (б) А.А. Кузнецову, где повторила свои аргументы, но Кузнецов на ее письма не ответил. 31 августа 1948 года А.А. Жданов умер. При вскрытии тела диагноз Тимашук подтвердился, а диагноз лечащего врача и титулованных консультантов оказался ошибочным. В то время злого умысла в их действиях никто не нашел.

Письма Тимашук четыре года лежали в архиве. В августе 1952 года ее неожиданно вызвали в МГБ и попросили подробно рассказать, что происходило на даче Жданова незадолго до его смерти. Она рассказала, и вскоре начались аресты врачей. Под пытками в умышленном игнорировании инфаркта «признался» один из обвиняемых по делу врачей академик АМН СССР В.Н. Виноградов. Письмо Тимашук о неправильном лечении А. А. Жданова было использовано официальной советской пропагандой в кампании, связанной с антисемитизмом и делом врачей.

20 января 1953 года Л.Ф. Тимашук была награждена орденом Ленина «за помощь, оказанную Правительству в деле разоблачения врачей-убийц». Месяц спустя в газете «Правда» была опубликована статья Чечеткиной «Почта Лидии Тимашук»: «Еще совсем недавно мы не знали этой женщины… теперь имя врача Лидии Федосеевны Тимашук стало символом советского патриотизма, высокой бдительности, непримиримой, мужественной борьбы с врагами нашей Родины. Она помогла сорвать маску с американских наймитов, извергов, использовавших белый халат врача для умерщвления советских людей. Весть о награждении Л.Ф. Тимашук высшей наградой — орденом Ленина — за помощь в разоблачении трижды проклятых врачей-убийц облетела всю нашу страну. Лидия Федосеевна стала близким и дорогим человеком для миллионов советских людей»{144}.

После смерти Сталина и закрытия «дела врачей» Указ о награждении Лидии Тимашук орденом Ленина был отменен. В 1954 году ее наградили орденом Трудового Красного Знамени, так что дело можно было бы считать закрытым, если бы не пассаж из доклада Хрущева «О культе личности и его последствиях» на XX съезде КПСС в 1956 году, где говорилось: «Следует также напомнить о “деле врачей-вредителей”. Собственно, никакого “дела” не было, кроме заявления врача Тимашук, которая, может быть, под влиянием кого-нибудь или по указанию (ведь она была негласным сотрудником органов госбезопасности) написала Сталину письмо, в котором заявляла, что врачи якобы применяют неправильные методы лечения». Таким образом, очередной вождь единственной ответственной за дело «врачей-убийц» сделал Лидию Тимашук. Сама она с таким раскладом не согласилась и на протяжении многих лет пыталась доказать, что на нее возвели напраслину. Ее принимали в ЦК, успокаивали, но для реабилитации в глазах общества ничего не сделали. В одном из писем в ЦК Тимашук писала: «Прошло 13 лет, а мое положение в обществе до сих пор не ясное, в народе существует мнение, что “дело о врачах” возникло вследствие того, что якобы я оклеветала честных врачей и профессоров, благодаря чему было создано “дело о врачах”. Эти кривотолки продолжаются и до сих пор, постоянно травмируя меня. Руководство 4-го Глав. Управления во главе с проф. А.М. Марковым в апреле 1964 г. заявило мне, что я не могу больше оставаться в должности зав. отделением функциональной диагностики (несмотря на то что руководимое мною отделение носит звание “Бригады коммунистического труда”), потому что в 4-м Управлении работают профессора пострадавшие, и создали мне такие условия, что я вынуждена была уйти на пенсию. После ухода на пенсию я потеряла возможность получить квартиру, мне отказано в характеристике для получения персональной пенсии и т.п. Проработав в системе 4-го Глав. Управления 38 лет, я ушла на пенсию с большой незаслуженной обидой. Ведь я не только врач, отдавший всю свою жизнь служению народу и своему любимому делу, я мать, воспитавшая сына — офицера Советской Армии, летчика истребительной авиации, который при выполнении боевого задания, защищая Родину, на горящем самолете получил ожоги и увечья. Ныне — инвалид Отечественной войны I группы, награжден орденом Отечественной войны. У меня есть внуки — школьники, пионеры и комсомольцы, муж — врач Центрального военного госпиталя… Я не буду описывать, каким обидным и несправедливым упрекам подвергаюсь, когда произносится мое имя, такое положение больше существовать не может»{145}.

ДЕТИ — ДОНОСЧИКИ И ПРЕСТУПНИКИ

Входят строем пионеры,

кто — с моделью из фанеры,

кто — с написанным вручную

содержательным доносом.

С того света, как химеры,

палачи-пенсионеры

одобрительно кивают им, задорным и курносым.

Нобелевский лауреат Иосиф Бродский

Борьба с мелкими вредителями — сорняками и грызунами — научила ребят бороться и против крупных, двуногих. Здесь уместно напомнить подвиг пионера Павла Морозова, мальчика, который понял, что человек, родной по крови, вполне может быть врагом по духу и что такого человека — нельзя щадить.

А.М. Горький

К началу XIX века в России была широко развернута система платных агентов полиции. При Александре II обсуждалась даже идея воспитания доносчиков с юных лет. В проекте, предложенном монарху, указывалось на необходимость начинать работу с доносчиками в самом юном возрасте, с гимназии: обратить внимание на гимназистов, которые доносят на товарищей, поощрять их, оказывать помощь при поступлении в университет, а по окончании учебы брать как опытных и образованных агентов на работу в полицию. Александр II отверг проект. Отрицательный ответ императора был обусловлен тем, что в среде знатных и образованных людей XIX века слово «донос» все-таки имело крайне негативную моральную окраску, а фискалы вызывали общее презрение.

Идея приобщения детей к доносительству, когда-то с презрением отвергнутая российским императором, при большевиках получила мощную государственную поддержку. Воспитание доносчиков стало важным направлением идеологической деятельности. Донос подавался как новое качество советских людей: как их открытость и честность, как критика, способствующая улучшению жизни, как необходимое средство для достижения великой цели, в которую многие из доносчиков всех возрастов искренне верили. Символом героизма тех лет был пионер-герой Павлик Морозов. Юный доносчик, предатель собственного отца, был сделан национальным героем огромной страны с тысячелетним прошлым. «Пионерская правда» писала: «Павлик не щадит никого: попался отец — Павлик выдал его, попался дед — Павлик выдал его. Павлика вырастила и воспитала пионерская организация». О Павлике Морозове написано три десятка книг, сотни брошюр, листовок и плакатов, о нем слагались поэмы и песни. Первым песню о Павлике написал сразу же ставший известным молодой писатель Сергей Михалков.

Был с врагом в борьбе Морозов Павел И других бороться с ним учил. Перед всей деревней выступая, Своего отца разоблачил! Поднимал рассвет зарницы знамя. От большого тракта в стороне Был убит Морозов кулаками, Был в тайге зарезан пионер. И к убийцам ненависть утроив, Потеряв бойца в своих рядах, Про дела погибшего героем Не забыть ребятам никогда!

Имя героя присваивали улицам, школам и кораблям, на его примере воспитывали юную смену. По указанию Сталина в 1948 году в Москве юному герою был поставлен памятник, а его именем названа улица. В связи с открытием памятника группа представителей творческой интеллигенции в коллективном обращении в «Пионерской правде» призвала всех детей страны продолжать делать то, что делал Морозов. Коллективное обращение подписали самые известные писатели, драматурги и поэты того времени: Александр Фадеев, Леонид Леонов, Самуил Маршак, Всеволод Иванов, Валентин Катаев, Всеволод Вишневский, Сергей Михалков, Лев Кассиль, Анатолий Софронов, Михаил Пришвин, Агния Барто, Сергей Григорьев, Борис Емельянов, Лазарь Лагин. Авторы обращения подчеркивали, что те дети, которые будут следовать путем Павлика Морозова, станут героями, учеными и маршалами. На цоколе памятника был текст: «Павлику Морозову от московских писателей». Позднее дарственную надпись убрали.

У пионера-доносчика появилось множество подражателей. Подготовка к показательному процессу по делу об убийстве Павлика Морозов была в разгаре, когда в селе Колесникове Курганской области застрелили из ружья другого мальчика — Колю Мяготина. Событие это, судя по официальным данным, выглядело так. Его мать, вдова красноармейца, отдала Колю в детский дом, так как его нечем было кормить. Там мальчик стал пионером, а позже вернулся к матери. Богатых крестьян уже раскулачили и выслали, но в селе остались пьяницы и хулиганы. Как настоящий ленинец Коля прислушивался к разговорам взрослых и «обо всем, что видел и узнавал, он сообщал в сельский совет». Друг Коли Петя Вахрушев донес на него классовым врагам, то есть сообщил родным, кто доносчик. «Пионерская правда» в деталях описала убийство Коли. «Кулаки старались развалить молодой, еще не окрепший колхоз: портили колхозный инвентарь, калечили и воровали колхозный скот. Пионер Коля Мяготин стал писать о происках кулаков в районную газету. Об одном из случаев крупной кулацкой кражи колхозного хлеба он сообщил в сельский Совет. В октябре 1932 года кулак Фотей Сычев подговорил подкулачников, хулиганов братьев Ивана и Михаила Вахрушевых убить пионера. Выстрел в упор навсегда оборвал жизнь тринадцатилетнего пионера».

За прошедшие 80 лет дело об убийстве зауральского подростка дважды опротестовывалось Генеральной прокуратурой, и Президиум Верховного суда дважды пересматривал это дело. В результате окончательная картина убийства пионера-героя Коли Мяготина оказалась совсем не такой, как описывалась в книжках. Никаких расхитителей колхозного зерна Коля не разоблачал, напротив, сам промышлял кражами семян подсолнухов с колхозного поля. За очередным таким занятием его и застал красноармеец, охранявший поле. В результате перебранки вспыливший сторож выстрелил в Колю, а 12-летний приятель подростка Петя Вахрушев сумел убежать. Сначала Вахрушев рассказал всю правду, но на втором допросе неожиданно изменил показания, сказав, что Колю убили два его старших брата. Таким образом, в убийстве обвинили братьев Вахрушевых и по ходу дела разоблачили еще несколько якобы причастных к расхищению зерна и смерти Коли кулаков. В декабре 1932 года выездная сессия Уральского областного суда в Кургане по делу об убийстве Коли Мяготина приговорила пятерых жителей села Колесниково к расстрелу, шесть человек — к десяти годам лишения свободы и одного — к году принудительных работ. Сразу после суда Петя Вахрушев исчез без следа, еще через неделю нашли повешенной его мать, а убитого мальчика, подобно Павлику Морозову, объявили пионером и героем.

В 1999 году по протесту Генеральной прокуратуры Президиум Верховного суда Российской Федерации по делу об убийстве Коли Мяготина реабилитировал как невиновных десять человек. Двоим осужденным, состав преступления был переквалифицирован из политической статьи в уголовную. Решением Курганской городской думы от 16 февраля 1999 года табличка на памятнике, воздвигнутом Коле Мяготину, на которой говорилось о зверском убийстве пионера-героя кулаками, была снята. Отделу культуры поручалось разработать новый текст{146}.

Юрий Дружников приводит сведения о восьми случаях убийства детей за доносы, произошедших до убийства Павлика Морозова. Первым убитым был тоже Павлик по фамилии Тесля, украинец из старинного села Сорочинцы, донесший на собственного отца пятью годами раньше Морозова. Семь убийств были связаны с доносами детей во время коллективизации в деревне, одно — с «врагами народа» в городе Донецке (Витя Гурин). Наиболее известный из восьми — доносчик Гриша Акопян, зарезанный на два года раньше Морозова в Азербайджане{147}.

Официальное издание «Детское коммунистическое движение» еще до смерти Павла Морозова сообщало, что имеют место случаи убийства за доносы «десятков наших лучших боевых товарищей, которые яростно борются против левых загибов и правых примиренцев». «Пионерская правда» из номера в номер публиковала доносы детей с подробностями, именами и датами, печатала портреты юных героев. Дети доносили на своих учителей, вожатых, друзей и родителей.

16 марта 1934 года «Пионерская правда» опубликовала донос пионерки Оли Балыкиной, проживающей с отцом и матерью в деревне Отрада Спасского района Татарской АССР. С портрета, помещенного рядом, смотрит симпатичное личико пионерки.

«В Спасск, ОГПУ. От пионерки Отрадненского пионерского отряда Балыкиной Ольги. Заявление.

Довожу до сведения органов ОГПУ, что в деревне Отрада творятся безобразия. Воровали и воруют колхозное добро. Например, мой отец Григорий Семенович вместе с Кузнецовым, бригадиром первой бригады, и сродником, кулаком Фирсовым В.Ф., во время молотьбы и возки хлеба в город Спасск воровали колхозный хлеб. Ночью, когда все засыпали, к отцу являлись его друзья — бригадир Кузнецов Кузьма и Фирсов В. Все трое отправлялись воровать. Бригадир Кузнецов все время назначал моего отца в Спасск к колхозным хлебам. Воза все подвозили к нашему двору. Эти мошенники с возов брали хлеб. А в воза насыпали землю весом столько, сколько брали хлеба. Хлеб прятали в пустой избе, потом его продавали. Во время воровства они заставляли меня держать мешки. Я держала. На душу ложился тяжелый камень.

Я чувствовала, что нехорошо, но сделать ничего не могла. Я еще не была пионеркой. Поступив в пионеротряд, я узнала, каким должен быть пионер. И вот я больше не хочу на своей душе носить тяжелый камень. Сначала я решила рассказать своему учителю о том преступлении, какое происходило на моих глазах. И вот, обсудив дело, я потребовала сообщить куда следует. Приезжал милиционер, но он поступил слишком неправильно. Он позвал меня на допрос вместе с матерью. Под угрозой матери я не осмелилась сказать то, что было в моей душе. Но я больше молчать не буду. Я должна выполнить свой пионерский долг, иначе эти воры будут продолжать воровать и в будущем совсем развалят наш колхоз. А чтобы этого не случилось, я вывожу все на свежую воду, дальше пускай высшая власть делает с ними, что хочет. Мой долг выполнен. Отец мне грозит, но я этой угрозы не боюсь. Пионерка Балыкина Ольга».

Редакция в своем комментарии сравнила Олю с Павликом Морозовым и уточнила, что «медицинский осмотр установил, что в результате побоев здоровье Оли надорвано. Олю отправили лечиться в санаторий на два месяца».

На скамье подсудимых очутились 16 человек, арестованных после доноса Оли. Организаторами хищений были признаны отец девочки Григорий Балыкин, начальник первой бригады колхоза Кузьма Кузнецов, кладовщик колхоза Петр Кузнецов и местный житель Василий Фирсов.

В июле 1934 года «Пионерская правда» писала о завершении этой истории: «…Главсуд Т(атарской) Р(еспублики) приговорил членов шайки к различным срокам исправительных работ с дальнейшим поражением в правах. Главари Балыкин и Фирсов получили по десять лет заключения строгого режима». Подвиг Оли Балыкиной был описан также в статье «Долг пионера» (журнал «Смена» № 260, август 1934 г.) и других изданиях.

Жизнь Ольги Балыкиной не сложилась. Во время Великой Отечественной войны она попала в плен к гитлеровцам, а после войны ее, по доносу соседей, как когда-то ее отца, приговорили к десяти годам заключения. После реабилитации о ней ненадолго вспомнили в газетах. Дальнейшая судьба героини неизвестна{148}.

Настоящий пионер Проня Колыбин разоблачил свою мать, которая собирала в поле опавшие колосья и зерна, чтобы накормить его самого. Мать посадили, а сына-героя отправили отдыхать в Крым, в пионерский лагерь Артек. Школьник из-под Ростова-на-Дону Митя Гордиенко донес на семейную пару, собиравшую в поле опавшие колосья. В результате муж был приговорен к расстрелу, а жена — к десяти годам лишения свободы со строгой изоляцией. Митя получил за этот донос именные часы, пионерский костюм, сапоги и годовую подписку на газету «Ленинские внучата». Многочисленные Павлики не просто проявляли личный энтузиазм, их доносы становились вкладом в строительство нового общества. Однако волна насилия, последовавшая по результатам доносов детей, столкнулась с ответной волной. Не имея защиты от произвола государства, народ творил самосуд. Чем сильнее было давление сверху, тем ожесточеннее и отчаяннее был протест, жертвами которого становились дети. В 1935 году в речи на совещании писателей, композиторов и кинорежиссеров Максим Горький заявил: «Пионеров перебито уже много». (Кстати, Горький называл Павлика Морозова «одним из маленьких чудес нашей эпохи».) Журналист Соломеин писал: «Только мне привелось участвовать в расследовании примерно десяти убийств пионеров кулачьем. Только мне. А всего по Уралу, по стране — сколько их было подобных жертв, не счесть»{149}.

Убийства детей активно использовала пропагандистская машина. Пресса представляла дело таким образом, будто детей убивали за то, что они пионеры. Убивая Павлика Морозова, писала газета «Тавдинский рабочий», кулаки знали, что они «наносят глубокую рану детскому коммунистическому движению». Смерть двух девочек-доносчиц Насти Разинкиной и Поли Скалкиной «Пионерская правда» комментировала так: «Выстрел в Настю и Полю есть выстрел в пионерскую организацию». Газета «Правда» откровенно призывала к самосуду: «Дело каждого честного колхозника помочь партии и советской власти казнить мерзавца, который посмеет тронуть ребенка, исполняющего долг перед своим колхозом, а, следовательно, и перед всей страной». Колхозники, однако, понимали честность по-своему, и властям приходилось пожинать плоды развязанного ими террора.

В то время как власти окружали убитых доносчиков ореолом славы, народ мстил властям, множа число жертв и таким образом поставляя новых героев, используемых пропагандой.

Расправы над юными доносчиками продолжались. По данным Юрия Дружникова, в 1932 году (после убийства Павлика и Феди Морозовых) было три убийства доносивших детей. В 1933 году было шесть убитых доносчиков, в 1934-м — шесть, в 1935-м — девять. Всего за годы сталинского террора автор насчитал 56 убийств детей-доносчиков. Всем им присвоены почетные звания пионеров-героев. О них писали книги, их именами названы улицы и дворцы пионеров.

Интересна судьба оставшегося в живых юного патриота. В поселок Анадырь Чукотского округа к чукчам приехали проводить раскулачивание и создавать колхоз двое большевиков-уполномоченных. Их убили. Через день появился милиционер. Убийц выдал мальчик Ятыргин, сын Вуны, уточнив, что они убежали на Аляску. Часть чукчей-оленеводов решила уходить с оленями туда же. Услышав об этом, Ятыргин украл у соседа собак и сани, чтобы также донести властям об этом. Соседи подкараулили мальчика, ударили его топором и бросили в яму, но он выполз оттуда и остался жив. «Пионерская летопись» рассказывает, что когда Ятыргина принимали в пионеры, уполномоченные дали ему новое имя и фамилию — Павлик Морозов. Позже новое имя записали в его паспорт. (В 70-х годах прошлого века Ятыргин работал учителем в школе под именем Павла Морозова и был членом партии.)

Восхвалением доносительства занимались самые видные деятели Советского государства. Незадолго до своей таинственной гибели член Политбюро Серго Орджоникидзе в речи на всесоюзном совещании стахановцев восхвалял семью патриотов Артемовых. Отец Алексей Артемов, его жена Ксения, два сына и три дочери сообщили органам о 172 подозрительных людях, по их мнению, вражеских лазутчиках. Все подозреваемые были арестованы. Членов семьи чемпионов-доносчиков наградили орденами и ценными подарками.

Кампания детского доносительства развернулась в стране так широко, что о ней даже начали писать зарубежные средства массовой информации. Но это, как обычно, признавалось клеветой: «Пусть в бешенстве лгут бежавшие за границу белогвардейцы, что… красные пионеры являются оком ЧК в своей семье и в школе. Бешенство наших врагов — лучшая похвала для нас, младшего поколения большевиков»{150}.

Воспитанные пионерской организацией юные ленинцы старались как могли. Дети-доносчики из разных областей страны вызывают друг друга на всесоюзное социалистическое соревнование: кто больше донесет. Делегации пионеров-дозорных приезжают в соседние области и обмениваются «передовым» опытом. Проводятся слеты дозорных, на которых передовики делятся опытом разоблачения врагов народа и расхитителей колхозного добра. В Украине состоялся даже республиканский слет дозорных, и член Политбюро Постышев стал его почетным гостем.

Выходит книга журналиста Смирнова «Юные дозорники» — инструкция для пионеров. Автор учит, где могут быть враги народа, как их искать, куда сообщать. Смирнов учит детей посылать письма так, чтобы враги партии не могли перехватить доносы на местной почте: пионеру их следовало отвозить на станцию и самому опускать в почтовый вагон проходящего поезда{151}.

Редактор «Пионерской правды» А. Гусев, ссылаясь на указания Политбюро, в книге «Деткоры в школе» писал, что быть деткором, — это значит следить за учителем, быть зорким в борьбе за качество преподавания в классе. Дети должны были обнаруживать и разоблачать классовых врагов среди учителей, и они охотно выполняли это поручение. Мальчик написал в газету, что директор его школы дал на уроке детям такую задачу: «Всего в селе было 15 лошадей, а когда люди вступили в колхоз, то 13 лошадей сдохли. Сколько лошадей осталось?» Больше директора в селе не видели, как классовый враг он был привлечен «к суровой ответственности»{152}.

Создается всесоюзная «Красная доска почета» для пионеров-дозорников, на которую заносят имена лучших. Газета «Правда» записала на красную доску почета всю Северо-Кавказскую школьную организацию за охрану колхозного урожая. Так называемая «легкая кавалерия» действовала там по формуле: «увидел — помчался — сообщил». В газете названы 44 активиста-доносчика. 6 января 1934 года «Правда» и другие газеты поместили письмо Сталину пионеров села Новая Уда из Восточной Сибири. Пионеры с места бывшей ссылки вождя рапортовали, кто на кого в селе донес, а затем в порядке критики и самокритики сообщали друг о друге и сами о себе.

«Пионерская правда» рапортовала о подвигах юных осведомителей, набирала крупными буквами их имена и описывала их «подвиги»: выследил в поле односельчан, стригущих колосья, разоблачил пастуха, сдал в ОГПУ отца, мать, соседа, выявил вредителя, раскрыл шайку расхитителей колхозного добра, поймал кулачку. Газета становится центром сбора доносов от своих читателей со всей страны. Здесь они обрабатывались, учитывались и передавались по назначению. Читатели-агенты называются «бойцами», «дозорными», «следопытами».

Юные дозорники доносили в условиях страшного голода, приведшего к гибели миллионов людей в стране. В 1932—1933 годах голод разразился в Поволжье, Украине, Центрально-Черноземной области, Северном Кавказе, Урале, в Крыму, в некоторых районах Западной Сибири, Казахстана и Белоруссии. Существует официальная оценка масштабов голода, «вызванного насильственной коллективизацией». В официальном заявлении Государственной Думы РФ от 2 апреля 2008 года, отмечено, что «от голода и болезней, связанных с недоеданием» в 1932—1933 годах погибло около 7 млн. человек»{153}.

Причиной голода стали принудительная коллективизация, «репрессивные меры для обеспечения хлебозаготовок», то есть силовое изъятие зерна, принадлежащего крестьянам, и вывоз части зерна за границу, «которые значительно усугубили тяжелые последствия неурожая 1932 года». Специалисты считают, что объективно урожай в 1932 году был достаточным для предотвращения массового голода{154}.

Голод привел к многочисленным случаям людоедства, что подтверждается сводками и сообщениями региональных органов ОГПУ и милиции{155}.

В таких условиях крестьянам надо было выживать, и они не считали преступлением вернуть себе хоть часть из бывшего собственного, а теперь колхозного имущества. Поэтому воровство приобрело массовый характер. «Пионерская правда» в январе 1933 года писала: «Начались хищения колхозного хлеба, таскали килограммами, ведерками, таскали в карманах, голенищах сапог, таскали в мешках». Последовали массовые репрессии. 7 августа 1932 года по личной инициативе И.В. Сталина было принято Постановление ЦИК и СНК СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», называемое в народе «Закон о трех колосках» или «Закон семь восьмых». Постановление подписали Председатель ЦИК Союза ССР М. Калинин, Председатель СНК Союза ССР В. Молотов (Скрябин) и секретарь ЦИК Союза ССР А. Енукидзе. По этому закону за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества применялась высшая мера социальной защиты — расстрел с конфискацией всего имущества, с заменой, при смягчающих обстоятельствах, лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества. «Преступления кулацко-капиталистических элементов, которые применяют насилия и угрозы или проповедуют применение насилия и угроз к колхозникам с целью заставить последних выйти из колхоза, приравниваются к государственным преступлениям». За «насилия и угрозы» в качестве меры судебной репрессии полагалось лишение свободы на срок от 5 до 10 лет с заключением в концентрационный лагерь и конфискацией имущества. Амнистия к преступникам, осужденным по таким делам, не применялась.

Для борьбы с хищениями зерна и других сельскохозяйственных продуктов привлекались подростки и дети. В отчете одного из районных исполнительных комитетов Челябинской области сказано: «В период уборочной кампании совместно с комсомолом было организовано 68 вышек для охраны урожая и вовлечено в дозоры 317 пионеров и школьников».

В августе 1934 года в Челябинске проводился областной слет пионеров-дозорников. Газеты поместили фотографию пионерки Дуси Аксеновой и рассказ о ее подвиге. «Эта встреча пионерского дозора из деревни Антошкиной Шумихинского района произошла 12 июля. В тот день кулачка Луканина избила пионерку Дусю Аксенову и приказала ей никому не говорить о ножницах и мешке. Но пионерка-героиня не испугалась угроз кулачки… На днях Луканина будет стоять перед судом, а Дуся — делегат областного слета пионеров-дозорников». Сама Дуся, украшавшая президиум слета, по детскому своему разумению еще не задумывалась, зачем журналист наврал про побои и как будут жить девочки, дочки посаженной соседки… После приветствий от ЦК ВЛКСМ, оргбюро ВЦСПС, обкома партии, НКВД и других друзей детства выступали наиболее активные дозорники. Все хвалили Дусю и обещали быть похожими на нее. Секретарь Челябинского обкома ВКП (б) Рындин в своем выступлении не преминул подчеркнуть, что таких героев в Челябинской области уже много. Например, Тоня Чистова из Нязепетровска. Девочка написала в газету о том, что ее отец ворует с завода белое железо. Теперь отец сидит в тюрьме, а Тоня Чистова в этом зале. «Вот это новый человек! — отечески наставлял местный вождь. — Вот какие у нас растут люди! Такими людьми мы хотим вас видеть!»

Секретарь обкома был прав — пионеры-«герои» в области действительно были. Ну чем не герой ученик третьего класса пионер Ваня Холмогоров, который ночью увидел, как «Дерюшев Еремей и несет один аржаной сноп…» и утром рассказал все «кому надо». Расхититель, когда за ним пришли, варил ржаную кашу. Обещание расстрела он встретил спокойно, будто знал, что всевышний его спасет. 20 января 1933 года, за неделю до суда, Еремей Евлампиевич умер в камере исправдома. Ему было семьдесят девять лет.

В деревне Скоблино Юргамышского района на колхозном поле орудовала «кулацкая банда». Ее спугнули. Сторож, охранявший поле, на следствии нес что-то про плохое зрение и осечку ружья. Молодежной засаде на околице удалось поймать одного из преступников — Петра Махнина. При нем оказалось ведро проса. От него чисто дедуктивным методом вышли на остальных. На скамью подсудимых сели: Дудина Вера — 45 лет, Репнина Татьяна — 56 лет, Дудина Парасковья — 70 лет, Дудин Леонтий — 77 лет и Петр Махнин — 80 лет. Приговором областного суда от 12 декабря 1932 года преступницы подвергнуты лишению свободы на десять лет каждая с конфискацией имущества. Лишь Леонтию Дудину и Петру Махнину удалось избежать наказания: оба умерли до суда в камере Курганского исправдома{156}.

Голодных крестьян, укравших несколько колосков или картофелин на колхозном поле, по «Закону о трех колосках» отправляли в лагеря, а лучших из дозорных — на Черное море в образцово-показательный пионерский лагерь «Артек», превращенный в зону отдыха юных доносчиков. 12 июня 1934 года Центральный комитет ВЛКСМ постановил: «Одобрить предложение Центрального бюро юных пионеров о премировании поездкой на полтора месяца на отдых во всесоюзный пионерский лагерь “Артек” 200 лучших пионеров Советского Союза, таких, как Оля Балыкина, разоблачившая своего отца и вместе с ним группу воров колхозного хлеба; Ваня Бачериков, разоблачивший шайку воров колхозного имущества у себя в деревне; Мотя Потупчик, которая, несмотря на угрозы недобитого кулачья, смело продолжает вести работу в пионерском отряде Павлика Морозова; Митя Гордиенко, Коля Леонов, Вася Шмат, Вагар Саркисьян, показавшие образцы сознательности в охране колхозного урожая и многих других, проявивших образцы исключительной сознательности в охране социалистической собственности, в борьбе с классово враждебными элементами».

Последствия кампании массового доносительства выглядели печально. За парадной афишей вовлечения миллионов детей и подростков в дело строительства коммунизма страну стала захлестывать детская преступность. После того как были репрессированы миллионы родителей, на улице оказались миллионы бездомных детей. Одним из поводов для ликвидации этого нежелательного явления стало письмо Ворошилова от 19 марта 1935 года, направленное на имя Сталина, Молотова и Калинина. Ворошилову пожаловался заместитель прокурора Москвы Ко-бленец, на сына которого напал девятилетний подросток. «Любимый маршал» недоумевал: почему бы «подобных мерзавцев» не расстреливать?

Приведем текст письма.

«Тов. Сталину. Тов. Молотову. Тов. Калинину.

Посылаю вырезку из газеты “Рабочая Москва” за № 61 от 15.3.35 г., иллюстрирующую, с одной стороны, те чудовищные формы, в которые у нас в Москве выливается хулиганство подростков, а, с другой — почти благодушное отношение судебных органов к этим фактам: смягчение приговоров наполовину и т.д. (Вырезка была вклеена в письмо. В статье сообщалось, что двое 16-летних подростков совершили два убийства, нанесли три ранения и т.д., за что были осуждены к 10 годам заключения, затем эта мера была снижена наполовину.) Тов. Вуль (начальник милиции г. Москвы), с которым я разговаривал по телефону по этому поводу, сообщил, что случай этот не только не единичен, но что у него зарегистрировано до 3000 злостных хулиганов-подростков, из которых около 800 бесспорных бандитов, способных на все. В среднем он арестовывает до 100 хулиганствующих и беспризорных в день, которых не знает куда девать (никто их не хочет принимать). Не далее как вчера 9 летним мальчиком ранен сын зам. прокурора Москвы т. Кобленца. Комиссия т. Жданова (по школам) и т. Калинина (по беспризорным и безнадзорным детям) на днях внесут свои предложения в ЦК. Но и после этого вопрос об очистке Москвы от беспризорного и преступного детского населения не будет снят, т.к. не только Вуль, но также Хрущев, Булганин и Ягода заявляют, что они не имеют никакой возможности размещать беспризорных из-за отсутствия детдомов, а, следовательно, и бороться с этой болячкой. Думаю, что ЦК должен обязать НКВД организовать размещение не только беспризорных, но и безнадзорных детей немедленно и тем обезопасить столицу от все возрастающего “детского” хулиганства. Что касается данного случая, то я не понимаю, почему этих мерзавцев не расстрелять. Неужели нужно ждать пока они вырастут еще в больших разбойников?

К. Ворошилов»{157}.

Это письмо инициировало обсуждение проблем беспризорности и детской преступности на заседании Политбюро. В результате обсуждения родились два совместных Постановления ЦИК и СНК: «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних» и «О мерах ликвидации детской беспризорности и безнадзорности». Совместным постановлением № 3/598 от 7 апреля 1935 года «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних» ЦИК и СНК СССР постановили: «Несовершеннолетних начиная с 12-летнего возраста, уличенных в совершении краж, в причинении насилий, телесных повреждений, увечий, в убийстве или в попытках к убийству, привлекать к уголовному суду с применением всех мер уголовного наказания». Была также отменена возможность снижения срока наказания для несовершеннолетних в возрасте от 14 до 18 лет и значительно ужесточен режим содержания детей в местах лишения свободы»{158}.

Вскоре последовало и разъяснение этого постановления. Ввиду уникальности явления приведем этот документ полностью. «Циркуляр Прокуратуры СССР и Верховного Суда СССР прокурорам и председателям судов о порядке применения высшей меры наказания к несовершеннолетним.

20 апреля 1935 г. Совершенно секретно. Хранить наравне с шифром № 1/001537-30/002517.

Всем прокурорам союзных республик, краевым, областным, военным, транспортным, железнодорожным прокурорам, прокурорам водных бассейнов; прокурорам спецколлегий, прокурору г. Москвы. Всем председателям верховных судов, краевых, областных судов, военных трибуналов, линейных судов; судов водных бассейнов, председателям спецколлегий краевых, областных и верховных судов, председателю Московского городского суда.

Ввиду поступающих запросов, в связи с постановлением ЦИК и СНК СССР от 7 апреля с. г. “О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних”, разъясняем:

1. К числу мер уголовного наказания, предусмотренных ст. 1 указанного постановления, относится также и высшая мера уголовного наказания (расстрел).

2. В соответствии с этим надлежит считать отпавшими указание в примечании к ст. 13 “Основных начал уголовного законодательства СССР и союзных республик” и соответствующие статьи уголовных кодексов союзных республик (22 ст. УК РСФСР и соответствующие статьи УК других союзных республик), по которым расстрел к лицам, не достигшим 18-летнего возраста, не применяется.

3. Ввиду того, что применение высшей меры наказания (расстрел) может иметь место лишь в исключительных случаях и что применение этой меры в отношении несовершеннолетних должно быть поставлено под особо тщательный контроль, предлагаем всем прокурорским и судебным органам предварительно сообщать прокурору Союза и председателю Верховного Суда СССР о всех случаях привлечения к уголовному суду несовершеннолетних правонарушителей, в отношении которых возможно применение высшей меры наказания.

4. При предании уголовному суду несовершеннолетних по статьям закона, предусматривающим применение высшей меры наказания (расстрела), дела о них рассматривать в краевых (областных) судах в общем порядке. Прокурор Союза ССР Вышинский. Председатель Верховного суда СССР Винокуров»{159}.

Незавидная судьба ждала детей репрессированных «врагов народа». Воспитанный на Кавказе с традиционной родовой местью вождь боялся воспитать своих будущих убийц. И решение было найдено. По инициативе Ежова (конечно же, не Сталина!) было принято секретное постановление Политбюро от 5 июля 1937 года. По этому постановлению жены осужденных «врагов народа» заключались в лагеря сроком до 8 лет, а дети в возрасте до 15 лет передавались в детские дома. О детях старше 15 лет — «вопрос решался индивидуально». В основном их ждали лагеря. Некоторых жен «врагов народа» вождь приказывал расстреливать. Так были расстреляны две жены маршала Блюхера, а третья, самая молодая, была отправлена в лагерь на 8 лет. Заодно расстреляли и его брата вместе с женой. Расстреляны были и подросшие дети ленинских сподвижников: сын Зиновьева и два сына Каменева, те, кого когда-то ласкали Ильич и Коба. Дети репрессированных родителей исключались из комсомола. Секретарь Курского обкома ВЛКСМ П. Стукалов, призывая гнать из комсомола детей «врагов народа», требовал, «чтоб ненависть к ним кипела, чтоб рука не дрогнула»…

На фоне массовых казней взрослых число расстрелянных детей и подростков было, конечно, невелико. Однако такие казни были. Так, например, среди 20 с лишним тысяч расстрелянных и похороненных на Бутовском полигоне под Москвой в 1937—1938 годах насчитывается «всего» 196 несовершеннолетних{160}. Изучение списков расстрелянных только за несколько месяцев 1938 года на одном Бутовском полигоне показывает, что среди расстрелянных «врагов народа» были десятки детей и подростков. Так в это время в Бутово были расстреляны Бороненков Михаил Петрович и Голев Петр Антонович 1923 года рождения. Там же были расстреляны подростки 1922 года рождения Абрамов Алексей Федорович, Алпатенков Николай Петрович, Васильев Виктор Сергеевич, Виноградов Василий Ефремович, Иванов Владимир Никитич, Новиков Николай Алексеевич, Сахаров Николай Степанович и Шамонин Михаил Николаевич. Было также много расстрелянных 1921 года рождения, в их числе и сын Л.Б. Каменева Юрий.

Причины для вынесения смертных приговоров подросткам были самые разные. Например, беспризорник Плакущий Анатолий Дмитриевич, проживающий в Москве и арестованный 24 ноября 1937 года, расстрелян 19 декабря 1937 года по приговору «тройки» при УНКВД по Московской области «за контрреволюционную деятельность: наколку на левой ноге портрета одного из членов Политбюро — т. Сталина, из хулиганских побуждений»{161}.

По решению ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 31 мая 1935 года в ГУЛАГе был создан Отдел трудовых колоний, имеющий своей задачей организацию приемников-распределителей, изоляторов и трудовых колоний для несовершеннолетних беспризорных и преступников. Действующие 162 приемника-распределителя за четыре с половиной года своей работы пропустили 952 834 подростка, которые были направлены как в детские учреждения Наркомпроса, Наркомздрава и Наркомсобеса, так и в трудовые колонии ГУЛАГа НКВД.

В конце 1939 года в системе ГУЛАГа действовало 50 трудовых колоний для несовершеннолетних закрытого и открытого типа.

В колониях открытого типа находились несовершеннолетние преступники с одной судимостью, а в колониях закрытого типа содержатся, в условиях особого режима, несовершеннолетние преступники в возрасте от 12 до 18 лет, имеющие большое количество приводов и несколько судимостей. С момента решения ЦК ВКП (б) и СНК через трудовые колонии было пропущено 155 506 подростков в возрасте от 12 до 18 лет, из которых 68 927 судимых и 86 579 несудимых. В колониях были организованы производственные предприятия, в которых работали все несовершеннолетние преступники.

Заключенные в возрасте от 12 до 16 лет работали 4 чдра на производстве и 4 часа занимались в школе; а в возрасте от 16 до 18 лет работали по 8 часов на производстве и 2 часа занимались в школе{162}.

Приказом НКВД СССР от 16 июля 1939 года было узаконено «Положение об изоляторах НКВД для несовершеннолетних», в котором было предписано размещать в изоляторах подростков возрастом от 12 до 16 лет, приговоренных судом к различным срокам заключения и не поддающихся иным мерам перевоспитания и исправления. Данная мера могла быть осуществлена с санкции прокурора, срок содержания в изоляторе ограничивался шестью месяцами.

15 июня 1943 года Сталин подписал постановление СНК СССР № 659 «Об усилении мер борьбы с детской беспризорностью, безнадзорностью и хулиганством», которым НКВД предписывалось «в дополнение к трудовым колониям, существующим для содержания детей и подростков, осужденных судами, организовать в 1943 году трудовые воспитательные колонии для содержания в них беспризорных и безнадзорных детей, а также детей и подростков, неоднократно замеченных в мелком хулиганстве и других незначительных преступлениях, доведя в 1943 году общее число мест во всех колониях НКВД СССР для несовершеннолетних до 50 000».

Направлению в детские трудовые воспитательные колонии НКВД СССР подлежали следующие категории подростков в возрасте от 11 до 16 лет: «а) беспризорные дети, вовсе не имеющие родителей или длительное время живущие без родителей и не имеющие определенного местожительства; б) задержанные за хулиганство, мелкие кражи и другие незначительные преступления в случаях, если возбуждение уголовного дела признавалось “нецелесообразным”; в) воспитанники детских домов, систематически нарушающие внутренний распорядок и дезорганизующие “нормальную постановку учебы и воспитания в детском доме”». Емкость таких колоний была в пределах от 150 до 1500 человек.

Репрессии по отношению к несовершеннолетним продолжали ужесточаться. Начиная с середины 1947 года сроки наказания для несовершеннолетних, осужденных за кражу государственного или общественного имущества, были увеличены до 10—25 лет.

В послевоенные годы власти вновь вспомнили и о Павлике Морозове. Поэт Степан Щипачев написал о нем поэму. Поэму об «отважном уральском орленке» написала и поэтесса Елена Хоринская. В 1954 году композитор Юрий Балкашин также сочинил музыкальную поэму «Павлик Морозов».

По постановлению Совета Министров СССР, подписанному Сталиным, колхозу в селе Герасимовка Тавдинского района были предоставлены льготы, и на 1953 год было выделено 220 тысяч рублей на строительство сельского клуба им. Павлика Морозова и 80 тысяч рублей на строительство ему памятника. Памятник в Герасимовке был возведен уже после смерти вождя, в 1954 году, а в Свердловске — в 1957 году.

В 1955 году имена детей-доносчиков были занесены в Книгу почета Всесоюзной пионерской организации им. В.И. Ленина. Под № 1 в эту книгу был занесен Павлик Морозов, под №2 — Коля Мяготин.

Как известно, во времена Сталина большевистская печать называла СССР страной всеобщей грамотности. Проведенная в январе 1937 года перепись населения, результаты которой сразу же были объявлены «вредительскими», а «виновные» — сурово наказаны, то есть расстреляны, показала истинное положение дел. За 11 лет, прошедших со времени предыдущей переписи, Россия потеряла около 6 млн. человек, что подтверждает «человеколюбие» и «мудрость» товарища Сталина. По итогам переписи 1937 года оказалось, что среднее образование в стране имели только 4,3%, а высшее — 0,6% граждан. Около 59% граждан в возрасте от 16 лет не имели образования, хотя считались грамотными. Они могли только читать по слогам и расписываться. Четвертая часть населения в возрасте 10 лет и старше не умела читать. 30% женщин не умели читать даже по слогам и подписать свою фамилию. Лишь пятая часть руководящих, партийных, советских и хозяйственных работников имела высшее образование, а 20,7% руководителей не имели даже среднего образования и нигде на момент переписи не учились. На самом деле грамотность была еще ниже, потому что многие при опросах завышали свой уровень.

СТУКАЧИ В СРЕДЕ ТВОРЧЕСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

Вот он — удостоенный за книжку

Званием народного врага,

Валится под лагерною вышкой

Доходягой на снега.

Господи, пошли нам долю лучшую,

Только я прошу тебя сперва,

Не забудь отнять у нас при случае

Авторские страшные права.

Иван Елагин

Краткую и емкую характеристику российской интеллигенции дал вождь мирового пролетариата товарищ Ленин. В письме А.М. Горькому, отправленном 15 сентября 1919 года в Петроград, он утверждал, что интеллигенция «на деле это не мозг, а говно нации»{163}.

Из опубликованного письма неясно, относил ли Владимир Ильич себя к интеллигенции, а если относил, то в какой мере к нему относится такое неблагозвучное определение. Не уточнили это и его преемники и ортодоксальные последователи. Как бы там ни было, но к российской интеллигенции после революции, по существу, стали относиться с учетом мнения вождя. Расстрелы во время красного террора, спасительное бегство за границу, принудительная высылка из страны лучших философов, ученых, писателей и журналистов — все это нанесло непоправимый урон русской культуре и науке. Что же касается оставшихся и вновь приобщенных, то Троцкий на заседании Политбюро предложил «вести серьезный и внимательный учет поэтам, писателям, художникам и пр. Каждый поэт должен иметь свое досье, где собраны биографические сведения о нем, его нынешние связи, литературные, политические и пр».{164}.

После разговора с вождем ему вторит и Дзержинский: «На каждого интеллигента должно быть дело. Каждая группа и подгруппа должна быть освещаема всесторонне компетентными товарищами, между которыми эти группы должны распределяться нашим отделом…{165}

Однако наибольший «вклад» в развитие российской интеллигенции внес товарищ Сталин, который подвел идейную основу для чисток и репрессий в творческой среде: «Литература, партия, армия — все это организм, у которого некоторые клетки надо обновлять, не дожидаясь того, когда отомрут старые. Если мы будем ждать, пока старые отомрут, и только тогда обновлять, мы пропадем, уверяю вас»{166}.

С 1928—1929 годов, после победы сталинской линии в партии, началась массовая обработка интеллигенции в идеологических кампаниях на всевозможных конференциях, съездах, слетах, собраниях, совещаниях и чистках. Литература становилась управляемой. Навязанный правящей идеологией метод социалистического реализма требовал от работников искусства показывать жизнь не такой, какая она есть, а такой, какой должна быть. И в реальной жизни, и в искусстве не находилось места тем, кто мыслит и живет иначе, их следовало выявлять и безжалостно искоренять всеми способами. Независимые голоса поэтов и писателей постепенно замолкали — партии большевиков требовались лишь подпевалы. После партийного постановления «О перестройке литературно-художественных организаций» 1932 года были распущены все творческие объединения писателей и всех их объединили в один большой колхоз — Союз советских писателей с единой «крышей» и «кормушкой».

Контроль над соблюдением творческой интеллигенцией установленных партией большевиков канонов осуществлялся, с одной стороны, строжайшей цензурой, а с другой — системой доносительства и репрессиями. Доносительство было объявлено почетным долгом каждого гражданина, а недоносительство — преступлением. Густая и широкая сеть осведомителей, сексотов, стукачей и информаторов всех оттенков охватила все сферы жизни и творчества. Они сообщали в органы о каждом шаге писателя, артиста, музыканта, художника и кинематографиста. Осведомители 4-го и 5-го отделений секретно-политического отдела сами писали романы, ставили спектакли, снимали фильмы, создавали полотна и одновременно регулярно и деловито доносили о коллегах. Под особым контролем органов госбезопасности находились писатели — «инженеры человеческих душ»[29].

Стихотворение о Сталине «Мы живем, под собою не чуя страны» и неопубликованную поэму «Песнь о Гамаюне» поэты О.Э. Мандельштам и НА. Клюев читали лишь узкому кругу друзей, однако стукачи незамедлительно донесли «органам» о крамоле. Стукачество становилось нормой. В те годы в творческой среде был весьма популярен анекдот: «Все советские писатели делятся на три категории: первая — те, что стучат на машинках, вторая — те, что стучат на коллег, и третья — те, что перестукиваются». Над этим можно было бы посмеяться, если бы это не было сущей правдой.

Жанр стукачества в среде писателей и других творческих работников развивался во всем многообразии форм, со своими корифеями и классиками. Всю страну оплела паутина подозрительности и взаимной слежки. Доносы были как явными, так и тайными. В работе «Воскресшее слово» Виталий Шенталинский приводит официальные, то есть явные, заявления-доносы писателей, сохранившиеся в архивах КГБ, на своих коллег, приведшие к их арестам{167}.

Сохранилось заявление будущего лауреата Сталинской премии второй степени за роман «Даурия» (1950 г.) и автора романа «Отчий край», Почетного гражданина г. Иркутска (1967 г.) Константина Федоровича Седых уполномоченному Союза советских писателей по Иркутской области поэту Ивану Молчанову: «Считаю необходимым довести до Вашего сведения следующее. 30 ноября вечером ко мне на квартиру заявился небезызвестный Вам Ин. Трухин в сопровождении какого-то незнакомого мне человека, которого отрекомендовал мне и находившемуся в это время у меня Ан. Пестюхину (Ольхону) поэтом Рябцовским или Рябовским, точно не помню. Оба они были пьяны. Подобный визит Трухина меня чрезвычайно изумил, так как никакого близкого общения у меня с ним нет. Поэтому я встретил его достаточно холодно. Но пьяному Трухину море по колено. Он извлек из кармана бутылку водки и стал приглашать выпить. В последовавшем затем разговоре Трухин, ничем и никем на то не вызванный, допустил гнусный контрреволюционный выпад против товарища Сталина. Слова его были таковы: — Да что вы мне все! Да если на то пошло, так я и самого Сталина распатроню! Я немедленно оборвал Трухина и заявил ему, что о его поступке доведу до сведения уполномоченного ССП. Затем я сразу же выдворил и его, и его приятеля из квартиры… Трухин считает себя советским поэтом. Но за такими его словами, несмотря на то, что сказаны они в пьяном виде, скрывается неприглядная физиономия враждебного нам человека. Мне, например, кажется, что если бы он был настоящим советским человеком, то не позволил бы такого выпада и пьяным…»

Письмо написано в 1937 году и скорее всего из чувства самосохранения, но на изложенные в доносе факты надо было реагировать. А если не отреагируешь, то может отреагировать кто-то другой, и ты окажешься укрывателем или даже соучастником преступления. Товарищ Молчанов как истинный коммунист, естественно, отреагировал и направил заявление коллеги в управление НКВД по Иркутской области товарищу М.П. Бучинскому: «5 декабря ко мне пришел поэт К. Седых и рассказал о фактах, описанных в заявлении. Я ему предложил все это изложить в письменном виде. Сразу же позвонил Вам…»[30]

К заявлению Седых в НКВД ответственный секретарь Иркутского отделения Союза советских писателей поэт Молчанов добавил и собственные доносы на нескольких коллег: «Посылаю также рассказ “Жаркая ночь”, присланный на консультацию к нам. Автор — П.И. Короб из Нижнеудинского аэропорта. Весь рассказ просто начинен контрреволюционными разговорами. Ответ автору я пока задержал…» «Во время дежурства консультанта А. Ольхона приходил студент Финансово-экономического института Садок с рассказом “Иван Зыков”. По отзывам консультанта, этот рассказ — памфлет на советскую действительность, клевета на колхозы и колхозников… Идейная вредность рассказа вне сомнений…

Был на консультации курсант школы военных техников Филиппович с пьесой “Враг”. Автор не лишен способностей. Но пьеса “Враг” заслуживает разбора лишь как политическая ошибка автора, который в силу своей идейно-политической близорукости написал антипартийную пьесу… Оценка пьесы может быть только Одна: “Враг” — вредная, не советская пьеса…» И так далее…

Итоги активной деятельности доносчика отражены в рапортах Молчанова литературному и партийному начальству.

Секретарю правления Союза советских писателей Ставскому: «Только после февральского Пленума ЦК ВКП (б), после изучения доклада и заключительного слова т. Сталина была развернута самокритика в литературной организации Восточной Сибири… За связь с контрреволюционными организациями исключены из Союза писателей А. Балин, Ис. Гольдберг, П. Петров, М. Басов…

Все они арестованы органами НКВД. Была засорена чуждыми людьми окололитературная среда: начинающий писатель Новгородов, поэт В. Ковалев, поэт А. Таргонский…»

В Иркутский обком ВКП (б): «В результате притупления бдительности областная организация Союза писателей оказалась засоренной врагами народа. Долгое время у руководства Союза стояли, оставаясь неразоблаченными, такие матерые враги народа, как Басов, Гольдберг, Петров и Балин. Сразу же после разоблачения врагов народа правление было переизбрано. Новое правление немедленно приступило к работе по ликвидации последствий вредительства. В Союзе писателей после арестов остались два члена: И. Молчанов и К. Седых…» Комментарии, как говорится, излишни. Из всего выводка кукушки в гнезде остается один самый сильный птенец. Более слабых конкурентов он выталкивает из гнезда, и они погибают. А здесь у кормушки осталось даже два верных ленинца, на которых только и можно было положиться.

А вот донос писателя-коммуниста венгра Бела Иллеш на имя главы Российской ассоциации пролетарских писателей, литературного советника и близкого родственника руководителя ОГПУ Ягоды Леопольда Авербаха[31].

«Международное бюро революционной литературы.

2 января 1928 г. Дорогой товарищ Авербах, считаю нужным довести до твоего сведения о нижеследующем факте, относительно которого прошу тебя принять срочные меры. Редакцию журнала “Вестник иностранной литературы” посетил Панаит Истрати (румынский писатель-коммунист, позднее написавший книгу “Советский Союз без маски”. — В.И.), сообщивший о состоявшемся у него с т. Сандомирским разговоре. Сандомирский посоветовал товарищу Истрати ничего не писать ни о большевиках, ни о Советском Союзе. По мнению Сандомирского, если Истрати на эти темы будет писать, хваля на 99% и порицая на 1%, то этого обстоятельства будет достаточно, чтобы ему в лице большевиков нажить себе смертельных врагов. И не только он встретит недоброжелательство со стороны ВКП и Французской компартии, но может еще и испытать затруднения при выезде из СССР… Истрати сообщил об этом разговоре не только мне, но и товарищам Динамову, Анисимову, Когану и, как я предполагаю, еще некоторым другим. Мы, как могли, постарались его успокоить и убедить его, что со стороны Сандомирского это была только шутка, но вряд ли нам удалось достигнуть успеха. Я потому ставлю тебя в известность, что мы испытываем достаточно много затруднений, привлекая к нам симпатизирующих нам писателей, и подобная задача не может нам удастся, если будут продолжаться такие явления, как вышеупомянутый разговор. С коммунистическим приветом! Б. Иллеш»[32].

Типичный политический донос на коллегу-журналиста, члена редколлегии газеты «Известия» Льва Семеновича Сосновского, 7 сентября 1936 года написал заведующий Отделом печати и издательств ЦК ВКП (б) Борис Маркович Таль.

«Секретарям ЦК ВКП (б) — тов. Сталину, тов. Кагановичу, тов. Андрееву, тов. Ежову, тов. Жданову.

При проверке работы редакции “Известий” бросается в глаза совершенно исключительное положение и права, которыми пользовался в газете Сосновский. Сосновский получал через “Известия” на свое личное имя тысячи писем, которые никем другим не просматривались, а поступали Сосновскому и совершенно бесконтрольно оставались в его личном архиве. Сосновский стал буквально собирателем контрреволюционных анонимок, гнусных пасквилей на советскую власть, собирателем просьб и жалоб арестованных контрреволюционеров, особенно троцкистов, в том числе и осужденных за участие в террористических делах. Сосновский стяжал себе в “Известиях” славу “защитника” и советчика всех обозленных и недовольных советской властью.

Все письма, получаемые Сосновским, в беспорядке валяются в шкафах и ящиках архивов. Точного учета этих писем вообще нет. Есть все основания предполагать, что масса писем исчезла, расхищены, уничтожены. Значительная часть писем, получаемых Сосновским, сопровождается комплиментами по его адресу и восхвалением его достоинств и заслуг. Вот отдельные примеры: Осужденный на 10 лет в концлагерь по делу трудовой крестьянской партии Сережников, излагая всю историю своей контрреволюционной работы, просит Сосновского ходатайствовать об амнистии. Он пишет: “Я обращаюсь к Вам как к трибуну советской законности, неоднократно разоблачавшему вредные уклоны в советском строе и помогавшему своим словом восстановлению истины и справедливости”…

…Сплошная контрреволюционная галиматья в письме махрового врага советской власти, подписавшегося: “И. Кор”. В связи со статьей Сосновского “Непоправимая ошибка” этот его корреспондент пишет: “Эти махровые, пышные цветы подлости, подхалимства отравляют не только жизнь Нескучаевым, но и сотням, тысячам других честных людей у нас в Союзе… Вы безусловно правы. Режим царской России создавал условия для пышного развития исправничества и губернаторства, с их беззаконием и беззастенчивым угнетением широких масс. Но скажите, пожалуйста: на какой основе возникли, живут и благоденствуют “трепачи” уездного, областного и даже всесоюзного — мирового масштаба? Почему здесь Вы говорите, что личности виноваты, а не режим?.. Такими как Штанько, заполнены все советские учреждения, нет ни одного советского учреждения, где бы не было своих Штанько… Почему же все это существует? И режим этот поголовно, везде, начиная с острова Врангеля и кончая Кремлем… Наши газеты пишут о режиме в Польше, который создал концентрационный лагерь в Картузберезе на 5 тыс. человек! О, ужас, срам, позор! Лагерь! На пять тысяч человек! Это — каторжный режим! Ну, а у нас тов. Сосновский, нет этих лагерей? Мы чисты, как голуби: “гром победы раздавайся”! И что значит польский лагерь на пять тысяч человек с вашими мировыми масштабами?”…

Нагло и цинично излагает всю свою контрреволюционную историю осужденный по делу трудовой крестьянской партии Сережников. Этот враг открыто в своем письме позволяет себе гнусные выпады против советской власти и партии, их руководящих органов, против коллективизации, восхваляет правых оппортунистов и особенно гнусно инсинуирует против НКВД, обвиняя его органы в терроре, пытках и провокации. Вот некоторые выдержки из письма того распоясавшегося врага, осмеливающегося просить своего освобождения у советской власти, как якобы уже искупившего свою вину: “Ни режим тюремной камеры, ни подвалы ГПУ не заставили меня признаться в том, в чем я не был виновен. Мы уцелели, хотя побуждение покончить с Собой было у многих и многих (в том числе и у меня)… Издерганные тюрьмой нервы рисовали картины одна хуже другой… Между тем следователь искусно играл на чувствах”… “Я уже потерял в это время хранившееся до сих пор душевное равновесие, постоянное предложение о сознании со ссылкой на реплику Горького “не сдающегося врага — уничтожать”, тяжелое положение семьи и безвыходность положения, с другой стороны — посулы сразу облегчить режим, дать свидание и возбудить ходатайство о выпуске, перспектива спасти семью, пересилили нравственную чистоплотность и правели к тому, что я попросил бумаги и написал признание”… И следующая ступень размышления: “Партия ищет выхода и оправдания своих ошибок с принудительной коллективизацией и решила пожертвовать рядом спецов, обвинив их в саботаже и вредительстве делу коллективизации”…Необходимо добавить, что письма, которые действительно заслуживают внимания и требовали вмешательства редакции “Известий”, как правило, игнорировались и вместе с контрреволюционной перепиской Сосновского сваливались в архив. Злостнейшие контрреволюционные письма не сдавались в НКВД (по установленному порядку), а собирались в папках у Сосновского.

Мне кажется, что в порядке очистки аппарата редакции “Известий” следует освободить Сосновского, который и теперь не нашел ничего лучшего, как представить никуда не годную, жульнически протаскивающую прославление Троцкого статью. Прошу это санкционировать. Б. ТАЛЬ. 7/IX».

