«Петр Первый. Император Всероссийский»

Анна Романова Петр Первый. Император Всероссийский

Глава 1 Отрочество и воцарение Петра

– Сдавайся, ирод! – победно закричал высокий мальчик и нацелил деревянную саблю на поверженного врага, роль коего исполнял его ровесник, который на данный момент был занят тем, что лежал в пыли и непримиримо сверкал из нее черными глазищами. Вокруг них столпился полк детей, вооруженных игрушечными карабинами, пистолями и знаменами.

– Петр, добей его! – возбужденно загалдели мальчишки и наперебой заулюлюкали, насмехаясь над побежденным. Царевич Петр гордо огляделся. Его друзья, отпрыски знатных родов, обожали играть в «войну» так же, как и он, четырнадцатый наследник великого русского царя Алексея Михайловича Романова – с младых ногтей они росли вместе, впитывая в себя науку воинского дела. Петру очень недоставало внимания отца: еще маленьким его отдали на руки матери и нянек, а его мужским воспитанием занимался шотландец Менезиус, который и привил мальчику любовь к военщине.

С детства царевич не нуждался ни в чем – он был окружен дорогими игрушками, вниманием кормилиц и роскошными вещами. Зимой Петр с удовольствием обкатывал ледяные горы, а летом объезжал столицу в забавной маленькой карете, которая была запряжена четверкой темно-рыжих лошадок и сопровождалась пятью потешными карликами.

После смерти царя Алексея, любимого учителя мальчика отдалили от Петра, однако полученные навыки подрастающий царевич не забыл, продолжая играть с товарищами по детским забавам во взятие городов. Со временем их игры переросли в настоящее воинское обучение: деревянные пушки и ружья сменились настоящим оружием, мальчики учились военным приемам, рыли окопы, возводили укрепления и брали их штурмом. Мать Петра, Наталья Кирилловна Нарышкина, решила позаботиться об образовании сына, и к пятилетнему мальчику был приставлен дьяк, который должен был обучить царевича грамоте.

Петр внезапно проявил немалые способности: он с легкостью учился чтению и правописанию, был чрезвычайно понятлив и обладал хорошей памятью. Его кумирами были такие выдающиеся деятели русской истории как царь Иван Грозный, Александр Невский и, конечно, его собственный отец, Алексей Романов. Царевич жадно впитывал знания из книг и картинок, которые служили больше для забавы, однако в них были изображены корабли, знаменитые здания мира, астрономические явления и прочие предметы, которые развивали детское воображение. С самого детства Петр мечтал о создании собственных городов, возведении прекрасных зданий, штурме неприступных крепостей и мореплавании – впрочем, последняя мечта пока казалась несбыточной: мальчик не умел плавать и панически боялся воды.

Узнав об интересе сына к книгам, Наталья Кирилловна распорядилась выдать дьяку исторические книги и рукописи, изобилующие различными рисунками, которые пылились в дворцовой библиотеке. Специально для царевича мастера живописного дела из Оружейной палаты нарисовали новые иллюстрации, что привело Петра в восторг. Частенько мальчик злоупотреблял чтением, утомляясь от количества поглощенных книг – тогда добрый дьяк забирал у него литературу и рассказывал Петру о приведенных в ней картинках, пока тот внимательно слушал.

Также дьяк обучал царевича церковной науке: ребенок был вынужден учить Часослов, Псалтырь и Евангелие, в результате чего впоследствии мог заткнуть за пояс многих священнослужителей.

Жизнь Петра могла сложиться довольно безоблачно, поскольку Россией правил его брат – Федор Романов. Однако внезапно спокойной жизни мальчика в подмосковном селе пришел конец.

По достижении десятилетнего возраста беззаботная жизнь юного Петра была безжалостно нарушена. Царь Федор, который никогда не отличался хорошим здоровьем, внезапно скончался. Его смерть совпала со Стрелецким бунтом, не в последнюю очередь спровоцированным сестрой Петра – Софьей Романовой, которая давно лелеяла планы на царский престол. Следующим царем должен был стать царевич Иван Алексеевич Романов – однако ввиду его общей болезненности решением Боярской думы престол унаследовал крепкий и здоровый Петр.

Софья, которую не устраивало подобное развитие событий, с помощью стрельцов пустила слух, что царевич Иван убит. Вооруженные стрельцы захватили Кремль, однако царица Наталья Кирилловна не побоялась выйти к ним с Петром и живым Иваном, после чего толпа впала в замешательство. Возможно, на этом бунт бы и закончился, но князь Михаил Долгоруков начал обвинять стрельцов в различных грехах, после чего началось кровопролитие. Разъяренные мятежники подняли на копья самого князя и начали убивать близких родственников Петра у него на глазах. Такое нервное потрясение впоследствии и приведет царя к эпилептическим припадкам и проявлению крайней жестокости.

Под давлением стрельцов царевна Софья была назначена регентшей, ввиду малолетства Петра. Ее указом юный царь был отправлен с матерью назад в село Преображенское, где мальчик лишился своего учителя-дьяка и прекратил обучение, все свободное время посвящая играм с товарищами.

Спустя некоторое время Петр не на шутку увлекся судоходством: впервые увидев в амбаре небольшой иностранный бот, он всерьез занялся его реконструкцией и вскоре с помощью корабельного плотника и мастеров, спустил свое первое судно на воду озера. Изменился характер и его детских игр – юноша составил из охотников два собственных полка и начал с ними военные учения. Это сильно беспокоило Софью, которая понимала, что вскоре Петр достигнет своего совершеннолетия и власть ускользнет из ее рук. Не обрадовала ее и новость о том, что Наталья Кирилловна женила семнадцатилетнего Петра на Евдокии Лопухиной, дочери окольничего.

Тем временем Петр осваивался в роли молодого супруга. Жена сначала пришлась ему по душе – юная, красивая, умом, правда не слишком богата, но это ничего. Однако осознав, что мать женила его лишь для того, чтобы обуздать своевольную и свободолюбивую натуру сына, впал в тоску и оставил жену дома, отправившись в Переяславль строить корабли.

Евдокия вместе с Натальей Кирилловной писали ветреному царю трогательные письма, умоляя его вернуться в Москву, но Петр был непреклонен, отговариваясь от женщин наличием срочных дел. Так продолжалось до лета 1689 года…

Глава 2 Приход к власти

– Снаряди в Кремль побольше своих людей! – Софья нервно вышагивала по своему кабинету. Начальник стрельцов исподлобья наблюдал за ней. В Москве намечался крестный ход, и регентша планировала убить сторонников Петра, распространив слух о том, что тот готовит этой ночью покушение на нее.

Однако Софья не подозревала, что среди стрельцов были те, кто давно принял сторону Петра. От них царь и узнал о готовящемся заговоре. Отправив жену и мать в Троице-Сергиев монастырь, он направил Софье письмо, в котором требовал от нее прибытия туда начальников от всех полков, а также по десять рядовых. Регентша категорически отказалась выполнять веление царя, после чего тот прислал еще один приказ, которому повиновались уже царские полки, отправившиеся в монастырь. Лишившаяся поддержки Софья была вынуждена отправиться вслед за ними. Петр не пожалел сестру и заключил ее в Новодевичий монастырь, где она приняла постриг и стала монахиней.

Первое время Петр, окончательно пришедший к власти, мало интересовался государственными делами, предоставив это дело Нарышкиным. Ему хотелось покорять новые горизонты, а не сидеть во дворце, управляя огромной страной. Была у него и еще одна проблема – жена Евдокия, докучающая ему своей наивной любовью со страшной силой. Супруги были в браке уже три года. За это время у Петра появилось три сына от Евдокии – Александр и Павел, которые умерли вскоре после рождения, а также Алексей, которого он сильно любил.

Однажды друг царя, Франц Лефорт, пригласил уставшего Петра скоротать дождливую ночь в Немецкой слободе. Не успел тот сменить промокшую одежду и присесть на диван, как вдруг в гостиной появилась неземной красоты девушка.

– Государь, разреши представить тебе Анну Монс, – Лефорт хитро подмигнул Петру, который во все глаза смотрел на эту красавицу в открытом платье. Девушка быстро сориентировалась и склонилась перед царем в глубоком реверансе.

– Выпьете кофе, государь? – произнесла Анна грудным голосом, от которого Петр окончательно пропал.

Ее слишком откровенное декольте буквально заворожило юношу, который ранее видел лишь русских девушек, одевающихся по старинным обычаям в закрытые плотные платья. Ночь Петр провел с Анной, которая влюбила в себя царя своей искушенностью и раскованностью. В доме немки он задержался не на ночь, и не на две – он стал проводить с ней все свое свободное время, игнорируя страдания Евдокии, которая рыдала дни напролет в кремлевском тереме, оплакивая свою несчастную любовь. Утешением женщины была лишь свекровь, Наталья Кирилловна, которая, впрочем, тихо возненавидела невестку за то, что та не сумела влюбить в себя Петра и удержать его от сумасбродных поступков.

Петр же тем временем начал появляться с Анной на торжественных мероприятиях, твердо решив развестись с постылой супругой и жениться на своей фаворитке. Он понимал, что любовнице нужны от него только привилегии и роскошная жизнь, которую он в избытке предоставлял Анне, даруя ей драгоценности и поместья, однако считал для себя возможным заплатить такую плату за благосклонность красавицы-немки.

– Ах, майн херц, какое невозможное чудо! – воскликнула Анна, принимая от Петра его собственный портрет из бриллиантов и других драгоценных камней.

Царь с удовольствием смотрел на почти детский восторг своей фаворитки и ощущал, что может свернуть горы ради нее. Одной из таких гор была Евдокия. Петра бесила одна мысль о своей жене, которая всем своим существом символизировала для него не только камень на шее, но и все те презираемые им традиции древней Руси, что закоснели и давно изжили себя. В отличие от нее, Анна Монс разделяла точку зрения Петра касаемо России – она восхищалась прогрессивным Западом, дух которого, казалось, поселился в ее по-европейски обустроенном доме.

– А что, Анхен, – говаривал частенько царь и мечтательно смотрел на любовницу, – кому, как не мне, выводить Русь-матушку из дремучего средневековья в современность?

Анна же полностью поддерживала Петра в его устремлениях, незаметно манипулируя увлеченным мужчиной – ходили слухи, что государь велел сбрить боярам их окладистые бороды именно после того, как Монс высмеяла их старозаветность и дикость.

В благодарность за поддержку и понимание Петр продолжал одаривать Анну роскошными подарками. Специально для нее был выстроен дворец, в котором была обустроена великолепная опочивальня, вызывавшая зависть и восторг у всех, кто удостаивался чести лицезреть ее.

Впрочем, ни богатство, ни статус любимой царской фаворитки не помогали Анне Монс снискать любовь народа, который искренне сочувствовал заброшенной Евдокии и ненавидел «Монсиху», которая любила проехаться по Москве в шикарном экипаже, разодетая в шелка и бархат.

Петр же стремился к женитьбе на любовнице, но на шее мертвым грузом висела несчастная Евдокия и мать, Наталья Кирилловна, которая умоляла сына не рушить брак. Все те первые четыре года, что Петр провел с Анной, Лопухина не прекращала писать ему длинные письма, в которых жаловалась на его невнимание к ней, законной супруге. Такие же письма Евдокия писала своим родственникам – впрочем, Петр перехватывал их и с наслаждением сжигал в камине. Он уже придумал, как избавиться от надоевшей жены – осталось только воплотить свой план в жизнь.

Глава 3 Поездка заграницу

Весной 1697 года Петр задумал съездить за границу, чтобы посмотреть на жизнь за рубежом и почерпнуть идей для своих грядущих реформ в России. С этой целью им было снаряжено посольство из двухсот пятидесяти человек во главе с Францем Лефортом, сибирским наместником Головиным и думным дъяком Возницыным. Сам же Петр путешествовал инкогнито в составе посольства, под псевдонимом Петр Михайлов. Целью поездки являлось построение дружественных отношений с государствами Западной Европы, а также набор на службу добросовестных морских волков, которые умели профессионально управлять кораблями.

Доехав с посольством до Курляндии, Петр покинул свиту и отправился в Пруссию. Ему не терпелось поскорее обучиться артиллерийскому делу, а множество торжественных приемов только задерживали его на пути к мечте. Изучив дотошно предмет и получив аттестат огнестрельного мастера, Петр совершил поездку в Голландию, где он начал обучаться кораблестроению, нанявшись работником на Ост-индскую верфь. Из голландских анатомических театров царь и вынес свое знаменитое увлечение анатомией.

После Голландии путь Петра продолжился в Англию. Его радушно принял сам король Вильгельм III, который продемонстрировал своему гостю примерный морской бой у острова Вайта, показал военные корабли, университет Оксфорд и пригласил на заседание лондонского парламента.

– Как весело, когда подданные говорят своему правителю правду, – задумчиво сказал тогда Петр.

В России ситуация с откровенностью обстояла совсем иначе – придворные изо всех льстили государю, стараясь умаслить его сладкими речами. Это совсем было не по душе Петру, который презирал лицемерие и ложь.

Проработав несколько месяцев на Дептфорсткой верфи, поднабравшись опыта и проникнувшись жизнью независимых англичан, царь ощутил в себе новые силы и решил воплотить в жизнь свой план по разводу с Лопухиной.

– Нет, нет, нет! – истерично повторяла Евдокия, заламывая руки и кусая угол шелкового платка.

Только что с посланием от Петра прибыл Лев Нарышкин, который известил женщину, что царь приказывает ей отправиться в монастырь и принять там постриг в монахини. После смерти свекрови Натальи Кирилловны и ссылки опального отца Евдокии в глушь России, она лишилась всей возможной поддержки. Петра больше ничего не сдерживало – решение отправить жену в монастырь автоматически означало развод.

– Алешку не оставлю, – твердо сказала Евдокия Льву. Тот молча выслушал отказ и удалился, сочтя нежелание матери покидать малолетнего сына достаточно веским поводом для откладывания переезда в монастырь.

Узнав о сопротивлении обычно покорной супруги, царь рассвирепел.

– За волосы к монахам отволоку! – буйствовал он.

Желанное освобождение от брака было так близко, но Евдокия и тут умудрилась подложить ему свинью. Петр, на тот момент находившийся в Лондоне, собирался тут же ехать обратно, однако в России начался очередной стрелецкий бунт, подстрекаемый опальной Софьей, и на какое-то время ему стало не до развода. Его планы, связанные с путешествием в Венецию, были нарушены – царь был вынужден подавлять бунт из-за границы.

Впрочем, по возвращению из поездки, Петр успел на обратном пути посетить польского короля Августа, с которым немедля завел крепкую дружбу. Вернувшись в Москву, где к тому времени его войска уже разгромили бунтарей, государь принял самоличное участие в казни почти двух тысяч стрельцов. События, уже однажды пережитые им в детстве, хорошо научили его отрубать голову ядовитой гидре.

Софья была насильно пострижена в послушницу Сусанну. Та же судьба постигла и упирающуюся Евдокию, которой было всего двадцать пять лет. Мольбы женщины не разжалобили Петра – он был влюблен и тверд характером, который, несмотря на молодость царя, был уже достаточно закален в многочисленных испытаниях.

Разобравшись с интригами Софьи, Петр решил возобновить активные боевые действия и захватить турецкую крепость Азов. Для этой цели он самолично руководил строительством транспортных судов, морских лодок и плотов, предназначенных для перевозки войск, артиллерийских орудий, боеприпасов и провианта на территорию Азова. Во время Азовского похода царь взял на себя обязанности руководителя всей кампании и первого бомбардира войска. Отвоевав у турецкой армии три крепости, армия Петра осадила Азов, где, благодаря блестящей стратегии царя, русским удалось занять каменные башни, стоящие на берегах реки Дон чуть выше крепости. В том походе Азов захватить Петру не удалось, поэтому через год он предпринял еще одну попытку покорить неприступную крепость. На этот раз он подготовился более серьезно: было реорганизовано командование войсками, построен флот из двух крупных военных кораблей, 23 галер и более 1300 мелких судов. Помимо этого, Петр издал указ, который давал свободу всем холопам, вступавшим в его войска, в результате чего сухопутная армия увеличилась до семидесяти тысяч человек.

Уничтожив караван турецких грузовых судов, флот царя отрезал Азовскую крепость от морских источников снабжения. Подкрепление в виде турецкой флотилии не решилось вступать в бой с русскими и вскоре часть войска Петра прорвало оборону крепости, захватив ее бастионы.

Вернувшись в Россию с триумфальной победой, Петр продолжил свою связь с Анной Монс, которая, по слухам не испытывала к царю ничего, кроме безразличия, а отношения с ним поддерживала исключительно из выгод, которые они сулили, что даже не удосуживалась скрывать. Любовь царя к Анне длилась на протяжении десяти лет – пока он не нашел доказательства ее измены в виде любовных писем, адресованных другому с нежными словами и клятвами в вечной любви. Увидев их, Петр рассвирепел, потому что ему Анна никогда не говорила нежных слов и более того – не давала клятв в любви и верности. Придя в ярость, Петр заключил Монс на несколько лет под домашний арест, впоследствии разрешив бывшей любовнице выйти замуж за влюбленного в нее немца.

Глубоко разочаровавшись в женщинах, Петр еще не догадывался, какой сюрприз ему готовит судьба…

Глава 4 Судьбоносная встреча

Была осень 1703 года. Царь Петр I, проезжая из Петербурга в Ливонию, изрядно продрог, устал и был слишком раздражен дождливой погодой, чтобы пренебречь возможностью остановиться в уютном доме своего фаворита Меншикова. Утомленно развалившись за накрытым столом, Петр уже выпил вина и зажмурил веки. Кто-то моментально наполнил его бокал. Царь почувствовал легкий аромат душистых трав и приоткрыл глаза – рядом стояла, потупив взгляд, смуглая чернобровая девушка, и щеки ее были залиты ярким румянцем.

– Сашка, откуда такая скромница? – подмигнул Петр Меншикову, который, нахмурившись, терзал вилкой запеченную утку. Девушка зарделась еще больше.

– Это Марта, – пробурчал князь, нехотя отрываясь от еды. – Умная и послушная служанка, исправно выполняет все свои обязанности.

Царь хмыкнул и оценивающе окинул Марту взглядом.

– Все-все? – небрежно протянул он, залпом выпив вино и повелительно подставив бокал под графин, который держала девушка.

– Еще вина, государь? – Марта наклонилась над столом и долила немного напитка в пустой бокал. – Если велите, я подам вам успокоительного чаю.

Меншиков поперхнулся уткой. Петр засмеялся и ощутил в себе желание подразнить строптивую девицу, которая отчаянно смущалась и в то же время излучала какой-то внутренний бунтарский огонь.

– С удовольствием выпью твоего чаю, Марта, – Петр выделил имя интонацией. – Принесешь его мне в спальню перед сном, вместе со свечой.

В глазах служанки на секунду вспыхнула дерзкая искра, которая, впрочем, быстро сменилась привычной покорностью. Поклонившись царю и своему хозяину, девушка быстро покинула гостиную.

– Да-а, майн херц, – довольно протянул Петр, – умеешь ты челядь подбирать. Где этакое сокровище откопал? Признавайся, шельмец!

Меншиков отпил вина из хрустального бокала и задумчиво посмотрел на огонь в камине.

– Военный трофей, – загадочно молвил князь, который уже понял, что царю пришлась по душе его служанка. Теперь Александр мысленно прикидывал, какую выгоду он может извлечь, подарив царю на ночь понравившуюся девушку. Меншиков овладел Мартой сразу после ее появления в его усадьбе и сам был в восторге от ее страстной натуры. Марта была отзывчивой, раскованной, умела шутить и легко могла утешить, отогнать дурные мысли, согрев не только постель, но и душу.

– Я не буду разочарован? – вопросительно поднял бровь Петр.

На мгновение князя царапнул инстинкт собственника, однако он быстро подавил его. От Марты не убудет, а вот ему расположение царя к себе усилить не помешает.

– Что вы, как вы могли подумать? – Меншиков притворился обиженным. – Разве я предложил бы вам некачественный фрукт? Девушка прекрасно владеет постельными талантами, абсолютно здорова и почтет за честь ублажить правителя великой империи.

Петр довольно усмехнулся и поднял бокал, салютуя фавориту. Он не ошибся, приблизив к себе Александра, – тот был чрезвычайно умен, хитер, обаятелен и, что самое главное, предан царю всей душой. Иногда у Петра даже возникала мысль проверить преданность Меншикова, наняв людей для его подкупа, однако искренность в глазах князя неизменно подкупала его, и царь втайне стыдился своих мыслей.

Завершив ужин, мужчины выкурили по заморской сигаре, набитой крепким ароматным табаком, и разошлись по спальням, до невозможности довольные друг другом.

Петр опустился на белоснежные простыни и довольно вздохнул. Меншиков в очередной раз не разочаровал его: вкуснейший ужин, хорошее вино, загадочная служанка… Размышления царя прервал робкий стук в дверь. Дозволив ночному гостю войти, Петр увидел в своей комнате Марту, которая держала в руках поднос с дымящейся чашкой и зажженной свечой в резном подсвечнике. Несколько минут мужчина внимательно разглядывал смущенную девушку, после чего велел ей подойти и присесть рядом с ним на ложе.

– Ну что, красавица, верна ли ты своему государю? – ласково произнес Петр и погладил Марту по колену, прикрытому плотной белоснежной тканью ночной сорочки. Служанка несмело улыбнулась и внезапно накрыла руку царя своей небольшой ладонью.

– Моя верность принадлежит только вам, царь-батюшка, – пылко произнесла девушка и поцеловала пальцы Петра, задержав их у своих горячих губ чуть дольше, чем полагается. Изумленный Петр рассматривал Марту как заморскую диковинку – у него было много женщин, но ни одна из них не проявляла по отношению к нему столько искренности и страсти. Придворные девицы, которых царь брал в свою постель, после ночи с ним считали себя чуть ли не императрицами и позволяли себе всевозможные капризы, которые Петр довольно быстро пресекал.

Наутро Петр вышел из своей комнаты тихим и задумчивым. Велев закладывать лошадей, он долго смотрел на осеннее небо, а перед самым отъездом позвал к себе Марту.

– Возьми, – он вложил девушке в ладонь золотой дукат и сжал ее пальцы.

Кучер свистнул и взмахнул кнутом. Петр сел в карету и бросил последний взгляд на одиноко стоявшую девушку. Рядом стоял напряженный Меншиков, который вышел проводить своего государя с утра пораньше. Карета медленно тронулась и поехала.

Спустя некоторое время царь осознал, что его мысли все чаще занимают воспоминания об этой милой девушке, и начал вести переписку с Мартой. В письмах Петр называл ее Катериной. Он обещал непременно вернуться за ней. Спустя несколько месяцев у имения Меншикова снова остановилась царская карета. Не стесняясь своего счастья, Марта выскочила на зимнюю улицу в одном платье. За ней вышел и бледный Меншиков.

– Ну что, Алексашка, – весело гаркнул царь. – Забираю я твое сокровище себе в услужение. Сияющая девушка робко взглянула на Меншикова, ожидая проявления недовольства с его стороны. Женской интуицией Марта чуяла, что князь к ней неравнодушен, однако понимала, что сопротивляться решению царя тот не осмелится.

Меншиков не разочаровал ее – поклонившись, он пробормотал что-то вроде «рад служить» и зябко съежился на пронизывающем ледяном ветру. Усадив свою Катерину в карету, Петр попрощался с фаворитом и исчез в начинающейся метели. Князь же остался стоять еще некоторое время, вглядываясь в снежные дали. Ему было странно возвращаться в дом, где больше нет Марты. Окончательно замерзнув, Меншиков вернулся и налил себе огромную чарку вина.

Глава 5 Любимая фаворитка

Екатерина довольно быстро освоилась во дворце Петра. Придворные фрейлины в недоумении шептались по углам – мол, как Петр, славившийся любовью к красивым дворянкам, польстился на смуглую коренастую крестьянку с неправильными чертами лица?… Практически все при дворе были уверены, что этот явный мезальянс создан то ли при помощи деревенского колдовства, то ли бог весть чего еще. Однако Екатерина старалась не обращать внимания на досужие слухи. Казалось, девушку совершенно не очаровывает блеск и роскошь царских владений. Все свое внимание она уделяла Петру, который был влюблен, как мальчишка в девушку, которая спустя восемь месяцев после переезда в дворец родила ему дочь Аннушку.

Иногда на Екатерину накатывала легкая грусть – сказывалась разлука с привычной тихой обстановкой дома Меншикова, да и презрительно-надменные взгляды придворных красавиц не добавляли ей уверенности в себе.

– Петр, а за что ты меня полюбил? – спросила однажды девушка, упорно рассматривая невидимую пылинку на своем веере.

Царь был одновременно удивлен и растроган, ведь раньше он знал Екатерину совершенно с другой стороны. Его любимая могла быть язвительной, остроумной, страстной и пылкой – а вот свою ранимость она, похоже, тщательно скрывала.

– Хм-м, – притворно задумался Петр, но, увидев боль, промелькнувшую в глазах девушки, поспешно обнял ее. – Я полюбил тебя за твою душу, сокровище мое, – прошептал царь, покрывая нежными поцелуями бархатистую шею Екатерины. – За твои глаза, в которых заключено ночное звездное небо. За твои губы, которые снимают печаль с моего сердца одним своим прикосновением. За то, что ты полюбила меня…

Девушка тихо и нежно прошептала его имя. Воспитанная в суровости и равнодушии, она всю жизнь была разменной монетой у других мужчин, пока Петр не вывел ее на свет из темноты и не показал, что она тоже умеет любить. Целуя мужа, Екатерина поклялась самой себе больше не сомневаться в чувствах своего любимого.

Проснувшись после страстной ночи, Петр приподнялся на локте и с улыбкой всмотрелся в безмятежное лицо еще спящей Екатерины. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь щель в темных портьерах, падали прямо на кожу девушки, придавая ей чудесный золотистый оттенок. На скулах цвел нежно-розовый румянец, мягкие алые губы были слегка приоткрыты, а пышная грудь неспешно вздымалась вслед за ее дыханием. Под пристальным взглядом мужчины Екатерина проснулась – сладко потянулась, мурлыкнула, как кошка, и прильнула к его груди.

– Я рожу тебе сына, – уверенно произнесла девушка и пальчиком начертила на коже Петра невидимые символы. Петр почувствовал, как странная истома подступила к его горлу и затаилась где-то в районе сердца теплым живым клубком.

– Красавица моя, ты родишь мне не одного сына, а много-много детей! – воскликнул государь и внезапно вскочил с ложа. – Постой… – недоверчиво прищурился Петр, возвышаясь над Екатериной, прятавшей улыбку под одеялом.

– Ты хочешь сказать, что я снова стану отцом? – воскликнул он и пристально всмотрелся в глаза любимой, которые медленно начали наполняться слезами счастья. Екатерина отбросила одеяло и молча протянула навстречу царю широко распахнутые руки.

Петр же был счастлив. У него появится наследник, которого он научит всему, что знал сам. Царь сожалел о том, что у него практически не было времени на своего первого сына – Алексея, которого ему родила Евдокия Лопухина. Он на тот момент был слишком молод – сначала воинские игрища в селе Преображенском, а затем увлечение флотом, обустройство державы и походы лишили его сына отца. Алексей был отдан на воспитание царевне Наталье, сестре Петра, однако со временем царь понял, что женское воспитание до добра не доведет и подобрал сыну немца-воспитателя. Впрочем, тот быстро его разочаровал, и наставники царевича начали сменяться один за другим.

Сейчас отношения подросшего Алексея и Петра не могли похвастаться душевною теплотой. Рядом с царевичем постоянно находились духовные лица, неудовлетворенные политикой государя и его отношением к ним – Петр чувствовал, что сын все более отдаляется от него, однако старался сократить пропасть между ними, вовлекая Алексея в решение легких государственных вопросов. Разнеженный и ленивый юноша особого рвения к политике государства не проявлял, предпочитая просто наслаждаться жизнью.

В результате окончательно разочаровавшийся в своем наследнике Петр решил отправить сына за границу и полностью отдаться воспитанию нового ребенка. Уж в этот раз он не допустит повторения истории с Алексеем…

* * *

Шел пятый месяц Екатерининой беременности. Девушка еще больше расцвела и налилась спелой женственностью: ее глаза таинственно мерцали тем светом материнства, который бывает лишь у счастливых женщин и так привлекает завистливые взгляды менее удачливых соперниц.

На подходе был зимний бал во дворце, который Петр приурочил к празднованию Нового года – он недавно ввел этот праздник в России, назначив его на 1 января. Царским указом была изменена традиция летоисчисления – вместо отсчета лет «от сотворения Адама», Петр велел начать считать годы от Рождества Христова. Заодно государь повелел использовать юлианский календарь.

– Хочу, чтобы было как на Западе, – аргументировал свою позицию Петр боярам, которые были шокированы такими внезапными переменами в вековых традициях. – Не мог Бог создать Землю посреди зимы, – горячился царь и показывал скептикам глобус, объясняя, что помимо России есть другие страны, где царит лето, тогда как в стране российской свирепствует зима.

Праздничное нововведение Петр велел закрепить новогодними богослужениями в церкви 1 января и закупил большое количество салютов и фейерверков. Наступление Нового года отмечалось пальбой из небольших пушек и ружей на большой Красной площади. Помимо этого, царским указом предписывалось праздновать переход на новое летоисчисление в течение недели, также жители должны были приглашать гостей, жечь по ночам праздничные костры и украшать свои дворы соснами, елками и можжевельниками. Бедные же люди вешали на ворота домов еловые ветви – Петр лично проверял исполнение указа.

В дворцовых залах шли активные приготовления: помещения увешивали блестящими гирляндами, разноцветной мишурой, можжевельниковыми, еловыми и сосновыми ветками, которые украшались фруктами, бубликами и орехами. Повара орудовали над раскаленными жаровнями и вертелами, запекали молодых поросят, выпекали множество различных пирогов, варили компоты, кисели, узвары и пиво. Фрейлины и царедворцы оживленно выбирали себе наряды для новогоднего маскарада. Не осталась в стороне и Екатерина, горячо любившая всякие увеселения, – она выбрала красивое шелковое платье, отороченное мехом горностая, и теперь крутилась перед зеркалом, придирчиво осматривая свою чуть округлившуюся фигуру. В комнату неслышно вошел царь и замер за спиной девушки, любуясь своей возлюбленной.

– К этому платью не хватает одной детали, – сказал Петр и приложил к обнаженной шее Катерины роскошное бриллиантовое колье, которое переливалось в свете зажженных свечей сотнями мерцающих искорок.

Девушка восторженно замерла. Драгоценное украшение мгновенно преобразило ее, придав чертам лица царственность и благородство.

– Господи, как же красиво, – прошептала она, проводя дрожащими пальцами по сверкающим камням.

– И вполовину не так красиво, как ты! – взволнованно воскликнул Петр, не погрешив против истины.

В полумраке будуара смуглая девушка в золотистом платье со смущенным румянцем на щеках и глазами, блестевшими не хуже ожерелья, казалась богиней, явившейся спасти его душу от придворной фальши.

Петр трепетно погладил руками округлые плечи любимой, пробежался пальцами по шелковистым волосам и жадно посмотрел в зеркало, где его любовь мягко улыбалась ему. Он даже не мог представить, что стало бы с его жизнью без этой удивительной девушки.

Спустя некоторое время Петр с Екатериной вышли из будуара, счастливые и разгоряченные. В большом бальном зале сияли начищенные хрустальные люстры с новыми свечами, в отполированном до блеска паркете отражались почтительно склоненные головы разряженных в бархат и атлас фрейлин и кавалеров, а за высокими окнами тихо падал пушистый крупный снег.

– С Новым годом, любовь моя, – нежно сжал Петр дрожащие пальцы девушки, восхищенно рассматривавшей дорогое убранство зала и пеструю череду придворных дам.

Екатерина не могла не заметить завистливых взглядов – однако она была целиком поглощена своими ощущениями и присутствием царя рядом с ней при всем цвете русского дворянства. Она даже не вспоминала о времени, проведенном в доме Меншикова, – Петр вытеснил из ее памяти практически все воспоминания о том, что происходило с ней до знакомства с ним.

Девушка подняла к Петру сияющие глаза и беззвучно произнесла: «С Новым счастьем…».

После приема во дворце, Петр с Екатериной и свитой из придворных отправились смотреть на фейерверк. Около 209 пушек стреляли весь день, а торжественная иллюминация и взрывы разноцветных шутих расцвечивали новогоднюю ночь яркими всполохами огней. Петр был крайне доволен: датский посол, желая угодить царю, иллюминировал свой дом фонарями на западный манер, чем привел в восторг Екатерину и всех дворцовых вельмож.

– Сравнить новую Россию со старой невозможно, майн херц, – прошептала восхищенная Екатерина, кутаясь в горностаевую шубку. – Ты воистину сотворил чудо…

Царь улыбнулся и крепко обнял девушку. Впереди было еще много чудес.

Глава 6 Рождение

Петр рвал и метал. Только что ему донесли о готовящемся заговоре, что повергло его в мощный приступ гнева. Расколотив половину мебели в своем кабинете и искромсав саблей вторую половину, государь ничуть не умерил ярости.

– Казнить всех немедленно!!! – бушевал Петр, срывая тяжелые портьеры с окон. – Выпороть кнутом и голым телом на муравейник! Выжечь глаза каленым железом и бросить в ямы во дворе!

На «сам отрублю всем руки и ноги» перепуганные советчики царя не выдержали и выбежали из кабинета, зная, что обезумевший от гнева Петр вполне может удовлетворить свою жажду крови за их счет. Вдогонку беглецам полетел тяжелый серебряный канделябр, с глухим треском ударившийся о поспешно захлопнутую дверь.

Сквозь красную завесу, застившую его разум, Петр видел ужасные картины. Вот его режут собственные придворные в его собственном кабинете: кровь брызжет из перерезанного горла, глаза медленно тускнеют и стекленеют, а скрюченные пальцы неловко скребут обломанными ногтями окровавленный паркет. Вот его нежно любимую женщину, выволакивают на грязный снег и протыкают живот с еще не рожденным ребенком кривой ржавой саблей. Вот его прежние женщины, любившие в нем только власть и богатство, издевательски смеются над истекающей кровью Екатериной и…

– Петр, открой глаза, – словно луч света в этом кошмарном сумраке, пробивается знакомый голос. Ласковые теплые пальцы гладят царя по волосам, утирают холодный пот с бледного лба, отгоняют ужасные видения.

– Когда я первый раз тебя увидела, – продолжает говорить голос, словно указывая путь к выходу из темноты, – я подумала, что ты, должно быть, очень одинок. А потом ты согрелся и словно оттаял… и так на меня смотрел, что у меня весь вечер ноги подкашивались. Знаешь, любимый, а я до сих пор храню подаренный тобой дукат. И он мне дороже всех бриллиантовых колье на свете…

– Аааа… – вырвался у Петра хриплый стон, и царь, наконец, смог открыть глаза. Он лежал на полу своего кабинета, посреди обломков мебели и обрывков бумаги, а голова его покоилась на коленях Екатерины. Девушка улыбнулась искусанными в кровь губами, крепко поцеловала Петра и только тогда громко разрыдалась. Словно огонь разлился по его жилам, сердце застучало с новой силой, и Петру стало мучительно неловко за испытание, которому он подверг свою любимую.

– Никогда не оставляй меня, слышишь! – лихорадочно шептал он, бережно обнимая всхлипывающую девушку и судорожно зарываясь пальцами в ее густые растрепанные волосы. – Умоляю, ангел мой, никогда не оставляй меня, иначе я сойду с ума…

Внезапно Екатерина отстранилась от груди царя и взглянула ему в глаза взглядом, которого Петр раньше у нее не видел. В нем появилась сталь и непоколебимая решимость, которая странным образом передалась Петру, окончательно изгнав из него остатки паники.

– Я. Никогда. Тебя. Не. Оставлю. Клянусь, – четко проговорила Екатерина. Женщина, у которой чуть не отняли самое дорогое в ее жизни. – Мы найдем заговорщиков и уничтожим их, – сказала она и положила ладонь Петра на свой выпуклый живот. – Никто не посмеет отнять отца у моих детей, – ребенок в ее чреве согласно толкнул Петра ножкой в ладонь.

* * *

Из-за полуприкрытой двери доносились сдавленные крики. Петр, уже почти сутки меривший нервными шагами коридор, остановился и жестом подозвал к себе придворного лекаря.

– Долго еще? – спросил царь, указывая взглядом на дверь.

Лекарь беспомощно оглянулся. Вокруг не было никого, кто сумел бы защитить его от разъяренного государя, а защита пришлась бы кстати, учитывая тот факт, что Екатерина никак не могла разродиться. Измученная девушка упорно сражалась за жизнь ребенка, однако силы ее постепенно таяли, а младенец все не спешил появляться на свет.

– Д-д-да… то есть н-н-нет, – растерянно пролепетал лекарь. – Уже очень, очень скоро…

В этот момент Екатерина вскрикнула особенно отчаянно, и Петр, оттолкнув лекаря, ворвался в комнату, где его любимая металась в постели, как загнанный зверь. Обычно свежее лицо Катерины утратило все краски, мокрые волосы налипли на высокий лоб, а жизнерадостную улыбку сменила гримаса боли и страха. Царь опустился на колени рядом с ней и взял холодную руку девушки в свою большую ладонь.

– Петр, – прошептала Екатерина и содрогнулась всем телом. – Петр, умоляю, сделай же что-нибудь…

Повитухи, стоявшие у кровати роженицы, съежились под уничтожающим взглядом Петра и беспомощно отвели глаза.

– Если с ребенком или матерью что-то случится, – сказал Петр, чеканя каждое слово, – я вас на куски поразрываю.

Всплеснув руками, повитухи бросились царю в ноги, наперебой умоляя о прощении, как вдруг в комнату вошел Меншиков в сопровождении худого долговязого человека с кожаным саквояжем.

– Простите, государь, – торопливо проговорил князь, старательно отводя глаза от Екатерины, лежавшей в одной ночной рубашке, прилипшей к телу. – Я привез вам своего лекаря, он учился за границей и довольно сведущ в родовспоможении.

Человек с саквояжем поклонился Петру и испросил дозволения осмотреть роженицу. Петр с Меншиковым вышли из комнаты.

– Что, Сашка, – устало спросил царь, в упор разглядывая фаворита, – соскучился, небось, по своей Марте?

Меншиков не торопился с ответом, рассматривая в стрельчатом окне лиловое закатное небо с розовыми шапками облаков. После отъезда Марты его дом словно опустел. Князь постоянно срывался на слуг, придирался по мелочам, нескольких даже лично выпорол кнутом – тоска душила его змеей. Сплетни, доносившиеся из дворца, тоже не приносили Александру облегчения, ведь они только подтверждали, что Марта-Екатерина счастлива с царем, а тот вообще голову потерял и носится с бывшей поломойкой, как с писаной торбой.

– Нет, государь, не соскучился, – утаил правду Меншиков, справедливо рассудив, что не стоит раздражать Петра, у которого под глазами залегли синие круги от переживаний за любовницу. – Просто был недалеко, узнал, что ваш лекарь не справляется, и срочно велел вызвать своего, – пожал князь плечами и выдавил из себя ободряющую улыбку.

– Ну-ну, Алексашка, – пробормотал Петр и похлопал Меншикова по плечу, – в любом случае, спасибо за подмогу. Но ежели лекарь твой тоже не справится, отправлю всех вас на кол и только потом разберусь, кто был виноват.

Меншиков покрылся холодной испариной и впился пальцами в подоконник. На лице царя было написано страшное равнодушие к его, Сашкиной, судьбе, и уже не впервые князь сильно пожалел, что не спрятал тогда Марту в самом глубоком погребе своего имения. В этот момент в комнате закричал ребенок.

Глава 7 Тени прошлого

Во дворце три дня отмечали рождение у Петра дочери Елизаветы. Праздновали и простые люди, радуясь за Екатерину, в жилах которой текла не голубая дворянская кровь, а такая же теплая и красная, как у них. Петр щедро одарил любовницу драгоценностями и своей нежностью. Счастливая Екатерина как никогда ощущала свое превосходство над злыми сплетниками и не могла наглядеться на свою девочку.

Первые месяцы материнства пролетели в заботах и волнениях за новорожденную. Тогда же девушка и заметила, что царь все чаще хмурится и будто витает в далях, неведомых ей. Однажды во дворец приехал князь Меншиков, и Екатерина, воспользовавшись отсутствием Петра, решила выведать у его фаворита, что же тревожит любимого. Пригласив Александра в гостиную, она убедилась, что никто не подслушивает, и обратилась к бывшему хозяину с такой речью:

– Князь Меншиков, – Екатерина взволнованно комкала подол платья и никак не могла собраться с мыслями. Она понимала, что ставит себя в неловкое положение, запираясь наедине с мужчиной, да еще и фаворитом царя, но иного способа узнать то, что ее интересовало, не было. – Князь… вы не могли бы рассказать мне… объяснить, почему государь в последнее время бывает не в духе?

Меншиков внимательно посмотрел на нее.

– Волнуетесь за свое положение при дворе, госпожа Екатерина? – язвительно спросил Александр. Не обращая внимания на гневно вспыхнувшие щеки девушки, он продолжил:

– У нашего царя есть и другие заботы, окромя вашей юбки, не забывайте об этом. А в случае чего, не волнуйтесь, – Меншиков нагло ухмыльнулся, встал и склонился к Екатерине, – я с радостью приму вас обратно… на прежнюю должность…

Тираду, которую князь репетировал не один месяц, прервала оглушительная пощечина. Меншиков изумленно отшатнулся, потирая щеку, – рука у Екатерины была по-крестьянски тяжелой. Марту он никогда не видел в такой ярости, а эта новая, незнакомая женщина была просто фурией.

– Одно мое слово, и твоя голова займет свое законное место на плахе, – вскричала Екатерина и от избытка чувств пнула ногой маленький резной столик с чайным сервизом. Несчастный предмет мебели грохнулся на пол вместе с посудой, дорогой фарфор разлетелся на куски, а за дверью кто-то испуганно залопотал. Меншиков волевым усилием взял себя в руки и насмешливо произнес:

– Ты действительно думаешь, что по твоей прихоти царь казнит своего фаворита? Ты всего лишь крестьянская девка, не забывай об этом! – князь схватил Екатерину за запястья и опрокинул ее на сафьяновый диван. Вдруг двери распахнулись, ударившись о стены, и ледяной голос Петра спросил:

– А что здесь, собственно, происходит?!

Екатерина была близка к истерике. После того как Петр застал ее в компании Меншикова, после того как он буквально снял Меншикова с нее, надеяться на быстрое понимание ситуации не приходилось. Впрочем, девушка и не оправдывала саму себя, ведь она совершила ужасную глупость – знала же, что во дворце только того и ждут, чтобы выставить ее перед царем в дурном свете, да только волнение за Петра перевесило осторожность. И вот сейчас Петр закрылся в своем кабинете наедине с Меншиковым и наверняка ему поверит, ему – своему любимому фавориту, а не простой девке, уже знавшей до него не одного мужчину…

Сумбурный поток мыслей Екатерины прервала скрипнувшая дверь. Вошедший Петр остановился у косяка и сложил на груди руки. Девушку пугало его мертвенное спокойствие – очередной припадок гнева ей было бы снести легче, чем этот змеиный немигающий взгляд. Встав, она склонилась перед царем.

– Не могу больше так, государь… или сошлите, или казните, – вырвался у нее дрожащий стон. – Не предавала я вас с ним, не предавала!

Силы вдруг окончательно покинули Екатерину, и она осела на персидский ковер, захлебываясь судорожными рыданиями.

А через секунду не поверила своим ушам, потому что царь… смеялся. Хохотал в голос, подкручивая усы и утирая выступившие на глазах слезы смеха. Девушка от неожиданности даже перестала рыдать. Вдоволь нахохотавшись, Петр подошел к Екатерине, продолжавшей безмолвно взирать на него с ковра.

– Дурочка моя, неужели ты подумала, что я обвиню тебя в прелюбодействе? – Петр опустился на ковер рядом с Екатериной и нежно погладил ее по волосам. – Да Сашка в тебя давно и безнадежно влюблен, уж я-то разбираюсь в признаках любовной горячки, сокровище мое…

– Я… это очень… он сам… – попыталась объяснить Екатерина, но спокойствие Петра заставило ее замолчать. Ей показалось, что этот раз царь был слегка холоден – он успокоил ее и ушел, сославшись на чрезвычайно важные государственные дела. Однако Екатерине это показалось сущей мелочью по сравнению с недавно пережитым ужасом.

В свой будуар Екатерина вернулась спустя несколько часов. Девушка отчетливо понимала, что теперь по дворцу поползут еще более гадкие сплетни о ней – а о том, что стало с Меншиковым, она и вовсе не хотела думать. Петр поверил ей, значит, он действительно ее любит. Екатерина прошла в детскую, где в кружевной белоснежной колыбельке сладко сопела ее малышка и наконец-то смогла искренне улыбнуться.

Спустя месяц, отойдя от гнева, Петр призвал во дворец Меншикова, который, желая умилостивить царя, привез с собой девицу Варвару Арсеньеву, сестру своей будущей супруги Дарьи. Фаворит надеялся, что умная и хорошо образованная Варвара сумеет покорить государя, и тот, чем черт не шутит, даже женится на ней. Сам же Меншиков в таком случае станет родственником Петра и сможет впредь не волноваться за свою судьбу.

Несмотря на то, что внешне девушка была совершенно некрасива, князь рассчитал верно – Петр обожал нестандартных людей и всячески старался окружать себя необыкновенными персонами.

Увидев Варвару, Петр сразу оценил ее умные глаза, в которых то и дело проскакивал злой огонек. К тому же девушка обладала особым обаянием.

В честь приезда Меншикова был приготовлен званый обед. Екатерина на нем не присутствовала – она была немного простужена и по этой причине не покидала свой будуар. Петр, расположившийся во главе стола, был в необычайно приподнятом настроении и всячески флиртовал со смущенной Варварой.

– Угодил, Алексашка, ой угодил, – одобрительно улыбнулся царь Меншикову, опрокинул стопку водки и снова обратился к Варваре. – Пойдешь фрейлиной к Екатерине и, смотри мне, служи будущей царице со всем почтением и преданностью.

Девушка сделала неловкий реверанс и покинула зал, где Меншиков так и остался сидеть с гримасой разочарования на бледном вытянувшемся лице.

* * *

Екатерина была крайне довольна новой фрейлиной. Варвара Арсеньева оказалась очень умной и сообразительной служанкой. Единственное, что волновало Екатерину, – это то, что Петр выделил ей отдельные покои, названные дворцовыми сплетниками «Варвариными палатами». Екатерина старалась не обращать внимания на слухи, ходившие по дворцу, но в последнее время ее самообладание таяло на глазах.

Петр, мало того что сам пользовался ее фрейлиной, еще, говорят, и с Меншиковым делился. Екатерина Алексеевна все чаще видела заплаканные глаза девушки, которая не ожидала такой насмешки судьбы. Поговорить с царем она не решалась – ему явно нравилась новая игрушка. Но, застав однажды Варвару, задумчиво стоящую на подоконнике, отважилась все-таки на разговор.

– Петр, а долго ли Варя Арсеньева в девках ходить будет? – ласково спросила она Петра. – Жалко ее, могла бы уже детишек родить, да и я бы себе фрейлину новую подыскала… а то эта смурная все время ходит, грустно мне на нее глядеть…

Петр засмеялся и подтянул Екатерину к себе поближе.

– Ты права, майн херц, как всегда права! – азартно воскликнул он и крепко поцеловал любимую. – Негоже Варваре нашей век свой девичий разбазаривать по углам, выдадим ее замуж, только жениха хорошего подберем, из помещиков, чтоб не держала девка зла на нас за партию невыгодную.

Екатерина облегченно выдохнула. Вот ведь повезло ей все-таки с возлюбленным: лаской да советом ненавязчивым своего добиться позволяет, хоть и известно ему, что печется она о фрейлине не от широты души, а чтобы с глаз своих ее подальше сбагрить.

– Я тебя обожаю, мой государь, – жарко прошептала молодая женщина и приникла к Петру с долгим проникновенным поцелуем.

Глава 8 Ход королевой

Спокойная размеренная жизнь во дворце нарушилась нежданно-негаданно. Как оказалось, постоянная обеспокоенность Петра была связана с необходимостью воевать. Султан Османской империи наотрез отказался выдать русскому царю преследуемого им шведского монарха Карла XII и вдобавок объявил России войну. Петр стал раздражительным и агрессивным, однако возможность завоевать Великую Османскую империю манила его амбициозный ум.

Очередная депеша с докладом о продвижении турецких войск легла на стол царю. Прочитав ее, Петр ожесточенно скомкал бумажонку и направился в будуар Екатерины. Войдя в ее покои, он остолбенел от неожиданности – его покорная и ласковая невеста металась по комнате, раздавая своим фрейлинам отрывистые приказы.

– Это складывай в походный ларь! Да аккуратнее же! Дай я сама! – Екатерина вырвала из рук нерасторопной фрейлины теплую шубку и стала яростно запихивать ее в сундук, распахнувший пасть прямо посреди будуара.

– Екатерина Алексеевна, вы нас покидаете? – удивленно воззвал Петр к молодой женщине, застывшей возле сундука с взглядом, полным мрачной решимости. – А я надеялся прожить с вами, сокровище мое, еще долгие, долгие годы… – царь подошел к возлюбленной, ласково отобрал у нее шубку и с улыбкой заглянул в родное лицо.

– Я иду с тобой в поход! – непреклонно заявила Екатерина Алексеевна, сверкая очами, как валькирия, и направилась к развороченному шкафу за очередной порцией одежды для сундука.

Петр быстро догнал ее, отослал фрейлин одним взглядом, схватил Екатерину за плечи и резко развернул к себе.

– Куда-куда ты идешь? – прорычал он в лицо девушке, которая, впрочем, ничуть не испугалась его зверских интонаций, быстро успокаивавших любого, кто осмелится противоречить царю Петру Великому.

– Ты сам просил никогда тебя не оставлять, – невозмутимо объяснила та и вдруг уткнулась лицом Петру в плечо. – Я поклялась, помнишь? И я выполню свою клятву.

Петр хотел сказать упрямице много чего – начиная с условий военных походов, которые абсолютно не подходят для царской фаворитки и матери его детей, и заканчивая тем, что эта эскапада попросту опасна для жизни. Но вдруг он отчетливо понял, что не вынесет разлуки с Екатериной, что снова сорвется в бездну, полную кошмаров и безрассудной ярости, что ее родной успокаивающий голос будет слишком далеко от него… Осознав это, царь неожиданно для себя сдал позиции без боя.

– Я знаю, что пожалею об этом еще не раз, но я согласен, – произнес Петр, все еще не веря принятому им решению. – Я согласен, потому что рядом с тобой всегда буду победителем.

Екатерина промолчала, но обняла Петра еще крепче. Впереди были сложные времена, и девушка, уже ранее пережившая все «прелести» знакомства с войной при захвате Мариенбурга, боялась их. Но она прекрасно понимала, что оставаться во дворце без Петра, в полной неизвестности о его судьбе, ей будет еще страшнее.

Низкое небо было затянуто серыми свинцовыми тучами до самого горизонта. Непрекращающийся дождь размыл землю так, что в ней вязли и кони, и телеги, и люди. Петр велел разбить лагерь – его войско срочно нуждалось в отдыхе. Сам царь, объехав всю территорию лагеря и убедившись, что все в порядке, устало вошел в свой походный шатер, где его уже ждала Екатерина, нетерпеливо шагающая по ограниченному пространству из угла в угол.

– Ждешь меня, душа моя? – ласково погладил Петр девушку по запыленным волосам и опустился на жесткое ложе.

Екатерина молча прильнула к царю, и они долго лежали, крепко обнимая друг друга. Петр терзался угрызениями совести: его любимая, покинув светлый дворец с каминами и застекленными окнами, день и ночь ехала в трясущейся карете и в любую минуту могла заболеть. Однако, несмотря ни на что, девушка выглядела довольной и ни разу не пожаловалась Петру.

Уснувших влюбленных на рассвете разбудил громкий пушечный выстрел. Не успел Петр сесть на постели и одеться, как в шатер вбежал офицер, чье побледневшее лицо указывало на не самые лучшие новости.

– Турки окружили лагерь со всех сторон, мой государь! – выпалил офицер и вытянулся в струнку.

Петра словно молнией пронзило: и как только проклятые турецкие собаки успели подобраться к ним так близко? Царя замутило. Он оглянулся на Екатерину, которая уже успела вскочить и теперь решительно одевалась.

– Уж не в бой ли ты собираешься, моя воительница? – через силу усмехнулся Петр.

Екатерине вполне могло прийти такое в ее отчаянную черноволосую голову. Он даже сумел представить ее на коне, врывающейся в гущу турок с саблей наголо и лихо сносящей головы врагам. После третьей или четвертой головы Петр отчетливо представил, как девушку стаскивают с коня, вырывают у нее оружие, прижимают к мокрой земле и по очереди насилуют…

– Петр, прекрати, – растерянно прошептала Екатерина, беспомощно наблюдая за тем, как тот с отсутствующим взглядом крошит побелевшими пальцами деревянный столбик их узкой кровати.

Царь вздрогнул и огляделся вокруг безумным взглядом. Екатерина застыла посреди шатра, напряженно следя за Петром, готовым вот-вот впасть в очередной припадок ярости. Усилием воли Петр взял себя в руки.

– Мне нужно идти, – он набросил на плечи верхнюю одежду, торопливо поцеловал Екатерину в лоб и вышел из шатра.

Осмотревшись, Петр был поражен. Его войско было окружено полукольцом из артиллерийских батарей и земляных укреплений, а вдалеке реяли флаги Османской империи. Увиденная картина поразила царя настолько, что он ударил себя кулаком в грудь и вскричал:

– Неужто мы туркам поганым поддадимся?! Воины мои, отвоюем честь России-матушки, не дадим супостатам посрамить великое войско русское… – Петр вдруг захрипел и упал на землю, забившись в судорогах.

Он уже не видел подбежавшей к нему Екатерины и не чувствовал рук, что несли его в шатер. Периодически он выплывал из забытья, словно из глубокого темного озера, – выплывал, чтобы ухватиться за теплую руку и снова ее отпустить, уйти на холодное черное дно и переживать там свои кошмарные видения в печальном одиночестве.

* * *

Екатерина изо всех сил старалась не поддаться гнетущему чувству безысходности. Петр лежал на кровати, белый как мел и недвижимый, как поверженный титан. Войско, до которого уже донеслись слухи, что царь серьезно занемог, утратило значительную часть своего боевого духа. Даже будучи обычной, не сведущей в политических вопросах, женщиной, она понимала – их шансы на победу равны нулю.

Но какова будет цена капитуляции? Что нужно для того, чтобы вымолить у проклятого турка мир?

Больше всего хотелось завыть в голос, громко, по-бабьи. Но Екатерина знала, что это последнее, что она сделает. Негоже будущей царице вести себя, как деревенская дурочка. Хитрее надо быть, а уж повыть она завсегда успеет. И девушка решилась на отчаянный и безумный поступок. Она приказала фрейлинам достать ее черное муслиновое платье, расшитое серебром и украшенное опалами в круглой огранке.

На закате к турецким укреплениям подъехала карета, которую сопровождали несколько офицеров. Часовые удивленно переглянулись – в карете сидела дорого одетая женщина, которая попросила пропустить ее как представительницу интересов Петра Великого в шатер турецкого визиря, командовавшего осаждением. Визирю тут же донесли о появлении высокопоставленной гостьи, и тот, заинтересовавшись, велел пригласить незнакомку к себе.

Турок пил черный ароматный кофе, удобно разлегшись на персидском ковре. Это был высокий статный мужчина, которого природа щедро вознаградила не только храбростью и удачей, но и роковой красотой. Хищный профиль визиря бередил сердца многих восточных красавиц, а взгляд темных с поволокой глаз, на дне которых плескался жар раскаленных пустынь, разбил не одно хрупкое девичье сердце.

Рядом с визирем на невысоком резном столике находилась доска, расчерченная темными и светлыми клетками, на которых стояли фигуры тех же цветов (позже Петр рассказал ей, что это «шахматы» – игра, созданная исключительно для битв мужских умов). Визирь, отставив чашку, внимательно посмотрел на вошедшую девушку.

«Ах, какая газель!» – про себя восхитился турок. Но, присмотревшись, мысленно добавил: «Нет, в газелях нет столько огня. Тигрица. Настоящая тигрица».

– Прошу прощения за вторжение, – девушка очаровательно улыбнулась и сделала изящный реверанс. – Государь не смог лично переговорить с вами, поэтому позвольте мне изложить вам его позицию по поводу сложившейся ситуации, – на удивление спокойно сказала Екатерина, чье сердце грозило вот-вот пробить грудную клетку, вырваться на пол и подкатиться к ногам визиря.

– Располагайтесь удобнее, – мгновенно оценил гостью визирь и маслянисто улыбнулся. Черноглазая волоокая девушка с пышными формами явно пришлась ему по душе, да и смелости ей было не занимать. Шпионы визиря, которых он заблаговременно отправил в расположение русских войск, доложили, что царь слег с неизвестным недугом и даже глаз открыть не может.

С одной стороны, визиря порадовал тот факт, что с мировой арены, возможно, исчезнет достаточно сильная фигура, и неизвестно, кто возглавит Российское царство. Но, с другой стороны, визирю Петр импонировал чисто по-человечески – как опасный и сильный, а главное, умный соперник, потеря которого сделала бы этот суетный мир чуточку скучнее. На свой лад визирь был настоящим философом.

«А русский царь – не дурак, совсем не дурак, – знал, что турки охочи до русских женщин, вот и прислал мне лучший бриллиант своей коллекции», – подумал он.

Если отбросить в сторону вероисповедание и воспитание, между визирем и Петром было много общего. Оба по достоинству умели оценить настоящую преданность, храбрость, верность и самопожертвование. И визирь прекрасно понимал, что девушка, стоящая перед ним, понимает всю хрупкость своего положения. Ведь, несмотря на то, что встретил он ее достаточно вежливо, одно его слово – и ей конец. Одно его слово – и утром царю доставят обезображенную голову его неудачливой фаворитки. Но визирю совсем не хотелось причинять вреда этой маленькой смелой девушке.

Конечно, он видал женщин и красивее – однако ни в одной из них не ощущался такой внутренний стержень, такой огненный смерч, который, казалось, можно выпустить на волю всего лишь одним поцелуем…

Девушка смущенно улыбнулась и присела на расписную тахту. Екатерина прекрасно поняла намерения визиря – она слишком хорошо знала мужчин, чтобы не придать значения оценивающему взгляду, не заметить, как заблестели глаза турка, как часто он облизывает пухлые губы. На минуту ей овладела ярость – неужели этот чернявый горбоносый завоеватель думает, что Петр выкупит свободу для себя, расплатившись ее телом?! Внезапно все ее смущение как рукой сняло, и она решительно заговорила.

– Итак, у меня к вам есть деловое предложение, – девушка открыто взглянула прямо в глаза собеседнику, не ожидавшему такого напора. – Я хочу, чтобы вы подписали с нами договор о перемирии…

– А что я получу взамен? – прервал Екатерину визирь, склонившись над ней и жадно рассматривая ее грудь в декольте. Девушку замутило от резкого мускусного запаха, волнами исходящего от турка, но она удержалась от брезгливой гримасы и подняла голову.

– Взамен я отдам вам все свои драгоценности, но не больше, – с этими словами Екатерина жестом фокусника раскрыла ларец, доселе лежавший у нее на коленях, и поднесла его к лицу визиря. Тот лениво перевел взгляд на ларец – там переливались бриллиантовые ожерелья, крупные изумрудные серьги, золотые подвески, жемчужные нити, перстни с сапфирами, серебряные бляхи с рубиновыми вставками, тяжелые браслеты, богато отделанные самоцветами, и еще много украшений, которые визирь даже не смог узнать. В его стране многие женщины скорее пожертвовали бы своей честью, нежели добровольно расстались со своими драгоценностями.

«Смелая какая… и отчаянная», – турок задумчиво отвел взгляд в сторону. И хотелось бы строптивицу схватить, насладиться ею сполна, выжать досуха. Но настоящий мужчина никогда не идет на поводу у своих страстей – так говорилось в Коране. И визирь решил позволить себе маленькую блажь как дань уважения к смелости Екатерины. Глаза мужчины расширились, а ноздри затрепетали.

– Я согласен, – хрипло сказал турок, не сводя глаз с ларца.

Теперь они вернутся домой, не потеряв часть войска, да еще и с трофеями, доставшимися практически даром. Быстро поставив подпись на документе, визирь не удержался и прижал к груди отважную девушку.

Екатерина была слишком обессилена и обрадована неожиданной победой, чтобы сопротивляться, – стиснув зубы, она вытерпела жаркое объятье турка и с облегчением покинула его шатер.

Глава 9 Политика

По возвращении из столь тяжкого для него похода, Петр решил учредить принципиально новый орган власти – Правительствующий Сенат, который должен был управлять государством во время частых отъездов царя. Мысль о его создании посетила Петра во время подготовки к Прутскому походу, когда он не мог сконцентрироваться на решениях государственного толка и всецело был погружен в проблему русско-турецкой войны.

– Всякий должен подчиняться воле Сената, иначе не сносить ему головы! – заявил Петр боярам и сурово оглядел присутствующих. – Но ежели управители Сената провинятся перед царем, дело лихое учинив, – накажу жестоко и по всей строгости.

Сенаторов царь набирал, опираясь не на знатное происхождение, а на его служебные заслуги. Ранее бояре автоматически сменяли на постах своих отцов – ныне же на высокие должности Петр ставил людей, которые обладали достоинством, острым умом, образованием и служебными умениями, отменив, таким образом, заслуги предков. Благодаря такому решению, в верхушке правящего слоя появились новые лица, которые во всем помогали Петру поднимать Россию на современный уровень.

Перед очередной своей поездкой, царь собрал сенаторов и повелел:

– Нелицемерный суд творите, расходов напрасных не делайте, казну приумножьте, соберите к службе молодых дворян. Вексели непременно исправьте, соли отдайте на откуп, увеличьте китайский и персидский торги, да приласкайте армян. – Петр нахмурился и оглядел притихших верноподданных.

– Все в ваши руки отдаю, – произнес он многозначительно. – Не подведите государя своего, управляйте мудро и по совести, дабы народ доверие к вам испытывал, а не ненависть лютую.

Также Петр приказал Сенату в его отсутствие создать службу фискалов – тайных агентов, которые будут надсматривать за всеми делами, выведывая и изобличая на суде различные преступления, факты взяточничества, разворовывание казны и так далее.

«Многим вельможам кислород перекрою, ох многим», – весело думал царь, который физически не мог уследить за происками хитрых придворных и бояр.

Ему давно было известно и о казнокрадстве, и о коррупции, и о покрывательстве друг друга провинившимися преступниками – теперь у него появится своя шпионская сеть, от которой не спрятаться, не скрыться.

Итак, доверив управление страной своим сенаторам, царь, наконец, смог отправиться на встречу с польским королем Августом.

Приехав в Ярославль, Петр увидел перед воротами замка королевские сани – Август намеревался встретить его первым, но русский царь его опередил.

Обменявшись дружескими приветствиями, Петр с Августом отправились в замок перекусить, после чего монархи отправились на крепостные валы, где их поприветствовали тройным залпом из оружейных орудий.

– Эх, красота какая, – довольно жмурился Петр, разглядывая укрепления.

Вернувшись с прогулки, Август провел царя в королевские апартаменты, куда начали сходиться польские сенаторы и окрестные магнаты. Церемонно представив польскую знать Петру, монарх отобедал с русским государем.

– Садитесь во главе стола, друг мой, – пригласил Петра Август, желая сделать тому приятное.

Петр вежливо отказался и сел слева от польского короля, предоставив первое место ему. По натуре своей он был довольно скромен и очень уважал Августа, справедливо считая его достойным правителем и просто хорошим человеком.

После трапезы монархи вернулись к мужским забавам – Петру не терпелось пострелять из пушек, которые стояли на бастионах. Однако царь не забывал о цели своего приезда – в процессе развлечений он успел обговорить с Августом вопрос по шведскому корпусу, грозящему обеим державам большими проблемами в будущем.

– Выставлю десять тысяч конных солдат, – польский король задумался, подсчитывая свои возможности, – из регулярного литовского и польского войска полки соберу по максимуму.

Петр, в свою очередь, присовокупил к королевским подсчетам шесть тысяч солдат из российского войска, которое на тот момент находилось в Польше, и решил призвать из России дополнительно десять тысяч воинов. Помимо этого, он обязался выплатить Августу за поддержку сто тысяч рублей и пообещал после разрешения конфликта более не вводить свою армию на территорию Польского королевства.

Поскольку, помимо шведов, Польше грозила еще и турецкая война, Август также дал обещание Петру – союзное действие с русскими войсками против турков.

Вернувшись из поездки и убедившись, что во время его отсутствия Правительствующий Сенат управлял страной достойно и благочинно, удовлетворенный Петр решился, наконец, сделать Екатерину царицей и своей законной супругой перед Богом и людьми.

Единственное, что огорчало царя, – царевич Алексей, который с головой погрузился в разгульную жизнь за границей, куда Петр отправил его в надежде на исправление царевича. Все получилось с точностью до наоборот – Алексей якшался с подозрительными личностями, не слушал наставлений отца и вообще жил как хотел. У Петра не было иного выхода, кроме как повторить поступок своей матери, Натальи Кирилловны, и насильно женить распоясавшегося сына на принцессе Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской.

Впрочем, расслабиться Алексею в объятиях молодой жены было не суждено. Петр приказал царевичу отправляться в Померанию, где на тот момент шли активные боевые действия, а затем продолжил давать ему новые поручения. В том числе он заставил Алексея контролировать строительство кораблей на реке Ладоге, пытаясь привить тому хоть какое-нибудь чувство ответственности перед державой, правителем которой ему рано или поздно надлежало стать.

Алексей воспринимал приказной тон отца весьма болезненно, но поделать ничего не мог. Результатом таких отношений стал побег царевича из-под Петрового гнета, а заставить его вернуться в Москву Петр не мог…

Глава 10 Женитьба на Екатерине

В 1711 году Петр сделал предложение Екатерине, подарив ей роскошный золотой перстень с рубинами и восполнив утраченные драгоценности новыми украшениями. Девушка практически успела забыть перенесенные испытания и теперь весело готовилась стать невестой. Ее даже не смущали слухи, распространяемые придворными завистницами, – мол, свадьба-то шутовская будет, ненастоящая, никогда царь не женится на девке безродной. Екатерина ощущала, насколько выросло к ней доверие Петра после ее поступка, и сердце ее знало, что не обманывает государь ни себя, ни других.

– Катя, сокровище мое, – однажды сказал царь девушке во время прогулки по саду. – После нашей свадьбы ты станешь законной царицей. К сожалению, я не могу оградить тебя от злых языков, но если кто-нибудь осмелится посягнуть на твою честь, знай – я лично отрублю ему голову.

Екатерина смущенно улыбнулась, сорвала крупную розу с пышного куста и вдруг вскрикнула – острый шип поранил палец девушки. Петр взял руку любовницы и бережно слизнул выступившую на нем капельку крови. Он не переставал удивляться – откуда в его любимой столько отзывчивости, столько теплоты, столько душевного понимания. Она словно была создана для него кем-то свыше: настроенная искусными руками, как дорогой штучный инструмент, Екатерина воплощала собой мелодию его души. Царю было с ней уютно и спокойно, как ни с одной из его прежних женщин, – и он знал, что его чувства взаимны.

Тем же вечером Екатерина обнаружила у порога своего будуара охапку бордовых роз и бумагу с золотым тиснением, на которой князь Меншиков сдержанно излагал свои поздравления с предстоящим замужеством и выказывал робкие надежды на то, что будущая императрица простит его отвратительное поведение.

«Дорогая Екатерина, – писал князь в своем послании. – Не смею даже надеяться на Ваше великодушное прощение, однако всячески уповаю на Вашу милость и доброе сердце. Искренне радуюсь тому, что принял непосредственное участие в Вашем знакомстве с государем, и верю в то, что Вы не забудете об этом…»

Екатерина закончила читать письмо с улыбкой. Хитрый лис явно намекал на то, что она обязана ему своим нынешним положением при дворе, и уж точно надеялся на милости, которыми новая императрица осыплет своего благодетеля. Служанка Марта никогда не была злопамятной – не приобрела это качество и Екатерина, однако жизнь во дворце научила ее четко различать, где друг, а где враг.

Отложив бумагу, она поднялась и подошла к зеркалу. Из его глубин на нее смотрела женщина с мягким взглядом, в котором все же угадывалась тщательно скрываемая сила. Екатерина прикоснулась пальцами к поверхности зеркала. Завтра она станет законной женой Петра и царицей России. Улыбнувшись своему отражению, девушка задула свечу.

* * *

Наутро во дворце царила страшная суматоха. Спозаранку царь велел заложить карету, сел в нее вместе с Екатериной и детьми, и уехал в неизвестном направлении. Никто не понимал, что происходит, – ведь свадьба Петра была намечена именно на сегодня.

Фрейлины, зря заказавшие у лучших портних роскошные наряды, злобно шептались: мол, обозная потаскуха уже сейчас вертит государем, как ей заблагорассудится, – а что будет после свадьбы? Да что греха таить, каждая из них переживала за свое положение при дворе, ведь некогда они попили у будущей царицы немало крови, и теперь та точно отыграется за каждый косой взгляд…

Екатерина же была абсолютно счастлива. Петр смотрел на ее сияющее лицо, затененное шторками кареты, на ее скромное платье и думал, что его невеста удивительно красива. Другая на ее месте непременно затребовала бы самый дорогой наряд, самые изысканные драгоценности, самую пышную свадьбу. Екатерина же попросила тихо и без шумихи обвенчаться в деревянной церкви Исаакия Долмацкого. На свадьбу был приглашен сам князь, несколько верных соратников Петра, их сыновья и, собственно, священник.

– Венчается раб Божий Петр рабе Божией Екатерине, венчается раба Божья Екатерина рабу Божьему Петру, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – торжественно провозгласил священник и жестом призвал новобрачных обменяться обручальными кольцами. Петр надел на безымянный палец Екатерины золотой перстень и, не удержавшись, прижался к нему губами.

– Навеки твой, – восхищенно прошептал царь, глядя в бездонные глаза своей, теперь уже законной избранницы.

Новобрачные прошли вокруг аналоя с зажженными свечами в руках. За ними шли маленькие Анна и Елизавета, которые держались за пышную юбку Екатерины и с любопытством глядели вокруг. Петр умиленно наблюдал за своими ангелочками – он просто обожал дочерей и собирался дать им лучшее образование, лучшее будущее, лучший мир.

– Когда девочки подрастут, я первым делом научу их читать и писать, – часто мечтал вслух Петр при улыбающейся Екатерине. – Обучу шведскому, французскому, немецкому и итальянскому языкам, танцам, найму лучших учителей, закажу у дорогих портных самые красивые наряды…

– Непременно платьишка с крылышками! – подхватывала Екатерина и прятала улыбку под веером. Ее временами строгий муж превращался в сдобную булку, когда речь заходила об их красавицах-дочерях. Походив по церкви, девочки устали и их отправили с няньками домой, в теплые уютные постельки.

Закончив с церемониальной частью, Петр с Екатериной посетили имение царского фаворита, который расстарался от души, накрыв богатый стол с заморскими деликатесами и выставив на него свою самую дорогую посуду. Девушка вошла в гостиную, где тут же на нее нахлынул бурный поток воспоминаний. В памяти отчетливо всплыла сцена, в которой князь, только что привезший в дом новую служанку, торопливо сорвал с нее одежду, не потрудившись даже поинтересоваться ее именем…

Екатерина зябко поежилась и осмотрелась. В доме практически ничего не изменилось – разве что прислуга стала моложе, да пыли на окнах прибавилось.

«Не следят за хозяйством девицы, – подумала со странной грустью она и сама себе усмехнулась. – Да и не для того они предназначены…»

Ее размышления прервал сам князь, воспользовавшийся отсутствием Петра, который в соседней комнате рассматривал коллекцию холодного оружия, привезенного Меншиковым из-за границы.

– Ваше Величество, – подчеркнуто галантно раскланялся фаворит, не сводя с Екатерины цепкого взгляда. – Еще раз смею заметить, что крайне рад видеть вас в моей скромной обители.

– Ах, Александр, – шутливо произнесла царица и нервно обмахнулась веером. – К чему нам эти церемонии, мы же не во дворце… Если вас все еще тревожит мысль о вашем поступке, то, право слово, давайте оставим обиды в прошлом и постараемся забыть о том недоразумении.

– Ваши слова сняли тяжкий груз с моей души, – Меншиков прошел к окну, заложив руки за спину, и остановился рядом с Екатериной. – Наверное, вы подумаете, что я плохой человек, – князь повернулся к молодой женщине и в упор посмотрел на нее, – но мне очень не хотелось присутствовать на вашем венчании. Вы были дороги мне и, видя ваше счастье, я страдаю еще сильнее…

Меншиков замолчал и отвернулся. Екатерина мысленно поаплодировала трагическому таланту царского фаворита. Еще живя в его доме, она поняла, что Александр Меншиков – отличный и довольно изобретательный манипулятор. Впрочем, в противном случае он не стал бы фаворитом самого Петра Великого, который славился любовью к неординарным людям.

К вящей радости Екатерины, в комнату, наконец, вернулся Петр, вдоволь налюбовавшийся на заморскую сталь и диковинные рукояти.

– Что, майн херц, наше брачное ложе еще не успело нагреться, а ты уже соблазняешь мою жену? – весело прогрохотал Петр и шутливо хлопнул ладонью по плечу вздрогнувшего Меншикова.

Разглядывая оружие, он успел пропустить несколько чарок водки, поднесенных ему юной русоволосой прелестницей, и теперь его кровь медленно закипала в жилах. Снова увидев Екатерину рядом с Александром, царь на секунду испытал неприятное чувство и теперь стремился его прогнать шутками да показным куражом. Однако Екатерина и Меншиков молчали, не стремясь поддерживать его кураж.

– И в мыслях не было, государь, – уныло отозвался фаворит, буквально ощущая флюиды зарождающегося царского гнева.

Снова он повел себя как последний дурак, оставшись наедине с Екатериной, в чьем присутствии его самоконтроль неизменно ослабевал, побуждая Александра совершать немыслимые глупости.

Екатерина, хорошо знавшая характер царя, глазами указала Меншикову на дверь, а сама подступила к напряженно улыбающемуся Петру и прильнула к его груди. Однако тот не торопился обнимать жену, а продолжал стоять с той же нехорошей ухмылкой. Екатерине стало страшно – раньше ее прикосновений было достаточно для того, чтобы царь расслабился и вернул себе прежнее благодушие. Сейчас же Петр словно отсутствовал: его взгляд был расфокусирован, а губы кривились так, словно он глотнул горькой настойки.

– Пойдемте спать, Екатерина Алексеевна, – вдруг прошептал он и увлек новобрачную за собой в спальню.

Меншиков стоял под дверью и грыз носовой платок. Он не притворил за собой до конца дверь и поэтому мог слышать все происходящее в гостиной. Екатерина спасла его от государевой немилости, переключив внимание Петра на себя, но князь не слишком радовался этому факту. Огромное зеленоглазое чудовище по имени ревность пожирало его изнутри…

* * *

Наутро свежий и бодрый Петр велел закладывать карету. Ему не терпелось вернуться во дворец и закатить там пир на весь мир. Екатерина же, в отличие от супруга, была отчего-то смурной, под глазами ее залегли глубокие тени, а припухшие губы улыбались, словно через силу. Собираясь к отъезду, она подозвала к себе русоволосую служанку, но ахнула, не успев отдать ей распоряжений. Скулу девушки пересекала длинная лиловая полоса, а на запястьях виднелись свежие синяки.

– Что случилось? – жалостливо спросила Катерина, хорошо помнившая о бесправности прислуги и беспощадности хозяев.

Служанка молча отвела глаза и пожала плечами. Решив не бередить душу несчастной, царица отдала последние приказания и вышла из душного особняка во двор, где уже ожидала запряженная карета. Порывистый февральский ветер бросил в лицо Екатерины горсть колких снежинок, и внезапно ей захотелось набрать полные пригоршни чистого, нетронутого снега и умыться им, оттерев кожу до болезненного румянца.

– Ну что, Екатерина Алексеевна, – лихо гаркнул Петр, вышедший во двор вслед за ней. – Едем домой, душа моя, там будем праздновать по-настоящему. Закатим бал на несколько дней, да такой, чтоб о нем еще праправнуки наши помнили! – царь присвистнул и подхватил жену на руки.

– Едем, Петя, едем же скорее, – встревоженно проговорила женщина.

Царское семейство село в карету. Меншиков попрощался с гостями, стараясь не смотреть на Екатерину, и велел кучеру трогать. Карета заскрипела рессорами, тщательно отчищенными от снега, и медленно двинулась с места. Петр развалился на сиденье и смотрел в окно. Екатерина отодвинула шторку с окна и увидела сиротливую фигурку служанки, стоящую в окне второго этажа. Царица нервно задернула окно. В карете словно резко похолодало.

* * *

После того как они вернулись в Петербург, Петра будто подменили. Он велел Екатерине обзавестись собственным двором, состоящим из придворных фрейлин, и все чаще возвращался в супружескую постель, принося с собой аромат чужих духов. Царица проявила мудрость и не стала заострять внимания на изменах супруга, сосредоточившись вместо этого на учебе – ведь она не умела ни читать, ни писать. Став женой царя, Екатерина начала принимать участие во встречах с европейскими монархами и иностранными послами – стыдно было показаться перед ними неотесанной безграмотной прачкой, коей ее, собственно, многие и считали. Обучившись азам грамоты, Екатерина, превосходно владеющая даром интуитивной дипломатии, стала Петру отличным помощником в государственных делах.

Царь тем временем все чаще страдал усугубившимися приступами эпилепсии. После очередного изматывающего припадка он с трудом открыл помутневшие глаза. Екатерина привычно сидела, держа его голову у себя на коленях, и что-то ласково напевала.

– Любимая, – прошептал Петр пересохшими губами и потянулся вялой ладонью к руке жены. – Прости меня, грешника… ты же знаешь, только тебя одну люблю… ни одна из этих шлюх с тобой, душа моя, не сравнится…

– Не волнуйся, майн херц, – Екатерина погладила царя по влажному лбу и бережно смочила ему губы прохладным отваром. – Твоя душа все равно принадлежит только мне.

Петр нашел в себе силы слабо улыбнуться. Его страстная натура требовала новых покорений, завоеваний, подчинений, взятий новых бастионов – но ни с одной из павших под его натиском женщин ему не бывало так тепло и уютно, как рядом с Екатериной.

Вдохновившись любовью к ней, выздоровевший царь дозволил молодым людям вступать в брак не по принуждению родни, а по доброй воле. Петр издал три указа, которые отменили насильственную выдачу девушки за нелюбимого жениха, а также разделили во времени обряды обручения и венчания. Благодаря этому, жених и невеста отныне могли ближе узнать друг друга – а если один из них решал отказаться от помолвки в силу каких-либо причин, то родственники не могли ничего сделать. Свобода действий стала неотъемлемым правом молодых людей, и Петр был крайне доволен этим своим решением, памятуя собственный брак с Евдокией Лопухиной.

Впрочем, на браках царь не остановился. Ему надоело политическое могущество церкви, вмешивающейся во все государственные дела – поэтому он решил ослабить его с помощью церковной реформы. Все его предшественники уже пытались противостоять власти духовенства, однако их робкие попытки получали жесткий отпор церковников. Посоветовавшись с Екатериной и получив ее горячую поддержку, Петр велел духовенству подчиняться законам наряду с остальными сословиями – теперь в монастырях должны были проживать исключительно монахи, а богадельни обязаны были принимать только больных: все иные лица, проживающие там, подлежали немедленному выселению.

Помимо этого, Петр разрешил свободно исповедовать свою веру всем иностранцам, проживающим в России, а христиане разных концессий могли сочетаться браком без всякого официального осуждения со стороны своих церквей.

– Богом царю дана власть над народами, над совестью же народной властен лишь Иисус Христос, – с этими словами Петр издал указ о взимании штрафа с тех, кто ходил на исповедь реже одного раза в год или недостойно вел себя во время церковной службы.

Таким образом, ему удалось привить людям некую почтительность к религии и уважение к священникам, служащим в храме. Архиереям же Петр повелел относиться к противникам Церкви разумно и кротко, поскольку именно кротость должна быть присуща церковнослужителям, но никак не гонения мнений, отличных от мнения духовенства.

Петр очень уважал человеческое достоинство и презирал унижения – это и стало причиной его указа, где отменялось снятие шапки при прохождении мимо дворца, а также уничижительная подпись в челобитных:

– Ну, какой еще Гришка? – негодовал Петр, читая очередное послание от какого-нибудь крестьянина. – Отныне все будут подписываться своим полным именем! – решил он. – И чтоб на колени пред царем более не падали! – продиктовал Петр ошеломленным боярам, которым, впрочем, деваться было некуда. Народ же за такие реформы царя уважал и относился с большим почтением.

Радовали перемены и Екатерину, которая хорошо знала, что значит быть из низшего слоя общества, когда каждый, кто хоть на ступеньку выше, норовит обидеть и унизить беззащитного холопа. Несмотря на вольное поведение Петра в отношении адюльтера, она все отчетливее понимала, что вышла замуж не просто за царя, но и за великого реформатора – и Екатерина втайне возгордилась этим, поклявшись себе нести свой крест до конца с молчаливым достоинством, что бы ни случилось. Да и был ли у нее другой выбор?…

Глава 11 Ревность царицы

Спустя некоторое время, Петр поехал «поправить здоровье» в доме своего давнего друга по турецкой кампании – Дмитрия Кантемира. Там его ожидал приятный сюрприз: царя со свитой встретила двадцатилетняя дочь Дмитрия, Мария, которая за последние годы расцвела и распустилась, как бутон розы. Петр с первого взгляда пленился красотой девушки и, пообещав ее отцу вознаграждение за поддержку в войне, велел Кантемирам переехать в Петербург.

– Мари, красавица моя, – после переезда Марии в петербургский особняк, принадлежавший Петру, царь никак не мог налюбоваться на девушку. – Как же я рад, что ты принадлежишь мне, майн херц… – с этими словами Петр надел на запястье девушки роскошный драгоценный браслет.

– Кушать подано, государь, – в комнату вошел отец Марии, Дмитрий, который широко улыбнулся при виде смущенной дочери и сияющего монарха. Он прекрасно понимал, какое будущее ожидает Марию, стань она как минимум любимой фавориткой Петра. Сам Дмитрий также ожидал получить от этого союза максимальное количество выгод – в свое время он удачно поддержал царя в войне против турков, однако, утратив практически все свое состояние, долгое время находился на грани разорения. Симпатия, которую Петр внезапно начал оказывать его дочери, пришлась Дмитрию очень кстати.

– Позвольте нам еще побыть наедине, отец, – Мария не хотела в этот момент делить любимого с кем-либо еще. Обаяние царя, его пылкость и страстность, а также властность и могущество покорили сердце девушки, которая постепенно начала надеяться на то, что Петр действительно разведется с некрасивой полной императрицей и возведет на престол Марию – как законную жену и мать своего ребенка. Дождавшись, пока отец покинет комнату, Мария подняла на Петра сияющие глаза и тихо промолвила:

– Я беременна…

– Машенька, девочка моя! – воскликнул Петр, обрадованный и смущенный. Иметь ребенка от благородной красавицы Кантемир, которая досталась ему девственницей, льстило мужскому самолюбию царя, однако он переживал, как воспримет эту новость его супруга. Раньше его не связывало с любовницами ничего, кроме физической близости, Мария же стала первой фавориткой, зачавшей в своем чистом чреве плоть от царской плоти.

– Вы рады, государь? – еле слышно прошептала Мария. Петр, решив не тратить время на объяснения, покрыл девушку жаркими поцелуями, жадно вдыхая ее свежий молодой запах. Он непременно успокоит Екатерину, уговорит ее взять Марию во дворец. А если жена воспротивится…

Впрочем, такого поворота царь не мог себе представить. Екатерина же, поначалу старавшаяся игнорировать все увеличивающийся штат любовниц государя, была сильно обеспокоена. Лекарь семьи Кантемиров и придворных дам, пользовавшийся благосклонностью царицы, поведал ей по секрету, что Мария беременна от Петра.

– Я волнуюсь, матушка Екатерина, – качал головой лекарь, сочувственно держа Екатерину за руку. – Как бы Его Величество не развелся с вами и не взял в жены Марию…

Царица, несмотря на свою уверенность в любви Петра, очень переживала. Юность и красота девушки, ее образование и благородная кровь вполне могли соперничать с простодушной любовью Екатерины. К тому же то, как вел себя Петр, который закатил грандиозное веселье, узнав о будущем ребенке любовницы, окончательно переполнило чашу ее терпения. Именно тогда женщина впервые растерялась и попросила помощи.

– Возьмешь Марию Кантемир фрейлиной? – вскоре спросил ее царь, ласково целуя супругу. В груди Екатерины похолодело: она поняла, что намерения Петра в отношении соперницы довольно серьезны, расставаться с новым увлечением тот категорически не намерен.

– Возьму, Петенька, отчего ж не взять? – покорно ответила императрица. – Мария, насколько я знаю, девушка умная, красивая и образованная, будет украшением моего двора…

Петр обнял жену и в очередной раз подивился ее безграничной женской мудрости и пониманию. Другая женщина, несомненно, закатила бы жуткий скандал, а жена поддерживает его даже здесь, не проявляя непокорности и не идя наперекор его решению. Хотя, если бы она выразила несогласие, Петр, скорее всего, отказался бы от этой затеи – ему вполне хватало визитов в дом Кантемиров. Однако царь понимал, насколько жизнь в обычном доме отличается от роскошной жизни во дворце, и какие перспективы откроются перед матерью его будущего ребенка.

На следующий день Екатерина приказала заложить карету и, велев самым преданным фрейлинам держать в тайне ее отсутствие, поехала в глухую деревню, где жила старуха, имевшая репутацию чуть ли не ведьмы. Обратиться к бабке посоветовала ее ближайшая подруга Модеста Балк, с которой царица могла делиться своими горестями, не опасаясь, что их разнесут по всему дворцу.

– Эта девчонка точно приворожила государя! – возбужденно тараторила Модеста, меряя шагами покои Екатерины. – Нужно срочнейшим образом снять приворот, иначе останетесь вы, матушка, на бобах, пока супруг ваш дражайший себе новую императрицу коронует!

– Но как же я могу избавиться от этой напасти? – печально возражала Екатерина и с надеждой смотрела на подругу, втайне надеясь, что всезнающая придворная дама подскажет ей ответ на мучающий ее вопрос.

Модеста внезапно резко остановилась и просияла лицом.

– Есть одна деревенская колдунья, – женщина схватила клочок бумаги и быстро начертала на нем ряд букв. – Знаю только название деревни и имя бабки, но, судя по слухам, она быстро избавляет от соперниц…

Екатерина приняла записку и облегченно вздохнула.

Карета тряслась по ухабам и рытвинам уже битый час, а грязно-серый пейзаж за окнами все не заканчивался. Вовсю лил дождь, землю изрядно размыло, в результате чего Екатерину сильно укачало, и она уже сожалела, что решилась на эту авантюру.

– Ничего, матушка, ничего, – успокаивала царицу Модеста, отправившаяся с подругой в поездку. – Вот, вдохни немного лаванды…

Балк протянула бледно-зеленой Екатерине мешочек, источающий резкий лавандовый запах, который чудесным образом вернул той легкий румянец и осмысленность взгляда.

– Долго ли еще ехать? – жалобно спросила она. Екатерина никогда не жаловалась на слабое здоровье – пройдя с Петром не один поход, она была достаточно закалена суровыми условиями, ничуть не подходящими для женщины, но эта поездка давалась ей непросто. К горлу то и дело подкатывал горький ком, сердце время от времени начинало панически заходиться быстрым стуком, а на висках выступал противный холодный пот.

Екатерине было страшно. А если старуха не сможет ей помочь? А если не было никакого приворота, и Петр действительно влюбился в эту Марию, как когда-то влюбился в юную служанку Марту? Тогда он разведется с ней, как развелся с первой женой, Евдокией Лопухиной, и сошлет в какой-нибудь монастырь, где она проведет остаток жизни, оплакивая разрушенное счастье…

– Приехали! – воскликнула Модеста и нетерпеливо застучала зонтиком в потолок кареты, торопя кучера открыть ей дверь. Екатерина осторожно спустилась с подножки и огляделась. Вокруг были полузаброшенные дома, из окон которых с любопытством выглядывали чумазые детские лица. Хижина ведьмы стояла на отшибе деревни. Екатерина закрыла глаза, пытаясь обуздать накатывающую волнами панику. Сейчас или никогда.

Прогнившая дверь хижины заскрипела, и в проеме появилось сморщенное старушечье лицо. Оглядев богато одетых гостий, ведьма улыбнулась, на секунду показав пеньки давно сгнивших зубов, и молча пригласила женщин в дом.

Брезгливо присев на шаткий стул, Екатерина нервно обмахнулась веером. Модеста же не растерялась и, сунув бабке кошель с серебряными монетами, объяснила цель их визита. Старуха то ли засмеялась, то ли закашлялась.

– Трясесси, значитцо, за мужчину своего? – ехидно прошамкала ведьма и лукаво подмигнула Екатерине, которая сидела ни жива ни мертва. Разложив на трухлявой поверхности стола замусоленные гадальные карты, колдунья прищелкнула языком и выразительно покачала головой.

– Ой, девица, печаль тяжкая на сердце твоем лежит, – промолвила старуха и отпила омерзительно пахнущего пойла из щербатой чашки. – Приворожен твой мужик, как есть, приворожен… еще немного, и жизни мыслить без соперницы твоей не будет…

– Золотом заплачу, только помоги! – вскочила Екатерина и умоляюще вгляделась в хитро поблескивающие глазки ведьмы. Та оценивающе осмотрела ее.

– Не волнуйся, дочка, помогу дитям твоим отца не лишиться, – колдунья прохромала к покосившемуся от старости шкафчику и достала из него тряпичный узелок. Развязав его, старуха выложила на стол узкий заточенный нож и небольшой стеклянный флакон.

– Дай руку, – повелительно сказала ведьма и попробовала заскорузлым пальцем остроту ножа. Екатерина не посмела перечить дьявольской бабке и завороженно протянула ей ладонь. Модеста сдавленно пискнула и прижала ко рту надушенный носовой платок.

Привычным движением колдунья чиркнула по запястью Екатерины ножом. От резкой боли та дернулась и попыталась отобрать руку, однако старуха держала ее руку мертвой хваткой, сцеживая кровь в подставленный флакон. Покончив с экзекуцией, она достала откуда-то из своих лохмотьев еще один флакончик с мутной жидкостью, добавила несколько капель из него в сосуд с кровью царицы и начала что-то исступленно шептать.

Тщетно Екатерина пыталась расслышать хоть слово из бормотанья, издаваемого колдуньей, – та словно перешла на неведомый ей язык, пришепетывая и вытягивая звуки, словно экзотическая птица, которую они с Петром однажды видели в изысканном саду богатого немецкого бюргера.

Внезапно старуха конвульсивно передернулась всем телом и закатила глаза.

– Возьми, – обессиленно прошептала она Екатерине и вложила в ее ледяную руку заговоренный флакон. – Будешь добавлять мужику в питье раз в сутки, до полного опустошения флакона. Когда кровь закончится, он забудет разлучницу и вернется к тебе.

Схватив флакон, царица бросила на стол свое золотое кольцо и устремилась к двери, однако скрипучий голос бабки заставил ее остановиться у самого выхода.

– И помни, – просипела та, глядя прямо в душу Екатерине, – ежели сделаешь иначе и вмешаешься сама, мужик твой со временем тебя возненавидит…

Не дослушав ведьму, женщины выскочили из ужасной хижины и, вскочив в карету, велели кучеру гнать во весь опор.

Вернувшись во дворец, Екатерина в точности начала выполнять указания старухи, однако время шло, кровь во флаконе подходила к концу, а Петр и не думал забывать красавицу Марию – напротив: он приготовил для нее покои во дворце и с нетерпением ждал ее окончательного переезда. Когда зачарованная кровь закончилась, Екатерина сдалась и, тайно встретившись с лекарем Кантемиров, имела с ним долгую беседу, после которой просветлела лицом.

Спустя несколько месяцев, воспользовавшись отъездом Петра в очередную экспедицию, лекарь подмешал Марии в питье зелье, искусственно стимулирующее родоразрешение. Девушка, находившаяся на седьмом месяце беременности, родила мертвого младенца, которого принимал все тот же лекарь. Дав несчастной матери успокоительное, фрейлины уложили Марию в постель, послав во дворец гонца с короткой запиской: «Дело сделано».

Прочитав записку, Екатерина всплакнула, но быстро взяла себя в руки. Она слишком любила Петра, чтобы отдать его какой-то смазливой девице. Сам Петр, вернувшись из поездки и узнав, что Мария родила недоношенного ребенка, сильно расстроился, однако быстро нашел утешение в объятиях любящей супруги и скоро позабыл о случившемся.

Марии же было велено покинуть Петербург вместе с отцом и поселиться в подмосковном имении. Только после этого Екатерина смогла вздохнуть спокойно: опасность, угрожавшая ей, была окончательно устранена.

Глава 12 Горькая участь царевича Алексея

Петр был изрядно опечален. Его сын от Евдокии, царевич Алексей, вел себя абсолютно неподобающе царскому сыну. Его леность, разгульный образ жизни и общение с людьми, подстрекавшими безвольного Алексея против родного отца и его реформаторской деятельности, следовало немедля прекратить.

Царь вздохнул и обмакнул перо в чернильницу.

– Алексей Петрович, отрок мой единокровный, – вывел Петр на бумаге, – требую по праву отца и государя твоего изменить тебе свое поведение, иначе вынужден буду лишить тебя наследства и престола, ибо за Родину свою верных мне людей не жалел, и тебя пожалеть не смогу. Ежели не одумаешься и не прибудешь ко двору, приняв свои обязанности, сошлю в монастырь монашествовать, али в армию пойдешь, негодник этакий, Россию от врагов защищать!

Скрепив письмо своей печатью, Петр велел отправить его сыну, который колесил по миру в поисках неизвестно чего.

Конечно, Петр был расстроен, но у него были другие заботы. Екатерина вот-вот должна была снова разродиться, и Петр с нетерпением ждал появления ребенка на свет. Он искренне надеялся, что новорожденный малыш утешит Катю, уже родившую ему пять дочерей, трое из которых не прожили и двух лет. На этот раз Петр ждал сына.

– Родила, царь-батюшка, родила! – взахлеб кричала торжествующая дворцовая нянюшка, воспитывавшая предыдущих детей царя. – Сына, сына, родила!

Государь подскочил в своем кресле и выбежал из кабинета. Екатерина лежала в постели счастливая до невозможности и прижимала к груди младенца, чье красное сморщенное личико выглядывало из белоснежного одеяльца.

– Петруша, сынок… – Петр неверяще подошел к кровати и осторожно отогнул край ткани, прикрывающей ребенка. Нянюшка издалека любовалась супругами – сейчас снова они выглядели настоящей любящей парой, забывшей про все измены и неурядицы.

– Смотри, такой маленький, а на меня уже как похож, – восхищенно прошептал царь и нежно поцеловал Екатерину.

Та зажмурила сияющие глаза и утомленно вздохнула. Спохватившийся Петр поспешил покинуть покои царицы, чтобы та смогла отдохнуть, а он сам должен был вернуться к неотложным делам.

– Государь, пришли известия от царевича, – хмурый офицер переминался с ноги на ногу, опасаясь разгневать царя, однако тот выглядел столь благодушным, что офицер решился доложить, как есть.

– Царевич Алексей отказываются от престола в пользу новорожденного брата, но не планируют возвращаться в Россию, – выпалил гонец и вытянулся по струнке.

Впрочем, Петр не торопился испепелять его на месте – он задумчиво похмыкал и отослал гонца восвояси.

– Не планирует, значит, – протянул царь и поцокал языком. – Ну что ж, я сделал все, что мог…

Испугавшись ультиматума отца, царевич Алексей, не желающий официально отрекаться от престолонаследия и, уж тем более, отправляться в монастырь, нашел защиту у австрийского императора. Однако это лишь ненадолго отсрочило его возвращение на родину – верноподданные Петра все же смогли заманить Алексея в Россию, пообещав ему спокойное жительство в деревне с его любовницей.

– Ну, здравствуй, блудный сын, – произнес Петр и распахнул объятия навстречу перепуганному и сжавшемуся как струна царевичу, которого только что привезли в Москву.

Примирившись с отцом, тот покорно подписал отречение от престола, не зная, что судьба его решена.

Царь не простил сыну его сотрудничества с заговорщиками и начал следствие по выявлению пособников бегства Алексея из России и последующего заговора против государства, в котором его сын якобы участвовал.

Специально для расследования Петр создал Тайную канцелярию, в которой с помощью пыток были получены все необходимые показания, и уже летом царевич Алексей был арестован и заперт в Петропавловской крепости, приговорен к смертной казни, а спустя несколько дней после этого его хладный труп был обнаружен в тюремной камере. Причины скоропостижной смерти царевича остаются невыясненными и по сей день…

Петр тяжело переживал все произошедшее, ибо хоть их отношения с Алексеем были далеки от идеала и испортились они еще в те времена, когда он встречался с Анной Монс, но все же Алексей был его первенцем, и такого предательства с его стороны он никак не ожидал…

В то же время его снедала еще одна проблема – пора было выдавать замуж Анну и Елизавету, его любимых дочерей, а он все не мог решиться на расставание с ними. Что станет с ним, когда они покинут отчий дом? Дворец опустеет без его красавиц… да и как он скажет им, что пришла пора уехать в чужую страну?…

Однажды он уже пытался заговорить с ними о замужестве – обе начали плакать и просить не выгонять их из родного дома. Сердце Петра разрывалось на части – поклонники и заграничные дипломаты толпились во дворце, с недоумением поглядывая на необыкновенно красивых, и все еще незамужних царевен.

Брюнетка Анна, в отличие от своей сестры Елизаветы, была скромной и застенчивой девушкой, которая, впрочем, обладала живым и рассудительным умом. Лиза же была кокеткой и прекрасно сознавала свою привлекательность – однако ни одна, ни другая не хотели оставлять отца и мать.

Корень проблемы заключался в том, что выгодное замужество царских дочерей могло очень помочь молодой Российской империи, обеспечив ей поддержку породнившейся семьи и хороший политический капитал. Поскольку Петр, уже известный своей реформаторской и военной деятельностью, смог провести страну в высшее европейское общество, отличная партия Анне и Елизавете была обеспечена – только вот ни отец, ни дочери не могли расстаться друг с другом, и пока никто не был в силах их разлучить.

Глава 13 Знакомство с Виллимом Монсом

Наступила осень. Царица прихорашивалась перед очередной трапезой с супругом и пребывала в легкой меланхолии.

– Ах, матушка, – щебетала Модеста Балк, – видели бы вы моего братца. Он в форме военной, будто игрушечка, уж до чего пригож. И нет в нем солдафонства этого казарменного – благовоспитан и велеречив. Да что я вам рассказываю, сами все увидите.

Подруга тихонько хихикнула и, шурша пышными юбками, удалилась из покоев царицы.

Екатерина с легким раздражением пожала плечами и посмотрела в окно.

На дворе стоял промозглый дождливый ноябрь, и царица решила устроить бал, чтобы хоть немного рассеять скуку, царившую во дворце, а заодно отпраздновать победу над соперницей. Несмотря на это, Екатерина сильно тосковала. Царь продолжал кочевать из постели в постель, не особенно заботясь о том, какие слухи будут ходить по двору.

Екатерина грустно посмотрела в зарешеченное окно своей опочивальни. А ведь она когда-то любила Петра, не как царя, но как человека. Только он будто забыл, что клялся ей в вечной любви и называл единственной своей женщиной, сокровищем своим, другом сердешным. Екатерина никогда не заблуждалась насчет мужа – она знала, что мужчины по определению не могут хранить верность одной женщине, как бы они ее ни любили.

Рано или поздно они все равно соблазняются чужой юностью и красотой. Однако столь откровенные измены все же задевали самолюбие царицы. Петр запросто мог овладеть понравившейся фрейлиной или дворянкой прямо на балу, не утруждая себя даже тем, чтобы удалиться в свою опочивальню. Этим и пользовались особо ушлые девицы, которые после ночи, проведенной с царем, обязательно получали награду в виде дорогих украшений и разных почестей. Екатерина всерьез сомневалась в том, есть ли среди ее фрейлин хоть одна, не побывавшая под царем… и ведь все эти девицы страстно мечтали занять ее законное место рядом с Петром Великим.

Женщина тяжело вздохнула. Она тоже не была обижена мужским вниманием – к ней, будто на мед, тянулись как знатные дворяне, так и слуги всех мастей. Каждый жаждал милости будущей императрицы, каждому хотелось согреть постель царской супруги. И каждый мысленно подсчитывал прибыль, которую будет с этого иметь: положение при дворе, золото, перспективы. Но ни один из них не хотел Екатерину как женщину. Жадность перевешивала даже страх перед царем.

Сердце, растревоженное тяжкими думами, глухо заныло. И впервые в жизни Екатерина пожалела, что полюбила Петра, что отдала свое сердце этому человеку. От царей не уходят по доброй воле.

Бал обещал быть шикарным. Царь не жалел денег на забавы Екатерины, стараясь таким образом молчаливо извиниться перед супругой за свои «маленькие шалости». И Екатерина извинения принимала, тратя деньги направо и налево. Гардероб ломился от платьев: некоторые из них ни разу даже из шкафа извлечены не были. Фрейлины завистливо поглядывали на огромный ларец с украшениями, который, казалось, наполнялся с волшебной скоростью.

Екатерина сидела в своем будуаре перед огромным зеркалом в золоченой резной раме, а Модеста Балк делала ей высокую прическу и развлекала при этом будущую императрицу свежими дворцовыми сплетнями. Для бала царица решила выбрать платье из тяжелой золотой парчи, украшенное сапфирами и синими шелковыми лентами по подолу. Туго затянутый корсет высоко держал ее полные белые груди, а яркие сапфиры оттеняли черноту глаз. По последней парижской моде нанесла гофмейстерина румяна на задумчивое чело императрицы и отступила, любуясь на дело рук своих.

– Ну что же вы не радостная такая, матушка-императрица? Все же только ради вас только и делается. Повара из Германии приехали. А государь из Голландии лично вам оркестр заказывал. Что ж вы брови соболиные хмурите так строго? Ну, полно вам, полно. Отдохните, развейтесь, негоже будущей императрице поддаваться скуке и хандре…

Екатерина потихоньку расслаблялась под тихую и быструю, словно журчание ручья, речь гофмейстерины. Будто зачарованная, позволила она взять себя под руки и вывести в бальный зал, где гости званые уже вовсю танцевали и ждали появления ее царственной персоны.

Екатерина неспешно плыла по паркету, словно один из лучших государевых фрегатов, а за ней по пятам следовала стайка фрейлин, торопливо сбивающихся с шага и стремящихся поспеть за ней, но при этом не наступить на шлейф царского платья. Взгляд Екатерины лениво скользил по разодетой толпе, в которой попадались как совершенно новые лица, так и хорошо знакомые старые. Скука, безудержная скука – вот что чувствовала она, глядя на всех этих подхалимов, которые друг другу глотки готовы были перегрызть за ее милость. Но тут взгляд ее задержался на молодом человеке, который одиноко стоял у высокого окна и не пытался всеми правдами и неправдами попасть в поле зрения Екатерины.

Сей таинственный молодой человек был среднего роста и златовлас. Пламя свечей играло на его волосах, которые вились крупными локонами, небрежно перехваченными черной бархатной лентой и лежавшими на его плечах. Спина незнакомца была прямой, одна рука сжимала стальной эфес шпаги, изукрашенный по последней моде. Почувствовав пристальный тяжелый взгляд царицы, незнакомец обернулся и посмотрел ей прямо в глаза – посмотрел спокойно и без всякого вызова. Не было в его зеленом взгляде, обрамленном густыми русыми ресницами, ничего заискивающего, а дуга бровей выгибалась так, что казалось, будто незнакомец знает что-то такое невероятное и забавное. Однако рот его был сжат в тонкую линию, а губы не расплывались в подобострастной улыбке, как у остальных придворных.

Оценив молодого вельможу по достоинству, Екатерина поняла, что заинтригована. Подозвав к себе Модесту, она тихо спросила, обмахиваясь пушистым веером:

– Кто таков? Из чьих будет? – легким движением подбородка царица указала на незнакомца, все так же неподвижно стоявшего у окна.

– Ой, матушка, так это Виллим Монс, с которым я вас давно познакомить хотела, – прошептала на ухо царице довольная гофмейстерина и просияла, услышав ответ императрицы.

– Позови его после бала. Побеседовать желаю с ним, – промолвила та и величаво удалилась в сторону Петра, только что вошедшего в зал.

После того как сестра сообщила Виллиму, что царица желает видеть его в своих тайных покоях, молодой придворный вознесся на седьмое небо от счастья. Его заметила сама Екатерина! Теперь-то он точно сделает блестящую карьеру при дворе, приобретя доверие государыни и завоевав ее сердце…

Что-что, а в своей неотразимости Виллим был уверен, как ни в чем ином. Немало сердец разбил он на своем веку, немало любовниц умоляли его не оставлять их – однако Монс не собирался довольствоваться малым. «Полюбить – так королеву, проиграть – так миллион», – таков был девиз отчаянного вельможи, который искренне верил в свою счастливую звезду. Остановившись перед заветной дверью, Вилли перекрестился и решительно постучал.

– Войдите, – раздался изнутри хрипловатый грудной голос императрицы. Войдя в покои, молодой человек покорно склонил голову перед Екатериной, которая полулежала на сафьяновом диване и томно обмахивалась богато разукрашенным веером.

– Подойдите ближе, майн херц, – ласково велела она, и Вилли не посмел ослушаться. Вблизи царица выглядела не столь выгодно, как издали, однако она обладала каким-то необыкновенным ореолом страстности и чувственности, придающим ей чувственность и очарование в глазах многих мужчин.

Монс судорожно сглотнул. Он не ожидал, что эта женщина с грубоватыми чертами лица и полноватой фигурой окажет на него такое сильное воздействие. От одного ее взгляда в нем зажегся неукротимый пожар – а выдержкой Виллим Монс никогда не славился.

Екатерину приятно удивило то, что Виллим не стал заискивать перед ней, и она отчетливо поняла, что отныне Виллим Монс станет ее большой тайной и запретным плодом.

Глава 14 Мария Гамильтон

Следующей зимой, в декабре месяце, Екатерина была официально коронована. Петр окончательно признал ее верной спутницей жизни и, желая загладить перед ней свои многочисленные грехи, велел изготовить великолепную корону.

В день коронации будущая императрица была на удивление спокойна – царственный супруг сократил круг своих пороков, все чаще отдавая предпочтение фрейлине Гамильтон, что было на руку Екатерине, в то время максимально сблизившейся с Виллимом Монсом.

Во время торжественной церемонии, проходившей в Успенском соборе, Петр лично надел корону, превосходящую роскошью все короны царя, на голову своей императрицы.

– Отныне судьба России находится и в твоих руках, – взволнованно прошептал царь супруге и горячо поцеловал ее руку. Екатерина, впервые ощутившая на голове тяжесть не только короны, но и возложенной на нее ответственности, мягко улыбнулась Петру и, подав ему руку, проследовала в карету.

Царь же ощущал радость, смешанную с усталостью. После того как он подтвердил старый указ о том, что за исповедование старообрядческих богослужений и совершений треб полагается смертная казнь, его провозгласили Антихристом те же старообрядцы. Как он только с ними не боролся: его гвардейцы разоряли часовни и раскольничьи скиты, наказывали еретиков кнутом, вырывали ноздри щипцами, угрожали казнить – но ничего не помогало.

Большинство из старообрядцев, вернувшихся под угрозой смерти в лоно официальной церкви, спустя какое-то время снова уходили в раскол. Год назад Петр получил жалобное письмо от дьякона керженских старообрядцев, который осмелился заявить царю на действия, применяемые священнослужителями.

– Совсем страх потеряли, нехристи! – рявкнул Петр, порвав письмо на мелкие клочки. – Пытать и казнить нечестивца немедля!

Он с таким трудом вытаскивал Россию из этого средневековья, а глупые люди все сопротивлялись, все цеплялись за свои дремучие верования. Старообрядцы даже умудрились приписать ему дьяволопоклонничество после принятия им титула первого императора, провозглашения Руси Российской империей и введения переписи населения по душам.

С трудом отогнав от себя хмурые мысли, царь вернулся к мыслям более приятным и посмотрел в окно кареты.

По пути во дворец их приветствовал народ, подбрасывающий шапки в честь новой императрицы. Указом Петра простому люду были выделены запасы питья и угощений, чтобы все смогли отпраздновать это знаменательное событие. В самом же дворце балы и маскарады продолжались уже несколько дней – придворные веселились, упившись до полусмерти, и прибывший царь с удовольствием присоединился к ним, отправив Екатерину отдыхать после утомительной коронации. Не успела Екатерина прилечь на разобранную постель, как в дверь робко постучали.

– Войдите, – крикнула императрица, утомленно прикрывая глаза рукой. Наверняка Мария принесла ей горячего чаю с каплей коньяка…

Однако женщину быстро в этом разубедили ловкие пальцы, вскользь пробежавшиеся по ее ноге.

– Вилли! – негодующе воскликнула Екатерина и оттолкнула фаворита. – С ума сошел, негодник? Сейчас Петр вернется и шкуру с тебя, пакостника, спустит!

– Государь хоть бы к следующему утру вернулся, – пьяно промурлыкал фаворит и снова полез целоваться.

Обаятельный и веселый вельможа знал, как действуют чары его молодости на зрелых женщин, и был абсолютно прав – постепенно ослабевающий и вечно больной Петр уже не мог дать все еще молодой Екатерине нужного ей удовлетворения. Ни за что на свете она не предала бы своего любимого мужа – но, увы, душа душой, а тело требовало любви, и любви пылкой, беспощадной, всепоглощающей.

– Ах-х… – еле слышно выдохнула Екатерина. Вилли припал к губам женщины в очередном поцелуе. Он специально не закрыл дверь на ключ – опасность возбуждала его, как ни одна женщина.

А еще Виллим Монс очень любил играть со смертью…

* * *

Петр полулежал на троне, наблюдая задумчивым взглядом за своими придворными. Сразу по возвращении из собора он покинул Екатерину, собрав в тронном зале половину своего двора, и заперся там на долгое время. Словно сквозь розоватую дымку царь видел колышущиеся в сумраке зала очертания людей. В это мгновение перед его взором появилась Мария Гамильтон, его новая фаворитка, слывшая самой первой красавицей при дворе. Действительно, ее лицо напоминало ангела, но судя по слухам, она была далеко не так невинна, как казалась. Как раз в тот вечер кто-то нашептал Петру, что Мария крутит шашни с денщиком. Петр был в ярости.

– Государь, – Мария вынырнула откуда-то слева и, близко подойдя к нему, так, чтобы слышать ее мог только он, проговорила елейным голосом, томно закатывая глаза: – Ваша самая верная фаворитка очень соскучилась по своему императору!

– Пшла прочь, шалава! – внезапно вскричал Петр и толкнул ошеломленную Марию так, что она упала на пол на глазах у всего двора. – Как ты смеешь говорить мне о верности? Как смеешь называть себя самой верной фавориткой?! Да на тебе пробы негде ставить!

Мария съежилась на полу перед разбушевавшимся монархом, обняв себя руками и мелко дрожа. Присутствующие немедленно прекратили все разговоры и танцы и попытались сделаться как можно незаметнее. Испуг фрейлины еще больше разъярил Петра, к тому же его воображение не вовремя напомнило ему о Екатерине, а сравнение было явно не в пользу любовницы. Окончательно раззадорив себя, царь рывком вздернул Марию с колен и влепил ей пощечину, от которой та отлетела на середину зала.

– Думаешь, я не знаю о твоих шашнях с денщиком? – прошипел Петр и шагнул к женщине, попытавшейся отползти от обезумевшего любовника. – Думаешь, я настолько очарован твоей красотой, что позволю тебе водить себя за нос? – с этими словами он пнул взвывшую фрейлину и хрипло засмеялся.

Никто из присутствующих не посмел даже пошевелиться – в таком состоянии Петр мог с радостью не только смертный приговор подписать, но и самолично его исполнить.

Царь осмотрел налившимися кровью глазами зал. Все застыли в ужасе и изумлении. На полу скулила Мария, сжавшаяся в клубок. Схватив женщину за волосы, Петр волоком подтащил ее к одному из своих советников, с которого мигом слетел весь хмель, и швырнул фрейлину к его ногам.

– Нравится? Дарю! – процедил он и вышел из зала, оглушительно хлопнув дверью.

Прислуга, слышавшая вопли, старалась не попадаться царю на пути. Петр остановился перед дверью будуара Екатерины и покачнулся. Вино еще бурлило в его крови и распирало мышцы диким приливом энергии. Распахнув дверь одним толчком, государь вошел в покои жены и замер.

Екатерина крепко спала, разметавшись на постели. Распущенные волосы укрывали подушку черным шелковистым покрывалом, скулы царицы нежно розовели в свете горящей на столике свечи, а белоснежная ночная сорочка волнующе оттеняла смугловатую кожу шеи и груди.

– Ангел мой, – простонал царь и заключил жену в крепкие объятия.

Та от неожиданности забилась, однако поняв, что супруг, наконец, почтил ее своим вниманием, постепенно расслабилась. Несмотря на грубоватую остервенелость, с которой Петр целовал Екатерину, она была довольна. Его страсть к ней еще не угасла, а, значит, камер-фрейлину Марию Гамильтон можно будет безболезненно отослать в какое-нибудь загородное имение, где она уже не будет раздражать царицу своим самодовольным видом.

* * *

Однако не так вышло, как планировала Екатерина. Похоже, у ее фрейлины имелось немало врагов – кто-то шепнул царю, что та тайно убила своего новорожденного ребенка и вдобавок распространяет об императрице грязные слухи. Лично явившись в покои Марии среди ночи, Петр велел своим стражникам скрутить бывшую любовницу и обыскать ее будуар. Вывернув сундуки и комоды, те обнаружили на дне ларей алмазные и бриллиантовые украшения, завернутые в неприглядные тряпицы. Помимо этого, было найдено несколько дорогих платьев царицы, а также другие вещи, которые явно не могли принадлежать простой фрейлине.

– Это не мое! Мне подкинули! – истерично визжала Гамильтон, которую в одной рубахе волоком вытащили из будуара и бросили в холодную камеру тюремной башни.

Петр пришел к ней спустя несколько часов. В руке царь держал длинный черный кнут. Мария зарыдала и бросилась ему в ноги.

– Пощадите, государь, пощадите! – захлебывалась истерикой женщина.

Наблюдая за трепетным отношением Петра к Екатерине, она была уверена в том, что царя легко заставить есть с руки. Однако Мария слишком поздно поняла, что единственной рукой, с которой Петр ел, была рука его горячо любимой жены. Остальных же он просто использовал – и в последнее время использовал очень жестоко, не гнушаясь избиением и унижением любовниц.

– Говори, Машка, – с недоброй ухмылкой произнес Петр и поднял руку с кнутом. – О чем думала, воруя драгоценности у самой императрицы?

Кнут просвистел в холодном воздухе и оставил на полуобнаженных плечах взвизгнувшей фрейлины багровую полосу.

– Виновата! – закричала та, ясно увидев в сумасшедшем взгляде Петра свою погибель. – Клянусь, бес попутал, пощадите, государь, в жизни больше чужой крошки хлеба не трону, только пощадите!

Мария припала к царским сапогам и начала их исступленно целовать. Острая боль рассекла спину – женщина скорчилась, тихонько подвывая и заливая слезами ледяной каменный пол.

– Почто на императрицу клевету наводила? – размеренно продолжил Петр, рукоятью кнута приподняв залитое слезами лицо Марии. – Злом на добро отвечаешь, девка гулящая?

Он размахнулся и кнутовищем ударил фрейлину по лицу. Ярость снедала его безмерно. Петр покинул камеру фрейлины только через три часа, велев стражникам не давать пленнице хлеба и воды, а также не реагировать ни на какие мольбы.

– До завтра не сдохнет, а дальше уже значения не имеет, – задумчиво проговорил куда-то в сторону царь, у которого до сих пор тряслись руки от ярости, которую он не мог обуздать.

* * *

На городской площадью занимался красноватый рассвет. Первые лучи восходящего солнца осветили зловещий эшафот, на котором невозмутимо возвышался палач. Площадь была заполнена простым людом, явившимся посмотреть на казнь детоубийцы, воровки и прелюбодейки Гамильтон. Женщины лузгали семечки и воодушевленно шушукались, а изрядно поддавшие с утра мужики отпускали пошлые шуточки и злорадно гоготали.

Петр неспешно прохаживался перед эшафотом, заложив руки за спину, чтобы его напряжение было не так заметно. Он не позволил Екатерине присутствовать на казни ее фрейлины и мягко проигнорировал все просьбы императрицы о помиловании заблудшей души. Зверь уже почуял свежую кровь и не собирался останавливаться, оставляя жажду мести неудовлетворенной. Откровенно говоря, Петру не давало покоя еще кое-что. Младенцы, убитые фрейлиной, могли быть от него – вот этого царь уже точно не мог спустить. Пренебречь царской кровью, уничтожить плоть от его плоти… нет, эта тварь все-таки будет гореть в аду за свои злодеяния!

Внезапно толпа оживилась, загомонила, заулюлюкала – на помост вывели ссутулившуюся Марию. На фрейлине было легкое белое платье, украшенное черными шелковыми лентами, – последний дар императрицы. Из толпы полетели огрызки яблок, камни и проклятия. Петр взошел вслед за осужденной и поднял руку, призывая народ к тишине.

– За преступление против короны, – начал царь, ходя кругами вокруг дрожащей от холода и страха Марии, – за распространение сплетен о Ее Величестве Екатерине I…

Петр остановился перед белой как мел любовницей и требовательно протянул руку к палачу. Тот почтительно вложил в нее длинный обоюдоострый меч, сверкнувший на солнце слепящим бликом, и отошел на край эшафота.

– На колени, девка, – царь указал кончиком меча на отполированную телами казненных деревянную плаху и снова ощутил то тяжелое возбуждение, которое накатывало на него, когда он поднимал на кого-то руку. Бледные губы Марии страдальчески искривились, но она решила не затягивать и покорно стала на колени, положив голову на плаху. Толпа напряженно замерла.

– Царским указом камер-фрейлина Мария Гамильтон приговаривается к отсечению головы, – провозгласил Петр.

Из глаз Марии потекли слезы. Широко размахнувшись, царь с силой опустил меч на обнаженную шею женщины – острая сталь мгновенно отсекла голову от туловища, и та покатилась по эшафоту, глядя в небо остановившимися мокрыми глазами.

Несколько секунд Петр стоял безмолвно, смотря на обрубок шеи, из которого толчками вытекала алая жидкость. Затем резко сделал шаг к лежащей голове, поднял ее за волосы и, не обращая внимания на кровь, которая пачкала рукав его мундира, крепко прижался ртом к мертвым губам, поцеловав ее у всех на виду долгим и страстным поцелуем.

Все ахнули, а он, оторвавшись от мертвых губ, как ни в чем ни бывало произнес:

– При обезглавливании рассекается кожа, шейные мышцы и артерии. Позвоночник разделить сложнее всего, ибо его костная структура препятствует свободному прохождению меча. Впрочем, при проявлении достаточной силы и умения позвонки легко разрубаются вместе со спинным мозгом, прекращая деятельность мозга и прочих человеческих рефлексов.

Закончив сию странную лекцию, царь небрежно бросил голову Марии палачу, коротко бросив «В кунсткамеру ее!», и удалился во дворец.

* * *

Екатерина нервно ходила по своим покоям. Внезапное избавление от соперницы не радовало ее – Петр вернулся с казни в мундире, заляпанном кровью, кровь алела и на его губах. Царь пребывал в какой-то странной и нездоровой эйфории, как после нескольких бокалов хорошего вина, а глаза его блестели нездоровым блеском, как у безумца, и сразу с порога потянулся поцеловать ее. Царица не смогла сдержаться и брезгливо отшатнулась от окровавленного монарха. Это привело его в чувство, и он огорченно воскликнул:

– Нет, ну каков дурак! Прийти к любимой женщине в таком непотребном виде!

Петр немедля повинился перед женой и отправился в баню, продолжая вслух терзаться своим неджентльменским поведением.

У Екатерины же тряслись руки. Она давно замечала за царем всплески внезапной жестокости, но предпочитала списывать их на тяжесть ноши, которую нес Петр, правящий огромнейшим государством. Сейчас же он постепенно начинал напоминать одержимого, который однажды попробовал крови и теперь снова жаждет ощутить ее вкус.

Женщина выбежала из комнаты. Ей было невыносимо находиться в душном замкнутом пространстве, которое, казалось, только что посетила сама смерть. В кулуарах дворца ее уже ждал Виллим, с помощью которого императрица надеялась прогнать неприятный холодок, то и дело пробегающий по ее спине.

– Любовь моя, отчего же вы так смурны? – Виллим поймал ее и закружил в менуэте, увлекая за собой к нише, которая надежно скрыла их от посторонних глаз тяжелой бархатной портьерой. Екатерина снова почувствовала себя молодой бесшабашной девчонкой, а на душе ее немного посветлело.

– Ты уже слышал о казни? – царица придержала быстрые руки любовника и пытливо заглянула в его раскрасневшееся лицо. – Что там было? Царь вернулся весь в крови…

Монс пьяно хихикнул и сделал очередной глоток из полупустой бутылки сладкого вина. Екатерина напряженно следила за выражением его лица, по которому, как ей показалось, пробежала мимолетная тень страха. Сглотнув вино, Виллим пожал плечами и вызывающе улыбнулся:

– А что было? Государь самолично изволили казнить вашу фрейлину, отрубив ей голову и на прощание поцеловав ее в мертвые губы, – зловеще протянул фаворит и рассмеялся, заметив ужас в глазах императрицы.

– Ах, умоляю, не стоит быть такой впечатлительной, – Вилли сделал обиженное лицо и отвернулся к окну. – Вот если бы там меня казнили, я уверен, вы бы даже не расстроились… – трагично прошептал он и сделал еще один глоток вина.

– Что ты, глупый?! – воскликнула Екатерина и взволнованно прижала фаворита к бурно вздымающейся груди. – Уж твоей смерти я не допущу… довольно с меня этих кошмаров!

Императрица и Виллим слились в поцелуе, не замечая, что край портьеры слегка колыхнулся, словно приоткрытый незримой рукой, а затем снова вернулся на свое место.

Глава 15 Безумие рядом

После казни Марии Гамильтон спокойствие царской семьи, казалось, обрело идиллическую стабильность. Петр продолжал погуливать на стороне, Екатерина тайно наслаждалась запретной страстью к молодому любовнику и даже помолодела, посвежев душой и кожей.

– Екатерина, майн херц, – однажды задумчиво сказал Петр во время одного из их поздних ужинов при свечах, – годы идут, а я не молодею. После моей смерти ты станешь править Россией и, я уверен, будешь достойной императрицей…

Нервно отложив вилку и нож, Екатерина посмотрела на царя. Время действительно сказывалось на ее любимом – легкая седина пробивалась в его волосах и усах, кожу вокруг глаз избороздили глубокие морщины, а сами глаза утратили тот шальной молодой блеск, который и покорил девушку Марту много лет назад.

– Даже не смей об этом думать, Петя! – воскликнула царица и скомкала салфетку в задрожавших пальцах.

Она не могла и представить себе, что станет с ней после того, как Петр, ее опора и каменная стена, в которой было замуровано ее любящее сердце, покинет этот мир. Екатерина не боялась за свое будущее – у нее были дочери, преданные гвардейцы, престол. Но мысль о том, что с Петром придется однажды расстаться, разрывала ее душу на куски.

Петр радостно улыбнулся и продолжил есть. Екатерине же после таких бесед кусок в горло не лез, поэтому, дождавшись, пока супруг завершит свою трапезу и уедет гулять с очередной фавориткой, она поспешила к Виллиму Монсу. Ее терзали необъяснимые дурные предчувствия, и Екатерина хотела поскорее забыться в жарких объятиях молодого повесы. Войдя в покои Виллима, она так и осталась стоять в дверях. Любовник императрицы увлеченно целовал одну из фрейлин, лежавшую на его кровати.

– Ах ты, гаденыш! – прошипела женщина и решительно подошла к застывшим любовникам. – Тела тебе молодого захотелось, да?

Царица размахнулась и отвесила перепуганной девушке крепкую пощечину, от которой у той потекла носом кровь.

– Вон отсюда, потаскуха! – взвизгнула Екатерина и вдруг совершенно по-бабьи зарыдала.

На мгновение она поняла, что, должно быть, испытывал Петр, узнав о связи Гамильтон с каким-то грязным денщиком. Чувство собственничества болезненно укололо царицу – у нее было ощущение, что ее предали, причем, предали за медный, пусть блестящий, но все же грош.

Виллим же, к удивлению Екатерины, не бросился на колени вымаливать немедленное прощение. Вместо этого он неспешно поднялся с кровати, даже не потрудившись одеться, и встал во всей своей красе перед переставшей плакать императрицей.

Наглая откровенность фаворита и, что греха таить, близость разгоряченного тела заставили Екатерину забыть о только что увиденной сцене. В конце концов, она уже проходила это с Петром – а это даже не муж, так… мальчишка какой-то. Императрица подумала и произнесла:

– Еще раз узнаю – не сносить тебе головы, так и знай! – Монс неслышно издал облегченный вздох.

* * *

Измена фаворита странным образом пошла Екатерине на руку. После памятного случая тот все свое внимание уделял императрице. Петр к тому времени снова захворал и слег в постель. Екатерина же старалась проводить рядом с царем как можно больше времени, однако с наступлением ночи неизменно оставляла его на попечение лекарей и удалялась, якобы помолиться о здравии государя.

Говоря это, женщина не кривила душой – она действительно молилась за Петра денно и нощно, однако вид бредящего и корчащегося в судорогах супруга был для нее невыносим. Забыться Екатерина могла только со своим любовником, который изо всех сил старался угодить вконец изнервничавшейся императрице.

Гром, как всегда, грянул внезапно – спустя какое-то время царица поняла, что она понесла. Отцом ребенка явно был не Петр, который уже давно ограничивался с супругой одними задушевными разговорами. Виллим, узнав новость, не на шутку испугался, понимая – если об этом станет известно царю, отсечением головы фаворит не отделается.

Петру же в это время, как назло, полегчало: он начал вставать и ходить без поддержки, но вместе с тем его странное поведение еще больше усугубилось. Часами царь пропадал в дворцовой кунсткамере, запираясь там на ключ в компании бутылки вина.

Однажды любопытство и беспокойство, снедавшие Екатерину, все же победили, и она сделала второй ключ. Дождавшись, пока Петр войдет в кунсткамеру и выпьет там достаточно вина, чтобы его бдительность притупилась, женщина тихонько открыла своим ключом заранее смазанный замок. В комнате был полумрак. Стеллажи и полки были заставлены стеклянными колбами с мутной жидкостью, в которых виднелись некие смутные очертания. Екатерина тихонько прокралась внутрь, опасаясь выдать свое присутствие, и увидела Петра в самом конце комнаты. Тот сидел на полу и что-то невнятно бормотал одной из колб. Екатерина неслышно обошла один из стеллажей и напрягла слух.

– За что же ты так со мной, Машенька?! Глупая ты моя девочка?! Почто погубила и свою душу и мою?! Гореть нам с тобой теперь в аду синим пламенем! – горько причитал Петр, держа в руках что-то непонятное, что-то, что издалека невозможно было разглядеть. – И не смотри на меня так! – внезапно с ненавистью вскричал Петр изменившимся голосом и как метеор вскочил на ноги. Екатерина вздрогнула, однако крик был адресован все тому же предмету, о сущности которого она уже с ужасом начала догадываться. – Жалею, что я тогда зенки твои бесстыжие не выколол, ох как жалею! – злобно просипел ее супруг, плюну и как угорелый выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.

Сердце самой Екатерины колотилось где-то в горле. Подождав пять минут, она, наконец, решилась покинуть свое укрытие и подойти к загадочному предмету. Остановившись напротив нужной полки, императрица пробежала глазами по ряду таких же банок, ища предмет, с которым только что беседовал царь, как вдруг волна ужаса вздыбила волосы у нее на голове.

Зажав рот рукой, Екатерина сдавленно взвизгнула и выбежала из кунсткамеры, забыв запереть за собой дверь, и еще долго перед ее глазами стояла отрубленная голова Марии Гамильтон, бессмысленно смотрящая перед собой заспиртованным остекленевшим взглядом как будто Медуза Горгона…

* * *

Царь недоумевал. Последние дни императрица ненавязчиво, но целенаправленно старалась избегать его присутствия, часами гуляя в одиночестве по заснеженным дворцовым аллеям. Петр решил, что казнь камер-фрейлины расстроила добрую и впечатлительную женщину, поэтому не надоедал супруге, давая ей время оправиться от произошедшего события. Екатерина же никак не могла забыть увиденного – но хуже всего было осознание того, что Петр даже не похоронил тело как подобает. Его жуткая коллекция хранилась прямо во дворце, и императрица не могла заставить себя находиться долго в таком ужасающем соседстве.

Вилли же, в свою очередь, списал странное поведение любовницы на беременность. Он видел, что Екатерина ходит бледная, понурая, неулыбчивая, и буквально кожей ощущал опасность, нависшую над ним. Подождав, пока царица вернется с очередной прогулки, он подстерег ее в коридоре и тайно увлек императрицу в один из альковов.

– Как себя чувствует моя королева? – льстиво произнес Вилли и заискивающе заглянул Екатерине в глаза. – Матушка, вы же не собираетесь рассказывать государю о своем положении?

Екатерина не ответила сразу, и по спине Монса пробежал леденящий холодок. У этой бабы, чего доброго, хватит ума явиться к Петру и покаяться в своем прегрешении. Нет, ее-то царь, может, и простит великодушно, а вот ему, простому камергеру Виллиму Монсу, грозит участь несчастной Марии Гамильтон. Правда, перед этим Петр собственноручно его кастрирует, а затем велит четвертовать…

Вереница красочных картин пронеслась перед взглядом побледневшего фаворита и, вцепившись в руку императрицы, он взволнованно произнес:

– Солнце мое ясное, не губи…

Екатерине захотелось отдернуть руку, но она сдержалась. Женщина прекрасно понимала, что сделает Петр с ее любовником лишь за один факт прелюбодейства. Не говоря уже о том, что его законную супругу и императрицу обрюхатил какой-то придворный франт. На минуту ей захотелось потрепать нервы несчастному Виллиму, чтобы согнать с его лица самоуверенную ухмылку, с которой тот всегда обнимал царицу.

– Убивать дитя в утробе – великий грех, – Екатерина потупилась и прикрыла веером ехидную улыбку. Виллим буквально впал в полуобморочное состояние, весь его лоск в момент сполз, как растрескавшаяся позолота, оставив голый облупившийся фасад.

– Да не бойся ты, не погублю, – сказала императрица, устало смахивая со своей руки ледяные пальцы Монса, напомнившие ей вдруг безвольных слизняков.

– Что-нибудь придумаю, спи спокойно, Виллим, – презрительно выделила Екатерина имя любовника и вышла из алькова.

Монс стоял и с ненавистью смотрел вслед женщине. Нет, он не собирался лишаться по ее милости ни положения при дворе, ни единственной и поэтому особенно дорогой ему головы.

– Что ж, Екатерина Алексеевна, – прошептал задыхающийся от ярости фаворит, – ежели вы не можете меня успокоить, то я сам решу нашу маленькую проблему…

С этими словами камергер резко развернулся и впечатал свой кулак в обитую бархатом стену.

Глава 16 Разоблачение и наказание

Петр Великий был в отчаянии. Его Екатерина внезапно занемогла неизвестной хворью и уже вторые сутки маялась сильнейшими желудочными коликами. Несмотря на волнение за нее, царь восхищался силой духа супруги, которая велела ему заниматься государственными делами и спокойно дожидаться ее чудесного выздоровления.

– Иди, Петр, иди, свет мой, – шептала ослабевшая Екатерина, сжимая его теплые пальцы в своей ледяной ладони. – Я не хочу, чтобы ты видел меня больной и некрасивой…

Петр пытался протестовать, но императрица была непреклонна, поэтому он покорно покинул ее покои и с печалью в сердце отбыл за границу, решать важный политический вопрос.

– О-о-ох, когда же это кончится? – простонала Екатерина и поджала колени к животу.

Неведомая болячка, поразившая ее, словно выкручивала внутренности из утробы женщины, давая несчастной лишь редкие передышки. Жуткие спазмы напоминали ей тяжелые первые роды, когда она чуть не умерла. Мысли царицы так спутались от боли, что она не могла думать ни о чем, кроме ее прекращения.

– Матушка, я налью тебе успокоительного отвару, – Виллим, после отъезда царя неотлучно находившийся при императрице, ласково отвел волосы с влажного лба Екатерины и отошел к столику с лекарствами.

Его любовница, блуждающая в багровом болезненном тумане, не могла видеть, как фаворит быстро достал из кармана пузырек с бесцветной жидкостью и капнул несколько капель в чашку с отваром.

– Вот, душа моя, выпей… – Вилли заботливо приподнял голову Екатерины и поднес к ее пересохшим губам дымящуюся чашку. – Выпей, тебе тут же полегчает…

Екатерина, готовая выпить хоть ртуть, лишь бы избавиться от боли, послушно осушила сосуд и тут же выгнулась с отчаянным криком. Низ живота словно ножом вспороло, и женщина забилась в мокрой постели, чувствуя, как к горлу подступает удушающая рвота.

– Тише, тише… – Вилли закрыл рот Екатерины ладонью и всем телом налег на нее, удерживая корчащуюся любовницу в одном положении. Его самого трясло как в припадке – лекарь, тайно давший ему это средство, уверял, что оно действует безотказно.

– Главное, – сказал лекарь, протягивая ему пузырек, стоящий, как золотое кольцо, – соблюсти правильную дозировку. Несколько капель в течение недели заставят чрево исторгнуть плод.

Неделю Виллим исправно подмешивал зелье Екатерине в чай, вино и воду. Он уж было потерял надежду, как вдруг императрица слегла.

– Петя! – вдруг закричала Екатерина и потеряла сознание.

Фаворит отпустил женщину и выпрямился. На измятой сорочке царицы медленно расплывалось кровавое пятно. Виллим потер виски дрожащей рукой, выглянул в коридор и жестами подозвал одну из фрейлин, которая была ему надежным другом при царском дворе.

– Убери все и избавься от следов наиаккуратнейшим образом, – распорядился Монс и вышел из покоев царицы.

– Императрице Екатерине полегчало, – радостно объявил он дворцовым лекарям и придворным, столпившимся в соседнем зале. Те посветлели лицами и разошлись, обсуждая царицыну болезнь.

– Бог миловал… – невесть с кем поделился фаворит. – Впрочем, я всегда был везунчиком.

И он отправился в кабак, заливать облегчение ядреным самогоном.

* * *

Потеряв ребенка, Екатерина оправилась довольно быстро, так и не узнав, кто помог ей в этом непотребном деле. Женщина списала все на уже не очень молодой организм и волю судьбы, которой неугодно было ввергнуть императрицу в немилость царя. Полностью восстановив силы, Екатерина тут же сократила свои встречи с Виллимом. Ее снова терзали дурные предчувствия – недавно ей приснился кошмар, в котором место на полке царской кунсткамеры занимала голова не Марии Гамильтон, а Виллима Монса.

– Но почему? – бушевал фаворит, изображая пылкое негодование несправедливо отвергнутого любовника. – Аль я больше тебе не люб?

На самом деле Виллим даже радовался такому повороту событий – после пережитого стресса ему больше не хотелось дергать судьбу за хвост.

– Люб, Вилличка, люб ты мне, – Екатерина страдала от мук выбора, но знала, что муки совести будут терзать ее еще сильнее. – Я все равно буду твоей, лишь дай мне время царя ублажить…

Петр же, вернувшийся из заграничной поездки, был абсолютно невменяем. Так и не решив свои вопросы, он то впадал в неистовство, то сидел в кабинете, часами гипнотизируя бумаги на столе. Императрица, видя его состояние, так и не решалась расспрашивать его о результатах визита, вместо этого пытаясь смягчить дурное настроение царя привычным способом – ласками да разговорами.

– Одна ты меня понимаешь, милый друг, – сказал ей Петр, который часом ранее лично выпорол фрейлину, пролившую чай на его стол. – Только на тебя могу я положиться, только к тебе могу прийти за успокоением, только рядом с тобой мои страхи отступают назад во мрак…

Царь доверчиво припал лбом к груди Екатерины и глубоко вдохнул ее запах. Это была единственная неизменная ценность, единственная константа в его бурной жизни.

– А давай совершим морское путешествие, майн херц! – пришла Петру в голову светлая идея, и он немедля загорелся воплотить ее в жизнь. На корабле они, наконец, смогут избавиться от дворцовой суеты, от важных государственных вопросов, которые непременно нужно решать, от постоянного мельтешения перед его глазами этого прохвоста Монса…

– Конечно, Петр, морской воздух пойдет тебе на пользу, – охотно поддержала его супруга. Впрочем, он и не ожидал услышать от нее возражения. В последнее время Екатерина выполняла все его прихоти, снова превратившись в покорную девушку Марту, похитившую когда-то сердце великого государя.

На следующее утро царская чета поднялась на один из кораблей Петра, и тот торжественно выплыл из гавани в открытое море. Петр с Екатериной стояли рука об руку на корме и восторженно обозревали раскинувшийся перед ними горизонт.

Синее небо, расчерченное полетами чаек, поражало своей первозданной чистотой, легкий морской бриз оставлял на коже щекочущие капельки воды, а соленые волны, мягко бившиеся об обшивку корабля, убаюкивали по ночам не хуже нянюшкиной колыбельной.

– Счастье мое, как же хорошо, – жмурился Петр, подставляя лицо встречному ветру. Екатерина согласно кивала и крепче прижималась к супругу.

А по возвращении из путешествия царь обнаружил на своем столе анонимный донос, в котором монарху издевательски указывали на факт измены ему императрицы с ее камергером Виллимом Монсом.

* * *

– Этого не может быть… – Петр тяжело опустился в кресло, не веря своим глазам и сжимая в кулаке проклятую бумажку. Его преданная ласковая Екатерина и этот разряженный хлыщ… любовники. Это невозможно…

– Невозможно! – вскричал царь и ударил кулаком по столу. Дерево с жалобным звуком треснуло, чернильница перевернулась и залила темно-фиолетовой жидкостью полированную столешницу.

Петр никак не мог упорядочить разбегающиеся мысли: как он мог не заметить связи императрицы с Монсом? И тут же сам себе отвечал: ему даже в голову не могло прийти, что Екатерина способна изменить ему.

Вызвав к себе гвардейца, Петр приказал немедля провести внутридворцовое расследование, допросив всех, кто мог, так или иначе, быть причастен к покрыванию адюльтера. Сам же царь, отдав все необходимые распоряжения, заперся в кабинете и налил себе водки.

Ничего не подозревающий Виллим в этом момент играл в карты с завсегдатаями трактира, где он был частым посетителем, и чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Ему дьявольски везло: Екатерина практически полностью переключилась на супруга, а положение фаворита при дворе значительно улучшилось – его общества начали искать министры, епископы, дипломаты и прочие высокопоставленные лица. Будущее виделось Виллиму в самом лучезарном свете.

Екатерина почивала в своих покоях, когда к ней вошел Петр и присел рядом с ней на постели. Царь внимательно посмотрел на сонно улыбнувшуюся супругу и произнес:

– А что, жена, не скучно тебе без меня было, пока я по делам государственным ездил?

Императрица сладко потянулась и поуютнее завернулась в одеяло. Ее ничуть не насторожил вопрос, она свято была уверена, что Петр ничего не подозревает о ее прелюбодеянии…

– Конечно, скучно, Петр, – ответила Екатерина и ласково посмотрела на царя. – Мы столько времени провели вместе, помнишь – походы, прогулки, морские путешествия, заграничные балы… – на секунду взгляд женщины затуманился и приобрел мечтательное выражение.

Ее по-прежнему называли за глаза безвкусно одевающейся прачкой. Однако присутствие великого монарха рядом с ней вынуждало злые языки источать патоку лести, которая была неприятна Екатерине. Царица предпочитала относиться к придворной фальши как к абсолютно естественному явлению, а Петр помогал ей в этом, потихоньку заменяя особо усердствующих в распространении сплетен людьми, которые более уважительно относились к царскому выбору.

Петр задумчиво посмотрел на улыбающуюся жену. Он уже отдал приказ об аресте Виллима Монса – тот будет казнен, как и Мария Гамильтон. Екатерину он наказывать не станет, ведь она стойко переносила все его измены, не переставая искренне любить царя и мужественно сносить его дурной нрав. Однако урок царица должна получить, и он ей его с удовольствием преподаст…

* * *

С утра Екатерина получила от Петра приглашение прогуляться с ним по Петербургу в коляске. Императрица обрадовалась – последнее время царь нечасто баловал супругу своим вниманием, с головой погрузившись в свои загадочные дела. Надев одно из лучших платьев, велев фрейлине уложить тяжелую копну волос в изысканную прическу, укутав плечи теплым горностаевым манто, царица вышла из дворца. Петр уже ожидал ее рядом с коляской, запряженной тройкой белых скакунов. Галантно подав ей руку, царь усадил Екатерину на мягкое сиденье и велел кучеру трогать.

– Душа моя, какие нонче погоды стоят прекрасные, не правда ли? – промолвил Петр и взял супругу за руку. Осеннее утро действительно выдалось на славу: солнце светило в прорехах темно-синих туч, прорезая воздух ярко-золотыми лучами. Мостовая была усыпана опавшими листьями, занесенными ветром из парковых аллей, а пожухшая травка покрылась легким седым налетом первого инея.

Екатерина вдыхала холодный воздух с видимым наслаждением. Коляска свернула на Троицкую площадь.

– Петя, кого-то опять казнят? – удивилась императрица, издали увидев огромную толпу людей, привычно собравшихся вокруг эшафота, где на коленях стояла чья-то сгорбленная фигура с руками, связанными за спиной.

– Да вот казнят, майн херц, подлеца одного, – подкрутил усы Петр и нежно погладил руку Екатерины. – Попался на взяточничестве, негодник, и поделом ему…

В этот момент палач размахнулся и точным ударом обезглавил осужденного. Екатерина вздрогнула и отвернулась. Палач поднял отрубленную голову и насадил ее на позорный столб. Коляска поравнялась с эшафотом, и поверх моря волнующейся толпы императрица увидела, что голова принадлежала Виллиму Монсу, которому все-таки изменила его легендарная удача.

– Господи… – прошептала стремительно бледнеющая Екатерина и поднесла к губам надушенный носовой платок. От рвотного спазма ее удержало лишь присутствие Петра, который пристально следил за реакцией царицы.

– А что, любимая, – вкрадчиво произнес царь и ближе склонился к лицу супруги, – жаль тебе своего камергера аль просто вида смерти не переносишь?

Екатерина быстро пришла в себя. Она уже поняла, что Петр узнал о ее романе с Вилли, что чудом она не заняла очередь на плаху за своим любовником. Мысли в голове императрицы неслись бешеным галопом: ничем нельзя выдать своих чувств, нужно сохранить лицо до конца – если Петр поймет, что она действительно сожалеет о кончине Монса, ее уже ничто не спасет.

Екатерина глубоко вдохнула и постаралась принять как можно более равнодушный вид.

– Ах, Петр, эти придворные стали жутко испорченными, – притворно вздохнула императрица и опустила глаза, прикрыв лицо веером. На большее ее не хватило, однако Петру и этого оказалось вполне достаточно – он убедился, что Екатерина не питала к Монсу глубоких чувств.

Однако вместе с тем царь явственно ощущал пропасть, которая разделила их, оставив каждого наедине со своими грехами.

Глава 17 Месть императора

Спустя несколько дней после казни Виллима Екатерина поняла, что навсегда утратила доверие Петра. Государь распорядился не принимать от императрицы никаких рекомендаций и приказаний, касающихся государственных вопросов, и свел общение с супругой к минимуму. Отныне Екатерина даже не могла рассчитаться со своими долгами – ей ссуживали деньги придворные дамы, и это унижало императрицу более всего. Она знала, что после каждой такой ссуды те злорадно обсуждали бедственное положение царицы, которую вот-вот сошлют в какую-нибудь деревню, подальше от дворцовой роскоши.

Была и еще одна проблема. Каждую ночь к Екатерине во сне являлся окровавленный и избитый Вилли, протягивающий ей свою плачущую голову, которую он держал в бледных руках. Голова неловко двигала губами, пытаясь что-то сказать похолодевшей от ужаса императрице, а из глаз текли крупные розоватые слезы. После таких снов женщина просыпалась, задыхаясь от безмолвного вопля, и до утра не могла сомкнуть глаз.

Петр не пытался каким-либо образом объясниться с супругой, продолжая игнорировать ее. Царь поселился в другом крыле, не приглашал ее на совместные трапезы и ни разу не посетил ее покои. Не выдержав разрыва между родителями, дочери Петра и Екатерины умолили отца хотя бы выслушать матушку. Тот, скрепя сердце, согласился.

– Войдите, – буркнул Петр в ответ на робкий стук в дверь. Та тихонько распахнулась, и в комнату вошла Екатерина, при взгляде на которую у царя защемило сердце. Императрица была простоволоса, в скромном закрытом платье и пуховом платке, в который она зябко куталась, словно не могла никак согреться. Под глазами женщины чернели большие круги, губы растрескались, взгляд ее нервно перебегал с одного предмета на другой.

Приблизившись к Петру, но не решившись подойти совсем близко, Екатерина умоляюще взглянула на царя и внезапно стала на колени.

– Бес попутал, Петя, – покаянно произнесла государыня и сдавленно всхлипнула. – Прости дуру грешную…

Петр отвел взгляд. В памяти ярко всплыла Мария Гамильтон, умолявшая его о пощаде подобными словами. «Все женщины суть зло», – вспомнил он слова епископа, с которым ему довелось пообщаться в одной из своих поездок. «Измена в самом сердце их, червивом и коварном», – говорил епископ, перебирая четки, свисавшие с его запястья. Петр тогда еще мысленно посмеялся над священником, который просто не был знаком с его женой.

– Как же я ошибался, старый дурак! – горько вырвалось у Петра, и Екатерина опустила голову еще ниже. – Я же свое государство тебе передать хотел как единственной достойной наследнице, а теперь что? – царь постепенно начал впадать в ярость. – Теперь мой престол будет занят каким-нибудь проходимцем, которого ты изволишь взять в свою постель?!

– Петя! – оскорбленно вскрикнула Екатерина, не выдержавшая такого обвинения.

– Что Петя? – издевательски передразнил ее интонации Петр. – Тебе ли не знать, как для меня была важна твоя верность? Да я тебя в пример товарищам своим боевым ставил, мол, супруга у меня любой благородной даме сто очков вперед даст, могу спокойно в походы уходить, зная, что постель супружескую неоскверненной застану!

Распаленный Петр поднял Екатерину с колен и отвесил императрице сухую пощечину. Та же вцепилась государю в мундир, уткнулась лицом в холодные ордена и зарыдала с новой силой. Ее истерика немного охладила пыл Петра, и тот беспомощно опустил руки, железной хваткой сжимающие плечи Екатерины.

– Я же тебя одну любил… – недоумевающе произнес царь. – Я же тебе доверял больше, чем самому себе. Зачем же ты, друг мой сердешный, растоптала нашу любовь?

Петр оттолкнул плачущую супругу и обессилено опустился в кресло, подперев лоб рукой.

– А каково было мне? – всхлипнула Екатерина, понимая, что терять уже особо нечего, что Петр навеки от нее отвернулся. – Каково мне было, когда ты не пропускал ни одной придворной юбки, а весь двор потешался над деревенской дурой, возомнившей себя любимой фавориткой самого Петра Великого?!

Императрица поднялась с колен и подошла к столу.

– Когда мужчина берет девицу, – назидательно вымолвил Петр, – он приумножает свою мужскую честь. Девица же, возлегшая с мужчиной, более не может считаться чистой в глазах своего избранника.

Екатерина тяжело вздохнула. Она страшно сожалела о своей слабости, но уже поздно было что-либо менять – Вилли мертв, их любовь с Петром, скорее всего, тоже… но царице так не хотелось перечеркивать долгие годы их совместной счастливой жизни…

– Прости меня, Петя, – тихо сказала императрица сорванным от рыданий голосом и поцеловала безвольно лежащую на столе длань государя. – Я тотчас же покину дворец и поселюсь в монастыре, пытаясь замолить свой грех перед тобой и Богом.

Женщина повернулась и медленно пошла к двери.

– Постой, – суровый голос Петра остановил ее на полпути. – Сейчас ты вернешься в свои покои и не выйдешь оттуда, пока я не дам на то своего позволения.

Екатерина, не веря своему счастью, обернулась. Царь буравил ее тяжелым взглядом, в котором ей почудилось некое злорадное предвкушение. Впрочем, императрица была так рада нежданному помилованию, что не обратила на это внимания.

– Благодарю, милостивый государь! – горячо воскликнула Екатерина и склонилась в реверансе перед Петром. – Я сделаю все, что вы прикажете… и даже больше… – помедлив, добавила она.

Петр усмехнулся уголком рта.

– В твоих покоях тебя ждет сюрприз, – загадочно произнес он. – Не смей его убирать, он будет стоять там, пока я не дозволю другого.

Обрадованная императрица сделала еще один реверанс и быстрым шагом вышла из кабинета супруга. С души словно камень свалился – Петр решил не изгонять ее, а это уже полдела. Неужто она не смягчит сердце своего мужа, неужто не вымолит у него прощения?

Войдя в свою комнату, Екатерина облегченно упала на постель, но тут же вскочила обратно с диким криком. На комоде рядом с кроватью стояла уже знакомая ей колба, из которой на Екатерину безмолвно взирала заспиртованная голова Виллима Монса.

Императрица сделала несколько неверных шагов назад и упала в глубокий обморок.

* * *

– Государыня! Матушка царица! – Екатерину кто-то испуганно тряс и брызгал ей на лицо холодной водой.

«Кошмар. Мне просто приснился кошмар», – подумала та и нехотя подняла веки.

Молоденькая фрейлина испуганно заглянула в глаза императрицы и пригладила влажной рукой ее спутанные волосы. Екатерина оттолкнула девушку, тяжело поднялась и посмотрела на треклятый комод. Вилли безучастно смотрел перед собой стеклянным взглядом и, казалось, даже улыбался одним уголком рта – бесшабашно и лукаво, так, как умел это делать только он.

– Выйди вон, – приказала царица фрейлине. Та с видимым облегчением выскользнула за дверь, изо всех сил стараясь не смотреть на чудовищную деталь интерьера. Екатерина опустилась на кровать возле комода и прикоснулась к холодной поверхности колбы кончиками дрожащих пальцев.

– Ну что же ты, Вилличка, – горько произнесла императрица и приложила к стеклу всю ладонь. – Что же ты, дурачок, сглазил свою удачу…

Губы Екатерины некрасиво искривились, но слез не последовало. Слезы закончились еще в кабинете у Петра, который и раньше творил страшные вещи, но в этот раз превзошел самого себя.

– Нравится? – донеслось от двери. Екатерина вздрогнула. Поглощенная пережитым ужасом, она не услышала, как Петр вошел в ее покои и теперь стоял в метре от нее, жадно разглядывая голову бывшего соперника.

– Хор-рош, собака, даже после смерти хор-рош, так ведь, майн херц? – заплетающимся языком спросил изрядно подвыпивший царь и игриво подмигнул жене. – Даже глаза не повыцвели от спирта…

Петр подошел к комоду и внимательно вгляделся в мертвое лицо Виллима.

– А у Машки вот поблек взгляд, поблек, – с сожалением произнес он. – Нет уже того былого огня, понимаешь? – протянув руку, государь погладил колбу, в точности повторив жест Екатерины.

Та внутренне содрогнулась и отпрянула вглубь постели. В будуаре, освещенном всего несколькими догорающими свечами, Петр и сам казался мертвецом, вернувшимся с того света, чтобы покарать неверную супругу, ввергнув ее в бездну ночных кошмаров.

– Петр, вели убрать его, – умоляюще прошептала женщина. – Нет сил моих рядом с трупом жить, заточи меня лучше в камеру тюремную, только пусть его рядом не будет…

Петр глумливо расхохотался. О, его месть несомненно удалась, однако зверь уязвленного самолюбия все еще съедал его. Царь подошел к комоду и, как бы невзначай, столкнул колбу с головой фаворита на пол. Сосуд разбился, а голова издала глухой звук от удара и покатилась по ковру, поблескивая синеватой кожей. Петр пнул ее и подошел к роскошному венецианскому зеркалу, в которое так любила смотреться его некогда любимая Екатерина. Погладив его золоченую раму, царь внезапно размахнулся и ударил кулаком по блестящей поверхности. Стекло брызнуло в разные стороны сотнями осколков и разлетелось по будуару сверкающим серебром. Петр замер, тяжело дыша и слизывая кровь с пораненной руки.

– Это же я сделаю и с твоими близкими, – злобно прошипел он Екатерине. – Я уничтожу твоих выродков вместе с тобой!

Глаза Петра, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

– Вы уничтожили одно из лучших украшений дворца, – спокойно сказала Екатерина, которая к тому времени уже взяла себя в руки. – Неужели от этого он стал лучше? Уничтожив меня, вы не сделаете свою жизнь лучше…

– Молчать! – грубо прервал ее Петр, но вдруг покачнулся, почувствовав внезапную слабость в коленях. Царь прижал руку к груди и медленно осел на пол. Екатерина бросилась к нему.

– Петр, что, где болит, говори немедленно! – запричитала императрица, которой на секунду показалось, что Петр умирает. Выглядел он и в самом деле неважно: с запавшими глазами, искривленными губами и серым лицом, покрытым дробными бисеринками пота, царь производил впечатление человека, которого разбил апоплексический удар.

Несмотря на сильную боль в груди, Петр был немало удивлен. После всего, что он сделал Екатерине, после этой безумной выходки с заспиртованной головой Монса, она все еще волновалась за него…

Ему стало стыдно и горько. Собственнический инстинкт лишил его последнего разума, заставив причинить боль единственной женщине, которая была с ним рядом на протяжении стольких лет, поддерживая и утешая. Петр протянул слабую руку и погладил Екатерину по щеке.

– Прости меня, – еле слышно вымолвил царь, закашлялся и потерял сознание.

С тех пор отношения Екатерины и Петра были безнадежно испорчены. Ведь, как известно, мужчины никогда не прощают измен, даже горячо любимым женщинам, а уж тем более не мог забыть этого Петр, величайший император Российской империи. В поисках забвения он находил себе все больше новых игрушек, но они уже не радовали его так как раньше, когда он верил в свою удачу и в свою счастливую звезду, и знал, что, что бы он не натворил, умная, добрая и понимающая Екатерина всегда простит его. Теперь была его очередь прощать, но он этого делать не умел…

Глава 18 Мария Матвеева

Спустя неделю Петр оклемался и устроил в честь своего примирения с императрицей роскошный бал. Впрочем, это был скорее формальный жест – отношения между ними так и не вернулись в прежнюю колею, оставаясь прохладными и натянутыми. Екатерина явилась на бал всего на час, после чего извинилась и ушла, оправдавшись жуткой мигренью. Недавно царица переехала в новые покои – после памятного происшествия с головой Виллима она не могла больше находиться в своем прежнем будуаре. Заняв новую комнату и обустроив ее по своему вкусу, Екатерина старалась не вспоминать тот жуткий случай, однако, просыпаясь, она неизменно первым делом со страхом осматривала покои, боясь снова наткнуться взглядом на колбу с останками Виллима.

Петр рассеянно пригубил вина и откинулся на спинку дивана. Он давно приметил в пестрой толпе придворных дам красивую девушку, которая превосходно танцевала и отличалась особенной живостью. Подозвав к себе своего камергера, царь небрежно указал на красавицу и спросил:

– Кто сия девица? Почему мне до сих пор не представлена?

Камергер почтительно склонился перед государем.

– Графиня Мария Матвеева недавно прибыли-с ко двору… – доверительно прошептал он на ухо внимательно слушавшему Петру. Тот махнул рукой, повелев немедля представить ему дворянку. Через минуту Мария Матвеева склонилась в реверансе перед восхищенным царем. Вблизи девушка выглядела еще красивее – статная, высокая, со свежей кожей и ясными глазами, графиня сразу зажгла кровь Петра, и тот вновь ощутил давно забытый огонь в чреслах.

– Вы прекрасны, дорогая, – царь не сводил глаз со смущенной девушки, которая, впрочем, нашла в себе смелость открыто и искренне улыбнуться великому государю.

Новая любовница внезапно вернула ему радость жизни и укрепила под ногами царя почву, которая изрядно пошатнулась после того, как Екатерина изменила ему с Монсом. Петр даже в самых страшных мыслях не мог представить, что предательство жены так отразится на нем, – отныне ему повсюду чудились изменники и заговорщики, он потерял доверие даже к собственным детям, оградившись от них каменной стеной непонимания. Уязвленное мужское самолюбие царь компенсировал бесконечными балами и кутежами, во время которых не гнушался самыми прожженными шлюхами Петербурга.

Однако появление Марии значительно изменило жизнь Петра. Он много времени проводил с новой пассией – общение с ней приносило ему море удовольствия, ведь та была образованной, начитанной девушкой, свободно говорившей по-французски и владевшей умением развлечь царя в любое время суток.

Екатерина, узнав о новой фаворитке супруга, только устало вздохнула. По крайней мере, она почувствовала себя свободной: напряжение, в котором продолжал держать ее Петр, немного ослабло. Императрица начала спокойнее спать, не опасаясь, что безумный монарх однажды ночью пришлет к ней своих гвардейцев…

Гадать, какое наказание для нее мог бы придумать Петр, Екатерине не хотелось. Она слишком хорошо была осведомлена об истязаниях, которые царь изобретал для своих случайных любовниц и проворовавшихся придворных. После того как царица утратила благосклонность мужа, ее вполне могла ожидать подобная участь. Но счастливая звезда не подвела Екатерину и здесь – увлекшись Марией Матвеевой, Петр, казалось, забыл про свою венценосную супругу и с головой погрузился в новые отношения.

Впрочем, не забыл он и о делах правительственных. Деятельной натуре Петра претило сословие московских жителей, которые жили вольно и гуляли вместо того, что заниматься делом. Шатающихся без службы и занимающихся воровством людей, вносящих смуту в умы народа, царь не жаловал. Результатом его неприязни к ним стал указ, согласно которому все, физически дееспособные «свободные» холопы, должны были наняться к новым господам. Те, кто не мог служить в силу здоровья или просто не подходил хозяевам, подлежал ссылке на галеры.

Помимо этого, Петр велел провести ревизию, по итогам которой помещики, приказчики и старосты начали платить подушную подать не с земли, а с человека. Если срок выплаты задерживался, в деревни посылался отряд гвардейцев, и подать взималась силой.

Также царь распорядился дозволять владельческим крестьянам уходить в другие деревни на заработки исключительно после выдачи господского письменного разрешения, засвидетельствованного земским комиссаром.

Таким образом, помещики получили еще больше власти над крестьянами, забирая к себе в распоряжение имущество и даже личность своих крепостных.

Глава 19 Интриги Меншикова

Отстранившись от Петра, Екатерина незаметно для себя сблизилась с князем Меншиковым. Тот, в свою очередь, все чаще навещал опальную императрицу под благовидными предлогами. Петр смотрел на это сквозь пальцы. Ему было достаточно знать, что Екатерина боится сделать лишний шаг, чтобы не рассердить венценосного супруга, – приставленные к ней соглядатаи в полной мере информировали царя о каждом дне царицы. Женщина знала, что за ней следят, поэтому ее встречи с Меншиковым не выходили за рамки невинных бесед и прогулок по парковым аллеям.

– Совсем государь наш забыл о вас, матушка, – с притворным сочувствием однажды сказал Александр Екатерине, намекая на влюбленность монарха в Марию Матвееву. Та раздраженно отмахнулась от Меншикова веером и присела на каменную лавочку передохнуть. Они гуляли уже больше двух часов, думая каждый о своем. Императрица вспоминала то счастливое время, когда Петр любил только ее, и даже слегка завидовала новой фаворитке царя. Меншиков же упивался своим разочарованием: все его попытки укрепить свое положение при дворе привели лишь к потере статуса царского фаворита и массе сопутствующих проблем. Он видел, что одинокая и отвергнутая Екатерина тянется к нему, не находя более крепкого плеча, на которое могла бы опереться, но вместе с тем понимал, что сближение с императрицей приведет его прямо на плаху.

– Ах, Александр, как же тяжко жить в клетке… – отчаянно выдохнула Екатерина и с мольбой посмотрела на Меншикова. – Петр ограничил меня в средствах, запретил покидать дворец, практически не навещает меня… как же мне улучшить свое положение?

Не то чтобы царица надеялась на помощь бывшего любимца царя – ей просто нужно было с кем-то поговорить.

Меншиков смотрел на Екатерину. Чувства к ней все еще теплились в его груди: несмотря на перенесенные тяготы и уже не юный возраст, императрица выглядела волнующе. Князь подумал о том, как давно Екатерина не была с мужчиной… сколько же страсти, верно, сейчас сокрыто в ней…

Мысленно застонав, Меншиков проклял себя и молвил:

– Не печальтесь, Екатерина Алексеевна, ваш верный друг что-нибудь придумает.

В устремленных на него глазах императрицы мгновенно вспыхнула искра надежды, и Александр понял – если он сумеет помочь Екатерине, он сумеет помочь самому себе. Вернув царице расположение Петра, князь сделает ее своей вечной должницей, а царь, в конце концов, уже немолод, да и здоровьем похвастаться не может – того и гляди, помрет в один прекрасный и не слишком далекий день.

Этим же вечером Меншиков попросил аудиенции у Петра. Тот неохотно согласился выслушать бывшего фаворита в память о его заслугах. Нервным движением князь взял предложенный бокал с вином и осушил его единым глотком. То, что он задумал, походило на самоубийство, однако Александр жил по принципу «все или ничего». Поэтому, смочив горло и немного расслабившись, он доверительным тоном сообщил царю, что третьего дня имел удовольствие лицезреть, как девица Матвеева стояла на балконе с неким загадочным придворным.

– Я как раз мимо проходил, – вдохновенно вещал Меншиков, попутно следя за реакцией Петра, лицо которого темнело с каждым новым словом, – гляжу: а красавица наша франту этому записочку передает, и тот ее прячет быстро, чтобы никто не увидел…

Говоря это, Александр лишь слегка приукрасил события: благодаря счастливой случайности он действительно видел Марию, отдающую записку одному из придворных, и не преминул намекнуть об этом фаворитке. Когда та побледнела как мел и начала умолять Меншикова не выдавать ее царю, он понял, что ему, наконец, сильно повезло. Взвесив все «за» и «против», князь решил, что благосклонность императрицы куда весомее благосклонности императорской любовницы, и, тщательно продумав план, рассказал все Петру.

– Спасибо тебе, верный друг Алексашка, – задумчиво молвил тот, дослушав Меншикова. – С Марией я разберусь – ежели не соврал ты, отблагодарю по-царски. Но ежели напраслину на девку возвел, не сносить тебе головы.

Меншиков встал, поклонился государю и вышел вон на негнущихся ногах. Он не знал, каково было содержание записки, но искренне надеялся, что улик будет достаточно для того, чтобы Петр вернул старому другу свою милость.

* * *

Мария беспорядочно металась по будуару, заламывая руки и кусая губы до крови. Угораздило же ее так глупо попасться этому проныре Меншикову, который спит и видит, как бы снова подлизаться к Петру! Встретившись с графом Апраксиным, который давно добивался ее внимания и был ей очень симпатичен, Мария не удержалась и написала ему записку, где поясняла, что, будучи фавориткой царя, она не может рисковать своей жизнью и жизнью графа.

«Вспомните несчастную Марию Гамильтон, – писала Матвеева в записке. – Вспомните Виллима Монса и многих других несчастных, которые, так или иначе, провинились перед ним. Я не хочу закончить свои дни на плахе, в окружении смеющейся толпы, и Вам такой участи не желаю…»

– Проклятье! – не сдержалась графиня и упала на кровать, терзая шелковую подушку. В глазах Меншикова, заверяющего ее в том, что он непременно сохранит ее тайну, она ясно видела равнодушие к ее судьбе. К тому же Мария знала, что князь и императрица давно знакомы. Несмотря на довольно натянутые отношения с Екатериной, Меншиков, скорее всего, примет ее сторону.

В дверь сухо постучали.

– Войдите, – крикнула Мария, сев и разгладив складки на платье. Нельзя подавать ни малейших признаков паники, которую Петр чует так же хорошо, как охотничья собака чует дичь. Предчувствие не обмануло девушку: в комнату вошел царь, выражение лица которого не предвещало ничего хорошего. Пристально оглядев покои любовницы, Петр подошел к Марии, сжавшейся от страха.

– Ну что, Машенька, скоро ль рожать будешь? – мягко спросил он и погладил Марию по волосам.

– Через три месяца, – робко ответила та и неуверенно улыбнулась. Пальцы Петра еле ощутимо сжались в ее волосах, однако изнервничавшаяся девушка почувствовала, что с нее будто собираются снять скальп. Впрочем, хватка немедленно расслабилась, а Петр ухмыльнулся уголком рта и произнес:

– Собирайся, Мария… – на этих словах сердце фаворитки оборвалось и ухнуло куда-то вниз. – Князь Меншиков приглашает нас в свое имение… – Мария облегченно выдохнула. Слава Богу, ее не отправляют на каторгу.

– …Поедем мы с императрицей, ты, да граф Апраксин, – весело закончил Петр и подмигнул ей словно мальчишка, затевающий большую шалость. – Будем как одна дружная семья, да, майн херц? – улыбнулся царь окаменевшей Марии и вышел прочь. Та закрыла лицо руками. Несомненно, Петру известно о встрече на балконе – и благодарить за это следует дражайшего князя Меншикова.

– Ну, погоди, предатель, – прошипела сквозь зубы фаворитка. – Я тебе не какая-нибудь прислуга бессловесная, ты еще пожалеешь, что связался с графиней Матвеевой!

Еще немного посидев, Мария кликнула фрейлин и велела собирать вещи. У нее нет времени на то, чтобы сидеть и бояться. Ей бросили вызов – что ж, она с достоинством примет его, и в первую очередь нужно доказать Петру свою невиновность, а уж потом Меншиков сполна заплатит за козни против нее.

По дороге в имение Меншикова Екатерина удивленно рассматривала Петра, севшего в карету вместе с ней, а не со своей беременной фавориткой. Та ехала в отдельном экипаже, а впереди следовал граф Апраксин на коне. Императрица понимала, что князю каким-то чудом удалось повлиять на царя – однако каким, она не понимала. Петр же тем временем оживленно смотрел на пейзаж, который проносился в окне едущей кареты и время от времени поглядывал на свою супругу.

Весь путь они проделали в молчании, однако, выйдя из кареты, Петр внезапно подал руку Екатерине и помог ей спуститься с подножки. То же пытался повторить с Марией и Апраксин, спешивший жеребца, но она раздраженно оттолкнула предложенную руку и вышла из экипажа самостоятельно.

На пороге их уже встречал сияющий Меншиков с отрядом прислуги. Внутри особняк князя оказался безупречно вылизанным: все предметы начистили до блеска, паркет отполировали так, что в него можно было смотреться, как в зеркало, на мебели не было ни грамма пыли, новые свечи в серебряных канделябрах так и просили поднести к ним лучину…

Екатерина оценила приготовления и одобрительно произнесла:

– Александр, уж не женились ли вы? У меня такое ощущение, что в доме, наконец, появилась хозяйка…

Меншиков победно усмехнулся. Теперь он может разыграть туза, припрятанного у него в рукаве. Поклонившись императрице, князь отошел в соседнюю комнату и вывел оттуда скромно потупившуюся девушку.

– Знакомьтесь, Дарья Михайловна, моя невеста, – торжественно представил Александр потрясенным гостям свою спутницу, глядя на нее влюбленными глазами. Расчет князя был безупречен: теперь он снимет с себя и Екатерины подозрения Петра. Петр действительно был удивлен – он был уверен, что Меншиков до сих пор сохнет по императрице… а вон оно, гляди, как вышло.

– Не ожидал, майн херц, не ожидал, – весело пробасил Петр и взял под руку Екатерину. – Ну что же, тогда пройдемте праздновать! – воскликнул царь и увлек супругу в гостиную, оставив Марию в обществе растерявшегося Апраксина. Меншиков лукаво подмигнул фаворитке и удалился вслед за государем, нежно шепча на ухо Дарье милые глупости. Он давно собирался жениться на этой умной и красивой девушке, сестре Варвары Арсеньевой, которая после отъезда Вари во дворец осталась жить в имении Меншикова. Несмотря на то, что Александр все еще не оставлял надежд приблизиться к императрице, Дарья была для него довольно хорошей партией. После того как царь насытился прелестями Варвары и отдал ее фрейлиной Екатерине, Меншиков понял, что, женившись на сестре Вари, он еще на шаг приблизится к вожделенной царице.

– Еще вина! – заявил Петр и поднял бокал. Мария сидела в противоположном конце стола и невидимо для других царапала обивку стула ногтями. Идиот Апраксин буквально не сводил с нее влюбленных глаз на протяжении всего ужина, пока гадкий Меншиков ехидно ухмылялся ей, обнимая свою будущую жену и провозглашая двусмысленные тосты. Графиня была готова удавить и графа, и князя голыми руками – ее жизнь рушилась прямо на глазах. Но Мария не была намерена сдавать так дорого доставшихся ей позиций.

– Прошу меня простить… позвольте, я удалюсь в свои покои, – слабым голосом сказала фаворитка, с удовольствием отметив легкую тень беспокойства, промелькнувшую по лицу Петра. – Я немного нехорошо себя чувствую, – подлила она масла в огонь и прижала пальцы к вискам.

– Да-да, – лучезарно улыбнулся Меншиков и подал знак прислуге, – вас тотчас же сопроводят в вашу комнату…

– Я провожу вас, сударыня! – галантно подскочил граф Апраксин, и Мария мысленно застонала. Господи, ну кто бы мог подумать, что за блестящей мужской внешностью скрывается столь заурядный и бесхитростный ум?! Боковым зрением она заметила, как Петр сжал зубы, и холодно произнесла:

– Не утруждайтесь, граф, я нисколько не нуждаюсь в вашей помощи.

Лицо Апраксина при этих словах обиженно вытянулось и побледнело, а Мария не удержалась от мстительной шпильки напоследок:

– Думаю, ваша задача – следить за комфортом государя, а не сопровождать меня.

Фаворитка величественно удалилась, не забывая, впрочем, слегка покачиваться и обессилено опираться на руку служанки. Петр проводил любовницу обеспокоенным взглядом. Екатерина с Меншиковым незаметно переглянулись: маневры Марии могли свести на нет все усилия…

Однако царь не последовал за Марией, как можно было ожидать, а перевел взгляд на сотрапезников и задумчиво произнес:

– Женщины… Совсем избаловались. Вот, помнится, Катерина, когда беременная ходила, ни разу не пожаловалась на плохое самочувствие.

Петр ласково погладил Екатерину по руке, но вдруг, словно опомнившись, вскричал:

– Эй, прислуга! Где мое вино?

Остаток вечера прошел в непринужденной атмосфере, и императрица почти уверилась в том, что расслабившийся царь проведет эту ночь в ее покоях. Однако с наступлением темноты Петр удалился в комнату Марии, велев не беспокоить его до самого утра. Разочарованная Екатерина пожелала государю спокойной ночи и тоже отправилась почивать. Удача выскальзывала из ее рук, как речной угорь, но женщина твердо решила не торопить события.

У нее есть еще время.

Петр неслышно вошел в комнату и прикрыл дверь. Мария лежала в постели с холодным полотенцем на голове и печально взирала на государя из вороха подушек. В комнате резко пахло валерианой и лавандой.

– Прошу прощения, государь, – тихо прошептала девушка и утомленно прикрыла глаза. – Поездка утомила меня и нашего ребенка…

Мария намеренно выделила слово «нашего». Царь снял одежду, повесил ее на спинку стула и лег рядом с любовницей, нежно поглаживая ее уже довольно большой живот. В голове пронеслись воспоминания: вот он впервые узнает о том, что жена ждет ребенка. Вот, пережив тяжелейшие минуты ожидания, он держит на руках крошечную дочь, безмолвно разевающего беззубый ротик. Вот Екатерина, на тот момент беременная их очередным ребенком, ходит меж его уставших израненных солдат и наливает им воду, не оставляя своего мужа ни в одном походе…

Петр взглянул на бледную Марию, которая напоминала нежную лилию, выдернутую из мягкой влажной почвы и пересаженную в сухой каменистый песок. Возможно, этим она и привлекла царя, привыкшего к боевым женщинам, которые при случае могли постоять за себя.

Рядом с ней Петр чувствовал себя большим и сильным – такого ощущения ему не могла дать даже Екатерина. При всей своей кажущейся покорности и мягкости, императрица была настоящей дочерью своей суровой родины.

– Не волнуйся, майн херц, – Петр ласково откинул прядь влажных волос, прилипших к щеке Марии. – Отдыхай, сколько хочешь, мы сюда за этим и приехали…

Мария вдруг отшвырнула полотенце, прижалась к удивленному царю и жарко зашептала:

– Не верьте Меншикову, государь, он поклеп на меня возвести хочет, не верьте сплетням его грязным, умоляю вас!

Скулы девушки окрасились гневным румянцем, а глаза загорелись, как у кошки.

– Да, граф Апраксин влюблен в меня, этого не скрыть, – продолжала шептать Мария, нежно поглаживая рукой руку Петра, – но ведь это не моя вина, я ведь сама уже не знаю, куда мне деться от сего навязчивого воздыхателя…

Произнеся это, графиня поняла, что только что подписала Апраксину приговор, – но отступать было некуда. Слишком многое стояло на кону. Петр нахмурился, однако не оттолкнул руку любовницы. Страсть молодого графа к красавице фаворитке была очевидна, но, обжегшись на молоке, царь дул на воду. Верить женщинам он больше не собирался.

Глава 20 Соперница

Утро, мягкое и осторожное, как и полагается в августе, пришло в имение Меншикова с запахом спелых яблок, туманом и тяжелым пробуждением Петра.

Сонная Мария нежно обнимала его со спины, и царь чувствовал, как шевелится в ее утробе его дитя, обещающее родиться крепким и сильным. Даже во сне фаворитка жалась к нему, будто в поисках защиты, крепко держа царя за сильную руку. Петр осторожно перевернулся на спину, убрал с высокого лба фаворитки прядь волос, которая вот-вот была готова задеть ее очаровательный носик да ненароком разбудить. Мария что-то пробормотала во сне и, сочно причмокнув губами, зарылась лицом в царское плечо. Тепло разлилось в груди у царя, глядящего на спящую девушку. Но тут он вспомнил слова Меншикова и жадные, почти хозяйские взгляды графа на Марию. От ярости Петру захотелось завыть волком – да что ж такое, как это его царским вниманием кто-то осмеливается пренебречь?! Внезапно в голове царя зародился хитрый план, и он широко улыбнулся.

* * *

К завтраку Екатерина спустилась в платье цвета берлинской лазури, сшитого из тонкого китайского шелка, отрез которого ей преподнесли азиатские послы. Императрица до сих пор помнила их смешные желтые, будто цвета испитого чая, лица, сияющие словно начищенные самовар. Послы смотрели на нее с обожанием и что-то лопотали про красоту русских женщин.

Платье из подаренного шелка шил лучший петербургский портной, который богато украсил ткань серебряной вышивкой и жемчугами. И все, вроде бы, было правильно, все, вроде бы, было так, как и должно быть, задумчиво думала Катерина, разглядывая себя в зеркале. Вот прекрасное платье, цвет которого подчеркивал смоль ее волос и белизну гладкой кожи, вот сапфиры и бриллианты от лучших ювелиров Европы, вот прическа по последней моде с невероятным количеством драгоценных шпилек… но чего-то неуловимо недоставало в облике императрицы – и она знала чего.

А не хватало тех самых настоящих дворянских благородства и грации, которые нельзя заказать у портного или купить даже за самые большие деньги. Тот неуловимый флер избранности, которым так запросто щеголяла ненавистная императрице Матвеева, Екатерине так и не удалось в себе развить.

За завтраком разукрашенная и разодетая императрица с одутловатым лицом смотрелась почти комично рядом с тонкокостной царской фавориткой, которая, даже будучи на сносях, выглядела юной прелестницей. И это замечал даже Меншиков, безнадежно влюбленный в Екатерину.

Царь же не сводил глаз с Апраксина, который будто забыл дышать, когда увидел Марию, медленно и очень осторожно спускающуюся по широкой мраморной лестнице, одетую в простое белое платье, какие носят беременные женщины. Ткань мягко обнимала стан фаворитки, ничего не скрывая, но и не демонстрируя, будто укрывая ее тело от чужих взглядов.

– Доброе утро, – произнесла девушка, не глядя ни на кого и осторожно садясь за стол. Ночью ей удалось смягчить сердце Петра, но Мария понимала, что праздновать победу еще очень рано.

Дарья тут же начала расспрашивать ее о самочувствии, а Екатерина разве что зыркнула холодно в сторону Марии, но благоразумно промолчала. Не дай бог царя разозлить.

После завтрака Дарья предложила дамам прогуляться в саду, посмотреть на чайные розы. Эти розы, нового сорта, Сашенька заказал ей из Англии, и теперь они наконец-то зацвели. Дарья и Мария легко нашли общий язык, ведя тихие и непринужденные беседы о балах и платьях. Катерина же слегка отстала от них, присев на мраморную садовую скамью.

Солнце уже взошло достаточно высоко, и императрице было невыносимо жарко. Шелк не давал телу остыть, корсет из китового уса нещадно давил на пышные формы, а многочисленные шпильки в прическе страшно оттягивали волосы. Екатерина уже несколько раз мысленно прокляла себя за глупые попытки заставить мужчин смотреть в ее сторону. Годы брали свое, и привлекательнее Екатерина, даже в молодости не обладавшая природной красотой, не становилась.

Если раньше ее главными украшениями были молодость, которая искупала все физические недостатки, страстность да умение ублажить мужчину, то теперь в утешение остались только острый ум и трон. И когда Екатерина глядела на молодую фаворитку, ей казалось, что она все бы отдала, все до последнего, чтобы получить красоту и грациозность дворянки Марии, коих у нее самой отродясь не бывало даже в самые лучшие годы.

Между тем оставшиеся в имении мужчины вели в кабинете Меншикова мирную с виду беседу.

– А так ли ты охоч до коней, государь, как и раньше? – вальяжно поинтересовался Меншиков у царя, вытянув ноги на бархатную банкетку.

Петр, внимательно изучающий диковинный цветной глобус, поднял на Меншикова заинтересованный взгляд.

– Охоч, страсть как охоч, майн херц. Почему спрашиваешь?

– Мне тут один дворянин давеча в карты отличного арабского скакуна проиграл. Какие бабки изящные, а круп… Какой у него круп! И морда тонкая! Чисто лебедь, а не конь. Видел бы ты, как он у меня по кругу идет под хлыстом. Правда, бес, необъезженный. Норов у него чисто звериный. Волком ему родиться надо было, не конем. Никому не дается!

– Не дается, говоришь? – глаз у царя недобро заблестел, он повернул голову к скучающему Апраксину. – Граф, а граф? Смел ли ты, отважно ли сердце твое пылкое?

– Да, ваше царское величество, – ответил граф, на беду, не слушавший разговора, а любовавшийся силуэтом Марии. Окна кабинета Меншикова выходили в сад, и все три дамы были видны как на ладони. Петр хитро подкрутил ус и спросил:

– А обуздаешь для меня коня? Ежели сладишь с ним – отблагодарю по-царски!

– Как скажете, так и сделаю, государь, – щелкнул каблуками Апраксин и улыбнулся. Глубоко в душе он мечтал только об одном: чтобы Машенька ответила ему взаимностью. И покрасоваться перед любимой на необъезженном коне – чем не повод вырасти в ее глазах? Может быть, та по достоинству оценит его смелость и поймет, наконец, что ничто не в силах препятствовать его любви и что все преграды он одолеет, лишь бы только быть с ней.

– Коня-то как звать? – спросил у Меншикова Петр.

– Сатана он, – хохотнул фаворит, – черный как смоль, и характер как есть – бесовской. Оттого Сатаной и зову. Он мой хлыст перекусил да денщика насмерть в стойле копытами забил. Хоронили в закрытом гробу.

– У-у-у, зверюга, – радостно оскалился царь, недобро глядя на Апраксина из-под ресниц.

И Меншиков в этот момент готов был поклясться, что вскоре понадобится еще один закрытый гроб.

* * *

Обед Дарья велела накрыть в беседке недалеко от усадьбы.

– Даша, а кто фонтаны вам такие чудесные делал? – интересовалась Мария, неторопливо обмахиваясь веером. – Чей был эскиз? Дворцовым архитекторам заказывали?

– Ну что вы, Мария, набросок сделала я сама, а Александр каменщиков с Урала заказывал. У них там знатные мастера. С малахитом работают, будто сам боженька в руки целовал, – смущаясь, ответила Дарья.

Петр с любовью поглядел на сияющую фаворитку, потягивая охлажденное вино. Мария с интересом слушала Дарью, склоняя свою хорошенькую головку то на один бок, то на другой, поправляя прядь, выбившуюся из простой прически. Не задумываясь, царь осторожно взял в свою грубую ладонь тонкие пальчики девушки и начал целовать розовые, будто детские, ноготки, щекоча кожу усами и хриплым дыханием.

– Петр, ну что ты как маленький, – заливисто засмеялась Мария, полушутя пытаясь отнять руку от губ любимого.

– Какая же ты, – царь вдруг понял, что задыхается от переполняющего его восторга и всепоглощающей любви, тугим комком сжавшейся в груди, – какая же ты у меня…

В солнечном свете прелесть его любовницы заиграла новыми красками и на какое-то время заставила забыть о черной ревности, время от времени поднимающей свою уродливую голову из глубин души.

Меншиков, Апраксин и Екатерина хмуро наблюдали за любовниками. И если Апраксин практически не скрывал своего недовольства, краснея щеками и сжимая до хруста пальцы, то царица, до крови закусившая полные губы и нахмурив густые брови, скрыла лицо за тенью веера. Как по живому резал Петр, глядя на соперницу с любовью и обожанием. С тем обожанием, с той любовью, с которой когда-то смотрел на Екатерину, прошедшую с ним огонь и воду. Впервые в жизни царица прокляла тот миг, по-настоящему зло и горько прокляла день, когда связалась с Виллимом Монсом. И для себя решила, что не просто разлучит царя и ушлую фаворитку, но сотрет последнюю с лица земли, уничтожит, изломает…

Глава 21 Месть Екатерины

После обеда дамы удалились в комнаты, дабы предаться послеобеденному сну. Царь же с Меншиковым и Апраксиным отправился в конюшни, смотреть Сатану.

Сказать, что конь был хорош, – значило не сказать ничего. Высокий ладный скакун ходил по стойлу, стучал нервно копытом, раздувал тонкие ноздри, щерил ровные зубы в недобром оскале, загрызал удила и взбрыкивал, ударяя подковами по каменной стене. Черный как ночь, чернее всех грехов, сверкал зло глазищами, тряс гривой, будто подначивал: «Ну, давай, дурачок, иди сюда, сейчас я тебе хребтину переломаю, ну!». Конь ходил по стойлу кругами, выжидая и вскидывая длинную морду, поглядывал на зашедших в стойло мужчин.

– Ох, ну и шельма! Ох, ну и шельма же! Ах, какой! Как женщина норовливый, – с восхищением сказал царь, оглядывая коня. – Гриву, поди, заплетать не дает?

– Да какой там гриву, – отмахнулся Меншиков, – его и ковать-то только с Ерошкой можно.

– Что за Ерошка? – удивился царь и пристально оглядел конюшню.

– Да есть тут у меня юродивый один. Родился, понимаешь, полумертвым… ну, повитуха так подумала, синюшного младенца приняв. А поди ж ты, закричал шельмец, – Меншиков одобрительно прицокнул языком. – Понимает через раз, не говорит. Но животных страсть как любит. И животные его любят. Вот я его на конюшне и пригрел. Хороший он, и лошади при нем спокойные. Сатана только Ерошку и признает, тот ему в ухо пошепчет чего-то, скотина и успокаивается. Да только ненадолго, и под седло все не идет, сволочь хитрая.

– Взнуздаем, – отмахнулся царь, жадно разглядывая коня. – Продашь мне зверя, майн херц?

– Да бог с тобой, государь, я тебе его так подарю, – сделал невинное лицо хитрый Меншиков, – как знал, что тебе эта животина по душе тебе придется.

– Ну что, граф, не струсил? – обернулся Петр к Апраксину и хлопнул того по плечу.

– А и не струсил, – молодцевато ответил тот. – Давайте сюда это чудище.

Царь нехорошо усмехнулся:

– Алексашка, зови своего юродивого, пускай коня выводит на круг!

Меншиков что-то крикнул челяди, и к мужчинам подошел высокий худой парень с простым и каким-то странным лицом. Царь сначала не сообразил, что не так, но потом увидел, что глаза Ерошкины были пустыми, будто незрячими. Такие глаза бывают у слепых и пророков на иконах церковных.

Ерошка подошел к стойлу, поцокал успокаивающе языком. Сатана остановился, повел ушами, посмотрел на дурачка и замер. Ерошка причмокнул ему губами и протянул яблоко-паданку, уже мягкое и чуть подгнившее с одного бока. Конь, медленно переступая копытами, приблизился к Ерошке и осторожно, даже деликатно, взял угощение с ладони, прихватив пальцы бархатными губами, и задумчиво захрустел, жмуря довольные глаза. Дурачок поцеловал коня в нос, ласково погладил по округлым щекам, взял перекинутое на стойле седло и начал что-то тихо нашептывать коню, перебрасывая ему на спину седло и затягивая ремни.

Царь так и не смог разобрать, что тот говорил животному, но Сатана, до этого плясавший чертом в стойле, понурил гривастую голову и послушно пошел за дурачком, будто был не скакуном арабским, а простой крестьянской кобылой, измотанной ежедневным тяжелым трудом.

Апраксин в нетерпении застучал хлыстом по английским сапогам для верховой езды. Разодетый франтом граф действительно производил впечатление своей гусарской выправкой и широким разворотом плеч, а бесстрашный и спокойный взгляд добавлял его образу завершающую нотку мужественности.

Петр почти с завистью посмотрел на графа. Молод, да еще и хорош собой. Но ведь Мария все равно любит его, а не этого лощеного красавца, – как бы горд профиль ни был, все равно царь есть царь. И тут вдруг подумалось Петру: а хотела бы его Машенька так же сильно, любила бы так страстно, если бы не все те привилегии, которые открывала перед ней дверь в царскую спальню? Петр спешно отогнал от себя злые мысли.

Граф гарцевал на коне, изо всех сил пытающемся сбросить с себя наездника, однако Апраксин держался на удивление крепко, хоть периодически и съезжал с гладких боков скакуна. Однако удача, видимо, была на стороне графа, и спустя некоторое время беснующийся конь покорился человеку. Вспотевший Апраксин лихо спрыгнул с Сатаны, напоследок пребольно шлепнув того хлыстом по ушам.

– И не таких обкатывали! – самодовольно заявил граф, отряхивая одежду от пыли.

Ерошка, спотыкаясь, подбежал к запыхавшемуся коню, схватил его за узду и начал что-то шептать, наглаживая израненные, тяжело вздымающиеся бока. С ненавистью взглянув на графа, слуга повел скакуна в стойло, сдавленно всхлипывая и утирая рукавом текущие слезы.

Вечером граф настоял на том, чтобы пригласить всех дам и показать им, как он сумел справиться с норовистой скотиной. Было это хвастовством чистой воды, но даже ревнивый царь признавал, что смелости Апраксину не занимать, да и с лошадьми он управляться умеет.

Велев подать закуски и чай все в той же беседке, где днем состоялся обед, царь с Меншиковым обсуждали новые породы борзых и пригодность их для охоты на вепря и медведя. Апраксин, красуясь, подъехал к беседке на Сатане.

Женщины удивленно ахнули и замерли от восторга – конь грациозно вез всадника, олицетворяя собой настоящую покорность и истинное послушание. Одно движение шпоры – и Сатана медленно преклонил колени перед дамами. Петр заметно занервничал. Не стоит такую дикую скотину близко подпускать, ох не стоит. Не той породы конь, чтобы так легко сдаться. Чуть что, уйдет в галоп или взбрыкнет… да вот только Апраксин, потерявший голову от восхищенного взгляда любимой, совершенно об этом не думал.

Мария, очарованная статью всадника и скакуна, как заколдованная встала и протянула коню ладошку с кубиком белого сахара. Сатана насторожил уши, но не отдернул головы, и девушка, привыкшая в своем родном доме к лошадям, доверчиво подошла поближе. Внезапно конь заливисто заржал и, вскинул передние копыта, сильно ударив Марию прямо в живот. От удара та отлетела на несколько метров и замерла на земле изломанной куклой. Не успев опомниться, Петр услышал истошный крик Апраксина, который увидев, что стало с Марией, потерял контроль над скакуном. Тот помчался прочь, волоча за собой наездника, нога которого запуталась в стремени. Подбежав к неподвижно лежащей Марии, Петр с Александром отшатнулись. В лице девушки не было ни кровинки, а грудь ее практически не вздымалась под запыленной тканью платья. Дарья же осталась сидеть, как прикованная, – она видела незаметное движение императрицы, которая, дождавшись, когда Мария подойдет к коню, хладнокровно направила ему в глаз солнечный блик, отраженный одним из ее украшений.

– Машенька, девочка моя, – растерянно шептал царь, пытаясь поднять ее на руки, однако отяжелевшее тело словно не желало отрываться от земли. Меншиков же тем временем кликнул челядь, с помощью которой пострадавшую графиню перенесли в гостиную. Смочив виски и губы Марии водкой, лекарь пощупал пульс девушки, осмотрел ее живот и грустно покачал седой головой. Засуетились слуги. Спешно отправили экипаж за дворцовым лекарем. Но было уже слишком поздно – этой же ночью выкинула Мария мертвого ребенка, и сама чуть было не померла.

* * *

– Мама, мама-а-а… – голова Марии моталась по подушке из стороны в сторону. Девушка бредила. Ей казалось, что кто-то черный и страшный разрывает ее надвое, выдирает из ее чрева ребенка и уносит его прочь. Петр, будучи не в силах больше выносить стоны любовницы, вышел из комнаты и поднялся в покои Екатерины. Та сидела у туалетного столика и с отсутствующим видом расчесывала распущенные волосы.

– Как она? – спросила императрица у молчащего Петра, отложила гребень и, не дождавшись ответа, подошла к царю.

– Господи, за что ж несчастье-то такое? – прошептала Екатерина и обняла супруга, который словно обмер, почувствовав знакомый запах и ощутив родное тепло. Обняв жену в ответ, царь зарылся лицом в копну ее густых волос и заплакал. Это ему наказание за грехи его тяжкие, за гордость и тщеславие нелюдское… Хотел Апраксина наказать – и наказал же ведь. Графа нашли только к утру: набегавшийся конь вернулся в стойло, волоча за собой изувеченное тело красавца, посмевшего положить глаз на его фаворитку. Однако какой ценой далась Петру эта месть?! Его ребенок мертв, Мария находится при смерти и никого не узнает, Меншиков трясется за свою жизнь – боится, что накажет его государь лишь за то, что показал ему коня этого проклятого.

– Только ты мне сочувствуешь, – всхлипнул Петр в плечо Екатерины, которая гладила его по голове, как дитя малое.

– Не печалься, любимый, – императрица отстранилась от царя и заглянула ему в лицо. – Мария – девка сильная, выживет и еще не одного сына тебе родит.

Петр снова подивился магической силе голоса Екатерины: в очередной раз она успокоила его, просто произнеся несколько слов. В ту ночь царь остался у жены, не решившись вернуться к больной любовнице.

* * *

Мария пришла в себя только спустя несколько дней тяжелого лихорадочного бреда. Узнав, что она потеряла ребенка, девушка лишь отвернулась к стене. В этот момент она ненавидела Петра, который привез ее сюда против ее воли, желая наказать за флирт с Апраксиным, и подбил ничего не подозревающего графа объездить этого дьявольского коня…

– Как ты, майн херц? – Петр осторожно прикоснулся к напряженной спине Марии и внутренне содрогнулся: за эти страшные дни девушка исхудала так, что можно было прощупать каждый позвонок, каждое хрупкое ребрышко. Внезапно доселе молчащая Мария резко повернулась лицом к царю, и он поразился ее глазам, горящим на бледном худом лице.

– Я хочу видеть графа Апраксина! – капризным тоном сказала фаворитка, задрожав нижней губой и подбородком. Почему-то ей казалось, что отвага и уверенность, волнами исходившие от него, позволят ей почувствовать себя лучше в этом душном особняке, где Меншиков и Екатерина сплели свою паутину, как огромные пауки, таящиеся в самых темных углах.

– Позовите же графа! – потребовала Мария, видя, что Петр будто оцепенел. Сейчас она не боялась ни гнева царя, ни его ревности, ни его безумия, – ей было все равно. Девушка собиралась вернуться в Петербург, принять ухаживания Апраксина и покинуть царский дворец. Отныне она будет жить в любви и обожании, а не бояться за свою жизнь. Мария видела, что Петр готов исполнить любое ее пожелание, – столь явно его лицо выражало чувство вины. Однако вместо того, чтобы велеть позвать Апраксина, Петр отодвинулся от любовницы, требовательно взиравшей на него, и отвернулся к окну.

– Граф мертв, – глухо проговорил царь. – Скакун понес его и разбил об камни…

Марии показалось, что в комнате обрушился потолок. Вечно неунывающий, страстный, молодой и полный жизни Апраксин… мертв? Он больше никогда не прижмется губами к ее пальцам, больше никогда не скажет о том, как она прекрасна, больше никогда не будет клясться ей в любви?

– Я не верю вам… – вырвался у девушки сдавленный стон. – Вы врете, вы все врете, он не может быть мертв!

Мария уткнулась в подушку и отчаянно зарыдала. Теперь у нее не осталось ничего – ни ребенка, ни блестящего будущего, ни влюбленного в нее графа… ничего.

Петр, получивший вожделенное доказательство того, что Меншиков не соврал ему, молча поднялся и покинул комнату. Он принял решение.

Через два дня царь, фаворитка, императрица и князь вернулись в Петербург. Дарья осталась в усадьбе, продолжать ее благоустройство и готовиться к свадьбе. Меншиков тайно торжествовал: похоже, Петр не винил его за произошедшее, а напротив, был благодарен за то, что с помощью князя смог избежать очередных рогов.

Екатерина победно улыбалась. Петр старался не подходить к Марии, словно смерть ребенка разорвала невидимые узы, доселе связывавшие их. Мария же не думала ни о чем, погрузившись в темную пучину безучастной печали и еще не знала о том, что царь по возвращении выдаст ее замуж за своего денщика, Александра Румянцева.

Глава 22 Истязания фаворитки

По прибытию во дворец состоялись торжественные похороны графа Апраксина, после которых царь объявил, что графиня Мария Матвеева станет женой одного из его верноподданных. Узнав об этом, бывшая фаворитка только передернула плечами и зябко закуталась в пуховый платок. После отъезда из имения Меншикова она стала апатичной и безмолвной, ничто не могло ее порадовать, а дворец словно опустел без ее надоедливого ухажера.

Петр же, решив выдать Марию замуж, крепко запил. Он не принимал у себя ни заморских послов, ни императрицу. Запершись на ключ в своем кабинете, он часами разговаривая с кем-то невидимым. Впрочем, Екатерину это мало волновало – избавившись от ненавистной соперницы, женщина все больше времени проводила с Меншиковым. За ними больше никто не шпионил, и время от времени императрица ловила себя на мысли, что неплохо было бы провести с князем ночь… вспомнить годы юности.

Меншиков и сам, похоже, был не против воссоединения с Екатериной, и дело медленно, но уверенно близилось к своему логическому завершению, когда случилось непредвиденное.

Однажды, когда уставшая после насыщенного дня Екатерина готовилась ко сну, в двери ее покоев тихонько постучали. Разрешив неведомому гостю войти, императрица удивленно обернулась. В комнату вошла Мария, которая была явно не в себе. Глаза ее сверкали одержимостью, на бледных щеках цвел лихорадочный румянец, а в руках графиня крепко сжимала кинжал, рукоять которого была инкрустирована драгоценными камнями. Этот кинжал когда-то подарил ей Петр, со смехом заметивший, что отныне он может не бояться за «свое сокровище».

– Вы, матушка, с полюбовником своим жизнь мою загубили, – ровным тоном произнесла Мария и сделала несколько шагов по направлению к отшатнувшейся Екатерине. Не то чтобы императрица боялась какой-то там дворянки, в руках не державшей ничего тяжелее ножа и вилки… просто на мгновение она осознала всю глубину страданий, которые пришлось пережить девушке всего лишь из-за благосклонности к ней Петра. Екатерина вспомнила несчастную Гамильтон – а ведь роди та дура Петру ребенка, возможно, сейчас она была бы жива и как сыр в масле каталась…

Прервав свои размышления, царица насмешливо взглянула на приближающуюся к ней Марию. Даже кинжал в руках держать не умеет, где ей тягаться с крупной и сильной Екатериной, которая побывала не в одном военном походе вместе с царем?

– Знай свое место, подстилка, – императрица резко вырвала из рук девушки оружие и влепила той тяжелую пощечину. Голова Марии дернулась. Бывшая фаворитка широко раскрыла глаза, беспомощно прижав пальцы к мгновенно покрасневшей щеке. Минуту она стояла как каменный столб, не понимая, что происходит, а потом упала на колени и начала методично стучаться лбом об пол.

– Загубили, загубили, загубили… – монотонно бубнила Мария, продолжая биться головой и обхватив себя руками. Успокоившись и подавив приступ ярости, Екатерина отбросила кинжал и опустилась на колени рядом с несчастной.

– Ну, будет тебе, будет, – императрица протянула руку и погладила скулящую девушку по спутанным волосам.

– Будет, я сказала! – прикрикнула Екатерина, видя, что ее увещевания не приносят видимого результата.

Крик подействовал – Мария замолчала и посмотрела на царицу больными безумными глазами. Та внутренне содрогнулась: такой же взгляд она видела раньше у Петра, когда он впадал в свои гневные припадки и начинал крушить все вокруг себя.

– Иди к себе, – спокойно приказала Екатерина и помогла пошатывающейся Марии подняться. – Готовься к свадьбе и веди себя как приличная дама, а о твоем поведении я пока забуду… Императрица многозначительно подчеркнула слово «пока».

В этот момент дверь в покои императрицы открылась, и в комнату вошел царь. Увидев женщин, он похабно ухмыльнулся и отсалютовал им бокалом вина.

– А-а-а, собрались вместе… заговорщицы. Решаете, как бы меня со свету сжить побыстрее?! – ехидно процедил Петр сквозь зубы. – Не мил вам больше император?!

Засмеявшись над собственной остротой, он потянулся к испуганно отшатнувшейся Марии.

– Что, Машенька, брезгуешь стариком после жеребца своего? – ощерился Петр и больно впился пальцами в плечо взвизгнувшей девушки. – Не люб тебе больше царь? Отвечай, неблагодарная! Он встряхнул Марию и оттолкнул ее. Графиня упала на спину, перевернулась и в ужасе поползла к ногам императрицы. Подсознание услужливо подсунуло ей воспоминание с нагайкой. После того случая Петр всегда был с ней очень нежен и обходителен, поэтому она уже успела забыть, какие страшные вещи он может творить в приступе ярости.

– Матушка, помоги! – Мария обняла ноги Екатерины и в ужасе зажмурилась, ожидая неминуемых ударов. Императрица же стояла, молча наблюдая за отвратительной картиной.

– Не поможет тебе матушка, – тем временем изгалялся Петр, впавший в ярость. – Она сама меня боится, да, моя ненаглядная? – издевательски прорычал он, взяв супругу за подбородок и пристально посмотрев ей в глаза.

Напугав женщин до полусмерти, царь плюнул на пол, многообещающе показал кулак Екатерине и удалился, задевая дверные косяки плечами.

Екатерина стояла ни жива, ни мертва, ощущая, как у ее ног трясется в беззвучной истерике Мария.

– Иди к себе, – устало произнесла царица, переступила через лежащую девушку и опустилась на кровать. Мария подняла голову, огляделась вокруг ничего не выражающим взглядом и, тяжело поднявшись, вышла из покоев Екатерины.

Петр проснулся с раскалывающейся головой и мерзким привкусом во рту. Он тут же вспомнил, что вчера было, и испытал мгновенный всплеск куража – да, он еще вполне силен, он все еще царь, царь, которого должны бояться и дрожать при одном упоминании его имени! Похмелившись остатками водки, Петр велел привести к нему Марию – ему не терпелось увидеть девушку и еще раз насладиться страхом в ее глазах.

Узнав, что государь вызывает ее к себе, Мария вся заледенела. Неужели ему мало вчерашнего вечера, мало ее унижения? Графиня изо всех сил пыталась держать себя в руках, однако сил-то и не хватало – пережитые страдания слишком сильно сказались на ней, да и защитить несчастную от царского произвола было некому. Ее будущий супруг, любимый денщик Петра, Александр Румянцев, обожал своего царя и был готов служить ему до последнего вздоха, поэтому ни о какой защите с его стороны и речи не шло.

Умывшись ледяной водой, Мария решительно натянула простое черное платье, сколола волосы в непритязательный пучок и вышла из будуара. Она – дочь дворян, в ней течет благородная кровь – Петр больше не увидит ее слез, не услышит ее мольбы, нет. Такого удовольствия Мария ему больше не доставит.

Петр ожидал девушку в своем кабинете, развалившись в кожаном кресле и неспешно потягивая вино. Его охватил азарт – такой бывает у охотника, который собирается выслеживать дикого вепря в непроходимом лесу. После того как фаворитка потеряла его ребенка, он не охладел к ней, однако чувства его переросли в некую манию. Петр словно хотел наказать Марию за то, что она подошла к коню, за то, что это стало причиной выкидыша, за то, что застал ее в покоях Екатерины, где женщины, несомненно, плели интриги против него – против человека, который вознес их на вершину роскоши и одарил своей любовью… В дверь еле слышно постучали. Царь улыбнулся в предвкушении и нетерпеливо облизнул пересохшие губы. Мария вошла в кабинет и присела в изящном реверансе, не осмеливаясь поднять глаза на рассматривающего ее Петра. Девушка мужественно стиснула зубы и выпрямилась.

– Вы хотели меня видеть, государь? – кротко спросила графиня, внешне оставаясь спокойной и не показывая паники, которая бушевала в ней накатывающими волнами. Петр невольно восхитился выдержкой любовницы – надо же, вчера ползала перед ним на коленях и захлебывалась слезами, а сегодня стоит перед ним, как ни в чем ни бывало, хлопает ресницами длинными и губы розовые закусывает.

– О чем вы с Екатериной болтали, мой ангел? – весело спросил царь и поманил девушку к себе. Та, не посмев ослушаться, подошла к нему. Петр протянул руку и, дернув Марию за руку, резко усадил к себе на колени.

– Так о чем? – повторил он свой вопрос, щекоча усами шею девушки, чья кожа моментально покрылась мурашками. А если императрица уже рассказала Петру, что Мария приходила к ней в покои вовсе не за душевными разговорами? На самом деле она не собиралась убивать Екатерину – Мария находилась в некоем трансе и не отдавала отчет своим действиям, однако если царь знает о ее поступке, то сейчас он снова играет с ней как кот с мышью… Будь что будет, решила девушка и вскинула на Петра повлажневшие глаза.

– Прощения просила я у императрицы, государь, – покорно произнесла Мария и снова закусила губу. – Умоляла простить меня за то, что я влюбилась в вас, да с супружеского ложа увела, в постель свою холодную…

Царь удивленно взглянул на любовницу: ему что, послышалось? Гордячка Мария Матвеева по собственной воле явилась к самой императрице и раскаялась в грехах своих? Очевидно, слишком сильно повлияла на девушку потеря младенца, да и глупая смерть дурака Апраксина масла в огонь подлила…

– Что же ты, Машенька, за любовь царскую прощения-то просишь? – Петр ласково погладил Марию по плечу. Весь его злой азарт куда-то испарился: хотелось долго сидеть вот так, с теплой дрожащей девушкой на коленях и чтобы никто не смел нарушить сей благословенный покой. Мария, наконец, смогла расслабиться. Ей удалось выиграть эту партию, удалось удержаться на краю пропасти, ведущей прямо в ад царского безумия, удалось смягчить его жестокое сердце. Девушка облегченно выдохнула и склонила голову на плечо Петру, прикрывшему глаза. Внезапно дверь приоткрылась, и в кабинет проскользнула смущенная Екатерина.

– Простите, государь, – императрица замерла и прижала руку к пышной груди. – Я думала, вы почивать изволите…

– С чем пожаловала, жена? – благодушно изрек царь, не прекращая поглаживать замершую Марию по ноге. Екатерина потупила взгляд и достала из рукава злополучный кинжал.

– Да вот, Мария вчера в моих покоях обронила, я ей вернуть хотела… – сказала царица и протянула кинжал Петру. Тот нахмурился, увидев на его лезвии засохшую кровь. Екатерина отступила от царя, неловко натягивая рукав платья на перевязанную руку, и словно собралась уходить.

– Постой, – велел Петр и, столкнув Марию с колен, подошел к супруге. – Почему рука перевязана? Почему кинжал в крови?

Императрица поглядела на него умоляющим взглядом: мол, не расспрашивай, ерунда все это. Однако царь хищно раздул ноздри и повернулся к потерявшей дар речи Марии.

– Это что ж ты, змея подколодная, – прошипел Петр и схватил девушку за горло, – жену мою прирезать удумала под покровом ночи?!

Мария ощутила, как сильные пальцы сжались на ее глотке, перекрывая дыхание, и отчаянно захрипела, из последних сил цепляясь за душащую ее руку. Вот теперь все. Теперь ее ничто не спасет.

– Петя, нет! – внезапно Екатерина бросилась в ноги разъяренному царю, – Помилуй ее, она же юная и глупая, она из ревности на меня покушалась!

Петр слегка ослабил хватку. Ревность? Неужели Мария все же любит его до такой степени, что решила убрать с дороги императрицу, которая все еще прочно удерживала сердце царя в своих руках?

– Это правда? – сурово спросил он у полузадушенной любовницы, которая тут же закивала головой, обливаясь крупными прозрачными слезами. – Ладно, – Петр разжал пальцы, и плачущая Мария осела к его ногам ворохом измятой ткани.

– Завтра выйдешь за Александра и будешь ему покорной женой. Поняла?

Фаворитка снова обессилено кивнула и выползла прочь из кабинета. Похоже, она снова спасена. Уже в коридоре она услышала тихий смех Екатерины, которой царь что-то нашептывал на ушко, и черная ненависть к ним обоим затопила ее душу.

Глава 23 Нежеланное замужество

Утро перед свадьбой Мария одиноко встретила в своей постели. Вспомнив события вчерашнего дня, девушка поежилась. Категорически не хотелось смотреть в глаза жениху, а уж тем более – выходить за него замуж. Но врожденное добросердечие взяло свое, и Марии вдруг подумалось: а каково же денщику? Ведь и он не по любви женится. Ему ее будто объедок с царского стола любимой борзой швыряют, как надоевшую игрушку. Конечно, партия с царской фавориткой, да еще и благородных кровей, для царского денщика – сбывшаяся сказка. Уж приданым царь точно бывшую любовницу не обделит. Даст столько, что унести бы. Но вдруг денщик уже любит другую, болеет по ней всем сердцем, и Мария будет ему постылой женой, навязанной силой?

От таких мыслей Мария почернела лицом и выбралась из медленно остывающей кровати. Подойдя к большому серебряному зеркалу, девушка внимательно посмотрела на свое отражение. Ревность к несуществующей сопернице, которая могла занимать сердце красавца денщика, вдруг взыграла в Марии. Глядя в зеркало, Машенька внимательно изучала свою внешность. Тоска сделала ее лицо прозрачным, почти детским. Большие синие глаза в пол-лица, обрамленные густыми ресницами, ладный стан, по-птичьи тоненькие ключицы, нежные руки-крылья, алые губки… Вдруг в Марии проснулся нездоровый, болезненный, почти сумасшедший азарт.

«А, к черту царя, и императрицу к черту! Я все равно стану счастливой!» – с этой мыслью Мария решительно распахнула сундук, вынимая свадебное платье, густо расшитое бриллиантами и топазами. Не поскупился царь, щедро оплатил все «неудобства», доставленные им своей бывшей фаворитке. Небось, сама Екатерина выбрала такой безвкусный кричащий наряд, подумала девушка и со злостью швырнула платье на пол.

Внезапно Мария с удивительной ясностью осознала для себя одну простую вещь. Она была готова выйти за кого угодно, хоть за последнего слугу, лишь бы Петр, наконец, оставил ее в покое, отпустил и забыл. Мужчина, некогда бывший самым любимым в ее жизни человеком. Царь, будущее с которым Машенька представляла в своих самых сладких снах. Безумец, который превратил ее жизнь в сплошной непрекращающийся кошмар…

Мария иронично улыбнулась и подумала, что Петр и Екатерина – прекрасная пара. Они оба были чудовищами, настоящими чудовищами, и только игра с чужими жизнями забавляла их и услаждала их души. Петр ведь и не любил ее по-настоящему никогда, не любил как живого человека. Мария была для него красивой игрушкой, занятной безделицей, которую и сломать не жалко, о которой можно быстро забыть. И Петр, и Екатерина играли судьбами людей, не задумываясь о том, что их игрушкам больно. Не думая о последствиях. Мария вспомнила казненных фаворитов. С нее хватит этой безумной скачки. Сегодня она выйдет замуж, потом родит детей и заживет обычной спокойной жизнью.

Свадьбу решили отыграть скромно. В небольшой церквушке при царском дворе, тихим сентябрьским воскресеньем. Пожилой попик бубнил молитвы и махал кадилом, подготавливая зал церкви к венчанию, на котором будут присутствовать император с императрицей. Александр с тихой тоской следил за этой суетой.

Сегодня ему предстояло взять в жены царскую любовницу. Внутри него все рвалось и протестовало. Да как же так-то? Не по любви! И пускай был он простым денщиком, который звезд с неба не хватал, но человеком его воспитали честным. Бывало, что правду, горькую и с привкусом полыни, настоящую правду говорил Александр в лицо пьяному царю, не страшась царского гнева, как остальная челядь. Петр Александра уважал за это и оттого еще не покалечил за дерзость. Хоть не раз и не два порывался наказать шибко смелого парня, даже в пьяном угаре вспоминал, что лизоблюдов у него полный двор, а вот таких по-настоящему преданных людей – единицы.

Даже Меншиков, любимый его Алексашка, скрасивший все невзгоды царского детства во дворце и бывший приятелем во всех его забавах, терялся на фоне честного и бесхитростного Румянцева. Ведь Меншиков был уже не тот: он не говорил царю все прямо в лицо, обдумывал свои ответы, выгоды искал. Императрицу вожделел, сукин сын. Среди фальши и неискренности своих придворных Петр истосковался по чистой русской душе.

Румянцев мрачно разглядывал парадный мундир и начищенные до блеска сапоги. Царь велел ему одеться как на парад. А невеста тоже хороша. Александр заранее невзлюбил Марию – фаворитка, поди, до последнего цеплялась за Петра и на простого денщика, наверное, будет смотреть, как на щенка шелудивого. Ну, еще бы, куда ему, сыну помещика до царя-то?! Хотя стоило признать, что внешностью боженька Александра не обидел, а проследил, чтоб все складно да ладно получилось. Косая сажень в плечах, да такие синие очи, что сам царь иной раз говаривал, что в Сашкины глаза глядеть – будто в небо полуденное уставиться. Чуб смоляной, нос прямой, да рот, красиво очерченный, завершали картину. Красота Александра была холодной, северной. Такая внешность вроде бы и манила девиц, но в то же время характер денщика говорил о том, что многого от Александра ждать бесполезно. Не ветреный он был, спокойный. И, в отличие от многих денщиков и царских слуг, жениться Румянцев хотел по любви, чтоб все правильно, чтоб он у нее первым был, чтобы и она у него – первой… Не хотелось ему стыдиться перед родителями за гулящую девку. Сваты, свадьба, все по всем правилам. И шубка соболья для любимой в качестве свадебного подарка. А что он получает в итоге? Горделивую дворянку, царем не единожды пользованную, да брюхатой уже ходившую…

Прежде Александр на невесту внимания не обращал, не было у него привычки засматриваться на чужих женщин. Дворянка и дворянка. Многие денщики крутили амуры с благородными девицами, ибо сами были из небедного рода, но Александр благородных обходил стороной, хотя те липли на него, как мухи на мед. На балах не отпускали до последнего, все кружили в танце, томно шептали в ухо комплименты, обдавая душными ароматами заморских духов. А Сашка скучал и все ждал, когда же екнет у него сладко в груди. А там все не екало.

Увидев же невесту, которую в церковь ввел сам царь, Александр замер на мгновенье. Ангел с небес спустился, воистину ангел Божий, с тонким лицом и прекрасными умными глазами. Смотрела Мария на Александра покорно, осторожно подала хрупкую руку. Саша как зачарованный взял ее ладонь, не глядя на попика, читавшего заученные молитвы, и так простояли они всю службу – он утопал в ее глазах, а она в его. И будто между ними нить невидимая натянулась, запела, зазвенела. Рядом царь ревниво шевелил усами, императрица с презрением поглядывала на бывшую соперницу, но для этих двоих время остановилось. Мария сказала свое «да», и свое же «да» произнес Александр.

Ему все в голову не шло, что делать с такой красотой, – так бы весь век да утопал в ее бездонных и застенчивых глазах. Плевать, что царь Марию любил. На все плевать, она же его, Сашку, полюбит. Румянцев это в ее глазах прочел, печальных и таких трогательных.

* * *

Наутро супружеская чета спустилась к завтраку смущенная и счастливая. Мария словно светилась мягким тихим светом, а Александр смотрел на нее влюбленными глазами и мысленно благодарил государя за такой щедрый подарок. Сам же Петр явно был не в духе: он все время нервно покручивал усы, постоянно одергивал смеющуюся Екатерину и прикрикивал на суетящихся слуг. Раньше ему казалось, что, выдав гордую Марию за простого денщика, он одним махом отомстит ей за непокорность. И, видя, что девушка нисколько не страдает рядом с Румянцевым, а напротив, выглядит намного лучше прежнего, царь просто сходил с ума.

Екатерина, стараясь не замечать состояния мужа, весело разговаривала с Меншиковым, который все никак не мог вернуться в свое имение, к молодой невесте. Он ощущал, что влияние Петра на императрицу тает буквально с каждым днем, и продолжал окучивать Екатерину, делая ей множество комплиментов. Та охотно принимала их, но дальше флирта зайти не осмеливалась – Петр все еще был опасен.

– Ну что, голуби мои, – с наигранным весельем молвил царь, – как прошла первая брачная ночь? Говори, Сашка, угодил ли я тебе с невестой?

Румянцев вспыхнул скулами и белоснежно улыбнулся. Мария же сидела с прямой как палка спиной, запоздало натянув на лицо бесстрастную маску.

– Угодили, царь-батюшка, ой угодили, – восхищенно произнес Александр и взял жену за руку. – Я о такой красоте даже мечтать не мог, осчастливили вы меня, слугу недостойного.

– Ах, майн херц, не скромничай, ты действительно достоин лучшего, – съехидничал Петр и посмотрел на Марию, упорно отводящую от него взгляд.

– А ты что скажешь, Машенька? – обратился он к напряженно молчащей девушке и хитро сощурил глаза. – Подходит тебе наш Александр, не злишься ли ты на своего царя за выбор такой?

– О лучшем ваша недостойная слуга и мечтать не осмеливалась, – кротко ответила Мария, сминая под столом салфетку в побелевших пальцах. – Я полностью довольна вашим выбором…

Петр хищно усмехнулся. Его не проведешь. До этого разговора девушка выглядела как кошка, которая наелась сметаны, а сейчас больше напоминала ворону, укравшую кусок сыра и боящуюся наказания.

– Видишь, Катя, молодые счастливы, – Петр повернулся к Екатерине. – А помнишь нашу брачную ночь? Ты была так же свежа и прекрасна.

Императрицу больно укололи слова Петра, который намеренно намекнул при присутствующих на ее уже не девичий возраст. Несомненно, чтобы унизить ее перед Меншиковым, – и если это Екатерина еще могла стерпеть, то унижение ее в присутствии бывшей фаворитки не лезло уже ни в какие рамки…

– Да Петр, ты был тогда так горяч и страстен, – с притворным сожалением вздохнула императрица. – А сейчас мы с тобой разве что чаи можем распивать да беседы задушевные вести.

Петр побледнел и стиснул зубы. Да как она только посмела упомянуть о его мужских проблемах? Царь швырнул на стол салфетку и резко велел Екатерине:

– Придешь ко мне сегодня вечером.

И вышел из гостиной, громко стуча сапогами. Щеки женщины заалели. Петр только что при всех приказал ей явиться к нему в покои, указав на ее место при нем, как шлюхе какой-то придворной…

– Ну что же, – весело воскликнул Меншиков, желая разрядить накалившуюся обстановку, – предлагаю тост за матушку нашу Екатерину! Сидящие за столом облегченно выдохнули и подняли бокалы.

* * *

Спустя неделю царь призвал денщика. Тот незамедлительно явился: румяный, глаза сверкают, высокий, стройный. Петр окинул взглядом вошедшего Румянцева и невольно скрипнул зубами – иссушенный летами и постоянным пьянством, царь явно не мог соревноваться с молодым и здоровым Александром.

– Ну, как тебе жена твоя? – как бы невзначай поинтересовался царь у парня. – Покорна ли, ласкова ли с тобой?

Денщик заметно смутился. Он-то уже было понадеялся, что государь забыл про свою бывшую фаворитку, – ан нет, разве ж ее забудешь, красавицу такую?! Александр отвел взгляд в сторону и тихо произнес:

– Покорна, государь, как орлица белая покорна… Даже не знаю, как вас благодарить за супругу.

Денщик краем глаза отметил тень, набежавшую на лицо Петра, однако не придал ей особого значения.

Будет у царя еще тысяча любовниц – ни одной такой, как Машенька, среди них не отыщется. А сокровище его отныне только ему принадлежать будет, не тронет Петр женщины замужней, не посмеет нарушить их счастья семейного.

Александр не знал, что замыслил царь недоброе. Вдоволь налюбовавшись на счастливую и умиротворенную Марию, Петр понял, что совершил ошибку, послушав Екатерину и выдав девчонку замуж за денщика. Да, именно хитрая императрица подтолкнула его к этой мысли, именно она лишила его удовольствия на старости лет, ревнивая карга!

«Ну, ничего, – подумал царь. – Ничего-о-о. Вы все еще у меня пожалеете о том, что на свет белый родились…»

Петр загадочно улыбнулся и посмотрел на Румянцева.

– Есть у меня для тебя задание, друг мой Сашка, – доверительно произнес он и развернул перед денщиком бумагу – царский указ, по которому денщик Александр Румянцев получал титул адъютанта и отправлялся за границу для выполнения важной дипломатической миссии.

Прочитав документ, Румянцев еле сдержался от радостного возгласа. Мария действительно принесла ему счастье – наконец-то царь оценил его службу по достоинству и доверил верному помощнику по-настоящему важное дело.

– Рад служить вам, государь! – по-военному отчеканил Александр и отдал Петру честь. Теперь его супруга получит отличное положение в обществе, а их будущие дети будут обеспечены до конца своей жизни. Петр по-отечески потрепал денщика по голове.

– Ни на кого так не уповаю, как на тебя, Сашка, – здесь царь не покривил душой. Александру Румянцеву можно было доверять поручения такого рода уже давно – однако Петр старался держать преданного слугу при себе… и держал. До тех пор, пока Мария не засияла как золотая монета рядом с ним, наглядно показав стареющему царю, насколько он отличается от полного сил и молодости Румянцева. Александр еще раз отдал честь и вышел из кабинета, будто на крыльях белых вылетел. Вот Машенька обрадуется его повышению, вот накупит он ей платьев шелковых да украшений бриллиантовых, станет его любимая самой роскошной дамой дворца, и даже императрица с ней не сравнится!

Однако Александру не суждено было сообщить эту прекрасную новость молодой жене – в коридоре его остановил камергер государя и велел немедля отправляться в путь.

– Кони уже оседланы, ваши вещи собраны, – доложил камергер и почтительно склонился перед адъютантом царя. Румянцев нерешительно остановился: ему не терпелось еще раз увидеть напоследок красавицу Марию, прижаться к ее губам в долгом прощальном поцелуе, увидеть радость в ее больших бархатистых глазах, когда он сообщит ей о милости и великодушии императора…

– Нет времени ждать, – деликатно намекнул камергер, и Александр тяжко вздохнул. В конце концов, не навсегда же он уезжает – не пройдет и двух недель, как вернется домой и крепко-крепко Машеньку свою обнимет. Бывший денщик вышел во двор и окинул грустным взглядом дворцовые окна. Где-то там сейчас сидит его девочка и ждет его с нетерпением…

– До свиданья, Маша, – тихо промолвил Румянцев и запрыгнул на подставленного ему коня. – Даст Бог, в скором времени свидимся.

Конь нетерпеливо встрепенулся, заржал и умчал всадника навстречу новым горизонтам.

Мария же, узнав от фрейлины, что муж спешно уехал по важному поручению царя, побледнела и без сил опустилась на софу. Какой же дурой она была, когда надеялась на то, что Петр наконец оставит ее в покое… Как же она сглупила, показав всем свое случайно приобретенное счастье…

– Дура, дура наивная! – зло вырвалось у нее. Ну почему она не додумалась появляться в компании Александра суровой и недовольной, чтоб царь, наконец, упился своей местью и удовлетворил свою жажду крови? В дверь постучали. Мария в ужасе замерла, не в силах пошевелиться. Это Петр. Он пришел за ней, чтобы снова ее мучить…

Дверь отворилась, и в покои вальяжно вошел князь Меншиков, которого Мария ожидала увидеть в самую последнюю очередь. Князь хозяйственно оглядел комнату, остановив взгляд на затравленно смотрящей на него Марии и сочувственно поцокал языком.

– Слыхал я, графиня, что молодой супруг променял вас на титул почетный, – с печалью в голосе произнес Меншиков. – Еще ложе супружеское не остыло, а он уже бросил жену-красавицу и ускакал за ветром встречным, доли лучшей для себя искать.

Марию больно укололи слова князя. Опешив от неожиданной новости, она даже не подумала, как выглядит внезапный отъезд Александра в глазах других. Неужели вся его страсть к ней была не более чем попыткой умаслить царя? Ведь, согласившись на нежеланный брак, Румянцев автоматически поднялся на еще одну ступеньку доверия к нему Петра. Молодая женщина скрипнула зубами и взяла себя в руки. Меншикову не удастся ужалить ее своим ядовитым языком.

– Ах, что вы такое говорите, князь, – весело отмахнулась Мария от царского фаворита и непринужденно улыбнулась. – Государь доверил Сашеньке важнейшее дело, вот он и вынужден был спешно меня покинуть. Ведь он предан царю как никто другой… – прищурившись, она сделала ударение на «никто». Меншиков оценил намек и не менее непринужденно парировал:

– Сдается мне, милый друг, что государь наш батюшка Сашеньку просто отослал от себя подальше, чтобы он под ногами у него не вертелся да вас иметь царю не мешал…

На этих словах Мария вскинулась как дикая кошка и, зашипев, бросилась на мерзавца, намереваясь выцарапать ему глаза. Она моментально забыла о своем благородном происхождении и хорошем воспитании, ей руководило одно желание – разорвать Меншикова на клочки, вырвать ему жало его поганое, отомстить за себя и за несчастного графа Апраксина, павшего жертвой интриг императрицы и князя, будь он неладен, пес смердящий!

Меншиков, смеясь, схватил разъяренную женщину за запястья и легко заломил ей руки. – Полно, графиня, к чему нам такие страсти? – жарко прошептал ей на ухо князь, прижимая к себе все крепче. – Ваш муж еще за пределы России не выехал, а вы уже других мужчин соблазняете непокорностью своей…

Мария передернулась от отвращения. Тот заметил ее брезгливость и швырнул Марию на софу.

– Балованная, да? – прошипел сквозь зубы князь, которого такая реакция привела в ярость. – Думала, что теперь будешь в роскоши жить да вниманием высокородных мужей пренебрегать?!

Мария в ужасе смотрела на бушующего и плюющегося слюной Меншикова.

Молодая женщина в очередной раз прокляла свою красоту, которая, вместо того чтобы обеспечить ей блестящее будущее, превратила ее настоящее в череду издевательств и унижений. Она была уверена, что князь возьмет ее силой, что Петр лично разрешил ему опозорить ее, законную супругу, обесчестить, а потом разнести грязные слухи по всему Петербургу. Однако Меншиков внезапно успокоился.

– Так я чего заходил, – в мгновение ока искаженную маску хищного зверя сменило привычное, лучащееся угодливостью и довольством лицо. – Царь велели вам явиться в его покои нынче вечером, – Меншиков широко улыбнулся и напоследок бросил:

– При невыполнении приказа извольте получить десять плетей на дворцовой конюшне-с.

Изящно поклонившись, фаворит подмигнул и, весело насвистывая, вышел из ее покоев. Мария же осталась лежать на софе. Неповиновение Петру означало еще большие страдания для нее. А еще изобретательный царь непременно отыграется на Александре Румянцеве…

Вспомнив трагическую гибель графа Апраксина, она заплакала.

* * *

Не спал в ту ночь и князь Меншиков, который притаился в алькове напротив царских покоев и ожидал развязки всей этой забавной ситуации. Это он подсказал Петру отправить Румянцева в заграничную поездку, заранее предвкушая благодарность царя, который получит красивую возможность унизить строптивую фаворитку. Однако хитрый лис волновался из-за Екатерины – если она узнает, что он причастен к возвращению Марии в постель Петра, Меншиков приобретет в ее лице довольно опасного врага.

Впрочем, царь умел хранить секреты, а больше императрице раскрыть глаза на козни Меншикова было некому.

Мария вышла из покоев Петра только после полуночи – шла по коридору, пошатываясь, словно пьяная, и зябко кутаясь в остатки черной материи. Меншиков догнал ее и, мягко придержав за плечи, взволнованно спросил:

– Ну как государь, остался доволен?

Мария ничего не ответила: даже не удостоив князя взглядом, она попыталась пройти дальше, однако Меншиков не собирался так просто выпускать из когтей свою добычу.

– Машенька, дитя мое, ну что вы? – воскликнул он с притворной печалью. – Я же о вашем благополучии пекусь. Ежели царь будет разочарован в вас, супруга вашего в нижайший чин разжалуют и прочь из дворца сошлют!

Молодая женщина вздрогнула и подняла на Меншикова ненавидящие глаза.

– Да будьте вы все прокляты, – злобно вскричала она. – И вы, и царь ваш, и дворец этот… Проклинаю, проклинаю!!!

С этими словами Мария вырвалась из рук князя и убежала прочь. Князь недоуменно пожал плечами, ухмыльнулся и задул свечу. В будуаре его ожидала Екатерина, которая, наконец, уступила жаркому натиску Меншикова и пригласила провести сегодняшнюю ночь в ее теплой компании.

– Сашенька, я слышала какие-то крики в коридоре, – задумчиво произнесла императрица и прижалась к Меншикову поближе. – Вы случайно не осведомлены, что там произошло?

Екатерина рассмеялась и поцеловала пальцы князя. Ей было удивительно хорошо, ведь одинокая женщина уже давно забыла, что такое любовь. Однако Меншиков подозрительно медлил с ответом, и императрица встревожилась:

– Господи, князь, почему вы молчите?

– Знаете, – ответил Александр Екатерине и подарил ей жадный глубокий поцелуй, который мгновенно заставил царицу забыть о таинственных криках, – судьба подчас заплетает не слишком изысканные узоры, и, чтобы в результате получился красивый гобелен, необходимо помочь ей в этом нелегком деле…

Пламя свечей, горящих в тяжелом серебряном канделябре, внезапно затрепетало, словно от резкого порыва ветра, и, умирающе мигнув, погасло, погрузив комнату в непроглядную тьму.

Глава 24 Болезнь царя

Адъютант царя Петра Великого гнал коня во весь опор. Взмыленный скакун буквально летел над землей, высоко вздымая подкованные копыта, и грива его развевалась на встречном ветру. Александру Румянцеву не терпелось поскорее вернуться во дворец, где его ждала молодая красивая жена, которая наверняка носила их первенца, зачатого в первую брачную ночь. Бывший денщик не видел Марию уже пять месяцев – его дипломатическая миссия за рубежом значительно затянулась, а карьера так стремительно вознеслась ввысь, что Александру продохнуть было некогда. Сил хватало только на то, чтобы вернуться поздно вечером в свою комнату, упасть на кровать да предаваться мыслям о любимой до тех пор, пока его не сморит сон глубокий.

Предвкушая жаркую встречу, Румянцев подлетел к воротам дворца и, не дожидаясь, пока его лошадь распрягут и отведут под уздцы в конюшню, спрыгнул с коня и побежал, кусая губы от нетерпения. Поднявшись по лестнице и подивившись непривычной тишине во дворце, Александр вошел в комнату жены и тихо ахнул. Молодая женщина сидела у окна и вязала крохотную сорочку из белоснежной пряжи, напевая мелодичную колыбельную себе под нос. Даже на таком расстоянии Румянцев видел заметно округливший живот супруги, который она прикрывала тяжелой ажурной шалью.

– Сын… – выдохнул Александр и глупо улыбнулся. Мария вздрогнула, уронила вязание и обернулась к дверям.

На лице ее отразилась целая гамма эмоций: от недоверия до изумления. Рот кривился в странной гримасе, будто Мария выбирала, заплакать ей или засмеяться.

– Саша! – наконец вскрикнула она и неловко поднялась. – Сашенька, родной!

Александр крепко обнял бросившуюся к нему жену, которая уткнулась ему в грудь и надрывно разрыдалась.

Мария уже не чаяла увидеть мужа живым: она была уверена, что Петр послал Александра на какое-нибудь смертельно опасное задание, где его непременно убьют.

– Машенька, девочка моя… – горячо шептал Румянцев, прижимая к себе хрупкую исхудавшую Марию, ощущая твердость ее выпуклого живота. Мужчина не удержался и погладил его – однако жена вдруг отшатнулась, глаза ее сузились, а губы сжались в узкую полоску.

– Больно? – тревожно спросил Александр. Мария явно изменилась со времени его отъезда, она словно повзрослела, вытянулась и всем своим видом стала напоминать туго натянутую струну – вот-вот порвется.

– Зачем, Саша, – горько прошептала Мария и посмотрела на мужа так, что у того сердце оборвалось, – зачем ты оставил меня одну?

Румянцев ощутил острое чувство вины. Его Машенька осталась совершенно одна, без крепкого мужского плеча, без поддержки близкого человека, наедине со своей беременностью… он действительно поступил по-свински. Но и отказать царю не имел никакой возможности, ведь тот полагался на него, как на самого себя.

– Прости меня, девочка моя! – Александр пал на колени перед супругой и спрятал ее ледяные пальцы в своих больших горячих ладонях. – Я же о будущем нашем заботился, разве нужен я тебе простым денщиком? Разве могу я позволить тебе носить простые платья и серебряные украшения, когда весь двор царский наряжен в золото и парчу?

Мария в ответ лишь печально улыбнулась и покачала головой. После отъезда Александра Петр словно с цепи сорвался. Искать защиты Марии было не у кого. Императрица окончательно перестала бояться ослабевшего Петра, который и сам прекратил обращать внимание на супругу, закрутившую роман с Меншиковым. Ему было нужно только одно – взять от своей угасающей жизни как можно больше. И Петр брал. Ребенок, которого Мария носила в своем чреве, скорее всего, был зачат от царя, но говорить Александру об этом девушка не собиралась. Она слишком хорошо знала, какие разрушительные последствия подчас имеет жестокая правда, и понимала, что муж по доброте своей ее, может, и не оставит – но их отношения навсегда утратят ту искренность, с которой начались.

– Ты устал с дороги, Сашенька, – Мария взяла себя в руки и жарко поцеловала Румянцева в обветренные губы. – Пойдем, я постелю тебе постель и, наконец, прижмусь к тебе, любимый мой…

Александр был немного удивлен такой реакцией жены. Он ожидал, что своенравная красавица за время его отсутствия отдалится от него, вернувшись в русло бурной жизни придворных фрейлин, однако Мария, похоже, превратилась в затворницу. Такой вывод он сделал, глядя на нее, бледную и осунувшуюся.

* * *

Петр оглушительно кашлял и обливался потом. С его телом происходило что-то странное: оно с каждым новым днем теряло все больше сил и стремительно иссыхало, превращая некогда полного сил государя в немощного старика. Испугавшись, царь прекратил запойно пьянствовать, оградил себя от женского внимания и начал принимать бальзамические травы, выписанные ему дворцовым лекарем, – однако улучшения были незначительными. Петр все явственнее, все ближе ощущал холодное дыхание смерти и часто по ночам звал свою Екатерину.

Также царь часто вспоминал свою победоносную Полтавскую битву, где он одержал блестящую победу над шведской армией Карла XII. Этот трус решил захватить Москву, атаковав центральную Россию, направив свои войска через Украину. Петр тогда подоспел вовремя, придя со своей армией к осажденной шведами Полтаве и решив форсировать реку Ворсклу. Это отличное стратегическое решение царя обеспечило всему русскому войску возможность переправы и последующий разгром армии Карла, который потерял все свои военные силы и был вынужден бежать на территорию Бессарабии. Благодаря победе Петра и его войск, ход многолетней Северной войны изменился в пользу России и заложил прочный фундамент всех будущих побед великой русской армии.

– Даа, говорил сам себе Петр и лицо его светлело. – Какие были времена, как силен я был… Но создал же новую Россию, успел же, прожил жизнь свою не зря. Сколько гор перевернул, а, Екатерина? – обратился царь к портрету жены, висевшему на стене его комнаты. – Так хотел, чтобы ты мной гордилась, чтобы дети наши в новом мире росли…

* * *

Екатерина же в то время полностью распоясалась. Императрица один за другим закатывала роскошные балы, на которых появлялась в обществе князя Меншикова, и ничуть не стеснялась того факта, что адюльтер видели все, включая царя. Петр бессильно злился, однако сил на наказание когда-то обожаемой супруги у него уже не оставалось.

– Петр, душа моя, – прохладная пухлая ладонь опустилась на горячее чело царя, и тот зашелся надрывным кашлем. Пришла все-таки, змея, пришла неверная, пришла Екатерина, не оставила одного помирать… Петр совершил усилие и приоткрыл мутные глаза. Позавчера он на всякий случай исповедовался и причастился, осталось только завещание написать…

– Выпей, майн херц, – в пересохшие губы Петра ткнулся холодный край чашки с резко пахнущим настоем. – Выпей лекарство, тебе сразу полегчает.

Царь послушно отхлебнул жидкость и обессиленно опустил голову обратно на подушку. Екатерина тяжело вздохнула. Господь свидетель, она не думала, что до такого дойдет. Меншиков лично передал ей в руки флакончик с «каплями от безумия и томления духа», который должен был облегчить мятущуюся душу Петра, совершавшего все более ужасные поступки по отношению к людям и Богу. То, что капли представляют собой весьма… кхм… радикальное лекарство, императрица поняла довольно быстро – однако по какой-то непонятной ей самой причине не прекратила добавлять их в травы, употребляемые царем для излечения. Екатерина все еще помнила их знакомство и тот трепет, с которым Петр относился к ней в первые годы замужества. Сейчас же перед ней лежал больной старик с желтоватым цветом кожи и трясущимися руками, который временами не узнавал даже ее, впрочем, не переставая при этом звать Екатерину и умолять о спасении своей грешной души.

– Эх, Петр, Петр, – сокрушенно произнесла царица и встала с постели царя, – а ведь все у нас могло быть иначе…

Но, как известно, история не терпит сослагательных наклонений. Петр слышал ее сквозь надвигающийся тяжелым покрывалом дурман, который сковывал его члены и делал мутным зрение. Ее голос все еще помогал ему оставаться в сознании, он все еще ощущал легкий запах вереска и полыни, окутывающий его дымкой воспоминаний и сожалений о времени, впустую потраченном на равнодушных к нему любовниц.

– Ду… ховника Федоса… позови, – глухо каркнул царь и снова закашлялся. Екатерина грустно усмехнулась и вышла из царских покоев, строго приказав челяди никого не впускать к Петру.

Никто не помешает ей совершить задуманное и, наконец, вздохнуть полной грудью, избавившись от удушающих брачных уз.

* * *

– Государю уже лучше? – Меншиков провальси-ровал по пустому тронному залу и с улыбкой замер у ног Екатерины, задумчиво восседающей на троне. – Смеем ли мы надеяться на его чудесное выздоровление?

Столько злорадства было в голосе князя, что даже императрицу передернуло. Несомненно, она выбрала себе не самого лучшего союзника, однако их сковывали узы слишком давние и слишком крепкие, чтобы пренебрегать ими просто так.

Еще одним решающим фактором в пользу Меншикова была его осведомленность в делах политических. Екатерина понимала, что после смерти Петра весь груз по управлению государством ляжет на ее плечи, и грамотный князь-проныра сильно ей сгодится в этом нелегком деле. А чтобы по дворцу не ходили слухи, она введет Дарью в свое окружение, что надолго заткнет рты всем завистникам и недоброжелателям.

– Нашими молитвами государь в скором времени поправится, – смиренно произнесла Екатерина и вдруг улыбнулась Меншикову. – Скажите мне, сокровище мое, нравится ли вам царский кабинет?

Князь расхохотался, подхватил Екатерину с трона и закружил ее по залу.

– Эх, матушка, больше всего мне нравитесь вы! – пропел Меншиков и внезапно остановился, крепко прижав к себе императрицу. – Скажи, неужто это все на самом деле происходит? – заглянул в глаза женщины Александр. – Я же с ума сходил, когда Петр тебя у меня забрал… ночами не спал, мечтал о том, что приеду во дворец и заберу тебя домой… а ты и не откажешься вернуться…

Екатерина ласково погладила Меншикова по щеке.

– Любила я Петра, Сашенька, сильно любила, – с горечью произнесла царица и опустила глаза. – Готова была за ним на край света пойти, удавить любого, кто косо на него глянет, готова была. Больше всего на свете благодарила тебя, за то, что взял меня к себе в дом, за то, что меня с ним свел, каждый день благодарила… Так больно мне было, когда он изменять мне начал, когда жестокость свою на меня перенес…

– Тише, душа моя, тише, – прервал Меншиков Екатерину, приложив палец к ее губам. – Кончились мучения твои, больше никто не посмеет обидеть тебя, пока я рядом буду!

Императрица прижалась щекой к щеке князя, и долго так они простояли, обнявшись и думая каждый о своем.

Глава 25 Смерть Петра

– Ну-с, царь-батюшка, как ваше здоровье? – знакомый мелодичный голос разбудил задремавшего Петра, которого на время перестали терзать страшные боли, и он, наконец, смог уснуть. Подняв тяжелые веки, царь увидел у своего ложа Марию, которая лучезарно улыбалась ему, неосознанно поглаживая свой большой живот. Вид еле живого мучителя словно придал молодой женщине сил – беспомощный, измученный и худой Петр больше не вызывал в ней животного ужаса. Не в характере Марии было добивать упавших, однако этот человек причинил ей слишком много боли, чтобы она могла отпустить его с миром.

– Пришла позлорадствовать, Машенька? – через силу выговорил царь и потянулся иссохшей рукой к бывшей фаворитке, которая невольно отшатнулась и побледнела.

Снова терпеть его прикосновения ей было не по силам. Петр наблюдал за реакцией женщины лихорадочно блестевшими глазами. Красоту Марии не уничтожили ни его издевательства, ни беременность, ни переживания за Румянцева – она расцвела еще больше, будто его близкая кончина подпитала эту ядовитую лилию живительными соками, придала ее существованию смысл, позволила приникнуть корнями к самому его сердцу и высосать из него последнюю каплю крови…

– Ваш ребенок скоро родится, государь, – ласково сказала Мария и снова погладила себя по животу. Петра словно молнией ударило: получается, что она забеременела не от Румянцева, а от него? Он был уверен, что детей больше ему не дано… и вдруг Бог посылает ему еще один шанс исправиться, замолить свои грехи, еще раз прижать к груди маленький теплый комочек…

– Сын, – прошептал царь, смаргивая непрошеные слезы, катящиеся по обтянутым кожей скулам. – У меня будет сын?

Мария отрицательно покачала головой и зло усмехнулась.

– У вас, государь, уже не будет ничего, – сказала она и наклонилась к Петру поближе. – А у нас с Сашенькой будет малыш, который никогда не узнает, кем был его настоящий отец.

Лицо царя исказилось, собрав все силы, он приподнялся на кровати и схватил Марию за плечи, притянув ее к себе.

– Рано радуешься, девка, – прошипел Петр и оскалил зубы, – я еще не умер!

– Во дворце уже готовятся к твоим похоронам, – Мария легко сбросила руки Петра и насмешливо выпрямилась. – Ты уже мертв, и об этом знают все, кроме тебя.

С этими словами она удалилась из покоев ошеломленного царя, который никак не мог поверить услышанному. Лекарь убеждал его, что недуг скоро пройдет, – и Петру действительно последнее время становилось легче. Он списывал это на чудодейственный эффект лекарственных трав, коими усиленно его потчевали в надежде на исцеление… неужели он обманут собственным лекарем, предан собственными слугами, брошен собственной женой?!

В глазах у царя потемнело, и сознание милосердно покинуло его.

* * *

Тихонько скрипнула дверь. Екатерина бесшумно вошла в царские покои и тревожно посмотрела на недвижно лежащего Петра. Императрица удивилась контрасту: в военном походе, когда Петр вот так же лежал, не подавая признаков жизни, она жизнь была готова за него отдать, лишь бы он поднялся, улыбнулся ей и прогнал все ее страхи одним прикосновением. Сейчас же супруг не вызывал у нее ничего, кроме жалости, отвращения и желания поскорее закончить всю эту порядком затянувшуюся канитель. Екатерина уже все для себя решила. После смерти государя она станет самодержавной императрицей, которой будет помогать Александр Меншиков и другие, верные ей вельможи. С тиранией Петра будет покончено, а дворец, который в последние годы являл собой воплощенную цитадель зла, где обезумевший царь расправлялся с неугодными ему людьми, чуть ли не пируя над их еще не остывшими трупами, вновь осветится тысячами свечей. Вновь засияет салютами и фейерверками, в нем снова зазвучат музыка и звонкий смех разодетых беспечных фрейлин…

Прервав свои мечтания, Екатерина решительно встряхнула головой. Она не за тем сюда пришла. Прокравшись к дубовому секретеру царя, она извлекла из него бумагу, на которой была проставлена царская печать и неверным почерком написано: «Завещаю отдать все…» Императрица аккуратно опустила перо в чернильницу и, стараясь как можно точнее подражать почерку Петра, вписала в документ свое имя. Придирчиво оглядев указ, Екатерина усмехнулась. Не зря она научилась читать и писать, ох не зря. Конечно, раньше она и в страшном сне не могла представить себе такой поворот событий – однако все меняется, времена сменяют друг друга, и некоторые вещи необходимо менять, как бы тяжело это ни было.

Положив документ обратно в секретер, императрица тихонько закрыла его створки и вышла за дверь.

В комнате было сумрачно и душно. Очнувшийся от тяжелого сна Петр широко распахнул рот, пытаясь втянуть в легкие хоть немного затхлого, но живительного воздуха. Свет трех мерцающих свечей причудливо освещал темные покои. На стенах танцевали извивающиеся тени.

– Отче наш, иже еси на небеси… – простонал царь и приподнялся на подушках, пытаясь перекреститься вялыми пальцами, как вдруг понял, что тело больше не слушается его. – На помощь! – еле слышно вскричал Петр и поперхнулся: в сухом горле не было ни капли влаги. – Екатерина! Помоги…

За дверью покоев никто даже не шелохнулся. В груди у царя похолодело. Это все подстроено заговорщиками. Дворец наверняка уже захвачен, и сейчас убийцы придут за ним, чтобы прирезать ослабевшего льва в его собственной постели.

– Не дамся, не дамся живым! – вырвалось у Петра, и по щекам его потекли злые слезы…

Внезапно по комнате пролетел шелестящий шепот, от которого у него волосы встали дыбом.

– Кто здесь? – хрипло воскликнул царь и обвел безумными глазами полутемные покои. Из темноты, которую не могли рассеять слабо мерцающие свечи, раздался тихий смех, и в круг мутноватого света выступила нежно улыбающаяся ему Мария Гамильтон в окровавленном белоснежном платье с черными траурными лентами. Он только хотел было броситься ей на шею с распростертыми объятиями, как вдруг ее голова внезапно отвалилась и упала на пол, а из шеи брызнул целый фонтан крови. Петр закричал, но «парад любви и ненависти» только начинался. Вслед за казненной фрейлиной тьма исторгла из себя Виллима Монса, держащего свою отрубленную голову подмышкой. Не заставил себя ждать и царевич Алексей. За ними троими смутными тенями маячили все души, так беспечно и бездумно загубленные Петром в его лучшие годы.

– А-а-а-а-а-а-а-а! – протяжно взвыл царь и отвернул голову от пристально глядящих на него призраков. – Сгиньте, нечистые, не получить вам души моей…

Мария Гамильтон, как Медуза Горгона, вдруг снова предстала перед его взором с головой. И опять на него смотрел ангел с глазами цвета неба, в которых можно было утонуть – ведь не даром же она считалась первой красавицей во всей Российской империи. Она подошла к нему, тихо рассмеялась, и изо рта у нее потекла темная густая кровь. Приблизившись вплотную к ложу Петра, она наклонилась и твердыми ледяными губами приникла к искривившимся устам царя. За ней последовал безмолвный Монс, приложивший свою голову к губам умирающего. На все это как-то отстраненно и безразлично – так, как будто ему до этого не было абсолютно никакого дела, – взирал царевич Алексей. Петр пытался сползти с кровати, убежать от этих жутких видений из прошлого, однако парализованное тело совершенно не слушалось его.

– Как там Машенька, душенька моя? – кто-то взволнованно спросил из мрака, и перед выпученными глазами Петра возник граф Апраксин. Шея графа была вывернута под неестественным углом, израненное лицо больше напоминало кусок мяса, чем прежнего красавца Апраксина, однако всем своим видом покойный выражал сильную обеспокоенность. Петр внезапно ощутил прилив сил и рассмеялся в лицо графу.

– Жива твоя «душенька», жива, здорова и брюхата под завязку, – ехидно процедил он сквозь зубы и с отстраненным удовольствием отметил, как перекосилась ужасная маска, нависшая над ним. Апраксин сомкнул костлявые пальцы на горле Петра и начал его душить…

На крик царя прибежала Екатерина, жестом отправившая перепуганных слуг вон. Войдя в комнату, она увидела царя, мечущегося по кровати и хрипящего, словно загнанный зверь. Подойдя к постели умирающего, императрица невольно отшатнулась – в глазах Петра стыл такой смертный ужас, что у сердце Екатерины похолодело. Пересилив себя, она присела рядом с ним и начала гладить его по голове.

– Ш-ш-ш, Петр, ш-ш-ш, – ласково произнесла Катерина и взяла в свободную руку скрюченные пальцы царя. – Ничего не бойся, я рядом, я тебя не оставлю.

Ей действительно не хотелось оставлять его в этот час. Судьба исковеркала их отношения и превратила любовь в фарс, однако вид страдающего и одинокого супруга был для императрицы невыносим.

– Екатерина… – слабо прошептал Петр и заплакал. – Умоляю, не уходи…

– Не уйду, не уйду, не уйду! – Екатерина утерла рукавом платья выступившие слезы и достала что-то, тускло блеснувшее в слабом свете свечи. Посмотрев несколько секунд на предмет, женщина поднесла его к губам и крепко поцеловала, после чего вложила его в ладонь Петру и сжала его кулак своими пальцами.

– Помнишь, когда я отправилась к турецкому визирю спасать нашу армию? – Катерина подышала на холодную кисть царя, согревая ее своим дыханием. – Знаешь, ведь кроме драгоценностей я взяла с собой еще и твой кинжал… – царица усмехнулась своим воспоминаниям, помолчала несколько секунд и продолжила:

– Если бы он не согласился принять сокровища и покусился на мою честь, либо я принесла бы тебе его голову, – она снова помедлила, – либо вонзила этот кинжал себе в грудь. Тогда никакая сила на свете не могла заставить меня предать тебя, Петр. И, знаешь, несмотря на то, что мы пережили с тобой не только счастливые, но и тяжелые времена, ты все равно был самым главным человеком в моей жизни, – Екатерина поцеловала Петра в лоб и опустила голову ему на грудь.

– Не в моих силах изменить содеянное, да и поздно уже что-либо менять… я просто хочу, чтобы ты знал о том, что никто и никогда не сможет занять твое место рядом со мной.

Взгляд царя на мгновение прояснился. Петр улыбнулся растрескавшимися губами и отдал Богу душу, облегченно выдохнув имя жены. Ушла боль, ушел страх, исчезли и терзавшие его призраки, и зверь безумия, всю жизнь грызший его изнутри, отступил перед ярким светом, который мягко обволок зрение царя и вознес его над этим миром. Ощутив, как пали тяжелые оковы и благословенное тепло проникло в самую суть его измученной души, Петр радостно зажмурился и пошагал по изумрудной траве, навстречу сверкающему солнцу над далеким горизонтом.

* * *

Екатерина просидела рядом с медленно остывающим телом до самого рассвета, после чего закрыла невидящие глаза умершего и тихо вышла из его покоев, притворив за собой дверь. Спустя час весть о кончине государя разнеслась по всему дворцу, а слуги спешно начали готовить Петра к погребению. Срочно прибыл дворцовый лекарь, засуетились всполошенные придворные, пронизывающий сквозняк захлопал створками распахнувшегося окна. Омывая тело, один из слуг с трудом разжал намертво сжатые пальцы царя – по полу с глухим звоном покатился золотой дукат. Монету обрызгали святой водой и положили в гроб Петра.

Февральский холодный вечер бил по коже мириадами колких злых снежинок и пробирался под одежду ледяными порывами ветра. Екатерина стояла у разверстой могилы в черном одеянии и безучастно смотрела на то, как могильщики забрасывают яму комьями мерзлой земли. За императрицей стояли верноподданные ей гвардейцы, чуть поодаль толпились осиротевшей стайкой многочисленные придворные, не решавшиеся нарушить последнее прощание Екатерины с Петром.

Меншиков же на похороны не явился. В последнее время князь усиленно вникал в государственные дела – он понимал, что нужен Екатерине как помощник в управлении великой империей, и не собирался упускать свой шанс, променяв блестящее будущее на одни лишь постельные игры. От любви Екатерины отказываться он не планировал. Слишком крепко держала его эта женщина, словно привороженный ходил он за ней, с нетерпением ожидая наступления ночи…

Царица зябко укуталась в соболиную шубу и подошла к краю могилы, где лежал ее супруг, наконец обретший покой и умиротворение, которых так и не смог изведать в своей бурной, насыщенной и такой неоднозначной жизни. Она представила, как он останется здесь, одинокий и всеми проклятый, и к ее горлу подступил удушающий комок. Подавив рыдания, рвущиеся наружу, женщина посмотрела в могилу и бросила в нее розу, сорванную в дворцовой оранжерее.

– Прощай, – одними губами произнесла императрица Екатерина I и подняла взгляд в хмурое небо, затянутое тучами, которые вот-вот грозили разродиться настоящей метелью. – Прощай, моя единственная настоящая любовь…

Женщина развернулась и зашагала мимо почтительно расступавшихся придворных к своей карете, которая освещала надвигающиеся сумерки небольшими дорожными фонариками, подвешенными к облучку. Забравшись в теплое уютное нутро кареты, Екатерина бросила последний взгляд на уже зарытую могилу Петра. Перед ее мысленным взором снова пронеслись воспоминания из прошлого, когда они были молоды, счастливы и неразлучны…

– Ты только дождись меня, Петр, – прошептала императрица и прижала ладонь к заледеневшему оконцу экипажа.

– Ты только дождись…

Кучер заливисто свистнул, и карета медленно тронулась, увозя Екатерину навстречу новой жизни.

Эпилог

Екатерина I (Марта Самуиловна Скавронская (Крузе), Екатерина Алексеевна Михайлова) родилась 5 апреля 1684 года. Годы правительства первой императрицы Российской империи – с 1725 по 1727 год. Екатерина была единственной женщиной в жизни Петра, которой он доверял и которую любил. Она стала коронованной императрицей России, однако при ее правлении расцвели буйным цветом все те государственные пороки, которые так успешно пытался искоренить Петр. При ней был заключен Венский союзный договор, который послужил основой для создания русско-австрийского военно-политического альянса второй четверти 18 века. Скончалась Екатерина от осложненного абсцесса легких 6 мая 1727 года в возрасте сорока трех лет.

Александр Меншиков родился 6 ноября 1673 года. Являлся близким другом, сподвижником и любимым фаворитом Петра Великого. Был неплохим военным и государственным деятелем, участвовал вместе с Петром в войнах и походах, имел членство в Лондонском королевском обществе. После смерти царя, зимой 1725 года помог Екатерине I взойти на престол, подчинив себе армию и став фактическим правителем России. Умер в ссылке, куда был отправлен по указу юного императора Петра II, 12 ноября 1729 года в возрасте пятидесяти шести лет от эпидемии оспы.

Евдокия Лопухина родилась 30 июня 1669 года. С 27 января 1689 года до 1698 года – законная супруга Петра I. На протяжении практически всего замужества была игнорируема Петром, которому родила троих детей, двое из которых умерли в младенчестве. После решения Петра Великого развестись с ней, 23 сентября 1698 года была насильно пострижена по его указу в инокини Суздальско-Покровского монастыря. Умерла 27 августа 1731 года в возрасте шестидесяти двух лет по причине слабого здоровья, подорванного годами заключения.

Анна Монс родилась 26 января 1672 года и прославилась как красивая и умная женщина, покорившая русского царя. Именно с ее подачи Петр I ввел в России традицию пить кофе и обстриг бороды боярам. С 1691 до 1704 года была любимой фавориткой Петра, пока не обнаружились свидетельства ее измены царю. Несколько лет Анна просидела под домашним арестом, после чего вышла замуж за немца и быстро овдовела. Умерла 15 августа 1714 года в возрасте сорока двух лет от скоротечной чахотки.

Мария Румянцева (в девичестве Матвеева) родилась 4 апреля 1699 года. Отличалась живостью ума, красотой и образованностью. При дворе царя занимала положение статс-дамы, гофмейстерины и любовницы Петра. 10 июля 1720 года была выдана Петром за царского денщика Александра Румянцева. Умерла 4 мая 1788 года в возрасте 89 лет.

Царевич Алексей родился 18 февраля 1690 года. Матерью Алексея была Евдокия Лопухина, первая жена Петра. Долгое время скрывался за границей, не желая принимать никакого участия в государственных делах России и ведя неподобающий царевичу образ жизни. В феврале 1718 года был лишен права на престол из-за конфликта с отцом, Петром I, обвинен в сговоре с заговорщиками и заключен в Петропавловскую крепость. Умер 26 июня 1718 года в возрасте двадцати восьми лет. Причины смерти до сих пор не выяснены.

За годы жизни с Петром, Екатерина родила ему одиннадцать детей, которые практически полностью находились на постоянном попечении кормилиц. Девять из них умерли в младенчестве от различных детских болезней – кроме Анны (7 февраля 1708 – 15 мая 1728) и Елизаветы (29 декабря 1709 – 5 января 1762), которая и стала российской императрицей в 1741 году.

Оглавление