«Иван Грозный»

Владимир Духопельников Иван Грозный

Колоритная фигура Ивана Грозного издавна привлекала к себе внимание не только историков, но и деятелей литературы и искусства.

Далеко неоднозначной оказалась память, которую сохранил народ о первом русском царе и членах его семьи.

Когда воссияло на небе красное солнышко,

Когда становилася звезда подвосточная,

Тогда воцарился Грозный царь Иван Васильевич, —

пели по крестьянским избам народные сказители. Иван IV в русских исторических песнях – это победитель Казани, грозный повелитель, надежда русской земли. И в то же время он крайне жесток, мнителен, неуравновешен.

Судьба грозного царя – яркий пример того, как умный, образованный, талантливый человек (хотя историк Н. И. Костомаров высказывает иную точку зрения) поставил свои силы на службу злу. В Иване IV сочетались задатки крупного государственного деятеля – и деспота, тонкого, красноречивого литератора – и палача. С детства окруженный лестью и казнокрадством, преклонением и дворцовыми интригами, он был все же больше тираном, чем государственным деятелем. Грозный стал первым из русских правителей, отождествившим себя с государством, а потому, с одной стороны, он считал, что противоречить царю – это чуть ли не государственная измена, а с другой – оправдывал собственную вседозволенность. Так что в политике Иван IV проделал сложную эволюцию, переходя от «Избранной рады» к опричному террору, а от него – к абсолютно бесполезным казням и убийствам.

«Несмотря на все умозрительные изъяснения, – писал в своей «Истории государства Российского» H. М. Карамзин, – характер Иоанна, героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах, мужества в старости, есть для ума загадка». И такие суждения об Иване Васильевиче Грозном мы находим в исторических и публицистических сочинениях, литературных произведениях уже более четырех столетий. Либералы и демократы России и Украины, «привыкшие посыпать голову пеплом», поддерживают точку зрения H. М. Карамзина, называя Грозного тираном. Сторонники сильной государственной власти (а таких в государствах не так чтобы малое количество) считают действия Ивана Грозного правильными. Подтверждением этому может служить и требование ряда церковнослужителей и мирян России причислить Ивана Грозного к лику святых.

Так чем же объяснить такие расхождения в оценках? Конечно же, отсутствием достаточного количества документов. В свое время известный знаток времени Ивана Грозного историк С. Ф. Платонов писал: «Главная трудность изучения эпохи Грозного и его личного характера и значения не в том, что давняя эпоха и ее центральное лицо сложны, а в том, что для этого изучения очень мало материала. Бури Смутного времени (начало XVII ст.) и знаменитый пожар Москвы 1626 года истребили московские архивы и вообще бумажную старину настолько, что события XVI века приходится изучать по случайным остаткам и обрывкам материала». Дошедшие до нас материалы отрывочны и часто противоречивы. Царь и его государственные летописцы излагали московские дела по-своему, но по-своему же их изображали и политические противники Грозного, и иностранцы.

В зависимости от того, чьи свидетельства историк или литератор принимал за истину, создавался субъективно-идеалистический образ царя – тирана или «образцового» правителя государства.

В этой связи необходимо указать на тот значительный ущерб, который нанесли изучению эпохи Ивана Грозного и ее отражению в литературе и искусстве субъективно-идеалистические оценки личности Ивана Грозного, получившие хождение в 40-е годы XX века.

Тогда вокруг имени Ивана Грозного возник самый настоящий ажиотаж. В романах, кинофильмах, театральных спектаклях, а также в учебниках и научных трудах по истории его изображали как «великого государя». Именно так – «Великий государь» – называлась пьеса В. А. Соловьева, чуть ли не ежедневно шедшая на сцене академического театра им. А. С. Пушкина в Ленинграде.

Крупнейший знаток эпохи Грозного, историк академик С. Б. Веселовский с тревогой и грустной иронией в «Исследованиях по истории опричнины» (М., 1963) писал: «Реабилитация личности и государственной деятельности Ивана IV есть новость, последнее слово и большое достижение советской исторической науки. Но верно ли это? Можно ли поверить, что историки самых разнообразных направлений, в том числе и марксистского, 200 лет только и делали, что заблуждались и искажали прошлое своей родины, и что «сравнительно недавно» с этим историографическим кошмаром покончено и произошло просветление умов».

Дело в том, что Иван Грозный оказался в то время любимым историческим деятелем Иосифа Сталина – от него и исходил соответствующий социальный заказ. Свою точку зрения на российского царя Сталин высказал в беседе с режиссером фильма «Иван Грозный» С. Эйзенштейном и исполнителем роли Грозного Н. Черкасовым. Сталин утверждал, что Грозный – великий и прогрессивный государственный деятель. В своей книге «Записки советского актера» (М., 1953) Н. Черкасов вспоминает: «Говоря о государственной деятельности Грозного, товарищ Сталин заметил, что Иван IV был великим и мудрым правителем, который ограждал страну от проникновения иностранного влияния и стремился объединить Россию… [Он] впервые в России ввел монополию внешней торговли… [Сталин] отметил также прогрессивную роль опричнины, сказав, что руководитель опричнины Малюта Скуратов был крупным русским военачальником, героически павшим в борьбе с Ливонией». «Коснувшись ошибок Грозного, – продолжает актер, – [Сталин] отметил, что одна из его ошибок состояла в том, что он не сумел ликвидировать пять оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами, – если бы он это сделал, то на Руси не было бы Смутного времени… И затем Иосиф Виссарионович с юмором добавил, что «тут Ивану помешал Бог»; Грозный ликвидирует одно семейство феодалов, один боярский род, а потом целый год кается и замаливает «грех», тогда как ему нужно было бы действовать еще решительнее».

Зададимся же и мы вопросом: «Так каким он был – Иван Грозный? Безумным злодеем, соединявшим в себе «самовластие с робостью и низостью духа», или же выдающейся личностью»? Похоже, что однозначно на этот вопрос ответить нельзя.

Немного о состоянии России к середине XVI столетия

Объединительные процессы в России привели к созданию крупнейшей в Европе страны, широко раскинувшейся на бескрайних просторах Восточно-Европейской равнины – от берегов Белого и Баренцева морей на севере до Чернигова и Рязани на юге, от Финского залива и Смоленска на западе до Северного Урала и нижегородских земель на востоке.

В это время, несмотря на определенные трудности (природно-климатические условия, маленькую плотность населения на 1 км2, незначительный процент городского населения и т. д.), экономика России постепенно набирала силы, хотя и сохраняла аграрный характер.

Основным содержанием русской истории XVI века явились: процесс укрепления Российского государства, рост национального самосознания, связанный с успехами в развитии единого Российского государства, и подъем буквально во всех областях экономики и культуры. С бурными переменами в жизни русского общества был связан и расцвет общественной мысли. Публицисты XVI века смело берутся за самые масштабные проблемы своего времени. Они рассуждают о природе царской власти и положении сословий в новом государстве, о необходимости введения законов и о месте России во всемирной истории; они требуют реформ, обличают пороки и трактуют вопросы веры.

Однако во многовековой истории феодальной России трудно найти время более противоречивое, чем XVI век. Никогда еще дотоле борьба нового и старого не была столь яростной и всесторонней. Утверждение начал сословно-представительной монархии и постепенная ликвидация политической обособленности земель были остановлены опричным деспотизмом Ивана IV и расчленением страны на государев «удел» и земщину. На смену небывалым взлетам русской культуры и свободомыслия конца XV – середины XVI столетия пришли клерикальная реакция и средневековая схоластика.

События первых двух десятилетий показывают, что острых проявлений борьбы за власть в годы правления Василия III не было. Все как бы шло по уже накатанной дороге. И тем не менее, два обстоятельства свидетельствовали о том, что грядут потрясения: отсутствие у великого князя Московского наследника и ухудшение международного положения страны.

Более заметные изменения происходили в государственно-политической системе. Уже дед Ивана IV Грозного – Иван III заявлял: «Чи не волен яз, князь великий, в своих детях и в своем княжении, кому хочу, тому дам княжение». Духовная грамота Ивана III ясно отразила стремление великого князя высоко поднять положение наследника над его братьями. Всего Иван III оставил пять сыновей. Старший сын Василий, объявленный наследником, из территории государства получил 66 городов. Среди них крупнейшие – Москва, Новгород, Тверь. Остальные четыре брата получили лишь 30 городов. Значительная часть налогов поступала великому князю, и только 28 % – его братьям. К тому же только Василий получил право чеканить монету.

Власть Василия III, отца будущего Ивана Грозного, еще более усилилась в годы его правления. Отдельные свидетели того времени говорят, что Иван III еще выслушивал от бояр «многие поносные и укоризные словеса». Василий III боярских противоречий уже не допускал. Однажды представитель старого московского боярства Берсень Беклемишев попробовал спорить с великим князем по вопросу о Смоленске. На это великий князь ему заявил: «Поди, смерд, вон, ты мне не надобен». Боярин жаловался своим друзьям, что ныне государь не советуется со своими боярами, а решает дела «сам третей у постели», т. е. совещается с несколькими ближайшими людьми в своих внутренних комнатах. Не зная, как объяснить причины перемен в обращении великого князя с боярами, Берсень Беклемишев отнес это на счет приезда гречанки Софии Палеолог в Москву. (На Софье, племяннице византийского императора, был женат великий князь Иван III Васильевич, дед Ивана Грозного). Боярин говорил: «Как пришла сюда грекове ино и земля наша замешалася, а дотоле земля наша русская жила в тишине и в мире». Аналогичные перемены во власти государя отметил и посол австрийского императора Сигизмунд Герберштейн, дважды побывавший в Москве. По его словам, Василий III превосходил своей властью всех монархов в мире. «Всех одинаково гнетет он жестоким рабством, – писал Герберштейн, – так что если он прикажет быть кому при его дворе или идти на войну, или править какое-либо посольство, тот вынужден исполнять все это на свой счет». (Говоря по правде, иностранец умалчивает, что в тот период в России бояре владели огромными вотчинами, населенными крестьянами. Так что именно за владение этими вотчинами они и отбывали государеву службу.)

Высокое положение государя в стране и по отношению к иностранным государствам обосновывалось и закреплялось в официальных документах, летописях, литературных произведениях. После падения Византии московские писатели стали доказывать, что Москва является исторической преемницей Византии. А падение Византии объяснялось подписанием Флорентийской унии с католической церковью в 1439 году и завоеванием впоследствии Константинополя турками-османами. В понимании же московских книжников эти события привели к потере Константинополем первенства в православном мире. Между тем, раньше в русских землях смотрели на Византию как на мировую державу, а на Константинополь – как на центр православия, или Второй Рим, унаследовавший значение Древнего «ветхого Рима». С падением Византии церковное и политическое значение ее столицы постепенно берет на себя Москва, где не поддержали Флорентийскую унию. Здесь уже в 1448 году избирается, без традиционного согласия византийского патриарха, самостоятельный митрополит из русских. В начале следующего столетия монах одного из псковских монастырей Филофей в своих посланиях Василию III обосновал превращение Москвы в центр православия. По его словам, старый Рим пал вследствие уклонения в ересь. Новый Рим (Константинополь) погиб вследствие измены православию на церковном соборе во Флоренции. Поэтому храм Софии и стал достоянием «неверных», турок. «Два Рима пали, – подчеркивает Филофей, – а третий [Москва] стоит, четвертому же не бывать». Монах не забыл похвалить и Василия III. «Скажем несколько слов, – пишет он, – о нынешнем преславном царствовании пресветлейшего и высокопрестольнейшего государя нашего, который во всей поднебесной единый есть христианам царь и сохранитель святых божиих престолов, святой апостольской церкви, возникшей вместо римской и константинопольской и существующей в богоспасаемом граде Москве, церкви святого и славного Успения пречистой Богородицы, что одна во вселенной краше солнца светится».

Несколько раньше посланий Филофея появились литературная повесть «Сказание о князьях владимирских» и «Послание о Мономаховом венце» Спиридона Саввы, купившего в Константинополе место митрополита Киевского. Эти сочинения легендарны и во многом однообразны. В них передается легенда о том, что император Константин Мономах передал непосредственно князю киевскому Владимиру Мономаху царский венец и животворящий крест. Эта легенда получила распространение несмотря на то, что из переводной литературы было известно, что Константин умер в 1055 году, тогда как Владимир княжил в Киеве в XII столетии. Версия о передаче регалий сочеталась с легендой о происхождении московских государей от императоров первого Рима и прежде всего от Августа, которого провозгласили «властителем» вселенной. На Августа возложили знаки власти, одели в одежду египетского царя, а голову увенчали индийской короной. Август же поставил правителей в разных местах земли, в том числе своего родственника Пруса – на реке Висле. Ну а новгородцы пригласили княжить Рюрика, будто бы потомка Пруса. Таким образом генеалогия русских князей восходила не только к Рюрику, но и к легендарному Прусу и далее до реального римского императора Августа.

Величественной и пышной родословной московских государей противопоставлялась родословная литовских государей, происходивших от Гедимина (который, впрочем, якобы был конюхом). Потомки цесаря Августа, с одной стороны, и потомки конюха – с другой. Кто же из них имел подлинные права на владение русскими землями и на их объединение? В отличие от теории «Москва – Третий Рим», идеи «Сказания о князьях владимирских» уже в 30-е годы XVI столетия проникли на страницы летописей, вошли во многие официальные (в том числе дипломатические) документы и использовались для обоснования российского самодержавия. Таким образом, ко времени вступления на престол Ивана IV в теории русской феодальной монархии утверждались два важнейших положения: божественное происхождение великокняжеской (царской) власти и историческая преемственность этой власти московской династией.

Детство Ивана

О детских годах Ивана источники рассказывают скупо. Впрочем, это понятно: летописцев и публицистов интересовали зрелые государственные деятели. Некоторые отрывочные сведения дополняются воспоминаниями самого Ивана, изложенными в письме к бежавшему за границу князю Андрею Курбскому.

Эти свидетельства говорят о том, что Иван Грозный родился 25 августа 1530 года. Накануне рождения ребенка – вечером 24 августа – быстро стемнело. Небо над Москвой заволокло грозовыми тучами. Улицы рано опустели. К полуночи дома и сады погрузились в непроглядную тьму. Наступившая тишина нарушалась лишь легким шелестом листьев. Вдруг, сразу, ветер, словно сметя тишину, завыл, засвистел, загремел ставнями, захлопал калитками, заскрипел вековыми стволами. Сверкнула молния, на миг расщепив тишину, и раздался удар грома небывалой силы. Началась гроза. Огненные сабли во всех направлениях рассекали тьму. Одни исчезали в вышине, другие вонзались в землю, в дома. И вот в долгих раскатах громового удара родился новый звук – назойливый и монотонный. Били в набат. Москва загорелась в нескольких местах. Люди тушили пожары, а ветер раздувал пламя. Неожиданно, сами по себе, зазвонили колокола Спасского собора. С колокольни одной из церквей сорвался и упал на землю большой колокол. Все это были страшные приметы. Ожидали, что в эту ночь случится большая беда. Жители в страхе дожили до рассвета… Природа как бы предсказывала рождение царя-тирана. Казанская ханша, узнав о рождении ребенка, объявила московским гонцам: «Родился у вас царь, а у него двое зубы: одними ему съесть нас [татар], а другими вас». Однако тогда же появился и чудесный рассказ о том, будто какой-то юродивый предсказал ожидавшей ребенка великой княгине, что у нее родится «Тит – широкий ум» [1] .

Рождение мальчика принесло огромную радость великому князю. Василию III в это время было уже за пятьдесят, а его жене, Елене Васильевне Глинской, – на 25 лет меньше. И здесь мы сделаем небольшое отступление.

Василий III, родившийся в 1479 году, женат был дважды. В 1505 году он женился на Соломонии Сабуровой, представительнице старинного московского дворянского, но незнатного рода, которую выбрал из 1500 претенденток. По свидетельству источников, Василий очень любил свою жену. Шли годы, но почти двадцать лет от этого брака не было детей, не было наследника. Соломония и Василий долгие годы прибегали к помощи знахарей и колдунов, но все оказывалось безуспешным. Отсутствие наследника грозило переходом престола в руки одному из братьев Василия – Юрию или Андрею. Это привело бы к серьезным перестановкам в правящей элите государства и не могло не беспокоить московское боярство. Своеобразный выход был найден. Василий III решил развестись со своей женой. Но по православным канонам это возможно было сделать только при наличии серьезных причин, а таковых не было. Выходом из создавшегося положения могло стать пострижение Соломонии, однако для этого необходимо было получить согласие княгини. Но она его не давала. Тогда один из подручных Василия III, «не брезгуя такими средствами, как избиение бичом», добился от Соломонии согласия на пострижение. В ноябре 1525 года ее постригли в монахини под именем София и отправили в Суздальский Покровский монастырь. (По некоторым неофициальным свидетельствам, в монастыре у нее родился ребенок. Государь направил туда комиссию, которая нашла захоронение, однако в гробу оказалась кукла. Позже гуляла сказка о том, что Иван Грозный ввел опричнину с целью разыскать «своего старшего брата», который имел большие права на престол, чем он сам.).

Получив развод, Василий III в начале следующего года женился второй раз. Его избранницей стала двадцатилетняя княжна Елена Васильевна Глинская (она принадлежала к княжескому роду, который возводят к одному из сыновей темника Золотой Орды Мамая. Род этот владел в Поднепровье г. Глинском, давшем ему название. Глинские служили литовским князьям, в начале XVI века перешли на службу к Московскому князю. Дядя Елены Михаил, знаменитый на всю Европу воин, служил Германской империи, Ордену, Литве и России и за попытку вернуться в Литву в это время находился в заточении). Интересно отметить, что государь после женитьбы, по словам H. М. Карамзина, «вопреки добрым московским нравам», в угоду молодой жене «обрил себе бороду и пекся о своей приятной наружности».

Второй брак также не сразу имел счастливый исход. Первенец государя родился только на пятом году его супружества, что дало повод злым языкам предполагать, что он, как Святополк Окаянный (сын то ли Ярослава, то ли Владимира Великого), по словам летописца, был «от двою отцю». Последующая близость великой княгини к князю Ивану Федоровичу Оболенскому-Телепневу прямо указывала и на того, о ком говорила сплетня. (Этой сплетни придерживаются и некоторые современные российские историки. Свои выводы они обосновывают неуравновешенным характером Ивана и слабоумием его брата Юрия. Признаки таких заболеваний имелись и у фаворита Елены Глинской.)

Но пора вернуться к младенцу. Государь Василий, в отличие от сплетников, сомнений не имел. Он с большим церемониалом крестил сына Ивана в Троице-Сергиевом монастыре. Тогда же, по существовавшей еще в период Киевской Руси традиции, он приказал в честь такого важнейшего семейного события построить церковь. И на правом высоком берегу реки Москва, в подмосковном селе Коломенское, русские мастера возвели великолепную каменную шатровую церковь во имя Вознесения Господня (1530–1532 гг.). При постройке здания впервые на Руси в камне были воплощены формы, характерные для русского деревянного зодчества. Новизной и красотой своих форм, легкостью и изяществом силуэта, органической связью с окружающей природой храм Вознесения по праву считается выдающимся памятником русского зодчества.

Спустя год после рождения сына в день его ангела, 29 августа 1531 года, государь в присутствии годовалого Ивана торжественно построил, по вековому русскому обычаю, в один день «обыденку» – церковь на Ваганькове в Москве. Это была еще одна благодарность за рождение наследника. Летопись отмечает, что в этот день великий князь «совершил обет свой и, начав дело своими царскими руками раньше всех делателей, и по нем начали делать, и сделали ее [церковь] единым днем: того же дня и освещена была».

Отец заботился о сыне и в дальнейшем. По крайней мере в письмах к Елене он интересовался его здоровьем. В одном из них Василий спрашивает, «что такое появилось у Ивана на шее?». В другом – «что Иван прокричал?». К сожалению, отец заботился о сыне недолго. В конце сентября Василий заболел. «Болячка» на ноге, причинявшая тяжкие страдания, мучила его два месяца и вызвала общее заражение крови. Предчувствуя наступление смерти, Василий передал, как сообщают летописи, «великое княжение сыну своему большому князю Ивану и нарече его сам при своем животе великим князем и приказа его беречи до пятнадцати лет своим боярам немногим». Историк H. М. Карамзин добавляет: «Отпустив митрополита и братьев, [князь] так говорил боярам: “Ведаете, что государство наше идет от великого князя киевского, Святого Владимира: что мы природные вам государи, а вы наши извечные бояре. Служите сыну моему, как мне служили: блюдите крепко, да царствует над землею: да будет в ней правда! Не оставьте моих племянников, князей Вельских: не оставьте Михаила Глинского: он мне ближний по великой княгине. Стойте все за едино как братья, ревностные ко благу отечества! А вы, любезные племянники, усердствуйте вашему юному государю в правлении и в войнах: а ты, князь Михаил [Глинский], за моего сына Ивана и за жену мою Елену должен охотно пролить кровь свою и дать тело свое на раздробление”». Василий III, призывая бояр верой и правдой служить своему сыну, одновременно создал при малолетнем наследнике опекунский совет. (Интересно заметить, что Василий не включил Елену в состав опекунского совета. Она, как издавна повелось на Руси, получала вдовий удел и отстранялась от власти.) Правда, Синодальная летопись говорит об обратном: «Приказывает [Василий] Елене скипетр Великой Руси до возмужания сына: зная ее как боголюбивую и милостивую, тихую и справедливую, мудрую и мужественную, и всякого царского разума исполненного сердца ее, всем любимой Великой Елене русской…»

Историк Р. Г. Скрынников считает, что в состав опекунского совета вошли семь приближенных к Василию III бояр и дворян. Среди них он называет младшего брата государя Андрея, боярина М. Юрьева, князей В. Шуйского и М. Воронцова. Кроме того, он говорит о Михаиле Глинском, Иване Шуйском, Михаиле Тучкове. Именно эти лица должны были оградить трон от притязаний братьев государя Юрия и Андрея, которых поддерживали и отдельные члены Боярской думы. Беспокоясь о судьбе своего сына Ивана, Василий III всячески убеждал своих братьев «крепко стоять на том, на чем они договорились и крест целовали, именно – чтобы сын его учинился на государстве государем, чтобы была в земле правда и чтобы в их среде розни никоторые не было». Братья это обещали. Прошло несколько дней, и 4 декабря 1533 года московский государь Василий III Иванович, тревожась за свою семью и судьбу государства, отошел в мир иной. В высших кругах власти наступило некоторое смятение, что описал H. М. Карамзин: «Никогда Россия не имела столь малолетнего властителя, никогда – если исключим древнюю, почти баснословную Ольгу – не видала своего кормила государственного в руках юной жены (женщины) и чужеземки, литовского, ненавистного рода. На троне не бывает предателей; опасались Елениной неопытности, естественных слабостей, пристрастия к Глинским, имя которых напоминало измену. Хотя лесть придворная славила добродетели Великой княгини, ее боголюбие, милость, проницательность ума и явное сходство с бессмертною супругою Игоря, но благоразумные уже и тогда умели отличать язык Двора и лести от языка истины; знали, что добродетель царская, трудная и для мужа (мужчины) с крепкими мышцами, еще гораздо труднее для юной, нежной, чувствительной жены, более подверженной действию слепых, пылких страстей».

Действительно, мать нельзя было отстранить от малолетнего сына. Следовало искать компромисс с регентским советом и Боярской думой, где находились как сторонники, так и противники Елены Глинской. Такое положение побудило Елену действовать решительно. Уже на следующий день после кончины великого князя в Успенском соборе Московского Кремля митрополит Даниил и весь причет церковный, князья, бояре и все православное христианство возвели малолетнего Ивана на престол, на великое княжение. Митрополит благословил Ивана крестом, сказав: «Бог благословляет тебя, государь, князь великий Иван Васильевич, владимирский, московский, новгородский, псковский, тверской, югорский, пермский, болгарский, смоленский и иных земель многих, царь и государь всея Руси! Добр здоров будь на великом княжении, на столе отца своего». Новому государю пропели многолетие, и пошли к нему князья и бояре, понесли дары многие; после этого отправили по всем городам детей боярских (молодых служилых людей) приводить к присяге жителей городов и селений. Елена при малолетнем сыне, как в свое время и княгиня Ольга, стала, несмотря на наличие регентского совета, правительницей государства. Все документы, относящиеся к внутренней жизни государства, подписывались именами сына и матери, например: «Повелением благоверного и христолюбивого Великого князя, Государя Ивана Васильевича всея Руси и его матери, благочестивой царицы, Великой государыни Елены»; или «Князь великий и мать его Великая княгиня посоветовавшись о том с боярами, повелели». В переписке с иностранными государствами имя Елены не упоминалось.

Первое дело было сделано. Но, несомненно, управлять таким государством, как Россия, Елена самостоятельно не могла, да и не умела. Нужны были надежные, доверенные сторонники. Такими стали ее дядя, князь Михаил Глинский, и ближний дворянин Василия III Шигона Поджогин. Именно к ним в первые дни правления Елены обращались челобитчики по государственным делам. Казалось, что Михаил Глинский в Москве достиг такого же положения, как в свое время у литовского князя. Но судьба обманчива. Вскоре у князя появился серьезный соперник – то был князь, конюший боярин (первый боярин в думе) Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский. Он сумел добиться особого расположения великой княгини, сблизившейся с ним. Это произошло, вероятно, благодаря Аграфене Челядниной, сестре Ивана Федоровича, которая была мамкой великого князя.

Сейчас трудно сказать, в какой степени сложившаяся ситуация в верхах русского государства активизировала агрессивность соседних стран. Но то, что это произошло, не вызывает сомнения. Иван Грозный в письме своему оппоненту Андрею Курбскому пишет: «Когда по божьей воле, сменив порфиру на монашескую рясу, наш отец, великий государь Василий, оставил это бранное земное царство и вступил на вечные времена в царство небесное предстоять пред царем царей и господином государей, мы остались с покойным братом, святопочившим Георгием (Юрием), мне было три года, брату же моему год, а мать наша, благочестивая царица Елена, осталась несчастнейшей вдовой, словно среди пламени находясь; со всех сторон на нас двинулись войной иноплеменные народы – литовцы, поляки, крымские татары, Астрахань, ногаи, казанцы, и от вас, изменников, пришлось претерпеть разные невзгоды и печали – князь Семен Вельский и Иван Ляцкий, подобно тебе, бешеной собаке, сбежали в Литву [1534 г.]». Вскоре польский король Сигизмунд I Старый начал войну, в ходе которой к Польско-Литовскому государству отошли города Радогощ, Гомель, Стар о дуб. Недовольный незначительными результатами войны, Вельский отправился в Стамбул, где вел переговоры с турецким султаном, а затем принимал участие в походе крымско-татарских войск на Русь 1536 года. «А куда они только не бегали, взбесившись, – продолжает царь, – и в Царьград, и в Крым, и к ногаям, и отовсюду шли войной на православных. Но, слава Богу, ничего из этого не вышло – по божьему заступничеству, и Пречистой Богородицы, и великих чудотворцев, и по молитвам наших родителей все эти замыслы рассыпались в прах, как заговор Ахитофела».

Не было спокойно и внутри государства. Действительно, едва успели похоронить великого князя, как начались смуты в правительстве. Великой княгине донесли, что удельный князь Юрий, брат Василия III, перезывает к себе московских бояр и хочет захватить великое княжение. Его дьяк Третьяк Тишков говорил: «Князя Юрия бояре приводили заперши к целованию [присяге на верность племяннику Ивану], а сами ему за великого князя присяги не дали; так что это за целование?» Елена на такие заявления отвечала: «Вчера вы крест целовали сыну моему на том, что будете ему служить и во всем добра хотеть; так вы по тому и делайте; если является зло, то не давайте ему усилиться». По согласию великой княгини правившие бояре арестовали Юрия, бросили его в темницу. (Там он умер в 1536 году «страдальческою смертью, гладною нужею», т. е. был уморен голодом.) Месяца через два отложились от великого князя и присоединились к удельному князю Андрею многие бояре. Князь Андрей Иванович пошел с ними к Новгороду, надеясь получить поддержку, но его надежды не оправдались. Князя выслали на его удел в г. Старицу и взяли с него «запись» о полном подчинении московскому правительству.

Вскоре после этого великая княгиня Елена при содействии ее фаворита Ивана Овчины-Телепнева освободила себя от установленной над нею опеки и совершила правительственный переворот. Она приказала арестовать своего знаменитого дядю Михаила Глинского. Его обвинили в том, что он «захотел держать государство вместе с единомышленником своим, Михаилом Семеновичем Воронцовым». В Москве наряду с этой версией опалы Михаила Глинского ходили и другие: Глинский якобы отравил великого князя Василия; дядя будто бы укорял свою племянницу за любовную связь с Иваном Федоровичем Овчиной-Телепневым-Оболенским. Одновременно с М. Глинским опале подверглись князья Иван Федорович Вельский и Иван Михайлович Воротынский. Другой Вельский (Семен) и родственник Захарьина Иван Ляцкий скрылись от опасности и опалы в Литву. Во время этого переворота большинство князей Шуйских уцелели и остались в правительстве, но главная сила и власть сосредоточились в руках временщика Телепнева, который действовал от имени Елены. Правление великой княгини продолжалось с конца 1534 г. и до начала 1538-го. В начале лета 1537 года Елене удалось заманить в Москву удельного князя Андрея, надеть на него оковы и заточить в тюрьму, где он вскоре и умер. Жену Андрея и его сына Владимира арестовали и держали под стражей.

Прошло всего несколько месяцев, и 3 апреля 1538 года не стало самой Елены. Ее, по возникшему тогда упорному слуху, извели (отравили) бояре. Наступал очередной период вакханалии власти в стране. Прошла какая-то неделя после смерти Елены, и «боярским советом князя Василия Шуйского и брата его князя Ивана и иных единомышленных им» фаворит Елены Телепнев был взят «и посадиша его в палате за дворцом у конюшни и умориша его гладом и тягостию железною» (голодом и тяжестью оков). Одновременно с братом от великого князя удалили и его сестру Аграфену Челяднину. Ее заставили постричся в монахини и отправили в далекий Каргополь. Заключенных в правление Елены Ивана Федоровича Вельского и Андрея Михайловича Шуйского освободили из-под стражи. Таким образом, с падением Телепнева при великом князе Иване восстановился почти тот же состав регентов, какой был назначен умиравшим Василием. В нем отсутствовал только Михаил Львович Глинский: он умер в тюрьме через два года после своего ареста – 15 сентября 1536 года.

Все регенты находились в определенных родственных связях с великим князем. Вельские происходили из рода литовских князей, к которым принадлежала прапрабабка Ивана Софья Витовтовна. Из рода Глинских была мать Ивана. Шуйские принадлежали к великокняжескому роду Рюриковичей. Доверие к этому роду – Шуйских – государя позволяло им занимать первые места в Думе и администрации. Если бы в этой среде дворцовых вельмож сохранилось согласие, они стали бы регентством, династическим советом, действовавшим в интересах опекаемого монарха. Но эти люди перессорились и превратили время своего господства в непрерывную смуту, от которой одинаково страдали и государь, и подданные. Изучая немногие дошедшие до нас сведения об этой смуте, мы не видим никаких принципиальных оснований для боярской взаимной борьбы. Вельские и Глинские всегда выступают как великокняжеская родня, дворцовые фавориты, живущие в полной солидарности с государем. Действия Шуйского рассматриваются как произвол, за которым не видно никакой политической программы, никакого определяющего начала. Поэтому все столкновения бояр представляются результатом личной или семейной вражды, а не борьбы партий или политически организованных кружков. Современник по-своему определял этот неизменный, своекорыстный характер боярских столкновений. Он пишет: «многие промеж их были вражды о корыстях и о племени их; всяк своим печется, а не государственным, ни земским». Вокруг виднейших и влиятельнейших сановников группировались их друзья и клиенты и, пользуясь удачей своего патрона, принимались извлекать пользу, «корысть» из его торжества. На доставшихся им должностях они были свирепы, «как львы, и люди их, как звери дикие, до крестьян». Так позорно и грабительски вели себя временщики, захватившие власть в стране при малолетнем государе.

А что же великий князь Иван? Ответить на этот вопрос сложно. Дело в том, что после смерти Василия источники без малого десять лет не упоминали о мальчике. Можно предположить, что детские годы Ивана проходили под присмотром его мамки Челядниной. Не забывала о нем и Елена. У Ивана завязалась дружба с временщиком Телепневым. По крайней мере, когда бояре пришли забирать Овчину, мальчик просил не трогать его.

О последующих годах детства мы узнаем со слов самого Ивана. Государь в письме Андрею Курбскому пишет: «Когда же суждено было по божьему предначертанию родительнице нашей, благочестивой царице Елене, переселиться из земного царства в небесное, остались мы с почившим в бозе братом Георгием [Юрием] круглыми сиротами – никто нам не помогал; оставалась нам надежда только на Бога, и на пречистую Богородицу, и на всех святых молитвы, и на благословение родителей наших. Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявляли, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом». Ивану приходилось со страданием наблюдать, как через полгода после смерти его матери и восстановления боярского регентства Шуйские упрятали в тюрьму Ивана Бельского. Затем, продолжает Иван, «князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея, и на этом дворе его люди, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, на этом дворе захватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при нашем отце и при нас, и, опозорив его, убили. Потом (в начале 1539 г.) вынудили митрополита Даниила оставить сан и уйти в монастырь «за то, что он был в едином совете с князем Иваном Вельским». Благодаря этому диктатура Шуйских прекратилась, и как будто бы восстановилась деятельность регентства. Набеги татар на московские границы в 1539 и 1541 годах вроде бы погасили боярские ссоры и направили энергию московского правительства на защиту государства. Но когда опасность миновала, Шуйские принялись за старое. Князь Иван Васильевич Шуйский всю вторую половину 1541 года находился с войсками во Владимире, противостоял казанским татарам. Там он и подготовил переворот, опираясь на преданные ему отряды войск. Его отряд в ночь на 3 января 1542 года ворвался в Москву. Там сторонники Шуйского схватили князя Ивана Вельского и сослали его на Белоозеро, где посадили в тюрьму. Здесь он вскоре был убит. Его друзей сослали в отдаленные города. Митрополит Иоасаф со страху прибежал ночью в покои великого князя, но Шуйский со своими сторонниками и там нашел его. Митрополита при князе подвергли оскорблениям и сослали в Кириллов (Белоозеро) монастырь. Вместо него митрополитом нарекли новгородского архиепископа Макария. В Москве опять настало засилье Шуйских; но самый видный из них – князь Иван Васильевич – теперь сошел со сцены, по-видимому, сраженный болезнью. Вместо него действовали Шуйские старшей линии этого рода – князья Андрей и Иван Михайловичи и князь Федор Иванович Скопин-Шуйский. Первенствовал Андрей (дед будущего московского царя Василия Шуйского). Это правление ярко описал в своем письме к Курбскому Иван. «Нас же с единородным братом моим, в бозе почившем Георгием, – пишет Иван, – начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле, и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем не как раб на господ».

После свержения и смерти Вельского у Шуйских не могло быть сильного соперника. Однако опасность для их власти назревала с другой стороны: великий князь подрастал, и около него появлялись преданные люди. Одним из них стал Федор Семенович Воронцов – брат уже известного нам Михаила Семеновича. Шуйские решили его устранить. 9 сентября 1543 года «Андрей Шуйский и его сторонники, – пишет Иван, – явились к нам в столовую палату, неистовствуя, захватили на наших глазах нашего боярина Федора Семеновича Воронцова, обесчестили его, оборвали на нем одежду, вытащили из нашей столовой палаты и хотели убить – “за то, что его великий князь жалует и бережет”». Иван послал митрополита и бояр Морозовых уговорить Шуйских, чтобы они не убивали Воронцова. Те послушались, но повезли князя из дворцовых сеней с позором: били, толкали и отдали под стражу. Государь опять прислал митрополита и бояр к Шуйским сказать, что если уж Воронцову и сыну его нельзя оставаться в Москве, то пусть пошлют их на службу в Коломну. Но Шуйским это показалось очень близко и опасно. Они сослали Воронцовых в Кострому. «И когда, – говорит летописец, – митрополит ходил от государя к Шуйским, Фома Головин у него на мантию наступил и разодрал ее». Насилие над Воронцовым переполнило чашу терпения Ивана. Ему было уже 13 лет. Он быстро развивался физически и в свои годы выглядел сущим верзилой. Посольский приказ официально объявил за рубежом, что великий государь «в мужеский возраст входит, а ростом совершенного человека уже есть, и з божьею волею помышляет ужо брачный закон приняти». Подросток мало напоминал прежнего мальчика, росшего в неволе и строгости. За годы регентства, по словам А. Курбского, Ивана воспитывали великие и гордые бояре, стараясь друг перед другом угодить ему во всяком наследовании и сладострастии. Когда ему было лет двенадцать, он стал прежде всего проливать кровь бессловесных (собак и кошек), бросая их на землю с высоких теремов, а пестуны позволяли ему это и даже хвалили, уча отрока на свою беду. Когда Иван начал приближаться к пятнадцатилетнему возрасту, то принялся и за людей: собрал вокруг себя толпу знатной молодежи и стал скакать с нею верхом по улицам и площадям, бить, грабить встречавшихся мужчин и женщин, поистине в самых разбойничьих делах упражнялся, а ласкатели все это хвалили, говоря: «О! Храбр будет этот царь и мужествен!». Иван ненавидел Шуйских как своих постоянных обидчиков и решился на мщение за их обиды, возможно, подстрекаемый боярами. Прошло три-четыре месяца после случая с Воронцовым, и 29 декабря 1543 года Иван вдруг «велел схватить первосоветника их» князя Андрея Михайловича Шуйского, «и велел отдать его псарям, – и псари взяли и убили его, таща к тюрьме». Сподвижников Шуйского – князя Федора Шуйского, князя Юрия Темкина, Фому Головина, который позволил себе известный нам поступок с митрополитом, – сослали в отдаленные города. Люди, которые не верили, чтобы такое деяние могло исходить от малолетнего государя, говорили о князе Андрее, что «убили его псари у Куретных ворот повелением боярским, и лежал наг в воротах два часа».

Со смертью князя Андрея опалы не прекратились. Среди опальных мы видим князей Ивана и Михаила Кубенских, Афанасия Бутурлина, Петра Шуйского, Александра Горбатого, Федора Воронцова и других. Окончилось время Шуйских. Официальная московская летопись говорит, что, погубив «первосоветника», великий князь сослал его брата, князя Федора Ивановича, и других членов их правящего кружка, «и от тех мест начали бояре от государя страх иметь и послушание». Регентство окончилось. Все главные лица, введенные в него великим князем Василием, уже сошли с земного поприща. Не было в живых ни князя Михаила Глинского, ни Ивана Вельского, ни Василия и Ивана Шуйских. Оставались только второстепенные или недеятельные сановники вроде князей Дмитрия Федоровича Вельского и Михаила Федоровича Захарьина. Они не владели волею Ивана. Ближе всех к Ивану находились его дядья Юрий и Михаил Глинские с их матерью, бабушкой Ивана, княгинею Анной. Эта семья и получила влияние на дела при великом князе, еще не созревшем для управления. Прикрываясь подраставшим государем и не выступая официально, Глинские совершили много жестокостей и насилия и очень дурно влияли на самого государя.

Венчание на царство и женитьба молодого царя

Иван подрастал и мужал в непрерывной борьбе с боярскими «крамолами», под постоянным натиском соседних государств. Все это вызывало растущее недовольство общества правящими группировками. Жалобы на насилие бояр выплеснулись на страницы летописей и публицистических сочинений. Известный публицист Максим Грек четко подметил состояние государства того времени. В одном из своих сочинений он рисует образ России в виде женщины в черном платье, сидящей на распутье дорог и окруженной дикими зверями. «Шествуя по пути жестоце и многих бед исполнением, – писал Максим Грек, – обретох жену, седящу при пути и наклонну имущу главу на руку и на колену свою, стонящу горце и плачущу без утехи, и оболчену во одежду черну, якоже обычай есть вдовам – женам, и окрест беша звери, львы и медведи, и волци и лиси… И ужасохся о странном оном и неначаемом сретении…». Имя женщины – царство, но правят им властолюбцы и славолюбцы, которые совсем не пекутся о благе подданных. Именно в официальное правление таким государством и готовился вступить Иван.

В декабре 1546 года, когда ему было шестнадцать с половиной лет, он объявил митрополиту и боярам, что хочет жениться.

«Милостию божиею и пречистой его матери, молитвами милостию великих чудотворцев, Петра, Алексея, Ионы, Сергия и всех русских чудотворцев, – говорил Иван, – положил я на них упование, а у тебя, отца своего, благословяся, помыслил жениться. Сперва думал я жениться в иностранных государствах у какого-нибудь короля или царя. Но потом я эту мысль отложил. Не хочу жениться в чужих государствах, потому что и после отца своего и матери остался мал; если я приведу себе жену из чужой земли и в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет. Поэтому я хочу жениться в своем государстве, у кого бог благословит, по твоему благословению». Близкий к Грозному царю летописец записал, что бояре от таких слов плакали от радости, а митрополит благословил его. Но молодой Иван удивил собравшихся и еще одной речью. Он заявил: «По твоему, отца своего митрополита, благословению и с вашего боярского совета хочу прежде своей женитьбы поискать прародительских чинов, как наши прародители, цари и великие князья, и сродник наш Великий князь Владимир Всеволодович Мономах на царство, на великое княжение садился; и я также этот чин хочу исполнить и на царство, на великое княжение сесть». Летописец вновь отметил, что и эта речь Ивана пришлась им по душе. Однако, как замечает Андрей Курбский в своем третьем послании Ивану, обрадовались не все. «Мы были принуждены тобой поневоле крест целовать, так как там (в России) есть у вас обычай, если кто не присягнет – то умрет страшной смертью, на это все тебе ответ мой: все мудрые согласны, что если кто-либо по принуждению присягнет или клянется, то не тому зачтется грех, кто крест целует, но всего более тому, кто принуждает».

16 января 1547 года в истории России произошло важное событие. Рано утром протоиерей Благовещенского собора Феодор в княжеской столовой комнате, в присутствии бояр, воевод, чиновников, взял из рук великого князя крест, венец и бармы. Эти регалии он, сопровождаемый конюшим, дядей Ивана, князем Михаилом Глинским, казначеями и дьяками, отнес в Успенский собор. В скором времени из своих покоев в собор, сопровождаемый братом Юрием, церковнослужителями, князьями, боярами, двором, двинулся Иван. Духовник Ивана направо и налево окроплял святой водой стоящих жителей. В соборе все уже было готово к торжествам. В середине храма, на амвоне с двенадцатью ступенями, красовались два царских трона, покрытых золотыми паволоками. Возле кресел лежали бархатные материи и камки. Перед амвоном на богато украшенном налое лежали царские регалии. Митрополит во всех святительских одеждах стоял на крылосе у своего места.

Великий князь, войдя в храм, приложился к иконам. Затем, получив благословение митрополита, поднялся по ступеням и сел на трон рядом с ним. Митрополит велел архидиакону начать молебен Богородице и Чудотворцу Петру. Началась церковная служба. В это время церковнослужители взяли царские регалии и передали их митрополиту Макарию. Он встал вместе с Иваном и, возлагая на него крест, бармы, венец, громогласно молился за здравие государя, за то, чтобы Бог защищал его, даровал ему ужас для строптивых и милость для послушных. Обряд завершился возглашением многолетия государю и поздравлениями церковнослужителей, вельмож и придворных. Ивана, вышедшего из собора, встречали радостными возгласами многочисленные жители столицы.

С этого времени российские монархи в сношениях с иностранными государствами и во внутренней жизни государства стали именоваться царями, сохраняя и титул великого князя. Книжники и политические деятели объявили народу, что этим актом исполнилось пророчество Апокалипсиса о шестом Царстве, которое есть Российское. В Псковской летописи мы читаем: «И восхотели Царство устроить на Москве, и как написано в Апокалипсисе: пять бо царств минуло, а шестой есть, а другой (седьмой) еще не пришел». Итак, государь актом венчания подтверждал свои слова о преемственности власти от киевских прародителей. Получая корону от митрополита, Иван IV получал ее как бы от Бога. Недаром царь позже неоднократно говорил, что «нет власти, если власть не от Бога». После венчания Иван IV резко возвышался над всей титулованной русской знатью и уравнивался в положении с германским императором. «Смирились, – писали летописцы, – враги наши, цари неверные и короли нечестные: Иоанн стал на первой степени Державства между ними!» Правда, историк Р. Г. Скрынников говорит о том, что венчание Ивана скрывали от иностранных государств. Он пишет: «О коронации 16-летнего внука Ивана III бояре не сразу известили (что мало вероятно. – Авт.) иностранные государства. Лишь через два года польские послы в Москве узнали, что Иван IV «царем венчался» по примеру прародителя своего Мономаха и то имя он «не чужое взял». Выслушав это чрезвычайно важное заявление, послы немедленно потребовали предоставления им письменных доказательств. Но хитроумные бояре отказали им, боясь, что поляки, получив письменный ответ, смогут обдумать возражения, и тогда спорить с ними будет тяжело. Отправленные в Польшу гонцы постарались объяснить смысл московских перемен так, чтобы не вызвать неудовольствия польского двора. Ныне, говорили они, землею Русскою владеет государь наш один, потому-то митрополит и венчал его на царство Мономаховым венцом».

Прошло почти пятнадцать лет, и в 1561 г. Константинопольский патриарх Иоасаф Соборной грамотой утвердил Ивана на царство. В грамоте говорилось: «Не только предания людей достоверных, но и сами летописи свидетельствуют, что нынешний властитель Московский происходит от незабвенной царицы Анны, сестры императора Багрянородного, и что Митрополит Эфесский, уполномоченный для того Собором духовенства византийского, венчал Русского Великого князя Владимира на царство».

Акт венчания Ивана IV на царство поднимал авторитет и роль церкви, поскольку весь обряд совершал митрополит. Однако это не означало, что царь признавал свою зависимость от церкви.

Между тем, еще в декабре 1546 года князьям и боярам, живущим по областям, разослали грамоты, в которых говорилось: «Когда к вам эта наша грамота придет, и у которых будут из вас дочери-девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей-девок у себя ни под каким видом не таили б. Кто же из вас дочь-девку утаит и к наместникам нашим не поведет, тому от меня быть в великой опале и казне». Одновременно знатные сановники, окольничие и дьяки объезжали Россию, проводили смотр девиц, выбирали лучших, чтобы представить для выбора государем себе невесты. Иван IV из множества претенденток выбрал себе «Анастасию у вдовы Романа Юрьевича Кошкина-Захарьина-Юрьева». (Роман Юрьевич – окольничий великого князя.) Анастасия обладала добротой и мягким характером. В дела мужа она почти не вмешивалась. Неблагожелатели Захарьиной любили сравнивать ее с нечестивой императрицей Евдокией, гонительницей Златоуста. В этом сравнении заключался намек на неприязнь царицы к духовнику Ивана Сильвестру.

3 февраля состоялась царская свадьба. Во время венчания молодых митрополит велел им «посещать церкви и темницы, любить родных, чтить духовенство, жаловать бояр и народ, не слушать клеветников, праздновать воскресенья и другие святые дни, соблюдать посты, совокупляться только в благополучное время и прочее». Затем началось свадебное гуляние, которое продолжалось три дня. Остановимся на некоторых деталях, которые записали современники. В XIII томе Российской Вивлиофики (Библиотеки) мы читаем: «На первый день в большом [центральном] месте сидел за столом брат Великого князя, князь Юрий Васильевич, а в материно место была княгиня Ефросиния, а в тысяцких князь Владимир Андреевич, сын ее; а в дружках со стороны Великого князя был боярин, князь Дмитрий Федорович Вельский с женою, да боярин Иван Михайлович Юрьев с женою; а со стороны великой княгини – боярин, князь Иван Иванович Пронский с женою, да должен был быть Василий Михайлович Тучков, но не был, потому что накануне упал с коня и получил ранения. Была жена его, а место Тучкова занял Михаил Яковлевич Морозов». Роль свахи выполняла Авдотья, жена Федора Михайловича Нагого. «А мыльню [баню] топил, – продолжал автор повествования, – Иван Яковлевич Чоботов; а у воды были Козаринов и два подьячих; а у платья окольничий Мансуров, да дьяк Никита Фуников; а колпак держал князь Юрий Шемякин. А в мыльне мылись с Великим князем… князь Ю. В. Глинский… а с платьем белым с поясом ходил к мыльне постельничий Мансуров… а вино нес к церкви в графине дворецкий Хабаров».

Этот брак положительно влиял на Ивана. По словам летописца, «предобрая Анастасия наставляла и приводила Ивана на всякие добродетели». Уже в юности славившийся своей необузданностью, Иван слушался жену. Умерла Анастасия, не дожив до 30 лет, в 1560 году. В этом браке у них было шестеро детей, но лишь двое остались живы. Одного из них, царевича Ивана, отец в порыве гнева убил в 1581 году. Другой, болезненный Федор, занял российский престол в 1584 году, после смерти Ивана Грозного. Фактически правителем государства при Федоре стал его шурин, конюший боярин Борис Федорович Годунов.

И вновь боярское правление

Иван официально признан царем. Стал семейным человеком. Казалось бы, следовало приступать к государственным делам. Но юность брала свое. Детские забавы оказывались важнее государственных дел. Он часто говорил, что он государь и что захочет, то и будет делать. Всеми делами в государстве управляли Глинские: бабка Ивана Анна, дядья, Михаил и Юрий Васильевичи. Во время коронации Ивана Михаил получил чин конюшего, а Юрий – боярина. Глинские захватили власть в стране и тотчас же принялись беззастенчиво грабить государственную казну, облагать горожан и крестьян новыми непосильными налогами, «чинить насильство и грабеж», казнить невинных. То же самое творили и их сторонники на местах. Царь не терпел, чтобы его беспокоили жалобами, особенно на его родню.

3 июня 1547 года семьдесят псковских людей прибыли в Москву жаловаться на своего наместника князя Турунтая-Пронского, сторонника Глинских. Царь в это время находился в своем сельце Островки, куда и отправились псковичи. Иван рассердился на самовольный приход жалобщиков. Он велел раздеть псковичей, положить на землю, поливать горячим вином и палить им свечами бороды и волосы. Во время такой экзекуции к государю пришла неожиданная весть, что в Москве, когда начали благовестить к вечерне, упал колокол. Иван оставил казнь и поспешил в Москву.

На Руси падение колокола считалось предвестием серьезной трагедии. Так и случилось. 21 июня в Москве вспыхнул грандиозный пожар. По рассказам очевидцев, в полдень 20 июня перед церковью Воздвижения на Арбате появился юродивый Василий. Обычно и зимой и летом он ходил нагишом – как «Адам первозданный». Так же выглядел Василий и в тот день. Он смотрел на церковь и горько плакал. Все поняли, что произойдет что-то неладное. На следующий день в этой церкви вспыхнул пожар. Сильная буря, налетевшая на Москву в это время, сделала свое дело. Пожар от церкви перекинулся на соседние деревянные здания. Все строения за рекой Неглинной и на Пречистенке превратились в пепел. Затем буря понесла пламя на Кремль, Китай-город. Вся Москва выглядела как огромный пылающий костер под тучами густого дыма. В Кремле загорелся верх Соборной церкви. Пламя охватило деревянные кровли царских палат. Во время пожара сгорели: оружейная палата, постельная палата с домашней казной, царская конюшня и разрядная изба (здесь велось делопроизводство о всяких назначениях по службе). Огонь проник и в погреба, нанося урон царским съестным припасам. Пострадал придворный Благовещенский собор. Внутри него сгорел иконостас, иконы для которого писал Андрей Рублев. Митрополичий двор и Успенский собор остались целы. Сам же митрополит чуть не задохнулся от дыма и бежал из Кремля через потайной ход. Огонь дошел и до пороховых складов Кремля. Высокая башня, где лежал порох, взлетела в воздух с частью кремлевской стены, упала в реку и запрудила ее. Начались взрывы, перекинувшие огонь на Китай-город. Пожар охватил Большой посад. Деревянные здания исчезали, каменные распадались, железо раскалялось как в горне, медь текла ручьями. К вечеру буря затихла, а ночью погас огонь. Очевидцы рассказывают, что в пожаре погибло 1700 взрослых и несколько тысяч детей. Современники рассказывали: «Нельзя ни описать, ни вообразить этого бедствия. Люди с опаленными волосами, с черными лицами бродили как тени среди ужасов обширного пепелища; искали детей, родителей, остатки имения; не находили и выли, как дикие звери».

Царь с вельможами удалился в село Воробьево (ныне Ленинские Горы) и приказал немедленно восстановить Кремлевский дворец. Бояре поспешили отстраивать свои дома. Но население города находилось в состоянии отчаяния. В голове вертелась одна мысль: как дальше жить? Но это мало интересовало государя и бояр, хотя не всех. Противники Глинских князья Шуйские, Челяднин, Захарьин, Нагой, протопоп Благовещенского собора Федор Бармин решили в разыгравшейся трагедии обвинить Глинских. Дело в том, что русские люди того времени причины таких страшных явлений искали в действиях каких-то нехристианских сил (колдунов и злодеев).

На следующий после пожара день царь с боярами поехал в Новоспасский монастырь навестить митрополита. Здесь духовник государя Федор Бармин, боярин Федор Скопин-Шуйский, Иван Челяднин начали говорить, что Москва сгорела волшебством. Царь приказал расследовать это дело. 26 июня, на пятый день после пожара, в Москву прибыла комиссия. На площади перед Успенским собором бояре собрали черных (простых) людей и начали расспрашивать их, кто поджег Москву. Из толпы раздались возгласы: «Княгиня Анна Глинская (бабка царя) со своими людьми волховала: вынимала сердца человеческие, да клала в воду, да тою водою, ездя по Москве, кропила, от того Москва и загорелась!». Конечно же, эту басню придумали противники Глинских. Но камень был брошен. Чернь взбунтовалась. Князь Юрий Глинский в это время вместе с боярами стоял на кремлевской площади. (Его брат Михаил и мать Анна находились в Ржеве, в своем имении.) Юрий, услыхав о матери и о себе такие речи в народе, понял, что его может постигнуть, и вошел в Успенский собор. Но бояре, противники Глинских, впустили в собор чернь. Толпа убила Юрия, вытащила его труп из храма и Кремля и положила перед торгом, где в то время казнили преступников. Возмущенный народ перебил много людей Глинских и разграбил их имущество. Через несколько дней толпа появилась в с. Воробьево у царского дворца, требуя у Ивана IV выдачи княгини Анны и князя Михаила. Государь в ответ приказал схватить крикунов и казнить; остальных охватил страх, и они разбежались по городам.

Много лет спустя один из первых, если не первый историк этих событий – царь Иван – обвинит бояр в том, что именно они «напустили» на него и на его родственников Глинских народ. В письме к князю Курбскому царь писал: «Чего ради нам самим жечь свое царство? Сколько ведь ценных вещей из родительского благословения у нас сгорело, каких во всей вселенной не сыщешь. Кто же может быть так безумен и злобен, чтобы, гневаясь на своих рабов, спалить свое собственное имущество? Он бы тогда поджег их дома, а себя бы поберег! Во всем видна ваша собачья измена».

Между тем, московские события стали важной вехой в жизни Ивана IV. Они заставили его удалить из Боярской думы скомпрометировавшую себя царскую родню Глинских. Казни в Москве прекратились, как по мановению руки. Закончилась целая полоса политического развития государства, известная под названием «боярского правления».

«Избранная рада»

Московское восстание 1547 г. обнаружило непрочность боярских правительств и тем самым создало благоприятные возможности для выхода дворянства на политическую арену. Именно после восстания впервые прозвучал голос дворянских публицистов, и представителям дворянства, как считает историк С. О. Шмидт, был открыт доступ на сословные совещания, или соборы, получившие позже наименование Земских соборов. Дворянские публицисты выдвинули проекты всестороннего преобразования государственного строя России.

Стержнем политики Ивана IV стало укрепление самодержавной власти. При этом идеологи самодержавия прямо опирались на восточные образцы. Один из них, И. С. Пересветов, побывавший в Турции, представил в качестве идеала правителя турецкого султана, который сумел отстранить от власти своекорыстных вельмож и добился победы над внешними врагами. Пересветов писал: «Боже, сохрани и милостив будь к благоверному русскому царю великому князю всея Руси Ивану Васильевичу и к царству его, чтобы не уловили его вельможи еретической своей ворожбой и своим коварством, чтобы не укротили его воинский дух, боясь смерти, чтобы им богачам не погибнуть».

Иван Пересветов убеждал царя, что иные становятся вельможами не по своим заслугам, не по другим каким дарованиям: «Это чародеи и еретики, – пишет И. Пересветов, – удачу отнимают у царя и царскую мудрость, ересью и чародейством распаляют на свою пользу царское сердце, а воинский дух укрощают». «Таких, – по мнению автора письма, – следует в огне сжигать и другим лютым смертям предавать, чтобы не умножались беды». Царь должен опираться лишь на служилых людей, которые преданы ему. «Царь на престоле своем – благодать божья и мудрость великая, а к воинам своим щедр. Какова щедрость царя к воинам, такова и мудрость его. Щедрая рука никогда не оскудеет, а славу себе великую приобретет». Деньги для уплаты жалованья этим воинам (дворянам) Пересветов предлагал брать с горожан, установив цены на рынке царским указом и под страхом наказания запретив отступать от них. Центральная идея посланий И. С. Пересветова к царю – установление деспотической власти правителя. «Государство без грозы, что конь без узды», – писал он.

В это время предметом дискуссии идеологов царской и боярской власти становится традиционное русское понятие «правда», которое после принятия христианства связывали в основном с религиозными ценностями православия. Бояре настаивали на традиционной трактовке этого понятия. При этом под правдой они подразумевали идеи справедливости, милосердия, соборного, т. е. коллегиального, характера власти. Царь, по их мнению, должен быть «любосовестен». В трактовке И. С. Пересветова понятие «правда» отождествлялось с самодержавной властью государя, отрывалось от традиции власти и веры на Руси. Идеалом для него являлась «правда турецкая», т. е. «правда» самодержавная, дополнением которой должна служить «вера христианская». Это был совершенно новый подход к русской системе ценностей, ставивший царя выше церкви. И. С. Пересветов настаивал на том, что если этой самодержавной «правды» нет, то «всего нет», т. е. вера в его системе представлений играла второстепенную роль.

Поток преобразовательных идей, в конце концов, увлек молодого царя. Вокруг Ивана IV сгруппировался кружок из близких ему людей, который Андрей Курбский впоследствии назовет «Избранной радой». Согласно данным различных источников, кружок не являлся официальным государственным учреждением. В него входили близкие на тот период времени к молодому царю люди, с которыми он советовался о путях развития государства. Среди членов «Избранной рады» мы видим князей Андрея Курбского, Михаила Воротынского, Дмитрия Курлятева, Дмитрия Палецкого; дворянина Алексея Адашева; дьяка Ивана Висковатого; священника придворного Благовещенского собора Сильвестра. (Многие из них впоследствии подвергнутся опале со стороны государя.) Влияние на политику правительства оказывали родственники жены царя Романовы-Захарьины и глава церкви – митрополит Макарий. Избранная рада действовала независимо от Боярской думы. Наибольшим влиянием в совете пользовались Алексей Адашев, Андрей Курбский, Сильвестр и Макарий.

Алексей Адашев родился в семье богатого придворного дворянина Федора Адашева, который имел свои вотчины в Костроме. Имя Алексея упоминается в документах 1547 года среди царских рынд в походе под Коломну. Затем он – казначей в царском походе на Оку и царский постельничий. Являлся хранителем личного архива Ивана IV вместе с печатью «для скорых и тайных дел». Политическая карьера Алексея начинается в 1547 г. Адашев талантливый и хорошо образованный для своего времени человек. Он быстро продвигался по лестнице чинов и в скором времени стал царским стряпчим и думным дворянином. Иван IV четко определил место Адашева в государственном аппарате. «Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей для помощи души моей, – писал Иван. – Поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно… Не бойся сильных и славных… не смотри и на ложные слезы бедного… все рассматривай внимательно и приноси к нам истину». Адашев был назначен руководителем одного из важных приказов в государстве – Челобитного. С этого времени он принимает участие во всех военных походах Ивана IV и присутствует на важнейших придворных церемониях. По словам А. Курбского, без совета Адашева и его сторонников царь не мог «ничего же устроити или мыслити». А летописец отмечал, что когда Адашев «был во времяни, и в те поры Русская земля была в великой тишине и во благоденстве и управе». А. Адашев руководил работами по составлению официальной разрядной книги и «Государева родословца», редактировал «Летописец начала царства». В конце 50-х годов из-за разногласий с царем по ряду внешне и внутриполитических вопросов Адашев был отстранен от дел и отправлен на воеводство в Ливонию. Противники Адашева обвинили его в «крамоле» и отравлении царицы. Он был арестован. Умер в тюрьме.

Андрей Курбский происходил из рода ярославских князей. По материнской линии являлся родственником царицы Анастасии. Андрей получил широкое образование, сотрудничал с московскими книжниками. Известен как писатель, публицист, переводчик. Он считался одним из самых просвещенных людей России, изучал грамматику, астрономию, риторику, историю и философию. Курбский был талантливым полководцем, принимал участие во многих военных походах царя Ивана, неоднократно командовал всем русским войском. Прославился при взятии Казани в 1552 г. и подавлении народного движения в Поволжье. Князь быстро продвигался по служебной лестнице. В 28 лет его пожаловали боярским чином. В ночь на 30 апреля 1564 г., боясь царской опалы, Андрей бежал в Литву. Здесь, находясь среди католиков, князь боролся с усиливавшимся католическим влиянием. Из Литвы князь пишет свои знаменитые письма Ивану IV, в которых резко обличает его действия и восхваляет свои заслуги. В своем первом письме к царю Ивану Грозному Андрей пишет: «Какого только зла и каких гонений от тебя не претерпел! И каких бед и напастей на меня не обрушил! И каких грехов и измен не навел на меня!… И воздал ты мне злом за добро мое и за любовь мою – непримиримой ненавистью… Полки твои водил и выступал с ними, и никакого тебе бесчестия не принес, одни лишь победы пресветлые с помощью ангела господин одерживал для твоей же славы и никогда полков твоих не обратил спиной к врагам, а напротив – преславно одолевал на похвалу тебе. И все это не один год и не два, а в течение многих лет трудился и много пота пролил и много перенес…».

Сильвестр – священник Кремлевского Благовещенского собора. В Москву он прибыл из Новгорода. Курбский говорит о следующем: «Во время народного возмущения против Глинских Бог подал руку помощи земле христианской: пришел из Новгорода к Ивану (на самом деле Сильвестр уже служил в Москве) один муж, чином пресвитер, именем Сильвестр. Он стал претить ему от Бога священными писаниями и строго закликать его страшным божием именем. Кроме того, поведал ему о чудесах, о явлениях, как бы от Бога происшедших». «Не знаю, – прибавляет далее Курбский, – правду ли он говорил о чудесах или выдумал, чтоб только напугать Ивана для детских неистовых его нравов, и достиг своей цели: душу его исцелил и очистил, развращенный ум исправил с помощью Алексея Адашева, митрополита Макария и всех преподобных мужей, пресвитерством почтенных». Сильвестр – автор ряда посланий, составитель «Домостроя», владелец келейной библиотеки. Он прекрасно ориентировался в Священном Писании, знал историю Византии. В своих работах упоминал Александра Македонского и царя Тиридата. Много времени уделял обучению молодых людей грамоте, церковному обиходу, ремеслу и торговле. В то же время Сильвестр был хитрым и коварным. Как священник он имел сильное влияние на молодого царя Ивана, привил ему религиозный фанатизм. «Ради спасения души моей, – пишет Иван, – приблизил я к себе иерея Сильвестра, надеясь, что он по своему сану и разуму будет мне споспешником во благе; но сей лукавый лицемер, обольстив меня сладкоречием, думал единственно о мирской власти… И так удивительно ли, что я решился наконец не быть младенцем в летах мужества и свергнуть иго, возложенное на царство лукавым попом и неблагодарным слугой Алексеем?» Разрыв Сильвестра с Иваном Грозным произошел в 1560 г. Он отходит от дел и отправляется в монастырь.

Макарий в конце XV в. постригся в монахи в Пафнутиево-Боровском монастыре. С 1526 г. – архиепископ новгородский. С 1642 по 1563 г. – митрополит Московский и всея Руси. Во время пожара 1547 года находился в Кремле, молился за его прекращение в Успенском соборе. Но дым в Кремле был настолько силен, что митрополит чуть не задохнулся в соборе. Служители церкви вывели митрополита по потайному ходу к кремлевской стене. Но и там «бысть дымный дух тяжек и жар велик». Митрополита обвязали веревками и стали спускать к реке, и вдруг веревки оборвались. Владыка рухнул вниз, однако высота была небольшая, и Макарий получил только ушибы. Его отвезли в подмосковный монастырь. По отзывам современников, Макарий был человеком образованным и начитанным: под его наблюдением и по его выбору делались многочисленные переводы «иностранных» книг с греческого и латинского языков. Ему принадлежат более 15 посланий, поучений, грамот. Он – автор «Великих Четьи-Минеев», полного свода рекомендованных к чтению богобоязненным христианам сочинений, обращавшихся к русской рукописной традиции. Макарий известен как создатель особой макарьевской школы письма и как строгий последователь возобладавшего в XVI в. торжественно-витиеватого формализованного стиля «второго монументализма». Он принимал участие в реставрации и написании икон, «иконному писанию навычен». О широте технических интересов Макария свидетельствует поддержка им строительства в Новгороде на р. Волхов первой водяной мельницы. По его инициативе были созваны «соборы примирения» 1547,1549,1550 гг., канонизированы как общерусские многочисленные местночтимые святые. Русская церковь обрела больше святых, чем имела за все пять веков своего существования. Это призвано было возвеличить значение национальной церкви и доказать, что солнце «благочесьтия», померкшее в Древнем Риме и Царьграде, с новой силой засияло в Москве – Третьем Риме. Соборы эти способствовали централизации церковного управления и унификации церковных обрядов. Нововведением стало и обсуждение на церковных соборах вопросов «земского устроения», благодаря чему церковь получила возможность прямого вмешательства в дела светской власти, хотя и под видом поддержки ею политики примирения светских феодалов.

Макарий обладал качеством, которое помогло ему пережить все боярские правительства и в течение 20 лет пользоваться милостями Ивана. «Великий дипломат в рясе, – так его называет историк Р. Г. Скрынников, – ловко приноровлял свою пастырскую миссию к запросам светских властей. Макарий выступил глашатаем «самодержавия». Он венчал на царство Ивана и придал новый блеск сильно потускневшей в годы боярского правления идее «богоизбранности» русских самодержцев.

Время перемен, время реформ

После грандиозного пожара прошло без малого два года, в течение которых Иван «переосмысливал» свою предыдущую жизнь и вокруг него формировался кружок единомышленников. О произошедших в нем изменениях Иван заявил на церковном соборе. «От московского пожара, – говорил царь, – вошел страх в душу мою… и припадаю к твоему Первосвятительству и ко всем, кто с тобою Святителем, с истинным покаянием, прося прощения, если зло совершил; и Бога ради великие милости получить от вас мир, благословение и прощение». Церковь простила Ивана и благословила его на проведение реформ. Затем царь «повелел собрать со всех городов людей и в воскресенье взошел на лобное место и стал говорить собравшимся», что бояре бесчинствовали, когда он был ребенком. Хулиганил и он сам. Иван просил прощения у народа и обещал не допускать самоуправства, бесчинства бояр и чиновников.

Реформаторы, возможно с конца 40-х годов, стали собираться на совещания, на которых присутствовали и служилые люди. Основные вопросы, обсуждавшиеся на совещаниях, относились к ограничению власти наместников и земскому устроению, т. е. расширению прав служилых людей, проживавших за пределами столицы. На одном из таких совещаний, 28 февраля 1549 года, помимо Боярской думы, которая пополнилась родственниками Анастасии Захарьиной и их сторонниками, церковного руководства, присутствовали также воеводы и дети боярские. (Исследователи считают, что это был первый земский собор в России, и называют его «Собором примирения».) Был принят ряд законодательных актов об ограничении права наместников вершить суд над детьми боярскими и рассмотрена широкая программа реформ, направленных на укрепление социально-политических основ Русского централизованного государства. Главными целями этой программы стали: во-первых, обеспечение защиты интересов широких слоев служилых людей путем предоставления им земель и, во-вторых (в соответствии с требованиями торговых и посадских людей), коренная реорганизация системы косвенного обложения и приостановление дальнейшего наступления вотчинного, привилегированного землевладения на посады. Здесь нельзя не заметить влияние взглядов Ивана Пересветова, писавшего: «Который воинник лют будет против недруга государева играти смертною игрою и крепко будет за веру христианскую стояти, ино таковым воинником имена возвышати, и сердца им веселити, и жалованья им из казны своея государевы прибавливати; и иным воинником сердца возвращати, и к себе их близко припущати». Тогда же был решен вопрос и о подготовке нового свода законов. Выступая перед участниками собора, 18-летний царь публично заявил о необходимости перемен. Свою речь он начал с угроз в адрес бояр-кормленщиков, притеснявших детей боярских и «христиан», чинивших служилым людям обиды великие в землях. Обличая злоупотребления своих вельмож, Иван возложил на них ответственность за дворянское оскудение, одновременно пообещав: «…я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать». За этим следует правительственный приговор от 28 февраля 1549 г.: «Во всех городах Московьския земли наместником детей боярских не судити ни в чем, оприч душегубства и татьбы и розбоя с поличным». Этот приговор наносил очередной удар по власти наместников. (Ограничивать власть наместников начал дед Ивана Грозного Иван III.) С приговора началось постепенное оформление сословных привилегий дворянства. Они получили соответствующие грамоты.

Реформаторы считали, что на смену наместничеству должна прийти более эффективная система местного управления. Для этого необходимо местные органы власти избирать из местного населения. Выбранные в городах и волостях целовальники (термин происходит от обряда целования креста при вступлении в должность) и старосты становились «чиноначальными» людьми государства. Выборность и сменяемость этих лиц ставила их деятельность в пользу государства и контролировалась как государством, так и местными жителями. Система выборности местных властей, реально сокращавшая масштаб злоупотреблений и произвола, реально увеличивавшая доходы казны и реально улучшавшая правопорядок, была решительным шагом в направлении ликвидации пережитков удельно-феодальной эпохи. Замена многочисленных наместников и кормленщиков – местных «царьков» – прямыми связями между государством и его населением через органы местного самоуправления превращала жителей бывших уделов в подданных государства, подчиненных его законам. Представители местных верхов теперь принимали участие в суде вместе с наместником. «Да устроил по всем землям моего государства, – писал Иван IV, – старосты, и целовальники, и соцкие, и пятидесятские по всем градом, и по пригородом, и по волостем, и по погостом, и у детей боярских; и уставные грамоты пописал».

Земское устроение вызывало необходимость проведения и судебной реформы. «Собор примирения» принимает решение о том, чтобы исправить Судебник (1497 г.) «по старине». Приказы приступили к делу немедленно и, год спустя, передали на утверждение Думы новый Судебник. Дума утвердила Судебник в июне 1550 г. и передала его на рассмотрение церковного собора. В феврале 1551 г. Стоглавый церковный собор также утвердил Судебник. (Название «Стоглавый» собор получил от принятого документа, который содержал сто глав). Судебник предоставил право суда, кроме бояр и окольничих, ряду чиновников, как высшей, так и местной власти. Это четко прописано в первых строках Судебника: «Как судити боярам и окольничим, и дворецким, и казначеям, и дьяка, и всяким приказным людям, и по городам наместникам, и по волостям волостелям, и тиунам, и всяким судьям». Из 99 статей нового Судебника 37 оказались совершенно новыми, а в остальных текст предшествующего кодекса подвергся кардинальной переработке. Составители Судебника не внесли изменений в те законы государства, которые определяли взаимоотношения феодалов и крестьян. Нормы Юрьева дня сохранялись без больших перемен. Крестьяне по-прежнему могли покинуть землевладельца в течение двух недель на исходе осени, уплатив своему господину необходимую сумму (пожилое): «А дворы пожилые платят в поле рубль и два алтына, а в лесах, где десять верст до хоромного леса, за двор полтина и два алтына. А который крестьянин за кем живет год да пойдет прочь, и он платит четверть двора; а два года поживет, и он платит полдвора; а три года поживет, и он платит три четверти двора; а четыре года поживет, и он платит весь двор, рубль и два алтына». Между тем, барин для крестьян теперь становился «государем», и на него возлагалась ответственность за крестьянские преступления.

Новый Судебник ускорил формирование государственных исполнительных органов власти – Приказов (от слова приказать). Первые учреждения, которые выполняли общегосударственные функции, появились в конце XV столетия. К середине XVI ст. приказная система оформляется окончательно. Создаются специальные учреждения, которые руководили военными, иностранными, земельными, финансовыми, судебными и прочими делами с постоянным штатом дьяков и подьячих. Приказы были функциональные и территориальные, дворцовые и общегосударственные. Внешней политикой, например, занимался Посольский приказ. Некоторое время, начиная с 1549 по 1570 г., по указанию Ивана IV «ведать посольское дело», этот Приказ возглавлял Иван Михайлович Висковатый. По характеристике протестантского пастора Павла Одерборна: «Муж искусством красноречия значительный более прочих». Составитель Ливонской хроники Б. Руссов писал: «Иван Михайлович Висковатый – отличнейшей человек, подобного которому не было в то время в Москве: его уму и искусству как московита, ничему не учившегося, очень удивлялись иностранные послы». Разрядный приказ ведал войском, назначением воевод, определял дворянское жалованье, собирал дворянское ополчение. Поместный – землевладением феодалов. Разбойный приказ разыскивал и судил «лихих людей». А. Ф. Адашеву был поручен Челобитный приказ: там принимались жалобы на имя царя и проводилось расследование по ним. Это был, таким образом, высший орган контроля.

В приказах постепенно формировался слой профессиональных чиновников из незнатных служилых людей – знатоков своего дела, со временем начавших оказывать влияние на решение государственных вопросов.

Интересна судьба многих чиновников, которых царь Иван ставил на высокие должности. Иван Висковатый, например, привел в порядок всю документацию Посольского приказа, принимал участие в написании летописного «Лицевого свода». Он – участник всех дипломатических переговоров как глава дипломатического ведомства вплоть до своей опалы. События развивались следующим образом. В июле 1570 года царь возвращается в Москву после Новгородского погрома. В Москве затевают «московское дело» высших приказных чинов, по которому, среди прочих, арестовали и казнили родного брата Висковатого Третьяка.

Иван Михайлович резко объяснился с царем, убеждая его прекратить кровопролитие. К этому времени уже болезненно подозрительный царь решил, что против него сложилась оппозиция. Висков атый настойчиво советовал царю, чтобы он «…в особенности же не истреблял своего боярства, и просил его подумать о том, с кем же он будет впредь не то, что воевать, но и жить, если он казнил столько храбрых людей». В ответ на слова Висковатого царь разразился угрозами: «Я вас еще не истребил, а едва только начал, но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось». Вскоре было предъявлено более 300 обвинений, в том числе почти всем главам московских приказов. И. М. Висков атому инкриминировали заговор с целью сдать Новгород и Псков польскому королю, посадить на трон В. А. Старицкого, обвинили в изменнических сношениях с турецким султаном и крымским ханом, которым он будто бы предлагал Казань и Астрахань. 25 июля 1570 г. И. М. Висковатого казнили.

Не менее печальна судьба начальника Челобитного приказа, как мы уже говорили выше, Алексея Адашева. Интересно, что царь, который совсем недавно давал «положительную характеристику» Адашеву, в письме А. Курбскому пишет: «Был в это время при нашем дворе собака Алексей Адашев, ваш начальник еще в дни нашей юности, не пойму каким образом возвысившийся из телохранителей; мы же, видя все эти изменения вельмож, взяли его из навоза и сравняли его с вельможами, надеясь на верную его службу. Каких почестей и богатств не удостоили мы его, и не только его, но и его род! Какой же верной службой он отплатил нам за это…».

Несмотря на жестокое отношение Ивана IV к руководителям приказов, создание таких органов государственного управления, безусловно, способствовало более четкому и оперативному руководству со стороны правительства деятельностью местных органов управления.

Вскоре последовали меры и по реформированию системы управления на местах. (Губная реформа проводилась в годы правления Елены Глинской.) В феврале 1551 г. крестьяне Плесской волости Владимирского уезда получили уставную грамоту, согласно которой они могли с помощью выбранных ими «излюбленных голов» и «целовальников» собирать дважды в году оброк – «кормленный окуп» – и отвозить его в Москву. Должность наместника для них упразднялась. Грамота подробно перечисляла все поборы с населения, которые поступали в казну государства.

В 1552 г. такая же грамота была дана населению Важского уезда, а в 1555–1556 гг. реформа проводилась повсеместно.

Все должностные лица земского самоуправления избирались на неопределенный срок, и население могло их «переменить». Позднее выборы проводились ежегодно. В ведении земских органов находились: сбор подати – «окупа»; разбор гражданских и второстепенных уголовных дел среди черносошных крестьян и посадских людей. В центральных уездах с развитым землевладением, где население к этому времени фактически потеряло свободу, земские органы нередко отсутствовали, а управление осуществлялось городовыми приказчиками и губными старостами, которые практически выполняли административно-полицейские и финансовые функции. Земская реформа наносила очередной удар по кормленной системе. На смену власти наместников приходили местные органы власти, избранные из зажиточных кругов черносошного крестьянства (крестьяне, которые не находились в зависимости от дворян-помещиков, а жили самостоятельной общиной) и посадских людей.

Губная и земская реформы по мере их осуществления приводили к созданию сословно-представительных учреждений на местах, отвечавших интересам дворянства, верхов посада и зажиточного крестьянства. Феодальная аристократия уступала некоторые свои привилегии, однако острие реформы направлялось по преимуществу против трудящихся масс в деревне и городе, против социальных возмущений, с которыми наместнический аппарат был уже не в состоянии вести эффективную борьбу.

«Избранная рада», или, как называют ее исследователи, «кружок Адашева», одновременно с преобразованием внутри страны разработала обширную программу внешнеполитической деятельности.

Дело в том, что XVI век стал переломным в истории народов Старого Света. На западе Европы сложились национальные государства англичан, французов, испанцев и голландцев. Каждое из этих государств стремилось утвердиться на Европейском континенте и завоевать мировые торговые пути. Англия, например, в XVI в. и позже вела упорную борьбу с Испанией и Голландией за морское господство. Франция стремилась расширить свои владения на юге и востоке, вступив в длительную, тянувшуюся почти два столетия борьбу с Габсбургами. Соперники создавали коалиции и вовлекали в военно-политическую борьбу другие страны Европы и Азии.

Центр Европейского континента от Северного и Балтийского морей до берегов Средиземного моря занимала «Священная Римская империя германской нации». Габсбурги, собрав под своими знаменами все силы Европы, проводили великодержавную политику и препятствовали образованию национальных государств. На севере Европы в XVI в. в число могущественных стран выдвинулась Швеция. На Балканском полуострове, по берегам Черного и Азовского морей, на Северном Кавказе и по части Закавказья прошла граница Османской империи – крупнейшего государства средневекового Востока. Внешняя политика Османской империи оказывала серьезное влияние на международное положение Священной Римской империи, Польши и России.

К востоку от Карпат и Одры до Днепра, от Балтийского моря на севере до Запорожья на юге раскинули свои владения Королевство Польское и Великое княжество Литовское, объединившиеся в 1569 г., согласно Люблинской унии, в одно из крупнейших государств в Европе – Речь Посполитую. Сложилось многонациональное государство, в состав которого вошли территории современных Украины, Белоруссии и части России. На востоке, на среднем и нижнем течении Волги располагались татарские ханства: Казанское, Астраханское, а далее, за Уральскими горами, – Сибирское.

Перед внешней политикой России в XVI ст., как и раньше, стояли три первоочередные задачи, решение которых являлось целью всех дипломатических акций того времени. Надо было, во-первых, сломать барьер на пути к Балтийскому морю, воздвигнутый Ливонским орденом и Швецией; во-вторых, остановить польскую феодальную агрессию на восток, отвоевать русские земли, захваченные польскими и литовскими феодалами; в-третьих, пресечь агрессию турок и татар, ликвидировав осколки Золотой Орды. От исхода борьбы с внешней опасностью зависело само существование и развитие молодого единого государства. Решение каждой из этих задач требовало огромного напряжения сил страны и искусной дипломатии, так как все они были тесно переплетены между собой и задевали интересы не только ближайших соседей России, но и большинства стран Европы. К тому же развернувшееся со второй половины XVI в. соперничество на Европейском континенте между Францией и империей Габсбургов оказывало серьезное влияние на ситуацию в Восточной Европе и осложняло для России проблему потенциальных союзников. Центральное место в этой программе занимала восточная политика.

Одной из первоочередных задач внешней политики России в XVI в. была борьба с остатками Золотой Орды, и прежде всего с Казанским и Астраханским ханствами, продолжавшими совершать грабительские набеги на русские земли. Для казанских князей, мурз, уланов военная добыча была престижной, материально значимой и привычной частью повседневного существования. (По некоторым данным, к началу 1551 г. в Казани, например, находилось до 100 тысяч русских рабов.) Населению же России их набеги наносили значительный урон. Итак, соседство с Казанским ханством обходилось ему очень дорого. Недаром в народных песнях поется: «Казань – город на костях стоит, Казаночка – речка кровава течет». Поэтому все социальные слои были единодушны в необходимости активных действий против Казани. Боярство, владевшее многочисленными вотчинами, расположенными на территории между Окой и Волгой, хотело уничтожить постоянную угрозу со стороны казанских татар, нападавших на пограничные земли. Кроме того, с целью обезопасить свои вотчины от конфискации оно было заинтересовано в приобретении новых территорий. Дворянство, нуждавшееся в земле, видело в Казанском царстве важный источник для развития поместного землевладения. Купечеству было необходимо обеспечить свободное плавание по Волге и установить непосредственную связь с прикаспийскими и среднеазиатскими странами. Наконец, Казанское ханство мешало продвижению в Зауралье. Для идеолога боярства князя Андрея Курбского, как и для дворянского публициста Ивана Пересветова, Казанское ханство представляло лакомый кусок «подрайской землицы», без которой было немыслимо успешное развитие ни вотчинного, ни поместного землевладения. Правда, дело осложнялось тем, что за спиной татарских ханов стояла могущественная Османская империя, которой к середине XVI в. удалось сколотить из них мощную коалицию, направленную против Москвы. Однако сама Турция, в связи со своими интересами в Европе, не могла оказать Казани действенную помощь. Все это в комплексе и определило направление активных действий российского правительства.

Первые попытки разрешить казанскую проблему при Иване IV относятся к 1545 г., хотя борьба с Казанью происходила и раньше. Русские подходили к Казани, но закрепиться там не могли. В 1523 году Василий III совершил очередной поход на Казань, который закончился так же, как и все предыдущие. Тогда он на устье реки Суры основал город Василь (Васильесурск) и расположил в нем гарнизон. В самой Казани правительство стремилось найти сторонников, на которых можно было бы опереться в своей борьбе за город. В 1545 году московские ратники дошли до Казани, но решительной победы не одержали. Походы повторились в 1547 и 1549–1550 гг. В целом, хорошо подготовленный поход 1549–1550 гг. (основные силы армии в нем возглавлял сам Иван IV), как и предыдущие, не принес успеха. Летопись сообщает, что наступила «великая мокрота» (распутица), которая не позволила применить артиллерию при штурме города. Кроме того, на реках взломало лед, испортились дороги, из-за чего перестали подвозить не только снаряды, но и продовольствие. Царь и воеводы боялись голода. Пришлось отступать от Казани. Государь, отправив вперед большой полк и артиллерию, сам с легкой конницей шел за ними, внимательно изучая местность. Его внимание привлекла возвышенность при впадении реки Свияги в Волгу. Иван и бояре поднялись на возвышенность. Им открылись необозримые просторы во все стороны: к Казани, к Вятке, к Нижнему Новгороду, к Уральским горам… Иван, удивленный красотою места, сказал: «Здесь будет город христианский; стесним Казань: Бог вдасть ее нам в руки!» И, определив место для строительства города, он возвратился в Москву.

Продолжение реформ

Очередная неудача в войне с Казанью заставила московское правительство изменить планы войны и ускорить уже начавшиеся реформы.

Особое внимание уделили военным преобразованиям. 3 октября 1550 года оглашается «приговор» об учреждении «от Москвы верст за шестьдесят и за семьдесят войска помещиков, детей боярских, лучших слуг, 1000 человек». (В литературе это войско называют «Избранной тысячей».) В состав войска вошли 1078 человек из 46 городов и уездов страны. Необходимо подчеркнуть, что из них лишь 28 человек принадлежали к столичной знати (бояре, окольничие, оружничие, казначеи). В число провинциальных детей боярских входили многие лица, занимавшие при Иване IV высокие посты в государственном управлении и войске. (Например, князь А. Курбский, А. Адашев.) Под Москвой им было выделено 59100 десятин земли. Эти «тысячники», записанные в особую «Тысячную книгу», должны были быть готовы к посылкам, административным и дипломатическим, и нести службу в столице, составляя царя и великого князя полк (гвардию). Из их среды составлялся придворный штат; они же превращались в правительственную среду, поставлявшую лиц на руководящие должности по гражданскому и военному управлениям. Правительство привлекало это войско для охраны царя, военных походов и выполнения различных ответственных поручений.

Одновременно правительство начало создание постоянного пехотного войска. Зародыш этого войска составляли отряды пищальников, появившихся в начале XVI ст. Между сентябрем 1549 г. и августом 1550 г. Иван IV учредил «выборных стрельцов ис пищалей 3000 человек, а велел им жити в Воробьевской слободе, а головы у них учинил детей боярских». Было сформировано 6 «статей» (или полков) по 500 человек в каждом, которые делились на сотни и десятки. Иван IV «жалованье стрельцам велел давати по четыре рубли на год». Для обеспечения стрелецкого войска вводился новый подворный налог – «пищальные деньги», который до этого собирался не повсеместно. Хорошо вооруженное стрелецкое войско имело значительное преимущество над дворянской конницей, постепенно уступавшей ему место. Прав был Ф. Энгельс, указывая, что «с развитием бюргерства пехота и артиллерия все больше становятся решающими видами вооруженной силы». Стрельцы несли постоянную службу. В свободное от службы время они могли заниматься торговлей и промыслами. (К концу XVI столетия в российской армии числилось около 25 тысяч стрельцов. Они несли постоянную службу почти во всех городах страны.)

Одновременно с созданием новых полков принимаются меры относительно ратного строя. В том же 1550 г. следует «Приговор о местах воевод в полках», которым утверждалось единоначалие и устанавливалась субординация воевод. «Приговор» повышал роль воевод в военное время и ограничивал местничество во время военных действий. В командном составе войска возрастала роль дворянства. В эти же годы принимаются меры об устроении в полках, согласно которым рать делилась на сотни; во главе сотен были поставлены «головы» из лучших воинов, «из великих отцов детей, изящных молодцев и искусных ратному делу».

Несколько позже, в 1556 г. издается «Уложение о службе» «всем людем, как им вперед служити». Оно вводило для всех светских феодалов, помещиков и вотчинников обязательную военную повинность. Служба начиналась с 15 лет и переходила по наследству. (До этого возраста дворянин считался недорослем.) Согласно «Уложению о службе», с каждых «ста четвертей добрые угожей земли» (150 десятин в трех полях) должен был выходить на службу дворянин на коне и «в доспесе», а в дальний поход о «дву конь». (Вспомним, что до этого феодалы, отправляясь в поход, брали количество вооруженных людей по своему усмотрению.) Тем, кто выводил большее количество воинов, чем полагалось, платили денежную «допомогу», а кто меньше, тот выплачивал денежный штраф. Это общее уложение вносило порядок в отбывание ратной службы и давало правительству возможность вести точный учет его ратных сил. К такому же учету стремилось правительство, составляя в те же годы «родословец» всех видных родов московской знати и высшего слоя дворянства и редактируя официальную «разрядную книгу» с записью служебных назначений на важнейшие должности с 1475 года. Вся совокупность перечисленных мер вела к упорядочению служебных тягот и вознаграждению за службу и, таким образом, охватывала все стороны военной организации государства. Во второй половине XVI ст. в войско влились казаки, жившие на Дону и сохранявшие свою структуру организации. В целом, военные преобразования Ивана IV укрепили вооруженные силы государства.

Рост аппарата управления, создание постоянных воинских формирований тяжелым бременем ложились на финансовую систему государства. Обстановка настоятельно требовала проведения финансовой реформы. Правительство указало, что для уравнения служебных тягот детей боярских оно решило привести в порядок их землевладение. Мысль о необходимости справедливости и порядка в этой сфере очень занимала самого Ивана. В записке, направленной Стоглавому собору, царь пишет: «Да приговорил своих писцов послать во всю свою землю писать и сметити (обмерять, устанавливать границы) и мои, царя великого, земли, и митрополичьи, и владычьи, и монастырские, и церковные земли, княжеские, и боярские, и вотчинные, и помещичьи, и черные… всякие, чьи ни буди, а измерять пашенные земли и не пашенные, и луга, и лес, и всякие угодья отмечать и писать… для того, чтобы вперед тяжбы не было о водах и о землях: что кому дано, тот тем и владей… и я знаю, чем кого пожаловать, и кто в чем нуждается, и кто с чего служит, и то мне будет известно же, и жилое и пустое». К описанию земель и приступили в 1550–1551 гг. В ходе переписи земель в основных районах русского государства вводилась единая окладная поземельная единица – так называемая «большая соха». (До этого в различных районах страны применялись свои окладные единицы: в Новгороде – обжа; в Пскове – выть; в Перми – сошка и др.) Основанием для поземельной реформы явился опыт введения «большой сохи» в дворцовых владениях в середине 40-х годов. Размер «большой сохи» для разных категорий земель устанавливался неодинаковый и колебался от 600 до 1200 десятин: для земель служилых людей он составлял 800 четвертей «доброй земли» в одном поле; для церковных земель – 600 четвертей; для земель черносошных крестьян – 500 четвертей. Такое обложение фактически означало различную степень тяжести, определявшейся социальной принадлежностью землевладельца.

Социальный смысл реформы виден уже в том, что в самом тяжелом положении оказывались черносошные крестьяне. Наиболее благоприятной она была для светских феодалов, что соответствовало общей линии реформ начала 50-х годов. Писцы при организации переписи руководствовались специальной «Книгой сошному письму», своего рода справочным пособием, в котором указывалось, какие земли и как следует класть в соху, приемы вычисления размеров налогов как с целой «сохи», так и с ее частей. В городах в «соху» включались дворы. Одновременно вводились и дополнительные налоги: на содержание стрельцов – «пищальные деньги»; на выкуп пленных из неволи – «полоняничьи».

Преобразования начала 50-х годов коснулись и церкви. 23 февраля 1551 г. в царских палатах в торжественной обстановке открылся церковный собор. На нем присутствовали иерархи Русской православной церкви во главе с митрополитом, царь, князья, бояре и думные дьяки. Иван IV подверг резкой критике внутрицерковные порядки и моральное состояние служителей церкви. Он указывал, что «попы и церковные причетники в церкви всегда пьяны и без страха стоят и бранятся, и всякие речи неподобные всегда исходят из уст их, и миряне, зря на их бесчиние, гибнут, тако же творят». Иван указывал, что пороки духовенства, небрежное выполнение церковных обрядов вызывают в народе отрицательное отношение к церкви и, соответственно, к царской власти. Государь предложил собору обсудить меры для искоренения непорядков в церковных и мирских делах, обсудить и утвердить Судебник. И действительно, все стороны жизни Русской православной церкви были поставлены на рассмотрение собора: церковное богослужение, епархиальное архиерейское управление и суд, быт духовенства белого, жизнь монастырей и монашества, христианская жизнь мирян, внешнее благочиние – все вошло в круг обсуждения собора. Результатом рассмотрения поставленных царем вопросов стала целая книга «Стоглав» – по определению историка церкви E. Е. Голубинского, «соборное уложение, по которому имели на будущее время производиться церковное управление и совершаться церковный суд».

Прежде всего, речь шла о церковном богослужении и распорядках церковной жизни. Иван IV отмечал большие поборы, взыскивавшиеся при совершении бракосочетания, критиковал судопроизводство в церковном суде (взятки, волокита). Резкой критике подвергался весь строй монашеской жизни. В осторожной форме предлагалось ликвидировать неподсудность монахов и духовенства царскому суду. Но особенно важное значение, имел вопрос о судьбах монастырского землевладения. Иван IV спрашивал: «Достойно ли монастырям…» приобретать земли, получать различные льготные грамоты, когда все это не сказывается благоприятно на положении монахов, ибо «…устроения в монастырях некоторого не прибыло, но даже и старое опустело». Ставился вопрос о лишении денежного воспомоществования тех монастырей и церквей, которые имеют села и доходы по разным статьям.

Следующая группа вопросов посвящалась сюжетам, связанным с церковной практикой XVI ст. Некоторое внимание было уделено борьбе против «скоморохов» и «гусельников», которые часто ходят «ватагами многими, а по дорогам людей разбивают». Выступление Ивана IV против скоморохов как носителей народной культуры, против народных обычаев, шедших в разрез с официальной церковностью, против «ересей» было поддержано высшими церковными иерархами, ответы которых полностью соответствовали основному устремлению царских вопросов.

Собор пошел на некоторые уступки царю: запретил монахам пить водку, а разрешил лишь виноградное вино, пиво и мед. Установил строгий контроль протопопов за священниками, чтобы они «не билися и не лаялися, и не сквернословили, и пьяни бы в церковь и во святый алтарь не входили, и до кровопролития не билися». Собором унифицированы церковные обряды, официально узаконено «двуперстное сложение» при совершении крестного знамения. Церковь получала право контроля за летописанием и иконописанием. Образцом иконописания определялись иконы Андрея Рублева. Церковным иерархам рекомендовалось: «В царствующем граде Москве и по всем градам… избрать добрых духовных священников и дьяконов, и дьяков женатых и благочестивых… и грамоте бы и читать и петь и писать горазды. И у тех священников и у дьяконов и у дьяков устроить в домах училища, чтобы священники и дьяконы и все православные христиане в каждом городе отдавали своих детей на учение грамоте книжного письма и церковного пения… И те бы священники и дьяконы и дьяки избранные учили своих учеников страху Божьему и грамоте и писать и петь и читать со всяким духовным наказанием». Собор запретил русским людям общение с иностранцами, которые все чаще стали приезжать в Россию. Это мотивировалось тем, что русские люди плохие обычаи от них перенимают и «Бог казнит их за таковые преступления».

Такие уступки, однако, не означали того, что руководство церкви полностью поддержало правительственную программу реформы. Из десяти представителей церкви – участников Стоглавого собора – девять принадлежали к иосифлянам или были их сторонниками. Поэтому понятно, что земельная программа Ивана IV и его правительства встретила ожесточенное сопротивление. Иосифлянское большинство собора безоговорочно пошло на строгую регламентацию церковных служб и других сторон церковно-монастырского быта, ибо отсутствие единообразия в этих вопросах способствовало еретическому вольнодумству и грозило отходом от официальной церкви той или иной части верующего населения. В то же время на соборе была еще раз подтверждена незыблемость церковно-монастырского землевладения, а те, кто покушается на богатства церкви, объявлялись «хищниками» и «разбойниками». Церковь категорически выступила против подсудности священнослужителей светской власти, утверждая, что церковные законы этого «не повелевают». Царским судьям передавались только дела о душегубстве и разбое.

Таким образом, решения Стоглавого собора явились своеобразным компромиссом между правительственной программой нестяжательского толка и иосифлянским большинством собора, который в разных сторонах реформы проявился по-разному. Царская программа секуляризации церковных земель в основном оказалась проваленной, что вызвало открытое недовольство Ивана IV. Сразу после собора царь издал ряд указов, которыми ограничил рост монастырского землевладения. Так, приговором от 11 мая 1551 г. покупка духовными землевладельцами вотчинных земель без «доклада» царю запрещалась под угрозой ее конфискации. Родственникам возвращались все земли, переданные в монастыри в детские годы Ивана. О действенности приговора 1551 г. говорит тот факт, что в 50-х годах не покупали земли ни Волоколамский, ни Спасо-Ефимьев, ни Троице-Сергиев, ни многие другие монастыри.

В итоге, в результате реформ в России сложилась целостная система государственных учреждений как в центре (приказы), так и на местах (губные и земские органы). Они выполняли такие основные функции государства: административные, военные, судебные, финансовые. Процесс формирования этой системы государственных учреждений шел параллельно с усилением власти великого князя Московского и государя всея Руси, с установлением самодержавия в России. В государственном аппарате России появляются черты бюрократизации, заключавшиеся в появлении цепи подчиненных друг другу учреждений и органов: Боярская дума – приказ – наместник – губной – земский староста; в создании иерархической лестницы чиновников: судья приказа – дьяк – подьячие; в появлении элементов бюрократического централизма; в сосредоточении многих распорядительных и исполнительных функций в приказах, бумажного делопроизводства, безнадзорных действий чиновников.

Государственный аппарат, созданный в период образования централизованного государства и реформированный в период установления самодержавия, являлся машиной, позволявшей господствующему сословию осуществлять власть над зависимыми сословиями, проводить активные внешнеполитические мероприятия в своих интересах.

Наводился определенный порядок в жизни церкви и церковной практике. Однако главный вопрос – о ликвидации монастырского землевладения – оставался нерешенным.

Несмотря на все преобразования, добиться эффективного управления демократическими мерами Иван IV не смог. В отличие от западноевропейского общества, в котором феодалы, духовенство и города противостояли друг другу как самостоятельные политические силы и которые были заинтересованы в монархе как посреднике для устранения конфликтов, как гаранте национального единства, в России не было отдельных самостоятельных центров власти, кроме царя и высшего боярства. Царю повиновались как охранителю православной веры, представителю Бога на земле. Но не менее сильными стали местные, родовые, коллективистские ценности, унаследованные от предшествующей эпохи. Поэтому ослабление государственной власти в результате отмены кормлений было воспринято как сигнал к неповиновению. Налоги стали платить нерегулярно, увеличилось количество преступлений. Ответом на это станет попытка царя укрепить свою власть при помощи силы. Но это произойдет позже. Сейчас же предстояло решать внешнеполитические задачи.

Завоевание Казани, присоединение Астрахани, начало колонизации Сибири

Иван IV, занимаясь преобразованиями внутри страны, не забывал и о Казани. После последнего похода государя на Казань шли постоянные переговоры правительства с казанцами. Но они не давали желаемых для России результатов. В конце концов, в апреле 1551 г. царь, с благословения митрополита, отправляет на выбранное им в 30 км на запад от Казани место в устье Свияги большое войско во главе со служилым татарским царем Шаг-Алеем. В войске находилось значительное количество русских воевод, а также талантливый фортификатор, дьяк Иван Григорьевич Выродков, которому царь и поручил строительство нового города. Туда же из районов Углича сплавлялись изготовленные стены домов и церквей. 24 мая 1551 года основное войско прибыло на место. Густой лес осенял гору: воины оставили мечи и взяли секиры. Через несколько часов вершина горы была свободна от леса.

Русские мастера взялись за дело и «свершили город в четыре недели». Летописец не забыл указать, что «город, который сверху (по Волге) привезен, на половину той горы стал, а другую половину тотчас сделали (из местного леса)». На высоком берегу выросла деревянная крепость Свияжск. Вся правобережная часть ханства оказалась теперь под контролем Москвы. Крепость стала базой и плацдармом для наступления на Казань.

В 1552 г. началось решительное наступление на Казань. Правда, прежде чем двинуть свои войска, царю и русским дружинам пришлось встретиться с крымским ханом. 19–23 июня царь находился в Коломне, где ожидал прихода крымских отрядов. Но они появились под стенами Тулы. Крымские татары обстреливали город из пушек огненными ядрами. В городе загорелись многие дома. Хан приказал янычарам идти на наступление. Но воевода, князь Григорий Темкин, несмотря на то что гарнизон Тулы был невелик, отразил атаку. Утром следующего дня хан готовился к новой атаке, но в это время тулянам пришла радостная весть: русский царь идет к городу. Все ратные люди, мужчины, женщины, дети Тулы с криками «Боже милостивый! Помоги нам! Царь православный идет!» – бросились на врага. Хан бежал от города, потеряв много убитыми.

3 июля Иван с двоюродным братом Владимиром Андреевичем вышли из Коломны и направились к Казани. 13 августа царь достиг Свияжска. Отсюда государь послал грамоты главному мулле и всей Казанской земле, в которых обещал простить всех жителей, если они добровольно сдадутся. Аналогичное письмо царю Эдигерю направил Шаг-Алей. Через несколько дней Иван IV получил от Эдигеря ответ, в котором содержались брань и оскорбления в адрес царя и вызов русских войск на бой.

Иван созвал совет. На совете решили самому государю и князю Владимиру Андреевичу стать на царском лугу, передовому и большому полкам стать на Арском поле. Небольшие отряды располагались за р. Казанкой и на устье Булака. Всего русских войск под Казанью, согласно различным источникам, насчитывалось от 100 до 150 тысяч. Перевес в силах был значительный, за деревянными стенами Казани находилось до 30 ООО отборных войск, но тут случилось непредвиденное: страшная буря сломала шатры, в том числе и царский, на Волге разбило много судов, много запасов погибло; войско, как бывало у средневекового, верующего человека, приуныло, но царь не падал духом. Он послал приказ везти запасы продовольствия из Свияжска, из Москвы и других городов. Царь имел твердое намерение взять Казань. Прямые атаки русскими крепости, подкопы, взрывы стены, передвижные туры не давали желаемых результатов. Жители Казани сопротивлялись долго и ожесточенно.

Накануне генерального штурма Казани, который назначили на воскресенье 2 октября, Иван IV еще раз предложил жителям города сдаться. На что они ответили: «Не бьем челом! На стенах Русь, на башне Русь – ничего: мы другую стену поставим и все помрем или отсидимся». Стало ясно, что без последнего штурма не обойтись. Иван обратился к воинам со словами: «Я с вами сам пришел. Лучше мне здесь умереть, нежели жить и видеть за свои грехи Христа хулимого и поруганных мне от Бога христиан, мучимых от безбожных казанцев». Русское войско, воскликнув: «С нами Бог!», пошло на приступ; казанцы с криком: «Магомет! Все помрем за юрт!», встретили наступающих в воротах и на стенах. Началась страшная сеча. После длительного штурма Казань 2 октября была взята. Иван жестоко обошелся с казанцами. Он приказал убивать всех вооруженных мужчин, а в плен брать только женщин и детей. Узнав, что Казань в руках его войска, царь велел служить молебен под своим знаменем, собственными руками вместе с духовником водрузил крест и велел поставить церковь во имя нерукотворного образа на том месте, где стояло царское знамя во время взятия города. После молебна князь Владимир Андреевич, все бояре и воеводы поздравляли государя, князь Владимир Андреевич говорил: «Радуйся, царь православный, божиею благодатию победивший супостатов! Будь здоров на многие лета на Богом дарованном тебе царстве Казанском! Ты по Боге наш заступник от безбожных агарян; тобою теперь бедные христиане освобождаются навеки и нечестивое место освящается благодатию». Последний казанский хан Ядигар-Магмет попал в плен, вскоре крестился и, как «царь Симеон Касаевич», стал властителем Звенигорода и активным участником войн России на Западе.

Около ста тысяч русских пленников, томившихся в тяжелом рабстве, получили свободу. Весть о победе над Казанским ханством, означавшей прекращение кровавых набегов, быстро разнеслась по всей стране и вызвала всенародную радость. Вскоре Москва встречала победителей. В честь этой победы государь приказал выстроить храм, который в 1555–1561 гг. возвели русские мастера Барма и Постник. Это блестящее произведение искусства – Покровский собор «на рву», или храм Василия Блаженного в Москве. «…Позвонеся великий град Москва, – сообщает об этом современник, – и изыдоша на посад… все множество бесчисленное народа московского, послы же и купцы такоже дивяхуся глаголюще, яко несть мы видели ни в коих же царствах, ни в своих ни в чюжих… таковыя красоты и силы и славы великия». Со взятием Казани сопротивление татарского народа не прекратилось. Царскому правительству понадобилось еще не меньше пяти лет, чтобы подчинить население своей власти.

Затем последовало присоединение Башкирии, а в 1556 г. – и Астрахани.

В Астрахани, так же как и в Казани, отсутствовало единство среди феодалов. Одни тяготели к Москве; сторонник Москвы князь Исмаил, например, говорил: «Если мне воевать с Москвою, то и самому мне ходить нагому, да и мертвым не на что будет саванов шить». Другие, во главе с ханом Дервиш-Али, выступали за союз с крымским ханом. Они перебили сторонников Москвы и выгнали из Астрахани русского посла. В ответ на это Иван Грозный направил к Астрахани стрельцов и казаков. Астрахань взяли без серьезного сражения. В скором времени и орда Больших Ногаев, кочевавшая в заволжских степях, признала вассальную зависимость от Московского государства. Россия стала господствовать на всем протяжении Волги.

Этот огромный успех молодого Российского государства имел очень важные политические и экономические последствия. Он дал возможность освоения новых земель и развития торговых связей со странами Востока; открывал путь к продвижению за Урал; усиливал влияние России на Северном Кавказе; позволял перевести значительные воинские контингенты на другие направления.

Болезнь царя. Расхождения с Избранной радой

Эпоха реформ породила особый и притом распространенный тип «воинника – администратора – дипломата». По выражению князя А. Курбского, мужей разумных и совершенных, предобрых и храбрых, «в военных и земских вещах по всему искусных». Блестящие полководцы, «искусные в советах и управлении» князья А. Б. Горбатый-Шуйский, М. И. Воротынский, Д. И. Немой-Оболенский, М. П. Репнин, В. С. Серебряный; опытные администраторы, искусные дипломаты И. П. Федоров, князь Д. И. Курлятев, Д. Р. Романов-Юрьев, В. М. Юрьев и многие другие, кто по заслугам и великим трудам сделали удивительные карьеры на ниве управления. Их происхождение в лучшем случае не поднималось выше весьма скромного дворянского, а в других случаях уходило в «городское всенародство». Все это, так или иначе, приводило их к соперничеству, пускай и приглушенному в первые годы правления Ивана IV, со знатными родами и, в конечном счете, должно было выплеснуться наружу. И это произошло во время неожиданной тяжелой болезни, которая началась у Ивана Грозного после его возвращения в Москву из Казанского похода.

Вот что произошло в роковые дни царской болезни. Летопись сообщает, что «в среду 3 недели поста, марта 11, разболелся царь». В Царственной книге записано: «Грехов ради наших посетил Бог немощью нашего царя, и сбылось на нас Евангельское слово: “убьешь пастыря, разойдутся овцы”». Тут же сказано, что государь, поехав к Троице, велел боярам отправляться в Казанские земли и выделять участки для поместий. Действительно, источники скупы на свидетельства о причинах болезни. Сообщают, что Иван неожиданно заболел сильной горячкой. Лекари заявили, что болезнь царя неизлечима. По старому русскому обычаю тяжело больному царю прямо сказали, что он «труден», и государев дьяк Иван Михайлов «вспомянул государю о духовной». Царь повелел «духовную написать» и в ней завещал царство своему сыну, князю Дмитрию, родившемуся в день взятия Казани и бывшему еще «в пеленицах». Произошла коллизия. Дело в том, что, кроме царевича Дмитрия, в царской семье было еще два князя: родной брат царя Юрий Васильевич, который «умом не вышел», и его двоюродный брат Владимир Андреевич, сын удельного старицкого князя. Но, по московскому порядку, ни Юрий, ни Владимир не могли наследовать царю, так как Москва уже твердо держалась наследования по прямой нисходящей линии.

Государь приказал составить духовное завещание, по которому власть в государстве передавал грудному младенцу, сыну Дмитрию. Тотчас по составлении завещания Иван привел ко кресту «на царевичево княже-Дмитриево имя» бояр своей «ближней думы». На другой день, 12 марта 1553 г. «призвал государь бояр своих всех» и просил их присягнуть своему сыну. Однако из-за тяжелого состояния Ивана церемония присяги проходила не в его покоях, а в «передней избе» дворца. В эту минуту и произошло неожиданное для Грозного осложнение. Бояре при тяжелом больном устроили «брань великую и крик и шум велик». Позицию многих бояр, опасавшихся возврата к боярскому правлению, высказал близкий к царю окольничий Федор Адашев, отец любимца Ивана. Он заявил: «Тебе, государю, и сыну твоему мы усердствуем повиноваться, но не Захарьиным-Юрьевым, которые без сомнения будут властвовать в России именем младенца бессловесного. Вот что страшит нас! Мы уж от бояр до твоего (царя) возрасту беды видели многие», – подчеркнул он при этом. Не спешил присягать младенцу и двоюродный брат Ивана Владимир Андреевич. Он с гневом сказал боярину Воротынскому, укорявшему его в ослушании; «Смеешь ли ты браниться со мною?»: «Смею и драться, – ответил Воротынский, – по долгу усердного слуги моих и твоих государей, Ивана и Дмитрия; не я, но они повелевают тебе исполнить обязанность верного россиянина». То есть бояре, в том числе и члены «Избранной рады», проявляли больше заботы о своем будущем, чем преданности умирающему царю и его семье. Они понимали, что в этом случае управление перейдет в руки родных по матери – Захарьиных-Юрьевых, «а Захарьиным, Данилу с братией, нам не служивати». На стороне бояр, не желавших присягать Дмитрию, оказался и духовник царя Ивана Сильвестр. Он поддерживал дружеские отношения с семьей Старицких. В то время, когда бояре, присягнувшие царевичу Дмитрию, осуждали поведение Владимира Андреевича, священник с жаром стал его защищать. Он говорил боярам, что они «дерзают удалить брата от брата и злословят невинного, желающего лить слезы над болящим».

Дело в том, что в глазах княжеской аристократии Захарьины были людьми «молодыми» и худородными. Их стремление «узурпировать» власть вызвало сильное негодование в Боярской думе. Осуждению подверглись не только Захарьины, но и вся царская семья. Князь С. Ростовский, сторонник двоюродного брата Ивана IV Владимира Старицкого, на тайной встрече с литовским послом, которая состоялась вскоре после выздоровления царя, четко выразил отношение бояр к возможному регентству Захарьиных. Он сказал: «Что их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас (бояр) ими теснит, да и тем нас истеснил, что женился у боярина у своего (Захарьина) дочер взял, понял рабу свою и нам как служити своей сестре?». Знать, пережившая правление Елены Глинской, недвусмысленно заявляла, что не допустит к власти царицу Анастасию Романовну и ее родню.

Когда Грозный встретил неожиданное сопротивление в вопросе о воцарении его сына на престол, то, между прочим, сказал боярам: «Коли вы сыну моему Дмитрию креста не целуете, ино у вас иной государь есть?». Недолго Ивану оставалось ждать ответа на этот вопрос. Тотчас же выяснилось, что другого «государя» бояре действительно наметили. Таким кандидатом являлся князь Владимир Андреевич Старицкий. Если верить летописям, симпатии Старицким выражали многие бояре и даже ближние люди царя. Князь Курлятев, например, уклонился от присяги младенцу, сказавшись больным. Другой ближний боярин, князь Палецкий, поцеловав крест наследнику, тут же уведомил Старицких, что готов им служить. Наставник царя Сильвестр открыто осудил решение Захарьиных не допускать Старицких в царские палаты. «И оттоле бысть вражда межи бояр (Захарьиных) и Селиверстом и его съветники».

Дело клонилось к заговору против наследника и регентов. Однако планы дворцового переворота потерпели неудачу: царь выздоровел, и вопрос о престолонаследии утратил остроту Иван в первые дни выздоровления не показывал своим противникам негодования. Он жаловал боярским чином отца Адашева. Был ласков к князю Владимиру Андреевичу. По словам H. М. Карамзина: «Одним словом, не хотел помнить, что случилось в болезнь его, и казался только признательным к Богу за свое чудесное исцеление». Тогда же царь решил выполнить свой обет, данный во время болезни: посетить вместе с женой и младенцем Дмитрием далекий Кириллов монастырь, расположенный на Белоозере. Дорога предстояла долгая. Советники отговаривали царя от этой поездки. Но он оставался непреклонным. Ранней весной семья государя отправилась в долгий путь. Первой обителью, куда прибыл государь, стал Троице-Сергиев монастырь. Здесь Иван встретился с Максимом Греком (монах, прибывший с Афона), страстно защищавшим православные каноны. Максим не советовал Ивану продолжать поездку, объясняя это тем, что у государя есть много забот в Москве и завоеванной Казани. Но царь стоял на своем. Тогда Максим Грек сказал: «Если не послушаешься меня, по Боге тебе советующего, забудешь кровь мучеников, избитых погаными за христианство, презришь слезы сирот и вдовиц и поедешь с упрямством, то знай, что сын твой умрет на дороге». Иван не послушал монаха и продолжил свой путь. Остановившись в Песношском монастыре (расположен недалеко от г. Дмитрова), царь встретил здесь монаха Васиана Топоркова, любимца Василия III. Грозный обратился к нему с вопросом: «Как я должен царствовать, чтоб вельмож своих держать в послушании?» Васиан прошептал ему на ухо такой ответ: «Если хочешь быть самодержцем, не держи при себе ни одного советника, который был бы умнее тебя, потому что ты лучше всех; если так будешь поступать, то будешь тверд на царстве и все будешь иметь в руках своих. Если же будешь иметь при себе людей умнее себя, то по необходимости будешь послушен им». Слова Васиана Иван запомнил на всю оставшуюся жизнь. Сбылись и предсказания Максима Грека. Младенец умер при возвращении в Москву.

Однако это была внешняя сторона деятельности Ивана. Внутри себя царь не мог простить боярам. Летописец записал: «Высть вражда велия государю со князем Владимиром Андреевичем, а в боярах смута и мятеж». По-видимому, эта вражда даже побудила некоторых бояр, которые считали небезопасным оставаться в Москве, бежать в Литву. Летом 1554 г. царю стало известно об этом. Во главе желающих бежать стоял боярин, князь Семен Лобанов-Ростовский, «а с ним в уговоре были братья его и племянники». Следствие выяснило, что мысль о побеге зародилась у князя Семена со времени государевой болезни, что в 1553 г. он вступил в тайные сношения с находившимся тогда в Москве литовским послом и выдал ему некоторые правительственные секреты. Затем он послал в Литву своего холопа, а за ним и сына. Они должны были там подготовить прием беглых из Москвы. Свое решение изменить молодому государю князь Семен объяснял тем, что Захарьины ниже его, как и многих других бояр, рангом. А знатность рода в те времена имела огромное значение. (Пройдет не менее 150 лет, и Петр I сломает эту традицию.)

Между тем, князь Семен отправляется в ссылку на Белоозеро. В конце 1554—начале 1555 года от активного участия в правительственной деятельности отстранены Романовы-Юрьевы. Некоторые близкие к ним лица – Головины, Н. А. Курцев – попали в опалу. Но ни в одном случае не было произведено казней.

Опальные князья и бояре в полной мере сохраняли гражданскую дееспособность.

В период болезни Ивана IV обнажился конфликт и между его советниками, членами «Избранной рады», и семьей, за которой стояли ближние бояре. В истории Московского княжества можно найти много примеров, когда великий князь выступал в качестве «единого центра» среди различных групп бояр. Это мы замечаем и в первые годы самостоятельного царствования Ивана. Но тяжелая болезнь царя всколыхнула родовитое боярство, считавшего унижением служить менее знатному роду. Трудно представить себе, как бы пошло дальнейшее развитие России, уйди Иван в мир иной. Но государь выздоровел. В его памяти сохранились яростные споры бояр во время его болезни. Доверие к ближайшим советникам Сильвестру и Адашеву, поддерживавшим князя Владимира Андреевича, падало. Ивану следовало выбирать между ними и семьей и их сторонниками. Иван стал следовать совету Васиана. Но, как пишет Грозный в письме Андрею Курбскому, сделать это было трудно, поскольку Сильвестр и Адашев не оставили ни одной должности в государстве, которую бы не занимали их ставленники. Например, когда Иван и его ближняя дума осудили Семена Ростовского, то, по словам Грозного, Сильвестр со своими советниками «того собаку начал с большим бережением держать и всячески помогать ему и его семье». Но сразу освободиться от этих советников государь не спешил. По мнению историка С. Ф. Платонова, «он боялся их и их сторонников». По-видимому, только к 1557 г. Грозный более-менее освободился от чувства зависимости в отношении Сильвестра и его «другов и советников». Иван пришел к выводу, что царская власть из-за ограничений со стороны советников и бояр теряет самодержавный характер.

«Сильвестр и Адашев, – жаловался Грозный, – сами государилися, как хотели, а с меня есте государство сняли: словом яз был государь, а делом ничего не владел». Приблизительно в это же время заканчивается работа над внутренними преобразованиями (вроде бы их программа признается исчерпанной). На самом деле, отстраняя от управления своих сподвижников, царь отрекался от продворянских реформ, над осуществлением которых он трудился вместе с Адашевым в течение многих лет. Грозный полностью разошелся с советниками в оценке целей и направления реформ. Разрыв стал неизбежным, когда к внутриполитическим расхождениям добавились разногласия в сфере внешних дел.

Борьба за выход к балтийскому морю

Завоевание Казани, присоединение Астрахани и Ногайской Орды, несмотря на то, что там еще продолжалось сопротивление народа, позволили снять с этого направления значительные вооруженные силы. Теперь оставалось разрешить два вопроса внешней политики: получить выход к Балтийскому морю и усмирить крымского хана. На этот раз среди сторонников Ивана IV в выборе главного направления, как это наблюдалось в отношении Казани, отсутствовало единство. Родовитые бояре, которых поддерживали члены «Избранной рады», Сильвестр и Адашев, имевшие свои родовые вотчины в центральных районах страны, считали необходимым вести активные военные действия против крымского хана, который часто, начиная с 1521 года, нападал и разорял их земли, доходя до московских уездов. Однако Иван IV и большинство дворян-помещиков, получивших земли в Новгородских пятинах и Псковской области еще в правление Ивана III, выбрали путь борьбы за выход к Балтийскому морю.

Правительство Ивана IV стремилось к развитию торговли и овладению богатыми торговыми городами, бывшими, как показывает опыт всех европейских стран того времени, основными источниками поступления денежных средств в государственную казну Служилые люди, для которых любая война давала возможность выдвинуться и заслужить царское «жалованье», поддерживали Ивана IV в надежде на новые земельные «дачи». Не последнюю роль играла и потребность в налаживании культурных связей с развитыми европейскими странами: государство остро нуждалось в квалифицированных специалистах – врачах, «злату и серебру искателях», инженерах, зодчих и других мастерах. Ливонский орден активно препятствовал такого рода контактам: в 1547 г., например, он задержал свыше ста специалистов, приглашенных на русскую службу. Чиновники ордена в письме к Германскому императору писали: «Благоразумно ли будет умножать силы природного врага нашего сообщением ему искусств и снарядов воинских? Если откроем свободный путь в Москву для ремесленников и художников, то под сим именем устремится тогда множество людей, принадлежащих к злым сектам Анабаптистов, Сакраментистов и др., гонимых в немецкой земле: они будут самыми ревностными слугами царя. Нет сомнения, что он замышляет овладеть Ливонией и Балтийским морем, дабы тем удобнее покорить все окрестные земли: Литву, Польшу, Пруссию, Швецию». В сентябре 1557 г. Ливония заключила военный союз с польским королем и великим князем Литовским Сигизмундом II Августом. Это ускорило наступление русских войск на Ливонию.

Накануне Ливонской войны Россия владела обширным участком побережья Финского залива, всем течением реки Невы, по которой проходил древний торговый путь. Русским принадлежал также правый берег реки Наровы, в устье которой заходили корабли многих европейских стран. В июле 1557 г., по приказу государя, выдающийся инженер, дьяк Иван Выродков построил на Нарове «город для бусного (корабельного) приходу заморским людям», первый русский порт на Балтийском море. Но попытка наладить морскую торговлю с Западом через устье реки не дала результатов. Корабельное пристанище было готово на Нарове, а иноземные купцы продолжали плавать в немецкую Нарву.

Начинать войну с Ливонским орденом можно было только после того, как будет заключено новое перемирие с Литвой. Такое перемирие, в определенной степени, обеспечивало безопасность южных границ России. (Вспомним, что в составе Литвы в это время находилась значительная территория Украины с Киевом. Южная граница Великого княжества Литовского в некоторой степени являлась естественной преградой для движения крымских татар на русские земли.) Но переговоры середины 50-х годов проходили трудно. Камнем преткновения, как ни странно, являлось написание в документах царского титула Ивана IV. Польский король и великий князь Литовский не желали в документах именовать Грозного царем. Их отказ приводил к тому, что документ отказывались подписывать русские послы. Обострение отношений Литвы с крымским ханом подтолкнуло первую к заключению перемирия с Москвой. В 1556 году в Москву приехал посол, князь Збаражский, и заключил перемирие на шесть лет. Боярин Воронцов и казначей Сукин, отправленные в Литву для подтверждения перемирия, должны были повторить королю о правах Ивана на царский титул с новыми прибавлениями, а именно: происхождение Рюрика от императора Августа; в заключение говорилось: «А теперь не только на Русском господарстве Бог нас учинил с этим титулом, но и Казанского и Астраханского государства титулы царские Бог на нас положил». В правительственных кругах России не исключалась возможность заключения в скором времени и мирного договора. Но обострение отношений России с Ливонией заставляло забыть о мирном договоре.

Поводом для начала военных действий против Ливонии послужили следующие обстоятельства. В 1554 году в Москву прибыли послы магистра ордена и Рижского архиепископа. Они просили царя продлить перемирие еще на 15 лет. Царь согласился, но при одном условии. Ливония должна была восстановить выплату ежегодной дани Москве, записанной в договоре 1503 г., и погасить задолженность за 50 лет. Как часто бывало в таких случаях, начались длительные переговоры. Но правительство Ивана не дремало и к исходу осени 1557 года сосредоточило на границе с Ливонией 40-тысячную армию, готовую в любое время начать военные действия. В это время в Москву прибыли и ливонские послы. На этот раз все было готово к подписанию договора, но послы заявили, что у них с собой нет денег. «Тогда Иван, – как пишут современники, – пригласил послов во дворец на обед и велел подать им только пустые блюда; они встали из-за стола голодными и поехали ни с чем».

22 января 1558 г. русское войско вступило в Ливонию. Война началась серией успехов для россиян: были взяты Нарва и Дерпт. Русские полки наступали на Ревель и Ригу, дошли до границ Восточной Пруссии и Литвы. Во время похода, как указывают иностранные историки, русские проявляли жестокость: убивали и грабили местное население. Особо отличились воевода Михаил Глинский, отряды псковичей и новгородцев. Псковская летопись сообщает: «И тот князь Михаил, с людьми своими едучи, дорогою сильно грабил своих, и на рубеже люди его деревни Псковской земли грабили и живот секли, да и дворы жгли». Но это своеволие князя не осталось безнаказанным.

Та же летопись продолжает: «И царь и великий князь за то на него опалился и велел обыскать, кого грабили дорогою, и с него взыскать». Однако правительство Адашева не воспользовалось успешным началом военных предприятий в Ливонии. Вместо того, чтобы продолжать наступление, правительство, по настоянию Адашева, заключило с орденом перемирие с мая по ноябрь 1559 года, снарядив военную экспедицию в Крым.

Военные операции против крымского хана, поглотившие много сил и средств, не дали положительных результатов. В то же время благоприятные возможности для победы в Ливонии оказались утерянными. Не помогли и победы Андрея Курбского. Польша поспешила взять под свой «протекторат» Ливонию, островом Эзель завладела Дания, а Северная Эстония и Ревель вскоре оказались под властью Швеции. Так, вместо слабого Ливонского ордена Россия оказалась в состоянии войны с сильными Польшей, Литвой, Данией и Швецией.

Потерю инициативы в Ливонии (царь считал, что за эти годы можно было завоевать всю Германию) возложили на Адашева. Иван Грозный направил его воеводой в Ливонию. Здесь, в Юрьеве (Дерпте), его взяли под стражу, затем посадили под домашний арест. Вскоре Адашев умер. Сильвестр, остававшийся в Москве, старался предотвратить отставку Адашева. Но его старания оказались безрезультатными. Он отправился в монастырь.

Время спрессовалось в калейдоскопе событий. Неудачи во внешней политике нанесли серьезный удар по психике Ивана. Усугубила его состояние и смерть 7 августа 1560 г. любимой жены Анастасии. Позднейший летописец записал: «Умершей убо царице Анастасии нача царь яр быти и прелюбодействен зело». Действительно, поведение Ивана в это время не поддеются здравому смыслу Царь как бы вырвался из моральных оков, в которых его держали Адашев и Сильвестр. Что считалось при Сильвестре хорошим тоном, теперь подвергалось осмеянию. Во дворце устраивались постоянные попойки. На них приглашали недоброжелателей бояр и заставляли пить за здравие государя. Иван говорил, что играми и потехами он добивался популярности у народа: «Ибо вы много народа, – пишет царь Андрею Курбскому, – увлекли своими коварными замыслами, устраивал я их для того, чтобы он нас, своих государей, признал, а не вас изменников…». Рядом с царем теперь оказались новые советники-любимцы: боярин Алексей Басманов и его сын Федор, князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов, Вельский, Василий Грязнов и чудовский архимандрит Левкий.

Иван, по их совету, через несколько дней после смерти Анастасии сватался к сестре польского короля Сигизмунда Августа Екатерине. Но это сватовство не удалось. Король, хотя и не отказывал государю в руке своей сестры, потребовал «в качестве свадебного подарка» заключить мир и передать Польше Новгород, Псков, Смоленск и Северские земли. Добиваться руки полячки было бессмысленно. Иван вскоре женится на дочери кабардинского князя Темрюка. При крещении она получила имя Мария. Затем он женился на Собакиной Марфе Васильевне, Колтовской Анне Алексеевне, Васильчиковой Анне Григорьевне, Мелентьевой Василисе и Нагой Марии Федоровне. Сватался Иван Грозный и к племяннице английской королевы. Царь имел детей от Анастасии – три сына и три дочери. Дочери и сын Дмитрий умерли в малолетнем возрасте. Сын Иван достиг зрелого возраста. Женился. Иван Грозный готовил его в свои преемники, но во время ссоры ударил сына посохом. Через несколько дней молодой Иван умер. Причиной ссоры отца и сына, по одной из версий, стала невестка Грозного. Якобы она, будучи беременной, сидела в горнице в одной рубахе, когда туда вошел царь (следовало надевать три). Иван Грозный стал ее бранить. Его сын стал защищать жену. Царь в порыве гнева ударил его посохом. Существует версия и о том, что Грозного стал беспокоить возраставший авторитет сына. Как бы там ни было, но царь Иван горько оплакивал трагическую гибель своего наследника. Полоумный сын Грозного Федор после смерти отца станет царем (он умер в 1597 г.). Мария Темрюковна родила Ивану Грозному дочь, которая умерла в раннем возрасте. У Марии Нагой родился сын Дмитрий, который погибнет в 1591 г., в припадке эпилепсии упав на нож. В начале XVII столетия это имя всплывет в образе Лжедмитрия первого, а затем и второго.

Между тем, польский король, взяв под свой протекторат Ливонию, сосредоточил на границе с Россией значительные вооруженные силы. Однако развернувшаяся борьба Дании и Польши против Швеции не позволяла Польше вести активные действия против России. Иван IV, пользуясь разногласиями между противниками, решил развернуть активные действия в Литве, направив свои войска на Полоцк, который открывал дорогу на Вильно. Через этот город проходили важные торговые пути.

В январе 1563 г. огромная русская рать (по сведениям H. М. Карамзина, 250 тысяч; по сведениям Р. Г. Скрынникова, порядка 100 тысяч) под командованием самого царя из Великих Лук двинулась к Полоцку. Во время похода внимание царя обратил на себя расторопный обозный, князь Афанасий Вяземский. Жители Полоцка не смогли выдержать мощную осаду, и 15 февраля 1563 г. гарнизон сдался. Теперь открывался путь к Риге и столице Великого княжества Литовского Вильно. Но дальше дела пошли хуже. Под Невелем русские войска потерпели поражение от поляков. Иван Грозный заподозрил измену. В скором времени стало известно, кто именно предал царя. 30 апреля 1564 года воевода князь А. Курбский бежит в Литву. Его побег, как показали документы, планировался заблаговременно. Он вел секретную переписку с литовским князем Ю. Н. Радзивиллом и польским королем Сигизмундом Августом. Хронист Ф. Ниештадт сообщает: «Князь Андрей Курбский также впал в подозрение у великого князя (Ивана Грозного) из-за этих переговоров, что будто бы он злоумышлял с королем польским против великого князя». Возможно, в письме к князю Радзивиллу Курбский и сообщил о планах похода русских войск к Невелю. А. Курбский, боясь расправы царя за свою измену, в спешке, ночью, с несколькими преданными людьми спустился с высокой крепостной стены Юрьева, ускакал в Вольмар, бросив на произвол судьбы жену и 9-летнего сына. Впопыхах князь оставил почти все свое имущество – оружие, доспехи и ценные книги, которыми он очень дорожил. К утру он добрался до пограничного замка, где хотел взять проводника до Вольмара. Но здесь изменника (есть Бог) серьезно наказали ливонцы. Они забрали у князя огромную по тем временам сумму в валюте: 300 дукатов, 300 золотых, 500 серебряных таллеров и всего 44 московских рубля, содрали с него лисью шапку и отняли лошадей. А. Курбский стал верно служить польскому королю.

Неудачи во внешних делах новые советники Ивана возложили на сторонников Адашева и Сильвестра. Опале были подвергнуты знаменитый воевода князь М. И. Воротынский и его младший брат И. В. Шереметев-Большой; князь Д. И. Курлятев с сыном; мать В. А. Старицкого. С большим трудом поддаются объяснению перемены в действиях Ивана, но от мирных методов борьбы с «противниками» он переходит к репрессиям: из-за подозрений в измене «всеродно» казнили брата Алексея Адашева Даниила и его двенадцатилетнего сына; тестя Адашева Турова; трех братьев жены Адашева, Сатиных; родственника Адашева Ивана Шишкина с женой и детьми и какую-то Марию с пятью сыновьями. Опалы и казни только начинались. В конце января 1564 года на улице нашли убитыми князей М. П. Репнина и Ю. И. Кашина. Вскоре задушили Д. Ф. Овчину-Оболенского. Но новое окружение царя требовало от него более решительных мер.

«Воскурилось гонение великое и пожар лютости в земле Русской возгорелся»

Иван хорошо понимал, что могущество князей и бояр основывается на их земельных богатствах. Поэтому, вступив в борьбу с боярами, царь во всеуслышанье заявил о том, что, по примеру деда и отца, намерен ограничить княжеское землевладение. Еще в январе 1562 г. принимается «Новое уложение о княжеских вотчинах», которое категорически воспрещало княжатам без царского разрешения продавать и менять старинные родовые земли, передавать их монастырям, братьям и племянникам. Аристократия отнеслась к этому резко отрицательно. А. Курбский обвинил Грозного в истреблении суздальской знати и разграблении ее богатств. Именно эти его обвинения с очевидностью показали, сколь глубоко задели интересы феодальной знати меры против княжеского вотчинного землевладения, вызвали протесты и некоторых членов правительства Захарьиных. Еще недавно Иван IV видел в Захарьиных возможных спасителей династии, теперь и эта боярская семья оказалась под подозрением. После смерти Данила Романовича (1564 г.) распад правительства Захарьиных расчистил путь к власти новым любимцам царя.

В целом, кружок лиц, поддержавших программу крутых мер и репрессий против боярской оппозиции, не был многочисленным. Влиятельные члены Боярской думы в него не входили, за исключением разве что Ф. Басманова. Его ближайшим помощником стал расторопный обозный воевода Афанасий Вяземский. Деятельность кружка вызвала решительные протесты со стороны митрополита и Боярской думы и поставила его в положение полной изоляции в аристократическом обществе. Но именно это обстоятельство и побуждало членов кружка идти напролом.

Из-за своих действий царь терял поддержку значительной части боярства и церкви. А отказавшись от продворянских преобразований – расширения политических прав дворян, увеличения дворянского землевладения, обеспечения дворян крестьянами, – Иван вызвал недовольство представителей и этого социального слоя.

В сложившейся ситуации царь избрал своеобразный путь – он решил создать особый полицейский корпус специальной дворянской охраны. По сути, это означало введение в стране опричнины (от слова «опричь» – кроме. В данном случае имеется в виду территория, находящаяся вне юрисдикции земства, отдельный царский удел, где функционировали свой аппарат управления, суд, делопроизводство и т. д.). «А учинити государю у себя в опришнине князей и дворян и детей боярских дворовых и городовых 1000 голов, и поместья им подавал в тех городех с одново, которые городы поймал в опришнину. А вотчиников и помещиков, которым не быти в опришнине, велел ис тех городов вывести и подавати земли велел в то место в иных городех, понеже опришнину повеле учинити себе особно», – записал летописец. Фактически, борясь с сепаратизмом бояр, Иван сам делил государство на две части: опричнину и земство.

А все началось необычно. 3 декабря 1564 года царь присутствовал на богослужении в Успенском соборе Московского Кремля. После службы он попрощался с митрополитом, боярами, дворянами, дьяками и вышел на площадь перед Кремлем, где его ожидал поезд из нескольких сотен саней с царской семьей, всем ее имуществом, казной и всей «святостью» московских церквей. Здесь же находились несколько сотен дворян с семьями. Огромный поезд выехал из столицы. Неожиданный отъезд государя, ошеломивший население Москвы, не походил ни на обычное царское путешествие-богомолье по монастырям, ни на царскую потеху (охоту). Летописец отмечал, что бояре и духовенство «в недоумении и во унынии быша, такому государському великому, необычному подъему, и путного его шествия не ведамо куды бяша». К концу месяца Иван IV обосновался в дальней подмосковной резиденции, в Александровской слободе. Он весьма откровенно объяснял причины отъезда из Москвы: «А что по множеству беззаконий моих божий гнев на меня распростерся, изгнан есмь от бояр, самовольства их ради». Далее Иван каялся во всевозможных грехах и заканчивал свое покаяние поразительными словами: «Аще и жив, но Богу скаредными своими делами паче мертвеца смраднейший и гнуснейший… сего ради всеми ненавидим есмь…». Царь говорил о себе то, чего не смели произнести вслух его подданные. Из слободы в Москву он отправляет два послания: иерархам, боярам, дворянам, приказным царь объяснял их отъезд «великими изменами». Поэтому, говорилось в послании, Иван «от великого жалости сердца, не желая их многих изменнических дел терпеть, оставил свое государство и поехал туда, где его государя Бог наставит». Горожан царь уверял в полном отсутствии гнева на них. Притворный отказ Ивана от власти грозил повторением боярского правления, которое хорошо еще помнили в Москве, что и вызвало необычное возбуждение среди посадского населения. Большая депутация тотчас отправилась к царю в Александровскую слободу. После переговоров с делегацией из Москвы Грозный смилостивился и обещал остаться на царстве, но потребовал исполнения трех его условий: казни бояр-изменников, введения опричнины и выплаты ему 100 тыс. рублей на обустройство своего двора. Бояре согласились.

В Александровской слободе Иван создал своего рода полу-монашеский-полурыцарский орден. Поступая на службу, опричники клялись отречься даже от родителей и подчиняться только воле государя и поставленных им начальников. Они клятвенно обещали разоблачать опасные замыслы, грозящие царю, и не молчать обо всем дурном, что узнают. Опричники готовы были убивать, грабить, разорять любого, на кого им укажут. Таким образом, возможность безнаказанного и легкого обогащения привлекала в опричнину немало свободных людей и иностранцев. Опричники носили черную одежду, сшитую из грубых тканей, к коню приторачивали собачью голову и метлу. Этот их отличительный знак символизировал стремление «грызть и выметать» из страны измену.

Такой монашеский орден пародировал жизнь монастыря. Иван мог сегодня казнить людей, а завтра целый день стоять на коленях в церкви и замаливать грехи. Возможно, поэтому монашеская жизнь функционировала в Александровской слободе в дни, «свободные» от дел. Здесь Иван был игуменом. Его ближайший сподвижник по опричнине Малюта Скуратов – пономарем. Возвращаясь из карательного похода, опричная «братия» перевоплощалась в монахов. Рано утром царь с фонарем в руках лез на колокольню. Здесь его уже ожидал пономарь Малюта Скуратов. Они звонили в колокола, созывая остальных в церковь на молебен. Служба продолжалась – с небольшим перерывом – шесть часов. Все это время Иван усердно молился и пел вместе с церковным хором. После службы все отправлялись в трапезную. Здесь игумен стоял смиренно в стороне и следил за трапезой иноков. Остатки пищи отдавали больным и нищим. Такая монастырская жизнь могла продолжаться несколько дней, после чего Иван возвращался к очередным казням.

Опричнина представляла собой очень сложное историческое явление, в котором черты нового причудливо переплетались со старым, отживающим. Задуманная с целью искоренения сепаратизма, она сама вносила в жизнь страны элементы децентрализации.

В результате создания особого «государева удела» в опричнину вошли три категории земель. Во-первых, это были дворцовые владения, которые обслуживали хозяйственные нужды царского двора. Во-вторых, северные районы страны с черносошным общинным крестьянским населением: Устюг, Северная Двина, Каргополь, Вага, Вологда и Галич. Эти районы давно были связаны с государевым двором и казной, куда они платили важнейшие государственные налоги, и включение их в опричнину преследовало преимущественно фискальные цели. Третью категорию земель составляли районы поместного и вотчинного землевладения: Можайск, Вязьма, Козельск, Белев, Малый Ярославец, Медынь, Суздаль и две новгородские пятины – Бежецкая и Обонежская. Это были уезды, за исключением Суздальского, с преобладанием мелкого вотчинного и поместного землевладений. В большинстве из этих районов еще сохранилось много свободных земель, которые можно было раздать помещикам. Здесь предполагалось «испоместить» (разместить, поселить, предоставить земли) основную массу опричников, выселив землевладельцев, не принятых в состав опричного двора.

Наряду с черными, дворцовыми и владельческими землями в опричнину попала юго-западная часть города Москвы, где были сосредоточены дворцовые службы. В 1566–1568 годах в опричнину отписали некоторые волости Севера. Потребность опричников в земле удовлетворялась в это время за счет конфискованных царем владений в земских уездах. В 1569—570 годах опричниной стала часть Белозерского уезда, где находились владения убитого боярина И. П. Федорова и Старица – владение двоюродного брата царя Владимира Андреевича. Включая в опричнину наиболее экономически развитые районы государства, царь стремился укрепить собственную базу, опираясь на которую можно было бы нанести очередной решительный удар по своим политическим противникам, укрепить свою личную, самодержавную власть.

В руках государя опричнина стала мощной военно-карательной организацией. Сразу после ее введения был казнен человек большого ума, талантливый военачальник, ростовский боярин А. Б. Горбатый-Шуйский. Князя Куракина и князя Немого-Оболенского, которые поддерживали Старицкого, постригли в монахи. Жертвами опричнины стали и двое знатных дворян – князь Иван Кашин и князь Дмитрий Шевырев, – которые не входили в думу. В официальном летописном отчете об учреждении опричнины сказано, что после казни изменников царь «положил опалу» на некоторых дворян и детей боярских, «а иных сослал в вотчину свою в Казань на житье з женами и з детми». Там они получали земли, хотя значительно меньших размеров, чем те, которыми владели раньше. Бывшие же их земли царь забирал в опричнину. Жертвами Ивана стали не обычные дворяне, а титулованная знать: князья Ярославские и Ростовские. По подсчетам историка Р. Г. Скрынникова, в ссылку попало примерно 180 человек. Причем не дворяне вообще, как утверждал историк Б. Веселовский, а верхушка княжеской аристократии (княжеский титул носили две трети ссыльных).

К весне 1566 года начало усиливаться всеобщее недовольство опричниной. Царь пошел на компромисс – возвратил из ссылки некоторых бояр и созвал Земский собор. Членами собора 1566 года стали 205 представителей знати и дворян и 43 дьяка и подьячих. Правда, никто из них не избирался, а все получили назначение от правительства. Впервые на собор приглашались представители купечества. По подсчетам Р. Г. Скрынникова, они составляли пятую часть от общего числа членов собора. С помощью собора Иван IV надеялся ввести новые налоги, переложить на плечи земщины военные расходы, все бремя Ливонской войны. Члены собора пошли навстречу пожеланиям властей и утвердили введение чрезвычайных налогов для продолжения войны. Однако взамен они потребовали от царя политических уступок – отмены опричнины. На соборе более 300 земских служилых людей «биша ему челом и даша ему челобитную за руками о опришнине, что не достоит сему быти». По словам царского слуги лейб-медика Альберта Шлихтинга, земцы обратились к царю с протестом против произвола опричных телохранителей, причинявших земщине нестерпимые обиды. За этот поступок 300 челобитчиков попали в тюрьму, откуда вскоре были выпущены. Однако 50 человек, признанных зачинщиками, подверглись торговой казни: их отколотили палками на рыночной площади, нескольким урезали языки, а дворян В. Пронского, И. Карамышева и К. Бундова обезглавили.

Оппозицию поддержало влиятельное духовенство. 19 мая 1566 года митрополит Афанасий демонстративно сложил с себя сан и удалился в Чудов монастырь. Распри с духовными властями, обладавшими большим авторитетом, поставили царя в трудное положение, и он пошел на уступки в выборе нового кандидата в митрополиты. Им стал игумен Соловецкого монастыря Филипп (в миру Федор Степанович Колычев). В его лице земская оппозиция обрела одного из самых деятельных и энергичных вождей. Колычев согласился занять митрополичий престол, но при этом потребовал распустить опричнину. Это вызвало недовольство Ивана. И после «серьезных» переговоров Филипп публично отрекся от своих требований и обязался «не вступаться» в опричнину и в царский «домовной приход». Он обещал не оставлять митрополию из-за опричнины. Однако Филипп делал все возможное, чтобы не допустить казней представителей земской оппозиции. (Впоследствии Колычев был зарезан в монастыре одним из руководителей опричнины – Малютой Скуратовым.) Как видим, попытки политического компромисса на этот раз не удались.

После выступления членов собора власти не только не отменили опричнину, но маховик репрессий и террора стал раскручиваться с ужасающей быстротой. Поводом стал донос, видимо В. А. Старицкого, о заговоре в его пользу с конюшим боярином И. П. Федоровым во главе. Федорова обвиняли якобы в стремлении выдать Ивана IV польскому королю Сигизмунду. Опричные отряды «прошлись» по вотчинам Федорова, разгромив усадьбы, конфисковав его имущество и казнив около 500 боевых холопов и крестьян, а царь лично заколол боярина.

Иван «перебирал» один за другим города и уезды и отбирал владения у тех, кто ему не служил. Этим был окончательно разрушен старый порядок, по которому служба вотчинников царю носила добровольный характер. Опричнина прошлась страшным террором по княжеским и боярским владениям, уничтожив многих представителей старой знати. Царь десятками казнил родовитых бояр, разбивал боярские и княжеские гнезда и разметывал их уцелевшие остатки по разным местам, где они не представляли никакой опасности. Конфискация боярских владений производилась в виде настоящих военных вторжений опричников и в некоторых случаях даже сопровождалась сражениями с вооруженными людьми (послужильцами) вотчинников. Это давало повод для колоссальных грабежей. Иностранцы-авантюристы, служившие в опричнине, пользовались такими «походами» для собственного обогащения. Опричник Генрих Штаден, вестфалец по происхождению, рассказывал, что в один из таких походов он отправился с лошадью и двумя слугами, а вернулся с 49 лошадьми, из которых 22 были запряжены в сани, нагруженные всяким добром.

Боярская знать, придавленная террором, не имеющая сил на открытое выступление, пыталась устраивать тайные заговоры (возможно, это фабриковалось опричниками), мечтая о государственном перевороте. Однако заговоры эти раскрывались один за другим, а их участники расплачивались своими головами.

В 1568 году царю стало известно о якобы возникшем заговоре в Москве. Заговорщики планировали убить царя и на его место посадить Владимира Андреевича Старицкого. После раскрытия заговора террор опричнины принял особенно жестокий массовый характер. По словам современника, все города, большие дороги и монастыри были заняты заставами; ни один город или монастырь ничего не знал о другом. У В. А. Старицкого царь переменил всех бояр и слуг, а затем отобрал и Старицу, предоставив вместо нее Дмитров со Звенигородом. Мать князя через несколько дней постригли в монахини, а сам Владимир Андреевич умер, как полагают, от отравления.

Затем Иван, получив в декабре 1569 года известие о якобы готовящейся измене, отправляется в Новгород. По дороге опричники царя разгромили Клин, Тверь и другие населенные пункты. В одном из тверских монастырей Малюта Скуратов нашел и задушил митрополита Филиппа. В январе 1570 года опричники вступили в Новгород. Здесь в течение пяти недель людей самых разных сословий – от приказных, местных дворян, бояр, новгородского архиепископа до крестьян близлежащих сел – вешали, топили в прорубях в Волхове, рубили топорами, секли саблями, расстреливали из пищалей, травили медведями, сжигали в домах. По подсчетам историков, в ходе погрома в Новгороде погибло более 3 тысяч человек. Из них на долю дворянства приходилось не менее 600–700 человек, не считая членов их семей. В опричную казну перешли бесценные сокровища Софийского дома, была конфискована казна 27 старейших монастырей. Жестокому погрому подвергся и Псков.

Казни не прекращались и в Москве. Летом – осенью 1570 года опале подвергли цвет московской бюрократии. На одной из главных площадей Москвы казнили казначея Н. Курцева, главу Посольского приказа, печатника И. Висковатого, дьяков большинства центральных ведомств. Жертвами царского террора, по подсчетам Р. Г. Скрынникова, стали 3–4 тысячи человек, из них около 700 – земские деятели всех масштабов, среди которых было 15 бояр и 4 окольничих, и почти половина состава Боярской думы.

Но оружие опричнины обратилось и против своих же. По обвинению в изменнических связях с новгородцами на плаху пошли несколько высокопоставленных опричников, в их числе А. Д. Басманов и А. Вяземский. Через некоторое время казням подверглись: удельный князь М. Т. Черкасский, боярин и дворецкий Л. А. Салтыков, боярин В. И. Темкин, думные дворяне Н. В. Зайцев и Н. Ф. Воронцов, кравчий Ф. И. Салтыков.

Трудно предположить, как бы развивались события дальше, если бы не ухудшилось международное положение страны.

К концу 1560-х годов Турция и Крым заключают мирные соглашения с Польшей и Литвой. Крымские рати возобновляют систематические набеги на русское порубежье. В 1569 году турецкий экспедиционный корпус с артиллерией и 40-тысячной конницей из Крыма предпринял попытку захватить Астрахань. Гарнизон города устоял. Однако поход турок свидетельствовал о враждебных по отношению к России планах султана. В 1570 году крымские рати последовательно разоряют Рязанские земли и земли Каширского уезда. В мае 1571 года крымский хан со всеми силами появился под стенами Москвы. Опричное войско, совершенно разложенное грабежами и убийствами, не смогло даже собраться на оборонительном рубеже и бежало от татар. Крымский хан Девлет-Гирей расположился у стен столицы и поджег ее посад. Грандиозный пожар уничтожил столицу. В ходе похода на Москву татары подвергли погрому и разорению более 30 городов и взяли в плен 60 тысяч человек. После сожжения Москвы Иван заявил хану, что готов отдать ему Астрахань. Но крымский хан, окрыленный победой, желал большего: он мечтал захватить Москву и восстановить давнюю зависимость от татар.

23 июля 1572 года огромное татарское войско вновь вторглось в пределы России. К этому времени царь Иван, потеряв веру в опричное войско, обратился к земству за помощью, обещая отменить опричнину. Русские люди, забыв обиды, несмотря на страшные бедствия, поразившие государство (голод и чума), встали на защиту родины. 20 тысяч воинов, возглавляемых талантливыми воеводами М. И. Воротынским, Д. И. Хворостининым и другими, сосредоточились на южной границе. Хан с 40–50 тысячами воинов, с турецкой артиллерией безуспешно пытался прорвать русскую оборону. В ходе битвы множество татар было убито и взято в плен. В числе погибших оказались сын и внук хана Девлет-Гирея. Планы крымского правителя установить традиционные формы зависимости России от татар не оправдались. (Однако как интересно складывались в то время судьбы многих русских людей: победитель татар М. И. Воротынский окончил свою жизнь на плахе.) Сразу после этой победы последовал царский указ об отмене опричнины, в котором Иван запретил упоминание самого слова «опричнина».

Опричнина дорого обошлась стране. Она сопровождалась погромами и разрушением хозяйства, унося многие тысячи человеческих жизней. В то же время, как ни странно, в годы опричнины укрепилась централизованная структура государственной власти. «Нынешний великий князь, – говорил опричник, иностранец Генрих Штаден, – достиг того, что по всей русской земле, по всей его державе одна вера, один вес, одна мера. Только он один и правит. Всё, что ни прикажет он, исполняется, и всё, что запретит, действительно остается под запретом. Никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне». Опричнина существенно ограничила компетенцию думы, прежде всего в сфере внутреннего управления. Внутри Боярской думы образовалась курия думных дьяков и думных дворян. В земстве на смену признанным, самостоятельно мыслящим лидерам пришли послушные исполнители, представители хотя и старо-московского боярства, но не пользовавшиеся большим авторитетом: Бутурлины, Захарьины, Морозовы, Плещеевы и другие. Под конец опричнины столицей «ведали» одни приказные люди.

Два государя на царстве. Окончание Ливонской войны. Начало освоения Сибири

Итак, опричнину отменили. Народ постепенно приходил в себя. Однако казни не прекращались. Террор лишь изменил их направление: начались казни самих опричников и тех земских деятелей, которые совсем недавно спасли Москву от разгрома татарами. Первым среди них оказался воевода князь Михаил Воротынский. Раб князя обвинил своего хозяина в чародействе, в тайных связях со злыми ведьмами и в желании извести царя. Современники сообщают, что когда закованного М. Воротынского привели к Ивану, то показали доносчика. Воротынский обратился к царю: «Государь! Дед и отец мой учили меня служить ревностно Богу и Царю, а не бесу; прибегать в скорбях сердечных к алтарям Всевышнего, а не к ведьмам. Этот клеветник – мой беглый раб, уличенный в разбое; не верь злодею». Но Иван поверил доносчику. Связанного воеводу положили на дерево между двумя огнями, царь железной кочергой пригребал угли к телу несчастного. Затем еле живого М. Воротынского повезли на Белоозеро, в далекий монастырь, но по дороге князь умер. Вместе с Воротынским замучили князя боярина Никиту Романовича Одоевского, брата Евдокии – первой жены старшего сына Ивана Грозного. Тогда же умертвили старого боярина Михаила Яковлевича Морозова с супругой и двумя сыновьями. Так что казни продолжались, хотя и не были столь массовыми, как раньше. Возможно, царь боялся нарушить свой запрет упоминать слово «опричнина». Но доносы поступали, и Иван продолжал свое дело. В 1575 году казнили старого боярина князя, старейшего воеводу Петра Андреевича Куракина и боярина Ивана Андреевича Бутурлина. Следом за ними настал черед опричников. На плаху пошли: окольничий Петр Зайцев, Григорий Собакин, воевода князь Тулупов, оружейничий князя Ивана Деветелевича. Не пощадил Иван Грозный и церковнослужителей – умертвили псковского игумена Корнилия и его ученика Васиана Муромцева, новгородского архиепископа Леонида и ряд его сторонников.

В обстановке непрекращающихся доносов, местнической борьбы внутри царского удела невозможность официально ввести опричнину побудила мнительного царя найти своеобразный выход: в 1575 году Иван отказался от престола и посадил вместо себя на трон Симеона Бекбулатовича. (До крещения – касимовский хан, единственный сын татарского царевича Бек-Булата, сторонник Ивана IV. В 1573 году крестился, приняв имя Симеон.) Летописец сообщает: «Произволил царь Иван Васильевич и посадил царем на Москве Симеона Бекбулатовича… а сам назвался Иваном Московским и вышел из города, жил на Петровке; весь свой чин царский отдал Симеону, а сам ездил просто, как боярин, в оглоблях, и как приедет к царю Симеону, ссаживается от царева места далеко, вместе с боярами». Итак, царь принял скромный титул князя Московского. Как смиренный верноподданный, он посылал Симеону свои распоряжения в виде униженных челобитных. А удел князя Ивана Московского стал своего рода опричниной. Сущность этого политического маскарада до сих пор не совсем ясна. В беседе с английским гонцом Д. Сильвестром Иван Васильевич говорил: «Хотя мы и объявили тебе, что, по-видимому, мы возвели другого и тем обязали себя и других, однако же это дело еще неокончательное и мы не настолько отказались от царства, чтобы нам нельзя было, когда будет угодно, вновь принять сан, и еще поступим в этом деле, как Бог нас наставит, потому что он еще не утвержден обрядом венчания, и назначен не по народному избранию, но лишь по нашему соизволению. Посмотри также: семь венцов еще в нашем владении со скипетром и с остальными царскими украшениями, принадлежавшими царству, и со всеми сокровищами, которые принадлежат каждому венцу». Возможно, передача власти произошла потому, что царь поверил предсказаниям волхвов о том, что в этом году умрет московский царь. Действительно, Иван Грозный продержал Симеона на великокняжеском престоле всего год, после чего дал ему в удел Тверь. Бывший же удел Ивана IV стали называть двором, и вся территория страны и люди были разделены на земских и дворовых. Это разделение не стало таким жестоким, как в годы опричнины, не сопровождалось оно и массовыми казнями.

Между тем, несмотря на все сложности внутренней жизни страны, Иван Грозный продолжает настойчиво стремиться к Балтике. Правда, теперь России пришлось столкнуться там с новым государством Речью Посполитой. (В 1569 году в Люблине произошло объединение Польши и Литвы в единую Речь Посполитую (республику) во главе с королем, которого избирали на общем сейме депутаты Польши и Литвы.) Объединение придало силы новому государству, но не сразу. После смерти бездетного последнего короля из династии Ягеллонов Сигизмунда II Августа (в 1572 году) в государстве начались длительные смуты. На свободный престол выдвигали свои кандидатуры и германский император, и Иван Грозный, обсуждались и кандидатуры их сыновей. В это время русские войска успешно наступали в Ливонии, где образовалось вассальное России Ливонское королевство. Правителем стал датский принц Магнус, женатый на племяннице Ивана Грозного, дочери казненного князя Владимира Андреевича Марии. Тогда же Россия заключила перемирие со Швецией.

Однако в 1575 году в Речи Посполитой закончилось бескоролевье – на престол избрали трансильванского князя, блестящего полководца Стефана Ватория. Вскоре, уже в 1578 году, он вернул многие ливонские города. В 1579 году в Новгородскую землю вторгаются шведы, а новый польский король отвоевывает Полоцк и Великие Луки. В 1581 году наступление польских войск приводит их под стены Пскова. Шведы в это время захватывают Нарву. Пять месяцев псковичи героически обороняли свой город. Ни артиллерийские обстрелы, ни штурмы города поляками не принесли им успеха. Героическая оборона Пскова спасла Россию от тяжелых территориальных утрат и сорвала планы Стефана Батория завоевать Россию. В 1582 году в Яме-Запольском Россия заключает перемирие с Речью Посполитой, а в 1583 году в Плюссе – со Швецией, утратив в Ливонии все свои завоеванные земли. К Швеции перешла значительная часть побережья Финского залива, правда, Польша вернула России Великие Луки.

В результате Ливонской войны Россия оказалась практически полностью отрезанной от Балтики, в ее руках оставался лишь небольшой участок берега в устье Невы, где не было ни порта, ни крепости. Гигантские усилия всей страны оказались потраченными впустую. Неудача в Ливонской войне стала одной из причин замедленного социально-экономического развития России, консервации в ней феодального способа производства.

Можно считать, что единственным отрадным пятном на фоне неудач внешней политики было продвижение в Сибирь. Откуда же произошло это название? Русская летопись рассказывает, что на реке Обь жил некий царь. Его сын Тайбуга на реке Туре построил город Ченгедин (Тюмень). Другой царь разорил его, но поставил себе город на реке Иртыш, который и назвал Сибирью. От этого города и пошло название земли. Что же касается ученых, то у них нет единой точки зрения по этому вопросу. Одни выводят слово «Сибирь» от монгольского «шибир» (лесная чаща) и полагают, что во времена Чингисхана монголы называли так пограничную с лесостепью часть тайги. Другие связывают слово «Сибирь» с именем «сабиров», или «сипаров», – народа, возможно, населявшего лесостепное Прииртышье. Сибирь населяли малочисленные народы: киргизы, эвенки, ханты, манси, татары, якуты и другие. Каждый из этих народов имел свою древнюю и сложную историю. Они сильно разнились по языку, хозяйственным занятиям и уровню общественного развития. Для большинства сибирских народов основными занятиями являлись охота и рыболовство. Особо важное значение в хозяйстве имела добыча пушнины. Ею торговали, платили дань. Лишь в самых глухих уголках меха использовались только для одежды. Отдельные племена занимались кочевым скотоводством, земледелием в простейших формах и ремеслом.

В освоении Сибири, так же как и в укреплении восточных и южных границ, важное место принадлежит казакам. («Казак» – слово татарского происхождения и означает «вольный человек».) Казачество начало формироваться в XV столетии на свободных территориях нижнего течения Дона и среднего Днепра. Сюда бежали представители различных народов. В 1538 году московские власти во время переговоров с Ногайской Ордой отметили, что «на поле ходят казаки многие: казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки, а иных украин казаки, с ними смешавшись, ходят». Среди казаков были обиженные и притесняемые податным гнетом и крепостничеством крестьяне центральных районов страны. Здесь находились и те, кто не нашел никакого удовлетворения на родине, люди, чувствовавшие в себе «волю огненную, силу богатырскую». Казаки жили станицами, где существовал своеобразный «демократический строй». Для решения основных вопросов собирался «круг» – собрание всех казаков, на котором они выбирали атаманов из своей среды. Казаки промышляли дичь, ловили рыбу. Реки давали им не только пропитание, но и служили надежным укрытием. Легкие речные суда – струги – заменяли лошадей. На струге казак был неуловим. В поисках добычи казаки предпринимали походы по морю к крымским и турецким берегам, собирались в ватаги и грабили проезжавших по Дону и Волге ногайских, крымских, персидских, реже русских и английских купцов. Кроме того, казаки были прекрасными наездниками. К середине XVI столетия казачество окрепло и стало играть важную роль в жизни Российского государства.

Первые попытки проникнуть за Урал русское правительство предприняло еще в конце XV века. В 1483 году отряд воинов под руководством Федора Курбского в течение нескольких месяцев воевал в Пелымских землях. Летопись сообщает, что в 1499 году русские совершили новый поход, в ходе которого войска заняли 40 городков. Югорская земля вошла в состав России, и отдельные князьки заключили союзные договоры с царем… Однако в то время Россия развить свой успех не смогла. Сложное международное положение не позволяло правительству выделить большие силы для покорения Сибири.

В начале XVI столетия попытку проникнуть в Сибирь осуществляли русские купцы и промышленники. Особых успехов достигли купцы и солепромышленники Строгановы. Они владели многими соляными варницами в Соли Вычегодской и на Каме, беззастенчиво грабили и угнетали приуральские племена. Суда Строгановых с товарами и солью бороздили уральские реки. И когда в 60-х годах XVI века в Сибирском ханстве утвердился татарский хан Кучюм, Строгановы утратили многие привилегии. Кучюм провозгласил себя царем Сибирского ханства и отказался признавать даннические отношения с Россией. Многие владения Строгановых подверглись нападению и были разрушены.

Строгановы обратились к Ивану IV за помощью. Специальной грамотой (декабрь 1581 г.) царь позволил Строгановым провести сбор «охочих людей» среди местного населения: «…которые будет охоче люди похотят идти в Оникиевы (Строгановы) слободы в Чюсовую и в Сылву и Яйву на их (Строгановых) наем, и те б люди в Оникиевы слободы шли». Строгановы решили использовать пришедший с Яика и Волги казачий отряд в 600 человек во главе с Ермаком. Уже осенью 1581 года этот отряд отразил нападение войск Кучюма на их вотчины. Летописец записал: «Царь Кучюм посла сына своего Алея с ратью воевать в Чюсовую и доходили до реки Камы, и до города до Соли Камской и многое дурно над православными христианы починили. А как Кучюмов сын Алей пришел войною на Чюсовую, и в тое ж пору прибежал с Волги атаман Ермак Тимофеев с товарищи и Чюсовой сибирским повоевать не дали. И с тех мест учали оне, Ермак с товарищи, мыслить и збираться, как бы им доити до Сибирские земли и того царя Кучюма». Ермак взял у Строгановых продовольствие, порох и свинец и в сентябре 1582 года выступил в поход на Сибирь. Переход через Уральские горы был трудным. Но оказавшись за Уральскими перевалами, казаки убедились, что «сибирская земля богата и всем изобильна».

Казакам Ермака пришлось выдержать не одно сражение с отрядами Кучюма. Летом 1583 года «писали Ермак с товарищи благочестивому государю, царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси самодержцу, что… царство Сибирское взяша и многих живущих ту иноязычных людей под его государеву царскую высокую руку подвели и к шерти (присяге) их привели… татар и остяков и вагулич привели к шерти по их верам на том, что им быть под его царскою высокою рукою до веку, покамест… стояти, и ясак им государю давати по вся годы, а на русских людей зла никакого не мыслить». Ермак пробыл в Сибири три года. Постоянные сражения и болезни приводили к его войска невосполнимым потерям. Казаки могли успешно сражаться с превосходящими силами татар, пока в изобилии имели порох и свинец. Но вскоре отряд израсходовал почти все боеприпасы. В ненастную ночь с 5 на 6 августа 1584 года татары внезапно напали на русский лагерь: «Погани же подсмотриша их и нападоша на станы их нощию… и там вси избиены быша». Летопись отмечает, что Ермак «…побеже в струг свой и не може доити, понеже одеян железом, стругу же отплышу от берега, и не дошед утопе». Из 108 казаков осталось в живых 90, но их атаман погиб. Смерть Ермака означала конец экспедиции.

Казаки Ермака сделали первый шаг в продвижении в Сибирь. Следом за ними на Восток двинулись крестьяне, промышленники-звероловы, служилые люди. В борьбе с суровой природой они отвоевывали у тайги землю, основывали поселения и закладывали очаги земледельческой культуры. Царизм же угнетал коренное население Сибири. Его гнет испытывали на себе в равной мере и русские переселенцы.

Послесловие

В последние годы жизни Иван Грозный сильно болел. Возможно, это заставило его пересмотреть свою былую жизнь и покаяться за все свои прегрешения. Царь велел составить синодик (список) казненных для поминания их в церквях. (Монастырям на эти цели были выделены огромные суммы серебра.) В этот список, далеко не полный, вошло 3300 человек, среди которых мы встречаем фамилии князей, бояр, дворян, дьяков, низших дворовых служителей. Иногда составители синодика могли указать только количество убитых, записав: «имена их ты, Господи, сам еси» (т. е. сам знаешь).

По словам современников, Иван Грозный был человеком очень высокого роста, широкоплечим, довольно полным, но стройным и хорошо сложенным; он носил большую рыжеватую бороду с небольшим оттенком черноты, имел высокий лоб и выразительные глаза, которые постоянно бегали и внимательно наблюдали. Огромное нервное напряжение и невыдержанная жизнь рано сломили этот крепкий организм – в 54 года Иван выглядел уже дряхлым стариком. Трясущаяся голова, дрожащие руки, вспышки гнева и раскаяния – финал жизни, которая так много обещала в своем начале.

Интересную для своего времени характеристику Ивану IV дал его младший современник, князь Иван Катырев-Ростовский. По его словам, Иван Грозный – человек высокообразованный, «муж чудного рассуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело». Одновременно он указывает на большую жестокость царя и легкое пролитие крови своих подданных. Но тот же царь Иван, говорит Катырев-Ростовский, был «за свое отечество стоятелен», любил воинство и не жалел его награждать.

Имя Грозного царя с давних пор привлекало внимание современников и последующих исследователей. Причем, как правило, данные царю оценки диаметрально противоположны. Иван Грозный с его опричниной, согласно утверждению историка М. М. Щербатова, – дурной пример самовластия. Он «часто не единым человеком является». С легкой руки H. М. Карамзина царь Иван IV – злой маньяк, самодержец, мучитель, виновный в угнетении боярства ради личных интересов. С. М. Соловьев и В. О. Ключевский рассматривали время Ивана Грозного с позиции интересов государства. При этом, писал В. О. Ключевский, «благодаря личным особенностям Грозного вопрос о государственном порядке превратился для него в вопрос о личной безопасности, и он, как не в меру испугавшийся человек, закрыв глаза, начал бить направо и налево, не разбирая друзей и врагов». По В. О. Ключевскому, опричнина – лишь плод «чересчур пугливого воображения царя». Под пером С. Ф. Платонова опричнина превращается в продуманную и целенаправленную государственную реформу. Не достигли единства в оценке личности Ивана Грозного и введенной им опричнины и советские историки М. Н. Тихомиров, А. М. Сахаров, Р. Г. Скрынников, П. А. Садиков, С. О. Шмидт, Д. Н. Алыииц и многие другие. Сравнивая время правления Ивана Грозного с событиями Варфоломеевской ночи во Франции или со временем правления Сулеймана I в Турции, событиями в Англии или Испании, мы обнаружим, что конец средневековья порождал единообразные, варварские формы борьбы на пути к утверждению самодержавия. Самоцелью Ивана Грозного в годы опричнины, ради которой он постепенно жертвовал всеми остальными, было беспредельное усиление своей личной власти. Прав историк Р. Г. Скрынников, писавший: «Жестокость Грозного нельзя объяснить только патологическими причинами. Вся мрачная, затхлая атмосфера средневековья была проникнута культом насилия, пренебрежения к достоинству и жизни человека, пропитана всевозможными грубыми суевериями. Царь Иван Васильевич не был исключением в данной веренице средневековых правителей-тиранов».

В целом, правление Ивана Грозного показало, что первая попытка реформ в России закончилась неудачей. В России XVI века невозможно было построить государство ни на основе местных, общинных, догосударственных ценностей, ни на основе ничем не ограниченной власти царя. Необходимо было искать между ними компромисс.

Источники и литература

1. Московское государство. История отечества. Век XVI. – М., 1986.

2. Накануне Смуты. История отечества. Век XVI. – М., 1990.

3. Новгородские и Псковские летописи.

4. Полное собрание русских летописей. – Тт. 4, 8, 13, 29.

5. Проезжая по Московии. Иностранные дипломаты о России XVI–XVII веков. – М., 1991.

6. Алыииц Д. Н. Начало самодержавия в России. – Л., 1988.

7. Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. – М., 1963.

8. Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. – М., 1960.

9. Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. – М., 1964.

10. Ионов И. Н. Российская цивилизация. – М., 1998.

11. История России с древнейших времен до конца XVII века. – М., 1997.

12. Карамзин H. М. История государства Российского. Кн. 2, 3. – М., 1990.

13. Карацуба И. В. и др. Выбирая свою историю. – М., 2006.

14. Королюк В. Д. Ливонская война. – М., 1954.

15. Платонов С. Ф. Иван Грозный. – Пг.,1923.

16. Скрынников Р. Г. Иван Грозный. – М., 1980.

17. Скрынников Р. Г. Царство террора. – С-Петербург, 1992.

18. Скрынников Р. Г. Освоение Сибири. – М., 1985.

19. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 3. – М., 1989.

20. Татищев В. Н. История Российская. В 7-ми томах. Т. 6. – М.-Л., 1966.

21. Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. – М., 1962.

22. Черкасов Н. Записки советского актера. – М., 1953.

23. Шмидт С. О. Становление Российского самодержавства. – М., 1973.

Примечания

1

Память апостола Тита чествуется 25 августа. По отзыву Иоанна Златоуста, Тит был наиболее искусным из учеников апостола Павла.

Оглавление