На л. 22 доноса резолюция Сталина: «Т. Кагановичу». Резолюция Кагановича: «За предложение т. Таля. Каганович». Голосовали: Андреев, Молотов, Ежов, Ворошилов (автографы){168}.

Лев Семенович Сосновский был арестован 23 октября 1936 года, через полтора месяца после доноса Таля, а 3 июля 1937 года был приговорен к расстрелу по обвинению во вредительстве и участии в антисоветской троцкистско-террористической организации и в тот же день расстрелян. Его жена Сосновская-Гержеван Ольга Даниловна арестована в 1937 году. Расстреляна 11 сентября 1941 года вместе с другими 156 политическими заключенными Орловской тюрьмы в Медведевскому лесу по ходатайству Берия и с санкции Сталина. Написавший донос Таль вскоре после ареста Сосновского занял должность ответственного редактора газеты «Известия». Однако судьбы доносчиков далеко не всегда были более счастливыми, чем судьбы их жертв. Таль был арестован 2 декабря 1937 года как участник троцкистской террористической организации. 17 сентября 1938 года он был приговорен к расстрелу и в тот же день расстрелян.

Доносительство входило в должностные обязанности. Все руководители ведомств и организаций должны были постоянно и бдительно следить за настроением и поведением подчиненных и докладывать об «отклонениях от нормы» в органы. Редакции газет и журналов, киностудии, издательства, цензурная сеть и Союз писателей осуществляли контроль над словом и поведением литераторов, сценаристов, режиссеров и постоянно информировали о них партийные и карательные органы.

Во времена хрущевской оттепели стало известно, как руководители Союза писателей Ставский, Павленко и Тройский отправили за решетку и на смерть поэтов Осипа Мандельштама и Николая Клюева.

Стала известна и роль в судьбе многих писателей и многолетнего руководителя Союза писателей Александра Фадеева. В 1956 году с трибуны XX съезда КПСС его деятельность была подвергнута жесткой критике М.А. Шолоховым. Фадеева прямо называли одним из виновников репрессий в среде советских писателей. После XX съезда конфликт Фадеева со своей совестью обострился до предела. Он признавался своему старому другу Юрию Либединскому: «Совесть мучает. Трудно жить, Юра, с окровавленными руками»{169}.

Не случайно именно в пятьдесят шестом году, когда из мест заключения один за другим стали возвращаться оставшиеся в живых репрессированные писатели, Фадеев застрелился. Свою причастность к правящей подлости и клевете он решил искупить смертью, и это, по его мнению, был единственный выход из тупика совести. В предсмертном письме в ЦК КПСС он писал: «…Жизнь моя, как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять. Прошу похоронить меня рядом с матерью моей»{170}.

Настроения в среде творческой интеллигенции освещала армия тайных агентов, штатных и добровольных, платных и бескорыстных. Ни один арест, ни одно следственное дело не обходилось без их доносов. И даже когда человек попадал за решетку, к нему в камеру подсаживали так называемых наседок, которые выведывали у него нужную информацию и склоняли давать показания в нужную для следствия сторону. По «сигналам» осведомителей людей арестовывали, а агентурные сообщения обобщались в виде докладов и справок и направлялись вверх «по инстанциям». Наиболее важная информация доводилась до сведения вождя, который и решал судьбу «инженеров человеческих душ» и других представителей творческой интеллигенции.

В докладе секретно-политического отдела ОГПУ «Об антисоветской деятельности среди интеллигенции за 1931 год» отмечается, что год «характеризуется разгромом контрреволюционных организаций интеллигенции, оформившихся в контрреволюционные группы в издательском деле, в кинопромышленности, в краеведении, в музейных и археологических обществах» и «…выявлением нового типа контрреволюционных формирований интеллигенции, для которых, прежде всего, характерен не только глубоко законспирированный метод антисоветской деятельности, но и сознательная, глубокая зашифровка антисоветской деятельности под маской «идеологической непримиримости», «высокой общественной активности», «безоговорочной преданности партии».

В докладе отмечено также, что в творческой практике антисоветские элементы среди интеллигенции становятся на позиции грубого приспособленчества, политического лицемерия — во имя общественной маскировки, а в ряде случаев и материального благополучия. Вместе с тем создается подпольная литература «для себя», для настоящего «читателя-ценителя» капиталистического общества. Реже — выпускаются в печать произведения с сознательно зашифрованным контрреволюционным смыслом. «…Писатель М. Савичев так рисует свою работу над материалом, собранным во время поездки по провинции: “Виденное страшно, голодно и мучительно. Об этом я напишу для себя, это никогда не увидит свет. Для печатания же нужна красная вода, попробую ее предложить издательству”»… Нелегальные антисоветские произведения имеются у ряда московских писателей и антисоветских писательских групп и зачитываются в «своем кругу». Для творческих настроений правой кинорежиссуры характерны следующие высказывания: режиссер Гавронский (Ленинград): «Причины провалов и нерабочего настроения художественных кадров в кинематографии — целиком в том ужасном состоянии, в котором находится страна. Подумайте, какие ставить картины — опять классовая борьба, опять вознесение до небес партийных органов. Все режиссеры поэтому рвутся на заграничный материал. Я вот поставил недавно “Темное царство” — пессимистическую картину, которая, бесспорно, разоружает. Картина эта, конечно, несоветская и контрреволюционная. Ее разрешили только в Москве и Ленинграде. На советском материале можно и должно делать только такие картины».

Режиссер Береснев (Ленинград): «Ну и темы, ну и времена. Я не понимаю политики в искусстве, я ненавижу все это. Подумайте, какие темы в кино, в искусстве — тракторостроение, дизелестроение и подобная гадость».

Режиссер Кроль: «Из кино надо бежать. Работать не хочется и невозможно. Ни я, ни один из наших режиссеров не зажигаются этим энтузиазмом — нет его, противно все это. Нам всем надоела классовая борьба».

Носители подобных настроений или проводят «творческий саботаж», или же вступают на путь политического лицемерия, давая творчески бездарные, фальшивые вещи, отталкивающие советского зрителя…

В докладе приводятся также данные об «организованной контрреволюционной деятельности среди интеллигенции (по материалам о ликвидированных в 1931 г. группах и организациях)… В Москве вскрыта подпольная организация антропософов, состоявшая главным образом из педагогов средней и низшей школы и нескольких библиотечных работников. Идейным вдохновителем и руководителем организации был писатель-мистик А. Белый. Политическое лицо организации и ее руководство достаточно характеризуют следующие записи в дневнике А. Белого: «…Чем интересовался мир на протяжении тысячелетий… рухнуло на протяжении последних пяти лет у нас. Декретами отменили достижения тысячелетий, ибо мы переживаем “небывалый подъем”. Но радость ли блестит в глазах уличных прохожих? Переутомление, злость, страх и недоверие друг к другу таят эти серые, изможденные и отчасти уже деформированные, зверовидные какие-то лица. Лица дрессированных зверей, а не людей… Огромный ноготь раздавливает нас, как клопов, с наслаждением щелкая нашими жизнями, с тем различием, что мы — не клопы, мы — действительная соль земли, без которой народ — не народ. Нами гордились во всех веках у всех народов, нами будут гордиться в будущем… Организацией было создано несколько подпольных детских кружков, где дети воспитывались в духе мистики. Организация имела связи с заграницей и по Союзу»… В Ленинграде вскрыта антисоветская группа детских писателей, захвативших в свои руки издание детской литературы…

Доклад подписали начальник СПО ОГПУ Г. Молчанов и начальник 4-го отделения Герасимов{171}.

Обстановку в среде творческой интеллигенции в то время характеризует подпольная листовка, перехваченная сотрудниками секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР в дни работы 1-го Всесоюзного съезда писателей (не позднее 20 августа 1934 года). Авторы этой листовки, обращаясь к иностранным писателям — гостям съезда, сообщали следующее: «Все, что услышите и чему вы будете свидетелями на Всесоюзном писательском съезде, будет отражением того, что вы увидите, что вам покажут, и что вам расскажут в кашей стране! Это будет отражением величайшей лжи, которую вам выдают за правду. Не исключается возможность, что многие из нас, принявших участие в составлении этого письма или полностью его одобрившие, будут на съезде или даже в частной беседе с вами говорить совершенно иначе. Для того, чтобы уяснить это, вы должны, как это [ни] трудно для вас, живущих в совершенно других условиях, понять, что страна вот уже 17 лет находится в состоянии, абсолютно исключающем какую-либо возможность свободного высказывания. Мы, русские писатели, напоминаем собой проституток публичного дома с той лишь разницей, что они торгуют своим телом, а мы душой; как для них нет выхода из публичного дома, кроме голодной смерти, так и для нас… Больше того, за наше поведение отвечают наши семьи и близкие нам люди. Мы даже дома часто избегаем говорить так, как думаем, ибо в СССР существует круговая система доноса. От нас отбирают обязательства доносить друг на друга, и мы доносим на своих друзей, родных, знакомых… Правда, в искренность наших доносов уже перестали верить, так же как не верят нам и тогда, когда мы выступаем публично и превозносим “блестящие достижения” власти. Но власть требует от нас этой лжи, ибо она необходима, как своеобразный “экспортный товар” для вашего потребления на Западе. Поняли ли вы, наконец, хотя бы природу, например, так называемых процессов вредителей с полным признанием подсудимыми преступлений ими совершенных? Ведь это тоже было “экспортное наше производство” для вашего потребления. Понимаете ли вы все, что здесь написано? Понимаете ли вы, какую игру вы играете? Или, может быть, вы так же, как мы, проституируете вашим чувством, совестью, долгом? Но тогда мы вам этого не простим, не простим никогда. Мы — проститутки по страшной, жуткой необходимости, нам нет выхода из публичного дома СССР, кроме смерти. А вы?…Если же нет, а мы верим, что этого действительно нет, то возьмите и нас под свою защиту у себя дома, дайте нам эту моральную поддержку, иначе, ведь нет никаких сил дальше жить…»{172}.

Первый съезд писателей, прошедший в атмосфере показного оптимизма и эйфории, стал, по существу, съездом обреченных. Спустя много лет Илья Эренбург писал: «Мое имя стояло на красной доске, и мы все думали, что в 1937 году, когда должен был по уставу собраться второй съезд писателей, у нас будет рай». Пройдет три-четыре года после съезда, и каждый третий его делегат попадет за решетку. Это будет сокрушительный удар по русской литературе в столетнюю годовщину смерти Пушкина. «Расстреливали целые литературные группировки, большей частью мифические, с придуманными, обличительными ярлыками». «Классовый враг создал агентуру в рядах советских писателей!» — коллективно доносила в печати Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП) — рьяная проводница линии партии. На сталинский призыв о повышении бдительности откликнулись и многие «инженеры человеческих душ», помогая выявлять бесчисленных, все множившихся врагов. Писатели-чекисты, толкаясь локтями у государственной кормушки, доносили друг на друга. Редактор «Литературной газеты» Ольга Войтинская в 1938 году, в очередном доносе на коллег, адресованном партруководству, приводит слова Ильи Сельвинского, талантливого, сложного и отнюдь не самого ортодоксального поэта, вынужденного действовать в унисон со временем: «И вот сейчас я счастлив, что разоблачил шпиона, сообщив о нем в органы НКВД»{173}.

Осведомители по заданию органов фиксировали крамольные высказывания коллег, выявляли «их истинное лицо» и, таким образом, определяли их судьбу. О том, насколько плотно окружали осведомители «инженеров человеческих душ», можно видеть на примере автора «Одесских рассказов» и «Конармии» Исаака Бабеля[33].

После выхода «Конармии» с гневной критикой Бабеля выступил командарм Буденный. В 3-м номере журнала «Октябрь» за 1924 год он опубликовал небольшую заметку под заглавием: «Бабизм Бабеля из “Красной нови”». Буденный был возмущен тем, что «художественно-публицистический журнал, с ответственным редактором-коммунистом во главе» разрешил «дегенерату от литературы» Бабелю «оплевывать слюной классовой ненависти» 1-ю Конную Красную Армию, являющуюся «величайшим орудием классовой борьбы». Неужели, спрашивал Буденный, т. Вронский (редактор журнала «Красная новь»), так любит вонючие бабье-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале. Бабель почувствовал опасность и сделал необходимые выводы.

На заседании секретариата Российской писательской организации он сказал: «“Конармия” мне не нравится». Все написанное им ранее Бабель просил рассматривать, как безответственные потуги любителя. Поскольку он только-только начал «подходить к профессионализму». Свою мысль Бабель развил на 1-м Всесоюзном съезде писателей. Там же он указал на образец, достойный подражания как для себя лично, так и для других писателей. «Посмотрите, — говорил он, — как Сталин кует свою речь, как кованы его немногочисленные слова… Я не говорю, что всем нужно писать, как Сталин, но работать, как Сталин, над словом нам надо»{174}.

В писательской среде тех лет было принято каяться, указывать на ошибки, совершенные вопреки истинным намерениям и обещать, не повторять их впредь. Писатель, заподозренный в нелояльности, подвергал себя смертельной опасности. Бабель понимал это и поступал соответственно. В январе 1937 года в «Литературной газете» он опубликовал статью о московском процессе «Ложь, предательство и смердяковщина», где возмущенно писал о людях, которые «хотели продать первое в мире рабочее государство фашизму, военщине, банкирам, самым отвратительным и несправедливым проявлениям материальной силы на земле». Бабель был не одинок. В проявлении верноподданнических чувств с ним соревновались многие «инженеры человеческих душ». Только за одну неделю в «Литературной газете» было опубликовано около тридцати статей известных писателей. Среди них — статья «Фашисты перед судом народа» Ю. Олеши, «Чудовищные ублюдки» М. Шагинян, «Путь в гестапо» М. Ильина и С. Маршака, «Преодоление злодейства» А. Платонова, «Приговор суда — приговор страны» Ю. Тынянова, «Карающий меч народа» Д. Бергельсона{175}.

Зловещую роль в судьбе Бабеля сыграло знакомство с женой наркома внутренних дел СССР и генерального комиссара госбезопасности Николая Ежова Евгенией Соломоновной Фейгенберг-Хаютиной-Гладун-Ежовой… Они познакомились в Одессе, где Евгения Соломоновна работала в одном из издательств, а потом встретились в Москве. Евгения Соломоновна приглашала к себе видных писателей и артистов, бывал в доме Ежова и Бабель. Фейгенберг покончила жизнь самоубийством или была отравлена по приказу последнего супруга, а арестованный вскоре Ежов на следствии показал, что его жена работала на иностранную разведку и была связана с Шолоховым и Бабелем. Шолохова вождь оставил на свободе, а Бабель был арестован 15 мая 1939 года, через пять дней после ареста Ежова. Поводом к аресту Бабеля стали показания ревнивого Ежова из лубянской камеры. В деле Бабеля есть выписка из протокола допроса Ежова 11 мая 1939 года. Бывший «железный» нарком, державший страну в «ежовых рукавицах», показал допрашивавшему его Кобулову, подписавшему через несколько дней постановление на арест Бабеля, следующее:

«Вопрос. Не совсем ясно, почему близость этих людей к Ежовой Е.С. вам показалась подозрительной.

Ответ. Близость Ежовой к этим людям была подозрительной в том отношении, что Бабель, например, как мне известно, за последние годы почти ничего не писал, все время вертелся в подозрительной троцкистской среде и, кроме того, был тесно связан с рядом французских писателей, которых отнюдь нельзя отнести к числу сочувствующих Советскому Союзу. Я не говорю уж о том, что Бабель демонстративно не желает выписывать своей жены, которая многие годы проживает в Париже, а предпочитает ездить туда к ней… Особая дружба у Ежовой была с Бабелем… Далее, я подозреваю, правда, на основании моих личных наблюдений, что дело не обошлось без шпионской связи моей жены с Бабелем…

Вопрос. На основании, каких фактов вы это заявляете?

Ответ. Я знаю со слов моей жены, что с Бабелем она знакома примерно с 1925 года. Всегда она уверяла, что никаких интимных связей с Бабелем не имела. Связь ограничивалась ее желанием поддерживать знакомство с талантливым и своеобразным писателем. Бабель бывал по ее приглашению несколько раз у нас на дому, где с ним, разумеется, встречался и я. Я наблюдал, что во взаимоотношениях с моей женой Бабель проявлял требовательность и грубость, я видел, что жена его просто побаивается. Я понимал, что дело не в литературном интересе жены, а в чем-то более серьезном. Интимную их связь я исключал по той причине, что вряд ли Бабель стал бы проявлять к моей жене такую грубость, зная о том, какое общественное положение я занимал. На мои вопросы жене, нет ли у нее с Бабелем такого же рода отношений, как с Кольцовым, она отмалчивалась либо слабо отрицала. Я всегда предполагал, что этим неопределенным ответом она просто хотела от меня скрыть свою шпионскую связь с Бабелем, по-видимому, из нежелания посвятить меня в многочисленные каналы этого рода связи…»

В обвинительном заключении по делу Бабеля клеветнический донос Ежова будет стоять на первом месте: «изобличен показаниями репрессированного участника заговора Ежова Н.И».{176}.

К делу Бабеля приобщили и накопившиеся за долгие годы донесения «стукачей», подтверждающих его «антисоветскую троцкистскую деятельность. Судя по донесениям осведомителей, публичные выступления Бабеля не отражали его подлинных взглядов и противоречили им. Приведем некоторые «сообщения» осведомителей о взглядах Бабеля.

Весьма содержательным является донос неизвестного «источника» о настроениях И.Э. Бабеля после завершения процесса над «Антисоветским объединенным троцкистско-зиновьевским центром», приведенный в сводке секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР 22 сентября 1936 г.: «После опубликования приговора Военной Коллегии Верх[овного] суда над участниками троцкистско-зиновьевского блока источник, будучи в Одессе, встретился с писателем Бабелем в присутствии кинорежиссера Эйзенштейна. Беседа проходила в номере гостиницы, где остановились Бабель и Эйзенштейн. Касаясь главным образом итогов процесса, Бабель говорил: “Вы не представляете себе и не даете себе отчета в том, какого масштаба люди погибли и какое это имеет значение для истории. Это страшное дело. Мы с вами, конечно, ничего не знаем; шла и идет борьба с “хозяином” из-за личных отношений ряда людей к нему. Кто делал революцию? Кто был в Политбюро первого состава?” Бабель взял при этом лист бумаги и стал выписывать имена членов ЦК ВКП (б) и Политбюро первых лет революции. Затем стал постепенно вычеркивать имена умерших, выбывших и, наконец, тех, кто прошел по последнему процессу. После этого Бабель разорвал листок со своими записями и сказал: “Вы понимаете, кто сейчас расстрелян или находится накануне этого: Сокольникова очень любил Ленин, ибо это умнейший человек. Сокольников, правда, “большой скептик” и кабинетный человек, буквально ненавидящий массовую работу. Для Сокольникова мог существовать только авторитет Ленина и вся борьба его — это борьба против влияния Сталина. Вот почему и сложились такие отношения между Сокольниковым и Сталиным. А возьмите Троцкого. Нельзя себе представить обаяние и силу влияния его на людей, которые с ним сталкиваются. Троцкий, бесспорно, будет продолжать борьбу и его многие поддержат. Из расстрелянных одна из самых замечательных фигур — это Мрачковский. Он сам рабочий, был организатором партизанского движения в Сибири; исключительной силы воли человек. Мне говорили, что незадолго до ареста он имел 11-часовую беседу со Сталиным. Мне очень жаль расстрелянных потому, что это были настоящие люди. Каменев, например, после Белинского — самый блестящий знаток русского языка и литературы. Я считаю, что это не борьба контрреволюционеров, а борьба со Сталиным на основе личных отношений. Представляете ли вы себе, что делается в Европе, и как теперь к нам будут относиться. Мне известно, что Гитлер после расстрела Каменева, Зиновьева и др[угих] заявил: “Теперь я расстреляю Тельмана”. Какое тревожное время! У меня ужасное настроение!” Эйзенштейн во время высказываний Бабеля не возражал ему»{177}.

В феврале 1938-го «источник сообщает»: «Бабель перескочил на вопрос о Ежове, сказав, что он видел обстановку в семье Ежова, видел, как из постоянных друзей дома арестовывались люди один за одним. Бабель знает, что ему лично уготован уголок. Если он расскажет об этом, то только друзьям. Он Катаеву и другим поведал кое-что, связанное с его пребыванием в числе друзей Ежова». Бабель сказал, что его мучает. Вместе с ним жили немецкие специалисты (советники Пепельман и Штайнер), они были «свои люди». Он боится, не слишком ли много лишнего он наговорил в 1936-м немцам, уехавшим из СССР. «У меня такое ощущение, что ко мне от немцев кто-нибудь заявится…»

В ноябре 38-го «источник сообщает» о реакции Бабеля на судебный процесс «правотроцкистского блока»: «Этим инсценированным, широковещательным спектаклем Сталин рассчитывал окончательно сломить оппозицию и запугать народ. Отношением к подсудимым, в свою очередь, как лакмусовой бумажкой, проверялись и выявлялись новые инакомыслящие». Никаких иллюзий по поводу процесса Бабель не питает. Он говорит: «Чудовищный процесс. Он чудовищен страшной ограниченностью, принижением всех проблем. Бухарин пытался, очевидно, поставить процесс на теоретическую высоту, ему не дали. Бухарину, Рыкову, Раковскому, Розенгольцу нарочито подобраны грязные преступники, охранники, шпионы вроде Шаранговича, о деятельности которого в Белоруссии мне рассказывали страшные вещи: исключал, провоцировал и т.д. Раковский, да, он сын помещика, но ведь он отдал все деньги для революции. Они умрут, убежденные в гибели представляемого ими течения и вместе с тем в гибели коммунистической революции, — ведь Троцкий убедил их в том, что победа Сталина означает гибель революции… Советская власть держится только идеологией. Если бы не было идеологии, десять лет тому назад все было бы окончено. Идеология дала исполнить приговор над Каменевым и Зиновьевым. Люди привыкают к арестам, как к погоде. Ужасает покорность партийцев, интеллигенции к мысли оказаться за решеткой. Все это является характерной чертой государственного режима. На опыте реализации январского пленума ЦК мы видим, что получается другое, чем то, что говорится в резолюциях. Надо, чтобы несколько человек исторического масштаба были бы во главе страны. Впрочем, где их взять, никого уже нет. Нужны люди, имеющие прочный опыт международной политики, их нет. Был Раковский — человек большого диапазона…». Другой «источник» довел до сведения своих кураторов из органов еще одно, не менее крамольное высказывание писателя:

В феврале 1939 года Бабель сказал: «Существующее руководство ВКП (б) прекрасно понимает, что такие люди, как Раковский, Радек и другие отмечены печатью таланта и на много голов возвышаются над окружающей посредственностью нынешнего руководства. Поэтому руководство становится беспощадным: арестовать, расстрелять!».

Уже накануне ареста один из доносчиков сообщал: «Бабель знает о высших руководителях страны нечто такое, что, попади эти сведения в руки иностранного журналиста, они стали бы мировой сенсацией…»

Допрашивали Бабеля с пристрастием. Первый допрос длился трое суток без перерыва. Его вынудили признать связь с троцкистами, а также их тлетворное влияние на его творчество. Руководствуясь наставлениями троцкистов, Бабель намеренно искажал действительность и умалял роль партии. Он «подтвердил», что вел «антисоветские разговоры» среди писателей Ю. Олеши, В. Катаева, артиста Михоэлса, кинорежиссеров Александрова и Эйзенштейна и «шпионил» в пользу Франции. Бабель показал, что в 1933 году через Илью Эренбурга он установил шпионские связи с французским писателем Андре Мальро, которому передавал сведения о состоянии Воздушного флота.

На заседании «тройки» 26 января 1940 года Бабель отверг все обвинения. «Я не виновен, — заявил он. — Шпионом не был. Никогда ни одного действия не допускал против Советского Союза. В своих показаниях навел на себя поклеп. Себя и других оговорил по принуждению». Бабель был приговорен к расстрелу и расстрелян на следующий день.

Такая же, как у Бабеля, судьба была и у Артема Веселого, Валериана Правдухина, Владимира Зазубрина, Александра Воронского, Николая Гумилева, Ивана Катаева, Николая Клюева, Михаила Кольцова, Осипа Мандельштама, Бориса Пильняка, Ивана Приблудного, Дмитрия Святополк-Мирского, Павла Флоренского, Александра Чаянова, Павла Васильева, Бориса Корнилова, Сергея Клычкова, Михаила Герасимова, Владимира Кириллова, Петра Парфенова, Николая Олейникова, Иосифа Кассиля, Тициана Тобидзе и сотен других талантливых писателей и поэтов.

По неполным данным Всесоюзной комиссии по литературному наследию репрессированных членов Союза писателей СССР, было репрессировано около 2000 членов Союза. (На фронтах Великой Отечественной погибло примерно 1000 писателей.) Истреблены были не только русские писатели и поэты. Были уничтожены лучшие представители интеллигенции Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и многих народов, населяющих страну: татар, удмуртов, алтайцев, башкир, марийцев и других.

От доносов стукачей пострадали не только писатели и поэты.

В 1937—1938 годах были репрессированы многие известные деятели науки и культуры.

— Физики: М.П. Бронштейн, А.А. Витт, Г. Гельман, Л.В. Шубников. Конструкторы: В.И. Бекаури, П.В. Бехтерев, К.А. Калинин, И.Т. Клейменов, С.П. Королев, Г.Э. Лангемак, А.Н. Туполев, К.Ф. Челпан.

— Биологи: Э.С. Бауэр, Г.А. Надсон, Г.Г. Элиава.

— Астрономы: Б.П. Герасимович, Е.Я. Перепелкин, Н.И. Днепровский, М.М. Мусселиус, П.И. Яшнов, И.А. Балановский, И.Н. Леман-Балановская, Н.А. Козырев.

— Лингвисты: А. Байтурсынов, Н.Н. Дурново, Н.А. Невский, Е.Д. Поливанов, А.П. Рябов.

— Деятели театра и кинематографа: А.В. Ахметели, Л. Курбас, М.К. Лейко, B.C. Нильсен.

— Художники: А.Д. Древин, Г.Г. Клуцис, P.M. Семашкевич, B.C. Тимирев и многие, многие другие.

Большинство из репрессированных были казнены или сгинули в сталинских лагерях. Те, кому «повезло», выжили, работая в тюремных шарашках.

Стали известны имена некоторых осведомителей, причастных к аресту и гибели как Бабеля, так и других писателей.

Лауреат Государственной премии СССР, автор романов «Московские зори», «России верные сыны», «Мертвая зыбь» и книги с многозначительным названием «Высшая мера» Лев Вениаминович Никулин (настоящая фамилия Олькеницкий) был одним из тех, кто приложил руку к уничтожению Бабеля. В те годы в литературных кругах ходила эпиграмма: «Каин, где Авель? Никулин, где Бабель?» Известно, что вскоре после ареста Бабеля с таким вопросом к Никулину прилюдно обращались Константин Паустовский и Виктор Шкловский. После разоблачения культа личности жизнь доносчика не изменилась, и он продолжал спокойно заниматься тем же, чем и раньше, а в писательских кругах стала ходить новая язвительная эпиграмма: «Никулин Лев, стукач-надомник, недавно выпустил трехтомник».

К аресту Бабеля и других писателей причастен и литературовед Яков Ефимович Эльсберг, доносивший на них по поручению органов[34].

В писательской среде существуют резко негативные оценки деятельности Я.Е. Эльсберга. Считается, что он является автором множества доносов на своих коллег: И.Э. Бабеля, С.А. Макашина, Е.Л. Штейнберга, Л.Е. Пинского, Л.З. Лунгину и других. Репутация его была настолько одиозна, что статья в «Краткой литературной энциклопедии» о нем опубликована с подписью «Г.П. Уткин», с намеком на учреждение, с которым он сотрудничал (автором статьи был литературовед Д.П. Муравьев){178}.

Эльсберг сыграл губительную роль и в судьбе своего близкого приятеля-востоковеда, доктора исторических наук, профессора Евгения Штейнберга. Во время «борьбы с космополитизмом» по доносу Эльсберга Штейнберг был арестован и 20 февраля 1952 года осужден Особым совещанием при МГБ СССР «за антисоветскую агитацию» на 10 лет ИТЛ. Когда, отсидев семь лет, Штейнберг после XX съезда вернулся, Эльсберг встретил его с букетом белых роз. После XX съезда по инициативе Ивана Ивановича Чичерова был раскрыта и обнародована роль Эльсберга в судьбе ряда арестованных писателей. За доносительство «в особо крупных размерах» Эльсберга исключили из Союза писателей{179}.

Крупным доносчиком был также журналист, партийный работник, литератор, прозаик и драматург, член Союза писателей Борис Александрович Дьяков (1902—1992 гг.) — «литературный стукач по призванию», как называет его Виталий Шенталинский, изучавший в архивах КГБ наследие репрессированных писателей.

Широкую известность Дьякову принесла «Повесть о пережитом», книга с портретом автора, одна из первых книг о сталинских репрессиях, вышедшая почти одновременно с «Одним днем Ивана Денисовича» Солженицына и даже соперничавшая с ним в популярности{180}.

Повесть Дьяков написал о себе — настоящем большевике-ленинце, который верой и правдой служил власти и случайно, по ошибке, по чьему-то доносу оказался за сталинской колючей проволокой.

Шенталинский приводит письма Дьякова из его «Дела», адресованные в Комитет госбезопасности и ЦК ВКП(б) — послания, в которых четко просматривается «вся его извилистая, как змеиный след, линия судьбы».

В 1936 году, в начале своей литературной карьеры, он был завербован в агентурную сеть Управления госбезопасности Сталинградской области под псевдонимом «Дятел» «для разработки контрреволюционных элементов» (перечислен ряд фамилий) — «вскоре все эти лица были арестованы как участники правотроцкистской организации…». Будучи в лагере, «Дятел» обращается за защитой и справедливостью к своим бывшим кураторам и перечисляет свои многочисленные «заслуги» перед органами и отечеством: «Считаю своим долгом сообщить Вам, что я в течение ряда лет являлся секретным сотрудником органов, причем меня никто никогда не принуждал к этой работе, я выполнял ее по своей доброй воле, так как всегда считал и считаю теперь своим долгом постоянно, в любых условиях оказывать помощь органам в разоблачении врагов СССР. Это я делал и делаю. Вот факты… В 1936 г. в “Сталинградской правде” был напечатан мой фельетон, нанесший удар по троцкисту Будняку, директору завода “Баррикады”. В 1937 г. в Сталинградском управлении НКВД мне сообщили, что Будняк расстрелян, а фельетон приобщен к делу как один из уличающих материалов…

Я сдал в НКВД материалы: об антисоветской агитации, проводившейся отдельными лицами и группой лиц, работавших в литературе и искусстве, в частности о клеветнических произведениях местных писателей Г. Смольякова, И. Владского и других (осуждены органами); о систематической вражеской агитации, которую вел финский подданный, артист Сталинградского драмтеатра Горелов Г.И., прикрываясь симуляцией помешательства (осужден в 1941 г.); о враждебной дискредитации Терентьевым Ф.И. знаменитого советского писателя А.Н. Толстого на банкете в редакции в 1936 г.

…Должен сообщить Вам, что мною были доложены также факты антисоветских настроений и поведения артиста Сталинградского драмтеатра Покровского Н.А. В нем глубоко заложено пренебрежение к советской драматургии, издевательское отношение к советской культуре, ко всей нашей действительности, к коммунистам, руководящим искусством. Он особенно изощрялся в распространении анекдотов…»

Из Сталинграда «Дятел» по поручению НКВД переехал работать на Дальний Восток, и там остались кровавые следы его деятельности: «Осенью 1937 г. “Тихоокеанская звезда” напечатала мой фельетон “Под вывеской музыкальной комедии”, который вскрыл в Хабаровском театре группу антисоветчиков. Эта группа была репрессирована…»

В войну, избежав фронта по брони, «Дятел» перебрался в Москву на руководящие посты в ЦК ВЛКСМ, в издательстве «Молодая гвардия» и в Министерстве кинематографии, где он работал на должности главного редактора художественных фильмов. И здесь он «боролся с вредными, безыдейными сценариями» и с их авторами, сообщая о «подрывной работе ряда лиц в советской кинематографии».

Дьякова арестовали как «участника троцкистской группы Варейкиса» и Особым совещанием при МГБ по 58-й статье осудили на 10 лет ИТЛ. По этапу он был отправлен в Восточную Сибирь на Тайшет (Озерлаг). И из лагеря он продолжал писать: «Лица, насквозь пропитанные буржуазным эстетством и насаждавшие голливудские нравы в сценарно-режиссерском деле, до сих пор гнездятся в некоторых звеньях советского кино. Я, с помощью министра кинематографии И.Г. Большакова, начал постепенно выявлять этих лиц и, если бы не мой арест, сумел бы до конца их разоблачить…» «Хотя я сейчас нахожусь в лагере, но меня не покидает беспокойство: в отдельных киноорганизациях находились лица, которые по собственной, а может быть, по чужой воле вредили делу дальнейшего подъема советской кинематографии, стремились выхолащивать идейную направленность наших фильмов… Все это я подробно изложил в заявлении от 29 мая 1950 г. на имя министра Госбезопасности…»

В лагере «Дятел» также не остался без дела: «В октябре 1950 г. в Озерлаге, на лагерном пункте 02 я выдал органам письменное обязательство содействовать им в разоблачении лиц, ведущих антисоветскую агитацию. Это содействие я оказываю искренне, честно и нахожу в этом моральное удовлетворение, осознание, что я здесь, в необычных условиях, приношу известную пользу общему делу борьбы с врагами СССР».

Желание освободиться и до конца реализовать неиспользованный потенциал доносчика заставляет «Дятла» писать своим кураторам: «Ведь вся моя сознательная жизнь, вся моя работа должны убедить Вас в том, что я заслуживаю политического доверия… Не допустите, чтобы зря была загублена моя жизнь, мои творческие способности. Я могу, я хочу, я должен принести еще большую пользу…»

И действительно, разве справедливо и целесообразно держать в заключении талантливого стукача, когда на свободе еще остались враги народа, которые делают свое черное дело? А коль выпустить на волю нельзя, то надо и в неволе беречь. И «Дятла» берегли, работал он не на лесоповале, а в каптерке, культурной части и бухгалтерии. Освобожден и реабилитирован был в числе первых и после освобождения продолжал плодотворно трудиться. Стал членом Союза советских писателей, получил орден «Знак почета», ходил в почетных ветеранах труда и жертвах ГУЛАГа и выступал перед молодежью с проповедями добра и правды. В 1987 году вышел его автобиографический роман-трилогия «Пережитое» в котором о «Дятле» не сказано ни слова{181}.

Продолжая спор с Александром Солженицыным в одном из последних интервью, Дьяков говорит: «Кривить душой я не могу…

Находясь в лагере, я, в отличие от Солженицына, наряду с негодяями встречал людей, не потерявших веру в силу ленинской правды, в конечное торжество социальной справедливости… Солженицын же все видел в черном свете».

К сожалению, не устоял перед «обаянием» и напором органов и критикуемый Дьяковым-«Дятлом» автор «Одного дня Ивана Денисовича» нобелевский лауреат Александр Исаевич Солженицын. Он, как и Дьяков, также был лагерным стукачом и подписывал свои доносы псевдонимом «Ветров». Стало известно донесение «Ветрова» органам — так называемый «экибастузский донос», который помог властям жестоко подавить в самом зародыше восстание украинских националистов в лагере в Экибастузе (Казахстан).

Документы из личного дела «Ветрова», как и других агентов, хранились в архиве КГБ, и их наличие должно было бы сделать лауреата Нобелевской премии и «совесть русской нации» более покладистым и управляемым. Но Александр Исаевич «закачался в оглоблях», и один, видимо наиболее ценный документ, было решено довести до сведения общественности. Сотрудники КГБ разрешили скопировать его двум журналистам — чеху Томашу Ржезачу и немцу Франку Арнау. В «Военно-историческом журнале» №12 за 1990 год на стр. 75 представлена фотокопия этого любопытного документа. Вот его полный и точный текст.

«Сов. секретно. Донесение с/о (секретный осведомитель. — В.И.) от 20/1 52 г.».

«В свое время мне удалось, по вашему заданию, сблизиться с Иваном Мегелем. Сегодня утром Мегель, встретив меня у пошивочной мастерской, полузагадочно сказал: кто был ничем, тот станет всем! Из дальнейшего разговора с Мегелем выяснилось, что 22 января з/к Малкуш, Ковлюченко и Романович собираются поднять восстание. Для этого они уже сколотили надежную группу, в основном, из своих — бандеровцев, припрятали ножи, металлические трубки и доски. Мегель рассказал, что сподвижники Романовича и Малкуша из второго, восьмого и десятого бараков должны разбиться на четыре группы и начать одновременно. Первая группа будет освобождать “своих”. Далее разговор дословно: “Она же займется и стукачами. Всех знаем! Их “кум” для отвода глаз в штрафник затолкал. Одна группа берет штрафник и карцер, а вторая в это время давит службы и краснопогонников. Вот так-то!” Затем Мегель рассказал, что третья и четвертая группы должны блокировать проходную и ворота и отключить запасной электродвижок в зоне. Ранее я уже сообщал, что бывший полковник польской армии Кензирский и военлет Тищенко сумели достать географическую карту Казахстана, расписание движения пассажирских самолетов и собирают деньги. Теперь я окончательно убежден в том, что они раньше знали о готовящемся восстании и, по-видимому, хотят использовать его для побега. Это предположение подтверждается и словами Мегеля: “А полячишко-то, вроде умнее всех хочет быть, ну, посмотрим!” Еще раз напоминаю в отношении моей просьбы обезопасить меня от расправы уголовников, которые в последнее время донимают подозрительными расспросами. Ветров». 20.1.52.

На донесении отчетливо видны служебные пометки. В левом верхнем углу: «Доложено в ГУЛАГ МВД СССР. Усилить наряды охраны автоматчиками. Стожаров». Внизу: «Верно: нач. отдела режима и оперработы Стожаров».

Как выяснилось на судебном процессе оставшихся в живых «заговорщиков», на самом деле заключенные лагеря «Песчаный», что расположен под Карагандой, намеревались 22 января 1952 года обратиться к руководству лагеря с просьбой об улучшении режима содержания. Но из-за доноса Солженицына-«Ветрова» они были встречены автоматными очередями. Многие из них были убиты, выжившие получили по 25 лет заключения. Представляют интерес воспоминания сидевшего в Оеоблаге с Солженицыным за измену Родине и реабилитированного Н.С. Хрущевым Леонида Самутина[35].

Он сообщает, что свидетель Иван Мегель, который чересчур «разоткровенничался» перед «Ветровым», зная наверняка, что об этом будет донесено начальству и, очевидно, преследуя какие-то свои цели, к примеру, месть за притеснения трем «бендеровцам» — Малкушу, Ковлюченко и Романовичу, был убит под шумок прицельным выстрелом в голову, так как представлял опасность для разоблачения секретного осведомителя Солженицына. «Информант Иван (Мегель) был убит прицельным выстрелом в голову. Это был применявшийся в лагерях метод устранения людей, которые могли быть опасными для секретных осведомителей лагерного руководства»{182}.

Подлинность доноса Солженицына была декларирована немецким криминологом Франком Арнау, однако официально не установлена. Сам Солженицын признает, что под давлением дал письменное согласие на сотрудничество с лагерной администрацией и взял на себя обязательства доносить о готовящихся побегах заключенных, но утверждает, что до реального сотрудничества дело не дошло: «…Так и обошлось. Ни разу больше мне не пришлось подписаться «Ветров». Но и сегодня я поеживаюсь, встречая эту фамилию»{183}.

Недоброжелатели Александра Исаевича считают, что лишь после согласия стать «Ветровым» его перевели в привилегированный спецлагерь, в котором содержались специалисты, занятые секретными научными исследованиями, в так называемую «шарашку». В ту самую «шарашку», которая описана им в романе «В круге первом». Из произведений нобелевского лауреата видно, что больше половины лагерного срока он провел в «шарагах», на кабинетной и неответственной работе, которая в лагере и работой-то не считалась, а остальное время пробыл в прорабах да бригадирах. «Ишачить» собственным горбом ему почти не пришлось. А может быть, в тех условиях по-другому и вести себя было нельзя, и прав был Александр Исаевич, когда писал: «Брат мой! Не осуди тех, кто так попал, кто оказался слаб и подписал лишнее… Не кинь в него камень»{184}.

«Слабых» в писательской среде оказалось предостаточно. Доносили многие на многих. Так коллеги-писатели доносили в НКВД обо всех «крамольных» высказываниях поэта Сергея Клычкова (1909—1937 гг.): «Тяжело нашим управителям управлять в окружении недовольства. Того и жди неприятностей. Поэтому вся система управления крапленая и нам тоже нужно быть большими шулерами, чтобы понимать этот крап, не ошибиться, правильно ходить. Мы не зеваем — ни одного произведения нет без крапа. Но смельчаки не перевелись. Не все бросают бомбы. Есть такие бомбы, которые действуют более сильно, чем взрывчатое вещество, и имеют более разительное значение и более широкий резонанс. Это — слово. Возьмем кого-либо из толпы — выступит и бросит десяток крылатых слов. Да таких, что весь мир услышит, все газеты напечатают. Человек с большой буквы. Скажет такой смельчак — и отправится в ГПУ как яркая иллюстрация новейшей советской конституции. И миссию свою выполнит, и сила ее значительней, чем оружие»… «…Нет, поэзия — такая штука, которую ни Соловками, ни приказами не задушишь. Живы ростки, посеянные нами, — живы. Я знаю, что в народе ходят могучие, растущие…» Видимо предчувствуя грядущие бедствия, Клычков в одном из своих стихотворений писал:

Впереди одна тревога, И тревога позади… Посиди со мной немного, Ради Бога, посиди! Завтра, может быть, не вспыхнет Над землей зари костер, Сердце навсегда утихнет, Смерть придет — полночный вор…

31 июля 1937 года поэт был арестован по ложному обвинению. После страшных пыток он написал в «собственноручных показаниях»: «…Старое крестьянство, в вершине которого стояло кулачество, перед своей смертью не могло не выслать в культуру своих певцов, апологетов. Такими “бардами” явились Есенин, Клюев и я. Уступая охотно пальму первенства в стихах Клюеву и Есенину, позволю себе мысль: я, пожалуй, как никто в русской литературе, являюсь до последней неповторимой полноты выразителем старорусского кулачества, так называемой “мужицкой стихии”. Коллективизация деревни внушила мне и Клюеву сначала страх, а затем растерянность, переплавляющуюся в острую злобу, которая выражалась у простого деревенского кулака в поджогах и убийствах. А у меня — в восхвалении его (кулака) и в надеждах на переворот, а пока в писании писем к “Астралу”, складывавшихся в самый дальний и темный угол стола…» На самом деле никаких писем к мифическому «Астралу» не было.

Клычков был включен в сталинский расстрельный список от 3 октября 1937 года под номером 23. Список подписали Сталин, Молотов и Каганович. Его расстреляли 8 октября 1937 года{185}. Писателей и поэтов той поры можно условно разделить на благополучных удачников, которые, по словам Мандельштама, «запроданы рябому черту на три поколения вперед», приспособленцев, существовавших в нескольких лицах, и тех, кто отважился говорить правду о тиране. Чтобы не попасть в число «врагов народа» и быть у «кормушки», удачники и приспособленцы поливали грязью оппозиционеров и призывали к кровавой расправе над ними. В дни московских процессов на страницах «Правды» печатались наскоро состряпанные стихи, которые должны были убедить вождя в незапятнанности и преданности их авторов. Поэт Александр Безыменский писал:

Иудушка Троцкий сидит у стола, Козлиной тряся бородою. Он весь изогнулся. Судьба тяжела И время чревато бедою. Но долго над списком чужого добра Торгуется шут пустяковый За серебряковский кусок серебра, За стертый пятак Пятакову. Попробуйте, суньтесь к нам рылом свиным! Мы с вами о ценах поспорим. И тут же советским оружьем стальным, Весьма добросовестно вам объясним Почем Украина с Приморьем{186}. 

Ему вторил Владимир Лутовской:

Но приходит час, и злая свора В тишине притонов и квартир. Предает изменнику и вору Наш прекрасный, исполинский мир Мерзостью несет, могильным тленьем: Разговор зверей в тифозном сне. А за ними — кровожадной тенью Троцкий в докторском пенсне. Делит он долины и заливы, Воробьем снует у наших карт. Будь ты проклят, выродок блудливый, Осломексиканский Бонапарт!{187}

Но «правильные» стихи и речи спасали от гибели не всех «инженеров человеческих душ». По доносу коллеги закончил свой творческий путь на Колыме поэт революции Василий Князев, автор популярного в свое время «Красного Евангелия». А ведь какие страстные и яркие стихи писал:

Мы залпами вызов их встретим — К стене богатеев и бар — И градом свинцовым ответим На каждый их подлый удар… Клянемся на трупе холодном Свой грозный свершить приговор — Отмщенье злодеям народным! Да здравствует красный террор!

После ареста и суда в заявлении на имя уполномоченного НКВД при пересыльной тюрьме Князев писал:

«Я не контрреволюционер, никогда им не был и не буду, так как органически не способен идти против власти рабочих», «я работал в “Правде” в 12—13 гг. Был насмерть травим всей буржуазной печатью. С Володарским и другими создал “Красную газету”, работал красногвардейцем в Петрограде и уездах в дни кулацких мятежей, Юденича, Кронштадта и пр. и пр.», «мои стихи нравились Ильичу (как сообщает Н.К. Крупская в своих воспоминаниях)… Думаю, что теперь и завтра я был бы полезен Союзу». В заявлении поэт высказывает и просьбу: «Нельзя ли оставить меня в Ленинграде, хоть в тюрьме, хоть в одиночке?.. У меня больное сердце, одышка, неважный желудок и др. Я боюсь, что лагерь меня убьет. Дайте мне остаток моей жизни (5 лет, не больше) писать знойные, обжигающие душу песни. Я докажу, что я не только не враг народа, но предан Октябрьской революции до последнего издыхания!»{188}

В заявлении Князев сообщает также, что перед арестом «работал над романом о смерти тов. Кирова». Не это ли его и погубило? Вслед за поэтом было отправлено предписание: «Спецуказание. Сов. секретно. УНКВД по Дальстрою. При этом следует в ваше распоряжение со спецконвоем з/к Князев Василий Васильевич, состоящий на учете как троцкист, осужденный спецколлегией на 5 лет. Указанный заключенный должен быть использован исключительно на общих физических работах и ни в коем случае, ни в какие другие подразделения без специального наряда УРО переведен быть не может… Содержать в условиях, предусмотренных общелагерным режимом, совместно с находящимися заключенными троцкистами. Под вашу личную ответственность принять все необходимые меры предупредительного характера, исключающие возможность побега».

Князева в морозы погнали по этапу в отдаленный лагерный пункт Мальдяк, за 700 километров северней Магадана. Он умер на тюремном этапе в поселке Атка, в 206 км от Магадана. В его личном деле сохранился акт: «Следуя по этапу из Магаданского пересыльного пункта в ОЛП Мальдяк, з/к Князев Василий Васильевич, № 135075, ст. 58—10, ч. I, срок 5 лет, во время пути следования этапом оставлен в поселке Атка 4.XI.37 г. 10.XI.37 г. скончался в 20 ч. 15 м. Диагноз: порок сердца, декомпенсация III, атеросклероз, обострение ревматизма». И заключительный документ в деле поэта революции: «В/секретно. Начальнику УСВИТЛ НКВД. При этом высылается акт о смерти и дактилоскопический оттиск пальца на умершего з/к Князева В. В»..

Подобная судьба была и у поэта Бориса Петровича Корнилова, на слова которого Д. Шостаковичем была написана песня «Нас утро встречает прохладой». Песня стала одним из символов советской эпохи, но 20 лет она звучала по стране без упоминания имени поэта. Поэт был арестован по доносу и расстрелян 20 февраля 1938 года в Ленинграде по обвинению в написании и распространении «контрреволюционных произведений». В приговоре было сказано: «Корнилов с 1930 г. являлся активным участником антисоветской, троцкистской организации, ставившей своей задачей террористические методы борьбы против руководителей партии и правительства».

Однако были и другие поэты. В ноябре 1933 года поэт Осип Мандельштам написал антисталинское стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…» («Кремлевский горец»):

Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца. Его толстые пальцы, как черви, жирны, А слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются усища, И сияют его голенища. А вокруг него сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, Он один лишь бабачит и тычет, Как подкову, кует за указом указ: Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что ни казнь у него — то малина И широкая грудь осетина.

Стихотворение поэт читал полутора десяткам человек. Пастернак, зная «плотность засева» страны доносчиками, назвал поступок Мендельштама самоубийством. Борис Леонидович как в воду смотрел — кто-то из слушателей донес на поэта. В ночь с 13 на 14 мая 1934 года его арестовали и отправили в ссылку в Чердынь (Пермский край). В Чердыни Мандельштам делает попытку самоубийства (выбрасывается из окна). Его жена Надежда Яковлевна пишет во все советские инстанции и обращается за помощью ко всем знакомым. При содействии Николая Бухарина Мандельштаму разрешают самостоятельно выбрать место для поселения. Мандельштамы выбирают Воронеж. В ночь с 1 на 2 мая 1938 года Мандельштам был вновь арестован и по этапу отправлен в лагерь на Дальний Восток. Он скончался 27 декабря 1938 года от тифа в пересыльном лагере во Владивостоке. Тело Мандельштама «до весны вместе с другими усопшими лежало непогребенным». Затем весь «зимний штабель» был захоронен в братской могиле{189}.

Предвидением собственной судьбы стало переведенное Мандельштамом еще в 1921 году стихотворение грузинского поэта Н. Мицишвили:

Когда я свалюсь умирать под забором в какой-нибудь яме, И некуда будет душе уйти от чугунного хлада — Я вежливо тихо уйду. Незаметно смешаюсь с тенями. И собаки меня пожалеют, целуя под ветхой оградой. Не будет процессии. Меня не украсят фиалки, И девы цветов не рассыплют над черной могилой…{190}.

Местонахождение могилы поэта до сих пор неизвестно.

Осип Мандельштам был не единственным поэтом, написавшим стихи, обличающие Сталина. В 1939 году молодой поэт Анатолий Клещенко написал стихотворение «Вызов» («Пей кровь, как цинандали на пирах». Опубликовано в журнале «Юность» № 8 за 1989 год). По доносу он был арестован и приговорен военным трибуналом к высшей мере наказания, но незадолго перед войной смертная казнь была отменена, и он получил 10 лет и 5 лет поражения в правах. Поэт не отрекся от своих расстрельных стихов и на суде:

Пей кровь, как цинандали на пирах. Ставь к стенке нас, овчарок злобных уськай, Топи в крови свой беспредельный страх Перед дурной медлительностью русской! Чтоб были любы мы твоим очам, Ты честь и гордость в наших душах выжег, Но все равно не спится по ночам И под охраной пулеметных вышек. Что ж, дыма не бывает без огня: Не всех в тайге засыпали метели! Жаль только, обойдутся без меня. Когда придут поднять тебя с постели! И я иду сознательно на риск. Что вдруг найдут при шмоне эти строчки: Пусть не услышу твой последний визг, Но этот стих свой допишу до точки. Ленинград.

Анатолию Клещенко принадлежит и стихотворение «Канал имени Сталина»:

Ржавой проволокой колючей Ты опутал мою страну. Эй, упырь! Хоть уж тех не мучай, Кто, умильно точа слюну, Свет готов перепутать с тьмою, Веря свято в твое вранье… Над Сибирью, над Колымою Вьется тучами воронье. Конвоиры сдвигают брови, Щурят глаз, чтоб стрелять ловчей… Ты еще не разбух от крови? Ты еще в тишине ночей Не балуешься люминалом И не просишь, чтоб свет зажгли? Спи спокойно, мы — по каналам И по трассам легли навалом, Рук не выпростать из земли. О тебе вспомнят наши дети. Мы за славой твоей стоим, Раз каналы и трассы эти Будут именем звать твоим.

19 августа 1942 года в военном лагере за «разговоры» был арестован, осужден по 58-й и отправлен в ГУЛАГ курсант Виктор Боков. В 1944 гору в лагере Орлово-Розово Кемеровской области он написал стихотворение «Письмо Сталину из лагеря»:

Товарищ Сталин! Слышишь ли ты нас? Заламывают руки, Бьют на следствии. О том, что невиновных Топчут в грязь, Докладывают вам На съездах и на сессиях? Товарищ Сталин! Камни говорят И плачут, видя Наше замерзание. Вы сами были в ссылках, Но навряд Вас угнетало Так самодержавие. Товарищ Сталин. Заходи в барак, Окинь суровым взглядом Нары длинные. Тебе доложат, Что я подлый враг, Но ты взгляни В глаза мои невинные. Я — весь Россия! Весь, как сноп, дымлюсь, Зияю телом, Грубым и задубленным. Но я еще когда-нибудь явлюсь, Чтобы сказать От имени загубленных. Ты прячешься, Ты трусишь, Ты нейдешь, И без тебя бегут в Сибирь Составы скорые. Так, значит, ты, Верховный, Тоже ложь, А ложь подсудна, Ей судья — история!

В то время, когда оболваненные массы обожествляли вождя, находились поэты, которые не только его развенчивали, а даже глумились над ним, как поэт Павел Васильев в своей эпиграмме «Ныне, о, муза, воспой Джугашвили, сукина сына»:

Ныне, о муза, воспой Джугашвили, сукина сына. Упорство осла и хитрость лисы совместил он умело. Нарезавши тысячи тысяч петель, насилием к власти пробрался. Ну что ж ты наделал, куда ты залез, расскажи мне, семинарист неразумный!.. В уборных вывешивать бы эти скрижали… Клянемся, о вождь наш, мы путь твой усыплем цветами И в ж…у лавровый венок воткнем.

История появления этой эпиграммы такова. Друг Павла Васильева, прозаик Николай Анов, работавший в журнале «Красная новь», вывесил на стене в редакции «шесть условий товарища Сталина»[36].

Когда Васильев однажды зашел в редакцию, Анов предложил ему зарифмовать их гекзаметром (от греч. hexametros — шестимерник — древнейшая форма стиха в античной европейской поэзии). Поэт сел, экспромтом написал эпиграмму и прочитал ее присутствующим, среди которых оказались доносчики.

Эпиграмма дошла до нас с сокращениями из-за нецензурных слов, но и то, что дошло, по сталинским меркам, безусловно, тянуло на «высшую меру».

Весной 1932 года Васильев по обвинению в принадлежности к контрреволюционной группировке литераторов («Сибирской бригады») был арестован, однако осужден не был.

В 1934 году вышла статья М. Горького «О литературных забавах», которая положила начало кампании травли Васильева. Его обвиняли в пьянстве, хулиганстве, антисемитизме, белогвардейщине и защите кулачества. «Алексей Максимович писал, что Васильева надо “изолировать”, чтобы он не оказывал дурного влияния на молодых поэтов»{191}.

В ответ на статью Горького Павел сочинил эпиграмму:

Пью за здравие Трехгорки. Эй, жена, завесь-ка шторки, Нас увидят, может быть, Алексей Максимыч Горький Приказали дома пить.

Когда И.М. Тройский прочитал эту эпиграмму Горькому, тот рассмеялся: «Какая умница! Ведь вот одно слово — “приказали”, всего-навсего одно слово. И одним словом он меня отшлепал! Не придерёшься! Приказали! Ведь так говорили о своих господах: “Барин приказали!”, “Барыня приказали!” После этого Горький относился к Васильеву значительно лучше».

Причиной для обвинения поэта в антисемитизме стала эпиграмма:

Гренландский кит, владыка океана, Раз проглотил пархатого жида. Метаться начал он туда-сюда. На третий день владыка занемог, Но жида переварить не мог. Итак, Россия, о, сравненье будет жутко, И ты, как кит, умрешь от несварения желудка{192}.

Признание таланта поэта сопровождалось оговорками о его чуждости новому строю. Яркая личность поэта стала обрастать сплетнями, как было в свое время с Сергеем Есениным.

С.И. Тройская пишет: «У Павла было много друзей, но было и много недругов. У кого-то поэт вызывал радость и восхищение, у кого-то — раздражение и зависть. Как-то очередные интриганы зазвали Павла в дом поэта Джека Алтаузена и там спровоцировали их ссору. Васильев дал пощечину, а точнее оплеуху, хозяину дома за то, что тот позволил себе оскорбительно отозваться о Наталии Кончаловской…» В январе 1935 года поэт был исключен из Союза писателей, а в июле арестован и осужден за «злостное хулиганство». В феврале 1937 года он был арестован в третий раз и обвинен в принадлежности к «террористической группе», якобы готовившей покушение на Сталина.

Васильев был включен в сталинский расстрельный список из ста двух человек под номером десять. Кроме него, в этот список попали поэты и писатели Васильев Иван Михайлович, Карпов Михаил Яковлевич и Макаров Иван Иванович. Список был представлен вождю на утверждение 26 июня 1937 года. Вождь размашисто написал поперек обложки: «За И. Ст»., и следом со своими «За» поставили подписи Каганович, Ворошилов, Жданов и Микоян.

Он был расстрелян в ночь с 15 на 16 июля 1937 года в Лефортовской тюрьме в возрасте 27 лет и похоронен в общей могиле «невостребованных прахов» на новом кладбище Донского монастыря в Москве. Реабилитирован. Была осуждена и отправлена в лагерь и его молодая жена Елена Александровна Вялова (Ёлка), обращаясь к которой поэт писал:

Не добраться к тебе! На чужом берегу Я останусь один, чтобы песня окрепла, Все равно в этом гиблом, пропащем снегу Я тебя дорисую хоть дымом, хоть пеплом. Но вернуть я тебя ни за что не хочу, Потому что подвластен дремучему краю, Мне другие забавы и сны по плечу, Я на Север дорогу себе выбираю! Позабыть до того, чтобы голос грудной, Твой любимейший голос — не доносило, Чтоб огнями и тьмою, и рыжей волной Позади, за кормой убегала Россия.

Во времена Большого террора была распространена и такая форма доноса, как публикация «открытых писем общественности».

В «Известиях» за 18 декабря 1937 года напечатано несколько таких доносов на знаменитого режиссера Всеволода Мейерхольда. Кто же и что писал в той газете? Народный артист СССР Борис Щукин: «Вы явились автором целого ряда спектаклей, которые клеветали на нашу советскую действительность…» Главный режиссер Малого театра Пров Садовский назвал театр Мейерхольда «школой формалистических выкрутасов». А прославленный летчик полковник Валерий Чкалов в письме, озаглавленном «Банкротство», пишет: «Театр Мейерхольда для меня всегда был чужим… Я против туманных режиссерских вывертов, извращающих смысл событий и облик героев… Банкротство театра Мейерхольда — это логический конец неправильного, ошибочного пути…» Почему народный любимец написал или подписал это письмо? Мог и от безысходности. В то время над героем уже сгустились тучи, и он ходил, что называется, по лезвию. Как бы там ни было, но подборка доносов была опубликована и послужила аргументом для оправдания ликвидации мейерхольдовского театра, который был закрыт в начале января 1938 года. Были и «закрытые» доносы осведомителей на режиссера.

Всеволод Эмильевич Мейерхольд (настоящее имя — Карл Казимир Теодор Майергольд) был арестован 20 июня 1939 года в Ленинграде. Одновременно в его квартире в Москве был произведен обыск. В протоколе обыска зафиксирована жалоба его жены Зинаиды Райх, протестовавшей против действий одного из агентов НКВД[37].

В дни следствия Зинаида Райх писала письма Сталину и ходила по Москве, рассказывая о несправедливости. Это был бунт — и реакция последовала… Убийцы проникли в ее квартиру через балконную дверь. Убивали садистски, кололи долго — 17 ножевых ран. Она безумно кричала, но никто ей не помог, люди боялись в те годы ночных криков… В освободившейся квартире Мейерхольда поселились шофер Берии и возлюбленная Лаврентия Павловича. «Райх зверски, загадочно убили через несколько дней после ареста Мейерхольда и хоронили тишком, и за гробом ее шел один человек», — писала в своем дневнике Ольга Берггольц 13 марта 1941 года[38].

После трех недель допросов, сопровождавшихся пытками, Мейерхольд подписал нужные следствию показания. Есть показания свидетелей, присутствовавших при допросах Мейерхольда. Великий режиссер лежал на полу со сломанным бедром, с разбитым кровоточащим лицом, и следователь мочился на него… Ему приписали участие в троцкистской организации и шпионаж в пользу сразу четырех стран: Японии, Англии, Франции и Литвы. В стенограммах допросов Мейерхольда фигурируют имена Пастернака, Шостаковича, Олеши и Эренбурга — возможно, планируемых вождем на ликвидацию.

В последние часы своей жизни, ожидая казни в камере, Всеволод Эмильевич написал свое последнее письмо Молотову: «Вот моя исповедь, краткая, как полагается за секунду до смерти. Я никогда не был шпионом. Я никогда не входил ни в одну из троцкистских организаций (я вместе с партией проклял Иуду Троцкого).

Я никогда не занимался контрреволюционной деятельностью… Меня здесь били — больного шестидесяти шестилетнего старика, клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (…) боль была такая, что казалось, на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток…»{193}

1 февраля 1940 года Военной коллегией Верховного суда СССР режиссер был приговорен к расстрелу, а 2 февраля расстрелян и похоронен на Донском кладбище в одной из общих могил жертв репрессий. Реабилитирован.

В конце 30-х годов писатели были так напуганы репрессиями, что даже в личных дневниках расточали панегирики Сталину. Вот как Корней Чуковский в дневнике описал свои впечатления от появления Сталина на съезде комсомола 21 апреля 1936 года, куда поэт получил приглашение: «Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН (Так в тексте.) стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И все ревновали, завидовали, — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали: “Часы, часы, он показал часы” — и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и мы оба в один голос сказали: “Ах, эта Демченко заслоняет его!” (на минуту). Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью»{194}.

Политический контроль, как за простыми советскими гражданами, так и за «золотым фондом советской культуры», проводился и в годы войны. В военном 1943 году писатели разговорились. Война убила страх конца тридцатых годов. Разумеется, что опасные разговоры велись с самыми надежными и доверенными людьми. Однако, благодаря осведомителям, разговоры и «настроения» классиков советской литературы становились известными Хозяину. Это видно из ставших доступными документов Народного комиссариата государственной безопасности, таких как «Информация наркома госбезопасности Меркулова о настроениях и высказываниях писателей» и «Спец. сообщение управления контрразведки НКГБ СССР об антисоветских настроениях среди писателей и журналистов». Приведем несколько выдержек из этих документов.

Поэт Асеев Н.Н.: «Слава богу, что нет Маяковского. Он бы не вынес…» «…Ничего, вместе с демобилизацией вернутся к жизни люди все видавшие. Эти люди принесут с собой новую меру вещей… Я не знаю, что это будет за время. Я только верю в то, что это будет время свободного стиха».

Писатель Зощенко М.М.: «Я считаю, что советская литература сейчас представляет жалкое зрелище…Творчество должно быть свободным, у нас же — все по указке, по заданию, под давлением …Мне нужно переждать. Вскоре после войны литературная обстановка изменится… Пока же я ни в чем не изменюсь, буду. стоять на своих позициях. Тем более потому, что читатель меня знает и любит».

К.И. Чуковский: «…Всей душой желаю гибели Гитлера и крушения его бредовых идей. С падением нацистской деспотии мир демократии встанет лицом к лицу с советской деспотией. Будем ждать». «…Минувший праздник Чехова, в котором я, неожиданно для себя, принимал самое активное участие, красноречиво показал какая пропасть лежит между литературой досоветской эпохи и литературой наших дней. Тогда художник работал во всю меру своего таланта, теперь он работает, насилуя и унижая свой талант».

К. Федин: «Живу в Переделкино и с увлечением пишу роман, который никогда не увидит света… В этом писании без надежды есть какой-то сладостный мазохизм. Пусть я становлюсь одиозной фигурой в литературе, но я есть русский писатель и таковым останусь до гроба».

И. Эренбург: «…Нам придают большое значение и за нами бдительно следят. Вряд ли сейчас возможна правдивая литература, она вся построена в стиле салютов, а правда — это кровь и слезы…» «…Я — Эренбург, и мне позволено многое. Меня уважают в стране и на фронте. Но и я не могу напечатать своих лучших стихов, ибо они пессимистичны, недостаточно похожи на стиль салютов. А ведь война рождает в человеке много горечи. Ее надо выразить».

В.Б. Шкловский: «Проработки, запугивания, запрещения так приелись, что уже перестали запугивать, и люди по молчаливому уговору решили не обращать внимания, не реагировать и не участвовать в этом спектакле. От ударов все настолько притупилось, что уже не чувствительны к ударам. И, в конце концов, чего бояться? Хуже того положения, в котором очутилась литература, уже не будет. Меня по-прежнему больше всего мучает та же мысль: победа ничего не даст хорошего, она не внесет никаких изменений в строй… Значит, выхода нет. Наш режим всегда был наиболее циничным из когда-либо существовавших, но антисемитизм коммунистической партии — это просто прелесть… Нынешнее моральное убожество расцветет после войны».

Л.А. Кассиль: «Все произведения современной литературы — гниль и труха. Вырождение литературы дошло до предела».

И.П. Уткин: «У нас такой же страшный режим, как и в Германии… Все и вся задавлены. Мы должны победить немецкий фашизм, а потом победить самих себя». «…Руководство идеологической областью жизни доверено людям не только не любящим мысли, но равнодушным к ней… Они хотели бы сделать из советской поэзии аракчеевское поселение, где всяк на одно лицо и шагает по команде… За мной стоит широкий читатель … думающий, а поэтому тоже опасный, конечно, с точки зрения партийного бюрократа… Все равно нас не исправишь. Они не могут как мы, а мы не хотим как они». (Иосиф Уткин погиб на фронте в ноябре 1944-го.)

М.А. Светлов: «Революция кончается на том, с чего она началась. Теперь появились — процентная норма для евреев, табель о рангах, погоны и прочие “радости”. Такой кругооборот даже мы не предвидели…»

А.С. Новиков-Прибой: «Крестьянину нужно послабление в экономике, в развороте его инициативы по части личного хозяйства. Все равно это произойдет в результате войны… Не может одна Россия бесконечно долго стоять в стороне от капиталистических стран, и она перейдет рано или поздно на этот путь».

Б.Л. Пастернак: «У меня длинный язык, я не Маршак, тот умеет делать, как требуют, а я не умею устраиваться и не хочу. Я буду говорить публично, хотя знаю, что это может плохо кончиться…» Группе писателей, возвращавшихся из Чистополя в Москву, был предоставлен специальный пароход. Желая отблагодарить команду парохода, группа писателей решила оставить им книгу записей. Эта идея встретила горячий отклик… Когда с этим пришли к Пастернаку, он предложил такую запись: «Хочу купаться и еще жажду свободы печати».

Заключение чекистов: «Писатели, проявляющие резкие антисоветские настроения, нами активно разрабатываются. По агентурным материалам… приняты меры активизации разработок и подготовки их к оперативной ликвидации»{195}.

Не смотря на явную крамолу, Хозяин не позволил «оперативно ликвидировать» свой золотой фонд. Пошли по другому пути, классиков пугнули так, что большинство «разрабатываемых» замолчало и молчало до самой смерти.

Агентурное «обслуживание» творческой интеллигенции продолжалось и после войны. Стукачи находились в ближайшем окружении Анны Ахматовой. На Ахматову доносили переводчица Софья Казимировна Островская и ученица второго мужа Ахматовой Антонина Михайловна Оранжиреева, по доносу которой был арестован писатель и поэт Даниил Ювачев (Хармс). В ахматовский цикл «Венок мертвым» входит эпитафия «Памяти Анты», то есть Оранжиреевой. О секретной «работе» Островской Ахматова постепенно стала догадываться, но, как вспоминал Иосиф Бродский, Ахматова всегда предпочитала общаться с осведомителем не дилетантом, а именно профессионалом, который «донесет все ему сообщенное в точности, ничего не искажая». Она не прервала резко отношений с Островской. Анту же она так и не раскусила при всей своей проницательности{196}.

В 1950 году министр госбезопасности Абакумов сделал Сталину представление на арест Ахматовой. Однако вождь не спешил и приказал продолжать собирать на нее материал, держа в заложниках повторно осужденного сына поэтессы. Агентурные данные на Ахматову собирались пять лет после смерти диктатора.

В ночь с 12 на 13 марта 1949 года в Москве по доносу коллеги за антисоветскую агитацию арестовали писателя Дмитрия Мироновича Стонова (Влодавского). Постановление на арест подписал министр госбезопасности В. Абакумов после «согласования» с руководителем Союза писателей А. Фадеевым. На пыточных допросах и многонедельных ночных «конвейерах» следователь требовал от Стонова признаться в антисоветской деятельности и дать компромат на друзей-писателей. В сентябре 1949 года он осужден Особым совещанием при МГБ по ст. 58—10 на 10 лет ИТЛ. Срок отбывал в одном из лагерей Красноярского края. В одном из множества доносов, собранных на Стонова, агент «Ильин» сообщал о беседе, в которой Стонов сказал: «А что было бы, если бы Лев Толстой дожил до Советской власти? Старик, как известно, даже царя не боялся… Он мог бы и сейчас написать “Не могу молчать”»…

В другом доносе осведомитель «Чернова» информирует: «Стонов хранит у себя письма писателя Короленко, в которых тот высказывал свои несогласия с политикой Советской власти и свои обиды на органы Советской власти». При обыске крамольные письма «от 9 июня и 19 декабря 1920 г. с жалобой на коммунистическую редакцию, 2 шт.» были изъяты, как записано в протоколе. Лубянские следователи спрашивали арестованного писателя:

«— Вам предъявляются два письма Короленко 1920 года, изъятые у вас при обыске. Зачем вы хранили их с тех пор?

— Я их хранил как реликвию классика.

— Вы их хранили в антисоветских целях, поскольку были указаны некоторые несогласия Короленко с коммунистами. Покажите об этом правдиво.

— Я не отрицаю, что в некоторой части там высказаны мысли, несогласные с Советской властью, однако я их хранил как реликвию классика и антисоветской цели при этом не преследовал…»{197}

В 1951 году по доносу поэта-осведомителя НКВД по печально известной 58-й статье УК на 25 лет лагерей был осужден Ярослав Смеляков. Для него это был второй срок. Первый срок, также по доносу «собрата-поэта», он отбывал с 1934 по 1937 год. Выйдя на свободу в 1956 году, он написал послание своему следователю Павловскому — крупному «специалисту» по выбиванию признаний из поэтов и писателей:

В какой обители московской, в довольстве сытом иль нужде сейчас живешь ты, мой Павловский, мой крестный из НКВД?

И что, пройдя сквозь эти сроки, еще не слабнет голос мой, не меркнет ум, уже жестокий, не уничтоженный тобой. Как хорошо бы на покое, — твою некстати вспомнив мать, — за чашкой чая нам с тобою о прожитом потолковать. Я унижаться не умею и глаз от глаз не отведу, зайди по-дружески, скорее. Зайди. А то я сам приду.

Освобожденный из лагеря в 1951 году поэт и писатель Варлам Шаламов жил сначала на Колыме, затем в Калининской области, а после его реабилитации в июле 1956 года — в Москве. Все это время он находился под «оперативным наблюдением», о чем свидетельствуют многочисленные доносы окружавших его стукачей: «Круг писателей, к которым питает симпатии Шаламов, имеет свои особенности. Он лично знаком и очень любит Пастернака. Этот писатель известен тем, что на всех этапах жизни советского государства его всегда подхватывали наши враги. Однако это его не смущало. Шаламов говорит, что Пастернак не горевал, когда его не печатали. Теперь в Москве читают в рукописях его цикл стихов под названием “Автобиография”. Скоро выйдут в свет эти стихи. Пастернак перед издательством поставил условие — не изменить ни одной строчки, в противном случае пусть эти стихи лежат у меня — это условие издательством якобы принято.

Любит Шаламов стихи Николая Клюева, известного кулацкого поэта. Клюев заявлял, что он не хочет коммуны без лежанки. Когда Клюев попытался написать стихи о Ленине, из этого ничего не вышло. Начинаются эти стихи так: “Есть в Ленине керженский дух, игуменский окрик в декретах”.

Любит Шаламов Есенина, всего, со всеми его недостатками, с идеологическими вывихами, с кулацкими идеями, с путаными заявлениями. А ведь у него есть вещи, которые никак любить и принять нельзя. Ну, хотя бы такие стихи:

Как грустно на земле, как будто бы в квартире, В которой год не мыли, не мели. Какую-то хреновину в сем мире Большевики нарочно завели»[39]. «Любит Шаламов Алексея Крученых, этого сумасшедшего, бездарного пройдоху в литературе».

«На днях Добровольский получил письмо от Шаламова, в котором главное место занимают новые, написанные во второй половине июля, стихи поэта Бориса Леонидовича Пастернака[40]. Шаламов пишет: “Из этих стихов Вы можете видеть, насколько художественно тверда сейчас его рука. Можете видеть и другое — что все, что с нами было, не прошло для него бесследно и что знамя большой русской литературы бы смог держать высоко. Если бы Вы читали его роман, его гениальный роман, Вы увидели бы, что все эти вопросы подняты и ответы утверждаются с толстовской силой…” Добровольский ждет результатов своих заявлений о реабилитации, но за последний месяц никаких извещений ниоткуда не получал… Добровольский сочинил и распространяет следующий анекдот: Хрущев и Тито осматривают Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Тито удивляется богатству и обилию в Советском Союзе. Выходя с выставки, оба они видят сидящего у входа и просящего милостыню нищего. Тито бросает нищему десятирублевую бумажку и проходит дальше. Хрущев останавливается и говорит нищему: “Как тебе не стыдно, шел бы лучше работать!..” — “А я, Никита Сергеевич, — говорит нищий, — этим после работы занимаюсь”. Вообще тема “обнищания” народа, тема “неустойчивой экономики” часто проскальзывает в разговорах и высказываниях Добровольского. В одном из последних писем к Добровольскому Шаламов В.Т сообщает, что он (Шаламов) сейчас много пишет, как в стихах, так и в прозе. О темах и сюжетах своих произведений Шаламов ничего не пишет…»{198}

В октябре 1958 года Нобелевской премии по литературе «за выдающиеся достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа» был удостоен Борис Леонидович Пастернак. Фактически премии был удостоен роман Пастернака «Доктор Живаго». Годом ранее роман появился на итальянском, потом на других иностранных языках. Опубликовать роман на русском языке Пастернаку не позволили. В том же октябре месяце по записке Суслова Президиум ЦК принял решение организовать кампанию осуждения Пастернака, поскольку присуждение ему премии «является враждебным по отношению к нашей стране актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны».

Поэту, которым страна должна была гордиться, устроили настоящую травлю. Двадцать девятого октября первый секретарь ЦК ВЛКСМ, будущий председатель КГБ Семичастный, выступая на комсомольском пленуме, сказал: «Если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал. Он нагадил там, где ел, нагадил тем, чьими трудами он живет и дышит. А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического? Пусть он стал бы действительным эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай. Я уверен, что и общественность, и правительство никаких препятствий ему бы не чинили, а, наоборот, считали бы, что этот его уход из нашей среды освежил бы воздух». На следующий день доклад Семичастного был опубликован в «Комсомольской правде».

Поспешили «бросить камень» в отступника и многие коллеги по перу. Вот такой эпиграммой под карикатурой М. Абрамова «Нобелевское блюдо», в связи с присуждением Пастернаку Нобелевской премии, отозвался гимнописец Сергей Михалков:

Антисоветскую заморскую отраву Варил на кухне наш открытый враг. По новому рецепту как приправу Был поварам предложен пастернак. Весь наш народ плюет на это блюдо: Уже по запаху мы знаем что откуда!{199}

Для наблюдения за Пастернаком активизировали осведомителей в писательской среде. В начале февраля 1959 года председатель КГБ Шелепин отправил в ЦК записку о «выявлении связей Б.Л. Пастернака с советскими и зарубежными гражданами»: «Докладываю, что органами госбезопасности выявлены следующие связи Пастернака из числа советских граждан: писатель Чуковский К.И., писатель Иванов В.В., музыкант Нейгауз Г.Г., народный артист СССР Ливанов Б.Н., поэт Вознесенский А., редактор Гослитиздата Банников Н.В., ранее работал в отделе печати МИДа СССР, переводчица Ивинская О.В., работает по договорам, является сожительницей Пастернака…» Восемнадцатого февраля Шелепин отправил в ЦК подробную справку о взглядах Пастернака и истории публикации романа «Доктор Живаго»: «…Для всего его творчества характерно воспевание индивидуализма и уход от советской действительности. По философским взглядам он убежденный идеалист. Как видно из агентурных материалов, Пастернак среди своих знакомых неоднократно высказывал антисоветские настроения, особенно по вопросам политики партии и Советского правительства в области литературы и искусства, так как считает, что свобода искусства в нашей стране невозможна…

В результате наблюдения за Пастернаком установлено, что ряд лиц из числа его близкого окружения также не разделяет точки зрения советской общественности и своим сочувствием в известной мере подогревает озлобленность Пастернака…»

Двадцать седьмого февраля вопрос о Пастернаке обсуждался на Президиуме ЦК с участием Шелепина. Присутствовал и генеральный прокурор Руденко, ранее предлагавший выслать Пастернака из страны. Идею выслать поэта из страны Хрущев отверг. Предложил другое: «Предупреждение от прокурора ему сделать и сказать, что, если будет продолжать враждебную работу, будет привлечен к ответственности». В Генеральной прокуратуре Пастернаку пригрозили привлечь к уголовной ответственности по статье 64—1 УК — измена родине, если он будет продолжать встречаться с иностранцами.

Интерес органов госбезопасности к Пастернаку не угас и после его смерти в ночь с тридцатого на тридцать первое мая 1960 года. Теперь он приобрел меркантильный характер. Решался вопрос о его наследстве. Сам поэт под давлением властей не смог получить ни копейки из гонораров, выплаченных ему за рубежом. После его смерти родные оказались в бедственном положении и рассчитывали на эти гонорары, но государство само не прочь было распорядиться его деньгами. Двадцать второго сентября шестьдесят первого года Шелепин сообщил в ЦК: «По имеющимся в Комитете госбезопасности неофициальным данным, в банках ФРГ сосредоточено около 8 миллионов марок, в банках Англии — 100 тысяч фунтов стерлингов, в банках ряда скандинавских стран — 108 тысяч шведских крон… Комитет госбезопасности полагает целесообразным поручить Инюрколлегии принять меры по введению жены Пастернака Пастернак З.Н. в права наследования, что даст возможность получить указанную валюту в фонд Государственного банка СССР»{200}.

Если в конце 30-х годов «инженеры человеческих душ» и другие «сознательные граждане» поносили в газетах Троцкого, Бухарина или Мейерхольда и каждый обличитель подписывал свой персональный донос, то через тридцать пять лет технология групповых доносов усовершенствовалась. Теперь творческая интеллигенция стала писать скопом и скопом же подписывать один общий донос. Такой групповой донос сорока академиков с осуждением А.Д. Сахарова был опубликован в газете «Правда» 29 августа 1973 года. После его публикации как по команде хлынул шквал других групповых доносов, поливающих грязью и осуждающих опального академика:

— «Мы, представители многотысячного коллектива рабочих Автозавода имени И.А. Лихачева, как и все люди труда нашей страны, возмущены и решительно осуждаем…»;

— «Мы, хлеборобы, единодушно поддерживаем осуждение Сахарова крупными учеными нашей Советской Родины…»;

— «Казахские ученые возмущены поведением академика Сахарова…»;

— «Мы, советские ученые-медики, оскорблены поведением академика А.Д. Сахарова…»;

— «Мы, члены Академии художеств СССР, целиком поддерживаем протест…»;

— «Ознакомившись с письмом членов АН СССР, опубликованном в газете “Правда” от 29 августа, мы, советские композиторы и музыканты, целиком присоединяемся к их оценке…»;

— «Мы, механизаторы тракторной бригады ордена Ленина колхоза имени XX съезда КПСС Новоукраинского района Кировоградской области…»;

— «Мы, доменщики Магнитогорска…»;

— «Коллектив нашей бригады с возмущением узнал о поведении академика Сахарова…»;

— «Я и мои товарищи по труду прочитали письмо выдающихся советских ученых — академиков по поводу недостойных действий академика Сахарова…»

Не остались в стороне от общей истерии и «инженеры человеческих душ». Уже через день после группового выступления сорока академиков в «Правде» весь цвет Союза писателей СССР «поддержал» ученых и, попутно, облил грязью своего собрата по перу — А.И. Солженицына. Приведем текст этого письма: «Уважаемый товарищ редактор! Прочитав опубликованное в вашей газете письмо членов Академии наук СССР относительно поведения академика Сахарова, порочащего честь и достоинство советского ученого, мы считаем своим долгом выразить полное согласие с позицией авторов письма. Советские писатели всегда вместе со своим народом и Коммунистической партией боролись за высокие идеалы коммунизма, за мир и дружбу между народами. Эта борьба — веление сердца всей художественной интеллигенции нашей страны. В нынешний исторический момент, когда происходят благотворные перемены в политическом климате планеты, поведение таких людей, как Сахаров и Солженицын, клевещущих на наш государственный и общественный строй, пытающихся породить недоверие к миролюбивой политике Советского государства и по существу призывающих Запад продолжить политику “холодной войны”, не может вызвать никаких других чувств, кроме глубокого презрения и осуждения. Ч. Айтматов, Ю. Бондарев, В. Быков, Р. Гамзатов, О. Гончар, Н. Грибачев, С. Залыгин, В. Катаев, А. Кешоков, В. Кожевников, М. Луконин, Г. Марков, И. Ме-леж, С. Михалков, С. Наровчатов, В. Озеров, Б. Полевой, А. Салынский, С. Сартаков, К. Симонов, С.С. Смирнов, А. Софронов, М. Стельмах, А. Сурков, Н. Тихонов, М. Турсунзаде, К. Федин, Н. Федоренко, А. Чаковский, М. Шолохов, С. Щипачев»{201}.

Поражает быстрота реакции классиков отечественной литературы на письмо академиков. Ведь надо же было собраться, обсудить, написать, подписать всеми и в газету отправить, да и не все подписавшие в Москве жили. Безусловно, скопом доносить легче и безопаснее. Каждый по отдельности вроде и не доносчик, а доля в доносе каждого уменьшается с увеличением числа привлеченных к мероприятию. Хорошо и то, что ответственность за донос можно возложить на организатора, который не выделен в общем списке. А если таковой и известен, то он наверняка писал не от себя, а по указанию сверху и только в интересах государства.

4 января 1974 года вышло совершенно секретное Постановление Секретариата ЦК КПСС «О разоблачении антисоветской кампании буржуазной пропаганды в связи с выходом книги Солженицына “Архипелаг ГУЛАГ”» № Ст108/4с, а 14 января в «Правде» была опубликована статья И. Соловьева «Путь предательства». После этого писатели и другие деятели культуры стали поливать грязью нобелевского лауреата уже персонально.

В секретной «Информации отдела пропаганды ЦК КПСС, отдела культуры ЦК КПСС и отдела науки и учебных заведений ЦК КПСС» «Об откликах советской общественности на выступление газеты “Правда” со статьей “Путь предательства”» 15 января 1974 года сказано: «Выступление газеты “Правда”» вызвало широкий отклик во всех слоях советской общественности. Свое отношение к перерожденцу Солженицыну в письмах и устных заявлениях в газеты “Правда”, “Известия”, “Советская культура”, “Комсомольская правда”, “Литературная газета”, на радио и телевидение высказывают рабочие, ученые, писатели, художники, деятели театра и кино, воины Советской Армии и Флота, учащаяся молодежь. Все единодушны в оценке Солженицына как изменника Родины и предателя советского народа, клеветника на советскую действительность, платного лакея врагов социализма и Советского Союза. Во всех заявлениях выражается гнев по поводу того, что Солженицын безнаказанно творит злонамеренные антисоветские деяния, оскорбляет самые высокие и святые чувства советских людей. Авторы писем высказываются за принятие неотложных мер к Солженицыну в соответствии с советскими законами.

Перечень высказываний, поступивших в органы печати, прилагается. Поток писем аналогичного характера продолжается.

Зам. зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС Г. Смирнов Зам. зав. Отделом культуры ЦК КПСС 3. Туманова Зам. зав. Отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС. С. Щербаков».

В приложении к документу приведен перечень наиболее характерных высказываний в связи с публикацией в «Правде» статьи «Путь предательства».

— К. Федин, писатель. «Очень хорошо, что “Правда” выступила с обстоятельной статьей, посвященной Солженицыну. Давно пора было раскрыть перед советской общественностью подлинное лицо этого внутреннего эмигранта».

— М. Шагинян, писатель. «Целиком поддерживаю статью в “Правде”. Удивляюсь нашей терпимости к таким подонкам. Солженицын, оставаясь безнаказанным, разлагает нашу молодежь. И вообще он никакой не писатель. Я об этом говорила и в Венгрии, и в Швейцарии».

— К. Симонов, писатель. «До глубины души возмущен и творчеством, и поведением Солженицына. Целиком согласен с выступлением “Правды”, полностью разделяю все положения, которые высказаны в этой статье относительно Солженицына».

— В. Кожевников, писатель. «Солженицын открыто нарушает советские законы, ведет себя антиконституционно. Он поддерживает пропаганду войны, выступает против разрядки. Надо спокойно решить вопрос о выдворении его из СССР».

— С. Бабаевский, писатель. «Я к этому явлению отношусь очень зло. Нечего с ним нянчиться. Надо с ним поступить по-другому… Это вообще безобразие! Статья в “Правде” очень верно политически написана. Это внутренний эмигрант, человек, который наживается на антисоветизме».

Полностью поддержали статью «Правды» и выразили свое возмущение антисоветской деятельностью Солженицына писатели: Ю. Бондарев, П. Бровка, Ю. Марцинкявичус, Е. Мальцев, А. Барто, А. Салынский, А. Рекемчук, Л. Карелин, А. Ананьев, А. Сурков, В. Боков, С. Щипачев, Л. Леонов, С. Островой, В. Фирсов и другие писатели.

Гневом возмущения наполнены высказывания многих деятелей культуры и науки.

— Софья Гиацинтова, народная артистка СССР. «Я ничего из написанного Солженицыным не читала, потому не могу судить о его литературных талантах. По-человечески же мне его поведение представляется отвратительным. И вообще сама эта история кажется мне возмутительной. Просто страшно, что в нашей стране живут такие люди».

— Борис Чирков, народный артист СССР. «Мы боролись и будем бороться с такими людьми и в жизни и в искусстве».

— М. Жаров, народный артист СССР. «Этому сукиному сыну нет места среди нас».

— Оскар Курганов, кинодраматург. «Солженицын — абсолютный антисоветчик, который ненавидит Советскую власть и пытается сделать все, чтобы оболгать ее. Отвратителен он и в своих человеческих качествах, мне пришлось много слышать о его поведении в период пребывания в лагерях».

— Ю. Козлов, профессор МГУ. «Апеллируя к мнению заокеанских антисоветчиков, Солженицын уверен, будто он не может быть привлечен к ответственности. Но он ошибается. Клеветник и злопыхатель должен быть наказан».

— С. Микулинский, член-корреспондент АН СССР. «Сколько можно терпеть в своем доме врага и клеветника, до каких пор можно терпеть в своей среде человека, перешедшего на услужение врагам Родины? Солженицын своими действиями давно поставил себя вне советского народа!»

— В. Петров, член-корреспондент АН СССР. «Все, что пишет Солженицын, показывает, что его клеветнические измышления — это не непонимание происходящего у нас, а прислуживание врагам Советского Союза, социализма и прогресса».

— С. Верное, академик, председатель Московского комитета защиты мира. «Большие жертвы пришлось принести нашему народу для спасения человечества от фашизма. А Солженицын клевещет на наш народ, оправдывает злейших врагов человечества».

— П. Ионкин, профессор МЭИ. «Остается непонятным и вызывает удивление, почему и на каком основании государственные органы СССР разрешают А. Солженицыну — предателю дела социализма, врагу советского народа жить на свободе, пользоваться материальными благами, созданными трудом народа, иметь все условия для его “писательской” деятельности, направленной против нашего советского государства. До каких пор это будет продолжаться?»

— Т. Салахов, народный художник СССР. «Пора поступить с Солженицыным по всей строгости советских законов».

— Б. Ефимов, народный художник СССР. «Солженицын бесповоротно встал на путь предательства, огульного очернения и охаивания социалистического строя, стал своего рода знаменем для антикоммунистов и антисоветчиков всех мастей».

— И. Толчанов, народный артист СССР. «Моя семья — семья потомственных деятелей русской и советской культуры — полностью солидарна со статьей в “Правде”, давшей четкую политическую квалификацию провокационной деятельности Солженицына. Вызывает недоумение, как этот предатель может жить среди советских людей, до каких пор территория страны, на которую он так злобно клевещет, будет давать ему приют». Далее в приложении приведены осуждающие нобелевского лауреата письма пенсионеров, рабочих, учащихся 9 «Б» класса школы № 5 (Александровский район Ставропольского края) и т.д. К сожалению, история ничему нас не научила.

ОСВЕДОМИТЕЛЬСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В АРМИИ

Эта мысль — украденный цветок, просто рифма ей не повредит: человек совсем не одинок — кто-нибудь всегда за ним следит.

Губерман

Отсутствие специального осведомительского аппарата в российской армии приводило к негативным последствиям. Это особенно наглядно видно на примере стрелецкого бунта во времена правления Петра Великого. Ввиду опасностей со стороны Польши Петр направил на границу Литвы воеводу князя Михаила Ромодановского с отрядом из четырех стрелецких полков. «Ромодановский начальствовал над сильным отрядом войска, для того чтобы иметь возможность усмирить возмутителей, буде бы таковые показались, и склонить их к должному законно избранному королю почтению». Однако среди стрелецких полков начались волнения, и возник преступный замысел переменить государя. Стрельцы оставили места своих стоянок, прогнали верных царю офицеров и избрали из среды своей начальников «из тех, кто показывал наиболее усердия к преступному делу». Мятежники грозили даже полкам, стоявшим вблизи, что примут против них самые жестокие меры, если они к ним добровольно не присоединятся или вздумают выступить против них. «Засим с пушками полковыми и ружьями двинулись они из Торопца в Москву. Когда тех стрельцов встретил Алексей Семенович Шеин с войском и одной избранной ротой у Воскресенского монастыря, то он из своего войска посылал к ним три раза, чтобы они исправили свою вину в их сопротивлении государю и пошли бы, согласно вышеозначенному повелению, на предназначенные им места; они же, оному приказанию государя сопротивляясь, на назначенные места и на этот раз не пошли и, приготовившись к бою, в войско государево из пушек и из ружей стреляли, многих ранили, и некоторые от ран умерли; идя же в Москву, стрельцы имели в виду остановиться на поле, называемом Девичье поле, с целью подать прошение царевне Софии Алексеевне о том, чтобы она по-прежнему стала во главе правления; они также думали побить солдат, находящихся у этого монастыря на страже. Погубив же их, злодеи полагали идти в Москву и рассеять в ней по всем предместьям, населенным черным народом, списки своего мятежного прошения, уверив при том чернь, что великий государь скончался за морем, с Софией же сообща продолжать смуты, перебить бояр, разрушить предместье Немецкое, всех иностранцев предать смерти, а великого государя не пустить в Москву»[41].

Очевидно, что стрелецкого бунта можно было бы избежать при наличии контрразведывательной структуры, отслеживающей настроения в войсках, выявляющей и устраняющей зачинщиков бунта. К середине XVIII века существующая в России, в сущности средневековая, система политического сыска не стала отвечать требованиям времени. Поэтому во времена царствования Петра III и Екатерины II делаются первые попытки изменить существующее положение и иметь в войсках и среди гражданского населения постоянных осведомителей — некое подобие современной агентуры.

В декабре 1773 года, когда войско Пугачева одерживало победы, московский главнокомандующий князь М.Н. Волконский отдал распоряжение обер-полицмейстеру «употребить надежных людей для подслушивания разговоров публики в публичных сборищах, как то: в рядах, банях, кабаках, что уже и исполняется, а между дворянством также всякие разговоры примечаются». Однако это было лишь начало. Тайная экспедиция в это время не имела массовой агентуры, что позволяло бы властям предержащим держать руку на пульсе огромной империи и знать настроения и преступные замыслы подданных. Следственные документы Тайной экспедиции определенно показывают, что главными источниками, по которым в то время проводились процессы, по-прежнему были доносы патриотов и энтузиастов-любителей.

Отечественная война 1812 года стала поворотным моментом в истории Российской армии, которая обрела бесценный опыт борьбы с сильнейшей в то время армией. Эта война оказала влияние и на развитие российских спецслужб, которым пришлось вступить в борьбу с сильной французской разведкой и разведками союзников Наполеона.

Бонапарт уделял первостепенное внимание изучению своих противников, и, начиная с 1810 года, французская разведка под видом торговцев, монахов, ученых и путешественников стала засылать на территорию России своих агенте». Шпионов интересовала информация о русской армии, промышленности и географических особенностях страны. На французов работали также разведчики завоеванных Наполеоном Австрии и Пруссии. Активно работали против России и спецслужбы Герцогства Варшавского. Так в 1811 году группа из трех польских агентов посетила Вологду, Архангельск и другие города Европейского Севера. Их интересовали военные укрепления, переправы через реки и мнение местных крестьян о Наполеоне. Высокая активность вражеских разведок не могла остаться незамеченной отечественными спецслужбами. В период с 1810 по 1812 год на территории Российской империи были задержаны 39 иностранных шпионов, однако по мере приближения даты вторжения их активность возрастала. Существующие органы полиции с трудом обнаруживали и нейтрализовали многочисленных разведчиков, и поэтому по инициативе военного министра М.Б. Барклая-де-Толли в 1812 году была создана Высшая воинская полиция — военная контрразведка. Основными задачами новой структуры были сбор информации о состоянии армии, противодействие французскому шпионажу, контроль над местными чиновниками и борьба с должностными преступлениями интендантов и поставщиков товаров для армии. Сотрудники Высшей военной полиции набирались из числа опытных полицейских, боевых офицеров, работников таможни и других силовых структур. Все они обязаны были принести особую присягу, текст которой гласил: «Я обещаюсь и клянусь пред Всемогущим Богом и Святым Его Евангелием, что все поручения и повеления, которые я получу от своего начальства, буду исполнять верно и честно по лучшему разумению моему и совести, что за всеми явными и тайными врагами государства, кои учинятся виновными в речах или поступках, или окажутся подозрительными, буду тщательно наблюдать, объявлять об оных и доносить, как и где бы я не нашел их. Равно не буду внимать внушениям личной ненависти, не буду никого обвинять или клеветать по вражде, или по другому какому-либо противозаконному поводу, и все что на меня возложится, или что я узнаю, буду хранить в тайне и не открою и не обнаружу ничего ни перед кем, уже бы это был ближайший мой родственник, благодетель или друг. Все сие выполнить обязуюсь и клянусь столь истинно, как желал я. Да поможет мне Господь Бог, в сей равно и будущей жизни. Если же окажусь преступником, против сей клятвы да подвергнусь без суда и добровольно строжайшему наказанию, яко клятвопреступник. Во уверение чего и подписуюсь»{202}.

Первым руководителем новой структуры был назначен Я.И. де Санглен, он же возглавил и отделение военной контрразведки в 1-й Западной армии. Отделы Высшей полиции были созданы также во 2-й и 3-й армиях.

Первой серьезной операцией контрразведки в начале мая 1812 года стало определение истинной цели визита в ставку Александра I под Вильно адъютанта Наполеона графа Л.М.Ж. Нарбонна. Официальной целью его трехдневного визита была передача русскому императору письма от Бонапарта.

Александр I дал задание начальнику воинской полиции выяснить истинные причины визита француза. С момента появления Нарбонна в ставке тот был буквально окружен агентами контрразведки, которые выступали в роли камердинеров, кучеров и лакеев. Благодаря «неусыпному» наблюдению за Нарбонном и его свитой было установлено, что дипломат прибыл с целью выяснить численность, состав и боевой дух русской армии, однако из-за деятельности контрразведчиков эта миссия провалилась{203}.

Результаты работы Высшей военной полиции зависели от качества завербованной агентуры. Агенты контрразведки вербовались как из числа военнослужащих русской армии, так и из гражданских лиц. На оставленных русской армией территориях контрразведкой создавались агентурные группы, занимавшиеся добыванием военных сведений и помощью партизанам. Основную массу таких агентов составляли торговцы и ремесленники из местных евреев, которые не вызывали подозрений у иностранных солдат. Их деятельностью были охвачены районы Могилева, Полоцка, Белостока и Риги, так что армия Бонапарта и ее тылы постоянно находились под наблюдением работников Высшей полиции{204}.

При вербовке агентуры особое внимание уделялось оплате услуг агентов. Рекомендации М.Б. Барклая-де-Толли на этот счет были следующими: «В жаловании и плате лазутчикам, должно быть принято правилом, не давать им ни слишком мало, ни слишком много; ибо в первом случае могут они сделаться двусторонними или неприятельскими шпионами; а во втором, обогатясь слишком скоро, отстать неожиданно в самое нужное время, …а за важные сведения должно платить щедро».

Кроме выявления и задержания шпионов, контрразведчики должны были захватывать «языков», допрашивать пленных и перехватывать французскую корреспонденцию. Несмотря на либеральность российского законодательства, задержанных в 1812 году наполеоновских разведчиков в большинстве своем контрразведчики расстреливали. Сурово они обращались и с расхитителями военного имущества. Отчасти поэтому за все время войны не было ни одного крупного коррупционного скандала, связанного с расхищением материальной части русских войск. После окончания войны с Наполеоном обстановка в западных районах была тревожной, поэтому в 1815 году на базе упраздненной Высшей военной полиции 1-й Западной армии было создано отделение Высшей военно-секретной полиции с центром в Варшаве. В обязанности этой структуры входило ведение разведки и внешней контрразведки в Австрии и Пруссии, сбор военной и политической информации об этих странах, «содержание агентов во многих городах за границею и в Королевстве Польском». В ее компетенцию входили также военная контрразведка в армии, политический сыск, а также борьба с контрабандистами, фальшивомонетчиками и религиозными сектами.

Высшая военно-секретная полиция имела разветвленную сеть резидентур. Для выполнения отдельных поручений привлекались армейские и жандармские офицеры, фельдъегеря, гражданские чиновники. Командиры воинских частей, расквартированных в западных губерниях Российской империи, также имели свою агентуру, выполнявшую задания Высшей военно-секретной полиции. Круг интересов Высшей военно-секретной полиции виден из инструкции «О предметах наблюдения для тайной полиции в армии», действующей летом 1821 года во 2-й Южной армии:«…Не существует ли между некоторыми офицерами особой сходки, под названием клуба, ложи и прочего? Вообще, какой дух в полках и нет ли суждений о делах политических и правительства?…Какие учебные заведения в полковых, ротных или эскадронных штабах; учреждены ли ланкастерские школы, какие в оных таблицы: печатания или писанные и если писаные, то не имеют ли правил непозволительных?»{205}

В целом работа Высшей военно-секретной полиции была эффективной, однако она не смогла предотвратить антироссийские выступления, в частности Польское восстание 1830 года великому князю Константину Павловичу, едва избежав гибели, с большим трудом удалось отступить из Польши и отвести русские войска в пределы Российской империи. Очевидно, это обстоятельство и привело к упразднению Высшей военно-секретной полиции в 1831 году. Высшую военно-секретную полицию заменило Разведочное отделение Главного управления Генерального штаба, основным направлением деятельности которого стала организация наблюдения за сотрудниками иностранных дипломатических миссий, а также российскими гражданами, подозреваемыми в шпионаже. Серьезным недостатком этой структуры, как и ее предшественницы, было то, что она не имела массовой агентуры среди личного состава армии.

В последнее десятилетие существования Российской империи власти, по существу, блокировали активность Департамента полиции и военной контрразведки. Николай II запретил ведение агентурной работы в армии и на флоте, считая достаточным общий надзор командного состава. Он полагал, что офицерский корпус имеет иммунитет от любой антиправительственной пропаганды и способен защитить рядовых и унтер-офицеров от влияния смутьянов. Устанавливать оперативное наблюдение за офицерами разрешалось лишь в исключительных случаях с разрешения генерал-квартирмейстера. Таким образом, в Российской армии фактически не было военной контрразведки в современном ее понимании, что и послужило в дальнейшем одной из причин развала страны и захвата власти большевиками.

Волнения в армии, наиболее яркими проявлениями которых стали вооруженные восстания на крейсере «Очаков» и броненосце «Потемкин», заставили Николая II пойти на уступки и разрешить деятельность жандармов в армии. 15 сентября 1906 г. П.А. Столыпин распорядился учредить в воинских частях внутреннюю агентуру. Однако еще до этого распоряжения Стольпшна для пресечения революционной пропаганды в частях жандармы привлекали в качестве осведомителей солдат.

Выявлением политических противников режима в армии занимался Департамент полиции, сотрудники которого в своих донесениях часто указывали на невозможность выявления агитаторов в местах, находящихся «в исключительном ведении военного командования», то есть в казармах и военных лагерях. Большинство офицеров Российской армии негативно относились к деятельности жандармов и не оказывали им помощи. Сведения о работе антиправительственных групп и организаций среди солдат и матросов охранка получала по-разному. Наиболее ценной считалась информация, полученная от осведомителей, внедренных в эти организации. Особенно активно полиция внедряла агентов в эсеровские военные группы. Доносы провокаторов позволили довольно быстро подавить выступление матросов в Кронштадте в 1906 году. Попытки эсеров поднять восстание солдат и матросов в Севастополе в сентябре 1907 года также были подавлены по информации провокатора, предупредившего жандармов. Секретные агенты в эсеровских организациях помогли командованию подготовиться и к подавлению восстания в Свеаборге.

Однако руководство Департамента полиции сдерживало своих сотрудников от активных действий в воинских частях и, по существу, запрещало вербовать осведомителей из числа «нижних воинских чинов». Это следует из Циркуляра Департамента полиции о работе в армии от 13 марта 1913 г.: «В течение последних лет противоправительственные партии с особой энергией направили свою деятельность на пропаганду революционных идей и внесение смуты и недовольства среди воинских частей.

Чинам Корпуса Жандармов, стражам Государственного порядка и борцам с его врагами надлежит особо верно следить за проявлениями указанной преступной деятельности и рука об руку с войсковым начальством принимать все дозволенные законом меры к ее прекращению в самом зачатии.

Применение таковых мер, и выбор приемов борьбы требуют в данном случае особой осмотрительности и такта, так как приходится иметь дело с военной организацией, коей присущи свои бытовые и жизненные условия, неосторожное вторжение в которые может повести к весьма печальным результатам. Прежде всего, командир воинской части должен быть вполне осведомлен, если в составе его части есть воинские чины, зарекомендовавшие себя в прошлом какими-либо противоправительственными выступлениями.

Далее на чинах Корпуса должна лежать обязанность ограждать войсковые части от проникновения в их среду революционных агитаторов, а потому надлежит иметь самый действительный надзор и наблюдение за посещениями лицами, политически неблагонадежными, воинских казарм и за сношениями нижних чинов вне казарм с лицами, проходившими по агентуре, и за посещениями каких-либо сборищ и собраний.

Данными указанных наблюдений, относящимися до воинских чинов, чины Корпуса должны делиться с командирами частей, памятуя, что командир части есть ближайший и главный ответчик за нижних чинов и за сохранение в части порядка и благополучия и что войсковое начальство и Корпус жандармов в данном случае служат и работают на пользу одного общего дела. Успех дела, как то указано выше, вполне зависит от выбора средств и приемов и личного такта исполнителей.

Прошу помнить, что я не допущу бесцельного и необоснованного вторжения в область внутренней жизни части, относящейся всецело к обязанностям ее войскового начальства, а равно предостерегаю чинов Корпуса от привлечения нижних воинских чинов к сотрудничанию, так как признаю такую меру противною самым основам воинской дисциплины, а потому ничем не оправдываемой и впредь недопустимой…»

В 1911 году Разведочные отделения были преобразованы в Контрразведывательные отделения (КРО), которые были сформированы при штабах военных округов. КРО занимались закордонной деятельностью по приобретению источников в разведывательных органах противника или их окружении, то есть внешней контрразведкой. В их функции входила также разработка на территории Российской империи дипломатических представительств и вызывающих подозрение в проведении шпионажа иностранных фирм, контрразведывательное обеспечение штабов и других важных военных учреждений. Начальниками КРО назначались офицеры Отдельного корпуса жандармов; помощниками их могли быть как строевые армейские, так и жандармские офицеры. Особый статус получило Петербургское КРО, занимавшееся обеспечением безопасности центральных учреждений империи.

В отличие от сотрудников Департамента полиции и жандармов, многие из которых вербовали агентов на идейной основе, сотрудники КРО предпочитали действовать прямолинейно.

В качестве методов вербовки агентов чаще всего использовались отказ от уголовного преследования за совершенные преступления и материальное вознаграждение.

Когда началась Первая мировая война, борьбу с иностранными разведками вели контрразведывательные отделения и Департамент полиции. Однако отдельные подразделения КРО были сформированы только в 1915 и 1916 годах, и процесс организации этой структуры затянулся до конца 1916 года. В конце 1916 года в систему военной контрразведки Российской империи входили КРО Ставки Верховного главнокомандующего (было создано в январе 1916 г.), КРО Генштаба, КРО штабов военных округов, штаба главнокомандующего армиями фронта, штабов армий и военно-морских флотов. Контрразведывательным отделениям подчинялись контрразведывательные пункты корпусов и дивизий.

На эффективность работы КРО повлияло то, что, несмотря на возросшую активность иностранных разведок, их штаты не были увеличены, а контрразведка в тыловых военных округах оказалась ослабленной из-за мобилизации сотрудников в действующую армию.

При Временном правительстве были ликвидированы Отдельный корпус жандармов и охранные отделения, при этом все кадровые сотрудники, занимавшиеся военной контрразведкой, оказались не у дел, а многие из них были арестованы. В пылу демократических преобразований новые власти рассекретили агентурный аппарат Департамента полиции, который использовался при политическом сыске. В результате имена большинства агентов и осведомителей попали на страницы газет, а те, кто избежал публичной огласки, предпочли прекратить сотрудничество с правоохранительными органами. Однако Временное правительство понимало необходимость существования военной контрразведки, и в апреле—мае 1917 года были утверждены «Временное положение о контрразведывательной службе во внутренних районах» и «Временное положение о контрразведке на театре военных действий». Тыловые округа обслуживало Контрразведывательное управление (КРУ), которое занималось внешней контрразведкой, разработкой иностранных дипломатических миссий и контрразведывательным обеспечением центральных военных и государственных учреждений. В штабе Верховного главнокомандующего также было создано КРУ. Были созданы отделы КРУ на фронтах, в армиях и в военных округах на театре военных действий, а в августе 1917 года — контрразведывательные пункты военных корпусов и дивизий. Деятельность военной контрразведки на территории Российской империи была частично восстановлена лишь к концу августа 1917 года.

Новый этап в работе органов военной контрразведки начался после октябрьского переворота с постановления Бюро ЦК РКП (б) от 19 декабря 1918 года. Этим постановлением фронтовые и армейские ЧК были объединены с органами военного контроля, и на их основе образован новый орган — Особый отдел ВЧК при СНК РСФСР, основной задачей которого стало обеспечение безопасности в Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Большевиками была создана эффективная централизованная система органов безопасности в войсках, включающая особые отделы фронтов, военных округов, флотов, армий, флотилий и особые отделы при губернских ЧК.

В 1920 году на заседании Оргбюро ЦК РКП (б) было принято обращение к коммунистам, работающим в армии, обязывающее их быть осведомителями особых отделов, а также требующее «распространить» это партийное поручение и «на коммунистов, работающих по транспорту». С 1920 года ЦК РКП (б) систематически направлял на места циркуляры, которыми «вменял в обязанность всем комиссарам и коммунистам, работающим в армии, быть постоянными осведомителями Особых отделов»{206}. После образования ГПУ СССР осведомительная сеть в армии была реорганизована. В особых отделах вводилось три категории осведомителей. Первая группа формировалась из числа военнослужащих коммунистов, находившихся на связи у военкома. Выполняя требование «сделать всех коммунистов армии в большей или меньшей мере нашими сотрудниками», в обязанности военкома вменили сбор и передачу в особые отделы сводок о политическом и экономическом состоянии части, боеспособности и настроениях военнослужащих. Во вторую группу вербовались беспартийные красноармейцы, служащие и специалисты. Руководство ими осуществлял уполномоченный особого отдела. Эту категорию осведомителей перепроверяли через осведомителей-коммунистов. Третья группа осведомителей набиралась из специалистов, занимающих ответственные должности в военных организациях и крупных армейских штабах. В 1925 году II Всесоюзный съезд особых отделов ОГПУ СССР перестроил структуру агентурного аппарата, который разделили на две группы: осведомителей и агентов. Осведомители в свою очередь делились натри категории. Первая категория изучала настроение красноармейской массы, вторая — отслеживала работу учреждений Красной Армии и их личного состава. К третьей категории относились высококвалифицированные осведомители — эксперты в наиболее важных отделах и штабах Красной Армии. Агентов, так называлась другая категория секретных сотрудников, привлекали к участию в конкретных важных операциях армейской контрразведки{207}.

В 1934—1938 годах военная контрразведка как Особый, затем 5-й, отдел входит в состав Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР. В марте 1938 года с упразднением ГУТБ, на базе 5-го отдела создается 2-е Управление (особых отделов) НКВД СССР, а в сентябре 1938 года Особый отдел воссоздается как 4-й отдел ГУТБ. В его подчинении находились особые отделы в армии, военно-морском флоте и войсках НКВД.

В 1937—1938 годах особые отделы вместе с территориальными органами НКВД внесли свою лепту в организацию репрессий в Рабоче-Крестьянской Красной армии (РККА).

В июне 1937 года состоялся суд над группой высших офицеров РККА, включая Михаила Тухачевского по делу так называемой Антисоветской троцкистской военной организации. Обвиняемым вменялось планирование военного переворота на 15 мая 1937 года. Этот процесс стал сигналом к развертыванию истребительного похода против военных кадров. Уже через девять дней после расстрела подсудимых было арестовано 980 командиров и политработников{208}.

21 июня 1937 года был подписан секретный приказ Ворошилова и Ежова, призывавший всех военнослужащих, «замешанных в деятельности контрреволюционных фашистских и вредительских организаций или знавших об их существовании», явиться с повинной, за что была обещана амнистия. Тот факт, что никто не принес повинную, разжег ярость Сталина, потребовавшего усиления репрессий в армии. Летом 1937 года Ежов на совещании в НКВД сообщил, что Сталин считает, что: «военно-фашистский заговор должен иметь ряд ответвлений»{209}.

Значительная часть арестов высших военачальников производилась по непосредственным указаниям Сталина. Так, ознакомившись в августе 1937 года с протоколом допроса заместителя начальника разведуправления РККА Александровского, Сталин отослал его Ежову, сделав пометки «взять», «арестовать» против 30 фамилий, названных подследственным{210}.

Во всех воинских частях была создана атмосфера истерической охоты за врагами народа, к которым в первую очередь были отнесены бывшие участники оппозиций. Во всех воинских частях и военных учебных заведениях был налажен их тщательный учет. Так, военком Военно-электротехнической академии направил в Политическое управление армии список, включающий 269 коммунистов академии, «участвовавших в оппозициях и антипартийных группировках, имевших колебания, выступавших в защиту оппозиционеров или имевших с последними связь».

В Наркомате обороны велся тщательный учет репрессированных командиров. Как сообщалось в докладной записке начальника управления НКО по начсоставу Щаденко, направленной Сталину, Молотову, Ворошилову и Андрееву, с 1 марта 1937 года по 1 марта 1938 года из РККА были уволены 21,3 тыс. чел., в том числе по политическим мотивам 17,4 тыс. чел., из которых 5329 чел. было арестовано. Репрессии коснулись прежде всего высшего комсостава, но серьезно ослабленным оказалось также низшее и среднее командное звено.

Параллельно вакханалии репрессий в армии развернулась эпидемия самоубийств. Кончали с собой в основном лица, подвергнутые травле и ожидавшие близкого ареста. Например, начальник одного из управлений наркомата обороны Левензон застрелился после того, как был обвинен в симпатиях к Троцкому, проявленных 12—15 лет назад. Всего в РККА было зарегистрировано в 1937 году 728, а в 1938 году — 832 случая самоубийств или покушений на самоубийство{211}.

С мая 1937 года по сентябрь 1938 года были репрессированы около половины командиров полков, почти все командиры бригад и дивизий, все командиры корпусов и командующие войсками военных округов{212}.

За небольшим исключением, были арестованы все начальники управлений и другие ответственные работники Наркомата обороны и Генерального штаба, все начальники военных академий и институтов, все руководители Военно-морского флота и командующие флотами и флотилиями. Вслед за Тухачевским были арестованы и расстреляны все остальные заместители наркома обороны — Егоров, Алкснис, Федько и Орлов.

Доля репрессированных была особенно большой среди высшего командного состава. Из 837 человек, которым в ноябре 1935 года были присвоены персональные воинские звания (от полковника до маршала), было репрессировано 720 человек{213}.

Из 16 человек, получивших звания командармов и маршалов, после сталинской чистки уцелели только Ворошилов, Буденный и Шапошников.

Репрессии против командных кадров сопровождались созданием такой обстановки, при которой военнослужащих всех уровней, начиная с солдат, призывали «разоблачать» своих командиров и доносить на них. В условиях массового психоза выявление «врагов народа» и «отклонившихся от генеральной линии партии» проводилось на всех уровнях. Разоблачали и доносили друг на друга и на своих командиров рядовые, сержанты, офицеры и генералы. Доносили из личной неприязни, чтобы свести счеты, чтобы спастись самому и продвинуться, доносили и из патриотических чувств. Доносили как «любители», так и «профессионалы» — штатные осведомители особых отделов. Шансом остаться в армии, а порой и в живых было проявление бдительности и клятвенных заверений в преданности родной Коммунистической партии. Доносов было великое множество. Как влияли доносы на судьбы людей, можно проследить, например, по судьбе первого заместителя наркома обороны, Маршала Советского Союза Александра Ильича Егорова.

Во время сталинских репрессий в РККА Егоров оказался в опале. Сталин, прежде характеризовавший Егорова как «выдающегося полководца и одного из организаторов побед», в речи на приеме депутатов Верховного Совета СССР в Кремле 21 января 1938 года лично подверг маршала критике: «Известно, что у нас пять Маршалов Советского Союза. Из них меньше всего заслуживал этого звания Егоров, я не говорю уже о Тухачевском… Егоров — выходец из офицерской семьи, в прошлом полковник — он пришел к нам из другого лагеря и относительно к перечисленным товарищам меньше имел право к тому, чтобы ему было присвоено звание маршала, тем не менее за его заслуги в гражданской войне мы это звание присвоили…»

25 февраля 1938 года Егоров был уволен из РККА, а 27 марта арестован по обвинению в заговоре и измене. Во время следствия подвергался избиениям и пыткам. Считается, что непосредственным поводом к его аресту стал донос Я.М. Жигура, направленный Сталину 9 сентября 1937 года. Проявляя бдительность и заботу о повышении обороноспособности страны, старший преподаватель Академии Генерального штаба комбриг Жигур просил вождя проверить деятельность маршала на посту начальника Генерального штаба РККА, как вызывающую сомнения: «В ЦК ВКП (б) тов. Сталину.

Целый ряд важнейших вопросов организации РККА и оперативно-стратегического использования наших вооруженных сил, по моему убеждению, решен ошибочно, а возможно, и вредительски. Это в первый период войны может повлечь за собой крупные неудачи и многочисленные лишние жертвы. Я прошу, тов. Сталин: Проверить деятельность маршала Егорова в бытность его начальником Генерального штаба РККА, т.к. он фактически несет ответственность за ошибки, допущенные в области подготовки оперативно-стратегического использования наших вооруженных сил и их организационной структуры. Я политического прошлого и настоящего тов. Егорова не знаю, но его практическая деятельность как начальника Генерального штаба вызывает сомнения.

9 ноября 1937 года. Член ВКП (б) с 1912 года. Я. Жигур»{214}.

Донос наркому Ворошилову на Егорова написал и бывший член Реввоенсовета 1-й Конной армии Ефим Щаденко, ставший в ноябре 1937 года начальником Управления по начальствующему составу РККА и заместителем наркома обороны. Многостраничный донос был написан через несколько дней после вступления Щаденко в должность со ссылкой на свидетеля — генерала Андрея Хрулева. Доносчик сообщил, что Егоров в беседе с ними за ужином, «переходя все в более возмущенное состояние», высказывал недовольство недооценкой его личности в период Гражданской войны и незаслуженным, по его мнению, возвеличением роли Ворошилова и Сталина: «…Разве Вы не знаете, что когда речь заходит о гражданской войне, то все везде и всюду кричат до хрипоты, что все сделали Сталин и Ворошилов, а где же я был, почему не говорят обо мне?! Почему борьба под Царицыном, создание Конной армии, разгром Деникина и белополяков приписывается только Сталину и Ворошилову. Это смешно, глупо и позорно! Да, да позорно, возмущенно крича, повторял маршал, особенно подчеркивая, что на Западе все смеются, когда слышат, читают и видят отображенное в литературе, живописи, в искусстве. Возьмите картину “Приезд Сталина в 1-ю Конную армию”. Разве там был один Сталин, разве не было там командующего, а почему меня нет рядом со Сталиным?! Ведь это же позор, кто же разрабатывал, кто руководил всеми операциями. Разве один Сталин, а почему же меня нет рядом со Сталиным, кричал маршал.

…Мы с тов. Хрулевым всячески успокаивали, спорили, доказывали, что смешно не то, что Вы говорите, и позорно не то, о чем Вы говорите, а то, что Вы недовольны своим положением и что маршальское звание Вас не устраивает.

Делясь после впечатлением от слышанного нами, мы с т. Хрулевым пришли к выводу, что, во-первых, у Егорова глубоко сидит старый эсер, рассматривающий исторические события с точки зрения не классовой борьбы, а борьбы личностей, явно переоценивая свою личность в исторических событиях. Во-вторых, Егоров внутренне глубоко недоволен политикой замалчивания личностей и особенно его личности, в-третьих, для него товарищи Фрунзе, Сталин, Ворошилов не являются ни авторитетами, ни уважаемыми товарищами. Скорее наоборот, и, в-четвертых, это то, что он, по существу, резко враждебен всей той политике, которая проводилась и проводится в отношении его личности, его ли только?.. Мы также твердо пришли к выводу, что если в нашем присутствии (комиссаров-большевиков) Егоров позволяет такие возмутительные разговоры и так резко выявлять недовольство своим историческим и прочим положением, то, как же он говорит в кругу своих близких друзей, как Дыбенко, Буденный и другие. Считая это недопустимым со всех точек зрения, я решил Вас поставить об этом в известность как устно, так и письменно.

Щаденко 5/ХII.37 г.»{215}.

После отстранения Егорова от должности донос на него написал однофамилец и теска маршала Г. К. Жукова начальник отдела ремонтирования конского состава РККА комкор Георгий Васильевич Жуков. Впервые донос был опубликован писателем Владимиром Карповым в журнальном варианте его книги «Маршал Жуков: Его соратники и противники в дни войны и мира». Приведем полный текст доноса:

«Народному Комиссару обороны Союза ССР тов. Ворошилову Вскрытие гнусной, предательской, подлой работы в рядах РККА обязывает всех нас проверить и вспомнить всю ту борьбу, которую мы, под руководством партии Ленина — Сталина провели в течение 20-ти лет. Проверить с тем, что все ли мы шли искренно честно в борьбе за дело партии Ленина — Сталина, как подобает партийному и непартийному большевику, и нет ли среди нас примазавшихся попутчиков, которые шли и идут ради карьеристической, а может быть и другой, вредительско-шпионской цели.

Руководствуясь этими соображениями, я решил рассказать т. Тюленеву следующий факт, который на сегодняшний день, считаю, имеет политическое значение.

В 1917 году в ноябре м-це, на Съезде 1-й Армии в Штокмазгофе, где я был делегатом, я слышал выступление бывшего тогда правого эсера подполковника Егорова А. И., который в своем выступлении называл товарища Ленина авантюристом, посланцем немцев. В конечном счете, речь его сводилась к тому, чтобы солдаты не верили Ленину, как борцу-революционеру, борющемуся за освобождение рабочего класса и крестьянства.

После его выступления выступал меньшевик, который, несмотря на вражду к большевикам, и он даже отмежевался от его выступления. Дорогой товарищ Народный Комиссар, может быть поздно, но я, поговорив сегодня с товарищем Тюленевым, решил сообщить это Вам. Член ВКП (б) (Г. Жуков)».

26 июля 1938 г. нарком НКВД Ежов представил на утверждение Сталина список лиц, подлежащих расстрелу, в котором было 139 фамилий. Сталин вычеркнул из списка фамилию Егорова и наложил резолюцию: «За расстрел всех 138 человек». Таким образом, благодаря «милости» великого вождя, Егоров прожил еще полгода. Он был расстрелян в день Красной Армии — 23 февраля 1939 года и кремирован на Новом Донском кладбище. Реабилитирован.

Если доносчики Щаденко и Жуков благополучно пережили Великую Чистку и преуспели по службе, то Яну Жигуру (Струмбису) не повезло. Его не спасло ни письмо Сталину, ни обращения из тюремной камеры к Ворошилову. Он был расстрелян в 1938 году, раньше оклеветанного им маршала.

Во время массового психоза и репрессий многие командиры чувствовали себя растерянными и неспособными навести порядок, что сказывалось на состоянии воинской дисциплины и боевой подготовки накануне большой войны. В то время будущий Главный маршал артиллерии, возглавлявший артиллерию РККА в период Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза Николай Николаевич Воронов, говоря о негативном влиянии творимого НКВД произвола на боеспособность войск, в докладной записке наркому обороны писал: «В армии создалась такая обстановка (после 1937 г.), что командир как-то не чувствует себя уверенным в своих действиях: любой подчиненный может в любой момент поднять шум по любому его мероприятию по партийной и комсомольской линии, по линии органов, пойти пожаловаться политруку или военному комиссару, и командир никогда не может быть гарантирован, что немедленно не начнется разбор дела…»{216}

В 1941 году военная контрразведка на короткое время перешла в ведение Наркомата обороны, и на базе ОО ГУГБ НКВД было образовано 3-е Управление НКО, но в августе 1941 года была вновь включена в состав НКВД и создано Управление особых отделов НКВД СССР.

В функции сотрудников особых отделов НКВД входило:

— наблюдение за политическим и моральным состоянием военнослужащих;

— выявление изменников, шпионов, диверсантов и террористов;

— выявление организаций и лиц, ведущих антисоветскую агитацию;

— ведение следствия по государственным преступлениям с передачей дел в военные трибуналы.

Работу особых отделов в начальный период войны характеризуют данные, приведенные в докладной записке заместителя начальника Управления особых отделов НКВД СССР СР. Мильштейна наркому внутренних дел генеральному комиссару госбезопасности Л.П. Берии: «…С начала войны по 10 октября с. г. (1941) Особыми отделами НКВД и заградительными отрядами войск НКВД по охране тыла задержано 657 364 военнослужащих, отставших от своих частей и бежавших с фронта. Из них оперативными заслонами Особых отделов задержано 249 969 человек и заградительными отрядами войск НКВД по охране тыла — 407 395 военнослужащих. Из числа задержанных Особыми отделами арестовано 25 878 человек, остальные 632 486 человек сформированы в части и вновь направлены на фронт. В числе арестованных Особыми отделами: шпионов — 1505, диверсантов — 308, изменников — 2621, трусов и паникеров — 2643, дезертиров — 8772, распространителей провокационных слухов — 3987, самострельщиков — 1671, других — 4371. Всего — 25 878. По постановлениям Особых отделов и по приговорам Военных трибуналов расстреляно 10 201 человек, из них расстреляно перед строем — 3321 человек. По фронтам эти данные распределяются следующим образом…»{217}

Из цитируемого документа следует, что арестовывали больше всего на Западном фронте — по тысяче человек в месяц — 4013 человек за четыре месяца. На этом же фронте и расстреливали больше всего — 2136 человек (более 16 человек в день). Вероятность выжить после ареста меньше 50 процентов.

А расстреливали перед строем чаще всего на Северо-Западном фронте — 730 человек за первые неполные 4 месяца войны (пять-шесть человек в день).

Работу особых отделов НКВД характеризует докладная записка заместителя начальника Особого отдела Сталинградского фронта В.М. Казакевича в Управление особых отделов: «С 1 августа по 15 октября 1942 года заградительными отрядами задержано 140 755 военнослужащих, сбежавших с передовой линии фронта. Из числа задержанных: арестовано 3980 человек, расстреляно 1189 человек, направлено в штрафные роты 2276 человек, штрафные батальоны 185 человек, возвращено в свои части и на пересыльные пункты 131 094 человека». Докладная записка характеризует ситуацию в зоне действий Сталинградского и Юго-Восточного фронтов. От общей численности этих фронтов число задержанных заградительными отрядами составило 25,7%, то есть каждый четвертый военнослужащий покинул поле боя{218}.

19 апреля 1943 года на базе Управления особых отделов НКВД СССР был создан Смерш, в состав которого входило несколько относительно независимых организаций:

— Главное управление контрразведки Смерш в Наркомате обороны (НКО) СССР — военная контрразведка, которая подчинялось непосредственно наркому обороны И.В. Сталину;

— Управление контрразведки Смерш Наркомата Военно-морского флота в подчинении наркома флота Н.Г. Кузнецова;

— Отдел контрразведки Смерш Наркомата внутренних дел в подчинении наркома НКВД Л.П. Берии.

21 апреля 1943 года И.В. Сталин подписал Постановление ГКО № 3222 сс/ов об утверждении положения о ГУКР Смерш НКО СССР. Текст документа состоял из одной фразы: Утвердить положение о Главном управлении контрразведки Смерш («Смерть шпионам») и его органах на местах (см. Приложение). Приложение к документу подробно раскрывало цели и задачи новой структуры, а также определяло статус ее сотрудников.

Начальник Главного управления контрразведки НКО (Смерш) является заместителем народного комиссара обороны, подчинен непосредственно народному комиссару обороны и выполняет только его распоряжения.

Органы Смерш являются централизованной организацией: на фронтах и округах органы Смерш (Управления Смерш НКО фронтов и отделы Смерш НКО армий, корпусов, дивизий, бригад, военных округов и других соединений и учреждений Красной Армии») подчиняются только своим вышестоящим органам». «Органы Смерш информируют Военные советы и командование соответствующих частей, соединений и учреждений Красной Армии по вопросам своей работы: о результатах борьбы с агентурой противника, о проникших в части армии антисоветских элементах, о результатах борьбы с изменой Родине и предательством, дезертирством, членовредительством. Решаемые задачи:

а) борьба со шпионской, диверсионной, террористической и иной подрывной деятельностью иностранных разведок в частях и учреждениях Красной Армии;

б) борьба с антисоветскими элементами, проникшими в части и учреждения Красной Армии;

в) принятие необходимых агентурно-оперативных и иных (через командование) мер к созданию на фронтах условий, исключающих возможность безнаказанного прохода агентуры противника через линию фронта с тем, чтобы сделать линию фронта непроницаемой для шпионских и антисоветских элементов;

г) борьба с предательством и изменой Родине в частях и учреждениях Красной Армии (переход на сторону противника, укрывательство шпионов и вообще содействие работе последних);

д) борьба с дезертирством и членовредительством на фронтах;

е) проверка военнослужащих и других лиц, бывших в плену и окружении противника;

ж) выполнение специальных заданий народного комиссара обороны.

Органы Смерш освобождаются от проведения всякой другой работы, не связанной непосредственно с задачами, перечисленными в настоящем разделе.

Органы Смерш имеют право:

а) вести агентурно-осведомительную работу;

б) производить в установленном законом порядке выемки, обыски и аресты военнослужащих Красной Армии, а также связанных с ними лиц из гражданского населения, подозреваемых в преступной деятельности (порядок производства арестов военнослужащих определен в разделе IV настоящего Приложения);

в) проводить следствие по делам арестованных с последующей передачей дел по согласованию с органами прокуратуры на рассмотрение соответствующих судебных органов или Особого совещания при Народном комиссариате внутренних дел СССР;

г) применять различные специальные мероприятия, направленные к выявлению преступной деятельности агентуры иностранных разведок и антисоветских элементов;

д) вызывать без предварительного согласования с командованием в случаях оперативной необходимости и для допросов рядовой и командно-начальствующий состав Красной Армии».

Органы Смерш «комплектуются за счет оперативного состава бывшего Управления особых отделов НКВД СССР и специального отбора военнослужащих из числа командно-начальствующего и политического состава Красной Армии». В связи с чем «работникам органов Смерш присваиваются воинские звания, установленные в Красной Армии», и «работники органов Смерш носят форму, погоны и другие знаки различия, установленные для соответствующих родов войск Красной Армии»{219}.

Кроме перечисленных выше задач, органы Смерш решали и другие задачи. Так сотрудники Смерш приводили в исполнение смертные приговоры военных трибуналов, и, в исключительных случаях, сами принимали решения о расстрелах шпионов, диверсантов, изменников и паникеров.

До настоящего времени не названо точное число военнослужащих, расстрелянных в годы войны. По данным генерал-полковника юстиции А. Муранова, за годы войны только военные трибуналы вынесли 2 миллиона 530 тысяч 663 приговора. При этом 284 тысячи 344 граждан СССР были приговорены к высшей мере наказания, или 8,9% от общего количества представших перед военными трибуналами{220}.

Таким образом, за каждый день войны военными трибуналами всех видов выносилось 1784 приговора, в том числе около 200 граждан приговаривались к расстрелу. И это без учета работы судов общей юрисдикции, Особого совещания при МГБ-НКВД и внесудебных расстрелов особыми отделами и органами Смерш. За время войны военными трибуналами осуждено всего 994 270 военнослужащих, в том числе за дезертирство 376 300 человек, 422 700 осужденным исполнение приговоров отсрочено до окончания военных действий с направлением в состав штрафных подразделений, 436 600 осужденных направлены в места заключения. Из числа осужденных расстреляно 135 тысяч человек{221}.

По другим данным, по приговорам армейских военных трибуналов расстреляно 157 593 человека. Одним из объяснений такого расхождения может быть то, что в функции армейских трибуналов во фронтовой зоне входило рассмотрение дел лиц, не являющихся на момент вынесения приговора военнослужащими: власовцев, карателей, старост, полицейских, агентов карательных органов противника и т.д.

Если считать, что за годы войны по приговорам военных трибуналов расстреляно «только» 135 000 и по бессудным приговорам особых отделов, Смерш и заградотрядов 70 000 человек, то выходит, что особистами и сотрудниками Смерш расстрелян личный состав более 20 дивизий. (Для сравнения — в вермахте за пять лет войны, с 1 сентября 1939 г. по 1 сентября 1944 г., расстреляно 7810 военнослужащих.) На этом фоне карательная практика советской военной Фемиды выглядит чудовищной{222}.

В работе «Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил. Статистическое исследование» авторы сообщают, что «общее число расстрелянных, погибших от несчастных случаев и умерших от болезней» в армии во время Великой Отечественной войны составило 500 тысяч человек. Отделить расстрелянных военнослужащих от умерших по естественным причинам и случайно задавленных автомобилями и танками генерал-полковник Г.Ф. Кривошеев, видимо, не решился, или ему этого сделать не разрешили.

Органы Смерш по постановлению ГКО СССР, подписанному в 1941 году Сталиным, проводили проверку (фильтрацию) военнослужащих Красной Армии, бывших в плену или в окружении войск противника. Фильтрация предусматривала выявление среди военнослужащих изменников, шпионов и дезертиров. Постановлением СНК от 6 января 1945 года при штабах фронтов начали функционировать отделы по делам репатриации, в работе которых активную роль играли сотрудники органов Смерш, и создавались сборно-пересыльные пункты для приема и проверки советских граждан, освобожденных Красной Армией.

Из совершенно секретных докладных записок Управлений контрразведки Смерш фронтов видно, что агентурно-оперативная работа органов военной контрразведки во время войны «в основном проходила в боевой обстановке и главным образом была направлена на своевременное выявление и пресечение практической вражеской деятельности со стороны подучетного и враждебного элемента, с учетом обеспечения в частях фронта стойкости в оборонительных и затем наступательных боях».

Из опубликованных документов видно, что многие оперативные работники Смерш героически боролись с фашистами и гибли на войне. За годы войны четверо сотрудников Смерш были удостоены высшей награды — звания Героя Советского Союза. Это старший лейтенант Петр Анфимович Жидков, лейтенант Григорий Михайлович Кравцов, лейтенант Михаил Петрович Крыгин и лейтенант Василий Михайлович Чеботарев. Все четверо удостоены этого звания посмертно.

Справедливости ради следует отметить, что и осведомители особых отделов, писавшие доносы на своих товарищей по оружию и, по существу, погубившие многих из них, как правило, героически воевали с фашистами. В докладных записках начальника УКР Смерш Центрального фронта генерал-майора А. Вадиса начальнику Главного управления контрразведки Смерш, заместителю народного комиссара обороны B.C. Абакумову «Об агентурно-оперативной работе органов “Смерш” фронта за июль—сентябрь 1943 года» приводятся случаи героизма осведомителей Смерш. Приведем некоторые из них:

— В боях за дер. Философово Орловской области резидент роты 391-го стрелкового полка 170-й стрелковой дивизии «Кудашев» — командир взвода и осведомитель из его резидентуры «Мендыбаев» с небольшой группой бойцов ворвались в сильно укрепленный узел противника. Противник на этом участке предпринял наступление, обошел этот узел, и они остались в тылу противника. Указанная группа бойцов под руководством «Кудашева» и «Мендыбаева» в течение двух суток отбивалась от немцев. Немцы несколько раз предлагали окруженной группе сдаться и после каждого отказа штурмовали этот узел сопротивления, но безуспешно. Группа продержалась до прихода наших частей. «Кудашев» представлен к высшей правительственной награде — званию Героя Советского Союза, «Мендыбаев» награжден орденом Красного Знамени.

— 27 августа с. г., во время контратаки противника, командир роты 149-й стрелковой дивизии вышел из строя. Среди личного состава произошло замешательство. Подвезший в это время боеприпасы старшина роты — резидент «Сергеев» принял на себя командование ротой, быстро восстановил порядок, задержал продвижение противника, а затем, уже будучи раненным, повел роту в контратаку. Противник был отброшен с большими потерями. «Сергеев» представлен к правительственной награде.

— 26 августа с. г., во время наступления 69-й стрелковой дивизии, осведомитель «Сдадков» первым поднялся в атаку, увлекая за собой других бойцов, и первым ворвался в траншеи противника.

В рукопашной схватке убил более 10 немцев. «Сладков» погиб смертью храбрых. Посмертно представлен к правительственной награде.

— Осведомитель «Токарев», красноармеец истребительного дивизиона (начальник отдела Смерш майор Колесников), подбил немецкую самоходную пушку «Фердинанд», когда приближалась вторая такая пушка, у «Токарева» вышла из строя противотанковая пушка. «Токарев», схватив противотанковые гранаты, бросился под гусеницы «Фердинанда» и, взорвав ее, погиб смертью храбрых…

Оперативные работники Смерш нацеливали агентуру на предотвращение измены Родине и случаев паники.

В докладных записках Управлений Смерш приводятся многочисленные случаи высокого патриотизма, решительных и инициативных действий агентуры по пресечению паникерства, бегства с поля боя и измены Родине.

— 27 июля с. г. противник предпринял контратаку на участке стрелковой дивизии, где начальником отдела Смерш подполковник Михайлов. Во время боя командир взвода ст. лейтенант Михайлов струсил, выскочил из окопа и бросился бежать в тыл. За ним пытались бежать и другие бойцы. Осведомитель «Автомат», увидев бегство командира и замешательство во взводе, огнем из своего пулемета заставил Михайлова вернуться во взвод и руководить боем. Порядок был наведен, и Михайлов взводом руководил до конца боя, отбив успешно атаку противника.

— 15 июля с. г. группа военнослужащих стрелковой дивизии, где начальником отдела Смерш майор Рябцев, в количестве 5 человек — Кочеров, Лацков и др., в начале боя пыталась перейти к немцам. Осведомитель «Симонов» заметил их бегство, оповестил по цепи бойцов и командиров, по изменникам открыли огонь, и все 5 были убиты.

— 25 июля с. г. пытались изменить Родине красноармейцы штрафной роты стрелковой дивизии, где начальником отдела Смерш майор Моисеенок, — Немченко и Клейменов. Заметив их подозрительное поведение, резидент «Жук» и осведомители «Ляхов» и «Майский» установили наблюдение за ними, одновременно сообщили командиру роты. Перед вечером Немченко и Клейменов из окопов вышли в рожь, чтобы пробраться к противнику. «Жук» и «Ляхов» окликнули их, после чего они по ржи бросились бежать к противнику. «Жук» и «Ляхов» из автоматов расстреляли изменников. При наступлении роты трупы их были найдены и опознаны.

— 17 июля с. г. командир взвода дивизии, где начальником отдела Смерш майор Данилов, мл. лейтенант Апарин в бою проявил трусость, бежал с поля боя и увлек за собой 10 человек бойцов. Группа бойцов в количестве 12 человек осталась без командира. Находившийся среди этой группы осведомитель «Ваня» объявил себя командиром взвода и повел группу в наступление, выполнив поставленную перед взводом задачу. Вечером того же дня «Ваня» связался с оперуполномоченным и сообщил об Апарине, который на следующий день был направлен в штрафное подразделение.

— 15 июля с. г. командир пулеметного взвода мл. лейтенант Кузнецов в бою проявил трусость — побежал с поля боя, увлекая за собой весь взвод. Осведомитель «Беспалько», выскочив впереди бегущих, под угрозой расстрела остановил Кузнецова, а потом всех бойцов, вернул их на огневой рубеж и лично повел взвод в атаку.

— 27 июля с. г. группа бойцов указанной выше дивизии ночью была послана забросать гранатами окопы противника. В 15—20 м от противника красноармеец Чикин струсил, закричал и бросился бежать, сея панику. Секретный осведомитель застрелил паникера, паника в группе была прекращена.

— 22 августа 1943 г. в бою пытался перейти на сторону немцев красноармеец 137-й сд Гладышев. Резидент того подразделения расстрелял изменника.

— Во время боя за населенный пункт Самодуровка рота автоматчиков 209-го стрелкового полка 19-го стрелкового корпуса оставила занимаемый рубеж и начала беспорядочно отходить. Резидент «Валентинов» — старшина другой роты того же полка, видя это, под ураганным огнем противника бросился навстречу бегущим с поля боя, приостановил бегство роты, восстановил порядок и повел эту роту в бой. Рота отбила контратаку противника и вернула утерянный рубеж.

— 1 августа 1943 г. 3-й батальон 16-го стрелкового корпуса 102-й стр. дивизии в районе с. Красная Стрелица попал в окружение немецких войск. Находясь в окружении, красноармеец Романов начал агитировать бойцов прекратить сопротивление и сдаться в плен немцам. Находившиеся вместе с Романовым красноармейцы-осведомители расстреляли Романова. После этого подразделение еще несколько дней стойко дралось и затем вместе с батальоном вышло из окружения противника{223}.

По-разному складывались довоенные, военные и послевоенные судьбы осведомителей особых отделов. Так в работе офицера-подводника Колесникова Виктора Николаевича «Донос, доносительство, стукачество» приведены данные, характеризующие «работу» во время Большого террора комсомолки и осведомителя ОГПУ Евдокии Яковлевны Рачкевич (1907—1975 гг.). В 1932 году Евдокия Рачкевич уже была членом ВКП (б). Вскоре она была призвана в ряды Красной Армии и назначена инструктором политотдела Первой Червоноказачьей дивизии по работе с членами семей военнослужащих. В 1934 году ее кандидатура рассматривалась на предмет зачисления в число слушателей Ленинградской Военно-политической академии (ВПА). В ее анкетных данных, которые зачитал секретарь мандатной комиссии, значилось: «За время службы в рядах РККА член ВКП (б) тов. Рачкевич Е.Я. проявила себя преданным большевиком, готовой отдать все силы и жизнь во имя победы мировой революции». Председатель мандатной комиссии уточнил у секретаря: «скажите, что записано в ее послужном списке?» Тот зачитал: «За 11 месяцев она выявила среди членов семей 36 врагов народа, которые были осуждены к различным длительным срокам лишения свободы. 28 членов семей выявлены как неблагонадежные, в результате чего их мужья — красноармейцы-сверхсрочники и командиры Красной Армии — уволены из рядов РККА». Далее перечислялись не менее «важные» ее заслуги перед партией и ОГПУ.

Рачкевич стала первой женщиной-слушателем Военно-политической академии. По окончании академии в 1937 году она работала преподавателем основ марксизма-ленинизма в Ленинградском военном училище связи, где обратила внимание на курсанта 1-го курса Васю Головчица. При встрече с ней курсант растерялся, покраснел вдруг и на ее вопрос в лоб: когда он вступил в комсомол? — ничего внятного не сумел ответить. Преподаватель Рачкевич среагировала мгновенно: в отдел ОГПУ училища от нее поступила информация, что курсант Головчиц… в силу умственной отсталости не способен освоить программу командира Красной Армии и подлежит отчислению; если же этого не сделать сразу и решительно, то в будущем подобный командир нанесет вред партии и стране и станет пособником империализма. Разумеется, Василий Головчиц был исключен из училища. В 1938 году Рачкевич зачислили в адъюнктуру ВПА в Москве. На этот раз в ее послужном списке значилось, что «благодаря ее бдительности в течение последних трех лет были обезврежены и переданы в руки органов 78 командиров Красной Армии среднего звена, 5 младших командиров, 2 полковника Красной Армии. Последние двое были приговорены к смертной казни, а остальные 68 осуждены на разные сроки лишения свободы. Младших командиров осудили, дав сроки до 10 лет»{224}.

На фронте Рачкевич Евдокия Яковлевна была с июля 1941 года. С 16 июля по 28 сентября 1941 года комиссар военно-полевого госпиталя № 1366 Западного фронта, затем комиссар авиационной группы № 122 под командованием Героя Советского Союза М.М. Расковой.

С 6.02.1942 года комиссар, затем заместитель командира 46-го гвардейского Таманского Краснознаменного ордена Суворова бомбардировочного авиаполка по политической части. Не желая отставать от женщин-летчиц полка, гвардии майор Рачкевич окончила ускоренные курсы подготовки штурманов и совершила 36 боевых вылетов на бомбардировку живой силы и техники врага. Она не раз возглавляла колонну наземного эшелона при перебазировках полка на новые аэродромы. Не оставляя своих прямых обязанностей, помогала снаряжать самолеты к боевым вылетам. Она награждена орденом Красного Знамени, орденом Отечественной войны 1-й степени, двумя орденами Красной Звезды, медалями и польской медалью.

После окончания войны Рачкевич была демобилизована, но в 1951 году вновь призвана в ряды Советской Армии. До 1956 года служила в должности инструктора политуправления Группы Войск в Германии. С 1956 года, после выхода в отставку, переезжает в Москву и ведет большую общественную работу. Она прошла по боевому пути 46-го гвардейского полка, чтобы разыскать могилы пропавших без вести однополчанок. Благодаря этому в полку нет пропавших без вести. Все захоронения были найдены и приведены в надлежащий вид. Рачкевич Евдокия Яковлевна скончалась 7 января 1975 года и похоронена на Хованском кладбище.

До самого конца я сомневался, стоит ли включать материал о Евдокии Рачкевич в эту работу. Для меня оставался без ответа вопрос, искупили ли она и ей подобные свой грех перед расстрелянными и посаженными по их доносам своим участием в кровавой войне. Я, потерявший на этой войне отца, деда и других родственников, не смог сам найти такого ответа. За ответом я обратился к нескольким выжившим на войне фронтовикам, рассказав им как о результатах доносов, так и о фронтовых делах нашей героини. Меня поразило единодушие фронтовиков, которые категорически заявили, что фронтовые заслуги и награды не могут оправдать иудин грех, какими бы идеями и благими целями он ни вызывался.

По-разному складывались и судьбы военнослужащих, оклеветанных доносчиками. Большинство из них погибли в штрафных ротах и батальонах, были расстреляны или отбывали длительные сроки в сталинских лагерях. Но немногим повезло. К таким относится, например, Герой Советского Союза, лауреат Государственной премии СССР, российский и советский писатель, публицист и общественный деятель Владимир Васильевич Карпов (1922—2010 гг.). В апреле 1941 года, будучи курсантом Ташкентского пехотного училища, Карпов по доносу однокурсника был репрессирован[42].

В 1942 году он пять месяцев воевал в составе штрафной роты 629-го стрелкового полка 134-й стрелковой дивизии на Калининском фронте. За проявленное в боях мужество в феврале 1943 года судимость с него была снята. Служил командиром взвода разведчиков, получил звание старшего лейтенанта, участвовал в захвате 79 «языков». Указом Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1944 года В.В. Карпов был удостоен звания Героя Советского Союза. В 1944 году, после лечения тяжелого ранения, стал слушателем Высшей разведывательной школы Генерального штаба. Он автор многих произведений о Великой Отечественной войне.

Такая же, как в Смерш, система осведомления и «обслуживания подотчетного контингента» действовала в партизанских отрядах. В крупных отрядах и бригадах, в которых были особые отделы или спецгруппы НКВД, среди бойцов, командиров и окрестного населения вербовались агенты-осведомители и резиденты.

В итоговом отчете 161-й партизанской бригады имени Котовского, действовавшей в Осиповичском и сопредельных районах Могилевской и Минской областей, отмечалось: «Для изучения личного состава бригады в каждом отряде имелись осведомители, которым поручалось следить за чистотой партизанских рядов, разоблачать засланных гестапо агентов и шпионов, террористов и диверсантов. В 1942 году, например, в партизанский отряд имени Челюскинцев были засланы по заданию гестапо отец и дочь Долгие — жители деревни Тарасовичи (сын Долгого работал следователем полиции в городе Осиповичи и руководил работой по шпионажу). За Долгим и его дочерью было установлено наблюдение. Вскоре агентура перехватила переписку дочери Долгого с осиповичской полицией. При допросе отец и дочь Долгие признались в своей принадлежности к шпионской организации и были расстреляны»{225}.

Оперативные работники (сексоты) особых отделов существовали практически во всех бригадах и отрядах, подчинявшихся Центральному штабу партизанского движения. Очевидно, им приходилось постоянно доказывать, что они недаром едят чекистский хлеб, и ежемесячно разоблачать определенное число вражеских агентов и антисоветски настроенных партизан. Поводом к доносу могла послужить и личная ссора, и сведения о том, что кто-то из родственников партизан служит в полиции. В отчете о развитии партизанского движения, подписанном в июне 1943 года начальником Центрального штаба партизанского движения П.К. Пономаренко, названы «ошибки» в партизанском движении. Основными «ошибками» были названы «мародерство, неосновательные расстрелы и репрессии по отношению к местному населению, проведение мобилизаций в партизанские отряды, непорядочное отношение к женскому населению, продолжительное отсиживание и стремление избежать встречи с противником, частое и неосновательное применение высшей меры наказания к провинившимся партизанам»{226}. Анализируя состояние дел в партизанских отрядах, Б.В. Соколов пишет: «Люди в партизанских отрядах попадались самые разные, в том числе с весьма темным прошлым или успевшие запятнать себя преступлениями на службе у немцев. Склоки между командирами, бессудные расстрелы, дутые дела о шпионаже были обычным явлением».

В конце войны, 3 мая 1946 года, ГУКР Смерш НКО СССР снова было реорганизовано в Управление особых отделов МГБ. 4 июля 1946 года Политбюро ЦК ВКП (б) утвердило новую структуру МГБ СССР. Органы военной контрразведки были преобразованы в 3-е Главное управление МГБ СССР, которому поручили вести контрразведывательную работу в армии и на флоте (с 1954 года — 3-е Управление КГБ при СМ СССР).

СТУКАЧЕСТВО В МЕСТАХ ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Бродит черная беда

По подъезду. Вскрикнут дети и замрут,

Как подранки. Вновь кого-то увезут

На Лубянку, На Лубянку, а потом

До исхода

Припечатают клеймом — «Враг народа».

Ни свиданья, ни письма

Значит крышка. Слава Богу, — Колыма,

А не «вышка».

Михаил Ронкин

В царской России не было концлагерей и колоний для заточения больших масс заключенных, а в тюрьмах, даже каторжных, не было «чекистского обслуживания», то есть не было жандармов-оперуполномоченных (на современном тюремном жаргоне «кум»), а коли так, то не было и штатных агентов-осведомителей.

Советская пенитенциарная система (от лат. poenitentia — раскаяние) ведет свое летоисчисление с 1918 года, когда был создан Тюремный отдел ВЧК, отвечавший за места содержания заключенных. Глава этого отдела одновременно являлся и комендантом следственной тюрьмы ВЧК — Бутырской, потом Лефортовской, а также внутренней тюрьмы на Лубянке. В январе 1918 года Совнарком принял решение о введении принудительного труда в местах заключения, а в апреле 1919 года ВЦИК принял «Постановление о создании лагерей принудительных работ» (концлагерей), система которых находилась в ведении Тюремного отдела ВЧК. Именно так и зародился зловещий ГУЛАГ — Главное управление лагерями{227}.

В полной мере «чекистское обслуживание» заключенных в местах лишения свободы началось в мае 1925 года, когда Секретному отделу ОГПУ была поручена секретно-оперативная работа в политизоляторах ОГПУ. Приказом ОГПУ №169/81 от 23 мая 1929 года «О порядке подчинения исправительно-трудовых лагерей» непосредственное руководство чекистско-оперативной работой в лагерях возлагалось на полномочные представительства ОГПУ.

Внутри лагерей вся оперативно-чекистская работа велась информационно-следственными отделами Управлений лагерей. В оперативном отношении этим отделам были предоставлены права окружных отделов ОГПУ. Наблюдение и руководство охраной лагерей возлагались на полномочные представительства ОГПУ на тех же началах, как и в отношении частей войск ОГПУ.

Приказом НКВД СССР №00588 от 14 сентября 1937 года было объявлено временное «Положение о третьих отделах исправительно-трудовых лагерей НКВД», по которому оперативный состав этих отделов должен был в полном объеме вести агентурно-оперативную и следственную работу в отношении заключенных, охраны и вольнонаемного состава. Эти отделы организовывались при Управлениях исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) и имели отделения по борьбе с побегами и отделения уголовного розыска. В лагерях создавались третьи части, а в лагерных пунктах, при численности 1000 и более заключенных, — оперативные группы. Лагерные пункты с численностью от 500 до 1000 заключенных «обслуживал» один оперуполномоченный, а при численности заключенных от 250 до 500 человек — помощник оперуполномоченного.

Совершенно секретным приказом НКВД СССР от 7 февраля 1940 года №00149 «Об агентурно-оперативном обслуживании исправительно-трудовых лагерей-колоний НКВД СССР», подписанным Лаврентием Берией, третьи отделы и отделения при ИТЛИТК были реорганизованы в оперативно-чекистские отделы и отделения, перед которыми ставились следующие задачи:

— создание агентурно-осведомительной сети для разработки заключенных в лагерях и колониях, с целью освещения их политического настроения и своевременного пресечения вражеской работы;

— борьба с саботажем, дезорганизацией производства, хищением лагерного имущества, бандитизмом и хулиганством среди заключенных лагерей-колоний;

— выявление и предупреждение срывов в производственной деятельности лагерей и дефектов в выполняемых работах;

— борьба с побегами заключенных из лагерей-колоний и организация розыска и ареста беглецов;

— оперативно-чекистское обслуживание вольнонаемных сотрудников лагерей-колоний, подозреваемых во вражеской работе;

— выполнение заданий органов НКВД СССР по агентурно-осведомительному наблюдению за осужденными преступниками;

— вербовка агентуры и осведомления среди заключенных преступников, с расчетом на их дальнейшее использование по отбытии срока наказания;

— своевременная информация органов НКВД об освобождающихся из лагерей и выбывающих на их территорию лицах, отбывших наказание за антигосударственную работу.

Всю представляющую оперативный интерес агентуру и осведомителей работники оперативно-чекистских отделов (отделений) должны были иметь наличной связи. Остальные агенты и осведомители замыкались на чекистов «через резидентскую сеть». В качестве резидентов можно было использовать только проверенных работников из числа вольнонаемного состава лагерей и колоний. Использование в качестве резидента заключенного допускалось лишь как исключение, и только из числа осужденных за бытовые преступления. Все без исключения резиденты должны были утверждаться наркомом внутренних дел союзной, автономной республики, начальником УНКВД края (области), на территории которых расположен лагерь. Начальники оперативно-чекистских отделов (отделений) назначались на должности заместителей начальников лагерей-колоний. Оперативно-чекистское обслуживание ГУЛАГа НКВД СССР и руководство агентурно-оперативным обслуживанием возлагалось на Главное экономическое и Главное транспортное управления НКВД СССР{228}.

В 1944 году в городе Свердловске начала функционировать школа по подготовке чекистских кадров для ГУЛАГа с числом обучающихся 200 человек.

Оперативно-чекистский состав в тюрьмах и лагерях ориентировал агентуру не только на раскрытие побегов и уголовных преступлений. Во все времена агентура в лагерях доносила о политических настроениях заключенных. В качестве примера приведем докладную записку Управления Вишлага ОГПУ «О политнастроении заключенного кулачества по состоянию на 31 августа 1933 г.» с фрагментами доносов лагерных осведомителей: «Заключенный 2-го отделения Потапов Василий Николаевич, осужденный по ст. 58—10 сроком на 3 года, сказал: “Вот настало небывалое закабаление людей в иго соввласти. Было крепостное право — никто не подыхал с голоду. В Америке хлеб девать некуда, и правительство просит, чтобы не сеяли хлеб, а наше правительство каждый год мобилизует все ГПУ на ноги, чтобы сеяли крестьяне, да задаром сдавали им, а сами мы можем с голоду подыхать. Сейчас построили политотделы ГПУ при совхозах и колхозах, которые будут прямо с места в карьер направлять на принудительный труд не менее, как на 10 лет”».

«Находящийся тут же заключенный 2-го отделения Александров Б.М., осужденный по ст. 99—97 УК, в разговоре с упомянутым выше заключенным Потаповым и присутствующим кулаком — заключенным Ситник Ив. И., осужденным по ст. 58—10 на 5 лет, заявил: “Я помню ваши слова о закабалении крестьян. Да разве свобода крестьянину дана, ведь с него лишь хлеба взять можно только. Наше правительство желает нас использовать и высосать из нас кровь, как комар из человека, поэтому нужно думать, что мы здесь все обречены на гибель, а семьи наши, вероятно, уже померли”.

Аналогичными разговорами занимается заключенное кулачество, находящееся на отдельных лагпунктах. Как, например, на лагпункте “Юмыш” 2-го отделения заключенный Лохов Спиридон Пахомович, осужденный по ст. 72, 76 УК сроком на 3 года, в присутствии заключенных Доценко Акима, Скоркина и Немич заявил: “Сейчас не только заключенные находятся под ведением ОГПУ, а также весь СССР. Ихняя политика: нас выморить голодом, а что касается на воле, так там еще больше людей мрут с голоду, чем здесь. Лучше бы взяли винтовку и расстреляли. Идет одно разорение страны, все больше и больше углубляется продовольственный кризис”.

Весь выявленный а/с. и к/р. элемент, ведущий а/с. и к/р. работу среди населения лагеря, немедленно берется на соответствующий учет СПО и прорабатывается. В отдельных случаях на местах производится следствие с привлечением виновных лиц к ответственности в местном порядке.

Зам. нач. Управления Вишлаг ОГПУ Гротов. Оперуполномоченный СПО Соловьев»{229}.

Доносы поступали на все категории узников. Под пристальным вниманием органов находились священники. В качестве примера приведем донос на расстрелянных 3 ноября 1937 года в урочище Сандормох под Медвежьегорском католических священников. Копия доноса некоего заключенного по фамилии Лась начальнику Соловецкой тюрьмы Апетеру, сохранилась в деле ксендза Ковальского (стиль и орфография сохранены): «Грнин Старший майор! Все эти мерзкие гады ксендзы: Дземян, Кобец, Карпинский, Опольский, Ганский, Ковальский, Шишко, Туровский, Майдера от роскоши и жиру бесились и из тюремной камеры сделали костел… До 1932 года я находился вместе с ксендзами в Ярославском политизоляторе — эта целая свора ксендзов вела враждебную, провокационную работу против тюремного начальства, устраивали бунты вместе с другими заключенными, били двери, окна, кричали, что над ними издеваются и т.д. Занимались нелегальной передачей писем на свободу. В Ярославском изоляторе был такой заключенный Колосков, который имел свидания со своей женой, и ксендзы ему передали письмо, чтобы он его передал своей жене на свидании, но этот номер у них не прошел, так как я об этом немедленно донес начальнику изолятора гр-нину Федорьян… 15 июня 1936 года меня соединили вместе с ксендзами в одну камеру в Савватьевском изоляторе, где я много узнал от них новостей. Первым долгом ксендзы поделились со мной впечатлением Соловков и Секирной. Рассказали мне, что они находились в ужасных условиях на Секирной, что их там мучили голодом и холодом, и что они погибли бы, если бы не уведомили обо всем посольство в Москве через своих родственников и знакомых… Они в настоящее время являются мне гадами, классовыми врагами, с которыми я бы рассчитался только мечом… Гады, мерзавцы они, и только хотел бы, чтобы я имел возможность так свободно порасстреливать их, как писать это объяснение на них.

В камере находился Ковальский, которого высвятили на ксендза при Советской власти. Он на свободе не сумел пройти науку по их теологии и каноничные права, они его каждый день учили… так что имейте в виду, что они в тюремной камере не только делали костел, но и духовную семинарию. И после всего этого они выступают и доказывают, что нет права религии в СССР. Это разве не провокация с их стороны? Сколько они раз поднимали этот вопрос перед нашим заведующим корпусом гр-ном Горячевым о нарушении Конституции, о лишении их молитвенников, крестов, четок и прочей ерунды, которую они прятали от обысков, но я гр-нину Горячеву сказал место, где все лежало.

30-го августа 1937 г. Б. Лась»{230}.

Типичным является донос внутрикамерного осведомителя («наседки») о поведении следственного заключенного И.Г Левина в Новосибирской тюрьме в июне 1938 года (стиль и орфография сохранены).

«Прокопьевскому горотделу НКВД.

Следователю гр. БУДАЕВУ

ЗАЯВЛЕНИЕ

От следственного заключенного ФЕДЕРЯКИНА П. С.

Находясь в Новосибирской тюрьме в камере № 4 а с 25/IV по 21/V с. г. в числе заключенных от 47 до 96 человек, среди которых находился заключенный профессор историк ЛЕВИН Иосиф Григорьевич, который имел связь с рядом камер путем перестукивания условными знаками по трубам водопроводной сети и парового отопления, а также и через капитальные стены, где только предоставляется возможность, пример: из уборной с камерой № 73 или 74, если мне не изменяет память, ему были известны ряд фамилий заключенных из г. Прокопьевска, в каких камерах содержится МАЛЬЦЕВ, ГЛАВАЧИК, ШАХТЕРОВ и другие, которых трудно перечислить.

К первому мая примерно дней за пять подготовил арестованных всей тюрьмы (из его слов, как он сообщал нашей камере) для организованного выступления с 8 до 9 часов утра первого мая пением гимна “Интернационала”, причем петь организовано всей тюрьмой. По его сообщению нам, это все было сделано, на что получено им согласие от ряда камер, в нашей камере в момент его сообщения об этом подавляющее большинство ему возразило, но, несмотря на это, ЛЕВИН сказал, что будет сделано, но благодаря сообщению об этом тюремной администрации, кем, для меня неизвестно, это дело было своевременно предупреждено. ЛЕВИН вызывался накануне мая тюремной администрацией и был крепко предупрежден. Последний, т.е. ЛЕВИН, придя в камеру, выявил ряд недовольствий по адресу своих врагов, т.е. тех врагов, которые об этом своевременно сообщили кому следует. Далее ЛЕВИН почти что ежедневно в камере сообщает обязательно какие-либо новости всякого характера. Объявления его выражались в следующем. Примерно числа 13/V — ЛЕВИН нам сделал сообщение о международном положении в настоящий момент, что было заседание лиги нации, где Германия заявила о захвате Чехословакии, в ответ на это заявление получила отпор со стороны Наркома индела т. ЛИТВИНОВА следующее: “Если над Чехословакией появится хоть один германский самолет, то над Берлином советских аэропланов будет 300 тысяч”. Дальше ЛЕВИН сообщает об аресте каких-либо ответработников от районных до центральных, сообщает всегда уверенно и, мотивируя точными ему сообщениями, примерно в разное время говорил, что арестован ЕГОРОВ, ЗАКОВСКИЙ, БЛЮХЕР и его заместитель, ЭЙХЕ и о переименовании ст. ЭЙХЕ им. ФИТЬКОВ.

Далее ЛЕВИН сообщил о самоубийстве БУДЕННОГО, с таким злорадственным выступлением заявил: “Верховная власть начала стреляться и из пяти маршалов остался только один”. Во время дезинфекции нашей камеры и побелки, нас из камеры № 4 а перевели 16/V в камеру № 66, где ЛЕВИН увязался с соседней камерой через отверстие возле трубы нержавеющей парового отопления, с МАЛЬЦЕВЫМ, последний, т.е. МАЛЬЦЕВ, имеет очень хорошую связь с городом и своей женой перепиской, со слов МАЛЬЦЕВА, эту связь он имеет через сидящих с ним вместе по бытовым статьям, которые часто ходят за пределы тюрьмы.

МАЛЬЦЕВ человекам трем из нашей камеры обещался устроить материальную поддержку и взял у них адреса жен или родственников, взял адреса у БОЛОТОВА Вас. Захаровича, у ДАНИЛ ЕВИ-ЧА Антона Никол, и самому ЛЕВИНУ что-то обещался сделать, а также уверенно заявлял, что из братьев КАГАНОВИЧА одного арестовали, но пока неизвестно кого. ЛЕВИН ориентировал нас, заключенных, что бывш. нач. Томской ж. д. ВАНЬЯН и инженер ШАХТЕРОВ еще не сознались и материалы своего обвинения не подписали, причем ЛЕВИН давал совет ряду арестованным, сидящим с ним вместе, независимо от того хоть и материал обвинения вами подписан, но на суде не сознаваться, этот совет некоторым прививался, которые в свою очередь сами готовятся к этому и склоняют других, следующие лица — СТРИЖНИКОВ, СОШНИКОВ Я. В., бывшие лейтенанты. В результате этих толкований вышеуказанными лицами ЛЕВИНЫМ, СТРИЖНИКОВЫМ и-СОШНИКОВЫМ среди заключенных следственных, сидящих в камере № 4 а, подавляющее большинство склонны на суде отказаться от своих прежних показаний, что и подписуюсь.

Федерякин.

Верно: Опер, уполном. 4 отдел, сержант Госбезопасности. Подпись»{231}.

Осведомители в лагерях и колониях были весьма многочисленны. «С января 1941 года по июнь 1944 года агентурно-осведомительская сеть в лагерях и колониях увеличилась на 63 646 человек. Число резидентов, агентов и осведомителей составило 97 780 чел., из них: заключенных 72 455, лиц вольнонаемного состава 19 085 и среди мобилизованных немцев (видимо, немцев Поволжья. — В. И.) 6 240 человек. Оперативно-чекистскими отделами лагерей и колоний взято на оперативный учет (разрабатывалось) 76 034 человека, из них заключенных — 64 985, вольнонаемных сотрудников — 4 565, «трудмобилизованных» немцев — 2956 человек». Число заключенных в это время составляло около 1500 тысяч человек{232}.

Согласно данным Н.В. Петрова, «по состоянию на 1-е июля 1947 года агентурно-осведомительная сеть в исправительно-трудовых лагерях и колониях включала 9958 резидентов, 3904 агентов и 64 905 осведомителей. Кроме того, в лагерях и колониях имелась противопобеговая агентурно-осведомительная сеть в количестве 60 225 человек. (Общее число заключенных в ИТК и ИТЛ на 1 января 1947 года было 1 721 685 человек.)

… Агентурно-оперативными и розыскными мероприятиями предупреждено более 60 000 побегов из лагерей и колоний. Задержано 7546 человек из 10 440 бежавших заключенных, производится активный всесоюзный розыск остальных 2894 беглецов».

23 июня 1948 г. в тюремном ведомстве был подписан приказ № 00720 «О создании негласных бригад содействия военизированной охране ИТЛ—ИТК из заключенных». В приказе говорилось о необходимости повышении качества агентурной работы по предупреждению одиночных и групповых побегов, для чего на конфиденциальной основе должны привлекаться «положительно зарекомендовавшие» себя заключенные. Привлекаемые к негласной работе по борьбе с побегами заключенные не должны были знать других членов «бригады содействия», а при «расшифровке» их негласной работы подлежали немедленной переброске в другие лагерные подразделения. Всю работу с негласными членами бригад содействия вели надзиратели.

Не оставались без «чекистского обслуживания» также дети и подростки в местах заключения и в детских приемниках-распределителях. Накануне Великой Отечественной войны, 9 мая 1941 года, оперативный отдел ГУЛАГа НКВД СССР выпустил циркуляр № 95 «Об агентурно-оперативном обслуживании трудовых колоний несовершеннолетних преступников и детских приемников-распределителей»:

«Агентурно-оперативное обслуживание несовершеннолетних заключенных, содержащихся в трудовых колониях и приемниках-распределителях НКВД, до сих пор не организовано. Между тем, в ряде колоний и распределителей имеют место контрреволюционные проявления со стороны антисоветского элемента из числа обслуживающего персонала и несовершеннолетних заключенных. Так, в феврале с. г. среди заключенных Покровской колонии УИТЛК Московской области распространялись фашистские свастики и контрреволюционные лозунги. В Бузулукской детской колонии заключенные по предварительному сговору учинили бунт, разгромили столовую, напали на охрану, ранили шесть стрелков ВОХР.

Для борьбы с уголовной преступностью и вражеской работой среди несовершеннолетних преступников, содержащихся в детских колониях и распределителях НКВД, ПРЕДЛАГАЕТСЯ:

1. Агентурно-оперативное обслуживание трудовых колоний несовершеннолетних преступников и детских приемников-распределителей возложить на оперативно-чекистские отделы, отделения и группы УИТЛ и КОИТК НКВД — УНКВД.

2. Приступить к вербовке агентурно-осведомительной сети из числа обслуживающего персонала колоний и распределителей и старших возрастов несовершеннолетних заключенных.

Каждую вербовку несовершеннолетних тщательно подготавливать с учетом ее целесообразности и перспективности.

Личных дел на завербованных несовершеннолетних не заводить, а ограничиться отобранием подписки о неразглашении, не указывая в ней о привлечении к секретному сотрудничеству.

3. Всю осведомительную сеть из числа несовершеннолетних передать на связь резидентам, подбирая на эту работу преимущественно членов ВКП (б) из среды воспитателей или других работников колоний, имеющих по роду своей работы свободное общение с несовершеннолетними.

4. Особое внимание уделить агентурному обслуживанию несовершеннолетних, осужденных за контрреволюционную работу, перебежчиков и детей репрессированных. Выявленный антисоветский элемент из числа обслуживающего персонала и несовершеннолетних взять на оперативный учет и активно разрабатывать. Выявлять антисоветские связи разрабатываемого элемента на воле.

5. Во всех случаях открытых антисоветских проявлений среди несовершеннолетних, террористических высказываний, разжигания национальной розни, распространения контрреволюционных лозунгов и листовок, массовых отказов от работы и учебы, подготовки к побегам, наряду с непосредственными виновниками, выявлять и привлекать к ответственности организаторов и вдохновителей этих проявлений.

6. С целью предупреждения эксцессов среди несовершеннолетних заключенных, моральнобытового разложения среди них, а также среди обслуживающего персонала — обязать начальников оперативно-чекистских отделов (отделений, групп) своевременно информировать начальников трудовых колоний о выявленных преступных проявлениях для принятия необходимых мер.

7.0 результатах агентурно-оперативной работы среди несовершеннолетних заключенных начальникам оперативно-чекистских отделов (отделений, групп) УИТЛ и КОИТК НКВД — УНКВД отчитываться перед Оперативным отделом ГУЛАГа НКВД СССР.

Заместитель начальника ГУЛАГа НКВД СССР начальник Оперативного отдела ГУЛАГа НКВД СССР капитан государственной безопасности ИОРШ»{233}.

С увеличением числа заключенных росло и число осведомителей в лагерях и колониях. «Агентурно-осведомительная сеть в ИТЛ и ИТК на 1 января 1951 года включала 174 225 человек, в том числе из заключенных — 138 772 человека, вольнонаемных — 19 036, охраны — 16 417. Из них резидентов — 13 671 человек, агентов — 4118, осведомителей — 156 436». (Общее число заключенных в ИТК и ИТЛ на 1 января 1951 года было 2 528 146 человек.){234}

Интересные детали из жизни и быта стукачей в российских тюрьмах приведены в автобиографической повести Александра Экштейна «Дневник стукача»{235}.

Попавший в тюрьму за грабеж и изнасилование Экштейн подвергся «профессиональной и деликатной» обработке оперуполномоченного, дал согласие на сотрудничество и написал расписку: «Я, Экштейн Александр Валентинович, 1958 года рождения, русский, осужденный по ст. 117,ч.3,146,ч.2,218,ч. 1 к 12 годам л/с с содержанием в колонии усиленного режима, находясь в здравом уме, добровольно, без принуждения, обязуюсь сотрудничать с оперчастью в местах лишения свободы, то есть давать сведения о готовящихся преступлениях (побег, убийства, подготовка массового выступления против администрации) в среде осужденных. А также о случаях нарушения служебного долга среди контролерского состава и администрации. Обязуюсь сохранять оперативную тайну. В случае ее разглашения предупрежден об ответственности. Для подписи своих донесений буду пользоваться псевдонимом “Назаров”. 11.77 года. Экштейн А.В. — подпись».

В исповеди Экштейн приводит содержание некоторых своих агентурных сообщений, из которых виден круг «интересов» тюремно-лагерной администрации:

— «…Источник сообщает, что 7 ноября подследственный Желтков определил, что подследственный Иванов А. является педерастом. Желтков этой же ночью вступил с ним в половую связь в извращенной форме, предварительно избив его. Примеру Желткова этой же ночью последовали подследственные Рычков, Амосенко и Тосиков».

— «…Источник сообщает, что в связи с убийством осужденного Мамченко опущенными в колонии через некоторое время произойдет массовое избиение “петухов”. Уже в цехах “Гранита”, “Сельмаша” и “ОПР” затарено большое количество заточек и железных прутов. Все начнется, видимо, завтра, возможно, и сегодня ночью».

— «…Источник сообщает о том, что в колонии, среди отрицаловки, идет разговор о том, что Армик и Манел (ростовские) являются осведомителями оперчасти. В колонии резко произошел раскол внутри отрицаловки. Ростовские поддерживают Армика и Манела, таганрогские, шахтинские, сальские и залетные — против. Возможно, и с большой вероятностью, столкновение между ними. На мой взгляд, Армика и Манела нужно этапировать из колонии. 04.79 г.».

— «…Источник сообщает, что между ростовскими и таганрогскими группировками возникли трения, которые могут окончиться поножовщиной».

— «…Источник сообщает, что контролер Пашиков занес осужденному Стоянову водку и продукты питания за деньги, полученные от Стоянова».

— «…Источник сообщает, что контролер, работающий на приеме передач для осужденных, за 25 рублей пропускает передачи с продуктами питания не 5 кг положенных, а 10 кг».

— «…Источник сообщает, что осужденный Дубровников (по кличке “Боча”) после “профилактики” в Новочеркасской тюрьме выглядит психологически подавленным и напуганным. На мой взгляд, он “отойдет” от отрицаловки к “мужикам”».

Экштейн признается, что по указанию своих шефов ему приходилось совершать провокации против неугодных администрации заключенных. Так по просьбе оперуполномоченного он подбросил анашу отбывающему срок в лагере некоему Пятаку. «Вот тебе пару пачек этаминала, вот анаши возьми, — он дал мне пакет. — Сам особо не кайфуй… С Пятаком вмажешься “этилом”, курнете, а затем, когда в откат пойдете, отдай ему анашу и уходи спать… Как только уйдешь, мы позаботимся об остальном». Пятака захватили с анашой и водворили в ШИЗО, а затем осудили на тюремный режим.

Для поднятия авторитета агента «Назарова» среди заключенных начальником оперативной части была разработана специальная акция. Она была приурочена ко времени, когда заключенных отряда построили на плацу в шеренгу и персонально предлагали им красные повязки для дежурства по зоне. Кто отказывался от повязок, того уводили в ШИЗО, кто надевал повязку, того не трогали, но эти люди теряли всякий авторитет среди товарищей по несчастью. В тот момент, когда к «Назарову» с этим предложением подошел активист из заключенных — председатель секции профилактики правонарушений, агент нанес ему несколько ударов по лицу кулаком. По словам агента, «так как его били “кумовья” и завербованные ими контролеры, то, несмотря на несколько чувствительных ударов во время “экзекуции”, я, естественно, не пострадал. Как совершивший “опасный” и “дерзкий” поступок, я был “брошен” в сухую и проветриваемую одиночку, где, мне на “удивление”, в “нычках” камеры был большой запас чая, сигарет, сахара и теплое байковое одеяло… В этой камере, которую не шмонали, я находился долго и безболезненно, хотя все остальные сидящие в ШИЗО и находящиеся в зоне считали, что я страдаю наиболее сильно… Затем меня вывезли в больницу с несломленными, а после больницы и закончившейся ломательной кампании я нарисовался в зоне, имитируя туберкулезное покашливание, сутулясь особой тюремной сутулостью бродяги, и уже в качестве “авторитета”…»

«Работа» доносчиков в лагерях и тюрьмах оплачивалась. Экштейн в своей исповеди сообщает, что «вскоре мне стали платить за доносы деньги, поощрительные, от 40 до 60 рублей». О «работе» и оплате «труда» стукачей сохранились также воспоминания А. Шифрина, А. Солженицына и других обитателей сталинских тюрем и лагерей. Шифрин, сообщая о многочисленных стукачах, говорит: «Все знали, что среди нас есть «стукачи», предатели. За десять лет в лагерях я убедился, что редко стукачу удавалось продержаться нераскрытым два-три месяца: на чем-то обязательно попадался. И тогда его убивали. А когда за убийство была введена смертная казнь, его “прикладывали”: поднимали за руки и ноги и опускали с силой задом и спиной на землю, на бетон. После этого человек жил… в больницах, дотягивал год, два до смерти»{236}.

Солженицын, знавший быт стукачей не понаслышке, в книге «Архипелаг ГУЛАГ» писал, что в 50-е годы плата лагерным осведомителям составляла 50 рублей в месяц, что было по тем временам не такой уж малой суммой. Выплаты за доносительство производились поквартально. Александр Исаевич утверждал, что стукачей было легко вычислить благодаря простой бюрократической процедуре. Когда бухгалтерия переводила агентам деньги, то из общей суммы вычитали 2% за перевод, и на руки они получали не по 150, а по 147 рублей. Если же деньги присылали родственники заключенных, то приходили круглые суммы, так как отправители сами оплачивали почтовые расходы. Через двадцать лет после Солженицына Андрей Амальрик, сидевший в чекистской тюрьме в Лефортово, вспоминал: «Сокамерник мой говорил, что никого у него на воле нет — и вдруг получает перевод на 29 рублей 40 копеек. Когда меня через месяц переводили в другую камеру, он заплакал, обнял меня и поцеловал». Скорее всего это был Иудин поцелуй, а сокамерник стучал за 30 рублей, по аналогии с 30 сребрениками{237}.

Для оценки уровня современного стукачества в местах лишения свободы приведем выдержку из книги священника Александра Дьяченко «Плачущий ангел». «Сын нашей прихожанки, со слов которой я и пишу, в общей сложности с небольшим перерывом отсидел уже 13 лет и всегда был доволен жизнью и людьми, его окружающими. Но именно сейчас в его словах зазвучали панические настроения. Порок на его глазах стал внезапно разрастаться и принял угрожающие размеры». Из письма заключенного: «И самое главное, мать, я с таким еще не сталкивался. Эти ново-пришедшие, вот смотришь на них, руки тебе готовы целовать, угодничают, шестерят, но как только что за тобой заметят, или услышат, так и бегут тебя закладывать. Раньше, и это ни для кого и не было секретом, в каждом отряде были свои осведомители. Их знали и при них старались ничего лишнего не говорить, да и вообще поменьше с ними общаться. А эти, никого не таятся. Они прямо таки ждут, когда ты в чем-нибудь проколешься, и наперегонки спешат донести. Уж и администрация не знает, что с ними делать. Слух идет, хотят, мол, старосидящих от новопришедших отделить, настолько мы с ними разные! Мать, а мне ведь через несколько лет на волю выходить. И ты знаешь, как подумаю, в кого вы за эти годы успеете превратиться, страшно становится. Как же мне тогда жить среди вас?» Ужасает беспринципность современного человека, его готовность на подлость, отмечает священник и добавляет: и все это на фоне увеличивающегося числа храмов, воскресных школ и т.д.

Во время и после войны оперативно-чекистские отделы исправительно-трудовых лагерей НКВД «обслуживали» также выселенных немцев Поволжья, военнопленных немцев и их союзников, а также «фильтровали» советских граждан, побывавших во вражеском плену.

Основные направления чекистской деятельности при «обслуживании» выселенных немцев Поволжья изложены в директиве оперативного отдела ГУЛАГа НКВД начальникам оперативно-чекистских отделов и отделений от 6 августа 1942 года. В документе сказано: «В последнее время отмечается усиление вражеской работы антисоветских элементов из числа мобилизованных немцев, работающих при исправительно-трудовых лагерях НКВД. В Бакальском, Соликамском, Ивдельском и других лагерях НКВД вскрыты повстанческие и диверсионные группы, которые подготовляли организованные антисоветские выступления работающих в лагерях немцев и вооруженные побеги из лагерей. Одновременно с усилением активной вражеской работы немцев в лагерях, увеличилось дезертирство немцев из лагерей. Немцы, как правило, дезертируют с целью пробраться на сторону германо-фашистских войск и принять участие в борьбе против советской власти…

В связи с этим оперативно-чекистским отделам исправительно-трудовых лагерей НКВД необходимо коренным образом улучшить чекистскую работу среди работающих в лагерях мобилизованных немцев.

1. Немедленно приступить к насаждению среди немцев квалифицированной агентуры и обеспечить все колонны, отряды, бригады массовым осведомлением. Особое внимание уделить агентурному обслуживанию землячеств среди немцев.

2. Агентуру направить, прежде всего, на выявление в немецких рабочих колоннах повстанческих настроений, диверсантов, саботажников, лиц, ведущих подготовку к дезертирству, а также ведущих фашистскую и пораженческую агитацию.

Возникающие по немцам агентурные разработки не затягивать, ликвидируя в корне вскрываемые контрреволюционные формирования, и быстро реализовывать материалы о повстанческих, диверсионных намерениях, попытках к дезертирству, саботаже. Следствие по делам немцев заканчивать в кратчайший срок. О результатах агентурно-оперативной работы среди мобилизованных немцев информировать оперативный отдел ГУЛАГа НКВД СССР.

Начальник оперативного отдела ГУЛАГа НКВД СССР Майор госбезопасности Иорш»{238}.

Чекистское «обслуживание» военнопленных началось в сентябре 1939 года, сразу же после «освободительного похода» в Польшу. 19 сентября 1939 приказом Народного комиссара внутренних дел СССР № 0308 было создано Главное управление по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ) при НКВД СССР и организовано 8 лагерей для содержания польских военнопленных: Осташковский, Юхновский, Козельский, Путивльский, Козельщанский, Старобельский, Южский и Оранский.

В советском плену оказалось 250 тыс. польских военнослужащих. Часть из них была вскоре освобождена, и в лагеря НКВД попало 130 242 человека, среди которых были как военнослужащие польской армии, так и другие лица, которых руководство Советского Союза сочло «подозрительными» из-за их стремления к восстановлению независимости Польши.

«Обслуживанием» военнопленных занимались созданные при лагерях особые отделения, перед которыми секретной директивой наркома внутренних дел Л.П. Берии № 4441/Б от 3 октября 1939 г. ставились следующие задачи:

— создание агентурно-осведомительной сети для выявления среди лагерного контингента контрреволюционных формирований и освещения настроений военнопленных;

— разработка лиц, служивших в разведывательных, полицейских и охранных органах бывшей Польши, участников националистических и белоэмигрантских организаций, прочих «кулацких и антисоветских элементов».

Этой же директивой предписывалось проведение фильтрации контингента польских военнопленных. Для фильтрации, вернее «селекции», из числа опытных оперуполномоченных и следователей областных управлений НКВД были сформированы оперативные группы. Осведомители, завербованные чекистами среди военнопленных, помогали проводить «селекцию» товарищей по несчастью. Так, в октябре 1939 года в Заоникеевском лагере НКВД, располагавшемся под Вологдой, оперативниками были разоблачены 15 бывших польских полицейских, считавшихся наряду с офицерами наиболее опасными врагами{239}.

После фильтрации рядовые польские солдаты — уроженцы Западной Белоруссии и Западной Украины — отправлялись на родину, а генералы, офицеры и полицейские из лагерей военнопленных перевозились в Старобельский, Осташковский и Козельский лагеря. Их судьба оказалась драматичной. С апреля—мая 1940 года семьи офицеров, находившихся в этих лагерях, перестали получать письма, ранее приходившие через Международный Красный Крест. С начала апреля до середины мая 1940 года в рамках «Операции по разгрузке лагерей» было расстреляно 21 857 польских граждан: из них в Катыни 4421 человек, в Харькове 3820 человек, в Калинине 6311 человек и 7305 человек в лагерях и тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии{240}.

На оставшихся в лагерях польских военнопленных агентурой собиралась «оперативная информация» и выявлялись лица, представляющие оперативный интерес и подозреваемые в связях с германской разведкой и сионистскими организациями.

Настроения пленных отслеживали и путем перлюстрации переписки. Согласно Временной инструкции о порядке содержания военнопленных в лагерях НКВД от 28 сентября 1939 года, каждому польскому военнопленному предоставлялось право отправлять и получать по одному письму в месяц. Вся входящая и исходящая корреспонденция в обязательном порядке проходила строгую цензуру Письма, в которых содержалась информация о местоположении лагеря, а также любые сведения, могущие нанести ущерб репутации СССР, подлежали конфискации.

В специальной инструкции сотрудникам цензорских отделов НКВД с целью обнаружения тайнописи предписывалось обрабатывать все почтовые сообщения химическими реактивами.

После заключения между СССР и эмигрантским польским правительством в Лондоне соглашения о формировании на советской территории польской армии Владислава Андерса сотрудники НКВД стали проводить работу по подготовке агентурной сети для этой армии. Так к моменту расформирования Грязовецкого лагеря оперативникам из числа военнопленных удалось завербовать 107 агентов и осведомителей, которые в сентябре 1941 года вместе с остальным контингентом были направлены в места дислокации польских военных частей{241}. Опыт, полученный при «обслуживании» польских военнопленных, пригодился при проведении агентурно-оперативной работы с пленными германской армии.

Данные о числе германских военнопленных в СССР, приводимые в различных источниках, существенно отличаются. По докладу начальника Генерального штаба генерала армии А. И. Антонова правительству СССР, общее число пленных, взятых Красной Армиейв 1941—1945 годах, составило 3777,85 тыс., а с учетом взятых в плен по капитуляции (1284 тыс.) — 5061,85 тыс.{242}.

В отчетах Управления по делам военнопленных и интернированных показано, что в лагеря было принято 3486,85 тыс. военнопленных, взятых на Западном театре военных действий{243}.

Разница в 1575 тыс. человек объясняется тем, что часть пленных освобождали непосредственно на фронте. По разным данным, таким образом было освобождено от 615,1 до 680 тыс. человек. Считается, что от 895 до 960 тыс. пленных не дошли до лагерей и погибли на этапе эвакуации. По данным Управления по делам военнопленных и интернированных от 12 октября 1959 года, в плену скончалось более 450 тыс., из них свыше 93 тыс. — в транзитных лагерях и почти 357 тыс. — в лагерях ГУПВИ НКВД{244}.

По немецким данным, в советский плен попало 3,2 млн. немецких солдат, офицеров и генералов, из них 1185 тыс. (37,5%) умерли в плену{245}.

Пленные солдаты и офицеры содержались отдельно. К началу 1944 года в СССР было пять офицерских лагерей. Кроме того, в городе Красногорске находился Особый оперативно-пересыльный лагерь для военнопленных офицеров № 27 для высшего командного состава вражеских армий. Этот лагерь подчинялся непосредственно НКВД СССР. Почти за 9 лет через него прошло около 50 тысяч высокопоставленных пленных из гитлеровской и японской армий. В Красногорском лагере содержался фельдмаршал Паулюс и другие известные гитлеровские военачальники, попавшие в плен под Сталинградом: генералы Шмидт, Пфайффер, Корфес и другие. (Всего в советском плену побывало 376 немецких генералов, из которых 277 вернулись на родину, а 99 умерли — из них 18 были повешены как военные преступники.)

В Красногорском лагере в июле 1943 года был образован Национальный комитет «Свободная Германия» — антифашистская организация, в состав которой вошли немецкие военнопленные и политэмигранты. Был создан также Союз немецких офицеров (СНО) под председательством генерала Вальтера фон Зайдлица. На базе лагеря работала Центральная антифашистская школа. Ее окончило более 6 тысяч человек, пять тысяч из которых составляли немцы. Кроме них, в школе учились венгерские, итальянские, румынские военнопленные, а также представители других национальностей. Выпускников школы направляли в другие лагеря для ведения пропаганды или на фронт, где из окопов они призывали сдаваться в плен.

Первыми из высших офицеров вермахта в СНО вступили командиры трех пехотных дивизий генерал-майоры Мартин Латтманн и Отто Корфес и генерал-лейтенант Александр фон Даниэльс. 17 генералов во главе с Паулюсом крайне негативно отреагировали на их решение и выступили с заявлением: «Они хотят выступить с воззванием к германскому народу и к германской армии, требуя смещения немецкого руководства и гитлеровского правительства. То, что делают офицеры и генералы, принадлежащие к “Союзу”, является государственной изменой. Мы глубоко сожалеем, что они пошли по этому пути. Мы их больше не считаем своими товарищами, и мы решительно отказываемся от них».

Несмотря на такое заявление, Москва не оставляла попыток подключить Паулюса к антифашистской работе. Паулюс был помещен на специальную дачу в Дуброво под Москвой, где подвергся психологической обработке. «Обработка» генерала проводилась по особой программе, разработанной Кругловым и утвержденной Берией. Спустя год Паулюс заявил о вступлении в антигитлеровскую коалицию.

Для получения оперативно-разведывательной информации в лагерях активно использовались агенты, завербованные из числа пленных. Допрашивая поступающих пленных, оперативники отбирали кандидатов на вербовку. Вербовке предшествовали беседы кандидата в осведомители с оперативным работником, получение на него компрометирующих материалов и выполнение им отдельных поручений лагерного начальства. Обязательным условием вербовки являлась подписка о сотрудничестве с органами НКВД, которая писалась агентом собственноручно на его родном языке.

Наиболее ценными считались агенты, завербованные из числа пленных, оппозиционных лагерным властям. Как показывала практика, вербовка антифашистов не приносила успеха, так как они не пользовались авторитетом среди пленных и не имели доступа к лагерному подполью. Категорически запрещалось использовать в качестве внутрилагерных агентов сотрудников разведывательных органов противника. Показания агентов перепроверялись. Проводилась работа по выявлению дезинформаторов и двурушников среди агентов. Расшифровавшиеся осведомители немедленно переводились в другие лагеря.

В каждом лагере создавалась сеть явочных пунктов. Для приема агентуры использовались приемная начальника лагеря, библиотека, клуб, лазарет, амбулатория, склады, мастерские и другие пункты, куда осведомители могли свободно приходить, не вызывая подозрений у своих товарищей.

С осени 1943 года НКВД был взят курс на подготовку агентов из числа военнопленных с целью их использования в послевоенное время.

7 октября 1943 года вышла директива НКВД № 489, предписывающая проводить дифференцированную работу с внутрилагерной и перспективной агентурой. Агенты, предназначенные для послевоенной работы, вербовались из числа военнопленных, которые до войны занимали высокое социальное положение в своих странах{246}.

При вербовке перспективных агентов изучался не только сам кандидат на вербовку, но и лица, с которыми он находился в близких отношениях, а также круг знакомых этих лиц, их политическое и деловое окружение. Особое внимание уделялось зашифровке таких агентов. Так, в лагере № 150 в качестве агента на послевоенный период готовился бывший майор вермахта.

После нанесения побоев одному из антифашистов для зашифровки он был заключен в тюрьму. Кроме того, он получил задание не вступать в антифашистские организации, а вращаться в кругу реакционных немецких офицеров. Вследствие болезни малярией явки с ним проводились под видом медосмотров или сдачи анализов.

За успешное выполнение заданий агенты получали небольшое вознаграждение в виде продуктов питания и махорки. Так, из фондов лагеря № 158 оперативному отделению отпускались продукты питания в размере 15% и табачные изделия в размере 10% от общей суммы средств, ассигнованной на оперативные расходы. В целях конспирации агенту разрешалось употреблять выдаваемые ему продукты только во время приема (явки) у оперуполномоченного. Табак агенту выдавался такого же сорта, какой получали остальные военнопленные{247}.

Плен для солдат вермахта стал проверкой личных человеческих качеств. В вермахте офицеры и солдаты питались одинаково, в СССР же офицерам, в том числе и пленным, полагался, дополнительный паек. Рацион рядовых немецких солдат был более чем скромный. Кроме того, они порой не могли получить даже элементарной медицинской помощи. Унтер-офицер Генрих Эйхенберг после возвращения из плена писал: «Вообще, проблема желудка была превыше всего. За тарелку супа или кусок хлеба продавали душу и тело. Голод портил людей, коррумпировал их и превращал в зверей. Обычными стали кражи продуктов у своих же товарищей. Люди страдали от голодных галлюцинаций, как в диком зверском сне. Часами они могли рассуждать о еде…»{248}.

От сотрудников госбезопасности, работавших в лагерях, во многом зависела судьба военнопленных. От их рекомендаций зависел уровень питания, организации медицинского обеспечения и сроки репатриации тех или иных пленных. Поэтому проблем с приобретением стукачей среди пленных не было. Большинство пленных шли на сотрудничество с лагерными властями не из-за идейных побуждений, а с целью улучшить свое положение, сохранить жизнь и возвратиться на родину. Военнопленные, отказавшиеся от сотрудничества с органами НКВД, отправлялись в штрафные подразделения.

Число осведомителей среди пленных увеличивалось с приближением конца войны. Так, если в январе 1946 года во всех лагерях Ленинградской области было всего 137 осведомителей и 7 «резидентов» из числа пленных, то к весне 1947 года на учете оперативных отделов лагерей их насчитывалось свыше 1,5 тысячи{249}.

Через осведомителей только в лагерях Ленинградской области удалось выявить более 80 военных преступников и более 2,5 тысячи пленных, участвовавших во время войны в карательных операциях на территории СССР. Так оперативными мерами был выявлен военнопленный Г. Вейланд, который лично расстрелял 16 человек в белорусском городке Вознесенске. В начале 1947 года в лагере № 393 в Ленинграде был арестован военнопленный Паер, служивший в свое время в личной охране Гитлера. В апреле 1947 года агентурным путем было установлено, что военнопленный В. Вол ер лично расстрелял в сентябре 1941 года в районе Умани около 20 советских военнопленных.

Агенты выявляли факты скрытого и явного саботажа и диверсионной деятельности. Такие факты были зафиксированы, в частности, на предприятиях угольной, машиностроительной и лесной промышленности Западно-Сибирского региона, где условия труда были наиболее тяжелыми, а рабочий день достигал 12 часов. В течение 1945—1947 годов в Кузбассе были ликвидированы 63 диверсионно-вредительские группы, в состав которых входили 217 военнопленных. На территории Алтайского края раскрыты 15 групп (40 чел.), причем большинство из них было создано с целью побегов, в Тюменской области выявлены 16 групп по организации саботажа, идеологической и политической борьбы и подготовки побегов. По всем выявленным фактам виновные привлекались к уголовной ответственности, приговоры трибуналов публично оглашались перед строем. В 1945—1949 годах за саботаж в лагере и «преступления против советского народа» к судебной ответственности были привлечены только в Кемеровской области 336 пленных{250}.

Главными задачами сотрудников оперативных отделов лагерей была разведывательная и контрразведывательная работа среди военнопленных. Целью разведывательной работы было выявление среди пленных носителей важной военной, политической, экономической и технической информации: работников Генштаба, дипломатических миссий, специалистов и ученых, переброшенных через линию фронта агентов абвера. После выявления таких лиц выявлялись их связи и проводилась проверка полученной от них информации. Иногда от таких «источников» удавалось получать действительно ценную информацию. Так в лагере № 158 был обнаружен военнопленный немец Якоб Келлер, являвшийся агентом английской разведки.

В лагере № 437 удалось разоблачить майора Л.В. Майера — бывшего сотрудника VI управления Имперского Главного управления безопасности Германии (РСХА), которое занималось разведкой глубокого тыла СССР, организацией диверсий и террористических актов и созданием повстанческих формирований на территории СССР.

В декабре 1942 года оперативное отделение Череповецкого лагеря № 158 сумело получить описание истребителя «Мессершмитт 109ф». Кроме того, летчик Вилли Френгер дал ценную информацию о дислокации германских аэродромов{251}.

Особый интерес для оперативников представляла информация, касавшаяся новых видов вооружения, дислокации военных объектов и крупных войсковых соединений, личной охраны руководителей нацистского государства. Полученные от военнопленных сведения направлялись на экспертизу в Главное разведывательное управление Красной Армии или в ГУПВИ НКВД СССР.

Среди пленных с помощью агентуры выявлялись крупные специалисты и ученые. Так в 1946 году в лагере № 150 удалось выявить 9 крупных немецких ученых, в том числе физика А.В. Баирнбаума, геолога А.К. Менкле, инженера-строителя Г.Л. Гоффмана, химика-фармацевта К.Ф. Баунаха. В лагере № 158 был выявлен инженер-химик В.О. Крюгер. Заинтересовал оперативников также военнопленный Неринг, располагавший сведениями о ракетах Фау 1 и беспилотных управляемых самолетах.

Контрразведывательная деятельность в лагерях была направлена на противодействие немецким разведывательным органам. По полученным агентурным данным, были выявлены 10 немецких агентов среди гражданского населения Вологодской и Архангельской областей.

Глубокой оперативной разработке подвергались перебежчики, которые автоматически попадали в категорию лиц, подозреваемых в шпионаже.

Важным направлением оперативной работы являлся поиск среди лагерного контингента граждан СССР, служивших в вермахте. В ноябре 1945 года вышла совместная директива НКВД и НКГБ № 194/11 «Об усилении работы по своевременному выявлению изменников Родине, предателей, активных пособников немецко-фашистских оккупантов среди репатриантов». Такие лица, как правило, не имели переписки с заграницей и плохо владели немецким языком. Так, в лагере № 158 были выявлены и преданы суду военного трибунала «за измену Родине» советские граждане Асадов и Кузин. После завершения Великой Отечественной войны особенно актуальным стал вопрос о выявлении среди пленных участников зверств и злодеяний, совершенных на оккупированной территории СССР Директива НКВД № 84 от 8 мая 1945 года объявила эту работу главным приоритетом деятельности оперативно-чекистских отделов лагерей. В докладной начальника УНКВД Вологодской области Н.И. Слякоткина, направленной заместителю наркома внутренних дел С.Н. Круглову, сообщалось, что в процессе фильтрации контингента выявлены непосредственные участники уничтожения евреев в лагере смерти Понятово в Польше и массовых расстрелов советских военнопленных в лагере Проскен в Восточной Пруссии. В лагере № 150 удалось выявить трех бывших офицеров 707-й охранной дивизии, проводившей карательные акции на территории Белоруссии.

Большое внимание уделялось выявлению эсэсовцев — членов СС и военнослужащих, служивших в элитных частях германской армии (Waffen SS). Эсэсовцы разоблачались как по агентурным данным, так и по характерным татуировкам на предплечье левой руки в виде букв: «А», «О», «В», «АВ», обозначавших соответственно 1, 2, 3 и 4 группы крови. Татуировки выявлялись путем медицинских осмотров. Так, в январе 1946 года в ходе медосмотра в лагерях Вологодской области были обнаружены 57 эсэсовцев.

Под особым вниманием оперативных работников лагерей находились старшие офицеры германской армии. Одним из объектов оперативных разработок являлся знаменитый ас люфтваффе майор Эрих Хартманн[43].

Для разработки Хартманна использовалась квалифицированная агентура. В справке оперативного отдела лагеря № 437 отмечалось: «Военнопленный Хартманн за период пребывания в лагерях № 150 и № 437 показал себя только с отрицательной стороны. Вращается в кругу наиболее реакционной части штабных офицеров. В своих высказываниях пытался компрометировать лагерную администрацию и антифашистский актив. Распространяет провокационные слухи о неизбежности войны Америки с Советским Союзом».

В донесении одного из осведомителей говорилось, что бывшие военные летчики майор Хартманн и майор Ганн, пользующиеся большим авторитетом среди обитателей лагерных бараков, во время разговоров ведут речь о необходимости будущего сотрудничества Германии с западными державами, которое послужит надежной гарантией против дальнейшего распространения коммунизма в Европе. Ссылаясь на свой богатый боевой опыт и общение с высшими чиновниками германского рейха, немецкие пилоты утверждали, что победа Советского Союза над Германией стала возможной только благодаря военной и экономической помощи союзников СССР по антигитлеровской коалиции{252}.

После того как попытка привлечь Хартманна к уголовной ответственности за бомбардировки советских городов не увенчалась успехом, чекисты в лагерях пытались обвинить его в проведении антисоветской агитации и бойкоте мероприятий лагерного начальства. В декабре 1949 года состоялся суд, который приговорил Хартманна к 25 годам тюремного заключения. В 1950 году его переводят в лагерь города Шахты (Ростовская область), где он возглавил бунт заключенных. Причиной мятежа было принуждение немецких офицеров к тяжелому физическому труду, что являлось нарушением Международного права в отношении военнопленных. В течение следующих 5 лет он побывал в лагерях Новочеркасска, Асбеста, Свердловска и других городов. В это время пленный Герман Граф, осудивший нацизм и вставший на путь сотрудничества с СССР, предлагал ему пойти на службу в ВВС Восточной Германии, но он отказался.

В октябре 1955 года, после визита канцлера ФРГ К. Аденауэра, Президиум Верховного Совета СССР издал Указ «О досрочном освобождении и репатриации немецких военнопленных, осужденных за военные преступления», и из СССР были репатриированы более 14 тыс. немецких военнопленных, в том числе и Хартманн. В 1956 году он поступил на службу в люфтваффе Западной Германии и стал первым командиром эскадры JG.71 «Рихтгоффен». Хартманн неоднократно бывал в США, где тренировал военных летчиков. В 1970 году он вышел в отставку, работал летным инструктором недалеко от Бонна и летал в группе высшего пилотажа.

Одной из важных задач лагерных чекистов было оперативное «обслуживание» советских граждан из числа лагерного персонала. 31 августа 1943 года НКВД СССР приказом № 001525 утвердил «Инструкцию о порядке и задачах агентурно-оперативного обслуживания личного состава и гражданского окружения лагерей НКВД СССР для военнопленных и интернированных». Согласно этому документу, на оперативные отделения возлагались задачи по пресечению «преступных связей» военнопленных с сотрудниками лагерей и жителями близлежащих населенных пунктов, борьбе с расхитителями лагерного имущества, выявлению отрицательных настроений среди личного состава. Для решения этих задач оперативно-чекистские отделения лагерей вербовали агентов среди сотрудников лагерей и жителей прилегающих к ним селений. Оперативные работники с помощью агентуры предупреждали и разоблачали хищения продовольствия и материальных ценностей обслуживающим персоналом лагерей и спецгоспиталей, выявляли недостатки в трудовом использовании военнопленных и их медицинском обслуживании, информировали вышестоящие инстанции о реальном положении вещей в лагерных подразделениях.

Одним из направлений деятельности чекистов было пресечение личных контактов женского персонала лагерей с пленными. Любые неслужебные отношения между советскими людьми и пленными расценивались как предательство.

К предотвращению и пресечению «преступных связей» и принятию «решительных мер» призывала чекистов директива УПВИ НКВД СССР № 28/00/4359 в июне 1944 года. В августе 1945 года НКВД СССР выпустил директиву № 134, которая также предлагала принять решительные меры для предупреждения интимных связей с военнопленными и предписывала удалить из лагерей всех «морально неустойчивых женщин».

Факты «преступной» связи советских женщин с пленными вскрывались с помощью агентов. Для выявления и пресечения подобных фактов специально вербовались осведомители из женщин. Запрещалось посещение лагерной зоны посторонними лицами. Сотрудницам лагеря в обязательном порядке предписывалось находиться в зоне в сопровождении вахтера или дежурного офицера. Запрещались совместные ночные дежурства медсестер и санитаров из числа военнопленных.

В результате проведенной лагерными чекистами работы только в 1947 году в лагере № 437 и прикрепленном к нему спецгоспитале № 3739 было уволено 6 медработников, имевших интимную связь с военнопленными. Однако до конца эта деликатная проблема так и не была решена. Увольнения «за интимную связь с военнопленным» продолжались вплоть до 1949 года, когда руководство МВД возложило проведение медосмотров и лечение пленных в лагерях МВД на мужской медперсонал.

Лагерные романы не имели счастливого завершения. Пленных репатриировали на родину. Имеются документальные свидетельства того, что некоторые из них пытались остаться в Советском Союзе и предпринимали для этого все возможные усилия. Одним из мотивов таких поступков могло быть желание остаться с любимым человеком.

Иногда при обысках репатриантов оперативники находили письма и записки любовного содержания. К примеру, при обыске пленного И. Вертеша, работавшего на Сокольском ЦБК, были изъяты письма гражданки И., нормировщицы предприятия. В одном из них содержались следующие слова: «Уедешь ты, мой дорогой, в далекие края, но помни, что тебя здесь ждет твоя любимая». Отношение пленных к русским женщинам характеризует фрагмент из воспоминаний одного из бывших немецких военнопленных: «Я думаю, что вряд ли найдется немецкий солдат, побывавший в России, который бы не научился ценить и уважать русскую женщину»{253}.

При работе с пленными оперативные работники лагерей нередко нарушали положения Женевской конвенции «О содержании военнопленных» от 27 июля 1929 года, запрещающей применение к пленным каких-либо мер принуждения и насилия для получения сведений разведывательного характера. Аналогичные требования содержала и статья вторая принятого в СССР Положения о военнопленных от 1 июля 1941 года. Однако в годы Великой Отечественной войны советские спецслужбы часто исходили не из буквы закона, а из принципа военной целесообразности.

В лагерях военнопленных НКВД-МВД применялось так называемое «активное следствие», проводившееся с применением таких методов получения информации, как пытки, побои и заключение допрашиваемого в карцер. На лагерном жаргоне такое следствие называлось «следствием с пристрастием».

Упоминания о «средневековых» методах пыток содержатся, например, в воспоминаниях главнокомандующего польскими силами на Западе, дивизионного генерала В. Андерса, который во время одного из допросов был помещен в холодный карцер, где обморозил ноги{254}.

В одном из отчетов лагеря № 437 отмечалось, что допросы пленных велись по 8—10 часов, что негативно отражалось на их физическом и психическом состоянии.

Нарушением прав военнопленных являлось их содержание в пенитенциарных учреждениях, что категорически запрещала 56-я статья Женевской конвенции 1929 года. Однако в июле 1946 года главный военный прокурор Верховного суда СССР генерал-лейтенант юстиции Н.П. Афанасьев в целях повышения результативности оперативно-следственной работы телеграммным распоряжением № 349/ш санкционировал практику помещения военнопленных в тюрьмы.

В ходе проверки работы оперативного отдела лагеря № 150 летом 1948 года было выявлено недопустимо длительное содержание арестованных пленных в карцере. Так, военнопленный Гарт Бергес содержался в карцере 126 суток, военнопленные Литманн и Энгель — 120 суток, а военнопленный Панке — 106 суток. Обнаружившие данный факт инспекторы заметили, что «длительное и явно незаконное» содержание военнопленных в карцере без допросов в течение длительного времени «не способствует налаживанию следственной работы и приносит большой вред».

Германский историк М. Ланг, основываясь на результатах анкетирования репатриированных немецких военнопленных, пишет, что в ходе дознания советскими органами почти в 63% случаев применялись угрозы и пытки, а в 27% случаев протоколы допросов пленных оставались неподписанными{255}.

Не всегда дружественным было отношение чекистов и к лагерным осведомителям. Так, в одном из рапортов, адресованных своему начальству, оперативный работник удовлетворенно констатировал: «Напуганный допросами, на которые агент вызывался несколько дней подряд, дабы сохранить себя от ответственности перед судом, он сейчас дрожит на явках и готов выполнить любое задание, которое в его силах, чтобы доказать свою преданность органам НКВД».

Важной задачей чекистских органов была проверка военнослужащих, бывших в немецком плену или на оккупированной территории, и лиц, сотрудничавших с оккупантами. Для решения этой задачи постановлением ГКО № 1069сс от 27.12.1941 г. создавались спецлагеря НКВД. В разные периоды войны действовало от 15 до 30 таких лагерей. Спецпроверку в них осуществляли сотрудники военной контрразведки. С декабря 1941 по июль 1944 года через спецлагеря прошло 375 368 человек «спецконтингента». Из них 328 365 военнослужащих Красной Армии, находившихся в плену или в окружении, 25 571 полицейских, старост и других пособников оккупационных властей и 21 432 гражданских лица призывного возраста, находившихся на территории, занятой противником. За этот период было проверено и передано райвоенкоматам — 233 887 человек, направлено на формирование пятнадцати штурмовых батальонов — 12 808, передано в кадры оборонной промышленности — 20 284, арестовано и осуждено — 11 658 человек{256}.

Такие же методы, как и при «обслуживании» пленных, применялись при «фильтрации» репатриируемых советских граждан, освобождаемых войсками союзников. Согласно директиве Ставки № 11086 от 11 мая 1945 года, для их приема Наркоматом обороны было организовано 100 лагерей. Кроме того, действовали 46 сборных пунктов для приема советских граждан, освобожденных Красной Армией. К 1 марта 1946 года всего было репатриировано 4 199 488 советских граждан (2 660 013 гражданских и 1 539 475 военнопленных), из них 1 846 802 поступило из зоны действия советских войск за границей и 2 352 686 принято от англичан и американцев, а также прибыло из других стран. Все они, в соответствии с директивами НКВД-НКГБ-Смерш, подлежали обязательной проверке. Необходимость проверки в директивных документах объяснялась наличием среди возвращающихся коллаборационистов и агентов иностранных спецслужб и тем, что все «перемещенные лица» длительное время подвергались воздействию антисоветской агитации и западного образа жизни и могли встать на путь борьбы с советской властью. Система проверочно-фильтрационных органов НКВД была сформирована летом 1944 года. Порядок работы лагерей определялся постановлением ГКО № 8670 ее от 22.05.1945 г., приказом НКВД-НКГБ СССР № 00706/00268 от 16.06.1945 г. и рядом других приказов и директив НКВД, НКГБ и Смерш.

Первичная фильтрация проводилась за границей в сборных лагерях для гражданских репатриантов и сборно-пропускных пунктах для военнослужащих. Здесь действовали проверочно-фильтрационные комиссии из сотрудников НКВД-НКГБ-Смерш. Их задачей было в кратчайшие сроки получить первичные сведения о прошлом репатриантов и их политических взглядах. Репатриантов регистрировали, дактилоскопировали и заполняли на них опросные листы. Дальнейшая фильтрация основной массы репатриантов проходила во фронтовых и армейских лагерях и сборно-пересыльных пунктах (СПП) Наркомата обороны (НКО) и проверочно-фильтрационных пунктах (ПФП) НКВД, часть военнопленных проверяли в запасных воинских частях. Выявленные «в результате агентурно-оперативных мероприятий» преступные элементы и лица, «внушавшие подозрение», направлялись для более тщательной проверки в спецлагеря НКВД, переименованные в феврале 1945 года в проверочно-фильтрационные лагеря (ПФЛ) НКВД, а также в исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ) ГУЛАГа.

Дополнительная проверка граждан, вернувшихся к месту жительства, осуществлялась проверочно-фильтрационными комиссиями (ПФК), созданными в районах, подвергшихся фашистской оккупации, при всех райотделах, в других регионах страны — при областных управлениях НКВД (с 1946 г. — МВД). В районные ПФК входили оперативные работники милиции и госбезопасности. Возглавлял комиссию начальник отдела НКВД-МВД. Лишь после подписание им заключения о результатах фильтрации проверка считалась завершенной, а репатриант получал постоянный паспорт{257}.

Основную информацию о «фильтруемых» работники контрразведки получали во время допросов «контингента» и из донесений осведомителей, вербуемых в лагере. Агенты ловили каждое слово «фильтруемых» и доносили до сведения оперуполномоченных. В качестве примера приведем несколько высказываний, зафиксированных осведомителями в проверочно-фильтрационном лагере НКВД СССР № 0308 в Тульской области при одной из угольных шахт.

Работавший при оккупации сторожем склада в лесхозе уроженец Курской области Мартынцев на требование подписаться на заем сказал: «При советской власти, когда проводят подписку на заем, то берут за горло. Когда проводят собрание, а ты будешь голосовать против, то тебя сразу заберут в НКВД. При немцах ничего этого не было».

Двое «фильтруемых», не выполнившие нормы на рытье котлована, «там же в группе других рабочих из спецконтингента заявили: «У немцев легче было работать за 100 г хлеба, чем в Советском Союзе за 600 г»..

«Латышев Александр Васильевич, 1919 года рождения, уроженец Воронежской области, сержант, 5 классов образования, сказал: “Скоро мы пойдем на мясорубку, уже с Косой Горы 24 л/отд. взяли 200 человек, вот так и нас заберут, переоденут, винтовку в зубы и на фронт, на передовую, в запечатанных вагонах, а там известно, как с “нашим братом” поступят, заставят штурмовать, идти прямо в огонь, а сзади будут контролировать, попробуешь отстать — пулю в лоб получишь!”»

«30.05.44 года бывший военнослужащий Горбачев Петр во время чтения газеты “Правда”, где была опубликована сводка Совинформбюро о взятии нашими войсками больших трофеев, говорил, что это все неправда и наша печать врет и преувеличивает настоящее количество».

Бывший военнослужащий Ильин заявил: «Нам разъяснили, что в плен сдаваться нельзя, а надо стреляться, а сами повыдвигались. Генерал армии Малиновский, это я хорошо знаю, под Харьковом в 1941 году около 85 тысяч нашего “брата” сдал немцам, а сейчас, видишь, командующий армией. А нас дураков сюда собрали и держат за проволокой, сказали бы, в чем мы виноваты…»{258} Кроме агентов-осведомителей, для разоблачения фашистских пособников использовались агенты-опознаватели, которые вербовались из числа разоблаченных или явившихся с повинной вражеских разведчиков и диверсантов, хорошо знавших в лицо готовившихся к переброске или уже действовавших в советском тылу немецких агентов, а также карателей и пособников из фашистских концлагерей. Агенты-опознаватели в сопровождении контрразведчиков посещали фильтрационные лагеря и другие местах скопления людей: вокзалы, рынки, столовые, театры и т.п. Им также показывали фотографии в паспортных столах милиции и в отделах кадров различных предприятий и учреждений.

АГЕНТУРА В НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОМ ПОДПОЛЬЕ (НА ПРИМЕРЕ ЗАПАДНОЙ УКРАИНЫ)

Когда весной 1944 года Красная Армия освободила часть Западной Украины, советские власти сразу же столкнулись с многочисленными и хорошо вооруженными формированиями организации украинских националистов (ОУН). Хотя Украинская повстанческая армия (УПА) официально объявила войну и большевикам, и немцам, тем не менее немцы с августа 1943 по сентябрь 1944 года передали УПА 700 орудий и минометов, около 10 000 пулеметов, 26 000 автоматов, 72 000 винтовок, 22 000 пистолетов, 100 000 гранат, свыше 12 000 000 патронов и много другого имущества{259}.

Четыре группы в составе УПА — северная, южная, восточная и западная, имели в своем составе от 3—4 до 5—6 куреней (батальонов) каждая, насчитывающих до 300—400 человек. Курень делился на сотни до 130 человек в каждой, сотни на «четы» (взводы) по 40 человек, а каждая чета — на три роя (отделения) по 10— 15 человек, а каждый рой — на два звена. Общая численность обученных формирований УПА на 1944 год оценивалась немцами в 100—200 тысяч человек. По заявлениям самих украинских националистов она доходила до 400 000 и даже до 1 000 000 человек{260}.

Советские источники называли численность повстанцев в 90—100 тыс. чел. Некоторые исследователи считают число 90 тыс. сильно заниженным, что подтверждают недавно обнародованные секретные советские документы. Поданным НКВД УССР, за период с февраля 1944 по 01.01.1946 в результате борьбы с УПА 103 313 «бандитов» было убито, ПО 785 — задержано, 15 959 — арестовано и 50 000 пришло «с повинной», что в сумме составляет около 280 тыс. чел. Даже с учетом того, что в это число попали люди, не причастные к деятельности УПА, все равно ее численность значительно превышала 90 тыс. человек.

Одной из главных форм борьбы ОУН был террор как в отношении военнослужащих и представителей власти, так и местных жителей, поддерживающих власть. После освобождения Ровенской, Волынской и Тернопольской областей отряды УПА стали нападать на обозы и отдельные группы военнослужащих Красной Армии, совершать террористические акты против советских работников и противодействовать мероприятиям органов власти. Так бандеровцами из групп «Олег» и «Черноморец» 29 февраля 1944 года было совершено нападение на командующего 1-м Украинским фронтом Н.Ф. Ватутина, который 15 апреля скончался от полученных ран.

Для борьбы с вооруженными формированиями украинских националистов НКВД были приняты экстренные меры.

В дополнение к имевшимся 4 бригадам внутренних войск НКВД (10 000 чел.) и 4 пограничным полкам по охране тыла (4000 чел.) в Ровенскую и Волынскую области были направлены 2 дивизии, 4 бригады, 1 кавалерийский полк и 1 танковый батальон войск НКВД общей численностью 28 000 человек.

Для организации чекистско-оперативных мероприятий на Украину прибыли заместители наркома внутренних дел С.Н. Круглов и И.А. Серов с группой квалифицированных работников НКВД-НКГБ СССР. Было создано 7 оперативных войсковых групп в городах Луцк, Ровно, Сарны, Гоща, Костополь, Острог и Домбровица.

Дальнейшее обострение борьбы с национальным подпольем произошло после того, как Красная Армия освободила остальные области Западной Украины: Львовскую, Дрогобычскую, Станиславскую и Черновицкую.

В составе формирований УПА кроме украинцев воевали и бывшие военнопленные других национальностей. Так, в донесении наркома внутренних дел УССР B.C. Рясного о ликвидации 27 ноября в Тернопольской области остатков куреней «Романа» и «Ястреба» сообщалось: «Среди убитых много казахов, узбеков и русских»{261}.

Одним из мероприятий по ликвидации базы националистического подполья была мобилизация молодежи призывного возраста в Красную Армию. На этот период и пришелся пик вооруженных антисоветских выступлений. С 10 августа по 5 сентября 1944 года было проведено 853 чекистско-войсковых операции. Во всех районах Львовской области и прикарпатских районах Станиславской, Дрогобычской и Тернопольской областей была проведена сплошная проверка населенных пунктов и прочесывание лесных массивов. Операции проводились силами внутренних и пограничных войск НКВД, войск НКВД по охране тыла 1-го и 4-го Украинских фронтов, милиции и оперативного состава НКВД. О масштабах проводимых мероприятий можно судить по операции по очистке Рава-Русского, Угновского, Магеровского, Немировского и Яворовского районов Львовской области. В этой операции с 22 по 27 августа участвовали шесть пограничных полков войск по охране тыла 1-го Украинского фронта, пять пограничных отрядов войск Украинского пограничного округа и три полка (два стрелковых и один кавалерийский) Красной Армии, специально выведенные на период операции с передовой{262}.

В результате проведенных операций было убито 11 076 и захвачено живыми 10 892 человека (в числе убитых и раненых оказалось 126 немцев), задержано 9304 человека, уклоняющихся от призыва в Красную Армию.

Другим действенным средством лишить повстанцев поддержки населения было выселение их семей и всех сочувствующих. 14 марта 1944 года нарком внутренних дел СССР Л.П. Берия писал в ГКО: «Семьи оуновцев, находящихся на нелегальном положении или участвующих в бандах, а также осужденных за активную антисоветскую работу, берутся на учет для выселения их в восточные районы СССР. Также будут выселены жители тех населенных пунктов, из которых большая часть мужского населения находится в бандах, а жители этих населенных пунктов оказывают бандитам помощь продовольствием и укрывают их». Большое количество арестованных привело к переполнению тюрем в западных областях Украины и Белоруссии. Для решения этой проблемы заместитель наркома внутренних дел СССР С.Н. Круглов и заместитель наркома государственной безопасности СССР Б.З. Кобулов подписали 15 марта 1945 года совместную директиву № 40/42сс. В ней говорилось: «В целях разгрузки тюрем УССР, БССР часть следственных, арестованных органами НКВД/НКГБ указанных республик из числа бывших немецких ставленников, полицейских, помещиков, участников националистических организаций, лиц, уклоняющихся от службы в Красной Армии и других антисоветских элементов, направляется в лагеря НКВД, расположенные на территории Коми АССР, Архангельской, Свердловской, Кировской и Куйбышевской областей. Окончание следствия по делам этих арестованных возлагается на НКВД/НКГБ, УНКВД/УНКГБ по месту расположения лагерей». Следствие было предписано закончить в двухмесячный срок с момента прибытия арестованных в лагерь, а законченные дела направлять в Особое совещание при НКВД СССР.

Контрразведывательным, разведывательным и карательным органом ОУН была Служба безпеки (безопасности) (СБ), структура которой повторяла структуру самой ОУН (б). Низшим звеном организации являлись «пятерки» и «тройки», члены которых не знали членов соседних «пятерок» даже в одном селе, несколько звеньев составляли станицу. Далее шли подрайоны, районы, повиты (надрайоны), округа, области, края. Начиная с подрайона сетью ОУН управлял соответствующий провод (управленческая структура), имевший в своем составе референтуру СБ. Референт СБ имел в своем распоряжении боевое подразделение и независимую законспирированную сеть агентов.

Высшие структуры СБ включали разведывательный и контрразведывательный отделы. Разведывательный отдел, опираясь на агентурную сеть, собирал информацию об обстановке в населенных пунктах, дислокации воинских и полицейских частей, их намерениях. Контрразведывательный отдел засылал агентов в немецкие, советские и польские карательные органы, работавшие против ОУН, боролся с вражеской агентурой в рядах самой ОУН. Боевые подразделения СБ выполняли карательные функции и функции военной полиции для формирований УПА. Исследователи отмечают высокий уровень профессионализма сотрудников СБ. Большинство из них имели многолетний стаж подпольной работы в условиях строжайшей конспирации и были хорошо осведомлены о методах работы разведки и контрразведки. Летом 1941 года при отступлении Красной Армии в руки ОУН попали архивы Управления НКВД в г. Луцке, а также архивы некоторых районных отделов НКВД, что способствовало улучшению работы СБ. Руководство СБ регулярно проводило сборы для повышения квалификации низовых руководителей. Известны случаи, когда сотрудники СБ специально направлялись в школы абвера. Получив знания о методах агентурной работы, они при первой возможности возвращались в СБ.

Еще в конце 1943 года, при приближении войск Красной Армии к районам деятельности ОУН, перед СБ были поставлены задачи «полной очистки территории от враждебного элемента». Массовое уничтожение врагов было начато в январе 1944 года. В первую очередь уничтожался «польский элемент», во вторую — «коммунистические сексоты»{263}.

В августе 1944 года, в ответ на попытки НКГБ-НКВД вербовать осведомителей в рядах подпольщиков, ОУН ввела в действие «наши контрмеры… ликвидация сексотов всеми доступными средствами: расстрел, повешение и даже четвертование, с надписью на груди: “За сотрудничество с НКВД”»{264}.

Угрозы «сексотам» распространялись с помощью отпечатанных типографским способом листовок, таких как листовка от 11 июля 1945 года: «К сексотам, доносчикам, истребителям и т.д.». «Предупреждаем украинских граждан: все, кто связан с органами НКВД-НКГБ, все, кто каким бы то ни было образом сотрудничает с НКВД… все будут считаться предателями и мы расправимся с ними как с нашими самыми злейшими врагами»{265}.

Порядок ликвидации «сексотов» был регламентирован соответствующими письменными инструкциями, предписывающими «в ходе ликвидации указанных лиц не жалеть ни взрослых членов их семей, ни детей»{266}.

Народное возмущение, вызванное расправами с целыми семьями, заставило руководство ОУН-УПА к 1945 году отказаться от подобных акций. В «Инструкции командирам отрядов», датированной 21 ноября 1944 года, меру наказания уточнили: «Не следует впредь отрезать головы сексотов». Через шесть месяцев последовало еще одно уточнение. В мае 1945 года инструкцией Верховного командования УПА предписывалось: «Проводите массовое уничтожение сексотов, но не взваливайте вину на членов их семей. Допускается конфискация или уничтожение их имущества»{267}. Кого Служба безпеки относила к сексотам, видно из «Списка секретных сотрудников НКВД в 4-м районе», составленного СБ и захваченного советской спецгруппой в Золочивском районе в конце 1944 года. На всех «сексотов», представленных в списке, донесли соседи, сочувствовавшие ОУН.

— Женщина села Розваж МОРЦА Юлия, украинка, в 1941 году была членом Коммунистического союза молодежи и осведомителем НКВД. Когда в 1944 году вернулись Советы, она стала действовать еще более активно, обвиняя местного председателя — что он делал, с кем встречался. Она сообщала обо всем НКВД и районному начальству… Каждый день она гуляла с НКВД и кричала «Долой бандеровцев!» Она сообщала о каждом, кто присоединился к УПА.

— Женщина села Розваж ПОПЮК Ольга, украинка, была связана с партизанами в нашем селе. Она сообщала некоторым пленным о всех наших передвижениях. Когда Советы возвратились, она начала доносить, кто что делал в деревне, какие были встречи и кто следил. Она сообщала о семьях тех, кто присоединился к УПА. Она доносила НКВД и местному райкому партии обо всех, сообщая, кто среди молодежи скрывался от принудительных налогов, кто дезертировал из (Красной) Армии или бежал от работы в Донбассе. Она говорит, конец всем нам и Украине.

— Женщина села Розваж МИХАЙЛЮК Юлия, по национальности русская (фамилия украинская), была связана с поляками и советскими партизанами, а теперь стала главным информатором НКВД. Она доносит на тех, кто сотрудничал с немцами, кто все еще скрывается. Она доносит НКВД и местному партийному секретарю обо всем что случилось в селе. Она говорит: «Долой бандеровцев! Теперь время, чтобы начать такую жизнь, какую мы все ожидали. К черту вас и ваших бандеровцев!»

— Женщина села Розваж ЛИТАРЧУК Фима, по национальности украинка, работает секретным агентом НКВД, доносит о тех, кто находится в деревне, кто скрывается, предала много друзей — как мужчин, так и женщин. Она сообщает, кто сотрудничал с немцами и что они делали. Имеет очень тесную связь с председателем сельсовета и секретарем местной партячейки. Много раз ее заставали с НКВД и представителем райкома партии. Она всех выдавала: кто появляется в селе, кто скрывается. Кричит: «Долой бандеровцев! Мы достаточно долго ждали свободу. Теперь время жить!»

— Женщина села Розваж БРОНОВИЦКАЯ Марьянка, полька по национальности, работает доносчицей на поляков и НКВД. Была связана с местной полицией. Сообщает о тех, кто скрывается, кто вернулся из (повстанческой) армии или сбежал от труда в Донбассе. Говорит: «Долой украинцев и долой бандеровцев с семьями!»

— Женщина села Розваж ПУШКА Агафья, украинка, выдала — всех, кто сотрудничал с немцами, какой работой занимались (во время немецкой оккупации), какие были встречи и кто их посещал. Она выдала тех, кто скрывался от мобилизации, кто дезертаровал из Красной Армии. Она выдала НКВД много друзей, мужчин и женщин: у кого есть оружие, кто где встречается. Она доносила обо всех передвижениях, обо всем, что сейчас происходит, и говорит: «Долой бандеровцев!»

(Подписано) ЗЕВЕРУХА. Слава Украине! Героям слава! Несмотря на очевидную скудность основанного на слухах «подтверждения» стукачества, всех этих женщин жестоко казнили. Приведем пример типичного смертного приговора повстанцев.

ПРИГОВОР

Дня 19 октября 1944 года суд военного трибунала рассмотрел дело против МИРОНЧУК Татьяны и признал ее виновной в сотрудничестве с НКВД. На основании ее признания суд приговаривает МИРОНЧУК Татьяну к смерти. Приговор приведен в исполнение 19.Х.1944 г. в 5 часов утра. Слава Украине! Героям слава! (Две подписи) Ком. Пол. Бережнюк{268}.

Страшной частью ритуала было то, что почти каждый обвиняемый, как правило, должен был перед казнью сознаться в предательстве. В ноябре 1944 года на допросе в НКВД упомянутый выше командир одного из карательных отрядов Иосиф Паньков описал, какими методами повстанцы добивались подобных признаний: «В конце февраля 1944-го я узнал, что артистка Львовского оперного театра Мария Капустенская якобы была связана с гестапо и выдала другого артиста, члена ОУН. По решению руководства СБ она была похищена моими людьми и привезена на полигон, где мы заранее подготовили место для ее допроса. Она была похищенная прямо из театра и доставлена прямо к месту. Я лично допросил ее. Она категорически отрицала любую связь с гестапо. Поэтому мы раздели ее догола и прутьями из лозы, которые мы заранее подготовили, каждый человек моего отряда по очереди избивал ее до тех пор, пока от прутьев не остались клочья. Тогда она сказала, что она признается. После этого она “подтвердила”, что она имела связь с гестапо. Затем, по моему приказу, она была вынесена за 500 метров от места допроса и расстреляна “Глухим”. На допросе Паньков признался также, что во время войны совершил еще по крайней мере шестьдесят подобных убийств поляков, подозреваемых в пособничестве Германии или Советам»{269}.

Часто приказы о казни женщин, заподозренных в «пособничестве» Советам, отдавались заранее, а затем постепенно выполнялись специально созданными для этого отрядами СБ. Результаты деятельности одного из таких отрядов были обнаружены во Львове 21 июня 1948 года. Уборщица в Львовском государственном университете (в настоящее время Львовский университет им. Ивана Франко) убирала мусор в университетской конюшне и обнаружила множество отрубленных человеческих ног. В ужасе она вызвала милицию. В ходе расследования оперативники обнаружили восемнадцать обнаженных и изуродованных трупов — семнадцать женских и один подростка. Позднее, на допросе в МГБ, один из членов карательного отряда СБ показал: «Члены группы действовали по заданию ОУНовского подполья. С ноября 1947 г. мы систематически убивали лояльно настроенных к советскому режиму жителей близ расположенных к городу Львову районов. С этой целью встречали намеченных к ликвидации на Львовском вокзале или городском базаре, заманивали их под разными предлогами в конюшню Львовского государственного университета. Там мы убивали их ударами тупого предмета по голове, после чего закапывали в землю».

Расследование показало, что жертвы были убиты топором, молотком или трубой. У одного трупа на шее осталась веревочная петля длиной более метра — признак ритуального допроса СБ, который обычно предшествовал казни подозреваемых в сотрудничестве с врагом. Карательная команда СБ состояла из девяти человек и действовала по прямым указаниям командира полка У ПА, базировавшегося в близлежащем лесу в районе Бобрки. Один из университетских извозчиков, Кузьма Кеньо, периодически выезжал за дровами в лес и встречался с руководителями УПА, которые вручали ему инструкции для передачи другим членам отряда. Все казни были совершены в соответствии с полученными приказами. Из приведенных ниже данных видна «степень вины» Казненных:

— МОЙСИН Марина, 1930 г. рождения, возраст 17 лет. Убита 8 апреля 1948 г. Два двоюродных брата МОЙСИН служили в Красной Армии. МОЙСИН систематически носила на продажу молоко в дом, где жили агенты МВД-МГБ.

— МИРОН Мария, 23 лет. Беженка из Польши. Лояльно настроена к советскому режиму. Аккуратно выполняла все обязательства перед государством.

— БУЯНОВСКАЯ Мария, 1922 г. рождения, возраст 15 лет. Убита 16 июня 1948 г. БУЯНОВСКАЯ была выслана в Германию для принудительной работы с 1942 по 1946 г. Брат ее служил в Красной Армии и погиб на фронте.

— ИВАНИШИНА Анна, 1908 года рождения, 38 лет. Убита 30 мая 1948 г. Муж ее сестры работал председателем сельсовета и в 1945 г. вместе со всей семьей убит бандой УПА. ИВАНИШИНА проживала в том же самом доме, но в тот раз она чудом избежала смерти. Смертный приговор СБ был в конце концов приведен в исполнение почти три года спустя.

— КУХАРЬ Екатерина, 1923 г. рождения, возраст 24 года. Убита 20 мая 1948 г. Ее брат был демобилизованным солдатом, прослужившим шесть лет в Красной Армии.

— МАЕР Пелагея, 1924 года рождения, возраст 23 года. Убита в апреле 1948 г. В период немецкой оккупации работала в подсобном хозяйстве немцев. При отступлении немецкой армии в

— 1944 г. вместе с другими членами семьи была увезена в Германию. Вернувшись на родину в Львовскую область в 1947 г. МАЕР состояла в активе села. По показаниям осведомителей ОУН, ее дом часто посещался офицерами МГБ{270}.

Кроме агентов НКВД-НКГБ, к «сексотам» инструкция СБ относила учителей, агрономов, сотрудников советских учреждений на селе и других «помощников советов». Так СБ уничтожались семьи тех, кто добровольно пошел служить в Красную Армию, кто «вышел из леса» или не захотел идти в него. Так 26 ноября 1944 года в селе Испас Выжницкого р-на Черновицкой области было уничтожено 15 семей (41 человек) за отказ взрослых мужчин «идти в лес». После окончания Второй мировой войны под пристальным вниманием СБ оказались вступающие в колхозы — в селениях, поддержавших создание колхозов, рекомендовалось применять «пяткование» — уничтожение каждого пятого жителя. Для того чтобы быть зачисленным в «помощники советов», достаточно было пустить на постой или накормить солдат и офицеров Красной Армии, сдать зерно фронту и т.д.

Преследованию и уничтожению подвергались и молодые украинки, подозреваемые в сексуальных связях с советскими солдатами. Этих так называемых «москалек» — уничижительное прозвище, которым обзывали некоторых украинок, считавшихся «красноармейскими шлюхами», — относили к категории самых ненавидимых и презираемых врагов Украины. Член СБ Ровенского района А. Грицюк, арестованной советскими органами в конце 1944 года по обвинению, выдвинутому против него местной женщиной, оставил типичное признание о том, как повстанцы уничтожали предполагаемых «москалек»: «В середине января 1944 г. в селе Ясеничи, по приказу “Дуба”, я убил жительницу села 19—20 лет, украинку по национальности. Убийство было совершено путем удушения веревкой («путованием», т.е. повешением). Труп был захоронен жителями на месте казни. В конце января 1944 г. в деревне Грушвица я принял участие в убийстве другой женщины, набросив на шею петлю, которую затянули члены районной СБ “Нечай” и “Крюк”»…{271}

В своей деятельности СБ широко применяла пытки — дыбой, огнем, «подследственным» отрубали конечности, сжигали живьем и медленно душили. Как указывал сдавшийся властям член Центрального Провода ОУН «Коваль», если бы его допрашивали «методами СБ», он бы признал себя даже абиссинским негусом{272}.

К началу 1945 года СБ получила практически неограниченную власть над подпольем ОУН и имела полномочия на уничтожение любого из ее членов, включая членов Центрального Провода.

В течение января — сентября 1945 года только краевой референт СБ в группе «Юг» М. Козак («Смок») по рассмотренным 938 делам против членов подполья по подозрению в измене ликвидировал 889 человек. Даже отдельные руководители ОУН негативно оценивали деятельность данной структуры. «Работа СБ компрометирует наше движение». Когда один из них, С. Янышевский («Далекий»), открыто выступил против террора СБ на Юге Украины, то был уничтожен СБ вместе с сотнями поддержавших его участников подполья{273}.

Органы НКВД и НКГБ основную роль в борьбе с националистическим подпольем отводили агентам и осведомителям. (В марте 1946 г. министерства были переименованы соответственно в Министерство внутренних дел (МВД) и Министерство государственной безопасности (МГБ).)

Районные отделы и областные управления НКГБ и НКВД создали на территории Западной Украины, а также Западной Белоруссии и Прибалтики массовую агентурную сеть среди вооруженных формирований и гражданского населения. Главными задачами агентов было проникновение в ряды повстанцев, разведка, разложение повстанческих формирований и уничтожение их руководителей.

По данным НКВД на 1 июля 1945 года агентурная сеть в Западной Украине включала И 214 местных жителей, сотрудничавших с органами, в том числе: 175 резидентов, 1196 агентов и 9843 осведомителя. Кроме того, 2968 чел. (почти 9%) из 33 740 галицийских крестьян в составе истребительных батальонов на тот момент были тайными осведомителями органов безопасности{274}. Исследователи Д. Веденеев и Г Быструхин по архивным документам СБУ подсчитали, что осенью 1946 года агентурный аппарат «энкаведистов» на Западе Украины насчитывал 644 резидента, 2249 агентов и 18 165 информаторов{275}.

В работе Джеффри Бурдса приводятся данные, что на территории Галиции в борьбе с националистическим подпольем в качестве осведомителей использовались и дети в возрасте 12—14 лет. Детей задерживали во время облав, под разными предлогами доставляли в райотделы НКВД-НКГБ, где во время допросов под угрозой расспрашивали о том, у кого в селе останавливаются бандеровцы, кто обеспечивает их пищей, кто им помогает и т.д. За полученную информацию выплачивали деньги.

Решающую роль агентуры в выявлении участников оуновского подполья можно проследить на примере одного села. В январе 1945 года была проведена чекистско-войсковая операция в Сновичах — большом селе в Львовской области, насчитывавшем 578 дворов. Информацией чекистов обеспечили агенты-поляки из числа местных жителей, сотрудничавших с новой властью. Сновичи считались спокойным селом, где украинские повстанцы почти не действовали. Однако из донесений осведомителей следовало, что в селе действовало повстанческое подполье из 120 активных членов. Части Красной Армии окружили Сновичи ночью 17 января 1945 года, а ранним утром 18 января вошли в село.

В селе было выявлено 104 «схрона», причем руководители операции были уверены в том, что удалось отыскать далеко не все укрытия. Найти «схроны» помогло то, что все они были однотипными. Каждое такое убежище представляло собой небольшую камеру, вырытую за каменной стеной погреба, где хранился картофель. В «схрон» вел лаз шириной 40 см, через который повстанцы протискивались внутрь укрытия, а затем члены семьи заделывали проход, так что оставалось только небольшое отверстие для воздуха.

«Открытия» в Сновичах заставили советское партийное и чекистское руководство пересмотреть свои оценки по численности членов ОУН. До этой операции разведка полагала, что в Поморянском районе активно действовало около 140 повстанцев. Однако только во время операции в Сновичах было задержано 74 повстанца, что заставило по-иному оценить численность повстанцев в районе. Новые данные почти в восемнадцать раз превышали старые. Теперь предполагалось, что только в одном из двадцати пяти районов Львовской области действует около 2500 членов ОУН-УПА. В отчете об операции было отмечено, что: «…если бы не агентурные данные, то мы бы ничего не нашли»{276}. Действительно, без осведомителей из числа местных жителей власти были беспомощны. Однако следует добавить, что уже через несколько дней после операции в Сновичах УПА нанесла ответный удар. В селе были сожжены десять крестьянских хат, а девять человек — восемь мужчин и одна женщина, все этнические поляки — были преданы мучительной казни. Их связали и заживо сожгли в доме — такой вот страшный сигнал тем, кто отважится на сотрудничество с Советами.

На основании данных, полученных от агентуры, было проведено несколько крупных операций. Так, 14 октября 1944 года, во время проведения чекистско-войсковой операции, был задержан преподаватель школы командного состава УПА, который дал показания о местонахождении школы общей численностью до 250 человек, подчиненной главному штабу УПА. 15 октября в районе размещения школы была проведена операция, в результате которой школа была разгромлена. Было убито 185 человек, в том числе начальник школы, и захвачено живыми 5 человек.

18 октября 1944 года был арестован начальник разведывательного отдела штаба Станиславского военного округа УПА Сильвестр Маланюк (кличка «Дуб»). 31 октября на основании показаний Маланюка была проведена чекистско-войсковая операция, в результате которой разгромлены 2 лагеря куреней «Гамалия» и «Резуна», убито 177 и захвачено 48 оуновцев.

В начале декабря 1944 года на основании агентурных данных была проведена операция в селе Нестаница Тогальского района. Захваченный взводный командир УПА Ленчук показал, что в селе Рожджау Радеховского района Львовской области находится какой-то штаб УПА. 13—14 декабря село было взято штурмом частями 2-го погранотряда и 42-го погранполка НКВД. В ходе упорного боя было убито 146 и захвачено 5 националистов. Оказалось, что в селе действительно размещался штаб военного округа УПА «Буг», который объединял все вооруженные силы УПА на территории Львовской области.

17 декабря 1944 года отрядом УПА численностью до 200 человек был совершен налет на районный центр Дрогобычской области — город Ново-Стрелецк. В качестве ответной меры с 21 по 29 декабря была проведена чекистско-войсковая операция, в результате которой убито 122 и захвачено 355 националистов. Арестовано 43 бандпособника, выселена 141 семья, взорвано 82 укрытия. Добровольно явилось 347 участников оуновских формирований и уклонявшихся от призыва в Красную Армию.

В конце операции выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР в городе Ново-Стрелецке приговорила к повешению двух активных оуновцев, принимавших участие в налете на Ново-Стрелецк. Приговор был тут же приведен в исполнение.

12 февраля 1945 года был обнаружен и убит в бою один из руководителей УПА Клим Савур (Дмитро Клячкивский).

К концу 1945 года произошло изменение качественного состава формирований ОУН-УПА. В отрядах оставались наиболее активные, идейно убежденные националисты, и поэтому под удары чекистов все чаще стали попадать руководители подполья. Так, в результате операции, проведенной с 15 по 17 декабря 1945 года в селах, прилегающих к Крименецкому лесному массиву, был убит командующий южной группой УПА генерал-хорунжий «Локс».

19 декабря в результате агентурно-оперативных мер в селе Бесяхи Великомостовского района Львовской области в хорошо замаскированном подземном укрытии была обнаружена группа во главе с командующим военным округом УПА «Буг» под псевдонимом «Аркаш». Этот округ осуществлял руководство отрядами националистов на территории Львовской области. В перестрелке все оуновцы были убиты. Сменивший «Аркаша» «Иванчук» и его начальник штаба были убиты в апреле 1946 года. В этой жестокой бойне погибали и руководители советских органов безопасности. Так 7 февраля 1946 года в районе местечка Холомов Радеховского района Львовской области оперативная группа в составе 6 человек подверглась нападению 30 оуновцев. При этом был убит начальник секретариата ГУББ НКВД СССР подполковник Крыжановский.

Из рассекреченных данных НКВД стало известно, что за февраль 1944 — декабрь 1946 года украинские подпольные террористические группы убили 11 725 советских офицеров, осведомителей и лиц, сотрудничавших с советской властью. За тот же период были ранены 3914 и «пропали без вести» 2401 человек. Предположительно, они были похищены боевиками ОУН-УПА{277}. С конца 1944 — начала 1945 года советская разведка все чаще отмечала, что в украинском националистическом подполье стало возрастать число женщин и девушек. В совершенно секретном докладе, датированном 6 октября 1944 года, командир пограничного отряда НКВД на Украинском фронте писал: «Многие дети в возрасте 12—15 лет и женщины работали и продолжают работать как активные осведомители и посыльные между бандами и подпольными организациями ОУН и УПА. Они также организовывают доставку продовольствия для банд и предупреждают их относительно появления пограничных дозоров в их областях и о возможных военных действиях последних против них»{278}.

В начале 1945 года органы НКВД регулярно сообщали о вооруженных отрядах повстанцев, состоящих преимущественно или исключительно из молодых украинок. Так офицер Яковлев, руководивший операциями НКВД в Шумском районе, в докладной записке на имя начальника Шумского районного отдела НКВД описал диверсионную группу УПА из десяти женщин, вооруженных автоматами и одетых в военную форму, которые выдавали себя за советский партизанский отряд{279}.

Многие женщины были привлечены в СБ. Разработчиком новой тактики ОУН-УПА по привлечению женщин в СБ был Григорий Прышляк, «Микушка», возглавлявший СБ весной 1944 года. На допросе в НКВД руководитель СБ города Львова Иосиф Паньков, захваченный 28 октября 1944 года показал: «“Микушка”, исходя из того, что для мужчин, в частности для сотрудников СБ, с приходом Красной Армии легальное нахождение в г. Львове будет затруднено, решил переориентироваться на использование женщин для работы в СБ». После занятия Львова Красной Армией большинство мужчин из СБ перешли в боевые партизанские отряды, а на их место Паньков привлек и обучил агентов женщин. Поскольку он сам готовился покинуть Львов, его родная сестра Юлия Панькова («Ульяна») в возрасте двадцати трех лет была назначена руководителем СБ по городу Львову.

Чекисты оперативно отреагировали на изменение тактики оуновского подполья и стали так же активно привлекать женщин к агентурной работе. В июне 1945 года была перевербована и стала советским агентом и «Ульяна». Как особо важный агент она находилась на связи у министра внутренних дел Украины Т.А. Строкача.

О накале борьбы органов НКВД-НКГБ и СБ ОУН свидетельствуют трагические судьбы женщин-агентов, оказавшихся поневоле втянутыми в кровавый круговорот войны.

В октябре 1944 года сотрудники НКВД арестовали восемнадцатилетнюю жительницу села Большая Цепцевиха Владимирецкого района Ровенской области Аллу Линевич («Галку»). Ее выдал на допросе местный житель — член ОУН. На момент ареста она была рядовой связной ОУН в своем регионе. Линевич привлекла внимание офицеров НКВД тем, что состояла в родстве с влиятельными в украинском подполье людьми. Ее брат, Алексей Линевич, которому в то время было сорок лет, ранее занимал пост заместителя командира отрядов УПА в Ровенской области. Незадолго до ареста Аллы Линевич он был назначен командиром местной СБ в отряде «Барсука». Одной из близких подруг «Галки» была Мария Демидович («Русалка») — убежденная националистка, руководившая связью ОУН в Сарненском, Рафаловском и Владимирецком районах. «Галку» завербовали в рамках операции, проводимой наркомом внутренних дел УССР B.C. Рясным. Первым заданием «Галки» было завербовать для работы на НКВД ее брата, агента «Бурака», что она и проделала в октябре 1944 года.

После 2 ноября 1944 года она получила приказ ликвидировать свою близкую подругу «Русалку». «Галка» выполнила задание утром 11 ноября в Цепцевихском лесу, убив подругу выстрелом из пистолета, который выдали ей сотрудники НКВД. Труп был уничтожен спецгруппой НКВД. Предполагалось, что уничтожение «Русалки» откроет путь для одного из агентов НКВД и поможет «Галке» стать руководителем связи повстанцев в этом секторе. Совершить убийство она должна была сама — это было частью плана вербовки и проверки агента. Таким образом, вынужденный пойти на предательство и убийство агент превращался в надежного сотрудника органов безопасности. После «боевого крещения» «Галка» была физически и психологически подготовлена к выполнению более сложных задач. Однако план по ее внедрению в отряд «Коры» был сорван. В то время как одна группа сотрудников НКВД пыталась внедрить Линевич в отряд «Коры», другая группа пыталась решить такую же задачу со своим агентом «Капустянской» (настоящее имя Анастасия Спицына). Спицына была завербована в конце 1944 года и вскоре была направлена в отряд «Коры». Слабо подготовленная к выполнению сложного задания, Спицына почти сразу же выдала себя, ее задержала и допросила СБ. Командир СБ, допрашивающий Спицыну, заставил ее написать в резко антисоветском духе обращение на имя начальника НКВД Владимирецкого района.

К нему командир СБ приложил свое письмо, в котором сообщал, что Спицыну оставят в живых. Он издевательски писал: «Не думайте, что украинские повстанцы рубят головы русским и другим из-за их национальности. Нет. Мы, украинцы, любим народ разных наций, но презираем ваши коммуны и колхозы». Дальнейшая судьба Анастасии Спицыной неизвестна.

От одного из своих осведомителей оперативники получили сведения о том, что «Галку» разоблачили, и ее пришлось отозвать. После ее исчезновения СБ задержала и допросила брата Линевич Алексея. Его пытали, а затем зверски убили. Были убиты также ее мать и тетка, проживавшие в селе Цепцевихи, а их тела подверглись надругательству. Так украинское подполье мстило семьям предателей. Все имущество Линевичей члены карательного отряда или уничтожили, или забрали с собой.

«Галку», которой не исполнилось еще и девятнадцати лет, укрыли от мести боевиков на явочной квартире в Ровно. Руководство органов безопасности все еще имело на нее виды. В одном из докладов руководству ее куратор писал: «…ее следует использовать для операций против ОУНовского подполья»{280}.

Необычной даже для того жестокого времени оказалась судьба молодой женщины С. Галушки, связной оуновского подполья высокого уровня и агента советских органов госбезопасности (оперативный псевдоним «Наталка»). Она была завербована в июне 1945 года опытным контрразведчиком майором госбезопасности А.М. Соколовым[44].

О том, как была завербована «Наталка», Соколов сообщил в донесении на имя начальника Первого отдела ГУББ генерал-майора А. Р. Горшкова. Донесение было написано Соколовым собственноручно. В документе излагается также история создания Соколовым спецотряда «Быстрый» в Тернопольской области в 1945 году и его «операции» по уничтожению руководителей и членов оуновского подполья{281}.

«Наталка» была задержана Бережанским РО и на допросе призналась, что является связной областного проводника ОУН «Нестора». Под псевдонимом «Нестор» органам был известен Иван Шиняда, областной командир УПА в Тернополе. В ходе этой операции «Нестора» задержать не удалось, он был ликвидирован позднее, в марте 1946 года.

В КПЗ «Наталка» заслужила репутацию «девушки с характером», она даже «сумела» ранить из пистолета охранявшего ее милиционера. На допросах сотрудниками ОББ НКВД УССР она никаких серьезных данных о подполье не сообщила, «но чувствовалось, что она скрывает что-то крупное». «Наталка», очевидно, уверилась в том, что ей удалось ввести Соколова в заблуждение: ей казалось, что Соколов поверил в ее готовность сотрудничать с советскими органами безопасности. Однако Соколов так не считал. В своем донесении он отметил, что одними угрозами и насилием «Наталку» не сломить и ее обработку нужно вести более искусно: «Я решил с ней сделать так, по прибытии в Бережани сделать видимость ее вербовки, дать ей задание убить “Нестора”, я был уверен, что она будет бежать, и в то время, когда она будет бежать от нас, задержать ее одним из моих оперативников под видом СБ и допрашивать как сексотку — другого с ней сделать было нельзя. По дороге в Бережани мы ее везли так, что она не видала всей группы, обращение с ней было хорошее, в Бережанах я оформил ее вербовку, дал задание убить “Нестора”, дал ей пистолет с отломанным бойком и отправил выполнять задание».

«Наталка» попыталась обмануть Соколова, играя роль успешно завербованной сексотки. Притворяясь, что согласилась сотрудничать, она показала, что часто встречалась с некоторыми повстанцами из группы «Нестора» в одном из крестьянских домов в селе Бышки. Повстанцы, как она утверждала, проведут ее оттуда к укрытию «Нестора» в лесу. Соколов для видимости согласился с этим планом, но втайне от «Наталки» приказал, чтобы отряд НКВД окружил село и не выпускал никого.

«Как я предполагал, так оно и получилось — “Наталка” побыла в хате несколько минут, вышла через заднюю дверь, спряталась в кукурузе, что все видел Городецкий (агент Соколова, выдававший себя за офицера СБ повстанцев), который, дав ей посидеть в кукурузе некоторое время, как бы случайно ее задержал, обнаружил у нее пистолет и сразу же объявил ее сексоткой». «Наталка» была в сильном замешательстве — уловка Соколова удалась. Она сообщила Городецкому, которого приняла за офицера службы СБ, что является связной центрального штаба ОУН и что ей нужно увидеть своего командира как можно быстрее. Она уже пропустила первые две назначенные встречи со своими товарищами. Теперь у нее в запасе оставалась только одна последняя, и если она на нее не придет, то члены ее подпольной группы поймут, что она арестована, и порвут с ней все связи. Сведения, которые она должна была передать, были жизненно необходимы повстанческому движению, и она умоляла «офицера СБ» помочь ей.

Продолжая выдавать себя за сотрудника СБ, Городецкий обозвал «Наталку» провокатором и лгуньей, отчаянно пытающейся спасти свою шкуру. Действуя так, как поступала в таких случаях СБ, ей завязали глаза и отвели в убежище в Бережаны, где с пристрастием допросили. Доведенная до отчаяния, «Наталка» перешла роковую черту и стала невольной сообщницей НКВД. Она призналась, что ей известно место тайных встреч подпольщиков в селе Августовка, где она должна была встретиться с их руководителем «Белым».

Это было то, что нужно было узнать Соколову. Хорошо замаскированный схрон отряда «Белого» был захвачен отрядом НКВД, большинство бойцов было взято живыми. Командир повстанцев «Рынчак» был убит в ходе операции, а его заместитель «Чад» был захвачен в плен и сломлен на допросе. Операция по вербовке «Наталки» стала приносить плоды. Допрошенный «Чад» показал местонахождение убежища повстанцев около села Рай, где мог находиться командир повстанцев «Белый». Командира в схроне не оказалось, но вместо него в окружение попал его адъютант «Артем». «Артем» оказал ожесточенное сопротивление, поджег имевшиеся при нем документы, большое количество денег, спрятанных в тайнике, и укрытие. Он убил бывшую при нем женщину-связную — «Легету» и пытался бежать, но был ранен в ногу и взят живым.

В докладе Соколова сказано, что «Артем» (оперативный псевдоним Василия Чижевского) сначала стойко сопротивлялся попыткам чекистов наладить контакт, но в конце концов был завербован. «Чад» был также завербован и стал сотрудничать с Соколовым, использовавшим его хорошее знание местных повстанческих отрядов. «Будучи у нас в спецгруппе, “Чад” мне рассказал, что в лесу недалеко от села Лесники, Бережанский район, он знает табор, где в определенное время (по средам) собираются большие командиры УПА. Приурочив условное время, мы провели операцию ротой 229 ОСБ и спецгруппой, в результате которой были убиты командующий южной группой УПА “Гордиенко” и командующий северной группой УПА “Довбня”, задержан старший их охраны “Чабан”, бывший комендант жандармерии куреня “Быстрого”. “Чабан” также был оставлен в спецгруппе, он дал ценные данные, по которым целый месяц проводились операции НКВД и спецгруппой».

Так всего лишь один завербованный чекистами двойной агент позволил нанести сокрушительный удар по руководителям УПА и контрразведке повстанцев в Тернопольской области.

Видимо, Соколов сообщил своей невольной помощнице о том, какие последствия повлекла за собой раскрытая ею информация. Это известие должно было сломить «Наталку» психологически. Украинское подполье не прощало предательства, какими бы мотивами или обстоятельствами оно ни объяснялось. Молодая женщина была поставлена перед жестоким выбором: пойти на сотрудничество с чекистами — или умереть самой и допустить, чтобы репрессиям подверглись ее родные и близкие. Такова была бесчеловечная практика агентурно-оперативных операций. «Наталка» погибла через восемнадцать месяцев, 23 января 1947 года, в ходе операции по уничтожению руководителя Службы безопасности ОУН (б) генерала Николая Арсенича («Михайло»)[45]. Один из коллег охарактеризовал «Михайло» как «самого жестокого бандеровца, не считающегося ни с какими обстоятельствами и не знающего иных мер влияния, кроме физического уничтожения». Командир УПА-Запад Александр Луцкой на допросе в тюрьме МГБ в 1945 году, характеризуя Арсенича, сказал: «Считаю, что Бандера назначил Арсенича на эту должность неслучайно, а потому что, наблюдая за ним не один год, я и другие активные деятели ОУН убедились в том, что Арсенич националист до фанатизма, исключительно непримирим к врагам ОУН и предателям».

Органы безопасности охотились за «Михайло» более пяти лет, пока «Наталка» не сообщила о его местонахождении своим кураторам. Место, где он скрывался, находилось в двух километрах восточнее деревни Жукив Бережанского района Тернопольской области. Охраняло генерала СБ спецподразделение — так называемая «двадцатка». Ночью воинское подразделение окружило бункер. Находящимся внутри бандеровцам было предложено сдаться, но охрана ответила пулеметным огнем. Оказавшись в безвыходном положении, «Михайло», его жена «Вера» и связная «Наталка» стали жечь документы. Затем «Михайло» убил жену и связную выстрелами из пистолета и застрелился. Последний живой спецназовец из охраны подорвал себя гранатой. Жена «Михайло» «Вера» была руководителем женского отряда в Львовской городской команде ОУН, а «Наталка», на момент гибели, — офицером связи центрального штаба ОУН, связной главнокомандующего УПА Романа Шухевича.

«Михайло» не удалось уничтожить все находящиеся в бункере документы. После операции в убежище было найдено два планшета с документами. Наиболее ценным из них было письмо на восьми страницах, которое «Михайло» за неделю до гибели написал Роману Шухевичу. В письме «Михайло» объективно оценивал положение украинского повстанческого движения. Главную угрозу он видел в советской агентуре: «Тайные осведомители — наиболее многочисленные и опасные из доносчиков. Эти “москиты” разлагают здоровые ряды нашей организации. От этой формы агентуры мы понесли самые большие потери». Руководитель грозной СБ был уверен в том, что тайные информаторы были повсюду среди повстанцев: «Если допустить, что в каждой деревне имеется не меньше пяти таких осведомителей, то станет понятно все их значение»{282}.

В секретной инструкции для руководителей СБ, представляющей учебное руководство по охоте на советских осведомителей, «Агентура НКВД-НКГБ в действии», сказано: «Только после создания такой (агентурной. — В. И.) сетки в каждом населенном пункте, органы НКВД-НКГБ начинают свою деятельность. При помощи этой сетки они имеют возможность контролировать внутреннюю жизнь каждого населенного пункта, выявлять и “разрабатывать” объекты, которые для них будут представлять определенный оперативный интерес»{283}.

Массовая вербовка агентов, получаемая от них информация и тактика нанесения точечных ударов по подполью приводили к уничтожению действующих руководителей ОУН. В начале ноября 1948 года по наводке осведомителей были уничтожены «Федир» и еще трое повстанцев, возглавлявших самые активные из оставшихся группировок ОУН-УПА в Львовской, Дрогобычской и в некоторых районах Станиславовской и Тернопольской областей. Еще больший удар по подпольно был нанесен 10 ноября 1948 года, когда был ликвидирован «Мирон» — печально известный руководитель СБ в регионе. По данным МГБ, «Мирон» «отличался крайней жестокостью и деспотизмом, он без колебаний использовал самые отвратительные методы пыток и убийств…». Именно «Мирон» был автором руководства «Агентура НКВД-НКГБ в действии». Он разработал множество различных приемов для контрразведки повстанцев, которые успешно применялись по всей Западной Украине. С их помощью повстанцы проникали в карательные структуры и ликвидировали советских агентов. Убийство «Мирона» последовало после агентурного донесения, что секретарь Гриневского сельсовета Бобркского района Львовской области — местный крестьянин по фамилии Тишишин — связан с повстанцами. Применив «особые агентурно-оперативные меры» (вероятнее всего, пытки), следователи МВД заставили Тишишина выдать укрытие-бункер, где прятались пятеро его односельчан. В ходе спецоперации 10 ноября 1948 года все находившиеся в бункере, в том числе и сын Тишишина, были убиты. Среди убитых оказался и «Мирон». Позднее было установлено, что под этим псевдонимом скрывался уроженец села Девятники Дрогобычского района Ярослав Дьякон, работавший при немцах бургомистром, а затем начальником полиции в Бобрках Львовской области. Возглавляя полицию, в апреле 1943 года он руководил уничтожением местного еврейского населения силами немецких солдат и украинских националистов{284}.

Кроме «классических» агентов и осведомителей, органами НКВД и НКГБ для борьбы с националистическим подпольем в 1944—1947 годах широко применялись агенты-боевики. В качестве таких агентов использовались бывшие участники националистического подполья, захваченные в ходе войсковых операций. Завербованные оперативными работниками боевики выдавали известных им участников подполья и места укрытий. Из боевиков создавались агентурно-боевые группы («спецгруппы»), которые подчинялись Главному управлению по борьбе с бандитизмом (ГУББ) в составе НКВД. Обычно такие группы возглавляли офицеры НКВД, НКГБ или Смерш.

Эти «спецгруппы» под видом подразделений СБ ОУН и УПА выявляли командиров и участников националистического подполья в селах и захватывали или уничтожали их. «Спецгруппы» действовали во всех областях Западной Украины. По состоянию на 1 июля 1945 года действовало 156 таких «спецгрупп» численностью 1783 человека. Больше всего их было на Ровенщине, где «чистки» проводились особенно интенсивно. Так, в январе—феврале 1945 года в Ровенской области совершила несколько рейдов спецгруппа из бывших членов УПА и легализованных оуновцев численностью 50 человек. Ее возглавлял бывший командир сотни УПА «Хмара». Для проведения агентурной работы в группу был включен работник НКВД. Этой спецгруппой было убито 30 и захвачено живыми 24 участника ОУН-УПА. В ночь на 5 марта 1945 года специальной группой УНКВД Волынской области, возглавляемой бывшим куренным УПА «Максимом-Вороном», был убит начальник штаба УПА Карпович.

Описывая действия организованного из захваченных головорезов СБ спецотряда «Быстрый», майор госбезопасности Соколов сообщал руководству: «Я посоветовался с командирами спецгруппы, что, не лучше ли будет нам изменить работу — не ходить по селам под видом банд, ища бандитов, а воровать из сел людей, стоящих на учете РО НКВД, как имеющих связь с бандитами, и их допрашивать под видом “СБ”, обвиняя в сексотстве. Командиры это одобрили и сказали, что так работа пойдет и такая методика хороша еще тем, что бандиты никак не смогут уловить наших действий, им, чтобы отрафировать (так в тексте) нашу работу по этому направлению».

Реакцией на жестокие, а порой просто бандитские действия «спецгрупп» и оперативных работников стало принятое политбюро ЦК КП (б) У 21 марта 1945 года постановление «О фактах грубых нарушений советской законности в западных областях Украины».

Однако и после выхода этого постановления жестокие действия «спецгрупп» продолжались. 15 февраля 1949 года военный прокурор войск МВД украинского округа полковник юстиции Кошарский обратился к Секретарю Центрального Комитета КП (б) Н.С. Хрущеву с совершенно секретной докладной запиской № 4/001345 «О фактах грубого нарушения советской законности в деятельности т. н. спецгрупп МГБ». Военный юрист пишет (стиль и орфография сохранены): «Министерством Госбезопасности Украинской ССР и его Управлениями в Западных областях Украины, в целях выявления вражеского, украинско-националистического подполья, широко применяются т. н. спецгруппы, действующие под видом бандитов “УПА”. Этот весьма острый метод оперативной работы, если бы он применялся умно, по-настоящему конспиративно и чекистски подготовленными людьми, несомненно, способствовал бы скорейшему выкорчевыванию остатков бандитского подполья. Однако, как показывают факты, грубопровокационная и неумная работа ряда спецгрупп и допускаемые их участниками произвол и насилия над местным населением, не только не облегчает борьбу с бандитизмом, но наоборот, усложняет ее, подрывает авторитет советской законности и бесспорно наносят вред делу социалистического строительства в Западных областях Украины». Далее Кошарский приводит многочисленные примеры «работы» спецгрупп.

— «В марте 1948 года спецгруппа, возглавляемая агентом МГБ “Крылатым”, дважды посещала дом жителя с. Грицки, Дубовицкого р-на, Ровенской области — ПАЛАМАРЧУКА Гордея Сергеевича, 62 лет, и выдавая себя за бандитов УПА, жестоко истязала Паламарчука Г.С. и его дочерей: ПАЛАМАРЧУК А.Г. и ПАЛАМАРЧУК З.Г., обвиняя их в том, что якобы они “выдавали органам МГБ украинских людей”. “КРЫЛАТЫЙ” и участники его группы подвергли пыткам ПАЛАМАРЧУК А.Г. и ПАЛАМАРЧУК З.Г, подвешивали, вливали им в нос воду и, тяжко избивая, заставили дать показания, что они с органами МГБ связаны не были, а наоборот, были связаны с участниками украинского националистического подполья. Участники спецбоевки предупредили членов семьи ПАЛАМАРЧУКА о том, что если они посмеют заявить органам Советской власти о посещении их дома бандитами, то над ними будет учинена расправа. На основании полученных таким провокационным путем материалов, 18 июля 1948 года Дубровицким РО МГБ Паламарчук З.Г. и Паламарчук А.Г. были арестованы, причем, как заявили арестованные, сотрудники райотдела МГБ, во время допросов, их также избивали, заставляли продолжительное время стоять на ногах и требовали, чтобы они дали показания о связи с бандитами. В результате вмешательства Военной Прокуратуры провокационный характер обвинения ПАЛАМАРЧУК З.Г. и ПАНАМАРУК А.Г. был установлен, и постановлением УМГБ от 24 сентября 1948 года дело по обвинению указанных лиц было прекращено».

— «В ночь на 23 июля 1948 года этой же спецгруппой из с. Подвысоцкое была уведена в лес гражданка РЕПНИЦКАЯ Нина Яковлевна, 1931 г.р. В лесу РЕПНИЦКАЯ была подвергнута пыткам. Допрашивая Репницкую, участники спецгруппы тяжко ее избивали, подвешивали вверх ногами, вводили в половой орган палку, а затем поочередно ее изнасиловали. В беспомощном состоянии Репницкая была брошена в лесу, где ее нашел муж и доставил в больницу, в которой Репницкая находилась продолжительное время на излечении».

«…Из приведенных выше примеров видно, что действия т. н. спецгрупп МГБ носят ярко выраженный бандитский, антисоветский характер и, разумеется, не могут быть оправданы никакими оперативными соображениями. Не располагая достаточными материалами, т. н. спецгруппы МГБ действуют вслепую, в результате чего жертвой их произвола часто являются лица, не причастные к украинско-бандитскому националистическому подполью. Наряду с этим следует указать, что этот метод работы органов МГБ хорошо известен ОУНовскому подполью, которое о нем предупреждало и предупреждает своих участников.

…Не являются также секретом подобные “оперативные комбинации” и для тех лиц, над которыми участники спецгрупп чинили насилия, например: в августе 1948 года Военной Прокуратурой было прекращено дело арестованных Львовским областным Управлением МГБ СТОЦКОГО Степана Петровича и ДМИТРУК Екатерины Григорьевны. Указанные лица в сентябре 1947 года были незаконно арестованы, и поскольку никаких материалов об их антисоветской деятельности не было, они были пропущены через спецбоевку МГБ, где в результате применения незаконных методов допроса, вынуждены были оговорить себя. Насколько жестокими были пытки, которым подвергались указанные выше граждане, свидетельствует тот факт, что СТОЦКИЙ с 22 сентября 1947 года по январь 1948 года находился на излечении в Лопатинской больнице и в стационаре внутренней тюрьмы УМГБ по поводу глубоких и обширных язв, образовавшихся в результате физического воздействия на мягкие ткани тела. В процессе следствия выяснилось, что СТОЦКОМУ стало известно, что его избивали не бандиты, а лица, имеющие отношение к органам МГБ. В связи с отсутствием материалов для предания суду, СТОЦКИЙ и ДМИТРУК, почти спустя год после их ареста, из под стражи были освобождены.

В апреле 1948 года Львовским Облуправлением МГБ была освобождена из под стражи ЗАЦЕРКОВНАЯ Мария, 1927 года рожд., арестованная Заболотским РО МГБ Львовской области. В процессе расследования дела было установлено, что ЗАЦЕРКОВНАЯ была пропущена через спецбоевку, где будучи избитой и под угрозой повешения, вынуждена была оговорить себя, что состоит в «ОУН» и является станичной.

…Выступая в роли бандитов “УПА”, участники спецбоевок МГБ занимаются антисоветской пропагандой и агитацией. Однако серьезная опасность подобной деятельности заключается не только в этом. Выступая в роли украинских националистов, участники спецбоевок идут дальше по линии искусственного, провокационного создания антисоветского националистического подполья. Как показало расследование, проведенное Управлением Охраны МГБ Ковельской ж.д. по делу НОГАЧЕВСКОГО Ф.И. и других, спецгруппа Ровенского Областного Управления МГБ в составе “Степового”, “Верхового” и других, действуя провокационным путем, проводила среди граждан Козинского района Ровенской области антисоветскую агитацию, обрабатывала граждан в националистическом духе, создала из местного населения антисоветскую националистическую группу в составе 9 человек, через которую проводила сбор денежных средств и продуктов питания, якобы для нужд “УПА”.

…Имеют место факты, когда в результате беспечности и притупления бдительности со стороны отдельных работников МГБ, даже агентура МГБ выходила из-под контроля органов государственной безопасности и занималась антисоветской деятельностью. Например: в ночь на 13 сентября 1948 года в с. Ставки, Ровенского района Ровенской области, участниками антисоветской националистической организации был разоружен боец самоохраны КОВАЛЫШИН и совершен террористический акт над жительницей с. Ставки Кучинец Лидией Фадеевной, являвшейся секретным сотрудником органов МГБ. Как установлено предварительным и судебным следствием, организаторами данной националистической группы и инициаторами убийства гр-ки Кучинец Л.Ф. являлись сотрудники Ровенского РО МГБ — Парфенюк Н.В. и Грицай С. И., которые в результате преступного делячества и притупления бдительности со стороны Нач-ка РО МГБ майора Егорова к уголовной ответственности привлечены не были. Получив данные о причастности ПАРФЕНЮКА и ГРИЦАЙ к националистической организации, разоружению бойца группы самоохраны и убийству гр-ки Кучинец Л. Ф., Нач. РО МГБ майор Егоров вызвал Парфенюка и Грицай в РО МГБ и, установив в беседе с ними, что они являются организаторами и участниками перечисленных выше преступлений, тем не менее, не арестовал их, а по «оперативным соображениям» отпустил. Воспользовавшись этим, Парфенюк и Грицай, предупредив о возможных арестах других участников террористической группы, скрылись. Участники спецбоевок МГБ совершают ограбления местных граждан. По сообщению Козинского райпрокурора Ровенской области в июле 1948 года на территории района ими были ограблены граждане ШВЕЙДА Иосиф, ГРАБОВСКИЙ Иван и другие. Подобные факты имели место и в других областях и районах.

Эти грабежи, как и другие нарушения советской законности, оправдываются также оперативными соображениями, и не только рядовыми работниками МГБ, но и самим Министром тов. САВЧЕНКО, который в беседе со мной заявил: “Нельзя боевки посылать в лес с консервами. Их сразу же расшифруют”. Таким образом, грабежи местного населения спецбоевками рассматриваются, как неизбежное зло и политические последствия подобных эксцессов явно недооцениваются.

Насилия и грабежи, даже сам факт появления в населенном пункте спецбоевок, действующих под видом банды, как и любое бандитское проявление, действует на жителей устрашающе и несомненно мешает делу социалистического строительства в Западных областях УССР, создает у некоторой части населения ложное мнение о том, что бандитское подполье еще сильно, что его следует бояться и т.п.

ОУНовские бандиты терроризируют граждан, желающих вступить в колхозы, но если в селе появляется не ОУНовская банда, результате физического воздействия на мягкие ткани тела. В процессе следствия выяснилось, что СТОЦКОМУ стало известно, что его избивали не бандиты, а лица, имеющие отношение к органам МГБ. В связи с отсутствием материалов для предания суду, СТОЦКИЙ и ДМИТРУК, почти спустя год после их ареста, из под стражи были освобождены.

В апреле 1948 года Львовским Облуправлением МГБ была освобождена из под стражи ЗАЦЕРКОВНАЯ Мария, 1927 года рожд., арестованная Заболотским РО МГБ Львовской области. В процессе расследования дела было установлено, что ЗАЦЕРКОВНАЯ была пропущена через спецбоевку, где будучи избитой и под угрозой повешения, вынуждена была оговорить себя, что состоит в «ОУН» и является станичной.

…Выступая в роли бандитов “УПА”, участники спецбоевок МГБ занимаются антисоветской пропагандой и агитацией. Однако серьезная опасность подобной деятельности заключается не только в этом. Выступая в роли украинских националистов, участники спецбоевок идут дальше по линии искусственного, провокационного создания антисоветского националистического подполья. Как показало расследование, проведенное Управлением Охраны МГБ Ковельской ж.д. по делу НОГАЧЕВСКОГО Ф.И. и других, спецгруппа Ровенского Областного Управления МГБ в составе “Степового”, “Верхового” и других, действуя провокационным путем, проводила среди граждан Козинского района Ровенской области антисоветскую агитацию, обрабатывала граждан в националистическом духе, создала из местного населения антисоветскую националистическую группу в составе 9 человек, через которую проводила сбор денежных средств и продуктов питания, якобы для нужд “УПА”.

…Имеют место факты, когда в результате беспечности и притупления бдительности со стороны отдельных работников МГБ, даже агентура МГБ выходила из-под контроля органов государственной безопасности и занималась антисоветской деятельностью. Например: в ночь на 13 сентября 1948 года в с. Ставки, Ровенского района Ровенской области, участниками антисоветской националистической организации был разоружен боец самоохраны КОВАЛЫШИН и совершен террористический акт над жительницей с. Ставки Кучинец Лидией Фадеевной, являвшейся секретным сотрудником органов МГБ. Как установлено предварительным и судебным следствием, организаторами данной националистической группы и инициаторами убийства гр-ки Кучинец Л.Ф. являлись сотрудники Ровенского РО МГБ — Парфенюк Н.В. и Грицай С. И., которые в результате преступного делячества и притупления бдительности со стороны Нач-ка РО МГБ майора Егорова к уголовной ответственности привлечены не были. Получив данные о причастности ПАРФЕНЮКА и ГРИЦАЙ к националистической организации, разоружению бойца группы самоохраны и убийству гр-ки Кучинец Л. Ф., Нач. РО МГБ майор Егоров вызвал Парфенюка и Грицай в РО МГБ и, установив в беседе с ними, что они являются организаторами и участниками перечисленных выше преступлений, тем не менее, не арестовал их, а по «оперативным соображениям» отпустил. Воспользовавшись этим, Парфенюк и Грицай, предупредив о возможных арестах других участников террористической группы, скрылись. Участники спецбоевок МГБ совершают ограбления местных граждан. По сообщению Козинского райпрокурора Ровенской области в июле 1948 года на территории района ими были ограблены граждане ШВЕЙДА Иосиф, ГРАБОВСКИЙ Иван и другие. Подобные факты имели место и в других областях и районах.

Эти грабежи, как и другие нарушения советской законности, оправдываются также оперативными соображениями, и не только рядовыми работниками МГБ, но и самим Министром тов. САВЧЕНКО, который в беседе со мной заявил: “Нельзя боевки посылать в лес с консервами. Их сразу же расшифруют”. Таким образом, грабежи местного населения спецбоевками рассматриваются, как неизбежное зло и политические последствия подобных эксцессов явно недооцениваются.

Насилия и грабежи, даже сам факт появления в населенном пункте спецбоевок, действующих под видом банды, как и любое бандитское проявление, действует на жителей устрашающе и несомненно мешает делу социалистического строительства в Западных областях УССР, создает у некоторой части населения ложное мнение о том, что бандитское подполье еще сильно, что его следует бояться и т.п.

ОУНовские бандиты терроризируют граждан, желающих вступить в колхозы, но если в селе появляется не ОУНовская банда, а действующая под видом банды спецбоевка, от этого положение не меняется. В этом отношении характерен следующий случай:

28 сентября 1948 года в Каменец-Подольский горотдел МГБ колхозники с. Завалье по телефону сообщили, что в селе появилась вооруженная банда в составе 12 человек, которая подошла к кооперативу и колхозному амбару, проверила замки, а затем проследовала в направлении с. Слободка — Рихтецкая. Фактически это была не ОУНовская банда, а спецбоевка Тернопольского Областного Управления МГБ. Характерно, что эту спецбоевку приняли за банду не только колхозники, но и работники Каменец-Подольского горотдела МГБ, откуда для ликвидации “банды” на грузовой автомашине была направлена группа сотрудников и офицеров Каменец-Подольского военного училища МВД.

Эта “операция” закончилась тем, что в результате аварии автомашины, были убиты офицеры — ст. лейтенант Харченко И.П. и лейтенант Кирпачев В. М., а 16 офицеров и шофер — солдат Кондрацкий — получили телесные повреждения.

Примеры из деятельности спецгрупп, повлекшие преступные результаты, можно было бы продолжить, но материалы, которыми располагает Военная Прокуратура, конечно, не исчерпывают всех случаев нарушения советской законности, допускаемых спецгруппами. Факты, о которых я докладываю Вам, были вскрыты в процессе расследования конкретных следственных дел, однако не каждый случай нарушения советской законности находит свое отражение в следственных делах и расследуется. Мне кажется, что большинство фактов именно не расследуется.

Больше того, если Военная Прокуратура и ставит перед МГБ УССР вопросы о наказании преступников, грубо попирающих советские законы, то со стороны МГБ УССР это не находит должного и быстрого реагирования: выискиваются не столько доказательства преступной деятельности лиц, грубо нарушивших закон, сколько различные поводы для того, чтобы “опровергнуть” факты, сообщенные Военной Прокуратурой и заволокитить расследование.

…Органы МГБ, под руководством партии, проводят огромную работу по выкорчевыванию остатков украинско-националистического, бандитского подполья, в борьбе с которым хороши все средства и нужны хитрость и изворотливость. Но несмотря на сложность обстановки и коварность врага, недопустимы нарушения партийных и советских законов, недопустимы нарушения постановления СНК ССР и ЦК ВКП (б) от 17 ноября 1938 года и постановления ЦК КП (б) У от 28 января 1948 года, на что Вы, Никита Сергеевич, неоднократно указывали. Поэтому, как коммунист, для которого партийные решения являются незыблемым законом жизни, я считаю своим долгом о приведенных выше фактах доложить Вам»{285}.

«Камуфлированные» карательные отряды создавались и службой СБ. Одетые в форму бойцов и офицеров Красной Армии или частей внутренних войск боевики СБ уничтожали лиц, сотрудничавших с советской властью и дискредитировали органы МВД-МГБ посредством террора гражданского населения. Известно о действиях таких отрядов, возглавляемых «Касьяном», «Морозенком» и другими командирами ОУН.

ГЛАВА 4. СОВРЕМЕННЫЙ УРОВЕНЬ СТУКАЧЕСТВА

ОПЫТ СТУКАЧЕСТВА ЗА РУБЕЖОМ

К сожалению, такой деликатной проблеме, как история, состояние и перспективы стукачества, посвящено мало работ. Наиболее существенной из известных является книга Карола Зауэрланда «Тридцать сребреников», значительная часть которой посвящена доносительству в гитлеровской Германии, ГДР и социалистической Польше.

Когда нацисты пришли к власти, они были поражены волной доносов, которая буквально захлестнула страну. Гитлер даже жаловался министру юстиции на то, что осведомители «дезорганизуют» работу новой власти. А через год министр внутренних дел Третьего рейха выпустил циркуляр, который предписывал «положить конец доносительству, так как это явление недостойно германского народа и национал-социалистического государства». Согласно Каролу Зауэрланду, когда в начале войны Гиммлер и Гейдрих предложили принять закон, обязывающий граждан сообщать обо всех подозрительных явлениях, все причастные к этому учреждения — от Госплана до министерства народного просвещения и пропаганды — высказались против этого. Причины столь негативного отношения нацистской верхушки к «сигналам трудящихся» были чисто идеологического характера. Единство немецкого народа и монолитность, как тогда выражались вожди «всенародного государства», являлись краеугольными камнями национал-социалистической идеологии: «Один народ, один рейх, один фюрер!» Тайные осведомители рождали всеобщее недоверие и взаимную подозрительность, а это угрожало декларированному нацистами единству. Однако, судя по опубликованным в книге данным, более двух третей всех расследований, которые гестапо вело по делам об измене родине, подстрекательской и антинародной деятельности, начинались именно с доносов. Чаще всего это были сообщения о «клеветнических высказываниях», сделанных в пивной. Кроме собутыльников и кельнеров, «сигналы» в гестапо поступали от сослуживцев, соседей и родственников. За все время нацистской диктатуры исследователи не обнаружили ни одного случая, когда бы муж донес на жену, а вот жены на мужей доносили. Весьма неохотно «сдавали» жители сельских районов Германии приходских священников, зато активно граждане доносили на евреев, поляков и гомосексуалистов. Однако активность доносчиков заметно снизилась после поражения под Сталинградом, а еще больше — после высадки западных союзников в Нормандии. Потенциальные стукачи боялись, что их привлекут к ответственности после войны.

В книге «Тридцать сребреников» приводятся данные о числе тайных осведомителей в послесталинские времена. Министерство госбезопасности ГДР (Штази), уже после падения Берлинской стены, с января 1985-го по ноябрь 1989-го получило доносы 260 тысяч стукачей[46].

Состав осведомителей, согласно секретным инструкциям Штази, постоянно обновлялся. Поэтому общее число доносчиков за время существования ГДР и других социалистических стран неизвестно. Известно лишь то, что до середины 1980-х годов число осведомителей в ГДР, называемых «неофициальными сотрудниками» (нем. Inoffizielle Mitarbeiter, IM), росло быстрыми темпами. В 1989 году численность сотрудников и агентов госбезопасности оценивалась соответственно в 91 015 и около 200 000 человек{286}.

Это означает, что примерно каждый пятидесятый гражданин ГДР сотрудничал с МГБ, что являлось одним из самых высоких показателей насыщения общества осведомителями в мировой истории. Профессор Зауэрланд утверждает, что в Восточной Германии на каждые двести граждан приходился один штатный чекист и на каждые сто — внештатный стукач.

2 января 2001 года на немецком сайте в свободном доступе был размещен список 100 тыс. агентов Штази. На сайте приведены имена и фамилии агентов, а также их клички и гонорары. Желающим предлагалось дополнить список любой информацией, которая не попала в список.

Евгения Альбац пишет: «Когда открылись архивы “Штази” в ГДР, выяснилось, что в 16,5-миллионной стране работало 180 тысяч агентов. На госбезопасность Польши, например, в 1987 году работали более ста тысяч тайных осведомителей.

Когда разогнали службу безопасности в ЧСФР, узнали: в 15,5-миллионной Чехословацкой республике действовало 140 тысяч информаторов, среди которых, кстати, оказалось 12 членов парламента, 14 министров и заместителей министров. Если провести аналогию, то окажется, что в Советском Союзе — теперь уже не существующем — с органами КГБ сотрудничало как минимум 2 миллиона 900 тысяч человек. Однако полковник КГБ в отставке Ярослав Карпович, всю жизнь проработавший в идеологической контрразведке, полагает, что мой подсчет явно занижен. Карпович утверждает, что примерно 30 процентов взрослого населения страны так или иначе — как доверенное лицо или как “негласный помощник” — работает на КГБ»{287}. Статистические данные по такой интересной и деликатной проблеме, как стукачество, не публикуется и это не позволяет определить страны-«лидеры» по стукачеству. Однако представляется, что после распада ГДР лидером по «уровню насыщения общества тайными осведомителями» становятся США. Размах стукачества в этой «самой демократической стране» западного мира поражает.

Информатор в США (англ. Whistleblower, буквально—дующий в свисток) — это доблестный гражданин, доносящий властям о нарушении законов или об опасности. В стране, где общество считает осведомительство приемлемым с моральной точки зрения институтом, никакого отрицательного содержания это слово не несет. Человек, который сообщает о правонарушении органам власти, является не стукачом, а гражданином, заботящимся об общественном благе. В США «добровольный помощник полиции» — это человек, который считает свою улицу своим домом и не позволит «чужим» бросать на этой улице мусор и разрисовывать заборы. И становится понятна психология сотрудника фирмы, который докладывает начальству о прогулах и некачественной работе коллеги. Для него фирма — родной дом, а прогульщик и бездельник — это человек, не стремящийся к укреплению этого дома. В США быть «добровольным помощником полиции», то есть регулярно информировать власти о нарушении правил и законов, престижно. На домах таких «помощников» висят таблички «Я сотрудничаю с полицией», и нарушители порядка стараются обходить такие дома стороной. Плотность осведомительской сети в США очень высока. Доносят большинство граждан. Вдоль дорог висят знаки с номерами телефонов, куда следует доносить. Газеты публикуют списки телефонов, по которым следует стучать.

Доносить можно и анонимно. Детей с малолетства приучают рассказывать взрослым о проказах сверстников и неподобающем поведении учителей. Школьники получают вознаграждение за сведения о наличии наркотиков у своих одноклассников. Россияне, путешествовавшие в этой стране на автомобилях, знают, что ни один американец не поленится записать номер автомашины и позвонить в полицию в случае неправильной парковки или «неуверенного» поведения водителя за рулем. Российские эмигранты, проживающие в США, приводят удивительные примеры, характеризующие систему доносов в этой стране. Жителям регулярно приходят официальные письма примерно такого содержания: «Если вы заметите, что ваши соседи делают шашлыки у себя на балконе или в саду, немедленно нам звоните. Мало того, что вы будете избавлены от запахов шашлыков, но и получите награду от пожарного департамента».

Повышенная активность американских стукачей обеспечивается тем, что полиция платит «сознательным» гражданам за доносы (система «Крайм стопперс»). Люди звонят на «горячую линию», сообщают о совершенных или готовящихся преступлениях и получают за это деньги. За донос, приносящий результаты, платят обычно от 50 до 1000 долларов в зависимости от тяжести преступления. Кроме того, доносчикам платят бонусы за раскрытие особо серьезных преступлений и «оружейные премиальные» за нахождение орудий преступления. Средняя цена доноса, приведшего к аресту преступника, 400 долларов. Реклама «крайм стопперов» провозглашает: «Преступление не окупается. Но мы платим за его раскрытие!» В последнее время во многих штатах число звонков на «горячую линию» выросло в полтора раза. Доносят на всех — на соседей, на бывших бойфрендов, даже на внуков, лишь бы получить свои «тридцать сребреников» и желательно поскорее. По словам президента «Крайм стопперс, США» Елены Клойд, главная причина этого феномена — кризис экономики. Сержант полиции в городе Джексон Майк Джонсон говорит: «Раньше нам звонили два-три раза в день, сейчас 10—12 раз. Не потому что растет преступность, а потому что растет нужда. Люди нуждаются в деньгах.

Я являюсь “крайм стоппером” вот уже 15 лет, но никогда еще мне не приходилось наблюдать ничего подобного».

Программы «крайм стопперов» строго соблюдают анонимность звонящих. Каждый доносчик имеет свой номер, и если донос привел к поимке преступника, доносчик получает «премию», обратившись в банк и назвав свой номер. Иногда эта процедура затягивается. По словам координатора программы в Джексонвилле Карен Кин, она получила разрешение от вышестоящих инстанций оплачивать доносчикам быстрее, если они докажут крайнюю нужду или задолженность.

Некоторые граждане США превратили стукачество в профессию и источник существования. Сержант Захарий Зелф, отвечающий на звонки доносчиков в полицейском департаменте города Мекон, говорит: «Мы по голосу звонящих устанавливаем личности доносчиков-профессионалов. Некоторые из них неплохо зарабатывают. Два-три ареста в неделю дают недельный доход в 700—750 долларов. Это намного больше, чем минимальная зарплата в США. Обычно в год в результате доносов мы делаем в среднем 200 арестов. В этом году их будет более 300». Недавно координатор «крайм стопперов» в этом графстве Триш Роут приняла звонок от человека, сообщившего о «деятельности наркодилеров». Ему заплатили за этот «стук» 450 долларов. «Звонивший искренне сказал мне, что не хотел доносить. Но у него больной внук, и он нуждается в деньгах, — рассказывает Роут. — Хотя это и звучит кощунственно, но ухудшение экономического положения американских семей хороший бизнес для полиции. Мы только рады этому».

В качестве характерного примера платного доносительства можно привести историю ареста Уна Бомбера, известного когда-то в США террориста. Долгие годы он был неуловим, пока за него не назначили награду в 300 тысяч долларов. В первый же день после объявления награды его заложил собственный брат и стал народным героем. Когда его спросили, почему он не донес на брата раньше, герой честно ответил, что сделать это задаром ему просто не позволяла совесть.

Раньше образцом американской правдивости и честности была нравоучительная история о том, как Дж. Вашингтон нечаянно срубил в саду любимое вишневое дерево отца и нашел в себе мужество в этом признаться. В современной Америке образцом для подражания стали три женщины, которых авторитетный журнал «Тайм» удостоил звания «Персоны года». Американки Синтия Купер, Колин Роули и Шера Уоткинс донесли на своих боссов, обвинив их в махинациях и поведав стране, насколько плохи дела в их родных организациях.

Аудитор компании World.com Купер сообщила о скрытых убытках интернетовского гиганта. Офицер Роули написала директору ФБР Роберту Мюллеру о преступной халатности руководителя бюро в Миниаполисе. А вице-президент компании Анн Ром Уоткинс направила письмо президенту энергетического концерна и предупредила его о надвигающемся банкротстве.

Журнал «Тайм» назвал своих избранниц женщинами необычной храбрости и ума, однако не все согласились с таким утверждением. Народные героини уже признались, что многие коллеги открыто ненавидят их, считают предателями и виновниками всех бед. И это происходит в стране, где стукачество давно стало проявлением гражданской позиции и не считается постыдным деянием. Мировую известность получил донос еще одной национальной «героини», Линды Трипп. Сотрудница Пентагона специалист по связям с общественностью Линда Трипп была подругой и коллегой Моники Левински. Линда первой предала огласке любовные отношения Била Клинтона и Моники, подкрепив свое заявление тайно сделанной магнитофонной записью. Запись, где Моника искренне делилась с подругой самыми тонкими подробностями ее любовной связи с Билом Клинтоном, оказалась настоящей бомбой, в результате чего была начата процедура импичмента президента США. Через некоторое время средства массовой информации опубликовали некую информацию и из личного дела Линды Трипп, выданную одним из сотрудников Пентагона. Возмущенная Линда тогда же начала судиться с Пентагоном и в итоге отсудила у военного ведомства полмиллиона долларов. Трипп была уволена из Пентагона и утверждала, что ее отставка была местью со стороны известных персон.

Журналом «Тайм» Человеком года была признана и Колин Роули, сообщившая об ошибках ФБР при расследовании деятельности террориста Закариаса Муссауи. Если бы этих ошибок не было, то правительство заранее узнало бы об атаке 11 сентября. Стукачество в США считается государственным делом и для его реализации созданы все условия. Стукачи объединяются в многочисленные общественные организации, такие как Government Accountability Project. За 10 прошедших лет коалиция «в защиту общественных осведомителей» превратилась в движение, объединяющее свыше 300 профсоюзных и правозащитных организаций.

Существует вебсайт ФБР, куда можно «просигналить» днем и ночью. В США запустили новую мобильную программу для iPhone и смартфонов на Android, с помощью которой пользователи могут быстро отправить властям донос в том случае, если поведение людей рядом покажется им подозрительным. Программа бесплатная и доступна для загрузки в версиях iOS и Android. С ее помощью пользователи могут делать фотоснимки или видеозаписи с объектами или действиями, которые вызовут у них подозрение. После этого следует указать координаты указанного места через GPS, сопроводить свой донос текстом и оправить его властям. Люди, пересылающие доносы правоохранительным органам, могут сохранить анонимность или же указать свои контактные данные. Считается, что новая разработка позволит полиции быстрее и эффективнее собирать информацию и лучше защищать граждан от преступников и террористов.

В США может появиться новый праздник — Национальный день осведомителя. С таким предложением недавно выступил сенатор-республиканец Чак Грэссли, известный активист, разоблачающий нарушающих законы чиновников. Выступая с предложением, Грэссли сказал: «Любые действия для поддержки осведомителей и их защита должны быть в сфере ответственности государства. Если вы знаете, что законы были нарушены и деньги были потрачены зря, у вас есть патриотическая обязанность сообщить об этом». Сенатор предложил праздник назвать «Национальный день признания осведомителей» и отмечать его 30 июня. Выбор даты не случаен. Именно в этот день 235 лет назад отцами-основателями в конгрессе был принят первый американский документ, касающийся доносчиков. Он носит название «Акт о защите осведомителей» (Whistleblower Protection Act). «Обязанность всех людей, состоящих на службе у США, так же, как и всех других жителей, незамедлительно предоставлять конгрессу или любому другому подходящему ведомству информацию о любых должностных проступках, мошенничестве или правонарушениях, совершенных любыми чиновниками», — говорится в законе, одобренном 30 июля 1778 года.

В 1863 году Авраам Линкольн, борясь против торговцев, сбывающих армии бракованное оружие и некачественные просроченные товары, принял закон «О ложных правопритязаниях». Человек, сообщивший властям о подобных нарушениях, мог получить до 50% от суммы возмещенного ущерба. В настоящее время в США действует закон Сарбейнза-Оксли, предоставляющий сотрудникам возможность анонимно докладывать обо всех подозрительных случаях на своем предприятии и защищающий их от ответных действий работодателей.

Финансовый кризис 2007—2009 годов, вызванный мошенничествами на рынке ипотечных бумаг, стал причиной привлечения платных информаторов для стабилизации финансового рынка. Реакцией властей США на финансовый кризис стал вступивший в силу 15 июля 2011 году закон о реформировании финансовой системы и защите потребителей (Wall Street Reform and Consumer Protection Act), или «Закон Додда—Франка», называемый так по именам инициаторов законопроекта. Закон включает большой набор правил, регулирующих разные аспекты финансовой деятельности, в том числе и создание в финансовой системе широкой сети информаторов. Законом предусмотрена защита информаторов. При необходимости они могут действовать анонимно. Контакты правоохранительных и надзорных органов с анонимным информатором могут осуществляться через юриста, представляющего его интересы. Информатор имеет право не уведомлять о выявленных нарушениях своих руководителей, а сразу сообщать имеющиеся у него сведения в государственные инстанции.

Информаторы по закону Додда—Франка получают вознаграждение за сведения, раскрывающие любые нарушения участников финансового рынка. Вознаграждение выплачивается в размере от 10 до 30% от суммы штрафа за выявленное нарушение. Однако закон Додда—Франка стимулирует выявление лишь крупных нарушений. Если сумма штрафа ниже 1 млн. долларов, то выплат информатору не проводится. Как отмечают некоторые аналитики, столь высокая планка может привести к тому, что сотрудники не будут сигнализировать о симптомах и ранних признаках «болезней». Они будут дожидаться того момента, когда нарушения будут масштабными и можно будет рассчитывать на солидное вознаграждение{288}.

После вступления закона Додда—Франка в силу число обращений в Комиссию по ценным бумагам и биржам (КЦББ) существенно возросло. Уже в первые недели после вступления закона в силу глава подразделения КЦББ Шон Маккинси сообщил газете The Financial Times: «Мы были очень рады высокой доле сообщений от разоблачителей, которые имеют признаки достоверности… Нам присылают письменные свидетельства, аудиозаписи разговоров или просто свои соображения». Поданным Комиссии, за первые семь недель после вступления правил в силу она получила 334 жалобы — по семь в день. Как правило, осведомителями выступают сотрудники компаний, которые могут быть как участниками преступной деятельности, так и просто наблюдателями. Чаще всего они жаловались на манипулирование рынком (16,2% случаев), а также на ненадлежащее раскрытие информации и финансовую отчетность (15,3%).

Первым по закону Додда—Франка «пострадал» крупнейший банк Citigroup. Сотрудница ипотечного подразделения Шерри Хант получила 31 млн. долларов за то, что донесла о мошенничестве банка с ипотечными облигациями. Банк был вынужден заплатить властям почти 160 млн. долл., чтобы закрыть дело. Госпожа Хант за свою бдительность получила не только денежное вознаграждение, но и должность вице-президента банка по контролю качества.

Сотрудник крупной корпорации Oracle Пол Фрасцелл также донес на своего работодателя, обвинив его в мошенничестве, и по итогам разбирательства обогатился на 40 млн. долларов. Еще 200 компаний заплатили в казну различные суммы в виде возмещений и штрафов{289}.

Самое крупное в истории денежное вознаграждение, выплаченное доносчику, составило 104 миллиона долларов. Получателем такого солидного «гонорара» стал осужденный за финансовые нарушения Брэдли Биркенфельд, а плательщиком — налоговая служба федерального правительства США. Брэдли Биркенфельд, 47-летний сотрудник швейцарского банка UBS, рассказал сотрудникам налоговой службы о том, как его боссы помогали уходить от налогов богатым гражданам США, имеющим на своих счетах свыше 20 млрд. долларов. По словам Биркенфельда, высшие менеджеры банка советовали американским клиентам покупать антиквариат, картины известных мастеров, золото и драгоценные камни и хранить их в депозитных ячейках. Для оплаты разрабатывались сложные схемы расчетов через банки Панамы, Багамских, Виргинских островов, Гонконга или Лихтенштейна. Из-за разоблачений заключенного его бывший работодатель — банк UBS сначала согласился заплатить США 780 млн. долларов, признав, что помогал укрывать налоги на 250 счетах в Швейцарии. Потом банк выдал информацию еще о 4450 счетах американцев. После таких признаний UBS около 33 тысяч американцев сами пришли в налоговую службу с повинной, в результате чего бюджет пополнился еще на 5 миллиардов долларов. По закону, принятому в 2006 году, налоговая служба США имеет право выплатить осведомителю до 30% от суммы налогов, которым он помог попасть в бюджет. Поэтому Брэдли Биркенфельд мог рассчитывать и на более серьезный «гонорар». «104 миллиона, выплаченные налоговой службой, — это 104 миллиона посланий осведомителям во всем мире: сейчас стало безопасно и даже выгодно сообщать об укрывательстве налогов», — заявил адвокат заключенного-миллионера Стивен Кон. Биркенфельд был выпущен на свободу 1 августа 2012 года, отбыв почти три года в тюремном заключении. «Вознаграждение в 104 миллиона долларов — это целое состояние. Но ведь будут собраны миллиарды долларов невыплаченных налогов, которые в противном случае никогда бы не были выплачены», — объяснил сторонник программы поддержки осведомителей сенатор Чарльз Грассли, инициатор принятия закона, благодаря которому осужденный получил рекордную награду, а министерство юстиции только в прошлом году в общей сложности вернуло в американскую казну $27 млрд.{290}.

Защищая осведомителей, информирующих о преступлениях в криминальной сфере и сфере финансов, власти исключают право на защиту у информаторов, раскрывающих нарушения в области национальной безопасности или разведки. Принятый палатой представителей в 2008 году законопроект о защите общественных осведомителей из спецслужб и силовых ведомств так законом и не стал. Действительно: кем считать рядового Брэдли Мэннинга, обвиненного в передаче сотен тысяч секретных документов сайту Wikileaks: общественным осведомителем или предателем, нарушившим воинскую присягу?

Доносительством занимаются не только в США.

Так Еврокомиссия начала разработку поправок в действующее законодательство о нарушениях в сфере экономики. Предлагается выплачивать денежное вознаграждение работникам коммерческих структур, сообщившим правоохранительным органам о налоговых нарушениях и иных экономических преступлениях. В частности, комиссия готова оплачивать услуги доносчиков за информацию о манипулировании рынком, ценовых сговорах, инсайдерской торговле и коррупционных сделках.

В Европе с 1995 года действует служба Expolink Europe, которая предоставляет возможность гражданам из 43 стран сообщать по горячей линии открыто или анонимно о злоупотреблениях в их компаниях. И такой возможностью уже воспользовались около миллиона человек. В современной Германии, например, доносительство считается нормальным и допустимым явлением. Это легальная процедура, которая никак не скрывается и всячески поддерживается государством. Услуги информаторов оплачиваются в зависимости от объема и важности информации.

ДОНОСЫ И ДОНОСЧИКИ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

У Павлика Морозова внучат

Повсюду наплодилось без него,

Вокруг мои ровесники стучат,

Один на всех и все на одного.

Автор неизвестен

Осенью 1991 года были рассекречены архивы КГБ и желающие получили доступ к множеству интересных документов, характеризующих уровень доносительства в стране и раскрывающих сотрудничество с органами политиков, священнослужителей, писателей, ученых. В качестве примера приведем несколько выдержек из донесений и отчетов Пятого управления КГБ.

— «От “ЛВН” получена информация о некоторых негативных высказываниях члена СП СССР Ю. Корякина во время лекции о творчестве Достоевского в Литинституте».

— «В Финляндию в составе команды баскетболистов направлен агент “Яковлев”».

— «В соответствии с планом, утвержденным руководством КГБ СССР, проведена работа по включению в состав олимпийской делегации СССР, выезжающей в Сараево, 16 агентов органов КГБ для выполнения поставленных задач».

— «От агента “Синягин” получено 2 сообщения, характеризующих обстановку в семье Шостаковичей».

— «Завербован в качестве агента КГБ СССР “Алик” — зав. отделом ИНИОН АН СССР».

— «В связи с окончанием аспирантуры ИМРД АН СССР в УКГБ СССР по Кировской области направлено личное дело агента “Наташи” с целью восстановления с ней связи».

— «В связи с проявлением в последнее время интереса со стороны некоторых антиобщественных элементов к философским трудам художника Н. Рериха от агента “Сергеевой” получены аналитические материалы, раскрывающие истинный характер мировоззрения художника и показывающие ошибочность его взглядов».

— «По полученным Комитетом Госбезопасности данным, 29 декабря Солженицын в Москве в церкви Воскресения на Успенском Вражке совершил обряд крещения своего второго сына Игната. При крещении, помимо матери ребенка Светлановой, присутствовали…»

Такие доносы постоянно писались практически на всех писателей и деятелей культуры. От агента «Кларина» поступала информация об идейно незрелых моментах в творчестве Михаила Жванецкого. От агента «Светлова» — донос на Андрея Миронова. И так далее.

Глава Счетной палаты Сергей Степашин вспоминал, как, возглавляя питерское управление госбезопасности, дал Дмитрию Лихачеву почитать его личное дело. Просмотрев солидную папку, репрессированный в сталинское время академик сказал: «Зря вы мне дали эти документы, я прочитал доносы на себя людей, которых считал друзьями…»

Доносы штатных осведомителей, как и раньше, дополнялись доносами «сознательных граждан», подаваемых по собственной инициативе. Вот такой донос, например, написала группа коммунистов Института Востоковедения академии наук: «Коммунисты сигнализируют о произволе и беззакониях, которые насадил в институте директор — академик Примаков Е.М., настоящая фамилия Киршенблат…». Да, это донос на того самого Евгения Максимовича Примакова, будущего директора Службы внешней разведки России, министра иностранных дел РФ, Председателя Правительства Российской Федерации{291}.

В партийных кругах такие доносы назывались «сигналами». Как только становилось известно, что у кого-то намечается повышение по службе, защита диссертации или поездка за границу, тут же на него появлялись «сигналы» от коллег. Бывший первый заместитель председателя КГБ Филипп Денисович Бобков, длительное время возглавлявший Пятое управление, вспоминает: «Если Большой театр собирался на гастроли — анонимок волна».

В КГБ по доносам регулярно составлялись обзоры, которые фельдъегерской почтой доставлялись всем членам Политбюро. Такой порядок был заведен при Сталине, таким он оставался и при Горбачеве. Приведем выписку из обзора, характеризующего реакцию граждан на очередное выступление генерального секретаря: «Фрезеровщик завода “Электросила” в кругу своих знакомых высказал мнение, что…»; «Художник Николаев сказал…»; «Студент Горьковского университета Цейтлин, в присутствии группы студентов заявил…»; «Домохозяйка Фролова, город Горький, в беседе с жильцами дома сказала…»; «Дежурная по перрону Павелецкого вокзала Михайлова говорила…» и так далее.

Как и во времена ВЧК-ОГПУ-НКВД, в 90-е годы большое внимание уделялось приобретению осведомителей из среды иерархов Русской православной церкви. Из опубликованных в Эстонии и в России данных стало известно, что на КГБ работали и будущие патриархи: Алексий (А.М. Ридигер) — агент «Дроздов» и Кирилл (В.М. Гундяев) — агент «Михайлов». Поневоле на ум приходит старинная русская поговорка: «Какой поп, такой и приход». Достоянием гласности стали имена агентов-священнослужителей, работавших на КГБ под кличками. Вот лишь некоторые из них: митрополит Воронежский Мефодий — «Павел»; митрополит Киевский Филарет (Денисенко) — «Антонов»; митрополит Минский Филарет — «Островский»; митрополит Никодим (Ротов) — «Святослав»; митрополит Ювеналий (Поярков) — «Адамант»; митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим — «Аббат»; архиепископ Калужский Климент — агент «Топаз»… (Новая газета, 13.10.1998)

«Ни одна кандидатура епископа, тем более высокопоставленного, тем более члена Священного Синода, не проходила без утверждения ЦК КПСС и КГБ», — свидетельствует бывший председатель Совета по делам религий при Совете Министров СССР Константин Харчев. «Контакты с КГБ, если не сказать хуже — работа на КГБ, были непременным условием для карьерного роста в РПЦ: исключений практически не было», — убежден священник Глеб Якунин{292}.

В рассекреченных документах 4-го отдела 5-го Управления КГБ, опубликованных в «Христианском Вестнике» (№ 9. Ноябрь 1992, с. 9—17), приводится информация о работе священников на КГБ.

— Через ведущую агентуру РПЦ, Грузинская и Армянская церкви прочно удерживаются на позициях лояльности, активной поддержки миролюбивой политики советского государства.

— В Швейцарию для участия в мероприятиях по подготовке ассамблеи ВСЦ направлены агенты «Михайлов» и «Константин».

— Через агентов «Островского» и «Кузнецова» было подготовлено открытое письмо патриарха Пимена президенту США Рейгану.

— В НРБ на юбилейные торжества, посвященные 30-летию патриаршества Православной церкви Болгарии, выехала делегация РПЦ по главе с патриархом Пименом. В состав делегации включены агенты органов КГБ «Островский», «Никольский», «Огнев», «Сергеев» и оперработник действующего резерва под соответствующим прикрытием сотрудника патриархии.

— В Ирландию выезжали агенты «Аббат», «Сергеев», «Т.В.».

— В Ванкувер (Канада) на 6-ю Генеральную ассамблею ВСЦ в составе религиозной делегации СССР направлено 47 агентов органов КГБ из числа религиозных авторитетов, священнослужителей и технического персонала.

— В Данию по приглашению общества дружбы Дания — СССР выехала делегация РПЦ, в состав которой включены агенты «Аббат», «Григорий». Дано агентурное задание отстаивать миролюбивую политику Советского государства, разоблачать инспирации западной пропаганды о положении религий и верующих в СССР.

— В ЧССР для празднования 25-летия ХМК выезжала делегация РПЦ, в состав которой входили агенты органов КГБ «Антонов», «Вадим» и «Кузнецов». При их активном участии была выработана декларация по случаю 25-летия ХМК, отражающая в целом интересы нашего государства.

— В г. Москве с 28 сентября по 3 октября с. г. в Издательском отделе МП проходила встреча представителей церковной прессы, в работе которой участвовало 12 иностранцев. Рассматривались вопросы обмена информацией. Через агентов «Аббата» и «Григория» на иностранцев оказано политически выгодное воздействие.

— В Москве состоялось заседание рабочего комитета ХМК по проблемам разоружения. В целях оказания положительного влияния, принятия выгодных нам решений и изучения отдельных делегатов для участия в работе заседания было направлено 9 агентов КГБ, в т. ч. «Антонов», «Островский», «Кузнецов» и «Вадим». Заседание прошло успешно, итоговые документы отвечают интересам нашего государства.

— Совместно с КГБ УССР и УКГБ по Львовской области осуществлялось контрразведывательное обеспечение празднования 40-летия Львовского собора, упразднившего Униатскую церковь в СССР. В организации и проведении мероприятий участвовала большая группа агентов органов КГБ, в том числе «Адамант», «Антонов», «Лукьянов», «Скала» и др. Празднование, в котором приняли участие около 300 гостей, а также 10 представителей зарубежных православных церквей, прошло в приемлемом для нас духе. На иностранцев оказано положительное влияние, у некоторых взяты интервью положительного характера. Материалы празднования через средства массовой информации переданы в контрпропагандистских целях за рубеж.

— В СССР для решения конкретных вопросов прибыли агенты «Тихонов», «Воронцов» и «Волжский», находящиеся в длительной командировке соответственно в ГДР, Японии и США. От них получена информация о руководителях евангелическо-лютеранской церкви в Германии (ФРГ), обстановке в подворье РПЦ в Японии, деятельности главарей УАПЦ в США.

— Для учебы в теологических учебных заведениях СРР, СФРЮ, НРБ, ЧССР и ПНР направлены агенты «Кирилл», «Иванов», «Бендерец», «Руденко», «Сергеев», «Мефодий». Перед ними поставлена задача по доведению до духовенства церквей этих стран информации о гегемонистических устремлениях Константинопольского патриархата в ущерб интересам православных церквей, установление контактов с духовенством и выявление устремлений противника…

В современной России агентурно-оперативная работа регламентируется Федеральным законом «Об оперативно-розыскной деятельности» № 144 ФЗ от 12 августа 1995 года, подписанным президентом Ельциным. По закону право осуществлять такую деятельность на территории Российской Федерации предоставляется оперативным подразделениям органов внутренних дел, федеральной службы безопасности, налоговой полиции, государственной охраны, пограничной службы, таможенных органов, Службы внешней разведки и Министерства юстиции.

3 апреля 1995 года принят Закон № 40 ФЗ «О Федеральной службе безопасности». Приняты также законы о Федеральной службе охраны, о налоговой службе и о полиции.

Органы, осуществляющие оперативно-розыскную деятельность (ОРД), для выполнения поставленных перед ними задач на безвозмездной или возмездной основе устанавливают отношения сотрудничества с лицами, изъявившими согласие оказывать им содействие в получении оперативной информации.

В настоящее время такое содействие оказывают следующие категории конфидентов:

— доверенные лица. Суть доверительных отношений между оперативным сотрудником и доверенным лицом состоит в том, что характер и содержание получаемой информации остается секретом для окружающих, однако сам факт контакта между данными лицами может не скрываться;

— агенты — лица, оказывающие на конфиденциальной основе непосредственное содействие оперативно-розыскному органу в достижении целей ОРД и решении ее задач, как правило, путем представления оперативно значимой информации;

— резиденты — лица, оказывающие на конфиденциальной основе содействие оперативно-розыскному органу в достижении целей ОРД и решении ее задач путем руководства лицами, оказывающими конфиденциальное содействие (агентами).

Существуют и другие категории лиц, оказывающих содействие органам, осуществляющим ОРД. Их функции являются вспомогательными, т.е. направленными на более эффективную организацию работы органов с вышеуказанными категориями конфидентов. К ним относятся, например, содержатели явочных квартир и агенты-связники.

Органам, осуществляющим оперативно-розыскную деятельность, запрещается использовать на конфиденциальной основе по контракту депутатов, судей, прокуроров, адвокатов, священнослужителей и полномочных представителей официально зарегистрированных религиозных объединений. Однако конфиденциальное сотрудничество с указанной категорией лиц не исключается. В соответствии с частью 3 статьи 17 Закона об ОРД такое сотрудничество возможно, но лишь на бесконтрактной основе.

Содействие граждан органам может быть гласным, анонимным и негласным (конфиденциальным).

Гласное содействие оказывается лицом, которое не требует сохранения в тайне его участия в оперативно-розыскных мероприятиях (ОРМ), и впоследствии при необходимости может давать свидетельские показания по уголовным делам.

При анонимном содействии лицо, предоставляющее информацию, не желает раскрывать свое имя и участвовать в дальнейшем в уголовном процессе. Анонимная информация может передаваться по телефону, в письменной форме, при непосредственной встрече с сотрудником органа, осуществляющего ОРД, или через посредника.

Сотрудничество на конфиденциальной основе устанавливается при выраженном желании гражданина оказывать содействие органам, осуществляющим ОРД. Конфиденциальность означает прежде всего, что сведения о лицах, оказывающих подобное содействие, не подлежат оглашению ни при каких обстоятельствах, если на это не дадут письменного согласия сами конфиденты.

Закрепление конфиденциального сотрудничества происходит путем его оформления. На практике применяют три формы оформления такого сотрудничества: устная договоренность, подписка о сотрудничестве и контракт.

Устная договоренность применяется как исключение в случае, если в конкретной обстановке другие формы невозможны или неуместны.

Расписка фиксирует обязательства гражданина о сотрудничестве с органом, ведущим ОРД. Евгения Альбац в упомянутой выше работе приводит примерную форму подписки агента КГБ: «Я, Иванов Иван Иванович, изъявляю добровольное желание сотрудничать с органами госбезопасности (вариант: помогать органам КГБ в их работе). Об ответственности за разглашение факта сотрудничества предупрежден. Даваемые мной материалы буду подписывать псевдонимом “Веснин”. Число. Подпись».

Контракт — это договор между соответствующим оперативным подразделением и конкретным гражданином. Он включает взаимные обязательства, в том числе и обязательства государства перед гражданином, закрепленные в письменной форме. Кроме сведений о договаривающихся сторонах, в контракте указывается срок, на который его заключают, а также основания, условия и порядок продления сроков его действия.

В общих положениях контракта указывается, какие обязательства принимают на себя стороны по решению задач ОРД. Перечень контрактных условий определяется индивидуально и зависит от характера выполняемой работы, личных и деловых качеств гражданина, его реальных возможностей участвовать в мероприятиях по обеспечению безопасности личности, общества и государства. В контракте также отражают вид, размер и порядок выплаты вознаграждения конфиденту за выполнение взятых им обязательств. Действие контракта прекращается по инициативе одной из сторон и может быть обжаловано на общих основаниях в установленном законом порядке. Досрочное расторжение контракта осуществляется при неисполнении его условий либо по иным обязательствам.

Лица, содействующие органам, осуществляющим ОРД, находятся под защитой государства. Так лицо из числа членов преступной группы, совершившее противоправное деяние, не повлекшее тяжких последствий, и привлеченное к сотрудничеству с органом, осуществляющим оперативно-розыскную деятельность, активно способствовавшее раскрытию преступлений, возместившее нанесенный ущерб или иным образом загладившее причиненный вред, в соответствии с законодательством Российской Федерации освобождается от уголовной ответственности.

Для обеспечения безопасности лиц, сотрудничающих с органами, осуществляющими ОРД, и членов их семей допускается проведение специальных мероприятий по их защите. Ведомственными нормативными актами предусмотрен ряд специальных мер по защите таких лиц, в случае возникновения угрозы их жизни, здоровью, собственности. К таким мерам, в частности, относятся физическая охрана, предоставление квартир-убежищ, смена места жительства, замена паспортов с изменением фамилий.

Лица, сотрудничающие с органами, осуществляющими ОРД, либо оказавшие им помощь в раскрытии преступлений или установлении лиц, их совершивших, могут получать вознаграждения и другие выплаты. Полученные указанными лицами суммы налогами не облагаются и в декларациях о доходах не указываются.

Кроме денежного вознаграждения, используются и другие возможности для поощрения агентов, например помощь при решении вопроса о командировке за границу, квартирного вопроса, при устройстве на работу. Известны случаи, когда сотрудники спецслужб выручали своих негласных помощников, попавших за мелкие прегрешения в милицию. Оперативные сотрудники милиции прикрывают своих агентов-коммерсантов от «наездов» рэкетиров, бандитов, кредиторов, работников пожарной охраны и санэпидстанции.

Характерной чертой нашего времени стало появление «горячих линий» для приема сообщений и заявлений от граждан. Свои «горячие линии» имеются в полиции и ФСБ, куда можно позвонить и гласно или анонимно оставить сообщение. Военкоматы и военная прокуратура призывают сообщать об уклонистах и дезертирах, органы здравоохранения — о врачах-взяточниках. Пресекать взяточничество призывает и комитет по образованию и по науке. Налоговая служба просит граждан сообщать о тех, кто сдает квартиры в аренду и не платит налоги. «Межрегиональная распределительная сетевая компания» объявила о начале акции с патриотичным названием «Сообщи о хищении». В рамках акции областные энергетические компании через СМИ призывают граждан, которым стало известно о случаях хищения электроэнергии, сообщить об этом по бесплатному номеру телефона. Если информация подтверждается, информатору гарантируется вознаграждение в размере 20% от суммы штрафа нарушителю.

Департамент региональной безопасности города Москвы предлагает в обязательном порядке установить во всех школах «ящики доверия», в которые ученики и их родители могут опускать анонимные сообщения о поборах, конфликтах с педагогами и другими учениками. Как пояснили в департаменте, ящики нужно размещать в укромных местах — «с учетом того, чтобы подход к ним не компрометировал авторов писем». Такие ящики начали устанавливать в школах и других городов.

Кстати, идея установки «ящиков доверия» стара как мир. Такая технология приема анонимных доносов от граждан действовала еще в Средние века в Венецианской республике. В 90-е годы «ящики доверия» в школах активно внедряли американцы, но потом отказались от них из-за слишком большого неуправляемого потока доносов учеников друг на друга и на учителей. Дети часто использовали «ящики доверия» как игру, чтобы мстить учителям и срывать учебный процесс. Как уже было сказано выше, от проекта воспитания доносчиков с юных лет отказался и царь-освободитель Александр II, который считал, что раннее приобщение детей к доносительству ни к чему хорошему не приведет.

Опыт применения «ящиков доверия» в школах и детских садах показал, что такая форма не обеспечивает полной анонимности. Ящики, как правило, стоят в холлах возле охранников, и информаторы с неохотой опускают свои заявления на виду у зрителей. Что же касается жалоб родителей на взятки и поборы учителей, то доносы из «ящиков доверия» все равно попадают к директорам школ, которые не заинтересованы в раздувании скандалов. Очевидно, что «ящики доверия» более эффективно может заменить «горячая линия» департамента образования, в том числе и в электронном виде. На сайтах большинства школ также предусмотрены формы обратной связи.

Открытые в городах «горячие линии» вызвали рост доносов. Эксперты считают, что в последние пять лет доносов стало в два-три раза больше. Доносы или сигналы от граждан действительно помогают раскрывать преступления и нарушения законов, однако на телефоны «горячих линий» поступает много и ложных доносов. По словам специалистов, подтверждается лишь несколько процентов доносов, пишут «Новые известия».

Люди часто жалуются на соседей, сдающих квартиру без оплаты налогов, не потому, что там живут два десятка гастарбайтеров или группа шумных студентов. Они просто завидуют, что у соседей есть дополнительный источник дохода.

Как показала практика, телефоны «горячих линий» используются не только для информации о взяточниках, о лицах, сдающих жилье, и нарушителях правил дорожного движения. Многочисленные жалобы поступают и на соседей, которые держат домашних животных, шумят в квартире или выходят курить на лестничную площадку.

Так почему же продолжают стучать наши сограждане? Ведь нет ни грозных царей, ни монгол, ни татар, которые «приучили нас к лукавству». Нет и Ленина со Сталиным, которые морально разложили «простодушный и добрый» народ. Их давно уж нет, а доносчики остались и их число растет.

Одной из причин роста числа доносов является то, что во многих случаях доносчикам стали платить за информацию.

В июне 2010 года директор ФСБ России Александр Бортников подписал приказ о денежном вознаграждении лиц, оказывающих содействие в пресечении терактов. Граждан будут поощрять материально за сообщения о готовящихся терактах и за информацию о террористах, которая приведет к их задержанию. Сумма поощрения в приказе не указана, она будет определяться по степени личного участия осведомителей и ценности полученной от них информации.

В 2012 году опубликован проект приказа МВД России «Об утверждении Правил объявления о назначении и выплаты вознаграждения гражданам за помощь в раскрытии преступлений и задержании лиц, их совершивших». Документ содержит перечень должностных лиц, имеющих право назначать указанное вознаграждение, и размеры вознаграждений. В проекте приказа указано, что осведомителю может быть выплачено до 500 тыс. рублей по решению руководителя территориального органа МВД России и свыше 3 млн. рублей — по решению министра внутренних дел.

Сообщения о выплатах за информацию о совершенных преступлениях стали регулярно появляться в СМИ. Полиция Москвы объявила вознаграждение в 1 млн. руб. за информацию о пропавшем главе управы Раменки Александре Дмитриеве.

Глава Чеченской Республики Рамзан Кадыров заявил, что за информацию о местонахождении главарей бандформирований Асламбека Вадалова, Заурбека Авдорханова и других лидеров бандгрупп будет выплачено крупное денежное вознаграждение.

«Я официально заявляю, что выплачу по 10 млн. руб. за достоверную информацию о каждом из этих главарей бандитов», — сказал Р. Кадыров. Он отметил, что информацию о нахождении лидеров бандгрупп можно предоставить в отделы органов внутренних дел. После проверки достоверности сумма в размере 10 млн. руб. будет выплачена информатору. «Сообщить информацию об их нахождении не является чем-то позорным. Эти бандиты приносят горе и страдание нашим гражданам, убивают ни в чем не повинных людей. Я считаю это богоугодным делом, так как бороться с ваххабизмом и экстремизмом — обязанность каждого мусульманина», — подчеркнул Р. Кадыров.

О вознаграждении за помощь в поимке преступников официально объявлено в Новгородской, Архангельской и некоторых других областях.

Известны случаи выплат значительных сумм гражданам за помощь правоохранительным органам в задержании убийц, например в Кемерове и Красноярске. В Кемерове девушка, сообщившая милиции о местонахождении подозреваемого, кроме крупного денежного вознаграждения получила от губернатора Кузбасса областную медаль.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

С детства школа, пионерская и комсомольская организации воспитывали нас на примере Павлика Морозова, и мы, каждый по-своему, усваивали уроки этого воспитания. Для тех, кого после такого воспитания принимали в КПСС, дальнейшим путеводителем становился ее устав, который не оставлял выбора. Статья 60 устава гласила о том, что партийные организации должны «своевременно сообщать в соответствующие партийные органы о недостатках в работе учреждений, а также отдельных работников, независимо от занимаемых ими постов». Члены партии, гласила статья 2 устава, обязаны «вести решительную борьбу с любыми проявлениями буржуазной идеологии, с остатками частнособственнической психологии, религиозными предрассудками и другими пережитками прошлого», «выступать против любых действий, наносящих ущерб партии и государству, и сообщать о них в партийные органы, вплоть до ЦК КПСС». Это означало, что почти двадцать миллионов коммунистов были обязаны доносить о «любых действиях, наносящих ущерб партии и государству». Партия рассчитывала на помощь и тех, кто готовится стать коммунистами, то есть на тридцать шесть миллионов комсомольцев. Кроме того на партию работали весьма квалифицированные осведомители органов КГБ и МВД.

С детского сада и начальных классов школы нам известно слово «ябеда». Так называли детей, сообщавших воспитателям и учителям о проступках товарищей. Ябеды не пользовались уважением ни у детей, ни у воспитателей, и слово «ябеда» считалось оскорбительным. В словаре Даля слова «ябедничать и ябедить» означают «клеветать, чернить, возводить напраслину — промышлять ябедой по судам». Разъясняя значение этого слова, Даль приводит колоритные поговорки: «Ябедника на том свете за язык вешают», «Бог любит праведника, а черт — ябедника», «Лучше нищий праведный, чем богач ябедный». «Ябеда — это клевета», записано в словаре Ушакова. Для взрослых сограждан синонимом слова «ябеда» стали слова «стукач» и «доносчик».

Так кто же такие ябедники, стукачи и доносчики и как нам к ним относиться? Из всех известных определений ябедника и стукача, на наш взгляд, наиболее полно отражает его сущность определение Спейса из статьи Леонида Каганова. По этому определению: «Стукач — это человек, ставящий вертикальные отношения выше горизонтальных»{293}.

Известно, что в России, в отличие от таких стран, как, например, США и Германия, донос представителям власти или начальству большинством людей воспринимается крайне негативно и считается плохим и даже мерзким поступком. На наш взгляд, это происходит оттого, что у большей части населения России традиционно сохраняется негативное отношение к власти.

В Древнем Риме граждане гордились властью, американцы гордятся историей своей страны, немцы ценят порядок (нем. Ordnung), который устанавливает власть, а в России во все времена не любили и даже ненавидели власть. В России не было ни одного царя, генсека или президента, про которого при жизни не рассказывали бы анекдоты, а после смерти или ухода не начинали бы говорить гадости, которые боялись сказать при жизни. Не стал исключением даже Александр II, освободивший народ от рабства, на которого «благодарные» подданные совершили шесть покушений и который погиб в результате террористического акта. Давая общую характеристику настроений в России за два года до его убийства, глава правительства П.А. Валуев писал в 1879 году: «Вообще во всех слоях населения проявляется какое-то неопределенное, обуявшее всех неудовольствие. Все на что-то жалуются и как будто желают и ждут перемены»{294}.

И до настоящего времени историки коммунистической эпохи «анализируют», раздувают и разъясняют негативные моменты в правлении царя-освободителя.

Корни национальной нетерпимости к доносчикам следует искать в непростой истории страны. Власть в России никогда не была народной и даже близкой к народу. Наша культура ценностей, в соответствии с которой мы и действуем, веками формировалась на недоверии к власти. Защитной реакцией против репрессивного государства становились обет молчания и круговая порука, связывающая членов коллектива или семьи.

Наше общество не просто не доверяет власти, оно подсознательно как бы старается защититься от нее. Поэтому любые сообщения и доносы представителям власти у нас всегда было принято считать заведомо негативными и даже преступными, так как считалось и считается, что они наносят вред народу. Так было в царскую эпоху, при Сталине, при «развитом социализме» и сегодня.

За годы сталинского режима миллионы людей были брошены в лагеря и тюрьмы, причем многие из них стали жертвами доносов соседей по коммуналке и коллег. Отношение жертв режима к доносчикам на генном уровне передается их детям и внукам.

Нелюбовь народа к власти можно объяснить тем, что никто не может быть уверен в полной безопасности от грядущих неприятностей, как правило, привносимых властью. Никто не застрахован даже от того, чтобы попасть в тюрьму, или от обнищания. Ведь только у нас широко известна и не вызывает внутреннего протеста знаковая поговорка «от сумы да от тюрьмы не зарекайся», которая в полной мере характеризует защитные функции государства и надежность власти.

Однако некоторые доносы в нашей истории играли положительную роль и способствовали власти более эффективно выполнять ее функции. В России до последнего времени не было ни дееспособного парламента, ни реально действующих органов местного самоуправления и было практически невозможно демократическим путем исправить явно ненормальную ситуацию, например заменить хамоватого секретаря обкома или райкома или вороватого хозяйственника. Часто изменить ситуацию можно было только посредством доносов, которые были важным каналом, позволявшим правителям увидеть истинное положение дел на местах, и важным, если не единственным, инструментом воздействия на политическую реальность. Такая вот специфическая, чисто российская форма участия народа в политической жизни.

При оценке положительных свойств доносов, на наш взгляд, надо учитывать еще один аспект. Как это ни странно звучит, но твердая власть необходима и для того, чтобы защищать одну часть граждан от другой. Стоит власти ослабнуть, как в народе вспыхивает, как выразился А.С. Пушкин, «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Поэтому для нормального человека сильная власть всегда была предпочтительней, чем произвол и насилие во времена безвластия, в смутные и переходные годы. Даже насилие и жестокость властей кажутся более легкими, чем произвол и зверства «лучших представителей народа» во времена смут и революций. Не потому ли после ухода в мир иной грозных вождей народ с ностальгией вспоминает их и мечтает о «сильной руке» и «порядке в стране». И даже сейчас многие сограждане с сожалением вспоминают брежневские времена, «когда на взяточников и казнокрадов управа была». Таким образом, для среднего человека сильная и даже жесткая власть предпочтительнее, чем безвластие и произвол. Такая власть обеспечивает народу возможность выжить, а укреплению такой власти и служат доносы.

На наш взгляд, следует строго разделять понятия стукача и агента. Стукач — это человек, доносящий на ближнего с целью решить какие-то свои личные проблемы, а агент — это гражданин, сообщающий властям о готовящемся или совершенном преступлении, что является долгом каждого гражданина в любой цивилизованной стране. Неспроста в среде правоохранителей агентов называют «источник оперативной информации». Мировой практикой доказано, что агентурное проникновение в преступную среду является самой действенной формой оперативной работы. За использование секретных информаторов говорит тот факт, что благодаря хорошо налаженной агентурной работе в нашей стране за последние годы предотвращены многие преступления и теракты. Что могло бы произойти, например, если бы в свое время на посту перед Владикавказом не были остановлены два КамАЗа, в кузовах которых было по семь тонн взрывчатки. (Для сравнения: при терактах в Моздоке и Знаменке были взорваны по 2 тонны взрывчатки.) Один автомобиль террористы планировали взорвать у штаба 58-й армии, а второй — у жилого офицерского городка, построенного пленными немцами по упрощенной технологии. Так вот, предотвратить эти теракты помогла оперативная информация, полученная от агента в рядах незаконных вооруженных формирований Чечни.

Однако далеко не все граждане готовы информировать представителей власти о ставших известными нарушениях законов. Опрос, проводимый фондом «Общественное мнение», показал, что лишь 56% опрошенных россиян готовы бесплатно предоставить полиции информацию о готовящемся или совершенном преступлении, а 18% не стали бы этого делать.

Несмотря на негативное отношение значительной части общества к доносам, представляется, что в здоровом и справедливом обществе вертикальные связи должны быть крепче горизонтальных. Да и какие горизонтальные связи могут быть с людьми, нарушающими установленный порядок? Чем ближе человеку власть, тем больше у него оснований считать страну своим домом. И поэтому нельзя осуждать человека за сообщение представителям власти о людях, нарушающих установленный порядок в его доме. То же самое и на работе. Если вы работаете на предприятии, и оно стало для вас родным домом, то нет ничего предосудительного в том, чтобы донести на бездельника и бракодела, действия или бездействие которого наносят ущерб производству и в конце концов отражаются на вашем благополучии и благополучии вашей семьи. Остается только делать все от нас зависящее и надеяться, что настанет то время, когда государство для каждого из нас станет родным домом, и тогда сообщить в ГИБДД о нарушениях на дороге и начальству о бездельнике станет так же просто и естественно, как сообщить соседу, что у него угоняют машину.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Предательство Иуды. Художник Д. ди Буонисенья

Предатели близких. Иллюстрация к «Божественной комедии» Данте. Гравюра Г. Лоре

Царь Алексей Михайлович Романов. Из «Титулярника». 1672 г.

Петр I. Гравюра XVIII в.

Петр III. Гравюра XVIII в.

Александр I. Худ. Г. Кюгельхен

С.В. Зуботов

В.Л. Бурцев

Е. Азеф

В.Ф. Джунковский

Дело И. Джугашвили из Бакинского жандармского управления. 1910 г.

Ф.Э. Дзержинстсий

Выборы в сельский совет

Раскулаченные около своего бывшего дома. 1930 г.

Памятник Павлику Морозову в селе Герасимовка

A.M. Егоров

E.A. Щаденко. Художник A.M. Терасимов

И. Бабель и Ю. Олеша на I съезде писателей. 1934 г.

С.М. Буденный

О.Э. Мандельштам. Художник А А. Бруни

В.Э. Мейерхольд

Н.А. Клюев. Художник А.Н. Яр-Кравченко

А.А. Фадеев

С. Леваневский

А.Н. Туполев в 1944 г.

Братья Знаменские

Братья Старостины

Лефортово

Камеры Лубянской тюрьмы

Бойцы роя УПА «Довбуш»

Бойцы УПА сотни «Скуба»

A.M. Солженицын в 1967 г.

А.С. Лихачев

Примечания

1

Политическая система Венецианской республики.

(обратно)

2

Упоминаются в Евангелии от Матфея (Мф 26: 14—16 и Мф 27: 3—10), Евангелии от Марка (Мк 14: 10—10).

(обратно)

3

За описки в документах, задевающие персоны вождей, лишали жизни и в XX веке в «самой демократической стране мира». Отец нашего сотрудника, бывший во время Великой Отечественной войны редактором дивизионной газеты, рассказал об одном таком случае. В газете, выпускаемой в соседней дивизии, по вине наборщика в словах «Верховный главнокомандующий…» под портретом И.В. Сталина была пропущена буква «л». За ошибку наборщика и невнимательность редактора был расстрелян весь состав редакции.

(обратно)

4

Иван Елисеевич Циклер (Цыклер) — думный дворянин, сын полковника из «кормовых иноземцев». Циклер записан в службу в 1671 году и через восемь лет пожалован в стольники. С 1682 года, будучи стрелецким подполковником, он делается «наперсником» Федора Шакловитого, «собеседником» Ивана Милославского и деятельным орудием царевны Софьи, которая доверяла ему как «самому ревностному приверженцу». В 1687—1688 годах Циклер участвовал в первом Крымском походе. В 1689 году, видя, что дело Софьи проиграно, он явился к Петру I с сообщением об ее заговоре, за что получил звание думного дворянина и воеводство в Верхотурье. В начале 1696 года он был вызван в Москву и назначен к строению крепостей при Азовском море. С одной стороны, это назначение, почитавшееся тогда за почетную ссылку, а с другой — увеличивающаяся строгость Петра I к противникам новшеств побудили Циклера составить заговор на жизнь Петра.

(обратно)

5

Иван Степанович Мазепа (1639—1709 гг.) — государственный и политический деятель, национальный герой современной Украины, с 1687 года гетман Запорожского войска Левобережной Украины, с 1704 года — гетман Запорожского войска обеих сторон Днепра. Второй в российской истории кавалер ордена Андрея Первозванного. Длительное время был одним из ближайших сподвижников Петра I и много сделал для экономического подъема Левобережной Украины. В 1708 году перешел на сторону шведского короля Карла XII (за год до его разгрома русской армией). За измену присяге был предан гражданской казни с лишением титулов и наград, которые он получил от царя. Русская православная церковь предала Ивана Мазепу анафеме. После поражения Карла XII под Полтавой (1709 г.) бежал в Османскую империю и умер в городе Бендеры.

(обратно)

6

Александр Иванович Спиридович (1873—1952 гг.) — генерал-майор российского корпуса жандармов, начальник императорской дворцовой охраны. Окончил Аракчеевский кадетский корпус и Павловское пехотное училище. В 1899 году переведен в Отдельный корпус жандармов. В 1900—1905 годах служащий Московского и начальник Киевского охранных отделений. В начале 1906 года назначен начальником дворцовой Охранной агентуры. Во время Первой мировой войны сопровождал Николая II во всех поездках. Организовал охрану Николая II в ставке в Могилеве. Во время Февральской революции был арестован Временным правительством, содержался в Петропавловской крепости и допрашивался Чрезвычайной следственной комиссией. В 1920 году эмигрировал во Францию. Был деятелем Русской монархической партии в Париже. В 1926 году участвовал в качестве делегата от Франции в Российском зарубежном съезде. Занимался литературной деятельностью, написал несколько книг по истории политических партий в России. В 1950 году переехал в США, где и скончался в 1952 году в возрасте 78 лет.

(обратно)

7

Зарплаты в царской России.

(обратно)

8

«Мамаша». Интернет.

(обратно)

9

Николай Сергеевич Тютчев (1856 —1924 гг.) — русский революционер-народник, террорист, политкаторжанин, историк, автор воспоминаний, содержащих информацию о революционном движении, провокаторах, осведомителях и других секретных сотрудниках III отделения. С 1917 года Н.С. Тютчев принимал участие в разборе документов III отделения. На основе собственного опыта и архивных материалов Тютчевым написано несколько статей о работе секретных служб, разоблачающих провокаторов. Им составлен «словарь провокаторов», содержащий около 5 тысяч имен. Тютчев был членом Общества бывших политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Умер в Петрограде 31 января 1924 года от кровоизлияния в мозг и похоронен на Литературных мостках Волковского кладбища.

(обратно)

10

Черномазов, Мирон Ефимович (литературный псевдоним Н. Лютеков) (1882—1917 гг.) — провокатор. С мая 1913 г. работал ночным выпускающим в «Правде», 22 января 1914 г. уволен по подозрению в провокации. В годы Первой мировой войны делал новые попытки продолжить свою провокационную деятельность в партии, в связи с чем в ноябре 1916 Бюро ЦК РСДРП вынесло постановление о запрещении всем партийным организациям иметь дело с Черномазовым. В марте 1917 г. был арестован как провокатор и отравился или был отравлен в тюрьме. (См. Большая биографическая энциклопедия. 2009.)

(обратно)

11

Приговор Московского революционного трибунала по делу В.Ф. Джунковского. 6 мая 1919 г.

Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики Московский революционный трибунал в составе председателя Петерса и членов трибунала: Потаткова и Савинова 6 мая 1919 г. рассмотрел дело Джунковского по обвинению Владимира Федоровича Джунковского в том, что он в бытность московским губернатором в период времени с ноября 1905 по 1913 г. принимал участие в ликвидации революционного движения 1905 г., в частности — в. ликвидации забастовки на Ляминской мануфактуре при ст. Яхрома Дмитровского уезда, выразившееся в посылке вооруженной силы из частей Семеновского полка, хотя и без фактического применения таковой, а также в том, что как слуга бывшего самодержавного строя в России занимал высокие административные посты и по своему служебному положению своими действиями и распоряжениями противодействовал проявлению в рабочей среде революционного движения. Трибунал находит обвинение доказанным и констатирует, что, хотя судебным следствием не установлены расстрелы рабочих и крестьян по прямому распоряжению Джунковского, и что в своей личной жизни он иногда проявлял мягкость и гуманность по отношению к своим ближним подчиненным, но все-таки оставался на службе у царской власти, занимал ответственные посты в самые темные годы реакции и расправы царской власти не только с революционным движением, но и с чисто культурными стремлениями угнетенного народа и, как верный слуга царского абсолютизма, даже независимо от своей доброй воли, оставался на ответственном посту, должен был проводить ту политику удушения народного пробуждения, и что по своим взглядам Джунковский является убежденным монархистом, и при данной обстановке Гражданской войны является опасным для советской власти.

Трибунал постановляет: Джунковского Владимира Федоровича заключить в концентрационный лагерь до окончания Гражданской войны без применения амнистии. Подлинный подписали: Председатель Петере. Члены трибунала Савинов. Потатков.

(обратно)

12

Гулльский инцидент (происшествие в Северном море) — атака Второй российской Тихоокеанской эскадры на британские рыболовецкие суда в ночь на 22 октября 1904 года в районе Доггербанки в Северном море, недалеко от английского города Гулль. Внезапное появление рыболовецких судов из темноты в непосредственной близости от броненосцев привело к тому, что их приюти за вражеские корабли и открыли по ним огонь из орудий, в том числе главного калибра. Огонь велся в течение 10—20 мин. Обстрелу подверглись и некоторые корабли флотилии. В результате инцидента 2 рыбака убито, 6 ранено, одно рыболовецкое судно потоплено, 5 получили повреждения различной степени тяжести. В крейсер «Аврора» попало 5 снарядов, выпущенных русскими кораблями, которыми был тяжело ранен священник, позже умерший, и легко — комендор. На корабле были повреждены передняя дымовая труба, машинный кожух и надводный борт. На броненосце «Орел» во время выстрела разорвало дульную часть 75-мм орудия. Россия согласилась выплатить британским рыбакам 65 000 фунтов.

(обратно)

13

Георгий Порфирьевич Судейкин (1850—1883 гг.) — подполковник Отдельного корпуса жандармов. Родился в дворянской семье. После окончания Московского пехотного училища в 1870 году получил чин прапорщика, в 1871-м — подпоручика. В феврале 1874 года принят в Отдельный корпус жандармов и назначен адъютантом Воронежского жандармского управления. В 1877 году, получив внеочередной чин штабс-капитана, был назначен помощником начальника Киевского губернского жандармского управления. В 1879-м раскрыл Киевскую организацию «Народной воли», что способствовало его стремительной карьере. В 1881 году стал заведующим агентурой Петербургского охранного отделения. В 1882 году занял специально для него учрежденный пост инспектора секретной полиции. Вербовка Судейкиным видного народовольца Дегаева привела к аресту большого числа революционеров, в том числе всех оставшихся на свободе членов исполнительного комитета «Народной воли». Судейкин был убит 16 декабря 1883 года на конспиративной квартире в Петербурге народовольцами В.П. Конашевичем и Н.П. Стародворским при содействии С.П. Дегаева.

(обратно)

14

Ольга Григорьевна Шатуновская (1901—1991) — член РСДРП (б) с 1916 года. После Февральской революции работала в редакции газеты «Бакинский рабочий». В дни Бакинской коммуны заведовала бюро печати Бакинского совнаркома, была секретарем руководителя Бакинского совнаркома Шаумяна. С1920 года секретарь ЦК комсомола, секретарь райкома Компартии Азербайджана, на партработе в Брянской губернии. С 1925-го снова в Азербайджане — секретарь райкома, член Бакинского комитета партии. В 1929 г., после окончания курсов марксизма-ленинизма, на партработе в Москве: замзав и заведующий орготделом МК, парторг шахт Московской области, член комитета партийного контроля при ЦК ВКП (б). В 1937 г. арестована и ОСО НКВД СССР осуждена по обвинению в «контрреволюционной троцкистской деятельности» на 8 лет ИТЛ. Срок отбывала на Колыме. В 1948 г. ОСО МГБ СССР приговорена к ссылке на поселение в Енисейске, а в начале 50-х в Красноярске.

В 1954 г. реабилитирована и восстановлена в партии.

С 1962 г. персональный пенсионер. В 1956—1962 годах член КПК при ЦК КПСС, занималась вопросами реабилитации репрессированных, в 1960 году активно работала в составе комиссии Президиума ЦК КПСС по расследованию судебных процессов 30-х годов.

(обратно)

15

Психическое здоровье Сталина является объектом исследования и анализа многих экспертов — психоаналитиков, психиатров, психотерапевтов, неврологов, социологов и историков. Исследователи отмечают в характере Сталина такие черты, как нарциссизм, порожденный комплексом неполноценности, тщеславие, социопатию, садистские наклонности, манию преследования и параноидальность. История болезни и результаты вскрытия показали, что у Сталина было несколько ишемических инсультов, что, по мнению президента Всемирной федерации неврологов Владимира Хачински, привело не только к сосудистым когнитивным нарушениям, но и прогрессирующему расстройству психики. (См. Hachinski V. Stalin's last years: delusions or dementia? // European Journal of Neurology. 1999. Vol. 6, No. 2. P. 129. DOI: 10.UU/j.1468-1331.1999.tb00004.x)

(обратно)

16

Зиновий Борисович (Борухович) Кацнельсон (1892— 1938 гг.) — видный деятель ВЧК-ОПТУ-НКВД. Комиссар госбезопасности 2-го ранга. Участник Первой мировой и Гражданской войн. Занимал руководящие должности в особых отделах ВЧК ряда армий и Юго-Западного фронта, в Административно-организационном управлении ВЧК, в органах ВЧК-ОГПУ в Северном крае, Закавказье, Северо-Кавказском крае, Архангельской, Московской и Харьковской областей. С января 1934 г. Кацнельсон — заместитель председателя ГПУ УССР, с июля 1934 г. — заместитель наркома внутренних дел УССР, с апреля 1937 года — зам. начальника ГУЛАГа и одновременно начальник Дмитлага и зам. начальника строительства канала Москва—Волга. Награжден орденом Красного Знамени (1927 г.) и двумя знаками «Почетный сотрудник ВЧК-ГПУ». Арестован 17 июля 1937 года. Расстрелян в особом порядке 10 марта 1938 года на полигоне Коммунарка. Реабилитирован в 1957 г. Внесен в список организаторов Голодомора в Украине.

(обратно)

17

Возможно, речь идет о Штейне Исааке Вульфовиче (1904— 1936 гг.). Майор госбезопасности. Член партии с 1920 года. Работал в Иваново-Вознесенске в комсомольских органах и в печати. В ВЧК-ОГПУ-НКВД с 1925 г. В 1929—1931 гг. — начальник секретного и секретно-политического отделов (СПО) и заместитель полпреда ОГПУ по Ивановской промышленной области, в 1931—1934 годах — начальник СПО ОГПУ по Северному краю и Казахстану. С1934 года начальник 1-го отделения и помощник начальника СПО ГУГБ НКВД СССР ГА Молчанова. 28 октября 1936 года застрелился в служебном кабинете. (См. Лубянка. Евреи в КГБ. М.: Яуза—Эксмо, 2005. С. 337.)

(обратно)

18

Михайлов Адриан Федорович (1853—1929 гг.), революционер, студент Московского университета. В январе 1877 г. был принят в основной кружок «Земли и воли». Участвовал в убийстве шефа жандармов Н.В. Мезенцова (был кучером экипажа, в котором спасся от преследователей убийца Кравчинский). 14 мая 1880 года приговорен царским судом к смертной казни. После прошения, в котором он всячески открещивался от террористов, называя их «злейшими врагами русского народа» и «злейшими врагами социализма», смертная казнь была заменена 20 годами каторги. Каторгу отбывал на Каре, где в ноябре 1889 г. вместе с группой заключенных пытался покончить жизнь самоубийством в знак протеста против наказания Надежды Сигиды розгами. Вышел на поселение в 1895 г. Участвовал в революции 1905—1907 гг. (См. сайт «Народная воля» — http: ///).

(обратно)

19

Гольденберг Григорий Давыдович — народоволец-террорист, 9 февраля 1879 года застрелил харьковского генерал-губернатора князя Д.Н. Кропоткина, был арестован 14 ноября того же года. По убеждению прокурора А.Ф. Добржинского 9 марта 1880 года написал показания на 80 страницах убористой рукописи, а 6 апреля добавил к ним приложение на 74 страницах с подробными характеристиками на всех упомянутых в показаниях 143 деятелей партии. 15 июля 1880 года повесился в тюремной камере. (См. Г.Д. Гольденберг в словаре «Деятели революционного движения в России».)

(обратно)

20

Протокол допроса В.Л. Бурцева 11 августа 1920 года в Париже в качестве свидетеля.

(обратно)

21

Дело Лопухина.

(обратно)

22

Меньшиков (Меньшиков) Леонид Петрович.

(обратно)

23

Бакай Михаил Ефремович.

(обратно)

24

Постышев Павел Петрович (1887—1939 гг.). Сын ткача. Участник революции 1905 и 1917. В 1917 — председатель Военно-революционного комитета в Иркутске, организатор партизанской войны против армии Колчака. С 1923 на партийной работе в Украине, с 1926 — секретарь ЦК КП(б)У, в 1930—1934 одновременно — секретарь ЦК ВКП (б), с 1934 — кандидат в члены Политбюро. В январе 1938 г. Постышев был арестовал, осужден по обвинению в контрреволюционной деятельности. Расстрелян 26 февраля 1939 года в Бутырской тюрьме, труп кремирован в Донском монастыре. Реабилитирован. Жена Постышева Т.С. (Постоловская) (1899— 1938 гг.) была арестована как член семьи врага народа в феврале 1938, расстреляна 26.VIII. 1938 г. На Украине Павел Постышев, наряду со Станиславом Косиором и Власом Чубарем, назван в числе главных организаторов голодомора. Он является также одним из организаторов сталинских репрессий.

(обратно)

25

Председатель правления международного правозащитного общества «Мемориал» Арсений Рогинский в программе «Именем Сталина. Сталинизм: цифры и мифы».

(обратно)

26

Записка А.Н. Яковлева, В.А. Медведева, В.М. Чебрикова, А.И. Лукьянова, Г.П. Разумовского, Б.К. Пуго, В.А. Крючкова, В.И. Болдина, Г.Л. Смирнова в ЦК КПСС «Об антиконституционной практике 30—40-х и начала 50-х годов». Документ № 26.

(обратно)

27

Александр Васильевич Косарев (1903—1939 гг.) — советский комсомольский, партийный и государственный деятель, 7-й первый секретарь ЦК ВЛКСМ (1929-1938 гг.). Делегат XVII съезда ВКП (б), член ЦК и член Оргбюро ЦК ВКП (б), делегат VII съезда Советов СССР, член ЦИК СССР, депутат ВС СССР 1-го созыва. В ноябре 1938 года по ложному обвинению Косарев был снят с должности первого секретаря. 28 ноября арестован, в аресте принимал личное участие Л.П. Берия. Находясь в заключении, писал Сталину: «Арестованные по моему “делу” комсомольские работники ни в чем не виноваты… Уничтожение кадров, воспитанных Советской властью, — безумие… Требую, чтобы создали честную, авторитетную комиссию, которая без предвзятости проверит все материалы и сделает объективные выводы». Расстрелян 23 февраля 1939 года в Лефортовской тюрьме. Тело кремировано в Донском монастыре. Жена приговорена к 10 годам ИТЛ как «член семьи изменника родины», дочь арестована в 1947 году и отправлена в ссылку в Норильск. Реабилитирован и «восстановлен» в партии.

(обратно)

28

ЦАФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 578. Л. 103-109. Машинопись. Из Сводки «О работе приемной 8-го отдела ГУГБ НКВД за февраль 1937 г». от 3 марта 1937. Подписано: Нач. 8 отд<еле>ния 8 отдела ГУГБ НКВД СССР, капитан государственной безопасности Холщевников. На первом листе надпечатка: Разослано: тов. Ежову, тов. Фриновскому, тов. Вельскому, тов. Берману (т.е. наркому и его заместителям). Нач. 8 отдела ГУГБ НКВД, майор государственной безопасности Цесарский. 3/Ш 37.

(обратно)

29

Афоризм «Писатели — инженеры человеческих душ» был высказан Юрием Карловичем Олешей на встрече писателей со Сталиным в доме Горького. Позже Сталин корректно процитировал эту формулу: «Как метко выразился товарищ Олеша, писатели — инженеры человеческих душ». Вскоре афоризм был приписан Сталину, и он скромно примирился с авторством.

(обратно)

30

Начальник 4-го отдела УГБ НКВД по Иркутской области М.П. Бучинский «за нарушения социалистической законности» арестован 22 марта 1939 г. Осужден Военной коллегией Верховного суда СССР 26 февраля 1940 года по ст. 197—17 «а» к 10 годам ИТЛ.

(обратно)

31

Авербах Леопольд Леонидович (1903—1939 гг.), литературный критик. Родственник Я.М. Свердлова, шурин Г.Г. Ягоды. Главный редактор журнала «На литературном посту». Проводил в журнале политику вытеснения писателей, которых считал «попутчиками». В 1926 г. в журнале «Большевик» выступил с заявлением об обострении классовой борьбы в культуре. Один из основателей РАППа, ген. секретарь ВАПП (1926—1932 гг.). Соредактор книги «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» (1934 г.). Послужил одним из прообразов агрессивного литературного критика в романе Булгакова «Мастер и Маргарита». Арестован 4 апреля 1937 года. Расстрелян 14 августа 1937 года. Реабилитирован.

(обратно)

32

Сандомирский Герман Борисович (Гершон Беркович). Родился в 1882 г. в Одессе, еврей, образование высшее. Арестован 10 января 1937 г. Приговорен к ВМН 31 марта 1938 г. Расстрелян 13 августа 1938 г. Источник: Материалы к биографическому словарю социалистов и анархистов, НИПЦ «Мемориал» (Москва).

(обратно)

33

Исаак Эммануилович Бабель (настоящая фамилия Бобель) (1894—1940 гг.) — писатель и журналист, известный «Одесскими рассказами» и сборником «Конармия». Осенью 1917 года, отслужив несколько месяцев рядовым, дезертировал из армии и пробрался в Петроград. В 1917—1920 годы «трудился» в Петроградской ЧК, где, по его выражению, «привык к виду смерти». Принимал участие в работе продотрядов («продовольственных экспедиций»), печатался в газете «Новая жизнь». Весной 1920 года по рекомендации М. Кольцова под фамилией Лютов был направлен в 1-ю Конную армию в качестве военного корреспондента. Работал в Одесском губкоме, репортером в Тифлисе и Одессе, в Госиздате Украины. Арестован 15 мая 1939 года по обвинению в «антисоветской заговорщической террористической деятельности и шпионаже». На допросах коллеги подвергали Бабеля пыткам. (Опубликованы две фотографии Бабеля, официально переданные ФСБ его библиографу Р. Крумму, на которых он изображен без очков и с синяком под глазом.) Военной коллегией Верховного суда СССР 26 января 1940 года Бабель был приговорен к высшей мере наказания и на следующий день расстрелян. Расстрельный список подписал лично Сталин. Реабилитирован.

(обратно)

34

Яков Ефимович Эльсберг (настоящая фамилия Шапирштейн) (1901—1976 гг.) — советский литературовед и критик, доктор филологических наук. Бывший секретарь Л.Б. Каменева, который тогда возглавлял ИМЛИ. Выступал с программными критическими статьями о советской литературе в рапповском журнале «На литературном посту». Лауреат Сталинской премии второй степени (за книгу «А.И. Герцен. Жизнь и творчество»). Член Союза писателей СССР (исключен в 1962 году).

(обратно)

35

Леонид Александрович Самутин (1915—1987 гг.) — геолог, деятель «власовского» движения. Приговорен к 10 годам исправительно-трудовых лагерей и 5 годам поражения в правах. С декабря 1946-го отбывал наказание в Воркуте. Работал в шахте, на железной дороге. По собственным воспоминаниям, в 1948 году отказался от предложения стать агентом, после чего две недели провел в БУРе (барак усиленного режима — «внутрилагерная тюрьма») и был переведен дальше на север, в Аяч-Ягинские шахты, где работал до 1949 года. В 1953 году принимал участие в забастовке заключенных в Воркуте, входил в состав забастовочного комитета 14-го отделения Речлага. Автор книги «Я был власовцем». М.: Яузапресс, 2013.300 с.

(обратно)

36

«Шесть условий товарища Сталина» — комплекс хозяйственно-политических мероприятий, выдвинутых И.В. Сталиным на совещании хозяйственников 23 июня 1931 г.: распределение и использование рабочей силы, зарплата по труду, организация труда, создание своей производственно-технической интеллигенции и привлечение старой интеллигенции, внедрение хозрасчета. После опубликования «шести условий» в стране пели частушку:

Калина-малина,

Шесть условий Сталина —

Из них четыре Рыкова, а два —

Петра Великого.

(обратно)

37

Всеволод Мейерхольд и Зинаида Райх.

(обратно)

38

Ольга Берггольц: смерть, тюрьма, тюрьма, смерть…

(обратно)

39

Первые строки стихотворения Есенина «Заря Востока», написанного в октябре 1924 г. и посвященного сотрудникам одноименной тифлисской газеты. Впервые опубликовано в журнале «Журналист», 1926, № 5.

(обратно)

40

Добровольский Аркадий Захарович (1911—1969 гг.) — уроженец Винницкой области, украинец, беспартийный, с неоконченным высшим образованием. В 1937 году арестован органами НКВД в г. Киеве и «как участник контрреволюционной террористической организации» осужден на 7 лет. Отбывая наказание в Северо-Восточных лагерях на Колыме, Добровольский в 1944 году по обвинению «в создании контрреволюционной группы из числа заключенных и проведении антисоветской деятельности» (ст. 58—10) осужден на 10 лет. Работал и проживал в пос. Ягодный Магаданской области на положении ссыльнопоселенца.

(обратно)

41

Из приговора, объявленного мятежникам 10 октября 1698 года. Цит. по: Иоганн Георг Корб. Дневник путешествия в Московское государство. Ч. 5.

(обратно)

42

Разведчик В.В. Карпов.

(обратно)

43

Эрих Альфред Хартманн (1922—1993 гг.) — немецкий летчик-ас, считается лучшим пилотом-истребителем за всю историю мировой авиации. В ходе Второй мировой войны совершил 1525 боевых вылетов, участвовал в 825 воздушных боях. Сбил 352 самолета, из них 345 советских, что равно числу самолетов в 8—10 авиационных полках. Свой первый самолет Ил-2 из состава 7-го ГШАП Хартманн сбил 5 ноября 1942 года, а последний — 8 мая 1945 года над чешским городом Брно. В тот день он сбил истребитель Як-9, выполнявший акробатические фигуры над советскими войсками. Хартманн и военнослужащие из его эскадрильи сдались американским войскам, но были переданы Красной Армии.

(обратно)

44

По данным из личного дела майора А.М. Соколова, изученным Джеффри Будсом, следует, что в начале 1946 г. он занимал пост начальника ГУББ по Тернопольской области. В том же году его перевели со специальным заданием в Литву, «как имеющего практический опыт организации и работы спецгрупп». Соколов является автором «Наставления по использованию войск НКВД при проведении чекистско-войсковых операций», изданного НКВД СССР в 1944 г. Совершенно секретная копия этого документа хранится в Архиве СБ (Львов, Украина).

(обратно)

45

Николай Васильевич Арсенич-Березовский родился 27 сентября 1910 года в селе Нижний Березов на Косовщине. Происходил из гуцульской крестьянской семьи, закончил Стрыйскую гимназию, учился в университете. В 20-е годы вступил в Украинскую войсковую организацию полковника Коновальца, затем — в ОУН, где занимал высокие должности. Несколько раз был арестован польской полицией. Учился, а затем преподавал на созданных совместно с абвером разведывательных курсах ОУН. В феврале 1940 года возглавил военную разведку ОУН, а с марта 1941 года по личной инициативе Степана Бандеры становится референтом службы безопасности ОУН и членом главного командования ОУН и УПА. За успешную организацию работы по обезвреживанию агентуры противника награжден Золотым Крестом Заслуги. В феврале 1997 года, на фасаде школы в Нижнем Березове, где учился Николай Арсенич, установлен барельеф. В Коломые в его честь названа улица. На месте его гибели освящен памятный крест, а останки погибших перезахоронены в братской могиле УПА в Бережанах.

(обратно)

46

Штази — неофициальное сокращенное название Министерства государственной безопасности ГДР (нем. Ministerium fur Staatssicherheit). Контрразведывательный и разведывательный (с 1952 года) государственный орган Германской Демократической Республики. Было образовано 8 февраля 1950 года по образцу и при участии МГБ СССР. Штабквартира располагалась в округе Лихтенберг Восточного Берлина. Девиз Министерства: «Щит и меч партии» (нем. Schild und Schwert der Partei), подразумевалась Социалистическая единая партия Германии. После падения Берлинской стены Штази было переименовано в Управление национальной безопасности. Летом 1989 года самую важную часть секретных материалов из архива МГБ Штази переправили в США.

(обратно)

Ссылки

1

Книга правителя области Шан. М.: Ладомир, 1993. 392 с.

(обратно)

2

Книга правителя области Шан. М.: Ладомир, 1993. 392 с. — (стр. 7).

(обратно)

3

Книга правителя области Шан. М.: Ладомир, 1993. 392 с. — (стр. 11).

(обратно)

4

Книга правителя области Шан. М.: Ладомир, 1993. 392 с. — (стр. 56).

(обратно)

5

Тираспольский Г. Беседы с палачом. Казни, пытки и суровые наказания в Древнем Риме. М., 2003. Гл. 5.

(обратно)

6

Письма Плиния Младшего: Книги IX / Отв. ред. А.И. Доватур; Академия наук СССР. Изд. 2-е. М.: Наука, 1982. 408 с.

(обратно)

7

Императорский Рим в лицах. Траян. М., 2009. С. 133.

(обратно)

8

Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910.

(обратно)

9

БЭАН (Яндекс.Словари), 2005, статья «Сребреники»; Краткий библейский справочник, 2009; ЭЕЭ, 1976—2009, статья «Шекель».

(обратно)

10

Ли Г.Ч. История инквизиции. М.: Эксмо, 2007. 512 с.

(обратно)

11

Электронная еврейская энциклопедия. Донос.

(обратно)

12

Электронная еврейская энциклопедия. Автономия судебная; КЕЭ, том 1, кол. 35—37.

(обратно)

13

ЦГИА СССР, фонд Департамента духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел (фонд № 821),1846, оп. 11, ед. хр. 21, л. 161.

(обратно)

14

Штейн Михаил. Род вождя. В кн. Вождь (Ленин, которого мы не знали). Сост. Г.П. Сидоровнин. Саратов: Приволжское книжное издательство, 1991. С. 12—19.

(обратно)

15

Электронная еврейская энциклопедия.

(обратно)

16

Официальный сайт Нормана Финкельштейна.

(обратно)

17

Иван Данилович Калита//Проект «Хронос»; Константин Рыжов. Все монархи мира. Россия. 600 кратких жизнеописаний. Иван Калита. М. 1999.

(обратно)

18

Федотов Г.П. Святой Филипп, Митрополит Московский. М.:Мартис, 2000. 251 с. — (стр. 20—138).

(обратно)

19

Соловьев С.М. Сочинения. Т. 3—4. История России XI— XV вв. М.: Голос, 1993. 768 с.

(обратно)

20

Голикова Н.Б. Политические процессы при Петре I. M., 1957.

(обратно)

21

Анисимов Е. Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века. СПб.: Норинт, 2004. 461 с.

(обратно)

22

Переладов К.Г. Законодательные акты в сфере политического сыска (1730-1762). С. 92—93.

(обратно)

23

Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций. М.: Мысль, 1995. 774 с. Лекция 65.

(обратно)

24

Ключевский В. О. Исторические портреты. М.: Вече, 2005, 473 с.

(обратно)

25

Исаев И.А. История государства и права России. 3-е изд. М.: Юристъ, 2004. С. 238-241.

(обратно)

26

Анисимов Е. Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века. СПб.: Норинт, 2004. 461 с.

(обратно)

27

Пушкин А. С. История Петра I. Подготовительные тексты// Соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. 9. Л., 1979. С. 99, 193.

(обратно)

28

Анисимов Е. Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века. СПб.: Норинт, 2004. 461 с.

(обратно)

29

Тельберг Г.Г. Очерки политического суда и политических преступлений в Московском государстве XVII века. М.: Типография Императорского Московского Университета, 1912, 349 с.

(обратно)

30

Анисимов Е. Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века. СПб.: Норинт, 2004. 461 с.

(обратно)

31

Пушкин А. С. История Петра I. Подготовительные тексты// Соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. 9. Л., 1979.

(обратно)

32

Пушкин А. С. История Петра I. Подготовительные тексты// Соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. 9. Л., 1979.

(обратно)

33

Сухарев О.В. Кто был кто в России от Петра I до Павла I. М.,2005.

(обратно)

34

Кочубей Василий Леонтьевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 томах (82 т. и 4 доп.). СПб., 1890-1907.

(обратно)

35

Таирова-Яковлева Т. Мазепа. М.: Молодая гвардия, 2007. С.137.

(обратно)

36

Теряст М.Н. История царской тюрьмы. Том 1. М.: Издательство юридической литературы. С. 270.

(обратно)

37

Анисимов Е. Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века. СПб.: Норинт, 2004. 461 с.

(обратно)

38

Из записок Фонвизина М.А. // Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и современников: репринт издания 1907 года. М.: Вся Москва, 1990. С. 155—169.

(обратно)

39

Королев Арсений. Знахарь. Симбирский курьер. № 38.

(обратно)

40

Бердников Лев. Сожженные заживо. Христианско-иудейский диалог: проблемы и мнения. 01.05.2011

(обратно)

41

Русская  старина.  1878.  Т.  23.  С.  309.

(обратно)

42

Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг. // Российский архив. Сб. М.: Студия «ТРИТЭ», 1996. Т. VII. С. 381.

(обратно)

43

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (1890— 1907); Ростовцов Я.И. Последняя записка по крестьянскому делу генерала Я.И. Ростовцова // Русский архив, 1868. Изд. 2-е. М., 1869. С. 1213-1246.

(обратно)

44

Шервуд-Верный // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 томах. СПб., 1890-1907.

(обратно)

45

Киянская О.И. Павел Пестель: офицер, заговорщик, разведчик. М.,2002.

(обратно)

46

Есипов Г.В. Раскольничьи дела XVIII столетия. СПб., 1861. Т. 1. С. 569, 609. Цит. по: Никулина Е., Курукин И. Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века. М: Молодая гвардия, 2008. 672 с.

(обратно)

47

Анисимов Е. Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века. СПб.: Норинт, 2004. 461 с.

(обратно)

48

Иоганн Георг Корб. Дневник путешествия в Московское государство.

(обратно)

49

Курукин И., Никулина Е. Повседневная жизнь Тайной канцелярии. М.: Молодая гвардия, 2008. 672 с.

(обратно)

50

Щеголев П.Е. Охранники, агенты, палачи. М.: Терра Книжный клуб. 2004. 288 с. — (стр. 84—187).

(обратно)

51

Спиридович А.И. Записки жандарма. Харьков: Пролетарий, 1928. 205 с. Интернет. — (стр. 1).

(обратно)

52

«Хмурый полицейский». Карьера С.В. Зубатова// Вопросы истории / Публ. подгот. Ю.Ф. Овченко. М., 2009. № 4—7.

(обратно)

53

Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. М. —Л.: Госиздат, 1928. 144 с.

(обратно)

54

Спиридович А.И. Записки жандарма. Харьков: Пролетарий, 1928. 205 с. — (стр. 9—51).

(обратно)

55

Перегудова З.И. Политический сыск в России. 1880—1917. М.: РОССПЭН, 2000. 431 с.

(обратно)

56

Спиридович А.И. Записки жандарма. Харьков: Пролетарий, 1928. 205 с. — (стр. 8).

(обратно)

57

Зубатов С.В. Зубатовщина // Былое. СПб., 1917. № 4. С. 157-178.

(обратно)

58

Зубатов С.В. Письмо в «Вестник Европы» // Вестник Европы. СПб., 1906. Т. 2 (март). С. 432-436.

(обратно)

59

Спиридович А.И. Записки жандарма. Харьков: Пролетарий, 1928. 205 с. — (стр. 97).

(обратно)

60

Зубатов С.В. Письмо в «Вестник Европы» // Вестник Европы. СПб., 1906. Т. 2 (март). С. 432-436.

(обратно)

61

Перегудова З.И. Политический сыск в России. 1880—1917. М.: РОССПЭН, 2000. 431 с. — (стр. 90).

(обратно)

62

Дело провокатора Малиновского. Сборник статей и документов. Сост.: Каптелов Б.И., Розенталь И.С., Шелохаев В.В. М.: Изд-во Республика, 1992.

(обратно)

63

Кошель П.А. История сыска в России. М., 1996. Т. I.

(обратно)

64

Шохат Маня — статья из Электронной еврейской энциклопедии.

(обратно)

65

Гуревич В. В зубах у Зубатова. (К истории политических провокаций); Кошель П.А. История сыска в России.

(обратно)

66

Спиридович А.И. Записки жандарма. Харьков: Пролетарий, 1928. С. 47.

(обратно)

67

Овченко Ю.Ф. Провокация на службе охранки // Новый исторический вестник. М., 2003. № 1 (9).

(обратно)

68

Прайсман Л. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы.

(обратно)

69

«Народная воля» — Окладский И.Ф.

(обратно)

70

Дело провокатора Малиновского. Сборник статей и документов. Сост.: Каптелов Б.И., Розенталь И.С, Шелохаев В.В. М.: Изд-во Республика, 1992.

(обратно)

71

Дело провокатора Малиновского. Сборник статей и документов. Сост.: Каптелов Б.И., Розенталь И.С, Шелохаев В.В. М.: Изд-во Республика, 1992.

(обратно)

72

Джунковский В.Ф. Воспоминания. М., 1997. Т. 1. Предисловие И. Пушкаревой, 3. Перегудовой «В.Ф. Джунковский и его время».

(обратно)

73

Джунковский Владимир Федорович на сайте Русская армия в Великой войне.

(обратно)

74

Джунковский В.Ф. Воспоминания. М., 1997. Т. 1. Предисловие И. Пушкаревой, 3. Перегудовой «В.Ф. Джунковский и его время».

(обратно)

75

Голицын С. Записки уцелевшего. Роман. М., 1990. С. 573.

(обратно)

76

Симкин А.Н. «Зачислить за ВЧК впредь до особого распоряжения». Дело В.Ф. Джунковского в московской Таганской тюрьме // Отечественные архивы. 2002. № 5.

(обратно)

77

«Охрану пути следования 2-й Тихоокеанской эскадры возложить на коллежского советника Гартинга» // Гангут. Сб. ст. СПб., 2000. Вып. 25.

(обратно)

78

Гартинг-Ландезен Аркадий Михайлович. Сайт ; Агафонов В.К. Парижские тайны царской охранки. М.: Русь, 2004.

(обратно)

79

Агафонов В.К. Парижские тайны царской охранки. М.: Русь, 2004. 413 с.

(обратно)

80

Две жизни штабс-капитана Дегаева; В.М. Жухрай. Тайны царской охранки: авантюристы и провокаторы». М.: Политиздат, 1991.

(обратно)

81

Шульгин В.В. Что нам в них не нравится? Об антисемитизме в России. М.: Изд-во Хорс, 1992. С. 144. — (стр. 22).

(обратно)

82

Арутюнов Г.А., Волков Ф.Д. Перед судом истории // «Московская правда». 1989. 30 марта; Перегудова 3., Каптелов Б, Секретный агент Джугашвили // «Комсомольская правда». 1989. 21.06; они же. Был ли Сталин агентом охранки // Вопросы истории КПСС. 1989. № 4; Колников М., Черных В., Максимова А. Шатуновская О., Шеболдин С. Версия не подтверждается // «Московская правда». 1989. 2 июля; Медведев Р. О Сталине и сталинизме // «Знамя». 1989. № 4; Волков Ф.Д. Взлет и падение Сталина. М., 1992; Островский А.В. Кто стоял за спиной Сталина? // Из глубины времен. 1992. № 1; Адамович А. Дублер // Дружба народов. 1988. № 11; Серебрякова З.Л. Был ли Сталин агентом охранки? // Родина. 1989. № 9; она же. «Сталин и царская охранка» // «Совершенно секретно». 1989. № 7, декабрь; Серебрякова 3. Иосиф и Роман // «Независимая газета». 21.12.94; Сталин был агентом царской охранки // «Известия». 1997. 19 сентября; Еще раз о Сталине. Агенты охранки // «Известия». 1997. 2 октября; Хечинов Ю. Так был ли Сталин агентом охранки? // «Труд». 1997. 24 октября; Журнал «Лайф». 1956. 24.04; Был ли Сталин агентом охранки? Сборник статей, материалов и документов. Редактор-составитель доктор исторических наук Ю. Фельштинский.

(обратно)

83

Шатуновская О.Г. Об ушедшем веке. Рассказывает Ольга Шатуновская / сост.: Д. Кутьина, А. Бройдо, А. Кутьин. La Jolla (Calif.): DAA Books, 2001. С. 388-394. — (стр. 88—394).

(обратно)

84

Перегудова З.И. Политический сыскв России. 1880—1917. М.: РОССПЭН, 2000. С. 243-244.

(обратно)

85

Отдельный корпус жандармов. Еремин Александр Михайлович; Сайт 1868 «Добровольческий корпус» Масянов Л.Л. Гибель «Уральского казачьего войска»; Проект Хронос. Царские жандармы; Колпакиди А., Север А. Спецслужбы Российской империи. М.: Яуза — Эксмо, 2010. С. 307-308.

(обратно)

86

ХРОНОС — Орлов Александр Михайлович; Использованы материалы кн.: Шарапов Э.П. Наум Эйтингон — карающий меч Сталина. СПб.: Нева, 2003; Материалы кн.: Абрамов В. Евреи в КГБ. Палачи и жертвы. М.: Яуза — Эксмо, 2005; Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. М.: Всемирное слово, 1991. 352 с.

(обратно)

87

Колоколов Б.Г. Жандарм с царем в голове. Жизненный путь руководителя личной охраны Николая П. М.: Молодая гвардия, 2009.584 с.

(обратно)

88

Перегудова З.И. Политический сыск в России. 1880—1917. М.: РОССПЭН, 2000. 431 с. — (стр. 49—256).

(обратно)

89

Сборник статей, материалов и документов: Был ли Сталин агентом охранки? Редактор-составитель доктор исторических наук Ю. Фельштинский. RuLIT.Net.

(обратно)

90

Сборник статей, материалов и документов: Был ли Сталин агентом охранки? Редактор-составитель доктор исторических наук Ю. Фелыптинский. Интернет. RuLIT.Net.

(обратно)

91

Николай Троицкий. Подвиг Николая Клеточникова. Опубликовано: Прометей. Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей». Т. 9. М.: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1972. С. 57—76.

(обратно)

92

Справка по делу об убийстве агента III отделения Н. Рейнштейна. ГАРФ.Ф. 94. Оп. 1. Д. 53.

(обратно)

93

Клеточников на сайте «Народной воли».

(обратно)

94

Перегудова З.И. Политический сыск в России. 1880—1917. М: РОССПЭН, 2000. — (стр. 38).

(обратно)

95

Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. М.: Современник, 1989. С. 270. — (стр. 17).

(обратно)

96

Савинков Б. Воспоминания террориста // Избранное. М., 1990. С. 284-285.

(обратно)

97

Использованы материалы кн.: «Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Тома 1 и 2. М.: Новое литературное обозрение, 2004.

(обратно)

98

Николаевский Б.И. История одного предателя. М.: Высшая школа, 1991. 328 с.

(обратно)

99

Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. Т. 2. М.: Книга, 1990. 344 с. — (стр. 3).

(обратно)

100

Henning Kohler. The red garden. A.A. Knopf, 1922. С 156. (Первое издание — 1920, Копенгаген).

(обратно)

101

Вараксин А. Дорогами русской смуты. Берлин, 1923. См. журнал «Казань», 2000, № 2—3, с. 130.

(обратно)

102

Сенников Б.В., Пушкарев Б.С. Тамбовское восстание 1918— 1921 гг. и раскрестьянивание России 1929—1933 гг. М.: Посев, 2004; Васильева О.Ю., Кнышевский П.Н. Красные конкистадоры. «Соратник», 1994; Баранов Ю. Памятник Иуде. Библиотека ХРОНОС.

(обратно)

103

Бунин И.А. Миссия русской эмиграции. Речь, произнесенная в Париже 16 февраля 1924 года.

(обратно)

104

«Известия», 27 сент. 1919 («Надо учиться у врага»).

(обратно)

105

Ленин В.И. ПСС, т. 40. С. 279. — (стр. 79).

(обратно)

106

XIV съезд ВКП (б). Стенографический отчет. М., 1926, с. 600-601.

(обратно)

107

Велидов А. С. К истории ВЧК-ОГПУ. Без вымысла и купюр. СПб.: Алетейя, 2011. 472 с. — (стр. 25).

(обратно)

108

История советской разведки. Вып. 1. С. 226.

(обратно)

109

Циркулярное письмо ВЧК № 5 от 1 июня 1920 года ГУБЧРЕЗКОМАМ, ОСОБОТДЕЛАМ И РТЧК. Цит. по: Фельштинский Ю.Г. ВЧК-ГПУ: документы и материалы. М.: Издательство гуманитарной литературы, 1995. 272 с.

(обратно)

110

Цит. по: Альбац Евгения. Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ. М.: РУССЛИТ, 1992, 416 с. — (стр. 9, 50).

(обратно)

111

История советской разведки. Вып. 1. С. 76—80.

(обратно)

112

Лубянка. Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. 1917-1991. Справочник. С. 27 -28; История советской разведки. Вып. 1. С. 127—132.

(обратно)

113

Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Федерации (далее — ЦА ФСБ РФ). Ф. 2. Оп. 3. Д. 655. Л.З.

(обратно)

114

Государственный архив службы безопасности Украины (ГДА СБУ). Ф. д. в. Оп. 373. Д. 32. Л. 61-62. Цит. по: Подкур Р., Ченцов В. Документы органов государственной безопасности УССР 1920—1930-х годов: источниковедческий анализ. Тернополь, 2010. 372 с.

(обратно)

115

Государственный архив Запорожской области (ДАЗО). Ф. 241. Оп. 1. Д.9. Л. 70-72. Цит. по: Подкур Р., Ченцов В. Документы органов государственной безопасности УССР 1920— 1930-х годов: источниковедческий анализ. Тернополь, 2010. 372 с.

(обратно)

116

Максудов С. Документы из архива ОГПУ1921—1927//Укр. ист. журнал. 1992. № 2. С. 108. — (стр. 6).

(обратно)

117

Государственный архив службы безопасности Украины (ГДА СБУ). Ф. д. в. Опись 373. Дело 32. Цит. по: Подкур Р., Ченцов В. Документы органов государственной безопасности УССР 1920—1930-х годов: источниковедческий анализ. Тернополь, 2010. 372 с.

(обратно)

118

Семененко В. И. Слепая верность: из истории Всеукраинской ЧК // Провинциальное ЧК. Харьков, 1994. С. 23.

(обратно)

119

Подкур Р., Ченцов В. Документы органов государственной безопасности УССР 1920—1930-х годов: источниковедческий анализ. Тернополь, 2010. 372 с.

(обратно)

120

См.: Выдержки из справок о результатах работы и из отчетов об итогах организационной и агентурно-оперативной деятельности 4 отдела 5 управления КГБ СССР. ЦА КГБ. Ф. 1. Оп. 5, пор. № 360. Д. 360. Цит. по: Христианский Вестник. № 9. Ноябрь 1992. С. 9—17.

(обратно)

121

Максудов С. Документы из архива ОГПУ 1921—1927 // Укр. ист. журнал. 1992. № 2. С. 108. — (стр. 04).

(обратно)

122

Там же. — (стр. 06).

(обратно)

123

Из протокола допроса от 10.12.1929. Душу не погублю: Исповедники и осведомители в документах… и о методах агентурной работы. Сост.: Виктор Королев. М.: Внешторгиздат, 2001. 240 с. — (стр. 05).

(обратно)

124

Государственный архив по делам политических репрессий Пермской области (ГАДПРПО). Ф. 1. Оп. 1. Д. 8098. Л. 16.

(обратно)

125

Священник Михаил (Польский). Положение Церкви в Советской России. Очерк бежавшего из России священника. Иерусалим, 1931; СПб., 1995. С. 51.

(обратно)

126

Королев В.А. Душу не погублю: исповедники и осведомители в документах… и о методах агентурной работы. М.: Внешторгиздат, 2001. 240 с.

(обратно)

127

Agentura.ru — Работа с осведомителями. Кадры и перестановки. Кононов Сергей.

(обратно)

128

Вопросы истории. 1995. № 7. С. 64.

(обратно)

129

Хлевнюк О.В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М.: РОССПЭН, 2012. С. 299, 340.

(обратно)

130

Краснов-Левитин А.Э. Лихие годы, 1925—1941: Воспоминания. Париж: YMCAPress, 1977. С. 380.

(обратно)

131

Литвин Алексей. Российская историография большого террора.

(обратно)

132

Лунеев В.В. Статистика политических репрессий.

(обратно)

133

АП РФ, оп. 24, д. 409.

(обратно)

134

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 118. Л. 1-9, 33-39. Копия. Цит. по: Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец» — Николай Ежов. М.: РОССПЭН, 2008. 448 с. С. 231-242.

(обратно)

135

Из доклада Председателя Верховногосовета РСФСР, члена Политбюро Андрея Жданова на XVIII съезде ВКП (б) 10—21 марта 1939 г. Москва.

(обратно)

136

Вопросы истории. 1990. № 5. С. 50.

(обратно)

137

Молодой коммунист. 1990. № 6. С. 66.

(обратно)

138

Бондаренко Сергей, Он похож на белогвардейца. «Мемориал». Большой Город. 28 октября 2012 г. Текст документа предоставлен историком Сильвеном Дюфрессом.

(обратно)

139

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 56. Л. 217-220. Заверенная копия. Цит. по: Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3. Книга 2. Документ № 207.

(обратно)

140

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 56. Л. 228-240. Заверенная копия. Цит. по Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3. Книга 2. Документ № 89.

(обратно)

141

Некрасов В.Ф. Тринадцать «железных» наркомов. М., 1995. С. 229-230.

(обратно)

142

Хлевнюк О.В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М.: РОССПЭН, 2012. С. 337-338.

(обратно)

143

ГАТО. Ф. Р871. Оп. 1. Д. 8а. Л. 264. Машинопись.

(обратно)

144

Фатеев А.В. Образ врага в советской пропаганде, 1945— 1954 гг. М., 1999. Рос. акад. наук, Ин-т рос. истории, 1999. 261 с.

(обратно)

145

Вину за создание громкого «дела врачей» свалили на Лидию Тимашук. Новости науки. 30 мая 2011 г.

(обратно)

146

Фомина Лариса. Вокруг памятника курганскому мальчику Коле Мяготину не утихают страсти: «Он не был ни пионером, ни героем».

(обратно)

147

Дружников Ю.И. Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова. М.: Русский путь, 2006. 135 с.

(обратно)

148

Словецшй Виталий. Забытая героиня.

(обратно)

149

Соломеин П.Д. Павка-коммунист. Новосибирск: Западно-Сибирское книжное изд-во, 1976. 144 с.

(обратно)

150

Детское коммунистическое движение. М. —Л., 1932.

(обратно)

151

Смирнов Е. Юные дозорники. М., 1934.

(обратно)

152

Гусев А. Деткоры в школе. М., 1935.

(обратно)

153

Постановление ГД РФ от 2 апреля 2008 г. № 262—5 ГД «О заявлении Государственной Думы Российской Федерации “Памяти жертв голода 30-х годов на территории СССР”».

(обратно)

154

Журавлев Сергей. Голод 1932—1933 годов: причины реальные и мнимые.

(обратно)

155

См. например: Специальное сообщение секретно-политического отдела Государственного Политического Управления Украинской ССР об активных антисоветских проявлениях на Украине, фактах людоедства на почве голода. 29 июня 1932 г. ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 10. Д. 528. Л. 241,242,243,244,245; Спецсправка секретно-политического отдела ОГПУ о продзатруднениях по УССР на 17 марта 1933 г. (массовая смертность в городах и селениях, людоедство…). ЦАФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 42. Л. 74, 75, 76, 77, 78; Спецсообщение секретно-политического отдела ОГПУ о продзатруднениях в отдельных районах Северо-Кавказского края (смертность, людоедство, трупоедство). 7 марта 1933 г. ЦА ФСБ РФ.Ф. 2. Оп. 11. Д. 42. Л. 62, 63, 64; Спецсводка Главного управления Рабоче-крестьянской милиции при ОГПУ о людоедстве в Нижне-Волжком крае. 14 марта 1933 г. ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 551. Л. 80. Донесение начальника Саратовского оперативного сектора рабоче-крестьянской милиции начальнику Краевого управления рабоче-крестьянской милиции о случаях убийства с целью людоедства. Ф. Р461. Оп. 4. Д. 33. Л. 31, 32; Д. 39. Л. 69; Информация участкового прокурора Волновахского участка о факте каннибализма в с. Гринталь Старо-Каранского района 12 июля 1933 г. Основание: Ф. П326. Оп. 1. Д. 130. Л. 50. Спецповщомлення про випадок людожерства в с. Шапарському Ново-Псковського району. 21 лютого 1933 р. ГАД О. Ф. П326. Оп. 1.Д. 130. Л. 6.

(обратно)

156

Базаров Александр. За горсть зерна — на плаху. Из судебных дел о «пяти колосках» // Журнал «Родина», 2001/09.

(обратно)

157

РГАСПИ. Ф. 78. Оп. 1. Д. 550. Лл. 7, 7а.

(обратно)

158

ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 12. Д. 103. Л. 35. Опубликовано: Известия ЦИК Союза ССР и ВЦИК, № 81 от 8 апреля 1935 г.

(обратно)

159

ГАРФ. Ф. Р8131. Оп. 38. Л. 6. П. 47а. Подлинник.

(обратно)

160

Сачков В.Н. Кого расстреляли на Бутовском полигоне. — Редуцированная обобщающая статистика по лицам, казненным на Бутовском полигоне в 1937—1938 гг. Приложение II. Статистика жертв массовых репрессий.

(обратно)

161

Источник: Москва, расстрельные списки, Бутовский полигон.

(обратно)

162

Петров Н.В. История империи ГУЛАГ. Гл. 8.

(обратно)

163

Ленин В.И. Полное собрание сочинений, изд. 5-е. М.: Издательство политической литературы, 1970. Т. 51, с. 48—49.

(обратно)

164

Из выступления Троцкого в Политбюро 30 июня 1922 года. АП РФ Ф. 3. Оп. 34. Д. 185. Л. 5. Источник. 1995. № 6. С. 133-134.

(обратно)

165

Заметки Ф.Э. Дзержинского после разговора с В.И. Лениным. 4-5 сентября 1922 г. РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 303. Л. 1-3. Автограф.

(обратно)

166

Сталин И.В. Неправленая стенограмма выступления на совещании в ЦК ВКП (б) о кинофильме «Закон жизни» 9 сентября 1940 года. Источник: Сталин И.В. Сочинения. Т. 18. Тверь: Информационно-издательский центр «Союз», 2006. С. 199—204.

(обратно)

167

См.: «Новый Мир», 1995, № 3.

(обратно)

168

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1125. Л. 22-28. Машинописный подлинник. Подпись и дата — автографы.

(обратно)

169

Авдеенко А. Наказание без преступления. М., 1991. С. 241.

(обратно)

170

Известия ЦК КПСС. № 10,1990. С. 147-151. Предсмертное письмо А.А. Фадеева в ЦК КПСС. 13 мая 1956 г.

(обратно)

171

Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП (б), ВКП (б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917—1953. Под ред. акад. А.Н. ЯКОВЛЕВА; сост. А. Артизов, О. Наумов. М.: Международный фонд «Демократия», 1999. Документ № 9.

(обратно)

172

Там же. Документ № 12.

(обратно)

173

Шенталинский Виталий, Расстрельные ночи. Журнальный зал Русского Журнала // «Звезда», 2007, № 4.

(обратно)

174

Домиль Валентин. Шаги командарма. Интернет-журнал «Заметки по еврейской истории». № 4 (53). Апрель 2005 года.

(обратно)

175

Литературная газета. 1937. 26 января, 1 февраля.

(обратно)

176

Шенталинскый Виталий. «Прошу меня выслушать…» Донос. Еженедельная Интернет-газета «Мы здесь», № 248.

(обратно)

177

Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП (б), ВКП (б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917—1953. Под ред. акад. А.Н. ЯКОВЛЕВА; сост. А. Артизов, О. Наумов. М.: Международный фонд «Демократия», 1999. Документ № 16.

(обратно)

178

Чуковский К. Дневник. 1901-1969. М.: ОЛМАПРЕСС, 2003. Т. 2. С. 592; Хализев В.Е. Жизнь как служение.

(обратно)

179

Библиотека Независимой академии. Ю.Б. Борев. Сталиниада. V. 1935—1938 гг. Большой террор.

(обратно)

180

Дьяков Б.А. Повесть о пережитом. М.: Сов. Россия, 1966. 264 с.

(обратно)

181

Дьяков Б.А. Пережитое: Автобиографический роман: в 3-х кн. М.: Сов. Россия, 1987. 736 с.

(обратно)

182

Военно-исторический журнал, № 12, 1990. С. 77.

(обратно)

183

Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. Т. 2. М.: Центр «Новый мир», 1990. С. 243.

(обратно)

184

Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. Т. 1. М.: Центр «Новый мир», 1990. С. 127.

(обратно)

185

Шенталинский Виталий. Расстрельные ночи // «Звезда». 2007, № 4.

(обратно)

186

«Правда». 25 января 1937 г.

(обратно)

187

«Правда». 28 января 1937 г.

(обратно)

188

Динаров Захар. Распятые. СПб.: Всемирное слово, 1994.

(обратно)

189

Осип Мандельштам и его время: Сб. воспоминаний. М.: Наш дом, 1995. 480 с. С. 402.

(обратно)

190

Мандельштам О. Стихотворения. Переводы. Очерки. Статьи. Тбилиси: Мерани, 1990. 416 с.

(обратно)

191

Тройская С.И. «Здесь я рассадил свои тополя…»: Докум. повесть о Елене Вяловой и поэте Павле Васильеве. Письма. М.: Изд-во «Флинта», 2005. 334 с.

(обратно)

192

Куняев Станислав. «Огонь под пеплом» (Дело «сибирской бригады»); Левин Владимир. За что расстреляли антисемита? // Международный журнал «Мы здесь». № 412.15—21 августа 2013 г.

(обратно)

193

Цит. по: Добровольский А. Смертельная игра Мастера: Кто погубил театр великого режиссера? // Московский комсомолец, 2005. 16 марта. № 55.

(обратно)

194

Чуковский Корней. Дневник. Составитель: Елена Чуковская. Т. З.М.: Изд-во ПРОЗАИК. С. 141.

(обратно)

195

Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП (б), ВКП (б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917—1953 / Под ред. акад. А.Н. Яковлева; сост. А. Артизов, О. Наумов. М.: Международный фонд «Демократия», 1999. Документ № 18; А.А. Жданов, Г.М. Маленков. Сталин и космополиты. Сборник. М.: Алгоритм. 256 с.

(обратно)

196

Копылов И., Позднякова Т., Попова Н. И это было так. Анна Ахматова и Исайя Берлин. СПб.: Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме; ООО «Драйв», 2009.

(обратно)

197

Стонов Д.М. Прошедшей ночью. Лагерные рассказы. М.: Возвращение, 2007.261 с; Шенталинский Виталий. Воскресшее слово. Донос как жанр соцреализма // «Новый Мир», 1995, № 3.

(обратно)

198

ЦА ФСБ РФ. Архивное дело № ПФ4678, т. 1, часть 11, л. 116—117. Машинописная копия. 14 августа 1956.

(обратно)

199

«Комсомольская правда», 29 октября 1958 года.

(обратно)

200

Млечин Л.М. Железный Шурик. М.: Эксмо, Яуза, 2004.

(обратно)

201

«Правда», 31 августа 1973 года. Цит. по: «Слово пробивает себе дорогу». М.: Русский путь, 1998.

(обратно)

202

Документы русской военной контрразведки в 1812 г.

(обратно)

203

Андрей Иванов. Контрразведка России в Отечественной войне 1812 года. Интернет.

(обратно)

204

Лукин Вениамин. Евреи и Отечественная война 1812 года. Служба народа еврейского и его кагалов. ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2007 ХЕШВАН 5768-11 (187).

(обратно)

205

Колпакиди А.И., Север A.M. Спецслужбы Российской Империи. М.: ООО Издательство Эксмо, 2010. 768 с.

(обратно)

206

Известия ЦК РКП (б). 1920.12 марта; История советской разведки. Вып. 1. С. 140, 148, 214, 226.

(обратно)

207

История советской разведки. Вып. 1. Т. 2. С. 128,165.

(обратно)

208

Реабилитация. С. 299.

(обратно)

209

Вопросы истории. 1991. № 6. С. 29-30.

(обратно)

210

Реабилитация. С. 299.

(обратно)

211

Коммунист. 1996. № 17. С. 73. Цит. по: Роговин В.З. Была ли альтернатива? Т. 4. 1937. Гл. 50. Процесс генералов.

(обратно)

212

Великая Отечественная война. 1941—1945. Краткая история. М., 1965. С. 39-40.

(обратно)

213

Самсонов A.M. Знать и помнить. С. 316.

(обратно)

214

Волкогонов Д. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина. В 2 кн. М.: Изд-во АПН, 1989. Кн. 1. Ч. 2. С. 271.

(обратно)

215

Печенкин Александр. Донос на маршала. Газета «История». Интернетверсия. 16.01.2004.

(обратно)

216

Архив Института военной истории (ИВИ). Ф. 221. Оп. 263. Д. 21. Л. 258. Цит. по: Черушев Н.С. 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе. М.: Вече, 2003.

(обратно)

217

ЛУБЯНКА. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР Смерш. 1939 — март 1946. Документ № 202. РГАНИ. Ф. 89. Оп. 18. Д. 8. Л. 1-3.

(обратно)

218

Справка ОО НКВД СТФ в УОО НКВД СССР о деятельности заградительных отрядов Сталинградского и Донского фронтов не ранее 15 октября 1942 года // Сталинградская эпопея. Материалы НКВД СССР и военной цензуры из Центрального архива ФСБ РФ. М., 2000. С. 230-232.

(обратно)

219

Постановление ГКО об утверждении положения о ГУКР Смерш НКО СССР // Цит. по: Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-МВД-КГБ. 1917-1991: Справочник. М., 2003. С. 623-626.

(обратно)

220

«Государство и право». 1995. № 8.

(обратно)

221

Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил. Статистическое исследование / Под ред. Г.Ф. Кривошеева. М.:ОЛМАПРЕСС,2001.

(обратно)

222

Звягинцев Вячеслав. Война на весах Фемиды. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2006. 768 с. — (стр. 77).

(обратно)

223

ЦА ФСБ России. Ф. 14. Оп. 5. Д. 13. Л. 291, 299-309; ЦАФСБ России. Ф. 14. Оп. 5. Д. 13. Л. 169—181. Цит. по: Огненная дуга: Курская битва глазами Лубянки. М., 2003. С. 176—181.

(обратно)

224

Персональный сайт Колесникова Виктора Николаевича.

(обратно)

225

Соколов Б.В. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2003. 352 с. — (стр. 08—309).

(обратно)

226

Соколов Б.В. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2003. 352 с. — (стр. 1—52).

(обратно)

227

Лубянка — Старая площадь. Сборник документов. М., 2009.

(обратно)

228

НИПЦ «Мемориал». Коллекция документов. Документ № 115.

(обратно)

229

ЦА ФСБ РФ.Ф. 2. Оп. 11. Д. 1311. Л. 116-119. Цит. по: Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Т. 3. Кн. 2. Документ № 147.

(обратно)

230

Шевченко Сергей, Уроки Сандармоха. «Коммунизм хорош только в книгах…». Газета «Кiевскiй ТелеграфЪ», №№ 21 и 28.2001.

(обратно)

231

Архив УФСБ Томской области. Д. П6174. Л. 40—41.

(обратно)

232

См. «История оперативных аппаратов уголовно-исполнительной системы». Интернет; Роговин В.З. Партия расстрелянных. Была ли альтернатива? Т. 5. Приложение II. Статистика жертв массовых репрессий.

(обратно)

233

ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1а. Д. 107. Л. 112-112 об. Цит. по: Кокурын А.И., Петров Н.В. ГУЛАГ, 1917—1960. Международный фонд «Демократия». Россия. XX век. Документы.

(обратно)

234

Петров Н.В. История империи ГУЛАГ. Гл. 15, 16, 19.

(обратно)

235

Приключения-91: Сборник. Сост. Н. Матвеев. М.: Мол. гвардия, 1991. 443 с.

(обратно)

236

Шифрин А.И. Четвертое измерение. Франкфурт/Майн: Посев, 1973. 452 с. — (стр. 01).

(обратно)

237

Амальрик А.А. Записки диссидента. Анн Арбор: Ардис, 1982. 361 с.

(обратно)

238

ГАРФ. Ф. 9414. Д. 128. С. 135-137.

(обратно)

239

Кузьминых А. Л., Старостин СИ. Оперативно-следственная работа в лагерях военнопленных Европейского Севера СССР. 1939-1949 гг.

(обратно)

240

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 621. Л. 138-139; Записка председателя КГБ при СМ СССР А.Н. Шелепина Н.С. Хрущеву о ликвидации всех учетных дел на польских граждан, расстрелянных в 1940 г., с приложением проекта постановления Президиума ЦК КПСС. 3 марта 1959 г.

(обратно)

241

Кузьминых А.Л., Старостин С.И. Оперативно-следственная работа в лагерях военнопленных Европейского Севера СССР. 1939-1949 гг.

(обратно)

242

Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации. Ф. 13. Оп. 3028. Д. 10. Л. 3-6.

(обратно)

243

Галицкий В.П. Содержание военнопленных армии противника в СССР. М., 1990. С. 6; Он же. Военнопленные германской армии в Советском Союзе. М., 1992. С. 13.

(обратно)

244

Галицкий В.П. Гитлеровцы против Гитлера // Воен. ист. журн. 1995. № 1.С. 20.

(обратно)

245

Striet С. Die Behanlungund Ermurdung 1941—1945. Frankfurt a/M., 1992. S. 9.

(обратно)

246

Военнопленные в СССР. 1939—1956. Документы и материалы. М, 2000. С. 729-732.

(обратно)

247

Архив УВД ВО. Ф. 10. Оп. 1. Д. 192. Л. 50. Цит. по: Кузьминых А.Л., Старостин С.И. Оперативно-следственная работа в лагерях военнопленных Европейского Севера СССР. 1939—1949 гг.

(обратно)

248

Война Германии против Советского Союза 1941—1945. Документальная экспозиция / Под ред. Рейнгарда Рюрупа. Отрывок из записей Генриха Эйхенберга 1947/48 гг. о положении со снабжением немецких военнопленных. Текст 155.

(обратно)

249

Волынец Алексей. Вражеские военнопленные в Ленинграде. АПН Северо-Запад. Вторник, 6 августа 2013 г.

(обратно)

250

ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1. Д. 834. Л. 205; РГВА. Ф. 1п. Оп.15а. Д. 352. Л. 46. Цит. по: «О специфике агентурной, оперативной и следственной работы в Западно-Сибирских лагерях НКВД-МВД СССР (1943—1950) // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. Т. 12, № 6, 2010.

(обратно)

251

Архив УВД ВО. Ф. 10. Оп. 1. Д. 192. Л. 35,61. Цит. по: Кузьминых А.Л., Старостин С.И. Оперативно-следственная работа в лагерях военнопленных Европейского Севера СССР. 1939—1949 гг.

(обратно)

252

Архив УВД ВО. Ф. 10. Оп. 1. Д. 353. Л. 15, 28. Цит. по: Кузьминых А.Л., Старостин СИ. Оперативно-следственная работа в лагерях военнопленных Европейского Севера СССР. 1939-1949 гг.

(обратно)

253

Немцы о русских: Сборник. Сост. В. Дробышев. М., 1995. С. ПО.

(обратно)

254

Лидере В. Без последней главы. М.: Иностранная литература, 1990. № 11. С. 247.

(обратно)

255

Lang M. Stalins Strafjustizgegendcutschc Soldatcn. Die Massenprozesse gegen deutsche Kriegsgefangene in dcr Jahren 1949 und 1950 in hislorischer Sicht. Oxford, 1981. S. 45—48.

(обратно)

256

Петров Н.В. История империи «Гулаг», гл. 11.

(обратно)

257

Говоров И.В. Фильтрация советских репатриантов в 40-е годы 20-го века: цели, методы и итоги; Земсков В. Репатриация перемещенных советских граждан. Статья в сборнике: Война и общество, 1941-1945. Кн. 2. М.: Наука, 2004.

(обратно)

258

ГАТО. Ф.Р. 1368. Оп. 3. Д. 5. Л. 1. Цит. по: Шахта. История, рассказанная фондом Р1368. Никита Меситов. Документы фонда Р1368 Государственного архива Тульской области.

(обратно)

259

Залесскш К. А. Кто был кто во Второй мировой войне. Союзники Германии. М., 2003. С. 432.

(обратно)

260

Семиряга М.И. Коллаборационизм: Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны. М.: РОССПЭН, 2000. 863 с. — (стр. 98).

(обратно)

261

ГАРФ. Ф. Р9401. Оп. 2. Д. 68. Л. 21.

(обратно)

262

На страже границ отечества: Пограничные войска России в войнах и вооруженных конфликтах XX в. Т. 3. М., 2000. С. 363.

(обратно)

263

Матерiали та документi Служби безпеки ОУН (б) у 1940 х pp. / Упоряд.: О. Є. Лисенко, I. К. Патриляк. — К.: Iнт. icтopii Украiни НАН Украiни, 2003. — (стр. 6).

(обратно)

264

Из совершенно секретной инструкции командира ОУН БАТИ 11 августа 1944 г. ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 70. Л. 37.

(обратно)

265

ГАРФ. Ф. Р9478. Оп. 1. Д. 292. Л. 29.

(обратно)

266

Органiзацiя украiнських нацiоналiстiв i Украiнська повстанська армiя, iнститут icтopii HAH Украiни. 2004 р. Раздел 7. С. 320; Нариси з icтopii полiтичного терору i тероризму в Украiни XIX—XX ст. Раздел XI, Iнститут iстopii Украiни. НАН Украiни, 2002; ГАРФ. Ф. Р9478. Оп. 1. Д. 126. Л. 326.

(обратно)

267

ГАРФ. Ф. Р9478. Оп. 1. Д. 292. Л. 14; Д. 126. Л. 306.

(обратно)

268

ГАРФ. Ф. Р9478. Оп. 1. Д. 126. Л. 329. Цит. по: Джефри Бурде в работе «Советская агентура. Очерки истории СССР в послевоенные годы (1944—1948)». М. — Нью-Йорк, 2006.

(обратно)

269

ГАРФ. Ф. Р9478. Оп. 1. Д. 135. Л. 183-184.

(обратно)

270

ГАРФ. Ф. Р9478. Оп. 1. Д. 1285. Л. 20-22.

(обратно)

271

ГАРФ. Ф. Р9478. Оп. 1. Д. 128. Л. 227.

(обратно)

272

Нариси з icтopii полiтичного терору i тероризму в Украiни XIX—XX ст. стр.768. Iнститут iстopii Украiни. НАН Украiни, 2002.

(обратно)

273

Органiзацiя украiнських нацiоналiстiв i Украiнська повстанська армiя, iнститут icтopii HAH Украiни. 2004 р. Раздел 6. С. 373, 375.

(обратно)

274

Совершенно секретная «Справка о состоянии оперативно-боевой деятельности истребительных батальонов западных областей УССР». ЦДАГОУ Ф. 1. Оп. 23. Д. 2967. Л. 53-54.

(обратно)

275

«Повстанська розвiдка дiє точно й вiдважно…». Документальна спадщина пiдроздiлiв спецiального призначення Органiзацiï украïнських нацiоналiстiв та Украïнськоï повстанськоï армiï. 1940—1950 тi роки / «Повстанческая разведка действует точно и отважно…». Документальное наследство подразделений специального назначения Организации украинских националистов и Украинской повстанческой армии. 1940—1950 годы. Киев: Издательство: K.I.C., 2006. 568 с.

(обратно)

276

ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 192. Л. 122, 123, 126.

(обратно)

277

ГАРФ. Ф. Р9401. Оп. 2. Д. 134. Л. 4-9, 448.

(обратно)

278

ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 70. Л. 5.

(обратно)

279

ГАРФ. Ф. Р9478. Оп. 1. Д. 487. Л. 203-203.

(обратно)

280

ГАРФ. Ф. Р9478. Оп. 1. Д. 487. Л. 53-54, 59, 62-63, 75-76.

(обратно)

281

ГАРФ. Ф. Р9478. Оп. 1. Д. 487. Л. 175-199.

(обратно)

282

Архив МВД СССР. (Управление внутренних войск МВД Украинского военного округа). Ф. 488 Оп. 1. Д. 227. Л. 76—95.

(обратно)

283

ГАРФ. Ф. Р9478. Оп. 1с. Д. 643. Л. 14-34. Цит. по: Джефри Бурде «Советская агентура. Очерки истории СССР в послевоенные годы (1944—1948)». М. — Нью-Йорк, 2006.

(обратно)

284

ДАЛО. Ф. 3. Оп. 2с. Д. 467. Л. 92-94.

(обратно)

285

ЦДАГОУ Ф. 1. Оп. 16. Д. 68. Л. 9-17.

(обратно)

286

Koehler, John О. (2000), Stasi: the untold story of the East German secret police, Westview Press, p. 8—9.

(обратно)

287

Fulbrook, Mary (2005), The People's State: East German Society from Hitler to Honecker. London: Yale University Press, pp. 228.

(обратно)

288

Альбац Евгения, Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ. М.: РУССЛИТ, 1992.

(обратно)

289

Альбац Евгения, Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ. М.: РУССЛИТ, 1992.

(обратно)

290

РБК 14.03.2012.

(обратно)

291

«Новая газета» № 106 от 19 сентября 2012. «Свистеть» — значит «стучать».

(обратно)

292

Горбовский А. Большая энциклопедия стука//Журнал «Огонек». М., 1999; Альбац Евгения. Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ. М.: РУССЛИТ, 1992.

(обратно)

293

Цит. по: Альбац Евгения. Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ. М.: РУССЛИТ, 1992.

(обратно)

294

Каганов Леонид. О доносах, стукачах и ябедах. Дневник. 04 марта 2008. RAZGOVOR.ORG.

(обратно)

Оглавление

От автора

ГЛАВА 1. ИСТОРИЯ ДОНОСИТЕЛЬСТВА

  ДОНОСИТЕЛЬСТВО В ДРЕВНЕМ МИРЕ

  ДОНОСЧИКИ В ДРЕВНЕЙ РУСИ

ГЛАВА 2. СТУКАЧЕСТВО В ПРЕДРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ

  РАБОТА ПОЛИЦИИ С ОСВЕДОМИТЕЛЯМИ

  ЗНАМЕНИТЫЕ ОСВЕДОМИТЕЛИ И ИХ КУРАТОРЫ

  РАЗОБЛАЧЕНИЕ ОСВЕДОМИТЕЛЕЙ

ГЛАВА 3. СТУКАЧЕСТВО В СОВЕТСКОЙ РОССИИ И СССР

  КАЖДЫЙ КОММУНИСТ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЧЕКИСТОМ

  СТУКАЧЕСТВО В ГОДЫ БОЛЬШОГО ТЕРРОРА

  ДЕТИ — ДОНОСЧИКИ И ПРЕСТУПНИКИ

  СТУКАЧИ В СРЕДЕ ТВОРЧЕСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

  ОСВЕДОМИТЕЛЬСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В АРМИИ

  СТУКАЧЕСТВО В МЕСТАХ ЗАКЛЮЧЕНИЯ

  АГЕНТУРА В НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОМ ПОДПОЛЬЕ (НА ПРИМЕРЕ ЗАПАДНОЙ УКРАИНЫ)

ГЛАВА 4. СОВРЕМЕННЫЙ УРОВЕНЬ СТУКАЧЕСТВА

  ОПЫТ СТУКАЧЕСТВА ЗА РУБЕЖОМ

  ДОНОСЫ И ДОНОСЧИКИ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ИЛЛЮСТРАЦИИ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg