Жанр:

«Раскол»

2204


Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

1

Шел 1666 год. Колокольные звоны в Москве переменились: «звонят к церковному пению дрянью, аки на пожар гонят или врасплох бьют»… Что же случилось тогда в Москве? К чему это колокола изменили себе?

Тогда только-только закончился Церковный собор, созванный царем Алексеем Михайловичем якобы для рассмотрения дел насущных, на самом же деле — для устранения ставшего ему ненавистным патриарха Никона. Низложить зарвавшегося патриарха, но увековечить его церковную реформу — решил собор… Так, с тревожных звонов, начиналась новая русская церковь (РПЦ).

Конечно, церковный собор интересовали и другие вопросы, куда более важные, — там речь шла о глобальной политике, о лике Русского государства «во веки веков». Патриарх Никон желал сам ваять лик Руси, заявляя: «Священство выше царства». Но у царя было иное мнение. При тайном противостоянии царя и патриарха собрался собор.

Собор, надо отметить, с самого начала своего был неправомочным. И об этом известно…

По традиции вести собор пригласили греческих патриархов — Паисия Александрийского и Макария Антиохийского. Царь Алексей Михайлович знал подноготную этих деятелей, и Никон тоже знал, что оба гостя за открытую симпатию к Риму низложены со своих престолов собором иерархов Восточной церкви. Эти два приглашенных митрополита не имели канонического права решать церковные дела. Однако же приехали…

К сожалению, многим россиянам неведомо, что правильное название христианской церкви на Руси прежде было «Древлеправославная Греческая Церковь». Именно в эту церковь вошла Русь в 988 году после своего крещения.

Вот почему первыми митрополитами становились неславяне. Константинопольские патриархи долго контролировали дела церковные на огромных территориях, лежащих к северу и востоку от Византии. Позднее Русь уже сама, своим собором, избирала себе пастыря — митрополита. Однако он, после избрания, должен был явиться в Константинополь для принятия хиротонии от греческого патриарха. И лишь после святейшего рукоположения новый митрополит получал признание, а с ним и право назначать епископов в важнейшие города своей епархии.

Опять же по традиции, заведенной с 988 года, на церковных соборах считалось обязательным присутствие греческих митрополитов, им доверялось ведение заседаний. Поэтому приглашение в Москву в 1666 году патриархов Паисия Александрийского и Макария Антиохийского было воспринято участниками собора как должное, тем более что почти никто даже не догадывался о недавнем прошлом этих высоких гостей.

Паисий Лигарид, тайный иезуит, приехал с особым удовольствием, у него были свои виды на Русь. Открывая собор, Паисий тут же начал расправу над Никоном, однако прислушиваясь к тому, что нашептывал за его спиной русский царь. Обвинения неслись лавиной. Никон «должен быть проклят как еретик», — гвоздил оратор. С этих слов он начал свою речь.

Русский патриарх Никон, понимая, что идет борьба между духовной и светской властью, в тайне надеявшийся на помощь Лигарида, буквально опешил, такого поворота событий он не ожидал. Даже потерял дар речи.

Единственное, что нашел в ответ русский патриарх, так это ругательства. В ярости он обзывал своего оппонента и «вором», и «нехристью», и «собакой», и «мужиком»…

Так открылся знаменитый собор Русской православной церкви в 1666 году.

Однако прежде чем продолжить рассказ о соборе, обратимся к событиям предшествовавшим. В конце концов решения собора были лишь этапом в жизни страны, звеном в длинной цепочке событий.

Действительно, разве главное то, как стали осенять себя христиане после собора — двоеперстным или троеперстным крестным знамением? Разве только из-за этого горели страсти? В этом ли была суть происходящего? Нет, конечно.

За чисто внешними переменами стояли перемены куда более существенные, именно в них и была суть происходящего. Но их всегда скрывали, их не афишировали политики, их замалчивали и старались не замечать исследователи истории Руси и Русской церкви.

Но они, эти перемены, были!

Если в обратной хронологической последовательности прочитать некоторые страницы истории не только Руси, но и соседних с ней стран, то открывается много прелюбопытного. Открывается тайна, которую в России скрывают более трех веков, — главная тайна Древлеправославной церкви… Церкви, которая будто канула в Лету.

К XVI веку, перестав платить дань Орде, Русь добилась политической независимости. Но она по-прежнему оставалась духовно взаимозависимой со Степью. Дело в том, что единая Древлеправославная церковь связывала Русь и Степь, у них была одна, общая епархия.

Лишь в 1589 году при царе Федоре Иоанновиче в присутствии константинопольского патриарха Иеремии была учреждена Московская патриархия. И в сан первого патриарха московского возвели Иова, который, как и следующий патриарх, Ермоген, происходил из степняков-тюрков, на Дону были его корни.

Обращаясь к царю Федору, константинопольский патриарх произнес слова, глубоко запавшие в царскую душу, их с тех пор передавали в Кремле по наследству. В воспроизведении В. О. Ключевского слова эти звучали так: «Ветхий Рим пал от ересей; вторым Римом — Константинополем — завладели агарянские внуки, турки; твое же великое Российское царство — третий Рим — все превзошло благочестием».

Действительно, в XVI–XVII веках Русь, даже несмотря на бурную политическую жизнь, была все-таки на подъеме. Ее давний соперник, Степь, наоборот, переживала бесславные времена, вызванные страшными последствиями монгольского нашествия.

Так, если при Иване Грозном территория Русского государства на юге, например, поначалу ограничивалась рекой Окой (за Коломной начиналась Степь), то во время его царствования границы существенно изменились. И это не могло не вызвать реакцию духовенства.

Конфликт митрополита Филиппа с московским царем Иваном IV вполне можно расценить как проявление той реакции церкви на явный захват Москвой чужих земель — на нарушение статус-кво в епархии. Мало того, конфликт, возможно, и есть своеобразная прелюдия 1666 года. Без одного не было бы и другого!

Под личиной опричнины — в первую очередь в Москве! — проводилась чистка русского общества. И усиление власти царя. Все это было далеко не случайным.

Ведь высшее общество на Руси никогда не было чисто русским. Достаточно, например, обратиться к родословной книге российского дворянства, чтобы убедиться: более половины дворян — выходцы из половецкой Степи. Они тюрки-кипчаки.

Голицыны, Куракины, Годуновы и десятки других родов — выходцы из Степи. Они бежали из родных степей во время нашествия туда монголов, потому что хан Батый отдал приказ об уничтожении половецкой знати, но церковь он не тронул, духовенство осталось в Степи (сын Батыя, Сартах, как известно, был дьяконом).

Часть степной аристократии — последователей восточной культуры! — спасаясь от монгольского варварства, устремилась также в Европу, на Кавказ. Таланты и на Русь текли тогда рекой, приезжала же аристократия: носители более трехсот (!) русских фамилий — тюрки по крови, но никак не славяне…[1]

Здесь мы вновь прервемся, необходимо еще одно отступление примерно веков на десять — двенадцать, во времена, когда не было Руси, но уже была Степь, была ее древняя восточная культура, которую принесли в Европу с Алтая тюрки-кипчаки, получившие на Руси имя «половцы».

Причем культура их в Степи, несомненно, несколько трансформировалась, вобрав в себя аланские, сарматские корни.

2

Трудно сказать, с чьей легкой руки за обитателями Степи в нашей, отечественной литературе прочно укрепилось мнение, будто степняки были «дикими кочевниками». Слова эти абсолютно не соответствуют истине. Так же, как и то, что в Степи проживало множество народов; нет, там со II века проживали тюрки-кипчаки, и страна их впоследствии называлась Дешт-и-Кипчак («Степь кипчаков»),[2] до них в Степи жили аланы, сарматы, скифы.

Как отмечал еще Иордан, Аттила, вождь первых тюрков в Европе (их исследователи обычно называют гуннами), был христианином, но поскольку христианство тогда еще не сложилось в стройное религиозное учение, правильнее было бы сказать, что Аттила был, по крайней мере, веротерпимым к новой, нарождающейся религии. Два его предшественника — Донат и Харатон — тоже с известными оговорками были христианами. А это IV век!

В актах Константинопольского собора в 381 году отмечено присутствие в «Царьграде» первого патриарха от степняков. Значит, к 381 году в Степи уже сложилась своя (первая в Европе?) церковь. И появление ее не было случайным!

По мнению известного французского исследователя религий Жан-Поля Ру, задолго до новой эры тюрки, жившие тогда на Алтае, поклонялись «человеку-небу», «человеку-солнцу» — Тенгри. Китайские историки полагают, что появление бога Тенгри у них относится самое позднее к III–V векам до новой эры.

«Человек-небо», дух, неперсонифицированное мужское божественное начало, Тенгри распоряжался судьбами человека, народа, государства. Тенгри-хан мыслился у тюрков огромных размеров, космических масштабов. Он — творец мира, и он сам есть мир. Титул «хан» указывал на его главенствующую роль во Вселенной. Очень интересно исследование немецкого ученого Г. Дерфера, который по совокупности древнейших космологических идей и представлений пронаблюдал эволюцию самого понятия «Тенгри» от раннего, шаманского, представления этого образа до одной из высших стадий в его религиозно-мифологическом развитии. По мнению этого исследователя, речь идет об одной из первых монотеистических религий человечества) Если не самой первой…

Единобожие — вот что отличало тюркскую культуру задолго до Рождества Христова. Тенгри и есть Бог-Отец, он — создатель мира сего. Ему, Всевышнему, тюрки адресовали свои молитвы, заговоры, плачи, благожелания. «Тенгриан-ство» — так называлась их религия.

Причем, как и всякая оформившаяся религия, тенгрианство располагало всей атрибутикой — иерархией небожителей, ранжированием священнослужителей, проповедниками. И самое важное — письменно и устно закрепленным каноном.

Ученым известны эти документы. Сохранились редчайшие тенгрианские тексты, их исследованием занимались не только зарубежные, но и отечественные историки, один из них — дагестанский ученый Камиль Алиев, который многое сделал для изучения древней религии тюрков на Северном Кавказе.

Исходя из вышесказанного, можно допустить мысль, что именно канон (обряды, молитвы, с которыми обращались тюрки к Создателю) и привлек первых христиан, обряды которых тогда еще не оформились. В III–IV веках проповедники христианства познакомились с религиозными обрядами степняков, и они оказались им близки по духу…

Закономерен вопрос: где доказательства тому, что восточные христиане приняли тенгрианский канон и стали единоверцами с тюрками-кипчаками, а тюрки в ответ признали сына Тенгри-хана — Христа? Их, доказательств, вполне достаточно.

Например, задумывался ли кто, почему в Европе именно в конце IV века случились разительные перемены: почему христианство вдруг получило официальное признание в Византин и во всей Римской империи. Чем и кому оно обязано своим внезапным возвышением?

Религия угнетенных, каким было христианство до тех пор, не могла ведь просто так привлечь властителей. Значит, была какая-то очень серьезная причина, заставившая императоров пойти на вынужденный шаг… Но какая?

Заставляет задуматься и такой факт: из всех стран Европы Аттила не тронул только Византию и, больше того, судя по воспоминаниям Приска, дружил с ее, императором, а перед Римом великий полководец отступил лишь при виде креста, — оставив Рим «Вечным городом»… Почему?

Действительно, разве не любопытно, лишь Византию и Рим, принявших христианство, не тронул Аттила, все же другие европейские страны он безжалостно разорил.

Новая религия — вот та единственная причина, позволившая прозорливым средиземноморским правителям сохранить свои страны! А не Аттила ли и сделал Европу христианской?!

Наше предположение о слиянии двух религий — тенгрианства и христианства не лишено оснований еще и потому, что в истории народов подобное случалось. И не раз. Например, после принятия христианства в Грузии на место Бога-Отца там был поставлен Гмерти — верховный бог неба у древних грузин, повелитель грома, обитавший на седьмом небе. Вот почему грузинская церковь отличается от других христианских церквей.

У древних тюрков была еще и богиня Умай — женское земное начало. Она покровительствовала младенцам. Ее изображали с младенцем в руках, такой же, как позже стали изображать на иконах Богоматерь… В тенгрианство же многое пришло от буддизма, в чем и проявлялась связь древних культур и народов.

Приняв тенгрианский канон, христианство в Византии стало существенно отличаться от остального христианства. Иконы, иконостасы, лампады, парчовые одежды священников, ладан, молитвы с их земными поклонами и многие другие чисто внешние атрибуты тенгрианства перешли и остались в византийской церкви. Они, очевидно, и есть самое надежное доказательство соединения тенгрианства с молодым, тогда еще не оформившимся христианством.

Достаточно вспомнить, например, хоругвь и крестный ход, они тоже пришли из тенгрианства. «Хоруг» — по-тюркски знак «защиты», «покровительства». В мольбе о защите, покровительстве, как известно, и есть смысл крестного хода с хоругвями.

Впоследствии все эти внешние отличия приобрели особую роль, они привели к разделению единой христианской церкви на византийскую (Древле-православную) и римскую (католическую). Соперничество Византии и Рима за лавры лидера в христианском мире было долгим.

Разделение церкви — разделение сфер в геополитике, оно проходило очень медленно, веками, окончательно оформившись к XI–XII векам.

Заметим, Русь крестилась именно тогда, когда разделение это по существу свершилось. Она приняла веру из рук древлеправославных священников, возможно, и греков. Однако не они определяли лицо церкви в Степи, там была своя церковная епархия, хотя, конечно, далеко не все степняки в ней были примерными прихожанами.

Эта «степная» епархия названа в актах Константинопольского собора 449 года «Скифия», а одним из ее епископов был отец Александр, он жил на Дону, в городе Таи (Акты Соборов, том II). А Дон, как известно, с 372 года стал уже тюркской рекой…

Выходит, всю обрядовую сторону службы, включая храмы, иконы в них, русская церковь переняла от тюрков — от Степи! Ведь общение Руси с Византией было только через Степь. Других путей просто не существовало.

Еще одну чрезвычайную деталь нельзя не заметить — крест, ставший символом христианства. Он тоже взят христианами из древней религии тюрков-кипчаков. Крест — знак Тенгри-хана.

Сейчас в христианской религии под термином «крест» понимают не столько его физическую форму, сколько «совокупность жизненных лишений, страданий, тяжелых обязанностей, мучительной борьбы нравственного долга с искушением греха и т. п. — все, что христианин обязан выносить мужественно и благодушно, не нарушая требований религии и внушений чистой совести».

Воистину верны слова Христа: «Кто не берет креста своего… тот недостоин Меня».

Но какого креста? И почему именно в кресте заключено самое сокровенное, самое символичное в христианской религии? Почему крест — это победное знамение над дьяволом?

В священной книге «Псалтыри», по которой с древнейших времен воспитывались православные христиане, в «кратком изъявлении» сказано: «…о еже како православному христианину по древнему преданию святых Апостол и Св. Отец… подобает на себе знамение креста изображати», «Первое на челе нашем… второе на чреве… третье на правом раме (плече)… четвертое же на левом…». Но, перекрестившись, можно легко убедиться, что крестное знамение меньше всего напоминает латинский крест, который Христос нес на Голгофу.

Перекрестившись, христианин осеняет себя тенгрианским крестом, у которого в отличие от латинского все стороны равны.

Ныне различают достаточно много крестов: латинский, греческий, патриарший, андреевский и другие. Однако какой из них связан с именем Христа? В Евангелии об этом — ни слова, потому что когда писалось Евангелие, у христиан не было никакого креста.

Крест, как хорошо известно (читайте, например, словарь Брокгауза и Ефрона), появился у христиан только в IV веке. Это зафиксированный факт! И появился крест сперва в Византии. Внешне этот крест был точно таким же, каким давно был на Алтае, у тенгриан, то есть у степняков-тюрков. Видимо, тогда и вошло в повседневный обиход христиан осенение крестным знамением. А появление латинского креста в христианстве приходится лишь на V–VI века.

И верно, в Евангелии нигде не говорится о том, что кто-то из верующих осенял себя крестным знамением…

Есть все основания полагать, что и двоеперстное крестное знамение тоже заимствовано христианами из тенгрианской религии. Степняки складывали два перста еще до Рождества Христова, выражая свою приверженность Тенгри-хану.

Утверждать так позволяет хотя бы то, что и поныне сохранились последователи тенгрианской религии, их в России народ называет «дырники». Это не новомодная секта. Они молятся на восток, открытому небу. К Богу-Отцу обращены их молитвы. («Дырниками» их прозвали потому, что в избах с восточной стороны у них обязательно прорубались форточки, чтобы можно было молиться в ненастную погоду дома, но глядя на небо.) Важно подчеркнуть: «дырники», точнее тенгриане, встречаются только в среде степняков, в казачьих станицах по реке Урал, в приалтай-ских степях…

И это не все. Обратите внимание на дьяконовские парчовые одежды. Или на праздничные одежды православных митрополитов. Пожалуй, это один из самых консервативных источников информации о церкви, мода здесь никогда не менялась, как было вначале, так и осталось навсегда. Первое, что мы увидим, — опять же тенгрианские кресты, расшитые золотом.

Еще деталь — архитектура храмов, тоже очень консервативный источник памяти народа. Даже чисто внешне христианские храмы в Степи отличались от тех, что строили потом на Руси. Вспомним: Никон не случайно запретил строительство именно шатровых храмов.

Церковь, храм у степняков называли «килиса». Но что означает это слово, откуда оно? «Килиса» — название идет, видимо, от священной горы Кайласа, самой высокой на юге Тибетского нагорья. У многих народов Востока она считалась обителью богов. Здесь и было обиталище бога Тенгри, которому поклонялись не только тюрки-кипчаки.

А если так, то тогда становится понятным, почему у степняков появились именно высокие храмы, — они с их шатрами были копией той горы. Своей устремленной в небо формой они повторяли очертания Кайласы. Первые же христиане, как известно, справляли обряд не в храмах, а в катакомбах.

Больше того, становится понятным и другое — что означает слово «алтарь» и почему в древности никому не разрешалось заходить в алтарную часть православного храма, кстати, всегда обращенную только на восток.

«Алтарь» дословно с тюркского переводится «алт» — «низ», «ор» «восходить», иначе говоря — «приподнятый». И действительно, алтарная часть храма приподнята на ступеньку-другую. Там — святая святых, там место отдыха Тенгри-хана, около которого люди молились.

Однако постепенно, после принятия христианства, традиции тенгрианского канона угасали, и в православный храм с VIII–IX веков стали входить молящиеся, а в алтарную его часть — священнослужители. Прежде это категорически запрещалось.

Важно подчеркнуть и то, что в древности фундаменты тенгрианских, а потом и ранних христианских храмов имели форму креста. Равностороннего креста! На Востоке такой крест символизировал перекресток, где сходятся пути мира. Построенный на кресте храм, таким образом, в соответствии с принятыми мифо-поэтиче-скими понятиями становился символом вечности, ибо «дорога — это жизнь».

Традиции тенгрианской архитектуры даже в позднем средневековье в Степи, несомненно, сохраняли лучше, бережнее, хотя и бессознательно. Например, верхняя часть здания тенгрианского храма в плане всегда была шести- или восьмигранной. Купола тоже складывались как бы из шести или восьми лепестков.

Откуда это? От куреня, который степняки-тюрки строили только шести- или восьмигранным, и от формы юрты…

В этих отличиях между русской, то есть не имеющей тенгрианских традиций, и нерусской церковной архитектурой легко убедиться, достаточно отъехать к югу от Москвы, за Оку, где еще недавно начиналось другое — тюркское — государство и где была совершенно другая — не славянская и не угро-финская — культура.

Такие же отличия мы найдем и в иконописи. Русские, или северные, иконы манерой письма отличались от тех, что были традиционными для тюрков, то есть для Степи, но об этом чуть позже. Здесь же отметим: «икона» — тюркское слово, оно четко обозначает конкретный предмет и действие над ним. «Айконе» на европейских языках звучит одинаково — и на греческом, и на романских. «Айконе» по-тюркски — «открывай душу» (дословно — «говори истинно»).

А разве не наводит на мысли сокровенное библейское понятие «Эдем» христианский символ рая? Почему Эдем был именно на Востоке? Почему он считается землей прародителей? Не возникает ли ощущение некой близости или даже идентичности этой мифической земли с Алтаем (в переводе с тюркского «Золотыми горами»), откуда вышли тюрки в Европу и где зародилось тенгрианство? Вопросы, вопросы…

Например, такой. Как Христос обращался к Отцу своему? Вспомним его последнее обращение: «Элои!» — воскликнул он уже на кресте. Но ведь точно так же взывали к Тенгри-хану тюрки.

Есть, конечно, и немало других примеров, показывающих следы тенгрианства в Древлеправославной церкви, например, те же куличи, крашеные яйца, новогодние украшенные елки… Однако не о них здесь речь. Этим отступлением нам важно было показать мощные тюркские корни православия, религии, на которую замахнулся осмелевший московский царь Иван IV, видя угасание Степи.

3

Опричнина, устроенная московским царем, как свищ истощала Русь. Кроме того, между дряхлеющим боярством и нарождающимся дворянством шла борьба за сферы влияния при дворе. К сожалению, эта борьба лишь прибавляла работы опричникам. Таинственные смерти, казни, измены превратились надолго в будни русской жизни. К ним привыкли.

Митрополит Филипп Колычев, выходец из благородного рода Федора Кобылы (обратите внимание — фамилия тюркская), конечно же, не мог спокойно смотреть на бессмысленное уничтожение народа, задуманное царем Иваном, и потребовал, «чтобы царь и великий князь отставил опришнину».

Но «духовного» спора между митрополитом и царем-злодеем не получилось. Однажды в Успенский собор Московского кремля, где владыка вел службу, ворвался царь «со всем своим воиньством, вооружен весь, наго оружие неся», то есть с обнаженным оружием вошел в храм господний. Черные кафтаны, черные шапки опричников, как туча, усиливали тягость грядущего. В ответ на обличительные слова митрополита царь в ярости ударил в пол посохом и дико завопил: «Я был слишком мягок к тебе, митрополит, к твоим сообщникам и моей стране, но теперь вы у меня взвоете!» Малюта Скуратов поставил в споре последнюю точку — он задушил митрополита Филиппа. Московский царь, видимо, подумал, что уже избавился от влияния церкви. Но нет.

Опричнина и даже убийство митрополита Филиппа были лишь попыткой раскола Древлеправославной церкви. Однако еще не расколом. Царь щедро наградил иереев и монастыри, поддержавшие его в борьбе со свергнутым митрополитом. Но жестокий царь явно переоценил свои силы, забыв, что он сам смертный человек и Бог взыщет за невинную кровь… Древлеправославная церковь оказалась сильнее царского самодурства, она по-прежнему оставалась общей в славянской Руси и в тюркской Степи.

Поняв, что силой в духовной жизни вряд ли что можно достичь, ведь народ привыкает и к опричнине, Москва начала изнурительно долгую борьбу за достижение церковной, а значит — полной свободы.

Тишайший царь Алексей Михайлович вошел в историю России «приказами», он стал отцом непотопляемой российской бюрократии, сделавшей Москву центром «москальства». Каких только контор-приказов не появилось при царе Алексее Земский, Монастырский и другие! Не хватало лишь одного — Духовного приказа, лишь церковь не подчинялась царю.

Новый «приказ» и решил создать царь, а кандидатуру для воеводы присмотрел вполне подходящую: в 1652 году патриархом московским стал Никон, человек своевольный, мечтавший о власти, а главное — не имевший хорошего образования. Через два года после своего избрания, то есть в 1654 году, Никон объявил на соборе о церковной реформе. Велено было исправлять церковные книги, ввести новые обряды, чины. Иначе говоря, создать новую церковь! Тихо, без крови и удушений.

Наиболее важными изменениями и нововведениями, — как пишут современные исследователи, — были следующие:

1. Вместо двоеперстного крестного знамения было введено троеперстное.

2. В старых книгах всегда писалось и выговаривалось имя Спасителя «Исус», в новых книгах это имя было переделано на «Иисус».

3. В старых книгах установлено во время крещения, венчания и освящения храма делать обхождение по солнцу в знак того, что мы идем за Солнцем Христом. В новых книгах введено обхождение против солнца…

Всего шесть (!) нововведений. Много это или мало? В духовной жизни количественные оценки ничего не значат. По сути Никон предложил новый канон новые обычаи. Значит, образовалась новая церковь. Тоже христианская, но новая!

Москва расколола православие, когда публично отошла от Древлеправо-славной церкви, в которую Русь вступила в 988 году. Даже название московской церкви стало иным: Русская православная церковь.

Раскол — это же разделение сфер влияния, он-то и случился в 1654 году.

Русь и Степь разошлись окончательно.

Вот в чем был политический смысл раскола и всего происходящего на Руси в те века. Москва, мечтавшая о лаврах третьего Рима — о собственной империи! — получила свободу действий.

И пусть как угодно убеждают иные историки, что была якобы-церковная реформа, что были якобы исправления ошибок, накопившихся в священных книгах при их переписывании. Нет. Слова эти очень далеки от действительности — новый канон налицо. А в остальном убеждает уникальная работа Б. Кутузова.

Этот исследователь, имея доступ к монастырской библиотеке, богатой старопечатными книгами, сравнил «старые» и «новые» тексты. Получилось удивительное: «старые» тексты были точнее и глубже.

Б. Кутузова можно бы обвинить в предвзятости, если бы не было за его спиной глубокого исследования. Кроме того, известны работы и других ученых-богословов, например профессора Н. Д. Успенского.

И действительно, в старину богослужебные книги переписывались. Но как? Особыми мастерами. Их мастерство считалось священным. Любая опись в книге, недосмотр, ошибка приравнивались чуть ли не к греху. В старинных богослужебных книгах, по мнению некоторых специалистов, ошибок куда меньше, чем опечаток в современных, типографских. Так о каких же исправлениях шла речь на Соборе 1654 года? Приведем лишь некоторые примеры из «Псалтыри», обозначая старый текст буквой С, а новый — Н.

С: «Закон положит ему на пути».

Н: «Законоположит ему на пути».

С: «Ибо благословение даст закон даяй».

Н: «Законополагаяй».

С: «Избави мя… от рук сынов чужих».

Н: «Из рук сынов чужих».

Были допущены ошибки и посерьезнее. И дело, конечно, не в стилистических погрешностях. Все эти ошибки будто работали на раскол, ускоряли его. И верно, как иначе можно воспринять, например, такое исправление.

С: «Молимся тебе. Господи, ниже да снидет со крещающимся дух лукав».

Н: «Ниже да снидется с крещающимся, молимся тебе, дух лукавый».

Совершенно естественно, прочитав подобное нововведение, народ ужаснулся: «Духу лукавому не желаем молиться». Или: «Что же, отцы наши не знали правильное имя Спасителя?» Возражений было очень много.

Объяснение же всему этому только одно: исправители плохо знали язык, на котором они были призваны исправлять тексты.

Русский народ никогда не принял бы новаций, провозглашенных Никоном в 1654 году. Однако новый царский «приказ» уже действовал, и Никон, став первым его «воеводою», не сидел без дела.

Никого не смущало, что новая «московская» церковь как духовный центр, как выразитель морали общества сразу же потеряла смысл, ибо сказано: «Без свободы пастыря не свободна и паства». Пастырь-то и был в новой церкви на веки вечные первым несвободным.

А Русь полыхала. Царь сам, через назначенного им «воеводу», насаждал угодные нововведения. Тех, чья душа не принимала «московских» обрядов, загоняли в избы и сжигали. Тысячи и тысячи безвинных русских христиан, не пожелавших молиться «духу лукавому», гибли в адовых муках. Горели целые деревни. На их кострищах поднималась новая церковь, которая ныне зовется Русской православной церковью (РПЦ).

Первыми мучениками за старую веру стали протопопы Иоанн Неронов, Логгин, Даниил, Аввакум и епископ Павел Коломенский, который бросил всесильному Никону прямо в лицо: «Мы новой веры не примем». Никон ответил ему, старцу, побоями тут же, в христианском храме, правда, освященном уже по-новому. Дальше ссылка, пытки, и получив последнее «нет», новоявленные московские христиане сожгли великомучеников.

Когда протопопа Аввакума повели на костер, ему уже было за шестьдесят. Земляные ямы, ржавые цепи, пытки, голод согнули старца вдвое, но твердости, силы в измученной душе не убавилось. Его глаза горели, хоть и лицо было превращено истязателями в огромную черную рану. И странно, Аввакум будто улыбался, у него всегда и во всем светилась улыбка. А когда от огня затлели веревки, он медленно освободил горящую руку и поднял ее вверх. Два перста взметнулись над костром… Говорить он не мог.

4

Руками Никона царь Алексей укрепил свою власть. Именно новая церковь подчинилась и стала служить светской власти, а на старую — свободную устроили гонения.

Никон, мечтавший самостоятельно править русским миром, просчитался. Царь оказался лучшим политиком, он выиграл. И поручил утверждать в жизнь никоновскую же реформу приехавшим из-за границы братьям Лихудам, воспитанникам иезуитских коллегий Венеции и Падуи. Им царь доверил Московскую духовную академию — новых служителей церкви нужно было воспитывать по-новому.

Неудивительно, что новое (европейское) быстро принизало все поры московской церкви. Даже в иконописи отошли от тонкой, изящной старой школы, которой, кстати, придерживался и Андрей Рублев, ради новой, получившей впоследствии название «московской».

Памятны слова протопопа Аввакума о неподобном писании: «Пишут Спасов образа Еммануила: лицо одутловатое, уста червонные, руки и мышцы толстыя… Старые добрые изографы писали не так подобие святых: лицо, руки и все чувства отончали…»

Неудержимо менялась Русь. Менялась, стремясь забыть все старое, забыть свои корни и себя. Чтобы заставить благочестивый русский народ принять новую веру, новые книги, собор 1666 года навечно утвердил: «Подвергать ослушников соборных определений тягчайшим казням: заточать их в тюрьмы, ссылать, бить говяжьими жилами, отрезать носы и уши, вырезать языки, отсекать руки…» Объявившие себя мудрецами безумствовали.

Лишившись сана и став простым монахом, Никон изменил и своим нововведениям, прекрасно понимая, в какую страшную клетку он заманил христиан. В монастыре он до конца дней своих, до 1681 года, отмаливал грех и переписывал книги, согласные со старопечатными. «Старые служебники добрые», — повторял он. Только его уже никто не слушал.

Церковь на Руси раскололась на старую и новую, народ тоже раскололся на старообрядцев и новообрядцев, и ему было уже не до Никона, отмаливавшего свой грех.

Примечания

1

Этот период отечественной истории, — конечно же, тема отдельного исследования. В литературе он освещается крайне слабо, будто его и не было.

Очевидно, по политическим мотивам период монгольского нашествия у нас всегда подавался в черных красках, а истина оставалась где-то в стороне. Так, мало кому известно, что монголы сперва склонялись к христианству, они получили в Европе имя «желтых крестоносцев». Первое, что сделал Батый, придя в Степи к власти, построил христианский храм. Семья Батыя крестилась. Сам Батый креститься побоялся, узнав, что в храм заносят покойников. Уже перед входом в храм он изменил свое решение, хотя вся его семья окрестилась днем раньше.

Не вызывает сомнений, что и при монголах, и после распада их империи общая церковная епархия в Восточной Европе, куда по-прежнему входили и Степь, и Русь, сохранялась. Если и были в ней изменения, то незначительные. Например, в то время в Степи появились разнообразные христианские секты, а также мусульманские и буддийские общины, которые свидетельствовали об ослаблении влияния Древлеправославной церкви.

(обратно)

2

Судя по запискам итальянского монаха Иоанна де Плане Карпини или француза Вильгельма де Рубрука, а также по книгам арабских и византийских путешественников, в разное время побывавших в Дешт-н-Кипчаке, можно утверждать, что там жил именно один народ, а не сборище народов, как полагают некоторые наши современники. «Все эти народы имели одну форму лица и один язык, — писал, например, Плано Карпини, — хотя между собой они разделялись по областям и государям». Арабы же называли Дешт-и-Кипчак «Страной городов», так много городов было там.

(обратно)

Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4 . . .

    Комментарии к книге «Раскол», Марат Аджиев

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства