«Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля»

Николай ЗЕНЬКОВИЧ ВОЖДИ И СПОДВИЖНИКИ. СЛЕЖКА. ОГОВОРЫ. ТРАВЛЯ ÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

Глава 1 Сто зимних дней

Последние дни жизни Ленина. — Вопрос о преемнике — кто: Троцкий, Сталин или Фрунзе? — Были ли Горки, где скончался Ленин, своеобразным «Форосом»? — Взаимоотношения со Сталиным, разрыв отношений с ним. — Легенда об отравлении Ленина Сталиным: источники, архивные документы, устные рассказы. — Впервые о многотомной истории болезни Ленина.

В пьесе француза Вермореля есть такая сцена: маленького роста человек в полувоенной куртке, хищно усмехаясь в известные всему миру усы, подсыпает в стакан яд. Кандидат в кремлёвские диктаторы Сталин устранял с политической арены безнадёжно заболевшего Ленина.

Болезнь и смерть Владимира Ильича обросли массой всевозможных слухов, версий и домыслов уже сразу после его кончины. В конце января 1924 года «Рабочая газета» поместила сообщение «В ЦК РКП», в котором, в частности, говорилось: «Так как т. Ленин лечился в Горках недалеко от Москвы, то о его смерти Центральный Комитет РКП узнал в 7 1/2 часов. Группа членов ЦК, находившаяся в Москве, выехала в Горки. Тов. Бухарин уже находился в Горках, где он лечился…»

Спустя два дня «Правда» публикует широко известное в те годы «Слово» Зиновьева — «Шесть дней, которых не забудет Россия». В нём говорилось: «А сейчас позвонили. Ильич умер… Через час мы едем в Горки уже к мёртвому Ильичу: Бухарин, Томский, Калинин, Сталин, Каменев и я (Рыков лежит больной)».

Многие партийцы, особенно на периферии, обратили внимание на расхождения. С одной стороны, получается, что Бухарин находился в Горках. С другой — он вместе с остальными членами Политбюро выехал на автосанях из Кремля, узнав о кончине вождя.

Где же в действительности был Бухарин? Ответ на вопрос даёт его собственная статья, помещённая в годовщину траура: «Когда я вбежал в комнату Ильича, заставленную лекарствами, полную докторов, Ильич делал последний вздох. Его лицо откинулось назад, страшно побледнело, раздался хрип, руки повисли — Ильича, Ильича не стало…»

Известно, что Ленин скончался в 18 часов 50 минут. Сталин, Зиновьев, Калинин и Томский выехали в Горки на автосанях в 21 час 30 минут. Выходит, Бухарин был единственным из высшего партийного руководства, кто принял последний вздох Ильича? А как же тогда понимать «Слово» Зиновьева? Впрочем, оно вскоре было вытравлено из памяти современников — все номера газет, поместившие зиновьевские «Шесть дней», в одночасье оказались в стальных сейфах спецхранов. Такая же участь постигла и юбилейную статью Бухарина. И не только её одну.

В 1927 году в сборнике «О Ленине» были опубликованы воспоминания В.Г. Сорина. Сторонник Бухарина, он подвергся в 1939 году аресту и погиб в 1944 году. В 1957 году в трёхтомнике воспоминаний о Ленине, выпущенном Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, заметки Сорина помещены, но с большими купюрами. Исчезли все упоминания имени Бухарина. В таком виде трёхтомник переиздавался несколько раз, в том числе в шестидесятых и даже в начале восьмидесятых годов.

В издании 1927 года, осуществлённом в период пика политического расцвета Бухарина, в воспоминаниях В.Г. Сорина содержится любопытный эпизод. 21 января 1924 года Сорин находился в Горках. После обеда он узнаёт, что в Большой дом требуют камфару, и спешит с этим известием к Бухарину. «Я не решился тотчас же передать о камфаре, боясь, что Н. Ив. упрекнёт меня в паникёрстве, но Н. Ив. сам заметил: «Знаете, со стариком что-то плохо. Все доктора ушли в Большой дом». Тогда я решился сказать о камфаре. Н. Ив. изменился в лице: «Кто вам об этом сказал?» И сейчас же пошёл со мной к Большому дому. Мы условились, что Н. Ив. поднимется наверх… и узнает у М. Ил. о состоянии здоровья Вл. И. (вообще, чтобы не волновать Вл. И., товарищи не показывались ему), а я подожду Н. Ив. внизу. Кругом стояла тишина… Бухарин не возвращался».

Сегодня достоверно установлено: действительно, Бухарин накануне смерти Ленина простудился, уехал в пустовавший санаторий в Горках и оказался почти поневоле свидетелем эпохального события. Поневоле? Партии этого не объяснишь. Сам факт единоличного присутствия в Горках в момент смерти вождя мог представлять в народном сознании весьма веский аргумент. В борьбе за ленинское наследство никому нельзя было давать столь важный шанс. Поэтому факт присутствия Бухарина у постели отходившего Ленина следовало скрыть.

Что и было сделано. Первым эту работу взял на себя Зиновьев. Его «Слово» устанавливало равновесие, показывало единство Политбюро перед смертью своего вождя. Никто не должен иметь преимущества говорить о себе как о преемнике усопшего лидера. Бухарин с такой постановкой вопроса согласился. Между тем первая маленькая ложь, о которой договорились между собой соратники у постели умершего, повлекла за собой вторую, та — третью. И вот в народном сознании прочно утверждается миф о том, что первым о смерти Ленина узнал, конечно же, Сталин. Он, и только он, имел на это первое право. Хотя, как свидетельствуют историки, раньше всех в Москве о кончине вождя узнал Зиновьев — ему из Горок позвонила по прямому проводу Мария Ильинична. Зиновьев, опять же во имя сохранения единства Политбюро, согласился разделить эту честь со Сталиным. В результате уговора в «Отчёте комиссии ЦИК СССР по увековечению памяти В.И. Ульянова (Ленина)» эта спорная деталь приобрела такую формулировку: «Первое известие о смерти В.И. Ленина было получено в Москве тт. Сталиным и Зиновьевым в 7 часов вечера того же дня… В 9 часов 30 минут вечера 21 января тт. Сталин, Зиновьев, Калинин и Томский на автосанях выехали в Горки».

Равновесия, о котором столь рьяно пеклись некоторые лица из ближайшего ленинского окружения, не получалось. Бухарин, который, пускай даже случайно оказавшийся единственным из высшего партийного руководства у постели умирающего Ленина, заменялся, вовсе не случайно, Сталиным. Вот как запечатлел В.Д. Бонч-Бруевич переезд в Горки членов Политбюро 21 января: «… впереди всех Сталин. Подаваясь то левым, то правым плечом вперёд, круто поворачивая при каждом шаге корпус тела, он идёт грузно, тяжело, решительно, держа правую руку за бортом своей полувоенной куртки… Лицо его бледно, сурово, сосредоточенно… Прощай, прощай, Владимир Ильич… Прощай! И он, бледный, схватил обеими руками голову Владимира Ильича, приподнял, нагнул, почти прижал к своей груди, к своему сердцу, и крепко, крепко поцеловал его в щёки и в лоб… Махнул рукой и отошёл резко, словно отрубил прошлое от настоящего…»

Тиражирование этих и многих подобных мемуарных заметок приучало наших людей к осознанию особой роли Сталина, уяснению того, кто же был учеником Ленина номер один и кто должен стать его преемником.

Шли годы, в стране менялись политические лидеры, а легенды вокруг болезни и смерти Ленина не исчезали. В период хрущёвской оттепели их стало даже больше. Приоткрылся железный занавес, люди стали чаще бывать за границей. Там на них обрушился настоящий шквал информации, о которой в Союзе и слыхом не слыхали. Что здесь правда, а что вымысел? Как отделить подлинные исторические факты от клеветнических измышлений?

Робкие попытки снять с Ленина гипсовый слепок, предпринятые некоторыми исследователями его жизни и деятельности в хрущёвские времена, были зарублены на корню бравшей реванш за временное поражение брежневской охранительной идеологией. Вновь в ход пошли казённые стереотипы, мифы, фальсификации. Официальная пропаганда, кино, литература превращали Ленина в эдакого доброго дедушку, который раздаёт ребятишкам рождественские подарки и всем хочет делать хорошо. И это Ленина, который в принципе никого не устраивал, даже пугал власть предержащих. Все, кто стоял у власти в нашей стране, очень хотели походить на него. А получалось наоборот — он походил на них. В фильмах, спектаклях, на картинах. Во времена Сталина он беспощаден к врагам, при Хрущёве учил крестьян, когда и что надо сеять. При Брежневе Ленин помпезен: всезнающий вождь, штампованный пророк, который чуть ли не во чреве матери уже всё предвидел и был во всём прав.

Какой Ленин сегодня? В одноцветного — добренького, всезнающего, ни в чём не сомневающегося — Ленина теперь никто не верит. Да он и не был никогда одноцветным. Однако бесспорно и то, что Ленину давненько не приходилось так трудно, как сейчас. Его ниспровергатели не жалеют тёмных красок — клеймят, обличают на все лады, обвиняют в приверженности леворадикальным коммунистическим идеям, основанным на приоритете насилия, главенстве общественных интересов над личными, идеям, не связанным с идеалами демократии. Всё чаще звучат упрёки, что следование им на практике обернулось большой трагедией. Всевозможным инсинуациям подвергаются факты личной жизни, в том числе покушений, а также болезни и обстоятельств смерти.

В горбачёвские времена во время зарубежных поездок меня нередко спрашивали, притом со ссылками на советскую печать, правда ли, что в мавзолее на Красной площади находится вовсе не тело Ленина, от которого ничего не осталось, а его двойник или даже кукла. Тело, мол, не удалось сохранить, поскольку эвакуация его в июле 1941 года в Сибирь оказалась трагической. Много сомнений вызывает история с бальзамированием тела. Почему она наглухо засекречена? Не потому ли не публикуется в открытой печати метод бальзамирования, что достижения нынешней медицины позволят по составу бальзамирующих средств и препаратов приблизиться к разгадке тайны диагноза ленинской болезни? Если верить официальной версии — три инсульта, атеросклероз, потеря памяти и речи, мучительные головные боли, то каким чудом объяснить, что именно этот период тяжёлой и мучительной болезни совпал с периодом его поразительно активной научно-теоретической деятельности? Вспомним ленинские труды, созданные во время болезни — «О кооперации», «Как нам реорганизовать Рабкрин», «О нашей революции», «К вопросу о национальностях или об «автономизации»», «Письмо к съезду». Возможно ли такое с медицинской точки зрения? На этом основании делаются предположения о наличии у Ленина других якобы «дурных» болезней…

Не только за рубежом, но и в своём Отечестве не убывает слухов и мифов, связанных с кончиной Ленина. Очередной всплеск дало им выступление Ю. Карякина на первом Съезде народных депутатов СССР. Предложение о выносе тела Ленина из мавзолея, слова о нарушенной воле родных и близких покойного, да и его самого, были открытием для миллионов наших сограждан. Вновь поползли слухи о тайнах ленинской смерти, об отравленных пулях, которыми стреляла вовсе не Ф. Каплан, а совсем другой человек. Мол, Ленин смягчил приговор ВЧК, и Каплан прожила в Магадане до глубокой старости. Появились публикации, в которых утверждалось, что Каплан видели в Бутырках и на Соловках.

Долгие годы нас держали на скудном, нормированном пайке исторических фактов. Массовая неосведомлённость, отсутствие правды о прошедших событиях заставляли верить разного рода слухам, циркулирующим по городам и весям необъятной страны. При Горбачёве пришла гласность, всем хотелось высказаться, намолчались за десятилетия. И в ход пошло первое, что попадается под руки, на глаза. Ведь если человек чего-либо не знает, он готов поверить любым небылицам.

Незнание подлинного диагноза болезни, приведшей Ленина к смерти, породило распространённую легенду о том, что его отравил Сталин. В годы хрущёвской оттепели и в конце восьмидесятых годов в некоторых исторических произведениях появились глухие намёки на причастность Сталина к трагедии в Горках. Прямых обвинений, как у французского драматурга Вермореля, не было, но тема вины кремлёвского горца звучала всё более настойчиво. При этом в качестве документального источника назывались неизданные у нас воспоминания М.И. Ульяновой о болезни и смерти Ильича.

В 1991 году эти воспоминания обнародованы журналом «Известия ЦК КПСС». Мне довелось прочесть их раньше, за год до опубликования. Представьте изумление, которое я ощутил, действительно обнаружив в записках Марии Ильиничны полторы странички, касающиеся запретной темы. Приведу их по первоисточнику — тридцатой и тридцать первой страницам машинописной копии с пометками и правками М.И. Ульяновой.

«30 мая Владимир Ильич потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина, — сообщает Мария Ильинична. — Уговоры Кожевникова (Кожевников А.М. — старший врач-невролог нервного отделения Александровской больницы. — Н.З.) отказаться от этого свидания, так как это может повредить ему, не возымели никакого действия. Владимир Ильич указывал, что Сталин нужен ему для совсем короткого разговора, стал волноваться, и пришлось выполнить его желание. Позвонили Сталину и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным. Сталин прошёл в комнату Владимира Ильича, плотно прикрыв за собой, по просьбе Ильича, дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно сказал: «Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина». Но о догадке своей он нам на этот раз не рассказал.

Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась и Сталин, который показался мне несколько расстроенным, вышел. Простившись с нами, оба они — Бухарин и Сталин — направились мимо Большого дома через домик санатория во двор, к автомобилю. Я пошла проводить их. Они о чём-то разговаривали друг с другом вполголоса, и во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: «Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо». И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызывал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное раньше, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич. «Теперь момент, о котором я Вам раньше говорил, — сказал Владимир Ильич, — наступил, у меня паралич и мне нужна Ваша помощь».

Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яду. Сталин обещал, поцеловался с Владимиром Ильичём и вышел из его комнаты. Но тут, во время нашего разговора, Сталина взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласия таким образом, что действительно момент покончить счёты с жизнью наступил и надежды на выздоровление больше нет? «Я обещал, чтобы его успокоить, — сказал Сталин, — но, если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадёжности?» Обсудив это, мы решили, что Сталину надо ещё раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать, что он переговорил с врачами и последние заверили его, что положение Владимира Ильича совсем не так безнадёжно, болезнь его не неизлечима и что надо с исполнением просьбы Владимира Ильича подождать. Так и было сделано. Сталин пробыл на этот раз в комнате Владимира Ильича ещё меньше, чем в первый раз, и, выйдя, сказал нам с Бухариным, что Владимир Ильич согласился подождать и что сообщение Сталина о его состоянии, со слов врачей, Владимира Ильича, по-видимому, обрадовало. А уверение Сталина, что, когда, мол, надежды действительно не будет, он выполнит своё обещание, успокоило несколько Владимира Ильича, хотя он не совсем поверил ему: «дипломатничаете, мол»».

Несколько десятилетий подряд записки М.И. Ульяновой пролежали в архиве ЦК КПСС. К ним практически никто не имел доступа. Но, учитывая, что текст отпечатан на машинке, что его правила Мария Ильинична, можно предположить — какая-то часть близких к Марии Ильиничне людей всё же с ним была ознакомлена. Не исключено, что основные эпизоды и подробности рукописи стали достоянием узкого круга лиц из московской публики. Сцена с ядом, конечно же, не могла не привлечь внимания. А поскольку записки не публиковались, то можно себе представить, какими невероятными подробностями и нелепицами обрастала эта история, разжигая воображение даже добропорядочных людей, не располагающих достоверными историческими фактами.

Итак, тяжело и мучительно заболев, Ленин просит одного из своих соратников принести яду, чтобы самому уйти из жизни. Почему его выбор остановился именно на Сталине — другой вопрос, хотя сегодня беллетристы и публицисты настойчиво его дискутируют, всё более утверждаясь в мысли, что из всего ленинского окружения Сталин наиболее подходил для этой цели, поскольку не отличался интеллигентностью и нравственностью. Боялся ли смерти Ленин? Скорее всего, нет. В 1911 году под влиянием известия о самоубийстве Лафаргов он сказал Крупской: «Если не можешь больше для партии работать, надо посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарги».

Он выступал от имени РСДРП на похоронах Поля Лафарга и его жены Лауры — дочери Карла Маркса. Полю Лафаргу, видному деятелю научного коммунизма, исполнилось 69 лет, Лауре — 66. Супруги держались того мнения, что в старости человек становится бесполезным для революционной борьбы и, считая 70 лет возрастом предельным, покончили с собой, вскрыв вены. Этот случай произвёл на Ленина сильное впечатление.

Разбитый параличом, о Лафаргах он вспомнил в конце 1922 года. Сохранилась следующая запись его секретаря Л.А. Фотиевой: «22 декабря Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов вечера и продиктовал следующее: «Не забыть принять все меры достать и доставить… в случае, если паралич перейдёт на речь, цианистый калий как меру гуманности и как подражание Лафаргам…». Он прибавил при этом: «Эта записка вне дневника. Ведь вы понимаете? Понимаете? И я надеюсь, что вы это исполните». Пропущенную фразу в начале не могла припомнить. В конце — я не разобрала, так как говорил очень тихо. Когда переспросила — не ответил. Велел хранить в абсолютной тайне».

В 1907 году Владимир Ильич едва не погиб, пробираясь по льду до ближайшего острова, чтобы там незаметно сесть на пароход. Дело происходило в Финляндии, где его выследила русская полиция. «До острова надо было идти версты три, — рассказывала Крупская, — а лёд, несмотря на то, что был декабрь, был не везде надёжен. Не было охотников рисковать жизнью, не было проводников. Наконец Ильича взялись проводить двое подвыпивших финских крестьян, которым море было по колено. И вот, пробираясь ночью по льду, они вместе с Ильичём чуть не погибли… Лишь случайность спасла… А Ильич рассказывал, что, когда лёд стал уходить из-под ног, он подумал: «Эх, как глупо приходится погибать»».

30 августа 1918 года на Ленина было совершено покушение. Профессор Б.С. Вейсброд рассказывал: когда раненого Ленина привезли в Кремль, он «попросил выйти из комнаты всех, кроме меня, и, оставшись со мной наедине, спросил: «Скоро ли конец? Если скоро, то скажите мне прямо, чтобы кое-какие делишки не оставить»».

Из записки Л.Б. Каменеву: «…если меня укокошат, я Вас прошу издать мою тетрадку: «Марксизм о государстве» (застряла в Стокгольме). Синяя обложка, переплетённая…» Ироническое «укокошат» — вместо трагического и возвышенного «погибну».

Крупская заметила как-то: «В жизни часто Ленин стоял на краю смерти. Это тоже отпечаток свой кладёт, тоже страхует от мелких чувств».

Но он опасался ожидания смерти в параличе. В двадцать втором году Ленин вспомнил о добровольном уходе из жизни Лафаргов и попросил позвать к себе Сталина.

Последний период жизни Ленина мало исследован и по сей день. В обороте по-прежнему находится запущенный много лет назад ограниченный и строго отобранный набор фрагментов, трактуемых, как правило, однозначно и поверхностно. Углубляться в эту тему, суммировать сведения о болезни, поведении Ленина в ожидании близкой смерти официальным лениноведением было не принято, так как, по мнению кураторов исторической науки, это означало бы дискредитацию его памяти.

Горбачёвская гласность в какой-то мере приоткрыла завесу таинственности, долгие годы окружавшую обстоятельства смерти великого реформатора XX века. Публицисты второй половины восьмидесятых годов писали, что, засекретив материалы, связанные с болезнью Ленина, Сталин и его ближайшее окружение жестоко предали его на этот раз уже просто как человека. А ещё раньше Сталин предал его, извратив, перевернув с ног на голову буквально всё, завещанное Лениным. Поклявшись у гроба вождя выполнить его заповеди, Сталин на деле поступил иначе. Он не пощадил Ленина и как человека — отправив в спецхраны материалы, связанные с болезнью Владимира Ильича, уничтожив печатные свидетельства, проливавшие свет на его последние дни и смерть, Сталин тем самым способствовал появлению и распространению множества различных версий и предположений, подвергающих сомнению официально объявленный диагноз.

В противоположность советским временам, когда из Ленина делали святого, после роспуска СССР, развенчивая его создателя, писали о том, что вождь вовсе не был аскетом, а очень даже любил жизненный комфорт. Приводили высказывание о плохих русских врачах и советы родным пользоваться услугами только немецких докторов. Сам он следовал своему совету.

Об этом свидетельствует не публиковавшееся прежде письмо И.В. Сталина, направленное 3 июня 1922 года полпреду РСФСР в Германии Н.Н. Крестинскому.

«Т. Крестинский! Вы, должно быть, догадываетесь, что положение Ильича было критическое, — иначе мы не рискнули бы на экстренный вызов Ферстера в Москву. Одно время положение казалось почти безнадёжным, но теперь оно значительно улучшилось, и есть теперь надежда полностью восстановить Ильича при условии, если уход за пять-шесть месяцев будет тщательный под наблюдением знающих врачей. Нужны невропатолог (Ферстер) и по внутренним (Клемперер). Мы просили Ферстера остаться самому и уговорить Клемперера приехать в Москву, но Ферстер сослался на то, что он человек казённый, служит в университете, работает при муниципалитете и не может отлучиться надолго без разрешения начальства (или даже правительства). Ферстер заявляет, что в таком же положении находится Клемперер. Всё дело теперь в том, чтобы устранить эти препятствия и добиться приезда Ферстера и Клемперера в Москву на всё лето. Политбюро просит Вас:

Всеми средствами воздействовать на Германское правительство в том направлении, чтобы Ферстер и Клемперер были отпущены на лето в Москву, причём, если нужно, привлеките на помощь Красина и других наших дипломатов.

Немедля выдать Ферстеру пять тысяч фунтов стерлингов (50 000 зол. руб.), как плату за оказанную услугу (ему уже сообщено, что эти деньги будут выданы Вами в Берлине).

Заявить Ферстеру и Клемпереру, что в случае согласия на выезд в Москву правительство России готово создать для них ту обстановку в Москве, какую они найдут для себя нужной (могут привезти семьи и проч.)

С нетерпением ждём Ваших сообщений.

По поручению П. Бюро И. Сталин».

Письмо Сталина Крестинскому печатали, но письмо Ленина Сталину по этому вопросу почему-то не упоминали. А оно тоже лежало всё в том же бывшем Центральном партийном архиве. Ленин обращался через Сталина к членам Политбюро ЦК РКП(б): «Покорнейшая просьба освободить меня от Клемперера. Чрезвычайная заботливость и осторожность может вывести человека из себя и довести до беды. Если нельзя иначе, я согласен послать его в научную командировку. Убедительно прошу избавить меня от Ферстера. Своими врачами Крамером и Кожевниковым я доволен сверх избытка. Русские люди вынести немецкую аккуратность не в состоянии, а в консультировании Ферстер и Клемперер участвовали достаточно. 15/VI. Ленин».

Дата и подпись сделаны его рукой, текст написан М.И. Ульяновой. Ею же сделана помета: «Правильность удостоверяю. М. Ульянова».

Надо искать первоисточники! Должны, непременно должны где-то быть свидетельства очевидцев, записки современников, лиц, близких к Ленину, врачей, наконец. Старые большевики рассказывали, что в первые годы после смерти Ленина воспоминания о его последних днях широко публиковались в печати. Словом, надо искать. Да, надежды мало: во времена сталинских репрессий люди в страхе сжигали, уничтожали, сдавали в макулатуру газеты и журналы с «крамольными» публикациями. И тем не менее — ищущий да обрящет!

Мне повезло. В одном из цековских архивов наткнулся на журнал «Наша искра». Пожелтевший от времени, он привлёк внимание прежде всего своим названием. Нет, с ленинской «Искрой» он ничего общего не имел. Журнал был органом коллектива Р.К.П.(б) Медицинской академии Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Флота, выходил ежемесячно. Разочарованный, я собирался уже положить его на место — узкоспециальное издание, да ещё сугубо медицинское, вряд ли оно будет мне полезно — как совершенно случайно, раскрыв наугад, увидел публикацию, от первых строк которой перехватило дыхание. «Многоуважаемые товарищи, мне уже не в первый раз приходится рассказывать о болезни покойного Владимира Ильича Ульянова-Ленина, сопровождая это некоторыми личными воспоминаниями из этого периода…»

Можно представить моё состояние: в неказистом малотиражном ведомственном журнальчике были помещены воспоминания одного из врачей, лечивших Ленина. Профессор Виктор Петрович Осипов имел солидный послужной список: с 1915 года занимал должность начальника кафедры психиатрии Санкт-Петербургской военно-медицинской академии, с 1917-го — председателя Петроградского общества психиатров и невропатологов. В 1933 году он стал заслуженным деятелем науки РСФСР, в 1939-м — членом-корреспондентом Академии наук, с 1944-го — действительным членом (академиком) Академии медицинских наук СССР. Скончался Виктор Петрович в 1947 году.

Вот он, этот текст, пролежавший в спецхране более полувека. Лекция профессора по объёму довольно большая, поэтому самые важные места будут приводиться полностью, что же касается событий более-менее известных, то их можно давать в авторском пересказе.

В начале лекции Виктор Петрович сообщает, что в качестве врача он познакомился с Владимиром Ильичём в первых числах мая 1923 года и затем почти всё время до смерти был у него. «Вся болезнь его может быть разделена на три больших периода, — пишет профессор. — Начало первого из них относится к марту 1922 года, второго — к декабрю 22-го года и третьего — к марту 23-го года. Это деление болезни на три периода показывает, что она не текла, непрерывно нарастая, а шла скачками, давая промежутки, во время которых больной оправлялся, чувствовал себя относительно хорошо, а потом она обострялась, процесс развивался дальше, болезнь двигалась вперёд. Болезнь, которая была у Владимира Ильича, обыкновенно не начинается внезапно, и нужно допустить, что перед началом заболевания, которое относится к марту 1922 года, был некоторый подготовительный период времени, когда она ещё не принимала таких размеров, которые бы привлекали внимание окружающих и к которым сам больной отнёсся бы с известной серьёзностью. Поэтому точно установить, с какого именно момента Владимир Ильич заболел, трудно, но что болезнь началась раньше марта 1922 года — на это есть некоторые доказательства. По крайней мере люди, близко к нему стоявшие, говорили, что временами Владимир Ильич жаловался на небольшое недомогание, а иногда были и более серьёзные признаки, заставляющие задумываться».

Например, во время охоты Владимир Ильич иногда присаживался на пень, начинал растирать правую ногу и на вопрос, что с ним, говорил:

— Нога устала, отсидел.

Осипов допускал, что Ленин замечал что-то неладное со своим здоровьем, но не обращал на это должного внимания и даже скрывал кое-что от окружающих. Владимир Ильич ставил свои идейные задачи выше всего, жертвуя личными интересами и своим здоровьем.

«Но с марта 1922 года, — продолжает далее лектор, — начались такие явления, которые привлекли внимание окружающих… Выразились они в том, что у него появились частые припадки, заключавшиеся в кратковременной потере сознания с онемением правой стороны тела. Это были мимолётные явления: онемеет правая рука, затем движение восстановится. Во время таких припадков начала расстраиваться речь, то есть после припадка наблюдалось, что в течение нескольких минут он не мог свободно выражать свои мысли. Эти припадки повторялись часто, до двух раз в неделю, но не были слишком продолжительными — от 20 минут до двух часов, но не свыше двух часов. Иногда припадки захватывали его на ходу, и были случаи, когда он падал, а затем припадок проходил, через некоторое время восстанавливалась речь, и он продолжал свою деятельность. В этом периоде болезни и были приглашены русские и заграничные профессора, под наблюдением которых Владимир Ильич находился в течение дальнейшего времени. В начале болезни, ещё до марта, его иногда навещали отдельные врачи, но признаков тяжёлого органического поражения мозга в то время не было обнаружено, и болезненные явления объясняли сильным переутомлением, так как Владимир Ильич, признавая для всех шести- и восьмичасовой рабочий день, для себя не признавал срока работы и иногда работал сутки почти напролёт».

Тогда ему был предписан отдых и выезд из Москвы в деревенскую обстановку. Владимир Ильич поселился в усадьбе Горки. Лечение пошло настолько успешно, что к августу месяцу он почувствовал себя так хорошо, что уже желал приступить к работе. Припадки прекратились, прошли также тяжёлые головные боли, однако тем не менее ему только в октябре позволили вернуться к работе, но с большими ограничениями. В это время здоровье его было настолько удовлетворительным, что он, не придерживаясь строго предписаний врачей, выступал с большими речами. Например, на заседании Коминтерна его речь, притом на немецком языке, длилась 1 час 20 минут. Так продолжалось до декабря месяца, после чего снова наступило ухудшение.

Оно выразилось в развитии паралича правой стороны тела. Речь тогда не пострадала, парализованы были правая рука и нога. Через некоторое время паралич уступил лечению, движения улучшились, но полного восстановления движений уже не получилось. Правая рука и нога были в полупарализованном состоянии. Понемногу оправившись, он даже начал работать — диктовал стенографистке и секретарше. К февралю 1923 года, как известно, относятся его последние политические статьи.

«С марта месяца наступает третий период заболевания, — отмечает профессор, — который выражается в тяжёлом параличе правых конечностей и в резком поражении речи. Владимир Ильич должен был слечь в постель: в его распоряжении находилось всего несколько слов, которыми он пользовался, и, не имея возможности выражать свои желания, он должен был прибегать к помощи этих нескольких слов и жестов; речи окружающих он также не мог полностью усваивать. Первый раз я увидел Владимира Ильича в мае 1923 года совместно с другими профессорами. Положение его тогда было настолько тяжело, что возникал вопрос о том, как долго может протянуться болезнь. Нельзя было утверждать, что его состояние улучшится и что он снова оправится».

Но крепкая натура больного, заботливый уход и лечение сделали своё дело. Владимир Ильич начал поправляться настолько, что в двадцатых числах мая из кремлёвской квартиры его опять перевезли в Горки. Это делалось со всеми мерами предосторожности — в автомобиле, шины которого, для устранения тряски, были насыпаны песком. Перевозка производилась медленно и закончилась благополучно. В Горках он почувствовал себя лучше, стал интересоваться, как восстановить речь.

Для этой цели из Ленинграда пригласили врача, специалиста по речевым упражнениям. Занятия велись регулярно в течение месяца, они дали определённый успех: Владимир Ильич мог понимать слова. Но около 22 июня началось новое, последнее обострение болезни, которое продолжалось около месяца. Он страдал бессонницей, у него возникали галлюцинации, исчез аппетит, ему трудно было спокойно лежать в постели, болела голова. Облегчение наступало, когда его в кресле возили по комнате.

Во второй половине июля обострение затихло, здоровье снова начало улучшаться, и уже скоро Владимир Ильич мог выезжать в парк около дома, в котором он жил. Восстановился сон, улучшился аппетит, появилось хорошее настроение. Снова возник интерес к восстановлению речи. На этот раз Владимир Ильич выразил жестами желание, чтобы речевые упражнения вела Надежда Константиновна. Он, видимо, не хотел, чтобы этот его недостаток видели другие, это было ему неприятно.

«В отношении речи — понимание речи окружающих восстановилось вполне и настолько хорошо, что он заинтересовался содержанием газет; ему прочитывались газеты, передовицы, телеграммы и другие сведения, его интересовавшие; затем, будучи сам газетным работником, он разбирался в содержании газеты; раскрывая газету, он знал, где передовица, где телеграммы, и сразу указывал пальцем, чем он интересуется. Иногда в газетах были волнующие статьи, содержание которых Надежда Константиновна избегала ему передавать. Заинтересовавшись каким-нибудь местом, он требовал повторения, а кое-что мог прочитывать сам. Понимание цифр у него сохранилось, и в связи с этим и по рисунку газеты он прекрасно отличал старые газеты от новых. Что же касается произвольной речи, то она была задета сильнее всего; он был в состоянии пользоваться только несколькими словами, но повторять слова он мог, почему в эту сторону и были направлены упражнения, чтобы посредством многократного повторения слов восстановить самостоятельную речь. Сначала дело шло туго. Владимир Ильич мог повторять только односложные слова, а затем стали удаваться двухсложные и даже многосложные…»

Постепенно начала восстанавливаться также и способность чтения, которая была утрачена вместе с речью в период обострения болезни в марте 1923 года. Он мог уже различать буквы и прочитывать некоторые слова; ему показывали для этого рисунки, и при взгляде на них он мог называть изображённые на них предметы и даже произносил фразы. Были начаты упражнения в письме левой рукой.

«У вас возникает теперь вопрос, — спрашивает, обращаясь к слушателям, лектор, — что это за болезнь, которая даёт возможность, парализуя правую сторону, понимать то, что говорят, лишает возможности читать, лишает возможности говорить самостоятельно, в то же время сохраняя возможность повторять произносимые слова.

В нашем головном мозге, как вы знаете, для речи точно так же, как и для движения наших членов, существуют определённые участки, центры, области, в частности, речевые центры находятся в левом полушарии головного мозга, причём, как вам известно, каждое полушарие головного мозга заведует функциями противоположной половины тела.

Развитие паралича конечностей шло у Владимира Ильича соответственно областям расположения двигательных центров в коре головного мозга; на поражение коры указывало и нарушение речи».

Далее следовало медицинское объяснение особенностей ленинской болезни. По мнению Осипова, у Владимира Ильича было поражение двигательной области левого полушария головного мозга, причём поражение обширное. Ленин не вполне понимал речь вначале, значит, было и частичное поражение височной области. Он мог повторять слова, но в то же время самостоятельно говорить не мог. Почему? Значит, от той области, где возникают словесные впечатления и сохраняется память слов, проводники к другим речевым центрам прерваны. Получается, что из центра восприятия слов к двигательному речевому аппарату есть сообщение, а с областью запаса слов, которые держатся в памяти, сообщение прервано. Дальше: человек не может читать. Для чтения тоже существуют особые центры, поражение которых лишает человека возможности понимать читаемое. Он видит глазами, но прочесть не может. В этом центре, непосредственно прилегающем к заднему отделу первой височной извилины, тоже было поражение. Были гнёзда поражения и в правом полушарии.

Болезнь вроде начала отходить, но около середины октября появились угрожающие симптомы. Правда, Ленин в это время чувствовал себя настолько хорошо, что часто подолгу проводил время на воздухе. Выезжал в автомобиле кататься в лес — брали с собой кресло, и в нём возили больного по лужайкам. Со второй половины октября внезапно начались лёгкие припадки в виде краткосрочной потери сознания, которые продолжались 15–20 секунд. Сначала они были редкими, раз в три-четыре недели, потом участились, причём был один припадок, который сопровождался судорогами. Это говорило о том, что в коре мозга временно возникало состояние раздражения, которое бывает при этой болезни. Развязка неуклонно приближалась.

«20 января Владимир Ильич испытывал общее недомогание, у него был плохой аппетит, вялое настроение, не было охоты заниматься; он был уложен в постель, была предписана лёгкая диета. Он показывал на свои глаза, очевидно, испытывая неприятное ощущение в глазах. Тогда из Москвы был приглашён глазной врач профессор Авербах, который исследовал его глаза. Исследование глаз имеет очень важное значение при болезнях мозга. Глаз тесно связан с мозгом, и застойные явления или недостатки крови в мозгу тотчас же выражаются изменением наполнения кровью глазного дна. Профессора Авербаха больной встретил очень приветливо и был доволен тем, что, когда исследовалось его зрение при помощи стенных таблиц, он мог самостоятельно называть вслух буквы, что доставляло ему большое удовольствие. Профессор Авербах самым тщательным образом исследовал состояние глазного дна и ничего болезненного там не обнаружил.

На следующий день это состояние вялости продолжалось, больной оставался в постели около четырёх часов, мы с профессором Ферстером (немецкий профессор из Бреславля, который был приглашён ещё в марте 1922 года) пошли к Владимиру Ильичу посмотреть, в каком он состоянии. Мы навещали его утром, днём и вечером, по мере надобности. Выяснилось, что у больного появился аппетит, он захотел поесть; разрешено было дать ему бульон. В шесть часов недомогание усилилось, утратилось сознание и появились судорожные движения в руках и ногах, особенно в правой стороне. Правые конечности были напряжены до того, что нельзя было согнуть ногу в колене, судороги были также и в левой стороне тела. Этот припадок сопровождался резким учащением дыхания и сердечной деятельности. Число дыханий поднялось до 36, а число сердечных сокращений достигло 120–130 в минуту, и появился один очень угрожающий симптом, который заключается в нарушении правильности дыхательного ритма (тип чейн-стокса), это мозговой тип дыхания, очень опасный, почти всегда указывающий на приближение рокового конца. Конечно, морфий, камфара и всё, что могло понадобиться, было приготовлено. Через некоторое время дыхание выровнялось, число дыханий понизилось до 26, а пульс до 90 и был хорошего наполнения. В это время мы измерили температуру — термометр показал 42,3° — непрерывное судорожное состояние привело к такому резкому повышению температуры; ртуть поднялась настолько, что дальше в термометре не было места.

Судорожное состояние начало ослабевать, и мы уже начали питать некоторую надежду, что припадок закончится благополучно, но ровно в 6 час. 50 мин. вдруг наступил резкий прилив крови к лицу, лицо покраснело до багрового цвета, затем последовал глубокий вздох и моментальная смерть. Было применено искусственное дыхание, которое продолжалось 25 минут, но оно ни к каким положительным результатам не привело. Смерть наступила от паралича дыхания и сердца, центры которых находятся в продолговатом мозгу».

На следующий день было произведено бальзамирование тела Владимира Ильича. К этой теме мы ещё вернёмся, она и поныне вызывает различные толки, а сейчас сосредоточим внимание на результатах вскрытия, которое было произведено академиком А.И. Абрикосовым в присутствии профессоров О. Ферстера, В.П. Осипова и других специалистов. Произведённое ими вскрытие обнаружило распространённое заболевание сосудов тела, а именно артерий. Оно заключалось в развитии атеросклероза.

С возрастом развивается процесс отложения извести в стенках сосудов, которые утрачивают от этого свою эластичность. Но в пожилом возрасте это бывает в лёгкой степени, сильный склероз развивается уже в старческие годы, а Владимиру Ильичу было всего 53 года, следовательно, этот склероз был у него преждевременным, — делает вывод В.П. Осипов, выдающийся психиатр России, как назвал его академик Б.В. Петровский. В связи с изложенным возникает естественный вопрос: почему у человека 53 лет, человека очень умеренной жизни, который не пил и не курил, развился такой болезненный процесс?

В.П. Осипов отвечает: «Ответ на этот вопрос мы находим в наследственности Владимира Ильича. Его отец умер как раз 53 лет и тоже от склероза мозговых сосудов. Мать умерла значительно позже, под 70 лет, но умерла тоже от склероза, однако в этом возрасте склероз неудивителен. Наследственное предрасположение отразилось на сыне, у которого развился преждевременный склероз. В связи с этой предрасполагающей причиной целый ряд моментов, которые были в жизни покойного, обострили его болезненное расположение и способствовали развитию склероза; сюда относится усиленная и напряжённая мозговая деятельность. А если вы вспомните различного рода потрясения и жизнь Владимира Ильича в сибирской ссылке, тяжёлую революцию, во главе которой он стоял и которую вынес на своих плечах, то вы легко представите себе, сколько потрясающих моментов было у этого человека; сколько было чрезмерной, напряжённой работы, которая способствовала усилению наследственного склероза».

Акт вскрытия, продолжавшегося в Горках почти четыре часа, кроме А.И. Абрикосова, О. Ферстера и В.П. Осипова, подписали присутствовавшие при этом видные советские и зарубежные медики, лечившие Ленина. Среди них — А.А. Дешин, В.В. Бунак, Ф.А. Гетье, П. Елистратов, В.Н. Розанов, Б.С. Вейсброд, Н.А. Семашко. Протокол патологоанатомического исследования (вскрытия) тела Ленина находился в Центральном музее В.И. Ленина в Москве. Документ многостраничный, изобилующий медицинскими терминами, поэтому ограничусь воспроизведением заключения, дающего чёткий и ясный ответ относительно диагноза болезни Владимира Ильича.

Итак, цитирую: «Основой болезни умершего является распространённый атеросклероз сосудов на почве преждевременного их изнашивания. Вследствие сужения просвета артерий мозга и нарушения его питания от недостаточности подтока крови наступали очаговые размягчения ткани мозга, объясняющие все предшествовавшие симптомы болезни (параличи, расстройства речи). Непосредственной причиной смерти явилось 1) усиление нарушения кровообращения в головном мозгу и 2) кровоизлияние в мягкую мозговую оболочку в области четверохолмия. Горки, 22 января 1924 года».

Публиковались ли у нас материалы вскрытия? В номере газеты «Известия» за 25 января 1924 года нарком здравоохранения Н.А. Семашко подробно изложил протокол патологоанатомического исследования. Он подчеркнул, что склероз поразил прежде всего мозг, то есть тот орган, который выполнял самую напряжённую работу за всю жизнь Владимира Ильича, болезнь поражает обыкновенно наиболее уязвимое место, таким уязвимым местом у Владимира Ильича был головной мозг: он постоянно был в напряжённой работе, он систематически переутомлялся, вся напряжённая деятельность и все волнения ударяли прежде всего по мозгу.

Отсюда понятна и безуспешность лечения. Ничто не может восстановить эластичности стенок сосудов, особенно если болезнь дошла уже до степени обызвествления; не пять и не десять лет, очевидно, этим страдал Ленин, не обращая должного внимания на ранние симптомы, когда болезнь можно было задержать, если не устранить.

Кроме вскрытия, которое современные медицинские авторитеты считают проведённым очень квалифицированно, в феврале 1924 года профессором А.И. Абрикосовым были произведены тщательные микроскопические исследования. Заключение подтвердило данные вскрытия, ещё раз было установлено, что «единственной основой всех изменений является атеросклероз артериальной системы, с преимущественным поражением артерий мозга. Никаких указаний на специфический характер процесса (сифилис и др.) ни в сосудистой системе, ни в других органах не обнаружено».

В связи с последней фразой есть необходимость вновь вернуться к «закрытым» воспоминаниям М.И. Ульяновой. На стр. 31 отпечатанной на машинке рукописи сказано: «Как бы то ни было, все врачи признавали, что заболевание Владимира Ильича очень серьёзно, хотя один Россолимо, например, в разговоре с Анной Ильиничной на другой день консилиума заявил, что «положение крайне серьёзно и надежда на выздоровление явилась бы лишь в том случае, если бы в основе мозгового процесса оказались бы сифилитические изменения сосудов». Но этого не было. Очень мрачный прогноз ставил и Ф.А. Гетье, хотя, по словам Троцкого, он «откровенно признавался, что не понимает болезни Владимира Ильича»».

Думается, что два эти неизвестных прежде источника положат конец сплетням и болтовне, которые время от времени начинают циркулировать у нас и за границей относительно характера заболевания Ленина и причин его смерти. Предпринимались ли попытки пресечь слухи, подвергнув тщательной научной экспертизе материалы, имеющие отношение к истории болезни Владимира Ильича? Ведь, согласно молве, где-то в стальных сейфах хранятся секретные документы, в которых прослежено всё заболевание не только по неделям, но по дням и даже по часам, до мелких подробностей включительно. И вот оттуда вытекает, что… И далее следовали известные читателю инсинуации.

По словам бывшего министра здравоохранения СССР академика Б.В. Петровского, в связи с появившимися за рубежом попытками извратить причины смерти Ленина, перед намеченными торжествами по поводу 100-летия со дня рождения Владимира Ильича ЦК КПСС поручил группе учёных, в числе которых был и он, изучить материалы истории болезни и дать своё экспертное заключение. Учёные провели в архивах полмесяца, скрупулёзно изучили всю четырёхсотстраничную историю болезни, подробно просмотрели препараты, рентгеновские снимки, рецепты, схемы поражения атеросклерозом. Мнение современных крупнейших деятелей медицины о причинах смерти Ленина полностью совпало с заключением врачей, лечивших его. Заключение экспертной комиссии было направлено в ЦК КПСС. Б.В. Петровский приложил к официальному документу проект статьи, которую, по его мнению, следовало бы опубликовать в массовой печати, чтобы перекрыть источник возникновения различных слухов и домыслов. Однако статья так и не была опубликована.

Зато в огромных количествах за рубежом переиздавались книги Троцкого, в том числе и на русском языке. Какими-то неведомыми путями они попадали к нам, и тогда возникала новая волна слухов. Как правило, разговоры на эту тему усиливались к очередной юбилейной дате Владимира Ильича. Обсуждали, конечно, в узких компаниях, шёпотом, с оглядкой. Противопоставлять было нечего, поскольку первоисточниками официальная пропаганда не располагала.

Сейчас они известны. Ещё в 1990 году двухтомную политическую биографию Сталина, написанную Троцким, выпустил Политиздат. Здесь содержится одно из первых упоминаний относительно обращения Ленина к Сталину за ядом.

«Я должен прямо сказать, — пишет Троцкий, — что, обдумывая этот эпизод в прежние годы, в частности, во время писания своей автобиографии (когда я считал ещё невозможным публично поднимать этот вопрос), я сам не шёл дальше того предположения, что Ленин понимал заинтересованность Сталина в его смерти и что Сталин догадывался о подозрениях Ленина. Процесс Ягоды и других заставил меня снова пересмотреть эту главу в истории Кремля. Наиболее из всех приближённое к Сталину лицо оказалось профессиональным отравителем, причём к услугам его по этой части стояли главные врачи кремлёвской больницы, те самые, которые лечили членов правительства, начиная с Ленина. С какого именно времени лаборатория ядов вошла в административную систему Сталина? Этого я не знаю. Может быть, именно Ленин своей просьбой натолкнул Сталина на мысль, что при соответствующих условиях яд может быть очень действенным средством для устранения препятствий. Ягода уже имел в то время ближайшее отношение к охране Ленина и был очень хорошо посвящён в виды и опасения своего покровителя и союзника. Если Сталин сам опасался выполнить просьбу, ссылаясь на сопротивление других членов Политбюро, то он мог без труда натолкнуть Ленина на мысль обратиться за той же услугой к Ягоде. Смерть Ленина могла произойти и нормальным путём, но могла быть и ускорена…»

Как видно, у Троцкого нет прямых доказательств причастности Сталина к смерти Ленина. Ему, ослеплённому зоологической ненавистью к Сталину, изгнавшему его из пределов Советской республики, остаётся одно — системой логических умозаключений, не настаивая на своей версии, посеять сомнения у читателей. Увы, семена сомнений падали на благодатную почву — подлинные документы, касающиеся болезни и смерти Ленина, были упрятаны в спецхран.

Троцкий демонстрирует виртуозную игру ума, и в этом блестящем искусстве ему не откажешь: «Если у Сталина был замысел помочь работе смерти, то остаётся вопрос: зачем он сообщил о просьбе Ленина членам Политбюро, если он собирался так или иначе её выполнить? Он, во всяком случае, не мог ждать поддержки или содействия с их стороны, наоборот, он был уверен, что встретит отпор прежде всего с моей стороны».

Вопрос, конечно, резонный. А вот и ответ: «Поведение Сталина в этом случае кажется загадочным, необъяснимым только на первый взгляд. В тот период Сталин был ещё далёк от власти. Он мог с основанием опасаться, что впоследствии в теле будет обнаружен яд и что будут искать отравителя. Гораздо осторожнее было при этих условиях сообщить Политбюро, что Ленин хочет отравиться. Политбюро решило вопрос о доставке ему яда отрицательно, но Ленин мог получить яд другим путём.

Политбюро отнимало у него возможность выполнить просьбу Ленина (действительную или мнимую) легально. Но в этом не было и нужды. Если Ленин обратился к нему, то не в официальном, а в личном порядке, рассчитывая, что эту услугу Сталин окажет ему охотно. Передать больному яд можно было разными путями через очень надёжных людей в окружении. При Ленине были члены охраны, среди них люди Сталина. Могли дать яд при таких условиях, что никто не знал бы о характере передачи, кроме Ленина и его самого.

Никто никогда не узнал бы, кто именно оказал больному эту услугу. Сталин мог всегда сослаться на то, что ввиду его отказа по решению Политбюро, Ленин нашёл, очевидно, какой-то иной источник. Это на случай открытия дела, вскрытия тела и обнаружения отравы преимущества предупреждения были поистине неоценимы: все члены Политбюро знали, что Ленин хотел достать яд, Сталин вполне легально предупредил об этом Политбюро. С этой стороны Сталин обеспечивал себя, таким образом, полностью».

Троцкий идёт в своих подозрениях ещё дальше и даже ставит вопрос о том, действительно ли Ленин обращался к Сталину за ядом. Не была ли вся эта комбинация выдумана для того, чтобы заранее установить своё алиби? «Опасности проверки не было ни малейшей: никому из нас не могло, разумеется, прийти в голову допрашивать Ленина, действительно ли он пытался через Сталина добыть яд. Зато в случае, если бы яд в трупе оказался обнаружен, объяснений искать не пришлось бы: Политбюро было в своё время извещено, что Ленин искал смерти; очевидно, несмотря на отказ Сталина в помощи, он сумел её найти…»

Непредсказуемы пируэты истории! Прошли годы, не стало КПСС и СССР, и вот уже в книге профессора Р.И. Косолапова «Сталин и Ленин» читаю: «К сожалению, Троцкий туманно объясняет мотивы своего отсутствия в Москве в момент кончины Ленина. Зная всё о состоянии Ленина от их общего лечащего врача Ф.А. Гетье, он за три дня до рокового исхода удалился врачевать некую инфекцию на юг. Зачем понадобилось это странное «алиби», до сих пор остаётся загадкой».

Косолапов при этом ссылается на вышедшую в Штутгарте книгу А. Мюллера, который пишет, что Гетье дважды посетил Троцкого в последние сутки накануне его отбытия из Москвы. Содержание их бесед с глазу на глаз, естественно, неизвестно

«А вот другая, откровенно тенденциозная версия Ф.Д. Волкова, — читаю у профессора МГУ Косолапова. — «Орудием для приведения в жизнь своих преступных замыслов, — утверждал он, — Сталин и Ягода (они ли? — сомневается Косолапов) избрали одного из лечащих врачей В.И. Ленина Фёдора Александровича Гетье — в то время занимавшего пост главного врача Боткинской больницы. Гетье был личным врачом семьи В.И. Ленина (и Троцкого, — добавляет Косолапов), и Владимир Ильич вполне доверял ему» (Взлёт и падение Сталина. М., 1992. С. 66) Возможно, Волков и не ошибается, называя Гетье, но вряд ли он точен в остальном».

Уж не Троцкий ли с Гетье отравили Ленина?

Голова идёт кругом от всевозможных предположений.

21 апреля 1994 года Д.А. Волкогонов продемонстрировал по телевидению обнаруженный им в кремлёвских архивах неизвестный документ — записку Сталина под грифом «Строго секретно», направленную им 21 марта 1923 года членам Политбюро. Через неделю её ксерокопия была у меня в руках.

«В субботу, 17/III, т. Ульянова (Н.К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном «просьбу Вл. Ильича Сталину» о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мною Н.К. говорила, между прочим, что «Вл. Ильич переживает неимоверные страдания», «что дальше жить так немыслимо», и упорно настаивала «не отказывать Ильичу в его просьбе». Ввиду особой настойчивости Н.К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В.И. дважды вызывал к себе Н.К. во время беседы со мной из своего кабинета, где мы вели беседу), я не счёл возможным ответить отказом, заявив: «Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование». В. Ильич действительно успокоился.

Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чём и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК».

Записка — на официальном бланке секретаря ЦК РКП(б). Её читали Г. Зиновьев, В. Молотов, Н. Бухарин, Л. Каменев, Л. Троцкий, о чём свидетельствуют их росписи в верхней части листа. Последний автограф — М. Томского, который высказал своё мнение в следующих словах: «Читал. Полагаю, что «нерешительность» Ст. — правильно. Следовало бы в строгом составе чл. Пол. Бюро обменяться мнениями. Без секретарей (технич.)».

Прочитав записку Сталина, я понял, почему Д.А. Волкогонов не огласил её, а лишь помахал ею с телеэкрана. Иначе рухнула бы вся концепция, разделяемая им и его сторонниками о том, что фактически Сталин соглашался на соучастие в самоубийстве Ленина.

Проведённая в 1970 году экспертиза материалов, касающихся истории болезни и смерти Ленина, установила беспочвенность предположений Троцкого, которые, накладываясь на слухи о «секретных» записках М.И. Ульяновой, время от времени будоражили общественность. Благодаря гласности, сегодня любой может ознакомиться с закрытыми прежде историческими и медицинскими источниками и сам убедиться в справедливости сказанного. Не нашла подтверждения и версия, согласно которой пулевые ранения, полученные Владимиром Ильичём 30 августа 1918 года на заводе Михельсона, способствовали резкому ухудшению здоровья и последующей трагической развязке.

Только спустя двадцать лет после экспертизы (а она проводилась в 1970 году) стали известны результаты заключения авторитетной научно-медицинской комиссии, которая изучала первую историю болезни Ленина, связанную с ранением. Подтверждено, что оно было редким и крайне опасным для жизни, но «счастливым» в хирургическом понимании. Конечно, оно могло в определённой степени повлиять на общее состояние организма, но не оно способствовало атеросклерозу сонных артерий — пуля лежала справа в надключичной области, левую сонную артерию не задевала, а атеросклерозом в дальнейшем была поражена именно сонная левая артерия, что и привело к параличу правых верхней и нижней конечностей и потере речи, то есть к поражению центра, располагающегося в левом полушарии головного мозга.

Были ли пули, попавшие в Ленина, отравлены? Как известно, их было две. Первая вошла в левое плечо. Вторая, самая опасная, вошла в область левой лопатки, повредила лопаточную кость, а затем, пройдя через мягкие ткани и органы груди и шеи, остановилась в правом подключичном пространстве. Это было опаснейшее, «смертельное», очень редко встречающееся ранение. По многотысячным военным наблюдениям академика Б.В. Петровского, проникающих травм груди такого рода ранений было только два, так как все подобные повреждения заканчивались смертью.

Так было отравление, которое несли с собой отравленные пули, или нет? Время сняло табу и с этой темы. В обыденном сознании прочно укрепилось мнение, что Ф. Каплан стреляла пулями, начинёнными ядом. Кадр из художественного кинофильма оказался сильнее исторического факта. Но историю переписать невозможно. И вот выясняется, что пули в то время не начиняли ядом. Террористы, стрелявшие в Ленина, нанесли на пули индейский яд кураре. Но в отличие от индейцев, использующих кураре во время охоты на диких животных, заговорщики не знали всех тонкостей обращения с ним. Яд разложился и перестал быть опасным. Это и спасло Ленину жизнь.

Постсоветская эпоха предоставила историкам возможность научного исследования нашей истории, в которой немало трагедий и тайн. Молодые учёные, лишённые генного страха, смело вторгаются в запретные темы, выдвигают новые версии. Например, старший преподаватель кафедры истории СССР Оренбургского пединститута В. Войнов в газете «Комсомольская правда» ещё 29 августа 1990 года ставил под сомнение официальную версию, согласно которой в Ленина на заводе Михельсона стреляла именно Ф. Каплан. На самом деле, пишет автор, стрелявшего никто не видел. Фанни Каплан была схвачена комиссаром Баулиным поодаль от места покушения лишь по классовому наитию: Фанни стояла с зонтиком под деревом в вечернем полумраке, чем и вызвала подозрения комиссара. Молодой историк из Оренбурга установил, что Каплан была полуслепой. Могла ли она поздно вечером произвести прицельно несколько выстрелов? К тому же нет данных, подтверждающих её умение владеть браунингом.

Не отрицая участия Каплан в покушении на Ленина, исследователь тем не менее берёт под сомнение версию о том, что именно она произвела несколько выстрелов. В. Войнов считает, что, вероятнее всего, Каплан использовалась террористами для организации слежки и осведомления исполнителя о месте и времени выступления Ленина на митинге. На следствии она даже не смогла ответить на вопрос о количестве произведённых выстрелов. «Сколько раз я выстрелила — не помню». Более чем странно для опытной, профессиональной террористки.

Версию оренбургского историка в том же номере газеты прокомментировал научный сотрудник Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС С. Кудряшов. Да, признаёт он, обстоятельства покушения на Ленина действительно настолько туманны, что сомнения В. Войнова вполне резонны. Действительно, по версии, долгие годы общепризнанной в СССР, Каплан несколько раз выстрелила в Ленина и двумя пулями тяжело его ранила. Однако при более глубоком ознакомлении с материалами дела возникает множество вопросов. Несмотря на большое скопление людей вокруг Ленина в момент покушения, реальным свидетелем следствия оказался фактически только шофёр — С.К. Гиль.

Уже в первых показаниях шофёра имеются существенные противоречия — в руке стрелявшей (стрелявшего) Гиль заметил браунинг, а убегавшая женщина бросила ему в ноги револьвер. Маловероятно, чтобы опытный, хорошо владевший оружием Гиль ошибся. С. Кудряшов приводит ещё несколько деталей, которые свидетельствуют о том, что Гиль давал разные показания. Показания комиссара Баулина, «успевшего» сосчитать количество выстрелов, также крайне противоречивы. При первом допросе он заявил, что задержал Каплан на месте покушения. Впоследствии стал утверждать, что побежал вслед за убегавшими и неожиданно увидел Каплан. Во время беседы с ней «кто-то» крикнул Баулину: «Она стреляла!» И он вместе с подошедшими рабочими окружил Каплан, чтобы её не растерзала толпа.

Главной вещественной уликой стал револьвер, который после коллективного «осмотра» был признан оружием покушения. Этот револьвер принёс один из рабочих, присутствовавший на митинге, прочитав объявление ЧК о розыске. Ни дактилоскопической, ни баллистической экспертизы не проводилось. Следствию многое представлялось слишком простым и ясным. К примеру, пишет учёный, в протоколах допросов часто фигурируют такие фразы: «Кто-то сказал», «крикнул» и т.п. Однако попыток установить этих лиц не было. Массовый опрос присутствовавших на митинге не проводился, так же, впрочем, как и следственный эксперимент. Каплан постоянно твердила, что стреляла одна, и следствие пошло у неё на поводу. Внешняя простота дела и мощный всплеск возмущения среди рабочих предопределили быстрый исход дела Каплан. В своих записках матрос Павел Мальков подтвердил факт собственноручного расстрела Фанни Каплан в Кремле 3 сентября 1918 года в четыре часа дня. Следствие было скоротечным. В ночь на 31 августа арест, а уже третьего сентября — расстрел.

Так стреляла ли Каплан в Ленина? На этот вопрос С. Кудряшов не даёт однозначного ответа. По его мнению, её причастность к покушению неоспорима, в остальном же твёрдой уверенности быть не может. Следствие располагало признанием самой Каплан, «её» револьвером и показаниями очевидцев. Однако «свидетели» «узнавали» ту женщину, которую им показывали как задержанную на месте покушения и уже «сознавшуюся». Вполне возможно, считает учёный, что вместе с Каплан стрелял кто-то второй. По крайней мере, когда Ленин упал, к нему пытался подбежать какой-то мужчина с наганом. Угрожая ему своим револьвером, Гиль не подпустил его. Эсеры очень тщательно готовились к терактам, и на подготовку покушения на Ленина были брошены буквально все силы боевиков.

Вряд ли удастся по прошествии стольких лет установить всех лиц, причастных к покушению на Ленина, заключал представитель не существующего сегодня Института марксизма-ленинизма. Тем не менее подобные исследования полезны, поскольку они приоткрывают страницы нашей сложной и противоречивой истории.

Итак, что же лечили врачи у Ленина, каковы были причины его болезни и смерти? Наиболее распространёнными являются четыре версии.

Первая. Смерть — результат перенапряжения в работе, чрезмерной мозговой деятельности, тяжёлых условий революционного подполья, тюрем, ссылок и эмиграции. В двадцатые годы превалировала именно эта версия: совокупность названных явлений вызвала атеросклероз, приведший к кончине.

Затем возникла другая версия: смерть — результат наследственной предрасположенности Ленина к атеросклерозу.

Третья версия сводилась к тому, что смерть — результат огнестрельной раны, нанесённой Ленину выстрелом террористки Фанни Каплан 30 августа 1918 года. Пули были отравлены ядом кураре, поэтому смерть вызвана его многолетним действием.

И, наконец, четвёртая версия, о которой стали писать в постсоветское время: смерть — результат развития сифилиса, возможно, наследственного.

Первая версия остаётся бесспорной, хотя в последнее время легенда о тяжёлых условиях жизни в ссылке и в эмиграции сильно поколеблена книгой «При свете дня» Владимира Солоухина и публикациями других авторов. Версия № 1 дополняется в народном сознании версией № 3, хотя нарком здравоохранения Н.А. Семашко ещё 13 февраля 1924 года на прямой вопрос: «Имела ли влияние на здоровье Ленина пуля эсерки Каплан?» столь же прямо отвечал:

— Ранение Владимира Ильича, причинившее ему потерю крови, конечно, не осталось без влияния на его здоровье, но прямого влияния на заболевание сосудов мозга не имело.

Что касается версий № 2 и № 4, то ситуация здесь следующая.

Автор фундаментального исследования «Ленин в Горках: болезнь и смерть» Н. Петренко считает, что наследственная предрасположенность вполне могла отразиться на потомках Ильи Николаевича Ульянова, страдавшего склерозом. В 1935 году скончалась А.И. Ульянова-Елизарова, старшая сестра Ленина. Последние три года она была практически недееспособна вследствие паралича, развившегося после перенесённого в 1931 году инсульта. В 1937 году умерла младшая сестра Ленина — М.И. Ульянова. Причина смерти — инсульт. В 1943 году в результате приступа стенокардии умер младший брат Ленина — Д.И. Ульянов. Ещё за несколько лет до смерти прогрессирующее заболевание кровеносных сосудов привело его к ампутации нижних конечностей — оперировали в Германии. Вероятно, этим же заболеванием страдал и сын Д.И. Уляьнова — В.Д. Ульянов, лишённый способности к передвижению.

Четвёртая версия, как утверждает Н. Петренко, проведший колоссальную источниковедческую работу, возникла вскоре после майского удара 1922 года. Когда немецкий врач Н. Клемперер возвратился из своей второй, летней поездки из Горок в Берлин, корреспонденты обратились к нему с вопросами о состоянии здоровья Ленина. Клемперер ответил, что его пациент страдает прогрессивным параличом.

Завуалированные упоминания о хождении этой версии Н. Петренко обнаружил и в советской печати. В.Н. Розанов, посетивший больного 25 мая 1922 года, так вспоминал об этом визите: «Итак, в этот день грозный признак тяжёлой болезни впервые выявился, впервые смерть определённо погрозила своим пальцем…У меня давнишняя привычка спрашивать каждого больного про то, были ли у него какие-либо специфические заболевания или нет. Леча Влад. Ил., я, конечно, его тоже об этом спрашивал. Влад. Ил. всегда относился ко мне с полным доверием, тем более, что у него не могло быть мысли, что я нарушу это доверие… Конечно, могло быть что-либо наследственное или перенесённое незаметно, но это было маловероятно». «Специфическое заболевание», «полное доверие», «наследственное или перенесенное незаметно» — такого рода обороты, по мнению Н. Петренко, характерны при подозрении на определённый тип болезни.

Дотошный исследователь установил, что воспоминания В.Н. Розанова впервые были опубликованы в журнале «Красная новь» в № 6 за 1924 год. Позднее они вошли в пятитомник «Воспоминаний о В.И. Ленине». Однако в нём были оставлены только первое и последнее предложения. В трёхтомнике, изданном в 1957 году, — только первое предложение.

1 марта 1924 года «Правда» опубликовала интересный пассаж на эту тему офтальмолога М.И. Авербаха, тоже лечившего Ленина: «Врачу трудно обойтись без разных мелких житейских вопросов чисто личного характера. И вот этот человек, огромного, живого ума, при таких вопросах обнаруживал какую-то чисто детскую наивность, страшную застенчивость и своеобразную неориентированность».

Более очевидное упоминание о «грозной болезни» Н. Петренко нашёл у Н.А. Семашко, в его статье «Что дало вскрытие тела Владимира Ильича?», опубликованной 25 января 1924 года в «Известиях». «Основой болезни В.И. считали […] артериосклероз. Вскрытие подтвердило, что это была основная причина болезни и смерти В.И. […] Этим констатированием протокол кладёт конец всем предположениям (да и болтовне), которые делались при жизни Владимира Ильича и у нас и за границей относительно характера заболевания».

7 февраля 1924 года Г.Е. Зиновьев на заседании Ленинградского Совета тоже совершил попытку развенчать слухи о «неприличном» характере болезни Ленина, приписав их возникновение и распространение противникам советской власти: «Вы знаете, товарищи, глупые легенды, которые наши враги пытались пустить в ход, чтобы «объяснить» причину болезни Ильича. Лучшие представители науки не оставили камня на камне от этих сплетен, лучшие светила науки сказали: этот человек сгорел, он свой мозг, свою кровь отдал рабочему классу без остатка».

И снова разночтения в формулировках. «Глупые легенды» — в варианте речи, опубликованной «Известиями» 19 февраля 1924 года, «гнуснейшие легенды» — в публикации «Ленинградской правды» 10 февраля, в книжном издании (Г. Зиновьев. Ленин. Л., 1924. С. 176) — «глупые измышления».

Спрашивается, почему такое тщательное отношение именно к этим словам? И как относиться к утверждению бежавшего на Запад секретаря Сталина Бажанова, который писал: «Не леченный в своё время сифилис был в последней стадии»?

Да, очень многое предстоит ещё сделать историкам, чтобы избавиться от ложных стереотипов и пропагандистских догм. Впрочем, как и обществу в целом. И прежде всего — от прежнего обожествления Ленина частью общества, от былого стремления перенести в день нынешний буквально каждое его слово. Он ведь не кулинарные рецепты писал, пригодные на все случаи жизни.

Ленин и памятники ему, как правило, вещи несовместимые. Так вышло, так распорядилась история. Это прекрасно понимали некоторые его ближайшие соратники, родные, близкие ещё тогда, в 1924 году. Особенно Н.К. Крупская, до последнего момента возражавшая против бальзамирования тела, против помещения его в саркофаг. Пророческими оказались слова Надежды Константиновны из скорбного января двадцать четвёртого: «Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т.д. — всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Помните, как много ещё нищеты, неустройства в нашей стране».

Не прислушались. Не вспоминали. Маленького роста человек в полувоенной куртке и мягких кавказских сапогах, принеся у гроба учителя клятву продолжать начатое им бессмертное дело, распорядился поставить его статуи и бюсты в десятках тысяч посёлков, колхозах и совхозах, санаториях, домах отдыха, пионерских лагерях, на железнодорожных станциях. Они встречали людей в вестибюлях школ, в клубах, домах культуры, военных городках. Кому это были памятники? Ленину? Нет, это были знаки, символы незыблемости режима, установленного Сталиным.

В воспоминаниях В.Д. Бонч-Бруевича есть строки о том, что Ленин всегда высказывался за обыкновенное захоронение или за сожжение умерших, говорил о необходимости построить и у нас крематорий. Бонч-Бруевич подтверждает, что Н.К. Крупская, сёстры и брат Ленина были против его мумификации. «Но идея сохранения облика Владимира Ильича столь захватила всех, что была признана крайне необходимой, нужной для миллионов пролетариата, и всем стало казаться, что всякие личные соображения, всякие сомнения нужно оставить и присоединиться к общему желанию», — читаем у мемуариста. «Всем стало казаться…» За этой ссылкой стояла фигура одного человека, того самого — с трубкой в зубах. Он был инициатором создания мавзолея и мумифицирования тела Ленина.

Длительное время о мавзолее были известны только наиболее общие сведения: когда построен деревянный, когда его заменили на современный, кто бальзамировал тело Владимира Ильича. Всё остальное было окутано глубокой тайной. И лишь недавно узнали мы о том, что летом 1941 года тело Ленина поездом было перевезено в Тюмень, где оно сохранялось до возвращения в марте 1945 года, о мавзолейной лаборатории, постоянно проверяющей состояние тела покойного, о создании специального пуленепробиваемого стекла для саркофага, которое не искажает видимость. На такую меру вынуждены были пойти после того, как дважды делались попытки покушения на мёртвого Ленина — маньяки проносили в мавзолей взрывчатку и бросали её на крышку саркофага. В результате взрыва повреждались стёкла «триплекс». Мелкие осколки причиняли небольшие повреждения коже лица и рук Ленина. Эти дефекты легко устранялись во время очередной ребальзамизации. Как правило, они производятся каждый год.

Так что утверждения о том, будто от тела Ленина ничего не осталось, а в саркофаге помещен его двойник или даже кукла, не более чем плод воображения. Конечно, нельзя сказать, что ткани тела не изменились вовсе. Время делает своё дело. К тому же в первые дни пребывания тела в Горках, в Колонном зале, затем в склепе оно было обморожено. Но в целом состояние пока не вызывает опасений.

Сколько же ещё быть ему непогребённому? Как сказал в начале девяностых годов член правительственной комиссии по изучению мавзолейной лаборатории академик Академии медицинских наук России Ю. Лопухин, вряд ли кто-либо из современных учёных однозначно ответит, долго ли ещё можно сохранять тело Ленина в мавзолее. Академик имел в виду медицинскую сторону вопроса.

Приложение № 1: Из закрытых источников

Из специальных политсводок ОГПУ в Кремль о реагировании населения на смерть В.И. Ленина

(Хранились в Центральном партийном архиве, ныне Российском центре хранения и исследования документов новейшей истории. Информационный отдел ОГПУ тщательно отслеживал, как реагировали различные слои населения на смерть В.И. Ленина. Местные органы этого набиравшего силу ведомства ежедневно докладывали в Москву специальные политические сводки, выписки из которых Лубянка готовила кремлёвскому руководству.)

23 января 1924 г. Московская губерния. Слухи о смерти т. Ленина распространились по Москве с 10 часов утра 22/I, но так как утренние газеты этих слухов не подтвердили, то до четырёх часов дня население отнеслось к этому только как к слухам. После выпуска специального сообщения среди населения шли разговоры о тяжёлой утрате. Вечером 22/I собрания по предприятиям и клубам прошли спокойно при сознательном отношении рабочих к переживаемому моменту. На заводе «Мостяжарт» шли толки о том, что Ильича некем заменить, что в партии раздоры и что сейчас рабочим непоздоровится. Москва объявлена на военном положении. На многих заводах выражалось желание, чтобы всем рабочим была предоставлена возможность быть в Доме Союзов и последний раз взглянуть на Ильича (клуб им. Калинина).

На почтамте и Казанском вокзале смерть Ильича связывалась якобы с раздором в партии.

В коммунистическом госпитале шли толки о том, что т. Троцкого травят, почему он и не хочет работать, что он уехал и больше к власти не вернётся.

На некоторых заводах было постановлено отчислить однодневный заработок для покупки венка (бывшая фабрика Котова, Рязанский трамвайный парк и другие).

23/I по всем районам Москвы рабочие прибыли на работу в обычное время. До начала работы на собраниях избирались делегации для встречи тела Ильича и для почётного караула. Настроение подавленное. Предложения ячеек проходили единогласно.

В Замоскворецком районе наблюдалось сильное желание рабочих принять участие в общей массовой встрече тела Ильича, и с трудом удалось уговорить выделить делегацию. Рабочие завода им. Ильича (бывш. Михельсон) категорически настаивали на том, чтобы их пропустили к Павелецкому вокзалу. Завком и ячейка ходатайствовали об удовлетворении желания рабочих, чего и добились. 22/I в Можайске распространились слухи об отъезде Троцкого за границу и о назревающей войне.

На Яхромской фабрике Дмитровского уезда 21/I распространился слух о бегстве т. Троцкого и т. Радека и о предполагаемом бегстве т. Ленина. 22/I рабочие очень были опечалены смертью т. Ленина, распространились слухи, что в Москве снимаются милицейские посты. В г. Дмитрове среди обывателей ходят толки о том, что съезд Советов отстранил от работы т. Троцкого как еврея.

В Орехово-Зуевском уезде в связи с партдискуссией и болезнью т. Троцкого ходят толки, что портреты т. Троцкого уничтожаются, что т. Троцкий выступает против коммунистов ввиду того, что угнетают рабочих, что он арестован и находится в Кремле, что он не согласен с ЦК, так как защищает собственность, имеет в Москве фабрику и кроме того является владельцем частных фабрик, что в партии происходит раскол и весной должно что-то произойти.

В Бронницком уезде среди масс носятся слухи, что тт. Троцкий, Преображенский и Сапронов отстранены от должностей за то, что они хотели войны и упразднения нэпа. Население не верит, что Троцкий болен. Ходят слухи, что Ленина уже отстранили и что нужно ожидать перемен.

Среди масс наблюдается недовольство тем, что т. Троцкий отстранён. В Москве отмечен факт разгона милицией толпы, собравшейся у Серпуховской часовни в ожидании сообщения.

Среди уезжающих в деревню на Казанском вокзале наблюдались разговоры о том, что со смертью т. Ленина начнутся крестьянские восстания, потому что у власти останутся евреи.

24 января. Московская губерния. Распространяются слухи, что т. Ленин умер уже шесть месяцев назад и всё время был в замороженном виде, и только благодаря требованию съезда Советов, чтоб Ленин был показан живым или мёртвым, пришлось объявить о его смерти. В связи с этими слухами наблюдается выемка [вкладов] из сберегательных касс.

В Дмитровском уезде среди крестьян идут толки о своевременности поднятия вопроса об Учредительном собрании.

В связи со смертью т. Ленина среди обывателей и отчасти среди рабочих циркулируют слухи, что теперь следует ожидать раскола в партии, перемены в новой экономической политике и войны к весне. Ходят толки [о том], кто будет преемником т. Ленина. Распространяются также слухи, что Троцкий ранен Зиновьевым на одном из партийных заседаний, что он не болен, а арестован, что Троцкий поссорился с Калининым (39-я типография, Бухаринский трамвайный парк).

Среди крестьян-огородников деревни Кожухово идут разговоры, что Троцкий и Будённый начинают скандалить и что скоро будет переворот.

Тамбовская губерния. В связи со смертью т. Ленина отмечается подавленное настроение среди рабочих. В клубе железнодорожников, где присутствовало до 1000 ч[еловек], вынесена единогласно резолюция о немедленном расстреле всех эсеров, заключённых в тюрьмах, как виновников [его] смерти. Аналогичные резолюции вынесены совработниками губпотребсоюза, коммунальниками и в клубе инвалидов. Избраны делегаты в Москву.

26–28 января. Московская губерния. Среди обывателей в связи со смертью т. Ленина ходят слухи, что т. Троцкий имел личную беседу с т. Дзержинским и просил его отменить постановление о высылке из Москвы биржевиков. Получив отрицательный ответ, снова стал приставать к Дзержинскому, после чего получил отпуск. Эти слухи распространяются в Орехово-Зуевском и других уездах.

В пекарне № 5 МСПО распространяются слухи о созыве Учредительного собрания.

29 января. Московская губерния. На М. Грузинской ул. обнаружены и расклеены пять штук плакатов следующего содержания: «Со смертью Ленина умерла его работа». Плакаты написаны от руки краской. В связи со смертью т. Ленина распространяются провокационные слухи. На заводе «Трубосоединение» среди рабочих идут толки, что с них будет удержан трёхдневный заработок на похороны т. Ленина. В 26-й типографии Мосполиграфа говорят, что т. Троцкий не болен, а ранен в живот Калининым и больше к работе не вернётся.

Нижегородская губерния. Настроение рабочих в связи со смертью т. Ленина подавленное. На большинстве предприятий единогласно постановлено отчислить полдневный заработок на венок. Служащие отнеслись к смерти т. Ленина безразлично. Среди них идут толки, что партия без Ленина распадётся. Пролетарское студенчество послало на похороны 5 чел[овек].

Иваново-Вознесенская губерния. Рабочие крайне подавлены смертью т. Ленина. Такое же настроение отмечается среди учащихся и служащих.

Единого налога по 15/I поступило 69,79% задания.

Нэпманы сожалеют о смерти т. Ленина.

Иркутская губерния. В Иркутском линотделе [милиции] распространяются провокационные слухи о демонстрации безработных в Москве, которые явились в Кремль и потребовали для переговоров т. Ленина, но вместо него была выслана армейская часть с пулемётами, причём кр[асноармей]цы стрелять отказались. Высланные курсанты и комсомольцы расстреляли несколько сот безработных. Кроме того, говорят о еврейском погроме в Москве, что Ленин жив и уехал за границу вместе с т. Троцким.

Томская губерния. Циркулируют слухи, что в томскую тюрьму привезли тт. Преображенского и Троцкого и что в Москве арестовано 200 сторонников т. Троцкого.

Белорусская ССР. Рабочие опасаются, что со смертью т. Ленина будет раскол в верхах и соввласть погибнет. Рабочие подавлены смертью т. Ленина. Безработных в Минске восемь тысяч. Рабочие большинства предприятий недовольны задержкой зарплаты и плохими жилищными условиями. Смерть Ильича произвела на совработников и интеллигенцию тяжёлое впечатление. Ходят толки, что теперь партия расколется и возможна интервенция. Положение школьных работников и милиции неудовлетворительно. Положение крестьян неудовлетворительно. Смерть т. Ленина произвела на крестьянские массы тяжёлое впечатление. Распространяются слухи, что на место т. Ленина будет назначен еврей, которые окончательно задушат русский народ (так в тексте. — Н.З.). Единого налога выполнено 50%. Выделка самогона уменьшается.

Идут разговоры, что Москве и Ленинграде арестовано много представителей оппозиции ЦК во главе с тт. Преображенским и Сапроновым, что у т. Троцкого при аресте обнаружено много золота и драгоценностей и что на пост пред[седателя] СНК необходимо поставить только русского.

1 февраля. Смоленская губ[ерния]. Известие о смерти т. Ленина вызвало подавленное настроение среди масс населения. Ходят слухи о том, что после смерти Ленина в Москве происходят массовые аресты, что вместо Ленина будет Троцкий, и тогда евреи возьмут в свои руки власть, что война будет поводом к погромам и раздорам, что война неизбежна, так как ещё при жизни Ленина Троцкий требовал войны, что Ленина убили, а Троцкий арестован и сбежал, что Троцкий подослал убийц, дабы стать на место т. Ленина. Торговцы отнеслись к смерти т. Ленина равнодушно, высказывают всё же опасения, что без т. Ленина всё пропало, так как Троцкий уничтожит нэп, в некоторых церквах подавались записки о поминовении новопреставленного раба Божьего Владимира, в чём служивший обедню монах Троицкого монастыря не отказал.

Для крестьян смерть т. Ленина является тяжёлой утратой. По их мнению, они потеряли единственного защитника, и что лучше бы умер т. Троцкий, что вместо Ленина будет председателем Совнаркома т. Троцкий. В некоторых деревнях крестьяне делают отчисления в пользу неимущих крестьян, мотивируя это тем, что т. Ленин был защитником бедноты. Крестьяне, проезжая мимо здания, где были вывешены портреты т. Ленина, крестились и желали ему «небесного царствия». 27/I в массовой траурной демонстрации по г. Смоленску участвовало 30 000 чел[овек]. Были плачущие. Рабочие Ярцевской прядильно-ткацкой фабрики постановили отчислить двухнедельный заработок на постройку памятника т. Ленину и переименовать Ярцево в рабочий посёлок имени Ильича.

Рабочие «Смолстроя» хотели не работать в дни траура. Рабочие ж[елезно]д[орожного] узла подали заявление о вступлении в партию в количестве 100 чел[овек], маслозавода — в количестве 110 чел[овек].

Белорусская ССР. В связи со смертью т. Ленина среди обывателей ведётся контрреволюционная агитация антисоветского характера. Распространяются слухи, что со смертью Ленина соввласть должна погибнуть, что его место займёт какой-нибудь жид, который будет давить народ, что после смерти Ленина авторитет партии будет потерян. Также распространяются слухи, что в Минск после смерти Ленина должны прийти поляки, так как это самый удобный момент для них, что т. Троцкий продал какие-то тайные бумаги иностранным державам и за это предан суду.

В кр[асноармей]ских частях смерть Ленина вызвала глубокое сожаление. Выносятся резолюции о сплочении вокруг партии. Во 2-й Белорусской дивизии — мобилизация, так как может случиться что-нибудь. Кр[асноармей]цев занимает вопрос, кто заменит т. Ленина.

4 февраля. Новгородская губерния. Известие о смерти т. Ленина встречено рабочими с чувством глубокого сожаления. В выносимых резолюциях они призывают сплотиться вокруг РКП. Рабочих интересует, кто заменит т. Ленина, причём они опасаются, что заместителем его может быть еврей.

Марийская область. Крестьян волнует вопрос о заместителе т. Ленина. По мнению крестьян, едва ли найдётся такой человек, который сможет его заменить.

Дальний Восток. По полученным сведениям, в связи со смертью Ленина реакционный элемент Харбина выпустил массу портретов Николая Николаевича (великий князь, Верховный Главнокомандующий в начальный период Первой мировой войны. — Н.З.) с лозунгами «Освободитель России и русского народа», [что он] находится якобы в Сербии и формирует армию против Советской России в 250 000 чел[овек]. Во Владивостоке в связи со смертью Ленина циркулируют слухи, что в Москве переворот, что Троцкий бежал в Турцию. В Харбине ходят слухи о том, что партия распадается.

Белорусская ССР. В воинских частях усиленно обсуждался вопрос о том, кто заменит т. Ленина. Кр[асноармее]ц конвойной команды, приехавший из командировки из Москвы, распространял слухи о том, что Ленин умер 3 м[еся]ца тому назад, что он уже давно похоронен и советская власть изготовила фигуру Ленина из воска, которая находилась в Колонном зале. Этот же красноармеец одновременно говорил, что Ленин вообще не умер, а живёт в Крыму и хочет удрать за границу.

Смерть т. Ленина среди крестьянских масс пограничной полосы породила массу всевозможных слухов. Кулаки злорадствуют. Незначительная часть бедноты относится к смерти Ленина безразлично. Крестьянские массы волнует вопрос о том, кто будет заместителем. Многие убеждены, что теперь пойдут раздоры в партии и в стране, которые неблагоприятно отзовутся на крестьянской бедноте.

Некоторые крестьяне заявляют, что не надо сдавать продналога, так как после смерти т. Ленина он поступит евреям. Многие опасаются войны. Отмечаются слухи, что Ленин перед смертью оставил записку «не обижать крестьян».

Распространяются провокационные слухи, что в Москве и Петрограде беспорядки, что Троцкий сбежал за границу, что весной соввласть падёт, так как будет война.

Польское население из кулаков смерть т. Ленина встретило с радостью.

6 февраля. Ново-Николаевская губерния. Многие обыватели истолковывают смерть Ленина как признак конца большевизма.

Группой верующих и белогвардейских элементов велась агитация за то, что всё идёт по Божьей воле. Обновленцами были приняты соответствующие меры, также была отслужена панихида за упокоение мирового вождя в соборе, переполненном верующими.

Антисоветские группировки ничем себя не проявили, за исключением административно высланных в г. Николаевск, которые, узнав о смерти Ленина, послали на имя т. Калинина телеграмму соболезнования.

7 февраля. Владимирская губерния. В связи со смертью Ленина среди рабочих ходят толки о том, кто заменит его. Предполагают, что т. Троцкий. На Пульзаводе в Ковровском уезде один рабочий распространял слухи, что т. Ленин был болен какой-то венерической болезнью, ввиду чего его удалили из Совнаркома. Рабочие были возмущены этими слухами и потребовали увольнения рабочего, распространявшего слухи.

Провокационные слухи распространяются и среди печатников. Слухи эти сводятся к тому, что Ленин отравлен врачами евреями и что Троцкий не заболел, а бежал.

Смерть Ленина вызвала глубокое сожаление среди крестьянских масс. Среди них слышны разговоры о том, что Ленин был хороший мужик, что у него была большая голова: всё понимать мог. Наблюдались случаи агитации в Ковровском уезде. Распространялись слухи о мобилизации молодых возрастов.

Псковская губерния. Смерть Ленина вызвала среди крестьянских масс, за исключением кулаков, глубокое сожаление. Семьи кр[асноармей]цев служили молебны за упокой Ильича в церквах.

Гомельская губерния. В связи со смертью Ленина среди крестьян ходят слухи, что кончина т. Ленина отразится неблагоприятно на соввласти, что крестьянам теперь будет хуже, так как Ленин защищал их интересы, и капиталистические страны объявят войну Совроссии и произойдёт переворот.

Распространяются слухи, что Ленина отравили, стараются изжить Калинина, и власть будет жидовская, что лучше бы умер Троцкий, и что хоть бы Бог дал, чтобы вместо Ленина был не еврей.

В некоторых местах, по совпадению, в кооперативах понижение цен произошло в день получения известия о смерти т. Ленина, что истолковывается крестьянами превратно.

Грузинская ССР. Смерть Ленина вызвала подавленное настроение среди рабочих. Высказывалось опасение за дальнейшую судьбу соввласти. Среди рабочих трамвая и водопровода наблюдалась антисоветская агитация.

8–10 февраля. Тамбовская губерния. В связи со смертью Ленина по сёлам проходили многолюдные собрания, проводились демонстрации, вывешивались чёрные флаги. В селе Горелове был устроен митинг, где приняло участие до 5 [тысяч] крестьян. Смерть Ленина была встречена ими с глубоким сожалением.

Симбирская губерния. Смерть т. Ленина вызвала среди рабочих глубокое сожаление. В крестьянских массах смерть Ленина вызвала сожаление. В резолюциях, вынесенных на крестьянских собраниях, говорится, что крестьяне видели в т. Ленине своего вождя. Из деревень посылались делегаты в город. Смерть Ленина всколыхнула крестьян самых отдалённых мест. По некоторым уездам до сего времени наблюдается агитация против единого налога.

Тверская губерния. Известие о смерти т. Ленина вызвало среди крестьян подавленное настроение. Крестьяне толпами собирались у здания укомов и волисполкомов, стараясь узнать подробности.

В связи со смертью Ленина среди населения распространяются слухи, что Ленин не умер, что его отравили жиды, стремящиеся захватить власть в свои руки, так как Ленин якобы говорил, что необходимо отменить единый налог для крестьян и налоги для торговцев, но что Троцкому и всем жидам этого не хотелось. Троцкий в настоящее время бежал из Москвы, откуда он намеревается поехать в Константинополь, а там в Америку. По дороге расставлены шпионы. Среди рабочих высказывается предположение, что на место Ленина выставляется кандидатура Каменева, который доверием, как Ленин, пользоваться не будет.

Туркестан, Сырдарьинская область. В связи со смертью т. Ленина некоторыми лицами ведётся антисоветская агитация, не пользующаяся успехом среди рабочих. В ночь на 27/I в Полторацке были расклеены контрреволюционные прокламации за подписью «Анархисты».

11 февраля. Нижегородская губерния. В связи со смертью т. Ленина отношение рабочих завода «Двигатель революции» к соввласти улучшилось Отмечается стремление вступить в РКП. Сокращение рабочих на этом заводе проходит безболезненно. Сокращается всего 16 чел[овек].

На телефонном заводе им. Ленина в настоящее время сокращено 90 чел[овек], завод предполагается закрыть, что беспокоит рабочих.

Смерть т. Ленина сплотила рабочие массы Сормова. В течение недели в РКП поступило 1168 сормовцев. Частичное недовольство рабочих вызывается увеличением жёсткой нормы, недостаточностью расценок и сокращением лиц, кои, по мнению рабочих, не должны были быть сокращены. Такое недовольство части рабочих, живущих в Козинской вол[ости] в 12 верстах от завода, [вызывают] задержки и запаздывание поездов по линии Сормово — Балахна. Вагоны не отапливаются, рабочие мёрзнут и обвиняют в этом заводоуправление. Отмечен случай, когда группа рабочих требовала ликвидации этой ненормальности. Приняты меры через губком РКП.

В связи со смертью т. Ленина ходят толки, что РКП является единственной защитницей рабочего класса. Рабочие стремятся вступить в РКП.

Тверская губерния. Наблюдается антагонизм между реакционным и обновленческим духовенством. Во многих приходах служились панихиды по т. Ленину при большом стечении верующих.

Башкирская республика. Смерть т. Ленина произвела сильное впечатление на крестьян. В крупных сёлах устраивались траурные манифестации, в которых принимали участие крестьяне соседних деревень.

В связи со смертью Ленина кулаки ждут развала РКП и падения соввласти. Распространяются слухи о неизбежности войны.

Кустанайская губерния. Киргизские массы встретили известие о смерти Ленина с сожалением. Их интересует вопрос о том, кто заменит его.

Во время траурной демонстрации были слышны разговоры среди обывателей, что один самозванец протянул ноги, а другой, вероятно, скоро умрёт — Троцкий.

Что можно сказать сегодня по поводу народной молвы, отражённой в спецдонесениях ОГПУ в январе — феврале 1924 года? Трудно сказать, подстраивались ли питомцы Дзержинского под Сталина, создавая видимость антитроцкистских настроений, или доносили подлинные разговоры. Троцкого в Москве не было, и это порождало слухи о том, что он «сбежал», «отстранён». Сообщение о смерти Ленина застало его на вокзале в Тифлисе, по пути в Сухум, куда он по настоянию врачей отправился на лечение. В вагон вошёл помощник и подал листок бумаги. Это была расшифрованная телеграмма Сталина о том, что Ленин скончался.

Троцкий тут же соединился по прямому проводу с Москвой. Ему сказали, что похороны в субботу, он всё равно не успеет, и потому лучше продолжать лечение. На самом же деле похороны состоялись в воскресенье и Троцкий вполне мог бы поспеть в Москву. Но его обманули… Прощальную речь на похоронах вождя и клятву продолжить его дело давал Сталин. Сразу стало ясно, кто метит в преемники Ленина.

Что касается наивной веры простодушных людей в Ленина и опасений, что вместо него может прийти не русский, то достаточно ознакомиться с родословной Владимира Ильича, чтобы понять, насколько несведущи были наши деды.

Из дела «О присоединении к нашей церкви Житомирского поветового училища студентов Дмитрия и Александра Бланковых из еврейского закона»

(10 июля 1820 года братья Бланки, родившиеся в местечке Староконстантинов Волынской губернии, окончившие Житомирское уездное училище и приехавшие в Петербург поступать в медико-хирургическую академию, с целью преодоления черты оседлости, установленной для евреев, приняли православие. Один из братьев — Израиль (Сруль) Бланк при крещении получил имя Александр. Его дочь Мария — та самая Мария Александровна Ульянова, мать В.И. Ленина.)

«Поселясь ныне на жительство в С.Петербурге и имея всегдашнее обращение с христианами греко-российскую религию исповедующими, мы желаем принять оную. А посему, Ваше Высокопреосвященство, покорнейше просим о просвящении нас святым крещением учинить Сампсониевской Церкви Священнику Федору Борисову предписание… К сему прошению Абель Бланк руку приложил. К сему прошению Израиль Бланк руку приложил».

Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга

(ЦГИА СПб). Ф. 1297. Д. 59. Оп. 10

Свидетельство С.М. Гинзбурга

(С.М. Гинзбург — крупнейший историк советского еврейства. Покинул СССР в 1930 г.)

«Дед В.И. был еврей, еврейкой была и его жена А.И. Гроссшопф. Говорила она вовсе не по-немецки, а на идиш».

Из письма А.И. Елизаровой-Ульяновой И.В. Сталину от 28 декабря 1932 года

(Елизарова-Ульянова Анна Ильинична — старшая сестра В.И. Ленина. В 1932 г. она обратилась с письмом к И.В. Сталину с предложением обнародовать сведения о еврейском происхождении А.Д. Бланка — деда В.И. Ленина. Она указывала, что эта мера будет способствовать снижению антисемитизма в обществе. Сталин устно, через М.И. Ульянову, передал, что «в данное время это не момент» и рекомендовал «молчать о нём (открытии. — Н.З.) абсолютно».)

«…Этот факт, к[ото]рый, вследствие уважения, которым пользуется среди них (народных масс. — Н.З.) Вл. Ильич, может сослужить большую службу в борьбе с антисемитизмом, а повредить, по-моему, ничему не может. И я думаю, что, кроме научной работы над этим материалом, на основе его следовало бы составить теперь же популярную статью для газеты…[…] У нас ведь не может быть никакой причины скрывать этот факт, а он является лишним подтверждением данных об исключительных способностях семитического племени, что разделялось всегда Ильичём, и о выгоде для потомства смешения племён…[…] Очень жалею, что факт нашего происхождения, предполагавшийся мною и раньше, не был известен при его жизни…».

Из протокола № 64 заседания Политбюро ЦК РКП от 24 января 1924 года

(Н.К. Крупская сначала дала согласие на сохранение тела Ленина только в течение месяца — чтобы все желающие могли с ним проститься, оговорив за собой право вернуться к этому вопросу по истечении месячного срока.)

«…поручить тт. Зиновьеву и Бухарину переговорить с Н.К., не согласится ли она не настаивать на принятии её предложения с тем, что по истечении месяца вопрос будет опять обсужден».

Записка министра здравоохранения СССР Б. Петровского в ЦК КПСС о состоянии работы по изучению мозга Ленина

Секретно

Особая папка

экз. № 1ЦК КПСС

20 октября 1969 г. № 2501 с

Министерство здравоохранения СССР поручило Президиуму Академии медицинских наук СССР рассмотреть результаты исследования в Институте мозга АМН СССР мозга В.И. Ленина.

Рассмотрев утверждённые Президиумом АМН СССР материалы, основанные на изучении этого вопроса авторитетной комиссией специалистов, Министерство здравоохранения СССР пришло к заключению, что авторским коллективом в составе: профессора С.М. Блинкова, профессора Е.П. Кононовой, профессора Г.И. Полякова, кандидата медицинских наук И.С. Попова, профессора Н.С. Преображенской, действительного члена АМН СССР С.А. Саркисова, доктора медицинских наук И.А. Станкевич, действительного члена АМН СССР И.Н. Филимонова, профессора А.С. Чернышова проделана многолетняя, крайне трудоёмкая работа. Эта работа послужила основой для создания в нашей стране цитоархитектонического направления в изучении центральной нервной системы.

Выяснены определённые цитоархитектонические особенности строения мозга В.И. Ленина, свидетельствующие о его высокой организации и справедливо указывающие на высокие компенсаторные способности центральной нервной системы В.И. Ленина, проявившиеся после первых приступов его заболевания.

В настоящее время в соответствии с рекомендацией комиссии специалистов, утверждённой Президиумом АМН СССР в заседании 28 февраля 1968 г., цитоархитектоническое исследование мозга В.И. Ленина оформлено в виде монографии.

Министерство здравоохранения СССР считает, что несмотря на то, что результаты цитоархитектонического исследования мозга В.И. Ленина представляют большой научный интерес, от публикации их следует воздержаться (эта фраза подчёркнута чернилами; рядом визы М. Суслова, А. Кириленко, Н. Подгорного. — Н.З.), т.к. пока отсутствует необходимая для окончательных выводов возможность сопоставления полученных Институтом данных со статистически достоверными данными об изменчивости строения мозга людей, характеризующих популяцию в целом. С таким фоном должны сравниваться особенности строения мозга выдающихся людей. Кроме того, многие анатомофизиологические параллели строения мозга и уровня его деятельности остаются спорными.

Президиум АМН СССР рекомендовал также Институту мозга АМН СССР оформить описание результатов проведённого параллельно с изучением мозга В.И. Ленина исследования цитоархитектоники 25 контрольных препаратов мозга в сопоставлении с цитоархитектоническим исследованием мозга ряда выдающихся деятелей культуры и науки.

Необходимо закончить, в частности, анализ и литературную обработку исследования ранее изученных цитоархитектоническим методом полушарий мозга И.П. Павлова, В.В. Маяковского, А.М. Горького, И.И. Скворцова-Степанова и И.В. Мичурина.

Предполагается создание монографии, в которой помимо описания индивидуальных особенностей каждого мозга, должно быть сопоставление особенностей мозга одарённых людей с некоторыми изученными качественными и количественными показателями мозга других людей. Такая монография может быть опубликована в открытой печати.

Президиум АМН СССР рекомендовал Институту увеличить количество молодых специалистов, участвующих в цитоархитектонических исследованиях выдающихся людей.

Министерство здравоохранения СССР поставило также вопрос о хранении препаратов мозга В.И. Ленина. По сообщению Института мозга АМН СССР, препараты мозга в данных условиях температуры и влажности воздуха сохраняются в течение десятилетий в хорошем состоянии. Противопожарная безопасность обеспечивается в основном соответствующим оборудованием данного помещения — специальные перекрытия, цементирование стен и потолка, специальная электропроводка, железные двери и железные шторы на окнах, а также увеличением количества огнетушителей.

В дальнейшем решено создать для препаратов мозга В.И. Ленина специальное помещение в новом здании лаборатории при Мавзолее В.И. Ленина.

Министерством здравоохранения СССР дано задание на проектирование в составе нового здания лаборатории при Мавзолее В.И. Ленина помещения размером 100 м² для долговременного хранения препарата мозга В.И. Ленина (1 комната — хранилище для препаратов размером 50 м² и 2 комнаты для периодического осмотра материалов и препаратов общей площадью 50 м²).

Министерство здравоохранения СССР полагает, что научный труд по исследованию цитоархитектоники мозга В.И. Ленина в комплексе с развитием науки о цитоархитектонике мозга человека в целом требует дальнейшего развития с использованием современных методов исследования.

Министр здравоохранения СССР Б. ПЕТРОВСКИЙ

АПРФ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 310. Л. 66–68.

Приложение № 2: Из открытых источников

Из выступления Б. Н. Ельцина. Март 1997 г.

(Ельцин Борис Николаевич — президент РСФСР в составе СССР с 12 июня 1991 г., затем президент Российской Федерации до 31 декабря 1999 г.)

«Его надо похоронить, как он и завещал, рядом с матерью в Санкт-Петербурге».

Из ответа РЦХИДНИ Г. Сатарову

(Сатаров Георгий Александрович — помощник президента РФ Б.Н. Ельцина в 1994–1997 гг.)

«В РЦХИДНИ не имеется ни одного документа Ленина или его близких и родственников относительно «последней воли» Ленина быть захороненным на определённом российском (московском или петербургском) кладбище».

Из письма Н.К. Крупской дочери И. Арманд:

(Арманд Инна Александровна (1898–1971) — дочь Арманд Инессы (Елизаветы Фёдоровны) (1874–1920). В 1921–1923 гг. в аппарате Коминтерна, в 1923–1930 гг. в полпредстве СССР в Германии.)

«Когда у наших возник проект похоронить В.И. в Кремле, я ужасно возмутилась — его надо было похоронить с товарищами; вместе под Красной стеной пусть лежат…»

Из постановления Второго Всесоюзного съезда Советов от 26 января 1924 г.

«Склеп соорудить у Кремлёвской стены, на Красной площади, среди братских могил борцов Октябрьской революции».

Из «Толкового словаря живого великорусского языка» В. Даля

«Похоронить покойника — предавать земле, зарывать; поставить в гробу в склепе» (т. II, с. 367).

«Склеп — подземная погребальница под каменным склепом» (т. IV, с. 198).

Из воспоминаний В.Д. Бонч-Бруевича

(Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич — до ноября 1920 г. управляющий делами Совнаркома РСФСР.)

Сам Владимир Ильич «… был бы против такого обращения с собой и с кем бы то ни было, он всегда высказывался за обыкновенное захоронение или сожжение, нередко говоря, что необходимо и у нас построить крематорий. Надежда Константиновна, с которой я интимно беседовал по этому вопросу, была против мумификации Владимира Ильича. Так же высказались и его сёстры Анна и Мария Ильиничны. То же говорил и его брат Дмитрий Ильич. Но идея сохранения облика Владимира Ильича столь захватила всех, что была признана крайне необходимой, нужной для миллионов пролетариата, и всем стало казаться, что всякие личные соображения, всякие сомнения нужно оставить и присоединиться к общему желанию…»

Глава 2 На пути из Харькова

Слёзы коменданта Кремля. — Кого выдвигал Свердлов. — Дон, оцепеневший от ужаса. — Решения принимались на кухне. — Подкосила «испанка»? — «Побили рабочие…»

16 марта 1919 года комендант Кремля П.Д. Мальков решил проверить, как идёт подготовка круглого зала в помещении ВЦИК, где через день должен был открыться VIII съезд партии. Причин для беспокойства не было, работы подходили к концу. Стены увиты гирляндами зелени, празднично алели знамёна и плакаты, тяжёлыми складками свисали со стола президиума концы пунцовой скатерти.

Вроде бы всё готово. Вот только телефон. Кажется, не успели ещё подвести. Мальков подошёл к аппарату. Звонок. Ага, значит, уже подключили. Снял трубку.

— Павел, это ты?

Чей это голос? Аванесов? Нет, не может быть! Никогда так не дрожал, не прерывался голос Варлаама Александровича.

— Кто это, кто? Что случилось? — кричал в трубку комендант Кремля.

В ответ раздалось глухое, страшное мужское рыдание.

— Яков Михайлович… Пять минут назад…

Горло у Малькова свела мучительная спазма, глаза застлал туман.

Два дня спустя, 18 марта 1919 года, хоронили Якова Михайловича Свердлова. У подножия Кремлёвской стены, в самом центре Красной площади, зияла свежая могила. Замерли в горестном молчании десятки тысяч людей, заполнивших из края в край огромную площадь. На могильный холм поднялся Ленин:

— Мы опустили в могилу пролетарского вождя, который больше всего сделал для организации рабочего класса, для его победы.

В 1937 году Партиздат ЦК ВКП(б) выпустил сборник «В.И. Ленин и И.В. Сталин о Якове Михайловиче Свердлове». Кроме речи на похоронах Свердлова, в сборнике помещено ещё семь выступлений Ленина, специально посвящённых безвременно ушедшему из жизни первому председателю ВЦИК. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что большинство их произнесено в течение короткого промежутка времени — непосредственно после смерти, остальные приурочены к годовщинам траурной даты.

Я.М. Свердлов был прежде всего и больше всего организатором, притом организатором талантливейшим, — вот главный лейтмотив ленинской речи на экстренном заседании ВЦИК 18 марта 1919 года. В заслугу ему ставится единоличная работа в области организации, выбора людей, назначение их на ответственные посты по всем разнообразным специальностям. В тот же день, 18 марта, состоялось открытие VIII съезда партии. Предлагая почтить память Свердлова вставанием, Ленин снова называет его главнейшим организатором и для всей партии в целом, и для всей Советской республики. Перейдя ко второй части порученной ему Центральным Комитетом задачи — к организационному отчёту ЦК, Ленин замечает, что эту задачу мог выполнить как следует только Свердлов, который был назначен докладчиком Центрального Комитета по этому вопросу. Высочайшая аттестация даётся Свердлову Лениным в его речах на заседаниях ВЦИК 30 марта 1919 года и 16 марта 1920 года, в докладе на IX съезде партии 29 марта 1920 года, в речи, записанной на граммофонной пластинке в конце марта 1919 года.

Сталин свою единственную статью о Свердлове напечатал в 1924 году в журнале «Пролетарская революция». Статья так и называлась: «О Я.М. Свердлове». Напрасно искать в ней какие-либо личностные моменты. Она строга и официально-скучна по изложению. Хотя Сталин неплохо знал Свердлова и даже отбывал с ним ссылку в Туруханском крае. Более того, он бежал вместе со Свердловым из ссылки. Притом Свердлов был в корзине с бельём. Встречный жандарм хотел проткнуть корзину штыком. Сталину тогда удалось уладить дело, дав «на лапу» жандарму. Об этом эпизоде Сталин рассказал маршалу А.Е. Голованову перед полётом в Тегеран в 1943 году как о примере плохой конспирации. О полёте никто не должен был знать, кроме очень узкого круга людей, в который входил Голованов. От него и услышал о трагикомическом приключении двух незадачливых беглецов поэт Феликс Чуев, автор известной книги «Сто сорок бесед с Молотовым».

Сталинская статья 1924 года рассчитана на массы. А им надо понятно разъяснить, что значит быть вождём-организатором в условиях, когда у власти стоит пролетариат. И входящий в роль толкователя истины в последней инстанции начинающий диктатор глубокомысленно поучает непросвещённых соотечественников: быть вождём-организатором — это не значит подобрать помощников, составить канцелярию и давать через неё распоряжения. Быть вождём-организатором в наших условиях — это значит, во-первых, знать работников, уметь схватывать их достоинства и недостатки, уметь подойти к работникам, во-вторых, уметь расставить работников так, чтобы каждый чувствовал себя на месте. Изложив требования к вождям-организаторам, Сталин, наконец, приходит к такому выводу: «Я далёк от того, чтобы претендовать на полное знакомство со всеми организаторами и строителями нашей партии, но должен сказать, что из всех знакомых мне незаурядных организаторов я знаю — после Ленина — лишь двух, которыми наша партия может и должна гордиться: И.Ф. Дубровинского, который погиб в туруханской ссылке, и Я.М. Свердлова, который сгорел на работе по строительству партии и государства».

О том, что Свердлов не был теоретиком и не относился к тому немногочисленному тончайшему слою партийной интеллигенции, которая своим философским, экономическим или публицистическим творчеством одухотворяла рабочие массы, свидетельствуют и другие видные деятели Октябрьской революции. В опубликованных впервые в 1985 году заметках Н.И. Подвойского о Свердлове подчёркивается, что он считал своим призванием организацию выполнения решений. «Свердлов мастерски производил инструктирование исполнителей, производил проверку исполнения, — пишет Подвойский. — Добивался точного, последовательного и безостановочно быстрого «производственного» процесса для достижения цели. Он не допускал засорения, загрязнения политической линии, организационных, тактических путей партии, политики Советской власти. Тут же, сразу, в ходе обсуждения, производил очищение. Для этого в резерве товарища Свердлова всегда наготове были ответственные ораторы…»

Свердлов, по оценке Подвойского, очень ревниво относился к партийным кадрам. «Он создавал определённый тип работников. Работники, выполнявшие под его руководством задания партии, проходили великолепную школу. Свердлов оставил партии отличные кадры, мастерски подобранные, выученные, расставленные по боевым местам… Свердлов приучал кадры выполнять точно, полностью, быстро решения вышестоящих партийных учреждений…» В конце восьмидесятых — начале девяностых годов стали известны имена многих из этих людей — Юровского, Белобородова, Голощёкина. Газета «Литературная Россия», журналы «Молодая гвардия», «Москва», «Кубань» открыли перед изумлёнными читателями немало нового, прояснившего, по мнению этих изданий и их авторов, подлинный облик мастерски подобранных, выученных и расставленных по боевым местам кадров Якова Михайловича Свердлова. Потрясённые читатели узнали, во что обошлась стране бездумная привычка этих кадров выполнять точно, полностью и быстро предписания центра, отождествляемого с личностью Якова Михайловича, представленного в этих публикациях одним из главных организаторов массовых репрессий против народа, убийства последнего русского царя и его семьи, автора самоличной директивы о поголовном истреблении казачества, по которой было уничтожено 2,5 миллиона из 4 миллионов проживающих на Дону людей.

Одного из созданного Свердловым типа работников ярко живописует казахский литератор Виктор Михайлов в газете «Литературная Россия». Это Филипп (Шая) Исаевич Голощёкин, ближайший друг Якова Михайловича по туруханской ссылке. С ним в марте 1917 года они вместе покатили в санях по замёрзшему Енисею в революционный Петроград. Сын мелкого подрядчика, Шая родился в городе Невеле Витебской губернии. Мещанином города Полоцка считался отец Свердлова, Мираим (по другим сведениям — Мовша) Израилевич. Как видим, земляки.

Шая Голощёкин начинал жизненный путь приказчиком в писчебумажном магазине, затем переквалифицировался на зубного техника, имел свой зубоврачебный кабинет. После Октября Свердлов направляет друга в Пермь секретарём губкома. Ему был нужен на Урале абсолютно преданный и надёжный человек, способный выполнить любое задание. Первое щепетильное задание не заставило себя долго ждать. Дело в том, что с августа 1917 года в Тобольске под охраной находился отрекшийся от престола царь Николай II с семьёй. Его-то и должен был «пасти» Голощёкин. И он «пас»…

Заседание Екатеринбургского Совета в ночь на 17 июля 1918 года, якобы решившее участь Романовых, было не более чем инсценировкой: позже начальник расстрельной команды Юровский вспоминал, что ещё «в шесть часов вечера Филипп Г-н (Голощёкин) предписал привести приказ в исполнение». Надёжный друг Свердлова занимал в то время пост военного комиссара Уральской области.

В тот же день по сигналу из Екатеринбурга в Алапаевске казнили трёх сыновей великого князя Константина Романова, а также двух других Романовых — великого князя Сергея Михайловича и великую княгиню Елизавету Фёдоровну. Немногим раньше, 12 июня, в Перми был взят чекистами и расстрелян брат Николая II — Михаил.

Случайно ли, задаёт вопрос В. Михайлов, что все Романовы из тех, кто находился в то время в России, оказались в одном районе — на Урале? Случайно ли, что они вместе с близкими людьми и слугами были поголовно и разом истреблены? Разумеется, нет, считает автор публикации. По его мнению, это была заранее продуманная и предписанная центром акция. О ней сейчас уже достаточно много известно.

Степень причастности Свердлова к организации убийства царя и его семьи — разговор особый, и без него, видно, не обойтись, поскольку это недавно открывшееся обстоятельство стало одной из главных причин неоднозначного отношения к личности пламенного революционера, репутация которого ещё недавно считалась безупречной. Сейчас же продолжим рассказ о жизненном пути одного из тех, кого он пригрел, кому безоговорочно доверял, кто не допускал засорения, загрязнения политической линии. После Екатеринбурга Голощёкина вновь, как и в годы подполья, понесло по стране. Туркестан, Башкирия, Москва (целый год был председателем Главруды — будто что-то понимал в руде!), Кострома, Самара — и всё на руководящих должностях. Ещё в 1914 году, находясь в туруханской ссылке, Свердлов заметил о своём друге, что при хорошем отношении к людям вообще, к абстрактным людям, он безобразно придирчив к конкретному человеку. Жестокость была врождённой чертой его характера. Много, много судеб сокрушил он, прежде чем сам оказался в застенках ГПУ.

Кровавый след тянулся за Голощёкиным после расправы над царской семьёй везде, куда бы не назначал его Орграспред, появившийся в ЦК после смерти Свердлова. В 1925 году Голощёкина прислали в Казахстан. Вскоре все видные казахские коммунисты попали в «национал-уклонисты». В степи, через восемь лет после революции, он провозгласил свой «малый Октябрь». Если потребуется, пояснил он, надо идти на жертвы, не боясь крови. И она полилась. Даже великого просветителя Абая, умершего до революции, объявили врагом Советской власти. Был уничтожен духовный цвет нации. Над верующими надругались, закрыв все мечети. Повсеместно искусственно разжигалась классовая борьба.

В 1929 году три четверти коренного населения Казахстана вело кочевой или полукочевой образ жизни. И вот им-то, прирождённым кочевникам, Голощёкин повелел в кратчайший срок «осуществить оседание». Оно проводилось варварскими методами. У людей отбирали скот, домашний скарб и под присмотром милиции сгоняли в «точки оседания», где не было ни жилья, ни кормов, ни воды. Всех сопротивляющихся арестовывали и объявляли врагами социализма. Обобществляли арбузные и огуречные семена, одежду и домашнюю посуду, собак и кошек, даже пирамидальные тополя. Множество истинных скотоводов и хлебопашцев было расстреляно, разорено и выслано на погибель. «Отнятие самого необходимого из одежды и домашней утвари и полное лишение продовольствия, — говорил он, — порождает сочувственное отношение к кулацким семьям и их детям со стороны середняков и даже бедняков, берущих их на прокормление». Это, видимо, по-настоящему раздражало: ещё бы, тут жалели не абстрактных людей, как он, а — живых.

Коренное население, подавляемое чекистами, милицией и регулярными войсками, уходило в соседние Киргизию и Узбекистан, в Поволжье и на Урал, в Сибирь. С боями пробивались в Китай. По официальным данным, от произвола бежали более миллиона казахов — треть населения. Многие бросали детей, не надеясь их уберечь. Сироты умирали десятками тысяч. Актюбинский отряд Красного Креста сообщал, что всё детское население Тургая в возрасте до четырёх лет вымерло. Отчаявшиеся матери оставляли детей перед учреждениями и домами. На станции Аягуз одна казашка бросила двоих детей под поезд, другая в Семипалатинске утопила двоих малолеток в проруби. Казахи, лучшие в стране скотоводы, бежали с родной земли, а в Казахстан под дулами чекистских винтовок гнали спецпереселенцев — цвет русского и украинского крестьянства. Выбрасывали из скотских вагонов на мёрзлую голую землю, оставляя на погибель.

«В три года коллективизации, — пишет В. Михайлов, — Голощёкин сделал с Казахстаном примерно то же, что Пол Пот с Кампучией. К 1933 году от 40 миллионов голов скота осталась едва ли десятая часть; причём в главных животноводческих районах, где прежде находилось почти всё стадо, осталось всего 300–400 тысяч. Из крупнейшего в стране поставщика мяса, шерсти, кожи Казахстан превратился в голодную пустыню. Казахи, которые даже приветствуют друг друга при встрече словами: «Здоров ли скот?», лишились своей жизненной основы.

Никто в точности не знает, сколько людей погибло от голода и болезней в 1931–1933 годах, да и невозможно это установить. По различным подсчётам, число жертв колеблется от полутора до двух миллионов человек. Большинство из них — казахи, тысяч 200–250 — люди других национальностей. Вымерла треть, если не половина нации. Материалы переписей свидетельствуют: лишь к 1970 году коренное население республики восстановило свою численность 1926 года».

В 1941 году арестованного перед войной Голощёкина по указанию Берии расстреляли. Во времена Хрущёва реабилитировали. В Кустанайской области есть железнодорожная станция, сохранившая с 1932 года имя верного сподвижника Свердлова. Имеется также и станция, названная именем бывшего председателя ВЦИК. До сегодняшнего дня стучат поезда от станции Голощёкино до станции Свердловск по усыпанной костями земле.

На такой далеко не оптимистичной ноте заканчивается публикация в «Литературной России». Мысль автора предельно ясна: ученики достойны своего учителя, перед ними всегда стоит его пример. Ничего нового Голощёкин не придумал. Стирая с лица земли казахский народ, он пользовался теми же методами, что и Свердлов по отношению к донскому казачеству. Правда, с поправкой на мирное время.

Сегодня Свердлову предъявляют прямые обвинения в преступлениях против народа, в организации расказачивания и геноцида на Дону. Долгое время правда о страшных событиях, приведших к трагедии и казачества, и народа в целом, тщательно скрывалась. Наружу она начала выходить ещё в начале шестидесятых годов, но оттепели перекрывали кислород, что создало питательную почву для слухов, которые множились до самого последнего времени.

Истина томилась в архивах, к которым только сейчас открыт доступ. Вот что докладывал о тех кровавых днях в казачий отдел ВЦИК московский коммунист К.К. Краснушкин, командированный в Хоперский район и работавший в 1919 году в ревтрибунале, а затем председателем Урюпинского комитета партии. «Был целый ряд случаев, — сообщал он, — когда назначенные на ответственные посты комиссары станиц и хуторов грабили население, пьянствовали, злоупотребляли своей властью, чинили всякие насилия над населением, отбирая скот, молоко, хлеб, яйца и другие продукты и вещи в свою пользу, когда они из личных счетов доносили в ревтрибунал на граждан и те из-за этого страдали… Отдел розысков и обысков при ревтрибунале, а также комиссары при производстве обысков отбирали вещи, продукты совершенно безнаказанно на основании личных соображений и произвола, причём, как видно из переписок по дознаниям, отобранные предметы исчезали неизвестно куда. Эти отобрания и реквизиции производились сплошь и рядом… с совершением физических насилий. Эти действия… настолько возбуждали население района, что был признан необходимым возможно скорейший разгон этого отдела…

…Трибунал разбирал в день по 50 дел… Смертные приговоры сыпались пачками, причём часто расстреливались люди совершенно невинные, старики, старухи и дети. Известны случаи расстрела старухи 60 лет неизвестно по какой причине, девушки 17 лет по доносу из ревности одной из жён, причём определённо известно, что эта девушка не принимала никогда никакого участия в политике. Расстреливались по подозрению в спекуляции, шпионстве. Достаточно было ненормальному в психическом отношении члену трибунала Демкину заявить, что подсудимый ему известен как контрреволюционер, чтобы трибунал, не имея никаких других данных, приговаривал человека к расстрелу… Расстрелы производились часто днём, на глазах у всей станицы, по 30–40 человек сразу, причём их с издевательствами, с гиканьем, криками вели к месту расстрела. На месте расстрела людей раздевали догола, и всё это на глазах у жителей. Над женщинами, прикрывавшими руками свою наготу, издевались и запрещали это делать…»

Кровь стынет в жилах от описания диких сцен бессудных расправ над казаками и их семьями. Богуславский, председатель ревкома в станице Морозовской, напившись, отправился в тюрьму, потребовал список арестованных, вызвал по порядку номеров 64 сидевших в камерах казаков и всех по очереди расстрелял. В дальнейшем Богуславский даже не утруждал себя приходом в тюрьму — вызывал для расстрела в ревком, а то и к себе домой. В Центральном архиве Октябрьской революции хранились документы о том, что во дворе дома Богуславского обнаружили 50 зарытых трупов расстрелянных и зарезанных казаков и членов их семей. Ещё 150 трупов нашли в разных местах вне станицы. Проверка показала, что большинство убитых ни в чём не было виновно и все они подлежали освобождению.

В ходе расказачивания, вылившегося в подлинную вакханалию, погибли сотни тысяч невинных людей. Сколько точно — предстоит ещё подсчитать. Те, кто взялся вершить судьбу казачества, не разбирались в его противоречивой социальной природе. Казачья масса представлялась охваченным фанатизмом романтикам мировой революции настолько некультурной, что они проводили сходство между её психологией и психологией некоторых представителей зоологического мира. Основанием для такого заключения служила серьга в ухе казака. Иногда их было две. А кое-кому приходилось видеть, что у некоторых казаков даже в носу проделана дырка для вставления кольцеобразного приспособления. Отсюда делался вывод: казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции, русский пролетариат не имеет никакого нравственного права применить к Дону великодушие. Дон необходимо обезлошадить, обезоружить, обезнагаить и обратить в чисто земледельческую зону.

«Обезлошадить», «обезнагаить» казаков, за спиной которых многовековой, с XV столетия, исторический путь? Сжечь в пламени классовой борьбы уникальный народный слой с его своеобразным укладом жизни, традициями и обычаями, ярким, самобытным фольклором? Это ли не прообраз, не генеральная репетиция тех чудовищных репрессий, которые потом воплотятся в требовании Шаи Голощёкина об «осуществлении оседания» казахов-кочевников в кратчайшие сроки, в другие акции геноцида по отношению к целым народам, предпринятые верными сподвижниками Свердлова.

Чем же заслужило такую немилость казачество, с давних времён охранявшее южные границы Руси, добиравшееся на стругах до Трапезунда, воевавшее у стен Синопа и Константинополя, поившее своих коней из рек Вены, Берлина, Парижа? В 1812 году казаки выставили против Наполеона 86 полков и во многом определили победу над французами, о чём завещал помнить потомству русскому фельдмаршал Кутузов. Где, в какой ещё стране была такая прекрасная организационная структура войска, у которого в крови и традициях — защита Отечества от нашествия врагов?

Полностью забытый порядок несения службы казаками напомнил журнал «Москва»: «Ещё в 1875 году по Войску Донскому казакам был определён срок службы двадцать лет: три года — в приготовительном разряде, двенадцать — в строевом и пять — в запасном. На действительной службе находились четыре года, остальное время — на сборах и дома, где у казака всегда наготове — боевой конь с амуницией, шашка, пика, карабин. Ну и, разумеется, — шинель, мундир, шаровары с лампасами, сухари, подковы, ухнали в переметных сумах, овёс в саквах… Сигнал тревоги — и через час сотня (эскадрон) уже на плацу в строю. Полк… Дивизия… Всё Войско Донское… Двадцать лет под ружьём — и никто не только не тяготился, а и гордился таким образом жизни… Даже нынче кое-кто на Западе отождествляет нашу страну с образом донских казаков. Видно, надолго отложились в памяти их походы… Не зря художник Жан Эффель создал эмблему общества «Франция — СССР»: Марианна (образ Франции) целуется с донским казаком».

И вот этих смелых и гордых людей решили сжить со свету. Употреблять слово «казак» было строго-настрого запрещено. Не разрешали носить фуражки, штаны с лампасами. Станицы переименовывали в волости, хутора — в деревни. Казаков выгоняли из куреней, а в их дома вселяли людей из других губерний. Ревкомы, возглавившие всю власть на Дону, вели себя как завоеватели, ежедневно расстреливали сотни мужчин, женщин, детей. Членами ревкомов были коренные крестьяне, а чаще иногородние, чьи взоры давно привлекали богатые казачьи земли и паи. Исполнителями чудовищной кампании по физическому уничтожению всех без разбора казаков, среди которых, как всегда, в первую очередь страдали безвинные и беззащитные, выступали те, которым терять было нечего, кроме своих цепей. Палачи задыхались от работы. Расстреливали, вешали, рубили шашками без суда и следствия. Злоба и кровь ничего иного, кроме зверства, породить не могли. Директива из центра была жесточайшая: всех ранее служивших у белых — к стенке, хотя бы и добровольно перешедших на сторону красных. А кто из казаков не служил? Все служили. Ведь перед расказачиванием Краснов провёл в станицах поголовную мобилизацию мужчин от 18 до 50 лет — под угрозой пулемётного огня. Значит, ревкомам предстояло уничтожить всё жизнеспособное население Дона!

Известна телеграмма Филиппа Миронова, человека трагической судьбы, будущего командующего 2-й Конной армией, защитника донских казаков, потерявшего в Гражданскую сына и восемнадцатилетнюю дочь, казнённую белыми, встретившего свою собственную смерть от пули караульного со сторожевой вышки в 1921 году во время прогулки в тесном дворике Бутырской тюрьмы. Оболганный и оклеветанный завистливыми соперниками, надолго вычеркнутый из истории, истинный герой Дона обращался к Ленину: «…Именем Революции требую прекратить политику истребления казаков!..» В письме Реввоенсовету Республики Филипп Кузьмич излагал, что надо сделать, чтобы удержать казачье население сочувствующим Советской власти. Для этого необходимо считаться с его историческим, бытовым и религиозным укладом жизни. По мнению Миронова, время и умелые политические работники разрушат темноту и фанатизм казаков, привитых вековым казарменным воспитанием старого полицейского строя, проникшим в весь организм казака. Вся обстановка на Дону повелительно требует, писал он, чтобы идея коммунизма проводилась в умы казачьего населения путём лекций, бесед, брошюр и т.п., но ни в коем случае не насаждалась и не прививалась насильственно, как это «обещается» теперь. Необходимо предоставить населению под руководством опытных политических работников возможность строить жизнь самим, строго следя за тем, чтобы контрреволюционные элементы не проникали к власти.

Однако вместо политической мудрости, политического такта, искреннего стремления к прекращению братского кровопролития — беспощадное истребление. Руководящим принципом было: «Чем больше вырежем, тем скорее утвердится Советская власть на Дону». Не было ни одной попытки подойти к казаку деловым образом, договориться мирным путём. Подход был один — винтовка, штык. Между тем казаки и при царском режиме отличались свободолюбием, имели ещё в то время свою выборную власть, привычку к коллективизму в работе. Не редкостью были семьи в 25–30 человек, работавшие на коммунистических началах без найма рабочей силы и обрабатывавшие большие участки земли. Но адская машина была уже запущена. В Москву летели восторженные реляции: крестьяне начинают расправу над казачеством, само слово «казак» выводится из обихода, приготовьте этапные пункты для отправки на принудительные работы мужского населения в возрасте от 18 до 55 лет. Караульным командирам приказано за каждого сбежавшего расстреливать пятерых, обязав круговой порукой казаков следить друг за другом.

У антиказачьей идеи были авторы. Началом трагедии послужил какой-то секретный документ. Упоминания о нём содержатся в записках посланных на Дон коммунистов из Москвы, недоумевающих, что это за документ и от кого он исходил. В донесении члена РКП(б) из Замоскворецкого района М.В. Нестерова, командированного ВСНХ в 1919 году в Донскую область для организации совнархоза, говорится: «Я находился в станице Урюпинская, центре Хоперского округа… В ней не было Совета… Ревком, партийная организация также были не выборные, а назначенные сверху. Партийное бюро возглавлялось человеком, абсолютно не знающим быта казачества и… действующим, по его словам, по какой-то инструкции из центра, причём инструкция из центра понималась — как полное уничтожение казачества… Принцип был такой: «Чем больше вырежем, тем скорее утвердится Советская власть на Дону». Никакого разговора, только штык и винтовка…» Доступа к правде не было до самого последнего времени. Ещё в 1988 году, например, писатель А. Знаменский, автор потрясающей книги «Красные дни», утверждал: «Была, оказывается, спецдиректива, разработанная в Донбюро С. Сырцовым, П. Блохиным-Свердлиным, А. Френкелем, А. Белобородовым и другими отъявленными троцкистами».

Действительно, директива Донбюро была, но в развитие той, которая поступила из центра в январе 1919 года. Журнал «Известия ЦК КПСС» опубликовал её в шестой книжке за 1989 год — семьдесят лет спустя. Напомним основные положения этого страшного документа, озаглавленного как «Циркулярное письмо ЦК по отношению к казакам» и заканчивающегося словами «Центральный Комитет РКП». Письмо содержит указания партийным работникам от имени ЦК партии о характере их работы в казачьих регионах. Единственно правильной признаётся самая беспощадная борьба со всеми верхами казачества путём поголовного их истребления.

Перед местными партийными организациями ставилась задача провести против богатых казаков массовый террор, истребив их поголовно. Такой же беспощадный массовый террор предписывалось применить ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью. Предлагалось конфисковывать не только хлеб, но и все сельскохозяйственные продукты, определялись меры по уравниванию пришлых с казаками в земельном и во всех других отношениях. Казаки подлежали полному разоружению, право носить оружие получали только надёжные элементы из иногородних. В казачьи станицы вводились вооружённые отряды вплоть до установления там полного порядка. Всем комиссарам, назначенным в казачьи поселения, предлагалось проявлять максимальную твёрдость и неуклонно проводить настоящие указания. В последнем, восьмом пункте письма говорилось: «Центральный Комитет постановляет провести через соответствующие советские учреждения обязательство Наркомзему разработать в спешном порядке фактические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли».

Циркулярное письмо породило чудовищное самоуправство со стороны членов Донбюро. Они не замедлили откликнуться на требование центра своей собственной, ещё более жестокой директивой, о которой упоминал писатель А. Знаменский. Её долго скрывали. Наконец увидела свет и она. Приведём её полностью:

«В целях скорейшей ликвидации казачьей контрреволюции и предупреждения возможных восстаний, Донбюро предлагает провести через соответствующие советские учреждения следующее:

1. Во всех станицах, хуторах немедленно арестовать всех видных представителей данной станицы или хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях, и отправить их, как заложников, в районный революционный трибунал.

2. При опубликовании о сдаче оружия объявить, что в случае обнаружения по истечении указанного срока у кого-либо оружия, будет расстрелян не только владелец оружия, но и несколько заложников.

3. В состав ревкома ни в коем случае не могут входить лица казачьего звания, не коммунисты.

4. Составить по станицам под ответственность ревкомов списки всех бежавших казаков, то же относится и к кулакам, всякого без исключения арестовывать и направлять в районные трибуналы, где должна быть применена высшая мера наказания».

«Круги» от директивы центра расходились всё дальше и дальше, узаконивая насилие и репрессии. Они обрушивались уже не только на врагов, не только на белоказачьи части, но и на одну из движущих сил революции — крестьянство. В соответствии с приказом ревкома Южного фронта за подписями Ходоровского, Гиттиса, Плятта и других при каждом полку учреждался временный военно-полевой трибунал, который двигался вместе с наступавшими полками. Являясь органом расправы со всякими контрреволюционными элементами, не принадлежавшими к составу армии (т.е. с крестьянами), трибунал действовал по пути продвижения частей и в местах их расположения. Приказом чётко определялся состав трибунала: политком полка, два члена и один кандидат из полковой парторганизации. Приговор трибунала обжалованию не подлежал. Опрос свидетелей мог иметь место в том случае, если трибунал находил это необходимым.

Дон онемел от ужаса. За Красной Армией шла другая армия — армия ревкомов, особых отделов, чрезвычайных комиссий, ревтрибуналов, и каждый из них был наделён правом расстреливать, казнить, резать. Ненависть к казачеству, якобы контрреволюционному с младенческих пелёнок, огульно переносилась буквально на всё население. Как будто казаки жили вне общества, не имели общенациональных связей с русским народом, а лишь творили безумное и беспросветное зло. Привязанные к своим куреням, снопам, телегам и пашне, они мешали осуществлению планетарных замыслов фанатичных вождей, раздувающих пламя мировой революции, в огне которого должны были исчезнуть целые народы.

Директива ЦК вызвала страх и растерянность: ведь ещё совсем недавно СНК и ВЦИК РСФСР заверяли, что рядовые казаки и офицеры, добровольно перешедшие на сторону Советской власти, освобождаются от преследования и наказания, что никакого посягательства на весь многовековой уклад жизни донского казачества не будет. Напрасно член ЦК и РВС Южного фронта Г.Я. Сокольников в панике отбил телеграмму в Москву: «…Пункт первый директивы не может быть целиком принят ввиду массовой сдачи казаков полками, сотнями, отдельными группами». Только в ночь под Рождество, 25 декабря 1918 года, к Миронову перешли 18 казачьих полков, служивших у белых, и он гарантировал им жизнь. А теперь, согласно директиве, они подлежали расстрелу. Выходило так, что революция сама вкладывала в руки генералов козыри к восстанию казаков. А выступали казаки против Советской власти? Может, они выступали против тех, кто отнимал у них Советскую власть? Против насильственного, по-диктаторски грубого отстранения от сознательной гражданской активности? Ведь декретом Совнаркома от 1 июня 1918 года трудовому казачеству совместно и на равных правах с проживающими на казачьих землях трудовым крестьянством и рабочими предоставлялось право организации Советской власти — войсковых и областных, районных и окружных, станичных и хуторских Советов казачьих депутатов. Но это завоёванное право у казаков отняли, блокировали их, сковали руки назначенчеством, фальсифицированными ревкомами, калёным железом выжигая гласность, народное представительство.

Действительно, что оставалось делать казаку, объявленному вне закона и подлежащему беспощадному истреблению? Что оставалось делать ему, когда его курень передавался другому, а хозяйство захватывалось чужими людьми? Только сжигать свои станицы и хутора и с оружием в руках идти против тех, кто принёс на Дон небывалую, страшную эпоху голода, разорения, эпидемий и смерти. Не было малого посёлка, где бы не страдали казаки. Смущала ли кого-нибудь тактика истребления народа? Нет, ибо «перманентникам» гражданская война в стране представлялась лишь началом. Впереди мерещились 20–25 лет войны на мировой арене.

Уже не было в живых Свердлова, уже пленум ЦК РКП(б) отменил январскую директиву, а верные сподвижники Якова Михайловича, опьянённые успехами, рьяно продолжали намеченную им линию по умерщвлению миллионов казаков. 8 апреля 1919 года Донбюро, возглавляемое С.И. Сырцовым, впоследствии доросшим до поста Председателя Совнаркома РСФСР, а тогда двадцатишестилетним недоучившимся студентом из Петербурга, приняло ещё одно постановление. «Насущная задача, — говорилось в нём, — полное, быстрое и решительное уничтожение казачества как особой экономической группы, разрушение его хозяйственных устоев, физическое уничтожение казачьего чиновничества и офицерства, вообще всех верхов казачества, распыление и обезвреживание рядового казачества и о формальной его ликвидации». Адскую машину истребления людей, запущенную Свердловым и работавшую на всю мощь, сразу остановить было не под силу даже Пленуму ЦК партии.

Имена исполнителей человеконенавистнической директивы разных уровней мы знаем. Среди членов Донбюро особо отметим фамилию Белобородова — она ещё нам встретится в связи с кровавыми событиями в Екатеринбурге. Кроме Сырцова исследователь этой темы Евгений Лосев называет ещё одного двадцатилетнего «студента» — Иону Эммануиловича Якира, сына кишинёвского фармацевта, прибывшего на Дон после учёбы в Базельском университете. Став членом РВС 8-й армии, он отдал приказ, согласно которому разрешались расстрел на месте всех имеющих оружие (какой казак без оружия) и даже «процентное уничтожение мужского населения». То есть при захвате станиц спускался план истребления мирных жителей. Никаких переговоров с восставшими Якир не разрешал — только полное уничтожение является гарантией прочности порядка.

Ну, а кому принадлежало авторство антиказачьей идеи? Кому нужно было так стравить людей, чтобы воронежские и тульские рабочие и крестьяне, одетые в красноармейские шинели, были брошены на истребление таких же тружеников Дона? Кто сочинял страшную директиву, принёсшую столько бед и несчастий? Евгений Лосев даёт однозначный ответ: Свердлов. «Конечно, в этой трагедии немалая вина лежит и на Троцком, — пишет он. — Но ведь крёстным отцом расказачивания… был Я.М. Свердлов. Об этом красноречиво говорят документы — бесстрастные свидетели страшных событий. Свердлов был не только активнейшим «компаньоном» Троцкого, но и главным действующим лицом расказачивания. Да и можно ли допустить мысль, что Троцкий и Свердлов, в силу своего служебного положения, не обсуждали между собой этот вопрос? Наверняка обсуждали. Не могли не обсуждать! Один был председателем Реввоенсовета республики и наркомвоенмором, другой — председателем ВЦИК и руководителем Оргбюро ЦК РКП(б). Значит, в их руках была сосредоточена вся законодательная и исполнительная власть страны…

Миронов выступил против директивы ЦК РКП(б) от 29 января 1919 года, подписанной Свердловым. И нет никаких свидетельств, что этот документ предварительно обсуждался в Политбюро или согласовывался с казачьим отделом ВЦИК или с Лениным. И только сам Владимир Ильич приоткрывает завесу над этим обстоятельством: «В этой работе (Оргбюро ЦК) мы были вынуждены всецело полагаться… на тов. Свердлова, который сплошь и рядом единолично выносил решения». И ещё: «…Крупнейшими отраслями работы (ВЦИК. — Н.З.)… целиком и единолично ведал Яков Михайлович».

Приведённые слова Ленина, по Лосеву, пишет в шестой книжке журнала «Родина» за 1990 год доктор исторических наук Александр Козлов из Ростова, служат неопровержимым доказательством злого умысла Свердлова против казачества. Однако, по мнению ростовского историка, ленинские слова, вырванные из общего контекста, не имеют ничего общего с тем смыслом, который вкладывал в них сам Ленин. Исследователь приводит фрагмент из речи, посвящённой памяти Я.М. Свердлова, произнесённой Владимиром Ильичем на экстренном заседании ВЦИК 18 марта 1919 года. Очевидно, есть смысл воспроизвести этот фрагмент и нам, чтобы дать возможность читателям самим решить, кто прав.

Итак, цитируем Ленина: «Если нам удалось в течение более чем года вынести непомерные тяжести, которые падали на узкий круг беззаветных революционеров… то это только потому, что выдающееся место среди них занимал такой исключительный, талантливый организатор, как Яков Михайлович. Только ему удалось… выработать в себе замечательное чутьё практика, замечательный талант организатора, тот безусловно непререкаемый авторитет, благодаря которому крупнейшими отраслями работы Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, которые под силу были лишь группе людей, — целиком и исключительно единолично ведал Яков Михайлович». Трудно не согласиться с Козловым — действительно, из этих слов только при большом желании и изрядной доле воображения можно предположить, что сам Владимир Ильич приоткрывает завесу над тем, как создавалась печально знаменитая директива.

Что же касается других аргументов А. Козлова, то они уязвимы. Ростовский историк никак не отреагировал на приведённые Е. Лосевым ленинские слова о том, что Свердлов сплошь и рядом единолично выносил решения. Кухню принятия этих решений мы подробно осветим несколько позже. А сейчас обратимся к его утверждению, что публикация в журнале «Известия ЦК КПСС» самого документа о расказачивании положила конец кривотолкам и откровенным спекуляциям: «Оказалось, он обсуждался 24 января на заседании Организационного бюро ЦК РКП(б) и значился в повестке дня шестым пунктом как «Циркулярное письмо ЦК по отношению к казакам»». На этом основании автор делает вывод, что нет почвы считать документ продуктом единоличного творчества Свердлова. Хотя, делает он оговорку, это и не снимает с него ответственности как с руководителя высокого органа. Версия о Свердлове как авторе письма, продолжает А. Козлов, вероятно, берёт начало от телеграфных лент. В конце каждой из них, содержавшей текст передаваемого документа, за кавычками стояла его фамилия. Но означала она не авторство, а подпись отправителя.

Но самый главный аргумент, конечно, — это то, что письмо обсуждалось на заседании Оргбюро ЦК. Значит, принималось коллегиально и учитывало мнения всех членов руководящего партийного органа?

Давайте проясним, сколько человек было тогда в Оргбюро и как проходили его заседания. Многие энциклопедии указывают дату создания Оргбюро — 16 января 1919 года. Из «Известий ЦК КПСС» узнаем, что в его состав входили Я.М. Свердлов, Н.Н. Крестинский, М.Ф. Владимирский. Итак — трое! Негусто. Да, был ещё четвёртый: заведующая Секретариатом ЦК К.Т. Новгородцева. Жена Якова Михайловича. Она вела протоколы заседаний Оргбюро, в том числе и того, от 24 января. Но вот незадача — протокол заседания Оргбюро от 22 января, где пофамильно названы все эти лица, журнал печатает, а относительно заседания 24 января сделано такое примечание: «В протоколе этого и ряда последующих заседаний Оргбюро присутствующие не указаны; текст циркулярного письма ЦК об отношении к казакам в протоколе Оргбюро отсутствует. В ЦПА ИМЛ имеется копия указанного циркулярного письма, которая приводится ниже».

Публицист Герман Назаров убеждён, что директиву скорее всего составлял сам Свердлов. О том, что он лично писал циркулярные письма, отмечается во многих воспоминаниях. К этому заключению приводит вся логика событий. 16 января создаётся новый руководящий орган ЦК — Оргбюро, который возглавляет Свердлов. Кто-кто, а уж Яков Михайлович не подпустил бы к новому делу никого, сам постарался бы проявить усердие, особенно поначалу. Речь ведь идёт фактически о первой неделе работы высокого партийного органа, созданного по предложению Ленина. Значит, узкая группа лиц, эти несколько человек (Свердлов, Крестинский, Владимирский, Новгородцева) собирались на квартире Свердлова и Новгородцевой, — с горечью восклицает Г. Назаров, — где и решали все «злободневные вопросы», одним из которых был вопрос о расказачивании — поголовном уничтожении казаков. Решались узкой группой лиц, которые и выдавали свои решения за решения ЦК. Увы, как это ни прискорбно, но факт остаётся фактом: в циркулярном письме от 24 января 1919 года, подписанном Свердловым, так и говорилось: «Центральный Комитет постановляет…» Хотя ЦК и отменил это циркулярное письмо в день смерти Свердлова, 16 марта, но эта отмена носила формальный характер. Письмо действовало весь 1919 год.

Утверждение Г. Назарова о том, что судьба донского казачества решалась узким кругом лиц, собравшихся на квартире Свердлова, не голословное. А как же Оргбюро, спросит непросвещённый читатель, оно ведь принимало циркулярное письмо. Разгадка проста: сей уважаемый партийный орган обычно собирался на квартире Свердлова и его жены, о чём она с гордостью поведала в своих воспоминаниях, литературную запись которых осуществил её сын Андрей, не пожалевший живописных красок при описании своего счастливого детства в окружении заботливых родителей. В книге, побившей рекорд по переизданиям (четыре раза!) этого рода литературы, немало страниц уделено многочисленной родне Якова Михайловича. Сразу чувствуется, что в этой семье дорожили родственными связями, не давали им ослабнуть, помогали близким наладить домашний быт. Вот в такой же уютной, семейной обстановке, иногда на кухне, а чаще всего в домашнем кабинете Якова Михайловича и заседало Оргбюро. Приходили Крестинский с Владимирским, а у Якова Михайловича с Клавдией Тимофеевной уже и самовар готов. Мирно так, по-хорошему беседовали. Решали судьбы страны, миллионов людей.

Уму непостижимо! Полуграмотной, недалёкой простушке Клавдии Тимофеевне до того нравилась её новая роль, что даже после смерти мужа, примерно до ноября 1919 года, Оргбюро проводило свои заседания на её кухне. Ведь она ещё долгое время занимала пост заведующей Секретариатом ЦК, на который была назначена влиятельным и заботливым мужем. В кадрах Яков Михайлович действительно разбирался! «Мне не раз приходилось вести протоколы этих заседаний, — вспоминает гостеприимная хозяйка, — и я помню, как часто, обсуждая тот или иной вопрос, члены Оргбюро думали вслух, как поступил бы в данном случае Свердлов, и искали то решение, которое принял бы он».

Но не одни только панегирики слагались в адрес безвременно умершего Свердлова. С женой и сыном всё ясно — они ближайшие родственники. Длительное время многих сдерживали лестные оценки Ленина, пока вдруг не обратили внимание на то, что они даны были в основном на траурных мероприятиях. Да и пост — Председатель ВЦИК, президент по-нынешнему — требовал соблюдения соответствующего протокола. Провожая в последний путь главу государства, не будешь же говорить о нём плохое. О мёртвых либо хорошее, либо ничего. Ни в переписке Ленина, ни тем более в его крупных трудах дооктябрьского периода имя Свердлова не упоминается. Они впервые встретились лишь в апреле 1917 года. Неизвестно, что побудило Ленина внести предложение о замене Свердловым пробывшего одиннадцать дней на посту председателя ВЦИК Каменева. Каменева в партии знали больше, чем Свердлова. Но решение состоялось, и вчерашний боевик с четырьмя классами гимназии, нигде никогда не работавший, не имевший представления о науке управления, встал у руля огромного, разрушенного войной и потрясённого революцией государства и занял одно из ключевых мест в высшем эшелоне победившей партии.

Так ли уж всё блестяще у него получалось, как это изображают в своих воспоминаниях записные мемуаристы Подвойский, дочь которого вышла замуж за сына Свердлова Андрея, братья Вениамин и Герман, сёстры Сарра и Софья, дочь Вера, сын Андрей, жена? Кроме родственников, восторженно писали о нём Флаксерман и Эгон-Бессер, Гопнер и Драбкина, Станкина и Ярославский, тот же Мальков, на книге которого опять же красуется фамилия Андрея Свердлова — литературного записчика. Неужели не было попыток дать объективную оценку деловым качествам Председателя ВЦИК, назвать недостатки, наличие которых у себя не станет отрицать ни один здравомыслящий человек? Или слова, произнесённые оратором на могильном холме в потрясении от нелепой смерти в расцвете сил тридцатичетырёхлетнего единомышленника, стали хрестоматийноопределяющими на вечные времена? А может, и вправду Свердлова не за что было критиковать, и он идеально справлялся со своими многотрудными обязанностями?

Оказывается, Якова Михайловича остракизму подвергали, да ещё какому! Однако записные мемуаристы об этом вспоминать не любят. На VIII съезде партии, открывшемся в день похорон Свердлова, критики в его адрес было предостаточно. Во многих выступлениях с горечью отмечалось, что «у нас усиленным образом развивается покровительство близким людям, протекционизм, а параллельно — злоупотребления, взяточничество, партийными работниками чинятся явные безобразия» (Осинский), что «по волостям и уездам сидит масса партийных работников, ненавистных населению» (Волин), что «классовая борьба в деревне в виде создания комитетов бедноты (к появлению декретов о комбедах Яков Михайлович имел прямое отношение. — Н.З.) привела ко всякого рода злоупотреблениям и восстаниям» (Кураев).

Общую обеспокоенность отсутствием в партии демократических начал, подменой их единоличными, чаще всего поспешными, непродуманными решениями одного Свердлова наиболее полно выразил делегат от Московской губернской организации РКП(б) Н. Осинский. Выступая в прениях, он, в частности, сказал: «Надо поставить вопрос прямо. У нас было не коллегиальное, а единоличное решение вопросов. Организационная работа ЦК сводилась к деятельности одного товарища — Свердлова. На одном человеке держались все нити. Это было положение ненормальное. То же самое надо сказать и о политической работе ЦК. За этот период между съездами у нас не было товарищеского коллегиального обсуждения и решения. Мы должны это констатировать. Центральный Комитет, как коллегия, фактически не существовал». Вот так и пошло со времён Свердлова: «Центральный Комитет постановляет…», — комментирует это выступление Г. Назаров. Росчерком пера одного человека миллионы шли на эшафот. И всё неукоснительно соблюдалось под страхом смерти.

В другом своём выступлении Н. Осинский отмечал и такую деталь: «Констатировалось неоднократно, что у нас организационная работа держалась на т. Свердлове. Ставилось в большую личную заслугу т. Свердлову, что он может в себе объять необъятное, но для партии это далеко не комплимент… Никакого руководства не было. Секретариата ЦК фактически не существовало…»

Как видим, для современников вовсе не были истиной в последней инстанции слова, рождённые искренним горем и произнесённые над гробом ближайшего сподвижника. Осинский ведь имел в виду ту часть ленинского выступления, в которой затрагивалась характеристика деятельности Свердлова. И — никакого священного трепета. Это уже после, спустя некоторое время, подобная выходка была бы объявлена святотатством со всеми вытекающими последствиями для выступающего.

Справедливость упрёков Н. Осинского подтверждается воспоминаниями Б.З. Станкиной, бывшей работницы Секретариата ЦК под длинным заголовком: «О работе Секретариата ЦК РКП(б) (апрель 1918 — март 1919 гг.)». В 1958 году Бог весть какими путями они неожиданно появились в журнале «Исторический архив». Появились и вместе с третьим номером журнала исчезли в спецхране. Берта Захаровна поведала потомкам, как всё это было: «В то время в Секретариате работали кроме Клавдии Тимофеевны Новгородцевой (Свердловой) и меня, только приступившей к работе, ещё двое… Однако налаженной в современном понимании связи Секретариата с парторганизациями, в соответствии с новыми требованиями, ещё не было… Отделов в Секретариате в то время не было. Работой Секретариата в целом руководил Я.М. Свердлов. Повседневное руководство работой осуществляла Клавдия Тимофеевна. Она ставила перед сотрудниками Секретариата конкретные задачи… Мне в помощь была привлечена Лиза Драбкина, молодой член партии… Раза три-четыре в течение года из Петрограда приезжала Елена Дмитриевна Стасова, и К.Т. Свердлова сообщала ей, как секретарю ЦК, о проделанной работе, делилась с ней опытом…»

Вот так-то. Ни много ни мало: технический работник делится опытом работы с секретарём ЦК! То есть снисходительно, с чувством превосходства просвещает слабо разбирающегося в партийных делах зелёного новичка. А как же! Именно здесь рождаются директивы, начинающиеся со слов: «Центральный Комитет постановляет…» К тому же, надо знать, чья жена технический работник. Всё, что связано с именем её влиятельного мужа, священно и неприкосновенно!

Об авторстве зловещей директивы, превратившей Дон в огромное братское кладбище, не утихают споры и по сей день. Публицист Фёдор Бирюков считает, например, что директива подготовлена была Донским бюро РКП(б) (С. Сырцов), командованием Южного фронта (И. Ходоровский), согласована с Реввоенсоветом (Л. Троцкий) и Оргбюро ЦК (Я. Свердлов). Другие исследователи столь же настойчиво доказывают, что директиву сочинил Свердлов. В конце концов, дело не в том, кто готовил проект циркулярного письма. Это мог сделать по поручению любой малозаметный работник аппарата. Дело в том, кому принадлежала антиказачья идея и кто рьяно проводил её в жизнь.

К счастью, в архивах сохранилось немало документов, которые позволяют самим читателям сделать вывод, кто же был главным виновником геноцида на Дону. Приведём лишь некоторые из них, без каких-либо комментариев. В Центральном государственном архиве Министерства обороны автор этих строк обнаружил подписанное Свердловым сопроводительное письмо, которым предварялась рассылка злополучной директивы. Оно адресовано «всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах». «Необходимо, — говорится в нем, — учитывая опыт года гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путём поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость недопустимы.

В дальнейшем идут отдельные пункты, намечающие характер работы в казачьих районах. Этот циркуляр завтра же перешлю в политотдел с особым нарочным. Необходимо держать его в строжайшем секрете, сообщая только тем товарищам, которые будут нести работу непосредственно среди казаков.

Полагаю, что приведённая мною выдержка ясна и точно отвечает на все наши вопросы. Я. Свердлов».

Четвёртого февраля командующий Южным фронтом И. Ходоровский посылает телеграмму Свердлову: «…Директиву ЦК получил и уже сообщили армиям. Для организованной борьбы с контрреволюцией и видах быстроты проведения необходимых мер, а также видах осторожности и наибольшей организованности мы признали необходимым при каждой войсковой части, занимающей станицу, организовать временный трибунал под председательством комиссара в составе двух членов ответственных партийных ячейки. Лица, у которых после объявленного срока будет найдено оружие, будут расстреливаться на месте. Вырабатывается и завтра будет готова и сообщена к руководству и исполнению армиями подобная инструкция по осуществлению директивы».

Инструкция, утверждённая реввоенсоветом Южного фронта 7 февраля 1919 года, отправлена на второй день: «Совершенно секретно. Лично в руки. Председателю ВЦИК т. Свердлову». Подпись И. Ходоровского. Не будем воспроизводить весь документ полностью, это заняло бы слишком много места. Скажем лишь, что инструкция вменяла в обязанность ревкомам и военно-полевым трибуналам расстреливать всех без исключения казаков, занимавших служебные должности по выборам или по назначению окружных и станичных атаманов, их помощников, урядников, судей и прочих, всех без исключения офицеров красновской армии, всех богатых и т.д. Наряду с мерами суровой расправы предусматривалось социально-экономическое обескровливание казаков путём беспощадных контрибуций и конфискаций, переселений иногородних на казачьи земли и в их жилища. 22 февраля Свердлов даёт телеграмму Ходоровскому: «Линия ваша верна. Продолжайте в том же направлении».

Телеграммы и донесения о выполнении страшной директивы присылали почему-то одному Свердлову.

В Центральном партийном архиве обнаружилось немало тревожных писем от местных партийных работников, которые обращали внимание Свердлова на необходимость принятия самых экстренных мер для создания Советов по мере продвижения наших частей на Дону. Всякий час, когда округ или станица остаётся без гражданской власти, только при военной, может принести громадный вред, и этим опытом многие уже научены, — предупреждали с мест. Напрасно. На обороте одной из таких просьб Яков Михайлович собственноручно начертал: «Общее руководство работой поручается товарищам военсовета Южфронта. Никакого Донского исполкома. Никакого Донского правительства. Даны точные указания Ходоровскому, Мехоношину». Подобных резолюций — не менее десятка. Фактически один человек, никогда на Дону не бывавший, казачества не знавший, с маху накладывал резолюции, предопределявшие уничтожение целой группы населения. Ревкомовцы запрещали всё: Пасху и колокольный звон, лампасы и Прощёное воскресенье, день поминовения усопших и другие казачьи праздники. В варварском упоении выдирали корни, на которых веками покоилась духовная культура донских казаков. Исчезали и они сами.

Расказачивание, причастность Свердлова к которому признают сегодня все историки, было первой и весьма успешной попыткой стирания национальной самобытности, нивелировки этноисторических особенностей населявших Россию многокрасочных народов. Стремление к единообразию, проповедуемое Яковом Михайловичем и его ближайшими сподвижниками, тем же Голощёкиным в Казахстане, могло бы превратить страну в обиталище, «местожительство» для временных, казённо перемещаемых жильцов как рабочей силы без роду без племени. В этом плане кровавая вакханалия на Дону не единственная. Свердлову предъявляют обвинение и в ударе, нанесённом по самой сердцевине народного достоинства, относя его к числу инициаторов разжигания гражданской войны. При этом ссылаются на то, что он и сам своих замыслов не скрывал.

Действительно, в одной из своих речей на заседании ВЦИК в 1918 году Свердлов сказал: «…Если в городах нам удалось практически убить нашу крупную буржуазию, то этого пока ещё не можем сказать о деревне… Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая не так давно шла в городах, если нам удастся восстановить деревенскую бедноту против деревенской буржуазии, — только в том случае мы можем сказать, что мы и по отношению к деревне сделаем то, что смогли сделать для городов».

О какой Гражданской войне в городах говорит Яков Михайлович? Уж не о тех ли жестоких и бессмысленных, скорых и бессудных расправах, которые войдут в историю под названием красного террора? Термином, кстати, мы обязаны Якову Михайловичу, именно с его лёгкой руки вошло в обиход это жуткое словосочетание.

Да, речь идёт о взаимном истреблении друг друга, о гибели самых здоровых сил страны, об уничтожении генофонда нации, сосредоточенного в городах. Идеи не побеждают приёмами физического насилия, взывал со страниц «Новой жизни» А.М. Горький, напрасно в «Правде» сумасшедшие люди науськивают: бей буржуев, бей калединцев! Буржуи и калединцы — ведь это всё те же солдаты-мужики, солдаты-рабочие, это их истребляют, и это они расстреливают красную гвардию. Нет яда более подлого, чем власть над людьми, мы должны помнить это, дабы власть не отравила нас, превратив в людоедов ещё более мерзких, чем те, против которых мы всю жизнь боролись.

Больше всего возмущают Горького уличные кровавые расправы. В разряд врагов народа занесены, кроме юнкеров и старого офицерства, учителя, студенчество и всякая учащаяся молодёжь. Напрасны призывы автора «Несвоевременных мыслей» к народным комиссарам предпринять что-то очень решительное, понять, что ответственность за кровь, проливаемую озверевшей улицей, падает и на них, и на класс, интересы которого они пытаются осуществить. Эта кровь грязнит знамёна победившего пролетариата, ибо победители всегда были великодушны, она пачкает их честь, убивает их социальный идеализм.

А не идеалист ли он сам, разнесчастный буревестник? Вроде нет, видит, что на фабриках и заводах уже видны плоды бесшабашной демагогии людей, углубляющих революцию. Постепенно и там начинается злая борьба чернорабочих с рабочими квалифицированными, чернорабочие начинают утверждать, что слесари, токари, литейщики и т.д. суть «буржуи». Видит, что во время облав людей пристреливают на улицах, как бешеных волков, постепенно приучая к спокойному истреблению ближнего. Революция всё углубляется во славу людей, производящих опыт над живым телом народа.

Кто же спровоцировал этот взрыв зоологических инстинктов? Если отрешиться от идеологических клише, почерпнутых из учебников по истории, и непредубеждённым и спокойным взглядом посмотреть на события того времени, то выяснится, что массовый красный террор, к которому призывал Свердлов 5 сентября 1918 года, формально был вызван одним-единственным выстрелом. 30 августа Л.А. Канегиссер убил Моисея Соломоновича Урицкого, за что в тот же день был расстрелян без суда. Ситуация, в чём-то предвосхищающая убийство Кирова в Смольном. Как впоследствии Сталин использовал смерть своего сподвижника в политических целях, обвинив соперников в заговоре и убрав их таким образом с пути, так и Свердлов не преминул воспользоваться выстрелом в Урицкого, чтобы потопить в крови всех, кто критически оценивал деятельность народных комиссаров.

Выстрел Ф. Каплан в Ленина и его ранение на заводе Михельсона не вызвали такой реакции, как покушение на Урицкого. Выходившая в Петрограде «Красная газета» в номере за 31 августа поместила передовую статью «Кровь за кровь». Вот что в ней говорилось: «Мы сделаем сердца наши стальными… чтобы не проникли в них жалость, чтобы не дрогнули они при виде моря вражеской крови. И мы выпустим это море. Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов десятками, сотнями. Пусть их наберутся тысячи. Пусть они захлебнутся в собственной крови. Не стихийную, массовую резню мы им устроим. Организационно, планомерно, мы будем вытаскивать истинных буржуев-толстосумов и их подручных… Больше крови!» Весь номер пестрит заголовками типа «К стенке!», «Пуля в грудь каждому…», «К мести!», «Пора уничтожить врагов народа».

Что же это за личность такая — Моисей Соломонович Урицкий, смерть которой, кроме расстрела убийцы Канегиссера, вызвала гибель тысяч ни в чём не повинных горожан, уничтоженных без суда и следствия? Из некролога в «Красной газете» узнаём, что Моисей Соломонович — вождь пролетариата, который «в дни Октябрьского переворота и в течение девяти месяцев стоял в первых рядах бойцов». Что это значило для председателя Петроградской ЧК, можно судить по приведённым в «Красной газете» данным: Урицким было расстреляно более пяти тысяч русских офицеров, вернувшихся с фронтов Первой мировой войны. Относительно пребывания Моисея Соломоновича в вождях пролетариата уже известный нам публицист Г. Назаров замечает, что пролетариат был обманут, ему навязали «вождя Урицкого», который никогда вождём не был: сын купца, корреспондентик меньшевистской газетёнки, эмигрант, год в большевистской партии и год борьбы против неё вместе с Троцким. Действительно, в газетном некрологе говорится: «…после февральской революции тов. Урицкий возвращается в Петроград и вступает в межрайонную организацию, куда вступили тов. Троцкий, Безработный, Иоффе и другие эмигранты-интернационалисты — не большевики». Тем не менее газета призывает пролетариат дать достойный ответ на убийство своего вождя и с завидной настойчивостью продолжает эту тему, публикуя в следующих номерах телеграммы с требованиями бить правых эсеров беспощадно, без жалости. Не нужно ни судов, ни трибуналов… Незачем гнаться за доказательствами… Достаточно одного подозрения… Пусть лучше пострадают невинные…

Глас «народа» не пропадает втуне. Созданный Свердловым ещё в июле, сразу после убийства Володарского (Моисея Марковича Гольдштейна — без образования, прибывшего вместе с Троцким в мае 1917 года, ставшего большевиком за два месяца до Октября, наркома по вопросам печати, пропаганды и агитации, главного редактора «Красной газеты») Верховный революционный трибунал, куда, кстати, вошли люди из его «собственной среды», как однажды неосторожно высказался Яков Михайлович, приступил к кровавой бойне. Тысячи несчастных, абсолютно чуждых политической борьбе людей гибли под дулами матросских маузеров только за то, что на их ладонях не было мозолей, и это давало повод заподозрить их в принадлежности к буржуазии, которую надлежало полностью уничтожить. Принцип был один: раз образован — к стенке!

В пучине взаимоистребления, когда жертвы, включая и невинных, становились привычными, люди, поднимавшие оружие друг на друга, не знали сомнений. Каждый из них выглядел в глазах другого врагом, а значит, и смерть с обеих сторон считалась делом простым. Мудро ли мы поступаем, когда с высоты сегодняшнего дня, своих понятий о гуманизме, судим прошлое, предъявляем ему строгий счёт?

Не знаю. Однако согласитесь: нельзя делать небывшим то, что было. Сегодня по-иному воспринимаются и обстоятельства, связанные с расстрелом царя, его жены, пятерых детей и ещё четверых из прислуги.

Долгое время в Екатеринбурге самой большой достопримечательностью был пустырь, где до 1977 года стоял оштукатуренный особняк богатого купца Ипатьева. Сегодня его можно увидеть только на ностальгических почтовых открытках. «Последнее местопребывание царской семьи» — написано под фотографией.

В Ипатьевском доме на улице, которая в царской России называлась Вознесенским проспектом, в ночь на 17 июля 1918 года был загублен в вихре Гражданской войны глава династии Романовых. В Екатеринбург, за несколько недель до расстрела были эвакуированы из Тобольска Николай II с семьёй. Здесь они надеялись получить разрешение на эмиграцию из России.

Ещё до недавнего времени спорили историки, кто же приказал расстрелять царскую семью и их прислугу, обезобразить до неузнаваемости и отвезти в ближайшую шахту.

Свидетелей кровавой акции было достаточно. Трагическая ночь детально документирована. Но дальнейшие следы терялись во мгле. Где-то в болотах вблизи города погребены трупы, которые искали молодые свердловчане, интенсивно занимавшиеся делом убийства царя, его жены, четырёх дочерей и больного наследника трона царевича Алексея.

В городе, где умер последний русский царь, просыпается русская совесть.

«Не кажется ли вам, что факт убийства семьи Романовых используется сейчас для обвинения большевиков не просто не в гуманности, а в кровожадности, для создания ореола святости вокруг царской семьи?» — спрашивает корреспондент у Олега Платонова, автора книги «Цареубийцы» и многочисленных публикаций о расстреле в Екатеринбурге.

Действительно, у некоторых это вызывает недоумение. Во время английской революции был же казнён король Карл I, но одной из значительных исторических фигур Англии считается не обезглавленный король, а вождь английской революции Оливер Кромвель. А взять Великую французскую революцию? Вроде как ни один из казнённых монархов к лику святых тоже не причислялся. Да нередко и сами монархи ради престола (и не только) убивали и детей соперника, и друг друга.

Ореол святости царской семьи имеет иной характер, считает О. Платонов, поскольку у неё естественная природа. Царь и его семья были для русских не просто людьми, а высшими выразителями российской государственности, державности. Ореол святости царской семьи — это ореол высокой идеи Святой Руси, величайшие духовно-нравственные ценности которой мы находим в православной этике, русской иконе, труде как добродетели, взаимопомощи и самоуправлении русской общины и артели — в общем, в той структуре бытия, где духовно-нравственные ценности жизни преобладали над материальными, где целью жизни было не потребление, а преображение души. Злодейское убийство царской семьи рассматривается писателем как сознательное уничтожение тех начал, которые были и будут для русских людей всегда святы, хранятся вечно в родовом сознании, психологии народа и, быть может, закреплены в них генетически.

По мнению О. Платонова, до убийства (слово «казнь» здесь не подходит, ибо казнь совершается законно и по суду) царской семьи в России существовала большая вероятность установления конституционной монархии в том виде, в каком она существует в современной Англии или Японии. Во всяком случае, многие полагают, что не будь этого убийства, история России пошла бы иначе. Опросы населения показывают, что уже сегодня почти две трети наших соотечественников считают убийство царской семьи преступлением, которое нельзя оправдать. А две трети считают, что убийство спровоцировало Гражданскую войну, разрушило мораль. Как реальные политики, продолжает интервью автор «Цареубийц», тогдашние руководители Совнаркома и ВЦИК понимали, что их власть не носила законного характера, а была захвачена путём военного переворота, причём при условии довести страну до Учредительного собрания. Ведь недаром вплоть до начала 1918 года их правительство называлось Временным рабоче-крестьянским правительством. Первое заседание Учредительного собрания показало, что большевиков поддерживало не больше четверти населения, и тогда собрание было разогнано, а прилагательное «временное» исчезло из названия большевистского правительства. Вот тогда и встал вопрос об убийстве последних законных представителей государственной власти, и недаром первым был убит Михаил Романов, так как он отрекался от престола временно, до решения Учредительного собрания, и поэтому мог законно претендовать на власть. Следовательно, убийство царской семьи было организовано и исполнено людьми, патологически ненавидевшими Россию, её святыни, считавшими, что русский народ живёт не так, как надо жить, теми самыми, которые потом разрушали русские церкви, жгли русские иконы и книги.

До 1989–1990 годов в исторической литературе утверждалось, что приговор о расстреле царской семьи вынес президиум Уральского облсовета по своей собственной инициативе, без предварительного согласования с центром и тем более без его указания, центр был поставлен в известность об этом только после приведения приговора в исполнение. В доказательство цитировали телеграмму: «Председателю Совнаркома тов. Ленину, председателю ВЦИК тов. Свердлову. Из Екатеринбурга, у аппарата президиум обл. Совета рабоче-крестьянского правительства. Ввиду приближения неприятеля к Екатеринбургу и раскрытия ЧК большого белогвардейского заговора, имевшего целью похищение бывшего царя и его семьи (документы в наших руках), по постановлению президиума областного Совета в ночь на 16 июля расстрелян Николай Романов. Семья его эвакуирована в надёжное место. По этому поводу нами выпускается следующее извещение: ввиду приближения контрреволюционных банд к красной столице Урала и возможности того, что коронованный палач избежит народного суда (раскрыт заговор белогвардейцев, пытавшихся похитить его самого и его семью, и найденные компрометирующие документы будут опубликованы), президиум областного Совета, исполняя волю революции, постановил расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного в бесчисленных кровавых насилиях против русского народа. В ночь на 16 июля 1918 года приговор этот приведён в исполнение. Семья Романова, содержавшаяся вместе с ним под стражей, в интересах общественной безопасности эвакуирована из города Екатеринбурга. Президиум облсовета. Просим ваших санкций редакции данного документа. Документы заговора высылаются срочно курьером Совнаркому и ЦИК. Просим ответа экстренно. Ждём у аппарата…»

В этой телеграмме — всё ложь. И дата расстрела (на самом деле — в ночь на 17 июля). И раскрытие большого белогвардейского заговора, якобы имевшего целью похищение царя (представленные в Совнарком и ЦИК документы оказались сфальсифицированными, роль белогвардейского офицера, вступившего в тайную переписку с царём, ловко сыграл умело подобранный чекист, сносно владевший французским языком, — Пинхус Лазаревич Войков). И эвакуация царской семьи (главный исполнитель её убийства комендант Ипатьевского дома Я. Юровский оставил несколько страничек машинописного текста с описанием леденящих душу подробностей того, как в подвале докалывали штыками истекавших кровью детей).

Белобородов, Голощёкин и другие члены президиума облсовета, поехавшие на телеграф для переговоров по прямому проводу с центром, качнулись к выползавшей из аппарата узкой ленте, на которой черточками и точками замаскировались чеканные, почти металлические звуки голоса Свердлова. Все облегчённо вздохнули: Яков Михайлович не сомневался, что решение Уралсовета будет одобрено президиумом ВЦИК, который соберётся сегодня же.

Так и произошло. Сообщение о расстреле последовало от центральной власти, которая сообщила всему миру успокоительную ложь о том, что расстрелян один Николай, его семья эвакуирована из города. До конца июля продолжались официальные переговоры об отъезде семьи убитого Николая II за границу. Дом Ипатьева охранялся по-прежнему, как будто там кто-то находился. В 20-х числах июля Голощёкин в поезде на Петроград вёл разговор о царской семье. И явно с намерением, чтобы его «подслушали», произнёс такую фразу: «Теперь дело с царицей улажено». В том смысле, что она жива и находится в надёжном месте. А в это время останки пятерых несчастных детей, обезображенных до неузнаваемости соляной кислотой, облитых бензином и потом сожжённых, лежали на дне заброшенной шахты, заваленной землёй и хворостом.

Ложь жила недолго. Занявшие Екатеринбург колчаковцы создали следственную комиссию. Бывший следователь по особо важным делам Омского суда Н.А. Соколов повёл дело умело и быстро. Были найдены два кострища, в которых обнаружили обгоревший изумрудный крест, бриллиант, военную пряжку детского размера, корсетные планшетки, много пуговиц и крючков. Сличение с вещами, обнаруженными в Ипатьевском доме, показало: те же пряжки, те же пуговички, петли, крючки! Следствие установило: трупы были вывезены в район заброшенных шахт, раздеты, облиты бензином и соляной кислотой и сожжены.

Основываясь на допросах свидетелей, ушедший с остатками разбитых белогвардейских частей за границу Соколов в 1925 году выпустил в Берлине книгу «Убийство царской семьи», где подробно воссоздал более-менее полную картину расправы в подвале Ипатьевского дома и уничтожения следов за городом, в глинистых ямах, наполненных грязной водой. Эта книга, выпущенная в «самиздате», имела хождение и среди ограниченного круга наших сограждан. Описание чудовищной ночи вызывало отвращение, прочитанному не хотелось верить, тем более, что автором был враг революции, белоэмигрант.

В советской исторической литературе избегали подробностей, связанных с убийством последнего русского царя и его семьи. Для этого использовали туманную, но спасительную формулу: расстреляны по решению президиума Уралсовета в связи с приближающейся угрозой захвата города белыми. Более того, сам факт убийства всей царской семьи был признан только в середине двадцатых годов. До этого времени слухи внутри страны на данную тему расценивались как антисоветская пропаганда и преследовались вплоть до расстрела. Известен случай, когда в 1920 году по обвинению в клевете были расстреляны несколько эсеров — за распространение слухов об убийстве большевиками царской семьи. Предполагалось даже в случае открытия злодейства обвинить в нём левых эсеров и организовать судебный процесс.

Но вот сенсация: кинодраматург и писатель Эдвард Радзинский, давно занимающийся историей Николая II, неожиданно обнаружил таинственно исчезнувшие в 1940 году листки, написанные для знаменитого русского историка М.Н. Покровского руководителем расстрела последнего русского царя и его семьи Я.М. Юровским через два года после кровавой драмы в Екатеринбурге. В 1927 году Юровский, названный историками Мельгуновым «самым отпетым преступником», а Сиднеем Гибсом — «хладнокровным палачом», передал в Музей Революции маузер и кольт, из которых он добивал членов царской семьи, метавшихся по подвальной комнате Ипатьевского дома. В хранилище этого музея попали и машинописные странички с рассказом о чудовищном преступлении. В 1940 году при невыясненных обстоятельствах все бумаги Юровского и оба револьвера были изъяты. По мнению некоторых исследователей, готовилась гигантская мистификация. Событиям в Екатеринбурге предполагалось дать новую трактовку, согласно которой справедливый приговор в отношении кровавого царя привёл в исполнение простой русский рабочий, пролетарий. И статиста на эту роль подыскали — русского Ермакова. Уж больно невыгодно было выставлять личность Юровского Янкеля Хаимовича, выходца из семьи сосланного за кражу в Сибирь.

Странички, написанные Янкелем Хаимовичем для историка Покровского, не только воссоздают жуткие подробности бесчеловечной расправы над пятью беззащитными детьми, на глазах которых убили их родителей, но и прямо указывают источники, откуда поступило указание об уничтожении царской семьи. Вот они, эти строки: «16.7. была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Романовых. 16-го в шесть вечера Филипп Голощёкин предписал привести приказ в исполнение. В 12 часов должна была приехать машина для отвоза трупов…»

Телеграмма пришла из Перми. Но ведь тогда пермские органы подчинялись Уралсовету, находившемуся в Екатеринбурге и, следовательно, не могли ему приказывать. Значит, приказ через Пермь шёл из Москвы. От кого?

В 1988 году журнал «Урал» публикует каким-то чудом сохранившуюся рукопись В.В. Яковлева, которому была поручена уникальная по своей значимости политическая операция — перевозка бывшего царя и его семьи из Тобольска, в котором они находились с августа 1917 года, на Урал, в Екатеринбург. Яковлев был известным боевиком в революцию 1905–1907 годов, участвовал в нападениях на почтовые поезда, в которых перевозили ценности, крепко дружил со Свердловым. Именно ему, своему доверенному лицу, и поручил Яков Михайлович доставить царскую семью в Екатеринбург. С этой целью Яковлева срочно вызвали в Кремль, сформировали поезд специального назначения, придав ему автомобили и даже броневики. По всему пути следования от Москвы до Тюмени дали срочную телеграмму, предписывающую пропускать этот поезд вне всякой очереди и оказывать комиссару Яковлеву всяческое содействие. Яковлев справился с порученным ему нелёгким делом, о чём председатель президиума Уралсовета Белобородов доложил телеграммой лично Свердлову. Это было в конце апреля 1918 года.

А 4 июля из Екатеринбурга в Москву по срочному вызову Якова Михайловича отбывает Голощёкин. Назад он возвратился 12 июля. Смещается прежний комендант Ипатьевского дома Авдеев, который заменяется преданным и надёжным Юровским. Янкель Хаимович сменяет значительную часть караула, во внутреннюю охрану вводит «интернационалистов» из числа бывших военнопленных, плохо знающих русский язык. Из посторонних лиц в дом допускается только Голощёкин.

Почти неделю провели близкие друзья в приятных беседах. Всё это время Голощёкин жил на квартире Свердлова. Обсуждались варианты ликвидации царской семьи. В день возвращения из Москвы в здании Волжско-Камского банка заседал Уральский совет. Председательствовал Белобородов, когда-то служивший мальчиком на посылках у боевиков, возглавляемых Свердловым, пойманный ими на краже крупной суммы денег и расстрелянный в 1938 году соратниками. Уралсовет решает участь царя и его детей. Указание председателя ВЦИК исполнено — всех приговаривают к расстрелу.

Неоднократно нам жизнь доказывала, что всё тайное непременно становится явным. Одной из сенсаций международного аукциона «Сотбис» стала вот эта адресованная секретарю Совнаркома Горбунову зашифрованная телеграмма от 17 июля 1918 года: «Москва, Кремль. Скажите Свердлову, всю семью постигла та же участь, что и её главу. Официально семья погибнет в эвакуации». Телеграмма подписана Белобородовым. В 1990 году она воспроизведена журналом «Студенческий меридиан».

Точно так же, по нотам, были разыграны и остальные акты трагедии по уничтожению родственников царя. В течение двух недель всех их подвергли физическому истреблению, независимо от того, где они находились — в Москве, Петрограде, Перми, Екатеринбурге, Алапаевске. Учинив кровавые расправы, схоронили так, чтобы никто и никогда не нашёл их останков. Всё делалось одинаково, по одному сценарию.

Сотворив своё гнусное дело, убийцы, глядя на ещё тёплые трупы, начали грабёж. В Свердловском партархиве хранилась стенограмма встречи Юровского со старыми большевиками в 1934 году. Янкель Хаимович, в то время занимавший крупный пост в Москве (и это с его полутора классами образования), рассказывал, как после убийства царской семьи они, чтобы развлечься, надевали военные мундиры царя и весело маршировали. Много вещей и одежды было роздано родственникам подручных убийства. Некоей Голубевой, казначейше при исполкоме, Голощёкин подарил пуховую подушку царицы и женские ботинки на пуговицах очень хорошей мягкой кожи. Не забыли и своих высоких покровителей в Москве. В белокаменную, кроме золота и бриллиантов, направили три вагона вещей царской семьи. В них потом блистали жёны наркомов и члены их семей.

Тему причастности Свердлова к расстрелу царской семьи затрагивал и Троцкий. В его книге «Дневники и письма», вышедшей в 1990 году в Нью-Йорке, есть запись от 9 апреля 1935 года. «Белая печать, — пишет Лев Давидович, — когда-то очень горячо дебатировала вопрос, по чьему решению была предана казни царская семья… Либералы склонялись как будто к тому, что Уральский исполком, отрезанный от Москвы, действовал самостоятельно. Это не верно. Постановление было вынесено в Москве. Дело происходило в критический период Гражданской войны, когда я почти всё время проводил на фронте, и мои воспоминания о деле царской семьи имеют отрывочный характер. Расскажу здесь, что помню.

В один из коротких наездов в Москву — думаю, что за несколько недель до казни Романовых, — я мимоходом заметил в Политбюро, что ввиду плохого положения на Урале следовало бы ускорить процесс царя. Я предлагал открытый судебный процесс, который должен был развернуть картину всего царствования (крестьянская политика, рабочая, национальная, культурная, две войны и пр.); по радио (?) ход процесса должен был передаваться по всей стране; в волостях отчёты о процессе должны были читаться и комментироваться каждый день. Ленин откликнулся в том смысле, что это было бы очень хорошо, если бы было осуществимо. Но… времени может не хватить… Прений никаких не вышло, так как я на своём предложении не настаивал, поглощённый другими делами. Да и в Политбюро нас, помнится, было трое-четверо: Ленин, я, Свердлов… Каменева как будто не было. Ленин в тот период был настроен довольно сумрачно, не очень верил тому, что удастся построить армию… Следующий мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:

— Да, а где царь?

— Кончено, — ответил он, — расстрелян.

— А семья где?

— И семья с ним.

— Все? — спросил я, по-видимому, с оттенком удивления.

— Все! — ответил Свердлов, — а что?

Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил.

— А кто решал? — спросил я.

— Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях.

Больше я никаких вопросов не задавал, поставив на деле крест. По существу, решение было не только целесообразно, но и необходимо. Суровость расправы показывала всем, что мы будем вести борьбу беспощадно, не останавливаясь ни перед чем. Казнь царской семьи нужна была не просто для того, чтобы запугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди полная победа или полная гибель. В интеллигентских кругах партии, вероятно, были сомнения и покачивания головами. Но массы рабочих и солдат не сомневались ни минуты: никакого другого решения они не поняли бы и не приняли бы. Это Ленин хорошо чувствовал: способность думать и чувствовать за массу и с массой была ему в высшей мере свойственна, особенно на великих исторических поворотах…

В «Последних новостях» я читал, уже будучи за границей, описание расстрела, сожжения тел и пр. Что во всём этом верно, что вымышлено, не имею ни малейшего представления, так как никогда не интересовался тем, как произведена была казнь и, признаться, не понимаю этого интереса».

И следующая запись — от 10 апреля: «Сегодня во время прогулки в горы с Наташей (день почти летний) я обдумывал разговор с Лениным по поводу суда над царём. Возможно, что у Ленина, помимо соображения о времени («не успеем» довести большой процесс до конца, решающие события на фронте могут наступить раньше), было и другое соображение, касающееся царской семьи. В судебном порядке расправа над семьёй была бы, конечно, невозможна. Царская семья была жертвой того принципа, который составляет ось монархии: династической наследственности».

В этой же книге, несколько позже, ссылаясь на мемуары Беседовского, Троцкий возлагает вину за цареубийство только на Свердлова. Правда, в сообщники ему даёт Сталина.

В марте 1989 года исполнилось 70 лет со дня смерти Свердлова. Пожалуй, это единственный случай, когда ни один печатный орган не поместил ни одной строчки в честь в общем-то примечательной даты в большевистском революционном календаре. Не откликнулась даже газета «Правда», всегда отмечавшая подобные юбилеи. Вместо протокольно-хвалебных статей, перечислявших заслуги одного из видных большевистских деятелей, ещё недавно считавшегося рыцарем без страха и упрёка, на читателя обрушился поток шокирующих ниспровержений. Многие, и особенно молодёжь, впервые узнали правду без купюр и умолчаний о семье Якова Михайловича, да и о его собственной жизни тоже. Тот набор биографических данных, дат, постов, которые предлагали книги о Якове Михайловиче, написанные женой, сыном и другими близкими родственниками, не давал полного представления о масштабе его личности, страдал субъективизмом и недосказанностью. В этом наборе героических деяний отсутствовали детали, и это обстоятельство больше всего вызывало неудовлетворенности и даже подозрений.

Цари не раздавали своим братьям с такой лёгкостью посты в государстве, как новые хозяева Кремля! Это в сердцах произнесённое замечание известного политолога А. Ципко как нельзя лучше подходит к Якову Михайловичу. Благодаря публикации в советской печати записок Б. Бажанова «Кремль, 20-е годы», стало известно кое-что о семейном клане Свердловых.

Яков Михайлович родился 22 мая 1885 года в Нижнем Новгороде. Отец — Мираим (по другим данным — Мовша, ибо в документах часто упоминается отчество Я.М. Свердлова — Мовшевич) Израилевич — был не ремесленником-гравёром, как сообщается в книгах, а владельцем гравёрной мастерской. Фамилию отца сам Яков почему-то нигде не указывал.

Старший брат Якова, Зиновий, в результате каких-то сложных душевных процессов пришёл к глубокому внутреннему кризису, порвал с революционными кругами (в гравёрной мастерской старика Свердлова изготовлялись фальшивые печати, по которым потом фабриковались подложные документы), и с семьёй, и с иудаизмом. Отец его проклял торжественным еврейским ритуальным проклятием. Его усыновил Максим Горький, и Зиновий стал Зиновием Пешковым. Но, продолжая свой духовный путь, он отошёл и от революционного окружения Горького, уехал во Францию и поступил в Иностранный легион для полного разрыва с прошлой жизнью. Когда через некоторое время пришло известие, что он потерял в боях руку, старик Свердлов страшно разволновался: «Какую руку?», и, когда оказалось, что правую, торжеству его не было предела: по формуле еврейского ритуального проклятия, когда отец проклинает сына, тот должен именно потерять правую руку. Зиновий Пешков стал французским гражданином, продолжал служить в армии и дошёл до чина полного генерала. От семьи он отрёкся полностью. Когда Бажанов, приехав во Францию, хотел сообщить ему новости о его братьях и сестре, живших в России, он ответил, что это не его семья и что он о них ничего знать не хочет.

Второй брат Якова, Вениамин, не питал склонности к революционной деятельности, предпочёл эмигрировать в Америку и стал там собственником небольшого банка. Но когда произошла революция в России, Яков спешно затребовал брата. Вениамин ликвидировал свой банк и приехал в Петроград. Его-то, кстати, беспартийного, и предложил Ленину влиятельный братец на пост наркома путей сообщения. Наделав там всякой чепухи и окончательно запутавшись, он был вынужден уйти с этого поста. Но не пропал — братец толкнул его членом Президиума ВСНХ. В дальнейшем, без протекции Якова Михайловича, его карьера медленно, но верно пошла вниз, поскольку деловыми качествами, необходимыми для крупных государственных постов, он не обладал. Вениамин Свердлов женился на актрисе, отбывавшей ссылку вместе с его братом Яковом, которого предпочла в своё время, отвергнув мрачного и угрюмого Сталина. Вениамин погиб в 1937 году.

У четырёх братьев Свердловых были сёстры — Сарра и Софья. Софья вышла замуж за богатого человека Авербаха, жившего где-то на юге России. У Авербахов были сын и дочь. Сын Леопольд, очень способный и нахальный юноша, открыл в себе призвание руководить литературой и одно время через группу «напостовцев» осуществлял твёрдый чекистский контроль в литературных кругах. А опирался он при этом главным образом на родственную связь — его сестра Ида вышла замуж за небезызвестного Генриха Ягоду, руководителя ГПУ.

Ягода в своей карьере тоже немалым был обязан семейству Свердловых. Дело в том, что Ягода был вовсе не фармацевтом, как гласили слухи, которые он о себе распустил, а подмастерьем в гравёрной мастерской старика Свердлова. Правда, после некоторого периода работы Ягода решил, что пора обосноваться и самому. Он украл весь набор инструментов и с ним сбежал, правильно рассчитывая, что старик Свердлов предпочтёт в полицию не обращаться, чтобы не всплыла на свет Божий его подпольная деятельность. Но открыть своё дело Ягоде не удалось, и через некоторое время он пришёл к Свердлову с повинной головой. Старик его простил и принял на работу. Но через некоторое время Ягода, обнаруживая постоянство идей, снова украл все инструменты и сбежал.

После революции всё это забылось. Ягода пленил Иду, племянницу главы государства, и это очень помогло его карьере — он стал вхож в кремлёвские круги.

Во имя чего была разрушена страна, во имя чего в адских муках голода, гражданской войны, на фабриках смерти ЧК погибли миллионы россиян? Во имя того, чтобы брат Вениамин руководил железными дорогами, жена Клавдия — Секретариатом ЦК, сват Ягода получил власть над жизнью десятков миллионов, а сын шурина Леопольд Авербах вершил судьбами русской литературы?

Многие факты биографии Якова Михайловича, бравшиеся раньше на веру, сегодня подвергаются сомнению и не находят документального подтверждения. Некоторые исследователи считают спорной дату его вступления в партию, по-новому прочитывают страницы, связанные с дооктябрьским периодом, с пребыванием в тюрьмах и ссылках. Уже упоминаемый в этом очерке Олег Платонов, изучая уральские архивы, обнаружил дневник социал-демократа Н.А. Чердынцева, несколько лет просидевшего в екатеринбургской тюрьме. В дневнике он описывает встречи со Свердловым в 1908–1909 годах. Одна из неприятных сторон тюремной жизни — крысы. Социал-демократы для борьбы с ними создали дружину, которую возглавлял Яков Михайлович. Конечно, рассуждает Чердынцев, с крысами надо бороться, но зачем с бессмысленной жестокостью мучить крыс и наслаждаться этим.

Дружинники хватали крыс, кидали их в парашу, чтобы они там утонули, сапогами отталкивали крыс от краев, не давая им вылезти, и при этом от души смеялись. Другим развлечением дружинников было повешение крыс.

В тюрьме Свердлов вёл себя как власть имущий, через него другие заключённые могли получать деньги и передачи. Люди Свердлова на воле держали с ним постоянную связь. «Да, у Свердлова были все основания изображать из себя персону, имеющую силу и волю везде, могущего карать и миловать, — пишет О. Платонов, — ибо он, говоря современным языком, руководил тайной организацией в буквальном смысле мафиозного типа, уральским кустом Боевой организации РСДРП… В своей «епархии» Свердлов был царь и бог… Как в классической мафии, были созданы несколько уровней посвящения в тайную организацию…»

Что же делали боевики Свердлова? Во-первых, совершали политические убийства полицейских, представителей власти, «черносотенцев», то есть всех неугодных лиц. Кинуть бомбу в квартиру, где за семейным столом сидел неугодный человек, было в порядке вещей. Некоторые специализировались на убийствах полицейских и их агентов. Полицейских убивали на постах, устраивали засады в их квартирах. Делали фиктивные доносы и убивали пришедших на обыск полицейских. Во время таких террористических актов гибло немало случайных людей, родственников и близких.

Особой стороной деятельности боевиков были грабежи, или, как их называли, «эксы», экспроприации. Грабили кассы, конторы, нападали на транспорт с деньгами. Бомб и патронов не жалели, случайные люди гибли десятками. Не случайно после Октября все представители династии Романовых были свезены на Урал. Именно здесь позиции Свердлова были наиболее прочными. Его «наместник» Голощёкин регулярно курсировал между Екатеринбургом и квартирой Свердлова в Москве.

Свою лепту в создание нового образа Свердлова добавил Молотов. Вот как описывает Ф. Чуев разговор на эту тему с Вячеславом Михайловичем:

«— Ленин в день похорон сильно возвеличил Свердлова?

— Да, чересчур. Организатор, партийный, ничего такого он не оставил. Нет, ничего не оставил. Ни одной его статьи не помню.

— Про Кирова тоже говорят, что ничего не оставил.

— У Кирова было много статей и речей, — говорит Молотов. — Такие, как Свердлов, пораньше получились, а Киров — он на всём готовом. Свердлов невысокий, в кожанке, громовой голос, прямо чёрт знает как из такого маленького человека — такой чудовищный голос идёт. Иерихонская труба! На собрании как заорёт: «То-ва-ри-щи!» Все сразу, что такое? Замолкали. Для Ленина он был очень подходящий. Все знали, будет говорить то, что Ленин ему поручил. Организатор хороший. Пропагандист, но, главное, организатор, на больших собраниях — короткое выступление, поддержать дисциплину…

У Свердлова был брат, крёстным отцом его был Горький, и фамилия — Пешков. Он уехал в Париж, ругал Советскую власть. Одно время был французским атташе в Японии. Я знаю семью Свердлова хорошо, жену Клавдию Тимофеевну, русская была.

— Отчего умер Свердлов, вы не помните?

— Он ездил в Харьков, по-моему, и простудился. Как это называется? «Испанка». Инфлуэнца. Теперь это слово не употребляется. Грипп.

— Разговор такой ходит, что на него где-то напали, избили, и он после этого умер.

— Возможно. Ленин очень жалел его и ценил. В организационной части он хорошо выполнял задания Ленина. Ленину это было важно. Далеко не заглядывал, не проявлял инициативу, но честный, партийный, преданный человек, чего мало для руководящего деятеля. Ленин перехвалил Свердлова — молодой всё-таки умер, 34 года прожил. Да и критиковать его не за что».

Только через 53 года после смерти Свердлова впервые были опубликованы воспоминания П.С. Виноградской, скончавшейся в 1980 году. Полина Семёновна активная участница Октябрьской революции в Москве и Гражданской войны. Впоследствии работала в Моссовете, в аппарате ЦК РКП(б). Писательница. Среди работников, ехавших вместе со Свердловым в Харьков на III съезд КП(б)У и на съезд Советов Украины, была и она. Ей поручили секретарскую работу. Это была последняя поездка председателя ВЦИК.

В назначенный час специальный поезд, состоявший из трёх вагонов, без звонков и свистков тихонько отошёл от перрона и направился к Харькову.

Опустим описание пути, который начался 27 февраля, к тогдашней столице Украины. Шестого марта Свердлов выступил на Всеукраинском съезде Советов. Ещё с утра распорядился дать телеграммы в Курск, Орёл, Белгород, Тулу, Серпухов, в которых считал целесообразным встретиться с руководителями местных партийных комитетов и советских органов. В 21 час того же дня поезд председателя ВЦИК отбыл из Харькова на Москву.

На обратном пути, отмечает П.С. Виноградская, Яков Михайлович всё время напряжённо работал. Так, белгородцы приглашались к нему в вагон к двенадцати часам ночи, курянам отводилось время в пять часов утра. Всю ночь в пути — уже больным — работал Свердлов.

Мемуаристка полагает, что Свердлов простудился в Курске, ещё по пути в Харьков. Произошло это следующим образом. Поездка была продолжительной, а с питанием в поезде дело обстояло более чем скромно. Не только горячей пищи не было в пути, но даже хлеба не хватало. Жена коменданта поезда Петерсона пекла какие-то лепёшки из крупы. В это время в вагон зашёл Я. Берзин (на одной из станций его вагон прицепили к поезду). Узнав, что Председатель ВЦИК сидит на голодном пайке, он сказал, что у него в вагоне оборудована кухня и есть настоящий горячий обед. Сопровождавшие уговорили Якова Михайловича пойти к Берзину поесть супу.

Когда на станции Курск он переходил в вагон Берзина, крестьяне, находившиеся случайно на перроне, узнали Свердлова. Они подошли, приветливо поздоровались с ним и просили заступиться за них перед местной властью, которая «обложила» их непосильной продразвёрсткой.

«Враждебная нам зарубежная пресса лживо писала тогда, что Якова Михайловича якобы убили в пути крестьяне, — пишет Полина Семеновна. — Мне кажется, что именно во время этой беседы он простудился. Переходя из вагона в вагон, он не надел как следует, а лишь накинул на плечи своё знаменитое «подбитое ветром» демисезонное пальто, между тем стояли ещё морозы, было ветрено, на перроне Свердлов задержался: причём крестьяне, быстро изложив свою просьбу, намеревались уходить, однако Яков Михайлович сам удержал их. Он стал выспрашивать их о житье-бытье. На следующее утро я заметила, что Свердлов посапывает.

— Чувствую, вы простудились вчера, — сказала я ему.

Но он со свойственным ему юмором тут же отпарировал:

— Скажите, пожалуйста, какая чувствительная особа — простужен я, а чувствует она…»

Никаких свидетельств о том, что Свердлов обращался в Харькове за медицинской помощью, обнаружить не удалось. О простуде Председателя ВЦИК не упоминает ни один из оставивших воспоминания о встречах со Свердловым делегатов съезда партии или Советов Украины. А ведь сотни людей непосредственно общались с Яковом Михайловичем, слушали его выступления с трибуны, а также в партере, куда он спускался и подолгу, как свидетельствует Виноградская, беседовал с делегатами. Нет сведений о болезненном виде председателя ВЦИК и у руководства партийных и советских органов городов, через которые он возвращался из Харькова в Москву. Эта деталь наверняка бросилась бы в глаза многим. Отложился бы в памяти и поиск лекарств — в то время найти их можно было с огромным трудом.

Якову Михайловичу пришлось даже помитинговать. Имеется в виду обратный путь. Это произошло в Орле. По свидетельству П.С. Виноградской, когда поезд подошёл к перрону, недалеко от станции происходило собрание железнодорожных рабочих. Товарищ Б.М. Волин, который был тогда председателем Орловского губисполкома, пришёл к Свердлову просить его выступить на митинге… Пришла делегация от самих рабочих и заявила, что железнодорожники хотят слушать только Свердлова… Он был восторженно встречен рабочими, поделился с ними своими радостными думами о создании Третьего Коммунистического Интернационала (сообщение о нём было напечатано в газетах, когда поезд вышел из Харькова)… Вернулся Яков Михайлович совершенно охрипшим.

Виноградской показалось, что он «простудился». Так ли это всё-таки? Отчего в этом месте мемуаристка испытала нечто вроде провала памяти? Что всё-таки произошло во время его встречи с рабочими? Чем можно объяснить, что поезд со Свердловым прибыл в Москву только 11 марта? Да и привёл бы Яков Михайлович, даже при его громком голосе, в восторг голодающих, бастующих рабочих своим рассказом о III Интернационале?

Эти и другие вопросы всё чаще ставятся новым поколением молодых историков. Официальная версия о смерти, наступившей через пять дней после возвращения из Харькова вследствие испанки — тяжёлой формы гриппа с осложнением на лёгкие — вызывает большие сомнения у многих исследователей.

В 1990 году публицист Герман Назаров в статье «О каких ошибках идёт речь?» (журнал «Москва», № 7), давая биографическую справку о Я.М. Свердлове, высказался прямо и откровенно: «Умер 16 марта 1919 года в Москве в результате побоев, полученных им от рабочих железнодорожных мастерских города Орла, где он вздумал читать им лекции о III Интернационале». И назвал источник — книгу А.И. Дикого «Евреи в России и в СССР», изданную в Нью-Йорке в 1967 году.

С большим трудом удалось разыскать экземпляр этого издания. На странице 239 в разделе «Приложения» читаю: «…дядя Яша к тому времени уже помер не совсем натуральной смертью. На митинге в железнодорожных мастерских в Орле его довольно сильно побили товарищи рабочие».

Публикация называется: «Ленька и железный Генрих» (Леонид Авербах и Генрих Ягода) и имеет подзаголовок «Из воспоминаний детства». Её автор — Георгий Александров. Друг и сверстник Иды, племянницы Якова Михайловича Свердлова, вышедшей замуж за «железного Генриха».

Приложение№ 3: Из закрытых источников

Куда хотел бежать Я. Свердлов?

Записка наркома внутренних дел СССР Г. Ягоды секретарю ЦК ВКП(б) И. Сталину от 27 июля 1935 года

(Несгораемый шкаф Председателя ВЦИК после его смерти не вскрывался 16 лет. Шкаф вскрыли, обнаружилось вот что.)

Сов. секретно

СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) тов. СТАЛИНУ

На инвентарных складах коменданта Московского Кремля хранился в запертом виде несгораемый шкаф покойного Якова Михайловича Свердлова. Ключи от шкафа были утеряны.

26 июля с/г этот шкаф был нами вскрыт и в нём оказалось:

1. Золотых монет царской чеканки на сумму сто восемь тысяч пятьсот двадцать пять (108 525) рублей.

2. Золотых изделий, многие из которых с драгоценными камнями, — семьсот пять (705) предметов.

3. Семь чистых бланков паспортов царского образца.

Семь паспортов, заполненных на следующие имена:

а) Свердлова Якова Михайловича,

б) Гуревич Цецилии-Ольги,

в) Григорьевой Екатерины Сергеевны,

г) княгини Барятинской Елены Михайловны,

д) Ползикова Сергея Константиновича,

е) Романюк Анны Павловны,

ж) Кленочкина Ивана Григорьевича.

5. Годичный паспорт на имя Горена Адама Антоновича.

Немецкий паспорт на имя Сталь Елены.

Кроме того обнаружено кредитных царских билетов всего на семьсот пятьдесят тысяч (750 000) рублей.

Подробная опись золотым изделиям производится со специалистами.

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР (Ягода) 27 июля 1935 г. № 56568

Яблоко от яблони…

Письмо А.Я. Свердлова Г.М. Маленкову от 25 августа 1953 года

(Андрей Яковлевич Свердлов, 1911 года рождения, сын Я.М. Свердлова, в органах госбезопасности с 1938 г., заместитель начальника отдела «К» МГБ СССР, полковник. В 1935 и 1938 гг. находился под арестом за троцкистскую деятельность, в октябре 1951 г. снова арестован, в мае 1953 г. реабилитирован.)

Дорогой Георгий Максимилианович!

Я вынужден обратиться к Вам, к руководству партии с просьбой разрешить вопрос обо мне, определить моё место в жизни, потому что совершенно незаслуженно и необоснованно я выведен из строя, оказался в невозможном положении, которое усугубляется сознанием, что всё происходящее со мной невольно ложится тенью на имя отца, сокращает жизнь и пятнает безупречную партийную честь моей 77-летней матери, члена партии с 1904 г. Я обращался в КПК, был у тт. Шаталина и Круглова, но, очевидно, обстоятельства мои столь сложны, что только руководство партии сможет решить вопрос обо мне полностью и до конца.

Вся моя жизнь неразрывно связана с партией. Будучи сыном Якова Михайловича Свердлова, я родился и вырос среди большевиков. Этим определялись все мои поступки и устремления, самый смысл существования. Вся сознательная жизнь прошла в комсомоле и партии, в активной работе и борьбе с врагами партии и Советского государства. Я не боялся трудностей и ответственности, старался в работе, поведении, личной жизни быть принципиальным, с честью носить высокое звание члена партии. Никогда я не спекулировал и не прикрывался именем отца, старался стоять на собственных ногах, работой, делом оправдать всё, что было мне дано.

Несмотря на это, сейчас, когда так нужен каждый человек, стремящийся и способный всего себя, все силы отдать активной и страстной борьбе за дело партии, я оказался вне партии, вне работы, фактически лишённым политического и делового доверия, а длительная неопределённость моего положения, среди людей, мало знающих меня, порождает необоснованные разговоры и даже выступления по моему адресу. Я ничем этого не заслужил.

С 1938 г. я работал в ЧК, куда был направлен по указанию товарища Сталина. Из оперуполномоченного, без чьей-либо поддержки и покровительства, вырос в заместителя начальника крупного самостоятельного отдела. Наряду с оперативной вёл активную партийную, теоретическую, общественную работу. Неоднократно избирался в состав партбюро коллектива, был с 1939 г. делегатом всех партийных конференций Министерства, в годы войны докладчиком МК ВКП(б). В 1948 г. с отличием окончил заочную Высшую партийную школу ЦК. С 1940 г. беспрерывно читал лекции в Высшей школе МГБ и в 1950 г. написал учебник по спецдисциплине. Вёл большую общественную работу во всесоюзных спортивных организациях и в спортобществе «Динамо».

Однако в октябре 1951 г., без всякой вины с моей стороны, я был арестован, 19 месяцев находился под следствием, совершенно безосновательно обвинялся в самых чудовищных и нелепых преступлениях. Когда с моим делом объективно разобрались, все обвинения отпали и 18 мая с/г я был освобождён и реабилитирован.

Сразу же по освобождении, получив свой партийный билет, я обратился в партком МВД, где мне сообщили, что в феврале 1952 г., в числе других арестованных чекистов, Комиссией партийного контроля я был исключён из партии. Мне разъяснили, что в КПК должно быть направлено сообщение о моей реабилитации и вопрос о восстановлении в партии будет рассмотрен без моего участия, как это было якобы в отношении освобождённых ранее меня. Сообщение в КПК было послано 19 мая. Так как решение КПК затягивалось я, не добившись результата в парткоме МВД, сам обратился в КПК, звоню туда регулярно, но вопрос мой так и не рассматривается.

Так же и с работой. Месяц после освобождения я добивался возможности начать работать, 19 июня получил назначение, 18 июля от работы отстранён. 22 июля, по моей просьбе, я был принят и внимательно выслушан тт. Шаталиным и Кругловым, которые обещали ускорить разбор партийного вопроса, дать мне серьёзную работу, помочь занять, как сказал т. Шаталин, надлежащее место в жизни. Я считал, что после этой беседы в отношении меня не осталось неясностей. Тов. Шаталин прямо заявил, что я стою на крепких большевистских ногах, сказал, чтобы я ничего не говорил матери и не волновал её, так как вопрос о моей партийности и работе будет решён в ближайшее время. С тех пор прошёл месяц. На днях я вновь обратился к т. Шаталину, но из его ответов понял, что он отстранился от решения моего вопроса. Ничего определённого не говорит мне и т. Круглов.

Георгий Максимилианович! Ведь речь идёт о коммунисте, который может и обязан много и напряжённо работать, наиболее плодотворно, с максимальной пользой для партии прожить оставшиеся годы. Вне партии, вне активной политической работы нет и не может быть у меня жизни. Я всегда был и буду бойцом партии, не могу, не имею права жить иначе. Так что же мешает решить обо мне вопрос, что лишает меня доверия?

Быть может, моё прошлое? Да, в прошлом, будучи ещё почти мальчишкой, 16-ти лет, политически незрелым и не в меру самонадеянным, я осенью 1927 г. поддался троцкистской демагогии и в школе несколько раз выступил в защиту троцкистов. Никогда с троцкистским подпольем связан я не был, не участвовал в его вражеской работе, не знал о его существовании. Осознав вредность троцкистских взглядов и осудив их, в 1929 г. я вступил в комсомол с единственной целью — стать настоящим коммунистом. С тех пор никогда я не сочувствовал взглядам троцкистов, правых и иных мерзавцев. Однако от личных недостатков — политического легкомыслия и словоблудия, критиканства — избавился не сразу, позволял себе обсуждать и критиковать среди сверстников личные качества руководителей партии. В результате, в 1930 г. допустил гнусное высказывание в адрес товарища Сталина.

С 1930 г. я начал активно работать в комсомоле, в 1932 г. был принят в партию. Ни с одним троцкистом или правым не поддерживал с тех пор никаких отношений.

В 1935 г. я был сурово наказан за свои прошлые ошибки. Меня арестовали и освободили только после вмешательства товарища Сталина, которому был передан писанный мною ещё в 1931 г. документ, характеризовавший моё отношение уже тогда к правотроцкистской сволочи. Всей последующей жизнью и работой в комсомоле и партии, на заводе и в ЧК я стремился загладить прошлую вину, доказать, что осознал и полностью изжил ошибки ранней молодости. Тем не менее в январе 1938 г. меня вновь арестовали и 11 месяцев держали в тюрьме, без всякой вины с моей стороны. Только 6 декабря 1938 г., когда товарищ Сталин и руководство партии узнали о моём аресте, я был освобождён. Товарищ Сталин позвонил моей матери, сказал, что я ни в чём не виноват и виновники моего ареста будут сурово наказаны, а мне помогут в дальнейшей работе и росте. Я хотел вернуться на завод, но по указанию товарища Сталина был направлен на работу в НКВД. Руководство партии разобралось со мной, направило на острый участок политической борьбы, и у меня не было сомнения, что прошлое моё выяснено полностью и не будет уже больше никогда ломать мою жизнь и препятствовать плодотворной работе. Сознавая лежащую на мне ответственность, все силы, всю жизнь, всего себя отдавал я той работе, которая мне поручалась, никогда не преследовал корыстных интересов, честно и самоотверженно служил своей партии, своему народу. Так неужели же проклятое «прошлое» ничем и никогда не может быть перекрыто и вновь, в который уже раз, уродует мою жизнь? Что ещё нужно сделать, как жить, чтобы снять это пятно? Если недостаточно всего пережитого мною, если осталось ещё что-либо неясное и сомнительное — пусть вызовут и спросят, я готов держать ответ за каждый свой шаг и поступок. Но меня ни в чём не обвиняют, ничего не спрашивают, а от жизни я отстранён.

Быть может, меня рассматривают как «человека Берия» или Абакумова? Это совершенно необоснованно. Всю сознательную жизнь я стремился быть человеком партии, большевиком-ленинцем, светлый образ отца стоял передо мной. В своей практической работе я старался руководствоваться партийными принципами, решениями и указаниями партии, а не чьими-то личными пожеланиями и настроениями. Никогда ни перед кем я не заискивал и не угодничал, не был и не мог быть ничьим охвостьем. И действительно — я никогда не был близок к Кобулову, Абакумову, Берия, не искал и не пользовался чьим-либо покровительством и поддержкой, никто не выдвигал и не приближал меня. Фактически последние 10 лет я был предоставлен сам себе. На должность зам. начальника отдела я был выдвинут в начале войны, благодаря проводившейся мною работе, и в этой должности оставался свыше 10-ти лет. Сейчас, в 1953 г., меня почти два месяца держали в тюрьме после того, как были освобождены, восстановлены в партии и на работе большинство арестованных одновременно со мной чекистов (Шубняков, Утехин, Райхман, Эйтингон и др.). Целый месяц после освобождения мне не давали работы, а затем назначили на такой участок, который мало соответствовал моим знаниям и опыту, о чём я прямо заявил тов. Круглову, направлявшему меня на работу. Ни Кобулов, ни Берия при этом вообще со мной не разговаривали. Так какие же основания считать меня «чьим-то человеком»?

Быть может, недоверие вызывают отдельные мои промахи и личные недостатки? Были такие. Но не промахи и недостатки определяли мою сущность, я всегда стремился осознать их и преодолеть, за последние же годы столько пережил и передумал, что избавился, надеюсь, от своих наиболее крупных недочётов. Что же касается моих деловых качеств, то всегда и везде — на заводе и в ЧК, на партийной и общественной работе — они оценивались высоко.

Георгий Максимилианович! Не о личном благополучии идёт речь, никогда этот вопрос не имел для меня значения. Речь идёт о том, чтобы вернуться в строй, занять в жизни такое место, которое дало бы возможность, будь то в ЧК или на иной работе, полно и всеобъемлюще отдать свои силы, способности, знания, принести наибольшую пользу партии, Родине. Речь идёт о имени, которое я ношу, о судьбе моих близких.

Очень прошу Вас, руководство партии принять меня, выслушать, определить, на что я способен и чего стою, поручить самое трудное, серьёзное дело. Чем труднее оно будет, тем скорее смогу я доказать, что все мои силы и сама жизнь целиком и без остатка принадлежит партии.

АПРФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 224. Л. 93–98.

«Я приступил к раздеванию трупов…»

(Эти записи пролежали в секретном архиве семьдесят лет. Написаны они Яковом Хаимовичем Юровским. Именно он был организатором убийства Николая II, его семьи и близких им людей. Он же и руководил расстрелом, совершённым июльской ночью 1918 года в подвале реквизированного дома инженера Ипатьева, в центре Екатеринбурга.

В тексте полностью сохранены орфография и пунктуация автора.)

Это было давно…

В далёкой Сибири в городе Томске в 1886–87 году, сидя летом на брёвнах во дворе, размышлял о том, что плохо живётся на свете. Думал как бы это добраться к царю и рассказать ему о том, как плохо живётся. Но рассказать так, чтобы он думал, что этот голос исходит откуда-то с неба… Мне было 7–8 лет. Мы жили на «Песках», так называлось предместье, которое ежегодно во время половодья затоплялось. Мы занимали в подвальном этаже небольшую квартирку на Миллионной улице в доме Дондо. Хозяин, мясник, жил наверху, а на улицу выходило лавочное помещение, где был кабак родственника хозяина.

В эту весну было половодье, которое застало нас спящими.

Отец был стекольщиком. Семья большая. Нужду терпели огромную.

Когда залило подвал, ночью, хозяин разрешил поднять детей наверх в его помещение. Смутно вспоминаю, что я задавал вопрос: «Почему это мы должны жить в таком подвале, который заливает водой, а дети хозяина и его родственника кабатчика живут наверху в хороших условиях». Мать отвечала: «Лучше жить бедным, но честным». И потом: «Почему к синагоге богатый еврей имеет право подъезжать на лошади в праздник, тогда как евреям это запрещено…» И на этот вопрос я от матери получал ответ: «Так как он приносит пожертвования, то ему это простительно». Я тогда тоже подумывал: «Великая штука, если бы у меня были деньги: не пожалел бы и с удовольствием дал другим». С тех пор подобные мысли меня не покидали. [и очень желал выхода из тяжёлого материального положения] (Эта фраза в оригинале зачёркнута. — Н.З.)

В 1891 году Николай совершал мировое путешествие. Он проезжал по Сибири и ехал в Томск. Все ждали и готовились к встрече наследника престола.

Я тогда уже учился часовому ремеслу. Видя все эти приготовления, они меня захватили, хотя особенной тяги видеть наследника как будто не было. Ребята готовились влезать на крыши, чтобы видеть наследника. Я думал, что если увижу, никуда не лазая, то посмотрю, а если не увижу так что же?

В назначенный день наследник Николай приехал.

Магазин, где я учился часовому делу, был на Почтамтской улице, на самой большой улице города, которая вела к губернскому дому. Таким образом я имел возможность наблюдать из окон и ворот дома, как проезжала процессия. Помню как сейчас, наследник с маленькими бакенами, красивый. Кругом много крестьян на лошадках, с мешками за плечами. Один крестьянин на худой лошадёнке, мчавшийся за хорошими рысаками, на которых ехал наследник, с размаху ударился об угловой магазин Корнакова и разшибся вместе со своей лошадью. Наследника провожала свита, особенно гарцовал один грузин. Наследника в Томск, то есть последний перегон, вёз один содержатель постоялаго двора еврей, который на тройке вороных и примчал наследника в город. Вызвало тогда немало разговоров, что наследник решился ехать на еврейских лошадях и еврей сам же управлял этой тройкой. Тогда же рассказывали, что наследник пробовал у этого еврея приготовленный еврейский пряник и другие кушанья.

Торжество было огромное. Все предавали огромное значение тому, что в момент проезда наследника погода стояла замечательная, что когда наследник выходил на балкон губернаторского дома, дождик только взбрызнул и уложил пыль, и день был превосходный. Везёт же таким великим людям как наследник. Таково было моё первое знакомство с царствующим домом и Николаем.

Лет 15–16-ти однажды в праздничный день, сидя за обедом в нашей семье поднялся вопрос о царях. Отец был довольно строгий и не терпел возражений со стороны детей. Он восхвалял Николая Первого, что тот, дескать, дубинкой умел учить народ. Я не выдержал и вступил в спор, что ничего хорошего в Николае не было и уж ежели было что хорошее так это в Александре Втором: крестьян освободил и не такой грубый, разсказывают, каким был Николай.

Отец не выдержал. Пустил в меня вилкой. Я ушёл и целых два дня дома не был.

Вот как я познакомился с царствующим домом и с живыми и с покойниками.

Отец то думал, что он пускает в меня вилкой-то, а это наверное Первый Николай из могилы хотел было запустить: шалишь, брат: не те времена…

А потом у меня жизнь вышибла и даже желание говорить о царях: враги, кровопийцы, угнетатели…

А с последним отпрыском встретился я уже при другой обстановке: когда вся власть была в руках Рабоче-Крестьянского Правительства и царь был у нас на замочке…

В первых числах июля 1918 года я получил постановление Исполнительнаго Комитета Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала предписывающее мне занять должность коменданта в доме так называемого Особаго назначения, где содержался бывший царь Николай II со своей семьёй и некоторыми приближёнными.

7–8 июля я отправился вместе с председателем Областного Исполнительнаго Комитета Советов Урала тов. Белобородовым в дом Особаго Назначения, где и принял должность коменданта от бывшаго коменданта тов. Авдеева. Нужно сказать, что как тов. Авдеев так и его помощник тов. Украинцев по-видимому небрежно относились к своим обязанностям, считая лишней проволочкой охрану царя, которого по их мнению надо было поскорее ликвидировать. Такое их отношение не могло не отразиться и на настроении рабочих б. Злоказовского завода, которые находились там в составе охраны, а также красногвардейцев из Сысертского завода, рабочие давно поговаривали, что и Николая, и его семью следовало бы давно расстрелять, не тратя народные деньги на них, на содержание охраны и так далее. Однако пока не было никакого определённого решения из центра по этому вопросу, необходимо было принять меры, чтобы охрана стояла на должной высоте. Нужно сказать, что как сигнализация, которая связывала нас с Советским полком и частями наружной охраны, а также пулемёты расставленные в разных местах, были не в должном порядке. Это обстоятельство понудило меня набрать известных мне закалённых товарищей, которых я взял частью из Областной Чрезвычайной Комиссии, где я был членом коллегии, а частью из Отряда Особаго Назначения при Екатеринбургском Партийном Комитете. Таким образом я организовал внутреннюю охрану, назначил новых пулемётчиков, одного из них я особенно помню, товарищ Цальмс (латыш) фамилии остальных товарищей в настоящее время не припомню. Нужно сказать, что на случай пожара также не были приняты меры. Были пожарные приспособления, имелся колодец, из котораго можно было брать воду, и я в виду этого занялся организацией всего необходимаго на всякий случай. При ознакомлении с арестованными, мне бросились в глаза ценности, которые находились на руках как у Николая, так и его семьи и у прислуживающих: у повара Харитонова, лакея Труппа, а также у врача Боткина и фрейлины Демидовой. В составе арестованных был ещё мальчик Седнев, который прислуживал Алексею. Как в доме так и в складе находились царские вещи в огромном количестве мест. Я внёс предложение о производстве обыска, но не получил на это разрешение от Исполкома.

Нужно полагать что этот обыск не считали нужным делать в виду того, что в это время напали на след ведения переписки Николая с волей. Считая что оставлять ценности на руках не безопасно, так как это может всё-таки соблазнить того или другого из охраны, я решил на свой страх и риск ценности, находящиеся на руках, отобрать. Для этого я пригласил с собой помощника коменданта тов. Никулина, поручил ему переписать эти ценности; Николай, а также дети, громко своего неудовольствия не выражали. Он только просил оставить часы Алексею, так как без них ему будет скучно. Александра Фёдоровна же выражала громко своё неудовольствие, когда я хотел снять с ея руки золотой браслет, который был одет и закреплён на руке и который без помощи инструмента снять было невозможно. Она заявила, что 20 лет носит этот браслет на руке и теперь посягают на то, чтобы его снять. Принимая во внимание, что такие же браслеты были и у дочерей, и что эти браслеты особой ценности не представляют их оставил. Переписав все эти вещи я попросил шкатулку, которую мне Николай дал, сложил туда вещи, опечатал комендантской печатью и передал на хранение самому Николаю. Когда я приходил на проверку, которую, я установил, Николай предъявлял мне шкатулку и говорил: «Ваша шкатулка цела».

В смысле продовольствия семья получала в начале советский обед. Обеды эти были далеко не изысканные, но снабжение обедами с воли решили прекратить. Обеды стали готовить на кухне. Кроме того, мне удалось узнать, что из монастыря царской семье приносят ежедневно ватрушки, масло, яйца и т.д. Я это решил принять, но был крайне удивлён, что разрешаются такие вольности. Позднее я узнал, что это было разрешено комендантом Авдеевым, но тов. Авдеев не много передавал семье, а больше оставлял для себя и товарищей. Я решил всё принесённое семье передать. Только на второй или третий день мне удалось узнать, что приношение было разрешено тов. Авдеевым. Я решил все приношения прекратить, разрешив приносить только молоко, доктор Боткин заявил мне «Только при Вашем назначении в течении двух дней мы получали полностью всё приносимое из монастыря и вдруг мы всего этого снова лишились, дети так нуждаются в питании, а питание так скудно, мы были очень обрадованы, что стали получать все приносимое из монастыря». Однако я отказался передавать всё кроме молока, а также решил перевести их на тот паёк, который был установлен для всех граждан г. Екатеринбурга, так как продуктов в городе было мало, я считал, что мои заключённые ни чего не делают и могут довольствоваться тем пайком, который получали все граждане. По этому поводу ко мне обращался повар Харитонов с заявлением, что он ни как из четверти фунта мяса не может готовить блюд. Я ему отвечал, что нужно привыкать жить не по царски, а как приходится жить: по арестантски.

Как не трудно было Харитонову справиться с этой задачей, он был вынужден точно отмеривать и отвешивать то количество, которое причиталось на каждый день. Я ему заявил, что ни каких продуктов, в случае нехватки, добавочно не будет отпущено.

Комната где помещались Александра Фёдоровна с наследником, выходила окнами во двор, который от улицы был отгорожен деревянным забором. Она позволяла себе часто выглядывать в окно и подходить близко к окну. Однажды, однако Александра Фёдоровна позволила себе подойти к окну. Она получила от часового угрозу ударить штыком. Она пожаловалась мне. Я ей сказал, что выглядывать в окна не полагается.

За три-четыре дня до казни в комнату Александры Фёдоровны была вставлена железная решётка. Доктор Боткин по этому поводу заявил, что было бы хорошо, если бы такие решётки поставили и в другие окна. Внутренний разпорядок во времени был такой: утром вставали до 10 часов. В 10 я являлся для того, чтобы проверить все ли арестованные на лицо. По этому поводу Александра Фёдоровна высказывала неудовольствие, что она не привыкла так рано вставать. Тогда я сказал, что могу проверять, когда она будет ещё в постели. На это она заявила, что она не привыкла принимать, когда она лежит. А я заявил, что мне безразлично, как ей угодно, но я проверять ежедневно должен. Татьяна и Ольга или Мария, чащё Татьяна приходили спрашивать скоро ли можно будет пойти гулять. Александра Фёдоровна ходили реже. Когда она отправлялась гулять то обязательно с зонтиком и в шляпе. Все же остальные обыкновенно ходили с обнажёнными головами. Николай разгуливал по очередно то с одной, то с другой из дочерей. Алексей в это время забавлялся хлопушками с мальчиком Седневым.

Когда я чинил колодец, Николай приблизился ко мне и сделал какое то замечание, но разговора я не поддержал. Однажды, на гулянии, Ольга разговорилась с одним из латышей и спросила у него, где он служил. Тот ответил, что он служил в одном из гренадерских полков, где на смотру видел дочерей царя. Ольга обратилась к Николаю с восклицанием: «Папа, это ваш гренадёр». Он подошёл и сказал: «Здорово», надеясь вероятно услышать «здравия желаем» но получил простое здравствуй. Долго как мне потом сказал товарищ латыш ему говорить не удалось, так как пришёл я и разговор прекратился.

Дочери, особенно Татьяна, часто открывали двери, где стоял постоянно часовой. Старались с ними любезничать, очевидно надеясь разположить к себе конвой. Нужно сказать, что ребята были довольно твёрдые и конечно, повлиять на них эти заигрывания не могли.

На сколько мне удалось заметить семья вела обычный мещанский образ жизни утром напиваются чаю, напившись чаю, каждый из них занимался той или иной работой: шитьём починкой, вышивкой. Наиболее из них развиты были Татьяна, второй можно считать Ольгу, которая очень походила на Татьяну и выражением лица. Что касается Марии, то она не похожа и по внешности на первых двух сестёр: какая то замкнутая и как будто бы находилась в семье на положении падчерицы. Анастасия самая младшая, румяная с довольно милым личиком. Алексей постоянно больной семейной наследственной болезнью, больше находился в постели и поэтому на гулянье выносился на руках. Я спросил однажды доктора Боткина, чем болен Алексей. Он мне сказал, что не считает удобным говорить, так как это составляет секрет семьи я не настаивал. Александра Фёдоровна держала себя довольно величественно, крепко очевидно памятуя кто она была. Относительно Николая чувствовалось, что он в обычной семье, где жена — сильнее мужа. Оказывала она на него сильное давление. Положение в каком я их застал, оне представляли спокойную семью, руководимою твёрдой рукой жены. Николай с обрязгшим лицом выглядел весьма и весьма заурядным, простым, я бы сказал деревенским солдатом.

Заносчивости в семье кроме Александры Фёдоровны не замечалось ни в ком. Если бы это была не ненавистная царская семья, выпившая столько крови из народа, можно бы их считать как простых и не заносчивых людей. Девицы например прибегали на кухню, помогали стряпать, заводили тесто или играли в карты в дурачки или разкладывали пасьянс или занимались стиркой платков. Одевались все просто, никаких нарядов. Николай вёл себя прямо «по демократически» не смотря на то, что как обнаружилось позднее у него было в запасе не один десяток хороших новых сапог, он носил сапоги обязательно с заплатами. Не малое удовольствие представляло для них полоскатся в ванне по несколько раз в день. Я однако запретил им полоскатся часто, так как воды не хватало. Если посмотреть на эту семью по обывательски, то можно было бы сказать что она совершенно безобидна.

Мальчик Седнев настолько привык и обжился в семье, что ничего похожаго на лакейские услуги, оказываемые наследнику Русскаго престола не было. Часто своей игрой с собачкой, которая у них была, он приводил в раздражение Александру Фёдоровну. Он, однако, непокидал этого для него приятнаго занятия, часто отравлял состояние Александры Фёдоровны. Трупп и Харитонов были слугами с собачей приверженностью к господам.

Доктор Боткин был верный друг семьи. Во всех случаях по тем или иным нуждам семьи он выступал ходатаем. Он был душой и телом предан семье и переживал вместе с семьёй Романовых тяжесть их жизни. Всем известно, что Николай и его семья были люди религиозные. Они меня просили нельзя ли им устроить обедню. Я пригласил священника и дьякона. Когда они у меня в комендантской рядились в своё облачение, я их предупредил, что они могут выполнять службу, так как это полагается по их обряду, но что ни каких разговоров им дозволено не будет. Дьякон заявил: «Это что же бывало и раньше и не к таким большим особам ходили. Что напутаешь, и получится скандал, а в этой то обстановке мы отмахаем за милую душу». Обедню служили. Очень усердно молились Николай и Александра Фёдоровна.

Когда я вступил в должность то уже стоял вопрос о ликвидации семьи Романовых, так как чехословаки и казаки надвигались на Урал всё ближе и ближе к Екатеринбургу. Какие то связи у Николая с волей существовали.

Ввиду угрожающей обстановки развязка ускорилась.

Развязка возлагалась на меня, а ликвидация на одного из товарищей.

16 июля 1918 года часа в 2 днём ко мне в дом приехал товарищ Филипп и передал постановление Исполнительного Комитета о том, чтобы казнить Николая, при чём было указано, что мальчика Седнева нужно убрать.

Что ночью приедет товарищ, который скажет пароль «трубочист» и которому нужно отдать трупы, которые он похоронит и ликвидирует дело. Я позвал мальчика Седнева и сказал ему, что вчера, арестованный его дядя Седнев, бежал, что теперь он вновь задержан, и что он хочет видеть мальчика. Поэтому я его и направляю к дяде. Он обрадовался и был отправлен на родину. Неспокойно стало в семье Романовых. Ко мне как всегда, сейчас же пришёл доктор Боткин и просил сказать, куда отправлен мальчик. Я ему ответил тоже, что и сказал мальчику, он всё же несколько безпокоился. Потом приходила Татьяна, но я её успокоил, сказав, что мальчик ушёл к дяде и скоро вернётся. Я призвал к себе начальника отряда товарища Павла Медведева из Сысертскаго завода и других и сказал им, что бы они в случае тревоги ждали до тех пор, пока не получат условнаго специальнаго сигнала. Вызвав внутреннюю охрану, которая предназначалась для расстрела Николая и его семьи, я разпределил роли и указал кто кого должен застрелить. Я снабдил их револьверами системы «Наган». Когда я распределял роли, латыши сказали, чтобы я избавил их от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей в разстреле, как людей неспособных выполнить революционный долг в самый решительный момент. Выполнив все соответствующие поручения, мы ждали, когда приедет «трубочист». Однако ни в 12, ни в 1 час ночи «трубочист» не являлся, а время шло. Ночи короткие. Я думал, что сегодня не приедут. Однако в 1½ постучали. Это приехал «трубочист». Я пошёл в помещение, разбудил доктора Боткина и сказал ему, что необходимо всем спешно одеться, так как в городе неспокойно, и я вынужден их перевести в более безопасное место Не желая их торопить, я дал возможность одеться. В 2 часа я перевёл конвой в нижнее помещение. Велел разположиться в известном порядке. Сам один повёл вниз семью. Николай нёс Алексея на руках. Остальные кто с подушкой в руках, кто с другими вещами, мы спустились в нижнее помещение в особо очищенную заранее комнату. Александра Фёдоровна попросила стул, Николай попросил для Алексея стул.

Я распорядился, чтобы стулья принесли. Александра Фёдоровна села. Алексей также. Я предложил всем встать. Все встали и, заняв всю стену и одну из боковых стен. Комната была очень маленькая. Николай стоял спиной ко мне. Я объявил, Исполнительный Комитет Советов Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов Урала постановил их разстрелять. Николай повернулся и спросил. Я повторил приказ и скомандовал: «Стрелять». Первым выстрелил я и на повал убил Николая. Пальба длилась очень долго и не смотря на мои надежды, что деревянная стенка не даст рикошета, пули от неё отскакивали. Мне долго не удавалось остановить эту стрельбу, принявшую безалаберный характер. Но когда наконец мне удалось остановить, я увидел, что многие ещё живы. Например доктор Боткин лежал опершись локтем правой руки, как бы в позе отдыхающего, револьверным выстрелом с ним покончил, Алексей, Татьяна, Анастасия и Ольга тоже были живы. Жива была ещё и Демидова. Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком. Но однако, это не удавалось. Причина выяснилась только позднее (на дочерях были бриллиантовые панцыри в роде лификов). Я вынужден был по очередно разстреливать каждаго. К величайшему сожалению, принесённые с казнёнными вещи обратили внимание некоторых присутствовавших красногвардейцев, которые решили их присвоить. Я предложил остановить переноску трупов и просил тов. Медведева, последить в грузовике за тем, чтобы не трогали вещей. Сам на месте решил собрать всё что было. Никулина поставил за тем, чтобы следить в дороге когда будут проносить трупы, а также оставил одного внизу следить за теми которые ещё здесь на месте. Сложив трупы я позвал к себе всех участников и тут же предложил немедленно вернуть всё что у них есть, иначе грозил разправой. Один по одному стали отдавать что у них оказалось. Слабодушных оказалось два три человека. Хотя я имел разпоряжение поручить остальную работу тов. Ермакову, я, всеже безпокоясь за то, что эту работу не выполнит надлежащим образом, решил поехать сам. Оставил Никулина. Распорядился чтобы не снимать караулов, чтобы ни чего внешне не изменилось. В 3–3½ утра 17 июля мы двинулись по направлению в Верх-Исетскому заводу. Проезжая двор Верх-Исетскаго завода, я спросил Ермакова: есть ли у него инструменты на случай, если прийдется копать яму. Ермаков мне сказал, что у них приготовлена шахта и следовательно ни каких инструментов не надо, но вероятно, кто нибудь из ребят что нибудь захватил. Отъехав версты три от Верх-Исетского завода мы натолкнулись на целый табор пролеток и верховых. Я спросил Ермакова: «Что это значит». Он мне сказал: «Это все наши ребята, которые приехали нам помогать». Для чего тебе понадобилась такая уйма людей, для чего тебе понадобились пролетки. Он сказал. Я думал, что люди все будут нужны. И так как я не знал его плана, я продолжал следовать в своём грузовике. Ни один раз мы застревали в грязи. В одном месте мы зацепились между двумя деревьями и остановились. Дальше было болото. На грузовике ехать было нельзя. Рабочие, среди которых были и не члены Исполкома Верх-Исетского завода выражали неудовольствие, что им привезли трупы, а не живых, над которыми они хотели по своему поиздеваться, чтобы себя удовлетворить… Когда начали перегружать в пролетки, это оказалось крайне и крайне неудобно (телег захватить не догадались). С величайшим трудом пришлось уложить трупы в пролетки, чтобы следовать дальше. Обещанной шахты не оказалось. Где эта шахта, никто не знал. Когда начали разгружать с грузовика труппы, ребята снова начали обшаривать карманы. Здесь обнаружилось, что в вещах, очевидно что то такое зашито, и я тут же решил, что прежде, чем буду их хоронить, эти вещи сожгу. Пригрозил ребятам, чтобы они этим делом не занимались и продолжали погрузку. Верховые поехали отыскивать эту шахту о которой говорили. Проездив некоторое время, они ни какой шахты не нашли, вернулись ни с чем. Начало уже светать. Крестьяне выезжали на работу. Ни чего другого не оставалось, как двинуться в неизвестном направлении. Ермаков убеждал, что он знает где то дальше шахту, и мы в этом направлении поехали. Верстах в 16 от Верх-Исетска и в верстах 1½ или 2 от д. Коптяков мы остановились. Ребята поехали в лес и вернулись сказав, что шахту нашли. Мы свернули в лес. Шахта оказалась очень мелкой. Какая то заброшенная старательская. Распрягли лошадей. Разложили костёр. Поставили стражу из верховых вокруг леса. Отогнали бывших вблизи крестьян. Окружили место верховыми. Я приступил к раздеванию трупов. Раздев труп одной из дочерей, я обнаружил корсет в котором было что то плотно зашито. Я распорол и там оказались драгоценные вещи. Масса народу при такой обстановке была совершенно не желательна. Драгоценности невольно вызывали крики, восклицания. Не зная хорошо этих ребят, я сказал: «Ребята, это пустяки: простые какие-то камни». Остановил работу и решил распустить всех, кроме некоторых, наиболее мне известных и надёжных, а также несколько верховых. Оставив себе пять человек, и трёх верховых, остальных отпустил. Кроме моих людей было ещё человек 25, которых приготовил Ермаков. Я приступил снова к вскрытию драгоценностей. Драгоценности оказались на Татьяне, Ольге и Анастасии. Здесь подтвердилось особое положение Марии в семье на которой драгоценностей не было. На Александре Фёдоровне были длинные нитки жемчуга и огромное золотое витое золотое кольцо или вернее обруч, более полуфунта весом. Как и кто носил эту штуку мне показалось очень странным. Все эти ценности я тут же вынимал из искустно приготовленных лификов и корсетов. Драгоценностей набралось не менее полпуда. В них находились бриллианты и другие драгоценные камни. Все вещи (платье и т.д.) здесь же на костре сжигались. У всех на шее были одеты подушечки, в которых были зашиты молитвы и напутствия Гришки Разпутина. На месте, где были сожены вещи находили драгоценные камни, которые, вероятно, были зашиты в отдельных местах и складках платья.

Однако из после прибывших красногвардейцев принёс мне довольно большой бриллиант весом каратов в 8 и говорит, что вот возьмите камень я нашёл его там где сжигали трупы.

По распоряжению Уральского Областного Исполкома мною были эти драгоценности отвезены в Пермь и переданы тов. Трифонову. Позднее тов. Трифонов вместе с Филиппом (Голощёкиным) и тов. Новоселовым «предали эти вещи Уральской пролетарской земле», как об этом выразился тов. Смилга, в одном из домиков, специально для этого временно занятом в Алапаевском заводе. В 1919 году после занятия Урала эти вещи были выкопаны и привезены в Москву.

Место для вечнаго упокоения Николая было выбрано крайне неудачно. Но ни чего не оставалось делать, пришлось временно опустить их в эту шахту для того чтобы на следующий день или в тот же, если успеем предпринять что то другое. Мы спустили трупы в шахту. Воды в шахте было не более аршина или полтора. Я оставил охрану. Поставил разъездных. Сам отправился в город, чтобы доложить Совету, что так оставлять дело нельзя. Увидел в Совете товарищей Сафарова и Белобородова. Доложил, что было сделано. Указал невозможность оставления их в этой шахте. Сказал, что необходимо отыскать другое место, ночью поехать их извлечь и похоронить в другом месте. Тов. Белобородов и Сафаров мне тогда ответа не дали. Позднее тов. Филипп предложил одного товарища, который должен был каким то другим способом уничтожить трупы. Я отправился к Чуцкаеву, который был тогда председателем Екатеринбургскаго Городского Совета, чтобы узнать, неизвестны ли ему какие нибудь глубокие шахты вблизи Екатеринбурга. Тов. Чуцкаев сказал, что на 9 версте по Московскому тракту имеются глубокие шахты. Я решил, что лучшим местом будут эти шахты. Я взял машину и отправился. От Чуцкаева я отправился в Чрезвычайную Комиссию там застал снова Филиппа и других товарищей. Здесь порешили сжечь труппы. Но так как никто с этим делом не знаком, то не знали как и что сделать. Однако решили все-таки их сжечь. Я поехал к Заведующему Отделом Снабжения Уральского Народного Хозяйства тов. Войкову, заказал три бочёнка керосину, три банки серной кислоты. Затем отправились верхами с тов. Павлушиным посмотреть, как обстоит дело на месте, и где это лучше устроить. Поехали мы туда поздно вечером. В дороге у меня лошадь упала и сильно придавила мне ногу, я встать не мог. Пролежав несколько минут, пересел на другую и кое как поплёлся. Приехали на место. Я предложил похоронить их в разных местах: во первых по дороге, где имеются глинянные дороги и следовательно, следы легко замести, а во вторых в болоте. На том мы с товарищем Павлушиным и порешили. Частью сожгём, частью похороним. Мы вернулись обратно в Исполком. Я просил тов. Павлушина съездить по кой каким делам в связи с этим. Павлушин поехал, я в это время был у Войкова насчёт керосина и серной кислоты, которую не так уж просто было добыть. Необходимы были лопаты, которых у заведующаго снабжением не было, но у дворника во дворе было несколько лопат, которые мы взяли. Павлушина всё не было. Прождав второе время, я пошёл в Чрезвычайную Комиссию. Оказалось, что Павлушин лежит в постели. Возле него доктор. Он свалился с лошади и разшиб себе ногу и едва ли может поехать. Между тем вся работа по сжиганию возлагалась на него, как на человека якобы имеющего так сказать некоторый опыт в операциях более или менее сложных. Но все-таки необходимо было это проделать, что было дело не легкое. Я пользуясь положением товарища комиссара Юстиции Уральской Области, сделал распоряжение в тюрьму, чтобы прислали мне лошадей и телег без кучеров. Прибыли телеги часов в 12½ ночи. Погрузив необходимое, посадив в пролетку тов. Павлушина, мы отправились. Часам к 4 мы добрались до места и стали вытаскивать трупы. Деревня Коптяки разположена всего в 2 верстах от того места где была наша шахта. Нужно было обезопасить это место. Я послал в деревню людей сказать, что бы ни кто не смел выезжать из деревни, так как здесь сейчас происходит разведка, возможно, завяжется перестрелка и по этому возможны жертвы. Поставя верховых, мы продолжали свою работу. Извлечение трупов вышло делом не лёгким. К утру мы однако трупы извлекли. Вывезли их поближе к дороге и я решил похоронить Николая и Алексея. Мы выкопали довольно глубокую яму. Это было вероятно в около 9 утра. Кто то заметил, что подъезжал мужик. Был тут и Ермаков. Мужик этот оказался знакомым Ермакова, Ермаков уверял, что мужик ни чего не видел, и он его отпустил. Мною было отдано разпоряжение, что ни в коем случае прорвавшагося насильно, живым не отпускать. Я проверил видел ли мужик, что здесь происходило и выяснилось, что он несомненно мог видеть и разумеется, разболтал, что здесь что то такое делалось. Я решил отнести глубже в лес трупы и снова отправился в город и решил на всякий случай запастись ещё одним местом. Не без труда добыв автомобиль, отправился на Московский тракт к тем шахтам о которых накануне говорил Чуцкаев.

Верстах в 1½–2 от шахт автомобиль сломался. В течении часа или полуторых починить автомобиль не удалось. Я решил отправится пешком осмотреть эти шахты. На этих шахтах было несколько сторожей с их семьями. Шахты были довольно глубоки и я решил, что это будет самым лучшим местом где можно похоронить Николая с его семьей, где их никто не отыщет. Вернувшись к автомобилю, я увидел автомобиль в том же положении. В город двигаться пешком было невозможно. Я решил остановить первую попавшуюся лошадь или машину. Как раз проезжала пара лошадей. Я остановил: «Ну, друзья, вы куда едете, мне нужны лошади». «Но позвольте это товарищ Юровский». «Да, товарищ Юровский. А вы кто такие». «Знакомые». «Ну так вот что ребята. Необходимо мне ехать в город, а машина поломалась». «Да мы торопимся». «Ну, что же машина довезёт вас, ребята». Согласились. На этих лошадях я приехал в Екатеринбург. Пришлось заняться розыском автомобиля. Дело было не лёгкое. А мои товарищи, второй день были без продовольствия. Нужно было отвезти и еду. Я отправился в автобазу Окружного Военного Коммисариата. Там я почти никаго не застал. Машины свободной не оказалось. Однако, один паренёк, очевидно откуда то пронюхавши или догодавшись, говорит: «А это вам надо машину грузовик и так далее. Хорошо я вам сейчас дам. Но вот какая вещь. Машина есть только Стогова, лёгкая». «Давай Стогова, так Стогова какая разница». Генерал Стогов был Начальником Военных Сообщений: впоследствии он был разстрелян за белогвардейщину. Грузовик с продовольствием отправил. Отправил и второй грузовик. Поручил, чтобы все трупы погрузить в телеги, а потом где можно будет свободно проехать, чтобы можно бы перегрузить в грузовики, чтобы люди поели и так далее. Позднее я отправился на грузовике и на лёгкой машине по одной дороге, а по другой отправил товарищей для того, чтобы проследить, каким путём будет удобнее ехать обратно, так как я решил вести трупы на автомобилях. Велел приготовить камни, верёвки, чтобы привязав к телам эти камни спустить их в шахты. Проехав линию железной дороги, верстах в двух я встретил движущийся караван с трупами. Часов в 9–9½ вечера мы пересекли линию железной дороги, где и решили перегрузится на грузовики. Меня уверили, что здесь дорога хорошая. Однако на пути было болото. Потому мы взяли с собой шпал, чтобы выложить это место. Выложили. Проехали благополучно. В шагах десяти от этого места мы снова застряли. Провозились не менее часа. Вытащили грузовик. Двинулись дальше. Снова застряли. Провозились до 4 утра. Ничего не сделали. Время было позднее. Один из лёгких грузовиков с другими товарищами с тов. Павлушиным где то так же застрял. Публика возилась третий день. Измученная. Неспавшая. Начинала волноваться: Каждую минуту ожидали занятия Екатеринбурга чехославаками. Нужно было искать иного выхода.

Я решил использовать болото. А частью трупы сжеч. Разпрягли лошадей. Разгрузили трупы. Открыли бочки. Положил один труп для пробы как он будет гореть. Труп, однако, обгорал сравнительно быстро, тогда я велел начать жеч Алексея. В это время копали яму. Яму в болоте копали там, где были намощены шпалы. Выкопали яму аршина в 2½ глубиной, аршина три в квадрате. Уже было под утро. Жечь остальные трупы не представлялось возможным, так как снова начали крестьяне собираться на работу и поэтому пришлось хоронить эти трупы в яме. Разложив трупы, в яме, облили их серной кислотой, этим закончили похороны, Николая и его семьи и всех остальных. Наложили шпалы. Заровняли. Проехали. Прочно.

Место где были сожжены трупы, мы тут же выкопали яму, сложили туда кости, снова зажгли костёр. И замели следы.

После этой тяжолой работы на третьи сутки, т.е. 19 июля утром закончив работу, я обратился к товарищам с указанием на важность работы и на необходимость полной тайны до тех пор, пока станет официально известным. Отправились в город. На следующий день утром я по поручению Исполнительного Комитета уехал в Москву с докладом Председателю Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета товарищу Я.М. Свердлову.

Первоначальное место похорон было, как я уже указал раньше, в 16 верстах от Екатеринбурга и 2 верстах от Коптяков, последнее же место находится приблизительно в 8–8½ верстах от Екатеринбурга в 1½ приблизительно верстах от линии железной дороги.

26 июня 1918 года как только чехо-словаки заняли Екатеринбург, была разграблена моя квартира и моя мать старушка 70 лет была арестована и посажена в тюрьму при чём у нея были отобраны все ея вещи вплоть до белья. Она почти год просидела в тюрьме в одной рубашке босиком и только по счастливой случайности не была разстреляна. Перед отступлением белых, кто то из медицинского персонала уговорил её пойти в тифозный барак. У неё всё время требовали выдать сына т.е. меня. Обращались с ней по варварски: ругали площадной бранью или кричали: «Сволочь, родила такого сына». Я конечно не говорил матери ни чего о моём участии в казни Николая. А не говорил я ей по тому, что она уезжать из Екатеринбурга решительно отказалась, заявляя, что она стара и что её как старуху вероятно не тронут, а в крайнем случае всё равно умирать. А так как по натуре она не правды говорить не могла ей было бы разумеется трудно отговариваться. А так как она прямо ни чего не знала, а только догадывалась, то она на вопросы: «Где семья Николая. Где они». Отвечала: «Я мол знаю ухват, кочергу, кухню и т.д. а больше ничего не знаю». А когда её спрашивали за кого она за большевиков или за белую власть она отвечала: «Я за сына». Когда ей однажды указали на то, что она напрасно упирается, что стоит ей всё рассказать и она будет свободна, а иначе её расстреляют за запирательство и тут же добавили, что сын уже в наших руках. Она ответила: «Ну что-же и я в ваших руках, что хотите то и делайте»… Снова ругань и угрозы.

Товарищи, сидевшие вместе с ней немногие из уцелевших (так как известно, что перед отходом белых под напором Красной Армии из Екатеринбургской тюрьмы было выведено 600 человек из которых спаслось массовым бегством человек 30 остальные были зверски разстреляны) из них ныне покойная Сима Дерябина, живы: Ольга Даниловна Лобкова (ныне Сосновская), Аня Лирман и многие другие фамилии которых не помню. Называли мою мать бабушкой рабочей революции за её постоянно весёлый и бодрый характер. Часто в тягостные минуты её упрекали, что она поёт песни, она отвечала: «А чего же тужить». Но однако варварские условия содержания в тюрьме надорвали её силы и она спустя 6 месяцев по освобождению из тюрьмы скончалась от паралича сердца. Она за это время принимала горячее участие в субботниках и вообще была полна жизни не смотря на то что ей был 71 год. Здесь не входит в мою задачу писать биографию матери вообще и в частности за период революции, но я не мог отказать себе в удовольствии сказать несколько слов о горячо любимой матери с её вечно живым характером, перенесшей массу страданий за свою долгую жизнь и последние годы из-за меня.

В Томске приблизительно в ноябре 1918 года были арестованы два моих брата, жена брата и ещё несколько человек оказавшихся в момент ареста в квартире брата Леонтия. Второй брат Илья приехал в Томск лечится и вместо профессоров оказался в руках белогвардейцев. Леонтий разсказал мне следующее. Однажды весь квартал, где он жил был окружён целой ротой солдат. Вошли в квартиру офицеры и солдаты (брат часовщик сидел за верстаком, работал) офицер спросил: «Ваша фамилия». Тот ответил: «Юровский». Взглянув на него офицер воскликнул: «Вот его то и надо». Всем было объявлено, что они арестованы и у брата потребовали немедленно выдать шкатулку с ценностями взятую у царя. На его заявление, что здесь какое то недоразумение, посыпались ругательства и угрозы с криками «цареубийцы». Немедленно всех связали начали обшаривать квартиру, взломали штыками полы, разворотили печи, стены, но разумеется ничего не нашли. Это оголтелое белогвардейское офицерство не обратило внимание на почти нищенскую обстановку, на оборванных ребятишек. Были уверенны, что именно здесь должны быть царские ценности и что именно тут цареубийцы, которых они тщательно в бешенстве разыскивают. Всех увезли в Омск, заковав предварительно в ручные и ножные кандалы. Там их продержали некоторое время. Отправили в Иркутск. Затем в Читу. Позднее опять в Иркутск. И так в течении 8 месяцев держали под угрозами разстрела. Очевидно их держали не разстреливая в надежде создать процес. Но Красная Армия освободившая Сибирь, освободила и их.

В интересах выяснения этого факта, я счёл необходимым теперь же изложить подробно историю казни бывшего царя Николая его семьи и приближённых, не желавших оставить царскую семью не смотря на предложение Исполкома.

Белогвардейская, колчаковская и другая печать в том числе и заграничная, описывает этот факт в совершенно извращённом виде (да они и не могли иметь всех данных).

Она старается изобразить нас как разбойников и палачей. А между тем великодушие пролетариата являет пример, не знающий образцов. Примеров же зверств белогвардейцев сколько угодно: 26 коммисаров казнённых зверски в Грузии, тов. Радек у шейдемановцев на железной цепи в какой то трущебе и т.д.

Ведь нужно подумать: преступления Николая: сколько крови рабочих и крестьян не только своих «подданных», но и кровь иностранных рабочих выпил этот Всемирный жандарм-кровопиец. И чтож: в Тобольске он живёт ещё по царски и только в Екатеринбурге он переводится на положение средняго буржуа. Имеет четыре прислуги, занимает 6 комнат. Ни каких оскорблений четыре царские дочери не получали. Сравните поведение царских палачей, интеллегентных белогвардейцев, претендующих на цивилизованное по отношению к нашим, к рабочим и крестьянам, красноармейцам.

Восставший пролетариат, забитый нуждой, безграмотный, имея полную возможность полное право излить свою вековую злобу на попавших в их руки злодеев.

И, однако, какая красота: воставшие для раскрепощения человечества, даже в отношении своих злейших врагов являют безпримерное великодушие, не оскорбляя, не унижая человеческаго достоинства, не заставляя страдать напрасно людей, которые должны умереть потому, что того требует историческая обстановка.

Люди строго выполняют тяжелый революционный долг, разстреливаемые узнают о своей судьбе буквально за две минуты до смерти.

Разговоры о том, что царя и его семью нужно было разстреливать инородцам-латышам, что будто бы русские рабочие и крестьяне не могли дойти до разстрела, это разумеется чепуха, которой поверить могут только глупо и безнадежно тупые монархисты.

Факт ускорения казни и его семьи был вызван не нами, а наступлением контрреволюционеров и в особенности чрезвычайные «заботы» о судьбе Николая со стороны ближайших высоких родственников и приближённых. Насколько это было своевременно, показывает то обстоятельство, что ни в Екатеринбурге, ни в других местностях в пределах Р.С.Ф.С.Р. в тогдашних ея границах, и в остальной територии России эта казнь не вызвала выступления или протеста низов.

Значит, уничтожение самодержавия и персонально Николая и его семьи в сознании народа настолько созрело, что пожалуй это было проделано слишком поздно, чем нужно было по ходу революции.

Здесь нужно упомянуть о полученном мною в 1919 году (после занятия нами Екатеринбурга) письма, от группы крестьян деревни Коптяки за подписью «доброжелатели», предупреждающее меня о грозящей мне опасности со стороны некоторых неисправимо слепых поклонников кровавого царя.

Насколько было правильно наше решение в этот момент, свидетельствует то, что приходилось сдерживать напор рабочих Урала, считавших необходимым возможно скорее покончить с никому ненужным хламом, который может сыграть злую роль в неблагоприятных условиях борьбы за укрепление власти трудящихся.

Суд Революции был судом народа.

События и обстановка борьбы выбросили за борт и организацию суда над Николаем и публичность его казни.

Слишком все было ясно для народа…

Яков Юровский Апрель — май 1922 г. Москва

Приложение № 4: Из открытых источников

Царь канонизирован в атмосфере опасений антисемитизма

(Под таким заголовком в лондонской газете «Таймс» (сентябрь 2000 г.) опубликована корреспонденция из Москвы Джайлса Уиттелла.)

Российский царь Николай II, ставший жертвой русской революции, был канонизирован 20 августа в крупнейшем и великолепном соборе Москвы. В то же время еврейские организации предупредили, что его имя может стать знаменем для новой волны антисемитизма в России.

Тысячи верующих, десятки церковных иерархов и три ныне живущих члена семьи Романовых присутствовали на продолжавшейся четыре часа церемонии в Храме Христа Спасителя. Русская православная церковь задумала эту канонизацию как последнюю главу в истории восстановления веры, сохранившейся, несмотря на правление коммунистов.

Царь и его жена, императрица Александра, а также пятеро их детей были канонизированы как ревнители веры и благочестия, умершие приверженцами святой церкви, о чём заявил патриарх Алексий II перед многочисленными представителями высшего православного духовенства в ярких и блестящих одеждах. Ещё ярче сверкали мрамор и позолота этого восстановленного храма, строительство которого обошлось в 340 млн. долларов.

Однако Николай II был также убеждённым антисемитом, с благословения которого до и после революции 1905 года были убиты сотни евреев.

Православная церковь заявила, что он канонизирован за кротко принятую смерть от рук большевиков, а не за его жизнь. Однако представитель главного раввина России заявил, что он опасается использования этой церемонии националистами для того, чтобы спровоцировать «новую волну антисемитизма» в России.

Дмитрий Заграничный, помощник главного раввина Адольфа Шаевича, добавил: «Антисемитские организации используют личность Николая II как знамя, заявляя, что он был подлинным русским, боровшимся против еврейских заговоров, и что он сам стал жертвой еврейского заговора».

20 августа верующих призвали помянуть своего последнего царя как отца всех русских, продемонстрировавшего своей мученической кончиной «свет всепобеждающей христианской веры». Когда большой хор на галереях под куполом церкви запел божественную литургию, многие верующие держали в руках портреты Николая II, на которые они уже тайно молились в течение ряда лет. Одна женщина, когда её спросили, что для неё значит Николай II, просто расплакалась. Пенсионер Юрий Капосов назвал его «ангелом».

Тем не менее многие твердолобые российские монархисты и неофашисты упорно верят в миф о том, что убийство царя и его семьи было осуществлено как страшный еврейский ритуал.

Во время подготовки к церемонии российская патриархия старалась дистанцироваться от этой псевдоисторической версии. В списке приглашённых были раввин Шаевич и мэр Москвы Юрий Лужков, которого православная церковь чтит за сбор средств на строительство этого огромного собора, восстановленного на берегу Москвы-реки — на том самом месте, где Сталин взорвал первый Храм Христа Спасителя.

Однако церковь остаётся тесно связанной с антисемитизмом, который поддерживало правительство. Всё духовенство было завербовано КГБ и поддерживало сталинский режим во время погромов. В 1997 году Священный Синод распорядился о начале расследования сведений о том, что царь был убит в рамках еврейского ритуала, и экстремистские православные организации в России продолжают распространять антисемитские листовки на месте дома в Екатеринбурге, где летом 1918 года были расстреляны он и его семья.

Глава 3 Шёл под красным знаменем

Дважды похороненный. — Гроб на заводском дворе. — Что установила эксгумация. — Стреляли свои. — Миф о железнодорожной будке. — Куда потянулись нити. — Кому была выгодна его смерть.

С некоторых пор кладбищенский сторож стал замечать, что в его отсутствие кто-то шарит по закуткам покосившейся от ветхости избушки. Исчезала одна снедь, которой иногда делились родственники усопших, прося смотрителя смиренной обители подобрать для погребения отошедших в мир иной место посуше да поухаживать за дорогим холмиком. Время было смутное, шёл девятнадцатый год, в самом разгаре братоубийственная война, вырывающая из родных гнёзд сотни тысяч людей и разбрасывающая их по белу свету — кто знает, придётся ли когда прийти снова на могилку, помянуть добрым словом родителя, брата, сестру, мужа.

Сторож никому не отказывал, по-христиански близко к сердцу принимая боль убитых горем родственников. Бывало, иной раз тайком от властей хоронили и лиц, к которым большевики не очень благоволили. Полуглухой смотритель не препятствовал и этому, считая, что после смерти все равны. Не закапывать же убиенных в грязном овраге или в другом непотребном месте только за то, что они придерживались иных идеологических взглядов. Лояльное отношение сторожа к нарушителям распоряжения городских властей о недопущении захоронения на городском кладбище лиц, принадлежавшим к эксплуататорским сословиям, щедро вознаграждалось. Конечно, по весьма скромным возможностям того голодного времени.

Свою сторожку кладбищенский смотритель всегда оставлял открытой. И вот, пользуясь его доверчивостью, кто-то стал одалживать то кусок хлеба, то связку воблы, то круг колбасы. Как-то раз, обнаружив очередную пропажу, старик не на шутку рассердился и решил устроить засаду. Почему-то он был уверен, что это дело рук дезертира, скрывавшегося поблизости. Весь город знал старика, и вряд ли кто-либо из жителей посмел бы унести из его жилища последнюю краюху хлеба.

Каково же было удивление старика и его добровольных помощников, когда вместо ожидаемого бродяги-дезертира перед ними предстал дрожащий от страха низкорослый, отощавший от недоедания мальчишка лет двенадцати-четырнадцати. Он оказался беспризорником, пережившим смерть родителей, бродяжничавшим по городам и сёлам, добывающим скудное пропитание то попрошайничеством, то воровством. Одинокий полуглухой старик сжалился над прибившимся к сторожке найдёнышем, приютил его у себя. Мальчишка сначала со страхом наблюдал за занятием своего спасителя. Потом пообвык и вскоре стал помогать старику.

Чего только не насмотрелся мальчишка-приблуда на кладбище! Хоронили по-разному. Бывали случаи, когда терявшие сознание матери падали в обмороке с края могилы прямо в свежевырытую черную яму, некоторых невозможно было оторвать от крышки гроба. Много леденящих душу картин безутешного человеческого горя промелькнуло перед глазами подростка, немало скорбных процессий увидел он, открывая ворота кладбищенской ограды. Хоронили здесь разных людей — старых и молодых, красноармейцев и детей, больших начальников и скромных обывателей. И всё же одни похороны особо врезались ему в память.

Было это в сентябре 1919 года. Перед обедом на кладбище пришла группа красноармейцев с лопатами. Облюбовав место на песчаном грудке, принялись за работу. Крутившийся возле них парнишка слышал разговоры, которые вели между собой красноармейцы во время перекуров. Говорили о поезде, на котором везут убитого командира. Прибытие поезда ожидалось к вечеру. Бойцы, недовольные малопривлекательным занятием, вполголоса поругивали командиров: пассажирский поезд прибывает обычно утром, вечером приходит товарняк, не повезут же на нём убитого — больших военных начальников, даже мёртвых, возят обычно в их собственных вагонах. По всему видно, красноармейцы обслуживали какой-то высокий штаб, отсюда их хорошая осведомлённость в том, кому что положено даже после смерти.

И тем не менее гроб с телом командира доставил приползший к вечеру усталый товарняк. Похороны состоялись в тот же день. Помощнику кладбищенского сторожа бросилось в глаза, что гроб был цинковый, запаянный. Его опустили в яму, вырытую бойцами комендантского взвода, военные, сопровождавшие в пути тело своего командира. Траурный митинг продолжался недолго. Прощальные речи произносили только приезжие. От местных не выступил никто. Трижды слились в салютных залпах хлопки револьверных выстрелов — их тоже производили только прибывшие. Они же установили на холмике свежей земли деревянное надгробие с фамилией погребённого.

Фамилия ничего не говорила ни кладбищенскому сторожу, ни тем более его малолетнему приёмышу. Правда, она была необычной, но за время жизни у старика-смотрителя парнишка слышал и не такие. Привык к венгерским, немецким, словацким, китайским. Поэтому в мальчишескую память врезалась не столько редкая фамилия командира, сколько запаянный цинковый гроб. Ни до, ни после этого случая мальчонке не приходилось больше видеть подобных гробов. Хоронили обычно в деревянных.

Ну, как не дать волю досаде по поводу нерасторопности человека, волей случая оказавшегося свидетелем похорон одного из героев Гражданской войны, вокруг жизни и смерти которого сегодня кипят горячие споры. Прояви мальчишка элементарное человеческое любопытство, и одним белым пятном в истории было бы меньше. Казалось бы, всё должно возбуждать вопросы: и потрясший воображение, невиданный в здешних местах цинковый гроб, привезённый издалека, за тысячи километров от места, где погиб красный командир, и доставка тела в простом товарном вагоне — не по рангу погибшего, и торопливое, весьма скромное погребение силами сопровождающих. Но история не признаёт сослагательных наклонений. А реальная данность такова: фамилию похороненного в запаянном цинковом гробу красного командира повзрослевший приёмыш кладбищенского сторожа вспомнил только через полтора десятка лет, когда на экраны вышел одноимённый кинофильм и песню про его героя подхватила вся страна.

Бывший беспризорник в зрелые годы не отличался сентиментальностью, но на кладбище иногда заглядывал — подправлял могилку своего спасителя, который к тому времени уже пребывал в лучшем из миров, опрокидывал по старинному обычаю стопочку-другую за помин его души. Находясь в философско-элегическом состоянии, располагающем к размышлениям о вечном, медленно прохаживался вдоль могильных холмиков, насыпанных когда-то на его глазах и нередко при его участии. Подолгу сидел у могилы знаменитого красного командира, красивую песню о котором с упоением пели пионерские отряды, не подозревая, что тот, у кого «голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой земле», покоится вот здесь, под этим незаметным, почти сровнявшимся с поверхностью земли холмиком, на котором уже не осталось ни надгробия, ни фамилии.

Ты правильно догадался, проницательный читатель, речь идёт о Щорсе. Назову и фамилию беспризорника, прибившегося в голодном девятнадцатом году к кладбищенскому сторожу, — Ферапонтов.

Увы, это горькая, беспощадная правда — в течение тридцати лет могилу Николая Александровича Щорса, похороненного второпях на городском кладбище в Самаре, не навещал никто: ни жена, ни другие родственники, ни боевые товарищи. Поразительно, но факт: куйбышевская красногалстучная пионерия, вдохновенно оглашая воздух куплетами о шедшем под красным знаменем командире полка, искренне восхищаясь его подвигами и рисуя в воображении романтический образ пламенного, но абстрактного, бестелесного героя, слыхом не слыхала, что его останки покоятся в каких-то ста метрах от их праздничных колонн. Не подозревали об этом и сотни тысяч взрослых горожан. Так что не будем столь строги к знакомому нам гражданину Ферапонтову, когда он, помянув стопочкой-другой добрую душу приютившего его сторожа и будучи настроенным на философские раздумья о бренности и скоротечности всего земного, заглушал закипавшие внутри чувства при виде заброшенной могилы любимого всем советским народом героя очередной граненой стопочкой. Испытанный приём, распространённый на Руси среди многих думающих людей, отвлекал от тяжких дум, но ненадолго.

Узнав из газеты «Известия», что поиски гроба Щорса прекращены из-за невозможности установления его места захоронения, наш сообразительный соотечественник сразу понял, что к чему. Если из самой Москвы вышел такой приказ, попробуй ослушаться. Газетка-то от 13 марта 1937 года. Хватали всех без разбору. Как говорится, бережёного Бог бережёт. Лучше помалкивать в тряпочку, а то высунешься на свою голову. Прекратили поиски — значит, так надо. Ищут где? На кладбищах. К нему не приходили. Может, потому и воздухом дышит, стопочку принимает, что нигде не высунулся, не засветился. Если понадобится, сами придут. Быть не может, чтобы никто из щорсовцев не знал, в каком городе похоронен их командир.

Законопослушный Ферапонтов был прав. К нему пришли. Правда, через двенадцать лет. В 1949 году, в середине июня, гражданина Ферапонтова пригласили в горисполком и вежливо поинтересовались, не может ли он указать место захоронения героя Гражданской войны Щорса. Ферапонтов подумал и сказал, что попробует.

Уклончивый ответ объясняется отнюдь не врождённой скромностью Ферапонтова. Для автора это было бы блестящим выходом из положения. Дело оказалось гораздо более щекотливым, чем можно было предположить. Поэтому сразу предупреждаю: слабонервным, а также хранителям святости и неприкосновенности идеалов лучше пропустить этот эпизод. Честное слово, и мне не доставляет приятности описание столь прискорбного факта, однако не нами замечено, что читатель друг, но истина дороже.

Последуем же за знакомым нам и, осмелюсь сказать, вызывающим симпатию гражданином Ферапонтовым, который уверенно привёл горисполкомовскую комиссию к… заводской проходной. Нет, автор не ошибся. Вот и табличка, подтверждающая, что перед уважаемой комиссией действительно находится Куйбышевский кабельный завод. Небольшая заминка, члены комиссии что-то уточняют у проводника, тот упрямо влечёт за собой, короткие переговоры с бюро пропусков, и вот уже комиссия идёт по заводскому двору. Правда, по мере продвижения шаги провожатого, шествующего впереди, становятся как бы короче, походка приобретает признаки явной неуверенности. Похоже, что Ферапонтов несколько растерялся.

— Здесь, — указал он, остановившись, на щебёнку под ногами. — Хотя, нет, скорее всего, несколько левее. А может, и правее… В общем, где-то в этом районе…

В трёх метрах от места, где остановилась комиссия и беспомощно топтался забывчивый гражданин Ферапонтов, возвышалась мрачная стена электроцеха. Православное городское кладбище, на котором в 1919 году был похоронен любимый герой советской детворы Н.А. Щорс, стало заводской территорией. Могила легендарного начдива оказалась засыпанной полуметровым слоем щебёнки, по которой натужно гудели тяжёлые грузовики. Её обнаружили только после вскрытия шестого или седьмого захоронения. Директор завода, присутствовавший при ночных работах на освещённом мощным прожектором дворе, облегчённо вздохнул и вытер нервную испарину со лба, когда услышал взволнованные слова Ферапонтова: «Он! Это он!» Директора можно понять: а если бы могила оказалась в метре от стены или как раз под стеной?

Ферапонтов ошибиться не мог: это было действительно захоронение Щорса. Бывший помощник кладбищенского сторожа узнал могилу по запаянному цинковому гробу — он был единственным на всё кладбище. Позвольте привести выдержки из акта эксгумации — официального документа, датированного 5 июля 1949 года. «Комиссией исполкома городского Совета актом… установлено, что… на территории Куйбышевского кабельного завода (бывшее православное кладбище), в 3-х метрах от правого угла западного фасада электроцеха найдена могила, в которой в сентябре месяце 1919 года было похоронено тело Н.А. Щорса…

Почва могилы состоит из суглинка на глубине 1 м 50 см и 43 см щебня, насыпанного сверху. Гроб изъят и доставлен в помещение городской судебно-медицинской экспертизы, где и произведено медицинское исследование…»

Прежде чем подойти к выводам судебно-медицинской экспертизы, впервые найденным в архивах и обнародованным в документальной повести украинского журналиста Юлия Сафонова, написанной в соавторстве с бывшим щорсовцем, правофланговым пятой роты Первого Украинского революционного полка Фёдором Терещенко, обратим внимание читателей на немаловажную деталь только что процитированного документа. В нём прямо говорится: найдена могила Щорса. Употреблено слово «найдена», а не какое-то иное. Эта формулировка, ставшая известной совсем недавно, даёт основание критически подойти к распространённому в литературе утверждению, будто перенесение могилы Щорса в 1949 году связано с ликвидацией старого городского кладбища. Но ведь оно стало территорией кабельного завода давно, ещё до 1941 года, о чём говорят старожилы. Да и тщательно спрятанный от посторонних глаз документ свидетельствует о том, что о могиле в городе не знали или не хотели знать. Иначе чем объяснить тот факт, что её засыпали почти полуметровым слоем щебня, и никто не воспротивился этому проявлению чудовищного беспамятства. Трудно поверить, что превращение могилы героя гражданской войны в заводской двор прошло бы тихо и незаметно, если бы об этом знала хотя бы небольшая часть заводчан.

Значит, могилу Щорса опять начали искать. Выходит, кто-то в Москве, не удовлетворившись безрезультатными поисками тридцать шестого — тридцать седьмого годов, снова предпринял попытку обнаружить исчезнувшее место захоронения. Кто это был? С какой целью действовал?

Согласно версии младшей сестры Щорса Ольги Александровны, кстати, присутствовавшей в 1949 году при перезахоронении брата, настойчивость Москвы вызвана некоторыми обстоятельствами международного характера. Ольга Александровна, проживавшая до самой своей смерти в 1985 году в городе Щорсе Черниговской области, поведала Юлию Сафонову, одному из авторов документальной повести о загадочной гибели Николая Щорса, такую историю. Будто бы в Москву поступило письмо от группы то ли сербов, то ли словаков, спрашивающих разрешения почтить память своего боевого командира, под началом которого они, вдохновлённые идеей мировой революции, в дни далёкой молодости сражались за Советскую власть на Украине. В Москве поинтересовались: где похоронен Щорс? Поиски привели в Куйбышев. Там засуетились, начали припоминать.

Версия вполне правдоподобная. В дивизии Щорса было много представителей разных национальностей: немцы, поляки, словаки, чехи, румыны, венгры, корейцы. Старые щорсовцы вспоминают даже о целой роте китайцев, служивших во втором Богунском полку.

Однако существует и другое толкование. Его связывают с той небольшой частью щорсовцев, которая с самого начала не согласилась с официальной версией гибели своего начдива. События, последовавшие после смерти Щорса, укрепляли сомнения и подозрения. Почему местом захоронения выбрали именно Самару, расположенную за много сот километров? Не потому ли, что таким образом кое-кто хотел вытравить память о нём в родных местах, предать имя забвению, а заодно и навсегда скрыть тайну гибели? Почему хоронили в запаянном цинковом гробу? Редкость по тем временам невероятная. Уж не пытались ли этим исправить оплошность медиков, которые, не спросясь, поторопились забальзамировать тело Щорса, опустив его то ли в спирт, то ли в крутой раствор поваренной соли? Почему гроб повезли не в пассажирском вагоне, в котором Щорс жил последнее время и в котором его привезли в Клинцы, а в товарном, предназначенном для перевозки грузов? Почему в самарских архивах не осталось ни одного упоминания о похоронах героя гражданской войны?

Эти и другие вопросы, на которые группа старых щорсовцев не находила ответов, время от времени ставились ими перед Москвой. Активность поисков возрастала в кануны годовщин со дня гибели начдива. В 1949 году как раз отмечалась тридцатилетняя годовщина. Тогда уцелевшие в годы Великой Отечественной войны ветераны-богунцы и выложили свой главный козырь, который не успели пустить в ход до 1941 года: в Куйбышеве стёрта с лица земли могила Щорса. После запроса Москвы в Куйбышеве срочно создали комиссию, которая вышла на Ферапонтова — единственного свидетеля похорон начдива.

Пристыженный неожиданным конфузом и стараясь хоть как-то оправдаться перед центром, Куйбышев форсировал события. Гроб с останками Щорса быстренько перенесли на другое кладбище, на могиле соорудили гранитный монумент, к которому по революционным праздникам возлагали венки. Досадный инцидент постепенно забывался. Сегодня, пожалуй, далеко не каждый взрослый житель города знает эту грустную историю. А что касается молодёжи, то она уверена на все сто процентов, что могила Щорса находится здесь с 1919 года.

Не только жители Куйбышева, но и других городов Советского Союза, включая и названные именем Щорса, ещё долго пребывали бы в наивном неведении, если бы не бурный поток гласности, прорвавшей плотину всевозможных запретов и ограничений. Тридцать лет понадобилось для того, чтобы обнаружить могилу героя, похороненного во второй раз под полуметровым слоем щебня. После этого надо было ждать ещё сорок лет, прежде чем стало возможно узнать тайну, которую тщательно скрывали от народа, идя на различные уловки и ухищрения.

Можно обмануть как отдельного человека, так и большое количество людей. На некоторое время можно ввести в заблуждение народ и даже всё человечество. Но историю не обмануть. Вот он, документ, возвращённый из спецхрана, перевёртывающий наши представления о гибели Щорса. Речь идёт о выводах судебно-медицинской экспертизы, подвергшей останки Щорса эксгумации в июле 1949 года при вскрытии могилы во дворе Куйбышевского кабельного завода. Неизвестно, с какой целью наглухо запаивали цинковый гроб с телом Щорса в 1919 году, но эта предосторожность, независимо от того, предпринималась она с умыслом или без него, неожиданно помогла судебно-медицинским экспертам через тридцать лет. Герметически закупоренная ёмкость предотвратила доступ кислорода к телу, что во многом обусловило его сохранность.

«В первый момент после снятия крышки гроба, — читаем в акте судебно-медицинской экспертизы, — были хорошо различимы общие контуры головы трупа с характерной для Щорса причёской, усами и бородой. На голове также хорошо был заметен след, оставленный марлевой повязкой в виде широкой западающей полосы, идущей поперёк лба и вдоль щёк. Тотчас после снятия крышки гроба, на глазах присутствующих, характерные особенности вследствие свободного доступа воздуха стали быстро меняться, расплываться, а спустя короткий промежуток времени превратились в бесформенную массу однообразной структуры…

Тщательным образом были исследованы кости скелета, произведено их измерение. При исследовании обнаружены повреждения на черепе в виде огнестрельного отверстия в затылочной области справа и в левой теменной области…

…На основании данных эксгумации и последующего медицинского исследования комиссия считает, что останки трупа, обнаруженные в могиле, действительно принадлежат герою гражданской войны тов. Щорсу Н.А.».

А вот главное, из-за чего документ упрятали в спецхран. Специалисты подтвердили то, о чём глухо передавала людская молва: «Повреждения черепа нанесены пулей из огнестрельного нарезного оружия… Входным отверстием является отверстие в области затылка справа, а выходное — в области левой теменной кости… Следовательно, направление полёта пули — сзади наперед и справа налево… Можно предположить, что пуля по своему диаметру была револьверной… Выстрел был произведён с близкого расстояния, предположительно 5–10 шагов».

Было от чего прийти в смятение. Ведь по официальной версии, много раз воспроизведённой в книгах и знаменитом кинофильме Довженко, легендарный начдив погибает в бою, раненный в голову огнём петлюровского пулемётчика, засевшего возле железнодорожной будки. Не мог же он стрелять из пулемёта с расстояния пять — десять шагов. Следовательно, стрелял кто-то из тех, кто находился рядом. А рядом, как известно, находятся только свои.

Раскручивать эту версию не стали — невыгодно. Ведь имя Щорса фигурировало в ряду отобранных самим Сталиным других героев Гражданской войны в «Кратком курсе истории ВКП(б)». Во времена хрущёвской оттепели печать предприняла робкие попытки заняться загадкой гибели Щорса, но была поставлена на своё место. В брежневскую эпоху окружением Суслова был изобретён термин «дегероизация», под который могли подпасть даже невинные исторические изыскания, выходившие за рамки дозволенных к комментированию периодов жизни наших замечательных людей.

Сокрытие правды приводит к невообразимым слухам, нелепым домыслам. В 1991 году популярный еженедельник «Собеседник», например, опубликовал сенсационную новость: начдива Щорса, оказывается, и вовсе не было! Всё началось, мол, со встречи Сталина с советскими деятелями культуры, в числе которых были и кинематографисты. Встреча, проходившая в 1935 году, заканчивалась, когда Сталин неожиданно обратился к Довженко:

— А почему у русского народа есть герой Чапаев и фильм про героя, а вот у украинского народа такого героя нет?

Довженко намёк понял и немедленно приступил к съёмкам. Героем назначили безвестного красноармейца Щорса. Получился фильм «Щорс». К нему была написана полународная песня про то, как «след кровавый стелется по сырой траве…» На самом деле, утверждал молодёжный еженедельник, никакой след за Щорсом не стелился. Он командовал небольшим отрядом, причём был замечен в махинациях с продовольствием («оприходовал» вагон с хлебом, предназначенный для голодного Петрограда). Погиб он действительно, как сказано в энциклопедиях, в 1919 году, но вовсе не в бою, а получив пулю в живот от своего же боевого товарища, у которого увёл жену. На сей счёт историки располагают неопровержимыми документами, утверждал еженедельник, а раз так, то ещё одной легендой стало меньше.

Как говорится, слышали звон… С чем можно безусловно согласиться в этой публикации, так, пожалуй, с верно обозначенным историческим рубежом, с которого начался пик необычной популярности Щорса. Действительно, этот рубеж приходится на 1935 год, когда известный украинский кинорежиссёр получил социальный заказ на создание художественного кинофильма об «украинском Чапаеве». Однако тональность разговора Сталина с Довженко была несколько иной. Вот как писала об этом «Правда» в 1935 году: «Когда режиссёру А.П. Довженко вручили на заседании Президиума ЦИК СССР орден Ленина и он возвращался на своё место, его догнала реплика товарища Сталина: «За ним долг — украинский Чапаев». Через некоторое время на этом же заседании товарищ Сталин задал вопрос товарищу Довженко: «Щорса вы знаете?» — «Да», — ответил Довженко. — «Подумайте о нём», — сказал товарищ Сталин».

Довженко не лукавил, давая Сталину утвердительный ответ. Слукавил скорее автор публикации в «Собеседнике», бездоказательно заявив, что героем фильма назначили безвестного красноармейца Щорса. Дело в том, что Довженко был земляком Щорса и, конечно, кое-что о нём слышал.

Здесь мы вплотную подходим к главному аргументу автора заметки в «Собеседнике», доказывающему, что настоящая популярность Щорса началась только после одноимённого кинофильма, заказанного Сталиным, и выполнявшего роль пропагандистского шоу. Вождю, мол, требовались молодые, яркие герои, на примере которых можно было бы воспитывать сталинское племя, и он назначал на эти роли тех, кого знал лично или слышал о них хорошее. Не отвергая полностью этого тезиса (действительно, Сталин одно время был членом Реввоенсовета группы войск Курского направления — фактически Украинского фронта — и не мог не слышать о крупнейшей дивизии Щорса), вместе с тем никак нельзя согласиться с мнением, будто до 1935 года имя Щорса нигде не упоминалось. Да, оно не столь часто встречалось в общесоюзных изданиях, но на Украине забыто не было. Вот почему, услышав его от Сталина, Довженко подтвердил, что оно ему известно.

Сегодня мы не можем со всей определённостью сказать, был ли знаком Довженко к моменту разговора со Сталиным о Щорсе с книгой «44-я Киевская дивизия», вышедшей в Киеве в 1923 году. Но то, что он пользовался ею, когда в 1936 году засел за сценарий фильма, вытекает из его дневниковых записей. Скорее всего эта книга была в его библиотеке, ибо в то время их выходило не так уж много. Вышедшая за двенадцать лет до встречи Сталина с Довженко, до опубликования в «Правде» биографического очерка о Щорсе, написанного В. Вишневским, автором знаменитых пьес «Первая Конная» и «Оптимистическая трагедия», книга представляла собой сборник документов и ещё свежих воспоминаний бойцов, служивших в дивизии Щорса. Её составителей и авторов не упрекнёшь в канонизации образа начдива и приписке ему незаслуженных побед — пропагандистское шоу, по словам некоторых современных критически настроенных исследователей, начнётся с 1935 года. Книга задумана как документальный памятник бойцам, командирам, политработникам и её «основателю и вождю 44-й (бывшей 1-й Украинской советской дивизии) Щорсу». В предисловии политического отдела этой дивизии говорилось: «История 44-й дивизии написана от начала и до конца ветеранами-красноармейцами, командирами и политработниками дивизии… В ней нет ничего надуманного — всё взято из непосредственной жизни и быта дивизии за период её боевых действий».

В книге есть посвящение, не привести которое нельзя: «…Выдающемуся красному командиру, основателю 1-го Богунского полка 1-й Украинской повстанческой советской дивизии, легендарному начдиву т. Щорсу. Тому, кто с котомкой на плечах пришёл к боевикам — партизанам, чтобы организованными рядами повести их в бой с угнетателями рабочих и крестьян. Тому, кто сочетал в себе безграничную храбрость и бунтарский дух красного партизана с чётким, дисциплинированным умом красного вождя, тому, кто жизнь свою отдал за революцию в передовых окопах гражданской войны, с любовью посвящают свой коллективный труд боевые соратники, ветераны 44-й дивизии». Так отзывались о Щорсе живые участники событий, и им трудно не верить. Кривит, кривит душой безымянный автор заметки в «Собеседнике», утверждая, что героем фильма назначили безвестного красноармейца Щорса. Кому же тогда был поставлен памятник в Житомире в 1932 году — накануне, а не после марта 1935 года? Архивы свидетельствуют: памятник Щорсу воздвигнут на средства ветеранов дивизии и трудящихся киевских предприятий.

Сейчас самое время ещё раз возвратиться к неоднократно высказываемым утверждениям некоторых исследователей о том, что имя Щорса отсутствует в исторических, художественных, публицистических публикациях до 1935 года. С этим можно согласиться, но только отчасти. Я уже называл вышедший в Киеве труд об истории 44-й дивизии, к нему следует добавить многочисленные публикации в журнале «Летопись революции», который издавался до 1933 года Институтом истории партии и Октябрьской революции на Украине. Но и эти материалы не единственные. Было немало других. К ним, к сожалению, историки не имели доступа, поскольку многие труды по истории гражданской войны, авторами которых выступали репрессированные в тридцатые годы военачальники или в которых имелись упоминания о них, были упрятаны в спецхраны, а то и вовсе уничтожены. Такая же участь постигла немало подготовленных рукописей воспоминаний, богатейших личных архивов, которые изымались при арестах.

Сейчас эти документы возвращаются в открытое пользование. Безусловно, такое происходит не только на республиканском и областном уровнях. Поэтому спорным выглядит утверждение днепропетровского краеведа А. Фесенко, относящего первые упоминания о Щорсе и публикацию кратких данных о нём в общесоюзной исторической литературе к тому же 1935 году. А. Фесенко имеет в виду книгу С. Рабиновича «История гражданской войны», вышедшую в 1935 году вторым, исправленным и дополненным изданием, в которой, по мнению исследователя, впервые на союзном уровне сказано о Щорсе. Действительно, на странице 142-й находим следующую фразу: «…Именно здесь крепкий большевик т. Николай Александрович Щорс формировал богунскую бригаду, а в дальнейшем 1-ю Украинскую дивизию (переименованную потом в 44-ю), первым начдивом которой он состоял до своей гибели на фронте 30 августа 1919 года».

А. Фесенко обнаруживает в этом кратком предложении массу фактических неточностей. «В действительности, — пишет он, — приказом Всеукраинского Центрального военно-революционного комитета (ВЦВРК) от 22 сентября 1918 года Щорс был назначен командиром полка имени Богуна (полное название — «Украинский революционный полк имени т-ща Богуна»), в октябре — командиром 2-й бригады в составе Богунского и Таращанского полков. В конце ноября Богунский и Нежинский полки вошли в 1-ю бригаду, а Таращанский и Новгород-Северский — во 2-ю. Щорс при этом комбригом уже не назначался. Побригадное деление в 1-й дивизии на постоянной основе закрепилось только с апреля 1919 года: были сформированы Богунская, Таращанская и Новгород-Северская бригады. Щорс в это время был начальником дивизии, заменив на этом посту И.С. Локотоша. 15 августа 1-я и 44-я пограничная (начдив И.Н. Дубовой) дивизии были сведены в 44-ю стрелковую дивизию, начальником которой 21 августа и был назначен Щорс (Дубовой тогда болел)».

Свои исторические изыскания днепропетровский краевед густо пересыпает ссылками на архивные источники, из которых вытекает, что Щорс находился в должности командира Богунского полка не больше месяца, а в должности начальника 44-й дивизии всего десять дней и, следовательно, со второго издания книги С. Рабиновича началась фальсификация его жизни и деятельности. Фесенко сравнил оба издания — в первом, вышедшем в 1933 году, упоминания о Щорсе не было. Значит, делает вывод исследователь, через три месяца после слов Сталина, сказанных Довженко, с необыкновенной оперативностью в текст книги была вписана фраза о заслугах Щорса. Второпях допустили досадный промах — сверяться с архивами было недосуг, поджимали сроки сдачи в производство уже свёрстанной книги.

За четыре месяца до публикации в журнале «Вопросы истории», в августе 1989 года в республиканской газете «Литературная Украина» появилась статья этого же автора «Как создавался миф об «украинском Чапаеве»». В ней А. Фесенко попытался взять под сомнение представление о Николае Щорсе как легендарном герое гражданской войны, высказывая мнение, что Щорс был всего-навсего одним из заурядных командиров Красной Армии, и не упомяни о нём в своё время Сталин, едва ли кто из нас сейчас знал бы его имя. К критическому прочтению Фесенко известных фактов из биографии Щорса мы ещё вернёмся, а сейчас посмотрим, прав ли автор, утверждая об абсолютной безвестности Щорса в союзном масштабе до 1935 года.

О республиканских источниках мы уже говорили. Обратимся к союзным. Одним из самых фундаментальных трудов по истории гражданской войны учёные считают «Записки» В.А. Антонова-Овсеенко, изданные в четырёх томах с картами и схемами боёв и сражений Государственным военным издательством. Годы выпуска — 1932–1933 — не дают повода для обвинения автора в слепом повиновении воле вождя. Да и в знании предмета ему не откажешь: кто, как не командующий Украинским фронтом, может наиболее объективно рассказать о том, что было. Четырёхтомник долгие десятилетия лежал в спецхране, историки не имели к нему доступа.

В третьем томе «Записок о гражданской войне», вышедшем в свет в 1932 году, обнаруживаем такие строки: «4-го утром (дело происходило в феврале 1919 года. — Н.3.) выехали в Бровары. По дороге много брошенного военного снаряжения, в частности, тракторные девятидюймовые орудия… В Броварах производился осмотр частей 1-го полка. Подорванный кашель плохо обмундированных красноармейцев заглушал краткую приветственную речь командующего украинской армии. Заявление, что мы возьмём Киев и покажем подлинную советскую доблесть, было покрыто дружным радостным «ура». Познакомились с командным составом дивизии. Щорс — командир 1-го полка (бывший штабс-капитан), суховатый, подобранный, с твёрдым взглядом, резкими чёткими движениями. Красноармейцы любили его за заботливость и храбрость, командиры уважали за толковость, ясность и находчивость».

Скупые мазки, не правда ли? Но суть характера, облика и роли молодого комполка схвачена точно. Особенно если сравнить с аттестацией командира 2-го Таращанского полка Боженко. Антонов-Овсеенко рисует его представителем типа партизанского атамана — «батько». Это коренастый, тяжеловатый, но хитрый и рачительный хозяин, у которого красноармейцы всегда будут и обмундированы, и сыты. Части у него довольно дисциплинированы, но сам он весьма трудно поддаётся дисциплине. Военного образования не имеет, в карте разбирается плохо и с трудом ориентируется в общей обстановке. Но его полк слепо, безотказно пойдёт за ним, куда «батько поведёт».

Не надо сильно ломать голову, чтобы понять, на чьей стороне симпатии командующего фронтом, прибывшего в войска перед наступлением на Киев, занятый петлюровцами. Антонов-Овсеенко опытным глазом подметил в Щорсе деловитость и организующее начало, столь редкое в те времена партизанской вольницы, без которого немыслим более-менее серьёзный командир. «Военную косточку» нутром чувствовал в командире первого полка и начальник дивизии Локотош. Не случайно он, получив приказ после занятия Киева принять на себя обязанности начальника гарнизона и немедленно назначить коменданта города, отдал комендантские полномочия Щорсу.

6 февраля основные силы 1-й дивизии вступили в Киев. Через два дня в Гранд-отеле состоялось заседание исполкома киевского комитета во главе с Бубновым с командованием и приехавшими членами Временного правительства Украины — Скрыпником, Затонским, Коцюбинским и Пятаковым. Из военных были приглашены комфронта Антонов-Овсеенко, командующий Украинской армией Щаденко, начальник 1-й дивизии Локотош, комендант Киева Щорс, военком 1-й дивизии Панафидин. Будь Щорс «безвестным красноармейцем», вряд ли бы удостоился он чести заседать за одним столом с руководством Украины и высшим военным командованием фронта.

В тот же день, пишет Антонов-Овсеенко, в Киев пришла телеграмма, которую он с удовлетворением огласил перед строем красноармейцев. Комфронта приводит текст этой телеграммы: «Постановлением правительства от 7 февраля Богунскому и Таращанскому полкам вручаются за геройские и доблестные действия против врагов рабочих и крестьян почетные красные знамёна. Командирам этих полков за умелое руководство и поддержание революционной дисциплины в вверенных им частях вручается почётное золотое оружие. Богунский и Таращанский полки сохраняют свои наименования». Богунским полком, как мы уже знаем, командовал Николай Щорс.

«Записки о гражданской войне» В.А. Антонова-Овсеенко поистине уникальная книга. Её ценность — и в воспроизведении редчайших документов, оригиналы которых, по-видимому, уже утрачены навсегда. Фамилия Щорса встречается в них довольно часто. Например, в приказе № 9 командующего киевской группой от 27 марта 1919 года предписывается начальнику Ровенского боевого участка т. Щорсу во что бы то ни стало удержать Бердичев, а с подходом частей Покуса перейти в наступление для занятия железнодорожного узла Шепетовка. Насколько сложна была эта задача, можно судить по донесению начдива-1 Локотоша: «Положение на Бердичевском направлении ужасное. Насколько вчера было хорошо и победоносно, сегодня все бегут в панике, особенно 21-й полк. Он и внёс разложение. Почти на всём фронте ужасная паника. Несмотря ни на какие наказания, расстрел, полки, бегущие под револьверами, заставляют направлять эшелоны на Бердичев, оставляя фронт. Принимайте меры или дайте мне директивы: как мне быть. Политических работников очень мало… При таком положении Бердичев вынужден буду оставить». Положение под Бердичевом улучшить всё-таки удалось.

Подпись Щорса стоит первой в ряду красных командиров Примакова, Боженко, Квятыка под ответом Петлюре от имени «таращанцев, богунцев и других украинцев», сочинённом в духе знаменитого письма запорожцев турецкому султану. Это, безусловно, говорит о высокой популярности Щорса, ибо «красные атаманы» были неравнодушны к чужой славе и постоянно соперничали между собой. Тот же Примаков, командир червонного казачества, известный на фронте своей горячей лихостью и бесшабашной отчаянностью, вряд ли позволил бы какому-то там «безвестному красноармейцу» затесаться в их удалую атаманскую компанию.

Имя Щорса не исчезает и со страниц четвёртого тома «Записок», вышедшего, как я уже говорил, в 1933 году, задолго до указания Сталина о зачислении его в герои гражданской войны. Перечисляя состав киевской группы на 1 апреля 1919 года, В.А. Антонов-Овсеенко отмечает, что её ядром была 1-я дивизия, которой командовал Щорс. Это была наиболее боеспособная единица из всех входящих в группу частей, 1-я дивизия впечатляла уже своей численностью — 11 500 штыков, 225 сабель; вооружённостью — 224 пулемёта, 18 орудий, 10 миномётов, 3 бомбомёта, бронепоезд. Дивизия располагала своим собственным авиаотрядом, батальоном связи и маршевым батальоном. Основные силы: четыре полка, 1-й Богунский — командир Квятык, Таращанский — командир Боженко, 3-й Нежинский — командир Черняк, 4-й полк — командир Антонюк. Для сравнения: 2-я дивизия Ленговского, также входящая в состав киевской группы войск, насчитывала 9572 штыка, до 200 сабель, 99 пулемётов и 8 орудий. Остальные части вдвое-втрое меньше.

Интересны сведения о политическом положении в частях 1-й дивизии. Подтверждается наличие коммунистических ячеек, подвижного театра, библиотек, красноармейских клубов, читален, школ грамоты. Командный состав в большинстве коммунисты. Настроение бодрое и боевое. Остальные части группы характеризуются как менее устойчивые. На их фоне дивизия Щорса выглядела превосходно, и Антонов-Овсеенко не скрывает чувства удовлетворения по этому поводу.

В своих «Записках» он рисует Щорса выдержанным, не теряющим уверенности в сложнейших ситуациях командиром. В нём нет ничего от стихийного начала, партизанской вольницы, стремления к неуправляемости, чем болели тогда многие красные атаманы. Ему претят безрассудные поступки, он за дисциплинированность, за безусловное подчинение вышестоящим штабам, против разгула личных страстей и эмоций. Показателен в этом отношении следующий эпизод. В начале апреля 1919 года угрожающее положение создалось под Киевом. Широко разлившиеся антисоветские кулацкие выступления подпитывали петлюровские войска. Был момент, когда против наступавших на Киев банд мобилизовали последние резервы, и члены правительства Ворошилов, Пятаков и Бубнов направились на Подол во главе коммунистических отрядов удерживать войска от паники.

В разгар неполадок в Киевском гарнизоне Антонов-Овсеенко получил такое вот сообщение: «Только что нами получена шифрованная телеграмма от т. Щорса. Щорс в свою очередь получил её от Боженко. Телеграмма говорит следующее: «Жена моя социалистка 23 лет. Убила её чека г. Киева. Срочно телеграфируйте расследовать о её смерти, дайте ответ через три дня, выступим для расправы с чекой, дейте ответ, иначе не переживу. Арестовано 44 буржуя, уничтожена будет чека». Щорс добавляет: «Прошу вас сейчас же запросить председателя чрезвычайкома т. Лациса расследовать убийство жены т. Боженко и сообщить до 10 часов утра нам, чтобы мы могли в свою очередь избежать ещё одного, могущего произойти печального случая».

Боженко, «батько» таращанцев, грозил походом с фронта (стоял у Новгород-Волынска) на Киев, чтобы отомстить за свою убитую жену. Достаточно было провокаторам шепнуть командиру таращанцев, что это убийство произведено ЧК, чтобы он загорелся желанием расправиться с боевым органом советской власти. С большим трудом Щорсу удалось успокоить разбушевавшегося «батько». Начдив проявил себя выдержанным, стойким, хладнокровным командиром.

В начале июня 1919 года в Киев прибыл Троцкий. Гражданская война достигла крайнего напряжения. Её исход зависел главным образом от Южного фронта, где произошла катастрофа. Всё на Советской Украине должно быть подчинено одной задаче — содействию Южному фронту. В этих целях предстояло реорганизовать Украинский фронт. Председатель Реввоенсовета республики Троцкий, главком Вацетис и член Реввоенсовета республики Аралов здесь же, в Киеве, подписывают приказ об объединении 1-й и 3-й украинских армий в 12-ю армию РСФСР с подчинением её Реввоенсовету Западного фронта. Дивизия Щорса, входившая ранее в состав 1-й Украинской армии, становится ядром вновь формируемой 12-й армии. Специальная военная инспекция Западного фронта, принимая новые части, вполне удовлетворена состоянием щорсовской дивизии. Её, одну из немногих боевых единиц, не отводят в тыл для «прочистки и переформирований». Высокая оценка даётся Богунскому, Таращанскому, Новгород-Северскому полкам, представляющим «вполне устойчивые кадры, которые и ныне уже используются как кадры для трёх бригад дивизии; необходимо все остальные части, расположенные в этом районе, влить как пополнение в эти бригады». Отмечается также наличие при щорсовской дивизии великолепной инструкторской школы, готовящей младших командиров, которую «ни в коем случае не следует отдавать Наркомвоенмору, ибо засохнет».

«Записки» Антонова-Овсеенко обрываются июнем 1919 года. Обстоятельств гибели Щорса в них нет. Но и приведённых выше данных вполне достаточно для того, чтобы сделать вывод о довольно широких пределах его известности. Правда, она в основном ограничивалась Украиной. Щорс до 1935 года рассматривался историографией исключительно как личность местного, республиканского масштаба. Редкие сведения о нём в центральных печатных источниках не успели сколько-нибудь заметно отложиться в массовом сознании из-за последующих изъятий их из свободного обращения. Именно этим объясняется столь распространённое сегодня заблуждение относительно времени, с которого, по мнению некоторых авторов публикаций, включая А. Фесенко, начался отсчёт небывалой популярности одного из заурядных региональных героев. Хотя, конечно, необходимо признать бесспорный факт: указание Сталина о переводе Щорса из республиканской в союзную «номенклатуру» стало тем поворотным пунктом, после которого вся его жизнь представала уже в совершенно ином свете.

Но и здесь Щорсу не повезло. Изданные с завидной оперативностью в 1935–1937 годах книги, в которых упоминались имена репрессированных к тому времени полководцев гражданской войны, засылались в спецхраны. Самого Щорса похоронили дважды — сначала опустив в могилу, а затем, через два десятка лет, спрятав её на заводском дворе под полуметровым слоем щебня. Дважды хоронили и память о нём, складируя в стальных сейфах литературу, выпущенную как до обращения на него внимания великим кормчим, так и одобренную самолично.

В рекордно короткие по тем временам сроки — всего за два месяца — подготовили и издали сорокатысячным тиражом сборник очерков и воспоминаний «Легендарный начдив» под общей редакцией К. Залевского, бывшего начальника политотдела 1-й Советской украинской дивизии и комиссара дивизионной школы красных командиров. Выпущенный в сентябре 1935 года, уже через два года он был изъят из библиотек и помещён в книжный ГУЛАГ. Причина не в славном герое гражданской войны, легендарном начдиве, как именовали Щорса составители, а в тех, кто вспоминал о нём. Один из авторов воспоминаний — В. Примаков, бывший командир полка червонного казачества, подписывавший вместе со Щорсом ответ Петлюре, в пору выхода сборника — помощник командующего войсками Ленинградского военного округа. В годы большого террора и его захватит в свой страшный водоворот беспощадная волна репрессий. Чтобы вытравить память об объявленном врагом народа Примакове, убрали с глаз людских всё, что связано с его именем. Не пощадили ни уникального сборника в целом, ни других его знаменитых авторов, хотя они блестяще справились с поставленной перед ними задачей и создали впечатляющий образ своего боевого товарища.

О последних днях жизни Щорса у Примакова ничего не сказано. Они расстались ещё в мае 1919 года, когда червонное казачество было переброшено на деникинский фронт. «30 августа 1919 года на участке 1-го батальона богунцев петлюровской пулей, пробившей голову навылет, Щорс был убит», — такой общей фразой ограничился Всеволод Вишневский, автор опубликованного 27 марта 1935 года в «Правде» одноимённого биографического очерка, которым открывался сборник.

Этому предшествовали драматические события, которые изображены Вишневским схематично, напыщенно и даже с налётом ложной романтики. В июле Южный фронт красных был прорван. Деникинские армии начали движение на север, на Москву. Дивизия Щорса постепенно попадала в мешок. С запада были поляки, на юго-западе — Петлюра, ещё южнее — Махно, с востока — деникинцы. Был потерян Киев. Для эвакуации оставался единственный выход — через Коростень на Гомель. Житомир эвакуировался. Щорс руководил эвакуацией учреждений и тыловых частей. В короткие минуты передышки, бледный, истощённый, никому не жалуясь на усталость и обострившуюся болезнь, он ходил упругим шагом по перрону житомирского вокзала.

Далёкая радиостанция откуда-то из-под Одессы, где пробивались войска Якира и Федько (снова имена «врагов народа»!), запрашивала Щорса, где он и что он. Щорс стоял на Коростене почти окружённый и методически отбивал удар за ударом. Здесь и пригодились его курсанты, которые принимали роты и, если надо было, батальоны. Щорс был на стыке Южного и Западного фронтов. К нему стремились части с юга, на него опирался весь Западный, Белорусский фронт. На него тревожно и опасливо глядели белые, которые, заняв Киев, не решались двинуться дальше. Дивизия Щорса держала весь юго-запад. Так же, как всё направление на Москву держала группа Орджоникидзе — из латышской дивизии и червонного казачества — и левее — конный корпус Будённого и Ворошилова, ещё левее моряки на Волге и Каспии, державшие с Кировым Астрахань. Это были основные опоры Южного фронта, которым руководил Сталин.

Обрисовав картину в целом, Вишневский не обошёл вниманием и частности. Щорс был непрерывно в полках, восторгается писатель. Петлюровские полки наваливались на Коростень, чтобы смять и разорвать наши фронты. Они подходили вплотную, были в семи и в восьми верстах. В решающую минуту, как это и показано в кинофильме, с ручным пулемётом появлялся Щорс. Богунцы и таращанцы подымались без слов и шли.

В кадрах кинофильма Щорс выглядел эффектно: с пулемётом в руках, с саблей на боку, на поясе справа наган, слева браунинг. Не менее картинный вид имели и его бойцы с огромными алыми лентами на головных уборах. Сегодня известно, что саблю Щорс не носил, не было и кумача на шапках его воинства. Знаменитый режиссёр допустил немало других красивых вольностей. Впечатляет, например, сцена принятия военной присяги. Но и это вымысел: присяги тогда не было. Каждый боец подписывал отпечатанный типографским способом текст о добровольном вступлении в полк сроком на шесть месяцев. Условия «контракта» в щорсовской дивизии были жестокие: за неподчинение приказу командира, грабёж, насилие, пьянство — расстрел на месте.

Теперь мы знаем, как было в действительности. На Довженко, по-видимому, сильное влияние оказала псевдоромантичная манера письма Вишневского. Чего стоит, например, такая скоропись: «Был знойный август. Люди были истомлены непрерывными боями в течение года. Чтобы было легче идти в контратаки, люди сбрасывали сапоги и с возгласами «Да здравствует Ленин! Да здравствует III Интернационал!» кидались вперёд. Под огнём раз лёг петлюровский оркестр. Щорс поднял его: «Играйте, вперёд!» Оркестр заиграл «Славу». Щорс запел им «Интернационал». Оркестр на ходу заиграл и пошёл за новым начальником…»

В сборнике помещены и воспоминания Фрумы Хайкиной-Ростовой, жены Щорса. По одним источникам она была бойцом Богунского полка, по другим — состояла на чекистской службе в щорсовской дивизии. Точного её положения не знает никто. Имеющиеся о ней сведения скудны и противоречивы. Известно лишь, что впервые она встретилась со Щорсом во время боя. Согласно её рассказу, дело происходило так. Отряд Щорса, где она была бойцом-разведчиком, бился с врагом на линии Гомель — Калинковичи. Враг обходил щорсовцев лесом. Нужно было произвести разведку в лесу. Щорс вызвал охотников — в отряде произошло замешательство, поскольку до леса надо было идти под огнём противника. И тогда из рядов смело выступила Фрума. Щорс пристыдил разведчиков: вот, видите, женщина не побоялась, идёт первой, а вы? И тогда бойцы двинулись за ней. Но Фрума в полк не вернулась: её ранили и взяли в плен. Вскоре её обменяли на белого офицера.

Вторая встреча произошла в 1918 году, на рубеже Советской России и оккупированной немцами Украины. На пограничную черту прибило две обезумевшие человеческие волны. С севера, под крыло гетмана Скоропадского, торопились гонимые карающей рукой красных состоятельные сословия. Навстречу неудержимо катился поток беднейшего населения, организуясь в повстанческие отряды для борьбы за Советы. Формируя здесь свои первые полки, Николай Щорс неожиданно узнал в председателе местной чрезвычайной комиссии бывшую разведчицу своего отряда Фруму Хайкину-Ростову. «Так на огненном рубеже классовых боёв мы снова встали рядом», — этой единственной фразой обходится она, касаясь личных взаимоотношений.

Текст её воспоминаний сух и сдержан. Никаких эмоций, ни малейшего проявления столь естественного человеческого, бабьего горя. Мужа бесстрастно называет товарищем, даже в том случае, когда говорит о похоронах: «С гробом товарища поехали мы на север». Употребляет и другие обращения. Но они тоже казённо-официальные: «начальник», «командир». Как будто речь идёт не о близком человеке. Здесь же обнаруживаем загадочную фразу о том, что политотдел армии запретил хоронить Щорса вблизи места гибели.

В этой фразе некоторые увидят ключ к разгадке тайны смерти Щорса: мол, прятали концы. Ф. Ростова-Щорс, правда, даёт такое объяснение решению политотдела 12-й армии: враг, чувствовавший близкую гибель, делал последние отчаянные усилия. Озверевшие банды жестоко расправлялись не только с живыми бойцами, но издевались и над трупами погибших. Поэтому командование не могло оставить Щорса на надругательство врагу, который пылал к нему самой ярой ненавистью. Почему местом погребения выбрали именно Самару? Как будто предвидя возможный вопрос в будущем и стремясь развеять сомнения, Ф. Ростова отвечает: Самара имела революционную славу. С ней было связано имя Чапаева. За время Гражданской войны Самарская губерния выставила полмиллиона бойцов в Красную Армию.

Убедительны ли эти аргументы? В общем-то да. Однако вряд ли могли знать о них в конце августа 1919 года за тысячи километров от Волги, когда выбирали тихое, безопасное место, где можно было бы похоронить Щорса. Скорее всего, эти объяснения более позднего происхождения. К тому же нельзя не видеть явных противоречий между утверждением о том, что причиной проезда мёртвого Щорса от Днепра до Волги был поиск безопасного места, поскольку враги выбрасывали тогда из могил на свалки, псам и свиньям, тела павших красных бойцов, и определением этого места. Такой ли уж тихой и безопасной была Самара? Ответ на этот вопрос находим у В. Вишневского. После того, как вечером цинковый гроб с телом Щорса опустили в землю, на окраине Самары началась перестрелка. И в самом спокойном городе республики, замечает писатель, шла классовая война.

Абстрактно и пространно, ненатурально-напыщенным слогом описывает Ф. Ростова гибель мужа, тщательно избегая каких-либо подробностей: «Смерть, которую он презирал и над угрозой которой смеялся, настигла его под Коростенем, где он погиб, ведя в бой против белополяков части своей славной дивизии». Поэтому можно легко представить охватившие автора этой книги горячее нетерпение и азарт, когда в конце сотлевшего во мраке стальных сейфов сборника обнаружилось ценнейшее свидетельство человека, на руках которого скончался Щорс.

Представленный в сборнике как бывший помощник командира 44-й дивизии, в 1935 году занимавший должность помощника командующего войсками Украинского военного округа, И. Дубовой долгое время, вплоть до новейших исследований, считался единственным свидетелем гибели Щорса. Рассказ Дубового лёг в основу официальной версии, которая потом широко интерпретировалась в многочисленной литературе, не претерпевая, однако, изменений в главном. И вот удача — первоисточник, о существовании которого не подозревали послевоенные поколения историков, переписывавшие друг у друга неизвестно кем запущенное в оборот, раз и навсегда утверждённое, ставшее хрестоматийным свидетельство. Только через семьдесят лет наконец всплыло имя того, кто способствовал возникновению ещё одного «белого пятна» истории.

В воспоминаниях главного свидетеля важно каждое слово, каждый его оттенок. Дубовой доброжелательно отзывался о начальнике 1-й дивизии, с которым познакомился на месте, прибыв на его участок фронта, будучи начальником штаба 1-й Советской украинской армии. Перед Дубовым стоял невысокого роста обаятельный человек с небольшой бородкой, в короткой чёрной кожаной куртке, в фуражке английского образца. Его энергичное, волевое лицо и кряжистая красивая фигура запомнились с первого взгляда. Дубовой даёт лестную характеристику деловым качествам Щорса, называя его человеком неутомимой энергии, необычайно сильной воли. Бойцы смотрели на Щорса как на своего вождя и любимого командира.

После такого тёплого вступления, свидетельствующего о благосклонном отношении начальника штаба армии, не может быть места подозрениям в возможной недоброжелательности или зависти к растущей популярности Щорса. Невольно настраиваешься на мысль, что и последующий рассказ будет столь же честным и правдивым. Он заслуживает того, чтобы быть полностью воспроизведённым, иначе трудно будет понять, о каких лицах и «мелочах» главный свидетель забыл упомянуть.

«Вспоминается август 1919 года, — рассказывает И. Дубовой. — Я был назначен заместителем командира дивизии Щорса. Это было под Коростенем. Тогда это был единственный плацдарм на Украине, где победно развевалось красное знамя. Мы были окружены врагами: с одной стороны — галицийско-петлюровские войска, с другой — деникинцы, с третьей — белополяки сжимали всё туже и туже кольцо вокруг дивизии, которая к этому времени получила нумерацию 44-й.

Положение дивизии было тяжёлое. Белополяки могли ударить на Мозырь, и мы лишились бы единственной железной дороги, которая связывала нас с Советской Россией. В тылу же мы имели только водные пути — реки Припять, Днепр, Сож. Мы стойко держались и чуть ли не ежедневно выдерживали бои с врагами, которые пытались сжать кольцо вокруг Коростеня, окружить дивизию, потопить её в реке Припяти. Это был ответственный момент, и Щорсу приходилось много и неутомимо работать. И Щорс, несмотря на многие бессонные ночи, казалось, никогда не уставал работать.

И вот последний день жизни Щорса. Это было 30 августа 1919 года.

Щорс и я приехали в Богунскую бригаду Бонгардта, в полк, которым командовал тов. Квятык (ныне командир-комиссар 17-го корпуса). Подъехали мы к селу Белошицы, где в цепи лежали наши бойцы, готовясь к наступлению.

Противник открыл сильный пулемётный огонь, и особенно, помню, проявлял «лихость» один пулемёт у железнодорожной будки. Этот пулемёт и заставил нас лечь, ибо пули буквально рыли землю около нас.

Когда мы залегли, Щорс повернул ко мне голову и говорит:

— Ваня, смотри, как пулемётчик метко стреляет.

После этого Щорс взял бинокль и начал смотреть туда, откуда шёл пулемётный огонь. Но прошло мгновение, и бинокль выпал из рук Щорса, упал на землю, голова Щорса тоже. Я окликнул его:

— Николай!

Но он не отзывался. Тогда я подполз к нему и начал смотреть. Вижу, показалась кровь на затылке. Я снял с него фуражку — пуля попала в левый висок и вышла в затылок. Через пятнадцать минут Щорс, не приходя в сознание, умер у меня на руках».

Итак, пуля настигла Щорса в расположении полка Квятыка. По версии Дубового, стрелял пулемётчик с железнодорожной будки. Получается, начальник дивизии и его заместитель прибыли незамеченными в полк Квятыка и сразу же направились в залёгшие цепи красноармейцев? Неужели приехавших высоких командиров никто не сопровождал? Был ли ещё кто-нибудь рядом со Щорсом, кроме Дубового, в тот роковой день?

Поиски других очевидцев становились всё более настойчивой необходимостью. Главный свидетель чего-то явно не договаривал. Большие сомнения в правдивости его воспоминаний заронила судебно-медицинская экспертиза 1949 года, доказавшая, что пуля вошла в затылок и вышла в области левой теменной кости, а не наоборот, как утверждал Дубовой, и что выстрел был произведён с очень близкого расстояния, предположительно с 5 –10 шагов. Эксперты допускали, что пуля по своему диаметру была револьверной. Неужели Дубовой темнил насчёт пулемётной?

Искать! Надо искать других свидетелей! Не может быть, чтобы командир полка не знал о прибытии в расположение своей части начальника дивизии!

Квятык Казимир Францевич… Архивные данные скупы: поляк, из семьи варшавского железнодорожника, что особенно сдружило со Щорсом, отец которого тоже был паровозным машинистом. Тридцатилетний комполка треть своей жизни прогремел кандалами по всей ближней и дальней Сибири, испробовал Александровский централ, нерчинские рудники и амурские каторжные стройки. Бунтарь по духу, террорист, избежавший из-за малолетства смертного приговора за покушение на жизнь варшавского губернатора, комкор Квятык разделил горькую участь тех, кого перемололи страшные жернова репрессий тридцать седьмого года.

Уйма времени ушла на поиск печатных трудов Квятыка. Напрасные усилия — никаких следов. Был человек — и нет человека. И вдруг, когда, казалось, пропала последняя надежда, — неожиданная крупная удача! В подшивке украинской газеты «Коммунист» за март 1935 года — не верю своим глазам! — небольшая заметка бывшего командира Богунского полка К.Ф. Квятыка о роковом для Щорса дне. «30 августа на рассвете, — восстанавливает события шестнадцатилетней давности боевой товарищ Щорса, — враг начал наступление на левый фланг фронта, охватывая Коростень… Штаб Богунского полка стоял тогда в Могильном. Я выехал на левый фланг в село Белошицу. По телефону меня предупредили, что в штаб полка в с. Могильное прибыли начдив тов. Щорс, его заместитель тов. Дубовой и уполномоченный реввоенсовета 12-й армии тов. Танхиль-Танхилевич. Я доложил по телефону обстановку… Через некоторое время тов. Щорс и сопровождающие его подъехали к нам на передовую… Мы залегли. Тов. Щорс поднял голову, взял бинокль, чтобы посмотреть. В этот момент в него попала вражеская пуля…»

В заметке Квятыка нет упоминания ни о пулемёте, ни о железнодорожной будке, ни о направлении полёта пули, оборвавшей жизнь начдива. И всё же главная ценность его рассказа не в этом, хотя досаду исследователя на отсутствие в публикации столь важных подробностей можно понять. Короткая газетная заметка позволила установить имена людей, присутствовавших при роковом выстреле, которых Дубовой почему-то не называет. Не исключено, что с определённой целью. Ограничение кем-то круга лиц, сопровождавших Щорса, до одного человека, которым являлся сам Дубовой, могло быть сознательно направлено на укрепление в массовом сознании версии о пулемётном выстреле с железнодорожной будки. А если учесть, что уже в первые дни после гибели Щорса наряду с официальной версией — убит случайной пулей — упорно ходила и другая, приписывавшая выстрел своим, то говорить правду о таком количестве людей, находившихся рядом с начдивом, значило бы давать пищу для распространения и усиления подозрений. Выходит, если легенда об одном человеке, сопровождавшем Щорса на передовую, где-то и кем-то отрабатывалась, значит, было что скрывать?

Таким образом, дело приобрело неожиданный оборот. Кроме Дубового, так сказать, «законного» свидетеля, длительное время считавшегося единственным, обнаружилось ещё двое, находившихся вблизи Щорса. Наименее известна и наиболее темна из них личность Танхиля-Танхилевича Павла Самуиловича, двадцатишестилетнего одесского щеголя и пройдохи, умевшего сносно говорить по-французски и по-английски, закончившего гимназию, ставшего летом 1919 года политинспектором реввоенсовета 12-й армии. Через два месяца после гибели Щорса этот хлыщ поспешно исчезает с Украины и объявляется на Южном фронте, уже в качестве старшего цензора-контролёра военно-цензурного отдела реввоенсовета 10-й армии. Сторонники версии о причастности политинспектора к убийству Щорса (в марте 1989 года в республиканской газете «Радянська Украина» прямо сказано, что Щорса застрелил Танхиль-Танхилевич с санкции реввоенсовета 12-й армии) считают это звеньями одного замысла: те, кто его планировал, постарались упрятать подальше исполнителя.

Киевская «Рабочая газета» опубликовала недавно отрывки из написанных в 1962 году, но не печатавшихся по известным причинам воспоминаний генерал-майора С.И. Петриковского (Петренко). В момент гибели Щорса он командовал отдельной кавбригадой 44-й дивизии. В записках генерала содержится ряд ценных свидетельств, имеющих касательство к расследуемой нами истории. Особенно важны его оценки поведения и личности П.С. Танхилевича. Оказывается, комбриг тоже сопровождал Щорса на передовые позиции!

«30 августа, — пишет ещё один неожиданно объявившийся свидетель, — Щорс, Дубовой, я и политинспектор из 12-й армии собрались выехать в части вдоль фронта. Автомашина Щорса, кажется, ремонтировалась. Решили воспользоваться моей…

Выехали 30-го днём. Спереди сидели Кассо (шофёр) и я, на заднем сиденье — Щорс, Дубовой и политинспектор. На участке Богунской бригады Щорс решил задержаться. Договорились, что я на машине еду в Ушомир и оттуда посылаю машину за ними. И тогда они приедут в Ушомир в кавбригаду и захватят меня обратно в Коростень.

Приехав в Ушомир, я послал за ними машину, но через несколько минут по полевому телефону сообщили, что Щорс убит… Я поскакал верхом в Коростень, куда его повезли.

Шофёр Кассо вёз уже мёртвого Щорса в Коростень. Кроме Дубового и медсестры, на машину нацеплялось много всякого народа, очевидно — командиры и бойцы.

Щорса я видел в его вагоне. Он лежал на диване, его голова была сильно забинтована.

Дубовой был почему-то у меня в вагоне. Он производил впечатление человека возбуждённого, несколько раз повторял, как произошла гибель Щорса, задумывался, подолгу смотрел в окно вагона. Его поведение тогда мне казалось нормальным для человека, рядом с которым внезапно убит его товарищ. Не понравилось только одно… Дубовой несколько раз начинал рассказывать, стараясь придать юмористический оттенок своему рассказу, как он услышал слова красноармейца, лежащего справа: «Какая это сволочь с ливорверта стреляет?..» Красноармейцу на голову упала стреляная гильза. Стрелял из браунинга политинспектор, по словам Дубового. Даже расставаясь на ночь, он мне вновь рассказал, как стрелял политинспектор по противнику на таком большом расстоянии…

Эта нарочитость повторения достигла своей цели. Я начал думать о политинспекторе, стрелявшем рядом со Щорсом в момент его гибели.

…Я больше не видел политинспектора. Он в тот же день уехал в штаб 12-й армии. Мне товарищи даже называли его фамилию. Она у меня записана…

Это был человек лет 25–30-ти. Одет в хорошо сшитый военный костюм, хорошо сшитые сапоги, в офицерском снаряжении. В хорошей кобуре у него находился пистолет системы «браунинг», никелированный. Я его запомнил хорошо, так как этот политинспектор, будучи у меня в вагоне, вынимал пистолет, и мы его рассматривали. По его рассказам, он родом из Одессы. Проходя по российским тюрьмам, я насмотрелся на уголовников. Этот политинспектор почему-то на меня производил впечатление бывшего «урки». Не было в нём ничего от обычного типа политработника. Приезжал он к нам дважды. Останавливался у Дубового. Его документ, что он политинспектор, я видел своими глазами…»

Далее следовало такое, от чего перехватило дыхание и участился пульс. Генерал С.И. Петриковский (Петренко) сделал сенсационное заявление о том, что выстрел, которым был убит Щорс, раздался после того, как замолк пулемёт на железнодорожной будке! Бывший командир отдельной кавбригады из дивизии Щорса допускал даже возможность случайного, неумышленного убийства. Политинспектор волновался, а может быть, и струсил. Первый бой. Возбуждение. Свой случайно убил своего. Бывало. Что тогда? Свои разберутся. Быть может, даже под суд отдадут. Но при неумышленном убийстве всегда всё-таки потом поймут.

Итак, в противовес Дубовому утверждается, что пуля просвистела, когда петлюровский пулемёт уже умолк. Кстати, это не единственное свидетельство. Более того, имеются даже напечатанные, притом в солидных московских изданиях, и что уж совсем невероятно — при жизни Сталина. К ним мы ещё вернёмся, а сейчас дослушаем до конца бывшего комбрига С.И. Петриковского (Петренко).

«При стрельбе пулемёта противника, — старается быть педантичным старый рубака, — возле Щорса легли Дубовой с одной стороны, с другой — политинспектор. Кто справа и кто слева — я ещё не установил, но это уже не имеет существенного значения. Я всё-таки думаю, что стрелял политинспектор, а не Дубовой. Но без содействия Дубового убийства не могло быть… Только опираясь на содействие власти в лице заместителя Щорса — Дубового, на поддержку РВС 12-й армии, уголовник совершил этот террористический акт… Я думаю, что Дубовой стал невольным соучастником, быть может, даже полагая, что это для пользы революции. Сколько таких случаев мы знаем!!! Я знал Дубового и не только по гражданской войне. Он мне казался человеком честным. Но он мне казался и слабовольным, без особых талантов. Его выдвигали, и он хотел выдвигаемым быть. Вот почему я думаю, что его сделали соучастником. А у него не хватило мужества не допустить убийства…

…Бинтовал голову мёртвого Щорса тут же на поле боя лично сам Дубовой. Когда медсестра Богунского полка Розенблюм Анна Анатольевна (сейчас она живёт в Москве) предложила перебинтовать аккуратнее, Дубовой ей не разрешил.

По приказанию Дубового тело Щорса без медицинского освидетельствования отправлено для погребения…

…Дубовой не мог не знать, что пулевое «выходное» отверстие всегда больше, чем «входное». По его же рассказу, он видел рану Щорса, Щорс умер на руках у него. Так что же он пишет, что пуля вошла спереди и вышла сзади?..»

О том, что все было как раз наоборот — пуля вошла ему в затылок и вышла в висок, впервые сказано в изданной в 1947 году в Москве книжке «Повесть о полках Богунском и Таращанском». Бывший боец щорсовской дивизии Дмитрий Петровский вопреки версии Дубового уверял, что в момент, когда пуля сразила Щорса, вражеский пулемёт уже молчал, так как был уничтожен нашей артиллерией. Известна фамилия артиллериста — Хомиченко, который, по словам Д. Петровского, саданул четыре снаряда в будку или сарай, откуда строчил пулемёт. Когда бойцы бросились к разрушенному сараю, они увидели разорванного в клочья пулемётчика и части пулемёта, выведенного из строя снарядом за несколько минут до смерти Щорса. Трудно переоценить важность свидетельства артиллериста Хомиченко для следствия, если бы оно проводилось.

Когда был уничтожен пулемётчик: до гибели Щорса или после? Если артиллеристы били по будке после того, как Щорс получил смертельную дозу свинца, можно допустить, что пуля выпущена с крыши этой злополучной будки. Если четырьмя снарядами, о которых говорит Д. Петровский, саданули раньше, а после известия о смерти Щорса пушки огня не открывали — значит, стрелять с крыши было уже некому. К сожалению, материалов дознания по факту нелепой смерти Щорса нет, как нет и акта медицинского освидетельствования тела погибшего. К тому же С.И. Петриковский (Петренко) уверяет, что Дубовой не разрешил медсестре перебинтовать голову Щорса.

Как Д. Петровскому удалось печатно опровергнуть версию Дубового — до сих пор остаётся неразгаданной тайной. Но волна слухов и недоумений, поднятая нашумевшей «Повестью о полках Богунском и Таращанском», была столь высокой, что для её возвращения в официальные берега вынуждены были пойти на рискованный шаг и произвести эксгумацию останков. Могилу обнаружили лишь в 1949 году. Вот истинная причина многолетних поисков места захоронения Щорса, а не обращение сербов, как объяснили наивной Ольге Александровне. Результаты судебно-медицинской экспертизы были таковы, что испуганные идеологи не придумали ничего другого, кроме сурового указания о прекращении обсуждения обстоятельств гибели Щорса. В соответствии со сценарием, разработанным в верхах, началось гневное осуждение «Повести о полках Богунском и Таращанском». Справедливости ради следует признать, что в эту шумную пропагандистскую кампанию втянули и ветеранов-щорсовцев. «Зачем ворошить прошлое? — вопрошали они. — Зачем через столько лет бередить наши раны?» Впрочем, на осуждение именно самими щорсовцами строптивого автора рассчитывали особо. Словом, свои должны расправляться со своими. Знакомый почерк, не правда ли?

Что ж, устроители осуждения «вредной» книги порядком преуспели. Они добились того, что замолчали даже самые неугомонные, догадывающиеся о правде. Но ведь шила в мешке не утаишь. Едва началась хрущёвская оттепель и появилась возможность безбоязненно обсуждать вопросы недавнего прошлого, как жгучая тайна гибели Щорса всплыла снова. И снова с неожиданной стороны. Возмутителем спокойствия на этот раз был умерший в 1951 году авторитетный военачальник — генерал-полковник Е.А. Щаденко, занимавший в гражданскую войну высокую должность члена реввоенсовета Украинского фронта. В пятом номере журнала «Советская Украина» за 1958 год появилась посмертная публикация Щаденко о Щорсе, где впервые обрисована та непростая обстановка, которая сложилась вокруг начдива-44 в последние недели его жизни. Щаденко, например, прямо говорит о том, что были вокруг Щорса люди, которые ненавидели его за непримиримое отношение к мелкобуржуазной расхлябанности, разгильдяйству. Они объявили Щорса «неукротимым партизаном», представляя его в канцелярских сферах наркомата как «противника регулярных начал», внедрявшихся в армии. «Новое командование, присланное из центра, — с горечью вспоминал престарелый генерал-полковник, — стало подозрительно относиться к Щорсу. «Угодники», создавая мнение, старались дискредитировать начдива. Новый член реввоенсовета 12-й армии Аралов не раз приезжал в дивизию, чтобы лично проверить, насколько Щорс «неукротим»… Оторвать Щорса от дивизии, в сознание которой он врос корнями, могли только враги. И они его оторвали».

Намёк более чем прозрачный. Несправедливость обвинения усиливается другими свидетельствами, в частности, приведёнными в уже известной нам документальной повести Юлия Сафонова и Фёдора Терещенко — записками члена КПСС с 1915 года, бывшей работницы ЦК КП(б)У А.К. Ситниченко. Её воспоминания хранятся в рукописном фонде Государственного мемориального музея Н.А. Щорса. Вот что рассказывает она о реакции руководителя украинских чекистов М.Я. Лациса на смерть Щорса: «В беседе о положении на Западном фронте совсем неожиданно тов. Лацис сказал:

— Получено печальное известие: вчера убит Н.А. Щорс.

— Как убит? — опросила я.

— Подробности пока не известны. Сообщение из штаба 12-й армии.

Я, никогда не плакавшая на людях, не утерпела и горько заплакала. Тов. Лацис переполошился.

— Ну зачем же плакать? Ах, да… Ведь ты служила в 1-й дивизии у Щорса. Но плакать не надо… Сообщение не проверено, может быть, и ошибка… Да и сообщение какое-то странное, — успокаивал он меня. А сам глубоко задумался… — Да, очень странно и непонятно: Тимофей Черняк убит, Василий Боженко отравлен и… Николай Щорс убит. Неужели убит? Просто в голове не укладывается!.. Какая-то зловещая цепочка. И… идёт она из штаба 12-й армии. Очень всё запутано, непонятно!..»

Тимофей Черняк — командир Новгород-Северского полка. Убит в Ровно при загадочных обстоятельствах. Василий Боженко рангом повыше — командир бригады. Отравлен в Житомире. Четверо суток боролся его крепкий организм, но подсыпанного яда не победил. Оба — ближайшие соратники Щорса, с ними он начинал, к ним успел привязаться. Поговаривали, будто ниточки тянутся в штаб армии. А теперь вот настал черёд и Щорса.

Неприязненные отношения, сложившиеся между Щорсом и новым членом реввоенсовета 12-й армии Араловым, подтверждаются, кроме Щаденко, другими источниками. Уже знакомый нам генерал-майор С.И. Петриковский (Петренко) был свидетелем безобразной сцены, разыгравшейся на его глазах, когда доведённый до крайности Щорс снял с себя портупею, пояс с револьвером и бросил их на стол, за которым сидел надменный Аралов, распекавший за что-то начдива. Эта, с позволения сказать, «беседа» проходила в салоне вагона члена реввоенсовета в Житомире, куда был вызван Щорс для очередной «проработки». Обычно сдержанный и хладнокровный начдив вышел из себя, взбешенный высокомерным тоном, демонстрируя свою готовность сдать командование дивизией. Г.Н. Крапивянский, сын командира 1-й Советской украинской дивизии, которого на этой должности сменил Щорс, утверждает со слов отца, что Аралов дважды намечал снять Щорса с поста начдива, но побоялся осуществить это намерение. Уж больно высокой была его популярность у бойцов и командиров. Аралов понимал: снять Щорса без шума дивизия не позволит. А провоцировать недовольство было не с руки, поскольку положение в полосе боевых действий армии становилось с каждым днём угрожающим. Как бы там ни было, а фронт от Дубно до Винницы держали щорсовцы. Рядом с ними истекала кровью 44-я стрелковая дивизия, малочисленная, слабая в боевом отношении, сведенная из остатков 1-й Украинской армии, в командование которой вступил её последний командарм Иван Дубовой.

При реорганизации военных сил Украины, которые, как читатель помнит, с лета 1919 года вошли в состав Всероссийской единой Красной Армии, дивизию Щорса предполагалось перебросить на Южный фронт. На этом, в частности, настаивал наркомвоенмор Украины Подвойский. Обосновывая своё предложение в докладной записке Ленину от 15 июня, он писал, что, побывав в частях 1-й армии, находит единственно боевой на этом фронте дивизию Щорса, в которую входят лучшие в боевом отношении и наиболее слаженные полки. Кто знает, если бы план переброски на юг был осуществлён, быть может, события имели бы другой оборот. Но борьба за Проскуров затянулась, вывести части из боёв было трудно по той простой причине, что их некем было заменить, да и если откровенно говорить, прежнему военному руководству не хотелось расставаться с надёжной дивизией и её командованием.

Иного мнения относительно боевых качеств бойцов и командиров этой дивизии придерживался Аралов. Назначенный членом реввоенсовета 12-й армии, образованной в результате объединения бывших 1-й и 3-й Украинских армий, и при каждом удобном случае напоминающий, что назначение его произведено по личному распоряжению Льва Давидовича Троцкого, Семён Иванович уже после кратковременного, не более трёх часов, пребывания в дивизии Щорса спешит уведомить могущественного патрона, в аппарате которого работал, о своих впечатлениях. Что можно вынести из непродолжительной беседы в штабе, не побывав на боевых позициях, не встретившись с красноармейцами? Семён Иванович Аралов сумел прийти к выводам, что щорсовцами в пору заниматься военному трибуналу. Обвинения, одно страшнее другого, звучали ужасным приговором. Командный состав в большинстве не соответствует своему назначению. Многим место на скамье подсудимых. Командир дивизии считает себя каким-то «царьком». 1-й Богунский полк, его командный состав, как, например, командир полка Данилюк, адъютант Судженко и другие — контрреволюционеры. В частях дивизии развит антисемитизм, бандитизм и пьянство. Богунский полк представляет собой угрозу Советской власти.

Такой вердикт вынес Аралов через две недели после того, как в дивизии побывал Подвойский. Разница в оценках ужасающая. Аралов не отступает ни на шаг от позиции, занятой при первой встрече со Щорсом. Обоюдная неприязнь растёт. Аралов продолжает докладывать Троцкому телеграфно и по прямому проводу о «чужих», «подозрительных», «не заслуживающих доверия» командирах-щорсовцах, о «совершенно разложившихся», по его мнению, частях дивизии, которую надо чистить и пополнять командным составом. В первую голову нужен новый начальник дивизии, просит Аралов, подходящего здесь нет. Со здешними украинцами работать трудно, они ненадёжны, с кулацкими настроениями, сетует он.

В ответной телеграмме Троцкий требует проведения строгой чистки и освежения командного состава. Примирительная политика недопустима и губительна, подчёркивает председатель Реввоенсовета и наркомвоенмор республики. Сверху смотреть на установившийся порядок преступно, поучает он своего недавнего выдвиженца и доверенное лицо. Здесь хороши любые меры. Надо только неуклонно следовать правилу: сначала решительная чистка командных кадров, а уж потом — чистка красноармейской массы. Начинать — с головки…

Не в эту ли зловещую цепочку — Черняк — Боженко — Щорс, о которой с тревогой говорил руководитель украинских чекистов Лацис, воплотилось требование Льва Давидовича? По всему видно, Семён Иванович Аралов ревностно относился к выполнению распоряжений своего патрона, сидевшего в Кремле, чётко следовал его указаниям. Будучи уже в преклонном возрасте, после смерти своего благодетеля в далёкой Мексике, Аралов не изменил отношения к Щорсу, считая его недисциплинированным, не имеющим боевого опыта командиром, который плохо руководил боевыми операциями и являлся виновником почти всех неудач дивизии и даже всей 12-й армии. Своей оценке он остался верным до конца жизни. В 1958 году, правда, сделал модную тогда поправку на культ личности, объяснив синдромом цезаризма необыкновенную популярность Щорса. Но в главном своего видения личности заурядного, ничем не выделявшегося из массы посредственных командиров начдива не изменил. Впрочем, подробнее об этом можно прочитать в ноябрьской книжке журнала «Нева» за 1958 год. Сегодня трудно сказать, является ли публикация состарившегося члена реввоенсовета армии ответом на обвинение, выдвинутое отставным трёхзвездным генералом Щаденко в журнале «Советская Украина». Во всяком случае, печатных опровержений на выступление Аралова не последовало.

Юлий Сафонов и Фёдор Терещенко, на чьё документальное расследование о гибели Щорса мы уже ссылались, приводят любопытный штрих. В своей рукописи «На Украине 40 лет назад (1919)» Аралов как бы между прочим заявляет: «К сожалению, упорство в личном поведении привело его (Н.А. Щорса. — Н.З.) к преждевременной смерти». Что это? — спрашивают авторы. — Проговорился Аралов? Или перед нами всё та же попытка мотивировать и как-то оправдать преступление? По мнению исследователей, как бы там ни было, но круг замкнулся. Вопросов у них больше нет.

С этим можно согласиться, если исходить из того, что личность Щорса стоит в одном ряду с такими однозначными фигурами гражданской войны, как Сорокин, Муравьёв и другие деятели карьеристского, авантюрного типа. Аралов пытался изобразить его именно таким — бесшабашным партизанским атаманом, а его войско причудливым скопищем вооружённых людей, где всё перемешалось, всё кричало, требовало, дралось, стреляло, перебегало из одной группы в другую, наступало, отступало, митинговало. Какую картину хотел получить Троцкий, такую ему и рисовал Аралов. Но мы-то знаем и другие оценки — Антонова-Овсеенко, Подвойского, Щаденко, других крупнейших военных авторитетов того времени. Подвойский, например, лично посетивший дивизию, в беседе с корреспондентом газеты «Красная Армия» с большой теплотой говорил, что среди начальников и командиров выделялись во всех отношениях Щорс и Боженко, пользующиеся большим авторитетом. «В их частях железная дисциплина, — отмечал наркомвоен Украины. — Красноармейцы сражаются с революционной энергией, несмотря на тяжёлое материальное положение».

Система атаманства и батьковщины, конечно же, на Украине существовала и после объединения её вооружённых сил с российской Красной Армией. Атаманщина жила ещё и в 1920 году. На то были свои причины — и исторические, и национальные, и экономические. Не принимать их во внимание мог только оторванный от реальностей смутного времени человек. Аралов судил о событиях на Украине огульно, заданно, не хотел замечать островков дисциплины и сплочённости среди безбрежного разгула партизанщины. Докладывать Троцкому в Москву о начавшемся до него процессе стабилизации в военной среде было невыгодно, куда как удобнее увязать тенденцию к свёртыванию разгула и вольницы со своим именем. А тут перед глазами Щорс — живой укор лукавству Аралова, его неслыханной дезинформации.

Если, действительно, идея об устранении Щорса родилась в штабе 12-й армии, то кому первому пришла мысль избавиться от него? Кто был исполнителем? Танхиль-Танхилевич, как считает газета «Радянська Украина»? Дубовой, о причастности которого недвусмысленно намекает отставной однозвёздный генерал Петриковский (Петренко)? Если последний приводит косвенные свидетельства подозрительного поведения заместителя Щорса, то П. Крапивянский предъявляет ему прямые обвинения в убийстве. Мол, сделал он это вполне осознанно, о чём прекрасно знали Аралов и другие лица в штабе 12-й армии. Более того, они молча одобрили его действия, назначив вскорости командиром дивизии взамен убитого.

Уточним — это произошло 23 октября 1919 года. Почти два месяца Дубовой был отстранён от командования дивизией. Его положение было странным; находясь в дивизии, он был как бы не у дел. В течение двух месяцев из дивизии не вылезали различные комиссии. Одну из них возглавлял член реввоенсовета 12-й армии Сафронов. Слухи и предположения, упорно ходившие среди щорсовцев, проверяли особый отдел армии и ЧК Украины. Бойцы и командиры с нетерпением ждали правды о гибели Щорса. Однако назначением Дубового на пост командира дивизии (не восстановлением в прежней должности, а повышением!) все точки над «i» были расставлены. Невиновен.

И тем не менее вопросы остались. Дубовой в момент гибели Щорса был его заместителем, и если командование армией приняло решение не только об отстранении его от должности, как полагали ранее, а о более серьёзной санкции — отчислении из дивизии, о чём стало известно совсем недавно, то, очевидно, для этого должны быть серьёзные основания. Что конкретно инкриминировали Дубовому, когда отчисляли из дивизии, остаётся только догадываться, ибо по прошествии времени никаких документов, которые прояснили бы эту крайне запутанную историю, не сохранилось. На сегодняшний день историки располагают двумя предположениями. Первое: отчисление было связано с отсутствием медицинского свидетельства о смерти Щорса, умершего, как мы знаем, на руках Дубового. Правда, специалисты по истории гражданской войны находят это предположение неубедительным. В те жестокие годы, когда человеческая жизнь ровно ничего не стоила, вряд ли такая пустая формальность, как отсутствие бумажки о врачебном освидетельствовании погибшего, пусть он был и начальником дивизии, могла обернуться столь крупными последствиями для его заместителя.

Второе предположение вытекает из заключений многочисленных комиссий, приезжавших в дивизию. Согласно исследованию Крапивянского, проверяющие «убедились в отсутствии преступления с контрреволюционными целями в чрезвычайных обстоятельствах, связанных с гибелью Щорса». Эту формулировку можно прочесть по-разному. Ведь сколько лет подряд всем внушали, что любое преступление, совершенное по приказу носителей Великого Идеала, ненаказуемо и похвально. Разве виноваты те первые наивные головы, которые истово верили, что ложь во имя торжества Светлого Будущего праведна.

На этой ноте вполне можно было бы поставить точку. Чем не концовка в духе модного сегодня разброса мнений, ненавязывания авторской точки зрения? Однако искушённые в тонкостях восприятия людьми новой информации специалисты предупреждают: свобода слова, как и гастрономия, не должна перекармливать, надо, чтобы и здесь, прочитав книгу или газету, человек испытывал лёгкое чувство голода. Последуем же мудрому совету и попытаемся разобраться напоследок во взаимоотношениях Щорса и Дубового, что весьма немаловажно для выяснения причин рокового выстрела.

В самом деле, в силу каких обстоятельств он оказался заместителем, помощником, как тогда называлась эта должность, Щорса? Ведь мы помним его по высоким постам: начальник штаба армии, командарм. В последний раз мы видели Дубового в качестве начальника 44-й стрелковой дивизии, сведенной из остатков 1-й Украинской армии, в командование которой вступил он, её последний командарм, могучий, бородатый здоровяк. 44-я дивизия истекала кровью рядом с 1-й Украинской советской дивизией Щорса. Обе дивизии отходили, оставляя шаг за шагом землю, недавно отнятую, политую своей кровью. Отступление крушило дух войск, самые стойкие отбивались из последних сил.

Сохранился текст переговоров между Щорсом и командующим 12-й армией Семёновым — бывшим генералом старой армии, добровольно перешедшим к красным. Узкие листы истлевшей телеграфной ленты донесли правду о том, почему Дубовой оказался в роли заместителя Щорса, отмели досужие вымыслы, приписывающие Щорсу интриги в высших штабах, узурпацию власти, диктаторские замашки.

Дата переговоров — 19 августа 1919 года. До рокового выстрела остаётся 10 дней.

Щорс. У аппарата начдив 1-й, начдив 44-й и военком 44-й. Создавшееся положение на фронте обеих дивизий не даёт возможности исполнить ваш последний оперативный приказ. Части окончательно измотаны, босые и голые, до настоящего времени не снабжены, продолжают отходить. Связь с Шепетовкой отсутствует, судьба её неизвестна. Только свежие части могут спасти положение. Просим указать стратегический отход обеих дивизий…

Командарм. Какие резервы имеются в 1-й Украинской дивизии?

Щорс. Кроме разоруженного Нежинского полка, который сейчас не боеспособен, я ничего не имею.

Командарм. Во имя революции надо просить бригаду задержать противника от быстрого продвижения вперёд в тот самый момент, когда все войска республики начинают наступление на важнейшем фронте. Судьба сражения генерального рождается не здесь. Надо собрать невероятное усилие и задержать врага… Повторяю, каждый день, выигранный вами, для нас дорог… Имейте в виду, что Коростень имеет громадное значение для разгрузки Киева, а потому необходимы сверхчеловеческие силы, чтобы не дать этот узел противнику…

Щорс. Товарищ Семёнов, дабы поднять боеспособность и уничтожить деморализацию, страх в частях, необходимо соединить обе дивизии в одну, из которых выйдет мощная боевая единица. Дивизия четырёхбригадного состава, при наличии двух полков кавалерии. Имея в виду наличие тех реальных работников, как политических, так и технических, мы с полной уверенностью можем сказать, что дело облегчится, и мы сумеем ценою нечеловеческих сил создать сильную, мощную боевую единицу, с одним мощным штабом и одним мощным снабжением. При наличии свежих сил в виде пополнения с уверенностью скажу, что я, Щорс, выведу весь тот сумбур, который получился. Мы пришли к такому заключению и уверены, что иного исхода быть не может, и вы с этим согласитесь.

Командарм. Сообщите намеченных начальников и какие части сводятся в бригады.

Щорс. Сегодня к 12 часам, если вы дадите согласие, проект будет вам представлен. Как вы, в принципе согласны с этим?

Командарм. Я вполне согласен.

В тот же день, 19 августа, войскам 12-й армии был объявлен приказ о слиянии 44-й стрелковой и 1-й Украинской дивизий. Начальником вновь сведённой — 44-й дивизии назначен Щорс, его помощником (заместителем) Дубовой. Истомлённые боями, обескровленные, войска 44-й дивизии встали под Коростенем, преградив дорогу рвавшемуся к Киеву врагу.

Как видим, интриг со стороны Щорса не было. Вопрос об объединении двух дивизий решался с обоюдного согласия, гласно. В разговоре по прямому проводу с командармом участвовали Дубовой и его военный комиссар. В интригах можно скорее заподозрить Дубового — ему пришлось побывать и в роли командарма, и начальника штаба армий. Можно представить, сколько влиятельных приятелей и дружков завелось у него за это время.

Нелепы обвинения Щорса в украинском национализме — он ведь белорусом был. Дед Микола, крестьянин, все силы вложив в скупую белорусскую землю, нестарым ещё лёг в неё и сам. Отец девятнадцатилетним пареньком выехал из Минска чугункой и сошёл на маленькой станции Сновск. Сюда, на сухие, здоровые места Черниговщины повалило немало умельцев-белорусов. Вокруг станции и депо бурно шла застройка.

Историки были потрясены, когда совсем недавно узнали о белорусском происхождении Щорса, которого, как известно, было велено считать «украинским Чапаевым». Узнали правду — и вот уже отметены наветы, которые шлейфом тянулись за его именем почти семьдесят лет. А сколько ещё потрясений ожидает исследователей, когда откроются, наконец, двери всех архивов? Придирчиво просеивая факты биографии Щорса сквозь сито тогдашних идеологических представлений о личности народного героя, с которого должны брать пример миллионы простых людей, в тридцатые годы безжалостно выбрасывали всё, что хоть в какой-то мере могло повредить созданию мифологизированного образа, безупречного во всех отношениях.

Плоды тех праведных трудов мы пожинаем сегодня. Стыдливое замалчивание некоторых эпизодов жизни Щорса, искусственное выпрямление его биографии обернулось сегодня, когда стали просачиваться непубликовавшиеся ранее сведения, низвержением с пьедестала. Прошлое жестоко мстит, если с ним обращаются вольно, в угоду сиюминутным амбициям. Когда и где Щорс вступал в партию? Место и дата называются разные. Действительно ли он учился четыре года в Черниговском духовном училище, о чём в официальных биографиях вообще не упоминалось, а затем в Полтавской духовной семинарии, которая стыдливыми биографами подменялась учительской семинарией? Верно ли, что он никогда не был штабс-капитаном, а всё его военное образование сводилось к четырём месяцам в Виленском военном училище, переведённом в 1916 году в Полтаву? Кто на самом деле был организатором и первым командиром Богунского полка: Щорс или двадцатилетний А.С. Богунский, расстрелянный без решения трибунала между 27 и 31 июля 1919 года по приказу Троцкого, который обвинил его, члена партии с мая 1917 года, начальника штаба звенигородско-повстанческих отрядов, командира бригады перед бесславной гибелью в том, что два полка бригады самовольно снялись из Полтавы? Случайно ли, что за три месяца до провозглашения Сталиным Щорса «украинским Чапаевым» тогдашний председатель Реввоенсовета и нарком обороны СССР Ворошилов в газете «Красная звезда» зачислил Богунского в ряды бандитских атаманов, хотя политически юный комбриг был реабилитирован в 1920 году? В честь кого был назван «полк имени т-ща Богуна» — винницкого полковника Ивана Богуна, сподвижника Богдана Хмельницкого, или в честь его, большевика Богунского, которого называли Богуном? Могло ли слово «товарищ» быть употреблено рядом с именем деятеля несоветской эпохи?

Это вопросы или примеры лжи во имя системы? Той, которая убеждала: ни за что отвечать не придётся. И щедро одаривала наёмников, преуспевающих в государственной науке выпрямления истории.

Приложение № 5: Из открытых источников

Послесловие внука Щорса А.А. Дроздова

(Щорс Александр Алексеевич — в прошлом сотрудник внешней разведки КГБ, ответственный секретарь газеты «Комсомольская правда», главный редактор газеты «Россия», предприниматель. Живёт в Москве.)

Мне было легко в детстве. Я ничего не выдумывал, мне никто не подсказывал. Просто играл в деда. Не в революцию, не в Чапаева, а в своего собственного семейного героя — Щорса.

Его имя нависало над нашей семьёй и как благословение, и как проклятие. Почти вся мужская линия — военные. Кого провернуло в мясорубке Второй мировой без остатка, кого поглотила предвоенная тьма. Жена героя была арестована. Кто-то остался на обочине славы. И никто из нас не увидел зарю коммунизма.

Когда кончились детские игры с отцовским кортиком, который почитал я прославленной саблей, — пришло понимание тайны. Она свято хранилась в доме, но давала о себе знать нечаянно брошенным словом, взглядом, именем…

А тайны, в общем-то, нет.

Без нимба святого от Революции, которым окружил его Сталин, судьба Щорса — судьба человека чести.

Его корень дал такой мощный сгусток крови в одной нашей семье, что ничто происходящее в России сегодня меня не пугает. Жизнь наладится. Дети выберут себе для игр новых героев.

Что поделаешь, так устроен мир. В общем, справедливо и жестоко устроен.

Только нужно-то — держаться правды.

Глава 4 Бегство из боткинской больницы

Одесский Робин Гуд. — Знакомство с Майорчиком. — Дерзкие налёты. — Стремительная карьера. — Легендарный комбриг. — Новое назначение. — Подозрительный диагноз. — Несостоявшаяся операция. — Выстрел в Чабанке.

Заведение Мейера Зайдера, открытое им до революции, устояло и при Временном правительстве. Когда к власти пришли большевики, дела предприимчивого пройдохи пошатнулись настолько, что в пору было думать о закрытии, а самому молиться, чтобы не расстаться со свободой. Сменившие большевиков деникинцы весьма благосклонно отнеслись к промыслу, которым занимался Зайдер, и в немалой степени способствовали его возрождению. Пика расцвета заведение Мейера, или как его ещё называли, Майорчика, достигло, когда одесские бульвары заполнились молодыми людьми в экзотической форме греческих, французских, английских, румынских солдат и офицеров, которые всерьёз и надолго оттеснили не столь щеголеватых петлюровцев и даже неотразимых польских легионеров.

Недостатка в выгодной клиентуре не было, и Майорчик молил своего бога, чтобы приятная иностранная речь как можно дольше звучала под цветущими одесскими каштанами. Конечно, предпочтение отдавалось экипажам с дредноутов, стоявшим на одесском рейде, которые обслуживались в первую очередь и по высшему разряду. Но содержатель увеселительного заведения не отказывал в услугах и соотечественникам, особенно если они были в форме деникинской армии, с контрразведкой которой в Одессе считались. Поэтому, когда однажды в полдень на пороге дома, где обитали предназначенные для наслаждений за плату южные красавицы-смуглянки, появился могучего телосложения артиллерийский капитан, хозяин был с ним столь же предупредителен и улыбчив, как с иностранным клиентом. Правда, слегка смущало то обстоятельство, что гость пожаловал слишком рано, но ведь кто поймёт этих военных, может, на фронт ночью отбывают, вот и прислали загодя квартирьера — места застолбить.

— Где у вас ключ от чердака? — повелительным басом произнёс вошедший. — Дайте его сюда!..

Майорчик испуганно взглянул на гостя, хотел было возмутиться, но вид капитана-артиллериста явно не располагал к выяснению цели визита. Поняв это, Зайдер дрожащими руками протянул ключ. Капитан подбросил его вверх, ловко поймал и, сопровождаемый хозяином, обратился к нему с последней ступеньки лестницы:

— Надеюсь, вы поняли, что сегодня к вам не заходил ни один капитан?

Весь остаток дня владелец публичного дома провёл в мучительных раздумьях. Не сразу, безусловно, но всё же он догадался, кто посетил его заведение. Имя знаменитого бессарабца было на устах у всей Одессы. Его произносили кто с ужасом, кто с восхищением. Молва приписывала ему дерзкое нападение на тюрьму и освобождение арестованных большевиков-подпольщиков, диверсии на железной дороге, изъятие крупных партий оружия и переправку его партизанам за Днестр. К вечеру до ушей Мейера Зайдера долетел и вовсе невероятный слух: неуловимый налётчик средь бела дня напал на деникинскую контрразведку и устроил там жуткую перестрелку, но ушёл невредимым, прихватив с собой груду секретных документов. Налётчик был облачен в форму артиллерийского капитана.

Майорчик слыл в Одессе весьма удачливым человеком. Его супруга, до замужества завсегдатай городских панелей, была обладательницей бесценного бриллиантового колье и, пребывая в хорошем настроении, не раз хвасталась бывшим подружкам, что, если бы не шаткость положения в Одессе, в которой частенько постреливали, они с муженьком были бы счастливыми обладателями шикарного особняка с видом на море. Соблазн увеличить и без того немалое состояние был настолько острым, что Зайдер несколько раз порывался двинуть в контрразведку, которая после нахального налёта неуловимого бессарабца установила за его поимку крупную денежную сумму. И каждый раз инстинкт самосохранения, а может, и природная трусость, удерживали его от опрометчивого поступка.

Ближе к полуночи «капитан» спустился с чердака. Изысканным слогом героев Вальтера Скотта поблагодарив хозяина пикантного заведения за оказанное гостеприимство, он попросил у него гражданскую одежду, предложив взамен свою военную форму. Майорчик от блестящего капитанского мундира отказался, быстро сообразив, какие неприятности могут его ожидать, если мундир налётчика, которого наверняка кто-либо заметил во время перестрелки, обнаружит деникинская контрразведка. Цивильный костюм, хоть и с большим сожалением, он вручил незнакомцу. Тот быстро переоделся, вынул из портфеля парик, который прихватил с собой, отправляясь на операцию, и водрузил его на свой круглый, совершенно голый череп. Парик изменил внешность гостя до неузнаваемости. Перед Майорчиком стоял дородный, холёный господин с барственными манерами. Прощаясь, он неосмотрительно бросил фразу, которую Майорчик, к сожалению, не забыл:

— Я ваш должник…

Семь лет спустя, в ночь на шестое августа 1925 года, Мейер Зайдер выстрелом из маузера уложил своего должника — легендарного героя гражданской войны, комкора, удостоенного трёх орденов Красного Знамени и революционного почётного оружия Григория Ивановича Котовского. Именно он был тем самым «капитаном», который нашёл кратковременное убежище в увеселительном заведении Майорчика после успешного налёта на деникинскую контрразведку.

Подлинное имя убийцы сорокачетырёхлетнего полководца тщательно скрывалось свыше шестидесяти лет. Более того, в десятках книг, энциклопедий, справочников оно вообще не упоминалось. В первой Советской энциклопедии, например, о гибели Котовского сказано так: «Предательски убит в совхозе «Чабанка»». Формулировка 1937 года без изменений воспроизведена в БСЭ 1953 и 1965 годов. Что касается более поздних изданий, то они представляют собой образчики чудесных метаморфоз. Так, в Большой Советской Энциклопедии, выпущенной в 1973 году, сведения о том, где и как погиб Котовский, отсутствуют совсем. Приведённая там туманная формулировка «Похоронен в Бирзуле» (ныне город Котовск Одесской области. — Н.3.) повторена и в Советской военной энциклопедии, изданной в 1977 году. Линия, проводимая официальными источниками, находит своё отражение и в историко-беллетристической литературе. Вот как говорится о гибели Котовского в посвящённой ему книге из серии «Жизнь замечательных людей», вышедшей сравнительно недавно — в 1982 году: «Вечером 5 августа 1925 года он был на костре у лузановских пионеров. Затем провёл какое-то время с отдыхающими на вечере, а когда возвращался домой к жене и сыну, его жизнь оборвала пуля, выпущенная безжалостной рукой из маузера».

Пять типографских строк, отведённых в двухсотстраничной книге обстоятельствам гибели видного полководца гражданской войны, только усиливают недоумение от недосказанности. «Его жизнь оборвала пуля, выпущенная безжалостной рукой из маузера…» Кому принадлежал маузер? Кто он, безымянный убийца? Почему он поднял оружие на Котовского? Ответов, увы, нет.

А вдруг их можно найти в других книгах, вышедших до того, как из Большой Советской Энциклопедии убрали упоминание о том, что Котовский был предательски убит в совхозе «Чабанка»? Пожалуй, самым авторитетным свидетельством в этом смысле могут быть воспоминания жены Котовского, прошедшей с ним всю гражданскую. Изданная в 1958 году небольшим тиражом, всего три тысячи экземпляров, да ещё в Кишинёве, пятидесятистраничная брошюрка под заголовком «Верный сын советского народа» тем не менее оказалась едва ли не единственным источником, из которого можно было наконец узнать, что такое Чабанка и почему Котовский оказался там летом 1925 года.

Согласно рассказу Ольги Петровны, врача по специальности, с которой Григорий Иванович познакомился в поезде по пути на фронт и вскорости женился на ней, в июле 1925 года Котовский впервые получил отпуск. Ещё в 1924 году он стал часто страдать приступами желудочно-кишечных болей. Один из таких приступов случился в Киеве. Профессор Яновский, предположив язвенную болезнь, предложил Григорию Ивановичу лечь в клинику на обследование. Но приступ прошёл, и Котовскому, как обычно, некогда было заняться собой. Тогда жена втайне от мужа сообщила командующему Украинским военным округом о состоянии здоровья Котовского, и согласно постановлению военного совета ему предписано было выехать в Москву для всестороннего обследования состояния здоровья.

Консультации профессоров, лабораторные и рентгенологические исследования заняли около двух недель. Язвенная болезнь была исключена, а установлен невроз кишечника, возникший от тяжёлой неврастении.

От поездки в санаторий Григорий Иванович отказался. Зачем куда-то ехать, если можно отдохнуть с семьёй поблизости, благо море недалеко. Фрунзе посоветовал ему съездить в военный совхоз «Чабанка» под Одессой, где накануне летом отдыхала его семья.

В совхозе «Чабанка» находился небольшой дом отдыха человек на тридцать. Котовскому приготовили отдельный домик. Стоял он на отшибе, отдельно от других. Место было глухое, и это беспокоило Ольгу Петровну. По её словам, ещё до их поездки на отдых органами ГПУ дважды были задержаны диверсионные террористические группы, направлявшиеся в Умань, где стоял штаб второго кавалерийского корпуса, для убийства Котовского. Здесь же недалеко проходила граница, что особенно страшило Ольгу Петровну. Поэтому она приняла кое-какие меры предосторожности: достала ручной пулемёт, прикормила совхозных собак. Когда Котовский засыпал, а спал он на веранде, она вставала и садилась у окна, прислушиваясь к каждому подозрительному шороху.

Хотя Котовский хорошо отдохнул, стал спокойнее и укрепил нервную систему, ему тем не менее отпуск продлили. Однако он решил ехать домой, в Умань: жена была беременна, до родов оставался один месяц. Да и дела требовали присутствия в корпусе; вскоре предстояло расставание с любимыми бойцами и командирами, впереди маячило новое назначение, слухи о котором всё более усиливались. Теперь известно, что они были небеспочвенными. А ведь люди, знавшие правду, хранили глухое молчание более шестидесяти лет. Многие унесли с собой тайну, в которую были посвящены, в могилу, боясь за себя и своих близких. И всё-таки правда вылезла, одолев эпоху унизительного безгласия и безмолвия.

Но — всему свой черёд. К высокому перемещению Котовского и планирующемуся переезду в Москву мы ещё вернёмся. А сейчас продолжим рассказ Ольги Петровны о том трагическом дне, когда Григория Ивановича не стало. Приведём это место полностью, ибо оно исключительно важно, поскольку является, по сути, единственным опубликованным у нас свидетельством очевидца. «5 августа Котовский был на костре в Лузановском пионерском лагере и вернулся около 9 часов вечера, — вспоминает она. — Отдыхающие решили устроить нам проводы. Собрались около 11 часов ночи. Котовский с неохотой пошёл, так как не любил таких вечеров, да и был утомлён: он рассказывал пионерам о ликвидации банды Антонова, а это для него всегда значило вновь пережить большое нервное напряжение.

Вечер, как говорится, не клеился. Были громкие речи и тосты, но Котовский был безучастен и необычайно скучен. Часа через три стали расходиться. Котовского задержал только что приехавший к нему старший бухгалтер Центрального управления военно-промышленного хозяйства. Я вернулась одна и готовила постель.

Вдруг слышу короткие револьверные выстрелы — один, второй и затем мёртвая тишина. Как электрическим током пронзила мысль: «Это выстрелы в него». Я побежала на выстрелы, крича: «Что случилось?» Ни звука в ответ. У угла главного корпуса отдыхающих вижу распластанное тело Котовского вниз лицом. Бросаюсь к пульсу — пульса нет. Кричу: «Люди, скорее на помощь, Котовский убит!»

Услышав выстрелы у себя под окном, отдыхающие спрятались и только на мой зов вышли. Котовского внесли в столовую, я осмотрела маленькую ранку в области сердца. Признаков жизни не было, да и не могло быть, так как пробита была аорта и смерть наступила мгновенно.

До приезда следственных органов, заперев столовую, я вернулась на дачу. Силы оставили меня, и я села на веранде. Подходит начальник охраны сахарного завода, прибывший в Чабанку несколько дней тому назад. Бросается передо мной на колени: «Спасите меня, вы были матерью для всех в корпусе, будьте и мне матерью, спасите меня, я убийца».

Я могла только сказать: вон отсюда.

Он ушёл. Я собрала все свои силы и побежала к директору совхоза. Рабочие бросились искать убийцу, и конные догнали его, уходящего берегом моря по направлению к Одессе.

К вечеру мы привезли Котовского в Одессу.

Одиннадцатого августа траурная Одесса провожала Котовского в последний путь в Бирзулу, где он в первые дни революции формировал красногвардейские отряды; там решено было его похоронить».

Как видим, фамилия убийцы не фигурирует и в воспоминаниях вдовы Григория Ивановича, вышедших из печати при её жизни — Ольга Петровна скончалась в 1961 году. Но зато здесь мы обнаруживаем ценную подробность: должность убийцы. Ольга Петровна называет его начальником охраны сахарного завода.

Речь идёт о Перегоновском сахарном заводе близ Умани, который восстанавливали конники Котовского. Его корпус имени Совнаркома Украины встал на квартиры, раскинувшись на многие десятки километров в районе Умани, Гайсина, Крыжополя. С 1922 года у Советского государства не было фронтов, и красным командирам приходилось самим ломать головы над тем, как одеть и накормить бойцов. С этой целью и создавались ВПО — военно-потребительские общества, перед которыми ставилась задача не только снабжать войска необходимыми товарами, но и производить их. Котовский активно ратовал за подсобные хозяйства, предприятия и мастерские в частях своего корпуса. Бездействовавший сахарный завод в Перегоновке осмотрел лично и пришёл к выводу, что восстанавливать его стоит. Заключил договор с крестьянами на контрактацию посевов сахарной свеклы. Успех был небывалый: после расчёта с крестьянами и рабочими в распоряжении ВПО корпуса осталась солидная прибыль — 30 тысяч пудов сахара высшего сорта. На совещании работников сахарных заводов в Москве тогдашний председатель ВСНХ Ф.Э. Дзержинский ставил в пример работу Перегоновского завода. Выходит, начальник охраны этого предприятия — убийца Котовского? Как его фамилия?

Имя стрелявшего в комкора не называется и в более ранних книгах. «Нелепый и бессмысленный выстрел неожиданно прервал кипучую жизнь Котовского. Он погиб во цвете сил, полный жажды к борьбе, готовый отдать свою жизнь для победы социалистической революции. Имя его навсегда войдёт в историю классовой борьбы, как имя преданного солдата коммунизма, отдавшего все свои силы во имя лучшего будущего грядущих поколений», — такими словами заканчивается книга С. Сибирякова и А. Николаева, изданная о нём для молодёжи в 1931 году. Сталинская интерпретация прошлого набирала силу: вместо исторических фактов — идеологические клише, вместо представляющих человеческий интерес подробностей — обтекаемые формулировки.

Неужели ни в одном печатном источнике так и не фигурирует имя убийцы? Я был уже готов утвердиться в этом мнении, как вдруг совершенно неожиданно в библиотеке ЦК КПСС в одном из запертых на замок шкафов обнаружил пожелтевшую от времени тридцатистраничную брошюру малого, размером карманного блокнота, формата. От недостатка воздуха и солнечного света она почти истлела и буквально расползлась у меня в руках, едва только я извлёк её из хранилища, куда она была заточена, судя по инвентарному номеру и дате на штемпеле, в 1929 году. Брошюра вышла в 1925 году, сразу же после смерти Котовского, в серии «Дешёвая библиотека журнала «Каторга и ссылка»». Этот журнал выпускался издательством Всесоюзного общества политических каторжан и ссыльных поселенцев. И общество, и его издательство по указанию Сталина были распущены.

Сохранился ли чудом ещё где-нибудь подобный экземпляр, сказать трудно. Поистине библиографическая редкость! На предпоследней страничке читаю, не веря своим глазам: «В ночь на шестое августа, в тридцати верстах от Одессы, в совхозе Цупвоенпромхоза «Чабанка» начальник охраны сахарного завода конкорпуса Майоров выстрелом в грудь из маузера предательски убил Григория Ивановича Котовского». Майоров! Вот она, фамилия. Но почему её нет в издании 1931 года? Текстологическое сличение показало, что тридцать страничек С. Сибирякова полностью, без правок, вошли в совместную с А. Николаевым книгу о Котовском для молодёжи. В новое издание не попало только имя убийцы и детали трагедии в Чабанке. Вместо них появился цветистый, пустопорожний абзац, абсолютно не персонифицированный. Его можно вписать в некролог любому революционеру-большевику. Видно, С. Сибирякову, отсидевшему с Котовским не один год в тюрьме, специально «придали» в соавторы человека, который знал, как теперь надо писать о революции и гражданской войне.

Итак, промелькнув однажды незаметно в одной-единственной тоненькой брошюрке карманного формата почти много лет назад, имя, кстати, не подлинное, убийцы крупного командира гражданской войны никогда больше не появлялось на страницах советской печати. А как в зарубежной?

В 1990 году издательство «Молодая гвардия» выпустило книгу Романа Гуля «Красные маршалы» — впервые на родине автора, которую он покинул в 1919 году. Некоторые его книги, в частности, «Ледяной Поход», «Белые по Чёрному», в двадцатых годах выходили в Советской России. Что касается «Красных маршалов», то по поводу первого раздела о Тухачевском, выпущенном отдельно в Берлине издательством «Петрополис» в 1932 году, И. Эренбург сказал, что эту книгу Советы не простят ни автору, ни издателю. В 1933 году в том же «Петрополисе» вышла книга Р. Гуля о других советских маршалах — Ворошилове, Будённом, Блюхере, Котовском.

Роман Борисович Гуль скончался в США в 1986 году, немного не дождавшись часа, когда его отнесённая к антисоветской литературе книга вышла в Москве. Живой и правдивый свидетель почти 80-летней истории России, он остро чувствовал необходимость донести до своего народа всю полноту исторической правды.

Глава, в которой описаны последние дни красного маршала, небольшая, всего несколько страничек, называется просто, без вычурности: «Смерть Котовского». Р. Гуль приводит слова, сказанные на похоронах над могилой Котовского его соперником по конной славе и популярности Семёном Будённым и комментирует их так: можно подумать, что Котовский убит на поле сражения. Нет, интригует читателя многоопытный автор, смерть члена трёх ЦИКов и популярнейшего маршала темным-темна.

Далее приводится историческая аналогия. В 1882 году в гостинице «Англетер» внезапно умер знаменитый генерал М.Д. Скобелев. Он был человеком рискованного и бурного темперамента, связанный с неугодными правительству течениями. Несмотря на его огромные заслуги перед государством, все знали, что царь, двор, сановные военные круги ненавидели Скобелева. И вот вокруг смерти популярного вождя поползли слухи, что «белый генерал» отравлен корнетом-ординарцем.

«Но кто же убил «красного генерала»? — задаёт вопрос Р. Гуль. — Из маузера несколькими выстрелами в грудь Котовского наповал уложил курьер его штаба Майоров».

Из московского источника русифицированная фамилия убийцы перекочевала в книгу, первоначально вышедшую в Берлине! И только 65 лет спустя мы узнали подлинную фамилию стрелявшего в Котовского — не Майоров, а Мейер Зайдер, не курьер его штаба и не адъютант, а бывший владелец публичного дома в Одессе, а тогда, в 1925 году, начальник охраны Перегоновского сахарного завода.

Что же толкнуло Майорчика на такой поступок? Цитируем дальше Р. Гуля: «В газетных сообщениях о смерти солдатского вождя — полная темнота. То версия «шальной бессмысленной пули во время крупного разговора», то Майоров — «агент румынской сигуранцы». Полнейшая темнота.

Но был ли судим курьер штаба Майоров, о котором газеты писали, что он «усиленно готовился к убийству и, чтобы не дать промаха, накануне убийства практиковался в стрельбе из маузера, из которого впоследствии стрелял в Котовского»?

Нет, в стране террора Майоров скрылся. Агент румынской сигуранцы? А не был ли этот курьер штаба той «волшебной палочкой» всесоюзного ГПУ, которой убирают людей, «замышляющих перевороты», людей, опасных государству?

О Котовском ходили именно такие слухи.

В смерти Котовского есть странная закономерность. Люди, выходившие невредимыми из боёв, из тучи опасностей и авантюр, чаще всего находят смерть от руки неведомого, за «скромное вознаграждение» подосланного убийцы.

Для Котовского таким оказался — курьер штаба».

Нельзя не отметить прозорливости Р. Гуля. Он довольно подробно описал похороны Котовского: и салют из 20 орудий в городах расположения 2-го кавалерийского корпуса, и приспущенные над Одессой траурные флаги, и речи красных маршалов Егорова, Будённого, Якира над могилой героя. Именем Котовского назвали один из красных самолётов: «Пусть крылатый Котовский будет не менее страшным для наших врагов, чем живой Котовский на своём коне». Несколько городов постановили именем Котовского назвать улицы. Наконец пришли предложения поставить вождю красной конницы памятник. Может быть, и поставят Котовскому памятник, делает предположение Р. Гуль, памятники молчаливы, памятники ничего не рассказывают.

В самую точку попал живший в эмиграции писатель! Поставили Котовскому памятник, и не один. И — сразу же начались канонизация, отсечение всего, что могло бросить тень, превращение мятущегося бунтаря в слащаво-положительную личность. Во множестве посвящённых ему книг и кинофильмов он предстаёт большевиком чуть ли не с пелёнок, произносит слова и осуществляет действия, не всегда подтверждённые документами. Перед историками, писателями и журналистами закрываются двери госархивов. Никому не разрешалось подступиться к документам царской полиции, касающимся деятельности Котовского в дореволюционный период. Сейчас ясно, почему: во многих из них полиция называла его «бандитом», «главарём шайки» и т.д. В своё время бесследно исчезли и до сих пор неизвестно, сохранились ли где-нибудь материалы суда над убийцей Котовского. Не только имя Мейера Зайдера, но и все обстоятельства, связанные с выстрелом в Чабанке, оказались под запретом. Публиковать эти сведения не разрешалось — из текстов воспоминаний ветеранов-котовцев нещадно вымарывали даже краткие упоминания о деталях трагедии в совхозе под Одессой.

Первым информационную блокаду вокруг тайны гибели Котовского прорвал журнал «Знамя». В 1989 году здесь появилась публикация Виктора Казакова «После выстрела», в которой даны различные версии убийства в Чабанке. Не обойдена вниманием исследователя и та, которая связана с распространявшимися в тридцатые годы слухами об убийстве на почве ревности.

Однажды, пишет В. Казаков, в редакцию газеты «Вечерний Кишинёв», где он тогда работал, пришёл пожилой человек и, поговорив о своём деле, вдруг сказал:

— Котовский погиб на моих глазах, и я могу рассказать, как это было. Нет, не для того, чтобы вы об этом написали, — правда об этой смерти уже давно никому не нужна, расскажу просто так, только для вас.

И вот что он рассказал:

— Я был с Котовским в Чабанке. В тот вечер сидели за столом, выпивали. Котовский пришёл с незнакомой нам молодой женщиной… Ну, пили водку, разговаривали, время перевалило за полночь, и тут Котовскому показалось, что военный, сидевший напротив него, как-то «не так» смотрит на его новую пассию. Он расстегнул кобуру, достал револьвер и сказал военному: «Я тебя сейчас застрелю». Адъютант Григория Ивановича, зная, что командир слов на ветер не бросает, стал отнимать у него оружие, и во время этой возни раздался выстрел — Котовский сам нечаянно нажал курок, и пуля попала ему прямо в сердце…

В. Казаков считает, что в словах этого человека не было и малой толики правды, и он сам хорошо знал об этом. Для чего же он тогда всё это рассказывал? Чтобы набить себе цену. Ведь самые невероятные слухи о смерти Котовского ходят лишь потому, что до сих пор не рассказана вся правда о трагедии в Чабанке.

Об этом с горечью говорил мне сын комкора Григорий Григорьевич Котовский, ныне ведущий научный сотрудник Института востоковедения, заместитель генерального секретаря Всемирной Федерации научных работников. Маленькому Грише было всего два года, когда он лишился отца. Рождение сына было большим событием в семье Котовских: Григорий Иванович и Ольга Петровна не могли забыть смерти дочерей-двойняшек и мечтали о новом ребёнке. О том, что у него появился сын, Котовский узнал, находясь в Москве. Спеша увидеть новорождённого, он помчался на вокзал. Из-за снежных заносов железнодорожное сообщение было прервано. Комкор добрался до Умани, меняя лошадей и дрезины.

Григорий Григорьевич давно бьётся над разгадкой тайны гибели отца. Мать с негодованием отвергала досужие домыслы о том, что причиной была ревность. Григорий Григорьевич верит матери, убеждён в её кристальной честности. Ольга Петровна работала корректором рядом с сестрой Ленина А.И. Ульяновой в социал-демократической газете, которую издавал муж Анны Ильиничны — М. Елизаров. Училась на медицинском факультете Московского университета, была любимой ученицей знаменитого хирурга Бурденко. Свою последнюю операцию она сделала в 66-летнем возрасте. Её уважали все: коллеги, соседи, знакомые. Подозревать маму в неискренности перед ним у Григория Григорьевича нет никаких оснований. Ни разу, даже в самые трудные моменты, а их у неё было немало, Ольга Петровна ни словом, ни намёком не дала повода сыну для сомнений в правдивости рассказов о той страшной августовской ночи.

— Тайна убийства Котовского всегда жила с матерью, — так прокомментировал сын полководца публикацию в журнале «Знамя». — Слухи, порочащие его память (убийство на почве ревности), стали превращаться в официозную версию. В 1934 году, когда мама отдыхала в военном санатории в Кисловодске, она услышала, как об этом со смешком говорили молодые командиры. Узнав, кто перед ними, они смутились, но в своё оправдание сообщили Ольге Петровне, что такую информацию о гибели Котовского распространяет… Политическое управление РККА.

Григорий Григорьевич приводит и такое свидетельство. В 1936 году его мама была участницей съезда жён командного состава Красной Армии, который проводился в Кремле. Во время приёма в честь участников съезда к Ольге Петровне подошёл маршал Тухачевский и, пристально глядя ей в глаза, сказал, что в Варшаве вышла книга, автор которой — польский офицер — утверждал, что Котовский был убит самой Советской властью. В 1949 году Григорий Григорьевич нашёл эту книгу в библиотеке Варшавского университета. Книга была посвящена не только его отцу, но и некоторым другим видным советским военачальникам, и в ней действительно было сказано, что Котовского убила Советская власть, поскольку он был человеком прямым, независимым и, обладая громадной популярностью в народе, мог повести за собой не только воинские соединения, но и массы населения Правобережной Украины. Очевидно, считает сегодня сын комкора, Тухачевский дал матери понять: убийство Котовского имело политический характер.

В 1946 году Григорий Григорьевич случайно встретился со знакомым военным следователем. Тот вёл дело захваченного годом ранее в Маньчжурии атамана Семёнова. В конце двадцатых годов этот следователь, проходивший в Киеве военную службу, бывал в семье Котовского. От него сын Григория Ивановича узнал, что в сверхсекретном архиве органов госбезопасности он познакомился с делом Котовского. Оказывается, ещё при жизни его отца, в двадцатые годы, в Москву о нём поступали агентурные сведения! Следователь, правда, был весьма уклончив в своих ответах на вопросы сына Котовского и ничего больше не сообщил. Тем не менее у него, заявляет Григорий Григорьевич, как и у покойной Ольги Петровны, нет сомнения в том, что убийство отца — одно из первых политических убийств в стране после Октября.

В чём можно беспрекословно согласиться с Григорием Григорьевичем, так это с его утверждением, что, видимо, только сейчас наступает время, когда будет возможно попытаться восстановить истину. И начинать надо с нового прочтения биографии Котовского, с выяснения причин, почему, несмотря на большие заслуги перед Советским государством, количество врагов у Котовского в мирной жизни возрастало с необычайной быстротой. Не потому ли, что в свои сорок лет не перебродил, не угомонился вождь красной конницы, правивший причудливой страной «Котовией», раскинувшейся в десятках городов юга России и Приднестровья? Всё, что любил в детстве и юности — авантюру, театральность, браваду, чем жил в разбое на бессарабских дорогах, не ушло, а ещё больше укрепилось. Много хлопот у Реввоенсовета с республикой «Котовией». Здесь нет никакого закона, кроме «котовского». Он и вождь, и трибунал, и государство. И в сорок лет Котовский по-прежнему любит эффекты, отчаянность и позу. Таким уж уродился.

Полвека усердно трудились именитые иконописцы от кинематографа, беллетристики, публицистики, создавая образ однозначно положительной личности, лишённой каких-либо недостатков, замалчивая слабости и приукрашивая достоинства. Вот уж в чём-в чём, а в домыслах жизнь Котовского как раз не нуждалась. С детства она полна таких захватывающих историй, что любой из них хватило бы на увлекательную книгу. Если, конечно, описывать так, как было на самом деле.

Приключения, казалось, были запрограммированы самой судьбой и подстерегали его едва ли не с самого рождения. Семилетним мальчиком Котовский совершил своё первое воздушное путешествие — упал с крыши одного из зданий винокуренного завода высотой 5–6 саженей. Проболел целый год, и следствием этого падения явилось страшное заикание, которое, правда, со временем уменьшалось. Отец предполагал дать сыну солидное образование, но заикание изменило все планы, и Гриша был отдан в народное двухклассное училище.

Он был нервным, вспыльчивым мальчиком. По словам Р. Гуля, может быть, именно тяжёлое детство определило его дальнейшую сумбурную, разбойничью жизнь. В детстве у Гриши были две страсти — спорт и книги. Спорт сделал из него силача, а чтение авантюрных романов и захватывающих драм пустило жизнь по фантастическому пути. Из реального училища Котовский был исключён за вызывающее поведение. Отец отдал его в Кокорозенскую сельскохозяйственную школу. Но и сельское хозяйство не увлекло Котовского, а когда ему исполнилось 16 лет, внезапно умер отец, и, не кончив школы, Котовский стал практикантом в богатом бессарабском имении князя Кантакузино. Здесь-то и ждала его первая глава авантюрного романа, ставшего жизнью Котовского до революции.

Вот как описывает эту драматическую историю М. Барсуков в книге «Коммунист-бунтарь», вышедшей в 1926 году в издательстве «Земля и фабрика» с предисловием Феликса Кона: «…у Котовского происходит личное столкновение с помещиком, у которого он служит. Княгиня Кантакузино, которая теперь служит буфетчицей в «Русском трактире» в Америке, увлеклась молодым, самоуверенно державшимся практикантом. Князь, узнав о чувствах княгини, под горячую руку замахнулся на Котовского арапником. Но Котовский ловким движением обезоружил его и, схватив за пояс, выбросил из конторы, где это происходило. Князь полетел с жалобой в Кишинёв. С этого момента Котовский начинает мстить той среде, в которой он вырос. Имение князя пылает, подпаленное Котовским».

В позднейших книгах этот эпизод подаётся в иной интерпретации. Исчезают личные мотивы. Причиной конфликта молодого практиканта с помещиком становится резкий контраст между каторжным трудом наёмных крестьян и беспечной жизнью господ. Прямой по натуре и характеру, Котовский при первой же стычке с требовательным и властным самодуром высказал ему своё презрение. Распетушившийся помещик замахнулся арапником, но не успел опустить его, как Котовский ловким движением обезоружил помещика и выбросил из конторы. Взбешенный князь приказал дворне связать практиканта, избить и ночью выбросить в степи. В другой книжке, вышедшей в семидесятых годах, этот эпизод подаётся таким образом, будто бы Котовский вступился за крестьян, которым помещик приказал всыпать розог. Мол, молодой практикант выступил против несправедливого наказания и издевательств.

Канонизация образа продолжалась. Многие эпизоды переосмысливались, им давалось совершенно иное, отвечающее пропагандистским задачам того времени, толкование. Из некоторых произведений вытекало, что после первого столкновения с самодуром-помещиком Котовский сделался ярым врагом угнетателей и вступил на путь сознательной борьбы с царизмом. Постепенно забывалось, что он, по его собственному глубоко искреннему определению, был «стихийным коммунистом» до Октября и даже тяготел к анархистам. «Вся беда, всё несчастье Котовского состояло в том, что он, чуткий к людскому горю, по натуре неспособный мириться с глумлением над народными массами, не столкнулся с теми, кто мог бы направить его на путь революционной борьбы, — писал Феликс Кон в предисловии к книжке М. Барсукова «Коммунист-бунтарь». — Подобно герою Мицкевича, он страдал за миллионы людей, боролся, как умел, как понимал, но до революции лишь отражал в себе бунт народной стихии».

Упрощённое, схематичное изображение Котовского, начавшееся в тридцатые годы, пошло, конечно же, от «Краткого курса истории ВКП(б)», где были перечислены имена некоторых героев гражданской войны, уже к тому времени покойных, а потому и неопасных новому диктатору. Хотя нет, всё началось гораздо раньше. Методологической основой характеристики Котовского в «Кратком курсе» послужило, безусловно, короткое письмо Сталина «О тов. Котовском», опубликованное в украинском журнале «Коммунист» в 1926 году. Оно заслуживает того, чтобы быть процитированным полностью.

«Я знал т. Котовского как примерного партийца, опытного организатора и искусного командира, — писал, будто указывая историкам и беллетристам темы их будущих книг, генсек. — Я особенно хорошо помню его на польском фронте в 1920 году, когда т. Будённый прорывался к Житомиру в тылу польской армии, а Котовский вёл свою бригаду на отчаянно-смелые налёты на киевскую армию поляков. Он был грозой белополяков, ибо он умел «крошить» их, как никто, как говорили тогда красноармейцы. Храбрейший среди скромных наших командиров и скромнейший среди храбрых — таким помню я т. Котовского. Вечная ему память и слава».

Слово вождя — закон. Вот учёные и крутились вокруг этого целеуказания, не смея переступать за чётко обозначенные границы дозволенного. Примерный партиец, опытный военный организатор, искусный командир, польский фронт — вот вам темы, творите! А до Октября — ни-ни. Что? Стихийный протест народа имел многообразные проявления? А вдруг докопается кто-либо, что царские суды зачислили Котовского в «уголовные»? Расправлялся-то он не с министрами, а с помещиками. Вот если бы с министрами — тогда другое дело. Как Семковский. Протестант такого же типа, что и Котовский, не связанный с партией, а смотрите, пальнул из револьвера в министра двора Черевина. Покушение на министра — и был квалифицирован как политический преступник. А Котовский числился в уголовных. Не надо, не поймёт народ. Лучше так — польский фронт, примерный партиец и далее по тексту.

Если бы ему сказали в 1904 году, что его назовут примерным партийцем, он бы рассмеялся. Котовский не примыкал ни к одной партии. Он действовал сам по себе. Помогали ему двенадцать отчаянных храбрецов, с которыми он скрывался в лесах. Уже после первого лихого налёта полиция была поставлена на ноги. Помещики потеряли сон и увеличили охрану имений. Всюду были расставлены пикеты для поимки смельчаков. А они продолжали налёты. Однажды, окружив в лесу пеший этап крестьян, задержанных за беспорядки и препровождаемых под конвоем в кишинёвскую тюрьму, Котовский освобождает их и расписывается в книге старшего по команде: «Освободил арестованных атаман Адский».

Недаром зачитывался фантазиями романов и драм впечатлительный мальчик, стеснявшийся своего заикания и потому проводивший время в одиночестве над книгами. Его называют шиллеровским Карлом Моором, пушкинским Дубровским, бессарабским Зелим-ханом. Он появлялся то тут, то там, выныривал, где его меньше всего ждали. Популярность атамана Котовского росла и ширилась. Его видят даже в Одессе, куда он приезжает в собственном фаэтоне, с неизменными друзьями — кучером Пушкаревым и адъютантом Демьянишиным.

По всей Бессарабии Котовский становится темой дня номер один. Репортёры южных газет неистощимы в описании его похождений. Даже в детективных романах грабители редко отличались такой отвагой и остроумием, как Котовский. Не отстают от репортёров помещичьи жёны и дочери. Вот уж кто самые ревностные поставщицы легенд, окружавших ореолом романтичности «дворянина-разбойника», «красавца-бандита», «благородного мстителя». В городах он всегда появлялся в роли богатого, элегантно одетого барина, на собственном фаэтоне — этакий статный брюнет с крутым подбородком. Много спорили о его происхождении — простолюдина за версту видно, он и разговора светского поддержать не в состоянии. А Котовский прекрасно разбирался в тонких винах, музыке, рысаках, спорте, что говорило о хорошем воспитании. Он был остроумным человеком. Это отмечали даже его невольные «клиенты». Вот как описывался, например, «Маленьким Одесским листком» случай, когда Котовский решил оказать помощь крестьянам сгоревшей под Кишинёвом деревни.

В один прекрасный день, пишет газета, к подъезду дома крупного кишинёвского ростовщика подкатил на собственном фаэтоне элегантно одетый, в богатой шубе с бобровым воротником, барин. Приехавшего гостя встретила дочь ростовщика и сообщила, что папы нет дома. Барин попросил разрешения подождать отца. Барышня согласилась. В гостиной он буквально очаровал её светским разговором и прекрасными манерами. Барышня провела полчаса с весёлым молодым человеком, пока на пороге не появился папа. Молодой человек представился:

— Котовский.

Начались истерика, слёзы, мольбы не убивать. Как и положено джентльмену, Котовский успокаивает барышню, бежит в столовую за стаканом воды. И объясняет потерявшему сознание ростовщику: ничего особенного не случилось, просто вы, вероятно, слышали, под Кишинёвом сгорела деревня, надо помочь погорельцам, я думаю, вы не откажетесь мне немедленно выдать для передачи им тысячу рублей.

Тысяча рублей была вручена Котовскому. А уходя, он оставил в лежавшем в гостиной на столе альбоме барышни, полном провинциальных стишков, запись: «И дочь, и отец произвели очень милое впечатление. Котовский».

Не меньший интерес представляет интервью супруги директора банка госпожи Черкес корреспонденту этой же газеты. Когда Котовский ворвался в их квартиру и потребовал драгоценности, госпожа Черкес в тайной надежде спасти нитку жемчуга, висевшую у неё на шее, будто бы в волнении так дёрнула, что нитка порвалась и жемчуг рассыпался. Котовский, к изумлению супруги банкира, не унизился ползать за жемчугом по полу. Налётчик по достоинству оценил находчивость хозяйки, одарив её обворожительной улыбкой и оставив на полу жемчужины.

Кто же был Котовский по происхождению? Какова его родословная? На этот счёт тоже немало легенд и слухов. Обратимся к наиболее надёжному источнику — автобиографии, написанной им собственноручно для Одесского окружного суда 19 сентября 1916 года. Цитируем по оригиналу рукописи: «Происходим мы из дворян Каменец-Подольской губернии. Мой дедушка был офицером и вышел в отставку в чине полковника. В Балтском уезде, Каменец-Подольской губернии, около м. Крутые было большое имение, принадлежавшее дедушке, семья которого состояла из дочери и пяти сыновей, из которых мой отец был самым младшим. Когда дедушка умер, отцу было всего лет 12–13. Вскоре после его смерти имение было продано, так как оставшиеся сыновья не могли вести хозяйство сообща. Один из братьев моего отца служил офицером в 14-й пехотной дивизии в Подольском или Житомирском полку в г. Бендеры Бессарабской губернии и вышел в отставку в чине подполковника. Семья его, состоявшая из вдовы и двух дочерей, проживала в г. Хотине Бессарабской губернии. Каким образом и что заставило отца приписаться к мещанскому сословию г. Балта Подольской губернии, а также приписать и нас — семью, я объяснить не могу, так как отец об этом никогда ничего не говорил; но моя старшая сестра Софья, по мужу Горская, вероятно, знает эту историю и, кажется, у неё сохраняются некоторые дворянские документы и ордена моего деда.

В конце семидесятых годов прошлого столетия одним из крупнейших владельцев Бессарабской губернии Манук-Беем был приглашён для постройки винокуренного завода в имении «Ганчешты», находящемся при м. Ганчешты, Кишинёвского уезда, Бессарабской губернии, в 35 верстах от Кишинёва, в качестве архитектора брат моего отца Пётр Николаевич. Вместе с ним выехал в Бессарабию и мой отец со своей семьёй, состоявшей из жены и сына, то есть моей матери и моего старшего брата Николая. Отец помогал своему старшему брату вести дело постройки винокуренного завода, а после окончания постройки завода стал заведовать машинным отделением, которым заведовал до 1895 года, то есть до болезни и последовавшей в этом году смерти.

Вскоре после окончания постройки винокуренного завода дядя Пётр умер от туберкулёза. Здесь в Ганчештах семья наша прибавилась: родились в 1877 году сестра Софья, в 1879 году — сестра Елена, 12 июня 1881 года родился я и в 1883 году родилась моя младшая сестра Мария. От этих последних родов умерла моя мать. Отец наш из любви к нам, детям, несмотря на сравнительную ещё молодость, отказался жениться второй раз, и мы, дети, были сданы на руки нянькам и мамкам. Отец по целым дням был занят на заводе, и наше детство проходило под наблюдением личностей, очень мало интересовавшихся потребностями нашей детской души. Я в своей жизни не знал могучей, чарующей, сладкой, несравнимой и ничем не заменимой женской ласки и любви — ласки и любви матери. Суровая судьба и этого меня лишила…»

Далее Котовский рассказывает о своём отце. Пребывание в тюрьме, а именно в это время писалась автобиография, настраивало на грустные воспоминания. Отец предстаёт из них олицетворением доброты и вместе с тем человеком в высшей степени строгим, даже суровым. Редко на его лице видел кто-нибудь улыбку. Честности он был идеальной и благодаря этому качеству пользовался полнейшим уважением всех своих сослуживцев и владельца имения. Прослужив около сорока лет, отец Котовского умер бедняком. Свою горячую, искреннюю любовь к детям он проявлял очень редко и то в очень сдержанной форме. Скончался он от лёгочной чахотки, которую схватил во время жесточайшей простуды: пробыв более часа в ремонтировавшемся паровом котле, из которого незадолго была выпущена горячая вода, вылез прямо на сквозной ветер потный и мокрый.

Детство и отрочество, эти самые важные годы в становлении человека, как видим, прошли у Котовского тоскливо. Они не были согреты любовью и лаской матери, к которой, как растение к лучам солнца, стремится душа ребёнка. На долю Котовского, как и Орджоникидзе, Кирова, других видных подпольщиков-большевиков, выпало немного радостных дней, которые составляют счастливый удел детства. После смерти отца, когда Грише исполнилось 16 лет и он оказался круглым сиротой, чувство тоскливого одиночества стало ещё острее. К этому надо добавить нравственные муки, которые мальчик испытывал от физического недостатка — сильного заикания. Впечатлительный подросток зачитывался книгами о Спартаке и Оводе, казачьей вольнице Степана Разина и самозванце Пугачёве. А тут ещё и листовки, запрещённые книги и брошюры. В те годы в Кишинёве ещё не было крепкого марксистского ядра революционеров, больший вес имели анархисты, и их литература чаще всего попадалась Котовскому. В воззваниях восхвалялись террор, экспроприация помещичьей собственности. Призывы к тому, чтобы принуждать помещиков и фабрикантов раскошеливаться посмелей да платить пощедрей падали на благодатную почву, подготовленную сумбурным, бессистемным чтением, стремлением подражать романтическим героям авантюрных романов.

Широко известный эпизод из кинофильма «Котовский», когда главный герой входит в кабинет, где находится один из богатейших помещиков Бессарабии, и командует: «Ноги на стол! Я — Котовский!», имеет реальную основу. Конкретным прототипом был владелец крупного имения по фамилии Негруш, который имел неосторожность в кругу кишинёвских знакомых хвастливо заявить, что не боится Котовского: у него из кабинета проведён звонок в соседний полицейский участок, а кнопка звонка на полу. Доверенные люди сообщили об этом Котовскому. Он явился к Негрушу среди бела дня за деньгами, произнеся остроумную команду, которая очень полюбилась маленьким кинозрителям и долго звучала в городских дворах и сельских околицах, где многие поколения мальчишек играли в «Котовского».

На мой взгляд, ближе всех к постижению натуры Котовского подошёл Р. Гуль. «Ловкость, сила, звериное чутьё сочетались в Котовском с большой отвагой, — пишет он. — Собой он владел даже в самых рискованных случаях, когда бывал на волос от смерти. Это, вероятно, происходило потому, что «дворянин-разбойник» никогда не был бандитом по корысти. Это чувство было чуждо Котовскому. Его влекло иное: он играл «опаснейшего бандита», и играл, надо сказать, мастерски».

Прав, пожалуй, писатель и тогда, когда говорит, что в Котовском была своеобразная смесь терроризма, уголовщины и любви к напряжённости струн жизни вообще. В подтверждение он приводит такой пример. К одной из помещичьих усадеб подъехали трое верховых. Вышедшему на балкон помещику передний верховой отрекомендовался Котовским:

— Вероятно, слыхали? Дело в том, тут у крестьянина Мамчука сдохла корова. В течение трёх дней вы должны подарить ему одну из ваших коров, конечно, дойную и хорошую. Если в три дня этого не будет сделано, я истреблю весь ваш живой инвентарь! Поняли?!

И трое трогают коней от усадьбы. Страх помещиков перед Котовским был столь велик, что никому и в голову не приходило ослушаться его требований. Вероятно, и в этом случае крестьянин получил «дойную корову».

Безнаказанные приключения бессарабского Дубровского становились уже слишком шумным скандалом. Помещиков охватила паника, многие переезжали в Кишинёв. За дружиной Котовского по лесам гонялись конные отряды. Иногда нападали на след, происходили перестрелки и стычки котовцев с полицией, но всё же поймать Котовского длительное время не удавалось, хотя за него была объявлена крупная награда.

Яростная ловля «благородного разбойника» окончилась конфузом для возглавлявшего отряд конных стражников помощника пристава 3-го участка Зильберга — вместо поимки Котовского он сам был схвачен им. Незадачливый ловец, связанный котовцами, уже прощался с жизнью, но грозный предводитель шайки снова сделал эффектный жест — отпустил пленника с миром, взяв с него честное слово, что он прекратит теперь всякое преследование. Зильберг слово дал, но, поскольку книг о благородных разбойниках не любил, то и правил предложенной честной игры выполнять не стал. Благополучно унеся ноги из устроенной котовцами западни, он путём коварства и провокаций выследил доверчивого потрясателя юга России на конспиративной квартире в Кишинёве, где и схватил героя романтических авантюр и политических экспроприаций вместе с его главными сподвижниками. Разносчики газет в Одессе и Кишинёве срывали голоса, выкрикивая сенсационную новость: Котовский пойман и заключён в Кишинёвский замок! Зильберг, вырвавший победу у пристава 2-го участка Хаджи-Коли, тоже охотившегося за Котовским, получил обещанное за поимку атамана вознаграждение — 1000 рублей. Это случилось в феврале 1906 года.

А уже 31 августа во все концы Российской империи полетела секретная телеграмма, в которой сообщалось, что из кишинёвской тюрьмы бежал опасный преступник Григорий Котовский. Не все знали, что побег был совершён из специальной камеры, «железной», как называли её тюремщики, и располагалась она в башне на высоте шестиэтажного дома. К «одиночке» приставили постоянного надзирателя, а во дворе, у башни, выставили дополнительный пост. К одиночному режиму и полной изоляции от живого мира этого необычайной физической силы и железной воли человека, обуреваемого неудержимой жаждой свободы, приговорили после попытки побега — фантастической, «нахальной», как говорил он сам.

План побега скорее смахивал на главу романа Конан Дойла или Вальтера Скотта. В этом весь Котовский — если бежать, то так, чтобы о побеге заговорила вся Россия. М. Барсуков, автор упоминаемой здесь брошюры «Коммунист-бунтарь», не скрывает своего восхищения артистической натурой отчаянного арестанта, хотя и замечает попутно, что более невероятный и несбыточный план, наверное, никому никогда не приходил в голову. Сводился он к следующему. Котовский решил разоружить всю тюремную и воинскую охрану, захватить тюрьму в свои руки, вызвать в тюрьму товарища прокурора, полицмейстера, приставов и жандармских чинов для того, чтобы поодиночке арестовать их и запрятать в карцер. Затем вызвать конвойную команду якобы для производства повального обыска, разоружить её и, имея в своём распоряжении одежду и оружие арестованных, инсценировать отправку большого этапа из Кишинёва в Одессу, захватить поезд и уехать на нём из города. По дороге же скрыться с поезда всей тюрьмой.

Уже на начальном этапе предстояло обезоружить не менее пятидесяти человек. И вот среди бела дня, во время прогулки, арестованные берутся за дело. Слово атамана — закон для товарищей по тюрьме. Двое постучались из одиночки и попросились в уборную. Когда надзиратель выпускал их, котовцы набросились на него и обезоружили. Так был приобретён первый револьвер. Под его дулом сдался надзиратель другого коридора — и так далее. Вскоре вся тюрьма высыпала к корпусным воротам. Но дальнейшее проведение плана сорвалось. Надзиратель, у которого были ключи от последних ворот, успел перебросить связку через ограду. Несколько заключённых перемахнули через стену. Их заметили из находящегося невдалеке от тюрьмы полицейского участка и открыли стрельбу. Когда возглавляемые Котовским арестанты сорвали наконец ворота и высыпали на площадь, навстречу им уже спешили солдаты. Заключённых оттеснили во двор тюрьмы. Многие вернулись назад в свои камеры, некоторые забаррикадировались в коридорах. Раненный штыком в руку Котовский, держа перед собой два револьвера, гордо заявляет:

— Оружие сдам, если приедет губернатор и даст слово, что не будет избиения!

И представьте себе, губернатор приехал! Только тогда Котовский бросил револьверы.

В наказание его поместили в специально отделанную «железную» камеру восемнадцатисаженного тюремного замка. Не помогло — снова побег. На этот раз удачный. Молва облекает его в романтический ореол. Осуществление дерзкого плана связывается с именем некоей дамы, жены влиятельного в Кишинёве административного лица. Она навещает Котовского в тюрьме. Свидания невинны, в этом убеждается присутствующий на них помощник начальника тюрьмы. Чиновник не хочет стеснять влиятельную даму и поворачивается лицом к окну. В этот момент любившая Котовского женщина рискует всем — положением мужа, своей репутацией — и передаёт заключённому начиненные опиумом папиросы, маленький браунинг, пилку и тугую шелковую верёвку, запечённые в хлебе.

После проверки, закурив папиросу, Котовский шагает своими мелкими, быстрыми и твёрдыми шагами по камере. Здесь же и надзиратель. Заключённый пускает клубы пахучего дыма и похваливает папиросы. Надзиратель, соблазнившись, берёт одну из протянутой ему коробки. Котовский устраивается ко сну. Он весь в напряжении и слушает, как звенит тюремная тишина. Надзиратель заснул. Котовский поднялся, перепилил две решётки, выгнул их наружу и, прикрепив шелковую верёвку, спустился с высокой башни во внутренний двор. Лишь на рассвете, на третьей смене часовых, увидели висящую верёвку и обнаружили исчезновение заключённого.

Полиция, шпики и провокаторы были подняты на ноги во многих городах. А он в это время находился рядышком — в Кишинёве. Правда, пробыть на воле пришлось не больше месяца. Хаджи-Коли накрыл его в доме, где нашёл убежище опасный беглец. Увидев вооружённых полицейских во дворе, Котовский внезапно бросился на них, стреляя направо и налево. Это было настолько неожиданно, что стражники опешили. Воспользовавшись их замешательством, Котовский метнулся в переулок, но там подстерегали двое полицейских, одному из которых удалось ранить убегавшего в ногу. Несмотря на ранение, Котовский сшиб с козел проезжавшего извозчика и погнал лошадь. Подвела Котовского доверчивость: через надёжных людей передал записку хозяину дома, не подозревая, что именно он привёл полицию в первый раз. Адресат снова указал его след Хаджи-Коли. Котовского заковали в кандалы и водворили в замок.

Но тюрьма уже не рада была этому гостю. Он терроризировал тюремщиков. Котовский заявил начальнику тюрьмы, что он не допустит ежедневных личных обысков, и его никогда не обыскивали. У него была невероятная способность подчинять себе людей. Ни на минуту не оставляет его мысль о побеге. И снова несбыточные планы: то восстание всей тюрьмы, то подкоп, который, кстати, вёлся почти два месяца. Находясь в тюрьме, он был страшен тем, кто сталкивался с ним на воле. Не один помещик просыпался средь ночи в холодном поту, вспоминая несколько строк сообщения в «Бессарабской жизни» о результатах обыска в камере страшного узника: «При обыске в камере, где содержится Котовский, найдены: финский нож, браунинг, верёвка в 40 аршин длины и два маленьких якоря, кроме того, обнаружен подкоп пола. Котовский содержится в совершенно изолированной камере, у дверей которой постоянно находятся двое часовых. Каким образом эти предметы попали в камеру Котовского, тюремная администрация не знает».

Именитые горожане взывали к следствию, возмущались затянувшимися, на их взгляд, сроками рассмотрения дела Котовского. Суд вполне мог и не состояться: вышедшее из терпения тюремное начальство пошло на сговор с уголовниками, чтобы они убили мятежного арестанта в «случайной драке». Однажды на тюремном дворе разыгралось целое сражение «за Котовского» и «против Котовского». Но «благородному разбойнику» всякий раз везло: он выходил победителем благодаря необычайной физической силе, невероятной способности подчинять себе людей, делая из них своих сообщников.

В апреле 1907 года суд приговорил Котовского к десяти годам каторжных работ и лишению всех прав состояния. Приговор он принял совершенно спокойно, назвав полученный срок пустяками в сравнении с вечностью. Путь в Сибирь, в знаменитую Нерчинскую каторгу, лежал через Николаевскую, Смоленскую и Орловскую тюрьмы, где было немало попыток свести с ним счёты. Но и там подосланные уголовные уходили от него, словно собаки, поджав хвосты. В Нерчинске Котовский работал на приисках, в шахтах, глубоко под землёй. Два года готовился он к побегу, и вот отчаянно-смелый план осуществлён. Разбросав могучими ударами двух конвойных, Котовский перемахнул через широкий ров и скрылся в сибирской тайге.

Тысячи вёрст бездорожья. Благовещенск, Чита, Иркутск, Томск. Явки, липовые документы, нелегальная жизнь. Переезд в европейскую Россию. Работа грузчиком на Волге, чернорабочим на стройках, кочегаром на мельнице, кучером, молотобойцем. Но долгая выдержка чужда Котовскому. И вот он уже на родине, в Бессарабии. Под чужим именем устраивается управляющим к хозяйке большого имения в Бендерском уезде. Никто бы не подумал, что этот добропорядочный, тихий господин и глава отряда, который по ночам совершает лихие набеги на поместья, — одно и то же лицо. Вскоре узнают почерк Котовского, до бессарабских степей долетает весть о его бегстве с каторги, и в Кишинёв ловить беглеца прибывает знакомый уже нам Хаджи-Коли, незадолго до этого переведённый в Петербург, в царскую дворцовую охрану.

Снова, в который уже раз, Котовского подводит его излишняя доверчивость и любовь к эффектной позе. Щедро одарив крестьянина-погорельца деньгами на новую избу и домашнее хозяйство, обронил неосторожно:

— Бери, бери, не свои дарю. Да брось благодарить — Котовского не благодарят.

Крестьянин обмер: это имя знала вся Бессарабия. Погорелец тем не менее польстился на крупную сумму, объявленную за поимку беглеца, и навёл стражников на след нежданного благодетеля. Хаджи-Коли обложил имение тёмной ночью сильным полицейским отрядом. Помещица, узнав, кто в течение года управлял её имением, грохнулась в обморок. Котовский решил не сдаваться живым, открыл огонь, но был тяжело ранен и закован в кандалы. «Ни одного арестанта в городе не водили с таким конвоем, как Котовского, — писала газета «Бессарабия», — человек тринадцать сопровождали его в тюрьму… Весть о том, что Котовского ведут в тюрьму, быстро облетела город, и улицы были запружены толпами любопытных. В ближайшем времени Гр. Котовского отправят в Одессу, где он будет судиться военным судом».

Одесский военный губернатор нажимает на следственные власти, чтобы скорее было закончено дело. Зная, что ему грозит смерть, Котовский предпринимает фантастическую (снова) попытку побега — на этот раз с помощью лестницы, приготовленной из костылей, которые следует удлинить за счёт швабр, досок от ящиков и т.д. Записку с подробно изложенным планом побега он выбрасывает на прогулочный двор в надежде, что её подберут заключённые, которые уже узнали, что Котовский водворён в Одесскую тюрьму. План остался неосуществлённым, и 17 октября 1916 года военно-окружной суд постановил: подсудимого Григория Котовского, 35 лет, подвергнуть смертной казни через повешение. Зная, что на этот раз от смерти не уйти, Котовский держался мужественно, и в последнем слове просил об одном — не вешать его, а расстрелять. Однако суд его просьбу проигнорировал, подсудимого ждала петля.

И тут началось ещё более невероятное. Поистине этот человек был таким жизнелюбом, что никак не подходил для смерти. В Одессе началось движение некоторых общественных группировок за помилование бессарабского Робин Гуда. Захлопотали писатели, художники, некоторые другие круги, начали выноситься резолюции, посылаться просьбы. Когда день казни был уже совсем близок, генеральша Щербакова добилась невероятного — отложения казни всего на три дня. Оттяжка оказалась судьбоносной для Котовского: как раз в один из этих провидением подаренных дней разразилась Февральская революция. Хотя петля по-прежнему висела над Котовским, поскольку Керенский ещё не успел отменить смертную казнь, но появилась надежда. Её заронил писатель А. Фёдоров, посетивший узника в его камере смертника и написавший взволновавшую всю Одессу статью «Сорок дней приговорённого к смерти».

История помилования и последующего освобождения Котовского из тюрьмы не менее романтична и экстравагантна, чем другие эпизоды его бурной, яркой жизни. Сторонники версии, которой придерживается и Р. Гуль, полагают, что главную роль здесь сыграл одесский писатель А. Фёдоров. Когда в Одессу проездом на румынский фронт прибыл военный министр А.И. Гучков и его в гостиницу «Ландо» сопровождал морской министр А.В. Колчак, Фёдоров добился с ними свидания. Министры якобы отнеслись скептически к ходатайству писателя, но Фёдоров убедил, что казнить нельзя, ибо революция уже отменила смертную казнь, а оставлять в тюрьме бессмысленно — всё равно убежит. И министры согласились, что единственным выходом из положения является освобождение. К Керенскому пошла телеграмма, и от него вернулся телеграфный ответ: революция дарует Котовскому просимую милость.

Прямо из тюрьмы Котовский приехал к Фёдорову и, взволнованно глядя в глаза, сказал:

— Клянусь, вы никогда не раскаетесь в том, что сделали для меня. Вы, почти не зная меня, поверили мне. Если вам понадобится когда-нибудь моя жизнь — скажите мне. На слово Котовского вы можете положиться.

Пройдёт некоторое время, и Фёдоров бросится к Котовскому. Ему понадобится не жизнь Котовского, а более дорогая жизнь его собственного сына, офицера, попавшего в ЧК. Григорий Иванович широко, по-человечески отплатил своему спасителю — предпринял неимоверные усилия, но сына писателя из рук чекистов вырвал. Р. Гуль попутно замечает, что история гражданской войны, в которой крупную роль играл Котовский, знает не один человечный жест этого красного маршала.

Существует и другая версия спасения Котовского от петли. «Маленький Одесский листок», например, так живописал об этом в марте 1917 года: «Супруга главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта Н.В. Брусилова приняла вчера во дворце главнокомандующего на Николаевском бульваре… Григория Котовского. История этого трогательного визита такова…

Суд приговорил Котовского к повешению, и он был переведён в Одесский тюремный замок, где находился на положении «смертника»… Мартовские события раскрыли двери тюрьмы. Одни вышли оттуда навсегда, другие получили возможность отлучиться в город, видеть солнце и слышать свободные речи. В числе последних был и Григорий Котовский. И тут, на воле, он совершенно случайно узнал от корреспондента «Русского слова», кому он обязан жизнью. Это — Н.В. Брусилова. И Котовский решил пойти к ней и поблагодарить её за то, что он по её милости ходит в живых.

Вчера в три часа дня Котовский и корреспондент «Русского слова» явились во дворец и были тотчас же приняты Н.В. Брусиловой. Котовский, этот крепкий человек, переживший и суд, и каторгу, и смертный приговор, и жизнь в каменном мешке — предпоследнем обиталище «смертника», заметно волновался. Здесь, в этих стенах, что-то делалось для спасения его жизни, тут решалась его судьба.

К Котовскому вышла Н.В. Брусилова и сестра её Е.В. Желиховская. Котовский взял обеими руками протянутую ему Н.В. Брусиловой руку и крепко пожал её. Он сказал, что глубоко сожалеет, что так поздно узнал, кому обязан своей жизнью. Н.В. Брусилова ответила, что счастлива тем, что ей удалось спасти хоть одну человеческую жизнь в эти скорбные дни, когда их гибнет так много. Н.В. Брусилова рассказала тут же Котовскому историю его помилования. Получив письмо Котовского, которое произвело на неё сильное впечатление, Н.В. Брусилова написала своему супругу в ставку подробное письмо о Котовском и просила смягчить его участь, указывая на то, что Котовский за всю свою бурную жизнь всё же не пролил ни одной капли человеческой крови, не совершил ни одного убийства. Одновременно Н.В. Брусилова отправила письмо начальнику судной части при ставке ген. Батову. Ответ от ген. А.А. Брусилова получился очень скоро. Главнокомандующий писал, что он ознакомился с делом Котовского, убедился, что он действительно не убивал, и решил заменить ему смертную казнь вечной каторгой…

Н.В. Брусилова рассказала Котовскому эти подробности, выразила своё удовлетворение деятельностью Котовского в тюрьме (о чём читала в газетах) и спросила — чем может помочь ему в будущем.

Котовский ответил, что личной жизни для него больше не существует. В эти дни освобождения народа он хочет жить для других…»

Скорее всего, писатель А. Фёдоров и был тем лицом, которое доставило письмо Котовского Н.В. Брусиловой, так взволновавшее её. Фёдоров привлекал к этому делу всех, кто мог чем-либо помочь. Вскоре бессрочная каторга была заменена на 12 лет с правом свободного выхода из тюрьмы в дневное время, а ещё через несколько недель в связи с обращением Котовского в Одесский Совет с просьбой направить на фронт, его условно освобождают из тюрьмы и направляют в Кишинёв в одну из воинских частей. В августе 1917 года Котовский становится рядовым команды пешей разведки 136-го Таганрогского пехотного полка на Румынском фронте. Этой сногсшибательной новости предшествовала другая, о которой говорила вся Одесса: на другой день после выхода из тюрьмы Котовский посетил городской театр и в антракте, покрывая мощным басом шум фойе, объявил, что продаёт свои кандалы в пользу родившейся русской свободы. Они тут же были приобретены каким-то влюбившемся в свободу буржуем за десять тысяч рублей.

Любитель шика и удали, Котовский недолго форсил по одесским бульварам в алых гусарских чикчирах с позументами, в мягких, как чулки, сапогах с бляхами на коленях и шпорами с благородным звоном. Но и переодевшись во всё скромное, фронтовое, он привлекает к себе внимание неординарностью поступков, отчаянной, безрассудной храбростью. За боевое отличие уже в первые дни пребывания на фронте получил Георгиевский крест, а спустя некоторое время производится из рядовых в прапорщики и принимает в командование отдельную казачью сотню.

В дни Октября Котовский участвует в съезде 6-й армии Румынского фронта, избирается членом президиума армейского комитета и присоединяется к фракции большевиков. Не имея ещё о них достаточно полного представления, он интуитивно тянется к ним, людям реального действия. Необходимо отметить, что революция и особенно гражданская война впитали в себя ни с чем не сравнимую силу сырого, бунтарского протеста. Но многие из тех, кто горячо воспринял сначала пафос новых дней, впоследствии предавали революцию или теряли голову на тех её вершинах, где одержимость энтузиастов нужно было обогатить суровой и зоркой выдержкой революционных солдат. Нелегко давалась эта выдержка, не каждому она была под силу. Муравьёв, Махно, Григорьев — сколько было их, возвеличившихся и возвеличенных, чья стихийная сила протестантов-бунтовщиков не только не могла подняться на тесные леса исторической закономерности, но и обратила против неё свою, ущербленную с другого края, индивидуальность.

С точки зрения устоявшихся представлений о личности Котовского было бы кощунственно сравнивать его с перечисленными выше людьми. Но если смотреть истине в глаза, то нельзя забывать, что Котовский даже во время Гражданской войны любил утверждать: «Я анархист». Правда, при этом добавлял, что между собой и большевиками разницы не видит. Однако то, что до последнего времени в нём, как в революционном армейском работнике, можно было найти не одну черту, которая была отзвуком его прошлой анархической деятельности, отмечали многие историки вплоть до тридцатых годов. Как уже говорилось в начале этой главы, именно тридцатые годы стали поворотным рубежом, с которого началось канонизирование образа Котовского, изображение его только в розовом свете, чуждым подстерегающей на исторических сквозняках простуды, которой переболели многие мятущиеся души.

«Анархист-кавалерист» Котовский в алых чикчирах, с кавказской шашкой чувствовал себя в стихии разваливающегося фронта, захлёстнутого волнами революции, как в отдохновенной ванне. Здесь он попал в плен к белым, которые формировались под командой генерала Дроздова, но счастье снова не изменило Котовскому — бежал. Некоторое время провёл в Москве, где по достоинству оценили недюжинные способности, отвагу этого лихого и талантливого человека. По заданию центра он прибывает в занятую белыми Одессу, устанавливает связь с большевистским подпольем. Власть в городе, по улицам которого Котовский так недавно гулял гусаром, менялась с кинематографической быстротой: украинцы, немцы, большевики, григорьевцы. У него фальшивый паспорт на имя помещика Золотарёва. Но почерк Котовского скоро узнает вся Одесса. Одно дело громче другого: налёты на банки, экспроприация деникинского казначейства, террор в отношении белой контрразведки. Заметая следы после очередной вылазки, он находит убежище у хозяина увеселительного заведения Мейера Зайдера. И из этого опасного приключения Котовский уходит невредимым.

У него та же изобретательность, та же склонность к красивой позе, то же дерзкое остроумие, что и до революции. То он офицер, то дьякон, то помещик. За выдачу Котовского и его сообщников власти предлагают крупную награду. Полиция и белая контрразведка безуспешно гоняются за ним по всей Одессе. Котовский любит эти хитроумные штуки, риск каждой минуты, трюки, он живёт ими. Накануне прихода в Одессу красных Котовский устраивает невиданный авантюрный спектакль: переодетый в форму полковника, вывозит на трёх грузовиках из подвала государственного банка различные драгоценности.

Боевая группа, действовавшая под руководством Котовского, с приходом красных пересела на коней. Грозной опасностью на Украине стал головной атаман Симон Петлюра, приведший с собой гайдамаков в лазурно-голубых мундирах. Небольшой кавалерийский отряд начал пополняться и вскоре превратился в кавбригаду, которую влили в 45-ю дивизию под начальством Якира. Кавбригада Котовского славилась железной дисциплиной, что было довольно редким явлением для кровавого, смутного времени, когда жизнь отдельного человека ничего не значила. Слово Котовского было законом, ослушание грозило расстрелом на месте — о решительности комбрига, прошедшего через тюрьмы, каторгу, поединки с уголовниками, полицией и деникинской контрразведкой, ходили суровые рассказы. Но расстрелы пленных, всякая трусливая месть Котовскому были чужды.

Образу «благородного разбойника» он оставался верным всю жизнь. Не изменил своей привычке даже тогда, когда в числе пленных случайно обнаружился Хаджи-Коли — тот самый, с именем которого были связаны все аресты Котовского в дореволюционное время, включая последний, закончившийся вынесением смертного приговора. Опознав давнишнего врага, Котовский не пристрелил его тут же, как ожидал перепуганный пленник, а отпустил на все четыре стороны, мгновенно погасив вспыхнувшее было чувство личной мести.

Четыре месяца в условиях полного окружения бригада Котовского в составе 45-й стрелковой дивизии Якира отбивалась от численно превосходящих войск Петлюры. Недолго отдыхали в Рославле вырвавшиеся из кольца гайдамаков конники — под Петроградом загремели пушки, отражавшие наступление полков Юденича, и кавбригаду Котовского бросили спасать северную столицу. После разгрома Юденича, в боях против которого отличился Котовский, бригада погрузилась в эшелоны, отправляясь на родной юг, а комбриг свалился в голодной столице в тифу. К нему приставили несколько врачей, и они выходили его, окружённого уже тогда славой одного из самых боевых командиров красной кавалерии. Провожаемый как герой, защитник красного Петрограда Котовский в подаренной питерскими властями медвежьей дохе и с орденом Красного Знамени на груди тронулся в отдельном купе на юг, в Екатеринослав, где залечивала раны после боёв с Юденичем его бригада. К месту расположения своих конников Котовский прибыл с супругой — познакомился в вагоне с едущей на фронт врачихой, по дороге женился на ней и привёз с собой.

В январе — феврале 1920 года отдельная кавбригада Котовского нанесла сокрушительные удары деникинцам. Как раскачанный тяжёлый таран, расчленяла она толщу катившихся от Орла белых войск. На десятки километров в тыл заходили дорвавшиеся до большого дела котовцы, сеяли панику, отбивали обозы. Комбриг становился всё более нетерпеливым, приближаясь к Одессе. Широко описан в литературе почти анекдотичный эпизод включения Котовского в телеграфный разговор, который вели между собой штаб белых на станции Раздельная и Одесса. Раздельная предупреждала одесский гарнизон, что Котовский в трёх сутках пути от города и что надо предпринять неотложные меры для отражения красной конницы. В конце разговора Раздельная спросила, кто принял сообщение. «Котовский», — ответила Одесса. «Что за шутки в такое время?!» — возмущается в ответ телеграф. «Уверяю, что принял Котовский». Любитель остроумия, шуток, розыгрышей, позы, Котовский никогда не упускал возможности оседлать своего конька.

В тот же день Котовский ворвался в Одессу и, пронесясь галопом по заполненным ещё белыми улицам, карьером пошёл к Днестру, чтобы зайти в глубокий тыл деникинцев и перерезать им последний путь отступления. В районе Тирасполя он зажал не менее 10 тысяч солдат, офицеров, юнкеров, скопившихся в холодную ночь на снежном берегу Днестра. На ту сторону реки не пускают румыны, от Одессы жмёт Котовский. Он предлагает зажатым на льду белым сдаваться в плен. Комбриг принимает пленников именно так, как, вероятно, читал в каком-либо приключенческом романе. Вымахнув на знаменитом Орлике перед строем побледневших пленных и красуясь перед своей тоже выстроенной бригадой, произнёс сумбурную речь, о которой свидетели писали, что это речь «необъятной широты» русского человека. И хотя за взятие Одессы грудь Котовского украсил второй орден Красного Знамени, кое-кто из реввоенсовета неодобрительно назвал поведение Котовского в ситуации с белыми на льду Днестра под Тирасполем «дворянско-русским» жестом.

Кавбригада Котовского была отведена на отдых. Но уже через две недели комбриг получил новый боевой приказ и походным порядком двинулся к Жмеринке, навстречу белополякам. Потом были бои у Белой Церкви, совместный с Будённым поход на Львов. Командование фронта — Егоров и Сталин — бросало кавбригаду в прорывы, и уж тут Котовский давал волю русскому красному размаху. Казалось, Львов вот-вот будет взят, осталось несколько переходов, но под самой галицийской столицей конные лавы получили приказ немедленно поворачивать на север, спасать общее положение уже обессиленных под Варшавой войск Тухачевского. По 50 километров в сутки неслась красная конница, но не успела — Красная Армия уже откатывалась от стен Варшавы. Котовскому, привыкшему с гиком, свистом, улюлюканьем, сверкая шашками, нестись победными атаками в прорывах и по тылам противника, пришлось вести тяжелейшие арьергардные бои, прикрывая отступающую красную пехоту от наседающих польских уланов. Котовский и в этих условиях оставался Котовским, умудрялся наносить поражения, сшибал и разметал всё на своём пути.

И тогда лучший польский конный корпус генерала Краевского получил приказание истребить стоявшую поперёк горла кавбригаду. Её окружили полным кольцом, зажали в клещи близ Кременца, на лесистом холме — Божьей Горе. От отрезанных конников не было ни слуху ни духу, и командование Юго-Западного фронта исключило из списков боевых единиц бригаду Котовского, считая её полностью уничтоженной. Из ловко расставленного генералом Краевским капкана, казалось, не могла ускользнуть ни одна живая душа. Если бы не густой лес, котовцы, вероятно, все полегли бы там. Через трое суток непрерывных схваток, потеряв больше половины людей и лошадей, Котовский с большим трудом втащил на гору оставшиеся пушки, тачанки с пулемётами и лазаретные линейки. Пять раз подъезжал к холму польский офицер с белым флагом, предлагая почётную сдачу, и каждый раз возвращался ни с чем. Кончились продукты.

— Братва, — сказал Котовский, низко опустив голову, — простите меня. Быть может, тут моя ошибка, что завёл я вас в этот капкан! Но теперь всё равно ничего не поделаешь! Помощи ждать неоткуда! Давайте или умрём как настоящие солдаты революции, или прорвёмся на родину!

Улучив удобный момент, Котовский неожиданно бросился на обложивших его поляков. Покрытые кровью, пылью, размахивая обнажёнными саблями, бежали вприпрыжку рядом с тачанками обезлошадевшие конники. Вблизи скакавшего Котовского разорвался снаряд, выбил комбрига из седла. Котовский упал без сознания. Бойцы подхватили его, понесли на руках.

Остатки бригады прорвались к своим. Котовского везли в фаэтоне. Врачи, считая контузию очень серьёзной, опасались, что рассудок не вернётся к нему. Но железное здоровье комбрига, поддерживаемое постоянными гимнастическими упражнениями, выдержало и это испытание. Организм всякого другого человека на его месте, конечно, не устоял бы, но Котовский быстро оправился и уже через три недели возвратился к командованию бригадой.

Увы, были в биографии Котовского и страницы, которые ныне воспринимаются не столь однозначно, как в прежние времена. Замолчать их, значило бы поступить вопреки исторической правде. Речь идёт об участии Котовского в подавлении антоновского мятежа на Тамбовщине. Сейчас в печати появилось много публикаций о причинах этого крестьянского восстания, о вовсе не одиозной личности начальника уездной милиции Антонова, которого долгие десятилетия называли бандитом, главарём контрреволюционной шайки. Новейшие исторические изыскания, архивные документы свидетельствуют, что причины, приведшие к выступлению тамбовских крестьян против неумело проводимой местными властями продразвёрстки, кроются гораздо глубже, и только преодолев упрощённые идеологические схемы, можно понять истоки волнений, охвативших всю губернию. Историки, публицисты всё более склоняются к мысли, что восстание тамбовских крестьян явилось ответной реакцией на насильственные действия местных властей и, по сути, было спровоцировано ими.

Новое осмысление причин недовольства тамбовских крестьян, вылившегося в стихийный бунт, вызывает и новое отношение к его усмирителям. Сначала глухо, а сейчас всё смелее начали раздаваться упрёки в адрес Котовского, чья бригада погрузилась в вагоны и с Украины прибыла в Тамбов для подавления восстания. Котовский, по источникам начала тридцатых годов, залил кровью восставших всю Тамбовщину. Известные нам авторы С. Сибиряков и А. Николаев свидетельствуют, что уже через несколько часов после того, как бригада Котовского выгрузилась в Моршанске, первый полк имел столкновение с бандитами и изрубил их около 500 человек. Совместно с командующим армией Уборевичем Котовский разработал план совместных действий автобронемашин и конницы. Броневики должны были окружить повстанцев и погнать их на бригаду Котовского. План удался блестяще. Главные силы Антонова в количестве свыше пяти тысяч человек, загнанные бронемашинами и другой кавалерийской бригадой, подошли вплотную к Котовскому. После страшного боя, длившегося около пяти дней, как свидетельствуют авторы, котовцы изрубили несколько тысяч человек.

Была ли необходимость в уничтожении такого количества людей, в основном отчаявшихся крестьян, у которых продразвёрстка отняла всё, даже посевной материал? Знал ли благородный защитник бессарабских и украинских бедняков Котовский, чьи головы рубили его отчаянные конники? Вопросы непростые, и ответ, видимо, следует искать в исторических аналогах. Мучился ли подобными угрызениями совести фельдмаршал А.В. Суворов, двинув по приказу просвещённой государыни Екатерины II регулярную армию против крестьянских полков бунтовщика Пугачёва?

Что касается Котовского, то он мучился. Сшибать с седел впервые севших на коней деревенских мужиков, не обученных ни верховой езде, ни искусству сабельного боя — это не его амплуа. Любитель фантазий Пинкертона, одетый в красные штаны и жёлтую куртку, Котовский не желал крови невинных жертв. Поэтому, когда перед ним поставили задачу уничтожить конную группу сподвижника Антонова кузнеца Ивана Матюхина, укрывшегося в лесу, Котовский решил выманить главаря хитростью. Фантаст, авантюрист, любитель сильных ощущений, он, казалось, полнокровно жил только тогда, когда рисковал собой.

Котовский узнал, что тамбовские чекисты поймали одного из ближайших помощников Антонова — начальника его штаба Эктова. Вместо расстрела комбриг упросил отдать Эктова ему. По имеющимся сведениям, Матюхин не знал, что Эктов попал в плен, и продолжал думать, что он скрывается вместе с Антоновым. К Эктову приставили восемь котовцев, приказав: при первом подозрении пулю в лоб. Хотя он и обещал помогать, но вполне доверять ему, конечно, нельзя было.

Во главе сорока отборных всадников, переодетых в казачью форму, Котовский и Эктов, с которого восемь верных котовцев не сводили настороженных глаз, подъехали ночью к одинокому хутору, где жил старик, сын которого был у Матюхина. Хуторянин знал Эктова в лицо. На это и рассчитывал Котовский. Эктов сообщил старику, что идёт на помощь Матюхину во главе отряда казаков, которым командует атаман Фролов. Старик вызвал мальчонку-пастушка, и он поскакал в лес к Матюхину с письмом от Эктова, а под утро привёз ответ, в котором Матюхин предлагал встретиться и соединиться через неделю в селе Кобыленка.

Котовский возвратился в распоряжение бригады и попросил Уборевича очистить весь район, прилегающий к лесу, от красных войск, чтобы не спугнуть повстанцев. Ни Уборевич, ни Тухачевский в подробности операции не посвящались: надо было быть очень осторожным, слух о готовящейся экспедиции мог долететь до Матюхина.

Два кавполка срочно шили себе чёрные круглые смушковые шапки, казачьи кубанки, прилаживали к брюкам лампасы. Своих эскадронных отобранные для операции котовцы учились называть господами есаулами.

На встречу с Матюхиным поехали Котовский и Эктов. По дороге комбриг предупредил напарника:

— Отойдёшь ли в сторону, мигнёшь ли, слово ли скажешь — первая пуля тебе. Живым не дамся!

Котовский, артист и трюкач, романтик дурманящего риска и славы, великолепно сыграл роль казачьего атамана Фролова. Риск был колоссальный: в любую минуту Эктов мог предать красного комбрига. Но Эктов хорошо знал, что Котовский слов на ветер не бросает. Матюхин поверил и пригласил атамана Фролова в село на встречу со своими приближёнными. В просторной избе их ждали около двадцати человек. С Котовским было восьмеро. Началось заседание. Обсудив план нападения на Тамбов, Матюхин предложил отужинать. Принесли самогон, закуску. В самый разгар хмельных речей атаман Фролов вдруг поднялся над столом:

— Довольно! Я не Фролов, я — Котовский!

Он и здесь поступает, как любимые герои в прочитанных книгах — красиво, эффектно, работая на публику. А ведь мог бы исподтишка разрядить маузер в Матюхина. Котовский не такой. Он не может без позы, без риска.

В избе все застыли от ужаса. Котовский нажимает спуск направленного на Матюхина нагана, курок щёлкает… Осечка! Ещё щелчок, снова осечка. Три осечки даёт наган. Котовский отпрыгивает к стене и начинает отстёгивать свой маузер. Разлетелась вдребезги керосиновая лампа, началась страшная схватка. Ворвавшиеся в село котовцы вязали повстанческую верхушку. Матюхин был убит тремя пулями Котовского, двумя пулями в грудь и в правую руку ранен Котовский. Когда его на носилках выносили из избы, велел позвать Эктова:

— Ведь ты же меня куропаткой связанной Матюхину выдать мог. Героем бы у своих стал. А вот — не выдал.

Помолчал:

— А ведь я тебя пристукнуть должен. Такой был уговор с ЧК. Ты у них к смерти приговорен.

Эктов побледнел.

— Ладно. Дать ему пропуск на все четыре ветра, — громко приказал Котовский. — Мы с тобой квиты. Езжай.

Странная, своеобразная душа у комбрига Котовского. Не все понимали её при жизни Григория Ивановича. Не выдержали испытания временем и предпринимаемые после его гибели попытки прямолинейного, одномерного изображения Котовского только как правоверного большевика или только как необузданного анархиста. Столь же малопродуктивны и упражнения в приписывании ему черт исключительно уголовных, на что особенно напирали оказавшиеся в эмиграции потерпевшие от его дореволюционных экспроприаций владельцы бессарабских имений и их потомки. Сложна, противоречива душа у комбрига Котовского, и понять её — значит понять то время, когда люди ещё не были накрепко вписаны в клеточки согласно их происхождению, дореволюционному прошлому, высказываниям в адрес небольшой кучки кремлёвских вождей, отношением к которым определялась верность новой идее. Тогда ещё не изобрели номенклатуру — чудовищное порождение командно-административной системы, и многие крупные должности продолжали занимать незаурядные личности, выдвинувшиеся благодаря своим выдающимся способностям. Но время этих людей кончалось, они становились ненужными и даже опасными. На смену им шли другие — посредственные, серые, зато послушные и правильные. Не чета Котовскому, который и в сухом приказе мог отчебучить такое, что бойцы повторяли его наизусть. Раздосадованный неладностью дивизии Криворучко на манёврах, комкор собственноручно начертал в приказе по корпусу: «Части товарища комдива З. Криворучко после операции выглядели, как бельё куртизанки после бурно проведённой ночи».

Независимый, остроумный, картинно-привлекательный, знающий себе цену, пользующийся колоссальной популярностью в армии и среди населения, он, разумеется, не мог не иметь завистников и недоброжелателей. Огромное число доброхотов постоянно информировали реввоенсовет и ГПУ о порядках, царивших в «Котовии» — территории, занятой вторым кавалерийским корпусом. В «Республике Котовии» — президент Котовский. Здесь нет никакого закона, кроме «котовского». Он и командир, и вождь, и трибунал, и государство, и партия. Наделённый большим природным умом, Котовский хорошо понимал социальную данность своей эпохи, корни владевших сердцами бойцов партизанских настроений, которые ему ставили в вину в центре. Это были отзвуки «всепозволенческой» бури, стародавней русской вольницы, воскрешенной на полюсах революции. Требовалось некоторое время, чтобы преодолеть атмосферу «Запорожской Сечи», перевести в мирное русло энергию тоскующих в казармах без привычного боевого дела поседевших и молодых рубак — котовцев, не дать красной романтике расцвести авантюризмом.

Котовскому этого времени не дали. «В ночь на 6 августа в совхозе Цувоенпромхоза «Чабанка», в тридцати верстах от Одессы, — сообщалось в опубликованной «Правдой» телеграмме из Харькова, — безвременно погиб член Союзного, Украинского и Молдавского ЦИКа, командир конного корпуса товарищ Котовский». Через 65 лет мы узнали наконец, что убийцей был Мейер Зайдер, в доме которого Котовский когда-то пережидал облаву деникинской контрразведки и откуда ушёл, переодевшись в гражданское платье, одолженное у хозяина, неосторожно назвав себя его должником. Спустя пять лет Мейер Зайдер подстерёг должника за полночь и выстрелил в него из маузера.

Неужели Котовский, чьё слово всегда было законом, на этот раз не сдержал его и, проявив чёрствость к спасшему его человеку, тем самым вынудил его на безрассудный поступок? Несуразное подозрение отпало сразу же, стоило лишь ознакомиться с перипетиями жизненного пути Зайдера после того, как в 1920 году Советская власть закрыла принадлежавший ему публичный дом. Два года Зайдер перебивался случайными заработками, менял занятия, пока наконец не услышал, на какую высоту взобрался его бывший «должник». Конный корпус Котовского располагался в Умани, и вот в один прекрасный день перед глазами изумлённого комкора предстал Мейер Зайдер собственной скромной персоной. Котовский расчувствовался, выслушав горькую историю жизненных невзгод своего невольного одесского спасителя. По-человечески Зайдера можно было понять: два года без постоянной работы, везде отказы. На бирже труда тогда стояли огромные очереди, и Мейеру с его прошлым весьма пикантным занятием при новом высокоморальном строе ничего не светило.

— Остаётся одно — ложиться вместе с Розочкой живым в гроб, — плакался прогоревший содержатель притона размякшему от одесских воспоминаний Котовскому.

Григорий Иванович приказал назначить своего спасителя начальником охраны Перегоновского сахарного завода. Завод входил в хозяйство конного корпуса, и Мейер, Майорчик, как его все стали называть, наделённый недюжинной практической хваткой, развернул бурную коммерческую деятельность, помогая Котовскому налаживать быт конного корпуса. О такой должности Майорчик и мечтать не мог, Котовский отблагодарил его щедро, по-царски.

Казалось, ничто не предвещало беды: их отношения были безоблачными. Более того, когда перед окончанием отпуска Котовский вызвал за собой машину, Майорчик приехал на ней из Умани в Чабанку, чтобы помочь беременной супруге командира собраться в дорогу. Во всяком случае, так он сам мотивировал на суде свой приезд в Чабанку. Знал ли заранее Котовский о его приезде или появление начальника охраны завода из-под Умани было полной неожиданностью для Григория Ивановича? Ответ на этот вопрос мог дать только сам Котовский.

Зайдер был схвачен в ночь убийства. Через несколько дней газеты сообщили, что убийство Котовского Зайдер совершил по политическим мотивам, что он действовал по заданию румынской разведки. Суд над ним начался через год — в августе 1926 года. «Версия «преступник стрелял из ревности» на суде не возникала, — писал в журнале «Знамя» В. Казаков, автор книги «Красный комбриг», вышедшей в те времена, когда об обстоятельствах гибели Котовского упоминать в печати не разрешалось. — Сам Зайдер заявил, что убил Котовского потому, что тот не повысил его по службе, хотя об этом он не раз просил командира».

Ну, а суд? Суд, выслушав наивный лепет Зайдера, удовлетворился его объяснением! Откуда вдруг такая детская доверчивость у профессиональных юристов?

В нашей истории появляются трудные вопросы…

Странно проходил этот процесс. Со слов вдовы Котовского — о процессе она потом рассказывала детям — первое заседание вообще показалось ей пустым: прокурор в обвинительном заключении то и дело называл убийцу «агентом румынской сигуранцы», говорил про «злодейский выстрел», судья задавал подсудимому вопросы, не относившиеся к убийству… По словам прокурора, Зайдер имел связь с румынской контрразведкой, но вдова Котовского, хорошо зная убийцу и его отношение к политике, с недоверием и сомнением отнеслась к этому сообщению… С каждым днём у неё возникало всё больше и больше вопросов. Почему власти не пресекают грязные слухи, которые уже ползли по Одессе? Почему газеты не расскажут о том, как проходит процесс? Почему, наконец, процесс этот закрытый? Какие государственные тайны могут здесь быть раскрыты?

Дальше — больше. Наступил час, когда был зачитан приговор: Зайдера приговорили к десяти годам тюремного заключения. Соответствовала ли мера наказания тяжести преступления? В том же здании одновременно с Зайдером судили уголовника, ограбившего зубного техника, и суд приговорил его к расстрелу. Человека же убившего самого Котовского — к десяти годам?

Романтические приключения и загадочные истории, которые так любил Котовский при жизни, продолжались вокруг его имени и после трагической кончины. В 1928 году, отсидев всего два года из десяти, назначенных судом, убийца Котовского появляется на свободе. О двух годах, проведённых в тюрьме, он отзывается со смешком: какая уж там отсидка, заведовал клубом, в дневное время имел право выхода в город. Смеющийся Майорчик устраивается сцепщиком на железную дорогу в Харькове. Ещё через два года на железнодорожном полотне вблизи харьковского городского вокзала обнаруживают труп сцепщика с застывшей усмешкой на лице. Кто-то убил Майорчика и бросил на рельсы, по которым должен был пройти скорый поезд, но он опоздал, и рабочие нечаянно наткнулись на страшную находку. Явная попытка имитации несчастного случая. Кто её предпринял? Почему надо было убирать единственного человека, знавшего истинную причину трагедии в Чабанке?

Убийц Майорчика даже не искали. По некоторым сведениям, идущим от Ольги Петровны Котовской, однажды её навестили трое котовцев и сообщили, что Зайдер приговорён ими к смертной казни. Ольга Петровна воспротивилась этому намерению: нельзя убирать Майорчика, ведь только он один знает, как всё было на самом деле. Не будучи уверенной в том, что она убедила своих посетителей, вдова Григория Ивановича предупредила командира части, где служили кавалеристы, о ставшем известным ей намерении котовцев ликвидировать убийцу её мужа. И тем не менее Майорчика убрали.

По мнению В. Казакова, убийство Зайдера, совершённое руками котовцев, не обошлось без участия всё тех же неизвестных дирижёров, причастных к устранению Котовского. Сделав своё чёрное дело, Майорчик должен был уйти из жизни. Для этого его и выпустили из тюрьмы так быстро. Несчастный случай — банальный финал не только этого злодейского замысла. Котовцев, по тому же замыслу, просто спровоцировали на этот шаг. Ни Стригунов, ни Вальдман (фамилия третьего участника казни Зайдера неизвестна) не пострадали.

В этой цепи логических построений немаловажное значение приобретает и тот малоизвестный факт, что М.В. Фрунзе, назначенный в январе 1925 года председателем Реввоенсовета и наркомвоенмором СССР, внимательно следил за ходом следствия по делу об убийстве Котовского. Потрясённый нелепой смертью командира одного из самых крупных и важных соединений РККА, ставшего недавно членом Реввоенсовета СССР и приглашённого на пост заместителя наркомвоенмора, Фрунзе, по-видимому, заподозрил что-то неладное, затребовав в Москву все документы по делу Зайдера. Кто знает, как повернулось бы следствие, какие бы нити потянуло оно и какие бы имена были названы, если бы сам Фрунзе в октябре того же года, через десять месяцев после нового назначения не умер неожиданно на операционном столе? После его отнюдь не случайной смерти документы по делу Зайдера вернули обратно в Одессу, и тамошним следователям уже никто не мог помешать выстраивать нужную кому-то легенду о гибели Котовского.

Нужную — кому? В. Казаков прямо не называет фамилий, но они легко вытекают из следующего заключения: кому был неугоден Фрунзе, тому опасен был и Котовский, которого новый нарком назначил своим заместителем.

Более определённо высказывается сын Котовского, у которого нет сомнений в том, что убийство отца — одно из первых политических убийств в стране после Октября. Кто мог организовать его? Те, на пути которых стоял М.В. Фрунзе. В середине двадцатых годов, когда обострилась внутрипартийная борьба и наметились две основные противоборствующие стороны, представляемые Сталиным и Троцким, возникла ещё одна, связанная с именами Фрунзе и Дзержинского. Обоих унесла внезапная смерть. Фрунзе высоко ценил военный талант Котовского, продвигал его в высший эшелон военного руководства.

Этого ему не простили.

Пытались найти «язвенную болезнь» и у Котовского. Её признак якобы обнаружили в Киеве. Срочно вызвали в Москву, уложили в ту же больницу, куда вскоре упекут Фрунзе. Две недели настойчиво и упорно искали повод для операции. К счастью, не нашли. В отличие от Фрунзе, организм Котовского был поистине железным.

Тогда приступили к другому плану. И разыграли его как по нотам. Результаты превзошли все ожидания. Что же, был бы спрос, а зайдеры всегда найдутся.

Приложение № 6: Из закрытых источников

Из приказа командующего войсками Тамбовской губернии М.Н. Тухачевского № 0116 от 12 июня 1921 года

«Остатки разитых банд и отдельные бандиты, сбежавшие из деревень, где восстановлена советская власть, собираются в лесах и оттуда производят набеги на мирных жителей.

Для немедленной очистки лесов п р и к а з ы в а ю:

Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами; точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось по всему лесу, уничтожая всё, что в нём пряталось.

Инспектору артиллерии немедленно подать на места потребное количество баллонов и нужных специалистов…»

Из приказа полномочной комиссии ВЦИК № 171 от 11 июня 1921 года

«…Банда Антонова решительными действиями наших войск разбита, рассеяна и вылавливается поодиночке. Дабы окончательно искоренить все эсеровско-бандитские корни и в дополнение к ранее отданным распоряжениям, полномочная комиссия ВЦИК приказывает:

Граждан, отказывающихся называть своё имя, расстреливать на месте без суда.

Объявлять приговор об изъятии заложников и расстреливать таковых, в случае несдачи оружия.

В случае нахождения спрятанного оружия расстреливать на месте без суда старшего работника в семье.

Семья, в которой укрылся бандит, подлежит аресту и высылке из губернии, имущество конфискуется, а старший работник в семье расстреливается без суда.

Семьи, укрывающие членов семей или имущество бандитов, — старшего работника таких семей расстреливать на месте без суда.

В случае бегства семьи бандита имущество его распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать или разбирать.

Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно.

Председатель полномочной комиссии ВЦИК Антонов-Овсеенко

Командующий войсками Тухачевский

Председатель губисполкома Лавров

Секретарь Васильев

Приказ прочитать на сельских сходах».

Из письма Сталина Молотову от 9 августа 1925 года

(Написано в Сочи, где вождь был на отдыхе. «Тов. Молотов! Письмо прочти Бухарину» — говорится в начале.)

Как здоровье Фрунзе?

В какой обстановке убит Котовский. Жаль его, незаурядный был человек.

РЦХИДНИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 2809

Приложение № 7: Из открытых источников

Из письма читателя А.Н. Донского автору книги

(Александр Николаевич Донской — доктор геолого-минералогических наук, ведущий научный сотрудник одного из киевских институтов.)

Об убийце Котовского. Мой отец — Донской Николай Александрович (умер в 1953 г.) в юности воевал в составе войск Котовского и поддерживал в дальнейшем отношения со своими боевыми товарищами.

По его словам, когда убийца Котовского вышел из тюрьмы (он сидел в г. Харькове), собралась группа котовцев, которые окружили его, а затем разошлись, оставив на земле задушенный труп. Дело замяли.

К. Бобров: «Я был трубачом у Котовского»

(Кирилл Владимирович Бобров — артист эстрады, конферансье. Родился в семье предводителя дворянского собрания в Екатернославе. Во время Гражданской войны служил у красных, которые расстреляли его отца. Мать со старшим братом остались за границей.)

Я стал беспризорным, шлялся по югу России. Мне сказали, что в Харькове есть детский приют, я пешком пошёл туда и по дороге повстречался с бригадой Григория Ивановича Котовского. За конницей в фаэтоне ехала его жена. Она заметила меня, подобрала. Меня помыли, почистили и отправили в обоз. С этого и началась моя артистическая карьера.

Сначала я чистил картошку, потом меня решили сделать трубачом. Чтобы я не терзал людей своими упражнениями, меня отправляли с лошадьми в ночное. Одна из лошадей, когда я разучивал сигналы, подходила ко мне и начинала слушать. Звали её Помидором. Когда я выучился трубить, Котовский сказал: «Т-тебе нужна лошадь». Я ответил, что лошадь уже нашёл. Он распорядился: «Дайте Помидора т-трубачу».

С этого момента я уже был трубачом. Мне подогнали шинельку. Мне достали сапожки. Меня стали уважать.

(Из интервью журналу «Столица». 1992. № 15.)

Глава 5 «Носатое» дело

Весёлые секретаришки. — Мотыльки слетаются на огонь. — Вверх по лестнице, ведущей вниз. — Невидимые схватки. — Чужой среди своих. — Таинственное письмо. — Две попытки бегства. — «Он не знал, что я знал…». — Всех оставил с носом.

Кто только не предлагал помощь маленькой Финляндии, когда на неё в конце 1939 года всей своей военной мощью обрушился огромный Советский Союз.

По всей Европе собирали материальные пожертвования. В Хельсинки нескончаемым потоком шли военные грузы, деньги, медикаменты, продовольствие. Начали прибывать первые интернациональные отряды добровольцев, сформированные в разных странах. Круглосуточно стучали телеграфные аппараты, принимавшие резолюции международных организаций и заявления частных лиц с осуждением советской агрессии и заверениями в моральной и материальной поддержке.

Все сколько-нибудь ценные предложения по военной части докладывались главнокомандующему вооружёнными силами Финляндии маршалу Карлу Маннергейму. В один из декабрьских дней в папку для доклада была помещена необычная телеграмма из Парижа. Прочитав её, министр поинтересовался, является ли лицо, подписавшее телеграмму, тем самым помощником Сталина, сбежавшим за границу, по поводу чего десять лет назад было много шума в европейской прессе? Маннергейму подтвердили — да, это тот самый человек.

Бывший помощник кремлёвского диктатора предлагал маршалу Маннергейму план разгрома советских агрессоров. Для этого необходимо, чтобы ему разрешили возглавить поход попавших в финский плен красноармейцев на Москву. Сейчас их около тысячи, но не пройдёт и месяца, как на его сторону перейдут не менее пятидесяти советских дивизий. Власть большевиков эфемерна, они разбегутся, как только войска под его командованием двинутся на Кремль.

Не дождавшись ответа на свою телеграмму, её нетерпеливый автор примчался в Хельсинки!

* * *

Институт помощников крупных государственных деятелей всегда держится в тени. Широкой публике о нём мало что известно. И только опытный чиновный люд знает, сколь могущественны эти молчаливые, порой невзрачные личности, практически никогда не показывающиеся на людях, избегающие попадать в фото- и кинообъективы.

Секретариат любой высокопоставленной особы состоит из самых надёжных и преданных лиц. Надо ли говорить о том, каким проверкам и перепроверкам подвергались те, кто попадал в секретариат Сталина.

Для большинства советских людей это таинственное учреждение ассоциировалось с именем Поскрёбышева, неотделимого от своего хозяина с 1928 по 1953 год. Известные помпезные киноэпопеи, созданные в брежневские времена, способствовали популяризации в массах образа человека в генеральской форме, перед которым трепетали министры и секретари обкомов, маршалы и дипломаты.

Появление на киноэкранах лакированного образа многолетнего сталинского помощника далёкая от кремлёвских интриг провинциальная номенклатура встретила с ликованием. Четверть века рядом с вождём! — ностальгически замирали от восторга в душных залах районных кинотеатров сокращённые с военной службы Хрущёвым десятки тысяч пузатых майоров и полковников с четырёхклассным образованием. «Перед там, где медаль!» — сказал какой-то остряк об этих оплывших жиром бездельниках.

Всякий, кто был рядом с их земным богом, тоже должен иметь божественное происхождение. Если бы замиравшие при виде Поскрёбышева отставники знали, в силу каких обстоятельств их кумир стал полубогом!

В начале двадцатых годов будущий полубог был обыкновенным рабочим экспедиции. Он паковал, грузил и рассылал тюки с журналом «Известия ЦК», который печатался в партийной типографии. О нём вспомнили в секретариате Сталина, когда вдруг выяснилось, что во время партийной дискуссии двадцать третьего года немалое число членов цековской ячейки, в которую входили почти полторы тысячи человек, разделяли взгляды оппозиции. Для оздоровления обстановки надо было в первую очередь переизбрать секретаря партячейки. Кого рекомендовать? Все состоявшие на учёте партийцы — служащие. Кроме, конечно, Поскрёбышева. Он единственный рабочий. А РКП(б), как известно, партия рабочих. И в секретариате Сталина решают — Поскрёбышеву флаг в руки!

К их удивлению, кандидатура прошла на «ура». А начиналось всё как бы с шутки.

Весёлые сталинские секретари позабавились ещё один раз. В двадцать шестом году секретарём ЦК был избран Станислав Косиор. Вопреки традиции, он приехал в Москву из Сибири без своих людей, даже без помощников. Этим он хотел показать, что абсолютно чужд групповщины и не намеревается вести собственные интриги. Кого подскажут взять в помощники, того и возьмёт.

Косиор был маленького роста и лысый — точная копия Поскрёбышева. Вот смеху будет, если они создадут тандем. Трудно придумать более комичную пару. И озорные секретаришки рекомендуют Косиору в качестве помощника секретаря партячейки ЦК. Косиор согласился, и это стало новой ступенькой в карьере Поскрёбышева. Спустя два года он из секретариата Косиора перебрался в секретариат Сталина, а вскоре стал его помощником и заведующим особым сектором ЦК — на долгие восемнадцать лет. Его карьеру не прервал даже арест жены в тридцать седьмом — в молодости Поскрёбышев имел неосторожность жениться на родной сестре жены сына Троцкого. Преданный своему хозяину, Поскрёбышев обладал феноменальной памятью, помнил наизусть телефоны всех членов ЦК, наркомов и военных, был усидчив, отличался завидной работоспособностью, любил делопроизводство, знал, где искать тот или иной документ.

Впрочем, о достоинствах и недостатках Поскрёбышева известно достаточно много. Особенно часто — притом с симпатией — упоминали его в своих воспоминаниях полководцы Великой Отечественной войны. Куда меньше сказано о других работниках сталинского секретариата — тех самых озорниках, которые, будем надеяться, уже заинтриговали читателей. Попробуем рассказать об этих малоизвестных широкой публике людях хотя бы вкратце, иначе трудно будет понять мотивацию поступка главного героя нашего повествования, которая, безусловно, во многом формировалась окружавшей его средой.

Когда будущего кремлёвского беглеца утвердили помощником генерального секретаря и секретарём Политбюро ЦК РКП(б), а это случилось 9 августа 1923 года, секретариатом Сталина руководил человек по фамилии Назаретян. К нему в подчинение и попал новичок.

Бесполезно в советское время было искать фамилию этого умного, воспитанного, мягкого и выдержанного армянина в книгах по истории КПСС. Она напрочь вычеркнута из всех источниковедческих трудов. А между прочим, всего три человека обращались к Сталину на «ты» и называли его «Коба», по старой партийной кличке. Амаяк Назаретян входил в число тройки, которая позволяла себе эту неслыханную вольность. Кроме него, на «ты» со Сталиным были Ворошилов и Орджоникидзе.

Фамильярность двух последних генсек терпел — всё-таки они крупные фигуры. Ворошилов — член ЦК, командующий военным округом. Орджоникидзе — тоже член ЦК, первый секретарь Закавказского крайкома партии. А кто такой Назаретян? Секретарь Сталина. И обращается к своему хозяину на «ты». Мало ли что вместе вели революционную работу на Кавказе. Сталин всё заметнее недовольно морщится, когда секретарь по давней привычке называет его Кобой. Но Назаретян не замечает, что эта деталь Сталину неприятна. Познавшему сладость власти генсеку хочется, чтобы на него смотрели, как на божество.

Наконец, Назаретян начинает ощущать, что в их личных отношениях появился холодок отчуждённости. Встревоженный тем, что Сталин может отодвинуть его на задний план, а то и вовсе отделаться от него, Назаретян пытается вернуть прежнее доверительное отношение хозяина. И — с треском проваливается на остром желании угодить начальнику.

Сталин хотя и морщится недовольно, когда Назаретян называет его на «ты», но пока ещё вполне ему доверяет. Генсека беспокоил ход дискуссии, развернувшейся в партии. Поступали сведения, что не все парторганизации разделяли точку зрения ЦК. Много было резолюций в пользу оппозиции.

И тогда Сталин придумал блестящий ход. Провинциальные парторганизации принимали свои решения вслепую, не зная общей картины результатов дискуссии в целом по стране. Если изо дня в день публиковать, скажем, в «Правде» сообщения определённой направленности об итогах дискуссии в разных регионах, то секретарь ячейки где-нибудь в Урюпинске перед подготовкой проекта резолюции не может не учитывать общую тенденцию. Видя из сообщений главного печатного органа партии, что ЦК выигрывает по всей линии, провинция станет более осторожной, более взвешенной и пойдёт за Сталиным — то есть примкнёт к арифметическому большинству.

И не надо посылать на места своих представителей. И, что немаловажно, — можно избежать упрёков оппозиции в давлении на периферийные парторганизации. Внешне всё выглядит респектабельно — никакого вмешательства в ход дискуссии, только её правильное освещение в «Правде». Правильное? Ну, это зависит от человека, который формирует дискуссионный листок газеты. Если он стоит на позициях рабочего класса и беднейшего крестьянства — значит, предпочтение будет отдавать тем резолюциям, которые поддерживают ЦК. Если на позициях зажиточного крестьянства и гнилой интеллигенции — то преобладать будут мнения сторонников оппозиции.

Изложив свой план, Сталин испытующе посмотрел на Назаретяна. Тот понял замысел генсека.

— Коба, ты прав, — после недолгого раздумья сказал его главный помощник. — Идёт драка и, рассказывая о ней, каждая сторона хочет подать себя в более выгодном свете. Объективности здесь нет и быть не может.

Генсека снова покоробило фамильярное «ты», но сообразительность помощника понравилась. Назаретян был умницей.

— Как ты посмотришь на то, если мы назначим тебя заведовать партийным отделом «Правды»? — в лоб спросил Сталин.

Назаретян скис, но когда Сталин добавил, что от обязанностей руководителя секретариатом не освобождается, а заведовать партотделом «Правды» будет по совместительству, на период проведения дискуссии, то выказал готовность немедленно приступить к исполнению новых обязанностей.

Решение Оргбюро ЦК состоялось в тот же день.

Однажды Назаретян перестарался. Несколько дней подряд в «Правду» поступали сводки о голосовании исключительно в пользу оппозиции. Публикации таких резолюций личный представитель генсека допустить не мог, и после некоторых колебаний он придал им противоположную направленность. В таком виде они и появились в газете. А чтобы хозяин оценил его преданность, прислал ему сводки о том, как проголосовали на самом деле.

Все бумаги, которые адресовались Сталину, проходили через его личного секретаря Мехлиса. Да, да, того самого Льва Захаровича Мехлиса, будущего главного редактора «Правды» и будущего начальника Главного политического управления Красной Армии и Военно-Морского Флота, будущего генерал-полковника и замнаркома обороны, будущего министра государственного контроля СССР. В двадцатые годы он начинал в секретариате Сталина.

И вдруг Мехлис, собираясь на доклад к Сталину, не обнаруживает на столе в своём кабинете сводок, присланных Назаретяном. Как раз тех самых, которые Назаретян переделал в пользу Сталина.

Их, к ужасу Мехлиса и Назаретяна, зачитывает на очередном заседании Политбюро Троцкий. Лев Давидович гневно швыряет злополучные листки на стол и требует расследования, обвиняя «Правду» в фальсификации хода дискуссии.

Сталин разделяет негодование Троцкого и обещает немедленно произвести тщательное расследование. Оно длится неделю. Выясняется, что представленные Назаретяном сводки похитил со стола Мехлиса и передал Троцкому его тайный сторонник Южак — работник сталинского секретариата, которого взял себе в помощь Мехлис. Южак информировал Троцкого обо всём, что видел и слышал в окружении Сталина.

— Пригрел змею! — в сердцах бросил генсек Мехлису, который не разглядел под маской простодушного, круглолицего и краснощёкого молодого человека скрытого агента своего заклятого врага.

Мехлис не стал оправдываться, признав вину полностью и безоговорочно. Обжёгшись на Южаке, он поспешил избавиться от второго своего сотрудника — Маховера. Маховер был управляющим делами ЦК комсомола, по возрасту уже не годился для работы с молодёжью, и Мехлис, уступив чьим-то настоятельным рекомендациям, взял его к себе. Мехлис после скандала с Южаком сплавил Маховера в секретариат Орджоникидзе — подальше от Сталина.

Наверное, нет смысла говорить о дальнейшей судьбе Южака — она ясна без лишних слов. Впрочем это произошло значительно позже, в тридцатые годы. А тогда, в двадцать третьем, Сталин был ещё не столь силён, чтобы принимать крутые меры. Он дипломатничает. На заседании Политбюро докладывает о результатах расследования. О Южаке — ни слова. Во всём виноват Назаретян, который уже понёс наказание:

— Он отозван из партотдела «Правды» и удалён из моего секретариата…

— На какой работе намереваетесь его использовать?

— Он поедет на Урал, председателем областной контрольной комиссии.

Генсек строг. Никакой потачки! Даже самым близким людям, с которыми делил тяготы подпольной работы. Провинился — отвечай.

Впрочем, Назаретян за собой вины не чувствует. Возвращённый через некоторое время с Урала в Москву, он будет занимать второстепенные должности в аппарате ЦКК и Комиссии советского контроля. Однажды в приватной беседе со старыми сослуживцами по сталинскому секретариату выскажет обиду на Сталина, который даже не попытался защитить его на том скандальном Политбюро, а наоборот, взвалил на него всю вину. А ведь он, Назаретян, действовал исключительно в интересах генсека, который сейчас знать его не желает, хотя многим ему обязан, в том числе и победой над оппозицией. Партотдел «Правды» тогда немало сделал, чтобы большинство партячеек перешло на сторону ЦК.

На другой день содержание этого разговора стало известно Сталину. В 1937 году оно стоило Назаретяну жизни.

Вся эта громкая история проходила на глазах героя нашего повествования. Попав в сталинский секретариат, он с любопытством присматривался к верным оруженосцам набиравшего силу вождя, пытался понять, кто надёжнее, к кому прислониться.

Очень прочны позиции двадцатилетнего Мехлиса. Скандал с Южаком не повлиял на отношение Сталина к своему личному секретарю. Генсек по-прежнему уверен в его преданности. Случай с Южаком — досадное недоразумение. Мехлис со Сталиным с 1921 года, когда будущий генсек возглавлял Народный комиссариат рабоче-крестьянской инспекции. Став генсеком, Сталин не захотел менять личного секретаря, которому было двадцать два года от роду, и потом не раскаивался в этом. Обжёгшись на Южаке, Мехлис не давал больше поводов для упрёков в пригревании змей ни на одном из своих высоких постов, которые он впоследствии занимал.

Возглавив «Правду» в переломный для Сталина 1930 год, Мехлис сделал всё для того, чтобы задать тон в восхвалении великого и гениального вождя. При Мехлисе-редакторе без таких материалов не выходил ни один номер газеты. Установленная им традиция продолжалась вплоть до смерти Сталина.

Мехлис скончался зимой 1953 года, будучи заместителем Председателя Совета Министров и министром госконтроля СССР. Он был одним из двух помощников Сталина, в похоронах которых принимал участие вождь. И это несмотря на то, что в годы войны у них случилась крупная размолвка из-за неудачного Керченского наступления, в результате чего Мехлис был отстранён от должности и понижен в воинском звании.

Первым помощником, которого Сталин провожал в последний путь, был Иван Павлович Товстуха. Он скончался в 1935 году от туберкулёза.

Герой нашего рассказа пришёл в секретариат Сталина как раз в то время, когда Товстуха был всецело поглощён выполнением одного весьма конфиденциального поручения своего шефа. Впрочем, конфиденциальный характер оно имело только для них двоих. Всем остальным было официально объявлено, что создаётся Институт Ленина для сбора его теоретического наследия и что возглавляет эту работу Товстуха — помощник Сталина.

До революции он был в эмиграции, жил за границей. В 1918 году Сталин, тогда нарком по делам национальностей, взял его к себе секретарём. В аппарат ЦК он перешёл до того, как Сталин стал генсеком. В ЦК они встретились снова. В 1927 году Сталин сделал его своим главным помощником.

Товстуха слыл книжным червем, неистовым собирателем исторических источников. Любимым занятием этого высокого, сухощавого интеллигента было рытьё в архивах, изучение газетных и журнальных подшивок. У него было одно из богатейших по тем временам собрание большевистской литературы — протоколы съездов и конференций, огромное количество брошюр, листовок, прокламаций. Поэтому решение Политбюро о назначении Товстухи руководителем всех работ по сбору ленинского наследия ни у кого не вызвало возражений.

И только Сталин с Товстухой знали, что в действительности кроется за требованием Политбюро от 26 ноября 1923 года ко всем членам партии, хранящим в своих личных или в учрежденческих архивах какие-либо записки, письма, резолюции и прочие материалы, написанные рукой Ленина, сдать их в Институт Ленина, который должен представлять единое хранилище всех рукописных материалов вождя. Для партийной массы это означает, что ЦК озабочен изучением творчества Ленина. Для Сталина это один из инструментов борьбы за власть.

Ленинские рукописи? Изумлённый новичок, попавший на сталинскую политическую кухню, узнает, что черновики некоторых записок и писем Ленина начинены динамитом. И если собрать их вместе, это будет такой убийственный арсенал, что оппонентам в пору складывать оружие и каяться.

И в пору дореволюционной эмигрантской грызни, и во время революции и гражданской войны Ленину приходилось делать острые высказывания о видных большевиках. Многие его уничижительные суждения неизвестны широкой партийной массе, поскольку изложены были не в печатных статьях, а в личных письмах и записках, а после революции — в секретных правительственных бумагах в виде резолюций, отзывов, пометок. Чего там только нет!

Зиновьев и Каменев поддерживают Сталина, пока они вместе — против Троцкого. Да, Ленин в пылу полемики наговорил немало обидного в адрес Льва Давидовича. Достаточно огласить одну-две оценки — вот видите, что говорил о нём Ильич! — и песенка Троцкого спета.

Зиновьев и Каменев не подозревают, что после Троцкого наступит их черёд. Педантичный Товстуха неделями не вылезает из архивов Политбюро, извлекая ленинские записки, тщательно сортирует их. Принимает старых большевиков, откликнувшихся на требование Политбюро. Они приносят уникальные документы. Товстуха раскладывает их по именам. Невыгодные для всех, кроме Сталина, записки и письма Ленина концентрируются у Товстухи. В любой момент он может представить Сталину ругательную ленинскую оценку в отношении любого видного члена большевистской верхушки. А это смертельный удар по его карьере.

Ближе сойдясь с Товстухой и поняв, чем он занимается, наш новичок назвал его секретарём по «полутёмным» делам. Стало быть, существовал и по «тёмным»?

Секретарь Сталина по «тёмным» делам внешне всегда весел и дружелюбен. Он, как и все в сталинском секретариате, кроме «коломенской версты» Товстухи, маленького росточка, ходит зимой и летом в сапогах. Волосы у него чёрные, барашком. Зовут Гришей, фамилия Каннер. Начинал он с Мехлисом в секретариате Сталина в бытность того наркомом РКИ.

Сфера деятельности Каннера — безопасность, квартиры, автомобили, отпуска, лечебная комиссия. Он курирует управление делами ЦК, которым руководит бывший член коллегии ВЧК Ксенофонтов. У Каннера множество таинственных функций, о которых наш новичок узнает с течением времени. Однажды герой нашего повествования зашёл в кабинет к Сталину и увидел его слушающим трубку какого-то неизвестного телефона, шнур от которого шёл в ящик сталинского стола. Вождь подслушивал телефонные разговоры своих сподвижников. Аппаратуру, позволявшую включаться в любую телефонную линию, установил Григорий Каннер.

Новичок интуитивно его опасается, поддерживая с ним только деловые отношения. Секретарь по «тёмным» делам способен на многое. Он исчезнет бесследно в 1937 году.

В такую вот тёплую компанию и попал герой нашего повествования. Когда он стал помощником Сталина, ему было двадцать три года. В аппарат ЦК он был принят, когда ему стукнуло двадцать два.

Борис Бажанов — ровесник века. Он родился в 1900 году в украинском городе Могилёве-Подольском. Февральская революция семнадцатого года застала его учеником седьмого класса гимназии.

Летом восемнадцатого он закончил последний, восьмой класс гимназии и той же осенью поступил в Киевский университет на физико-математический факультет.

На Украине тогда хозяйничали немцы. По условиям Брестского мира Германия получила свыше миллиона квадратных километров земель, что было больше её собственной территории, 245,5 тонны золота контрибуции и обязательство советской России демобилизовать свою армию. Большевистская власть в Москве держалась на волоске. В Киеве Скоропадский, приведённый к власти немцами, каждый день ожидал сообщения о падении правительства Ленина.

И вдруг в ноябре в Германии вспыхнула революция. Кайзер был низложен. Немецкие войска начали покидать Украину.

Университет забурлил в ожидании грядущих перемен. Студент первого курса физмата Бажанов участия в митингах не принимал. Ему было всего восемнадцать лет, и политикой, в отличие от других сокурсников, он не увлекался. Борис приехал из далёкой провинции с одной целью — учиться, и все три месяца корпел над учебниками. Парень он был способный, это заметили многие профессора.

И всё же политики избежать не удалось, как он ни старался. Власти закрыли университет. Возмущённые студенты, протестуя против этого решения, устроили грандиозную манифестацию. Бажанов, недовольный прекращением занятий, вышел вместе со всеми на улицу. Демонстрацию организовали большевики, и хотя студент-первокурсник из глухого Могилёва-Подольского в ту пору был далёк от их платформы, волей случая оказался вместе с ними.

Вернувшись домой, недоучившийся студент некоторое время находился под опекой родителей. Могилёв-Подольский находился в стороне от большой политики. Власть здесь оспаривали петлюровцы и большевики. После некоторых размышлений Бажанов вступил в коммунистическую партию. Случилось это летом 1919 года. Нашему герою было девятнадцать лет.

Представьте себе — в этом нежном возрасте юношу избрали секретарём уездной партийной организации. Большевики всегда опирались на ЧК — вооружённый отряд своей партии. Юному секретарю укома пришло указание из губернского центра — создать уездную чрезвычайную комиссию. Для организации практической помощи направлялась группа опытных чекистов.

Прибыв на место, посланцы губернской ЧК облюбовали для своего «офиса» добротный дом нотариуса Афеньева. Поскольку малосознательный нотариус сопротивлялся, его быстренько расстреляли, чтобы не мешал триумфальному шествию советской власти.

Бородатые чекисты в своих любимых кожаных куртках, кои рекомендовались к ношению самим центром — единственный вид одежды, в которой не плодятся вши, с тяжёлыми «маузерами» на боку изумлённо смотрели на разгневанного секретаря укома, укорявшего за бессмысленный расстрел старика Афеньева и грозившего заколотить досками их учреждение.

— Такая Чека нам не нужна! — восклицал юноша с горящим взором.

Чекисты явно забавлялись, глядя на негодующего секретаря укома.

— Я буду телеграфировать в центр! — с угрозой в голосе закричал Бажанов. — Я соберу организацию… Я… Я…

Партийная организация, которую собрал секретарь, колебалась.

— Мы должны принять постановление о закрытии Чека в нашем городе, — убеждал секретарь. — И отправить решение в губернский центр как основание для отзыва этих расстрельщиков.

— Не отзовут, — засомневалось собрание.

— Наверное, — согласился секретарь. — Но у нас власть меняется через каждые два-три месяца. Придут петлюровцы, скажут, что это мы выписали чекистов. А у нас — решение об их отзыве.

Сегодня трудно сказать, что же послужило первопричиной отзыва губернских чекистов из Могилёва-Подольского. Возможно, сыграло свою роль решение укома и решительное осуждение им самоуправства людей в кожанках. А может, отзыва и не было. Вполне вероятно, что чекисты по своим каналам узнали о приближении петлюровцев и заблаговременно, за неделю до падения советской власти в Могилёве-Подольском, восвояси убрались из города.

Второй вариант наиболее близок к истине, но Бажанову предпочтительнее первый. Как же, уже тогда, в девятнадцатом, ему была неприемлема ЧК, и он, девятнадцатилетний секретарь укома, добился её закрытия в своём городе. Это, мол, было ему зачтено спустя год, когда он, находясь в Виннице и заведуя там губернским отделом народного образования, получил известие о смерти родителей от сыпного тифа и поспешил в родной город. Он был в руках петлюровцев. Однако они не тронули секретаря укома, потому что местное население поручилось: он — «хороший коммунист», никому ничего плохого не сделавший и, более того, спасший город от чекистского террора.

Когда Бажанов сбежал за границу и опубликовал во французской печати свои первые разоблачительные статьи о кремлёвских нравах в период захвата власти Сталиным, в Могилёв-Подольский по указанию Ягоды была направлена специальная бригада ОГПУ, досконально изучившая всю подноготную перебежчика. В докладной записке на имя Ягоды говорилось, что, приехав на похороны родителей, Бажанов наводил справки относительно возможности поступления на службу к петлюровцам. В заслугу себе он ставил спасение города от бессудных расстрелов чекистов. Наивно-беспомощная резолюция собрания партийной ячейки выдавалась за принципиальную линию против всесилия ЧК.

Трудно сказать, насколько объективно подошла бригада ОГПУ к оценке этого эпизода из жизни знаменитого перебежчика. Перед бригадой стояла задача наскрести как можно больше компромата. Могилёв-Подольский был маленьким уездным городишкой, в котором все знали всех, и деление на коммунистов и петлюровцев не носило столь жёстких разграничительных линий, как это потом начали преподносить в литературе, сварганенной по методу социалистического реализма. Власть в городе менялась с калейдоскопической быстротой, а на её притягивающий, манящий издалека жаркий огонь всегда слетаются ищущие удачи и приключений дерзновенные молодые люди.

Продержись петлюровцы ещё какое-то время у власти, и кто знает, может, наш недоучившийся студент примкнул бы к ним. И мог бы, наверное, рассчитывать на неплохую карьеру, имея в кармане не такой уж мелкий козырь — требование о запрещении ЧК. Всё остальное, включая секретарство в коммунистической ячейке, ему бы непременно простили. Девятнадцать лет, глухой провинциальный городишко, смутное время, политическая чехарда вокруг — попробуй разберись, за кем будущее.

Безупречная биография была далеко не у всех даже видных партийцев.

В своё время ярыми сторонниками Троцкого были Дзержинский, Андреев и другие видные большевики, переметнувшиеся потом к Сталину. Дзержинский готов был даже поднять ГПУ на защиту Троцкого. А Вышинский? Меньшевик, подписывал ордер на арест Ленина при Временном правительстве Керенского. Взяв сторону Сталина, сделал головокружительную карьеру. Эсер подполковник Егоров, будущий Маршал Советского Союза, требовавший на митинге летом семнадцатого года ареста немецкого шпиона Ленина, в 1905 году жестоко подавлял революционные выступления рабочих в Закавказье.

Что уж тогда говорить о рядовой партийной массе? Одни были «оскоромлены» пребыванием в партиях, которые из союзников большевиков превращались в их врагов, другие, проживая на национальных окраинах России, после свержения самодержавия связывали свою судьбу с лидерами национального движения, которых большевики затем объявляли буржуазными националистами.

В Гражданской войне победили большевики, и это определило дальнейшую жизнь Бориса Бажанова. Через месяц после того, как он похоронил родителей, петлюровцы были разбиты и покинули Могилёв-Подольский. В городе установилась советская власть. Бажанов снова стал секретарём уездного комитета партии.

В ноябре 1920 года он приехал в Москву — учиться. Советско-польская война к тому времени закончилась, Врангель был выбит из Крыма. Чтобы выжить, многие примыкали к победителям.

Двадцатилетний Бажанов поступил в Московское высшее техническое училище, которое вскоре было названо именем Баумана. На втором курсе Бажанова избирают секретарём партячейки.

В январе 1922 года созревает решение прервать учёбу и ехать на Украину. В Москве было голодно. Родители умерли, помощи ждать неоткуда. От постоянного недоедания кружилась голова.

В лаборатории количественного анализа познакомился с усидчивым, серьёзным юношей. Оба увлечённо занимались наукой. Юношу звали Сашей. Фамилия у него была Володарский. Он являлся братом того самого Володарского — петроградского комиссара по делам печати, против которого летом 1918 года рабочий Сергеев совершил террористический акт. Это было громкое убийство, и когда Саша, знакомясь, называл свою фамилию, у него всегда спрашивали, не родственник ли он знаменитому Володарскому.

То ли в силу врождённой скромности, то ли из чувства осторожности Саша отвечал:

— Нет, что вы. Просто однофамилец.

Испытывая к нему искреннее расположение, Бажанов поделился с ним соображениями относительно возвращения на родину.

— Загнусь, Саша. Сдохну с голодухи.

Володарский внимательно посмотрел на Бажанова:

— А почему ты не делаешь, как я?

— Как?

Володарский рассказал, что полдня он учится, а полдня работает.

— Где? — спросил Бажанов. Он уже неоднократно пытался подыскать себе приработок, но безуспешно. Безработных в Москве была тьма, и он давно расстался с мечтой найти хоть какое-либо место.

— В ЦК партии, — ответил Володарский.

Изумлённый второкурсник узнал, что в ЦК есть такие виды работы, которую можно брать на дом. Платят неплохо. И паёк приличный. Кстати, аппарат ЦК сейчас сильно расширяется, так что возникла нужда в грамотных работниках.

— Попробуй, — посоветовал приятель.

Шёл январь 1922 года. ЦК партии тогда ещё не был могущественной организацией. Это уже новые поколения советских людей будут испытывать священный трепет перед аббревиатурой из двух букв. В двадцать втором году ЦК был обыкновенным учреждением, и на работу туда принимали по… заявлениям.

Именно это и предложил пришедшему к нему на приём студенту МВТУ Бажанову управляющий делами ЦК Ксенофонтов. Бывший член коллегии ВЧК, он производил первый отбор желающих работать в аппарате ЦК. Народу приходило немало — чиновный люд знал обо всех более-менее хлебных местах в Москве.

Ксенофонтов и его заместитель Бризановский, тоже чекист, тщательно изучали анкетные данные заявителей. Отбор был строгий. По Бажанову было принято положительное решение — немаловажную роль сыграло то, что он в прошлом являлся секретарём укома партии и в МВТУ возглавлял партийную ячейку.

Двадцатидвухлетнего студента приняли на работу в ведущее подразделение ЦК — орготдел, которым руководил Лазарь Моисеевич Каганович.

Через шестьдесят пять лет после того, как Бажанов появился в орготделе ЦК, его бывший заведующий Л.М. Каганович вспомнил своего работника.

В 1987 году Лазарь Моисеевич говорил поэту Феликсу Чуеву, собравшему монологи Кагановича в книгу «Так говорил Каганович»:

— Я знал Бажанова. Он у меня работал в орготделе ЦК, потом перешёл в секретариат Сталина… Он пишет о себе: секретарь Политбюро. Это враньё. Технический секретарь, записывающий… В двадцать восьмом году бежал. Он троцкист, видимо, был. А потом стал белым. Способный парень был. Но жуликоватый…

Способный — это точно. Иначе вряд ли бы сделал в ЦК головокружительную карьеру. Впрочем, без второго качества — жуликоватости — это было бы невозможно.

Орготдел ЦК КПСС в пору пика своего могущества состоял не менее чем из двух сотен ответственных работников плюс около сотни технических. Это было самое крупное по численности подразделение ЦК. И самое влиятельное — ни один заведующий отделом ЦК не мог взять себе даже рядового работника без согласования с орготделом. В его номенклатуру входили десятки тысяч должностей партийного, государственного, военного, дипломатического, профсоюзного, комсомольского аппарата.

В 1922 году в орготделе работали всего пять рядовых сотрудников, которые маялись от безделья. Партия тогда ещё ни за что не отвечала, и стиль её малочисленного аппарата в центре ничем не отличался от любого бюрократического совучреждения. Всё те же коридорные слухи о назначениях, перемещениях, реорганизациях.

Малозаметному новичку, совмещавшему учёбу в МВТУ с технической работой в ЦК, которую он рассматривал как приработок, бешено повезло. Однажды в отделе проводилось совещание по вопросам советского строительства. Председательствовал Каганович.

Стенографисток в отделах ЦК тогда не было, и вести протоколы совещаний и собраний приходилось всем по очереди. Многие тяготились этой обязанностью и всячески её избегали по причине малограмотности и устойчивого пролетарского отвращения ко всякой деятельности, связанной с письменными упражнениями. Эту функцию обычно возлагали на новичков.

Бажанова тут же дружно делегировали секретарствовать. Он сел за маленький столик сбоку от президиума и принялся усердно протоколировать выступления. Особенно тщательно записывал речь своего начальника Кагановича. Это сослужило ему хорошую службу.

Через несколько дней позвонили из журнала «Советское строительство».

— Товарищ Бажанов, — просил редактор, — выручайте. Нам очень нужна руководящая статья на тему советского строительства в свете положений выступления Лазаря Моисеевича на совещании в отделе. Писать он отказывается, говорит, нет времени, да и всё сказал в своём выступлении. Говорят, вы вели протокол совещания. Не могли бы вы воспроизвести тезисы выступления товарища Кагановича и изложить их в статье за его подписью?

Бажанов сказал, что постарается помочь редакции.

Речь Кагановича была довольно толковой и умной, и придать ей форму журнальной статьи особого труда не составляло. Каганович прочёл и восхитился. Сам он был человек малограмотный, не получивший никакого образования, но говорил хорошо. А вот с изложением на бумаге не получалось. Не любил держать перо в руке Лазарь Моисеевич.

Надо было видеть, как гордился он статьёй, которую опубликовали в журнале. Это была его первая печатная работа, и он её всем показывал.

Открыв в молодом работнике способность, которая отсутствовала у него самого и у других сотрудников отдела, Каганович приблизил Бажанова к себе. Теперь ни одно совещание не проходило без фигуры Бажанова за секретарским столиком. Каганович направлял своего протоколиста и на общецековские мероприятия. А когда в конце марта — начале апреля 1923 года проходил очередной съезд партии, подготовка стенограмм самых ответственных речей поручалась тоже ему. При записи выступлений делегатов стенографистки что-то могли не расслышать, что-то не успевали зафиксировать. Первые распечатки текста нередко содержат смысловые ошибки, искажения. Поэтому к каждому выступающему прикрепляется сотрудник аппарата ЦК, который помогает максимально приблизить стенограмму к произнесённой речи. Здесь немало нюансов, тонких оттенков, глубокомысленных намёков. С самыми сложными текстами поручают работать Бажанову.

К концу двадцать второго года его уже знает Молотов — второй секретарь ЦК. После того как Бажанов отличился в работе над текстом нового устава партии, его замечает и сам генсек — Сталин. Генсеку очень импонируют предложения сообразительного молодого человека, занимающего скромную должность секретаря комиссии по пересмотру устава, о расширении функций партийного аппарата, который может стать сильным оружием в борьбе за власть. У Троцкого — армия. Что можно ему противопоставить? Крепкий, спаянный железной дисциплиной, обладающий громадными властными полномочиями партийный аппарат, охватывающий всю страну и подчиняющийся центру. Ему подотчётны все — правительство, армия, ВЧК. Своего рода государство в государстве.

Сталин благосклонно принимает предложения Молотова и Кагановича о назначении Бажанова секретарём всевозможных комиссий ЦК. Генсек убедился в том, что Бажанов сберегает массу времени. Каганович, живой и умный, быстро схватывает суть вопроса, но литературным языком не владеет. Молотов тоже с большим трудом ищет нужные формулировки: предложений и поправок много, в спорах запутывается суть вопроса, начинается бесконечная возня с редактированием. Бажанов, как секретарь комиссий, находка для всех. Он умеет быстро и точно формулировать — качество, очень ценное для работников такого специфического учреждения, как секретариат органа политического руководства.

В отличие от аналогичного подразделения, которое в государственных структурах называется канцелярией, в ЦК секретариат выполняет несколько иные функции. И хотя это не тот Секретариат, который пишется с прописной буквы и который состоит из избранных на пленуме секретарей ЦК, у секретариата со строчной буквы тоже необъятная власть. И ореол секретности, таинственности.

Зарекомендовав себя с самой лучшей стороны на секретарской работе в различных цековских комиссиях, Бажанов получает доступ ко многим партийным секретам. В аппарате никто не удивляется, когда его назначают секретарём Оргбюро ЦК. Заслужил. Вхож.

В новые функции Бажанова входит секретарствование на заседаниях Оргбюро и Секретариата ЦК, а также на совещаниях заведующих отделами, которые готовят материалы для заседаний Секретариата, и на заседаниях различных комиссий. Кроме того, он руководит секретариатом (со строчной буквы) Оргбюро.

Секретариат Оргбюро состоит из десятка сотрудников, проверенных ВЧК и преданных партии. Они возмущаются, когда их по привычке называют работниками канцелярии. Многочисленные канцелярские служащие трудятся в наркоматах, Советах, исполкомах. Они располагают по вечерам свободным временем и могут иметь личную жизнь. Сотрудники секретариата Оргбюро — мученики, идейные бойцы, приносящие себя в жертву партии. Они не имеют личной жизни: начинают работу в восемь утра, наскоро обедают тут же в кабинетах и заканчивают трудовой день в час ночи. Объём работы колоссальный, а поскольку вся деятельность Оргбюро имеет секретный характер, для того, чтобы эти секреты были известны как можно меньшему числу лиц, штаты минимальны. Отсюда сильная перегруженность.

Но сладостное ощущение причастности к высшим секретам превыше всего. Оно побеждает все остальные человеческие чувства. И — осознание своей значимости. Скажем, вызывает с протоколами ЦКК Молотов. Он второй секретарь ЦК и председательствует на заседаниях Оргбюро, которое утверждает решения ЦКК о партвзысканиях. Работники секретариата обычно готовят проекты постановлений Оргбюро. Молотов смотрит протоколы, читает: «Тов. Иванова из партии исключить». Или: «Запретить т. Петрову в течение трёх лет вести ответственную работу». Если ставит напротив этого решения «птичку», работник секретариата пишет: «По делу т. Сидорова предложить ЦКК пересмотреть её решение от такого-то числа». В ЦКК получают протокол, звонят работнику секретариата: «А какое решение?» И маленький человек с чувством собственного превосходства сообщает, что написал Молотов на их протоколе. Бывало, что маленький человек, пользуясь удобным моментом, влиял на содержание резолюции, которую выносил Молотов.

Перед маленькими людьми из секретариата Оргбюро заискивали, с ними искали дружбы. Они очень много знали, и от них зависело немало.

Бажанов пришёл туда как раз в тот момент, когда этот орган приобретал новые функции. Первое Оргбюро было создано в марте 1919 года после VIII съезда партии. В него входили Сталин, Белобородов, Серебряков, Стасова и Крестинский. Занималось оно организацией технического аппарата партии и некоторым распределением её сил. С назначением Сталина генеральным секретарём ЦК Оргбюро стало его главным орудием для подбора своих людей и распространения своего влияния на местные партийные организации.

Председательствовал на заседаниях Оргбюро человек Сталина — Молотов. Он выполнял работу колоссальной важности для генсека — подбирал и распределял секретарей и других руководящих работников губернских, областных и краевых партийных организаций. Это чрезвычайно важно, так как именно эти люди будут обеспечивать Сталину большинство на предстоящих съездах партии. Троцкий, Зиновьев и Каменев витали в эмпиреях высокой политики, мудрствовали, теоретизировали, считая ниже своего достоинства погружаться в рутину мелких дел. Их важность они поймут тогда, когда уже будет поздно.

На глазах Бажанова создавалась мощная сила, с помощью которой Сталин приближал сладостный миг своей победы. Самые важные политические вопросы решало Политбюро. Менее важные, повседневные — Секретариат (с прописной буквы). Политбюро, как высшая инстанция, могло изменить или даже отменить решение Секретариата. Однако Сталин сделал так, что уже к 1928 году Секретариат держал всю власть в своих руках.

Это было потрясающе! Ещё в 1918–1919 годах единственным секретарём ЦК, выполняющим чисто технические функции, была Стасова. Непродолжительное время ей помогала жена Свердлова Клавдия Новгородцева. Аппарата как такового не было — резолюции, воззвания сочинялись на кухне Свердлова его супругой. После смерти Свердлова в 1919 году в течение двух лет секретарями ЦК — полутехническими, полуответственными — были Серебряков и Крестинский. В марте 1921 года секретарём ЦК, уже имеющим название «ответственного», стал Молотов. Никакого влияния на жизнь партии эти люди не оказывали. Положение изменилось в апреле 1922 года, когда впервые были избраны сразу три секретаря ЦК: генеральным — Сталин, вторым — Молотов, и третьим — Михайлов, вскоре заменённый Куйбышевым. Тогда и начал регулярно заседать Секретариат, вскоре подмявший под себя Оргбюро и Политбюро, которые стали послушными исполнителями приказаний Сталина.

Он сумел создать силу, которая пронизала всю страну по вертикали и горизонтали. Имя её — партийный аппарат. В результате реальной властью обладал не тот, кто занимал крупнейший пост в иерархии, не нарком или член Политбюро, а тот, кто стоял ближе к Сталину. Его секретарь весил больше, чем руководитель ведомства. Вспомним, как перед Поскрёбышевым тряслись министры и маршалы, учёные и дипломаты.

Недаром в годы горбачёвской гласности объектом номер один для нападок демократической общественности стал партийный аппарат. Заметьте, не государственный, не министерский, а именно аппарат партийных комитетов. В нём либералы видели преемников тех, с чьей помощью Сталин осуществил бескровный переворот и победил в борьбе за власть. Аппарату отомстили в августе 1991 года.

Неужели двадцатитрёхлетний помощник Сталина, назначенный на эту должность 9 августа 1923 года с освобождением от прежних обязанностей секретаря Оргбюро, проработав три года в секретариате генсека, понял, что отмщение неотвратимо и что сила, с помощью которой Сталин фактически захватил власть, исторически обречена?

Если бы Бажанов дожил до роспуска КПСС и краха её аппарата, он, наверное, написал бы, что возмездие зарождается уже в момент совершения несправедливого поступка.

Увы, кремлёвский перебежчик скончался задолго до «закрытия» СССР. Последнее прижизненное издание его записок о пережитом вышло в 1980 году в Париже. Полвека, начиная с 1929 года, когда во французских газетах появились его первые статьи о службе в сталинском секретариате, Бажанов дополнял и расширял свои воспоминания. Однако ни в одном издании, включая и самое полное, прямо не говорится о том, что он на ходу соскочил со сталинского поезда, поняв: эту поездную бригаду ожидает незавидная участь. Хотя всем своим описанием кремлёвских нравов подводит именно к этой мысли.

Без понимания скрытой сути шедшей среди кремлёвской верхушки борьбы за власть трудно представить положение помощников этой самой верхушки. Враждуют господа, враждуют и их слуги. Это аксиома, одинаковая для королевского замка, президентского дворца или Политбюро ЦК.

Кто были вождями революции? Безусловно, Ленин и Троцкий. К концу гражданской войны их рейтинг, если бы он тогда проводился, превосходил рейтинг всех остальных большевистских лидеров, вместе взятых. И хотя войной руководил Ленин, рейтинг Троцкого, пожалуй, был даже повыше.

Основная партийная масса и рядовые граждане страны мало что знали о деятельности Ленина. Он всё время сидел в Кремле, на фронты не выезжал, ни разу не посетил даже те территории, где было относительно тихо. Иное дело Троцкий. Он носился на своём знаменитом бронепоезде по всем фронтам гражданской, организовывал наступления, прекращал панику и растерянность. В сознании партии и страны постепенно вызревала склонность приписывать победы главным образом ему — председателю Реввоенсовета, главе Красной Армии.

Это не могло не беспокоить Ленина, у которого с Троцким неровные отношения ещё со времён эмиграции, когда «Иудушка» Троцкий не испытывал священного трепета перед Лениным и вступал с ним в острейшие дискуссии. Растущая популярность давнишнего честолюбивого оппонента, в руках у которого теперь уже было не только перо, но и мощная военная сила, победившая войска царских генералов, заставила Ленина предпринять меры для усиления своего положения в Кремле.

С этой целью он укрепляет позиции в ЦК и в Совнаркоме группы людей из числа своих ближайших сторонников, максимально приблизив их к себе. Только самые осведомлённые в кремлёвских интригах догадываются, по какому критерию идёт подбор лиц, которые должны обеспечить Ленину большинство. Этот критерий — неприязнь к Троцкому.

Первая фамилия в списке группы — Зиновьев. Он поставлен Лениным во главе Коминтерна. Под номером вторым идёт Каменев. Ленин сделал его своим первым и главным заместителем по Совнаркому, поручив руководство народным хозяйством страны через Совет Труда и Обороны. В отсутствие Ленина Каменев заменяет его как председателя Совнаркома и СТО. Кроме того, Каменев председательствовал на заседаниях Политбюро. Третий номер — Сталин, назначенный генеральным секретарём ЦК.

Всех троих объединяет ненависть к Троцкому. Зиновьев стал его врагом после осени 1919 года, когда происходило успешное наступление Юденича на Петроград. Зиновьев пребывал в страшной панике — склонный к теоретизированию, он оказался беспомощным в первой же экстремальной ситуации. Примчавшись на своём поезде в Петроград, Троцкий быстро выправил положение, полностью игнорируя растерявшегося, не умевшего руководить Зиновьева.

Переживший страшное унижение, председатель Петросовета возненавидел решительного наркомвоенмора. Отныне они стали непримиримыми врагами.

Со времён гражданской войны враждовал с Троцким и Сталин. Оба часто нападали друг на друга с обвинениями, и Ленину всё время приходилось быть арбитром.

Менее всех имел личных поводов неприязни к Троцкому Каменев. Но он был тенью Зиновьева и неуклонно следовал за ним, поддерживая в интригах против Троцкого.

Ленин очень высоко поднял эту «тройку», рассматривая её как противовес Троцкому. Зиновьев, Каменев и Сталин своими согласованными действиями оправдывали возложенную на них роль, в результате чего Троцкий для Ленина перестал быть опасным.

Всё изменило неожиданное событие — болезнь Ленина. Между «тройкой» и Троцким началась ожесточённая драка за власть. Ленин умирал, и «тройка» уже не опасалась того, что вождь может передумать и вступить в долговременный блок с Троцким. Кратковременные периоды сближения уже бывали, и тогда, балансируя между «тройкой» и Троцким, Ленин поддерживал предложения последнего, отменяя решения «тройки», которые она принимала во время его болезни. В октябре 1922 года пленум ЦК без Ленина принял решения, ослабившие монополию внешней торговли, а в декабре Ленин на новом пленуме эти октябрьские решения отменил. В угоду Троцкому разнёс идею Сталина о национальной автономии.

Первейшей заботой Зиновьева, Каменева и Сталина стали политическая дискредитация и удаление от власти Троцкого. Пока «тройка» вместе, однако пройдёт время, и она расколется. Сталин победит вчерашних компаньонов — с помощью партийного аппарата. Но это будет позднее. А в двадцать третьем году, в преддверии будущих драк, все вели подспудную работу по расстановке своих людей.

До болезни Ленина на всех заседаниях Политбюро неизменно секретарствовала Мария Игнатьевна Гляссер. Широкой публике имя этой женщины было знакомо менее, нежели Лидии Фотиевой. Фотиева — секретарь Ленина по Совнаркому, и все декреты правительства шли в печать за подписью Ленина и Фотиевой. Её имя знала вся страна. А вот Марию Гляссер знал лишь узкий круг партийных функционеров. Дело в том, что Гляссер была секретарём Ленина по Политбюро, а вся работа Политбюро носила секретный характер.

Очень немногие знали, что, несмотря на следовавшую за Лениным под декретами Совнаркома подпись Фотиевой, главной и основной секретаршей была Гляссер. Поскольку все самые важные решения принимались на Политбюро, Гляссер и вела их запись. Совнарком лишь дублировал постановления Политбюро, и эта практика продолжалась вплоть до 1990 года. Фотиева лишь следила за тем, чтобы декреты Совнаркома точно повторяли решения Политбюро, но не принимала такого участия в их подготовке и формировании, как Гляссер.

Пост секретаря Политбюро очень важен, и когда Ленин вышел из строя, «тройка» решила заменить Гляссер своим человеком. Им стал Борис Бажанов.

В ленинском секретариате — смятение. Кто следующий? Фотиева, чтобы сохранить свой пост, просит Каменева принять её и долго рассказывает о своих выдающихся способностях, не раз отмеченных Владимиром Ильичём. У Каменева должно сложиться впечатление о её незаменимости и, главное, посвящённости в ленинские мелкие секреты. Зачем расширять круг лиц, причастных к кремлёвским тайнам? Каменеву совсем не интересны совнаркомовские канцелярские мелочи, он выше всех этих дрязг, он отмахивается от них, — и, между прочим, напрасно. Сталин, в отличие от него, очень даже интересуется подобными деталями.

Фотиева вздохнула с облегчением, когда узнала, что Каменев не против того, чтобы она продолжала работать с ним. Меньше повезло Саре Флаксерман, которая вместе с Володичевой выполняла обязанности дежурной секретарши при Ленине. Их обычно вызывали к нему, когда он хотел продиктовать письмо, распоряжение или статью. Знаменитое ленинское «завещание», продиктованное Володичевой и ставшее благодаря ей известным Сталину, ещё одно свидетельство всесилия маленьких людей. Володичева получила индульгенцию на пребывание рядом с первыми лицами, а вот Сару Флаксерман перевели в так называемый Малый Совнарком — комиссию, придающую нужную юридическую форму проектам декретов Совнаркома.

Набирал силу секретариат Молотова. С помощниками второго секретаря ЦК считались. Правда, они не сделали такой головокружительной карьеры, как помощники Сталина. Личный секретарь Молотова Герман Тихомирнов получил должность заведующего Центральным партийным архивом при ЦК. Должностишка, прямо скажем, так себе — ведь все важнейшие документы были сосредоточены в сталинском секретариате, и их сбором занимался Товстуха. Другие помощники Молотова — первый секретарь Васильевский, Бородаевский, Белов — в крупные «шишки» тоже не выбились.

Иное дело — сталинский секретариат. Из его недр выйдет Николай Ежов — тот самый наркомвнудел, который будет два года держать страну в «ежовых» рукавицах. Он приглянется Сталину, будучи на малозаметной партийной работе в Казахстане, и сразу же попадёт в ЦК, где станет заведовать сектором кадров в секретариате генсека. Отсюда же взлетит к вершинам власти и Маленков, который после смерти Сталина заменит его на посту Председателя Совета Министров СССР. В середине двадцатых годов он удачно женился на сотруднице аппарата ЦК В. Голубцовой, и та помогла ему устроиться на техническую должность в ЦК. Усидчивый канцелярист, получивший от коллег пренебрежительную кличку «Маланья», вскоре выслужился до чина протокольного секретаря Политбюро. В 1934 году он уже возглавил отдел руководящих партийных кадров ЦК.

По мере того как Сталин прибирал к рукам власть, его секретариат играл всё более важную роль. Вот уже и двадцатичетырёхлетний Бажанов, беря пример с Товстухи, Мехлиса и Каннера, начал покровительственно разъяснять руководителям наркоматов, что вопрос, внесённый ими в Политбюро, недостаточно согласован с другими ведомствами, что надо сначала сделать то-то и то-то. К Бажанову обращаются всё чаще и чаще: руководители ведомств понимают, что секретарь Политбюро в курсе всех дел, у него можно получить сведения, в каком состоянии тот или иной вопрос, каковы по нему мнения и тенденции. Иногда он ловит себя на том, что заходит слишком далеко, что превышает свои полномочия, и делится сомнениями с коллегами. Они успокаивают: институт помощников секретарей ЦК и был создан Лениным, чтобы разгрузить секретарей ЦК от второстепенных дел, чтобы они могли сосредоточить свою работу на главном.

Бажанов покинул сталинский секретариат в 1926 году.

К этому времени положение его шефа в иерархии власти значительно упрочилось. Хотя Троцкий и Зиновьев пока ещё остаются членами, а Каменев — кандидатом в члены Политбюро, но они уже отстранены от своих прежних крупных постов. Троцкий уже не председатель Реввоенсовета и не наркомвоенмор, Зиновьев — не председатель исполкома Коминтерна, Каменев снят с постов председателя Совета Труда и Обороны и заместителя председателя Совнаркома. Состав членов Политбюро расширен за счёт Молотова, Калинина и Ворошилова, кандидатов в члены — за счёт Рудзутака, Дзержинского, Угланова и Петровского. Они все люди Сталина.

Казалось бы, Бажанову следовало выглядеть орлом — так круто взмыл его хозяин. Помощник генсека получал необъятные возможности для служебного продвижения и удовлетворения своих честолюбивых устремлений. А он вдруг оказался в Наркомфине, на посту редактора ведомственной «Финансовой газеты» и одноимённого издательства. Вместо каждодневного общения с вождём, членами Политбюро и наркомами — полтора десятка скучно пишущих на казённые темы полуграмотных журналистов, вечно выходящее из строя типографское оборудование, постоянное добывание дефицитной газетной бумаги. Чем вызвано это очевидное понижение?

По версии Бажанова, многократно повторенной им во французской печати, решение об уходе из сталинского секретариата родилось у него самого. Мотивы следующие.

Во-первых, атмосфера в этом специфическом учреждении крайне нездоровая. Каннер — опаснейшая змея, преступный субъект. Если Сталин почтёт за благо ликвидировать кого-либо, он поручит это Каннеру, а уж он-то найдёт соответствующий способ.

Когда из Америки пришла весть о загадочной смерти председателя Амторга Склянского, который в гражданскую был заместителем Троцкого и немало попортил крови Сталину, Бажанов с Мехлисом в один голос заявили Каннеру:

— Гриша, это ты утопил Склянского.

Склянский прогуливался на моторной лодке по озеру и не вернулся с прогулки.

— Ну, конечно, я, — слабо защищался Каннер. — Где бы что ни случилось, всюду я.

И хотя Каннер отнекивался, Бажанов с Мехлисом были твёрдо уверены, что Склянский утоплен по приказу Сталина и что «несчастный» случай был организован Каннером и Ягодой.

Товстуха — мрачный субъект, смотрит исподлобья, не может простить Бажанову, что он заменил его и Назаретяна на посту секретаря Политбюро, оставаясь в самом центре событий, а сам вынужден где-то за кулисами вести для Сталина грязную работу.

Мехлис тоже порядочная сволочь, хотя и создаёт себе маску «идейного» коммуниста. На самом деле он банальный приспособленец. Никакие сталинские преступления его не смутят, он изо дня в день будет трубить о великом и гениальном вожде.

Во-вторых, на нового секретаря Политбюро все они смотрели с опаской, поскольку он являлся человеком Сталина. Бажанову хотелось, чтобы они пришли к выводу — он занимает эту должность не по благоволению Сталина, а потому, что обладает необходимыми качествами. Трудно сказать, изменили ли они своё мнение.

В-третьих, Сталин относился к своему помощнику довольно осторожно: «Уж очень блестящую карьеру делает этот юноша».

А теперь самое главное, что надоумило Бажанова на столь неординарный поступок.

Присмотревшись к Сталину, его помощник понял, куда идёт вождь. В 1924–1925 годах он ещё мягко стелет, но Бажанов видит, что это аморальный и жестокий азиатский сатрап. Он совершит ещё немало преступлений — и что, Бажанов тоже должен в них участвовать? Нет, это у него не получится. Чтобы быть при Сталине и со Сталиным, надо в высокой степени развить в себе большевистские качества — ни морали, ни дружбы, ни человеческих чувств. Надо быть волком. И затратить на это жизнь? Нет, ни за что!

Благородный помощник кровожадного сатрапа, вдоволь насмотревшись на его бесчеловечное окружение, приходит к выводу, что он чужой в этой компании. Он принимает твёрдое решение — пока не замаран, надо уходить.

С этой просьбой и обращается к хозяину. Однако Сталин отвечает отказом. И не потому, что помощник незаменим, — для Сталина нет незаменимых людей. «Дело в том, — напишет в воспоминаниях Бажанов, — что я знаю все его секреты, и если я уйду, надо вводить во все эти секреты нового человека; именно это ему неприятно».

Попалась птичка в золотую клетку! В пору посочувствовать, если бы не одно обстоятельство — а как же Мехлис? Отпускал же его Сталин на учёбу в Институт красной профессуры — на целые три года. А Назаретян? А Каннер? Вождь ведь не держал их беспрерывно при своей особе из опасения, что посвящённые в его секреты начнут болтать лишнее. Может, шеф имел основания не доверять именно ему, Бажанову?

В любом случае нельзя не отметить сталинскую интуицию. В людях он, безусловно, умел разбираться, видел их нутро насквозь. Не подвело его чутьё и на этот раз. Какими бы мотивами помощник не оправдывал потом свой поступок, бесспорно одно: он предал хозяина, немало выболтав об известных ему секретах. Хороший помощник — это прежде всего молчаливый помощник, умеющий хранить чужие тайны.

Не получив согласия Сталина на уход из секретариата, Бажанов, по его словам, окончательно утвердился в намерении бежать за границу. Он понимал, что житья в Москве не будет, поскольку сама Лубянка положила на него свой многозначительный и всевидящий глаз.

О причинах холодных отношений с ГПУ Бажанов особо не распространяется. Весьма глухо упоминает о некоем письме, которое от имени коллегии ГПУ заместитель председателя этого ведомства Ягода прислал Сталину.

Текст этого письма Бажанов не приводит ни в одном из многочисленных заграничных изданий своих воспоминаний, хотя если он начал готовиться к побегу почти за два года до его осуществления, то обладание копией такого документа сняло бы многие вопросы и, самое главное, укрепило бы веру заграничных кругов в то, что он стал очередной жертвой беззакония сталинской тайной политической полиции.

А может, его не знакомили с письмом Ягоды? В том-то и дело, что знакомили. Лично Сталин протянул листок бумаги и сказал:

— Прочтите.

Бажанов прочёл. Сталин, считавший себя большим знатоком людей, внимательно смотрел на помощника. Ему тогда не было и двадцати пяти. Если есть доля правды, простодушные юноши обычно приходят в смущение и начинают оправдываться. Бажанов, по его рассказу, наоборот, улыбнулся и вернул Сталину письмо, ничего не говоря.

— Что вы по этому поводу думаете? — спросил Сталин.

— Товарищ Сталин, — ответил секретарь с лёгким оттенком укоризны, — вы знаете Ягоду — ведь это же сволочь.

— А всё-таки, — сказал Сталин, — почему же он это пишет?

— Я думаю, по двум причинам: с одной стороны, хочет заронить какое-то подозрение насчёт меня. С другой стороны, мы с ним сталкивались на заседаниях Высшего совета физической культуры, где я как представитель ЦК, проводя линию ЦК, добился отмены его вредных позиций.

Далее Бажанов сказал, что Ягода не только хочет отомстить ему таким вот способом, но, чувствуя, что сталинский секретарь не испытывает к нему ни малейшего уважения и ни малейшей симпатии, хочет заранее скомпрометировать всё, что он о нём может сказать Сталину или членам Политбюро.

Сталин нашёл это объяснение вполне правдоподобным, пишет Бажанов. Зная Сталина, он ни секунды не сомневался, что весь этот оборот дела генсеку очень нравится: секретарь Политбюро и коллегия ГПУ в открытой вражде — можно не сомневаться, что ГПУ будет внимательно следить за каждым шагом секретаря Политбюро и чуть что — немедленно его известит. А секретарь Политбюро, со своей стороны, не упустит случая поставить Сталина в известность, если узнает что-либо подозрительное в практике коллегии ГПУ.

Бажанов, по его словам, не ошибся в своих предположениях: время от времени Ягода извещал Сталина об их уверенности насчёт его секретаря, а Сталин равнодушно передавал эти цидулки ему.

Стоп! Значит, первый «донос» Ягоды был не единственным? Да, были и другие спецсообщения, и Бажанов прямо указывает, что Сталин передавал их ему. Странно, но ни одно не приводится — хотя бы фрагментарно. Вместо подлинного содержания первого спецдонесения — общие фразы вроде этих: «В письме коллегия ГПУ считала своим долгом предупредить Сталина и Политбюро, что секретарь Политбюро Бажанов, по их общему мнению, — скрытый контрреволюционер. Они, к сожалению, не могут ещё представить никаких доказательств и основываются больше на своём чекистском чутье и опыте, но считают, что их обязанность — довести их убеждение до сведения ЦК. Письмо подписал Ягода».

Даже если спецдонесение имело в самом деле такой беспомощный вид, ГПУ не ошибалось, подозревая сталинского секретаря в ненадёжности — с точки зрения тогдашней государственной идеологии, разумеется. Бажанов сбежал за границу, обнародовал там закрытые сведения, ставшие ему известными по его служебной деятельности, призывал к свержению советского строя, готов был сам повести дивизии на Москву. Однако беседы со знающими людьми показали, что Бажанов явно чего-то недоговаривал.

Начнём с того, что никаких следов спецдонесений Ягоды Сталину о ненадёжности его секретаря обнаружить не удалось. Ни в архиве президента России, куда по наследству перешли документы личного архива Сталина и архивы Политбюро, ни в архиве Лубянки, где это письмо должно быть зарегистрировано в качестве исходящего. Ветераны Лубянки обращали внимание на существенную деталь: Бажанов в разговоре со Сталиным сказал: «…вы знаете Ягоду — это же сволочь». Откуда такая прозорливость? В то время, о котором идёт речь, Ягода был всего лишь заместителем председателя ГПУ. А до этого главой ГПУ успел побывать Менжинский — после Дзержинского. Создаётся впечатление, что оценка Ягоды даётся уже с позиций тридцатых, а не двадцатых годов, что антиисторично.

Сомнение у ветеранов Лубянки вызвало и явное несоответствие весовых категорий: с одной стороны, вся коллегия могущественного ГПУ, и с другой — фигура технического, протокольного секретаря Политбюро. С трудом верится, чтобы Сталин следил за перипетиями их борьбы. Тут Бажанов явно преувеличивает свою роль и даже допускает элементы хлестаковщины. Попутно заметим, что не только тут: автор воспоминаний грешит этим и в других местах, живописуя, например, как он руководил… Сталиным.

Профессионалы-ветераны с Лубянки высказали предположение, что «донос», о котором пишет Бажанов, скорее всего, был спецсообщением о результатах проверки его биографии. Именно в то время зарождалась практика, когда анкетные данные принимаемых на работу в аппарат ЦК, Совнаркома и наркоматов тщательно проверялись в ГПУ. Сталин распорядился посылать личные дела оформляемых на Лубянку, потому что участились случаи сокрытия компрометирующих фактов в биографиях и даже их легендирования. В начале двадцатых годов такие проверки не производились, и потому решили заодно проверить и ранее зачисленных в штат. На Бажанова, очевидно, нашли какой-то компромат: возможно, он кое-что подправил в своей биографии, например, социальное происхождение, что было тогда весьма распространено, поскольку выходцам из имущих классов нечего было и мечтать о карьере, или что-то утаил — ну, скажем, что ближайший родственник служил в белой армии.

Впрочем, компрометирующие сведения могли быть не обязательно политического характера. В пору всеобщего голода, отсутствия обуви и одежды лица, получавшие неплохие кремлёвские пайки, занимались их перепродажей, обменом на антиквариат и ювелирные изделия у обнищавших баронесс и графинь. Всевидящая Лубянка зорко наблюдала и за этими операциями, и списки переродившихся, как тогда говорили, высокопоставленных коммунистов регулярно поступали в ЦК, а оттуда в беспощадную ЦКК.

Что в действительности доложил Ягода Сталину о его секретаре, уже никто никогда не узнает. Да и вряд ли кому это будет интересно. Другие громкие скандалы на слуху, другие имена занимают умы просвещённой публики. В бега ударяются советники президента и вице-президента России, федеральные министры и главы региональных администраций, банкиры и фирмачи, дипломаты и генералы, учёные и контрразведчики. Как правило, современные побеги мотивируются исключительно политическими соображениями — преследованиями КГБ, боязнью, что демократические преобразования потерпят крах, страхом перед грядущим коммунистическим реваншем. Возбуждение уголовного дела по факту банальных финансовых махинаций выдаётся за удар по демократии и реформам, уличение в сомнительных сделках — за попытку скомпрометировать президентское окружение, обнаружение тёмных пятен в биографии — за расхождение с курсом ортодоксальной части правительства.

Увы, всё это было. Ничто не ново под луной. В том числе и бегство высокопоставленного чиновника из-за разногласий с ГПУ по вопросу о путях развития физкультурного движения в стране. Именно этот повод выдвигает Бажанов в качестве основного, объясняя, почему его невзлюбили ГПУ и Ягода.

Когда Бажанов был ещё секретарём Оргбюро, то присутствовал при утверждении состава Высшего совета физической культуры и программы его деятельности. Бажанову программа не понравилась — она предусматривала обязательное массовое и скопом проводимое размахивание руками и ногами, нечто не менее скучное, чем уроки политграмоты. Спорт же рассматривался как нездоровый пережиток буржуазной культуры, развивавший индивидуализм и, следовательно, враждебный коллективистским принципам пролетарского образа жизни.

От физкультурной скучищи дохли мухи. Став секретарём Сталина, Бажанов как-то сказал ему, что физкультура — это ерунда, что надо переходить к спорту, к соревнованиям.

— В Высший совет входит представитель ЦК, — развивал свою мысль Бажанов. — Это заведующий агитпропом, который, сознавая никчемность учреждения, там, кажется, ни разу и не был. Назначьте меня вместо него, и я поверну дело, проводя его как линию ЦК от физкультуры к спорту.

Сталин согласился. Он привык соглашаться с помощниками по вопросам, которые его совершенно не интересовали.

Так Бажанов стал представителем ЦК в этом органе. ГПУ в нём представлял Ягода. На первом же пленуме Высшего совета Бажанов выступил с докладом об изменении политики партии в области физкультуры. Он предложил восстановить разрушенные революцией и закрытые старые спортивные организации, собрать в них разогнанных спортсменов и использовать их как инструкторов и организаторов спортивной деятельности.

С возражениями выступил Ягода. Мол, до революции спортом занимались главным образом представители буржуазного класса, следовательно, спортивные организации станут сборищами контрреволюционеров. Дать им возможность собираться и объединяться — опасно. Да и всякий спорт — это против коллективистских принципов.

Бажанов, по его словам, принял бой. И победил, доказав, что никакую контрреволюцию в футболе или беге на сто метров не разведёшь. Совет целиком принял его точку зрения — то есть «линию ЦК». Ягода был бит и унижен. А вскоре появилось его первое письмо на имя Сталина.

Как уйти за границу? Самый простой и надёжный способ, наиболее подходящий для ответственных совработников — это поехать в командировку в какую-либо страну и остаться там, попросив политического убежища.

Но в том-то и беда, что, будучи помощником Сталина, он лишён возможности бывать за границей. Его шеф — домосед, из Москвы, как и Ленин, не выезжает.

В свободное от секретарских обязанностей время Бажанов — для души — с увлечением писал работу об основах теории конъюнктуры. Материалы собирал с трудом. Многие в Кремле знали об интересе сталинского секретаря и, бывая за рубежом, привозили ему журнальные публикации, рефераты, доклады. Побывав в Германии, один из наркомфиновских приятелей рассказал, что в Киле, в институте мирового хозяйства, ведутся разработки по этой тематике.

У Бажанова созревает идея. А что если попытаться организовать поездку в Киль? Все наслышаны о его увлечении и, поставь он вопрос о посещении института, у кого шевельнутся подозрения?

Но поскольку он помощник генерального секретаря, вряд ли можно рассчитывать, что его одного выпустят за границу. Не может же он ехать в своём подлинном качестве. Хотя командировку можно оформить от другого ведомства, от того же Наркомфина, например, под видом их сотрудника. На несколько дней. И не вернуться.

Есть два варианта оформления: постановлением Оргбюро и устным разрешением генсека. Второй вариант применяется в случаях, когда работник аппарата ЦК выезжает в зарубежную командировку под видом работника другого ведомства.

Бажанов, улучив удобный момент, заходит к Сталину и излагает свою просьбу. Ответ неожиданный и многозначительный:

— Что это вы, товарищ Бажанов, всё за границу да за границу? Посидите лучше дома.

«Всё за границу да за границу…» Неужели ему стало известно о разговоре, который он вёл в Наркомфине, заручаясь предварительной поддержкой? Да, наверное, у Сталина кое-что осталось от сообщений ГПУ.

Месяца через три Бажанов решил проверить свои опасения. К тому времени он уже редактор «Финансовой газеты».

Идёт заседание коллегии Наркомфина. Обсуждается вопрос о работе финансового агента во Франции. Агент, профессор Любимов, беспартийный, доверия к нему никакого, подозревается, что он вместе с государственными финансовыми делами умело устраивает и свои.

Один из членов коллегии, давнишний приятель Бажанова, обязанный ему своим выдвижением, выполняет доверительную просьбу Бажанова и говорит:

— А может быть, товарищ Бажанов съездил бы туда навести в этом деле порядок?

Бажанов делает вид, что это его не очаровывает, и нехотя откликается:

— Ну, если не надолго, может быть.

Нарком Брюханов, недавно сменивший на этом посту Сокольникова, относится к Бажанову с пиететом, зная, откуда тот пришёл, и поддерживает внесённое предложение:

— Пусть съездит товарищ Бажанов.

Дни шли за днями, но о командировке в Париж — молчок. Бажанов обращается всё к тому же члену коллегии, просит по-приятельски, мол, выясни при случае у Брюханова, в чём дело. Самому обращаться неудобно.

Приятель внимает просьбе и спустя короткое время сообщает:

— Твои прежние начальники не дали согласия.

— Сталин? — переспросил шёпотом Бажанов.

— Нет, кажется, Молотов. Наш обычно на него выходит.

Всё. Круг замкнулся. Возможность нормальной поездки за границу закрыта.

Бажанов принимает единственно правильное в той ситуации решение — затаиться, не мозолить глаза Сталину и Молотову. Надо с годик поработать в Наркомфине — тихо и мирно, не высовываясь. Авось забудут. А самому думать над планом побега.

С самым лёгким и безопасным вариантом побега — невозвращением из заграничной командировки — пришлось распрощаться навсегда. Бажанов понял, что его официальным, законным путём из СССР никогда не выпустят. Ни под каким предлогом.

Остаётся один путь — перейти нелегально через границу. Через какую? Самая закрытая — польская. Ряды колючей проволоки, контрольно-следовые полосы, усиленные наряды пограничников с собаками. ГПУ постаралось, чтобы свести здесь число нарушений до минимума. Практически невозможно бежать и в Румынию, поскольку границей там является Днестр. Речная преграда под наблюдением круглые сутки. Слабее охраняется финская граница — там множество лесов и болот. Но приблизиться к ней очень трудно.

Постепенно Бажанов приходит к мысли, что бежать следует со стороны среднеазиатской границы. А точнее — из Туркмении в Персию.

На подготовку к побегу ушёл целый год. И всё это время за Бажановым неотступно следовало неусыпное око ГПУ.

Око проживало на третьем этаже старинного арбатского особняка в роскошной четырёхкомнатной барской квартире и было двоюродным братом Якова Блюмкина. Того самого знаменитого Блюмкина, который во время восстания «левых» эсеров в 1918 году убил германского посла в Москве графа Мирбаха, чтобы сорвать Брест-Литовский мир.

С Блюмкиным Бажанова познакомил приятель в 1925 году. Блюмкин перешёл на сторону большевиков, работал в ГПУ и после возвращения из Монголии находился в резерве. Убийца Мирбаха встретил в шёлковом красном халате, с восточной трубкой аршинной длины в зубах, с раскрытым томом сочинений Ленина — всегда на одной и той же странице. Хозяйством в квартире занимался двоюродный брат Блюмкина, которому пришлось стать оком Лубянки и вести наблюдение за Бажановым.

Как и его кузен, око Лубянки тоже было родом из Одессы и носило фамилию Максимов. Впрочем, она была не настоящая. Настоящая — Биргер. Максимов — это его партийная кличка.

То, что Биргер-Максимов тоже связан с Лубянкой, Бажанов понял очень быстро, хотя хитрый одессит прикидывался ищущим работу, рассказывал о несправедливом к себе отношении в Одессе, где его исключили из партии и выгнали из армии. Бажанов догадывался, что Максимов регулярно строчит на него донесения в ГПУ, и проявлял максимум осторожности, чтобы агент Лубянки не раскрыл подготовку к побегу. Кажется, это удавалось.

Бажанов до последнего дня ни словом не обмолвился Максимову о своём предстоящем переезде в Среднюю Азию. А между тем осуществление первой части задуманного плана подходило к концу.

Молотов не сразу, но всё-таки дал согласие на перевод Бажанова в распоряжение Среднеазиатского бюро ЦК для использования на руководящей работе:

— Ну, что ж, если он так хочет, пусть едет.

В 1927 году мало кого из московских ответработников, отягощённых семьями, прельщала перспектива быть посланными в национальные республики. Речь идёт об аппаратчиках. Руководящие работники, разумеется, ехали охотно, рассматривая такое предложение как трамплин в будущей карьере. Поэтому вакансий на крупные должности не было — при всём дефиците кадров. Острый голод ощущался на работников среднего и нижнего звена — ввиду их многочисленности и отсутствия возможности готовить их на местах.

Руководители нацкомпартий буквально заваливали ЦК жалобами на нехватку квалифицированных работников партийного аппарата. Центр помогал, чем мог. Ввели ротацию кадров. Но многие покидали Москву с неохотой, ссылаясь на здоровье жён, противопоказанность климата, на другие объективные причины. Бажанов был молод, здоров, не имел семьи — таким как раз и ехать.

Не последним аргументом, наверное, было и то, что бывший секретарь Сталина покидал столицу и уезжал в провинцию. Там он больше на виду, там легче фиксировать его слова и поступки.

Короче, осенью двадцать седьмого года Бажанов прощался с Москвой. Максимов, узнав о его скором отъезде, взгрустнул. Он привык к своей необременительной работе, которую выполнял с видимым удовольствием — сообщал в ГПУ о своих разговорах с Бажановым, о том, с кем он встречается, где бывает, что говорит о прежней работе у Сталина, какие оценки даёт членам Политбюро. С отъездом Бажанова всё придётся начинать сначала. Ещё неизвестно, какой «клиент» попадётся.

Бажанов словно угадал мысли своей неотступной «тени». Максимов, встретив испытующий взгляд объекта наблюдения, смутился. И тогда у Бажанова мелькнула озорная мысль. Вспомнив шутки весёлых секретаришек, он спросил:

— А как у вас с работой?

Весь этот год, по версии Максимова, он провёл в поисках хоть какого-нибудь занятия.

— Да по-прежнему плохо, — вздохнул Максимов.

— Хотите, я вас возьму с собой в Среднюю Азию?

— С собой? Конечно. Хотя, подождите, надо встретиться с одним человеком. Он обещал кое-что насчёт хорошего места. Кстати, завтра у меня с ним переговоры. Окончательные. Подождёте денёк?

— Нет проблем…

Ясно, какого человека имел в виду Максимов. Побежит в ГПУ спрашивать, что делать.

Пикантность ситуации заключалась в том, что Бажанов знал, чем занимается Максимов, а тот не знал, что Бажанов знал об этом. Три года, проведённые в сталинском секретариате, научили многому. Одно из аппаратных правил Бажанов усвоил хорошо: если ваш недоброжелатель хочет иметь о вас информацию, то удобнее всего, чтобы оную вы поставляли ему сами. То есть ту, которая вам выгодна.

На другой день к вечеру Максимов пришёл к Бажанову и, благодарно заглядывая в глаза, сказал, что с работой опять ничего не получилось и что он принимает предложение о поездке в Среднюю Азию.

У Бажанова запрыгали весёлые чёртики в глазах. Поезжай, поезжай, продолжай сочинять свои рапорты!

С направлением ЦК Бажанов прибыл в Ташкент.

Среднеазиатское бюро ЦК в 1927 году возглавлял Зеленский. Он приехал в Ташкент из Москвы летом 1924 года с поста первого секретаря Московского горкома партии. «Тройка» в составе Зиновьева, Каменева и Сталина, действовавшая тогда ещё в согласии, перевела Зеленского в Среднюю Азию исходя из того, что он слабоват для Москвы.

Бажанов был знаком с Зеленским, и тот искренне обрадовался, увидев в дверях своего кабинета недавнего сотрудника сталинского секретариата. В душе Зеленский тяжело переживал перевод из Москвы. Руководитель столичной парторганизации, постоянно на виду у Политбюро, привычное место в президиуме среди вождей — и провинциальная глушь, бескультурье, вековые предрассудки. Отлучение от большой политики угнетало.

Зеленский понимал, что из сталинского секретариата в редакторы ведомственной газеты добровольно не уходят. Что-то было. Что — он выяснять не стал. А что было у него, когда сняли с Москвы и отправили в Ташкент? Зеленский испытал что-то вроде сочувствия, глядя на Бажанова.

— Хотите быть моим секретарём?

Сказано было скорее из учёта квалификации московского гостя, нежели из тщеславия — мол, был помощником у самого Сталина, а сейчас будешь у меня. Зеленский, спохватившись, начал торопливо поправлять себя, сбивчиво объяснять, что он имел в виду. Но — слово было произнесено, и Бажанов не преминул воспользоваться промашкой хозяина кабинета.

— Товарищ Зеленский, — сухо сказал он. — Будем говорить откровенно. Я не для того оставил работу помощника товарища Сталина и секретаря Политбюро, чтобы быть вашим секретарём. Я хочу на совсем низовую работу, подальше, в глухие места.

Мысленно похвалив себя за находчивость — повод для отказа работать в Ташкенте подбросил сам Зеленский, — Бажанов с оскорблённо-обиженным видом отвернулся от него.

Чувствуя неловкость за допущенную бестактность, руководитель Среднеазиатского бюро мягко спросил:

— Где бы вы хотели работать?

— Где? Ну, скажем, в Туркмении. А что? Пошлите меня туда. Секретарём ЦК там Ибрагимов. Я знаю его по аппарату ЦК в Москве, — многозначительно произнёс Бажанов, намекая на неделикатность Зеленского — мол, Ибрагимов места своего секретаря не предложит.

Зеленский, не мешкая, распорядился выдать Бажанову путёвку о направлении в распоряжение ЦК Компартии Туркмении.

Бажанов мысленно поздравляет себя с победой. Теперь, надо полагать, у Зеленского не останется и тени подозрения относительно мотивов того, почему московский гость стремится поближе к облюбованному заранее участку границы — просто не хочет работать секретарём Зеленского, это предложение задело его самолюбие.

В пору, когда Бажанов работал в секретариате Сталина, Ибрагимов был всего лишь ответственным инструктором ЦК и смотрел на него, как на большое начальство. Увидев Бажанова в своём кабинете, Ибрагимов растерялся:

— Ну, сейчас все станут говорить, что вы приехали на моё место…

— Да брось ты, — рассмеялся Бажанов. — Назначь меня заведующим секретным отделом ЦК. Я буду у тебя в подчинении, и всем станет ясно, что у меня нет никаких поползновений на твоё место.

Три месяца — с октября по декабрь 1927 года — пробыл Бажанов в этой должности. Приехавшего с ним Максимова пристроил на небольшую хозяйственную работу, чему агент ГПУ был несказанно рад. Когда-то в Одессе он заведовал хозяйством кавалерийского полка, и это занятие ему чрезвычайно нравилось. Из Ашхабада на Лубянку исправно поступали донесения о наблюдаемом объекте. Словом, все были при деле.

Ибрагимов, убедившись в том, что Бажанов действительно не имеет намерений занять его пост, стал приглашать к себе в гости, чаще и откровеннее беседовать на разные темы. Постепенно Бажанов сводил разговоры к соседней Персии, к пограничному отряду, интересовался особенностями жизни в приграничной полосе. Как бы невзначай спросил: вот у вас граница совсем рядом, часты ли случаи бегства на ту сторону?

Ибрагимов засмеялся:

— Чрезвычайно редки.

Бажанов заведовал секретной канцелярией ЦК партии Туркмении, секретарствовал на заседаниях бюро и пленумов, был в курсе всех государственных и военных тайн этой республики. Его удивляло отсутствие каких-либо дел о нарушениях границы.

— Почему?

— Чтобы приблизиться к границе, надо добраться до какого-нибудь населённого места. А они все под постоянным наблюдением. Никакой новый человек не останется незамеченным.

— А минуя населённые места — нельзя?

— Нельзя, — заверил Ибрагимов. — Пустыня на тысячи километров. Поэтому вся линия границы не охраняется. Это просто невозможно.

— Ладно, — согласился Бажанов. — А если нарушитель ответственный работник? Ведь он может без труда приблизиться к пограничной линии и перейти её. У вас бывали такие случаи? Я слышал, что бывали. У многих ведь родственники на той стороне.

Ибрагимов выпрямил два толстых волосатых пальца правой руки:

— На моей памяти было всего два таких случая.

— И чем они кончились?

— Обоих беглецов поймали и вернули назад.

— Не понял. Где поймали? На территории Персии?

— А то где же? Там и схватили.

— А персидские власти?

— Они закрывают глаза, как будто ничего не произошло.

Вот те на! Советские пограничники хозяйничают на чужой территории, как на своей. Бажанов приуныл: оказывается, главная трудность здесь вовсе не в том, чтобы перейти границу. Главная трудность — дальше. Это надо учесть.

В один прекрасный день в кабинете начальника пограничного отряда № 46 войск ГПУ Дорофеева зазвонил телефон. Представившись, что он заядлый охотник, заведующий секретным отделом туркменского ЦК Бажанов попросил выписать два пропуска на право охоты в пограничной полосе и выделить два карабина. Для себя и своего приятеля Максимова.

Дорофеев знал служебное положение Бажанова, видел его на заседаниях бюро ЦК, замечал дружеские отношения с Ибрагимовым. Просьба ничего необычного не содержала — все местные начальники имели такие пропуска. Вот только карабины…

— Так я же охочусь только на крупную дичь, — весело разъяснил Бажанов. — Что толку от дробовика?

Дорофеев выполнил просьбу. Если бы он знал, что Бажанов никакой не охотник, а вся эта комедия разыгрывается им с одной-единственной целью: примелькаться в тех населённых местах, в которых с незнакомцев не спускают глаз. Увы, партийная должность просителя перевесила служебную инструкцию.

Под видом охотника Бажанов обследовал разные участки границы в поисках наиболее подходящего места для перехода. Рядом с ним шагал ни о чём не подозревавший Максимов — тоже в охотничьем снаряжении, с карабином через плечо.

Превозмогая отвращение к охоте, Бажанов всегда радостно пожимал руки сослуживцам, которые приглашали его составить компанию, делал вид, что уже заранее предвкушает удовольствие. Они часто ездили в «Фирюзу» — дом отдыха работников ЦК в двадцати-тридцати километрах от Ашхабада, на самой границе с Персией, в горах. Сослуживцы должны видеть, что он и в самом деле увлечён охотой. Одно время он даже намеревался совершить побег оттуда. В случае неудачи — мол, оторвался от компании, заблудился в горных ущельях.

Но когда во время одной из «охотничьих» вылазок с Максимовым в сорока- пятидесяти километрах от Ашхабада он наткнулся на железнодорожную станцию Лютфабад и увидел прямо против неё в двух километрах через чистое поле персидскую деревню с тем же названием, внутренний голос подсказал: это то, что надо. Переходить границу следует именно в этом месте и обязательно в праздник, чтобы быть слегка подшофе. Если окликнут, скажет, что перепутал названия.

Ближайшим праздником был Новый год. В ночь на 1 января 1928 года Бажанов благополучно перешёл советско-персидскую границу, оставив прикреплённого к нему агента ГПУ с носом.

* * *

В декабре 1939 года перебежчик прибыл в Финляндию, чтобы возглавить поход попавших в плен советских бойцов на Москву. Однако главнокомандующий вооружёнными силами Финляндии Маннергейм не поддержал эту затею, назвав её авантюрной.

Как в Кремле воспринимали зарубежные публикации Бажанова? Спокойно. Во всяком случае, не удалось обнаружить документальных источников, подтверждавших хвастливые заявления Бажанова о том, что после каждой его статьи Сталин немедленно присылал за ней специальный самолёт.

Приложение № 8: Из закрытых источников

Жизнь в Кремле

Сколько они ездили

(Выписка из ведомости работы машин военной автобазы Совнаркома зи июль 1920 года.)

Кому подавались верст выездов часов

Ленину В.И. 735 /11 / 57.45

Ульяновой 1331 / 38 / 120.45

Лениной 130 /1 /12.55

Каменеву 1229 / 17 / 121.40

Сталину 65 /1 / 8.10

РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 111. Л. 62

Сколько и что они ели

(Из справки о снабжении продуктами приписанных к продовольственному отделу ВЦИК столовых по двум нормам, выдача которых выражается в следующем виде на одного человека в день (25 октября 1920 г.))

Столовая ВЦИК Столовые СНК и Коминтерна

Обед: (Одно взамен другого)

Мясо 2 4 зол.72 зол.

Дичь 24 72

Рыба 24 1 ф. 10

Сельди 32 –

(На второе взамен мяса, дичи, рыбы и сельди)

Крупа 18 32

Рис 18 32

Макароны 7 32

Картофель 48 1 ф.

(Одно взамен другого, как гарнир и приправа)

Крупа 7 18

Макароны 7 18

Рис 7 18

Сухие коренья 12 24

(Одно взамен другого)

Масло слив. 2 6

Масло раст. 2 6

Сало 2 6

Мука 2 2

Соль 3 3

Томат 2 6

Сахар (в случае

пригот. сладкого) 2 8

Хлеб 24 1 ф.

Ужин:

Ужины столовая ВЦИК отпускает лишь для дежурных и занятых физической и сверхурочной работой (до 800 порций ежедневно, которые состоят из супа и ½ ф. хлеба)

Одно взамен другого

Масло слив.6 зол.

Мясо24

Сыр24

Ветчина24

Колбаса24

Икра24

Яйца2 шт.

Сардины1/2 кор.

Делегатской столовой Коминтерна отпускается ежедневно на завтраки и для больных по след. норме:

На завтраки для всех столующихся:

Хлеба по 48 зол.

Масло слив. 3¼ зол.

Икры 3¼

Сыр 6 зол.

Сахар 3

Больным на 30 чел. ежедневно

Яйца по 2 шт.

Хлеба бел. По ½ ф.

(Золотник — 1/96 фунта — 4, 266 г. Фунт — 409, 5 г.)

РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 111. Л. 23.

Кто проживал в Кремле на 28 октября 1920 года

Всего живущих в Кремле:

Гражданского населения — 1112 чел.

Партийных — 183 чел.

Ответ. раб. — 58 чел.

Раб. и сотр. — 125 чел.

Беспартийных — 929 чел.

Число заним. комн. / Фамилии / Место службы / Число живущих

Вознесенский монастырь

5/Стеклов, жена, сын и присл. Чл. ВЦИК 4

5/Ганецкий, жена, 2 дет., бонна и прислуга Чл. Кол[легии] 6

4/Сокольников, жена, сын, сестра и няняК-й 8-й армией Южн. Фронта 5

Кавалерский корпус

5/Троцкий, жена и двое детейПредреввоенсовета Республики 4

3/Цюрупа, жена и 4 детейНаркомпрод 6

5/Калинин, жена, 3 дет. и матьПредс. ВЦИК 6

3/Сталин, жена и отецНарком РКИ 3

Потешный корпус

8/Луначарский, жена, 3 дет. и присл. Флаксерман с женою Лещенко с женою Малиновский, жена [Наркомпрос]1 2

Здание Рабоче-крестьянского правительства

3/Ульянов-Ленин, жена, 2 брата, прислугаПредс. Сов. Нар. Ком.5

Детская половина

5/Рыков, жена, дочь, присл. Николаевская, 2 детейПредс. ВСНХ 7

Белый коридор

4/Каменев, жена, сын, присл. и сынПредс. М[осковского] C[овета] Р[абочих] и К[рестьянских] Д[епутатов]

РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 111. Л. 29–32.

Письмо майора В. Коротеева Г.М. Маленкову и А.С. Щербакову

(Майор В. Коротеев — корреспондент газеты «Красная звезда». Г.М. Маленков — секретарь ЦК ВКП(б), А.С. Щербаков — секретарь ЦК ВКП(б), одновременно начальник Главного политического управления РККА, заместитель наркома обороны СССР. Л.З. Мехлис в 1943 г. — нарком Госконтроля СССР, член Военного совета Брянского фронта, в 1941–1942 гг. был заместителем наркома обороны.)

15 сентября 1943 г.

Совершенно секретно

Особая папка

Находясь продолжительное время на Брянском фронте, мне не раз приходилось в дивизиях, армиях и в штабе фронта слышать резкие суждения о тов. Мехлисе, говорящие, что многие командиры и политработники с глубокой неприязнью относятся к тов. Мехлису, прибывшему на Брянский фронт в начале июля с.г. в качестве члена Военного Совета. Это неприязненное выражение можно определить более или менее точнее: его боятся, не любят, более того, ненавидят.

Происхождение этой неприязни вызвано, видимо, весьма крутыми расправами т. Мехлиса с командирами на юге, на Воронежском и Волховском фронтах, известия о которых распространились, по-видимому, в Армии и о которых здесь, на Брянском фронте, также знают.

«Конечно, — говорят о нём многие (например, генерал Антропов — нач. оперативного отдела штаба фронта, подполковник Шитов — зам. начальника разведки), — Мехлис человек большой, умный, с широким государственным кругозором. Но и с этими качествами всё-таки было бы лучше, если бы он работал не в армии. В армии самые талантливые, большие люди даже тогда, когда Мехлис неправ, не решаются оспаривать его мнение, т.к. находятся под влиянием его бывшего положения и авторитета. Поэтому он подминает всех и вся, считает, что ему всё можно».

В подтверждение этого приводят, помимо всего прочего, такой факт: недавно т. Мехлис приказал вызвать к себе на 8 ч. начальников всех управлений и служб тыла, но занялся другими делами и всё тыловое начальство — генералы, полковники — ровно сутки лежали в лесу, ожидая начала совещания.

Люди здесь хорошо знают крутой нрав т. Мехлиса, его резкость, безапелляционность в отношении ко всем. Говорят о нём также, что он не пытается искать, завоевывать любовь своих подчинённых. По словам члена Военсовета 66-й арм. т. Кривулина, на Степном фронте люди были настолько запуганы его резкими телеграммами, телефонными звонками, выговорами, что не знали покоя ни днём, ни ночью, а когда он уехал со Степного фронта, все там с облегчением вздохнули.

Каждую смену в командном или политическом составе на Брянском фронте, наверное, не без оснований, приписывают новому члену Военсовета В первые дни приезда т. Мехлиса сюда был заменён зам. начальника штаба фронта полковник Ермаков. Ермаков пользовался большим уважением у людей, как умный и опытный, по-настоящему обаятельный командир, который умел организовывать порядок в штабе — охрану штаба, политработу среды командиров и т.д.

На место Ермакова был поставлен полковник Фисунов — бывш. секретарь т. Мехлиса. По мнению командиров, которое надо разделить, после замены Ермакова порядка в штабе ничуть не прибавилось, т.к. заботы Фисунова главным образом касаются Военторга.

Совершенно неожиданно и, по мнению всех, неосновательно, был также сменён начальник разведки фронта старый полковник Хлебов, один из деятельных участников двух операций фронта — касторнинской и орловской. В первые же дни приезда на Брянский фронт новый член Военсовета заявил ему: «Ваша работа меня не устраивает». Вскоре Хлебов был откомандирован в Москву и заменён полковником Масловым, приехавшим с Волховского фронта.

Ряд командиров и политработников в известной мере напуганы подобными фактами и потому не уверены в том, что они также не будут сменены. Например, редактор фронтовой газеты полковник Воловец, почти каждый день получающий резкие замечания т. Мехлиса по газете, боится ходить к нему и, как он признаётся, ожидает дня, когда т. Мехлис снимет его. Ошибкой газеты были несколько передовых и аншлагов в июле — «Устроим немцам под Орлом второй Сталинград». Но редакция печатала эти аншлаги и передовые половину месяца, исходя из указания Военсовета фронта.

Не стану перечислять другие известные факты. Вполне понимаю, что разбираться в них — не моё дело. Я написал это письмо после раздумья и колебаний, откровенно и прямо, желая одного: чтобы ЦК нашей партии, тов. Сталин знали бы это настроение командиров и политработников по отношению к генералу Мехлису.

Майор В. Коротеев член ВКП(б), корреспондент ЦО НКО «Красная звезда».

АП РФ. Ф. 55. Оп. 1. Д. 23. Л. 70–72.

Глава 6 Записка больного человека

«Завещание» Ленина. — Неприязнь между Сталиным и Крупской. — Ульянова против Крупской. — Крупская впадает в немилость. — Торт от Сталина на 70-летие. — Неожиданная смерть. — Версии.

26 февраля 1939 года все центральные газеты на видных местах поместили приветствие Надежде Константиновне Крупской следующего содержания:

«Центральный Комитет ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров СССР в день Вашего семидесятилетия шлёт Вам, старому большевику и другу Ленина, свой горячий привет.

Центральный Комитет ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров СССР желают Вам здоровья и многих лет дальнейшей плодотворной работы для великого дела коммунизма, на пользу нашей партии и трудящихся Советского Союза».

В Кремль на имя юбиляра шёл поток поздравительных телеграмм и писем, а она в это время находилась в Кремлёвской больнице. В ночь на 27 февраля положение Надежды Константиновны резко ухудшилось, она почти не приходила в сознание. В 6 часов 15 минут утра 27 февраля Крупская скончалась.

28 февраля газеты вышли в свет в траурных чёрных рамках. ЦК ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров извещали страну о кончине Надежды Константиновны: «Смерть тов. Крупской, отдавшей всю свою жизнь делу коммунизма, является большой потерей для партии и трудящихся Союза ССР».

И хотя был объявлен диагноз болезни — тромб кишечника, в результате которого началось воспаление брюшины, по стране поползли слухи, ставившие под сомнение официальную версию смерти. Говорили, будто в день рождения Крупской принесли торт — от Сталина. Отведав его, она вдруг почувствовала себя очень плохо, временами теряла сознание от страшной боли. Вызвали доктора. Тот распорядился перевезти её в Кремлёвскую больницу, где она и скончалась от отравления.

В «Бюллетене оппозиции» на смерть Крупской откликнулся изгнанный из страны Троцкий: «Мы далеки от мысли винить Надежду Константиновну в том, что она не нашла в себе решимости открыто порвать с бонапартистской бюрократией. Более самостоятельные политические умы колебались, пробовали играть в прятки с историей — и погибли. Крупской было в высшей степени свойственно чувство личной ответственности. Личного мужества у неё было достаточно, но ей не хватало мужества мысли. Мы провожаем её с глубокой скорбью, как верную подругу Ленина, как безупречную революционерку и как одну из самых трагичных фигур в истории».

Пыталась ли Надежда Константиновна порвать с «бонапартистской бюрократией»? Да, и неоднократно. Свидетельств тому немало. Тот же Троцкий приводит слова Крупской, сказанные ею в 1926 году: «Будь Ильич жив, он, наверное, уже сидел бы в тюрьме». Такова была реакция жены Ленина на узурпацию власти Сталиным. Несогласие со сталинскими методами коллективизации Крупская выразила и в своей речи на Бауманской районной партийной конференции летом 1930 года. Она, в частности, заявила, что коллективизация, проводимая Сталиным, не имеет ничего общего с ленинским кооперативным планом. Руководители ЦК не советовались ни с партией, ни с народом. Однако, как пишет историк Рой Медведев, против Крупской резко и грубо выступили Л. Каганович и А. Бубнов. Последний даже заявил: «Крупская — это не тот маяк, который приведёт к добру нашу партию».

Многие исследователи отмечали трагизм личности Крупской в условиях зарождения и укрепления тоталитарного режима Сталина. Ей, жене и другу Ленина, особенно было тяжело — ведь под колёса чудовищной машины репрессий попадали прежде всего старейшие члены партии, долгие годы работавшие рядом с Владимиром Ильичём. Использовала ли Крупская свой авторитет в партии, чтобы уберечь от расправы хотя бы лично известных Ленину людей? Историки знают такие случаи, но положительный исход их крайне редок. Увы, предотвратить гибель многих лучших друзей Ленина и своих товарищей ей было не под силу. На её протесты органы НКВД попросту не обращали внимания, оставляя их без ответа.

Можно представить себе отчаяние одинокой старой женщины, с мнением которой перестали считаться. Буквально со слезами на глазах умоляла она сохранить жизнь Емельянову, арестованному в 1935 году, тому самому питерскому рабочему, который прятал Владимира Ильича в шалаше у Разлива и которому Ленин в 1921 году просил оказывать полнейшее доверие и всяческое содействие, называя его лично известным ещё с дооктябрьского времени, давая лестные характеристики старому партийному работнику и одному из виднейших деятелей питерского рабочего авангарда. Не помогло заступничество Надежды Константиновны. Емельянова подвергли аресту в послепенсионном возрасте. В общей сложности он пробыл в заключении и ссылке около 20 лет. Никого не тронули жалостливые просьбы и слёзы убитой горем вдовы Ленина пощадить хотя бы семью Емельянова, его трёх сыновей, которые ребятишками помогали прятать Владимира Ильича в Разливе. Всем была уготована одна печальная судьба.

Столь же неудачной оказалась попытка Крупской вступиться за И. Пятницкого, члена ЦК ВКП(б), арестованного НКВД якобы за принадлежность к царской охранке. Не помогло даже её официальное выступление на июньском (1937 г.) Пленуме ЦК, где она заявила, что Пятницкий проверенный работник большевистского подполья, что по его вине не было ни одного провала, и обвинение в провокаторстве — нелепость, вздор. Протест, как и в большинстве других случаев, остался без последствий. Историкам известно лишь несколько фактов, когда её вмешательство помогало невинно арестованным выйти на свободу. Наиболее часто упоминаемое происшествие — освобождение И.Д. Чугурина, который 3 апреля 1917 года вручил Ленину партийный билет.

Чем вызвано такое, мягко говоря, невнимательное отношение Сталина и его ближайшего окружения к человеку, многие годы бывшему ближайшим другом и соратником Ленина, вместе с ним создававшему партию, Советское государство? Где истоки грубого пренебрежения к её мнению, игнорирования её точки зрения? Исследователи горбачёвской эпохи отмечали, что резкое изменение позиции Сталина к Крупской началось вскоре после смерти Ленина. Первое время он ещё как-то терпел её, хотя и критиковал, и одёргивал за якобы допущенные ею ошибки в изображении Ленина и ряда вопросов истории партии, заставляя послушную печать и науку «прорабатывать» упрямицу. Впрочем, это не помешало ему распорядиться об организации похорон со всеми почестями. Более того, он сам во главе членов Политбюро нёс урну с её прахом. А уже на другой день после похорон, с самого утра в квартиру на дачу умершей пришли незнакомые люди и произвели тщательнейший обыск. Часть архива была изъята, её судьба неизвестна до сих пор.

Потом случилось нечто такое, что и послужило питательной средой для разговоров об отравленном торте. Народ чутко реагирует на колебания настроений со стороны власть предержащих к усопшим соратникам. Если начали изымать книги из библиотек под разными предлогами — значит, дело нечисто. Крупскую в народе уважали, образ верной спутницы Ленина, делившей с ним все тяготы и невзгоды его многотрудной жизни, был весьма привлекательным. К тому же её многие знали, она часто выступала на фабриках и заводах, различных собраниях, занималась культурно-просветительной работой. И вдруг — как ножом отрезали, почти полное забвение. Работ не публикуют, ранее изданные с полок сняты, о ней самой в печати ни слова. Даже в дни революционных праздников. В 1940 году в Москве была организована большая выставка, посвящённая 40-летию создания «Искры». Увы, имени Крупской среди создателей и сотрудников этой газеты посетители не увидели.

При жизни уважение к ней внешне соблюдалось. До последних своих дней она жила в той же квартире в Кремле, в которой они жили с Владимиром Ильичём и Марией Ильиничной. Возили её те же шофёры — Гиль, Горохов, Космачев. На XIII и XIV съездах партии она избиралась в ЦКК, а с ХV съезда была членом ЦК. Избиралась во ВЦИК, ЦИК СССР, была депутатом Верховного Совета первого созыва и членом его Президиума. Занимала пост заместителя наркома просвещения.

Одновременно с этим — отчуждённое, пренебрежительно-неприязненное отношение сверху. По словам В. Дридзо, члена партии с двадцатого года, в течение последних двадцати лет бывшей личным секретарём Крупской, Сталин после смерти Ленина только один раз беседовал с Надеждой Константиновной. Это было в 1925 году, когда она разделяла взгляды зиновьевской оппозиции. Сталину очень не хотелось, чтобы вдова Ленина шла с оппозицией, и он долго уговаривал, обещая, что, если она откажется от оппозиции, он сделает её членом Политбюро. Надежда Константиновна не прельстилась предложением Сталина и сказала, что свои убеждения менять не собирается. И Сталин, считает В. Дридзо, конечно, этого ей не простил. Больше он никогда не принимал её, не разговаривал с ней.

Позицию «самого» моментально учуяли приближённые. Совсем невыносимо стало, когда ушёл в отставку А.В. Луначарский и вместо него пришёл А.С. Бубнов. Новый нарком совсем не считался с ней. Притом не просто игнорировал, а нередко грубо оскорблял на заседаниях коллегии Наркомпроса. Крупская молча сносила унижения, но как-то не выдержала, попросилась в отставку. Политбюро отставку не приняло, обязало выполнять прежние обязанности заместителя наркома. В последние годы она редко появлялась в своём кабинете в наркомате. Писала статьи на педагогические темы, куда без неё вставляли абзацы и страницы, восхваляющие Сталина, и она молча соглашалась с этим. Позволяла делать значительные купюры в своих воспоминаниях о Ленине, беспрекословно шла на другие компромиссы. Поняв, что её заступничество за репрессированных товарищей идёт им лишь во вред, не приносит пользы, замолчала. Только один раз, во время процесса над Бухариным, она сказала В. Дридзо: «Как хорошо, что Манечка (М.И. Ульянова умерла в июне 1937 года. — Н.З.) этого не видит».

Некоторые старые большевики считали, что Крупская была сломлена ещё в начале тридцатых годов, задолго до репрессий тридцать седьмого года. Официальная историография никаких данных на сей счёт не даёт — эта тема длительное время была под запретом. Вообще, и историки, и беллетристы обходили стороной всё, что не укладывалось в рамки пропагандистских догм. Попыток, хотя бы робких, анализа личных отношений людей из ленинского окружения не найти ни в одном нашем печатном источнике. Если верить многочисленным повестям и рассказам, то личные отношения Ленина с Крупской сводились к тому, что даже в ссылке, где было особенно много времени, они изо дня в день вели политические разговоры и переводили с английского толстенную книжку. К сожалению, этим недостатком грешили и книги из серии «ЖЗЛ». Поступки есть, а их психологическая мотивировка отсутствует. Если верить авторам книги о Крупской из этой серии, Надежду Константиновну в её последние годы окружала обстановка искренности, прямоты и сердечной доброты. Сразу видно, что изготовлялось это по рецептам доброго застойного времени.

Что ж, для уяснения картины обратимся к зарубежному источнику, хотя с 1990 года он уже стал советским. Речь идёт о двухтомной книге Троцкого «Сталин», вышедшей в Москве. Итак, том второй. Речь идёт о последних днях Ленина в Горках: «Ленин был день и ночь окружен заботами жены и сестры. Две женщины бодрствовали над больным, как раньше над здоровым: жена Ленина Н.К. Крупская, верная подруга и неутомимая участница всей его работы с молодости до старости, и Мария Ульянова, младшая сестра. Никогда не знавшая собственной семьи, Ульянова все ресурсы своей души перенесла на брата. В её характере были некоторые черты, общие с братом: верность, настойчивость, непримиримость; однако при умственной ограниченности эти черты получали нередко карикатурный характер. Ульянова ревновала Ленина к Крупской и доставляла последней немало горьких часов. Пока Ленин был жив, он в качестве высшего авторитета для обеих выравнивал, как мог, их отношения. После его смерти положение изменилось. Ни одна из двух женщин не могла быть, разумеется, истолковательницей воли Ленина. Но каждая до известной степени стремилась ею стать. Крупская политически гораздо больше была связана с Лениным, чем его сестра Мария. Все секретные бумаги Ленин доверил жене, с которой политически был связан несравненно более тесно, чем с сестрой. Крупская одна была в курсе планов Ленина относительно Сталина. В её руках оказалось политическое «завещание» Ленина, которое она передала в Центральный Комитет и требовала затем — разумеется, тщетно — его оглашения на XII съезде (1923). К голосу Крупской прислушивались, её боялись. Ульянова сразу оказалась отодвинутой на задний план и из-за оппозиции к Крупской оказалась в лагере Сталина. Обе женщины жили вместе на старой квартире, и Ульянова отравляла существование Крупской изо дня в день. В лице Крупской Сталин мстил Ленину за завещание, как и за его превосходство вообще».

Таким образом, по Троцкому, причина неприязненного отношения к Крупской после смерти Ленина — в мести Сталина. Мстительность наряду с честолюбием есть величайшая пружина действий Сталина, пишет Лев Давидович. Он ищет оправдания жестоких поступков диктатора и находит их в его характере. Осетины известны своей мстительностью. Сталин перенёс этот обычай в сферы высокой политики. Придя к власти, все свои обиды, огорчения, ненависти и привязанности он перенёс с маленького масштаба провинции на грандиозные масштабы страны. Он ничего не забыл. Его память есть прежде всего беспамятство. Он создал свой пятилетний и даже десятилетний план мести (процессы). В заключении советско-германского пакта, в условиях, при которых он был подготовлен, видно желание отомстить. Союз с Гитлером давал Сталину удовлетворение того чувства, которое господствует у него над всеми другими: чувства мести. Вести переговоры с наци во время присутствия в Москве дружественных военных миссий Франции и Англии, обмануть Лондон и Париж, возвестить неожиданно пакт с Гитлером — во всём этом ясно видно желание унизить правительство Англии, отомстить Англии за те унижения, которым оно подвергло Кремль в период, когда Чемберлен развивал свой неудачный роман с Гитлером. Даже тот факт, что советские войска взяли 20 сентября 1939 года Львов, вошёл, несомненно, в сознание Сталина вместе с той неудачей, которую Сталин потерпел девятнадцать лет назад.

Можно соглашаться или не соглашаться с примерами, которыми Троцкий подкрепляет свои утверждения, надо, конечно, иметь в виду и то немаловажное обстоятельство, что многие строки Льва Давидовича проникнуты личной недоброжелательностью и злобой по отношению к кремлёвскому оппоненту, но не одним Троцким подмечено, что Сталин никогда не забывал тех, кто намеренно или по невниманию наступал ему на ноги. В середине двадцатых годов молодой профессор коммунистического университета в Тифлисе Гегешнидзе имел неосторожность брякнуть однажды: «Сталин не теоретик». После этого ему пришлось много раз брать слова назад и каяться, но это не спасло его. Безобидная реплика, в запальчивости произнесённая за много сот километров от уха Сталина, не осталась без последствий. Что же тогда говорить о вещах куда более серьёзных? О ленинском завещании, например? По свидетельству Троцкого, Сталин отзывался об этом документе весьма пренебрежительно, называл его запиской больного человека, находящегося под влиянием «баб», настойчиво распространял слух о том, что Ленин не отвечает за свои действия. Сталин не мог сомневаться в том, что возвращение Ленина к активной деятельности означало бы политическую смерть генерального секретаря.

Так называемое ленинское «завещание» длительное время было окутано плотной завесой тайны. Рой Медведев пишет, что некоторым его собеседникам, помогавшим ему в сборе фактического материала для написания книги «О Сталине и сталинизме», приходилось встречать в тюрьмах и лагерях коммунистов, приговорённых к продолжительным срокам заключения за «хранение контрреволюционного документа, так называемого ленинского завещания». С началом массовых репрессий в середине тридцатых годов этот документ объявили фальшивкой.

Трудным был его путь к народу. Написанное в два приёма — 26 декабря 1922 и 4 января 1923 года — ленинское завещание содержало предложение обдумать способ перемещения Сталина с поста генерального секретаря и назначить на это место другого человека. Сталин, по мнению Владимира Ильича, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и не было уверенности, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. Нет смысла пересказывать завещание, оно сегодня широко известно всем.

Менее известна история его написания и обнародования. Здесь ещё немало «белых пятен». Бесспорно лишь то, что завещание было адресовано очередному, XII съезду партии, который предполагалось созвать весной 1923 года. Продиктованные Лениным записки были перепечатаны по его желанию в пяти экземплярах: один для него, для Крупской, один в секретариат Ленина. Рой Медведев утверждает, что Ленин просил запечатать конверты сургучной печатью, пометив на них, что вскрыть их может только сам Ленин, а после его смерти — Крупская. Однако дежурный секретарь Ленина М.А. Володичева слова «а после его смерти» на конвертах не написала, но на словах передала об этом Крупской.

Часть ленинских документов была доведена до сведения делегатов XII съезда партии. Но вопрос о перемещении Сталина с поста генсека съезд не обсуждал. Обращённое к съезду ленинское письмо с персональными характеристиками членов ЦК не зачитывалось. Это произошло по причине, не предусмотренной в распоряжениях Ленина. Дело в том, что запечатанные сургучной печатью конверты мог вскрыть только сам Владимир Ильич, а он лежал парализованный и лишённый речи. Надежда Константиновна не могла этого сделать, поскольку, согласно его распоряжению, она приобретала это право лишь после его кончины.

Таким образом, конверты со строго секретными документами пролежали невскрытыми ровно год. Знал ли Сталин о их существовании? На этот счёт существуют разные версии. Первая — знал точно якобы со слов Володичевой, которая однажды нечаянно проговорилась о существовании ленинского «завещания». Отсюда, мол, и известный инцидент с Крупской, которая препятствовала его контактам с парализованным Лениным, когда он пытался задать ему вопрос напрямую. Весь год, вплоть до самой кончины Ленина, он вынуждал Крупскую показать секретный конверт с сургучными печатями, но она воли Владимира Ильича не нарушила. Эта легенда имела широкое хождение среди женской части населения, и особенно среди провинциального учительства в середине пятидесятых годов. Вторая версия — точными сведениями не располагал, но в силу своей осторожности и подозрительности, по каким-то едва уловимым, косвенным признакам, догадывался.

Как было на самом деле — сказать трудно. Существует и третья версия — не знал. Её сторонник Борис Бажанов, сбежавший за границу секретарь Политбюро. В своих воспоминаниях он пишет, что за несколько дней до открытия XIII съезда партии методичная Крупская вскрыла пакет Ленина и прислала ленинскую бомбу («завещание») в ЦК. Когда Мехлис доложил Сталину содержание ленинского письма, в котором Ленин советовал Сталина снять, Сталин обругал Крупскую последними словами и бросился советоваться с Зиновьевым и Каменевым.

Коротко обрисуем тогдашнюю расстановку политических сил. Во время болезни Ленина в борьбе за власть Сталин сблизился с Зиновьевым и Каменевым. Тройка объединилась против Троцкого, наиболее опасного соперника. Есть предположение, что тройку сколотил Ленин, который ревниво относился к возраставшей популярности Троцкого. Имя Льва Давидовича гремело на всю страну. Он без устали мотался по фронтам Гражданской, его бронепоезд был там, где решалась судьба самых крупных сражений. Ленин в отличие от Троцкого никуда не выезжал, на фронтах не был, а после Гражданской войны, когда началось строительство СССР, не побывал ни в одной советской республике.

После кончины Ленина тройка нужна была ещё Сталину, чтобы добить Троцкого. Но теперь оказалось, что союз с Зиновьевым и Каменевым спасителен и для самого Сталина. Ещё до этого в тройке было соглашение, что на предстоящем XIII съезде с политическим отчётом выступит Зиновьев и таким образом подтвердит свой вес и значение, более того, была договорённость о проведении следующего, XIV съезда, в Ленинграде — вотчине Зиновьева. Правда, потом с разрывом тройки это решение было отменено.

Тогда же между ними существовало соглашение о совместных действиях. В связи с завещанием Ленина на первый план встало согласие Зиновьева и Каменева на то, чтобы Сталин остался генеральным секретарём. С поразительной наивностью полагая, что теперь Сталина опасаться нечего, так как завещание Ленина намного уменьшит его вес в партии, они согласились его спасти. За день до съезда, 21 мая 1924 года, пишет Б. Бажанов, был созван экстренный Пленум ЦК специально для чтения завещания Ленина.

Пленум проходил в зале заседаний Президиума ВЦИК. На небольшой низенькой эстраде за председательским столом сидел Каменев, рядом с ним — Зиновьев. Каменев открыл заседание и прочитал ленинское письмо. Воцарилась тишина. Лицо Сталина, которое хорошо видел Бажанов, стало мрачным и напряжённым. Согласно заранее выработанному сценарию, слово взял Зиновьев, который сказал, что посмертная воля Ильича — закон. Не раз мы клялись исполнить то, что завещал Ильич. Но есть один пункт, по которому мы счастливы констатировать, что опасения Ильича не оправдались. Речь идёт о генеральном секретаре и об опасностях раскола в ЦК.

Конечно, это была неправда. Члены ЦК прекрасно знали, что раскол в ЦК налицо. Все молчали. Зиновьев предложил переизбрать Сталина генеральным секретарём. Сталин по-прежнему смотрел в окно со сжатыми челюстями и напряжённым лицом. Решалась его судьба. Так как все молчали, то Каменев предложил решить вопрос голосованием. Голосовали простым поднятием рук. Бажанов утверждает, что он ходил по рядам и считал голоса, сообщая Каменеву только общий результат. Большинство голосовало за оставление Сталина, против — небольшая группа Троцкого, но было несколько воздержавшихся.

Зиновьев и Каменев выиграли. Если бы они знали, что им удалось обеспечить пулю в собственный затылок! Через полтора года, когда Сталин отстранил Зиновьева и Каменева от власти, Зиновьев, напоминая, как ему и Каменеву удалось спасти Сталина от падения в политическое небытие, с горечью сказал: «Знает ли товарищ Сталин, что такое благодарность?» Товарищ Сталин вынул трубку изо рта и ответил: «Ну, как же, знаю, очень хорошо знаю, это такая собачья болезнь».

Вопрос о генсеке был предрешён. Пленум, кроме того, постановил: «Перенести оглашение зачитанных документов, согласно воле Владимира Ильича, на съезд, произведя оглашение по делегациям и установив, что документы эти воспроизведению не подлежат, и оглашение по делегациям производится членами комиссии по приему бумаг Ильича». Это постановление Пленума было средактировано нарочито неясно, так что позволило руководителям делегаций просто рассказать делегатам о сути ленинского письма и решениях Пленума, без того, чтобы они могли как следует ознакомиться с ленинским письмом.

С этими свидетельствами бывшего секретаря Политбюро не согласен историк Рой Медведев. Он считает неверными утверждения Бажанова о том, что завещание Ленина было зачитано на заседании Пленума ЦК, созванного за день до ХIII съезда. По мнению Р. Медведева, о содержании ленинского письма знали только некоторые члены Политбюро, которые прочли сопроводительную записку Крупской, где говорилось, что Владимир Ильич выражал твёрдое желание, чтобы эта его запись после его смерти была доведена до сведения очередного партийного съезда.

Знала ли Крупская о содержимом пакета? Если да, тогда вполне объяснима народная молва, приписывающая ей твёрдость и неуступчивость попыткам Сталина завладеть секретным ленинским документом. Если нет, всё равно остаётся восхититься терпением и мужеством этой женщины, которая, выполняя волю Владимира Ильича, после его смерти вскрыла конверт и, обнаружив там письмо, адресованное ХII съезду, который уже прошёл, решила подождать несколько месяцев и передать его ХIII съезду. Правда, Р. Медведев не отрицает того факта, что Крупская принесла завещание на Пленум ЦК, который состоялся накануне съезда.

Сейчас, когда открыты архивы партии, опубликованы стенограммы её съездов и пленумов ЦК, есть надежда в скором времени наконец узнать, зачитывалось ли завещание Ленина на Пленуме или обсуждалось оно в узком кругу членов Политбюро. Хотя, собственно, для раскрытия темы этой главы подобная деталь не имеет существенного значения. Пленумом решено или триумвиратом Сталин, Каменев, Зиновьев — не суть важно. Главное в том, что договорились не зачитывать письмо Ленина на официальных заседаниях съезда. Стратегию выработали такую: сначала ознакомить с документом руководителей республиканских и областных парторганизаций, затем огласить его на закрытых заседаниях отдельных делегаций. При этом никто из присутствующих не должен был делать никаких записей и, что особенно важно, не ссылаться на письмо в выступлениях на заседаниях съезда. В наиболее крупные делегации пошли Зиновьев и Каменев.

Операция прошла блестяще! Как и предусматривалось сценарием, Сталин заявил, что слагает с себя полномочия генсека. Зиновьев и Каменев, а затем и большинство членов ЦК убедили его не покидать своего поста. Они преподнесли ему ещё один, уж совсем неожиданный подарок: решили не включать в протоколы съезда письмо Ленина и даже не упоминать о закрытых собраниях по делегациям. От обсуждения важнейшего вопроса не осталось никакого письменного следа! Вот так-то, товарищ Крупская!

Горько, но многие исторические свидетельства и документы становятся известными нам только после того, как их опубликуют за рубежом. Не избежало этой участи и ленинское завещание. В 1926 году оно было напечатано во Франции и в США. Попало в западную печать письмо скорее всего из кругов оппозиции. Как обычно у нас бывает, сначала наша печать объявила эту публикацию апокрифом. Но деваться некуда, и на июльском Пленуме 1926 года по требованию оппозиции были оглашены и занесены в секретную стенограмму завещание Ленина и ряд других документов, характеризовавших отношение Ленина к Сталину в последние месяцы его жизни. Сталин сделал красивый жест со своей стороны: внёс предложение обратиться к XV съезду об отмене решения ХIII съезда о непубликовании ленинского письма, а также об опубликовании этого документа в Ленинском сборнике.

Как получилось на деле? На XV съезде при голосовании вопроса об опубликовании ленинского завещания поднялся Рыков и предложил напечатать также и другие ленинские письма по внутрипартийным вопросам, приложив их к стенограмме. Предложение проголосовали. А вот когда на следующий год стенографический отчёт съезда появился в продаже, письма там не обнаружили. Не было его и в «Ленинских сборниках». Правда, в бюллетенях, издававшихся для делегатов во время работы съезда, завещание всё же появилось, но ведь бюллетени выходили мизерным тиражом и, увезённые делегатами, затерялись в огромной стране. Позднее, с началом репрессий, от этих документов старались поскорее избавиться — за их хранение, как уже говорилось в начале главы, обвиняли в контрреволюционной деятельности.

Существовала ли связь между продиктованным Лениным 24 декабря 1922 года письмом к съезду, где он выражает сомнение, сможет ли Сталин, сосредоточив в своих руках необъятную власть, всегда достаточно осторожно пользоваться ею, и инцидентом между Сталиным и Крупской, который вызвал столь бурную реакцию Ленина? Известно, что гневную записку Сталину с требованием извиниться перед Крупской Владимир Ильич продиктовал 5 марта 1923 года, через два месяца после того, как сделал дополнение от 4 января 1923 года к декабрьским заметкам 1922 года. Записка от 5 марта — последняя, которую Ленин продиктовал в своей жизни. По словам Троцкого, не только хронологически, но и политически, и морально она подвела последнюю черту под отношениями Ленина и Сталина. Изгнанному демону революции записка предстала свидетельством полного разрыва всяких товарищеских отношений Ленина со Сталиным.

Вот эта записка.

«Строго секретно. Лично.

Товарищу Сталину.

Копии тт. Каменеву и Зиновьеву.

Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать её. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через неё же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.

С уважением Ленин».

Вновь обратимся к воспоминаниям В. Дридзо, написанным в 1989 году. «Сейчас, когда в некоторых публикациях всё чаще стало упоминаться имя Надежды Константиновны Крупской и отношение к ней Сталина, я хочу рассказать о том, что мне доподлинно известно.

Почему В.И. Ленин только через два месяца после грубого разговора Сталина с Надеждой Константиновной написал ему письмо, в котором потребовал, чтобы Сталин извинился перед ней?

Возможно, только я одна знаю, как это было в действительности, так как Надежда Константиновна часто рассказывала мне об этом. Было это в самом начале марта 1923 года. Надежда Константиновна и Владимир Ильич о чём-то беседовали. Зазвонил телефон, Надежда Константиновна пошла к телефону (телефон в квартире Ленина всегда стоял в коридоре). Когда она вернулась, Владимир Ильич спросил:

— Кто звонил?

— Это Сталин, мы с ним помирились.

— То есть как?

И пришлось Надежде Константиновне рассказать всё, что произошло в декабре 1922 года, когда Сталин ей позвонил, очень грубо с ней разговаривал, грозил Контрольной комиссией. Надежда Константиновна просила Владимира Ильича не придавать этому значения, так как всё уладилось и она забыла об этом. Но Владимир Ильич был непреклонен, он был глубоко оскорблён неуважительным отношением Сталина к Надежде Константиновне и продиктовал 5 марта 1923 года письмо Сталину с копией Зиновьеву и Каменеву, в котором потребовал, чтобы Сталин извинился.

Сталину пришлось извиниться, но он этого не забыл и не простил Надежде Константиновне, и это повлияло на его отношение к ней».

Кстати, эту записку Ленина нашли у Сталина после его смерти в одном из ящиков письменного стола. Он держал её там до конца своих дней.

За что Сталин распекал по телефону Крупскую? Вряд ли, конечно, можно согласиться с имевшей хождение в народе молвой, что Сталин, прознав о направленных против него диктовках Ленина, пытался прорваться к нему, а Крупская препятствовала. Звонок Сталина внешне был вызван заботой о Ленине, о его здоровье. Сталин выговаривал Надежде Константиновне за то, что она не бережёт покой Ильича, позволяет ему нарушать режим, установленный врачами, которые предписали не заниматься умственным трудом, дать полнейший отдых нервной системе. Нарушение режима состояло в том, что прикованный болезнью к кровати Ленин диктовал, иногда всего по 5–10 минут в день, свои последние статьи и предложения, а также запрашивал некоторые необходимые ему журналы и газеты. Как ответственный персонально от Политбюро «за изоляцию Владимира Ильича», Сталин резко отчитал Крупскую, которая, по его мнению, нарушает режим, играет жизнью Ильича. Рвавшийся к власти генсек расценил поручение Политбюро как подарок судьбы. Ведь он получал возможность контролировать каждый шаг больного Ленина, каждую его встречу, каждую строчку его переписки. И, что немаловажно, оградить больного Ленина от контактов с Троцким, разрушить впечатление об их особой близости в последний период жизни Ильича.

Посоветовавшись с врачами, Сталин, Каменев и Бухарин принимают следующее решение: «1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5–10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений». Это предписание скорее походило на инструкцию по надзору за задержанным, чем на заботу о больном вожде. Сталин, как видно, решил больше не доверяться случайностям и положить конец всякой переписке и свиданиям Владимира Ильича.

Оскорблённая Крупская обратилась к Каменеву: «Лев Борисович, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Владимира Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чём можно и о чём нельзя говорить с Ильичём, я знаю лучше всякого врача, т.к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина… Прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности. Н. Крупская».

Процитирую свидетельство М.И. Ульяновой о том, как восприняла Крупская телефонный звонок Сталина. «Н.К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр. Об этом выговоре она рассказала В.И. через несколько дней, прибавив, что они со Сталиным уже помирились. Сталин действительно звонил ей перед этим и, очевидно, старался сгладить неприятное впечатление, произведённое на Н.К. его выговором и угрозой».

Между тем Ленин требовал, чтобы ему разрешили диктовать, как он выразился, «дневник». В противном случае грозил отказом от какого-либо лечения. Ультиматум подействовал, разрешение было получено на условиях, выработанных по согласованию с врачами Сталиным, Каменевым и Бухариным:

«1. Предоставить право диктовать по 5–10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются.

2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений».

За внешним проявлением со стороны Сталина заботы о здоровье Ильича стояло нечто иное. Больной Ленин диктовал свои последние заметки, и они били по Сталину. Даже не завещание, а другие, более ранние статьи. В частности, «Как нам реорганизовать Рабкрин» и «Лучше меньше, да лучше». В них Ленин резко критиковал наркомат РКИ, которым ещё недавно руководил Сталин. Ленинские статьи вызвали глухое раздражение Сталина, который усмотрел в них личный выпад против себя. Статьи были предназначены для печати, и Ленин настаивал на быстрейшей их публикации. Переговоры с тогдашним главным редактором «Правды» Бухариным вела Крупская. Сталин тоже не дремал — прилагал все усилия, чтобы не допустить печатания статьи о Рабкрине, в которой о возглавлявшемся им наркомате говорилось, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения Рабкрина, нет. Вопрос рассматривался на Политбюро. Есть сведения, что Куйбышев предложил напечатать статью в «Правде» и выпустить её в одном экземпляре — специально для Ленина, чтобы не волновать его. Но это предложение не прошло. Статью решили публиковать, и она была помещена в «Правде» 25 января 1923 года.

Бесспорно, к Сталину просачивались слухи о том, что Ленин диктует записи не только для печати. Воспользовавшись своим правом ответственного по линии Политбюро за сохранение здоровья Ильича, Сталин фактически не сводил с него глаз. Сейчас известно, что у него даже среди технического персонала в ленинском окружении были свои люди. Сообщения о том, что Ленин диктует что-то не предназначенное для газет, вызвали взрыв ярости и страха, вылившийся в гневный телефонный звонок Крупской.

Получив письмо от 5 марта 1923 года, в котором Ленин требовал извиниться перед своей женой, Сталин немедленно сел за ответ. Этот документ впервые был обнародован только в декабре 1989 года.

«Т. Ленину от Сталина.

Только лично.

Т. Ленин!

Недель пять назад я имел беседу с Н. Константиновной, которую считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: «Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем как вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим; нельзя играть жизнью Ильича» и пр.

Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое «против» Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считал своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть.

Впрочем, если вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чём тут дело, где моя «вина» и чего, собственно, от меня хотят.

И. Сталин».

Смерть Ленина, безусловно, принесла облегчение Сталину. По словам западного исследователя Р. Такера, теперь можно было обожествить покойного. Сталину нужен был Ленин, которого не надо больше бояться и с которым не придётся больше бороться.

И вдруг «бомба» — завещание Ленина. «Почему так долго Надежда Константиновна не передавала завещание Ленина?» — задаётся вопросом её долголетний секретарь В. Дридзо. И отвечает: «Она настаивала на том, чтобы была выполнена воля Ленина и завещание было зачитано на XIII съезде партии. Однако Сталин и другие члены Политбюро были категорически против. Поэтому так долго шли переговоры между Надеждой Константиновной и членами Политбюро, они тянулись три с половиной месяца, и только перед самим съездом, 18 мая (ХIII съезд открылся 23 мая) Надежда Константиновна передала завещание, согласившись на чтение его по делегациям съезда».

Итак, новое подтверждение того, что судьба завещания была предрешена узкой группой лиц, стоявших у власти, ещё до съезда. Сломали Надежду Константиновну, сломали. И она согласилась на вариант, предложенный тройкой.

Трудно дать однозначное объяснение столь быстрому смирению и послушанию Крупской. В книге бывшего генерала НКВД А. Орлова (Фельдбина) «Тайная история сталинских преступлений» приводится такое утверждение. Будто бы Сталин однажды обронил, что если Крупская не перестанет его критиковать, то партия объявит, что не она, а старая большевичка Елена Стасова была женой Ленина. «Да-да, — якобы добавил Сталин, — партия всё может». Некоторые исследователи склонны считать это утверждение не более чем политическим анекдотом, ходившим в двадцатых — тридцатых годах в кругах НКВД. Но даже если это так, то сей грустный анекдот отражает общественную атмосферу того времени, беспомощность, бессилие личности перед чудовищным молохом самого изощрённого коварства и лицемерия, возведённого в ранг государственной политики.

Некоторые исследователи в последнее время выступали в печати с предположениями, будто Крупская готовилась к отмщению, и для этой цели выбрала трибуну ХVIII съезда, открытие которого намечалось на 10 марта 1939 года. Мол, возмущённая массовыми репрессиями, она собиралась выступить с разоблачительной речью, раскрыть преступления Сталина. Так народная молва пыталась оправдать её молчание в то трагическое время. Приведём по этому поводу свидетельство В. Дридзо: «Сейчас на основе моих слов, что Надежда Константиновна собиралась на ХVIII съезд, появились домыслы, будто она хотела выступать против репрессий, против Сталина. Я хорошо знаю, что она собиралась выступать на съезде по вопросам политпросветработы, она готовилась, говорила мне об этом». Но есть и другие свидетельства, трактующие версию о намерении Крупской не столь однозначно. Вот мнение известного учёного В.А. Куманева: «По воспоминаниям А.Г. Кравченко (близкая к Крупской сотрудница Наркомпроса, известная ей ещё с дореволюционных лет. — Н.З.), Крупская очень хотела пойти на съезд и сказать о губительном воздействии сталинского режима на завоевания революции. Но однажды, когда Кравченко навестила её, Надежда Константиновна грустно заметила, что даже если она пойдёт на съезд, то выступать не будет. «С трибуны снимут, если я даже мельком скажу о безобразиях. Ведь однажды так было». Крупская имела в виду своё выступление на ХVI съезде партии».

Значит, рушится версия о насильственной смерти с помощью отравленного торта? Ведь именно устрашившись возможного разоблачительного выступления Крупской на ХVIII съезде, утверждают некоторые, Сталин отдал негласный приказ о физическом устранении строптивой вдовы Ленина. Туманный намёк на эту причину скоропостижной смерти Крупской, последовавшей на другой день после её семидесятилетия, содержится в публикации Шкерина «Поскрёбышев» в алма-атинском журнале «Литературный Казахстан». Шкерин вспоминает эпизод, когда он прямо задал по этому поводу вопрос бывшему помощнику Сталина. «Поскрёбышев… опасливо оглянулся по сторонам и, снизив голос, сказал: «Сколько мне известно, старух не расстреливали. Был слух, пускали в дело яд». Ещё оглянулся и добавил: «А касательно Марии Ильиничны, я такому слуху не верю. Она, думаю, скоропостижно, как в газетах написано»». Младшая сестра Ленина, как известно, скончалась в 1937 году при невыясненных обстоятельствах.

Троцкий тоже пишет: «Там, где маузер оказывался почему-то неудобен, Сталин прибегал к яду. На знаменитых московских процессах раскрылось с несомненностью, что в распоряжении Сталина имеется богатая лаборатория ядов и штат медиков, которые под видом лечения устраняют неугодных Сталину лиц. Врачи точно называли те лекарства, которыми они пользовались в таких пропорциях, в таких условиях, когда они из целебных средств превращались в средства убийства. Это делалось тем легче, что большевикам, особенно ответственным большевикам, врачи назначаются Центральным Комитетом партии, то есть Сталиным. Таинственно погиб в своё время Фрунзе, ставший после меня во главе Красной Армии, таинственно погибла жена Сталина Аллилуева; об отравлении говорили в связи со смертью Орджоникидзе, затем Максима Горького: оба они выступили в защиту старых большевиков от истребления».

О лаборатории ядов, которой руководил Ягода, и об отравлениях по Москве ходили жуткие слухи. Время было смутное, тревожное. Уничтожение «врагов народа», которых Крупская знала как честных, порядочных людей, малоэффективность её заступничества, откровенное пренебрежение со стороны руководства НКВД заставили замолчать, уйти в частную жизнь больную, старую, уставшую женщину. В конце девяностых годов ХIХ века Крупская готовила к поступлению в петербургскую гимназию Сонечку — дочь известного писателя В.Г. Короленко. После революции она оказалась на Полтавщине. В 1934 году Софья Владимировна вспомнила свою прежнюю учительницу, написала ей о последствиях голода на Украине, о жестоких бедствиях крестьян, насильно загнанных в колхозы, поведала о своей горькой участи. Крупская не ответила бывшей ученице, милой, обаятельной Сонечке. Что это, чёрствость? Высокомерие? Чванство? Ни то, ни другое и ни третье. Боязнь за судьбу дочери писателя. Да, Короленко слыл прогрессивным литератором, революционным демократом. Но его отношение к Октябрьской революции, к красному террору и гражданской войне хорошо известно по впервые опубликованным у нас «Новым миром» письмам к Луначарскому. Дай Крупская ход письму Софьи Владимировны, сразу бы вспомнили нелестные высказывания её отца о перегибах новой власти на местах. С интеллигенцией тогда не церемонились. А так затерялась среди полтавских хуторов — авось и минет горькая чаша, уготованная лицам не рабоче-крестьянского происхождения.

Не чувствовала себя в безопасности и сама Надежда Константиновна. Из Горок её выселили, правда, из кремлёвской квартиры выставить не решились. Но и оставшись в Кремле, она не чувствовала прежней уверенности. Страх пронизывал все поры жизни общества, не был исключением и Кремль. Скоропостижная смерть Марии Ильиничны надолго вывела её из равновесия, неотступно, как призрак, преследуя Крупскую. После кончины Владимира Ильича обе эти женщины продолжали жить всё в той же квартире. И вдруг — трагическая развязка. Спустя некоторое время после смерти Марии Ильиничны, в конце 1937-го или начале 1938 года, как вспоминает В. Дридзо, находившаяся в тот момент в квартире Крупской, звонок из комендатуры Кремля. Просят разрешения пропустить на квартиру к Надежде Константиновне человека, который якобы привёз молоко из Горок. Дридзо начинает выяснять, в чём дело, звонит в Горки — никто молока не посылал. Крупская от него отказалась. Однако комендатура настаивает, звонят ещё два-три раза. Такой настойчивости бедные женщины никогда не наблюдали. Откуда она?

«Я испугалась, — пишет В. Дридзо. — Испугалась за жизнь Надежды Константиновны. Не говоря ничего ей, я позвонила Власику (начальнику охраны членов правительства), сказала, что необходимо дать Надежде Константиновне охрану. Ей я сказала, что Власик сам звонил по этому поводу. Надежда Константиновна как-то очень спокойно отнеслась к этому, сказав, что, раз полагается, пусть так и будет. На следующий день такой человек появился».

Кандидат экономических наук М. Штейн в статье «Тайна смерти первой леди» приводит такую деталь: Крупской, несмотря на то, что она являлась депутатом Верховного Совета СССР, было запрещено принимать родственников репрессированных и тем более ходатайствовать за них. В этой публикации, которую перепечатали десятки других газет страны, немало неизвестных прежде сведений, характеризующих недоброжелательное отношение Сталина к Крупской. Им санкционирована разгромная рецензия П. Поспелова в «Правде» на вышедшие воспоминания Крупской о Ленине. Надежда Константиновна обвинялась в неправильном освещении работы II съезда РСДРП, участником которого она была, в приписывании Ленину своих мыслей. Особенно негодовал суровый критик по поводу «неправильного освещения выдающейся роли Сталина». По Поспелову получается, что он намного лучше, чем Крупская, знал, о чём думал, что говорил и что делал её муж. А может, лучше знал Сталин, который, без всякого сомнения, стоял за спиной рецензента? Тогда давайте обратимся к ленинским письмам, адресованным Зиновьеву и Карпинскому в июле и ноябре 1916 года. Письмо Зиновьеву: «Не помните ли фамилии Кобы?»; Карпинскому: «Иосиф Дж…? Мы забыли. Очень важно!!»

Ещё один малоизвестный факт. 5 августа 1938 года Политбюро приняло постановление «О романе Мариэтты Шагинян «Билет по истории», часть I. Семья Ульяновых». В нём осуждалось и «поведение Крупской, которая, получив рукопись романа Шагинян, не только не воспрепятствовала появлению книги в свет, но, наоборот, всячески поощряла автора по различным сторонам жизни Ульяновых и тем самым несла полную ответственность за эту книжку. Считать поведение Крупской тем более недопустимым и бестактным, что т. Крупская сделала это без ведома и согласия ЦК ВКП(б), превращая тем самым общепринятое дело составления произведений о Ленине в частное и семейное дело и выступая в роли монополиста и истолкователя общественной и личной жизни и работы Ленина и его семьи, на что ЦК никому и никогда прав не давал». И только 11 октября 1956 года ЦК КПСС своим постановлением «О порядке издания произведений о В.И. Ленине» отменил постановление 1938 года как неправильное.

А вот отрывок из воспоминаний Н.С. Хрущёва: «Сталин очень не уважал Надежду Константиновну. Не уважал он и Марию Ильиничну. Вообще он очень плохо отзывался о них, считая, что они не представляли какую-то ценность в партии. Мне было очень не по себе, когда я видел, с каким неуважением относился Сталин к Надежде Константиновне ещё при жизни».

Может, достаточно подтверждений? Хотя нет, не могу удержаться, чтобы не привести ещё один фрагмент, исходящий не из кругов НКВД, иногда питающих слабость к анекдотам, а от одного из руководителей партии и страны, бывшего первым лицом в государстве в течение десяти лет. Так вот, Н.С. Хрущёв вспоминает: «Сталин в узком кругу объяснял, говорил, что она и не была женой Ленина. Он другой раз выражался весьма вольно. Уже после смерти Крупской, когда он вспоминал об этом периоде, он говорил, что если бы дальше так продолжалось, то мы могли бы поставить под сомнение, что она являлась женой Ленина. Он говорил, что могли бы объявить, что другая была женой Ленина, и называл довольно солидного и уважаемого человека в партии».

Да, страшные вещи всплывают в страшные времена.

И всё же версия об отравленном торте не единственная, с которой связывают кончину Крупской. Кстати, В. Дридзо её начисто отвергает: «Я уже не могу слышать все эти выдумки об отравленном торте. Никакого торта вообще не было, а если бы он и был, то стоило бы подумать о том, почему же все остальные, в том числе и я, остались живы». Однако бывшая секретарь Крупской нигде не упоминает, что и она тоже лакомилась праздничным тортом. Его ведь не обязательно следовало выставлять для всех — судя по разным источникам, гостей за юбилейным столом собралось немало, так что вряд ли бы хватило каждому хотя бы по кусочку. На торжества в Архангельское приехали из Москвы Кржижановский с женой, Вера Рудольфовна Менжинская, Феликс Кон, Дмитрий Ильич Ульянов. Пришли и те, кто отдыхал в Архангельском — испытанные товарищи по ссылке и эмиграции.

В Архангельском тогда был дом отдыха старых большевиков. На выходные туда приезжали многие видные революционеры. Крупская последние годы часто бывала там, ей хорошо отдыхалось среди старых друзей. В то время была шестидневная рабочая неделя. В субботу, 23 февраля, почти до конца дня она была занята в Совнаркоме РСФСР, где обсуждался вопрос о третьем пятилетнем плане в области народного образования. Вернулась домой только к вечеру. Это был последний рабочий день в её жизни. В тот же вечер она собралась за город.

В Архангельском переночевала. С утра потянулись гости — юбилейную дату решили отмечать в выходной день. Сели завтракать. Начались поздравления, вспоминали прошлое, шутили, смеялись. Крупская была в хорошем настроении… После завтрака пошли фотографироваться. Ничто не предвещало трагической развязки.

Вскоре гости из Москвы уехали. Под вечер Надежда Константиновна почувствовала себя плохо и ушла в свою комнату. От страшной боли она временами впадала в беспамятство.

Внезапность заболевания и породила слухи о насильственной смерти. Наряду с отравленным тортом имеет хождение и версия о другом сталинском знаке внимания — свежей клубнике, прошедшей специальную обработку в токсикологической лаборатории НКВД. Обе версии, к сожалению, до нынешнего времени не доказаны и не опровергнуты. Отсутствие экспертных материалов, нового, современного прочтения медицинского заключения тридцать девятого года провоцирует возникновение самых фантастических предположений. В 1989 году в одном серьёзном педагогическом издании, например, утверждалось, что вдову Ленина поместили в специальный санаторий НКВД и там довели до смерти. Оказывается, автор краем уха слышал, что Крупская потеряла сознание в Архангельском и, ничтоже сумняшеся, подумал, что речь идёт об одноимённом военном санатории в Подмосковье, в котором в те годы лечились также работники НКВД. Казус, конечно, нелепость, но ведь надо видеть и причину. А она — в крайней скудости достоверных исторических фактов, фигурах умолчания, досадных пробелах в биографических данных. Выше уже говорилось, что даже в наиболее полной биографии Крупской, вышедшей в серии «ЖЗЛ», последние дни её жизни изобилуют общими местами, которые, кроме досады и недоумения, ничего не вызывают, и, пожалуй, содержат вопросов больше, чем ответов на них. Правы сотрудник ИМЛ при ЦК КПСС И.С. Куликова и член-корреспондент АН СССР В.А. Куманев, писавшие в «Правде» 5 января 1990 года о том, что обстоятельства кончины Крупской требуют дополнительного и обстоятельного изучения.

Публикация М. Штейна в ленинградской «Смене» — одна из первых попыток проследить хронологию событий последнего дня жизни Крупской. Итак, в половине восьмого вечера — сильные боли, потеря сознания. Дридзо вызывает врача. Доктор старается, но боли не проходят. Требуется консультация более опытных коллег. Прибывают профессора Очкин и Кончаловский. Подозревают острый аппендицит, но окончательно в своём диагнозе не уверены. Предлагают немедленно отвезти в Кремлёвскую больницу. По дороге из Архангельского в Москву у Крупской начинаются перебои в работе сердца.

В Кремлёвской больнице — несколько консилиумов. Наконец приходят к выводу: воспаление брюшины как результат тромба в кишечнике.

Из официального «Сообщения о болезни тов. Н.К. Крупской», опубликованного на первой полосе «Правды» 28 февраля 1939 года: «Болезнь развивалась бурно и с самого начала сопровождалась резким упадком сердечной деятельности и потерей сознания. В связи с этим отпала возможность помочь больной оперативным путём. Болезнь быстро прогрессировала, и 27 февраля в 6 час. 15 мин. утра последовала смерть».

Как видно, расхождений между трактовкой М. Штейна и официальной версией пока нет. Но только до этого места. Далее автор говорит, что веру в правдивость строк о диагнозе болезни Крупской поколебал у него недавно скончавшийся сотрудник Государственной публичной библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина И.С. Беленький. Он поведал, что получил от Анны Кравченко, соратницы Крупской с дореволюционных времён, для хранения в рукописном отделе библиотеки её фонд. В фонде имеется рукопись воспоминаний медсестры Кремлёвской больницы Лилии Лысяк (урождённой Закржевской), написанных в 1962 году.

Вот что свидетельствует Л. Лысяк: «В феврале в одно из моих ночных дежурств в отделение поступила Н.К. Крупская. Ей была отведена большая двухместная палата. Я не знаю, когда Н.К. Крупская была доставлена в больницу, что привело её в больницу. Узнала я о её пребывании в больнице и увидела её только тогда, когда мне её спустили с четвёртого этажа (из операционной) уже оперированной. Н.К. Крупская была без сознания.

У меня, как дежурной по отделению, было под наблюдением около десяти палат (точно не помню, сколько). По установившимся правилам Кремлёвской больницы особо тяжело больным или прооперированным больным предоставлялась индивидуальная медсестра. На этот раз такой медсестры не было, и мне пришлось наблюдать за Н.К. Крупской среди моей общей работы.

Помню как сейчас, что в палате она лежала справа от окна, на прикроватном столике горела нагнутая книзу электрическая лампочка, которая давала в палате слабый свет.

Надежда Константиновна лежала очень тихо, навзничь, изредка приоткрывала глаза, ничего не говоря.

Операцию Н.К. Крупской делал профессор Очкин, дежурным хирургом был Владимир Николаевич Соколов. Когда я его (Соколова) спросила, какая операция была сделана, он промямлил что-то совершенно неопределённое.

В ту же ночь (между 26 и 27 февраля) Н.К. Крупская, не приходя в сознание, скончалась».

Штейн сравнивает частное свидетельство Л. Лысяк об оперировании Крупской и официальное сообщение о невозможности помочь больной оперативным путём из-за плохого сердца — умрёт на операционном столе, и выдвигает такое предположение: когда возник вопрос, делать или не делать операцию, было дано «добро»… Он обращает внимание и на следующий немаловажный факт: в день своего 70-летия Крупская не была награждена орденом, хотя это было принято. Да и Дридзо вспоминает — придя перед кончиной на короткое время в сознание, она сказала: «Врачи как хотят, а на съезд я пойду».

Чтобы выступить по проблемам культпросветработы?

Приложение № 9: Из открытых источников

Поправила невестку

(На ХIV съезде ВКП(б) (18–31 декабря 1925 г.) Крупская примкнула к Ленинградской оппозиции (Г. Зиновьев и др.), но, попытавшись неосторожно учить делегатов правильному пониманию нэпа, наткнулась на неожиданно мощный отпор. Не случайно после неё сочла необходимым выступить Мария Ильинична Ульянова.)

«Товарищи, я взяла слово не потому, что я сестра Ленина и претендую поэтому на лучшее понимание и толкование ленинизма, чем все другие члены партии, — начала она, как бы поправляя невестку. — Я думаю, такой монополии на лучшее понимание ленинизма родственниками Ленина не существует и не должно существовать».

(ХIV съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М. — Л., 1926. С. 299.)

Приложение № 10: Из закрытых источников

Вычистить… «Русские сказки»

(Из «Инструкции о пересмотре книжного состава библиотек и изъятию контрреволюционной и антихудожественной литературы» от 1923 года. Подписана председателем Главполитпросвета Н.К. Крупской.)

«Изымается литература следующих типов:

Патриотическая, черносотенная, враждебная передовым идеям.

Историческая беллетристика, идеализирующая прошлое, приукрашивающая самодержавный строй.

Религиозно-нравственная.

Проповедующая мещанскую мораль, чрезмерно сентиментальная.

Бледная, не художественная, пустая.

Порнография.

Литература надрыва и упадочного настроения, мистическая, теософская и оккультная.

Пошлая юмористика.

Романы приключений, грубые, бессмысленные по содержанию, уголовщина.

Воспевающая буржуазный быт, враждебная советскому строительству, утратившая интерес в настоящее время.

Так как под эти рубрики можно подвести почти всю старую литературу наших библиотек, то Главполитпросвет вырабатывает примерные списки изымаемой литературы, которые в течение ближайшего времени будут периодически высылаться для того, чтобы места имели более конкретное представление о том, что допустимо в библиотеках и какие пределы следует положить изъятию. Списки эти примерные и потому отнюдь не будут исчерпывать всего, что надо изъять. Поэтому местам надо к делу чистки привлечь лиц, знающих литературу, чтобы они смогли, руководствуясь списками, вычистить и все остальное, что походит на указанные в списках книги».

Списки «местам» посылались периодически. В них были следующие имена: Аверченко, Амфитеатров, Боккаччо, Вербицкая, Гнедич, Арцыбашев, Дюма (отец), Данилевский, Загоскин, Бор. Зайцев, Крестовский, Лесков («На ножах», «Некуда», «Обойденные»), Лажечников, Лейкин, Мельников-Печерский, Мережковский, Потапенко, Пшибышевский, Сенкевич, Сологуб, Стерн, Фаррар, Тэффи, Терпигорев, Хаггард, Толстой («Народные рассказы», «Отец Сергий», «Ходите в свете, пока есть свет» и все религиозные и философские сочинения), Вас. Немирович-Данченко («Плевна и Шипка», «Вперед», «Рядовой Неручев», «Скобелев», «За далеких братьев», «По воле Божией» и другие рассказы и повести из русско-турецкой войны), Полевой («Клятва при гробе Господнем»).

Особо составлялись списки детских книг: Авенариус «Сказка о муравье-богатыре», «Сказка о пчелке-мохнатке», «Русские сказки» изд. Клюкина; Лебедев «Великие сердца», «Сильные духом»; Лукашевич «Русские народные сказки» в трех выпусках; Сегюр «Волшебные сказки»; Федоров-Давыдов «Бабушкины сказки», «Котик, коток, серенький лобок», «Кума-лиса», «Легенды и предания», «Петя-петушок»; Тур «Дети короля Людовика», «Катакомбы», «Мученики Колизея»; Шмидт «Мурка, Галя и все другие»; Юрьев «В золотые дни детства»; детские журналы «В школе и дома», «Доброе утро», «Галчонок», «Задушевное слово» (для младшего и старшего возраста»), «Мирок», «Ученик»; Позднякова «Святочные рассказы»; Полмановская «Щелкунчик-попрыгунчик»; Роставская «Звездочки»; лубочные книжки такого характера, как «Бова Королевич», «Еруслан Лазаревич», «Витязь Новгородский», «Заднепровская ведьма», «Пан Твардовский»; выпуски бульварных романов, как «Гарибальди», «Нат Пинкертон», «Пещера Лейхтвейса», «Тайны германского двора».

Книги по истории и исторической беллетристике: «Наследница Византии» (Зорина); «Детство и отрочество первого царя из дома Романовых» (Львов); «За трон Московский» (Ордын-Кострицын); «Царица Ирина» (Петров); «Первые подвижники земли русской» (Фазина); «Бородинская битва», «Слава Севастополя», «1812 год» (Троицкий); «Царь-освободитель Александр II» (Ефимов); «История покорения Сибири», «Забавы царя Алексея Михайловича» (Шарин); «Пугачёвец» (Смирнов); «Владыка света и Крещение Руси» (Алексеев); «Отечественная война в родной поэзии», «Кирилл и Мефодий — просветители славян», «Грозный царь Иван Васильевич», «Великий князь Ярослав и основание Киево-Печерского монастыря», «Богдан Хмельницкий», «Запорожская старина».

По отделу философии, психологии, этике: биографии и сочинения Платона, Декарта, Ницше, Канта, Шопенгауэра, Маха, Спенсера… Жакомсо «Спиритизм в Индии», Аллан Карден «Книга медиумов», Добэ «Мир чудесного», Ленорман «Истолкование снов», Кораблев «О нравственности», Ф. Страхов «Дух и материя», Биттер «Верить или не верить», Драумманд «Высшее благо», Мельников «Думы о счастье», Ланге «История материализма», Слайлос «Долг, характер, самодеятельность», «Московские святыни и памятники», «Ростов Великий» (Титов), «Монастыри России» (Денисов), «Жития святых» (изд. Синодальной типографии), «Киево-Печёрский патерик», «Сокровище духовное» (Тихон Задонский), «В чём моя вера» (Толстой), Библия, Евангелие, Коран, Талмуд…

Что предлагалось вместо них? Портреты Ленина, Зиновьева, Троцкого, Свердлова…

Из письма Сталина Молотову от 16 сентября 1926 года

«Переговоры с Крупской не только не уместны теперь, но и политически вредны. Крупская — раскольница (см. её речь о «Стокгольме» на ХIV съезде). Её и надо бить, как раскольницу, если хотим сохранить единство партии».

(Имелось в виду выступление Крупской на ХIV съезде ВКП(б) 20 декабря 1925 года. Защищая Г. Зиновьева, она, в частности, говорила: «Наш съезд должен озаботиться тем, чтобы искать и найти правильную линию. В этом его задача. Нельзя успокаивать себя тем, что большинство всегда право. В истории нашей партии бывали съезды, где большинство было неправо. Вспомним, например, Стокгольмский съезд. Большинство не должно упиваться тем, что оно большинство, а беспристрастно искать верное решение».)

Глава 7 Несчастная Надежда

Красивая легенда. — Жертва или раба любви. — Убийство? Самоубийство? — Официальная версия. — Суждения подруг. — Мнения политиков.

Первая их встреча состоялась при довольно необычных обстоятельствах.

Был жаркий летний день. Высоко в небе стояло раскалённое солнце, его лучи почти отвесно падали на землю. Если бы не ласково серебрившееся море, дышать было бы невозможно, настолько невыносим зной в городе. А здесь, на набережной, хорошо. Играют детишки, шум, беззаботный смех.

И вдруг крохотная девчушка теряет равновесие и на глазах оцепеневшей ребятни падает в море. Тонкий испуганный вскрик угасает в набежавшей волне. Общая растерянность на берегу. И тогда в воду с разбега прыгает неизвестный юноша. Он подхватывает тонущего ребёнка и выносит его на руках из воды. Спаситель маленького роста, рыжеватый, на лице пятна от оспы. Усы, которые скоро будет знать весь мир.

Да-да, спасителем заигравшейся на набережной и нечаянно упавшей в море девочки был двадцатичетырёхлетний грузинский юноша Иосиф Джугашвили, случайно оказавшийся на месте происшествия. Девочку звали Надей. Её фамилия была Аллилуева. Недавно ей исполнилось два годика. Происходило это в 1903 году в городе Баку.

«Для мамы, впечатлительной и романтичной, такая завязка наверное имела огромное значение, — пишет С. Аллилуева, — когда она встретилась с отцом позже, шестнадцатилетней гимназисткой, а он приехал из Сибири, ссыльный революционер 38-ми лет, давний друг семьи…»

Вскоре они поженились и Надежда Аллилуева стала женой Сталина.

У него это был второй брак. Первая жена Екатерина Семёновна Сванидзе скончалась задолго до революции, в 1907 году. Она родила ему сына Яшу, который сначала воспитывался у родственников в Грузии, а затем переехал к отцу в Москву. От второго брака родились сын Василий и дочь Светлана.

Семейная жизнь диктатора была, пожалуй, одной из самых главных его тайн. Можно себе представить, каким был уровень информации о личной жизни Сталина, если в его времена государственной тайной особой важности были данные о составе семьи члена Политбюро, его привязанностях и вкусах, его отношение к тем или иным вопросам и проблемам. Закрытость общества начиналась с засекреченности и безликости руководства. И хотя в стране были сотни тысяч портретов, скульптур, бюстов «отца всех времён и народов», которого обожествляли миллионы людей, открыто лишь было то, что предназначалось для ликования и восхищения. Личная жизнь вождя была спрятана за семью замками.

Только в последнее время к читателю начали прорываться первые публикации, касающиеся запретной в течение многих десятилетий темы — семейной жизни генералиссимуса, обычаев и нравов, господствовавших в его доме, обстоятельств смерти второй жены, Надежды Сергеевны Аллилуевой, неожиданно скончавшейся в возрасте 31 года. Откуда она родом, кто по профессии, кем были её родители? Как она ушла из жизни — естественным или насильственным путём? Вопросы не праздные, они продиктованы вовсе не обывательским любопытством, особенно если учесть то бесспорное обстоятельство, что уход из жизни жены, которую Сталин очень любил, оказал большое влияние на его характер.

Вторая жена Сталина родилась в Баку в семье Сергея Яковлевича Аллилуева четвёртым, младшим ребёнком. У неё были два брата — Павел и Фёдор, а также сестра Анна. Глава семьи — выходец из воронежских крестьян с сильной цыганской примесью — бабка его была цыганкой. А по словам его внучки Светланы Иосифовны Аллилуевой, от цыган, наверное, пошли у всех Аллилуевых южный, несколько экзотический облик, чёрные глаза и ослепительные зубы, смуглая кожа, худощавость. Воронежский крестьянин, он, будучи способным к технике, освоил слесарное дело и попал в железнодорожные мастерские Закавказья. Жил он и в Тбилиси, и в Баку, и в Батуми. Стал членом РСДРП в 1898 году, встречался с Калининым, Фиолетовым и другими видными деятелями рабочего движения. В 1900-х годах переехал в Петербург, работал мастером в Обществе Электрического Освещения.

Сергей Яковлевич был просвещённым, интеллигентным русским рабочим. Современники рисуют его высоким, всегда опрятно, аккуратно и даже не без изящества одетым, с бородкой клинышком и седыми усами, чем-то отдалённо напоминавшим М.И. Калинина. Он был деликатен, обходителен, приветлив, ладил со всеми людьми. В Петербурге у него была четырёхкомнатная квартира. Все дети учились в гимназии.

История его женитьбы была не менее романтичной, чем у дочери. Тогда он работал в Тифлисских мастерских. И вот к нему, пришлому молодому человеку, в одну прекрасную ночь является суженая, сбежавшая из дома с выкинутым через окно узелком с вещами. Суженой нет ещё и четырнадцати лет, но у них горячая любовь и вера в счастливую звезду. Суженую зовут Ольгой, фамилия у неё украинская — Федоренко. Её отец вырос и жил в Грузии, его мать была грузинкой, и говорил он по-украински. Женат был на немке из семьи колонистов. Так что юная жена Аллилуева свободно говорила по-немецки и по-грузински.

Сталин знал рабочего Аллилуева давно, ещё с конца девяностых годов. Встречался с ним в Тифлисе и Баку. В 1910 году, когда Сталин нелегально покинул свою очередную ссылку в Вологде и приехал в Петербург, он остановился на квартире у Сергея Яковлевича и Ольги Евгеньевны. Сосланный затем в туруханскую тайгу, он поддерживал связь с полюбившимся ему питерским рабочим. Сердобольная Ольга Евгеньевна посылала одинокому грузину посылки с тёплыми вещами, деньги.

Февральская революция 1917 года освободила Сталина из сибирской ссылки. Он приехал в Петроград. Куда было идти одичавшему в тайге человеку, оказавшемуся без средств к существованию, без крыши над головой, без куска хлеба в кармане? Он направился на квартиру к старым знакомым. Аллилуевы приняли его тепло, приютили, обогрели. Днями он где-то пропадал, возвращался домой поздно. Его всегда ждали горячий чай с бубликами и неподдельный интерес сестёр к молчаливому, чаще всего угрюмому революционеру. В июльские дни 1917 года в квартире Аллилуевых несколько суток скрывался Ленин, которому отвели маленькую комнатку гимназистки Нади. Она в это время жила за городом, на даче у И.И. Радченко.

После Октябрьской революции Сталин стал членом первого Советского правительства — наркомом по делам национальностей. Окончившая гимназию Надежда Аллилуева работает у него в аппарате секретаршей. В начале 1918 года правительство переезжает в Москву. Пришлось и Надежде перебираться в старую столицу. Здесь восемнадцатилетняя недавняя гимназистка с полудетскими глазами соединяет свою судьбу с тридцатисемилетним Сталиным, прошедшим суровую школу жизни. Свадьбы не было — тогда в среде большевиков их не принято было устраивать. Она не стала менять фамилию, оставила свою, девичью. В Москве вступила в партию, ездила с мужем на Царицынский фронт. После работала в секретариате Совнаркома и личном секретариате Ленина, была у него дежурным секретарём в Горках.

Любопытная деталь: в 1921 году во время очередной чистки её исключили из партии с формулировкой «за недостаточную общественную деятельность». И это несмотря на то, что она состояла в личном секретариате Владимира Ильича! Нравы в те времена были строгие, поблажек не делали никому. И всё же Ленин счёл необходимым обратиться к руководителям комиссии по чистке А.А. Сольцу и П.А. Залуцкому с письмом, считая долгом довести до сведения комиссии обстоятельства, оставшиеся неизвестными «ввиду молодости Надежды Сергеевны Аллилуевой».

«Лично я, — сообщал Ленин, — наблюдал её работу как секретарши в Управлении делами СНК, т.е. мне очень близко. Считаю, однако, необходимым указать, что всю семью Аллилуевых, т.е. отца, мать и двух дочерей, я знаю с периода до Октябрьской революции. В частности, во время июльских дней, когда мне и Зиновьеву приходилось прятаться и опасность была очень велика, меня прятала именно эта семья и все четверо, пользуясь полным доверием тогдашних большевиков-партийцев, не только прятали нас обоих, но и оказывали целый ряд конспиративных услуг, без которых нам бы не удалось уйти от ищеек Керенского».

Надежду Аллилуеву в партии восстановили. В 1921 году у неё родился сын Василий, этим, видимо, и объясняется её тогдашняя «недостаточная общественная деятельность».

После кончины Ленина она переходит на работу в редакцию журнала «Революция и культура», который издавался газетой «Правда», потом поступила в Промышленную академию, откуда её отозвали и направили в Московский горком партии. В академии она училась на факультете искусственного волокна. Там же учились её приятельницы — жена А.А. Андреева Дора Моисеевна Хазан и Мария Марковна Каганович. Секретарём партийной ячейки у них был молодой Хрущёв, приехавший из Донбасса. Надежда Аллилуева была избрана студентами групоргом.

В своих воспоминаниях Никита Сергеевич подробно описывает период учёбы в Промышленной академии. Рассказывая об обедах у Сталина, отмечает, что Надежда Сергеевна по характеру была другим человеком, чем её муж. «Когда она училась в Промышленной академии, то очень мало людей знали, что она жена Сталина. Аллилуева и Аллилуева. У нас ещё один был Аллилуев — горняк. Надя никогда не пользовалась доступными ей привилегиями. Она никогда не ездила в Промышленную академию на машине и не уезжала из академии в Кремль на машине. Нет, она приезжала трамваем. Она ничем не выделялась в массе студентов. Ограниченный круг людей знал, что Аллилуева — жена Сталина. Это было умно с её стороны — не показывать, что она близка к человеку, который в политическом мире среди друзей и врагов считается человеком «номер один»».

О том, что Сталин и его жена были разными по характеру людьми, свидетельствует и Б. Бажанов: «Надя ни в чём не была похожа на Сталина. Она была очень хорошим, порядочным и честным человеком. Она не была красива, но у неё было милое, открытое и симпатичное лицо…

…Когда я познакомился с Надей, у меня было впечатление, что вокруг неё какая-то пустота — женщин-подруг у неё в это время как-то не было, а мужская публика боялась к ней приближаться — вдруг Сталин заподозрит, что ухаживают за его женой, — сживёт со свету. У меня было явное ощущение, что жена почти диктатора нуждается в самых простых человеческих отношениях…

…Домашняя её жизнь была трудна. Дома Сталин был тиран. Постоянно сдерживая себя в деловых отношениях с людьми, он не церемонился с домашними. Не раз Надя говорила мне, вздыхая: «Третий день молчит, ни с кем не разговаривает и не отвечает, когда к нему обращаются; необычайно тяжёлый человек». Но разговоров о Сталине я старался избегать — я уже представлял себе, что такое Сталин, бедная Надя только начинала, видимо, открывать его аморальность и бесчеловечность и не хотела сама верить в эти открытия».

Личная жизнь, это, конечно же, в первую очередь семья. Очевидно, вскоре после переезда в Москву Надежда поняла, что в жизни мужа ей отведено до обидного мало места. Ни с ней, ни с детьми ему некогда было общаться. А у них в кремлёвской квартире, а потом и на даче, всегда было полно народу — родственники, друзья, знакомые. Комнаты звенели детским смехом — к Василию и Светлане приходило много маленьких гостей из соседних квартир.

В 1919 году семье Сталина выделили дачу в Зубалове. В 1932 году, после кончины жены, он переменил квартиру в Кремле и построил новую дачу в Кунцеве. Дом в Зубалове не строили по индивидуальному проекту, тогда ещё так не делали, это пришло с годами. Просто воспользовались брошенной усадьбой, благо их тогда в Подмосковье пустовало много. Усадьба называлась по имени бывшего хозяина — нефтепромышленника Зубалова, владевшего нефтеперегонными заводами в Баку и в Батуми. Здесь же, неподалёку, поселились А.И. Микоян, К.Е. Ворошилов, Б.М. Шапошников.

Надежда Сергеевна работала, с детьми занималась няня, но по вечерам и в выходные дни мать старалась уделять как можно больше внимания сыну и дочери. До 1929–1930 годов, по воспоминаниям Светланы Аллилуевой, мать сама вела хозяйство, получала пайки и карточки, и ни о какой прислуге не могло быть и речи. Во всяком случае, в доме был нормальный быт, которым руководила хозяйка дома, и никаких признаков присутствия в доме чекистов, охраны тогда ещё не было. Единственный охранявший ездил со Сталиным только в машине и к дому никакого отношения не имел, да и не подпускался близко. Более того, Сталин в то время ходил по московским улицам без всякой охраны, как обыкновенный человек.

Летом в Зубалове всегда было людно. Здесь часто живал Бухарин, наполнявший весь дом животными, которых очень любил. Он играл с детьми, учил няню ездить на велосипеде и стрелять из духового ружья. Надолго приезжал Г.К. Орджоникидзе, который очень дружил со Сталиным. Близкими подругами были их жёны. Появлялся Будённый с гармошкой, под которую любил петь Ворошилов. Изредка подтягивал и хозяин, у него, оказывается, был высокий и чистый голос, хотя говорил он, наоборот, глуховато и негромко.

Признанной главой дома была хозяйка. Ей одной удавалось объединить и как-то сдружить между собой всех разношёрстных и разнохарактерных родственников. Многие знавшие её люди отмечают, что наряду с привлекательностью, умом, необыкновенной деликатностью она обладала большой твёрдостью, упорством и требовательностью в том, что ей казалось непреложным. Подчёркивая независимость её характера, приводят такой пример: в 1927 году, во время ожесточённой борьбы Сталина с Троцким, когда Троцкий и Зиновьев были исключены из партии и покончил с собой их видный сторонник дипломат А.А. Иоффе, на похоронах за его гробом в числе провожавших в последний путь шла Надежда Аллилуева.

Родственников у Надежды Сергеевны было много, и они не обделяли её своим вниманием. Объявив себя мужем и женой, супружеская пара перевезла в Москву родителей Надежды. Сергей Яковлевич и Ольга Евгеньевна Аллилуевы жили в кремлёвской квартире Сталина, на лето перебирались в Зубалово. После смерти Надежды в 1932 году Сергей Яковлевич сник, совершенно ушёл в себя, подолгу не выходил из своей комнаты. Жил попеременно то в Зубалове, то у старшей дочери Анны. Потом засел за воспоминания, которые вышли в 1946 году. Напечатанными он их так и не увидел — умер в 1945 году почти в восьмидесятилетнем возрасте. В отличие от сдержанного, деликатного супруга, Ольга Евгеньевна была натурой темпераментной, влезала во все бытовые мелочи, бурно выражала свой восторг и своё недовольство. Умерла она в 1951 году от стенокардического спазма, было ей 76 лет. После неожиданной кончины младшей дочери старики жили порознь, и каждый встретил свой смертный час отдельно друг от друга. Так же стоически переносили они удары, валившиеся на семью один за другим.

Удары обрушивались с сатанинской методичностью, как будто кто-то специально задался целью вырвать этот большой и крепкий род с корнями. Чудовищный замысел начался с уничтожения молодых побегов семейного древа Аллилуевых. После трагической кончины Надежды рок указал кровавым перстом на её старшего брата Павла и его жену Евгению Александровну. Павел Сергеевич, похожий на младшую сестру и внешне, и внутренне, только, пожалуй, более мягкий и податливый, стал, как ни странно, профессиональным военным. Не он выбирал профессию — она его выбрала. Началась революция, гражданская война, и он взял в руки оружие. Воевал под Архангельском, в Туркестане.

После окончания гражданской войны по указанию Ленина его послали с экспедицией Урванцева на Крайний Север — искать руду, уголь. Он не принадлежал к числу учёных, он обеспечивал их безопасность. На реке Норилке экспедиция обнаружила огромнейшие запасы каменного угля и железной руды. Павел Аллилуев вместе с Урванцевым забивали первые колышки в основание будущего города Норильска. В конце двадцатых годов он с семьёй уехал в Германию в качестве военпреда. Вернувшись в Москву, создавал Бронетанковое управление. В 1938 году, выйдя на работу после очередного отпуска, он не узнал своего управления: в его отсутствие арестам подверглась большая половина сотрудников. Служебные помещения опечатаны, в коридорах зловещая тишина. Генералу Аллилуеву стало плохо, и он умер в своём кабинете от сердечного спазма. Через десять лет, в 1943 году, эту внезапную смерть вспомнит Берия и использует её против вдовы Павла Аллилуева Евгении Александровны. Ей предъявят обвинение в отравлении мужа и запрячут на десять лет в одиночку, откуда её освободит 1954 год.

Не менее трагична и судьба старшей сестры Анны. Как и Надежда, она рано вышла замуж. Её супругом был Станислав Францевич Реденс — польский большевик, давний сподвижник Дзержинского. Реденс работал в ЧК на Украине, в Грузии. В Тбилиси он повстречался с Берией и сразу не понравился ему. Лаврентий Павлович сделал всё возможное, чтобы выжить Реденса из Грузии. Был найден благовидный предлог — перевод в московскую ЧК. На первых выборах в Верховный Совет СССР в 1936 году Реденса избирают депутатом. Но в 1938 году в Москве появляется Берия. Реденса сразу же откомандировали в Казахстан, и он с семьёй переехал в Алма-Ату. Пробыл там недолго — вскоре его вызвали в Москву. Ехал с тяжёлым чувством. Оно оправдалось — к семье он уже не вернулся.

Его жена с детьми переехала в Москву. Анна Сергеевна ни на минуту не поверила, что её муж — «враг народа». Ещё был жив Павел, который пытался вступиться за Реденса, даже поссорился на этой почве со Сталиным, но тот был непреклонен. Как пишет Светлана Аллилуева, отец не терпел, когда вмешивались в его оценки людей. Если он выбрасывал кого-либо, давно знакомого ему, из своего сердца, если он переводил в своей душе этого человека в разряд «врагов», то невозможно было заводить с ним разговор об этом человеке. Сделать «обратный перевод» его из врагов, из мнимых врагов, назад — он был не в состоянии, и только бесился от подобных попыток. Ни Павел Аллилуев, ни Алёша Сванидзе не могли тут ничего поделать, и единственное, чего они добивались, это потери контакта со Сталиным, утраты его доверия. Он расставался с каждым из них, повидав их в последний раз, как с потенциальными собственными недругами, то есть как с врагами.

Реденса расстреляли, и Сталин сам безжалостно сообщил об этом его жене. После этого Анну Сергеевну перестали допускать в Зубалово и тем более в кремлёвскую квартиру Сталина. Старики Аллилуевы, потрясённые смертью уже двоих детей, оплакивали зятя, пытались, как могли, поддержать старшую дочь. Наивная, как все честные люди, Анна Сергеевна просила помощи у старых друзей мужа — Ворошилова, Молотова, Кагановича. Она не верила, что Реденс действительно расстрелян. Её принимали, угощали чаем, старались утешить — и только. Помочь никто не мог.

В 1947 году вышла написанная ею книга воспоминаний о революции, о семье Аллилуевых. Ознакомившись с ней, Сталин пришёл в бешенство. Академик Федосеев разразился разгромной рецензией в «Правде». По резким формулировкам можно безошибочно догадаться, с чьих слов она сочинялась. Все испугались, кроме её самой. Не обращая внимания на грубый окрик, она собиралась продолжать работу над воспоминаниями. Не удалось — в 1948 году вместе с вдовой брата Павла она получила десять лет одиночного заключения.

Вернувшись в 1954 году из тюрьмы, Анна Сергеевна не узнавала своих взрослых сыновей, сидела днями в комнате, равнодушная ко всем новостям: что умер Сталин, что не существует больше заклятого врага их семьи Берии. Тяжёлая форма шизофрении поразила её. Она умерла в 1964 году в больничной палате. После десяти лет тюремной одиночки она боялась запертых дверей. В больнице, несмотря на протесты, её заперли на ночь. Утром её обнаружили мёртвой. До последних своих дней она верила, что Реденс жив, несмотря на то, что ей прислали официальное извещение о его посмертной реабилитации.

Злой рок преследовал семью Аллилуевых. Ещё до трагедии с Надей судьба сломила её брата Фёдора. Это был способный молодой человек, имевший склонности к математике, физике, химии. Благодаря своей одарённости, он перед революцией был принят в гардемарины. Его взял к себе Камо, знавший родителей Фёдора ещё по Тифлису. Увы, то, что мог выдержать сам Камо и его друзья, другим оказалось не под силу. Не выдержал и Фёдор Аллилуев. Уж слишком велика была психологическая нагрузка на доброго, умного юношу. Он сошёл с ума. Рассказывали, что Камо любил устраивать испытания своим бойцам. Однажды он инсценировал налёт на отряд. Всё разгромлено, все схвачены и связаны, на полу — окровавленный труп командира, рядом валяется его сердце — окровавленный комок. Что будет делать боец, захваченный в плен? В результате сильнейшего нервного потрясения Фёдор стал полуинвалидом. Всю жизнь он не работал, получал пенсию. Он стал жертвой революции, которой отдал молодость, здоровье, талант. Кто знает, может, в кабинетных занятиях он был бы ей куда полезнее, чем в отряде боевиков. Но кто знает путь своей судьбы? Его влекло туда, где гремели выстрелы.

О судьбе Алёши Сванидзе страна узнала из выступления Хрущёва на XXII съезде. Имя этого старейшего кавказского большевика после расстрела было вытравлено из народной памяти, вымарано из всех учебников и книг. «Алёша» — это его партийная кличка. Настоящее имя — Александр Семёнович Сванидзе. Он был родным братом первой жены Сталина. Александр Семёнович имел европейское образование, до революции учился на средства партии в Йенском университете, знал западные и восточные языки, экономику и особенно финансовое дело. Когда началась Первая мировая война, он учился в Германии, где его интернировали. После революции в России отпустили домой. Возвратившись в Грузию, он стал членом ЦК и первым наркомфином республики. Его женой была Мария Анисимовна Корона, дочь богатых родителей, окончившая Высшие женские курсы в Петербурге и консерваторию в Тифлисе, певшая в грузинской опере. Сына своего они назвали Джонрид — в честь американского журналиста. Джонику досталась несчастная судьба.

Александр Семёнович Сванидзе сколько-нибудь крупных партийных постов не занимал. Его сферой деятельности были финансы. Работал в Берлине, Лондоне, Женеве. Последние годы до ареста возглавлял в Москве Внешторгбанк. И его захватила в свой кровавый водоворот беспощадная волна репрессий. Арестованный в 1937 году вслед за Реденсом, он не признавал за собой никакой вины, не просил прощения у Сталина, который, кстати, знал его с детства и был с ним очень близок, не обращался к нему с мольбами. Одновременно забрали и его жену, Марию Анисимовну. Обоим дали по десять лет. Срок они отбывали в разных лагерях. Сванидзе — под Ухтой, его жена — в Долинском, в Казахстане. Их сына Джоника приютила у себя его бывшая воспитательница, работавшая теперь на швейной фабрике, и этим спасла его. По свидетельству С. Аллилуевой, Джоника хотел было взять к себе её брат Яков, но его жена возразила: мол, у него есть более близкие родственники. Но их уже не было: сестру Александра Семёновича, Марико, тоже арестовали, и она очень быстро погибла в тюрьме. Попал в заключение и брат Марии Анисимовны, на заботу которого она так надеялась.

Судьба Алёши Сванидзе и его жены была ужасной. Его расстреляли в 1942 году в возрасте 60 лет. Когда Марии Анисимовне сообщили о смертном приговоре, вынесенном мужу, она выслушала его и рухнула наземь от разрыва сердца.

Сохранилась фотография 1907 года. На ней обросший бородой Сталин с родственниками первой жены Екатерины Сванидзе у её гроба. Лицо овдовевшего супруга бесстрастно. На нём не видно печати скорби, горя и других человеческих чувств, присущих даже суровым людям в минуту прощания с навсегда ушедшим близким существом. Неужели Сталину были неведомы великодушие, сострадание, терпимость, человечность? Сообщая эти факты, публикаторы предоставляли возможность самим читателям судить о структуре его морали, о тех брешах и провалах, которые образовались на месте сочувствия, благодеяния, раскаяния, искупления.

Бедная Надежда! Она-то, наивная гимназистка с полудетскими глазами, безуспешно пыталась найти, затронуть в супруге хоть какие-то струны человеческих чувств. Напрасно. Даже трагедия старшего сына его волновала постольку, поскольку он боялся компрометации своего имени, отмечает Д. Волкогонов. Душевная скупость Сталина, переросшая в исключительную чёрствость, а затем в безжалостность, стоила жизни жене и исковеркала судьбы его детей.

Светлана Аллилуева вспоминает, что отец относился к своему старшему сыну Якову незаслуженно холодно, и тот сильно страдал из-за этого. Яков жил в Тбилиси довольно долго, воспитывался у тётки, сестры матери, Александры Семёновны. Потом юношей, по настоянию своего дяди Алёши Сванидзе, приехал в Москву, чтобы учиться. Яков был только на семь лет моложе своей мачехи, которая много делала, чтобы скрасить его нелёгкую жизнь, ведь его мама умерла, когда мальчику было всего два года. Характер ему, видно, достался от матери, он не был честолюбивым и резким, как отец, считавший его слабым человеком.

Когда Яков решил жениться, отец не захотел слышать о браке, не желал ему помогать. Выведенный из себя самодурством отца, Яков пытался застрелиться. К счастью, пуля прошла навылет, и он остался жив, хотя долго болел. Сталин, узнав об этом, издевательски бросил ему: «Ха, не попал!» Отношения у них совсем разладились, и Яков уехал в Ленинград, жил там в квартире Аллилуевых, работал инженером, он ведь окончил в Москве институт инженеров железнодорожного транспорта.

В 1935 году Яков приехал в Москву и поступил в артиллерийскую академию. Военным он стал по желанию отца. Жил отдельно, вторично вступил в брак — первый распался. Хотя и вторая жена — Юлия Исааковна Мельцер — Сталину не понравилась. Зная это, Яков навещал квартиру отца редко и всегда с напряжением ждал его прихода домой. Они были слишком разными людьми, чтобы сойтись душевно.

Он ушёл на фронт на второй день после начала войны. Их часть отправляли в Белоруссию, территорию которой уже сжимали танковые клинья врага. Вскоре известия от него перестали поступать, и его след затерялся. Наконец, стало известно, что он попал в плен.

Старший сын Сталина оказался значительно более сильной личностью, чем думал о нём отец. Пройдя все круги ада в немецких концлагерях, он не стал предателем. Напрасно Сталин боялся, что Якова используют в пропагандистских целях. И тем не менее он дал санкцию на арест его жены Юлии, которую продержали в тюрьме до весны 1943 года, когда выяснилось, что она не имела отношения к этому несчастью, да и само поведение Якова в плену убедило, что он достойно там держался и мужественно принял смерть. У Сталина возникали подозрения, что Якова кто-то выдал, уж не причастна ли к этому Юлия?

Документ для истории

Протокол допроса военнопленного старшего лейтенанта Я.И. Джугашвили

18 июля 1941 г.

Перевод с немецкого

3-я мотострелковая рота военных корреспондентов.

Допрос военнопленного старшего лейтенанта Сталина у командующего авиацией 4-й армии. Допросили капитан Реушле и майор Гольтерс 18.7.41 г. Передано кодом по радио.

— Разрешите узнать ваше имя?

— Яков.

— А фамилия?

— Джугашвили.

— Вы являетесь родственником председателя Совета Народных Комиссаров?

— Я его старший сын.

— Вы говорите по-немецки?

— Когда-то я учил немецкий язык, примерно десять лет тому назад, кое-что помню, встречаются знакомые слова.

— Вы были когда-либо в Германии?

— Нет, мне обещали, но ничего не получилось, так вышло, что мне не удалось поехать.

— Когда он должен был поехать?

— Я хотел ехать по окончании института.

— Какое вы имеете звание в советской армии и в какой части служили?

— Старший лейтенант. Служил в 14-м гаубичном полку, приданном 14-й танковой дивизии, артиллерийский полк при 14-й дивизии.

— Как вы попали к нам?

— Я, то есть, собственно, не я, а остатки этой дивизии, мы были разбиты 7.7, а остатки этой дивизии были окружены в районе Лясново.

— Вы добровольно пришли к нам или были захвачены в бою?

— Не добровольно, я был вынужден.

— Вы были взяты в плен один или же с товарищами и сколько их было?

— К сожалению, совершённое вами окружение вызвало такую панику, что все разбежались в разные стороны. Видите ли, нас окружили, все разбежались, я находился в это время у командира дивизии.

— Вы были командиром дивизии?

— Нет, я командир батареи, но в тот момент, когда нам стало ясно, что мы окружены, — в это время я находился у командира дивизии, в штабе. Я побежал к своим, но в этот момент меня подозвала группа красноармейцев, которая хотела пробиться. Они попросили меня принять командование и атаковать ваши части. Я это сделал, но красноармейцы, должно быть, испугались, я остался один, я не знал, где находятся мои артиллеристы, ни одного из них я не встретил. Если вас это интересует, я могу рассказать более подробно. Какое сегодня число? (Сегодня 18-е.) Значит, сегодня 18-е. Значит, позавчера ночью под Лясново, в 1½ км от Лясново, в этот день утром мы были окружены, мы вели бой с вами.

— Как обращались с вами наши солдаты?

— Ну, только сапоги с меня сняли, в общем же, я сказал бы, не плохо. Могу, впрочем, сказать, что и с вашими пленными обращаются не плохо, я сам был свидетелем, и даже с вашими парашютистами, я говорю даже, потому что, вы же сами знаете, для чего они предназначены, фактически они «диверсанты».

— Почему вы говорите «даже парашютисты»?

— Я сказал даже с парашютистами, почему? — потому что, вы же сами знаете, кем являются парашютисты, потому что я…

— Почему же с парашютистами следует обращаться иначе?

— Потому что мне здесь сказали, что у вас говорят, что убивают, мучают и т.д., это не верно, не верно!

— Разве они по-вашему не солдаты?

— Видите ли, они, конечно, солдаты, но методы и характер их борьбы несколько иные, очень коварные.

— Думает ли он, что и немецкие парашютисты борются такими средствами?

— Какими? (Как кто ещё?)

— Немецкие солдаты прыгают с самолёта и сражаются точно так же, как пехотинец, пробивающийся вместе с ударными частями.

— Не всегда так, в большинстве случаев.

— Разве русские парашютисты действуют иначе?

— Давайте говорить откровенно; по-моему, как вы, так и мы придаём несколько иное значение парашютистам, по-моему, это так.

— Но это же совершенно неверно!

— Возможно, но у нас создалось такое мнение. Товарищи рассказывали мне, мои артиллеристы и знакомые из противотанковых частей, что в форме наших войск.

— Неужели он думает, что наши парашютисты прыгают с самолётов в гражданском платье, как об этом когда-то сообщило английское правительство?

— То, что ваших парашютистов ловили в форме наших красноармейцев и милиционеров, — это факт, отрицать этого нельзя.

— Значит, такая же сказка, как и у англичан?

— Нет, это факт.

— А сам он видел когда-либо парашютиста, сброшенного в гражданском платье или в форме иностранной армии?

— Мне рассказывали об этом жители, видите, я не спорю, борьба есть борьба и в борьбе все средства хороши. Поймали одну женщину, женщину поймали, я не знаю, кто она была — от вас или это наша, но враг. У неё нашли флакон с бациллами чумы.

— Это была немка?

— Нет, она была русская.

— И он верит этому?

— Я верю тому, что её поймали, эту женщину, но кто она — я не знаю, я не спрашивал, она не немка, а русская, но она имела задание отравлять колодцы.

— Это ему рассказывали, сам он не видел.

— Сам я не видел, но об этом рассказывали люди, которым можно верить.

— Что это за люди?

— Об этом рассказывали жители и товарищи, которые были со мной. Потом поймали женщину от вас в трамвае, она была в милицейской форме и покупала билет, этим она себя выдала. Наши милиционеры никогда не покупают трамвайных билетов. Или так, например: задерживают человека, у него четыре кубика, а у нас четыре кубика не носят, только три.

— Где это было?

— Это было в Смоленске. Мне рассказывали об этом мои товарищи.

— Известно ли ему об использовании нами парашютистов в Голландии и в других операциях. Не думает ли он, что это тоже были немецкие солдаты в иностранной форме?

— Видите ли, что пока советско-русская война… мне известно, да, советская печать очень объективно освещала военные действия между Германией и её противниками… например, об операциях ваших парашютистов наша пресса писала, что англичане обвиняют немцев в том, что они действуют на территории других государств в голландской форме или же вообще в форме не немецких солдат, об этом наша печать писала по сообщениям англичан, но при этом отмечалось, что немцы вряд ли нуждаются в этом, я сам это читал, я знаю это.

— Один вопрос! Вы ведь сами соприкасались в боях с немецкими войсками и знаете, как сражаются немецкие солдаты. Ведь не может быть такого положения, чтобы имели место случаи таких неправильных действий, о которых вы говорите, упоминая о наших парашютистах, если в остальном война ведётся нормальным путём?

— Да, именно так. Согласен во всех отношениях. Видите ли, я лично подхожу к этому делу следующим образом: парашютисты являются новым родом войск, как, например, артиллерия, кавалерия и т.д., это совсем иной род войск, задача которых заключается в том, чтобы ударить с тыла. Этот род войск действует в тылу и поэтому вызывает соответствующую реакцию у населения и в армии, их считают шпионами.

— В России тоже так практикуется? Если кого-то считают на что-то способным, то следует также оценивать и свой образ действий.

— Мы действуем в отношении вас так же, как и вы в отношении нас. В Смоленске имели место следующие факты: вам должно быть известно, что когда ваша авиация бомбила Смоленск, а наши пожарные тушили пожары, то ваши стрелки-парашютисты открыли по пожарным огонь. Думаю, что русские парашютисты поступили бы точно также, это же война.

— В России мы ещё не использовали парашютистов. А вы использовали уже кого-либо из знаменитых 200 000 парашютистов, которые у вас, якобы, имеются?

— Наши парашютисты почти не используются на Восточном фронте.

— Как же это можно увязать с теми 200 000 парашютистов, которые введены в бой?

— 200 000? Вы спрашиваете меня, значит, как обстоит дело с теми 200 000 парашютистов, которые имеются у нас в Советском Союзе? Я не могу этого сказать, так как с 22.6 я не имею никакой связи с Москвой, ибо я уехал в армию, в мою 14-ю танковую дивизию. С тех пор я прервал всякую связь, так что я не знаю, что делают парашютисты, что они за это время предприняли. Могу только сказать, что я не знаю. Если они существуют, если они имеются, то они введены в действие, это их задача, вы сами знаете.

— Но раньше ведь у вас говорили: из страха перед пленом красноармейцы лучше застрелятся.

— Я должен высказаться по этому вопросу откровенно; если бы мои красноармейцы отступили, если бы я увидел, что моя дивизия отступает, я бы сам застрелился, так как отступать нельзя.

— Почему же солдаты покинули его?

— Нет, это были не мои солдаты, это была пехота.

— Знал ли он, что согласно международному праву с пленным солдатом в гражданской одежде предусматривается совершенно иное обращение, чем с солдатом в военной форме? Зачем он надел гражданскую одежду?

— Я скажу вам почему, потому что я хотел бежать к своим, а если бы меня заподозрили в том, что я имел намерение заниматься шпионажем, то для этого я ведь должен был знать немецкий язык.

— Известно ли ему о приказе, в котором говорится, что если солдату грозит опасность быть взятым в плен, он должен обеспечить себя гражданской одеждой?

— Видите ли, мне известно только, что все те, кто после этого окружения разбежались, начали переодеваться и я тоже дал себя уговорить это сделать.

— В каких сражениях вы участвовали?

— Шестого, седьмого, к вечеру 6-го, 14-я танковая дивизия примерно в 30 км от Витебска, значит, 14-я танковая дивизия, 18-я танковая дивизия и 1-я мотомехдивизия — т.е. весь седьмой корпус.

— С какого года он в армии?

— В Красной Армии я с 1938 года, я учился в артиллерийской академии.

— А теперь он кадровик?

— Да, да, да.

— В каком бою он впервые участвовал?

— Я забываю это место, это в 25–30 км от Витебска, у меня не было с собой карты, у нас вообще не было карт. Карт у нас не было.

— У офицеров тоже нет карт?

— Всё у нас делалось так безалаберно, так беспорядочно, наши марши, как мы их совершали, организация была у нас вообще безалаберной.

— Как это следует понимать?

— Понимать это надо так: все части и моя часть, считавшаяся хорошей… Вы спрашиваете, значит, как следует понимать, что организация была плохая? Дивизия, в которую я был зачислен и которая считалась хорошей, в действительности оказалась совершенно неподготовленной к войне, за исключением артиллеристов, потому что переходы совершались плохо, сплошная неразбериха, никаких регулировщиков, ничего, это первое; во вторых, вы уничтожали бронемашины по частям.

— А как это отражалось на командовании?

— Оно никуда не годится (почему?), потому что оно отсиживалось в лагерях, вот и всё, так было целых три года. Переходы совершались не больше чем на 30 км, к тому же один-два раза в год.

— Каково вооружение армии, отдельных родов войск?

— С моей точки зрения, армия хорошо вооружена, только не умеют использовать это вооружение, да, именно так и есть. Вы уничтожали нас по частям, а не в целом. Если бы корпус был организован как единое целое и действовал так же слаженно, как у вас, тогда была бы совсем другая картина.

— Как поступало пополнение?

— Скажу вам откровенно — вся дивизия была брошена как пополнение.

— А когда эта дивизия вошла впервые в соприкосновение с немецкими войсками?

— Это было 5-го, 6-го, 7-го. 6-го велась разведка боем, которая обошлась нам очень дорого, и всё же 7-го вы должны были проиграть сражение, но ваша авиация мешала и разбила нас.

— Когда была рассеяна дивизия?

— 7-го она была разбита, ваша авиация разбила её. Я едва остался жив и этим я должен быть благодарен исключительно вашей авиации.

— Понесла дивизия большие жертвы?

— Мы потеряли 70% танков, 70 или 60%, от 60% до 70%.

— Сколько же всего танков имела дивизия?

— Видите ли, она не была полностью укомплектована, старые танки ещё не были заменены новыми… но новые уже были.

— А сколько их примерно было?

— Мы считали, что примерно 250 танков, точно я не могу вам сказать. Организацию я знаю, но точно я этого не могу сказать. Было больше 200 танков, 250–300, примерно так.

— А в чём причина плохой боеспособности армии?

— Благодаря немецким пикирующим бомбардировщикам, благодаря неумным действиям нашего командования, глупым действиям… идиотским, можно сказать… потому что части ставили под огонь, прямо посылали под огонь.

— Кто отвечает за руководство боем: командир полка, высший командир или политический комиссар? Ведь в Красной Армии имеются политические комиссары?

— Первым лицом является, конечно, командир, а не комиссар, не комиссар, нет, нет, первым лицом является командир. До прошлого или до позапрошлого года командир и комиссар были уравнены в правах, но затем пришли к выводу, что должен быть один хозяин, а не два, один должен быть, потому что два равноправных командира раздражают друг друга, мешают друг другу, поэтому хозяином считался командир, а комиссар его помощником. Один должен быть, а не два.

— Теперь стало известно, что как раз за последние дни произошло изменение, политические комиссары снова имеют повышенные полномочия, причём те же самые полномочия, которые они и имели во время революции.

— Нет, это невозможная вещь, так как после всего, после развития как в политическом, так, главным образом, и военном отношении… Вы говорите, что будто бы недавно уравняли в правах политкомиссаров и командиров. Это не верно, по-моему, это неправда. Я этого не знаю и не могу допустить такой мысли, так как в массе своей комиссары в военном отношении, конечно, подчиняются командирам, это само собой разумеется, к тому же во время военных действий он и будет скорее мешать, чем помогать.

— Но по самым последним сообщениям, политические комиссары на этик днях всё же упразднены… (Реплика: Не упразднены — уменьшение их прав произошло гораздо раньше — два года тому назад).

— Нет, это мне неизвестно, я не могу этого допустить.

— Вполне возможно, что вы, находясь на передовой, вообще не знали, какие изменения произошли за последние дни. Вы ведь сами говорите, что командование оказалось негодным и новости, возможно, вообще до вас не доходили. Можно ведь это предположить? Для чего вообще в армии имеются комиссары? Что за задачи они имеют?

— Поднимать боевой дух… он даёт политическое воспитание.

— А как относится к этому солдат, командир, офицер?

— Видите ли, если комиссар работает с умом, то его любят и уважают. Но, когда он, используя свои права, начинает оказывать на солдата своё давление, то ясно, что он ведёт себя формально, скажем, на собраниях, везде и всюду, но возможно, что в глубине души он его и не уважает.

— Известны вам такие случаи, когда войска отвергали комиссаров?

— Пока что мне это неизвестно.

— Тогда, может быть, ему будет интересно узнать, что здесь у нас, в лагерях для военнопленных, солдаты занимают резко отрицательную позицию в отношении комиссаров и нам приходится брать комиссаров под защиту, чтобы их не убили их собственные солдаты.

— Видите ли, всё зависит от того, что это за красноармейцы. Если мы возьмём новобранцев, только что призванных в армию, то это все неграмотные люди, почти все.

— Но речь идёт также и об офицерах и высших командирах. Что за полномочия имеет комиссар в армии?

— Значит, речь идёт об отношении к командирам и комиссарам в лагерях: комиссар является правой рукой командира, в политическом отношении, вы же знаете, что здесь имеются рабочие, крестьяне, интеллигенция, среди них есть особо неустойчивые люди… бывает… в массе военнослужащих наиболее ненадёжными являются представители богатого крестьянства, мелкой буржуазии. Этих следует изолировать.

— Почему он должен находиться под наблюдением? Разве крестьянин, находящийся в Красной Армии, знавший как сын кулака лучшие времена, отрицательно относится к Красной Армии и к теперешним руководителям государства? На какой же принципиальной основе он отвергает теперешнее государственное руководство или командование?

— Потому что они продажны, ненадёжны.

— Кто же в первую очередь продажен, евреи?

— Где лучше, туда и бросаются.

— Может быть, крестьянские сыновья, служащие в Красной Армии, думают, что смогут извлечь больше пользы из других форм государства, например, из национал-социалистской Германии?

— Что за крестьянство, какое?

— Речь идёт о бывших кулаках.

— Кулаки, бывшие богатые крестьяне.

— Разве они недовольны настоящей государственной системой?

— Конечно, они недовольны.

— Почему они ею недовольны?

— Потому что… послушайте, вы знаете историю партии? Историю России? В общем, кулаки были защитниками царизма и буржуазии.

— Не думает ли он, что кулак защищает свою собственность в бывшей Русской империи, или же немецкий крестьянин защищает теперь свою собственность только потому, что он ещё является собственником, у нас в Германии ведь существует частная собственность, а в России она упразднена.

— Да, да, так это и есть. Вы забываете — он это одно, а его дети совсем другое, они воспитаны в совершенно ином духе. В большинстве случаев дети отказываются от таких родителей.

— Считает ли он, что последние годы в Советском Союзе принесли рабочему и крестьянину преимущества по сравнению с тем, что было раньше?

— Безусловно!

— Но мы не видим здесь никаких посёлков для крестьян и для рабочих, никаких фабрик с прекрасными цехами. Всё здесь так примитивно, как не было в Германии даже при социал-демократическом правительстве.

— Спросите их, как было при царизме, спросите их, они вам ответят.

— Да, но за эти долгие годы можно было сделать бесконечно больше, чем сделано. Стоит только сравнить с тем, что было сделано в Германии за гораздо более короткий срок. Чего только там не сделано для рабочего человека — во всех отношениях. Жизнь наших соотечественников нельзя даже сравнить с той жизнью, которая была раньше.

— Хорошо, я отвечу вам: в России построили собственную промышленность. Россия почти ни от кого не зависит, ни от кого не зависит. У России есть всё своё, может быть, это делалось за счёт недовольства, за счёт крестьян, за счёт рабочих и вполне возможно, что часть населения недовольна.

— Но для рабочего ничего не сделано. Ведь всегда говорят: армия крестьян и рабочих.

— Да, но, видите ли, эта самостоятельность ведь для них; самостоятельность — это значит собственная промышленность, собственная промышленность, а собственная промышленность это всё, всё. Для них это делается, ибо плоды всего этого имеются уже сейчас частично, а недовольны потому, что у нас всё это делается поспешно, у нас не было достаточно времени. У нас не было времени для того, чтобы раскачиваться, у нас не было времени для того, чтобы претворить в действительность всё то, что было создано, причём сделать это так, чтобы народ сам мог убедиться, на что тратились деньги, народ знает, на что пошли деньги, на строительство.

— Но я видел эти же самые места 26 лет тому назад, во время мировой войны. Тогда они выглядели более зажиточно. За 25 лет дома развалились; я знаю деревни, через которые я проезжал 25 лет назад, когда был солдатом, эти деревни сейчас пришли в упадок и обнищали. Как он может объяснить это?

— Всё, что вы здесь видите, — бедная страна, здесь крестьяне не живут так богато, как, скажем, на Украине, на Северном Кавказе, в Сибири. Там хорошая, самая лучшая земля. Обратитесь к этим крестьянам, когда вам удастся окончательно нас разбить. Спросите их, довольны ли они. Хорошо, вы хотите, чтобы я вам ответил. 1. Война, в которую Россия была втянута англичанами и французами в 1914 году, эта война настолько ослабила Россию, что мы были совершенно разорены.

— Неверно будет говорить о двадцати годах строительства. Не было собственных кадров, не было технической интеллигенции, профессоров, учителей, за десять лет нужно было построить промышленность и создать кадры. Разве это богатая интеллигенция? Что это за интеллигенция? Я говорю о среднем слое интеллигенции, об учителях, крупных инженерах — это одно дело, другое дело средние командиры и инженеры, которых в России было мало. Очень мало! За десять лет нужно было всё это создать! Россия не имела никакой интеллигенции, никакой!

— Поскольку он является инженером-офицером, он тоже причисляет себя к интеллигенции?

— Да, я причисляю себя к ней.

— Теперь вопрос военного характера. После того, что вы теперь узнали о немецких солдатах, вы всё ещё думаете, что у вас имеются какие либо шансы оказать силами Красной Армии такое сопротивление, которое изменило бы ход войны?

— Видите ли, у меня нет таких данных, так что я не могу сказать, имеются ли какие либо предпосылки. И всё же я лично думаю, что борьба ещё будет. У меня нет данных, имеет ли советское правительство возможности для продолжения борьбы или, по крайней мере, для изменения создавшегося положения. У меня нет данных, но всё же я думаю, что борьба ещё будет.

— Он сам только что сказал, что его дивизия считается одной из лучших. За несколько дней она была целиком разбита. Это должно было заставить его призадуматься и он должен уяснить себе, что и в будущем ничего не изменится.

— Другие так говорили, когда я в этом году познакомился с дивизией, я познакомился с ней сравнительно недавно. Откровенно говоря, я так не думаю, почему я должен так думать, почему, только потому, что я сказал вам, что мне не нравилось командование корпуса, в который входила моя часть. Оно мне не нравилось потому, что действовало невероятно глупо, невозможно. Глупее нельзя!

— Да, но, однако, следует предположить, что и в других корпусах дело обстоит не лучше и не будет обстоять лучше, а поэтому дальнейший ход войны не изменится.

— Этого я не могу сказать, я этого не знаю, не все генералы одинаковы.

— Знает ли он, где стоит теперь наша армия? Не именно на этом участке, а на севере и на юге, знает ли он, что мы уже находимся в Киеве. Как, по его мнению, сложится обстановка, если мы в скором времени войдём в Москву, а администрация и правительство убегут оттуда, что тогда будет с московским населением?

— Я знаю, что вы находитесь недалеко от Москвы.

— Он только что сам сказал, что он знает, что мы находимся под Москвой, на подступах к Москве, он ведь должен представить себе, что произойдёт, когда Москва будет наша.

— Хорошо, я вам отвечу откровенно, я не могу себе этого представить

— Как же он считает это возможным?

— Разрешите задать вам контрвопрос. А что, если вы будете изолированы?

— Известно ли ему о таких случаях во время войны?

— Видите ли, по-моему, это невозможно, то есть в настоящее время у меня нет никаких данных. Что касается моего мнения по данному вопросу, то были случаи, когда ваши прорвавшиеся корпуса окружались и уничтожались. Такие случаи были.

— С 22-го я, так сказать, изолирован от столицы и потерял с ней всякую связь. То, что я знаю, я знаю от знакомых.

— Известно ли ему, что Англия заключила с красным правительством союз, и думает ли он, что Англия будет помогать красному правительству?

— Видите ли, по радио сообщали, мы слышали это по радио, другой информации у меня нет, по радио передавали, что Советский Союз и Англия заключили союз. Я слышал только по радио, что Советский Союз и Англия заключили союз. Вы спрашиваете меня, окажет ли Англия помощь. Я не знаю, по-моему, Англия пока никому ещё не оказывала никакой помощи.

— Известно ли ему, что Финляндия, Румыния, Венгрия и Словакия также объявили войну Советскому Союзу?

— Всё это ерунда (смеясь). Главное — это Германия.

— А знает он, что даже Франция порвала дипломатические отношения с Советской Россией?

— Об этом передавали, я слышал это по радио.

— (Провокационный вопрос) Что он скажет о вступлении Японии в войну?

— Я могу только сказать, что будет плохо, больше ничего, что я могу ещё сказать…

— Зная о том, что весь мир, вся Европа стоит против России, надеется ли он всё же, что война примет другой оборот?

— Я могу откровенно сказать то, что думаю. Мне не хотелось бы думать об этом, мне неприятно об этом думать, но что поделаешь, факт, конечно, неприятный, но с ним следует считаться. Вы говорите, вся Европа, вся Европа не стоила бы ломаного гроша, если бы не было Германии. Что за значение может иметь Венгрия, Финляндия и т.д., что это вообще за государства, всё это чепуха, главное — это Германия.

— Известна ли ему позиция национал-социалистской Германии по отношению к еврейству и знает ли он, что теперешнее красное правительство главным образом состоит из евреев? Считает ли он, что русский народ когда либо выскажется против евреев?

— Всё это ерунда; болтовня, они не имеют никакого влияния, напротив, я лично, если хотите, я сам могу вам сказать, что русский народ всегда питал ненависть к евреям.

— А почему ненавидят комиссаров и евреев в тех городах и сёлах, через которые мы прошли. Люди постоянно говорят: евреи — наше несчастье в красной России.

— Что я должен вам ответить? О комиссарах скажу позднее, о евреях я могу только сказать, что они не умеют работать, что евреи и цыгане одинаковы, они не хотят работать. Главное, с их точки зрения, — это торговля. Некоторые евреи, живущие у нас, говорят даже, что в Германии им было бы лучше, потому что там разрешают торговать. Пусть нас и бьют, но зато нам разрешают торговать. У нас не разрешается торговать, если ты хочешь, можешь учиться, если ты хочешь, можешь работать, но он не хочет работать, он не умеет, он или занимается торговлей, или же хочет стать инженером, а быть рабочим или техником, или же крестьянином он не хочет, поэтому их и не уважают.

— Известно ли ему, что в Германии изгнали евреев из торговли, науки, искусства, медицины и других мест, которыми они завладели?

— Да, я знаю это, я знаю, знаю. Я хочу сообщить вам ещё один факт. Слышали вы, что в Советском Союзе имеется еврейская область Биробиджан. На границе между Маньчжоу-Го и СССР имеется автономная еврейская область, там не осталось ни одного еврея, остались одни русские. Они не умеют, они не хотят работать.

— Известно ли вам, что вторая жена вашего отца тоже еврейка? Ведь Кагановичи евреи?

— Ничего подобного. Она была русской. Да, Каганович еврей. Да. Жена моего отца? Всё это слухи, что вы там говорите. Ничего общего. Никогда. Нет, нет, ничего подобного! Ничего подобного. Что вы там говорите? Никогда в жизни ничего подобного не было! Его первая жена грузинка, вторая — русская. Всё!

— Разве фамилия его второй жены не Каганович?

— Нет, нет! Всё это слухи. Чепуха.

— На ком женат теперь его отец?

— Кто? Нет, он… Его жена умерла в 1934 году. Аллилуева. Она русская, настоящая русская, русская из Донбасса. Нет, что вы хотите; ведь человеку 62 года, он был женат. Сейчас, во всяком случае, нет.

— Поддерживал он связь со своим отцом до начала войны? Есть ли у него ещё сёстры и братья?

— Нет, никакой, то есть я уехал 22 июня. До 22-го мы встречались, как обычно.

— Он единственный сын?

— Нет, я старший сын.

— Есть у него братья?

— У меня есть брат и сестра.

— Чем занимается его брат? Он тоже солдат?

— Я не знаю, он должен был поступить в авиацию, он хотел поступить, но в настоящий момент я не знаю. Пошёл он или не пошёл — точно я не знаю!

— Сколько ему лет?

— Он молодой, ему 20 лет, 21-й год!

— Каково его мнение по вопросу о том, что гражданское население и прежде всего красных комиссаров призывают сжигать все те места, которые они оставляют, сжигать все запасы. Это же вызовет голод, это же ужасное бедствие, которое постигнет всё советско-русское население.

— Видите ли, я не Советский Союз, точнее, я только гражданин Советского Союза, поэтому я не могу ничего сказать. Может быть, вас интересует моё личное мнение. Когда Наполеон вошёл в Россию, делалось то же самое.

— Считает он это правильным?

— (Продолжительная пауза). Скажу откровенно, я считаю это правильным.

— А почему именно?

— Почему не говорить об этом? Потому что мы враги, правда? Зачем скрывать? Если мы враги, значит, надо бороться, а в борьбе все средства хороши. Мы ведь говорили о том, что парашютисты, например, да, парашютисты, действуют в тылу. Ваши и наши. Ваши, скажем, действуют у нас. Ну, враги это враги, вот и всё. Что тут скрывать. Было бы смешно скрывать это.

— Но эта мера направлена все же прежде всего против народа.

— Я этого, конечно, не отрицаю.

— Думает ли он, что правительство сделает с Москвой то же самое, что было сделано во времена Наполеона?

— Я не могу сказать, я не в курсе дела, не знаю этого.

— Думает ли он, что эти мероприятия смогут задержать продвижение немцев?

— Я действительно этого не знаю, я не могу этого сказать.

— Счёл ли бы он правильным, если бы красное правительство подожгло Москву и промышленные предприятия?

— Я считаю любое средство в борьбе хорошим, в борьбе все средства хороши. Борьба есть борьба, так я считаю.

— Да, но ведь это же самоуничтожение вообще.

— Почему это так естественно, что вы возьмёте Москву? Почему вы убеждены в том, что непременно возьмёте Москву? Вы очень уверены, очень!

— Что он скажет на то, что население Москвы, женщины, мужчины, дети и все вообще призывают принять участие в борьбе, это же будет стоить невероятных жертв.

— Это я слышу только от вас, слышу только сегодня. Впервые это слышу! Вы хотели сказать, ополчение? Всей Москвы? Вот что я вам скажу. Прошло шесть — семь дней с тех пор, как мы фактически были разбиты, 16-го мы имели с вами последнее сражение, в нём участвовали остатки нашей дивизии. Таким образом, я примерно с 10-го по 16-е не имел никаких сведений, только слухи, разговоры и тому подобное. Я не знаю!

— Известно ли ему о речи, произнесённой по радио его отцом?

— Впервые слышу. И никогда не слыхал о таких вещах, никогда не слыхал!

— Известно ли вам о формировании женских батальонов, один из них был нами взят в плен на финском фронте. Думает ли он, что Москву действительно будут защищать, или же она будет объявлена открытым городом?

— Я действительно ничего не могу сказать, я отрезан от событий, я совершенно ничего не могу сказать.

— Что же сказал ему отец напоследок, прощаясь с ним 22 июня?

— Иди, воюй!

— Известно ли ему, что мы нашли письма, в которых говорилось, что друзья надеются свидеться вновь этим летом, если не состоится предполагаемая прогулка в Берлин этой осенью?

— 11 июня 1941 года (читает письмо и бормочет про себя: «Чёрт возьми!»).

— Разрешите, я кратко передам содержание этого письма для тех, кто его не читал. В этом письме, представляющем собой переписку двух русских офицеров, имеется следующая фраза: «Я прохожу испытания как младший лейтенант запаса и хотел бы осенью поехать домой, но это удастся только в том случае, если этой осенью не будет предпринята прогулка в Берлин». Подпись: Виктор, 11.6.41 г.

— Что он скажет на это письмо?

— Я хочу сказать, вы хотите сказать, что из этого письма якобы видно, что положение было таково, что Советский Союз хотел раньше объявить войну, чем напала Германия. Не правда ли, так нужно понимать это письмо?

— Имеются ли основания к этому? Действительно ли были такие намерения?

— Нет, не думаю.

— Если бы красное правительство было так называемым миролюбивым правительством, почему же оно так вооружалось; Германия была вынуждена вооружаться, так как другие страны тоже вооружались и ей нужно было защищать свою страну. Советское правительство называет себя раем крестьян и рабочих! Зачем же они вооружались, если они говорят, что настроены миролюбиво и их не интересует политика других стран. Может быть, Советский Союз думал, что ему придётся занять оборону и что на него нападёт какая-нибудь страна?

— Так. (Продолжительная пауза.) Могу сказать то, что я думаю. Я изложу мою личную точку зрения. Очевидно, существовало предположение, что Германия может напасть, а для того, чтобы предотвратить это, нужно было быть готовыми.

— Разве не бросается в глаза, что на всех знаках Советского Союза, на глобусе изображён серп и молот? Видел ли он когда-либо, чтобы национал-социалистская Германия изготовила глобус со свастикой? Свастика и национализм — это понятия, принадлежащие одной Германии и должны быть действительны только для Германии. Почему же Советский Союз всегда изображал земной шар с серпом и молотом? Он ведь должен был указывать на мировое господство красного правительства.

— И всё же он повсюду прокладывает себе дорогу. Факт остаётся фактом. Ведь вы первые напали, правда? Не Советский Союз первым напал на Германию, а Германия напала первой! Мне говорят, будто бы есть такая речь Сталина, в которой говорится, что если Германия не нападёт первой, то это сделаем мы. Я никогда не слыхал ничего подобного! Никогда не слыхал! Никогда не слыхал! Это я могу сказать. Я не знаю.

— Известно ли вам, что красное правительство пыталось вести работу против Германии в Болгарии и во всех балканских странах?

— Мне известно только из газет, что Англия занималась подстрекательством против Германии. А Болгария… Из вашей прессы мне известно, что Англия пыталась заниматься подстрекательством и действительно этим занималась. Она подстрекала против вас Югославию, Грецию. Однако также известно, что, например, в Финляндии Германия больше старалась натравить финнов против России, чем, например, Россия подстрекала Болгарию против Германии. Насчёт Болгарии всё это выдумано, трудно сказать.

— Я хотел бы знать ещё вот что! На нём ведь сравнительно неплохая одежда. Возил он эту гражданскую одежду с собой, или получил её где-нибудь. Ведь пиджак, который сейчас на нём, сравнительно хороший по качеству.

— Военный? Этот? Нет, это не мой, это ваш. Я уже вам сказал, когда мы были разбиты, это было 16-го, 16-го мы все разбрелись, я говорил вам даже, что красноармейцы покинули меня. Не знаю, может быть, вам это и неинтересно, я расскажу вам об этом более подробно! 16-го приблизительно в 19 часов, нет, позже, позже, по-моему, в 12, ваши войска окружили Лясново. Ваши войска стояли несколько вдалеке от Ляснова, мы были окружены, создалась паника, пока можно было, артиллеристы отстреливались, отстреливались, а потом они исчезли, не знаю куда. Я ушёл от них. Я находился в машине командира дивизии, я ждал его. Его не было. В это время ваши войска стали обстреливать остатки нашей 14-й танковой дивизии. Я решил поспешить к командиру дивизии, чтобы принять участие в обороне. У моей машины собрались красноармейцы, обозники, народ из обозных войск. Они стали просить меня: «Товарищ командир, командуй нами, веди нас в бой!» Я повёл их в наступление. Но они испугались, и когда я обернулся, со мной уже никого не было. Вернуться к своим уже не мог, так как ваши миномёты открыли сильный огонь. Я стал ждать. Подождал немного и остался совсем один, так как те силы, которые должны были идти со мной в наступление, чтобы подавить несколько ваших пулемётных гнёзд из четырёх — пяти имевшихся у вас, что было необходимо для того, чтобы прорваться, этих сил со мной не оказалось. Один в поле не воин. Начало светать, я стал ждать своих артиллеристов, но это было бесцельно и я пошёл дальше. По дороге мне стали встречаться мелкие группы, из мотодивизии, из обоза, всякий сброд. Но мне ничего не оставалось, как идти с ними вместе. Я пошёл. Все начали переодеваться, я решил этого не делать. Я шёл в военной форме, и вот они попросили меня отойти в сторону, так как меня будут обстреливать с самолёта, а следовательно, и их будут обстреливать. Я ушёл от них. Около железной дороги была деревня, там тоже переодевались. Я решил присоединиться к одной из групп. По просьбе этих людей я обменял у одного крестьянина брюки и рубашку, я решил идти вечером к своим. Да, всё это немецкие вещи, их дали мне ваши, сапоги, брюки. Я всё отдал, чтобы выменять. Я был в крестьянской одежде, я хотел бежать к своим. Каким образом? Я отдал военную одежду и получил крестьянскую. Ах нет, боже мой! Я решил пробиваться вместе с другими. Тогда я увидел, что окружён, идти никуда нельзя. Я пришёл, сказал: «Сдаюсь». Всё!

— Я хотел бы спросить ещё одну вещь! Женат он или ещё холостяк?

— Да, я женат.

— Хочет ли он, чтобы его жену известили о том, что он попал в плен?

— Не нужно. Если вы можете исполнить мою просьбу, не надо.

— Есть у него семья, дети?

— Одна дочь.

— Сколько лет дочери?

— Три года.

— Почему он не хочет, чтобы его семья знала о том, что он в плену? Может быть, он думает, что семья из-за этого пострадает?

— Я, собственно говоря, ничего не думаю. Если хотите, сообщите, не хотите, не надо. Что тут сообщать? Пожалуйста, сообщайте, мне всё равно.

— Разве это позор для солдата — попасть в плен, или же он думает, что его семья будет иметь из-за этого неприятности?

— Нет, никаких неприятностей, мне стыдно, мне!

— Да, но ведь после войны он снова вернётся домой. Тогда ему придётся стыдиться всю жизнь. С солдатом ведь всегда может случиться, что он попадёт в плен, будучи ли ранен или просто как храбрый солдат.

— Мне стыдно перед отцом, что я остался жив.

— Но ведь не только перед отцом, но и перед женой.

— Жена — это безразлично.

— Разве его не беспокоит, что жена беспокоится о нём. Может быть семейная жизнь в России настолько безразличная вещь, что он даже не ощущает потребности известить своих близких, как это делает немецкий солдат, попадая в плен.

— Нет, она мне не безразлична, я её очень уважаю, я очень люблю её!

— Если он не даст о себе знать, то его жена будет думать, что он умер. Разве ему это безразлично?

— Скажите, почему это вас так интересует?

— Нас это интересует как солдат, когда мы, солдаты, попадаем в плен, то у нас всегда бывает желание известить своих близких, потому что у нас брак и семейная жизнь играют большую роль, для нас эта исключительно важно, в противоположность красной России.

— Нет, там уже знают, что я или умер, или попал в плен, точно не знают, но там известно, что моя дивизия разбита, что я или умер, или взят в плен.

— Имеет ли он намерение написать домой?

— (Продолжительная пауза.) Конечно, мне хочется, я этого не отрицаю.

— Не будет ли он возражать, если мы сообщим па радио о его пленении, с тем чтобы его семья и его жена узнали, что сын жив, или он думает, что отцу это безразлично?

— Нет, по радио не нужно.

— Почему? Потому что его отец занимает самый высокий пост в правительстве, или же он думает, что отец заклеймит его позором?

— Я не хочу скрывать, что это позор, я не хотел идти, но в этом были виноваты мои друзья, виноваты были крестьяне, которые хотели меня выдать. Они не знали точно, кто я. Я им этого не сказал. Они думали, что из-за меня их будут обстреливать.

— Его товарищи помешали ему что-либо подобное сделать, или и они причастны к тому, что он живым попал в плен?

— Они виноваты в этом, они поддерживали крестьян. Крестьяне говорили: «Уходите». Я просто зашёл в избу. Они говорили: «Уходи сейчас же, а то мы донесём на тебя!» Они уже начали мне угрожать. Они были в панике. Я им сказал, что и они должны уходить, но было поздно, меня всё равно поймали бы. Выхода не было. Итак, человек должен бороться до тех пор, пока имеется хотя бы малейшая возможность, а когда нет никакой возможности, то… Крестьянка прямо плакала, она говорила, что убьют её детей, сожгут её дом.

— После того, как он попал в плен, с ним обращались хорошо, или же он хочет пожаловаться на что-нибудь, или же он твёрдо убеждён теперь в том, что со всеми пленными обращаются так же, как и с ним.

— Нет, со мной обращались хорошо, я ничего не могу сказать. Мои сапоги понравились людям, но я не сержусь, ведь это в конце концов трофеи, пожаловаться я не могу.

— Но он ведь снял свои вещи?

— Да, сапоги с меня сняли.

— Может быть, его просто обыскали, чтобы посмотреть, нет ли в сапогах оружия?

— Нет, не «может быть», а точно, сапоги отобрали.

— Он, должно быть, сам снял сапоги, когда одевал другие брюки?

— Нет, когда я пришёл и сдался в плен, я был в крестьянской одежде и в сапогах, но на следующее утро сапоги у меня забрали. Мне было немного неприятно, но я не так уж сердился. Раз взяли, значит взяли.

— Как он сейчас одет?

— Сапоги мне дали, эти, конечно, хуже, но для меня они лучше, потому что не жмут.

— Но он ведь говорил, что получил хорошие вещи.

— Очень, очень много.

— Известно ли ему, что красное правительство сбрасывает листовки и думает ли он, что эти листовки побудят немецкого солдата перебежать на сторону красного правительства, на сторону Красной Армии?

— А если я вам задам такой же вопрос, будут ли иметь ваши листовки успех в Красной Армии или нет? (Я очень прошу меня не фотографировать.)

— Почему он не хочет, чтобы его фотографировали? Может быть, он думает, что снимок будет опубликован?

— Фотографируют всегда в самых безобразных позах. Я не потому это говорю, что всегда нужно сниматься только в красивых позах. Не потому я это говорю, но мне это не нравится, я вообще этого не люблю.

— Какое впечатление произвели поражения Красной Армии на солдат и офицеров?

— Конечно, это понижает настроение. Это неприятно.

— Может быть, ему известно какое количество самолётов потеряла уже Красная Армия?

— Нет.

— Свыше 7000!

— А сколько же вы потеряли?

— Мы не потеряли и 200.

— Простите, я этому не верю.

— Разве он не видел аэродромов с разбитыми русскими самолётами?

— Тех, которые находятся на границе, я не видел. Мы работали на линии Витебск — Лясново, здесь я тоже не видел.

— Сильно ли он верит в остатки красной авиации. Сюда же не залетает ни один самолёт.

— Видите ли, я этих остатков не вижу, откровенно говоря, я в них верю.

— Да, но как же так, разве так бывает, что сначала дают себя избить до полусмерти, а потом говорят, что я ещё жизнеспособен. Это ведь несколько необычно.

— Правильно, но почему то всё же в это не верится.

— Скажите ему, пожалуйста, что он переночует в соседнем доме, а утром будет отправлен дальше.

— Хорошо, а куда меня отправят, разрешите спросить?

— Он будет помещён в лагерь для военнопленных офицеров, так как он офицер. Может быть, он хочет написать домой привет, его письмо дойдёт быстрее, чем через женевский Красный Крест. Или, быть может, он думает, что его жена убежит вместе с красным правительством?

— Может быть, может быть!

— Думает ли он, что отец возьмёт с собой его жену?

— Может быть, да, а может быть, нет.

— Не хочет ли он послать пару строк жене?

— Я вам очень благодарен за любезность, но пока в этом нет необходимости.

— Ещё один вопрос, г-н майор! Не создалось ли у него впечатления, что многое из того, что ему раньше говорили и что делалось в Советском Союзе, на деле окажется совсем по-другому, и что многие, собственно говоря, были обмануты.

— Разрешите мне ответить на это позже, в настоящий момент мне не хочется отвечать.

— Не правда ли, трудный вопрос? Многие командиры, которые были взяты в плен, в том числе и высшие офицеры, говорили, что у них как бы завеса упала с глаз и они теперь видят, куда вела их вся система.

Капитан Реушле.

По словам Светланы Аллилуевой, зимой 1943–1944 года, уже после Сталинграда, Сталин сказал ей вдруг в одну из редких тогда встреч: «Немцы предлагают обменять Яшу на кого-нибудь из своих… Стану я с ними торговаться! Нет, на войне — как на войне». Этим самым, заключает она дальше, он бросил Яшу на произвол судьбы… Это весьма похоже на отца — отказываться от своих, забывать их, как будто бы их не было.

Не менее трагична и судьба младшего сына Сталина — Василия. Известный футболист Н. Старостин в своих записках пишет, что Василий Сталин получил звание генерала в восемнадцать лет. Это не совсем точно. Личное дело генерал-лейтенанта В.И. Сталина свидетельствует о том, что войну он начал капитаном. В двадцать лет ему сразу присвоили звание полковника. Через четыре года он стал генерал-майором, а ещё через год — генерал-лейтенантом.

Но и это говорит о многом. Его попросту тащили за уши наверх, не считаясь ни с его силами, ни со способностями, ни с недостатками, — старались угодить отцу. Самый молодой генерал в мире, как отмечает Н. Старостин, был хроническим алкоголиком. С семи до восьми утра с ним ещё можно было обсуждать что-то на трезвую голову. Потом он приказывал обслуге: «Принесите!» Все уже знали, о чём речь. Ему подносили 150 граммов водки и три куска арбуза. Это было его любимое лакомство. Больше он ничего не ел. Вокруг него постоянно крутились люди, которые устраивали свои личные дела: «пробивали» себе квартиры, звания, служебное повышение. Молва о нём слыла такая, что если попадёшь к нему на приём, то он обязательно поможет.

Разномастные чиновники не давали ему прохода: он наивно выполнял бесчисленное количество просьб оборотистых людей, которые его использовали. Все вопросы обычно решались с помощью одного и того же приёма — адъютант поставленным голосом сообщал в телефонную трубку: «Сейчас с вами будет говорить генерал Сталин!» Пока на другом конце провода приходили в себя от произнесённой фамилии, вопрос был практически исчерпан. Василию нравилась роль вершителя судеб, в этом он пытался подражать отцу. Не приученный даже к минимальным умственным усилиям, он не был расположен к серьёзной государственной деятельности.

Ему разрешалось всё — автомобили, конюшни, псарни, огромные дачи, где устраивались невиданные кутежи. Ему дано было право распоряжаться огромными суммами, и он не знал цены деньгам. Беспутный образ жизни, жестокость и несправедливость к сослуживцам и командирам, которых он убирал с дороги и нередко упекал в тюрьму, привели к полнейшей деградации личности. И он стремительно покатился вниз. Уже через двадцать один день после смерти отца генерал-лейтенант В.И. Сталин был уволен из армии в возрасте тридцати двух лет без права ношения военной формы. После этого сидел в тюрьме, был сослан в Казань, где и умер, оставив после себя четверых жён и семеро детей.

Нельзя не согласиться с Д. Волкогоновым, который в связи с этим замечает, что на примере этой беспутной (и несчастной!) судьбы можно ещё раз убедиться: злоупотребление властью калечит всех в окружении, в том числе и собственных детей. Так уже бывало в истории. Цезари, достигая высот владычества, часто оставляли после себя детей, хилых духом и плотью, морально убитых ещё при жизни диктатора торжествующей безнравственностью.

Не сумел «вождь всех времён и народов» воспитать патриоткой Родины и свою любимицу — младшую дочь Светлану. У несчастной женщины неудачными оказались все её четыре брака, два из которых были с иностранцами. У Сталина была необъяснимая, прямо-таки патологическая страсть поскорее упрятывать своих родственников за решётку. Такая участь постигла отца первого мужа Светланы Григория Морозова. Ещё раньше не миновала она известного кинорежиссёра и журналиста А.Я. Каплера, в которого посмела влюбиться его дочь-школьница, её телефонные разговоры прослушивались и докладывались родителю. Каплер получил пять, потом снова пять лет в страшных лагерях под Интой.

С первым мужем Светланы Григорием Морозовым Сталин не встретился ни разу, твёрдо сказав, что этого не будет. И слово своё сдержал.

Он всюду видел врагов. Это было уже патологией, это была мания преследования — от опустошения, от одиночества. На вопрос дочери, в чём же была вина её теток, которых в 1948 году посадили в тюрьму, он ответил: «Болтали много. Знали слишком много — и болтали слишком много. А это на руку врагам…» Он был предельно ожесточён против всего мира.

Чем это вызвано? Особенностями деспотического характера, эгоцентризмом или каким-то другим скрытым пороком? Беспричинную жестокость диктатора даже к своим ближайшим родственникам пытаются объяснить психическим заболеванием — паранойей. Кандидат медицинских наук В.Д. Тополянский в одном из номеров «Огонька» рассказал о загадочной смерти известного русского психиатра Бехтерева. Кончина последовала в 1927 году в Москве, после окончания работы первого Всесоюзного съезда невропатологов и психиатров. Человек богатырского здоровья и невероятной энергии, о котором в профессорских кругах говорили «неутомим, как Бехтерев», всемирно признанный учёный, работавший без развлечений и домашнего отдыха по 18 часов в сутки, вдруг погибает от «случайного» желудочно-кишечного заболевания и даже не в больнице, а в чужом доме. Начало заболевания связано как будто с посещением Малого театра, где после осмотра музея академику устроили что-то вроде импровизированного приёма, на котором подавали чай с пирожными.

Версия об отравлении пирожными живёт около семидесяти лет и передаётся от одного поколения врачей-психиатров к другому. По мнению В.Д. Тополянского, подтвердившего эту версию на основе хроники сенсации 1927 года, осевшей в подшивках тогдашних газет, в её пользу свидетельствует и то, что патологоанатомическое исследование тела скоропостижно скончавшегося Бехтерева не производилось, а это противоречило существовавшему и в те годы положению, требующему обязательного судебно-медицинского вскрытия во всех случаях скоропостижной смерти. Неожиданным было решение и о немедленной кремации тела — это сделали почему-то не в Ленинграде, где жил Бехтерев, а здесь же, в Москве. Беспрецедентным был и акт вскрытия прямо на частной квартире, где умер академик, его черепа, извлечения мозга и передачи его на временное хранение в Патологоанатомический институт.

Почему такая спешка? В 1927 году Крамер, сотрудник кафедры нервных болезней 2-го МГУ и одновременно директор поликлиники ЦЕКУБУ, осматривает Сталина по поводу развивающейся атрофии мышц левой руки. Диагностические сложности и особая ответственность за любые промахи в лечении побуждают Крамера предложить консультацию Бехтерева. Сталин колеблется, но вспоминает, что Бехтерев консультировал больного Ленина, и в середине декабря даёт согласие. Тогда Крамер отправляет Бехтереву телеграмму с просьбой позвонить по приезде в Москву.

Несколько дней каждый из них занят своими делами. За это время намечаются наиболее приемлемые сроки консультации — 22 и 23 декабря во второй половине дня. Не исключено, что Бехтерев осматривает Сталина дважды. Как протекает беседа прославленного врача и крайне трудного пациента, наверное, никогда не узнать. Но можно утверждать, что Бехтерев — блестящий психотерапевт — при больном произносит лишь слова ободрения. Свой ошеломляющий психиатрический диагноз «паранойя» он сообщает только врачу, пригласившему его на консультацию, и уезжает в театр.

Неизвестно, каким образом Сталину удаётся услышать заключение Бехтерева. Но с этого мгновения Бехтерев обречён, а его диагноз причислен к разряду государственных тайн. Ярость Сталина усугубляется отчётливым пониманием того, насколько взрывоопасна эта информация в руках участников оппозиции, ведь Бехтерев — член Ленинградского Совета — вполне способен поделиться ею с Зиновьевым.

Какое же содержание вкладывал Бехтерев в понятие «паранойя», задаётся вопросом автор публикации. Ведь этим греческим словом можно определить и тяжёлый психоз со стойким бредом, и особый вид психопатии со склонностью к образованию так называемых сверхценных идей и прежде всего об особом значении собственной личности. Наиболее вероятно, полагает исследователь, что Бехтерев имел в виду именно психопатию, когда человек сохраняет способность к логическим действиям. Лживость и лицемерие, непомерная жестокость и стремление завуалировать свои мотивы «высшей целью», крайний эгоцентризм в сочетании с не менее крайней подозрительностью позволяют властителям «нероновского типа», как говорил Бехтерев, даже убивая, оставаться убеждёнными в своей правоте: «вину они переносят на свои жертвы».

Вместе с тем нельзя не согласиться с В.Д. Тополянским: не имея истории болезни и полноценных архивных данных, трудно судить о правомерности диагноза, якобы поставленного Бехтеревым. Хотя…

Обратимся снова к воспоминаниям Светланы Аллилуевой. Описывая сцену похорон матери, она отмечает, что отец был потрясён её смертью и разгневан. Когда он пришёл прощаться на гражданскую панихиду, то, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками и, повернувшись, ушёл прочь. На кладбище не поехал. Он считал, что жена ушла от него как его личный враг. То есть расценил её смерть не как свою вину, а как предательство по отношению к себе. Ну как тут не вспомнить бехтеревское определение параноиков — «вину они переносят на свои жертвы»?

Уже после распада СССР этой щекотливой темы коснулась внучка Бехтерева — Наталья Петровна. Она носит фамилию своего знаменитого деда, возглавляла Институт экспериментальной медицины, затем была научным руководителем Института мозга Российской академии наук. Доктор медицинских наук, в 1981 году стала академиком АН СССР.

Вопрос журналистки Ирины Мастыкиной:

— Наталья Петровна, рассказывают, что в 27-м году руководство страны вызвало к Сталину двух психиатров: Осипова и Бехтерева, чтобы решить вопрос о его психическом здоровье. И именно Бехтерев тогда поставил диагноз — паранойя. Сталин якобы узнал об этом и приказал Владимира Михайловича отравить. Через несколько дней он действительно скончался…

Ответ:

— Видите ли, эту историю я тоже слышала, но уже будучи взрослым человеком. В разговорах родителей, которые от детей ничего не скрывали, никогда подобное не проскальзывало. Скорее всего этого и не было. Просто возникла легенда и с каждым годом обрастала всё новыми подробностями. Однажды я даже услышала, что деда накормили отравленными пирожными. Распутин не даёт людям покоя… А всё было проще. Дед поел макарон и после этого почувствовал себя плохо. Попросил вызвать врача. Берта, его вторая жена, врача не вызвала, а дальше уже было поздно. Не исключено, что это было умышленное отравление. Потому что вскрытие проходило как-то странно — на квартире, потом деда зачем-то спешно кремировали, хотя сам он, судя по его рукописям, этого не хотел. Я, как и мои родители, тоже допускаю, что к отравлению была причастна вторая жена деда. Может быть, ей приказали. Но вот зачем?

Это интервью проходило в 1995 году. Двумя годами позже 72-летняя внучка Бехтерева говорила об этом так:

— Я эту версию знаю, но подтвердить её не могу. Дома, а папа и мама от нас никогда ничего не скрывали, мы никогда не слышали, что дедушка был у Сталина и поставил ему какой-то диагноз. Может, это и так, но мы ничего не знаем. Обычно ссылаются на его учеников: был, например, такой Виктор Петрович Осипов — ближайший помощник Бехтерева, и якобы он сам слышал. Но я сильно сомневаюсь, что Владимир Михайлович мог выйти и вслух сказать: «Это паранойя». Бред какой-то! Он же всё прекрасно понимал, зачем ему было добровольно засовывать голову в петлю? Теперь — отравили его или нет? Считается, что отравили. Но кто? Как? Почему? Здесь очень много версий. Мы всегда считали, что это его вторая жена подсыпала что-то в макароны — дедушка их очень любил. Кто-то считает, что яд положили в какое-то блюдо в театральном буфете. Накануне своей смерти дедушка действительно был в театре, но зачем бы он пошёл ужинать в буфет? Это странно, у нас так было не принято. Есть версия, что Бехтерева отравил Берия: якобы он прислал ему какие-то отравленные угощения. Но проверить ни один из этих слухов невозможно — дедушку кремировали. Кстати, быстрая кремация — ещё одно подтверждение того, что Бехтерев скорее всего умер не своей смертью. Он считал, что мозг функционирует на основе химических веществ, которые выделяют железы внутренней секреции. Поэтому вряд ли воля дедушки могла быть такова, чтобы его кремировали без предварительного изучения не только мозга, но и всего тела.

— Но, насколько мне известно, — заметила интервьюер Елена Егорова, — мозг Бехтерева до сих пор хранится в Москве, в Институте мозга, неужели его нельзя исследовать на предмет наличия отравляющих веществ?

— Когда вокруг смерти дедушки начался этот бум, поднятый сначала «Литературной газетой», а потом подхваченный остальными, я обращалась в Москву. Но тогдашний директор Института мозга Андрианов сказал, что он весь изрезан, и рентген ничего не покажет. Мы хотели исследовать мозг, чтобы наконец поставить точку в этой истории: ведь на мою семью регулярно нападают и мои коллеги, и журналисты: «Вы всё знаете, но почему-то скрываете…» А мы ничего не скрываем. О смерти своего отца, изобретателя Петра Владимировича Бехтерева, я знаю. А о деде — нет.

Ну, а теперь перейдём непосредственно к выяснению обстоятельств смерти Надежды Сергеевны Аллилуевой. Экскурс в атмосферу семьи, трагическую участь многочисленных родственников, кому-то может показаться пространным, отвлекающим от основной канвы повествования. Однако без уточнения этих деталей, характеризующих поведение Сталина как мужа и отца, не обойтись: они помогают понять истоки семейной драмы, приведшей к неожиданной развязке в ночь с 8 на 9 ноября 1932 года.

Какие события предшествовали заключительному аккорду драмы? Внешне вроде бы никаких. Но Надежда Сергеевна, по свидетельству близко знавших её женщин, была очень скрытной и самолюбивой. Она не любила признаваться, что ей плохо. За это на неё обижались — и мать, и сестра Анна Сергеевна. Сами они были чрезвычайно открытые, откровенные, — что на уме, то и на языке.

Няня Светланы Аллилуевой говорила ей, что последнее время перед смертью мать была необыкновенно грустной, раздражительной. К ней приехала в гости её гимназическая подруга, они сидели и разговаривали в детской комнате, и няня слышала, как Надежда Сергеевна всё повторяла, что «всё надоело», «всё опостылело», «ничего не радует», а приятельница её спрашивала: «Ну, а дети, дети?» «Всё, и дети», — повторяла Надежда Сергеевна. И тогда няня поняла, что, раз так, действительно ей надоела жизнь…

Были ли до этого семейные конфликты у супругов? Единственный пока источник информации по данному вопросу — «Письма» С. Аллилуевой. Так вот, со ссылкой на мамину сестру, Анну Сергеевну, Светлана утверждает, что в последние годы своей жизни матери всё чаще приходило в голову уйти от отца. Анна Сергеевна всегда говорила, что её сестра была «великомученицей», что Сталин был для неё слишком резким, грубым и невнимательным, что это страшно раздражало Надежду, очень любившую его. Ещё в 1926 году у них возникла первая крупная ссора, и Надежда Сергеевна, забрав детей и няню, уехала в Ленинград к отцу, чтобы больше не возвращаться. Она намеревалась начать там работать и постепенно создать себе самостоятельную жизнь. Ссора вышла из-за грубости отца, повод был невелик, но, очевидно, это было уже давнее, накопленное раздражение. Сталин через некоторое время звонил из Москвы, хотел приехать «мириться». Но Надежда Сергеевна вернулась с детьми сама.

Опять же, ссылаясь на Анну Сергеевну, С. Аллилуева пишет, что в самые последние недели, когда Надежда Сергеевна заканчивала академию, у неё был план уехать к сестре в Харьков, где работал Реденс, чтобы устроиться по своей специальности и жить там. У неё это было настойчивой мыслью, ей очень хотелось освободиться от своего «высокого положения», которое, по словам дочери, её только угнетало. Надежда Сергеевна не принадлежала к числу практичных женщин — то, что ей «давало» её «положение», абсолютно не имело для неё значения. Это позволяло трезвым, рассудительным женщинам из высшего эшелона власти заявлять, что не было причин ей томиться и страдать. Любая из них смирилась бы с чем угодно, лишь бы не потерять это дарованное судьбой «место наверху».

«Все дело было в том, что у мамы было своё понимание жизни, которое она упорно отстаивала, — напишет позже С. Аллилуева, пытаясь разобраться в психологических причинах ночной драмы. — Компромисс был не в её характере. Она принадлежала сама к молодому поколению революции — к тем энтузиастам-труженикам первых пятилеток, которые были убеждёнными строителями новой жизни, сами были новыми людьми и свято верили в свои новые идеалы человека, освобождённого революцией от мещанства и от всех прежних пороков. Мама верила во всё это со всей силой революционного идеализма, и вокруг неё было тогда очень много людей, подтверждавших своим поведением её веру. И среди всех самым высоким идеалом нового человека показался ей некогда отец. Таким он был в глазах юной гимназистки, — только что вернувшийся из Сибири «несгибаемый революционер», друг её родителей. Таким он был для неё долго, но не всегда…

И я думаю, что именно потому, что она была женщиной умной и внутренне бесконечно правдивой, она своим сердцем поняла, в конце концов, что отец — не тот новый человек, каким он ей казался в юности, и её постигло здесь страшное опустошающее разочарование».

К сожалению, в ту осень никого из близких, понимающих её душу людей поблизости не было. Старший брат Павел и семья Алёши Сванидзе находились в Берлине, старшая сестра Анна с мужем Реденсом — в Харькове, отец был в Сочи.

Что же действительно произошло в ночь с 8 на 9 ноября 1932 года? Д.А. Волкогонов пессимистичен: по его мнению, это тайна, которую едва ли когда удастся полностью раскрыть. Официальные заявления и различные версии известны давно. Но, пожалуй, ни одна из них не убедительна, считает он.

Исследователь обнаружил недавно в архиве любопытный документ, адресованный М.И. Калинину, — прошение о помиловании Александры Гавриловны Корчагиной, заключённой лагеря на Соловках. Прошение написано фиолетовым карандашом на нескольких листках школьной тетради 22 октября 1935 года.

Как вытекает из пространного письма, член партии А.Г. Корчагина пять лет работала домработницей в семье Сталина. Её арестовали, когда один из заключённых, работавший ранее в Кремле, некто Синелобов, дал показания о том, что она говорила, будто Надежду Сергеевну застрелил сам Сталин. В прошении Корчагина не очень убедительно отрицает этот факт, ссылаясь на официальную версию о «разрыве сердца» своей хозяйки. Упоминаемые в прошении Буркова, Синелобов, сожитель Корчагиной охранник Гломе, безымянный секретарь партячейки интересовались у домработницы: почему о причине смерти не указали в газетах? Из прошения видно, что официальная версия смерти многих не удовлетворила, тем более, как пишет Корчагина, Сталин тогда же, в ночь смерти, вернулся на кремлёвскую квартиру, видимо, следом за женой. По всей вероятности, эти разговоры, делает вывод известный наш историк, дошедшие до Сталина, напугали его, и он решил не только убрать Корчагину, но и фактом её ареста заставить замолчать всех, кто что-либо знал об этом деле. Именно — замолчать.

В конце 1935-го — начале 1936 года судили по-сталински. Корчагина пишет Калинину, что угрозы следователя Когана принудили её признать обвинение, а затем она без суда была сослана в Соловецкий лагерь. К письму приложено заключение особо уполномоченного НКВД Луцкого, которое гласит, что А.Г. Корчагина «проходит по делу о контрреволюционных террористических группах в правительственной библиотеке, в комендатуре Кремля и др.». На прошении — лаконичная резолюция М.И. Калинина: «Отклонен». И дата — 8.III.36 г.

Версию о том, что Надежду Аллилуеву застрелил Сталин, в приступе гнева не захотев больше терпеть своенравности жены, имевшей твёрдый характер, в то время разделяли многие. По мнению Д.А. Волкогонова, и эта версия не выглядит нереальной, учитывая моральный облик вождя. Не дрогнула же у него ни разу рука, когда он отправлял на гильотину беззакония своих друзей, товарищей по Политбюро, боевых соратников на гражданской войне, близких родственников. Правда, Волкогонов не настаивает на этой версии, считая, что нельзя исключить и того, что Надежда Сергеевна не просто устала от бессердечия мужа, но и выразила таким трагическим способом свой протест против того, что знала.

Другой известный историк, Рой Медведев, считает версию о том, что Сталин сам убил жену, совершенно несостоятельной и не заслуживающей серьёзного разбора и опровержения. Светлана Аллилуева, которая до шестнадцати лет верила, что её мама умерла от аппендицита, во всяком случае, в этом уверяли окружавшие её взрослые, описывает со слов двух женщин, видевших покойную сразу же после наступления смерти, картину, свидетельствующую о самоубийстве. Одна из женщин, Светланина няня Быкова, которая жила в семье Сталина с 1926-го по 1956 год — до самой своей кончины, незадолго до смерти, когда почувствовала, что недолго осталось ей жить, рассказала взрослой уже Светлане, как всё это случилось, почти четверть века назад. Ей не хотелось уносить с собой эту тайну, которую прислуга дала обязательство хранить вечно, хотелось очистить душу, исповедаться.

Воспроизведём этот фрагмент полностью. «Каролина Васильевна Тиль, наша экономка, утром всегда будила маму, спавшую в своей комнате, — пишет С. Аллилуева. — Отец ложился у себя в кабинете или в маленькой комнатке с телефоном, возле столовой. Он и в ту ночь спал там, поздно возвратясь с того самого праздничного банкета, с которого мама вернулась раньше.

Комнаты эти были далеко от служебных помещений, надо было идти туда коридорчиком мимо наших детских. А из столовой комната, где спал наш отец, была влево; а в мамину комнату из столовой надо было пройти вправо и ещё этим коридорчиком. Комната её выходила окнами в Александровский сад, к Троицким воротам. (Если теперь встать около касс театра Дворца съездов и смотреть чуть правее Дворца съездов, через Александровский сад, то там виднеется здание Потешного дворца, выстроенного в древнерусском стиле. У него острая крыша, а в сад выходят окна, — там окна и маминой комнаты. Я не люблю смотреть в ту сторону…)

Каролина Васильевна рано утром, как всегда, приготовила завтрак в кухне и пошла будить маму. Трясясь от страха, она прибежала к нам в детскую и позвала с собой няню, — она ничего не могла говорить. Они пошли вместе, мама лежала вся в крови возле своей кровати; в руке был маленький пистолет «вальтер», привезённый ей когда-то Павлушей из Берлина. Звук его выстрела был слишком слабый, чтобы его могли услышать в доме. Она была уже холодной. Две женщины, изнемогая от страха, что сейчас может войти отец, положили тело на постель, привели его в порядок. Потом, теряясь, не зная, что делать, побежали звонить тем, кто был для них существеннее, — начальнику охраны, Авелю Софроновичу Енукидзе, Полине Семёновне Молотовой, близкой маминой подруге…

Вскоре они прибежали. Отец всё спал в своей комнатушке, слева от столовой. Пришли В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов. Все были потрясены и не могли поверить…

Наконец и отец вышел в столовую. «Иосиф, Нади больше нет с нами», — сказали ему.

Так мне рассказывала моя няня. Я верю ей больше, чем кому-либо другому. Во-первых, потому что она была человеком абсолютно бесхитростным. Во-вторых, потому что этот её рассказ был исповедью предо мной, а простая женщина, настоящая христианка не может лгать в этом, никогда…»

Вторая женщина, чей рассказ о смерти матери воспроизводит С. Аллилуева, П.С. Молотова (Жемчужина). Это близкая подруга Надежды Сергеевны. Её рассказ по времени совпал с рассказом няни — это было в 1955 году. Полина Семёновна сама недавно возвратилась из ссылки из Казахстана, где она провела четыре года (1949–1953).

Молотова (Жемчужина) была тоже на том самом ноябрьском банкете, где была Надежда Сергеевна и все остальные. Все были свидетелями ссоры и ухода жены Сталина, но никто не придал ему серьёзного значения. Полина Семёновна ушла тогда вместе с Аллилуевой, чтобы не оставлять её совсем одну. Они вышли, несколько раз обошли вокруг Кремлёвского дворца, гуляя, пока Надежда Сергеевна не успокоилась.

«Она успокоилась и говорила уже о своих делах в академии, о перспективах работы, которые очень радовали и занимали, — передаёт С. Аллилуева рассказ Молотовой. — Отец был груб, ей было с ним трудно — это все знали; но ведь они прожили уже немало лет вместе, были дети, дом, семья, Надю все так любили… Кто бы мог подумать! Конечно, это не был идеальный брак, но бывает ли он вообще?»

«Когда она совсем успокоилась, — рассказывала Полина Семеновна, — мы совсем разошлись по домам, спать. Я была в полной уверенности, что всё в порядке, всё улеглось. А утром нам позвонили с ужасным известием…»

Таким образом, внешним поводом трагической развязки послужил инцидент на банкете, который тщательно скрывался от огласки более полувека. Полина Жемчужина, возвратившись из ссылки, первой поделилась этой тайной с выросшей дочерью ушедшей из жизни близкой подруги. Собственно, и повода-то не было. Небольшая ссора на праздничном банкете в честь 15-й годовщины Октября. «Всего-навсего» Сталин сказал жене: «Эй, ты, пей!» А она, «всего-навсего» вскрикнула вдруг: «Я тебе не — ЭЙ!» — и встала, и при всех ушла вон из-за стола.

Ей, с её некрепкими нервами, совершенно нельзя было пить вино; оно действовало на неё дурно, поэтому она не любила и боялась, когда пили другие. «Не пей вина, никогда не пей вина!» — внушала она Светлане. Это были отголоски её вечного спора с мужем, который по кавказской привычке всегда давал детям пить хорошее виноградное вино. Может, она уже тогда предугадывала горестную судьбу сына Василия, которого погубил алкоголизм. Но, видно, не само, пусть даже и своеобразное, приглашение пить вино, к чему она питала глубокое отвращение, вызвало столь бурную реакцию, а крайне грубая форма его выражения. «Я тебе не — ЭЙ!» — оскорбилась она.

Правда, сцена, случившаяся на банкете, подаётся в разных вариантах. Кроме описанной выше, существует ещё, по крайней мере, две. Одну из них приводит Рой Медведев, который записал её в своё время от человека, близко знавшего Авеля Енукидзе. Согласно этому рассказу, 8 ноября в Кремле собралась не особенно большая компания большевистских руководителей. Здесь была и Надежда Аллилуева, но Сталин запаздывал. Когда он пришёл, Надежда сделала ему шутливое замечание. Сталин вспылил и ответил грубостью. Иногда Сталин курил не трубку, а папиросы. В порыве злобы он неожиданно бросил непотухшую папиросу в лицо жене. Папироса попала в вырез платья. Вытолкнув её, Надежда вскочила, но Сталин, быстро повернувшись, ушёл. Почти сразу ушла и Надежда. Сталин поехал на дачу, а Надежда пошла в кремлёвскую квартиру. Праздник был испорчен, однако худшее случилось через несколько часов. Позвонили из квартиры Сталина и вызвали Авеля Енукидзе и Серго Орджоникидзе. Надежда застрелилась. Рядом лежал небольшой дамский револьвер и письмо, которое, конечно, никто не посмел вскрывать. Сообщили Сталину, он быстро приехал. Видно было, что он потрясён, но молчал. Все условились хранить тайну самоубийства. В газетах опубликовали фальсифицированный медицинский бюллетень. Вся прислуга в доме Сталина была заменена.

Несколько в иной интерпретации подаёт эту версию вдова Н.И. Бухарина М.А. Ларина: «В ноябре 1932 года, придя домой из института, я застала там Н.И. (Бухарина. — Н.З.). Я увидела его взволнованного, бледного. Они тепло относились друг к другу, Н.И. и Надежда Сергеевна; тайно она разделяла взгляды Н.И., связанные с коллективизацией, и как-то улучила удобный момент, чтобы сказать ему об этом. Надежда Сергеевна была человеком скромным и добрым, хрупкой душевной организации и привлекательной внешности. Она всегда страдала от деспотического и грубого характера Сталина. Совсем недавно, 8 ноября, Н.И. видел её в Кремле на банкете в честь пятнадцатилетия Октябрьской революции. Как рассказывал Н.И., полупьяный Сталин бросал в лицо Надежде Сергеевне окурки и апельсиновые корки. Она, не выдержав такой грубости, поднялась и ушла до окончания банкета. Они сидели друг против друга, Сталин и Надежда Сергеевна, а Н.И. рядом с ней (возможно, через человека, точно не помню). Утром Надежда Сергеевна была обнаружена мёртвой».

Расхождения, в общем-то, незначительные. Не суть важно, сколько было окурков. Не имеет принципиального значения, были ли апельсиновые корки, которые вдруг появились в рассказе вдовы Н.И. Бухарина. Это всё мелочи, и они вполне объяснимы. Настораживают и наводят на размышления слова одного из близких знакомых Авеля Енукидзе, которые записал Рой Медведев. «Сталин поехал на дачу, а Надежда пошла в кремлёвскую квартиру». Светлана Аллилуева со слов няни утверждает, что отец спал дома.

Давайте ещё раз вернёмся к её записям. Итак, две женщины — няня и экономка — первыми увидели тело Надежды Сергеевны возле её кровати, в руке был «вальтер». Они положили тело на постель и привели его в порядок. Что они начали делать после этого? Разбудили Сталина? Нет. Стали звонить начальнику охраны, Енукидзе, подруге Аллилуевой Полине Жемчужиной.

Странно, не правда ли? В этой же квартире, совсем недалеко, слева от столовой спит человек, чью жену только что обнаружили мёртвой с пистолетом в руке, а его не будят, ему ничего не говорят. Странно и то, что в квартиру друг за другом приходят Паукер, Енукидзе, Жемчужина, врываются Молотов и Ворошилов, а хозяин беспробудно спит. Ведь они наверняка звонили в дверь, разговаривали в прихожей, заходили в комнату, где лежала покойная, то есть производили шум. Неужели муж не слышал его? «Наконец, и отец вышел в столовую», — пишет С. Аллилуева. «Сообщили Сталину, он быстро приехал», — читаем в версии близкого друга Енукидзе.

Противоречие налицо. Оно бы ещё долго мучило историков, если бы неожиданно один из самых авторитетных на Западе журналов — американский «Тайм» — не опубликовал в номере за первое октября 1990 года выдержки из новой книги воспоминаний Н.С. Хрущёва. В эту книгу вошли фрагменты, которые по тем или иным причинам не попали в прежние вышедшие за рубежом издания, в основу которых был положен текст, записанный им на плёнку. Название новой книги — «Хрущёв вспоминает: плёнки гласности». Продолжительность магнитофонных записей, положенных в её основу, — более ста часов. В предисловии «Тайма» говорится: родные и друзья Хрущёва опасались, что бывший кремлёвский руководитель иногда заходил слишком далеко в своих жалобах на изъяны советской системы, в своём осуждении тех политических лидеров, которые были ещё живы, и в рассказах о том, что власти сочли бы государственными секретами. И для того, чтобы избежать серьёзных последствий, родственники и друзья попридержали некоторые из плёнок. И вот журнал получил их в своё распоряжение.

«После смерти Сталина я узнал историю смерти Аллилуевой, — говорит Н.С. Хрущёв. — Конечно, эта история никак документально не подтверждена. Власик, начальник охраны Сталина, рассказал, что после парада все отправились обедать к военному комиссару Клименту Ворошилову на его большую квартиру. После парадов и других подобных мероприятий все обычно шли к Ворошилову обедать.

Командующий парадом и некоторые члены Политбюро отправились туда прямо с Красной площади. Все выпили, как обычно в таких случаях. Наконец все разошлись. Ушёл и Сталин. Но он не пошёл домой.

Было уже поздно. Кто знает, какой это был час. Надежда Сергеевна начала беспокоиться. Она стала искать его, звонить на одну из дач. И спросила дежурного офицера, нет ли там Сталина.

— Да, — ответил он. — Товарищ Сталин здесь.

— Кто с ним?

Он сказал, что с ним женщина, назвал её имя. Это была жена одного военного, Гусева, который тоже был на том обеде. Когда Сталин ушёл, он взял её с собой. Мне говорили, что она очень красива. И Сталин спал с ней на этой даче, а Аллилуева узнала об этом от дежурного офицера.

Утром — когда, точно не знаю, — Сталин пришёл домой, но Надежды Сергеевны уже не было в живых. Она не оставила никакой записки, а если записка и была, нам никогда об этом не говорили.

Позже Власик сказал:

— Тот офицер — неопытный дурак. Она спросила его, а он взял и сказал ей всё.

Потом пошли слухи, что, возможно, Сталин убил её. Эта версия не очень ясна, первая кажется более правдоподобной. В конце концов Власик был его охранником».

В пользу версии о самоубийстве говорит и такой факт: в трудную для Сталина минуту родственники жены не отвернулись от него, наоборот, всячески ему сочувствовали, пытались заглушить боль, помочь пережить её.

Хрущёв видел Аллилуеву последний раз 7 ноября 1932 года, за сорок часов до её смерти. Они стояли рядом на трибуне Мавзолея Ленина и разговаривали. Был холодный, ветреный день. Как обычно, Сталин был в своей военной шинели. Верхняя пуговица не застёгнута. Аллилуева посмотрела на него и сказала: «Мой муж опять без шарфа. Простудится и заболеет».

Через два дня Каганович собрал секретарей ЦК и объявил, что Надежда Сергеевна скоропостижно скончалась. А ещё через день или два он опять собрал тех же людей и сказал: Сталин просил передать, что произошло на самом деле. Это не была естественная смерть. Аллилуева покончила жизнь самоубийством. «Он не сообщил никаких подробностей, а мы не задавали никаких вопросов, — вспоминает Хрущёв. — Мы похоронили Аллилуеву. Сталин выглядел опечаленным. Не знаю, что было у него на душе, но внешне он скорбел».

Его скорбь была тоже особенной, сталинской. Он думал не о жене, а о себе. Он чувствовал наказанным себя и не мог понять, почему ему нанесли такой ужасный удар в спину.

Предсмертное письмо, оставленное ему женой, было полно обвинений и упрёков. Оно не сохранилось, его сразу же уничтожили. Предполагают, что оно было не совсем личным.

(ЭТО БЫЛО НЕ ПИСЬМО, А ПРОГРАММА РЮТИНА.)

Среди номенклатурных работников в российской глубинке и особенно среди их жён одно время ходила красивая легенда о том, будто Сталин каждую неделю приходил по ночам на Новодевичье кладбище и при свете прожектора по несколько часов в уединении проводил над холмиком у замечательного надгробного памятника. Это не соответствует истине. На могиле своей жены Сталин не был ни разу, а памятник заказан и установлен семьёй Аллилуевых.

Только в самом конце жизни он стал говорить о жене мягче, в его кабинете и столовой на даче и в кремлёвской квартире появились её большие фотографии. Совесть заговорила? Кто знает…

Приложение № 11: Из открытых источников

Из писем Н. Аллилуевой И. Сталину

2 сентября 1929 г.

«Здравствуй, Иосиф!

Очень рада за тебя, что в Сочи ты чувствуешь себя лучше. Как мои дела с Промакадемией? Сегодня утром нужно было в Промакадемию к 9 часам, я, конечно, вышла в 8.30. И что же — испортился трамвай. Стала ждать автобуса — нет его! Тогда я решила, чтобы не опоздать, сесть на такси… Отъехав саженей сто, машина остановилась. У неё тоже что-то испортилось. Всё это ужасно меня рассмешило. В конце концов в Академии я ждала два часа начала экзамена…»

(Невероятно! Жена Генерального секретаря ездила по городу на трамвае. Без охраны!)

6 октября 1930 г.

«Что-то от тебя никаких вестей последнее время… О тебе я слышала от молодой интересной женщины, что ты выглядишь великолепно. Она тебя видела у Калинина на обеде, что замечательно был весёлым и насмешил всех, смущённых твоей персоной. Очень рада».

(Ба, да это уже, кажись, ревность! Муж — на отдыхе в Сочи, она — в Москве.)

Из рассказа Надежды Сталиной

(Надежда Васильевна Сталина — дочь Василия Сталина и Галины Бурдонской. Скончалась в 1999 г.)

— Анна Сергеевна Аллилуева, бабушкина сестра, рассказывала об этом вечере. Надя обычно строго ходила — с пучком, а тут она сделала новую причёску, модную… Кто-то из Германии привёз ей чёрное платье, и на нём были аппликации розами. Был ноябрь, но она заказала к этому платью чайную розу, она была у неё в волосах. И она закружилась в этом платье перед Анной Сергеевной и спросила: «Ну как?» Кто-то за ней сильно ухаживал на этом вечере. И дед сказал ей что-то грубое… Она пришла и закрылась… а дед поехал на дачу. Утром, когда пошли к ней стучать в комнату и нашли её мёртвой… роза, которая была в волосах, лежала на полу перед дверью. Она уронила её, вбежав в комнату. Именно поэтому на надгробной плите скульптор поместил мраморную розу…

Из рассказа Молотова поэту Чуеву

«— Причина смерти Аллилуевой — ревность, конечно… Была большая компания на квартире у Ворошилова. Сталин скатал комочек хлеба и на глазах у всех бросил этот шарик в жену Егорова. Я это видел, и будто бы это сыграло роль… Она была в то время немного психопаткой. С того вечера она ушла с моей женой. Они гуляли по Кремлю, и она жаловалась моей жене: «То не нравится, это не нравится… и почему он так заигрывал?» А было всё просто: немного выпил, шутил, но на неё подействовало…

…Сталин был в доме во время выстрела — он спал и не слышал выстрела… Сталин всё спал в своей комнате. Наконец и он вышел в столовую. «Иосиф, Нади с нами больше нет», — сказали ему…

…Я никогда не видел Сталина плачущим, а тут, у гроба, слёзы покатились. Она очень любила Сталина — это факт. Гроб он не отталкивал, подошёл и сказал: «Не уберёг»».

Из рассказа Киры Аллилуевой — Политковской драматургу Э. Радзинскому

(Дочь Павла Аллилуева — брата Надежды Аллилуевой. Закончила театральное училище. Была арестована вслед за своей матерью. После освобождения играла в провинциальных театрах, работала на телевидении.)

— Папа и подарил ей тот маленький пистолет «вальтер». Может быть, она ему говорила, что живёт плохо. Не знаю, и мама тоже никогда не рассказывала… Но, во всяком случае, пистолет ей папа подарил. Может быть, она ему пожаловалась… Сталин, когда это случилось, всё повторял: «Ну, нашёл что подарить». Конечно, папа чувствовал себя потом виноватым. Для него это было потрясением. Он очень её любил.

Рассказывала мне потом мама: Надя пришла домой, видно, всё заранее продумала… Никто не слышал выстрела. Револьверчик-то был маленький, дамский… Говорят, она оставила письмо, но никто его не читал. Она оставила письмо ему — Сталину… Наверное, она в нём всё вылила…

Она лежала очень красивая… Потом, помню, мы шли пешком на Новодевичье; бабушку — у неё после всего отнялись ноги — везли на машине…

Из воспоминаний Анны Лариной

(Анна Ларина — жена Николая Бухарина. В годы горбачёвской перестройки прославилась тем, что по памяти передала длинное, полувековой давности, завещание мужа, адресованное «будущим поколениям коммунистов».)

«Сталин на похоронах попросил… не закрывать крышку. Он приподнял голову Надежды Сергеевны… и стал целовать».

«В момент похорон Сталин счёл уместным подойти к Николаю Ивановичу и сказать ему, что после банкета он уехал на дачу, а утром ему позвонили и сказали о случившемся».

Приложение № 12: Из закрытых источников

Из прошения А. Корчагиной М. Калинину о помиловании

(Анна Гавриловна Корчагина убирала в кремлёвской квартире Сталина. Прошение писала со строительства Беломорско-Балтийского канала. На прошении надпись: «Доложено лично М.И.» Резолюция: «Отклонить, Калинин».)

«Обвинили меня в том, что в 1933 году я отдыхала в доме отдыха ЦИК СССР, там же отдыхали сотрудницы библиотеки ЦИК Синелобова и Буркова. Синелобова узнала, что я работаю у тов. Сталина, спросила у меня о смерти Надежды Сергеевны. Я ей сказала, что она умерла от сердца одновременно с приступом аппендицита. Больше у меня никакого об этом разговора не было.

Синелобов (брат сотрудницы библиотеки. — Н.З.) был в квартире тов. Сталина, когда умерла Надежда Сергеевна. Он был уполномоченным коменданта Кремля… Когда их арестовали, как я узнала во время следствия, Синелобова на меня показала, что я ей сказала, что причиной смерти Надежды Сергеевны был тов. Сталин и что он-де её застрелил… Я никак не могла, да и невозможно придумать такой гнусной лжи на дорогого мне и всем, кому он открыл путь к светлой жизни, человека! Я хорошо знаю, что даже вы, тов. Калинин, знаете, что тов. Сталин был в этот вечер с тов. Молотовым за городом на даче. Я в квартире тов. Сталина в это время не была. Наша квартирная работа была в другом корпусе, но нам звонили с дачи товарищи и спрашивали: «Что у вас там случилось? Позвонили из Кремля и вызвали тов. Сталина домой, и он очень спешил, быстро уехал и… совсем рано…» Когда я пришла в 9 утра на работу, то вижу: все расстроены, но нам, работницам, ничего не говорили, пока не привезли гроб и цветы, тогда нам сказали, что умерла Надежда Сергеевна. Они не говорили нам, чтобы мы не подняли рёв и не действовали на других. Вот моё верное доказательство в её естественной смерти… 29 марта 1935 года пришли ко мне два товарища в куртках. Думала: на работу, а привезли меня на Лубянку. На допросе я всё рассказала, как и вам, на меня кричали: «Брешет, у неё глаза, как у воровки». И много сказали оскорбительных слов… Я прочла протокол, но подписывать не могла, потому что в нём было не то, что я говорила, а когда я стала возражать, то на меня так закричали, а один из товарищей подошёл и молча положил руку на моё плечо и закричал: «Хуже будет!» Я настолько перепугалась, что всё подписала».

Из истории болезни Н.С. Аллилуевой

(В 1930 году она ездила на лечение в Карлсбад. Наверное, было что-то серьёзное. Но что?)

Августовские записи 1932 года: «Сильные боли в области живота. Консилиум — на повторную консультацию через 2–3 недели». «Консультация по вопросу операции — через 3–4 недели».

Из дневника М.А. Сванидзе

(Сванидзе Мария Анисимовна была замужем вторым браком за Александром Семёновичем Сванидзе — братом первой жены И.В. Сталина. «Много болтала» об известных ей фактах из жизни Кремля. Осуждена в 1939 г. к восьми годам лишения свободы, расстреляна в 1942 г.)

«5/III. 37 г.

28-го были «тётушки» в Кремле на рождении Светочки (11 лет). Впервые был Яша с женою. И. (И.В. Сталин. — Н.З.) не пришёл по моему умышленно. Он отодвигает это удовольствие познакомиться с новой невесткой. И впрямь радости мало. Она хорошенькая, старше Яши — он у неё — 5-й муж, не считая иных прочих, разведённая особа, не умная, мало культурная, поймала Яшу, конечно, умышленно всё подстроив. В общем, лучше, если б этого не было. Жаль и нашему не блестящему кругу ещё один член общества. Жаль И. Подумать, полуумная О.Е. (Ольга Евгеньевна Аллилуева, тёща И.В. Сталина. — Н.З.), идиот Фёдор (её сын. — Н.З.), слабоумный Павел и Нюра (Павел и Анна Аллилуевы, брат и сестра жены И.В. Сталина. — Н.З.), недалёкий Стах (С.Ф. Реденс, муж Анны Сергеевны Аллилуевой. — Н.З.), ленивый Вася, слабохарактерный Яша (сыновья И.В. Сталина. — Н.З.). Нормальные люди Ал. (Александр Сергеевич Сванидзе, муж автора дневника. — Н.З.), Женя (Евгения Александровна, жена Павла Сергеевича Аллилуева. — Н.З.), я и все искупающая для И. Светочка. Да, ещё хорош дедушка (Сергей Яковлевич Аллилуев, тесть И.В. Сталина. — Н.З.), с причудами, но хороший старик — и это близкие более или менее люди для И. И к чем ещё Юлия (Юлия Мельцер, жена Якова Джугашвили. — Н.З.) какая-то авантюристка, как было б хорошо если б Яша женился на скромной, милой девочке из своей революционной семьи, мы б её любили и баловали — а эта принесла сплетни, злость и пересуды».

АПРФ. Ф. 44. Оп. 1. Д. 1. Л. 213–334. Автограф.

Глава 8  Друг или конкурент?

Роковой выстрел. — Приезд Сталина. — Допрос убийцы. — Смерть охранника. — Три комиссии Политбюро. — Личность стрелявшего. — Тайная встреча. — Вожделенное кресло.

Второго декабря 1934 года в коридоре первого этажа Смольного появилась небольшая группа людей. Впереди шагал человек в военной форме с мертвенно-бледным лицом, обрывками усов над губой и тупыми сумасшедшими глазами. В правой руке он держал наган. Увидев встречных, кричал:

— К стене! Руки по швам!

Это был Ягода, нарком внутренних дел. Следом за ним шли Сталин, Молотов, Ворошилов, Жданов, Ежов, прибывшие на второй день после убийства Кирова. Ягода лично обеспечивал их безопасность, театрально размахивая наганом и заставляя встречных работников обкома неподвижно застывать у стен.

Через год Сталин присвоит ему — первому из наркомов внутренних дел — звание генерального комиссара государственной безопасности, что соответствовало маршальскому званию, назовёт его именем Высшую пограничную школу, трудовую коммуну НКВД в Болшеве и мост через реку Тунгуску. Генрих Григорьевич Ягода, в молодости удачно женившийся на племяннице Свердлова Иде Леонидовне, успешно доказал свою преданность Сталину в ходе расследования обстоятельств убийства С.М. Кирова. Доблестные наркомвнудельцы, возглавляемые своим шефом, разоблачили гнусных убийц, доказав, что кровавое преступление задумано и осуществлено по указке контрреволюционной группы, которую возглавляли Зиновьев и Каменев. Все арестованные, 77 человек, а среди них большинство составляли партийные, советские и хозяйственные работники, в том числе Зиновьев и Каменев, Особым совещанием при НКВД СССР подверглись лишению свободы на разные сроки, а позднее — к расстрелу.

И вдруг — невероятная новость: к уничтожению Кирова причастен сам… Ягода! Бывший всемогущий наркомвнудел признавался во всех мыслимых и немыслимых злодеяниях: и в том, что он был одним из руководителей правотроцкистского блока, действовавшего подпольно с целью свержения советской власти и восстановления капитализма, и в соучастии по делам об убийствах Менжинского, Куйбышева, Горького и его сына Максима Пешкова, и в помощи иностранным шпионам. Люди были потрясены, читая признания Ягоды на судебном процессе: «В 1934 году, летом, Енукидзе сообщил мне о состоявшемся решении центра правоцентристского блока совершить убийство Кирова. В этом решении принимал непосредственное участие Рыков. Мне стало известно, что троцкистско-зиновьевские тергруппы ведут конкретную подготовку этого убийства. Енукидзе настаивал на том, чтобы я не чинил никаких препятствий по этому делу. В силу этого я вынужден был предложить Запорожцу, который занимал должность зам. начальника НКВД в Ленинграде, не препятствовать совершению теракта над Кировым. Спустя некоторое время Запорожец сообщил мне, что органами НКВД задержан Николаев, у которого были найдены револьвер и маршрут Кирова, и Николаев был отпущен».

Миллионы людей, рассеянные по необозримым просторам России, сидя над газетными листами, вздрагивали от шока. Что это — сон, мираж, сумасшедший дом, галлюцинация? Увы — реальность, подтверждаемая свидетельскими показаниями. На суде говорит близкий Ягоде человек — его секретарь П. Буланов: «Ягода сделал из меня полностью преданного человека. В разговорах при мне с другими Ягода не делал никаких секретов. Ягода рассказывал мне, что сотрудник Ленинградского управления НКВД Борисов причастен к убийству Кирова. И когда члены правительства, приехавшие в Ленинград, вызвали этого Борисова в Смольный — допросить его в качестве свидетеля, то Запорожец, будучи встревожен и опасаясь, что Борисов выдаст тех, кто стоял за его спиной, решил убить его. По указанию Ягоды Запорожец устроил так, что машина, которая везла Борисова в Смольный, потерпела аварию, Борисов был в этой аварии убит».

Ягода был расстрелян 15 марта 1938 года в числе 17-ти других приговорённых к высшей мере. Среди казнённых — имена Бухарина и Рыкова.

Вскоре началась Вторая мировая война, и эхо револьверного выстрела в Смольном исчезло в грохоте авиационных бомб и рёве артиллерийских орудий. До середины пятидесятых годов незыблемым было официальное объяснение причин убийства Кирова, сформулированное Сталиным сразу, в первые дни или недели после рокового выстрела Николаева. Он осуществил эту террористическую акцию по приказу Зиновьева, который жил в Москве и руководил контрреволюционным «московским центром». Параллельно в Ленинграде существовал ещё один «троцкистско-зиновьевский центр», который получил из-за границы указание от Троцкого о теракте против Кирова. Осуществить его удалось лишь после того, как зиновьевцы установили связь с «правыми» — Рыковым, Бухариным, Томским, с помощью которых вышли на близкого им Ягоду, обеспечившего доступ убийцы к намеченной жертве. Получив соответствующие указания, Ягода передал их «своему человеку» — Запорожцу. Найти исполнителя было уже делом техники. По стечению обстоятельств им оказался Леонид Николаев, исключённый из партии и уволенный с работы, обозлённый на своё начальство человек.

Уязвимость этой версии лежит на поверхности. Ведь Зиновьев и Каменев не могли не отдавать себе отчёта в том, что убийство Кирова было бы на руку именно Сталину, который не преминул бы воспользоваться им для уничтожения бывших лидеров оппозиции. Но — версия запущена в оборот, она многократно воспроизводилась во всех учебниках истории, прочно усваиваясь ещё в детские годы в качестве непреложной истины.

На Западе между тем имели распространение иные мнения. Ещё в декабре 1934 года Троцкий, узнав о гибели Кирова, высказал предположение о возможной причастности к ней Сталина. Эта же версия разрабатывается в книге А. Орлова «Тайная история сталинских преступлений». Впервые она была высказана на английском языке в американском журнале «Лайф» сразу после смерти Сталина в 1953 году. Орлову, бывшему генералу НКВД, не возвратившемуся в 1938 году на родину из Испании, бросились в глаза некоторые детали этого запутанного дела. Например, его поразил необычной мягкости приговор в отношении большой группы работников Ленинградского управления НКВД. Только один из подсудимых получил десятилетний срок заключения. Все остальные, включая самого Медведя, начальника Ленинградского управления НКВД, и его заместителя Запорожца, получили от двух до трёх лет. Это выглядело странным тем более, что убийство Кирова должно было рассматриваться Сталиным как угроза не только его политике, но и ему лично. Если сегодня НКВД прохлопал Кирова, завтра в такой же опасности может оказаться он сам. Сталин должен был так поступить хотя бы в назидание другим работникам НКВД, чтобы не забывали, что за гибель вождей они в прямом смысле слова отвечают головой. По этой причине Сталин должен был приказать расстрелять Ягоду сразу же. Однако это произойдёт только через четыре года. Значит, Ягода, будучи обречённым, для каких-то целей ещё был нужен Сталину.

И уж совсем непонятным был тот факт, что начальник Транспортного управления НКВД Шанин, близкий друг Ягоды, и начальник охраны Сталина Паукер посылали Запорожцу подарки, в том числе и импортный радиоприёмник, пластинки и другие вещи. Оба знали, что любое проявление симпатии к осуждённым недопустимо. По неписаному правилу надлежало порывать все отношения даже со своими ближайшими друзьями, как только те попадали под подозрение. Выходит, Шанин и Паукер знали, что посылка подарков Запорожцу не компрометирует их?

Но это пока мелочи. Главные козыри у Орлова впереди. Вот они.

Весной и летом 1934 года у Кирова начались конфликты с членами Политбюро. На заседаниях Политбюро он несколько раз принимался критиковать своего бывшего патрона Орджоникидзе за противоречивые указания, которые тот давал относительно промышленного строительства в Ленинградской области. Кандидата в члены Политбюро Микояна Киров обвинил в дезорганизации снабжения Ленинграда продовольствием. Были у него стычки и с Ворошиловым. Членов Политбюро и самого Сталина особенно злила растущая популярность Кирова в народе. Никто из них, не исключая и Сталина, не был умелым оратором. Их публичные выступления были вялыми и нудными. А Киров, напротив, славился своими блестящими речами, зная, как подойти к массам. Он был единственным членом Политбюро, не боявшимся ездить по заводам и выступать перед рабочими. Сам когда-то рабочий, он внимательно выслушивал их жалобы и, насколько мог, пытался помочь. Его авторитет в Ленинграде был непререкаем. Наркомы в Москве меньше значили для директоров ленинградских предприятий своей отрасли, чем Киров.

Огромная популярность Кирова ещё больше возросла после XVII съезда партии, который состоялся в самом начале 1934 года. Киров был встречен овацией такой продолжительности, о какой другие члены Политбюро не могли и мечтать. В кулуарах съезда шептались, что на долю Кирова выпал почёт, который предназначался только одному человеку — Сталину.

Раздражённый чрезмерной независимостью Кирова, Сталин решил отозвать его из Ленинграда. Кирову было объявлено, что его ждёт назначение на ответственную должность в Москве, в Оргбюро ЦК.

Однако Киров не спешил в Москву. Он выгадывал месяц за месяцем, ссылаясь на то, что необходимо довести до конца ряд важных дел в Ленинграде, начатых при нём. Более того, он всё реже и реже появлялся на заседаниях Политбюро, что выглядело уже вызывающе.

И тогда, делает вывод А. Орлов, Сталин приходит к мысли, что сложная проблема, вставшая перед ним, может быть разрешена лишь одним путём. Киров должен быть устранён, а вина за его убийство возложена на бывших вождей оппозиции. Таким образом, одним ударом он убьёт двух зайцев. Вместе с ликвидацией Кирова будет покончено с ближайшими сподвижниками Ленина, которые, как бы ни чернил их Сталин, продолжали оставаться в глазах рядовых партийцев символом большевизма. Сталин решил, что, если ему удастся доказать, что Зиновьев, Каменев и другие руководители оппозиции пролили кровь Кирова, «верного сына нашей партии», члена Политбюро, — он вправе будет потребовать: кровь за кровь.

В подготовке убийства Сталин рассчитывал на ленинградское управление НКВД, отвечавшее за безопасность Кирова. Но начальником этого управления был Медведь, связанный с Кировым тесной дружбой. Медведя следовало убрать и заменить своим, более надёжным человеком. По словам А. Орлова, у Сталина был на примете такой человек — Евдокимов, работавший начальником областного управления ОГПУ на Украине. По распоряжению Сталина Ягода издал приказ о переводе Медведя в Минск и назначении Евдокимова в Ленинград. Однако с таким решением не согласился Киров. Он позвонил сначала Ягоде, а затем Сталину, и опротестовал приказ Ягоды как не согласованный с Ленинградским обкомом. Распоряжение о переводе Медведя из Ленинграда пришлось отменить. Поскольку с назначением своего человека в Ленинград ничего не получилось, у Сталина не было другого выбора, как обратиться за помощью к Ягоде и посвятить его в свои тайные планы, касавшиеся Кирова. Ягода сразу же вызвал из Ленинграда своего протеже и фаворита Ивана Запорожца, который в то время был заместителем Медведя.

Вот вкратце «политическое» обоснование мотивов ликвидации Кирова в интерпретации бывшего генерала НКВД А. Орлова. Далее следовал подробный рассказ о деталях покушения. Если первую часть орловского повествования ещё можно, правда с большими сомнениями, рассматривать в качестве одной из гипотез, то вторая часть, касающаяся организации и исполнения террористического акта, изобилует значительными неточностями, фактическими ошибками. Очевидно, сказалось то, что дело Кирова разворачивалось в отсутствие Орлова, и он знал о нём лишь по рассказам других и по собственным догадкам.

Не соответствует действительности, например, утверждение Орлова, что в тот роковой день 1 декабря 1934 года в Смольном шло заседание бюро обкома партии под председательством Кирова. Такое заседание, только не бюро, а объединённого секретариата обкома и горкома, было, но только двумя днями раньше — 29 ноября. С участием Кирова принимали решение о проведении 2 декабря объединённого пленума обкома и горкома «О плане мероприятий Ленинградской партийной организации в связи с предстоящей отменой карточной системы на хлеб». В этот день утром Киров вернулся из Москвы, где принимал участие в двухдневной работе Пленума ЦК ВКП(б). Открыв по приезде «Ленинградскую правду», он увидел объявление: 1 декабря в 18 часов во дворце Урицкого состоится собрание партийного актива Ленинградской организации ВКП(б). Вход по пропускам с обязательным предъявлением партбилетов. Успели-таки дать объявление, молодцы, с одобрением подумал, наверное, Киров. В Москве он договорился с Чудовым, вторым секретарём обкома, что тот выедет в Ленинград на день раньше, чем остальная делегация, и проведёт через секретариат решение об активе. Киров по-детски радовался предстоящей отмене талонов на хлеб — этот вопрос обсуждали на Пленуме ЦК.

Борисов не готовил поднос с бутербродами и стаканами чая, чтобы нести его в зал заседаний бюро, как пишет А. Орлов. И в зал Борисов не входил и не говорил Кирову, что его зовут к прямому кремлёвскому телефону по той простой причине, что Кирова там не было. И в зале заседаний бюро никого не было. В действительности совещание проходило в кабинете второго секретаря обкома Чудова. Поэтому Киров никак не мог подняться со стула и выйти из зала заседаний, прикрыв за собой дверь, что приписывает ему Орлов. «В тот же момент грянул выстрел, — пишет он. — Участники заседания бросились к двери, но открыть её удалось не сразу: мешали ноги Кирова, распластанного на полу в луже крови. Киров был убит наповал».

Кроме последней фразы, в приведённом выше фрагменте всё неверно. В протоколе допроса Борисова, произведённого сразу же после теракта, сказано: «Борисов встретил Кирова около 16 часов 30 минут в вестибюле главного подъезда Смольного и пошёл за ним примерно на расстоянии 15 шагов. На третьем этаже при следовании по большому коридору расстояние между ним и Кировым увеличилось до 20 шагов. Не доходя двух шагов до поворота в малый коридор, он услышал выстрел, а пока вытаскивал револьвер и взводил курок, услышал второй выстрел. Вбежав в малый коридор, увидел двух человек, лежащих на расстоянии ¾ метра друг от друга на полу у дверей приёмной Чудова. В стороне от них на полу лежал револьвер…»

В акте судебно-медицинской экспертизы о смерти Кирова сказано:

«1 декабря 1934 года в 16 часов 37 минут после раздавшихся двух выстрелов Киров был обнаружен лежащим лицом вниз в коридоре третьего этажа Смольного около дверей кабинета Чудова. Изо рта и носа сгустками текла кровь, частично она была на полу. Первыми к Кирову подбежали Иванченко, Росляков, Кодацкий, Фридман, Боген, выбежавшие из кабинета секретаря обкома Чудова. Через семь — восемь минут Кирова перенесли в его кабинет. При переносе тела появилась доктор санчасти Смольного Гальперина. Она констатировала цианоз лица, отсутствие пульса, дыхания, широкие, не реагирующие на свет, зрачки. Кирову пытались делать искусственное дыхание, приложили к ногам горячие бутылки. При осмотре была обнаружена рана в затылочной части. Прибыли врачи-профессора. Но помочь пострадавшему они уже ничем не могли. Смерть наступила мгновенно от повреждения жизненно важных центров нервной системы».

Обратим внимание на весьма существенную для дальнейшего хода событий деталь: в коридоре Смольного прозвучало два выстрела. О втором выстреле Орлов не упоминает, не придали ему особого значения и следователи НКВД. Вторую пулю убийца Кирова пустил в себя, но промахнулся. Он бился в истерике, распластавшись в двух шагах от убитого и, как свидетельствовала доктор санчасти Смольного Гальперина, «кричал и кричал». Его состояние было такое, что врачам пришлось оказывать медицинскую помощь и ему. Почему террорист, совершив убийство, не попытался скрыться, убежать, отстреливаться, наконец? Он безропотно сдался в руки подбежавшим охранникам.

А. Орлов немало нафантазировал и о том, как у убийцы оказалось оружие, как он добывал пропуск в Смольный. Револьвер ему дали вовсе не в НКВД, используя для запутывания следов третьих лиц и применяя хитроумные уловки. Всё было гораздо проще: револьвер убийца приобрёл ещё в 1918 году, дважды — в 1924 и 1930 годах — его перерегистрировал. Тогда почти все партийные и комсомольские работники имели разрешение на право хранения оружия. Более того, установлено, что в 1920 году будущий террорист купил в одном из ленинградских магазинов 28 боевых патронов к своему револьверу. Так что утверждение о том, что Николаев получил оружие непосредственно перед совершением террористического акта, отпадает. Не нашли подтверждения и описанные А. Орловым сложности с выдачей Николаеву пропуска в Смольный. В те годы любой член партии мог беспрепятственно пройти в здание обкома по партийному билету. Да, Николаева исключили из партии, но потом восстановили. Партбилет у него был и, предъявив его на посту, он мог подняться на любой этаж. Выяснилось, что членские взносы у него были уплачены за все месяцы, несмотря на то, что он не работал с апреля 1934 года.

Всё это стало известно относительно недавно. Тогда же, в декабре тридцать четвёртого, было не до отвлекающих мелочей. У работников НКВД была чёткая установка Сталина: «Ищите убийцу среди зиновьевцев». Вождь лично сам, в окружении ближайших сподвижников, отбыл на место происшествия уже через пять часов (по другим сведениям — через два часа) после сообщения о трагедии в Смольном. Те, кто знал, как относится он к собственной безопасности, понимали, что в такой неспокойной обстановке эта поездка выглядела как нечто из ряда вон выходящее. На вокзале в Ленинграде Сталин не подал руку никому из встречающих, обложил их матом, а начальника областного управления НКВД Медведя ударил по лицу. Вождь был в большом гневе. В Ленинград выехала дивизия особого назначения при коллегии ОГПУ. Следствие вели заместитель Ягоды Яков Агранов, другие крупные чины из НКВД. Срочно примчались генеральный прокурор Акулов, его заместитель Вышинский, следователь по особо важным делам Лев Шейнин.

Торопились все — и Сталин, и следователи, и прокуроры, и судьи. По странному стечению обстоятельств в день убийства Кирова в пожарном порядке, без обсуждения на Политбюро, без подписи главы государства председателя ЦИК СССР М.И. Калинина вышло постановление ЦИК об изменениях в существующем уголовно-процессуальном кодексе. Постановление, подписанное одним секретарём ЦИК А.С. Енукидзе, предусматривало следовательским отделам ускорение — в срок не более десяти дней — дела обвиняемых в подготовке или проведении террористических актов. Судебным органам дела слушать без участия сторон, а также не задерживать исполнения смертных приговоров, касающихся преступлений этой категории, в порядке рассмотрения возможности помилования, так как кассационное обжалование приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании, запрещается. Органам комиссариата внутренних дел вменялось в обязанность приводить в исполнение смертные приговоры преступникам упомянутой категории немедленно после вынесения этих приговоров.

Спешил почему-то Сталин — спешило и следствие. Из Николаева всеми средствами выбивали показания. В его камере постоянно дежурили работники НКВД. Подследственный объявил голодовку, пытался выброситься из окна с четвёртого этажа во время допроса — его едва успели схватить за ноги. Все протоколы допросов незамедлительно посылались Сталину в Москву. Он рекомендует Агранову: «…подкормите Николаева, купите ему курочек и др. продуктов, кормите его, чтобы он окреп, а потом расскажет, кто им руководил, а не будет говорить, засыпем ему — всё расскажет и покажет». Одновременно звонит Ягоде: что-то вы там долго возитесь, «смотрите, морду набьём…» Николаеву обещают сохранить жизнь, создают лучшие условия содержания, ванну в камере оборудовали, вино к обеду стали подавать — лишь бы склонился к даче нужных показаний, указал бы на зиновьевцев. Указал. На 13 человек. Начали выбивать признания из них.

На пожар летело следствие — туда же и прокуратура путь держит. Быстрее, быстрее! Бывший следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР Лев Шейнин в 1956 году даст такие показания: «Приехав в Ленинград, генеральный прокурор Акулов и его зам. Вышинский стали очень кратко передопрашивать обвиняемых, а я фиксировал то, что они показывали. Эти передопросы носили чисто формальный характер и продолжались по 20–30 минут. Причём в это время присутствовала и комиссия ЦК по этому делу в лице Ежова и Косарева. Передопрос сводился к тому, что обвиняемого спрашивали, подтверждает ли он свои показания, данные органам НКВД, и признаёт ли себя виновным». Далее Шейнин показал: «Обвинительное заключение писал лично Вышинский… Он же два-три раза ездил с Акуловым в ЦК к Сталину, и тот лично редактировал это обвинительное заключение. Я это знаю со слов Вышинского, который восторженно говорил о том, как тщательно и чисто стилистически редактировал Сталин этот документ, и о том, что Сталин предложил раздел «формула обвинения»».

Бешеная скачка продолжалась. К концу декабря проект обвинительного заключения попадает в Секретариат ЦК. Ежов и Акулов в сопроводительной записке просят назначить время обсуждения проекта. Сталин немедленно откликается резолюцией: «Молотову и др. членам ПБ. Предлагаю собраться завтра или сегодня ночью. Лучше сегодня в 9 часов». В тот же день обвинительное заключение обсуждается членами Политбюро, подписывается Вышинским, Шейниным и утверждается Акуловым.

Закрытое судебное заседание Военной коллегии Верховного Суда СССР по делу Николаева проходило в Ленинграде с 14 часов 20 минут 28 декабря до 6 часов 40 минут 29 декабря. Его вели: Ульрих — председатель, Матулевич и Горячев — члены Военной коллегии, Батнер — секретарь. На скамье подсудимых было 14 человек. Всем им предъявили обвинение в принадлежности к подпольной террористической антисоветской группе, образовавшейся из числа участников бывшей зиновьевской оппозиции в Ленинграде, по поручению которой Николаев и совершил убийство. Николаев вину свою в умышленном убийстве Кирова по заданию «ленинградского центра» признал и обличал членов этого центра. Большинство обвиняемых признали лишь свою принадлежность, да и то в прошлом, к новой зиновьевской оппозиции. К убийству Кирова, заявили они, отношения не имели. Тем не менее все они были приговорены к расстрелу, который был приведён в исполнение через час после объявления приговора.

В середине пятидесятых годов бывшие члены Военной коллегии Матулевич, Горячев и секретарь Батнер каждый в отдельности давали объяснения относительно этого судебного заседания. Каждый из них показал, что перед вынесением приговора Ульрих беседовал со Сталиным, и тот заявил, что мера наказания должна быть одна — расстрел. Выяснилось, что приговор в Ленинграде даже не составлялся. Он был заготовлен заранее, в Москве. Всё разворачивалось по сценарию, разработанному Сталиным. Он предусмотрел даже такую «мелочь», как публикация обвинительного заключения в газетах, которое было напечатано 27 декабря, накануне судебного заседания. Так что заседание проходило под аккомпанемент возмущённых речей и принимаемых резолюций на многочисленных митингах и собраниях трудящихся, требующих справедливого возмездия троцкистско-зиновьевским убийцам. Толпы людей бесновались в цехах и на заводских площадях, и репортажами с этих сборищ были заполнены газетные столбцы. Формировалось общественное настроение, облегчавшее задачу правосудию — оно выражало народную волю. Великий мастер фальсификаций и шантажа, будущий гениальный режиссёр политических процессов, всколыхнувших страну, проводил в Ленинграде генеральную репетицию невиданных мифологизированных спектаклей театра абсурда.

Большинство приведённых фактов были известны и раньше. Находились люди, выстраивавшие их в логическую цепь, замечавшие, что эти данные вступают в противоречие с официальной версией, а не являются её подтверждением. Впервые вслух об этом сказал на XX съезде партии Н.С. Хрущёв. Доклад о культе личности Сталина был закрытым, но слухи о нём просочились в зарубежную печать. Будоражили они и наших людей. Сегодня мы точно знаем, что сказал в 1956 году Хрущёв относительно гибели Кирова. Вот эти строки: «Следует сказать, что обстоятельства, связанные с убийством т. Кирова, до сих пор таят в себе много непонятного и загадочного и требуют самого тщательного расследования. Есть основания думать, что убийце Кирова — Николаеву — кто-то помогал из людей, обязанных охранять Кирова. За полтора месяца до убийства Николаев был арестован за подозрительное поведение, но был выпущен и даже не обыскан. Крайне подозрительным является то обстоятельство, что когда прикреплённого к Кирову чекиста 2 декабря 1934 года везли на допрос, он оказался убитым при «аварии» автомашины, причём никто из сопровождающих его лиц при этом не пострадал. После убийства Кирова руководящие работники Ленинградского НКВД были сняты с работы и подвергнуты очень мягким наказаниям, но в 1937 году были расстреляны. Можно думать, что их расстреляли затем, чтобы замести следы организаторов убийства Кирова».

Факты, которые приводил Хрущёв, камня на камне не оставляли от официальной версии, согласно которой Кирова убили по приказу Троцкого, Зиновьева и Каменева, хотя на процессе двое последних признали политическую и моральную ответственность за убийство. Трагедия в Смольном получала новый поворот: охранник Кирова Борисов, предупреждавший, по некоторым данным, Сергея Мироновича о возможном покушении, дважды задерживавший Николаева с оружием на пути следования охраняемого и затем отпускавший его по чьему-то распоряжению, был убран.

Устранение двух-трёх «слоев» потенциальных свидетелей — это «почерк» Сталина. Именно это имел в виду Хрущёв, когда во второй раз, и опять гласно, вернулся к занимавшей его теме. Вот фрагмент из его заключительного слова на XXII съезде партии в 1961 году: «Обращает на себя внимание тот факт, что убийца Кирова раньше был дважды задержан около Смольного и у него было обнаружено оружие. Но по чьим-то указаниям оба раза он освобождался. И вот этот человек оказался в Смольном с оружием в том коридоре, по которому обычно проходил Киров. И почему-то получилось так, что в момент убийства начальник охраны Кирова далеко отстал от С.М. Кирова, хотя он по инструкции не имел права отставать на такое расстояние от охраняемого. Весьма странным является и такой факт. Когда начальника охраны Кирова везли на допрос, а его должны были допрашивать Сталин, Молотов и Ворошилов, то по дороге, как потом рассказывал шофёр этой машины, была умышленно сделана авария теми, кто должен был доставить начальника охраны на допрос. Они объявили, что начальник охраны погиб в результате аварии, хотя на самом деле он оказался убитым сопровождающими его лицами. Таким путём был убит человек, который охранял Кирова. Затем расстреляли тех, кто его убил… Кто мог это сделать? Сейчас ведётся тщательное изучение обстоятельств этого сложного дела».

Это было первое на уровне руководителя партии и страны публичное опровержение официальной версии, которая жила почти тридцать лет. Материалы съезда полностью, без купюр, печатались в газетах. В ЦК начали поступать сотни писем от людей, которые поддерживали версию Хрущёва, сообщали новые подробности, приводили неизвестные ранее свидетельства, касающиеся трагического декабря тридцать четвёртого года. В 1960 году была образована комиссия Президиума ЦК для расследования обстоятельств убийства Кирова. Комиссию возглавил Шверник. Были опрошены тысячи людей, изучены тысячи документов. Наиболее активным членом комиссии была Ольга Григорьевна Шатуновская, большевичка с дореволюционным стажем, работавшая с Кировым в Закавказье, в тридцать седьмом году репрессированная, возвращённая из Колымы в пятидесятых годах. Хрущёв, хорошо её знавший, предложил ей работу в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС.

Ольга Григорьевна вела расследование два года. Сотни людей открывали ей тайны, о которых они боялись вспоминать тридцать лет. Она проделала колоссальную работу, накопив 64 тома документов. Докладная записка, направленная Президиуму ЦК и подписанная Шверником и Шатуновской, сомнений не оставляла: Киров был убит по тайному распоряжению Сталина. Выводы этой комиссии и легли в основу выступления Хрущёва на XXII съезде. Есть свидетельства, что под влиянием прочитанной справки Хрущёв даже ставил на Президиуме ЦК вопрос о пересмотре судебных процессов тридцатых годов, в том числе Зиновьева — Каменева, Пятакова — Сокольникова, Бухарина, Тухачевского и других. Но Хрущёв остановился на полдороге — либо не хватило решимости у самого, либо не встретил поддержки у сподвижников.

Не исключено, что выводы комиссии, и в первую очередь Ольги Григорьевны Шатуновской, определили его отношение к обстоятельствам убийства Кирова на многие годы. Очевидно, та записка стояла перед его глазами, когда он диктовал на магнитофонную плёнку свои воспоминания, проживая в подмосковном посёлке Петрово-Дальнее с 1967-го по 1971 год. Воспроизведём фрагмент из так называемых «секретных плёнок» Никиты Сергеевича, которые стали известны только в 1990 году и не попали в две его предыдущие книги.

«Когда я был на ХVII съезде партии в 1934 году, — рассказывает Хрущёв, — нам сказали, что только шесть делегатов (из 1966) голосовали против Сталина. Как выяснилось несколько лет спустя, на самом деле их было около 260, что поистине невероятно, учитывая тогдашнее положение Сталина и его тщеславие. (Как утверждала О.Г. Шатуновская, против Сталина на ХVII съезде при выборах ЦК проголосовало 202 делегата. Что же, незначительные расхождения вполне понятны: находясь в подмосковном посёлке, Хрущёв работал, не пользуясь архивными материалами. — Н.З.)

Сталин прекрасно знал, кто мог голосовать против него — безусловно, не люди, подобные Хрущёву, которые поднялись по должностной лестнице при Сталине и обожествляли его. Нет, Сталин понимал, что им недовольны старые кадры ленинских времён.

Во время ХVII съезда руководитель партийной организации с Северного Кавказа встретился с Кировым, секретарём партийной организации Ленинграда, и сказал ему по секрету: «Среди старых партийцев идёт разговор о том, что настал момент заменить Сталина кем-нибудь, кто будет более пристойно обращаться с людьми, которые его окружают. Товарищи в нашем кругу считают, что Генеральным секретарём должен стать ты».

Киров пошёл к Сталину и всё ему рассказал. Сталин выслушал его и просто ответил:

— Спасибо тебе, товарищ Киров.

В конце 1934 года возле Смольного института, где находился рабочий кабинет Кирова, появился озлобленный, исключённый из партии Леонид Николаев. Николаева арестовали, возможно, потому, что он выглядел подозрительно. Его обыскали и обнаружили пистолет. Тем не менее отпустили. Вывод мог быть только один: его выпустили по приказу руководителей той же организации, которая послала его совершить террористический акт. Некоторое время спустя Николаев проник в Смольный и застрелил Кирова, когда тот подымался по лестнице. Телохранитель Кирова отстал и не успел ничего сделать.

Позднее распространились слухи, что Сталин распорядился, чтобы Николаева доставили к нему. Николаев упал на колени, говорил, что действовал по приказу и молил о пощаде, возможно, рассчитывая на то, что его оставят в живых, поскольку он лишь выполнял приказ. Глупец. Для того, чтобы эта миссия осталась в тайне, его надо было ликвидировать. Что и было сделано».

Бывший генерал НКВД А. Орлов описывает допрос Сталиным Николаева несколько иначе. По свидетельству близкого друга Орлова начальника Экономического управления НКВД Миронова, присутствовавшего на допросе, дело будто бы происходило так. В комнате были Сталин, Ягода, Миронов и оперативник, доставивший Николаева из камеры. Перед этим Сталин разговаривал — с глазу на глаз, без свидетелей, больше часа — с Запорожцем.

Николаев, войдя в комнату, остановился у порога. Голова его была забинтована. Сталин сделал ему знак подойти ближе и, всматриваясь в него, задал вопрос, прозвучавший почти ласково:

— Зачем вы убили такого хорошего человека?

— Я стрелял не в него, я стрелял в партию! — упрямо отвечал Николаев. В его голосе не чувствовалось ни малейшего трепета перед Сталиным.

— А где вы взяли револьвер? — продолжал Сталин.

— Почему вы спрашиваете у меня? Спросите у Запорожца! — якобы последовал дерзкий ответ.

Лицо Сталина позеленело от злобы.

— Заберите его! — буркнул он.

Уже в дверях Николаев попытался удержаться, обернулся к Сталину и хотел что-то добавить, но его тут же вытолкнули за дверь.

Как только дверь закрылась, Сталин, покосившись на Миронова, бросил Ягоде:

— Мудак!

Не заставляя себя специально просить, Миронов направился к выходу. Несколько минут спустя Ягода слегка приоткрыл дверь, чтобы вызвать Запорожца. Тот оставался наедине со Сталиным не более четверти часа. Выскочив из зловещей комнаты, он зашагал по коридору, даже не взглянув на Миронова, продолжавшего сидеть в приёмной.

О допросе Сталиным Николаева существует множество легенд и домыслов. К их анализу и сопоставлению мы ещё вернёмся, а сейчас завершим цитирование интересующего нас фрагмента из «секретных плёнок» Хрущёва. «Мне известно ещё кое-что, — говорит Никита Сергеевич, рассказав о сцене допроса Николаева Сталиным. — Когда Сталин прибыл в Ленинград для расследования обстоятельств убийства Кирова, он приказал привести к нему на допрос комиссара, который был лично ответственным за охрану Кирова в тот день. (Речь идёт о Борисове. — Н.З.) Грузовик, в котором его везли к Сталину, попал в аварию, комиссар погиб.

Значительно позже была предпринята попытка разыскать и расспросить людей, которые сопровождали комиссара. Всех их расстреляли. Я предложил поискать шофёра. К счастью, он был жив. Он сказал нам, что авария вовсе не была серьёзной — всего лишь небольшое столкновение. Однако он вспомнил, что слышал глухой звук удара в крытом кузове грузовика. Так прикончили комиссара.

Я не сомневаюсь, что за кулисами заговора действовал Сталин. Кирову удалось превратить партийную организацию Ленинграда в действенную, активную группу. Он был очень популярен, и удар по нему причинил бы боль партии и народу. Может быть, именно поэтому его выбрали в качестве жертвы. Его смерть послужила предлогом для того, чтобы встряхнуть всю страну, накалив тревогу среди людей до такой степени, чтобы они примирились с террором и позволили Сталину избавиться от неугодных и «врагов народа»».

По свидетельству О.Г. Шатуновской, после рассылки членам Президиума ЦК докладной записки об обстоятельствах убийства Кирова и по другим процессам Хрущёв распорядился положить все собранные материалы в архив. В ответ на её возражения заявил:

— Нас сейчас не поймут. Мы вернёмся к этому через пятнадцать лет.

Но осуществить обещанное ему не удалось — через два года он сам был смещён своими сподвижниками.

Ещё до снятия его со всех постов ушла на пенсию Шатуновская. К ней стали приезжать бывшие её свидетели, они рассказывали, что от них снова берут показания. Ольга Григорьевна поняла: идёт переоценка выводов комиссии. И не ошиблась: к работе приступила новая комиссия — под руководством Пельше.

Потом всё заглохло. На целых двадцать лет. Нигде — ни в средствах массовой информации, ни в исторической литературе, ни в научных кругах — о трагедии в Смольном ни звука.

Заговор молчания был прерван лишь с началом перестройки. Первыми его нарушили ленинградские газеты, опубликовавшие серию статей А. Кирилиной. Старший научный сотрудник института истории партии при Ленинградском обкоме КПСС смело заявила, что провозглашение истин — занятие более лёгкое, чем их поиск. Призвав писать о прошлом не на эмоциях, а постигать историческую правду через документы и факты, она пришла к выводу, прямо противоположному заключению Шатуновской, заявив со страниц ленинградской печати: ни прямых, ни косвенных свидетельств причастности Сталина к убийству Кирова её институт не имеет.

Начиная с 1987 года А. Кирилина опубликовала в газетах и журналах более двух десятков серьёзных статей, в которых анализирует все мыслимые и немыслимые версии и легенды о трагедии в Смольном. По всему чувствовалось, что автор склонна рассматривать в качестве наиболее вероятного предположения версию об убийстве, задуманном и осуществлённом одиночкой, впрочем, не отвергая решительно и другие версии.

Но ведь и Ольга Григорьевна даром времени не теряла — она тоже поверила в перестройку! Шатуновскую можно понять: она первая, да ещё на таком высоком уровне — от имени Президиума ЦК — несколько лет занималась сбором документов, опросом оставшихся в живых свидетелей, их родственников и знакомых. Старая большевичка, ознакомившись с изысканиями Кирилиной, в особенности с её сомнениями относительно причастности Сталина к убийству Кирова, заявила категорический протест, настаивая на правильности заключения, изложенного в её докладной записке в 1961 году.

Итак, на чём настаивала Ольга Григорьевна? Вот краткий пересказ беседы с ней автора этой книги.

Во-первых, считала Шатуновская, у Сталина были основания опасаться Кирова из-за его возросшей популярности, а также ставшего ему известным тайного совещания некоторых членов ЦК во время работы ХVII съезда на квартире Орджоникидзе, где обсуждался вопрос об отстранении Сталина. Прямых свидетельств об этом совещании, в котором будто бы принимали участие Косиор, Эйхе, Шеболдаев и другие, нет. Шатуновской известно о нём от Елены Смородиной, жены репрессированного комсомольского вожака Ленинграда Петра Смородина, а также от Алексея Севастьянова, старого товарища Кирова. Отдыхая летом 1934 года в Сестрорецке, Киров якобы сказал ему: «Сталин теперь меня в живых не оставит». С тех пор семья стала жить в постоянном страхе. О совещании на квартире Орджоникидзе Шатуновской говорила также член партии с 1911 года С.Л. Маркус — сестра жены Кирова — якобы со слов самого Сергея Мироновича.

Во-вторых, допрос Сталиным Николаева. Да, записи во время разговора не велись. Но она убеждена, что Николаев сразу же заявил: его четыре месяца склоняли к покушению энкаведисты, настаивая на том, что это необходимо партии и государству. За это признание Николаев здесь, в кабинете, был зверски избит. Кто подтвердил, что именно так и было? Пожалуйста, старый большевик Опарин. Он сообщил об этом Шатуновской со слов ленинградского прокурора Пальчаева, присутствовавшего на допросе. Прокурор понял, что влип в какую-то закулисную игру и ему теперь не сносить головы. Он застрелился, но перед тем, как пустить в себя пулю, успел рассказать о тайне своему другу Опарину. Есть и ещё одно свидетельство — Дмитриева, тоже старого большевика, приятеля второго секретаря обкома Чудова. Чудов, как и прокурор Пальчаев, присутствовал на допросе. Перед арестом Чудов успел рассказать Дмитриеву о сцене во время допроса.

В-третьих, личный охранник Кирова Борисов, предупредивший его об опасности, был убит по дороге в Смольный ударом лома по голове сотрудниками ГПУ, сопровождавшими его на грузовике на допрос к Сталину. В 1934 году аварию машины объясняли её неисправностью, глухой стеной, о которую расшибся Борисов. Шатуновская разыскала водителя этого грузовика Кузина, чудом уцелевшего в лагерях, он рассказал, что сидевший рядом сотрудник НКВД вдруг выхватил у него руль и направил машину на глухую стену. Но Кузин успел перехватить руль, так что пострадала только фара…

— Была инсценировка аварии, Борисова убивали камнем по голове.

Правда, показания Кузина противоречивы: в 1934 году он говорил одно, в 1937-м — другое, в 1961-м — третье. У него выбиты мозги, он терял нить разговора, пребывал в полузабытьи. В середине шестидесятых годов он дал новое показание: была авария, была, в ней и погиб Борисов. Ну, ладно, с Кузиным всё ясно, но — Мамушин, Мамушин! А что Мамушин? Он тот самый хирург, который вскрывал тело Борисова и дал в своё время те показания, которые от него требовались. И только перед смертью, в 1962 году, раскололся своему другу Ратнеру: характер раны не оставил сомнения — смерть наступила от удара по голове!

В-четвёртых, убийцу Кирова Николаева несколько раз задерживала охрана Кирова, при нём был обнаружен портфель с разрезом на задней стороне, в котором находился заряженный револьвер и план прогулок Кирова. Однако сотрудники Ленинградского ГПУ его каждый раз отпускали, угрожая охране. В 1938 году на судебном процессе участников «правотроцкистского блока» подсудимый Ягода признал, что это он давал указание Запорожцу отпустить задержанного, поскольку так распорядились Енукидзе и Рыков. Ольга Григорьевна считает, что распоряжения отдавались ещё более высоким лицом — Сталиным.

Сегодня известно, что на процессе 1938 года, когда Ягоде вынесли смертный приговор, в своём последнем слове он признал в целом предъявленные ему обвинения, за исключением обвинений в шпионаже. И тем не менее А. Кирилина усомнилась в правдоподобии версии Хрущёва, в основу которой положена, как мы знаем, записка, подготовленная с участием Шатуновской.

— Хрущёв, доказывая причастность Сталина к убийству Кирова, — считает А. Кирилина, — шёл фактически по той же схеме доказательств, что и следствие тридцатых годов: умышленная авария, нарушения охраной инструкции, задержание Николаева у Смольного. Разница лишь в том, что Хрущёв при этом опирался на свидетельства шофёра машины (той самой машины, на которой Борисова везли в Смольный), чудом оставшегося в живых, а Ягода и его секретарь Буланов просто признали эти факты.

Ни в коем случае не оставляя без внимания фактов аварии машины, убийства или самоубийства Борисова (такое предположение тоже есть), а также причастности к этим событиям НКВД, Кирилина сочла необходимым вести одновременно поиск и в других направлениях, отойдя от привычной схемы, вокруг которой в основном толкались исследователи. Что первая комиссия работала на большой эмоциональной волне, вызванной XX съездом, и в её деятельности преобладал явно обвинительный уклон против Сталина — это видно даже неспециалисту. Но историк не должен подвергаться искусу конъюнктуры, не должен исходить из правила, на котором воспитаны поколения советских обществоведов: «История — это политика, обращённая в прошлое». Кирилина — одна из немногих, кто проявил повышенный интерес к личности террориста.

Третьего декабря 1934 года НКВД сообщил через печать, что убийца Кирова — бывший служащий Ленинградской РКИ Николаев Леонид Васильевич, 1904 года рождения. В первые дни если его имя и вспоминалось на митингах или в газетах, то только в негативном плане, с проклятиями. Со временем оно было предано забвению. Самого Николаева расстреляли, такая же участь постигла его жену, мать, брата и двоих сестёр, а также сестру жены и её мужа — за причастность к убийству Кирова. Мать и сестёр в горбачёвские времена реабилитировали.

Отсутствовали вообще какие-либо сведения о семье террориста. Длительное время всякий интерес к нему уже сам по себе вызывал подозрение. Род был выкорчеван с корнем. С большим трудом, буквально по крохам, Кирилиной удалось нарисовать более-менее полный портрет убийцы. За пятнадцать лет Николаев сменил тринадцать мест работы — к счастью, кое-где чудом сохранились его анкетные данные, собственноручно написанные им автобиографии.

В момент выстрела в Смольном Николаеву было тридцать лет. Родился в Петербурге. Окончил шесть классов. В комсомоле состоял с 1920 года. В ВКП(б) вступил в 1924 году. В графе «ближайшие родственники» при заполнении анкеты в Выборгском райкоме комсомола написал: сестра Анна и брат Пётр, мать Мария Тимофеевна, бабушка. Сведений об отце нет. Существенная деталь: у брата было другое отчество — Александрович. Значит, матери не повезло в семейной жизни? Выходит, так: дети-то от разных отцов. Чем занималась мать? Ага, мыла вагоны в трамвайных парках имени Блохина и Калинина. До одиннадцати лет Николаев тяжело болел и не мог ходить. Медкомиссия в 1926 году отмечала у него признаки вырождения — обезьяньи руки, короткие ноги, удлинённость туловища. В одном из архивов Ленинграда обнаружили приписную карту призывника Николаева Л.В. В ней написано, что «от прохождения допризывной военной подготовки и от действительной военной службы в Красной Армии он освобождён по статье 15 приказа № 1090 медицинской комиссией».

Постепенно прояснялись его черты характера: психически неустойчив, неровен в поведении, то занудлив и дотошен в мелочах, то вспыльчив. Постоянно находился в конфликтах с окружающими. Ссорился из-за каждого пустяка, устраивал скандалы из-за задержки денег, которых долго, по его мнению, не возвращали общественные распространители политической литературы — а ведь он на неё подписался, внёс требуемую сумму, значит, остаток ему должны вернуть немедленно, раз не выполняют договорённости. Куда только не подавал кассационные жалобы, когда народный суд обязал выплатить компенсацию пострадавшему, на которого Николаев совершил наезд, катаясь на велосипеде, и нанёс травму. Замучил и потерпевшего, и судей.

Кем он только ни работал — и конторщиком, и подручным слесаря, и строгальщиком. Ездил в Самару, где полтора года ходил в начальниках — секретарём сельского Совета. Правда, это было в очень голодное для Петрограда время — в 1919–1920 годах. Возвратившись в родной город, служил конторщиком в откомхозе Выборгского района, управделами в Выборгском райкоме комсомола. Затем уехал в Лугу — на такую же должность в уком комсомола. После вдруг очутился подручным слесаря на заводе «Красная звезда», строгальщиком на заводах «Красный Арсенал» и имени Карла Маркса. С мая по август 1932 года работал инструктором в обкоме партии, затем — до октября 1933 года — сотрудником отдела инспекции цен РКИ. Летом 1933 года инспекция цен ликвидируется, и Николаев снова переходит в обком партии — на этот раз в отдел культуры и пропаганды, а оттуда в октябре 1933 года — в институт истории партии при Ленинградском обкоме ВКП(б). Его последняя должность — инструктор историко-партийной комиссии.

Восьмого апреля 1934 года в институте рассматривалось персональное дело Николаева. Общее собрание парторганизации приняло постановление о его исключении из партии за «отказ явиться в районный комитет партии в отборочную комиссию по мобилизации коммунистов на транспорт, за обывательское реагирование на это и склочные обвинения в адрес руководящих работников-партийцев». За четыре дня до исключения администрация института издала приказ об увольнении Николаева с работы. Освобождён он от должности был вовсе не из-за того, что не справлялся с обязанностями, а, как написано в приказе, «за отказ от парткомандировки». Мотивы увольнения с юридической точки зрения незаконны, суд бы восстановил его на работе, но… Николаев занимал должность в партийном учреждении, и, как правило, суды трудовыми спорами работников этих организаций не занимались. Не будь этого злополучного приказа, кто знает, может, Киров не упал бы с простреленной головой в коридоре Смольного в декабре тридцать четвёртого.

Николаев с решением об исключении его из партии и увольнением с работы не согласился. Он подал апелляцию в Смольнинский РК ВКП(б). Комиссия по рассмотрению конфликтных дел учла чистосердечное раскаяние Николаева и не утвердила решение партсобрания института. Ограничились объявлением строгого выговора с занесением в личное дело, отметив при этом грубость, крайнюю невыдержанность и истеричность молодого члена партии. С восстановлением в институт не получалось ничего. С апреля 1934 года он был безработным. Это угнетало его — практически он оставался без средств к существованию.

В обвинительном заключении, опубликованном 27 декабря 1934 года, утверждается: «…Об отсутствии у обвиняемого Николаева в этот период каких-либо материальных затруднений говорит и то обстоятельство, что Николаев занимал прилично обставленную квартиру из трёх комнат…» Изучение сохранившихся домовых книг за тот период показало, что это не совсем так. Николаев проживал на Лесном проспекте, в доме 13/8, квартира 41. Его семья, состоявшая из шести взрослых, занимала две маленькие комнатёнки в коммунальной квартире, общий метраж которой составлял всего 30 квадратных метров. Можно представить себе условия, в которых он оказался, потеряв постоянный заработок. Помощи ждать неоткуда, он единственный кормилец в семье. Об отце Николаева нет никаких сведений до сих пор. Поневоле придёшь в отчаяние.

В обвинительном заключении говорилось, что «Николаев решительно и систематически отклонял всякие предложения об его устройстве на работу, ссылаясь на слабое здоровье и необходимость лечения». И это утверждение не совсем верное. Действительно, Николаеву предлагали работу, но рядовую, у станка на заводе. А он считал себя несправедливо уволенным и требовал восстановления на прежнем месте — в институте, или, на худой конец, предоставления равнозначной работы, которая бы гарантировала прежний заработок. В институте он получал 250–275 рублей в месяц. На заводах, которых он немало сменил до «руководящей» работы, его заработок составлял от 70 до 120 рублей. Учитывая большую семью и то, что работала только жена, можно понять мотивы, по которым он отвергал предложения о трудоустройстве на завод. По существу, Николаев не владел ни одной рабочей специальностью, во всяком случае, не имел достаточно высокой квалификации.

Иногда говорят, что Николаев убил Кирова из чувства ревности. Сохранилось немало свидетельств, подтверждающих, что Николаев очень любил свою жену и часто её ревновал. На эту версию работало и его первоначальное признание. В первый день, когда до приезда Ягоды и Агранова следствие вели ленинградские чекисты, террорист вроде бы утверждал, что он совершил убийство в порядке личной мести. Но уже на другой день люди, высказывавшие подобные догадки, подвергались строгому наказанию. Так, второго декабря «за распространение контрреволюционных слухов, порочащих имя Кирова», был исключён из партии фрезеровщик завода «Светлана» Бердыгин. Он заявил, что Киров убит на почве ревности. Поражает скорость, с которой принимались такие решения. И этот случай не единственный в Ленинграде.

Мильда Драуле — так звали жену Николаева — была красивой, миловидной женщиной. Она родилась в семье латышского крестьянина-батрака, вступила в комсомол, затем в партию, была заведующей сектором учёта в Лужском укоме ВКП(б). С Николаевым она познакомилась в Луге — он работал в укоме комсомола. В 1930 году она пришла в Ленинградский обком партии сначала учётчиком, затем стала помощником заведующего сектором кадров лёгкой промышленности. В 1933 году её перевели инспектором-секретарём по кадрам в Ленинградское управление наркомата тяжёлой промышленности. Управление располагалось в Смольном. Были ли знакомы Киров и Мильда Драуле? Конечно. Многие видели, как при встречах в коридорах Смольного они улыбались друг другу. Киров улыбался всем женщинам, он вообще был человеком жизнерадостным, приветливым. Никаких, хотя бы косвенных, улик, позволяющих подозревать его в тайной связи с Мильдой, нет.

По мнению А. Кирилиной, при проработке следствием версии убийцы-одиночки, мало внимания было уделено исследованию изъятых при обыске на квартире Николаева документов: личного дневника, заявлений в адрес различных учреждений, где говорилось о его личном отчаянии, неудовлетворённости, о тяжёлом материальном положении, о «несправедливом отношении к живому человеку со стороны государственных лиц». Кстати, личность Николаева не стала объектом более тщательного изучения как комиссией Шверника, так и комиссией Пельше. Члены этих комиссий не выходили за рамки устоявшихся схем.

Понадобилось ещё много лет, прежде чем новые следователи, не обременённые догмами и стереотипами прежних поколений юристов, взялись наконец за всестороннее, полное и объективное исследование всех без исключения обстоятельств, связанных с убийством Кирова. В 1987 году была создана третья по счёту комиссия Политбюро ЦК КПСС, задача которой — дополнительное изучение материалов, связанных со сталинскими репрессиями. В группу по расследованию декабрьской трагедии 1934 года вошли: от Прокуратуры СССР старший советник юстиции Ю.И. Седов, от Главной военной прокуратуры — старший военный прокурор полковник юстиции Н.В. Кулиш, от КГБ — помощник начальника следственного отдела полковник юстиции А.Я. Валетов. Проверка длилась более двух лет.

И вот итоговый документ группы — справка объёмом более ста страниц, не считая огромного количества приложений, свидетельств, материалов экспертиз. Работа проведена колоссальная. Извлечены из архивов новые документы, считавшиеся навсегда утраченными, изучены версии, которые выдвигались в печати. Ни один сколько-нибудь серьёзный аргумент не остался без внимания. Учитывались и зарубежные источники, в частности, свидетельства бывшего генерала НКВД А. Орлова.

Группа более тщательно подошла к изучению личности убийцы. Выяснилось много новых, весьма существенных подробностей, на которые следствие тридцатых годов либо преднамеренно не обратило внимания, либо не пыталось увязать с находящимся в производстве делом. А может, времени не хватило? Читатель помнит, какая шла непонятная и страшная гонка. Кстати, установлено, что та часть постановления ЦИК СССР, принятого в пожарном порядке 1 декабря 1934 года, где говорилось об ускоренном — не более десяти дней — проведении следствия, на практике больше не применялась.

Конечно, проще было объявить «фальшивками», составленными в целях «маскировки», дневниковые записи, письма и обращения Николаева. Прокурорско-следственная группа под руководством Ю.И. Седова провела экспертизу изъятых при обыске у Николаева и отправленных им в различные инстанции писем и документов. Вот одно из писем — Кирову. Датировано июлем 1934 года. Автор сообщает, что работал на ответственных должностях, активно боролся с «новой оппозицией», был всегда верным солдатом партии, но вот уже четвёртый месяц сидит без работы и без снабжения, и никто на это не обращает внимания.

В августе Николаев обращается с письмом лично к Сталину. Все те же жалобы — на тяжёлое материальное положение, несправедливое увольнение с работы, преследование за критику. Не дождавшись ответа, в октябре шлёт послание в Политбюро ЦК ВКП(б). Это поистине крик души. В семье шесть человек, пятеро из них взрослые, работает только одна жена. На её скудный заработок всем не прожить. С момента увольнения написал десятки писем в партийные и советские органы. Толку никакого.

Доведённый до крайней степени отчаяния, Николаев сочинил и размножил горестный, берущий за сердце «Автобиографический рассказ». А вот «Последнее прости…» — пессимистические строки о страданиях потерявшей надежду мятущейся души, о самоубийстве чередуются с разоблачениями пороков общества, с готовностью пожертвовать собой ради справедливости «во имя исторической миссии». Примерно такого же содержания и другие сочинения Николаева: «Дорогой жене и братьям по классу», «Политическое завещание (Мой ответ перед партией и отечеством…»). Только в них отчётливее звучат намёки на подготовку террористического акта. Сохранившийся составленный им лично план с подробным описанием возможных вариантов убийства не оставляет сомнений, что речь шла об убийстве Кирова.

В дневнике Николаева неоднократно встречаются записи о том, что он войдёт в историю, ему будут ставить памятники, сравнивал себя с Желябовым и Радищевым. О мании величия есть свидетельства его родственников и близких. Учитывая болезненный, неуравновешенный характер, а также обнаруженные на медкомиссии 1926 года признаки вырождения, на основании которых он был освобождён от призыва в армию, можно говорить о том, что Николаев нуждался в направлении на психиатрическую экспертизу. Однако требование закона на этот счёт не было выполнено. И это вызывает недоумение. Ничего себе террорист: выстрелом в затылок уложил на пол члена Политбюро, в охране которого числилось 15 человек, и даже с места происшествия не пытался скрыться. Более того, вторым выстрелом хотел убить себя, но промахнулся, и бился, как напишут потом врачи, в «истерическом реактивном состоянии» в трёх шагах от убитого.

Итак, мнение прокурорско-следственной группы однозначно: материалами, объективно подтверждающими причастность Сталина и органов НКВД к организации и осуществлению убийства Кирова, она не располагает. Напомним, что эта группа более двух лет изучала материалы, связанные с декабрьской трагедией в Смольном, по поручению Комиссии Политбюро ЦК КПСС. Все трое — Ю.И. Седов, Н.В. Кулиш, А.Я. Валетов убеждены, что, скорее всего, Николаев действовал в одиночку.

А как же тогда быть с версией о неприязненных отношениях между Сталиным и Кировым, вызванных разговорами среди делегатов ХVII съезда о перемещении Сталина с поста генерального секретаря и выдвижении на этот пост Кирова? Ведь Ольга Григорьевна Шатуновская уверяет, что было тайное совещание — на квартире Орджоникидзе.

Возможно, и было. Но факт его проведения не подтверждается никакими объективными данными. Ольга Григорьевна опирается на один источник — устные рассказы родственников и знакомых репрессированных, а также письма, поступавшие в комиссию Шверника в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов. Ни устные рассказчики, ни авторы писем со Сталиным и Кировым лично знакомы не были, по своему общественному положению не могли непосредственно наблюдать за ними и выводы об их взаимоотношениях делали на основании слухов. Юридический язык строг и точен: принимаются только подлинные факты и документы.

А они свидетельствуют, что отношения Сталина и Кирова были тёплые, даже дружеские. Бывая в Москве, Киров часто останавливался на квартире у Сталина, присылал ему свежую дичь и рыбу, самим добытую на охоте и рыбалке. «Отец любил его, он был к нему привязан, — писала С. Аллилуева о Кирове. — В причастность отца к этой гибели я не поверю никогда». О приятельских отношениях Сталина и Кирова рассказывали сестра жены Кирова С.Л. Маркус, охранник Сталина генерал Власик и другие. Известно, что оба друга проводили вместе отпуск, ходили на пляж и даже парились в бане, чего Сталин ни с кем другим не допускал. Накануне своей гибели Киров ходил со Сталиным в театр, а после спектакля Сталин проводил его к вокзалу.

Правда, это ещё ничего не значит. Немало близких ему людей Сталин приговорил к расстрелу, сослал в лагеря, где они закончили жизнь в муках и страданиях. Но там остались хоть какие-то следы: резолюции, подписи, итоги голосования. А здесь — ничего. Только самые добрые отзывы, например, дарственная надпись на книге «О Ленине и ленинизме»: «С.М. Кирову — другу моему и брату любимому от автора. Сталин». Разделял ли Киров взгляды Сталина? Судя по его речам, разделял. Более того, он внёс немалую лепту в становление культа вождя. Киров, пожалуй, единственный в стране, кто провёл даже специальный пленум обкома партии, посвящённый 50-летию со дня рождения Сталина. Этот факт малоизвестен. Но тем не менее пленум состоялся — 17 декабря 1929 года.

На XVII съезде он сказал, что доклад Сталина «является самым ярким документом эпохи», призывал к «величайшей бдительности», ибо «борьба не кончилась, борьба продолжается», пел осанну славным чекистам, руководившим «гигантским сооружением нашей эпохи» — Беломорканалом, на котором использовался подневольный труд десятков тысяч заключённых. Не только на XVII съезде он получил бурю оваций. И на предшествующих XV и XVI съездах Киров, участвуя в разгроме троцкистско-зиновьевского блока, а затем «правых», заявлял с присущим ему пафосом, что «нашу оппозицию нужно отсечь самым решительным, самым твёрдым и самым беспощадным образом». Именно в ходе разгрома «правых» Киров выдвинулся в самый первый ряд политического руководства. В 1930-м он и Каганович стали вместо Бухарина и Томского членами Политбюро ЦК, а Рыкова заменил Орджоникидзе. Выходит, хотел он этого или нет, Киров объективно помогал Сталину развалить Политбюро, созданное при Ленине.

Вместе с тем есть свидетельства, например, А.И. Микояна, что Киров на заседаниях Политбюро ни разу ни по какому поводу не выступал. Это даёт основание некоторым историкам новейшего времени как бы дистанцировать Кирова от Сталина и его ближайшего окружения. Хрущёв метко назвал Кирова «большим массовиком». В отличие от Сталина или Молотова, чувствовавших себя уверенно только в своей, аппаратной среде, Сергей Миронович не боялся общения с большими массами людей. Но он никогда не вёл работу в общегосударственном масштабе, был всего лишь «местным руководителем». Этим, вероятнее всего, и объясняется его молчание на заседаниях Политбюро, а вовсе не тем, что он стоял особняком от Сталина и даже не разделял его взглядов, как иногда это сейчас представляют. К тому же Киров никогда не работал в Москве, и это не выводило его в круг «первых вождей». В иерархической лестнице тех лет его называли лишь «вождём ленинградского пролетариата».

Впрочем, это выходит уже за рамки юридической компетенции. А прокурорско-следственная группа, работавшая по поручению комиссии Политбюро, как мы знаем, признаёт только точные факты, подтверждённые объективными данными. Сведения, основанные на слухах и домыслах, нередко вызванные соображениями конъюнктурного характера, передаваемые со слов других лиц, отбывавших наказание, требуют весомых доказательств. А их нет. Это в полной мере относится к утверждению Шатуновской о том, что на допросе Николаев заявил Сталину, будто его в течение четырёх месяцев склоняли к убийству работники ГПУ, настаивая на том, что это необходимо партии и государству. Шатуновская утверждает о трёхкратном задержании Николаева с оружием, и якобы его каждый раз отпускали сотрудники ленинградского ГПУ. Установлено, что в действительности его задерживали один раз, и это произошло 15 октября 1934 года. Нет никаких доказательств, что чекисты заглядывали в портфель Николаева, где лежал револьвер. Они могли не обыскивать задержанного. Нет подтверждённых сведений относительно признания Николаева о четырёхмесячном склонении к убийству. Были подняты все архивы, изучены показания постоянно присутствовавшего в камере Николаева чекиста, нашли такую запись разговора подследственного, вернувшегося с допроса, который вёл Сталин, с охранником: «Сталин обещал мне жизнь, какая чепуха, кто поверит диктатору. Он обещает мне жизнь, если я выдам соучастников. Нет у меня соучастников…»

Не подтверждается объективными данными и версия об участии заместителя начальника ленинградского управления НКВД Запорожца в заговоре против Кирова, которую А. Орлов так лихо расписал сначала легковерным западным, а затем, с помощью «Огонька», и нашим читателям, сенсационная сцена допроса Сталиным Николаева. Эта сцена выдумана бывшим генералом НКВД от начала и до конца. Не мог Сталин беседовать с глазу на глаз с Запорожцем более часа накануне допроса Николаева по той простой причине, что Запорожца в Ленинграде не было. Точно установлено: с августа 1934 года он находился на излечении по поводу перелома ноги — на ипподроме упал с лошади, а с 13 ноября того же года проводил отпуск в Хосте. Возвратился в Ленинград уже после отъезда Сталина в Москву. Запорожец никогда с Николаевым не встречался, после совершённого преступления его не допрашивал, он не причастен к убийству Кирова. Запорожца привлёк к работе в ВЧК Дзержинский, длительное время он был резидентом советской разведки за рубежом и только в начале тридцатых годов вернулся в Союз.

Особенно тщательно проверялась версия о преднамеренной ликвидации Борисова, который оставался опасным свидетелем. В этой истории действительно много загадок. Его везли на допрос к Сталину — и вдруг неожиданная авария, смерть… В экспертизе тридцать четвёртого года сказано, что «повреждение костей черепа Борисова от удара очень значительной силы головой о твёрдый предмет, например, о каменную стену». Неужели во всём НКВД не могли найти подходящего транспорта, чтобы доставить охранника невредимым к самому вождю, ждавшему в Смольном? Трудно сегодня, почти через шестьдесят лет, объяснить, чем руководствовались чины из НКВД, снарядившие для этой цели обыкновенную открытую грузовую полуторку. И тем не менее авторитетнейшие военно-медицинские эксперты в 1990 году подтвердили точность врачебного заключения 1934 года.

Сталин допрашивал Николаева в день своего прибытия в Ленинград — 2 декабря. А уже 4 декабря один из приставленных в его камеру чекистов, Кацафа, доносил в рапорте на имя Агранова, что Николаев якобы во сне произнёс: «Если арестуют Котолынова, беспокоиться не надо, он человек волевой, а вот если арестуют Шатского — это мелюзга, он всё выдаст…» В тот же день Агранов на имя Сталина по прямому проводу сообщил: «Агентурным путём со слов Николаева Леонида выяснено, что его лучшими друзьями были троцкисты Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич… Эти лица враждебно настроены к тов. Сталину… Котолынов известен наркомвнуделу как бывший активный троцкист-подпольщик…»

6 декабря три следователя — Агранов, Миронов и Дмитриев беспрестанно допрашивали подследственного. В тот день было оформлено семь протоколов его допросов. Можно себе представить, какими методами добивались оговоров невиновных людей, если уже 7 декабря он объявил голодовку, отказался идти на допрос и пытался покончить жизнь самоубийством. К следователям его доставляли принудительно, требуя назвать соучастников. Отчасти следствию помог дневник Николаева. Агранов сразу же ухватился за эту запись: «Я помню, как мы с Иваном Котолыновым ездили по хозяйственным организациям для сбора средств на комсомольскую работу. В райкоме были на подбор крепкие ребята — Котолынов, Антонов, на периферии — Шатский…» Других помогали «вспоминать» следователи.

6 декабря арестовали Котолынова. Бывший член ЦК ВЛКСМ, он на всём протяжении предварительного и судебного следствия отрицал, что причастен к убийству Кирова. В суде заявил:

— Я стою буквально на коленях перед судом и клянусь, что ни от Антонова, ни от Звездова, ни от Николаева ничего не слышал о террористическом акте.

Отрицали и другие тринадцать человек, имена которых выбили у Николаева. На процессе Николаев допрашивался в отсутствие остальных тринадцати подсудимых. Сначала он попытался говорить, что действовал в одиночку, никаких соучастников у него не было, но председательствующий Ульрих быстро заставил его восстановить прежние показания.

Охранявший в суде Николаева чекист Гусев позже рассказывал, что после показаний в суде он кричал:

— Что я сделал, что я сделал? Теперь они меня подлецом назовут. Всё пропало.

После же объявления приговора охранник слышал, как Николаев сказал:

— Неужели так? Не может быть… Не может быть…

По словам Гусева, Николаев был уверен, что ему дадут не более трёх-четырёх лет.

Другие сотрудники НКВД рассказывали: «Когда был оглашён приговор, Николаев выкрикнул, что его обманули, и стукнулся головой о барьер».

Агранов передал спецдонесением в Москву: «Почти все обвиняемые выслушали приговор подавленно, но спокойно. Николаев воскликнул: «Жестоко…»

Сохранились показания чекиста Кацафы, который присутствовал при расстреле осужденных. «Вначале были расстреляны Николаев, Шатский, Румянцев и другие. Котолынов остался последним. С ним стали беседовать Агранов и Вышинский. Они ему сказали: «Вас сейчас расстреляют, скажите всё-таки правду, кто и как организовал убийство Кирова». На это Котолынов ответил: «Весь этот процесс — чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чём не повинны…»

Доводы приговорённых к смерти никого не интересовали. Не вписывались в заранее задуманный в Кремле сценарий. Убийцу Троцкого Меркадера судили только через два с половиной года после того, как он нанёс смертельный удар ледорубом по черепу «международного шпиона». Собирали улики, проводили очные ставки, следственные эксперименты. Судьбу тринадцати безвинных людей, среди которых были три студента, инженер, преподаватель, слушатели Промышленной и Военно-морской академии, депутат Выборгского райсовета — решили через 28 дней, а расстреляли через час после объявления приговора. Суд был скорым и неправым.

Ещё комиссия Шверника усомнилась в списках троцкистско-зиновьевских центров — ленинградского и московского. Фамилии некоторых участников были сначала вписаны в список «ленинградского» центра, а затем перенесены в список «московского». Так по указанию Сталина фабриковался состав несуществующих центров, якобы организовавших убийство Кирова.

В январе 1935 года из уголовного дела уже расстрелянных Николаева, Котолынова и других выделили дело так называемой «ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы». В неё попали родственники Николаева — его жена, сестра жены с мужем, мать, сёстры, брат, а также близкие Котолынова, Антонова и других расстрелянных в декабре 1934 года. Многие из семидесяти семи осужденных не знали друг друга, но все они были обвинены в причастности к убийству.

В августе 1936 года репрессировали Зиновьева, Каменева и других участников троцкистско-зиновьевского «московского» и «объединённого» центров — за проведение антисоветской работы и осуществление злодейского убийства Кирова через подготовленную ими террористическую группу Николаева — Котолынова. Наконец-то вышли на главных виновников!

13 июня 1988 года они были реабилитированы Верховным судом СССР. Доказано, что ни названных выше центров не существовало, ни осужденные по этим делам лица к убийству Кирова не причастны. В 1990 году Генеральный прокурор СССР внёс в Верховный суд протест по делу тринадцати безвинно казнённых в декабре 1934 года. Незаконный приговор, по которому их поставили к стенке, отменён, уголовное дело за отсутствием состава преступления в деяниях расстрелянных прекращено. Приговор в отношении Николаева оставлен без изменений.

Никакого заговора не было. Было убийство, совершённое одним человеком. Решение Верховного суда, обнародованное в канун нового, 1991 года, развеяло последние подозрения относительно участников так называемого «ленинградского» центра — Котолынова, Антонова и других. Они стали последними в этом деле, с кого снято несправедливое обвинение, висевшее незримой тенью над оставшимися в живых близкими в течение 56 лет.

Итак, выводы третьей проверки однозначны: убийца Кирова — одиночка. Материалов, объективно подтверждающих причастность Сталина и органов НКВД к трагедии в Смольном, нет. Однако бесспорно, что Сталин использовал факт убийства Кирова для развязывания в стране кровавого террора и расправы над своими идейными и мнимыми противниками. Прокурорско-следственная группа своё мнение обнародовала в печати.

Согласна ли комиссия Политбюро с выводами группы? Как заявил председатель комиссии А.Н. Яковлев, у работников Прокуратуры и КГБ, проводивших проверку обстоятельств убийства Кирова, отмечался «преимущественно юридический подход», что надо ещё раз вернуться к этому делу — уж больно много здесь загадок.

По свидетельству работника Ленинградского обкома Свешникова, в десять часов утра того рокового дня Киров позвонил ему в Смольный. Предупредив, что не приедет, попросил направить готовившиеся в обкоме материалы к выступлению ему домой. Зафиксированы ещё три звонка — в двенадцать часов Рослякову, и дважды — второму секретарю Чудову. Последний звонок Чудову был в пятнадцать с минутами. В пятнадцать у Чудова началось совещание, связанное с вопросами отмены хлебных карточек. Из телефонных разговоров было ясно, что Киров не собирался приезжать в Смольный. Он готовился к выступлению на активе во дворце Урицкого.

Последние полтора часа его жизни восстановлены с точностью до одной минуты. Ровно в четыре часа дня Киров вышел из дома, что на улице Красных Зорь. Несколько кварталов прошёл пешком. У моста, который сейчас называется Кировским, а тогда — Равенства, сел в ожидавшую его машину и поехал во дворец Урицкого. В половине пятого он неожиданно появился в Смольном. Пройдя не через боковой, «секретарский», вход, откуда сразу попадал в свой кабинет, а через главный.

Высказывалась гипотеза, что кто-то позвонил ему и вызвал в Смольный якобы для разговора по правительственной связи с Москвой. Но для этого в Смольный ехать не надо было — в его квартире стоял аппарат правительственной связи. Не исключено, что Кирову дополнительно понадобились какие-то бумаги, и он решил заехать за ними. Во дворце Урицкого партактив намечался на 18 часов. Может, работу над выступлением он закончил раньше, чем предполагал, и решил поучаствовать в совещании у Чудова?

Впрочем, всё это из области предположений. Реальность же такова: между 14-ю и 15-ю часами Николаев с револьвером беспрепятственно миновал пост охраны и прошёл в кабинет секретаря обкома А. Угарова. Попросил пропуск на партактив, но получил отказ. Тем не менее из Смольного не ушёл. Ходил по коридору, сидел на одном из подоконников, переминался у кабинетов секретарей обкома.

Неожиданно в коридоре появился Киров. И тогда прозвучал роковой выстрел. Личной охраны рядом с Кировым не оказалось — Борисов тащился где-то по коридору. Кроме прикреплённого телохранителя Кирова должен был охранять сотрудник выездной охраны, да ещё в коридоре секретариата обкома обязан был дежурить сотрудник ОГПУ. Но из четырёх человек охраны во время выстрела никого не оказалось…

Неразгадана не только трагическая гибель этого человека. В его партийном билете годом рождения обозначен 1888-й, тогда как в метрическом свидетельстве стоит 1886-й. Постепенно забылось, что его настоящая фамилия Костриков, а происхождение псевдонима до сих пор не раскрыто. Даже на мемориальной доске, установленной на Кремлёвской стене, и то умудрились выбить неточную дату рождения — 28 марта, хотя он родился 27-го. Ошибка, видно, вкралась при переводе со старого стиля летосчисления на новый.

Приложение № 13: Из закрытых источников

Не дал разрешения на полёт

(В шифротелеграмме, отправленной из Москвы 11 сентября 1931 года, С.М. Киров просил разрешения у Сталина вылететь к нему в Сочи на самолёте. В то время действовало постановление Политбюро, запрещавшее, после гибели А.Ф. Мясникова в авиакатастрофе, передвижение руководителей воздушным транспортом.)

На расшифрованной телеграмме написано рукой Сталина: «Не имею права и никому не советую давать разрешение на полёты. Покорнейше прошу приехать железной дорогой. Сталин. 11.IХ.31».

АПРФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 76. Л. 59

Из протокола допроса Борисова (в день теракта)

«Я встретил Кирова около 16 час. 30 мин. в вестибюле главного подъезда Смольного и пошёл за ним примерно на расстоянии 15 шагов. На третьем этаже при следовании по большому коридору расстояние между мной и Кировым увеличилось до 20 шагов. Не доходя двух шагов до поворота в малый коридор, я услышал выстрел, а пока вытаскивал револьвер и взводил курок, услышал второй выстрел. Вбежав в малый коридор, увидел двух человек, лежащих на расстоянии ¾ метра друг от друга на полу у дверей приёмной Чудова. В стороне от них на полу лежал револьвер…»

Из рекомендаций Сталина Агранову

(Я. Агранов — зам. наркома внутренних дел СССР)

«…Подкормите Николаева, купите ему курочек и др. продуктов, кормите его, чтобы он окреп, а потом расскажет, кто им руководил, а не будет говорить, засыпем ему — всё расскажет и покажет…»

Из протокола допроса Л. Шейнина (1956 г.)

(Л. Шейнин — следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР)

«Приехав в Ленинград, генеральный прокурор Акулов и его зам Вышинский стали очень кратко передопрашивать обвиняемых, а я фиксировал то, что они показывали. Эти передопросы носили чисто формальный характер и продолжались по 20–30 минут. Причём в это время присутствовала и комиссия ЦК по этому делу в лице Ежова и Косарева. Передопрос сводился к тому, что обвиняемого спрашивали, подтверждает ли он свои показания, данные органам НКВД, и признаёт ли себя виновным…

…Обвинительное заключение писал лично Вышинский… Он же два-три раза ездил с Акуловым в ЦК к Сталину, и тот лично редактировал это обвинительное заключение. Я это знаю со слов Вышинского, который восторженно говорил о том, как тщательно и чисто стилистически редактировал Сталин этот документ, и о том, что Сталин предложил раздел «Формула обвинения»…

Закрытое письмо ЦК ВКП(б)

«О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока»

Обкомам, крайкомам, ЦК нацкомпартий, горкомам, райкомам ВКП(б)

18 января 1935 года ЦК ВКП(б) направил закрытое письмо ко всем организациям партии об уроках событий, связанных с злодейским убийством товарища Кирова.

В этом письме сообщалось, что злодейское убийство Сергея Мироновича Кирова, как это было установлено судом и следствием, совершено ленинградской группой зиновьевцев, именовавшей себя «ленинградским центром». В письме говорилось также о том, что «идейным и политическим руководителем «ленинградского центра» был московский центр зиновьевцев, который не знал, по-видимому, о подготовлявшемся убийстве тов. Кирова, но наверное знал о террористических настроениях «ленинградского центра» и разжигал эти настроения».

Как известно, тогда Зиновьев и Каменев признали свою вину только в разжигании террористических настроений, заявив, что они несут за убийство С.М. Кирова лишь моральную и политическую ответственность.

Однако, как теперь выяснилось, полтора года назад, во время следствия по делу об убийстве С.М. Кирова, до конца не были ещё вскрыты все факты подлой контрреволюционной белогвардейской террористической деятельности зиновьевцев, равно как не была вскрыта роль троцкистов в деле убийства тов. Кирова.

На основе новых материалов НКВД, полученных в 1936 году, можно считать установленным, что Зиновьев и Каменев были не только вдохновителями террористической деятельности против вождей нашей партии и правительства, но и авторами прямых указаний как об убийстве С.М. Кирова, так и готовившихся покушениях на других руководителей нашей партии, и в первую очередь на т. Сталина.

Равным образом считается теперь установленным, что зиновьевцы проводили свою террористическую практику в прямом блоке с Троцким и троцкистами.

В связи с этим ЦК ВКП(б) считает необходимым информировать партийные организации о новых фактах террористической деятельности троцкистов и зиновьевцев.

Какова фактическая сторона дела, вскрытая за последнее время?

I

Факты

1. После убийства С.М. Кирова, в течение 1936 г., органами НКВД вскрыт ряд террористических групп троцкистов и зиновьевцев в Москве, Ленинграде, Горьком, Минске, Киеве, Баку и других городах.

Подавляющее большинство участников этих террористических групп во время следствия призналось в том, что основной своей задачей они ставили подготовку террористических актов против руководителей партии и правительства.

2. Руководство разоблачёнными группами троцкистов и зиновьевцев и всей их террористической деятельности в СССР осуществлялось блоком троцкистов и зиновьевцев.

Блок троцкистской и зиновьевско-каменевской группы сложился в конце 1932 года, после переговоров между вождями контрреволюционных групп, в результате чего возник объединённый центр в составе — от зиновьевцев — Зиновьева, Каменева, Бакаева, Евдокимова, Куклина и от троцкистов — в составе Смирнова И.Н., Мрачковского и Тер-Ваганяна.

Главным условием объединения обеих контрреволюционных групп было взаимное признание террора в отношении руководителей партии и правительства как единственного и решающего средства пробраться к власти.

С этого времени, то есть с конца 1932 года, троцкисты и зиновьевцы всю свою враждебную деятельность против партии и правительства сосредоточили главным образом на организации террористической работы и осуществлении террора в отношении виднейших руководителей партии, и в первую очередь в отношении товарища Сталина.

Факты террористической деятельности раскрытых троцкистских и зиновьевских контрреволюционных групп настолько неопровержимы, что они заставили даже вождей этих террористических групп полностью признать все их белогвардейские злодеяния.

Так, например, допрошенный в связи с раскрытыми террористическими группами Зиновьев на следствии 23–25 июля 1936 года признал следующее:

«Я действительно являлся членом объединённого троцкистско-зиновьевского центра, организованного в 1932 году.

Троцкистско-зиновьевский центр ставил главной своей задачей убийство руководителей ВКП(б), и в первую очередь убийство Сталина и Кирова. Через членов центра И.Н. Смирнова и Мрачковского центр был связан с Троцким, от которого Смирновым были получены прямые указания по подготовке убийства Сталина».

(Г. Зиновьев. Протокол допроса от 23–25 июля 1936 г.)

Другой член контрреволюционной зиновьевской группы — Каменев, подробно рассказывая об организации троцкистско-зиновьевского блока и практическом плане центра, на следствии 23 июля 1936 года показал: «…мы, то есть зиновьевский центр контрреволюционной организации, состав которой был мною назван выше, и троцкистская контрреволюционная организация в лице Смирнова, Мрачковского и Тер-Ваганяна договаривались в 1932 году об объединении обеих, то есть зиновьевской и троцкистской, контрреволюционных организаций для совместной подготовки совершения террористических актов против руководителей ЦК, в первую очередь против Сталина и Кирова.

Главное заключается в том, что и Зиновьев, и мы — я, Каменев, Евдокимов, Бакаев и троцкистские руководители Смирнов, Мрачковский, Тер-Ваганян — в 1932 году решили, что единственным средством, с помощью которого мы можем надеяться на приход к власти, является организация совершения террористических актов против руководителей ВКП(б), в первую очередь против Сталина.

На этой именно базе террористической борьбы против руководителей ВКП(б) и велись переговоры между нами и троцкистами об объединении».

(Л. Каменев. Протокол допроса от 23–24 июля 1936 г.)

На вопрос о том, были ли доведены в 1932 году переговоры между зиновьевско-каменевской и троцкистской группами до конца, Каменев на следствии ответил:

«Переговоры с троцкистами об объединении троцкистской зиновьевской контрреволюционной организации мы довели до конца, и между нами, то есть зиновьевским центром в лице Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Бакаева и Куклина и троцкистским центром в лице Смирнова, Мрачковского и Тер-Ваганяна, был заключен блок о совместной борьбе против ВКП(б) путем, как я уже показал выше, террора против руководителей ВКП(б)».

(Л. Каменев. Протокол допроса от 23–24 июля 1936 г.)

Таким образом, Зиновьев и Каменев, объединяясь с Троцким, считали, что самое главное заключается в единодушном признании того нового, чем отличается вновь созданный ими блок от предыдущего. Это новое, по показаниям зиновьевцев Л. Каменева, Рейнгольда И.И., Пикеля Р.В., Бакаева И.П. и троцкистов Мрачковского С.В., Дрейцера Е.А. и других, состояло в признании целесообразности активных террористических действий против руководства партии и правительства.

С этим положением Зиновьева и Каменева Троцкий был не только согласен, но в свою очередь считал основным условием объединения троцкистов и зиновьевцев признание обеими группами целесообразности террора против вождей нашей партии и правительства.

Об отношении Троцкого к созданию объединенного троцкистско-зиновьевского блока и условиях объединения известный троцкист и один из ближайших соратников Троцкого — Мрачковский С.В. — на следствии показал:

«В середине 1932 года И.Н. Смирнов поставил перед нашей руководящей тройкой вопрос о необходимости объединения нашей организации с группами Зиновьева — Каменева и Шацкина — Ломинадзе. Тогда же было решено запросить по этому поводу Троцкого и получить от него новые указания. Троцкий ответил согласием на создание блока, при условии принятия объединившимися в блок группами вопроса о необходимости насильственного устранения вождей ВКП(б), и в первую очередь Салина».

(Мрачковский. Протокол допроса от 19–20 июля 1936 г.)

О том, что троцкисты и зиновьевцы своей главной задачей ставили террористическую борьбу против руководителей ВКП(б) и правительства, дали показания и все остальные арестованные видные троцкисты и зиновьевцы, например, Бакаев, Рейнгольд, Сафонова, Пикель, Дрейцер и другие.

Таким образом, неопровержимым фактом является то, что троцкисты и зиновьевцы уже несколько лет как объединились на платформе индивидуального белогвардейского террора против вождей партии и Советского правительства и прибегают к методам, которыми до сих пор пользовались озлобленные остатки белоэмигрантщины, организованные в террористические организации типа РОВСа, «Союза русских фашистов», «Фашистского союза молодежи» и т.п.

3. Сергей Миронович Киров был убит но решению объединённого центра троцкистско-зиновьевского блока. Вся практическая работа по организации покушения была возложена на члена объединённого центра Бакаева. В помощь Бакаеву центр выделил работавшего в Ленинграде видного зиновьевца Карева, который был близко связан лично с Зиновьевым.

В результате решения объединённого центра в Ленинграде было организовано несколько троцкистских и зиновьевских террористических групп, в том числе группа Румянцева — Котолынова — Николаева, которая и совершила убийство Кирова.

О том, что убийство Кирова совершено по решению объединённого троцкистско-зиновьевского центра, на следствии показывают большинство активных участников террористических групп, в том числе Зиновьев, Каменев, Бакаев, Карев и другие. Так, например, Зиновьев на следствии показал следующее:

«Я также признаю, что участникам организации Бакаеву и Кареву от имени объединенного центра мною была поручена организация террористических актов над Сталиным в Москве и Кировым в Ленинграде.

Это поручение мною было дано в Ильинском осенью 1932 года».

(Зиновьев. Протокол допроса оп 23–25 июля 1936 г.)

Другой руководитель объединённого блока — Каменев — на вопрос следователя: знал ли он о решении центра убить товарища Сталина и С.М. Кирова — ответил следующее:

«Да, вынужден признать, что ещё до совещания в Ильинском Зиновьев сообщил мне о намечавшихся решениях центра троцкистско-зиновьевского блока о подготовке террористических актов против Сталина и Кирова. При этом он мне заявил, что на этом решении категорически настаивают представители троцкистов в центре блока — Смирнов, Мрачковский и Тер-Ваганян, что у них имеется прямая директива по этому поводу от Троцкого и что они требуют практического перехода к этому мероприятию в осуществление тех начал, которые были положены в основу блока».

И далее:

«Я к этому решению присоединился, так как целиком разделял».

(Каменев. Протокол допроса от 23–24 июля 1936 г.)

Помощник Бакаева по Ленинграду в деле организации покушения на Кирова, Карев Н.А., на следствии тоже подтвердил полученное от объединённого центра поручение. Он показал, что, будучи в середине августа 1932 года на даче у Зиновьева в Ильинском и принимая участие в состоявшемся там совещании, получил следующее поручение Зиновьева:

«Зиновьев сообщил, что на основе признания террора основным средством борьбы с существующим партийным руководством зиновьевским центром установлен контакт с руководителями троцкистской организации в Союзе Иваном Никитичем Смирновым и Мрачковским и что есть решение объединенного троцкистско-зиновьевского центра об организации террористических актов над Сталиным в Москве и Кировым в Ленинграде. Зиновьев сказал, что подготовка террористических актов над Сталиным и Кировым поручена Бакаеву, который должен использовать для этих целей свои связи с зиновьевскими группами в Ленинграде и Москве.

Мне Зиновьев также предложил в свою очередь подбирать близких из руководимой мною в Академии наук в Ленинграде организации людей, способных осуществить террористический акт над Кировым».

(Карев Н.А. Протокол допроса от 5 июня 1936 г.)

И далее он сообщает, что в разговоре с Бакаевым там же, в Ильинском, он узнал следующее: «…при разговоре с Бакаевым я узнал, что последний намерен использовать для организации террористического акта над Кировым существующие в Ленинграде и связанные с ним — Бакаевым — зиновьевские группы Румянцева и Котолынова».

Главный организатор покушения — Бакаев — также сознался в том, что ему было поручено центром организовать убийство товарища Сталина и С.М. Кирова.

После состоявшегося решения центра троцкисты и зиновьевцы развивают интенсивную деятельность по организации покушения на Кирова. В июне 1934 года Каменев специально выехал в Ленинград для проверки подготовленности организации террористического акта над товарищем Кировым. Каменев связался тогда с руководителем одной из террористических групп в Ленинграде — Яковлевым М.Н., которому от имени объединённого центра дал указание форсировать подготовку убийства Кирова. Зиновьев также всячески форсирует совершение убийства Кирова, упрекая участников террористических групп в медлительности и нерешительности.

Так, например, один из участников террористической группы, арестованный зиновьевец Моторин Н.М., бывший личный секретарь Зиновьева, показал, что осенью 1934 года он был в Москве и посетил Зиновьева, которого информировал о том, как идёт подготовка террористического акта над Кировым во исполнение полученных им через Бакаева указаний от Зиновьева. Он говорит:

«Зиновьев мне указал, что подготовка террористического акта должна быть всемерно форсирована и что к зиме Киров должен быть убит. Он упрекал меня в недостаточной решительности и энергии и указал, что в вопросе о террористических методах борьбы надо отказаться от предрассудков».

(Моторин Н.М. Протокол допроса от 30 июня 1936 г.)

4. Объединённый центр троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока своей основной и главной задачей ставил убийство товарищей Сталина, Ворошилова, Кагановича, Кирова, Орджоникидзе, Жданова, Косиора, Постышева. Решение об убийстве товарища Сталина было принято одновременно с решением об убийстве тов. Кирова. С этой целью центром было организовано в Москве несколько строго законспирированных террористических групп. Для объединения деятельности этих групп всесоюзным троцкистско-зиновьевским центром был создан московский центр в составе зиновьевцев — Бакаева, Рейнгольда, Пикеля и троцкистов — Мрачковского и Дрейцера. Непосредственная организация убийства товарища Сталина была возложена на Бакаева. На следствии Бакаев признал свою роль непосредственного организатора террористических актов.

Он показал:

«Я признаю, что мне лично Зиновьев поручил организовать убийство товарища Сталина в Москве».

И далее:

«По указанию Зиновьева к организации террористического акта над Сталиным мною были привлечены зиновьевцы Рейнгольд, Богдан и Файвилович, которые дали согласие принять участие в террористическом акте.

Наряду с нами убийство Сталина готовили И.Н. Смирнов и С.В. Мрачковский, которые получили прямую директиву Троцкого совершить террористический акт».

(Бакаев. Протокол допроса от 17–19 июля 1936 г.)

Активный член зиновьевского центра, бывший заведующий секретариатом Зиновьева Пикель Р.В. сообщил на следствии, что Бакаев развил лихорадочную деятельность по организации покушения, вкладывая в это дело всю свою энергию.

Пикель говорит:

«Бакаев не только руководил подготовкой террористического акта в общем смысле, а лично выезжал на места наблюдения, проверял и вдохновлял людей… Летом 1934 года я как-то пришёл к Рейнгольду. Рейнгольд мне сообщил, что наблюдения за Сталиным дали положительные результаты и что Бакаев с группой террористов выехали на его машине сегодня с задачей убить Сталина. При этом Рейнгольд нервничал, что они долго не возвращаются. В этот же день вечером я вновь виделся с Рейнгольдом и он сообщил мне, что осуществлению террористического акта помешала охрана Сталина, которая, как он выразился, спугнула участников организации».

(Пикель. Протокол допроса от 22 июля 1936 г.)

Троцкий, находясь за границей, особенно после ареста Каменева и Зиновьева, всячески форсирует совершение убийства тт. Сталина и Ворошилова, направляя деятельность всесоюзного объединенного троцкистско-зиновьевского центра. Он систематически посылает через своих агентов директивы и практические указания об организации убийства.

Близкий Троцкому человек, нёсший в своё время его личную охрану, участник троцкистско-зиновьевского блока Дрейцер Е. на следствии признал, что в 1934 году он получил письменную директиву Троцкого о подготовке террористического акта против тт. Сталина и Ворошилова.

Он сообщил:

«Эту директиву я получил через мою сестру, постоянно проживающую в Варшаве Сталовицкую, которая приехала в Москву в конце сентября 1934 г.

Содержание письма Троцкого было коротко. Начиналось оно следующими словами:

«Дорогой друг! Передайте, что на сегодняшний день перед нами стоят следующие основные задачи: первая — убрать Сталина и Ворошилова, вторая — развернуть работу по организации ячеек в армии, третья — в случае войны использовать всякие неудачи и замешательства для захвата руководства».

(Дрейцер. Протокол допроса от 23 июля 1936 г.)

Содержание этой директивы подтвердил и другой видный троцкист Мрачковский, который показал следующее:

«Эстерман передал мне конверт от Дрейцера. Вскрыв конверт при Эстермане, я увидел письмо, написанное Троцким Дрейцеру. В этом письме Троцкий давал указание убить Сталина и Ворошилова».

(Мрачковский. Протокол допроса от 4 июля 1936 г.)

После убийства товарища Кирова и разгрома в связи с этим троцкистско-зиновьевского центра Троцкий берёт на себя всё руководство террористической деятельностью в СССР. Для восстановления террористических групп в СССР и активизации их деятельности Троцкий перебрасывает из-за границы по подложным документам своих проверенных агентов. В качестве таких агентов из Берлина в Москву в разное время он перебросил Берман-Юрина, В. Ольберга, Фриц-Давида, Горовича, Гуревича, Быховского и других. Все они получали задание во что бы то ни стало убить тт. Сталина, Ворошилова, Кагановича и других вождей партии.

Агент Троцкого — В. Ольберг, командированный в СССР для организации террористических групп и ныне арестованный, показал следующее:

«Я был непосредственно связан с Троцким, с которым поддерживал регулярную связь, и с Львом Седовым (Лев Седов — сын Троцкого, организатор террористических групп, ведущий за границей «работу» под руководством своего отца Троцкого. — Авт.), который давал мне лично ряд поручений организационного порядка, в частности, по нелегальной связи с Советским Союзом. Я являлся эмиссаром Троцкого в Советском Союзе вплоть до моего ареста. С целью ведения в Советском Союзе троцкистской контрреволюционной работы и организации террористических актов над Сталиным я нелегально приехал в СССР».

(В. Ольберг. Протокол допроса от 13 февраля 1936 г.)

Ольберг по приезде в СССР в целях конспирации организовал террористическую группу из троцкистов, находящихся не в Москве, а в городе Горьком, имея в виду перебросить её в Москву для убийства товарища Сталина.

Убийство предполагалось совершить во время первомайских празднеств 1936 года. В этих целях руководитель троцкистской организации в Горьком — директор Горьковского педагогического института Федотов И.К. должен был командировать террористов в Москву под видом отличников учёбы пединститута и обеспечить таким образом им возможность участвовать в демонстрации на Красной площади.

Почти одновременно с Ольбергом Троцкий перебрасывает и другого своего агента Берман-Юрина.

Давая Берман-Юрину директиву об организации террористического акта против тов. Сталина, Л.Д. Троцкий особо подчёркивал, что это убийство должно быть совершено не конспиративно, в тиши, а открыто на одном из пленумов или на конгрессе Коминтерна.

Вместе с Берман-Юриным в работе по подготовке террористических актов против товарища Сталина принимал участие работник Коминтерна Фриц-Давид, также прибывший в СССР по личному поручению Л.Д. Троцкого в мае 1933 года.

Берман-Юрин и Фриц-Давид установили между собой организационную связь и подготовляли совершение террористических актов против товарища Сталина на VII конгрессе Коминтерна.

«В беседе со мной, — показал на следствии Берман-Юрин, — Троцкий открыто заявил мне, что в борьбе против Сталина останавливаться перед крайними мерами нельзя и что Сталин должен быть физически уничтожен. О Сталине он говорил с невероятной злобой и ненавистью. Он в этот момент имел вид одержимого. Во время беседы Троцкий поднялся со стула и нервно ходил по комнате. В нём было столько ненависти, что это производило исключительное впечатление, и мне тогда казалось, что это человек исключительной убеждённости. Я вышел от него как загипнотизированный».

(Берман-Юрин. Протокол допроса от 21 июля 1936 г.)

Но троцкистско-зиновьевский центр не ограничивался организацией убийства одного лишь т. Сталина. Он ставил задачей одновременное убийство других руководителей партии — Ворошилова, Кагановича, Орджоникидзе, Жданова, Косиора, Постышева.

Троцкистско-зиновьевский центр рассчитывал, что одновременное убийство ряда руководителей партии в Москве, Ленинграде и на Украине расстроит ряды ВКП(б), вызовет панику в стране и позволит Троцкому, Зиновьеву и Каменеву пробраться к власти.

Зиновьев и Каменев, говоря об убийстве тт. Сталина, Ворошилова, Жданова и других, неоднократно заявляли: «Мало вырвать дуб, надо уничтожить всё то молодое, что около этого дуба растёт».

Убийство перечисленных товарищей пытались организовать различные группы. Наиболее характерными из них, освещающими деятельность троцкистско-зиновьевского террористического центра, являются следующие группы.

По осуществлению террористического акта над тов. Ворошиловым работали две группы. Одна группа была организована входившим в московский террористический центр троцкистом Дрейцером, который получил задание об убийстве Ворошилова непосредственно от Троцкого. В качестве непосредственных участников и исполнителей террористического акта над Ворошиловым Дрейцер привлёк бывших активных троцкистов, командиров Красной Армии Шмидта Д.А. и Кузьмичева. Последние лично дали согласие совершить террористический акт и деятельно к нему готовились в 1935–1936 годах.

Вот, например, что показывает небезызвестный Мрачковский о деятельности террористической группы в направлении организации убийства Ворошилова.

На вопрос следователя — было ли практически подготовлено покушение на руководителей ВКП(б) кроме товарища Сталина, он ответил:

«В середине 1934 года Дрейцер Е. мне докладывал, что им подготовлялось одновременно убийство Ворошилова, для чего должен был быть подготовлен Шмидт Дмитрий, бывший в армии на должности командира и не бывший на подозрении в партии. Предполагалось, что он убьёт Ворошилова либо во время личного доклада Ворошилову по делам службы, либо во время очередных маневров, на которых будет присутствовать Ворошилов».

(Мрачковский. Протокол допроса от 19–20 июля 1936 г.)

Вторую группу по организации покушения на Ворошилова организовал прибывший из Германии троцкист М. Лурье.

По показаниям М. Лурье, он имел в августе месяце 1934 года встречу с Зиновьевым на его квартире в Москве. Во время этой встречи М. Лурье проинформировал Зиновьева о том, что он прибыл в СССР с директивой Л.Д. Троцкого об организации террористических актов против руководителей ВКП(б). М. Лурье сообщил Зиновьеву о том, что действующая под его руководством террористическая группа в составе Натана Лурье, Эрика Константа и Павла Липшица в течение 1933 года вела систематическую слежку за наркомом обороны тов. Ворошиловым.

Назначенный непосредственным исполнителем готовившегося убийства тов. Ворошилова, Натан Лурье показал следующее:

«Я должен признать, что возглавлявшаяся мною боевая террористическая группа с осени 1932 года и до конца 1933 года активно подготовляла террористический акт над наркомом обороны Ворошиловым. Мы предполагали выследить и убить Ворошилова в районе Дома Реввоенсовета на улице Фрунзе, для какой цели вели наблюдение в этом районе на протяжении года».

(Лурье Н. Протокол допроса от 21 июля 1936 г.)

Об организации покушения на тов. Кагановича показывает активный член троцкистско-зиновьевского блока, близкий Троцкому человек Эстерман И.С.

Рассказывая на следствии о том, как он организовал террористическую группу, он говорит:

«В декабре 1934 года Чаговский высказался за организацию покушения на Кагановича, указывая, что это покушение очень легко осуществить. Чаговский рассказал мне, что Каганович иногда бывает на кожзаводе им. Кагановича (бывший «Красный поставщик») в сопровождении небольшой охраны. Чаговский также говорил мне, что после выступления на заводе Каганович беседует с рабочими и совершить покушение в этот момент не представляет особого труда. Весь вопрос заключается только том, чтобы найти и вовлечь в организацию кого-либо из рабочих этого завода, который своевременно мог бы поставить в известность наших боевиков о приезде Кагановича. Я полностью одобрил это предложение и поручил Чаговскому приступить к практической подготовке террористического акта над Кагановичем. В декабре 1934 года Чаговский мне сообщил, что им подготовлена на складе «Союзкожобувьсбыт» боевая группа из трех человек, которой можно поручить совершить покушение».

(Эстерман И.С. Протокол допроса от 2 июля 1936 г.)

Обо всём этом Эстерман доложил одному из руководителей московского террористического центра — Дрейцеру, который одобрил план Чаговского и согласился на создание террористической группы на заводе имени Л.М. Кагановича, целью которой является совершить убийство товарища Кагановича.

Покушение на т. Кагановича при удобном случае имела в виду совершить и группа Лурье М., которая пыталась убить главным образом т. Ворошилова.

Кроме того, по показаниям бывшего редактора «Ленинградской правды» Закс-Гладнева, его бывшего заместителя Антонова и видного зиновьевца Тойво, они готовили покушение тоже на товарища Сталина, т. Кагановича и т. Ворошилова по заданию троцкистско-зиновьевского центра, которое они получили через члена зиновьевско-каменевского центра Гертика.

Покушение на тов. Орджоникидзе готовила группа Натана Лурье, которому было поручено приурочить это покушение к возможному приезду Орджоникидзе на Челябинский тракторный завод. Наиболее удобным покушение на Челябинском тракторном заводе троцкисты считали потому, что Натан Лурье был именно командирован туда на работу.

Кроме того, в июле 1934 года на оружейном заводе в Туле по поручению троцкистско-зиновьевского центра была создана террористическая группа, ставящая своей целью организацию покушения на тов. Сталина, тов. Ворошилова и тов. Орджоникидзе.

Покушение на т. Жданова готовили две группы. Одна группа, организованная переброшенными из-за границы троцкистами Гуревичем Х. и Быховским М., и вторая группа, организованная троцкистско-зиновьевским центром через активного троцкиста Зайделя в составе научных работников Академии наук Седых, Бусыгина и Урановского.

Организацию покушения на Косиора и Постышева на Украине готовила боевая террористическая организация, которая состояла из ряда групп. Наиболее активной из них была группа Нырчука М.А. и Мухина Н.И.

Руководитель одной из террористических групп Мухин показывает об организации покушения над Косиором и Постышевым следующее:

«Наша организация построена была на принципах глубокой конспирации. Объектами террора были намечены Косиор и Постышев. Боевая организация состояла из ряда групп, одну из которых возглавлял я. В задачу этих групп входила подготовка и осуществление террористических актов, каждая над своим объектом. Моя группа действовала в направлении осуществления террористического акта над секретарем ЦК КП(б)У Косиором: группа Глухенко, Звада и Фесюра — над Постышевым».

(Мухин. Протокол допроса от 11 декабря 1935 г.)

Следствием установлено, что террористические группы, готовившие покушение на товарища Сталина и тт. Ворошилова, Кагановича, Орджоникидзе, Жданова, Косиора и Постышева были организованы в разное время и сохранились до 1936 года, то есть до момента своего ареста, и последние их покушения приурочивались к 1 мая 1936 года. Предполагалось, что одновременное покушение в нескольких местах может внести замешательство в ряды ВКП(б) и позволит Троцкому, Зиновьеву и Каменеву пробраться к власти.

5. Встав на путь индивидуального белогвардейского террора, троцкистско-зиновьевский блок потерял всякое чувство брезгливости и для осуществления своих преступных замыслов стал пользоваться услугами не только разгромленных остатков последышей белогвардейщины, но и услугами иностранной разведки, иностранных охранников, шпионов и провокаторов.

Так, например, террористическая группа, возглавлявшаяся прибывшим из Германии М. Лурье, фактически была организована активным германским фашистом Францем Вайцем, представителем Гиммлера (в то время руководитель штурмовых фашистских отрядов в Берлине, а сейчас руководитель германского охранного отделения — ГЕСТАПО).

М. Лурье, будучи у Зиновьева, сообщил ему, что участники его террористической группы имеют организационную связь с фашистом Францем Вайцем и немецкой охранкой — ГЕСТАПО, и спросил у Зиновьева, каково его отношение к этому.

Зиновьев на это ответил:

«Что же вас здесь смущает? Вы же историк, Моисей Ильич. Вы знаете дело Лассаля с Бисмарком, когда Лассаль хотел использовать Бисмарка в интересах революции».

(Лурье М. Протокол допроса от 21 июля 1936 г.)

Участник организованной М. Лурье террористической группы Констант Э.К., сообщая о мотивах своей связи с представителем германской охранки Францем Вайцем, на следствии показал следующее:

«Будучи крайне озлоблен против политики ВКП(б) и лично против Сталина, я сравнительно легко поддался политической обработке, которую вёл в отношении меня Франц Вайц. В беседах со мной Франц Вайц указывал, что различие наших политических позиций (я троцкист, а он фашист) не может исключить, а, наоборот, должно предполагать единство действий троцкистов и национал-социалистов в борьбе против Сталина и его сторонников. После ряда сомнений и колебаний я согласился с доводами Франца Вайца и находился с ним все время в постоянном контакте».

(Констант. Протокол допроса от 21 июля 1936 г.)

Многие из переброшенных Троцким в СССР террористов тоже, как установлено следствием, были связаны с германской охранкой (ГЕСТАПО). Следствие установило, что Троцкий знал об их связях с ГЕСТАПО и считал желательной такую связь для более успешной организации террористических актов против вождей Советской власти.

Так, например, переброшенный Троцким его агент Валентин Ольберг, организовавший террористическую группу для покушения на товарища Сталина, прибыл нелегально в СССР по паспорту гражданина Гондурасской республики, который ему помогла приобрести немецкая охранка (ГЕСТАПО).

Немецкая охранка, связавшись с В. Ольбергом, сначала предполагала дать ему собственное задание по шпионской деятельности в СССР. Однако, узнав от Ольберга, что ему поручено Троцким организовать террористический акт над Сталиным, целиком одобрила этот план и обещала всяческое содействие, вплоть до устройства обратного побега через границу после совершения убийства. Ольберг, в частности, получил от германской охранки явки к целому ряду немецких агентов в СССР.

В. Ольберг, прежде чем принять предложение ГЕСТАПО о совместном сотрудничестве, решил испросить согласие троцкистской организации и обратился по этому поводу к Троцкому через его сына Седова, который ведёт всю практическую организационную работу по связям и переброске террористов в СССР в заграничном центре троцкистов.

В. Ольберг по этому поводу на следствии показал следующее:

«Я не решился без специальных указаний Седова идти на это и сообщил условным письмом Седову в Париж, что есть возможность наладить связь с крупной немецкой организацией крайне правого направления (речь идёт о ГЕСТАПО), которая может помочь мне в приобретении паспорта и въезде в Советский Союз. Седов мне ответил, что он согласен на установление мною связи с этой организацией, предупредив меня о необходимости сохранения этой связи в строжайшей тайне».

(В. Ольберг. Протокол допроса от 9 мая 1936 г.)

Переброшенные Троцким в СССР троцкисты Гуревич и Быховский тоже были связаны, как теперь установлено, с германской охранкой.

Все связанные с немецкой полицией, переброшенные в СССР троцкисты имели доступ к немецкому посольству в Москве и несомненно пользовались его услугами.

Так, например, упомянутый нами выше троцкист Натан Лурье, о террористической деятельности которого было известно Троцкому и Зиновьеву, рассказал на следствии о предполагавшемся ими использовании германского посольства.

Он сообщил следующее:

«После беседы с М. Лурье я собрал у себя Константа и Липшица и мы втроём обсудили положение с наблюдением за Ворошиловым. По моему предложению было решено приобрести взрывные снаряды, которые мы поручили Константу достать в германском посольстве, где Констант имел оставленные ему Вайцем связи. Мы договорились с Константом зайти в германское посольство, но моя внезапная командировка в Челябинск на два года помешала выполнить задуманный план».

(К Лурье. Протокол допроса от 21 июля 1936 г.)

6. Для приобретения необходимых материальных средств, связанных с подготовкой террористических актов, троцкистско-зиновьевский контрреволюционный блок прибегал к воровству государственных средств и прямому грабежу народных денег.

На следствии установлено, что на одном из заседаний объединённого троцкистско-зиновьевского центра было предложено некоторым активным троцкистам и зиновьевцам завязать связи со скрытыми, работающими на хозяйственной работе троцкистами и зиновьевцами для получения средств. Такое поручение, в частности, было дано Рейнгольду. Последний должен был по заданию Каменева связаться со скрытым двурушником Аркусом Г.М., занимавшим пост заместителя председателя Госбанка СССР.

По показаниям Рейнгольда, Аркус систематически оказывал материальную поддержку троцкистско-зиновьевскому центру. В частности, Рейнгольд на следствии показал о том, что в июле или августе 1933 года Аркус перевёл из Госбанка 30 тыс. рублей на нужды троцкистско-зиновьевского центра. 15 тыс. он перевёл Картографическому тресту, который возглавлялся тогда активным зиновьевцем Фёдоровым, и 15 тыс. другому хозяйственному тресту, который возглавлял небезызвестный Г. Евдокимов. Деньги были переведены под видом сумм на оплату статистико-экономических работ, которые государством не регулируются.

В ряде случаев террористические группы троцкистов и зиновьевцев прямо готовились к грабежам для того, чтобы добыть средства и оружие для совершения террористических актов. Так, например, группа террористов в Горьком, возглавляемая троцкистом Поповым, пыталась осуществить ряд грабежей для приобретения средств и оружия.

Активный участник этой группы троцкист Лаврентьев Л.А. на следствии показал:

«…Составленный террористической контрреволюционной троцкистской группой план совершения террористического акта над тов. Сталиным состоял из следующих основных частей: 1) приобретение средств для террористической группы путём совершения экспроприации государственных учреждений и банков; 2) приобретение оружия для членов террористической группы; 3) непосредственная подготовка и совершение террористического акта над Сталиным. На одном из совещаний террористической группы было решено, что Попову, Храмову, Пугачеву и мне — Лаврентьеву нужно целиком отдаться террористической деятельности и уволиться с работы. Первым по заданию Попова уволился с работы Храмов, и по указанию Попова Храмов выехал в Ардатовский район для подготовки экспроприации. Предполагалось для начала захватить кассу сельсовета при наибольшем поступлении налоговых сумм. Вскоре после отъезда Храмова с работы уволились Попов и Пугачев. Я же находился в отпуску. Все мы трое, а вместе с нами и Пелевина выехали в село Хохлово Ардатовского района для совершения экспроприации кассы сельсовета. По приезде в село Хохлово Храмов рассказал нам, что подготовить экспроприацию ему не удалось. В течение двух суток Попов также пытался подготовить экспроприацию, но ему это не удалось. В связи с этим мы — члены террористической группы — Попов, я — Лаврентьев, Пугачев и Пелевина выехали в Арзамас. По предложению Попова начали вести подготовку ограбления кассиров, получающих большие суммы в банке. К ограблению было намечено три человека. Ограбление совершено не было, так как не было подходящей обстановки».

(Лаврентьев А. А. Протокол допроса от 9 ноября 1935 г.)

Таковы факты о контрреволюционной террористической деятельности объединённого центра троцкистско-зиновьевского блока.

II

Выводы

Эти факты показывают, что троцкистско-зиновьевский контрреволюционный центр и его вожди Троцкий, Зиновьев и Каменев окончательно скатились в болото белогвардейщины, слились с самыми отъявленными и озлобленными врагами Советской власти и превратились в организующую силу последышей разгромленных в СССР классов, которые в отчаянии прибегают к подлейшему средству борьбы с Советским правительством — к террору.

Они не только превратились в организующую силу последышей разгромленных классов в СССР, но они стали ещё головным отрядом контрреволюционной буржуазии за пределами Союза, выразителями её воли и чаяний.

Всей своей деятельностью они вдохновляют худшие элементы белоэмигрантщины, состоящие на службе иностранных охранок и организованные в террористические группы, за границей вроде РОВСа («Российский общевоинский союз»), «Русской фашистской партии», «Фашистского союза молодежи» и т.п.

Они превратились в организующую силу худших и наиболее озлобленных врагов СССР, потому что у них не осталось никаких политических мотивов борьбы с партией и с Советской властью, кроме голого, неприкрытого карьеризма и желания во что бы то ни стало прокрасться к власти.

Перед лицом совершенно неоспоримых успехов социалистического строительства они вначале надеялись, что наша партия не сможет справиться с трудностями, в результате чего создадутся условия для их возможного выступления и прихода к власти. Но, видя, что партия с успехом преодолевает трудности, они ставят ставку на поражение Советской власти в предстоящей войне, в результате чего они мечтают пробраться к власти.

И, наконец, не видя никаких перспектив, они в отчаянии хватаются за последнее средство борьбы — за террор.

Если раньше троцкистско-зиновьевские группы мотивировали свою борьбу против партии тем, что партия и правительство якобы ведут неправильную политику, ведут страну к гибели, то сейчас они выдвигают совершенно противоположные мотивы. Теперь главным мотивом перехода к террору они считают именно успехи, одержанные нашей партией на всех фронтах социалистического строительства, успехи, вызывающие у них озлобление и толкающие их на месть за свое политическое банкротство.

Вот, например, что в своих показаниях на следствии говорит один из вождей объединённого троцкистско-зиновьевского блока, Каменев:

«Должен признать, что действительно никакой положительной программы мы не противопоставляли и не в состоянии были противопоставить политике ВКП(б).

В самом начале наших переговоров с троцкистами ещё намечались бледные попытки обсуждать возможность составления положительной платформы.

Однако вскоре мы убедились, что это напрасный труд, что никакой идейной политической платформы у нас нет.

Ставка же наша на непреодолимость трудностей, которые переживала страна, на кризисное состояние хозяйства, на крах хозяйственной политики партийного руководства ко второй половине 1932 года уже была явно бита.

Страна под руководством ЦК ВКП(б), преодолевая трудности, успешно шла по пути хозяйственного роста. Мы этого не видеть не могли.

Казалось бы, что мы должны были прекратить борьбу. Однако логика контрреволюционной борьбы, голое, безыдейное посягательство на власть повели нас в другом направлении.

Выход из трудностей, победа политики ЦК ВКП(б) вызвала в нас новый прилив озлобления и ненависти к руководству партии и, в первую очередь, к Сталину».

(Каменев Л. Протокол допроса от 24 июля 1936 г.)

Аналогичные показания даёт и член московского террористического центра зиновьевцев Рейнгольд И.И.:

«С Каменевым я встречался во второй половине 1933 года, также в 1934 году, у него на квартире в Карманицком переулке в Москве. Каменев оценивал положение примерно так же, как Зиновьев, причём подкреплял эти свои выводы анализом экономической и политической обстановки в стране. Каменев приходил к выводу, что «дело всё-таки идёт не к катастрофе, а к подъёму; поэтому все ожидания автоматического краха беспочвенны, сложившееся руководство слишком твёрдый гранит, чтобы рассчитывать на то, что руководство это само расколется». Отсюда Каменев делал вывод, что «придётся руководство раскалывать».

«Каменев неоднократно цитировал Троцкого о том, что «всё дело в верхушке и что поэтому надо снять верхушку».

«Каменев доказывал необходимость террористической борьбы и прежде всего убийство Сталина, указывая, что этот путь есть единственный для прихода к власти. Помню особенно его циничное заявление о том, что «головы отличаются тем, что они не отрастают».

«Каменев предлагал готовить боевиков — террористов. Он говорил, что отличительной особенностью нового блока по сравнению с прежним оппозиционным блоком является переход к активным террористическим действиям».

И далее:

«Я уже показывал выше, что никакой новой политической программы у троцкистско-зиновьевского объединённого блока не было. Исходили из старой обветшалой платформы, причем никто из лидеров блока не занимался и не интересовался вопросом разработки какой-либо и сколько-нибудь цельной и связной политической программы. Единственно, что объединяло весь этот разношерстный блок, была идея террористической борьбы против руководителей партии и правительства.

На деле блок являлся контрреволюционной террористической бандой убийц, стремившихся любыми средствами захватить в свои руки власть в стране».

(Рейнгольд И.И. Протокол допроса от 9 июля 1936 г.)

Как видно, все эти показания арестованных троцкистов и зиновьевцев говорят только о том, что они, не имея никакой положительной, приемлемой для трудящихся нашей страны, политической платформы, не имея никакого влияния в массах и связи с ними, вынужденные признать решающие успехи нашей партии и полное своё политическое банкротство, превратились в беспринципную банду убийц, единственным «принципом» которых является карьеристский лозунг — прокрасться к власти любыми средствами.

В прямой связи с этим своим «принципом» они определяли средства и способы борьбы.

Широко практикуя двурушничество как систему взаимоотношений с партией и Советским государством, они довели его до чудовищных размеров. Они создали целую систему двурушничества, которой могут позавидовать любые Азефы, любая охранка, со всем её штатом шпионов, провокаторов и диверсантов.

Считая двурушничество основным методом, при помощи которого они могут прийти к власти, троцкисты и зиновьевцы широко пользовались им в отношении террористической деятельности. Тщательно скрывая свои гнусные террористические замыслы, изо дня в день оплёвывая свои собственные взгляды и убеждения, изо дня в день клянясь в верности партии и показывая себя сторонниками линии ЦК, они рассчитывали на то, что им удастся после убийства основных руководителей партии и правительства прийти к власти потому, что в глазах партии и широких масс трудящихся они будут выглядеть вполне раскаявшимися и осознавшими свои ошибки и преступления — сторонниками ленинско-сталинской политики.

Именно поэтому они особую заботу проявляли о том, чтобы скрыть свою террористическую деятельность.

В соответствии с этим Троцкий, Зиновьев и Каменев, давая директивы исполнителям террористических актов, одновременно подробно инструктировали их о том, чтобы они скрывали какую бы то ни было связь с троцкистско-зиновьевскими организациями.

Рейнгольд в своих показаниях, например, сообщил о следующих директивах Зиновьева:

«В 1933–1934 гг. Зиновьев у себя на квартире с глазу на глаз говорил мне: главная практическая задача — построить террористическую работу настолько конспиративно, чтобы никоим образом себя не скомпрометировать. На следствии главное — упорно отрицать какую-либо связь с организацией. При обвинении в террористической деятельности — категорическим образом отрицать это, аргументируя тем, что террор несовместим со взглядами большевиков-марксистов».

(Рейнгольд И.И. Протокол допроса от 17 июля 1936 г.)

Об этом же особую заботу проявлял Троцкий. Он давал указания, что в случае осуществления террористического акта троцкисты должны отмежеваться от совершения его и «занять позицию, аналогичную занятой в свое время эсеровским ЦК по отношению к госпоже Каплан», стрелявшей в Ленина.

О возможных вариантах прихода к власти с откровенным цинизмом на следствии рассказывал Л.Б. Каменев.

На вопрос следователя — обсуждался ли троцкистско-зиновьевским центром вопрос о планах захвата власти, он ответил следующее:

«Этот вопрос нами обсуждался неоднократно. Нами были намечены и предопределены два варианта прихода лидеров троцкистско-зиновьевского блока к власти: первый и казавшийся нам наиболее реальным вариант заключался в том, что после совершения террористического акта над Сталиным в руководстве партии и правительства произойдёт замешательство и с нами, лидерами троцкистско-зиновьевского блока, в первую очередь с Зиновьевым, Каменевым Троцким, вступят в переговоры.

Мы исходили из того, что в этих переговорах я и Зиновьев займём в партии и стране главенствующее положение, т.к. при Сталине мы своей двурушнической политикой добились всё же того, что партия простила нам наши ошибки и вернула нас в свои ряды, а участие наше, меня, Зиновьева и Троцкого, в террористических актах останется тайной для партии и страны.

Второй вариант захвата власти, казавшийся нам менее надёжным, заключался в том, что после совершения террористического акта над Сталиным создастся неуверенность и дезорганизованность в руководстве партии и страны.

Руководителям троцкистско-зиновьевского блока удастся воспользоваться замешательством и принудить оставшихся руководителей партии допустить нас к власти или же заставить их уступить нам свое место.

Появление Троцкого и активное его участие в борьбе за захват власти предполагалось как само собой разумеющееся.

Кроме того, мы считали неисключённым, что при организации новой правительственной власти в ней примут участие также и правые — Бухарин, Томский и Рыков».

(Каменев. Протокол допроса от 23–24 июля 1936 г.)

Об этом же на следствии показывает Рейнгольд:

«Наряду с глубоко законспирированной работой по подготовке террористических актов против руководства партии и правительства Зиновьев и Каменев прилагали все усилия к тому, чтобы завоевать доверие к себе со стороны ЦК и партии и, насколько это возможно, занять руководящее положение в партии.

Этой цели непосредственно были подчинены выступления Каменева и Зиновьева в печати, в которых они подчёркивали свою преданность партии и отказ от своего прошлого. При встречах с руководителями партии Зиновьев и Каменев всячески подчёркивали свою лояльность и преданность Центральному Комитету партии и отказ от своих прежних ошибок. Этой же цели служили выступления Зиновьева и Каменева с трибуны ХVII съезда партии. Зиновьев и Каменев при этом исходили из того, что успех террористического акта против вождей партии и правительства прямо открывает им — лицам, прощенным партией и принятым в её ряды при Сталине — непосредственный путь прихода к руководству партией и страной.

В этом маккиавелистическом плане борьбы заключались глубоко скрытые расчёты Зиновьева и Каменева о путях прихода к власти».

(Рейнгольд. Протокол допроса от 17 июля 1936 г.)

Такова контрреволюционная деятельность троцкистов и зиновьевцев, этих перешедших в лагерь злейших врагов Советской власти предателей партии и рабочего класса, предателей нашей социалистической революции, предателей нашей социалистической Родины.

ЦК ВКП(б) считает необходимым довести до сведения всех партийных организаций об этих фактах террористической деятельности троцкистов и зиновьевцев и еще раз приковать внимание всех членов партии к вопросам борьбы с остатками злейших врагов нашей партии и рабочего класса, приковать внимание к задачам всемерного повышения большевистской революционной бдительности.

ЦК ВКП(б) обращает внимание всех членов партии на то, что уже после убийства товарища Кирова в отдельных партийных организациях, в результате недостаточной их бдительности, врагам партии удалось под прикрытием звания коммуниста активно продолжать свою террористическую работу.

Только отсутствием должной большевистской бдительности можно объяснить тот факт, что агенту Троцкого — Ольбергу, прибывшему из Берлина в 1935 году, удалось при помощи скрытых троцкистов Федотова и Едина, работавших на руководящей работе в аппарате Горьковского крайкома партии, легализовать себя и организовать террористическую группу, подготовлявшую убийство вождей партии.

Только отсутствием большевистской бдительности можно объяснить тот факт, что в некоторых райкомах партии города Ленинграда (Выборгский) исключенным из ВКП(б) троцкистам и зиновьевцам уже в 1935 году удалось восстановиться в партии, а в некоторых случаях пробраться в партийный аппарат и использовать его в своих гнусных террористических целях.

Только отсутствием большевистской бдительности можно объяснить тот факт, что троцкисты и зиновьевцы свили себе прочное гнездо в ряде научно-исследовательских институтов, в Академии наук и некоторых других учреждениях в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске.

Наконец, только отсутствием большевистской бдительности можно объяснить то, что часть из арестованных участников террористических групп в ряде партийных организаций прошли проверку партийных документов и были оставлены в рядах партии.

Теперь, когда доказано, что троцкистско-зиновьевские изверги объединяют в борьбе против Советской власти всех наиболее озлобленных и заклятых врагов трудящихся нашей страны — шпионов, провокаторов, диверсантов, белогвардейцев, кулаков и т.д., когда между этими элементами, с одной стороны, и троцкистами и зиновьевцами, с другой стороны, стерлись всякие грани — все парторганизации, все члены партии должны понять, что бдительность коммунистов необходима на любом участке и во всякой обстановке.

Неотъемлемым качеством каждого большевика в настоящих условиях должно быть умение распознавать врага партии, как бы хорошо он ни был замаскирован.

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ ВКП(б)

Москва, 1936 год, 29 июля

Приложение № 14: Из открытых источников

Постановление Пленума Верховного Суда СССР

По делу Николаева Л.В., Котолынова И.И., Шатского Н.Н., Румянцева В.В., Мандельштама С.О., Мясникова Н.П., Левина В.С., Сосицкого Л.И., Соколова Г.В., Юскина И.Г., Звездова В.И., Антонова Н.С., Ханика Л.О. и Толмазова А.И.

от 30 ноября 1990 г.

По приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР от 28–29 декабря 1934 г. осуждены Николаев Леонид Васильевич, временно не работающий; Котолынов Иван Иванович, студент Ленинградского индустриального института; Шатский Николай Николаевич, инженер Ленинградского электротехнического института; Румянцев Владимир Васильевич, секретарь Выборгского районного Совета города Ленинграда; Мандельштам Сергей Осипович, заведующий сектором оргпроектирования «Гипрозема» города Ленинграда; Мясников Николай Петрович, заместитель заведующего орготделом Ленинградского Совета; Левин Владимир Соломонович, председатель Ленинградского жилищно-арендного кооператива; Сосицкий Лев Ильич, директор авторемонтного завода Ленсовета; Соколов Георгий Васильевич, слушатель Военно-морской академии им. К.Е. Ворошилова; Юскин Игнатий Григорьевич, слушатель Ленинградской промакадемии; Звездов Василий Иванович, студент Ленинградского индустриального института; Антонов Николай Семенович, студент Ленинградского индустриального института; Ханик Лев Осипович, инструктор по промышленности и транспорту Кронштадтского райкома ВКП(б); Толмазов Андрей Ильич, помощник директора по снабжению завода «Красный путиловец», на основании ст. ст. 58-8 и 58–11 УК РСФСР (в редакции 1926 г.) к расстрелу с конфискацией всего лично принадлежащего им имущества.

Левин, Румянцев, Котолынов, Мандельштам, Мясников, Сосицкий, Шатский и Николаев признаны виновными в том, что, являясь активными членами «Ленинградского центра», в 1933–1934 гг. из числа бывших участников зиновьевской антисоветской группы организовали подпольную контрреволюционную террористическую группу, целью которой являлась дезорганизация руководства Советского правительства и изменение политики партии и правительства в духе зиновьевско-троцкистской платформы.

С этой целью, утверждается в приговоре, а также из мести указанные участники «Ленинградского центра» выработали план и организовали убийство члена Президиума ЦИК СССР, члена Политбюро ЦК ВКП(б), Секретаря ЦК и ЛК ВКП(б) Кирова С.М.

В соответствии с планом Николаев под непосредственным руководством Котолынова и при активном содействии и помощи Шатского, Юскина, Соколова, Антонова, Звездова, Толмазова и Ханика 1 декабря 1934 г. в помещении Ленинградского обкома ВКП(б) выстрелом из револьвера убил С.М. Кирова.

В приговоре также указывается, что руководители террористической группы делали прямую ставку на вооружённую интервенцию иностранных государств. В этих целях Николаев по предложению Котолынова в октябре 1934 г. неоднократно встречался с латвийским консулом в Ленинграде Бисенексом и вёл с ним переговоры о выдаче на нужды организации денежной помощи в обмен на предоставление материалов явно провокационного характера о политическом и экономическом состоянии Советского Союза. В результате переговоров Николаев получил от консула 5000 рублей, из которых 4500 рублей передал Котолынову для расходов по организации террористических актов.

В протесте и.о. Генерального прокурора поставлен вопрос об отмене приговора Военной коллегии Верховного Суда СССР от 28–29 декабря 1934 года в отношении Котолынова И.И., Шатского Н.Н., Румянцева В.В, Мандельштама С.О., Мясникова Н.П., Левина В.С., Сосицкого Л.И., Соколова Г.В., Юскина И.Г., Звездова В.И., Антонова Н.С., Ханика Л.О. и Толмазова А.И. полностью, а в отношении Николаева Л.В. в части осуждения его по ст. 58–11 УК РСФСР и прекращении дела за отсутствием состава преступления. Этот же приговор в части осуждения Николаева Л. В. по ст. 58-8 УК РСФСР оставить без изменения.

Рассмотрев материалы дела, Пленум Верховного Суда СССР удовлетворил протест по следующим основаниям.

Как видно из материалов дела, обвинение осужденных в создании подпольной контрреволюционной террористической группы, якобы спланировавшей и осуществившей убийство С.М. Кирова, основано лишь на их противоречивых показаниях, которые не соответствуют фактическим обстоятельствам дела и которые были получены в результате грубых нарушений закона в процессе предварительного следствия и судебного разбирательства.

Так, на первых допросах Николаев категорически отрицал участие каких-либо иных, кроме него, лиц как в подготовке, так и в совершении убийства Кирова. При этом Николаев пояснял, что убийство он подготовил один и в свои намерения никого не посвящал.

Объясняя мотивы содеянного, Николаев показывал, что совершённый им террористический акт был вызван его тяжёлым моральным и материальным положением, наступившим в результате необоснованного привлечения к партийной ответственности и увольнения с работы. В связи с этим он обращался в различные партийные органы, в том числе и в ЦК ВКП(б), сообщал о своём безвыходном положении и указывал, что для него наступил критический момент, толкающий на совершение политического убийства. Однако реальной помощи он ни от кого не получил. Николаев утверждал, что убийством Кирова он «…хотел добиться, чтобы партия обратила внимание на живого человека и на бездумно-бюрократическое отношение к нему…» (т. 1, л. д. 13).

Эти показания Николаева о мотивах содеянного объективно подтверждаются его письмами и дневниковыми записями, исполненными незадолго до содеянного.

В письмах от 30 октября и 21 ноября 1934 г. Николаев писал: «Т. К-в. Меня заставило обратиться к Вам тяжёлое положение. Я сижу 7 месяцев без работы затравленный за самокритику… Меня опорочили и мне трудно найти где-либо защиты. Даже после письма на имя Сталина мне никто не оказал помощи, не направил на работу… однако я не один, у меня семья. Я прошу обратить Вас внимание на дела института и помочь мне, ибо никто не хочет понять того, как тяжело переживаю я этот момент. Я на все буду готов, если никто не отзовется, ибо у меня нет больше сил. Я не враг… Мои дни сочтены, никто не идёт нам навстречу. Вы простите меня за всё. К смерти своей я ещё напишу Вам много (завещание)» (т. 5, л. д. 3–4, 7–8).

На первых допросах в ходе предварительного следствия жена Николаева Драуле М.П. и его сестра Рогачева Е.В. также подтвердили, что Николаев очень болезненно переживал увольнение с работы и привлечение к партийной ответственности, выражал тревогу по поводу материального положения семьи, находился в подавленном состоянии.

Из приобщённой к делу переписки, писем и дневников, которые были изъяты у Николаева и его родственников, не усматривается, что Николаев являлся членом какой-либо террористической организации, подготовившей и совершившей убийство Кирова.

Об отсутствии подобной группы или организации подтвердил один из руководителей органа предварительного расследования по делу об убийстве С.М. Кирова Люшков Г.С., который бежал из СССР и 3 июля 1938 г. в японской газете «Иомиури» писал: «Все эти мнимые заговоры никогда не существовали и все они преднамеренно сфабрикованы. Николаев безусловно не принадлежал к группе Зиновьева. Он был ненормальный человек, страдавший манией величия. Он решил погибнуть, чтобы стать историческим героем. Эго явствует из его дневников» (т. 65, л. д. 289–298).

В исследованных в ходе дополнительных проверок уголовного дела оперативных материалах ОГПУ — НКВД тридцатых годов также не установлено каких-либо данных, свидетельствовавших о принадлежности осужденных к подпольным контрреволюционным террористическим организациям.

Бывший сотрудник УНКВД по Ленинградской области Макаров Н.И., занимавшийся с 1929 г. обработкой агентурной информации о троцкистах и зиновьевцах, в 1956 и 1961 гг. показал: «Я с полной ответственностью заявляю, что по учётным данным УНКВД на зиновьевцев и троцкистов Николаев не значился и не был известен как лицо, имевшее какую-либо связь с Румянцевым, Котолыновым и другими. Аресты лиц, ранее примыкавших к оппозиции, начались после доклада Сталину 2 декабря 1934 г. и данных на них. Во время допросов ко мне в кабинет заходили члены комиссии ЦК ВКП(б) Ежов и Косарев, которые ориентировали арестованных на то, что убийство Кирова подготовлено зиновьевцами» (т. 63, л. д. 40–50; т. 69, л. д. 66–71).

Допрошенные в январе 1935 г. руководящие работники УНКВД по Ленинградской области Запорожец И.В. и Горин-Лундин А.С. показали, что в отношении членов троцкистско-зиновьевской оппозиции проводились разработки, однако данных о контрреволюционной деятельности Левина, Котолынова и Румянцева не было получено.

Левин, Котолынов, Румянцев, Мандельштам, Мясников, Сосицкий и Шатский на предварительном следствии и в суде виновными себя не признали и показали, что в 1927–1928 гг. принадлежали к троцкистско-зиновьевской оппозиции, за что были исключены из членов ВКП(б). В последующем они отошли от оппозиции и все, за исключением Шатского, были восстановлены в партии. Указанные осужденные на допросах категорически отрицали свою принадлежность к так называемому «Ленинградскому центру» и причастность к разработке плана и организации убийства Кирова. Каких-либо связей с Николаевым они не поддерживали, и о его намерении совершить террористический акт им не было известно.

Юскин, Соколов, Звездов, Ханик, Антонов и Толмазов на допросах, а также на очных ставках с Николаевым заявляли, что о готовящемся Николаевым убийстве Кирова они не знали и к совершению этого преступления не причастны.

После окончания предварительного следствия некоторые обвиняемые обратились с заявлениями, в которых также отрицали своё участие в убийстве Кирова.

Так, в заявлении от 27 декабря 1934 г. Котолынов писал: «…О существовании контрреволюционной террористической подпольной группы… мне ничего не было известно… ни политических настроений, ни политических взглядов Николаева я совершенно не знал… Не знал, принадлежал ли он к зиновьевской оппозиции… Показания Николаева обо мне есть просто ложь, клевета или бред сумасшедшего…»

Румянцев в заявлении от 27 декабря 1934 г. указывал: «…Мне предъявлено обвинение тов. Мироновым по ст. ст. 58-8 и 58–11 УК в том, что я являюсь одним из руководителей контрреволюционной организации в Ленинграде, ставшей на путь террора Это простая и роковая ошибка. Я действительно до 1929 г. состоял членом оппозиции и порвал с ними…» (судебное производство, т. 1, л. д. 35–35а, 39).

Обвинение Котолынова и Николаева в установлении и поддержании связей с консулом Латвии в г. Ленинграде Бисенексом и получении от него 5000 рублей на нужды контрреволюционной организации также не подтверждается материалами дела.

На первых допросах Николаев вообще отрицал какую-либо связь с иностранными гражданами. Затем, показав об одной встрече с консулом, Николаев утверждал, что никаких денег от консула он не получал. И только на последующих допросах Николаев стал заявлять о получении 5000 рублей.

Котолынов показания Николаева не подтвердил, а в судебном заседании заявил, что Латвийское консульство он не посещал, никаких денег не получал и показания Николаева в этой части являются «исключительной клеветой».

Бывший консул Латвии в г. Ленинграде Бисенекс, осужденный в 1941 г., также категорически отрицал какую-либо связь с Николаевым и Котолыновым.

Не установлено таких данных и в результате проверки архивных материалов МИД Латвии.

Кроме того, Военная коллегия Верховного Суда СССР не дала юридическую оценку указанному эпизоду и вышла за рамки предъявленного обвинения, поскольку на предварительном следствии этот эпизод Николаеву и Котолынову в вину не вменялся.

Анализ материалов уголовного дела и материалов проверок свидетельствует, что предварительное расследование и судебное разбирательство по данному делу проведены с грубейшими нарушениями закона. Аресты лиц, привлечённых к уголовной ответственности, проводились без санкции прокурора. Обвиняемым не разъяснялись их права на предварительном следствии, по существу предъявленного обвинения они не допрашивались, в протоколах лишь отмечалось, что они подтверждают ранее данные показания. Протоколы некоторых допросов готовились заранее, в них отсутствуют подписи допрашиваемых и лиц, проводивших допросы, а также даты и время их проведения. Первые допросы Николаева, проведённые в день совершения убийства и на следующий день, протоколами не оформлялись. Наиболее важные, подтверждающие версию следствия, протоколы готовились заранее. После окончания расследования обвиняемые с материалами дела не были ознакомлены, а их письменные ходатайства об этом не были удовлетворены.

Судебное разбирательство, как и предварительное расследование, велось с явным обвинительным уклоном. Допрос Николаева проводился в отсутствие других подсудимых. Стенограмма судебного заседания корректировалась, и первые показания Николаева о том, что убийство он совершил по личным мотивам, в стенограмме не отражены.

Судьи Матулевич и Горячев, принимавшие участие в рассмотрении данного дела, в пятидесятых годах показали, что председательствующий по делу Ульрих получил от Сталина указание приговорить всех подсудимых к расстрелу. Приговор по делу был отпечатан на машинке в г. Москве до начала судебного заседания.

Бывший работник НКВД Кацафа А.И. на допросах в 1956 г. и 1960 г. показал, что по распоряжению следователя Агранова он находился вместе с Николаевым в камере и охранял его, а также присутствовал при исполнении приговора. Николаев рассказывал ему, что убийство Кирова он совершил по личным мотивам. Следователи Дмитриев и Агранов обещали ему сохранить жизнь, если он будет давать показания о контрреволюционном заговоре. После суда Николаев кричал, что он оклеветал своих товарищей, что ему обещали сохранить жизнь, но обманули. Перед исполнением приговора в отношении Котолынова Агранов и Вышинский требовали от него рассказать «правду», на что Котолынов ответил: «Весь этот процесс — чепуха. Людей расстреляли, сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чём не виновны. Это сущая правда».

Бывшие работники НКВД СССР Агранов, Миронов, Лулов, Дмитриев, Коган, Коркин, Молочников, Стромин и другие, принимавшие непосредственное участие в расследовании дела, в последующем были осуждены за незаконные аресты, фальсификацию дел и другие нарушения закона.

Выделенные в 1935–1936 гг. из данного уголовного дела другие дела в отношении так называемой «ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других», в отношении так называемых троцкистско-зиновьевских «московского» и «объединённого» центров Зиновьева, Каменева, Бакаева, Евдокимова и других, которые также обвинялись в подготовке к убийству Кирова, в последующем были пересмотрены и все осужденные (свыше 100 человек), за исключением Сафарова, реабилитированы.

На основании изложенного и руководствуясь п. 1 ст. 18 Закона о Верховном Суде СССР, Пленум Верховного Суда СССР постановил: приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР от 28–29 декабря 1934 г. в отношении Котолынова Ивана Ивановича, Шатского Николая Николаевича, Румянцева Владимира Васильевича, Мандельштама Сергея Осиповича, Мясникова Николая Петровича, Левина Владимира Соломоновича, Сосицкого Льва Ильича, Соколова Георгия Васильевича, Юскина Игнатия Григорьевича, Звездова Василия Ивановича, Антонова Николая Семеновича, Ханика Льва Осиповича., Толмазова Андрея Ильича отменить и дело прекратить за отсутствием в их действиях состава преступления.

Этот же приговор в отношении Николаева Леонида Васильевича в части осуждения его по ст. 58–11 УК РСФСР — отменить и дело прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления.

В остальной части приговор в отношении Николаева Леонида Васильевича оставить без изменения.

«Вестник Верховного Суда СССР». 1991. № 4.

Глава 9 Здоровое сердце

«Медицинское» убийство. — Миф продержался полвека. — Тайный порок. — Разногласия. — Ангина или запой? — Невообразимые слухи. — Истина проясняется.

Делегаты VII Всесоюзного съезда Советов, открытие которого назначалось на шесть часов вечера 25 января 1935 года, начали прибывать в празднично украшенную столицу за несколько дней. И хотя на вокзалах Москвы звучали оживлённые разговоры, а на лицах встречавших светились улыбки, общее настроение было тревожно-подавленное. Город ещё не пришёл в себя от прошлогоднего декабрьского выстрела в Смольном. Убийство Кирова порождало массу слухов, они множились, вселяя смутное чувство беспокойства и опасности.

Приехавшие из дальних районов страны депутаты, пользуясь пребыванием в Москве, спешили в наркоматы, утрясали бесконечные хозяйственные дела. Напряжённость витала и в наркоматовских кабинетах. Она не исчезала и по вечерам, когда менее информированные периферийные работники собирались за чаем у своих московских знакомых. И здесь разговоры крутились вокруг зловещего выстрела в коридорах Смольного.

Фамилии убийц знали из сообщений печати. Пару недель назад в газетах были напечатаны обвинительное заключение, а также приговор Военной коллегии Верховного суда СССР. Мало кто знал, что оба документа отредактированы лично Сталиным. Впоследствии это будет установлено почерковедческой экспертизой. Более того, выяснится, что приговор был отпечатан в Москве и привезён в Ленинград, где проходило закрытое заседание Военной коллегии. Тем самым подтверждается — судьба подсудимых решалась совсем в другом месте. Пройдёт время, и станет бесспорным факт личного вмешательства Сталина в ход предварительного следствия и судебного разбирательства по данному делу.

В январе 1935 года об этом не знали. Приговор Военной коллегии — смертная казнь для всех четырнадцати подсудимых, приведённый в исполнение через час после оглашения, — был встречен с одобрением. По стране прокатилась волна многочисленных митингов, собраний трудящихся, на которых гневно клеймили кровавое злодеяние зиновьевской банды, принимались резолюции в поддержку справедливой кары подлых убийц. Вряд ли у кого могло шевельнуться сомнение в причастности зиновьевцев к убийству Кирова — Сталин немало сделал для того, чтобы убедить общественное мнение и особенно партийные организации в незыблемости версии о террористической деятельности зиновьевцев. В то время, когда делегаты VII съезда Советов гоняли чаи у своих московских знакомых, кремлёвская фельдсвязь развозила по республикам, краям и областям увесистые тома «Сборника материалов по делу об убийстве тов. Кирова». Это были протоколы допросов Леонида Николаева, других обвиняемых, свидетелей, которые принявший к своему производству дело об убийстве Кирова заместитель наркома внутренних дел СССР Я. Агранов регулярно направлял Сталину. Приехавшие в Москву депутаты уже успели познакомиться с отправленным 18 января на места в партийные и комсомольские органы, составленным лично Сталиным закрытым письмом ЦК ВКП(б) «Уроки событий, связанных с злодейским убийством С.М. Кирова».

В этом письме Сталин от имени ЦК партии обвинил всех бывших зиновьевцев в том, что они «стали на путь двурушничества, как главного метода своих отношений с партией… стали на тот же путь, на который обычно становятся белогвардейские вредители, разведчики и провокаторы». В письме давалась прямая директива об аресте зиновьевцев: «…в отношении двурушника нельзя ограничиваться исключением из партии — его надо ещё арестовать и изолировать, чтобы помешать ему подрывать мощь государства пролетарской диктатуры». Изложенные Сталиным в закрытом письме установки вызвали грубейшие нарушения законности, которые привели к массовым репрессиям не только бывших оппозиционных групп, но и руководящих кадров и ни в чём не повинных людей.

Ещё в декабре 1934 года в Москве арестовали и этапировали в Ленинград Евдокимова, Бакаева, Шарова, Куклина. После зверских избиений резиновыми дубинками они «признались», что составляли ядро так называемого «Московского центра». После того, как за Зиновьевым и Каменевым захлопнулась дверь арестантской камеры, страх поселился в тысячах квартир. Словно чёрная кошка пробежала между людьми, которые ещё вчера ходили друг к другу в гости, дружили семьями, вместе проводили выходные дни. На смену прежним открытости и дружелюбию пришли скрытность, недоверие, подозрительность.

Пот прошибал от таких откровений. Наслышавшись о замаскированных двурушниках, с опаской посматривали на ленинградскую делегацию. Она держалась особняком. При регистрации к ней не бросались, как прежде, фотокорреспонденты, отдавали предпочтение совсем уж малоизвестным городам. Кто-кто, а газетёры первыми чувствуют конъюнктуру, нос по ветру держат. По гостинице, где жили делегаты съезда, прошелестел слушок: подготовлено решение ЦК ВКП(б) о выселении из города тысячи ленинградцев. Нет, их не постигнет участь арестованной после 1 декабря 1934 года тысячи несчастных, которым предъявлены обвинения в причастности к контрреволюционной деятельности. Новой тысяче жертв пока отказано в праве жить в Ленинграде, уж больно она неблагонадёжна. Делегатов из Ленинграда стали ещё больше обходить стороной, на них, не имевших ни малейшего отношения к драме, разыгравшейся в Смольном, тем не менее падали отблески тайны, следы которой напрасно надеялись увидеть на их лицах простодушные провинциалы.

И только один-единственный раз у ленинградцев, кажется, отлегло от сердца. Случилось это в день открытия съезда. Закончилось заседание коммунистической фракции, до открытия съезда оставалось немного времени. Все двинулись в буфет. Ленинградцы были возбуждены. Сияя улыбками, обсуждали какую-то, явно обрадовавшую их, новость. Вскоре за ближними столиками узнали: прекращено следствие по факту гибели Борисова, охранника Кирова. Освобождены взятые под стражу второго декабря 1934 года работники НКВД, которые должны были доставить Борисова на допрос к Сталину. Внезапная смерть человека, охранявшего Кирова в момент его убийства, а также обстоятельства, при которых погиб Борисов, вызвали подозрения о том, что последний мог быть убит заговорщиками, а авария автомашины, на которой его везли к Сталину, инсценирована. Как известно, в пути следования автомобиль неожиданно съехал с проезжей части дороги на тротуар, где ударился о стену дома. При этом Борисов, сидевший в кузове, получил травму черепа и, не приходя в сознание, скончался.

Все, кто ехал в старом грузовике (другой машины просто не оказалось под рукой) с Борисовым, были арестованы. Их допрашивали лично Ежов, Агранов и Косарев. Однако ожидаемых признаний в убийстве Борисова не последовало. Водитель Кузин и сидевший рядом с ним оперуполномоченный Малий не отступали от первоначальных показаний, согласно которым автомашину во время движения резко бросило вправо, она выехала на тротуар и ударилась правой стороной о дом, в результате чего и погиб Борисов. Это же подтверждал сотрудник УНКВД Виноградов, сидевший с Борисовым в кузове автомашины, а также постовой милиционер Крутиков, который находился вблизи и являлся очевидцем происшествия. В пользу арестованных свидетельствовали и данные технической экспертизы, согласно которой причиной аварии явилась неисправность передней рессоры. Судебно-медицинское заключение также констатировало возможность получения травм черепа при автопроисшествии.

Значит, смерть наступила в результате автомобильной аварии, причиной которой была неисправность грузовика? Значит, заговора с целью убрать охранника, который, возможно, тоже был втянут в преступную зиновьевскую группу, не существовало? Вздох облегчения готов был вырваться из груди ленинградцев — Малий, Кузин и Виноградов освобождены из-под стражи, подозрения отметены, «сообщников» искать не будут, волна арестов не коснётся новых людей. Но не тут-то было. Напрасно тешила себя надеждами ленинградская делегация. Пройдёт всего два года с небольшим, и в июне 1937-го Кузина, Малия, Виноградова и других, кто имел отношение к доставке Борисова в Смольный, где его ждал Сталин, вновь арестовали. После жестоких избиений Кузин показал, что Малий вырвал у него руль автомобиля и направил машину в здание. На первых допросах Малий и Виноградов отрицали это, но после пыток не выдержали и стали говорить, что авария была совершена умышленно по заранее разработанному плану с целью убийства Борисова. В суде Виноградов отказался от этих показаний и стал отрицать свою вину в гибели Борисова. Тем не менее Виноградов, Малий и другие работники НКВД, хоть в какой-то степени причастные к тому злополучному рейсу, были расстреляны. После XX съезда партии возникли подозрения, что таким образом Сталин заметал следы и убирал всех свидетелей убийства Кирова, организованного органами НКВД по прямому указанию вождя всех времён и народов. Как бы там ни было, но факт остаётся фактом: смерть Кирова обошлась репрессиями 90 тысяч наших сограждан только в Ленинграде и области.

Зарождалась кровожадная традиция — массовыми казнями десятков тысяч невинных соотечественников отмечать гибель ближайших сподвижников тирана. Вот почему высокие своды Большого Кремлёвского дворца, где проходил VII съезд Советов, казалось, закачались в помутившихся от ужаса зрачках собравшихся здесь людей, которым объявили, что запланированный на сегодня доклад первого заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Совета Труда и Обороны, председателя Комиссии советского контроля, члена Политбюро Центрального Комитета ВКП(б) товарища Куйбышева не состоится в связи с его внезапной кончиной. О естественной смерти почти никто не подумал. Обстановка подозрительности, вредительства, шпиономании была столь сильна, что в голову ничего, кроме мыслей о неразоблачённых врагах, не приходило. Терялись в догадках: кто, по чьей указке? Первого декабря убили Кирова, не прошло и двух месяцев, как наступил черёд новой жертвы. Не иначе, дело рук наёмных палачей из троцкистско-зиновьевской банды. Конечно, не простили товарищу Куйбышеву его неугасимой ненависти к смертельным врагам генеральной линии партии. Свели счёты. Да, товарищ Куйбышев умело громил всех, кто пытался внести разложение в ряды большевиков, кто стремился заразить партию и рабочий класс неверием в победу социализма в СССР. Он был непримирим к гнусным предателям, разоблачал их на съездах, конференциях, на собраниях трудящихся. Отомстили…

Они боялись его, талантливого публициста и оратора, чьё полемическое искусство было нацелено против них, и постарались убрать с дороги. Они давно вынашивали свой чудовищный замысел, и события, связанные с гибелью Кирова, ускорили его осуществление. Куйбышев был близким другом Кирова ещё с гражданской войны, и смерть товарища переносил особенно тяжело. Было видно, что он это дело в покое не оставит. Выступая в начале января с докладом правительства на Московском областном съезде Советов, Куйбышев сказал, что жалкие и презренные подонки убийством Кирова сами подвели итог своей деятельности, став непосредственными исполнителями заданий международной контрреволюции, и тем завершили свой бесславный, предательский путь. Отметив, что настоящие победы — это те, которые добыты в результате систематической жестокой борьбы с сопротивлением классового врага и его агентов — «правых» и «левых» оппортунистов, Куйбышев говорит о том, что нельзя ни на минуту ослаблять классовую бдительность. Наоборот, подчёркивает он, нашим руководящим принципом и дальше должно быть усиление классовой бдительности, ещё большее сплочение вокруг партии, вокруг товарища Сталина. Поняв, что им всем грозит поголовное разоблачение и справедливая кара, троцкисты-зиновьевцы поспешили расправиться с верным соратником товарища Сталина.

Примерно так думали если не все, то большинство людей, которых принуждали думать в заданном великим режиссёром направлении. Куйбышев, как никто иной, старательно ассистировал Сталину в утверждении провозглашённой вождём непреложной по тем временам истины. Чем успешнее будет продвигаться дело социалистического строительства, тем больше накал классовой борьбы. Не кто иной, как Николай Иванович Бухарин, ещё в 1929 году открыто критиковавший пресловутую теорию обострения классовой борьбы, говорил, что её наметил товарищ Сталин, а особенно развил и «гениально» углубил товарищ Куйбышев. Вот почему, когда 26 января в газетах появилось правительственное сообщение о причине скоропостижной смерти Куйбышева, это было полнейшей неожиданностью. Диагноз — склероз сердца — не укладывался своей обыденностью в воспалённое постоянными призывами к бдительности воображение. Уж очень непривычно: Куйбышев, гроза многих врагов партии, и рядовой сердечный приступ. Ни леденящих кровь подробностей мести, ни раскрытых заговоров, ни вероломства подосланных убийц, прикидывавшихся друзьями, ни хитроумно подстроенных ловушек. Всё было настолько просто и буднично, что в это не хотели верить. Массовое сознание, подогреваемое сообщениями о раскрытии заговоров против кремлёвских вождей, провала очередных террористических актов, официальным сообщением не удовлетворилось. Хотелось чего-то этакого.

И оно появилось. К вящему удовольствию пылкой части наших сограждан, которые, искренне поверив в массовый характер вредительства, воспылали вдруг неистребимым желанием обличать, клеймить, принимать резолюции с требованием смерти подлым псам — предателям рабочего класса. На старательно вспаханную и терпеливо обработанную почву сыпались семена, рассчитанные только на этот предварительно подготовленный слой, и он принял их, благодарно и удовлетворённо. Наконец-то вскрылась чёрная тайна злодейского умерщвления Валериана Владимировича. Не мог такой человек умереть своей смертью. Не дала бы преступная троцкистско-зиновьевско-бухаринская шайка. Правда пришла через три года. Оказывается, при содействии отпетых мерзавцев, гнусных отравителей, троцкистско-бухаринские бандиты уже давно, исподтишка, трусливо маскируясь, прикидываясь друзьями Куйбышева, разрушали его здоровье ядовитыми лекарствами. Они безжалостно терзали его и без того больные нервы, издёрганные в царских тюрьмах и ссылках. Они с дьявольским хладнокровием надрывали его и без того измученное суровой тридцатилетней борьбой сердце. И, наконец, они влили яд в это могучее, пламенное сердце — и оно перестало биться и пылать.

Так коварно и подло расправились лютые враги советского народа с одним из благороднейших людей ленинско-сталинской эпохи. За что же уготована ему такая участь? Они отомстили ему за то, что он в течение тридцати лет был преданным боевым соратником великих Ленина и Сталина. Троцкистско-бухаринские изверги мстили ему за то, что он мешал им творить их гнусное, чёрное дело. Они мстили ему за то, что во времена царизма он непримиримо выступал против меньшевиков, эсеров, анархистов, против всех ликвидаторов и соглашателей, предававших интересы трудящихся. Они мстили ему за то, что он до конца своей доблестной жизни громил и уничтожал изменников, предателей, шпионов и диверсантов из троцкистско-бухаринской своры. И особенно озлоблен был кровавый пёс фашизма Троцкий, которого Куйбышев беспощадно разоблачал вплоть до последних дней своей жизни. Жгучих слов великого, пламенного энтузиаста социалистической стройки, полных благородной веры в дело социализма и священного гнева против врагов народа, не мог забыть и простить заклятый из заклятых врагов народа злобно-мстительный Троцкий. И он подослал своих гнусных убийц.

Спрос рождает предложение. Какие аргументы требовались, такие тут же услужливо и подавались. Всё-таки в тонком понимании инстинктов тех социальных слоёв, которые чутко прислушивались к каждому слову из Кремля, Сталину не откажешь. Терминология, словарный состав тогдашней публицистики как нельзя лучше отражают состояние духа и психологию соавторов резолюций, коллективно принятых на заводских площадях, запруженных до отказа полуграмотной человеческой массой, которую распирает от сознания мощи своей тёмной силы. Но это, так сказать, философия вопроса. А какова конкретика? Весьма скупа. В книге П. Березова «В.В. Куйбышев. Краткий биографический очерк», изданной в 1938 году и являющейся первым документальным источником, где сказано об отравлении Куйбышева, деталей убийства практически нет. Валериан Владимирович погиб на боевом посту, говорится в книге, на том посту, который он не покидал до самого последнего момента, до последнего своего вздоха.

Его энергичное сердце остановилось внезапно. 25 января 1935 года он, по обыкновению, с утра занимался в своём рабочем кабинете. С 17 часов предстояло участвовать в работе VII Всесоюзного съезда Советов. Пренебрегая недомоганием, Валериан Владимирович занимался текущей работой, знакомился с очередными делами, принимал работников аппарата Совнаркома, выслушивал их доклады, диктовал им телеграммы, подписывал документы. Последними документами, подписанными им, были два постановления. Первое — об отпуске средств Таджикской ССР для оказания помощи населению, пострадавшему от землетрясения, населению того края, который в 1920 году был освобождён Куйбышевым от белогвардейцев и интервентов; второе — об укреплении материальной базы пионерского лагеря «Артек».

Воспроизведём дословно то место, где говорится непосредственно о кончине. «Около двух часов дня, почувствовав усилившееся недомогание и крайнее переутомление, — пишет П. Березов, — Валериан Владимирович с трудом поднялся из-за рабочего стола.

— Придётся сделать маленький перерыв. Я отдохну немного перед съездом, — сказал он и пошёл к себе на квартиру.

А через полчаса смерть внезапно оборвала его жизнь…»

Судя по этим скупым сведениям и по тому, что в книге больше нигде не упоминается об обстоятельствах его кончины, кроме трёх-четырёх предложений общего характера во вступлении, можно предположить, что они дописаны уже к сверстанной книге, когда было объявлено об умерщвлении Куйбышева. Во всяком случае, следы влияния версии о насильственной смерти в концепции книги не прослеживаются, а приведённые фрагменты выпадают из её общей канвы, не связаны развитием одной сюжетной линии, что объясняется, по-видимому, их более поздним происхождением. Написанную ранее книгу попросту осовременили, добавив несколько абзацев в начале и машинописную страницу в конце — приём весьма распространённый для общественно-политической литературы.

Мы уделяем этому внимание для того, чтобы убедиться, действительно ли вплоть до 1938 года версия о насильственном характере смерти Куйбышева не возникала? Изучив всю литературу, выпущенную о Куйбышеве до 1938 года, подшивки основных центральных газет за три года, прошедшие после его смерти, можно с полной уверенностью сказать, что отступлений от официальной версии, изложенной в правительственном сообщении от 26 января 1935 года, не обнаружено. Начиная с 1938 года находившиеся в производстве книги о Куйбышеве дополняются одной-единственной главой — о злодейском умерщвлении врагами народа.

Характерны, пожалуй, в этом отношении воспоминания сестры Куйбышева — Елены Владимировны. Небольшая книжица, готовившаяся Госполитиздатом к выпуску в 1938 году, заканчивалась главой «Последняя встреча». Елена Владимировна описывает в ней события накануне смерти брата. Она виделась с ним последний раз 23 января 1935 года.

Поздно вечером он собрался ехать к себе на дачу и звал с собой сестру. Она — не помнит по какой причине — не могла поехать к нему и стала собираться домой. Валериан и его жена, Ольга Андреевна, вышли проводить её в переднюю.

Брат стоял на лестнице, ведущей в комнаты. Елена Владимировна уже спустилась с лестницы, чтобы одеться, и снизу смотрела на сильную, крепкую фигуру Валериана. Он опёрся о перила, как бы желая подняться на руках. Лицо его было спокойно, глаза, как всегда, ласковые и весёлые.

Надев боты и разогнувшись, сестра тяжело вздохнула.

— Что, у тебя болит сердце? — озабоченно спросил Валериан.

— Нет, оно у меня здоровое, — ответила она, — а что тебе сказал последний консилиум врачей? Как твоё сердце?

Валериан выпрямился во весь рост — он показался ещё могучее и сильнее — и, ударив себя ладонью руки по груди, сказал:

— Моё сердце? Это самое здоровое, что есть в моём организме.

Прервём на минуту воспоминания Елены Владимировны и заметим, что эта фраза станет ключевой в последующей литературе о Куйбышеве и будет звучать обвинением его отравителям. Именно эти слова о здоровом сердце, произнесённые за два дня до кончины, надолго посеют сомнения в правильности официального медицинского заключения, согласно которому смерть наступила в результате сердечного приступа от тромба.

Елена Владимировна пишет, что она поверила словам брата. Верила и его жена, Ольга Андреевна. Да и кто бы мог не поверить, видя перед собой этого великана с могучей грудью, с весёлыми сияющими глазами, с приветливой, радостной улыбкой?

А через два дня произошла катастрофа. Валериана не стало. Его сердце перестало биться.

После смерти Валериана Владимировича у его родственников было тревожно на душе. Внезапная кончина не давала покоя. Интересный разговор состоялся у Елены Владимировны с находившимся в квартире брата доктором Левиным: почему так внезапно, так неожиданно отказалось работать сердце Валериана Владимировича?

— Неожиданности здесь нет, — ответил Левин, — напряжённая, нервная работа Валериана Владимировича привела сердце в такое состояние, что катастрофа ожидалась ежедневно.

Смотрите, какие нейтральные формулировки в адрес доктора Левина: лечащим врачом он ещё не называется, так, случайно находился в квартире брата. Пока ещё в довольно корректной форме выражается уже въевшаяся в души и кровь людей подозрительность — в естественную смерть не верят, всюду чудятся происки заговорщиков и убийц.

Елена Владимировна нашла мужество даже упрекнуть себя в медицинском невежестве и плохой заботе о брате. «Как это мы не знали, что у Валериана больное сердце?» — с горечью спрашивает она себя и тут же вспоминает, что Левин разрешил ему работать, играть в волейбол, выступать на заседаниях. Более того, разрешил ехать в трудную, далёкую командировку в Среднюю Азию.

По возвращении из командировки брат казался как бы подменённым. Ещё на вокзале, встречая его, родственники заметили, что он бледен и невесел. Но всё это объяснили тем, что поездка утомила его, что во время неё он болел ангиной с большой температурой и всё-таки продолжал работать.

Итак, выясняется немаловажная деталь: в командировке в Среднюю Азию Куйбышев заболел ангиной. Коварное влияние этой кажущейся неопасной болезни на сердце общеизвестно.

Недомогание давало о себе знать и после возвращения в Москву. Валериан часто задумывался, ложился то на кушетку, то просто клал голову на стол. Этого с ним никогда раньше не бывало. Елена Владимировна как-то раз застала его дома в халате. Это тоже было необычно для вечно делового брата. Он всегда был подтянут, всегда в работе.

— Простуда, маленькое повышение температуры, усталость, — объяснял он сестре своё состояние. — Мне Левин разрешил даже выходить и работать, всё это пустяк, всё скоро пройдёт.

Но чувствовалось, что он прислушивается к чему-то. Елене Владимировне теперь всё ясно и понятно. Он прислушивался к своему «совершенно здоровому сердцу» и, вероятно, удивлялся, что оно его обманывает. Но родственникам он этого не говорил, не желая их огорчать. Потому 23 января и сказал, что его сердце — самое здоровое, что есть в его организме.

Этими словами, судя по всему, и должны были закончиться воспоминания Елены Владимировны. Потому что появившееся неожиданно продолжение имело совершенно иную тональность. О его конъюнктурном происхождении свидетельствует уже само название «Мой брат пал от руки врагов народа», крикливое, резко диссонирующее с заголовками предыдущих глав, отличающихся мягкостью, лиризмом, налётом сентиментальности и грусти.

«В зале суда 2 марта 1938 года я увидела их всех, — читаем будто в газетном репортаже, сварганенном лихим репортёром по заказу сверху. — Вот они, убийцы! Это они убили товарищей Кирова, Куйбышева, Менжинского, Горького и его сына. Оказывается, они ещё в самом начале Октябрьской революции, в 1918 году, готовили покушение на товарищей Ленина, Сталина и Свердлова. Это они послали эсерку Каплан убить Ленина; это они дали ей в руки револьвер с отравленными пулями.

На скамье подсудимых сидели кровавые псы фашизма, шпионы, диверсанты, убийцы, предатели Родины.

Вот Левин. Он монотонно и спокойно, словно читая лекцию, рассказывает суду, как он умертвил Менжинского, Куйбышева, Горького и его сына. Он рассказывает, как его задаривал и подкупал Ягода, снабжая цветами, французским вином, дачей, разрешая беспошлинный провоз вещей из-за границы. Ягода подговорил его отравить сначала сына Горького, потом самого Горького и Менжинского, а затем Куйбышева…

Он стал неправильно лечить тех, кого ему было поручено убить. Он давал такие лекарства, которые разрушали здоровье. Он привлёк к себе на помощь и других убийц: профессора Плетнева, доктора Казакова, секретаря Куйбышева — бандита и убийцу Максимова.

Максимов говорил на суде, что он получил распоряжение от лидеров антисоветского «правотроцкистского блока», а также лично от Ягоды и Енукидзе следить за здоровьем Куйбышева; он знал, что Левин и Плетнев уже делают всё, чтобы разрушить здоровье Куйбышева. А ему, Максимову, оставалось, если Куйбышеву станет плохо, замедлить врачебную помощь, а если и звать на помощь, то только Левина или Плетнева.

Максимов так и сделал. И вот 25 января 1935 года, видя смертельно бледного Куйбышева, отпустил его одного домой, вместо того, чтобы уложить здесь же в кабинете и позвать скорую медицинскую помощь. Он знал, что приближается приступ грудной жабы, и он не торопился с вызовом врачей.

Валериан был очень тепло одет. На нём была меховая тужурка, тёплые сапоги и галоши. Для сердца была большая нагрузка пройти по всему кремлёвскому двору, подняться на третий этаж.

А Максимов послал поручение искать Левина, несмотря на то, что в первом этаже дома, где жил Валериан Владимирович, в том же подъезде находилась амбулатория, где всегда дежурили врач и сестра.

Валериан, обливаясь потом и еле держась на ногах, поднялся на третий этаж, в свою квартиру, и в валенках и меховой куртке прошёл прямо в свой кабинет.

— Никогда Валериан Владимирович даже в коридор не входил в галошах, а тут вдруг в кабинет… — рассказывала работница.

Валериан сам взял из соседней комнаты с кровати подушку и плед, снял через голову суконную гимнастёрку и, не повесив её, как обычно, бросил на стул, снял валенки и лёг в брюках на кушетку, закрывшись пледом.

Работнице он сказал, что хочет отдохнуть, ничего ему не надо, что у него что-то нехорошо с сердцем и что порученец поехал за доктором. Просил её зайти к нему через десять минут…

Работница позвонила Максимову, что Валериану Владимировичу очень плохо. Максимов сейчас же позвонил Енукидзе и сказал ему, что, видимо, близок конец, что Куйбышеву очень плохо. Енукидзе успокоил его, чтобы он не волновался, не звал врачей, что всё идёт очень хорошо…

Через десять минут работница вошла в кабинет к Валериану Владимировичу и нашла его уже мёртвым.

Прибежал Максимов. Несколько позднее приехал Левин. Заехал Ягода узнать, кто присутствовал при смерти Валериана Владимировича и, узнав, что Куйбышев был один, не вошёл даже к нему в комнату, а сказал Максимову, чтобы тот не волновался, держался молодцом…

Всё это я слышала на суде. Всё это говорили подлые изверги-убийцы Левин, Плетнев и Максимов. Всё это подтверждал своим замогильным голосом обер-бандит и убийца Ягода. Всё это подтверждали лидеры антисоветского «правотроцкистского блока» фашистские бандиты Бухарин и Рыков.

Так был умерщвлён Валериан Владимирович Куйбышев, заместитель Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, член Политбюро ЦК ВКП(б), Председатель Комиссии советского контроля.

И вот на суде вижу его убийц…

…Я видела, с какой злобой и ненавистью все слушали последние лживые слова подсудимых. Гнев и злоба горели в глазах всех присутствовавших на суде.

Вот суд выносит приговор: высшая мера наказания — расстрел!

Вздох облегчения пронёсся по залу».

После этого фрагмента следовало ещё несколько абзацев, отбитых от основного текста «звёздочками». Они носили личностный характер, но, поскольку касались общей боли, по-видимому, неоднозначно были восприняты кем-то из близких родственников, скорее всего, женой Куйбышева. Встреча с Ольгой Андреевной, скончавшейся несколько лет назад, подтвердила мои предположения. Действительно, вдова Куйбышева настояла, чтобы в последующие издания воспоминаний Елены Владимировны были внесены необходимые дополнения и уточнения. Сестра Куйбышева долго сопротивлялась, но настойчивым просьбам Ольги Андреевны всё же уступила, и в следующем издании книги, вышедшей в 1941 году в Куйбышеве, появились детали, о включении которых требовала вдова умершего. Разницу в текстах легко обнаружить, выстроив их рядом.

Из воспоминаний Е. Куйбышевой 1938 года издания: «25 января 1935 г. на тревожный звонок по телефону я прибежала в Кремль, на квартиру брата. Первый, кого я встретила в коридоре, был Рыков. Он — вожак и подстрекатель подлых убийц — пришёл посмотреть на свою жертву. По его директивам совершилось это убийство. И всё-таки он пришёл и даже печально опустил голову, желая показать, что он грустит. Подлый лгун! Презренный убийца!

Войдя в кабинет, я увидела Валериана, лежащего на кушетке без дыхания. Он был бледный, спокойный и не открыл своих ласковых глаз, не улыбнулся приветливо.

Около него сидела его жена, Ольга Андреевна. Она не плакала, а только удивлённо смотрела на плотно закрытые глаза Валериана и гладила его большой лоб, совсем уже холодный.

Жизнь прекратилась…»

А вот как выглядит эта сцена в издании 1941 года: «Мне позвонили из квартиры брата. Я услышала тревожный голос: «Валериану очень плохо — приходи скорей!»

…Около Валериана на кушетке сидит Ольга Андреевна и гладит его большой, уже холодеющий лоб.

— Его убили? — шёпотом, еле слышно спросила я.

Ольга Андреевна отрицательно покачала головой и тоже шёпотом, точно боясь разбудить спящего, сказала:

— Умер от разрыва сердца.

Я сажусь на кушетке, у изголовья Валериана.

Он умер… Не верится, не хочется верить, что Валериана уже не будет с нами… Как это случилось? Почему перестало биться его сердце? Ведь ещё несколько дней назад специальный консилиум врачей констатировал, что сердце Валериана здоровее всего его организма. Ему были даны, по словам врачей, какие-то «невинные лекарства», чтобы «укрепить» его нервную систему».

В беседе со мной Ольга Андреевна Куйбышева подтвердила, что изменения внесены по её настоянию, ибо в первом издании было немало умолчаний и неточностей, которые искажали объективную картину случившегося. Она перечислила наиболее существенные, на её взгляд, искажения, исправленные при переиздании книги. Во-первых, на скорее утвердительную, чем вопросительную интонацию догадки золовки «его убили?» Ольга Андреевна дала однозначно отрицательный ответ: умер от разрыва сердца. Во-вторых, не до конца воспроизведён разговор у изголовья брата с доктором Левиным. Елена Владимировна привела ответ только на первый вопрос. Помните, по поводу её недоумения относительно причин внезапной остановки сердца Куйбышева доктор сказал: ничего неожиданного нет, напряжённая нервная работа привела сердце в такое состояние, что катастрофы можно было ожидать каждую минуту. Золовка тогда спросила Левина, почему они не запретили ему работать? На что доктор ответил буквально следующее: как можно было Валериану Владимировичу запретить работать, когда он стремился к работе и никакие доводы со стороны врачей его не убеждали.

Это было сущей правдой. Не только Куйбышев, но и все тогдашние наркомы буквально изматывали себя многочасовой работой, принося ей в жертву даже праздники и выходные. В кабинетах сидели до утра, бодрствовали у телефона всю ночь — зная рабочий режим Сталина, мордовали бессонницей себя, своих замов, начальников главков и членов коллегий, а те руководителей рангом пониже: а вдруг зазвонит кремлёвская вертушка? В отпуск тоже годами не ездили, и чаще всего не потому, что дела не отпускали — обстановка была такая, что длительным отсутствием тут же не преминут воспользоваться завистливые конкуренты. Нашепчут, наплетут, ошельмуют — и прощай, просторный кабинет! Постоянное присутствие возле хозяина позволяло владеть ситуацией, быть в курсе тонкой сети аппаратных интриг, своевременно разгадывать ходы соперников и парировать их.

Ольга Андреевна настояла и на включении ещё нескольких важных эпизодов. В частности, в новое издание попала и такая сцена. Когда Куйбышев пришёл с работы на свою квартиру, чтобы отдохнуть перед выступлением на съезде Советов, дома никого из близких не было. Жена находилась на службе. Работница вошла в кабинет, где прилёг Куйбышев, и спросила, не нужно ли ему чего-нибудь. Валериан Владимирович последние дни пил молоко с боржомом, так как горло его всё ещё болело. «Нет, мне жидкого нельзя, я чувствую, что у меня плохо с сердцем, — сказал он работнице. — Зайдите ко мне через десять минут». Через десять минут, войдя в кабинет Куйбышева, она нашла его мёртвым.

Итак, существенная деталь: горло у Куйбышева болело! Значит, ангина ещё не прошла.

Громкий процесс по делу антисоветского «правотроцкистского блока», рассмотренному Военной коллегией Верховного суда Союза ССР 2–13 марта 1938 года, призван был, по замыслу его вдохновителей, убедить народ в том, что правотроцкистские заговорщики Бухарин, Рыков, Ягода, Крестинский, Шарангович и другие видные деятели партии и государства, а также врачи Левин, Плетнев и Казаков, секретари Куйбышева и Горького Максимов и Крючков перешли к подготовке и совершению террористических актов против руководителей правительства и ВКП(б). Военная коллегия под председательством Ульриха вынесла приговор, согласно которому смерть В.Р. Менжинского, В.В. Куйбышева, А.М. Горького и его сына объявлялась «медицинскими убийствами». «Правотроцкистам» приписывалось и убийство Кирова. В обвинительном заключении утверждалось, что по решению руководителей «правотроцкистского блока» Ягода организовал методами вредительского лечения убийство В.В. Куйбышева, и что в совершении террористического акта против него непосредственное участие принимали врач Левин и бывший секретарь Куйбышева, участник подпольной организации правых с 1928 года Максимов-Диковский. По решению Военной коллегии Верховного суда врачи Левин, Казаков и секретарь Куйбышева Максимов были приговорены к высшей мере уголовного наказания — расстрелу, а доктор Плетнев, как не принимавший непосредственного активного участия в умерщвлении Куйбышева и Горького, хотя и содействовавший этому преступлению — к тюремному заключению на двадцать пять лет.

Полный текст стенографического отчёта этого судебного процесса публиковался в основных центральных газетах в течение полумесяца. Полуграмотная страна, ничего, кроме примитивной советской прессы в жизни не читавшая, с жадностью набрасывалась на газетные столбцы, находила в отчётах признания подсудимых, что считалось главным доказательством вины, и полностью верила всему, что там было написано. Что поделать, основная масса уцелевшего в годы великих чисток населения не была знакома с римским правом, да и о таких юридических тонкостях, как презумпция невиновности, слышать от новых властей не приходилось. Зато чёрные тайны фашистских наймитов налицо, и раскрыты они славной советской разведкой под руководством сталинского наркома товарища Ежова.

Верила ли версии о медицинском убийстве Куйбышева Ольга Андреевна? По её собственным словам, сначала и она поддалась всеобщему психозу идеологического кликушества, но по истечении некоторого времени здравый смысл взял верх. Кто-кто, а она хорошо знала своего мужа, его слабости и недостатки. Особенно тот порок, который тщательно скрывался, в итоге и приведший к неизбежной развязке. Но о нём немного попозже. Что могла она, слабая, больная женщина, против могущественного государства? Ей оставалось только молчать и ожидать лучших времён, когда к власти придут другие люди, когда можно будет смело говорить о трагедии поколения, принуждаемого государством ко лжи и лицемерию во имя Системы. В меру своих возможностей Ольга Андреевна добивалась воссоздания полной картины обстоятельств смерти Куйбышева, и иногда это удавалось, хотя и стоило неприятных сцен, слёз, горьких упрёков со стороны многочисленных родственников мужа. Она была его второй женой, дети были и от первого брака. Словом, никому не хотелось расставаться с красивой, подброшенной самой Системой легендой, которая, кроме ореола загадочности и таинственности, давала немало материальных благ.

Льву Григорьевичу Левину во время судебного процесса было 68 лет. Занимая должность старшего консультанта Медицинского управления Кремля, он лечил членов Политбюро и правительства, включая самого Сталина и его дочь Светлану. Привилегированное положение видного кремлёвского врача, вхожего в семьи высшего руководства партии и государства, было предметом зависти многих его коллег. Теперь они потирали руки от злорадства, слушая страшные признания сломленного на допросах старого человека, ещё недавно бывшего недосягаемым медицинским светилом, 42 года состоявшим членом терапевтического общества России.

Приведём отдельные фрагменты допроса Левина в суде, где он признался, как умертвлял Куйбышева (Левин обвинялся также в отравлении Менжинского, Горького и его сына Максима).

«Левин. Когда Ягода меня спросил, кого я мог бы ещё наметить (к отравлению. — Н.З.), я ему сказал, что это можно осуществить по отношению к такому человеку, который часто болеет, который нуждается в частой медицинской помощи, к члену Политбюро Валериану Владимировичу Куйбышеву. Я могу привлечь Дмитрия Дмитриевича Плетнева, который знал Валериана Владимировича. Оба мы его знали лет двенадцать.

Плетнев его знал так же, как и я, оба мы его знали лет двенадцать, как больного. Я ещё сказал о том, что в медицинских кругах в Москве все знают, что настроение Дмитрия Дмитриевича Плетнева антисоветское, он легче пойдёт, чем кто-либо другой. Ягода сказал: «Хорошо, я поговорю сам. Вы предупредите Плетнева, что я вызову его сам и поговорю. Кроме того во всём, что касается Алексея Максимовича, Крючков может помочь, а в отношении Валериана Владимировича в курсе будет его секретарь Максимов».

Вышинский. Подсудимый Максимов-Диковский, вы подтверждаете показания Левина?

Максимов — Диковский. Подтверждаю, но меня привлёк не Левин, а Енукидзе и Ягода.

Вышинский. Подсудимый Плетнев, вы подтверждаете показания Левина, ссылавшегося на ваше участие в этом преступлении?

Плетнев. Подтверждаю.

Левин. Я просил бы разрешить мне маленькое отступление для чисто медицинских пояснений, чтобы было понятным, как мы действовали.

Председательствующий. Пожалуйста.

Левин. Для того, чтобы заболеть каким-нибудь инфекционным заболеванием, скажем, дифтеритом, не надо непременно, чтобы во рту сидела дифтерийная палочка, или чтобы заболеть крупозным воспалением лёгких, не надо, чтобы непременно в нашем дыхательном органе сидел пневмококк, который является возбудителем болезни. Эти бактерии могут находиться в организме и до поры до времени не причинять вреда — они не вирулентны; но наступает момент, когда они становятся вирулентными. Для того, чтобы этот момент наступил, надо создать в организме такую обстановку, при которой он мог бы потерять свою сопротивляемость, защитную силу, сделался бы способным воспринять какую-нибудь инфекцию. Для того, чтобы заболеть, скажем, воспалением лёгких или другим острым заболеванием, достаточно иногда бывает одной только простуды. В этом я твёрдо уверен, несмотря на то, что есть врачи, которые считают, что простуда — вещь не реальная. Но я считаю несомненным, что если мы откроем здесь с двух сторон окна, то завтра многих здесь не будет. Для того, чтобы ослабить сопротивляемость организма, надо знать, что в этом организме слабо, что в этом организме является местом наименее сопротивляемым, какие органы наиболее раздражимы и легче воспринимают ослабление. Наконец, не надо думать, что человек отравляется только каким-нибудь ядом. Надо знать, что каждое лекарство в своём существе заключает в себе яд, дело зависит от дозы; каждое лекарство, самое простое, в неподходящей дозе и в неподходящий момент можно сделать ядом. Вот, исходя из этих соображений, мы и подходили к нашим жертвам. Не желая применять остродействующих отравляющих веществ, мы действовали неправильным лечением».

И это говорит ведущий терапевт страны, медицинское светило с мировым именем? Для кого он говорит? Для армвоенюриста Ульриха? Для членов суда — корвоенюриста Матулевича, диввоенюриста Иевлева? Для государственного обвинителя, прокурора Союза ССР Вышинского? Для защитников, членов Московской коллегии защитников Брауде и Коммодова? Нет, доктор Левин говорит не для них — они достаточно образованы, чтобы знать элементарные вещи. Монолог доктора-отравителя предназначен для тех, кто только-только научился грамоте, для кого этот упрощённо-примитивный слог целое открытие, кто, усвоив не без напряжения всех умственных способностей рассчитанные на их уровень признания, будет шуметь на митингах, требуя справедливой кары подлым убийцам. Сразу видно, что режиссёр своё дело знает!

Однако продолжим фрагменты стенограммы. Рассказав о технологии умерщвления Менжинского и Горького, Левин переходит к Куйбышеву.

Левин. Теперь в отношении Куйбышева. Слабым местом в его организме было сердце, на которое был направлен наш удар. Мы знали о плохом состоянии его сердца в продолжение значительного периода времени. Он страдал поражением сосудов сердца, миокардитом, у него бывали небольшие припадки грудной жабы. В этих случаях необходимо избегать остродействующих сердечных средств, которые очень возбуждали бы деятельность сердца и приводили бы постепенно к его дальнейшему ослаблению. Эти средства опять-таки, — не нужно в них искать яда. Тот же препарат дигиталиса даже полезен, если давать его в умеренных дозах и больному с другими сердечными заболеваниями. Препарат желез внутренней секреции тоже полезен, но эти препараты давать с известными перерывами. Мы применяли в отношении Куйбышева возбуждающие сердце средства без перерывов, в течение продолжительного периода времени, вплоть до его командировки в Среднюю Азию. Начиная с августа по сентябрь — октябрь 1934 года он непрерывно получал впрыскивание специальных препаратов эндокринных желез и другие средства, возбуждающие деятельность сердца. Это усилило и участило припадки грудной жабы. В таком болезненном состоянии он и уехал в Среднюю Азию. Там у него случилось непредвиденно острое заболевание — он заболел тяжёлой формой ангины с нарывом в горле и ему пришлось делать операцию. Куйбышев вернулся из командировки, не избавившись от ангины. Выслушивание его сердца показало, что оно находится в очень плохом состоянии. При таком состоянии больного нужно было уложить в постель, запретить ему всякую работу, чего я не сделал. Он работал. Затем он пошёл в Совнарком, и вот в Совнаркоме, в его кабинете, произошёл припадок грудной жабы. Его секретарь Максимов сделал то, что ускорило, несомненно, гибель Куйбышева. Дело в том, что Максимов при встречах меня спрашивал, как состояние здоровья Валериана Владимировича Куйбышева, что ему может быть полезно и что вредно. Мы не говорили о том, что знаем друг о друге. Я ему говорил, что у него может произойти припадок грудной жабы. Во время припадка Куйбышев должен был лежать без всяких движений, совершенно спокойно. Всё это я ему говорил, но знал, что он сделает противоположное тому, что я говорю, так как от Ягоды он знал об этом деле — об организации убийства Куйбышева. Что же было сделано? Не знаю, Максимов или кто другой был около него, но в состоянии припадка грудной жабы ему дали возможность пойти из здания Совнаркома до дому одному, он вышел из подъезда, прошёл под арку, прошёл мимо амбулатории, где сидели врачи, но никаких врачей к нему не позвали. Он поднялся на третий этаж на ногах. Дома была, правда случайно, домашняя работница. Когда она увидела, что ему стало очень плохо, она позвонила Максимову. Уже затем был вызван дежурный врач. Потом позвонили мне. Когда я пришёл, я застал Куйбышева уже мёртвым.

Вышинский. (Услышав признания Левина об умерщвлении Менжинского и Горького с помощью сильных медицинских средств.) Позвольте задать аналогичный вопрос относительно Валериана Владимировича Куйбышева.

Левин. Гипертония, повышенное кровяное давление и стенокардиональное давление, то есть маленькое проявление намечающейся грудной жабы. В этом случае надо считать, что венечные сосуды сердца поражены склеротическим процессом. Мышца сердца не может уже питаться так, как она может это делать. Мышца сердца требует постоянного притока крови, так как мышца руки, когда вы работаете, требует усиленного притока кислорода. Если этого нет, то это может привести к закупорке, к тромбозу, что и произошло. На вскрытии была найдена закупорка внешней артерии. Это явилось результатом припадка грудной жабы. Эта закупорка ускорила припадок, хотя по состоянию здоровья это получилось бы в будущее время, а благодаря этому мы тут имеем ускоренное приближение этих припадков.

Вышинский. В результате…

Левин. Вредительских действий.

Вышинский. В результате так называемого «лечения»?

Левин. В результате вредительских действий.

Вышинский. У меня вопросов больше нет.

Далее Левин рассказал о своих встречах с профессором Плетневым, в которых он подтверждал согласие принять директиву Ягоды. «И мы с ним посоветовались относительно того, как проводить наши вредительские действия в отношении Валериана Владимировича Куйбышева и Алексея Максимовича Горького, и мы решили тогда именно начать с Валериана Владимировича, что мы и сделали в 1934 году, а в начале 1935 года он скончался», — монотонно-заученным голосом произносил Левин страшные слова, как будто речь шла не о нём самом, а о каком-то другом человеке.

На утреннем заседании военной коллегии 9 марта 1938 года начался допрос подсудимого Плетнева.

Председательствующий. Подсудимый Плетнев, расскажите суду о ваших преступлениях перед Советской властью.

Плетнев. Летом 1934 года ко мне обратился доктор Левин и сказал, что меня хочет повидать Ягода, причём сказал, что он будет ко мне обращаться не как пациент. Темы разговора он не конкретизировал, так что точно я не знал, о чём будет речь, но он говорил, что внутри правительства идут разногласия, существует известный антагонизм, и что, вероятно, на эту тему будет со мной беседовать Ягода. Он мне не назвал ни имён, ни фамилий, ни конкретных фактов.

Через несколько дней за мной прислали машину, и я был привезён в кабинет Ягоды. Он начал со мной беседу на политическую тему. Он сказал, что назревает переворот, в котором он участвует; из других лиц он назвал только одного Енукидзе. Через некоторое время Левин кроме Енукидзе назвал мне участником антисоветского заговора ещё Рыкова. Ягода сказал, что они с Енукидзе решили привлечь, помимо Левина, и меня и что требуется наша помощь в деле устранения двух лиц. Эти два лица были: Максим Горький и Куйбышев. Я возражал, говоря, что, во-первых, Максим Горький — писатель, что, во-вторых, это — два больных человека, которым, по существу, не так долго осталось жить. Ягода сказал: «Они больны, но они чрезвычайно активны, и вопрос не в том, чтобы устранить только здоровых, а в том, чтобы уменьшить продолжительность и интенсивность активности этих лиц», и добавил, что Максим Горький особенно значителен как внутри страны, так и за границей. Он сказал, что выбрал меня не только как медицинское лицо, но и потому, что знает моё антисоветское настроение. Предложение его было подкреплено сильными угрозами по отношению ко мне и по отношению к моей семье… Я редко бывал у Куйбышева. У Горького я бывал с доктором Левиным, когда Горький тяжело болел. Я был консультантом, домашним врачом Горького был Левин…

…Что же касается до умерщвления Куйбышева, то изложенное Левиным совершенно правильно. Вследствие очень напряжённой, очень нервной жизни у Куйбышева не хватало сил, нужны были возбуждающие средства, которые впрыскивались ему в виде разнообразных гормонов. Их нельзя было впрыскивать непрерывно в течение 365 дней в году, нужно делать перерывы, а эти перерывы не делались. Соответствующее влияние оказывала также дача и сердечных лекарств, которые Левин назначал.

Как видите, мои показания совпадают с показаниями Левина, может быть отличаясь от них какими-нибудь мелочами, но здесь мелочи не решают дела, и я несу наравне с ним одинаковую ответственность.

Вышинский. Как вы характеризуете свои настроения в то время, когда были приглашены Ягодой для сговора об убийстве Куйбышева и Горького? Были ли у вас тогда антисоветские настроения?

Плетнев. Были.

Вышинский. А вы маскировали эти настроения?

Плетнев. Да.

Вышинский. Каким образом?

Плетнев. Неоднократно говорил о полной поддержке всех тех мероприятий, которые проводились Советской властью.

Вышинский. В отношении Валериана Владимировича Куйбышева вы тоже вместе с Левиным разрабатывали план его умерщвления?

Плетнев. Тоже вместе с Левиным.

Вышинский. И вы вместе с Левиным заботились о том, чтобы этот план был выполнен?

Плетнев. Постольку, поскольку его Левин выполнял, это был общий план.

Опустим стенограмму допроса Казакова, который истово сознавался в подробностях умерщвления Менжинского, и перейдём сразу к показаниям секретаря Куйбышева — Максимова-Диковского. Он признался, что с начала 1929 года уже стоял на позициях правых, вступив таким образом на антипартийный контрреволюционный путь. Следуя тактике центра правых, он не только никогда не выступал против политики партии, но даже старался не сближаться с теми правыми, которые уже успели скомпрометировать себя. Короче, маскировался и двурушничал.

Максимов-Диковский. В середине 1934 года, в конце августа, Енукидзе позвонил мне однажды и вызвал к себе для разговора, который имел для меня в дальнейшем наиболее серьёзные последствия. Во время этого разговора Енукидзе сказал мне: «Если раньше правые рассчитывали на то, что удастся свергнуть Советскую власть при помощи организации отдельных наиболее антисоветски настроенных слоёв, и в частности, кулачества, то сейчас положение изменилось. Ставка на это бита и необходимо перейти к более активным методам захвата власти». Эти наиболее активные методы он мне тут же расшифровал: «Центр правых в согласии с троцкистами принял решение о необходимости учинить ряд террористических актов против членов Политбюро. Это должно быть достигнуто методом подрыва здоровья вождей». Он одновременно рассказал о том, что часть врачей из Санупра Кремля завербована или привлечена к этому делу, что этот метод наиболее удобен тем, что он внешне придаёт характер несчастного исхода болезни и тем самым даёт возможность прикрыть эту террористическую деятельность правых.

«Вы, — говорит он, — должны принять участие в террористическом акте против Куйбышева; подготовка к этому уже начата. Врачи Левин и Плетнев сумеют сделать своё дело. От вас требуется, во-первых, дать им возможность, не мешать тому, чтобы они часто посещали больного, чтобы не срывались их так называемые визиты к больному. И второе: в случае острого заболевания, припадков каких-нибудь, не торопиться с вызовом врача, а если нужно, то вызывать только тех врачей, которые его лечат».

Несмотря на то, что я сам был участником контрреволюционной организации правых, должен сказать, что этот поворот разговора несколько ошеломил меня, здорово ошеломил. Я не ожидал такого поворота, довольно спокойно выслушал его, пока шла речь вообще. Заметив, что я несколько взволнован, Енукидзе продолжал разговор дальше. Вы, — говорит, — очевидно, недооцениваете силу правых в стране; у нас организаций правых и участников гораздо больше, чем вы предполагаете. Тут же он сказал, что нашим участником является Ягода, что он имеет возможность к любому нашему стороннику, становящемуся предателем, принять те или иные меры, которых у него в распоряжении вполне достаточно.

Я ему ответил ни да, ни нет. Разговор был отложен, но вскоре возобновлён. Вскоре он вызвал меня снова к себе, тут же присутствовал и Ягода, присутствие которого после той характеристики, которую давал прошлый раз Енукидзе, было достаточно красноречивым. Опять зашла речь исключительно о подготовке террористического акта против Куйбышева. Я на это пошёл. События дальше развёртывались быстрыми темпами. В результате так называемого лечения здоровье Куйбышева всё ухудшалось. Наступил период, когда Куйбышев стал собираться в командировку в Среднюю Азию. Енукидзе опять меня вызвал и потребовал: «Во время поездки в Среднюю Азию вам обязательно надо вызывать врача из Москвы. Поедет Левин». По приезде в Среднюю Азию Куйбышев заболел ангиной. Затем появился нарыв в горле. Куйбышев отказался от вызова врача из Москвы, и операцию делал местный врач в Ташкенте. Операция прошла благополучно. Но по возвращении в Москву здоровье Куйбышева ухудшилось, получились осложнения после перенесённой болезни в Средней Азии. Несмотря на такое состояние здоровья, врачи, которые были у него раза три, находили состояние здоровья его удовлетворительным. А я его утешал, ссылаясь на заявления врачей. Наконец, разразилась катастрофа, в тот самый день, когда Куйбышев находился на работе. Он почувствовал себя плохо, был очень бледен, налицо были несомненно те признаки, что приближается припадок. Это было в 2 часа дня. Он ушёл домой. Я позвонил Енукидзе и сказал, что Куйбышев ушёл домой, что ему очень плохо. Я не сомневался, что это — результат лечения, которое проводилось. Енукидзе потребовал от меня — не нервничать и выполнять то, что требуется, не торопиться с вызовом врача. Прошло минут 15–20. Куйбышев ушёл в 2 часа, а смерть его наступила в полчаса третьего. Мне позвонили из дому, что с Куйбышевым плохо.

Я врача вызвал, но когда врач приехал, Куйбышев уже был мёртв, было слишком поздно.

Вот так обстояло дело на самом деле. Вот то, что я должен был рассказать о том террористическом акте, который был организован Енукидзе и Ягодой по директиве центра, в осуществлении которого я принял преступное участие.

На заседании Военной коллегии Верховного суда оглашалось заключение медицинской экспертизы, составленное в форме ответов на вопросы государственного обвинителя. Зачитывал заключение заслуженный деятель науки профессор Бурмин. Вот фрагмент, касающийся умерщвления В.В. Куйбышева.

Вопрос. Допустимо ли было назначение больному В.В. Куйбышеву, страдавшему приступами грудной жабы и распространённым артериосклерозом, длительных приёмов больших доз дигиталиса (наперстянки)?

Ответ. Нет, недопустимо.

Вопрос. Могло ли применение больших доз препаратов наперстянки в продолжение длительного срока (нескольких месяцев) способствовать учащению припадков грудной жабы?

Ответ. Да, могло способствовать учащению припадков грудной жабы.

Вопрос. Допустимо ли в состоянии припадка грудной жабы разрешать больному двигаться и подниматься по лестнице и можно ли оставить больного с припадком грудной жабы без оказания немедленной врачебной помощи?

Ответ. Абсолютно недопустимо и преступно, так как это может привести, а в данном случае и привело к смерти.

Вопрос. Можно ли на основании совокупности этих данных считать установленным, что метод лечения В.В. Куйбышева был заведомо вредительским, направленным к ускорению его смерти, с использованием для этого как специальных познаний, которыми располагали обвиняемые, так и метода умышленного оставления В.В. Куйбышева без медицинской помощи при очередном припадке грудной жабы?

Ответ. Да, безусловно, можно считать установленным.

В обвинительной речи прокурор Вышинский перечислил обстоятельства, уличающие участие Рыкова и Бухарина в организации убийства Кирова, отравлении Менжинского, Горького и его сына, а также Куйбышева. Делая многочисленные ссылки на признания подсудимых, Вышинский был беспощаден к Ягоде, который стоял на высоте техники умерщвления людей самыми коварными способами. По словам прокурора, Ягода представлял собой последнее слово бандитской «науки», перекрыв целый ряд других преступников, имена которых известны из истории. Речь государственного обвинителя изобиловала многими примерами отравления, для осуществления которых никаких специфических, губительных для человеческой жизни средств не требовалось. В этом и заключается искусство преступления. Известно, вещал просвещённый прокурор, что Филипп II весьма широко пользовался для отравления ядом, который нельзя было обнаружить даже при тщательном исследовании, ядом, который был им назван «пусть почиет в мире». Известно, наконец, что папа Климент II был убит при помощи дыма от отравленной свечи. Обвинитель напомнил и о знаменитом деле Прочар, когда этот Прочар у своей жертвы вызвал хронический катар желудка и таким путём довёл её до гибели. На свет Божий было извлечено и дело доктора Пальмера, который отравил свою жертву мышьяком и стрихнином, употребляющимися в дозах, разрешающихся медициной.

Совершив пространный экскурс в прошлое и показав себя знатоком истории тонких преступлений в разных странах, организованных разными изуверами рода человеческого, Вышинский умело подводил к мысли, что очень часто убийцы используют врачей и медицинскую систему якобы для лечения, а на самом деле для того, чтобы добиться своей преступной цели. Из времён давнишних он ловко перекинул мостик к настоящим, рассказав о деталях задуманного преступниками-убийцами террористического акта против Николая Ивановича Ежова. Ведь и это убийство тоже было задумано тонко — при помощи отравления воздуха, которым должен был дышать в своём служебном кабинете Ежов, отравления воздуха ртутью, растворенной в кислоте. Причём Ягода предупреждал — ни в коем случае не в серной кислоте, потому что серная кислота оставляет след и может сжечь те самые шторы и гардины, которые надо было по указанию Ягоды пропитать для того, чтобы, вдыхая этот воздух, мог погибнуть Николай Иванович Ежов.

Вот какой план, очень тонкий, вероломный и подлый, был задуман Ягодой с ведома и одобрения правотроцкистского центра. Такими же строго продуманными и изощрёнными были способы умерщвления Менжинского, Горького и Куйбышева.

Обвинитель кипел от переполнявшего его благородного негодования, уличая врачей в позорном двурушничестве, вероломстве, лицемерии, которые применяли с бесстыдством отравителей, плачущих у изголовья жертв их так называемого «лечения».

Читая стенограмму судебного заседания сегодня, невольно ловишь себя на мысли, что находишься в чудовищном театре абсурда. В последнем своём слове, признав вину, горько и мучительно каялся в несовершённых преступлениях и просил суд даровать ему жизнь престарелый доктор Левин. Полностью признал себя виновным в преступной деятельности профессор Плетнев, учёный с мировым именем, великий трудяга, умудрившийся даже в заключении, ожидая суда, написать монографию в 10–12 листов, пользуясь литературой на четырёх языках. Понести заслуженное наказание высказал готовность Максимов-Диковский, назвавший себя в последнем слове преступником, изменившим интересам партии, интересам Родины. А защищал он их с 18 лет, воевал с белыми, сидел у них в тюрьме.

12 марта в 21 час 25 минут военная коллегия удалилась в совещательную комнату для вынесения приговора. Совещание окончилось 13 марта в четыре часа утра. На самом же деле, как мы знаем сегодня, совещание носило формальный характер. Приговор был известен ещё до начала суда и выносился в куда более высоких кабинетах. Его привели в исполнение через два дня после оглашения.

Через полвека, в январе 1988 года, тогдашний Генеральный прокурор СССР А.М Рекунков внёс протест по этому делу. Ещё раньше, в 1985 году пленум Верховного суда СССР отменил приговор и прекратил дело в отношении ряда осужденных на том процессе лиц, в числе которых значился профессор Института функциональной диагностики Д.Д. Плетнев. Он, как и другие невинно потерпевшие, был полностью реабилитирован. С Левина и Максимова-Диковского клейма отравителей никто не снимал, и, несмотря на явную надуманность обвинений в их адрес, официально они считались казнёнными за причастность к умерщвлению Куйбышева.

Согласно протесту Рекункова, обвинение врачей и других лиц в организации убийства Куйбышева основано только на их показаниях и опровергается материалами дела. Военная коллегия Верховного суда СССР не отразила в приговоре никаких доказательств. Приведённые же в обвинительном заключении признания обвиняемых не могли быть положены в основу обвинения без наличия других доказательств.

Из прокурорского протеста вытекает, что предварительное следствие по делу «правотроцкистского центра» производилось с грубейшими нарушениями социалистической законности. Многие протоколы допросов обвиняемых, очных ставок и другие процессуальные документы фальсифицировались. Путём угроз, насилия и обмана обвиняемых принуждали давать ложные показания на себя и других лиц, протоколы допросов и объяснения заранее составлялись и произвольно корректировались.

Бывший заместитель наркома внутренних дел СССР Фриновский, осужденный 3 февраля 1940 года за фальсификацию уголовных дел и массовые репрессии в заявлении от 11 апреля 1939 года указал, что работники НКВД СССР готовили арестованных к очным ставкам, обсуждая возможные вопросы и ответы на них. Подготовка заключалась в оглашении предыдущих показаний, данных о лицах, с которыми намечались очные ставки. После этого арестованного вызывал к себе Ежов или он сам заходил в комнату следователя, спрашивал у допрашиваемого, подтвердит ли он свои показания, и как бы между прочим сообщал, что на очной ставке могут присутствовать члены правительства. Если арестованный отказывался от своих показаний, Ежов уходил, а следователю давалось указание «восстановить» арестованного, что означало добиться от обвиняемого прежних ложных показаний.

Какими способами это достигалось, можно судить по заявлению профессора Плетнева, находившегося после присуждения двадцатипятилетнего срока во Владимирской тюрьме. В заявлении, датированном 10 декабря 1940 года и адресованном тогдашнему наркому внутренних дел Берии, говорилось: «…Весь обвинительный акт против меня — фальсификация. Насилием и обманом у меня вынуждено было «признание»… допросы по 15–18 часов подряд, вынужденная бессонница, душение за горло, угроза избиением привели меня к расстройству психики, когда я не отдавал ясного отчёта в том, что совершил. Я утверждал и продолжаю утверждать, что ни в каких террористических организациях я ни в какой мере не повинен… За что я теперь погибаю? Я готов кричать на весь мир о своей невиновности. Тяжко погибать, сознавая свою невиновность…»

В заявлении на имя Прокурора СССР А.Я. Вышинского от 26 мая 1940 года Д.Д. Плетнев писал: «Когда я не уступал, следователь сказал буквально: «Если высокое руководство полагает, что вы виноваты, то хотя бы вы были правы на все сто процентов, вы будете все… виновны». «Я осужден по делу Бухарина на 25 лет, — в отчаянии обращался он к Ворошилову 15 января 1941 года, — то есть фактически на пожизненное заключение в тюремную могилу… Ко мне применялась ужасная ругань, угрозы смертной казнью, таскание за шиворот, душение за горло, пытка недосыпанием, в течение пяти недель сон по 2–3 часа в сутки, угрозы вырвать у меня глотку и с ней признание, угрозы избиением резиновой палкой… Всем этим я был доведён до паралича половины тела… Я коченею в окружающей меня лжи и стуже среди пигмеев и червей, ведущих свою подрывную работу. Покажите, что добиться истины у нас в Союзе так же возможно, как и в других культурных странах. Правда воссияет».

Она таки и воссияла. 4 февраля 1988 года пленум Верховного суда СССР отменил приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 13 марта 1938 года в отношении Бухарина, Рыкова и других подсудимых, включая «врачей-отравителей» Левина, Казакова, а также бывшего секретаря Куйбышева Максимова-Диковского. Новым рассмотрением дела установлено отсутствие в их действиях состава преступления.

Для чего же понадобилась Сталину версия об отравлении Куйбышева, Менжинского, Горького и его сына? Бывший генерал НКВД А. Орлов в книге «Тайная история сталинских преступлений» излагает следующую точку зрения на сей счёт. По его мнению, процессом антисоветского «правотроцкистского блока» Сталин дал ответ тем зарубежным критикам, которые всё упорнее ставили один и тот же каверзный вопрос: как объяснить тот факт, что десятки тщательно организованных террористических групп, о которых столько говорилось на двух первых московских процессах, смогли совершить лишь один-единственный террористический акт — убийство Кирова?

Действительно, факт одного лишь убийства был слабым местом всего грандиозного судебного спектакля. Чтобы достойно ответить на вызов, Сталин должен был указать поименно тех руководителей, которые погублены заговорщиками. Сталинский мозг действовал изощрённо, он разрешил и эту проблему. Между 1934 и 1936 годами в Советском Союзе умерло естественной смертью несколько видных политических деятелей. Самыми известными из них были член Политбюро Куйбышев и председатель ОГПУ Менжинский. В тот же период умерли А.М. Горький и его сын Максим Пешков. Сталин решил использовать эти четыре смерти. Хотя Горький не был членом правительства и не входил в Политбюро, Сталин и его хотел изобразить жертвой террористической деятельности заговорщиков, надеясь, что это злодеяние вызовет возмущение народа, направленное против обвиняемых.

Куйбышева, Менжинского и Горького лечили трое известных врачей, которых и решили передать в руки следователей НКВД. Однако врачи не были членами партии, их не обучали партийной дисциплине, они всё ещё придерживались устаревшей буржуазной морали и превыше всех директив Политбюро чтили заповеди: не убий и не лжесвидетельствуй. Ежов должен был считаться и с этим. Тогда он решил сломить сначала волю одного из врачей и в дальнейшем использовать его показания для давления на остальных.

По версии А. Орлова, Ежов остановил свой выбор на профессоре Плетневе, наиболее выдающемся в СССР кардиологе, именем которого был назван ряд больниц и медицинских учреждений. Чтобы деморализовать Плетнева ещё до начала следствия, Ежов прибёг к коварному приёму. К профессору в качестве пациентки была послана молодая женщина, обычно используемая НКВД для втягивания сотрудников иностранных миссий в пьяные кутежи. После одного или двух посещений профессора она подняла шум, бросилась в прокуратуру и заявила, что три года назад Плетнев, принимая её у себя дома, в пароксизме сладострастия набросился на неё и укусил за грудь.

Не имея понятия, что пациентка была подослана НКВД, растерянный Плетнев недоумевал, что могло заставить её таким образом оклеветать его. На очной ставке он пытался получить от неё хоть какие-нибудь объяснения столь странного поступка, однако она упорно продолжала повторять свою версию. В газетах почти ежедневно появлялись резолюции медицинских учреждений из различных городов, поносившие профессора Плетнева, опозорившего советскую медицину. Ряд резолюций такого рода был подписан близкими друзьями и бывшими учениками профессора — об этом позаботился всемогущий НКВД. В таком состоянии, разбитый и обесчещенный, он был передан в руки энкаведистских следователей, где его ожидало нечто худшее — роль соучастника «медицинских убийств», организованных главным помощником Ягоды профессором Левиным.

Согласно легенде, состряпанной Сталиным при участии Ежова, Ягода вызывал этих врачей в свой кабинет, каждого поодиночке, и путём угроз добивался от них, чтобы они неправильным лечением сводили в могилу своих знаменитых пациентов. Из страха перед Ягодой врачи будто бы повиновались.

Эта легенда, пишет Орлов, столь абсурдна, что для её опровержения достаточно поставить один-единственный вопрос: зачем этим врачам, пользующимся всеобщим уважением, надо было совершать убийства, требуемые Ягодой? Им достаточно было предупредить о замыслах Ягоды своих влиятельных пациентов, и те сразу сообщили бы Сталину и правительству. Мало того, у врачей была возможность рассказать о планах Ягоды не только намечаемым жертвам, но и непосредственно Политбюро. Профессор Плетнев, скажем, мог обратиться к Молотову, которого он лечил, а Левин, работающий в Кремле, — даже к самому Сталину.

Вышинский оказался не в состоянии предъявить суду ни единого доказательства вины врачей. Разумеется, сами они легко могли опровергнуть обвинения в убийстве, тем не менее они поддержали Вышинского и заявили на суде, что по требованию руководителей заговора действительно применяли хоть и надлежащие лекарства, но таким образом, чтобы вызвать скорейшую смерть своих высокопоставленных пациентов. Иных показаний ждать не приходилось — обвиняемым внушили, что их спасение не в отрицании своей вины, а, напротив, в полном признании и раскаянии.

Так три беспартийных и совершенно аполитичных врача были использованы для того, чтобы подправить давнюю сталинскую версию и убедить мир, что террористам удалось не одно лишь убийство Кирова, заключает бывший генерал НКВД.

Тем не менее через три года после судебной реабилитации «врачей-убийц» и секретаря Куйбышева Максимова-Диковского, в январе 1991 года, появляется публикация, где утверждается, что умерщвление всё-таки было. Правда, не по заданию главарей антисоветского «правотроцкистского блока». «Моего отца убил Коба!» — под таким громким заголовком еженедельник «Восточный экспресс» напечатал большой материал сына Куйбышева Владимира Валериановича.

Уверенность, что его отца убил Сталин, пишет автор, зиждется на анализе фактов. Что же это за факты? Киров, Куйбышев и Орджоникидзе, вокруг кончины которых ходит столько версий и догадок, были не только товарищами по партии, боевыми соратниками в годы гражданской войны, но и близкими друзьями. Они занимали ключевые посты в руководстве партии и государства, пользовались огромным авторитетом. В отличие от других никогда не входили ни в какую оппозицию. Их репутация была безупречной. Кроме того, эта тройка, в отличие от Сталина, превосходно владела ораторским искусством, могла выступать перед большими массами людей.

О крепкой личной дружбе Куйбышева, Орджоникидзе и Кирова можно судить и по редкой фотографии из личного архива сына Куйбышева. Открытые, мужественные лица. Высокие лбы. Все трое жизнерадостно смеются. Мастерски смонтированный еженедельником коллаж: над фотографией — фамилии с датами рождения и смерти, выбитыми в Кремлёвской стене, где в трёх нишах замурован прах неразлучных друзей. Ниши расположены рядом, и заполнялись они по мере ухода каждого из жизни.

Первым трагическая участь постигла Кирова. По мнению Владимира Валериановича, пал Киров от руки агента ОГПУ Леонида Николаева. Развязку якобы ускорил XVII съезд ВКП(б), где Киров на выборах получил больше голосов, нежели Сталин. Киров оказался реальным претендентом на пост генсека и погиб от пули подосланного убийцы. Затем наступила очередь Куйбышева. «Близилось открытие VII съезда Советов, — пишет Владимир Валерианович, — Куйбышев готовился выступить на съезде с докладом о ходе выполнения 2-го пятилетнего плана развития народного хозяйства. 23 января последний раз председательствует на заседании Совета Труда и Обороны. 25-го с утра работает в Совнаркоме. Последний документ, который он подписывает, это постановление о расширении строительства пионерского лагеря «Артек». Всё дальнейшее, что произошло в тот роковой день, странно и алогично. Яд, данный врачом Левиным под видом лекарства утром, днём стал действовать. Отец почувствовал себя плохо. Он просит отложить встречу с лётчиками-челюскинцами. Говорит, что пойдёт домой, отдохнёт и вернётся к пяти часам. Тем не менее личный секретарь В. Максимов не сопровождает его. Не вызывает и лечащего врача».

Далее сын Куйбышева описывает подробности, известные по воспоминаниям Елены Владимировны Куйбышевой и материалам судебного процесса 1938 года. Не будем их повторять, поскольку новых сведений в них не содержится. Приведём только те аргументы и свидетельства, которые отсутствуют в других источниках. Почему, спрашивает Владимир Валерьянович, так странно вёл себя Максимов? В апреле 1934 года по надуманному поводу он сменил Михаила Фельдмана. Эта замена, считает автор публикации, стала началом зловещей тайной игры вокруг Куйбышева, который резко протестовал против отстранения секретаря, работавшего с ним многие годы. Однако это не помогло. Из статьи вытекает, что Максимов был приставлен к Куйбышеву по указанию Кобы и расстрелян в марте 1938 года вместе с врачами, чтобы не оставалось свидетелей этого страшного преступления.

В доказательство того, что Куйбышев, как и Киров, был намечен к ликвидации, Владимир Валерианович приводит такой случай. Их семья ехала на машине по Ленинградскому шоссе на дачу в Морозовку. Сзади сидел работник Госплана. Куйбышев пригласил его на дачу, чтобы там в выходной день поработать. «Мы все шутим, но я вижу, — вспоминает Владимир Валерианович, — что наш спутник страшно нервничает, то и дело поглядывает в заднее стекло. И вдруг, заметив яркие фары догонявшего нас автомобиля, он истошно крикнул: «Остановите машину! Красный свет! Остановите машину!» Шофёр начал тормозить. Ещё на ходу этот человек открыл дверцу и буквально вывалился в придорожную канаву. Догонявший автомобиль стремительно проскакивает мимо и скрывается в темноте… Никто ничего не понимает. Бормоча что-то в своё оправдание, сотрудник отца выбирается на шоссе, влезает в машину. На даче отец попросил его пройти в кабинет. Они запираются. Спустя час отец вышел мрачный, подавленный. Работник Госплана тут же уехал в Москву. Больше я его не видел».

По всей вероятности, утверждает сын Куйбышева, готовилось покушение на отца. Может быть, хотели устроить автомобильную катастрофу или должны были обстрелять машину. Не исключено, что ехавшему с ними была уготована определённая роль и он струсил. Неизвестно, признался ли он Куйбышеву. Этот эпизод для всех членов семьи так и остался тайной. Во всяком случае, Владимир Валерианович и сегодня уверен, что это было предвестием трагедии.

Отчего же такая неприязнь Сталина к Куйбышеву? По мнению сына Куйбышева, к таким, как его отец, вышедшим из потомственных дворянских семей и получившим прекрасное образование, Сталин относился с предубеждением и подозрительностью. Но самое главное в том, что Коба не мог простить Куйбышеву его требования о создании параллельной комиссии ЦК по расследованию обстоятельств гибели Кирова.

Известно, что создания специальной комиссии от ЦК, которая бы имела право параллельно со следственными органами вести допросы убийцы Кирова и других арестованных, потребовал Орджоникидзе. Но что этого добивался и Куйбышев, было новостью. Считалось, что он был человеком Сталина, который к нему весьма благоволил. Партийный функционер городского, затем губернского масштаба, и вдруг в 1922 году — секретарь ЦК, в 1924-м — член так называемой «семёрки», руководящего исполнительного органа ЦК, где кроме него Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Томский. Какие имена! Ясно, что этот взлёт возможен был благодаря мощному покровительству Сталина, ибо только они двое оставались в обойме к моменту смерти Куйбышева. Обязанный своим выдвижением Сталину, Куйбышев до конца жизни оставался усердным исполнителем его воли — таковой была точка зрения официальной историографии. Роли в этом тандеме строго определены: Сталин указывал дорогу, Куйбышев изо всех сил жал на педали.

Выходит, есть и другой Куйбышев, неизвестный, несговорчиво выглядывающий из тех «святцев», в которые его зачислили? С одной стороны — полнейшее послушание, повиновение могущественному покровителю, повторение вслед за ним, что Кирова убила троцкистско-зиновьевская банда (вспомним последний доклад на Московском областном съезде Советов 7 января 1935 года). С другой — волнение и возмущение, вызываемые арестами известных ветеранов революции, которых сразу же объявили заговорщиками и троцкистами. Версию о том, что Куйбышев открыто заявил: подоплёка убийства Кирова и методы ведения следствия вызывают сомнения, а посему следует создать специальную комиссию ЦК, — приводит и писатель В. Карпов в своей хронике «Маршал Жуков». «Это предложение, — пишет он, — было внесено на заседании Политбюро в конце декабря, а через месяц, 25 января 1935 года, Куйбышев скоропостижно скончался. Утром работал, а вечером принял лекарство и через полчаса умер. Официально было объявлено, что он умер от тромбоза. И уже через долгий промежуток времени, на процессе Бухарина, «вдруг выяснилось на следствии», что Куйбышев был отравлен, но вину, конечно, свалили на «зиновьевско-бухаринское охвостье»». Из этого вытекает, что Карпов допускает факт отравления Куйбышева, а сомневается лишь в причастности к нему Бухарина и Зиновьева.

Наше мифологизированное сознание с трудом верит, что были времена, когда Сталин отнюдь не был вне критики. Оказывается, ему возражали не только участники оппозиционных групп. Апологетика, искусственное возвеличивание Сталина стимулировали создание легенд и о тех, кто входил в его ближайшее окружение. Долгое время они составляли тот монолитный постамент, на котором возвышалась как бы вырастающая из него фигура вождя. В действительности это было далеко не так.

Отношения Куйбышева со Сталиным были не такими уж безоблачными. Не следует забывать и того, что Валериан Владимирович в годы гражданской войны был политическим комиссаром и членом реввоенсовета 1-й армии, той самой, которой командовал Тухачевский. Политкома и командарма связывала крепкая личная дружба. Доживи Куйбышев до разоблачения «заговора военных», кто знает, как сложилась бы его дальнейшая судьба. Наверняка подозрительный Коба вспомнил бы, кто комиссарил у давнишнего соперника по военной славе, чья подпись стояла рядом с подписью Тухачевского под оперативными приказами и планами контрударов.

В 1925 году неожиданно скончался Фрунзе. В Гражданскую командовал армией, группой армий, фронтами. Политкомиссаром и членом реввоенсовета всех возглавляемых им армий и фронтов был Куйбышев. Куда Фрунзе, туда и Куйбышев. Фрунзе вступил в Бухару, и Куйбышев тут как тут: полпред в Бухарской народной советской республике. Нелепую смерть председателя Реввоенсовета и наркомвоенмора СССР переносил тяжело, страдал мучительно. Первого декабря 1934 года раздался выстрел в Смольном, и не стало Мироныча, с кем близко он сошёлся ещё в полусгоревшей Астрахани, которой вместе не давали пасть ни перед колчаковцами, ни перед деникинцами. Друг за другом, десятками и сотнями выбывали из строя боевые товарищи рангом пониже. Кто знает, удалось бы Куйбышеву избежать кровавой молотилки, загрохотавшей на полную мощность в 1937–1938 годах? Уж больно много на него было компромата. Одна близость с Тухачевским могла обернуться бедой, не говоря уже о связях с троцкистами.

Оказывается, числился за ним и такой грех. Неспроста вспомнил о нём аж в 1973 году покойный ныне Молотов. Видно, крепко запомнил какие-то списки. В книге «Сто сорок бесед с Молотовым», изданной в 1991 году, её автор Ф. Чуев приводит следующее высказывание Молотова. На вопрос: «Куйбышев и другие не выше Молотова были, не выше Серго?» — «Нет, конечно, немножко выше, — самокритично признавал Вячеслав Михайлович, — Куйбышев более грамотный. Он много читал. Организатор прекрасный. Но объединялся с троцкистами. Потому что не разбирался, не придавал значения. Ведь троцкисты — хорошие люди, жалко, что расхождения, кое-кто исправился, кое-кто пока незаменим. Всех надо использовать. Троцкий скажет хорошее — Троцкий хороший. Вот в этом была его слабость».

По тем временам такой слабости, конечно же, не простили бы. Как не простили её многим видным большевикам. Прощали другую слабость, о которой Сталин знал, но относился к ней снисходительно и даже поощрял. В документальном фильме «Чтобы понять», снятом Самарской студией кинохроники, звучит голос за кадром, утверждающий, что в последнее время перед смертью Куйбышев очень изменился — стал сутулиться, появилась растерянность в глазах, участились приступы стенокардии. А ему было всего 47 лет. Преждевременное разрушение его организма связывают с неумеренным потреблением спиртного и даже с беспробудным пьянством. Владимир Валерианович Куйбышев категорически опровергал эти слухи, не отрицая, впрочем, того, что его отец, как всякий нормальный русский человек, по праздникам или в гостях не отказывался выпить рюмку, но ни при каких обстоятельствах никогда бы не стал одурманивать себя алкоголем.

Легко понять сыновние чувства человека, родившегося на полу в тюремной камере за год до Октября, пережившего унижение от переселения после смерти отца из кремлёвской квартиры в дом на набережной, постоянное ожидание топота сапог и стука в дверь, страх за маму, Пану Афанасьевну, члена партии с 1908 года, у которой в прихожей стоял наготове чемоданчик с самым необходимым на случай ареста. Но вот в одиннадцатой книжке за 1990 год журнал «Коммунист» опубликовал сданные в 1969 году Молотовым в Центральный партийный архив письма Сталина. В двух из них упоминается пагубная страсть Куйбышева.

В письме Молотову от 1 сентября 1933 года Сталин пишет: «Признаться, мне (и Ворошилову также) не понравилось, что ты уезжаешь на 1 1/5 месяца, а не на две недели, как было условлено, когда мы составляли план отпусков… Разве трудно понять, что нельзя надолго оставлять ПБ и СНК на Куйбышева (он может запить) и Кагановича…» Во втором письме, датированном 12 сентября того же года, он снова возвращается к этой теме: «…Мне несколько неловко, что я послужил причиной твоего досрочного возвращения из отпуска. Но если отвлечься от этой неловкости, то ясно, что оставить центральную работу на одного Кагановича (Куйбышев может запить) на долгий срок, имея к тому же в виду, что Каганович должен разрываться между местной и центральн[ой] работой, — значит поступить опрометчиво…»

В том, что это не специально пущенный Сталиным слух, ставящий своей целью опорочить репутацию Куйбышева (письма стали известны только в 1990 году!), свидетельствуют и признания Молотова Ф. Чуеву, на вопрос которого «Бухарин любил выпивать?» последовал честный, на наш взгляд, ответ: «Нет. Рыков любил. У Рыкова всегда стояла бутылочка «Старки». «Рыковская» водка была — этим он славился. Ну мы все в компании выпивали, так, по-товарищески. Я в молодости очень крепко мог выпить. Сталин — само собой. Куйбышев любил. Валериан! Стихи писал. Хороший человек, очень хороший. И Киров замечательный человек!»

А теперь пора сказать о том, что вторая супруга Куйбышева, Ольга Андреевна, тоже говорила автору этой книги о пагубной страсти мужа. По её свидетельству, эта страсть и ускорила его кончину.

Ни крупные заслуги Куйбышева до революции — восемь арестов, три судебных процесса, четыре сибирские ссылки, ни последующие высокие посты в партии и государстве — председатель ВСНХ, Госплана, член Политбюро, первый заместитель Председателя Совнаркома СССР — не могли спасти от репрессий его братьев. Анатолия сослали в Комсомольск-на-Амуре. Николая, с четырьмя ромбами на петлицах, комкора, награждённого четырьмя орденами Красного Знамени, расстреляли в 1938 году. Всего 20 минут понадобилось, чтобы приговорить к смерти его, командующего Закавказским военным округом, героя гражданской войны, за вступление в заговор с целью убить… С.М. Кирова. Вряд ли избежал бы этой участи и третий, самый знаменитый из одиннадцати детей Владимира Яковлевича Куйбышева — дворянина, подполковника, начальника воинской команды в городе Кокчетаве.

Появление на свет Валериана окружено легендами. Брат Миша, которого впоследствии нечаянно застрелил из ружья соученик по кадетскому корпусу, таинственно сообщил Воле (так звали его в детстве), что он подслушал разговор отца с матерью: оказывается, Волю взяли у нищих. Воля легко поверил: он сам часто слышал, как знакомые говорили, что он ни на кого из семьи не похож. Воля стал задумываться, избегать шумных игр, ещё больше углубился в себя. Говорят, это сказалось на его психике.

Столь же таинственно ушёл он и из жизни, не принадлежа после смерти ни себе, ни жёнам, ни детям. Его имя использовалось политическими конъюнктурщиками в выгодных для них целях — то для уничтожения старых врагов, то для приобретения новых друзей. Находясь в небытии, он продолжал верно служить породившей его системе.

Городу Куйбышеву вернули его старое название — Самара. То же случилось и с улицей в Москве, ведущей к Кремлю. А вот переулочек рядом оставили. Как память о пути политиков тоталитарной системы к власти? Или как предостережение новым политикам?

Приложение№ 15: Из открытых источников

Из медицинского заключения о смерти В.В. Куйбышева

«…Смерть тов. Куйбышева наступила вследствие закупорки правой венечной артерии сердца свертком крови (тромбом), образовавшимся в результате резко выраженного общего атеросклероза, поразившего в особенно сильный степени венечные артерии сердца».

Версия Владимира Куйбышева — сына В.В. Куйбышева

(Владимир Валерианович, родившийся в 1917 году в самарской тюрьме, высказывал уверенность, что его отец был отравлен «лекарствами» — ядами по приказу Сталина. В числе исполнителей он называл секретаря отца В. Максимова-Диковского и лечащего врача Л.Г. Левина.)

«Личный секретарь, В. Максимов, недавно сменивший (несмотря на резкие протесты отца!) верного и преданного Михаила Фельдмана, с кем отец провёл многие годы, не сопровождает его и не вызывает лечащего врача Л.Г. Левина. Отец идёт по Кремлю, домой, в тяжёлом состоянии, обливаясь потом… Он направляется в амбулаторию, находившуюся в нашем подъезде на первом этаже. Амбулатория почему-то оказывается закрытой, что прежде никогда не бывало. С трудом поднимается на третий этаж. В квартире застаёт только домработницу Лену. Просит её принести горячего молока, идёт по коридору в свой кабинет. Там ложится на кушетку, накрывается пледом и вскоре в одиночестве умирает».

Мнение доцента Курятникова

(Владимир Курятников — доцент из Самары, автор публикации «Как умер Куйбышев» в газете «Труд», 30 июля 1998 г.)

Версия смерти Куйбышева, которой придерживается его сын (всплывшая через три года после смерти на знаменитом процессе конца тридцатых годов, имеет дополнительное свидетельство. На медицинском вскрытии тела Валериана Владимировича присутствовала сестра жены Куйбышева — Нина Андреевна Лежава. С неё была взята подписка о неразглашении врачебной тайны. И только в 1953 году, после смерти Сталина, она рассказала своей сестре Ольге (вдове В.В. Куйбышева), что в организме Валериана Владимировича был обнаружен цианистый калий…

Был ли отравлен Куйбышев цианистым калием, и если да, то как Сталин и ОГПУ допустили, что она осталась в живых? Её сведения достаточно серьёзны, но они дошли до нас через третье лицо и нуждаются в тщательной перепроверке.

Глава 10 Конфиденциальный разговор

Что предшествовало ссоре. — Размолвка. — Рукоприкладство. — Из друзей во враги. — Сфальсифицированный диагноз. — Смерть наступила в кресле. — Легенда о подозрительном визитёре.

В первой половине дня 18 февраля 1937 года на квартиру к Орджоникидзе в Кремле пришёл неизвестный человек, назвался шофёром, он хотел передать Григорию Константиновичу папку с документами Политбюро. Зинаида Гавриловна, жена Г.К. Орджоникидзе, спросила:

— А где же шофёр Серго — Николай Иванович?

Человек ответил, что Николай Иванович не работает сегодня.

Затем этот человек поднялся на второй этаж в кабинет к Серго. Через несколько минут раздался выстрел. Человек вышел из кабинета, спустился по лестнице вниз и спросил у Зинаиды Гавриловны:

— Вы слышали выстрел?

Когда Зинаида Гавриловна зашла в кабинет, то увидела Серго сидящим глубоко в кресле с повисшей правой рукой, а на полу справа валялся пистолет.

Перед приходом этого человека у Серго состоялся резкий разговор по телефону по-грузински — вероятно, со Сталиным.

Ну наконец-то! Спустя пятьдесят четыре года в солидном научном издании облекло печатную форму свидетельство, которое продолжительное время служило источником различных толков и пересудов. В 1991 году журнал «Вопросы истории КПСС» опубликовал фрагменты воспоминаний С.З. Гинзбурга, бывшего многие годы ближайшим соратником Серго Орджоникидзе. Автор знакомит с приведённой выше записью рассказа бывшей ответственной сотрудницы Наркомтяжпрома Варвары Николаевны Сидоровой.

Этот рассказ записал инженер Челябинского тракторного завода Л.С. Комаров. По словам С.З. Гинзбурга, В.Н. Сидорова просила Л.С. Комарова ознакомить с записью «только и лично С.З. Гинзбурга», а также не публиковать ссылки на то, что она слышала всё это от Зинаиды Орджоникидзе. Лишь после смерти рассказчицы С.З. Гинзбург счёл возможным обнародовать услышанное ею по секрету от вдовы наркома.

Публикация воспоминаний С.З. Гинзбурга, работавшего начальником управления у Г.К. Орджоникидзе, заставила меня перетряхнуть все собранные материалы о смерти «железного наркома тяжёлой промышленности», как называли его в многочисленных некрологах.

Так вот откуда слухи о насильственном характере смерти Серго! Нет, речь идёт не о самоубийстве — эта версия, впервые прозвучавшая официально из уст Н.С. Хрущёва на XX съезде партии, многими бралась под сомнение, хотя для большинства простодушных современников она имела эффект взорвавшейся бомбы. Вот они, эти строки, вызвавшие когда-то смятение в доверчивых душах наших отцов, привыкших жить в смирении и послушании: «Берия учинил также жестокую расправу над семьёй товарища Орджоникидзе. Почему? Потому что Орджоникидзе мешал Берии в осуществлении его коварных замыслов. Берия расчищал себе путь, избавляясь от всех людей, которые могли ему мешать. Орджоникидзе всегда был против Берии, о чём он говорил Сталину. Вместо того, чтобы разобраться и принять необходимые меры, Сталин допустил уничтожение брата Орджоникидзе, а самого Орджоникидзе довёл до такого состояния, что последний вынужден был застрелиться».

Секретный, как его тогда называли, доклад Хрущёва зачитывали на закрытых партсобраниях. Уцелевшим в годы репрессий и войны людям ещё помнилась запущенная два десятка лет назад официальная версия, согласно которой Г.К. Орджоникидзе скоропостижно скончался от разрыва сердца. Газете «Правда» верили, а в ней чёрным по белому на первой полосе, окаймлённой траурной рамкой, было помещено правительственное сообщение о том, что 18 февраля 1937 года в 17 часов 30 минут в Москве, у себя на квартире в Кремле скончался народный комиссар тяжёлой промышленности, член Политбюро Центрального Комитета ВКП (большевиков) товарищ Григорий Константинович Орджоникидзе.

Ниже следовало ещё одно сообщение — от ЦК ВКП(б). К слову «скончался» здесь было добавлено уточнение — «скоропостижно». Расширен и круг эпитетов. Умерший назван «крупнейшим деятелем нашей партии, пламенным бесстрашным большевиком-ленинцем, выдающимся руководителем хозяйственного строительства нашей страны». На фотоснимке запечатлен Г.К. Орджоникидзе на смертном одре. Возле него в скорбной неподвижности застыли лица супруги покойного Зинаиды Гавриловны Орджоникидзе, его сподвижников Молотова, Ежова, Сталина, Жданова, Кагановича, Микояна, Ворошилова. Совсем недавно стало известно, что автором этой фотографии был брат Молотова. Посторонних к таким делам не подпускали, кремлёвские тайны охранялись надёжно.

Смерть наступила в 17 часов 30 минут 18 февраля, снимок вдовы с пришедшими разделить её горе соратниками и товарищами мужа возле гроба покойного помещён 19 февраля. Завидная оперативность даже с точки зрения сегодняшнего дня! Как будто кто-то, невидимо действующий за кулисами, усиленно пытаясь убедить общественное мнение в правильности официальной версии причины смерти, отдал распоряжение об опубликовании в печати этого фотоснимка, призванного засвидетельствовать нормальность прежних взаимоотношений умершего с пришедшими проститься с ним друзьями. Не исключено, что кое у кого из близко знавших покойного людей могло шевельнуться такое подозрение. Но оно быстро исчезало, стоило только ознакомиться с помещёнными здесь же, на первой полосе «Правды», строками врачебного заключения о смерти Г.К. Орджоникидзе.

Заключение врачей достойно того, чтобы воспроизвести его со старых газетных столбцов. Итак, вот он, этот документ, развенчивающий остатки сомнений у самых недоверчивых: «Товарищ Орджоникидзе Г.К. страдал артериосклерозом с тяжёлыми склеротическими изменениями сердечной мышцы и сосудов сердца, а также хроническим поражением правой почки, единственной после удаления в 1929 году туберкулёзной левой почки.

На протяжении двух лет у товарища Орджоникидзе наблюдались от времени до времени приступы стенокардии (грудной жабы) и сердечной астмы. Последний такой припадок, протекавший очень тяжело, произошёл в начале ноября 1936 года.

С утра 18 февраля никаких жалоб т. Орджоникидзе не заявлял, а в 17 часов 30 минут, внезапно, во время дневного отдыха почувствовал себя плохо, и через несколько минут наступила смерть от паралича сердца».

Врачебное заключение подписали виднейшие авторитеты в области медицины — нарком здравоохранения СССР Г. Каминский, начальник Лечсанупра Кремля И. Ходоровский, консультант Лечсанупра Кремля доктор медицинских наук Л. Левин, дежурный врач Кремлёвской амбулатории С. Мец. Спустя некоторое время все они были арестованы и репрессированы. В вину им инкриминировали другие дела, но кто знает, не было ли истинной причиной стремление избавиться от опасных свидетелей?

В 1937 году хотя бы малейший намёк на связь между расстрелом наркома здравоохранения Г. Каминского и смертью Г. Орджоникидзе расценили бы как бред сумасшедшего. Даже Н.С. Хрущёв, который на XX съезде первым опроверг сталинскую версию кончины Орджоникидзе от паралича сердца, в речи на похоронах обвинил в его смерти бешеных псов-контрреволюционеров — троцкистов, зиновьевцев и правых.

— Мы, большевики Москвы и все трудящиеся, — говорил он тогда, — посылаем проклятья, ненависть и презрение врагам рабочего класса Советского Союза и рабочего класса всего мира, подлым предателям — троцкистам, зиновьевцам и правым. Это они своей изменой, своим предательством, шпионажем, вредительством нанесли удар твоему благородному сердцу. Пятаков — шпион, вредитель, враг трудового народа, гнусный троцкист — пойман с поличным, пойман и осужден, раздавлен, как гад, рабочим классом, но это его контрреволюционная работа ускорила смерть нашего дорогого Серго.

Н.С. Хрущёву вторил В.М. Молотов:

— Враги нашего народа и всех трудящихся, троцкистские выродки фашизма и иные подлые двурушники, изменническая работа которых на службе обречённой на скорую гибель буржуазии вызывала такие острые и всем нам понятные переживания товарища Орджоникидзе, несут ответ за то, что во многом ускорили смерть нашего Серго. Товарищ Орджоникидзе не ожидал, что Пятаковы, которым были предоставлены такие возможности, могут пасть так низко, скатиться в такую грязную, тёмную яму контрреволюции. Мы знаем, как на это ответить…

В таком же духе были выдержаны речи Ворошилова, Берии, Косарева, других выступивших на траурном митинге 21 февраля 1937 года.

Значительное место в выступлениях занимал пересказ заслуг покойного. Их было немало. Сегодня нелишне напомнить о них хотя бы вкратце, потому что последние события — демонтаж памятника Орджоникидзе в Тбилиси, возвращение прежнего названия столицы Северной Осетии, которая носила его имя более полувека, многочисленные упрёки в том, что он так и не понял до конца, кому служил столь беззаветно, — бросают тень на этого неординарного человека, искажают представление о его противоречивой, во многом трагической личности. В закавказских республиках его всё чаще и смелее называют подручным Сталина, скрупулёзно подсчитывают, сколько вреда нанесла его деятельность грузинскому, азербайджанскому, армянскому народу, и не им только. Вспоминают печально известный «грузинский инцидент», рьяность в осуществлении сталинской идеи «автономизации» Закавказья. Подчёркивают безоговорочную поддержку им плана индустриализации и сплошной коллективизации. Осуждают за командно-приказной стиль работы, экономическую необоснованность ставящихся перед директорами заводов задач, отсутствие элементарной их проработки, волюнтаризм и «потолочный» принцип.

Хрестоматийным стал на всех курсах менеджеров, руководителей совместных предприятий пример экономической безграмотности наркома тяжёлой промышленности, о котором в 1937 году с восторгом писал директор Сталинградского тракторного завода В.В. Фокин. Как-то Серго поручил одному из директоров подсчитать, сколько машин может дать его предприятие. И когда он доложил, нарком спросил: а больше нельзя дать?

— Видите ли, сейчас трудно всё учесть, может быть ещё тысячу натянем.

— А больше нельзя? — повторил свой вопрос нарком.

— Если нужно, можно будет, — ответил директор.

— Может быть, две тысячи машин можно добавить?

— Постараюсь. Все силы приложим к этому.

— Тогда запишем три тысячи машин, — улыбаясь, заявил нарком.

Вы тоже улыбаетесь, уважаемый читатель? Подождите минутку. Ещё рано. На ответственном правительственном совещании, где присутствовал Фокин, обсуждали программу этого завода. Серго предложил дать первое слово директору. Директор встал и заявил:

— Посоветовавшись с товарищем Серго, мы решили взять программу на три тысячи больше ранее установленного плана.

Вот теперь можно смеяться. Что же, так устроено человечество: оно всегда смеётся, когда расстаётся с прошлым. Но ведь каждое время живёт по своим законам. Можно ли сегодня, с высоты наших нынешних представлений, упрекать Орджоникидзе за то, что у него не возникало сомнений: а тот ли социализм он помогает строить Сталину? Да, на ноябрьском пленуме 1929 года Серго Орджоникидзе набросился на правых, назвав заявление Бухарина, Рыкова и Томского жульническим документом. Но он же, после того, как из Политбюро был изгнан Бухарин, взял его в свой наркомат, а в замы пригласил бывших оппозиционеров Пятакова и Серебрякова. Ещё раньше Серго не голосовал за высылку Троцкого в Алма-Ату, за его выдворение в Турцию.

Трагедия Серго Орджоникидзе — это трагедия целого поколения революционеров. И не вина историков, что в течение длительного времени в обрисовке многих политических фигур недавнего прошлого подчёркивалось исключительно героическое. Серго, как и другие его сподвижники, тоже подвергся идеализации, хотя к нему менее всего подходили пасторальные, идиллические тона. Безусловно, он во многом был идеалистом. А как человек кристально чистый — идеалистом вдвойне. Он искренне верил в торжество социалистической идеи. В то, что к ней других путей нет. И других способов тоже.

Отбросив всё наносное, лицемерное, что пыталось приписать ему ближайшее окружение Сталина, проследим основные вехи его жизни и деятельности — без предубеждений и подобострастия, обогащённые той суммой сведений, которая пришла вместе с перестройкой и нашего исторического мышления. Это позволит более полно постигнуть и понять его трагическую суть — о героической, которая всегда выдвигалась на первый план, написано предостаточно. В том числе и при жизни. К 50-летию со дня его рождения ОГИЗ совместно с ИЗОГИЗом выпустили роскошно оформленный биографический очерк с цветными вклейками — иллюстрациями, на великолепной мелованной бумаге. Каждая её страничка прославляла великого, мудрого, гениального Сталина и его ближайших сподвижников, среди которых Орджоникидзе назван верным учеником и другом вождя всех времён и народов, любимцем страны, одним из самых талантливых руководителей партии и Советского правительства, непреклоннейших и пламеннейших большевиков, одной из самых ярких фигур в революционном движении России, великой и неповторимой эпохи создания большевистской партии, Октябрьской социалистической революции и строительства социализма. Как видим, традиция создания панегириков к круглым датам в жизни послевоенных вождей партии — Хрущёва, Брежнева, Черненко — имеет глубокие корни. Правда, после кончины юбиляра книга почему-то попала в спецхран — видно, из-за частого упоминания имён репрессированных в 1937–1938 годах героев гражданской войны. Сейчас книга реабилитирована, с ней может ознакомиться каждый желающий.

Среди безбрежного моря формулировок-клише нет-нет да и попадётся островок фактов, трогающих своим нормальным человеческим подходом к личности героя. Ну, хотя бы вот этот, относящийся к раннему детству. Отец Серго числился в грузинском сословии дворян, но имел всего несколько десятин тощей земли, которую сам же и обрабатывал. Еды семье хватало чуть больше чем на полгода, и отцу будущего революционера и руководителя масс в промежутке между полевыми работами приходилось уходить из родной деревни на перевозку марганцевой руды. Мать Серго вскоре после родов умерла. Трёхмесячного ребёнка забрала к себе тётка. Она выкормила Серго и заменила ему мать. Отец обзавёлся новой семьёй и вскоре умер.

Забегая вперёд, отметим, что в чисто семейном плане злой рок преследовал Серго всю жизнь и даже после смерти. Лишённый родительского тепла в детстве, он и сам не испытал полноты отцовских чувств. Орджоникидзе женился в сибирской ссылке на местной учительнице. Своих детей у них не было. Как свидетельствует А. Антонов-Овсеенко, они взяли на воспитание одного мальчика, но приёмный сын заболел и умер в четырёхлетнем возрасте. Потом Серго с Зинаидой Гавриловной приютили девочку по имени Этери, воспитали её в своей семье. Незадолго до смерти приёмного отца Этери вышла замуж. Её супруг позднее взял себе фамилию Орджоникидзе.

Этери сначала по секрету нашептывала своим знакомым, а потом и во всеуслышание стала говорить, что она родная дочь Серго, что она родилась в результате пылкого, но, увы, скоротечного любовного увлечения отца. Эти разговоры дошли до Зинаиды Гавриловны, которая растила Этери с любовью, как родную дочь, отдала ей часть своей жизни. Вдова Серго предложила Этери с мужем переехать на другую квартиру. Что двигало Зинаидой Гавриловной? Обида? В какой-то мере, да. Этери председательствовала за поминальным столом, потребовала имущество отца — приёмного! Каково было Зинаиде Гавриловне видеть чёрную неблагодарность?

И всё же не это привело её к твёрдому решению избавиться от приёмной дочери. А. Антонов-Овсеенко утверждает, что Этери с мужем были агентами НКВД, с их помощью Сталин следил за каждым шагом Орджоникидзе и его друзей. После смерти Серго молодая пара якобы выискивала в доме все рукописные материалы и передавала их по назначению вместе с книгами, где имелись пометки, сделанные его рукой. Случайно узнав, чем занимаются близкие ей люди, Зинаида Гавриловна пришла в ужас. Говорят, что незадолго до своей кончины она обратилась в ЦК с письмом, в котором просила не допускать Этери к могиле Серго. Есть предположение, что в ведомстве Берии на вдову Орджоникидзе было заведено оперативное дело под грифом «Наблюдение за Шустрой», где фиксировались все разговоры Зинаиды Гавриловны, касающиеся смерти её мужа.

Однако повода для обвинения в нарушении уговора, заключённого у бездыханного тела мужа 18 февраля 1937 года, она не давала. Поэтому ведомство Берии и оставило её в покое, в отличие от других родственников и близких, на которых обрушился шквал репрессий. Зинаида Гавриловна строго хранила в тайне подлинные обстоятельства гибели Серго даже после смерти Сталина. И только перед концом своих дней разговорилась…

Такой финал и в страшном сне не мог присниться спокойному, ласковому мальчику Грише, которого в деревне почему-то любовно называли Серго. Мы оставили его воспитанником у тётки, которая, как только ему исполнилось семь лет, отдала мальчонку в церковно-приходскую школу. После её окончания он поступил было в железнодорожное училище, но через год, вследствие бедственного положения семьи, был вынужден оставить учёбу и вернуться назад в деревню. Однофамилец, учитель Симон Орджоникидзе взял Серго с собой в другую деревню, где помог устроиться в двухклассное училище, которое он закончил весной 1898 года.

Странно, но в этом шикарном издании, приуроченном к 50-летию юбиляра и прочитанном им в гранках, проиллюстрированном редчайшими фотоснимками из семейного архива и фотокопиями уникальных документов, включая секретные полицейские донесения, отсутствует упоминание о том, что Серго, будучи ещё учеником двухклассного Хорагоульского училища, сорвал со стены портрет царя и прилюдно растоптал его — в знак протеста против исключения из училища сына крестьянина-бедняка. Красивый эпизод, с которого якобы начался отсчёт революционной биографии Серго, появится в посвящённых ему детских книгах уже после его смерти, а затем благополучно перекочует и во взрослые. Спрашивается, зачем это было нужно, если жизнь Орджоникидзе и без того богата яркими событиями. Снова сработал привычный стереотип, по которому штамповались иконообразные лики героев прошлого — величественных и неприступных, совершающих героические поступки уже с младенческих лет.

Документально установлено, что впервые на путь революционной борьбы Орджоникидзе встал в пятнадцатилетнем возрасте. Это произошло в 1901 году, спустя год после того, как двоюродный брат Тарасий Орджоникидзе и другой родственник, Павел Мачавариани, отвезли юношу в Тифлис. Там им удалось определить его в фельдшерское училище при городской больнице, а затем по незавидной привилегии круглого сироты устроить на казённый счёт в пансион при этом училище. Годы учебы — 1901-й и 1902-й — были годами участия в работе нелегального социал-демократического кружка. В 1903 году семнадцатилетним юношей он вступает в РСДРП. По поручению Тифлисского комитета партии руководит подпольным «ученическим центром», работает в нелегальной типографии, распространяет запрещённые издания на предприятиях.

Впервые его арестовали в декабре 1905 года. Схватили с поличным — прямо за выгрузкой оружия. За шесть неполных месяцев, проведённых в Сухумской тюрьме, — три голодовки. Последняя — особенно упорная. Встревоженные состоянием здоровья девятнадцатилетнего упрямца, друзья на воле собрали значительную сумму денег, чтобы арестанта выпустили на поруки под залог. Прокурор дрогнул, и вот уже выпущенный до суда из тюрьмы арестант спешит из Сухуми в Тифлис. Снова митинги, листовки, собрания нелегальных кружков. И слежка — каждодневная, непрерывная, с угрозой нового ареста. Серго скрывается за границу. В Берлине намеревается поступить в университет, но с Кавказа приходит весть о разгроме большевистских организаций. Молодой революционер возвращается на родину, устраивается фельдшером на нефтяных промыслах в Баку. Через некоторое время он — член восстановленного Бакинского городского комитета. Арест, освобождение, снова арест.

В ноябре 1907 года — новый, четвёртый по счёту арест. Баиловская тюрьма. Та самая, куда вскоре водворят и Сталина. Здесь они встретятся. Впервые? Нет, знакомство состоялось раньше — в июне 1906 года, в тёмной подвальной комнате женского училища, выходившей на бывший Михайловский (позже Плехановский) проспект. Здесь размещалась редакция большевистской газеты «Дро» («Время»), которой руководил Сталин. Следующая их встреча состоялась весной 1907 года в Баку, когда Серго вернулся из Берлина. И вот судьба снова свела их в одной тюремной камере.

В апреле 1908 года Орджоникидзе предстал перед особым присутствием тифлисской судебной палаты, заседавшем в Баку. Приговор был суров — лишение всех прав состояния и вечная ссылка в Сибирь. Но это было ещё не всё. Летом того же года этапным порядком его отправили в Батуми для суда по делу 1905 года, связанным с провозом оружия. Продержав в батумской тюрьме до сентября, власти направили его для суда в Сухуми. Там он получил дополнительно год заключения в крепости.

После отсидки — несколько месяцев пересылки с этапа на этап, из одной пересыльной тюрьмы в другую. Местом поселения Орджоникидзе была назначена деревня Потаскуй Пинчугской волости Енисейской губернии Приангарского края. Тмутаракань, конец света. Три чёрные избы с одной стороны просеки, четыре — с другой. Слева — стан Погорюй, справа — заимка Покукуй. Через два месяца после прибытия к месту вечного поселения Орджоникидзе своими руками сработал челн и рискнул отправиться на нём до глухой даже по сибирским понятиям заимки Дворец, откуда по едва заметной тропинке между двумя трясинами выбрался к первому жилью.

Беглец благополучно прибыл в Баку, а через некоторое время большевистская организация направила его в Персию, где под влиянием революции 1905–1907 годов вспыхнули массовые выступления беднейших слоёв населения. Орджоникидзе возглавил боевую дружину, пришедшую на помощь повстанцам, участвовал в походе революционного отряда, выступившего против шахсеванских вождей. Находясь в Персии, Серго держал тесный контакт с Лениным, с заграничным большевистским центром. Он организовал транспорт заграничной большевистской литературы в Россию через Персию, вёл систематическую переписку с Лениным, постоянно читал его газету «Социал-демократ».

В одном из её номеров прочёл короткое сообщение: в Париже готовится к открытию партийная школа, профессиональные революционеры смогут там пополнить свои теоретические знания. Возвратившись из Персии в Баку, он оттуда уезжает в Париж, где прямо с вокзала направляется на квартиру Ленина. «Раз приходит консьержка и говорит: «Пришёл какой-то человек, ни слова не говорит по-французски, должно быть, к вам», — напишет впоследствии в своих воспоминаниях Н.К. Крупская. — Я спустилась вниз — стоит кавказского вида человек и улыбается. Оказался Серго. С тех пор он стал одним из самых близких товарищей».

Орджоникидзе становится вольнослушателем партийной школы в Лонжюмо, близ Парижа. Однако учёбу вскоре пришлось прервать. По заданию Ленина он снова отправляется в Россию с ответственным поручением — провести работу по подготовке и созыву общероссийской партийной конференции. Серго ещё не пересёк границу Франции, а петербургская полиция уже располагала сведениями, что он командирован Лениным с особыми инструкциями в Россию. В Баку за ним была установлена неусыпная слежка, несколько раз он чудом ускользал из умело расставленных полицией сетей, но поручение Ленина выполнил, о чём и доложил ему, возвратившись в Париж. Итогом напряженнейшей работы стала партийная конференция в Праге, делегатом которой от тифлисской большевистской организации был Орджоникидзе. На первом же её заседании он выступил с обширным докладом о работе, проделанной Российской организационной комиссией.

Из Праги в Петербург возвращался членом ЦК. В Вологде навестил ссыльного Сталина. Сообщил ему о создании бюро ЦК для руководства работой в России в составе Сталина, Орджоникидзе и Спандаряна. Сталин снялся с места ссылки и вместе с Орджоникидзе тронулся сначала в Баку, затем в Тифлис. Серго был нарасхват. Все хотели услышать о Пражской конференции из уст её участника. После многочисленных докладов Орджоникидзе вернулся в Петербург.

Здесь ему крупно не повезло. Его снова арестовали. После шестимесячного предварительного заключения Петербургский окружной суд приговорил за побег из ссылки и за нелегальную работу к трём годам каторги с последующим водворением на место вечной ссылки. Закованный в кандалы прямо в зале суда, каторжный срок он отбывал в Шлиссельбургской крепости. Оттуда этапным порядком — в Якутию.

Освободила его, как и всех ссыльных, февральская революция. В июне 1917 года он приезжает в Петроград. По предложению Ленина вводится в Петроградский комитет большевиков и в исполком Совета. Во время разгула контрреволюции в июльские дни, когда Ленин укрывался в подполье, Орджоникидзе дважды ездил к нему в Разлив. На VI съезде партии Орджоникидзе выступает с докладом по вопросу, всех особенно волновавшему, — о явке Ленина на суд. На другой день после победы Октября участвует в организации отпора казачьему корпусу генерала Краснова под Пулковом.

Три с лишним года Орджоникидзе провёл на фронтах гражданской войны. Ленин посылал его на Украину, юг России, в Закавказье, Среднюю Азию. В мандатах, подписанных Лениным, всем совнаркомам, совдепам, ревкомам, военно-революционным штабам вменялось в обязанность действовать под началом представителя центральной Советской власти чрезвычайного комиссара Орджоникидзе. Его полномочия распространялись на гигантские территории, его должности поражали огромным кругом ответственности. Член реввоенсоветов ряда армий и фронтов, председатель ревкома, руководитель Бюро ЦК, глава специальной комиссии ЦК по военно-политическим и партийно-организационным вопросам Туркестана…

Военная удача не всегда сопутствовала Орджоникидзе. Случались трудные, порой трагические ситуации, как, например, на Северном Кавказе, где главной организованной силой красных была 11-я армия. Её создал Серго. В декабре 1918 года Деникин, поддержанный кубанскими казаками, запер её во Владикавказе. Армия, отрезанная от Советской России, осталась без снарядов, без патронов. Тиф жестоко косил ряды бойцов. Не хватало медикаментов, продовольствия. После семидневной обороны полки дрогнули, стали расползаться. Остатки армии покатились по безводной песчаной пустыне на Астрахань. Орджоникидзе с горсткой бойцов вынужден был уходить в горы Ингушетии. Была зима, дули жестокие ветры, морозы доходили до 20 градусов. Двигаться по обледенелым тропинкам было тяжело и опасно.

Вот как описывается этот путь в юбилейном издании, приуроченном к 50-летию Г.К. Орджоникидзе — ещё один реалистичный, взятый из подлинного, не канонизированного жизнеописания, островок правдивых фактов: «Ночью 11 февраля группа человек в 40 тронулась из селения Мужичи. Впереди группы ехали т. Орджоникидзе, Бетал Калмыков и Хизир Арцханов — ингуш, ставший после пролетарской революции в горах Кавказа одним из её защитников. Группа пошла по Ассиновскому ущелью. Обледенелая тропа поднималась вверх всё круче и круче. Была тёмная ночь. Дул встречный ветер. Впереди проводник высоко держал над головой горящую головню, которая должна была показывать направление. Белые могли догнать в любой момент. Попеременно с другими нёс т. Орджоникидзе на руках пятимесячного ребёнка — дочь терского предчека. Бетал Калмыков отрезал подол своей шубы, завернул в него ребёнка, завязал башлыком. Мать ребёнка вместе с Зинаидой Гавриловной Орджоникидзе, неотлучно разделявшей с мужем все тяготы и опасности боевой жизни, двигались верхом. Тов. Орджоникидзе ухитрился в кармане сохранить немного какао. На привале он разводил какао в кружке, подогревал и кормил ребёнка. Этот ребёнок, всеми так опекаемый, уцелел лишь чудом. Бетал Калмыков сорвался вместе с ним и с лошадью с кручи. Люди остались живы и лошадь спасена благодаря молниеносной находчивости т. Калмыкова».

Дальнейший путь был ещё более трудным — по висячим мостам, таившим смертельную опасность, по непроходимым перевалам. Группа таяла на глазах: люди заболевали, оставались в прилепившихся к склонам гор саклях, которые изредка встречались обессиленным путникам. Попытка пробраться в Грузию успехом не увенчалась — перевалы оказались непроходимыми. Пришлось укрываться в горах Ингушетии до начала лета, покуда на горных тропинках не растаял лёд. Только в начале июня 1919 года Орджоникидзе добрался нелегально в Тифлис. Оттуда через Баку вёл единственный путь, которым можно было попасть в Москву, если бы ему удалось пробраться через контрреволюционное Закавказье и Каспийское море, где хозяйничали англичане. Бакинские большевики, руководимые Микояном, и организовали переправу Орджоникидзе водным путём.

Ночью баркас, на котором находились Серго с Зинаидой Гавриловной, Камо, Джапаридзе и другие, отчалил от бакинского берега и вышел в море. Тринадцать суток длился переход под нестерпимым зноем, в полуголодном состоянии, в ежеминутном ожидании появления боевого судна белых. Мореплавателей едва не постигла участь 26 бакинских комиссаров: в одно утро баркас оказался около Красноводска! Судно моментально повернули в море, в сторону Астрахани, избегнув встречи с англичанами. В дороге иссякло продовольствие. Особенно мучила жажда — запас пресной воды был исчерпан до последней капли. И всё же они благополучно доплыли до Астрахани. Здесь Орджоникидзе впервые встретился с Кировым, здесь у них завязался узел той большой дружбы, которая не прерывалась все последующие годы совместной работы. В кремлёвской квартире Орджоникидзе была даже специально отведённая для Сергея Мироновича «кировская» комната, в которой он всегда останавливался, приезжая в Москву.

В жизни этих людей много параллелей. Вместе устанавливали в Закавказье Советскую власть. Оба ушли из жизни при загадочных обстоятельствах. И похоронены рядом у Кремлёвской стены. Перст судьбы или своеобразный умысел? И последняя новость, зловещий апофеоз, что ли, — памятники обоим под улюлюканье толпы сняты одновременно с площадей Тбилиси летом 1990 года. А ведь 25 февраля 1921 года, в день, когда красное знамя Советской власти взвилось над Тбилиси, восставшие грузинские рабочие и крестьяне — деды и отцы негодующих демонстрантов — с ликованием встречали своего героя-земляка, пришедшего им на помощь во главе красноармейских полков. Не одно поколение кавказцев искренне восхищалось Серго, а что касается современников, то они едва успевали следить за его стремительным восхождением по крутым ступеням высших эшелонов партийной и государственной власти. Председатель Центральной Контрольной Комиссии ВКП(б), заместитель Председателя СНК СССР и нарком РКИ, председатель Высшего Совета Народного Хозяйства. И, наконец, после реорганизации ВСНХ — нарком тяжёлой промышленности. Под его началом все стройки, все заводы, недра и леса от реки Урал до Заполярья и Кавказского хребта, от Приазовья до озера Балхаш. И вот перечёркиваются несомненные заслуги этого человека, возобладали только чёрные краски. Напрочь забыты его бешеная энергия и настойчивость, блестящий организаторский талант, прямота и непоколебимость. А между прочим, американский консультант, проработавший более пяти лет на Днепрострое, не скрывал своего восхищения фельдшером, возглавлявшим экономику всей страны. «Его умение схватывать детали, его понимание проблем, которые в большинстве своём были новы для него, поистине феноменальны!»

С той же безбрежностью, с какой восхваляли и превозносили, ниспровергали и топтали. Ещё совсем недавно называли полководцем сотен выдающихся хозяйственных побед, величайшим строителем новых индустриальных районов, создателем металлургических и авиационных гигантов. А позднее тот же Юлиан Семёнов, рассказывая об организованной Орджоникидзе в Политехническом музее в преддверии XVIII съезда партии выставке «Наши достижения», истинными авторами этих достижений называл заместителей, арестованных в страшные годы террора. Не навеяно ли это утверждение впечатлениями от недавно узнанной читателями версии А. Орлова, согласно которой Орджоникидзе боролся за сохранение жизни своих ближайших соратников из чисто прагматических соображений, ибо его образование исчерпывалось фельдшерскими курсами, и руководить промышленностью без помощи того же Пятакова он не мог? Среди «командиров социалистической индустрии» и партийных деятелей, пишет А. Орлов, было известно, что фактически руководителем тяжёлой промышленности и душой индустриализации являлся Пятаков. И Орджоникидзе якобы понимал это. «Чего вы от меня хотите? — будто бы спрашивал он Пятакова. — Вы знаете, что я не инженер и не экономист. Если вам данный проект представляется хорошим, я под ним тоже подпишусь обеими руками и вместе с вами буду бороться за него на заседании Политбюро!»

Юрий Пятаков, несомненно, был одним из самых одарённых людей в большевистской партии. Когда свершилась Октябрьская революция, ему было двадцать семь лет. Тем не менее за его плечами было уже двенадцать лет революционной деятельности. О том, сколь высоко Ленин ценил Пятакова, можно судить хотя бы по тому, что он упоминается в его «завещании», где названо всего шесть имён наиболее крупных партийных деятелей. Пятаков и Бухарин отнесены там к числу самых выдающихся молодых, а в отношении Пятакова добавлено, что он человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством.

Пятаков после революции занимал должность главного комиссара Государственного банка, был первым председателем Совнаркома Украины, возглавлял Главэкономсовет. В 1931 году Сталин назначил его заместителем наркома тяжёлой промышленности — на первые роли выпускать опасался, не забыл участия в троцкистской оппозиции во второй половине двадцатых годов. А. Орлов, который хорошо знал Пятакова, метко назвал его российским вариантом Дон Кихота. Своего испанского собрата он напоминал уже внешностью — долговязый, высокого роста, с редкой рыжеватой бородкой, в плохо сшитом костюме со слишком короткими рукавами. Худоба и болезненная бледность происходили из-за интенсивной работы и недостаточного питания. У Пятакова не было личной жизни, он не принадлежал себе. Раньше трёх часов ночи никогда не покидал кабинета. Его рабочий день был так заполнен, что и обедал-то он не чаще двух-трёх раз в неделю.

Столь пристальное внимание к личности Пятакова объясняется тем, что новейшими исследованиями установлена тесная связь между последними днями взятого под арест первого заместителя Орджоникидзе и его собственной загадочной кончиной. Кстати, версия о самоубийстве, официально опровергнутая Хрущёвым в 1956 году, окончательно не отброшена и до сих пор имеет своих сторонников. Одним из них является Ю. Калабухов. В начале 1991 года он опубликовал в журнале «Молодая гвардия» свою гипотезу смерти Орджоникидзе.

Её суть сводится к тому, что Серго всё-таки покончил с собой сам. Молодой исследователь выдвинул это предположение на основании тщательного изучения послевоенной судьбы… Вальтера Шелленберга. Да, да, начальника XI отдела РСХА — главного имперского ведомства безопасности. Сразу же после краха нацистской Германии он был опознан и посажен в тюрьму. Некоторое время пребывал в одной камере с Герингом в Нюрнберге. Казалось бы, его ждёт та же участь, однако вдруг появляется акт о помиловании, и Шелленберга отпустили на все четыре стороны. Шеф заграничного СД жил у всех на виду в респектабельном пансионе-клинике в Италии, принимал журналистов, писал мемуары, не проявляя особой бережливости в денежных делах. Умер он от рака в 1952 году, через семь лет после окончания войны.

Почему вдруг возник акт о помиловании? Почему Шелленберга после войны не преследовали как нацистского преступника? Почему Советское правительство не предпринимало никаких усилий для свершения суда над одним из главных руководителей фашистской Германии? Объяснение может быть очень простое, отвечает Ю. Калабухов. Вальтер Шелленберг должен был серьёзно помогать нам в чём-то. В чём? Когда? Во время войны это было невозможно: чрезвычайные условия были и в СССР, и в Германии. Значит, остаётся «до войны». В чём же нам мог помочь Шелленберг до войны с Германией? Кажется фантастикой, пишет молодой исследователь, но, начиная приблизительно с 1933–1934 годов, существовал совершенно секретный (особой важности) канал «немецкая разведка (Шелленберг) — английская разведка — советские разведчики по линии Берии (Берия, Сталин, Менжинский)». По этому каналу якобы вся абсолютно достоверная информация о деятельности контрреволюционного троцкистского подполья в СССР и за рубежом попадала к Сталину, а затем — в ОГПУ для рассмотрения и передачи в судебные органы.

После смерти Менжинского конечным пунктом информации этого канала был один Сталин. По Ю. Калабухову, именно этот канал и помог в тридцатые годы разгромить контрреволюционное троцкистское подполье в СССР. Существованием этого канала автор объясняет и «дело Тухачевского». На него сделали ставку троцкисты, готовясь к осуществлению своего заговора. Тухачевский был выходцем из дворянской семьи, и его якобы убедили, что Сталин не вытянет страну из трясины преобразований и тогда произойдёт самое страшное: кабала России на долгие столетия после нового, ещё более страшного «татаро-монгольского нашествия». Убедили, что линия Троцкого оказалась абсолютно верной: надо вернуться к буржуазному государству и ждать новой социалистической революции в России только после победы пролетариата в нескольких крупных капиталистических странах. Ситуация для нашей страны, исходя из развития фашизма в Европе, складывалась критическая. И Тухачевский, а с ним и его близкие помощники (также выходцы не из рабочих семей и бедных крестьян, кроме Примакова) дрогнули: да, надо спасать Родину, пусть она будет не социалистической, но будет свободной от иноземного рабства.

Сталин, получив по секретному каналу информацию о заговоре и понимая, что надо «закрыть» от немецкого руководства Шелленберга, даёт по «открытому каналу» указание представителю НКВД ознакомиться с досье на Тухачевского, и после ознакомления этого представителя с досье последний выкупает его у немецкой разведки за три миллиона рублей. О секретном канале никто не знает, а открытый — о сфабрикованном досье на Тухачевского — для простаков! Вот почему Советское правительство не тронуло Шелленберга, и он спокойно доживал свои годы в Италии, — к такому заключению приходит Ю. Калабухов.

Далее автор, следуя своей концепции, выстраивает в строгую и логическую, как ему кажется, линию события 1936 и 1937 годов, связанных с получением органами НКВД именно в тот период информации о подпольной контрреволюционной деятельности троцкистов всех мастей. Итак, складывается следующая картина. Сталину через секретный канал по бериевской линии попадает информация о подпольной контрреволюционной деятельности троцкистов. Собирается закрытый Пленум ЦК ВКП(б) в декабре 1936 года (материалы этого пленума в открытых документах отсутствуют, оговаривается автор). Далее колесо расследования деятельности Бухарина, Рыкова и других раскручивается, и 23 февраля 1937 года собирается вновь Пленум ЦК ВКП(б), который продолжается до 6 марта 1937 года, рассматривается вопрос о контрреволюционной деятельности Бухарина и Рыкова.

А что же Орджоникидзе? 18 февраля 1937 года он покончил с собой, категорически утверждает Ю. Калабухов. Этому способствовал резкий, эмоциональный разговор со Сталиным. Сталин, осторожно предполагает автор публикации, видимо, обвинил Орджоникидзе в плохом подборе кадров, которые по полученной советской разведкой информации оказались либо троцкистами, либо замешанными в преступных, изменнических связях с троцкистами.

«Для Орджоникидзе эта информация была страшным, потрясающим ударом, — пишет исследователь. — Раз о ней говорил Сталин, а он полностью доверял Сталину, то это была правда, чудовищная правда о существовании контрреволюционного троцкистского подполья в стране, участниками которого были люди, за которых он, Орджоникидзе, поручался перед партией, перед советским народом. И он принял решение, которое ему в тот момент подсказывала совесть коммуниста…»

Неожиданный вывод, не правда ли? Столь же однозначно объясняется и причина самоубийства Я. Гамарника, который, по словам автора, скорее всего был замешан в заговоре военных и понял, что заговор раскрыт, а его ждёт та же участь, что и Тухачевского. Не желая проходить живым через муки позора и презрения, Гамарник принял решение покончить с собой. В связи с раскрытием контрреволюционной деятельности рассматриваются в этой публикации самоубийства М. Томского и других высокопоставленных лиц.

Оставим пока других лиц в покое, вернёмся к интересующей нас личности Серго Орджоникидзе. Итак, по мнению Ю. Калабухова, Григорий Константинович покончил с собой, узнав чудовищную правду о своих ближайших помощниках, замешанных в преступных, изменнических связях с троцкистами. Как мы уже знаем, одним из арестованных был его первый заместитель Юрий Пятаков. У этого российского Дон Кихота остались на свободе десятилетний сын и отвернувшаяся, охладевшая жена, с которой к моменту ареста он практически разошёлся. Единственное, что их связывало, так это любовь к сыну. На этом и решили сыграть опытные тюремщики, твёрдо усвоившие к тому времени, что на обвиняемых сильнее всего действуют показания, данные их родственниками и близкими друзьями.

Исчезновение детей обвиняемых по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра стояло у жены Пятакова в глазах, и охваченная страхом за судьбу единственного сына, она, чтобы сохранить его жизнь, согласилась давать любые показания против мужа. Однако и это не выбило у него почву из-под ног. Пятаков был бесстрашен, он обладал сильной волей и проницательным умом. И тем не менее сломался довольно быстро, хотя устоял там, где не выдерживали другие, даже такие твердокаменные, как Смирнов и Мрачковский, на которых стали давать показания жены.

История подписания Пятаковым ложного признания в шпионаже и вредительстве сформулирована Юлианом Семёновым в нескольких коротких фразах: «Сталин дал Серго честное слово, что Пятаков и его товарищи не будут расстреляны, если добровольно раскроют платформу современного троцкизма, помогут стране в её противостоянии фашизму; во имя Партии надо уметь жертвовать постами и привилегиями, они будут работать на дачах, писать мемуары.

Пятаков согласился «поработать на партию».

Через семь часов после вынесения приговора все близкие Серго коммунисты, обвинённые в шпионаже и вредительстве, были убиты выстрелами в висок».

Подробности находим у А. Орлова. Арестованный в сентябре 1936 года и не желающий на первых порах даже разговаривать со следователями, Пятаков в январе тридцать седьмого на суде в Октябрьском зале Дома союзов уже признавался во вредительстве. Этому предшествовали неоднократные приезды Орджоникидзе в НКВД и встречи с помещённым в тюрьму Пятаковым. В первый раз, когда по приказанию Агранова подследственного доставили в кабинет заместителя Ежова и Орджоникидзе двинулся навстречу вошедшему, явно желая обнять его, Пятаков уклонился и отвёл его руки.

— Юрий! Я пришёл к тебе как друг! — воскликнул Орджоникидзе. — Я выдержал из-за тебя целый бой и не перестану за тебя бороться! Я говорил про тебя ему…

После этого Орджоникидзе попросил Агранова оставить его вдвоем с Пятаковым. Их разговор продолжался с глазу на глаз.

Вёл ли Орджоникидзе коварную игру с Пятаковым под давлением Сталина или был искренен? По-видимому, это навсегда останется тайной. Хотя Орлов не сомневается в честности и порядочности Серго. Сталин мог требовать от него покорности при решении важных государственных вопросов, но едва ли мог принудить его играть презренную роль пешки-провокатора. Другое дело, что Орджоникидзе, сам того не подозревая, мог выступать в этой незавидной роли.

Как бы там ни было, а спустя несколько дней после первой встречи Орджоникидзе снова появился в здании НКВД и опять был оставлен вдвоём с Пятаковым. На этот раз, перед тем как уйти, Орджоникидзе в присутствии Пятакова сообщил Агранову сталинское распоряжение: исключить из числа участников будущего процесса жену Пятакова и его личного секретаря Москалева. Их не следует вызывать в суд даже в качестве свидетелей. Стало яснее ясного, что самому Пятакову Орджоникидзе посоветовал уступить требованию Сталина и принять участие в жульническом судебном процессе, разумеется, в качестве подсудимого. Но для Орлова, как он пишет, оставалось несомненным, что Орджоникидзе при этом лично гарантировал Пятакову: смертный приговор ему вынесен не будет.

Поверил ли Пятаков Орджоникидзе? Орлов убеждён, что поверил. Пятаков знал, что Орджоникидзе лишён коварства, верен дружбе, к тому же не мог без его помощи руководить промышленностью. Заслуги Пятакова в осуществлении пятилетних планов в хозяйственном строительстве Орджоникидзе признавал открыто. Вполне допустимо, что Пятаков доверился ему ещё и потому, что тот был влиятельнейшим человеком в Политбюро, земляком и близким другом Сталина.

Короче, Пятаков после двух встреч с Орджоникидзе подписал ложное признание, в котором подтверждал, что, воспользовавшись поездкой в Берлин в декабре 1935 года, написал оттуда письмо Троцкому, находившемуся тогда в Норвегии. Пятаков якобы испрашивал директив Троцкого об оказании финансовой поддержки заговорщикам внутри СССР. Далее он подтвердил, что получил ответ Троцкого: тот якобы сообщал, что им достигнуто соглашение с германским нацистским правительством. По этому соглашению немцы обязались вступить в войну с Советским Союзом и помочь Троцкому захватить власть в СССР. В связи с этим соглашением Троцкий якобы требовал в письме к Пятакову, чтобы антисоветское подполье усилило свою вредительскую деятельность в промышленности.

Слушая на совещании в Кремле доклад о признаниях, сделанных Пятаковым, Сталин спросил: не лучше ли написать в обвинительном заключении, что Пятаков получил директивы Троцкого не по почте, а во время личной встречи с ним? Так родилась легенда о том, что Пятаков летал в Норвегию на свидание с Троцким, что самолёт был специальный, не рейсовый, его охотно дали для такого дела немецкие власти. Показания, уже подписанные Пятаковым о письме, якобы пришедшем от Троцкого, срочно переписали. Теперь уже фигурировала новая версия о том, что в середине декабря 1935 года Пятаков приземлился на аэродроме под Осло и, пройдя официальную проверку документов, отправился на машине к Троцкому, с которым вёл переговоры. Они обсуждали план свержения сталинского режима с помощью немецких штыков.

Наученные горьким опытом предыдущего процесса, когда была упомянута несуществующая гостиница «Бристоль», организаторы нового громкого дела предостерегли Пятакова от излишних подробностей. Он не должен был говорить, под каким именем он совершил поездку в Норвегию и получал ли он въездную визу. И тем не менее снова не удалось избежать международного скандала: ровно через два дня после того, как Пятаков изложил всю эту историю в суде, 25 января 1937 года норвежская газета «Афтенпостен» опубликовала заметку «Совещание Пятакова с Троцким в Осло выглядит совершенно неправдоподобно». В заметке сообщалось, что персонал аэродрома под Осло, где якобы приземлялся Пятаков, категорически отрицает приземление там каких бы то ни было гражданских самолётов в декабре 1935 года. Но это заявление уже не имело никакого значения, к тому же о нём в Советском Союзе многие не знали: норвежские газеты, как известно, в Москву тогда не поступали.

Процесс над Пятаковым, Серебряковым, Радеком, Сокольниковым и другими обвиняемыми проходил в январе 1937 года. Два месяца назад Орджоникидзе вернулся из отпуска. Отдыхал в Кисловодске, где и отметил своё 50-летие. В честь этой даты 27 октября 1936 года в Пятигорске провели торжественное заседание. Сам Григорий Константинович присутствовать на нём отказался, и это ещё раз говорит о его человеческих качествах. На заседание поехала жена, Зинаида Гавриловна. Позднее она вспоминала: «Вернувшись домой, я села у радиоприёмника и до четырёх часов утра слушала медленный голос диктора: он диктовал для газет всего Союза приветственные телеграммы, адресованные Серго».

Казалось, ничто не предвещало беды. По приезде в Москву Орджоникидзе с головой окунулся в наркоматовские дела. Оснований для особого беспокойства вроде не было: 50-летие отмечено страной как всенародный праздник, в честь юбиляра переименован город Владикавказ, имя Серго присвоено множеству заводов и колхозов, школ и институтов, улиц и площадей. Отношение к нему Сталина оставалось без изменений, таким же, каким оно сложилось с тех пор, когда Ленин незадолго до своей кончины несколько отдалил от себя Орджоникидзе — может быть потому, что лучше разглядел его слабые стороны, излишнюю горячность, недостаточно широкий кругозор, с которым можно было мириться в годы подпольной борьбы, а сейчас он уже явно не устраивал. Заметив некоторое охлаждение Владимира Ильича к Серго, особенно после «грузинского инцидента», Сталин не бросил его на произвол судьбы, а приблизил к себе.

До последнего времени бытовала версия о якобы исключительно дружеских отношениях между Сталиным и Орджоникидзе в течение всей их совместной работы. И только сейчас стало известно, что эти отношения имели довольно сложную историю, что их драматизм достигал порой весьма высокого напряжения. После долгих десятилетий молчания всё больше обнаруживается свидетельств и документов, из которых вытекает, что отношения между Сталиным и Орджоникидзе протекали не так ровно и гладко, как это преподносилось официальной историографией. Были здесь свои приливы и отливы. Очевидно одно — они постепенно обострялись, а затем пришли к полному кризису, завершившись трагической гибелью Серго. Облачка взаимонепонимания и размолвок чётко обозначились к середине тридцатых годов. Следует отметить, что на протяжении всех лет совместной работы Сталин настороженно следил за тем, как вёл себя его земляк. По свидетельству С.З. Гинзбурга, близко знавшего Серго много лет, особую подозрительность Сталина вызывала дружба Григория Константиновича с Кировым. Орджоникидзе после гибели Сергея Мироновича ушёл в себя, стал молчалив, ещё более сосредоточен.

«Получив сообщение об убийстве Кирова, Серго сказал Сталину, что хочет немедленно выехать в Ленинград, — пишет С.З. Гинзбург в своих записях, впервые напечатанных в 1991 году. — Сталин категорически воспротивился: «Тебе нельзя ехать, с твоим больным сердцем», — настаивал он. Но это, по-моему, были лукавые слова. Я глубоко убеждён, что Сталин отговаривал Серго от этого намерения потому, что знал: Орджоникидзе сделает всё, чтобы разобраться в подлинных обстоятельствах гибели Кирова. На мой взгляд, именно тогда и завязался тот узел, от которого потянулась ниточка к другой драме — смерти самого Серго, также при загадочных обстоятельствах».

Автор этих записок, содержащих немало потрясающих сенсаций, свидетельствует, в частности, что, по его наблюдениям, ближе к середине тридцатых годов Сталин начал охладевать к Орджоникидзе. Трудно сказать, что было причиной. Однако Гинзбург и его товарищи по работе стали замечать, как обычно жизнерадостный Серго возвращался со встреч и заседаний «наверху» посеревшим и задумчивым. Бывало, у него вырывалось:

— Нет, с этим я не соглашусь ни при каких условиях!

Гинзбург не знал точно, о чём идёт речь, и, конечно, не задавал некорректных вопросов. Но иногда Серго спрашивал его о том или ином работнике промышленности, и Гинзбург мог догадываться, что, очевидно, «там» шла речь о судьбе этих людей. В то время всё более сгущались тучи над многими руководителями строительных организаций и промышленности.

Главной опорой наркома, действительно имевшего образование в объёме фельдшерских курсов, были крупные специалисты, которых он умел привлечь к работе и зажечь своим энтузиазмом. Многих из них он спасал от ареста или вызволял из тюрьмы. Сегодня, например, известно, что именно Орджоникидзе привлёк к проектированию первого советского блюминга ранее осужденных инженеров. В делах абсолютного большинства репрессированных работников тяжёлой промышленности отсутствуют санкции Орджоникидзе — он отказывался их давать. Сталина это раздражало, он неоднократно упрекал Орджоникидзе в либерализме, но внешне — для общественного мнения — делал вид, что в его отношениях с Серго всё в порядке.

Простодушный, наивный Орджоникидзе только посмеивался, когда до его ушей долетали разговоры о том, что аппарат наркомата засорен троцкистами и шпионами. Друзья предупреждали: у Сталина и Молотова складывается убеждение, что беспечный нарком примирился с вредительством на металлургических комбинатах и шахтах, на заводах и фабриках. Орджоникидзе не верил этим слухам до тех пор, пока однажды Сталин на заседании Политбюро чуть ли не напрямую обвинил наркома в попустительстве врагам народа. Вспыливший Орджоникидзе и здесь показал свой крутой нрав: на следующий день учредил особую инспекцию, которой поручил проверить состояние дел на местах. Во главе каждой комиссии стоял опытный чекист из бывших сотрудников Дзержинского.

Ответная реакция была страшной: арест старшего брата Папулии. В тридцатых годах он работал начальником политотдела управления Кавказской железной дороги. В тюрьму его увезли вместе с женой и детьми. Арестовывая Папулию, Берия тонко рассчитал удар. Зная, что Папулия был наставником Серго в юности, убедил генсека припугнуть этим популярного в партии Орджоникидзе. Не подозревая, что старший брат взят по прямому указанию Сталина, Серго напрасно уговаривал генсека допросить Папулию самолично, чтобы убедиться в его невиновности.

— Какой он враг? Папулия принимал меня в партию. Значит, и меня надо заодно арестовать.

Забегая вперёд, скажем, что Папулия из тюрьмы уже не вышел. Тройка приговорила его к смертной казни. По некоторым сведениям, после смерти Серго Папулию пытали в кабинете Берии, там же и застрелили. Перед кончиной старый большевик выхаркнул кровь на роскошный том «К истории большевистских организаций Закавказья» — «шедевра» Берии как литератора и историографа.

Между тем в Москву возвращались комиссии, посланные Орджоникидзе на места для проверки обоснованности арестов, которые прокатились по большинству объектов наркомата тяжёлой промышленности. Одну за одной перечитывал Серго справки, светлел лицом: нигде не обнаружено ни вредительства, ни саботажа. На основании отчётов комиссий было составлено официальное письмо в Политбюро, в котором отвергались обвинения в попустительстве врагам народа, свившим гнёзда на предприятиях отрасли. Берия докладывает Сталину, что, по имеющимся агентурным данным, взбешенный Орджоникидзе хочет воспользоваться трибуной предстоящего пленума, на котором ему поручено выступить с содокладом о вредительстве в промышленности, чтобы дать бой НКВД. С этой целью нарком послал на места экспертов, собирает материал о работе индустрии, о её кадрах. Речь шла о печально известном февральско-мартовском Пленуме 1937 года, основной доклад на котором — о необходимости массовых репрессий — сделал Ежов.

Намерение Орджоникидзе опровергнуть на пленуме обвинения во вредительстве не на шутку испугало Ежова, Берию и самого Сталина. В кремлёвской квартире наркома производится обыск. Это было 16 февраля. Открытие пленума намечалось на 19-е. Оскорблённый и разгневанный Серго всю ночь с 16 на 17 февраля звонил Сталину. Дозвонившись под утро, услышал холодно-спокойный ответ:

— Это такой орган, который и у меня может сделать обыск. Ничего особенного…

Утром 17 февраля Орджоникидзе узнает, что все члены комиссий, направленные им на заводы и стройки наркомата, арестованы. В эту же ночь. Вместе с жёнами. Через несколько дней на Лубянку доставят всех начальников главных управлений Наркомтяжпрома. После кончины Серго такая же участь постигнет начальника его личной охраны Ефимова, личного секретаря Семушкина, всех людей, которые обслуживали Серго, включая сторожа на даче.

Позднее были арестованы младшие братья Орджоникидзе — Константин и Вано. Архив Серго был изъят и передан на «изучение» Берии. Горькой чаши репрессий не миновали почти все его родственники. Видимо, Сталин всё же опасался, что Орджоникидзе заранее написал вариант письма пленуму и отдал его на сохранение кому-то из своих — для публичного оглашения.

Установлено, что утром 17 февраля у Орджоникидзе был разговор со Сталиным с глазу на глаз, и продолжался он несколько часов. Потом был второй разговор, безудержно гневный, со взаимными оскорблениями, бранью на русском и грузинском языках. Характер этих разговоров неизвестен. Они проходили без свидетелей. А. Антонов-Овсеенко приводит такую деталь, ссылаясь на свидетельство многолетнего сотрудника аппарата ЦК: «Сталин с порога отвергал все упрёки и обвинения наркома, требуя от него разоблачения «врагов народа». Доведённый до крайности, Серго схватил Кобу обеими руками и, приподняв, бросил на пол. Тот молча поднялся, а Серго выбежал, хлопнув дверью. Через 20 минут на квартиру Орджоникидзе явился посланец Сталина:

— Григорий Константинович, вы должны тут сами с собой разобраться. В противном случае за вами через час придут.

Что обострило их отношения? Когда между ними пробежала чёрная кошка? Одна из наиболее распространённых версий заключается в том, что началом образования пропасти следует считать дни работы ХVII съезда партии — якобы тогда недовольные Сталиным собрались на квартире Орджоникидзе и вместе с ним обсуждали вопрос о смещении генсека. Другая версия тоже вполне правдоподобна: коварство Сталина в истории с Пятаковым. Обман вождя потряс Серго, и он начал готовить своё выступление на февральском пленуме ЦК, до конца поняв, что если не сказать всей правды, то делу Ленина будет нанесён такой удар, который поставит вопрос о жизни и смерти самой идеи социализма. А поскольку Сталин знал всё обо всех, особенно о тех, кто был самим собою, Серго, работавший над обвинительной речью против террора, был убит по прямому указанию Сталина.

Совершенно необъяснимо и то, что никакого расследования обстоятельств смерти Орджоникидзе не проводилось. Более того, не было даже осмотрено пулевое отверстие, не говоря уже о других экспертизах. Очевидно, необходимости в этом не ощущалось, поскольку в оборот была запущена официальная версия о смерти в результате паралича сердца.

Уже в наши дни обнаружена неувязка во времени смерти. В газетных сообщениях указывалось, что она наступила в 17 часов 30 минут. А между тем С.З. Гинзбург утверждает, что он хорошо помнит: его и группу ответственных работников вызвали в наркомат в 15 часов, и там в длинном главном коридоре здания к нему подбежал заместитель наркома Серебровский и сообщил скорбную весть. Оттуда они уехали на квартиру покойного и прибыли туда в 17 часов.

Поднявшись на второй этаж и пройдя в большую комнату — столовую, они увидели много незнакомых людей, разговаривавших между собой. Вошедших, а их было пятеро — Серебровский, Гинзбург, брат Лазаря Кагановича Михаил, и ещё двое, их фамилий Гинзбург не помнит, — попросили зайти в спальню, где на кровати лежал Серго, прикрытый до плеч покрывалом. Было такое впечатление, что он просто крепко спит. Сбоку, вдоль кровати, стояли Сталин, Молотов, Ворошилов, Жданов, Каганович, Микоян, Ежов, Хрущёв и другие. В молчании простояли восемь — десять минут.

«Сталин первым нарушил молчание, внятно и отчётливо заметив: «Вот что значит, Серго с больным сердцем работал на износ и сердце не выдержало…» — так описывает эту сцену С.З. Гинзбург, очевидцем которой он был. — Он сказал далее, обращаясь к своему ближайшему окружению, что пора уходить. Они ушли, а мы, постояв ещё несколько минут у постели Серго, перешли из спальни в столовую, где находилось много незнакомых людей.

На прощание Сталин что-то сказал в коридоре Зинаиде Гавриловне. Через много лет, уже после смерти Сталина, она рассказала, что Сталин её резко предупредил: «Зина, никому ни слова о подробностях смерти Серго, ничего, кроме официального сообщения. Ты меня ведь знаешь…» Зинаида Гавриловна отлично всё знала и многие годы молчала…

Прошли годы. Как-то при встрече Никита Сергеевич Хрущёв спросил меня: «Семён, ты тогда с нами был на квартире у Серго. Ты знал, что было причиной его смерти?» Я ответил, что, кроме официальной версии, мне ничего не известно. Никита Сергеевич сказал мне, что в то время и он, кандидат в члены Политбюро, тоже ничего другого не знал».

А вот что пишет по этому поводу Р. Медведев со ссылкой на жену Серго. Вечером 17 февраля Орджоникидзе, несмотря на крушение отношений со Сталиным, отправился на работу в наркомат. Подписал множество телеграмм, деловых бумаг, назначил ряд встреч на следующий день. Однако утром следующего дня не поднялся с кровати, не оделся и не вышел к завтраку. Просил никого не заходить к себе и всё время что-то писал. Днём в квартиру Серго пришёл его друг Г. Гвахария. Но Серго не принял его, велел лишь накормить его в столовой. Стало темнеть. Решив ещё раз зайти в спальню к мужу, Зинаида Гавриловна, проходя через гостиную, зажгла свет. И в этот момент в спальне раздался выстрел. Вбежав туда, она увидела мужа, лежавшего на кровати. Он был уже мёртв.

Она сразу же позвонила Сталину, квартира которого была напротив. Он пришёл не сразу — сначала собрал членов Политбюро. В спальню вбежала и сестра жены. Она увидела на письменном столе листки бумаги, исписанные бисерным почерком Серго. Вера Гавриловна схватила эти листки и зажала в руке, читать она не могла. Когда Сталин вошёл в спальню в сопровождении Молотова, Ворошилова и других членов Политбюро, он сразу увидел листки в руке у Веры Гавриловны и вырвал их. Зинаида Гавриловна, рыдая, воскликнула:

— Не уберегли Серго ни для меня, ни для партии!

— Молчи, дура! — оборвал её Сталин.

Рой Медведев впервые опубликовал хранящиеся у него рукописные воспоминания Константина, младшего брата Серго. Константин работал в Управлении гидрометеослужбы при Совнаркоме СССР. Арестовали его в 1937 году сразу после гибели старших братьев, и провёл он в лагерях шестнадцать лет, дождавшись реабилитации лишь после смерти Сталина.

В тот роковой день, 18 февраля 1937 года, Константин вместе со своей женой вечером катались на коньках в Сокольниках. Как обычно, решили навестить Серго. У подъезда шофёр Н.И. Волков сказал:

— Поторопитесь…

«Я ничего не понял, — рассказывает К.Орджоникидзе. — Поднявшись на второй этаж, мы с женой направились в столовую, но нас остановил работник НКВД, стоявший у дверей. Потом всё же нас впустили в кабинет Серго, я увидел Гвахарию. Он произнёс: «Нет больше нашего Серго».

Я поспешил в спальню, но мне преградили путь и не допустили к покойнику. Я вернулся в кабинет ошеломлённый, не понимая, что произошло.

Потом пришли Сталин, Молотов и Жданов. Они прошли сначала в столовую. У Жданова на лбу была чёрная повязка. Вдруг из кабинета Серго увели Гвахарию, почему-то через ванную комнату. После этого Сталин, Молотов и Жданов прошли в спальню. Там постояли они у покойника, потом все они вместе вернулись в столовую. До меня донеслись слова, сказанные Зинаидой Гавриловной: «Об этом надо опубликовать в печати». Сталин ей ответил: «Опубликуем, что умер от разрыва сердца». — «Никто этому не поверит», — возразила Зинаида Гавриловна. Далее она добавила: «Серго любил правду и нужно опубликовать правду». — «Почему не поверят? Все знали, что у него было больное сердце, и все поверят», — так закончил Сталин этот диалог.

Двери в спальню были прикрыты. Я подошёл к ним и, немного приоткрыв, увидел, что там сидят на стульях у ног покойного Ежов и Каганович. Они о чём-то разговаривали. Я сразу же закрыл дверь во избежание излишних нареканий.

Спустя некоторое время в столовой собрались члены Политбюро и ряд других высокопоставленных лиц. Появился и Берия. Зинаида Гавриловна назвала Берию негодяем. Она направилась к Берии и пыталась дать ему пощёчину. Берия сразу после этого исчез и больше на квартире Серго не появлялся.

Тело покойного из спальни было перенесено в кабинет. Здесь брат Молотова сфотографировал покойного вместе со Сталиным, Молотовым, Ждановым, другими членами правительства и Зинаидой Гавриловной. Потом приходил известный скульптор Меркуров и снял маску с лица Серго.

Зинаида Гавриловна обратилась к Ежову и Паукеру и просила сообщить родственникам в Грузию, чтобы на похоронах присутствовал старший брат Папулия. Ежов на это ответил: «Папулия Орджоникидзе находится в заключении, и мы считаем его врагом народа, пусть отбывает наказание, можно оказать ему помощь тёплой одеждой и питанием. Остальным родственникам мы сообщим, дайте только адреса».

Я дал им адреса брата Ивана и сестры Юлии, а также жены Папулии Нины.

Поздно вечером приехал Емельян Ярославский. Увидев покойника, он упал в обморок. С трудом уложили его на диван. Когда Ярославский пришёл в себя, его на машине отправили домой. После этого приехал Семушкин. День был выходной, он отдыхал на даче в Тарасовке. Увидев страшную картину, Семушкин стал буйствовать. Пришлось чуть ли не связанным, силой отправить его домой.

Секретарь Серго Маховер, поражённый увиденным, произнёс запомнившиеся мне слова: «Убили, мерзавцы!»

…В ночь на 20 февраля 1937 года состоялась кремация. На следующий день, 20 февраля, состоялись похороны. С запозданием приехали в Москву брат Иван с женой и сестра Юлия с мужем.

Через некоторое время начались усиленные аресты…»

Нельзя не привести и два эпизода, рассказанные А. Антоновым-Овсеенко в уже упоминаемой в этой главе публикации.

В начале февраля 1937 года Орджоникидзе, гуляя с Микояном и Ворошиловым по Кремлю, говорил о самоубийстве как о единственном исходе. Он был подавлен, он прямо сказал, что не выдержит более ни одного дня… Однако подобное свидетельство Ворошилова и Микояна «по секрету» близким людям не в угоду ли генсеку было ими сочинено?

И второй эпизод. Он связан с воспоминаниями А.Т. Рыбина, служившего одно время шофёром у Орджоникидзе, потом, с 1929 года, в личной охране Сталина. 18 февраля 1937 года коллега Рыбина стоял на посту возле квартиры Серго и, услышав выстрел, не вошёл внутрь. Он действовал, по мнению А. Антонова-Овсеенко, вернее, бездействовал согласно полученному приказу.

Если же принять во внимание долгое время замалчивавшееся свидетельство одного из заместителей Орджоникидзе, который днём 18 февраля шёл к наркому по спешному делу без вызова, и сопоставить с новыми данными бывшей ответственной сотрудницы Наркомтяжпрома В.Н. Сидоровой, записью рассказа которой началась эта глава, то нельзя не задуматься над заявлением С.З. Гинзбурга, категорически отвергающего как первоначальную, официальную версию о смерти Орджоникидзе в результате паралича сердца, так и вторую, появившуюся в шестидесятых годах — о его самоубийстве. Так вот, этот заместитель наркома перед входом в дом, где жил Серго, столкнулся с каким-то человеком в чёрном костюме. Мужчина в крайнем возбуждении вскрикнул: «Это не я! Это не я! Меня заставили…» — и пробежал мимо.

Приложение № 16: Из закрытых источников

Телеграмма Ленина Орджоникидзе от 5 января 1920 года

(Орджоникидзе в то время был членом Реввонсовета Республики.)

«Секретно. Т. Серго! Получил сообщение, что Вы и командарм 14-й пьянствовали и гуляли с бабами неделю…

Скандал и позор! А я-то Вас направо и налево нахваливал! И Троцкому доложено…

Ответьте тотчас:

Кто Вам дал вино?

Давно ли в Рев. военном совете пьянство?

С кем ещё пили и гуляли?

— тоже — бабы?

Можете по совести обещать прекратить или (если не сможете) куда Вас перевести? Ибо позволить Вам пить мы не можем.

Командарм 14 — пьяница? Неисправим? Ответьте тотчас. Лучше дадим Вам отдых. Но подтянуться надо. Нельзя. Пример подаёте дурной.

Привет. Ваш Ленин». РЦХИДНИ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 231. Л. 1

(Орджоникидзе всё отрицал и, конечно же, обиделся. Это следует из ещё одной ленинской телеграммы от 3 апреля 1920 г., которая, в отличие от первой, попала в Полное собрание сочинений вождя.)

«Получил Ваше обиженное письмо. Вы рассматриваете напрасно обязательный для меня запрос как недоверие. Надеюсь, что Вы ещё и до личного свидания бросите неуместный тон обиды».

В.И. Ленин. ПСС. Т. 51. С. 206.

Из писем Сталина Молотову

4 сентября 1926 г.

(30 августа 1926 г. Политбюро опросом приняло предложение Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) об отзыве Орджоникидзе из Закавказья, утвердив его вместо Микояна первым секретарём Северо-Кавказского крайкома.)

Молотович!

На днях был у меня Серго. Он взбешен формулировкой постановления ЦК об его отзыве. Формулировка об отзыве расценивается им как наказание, как щелчок, данный ЦК неизвестно за что. Фраза же о том, что Серго переводится в Ростов «вместо Микояна» рассматривается им как намёк на то, что Микоян выше Серго, что Серго годится лишь в заместители Микояна и т.п. Он понимает, что у ЦК не было и не могло быть желания обидеть Серго, дать ему щелчок, ставить его под Микояна и т.д., но он считает, что получившие выписку постановления ЦК могут понять его именно как выпад против Серго, что надо было формулировать лучше, точнее. Я думаю, что надо удовлетворить Серго, ибо он поставлен объективно ввиду случайной ошибки в формулировке в положение обиженного человека. Можно было бы исправить формулировку примерно таким образом:

1) Уважить просьбу т. Орджоникидзе об освобождении его от обязанности первого секретаря Заккрайкома, отклонив требование закавказских организаций (национальных ЦК и Заккрайкома) об оставлении т. Орджоникидзе на старом посту;

2) Ввиду решительного отказа т. Орджоникидзе от немедленного переезда на работу в Москве вопрос о назначении т. Орджоникидзе наркомом РКИ СССР и замом предсовнаркома СССР отложить на несколько месяцев;

3) Принять предложение Севкрайкома об утверждении т. Орджоникидзе первым секретарем Севкрайкома (согласовано с т. Орджоникидзе).

Чем скорее сделаешь эту штуку, тем лучше, причем новую выписку придется разослать всем, получившим старую выписку.

Ты, может быть, скажешь, что все это чепуха. Возможно. Но должен тебе сказать, что эта чепуха может серьезно повредить делу, если ее не исправим.

Крайне некрасивую роль играет в этом деле Назаретян, который растравляет самолюбие Серго и подзуживает его — не знаю, — для какой конкретной цели.

Ну, всего хорошего.

И. Ст.

16 сентября 1926 г.

Я не писал тебе в прошлый раз о Серго подробно. Но теперь должен сообщить, что и Серго и — особенно, Назаретян произвели на меня в связи с инцидентом об «отзыве» из Закавказья — тяжёлое впечатление. Я разругался с Серго, назвал его мелочным и перестал встречаться с ним (он сейчас в Новом Афоне). Вопрос о составе секретариата Заккрайкома придётся обсудить особо. Назаретян в роли заменяющего Серго в секретариате не подойдёт на данной стадии (мал он, не серьёзен, не всегда правдив).

23 июня 1927 г.

Просмотрел (очень бегло) «стенограмму заседания ЦКК» по делу Зиновьева и Троцкого. Получается впечатление сплошного конфуза для ЦКК. Допрашивали и обвиняли не члены ЦКК, а Зиновьев и Троцкий. Странно, что попрятались некоторые члены ЦКК. А где Серго? Куда и почему он спрятался? Позор! Решительно протестую против того, что комиссия по обвинению Тр. и Зин. превратилась в трибуну по обвинению ЦК и КИ с заострением «дела» против Сталина, которого нет в Москве и на которого можно ввиду этого вешать всех собак…

13 сентября 1930 г.

Хорошо было бы ускорить возвращение из отпуска Серго и Микояна, которые совместно с Рудзутаком и Куйбышевым (а также Ворошиловым) сумеют изолировать Рыкова и Пятакова в СТО и в Совещ. замов.

Не позднее 15 сентября 1930 г.

С отпуском следовало бы тебе подождать. Без тебя там (в ПБ) будет очень трудно. Я буду в Москве в половине октября. Если не можешь отложить свой отпуск до этого времени, дождись хоть возвращения Серго. Иначе может получиться трудное положение.

1 сентября 1933 г.

Выходку Серго насчёт Вышинского считаю хулиганством. Как ты мог ему уступить? Ясно, что Серго хотел своим протестом сорвать кампанию СНК и ЦК за комплектность. В чём дело? Подвёл Каганович? Видимо, он подвёл. И не только он.

(16–22 августа 1933 г. в Москве проходил судебный процесс над работниками ряда предприятий, обвинённых в некомплектной отгрузке комбайнов. В последний день суда выступил заместитель прокурора СССР Вышинский, который высказал критические замечания в адрес ряда центральных ведомств, в том числе и Наркомтяжпрома. Его руководитель Орджоникидзе возмутился критикой и в отсутствие Сталина вместе с наркомом земледелия Яковлевым, ведомство которого тоже упоминалось в выступлении Вышинского, добился принятия на заседании Политбюро 24 августа решения, осуждавшего заявление заместителя прокурора: «Указать т. Вышинскому, что он не должен был в своей речи давать такую формулировку […], которая даёт повод к неправильному обвинению в отношении НКТяжа и НКЗема». 1 сентября Политбюро опросом отменило это решение.)

12 сентября 1933 г.

Поведение Серго (и Яковлева) в истории о «комплектности продукции)» нельзя назвать иначе, как антипартийным, так оно имеет своей объективной целью защиту реакционных элементов партии против ЦК ВКП(б). В самом деле, вся страна воет от некомплектности продукции; партия начала кампанию за комплектность, открытую печатную и карательную кампанию; вынесен уже приговор врагам партии, нагло и злобно нарушающим решения партии и правительства, а Серго (и Яковлев), который несёт ответственность за эти нарушения, вместо того, чтобы каяться в своих грехах, предпринимает удар против прокурора! Для чего? Конечно, не для того, чтобы обуздать реакционных нарушителей решений партии, а для того, чтобы поддержать их морально, оправдать их в глазах общественного мнения партии и опорочить таким образом развёртывающуюся кампанию партии, то есть опорочить практическую линию ЦК.

Я написал Кагановичу, что против моего ожидания он оказался в этом деле в лагере реакционных элементов партии.

23 октября 1930 г.

Что касается дела Т[уха]чевского, то последний оказался чистым на все 100%. Это очень хорошо.

(Арестованные в 1930 году преподаватели Военной академии им. Фрунзе Какурин и Троицкий дали на допросах показания на Тухачевского: он, мол, считает положение в стране тяжёлым и выжидает благоприятной обстановки для захвата власти и установления военной диктатуры. Сталин совместно с Орджоникидзе и Ворошиловым проверили показания Какурина и Троицкого — они не подтвердились.)

Из письма Сталина Орджоникидзе от 24 октября 1930 года

Прочти-ка поскорее показания Какурина — Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нём знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии. Как видишь, показания Орлова и Смирнова (об аресте ПБ) и показания Какурина и Троицкого (в планах и «концепциях» Т-го) имеют своим источником одну и ту же питательную среду — лагерь правых. Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым — Громаном — Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия, — таков баланс. Ну и дела…

Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского до середины октября, когда мы все будем в сборе.

Поговори об этом с Молотовым, когда будешь в Москве.

Из дневника М.А. Сванидзе

(Сванидзе Мария Анисимовна (1889–1942). В 1921 г. вышла замуж вторым браком за А.С. Сванидзе — брата первой жены И.В. Сталина. До переезда в Москву пела в Тифлисской опере. Жила в Кремле. Осуждена в 1939 г. к восьми годам лишения свободы, в марте 1942 г. расстреляна.)

5/III. 37 г.

Затем крупное событие — был процесс троцкистов (процесс по делу «антисоветского троцкистского центра», где были обвинены Г. Пятаков, К. Радек, Г. Сокольников, Л. Серебряков и др. — Н.З.) — душа пылает гневом и ненавистью, их казнь не удовлетворяет меня. Хотелось бы их пытать, колесовать, сжигать за все мерзости, содеянные ими. Торговцы родиной, присосавшийся к партии сброд. И сколько их. Ах, они готовили жуткий конец н[ашему] строю, они хотели уничтожить все завоевания революции, они хотели умертвить наших мужей и сыновей. Они убили Кирова и они убили Серго. Серго умер 18/II, убитый низостью Пятакова и его приспешников. Тяжело и слёзно мы переживаем уход Серго. Колонный зал, венки, музыка, запах цветов, слёзы, почётные караулы, тысячи и тысячи людей, проходящих у гроба… всё это стоит в ушах и перед глазами, а Серго нет. Он был прекрасный большевик, он был человек, он был товарищ, он был чист и не подозревал, что люди могут прийти к нему с камнем за пазухой, он был добр и всякий: дурной и хороший — пользовался широко его натурой. Сколько негодяев много лет эксплуатировали его чистоту и доброту. В личной жизни он был скромен и щепетилен, как очень немногие из [наших] товарищей.

Я навещаю Зину. Она геройски перенесла смерть мужа. Очевидно, закалка тяжёлой революционной жизни прошла для неё недаром. Она сама руководила похоронами, была неотлучно у гроба. Читает тучи писем и телеграмм спокойно и рассудочно. Ездит на работу и обсуждает спокойно свою будущую жизнь. Она сказала вначале, что ещё незачем жить, раз нет Серго, и что она не хочет жить так, как М.Л. Кирова, но взяла себя в руки и будет жить так, как, очевидно, хотел бы Серго — в труде и заботе о детях (она ведает детск[им] комбинатом в Кунцеве).

Из агентурного сообщения в МВД СССР об отношениях Берии с Серго Орджоникидзе

15 июля 1953 г.

Совершенно секретно

[…] В партийных кругах Закавказья хорошо знают, что Берия был заядлым врагом Орджоникидзе Серго. Берия добился ареста брата Орджоникидзе, вынудил у него какие-то признания, которые скомпрометировали Серго перед И.В. Сталиным. Кто-то из московских писателей рассказал мне, что когда город Орджоникидзе был переименован, вдова Орджоникидзе обратилась к Сталину с вопросом о причинах этого переименования. Сталин сказал, что имя Орджоникидзе будет присвоено лучшему городу, но переименование не состоялось, зато все другие города, носившие имя Серго, были вновь переименованы.

Это всё объяснялось клеветой Берия на Серго и вынужденным признанием брата Серго, объяснившим их плохие отношения племенной рознью, нелюбовью мингрела Берия к имеретинцу Орджоникидзе.

ЦХДС. Ф. 5. Оп. 30. Д. 4. Л. 107–108.

Приложение № 17: Из открытых источников

Из писем Назаретяна Орджоникидзе

(Амаяк Назаретян, в то время заведующий Бюро секретариата ЦК РКП(б).)

12.06.1922 г. «Доволен ли я работой? И да, и нет. С одной стороны, я прохожу здесь большую школу и в курсе всей мировой и российской жизни, прохожу школу дисциплины, вырабатывается точность в работе, с этой точки зрения я доволен, с другой стороны, эта работа чисто канцелярская, кропотливая, субъективно малоудовлетворительная, чёрная работа, поглощающая такую уйму времени, что нельзя чихнуть и дохнуть, особенно под твёрдой рукой Кобы. Ладим ли мы? Ладим. Не могу обижаться. У него можно многому поучиться. Узнав его близко, я проникся к нему необыкновенным уважением. У него характер, которому можно завидовать. Его строгость покрывается вниманием к сотрудникам. Цека приводим в порядок. Аппарат заработал хоть куда, хотя ещё сделать нужно многое…»

9.08.1922 г. «Коба меня здорово дрессирует. Прохожу большую, но скучнейшую школу. Пока из меня вырабатывает совершеннейшего канцеляриста и контролёра над исполнением решений Полит. Бюро, Орг. Бюро и Секретариата. Отношения как будто не дурные. Он очень хитёр. Твёрд, как орех, его сразу не раскусишь. Но у меня совершенно иной на него взгляд теперь, чем тот, который я имел в Тифлисе. При всей его, если можно так выразиться, разумной дикости нрава, он человек мягкий, имеет сердце и умеет ценить достоинства людей. Ильич имеет в нём безусловно вернейшего цербера, неустрашимо стоящего на страже ворот Цека РКП. Сейчас работа ЦК значительно видоизменилась. То, что мы застали здесь — неописуемо скверно… Но всё же мне начинает надоедать это «хождение под Сталиным»…

(Большевистское руководство. Переписка. 1912–1927. М., 1996)

Глава 11 Исчезновение наркома

Ночной звонок. — Неприятное известие. — Прощальная записка. — Невинная проделка. — Инсценировка. — Воскрешение утопленника. — Чего только не сделает любящая женщина. — Изменщица. — Петляние. — Багажная квитанция. — Темна вода во облацех.

Поздним вечером, ближе к полуночи, в кабинете первого секретаря ЦК компартии Украины резко зазвонил один из множества телефонных аппаратов, выстроившихся в несколько рядов на приставном столике по правую руку от кресла.

Никита Сергеевич Хрущёв вздрогнул. Звонил тот самый аппарат, трубку которого первый секретарь обязан был поднимать лично, не прибегая к помощи сидевшего в приёмной человека, соединявшего главу республики с теми, кто набирал его номер.

— Хрущёв, — сказал он в трубку.

Так было принято в Москве, где Хрущёв работал до переезда на Украину. Молодой наблюдательный выдвиженец быстро перенял привычки высшей кремлёвской номенклатуры. Аппарат ВЧ был единственным, снимая трубку которого московские руководители всегда называли свою фамилию. Наверное, потому, что не знали, кто звонит. Об абонентах, звонивших по другим видам связи, обычно докладывали секретари.

— Никита Сергеевич? — услышал он голос Поскрёбышева. — Здравствуйте. Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.

Через несколько мгновений в трубке послышалось знакомое покашливание и глухой голос произнёс:

— У нас есть данные, согласно которым надо арестовать одного вашего работника.

Слышимость была отвратительная. Радиоволны искажали звук. Хрущёв напряг слух, с силой вдавливая трубку в ухо, но фамилия человека, о котором говорил Сталин, всё равно звучала неотчётливо.

Хрущёву послышалось, что речь шла об Усенко, который был первым секретарём ЦК комсомола Украины. Над беднягой уже навис дамоклов меч — на руководителя комсомола республики имелись показания, что он ведёт антисоветскую работу.

— Вы можете арестовать его? — спросил Сталин.

— Можем, — ответил Хрущёв, несколько озадаченный такой постановкой вопроса. Что тут сложного? Секретарь ЦК комсомола не та фигура, от которой можно ожидать каких-либо неожиданностей.

— Но вы сами должны это сделать, — настойчиво повторил Сталин. — Арестовать этого Успенского…

На этот раз слышимость улучшилась и отчётливо прозвучала фамилия — Успенский. Тут только до Хрущёва дошло, что Сталин имеет в виду не первого секретаря ЦК комсомола Усенко, а наркома внутренних дел Успенского.

— Сделаем всё, как вы сказали, товарищ Сталин, — заверил Хрущёв.

Сталин закончил разговор в своей обычной манере — не прощаясь. Положил трубку — и всё.

Хрущёв озадаченно уставился на телефонный аппарат. Арестовать Успенского? Вот те на! Как это сделать? Кому поручить? Не его же заместителям. Кто-то должен быть повыше наркома…

Остаток рабочего дня Хрущёв провёл в размышлении над тем, как лучше выполнить неожиданное указание, поступившее от Сталина. Ясно, что задержание наркома внутренних дел должен осуществить кто-то из руководителей республики. Остальных Успенский перестреляет как куропаток, едва только они переступят порог его кабинета и объявят, для чего пожаловали. Подумает, что это заговор. Поэтому самый надёжный вариант — вызвать наркома в какой-нибудь руководящий кабинет и объявить об аресте.

Руководящих кабинетов на Украине два — его и председателя Совнаркома.

Хрущёв тяжело вздыхал, прокручивая в голове возможные варианты. Так ничего и не придумав, он отправился домой отдыхать. О звонке Сталина решил пока никому не рассказывать.

Назавтра, приехав на работу, хотел уже было связаться с председателем Совнаркома Коротченко, чтобы обсудить детали предстоящей конфиденциальной операции, как вдруг снова раздался требовательный звонок аппарата ВЧ.

— Товарищ Хрущёв, мы с вами вчера вели речь об аресте наркома Успенского, — услышал он голос Сталина, заговорившего сразу, без предварительного вступления Поскрёбышева, который обычно соединял хозяина с иногородними абонентами. — Так вот, мы здесь посоветовались и решили, чтобы Успенского вы не арестовывали.

У Хрущёва отлегло от сердца. Он мысленно похвалил себя за то, что не кинулся в тот же миг выполнять полученное распоряжение. Утро вечера мудренее.

Но облегчение оказалось преждевременным.

— Мы вызовем Успенского в Москву, — после непродолжительной паузы продолжил Сталин, — и арестуем его здесь. Вам не стоит вмешиваться в это дело.

И снова Хрущёв на какое-то время застыл столбом с телефонной трубкой, крепко прижатой к уху, пока не понял, что разговор закончен.

Придя в себя, нажал на клавишу прямой связи с Коротченко:

— Демьян, если не шибко занят, загляни ко мне.

Председатель Совнаркома проводил в это время какое-то важное совещание, но, услышав взволнованный голос Хрущёва, передал бразды правления своему заместителю и спешно направился в ЦК.

Сорокачетырёхлетний Демьян Сергеевич Коротченко знал характер Никиты Сергеевича как никто другой. Они были друзья-приятели с тех пор, когда Хрущёв, попавший в фавор к Сталину благодаря знакомству с его женой Надеждой Аллилуевой, с которой учился на одном курсе в Промышленной академии, вытащил своего земляка из полтавской глуши сначала на курсы марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б), а затем выдвинул на руководящую работу в Москве. Сам Хрущёв был, как известно, первым секретарём московских горкома и обкома партии, ну и, разумеется, дружка за собой водил. Побывал Демьян Сергеевич и председателем райисполкома, и секретарём ряда райкомов партии, в том числе и Бауманского, того самого, с которого Никита Сергеевич начинал свою партийную карьеру в белокаменной, а в тридцать шестом Хрущёв выдвинул его секретарём Московского обкома.

Словом, сдружились за многие годы так, что водой не разольёшь. Был у них и третий приятель по фамилии Задионченко. Тоже с Украины. Близко сошлись они в тридцать первом году, когда Хрущёв возглавил Бауманский райком столицы. Задионченко заведовал отделом культуры в этом райсовете. Вверх по служебной лестнице лез Хрущёв, вслед за ним следовал и Задионченко. Был секретарём одного из райкомов в Москве, потом переместился в кресло председателя Совнаркома РСФСР.

Несмотря на громкое название, пост этот был скорее декоративный — Совнарком России не принимал никаких самостоятельных решений и лишь дублировал решения союзного правительства, которое, в свою очередь, повторяло постановления Политбюро. Задионченко затосковал. С ним никто не считался. То ли дело в партийных органах! Вот где подлинная власть.

В январе тридцать восьмого года, когда Хрущёва с поста первого секретаря МГК И МК Сталин перевёл первым секретарём ЦК компартии Украины, Задионченко на прощальном ужине пожаловался своему покровителю:

— Скучно мне, Никита Сергеевич. Не те масштабы. Хочу опять на партийную работу…

Возбужденный новым назначением, хмельной от выпитой водки, а ещё больше от радужных перспектив, Хрущёв искрился добротой и щедростью:

— Слушай, а может, со мной поедешь? Ты ведь украинец, национальный кадр, так сказать. Хочешь, переговорю с товарищем Сталиным о твоей кандидатуре?

— Хотелось бы, Никита Сергеевич! — обрадовался Задионченко.

— Что бы тебе такое подобрать? — задумался Хрущёв. — Второй секретарь ЦК уже есть. Это Бурмистенко, который был заместителем у Маленкова, он едет со мной. Председателем Совнаркома пойдёшь? Хотя нет, эта должность тебя и здесь тяготит. Да и с Коротченко уже всё договорено. Разве что…

Он с размаху хлопнул себя по лбу:

— На место Коротченко согласен?

Задионченко задумался. Коротченко по протекции Хрущёва уехал из Москвы в Днепропетровск, стал руководителем областной партийной организации. Сейчас Хрущёв забирает его в Киев, председателем Совнаркома.

— Перспективная должность, — уговаривал Хрущёв колебавшегося дружка. — Это же треть территории Украины.

Действительно, тогда в состав Днепропетровской области входили нынешние Запорожская, Херсонская и Николаевская области.

Задионченко согласился. Хрущёв внёс его кандидатуру Сталину. Тот не возражал. Задионченко вслед за Хрущёвым покинул Москву.

Надо ли говорить о том, что приятели поддерживали между собой самые тесные, неформальные отношения?

Когда Коротченко прошёл в кабинет Хрущёва, тот сидел мрачный, туча тучей.

— Что случилось, Никита Сергеевич?

Они были одногодками, и Коротченко хотя и позволял себе обращаться к нему на «ты», всегда подчёркнуто уважительно называл по имени-отчеству.

Хрущёв коротко рассказал о звонках Сталина. Сообщение о том, что в Москве считают наркома внутренних дел Успенского врагом народа, насторожило Коротченко. Успенский был членом их команды и приехал в Киев одновременно с ними — в январе тридцать восьмого года.

Нового наркома представлял сам Ежов. Прибытие в Киев хозяина Лубянки с большой группой работников союзного НКВД должно было показать замаскировавшимся контрреволюционерам, что спуску им не будет.

И действительно, Ежов дал разнарядку новому руководству республики на арест 36 тысяч партийных, советских и хозяйственных работников. Их судьба должна была быть решена во внесудебном порядке, для чего при НКВД республики создавалась специальная «тройка» в составе наркома внутренних дел, прокурора и первого секретаря ЦК компартии республики.

«Тройка» рьяно взялась за дело, штампуя один приговор за другим. И вдруг Успенского зачисляют в списки врагов народа. Но ведь подпись под приговорами ставил и партийный руководитель республики.

Хрущёв понял немой вопрос, застывший в глазах старого дружка.

— Об ответственности остальных членов «тройки» речи не было, — сказал он. — Не думаю, что дело в этих тридцати шести тысячах.

— В Ежове? — догадался Коротченко.

— Возможно, — неопределённо ответил Хрущёв. — Хотя такая практика существовала и при Ленине.

Он имел в виду недавнее назначение наркома внутренних дел Ежова по совместительству и наркомом водного транспорта. В двадцатые годы многие наркомы одновременно руководили несколькими наркоматами, и на первый взгляд в совмещении Ежовым двух должностей ничего особенного не было. Но те, кто хорошо знал Сталина, а Хрущёв относился к ним, подозревали: здесь кроется что-то другое, Сталин просто так ничего не делает.

Коротченко, как председатель Совнаркома, в состав «тройки» при НКВД республики не входил.

— Знаешь что, Никита Сергеевич, а не лучше ли тебе на эти дни уехать куда-нибудь из Киева? Ну, скажем, в Днепропетровск?

— Я, кстати, давно обещал Задионченко приехать к нему, — понял дружка Хрущёв.

— Вот и поезжай, — произнёс Коротченко. — Не надо тебе быть в эти дни в Киеве. Наверное, за Успенским приедут из Москвы…

— Нет, его туда вызовут и там арестуют.

— Всё равно поезжай. Мало ли чего он наговорит на Лубянке, — продолжал Коротченко. — Всем известно, кто его перетянул в Киев. Словом, отправляйся к Задионченко, а на хозяйстве останусь я.

Хрущёв с благодарностью взглянул на дружка.

— А когда вернусь, — сказал он, — твоя очередь ехать в командировку. Ты, кажется, в Одессу собирался?

— Да, на областную партконференцию. Как член бюро ЦК компартии республики. Согласно графику…

— Вот и отлично, — подытожил Хрущёв. — Я уеду сегодня же, а ты время от времени позванивай Успенскому. Только поосторожнее, чтобы он ничего не заподозрил. Придумай какие-нибудь неотложные вопросы.

— Придумаю, — пообещал Коротченко.

В тот же день после полудня Хрущёв отбыл в Днепропетровск.

Всю дорогу Хрущёва не покидало ощущение надвигавшейся беды.

Прошло десять месяцев, как Сталин направил его на Украину, а кажется, будто минула целая вечность.

Оторванность от Москвы, от столичных кругов давала о себе знать. Новости кулуарной жизни приходили в Киев с большим опозданием, нередко в искажённом виде. Это затрудняло принятие правильных решений, не позволяло верно ориентироваться в межгрупповых интригах.

Чем вызвано решение об аресте Успенского? Хрущёв перебирал в памяти мельчайшие детали, пытаясь выстроить пёструю мозаику эпизодов в единую картину, объясняющую происшедшее.

Нарком перестарался в поимке врагов народа? Представляемая им в Москву статистика арестованных вызвала неудовольствие Кремля?

Нет, что-то не похоже. Тогда несдобровать и ему, и прокурору. Но к ним претензий нет. Или — пока нет?

А может, наоборот, он проявляет излишний либерализм?

Хрущёв, несмотря на плохое настроение, при этой мысли даже улыбнулся: Успенский — мягкотелый интеллигент? Вот уж в чём его не заподозришь!

Когда они приехали на Украину, было такое ощущение, будто по ней только что Мамай прошёл. В ЦК вакантны все должности заведующих отделами, то же самое в большинстве обкомов, горкомов и райкомов. Арестованы все председатели облисполкомов и их заместители. Нет ни председателя Совнаркома, ни первого секретаря Киевского горкома — все в тюрьме.

Казалось бы, все враги изведены под корень. Вместо них поставлены преданные советской власти кадры, утверждённые лично Хрущёвым. Ан нет: Успенский ежедневно докладывал в ЦК о всё новых и новых контрреволюционерах, выявленных неутомимыми наркомвнудельцами. Просил санкции на арест Миколы Бажана, Петра Панча, других представителей творческой интеллигенции.

Не обошёл своим вниманием и Максима Рыльского. Хрущёв возразил:

— Что ты? Рыльский — видный поэт. Его обвиняют в национализме, а какой он националист? Он просто украинец и отражает национальные украинские настроения. Нельзя каждого украинца, который говорит на украинском языке, считать националистом. Вы же на Украине!

Но Успенский проявлял настойчивость. Хрущёв убеждал его:

— Поймите, Рыльский написал стихотворение о Сталине, которое стало словами песни. Эту песню поёт вся Украина. Арестовать его? Этого никто не поймёт.

Однажды потребовал ареста… Коротченко. Демьяна Сергеевича, председателя правительства Украины. Общего приятеля, с которым сдружились в Москве, где Успенский служил уполномоченным Наркомата внутренних дел СССР по Московской области, а Коротченко был секретарём областного комитета партии.

У Хрущёва глаза полезли на лоб, когда прочёл докладную своего наркома.

— Ты, случайно, не свихнулся? — заорал в трубку, услышав голос Успенского. — Наш Демьян — шпион?

— Агент румынского королевского двора, — невозмутимо уточнил Успенский, как будто речь шла о каком-то совершенно незнакомом человеке, вина которого не вызывает сомнений. — И является на Украине главой агентурной сети, которая ведёт работу против советской власти в пользу Румынии.

— Да ты и в самом деле сумасшедший! — в бешенстве хряснул трубкой о рычаг Хрущёв.

Поостыв, дочитал материалы до конца. Чёрт его знает, может, чекисты и правы? Пятеро свидетелей подтверждают, что Коротченко возглавляет румынскую агентурную сеть. Осведомители — простые люди, не начальники, с какой стати оговаривать им председателя Совнаркома?

И всё-таки подобное не укладывалось в голове. Да, малокультурный, малограмотный — на ХVII съезде партии рассмешил Сталина, когда, обличая милитаристские угрозы японцев, произнёс слово «самуяры» вместо малопонятного «самураи», с тех пор Сталин иначе как «самуяром» его и не называл. Но не шпион!

Успенский настаивал на своём. Чтобы не прослыть укрывателем врагов, Хрущёв сообщил о компромате на Коротченко непосредственно Сталину. Из Москвы приехала комиссия во главе со знаменитым следователем по особо важным делам Львом Шейниным.

Комиссия пришла к заключению — клевета! Украинские чекисты, чтобы отличиться, сфальсифицировали это дело от начала до конца. Среди них было немало таких, кто буквально бредил разоблачением врагов народа. На это был спрос, естественно, появилось и предложение. Десятки тысяч простых граждан избрали чуть ли не своей основной профессией терроризирование, бесцеремонно заявляя в глаза: «Вот этот — враг народа!»

Сталин приказал расстрелять чекистов, виновных в умышленной фабрикации дела против Коротченко. «Самуяру» повезло — вождь знал его лично и не мог поверить в то, что он работает на румынский королевский двор. А если бы не знал?

Так что Успенский ещё тот гусь. Потребовали бы от него собрать компромат на Хрущёва, и глазом бы не моргнул. Во всяком случае, эпизод с Коротченко свидетельствует, что в излишней щепетильности этого ревностного чекиста-служаку не заподозришь. В чём же его промашка?

Хрущёв начал вспоминать, когда и при каких обстоятельствах он познакомился с этим человеком, и вообще всё, что знал о нём.

Первая встреча состоялась в бытность Хрущёва секретарём МГК и МК партии. Уполномоченный союзного НКВД по Московской области был молод, на вид не более тридцати, худощав, подтянут. Докладывал всегда толково, без свойственного малограмотным работникам многословия, умел выделить главное. На Лубянке его, наверное, высоко ценили, потому что уж как-то необычно быстро он стал начальником экономического отдела управления ОГПУ по Московской области. До этого успел поработать в центральном аппарате при Ягоде и ещё раньше — при Менжинском.

Хрущёву он тоже приглянулся. Работали вместе довольно много времени, и вдруг Успенский, придя в очередной раз на доклад к первому секретарю МГК и МК, сообщил, что его переводят на другую работу.

— Куда? — скорее из вежливости поинтересовался Хрущёв.

— Помощником коменданта Кремля! — гордо доложил Успенский.

— Поздравляю! — протянул ему руку Хрущёв. — Теперь в охране Кремля будут знакомые люди. Если забуду пропуск, надеюсь, пропустите?

— Лучше не терять, — серьёзно посоветовал чекист, не приняв шутки. Чувство юмора этому человеку было не свойственно.

Дальше Хрущёв потерял его из виду. В Кремле встречать не доводилось ни разу, и постепенно память о нём стёрлась.

Об Успенском ему напомнил Ежов, когда Хрущёв подбирал кадры для Украины. Толковых работников катастрофически не хватало. Сам Хрущёв, например, совмещал аж три должности — первого секретаря ЦК Украины, киевских горкома и обкома партии. Из местных никто не тянул на пост наркома внутренних дел.

— А ты Успенского посмотри, — посоветовал Ежов. — Ты с ним, кажется, знаком?

— Знаком. А где он сейчас? По-прежнему в комендатуре Кремля?

— Нет, в Оренбурге.

— В Оренбурге? — переспросил Хрущёв. — А что он там делает?

— Возглавляет областное управление НКВД. Прекрасный работник. Отличные результаты. Побольше бы нам таких начальников управлений. До Оренбурга работал в Новосибирске, был там замом. Растёт…

— Вообще-то у меня осталось неплохое впечатление об Успенском, — сказал Хрущёв. — Он действительно сильный работник. Только…

— Что только? — перебил Ежов.

— Шуток не понимает. Слишком серьёзный…

— Ну ты, Никита Сергеевич, даёшь, — укоризненно покачал головой Ежов. — Какие шутки могут быть в нашем ведомстве? Кругом столько грязи и всякой мерзости, что иногда даже сомневаешься: а есть ли вообще на свете порядочные, честные люди?

— Всё это, конечно, так, но и чекистам не должны быть чужды человеческие чувства…

— А я что, против? Бери Успенского, не пожалеешь. Не обращай внимания на его излишнюю сухость. Он сильный работник. В Оренбурге раскрыл подпольную белогвардейскую организацию. Представляешь? С войсковой структурой. Все арестованы — более тысячи человек. В июне прошлого года мы проводили всесоюзное совещание руководителей органов НКВД. В докладе я отметил заслуги Успенского, в личной беседе после совещания пообещал ему повышение. Вот и подходящий случай.

Собственно, у Хрущёва не было веских оснований для того, чтобы отказать Ежову. Отсутствие юмора — не самый большой недостаток в человеке. К тому же зачем возражать Ежову, недавнему главному сталинскому кадровику? Судя по всему, Успенский — его протеже. Сталин поддержал их совместное предложение.

Возвращаясь в памяти к тому разговору, Никита Сергеевич ломал голову: что случилось, почему всё же Сталин дал санкцию на арест Успенского, проработавшего в этой должности всего неполных десять месяцев? Может, ответ надо искать не в возможных промахах или ошибках украинского наркома, а в новой расстановке политических сил на кремлёвском небосводе, на котором, кажется, звезда генерального комиссара государственной безопасности Николая Ежова в последнее время заметно потускнела?

Похоже, вспыхнула новая звезда — грузинского выдвиженца Лаврентия Берии. Не здесь ли разгадка?

Как-то летом, месяца три — четыре назад, Хрущёв приехал из Киева по делам в Москву. Вечером члены Политбюро собрались у Сталина. Были Ежов и вызванный из Тбилиси Берия.

— Надо бы подкрепить НКВД, — внезапно сказал Сталин, — помочь товарищу Ежову, выделить ему заместителя.

За столом стало тихо. Все опустили глаза в тарелки, догадываясь, что сейчас должно произойти нечто экстраординарное.

Эту мысль Сталин апробировал и раньше. Хрущёву вспомнилось, как однажды на ужине Сталин прямо спросил у Ежова, кого бы он хотел в замы.

— Если нужно, то дайте мне Маленкова, — ответил тогда маленький нарком.

Сталин сделал паузу, как бы обдумывая ответ, потом произнёс:

— Да, конечно, Маленков был бы хорош, но Маленкова мы дать не можем. Маленков сидит на кадрах в ЦК, и сейчас же возникнет новый вопрос: кого назначить туда? Не так-то легко подобрать человека, который заведовал бы кадрами, да ещё в Центральном Комитете. Много пройдёт времени, пока он изучит и узнает кадры.

Предложение Ежова о Маленкове не прошло. Наверное, у Сталина уже тогда была кандидатура, и ему хотелось знать, назовёт ли её кто-нибудь. Судя по всему, человека, которого Сталин в уме наметил в заместители Ежова, не называл никто, и тогда этого человека вызвали из Тбилиси в Москву.

— Так кого вы хотите в замы? — возвращаясь к прежнему разговору, спросил Сталин у Ежова.

— Не знаю, товарищ Сталин, — пожал тот худенькими плечами.

— А как вы посмотрите на то, если вам дать заместителем товарища Берию?

Ежов резко встрепенулся, но сдержался:

— Это — хорошая кандидатура. Конечно, товарищ Берия может работать, и не только заместителем. Он может быть и наркомом.

Все знали, что Берия находился с Ежовым в дружеских отношениях. Когда Лаврентий Павлович приезжал в Москву, всегда гостил у наркома внутренних дел.

— Нет, в наркомы он не годится, — не согласился Сталин. — А вот заместителем у вас он будет хорошим.

И тут же продиктовал Молотову проект постановления. Молотов всегда сам писал проекты под диктовку Сталина.

Повидавшись в Москве со старыми приятелями и обменявшись мнениями по поводу назначения Берии, Хрущёв понял, что сделано это неспроста. Сталин определённо что-то надумал. Скорее всего, он получил какие-то сведения, поколебавшие его прежнее доверие к Ежову. Именно поколебавшие, но окончательно не убедившие в нечестной игре Ежова. Для выяснения всех обстоятельств требовалось какое-то время, и потому Сталин приставил к нему своего человека — Берию, которому верил безгранично.

Три десятилетия спустя, находясь на пенсии, Хрущёв пытался разгадать эту тайну, и не смог. Несмотря на то, что к концу жизни он располагал огромным объёмом самой разнообразной информации, в том числе и по этой теме, в ней концы с концами явно не сходились. Поэтому можно представить, какие тревожные предчувствия одолевали его распухшую от тяжких дум голову в тот ноябрьский день тридцать восьмого года, когда он, узнав от Сталина о намерении арестовать своего наркома внутренних дел, ехал из Киева в Днепропетровск.

И, самое главное, не было ясности в том, против кого направлялся этот арест. Хрущёв терялся в догадках. В те далёкие времена именно таким способом конкурировавшие между собой за влияние на Сталина внутрипартийные группировки сводили счёты друг с другом. Между чьими жерновами оказался на этот раз Никита Сергеевич? Или на шахматной доске играли более крупными фигурами?

Он забылся в коротком сне под самое утро. Проснулся, когда подъезжали к Днепропетровску. Машина сбавила скорость — высокого гостя встречали местные власти. Первым к Хрущёву шагнул Задионченко.

Они обнялись, расцеловались. Первым делом хозяин области повёз прибывших в гостиницу. Лично проследил, как они разместились. После лёгкого завтрака в номере поехали в обком.

Задионченко начал докладывать обстановку. Хрущёв слушал не перебивая. Потом начал задавать вопросы. В середине разговора резко зазуммерил один из телефонов. Хрущёв по звуку определил — ВЧ.

— Здравствуйте, Лаврентий Павлович, — ответил на приветствие звонившего Задионченко. — Никита Сергеевич? Да, у нас. Сейчас, одну минуточку…

Он протянул трубку Хрущёву:

— Берия. Из Москвы. Просит вас…

— Привет, Никита! — услышал Хрущёв голос первого заместителя наркома внутренних дел. — Ты вот по дружкам своим разъезжаешь, а твой Успенский между тем сбежал.

— Как сбежал? — переспросил Хрущёв.

— Элементарно. Скрылся. Наверное, перешёл границу…

— Не может быть! — вырвалось у Хрущёва.

— Тебе надо срочно возвращаться в Киев, — посоветовал Берия, — и самому возглавить поисковую работу. Поднимай всех на ноги. Если, конечно, он уже не за кордоном.

— Этого не может быть! — повторял потрясённый только что услышанной новостью Хрущёв.

— Может — не может… Сейчас не гадать надо, — раздражённо оборвал его Берия, — а принимать меры к недопущению перехода границы. Немедленно закрой её! Предупреди погранвойска — пусть усилят охрану сухопутной и морской границы. Птица не должна перелететь!..

Положив трубку, Хрущёв вытер носовым платком вспотевшую лысину. Взглянул на Задионченко, нетерпеливо ждавшего разъяснений.

— Поездка по области отменяется, — сказал Хрущёв. — Встреча с активом — тоже. ЧП в Киеве. Мне надо срочно возвращаться назад. Сбежал Успенский…

Задионченко растерянно заморгал глазами — он хорошо знал нового наркома внутренних дел. Это был человек их команды.

Через полчаса машина первого секретаря ЦК Компартии Украины в сопровождении киевской охраны и местных чекистов на бешеной скорости миновала зачуханные днепропетровские окраины и вырвалась на широкое шоссе.

Народного комиссара внутренних дел Украинской ССР, комиссара государственной безопасности третьего ранга Александра Успенского хватились 15 ноября.

Обычно он приезжал в наркомат к десяти — одиннадцати часам утра. Сталин, как известно, был «совой», работал по ночам, спать ложился под утро, и потому вся советская бюрократия подлаживалась под рабочий распорядок вождя. Естественно, пример показывали органы НКВД.

Успенский не появился в своём кабинете ни в двенадцать, ни три часа спустя. Это было непохоже на педантичного наркома. Секретари и помощники нетерпеливо посматривали на часы, прислушивались к шагам в коридоре, ожидая, что вот-вот откроется дверь и в приёмную стремительной, как всегда, походкой войдёт шеф.

О его опоздании в наркомате никто не был предупреждён, что тоже вызывало недоумение. Успенский всегда сообщал своим ближайшим помощникам, где он будет находиться.

— Может, заболел? — неуверенно высказал предположение кто-то из секретарей.

И, хотя вчера все видели его живым и здоровым, без всяких признаков малейшего недомогания, всё же решили позвонить домой — а вдруг и в самом деле расхворался?

Трубку телефона взяла жена наркома.

— Как нет на работе? — удивилась она, выслушав помощника. — Он уехал в наркомат вчера вечером, сказал, что будет там до утра.

— И домой сегодня не возвращался?

— Нет.

— Ладно. Спасибо. Извините за беспокойство. Наверное, срочно вызвали в ЦК или в Совнарком.

Помощник в растерянности опустил телефонную трубку. Такого с его шефом прежде не случалось.

— Ничего, подождём немного. Мало ли чего…

Прошло ещё два долгих часа — нарком не появлялся. На телефонные звонки на всякий случай отвечали — скоро будет.

Начали вспоминать, кто и когда видел его в последний раз. Весь вчерашний день нарком провёл в своём кабинете. Примерно в шесть вечера сказал, чтобы вызвали машину. Дежурный секретарь поручение выполнил:

— Товарищ нарком, машина у подъезда!

— Хорошо. Съезжу домой пообедаю и заодно переоденусь в штатское — вечером предстоит работа в городе, — сказал Успенский. — А вы можете быть свободны. Отдыхайте. Ваша смена закончилась?

— Так точно!

— Кто вас сменяет сегодня?

Дежурный секретарь назвал фамилию своего сменщика.

— Передайте ему, что, возможно, меня ночью не будет, — сказал нарком.

— Есть! — козырнул дежурный.

Вскоре нарком уехал, а вслед за ним, сдав дежурство по приёмной сменщику и поставив его в известность о полученном распоряжении, отправился домой и секретарь.

Сменщик настроился на спокойную ночь — в отсутствие наркома жизнь в здании, конечно же, продолжалась, но не в таком бешеном ключе. Однако около девяти вечера Успенский, одетый в штатский костюм, появился в наркомате. В левой руке он держал небольшой чемоданчик.

Постовой на входе, едва нарком вошёл в кабину лифта, сообщил по внутренней связи в приёмную — шеф следует к себе. Дежурный секретарь тяжело вздохнул — вот тебе и спокойная ночь!

Успенский, войдя в приёмную, задержался на несколько минут. Поздоровавшись с секретарём, спросил, что нового, не было ли каких важных звонков. Секретарь доложил обстановку. За эти три часа ничего экстраординарного не произошло.

Нарком кивнул головой и направился к своему кабинету. Дежурный секретарь опередил его и почтительно открыл дверь. Успенский снова поблагодарил кивком головы.

В кабинете он пробыл всю ночь. Когда секретарь приносил чай, то видел, что нарком читал какие-то бумаги. Что это было — протоколы допросов или шифрограммы, секретарь не видел. Да и не имел обыкновения всматриваться в документы, лежавшие на столе начальства.

Примерно в пять утра Успенский вышел из кабинета в приёмную. Он был в верхней одежде и с тем же чемоданчиком в руке. Вышколенный секретарь, решив, что нарком закончил рабочий день и сейчас попросит вызвать машину, потянулся было к телефонной трубке. Нарком понял его движение и остановил взмахом руки:

— Не надо. Хочу прогуляться пешком.

В пять кончалось дежурство ночного секретаря. Он сдал дела сменщику, и разъездная машина отвезла его домой.

Такая вот картина вырисовалась перед работниками секретариата наркома к четырём часам дня.

Успенский до пяти утра работал в своём кабинете. В пять, попрощавшись с секретарём, покинул здание наркомата. От машины отказался. Сказал, что пойдёт домой, но там не появился.

Что могло случиться с ним за эти одиннадцать часов? В большом городе, каковым являлся Киев, с одиноким пешеходом, бредущим по пустынной тёмной улице, случиться могло всякое.

Кто распознает грозного комиссара госбезопасности, перед именем которого трепетала вся Украина, хотя и в добротном, но в штатском пальто? Идеальный объект для нападения грабителей, которых в Киеве, как и везде, тогда хватало. А может, и узнали, кто перед ними. Такое везение бывает раз в жизни — выслеживали, вынашивали планы, чтобы расквитаться, а тут он сам, тёпленький, в руки идёт. Надо быть глупцами, чтобы не воспользоваться случаем.

Но тогда возникает вопрос: почему Успенский ушёл из наркомата пешком? Пять часов утра в ноябре — это темень и безлюдье на улицах. Кругом ни души, снежная позёмка, покрытые льдом лужицы на тротуарах. Да и никогда прежде не предпочитал он пеших прогулок в столь неудобное время.

Помощники и секретари наркома терялись в догадках. В пять вечера, позвонив ему ещё раз домой и убедившись, что он не объявился, запасным ключом открыли кабинет. На столе наркома лежала записка: «Ухожу из жизни. Труп ищите на берегу реки».

О чём думал Никита Сергеевич, возвращаясь на машине из Днепропетровска? О первом секретаре обкома Задионченко. Не связано ли исчезновение наркома с одной тёмной историей, случившейся с днепропетровским секретарём? Хрущёв начал перебирать в памяти её подробности.

Месяца полтора назад приходит к нему Коротченко. Он только что вернулся из Одессы, где участвовал в работе областной партконференции. И рассказывает о забавном случае.

— В перерыве подходит ко мне один делегат конференции, представляется: Зайончик. Интересуется: «Как там мой дядя поживает?» Я спрашиваю: «Какой дядя»? Он отвечает: «Первый секретарь Днепропетровского обкома Задионченко». Смотрю на него с недоверием — внешне смахивает на еврея, а Задионченко, ты же знаешь, украинец. Какое тут может быть кровное родство? Но делегат настаивает — это его родной дядя и просит передать ему привет. Что будем делать, Никита?

Хрущёв подумал и сказал:

— Не надо поручать это органам. Давай сами разберёмся. Задионченко — наш человек. Пусть всё объяснит.

Решили поручить провести беседу второму секретарю ЦК Бурмистенко. Через некоторое время Бурмистенко докладывает: беседа состоялась, Задионченко настаивает, что никакой он не Зайончик, а самый настоящий Задионченко. Но ведь и свидетельство племянника нельзя сбрасывать со счетов. Всё-таки делегат областной партконференции.

Хрущёв тяжело вздохнул: никуда не денешься, придётся поручать НКВД. Дело не шуточное — речь шла о первом секретаре крупнейшего обкома, члене ЦК, недавнем председателе Совнаркома РСФСР. А что если и в самом деле выдаёт себя не за того? В то время такие случаи были не редкость, в ряды партии пролезали замаскированные враги. Кому хочется получить ярлык покровителя антипартийного элемента?

Хрущёв вызвал Успенского, поставил задачу. Спустя некоторое время нарком доложил: подлинная фамилия Задионченко — Зайончик. Чекисты даже установили синагогу, где был проведён обряд, который совершается у иудеев при рождении мальчика.

Никита Сергеевич велел вызвать Задионченко к себе.

— Вы всё отрицали в беседе с Бурмистенко! — кричал Хрущёв, перейдя на официальное «вы». — Где же ваша честность? Вы нас всё это время обманывали!

Задионченко заплакал:

— Да, это правда, я скрыл, что я Зайончик. Я привык к новой фамилии. Даже жена не знает, что я еврей. Это удар для моей семьи, я не знаю, как сейчас мне быть, что произойдёт…

Он рыдал, жалостливо и с надеждой глядя на своего покровителя.

— Я раскаиваюсь… Но, поверьте, злого умысла у меня не было…

По рассказу Задионченко, его родители рано умерли. Сироту приютил сосед-ремесленник. Потом грянула революция, гражданская война. Пацан беспризорничал. Однажды через их местечко проходил кавалерийский отряд, и мальчонка прибился к красным конникам. Они одели, обули его и дали новую фамилию.

— И зачем это было скрывать? — возмущался разгневанный Хрущёв. — Так бы и написал в анкете! А теперь раздуют такое дело, что небо с овчинку покажется…

То, что рассказал Задионченко, в основном совпадало с информацией, собранной НКВД. Хрущёв понемногу остывал, но чувство опасности не проходило. Успенский должен информировать о происшедшем своё руководство в Москве, оно, в свою очередь, — ЦК ВКП(б). Скандал назревал грандиозный. Надо было срочно принимать какие-то меры, пока его недоброжелатели не опередили и не доложили Сталину.

— Вот что, — сказал Хрущёв, обращаясь к Задионченко всё тем же официальным тоном, — дело очень серьёзное, им занялся НКВД. Ступайте в Днепропетровск, работайте, и никому ничего не говорите. Даже жене. Ведите себя как прежде. А я попытаюсь что-нибудь предпринять по своей линии…

После ухода Задионченко Хрущёв позвонил в Москву Маленкову, который занимался тогда партийными кадрами. Осторожный Маленков выслушал внимательно, но предпочёл не рваться в бой за Задионченко.

— Это надо доложить Сталину, — заявил главный партийный кадровик. — Когда появишься в Москве, сам это и сделай.

— Ладно, — удручённо согласился Хрущёв, в душе надеявшийся, что Маленков каким-то образом подготовит Сталина к этому неприятному разговору.

Надо было срочно ехать в Москву. Только бы не опередил НКВД… Попадёт этот случай в сводку — пиши пропало. Первичная информация глубоко оседала в сталинской памяти, поколебать полученные сведения, тем более из лубянских источников, было чрезвычайно трудно.

Хрущёв пулей помчался в Москву. Маленков, как и предполагал Никита Сергеевич, Сталину не докладывал. Но предупредил: Иосиф Виссарионович в курсе.

— Откуда? — одними губами спросил обескураженный Хрущёв.

— Ежов доложил.

Никита Сергеевич догадался: или Маленков не удержался и поделился с маленьким наркомом сногсшибательной новостью с Украины, или Успенский передал информацию по своей линии.

— Имей в виду, — напутствовал Маленков, — дело усложнилось. Ежов считает, что Задионченко не еврей, как ты думаешь, а поляк.

Тогда было время «охоты» на поляков, в каждом человеке польской национальности подозревали агента Пилсудского.

Короче, Хрущёв был готов к самому худшему. Но, вопреки ожиданию, Сталин воспринял доклад о Задионченко совершенно спокойно.

— Дурак, — коротко произнёс вождь. — Надо было самому всё честно указать в анкете, и никаких бы вопросов не возникало. Вы-то не сомневаетесь в его честности?

— Конечно, не сомневаюсь, товарищ Сталин, — ответил повеселевший Хрущёв. — Это абсолютно честный человек, всецело преданный партии. А теперь вот из него делают польского шпиона.

— Пошлите их чёрту, — посоветовал Сталин. — По рукам им надо дать. Защищайте его…

— Буду защищать, товарищ Сталин, с вашей поддержкой, — заверил Хрущёв. — Я тоже не знаю, зачем он менял фамилию? Может быть, красноармейцы подшучивали над ним?

На том и расстались, довольные друг другом. А через пару недель — звонок Сталина об аресте Успенского. Неужели из-за Задионченко?

Когда Хрущёв вернулся в Киев из Днепропетровска, ему рассказали о результатах поиска тела утопленника.

В кустах на берегу Днепра обнаружили одежду. Помощники опознали её — это была одежда наркома. Значит, действительно утопился.

Берега Днепра оцепили плотном кольцом охраны. Нагнали милиции, пограничников — мышь не проскочит. Привезли водолазов, которые метр за метром обследовали дно. Параллельно шли по берегу с баграми. Пусто!

В одном месте багры наткнулись на препятствие. Поднатужились, и взорам подоспевшего начальства предстала… свиная туша.

Поиски продолжались несколько дней. Безрезультатно!

И тогда в головах чекистов шевельнулась сумасшедшая мысль: а что если это инсценировка самоубийства? Версия, несмотря на неожиданность, была принята к рассмотрению.

На Лубянке создали центральный штаб, координировавший усилия местных управлений НКВД, в которых были сформированы специальные поисковые группы. Срочно составили описание внешности исчезнувшего наркома, отпечатали необходимое количество его фотографий, которыми снабдили все органы милиции, в том числе транспортную, вооружили перечнем примет Успенского службы наружного наблюдения в центре и на местах.

Ход поиска взял под свой личный контроль Сталин. Это внесло дополнительную нервозность в работу. Каждый день новый нарком Берия требовал свежую информацию для доклада наверх. Чекисты, подстёгиваемые нетерпеливыми телефонными звонками, иногда излишне усердствовали, что приводило к драматическим последствиям.

В подмосковном Ногинске на железной дороге работал двоюродный брат Успенского. За ним установили неусыпную слежку, впрочем, как и за всеми его родственниками. Брат заметил, что за ним ведётся наружное наблюдение и, не зная, очевидно, подлинной причины, принял интерес чекистов на свой счёт. Наверное, у него были свои причины страха перед НКВД. Предположив, что его ожидает арест, этот человек повесился.

Но самый занятный случай произошёл в Москве. На Лубянку доставили гражданина, похожего по приметам на исчезнувшего наркома Успенского. Каково же было изумление членов штаба по его поимке, когда в задержанном они узнали… одного из своих руководителей Илью Илюшина. Бдительные милиционеры замели его из-за большой внешней схожести с лицом, объявленным в розыск.

Вскоре следы беглеца обнаружились в самом неожиданном месте.

Врач Мариса Матсон жила в Москве тихо и неприметно.

Мужа, полномочного представителя ОГПУ по Уралу, арестовали в тридцать седьмом, а её выслали в Кировскую область. Мариса не смогла привыкнуть к тамошнему суровому климату, отсутствию городских удобств и бездуховной жизни в глухомани. Через некоторое время она — вопреки строгому предписанию — самовольно вернулась в столицу, где жила до ареста мужа.

Полулегальное пребывание в Москве наложило отпечаток на её поведение. Матсон старалась не привлекать к себе внимания соседей, жила уединённо, не принимала гостей. Она боялась любого стука в дверь, любого громкого голоса на лестнице.

И вот однажды к ней пришли. Готовясь к самому худшему, она увидела на пороге квартиры незнакомого мужчину. Матсон пригляделась — да это же Сашка Успенский, с которым у неё когда-то, до замужества, был бурный роман.

— Сашенька! Ты ли это? — обвила она его руками за шею. — Какими судьбами? Говорят, ты сейчас большой начальник, генерал и нарком. А почему не в форме? Она тебе так идёт…

— Всё в прошлом, Мариска, всё в прошлом, — тяжело вздохнул бывший возлюбленный. — Устал я. Оставил работу. Уж больно она опасной стала… И семью оставил — опостылела. Не могу без тебя, Марисочка. Наверное, это и есть любовь. Вот, к тебе вернулся. Лучше тебя не нашёл… Радость ты моя, единственная, дорогая…

Что ещё надо одинокой, напуганной женщине? Она поверила вернувшемуся любовнику. Проснувшееся чувство заставило её преодолеть страх за саму себя, за самовольный приезд в Москву. Матсон оставила бывшего любовника у себя в квартире.

Разумеется, он не рассказал ей всю правду. Сообщил лишь, что остановился в Калуге. Ни словом не обмолвился о мнимом самоубийстве.

— Сашенька, всё будет хорошо, — горячо шептала она ночью в постели. — Уедем из Москвы, затеряемся где-нибудь в глухомани. Снимем жильё, найдём работу. Может, на Север подадимся, а?

Он молча слушал, согласно поддакивал:

— Конечно, уедем.

Под утро, когда обессиленная Мариска наконец забылась в полудрёме, он ещё долго ворочался в кровати. Сон не шёл к нему. Смотрел на спящую женщину, перебирал в памяти события последних недель. Он тоже думал затеряться где-нибудь в белом безмолвии Севера. Не получилось. Но об этом Мариске говорить нельзя.

А что можно? Как позвонил жене из служебного кабинета и попросил привезти на вокзал дорожный чемодан, взять билет до Воронежа и ждать на перроне? Она, конечно, удивилась странной просьбе. Имея под рукой столько помощников и секретарей, поручать жене купить билет на поезд? Сослался на конфиденциальность поездки.

Жена выполнила просьбу. Попрощавшись на перроне, в последнюю минуту перед отходом поезда вскочил в вагон. До Воронежа, естественно, не доехал, сошёл в Курске. Был в грубой рабочей одежде, выпил на станции с кем-то из местных по кружке пива в вокзальном буфете, посетовал: врезал с попутчиками, захмелел, отстал от поезда, переночевать негде. Собутыльники назвали адрес паровозного машиниста, жена которого сдавала жильё внаём.

Сославшись на недомогание, отлёживался в комнате железнодорожника четверо суток. Перед возвращением мужа хозяйки из рейса тепло попрощался с ней, заплатил по таксе, сверх не добавил ничего, чтобы не осталось подозрений. Купил на толкучке тёплые вещи, взял в вокзальной кассе билет до Архангельска за час до отхода поезда.

В Архангельске обратился в отдел кадров «Северолеса». Хочу, мол, устроиться на работу. На лесоразработки. Кадровик недоверчиво взглянул на посетителя — на вид интеллигент, хлипковат для лесоповала. Отказал. То же самое услышал ещё в двух организациях, куда зашёл, не рассчитывая особо на удачу.

Поняв, что с его внешними данными устроиться рядовым рабочим не удастся, спешно покинул Архангельск. Куда ехать? Взял билет до Калуги. Там, в шести десятках километров от города, в большом селе Суходол Алексинского района, доживали свой век его состарившиеся родители. Но в отчий дом появляться раздумал — а вдруг его хитроумный план разгадан и село под наблюдением? Вышел из поезда в областном центре. На вокзале выпил кружку-другую пива с завсегдатаями, душевно поговорили за жизнь. Знатоки вокзальной жизни посоветовали, где можно остановиться на ночлег. В гостинице останавливаться было опасно — а вдруг ищут?

Хозяину дома, ночному сторожу какого-то кооператива, представился командиром запаса:

— Готовлюсь к поступлению в военную академию. Прибыл с Крайнего Севера… Не принимают по здоровью, но я своё докажу. Меня ещё рано комиссовать…

Сторож поверил. Постоялец прекрасно владел военной терминологией, сразу было видно — командовал не менее чем полком.

Живя в Калуге, Успенский паниковал. Он не знал, сработала ли его инсценировка самоубийства, не знал, прекращены поиски утопленника или всё ещё продолжаются. Телевидения тогда не было, газеты находились в жёстких тисках цензуры. Это только в американских да в нынешних российских боевиках беглецы узнают о планах спецназа по их поимке из сообщений прессы. Волновался за семью: что с женой? Если чекисты не поверили в инсценировку, жена наверняка арестована… Либо оставлена на свободе, но каждый её шаг под наблюдением. Приманка…

Тяжёлые мысли одолевали наркома. Только под самое утро ему удалось смежить глаза.

Матсон приютила бывшую любовь в своей квартире. Какое-то время он вообще не выходил на улицу, но постепенно страх прошёл. Больше всего мучила неизвестность.

В Туле жила сестра жены. Успенский решил навестить её. Наверняка ей известно, что говорят о его исчезновении. Он отправляется в Тулу. Однако встретиться со свояченицей не удалось — её не оказалось дома, а расспрашивать соседей или тем более маячить у дома, привлекая внимание, было бы неразумным.

Пришлось возвращаться в Калугу. Неудачная поездка испортила и без того плохое настроение. Росло чувство тревоги, сгущавшейся опасности. Хозяин квартиры встретил его неприятной новостью — во время отсутствия постояльца приходил какой-то человек, представился работником райисполкома, хотел встретиться с квартирантом.

Успенский принимает решение немедленно уезжать из Калуги, что и предпринял в тот же день, объяснив хозяину, что снял угол в Москве.

Теперь он окончательно переселился к Матсон.

Любящая женщина тоже не сидела сложа руки. Ценой неимоверных усилий, пустив в дело все свои чары и прежние связи, Марисе удалось пробиться к влиятельным людям в Наркомздраве. Там ей дали назначение в город Муром на должность заведующей родильным отделением городской больницы.

Сняли комнатёнку. По утрам Мариса уходила на работу, Успенский оставался дома. Знакомым и соседям Мариса говорила, что её муж — литератор, весь день напролёт просиживает за письменным столом. К себе никого не приглашала. Жили тихо, уединённо, стараясь не привлекать внимания. Паспорта на прописку не отдавали — так легче было оставаться незамеченными.

Однажды Успенский, не выдержав неопределённости, решил провериться, и пошёл в милицию. Если его разыскивают, фотография наверняка красуется на стенде. Придумал какую-то мелочь с паспортом, которую якобы надо было уточнить. Пусть обратят внимание на фиктивную фамилию, вписанную в паспорт. Если она в розыске — станет ясно. Паспортисты — не оперативники, задерживать не будут, а вот по их реакции опытный чекист догадается, представляет ли он интерес для милиции.

На стенде «Их разыскивает милиция» своей фотографии не обнаружил. В паспортном отделении дали необходимую консультацию по пустяшному вопросу, который он сам и придумал. Никакого любопытства его личность не вызвала.

Значит, не ищут. Он вздохнул с облегчением и готов был уже нелестно подумать о своих бывших коллегах, как Мариса огорошила его неожиданной новостью. Когда Успенский наносил визит в милицию, она сама пожаловала к нему. В лице участкового инспектора.

Бывший нарком побледнел:

— Только к нам?

— Вроде по всем квартирам ходил.

Ищут его или это обычная плановая проверка паспортного режима? Успенский встревожился. На всякий случай решил дома не ночевать. Ушёл, попрощавшись с Марисой. Слонялся по городу, тщательно проверял, нет ли «хвоста». Слежки вроде не было. Через несколько суток встретил Марису, возвращавшуюся с работы.

— Как? Всё тихо? — с тревогой заглянул в её глаза.

— Тихо.

— Участковый не приходил?

— Никого не было.

В голосе Марисы появились какие-то новые нотки, и это не ускользнуло от его внимания.

— Что случилось, Мариска?

Она всхлипнула:

— Я не могу больше так, Саша. Нервы на взводе. Ты чего-то не договариваешь. Не работаешь. Почему ты не хочешь трудоустраиваться? Боишься чего-то? Я пошла на вторую работу, а ты…

Мариса громко разрыдалась.

Успенский испуганно оглянулся. Как бы кто не обратил внимания. Нет, вокруг ни души.

— Мне надоело, Саша. Ты здоровый мужчина, отлёживаешься. А я на двух работах ишачу…

Денег катастрофически не хватало, и она устроилась в школу медсестёр.

— Успокойся, Мариска, — он обнял её, высушивая слёзы поцелуями. — Всё будет хорошо. Вот увидишь. Пойдём домой, обо всём спокойно поговорим. Не на улице же выяснять отношения.

Она послушалась, взяла его под руку. Со стороны они выглядели обычной семейной парой.

Придя домой, Матсон быстро приготовила ужин. Сели за стол. В это время у Успенского окончательно созрел план.

— Мариса, — сказал он, ласково глядя на неё, — ты, конечно, права. Мне надо трудоустраиваться. Хватит иждивенничать. Но для оформления на работу нужна трудовая книжка. Ты знаешь, её у меня нет — украли. Так случилось…

Он никогда не раскрывался перед ней полностью. Не посвятил и в подлинные обстоятельства своего бегства из Киева. Незачем ей всё знать. Для неё он был человеком, который из-за неурядиц в семье лишился высокого поста в НКВД.

— Ты можешь помочь мне устроиться на работу, — сказал он.

— Каким образом?

— Надо достать чистый бланк школы медсестёр.

— Для чего?

— Для справки. Что я работал там в должности… Ну, скажем, помощника директора школы по хозяйственной части. Потом заболел и находился на больничном листе. Думаю, достать чистый бланк больничного листа для тебя не составит проблемы. Эти документы плюс заявление об утере трудовой книжки дадут мне основание оформить новую. И тогда наступит конец твоим терзаниям.

На что только не способна любящая женщина! Матсон сделала всё, о чём просил её возлюбленный — выкрала в канцелярии школы чистый бланк и отпечатала на машинке требуемую справку, а также оформила ему бюллетень о пребывании на лечении в муромской больнице с 18 января по 19 марта 1939 года. Штампы и печати — всё было подлинным.

Беглый нарком воспрял духом.

И вдруг — неожиданный удар в спину!

Однажды, придя домой после хлопотного дня, проведённого в муторных хождениях по кабинетам закостенелых муромских бюрократов, он обнаруживает, что возлюбленной и след простыл. Всё указывало на следы поспешного бегства. Воспользовавшись его отсутствием, Матсон собрала ценные вещи и укатила на вокзал.

Куда она могла умчаться? Наверное, в Москву.

Успенский не ошибся. Вскоре от Мариски пришло письмо, в котором она сообщала, что не намерена с ним дальше жить и в Муром больше не вернётся.

Оскорблённый нарком берёт билет и, потеряв всякую бдительность, тоже едет в Москву. Встреча, бурная сцена с истерикой, слезами, валерьяновыми каплями.

Так и есть. Матсон испугалась насмерть, осознав, что она натворила. До неё только через несколько суток дошло, в какую историю она влипла. Дело даже не в фиктивной справке о несуществующем месте работы и не в фальшивом больничном листе. Оба эти документа она оформила не на фамилию Успенского, что было бы ещё полбеды, а на какого-то неведомого ей Шмашковского Ивана Лаврентьевича. Её прошиб холодный пот, когда она поняла, что под этой фамилией скрывается её возлюбленный Саша Успенский. Осознав, чем это ей грозит, Матсон в панике умчалась в Москву, чтобы больше никогда не возвращаться в Муром. Инстинкт самосохранения подсказывал ей: надо подальше держаться от этого страшного человека, с которым она ещё недавно связывала надежды на совместную семейную жизнь.

— Дура! Господи, какая я дура! — кричала она в истерике, обхватив голову руками и обливаясь слезами. — Поверила, что любит, что вернулся… Уходи! И не возвращайся никогда! Слышишь? Никогда!

Возлюбленный пытался воздействовать на обезумевшую женщину, но вскоре понял, что это бесполезно. Психологический надлом был слишком сильный. Потрясённая коварством Успенского и возможными последствиями своего необдуманного поступка, Матсон лишь повторяла одни и те же слова:

— Ты втянул меня в уголовщину. Уходи, я не хочу тебя видеть.

Она вытолкала его из квартиры.

Оказавшись на улице, Успенский задумался: что делать? Возвращаться в Муром? Там сразу обратят внимание на отсутствие жены.

Разумнее всего было бы зайти к кому-нибудь из старых сослуживцев — отдышаться, обдумать новую ситуацию. Перебирая в памяти московских друзей, остановился на Виноградове. У него уж точно пару-тройку дней можно перекантоваться.

Виноградов, увидев прежнего начальника, искренне обрадовался. Расположились на кухне. Подняв наполненные на три четверти большие граненые стаканы, громко, с размаха, чокнулись:

— За встречу!

Закуска была не ахти, не из лубянского спецраспределителя, и Успенский понял, что у друга проблемы. Виноградов тоже догадался, что Успенский не на коне.

После третьего стакана разговор на опасную тему перевёл гость.

— Выпустили вот… Из Бутырки…

Виноградов понимающе кивнул:

— Я догадался. Долго держали?

— Несколько месяцев, — не стал уточнять Успенский. — Дело прекращено. За отсутствием состава преступления…

Чокнулись за освобождение. Хозяин, не закусывая, налил по новой.

— А теперь за моё освобождение, — поднял он тост. — То же самое — за отсутствием состава…

— Сколько устанавливали невиновность? — спросил Успенский.

— Три с половиной месяца. А точнее — сто десять дней. Слушай-ка, а ведь меня о тебе расспрашивали, — вспомнил Виноградов. — Следователь долго не отставал: расскажи ему о связях с наркомом Украины Успенским.

Гость забеспокоился:

— А ты?

— Что знал, то и рассказал. Ты же не враг народа. Слава Богу, поняли, если отпустили. А как с женой? Её тоже выпустили?

— А что, её арестовали? — слова застряли в горле Успенского.

— А ты разве не знаешь? — приподнялся Виноградов. — Её держали у нас, на Лубянке. Это точно.

Успенскому стало дурно.

— Однако, ну и развезло тебя, — как сквозь сон доносились до него слова Виноградова. — Вот что значит отвыкнуть от этого дела. Ничего, скоро опять придёшь в норму… Давай-ка, братец, приляг маленько.

Хозяин уложил гостя на диванчике здесь же, в кухне.

Успенский не сомкнул глаз всю ночь. Мозг сверлила одна мысль: ищут, идут по следу.

Утром он не стал опохмеляться, решительно отстранил заботливо придвинутый хозяином знакомый со вчерашней пирушки граненый стакан, снова заполненный на три четверти. Пил только горячий чай. Виноградов опорожнил содержимое своего стакана.

— Ну, я пошёл, — сказал Виноградов. — Мне на службу пора. Оставайся до вечера, а потом продолжим.

Он кивнул в сторону початой бутылки.

— Тебе надо недельку пображничать. И отоспаться как следует, — посоветовал Виноградов тоном знатока. — Помогает после освобождения. По себе знаю.

— Нет, сейчас я, пожалуй, пойду, — решился гость. — Вечером встретимся.

— Насчёт жены узнавать? — догадался Виноградов.

Успенский не ответил.

Вечером он не пришёл к Виноградову. Напрасно тот ждал бывшего сослуживца. Не появился Успенский у дружка и на следующий день.

Беглый нарком заметал следы, петляя по огромной стране.

В очередной раз переодевшись — на этот раз в купленный на вещевом рынке у вокзала грубошерстный пиджак и переобувшись в сапоги, — он мчится в Казань. Там никто из местных чекистов не знает его в лицо и потому вероятность быть опознанным минимальна.

Первая осечка в татарской столице случилась в гостинице — без командировочного удостоверения не поселяли. Он направился в Дом колхозника, где, по идее, порядки должны быть менее строгие, но и там потребовали командировочное предписание. Его не было, и Успенский снова направился на вокзал.

Теперь его пристанищем стали только поезда. Он петлял по стране, как заяц. Из Казани — в Арзамас, из Арзамаса — в Свердловск, оттуда — в Челябинск. В Челябинской области надеялся устроиться на Миасских золотых приисках, затеряться в глухой тайге.

14 апреля 1939 года поезд с беглым наркомом подошёл к станции Миасс Южно-Уральской железной дороги.

В тот же день, 14 апреля, в управление НКВД по Свердловской области пришла дополнительная ориентировка с Лубянки. В ней предписывалось немедленно задержать особо опасного преступника Шмашковского Ивана Лаврентьевича, объявленного во всесоюзный розыск. Видавшие виды многоопытные оперы из группы розыска очумело перечитывали приметы Шмашковского — они полностью совпадали с ранее переданными приметами тоже разыскиваемого по всему Советскому Союзу такого же опасного преступника Александра Успенского.

На огромной территории страны в течение нескольких месяцев органами НКВД проводились одни и те же мероприятия. На железнодорожных станциях методично, изо дня в день, проверялись квитанции на вещи, сдаваемые в камеры хранения ручного багажа. От Бреста до Камчатки тысячи неразговорчивых людей тщательно изучали фамилии, выведенные неразборчивыми почерками полуграмотных вокзальных кладовщиков. Это был титанический труд без какой-либо надежды на успех.

И вот 15 апреля 1939 года сыскарям привалила невиданная удача. На станции Миасс Челябинской области при очередной проверке квитанций в камере хранения была обнаружена долгожданная бумаженция на имя Шмашковского Ивана Лаврентьевича, сдавшего довольно объёмистый чемодан.

Люди из группы розыска потребовали ключи от нужной ячейки, открыли её и после несложных манипуляций, связанных с проникновением в содержимое чемодана, получили возможность изучить его. Сыскари сразу же обнаружили тщательно спрятанный среди личных вещей револьвер с запасом патронов.

Оружие было уложено на прежнее место. Чемодан поставили в ячейку. Поблизости установили скрытый пост наблюдения. Предусмотрели меры, необходимые для внезапного задержания владельца чемодана.

Но он не обнаруживал себя. Потом выяснилось — почему. Успенский хотел устроиться на работу на Миасские золотые прииски. И снова не повезло — бдительные кадровики потребовали военный билет, которого у него не было. Паспорта им показалось мало. Потерпев неудачу, Успенский решил ретироваться из Миасса.

16 апреля 1939 года он сидел в привокзальном ресторане. В кармане лежал билет. За вещами в камеру хранения Успенский обычно приходил за несколько минут до отправления поезда.

Он плотно пообедал и делал вид, что читает газету. На самом деле прикрывался ею, внимательно и в то же время пугливо следя за всеми, кто входил в ресторан. Встретившись с глазами очередного посетителя, появившегося в дверях, он безошибочно понял: чекист.

Реакция наркома была мгновенной. Он вскочил из-за стола и бросился к выходу. Местный энкаведист не ожидал такой прыти. Собственно, он и не предполагал, что хозяин чемодана находится в ресторане. Успенский воспользовался оплошностью чекиста, беспрепятственно выскочил на перрон и побежал по станционным путям.

Энкаведешник бросился за ним, на ходу расстёгивая кобуру.

— Стой! Стрелять буду! — крикнул он.

Убегавший лишь прибавил ходу.

Преследователь дал предупредительный выстрел вверх, затем сгоряча дважды саданул по ногам. Не попал. Пули просвистели мимо. Это обнадёжило убегавшего.

Гонка продолжалась довольно долго, но догонявший чекист был моложе, и молодость победила. Успенский, тяжело дыша, остановился, повернулся к преследователю и, загнанно дыша, поднял руки вверх.

Позже выяснилось, что наводку дала его собственная жена. Оказавшись во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке, супруга беглого наркома вспомнила, что как-то видела у мужа паспорт на имя Шмашковского Ивана Лаврентьевича. Эта фамилия немедленно была доведена до сведения всех территориальных органов НКВД СССР.

На допросе Успенский показал, что, замыслив побег, он вызвал к себе начальника оперативно-технического отдела наркомата и поставил ему следующую задачу:

— Надо изготовить пять комплектов фиктивных документов для легализации на территории СССР. Это приказание Центра.

Оперативно-технический отдел приказание выполнил. Нарком получил требуемые пять комплектов поддельных документов. Четыре комплекта он сжёг, а один, на имя Шмашковского Ивана Лаврентьевича, оставил себе.

Через некоторое время его расстреляли.

Что побудило наркома внутренних дел Успенского к столь нетривиальному поступку? Этот случай уникален, равных ему в истории советских спецслужб не было.

Ветеран МГБ Сергей Федосеев, начинавший службу в управлении НКВД по Москве и Московской области как раз в то время, когда Успенский был объявлен в розыск, объяснял происшедшее близостью его к главе НКВД СССР Николаю Ежову. И Александр Успенский, и его заместитель Михаил Литвин были выдвинуты именно железным сталинским наркомом. А когда звезда Ежова закатилась, его ближайшие соратники поняли, что и им пришёл конец.

Сергей Федосеев поведал такую историю. Будто бы в августе 1938 года, в дни работы второй сессии Верховного Совета СССР, Ежов пригласил Успенского и Литвина к себе на дачу в Серебряный Бор. Во время застолья Ежов выглядел подавленным: с назначением Лаврентия Берии он предчувствовал финал своей карьеры, так успешно начатой чисткой чекистского корпуса по личному указанию Сталина.

Тогда были арестованы и расстреляны все, кто имел отношение к проведению московских процессов и знал тайны и механику совершённых фальсификаций.

А поскольку запахло жареным, приспешники Ежова понимали, что зашли слишком далеко, что их беспощадно выметет новая метла. Кое-кто покончил жизнь самоубийством.

За рюмкой водки Ежов якобы мрачно бросил своим ближайшим соратникам: «Мы своё дело сделали и теперь больше не нужны. И слишком много знаем. От нас будут избавляться как от ненужных свидетелей». И предупредил, чтобы в темпе сворачивали работу по находившимся в производстве политическим следственным делам, да так, чтобы в них нельзя было толком разобраться.

— Если нам не удастся выпутаться, — якобы меланхолично заметил Литвин, — то придётся… уходить из жизни. Как только почувствую, что дела плохи, немедленно застрелюсь.

Он так и поступил весной 1939 года.

Что касается Успенского, то на допросе он показал: мысль избежать ареста за содеянное возникла у него под воздействием беседы на даче Ежова. В Киеве выяснял возможность перехода советско-польской границы вместе с женой и сыном. Но это оказалось иллюзией.

И когда днём 14 ноября 1938 года раздался звонок Ежова, его слова «Тебя вызывают в Москву — плохи твои дела» он воспринял как сигнал, предупреждение о грозившем аресте. Стреляться или бежать? Ежов в беседе намекнул: «А в общем, ты сам смотри, как тебе ехать и куда именно ехать».

А вот интерпретация Н.С. Хрущёва из его знаменитых «надиктовок»:

«Когда после бегства Успенского я приехал в Москву, Сталин так объяснял мне, почему сбежал нарком: «Я с вами говорил по телефону, а он подслушал. Хотя мы говорили по ВЧ и нам даже объясняют, что подслушать ВЧ нельзя, видимо, чекисты всё же могут подслушивать, и он подслушал. Поэтому он и сбежал». Это одна версия. Вторая такова. Её тоже выдвигали и Сталин, и Берия. Ежов по телефону вызвал Успенского в Москву и, видимо, намекнул ему, что тот будет арестован. Тогда уже самого Ежова подозревали, что и он враг народа. Невероятные вещи: враг народа — Ежов! «Ежовые рукавицы»! «Ежевика», как называл его Сталин. Из Ежова сделали народного героя, острый меч революции. И вдруг Ежов — тоже враг народа?»

Но ведь не кто-то другой, а именно Никита Сергеевич попросил Ежова направить Успенского на пост наркома внутренних дел Украины. В свою команду обычно берут только тех, кого хорошо знают. Наверное, отец «оттепели» тоже знал толк в кадрах.

Приложение№ 18: Из открытых источников

Из магнитофонных надиктовок Хрущёва

«Когда я ехал на Украину, то Сталин предложил, чтобы меня, секретаря ЦК, избрали бы секретарём Киевского обкома партии и первым секретарём Киевского горкома партии. Невозможно сразу столько постов занимать, но он настаивал:

— Вы возьмите на себя это, а потом подбирайте людей.

Вторым секретарём Киевского горкома партии был Костенко. Я его мало знал, мы познакомились, когда я приехал на Украину. Но я доверял ему, считал, что он честный простой человек. Не знаю, был ли он из рабочих или из крестьян, но не вызывал у меня никаких сомнений. Вдруг на него пало подозрение, и его арестовывают. После ареста он сам дал очень большие показания о своих связях с врагами народа и прочее, прочее. Меня это смутило, я усомнился и сказал Успенскому:

— Хочу поговорить с арестованным Костенко.

Поехал в наркомат внутренних дел. Ко мне привели Костенко, и я его по тем вопросам, по которым он дал показания, расспросил. Он всё подтвердил.

— Да, — говорит, — так это и было. Я всё это делал. Я состоял в заговоре.

— Вы всё сказали?

— Я всё сказал. Обо всех людях, кого я знал. Я ничего не утаил.

Когда я уходил, то попросил Успенского:

— Товарищ Успенский, если вы осудите его и он будет приговорён к смертной казни как враг народа, и если он в последнем слове укажет на кого-либо ещё из новых лиц, то я просил бы тогда его не уничтожать. Надо разобраться, чтобы он кого-то не оклеветал.

Прошло какое-то время, и мне Успенский присылает документ, что Костенко перед расстрелом сказал, что в заговоре с ним состоит ещё Черепин, избранный уже после ареста Костенко вторым секретарём Киевского горкома партии. Я его очень уважал, это был простой такой полтавский крестьянин, умница. Я и уважал его, и верил, что он честный человек.

Я возмутился и говорю:

— Ну как же вы, товарищ Успенский, так сделали? Я же вас просил, что если он будет на кого-то ещё показывать, дать возможность проверить его показания.

Не помню уже, как он мне объяснил…»

Из письма читателя Донского автору книги

(Донской Александр Николаевич — доктор геолого-минералогических наук, ведущий научный сотрудник одного из киевских институтов. Он предупредил: «возможно, что многие мои сведения не очень достоверны, но, может быть, они вам пригодятся».)

«В конце шестидесятых годов я в составе экспедиции проезжал через село Калиновку, родину Н.С. Хрущёва. В продовольственном магазине мы о нём беседовали со старушками, которые помнили его ещё в юные годы. Они нам честно сказали, что несколько лет назад, когда Н.С. Хрущёв был при власти, они молчали, так как за такими разговорами следили и могли посадить. По их словам, Н.С. Хрущёв и его сестра были незаконными детьми ромадановского помещика, фамилию которого я не запомнил. Мать Хрущёва была у него экономкой. Этот помещик помогал своим детям, пробовал учить Н.С., но безрезультатно. Он его откупил от службы в царской армии. Известно же, что в 1914 году Н.С. Хрущёву было 20 лет, то есть он был призывного возраста, не был больным, а в это время проводилась всеобщая мобилизация».

Из магнитофонных надиктовок Хрущёва

«Однажды я приехал на заседание Политбюро. Мы сидели и подпирали плечами стенку с Ежовым. Сталин вошёл в зал и сразу же направился к нам. Подошёл, ткнул меня пальцем в плечо и спросил:

— Ваша фамилия?

— Товарищ Сталин, я всегда Хрущёвым был.

— Нет, вы не Хрущёв, — он всегда резко так говорил, — вы не Хрущёв.

И назвал какую-то польскую фамилию.

— Что вы, товарищ Сталин, мать моя ещё жива… Завод стоит, где я провёл детство и работал… Моя родина Калиновка в Курской области… Проверить можно, кто я такой…

— Это говорит Ежов.

Ежов стал отрицать. Сталин сейчас же в свидетели позвал Маленкова. Он сослался, что Маленков ему рассказал о подозрениях Ежова, что Хрущёв не Хрущёв, а поляк. Тот тоже отрицать…»

Приложение № 19: Из закрытых источников

Опросный лист о Якире и Уборевиче

(Якир Иона Эммануилович, Уборевич (Губаревич) Иероним Петрович — советские военачальники, командармы 1-го ранга, что соответствовало нынешнему воинскому званию генерал армии. В 1937 г. Якир был командующим войсками Киевского военного округа, Уборевич (Губаревич) — Белорусского военного округа.)

Подлежит возврату во II часть ОС ЦК ВКП(б)

СТРОГО СЕКРЕТНО

№ П3705 30 мая 1937 г.

ЧЛЕНАМ И КАНДИДАТАМ ЦК ВКП

Тов. ХРУЩЁВУ

Ввиду поступивших в ЦК ВКП данных, изобличающих члена ЦК ВКП Якира и кандидата в члены ЦК ВКП Уборевича в участии в военно-фашистском правотроцкистском заговоре и шпионской деятельности в пользу Германии, Японии и Польши, Политбюро ЦК ВКП ставит на голосование членов ЦК и кандидатов в члены ЦК предложение об исключении их из рядов ВКП и о передаче их дела в Наркомвнудел.

СЕКРЕТАРЬ ЦК ВКП И. СТАЛИН

(На экземпляре опросного листа, адресованном Н.С. Хрущёву, размашистым почерком начертано: «Голосую за предложение Политбюро», подпись Никиты Сергеевича и дата, тоже поставленная его рукой — 31/V.37 г.)

РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 615. Л. 52

«Арестовать. Н. Хрущёв»

Справка Управления государственной безопасности Наркомата внутренних дел УССР

Совершенно секретно

Усенко Степан Иванович, 1909 года рождения, украинец, гр-ва СССР, член КП(б)У, секретарь ЦК ЛКСМУ.

Является руководящим участником контрреволюционной правотроцкистской организации.

Принадлежность Усенко к право-троцкистской организации устанавливается показаниями её активных участников Кербеля С.Г. — быв. управляющего Укрлегснаба Наркомлегпрома УССР, Пипенко З.И. — быв. зав. отделом руководящих органов ЦК ЛКСМУ, Белого Б.П. — быв. ответственного секретаря Молотовского райсовета в Киеве, Кузнецова И.У. — быв. нач. группы кадров Наркомлегпрома УССР, Макаренко В.А. — быв. зам. редактора «Комсомолец Украины», Аврашко И.И. — быв. директора экспериментальных мастерских при Укрпромсовете.

«С сентября 1937 года со мной установил связь один из руководителей правотроцкистской террористической организации в комсомоле Усенко, возглавивший эту организацию после ареста Андреева, Клинкова и Сухова.

Во время установления связи я подробно информировал Усенко о деятельности правотроцкистской организации в Виннице и своих связях с Закаблукой, Кобелянским…

Тогда же Усенко мне рассказал о своей руководящей роли в право-троцкистском молодёжном подполье и сообщил, что после частичного разгрома организации и её руководства на Украине, он возглавляет организацию.

В дальнейшем Усенко предложил мне поддерживать с ним организационную связь и информировать его о работе организации в Виннице».

(Из протокола допроса Пипенко от 11/Х1 1938 года, стр. 18–20.)

«Секретарём ЦК ЛКСМУ, после ареста Сухого, начал работать Усенко… В сентябре 1937 года Перевертайленко сообщил мне, что правотроцкистское подполье, сохранившееся в комсомоле Украины, возглавит Усенко…

Через несколько дней после этого разговора Перевертайленко вызвал меня в кабинет Усенко и я имел с последним довольно обстоятельный разговор о положении в правотроцкистской организации в комсомоле.

Усенко говорил о том, что, несмотря на разгром, положение не такое, чтобы опускать руки… Имеются все условия для того, чтобы расставить уцелевших участников организации и продолжать работу…

В этом разговоре со мной у Усенко все время сквозила исключительная злоба против партии, в связи с мероприятиями по разгрому антисоветского подполья.

Он буквально с бешенством говорил о том, что хорошо налаженная работа правотроцкистской организации в комсомоле требует, в результате арестов, основательной перестройки, что гибнут лучшие силы право-троцкистской организации и что надо в связи с этим как можно скорее перестраиваться».

(Из протокола допроса Кербеля С. Г. от 11/ХI 1938 года, стр. 9–10.)

«Руководство правотроцкистской организации, после разоблачения Андреева и Клинкова возглавил участник организации Усенко, работающий ныне секретарём ЦК ЛКСМУ.

Об этом я был информирован Ковальчуком, который рассказывал мне, что после разгрома руководящего состава организации, — Усенко возглавляет руководство и сейчас им принимаются все меры к тому, чтобы сохранить от дальнейшего провала оставшихся участников организации».

(Из показаний обвиняемого Белова от 10/ХI 1938 года, стр. 12.)

«Кербель рассказал мне, что Усенко является ставленником Косиора и Андреева, что ещё в период работы Андреева он выдвигался в запасные руководители нашей организации и после разоблачения Андреева взял на себя руководство право-троцкистским подпольем».

(Из показаний обвиняемого Кузнецова от 10/ХI –1938 года, стр. 14–15).

Находясь на руководящей работе в комсомоле Украины и используя своё положение, Усенко проводил активную подрывную работу, выражавшуюся в зажиме критики, срыве роста комсомола, расстановке участников контрреволюционного подполья на руководящих участках комсомольской работы, преследовании честных комсомольцев и др.

«Усенко, работая в ЦК ЛКСМУ, проводил подрывную работу, которая выражалась в зажиме критики, преследовании честных комсомольцев, препятствии их росту и выдвижению».

(Из показаний обв. Кузнецова И. У. от 11/ХI 1938 года, стр. 14–15.)

«Касаясь подрывной деятельности Усенко, Макаренко мне сказал, что Усенко в комсомоле продолжает линию Андреева, направленную к развалу комсомольской работы на Украине…»

(Из показаний обв. АВРАШКО М.И. от 11/ХI 1938 года, стр. 5–7.)

«После утверждения меня в феврале месяце 1938 года зав. отделом руководящих комсомольских органов ЦК ЛКСМУ, я по прямым заданиям Усенко продолжал контрреволюционную подрывную работу в украинской организации комсомола. Она заключалась в срыве роста комсомола, расстановке участников контрреволюционного подполья на руководящих участках комсомольской работы и развале в колхозах первичных комсомольских организаций».

(Из показаний обв. Пипенко от 11/ХI 1938 года, стр. 11.)

Руководство правотроцкистской организации стояло на позициях необходимости применения в своей вражеской работе индивидуального террора, направленного против руководства КП(б)У. Усенко на основе террористических установок, как свидетельствуют об этом материалы следствия, с целью предотвратить дальнейший разгром организации поставил вопрос о необходимости совершения террористического акта против секретаря ЦК КП(б)У тов. Хрущёва.

Участники правотроцкистской организации, указанные выше Кербель С.Г., Аврашко М.И., Пипенко З.И. и Макаренко В.А. показали, что для выполнения террористических замыслов организации по инициативе Усенко была создана террористическая группа, которая должна была выполнить террористический акт против тов. Хрущёва.

«Усенко начал разговор с того, что с арестом Косиора начался форменный разгром подполья, один за другим разоблачаются участники организации…

С исключительной злобой он многократно подчеркивал, что партия в борьбе с правотроцкистским подпольем проявляет неслыханный террор в отношении участников организации и что нельзя быть без конца пассивными и думать только о том, как бы сохранить себя».

«Нужны самые решительные действия, такие действия, которые дали бы резонанс на всю страну», — говорил Усенко… Далее он прямо поставил передо мной вопрос… о подготовке и совершении террористического акта против секретаря ЦК КП(б)У — Хрущёва Н.С.

Усенко указывал, что такой террористический акт в условиях сегодняшней международной обстановки и роста фашизма на Западе будет иметь большее значение, чем убийство С.М. Кирова в Ленинграде» …Теракт должен был быть произведён 7 ноября во время демонстрации.

(Из показаний Кербеля С. Г. от 11/ХI 1938 года, стр. 9 –10.)

«Особенно усилилась контрреволюционная работа правотроцкистской группы в связи с приездом в ЦК КП(б)У нового руководства и как протест этому руководству… Было решено 7 ноября с. г. в день демонстрации совершить террористический акт против секретаря ЦК КП(б)У Хрущёва».

(Из показаний обв. Аврашко от 11/ХI 1938 года, стр. 5–7.)

«В одной из таких бесед, происходивших в апреле 1938 года в кабинете Усенко, он, будучи сильно возбуждённым, заявил, что мы — участники правотроцкистской организации — слишком много болтаем… а нужно действовать решительно…»

В том же апреле 1938 года Усенко поставил передо мной вопрос прямо о том, что нужно осуществить террористический акт против секретаря ЦК КП(б)У Хрущёва и предложил мне лично быть исполнителем теракта. Это задание Усенко я принял и по его поручению установил связь с Макаренко — зам. редактора газеты «Комсомолец Украины», которого привлек в террористическую группу.

Усенко, я и Макаренко должны были разработать подробный план совершения террористического акта против Хрущева в день 7 ноября.

…Я и Макаренко должны были проникнуть на правительственную трибуну во время демонстрации и совершить злодейское убийство, стреляя из револьвера.

Усенко должен был снабдить нас оружием и пропусками на правительственную трибуну.

(Из показаний обв. Пипенко от 11/ХI 1938 г.)

И.О. НАЧ. 2-го ОТДЕЛА УГБ НКВД УССР

СТ ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ ПАВЛЫЧЕВ

13 ноября 1938 г.

ЦА ФСБ РФ. Д. Р-4282. Т. 1. Л. 64–70.

«Словно Мамай прошел…»

Материалы к протоколу заседания Военного совета КВО

№ 2 от 26 марта 1938 года

(Из доклада о состоянии кадров Киевского военного округа.)

1. Враги народа, имевшие своей целью подготовку поражения РККА, на все руководящие должности подбирали свои кадры, выдвигали узкий круг людей на высшие должности, а растущих преданных партийных и не партийных большевиков «мариновали» на низовой работе.

В результате этого в большинстве на руководящих должностях штаба Округа, командиров, комиссаров, начштабов корпусов и дивизий, частично и полков, оказались враги народа и их приспешники.

Поэтому военный совет поставил центральной задачей «выкорчевывание» врагов народа и подбор на руководящие должности преданных и растущих командиров.

В итоге беспощадного «выкорчевывания» троцкистско-бухаринских и буржуазно-националистических элементов, на 25 марта 1938 год произведено следующее обновление руководящего состава округа:

Наименование должностей / По штату / Обновлено / Процент обновления

Командиров корпусов 9 / 9 / 100

Командиров дивизий 25 / 24 / 96

Командиров бригад 9 / 5/ 55

Командиров полков 135 / 87 / 64

Комендантов Уров 4 / 4 / 100

Начальников штабов корпусов 9 / 6 / 67

Начальников штабов дивизий 25 / 18 / 72

Начальников штабов Уров 4 / 3 / 75

Начальников штабов полков 135 / 78 / 58

Начальников отделов штаба округа 24 / 19 / 84

2. Выполняя указания тт. Сталина и Ворошилова, военный совет округа провёл большую работу по очищению кадров командного начсостава не только высшей, но и средней и старшей группы от всех враждебных и политически неустойчивых элементов и эту работу продолжает в дальнейшем.

Всего было уволено из частей округа по политически-моральным причинам 2922 человека, из них арестовано органами НКВД 1066 человек.

Проводя работу по очищению рядов начсостава от вражеских элементов, были допущены отдельные ошибки и случаи неправильного увольнения отдельных лиц комначсостава. Сейчас в порядке поступающих жалоб из числа уволенных 30 человек восстановлено в рядах РККА и работает специальная комиссия по пересмотру жалоб всех уволенных с вызовом их на комиссию.

Вся работа по пересмотру жалоб уволенных будет закончена к 1 мая сего года.

3. Наряду с очищением кадров комначсостава округа проведена большая работа по перемещению комначсостава и выдвижению на высшие должности молодых растущих и проверенных лиц комначсостава, преданных делу партии Ленина — Сталина, в количестве 2365 человек, из них высшего начсостава — 34 человека, старшего начсостава — 565 человек и среднего — 1776 человек.

ГАРА. Ф. 25 880. Оп.4. Д. 4.

О состоянии кадров командного, начальствующего и политического состава

(Из постановления Военного совета Киевского военного округа. Март 1938 года.)

1. В результате большой проведённой работы по очищению рядов РККА от враждебных элементов и выдвижению из низов беззаветно преданных делу партии Ленина — Сталина командиров, политработников, начальников, кадры командного, начальствующего и политсостава крепко сплочены вокруг нашей партии, вождя народов тов. Сталина и обеспечивают политическую крепость и успех в деле поднятия боевой мощи частей РККА.

2. Молодые кадры командного, начальствующего, политсостава, выдвинутые на руководящие должности, являются вполне подготовленными энергичными работниками, нуждающимися в накоплении практического опыта в руководстве соединениями и частями.

3. Враги народа успели немало напакостить в области расстановки кадров.

Военный совет ставит как главнейшую задачу: до конца «выкорчевать» остатки враждебных элементов, глубоко изучая каждого командира, начальника, политработника при выдвижении, выдвигая смело проверенные, преданные и растущие кадры.

4. Начальнику отдела кадров Киевского военного округа и отделам кадров политического управления Киевского военного округа и Военно-Воздушных Сил до 15 апреля сего года полностью укомплектовать части и соединения и их штабы, как перешедшие на новые штаты, так и вновь формируемые.

КОМАНДУЮЩИЙ ВОЙСКАМИ

КИЕВСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА

Командарм 2 ранга (ТИМОШЕНКО)

ЧЛЕН ВОЕННОГО СОВЕТА

КИЕВСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА

Комкор (СМИРНОВ)

ЧЛЕН ВОЕННОГО СОВЕТА

СЕКРЕТАРЬ ЦК КП(б)У (ХРУЩЁВ)

ГАРА. Ф. 25880. Оп. 4. Д. 4.

Глава 12 Устранение соперника

Борьба Сталина с Троцким: новый взгляд. — Как они невзлюбили друг друга. — Борьба идей или борьба людей. — Почему победил Сталин.

24 августа 1940 года. «Правда» поместила краткую информацию следующего содержания: «Лондон, 22 августа. (ТАСС). Лондонское радио сегодня сообщило — в Мексике в больнице умер Троцкий от пролома черепа, полученного во время покушения на него одним из лиц его ближайшего окружения».

Тассовскую информацию сопровождал весьма солидный редакционный комментарий, написанный, очевидно, сразу же после того, как стало известно о сообщении лондонского радио. Во всяком случае, так думали многие читатели. Да и журналисты, ознакомившись с текстом, позавидовали правдистам: за короткий срок сварганить такой материал — дело непростое. Кто-кто, а журналисты, знавшие кухню появления подобных публикаций, отчётливо представляли, в каких инстанциях согласовывался этот текст.

История умалчивает, в каких кабинетах пеклась правдинская публикация «Смерть международного шпиона». Есть предположение, что в самом высоком. Коротко перескажем её содержание.

Итак, телеграф принёс известие о смерти Троцкого. По сообщению американских газет, на Троцкого, проживавшего последние годы в Мексике, было совершено покушение. Покушавшийся — Жан Мортан Ванденрайш — один из ближайших людей и последователей Троцкого.

В могилу сошёл человек, чьё имя с презрением и проклятием произносят трудящиеся во всём мире, человек, который на протяжении многих лет боролся против дела рабочего класса и его авангарда — большевистской партии. Господствующие классы капиталистических стран потеряли верного своего слугу. Иностранные разведки лишились долголетнего, матёрого агента, организатора убийц, не брезговавшего никакими средствами для достижения своих контрреволюционных целей.

Троцкий прошёл длинный путь предательства и измены, политического двурушничества и лицемерия. Недаром Ленин ещё в 1911 году окрестил Троцкого кличкой «Иудушка». И эта заслуженная кличка навсегда осталась за ним.

Далее следовал перечень действительных и мнимых прегрешений Льва Давидовича, начиная с 1903 года, когда он на II съезде РСДРП поддерживал взгляды Мартова и других меньшевистских лидеров. Вступив в партию большевиков в июне 1917 года, он уже весной 1918 года вместе с группой так называемых «левых» коммунистов и левых эсеров организует злодейский заговор против Ленина, стремясь арестовать и физически уничтожить вождей пролетариата Ленина, Сталина и Свердлова. Как и всегда, сам Троцкий — провокатор, организатор убийц, интриган и авантюрист — остаётся в тени. Его руководящая роль в подготовке этого злодеяния, к счастью неудавшегося, полностью вскрывается лишь через два десятилетия на процессе антисоветского «правотроцкистского блока» в марте 1938 года.

В годы гражданской войны, когда Страна Советов отражала натиск многочисленных полчищ белогвардейцев и интервентов, Троцкий своими предательскими действиями и вредительскими приказами всячески ослаблял силу сопротивления Красной Армии.

На том же процессе антисоветского «правотроцкистского блока» был перед всем миром вскрыт весь предательский, изменнический путь Троцкого: подсудимые на этом процессе, ближайшие сподвижники Троцкого, признались, что и они, и вместе с ними их шеф Троцкий уже с 1921 года были агентами иностранных разведок, были международными шпионами. Они во главе с Троцким ревностно служили разведкам и генеральным штабам Англии, Франции, Германии, Японии.

Когда в 1929 году советское правительство выслало из пределов нашей родины контрреволюционера, изменника Троцкого, капиталистические круги Европы и Америки приняли его в свои объятия. Это было не случайно. Это было закономерно. Ибо Троцкий уже давным-давно перешёл на службу эксплуататорам рабочего класса.

Троцкий запутался в своих собственных сетях, дойдя до предела человеческого падения. Его убили его же сторонники. С ним покончили те самые террористы, которых он учил убийству из-за угла, предательству и злодеяниям против рабочего класса, против Страны Советов. Троцкий, организовывавший злодейское убийство Кирова, Куйбышева, М. Горького, стал жертвой своих же собственных интриг, предательств, измен, злодеяний.

Так бесславно кончил свою жизнь этот презренный человек, сойдя в могилу с печатью международного шпиона и убийцы на челе.

Вот таким «некрологом» откликнулся центральный орган партии на известие о гибели ближайшего сподвижника Ильича, бывшего члена Политбюро, бывшего председателя Реввоенсовета и наркома по военным и морским делам.

Благодаря журналу «Знамя», опубликовавшему дневники Троцкого последних лет, читатели эпохи горбачёвской гласности получили возможность ознакомиться с его завещанием, написанным 27 февраля 1940 года в Койоакане, маленьком городке в Мексике, ставшем последним пристанищем изгнанника. Составленное за несколько месяцев до гибели, оно оказалось пророческим: автор словно предвидел, что его смерть вызовет у победившего кремлёвского соперника именно такую реакцию.

«Мне незачем здесь ещё раз опровергать глупую и подлую клевету Сталина и его агентуры. На моей революционной чести нет ни одного пятна, — исповедывается Троцкий в завещании. — Ни прямо, ни косвенно я никогда не входил ни в какие закулисные соглашения или хотя бы переговоры с врагами рабочего класса. Тысячи противников Сталина погибли жертвами подобных же ложных обвинений. Новые революционные поколения восстановят их политическую честь и воздадут палачам Кремля по заслугам…»

И далее. «Сорок три года своей сознательной жизни я оставался революционером, из них сорок два года я боролся под знаменем марксизма. Если бы мне пришлось начать сначала, я постарался бы, разумеется, избежать тех или иных ошибок, но общее направление моей жизни осталось бы неизменным. Я умру пролетарским революционером, марксистом, диалектическим материалистом и, следовательно, непримиримым атеистом. Моя вера в коммунистическое будущее человечества сейчас не менее горяча, но более крепка, чем в дни моей юности».

Из приписки от 3 марта 1940 года: «Каковы бы, однако, ни были обстоятельства моей смерти, я умру с непоколебимой верой в коммунистическое будущее. Эта вера в человека и его будущее даёт мне и сейчас такую силу сопротивления, какого не может дать никакая религия».

Неожиданно, правда? О Троцком нам со школьных и студенческих лет твердили совсем другое. О том, что в основе троцкистского антисоветизма лежит всё тот же тезис о невозможности строительства социализма в одной стране. Так что строки обличительного, по некоторым утверждениям, сталинской рукой писанного (или основательно правленного — это уже как пить дать) «некролога» в «Правде» более близки, чем ставшие известными заверения Троцкого в верности Октябрьской революции, её идеалам, коммунистическому будущему. На наших глазах рушилась «краткокурсная», директивная концепция революции, подкреплявшаяся ударами идеологических плетей и раздачей сладких пряников послушным историкам за их восторженно-казённое славословие. Жгучий интерес вызывают ранее запретные темы, растёт желание знать правду и только правду.

Кем же был Лев Давидович Троцкий, чьё имя предали проклятию в стране, в которой оно ещё недавно звучало в песнях и маршах, а его портреты висели рядом с портретами Ленина в партийных и советских учреждениях? Ангелом? О нет, Лев Давидович ангелом не был. Его называют по-разному: демоном революции, её Летучим Голландцем. Старые петроградцы помнили, как в главное место митингов — здание цирка «Модерн» — рабочие вносили его на руках. Он обладал широчайшей эрудицией, публицистическим мастерством, превосходным ораторским талантом. Революция стала его судьбой, смыслом жизни. По мере развития болезни Ленина Запад прочил его в преемники на посту лидера партии и государства. И вдруг освобождение от всех постов, исключение из партии, высылка в Алма-Ату, изгнание из страны и, наконец, насильственная смерть в далёкой Мексике.

Длительное время биография Троцкого у нас замалчивалась, фигурировали лишь обвинения в предательстве и шпионаже. На Западе о нём существует огромное количество литературы. Очень много писал и сам Троцкий. Первым блокаду молчания прорвал Д.А. Волкогонов, создавший, по сути, единственную пока в нашей стране солидную политическую биографию одной из самых противоречивых и трагических фигур революции. В последнее время, особенно в связи с исполнившейся в августе 2000 года 60-летней датой убийства Троцкого, в печати появились публикации, в какой-то мере восполняющие пробелы в этой запрещённой ранее теме.

Лев Троцкий (Бронштейн) — ровесник Сталина. Они родились в одном — 1879 году. Троцкий старше своего соперника всего на два месяца. Его отец был еврейским помещиком, владельцем имения. В семье была ещё дочь Ольга. Она, как и брат, стала революционеркой. Впоследствии она вышла замуж за Каменева.

В восемнадцатилетнем возрасте Лев Бронштейн участвует в социал-демократическом движении. В 19 лет его арестовывают. Два года он проводит в тюрьмах Николаева, Херсона, Одессы. Его приговаривают к ссылке в Сибирь. В Москве, в Бутырской пересыльной тюрьме женится на женщине старше его на семь лет. Её фамилия Соколовская. Молодожёны следуют вместе в сибирский город Иркутск.

В 1902 году, оставив жену с двумя маленькими дочерьми (младшей четыре месяца), подделывает паспорт и бежит из Сибири за границу. Ссыльного Бронштейна больше нет. Есть свободный человек по фамилии Троцкий. Как возник этот псевдоним? «Я сам вписал это имя в имеющийся у меня паспортный бланк. Я назвал себя по имени старшего надзирателя одесской тюрьмы», — признавался позднее остроумный беглец. Он держит путь в Вену, а затем в Лондон. Английского, конечно, не знает.

«В Лондон я приехал осенью 1902 года. Нанятый мною мимическим путём кэб доставил меня по адресу, написанному на бумажке. Этим местом была квартира Владимира Ильича». Через год, на II съезде РСДРП, новичок-эмигрант, присутствовавший в роли представителя Сибирского социал-демократического союза, разошёлся с Лениным по первому пункту Устава — кого считать членом партии, и таким образом стал меньшевиком. От меньшевизма отходит в 1904 году, выдвинув вместе с Александром Парвусом теорию перманентной революции, но к большевикам не примыкает. Гордо именует себя «независимым» социал-демократом. Эта позиция, как ни странно, помогла ему проявить выдающиеся способности полемиста.

В учебниках по истории долго замалчивался тот факт, что в 1905 году Троцкий возглавлял Петербургский Совет рабочих депутатов. Как только в России вспыхнула революция, Троцкий возвратился в Петербург, на улицах которого уже возводились баррикады. Короткие две недели, в течение которых он руководил Советом, сразу сделали его имя известным среди революционеров. Но первая русская революция терпит поражение, Совет разогнан, Троцкого арестовывают, и он снова движется по знакомой сибирской дороге. К месту ссылки не прибывает — бежит с середины пути. Опять оказывается в Лондоне, в 1907 году участвует в очередном V съезде. Кстати, на него приезжал Сталин. Но Троцкий тогда не заметил своего будущего главного конкурента. Он опять не примыкает ни к большевикам, ни к меньшевикам. Напрасны ухищрения Каменева, пытавшегося склонить «независимого» социал-демократа на сторону Ленина и большевиков. Талантливый упрямец, чьи публицистические способности были известны Ленину, не соглашался. Более того, раздражённый попытками Каменева привлечь его на сторону Ленина, Троцкий использует своё язвительное перо против Владимира Ильича, называя его «профессиональным эксплуататором всякой отсталости в русском рабочем движении» и даже объявляя в одном из политических памфлетов «кандидатом в диктаторы».

О дальнейшей жизни Троцкого за границей до Октября коротко можно сказать следующее. Когда началась Первая мировая война, Троцкий, так же как и Ленин, — участник Циммервальдской конференции, делегаты которой выступили с антивоенной программой. В 1916 году Троцкого как «опасного агитатора» высылают из Франции в Испанию. В Мадриде арестовывают. Снова высылают из страны, и он вместе с семьёй (несмотря на столь бурную политическую жизнь, Троцкий успевает в эти годы жениться вторично, опять-таки на революционерке, Наталье Седовой, которая родила ему двух сыновей) едет в Нью-Йорк. Шёл январь 1917 года.

А в феврале в России произошла буржуазно-демократическая революция, к власти пришло Временное правительство во главе с Керенским. Царизм прекратил существование. Троцкий спешит на родину. Однако в Галифаксе (Канада) его снова арестовывают, и только вмешательство Временного правительства, на которое, в свою очередь, оказывал давление Петроградский Совет, помогает ему освободиться и приехать в первых числах мая в Петроград. Он прибыл на месяц позже Ленина. Поезд встречали множество людей с красными знамёнами. Газеты писали, что огромная толпа вынесла Троцкого из вагона на руках и усадила в автомобиль. Как и в 1905 году, он снова возглавил Петроградский Совет.

Сейчас, когда наконец можно говорить правду о былом, всё чаще задают вопрос о подлинной роли Троцкого в организации Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде. На этот счёт существует много самых разных версий. Конечно же, ответа в нашей историографии мы не найдём, поскольку практически во всех работах, включая многотомную «Историю КПСС», энциклопедию «Великая Октябрьская социалистическая революция» и других, изданных до начала перестройки, имя Троцкого либо вообще не упоминается, либо приводится с фальсифицирующим оттенком. Западные историки, как правило, склонны преувеличивать его роль. Нельзя же, например, принимать всерьёз утверждение Дж. Кармайкла, одного из биографов Троцкого, что фактически именно Троцкий, опираясь на партийную печать и аппарат партии, а также на своё положение законно избранного председателя Петроградского Совета, задумал и осуществил весь переворот. Дж. Кармайкл исходит из того, что Ленин скрывался на конспиративной квартире, а Троцкий действовал легально, да ещё обладал большой властью.

Общеизвестно, что подготовка и проведение вооружённого восстания велись под руководством Ленина. Он писал почти ежедневно статьи, брошюры, посылал в ЦК и Петроградский комитет записки и письма. Думается, нет необходимости доказывать ещё раз то, что у нас не вызывает сомнений и является бесспорным.

Другое дело роль Троцкого. Хотя достаточно привести одно свидетельство, и всё станет на свои места. Речь идёт о статье, которая была опубликована в «Правде» в первую годовщину революции. До начала тридцатых годов она входила в различные сборники, затем Сталин велел снять её и больше не включать. «Вдохновителем переворота, — говорилось в этой статье, — от начала до конца был ЦК партии во главе с Лениным… Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета тов. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом пролетариата на сторону Советов и умелой постоянной работой Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом Троцкому».

Под статьёй стояла подпись И. Сталина. И включалась статья в сборники работ И. Сталина.

Позднее в двухтомнике «Сталин» Троцкий напишет: «Он не мог никак приписать себе ни руководство Октябрьским переворотом, ни руководство гражданской войной. Но он с первого дня неутомимо подкапывал авторитет тех, кто участвовал в руководстве, неутомимо, осторожно, шаг за шагом, сперва без какого-либо общего плана, лишь повинуясь основной пружине своей натуры. Уже через год после переворота, признавая за Троцким руководящую роль в перевороте, он в то же время осторожно противопоставлял ему ЦК в целом… Но в то же время под безличной фирмой ЦК он резервировал для себя место в будущем. Одна и та же политика, система этапов, переходов в отношении Октябрьского переворота, как и Красной Армии. Сперва признание руководящей роли другого, но ограничение её ролью ЦК. Затем сужение чужой руководящей роли и постепенное оклеветание всех остальных членов ЦК, кроме мёртвого Ленина, который не опасен, но зато может служить прикрытием».

Да уж, в чём-в чём, а в отсутствии ума и логики Льва Давидовича не упрекнёшь. Он мастерски разделывается с далёким кремлёвским соперником, правда, памфлетными средствами. Но стрелы его иронии пропитаны убийственным сарказмом, ядовитым смехом, уничижительными издёвками. В 1922 году народный комиссариат просвещения выпустил сборник «За пять лет», в который вошли пятнадцать статей, в том числе статья, посвящённая строительству Красной Армии и статья «Два года на Украине». О роли Сталина в этих статьях ни слова. В том же двадцать втором году издан был в двух томах сборник «Гражданская война. Собрание документов и материалов по истории Красной Армии». В то время никому не было интереса придавать этому сборнику тенденциозный характер; тем не менее во всём сборнике о Сталине ни слова. В 1923 году издательством Центрального Исполнительного Комитета выпущен том в четыреста страниц «Советская культура». В разделе об армии напечатаны многочисленные портреты создателей Красной Армии. Сталина среди них нет. В главе «Революционные силы за первые семь лет Октября» имя Сталина даже не упоминается. Здесь названы и изображены в портретах следующие лица: Троцкий, Будённый, Блюхер, Ворошилов; названы Антонов-Овсеенко, Бубнов, Дыбенко, Егоров, Тухачевский, Уборевич и другие, почти все объявленные позже врагами народа и расстрелянные. В статьях по поводу девятилетнего юбилея Красной Армии имя Сталина не названо ни разу. 2 ноября 1927 года Ворошилов произносит на партийной конференции Краснопресненского района речь, посвящённую Красной Армии. В этой речи нет и намёка на то, что Сталин — её организатор. Самая мысль об этом просто не приходит Ворошилову в голову. Только через три года он не без осторожности приступит к выполнению этого поручения.

Ох, смотрите, Лев Давидович, не приведёт к добру такая памятливость. Кремлёвский орёл хотя и упивается победой, но зорко присматривается к тому, что выходит из-под пера побеждённого, но по-прежнему опасного противника. А изгнаннику неймётся. Он вспоминает октябрьские дни семнадцатого года — Сталин был лишь одним из членов большевистского штаба, притом менее заметным, чем ряд других.

«На фоне грандиозных митингов, демонстраций, столкновений он политически едва существовал, — злорадствует Троцкий. — Но и на совещаниях большевистского штаба он оставался в тени. Его медлительная мысль не поспевала за темпом событий. Не только Зиновьев и Каменев, но и молодой Свердлов, даже Сокольников занимали большее место в прениях, чем Сталин, который весь 1917 год провёл в состоянии выжидательности». Позднейшие попытки наёмных историков приписать Сталину в 1917 году чуть ли не руководящую роль (через посредство несуществовавшего «Комитета» по руководству восстанием) представляют грубейшую историческую подделку.

После высылки Троцкого о центре стали писать с большей настойчивостью. После великой «чистки» центр был введён в учебники, в живопись и фильмы. Мифы, как известно, не раз вдохновляли художественное творчество. Но никто до сих пор не сказал, где и когда заседал этот центр, что делал, кому отдавал приказания, почему отсутствовал в самые важные моменты и почему о нём никто никогда ничего конкретного не вспоминал.

Окончательное узаконение призрака в качестве руководителя Октябрьского переворота было дополнено тем, что Сталину была отведена руководящая роль внутри центра. Для этого протокольная запись не давала даже внешних оснований: на первом месте стоит имя Свердлова, а не Сталина. Но в конце концов это лишь деталь. Большой подлог был бы незаконченным, если б его не дополнить малым подлогом.

А может, Сталин не искал известности, популярности? — задаётся вопросом Троцкий. И сам себе отвечает: неправда, он напряжённо и страстно искал её, но не умел найти. Эта неспособность всегда сверлила его сознание и толкала на обходные и кривые пути. Но в тот период, когда известность можно было получить непосредственно волею самих масс, когда завоевать её можно было лишь пером, устной речью, теоретическим творчеством — эта известность оставалась для него совершенно недоступной. Нужно было, чтоб известность и популярность привела к образованию аппарата и чтоб этот аппарат сам стал машиной для фабрикации популярности, славословия вождя.

Дальше — больше. Сталин, по Троцкому, не мыслитель, не писатель и не оратор. Он — серая посредственность и завладел властью до того, как массы научились отличать его фигуру от других во время торжественных шествий по Красной площади. Сталин завладел властью не при помощи личных свойств, а при помощи безличного аппарата. И не он создал аппарат, а аппарат создал его. Троцкий доказывает, что Сталин не был теоретиком: при жизни Ленина его не включали в комиссию по подготовке проекта Программы партии.

Сам собой напрашивается вопрос: если у Сталина обнаружено гигантское количество недостатков, просчётов и ошибок, то уж, наверное, человек, взявший на себя смелость громогласно обличить его в глазах просвещённого мира, более-менее безупречен? Увы, исторические свидетельства этого не подтверждают. Наоборот, и советские, и зарубежные источники здесь совпадают в оценках. Признавая, что Троцкий был одним из создателей регулярной Красной Армии, они сходятся в том, что создавалась она суровыми, а нередко откровенно жестокими методами. Биограф Троцкого Дж. Кармайкл свидетельствует: «Троцкий открыл «зелёную улицу» жестокости, присущей всякой гражданской войне: всё, вплоть до смертной казни, могло быть оправдано интересами дела. Полное слияние Троцкого с Великой Идеей делало его неумолимым; слово «безжалостно» стало его любимым выражением. Он казнил одного из адмиралов (Щастного) по обвинению в саботаже. Щастный был назначен самими большевиками; он спас Балтийский флот и, преодолевая огромные трудности, привёл его в Кронштадт и в устье Невы. Он пользовался большой популярностью среди матросов; твёрдая позиция по отношению к новой власти делала его совершенно независимым. Это раздражало Троцкого, который самолично выступил — к тому же, единственным — свидетелем; не затруднив себя доказательствами, он просто заявил на суде, что Щастный — опасный государственный преступник, который должен быть «безжалостно» наказан… Троцкий ввёл и другую варварскую меру — захват заложников; по его приказу был составлен список родственников офицеров, ушедших на фронт».

В августе 1919 года Троцкий подписал инструкцию армейским ответственным работникам. Представление о её характере дают три произвольно взятые параграфа. Четвёртый: «Необходимо немедленно приступить к формированию заградительных отрядов…» Шестой: «Каждый комиссар должен точно знать семейное положение командного состава… по двум причинам: во-первых, чтобы прийти на помощь семье в случае гибели командира в бою, во-вторых, для того, чтобы немедленно арестовать членов семьи в случае измены или предательства командира…» Восьмой: «Особый отдел… должен действовать в тесном сотрудничестве с политотделом и трибуналом… наказания должны следовать как можно скорее за преступлением».

Пример в выполнении своей же инструкции подавал лично сам. В нашей исторической литературе описан случай жестокой расправы Троцкого с одним из полков, который покинул без приказа линию обороны. Председатель Реввоенсовета республики, наркомвоенмор приказал расстрелять командование полка. Но и этого ему показалось мало. Полк был выстроен в шеренгу, особисты выдёргивали из строя каждого десятого красноармейца и здесь же, на глазах у всех, для острастки других, расстреливали.

В годы гражданской войны, да и после неё, среди красных командиров ходило немало легенд о знаменитом поезде Троцкого. Он был столь тяжёлый, что для его передвижения требовалось два-три локомотива. Это был своеобразный прообраз передвижного командного пункта. Троцкий не был военным человеком, он и не стремился стать полководцем в прямом смысле этого слова. Он был наркомвоенмором, то есть народным комиссаром, а не командующим войсками. Именно Троцкий настоял на введении в Реввоенсовете должности главнокомандующего вооружёнными силами республики. При нём её занимали И.И. Вацетис, а затем С.С. Каменев — полковники старой армии.

Не считая кратких наездов в Москву, председатель Реввоенсовета прожил в поезде почти два с половиной года, мотаясь с фронта на фронт. Троцкий получил полную свободу передвижения по стране в бронепоезде, что помогло ему, среди всего прочего, нажить немало врагов. Поезд Троцкого появлялся на самых трудных участках. Его ждали и боялись одновременно. Ждали потому, что Троцкий обладал большой властью и, как правило, оказывал немедленную помощь попавшим в затруднительное положение войскам — снимал с других участков корпуса и дивизии, распоряжался резервами, поворачивал в нужную сторону эшелоны с боеприпасами и продовольствием. Боялись потому, что знали крутой, беспощадный нрав наркомвоенмора — не церемонился с командирами и комиссарами, отдавал под трибунал, снимал с должностей. Благо что в поезде всегда возил с собой командированных на фронт военспецов, политработников, которых тут же назначал на освобождавшиеся должности.

Чтобы выделить своих людей, Троцкий одевал всю команду поезда в кожаное обмундирование, ввёл даже отличительный нарукавный знак. Этот знак в обязательном порядке должны были носить команда охраны и сотрудники. На знаке красовалась надпись: «Предреввоенсовета Л. Троцкого». Знаки изготовлялись на Монетном дворе и имели выгравированные номера, выдавались каждому под расписку. Виновные в утере немедленно изгонялись.

Поезд Троцкого имел канцелярию, библиотеку, медчасть, радио- и телеграфную станцию, свой мототранспорт и даже походную типографию. В ней печаталась газета «В пути», которая раздавалась не только по штабам армий, дивизий и бригад, но и непосредственно красноармейцам на вокзалах, а также перепечатывалась в местной прессе и распространялась среди крестьян по всей линии следования поезда. В походной типографии печатались приказы, обращения, воззвания Троцкого. Отсюда уходили жестокие требования расправы с вешенскими, мигулинскими, еланскими казаками, восставшими против чересчур переусердствовавших местных ревкомов, проводивших невзвешенные директивы Южного фронта. «Гнёзда бесчестных изменников и предателей должны быть разорены! Каины должны быть истреблены! Никакой пощады к станицам, которые будут оказывать сопротивление!» — гремел наркомвоенмор, обрушивая на головы непослушных свинец, сталь и огонь.

Не только кровавая вакханалия расказачивания на Дону несмываемым пятном легла на душу Троцкого. Он повинен не только в расправе над командующим 2-й Конной армией Ф. Мироновым, который был оклеветан и погиб в 1921 году в Бутырской тюрьме. «Для него идеалы Октябрьской революции как революции мировой были высшей целью, во имя достижения которой он считал моральным перешагивать через любые ценности, включая бесценное — человеческие жизни», — пишет о нём Д. Волкогонов. Троцкий верил в эффективность насилия, террора как метода выправления положения на фронтах. «Полевые трибуналы приступили к работе. Произведены первые расстрелы дезертиров. Объявлен приказ, возлагающий ответственность за укрывательство дезертиров на совдепы, комбеды и домохозяев. Первые расстрелы уже произвели впечатление. Необходима дальнейшая посылка твёрдых работников», — докладывал он Свердлову с Воронежского фронта.

Надо сказать правду: на подобные доклады в центр не следовало сдерживающих или осуждающих сигналов. Хотя широкая практика расстрелов на фронтах стала известна многим членам партии и даже всплыла на VIII съезде РКП(б). Однако «военная оппозиция» против Троцкого поддержки съезда не получила. Сам Троцкий всячески подчёркивал, что его суровая политика велась с одобрения ЦК. В книге «Моя жизнь» бывший предреввоенсовета республики приводит пример одобрения Лениным его методов руководства армией. Якобы Ленин, чтобы подчеркнуть своё доверие к Троцкому, передал ему чистый бланк Председателя Совнаркома, написав в его нижнем углу: «Товарищи! Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убеждён, в абсолютной степени убеждён, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело. В. Ульянов-Ленин». Троцкий утверждает в биографической книге, что хранил этот бланк чистым всю свою жизнь.

В задачу этой главы не входит анализ взаимоотношений Троцкого с Лениным. Как известно, они были достаточно сложными в разное время. Но факт остаётся фактом: мы не располагаем ни одним свидетельством относительно постановки вопроса Лениным о замене Троцкого на посту предреввоенсовета и наркомвоенмора. И это несмотря на то, что многие уполномоченные ЦК, командующие фронтами и армиями высказывали Ленину своё недовольство действиями Троцкого и даже жаловались на его во многих случаях совершенно неоправданный жёсткий режим. Тем не менее Ленин, как видно из его записок и телеграмм, высоко отзывался о военно-организаторских способностях Троцкого. Это не значит, что у Троцкого не было грубейших ошибок, допущенных им на посту председателя РВС. Их предостаточно, в том числе просчёты в определении стратегических приоритетов в действиях войск, направлений главных ударов, не говоря уже об отдельных конкретных действиях, выразившихся в санкционировании смертной казни в отношении ряда преданных революции красных командиров, террора против безграмотных крестьян, не понимавших, что происходит. Однако сравнивать действия Троцкого с теми невиданными репрессиями, которые обрушили на свой народ Сталин и его подручные, нельзя. Это несоизмеримо ни по масштабам, ни по коварству, ни по идеологическому прикрытию.

Со свойственной ему проницательностью Ленин предвидел, что отношения между Сталиным и Троцким могут составить большую половину опасности раскола ЦК. В завещании он наметил меры для избежания раскола. Однако завещание было скрыто от партии, и после смерти Ленина Сталин и Троцкий сшиблись в борьбе за власть. Десятилетиями нам твердили, что это была борьба идей. Мол, ультралевый Троцкий, придерживавшийся крайних, экстремистских взглядов, ратовал за превращение страны в гигантскую армейскую казарму, где все живут и работают по принципам воинской дисциплины, за сверхиндустриализацию, трудовые армии, которыми следует руководить при помощи бюрократического аппарата. Ну, а Сталин был продолжателем построения социализма по ленинскому плану.

Сегодня со всей определённостью ясно, что это была не борьба идей, а борьба людей. Цель одна — обладание властью. Идеи играли вспомогательную, отвлекающую роль. Было обыкновенное соперничество вождей. Ведь только сейчас, спустя много лет, выясняется, что оппозиция, к которой принадлежал Троцкий, боролась против сталинской фракции за индустриализацию, за плановое начало, за более высокие хозяйственные темпы, против ставки на кулака, за коллективизацию. Да-да, представьте, все эти знакомые понятия, неразрывно связанные со сталинскими пятилетками, родились именно в рядах оппозиции. До февраля 1923 года сталинская фракция считала необходимым опираться на крепкого крестьянина и отказывалась приносить его в жертву в интересах индустриализации. Плановое хозяйство подвергалось осмеянию: мол, мы зависим от дождя, а не от плана. В 1927 году Сталин в борьбе против Троцкого при поддержке Молотова, Ворошилова и других заявлял, что Днепрострой нам так же нужен, как мужику граммофон вместо коровы. Подумать только: с 1923 года оппозиция требовала подготовки пятилетнего плана и сама намечала его основные элементы. Вот вам и первая сталинская пятилетка!

Выдворив Троцкого за границу, Сталин полностью взял на вооружение его планы. Проводится насильственная коллективизация, «трудовые армии» заключённых строят города и заводы, страна превращается в армейскую казарму с жестокой военной дисциплиной. Спрашивается, о чём же они спорили в середине двадцатых годов, если развитие последующих событий показало, что сам Сталин на деле был троцкистом?

Столкновения и конфликты Сталина с Троцким возникали ещё в гражданскую войну. В откровенную вражду они превратились после кончины Ленина. Кто первым нанёс удар, кто решил пойти на обострение, которое привело к трагическим последствиям? Наша официальная историография ответа на этот вопрос не даёт. По-прежнему преобладает миф о борьбе идей. Личностные мотивы пока не исследованы. Хотя в последнее время начали появляться публикации, нарушающие завесу молчания, разрушающие старые догмы.

Профессор В. Сироткин, пожалуй, одним из первых осмелился дать свою интерпретацию потайных пружин непримиримой вражды двух вождей, которая обернулась неисчислимыми бедствиями для страны. Его статья «Кто же они, троцкисты» представляет оригинальную и полезную попытку разобраться в клубке взаимоотношений Сталина с Троцким в середине двадцатых годов. Профессор подчёркивает — это его личная точка зрения. Значит, тем более интересно. Ведь без выяснения всех событий, развернувшихся в Кремле после смерти Ленина, трудно понять мотивы убийства, совершённого через пятнадцать лет на мексиканской вилле Койоакане.

Всё началось с безобидного, казалось бы, факта. В 1924 году вышел очередной, третий том собрания сочинений Троцкого, озаглавленный «1917» — по году Октябрьской революции. Том как том, ничего необычного в нём не было. И тем не менее он неожиданно вызвал бурную реакцию. В одном номере «Правды» (26 ноября 1924 года) были помещены сразу две статьи — Л. Каменева «Ленинизм или троцкизм» и И. Сталина «Троцкизм или ленинизм». Вслед за ними в «Правде» с резко критическими статьями выступили Н. Бухарин, Г. Зиновьев, Н. Крупская. Объектом критики был не столько сам «1917», сколько специально написанное к нему Троцким предисловие «Уроки Октября». Отношение к этой работе уже видно по заголовкам оппонентов. У Бухарина статья называлась «Как не надо писать историю Октября», у Зиновьева «Большевизм или троцкизм», у Крупской «К вопросу «Об уроках Октября».

Чтобы показать новым членам партии ленинского призыва, кто есть на самом деле Лев Давидович, «Правда» 9 декабря 1924 года поместила старое письмо Троцкого, написанное меньшевику Чхеидзе 1 апреля 1913 года, когда Троцкий был ещё противником Ленина. Рабочие от станка, «азбучно неграмотные пролетарии», как говорилось о них на ХIV съезде, ужаснулись. Было от чего взяться за голову, прочитав вот такие строки: «…всё здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсификации и носит в себе ядовитое начало собственного разложения». Для многих не искушённых в политике людей извлечённое из архивов письмо было как гром с ясного неба. Вот вам и «творец Октября», и герой гражданской войны. Да он же настоящий меньшевик, притаившийся антиленинец. Оказывается, авторитет-то его в партии — дутый!

«Литературная дискуссия» длилась почти два месяца. Срок, вполне достаточный для того, чтобы сформировать необходимое общественное мнение. Оно и проявилось в январе 1925 года на Пленуме ЦК, осудившем троцкизм как отражение духа европейской социал-демократии. Резолюция прошла почти единогласно, против было лишь двое — Х. Раковский и Г. Пятаков. Зиновьев и Каменев потребовали исключить виновника из состава Политбюро. Сталин внёс другое предложение — сместить отступника с поста председателя Реввоенсовета республики. Большинством голосов прошло предложение Сталина.

20 января 1925 года «Правда» напечатала письмо Троцкого о его вынужденной отставке. Письмо составлено на основе подготовленного им в ответ на обвинения ещё в ноябре 1924 года обширного опровержения «Наши разногласия», которое, однако, тогда напечатано не было. Оно пролежало в Гарвардском архиве 64 года и было обнаружено только в 1988 году. Профессор В. Сироткин впервые опубликовал его в советской прессе в 1989 году с сокращениями. Заявив об уходе с поста председателя Реввоенсовета, Троцкий отвергал все предъявленные ему обвинения, но сообщал о своей готовности подчиниться партийной дисциплине.

«Фактическая причина низвержения Троцкого с пьедестала «творца Октября» и «героя гражданской войны» — ни тогда, ни тем более позднее (когда он после сфальсифицированных процессов тридцатых годов был превращён в «убийцу», «шпиона» и «террориста») партии и народу сказана не была», — пишет В. Сироткин. Что же на самом деле произошло? Ведь мы-то теперь знаем: Владимир Ильич простил Троцкому весь его прежний дооктябрьский «небольшевизм». Казалось бы, чего проще — сослаться на «Письмо к съезду», и весь конфликт относительно старого письма Троцкого Чхеидзе исчерпан. Однако ни Троцкий, ни его оппоненты завещание почему-то не вспоминают.

К ответу на вопрос, что же на самом деле произошло, в какой-то степени приближает лишь один партийный документ — резолюция пленума МГК от 21 ноября 1924 года, принятая по инициативе Каменева: ««Уроки Октября» есть грубейшее нарушение товарищем Троцким обязательств, принятых на XIII съезде, и подрывная работа против единства партии…»

О каких это нарушениях идёт речь? Уж не о неопубликовании ли ленинского завещания?

Точно. «Итак, в «Уроках Октября» Троцкий воспроизвёл штрейкбрехерский акт в поведении Зиновьева и Каменева накануне Октябрьского вооружённого восстания (публикация письма в газете «Новая жизнь» о планах большевиков), — пишет профессор Дипломатической академии, — и, главное, намёк на завещание Ленина, в котором отмечено, что «октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью…»»

Правда, Ленин тут же заметил, что эпизод этот «также мало ставит им в вину лично, как небольшевизм Троцкому». Но эту-то оценку «демон революции» опустил, а его соперники в отместку как раз и раздули именно «троцкистский небольшевизм», тем более что его было во сто крат до Октября больше, чем «эпизодов» у Зиновьева и Каменева.

Кроме того, Троцкий допустил «утечку информации» из секретного ленинского завещания за границу. Близкий к Джону Риду американский журналист и биограф Троцкого Макс Истман довольно точно уже в 1925 году в книге «Россия после Ленина» изложил текст завещания, да ещё обнародовал упомянутое письмо Крупской. (Речь идёт о письме, которое Крупская прислала Троцкому через неделю после того, как скончался Ленин, где говорится: «То отношение, которое сложилось у В.И. Ленина к Вам… не изменилось у него до самой смерти». — Н.З.)

Пикантность ситуации состояла в «партийной тайне» — ни Троцкий, ни его оппоненты не могли прямо сослаться на завещание Ленина. Вся дискуссия вокруг «Уроков Октября» шла по принципу — «в огороде бузина, а в Киеве дядька»…

…И Троцкого вновь заставили покаяться под угрозой вывода из Политбюро. 1 сентября 1925 года в «Большевике» он публично отмежевался от своего биографа Макса Истмана, обозвав изложенное журналистом с его же слов ленинское завещание «фальшивкой и болтовнёй».

Переизбрав Сталина генсеком, Зиновьев и Каменев, как им казалось, прочно подстраховались: было принято решение, что завещание воспроизведению не подлежит. Каждый из тройки преследовал свой интерес. И вдруг Троцкий нарушает «конвенцию», навязывает партии дискуссию.

Нет, не агнцем был Лев Давидович, далеко не кротким агнцем, на которого набросилась стая кровожадных волков. Кто знает, может, именно он и нанёс первый удар по противникам, и удар этот был рассчитан с иезуитской хитростью.

Однако свести причины вражды только к субъективным факторам значило бы погрешить против истины. Троцкий, по свидетельству Б. Бажанова, являл собой тип верующего фанатика. Троцкий уверовал в марксизм, уверовал затем в его ленинскую интерпретацию. Уверовал прочно и на всю жизнь… Он мог только капитулировать перед всей партией, которую он считал совершенным орудием мировой революции, но он никогда не отказывался от своих идей и до конца дней своих в них твёрдо верил…

Ленин в конце концов вынужден был признать коренную перемену своей точки зрения на социализм, хотя ещё в третью годовщину Октябрьской революции говорил о невозможности свершения революции в одной стране. Позднее эта фраза из речи Ленина была выброшена, как и слово «мировая» в лозунге «Да здравствует мировая социалистическая революция!», провозглашённом в выступлении у Финляндского вокзала в апреле 1917 года. Ленин сумел увидеть объективные противоречия доктрины и реальности, он кардинально пересмотрел марксову теорию мировой революции, выдвинув новый план движения к социализму — нэп, но оказался непонятым даже своими ближайшими сподвижниками. Троцкий по-прежнему оставался убеждённым сторонником мировой революции.

Ещё в 1919 году он подготовил секретную записку в ЦК РКП(б), в которой писал, что большие события на Западе могут нагрянуть не скоро и, поскольку подготовительный период революции там может длиться ещё весьма значительное время, нет никакого сомнения, что на азиатских полях мировой политики Красная Армия является несравненно более значительной силой, чем на полях европейских. «Дорога на Индию может оказаться для нас в данный момент более проходимой и более короткой, чем дорога в советскую Венгрию, — писал Троцкий. — Нарушить неустойчивое равновесие азиатских отношений колониальной зависимости, дать прямой толчок восстанию угнетённых масс и обеспечить победу такого восстания в Азии может такая армия, которая на европейских весах ещё не может иметь крупного значения».

Троцкий не сомневается, что «путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии», и с восторгом сообщает, что «один серьёзный военный работник предложил ещё несколько месяцев тому назад план создания конного корпуса (30 000–40 000 всадников) с расчётом бросить его на Индию».

Опубликование этого секретного документа «Учительской газетой» вызвало шок у читателей. Привыкшие к сталинско-брежневской системе освещения прошлого с её умолчаниями, тенденциозным отбором информации, заменой анализа категорическими утверждениями, дозированием правды, люди делали для себя настоящие открытия. Да, Троцкий предлагал и такое. Однако его авантюристический план поддержки в ЦК не нашёл.

Ни эта, ни многие другие безуспешные попытки разжечь мировой пожар революции не остудили его пыла. До самой своей смерти он истово верил в её приход. В 1938 году даже создал IV Интернационал — интернационал подготовки мировой революции. Но это было уже в изгнании.

В канун XV съезда его исключили из партии, а в январе 1928 года выслали в Алма-Ату. Находясь за четыре тысячи километров от Москвы, в 250 километрах от ближайшей станции железной дороги и примерно на том же расстоянии от границы китайских пустынь, он тем не менее не прекращал политической деятельности. Однако начиная с конца октября 1928 года переписка Троцкого, его жены и сына, находившихся с ним, была почти полностью приостановлена. От безнадёжно заболевшей дочери, которую исключили из партии и уволили с работы, письмо шло из московской больницы 73 дня. Ответ отца уже не застал её в живых. Письмо о тяжёлой болезни второй дочери, тоже исключённой из партии и уволенной с работы, пришло на 43-й день. Безобидные телеграфные запросы о здоровье не доходили до адресатов.

В середине декабря 1928 года к Троцкому прибыл специальный уполномоченный коллегии ГПУ из Москвы с письменным требованием прекратить руководство работой оппозиции, иначе будет поднят вопрос о перемене места жительства. Троцкий ответил письмом в ЦК и исполком Коминтерна, что требование отказаться от политической деятельности означает требование отречения от борьбы за интересы международного пролетариата, которую он ведёт без перерыва тридцать два года, то есть в течение всей своей сознательной жизни, поэтому не желает подчиняться ультиматуму ГПУ.

Через месяц Политбюро ЦК ВКП(б) большинством голосов приняло решение о высылке Троцкого за пределы СССР. Против голосовали Бухарин, Рыков, Томский. Позднее в первом номере парижского бюллетеня оппозиции появилось сообщение, что против высылки был ещё один член Политбюро, «имя которого нам (т.е. автору статьи в бюллетене. — Н.З.) достоверно неизвестно, полагают — Куйбышев». Пока правительство прорабатывало через посольства вопрос о том, какое государство согласно принять изгнанника, к Троцкому явился всё тот же уполномоченный ГПУ и предъявил ему выписку из протокола Особого совещания при Коллегии ГПУ от 18 января 1929 года, где говорилось, что он высылается из пределов СССР за контрреволюционную деятельность, выразившуюся в организации нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооружённой борьбы против Советской власти. Получив этот документ, взбешенный Троцкий выдал уполномоченному ГПУ следующую расписку: «Преступное по существу и беззаконное по форме постановление ОС при Коллегии ГПУ от 18 января 1929 года мне было объявлено 20 января 1929 года. Л. Троцкий».

22 января Троцкий с женой и сыном Львом были усажены в автомобиль, затем на санях и снова на автомобиле отправлены в сопровождении конвоя на станцию Фрунзе, оттуда по железной дороге в направлении на Москву. Бывший член Политбюро и председатель Реввоенсовета республики кричал в исступлении, что его за границу вообще не могут выслать вопреки его желанию, что это внесудебное решение, оно противоречит закону. Нашло затмение на Льва Давидовича: ведь он сам голосовал в 1922 году за принятие ВЦИКом решения о наделении ГПУ правом высылки за границу причастных к антисоветской деятельности лиц. Тогда тоже без суда отправляли в изгнание философов, писателей, учёных — цвет старой российской интеллигенции. Никто иной, а именно Лев Давидович, узкой ладонью интеллигента в первом поколении загоняя россиян к счастью, изрекал, что опрокинутая Октябрьским переворотом дворянская культура представляла собой, в конце концов, лишь поверхностное подражание более высоким западным образцам. Оставаясь недоступной русскому народу, она не внесла ничего существенного в сокровищницу человечества.

История повторяется! И идеи Троцкого были объявлены жалким слепком европейской социал-демократии, а он сам — злейшим врагом Советской власти. И вот уже Лев Давидович на глухом лесном полустанке в Курской области в особом поезде под охраной беснуется двенадцать суток, отказываясь ехать в Турцию, которая одна-единственная согласилась принять изгнанника. Он требует отправить его в Германию. Представители ГПУ в замешательстве. Они ведут бесконечные переговоры с Москвой. В условиях глубокой тайны из Москвы на заброшенную железнодорожную ветку в лесу доставляют сына Троцкого Сергея и его жену — проститься. Начинается многодневная пурга. Паровоз с вагоном каждое утро отправляется за продуктами на ближайшую крупную станцию. Наконец Троцкому сообщают: Германия отказывается принимать высылаемого, поэтому в силе остаётся решение о Константинополе. Троцкий категорически возражает, но это уже не имеет значения — поезд поворачивает на юг. Кто знает, может, перед мысленным взором изгнанника представали картины недавнего величия и славы — знаменитый его бронепоезд, команда, затянутая в чёрную кожу, нарукавные знаки, приводившие в трепет штабы фронтов и армий.

10 февраля особый поезд, в котором несколько вагонов были наполнены агентами ГПУ, прибыл в Одессу. Предполагалась посадка на пароход «Калинин», но он замёрз во льдах, и по иронии судьбы изгнаннику суждено было покинуть родину на пароходе «Ильич». Троцкий и здесь остался верным себе: сочинил вердикт уполномоченному ГПУ, что он подчиняется насилию, хотя и протестует против грубого произвола, и в то же время считает необходимым предупредить: неизбежное, и надеется, недалёкое возрождение Октябрьской революции, ВКП и Коминтерна на подлинных основах большевизма даст ему раньше или позже возможность привлечь к ответственности как организаторов этого термидорианского преступления, так и его исполнителей.

Одновременно в Москве, Харькове, других крупных городах были проведены массовые аресты исключённых ранее из партии троцкистов. Среди них С. Кавтарадзе, Б. Мдивани, Я. Дробнис, А. Воронский. 24 января «Правда» выходит с большой передовицей «Докатились». На предприятиях проводятся митинги, на которых клеймят «обнаглевших троцкистов», одобряют принятые против них меры. Принимаются резолюции с требованиями руководителей оппозиции во главе с Троцким «немедленно выслать с территории Советского Союза как мешающих партии выполнять заветы Владимира Ильича».

Через 22 дня путешествия по Чёрному морю Троцкий оказался в Турции. С ним были жена и старший сын Лев. Сопровождали семью четыре охранника. Сразу же он вручил для пересылки президенту страны следующее заявление: «Милостивый Государь. У ворот Константинополя я имею честь известить Вас, что на турецкую границу я прибыл отнюдь не по своему выбору и что перейти эту границу я могу, лишь подчиняясь насилию. Соблаговолите, господин президент, принять соответствующие мои чувства».

Как писал Троцкий, последствий это заявление не имело. Тем не менее Турция стала местом его пристанища в течение четырёх лет. Здесь он встретил сообщение о лишении его в 1932 году советского гражданства.

О проведённой акции советские газеты сообщили только 19 февраля, когда пароход «Ильич» приближался уже к рейду Константинополя. Заметка была коротенькая, помещена не на видном месте. В этот же день появилось сообщение о переименовании города Троцка Самарского округа Средне-Волжской области в Чапаевск. Что касается Гатчины, второго города, названного именем Троцкого, то ему дали новое название — Красногвардейск — только в августе 1929 года.

Летучий Голландец мировой революции переезжал из страны в страну. Турция, Дания, Норвегия… Какое-то время он жил в Париже. Затем перебрался в Мексику. И всюду, где бы ни останавливался, ни на один день не прекращал работу. Он написал огромное количество книг, статей, памфлетов. Интерес представляют его письма и дневниковые записи. Конечно же, один из главных персонажей его произведений — победивший соперник. Троцкий прослеживает кремлёвского победителя в различных аспектах — от политического и теоретического до семейного и бытового. Подчёркивает, что он проницателен на небольших расстояниях, а исторически близорук. Выдающийся тактик, но не стратег. Сознание своей посредственности Сталин неизменно несёт в себе. Отсюда его потребность к лести. Отсюда его зависть к Гитлеру и тайное преклонение перед ним.

После таких серьёзных характеристик Троцкий опускается до уровня бытовых сплетен. Он передаёт эпизод, рассказанный Бухариным в 1924 году, когда, сближаясь со Сталиным, сохранял ещё дружественные отношения с Троцким. «Только что вернулся от Кобы, — говорил он Троцкому. — Знаете, чем он занимается? Берёт из кроватки своего годовалого мальчика, набирает полон рот дыму из трубки и пускает ребёнку в лицо…

— Да что вы за вздор говорите! — прервал Троцкий рассказчика.

— Ей-богу, правда! Ей-богу, чистая правда, — поспешно возразил Бухарин с отличавшей его ребячливостью. — Младенец захлёбывается и плачет, а Коба смеётся-заливается: «Ничего, крепче будет…»

Бухарин передразнил грузинское произношение Сталина.

— Да ведь это же дикое варварство?!

— Вы Кобы не знаете: он уж такой, особенный…»

Столь поразивший всех союз Сталина с Гитлером был предсказан Троцким, как им же было предсказано и нападение Гитлера на Сталина. Уже 22 сентября 1930 года Троцкий написал, что «ценою унизительного и предательского союза Сталин не купит главного — мира… На каждом новом этапе Гитлер будет предъявлять Москве всё более высокие требования. Сегодня он отдаёт московскому другу на временное хранение «Великую Украину». Завтра он поставит вопрос о том, кому быть хозяином этой Украины. И Сталин, и Гитлер нарушили ряд договоров. Долго ли продержится договор между ними?..»

Троцкий предвидел и ниспровержение Сталина с пьедестала. Последняя статья, которую он написал за десять дней до гибели, заканчивается так: «Нерон был тоже продуктом своей эпохи. Но после его смерти его статуи были разбиты, а имя стёрто отовсюду. Месть истории страшнее мести самого могущественного генерального секретаря».

Но и месть генсека была ужасающей! Он внимательно прочитывал всё, что выходило в мировой печати за подписью униженного, но не ставшего на колени злейшего врага. Как сейчас стало известно, специально подобранные люди готовили для него переводы новейших публикаций Троцкого в одном экземпляре. От мести генсека стыла кровь в жилах. Дорого обходилось Троцкому его полемическое искусство — за книги и статьи, направленные против Сталина, он расплачивался жизнями своих родных и близких, оставшихся в России. Было в этом что-то садистское — отвечать на памфлеты расправами с родственниками автора.

Первая жена Троцкого, Александра Львовна Соколовская, с которой он девятнадцатилетним юношей обвенчался в Бутырской тюрьме, жившая в Ленинграде с внуками, была сослана в Сибирь. Она кончила свои дни в лагере. От первого брака у Троцкого было две дочери — Зинаида и Нина. Нина умерла от туберкулёза ещё во время алма-атинской ссылки отца. Зинаида была выслана из СССР и покончила жизнь самоубийством в Германии в 1933 году. Погибли в лагерях и их мужья, участники гражданской войны Волков и Невельсон. Первый из них был преподавателем. Второй — инженером, в прошлом комиссаром Красной Армии. В лагерь была отправлена сестра Троцкого Ольга, вышедшая замуж за Л.Б. Каменева, и даже сестра его первой жены Александры — Мария Соколовская.

От второго брака с Н.И. Седовой у Троцкого было два сына — Лев и Сергей. Седова была дочерью купца, замужней женщиной, она изучала в Женеве естественные науки и познакомилась там с искровцами, среди которых тогда, в начале 1900-х годов, находился Л. Троцкий. Младший сын, Сергей, профессор Технологического института, ушёл из дома, когда Троцкие жили ещё в Кремле, заявив, что ему претит политика. Он увлекался гимнастикой, цирком, хотел даже стать цирковым артистом, потом занялся техническими дисциплинами, много работал, выпустил книгу о двигателях. Отказавшись ехать с отцом в изгнание, он был обречён. В январе 1932 года в «Правде» появилась заметка «Сын Троцкого Сергей Седов пытался отравить рабочих». Сосланный к тому времени в Красноярский край, он был объявлен «врагом народа» и погиб в лагерях. Такая же участь постигла и его жену, с которой он развёлся за полтора года до ареста.

Месть генсека не знала границ! Она распространялась не только на территорию страны, где в лагеря и тюрьмы были водворены десятки тысяч людей только за то, что они были знакомы с теми, кого объявили сторонниками Троцкого. Месть находила своих жертв и в чужих землях. При загадочных обстоятельствах в Париже скончался младший сын Троцкого Лев. По утверждениям зарубежной печати, в частности, популярного в Италии исторического журнала «Сториа иллюстрата», статью из которого перепечатал еженедельник «За рубежом», Лев Седов (он взял фамилию матери) стал в изгнании одним из самых ценных помощников Троцкого и тем самым навлёк на себя гнев Сталина.

Лев Седов принял неосторожное решение лечь на операцию для удаления аппендицита в клинику на парижской улице Мирабо, которую содержали русские белоэмигранты. В этой парижской клинике он и погибнет 16 февраля 1938 года от рук убийц. Льва Седова, говорится в публикации, оперировал известный хирург, и операция прошла успешно. Тем не менее на следующий день медики застали его в коридоре клиники полураздетым и с высокой температурой: в районе раны у него большой кровоподтёк. Немедленно проводится вторая операция. Но она не помогла, и пациент умер.

Троцкий сразу же делает заявление по поводу смерти своего сына — её подлинные причины ему ясны, хотя он и предупреждает: у него пока нет прямых доказательств, которые позволяли бы утверждать, что смерть Л. Седова есть дело рук ГПУ. Он приводит косвенные, их шесть, и они заставляют задуматься.

«Бедная, бедная моя Наташа!» — в отчаянии восклицает убитый горем отец в дневниковых записях. В кровавом водовороте погибли все его дети. Из многочисленных родных и близких у него осталась только жена да ещё восьмилетний внук Сева, сын Зины, родившийся от первого брака. О смерти матери он знает, и время от времени справляется об отце, который стал для него мифом. Жена переживёт Троцкого на двадцать два года и умрёт во Франции в 1962 году. Её похоронят в Мексике рядом с прахом мужа.

Предчувствовал ли Лев Давидович, что смерть сына — это последний звонок ему самому, что следующий на очереди — он сам? Безусловно. Охота на него велась давно. Но что-то не срабатывало: то ли загоны были незнакомы и требовалось время на изучение местности, то ли главный гонщик не торопил ретивых отстрельщиков, задумав насладиться дьявольской местью — уничтожать родных злейшего врага по одному, неотвратимо и страшно подбираясь к вожаку, давая понять, что расплата неизбежна. Ещё в Осло группа неизвестных напала на дом, пыталась похитить архивы, а может, и его самого, в Париже вскрыли сейф и уничтожили семьдесят килограммов бумаг. Приехав в Мексику, Троцкий поселился сначала в доме художника Диего Риверы, затем перебрался на виллу в Койоакане, пригороде Мехико.

Вилла, расположенная на улице Вена, была обнесена высокой стеной. Последнее убежище Троцкого охранялось днём и ночью. Войти в него можно было только через единственную дверь в массивных воротах, предварительно нажав кнопку электрического звонка. Всех входящих и выходящих проверяла наружная и внутренняя охрана. Незаметно проникнуть на виллу было практически невозможно.

И тем не менее 20 мая 1940 года на рассвете около двадцати человек в военной и полицейской форме под командой пехотного майора проникли в жилой дом, уверенно, как будто они знали здесь расположение всех комнат, проследовали к спальне, увидели на широкой кровати под одеялами разбуженных выстрелами двух человек и открыли по ним огонь из автоматического оружия. Потом подсчитали, что было выпущено около трёхсот пуль. На этот раз Троцкому повезло. Он и его жена спаслись чудом. Огонь из автоматов вёлся перекрестный, сразу из трёх точек — со стороны дверей комнаты внука Севы, кабинета и открытого окна спальни. Супруги ни за что не уцелели бы, останься они в постели. Оба вовремя забились в угол и упали на пол без движения. Пострадал только внук — пулей задело кожу ноги.

Расстреляв патроны, нападавшие скрылись. Сбежались помощники, охранники. Осмотрели двери — ни одна не была взломана. Как злоумышленники оказались в доме? У дверей спальни обнаружили оставленную замаскированную бомбу. Её немедленно обезвредили. Зачем бомба? Прибывшие полицейские полагали — для того, чтобы замести следы. Иначе думал потерпевший. Хозяин Кремля знал, что Троцкий работает над его биографией и располагает компрометирующими документами. Уничтожению подлежали и они, и автор.

Когда стали выяснять, как неизвестные всё же проникли в дом, обнаружилось, что исчез один из телохранителей Троцкого, двадцатипятилетний американец Роберт Шелдон Харт. Его труп нашли примерно через месяц. Он был захоронен в саду дома одного из нападавших. Мексиканская полиция считала, что молодой американец был пособником террористов — открыл ворота виллы и исчез вместе с нападавшими, которые затем от него избавились как от неудобного свидетеля. Некоторые телохранители поддержали эту версию. Но сам Троцкий в неё не поверил. Более того, он был прямо противоположного мнения и приказал прикрепить у входа на виллу мемориальную доску с надписью: «В память Роберта Шелдона Харта, 1915–1940, убитого Сталиным».

Между тем полиция упорно искала следы террористов. Дело о покушении держал на контроле президент Мексики Карденас, который так гостеприимно встретил семью Троцкого, выдворенную из Осло по требованию Советского правительства за использование Норвегии в качестве плацдарма для враждебной деятельности. Карденас прислал за Троцким свой личный президентский поезд, оказал всевозможные почести при встрече в мексиканском порту, объявил гостем правительства. Через короткое время начальник тайной политической полиции назвал Карденасу имя предводителя террористов — Давид Альфаро Сикейрос, известный мексиканский художник, убеждённый сторонник Сталина.

Попытка устранения Троцкого не удалась. Но его убийство должно было состояться. «Летучий Голландец мировой революции» был обречён, приговорен Сталиным. И оно состоялось.

Только в 1990 году, через полвека после убийства, у нас стало известно, как это происходило. Легенда о покушавшемся по имени Жан Мортан Вандендрайш, одном из ближайших людей и последователей Троцкого, лопнула как мыльный пузырь. Хотя схема убийства оставалась неизменной с самого начала. Время не добавило к ней ничего нового, кроме, конечно, деталей. А вот они-то и стали сенсацией номер один.

20 августа 1940 года убийца проник в кабинет Троцкого и, когда тот склонился над принесённой статьёй, оказался за спинкой его стула. Отступив на шаг, он вынул из-под перекинутого через руку плаща альпинистский ледоруб и нанёс его острым концом страшный удар в голову. Троцкий вскочил, издал душераздирающий вопль и бросился на убийцу, пытаясь схватить его руку, чтобы помешать нанести второй удар. Оттолкнув нападавшего от себя, Троцкий выскочил из кабинета, но обессиленно прислонился к косяку двери между столовой и террасой. В кабинет ворвались охранники. Оттуда снова донеслись крики — на этот раз избиваемого убийцы. Превозмогая боль, Троцкий приказал, чтобы его оставили в живых: пусть скажет, кто его подослал.

Вызвали врача. Осмотрев пострадавшего, он встревожился и распорядился немедленно отвезти его в клинику «Скорой помощи». Собрался консилиум. Лучшие врачи Мексики делали ему операцию на черепе, но мозг оказался сильно повреждённым, и Лев Давидович Троцкий скончался 21 августа в девятнадцать часов двадцать минут.

Такова вкратце схема убийства на вилле в Койоакане, в общем-то известная и у нас. Правда, она и раньше ставила множество вопросов. Например, как убийца проник в дом, который после неудачного покушения Сикейроса был превращён в крепость? Связано ли новое покушение с предыдущим? Какова дальнейшая судьба убийцы? Кто он был на самом деле — маньяком-одиночкой или выполнял чьё-то задание?

Люди, молчавшие полвека, заговорили. Печать, обходившая эту запретную прежде тему, выплеснула целый поток свидетельств, раскрывающих подоплёку убийства в Койоакане. Замелькало подлинное имя убийцы — Рамон Меркадер.

Несомненный интерес в этом плане представляют документальные записки Ю. Папорова, основанные на материалах, собранных им в пятидесятые годы, когда он работал в Мексике в качестве культурного атташе, встречался и дружил с непосредственными участниками тех событий. Пожалуй, это первая попытка приоткрыть нашим соотечественникам детали операции по устранению Троцкого.

Вот что по этому поводу думал художник Диего Ривера (в пересказе Ю. Папорова): «В нашей прессе много говорили, что главным в неудавшемся покушении на Троцкого был некий Филипп, «французский еврей». Теперь мы знаем, что за именем Филиппа скрывался доктор Григорий Рабинович, представитель советского Красного Креста в Нью-Йорке. У него в подчинении находился испанский эмигрант под фамилией Карлос Контрерас, человек русско-итальянского происхождения. С ним я познакомился в Мехико ещё в двадцать восьмом году, когда он приезжал от Коминтерна помогать в работе партии. Настоящая его фамилия Витторио Видали, но его у нас и в Испании знали как Энеаса Сарменти. У Контрераса, в свою очередь, находились в подчинении прибывшие специально из Москвы под вымышленными именами, с заданием привести приговор Сталина в исполнение, трое бывших испанских военных, в то время слушателей московской военной академии, — Мартинес, Альварес и Хименес. Вот этим четверым и подчинялся Давид Альфаро Сикейрос со своей группой. Рабинович же получал необходимые указания от двух имевших специальные полномочия москвичей. Главным из них был известный в Испании «товарищ Пабло». Его там называли ещё «товарищ Котов» и «генерал Леонов». Настоящее его имя Леонид Эйтингон, и он возглавлял в Москве специальный отдел, созданный для ликвидации Троцкого. Рамон Меркадер был в том деле простой пешкой. Ему следовало проникнуть в дом Троцкого и подтвердить имевшийся у Сикейроса план расположения комнат. Что он и сделал. Это потом Меркадеру пришлось, когда Сикейрос не справился, стать главной фигурой…»

Кто же такой Меркадер? Его настоящее имя было установлено только в 1950 году криминологом Куароном: Хайме Рамон Меркадер дель Рио. В Мексику он приехал за полгода до убийства Троцкого с паспортом на имя Тони Бабича, уроженца Югославии. Местным властям назвался Фрэнком Джексоном. Сражался в Испании в рядах республиканской армии, дослужился там до майора.

Впрочем, кто лучше расскажет об этой загадочной фигуре, если не его брат? Да, да, заговорил родной брат Рамона Луис Меркадер. Он был советским пенсионером, преподавал в Мадридском университете, жил в небольшом посёлке под Мадридом. Сорок лет своей жизни провёл Луис в СССР, жил во Франции и ни разу за это время никому ни слова не говорил о своём брате. И вот — заговорил. Дал первое в советской прессе интервью газете «Труд». Луис подтверждает: да, брат Рамон и их мать работали на НКВД, группой руководил Леонид Котов. 20 августа, когда Рамон ушёл на «дело», в ста метрах от дома Троцкого в двух разных машинах его ждали мать и «товарищ Пабло» — Леонид Эйтингон. Но расчёт на бесшумную ликвидацию не оправдался, и это смешало карты. По показаниям телохранителей Троцкого, которые избивали террориста в кабинете рукоятками револьверов, пытаясь воспользоваться неожиданной ситуацией и узнать, кто его подослал, убийца выкрикнул: «Один человек! Я его плохо знаю. Они… Я повязан по рукам и ногам!. Они держат в заложниках мою мать!»

В заметках Ю. Папорова есть такая деталь: «Можно, слегка иронизируя, допустить, что выбор пал на Меркадера из-за особой симпатии к нему Леонида Эйтингона. Как утверждают исследователи дела об убийстве Троцкого, Эйтингон находился в самых близких отношениях с дочерью бывшего испанского помещика на Кубе Эустасией Марией Каридад дель Рио, ещё весьма интересной, сохранившей женские прелести креолкой, матерью Меркадера. Генерал и потом, после сорокового года, чаще, чем того требовала профессиональная необходимость, посещал одну из московских квартир. Эта «вольность» также вменялась в вину генералу, когда военный трибунал в 1954 году выносил ему приговор: 12 лет лишения свободы».

Кстати, за успешно осуществлённую операцию по ликвидации Троцкого Леонид Эйтингон был награждён орденом Ленина. Меркадер получил высшую меру по законам Мексики — 20 лет тюрьмы. Подробности проникновения его в дом-крепость известны: умело сыгранная роль влюблённого в близкую сотрудницу Троцкого, симпатии к IV Интернационалу, статьи на эту тему, которые по просьбе секретарши иногда просматривал Лев Давидович. Охрана пропускала его как своего, доверенного человека.

В тюрьме Меркадер не испытывал дискомфорта. Жил в одиночной просторной камере со всеми удобствами и даже с телевизором. Два раза в неделю к нему приходила жена. Несколько раз полиции становилось известно, что заключённому готовят побег. Но как только об этом узнавал он сам, категорически отказывался. После смерти Сталина предложений о побеге не поступало, что с удовлетворением отметил узник и мысленно похвалил себя за проявленную осторожность. Не исключено, что оставшийся в живых исполнитель кого-то сильно беспокоил, и под предлогом побега его собирались попросту убрать.

Отсидев положенный срок, Меркадер вышел на свободу. По словам его брата, в 1961 году Рамону без большого шума присвоили звание Героя Советского Союза и дали небольшую квартиру в Москве, на Соколе. Кроме того выделили четырёхсотрублевую пенсию и право пользоваться летней дачей в Малаховке. И всё. О нём словно забыли. Началась нелёгкая жизнь в Москве — очереди за картошкой, переполненный холодный троллейбус. Ни Рамон, ни его жена Ракель Мендоса, мексиканская индианка, ни слова не говорили по-русски. Угнетало всё: очереди, вечная нехватка чего-то. Тяжёлые думы одолевали Рамона. И он уехал на Кубу, где и умер в 1978 году в возрасте 65 лет.

Прах Меркадера покоится ныне на Кунцевском кладбище в Москве. На могильной плите написано: «Герой Советского Союза ЛОПЕС Рамон Иванович». Его и похоронили под чужой фамилией.

Приложение№ 20: Из закрытых источников

Назвал Ленина хулиганом

М.И. Ульянова: «У В.И. было много выдержки. И он очень хорошо умел скрывать, не выявлять отношение к людям, когда считал это почему-либо более целесообразным… На одном заседании Политбюро Троцкий не сдержался и назвал В.И. хулиганом… В.И. побледнел как мел. Но сдержался и сказал что-то вроде: «У кого-то нервы пошаливают» на эту грубость Троцкого. Симпатий к Троцкому он и помимо того не испытывал».

Из «Анкеты участника Октябрьского переворота»

(В 1927 году Истпарт разослал многим активным участникам октябрьских событий 1917 года «Анкету участника Октябрьского переворота». Получил её и Л.Д. Троцкий. Заполнив анкету, он прислал её в Истпарт с сопроводительной запиской на имя директора Д.Б. Рязанова, в которой просил, не надеясь на публикацию, сохранить свои ответы как важный документ по истории партии.)

«14. О моём участии в Октябрьской революции в примечаниях к 14-му тому Сочинений Ленина сказано: «После того, как Петербургский Совет перешёл в руки большевиков, (Троцкий) был избран его председателем, в качестве которого организовал и руководил восстанием 25 октября».

Что тут правда, что неправда — пускай разбирает Истпарт, если не нынешний, то будущий. Тов. Сталин, во всяком случае, за последние годы категорически оспаривал правильность этого утверждения. Так, он сказал: «Должен сказать, что никакой особой роли в Октябрьском восстании тов. Троцкий не играл и играть не мог, что, будучи председателем Петроградского Совета, он выполнял лишь волю соответствующих партийных инстанций, руководивших каждым шагом т. Троцкого». И далее: «Никакой особой роли ни в партии, ни в Октябрьском восстании не играл и не мог играть т. Троцкий, человек сравнительно новый для нашей партии в период Октября».

Правда, давая такое свидетельское показание, Сталин забыл о том, что он сам же говорил 6 ноября 1918 года, то есть в первую годовщину переворота, когда факты и события были ещё слишком свежи в памяти всех. Сталин уже тогда вёл по отношению ко мне ту работу, которую он так широко развернул сейчас. Но он вынужден был тогда вести её гораздо более осторожно и прикрыто. Вот что он писал тогда в «Правде» (№ 241) под заголовком «Роль наиболее выдающихся деятелей партии»: «Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом т. Троцкому».

Эти слова, сказанные отнюдь не для хвалебных преувеличений, наоборот, цель Сталина была прямо противоположная: он хотел своей статьёй «предостеречь» против преувеличения роли Троцкого (для этого, собственно, статья и была написана), эти слова звучат сейчас совершенно невероятно — именно в устах Сталина. Но тогда нельзя было иначе сказать! Давно отмечено, что правдивый человек имеет то преимущество, что даже при плохой памяти не противоречит себе, а нелояльный, недобросовестный, неправдивый человек должен всегда помнить то, что говорил в прошлом, дабы не осрамиться.

15. Т. Сталин, при помощи Ярославских, пытается построить новую историю организации Октябрьского переворота, ссылаясь на создание при ЦК «практического центра по организационному руководству восстанием», в который-де не входил Троцкий. В эту комиссию не входил и Ленин. Уже один этот факт показывает, что комиссия могла иметь только организационно-подчинённое значение. Никакой самостоятельной роли эта комиссия не играла. Легенда об этой комиссии строится ныне только потому, что в неё входил Сталин. Вот состав этой комиссии: «Свердлов, Сталин, Дзержинский, Бубнов, Урицкий». Как ни противно копаться в мусоре, но позвольте мне, как довольно близкому участнику и свидетелю событий того времени, показать следующее. Роль Ленина не нуждается, конечно, в пояснениях. Со Свердловым я встречался тогда очень часто, обращался к нему за советами и за поддержкой людьми. Т. Каменев, который, как известно, занимал тогда особую позицию, неправильность которой признана им самим давно, принимал, однако, активнейшее участие в событиях переворота. Решающую ночь с 25-го на 26-е мы провели вдвоём с Каменевым в помещении Военно-революционного комитета, отвечая на телефонные запросы и отдавая распоряжения. Но при всём напряжении памяти я совершенно не могу ответить себе на вопрос, в чём, собственно, состояла в те решающие дни роль Сталина? Ни разу мне не пришлось обратиться к нему за советом или содействием. Никакой инициативы он не проявлял. Ни одного самостоятельного предложения он не сделал. Этого не изменят никакие «историки-марксисты» новой формации».

Из статьи А. Куприна

(Писатель А.И. Куприн в 1919 г. оказался в эмиграции. Там он написал около 300 газетных статей. Одна из них — «Троцкий: характеристика» была опубликована в газете «Новая русская жизнь», издававшейся в Гельсингфорсе, в трёх номерах, с 19 по 21 января 1920 г.)

«Я безошибочно понял, что весь этот человек состоит исключительно из неутолимой злобы и что он всегда горит ничем неугасимой жаждой крови. Может быть, в нём есть и кое-какие другие душевные качества: властолюбие, гордость, сладострастие и ещё что-нибудь, но все они захлёстнуты, подавлены, потоплены клокочущей лавой органической, бешеной злобы.

«Таким человек не может родиться, — подумал я тогда. — Это какая-то тяжкая, глубокая, исключительная и неизлечимая болезнь. Фотография вообще мало говорит. Но несомненно, что у живого Троцкого должна быть кожа на лице сухая с тёмно-желтоватым оттенком, а белки глаз обволочены жёлтой желчной слизью».

Впоследствии, из показаний людей, видевших Троцкого часто и близко, я убедился в верности моих предположений. Я не ошибся также, угадав, что ему непременно должна быть свойственна нервная привычка — теребить и ковырять нос в те минуты, когда он теряет контроль над своей внешностью. Я узнал также и то, о чём раньше не догадывался: в детстве Троцкий был подвержен, хотя и в слабой степени, эпилептическим припадкам.

Среди всех народов, во все времена существовало убеждение, что иногда отдельные люди, — правда, очень редкие, — заболевали странной, гадкой и ужасной болезнью: подкожными паразитами, которые будто бы, размножаясь в теле больного и прорывая себе внутренние ходы между его мясом и внешними покровами, причиняют ему вечный нестерпимый зуд, доводящий его до исступления, до бешенства. Молва всегда охотно приписывала эту омерзительную болезнь самым жестоким, самым прославленным за свою свирепость историческим тиранам. Так, по преданию, ею страдали — Дионисий Сиракузский, Нерон, Диоклетиан, Атилла, Филипп II, у нас Иоанн Грозный, Шешковский, Аракчеев и Муравьев-Виленский. У Некрасова в одном из его последних полуфельетонных стихотворений мне помнится одна строчка, относящаяся к памяти близких ему по времени устрашителей:

… Их заели подкожные вши.

Современная медицина знает эту болезнь по симптомам, но сомневается в её причине. Она полагает, что иногда, изредка, бывают случаи такого крайнего раздражения нервных путей и их тончайших разветвлений, которое вызывает у больного во всём его теле беспрерывное ощущение пламенного зуда, лишающее его сна и аппетита и доводящее его до злобного человеконенавистничества. Что же касается до бессмертных деспотов, то тут интересен один вопрос: что за чем следовало — эта ли жгучая, мучительная болезнь влекла за собою безумие, кровопролитие, грандиозные поджоги и яростное надругательство над человечеством, или наоборот, все безграничные возможности сверхчеловеческой власти, использованные жадно и нетерпеливо, доводили организм венчаных и случайных владык до крайнего возбуждения и расстройства, до кровавой скуки, до неиствовавшей импотенции, до кошмарной изобретательности в упоении своим господством?

Если не этой самой болезнью, то какой-то родственной ее формой, несомненно, одержим Троцкий. Его лицо, его деятельность, его речи — утверждают это предположение.

Слепой случай вышвырнул его на самый верх того мутно-грязного, кровавого девятого вала, который перекатывается сейчас через Россию, дробя в щепы её громоздкое строение. Не будь этого — Троцкий прошёл бы своё земное поприще незаметной, но, конечно, очень неприятной для окружающих тенью: был бы он придирчивым и грубым фармацевтом в захолустной аптеке, вечной причиной раздоров, всегда воспалённой язвой в политической партии, прескверным семьянином, учитывающим в копейках жену…

… Его появление на трибуне встречается восторженным рёвом. Каждая эффектная фраза вызывает ураган, сотрясающий окна. По окончании митингов его выносят на руках. Женщины — всегдашние рабыни людей эстрады — окружают его истерической влюблённостью, тем самым сумасбродным обожанием, которое заставляет половых психопаток Парижа в дни, предшествующие громким казням, заваливать пламенными любовными признаниями как знаменитого преступника, так и мсье Дейблера, носящего громкий титул — Maître de Paris…

… Рассказывают, что однажды к Троцкому явилась еврейская делегация, состоявшая из самых древних почтенных и мудрых старцев. Они красноречиво, как умеют только очень умные евреи, убеждали его свернуть с пути крови и насилия, доказывая цифрами и словами, что избранный народ более других страдает от политики террора. Троцкий терпеливо выслушал их, но ответ его был столь же короток, как и сух:

— Вы обратились не по адресу. Частный еврейский вопрос совершенно меня не интересует. Я не еврей, а интернационалист…

… Обратите внимание на его приказы и речи. «Испепелить…», «Разрушить до основания и разбросать камни…», «Предать смерти до третьего поколения…», «Залить кровью и свинцом…», «Обескровить», «Додушить»…»

Приложение № 21: Из открытых источников

А. Смоленцев о просьбе В. Волкова

(В 1990 г. внук Троцкого Всеволод (Эстебан) Волков — сын дочери Льва Давидовича от первого брака Зинаиды — обратился в Верховный суд СССР с просьбой о юридической реабилитации своего знаменитого деда. Волкову было 60 лет. Инженер-химик. Проживал в Мексике. Александр Смоленцев в 1990 г. возглавлял Верховный суд СССР.)

— Письмо на имя председателя Верховного суда СССР с просьбой о юридической реабилитации Л.Д. Троцкого, подписанное его внуком и правнучками, которые проживают в Мексике, мы получили по дипломатическим каналам — через I Латиноамериканский отдел МИД СССР. По существу обращения должен сказать, что никаких судебных решений по делу Л.Д. Троцкого не было, поэтому не может быть и никакой судебной реабилитации.

Мы не вступаем в прямую переписку с частными лицами за рубежом, а ведём её через соответствующие отделы Министерства иностранных дел. Именно таким путём и был передан наш ответ в Мексику. В этом ответе содержалось также сообщение о постановлении пленума Верховного суда СССР от 28 ноября 1988 года, которое гласит: «Постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 14 июля и 20 июля 1935 года, а также приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 29 октября 1937 года в отношении Седова Сергея Львовича (сына Л.Д. Троцкого. — Н.З.) отменить и дело о нём прекратить за отсутствием состава преступления».

«Московские новости». 1990. 4 марта.

Из интервью внука Троцкого

— Дедушка души во мне не чаял. Для него я был больше, чем любимый внук. В личном письме, а мне не было и двенадцати лет, он попытался объяснить, почему судьба так немилосердна к нашей семье. Трагически погибли моя мать Зинаида, от рук сталинских киллеров пали её сводные братья Лев и Сергей. Во время прогулок по окрестностям Койоакана дед любил брать меня за руку и рассказывать о революции, Ленине и Сталине. Мне казалось, что он искал что-то вроде оправдания своей жизни в изгнании, пытался объяснить, ради каких целей была вздыблена огромная страна…

Все мои четыре дочери, а среди них есть поэтесса Вероника, экономист Наталия и два врача Патрисия и Нора, на дух не переносят политики. Сейчас трудно ответить со всей определённостью, что привело моего деда в революцию. Жажда власти и славы? Тщеславие? Но ведь он и Сталину проиграл потому, что не боролся за власть — ушёл в сторону. Но веры в мировую революцию не растерял: в Мексике жадно ловил вести из Китая, ждал, что, может быть, там разразится буря. В его облике что-то от Дон Кихота, если хотите — от Че Гевары. Весь трагизм его жизни не поколебал веры в революционные идеалы…

«Деловой вторник». 1997. 4 ноября

Глава 13 Заговор против победителя

Удар. — Накануне в Кунцеве. — Версия Хрущёва. — Свидетельствует дочь. — Ликование Берии. — Кто «помог» умереть Сталину? — Что рассказывали Пономаренко и Эренбург.

Академик А.Д. Сахаров в своих воспоминаниях пишет, что о смерти Сталина было объявлено пятого марта. Однако, предполагает он, по-видимому, смерть Сталина наступила раньше и скрывалась несколько дней. Правда, Андрей Дмитриевич оговаривается, что у него своего собственного мнения о том, как умер Сталин, нет.

Смерть Сталина тоже вызвала немало кривотолков и пересудов. До сих пор ходят упорные слухи о её насильственном характере, о том, что Сталин якобы был отравлен Берией. Эти слухи усилились, когда в 1990 году впервые было предано гласности обвинительное заключение по его делу. В нём, в частности, говорилось, что, изыскивая способы применения различных ядов для совершения тайных убийств, Берия издал распоряжение об организации секретной лаборатории, в которой действие ядов изучалось на осужденных к высшей мере наказания. Ещё одно, и весьма существенное, доказательство существования в системе НКВД — МГБ лаборатории, в которой проводились испытания отравляющих веществ. Традиция, начатая Ягодой, нашла достойного продолжателя.

На сегодняшний день историки новейшего времени располагают свидетельствами только двух человек, находившихся рядом со Сталиным в его последние дни. Речь идёт о Н.С. Хрущёве и дочери Сталина Светлане Аллилуевой. К сожалению, воспоминаний других лиц, присутствовавших при кончине генералиссимуса, нет. Это в значительной степени затрудняет задачу, ибо только сравнительный анализ свидетельств очевидцев да ещё, пожалуй, экспертиза истории болезни позволят установить истину, в которой нуждаются миллионы наших соотечественников, живших на нормированном пайке и без того скудных знаний о своём недавнем прошлом.

Хрущёв приводит немало свидетельств недоверчивости и подозрительности Сталина, которые в последние годы его жизни приняли совсем уж гротескные формы. Перед смертью у него появился прямо-таки маниакальный страх. За обедом он буквально ни до одного блюда не дотрагивался, если при нём кто-либо из присутствующих его не попробует. Он был доведён до крайности — людям, которые его обслуживали годами и были ему, безусловно, преданы лично, не доверял. Никому не доверял.

То же касалось и маршрута следования из Кремля на ближнюю дачу в Кунцево. Сколько того пути, и вдруг машины начинали петлять по улицам и переулкам Москвы. Седок имел план города и, когда выезжали, давал указание: туда повернуть, так-то ехать, туда-то выехать. Он даже охране не говорил, каким маршрутом поедут, каждый раз этот маршрут менялся.

Всё более усложнялась система охраны ближней дачи. Появились хитроумные запоры, чуть ли не сборно-разборные баррикады. Построили два забора, между которыми бегали собаки, провели электрическую сигнализацию. Всё старался оградить себя от покушения врагов. Может, дом-крепость Троцкого в Мексике вспоминал? Надо полагать, Берия рассказал ему все подробности операции по устранению его злейшего врага.

Словом, старческий упадок сил давал о себе знать. В 1951 году, пригласив Хрущёва на отдых в Сочи, Сталин сказал ему: «Пропащий я человек. Никому я не верю. Я сам себе не верю».

К этому страшному в своей безысходности признанию мы ещё вернёмся, а сейчас продолжим пересказ воспоминаний Хрущёва о последних днях генералиссимуса, ибо его мемуары — единственный пока источник сведений о том, как протекал день накануне удара в Кунцеве.

Итак, суббота, 28 февраля 1953 года. Звонят от Сталина и приглашают в Кремль персонально Хрущёва, Маленкова, Берию, Булганина. Сообщают, что приедет Сталин. Четвёрка прибывает в назначенное время. Посмотрели кино. Потом хозяин предложил поехать на ближнюю дачу поужинать.

Поужинали. Ужин затянулся. Сталин это называл обедом. Он кончился где-то в пять или шесть часов утра. Ничего необычного, к этому привыкли, обеды всегда кончались в такое время. Сталин был навеселе после обеда, но в очень хорошем расположении духа, и ничего не свидетельствовало, что может быть какая-то неожиданность.

Гости распрощались. Сталин, как обычно, вышел их проводить. Он много шутил и был в хорошем настроении. Ткнул пальцем в живот Хрущёва, назвал его Микитой. Он так его всегда называл, когда был в хорошем расположении духа.

Разъехались по домам. Было уже воскресенье, выходной, и Хрущёв ожидал, что Сталин вновь позовёт гостей. Ждал звонка, не садился обедать. Потом всё же перекусил наскоро. Неужели Сталин решил подарить им выходной? Быть такого не может. Звонка всё нет и нет. Уже и смеркаться стало. Что-то из ряда вон выходящее. Хрущёв, недоумевая, разделся и лёг в постель.

И вдруг звонок. Хрущёв бросился к телефону. Это был Маленков. Он сообщил, что звонили от Сталина охранники. Надо срочно ехать на ближнюю — что-то произошло со Сталиным, Маленков уже позвонил Берии и Булганину. Условились, что приедут не прямо к Сталину, а сначала зайдут в дежурку.

Что ж, в дежурке встреча так в дежурке. Хотя, согласитесь, странно: четыре члена Президиума ЦК, ближайшие сподвижники вождя, из молодых, не идут сразу в дом выяснить, что же произошло, а направляются к дежурным. Хотя им виднее, как поступать в таких случаях: порядки на даче они, видно, хорошо знали.

Приехавшие расспрашивают дежурных чекистов: в чём дело, что, собственно, произошло? Почему вы думаете, что с товарищем Сталиным неладно?

Они отвечают: обычно товарищ Сталин в это время, часов в 11 вечера, обязательно звонит и просит чай. Иногда и ест. А сегодня нет звонка.

Тогда послали Матрёну Петровну Бутузову на разведку. Эта женщина много лет проработала у Сталина подавальщицей. Честный и преданный ему человек.

Приехавшим членам Президиума ЦК чекисты сказали, что они уже посылали Матрёну Петровну посмотреть. Она вернулась и сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит, и видно, под ним подмочено, он, видно, мочился. Чекисты подняли Сталина и положили на кушетку в малой столовой. Там были две столовые: малая и большая. Сталин лежал в большой, следовательно, он поднялся с постели, вышел в малую столовую и там упал, там и подмочился.

Хрущёв, Маленков, Берия и Булганин решили, что неудобно им появляться и фиксировать своё присутствие, когда он в таком неблаговидном положении. Четвёрка уехала домой.

Не успел Никита Сергеевич прилечь, как снова раздался телефонный звонок. На проводе был Маленков. Ему только что звонили из охраны. Они встревожены: всё-таки со Сталиным что-то не так. Хотя Матрёна Петровна и сказала, что он спит спокойно, — это необычный сон. Что-то уж больно долго. Надо ещё поехать.

Условились, что Маленков позвонит другим членам Бюро Президиума — Ворошилову и Кагановичу, которые отсутствовали на обеде и в первый раз на дачу не приезжали. Условились также, чтобы приехали врачи.

Снова, второй раз за ночь, приехали в дежурку. Прибыли врачи. Одного из них Хрущёв знал, это был Лукомский. Других не запомнил.

Наконец-то зашли в комнату. Сталин лежал на кушетке, спал. Врачам было отдано указание приступить к обслуживанию. Профессор Лукомский подошёл к лежащему со страхом. Прикасаясь к руке Сталина, подёргивался, как от горячего железа. Берия грубовато подбодрил его: мол, вы врач, берите как следует.

Профессор Лукомский сказал, что правая рука не действует. Парализована и левая нога. Он даже говорить не может. Состояние тяжёлое. Сразу разрезали костюм, переодели и перенесли его в большую столовую. Положили на кушетку там, где он спал, где больше воздуха. Тогда же решили установить дежурство врачей.

Члены Бюро Президиума тоже установили своё постоянное дежурство. Распределились так: Берия с Маленковым, Каганович с Ворошиловым, Хрущёв с Булганиным. Маленков с Берией взяли себе дневное время, Хрущёву с Булганиным досталось ночное.

Теперь уж всем стало ясно, что Сталин в тяжёлом положении. Врачи сказали: при таком заболевании никому ещё не доводилось вернуться к труду. Жить Сталин ещё может, но будет ли он трудоспособен, маловероятно. Чаще всего такие заболевания непродолжительны и кончаются катастрофой.

Присутствовавшие делали всё, чтобы поднять больного на ноги. Сталин лежал без сознания. Его стали кормить с ложечки. Давали бульон и сладкий чай. Врачи откачивали мочу, он был без движения.

Хрущёв заметил такую деталь: когда откачивали мочу, Сталин старался прикрыться, видно, ощущал неловкость. Это вселяло надежду: значит, что-то сознаёт.

Однажды днём, к сожалению, Хрущёв не запомнил, на какой день заболевания это было, Сталин как бы пришёл в сознание. Однако говорить он не мог. Поднял левую руку и начал показывать не то на потолок, не то на стену. У него на губах появилось что-то вроде улыбки. Потом стал сжимать левой рукой правую. Правая не действовала.

Хрущёв пишет, что он догадался, почему больной показывал рукой. На стене висела картина. Это была вырезанная из «Огонька» репродукция с картины какого-то художника. Девочка, ребёнок, кормит из рожка ягнёнка. В это время Сталина поили с ложечки, и он, видимо, показывал пальцем и пытался улыбаться: мол, посмотрите, я в таком же состоянии, как этот ягнёнок, которого девочка поит с рожка, а вы меня с ложечки.

Как только Сталин заболел, Берия ходил и ругал его, издевался над ним. Стоило же появиться на лице больного признакам сознания, как Берия бросился к кушетке, встал на колени, схватил его руку и начал её целовать. Когда Сталин опять потерял сознание и закрыл глаза, Берия поднялся и плюнул.

«Наступило наше вечернее дежурство с Булганиным. Мы и днём оставались. Кончилось наше дежурство, и я поехал домой», — пишет Хрущёв. Хотелось спать, потому что не спал на дежурстве. Принял снотворное и лёг. Не успел уснуть, как раздался телефонный звонок.

Мемуарист, к сожалению, не указывает дату, когда это происходило. Но, судя по подробнейшему описанию всех сколько-нибудь значимых событий, речь идёт об одних сутках. Хрущёв не говорит, что он не спал на дежурствах, он употребляет это существительное в единственном числе. Да и фразу начинает однозначно: «Наступило наше вечернее дежурство с Булганиным. Мы и днём оставались». Речь, скорее всего, идёт о 2 марта.

Запомним эту немаловажную деталь, она нам ещё пригодится, и последуем за мемуаристом дальше. Итак, Хрущёва, пришедшего с первого вечернего дежурства, подняли с постели. Звонил Маленков. У Сталина ухудшение. Надо срочно приезжать.

Хрущёв вызвал машину и поехал в Кунцево. Действительно, Сталин уже был в очень плохом состоянии. Тут приехали остальные члены Бюро и все увидели, что Сталин умирает. Медики сказали: это агония. Вскоре он перестал дышать. Начали делать искусственное дыхание, но это не помогло.

Обратимся теперь ко второму, наконец-то опубликованному у нас свидетельству — Светланы Аллилуевой.

Второго марта её разыскали на уроке французского языка в Академии общественных наук и передали, что Маленков просит приехать на ближнюю дачу. Это уже было невероятно — чтобы кто-то иной, а не отец, приглашал приехать к нему на дачу. Она ехала туда с чувством смятения.

Когда она въехала в ворота и на дорожке возле дома машину остановили Хрущёв и Булганин, Аллилуева решила, что всё кончено… Она вышла, они взяли её под руки. Лица обоих были заплаканы. «Иди в дом, — сказали они, — там Берия и Маленков тебе всё расскажут».

В доме, уже в передней, всё было не как обычно; вместо привычной тишины, глубокой тишины, кто-то бегал и суетился. Когда дочери сказали, что у отца был ночью удар и что он без сознания, — она почувствовала даже облегчение, потому что ей показалось, что его уже нет.

Аллилуевой рассказали, что, по-видимому, удар случился ночью, его нашли часа в три ночи лежащим вот в этой комнате, вот здесь, на ковре, возле дивана, и решили перенести в другую комнату на диван, где он обычно спал. Там он сейчас, там врачи, — она может идти туда.

Она слушала, как в тумане, окаменев. Все подробности уже не имели значения. Она чувствовала только одно — что он умрёт. В этом она не сомневалась ни минуты, хотя ещё не говорила с врачами, — просто она видела, что всё вокруг, весь этот дом, всё умирает у неё на глазах. И все три дня, проведённые там, она только это одно и видела, и ей было ясно, что иного исхода быть не может.

Стоп, прервёмся на минутку. Отметим про себя немаловажное обстоятельство: Светлана Аллилуева авторитетно свидетельствует, что она пробыла в доме умирающего отца три дня. Значит, до 5 марта!

Идём дальше. В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного (академик В.Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме), ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген лёгких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей записывал в журнал ход болезни. Всё делалось, как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти.

Где-то заседала специальная сессия Академии медицинских наук, решая, что бы ещё предпринять. В соседнем небольшом зале беспрерывно совещался какой-то ещё медицинский совет, тоже решавший, как быть. Привезли установку для искусственного дыхания из НИИ, и с ней молодых специалистов, — кроме них, должно быть, никто бы не сумел ею воспользоваться. Громоздкий агрегат так и простоял без дела, а молодые врачи ошалело озирались вокруг, совершенно подавленные происходящим. Светлана Иосифовна вдруг сообразила, что вот эту молодую женщину-врача она знает, — где она её видела? Они кивнули друг другу, но не разговаривали. Все старались молчать, как в храме, никто не говорил о посторонних вещах. Здесь, в зале, совершалось что-то значительное, почти великое, — это чувствовали все — и вели себя подобающим образом.

Только один человек вёл себя почти неприлично — Берия. Он был возбуждён до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти эти — честолюбие, жестокость, хитрость, жажда власти… Он так старался в этот ответственный момент как бы не перехитрить, и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть «самым верным, самым преданным» — каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чём, к сожалению, слишком долго преуспевал…

В последние минуты, когда всё уже кончалось, Берия вдруг заметил Аллилуеву и распорядился: «Уведите Светлану!» На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто не подумал пошевелиться. А когда всё было кончено, он первым выскочил в коридор, и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: «Хрусталев! Машину!»

«Это был великолепный современный тип лукавого царедворца, — пишет С. Аллилуева, — воплощение восточного коварства, лести, лицемерия, опутавшего даже отца — которого вообще-то трудно было обмануть. Многое из того, что творила эта гидра, пало теперь пятном на имя отца, во многом они повинны вместе, а то, что во многом Лаврентий сумел хитро провести отца, посмеиваясь при этом в кулак, — это для пишущей несомненно. И это понимали все «наверху»…

Сейчас всё его гадкое нутро пёрло из него наружу, ему трудно было сдерживаться. Не одна Аллилуева, — многие понимали, что это так. Но его дико боялись и знали, что в тот момент, когда умирает Сталин, ни у кого в России не было в руках большей власти и силы, чем у этого ужасного человека.

Здесь хочется сделать маленькое отступление и воскликнуть: история повторяется! Двадцать девять лет назад такое же можно было сказать о самом Сталине. Он чувствовал себя и был на самом деле полновластным хозяином на похоронах Ленина. Главный соперник — Троцкий уехал на лечение в Сухуми и оттуда прислал телеграмму: когда похороны? В ответ получил разъяснение: надо продолжать лечение, на похороны он всё равно не успеет. Похороны Ленина провели на день раньше срока, указанного Сталиным в телеграмме. Неучастие Троцкого в траурных мероприятиях означало потерю им власти и возвышение Сталина. Берия ни на шаг не отходил от смертного одра своего патрона, он умел извлекать уроки из чужих ошибок!

Он был замечательным учеником Сталина. 25 января 1924 года Сталин провёл через Президиум ВЦИК решение о сохранении тела Ленина. Генеральный комиссар государственной безопасности по роду своей службы из зарубежных источников знал, что щепетильный вопрос о будущем захоронении Ленина некоторыми членами Политбюро обсуждался задолго до кончины вождя, осенью 1923 года. О том, что в случае кончины Ленина его следует захоронить на особый манер, первым сказал Калинин. Сталин тут же ухватился за эту мысль и стал её яростно поддерживать. Троцкий, Бухарин, Каменев выступали против сохранения тела вождя после его смерти. Сталин, Калинин и другие — за.

Сталин победил, несмотря на сопротивление Крупской. Западная религиоведческая литература всколыхнулась: это было невиданное и неслыханное решение. Если бы к тому времени духовенство страны не было бы организационно разгромлено, если бы престиж прежних конфессий не упал, то такой шаг Сталина не нашёл бы ни поддержки, ни оправдания. Кто-кто, а Берия понимал: закладка мавзолея была одновременно и первым шагом в сторону культа Сталина. А чтобы культ был воспринят как естественное продолжение обожествления Ленина, Сталин соединил себя с Лениным как с учителем, показав себя продолжателем его дела.

Забегая немного вперёд, отметим, что Берия тоже пошёл по стопам своего учителя. Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Лаврентий Павлович Берия, как и в своё время Сталин, провёл через ЦК и Совмин постановление о сооружении Пантеона — памятника вечной славы великих людей Советской страны. Пантеон воздвигался в целях увековечения памяти великих вождей Владимира Ильича Ленина и Иосифа Виссарионовича Сталина, а также выдающихся деятелей Коммунистической партии и Советского государства, захороненных на Красной площади у Кремлёвской стены. По окончании сооружения Пантеона предполагалось перенести в него саркофаг с телом В.И. Ленина и саркофаг с телом И.В. Сталина и открыть доступ в Пантеон для широких масс трудящихся.

В Центральном государственном архиве литературы и искусства (Ф. 2773, оп. 1, д. 23) хранятся материалы, связанные с проектом Пантеона. Его предложил Н.Я. Колли, известный советский архитектор, ещё в 1918 году участвовавший в оформлении московских улиц к первой годовщине Октября. Позднее он разработал ряд сооружений Днепрогэса, станции московского метро «Кировская» и «Павелецкая-кольцевая», а также совместно с французом Корбюзье здание Центросоюза.

10 марта 1953 года Колли представил в Академию архитектуры свои «Предварительные соображения по поводу проектирования Пантеона в г. Москве». «По своей архитектурно-художественной композиции здание Пантеона, — говорилось в «Соображениях», — должно быть увязано с силуэтом будущего Дворца Советов, высотным зданием в Зарядье и исторически сложившейся архитектурой Кремля. В архитектурно-художественной обработке здания Пантеона должны найти широкое применение монументальная скульптура, барельефы, мемориальные доски, монументальная живопись и мозаика, отражающие подвиги и дела великих деятелей Коммунистической партии и Советского государства в Великой Октябрьской социалистической революции, в борьбе за строительство социализма, в Великой Отечественной войне, в строительстве Коммунизма».

Общая площадь Пантеона мыслилась Колли в 500 000 квадратных метров. Главный зал для саркофагов с телами Ленина и Сталина должны быть от 2000 до 2500 квадратных метров, помещение для урн (залы, галереи, ниши) от 3000 до 4000 квадратных метров. Предусматривались и служебные помещения для экскурсоводов, комендатуры, охраны и технических служб.

14 марта Н.Я. Колли рассказал о своём проекте на совещании научных сотрудников НИИ архитектуры общественных и промышленных сооружений.

— Пантеон нового, социалистического типа будет по своему назначению и форме принципиально отличаться, — говорил он, — иметь принципиальное отличие от всех прежде созданных и существующих в других странах мавзолеев и пантеонов. Буржуазные пантеоны являются по существу всего лишь усыпальницами: таковы Пантеон в Париже, собор Павла в Лондоне, Вестминстерское аббатство, а также собор Петра в Риме, являющийся пантеоном пап. Таков Архангельский собор в Москве — усыпальница московских великих князей и царей… Предполагаемый же Пантеон должен быть Памятником вечной славы великих людей Советской страны.

Вторым принципиальным отличием Пантеона нового типа являлось то, что в него планировался допуск «широких масс трудящихся». И третье отличие: трудящиеся «могут видеть дорогие им черты великих вождей человечества Ленина и Сталина на вечные времена», для чего «хрустальные саркофаги с телом Ленина и Сталина требуют такого расположения в Пантеоне, которое обеспечивало бы беспрепятственное обозрение».

Где намечалось сооружение Пантеона? Колли предложил два варианта площадки. Первый — Красная площадь за счёт сноса ГУМа. Это было составной частью сталинского Генерального плана реконструкции Москвы, согласно которому замышлялось расширение Красной площади. Однако этот вариант не подходил по той причине, что правительственная трибуна могла находиться только на той стороне, что и Пантеон, то есть напротив существующего мавзолея, а это означало, что колонны войск и демонстрации проходили бы к Пантеону с правой стороны с равнением налево, что не соответствовало установленному порядку прохождения парадов.

Архитектор предложил второй вариант — Софийскую набережную. Она представлялась предпочтительной в силу того, что «а) Пантеон будет занимать наиболее центральное место в городе, хорошо доступное широким массам трудящихся; б) наличие двух больших мостов через Москву-реку обеспечивает хорошую связь территории Пантеона с площадью Дворца Советов и с Красной площадью; в) здание Пантеона, будучи расположено против Кремля на обширной, свободной территории среди зелени, будет хорошо обозреваться со значительных расстояний и из многих мест города». Правда, здесь есть и свои минусы, и самый главный — удалённость «от исторически сложившегося мемориального центра столицы, от центральных площадей г. Москвы».

25 марта была создана комиссия президиума Академии архитектуры СССР для организации проектирования Пантеона под председательством А.Г. Мордвинова. Колли вошёл в неё в качестве заместителя председателя, вторым замом был архитектор С.Е. Чернышев. Члены комиссии предложили свои варианты места сооружения Пантеона. Назывались Лужники, Ленинские горы, Манежная площадь, Исторический музей. Но в итоге победила точка зрения Колли — привязка к Красной площади. Единогласно была принята «необходимость огромного сноса строений в кварталах Китай-города, расположенных между улицами Куйбышева, 25 Октября, зданием ГУМа, площадью Дзержинского и Политехнического музея». Навсегда с лица города могли исчезнуть десятки исторических зданий!

Комиссия объявила открытый конкурс на составление проекта здания Пантеона. К слову, в нём приняли участие многие видные архитекторы того времени.

К началу июня была готова счётно-проектная документация, и уже восьмого числа радостный и возбуждённый Колли передал её председателю Госкомитета СССР по делам строительства. Последнее упоминание о Пантеоне в архиве датировано 11 июня 1953 года. В этот день Колли представил подробную справку об объёмах всех существовавших в мире мавзолеев и пантеонов. Больше никаких следов о судьбе этого грандиозного сооружения обнаружить не удалось. Кто его окончательно «тормознул», остаётся загадкой. Правда, в рабочих блокнотах поэта А. Твардовского за 1955 год есть запись о том, что Пантеон «как будто канул в забвение среди насущных дел».

Однако вернёмся к рассказу С. Аллилуевой о последних часах ее отца. Итак, мы покинули его, когда он был без сознания. Инсульт был сильный, речь потеряна, правая половина тела парализована — те же признаки, о которых писал Хрущёв. Совпадает и то, что он несколько раз открывал глаза — взгляд был затуманен, кто знает, узнавал ли он кого-нибудь. Тогда все кидались к нему, старались уловить слова или хотя бы желание в глазах. Дочь сидела возле отца, держала его за руку, он смотрел на неё, — вряд ли он видел. Светлана поцеловала его и поцеловала руку, — больше ей уже ничего не оставалось.

В воспоминаниях Аллилуевой много эмоций. Это и понятно. Она укоряет себя за то, что никогда не была хорошей дочерью, что ничем не помогала этой одинокой душе, этому старому, больному, всеми отринутому и одинокому на своём Олимпе человеку, который пятерых из восьми своих внуков так и не удосужился ни разу увидеть. И они не видали его никогда. Жуткая, нечеловеческая трагедия семьи.

Сталин умирал страшно и трудно. Кровоизлияние в мозг распространяется постепенно на все центры, и при здоровом и сильном сердце оно медленно захватывает центры дыхания, человек умирает от удушья. Дыхание всё учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось. Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент, очевидно, в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвёл ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошёл всех в какую-то долю минуты. И тут, — это было непонятно и страшно, он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем собравшимся в комнате. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому и к чему он относился… В следующий момент, душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела.

Светлана впилась руками в стоявшую возле неё молодую знакомую докторшу, — та застонала от боли.

Потом члены правительства устремились к выходу, — надо было ехать в Москву, в ЦК, где все сидели и ждали вестей…

Пришла проститься прислуга, охрана… Пришла Валентина Васильевна Истомина, — Валечка, как её все звали, — экономка, работавшая у Сталина на этой даче восемнадцать лет. Она грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала во весь голос, как в деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей.

Поздно ночью, — или, вернее, под утро уже, — приехали, чтобы увезти тело на вскрытие. Подъехал белый автомобиль к самым дверям дачи, — все вышли. Сняли шапки и те, кто стоял на улице, у крыльца. В шесть часов утра по радио Левитан объявил весть, которую они уже знали.

На второй день после смерти Сталина, — ещё не было похорон, по распоряжению Берии созвали всю прислугу и охрану, весь штат обслуживавших дачу, и объявили им, что вещи должны быть немедленно вывезены отсюда (неизвестно куда), а все должны покинуть это помещение.

Спорить с Берией никто не стал. Совершенно растерянные, ничего не понимавшие люди собрали вещи, книги, посуду, мебель, погрузили со слезами на грузовики. Всё куда-то увозилось, на какие-то склады… Подобных складов у МГБ — КГБ было немало в то время. Людей, прослуживших здесь по десять — пятнадцать лет не за страх, а за совесть, вышвыривали на улицу. Их разогнали кого куда; многих офицеров из охраны послали в другие города. Двое застрелились в те же дни. Люди не понимали, в чём их вина? Почему на них так ополчились? Но в пределах сферы МГБ, сотрудниками которого они все состояли по должности (таков был, увы, порядок, одобренный самим Сталиным!), они должны были беспрекословно выполнять любое распоряжение начальства.

Второго марта на ближнюю дачу вызвали и сына Сталина — Василия. Он тоже сидел несколько часов в большом зале, полном народа, но он был, как обычно в последнее время, пьян, и скоро ушёл. В служебном доме он ещё пил, шумел, разносил врачей, кричал, что «отца убили», «убивают», — пока не уехал наконец к себе.

Смерть отца потрясла его. Он был в ужасе, — он был уверен, что отца «отравили», «убили», он видел, что рушится мир, без которого ему существовать будет невозможно.

В дни похорон он был в ужасном состоянии и вёл себя соответственно, — на всех бросался с упрёками, обвинял правительство, врачей, всех, кого возможно, — что не так лечили, не так хоронили. Аллилуева на многих страницах воспроизводит трагедию брата, уволенного со всех постов, ведшего беспутный образ жизни, отсидевшего срок в тюрьме и скончавшегося в Казани в 1962 году в своей однокомнатной квартире. Он прожил всего 41 год.

Книга С. Аллилуевой «Двадцать писем к другу», откуда пересказ эпизода о смерти Сталина, написана в 1963 году. Советский читатель получил возможность ознакомиться с ней только через четверть века. В 1968–1988 годах автор работала над новым произведением, названным ею «Книга для внучек». Ждать появления его в советской печати пришлось совсем ничего — в 1991 году журнал «Октябрь» опубликовал эту работу. Светлана Иосифовна опять возвращается к теме внезапного заболевания своего отца, а также смерти брата Василия, и считает необходимым дополнить свои старые книги нижеследующими фактами.

Последний разговор с отцом у неё произошёл в январе или феврале 1953 года. Он внезапно позвонил и спросил, как обычно, безо всяких обиняков: «Это ты передала мне письмо от Надирашвили?» Дочь ответила отрицательно, поскольку существовало железное правило: писем отцу не носить, не быть «почтовым ящиком».

Через несколько дней после смерти Сталина в квартире в доме на набережной, где жила Светлана Иосифовна, раздался звонок. В дверях стоял незнакомый человек, который назвался Надирашвили. Он спросил, где живут Жуков и Ворошилов, у него собран материал на Берию. Аллилуева ответила: Жуков — на улице Грановского, а Ворошилов — в Кремле, туда без пропуска не войдёшь. Через день после этого разговора, а может, даже в тот самый день ей позвонил Берия. Начал издалека, а потом без всякого перехода вдруг спросил: «Этот человек — Надирашвили, который был у тебя, — где он остановился?»

Светлана Иосифовна поразилась осведомлённости Берии. А потом её вызвали к Шкирятову и потребовали объяснений — откуда она знает клеветника Надирашвили, почему он к ней приходил и как она ему содействовала. Более того, ей даже объявили строгий выговор «за содействие известному клеветнику Надирашвили». Правда, потом, после ареста Берии, выговор сняли.

«Таинственный Надирашвили, как я полагаю, — пишет Аллилуева, — всё же сумел как-то передать Сталину что-то насчёт деятельности Берии. Последовали немедленные аресты всех ближайших к Сталину лиц: генерала охраны Н.С. Власика, личного секретаря А.Н. Поскрёбышева. Это был январь — февраль 1953 года. Академик В.Н. Виноградов уже находился в тюрьме, а он был личным врачом Сталина, и кроме него никто близко не подпускался. Поэтому, когда во вторую половину дня 1 марта 1953 года прислуга нашла отца лежащим возле столика с телефонами на полу без сознания и потребовала, чтобы вызвали немедленно врача, никто этого не сделал.

Безусловно, такие старые служаки, как Власик и Поскрёбышев, немедленно распорядились бы без уведомления правительства, и врач прибыл бы тут же. Но вместо этого, в то время как вся взволновавшаяся происходившим прислуга требовала вызвать врача (тут же, из соседнего здания, в котором помещалась охрана), высшие чины охраны решили звонить «по субординации», известить сначала своих начальников и спросить, что делать. Это заняло многие часы, отец лежал тем временем на полу без всякой помощи, и наконец приехало всё правительство, чтобы воочию убедиться, что действительно произошёл удар — как и поставила первой диагноз подавальщица Мотя Бутузова.

Врача так и не позвали в течение последующих 12–14 часов, когда на даче в Кунцеве разыгралась драма: обслуга и охрана, взбунтовавшись, требовали немедленного вызова врача, а правительство уверяло их, что «не надо паниковать». Берия же утверждал, что «ничего не случилось, он спит». И с этим вердиктом правительство уехало, чтобы вновь возвратиться обратно через несколько часов, так как вся охрана дачи и вся обслуга теперь уже не на шутку разъярились. Наконец члены правительства потребовали, чтобы больного перенесли в другую комнату, раздели и положили на постель — всё ещё без врачей, то есть с медицинской точки зрения делая недопустимое. Больных с ударом (кровоизлиянием в мозг) нельзя передвигать и переносить. Это дополнение к тому факту, что врача, находившегося поблизости, не вызвали для определения диагноза.

Наконец, на следующее утро начался весь цирк с Академией медицинских наук — как будто для определения диагноза нужна академия! Не ранее чем в 10 часов утра прибыли наконец врачи, но они так и не смогли найти историю болезни с последними данными, с записями и определениями, сделанными ранее академиком Виноградовым… Где-то в секретных недрах Кремлёвки была похоронена эта история болезни, столь нужная сейчас. Вот так и не нашли.

Когда пятого марта во второй половине дня отец скончался и тело затем было увезено на вскрытие, началась по приказанию Берии эвакуация дачи в Кунцеве. Вся прислуга и охрана, требовавшие немедленного вызова врача, были уволены. Всем было велено молчать. Дачу закрыли и двери опечатали. Никакой дачи никогда «не было». Официальное коммюнике правительства сообщило народу ложь — что Сталин умер «в своей квартире в Кремле». Сделано это было для того, чтобы никто из прислуги на даче не смог бы жаловаться; никакой дачи в данных обстоятельствах «не существовало»…

Они молчали. Но через тринадцать лет — в 1966 году — одна из проработавших на даче в Кунцеве в течение почти двадцати лет пришла ко мне и рассказала всю вышеприведённую историю. Я не писала об этом в «Двадцати письмах к другу»: книга была уже написана до того, как я услышала историю с вызовом врачей. Я не хотела в ней ничего менять — её уже многие читали в литературных кругах Москвы. Я не хотела, чтобы в 1967 году, когда я не вернулась в СССР, кто-либо на Западе смог бы подумать, что я «бежала» просто из чувства личной обиды или мести. Это легко можно было бы предположить, если бы я также написала тогда о смерти своего брата Василия то, что я знала».

Что же знала Аллилуева о брате уже тогда? «Ему тоже «помогли умереть» в его казанской ссылке, приставив к нему информантку из КГБ под видом медицинской сестры… Она делала ему уколы снотворного и успокоительных после того, как он продолжал пить, а это разрушительно для организма. Наблюдения врачей не было никакого — она и была «медицинским персоналом». Последние фотографии Василия говорят о полнейшем истощении; он даже в тюрьме выглядел куда лучше! И 19 марта 1962 года он умер при загадочных обстоятельствах. Не было медицинского заключения, вскрытия. Мы так и не знаем в семье, от чего он умер. Какие-то слухи, неправдоподобные истории…

…Василий, конечно, знал куда больше, чем я, об обстоятельствах смерти отца, так как с ним говорили все обслуживающие кунцевской дачи в те же дни марта 1953 года. Он пытался встретиться в ресторанах с иностранными корреспондентами и говорить с ними. За ним следили и в конце концов арестовали его. Правительство не желало иметь его на свободе. Позже КГБ просто «помогло» ему умереть».

Из прямых свидетельств драмы в Кунцеве мы располагаем пока только этими. Как видно, в мемуарах С. Аллилуевой, особенно в «Книге для внучек», поведение членов правительства вызывает, мягко говоря, некоторое недоумение. Почему Хрущёв, Берия, Маленков и Булганин, разбуженные встревоженной охраной, не распорядились о немедленном вызове врача? Странно и то, что они разъехались по домам, успокоенные словами Берии — Сталин спит и не надо нарушать его сон. Непонятно и то, почему охрана, обнаружив Сталина лежавшим на полу в пижамных брюках и нижней рубашке, сразу не обратилась за помощью к медикам. Ведь уходило драгоценное время.

Ответ на последний вопрос прояснился вскоре после смерти Сталина. Вождь стал заложником своей системы. Согласно инструкции, утверждённой Берией, без его разрешения врачей к Сталину допускать было нельзя. Эти меры предосторожности были приняты после того, как арестовали профессора В.Н. Виноградова. С него, собственно, и началось громкое «дело врачей». В 1952 году во время последнего визита лечащий врач Сталина В.Н. Виноградов обнаружил у пациента заметное ухудшение здоровья и порекомендовал максимально воздерживаться от активной деятельности. Сталина такой прогноз вывел из себя. Виноградова к нему больше не допустили, а вскоре и отправили в тюрьму.

Масла в огонь подлила Лидия Тимашук. Ещё предстоит выяснить, сочинила она свой донос по собственному наитию или получила на сей счёт поручение. Например, А.Д. Сахаров считал её сексоткой. Она работала врачом в лаборатории Кремлёвской больницы и была на Валдае, когда там умер Жданов. Тимашук написала: Жданов умер потому, что его неправильно лечили врачи, ему назначали такие процедуры, которые должны были привести к смерти. И всё это делалось преднамеренно.

Письмо Тимашук упало на благодатную почву: Сталин внедрил в сознание людей, что они окружены врагами, что в каждом человеке нужно видеть неразоблачённого врага. Дело о «врачах-убийцах» получило неожиданно широкий резонанс. Большая группа врачей Кремлёвской больницы оказалась в тюрьме. Из них выбивали показания, что они давно уж потихоньку сокращают жизнь высшему руководящему составу. Подследственные «признались» в насильственной смерти Жданова, Димитрова, Щербакова. Скрыли имеющийся у Жданова инфаркт, позволили ходить, работать и быстро довели до ручки.

Вот тогда, охраняя жизнь любимого вождя, Берия и подписал инструкцию, строго воспрещавшую кому бы то ни было допускать к Сталину врачей без его, Лаврентия Павловича, личной санкции. Поэтому ни охрана, ни обслуга не посмели вызывать врача.

Что касается первого вопроса, то здесь дело посложнее, однозначного ответа нет по сей день. Выстраивается, но крайней мере, две версии. Первая: и на членов Бюро Президиума распространялась секретная инструкция, подписанная Берией. Правда, эта версия уязвима: отчего же тогда Берия не воспользовался своим правом и не вызвал врача? Ведь он был в составе первой группы, навестившей лежавшего в беспамятстве Сталина.

По свидетельству Д.А. Волкогонова, который беседовал с охранником Сталина А.Т. Рыбиным, у последнего сложилось мнение, что Сталину, который лежал после инсульта без медицинской помощи уже шесть — восемь часов, никто и не собирался её оказывать. Похоже, что всё шло по сценарию, который устраивал Берию, убеждённо говорил Рыбин. Выгнав охрану и прислугу, запретив ей куда-либо звонить, соратники с шумом уехали. Лишь около девяти часов утра второго марта вновь приехали Берия, Маленков, Хрущёв, а затем и другие члены Бюро с врачами.

Интересно, вспоминал ли парализованный Сталин в те короткие мгновения, когда к нему возвращалось сознание, обречённого на долгие одиннадцать месяцев молчания Ленина? И если он был причастен, как утверждает Троцкий, к насильственной смерти Ильича, что чувствовал в те жуткие секунды тиран, понявший, что с ним поступили точно так же, как он сам тридцать лет назад? Увы, никто не знает, какие ужасные картины рисовались в его пораженном кистами мозгу, которые в последние годы жизни вызывали нарушения в психической сфере и, наслаиваясь на деспотический характер, усугубляли его и без того тиранические наклонности.

А может, во время первого визита Берия, которого, кстати, долго не могли нигде разыскать, и только после многих усилий узнали: он в интимной компании в одном из правительственных особняков, находясь под винными парами, не заметил, что Сталин в болезненном состоянии? Может, он искренне считал, что Сталин действительно спит?

В это трудно поверить, учитывая состояние лежавшего на полу человека. Более того, Берия напустился на охранников и обслуживающий персонал: чего, мол, вы паникуете? Марш все отсюда и не нарушайте сна нашего вождя. Берия даже пригрозил разобраться с ними.

Во второй, утренний приезд Берия не скрывал торжествующего выражения лица. Об этом свидетельствуют и Аллилуева, и Хрущёв. Д. Волкогонов в своей двухтомной книге о Сталине высказал версию о том, что Берия форсировал большую политическую игру, которую он задумал давно. Берия единственный, кто отлучался на какое-то время из Кунцева и, оставив других членов Бюро у смертного одра диктатора, ездил в Кремль.

Завещание! Лаврентий Павлович стремился учиться на ошибках других. Мысль о завещании, которое мог оставить Сталин, пронзила его мозг. Сталин в своё время упустил свой шанс, прозевал ленинское завещание, хотя практически контролировал каждый шаг Ленина, каждую его встречу, каждую строку, имея своих людей среди его ближайшего окружения. Берия не должен повторить ошибку своего патрона, ни за что! А вдруг в сталинском сейфе уже лежит какая-нибудь мерзкая бумажонка о смещении его, Берии?

Опасения Лаврентия Павловича не были беспочвенными. 16 декабря 1952 года был арестован начальник главного управления охраны МГБ Николай Сергеевич Власик. Тот самый Власик, который, начиная с 1919 года, когда его, рядового красноармейца, приставили в Царицыне к Сталину, обеспечивал охрану диктатора. Ему было предъявлено обвинение в потакательстве врачам-отравителям, знакомство со шпионами, а также злоупотребление служебным положением. Власика допрашивал сам Берия.

В Государственном архиве Октябрьской революции хранится письмо Власика, направленное им в мае 1955 года на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилова из Красноярского края, где лишённый звания генерал-лейтенанта бывший охранник Сталина находился в ссылке. В этом письме Власик называет Сталина Главой правительства. Так вот, «Глава правительства, находясь на юге после войны, в моём присутствии выражал большое возмущение против Берии, говоря о том, что органы государственной безопасности не оправдали своей работой должного обеспечения… Сказал, что дал указание отстранить Берию от руководства в МГБ. Спрашивал у меня, как работают Меркулов, Кобулов и впоследствии — о Гоглидзе и Цанаве. Я рассказал ему, что знал… И вот я потом убедился, что этот разговор между мной и Главой правительства стал им доподлинно известен, я был поражён этим…»

Как Берия узнал об этом разговоре — остаётся только гадать. Впрочем, это могло произойти двумя путями: либо Сталин сам рассказал Берии, либо Берия подслушивал и самого «хозяина».

Далее Власик в своём письме Ворошилову сообщает: после вызова на допрос к Берии «я понял, что, кроме смерти, мне ждать больше нечего, т.к. ещё раз убедился, что они обманули Главу правительства… Они потребовали показаний на Поскрёбышева, ещё два раза вызывал Кобулов в присутствии Влодзимирского. Я отказался, заявив, что у меня никаких данных к компрометации Поскрёбышева нет, только сказал им, что Глава правительства одно время был очень недоволен работой наших органов и руководством Берии, привёл те факты, о которых говорил мне Глава правительства, — о провалах в работе, в чём он обвинял Берию… За отказ от показаний на Поскрёбышева мне сказали — подохнешь в тюрьме…»

И Власик не выдержал, поскольку «получил нервное расстройство, полное потрясение и потерял абсолютно всякое самообладание и здравый смысл… Я не был даже в состоянии прочитать составленные ими мои ответы, а просто под ругань и угрозы в надетых острых, въевшихся до костей наручниках, был вынужден подписывать эту страшную для меня компрометацию… в это время снимались наручники и давались обещания отпустить спать, чего никогда не было, потому что в камере следовали свои испытания…»

Последний абзац — свидетельство того, как Сталин относился даже к своим приближённым. От подозрений не был застрахован никто. По этим и другим свидетельствам Берия чувствовал, что диктатор к нему охладевает.

Впрочем, не один Берия. Последние месяцы власти Сталина были зловещими. Он перестал доверять многим из своей старой гвардии — Ворошилову, Молотову, Микояну. На организационном Пленуме ЦК, состоявшемся по завершении XIX съезда партии в октябре 1952 года, Сталин неожиданно для всех устроил полнейший разгром Молотову и Микояну. Он поставил под сомнение их порядочность, в его речи сквозило политическое недоверие к ним, подозрение в политической нечестности.

— Молотов — преданный нашему делу человек, — начал Сталин. — Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков.

Зал затаил дыхание. Это было что-то новое, неожиданное.

— Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под «шартрезом» на дипломатическом приёме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесёт. Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведёт к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной. Это первая политическая ошибка товарища Молотова.

Тишина стояла оглушительная.

— А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? — продолжал Сталин. — Это грубая ошибка товарища Молотова. Для чего это ему потребовалось? Как это можно было допустить? На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш советский Крым. Это вторая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведёт себя как член Политбюро. И мы категорически отклоняем его надуманные предложения.

Все боялись смотреть на Молотова.

— Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, — продолжал Сталин, — что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и её друзьями. А её окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо.

Досталось и Микояну.

— Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? Мужик — наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна.

Микоян, выйдя на трибуну, оправдывался, ссылался на некоторые экономические расчёты.

Сталин прервал его:

— Вот Микоян — новоявленный Фрумкин. Видите, он путается сам и хочет запутать нас в этом ясном, принципиальном вопросе.

Прервал и Молотова, который тоже признал свои ошибки, заверял, что он был и остаётся верным учеником Сталина.

— Чепуха! — оборвал Сталин. — Нет у меня никаких учеников. Мы все ученики великого Ленина.

Он предложил решить организационные вопросы, избрать руководящие органы партии. Вместо Политбюро образуется Президиум в значительно расширенном составе, а также Секретариат ЦК КПСС — всего 36 человек.

— В списке, — сказал Сталин, — находятся все члены Политбюро старого состава, кроме А.А. Андреева. Относительно уважаемого Андреева всё ясно, совсем оглох, ничего не слышит, работать не может, пусть лечится.

И тут раздался голос с места:

— Надо избрать товарища Сталина Генеральным секретарём ЦК КПСС!

— Нет! — возразил Сталин. — Меня освободите от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР.

К трибуне метнулся Маленков:

— Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарём ЦК КПСС.

Сталин:

— На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.

Маршал Тимошенко:

— Товарищ Сталин, народ не поймёт этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарём ЦК КПСС. Другого решения быть не может.

Все стоя зааплодировали, поддерживая Тимошенко. Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой и сел.

Молотов и Микоян тогда не попали в списки членов Бюро Президиума, которые огласил Сталин. Это было дурное предзнаменование. Их перестали приглашать к нему на обеды и ужины. Стало ясно, что Молотов и Микоян обречены.

Говоря о друзьях жены Молотова, П.С. Жемчужиной, Сталин имел в виду националистические еврейские круги, на которые большое влияние оказывала тогдашний посол Израиля в СССР Голда Меир.

Что касается Микояна, то упоминаемый Сталиным Фрумкин был активным участником правой оппозиции. После Октября он занимал должности заместителя наркома продовольствия, председателя Сибревкома, наркома внешней торговли, наркома финансов. Ещё то сравнение!

В своей неопубликованной речи на Пленуме ЦК 16 октября 1952 года (я привёл её по записям Л.Н. Ефремова) Сталин объяснил, почему были освобождены от важных постов министров видные партийные и государственные деятели.

— Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками, — сказал он. — Почему? На каком основании? Работа министра — это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Мы их должны поддержать в ответственной работе. Что же касается самих видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными политическими и государственными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями Председателя Совета Министров. Так что я даже не знаю, сколько у меня теперь заместителей.

Тем не менее многие историки считают, что готовилась новая крупная расправа с неугодными по образцу 1937 года. Репрессии должны были затронуть как высшие эшелоны политического руководства, так и их сторонников на местах. По всей стране проходили митинги с осуждением «врачей-убийц» и их пособников, печать пестрила сообщениями об отравителях, безнаказанно действующих в разных городах и сёлах. Атмосфера накалялась с каждым днём всё больше и больше, и Берия понимал, что для успокоения общественности «хозяин» наверняка пожертвует им одним из первых. Любой из соратников вождя может оказаться лишним. Кузнецов, Вознесенский, Власик, Поскрёбышев. Кто следующий?

Удар, случившийся со Сталиным, неожиданным образом развязал клубок страхов и тяжёлых предчувствий. Берия раньше всех сориентировался в принципиально новой ситуации. Надо было действовать и, прежде всего, узнать, оставил ли Сталин завещание. Если оставил — то что в нём? Сказано ли о тех, кому предстоит продолжать его дело?

Итак, пока другие соратники земного бога пребывали в оцепенении, Лаврентий Павлович, не теряя времени, мчался в Кремль. Что делал там этот страшный человек, который после устранения Власика и Поскрёбышева лишь один имел прямой доступ в кабинет Сталина? На этот счёт, к сожалению, прямых свидетельств нет. Есть только косвенные предположения. Одно из них, представляющее несомненный интерес, принадлежит Д.А. Волкогонову.

Генерал армии А.А. Епишев, который работал одно время заместителем министра государственной безопасности, рассказывал, что у Сталина была толстая тетрадь в чёрном коленкоровом переплёте, куда он иногда что-то записывал. Едва ли для памяти, ибо она была у него «компьютерной», хотя к концу жизни и начала сдавать. Хрущёв, например, вспоминает в этой связи случай, когда Сталин, обратившись к Булганину, никак не мог вспомнить его фамилию. Сталина раздражало угасание сил, он не хотел, чтобы это было замечено другими. Потому и выходил из себя, вымещая зло на других.

Так вот, пишет Волкогонов, возможно, содержание этих записей навсегда останется тайной. Ему неизвестен источник, на который опирался Епишев, но он предполагал, что Сталин какое-то время хранил и некоторые личные письма от Зиновьева, Каменева, Бухарина и даже Троцкого.

Прямой доступ к Сталину имели лишь Берия, Поскрёбышев и Власик. О существовании этих записей знали только они. Но Поскрёбышев и Власик, которым больше всего доверял Сталин, незадолго до его смерти были скомпрометированы Берией и устранены из окружения. Словом, накануне смерти вождя из этих троих около него оставался один Берия.

Когда к поражённому инсультом Сталину Берия и Хрущёв привезли утром врачей (до этого 12–14 часов он оставался без медицинской помощи), сталинский монстр сразу понял, что это конец. Оставив Хрущёва, Маленкова и других возле умирающего Сталина, Берия умчался в Кремль. Кто сегодня скажет, не к сталинскому ли сейфу кинулся в первую очередь этот новый Фуше? Если да, то куда он мог убрать личные вещи вождя и другие его бумаги?

Берия не мог не видеть, что в последние год-полтора отношение Сталина к нему непрерывно ухудшалось. В свою очередь и Сталин не мог не догадываться о намерениях Берии. Может быть, генералиссимус оставил распоряжение или даже завещание? Отношение к вождю тогда было настолько подобострастным, что окружение исполнило бы, видимо, его волю. У Берии были основания опасаться и спешить. А проникнуть в кабинет Сталина мог только он. Ведь Сталина охраняли его люди. Как бы там ни было, пишет Д. Волкогонов, насколько ему удалось установить, сталинский сейф был фактически пуст, если не считать партбилета и пачки малозначащих бумаг. Берия, уничтожив загадочную личную тетрадь Сталина (если она была), расчищал себе путь на самую вершину. Возможно, мы никогда не узнаем этой сталинской «тайны» — содержания записей в чёрной тетради. Епишев, во всяком случае, был уверен, что Берия «очистил» сейф до его официального вскрытия. Видимо, это ему было очень нужно.

Вернулся Лаврентий Павлович в Кунцево только через несколько часов. Вид у него был ещё более уверенный, он резко контрастировал с подавленным состоянием сподвижников. Берия начал диктовать правительственное сообщение о болезни Сталина, которое передавалось по радио и печаталось в газетах: «Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза и Совет Министров Союза ССР сообщают о постигшем нашу партию и наш народ несчастье — тяжёлой болезни товарища Иосифа Виссарионовича Сталина.

В ночь на 2 марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве в своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни области мозга. Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Наступила потеря речи. Появились тяжёлые нарушения деятельности сердца и дыхания.

Для лечения товарища Сталина привлечены лучшие медицинские силы: профессор-терапевт П.Е. Лукомский; действительные члены Академии медицинских наук СССР: профессор-невропатолог Н.В. Коновалов, профессор-терапевт А.Л. Мясников, профессор-терапевт Е.М. Тареев; профессор-невропатолог И.Н. Филимонов; профессор-невропатолог Р.А. Ткачев; профессор-невропатолог И.С. Глазунов; доцент-терапевт В.И.Иванов-Незнамов. Лечение товарища Сталина ведётся под руководством министра здравоохранения СССР т. А.Ф. Третьякова и начальника Лечебно-санитарного Управления Кремля т. И.И. Куперина.

Лечение товарища Сталина проводится под постоянным наблюдением Центрального Комитета КПСС и Советского Правительства.

Ввиду тяжёлого состояния здоровья товарища Сталина Центральный Комитет КПСС и Совет Министров Союза ССР признали необходимым установить с сего дня публикование медицинских бюллетеней о состоянии здоровья И.В. Сталина».

Обнародовать до смерти успели только два бюллетеня — на два часа ночи четвёртого марта и на два часа ночи пятого марта. В первом сообщалось: «Второго и третьего марта были проведены соответствующие лечебные мероприятия, направленные на улучшение нарушенных функций дыхания и кровообращения, которые пока не дали существенного перелома в течение болезни. К двум часам ночи четвёртого марта состояние здоровья И.В. Сталина продолжает оставаться тяжёлым…» Во втором бюллетене практически повторялась информация, содержавшаяся в первом: «К ночи на пятое марта состояние здоровья И.В. Сталина продолжает оставаться тяжёлым. Больной находится в сопорозном (глубоко бессознательном) состоянии. Нервная регуляция дыхания, а также деятельность сердца остаются резко нарушенными…»

Третий бюллетень — на четыре часа дня пятого марта с сообщением о том, что в течение ночи и первой половины дня пятого марта состояние здоровья больного ухудшилось, был опубликован в «Правде» шестого марта одновременно с информацией о кончине Сталина. Это породило много различных слухов и предположений относительно подлинных сроков наступления смерти.

Позднее выяснилось, что и удар у него случился вовсе не в кремлёвской квартире, как утверждалось в правительственном сообщении, а за городом, на Ближней даче. Из уст в уста, из города в город передавались слова сына Сталина Василия: «Сволочи, загубили отца!» Сомнения в правдивости официальной версии стали крепнуть после ареста Берии и письма ЦК КПСС по его делу. Потрясённые, люди узнавали, что в ведомстве Лаврентия Павловича была «лаборатория по проблеме откровенности», занимавшаяся растормаживанием психики химическими средствами. Руководитель лаборатории, врач по специальности, выполнял и другие, весьма деликатные задания. Он устранял тех, которых Берии надо было тайно уничтожить, не прибегая к аресту. Врач наносил своим жертвам смертельный укол тросточкой, на конце которой была ампула с ядом. Таким образом он убил более 300 человек.

В 1976 году во Франкфурте-на-Майне вышла книга, до недавнего времени недоступная советскому читателю. Её автор — А. Авторханов, уроженец Кавказа, репрессированный в 1937 году и после освобождения эмигрировавший на Запад, профессор по истории России. Книга называется «Загадка смерти Сталина (Заговор Берии)». Журнал «Слово» в мае 1990 года поместил отрывки из этого исследования, в котором утверждается, что рано или поздно Сталин и Берия должны были либо уступить место друг другу, либо оба погибнуть во взаимной борьбе. Двум преступным гениям в Кремле места не было.

Сегодня, писал А. Авторханов, мало кто из советских историков будет оспаривать утверждение о том, что когда Сталин решил ликвидировать свою «старую гвардию» — молотовцев, апеллируя к «молодой гвардии» — маленковцам, то Берия одним из первых разгадал его стратегический план — расправиться со старыми членами Политбюро по шаблону двадцатых и тридцатых годов: «старую гвардию» при помощи «молодой гвардии», «молодую гвардию» — при помощи «выдвиженцев». Но Сталин просчитался: его окружали теперь не идейные простофили двадцатых годов, а его же духовные двойники, выпестованные им самим, по его собственному криминальному образу мышления и действия. Безусловно, на высоте криминального искусства самого Сталина стоял среди них только один Берия.

С уму непостижимой оплошностью, считает А. Авторханов, Сталин выдал себя, сформировав обвинение кремлёвских «врачей-заговорщиков»: ведь обвинение всей сети верховных органов госбезопасности в попустительстве «заговорщикам» было прямо направлено против Берии. Берия слишком хорошо знал и Сталина, и судьбу своих предшественников — Ягоды и Ежова, чтобы строить иллюзии. Сталину теперь была нужна его голова. У Берии не было никаких других средств спасти её, кроме того, как лишить самого Сталина его собственной головы.

По мнению А. Авторханова, Берия организовал беспримерный по трудности, но блестящий по технике исполнения заговор против Сталина. Притом организатор заговора доказал, что он превзошёл Сталина в том, в чём последний считался корифеем: в искусстве организации политических убийств. Не абстрактные спекуляции, не искусственные конструкции, а логика цепи косвенных доказательств, называемых в юриспруденции уликами, привели зарубежного автора к выводу: Сталин умер в результате заговора. Как он был умерщвлён? Или коллапс, о котором сказано в официальном сообщении, но как последствие шока от заседания Политбюро с последующим вредительским лечением, или яд замедленного действия, полученный от Берии. Авторханов приводит улики как для первого, так и для второго случая.

Первая версия якобы принадлежит Илье Эренбургу, который рассказал о ней в 1956 году французскому философу и писателю Жан-Полю Сартру. Она обошла всю мировую печать. Вот как изложила эту версию немецкая «Ди Вельт».

Первого марта 1953 года происходило заседание Президиума ЦК КПСС. На этом заседании выступил Л. Каганович, требуя от Сталина: 1) создания особой комиссии по объективному расследованию «дела врачей», 2) отмены отданного Сталиным распоряжения о депортации всех евреев в отдалённую зону СССР.

Кагановича поддержали все члены старого Политбюро, кроме Берии. Это необычное и небывалое единодушие показало Сталину, что он имеет дело с заранее организованным заговором. Потеряв самообладание, Сталин не только разразился площадной руганью, но и начал угрожать бунтовщикам самой жестокой расправой. Однако подобную реакцию на сделанный от имени Политбюро ультиматум Кагановича заговорщики предвидели. Знали они и то, что свободными им из Кремля не выйти, если на то будет власть Сталина. Поэтому они приняли и соответствующие предупредительные меры, о чём Микоян заявил бушующему Сталину: «Если через полчаса мы не выйдем свободными из этого помещения, армия займёт Кремль!» После этого заявления Берия тоже отошёл от Сталина. Предательство Берии окончательно вывело Сталина из равновесия, а Каганович, вдобавок, тут же, на глазах Сталина, изорвал на мелкие клочки свой членский билет Президиума ЦК КПСС и швырнул Сталину в лицо. Не успел Сталин вызвать охрану Кремля, как его поразил удар: он упал без сознания. Только в шесть часов утра второго марта к Сталину были допущены врачи.

А. Авторханов приводит ещё несколько имевших хождение до XXII съезда в западной прессе вариантов этой версии, в основе которых — всё тот же коллапс, вызванный несогласием с депортацией евреев. Любопытно, что во всех этих вариантах, один из которых приписывается П.К. Пономаренко, Берия при виде упавшего без сознания Сталина восклицает: «Тиран умер, мы — свободны!» Они, конечно же, весьма уязвимы с точки зрения наших сегодняшних знаний о предмете разговора. Легенда о поразившем Сталина ударе в Кремле основывается на официальном сообщении, в котором фигурировала кремлёвская квартира.

Вторая версия служит подкреплением гипотезы о яде замедленного действия, якобы полученном от Берии. Суть её в следующем.

После XXII съезда группа реабилитированных старых большевиков была привлечена к участию в комиссии по расследованию преступлений Сталина, Берии и их окружения. Ветеранов партии в первую очередь интересовало, при каких всё-таки обстоятельствах умер Сталин? Согласно их изысканиям, за которые, впрочем, Авторханов так же мало ручается, как и за предыдущие, события 23 февраля — 1 марта развивались так, как рассказано у Хрущёва. Он, Берия, Маленков и Булганин посетили Сталина, вместе мирно и весело ужинали, но встреча состоялась вовсе не по инициативе Сталина. Её устроил Маленков под предлогом, что нужны указания Сталина по вопросам, которые будут обсуждаться на заседании Совета Министров в понедельник, второго марта. За неделю до этого Сталин сообщил Бюро Президиума ЦК, что публичный процесс над «врачами-вредителями» назначен на середину марта, и вручил им копии обвинительного заключения, подписанного Генеральным прокурором СССР. Этот документ, как и комментарии Генерального прокурора, ставленника Берии — Сафонова, о беседе со Сталиным, окончательно рассеял всякие сомнения в истинных намерениях Сталина. Выходило, что американцы во время войны сумели создать свои агентурные точки не только в Кремлёвском медико-санитарном управлении, но даже в ЦК (Лозовский) и МГБ (Абакумов). Англичане то же самое сделали ещё до войны, а во время войны расширили свою сеть, завербовав туда членов ЦК Кузнецова, Попкова, Родионова. Об армии ничего не говорилось, кроме того, что её второстепенные лидеры были предназначены к отравлению (Василевский, Говоров, Штеменко, Конев). Но и здесь между строк было видно, что только такие обиженные маршалы, как Жуков, Воронов, Юмашев, Богданов могли быть заинтересованы в этом…

Словом, стало ясно, что процессом врачей дело не кончится, а как в 1937 году, полетят головы и у многих членов Политбюро. Когда Берия, Маленков, Хрущёв и Булганин проштудировали этот документ, то, по предложению Хрущёва, решили коллективно обсудить положение. В версии «старых большевиков», как видно, инициаторами устранения Сталина выступает Хрущёв. Это вызвано, видимо, его влиянием во время «оттепели», а также стремлением морально реабилитировать себя перед невинно пострадавшими ветеранами партии — мол, он не бездействовал, когда Сталин намеревался устроить новый террор.

Встреча будто бы состоялась в подмосковном лесу, под видом охоты (в четырёх стенах на данную тему никогда не говорилось). Было решено — из-за состояния здоровья Сталина, не позволяющего ему участвовать в оперативной работе партии и правительства, предложить ему подать в отставку со всех постов. Но ведь Сталин, чтобы выиграть время, мог подписать любой документ, а потом уничтожить его инициаторов. Как быть? Хрущёв якобы обратился к Берии:

— Лаврентий Павлович! Ты — специалист в таких делах, а мы в этом ни черта не понимаем, скажи, как сделать так, чтобы Сталин и дальше жил, но не вмешивался в дела партии и государства?

История повторяется! Если это происходило действительно так, то подобным же образом поступят и с Хрущёвым через десять с небольшим лет. Точно так же, на отдыхе, Игнатов будет проводить зондажи среди первых секретарей обкомов, недовольных Никитой Сергеевичем, а Брежнев с Подгорным — плести нити заговора в Кремле. Какая-то сатанинская закольцованность и безысходная обречённость.

Однако вернёмся к нашим охотникам на привале. Берия понял намёк и без всяких экивоков ответил, что Сталин за решёткой был бы ещё более опасным, чем на воле; он и после смерти ещё долго будет вмешиваться в дела, если от него не отмежеваться. Но ничего конкретного Берия не предложил.

Тогда Маленков предложил заставить Сталина прочесть заявление об отставке по радио и телевидению, а потом изолировать его от всего мира на Соловецком острове. Берия это решительно отверг:

— Оттуда его освободят китайцы — из сочувствия или американцы — из любопытства, как во время войны немцы освободили Муссолини.

Но, ободрённый предложением Маленкова, Берия заявил, что он и чекисты могут ручаться только за мёртвого Сталина. Это было то, что думал и Хрущёв, но он хотел это услышать от Берии.

Искренность Берии была несомненна: ведь и его собственная голова находилась в опасности. Маленков, не без колебания, присоединился к Берии и Хрущёву. После этого Берии поручили разработать план «отставки Сталина». Плану даже дали кодовое наименование «Моцарт» — из пушкинского «Моцарта и Сальери» (тем самым как бы предрешалось, что в ход будет пущен яд). В качестве подтверждения жизненности этой версии А. Авторханов говорит, что Хрущёв, который никогда не ссылался на классиков, в одной из своих антисталинских речей цитировал как раз это произведение Пушкина, говоря, что «злодей не может быть гением».

Через несколько дней Берия пригласил к себе на дачу Маленкова, Хрущёва и Булганина послушать только что полученные из-за границы пластинки классической музыки, в том числе и «Моцарта». Во время новой лесной прогулки Берия и «сыграл» им две пластинки Моцарта — предложил два детально разработанных плана: «малый» и «оптимальный».

«Малый план» предусматривал отставку Сталина без участия посторонних сил. У Сталина на очередном ужине с «четвёркой» в Кунцеве должен случиться смертельный удар — такой, чтобы он не сразу умер, но и не смог бы выжить. Умирать Сталин должен был при свидетелях, в том числе таких, как его дети и врачи.

«Оптимальный план» якобы предусматривал взрыв дачи Сталина, когда он спит (значит — днём). Под видом продуктов нужно было доставить динамит для взрыва не только помещения Сталина, но и прилегающих зданий, чтобы заодно ликвидировать и лишних свидетелей.

За успех «малого плана» должны отвечать все четверо, ответственность за успех «оптимального плана» Берия брал на себя лично. Все средства связи дачи Сталина, его кремлёвской квартиры и служебных кабинетов, начиная с определённого Х-часа, выключались из всех общих и специальных правительственных проводов. Все дороги к даче и от неё — как по земле, так и по воздуху — закрывались для всех членов Президиума ЦК, кроме «четвёрки». С самого начала Х-часа «четвёрка» объявляла о «тяжёлой болезни» Сталина и брала в руки власть «до его полного выздоровления». Так легализовались все действия заговорщиков.

После такой подготовки и состоялась встреча «четвёрки» со Сталиным на его даче в Кунцеве вечером 28 февраля 1953 года. Поговорив по деловым вопросам и изрядно выпив, Маленков, Хрущёв и Булганин уезжают довольно рано, но не домой, а в Кремль. Берия, как это часто бывало, остаётся под предлогом согласования со Сталиным некоторых своих мероприятий. Вот теперь на сцене появляется новое лицо: по одному варианту — мужчина, адъютант Берии, а по другому — женщина, его сотрудница. Сообщив Сталину, что имеются убийственные данные против Хрущёва в связи с «делом врачей», Берия вызывает свою сотрудницу с папкой документов. Не успел Берия положить папку перед Сталиным, как женщина плеснула Сталину в лицо какой-то летучей жидкостью, вероятно, эфиром. Сталин сразу потерял сознание, и она сделала ему несколько уколов, введя яд замедленного действия. Во время «лечения» Сталина в последующие дни эта женщина, уже в качестве врача, их повторяла в таких точных долях, чтобы Сталин умер не сразу, а медленно и естественно.

Таков рассказ «старых большевиков». При этом невольно вспоминается то место из книги Аллилуевой, где сказано несколько слов о какой-то таинственной женщине-враче у постели умирающего Сталина: «Молодые врачи ошалело озирались вокруг… Я вдруг сообразила, что вот эту молодую женщину-врача я знаю, — где я её видела? Мы кивнули друг другу, но не разговаривали».

Таким образом, во всех версиях неизменными остаются три утверждения. Первое: смерть Сталина сторожат из Политбюро только четыре человека — Берия, Маленков, Хрущёв и Булганин. Второе: врачей к Сталину допускают только на вторые сутки. Третье: в смерти Сталина заинтересован лично Берия. Отсюда А. Авторханов делает два вывода. Несмотря на исключительную тяжесть болезни Сталина (потеря сознания), к нему намеренно не вызывали врачей, пока «четвёрка» не убедилась, что смертельный исход неизбежен. И второй вывод: поскольку вызовом врачей распоряжался (даже по долгу службы) один Берия, то он, очевидно, вызывал всех, кто будет исполнять его волю — поможет Сталину умереть.

Второй вывод, по-видимому, наиболее уязвим — под него нет никаких реальных доказательств. Что касается первого, то с большой натяжкой его можно принять в качестве предположения, но не более. Хотя полностью исключать возможность заговора тоже было бы неправильно. Вождь постарел, физически ослаб. Хрущёв вспоминает, что произнести пяти — семи минутную речь при закрытии XIX съезда в 1952 году для Сталина было невероятно трудно, он считал это своей победой. Время от времени сам заговаривал об отставке, правда, неизвестно, с какой целью — не исключено, проверял приближённых. Он не верил уже сам себе. В этой обстановке у ближайшего окружения, ждавшего от него новых репрессий, вполне мог созреть замысел об устранении тирана. Другое дело, что неожиданный удар, случившийся в ночь на второе марта, облегчил им задачу. Как будто само небо, смилостивившись над обречёнными, даровало им возможность избавиться от диктатора, не обагрив рук его кровью.

Намеренно ли не вызывали к нему врачей? Это пока одна из самых глубоких тайн. Как и то, от кого в действительности был удар — от «четвёрки», одного Берии или судьбы. Когда-нибудь станет известно и это. Ведь о том, как произошло убийство Павла I в 1801 году, Россия узнала только через сто лет, после революции 1905 года. Царствующий дом строго охранял преемственность своих интересов — независимо от личности отдельных царей.

Приложение № 22: Из закрытых источников

Как делили власть при умиравшем Сталине

(Из протокола совместного заседания Пленума Центрального Комитета КПСС, Совета Министров Союза ССР и Президиума Верховного Совета СССР от 5 марта 1953 года. На обложке, в которой хранится документ, есть машинописные пометы: «Строго секретно», «Архивный № 1», «Стенографического отчёта нет».)

Заседание началось в 20 час. и закончилось в 20 час. 40 мин.

ПРИСУТСТВОВАЛИ:

Члены ЦК КПСС: тт. Андреев, Андрианов, Аристов, Арутинов, Бабаев, Багиров, Байбаков, Беляев, Бенедиктов, Берия, Бещев, Бойцов, Борков, Брежнев, Вагапов, Ванников, Василевский, Волков, Воронов, Ворошилов, Гафуров, Гришин В., Гришин И., Гусев, Денисов, Егоров, Ефимов, Ефремов, Жданов, Жегалин, Жуков, Засядько, Зверев, Зимянин, Игнатов, Игнатьев, Кабанов, Каганович, Калнберзин, Капитонов, Кецховели, Кидин, Кириченко, Киселев В., Киселев Н., Ковригина, Козлов, Конев, Корнейчук, Коротченко, Корчагин, Косыгин, Круглов, Кузнецов В., Кузнецов Н., Кулиев, Кутырев, Куусинен, Кэбин, Ларионов, Латунов, Лебедев, Лукьянов, Маленков, Малышев, Марфин, Мгеладзе, Мельник, Мельников, Микоян, Михайлов, Молотов, Москвин, Мухитдинов, Недосекин, Николаев, Ниязов, Органов, Панкратова, Патоличев, Пегов, Первухин, Пономаренко, Поскребышев, Поспелов, Прасс, Прокофьев, Пронин, Пузанов, Раззаков, Румянцев, Сабуров, Семин, Смирнов, Снечкус, Соколовский, Суслов, Тайбеков, Тевосян, Титов П., Титов Ф., Устинов, Фадеев, Хворостухин, Хруничев, Хрущев, Чеплаков, Чернышев, Чесноков, Шаяхметов, Шверник, Шелепин, Шепилов, Шкирятов, Юдин, Юсупов, Яковлев, Яснов.

Кандидаты в члены ЦК КПСС: тт. Александров, Артемьев, Ахазов, Баграмян, Бакрадзе, Басистый, Богданов, Бондаренко, Буденный, Бутузов, Вершинин, Гедвилас, Говоров, Гоглидзе, Горбатов, Горшенин, Гречко, Григорьян, Даниялов, Двинский, Дементьев, Дыгай, Епишев, Ефремов, Жаворонков, Жигарев, Жимерин, Жуков, Завенягин, Захаров П., Захаров С., Ильичев, Казаков, Каиров, Кальченко, Канунников, Козлов, Комаров, Корниец, Костоусов, Кузнецов Ф., Кузнецова, Кулов, Кумыкин, Ладанов, Лацис, Ломако, Лучинский, Лыкова, Максарев, Малик, Малинин, Малиновский, Мамонов, Масленников, Мельников, Мерецков, Меркулов, Мюрисеп, Неделин, Никитин, Носенко, Орлов, Островитянов, Павлов В., Павлов Д., Палецкис, Паршин, Пидтыченко, Помазнев, Пономарев, Попов, Постовалов, Пчеляков, Райзер, Румянцев, Рябиков, Рясной, Сердюк, Серов, Симонов, Скулков, Соколов, Степанов, Степанова, Столетов, Тимошенко, Тихомиров, Туманова, Федоров, Фурцева, Хахалов, Хохлов, Цховребашвили, Цырень, Чумаченко, Шаталин, Шашков, Школьников, Юдин, Юмашев.

Председатель Центральной Ревизионной Комиссии, министры СССР:

т. Москатов.

тт. Большаков, Воронов, Кузьминых, Куршев, Псурцев, Скворцов, Третьяков, Фомин.

Члены Президиума Верховного Совета СССР:

тт. Лебедева, Тарасов, Федорова.

Председательствует тов. Хрущёв.

Тов. Хрущёв предоставляет слово Министру здравоохранения СССР т. Третьякову для информационного сообщения о состоянии здоровья товарища Сталина И.В.

Сообщение т. Третьякова принимается к сведению.

Тов. Хрущёв сообщает, что с самого начала болезни товарища Сталина у его постели непрерывно находятся члены Бюро Президиума ЦК. Сейчас дежурит тов. Булганин, поэтому он не присутствует на заседании.

Слово предоставляется тов. Маленкову.

Тов. Маленков говорит:

— Все понимают огромную ответственность за руководство страной, которая ложится теперь на всех нас.

Всем понятно, что страна не может терпеть ни одного часа перебоя в руководстве.

Вот почему Бюро Президиума Центрального Комитета партии созвало настоящее совместное заседание высших органов нашей страны — Пленума Центрального Комитета партии, Совета Министров Союза ССР, Президиума Верховного Сове СССР.

Бюро Президиума ЦК поручило мне доложить вам ряд мероприятий по организации партийного и государственного руководства с тем, чтобы принять их в качестве совместного решения Пленума Центрального Комитета партии, Совета Министров Союза ССР и Президиума Верховного Совета СССР.

Бюро Президиума поручило мне доложить, что при выработке этих организационных мероприятий мы исходили из того, что в это трудное для нашей партии и страны время важнейшей задачей партии и правительства является — обеспечение бесперебойного и правильного руководства всей жизнью страны, что в свою очередь требует величайшей сплочённости руководства, недопущения какого-либо разброда и паники, с тем чтобы таким образом безусловно обеспечить успешное проведение в жизнь выработанной нашей партией и правительством политики как во внутренних делах нашей страны, так и в международных делах.

Затем слово предоставляется тов. Берия.

Тов. Берия говорит, что Бюро Президиума ЦК тщательно обсудило создавшуюся обстановку в нашей стране в связи с тем, что в руководстве партией и страной отсутствует товарищ Сталин. Бюро Президиума ЦК считает необходимым теперь же назначить Председателя Совета Министров СССР. Бюро вносит предложение назначить Председателем Совета Министров СССР тов. Маленкова Г.М.

Кандидатура тов. Маленкова выдвигается членами Бюро единодушно и единогласно. Мы уверены — вы разделите наше мнение о том, что в переживаемое нашей партией и страной трудное время у нас может быть только одна кандидатура на пост Председателя Совета Министров СССР — кандидатура тов. Маленкова. (Многочисленные возгласы с мест: «Правильно! Утвердить».)

Затем тов. Хрущёв предоставляет слово тов. Маленкову.

Тов. Маленков вносит по поручению Бюро Президиума ЦК КПСС следующие предложения:

1. О назначении первыми заместителями Председателя Совета Министров СССР тт. Берия Л.П., Молотова В.М., Булганина Н.А., Кагановича Л.М. (Многочисленные возгласы с мест: «Правильно! Утвердить».)

Предложение о назначении тт. Берия, Молотова, Булганина, Кагановича первыми заместителями Председателя Совета Министров СССР, говорит тов. Маленков, выдвигается членами Бюро единодушно и единогласно.

2. Иметь в Совете Министров СССР вместо двух органов — Президиума и Бюро Президиума, один орган — Президиум Совета Министров СССР.

Установить, что в состав Президиума Совета Министров СССР входят — Председатель Совета Министров СССР, первые заместители Председателя Совета Министров СССР и заместители Председателя Совета Министров СССР, являющиеся членами Президиума ЦК КПСС.

3. Рекомендовать Председателем Президиума Верховного Совета СССР тов. Ворошилова К.Е., освободив от этих обязанностей тов. Шверника Н.М.

Назначить Секретарём Президиума Верховного Совета СССР тов. Пегова Н.М., освободив его от обязанностей секретаря ЦК КПСС. Нынешнего Секретаря Президиума Верховного Совета СССР тов. Горкина А.Ф. назначить заместителем Секретаря Президиума Верховного Совета СССР.

4. Объединить Министерство государственной безопасности СССР и Министерство внутренних дел СССР в одно Министерство — Министерство внутренних дел СССР.

Назначить Министром внутренних дел СССР тов. Берия Л.П.

5. Назначить тов. Молотова В.М. Министром иностранных дел СССР.

Назначить первыми заместителями Министра иностранных дел СССР тт. Вышинского А.Я. и Малика Я.А., заместителем Министра тов. Кузнецова В.В.

Назначить тов. Вышинского А.Я. постоянным представителем СССР в ООН.

Признать необходимым иметь в Китае в качестве Посла и Представителя ЦК КПСС члена ЦК КПСС и заместителя Министра иностранных дел СССР тов. Кузнецова В.В.

6. Назначить маршала Советского Союза тов. Булганина Н.А. Военным Министром СССР и первыми заместителями Военного Министра СССР — Маршала Советского Союза тов. Василевского А.М. и Маршала Советского Союза тов. Жукова Г.К.

7. Объединить Министерство внешней торговли и Министерство торговли СССР в одно Министерство — Министерство внутренней и внешней торговли СССР.

Назначить тов. Микояна А.И. Министром внутренней и внешней торговли, тов. Кабанова И.Г. — первым заместителем Министра и тт. Кумыкина П.Н. и Жаворонкова В.Г. — заместителями министра.

8. Объединить Министерство автомобильной и тракторной промышленности, министерство машиностроения и приборостроения, Министерство сельскохозяйственного машиностроения и Министерство станкостроения в одно министерство — Министерство машиностроения.

Назначить тов. Сабурова М.З. Министром машиностроения, освободив его от обязанностей Председателя Госплана СССР.

9. Объединить Министерство транспортного машиностроения, Министерство судостроительной промышленности, Министерство тяжёлого машиностроения и Министерство строительного и дорожного машиностроения в одно Министерство — Министерство транспортного и тяжёлого машиностроения.

Назначить тов. Малышева В.А. Министром транспортного и тяжёлого машиностроения.

10. Объединить Министерство электростанций, Министерство электропромышленности и Министерство промышленности средств связи в одно Министерство — Министерство электростанций и электропромышленности.

Назначить тов. Первухина М.Г. Министром электростанций и электропромышленности.

11. Назначить Председателем Госплана СССР тов. Косяченко Г.П.

12. Рекомендовать тов. Шверника Н.М. Председателем ВЦСПС, освободив от этих обязанностей тов. Кузнецова В.В.

13. Бюро Президиума ЦК предлагает иметь в Центральном Комитете КПСС вместо двух органов ЦК — Президиум и Бюро Президиума, один орган — Президиум Центрального Комитета КПСС, как это определено Уставом партии.

В целях большей оперативности в руководстве, определить состав Президиума в количестве 11 членов и четырёх кандидатов.

Утвердить следующий состав Президиума Центрального Комитета КПСС:

Члены Президиума ЦК — тт.: Сталин И.В., Маленков Г.М., Берия Л.П., Молотов В.М., Ворошилов К.Е., Хрущёв Н.С., Булганин Н.А., Каганович Л.М., Микоян А.И., Сабуров М.З., Первухин М.Г.

Кандидаты в члены Президиума ЦК КПСС — тт. Шверник Н.М., Пономаренко П.К., Мельников Л.Г., Багиров М.Д.

14. В связи с принятым решением о Президиуме ЦК КПСС и Президиуме Совета Министров СССР, ликвидировать постоянные Комиссии при Президиуме ЦК КПСС — по внешним делам и по вопросам обороны.

15. Избрать секретарями ЦК КПСС тт. Игнатьева С.Д., Поспелова П.Н., Шаталина Н.Н.

16. Признать необходимым, чтобы тов. Хрущёв Н.С. сосредоточился на работе в Центральном Комитете КПСС и в связи с этим освободить его от обязанностей первого секретаря Московского Комитета КПСС.

Утвердить секретаря ЦК КПСС тов. Михайлова Н.А. первым секретарём Московского Комитета КПСС.

17. Освободить от обязанностей секретарей ЦК КПСС тт. Пономаренко П.К. и Игнатова Н.Г. в связи с переходом их на руководящую работу в Совете Министров СССР и т. Брежнева Л.И. — в связи с переходом его на работу начальником Политуправления Военно-морского министерства.

Тов. Маленков сообщает, что предложения, о которых он доложил настоящему заседанию, выдвигаются всеми членами Бюро Президиума ЦК единодушно и единогласно.

Для рассмотрения решений настоящего совместного заседания Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР, подлежащих утверждению Верховным Советом СССР, Бюро предлагает, говорит тов. Маленков, созвать сессию Верховного Совета.

Затем тов. Маленков сообщает, что Бюро Президиума ЦК поручило тт. Маленкову, Берия и Хрущёву принять меры к тому, чтобы документы и бумаги товарища Сталина как действующие, так и архивные были приведены в должный порядок.

В заключение тов. Маленков выразил уверенность в том, что в это трудное для партии и страны время Центральный Комитет партии, Совет Министров СССР, Президиум Верховного Совета СССР обеспечат бесперебойное и правильное руководство всей жизнью страны.

Тов. Хрущёв спрашивает, есть ли у товарищей вопросы, замечания по предложениям Бюро Президиума ЦК КПСС, есть ли какие-либо другие или дополнительные предложения? (Дружные возгласы с мест: «Принять, утвердить предложения Бюро».)

Тов. Хрущёв ставит на голосование внесённые предложения.

Совместное заседание Пленума Центрального Комитета КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР единогласно утверждает внесённые Бюро Президиума ЦК предложения о мероприятиях по организации партийного и государственного руководства (см. приложение).

(К протоколу приложено постановление совместного заседания. Оно было опубликовано в «Правде» и других газетах 7 марта 1953 года без указания даты проведения заседания с некоторыми сокращениями, исправлениями и редакционными изменениями. В частности, состав Президиума ЦК в публикации указан в количестве 10-ти, а не 11 человек, так как из него был исключён И.В. Сталин. Были опущены пункты о посылке В.В. Кузнецова в Китай в качестве посла и представителя ЦК КПСС, а также о приведении в порядок документов и бумаг И.В. Сталина. — Н.З.)

Тов. Хрущёв объявляет совместное заседание закрытым.

Председатель Совместного заседания

Пленума Центрального Комитета

Коммунистической партии Советского Союза,

Совета Министров Союза ССР

и Президиума Верховного Совета СССР Н. ХРУЩЁВ

АП РФ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 196. Л. 1–7.

Дело генерала Власика

(Власик Николай Сергеевич с 1918 г. по 1952 г. служил в ВЧК — ОГПУ — НКВД — МГБ. Отвечал за охрану И.В. Сталина. В декабре 1952 г., за три месяца до его смерти, был арестован, в 1955 г. лишён воинского звания генерал-лейтенанта и государственных наград, осужден к 10 годам ссылки в отдалённые районы страны. Но с применением амнистии и зачётом предварительного заключения срок ссылки был сокращён до трёх лет. В мае 1956 г. судимость была снята, Власику разрешили возвратиться в Москву. В 1956, 1959 и в 1966 годах подавал апелляции в КПК при ЦК КПСС, но в реабилитации и восстановлении в партии ему было отказано. Сам он считал свой арест и компрометацию спланированным ходом противников Сталина.

Напомню, что почти одновременно был снят с должности многолетний руководитель сталинского секретариата А.Н. Поскрёбышев, а также заключён в тюрьму его личный лечащий врач В.Н. Виноградов. Сталин, оставшись без самых близких и преданных ему людей, оказался изолированным.)

Председательствующий. Подсудимый Власик, признаёте вы виновным себя в предъявленном обвинении и понятно ли оно вам?

Власик. Обвинение мне понятно. Виновным себя признаю, но заявляю, что никакого умысла у меня в том, что я сделал, не было.

Председательствующий. С какого времени и по какое вы занимали должность начальника Главного управления охраны бывшего МГБ СССР?

Власик. С 1947-го по 1952 год.

Председательствующий. Что входило в ваши служебные обязанности?

Власик. Обеспечение охраны руководителей партии и правительства.

Председательствующий. Значит, вам было оказано особое доверие Центральным Комитетом и правительством. Как вы оправдали это доверие?

Власик. Я принимал все меры для обеспечения этого.

Председательствующий. Стенберга вы знали?

Власик. Да, я его знал.

Председательствующий. Когда вы с ним познакомились?

Власик. Точно не помню, но это относится примерно к 1934–1935 годам. Я знал, что он работал по оформлению Красной площади к торжественным праздникам. Первое время наши встречи с ним были довольно редки.

Председательствующий. Вы в то время уже находились в охране правительства?

Власик. Да, я был прикомандирован к охране правительства с 1931 года.

Председательствующий. Как вы познакомились со Стенбергом?

Власик. В то время я ухаживал за одной девушкой. Фамилия её Спирина. Это было после того, как я разошёлся со своей женой. Спирина тогда проживала в квартире на одной лестничной клетке со Стенбергами. Однажды, когда я был у Спириной, туда зашла жена Стенберга, и нас с ней познакомили. Через некоторое время мы пошли к Стенбергам, где я познакомился с самим Стенбергом.

Председательствующий. Что сближало вас со Стенбергом?

Власик. Конечно, сближение было на почве совместных выпивок и знакомств с женщинами.

Председательствующий. Для этого у него была удобная квартира?

Власик. У него я бывал очень редко.

Председательствующий. Служебные разговоры вы в присутствии Стенберга вели?

Власик. Отдельные служебные разговоры, которые мне приходилось вести по телефону в присутствии Стенберга, ничего ему не давали, так как обычно я вёл их очень односложно, отвечая по телефону «да», «нет». Один раз был случай, когда я в присутствии Стенберга вынужден был разговаривать с одним из заместителей министра. Разговор этот касался вопроса устройства одного аэродрома. Я тогда сказал, что меня этот вопрос не касается, и предложил обратиться ему к начальнику ВВС.

Председательствующий. Оглашаю ваши показания, данные на предварительном следствии 11 февраля 1953 года: «Должен признать, что я оказался настолько беспечным и политически недалёким человеком, что во время этих кутежей в присутствии Стенберга и его жены вёл служебного характера разговоры с руководством МГБ, а также давал указания по службе своим подчинённым». Вы подтверждаете эти свои показания?

Власик. Я подписал на следствии эти показания, но в них нет ни одного моего слова. Всё это — формулировка следователя. Я говорил на следствии, что не отрицаю фактов ведения мною во время выпивок со Стенбергом служебных разговоров по телефону, но заявлял, что понять из этих разговоров ничего нельзя было. Кроме того, прошу учесть, что Стенберг в течение многих лет работал по оформлению Красной площади и знал очень многое по вопросам работы органов МГБ.

Председательствующий. Вы заявляете, что в протоколе нет ваших слов. Это относится только к разбираемому нами эпизоду или ко всему делу в целом?

Власик. Нет, так это расценивать нельзя. То, что я не отрицаю своей вины в том, что мною велись разговоры служебного характера по телефону в присутствии Стенберга, это я заявлял и на следствии. Я также говорил, что в этих разговорах, возможно, затрагивались вопросы, которые могли быть знакомы Стенбергу, и он мог почерпнуть из них что-либо. Но следователь мои показания записывал своими словами, в несколько иной формулировке, чем та, которую я давал при допросах. Более того, следователи Родионов и Новиков не давали мне возможности вносить какие-либо исправления в записываемые ими протоколы.

Председательствующий. Был случай, когда вы в присутствии Стенберга разговаривали с главой правительства?

Власик. Да, такой случай имел место. Правда, разговор сводился только к моим ответам на вопросы главы правительства, и Стенберг, кроме того, с кем я говорю, понять ничего из этого разговора не мог.

Председательствующий. Вы что же, называли главу правительства по имени, отчеству или по фамилии?

Власик. Во время разговора я называл его по фамилии.

Председательствующий. О чём был этот разговор?

Власик. Разговор шёл о посылке, которую прислали главе правительства с Кавказа. Я эту посылку направил в лабораторию на анализ. Анализ требовал времени, и, естественно, посылка на некоторое время была задержана. Кто-то о получении посылки доложил ему. В результате этого он позвонил мне, стал спрашивать причины задержки передачи ему посылки, стал ругать меня за задержку и потребовал, чтобы посылка была немедленно передана ему. Я отвечал, что сейчас проверю, в каком положении дело, и доложу ему.

Председательствующий. Откуда вёлся этот разговор?

Власик. С моей загородной дачи.

Председательствующий. Вы сами звонили по телефону или вас вызвали к нему?

Власик. К телефону вызвали меня.

Председательствующий. Но вы могли, зная, с кем будет разговор, удалить Стенберга из комнаты.

Власик. Да, конечно, мог. И, кажется, даже я закрывал дверь в комнату, из которой вёл разговор.

Председательствующий. Сколько раз вы предоставляли Стенбергу место в служебном самолёте, принадлежащем Управлению охраны?

Власик. Кажется, два раза.

Председательствующий. Вы имели на это право?

Власик. Да, имел.

Председательствующий. Что, это предусматривалось какой-либо инструкцией, распоряжением или приказом?

Власик. Нет. Специальных указаний на этот счёт не было. Но я считал возможным разрешить Стенбергу лететь в самолёте, так как он отправлялся в рейс пустым. То же самое делал и Поскрёбышев, предоставляя право полёта в этом самолёте сотрудникам ЦК.

Председательствующий. А не значит ли это, что, в частности, у вас дружеские и приятельские отношения к Стенбергу взяли верх над служебным долгом?

Власик. Получается так.

Председательствующий. Вы выдавали пропуска для прохода на Красную площадь во время парадов своим друзьям и сожительницам?

Власик. Да, выдавал.

Председательствующий. Вы признаёте, что это было злоупотреблением с вашей стороны служебным положением?

Власик. Тогда я этому не придавал особого значения. Сейчас же я расцениваю это, как допущенное мною злоупотребление. Но прошу учесть, что давал я пропуска только лицам, которых хорошо знал.

Председательствующий. Но вами давался пропуск на Красную площадь некоей Николаевой, которая была связана с иностранными журналистами?

Власик. Я только сейчас осознал, что совершил, давая ей пропуск, преступление, хотя тогда не придавал этому значения и считал, что ничего плохого произойти не может.

Председательствующий. Своей сожительнице Градусовой и её мужу Шрагеру вы давали билеты на трибуны стадиона «Динамо»?

Власик. Давал.

Председательствующий. А куда именно?

Власик. Я не помню.

Председательствующий. Напоминаю вам, что, пользуясь данными вами билетами, они оказались на трибуне стадиона «Динамо» в секторе, где находились ответственные работники Центрального Комитета и Совета Министров. И вам потом звонили по этому поводу, выражая недоумение указанным фактом. Вы помните это?

Власик. Да, я помню этот факт. Но ничего плохого в результате таких моих действий случиться не могло.

Председательствующий. А вы имели право поступать так?

Власик. Теперь я понимаю, что не имел права и не должен был так поступать.

Председательствующий. Скажите, вы со Стенбергом и своими сожительницами бывали в ложах, предназначенных для охраны правительства, имеющихся в Большом театре и других?

Власик. Да, в Большом театре я был один или два раза. Вместе со мной там были Стенберг с женой и Градусова. Кроме того, мы были раза два или три в Театре Вахтангова, Театре оперетты и т.д.

Председательствующий. Вы объясняли им, что эти ложи предназначены дли сотрудников охраны членов правительства?

Власик. Нет. Зная, кто я, они могли сами об этом догадаться.

Член суда Коваленко. Оглашаю выдержку из показаний Власика от 26 февраля 1954 года: «Стенбергу и сожительницам не только не положено было быть в этих ложах, но и знать о них. Я же, потеряв всякое чувство бдительности, сам посещал с ними эти ложи и, больше того, совершая преступление, неоднократно давал указание пропускать в моё отсутствие Стенберга и сожительниц в ложи для секретарей ЦК». Это правильно? Такие случаи были?

Власик. Да, были. Но должен сказать, что в таких местах, как Театр оперетты, Театр Вахтангова, цирк и т.п., члены правительства никогда не бывали.

Председательствующий. Вы демонстрировали Стенбергу и своим сожительницам снятые вами кинофильмы о главе правительства?

Власик. Это имело место. Но я считал, что если эти фильмы снимались мною, то я имел право и показывать их. Теперь я понимаю, что этого я не должен был делать.

Председательствующий. Вы им показывали правительственную дачу на озере Рица?

Власик. Да, показывал издали. Но хочу, чтобы суд меня правильно понял. Ведь озеро Рица является местом, которое, по указанию главы правительства, было предоставлено тысячам людей, приезжавших туда на экскурсии. Мне специально было дано задание организовать порядок осмотра экскурсантами достопримечательностей этого места. В частности, было организовано катание на катерах, причём катера эти держали свой путь в непосредственной близости от расположения правительственных дач, и, конечно, все экскурсанты, во всяком случае большая их часть, знали, в каком месте находится правительственная дача.

Председательствующий. Но не все экскурсанты знали, какая именно дача принадлежит главе правительства, а вы об этом рассказали Стенбергу и своим сожительницам.

Власик. Её местонахождение знали все экскурсанты, что подтверждается многочисленными агентурными материалами, имевшимися в то время у меня.

Председательствующий. Какие ещё секретные сведения вы разглашали в разговорах со Стенбергом?

Власик. Никаких.

Председательствующий. Что вы рассказывали ему о пожаре на даче Ворошилова и о погибших там материалах?

Власик. Точно я об этом не помню, но разговор об этом имел место. Когда я однажды попросил у Стенберга лампочки для ёлки, то как-то попутно рассказал ему, какие бывают случаи при неосторожном обращении с электроосвещением ёлки.

Председательствующий. Вы рассказывали ему о том, что именно погибло при этом пожаре?

Власик. Возможно, что я сказал ему, что при пожаре на даче погибли ценные исторические фотодокументы.

Председательствующий. Вы имели право сообщать ему об этом?

Власик. Нет, конечно, не имел. Но я не придавал тогда этому значения.

Председательствующий. Вы говорили Стенбергу, что в 1941 году вы выезжали в Куйбышев для подготовки квартир членам правительства?

Власик. Стенберг тоже в тот период вернулся из Куйбышева, и разговор о моей поездке в Куйбышев у нас был, но что именно я ему говорил, не помню.

Председательствующий. Вы рассказывали Стенбергу, как однажды вам пришлось организовать обман одного из иностранных послов, который хотел проверить, находится ли тело Ленина в мавзолее, для чего он принёс к мавзолею венок.

Власик. Точно не помню, но какой-то разговор об этом был.

Член суда Коваленко. Оглашаю показания подсудимого Власика от 18 февраля 1953 года: «Секретные сведения я выбалтывал Стенбергу только из-за своей беспечности. Вот, например, в годы войны, когда тело Ленина было вывезено из Москвы и один из иностранных послов, решив проверить, находится ли оно в Москве, пришёл возложить венок в мавзолей. Об этом мне доложили по телефону на дачу, когда у меня находился Стенберг. После разговора по телефону я рассказал Стенбергу об этом случае и сказал, что для обмана посла пришлось венок принять и выставить у мавзолея почётный караул. Были и другие подобные случаи, но я их не помню, потому что этим разговорам не придавал значения и считал Стенберга честным человеком». Это правильные Ваши показания?

Власик. Я говорил следователю, что, возможно, был случай, когда мне звонили по телефону. Но присутствовал ли Стенберг во время разговора на эту тему, я не помню.

Председательствующий. Рассказывали ли вы Стенбергу об организации охраны во время Потсдамской конференции?

Власик. Нет. Об этом я ему не говорил. Когда я приехал из Потсдама, то Стенбергу мною был показан кинофильм, который я снял в Потсдаме во время конференции. Так как в этом кинофильме я был заснят в непосредственной близости от охраняемого, то он не мог не понять, что организацией охраны руководил я.

Председательствующий. Подсудимый Власик, скажите, вы раскрыли перед Стенбергом трёх секретных агентов МГБ — Николаеву, Кривову и Рязанцеву?

Власик. Я говорил ему о назойливом поведении Рязанцевой и при этом высказал мысль, что она, может быть, связана с милицией.

Председательствующий. Оглашаю показания свидетеля Стенберга от 22 октября 1953 года: «От Власика мне лишь известно, что моя знакомая, Кривова Галина Николаевна (работавшая в тресте внешнего оформления Моссовета), является агентом органов МГБ, а также что его сожительница, Рязанцева Валентина (отчество не знаю), тоже сотрудничает с органами МГБ. Больше о работе органов МГБ Власик мне ничего не рассказывал». Вы подтверждаете эти показания?

Власик. Я говорил Стенбергу, что Рязанцева каждый день звонила мне по телефону и просила встретиться с ней. На основании этого и того, что она работала в какой-то продовольственной палатке, я сказал Стенбергу, что она «трепло» и, по всей вероятности, сотрудничает с уголовным розыском. Но о том, что она является секретным агентом МГБ, я Стенбергу не говорил, так как сам не знал об этом. Должен сказать, что Рязанцеву я знал ещё маленькой девочкой.

Председательствующий. Вы показывали Стенбергу агентурное дело на него, которое велось в МГБ?

Власик. Это не совсем так. В 1952 году, после приезда из командировки с Кавказа, меня к себе вызвал зам. министра госбезопасности Рясной и дал агентурное дело на Стенберга. При этом он сказал, что в этом деле есть материал и на меня, в частности о моих служебных разговорах по телефону. Рясной сказал, чтобы я ознакомился с этим делом и изъял из него то, что считал бы необходимым. Я со всем делом не знакомился. Прочитал я только справку — представление в ЦК на арест Стенберга и его жены. После этого я пошёл к министру Игнатьеву и потребовал, чтобы он принял решение в отношении меня. Игнатьев мне сказал, чтобы я вызвал к себе Стенберга и предупредил его о необходимости прекращения всяких встреч с неподобающими людьми. Дело он приказал сдать в архив и в случае возникновения какого-либо разговора об этом ссылаться на его указания. Я вызвал Стенберга и сказал ему, что на него заведено дело. Потом показал ему фотографию одной женщины, имевшуюся в этом деле, и спросил, знает ли он её. После этого я задал ему несколько вопросов, интересуясь его встречами с разными лицами, в том числе и встречей с одним иностранным корреспондентом. Стенберг ответил, что он с ним случайно встретился на Днепрогэсе и больше никогда не видел. Когда же я заявил ему, что в деле имеются материалы, свидетельствующие о том, что он с этим корреспондентом встречался в Москве, уже будучи со мной знакомым, Стенберг заплакал. Я спросил его то же самое и о Николаевой. Стенберг опять заплакал. После этого я повёз Стенберга к себе на дачу. Там, чтобы успокоить его, я предложил ему выпить коньяку. Он согласился. Мы с ним выпили по одной-две рюмки и стали играть в бильярд. Об этом деле я никогда никому не рассказывал. Когда же меня сняли с должности, я запечатал дело Стенберга в пакет и вернул Рясному, не изъяв из него ни одной бумажки.

Председательствующий. Оглашаю показания свидетеля Стенберга от 22 октября 1953 года: «Когда я поздно вечером в конце апреля 1952 года явился по вызову Власика к нему на службу в здание МГБ СССР, он, предложив закурить, заявил мне: «Я тебя должен арестовать, ты шпион». На мой вопрос, что это значит, Власик сказал: «Вот здесь собраны все документы на тебя», — указывая на лежавшую перед ним на столе объёмистую папку, и продолжал: «Твоя жена, а также и Степанов тоже американские шпионы». Далее Власик сообщил мне, что Николаева Ольга Сергеевна (Власик её называл Лялькой) на допросе в МГБ показала о том, что будто бы я вместе с ней бывал в посольствах, а также с иностранцами посещал рестораны. Показания Николаевой мне зачитывал Власик, в них шла речь о каком-то Володе, с которым Николаева вместе с иностранцами бывала в ресторанах. Перелистывая объёмистую папку, Власик показал мне фотокопию документа о моём переходе в советское гражданство. При этом он спросил, был ли я шведским подданным. Я тут же напомнил Власику о том, что в своё время я подробно рассказал ему как о себе, так и о своих родителях. В частности, я сообщил тогда Власику, что до 1933 года являлся шведским подданным, что в 1922 году выезжал вместе с Камерным театром за границу, что мой отец уехал из Советского Союза в Швецию и там умер и т.д. Просматривая на меня материалы, Власик показал мне фотокарточку Филипповой и спросил, кто она такая. Кроме того, в этом деле я видел ещё ряд фотоснимков. Власик спрашивал также, были ли я и моя жена Стенберг Надежда Николаевна знакомы с американцем Лайонсом; был ли мой брат знаком с Ягодой, кто давал мне рекомендацию при вступлении в советское гражданство и т.д. В заключение этого разговора Власик сообщил, что дело на меня он передаёт в другой отдел (Власик назвал этот отдел, но он не сохранился в моей памяти), и просил меня, чтобы о вызове к нему и содержании разговора я никому не говорил…Власик мне сказал, что «вас (имея в виду меня, мою жену, Надежду Николаевну, и Степанова) хотели арестовать, но мой парень вмешался в это дело и задержал ваш арест». Показания свидетеля правильные?

Власик. Они не совсем точные. Я уже показал суду, как было всё это в действительности.

Председательствующий. Но вы сказали Стенбергу, что только ваше вмешательство предотвратило арест его и его жены.

Власик. Нет, этого не было.

Председательствующий. Но, показывая Стенбергу материалы агентурного дела на него, вы тем самым раскрывали методы работы органов МГБ.

Власик. Тогда я этого не понимал и не учитывал всю важность проступка.

Председательствующий. Вы говорили Стенбергу, что готовится Потсдамская конференция до того, как это было известно всем официально.

Власик. Нет, этого не было.

Председательствующий. Подсудимый Власик, вы хранили у себя на квартире секретные документы?

Власик. Я собирался составить альбом, в котором в фотографиях и документах была бы отражена жизнь и деятельность Иосифа Виссарионовича Сталина, и поэтому у меня на квартире были кое-какие данные для этого. Кроме того, у меня обнаружены агентурная записка о работе Сочинского горотдела МВД и материалы, касающиеся организации охраны в Потсдаме. Я считал, что эти документы не представляют особой секретности, но, как сейчас вижу, часть из них я должен был сдать на хранение в МГБ. У меня они хранились запертыми в ящиках стола, а за тем, чтобы в ящики никто не лазил, следила жена.

Председательствующий. Подсудимый Власик, вам предъявляется топографическая карта Кавказа с грифом «секретно». Вы признаёте, что не имели права хранить на квартире эту карту?

Власик. Тогда я не считал её секретной.

Председательствующий. Вам предъявляется топографическая карта Потсдама с нанесёнными на ней пунктами и системой охраны конференции. Могли вы такой документ держать у себя на квартире?

Власик. Да, не имел права. Я забыл эту карту сдать после возвращения из Потсдама, и она находилась у меня в ящике стола.

Председательствующий. Предъявляю вам карту Подмосковья с грифом «секретно». Где вы её хранили?

Власик. В ящике стола на моей квартире на улице Горького, там же, где были обнаружены и остальные документы.

Председательствующий. А где хранились агентурная записка о лицах, проживавших на Метростроевской улице, агентурная записка о работе Сочинского горотдела МВД, графики движения правительственных поездов?

Власик. Всё это вместе хранилось в ящике письменного стола на моей квартире.

Председательствующий. Откуда вам известно, что эти документы не были предметом осмотра со стороны кого-либо?

Власик. Это исключено.

Председательствующий. Вы знакомы с заключением экспертизы по этим документам?

Власик. Да, знаком.

Председательствующий. Вы согласны с выводами экспертизы?

Власик. Да, сейчас я всё это очень хорошо осознал.

Председательствующий. Покажите суду, как вы, используя своё служебное положение, обращали в свою пользу продукты с кухни главы правительства?

Власик. Я не хочу оправдываться в этом. Но мы были поставлены в такие условия, что иногда приходилось не считаться с затратами для того, чтобы обеспечить питание в определённое время. Каждый день мы ставились перед фактом изменения времени приёма им пищи, и в связи с этим часть ранее приготовленных продуктов оставалась неиспользованной. Эти продукты нами реализовывались. Среди обслуживающего персонала. После того как среди сотрудников появились нездоровые разговоры вокруг этого, я вынужден был ограничить круг лиц, пользовавшихся продуктами. Сейчас я понимаю, что, учитывая тяжёлое время войны, я не должен был допускать такого использования этих продуктов.

Председательствующий. Но ведь ваше преступление заключается не только в этом? Вы же посылали на правительственную дачу автомашину за продуктами и коньяком для себя и своих сожительниц?

Власик. Да, такие случаи были. Но за эти продукты я иногда платил деньги. Правда, были случаи, что они доставлялись мне бесплатно.

Председательствующий. Это является воровством.

Власик. Нет, это злоупотребление своим положением. После того как я получил замечание от главы правительства, я прекратил это.

Председательствующий. С какого времени началось ваше морально-бытовое разложение?

Власик. В вопросах несения службы я был всегда на месте. Выпивки и встречи с женщинами были за счёт моего здоровья и в свободное время. Признаю, что женщин у меня было много.

Председательствующий. Глава правительства вас предупреждал о недопустимости такого поведения?

Власик. Да. В 1950 году он говорил мне, что я злоупотребляю отношениями с женщинами.

Член суда Коваленко. Саркисова вы знали?

Власик. Да, он был прикреплён к Берия в качестве охраны.

Член суда Рыбкин. Он рассказывал вам, что Берия развратничает?

Власик. Это ложь.

Член суда Рыбкин. Но вы же признавали факт, что вам сообщили однажды о том, что Саркисов выискивал на улицах подходящих женщин и затем возил их к Берия.

Власик. Да, я получил об этом агентурные материалы и передал их Абакумову. Абакумов взял на себя разговор с Саркисовым, а я от этого устранился, так как считал, что не моё дело вмешиваться в это, ибо всё было связано с именем Берия.

Член суда Рыбкин. Вы показывали, что, когда вам доложил Саркисов о разврате Берия, то вы заявили ему, что нечего вмешиваться в личную жизнь Берия, а надо охранять его. Это имело место?

Власик. Нет, это ложь. Ни Саркисов, ни Надария мне об этом не докладывали. Саркисов однажды обратился ко мне с просьбой выделить ему автомашину для хозяйственных нужд, мотивируя это тем, что ему иногда приходится, выполняя задание Берия, использовать «хвостовую» машину. Для чего конкретно нужна была эта машина, мне неизвестно.

Член суда Рыбкии. Подсудимый Власик, как вы могли допустить огромный перерасход государственных средств по вашему управлению?

Власик. Должен сказать, что грамотность у меня сильно страдает. Всё моё образование заключается в 3 классах сельскоприходской школы. В финансовых вопросах я ничего не понимал, и поэтому этим ведал мой заместитель. Он меня неоднократно заверял в том, что «всё в порядке». Должен также сказать, что каждое намечаемое нами мероприятие утверждалось в Совете Министров СССР и только после этого проводилось в жизнь.

Член суда Рыбкин. Что вы можете показать суду о пользовании сотрудниками Управления охраны бесплатными пайками?

Власик. Этот вопрос мы неоднократно обсуждали, и после того как глава правительства дал указание об улучшении материального положения сотрудников охраны, мы оставили его так, как он и был до этого. А ведь по этому поводу Совет Министров выносил специальное решение, и я, со своей стороны, считал такое положение правильным, так как работники охраны больше половины времени в неделю находились вне дома, и лишать из-за этого их семьи пайков было бы нецелесообразным. Помню, что мною ставился вопрос о проведении ревизии 1-го отдела Управления охраны. По указанию Меркулова комиссия под председательством Серова провела эту ревизию, но никаких злоупотреблений обнаружено не было.

Член суда Рыбкин. Как часто вами устраивались кутежи со знакомыми женщинами?

Власик. Никаких кутежей не было. Я всегда по службе был на месте.

Член суда Рыбкин. А стрельба во время кутежей имела место?

Власик. Такого случая не помню.

Член суда Рыбкин. Скажите, служебные разговоры по телефону в присутствии Стенберга вы вели со своей квартиры или с его?

Власик. Разговоры были как с моей квартиры, так и с его. Но Стенберга я считал надёжным человеком, который многое знал о нашей работе.

Член суда Рыбкин. Оглашаю показания подсудимого Власика от 17 февраля 1953 года: «В присутствии Стенберга из его квартиры я неоднократно вёл служебные разговоры с дежурным по Главному управлению охраны, которые иногда касались передвижения членов правительства, а также помню, из квартиры Стенберга я разговаривал по телефону с заместителем министра госбезопасности о строительстве нового аэродрома в окрестностях города Москвы».

Власик. Это формулировка следователя. В своих служебных разговорах по телефону, имевших место в присутствии Стенберга, я очень ограничивал свои высказывания.

Член суда Коваленко. Эрмана вы знаете?

Власик. Да, знаю.

Член суда Коваленко. Какой вы с ним имели разговор о маршрутах движения и выездах охраняемого?

Власик. На эту тему я с ним не разговаривал. К тому же он сам старый чекист и без меня прекрасно знал всё это.

Член суда Коваленко. Для какой цели вы хранили на квартире схему подъездных путей к даче Ближняя?

Власик. Это не схема подъездных путей к даче, а схема внутренних путей дачи. Ещё в период Отечественной войны глава правительства, гуляя по территории дачи, собственноручно внёс в эту схему свои поправки. Поэтому я её сохранил, как исторический документ, а всё дело заключалось в том, что при старом расположении выездных путей с дачи фары машины били на Поклонную гору и тем самым сразу же выдавался момент выезда автомашины.

Член суда Коваленко. Указания его были выполнены так, как об этом было указано в схеме?

Власик. Да, но ещё раз заявляю, что все эти пути находились внутри дачи, за двумя заборами.

Член суда Коваленко. Щербакову вы знали?

Власик. Да, знал и был с ней в близкой связи.

Член суда Коваленко. Вы знали, что она имела связи с иностранцами?

Власик. Об этом я узнал позже.

Член суда Коваленко. Но, и узнав это, продолжали с ней встречаться?

Власик. Да, продолжал.

Член суда Коваленко. Чем можно объяснить, что вы, состоя в партии с 1918 года, дошли до такой грязи как в служебных вопросах, так и в отношении морально-политического разложения?

Власик. Я затрудняюсь объяснить это чем-либо, но заявляю, что в служебных вопросах я всегда был на месте.

Член суда Коваленко. Чем вы объясните свой поступок, заключавшийся в том, что вы показали Стенбергу его агентурное дело?

Власик. Я действовал на основании указаний Игнатьева и, признаться, никакого особого значения этому не придавал.

Член суда Коваленко. Почему вы стали на путь расхищения трофейного имущества?

Власик. Теперь я понимаю, что всё это принадлежало государству. Я не имел права обращать что-либо в свою пользу. Но тогда создалась такая обстановка… Приехал Берия, дал разрешение приобрести руководящему составу охраны кое-какие вещи. Мы составили список того, что нам было необходимо, заплатили деньги, получили эти вещи. В частности, мною было заплачено около 12 тысяч рублей. Признаюсь, что часть вещей я взял безвозмездно, в том числе пианино, рояль и т.д.

Председательствующий. Товарищ комендант, пригласите в зал свидетеля Иванскую.

Свидетель Иванская, покажите суду, что Вам известно о Власике и по его делу?

Иванская. Кажется, в мае 1938 года мой знакомый сотрудник НКВД Окунев познакомил меня с Власиком. Помню, они заехали ко мне на автомашине, с ним была ещё одна девушка, и все мы поехали на дачу к Власику. Не доехав до дачи, мы решили устроить пикник в лесу на поляне. Так началось знакомство с Власиком. Встречи наши продолжались до 1939 года. В 1939 году я вышла замуж. Периодически мне продолжал звонить Окунев. Он всё время приглашал меня приехать на вечеринки к Власику. Я, конечно, отказывалась. В 1943 году эти приглашения были более настойчивыми, причём к Окуневу присоединились и просьбы самого Власика. Некоторое время я сопротивлялась их настояниям, но потом согласилась и несколько раз была на даче Власика и на квартире его на Гоголевском бульваре. Помню, тогда в компаниях был Стенберг, один раз был Максим Дормидонтович Михайлов и очень часто Окунев. Признаться, я не имела особого желания встречаться с Власиком и вообще быть в этой компании. Но Власик мне угрожал, говорил, что арестует меня и т.д., и я боялась этого. Один раз на квартире Власика на Гоголевском бульваре я была со своими подругами Коптевой и ещё одной девушкой. Тогда там был какой-то художник, кажется, Герасимов.

Председательствующий. Чем сопровождались эти встречи и с какой целью вас приглашали?

Иванская. Я до сих пор не знаю, для чего он приглашал меня и других. Мне казалось, что Власик собирает компании только потому, что любит выпить и повеселиться.

Председательствующий. А какую цель преследовали вы, посещая эти вечеринки?

Иванская. Я на них ехала просто из-за страха перед Власиком. На этих вечеринках мы сразу же, как только приезжали, садились за стол, пили вино и закусывали. Правда, со стороны Власика были поползновения в отношении меня как женщины. Но кончились они безрезультатно.

Председательствующий. На правительственной даче вы были с Власиком?

Иванская. Я затрудняюсь сказать, что это была за дача, на которой мы были. Она похожа была на маленький дом отдыха или санаторий. Там нас встретил какой-то грузин, управляющий этим зданием. Власик о нём нам тогда сказал, что это дядя Сталина. Было это ещё до войны, в 1938-м или 1939 году. Приехали мы туда вчетвером: Окунев, Власик, я и ещё какая-то девушка. Кроме нас, там было несколько военных, в том числе два или три генерала. Девушка, бывшая с нами, начала выражать особую симпатию к одному из генералов. Это не понравилось Власику, и он, вынув наган, начал расстреливать бокалы, стоявшие на столе. Был он уже навеселе.

Председательствующий. Сколько им было сделано выстрелов?

Иванская. Я точно не помню: один или два. Сразу же после стрельбы Власика все стали разъезжаться, причём Власик с этой девушкой сел в машину генерала, а я — в свободную машину Власика. Я уговорила шофёра, и он отвёз меня домой. Через несколько минут после моего приезда мне позвонил Власик и сделал упрёк за то, что я покинула их.

Председательствующий. Скажите, а вы помните, где находилась эта дача, в каком районе?

Иванская. Я затрудняюсь сказать, где она находилась, но помню, что ехали мы вначале по Можайскому шоссе.

Председательствующий. Подсудимый Власик, у вас есть вопросы к свидетелю?

Власик. Нет. Я только не могу понять, почему свидетель показывает неправду.

Председательствующий. Скажите, Власик, о какой даче идёт речь в связи с вашей стрельбой?

Власик. Никакой стрельбы не было. Мы ездили с Окуневым, Иванской, Градусовой и Гулько на одно подсобное хозяйство, которым заведовал Окунев. Действительно, мы там выпили и закусили, но никакой стрельбы не было.

Председательствующий. Свидетель Иванская, вы настаиваете на своих показаниях?

Иванская. Да, я показывала правду.

Председательствующий. Подсудимый Власик, скажите, какой интерес свидетелю показывать суду неправду? Что, у вас были с ней неприязненные отношения?

Власик. Нет, неприязненных отношений у нас не было. После того как её бросил Окунев, я жил с ней как с женщиной. И должен сказать, что чаще звонила она мне сама, чем я ей. Я знал её отца, который работал в особой группе НКВД, и никогда у нас ссор с ней не было.

Председательствующий. В течение которого времени продолжалась ваша интимная связь с ней?

Власик. Довольно длительное время. Но встречи были очень редкими, примерно один-два раза в год.

Председательствующий. Свидетель Иванская, вы подтверждаете показания подсудимого Власика?

Иванская. Я не знаю, по какой причине Николай Сергеевич говорит о якобы бывшей между нами интимной связи. Но если он и был способен на мужские подвиги, то это относилось к другим женщинам, а меня, по всей вероятности, он в этом использовал как ширму, так как все знали меня как дочь старого чекиста. Вообще должна сказать, что Власик по отношению к окружающим вёл себя вызывающе. Например, когда я пыталась отказаться от встреч с ним, он угрожал арестом. А повара на своей даче он совершенно терроризировал. Разговаривал он с ним только с применением мата, причём не стеснялся присутствующих, в том числе и женщин.

Председательствующий. Свидетель Иванская, больше суд к вам вопросов не имеет. Вы свободны. Товарищ комендант, пригласите в зал свидетеля Стенберга.

Свидетель Стенберг, покажите суду, что Вам известно о Власике.

Стенберг. Познакомился я с Власиком примерно в 1936 году. До войны встречи наши были редки. Затем, с начала войны, встречи участились. Мы ездили к Власику на дачу, на его квартиру, выпивали там, играли на бильярде. Власик помогал мне в работе над портретами членов правительства.

Председательствующий. Во время этих встреч и выпивок были женщины, с которыми вы сожительствовали?

Стенберг. Женщины при этом были, но связи у нас с ними не было.

Председательствующий. Власик вёл при вас служебные разговоры по телефону?

Стенберг. Отдельные разговоры были. Но Власик всегда при этом отвечал только «да», «нет».

Председательствующий. Что он вам рассказывал о пожаре на даче Ворошилова?

Стенберг. Власик говорил мне, что в результате неосторожного обращения с электроосвещением ёлки на даче Ворошилова был пожар, во время которого сгорел ценный фотоархив. Больше об этом он мне ничего не говорил.

Председательствующий. Говорил вам Власик, что он в 1941 году ездил в Куйбышев готовить квартиры для членов правительства?

Стенберг. Я знал, что Власик ездил в Куйбышев, но для чего конкретно, мне не было известно. Он же рассказывал мне только, что ему пришлось там где-то вести борьбу с крысами.

Председательствующий. Оглашаю показания свидетеля Стенберга: «В начале 1942 года Власик мне сообщил, что он ездил в Куйбышев готовить квартиры для членов правительства. При этом он сказал: «Вот город, ты не можешь себе представить, сколько там крыс. Это целая проблема — война с ними». Вы подтверждаете эти показания?

Стенберг. Да, в основном они правильные.

Председательствующий. Власик говорил вам, что пришлось однажды обманывать иностранного посла, который пытался узнать, находится ли тело В.И. Ленина в Москве?

Стенберг. Насколько я помню, Власик однажды в присутствии меня давал кому-то указания выставить почётный караул у мавзолея. После разговора по телефону он пояснил мне, для чего это было нужно. Было это или на даче, или на квартире у Власика.

Председательствующий. Об организации охраны Потсдамской конференции вам Власик рассказывал?

Стенберг. Много времени спустя после Потсдамской конференции Власик рассказывал мне, что ему пришлось ехать в Потсдам и наводить там «порядок». При этом он рассказывал подробности, в частности, что пришлось привозить туда полностью все продукты, чтобы не пользоваться продуктами местного производства. У местного населения, как говорил он, покупался только живой скот.

Председательствующий. Какие кинофильмы о членах правительства показывал вам Власик?

Стенберг. Я видел, в частности, кинофильмы о Потсдамской конференции, о Сталине и членах правительства, о прилёте Василия с сестрой к Сталину.

Председательствующий. Кто кроме вас присутствовал при просмотре этих кинофильмов?

Стенберг. Насколько я помню, был один военный, его звали все «дядя Саша», из женщин были Аверина и Пономарева. С Авериной Власика познакомил я в 1945 году, а Пономарева была известна ему ранее. Я лично с Пономаревой сожительствовал.

Председательствующий. Дачу главы правительства на озере Рица вам Власик показывал?

Стенберг. Когда мы были на озере Рица, Власик, снимая нас на киноплёнку во время прогулки, показал мне место расположения дачи Сталина.

Председательствующий. Скажите, вам не казалось странным такое поведение Власика? Имел он право показывать вам место расположения дачи Сталина, кинофильмы о нём и о членах правительства?

Стенберг. В этих фильмах ничего плохого не было.

Председательствующий. Но вы же знаете порядок разрешения таких фильмов к просмотру?

Стенберг. Я тогда не придавал этому особого значения.

Председательствующий. Сколько раз Власик предоставлял вам возможность полётов в служебном самолёте?

Стенберг. Три раза. Первый раз, когда я летел на курорт на Кавказ, второй раз из Сочи в Москву, тогда Власик достал мне билет на одну конференцию, и чтобы я мог успеть на неё, разрешил полёт в служебном самолёте. Через два дня, когда кончилась конференция, я с разрешения Власика вылетел этим же самолётом обратно в Сочи.

Председательствующий. Называл вам Власик фамилии Николаевой, Рязанцевой и Кривовой как секретных агентов МГБ?

Стенберг. Власик говорил, что Николаева и Рязанцева являются осведомителями и сообщают в МГБ различные сведения. В отношении Кривовой он говорил, что постольку поскольку она является членом партии, то она обязана это делать сама, по своей инициативе.

Председательствующий. Оглашаю показания свидетеля Стенберга от 22 октября 1953 года: «От Власика мне лишь известно, что моя знакомая, Кривова Галина Николаевна (работавшая в тресте оформления Моссовета), является агентом органов МГБ, а также что его сожительница, Рязанцева Валентина (отчества не знаю), тоже сотрудничает с органами МГБ». Вы подтверждаете эти показания?

Стенберг. Возможно, я, давая такие показания, высказал свои выводы.

Председательствующий. Расскажите суду, как обстояло дело с ознакомлением вас с агентурным делом, которое велось в МГБ.

Стенберг. Помню, Власик вызвал меня по телефону к себе. Когда я явился в его служебный кабинет, в здании МГБ, он заявил мне, что должен меня арестовать. Я ответил, что если надо, так пожалуйста. После этого он, показав мне какой-то том, сказал, что на меня имеется очень много материалов, в частности, что я с Николаевой шлялся по иностранным посольствам и встречался с иностранными корреспондентами.

Председательствующий. Он говорил вам, что ваш и вашей жены арест предотвращён благодаря его вмешательству?

Стенберг. Да, через некоторое время после указанного мною выше разговора Власик говорил мне и моей жене, что наш арест предотвращён только вмешательством его, Власика, и одного его «парня».

Председательствующий. Скажите, Власик показывал вам материалы этого агентурного дела?

Стенберг. Он спрашивал меня о моих отдельных знакомых и при этом, показывая фотокарточку Филипповой, спросил, кто она. Затем он спросил меня, когда я перешёл в советское подданство. Я ему на всё ответил.

Председательствующий. А с какой целью в это дело была помещена фотография Филипповой?

Стенберг. Я не знаю.

Председательствующий. Какие ещё документы из этого дела он вам читал?

Стенберг. Никаких.

Председательствующий. Вы верили Власику, что его вмешательство предотвратило ваш арест?

Стенберг. Откровенно говоря, нет. Я больше расценивал это, как его желание похвалиться своим «могуществом».

Председательствующий. Скажите, много было женщин, с которыми Власик сожительствовал?

Стенберг. Я затрудняюсь сказать, со сколькими женщинами он сожительствовал, ибо часто бывало так, что во время наших встреч у него на даче он с той или иной женщиной удалялся в другие комнаты. Но что он там делал, мне неизвестно.

Председательствующий. Оглашаю выдержку из ваших собственноручных показаний: «Должен сказать, что Власик морально разложившийся человек. Он сожительствовал с многими женщинами, в частности, с Николаевой, Рязанцевой, Докукиной, Лохтионовой, Спириной, Вещицкой, Градусовой, Авериной, Верой В. Я полагаю, что Власик также сожительствовал с Щербаковой, с сёстрами Городничевыми, Людой, Адой, Соней, Кругликовой, Сергеевой и её сестрой и другими, имена которых я не помню. Поддерживая со мной товарищеские отношения, Власик спаивал меня и мою жену и сожительствовал с ней, о чём сам Власик впоследствии цинично рассказывал мне». Вы подтверждаете эти показания?

Стенберг. Да. Про некоторых из них Власик мне сам рассказывал, а в отношении других я догадывался сам.

Председательствующий. Кудоярова вы знали?

Стенберг. Да, знал. Я помню, что Спирина как-то рассказывала моей жене, что сестра Кудоярова замужем за каким-то американским денежным королём, и когда Кудояров ездил за границу в командировку, то сестра к границе высылала для него голубой экспресс. Однажды я Кудоярова видел на даче у Власика.

Член суда Коваленко. Власик предупреждал вас, чтобы вы никому не рассказывали о случае, когда он вызывал вас к себе в МГБ?

Стенберг. Да, такой факт был.

Председательствующий. Подсудимый Власик, у вас есть вопросы к свидетелю?

Власик. Вопросов не имею.

Председательствующий. Свидетель Стенберг, вы свободны.

Член суда Коваленко. Подсудимый Власик, покажите суду о вашем знакомстве с Кудояровым.

Власик. Кудояров работал фотокорреспондентом ещё в период, когда я был прикреплён к охране главы правительства. Я видел его на съёмках в Кремле, на Красной площади, слышал о нём отзывы как о прекрасном фотографе. Когда я приобрёл себе фотоаппарат, то попросил его дать консультацию по фото. Он зашёл ко мне на квартиру, показал, как обращаться с фотоаппаратом, как производить съёмку. Затем я несколько раз был у него в фотолаборатории на улице Воровского. И только много времени спустя я узнал, что его сестра находится за границей и является женой какого-то американского миллиардера. Тогда же мне рассказали, что во время его командировки за границу сестра действительно присылала ему к границе голубой экспресс. В результате этого я сделал вывод, что Кудояров является сотрудником органов, и поэтому не придал всему особого значения.

Председательствующий. Вы слышали здесь показания свидетеля Стенберга, который заявил суду, что вы расшифровали перед ним Кривову, Николаеву и Рязанцеву как секретных агентов МГБ. Вы признаёте это?

Власик. Нет. В отношении Кривовой и Николаевой это выдумки Стенберга. Что же касается Рязанцевой, то я говорил Стенбергу, что, возможно, она имеет связь с милицией. Кроме того, я предупреждал Стенберга, что Николаева имеет связи с иностранцами.

Член суда Коваленко. Подсудимый Власик, покажите суду, что из трофейного имущества вами было приобретено незаконным путём, без оплаты.

Власик. Насколько я помню, мною таким образом приобретено пианино, рояль, кажется, 3–4 ковра.

Член суда Коваленко. А часы, золотые кольца?

Власик. Ни одних часов я таким путём не приобрёл, большую часть из них мне подарили. В отношении золотых колец я помню, что когда нами в одном месте был обнаружен ящичек с золотыми изделиями и драгоценностями, то жена обменяла одно кольцо, имевшееся у неё, на другое из этого ящичка.

Член суда Коваленко. Каким путём вами приобретены радиола и приёмник?

Власик. Их мне прислал в подарок Василий Сталин. Но я их затем отдал на дачу Ближняя.

Член суда Коваленко. А что вы можете сказать о имевшихся у вас четырнадцати фотоаппаратах и объективах к ним?

Власик. Большинство из них я получил по своей служебной деятельности. Один цейсовский аппарат я купил через Внешторг, ещё один аппарат мне подарил Серов.

Член суда Коваленко. А откуда у вас аппарат с телеобъективом?

Власик. Этот фотоаппарат был сделан в отделе Палкина специально для меня. Он мне был необходим для съёмок И.В. Сталина с дальних расстояний, так как последний всегда с большой неохотой разрешал производить фотосъёмки.

Член суда Коваленко. А откуда у вас появился киноаппарат?

Власик. Киноаппарат мне прислали из Министерства кинематографии специально для съёмок И.В. Сталина.

Член суда Коваленко. А что у вас за кварцевые аппараты были?

Власик. Кварцевые аппараты предназначались для подсвечивания во время фотокиносъёмок.

Член суда Коваленко. Откуда у вас хрустальные вазы, бокалы и фарфоровая посуда в таком огромном количестве?

Власик. В частности, фарфоровый сервиз на 100 предметов был мною получен после Потсдамской конференции. Тогда было указание дать руководящему составу охраны по одному сервизу. При этом мне без моего ведома в ящик было положено несколько хрустальных ваз и бокалов. Я об этом не знал до момента вскрытия ящика в Москве. А потом оставил всё это себе. Кроме того, когда был сделан заказ на посуду для дачи Ближняя и эта посуда впоследствии по некоторым причинам не могла быть использована по назначению, я купил один винный сервиз для себя. Всё это, вместе взятое, и создало такое большое количество посуды у меня дома.

Председательствующий. Подсудимый Власик, у суда к вам больше вопросов нет. Чем вы можете дополнить судебное следствие?

Власик. Я показал всё, что мог. Больше ничего к своим показаниям дополнить не могу. Хочу только сказать, что всё, совершённое мною, я осознал только теперь, а раньше я не придавал этому никакого значения. Считал всё это в порядке вещей.

Председательствующий. Объявляю судебное следствие по делу законченным. Подсудимый Власик, вам предоставляется последнее слово. Что вы хотите сказать суду?

Власик. Граждане судьи! Я многое не понимал раньше, и ничего, кроме охраны главы правительства, не видел, и для выполнения этой обязанности ни с чем не считался. Прошу это учесть.

Именной комментарий

АВЕРБАХ Леопольд Леонидович (1903–1939). Советский литературный критик, публицист. Редактор журналов «Молодая гвардия», «На литературном посту». Генеральный секретарь Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). Автор книг «Культурная революция и вопросы советской литературы», «О задачах пролетарской литературы» и др. Был женат на дочери В.Д. Бонч-Бруевича. Сестра Ида была замужем за Г.Г. Ягодой. Также состоял в родстве с Я.М. Свердловым. Репрессирован.

АГРАНОВ (Сорендзон) Яков Саулович (1893–1938). Комиссар госбезопасности первого ранга. Член партии эсеров с 1912 г., большевик с 1915 г. В 1917 г. секретарь Полесского областного комитета большевиков. В 1919–1920 гг. секретарь Совнаркома, одновременно с мая 1919 г. особоуполномоченный при Президиуме ВЧК. В 1921 г. секретарь Малого Совнаркома. С 1923 г. на руководящих должностях в ОГПУ — НКВД. В 1931–1933 гг. полпред ОГПУ по Московской области, в 1933–1934 гг. заместитель председателя ОГПУ СССР, в 1934–1937 гг. первый заместитель наркома внутренних дел СССР, одновременно в декабре 1934 г., после убийства С.М. Кирова, и.о. начальника Ленинградского УНКВД. В 1936–1937 гг. начальник Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, в апреле — мае 1937 г. заместитель наркома и начальник ГУГБ НКВД СССР, в мае — июне 1937 г. начальник Саратовского УНКВД. В июле 1937 г. арестован и в августе 1938 г. расстрелян.

АЛЛИЛУЕВ Павел Сергеевич (1894–1938). Брат второй жены И.В. Сталина. Служил в Бронетанковом управлении Наркомата обороны СССР. Подарил сестре Н.С. Аллилуевой немецкий «вальтер», из которого она покончила с собой в ночь на 9 ноября 1932 г. Умер при невыясненных обстоятельствах 2 ноября 1938 г., на другой день после возвращения из отпуска.

АЛЛИЛУЕВА Надежда Сергеевна (1901–1932). Родилась в Баку. Участница Октябрьской революции 1917 г. и гражданской войны. В 1919 г. вышла замуж за И.В. Сталина. С 1919 г. в аппарате Совнаркома, была секретарём В.И. Ленина. Работала в журнале «Революция и культура» при газете «Правда». В 1929–1932 гг. училась в Промышленной академии на факультете искусственного волокна. Покончила жизнь самоубийством в ночь на 9 ноября 1932 г.

АНТОНОВ Александр Степанович (1888–1922). Руководитель крестьянского восстания в Тамбовской и частично Воронежской губерниях в 1920–1921 гг. Член партии эсеров с 1906 г. После февральской революции 1917 г. вернулся в Тамбов из ссылки, вошёл в губернский комитет партии эсеров, был назначен помощником начальника 2-й части городской милиции в Кирсанове. В ноябре 1920 г. возглавил главный оперативный штаб восставших крестьян. Убит при аресте 24 июля 1922 г. в Борисоглебском уезде. В подавлении мятежа участвовали части Красной Армии под командованием М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, И.П. Уборевича, Г.К. Жукова, Г.И. Котовского.

АРАЛОВ Семён Иванович (1880–1969). Штабс-капитан царской армии. В социал-демократическом движении с 1903 г. Участник Октябрьской революции 1917 г. в Петрограде. С января 1918 г. начальник оперативного отдела Московского военного округа, в марте — сентябре того же года — Наркомвоена. С сентября 1918 г. по июль 1919 г. член Реввоенсовета Республики, одновременно военком Полевого штаба РВСР. В гражданскую войну член РВС 12-й, 14-й армий (1919–1920), Юго-Западного фронта (1920), Киевского военного округа (1921). В 1921–1925 гг. полпред в Литве, Турции. Затем в коллегии НКИД, в ВСНХ.

БАЖАНОВ Борис Григорьевич (1900–1980). Секретарь И.В. Сталина в 1923–1926 гг. С 1920 г. по 1922 г. студент МВТУ, в 1922–1923 гг. секретарь Оргбюро ЦК РКП(б). С 1926 г. редактор «Финансовой газеты», в октябре — декабре 1927 г. заведующий секретным отделом ЦК Компартии Туркменистана. В ночь на 1 января 1928 г. перешёл советско-персидскую границу. Скончался в Париже.

БЕЛОБОРОДОВ Александр Георгиевич (1891–1938). Участник Октябрьской революции 1917 г. До этого четыре года сидел в тюрьме. В июле 1918 г., будучи председателем Уральского областного Совета, подписал решение Совета о расстреле Николая II и его семьи. В 1919–1921 гг. уполномоченный Совета рабочей и крестьянской обороны на Юге России, заместитель начальника Политуправления РВСР, заместитель председателя РВС Кавказской трудовой армии, председатель экономсовета Юго-Востока, секретарь Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б). С конца 1921 г. заместитель наркома, в 1923–1927 гг. нарком внутренних дел РСФСР. В середине 20-х годов примыкал к троцкистской оппозиции. В 1927 г. был исключён из ВКП(б) и до 1930 г., когда был восстановлен в партии, находился в ссылке. С 1930 г. работал в системе Комитета заготовок СССР, уполномоченным Наркомата внутренней торговли СССР. В 1936 г. вновь был исключён из ВКП(б) и арестован. В 1938 г. расстрелян.

БЕРИЯ Лаврентий Павлович (1899–1953). Советский государственный и партийный деятель. В 1921–1931 гг. в органах разведки и контрразведки: заместитель председателя Азербайджанской ЧК, председатель Грузинского и Закавказского ГПУ, представитель ОГПУ в ЗСФСР. С 1931 г. первый секретарь ЦК КП(б) Грузии. В 1938–1945 гг. и в марте — июне 1953 г. нарком (министр) внутренних дел СССР, одновременно в 1941–1953 гг. заместитель, первый заместитель Председателя Совнаркома (Совета Министров) СССР. 26 июня 1953 г. арестован и 23 декабря того же года расстрелян «за преступные антипартийные и антигосударственные действия».

БОНЧ-БРУЕВИЧ Владимир Дмитриевич (1873–1955). Член РСДРП с 1895 г. Сотрудник ленинских газет «Искра», «Вперед», «Правда». В 1917 г. член исполкома Петроградского Совета. После Октябрьской революции 1917 г. до 1920 г. был управляющим делами Совнаркома РСФСР. Руководил переездом советского правительства из Петрограда в Москву в марте 1918 г. С 1921 г. на хозяйственной и научной работе, с 1933 г. директор Государственного Литературного музея, в 1945–1955 гг. директор Музея истории религии и атеизма АН СССР в Ленинграде.

БОРИСОВ М.В. (1881–1934). Оперативный комиссар охраны первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) С.М. Кирова. Погиб 2 декабря 1934 г. в результате автокатастрофы по пути к И.В. Сталину для допроса.

БУБНОВ Андрей Сергеевич (1884–1938). Советский государственный и партийный деятель. Член Политбюро ЦК РСДРП(б) в 1917 г. В 1922–1924 гг. заведующий отделом ЦК РКП(б), в 1924–1929 гг. начальник Политуправления РККА, член Реввоенсовета СССР и ответственный редактор газеты «Красная звезда», одновременно в 1925 г. секретарь ЦК РКП(б). В 1929–1937 гг. нарком просвещения РСФСР. Репрессирован.

БУХАРИН Николай Иванович (1888–1938). Советский партийный и государственный деятель. Член Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б) в 1924–1929 гг. С 1911 г. в эмиграции. В 1917 г. возвратился на родину, работал в Московском комитете большевиков, редактировал газету «Известия Московского военно-революционного комитета». С конца 1917 г. редактор газеты «Правда», в которой с небольшим перерывом в 1918 г. проработал до 1929 г. Одновременно в 1924–1929 гг. редактор журнала «Большевик». В 1930–1934 гг. работал в ВСНХ, Наркомтяжпроме СССР. С 1934 г. по 1937 г. ответственный редактор газеты «Известия ЦИК СССР». В 1937 г. арестован, исключён из партии, в 1938 г. по делу «антисоветского правотроцкистского блока» приговорён к расстрелу. Реабилитирован в феврале 1977 г.

ВАРЕЙКИС И.М. (1894–1939). Член РСДРП с 1913 г. После 1917 г. на ответственных партийных и советских должностях. С 1923 г. секретарь Киевского губкома КП(б)У и Среднеазиатского бюро ВКП(б), заведующий отделом печати ЦК ВКП(б), первый секретарь Саратовского губкома, Центральночерноземного и Воронежского обкомов, Сталинградского и Дальневосточного крайкомов ВКП(б). Участник совещания. Репрессирован.

ВЛАСИК Николай Сергеевич (1896–1967). С 1931 г. начальник личной охраны И.В. Сталина. Генерал-лейтенант. Родился в Белоруссии. С 1919 г. в ВЧК. В мае 1952 г. снят с должности начальника Главного управления охраны МГБ СССР, до ноября того же года был заместителем начальника управления лагеря в г. Асбест Свердловской области. В декабре 1952 г. арестован, в 1955 г. направлен в ссылку сроком на десять лет (сокращена до трёх лет с учетом амнистии и предварительного заключения) в Красноярск. В 1956 г. освобождён от дальнейшего отбытия наказания со снятием судимости.

ВОЛКОВА Зинаида Львовна (1900–1933). Старшая дочь Л.Д. Троцкого от первого брака. В 1931 г. получила разрешение выехать за рубеж для лечения. В 1932 г. вместе с отцом была лишена советского гражданства. В 1933 г. покончила жизнь самоубийством.

ГАНЕЦКИЙ (Фюрстенберг) Яков Станиславович (1879–1937). Советский дипломат. После Октябрьской революции 1917 г. член коллегии Наркомата финансов, комиссар и управляющий Народным банком. В 1920 г. член советской делегации на переговорах о мире с Латвией, затем полпред и торгпред РСФСР в Латвии. В 1920–1921 гг. участвовал в переговорах с Польшей. Принимал участие в подготовке материалов для Генуэзской, Гаагской и Лозаннской конференций. В 1932–1935 гг. руководитель гособъединения музыки и эстрады, затем объединения цирков, зверинцев и аттракционов. В 1935–1937 гг. директор Музея Революции СССР. Арестован 26 ноября 1937 г. и в тот же день расстрелян.

ГЕТЬЕ Фёдор Александрович (1863–1938). Лечащий врач В.И. Ленина и Н.К. Крупской, с которыми прожил «под одной крышей около восьми месяцев во время его болезни». Был главным врачом Басманной, основателем и главным врачом Солдатенковской (ныне им. С.П. Боткина) больниц, главным врачом подмосковного санатория «Химки». В начале 1919 г. был приглашён в Лечсанупр Кремля, с 1921 г. по распоряжению В.И. Ленина официально зачислен консультантом Кремлёвской больницы.

ГИЛЬ Сергей Константинович (1886–1966). Шофёр автобазы Управления делами Совнаркома РСФСР в 1917–1924 гг. Обслуживал В.И. Ленина.

ГИНЗБУРГ Семён Захарович (1897 —?). В 20-х–30-х годах работал в советских и хозяйственных органах. В 1939–1946 гг. нарком (министр) промышленности стройматериалов, с 1950 г. заместитель министра в ряде министерств. Работал вместе с Г.К. Орджоникидзе. Автор воспоминаний о нём.

ГИТТИС Владимир Михайлович (1881–1938). Советский военный деятель. Комкор (1935). Полковник, командир полка царской армии. В Красной Армии добровольно с 1918 г. В годы гражданской войны командующий армией, командующий войсками Южного, Западного и Кавказского фронтов. В 1921–1925 гг. был командующим войсками Заволжского и Петроградского военных округов. С 1926 г. заместитель начальника снабжения РККА, уполномоченный Наркомата по военным и морским делам при Наркомате торговли СССР. Арестован 28 ноября 1937 г. Расстрелян 22 августа 1938 г. по обвинению в шпионаже и принадлежности к военному заговору в РККА.

ГЛЯССЕР Мария Игнатьевна (1890–1951). Секретарь В.И. Ленина по Политбюро в 1918–1924 гг. Официально числилась сотрудницей секретариата Совнаркома. Член партии с 1917 г. После смерти вождя работала в Институте Ленина, затем в Институте Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК ВКП(б).

ГОЛОЩЁКИН Филипп Исаевич (Шая-Ицков Исаакович) (1876–1941). Один из организаторов расстрела царской семьи. Родился в Витебской губернии. Окончил зубоврачебную школу в Риге. В 1896 г. работал приказчиком в писчебумажном магазине. С 1903 г. зубной техник, владелец зубоврачебного кабинета, в том же году вступил в партию большевиков. Арестовывался, ссылался, жил в эмиграции. Во время Октябрьской революции 1917 г. член Петроградского ВРК. С декабря 1917 г. военный комиссар Уральского областного Совета, с мая 1918 г. окружной военком, секретарь Уральского обкома партии. Затем работал в Туркестане, Башкирии, Москве (председатель Главруды), Костроме, Самаре. В 1925–1932 гг. первый секретарь Казахского крайкома. С июля 1933 г. член ЦКК, член коллегии Наркомата РКИ. С октября 1933 г. главный арбитр при Совнаркоме СССР. Расстрелян 28 октября 1941 г.

ГУСЕВ Сергей Иванович (Драбкин Яков Давидович) (1874–1933). Член партии с 1896 г. С 1919 г. один из политических руководителей Красной Армии. С 1921 г. начальник Политуправления РВС Республики. В 1919 г. и в 1921–1923 гг. член Реввоенсовета. В 1923–1925 гг. секретарь ЦКК РКП(б). В 1920–1923 гг. кандидат в члены ЦК РКП(б). С 1929 г. член Президиума Исполкома Коминтерна.

ДЖУГАШВИЛИ Екатерина Георгиевна (1860–1937). Мать И.В. Сталина. Родилась в г. Гори. С начала 20-х годов проживала в г. Тифлисе.

ДЖУГАШВИЛИ Яков Иосифович (1908–1943). Сын И.В. Сталина от первого брака с Е. Сванидзе. Окончил Артиллерийскую академию. Старший лейтенант. 16 июля 1941 г. попал в плен к немцам. В 1943 г. погиб в концлагере Заксенхаузен.

ДУБОВОЙ Иван Наумович (1896–1938). Советский военный деятель. Командарм второго ранга (1935). В гражданскую войну занимал командные, штабные и политические должности, начальник дивизий. Был заместителем у Н.А. Щорса. В 1924–1929 гг. командир стрелкового корпуса, в 1929–1935 гг. заместитель командующего войсками Украинского военного округа, в 1935–1938 гг. командующий войсками Харьковского военного округа. Репрессирован. Автор книги «Мои воспоминания о Щорсе» (Киев, 1935).

ЕЖОВ Николай Иванович (1895–1940). Советский государственный и партийный деятель. В 20-е годы заведовал сектором кадров в секретариате И.В. Сталина. В 1930–1934 гг. заведующий орграспредотделом ЦК ВКП(б), в 1934–1935 гг. заместитель председателя, в 1935–1939 гг. председатель КПК при ЦК ВКП(б), одновременно в 1934–1935 гг. заведующий промышленным отделом ЦК ВКП(б), в 1935–1939 гг. секретарь ЦК ВКП(б). В 1936–1938 гг. нарком внутренних дел СССР. В 1938–1939 гг. нарком водного транспорта СССР. В июне 1939 г. арестован, в феврале 1940 г. расстрелян.

ЖЕМЧУЖИНА (Карповская) Полина (Перл) Семеновна (1897–1970). Жена В.М. Молотова. В 1922–1925 гг. студентка Московского рабочего факультета им. Покровского. В 1925–1927 гг. слушательница курсов марксизма-ленинизма. В 1927–1932 гг. секретарь ячейки ВКП(б) и директор московской фабрики «Новая заря». В 1936–1937 гг. начальник Главного управления парфюмерно-косметической, синтетической и мыловаренной промышленности Наркомата пищевой промышленности СССР, в 1937–1939 гг. заместитель наркома пищевой промышленности СССР, затем нарком рыбной промышленности СССР, в 1939–1948 гг. начальник Главного управления текстильной промышленности Наркомата (Министерства) лёгкой промышленности РСФСР. В 1949 г. осуждена Особым совещанием МГБ СССР к ссылке. После смерти И.В. Сталина в марте 1953 г. возвратилась в Москву.

ЗАЛУЦКИЙ Пётр Антонович (1888–1937). Советский партийный и государственный деятель. Родился в Могилёвской губернии. В 1917 г. член Петросовета, Петербургского комитета РСДРП(б). С 1921 г. член Президиума, секретарь ВЦИК. В 1922–1925 гг. секретарь Уральского, Северо-Западного бюро ЦК РКП(б), Петроградского (с 1924 г. Ленинградского) губкома РКП(б). Затем был на хозяйственной работе. В 1934 г. арестован, в 1937 г. расстрелян.

ЗАПОРОЖЕЦ (Гарькавый) Иван Васильевич (1885–1938). Уроженец Мелитопольского округа. Член РКП(б) с 1919 г. С 1921 г. в ВЧК: на нелегальной работе в Польше, Чехословакии, Австрии. В 1923 г. в Экономическом управлении ОГПУ. Затем до 1927 г. резидент советской разведки в Германии и Австрии. В 1927–1934 гг. заместитель начальника Информационного отдела ОГПУ, заместитель начальника Ленинградского УНКВД. С конца августа до ноября 1934 г. находился на излечении в военном госпитале (в гипсе), с 12 ноября 1934 г. — в санатории в г. Сочи. После убийства С.М. Кирова Л.В. Николаевым осужден на три года лишения свободы. С апреля 1935 г. заместитель начальника, начальник транспортного управления Дальстроя. Летом 1937 г. доставлен в Москву, где был арестован. Расстрелян.

ЗВЕЗДОВ Василий Иванович (1902–1934). Родился в г. Твери. Член РКП(б) с 1923 г. Участник «новой оппозиции». Арестован 8 декабря 1934 г. по обвинению в причастности к убийству С.М. Кирова. Расстрелян 29 декабря 1934 г. Реабилитирован 30 ноября 1990 г.

ЗЕЛЕНСКИЙ Исаак Абрамович (1890–1937). После февральской революции 1917 г. руководил партийной организацией Басманного района Москвы. Затем работал в Моссовете. С мая 1920 г. член коллегии Наркомпрода и правления Центросоюза. В 1921–1925 гг. секретарь Московского комитета партии. В 1925–1934 гг. секретарь Среднеазиатского бюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). С 1934 г. председатель Центросоюза. В 1937 г. арестован и расстрелян.

ЗИНОВЬЕВ (Апфельбаум, Радомысльский) Григорий Евсеевич (Евсей-Гершен Аронович) (1883–1936). Советский партийный и государственный деятель. Учился в Бернском университете. Участник революции 1905–1907 гг., после поражения которой жил в эмиграции. Возвратился в Петроград с В.И. Лениным и другими эмигрантами 3 апреля 1917 г. Вместе с ним скрывался в Разливе в июльские дни 1917 г. На заседаниях ЦК партии 10(23) и 16(29) октября 1917 г. совместо с Л.Б. Каменевым выступил против курса на вооружённое восстание. С декабря 1917 г. по март 1926 г. председатель Петроградского (Ленинградского) Совета, одновременно в 1919–1926 гг. председатель Исполкома Коминтерна. На объединённом Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в июле 1926 г. исключён из состава Политбюро ЦК, в октябре 1927 г. исключён из состава ЦК партии, в ноябре того же года исключён из партии. Восстановлен в июне 1928 г. С 1928 г. ректор Казанского университета, с 1931 г. член коллегии Наркомата просвещения РСФСР. В октябре 1932 г. вновь исключён из партии, в 1932–1933 гг. находился в ссылке в Кустанае, затем член правления Центросоюза, член редколлегии журнала «Большевик». В декабре 1933 г. восстановлен в партии, в декабре 1934 г. вновь исключён. Тогда же арестован, в январе 1935 г. осужден к десяти годам тюремного заключения, в августе 1936 г. приговорён к высшей мере наказания и расстрелян. Реабилитирован в июне 1988 г.

ИВАНОВ Константин Петрович (1900–1925). Рабочий магазина-мастерской Сестрорецкого оружейного завода, пропуском которого воспользовался В.И. Ленин для перехода финской границы после разгрома июльского, 1917 г., выступления большевиков в Петрограде. Проживал на станции Разлив, Крестовский переулок, дом Рабиновича. Имел большое внешнее сходство с Лениным. После Октябрьской революции вступил в Красную Армию, затем снова работал в магазине-мастерской. Умер 19 мая 1925 г. от туберкулёза кости. Похоронен в Сестрорецке. Супруга скончалась в 1980 г., никакими льготами и привилегиями не пользовалась, получала обычную заработанную пенсию.

КАЛИНИН Михаил Иванович (1875–1946). Советский партийный и государственный деятель. Член партии с 1898 г. Участник революции 1905–1907 гг., Октябрьского вооруженного восстания 1917 г. С марта 1919 г. председатель ВЦИК РСФСР, с декабря 1922 г. председатель ЦИК СССР. В 1938–1946 гг. Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Похоронен на Красной площади в Москве.

КАМЕНЕВ (Розенфельд) Лев Борисович (1883–1936). Советский партийный и государственный деятель. Член Политбюро ЦК РСДРП(б) — РКП(б) в 1917, 1919–1925 гг. Участник революции 1905–1907 гг. Неоднократно арестовывался, ссылался. В 1917 г. один из редакторов газеты «Правда», первый председатель ВЦИК. В 1918–1926 гг. председатель Моссовета, одновременно с 1922 г. заместитель Председателя СНК РСФСР (СССР), с 1923 г. директор Института Ленина, с 1924 г. председатель Совета труда и обороны. В январе — августе 1926 г. нарком внешней и внутренней торговли СССР. С 1926 г. полпред СССР в Италии, председатель научно-технического управления ВСНХ СССР и Главконцесскома. В 1932–1933 гг. в ссылке в Минусинске. С 1933 г. директор издательства «Академия», в 1934 г. директор Института мировой литературы АН СССР. В октябре 1926 г. освобождён от обязанностей кандидата в члены Политбюро, в 1927 г. исключен из состава ЦК, на ХV съезде партии исключён из ВКП(б). Восстановлен в 1928 г., в 1932 г. вновь исключён, в 1933 г. восстановлен, в декабре 1934 г. исключён и арестован. Приговаривался к различным срокам тюремного заключения, в 1936 г. расстрелян. Реабилитирован в июне 1988 г. Был женат на сестре Л.Д. Троцкого Ольге.

КАПЛАН Дора (Ройдман Фейга Хаимовна). (1890–1918). Родилась в семье сельского учителя. Член партии эсеров. В 1906 г. ранена во время подготовки теракта против киевского генерал-губеранатора. Приговорена к вечной каторге. После Октябрьской революции входила в центральный боевой отряд эсеров Г.И. Семёнова (Васильева). Ранила В.И. Ленина 30 августа 1918 г. Расстреляна 3 сентября 1918 г. по постановлению ВЧК.

КИРОВ (Костриков) Сергей Миронович (1886–1934). Советский государственный и партийный деятель. Участник трёх российских революций. Возглавлял борьбу за советскую власть на Кавказе. Один из руководителей Астраханской обороны 1919 г. и освобождения Кавказа от белогвардейцев. С 1921 г. секретарь ЦК Компартии Азербайджана. С 1926 г. первый секретарь Ленинградского обкома и Северо-Западного бюро ЦК ВКП(б). Одновременно с 1934 г. секретарь ЦК ВКП(б). Член Политбюро ЦК ВКП(б) в 1930–1934 гг. Убит в Смольном террористом Л.В. Николаевым.

КОРОТЧЕНКО Демьян Сергеевич (1894–1969). Советский партийный и государственный деятель. В 1931–1934 гг. председатель Бауманского райисполкома Москвы, в 1934–1936 гг. секретарь Бауманского и Первомайского райкомов партии Москвы. В 1936–1937 гг. третий секретарь МК ВКП(б), в 1937 г. первый секретарь Западного (Смоленского) обкома ВКП(б), в 1937–1938 гг. первый секретарь Днепропетровского обкома КП(б) Украины, в 1938–1939 гг. и в 1947–1954 гг. председатель Совнаркома (Совета Министров) Украинской ССР, в 1939–1946 гг. третий, в 1946–1947 гг. второй секретарь ЦК КП(б) Украины. В 1954–1969 гг. председатель Президиума Верховного Совета Украинской ССР. Член Президиума ЦК КПСС в 1952–1953 гг.

КОСИОР Станислав Викентьевич (1889–1939). Советский государственный и партийный деятель. Член Политбюро ЦК ВКП(б) в 1930–1939 гг. В 1919–1922 гг. секретарь ЦК КП(б) Украины, в 1922–1925 гг. секретарь Сибирского бюро ЦК РКП(б), в 1925–1928 гг. секретарь ЦК ВКП(б), в 1928–1937 гг. генеральный (первый) секретарь ЦК КП(б) Украины. В 1938 г. заместитель Председателя Совнаркома СССР. В мае того же года арестован и в феврале 1939 г. расстрелян.

КОТОВСКИЙ Григорий Иванович (1881–1925). Герой гражданской войны. Член РКП(б) с 1920 г. В революционном движении с 1902 г., организатор вооруженных выступлений молдавских крестьян в 1905 и 1912 гг. Участник Октябрьской революции 1917 г. в Молдавии. Командир партизанского отряда, кавалерийской бригады, кавалерийского корпуса. Убит Мейером Зайдером в военном совхозе «Чабанка».

КОТОЛЫНОВ Иван Иванович (1905–1934). Родился в Петербурге. Член РКП(б) с 1921 г. Принимал участие в «новой оппозиции». В 1934 г. был студентом Ленинградского индустриального института. Арестован 5 декабря по обвинению в причастности к убийству С.М. Кирова. Расстрелян 29 декабря 1934 г. Реабилитирован 30 ноября 1990 г.

КРЕСТИНСКИЙ Николай Николаевич (1883–1938). Советский государственный и партийный деятель. Член Политбюро, секретарь ЦК РКП(б) в 1919–1921 гг., одновременно в 1918–1921 гг. нарком финансов РСФСР. В 1921–1930 гг. полпред СССР в Германии, в 1930–1937 гг. заместитель, первый заместитель наркома иностранных дел СССР, в 1937 г. заместитель наркома юстиции СССР. В мае 1937 г. арестован, в марте 1938 г. расстрелян.

КРУПСКАЯ Надежда Константиновна (1869–1939). Советский государственный и партийный деятель. Жена В.И. Ленина. Участница революции 1905–1907 гг. и Октябрьской революции 1917 г. С 1917 г. член коллегии, с 1929 г. заместитель наркома просвещения. С 1920 г. председатель Главполитпросвета. С 1924 г. член ЦКК партии, с 1927 г. член ЦК ВКП(б). Почётный член АН СССР (1931).

КСЕНОФОНТОВ Иван Ксенофонтович (1884–1921). Один из организаторов ВЧК. С декабря 1917 г. член коллегии, с марта 1919 г. по апрель 1921 г. заместитель председателя ВЧК. В дальнейшем управляющий делами ЦК РКП(б), заместитель наркома социального обеспечения.

КУЙБЫШЕВ Валериан Владимирович (1888–1935). Советский государственный и партийный деятель. Участник революции 1905–1907 гг. Руководитель борьбы за установление советской власти в Самаре. Один из политических руководителей Красной Армии в гражданской войне. С 1922 г. секретарь ЦК, с 1923 г. председатель ЦКК партии, одновременно нарком Рабоче-крестьянской испекции, заместитель председателя Совнаркома. С 1926 г. председатель Высшего совета народного хозяйства СССР. С 1930 г. председатель Госплана, заместитель председателя Совнаркома. С 1934 г. председатель Комиссии советского контроля, первый заместитель председателя Совнаркома и Совета труда и обороны СССР. Член Политбюро ЦК ВКП(б) с 1927 г.

КУЙБЫШЕВ Николай Владимирович (1893–1938). Брат В.В. Куйбышева. Комкор (1936). Капитан царской армии. В Красной Армии с первых дней её существования. В годы гражданской войны был военным комиссаром и командиром ряда бригад и дивизий. В марте 1922 г. — мае 1923 г. комендант Кронштадтской крепости. В 1925–1926 гг. военный советник в Китае. С 1926 г. начальник Командного управления РККА, помощник командующего войсками Московского военного округа, командующий Сибирским военным округом, начальник Главного управления РККА, секретарь распорядительных заседаний Совета Труда и Обороны СССР. С июня 1937 г. по январь 1938 г. командующий войсками Закавказского военного округа. Арестован 2 февраля 1938 г., расстрелян 1 августа 1938 г. по обвинению в принадлежности к военному заговору в РККА.

ЛЕВИН Лев Григорьевич (1870–1938). С апреля 1920 г. врач-ординатор, заведующий терапевтическим отделением Кремлёвской больницы. С апреля 1922 г. был привлечён к лечению В.И. Ленина. В 1938 г. по процессу «правотроцкистского блока» вместе с другими профессорами обвинялся в убийстве при помощи медицины В.Р. Менжинского, В.В. Куйбышева, А.М. Горького. Расстрелян.

ЛЕНИН (Ульянов) Владимир Ильич (1870–1924). Основатель КПСС и Советского государства. С 1893 г. руководил рабочими кружками в Петербурге, вел пропаганду социал-демократических идей. Подвергался арестам, отбывал ссылку в Восточной Сибири. С 1900 г. по 1917 г. в эмиграции (в 1905 г. короткий период работал в революционном Петербурге). Возвратился в Россию 3(16) апреля 1917 г. С июля 1917 г. находился на нелегальном положении. Руководил подготовкой и проведением Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде. Председатель Совета Народных Комиссаров в 1917–1924 гг. Тело покоится в мавзолее на Красной площади в Москве.

ЛОЗОВСКИЙ А. (Дридзо Соломон Абрамович) (1878–1952). Брат секретаря Н.К. Крупской В.А. Дридзо. Член РСДРП с 1901 г. С 1921 г. генеральный секретарь Профинтерна, с 1937 г. директор Гослитиздата, в 1939–1946 гг. заместитель наркома (министра) иностранных дел СССР, с 1946 г. генеральный директор ТАСС. Репрессирован, реабилитирован посмертно.

МЕДВЕДЬ Филипп Демьянович (1890–1937). Родился в Белоруссии. В ВЧК с 1918 г. В 1921–1922 гг. полномочный представитель ВЧК по Западному краю. В 1924–1929 гг. полпред ОГПУ при Ленинградском военном округе, в 1929–1934 гг. полпред ОГПУ — начальник Ленинградского УНКВД. После убийства С.М. Кирова в Смольном Л.В. Николаевым арестован, в январе 1935 г. осужден к трём годам лишения свободы, в конце 1935 г. досрочно освобождён. В 1935–1937 гг. начальник Северного горного управления Колымлага ГУЛАГа НКВД СССР. В 1937 г. вновь арестован. В том же году расстрелян.

МОЛОТОВ (Скрябин) Вячеслав Михайлович (1890–1986). Советский партийный и государственный деятель. Ближайший соратник И.В. Сталина. В 1917 г. работал в редакции газеты «Правда», был членом Военно-революционного комитета. В 1918–1919 гг. председатель Совета народного хозяйства Северного района, председатель Нижегородского губисполкома, в 1920 г. секретарь Донецкого губкома, секретарь ЦК КП(б) Украины. В 1921–1930 гг. секретарь ЦК партии, в 1930–1941 гг. председатель Совнаркома СССР. В 1941–1957 гг. первый заместитель председателя Совнаркома (Совета Министров) СССР. В 1939–1949, 1953–1956 гг. нарком (министр) иностранных дел СССР. С 1957 г. посол СССР в Монголии, в 1960–1962 гг. постоянный представитель СССР при Международном агентстве по атомной энергии.

НАЗАРЕТЯН Амаяк Маркарович (1889–1937). Советский государственный и партийный деятель. Участник борьбы за советскую власть на Кавказе. С 1920 г. секретарь Кавказского бюро ЦК РКП(б). С 1922 г. помощник И.В. Сталина, затем в газете «Правда». С 1924 г. секретарь Закавказского крайкома ВКП(б), председатель ЦКК и нарком РКИ ЗСФСР. С 1931 г. в Наркомате рабоче-крестьянской инспекции СССР. С 1934 г. член Комиссии советского контроля.

НЕВЕЛЬСОН Нина Львовна (1902–1926). Младшая дочь Л.Д. Троцкого от первого брака. Была замужем за инженером. Умерла от туберкулёза в Москве.

НИКОЛАЕВ Леонид Васильевич (1904–1934). Выстрелом в Смольном 1 декабря 1934 г. убил С.М. Кирова. Родился в Петербурге. Член РКП(б) с 1924 г. С 1920 г. сменил 12 мест работы. В оппозициях и контрреволюционных организациях не участвовал. В октябре 1933 г. — апреле 1934 г. инструктор Института истории ВКП(б) при Ленинградском обкоме партии. В апреле 1934 г. уволен, был безработным. Расстрелян 29 декабря 1934 г.

НОВГОРОДЦЕВА (Свердлова) Клавдия Тимофеевна (1876–1960). Жена Я.М. Свердлова. Член РСДРП с 1904 г. Учительница. Участница революции 1905–1907 гг. на Урале, Октябрьской революции 1917 г. в Петрограде. В 1917–1918 гг. заведовала большевистским книгоиздательством «Прибой». С марта 1918 г. помощник секретаря, заведующая Секретариатом ЦК РКП(б). С 1920 г. во ВЦИКе, в ОГИЗе, Главлите. Была членом ВЦИК.

ОРДЖОНИКИДЗЕ Григорий Константинович (1886–1937). Советский государственный и партийный деятель. Участник революции 1905–1907 гг. на Кавказе. Участник Октябрьской революции 1917 г. в Петрограде. Один из политических руководителей Красной Армии в гражданскую войну. Возглавлял борьбу за советскую власть на Северном Кавказе и в Закавказье. В 1924–1927 гг. член Реввоенсовета СССР. С 1926 г. председатель ЦКК ВКП(б) и нарком РКИ, заместитель председателя Совнаркома СССР. С 1930 г. председатель ВСНХ. С 1932 г. нарком тяжелой промышленности. Член Политбюро ЦК ВКП(б) в 1930–1937 гг. Покончил жизнь самоубийством.

ОРЛОВ Александр Михайлович (в кадрах ОГПУ — НКВД Никольский Лев Лазаревич) (Фельбинг Лейба Лазаревич). (1895–1973). Майор госбезопасности (1935). Родился в белорусском городе Бобруйске. Учился на юридическом факультете МГУ. С 1916 г. в армии. Участник гражданской войны на юге России. С 1920 г. в органах ЧК. С 1924 г. в Экономическом управлении ОГПУ, начальник погранзаставы Сухумского гарнизона, затем в Иностранном отделе ОГПУ. С 1933 г. по 1937 г. нелегальный резидент ИНО во Франции, Австрии, Италии. В 1937–1938 гг. резидент НКВД, советник республиканского правительства по безопасности в Испании. С июля 1938 г. невозвращенец. Жил в США. Автор книги «История сталинских преступлений», опубликованной после смерти И.В. Сталина.

ПАУКЕР Карл Викторович (1895–1937). Комиссар госбезопасности 2-го ранга (1935). Родился в г. Лемберге (Львове). Участник Первой мировой войны, состоял в австро-венгерской армии, попал в плен. Большевик с 1917 г. В начале 20-х годов помощник начальника спецотделения ВЧК, начальник личной охраны И.В. Сталина. В 1933–1936 гг. начальник оперативного отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, в ноябре 1936 г. — апреле 1937 г. начальник отдела охраны ГУГБ. Награждён орденами Ленина, Красного Знамени, Красной Звезды. Расстрелян.

ПЕТЕРС Ян Христофорович (1886–1938). Советский государственный и партийный деятель. Член РСДРП с 1904 г., член Британской социалистической партии с 1909 г. Участник Октябрьской революции, член Петроградского Военно-революционного комитета. С 1917 г. член коллегии ВЧК, в 1918 г. заместитель председателя Ревтрибунала. Лично допрашивал террористку Ф. Каплан, стрелявшую в Ленина. В 1920–1922 гг. председатель ВЧК в Туркестане. С 1923 г. член коллегии ОГПУ. В 1930–1934 гг. председатель Московской контрольной комиссии ВКП(б), член КПК при ЦК ВКП(б). Репрессирован.

ПЛЯТТ Владислав Иосифович (1885–1937). Эсер в 1904–1913 гг., с 1909 г. в тюрьме и ссылке, с 1913 г. в эмиграции. С июня 1917 г. в комиссариате милиции г. Москвы. С марта 1918 г. в Наркомземе РСФСР. С ноября 1918 г. по октябрь 1919 г. управляющий делами РВС Южного фронта, одновременно с мая 1919 г. член Донревкома. С октября 1919 г. по май 1921 г. начальник особого отдела МЧК. Затем на дипломатической, издательской работе, в Наркомвнешторге. Репрессирован.

ПОДВОЙСКИЙ Николай Ильич (1880–1948). Советский государственный, военный и партийный деятель. Учился в Демидовском юридическом лицее. В революционном движении с 1898 г. В октябре 1917 г. член Петроградского Военно-революционного комитета (ВРК) и тройки по руководству восстанием. В дни восстания председатель ВРК. В ноябре 1917 г. — марте 1918 г. нарком по военным делам. В ноябре 1919 г.–1923 г. начальник Всевобуча и частей особого назначения (ЧОН), одновременно член реввоенсовета ряда армий, нарком по военным и морским делам УССР. В дальнейшем на партийной и советской работе. С 1935 г. персональный пенсионер. Дочь была замужем за сыном Я.М. Свердлова полковником МГБ А.Я. Свердловым.

ПОСКРЁБЫШЕВ Александр Николаевич (1891–1965). С 1922 г. инструктор ЦК РКП(б) по учёту, в 1923–1924 гг. заместитель управляющего делами ЦК РКП(б). В 1924–1928 гг. помощник И.В. Сталина. В 1928–1953 гг. заведующий особым сектором, секретным отделом Секретариата ЦК ВКП(б). В 1952–1954 гг. секретарь Президиума и Бюро Президиума ЦК КПСС. Генерал-лейтенант. С 1954 г. на пенсии. Был женат на родственнице Л.Д. Троцкого.

ПЯТАКОВ Георгий (Юрий) Леонидович (1890–1937). Советский государственный и партийный деятель. Родился в семье директора сахарного завода на Украине. Был активным членом анархистских кружков, входил в террористическую группу, ставившей целью убийство генерал-губернатора Сухомлинова. Учился в Петербургском университете. В 1912 г. был арестован и осужден к ссылке, откуда бежал в Европу. После Октябрьской революции 1917 г. главный комиссар Госбанка, затем на военно-политической работе. В годы гражданской войны член реввоенсовета ряда армий, комиссар Академии Генштаба. В 1920 г. один из руководителей («пятаковская тройка») массовых расстрелов белых офицеров в Крыму, пришедших на объявленную регистрацию. Затем был назначен председателем правления каменноугольной промышленности Донбасса, заместителем председателя ВСНХ, председателем Госбанка, заместителем наркома тяжелой промышленности СССР. В 1936 г. арестован. Просил предоставить ему «любую форму реабилитации» и, в частности, от себя внёс предложение «разрешить ему лично расстрелять всех приговорённых к расстрелу по процессу, в том числе и свою бывшую жену». Расстрелян в 1937 г.

РЕДЕНС (Аллилуева) Анна Сергеевна (1896–1964). Сестра второй жены И.В. Сталина. Арестована в 1948 г., осуждена на 10 лет лишения свободы. Освобождена в 1954 г.

РЕДЕНС Станислав Фёдорович (1892–1940). Комиссар государственной безопасности 1-го ранга (1935). Секретарь председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского. В 1927–1931 гг. председатель ГПУ ЗСФСР, с марта 1931 г. полномочный представитель ОГПУ по Белорусской ССР, в 1932–1933 гг. председатель ГПУ Украинской ССР, в 1933–1934 гг. полпред ОГПУ по Московской области, в 1934–1938 гг. начальник Московского УНКВД, в январе — ноябре 1938 г. нарком внутренних дел Казахской ССР. В ноябре 1938 г. арестован и в январе 1940 г. расстрелян. Был женат на А.С. Аллилуевой, сестре жены И.В. Сталина.

РЫКОВ Алексей Иванович (1881–1938). Советский партийный и государственный деятель. Член Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б) в 1922–1930 гг. Член партии с 1898 г. Участник революции 1905–1907 гг. Неоднократно арестовывался, ссылался. С 1917 г. член президиума Моссовета и Петроградского Совета, нарком по внутренним делам в первом Советском правительстве. В 1918–1921 гг. и в 1923–1924 гг. председатель ВСНХ РСФСР (СССР). С 1921 г. заместитель Председателя Совнаркома РСФСР. В 1924 г. сменил В.И. Ленина на посту Председателя Совнаркома СССР. В 1931–1936 гг. нарком связи СССР. На февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме ЦК ВКП(б) исключён из состава ЦК и из партии. Расстрелян в марте 1938 г. Реабилитирован в феврале 1988 г.

СВАНИДЗЕ Александр Семёнович (Алеша) (1884–1941). Брат первой жены И.В. Сталина. Участник революционного подполья в Тифлисе в 1905–1910 гг., затем до 1916 г. в эмиграции, до 1919 г. преподавал в Тифлисе. В 1920–1921 гг. в Наркоминделе, в 1921–1922 гг. нарком финансов Грузии и Закавказья. Занимал различные посты в Наркоминделе, Наркомфине, Наркомвнешторге, работал за рубежом. В 1935–1937 гг. заместитель председателя правления Госбанка СССР по иностранным операциям. Арестован в декабре 1937 г., в декабре 1940 г. приговорён к высшей мере наказания, в январе 1941 г. она была заменена на 15 лет лишения свободы. 20 августа 1941 г. эта мера отменена, оставлен в силе прежний приговор. В тот же день расстрелян.

СВАНИДЗЕ (Корона) Мария Анисимовна (1889–1942). Жена А.С. Сванидзе, брата первой жены И.В. Сталина. Родилась в Тифлисе, там же вышла первый раз замуж. Овдовела в 1918 г. В 1921 г. вышла замуж за А.С. Сванидзе. В начале 20-х годов пела в Тбилисской опере. Осуждена в 1939 г. к десяти годам лишения свободы, по тем же материалам «скрывала антисоветскую деятельность своего мужа, вела антисоветские разговоры». 3 марта 1942 г. расстреляна.

СВАНИДЗЕ Мария Семёновна (Марико) (1888–1942). Сестра первой жены И.В. Сталина. Осуждена в 1939 г. к десяти годам лишения свободы. В марте 1942 г. по решению Особого совещания расстреляна вместе с женой своего брата А.С. Сванидзе М.А. Сванидзе.

СВЕРДЛОВ Яков (Янкель) Михайлович (Иешуа-Мовшевич) (1885–1919). Советский государственный и партийный деятель. Участник революции 1905–1907 гг. на Урале. В 1912 г. кооптирован в ЦК РСДРП, член Русского бюро ЦК. Один из руководителей газеты «Правда», большевистской фракции IV Государственной думы. После февральской революции 1917 г. работал на Урале. С мая 1917 г. секретарь ЦК партии, председательствовал на заседаниях ЦК. Член Петроградского военно-революционного комитета, входил в Партийный центр по руководству октябрьским вооруженным восстанием, руководитель большевистской фракции 2-го Всероссийского съезда Советов. С 8 ноября 1917 г. Председатель ВЦИК, одновременно руководил деятельностью Секретариата ЦК партии. В феврале — марте 1918 г. возглавлял Комитет революционной обороны Петрограда, с апреля — председатель Комиссии по выработке первой Конституции РСФСР. Похоронен на Красной площади в Москве.

СЕДОВ Лев Львович (1906–1938). Старший сын Л.Д. Троцкого от второго брака. Был членом большевистской партии, единомышленником и помощником отца. Учился в МВТУ, уехал вместе с отцом в ссылку в Алма-Ату, затем в эмиграцию. В Париже редактировал журнал «Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)», издававшийся Л.Д. Троцким с июля 1929 г. Участвовал в создании IV (троцкистского) Интернационала. Убит в парижской клинике 16 февраля 1938 г. после операции аппендицита.

СЕДОВ Сергей Львович (1908–1937). Младший сын Л.Д. Троцкого от второго брака. В неполные 30 лет стал профессором Московского технологического института. Автор трудов по термодинамике и теории дизеля. В отличие от отца и старшего брата политикой не занимался. В 1935 г. был арестован по «кремлёвскому делу» и приговорён к пяти годам ссылки. Расстрелян 29 октября 1937 г. Реабилитирован в 1988 г.

СЕРЕБРЯКОВ Леонид Петрович (1888–1937). Участник революции 1905–1907 гг., ссылался на Север и в Сибирь. С июля 1917 г. в Москве, участвовал в подготовке Октябрьской революции. В 1918–1920 гг. член президиума Московского Совета, секретарь областного бюро РКП(б), начальник Политуправления РВС Республики, член и секретарь Президиума ВЦИК. В 1920–1921 гг. секретарь ЦК РКП(б). С 1921 г. на руководящей работе в профсоюзах, вновь в Политуправлении РВСР, в Наркомате путей сообщения. В середине 20-х годов был близок к троцкистской оппозиции. В 1927 г. исключён из ВКП(б), в 1930 г. восстановлен. С 1931 г. работал в Центральном управлении шоссейных дорог и автотранспорта. В 1936 г. вновь был исключён из партии, арестован, осужден, в 1937 г. расстрелян. Реабилитирован в декабре 1986 г., в КПСС восстановлен в июне 1987 г.

СКЛЯНСКИЙ Эфраим Маркович (1892–1925). После Октябрьской революции 1917 г. член Комитета по военным и морским делам. С 23 ноября 1917 г. товарищ (заместитель) наркома по военным делам, с С 25 ноября 1917 г. комиссар в Ставке Верховного Главнокомандующего в Могилёве. С марта 1918 г. член Высшего военного совета, с октября 1918 г. до марта 1924 г. заместитель председателя Реввоенсовета РСФСР — СССР, который возглавлял Л.Д. Троцкий. Был его сторонником. Утонул в озере, находясь в США. По версии Б. Бажанова, устранён с помощью помощника И.В. Сталина Г. Каннера.

СОКОЛОВСКАЯ Александра Львовна (1872 —?). Первая жена Л.Д. Троцкого. Брак распался в 1902 г. После убийства С.М. Кирова 1 декабря 1934 г. была репрессирована и сослана в Сибирь. С лета 1935 г. о её дальнейшей судьбе ничего не известно.

СОКОЛЬНИКОВ (Бриллиант, Бриллиантов) Григорий Яковлевич (1888–1939). С 1905 г. в РСДРП(б), жил в эмиграции. Вернулся в Россию в апреле 1917 г. вместе с В.И. Лениным. Член Политбюро ЦК, избранного в период проведения Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде. Подписывал Брестский мирный договор. Летом 1918 г. член РВС 2-й армии. С декабря 1918 г. по октябрь 1919 г. член РВС Южного фронта. Выступал с докладом по военному вопросу на VIII съезде РКП(б). Курировал подавление Верхне-Донского восстания в марте — июне 1919 г. В августе 1920 г. командующий Туркестанским фронтом. С 1921 г. в Наркомате финансов РСФСР: член коллегии, заместитель наркома, нарком. В 1923–1926 гг. нарком финансов СССР. Затем был полпредом в Великобритании, заместителем наркома иностранных дел СССР. С 1935 г. первый заместитель наркома лесной промышленности СССР. В 1936 г. выведен из состава ЦК, исключён из партии. В 1937 г. приговорён к 10 годам тюремного заключения. В 1939 г. убит в тюрьме. Реабилитирован в 1988 г., тогда же восстановлен в партии.

СОЛЬЦ Арон Александрович (1872–1945). В 1917 г. входил в состав редакций газет «Правда» и «Социал-демократ». С 1921 г. член Верховного суда РСФСР, затем СССР, председатель юридической коллегии. В 1920–1934 гг. возглавлял Центральную комиссию партийного контроля.

СТАЛИН Василий Иосифович (1921–1962). Сын И.В. Сталина от второго брака с Н.С. Аллилуевой. В 1938–1939 гг. учился в Качинской авиашколе, в 1940–1941 гг. на Липецких высших авиационных курсах. Участник Великой Отечественной войны, которую закончил командиром истребительной авиадивизии. Совершил 27 боевых вылетов, сбил два самолёта противника. В 1947–1952 гг. заместитель командующего, командующий ВВС Московского военного округа. Арестован 28 апреля 1953 г., осужден 2 сентября 1955 г. к 8 годам лишения свободы за незаконное расходование, хищение и присвоение государственного имущества, а также «враждебные выпады и антисоветские клеветнические измышления в отношении руководителей КПСС и Советского государства». В январе 1960 г. досрочно освобождён, в апреле того же года снова водворён в тюрьму для дальнейшего отбытия наказания. Освобождён в апреле 1961 г. и направлен на постоянное жительство в г. Казань, где скончался 19 марта 1962 г. при невыясненных обстоятельствах.

СТАЛИН (Джугашвили) Иосиф Виссарионович (1878–1953). Генеральный секретарь ЦК РКП(б) — ВКП(б) — КПСС в 1922–1953 гг., одновременно Председатель СНК (Совета Министров) СССР в 1941–1953 гг. Профессиональный революционер. Неоднократно арестовывался, ссылался. С 1917 г. в редакции газеты «Правда», член Петроградского Военно-революционного комитета, нарком по делам национальностей РСФСР (до 1923 г.). С 1919 г. нарком Государственного контроля, в 1920–1922 гг. нарком Рабоче-крестьянской инспекции РСФСР. Генералиссимус Советского Союза (1945), Маршал Советского Союза (1943). В годы Великой Отечественной войны Председатель Государственного Комитета Обороны СССР, Верховный Главнокомандующий Вооружёнными Силами СССР.

СТАСОВА Елена Дмитриевна (Герта) (1873–1966). Советский партийный деятель. Родилась в Петербурге в семье адвоката. Член партии с 1898 г. Была агентом ленинской газеты «Искра». В 1904–1906 гг. секретарь Северного бюро партии, Петербургского комитета РСДРП, затем работала в Русском бюро ЦК, в ЦК партии в Женеве. Неоднократно подвергалась арестам, ссылалась. С 1917 г. в Секретариате ЦК РСДРП(б), с 1918 г. член президиума Петроградской ЧК и Петроградского бюро ЦК РКП(б), в 1919–1920 гг. ответственный секретарь, секретарь ЦК партии. В 1920–1921 гг. заведующая отделом Петроградского комитета партии. В 1921–1926 гг. работала по линии Коминтерна в Германии, в Берлине жила под именем Лидии Вильгельм. С 1926 г. в ЦК ВКП(б). В 1927–1937 гг. заместитель председателя Исполкома Международной организации помощи борцам революции и председатель ЦК МОПР СССР. С 1938 г. по 1946 г. редактор журнала «Интернациональная литература» на французском и английском языках. Похоронена на Красной площади в Москве.

СЫРЦОВ Сергей Иванович (1893–1937). Советский партийный и государственный деятель. Один из авторов «расказачивания» Дона. Учился в Петербургском политехническом институте. В ноябре 1917 г. — феврале 1918 г. член Донского окружного бюро РСДРП(б). В марте — сентябре 1918 г. заместитель председателя Совнаркома Донской советской республики. В августе 1918 г. — сентябре 1919 г. член Донского бюро РКП(б), одновременно в ноябре — декабре 1918 г. военком 12-й стрелковой дивизии. В январе — апреле 1919 г. начальник отдела гражданского управления при РВС Южного фронта. В 1920–1921 гг. председатель Одесского губкома партии, в 1921–1926 гг. заведующий Отделом ЦК РКП(б), в 1926–1929 гг. секретарь Сибирского крайкома ВКП(б). В 1929–1930 гг. председатель Совнаркома РСФСР. В 1930 г. за фракционную деятельность выведен из состава ЦК ВКП(б), находился на хозяйственной работе. В 1937 г. арестован и расстрелян.

ТОВСТУХА Иван Павлович (1889–1935). С 1922 г. второй помощник Генерального секретаря ЦК ВКП(б) И.В. Сталина, заместитель заведующего Бюро Секретариата ЦК РКП(б), в январе — июле 1930 г. заведующий секретным отделом ЦК ВКП(б). С 1931 г. заместитель директора Института Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК ВКП(б). Кандидат в члены ЦК ВКП(б) с 1934 г.

ТОМСКИЙ (Ефремов) Михаил Павлович (1880–1936). Советский партийный и государственный деятель. Член Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б) в 1922–1930 гг. Участник революции 1905–1907 гг. Неоднократно арестовывался, ссылался. В 1918–1921 гг. и в 1922–1929 гг. председатель ВЦСПС. С 1929 г. председатель Всесоюзного объединения химической промышленности, заместитель председателя ВСНХ СССР. В 1932–1936 гг. заведующий ОГИЗом. Покончил жизнь самоубийством.

ТРОЦКИЙ (Бронштейн) Лев (Лейба) Давидович (1879–1940). Советский партийный, государственный и военный деятель. Участник революции 1905–1907 гг. С 1907 г. по 1917 г. в эмиграции. С 1917 г. председатель Петроградского Совета, нарком по иностранным делам РСФСР. В 1918–1925 гг. нарком по военным и морским делам, одновременно председатель Реввоенсовета Республики. С 1925 г. член президиума ВСНХ СССР, председатель Главконцесскома и Научно-технического управления промышленностью ВСНХ. В октябре 1927 г. исключен из состава ЦК, в ноябре исключен из партии. В 1928–1929 гг. находился в ссылке в Алма-Ате. В 1929 г. по обвинению в антисоветской деятельности выслан из СССР, в 1932 г. лишён советского гражданства. В 1940 г. убит в Мексике агентом НКВД Р. Меркадером.

УЛЬЯНОВА Мария Ильинична (1878–1937). Советский партийный деятель. Младшая сестра В.И. Ленина. Агент «Искры». Участница революции 1905–1907 гг. и Октябрьской революции 1917 г. В 1917–1919 гг. член редакции и ответственный секретарь газеты «Правда», затем работала в ЦКК партии. С 1934 г. член Комисии советского контроля. Член ЦИК СССР. Автор «Воспоминаний о болезни и смерти Ленина», впервые опубликованных в 1991 г. в журнале «Известия ЦК КПСС». Скончалась от инсульта.

ФЕРСТЕР Отфрид (1873–1941). Немецкий врач-невропатолог, профессор, один из основоположников нейрохирургии в Германии. Впервые посетил В.И. Ленина в конце марта 1922 г. С мая того же года, за исключением небольших отпусков на родину и трёхмесячного перерыва осенью 1922 г., до кончины Ленина был его главным лечащим врачом.

ФОТИЕВА Лидия Александровна (1881–1975). Секретарь В.И. Ленина с 1918 г. После его смерти секретарь Совнаркома СССР до 1930 г. С 1938 г. работала в Центральном музее В.И. Ленина. Член КПСС с 1904 г.

ЧУДОВ Михаил Семёнович (1893–1937). Советский государственный и партийный деятель. Участник февральской революции и Октябрьской революции 1917 г. С 1920 г. председатель Тверского губисполкома, секретарь Ростовского окружкома, Северо-Кавказского крайкома партии. В 1928–1936 гг. второй секретарь Ленинградского обкома партии (при С.М. Кирове). В 1936–1937 гг. председатель Всекомпросвета. Арестован 28 июня 1937 г. во время работы Пленума ЦК ВКП(б), расстрелян 30 октября того же года.

ШАТСКИЙ Николай Николаевич (1899–1934). Родился в Тульской губернии. Член РКП(б) — ВКП(б) с 1923 г. по 1927 г. Сторонник Л.Д. Троцкого. В 1934 г. был инженером Ленинградского электротехнического института. Арестован 5 декабря 1934 г. по обвинению в причастности к убийству С.М. Кирова. Расстрелян 29 декабря 1934 г. Реабилитирован 30 ноября 1990 г.

ШАТУНОВСКАЯ Ольга Григорьевна (1901–1990). Член РСДРП с 1916 г. В 1927–1929 гг. заведующая отделом Баилово-Биби-Эйбатского РК Компартии Азербайджана, затем училась в Москве на курсах марксизма-ленинизма. Перед арестом в 1937 г. — секретарь объединённого парткома аппарата МК ВКП(б). После реабилитации работала в КПК при ЦК КПСС.

ЩАДЕНКО Ефим Афанасьевич (1885–1951). Советский военный деятель. Генерал-полковник. В годы гражданской войны военком штаба Северо-Кавказского военного округа (август — ноябрь 1918 г.), особоуполномоченный РВС 10-й армии, участник обороны Царицына (ноябрь 1918 г. — январь 1919 г.), член РВС Украинского фронта, заместитель наркома по военным делам УССР (январь — июнь 1919 г.), член РВС Первой Конной армии (ноябрь 1919 г. — июль 1920 г.), член РВС Второй Конной армии (июль — ноябрь 1920 г.) Затем на командных должностях. С августа 1941 г. заместитель наркома обороны СССР — начальник Главного управления формирования и укомплектования войск Красной Армии. С сентября 1943 г. по январь 1944 г. член Военного совета ряда фронтов. Затем был в распоряжении Главного Политуправления РККА.

ЩОРС Николай Александрович (1895–1919). Герой гражданской войны. Член РКП(б) с 1918 г. В 1918–1919 гг. командир отряда в боях с немецкими интервентами, командовал Богунским полком, бригадой, 1-й Украинской советской и 44-й стрелковой дивизиями в боях против петлюровцев и польских войск. Погиб при невыясненных обстоятельствах.

ЮРОВСКИЙ Яков Михайлович (Янкель Хаимович) (1878–1938). Участник расстрела царской семьи. Родился в г. Канске Томской губернии. Во время революции 1905–1907 гг. участвовал в восстании в Лодзи, затем бежал в Германию. Возвратившись в Россию, открыл фотоателье. В Первую мировую войну окончил фельдшерскую школу, работал в одном из екатеринбургских лазаретов. После февральской революции 1917 г. избран членом Екатеринбургского Совета, после Октябрьской революции — членом исполкома Уральского областного Совета. Был также заместителем областного комиссара юстиции, членом коллегии, с июля 1918 г. заместителем председателя Екатеринбургской ЧК. Затем заведующий Московской райЧК и член коллегии МЧК. С 1919 г. председатель Екатеринбургской ЧК. Расстрелян.

ЭЙТИНГОН Наум Исаакович (Леонид Александрович) (1899–1981). Генерал-майор советской разведки. Родился в Могилёвской губернии. Окончил реальное училище. В середине 20-х годов учился в Военной академии им. Фрунзе. Работал на Дальнем и Ближнем Востоке (1925–1932), в Испании и других европейских странах (1936–1939), оттуда уехал в Латинскую Америку. Организатор успешной операции по устранению Л.Д. Троцкого в Мексике. В годы Великой Отечественной войны принимал участие в создании отдельной мотострелковой бригады особого назначения. Был дважды репрессирован, вторая реабилитация состоялась спустя десять лет после смерти.

ЯГОДА (Иегода) Генрих Григорьевич (Енон Гершонович) (1891–1938). Генеральный комиссар госбезопасности (1935). Был женат на племяннице Я.М. Свердлова. В 1934–1936 гг. председатель ОГПУ, нарком внутренних дел СССР. С 1936 г. нарком связи СССР. В апреле 1937 г. выведен из состава ЦК ВКП(б), исключен из партии, арестован. В 1938 г. проходил по делу «антисоветского правотроцкистского блока», расстрелян.

ЯКИР Иона Эммануилович (1896–1937). Советский военный деятель. Командарм 1-го ранга (1935). В 1924–1925 гг. начальник Главного управления военно-учебных заведений РККА, в 1925–1937 гг. командующий войсками Украинского, Киевского, Ленинградского военных округов. В мае 1937 г. арестован и в июне того же года расстрелян.

ЯРОСЛАВСКИЙ Емельян Михайлович (Губельман Миней Израилевич) (1878–1943). Родился в Чите в семье ссыльнопоселенца. В октябрьские дни 1917 г. принимал участие в восстании в Москве, в создании Красной гвардии. В октябре 1919 г. — марте 1920 г. председатель Пермского губкома партии. С апреля 1920 г. член Сибирского бюро ЦК РКП(б). В 1921 г. секретарь ЦК ВКП(б). С 1923 г. по 1934 г. в Центральной контрольной комиссии партии. С 1931 г. председатель Всесоюзного общества старых большевиков. Занимался научной и преподавательской деятельностью. Лауреат Сталинской премии (1943). Похоронен на Красной площади в Москве.

Источники

Эксклюзивные документы автора

Магнитные записи бесед:

— с сыном героя гражданской войны Г.И. Котовского Г.Г. Котовским;

— с внуком героя гражданской войны Н.А. Щорса А.А. Дроздовым;

— с бывшим председателем КГБ Азербайджана генерал-майором В.А. Гусейновым;

— с внуком В.М. Молотова В.А. Никоновым;

— с бывшим помощником К.Е. Ворошилова М.А. Морозовым;

— с бывшим заместителем начальника Девятого управления КГБ СССР (охрана членов Политбюро и правительства) Героем Советского Союза М.С. Докучаевым.

Записи бесед:

— с внуком Н.С. Хрущёва Н.С. Хрущёвым;

— с бывшим секретарём Н.К. Крупской В.А. Дридзо;

— с бывшим директором Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС Г.Л. Смирновым;

— с сыном секретаря ЦК ВКП(б) А.А. Кузнецова В.А. Кузнецовым.

Дневники и рабочие записи автора периода работы в ЦК КПСС (1985–1991 гг.)

Справки в ЦК КПСС о результатах дополнительного изучения ряда спорных эпизодов советской истории (1987–1991 гг.)

Государственные архивы

АПРФ — Архив Президента Российской Федерации (бывший архив Политбюро ЦК КПСС).

Дневник М.А. Сванидзе. Ф. 44. Оп. 1. Д. 1. Л. 213–334. Автограф.

Журнал регистрации посетителей И.В. Сталина. Февраль — март 1953 г. Ф. 45. Оп. 1. Д. 418.

Записка министра здравоохранения СССР Б. Петровского в ЦК КПСС от 20 октября 1969 г. о состоянии работы по изучению мозга Ленина. Ф. 3. Оп. 22. Д. 310. Л. 66–68.

Медицинская история (история болезни) И.В. Сталина. Ф. 45. Оп. 1. Ед. хр. 1482.

Медицинская история (история болезни) Н.С. Аллилуевой. Ф. 45. Оп. 1. Д. 155.

Письмо корреспондента газеты «Красная звезда» майора В. Коротеева Г.М. Маленкову и А.С. Щербакову от 15 сентября 1943 г. о поведении члена Военного совета Брянского фронта Л.З. Мехлисе. Ф. 55. Оп. 1. Д. 23. Л. 70–72.

Письмо сына Я.М. Свердлова полковника МГБ А.Я. Свердлова Г.М. Маленкову от 25 августа 1953 г. Ф. 3. Оп. 58. Д. 224. Л. 93–98.

Переписка И.В. Сталина с женой Н.С. Аллилуевой. Ф. 45. Оп. 1. Д. 1550.

Постановление Особого совещания при НКВД СССР об осуждении М.А. Сванидзе к 10 годам лишения свободы. Ф. 3. Оп. 24. Д. 242. Л. 60–61.

Протокол допроса немцами военнопленного старшего лейтенанта Я.И. Джугашвили 18 июля 1941 г. Перевод с немецкого. Ф. 45. Оп. 1. Д. 1554. Л. 8–39. Заверенная копия перевода. Л. 40–73. Подлинник.

Резолюция И.В. Сталина на шифрограмме С.М. Кирова от 11 сентября 1931 г. Ф. 45. Оп. 1. Д. 76. Л. 59

РЦХИДНИ — Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (бывший Центральный партийный архив).

Ведомость работы машин военной автобазы Совнаркома за июль 1920 г. Ф. 17. Оп. 84. Д. 111. Л. 62.

Воспоминания С. и А. Аллилуевых о встречах с И.В. Сталиным до февральской революции 1917 г. Ф. 558. Оп. 4. Д. 659.

Запись М.И. Ульяновой об отношении В.И. Ленина к И.В. Сталину. Ф.14. Оп. 1. Д. 398.

Крупская Н.К. Последние полгода жизни В.И. Ленина. Ф. 495. Оп. 3. Д. 23–26.

Меню столовых ВЦИК, Совнаркома и Коминтерна на 25 октября 1920 г. Ф. 17. Оп. 84. Д. 111. Л. 23

Материалы о С. Орджоникидзе. Из личного архива Сталина. Ф. 85. Оп.1. Д.143.

Опросный лист Политбюро ЦК ВКП(б) об аресте И.Э. Якира и И.П. Уборевича от 30 мая 1937 г. Ф. 17. Оп. 21. Д. 615. Л. 52.

Письмо Н.К. Крупской дочери И. Арманд о болезни В.И. Ленина. Ф. 12. Оп. 2. Д. 254.

Письмо В.И. Ленина И.В. Сталину для членов Политбюро ЦК РКП(б) от 15 июня 1922 г. об отказе лечения у немецких врачей. Ф. 2. Оп 1. Д. 25992.

Письмо И.В. Сталина Н.Н. Крестинскому от 3 июня 1922 г. о приглашении немецких врачей для лечения В.И. Ленина. Ф. 558. Оп. 2. Д. 55.

Письмо И.В. Сталина В.М. Молотову от 9 августа 1925 г. о смерти Г.И. Котовского. Ф. 558. Оп. 1. Д. 2809

Письмо Л. Фотиевой Л. Каменеву о «Письме к съезду» Ленина. Ф. 5. Оп. 1. Д. 276.

Спецсводки Информационного отдела ОГПУ о реагировании различных слоёв населения на смерть В.И. Ленина (23 января–11 февраля 1924 г.). Ф. 17. Оп. 84. Д. 708.

Справка о проживающих в Кремле на 28 октября 1920 г. Ф. 17. Оп. 84. Д. 111. Л. 29–32.

ЦХСД — Центр хранения современной документации (бывший архив ЦК КПСС).

Агентурное сообщение в МВД СССР об отношении Л.П. Берии к Г.К. Орджоникидзе от 15 июля 1953. Ф. 5. Оп. 30. Д. 4. Л. 107–108.

Телеграмма В.И. Ленина Г.К. Орджоникидзе с требованием объяснений по поводу недельного пьянства «с бабами» от 5 января 1920 г. Ф. 5. Оп. 30. Д. 4. Л. 107–108.

ЦА ФСБ РФ — Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Федерации.

Справка Управления государственной безопасности НКВД Украинской ССР от 13 ноября 1938 г. о контрреволюционной деятельности первого секретаря ЦК комсомола Украины С. Усенко. Д. Р-4282. Т. 1. Л. 64–70.

ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации (бывший Государственный архив Октябрьской революции).

Прошение Н.С. Власика о помиловании. Ф. 7523. Оп. 107. Ед. хр. 127.

Прошение А. Корчагиной М.И. Калинину о помиловании с изложением обстоятельств смерти Н.С. Аллилуевой. Ф. 3316. Оп. 2. Д. 1842.

ГАРА — Государственный архив Российской армии (бывший Центральный архив Советской Армии).

Материалы к заседанию Военного совета Киевского военного округа № 2 от 26 марта 1938 г. Ф. 25880. Оп. 4. Д. 4.

О состоянии кадров командного, начальствующего и политического состава в Киевском военном округе. Там же.

ЦГИА СПб — Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга.

О присоединении к нашей церкви Житомирского поветового училища студентов Дмитрия и Александра Бланковых из еврейского закона. Ф. 1297. Д. 59. Оп. 10.

Частные архивы

Захаров Н.С. Воспоминания. Рукопись.

Петриковский (Петренко) С.И. Воспоминания. Рукопись.

Ситниченко А.К. Воспоминания. Рукопись.

Литература закрытого пользования

(Из фондов специального хранения)

Антонов-Овсеенко В.А. Записки о гражданской войне в 4-х томах. — М.-Л., 1932–1933 гг.

Аллилуев С.Я. Пройденный путь. — М., 1946.

Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. — Париж — Нью-Йорк: изд-во «Третья волна», 1983.

Бухарин Н.И. Политическое завещание Ленина. — М., 1929.

Валентинов Н. Малоизвестный Ленин. — Париж, 1972.

Ворошилов К.Е. Сталин и Вооружённые Силы СССР. — М., 1951.

Вульф Б. Крупская чистит библиотеки. Новый журнал. — Нью-Йорк. 1970, № 99.

Дикий А.И. Евреи в России и в СССР. — Нью-Йорк, 1967.

Дубовой И. Последний бой. В сб. «Легендарный начдив». — М., 1935.

Зиновьев Г. В.И. Ленин. Краткий биографический очерк. — Л., 1924.

Зиновьев Г. Шесть дней, которых не забудет Россия. — Правда. 1924, 30 января.

Как бальзамировали тело В.И. Ленина. — Харьковский коммунист. 1924, 12 августа.

Кармайкл Дж. Троцкий. — Иерусалим, 1980.

Керженцев П. Жизнь Ленина. — Партиздат ЦК ВКП(б), 1936.

Крыленко Н.В. Обвинительные речи по наиболее крупным политическим процессам. — М., 1937.

Куприн А. Троцкий: Характеристика. — Новая русская жизнь: Гельсингфорс. 1920, 19–21 января.

Мартов Ю.О. Записки социал-демократа. — Берлин — Петербург — Москва, 1922.

Наша искра. Орган коллектива Р.К.П.(б) Медицинской академии Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Флота. — 1925, № 3.

Рабинович С. История гражданской войны. — М., 1935.

Ростова-Щорс Ф. Щорс. В сб. «Легендарный начдив». — М., 1935.

Сборник материалов по истории социалистического уголовного законодательства. — М., 1938.

Сорин В.Г. Незабываемое. Сб. О Ленине. — М., 1927.

Судебный отчёт по делу антисоветского «правотроцкистского блока». Полный текст стенографического отчёта. — М., 1938.

Троцкий Л. Наши политические задачи. — Женева, 1904.

Троцкий Л.Д. О Ленине. Материалы для биографии. — М., 1924.

Ходжа Энвер. Со Сталиным: Воспоминания. — Тирана, 1957.

Эссен М. Инесса Арманд: Биография. — М.: Госиздат, 1925.

Литература открытого пользования

Авторханов А. Загадка смерти Сталина. — Слово. 1990, № 5.

Аллилуева С. Двадцать писем к другу. — М., 1989.

Ананьев Г. Котовский. — М., 1982.

Антонов-Овсеенко А. Гибель Серго. — Литературная Россия. 1989, 19 мая.

Барсуков М. Коммунист-бунтарь. — М.; Л.: Земля и фабрика, 1926.

Берберова Н. Был ли Троцкий масоном? // Смена. Л, 1989, 22 сентября.

Березов П.В. В.В.Куйбышев. — М., 1938.

Бонч-Бруевич В.Д. Мои воспоминания. Сб. О Ленине. — М., 1927.

Васецкий Н. Ликвидация. Сталин. Троцкий. Зиновьев: фрагменты политических судеб. — М., 1989.

Виноградская П. С. Памятные встречи. — М., 1972.

В.И. Ленин и И.В. Сталин о Якове Михайловиче Свердлове. — Партиздат ЦК ВКП (б), 1937.

В Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30-х–40-х и начале 50-х гг. Закрытое письмо ЦК ВКП(б) от 18 января 1935: «Уроки событий, связанных со злодейским убийством тов. Кирова». — Известия ЦК КПСС. 1989, № 9.

Волкогонов Д. Триумф и трагедия. — М., 1990.

Воспоминания медиков о В.И. Ленине. — М., 1969.

Воспоминания о Крупской. — М.: Просвещение, 1966.

В ЦК РКП. Сообщение о смерти Ленина // Рабочая газета. 1924, 28 января.

Гинзбург С.З. О гибели Серго Орджоникидзе // Вопросы истории КПСС. 1991, № 3.

Гуль Р. Красные маршалы. — М., 1990.

Дмитриев Ю. Так кто же убил Кирова? // Труд. 1990, 25 ноября.

Дмитриев Ю. Безвинно казнённые // Труд. 1990, 4 декабря.

XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. 17–31 октября 1961 года: Стенографический отчёт. — М., 1962 г.

Дридзо В. О Крупской // Коммунист. 1989, № 5.

Дубинский-Мухадзе И. Орджоникидзе. — М., 1963.

Збарский Б.И. Мавзолей Ленина. — М. 1944.

Иосиф Сталин в объятиях семьи. Документы // Родина. 1993.

Ипатьев В.Н. Казнь в Ипатьевском доме // Ленинградский рабочий. 1989, № 3

Казаков В. После выстрела // Знамя. 1989, № 5.

Калабухов Ю. Белые пятна и мифы истории // Молодая гвардия. 1991, № 2.

Карпенко В. Щорс. — М., 1974.

Кирилина А. Дело «Ленинградского центра» // Ленинградская правда. 1989, 30 июля, 1, 2 августа.

Кирилина А. Киров — известный и неизвестный // Аврора. 1989, № 10.

Козлов А. Ленинградские чекисты на Колыме // Дальний Восток. 1989, № 9.

Козлов А. Расказачивание // Родина. 1990, № 6.

Котовская О. Верный сын советского народа. — Кишинев, 1958.

Котовский Г.И. Автобиография // Маленький Одесский листок. 1916, 12 июня.

Котовский Г.И. Большая Советская Энциклопедия. Т. 4. 1937 С. 240.

Котовский Г.И. Большая Советская Энциклопедия. Т. 6. 1973. С. 112.

Красников С. Сергей Миронович Киров: Жизнь и деятельность. — М., 1964.

Крупская Н.К. Воспоминания о В.И. Ленине. — М., 1972.

Куйбышев В. Статьи и речи. — Партиздат ЦК ВКП(б), 1937.

Куйбышев В.В. Моего отца убил Коба! // Восточный экспресс. 1991, № 2.

Куйбышева Е. Валериан Владимирович Куйбышев: Из воспоминаний сестры. — М., 1938.

Куйбышева Е. Валериан Владимирович Куйбышев. ОГИЗ — Куйбышевское издательство, 1941.

Куманев В.А., Кольцов А.В. Н.К. Крупская — почётный член АН СССР // Вопросы истории. 1989, № 10.

Куманев В., Куликова И. Умела вести борьбу // Правда. 1990, 5 января.

Ларина-Бухарина А.М. Незабываемое. — М., 1989.

Ленин В.И. ПСС. Т. 51. С. 206.

Лопухин Ю.М. Болезнь, смерть и бальзамирование В.И. Ленина: Правда и мифы. — М.: Республика, 1997.

Михайлов В. «Малый Октябрь» Голощекина // Литературная Россия, 1990.

Медведев Рой. На смерть Кирова // Смена. 1935, 1 декабря

Михайлов Н. Личный конфликт: Об отношении В.И. Ленина к И.В. Сталину в последний период жизни Владимира Ильича // Родина. 1989, № 12.

Мясников А. Из неопубликованных воспоминаний профессора о смерти Сталина. — Литературная газета. 1989, 1 марта.

Назаров Г. Я.М. Свердлов: организатор гражданской войны и массовых репрессий // Молодая гвардия. 1989, № 10.

Неизвестные письма А.И. Елизаровой-Ульяновой И.В. Сталину и набросок статьи М.И. Ульяновой о выявленных документах по родословной В.И. Ленина // Отечественные архивы. 1992, № 4.

О культе личности и его последствиях: Доклад первого секретаря ЦК КПСС тов. Хрущёва Н.С. XX съезду Коммунистической партии Советского Союза // Известия ЦК КПСС. 1989, № 3.

Орджоникидзе З.Г. Последние месяцы жизни // Правда. 1939, 18 февраля.

Орлов А. (Фельдбин Л.) Тайная история сталинских преступлений. — М., 1991.

Отчёт комиссии ЦИК СССР по увековечению памяти В.И. Ульянова (Ленина) // Известия. 1924, 15 февраля.

Панкратов В. Яков Свердлов. — М., 1989.

Папоров Ю. Покушение на Троцкого // Огонек. 1990, № 36.

Папоров Ю. Убийство Троцкого // Огонек. 1990, № 37.

Петровский Д. Повесть о полках Богунском и Таращанском. — М., 1947.

Петровский Б.В. Ранение и болезнь В.И. Ленина // Правда. 1990, 26 ноября.

Петухов Н., Хомчик В. Дело о «Ленинградском центре» // Вестник Верховного суда СССР. 1991, № 6.

Письма И.В. Сталина В.М. Молотову (1925–1936). — М.: Россия молодая, 1995.

Платонов О. Свердлов — организатор красного террора // Молодая гвардия. 1991, № 5.

Подвойский Н.И. Памяти Я.М.Свердлова. В сб. «О Якове Свердлове». М., 1985.

Пошатаев В. Вокруг убийства Кирова // Правда. 1990, 4 декабря.

Росляков М. Как это было // Звезда. 1989, № 7.

Рукавишников В.А. Последний год Ильича: Из записок фельдшера. — Социалистическая индустрия. 1989, 16 апреля.

Рыбин А. Рядом со Сталиным // Родина. 1989, № 10.

Сафонов Ю., Терещенко Ф. Шёл под красным знаменем… // Рабочая газета. Киев, 1989, 9–13 августа.

Свердлов Я.М. Избранные статьи и речи. — М., 1944.

Свердлова К.Т. Яков Михайлович Свердлов. — М., 1960.

Секретные плёнки Хрущёва // За рубежом. 1990, № 41.

Семашко Н.А. Что дало вскрытие тела Владимира Ильича // Известия. 1924, 25 марта.

Семёнов Ю. Ненаписанные романы // Нева. 1989, № 3.

Серго Орджоникидзе: Биографический очерк. — ОГИЗ-ИЗОГИЗ, 1936.

Сибиряков С. Г.И. Котовский. — М.: Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1925.

Сибиряков С., Николаев А. Котовский. — М., 1931.

Сикейрос Д.А. Меня называли Лихим Полковником // Агитатор. 1989, № 18.

Синельников С. Киров. — М., 1964.

Смородин Д. Открытый процесс не состоялся (год 1937-й) // Диалог. 1989, №№ 28–29.

Сообщение о болезни тов. Н.К. Крупской // Правда. 1939, 28 февраля.

Сообщение о гибели Котовского Г.И. // Правда. 1925, 7 августа.

44-я Киевская дивизия. — Киев, 1923.

Сталин И.В. О тов. Котовском // Коммунист. Харьков, 1926, № 10.

Тайна виллы в Койоакане // За рубежом. 1990, № 34.

Траурный митинг памяти товарища Орджоникидзе. — Партиздат ЦК ВКП(б), 1937.

Троцкий Л. Моя жизнь: Опыт автобиографии. Тт. 1–2. — М.: Панорама, 1991.

Троцкий Л. Сталин. — М., 1990.

Ульянова М.И. О Владимире Ильиче Ленине. Машинописный вариант непубликовавшихся воспоминаний // Известия ЦК КПСС. 1991, №№ 1–4.

Фёдоров А. Сорок дней приговорённого к смерти // Маленький Одесский листок. 1917, 19 марта.

Фесенко А. Щорса вы знаете? // Вопросы истории. 1989, № 12.

Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. — М., 1988.

Чуев Ф. Так говорил Каганович. — М.:Терра, 1993.

Штейн М. Тайна смерти первой леди // Смена. Л., 1990, 22 апреля.

Штейн М. Г. Ульяновы и Ленины: Тайны родословной и псевдонима. — Санкт-Петербург: ВИРД, 1997

Щорса-то не было! // Собеседник. 1991, № 24.

Яковлев Александр. О декабрьской трагедии 1934 года // Правда. 1991, 28 января.

Примечания автора к пятому тому

Эта книга была написана в 1990 году. Создавалась она для тогдашнего Политиздата, и была включена в тематический план выпуска 1991 года.

В 1990 году ещё были СССР и КПСС, я тогда работал на Старой площади. По тем временам книга была отчаянно смелой, о чём и сообщило мне издательство в письменной форме, заверяя, что это будет «бомба» для читателей.

Я скромно принимал поздравления издателей, отлично понимая скоротечность их оценок. И как в воду глядел — прошло менее года, грянул августовский кризис 1991 года, и вот уже Политиздат в лице его директора Полякова запел совсем другую песню.

Что там Александр Прокофьевич, в прошлом скромный аппаратный клерк ЦК КПСС, пересаженный оттуда в директорское кресло крупнейшего издательства. Тогда растерялись и струсили куда более крупные тузы. Всё Политбюро, за исключением Олега Шенина, подобно страусам, спрятало свои многомудрые головы в песок, мгновенно утратив горделивую осанку.

Короче, директор Политиздата испугался даже самой темы книги. Не хотелось выглядеть перед новой властью этаким мастодонтом с повёрнутой назад головой. Всё, что касалось партии, нещадно изымалось из редакционных планов. Правда, прошло совсем немного лет, и тот же Александр Прокофьевич благословил к выпуску книги В.И. Болдина, Л.А. Оникова, А.А. Коробейникова, в которых затрагивалась столь нелюбимая им тема. Впрочем, перечисленные произведения уважаемых авторов касались исключительно разоблачения М.С. Горбачёва, который, как известно, в 1996 году прогревал моторы в ожидании нового президентского взлёта.

Собственно, я не в обиде на Полякова: политическая конъюнктура была, есть и всегда будет. Я просто рассказываю историю того, как книга «Тайны кремлёвских смертей» (так она тогда называлась) находила путь к читателям.

Итак, получив в конце 1991 года отказ в Политиздате, я понял, что в ближайшее время нет надежды увидеть её напечатанной. Был распущен Советский Союз, начался делёж (захват) былой общенародной собственности. Революционная ломка происходила во всех сферах, каждый день приносил ошеломляющие новости — кому в ту пору были интересны подробности кремлёвских интриг 20-х–30-х годов?

Каково же было моё изумление, когда в середине 1992 года мне позвонили из акционерного общества «Надежда» и сказали, что они хотели бы ознакомиться с рукописью «Тайн кремлёвских смертей» на предмет её выпуска.

— Да, но её отклонили в Политиздате, — сказал я.

— Мы знаем, — ответил человек, представившийся Александром Петровичем Артемовым. — Нам также известно, что там её готовили к набору… Сейчас они государственное издательство «Республика», а мы коммерческая структура. Улавливаете разницу?

— И всё же, как вы узнали о рукописи?

— Из «Подмосковных известий». Вы что, не видели?

Действительно, эта новая газета, возглавлявшаяся тогда В.П. Гребенюком, опубликовала отрывки из неизданной книги.

На другой день с рукописью книги я был в «Надежде». Познакомился с её руководителем Сергеем Рубеновичем Саркисяном, с Владимиром Александровичем Перелем и теперь уже очно — с Александром Петровичем Артемовым. Раньше никого из них я не знал.

Они оказались деловыми и обязательными людьми. Через месяц рукопись пошла в набор. Правда, А.П. Артемов, официальный редактор книги, предложил внести в неё некоторые изменения. Я согласился. В итоге была опущена глава об обстоятельствах смерти Я.М. Свердлова, а также сделаны незначительные сокращения в нескольких главах.

Александр Петрович был редактором старой школы. Это проявлялось в том, как он относился к неапробированным в открытой литературе подробностям из жизни кремлёвских небожителей. Эти детали, особенно касающиеся родственных связей, приводили его в трепет: «Не надо, снимите. Подальше от греха». Я пытался возражать, но это было бесполезно: внутренний цензор в моём редакторе был запрограммирован на поиск малейшей ереси.

Шёл 1992-й год. Тогда подобная манера изложения была в диковинку. Ещё не вышли портреты вождей Д. Волкогонова, книги В. Красковой и других бытописателей Кремля. Это сейчас трудно чем-нибудь удивить читателей, даже выпуском книг без редактирования, в авторской редакции. А в те времена статус редактора произведения был ещё довольно высоким.

Акционерное общество «Надежда» выпустило книгу «Тайны кремлёвских смертей» пятидесятитысячным тиражом. Это произошло в 1993 году. В 1995 году С.Р. Саркисян переиздал её стотысячным тиражом.

А в 1997 году мне позвонила заведующая редакцией издательства «ОЛМА-ПРЕСС» Елена Георгиевна Кожедуб и предложила сотрудничество. Оно оказалось прочным и воплотилось в серии «Досье», в которой вышло уже пятнадцать моих книг.

Первой была книга «Вожди и сподвижники. Слежка. Оговоры. Травля». Именно её я принёс в «ОЛМУ-ПРЕСС», восстановив все сокращения и изъятия, произведённые в предыдущих изданиях, выходивших под названием «Тайны кремлёвских смертей». В 1997–1999 годах она выдержала пять изданий на русском языке, вышла в Пекине на китайском языке. Кроме того, подписан контракт на её перевод на болгарский и польский языки.

За эти годы мною получено большое количество откликов читателей. Во многих из них содержались уточнения, поправки, дополнения. Готовя книгу для собрания сочинений, я внёс ряд предложенных моими читателями и критиками добавлений. Особенно признателен А.Н. Алякринскому из историко-культурного объединения «Старая Москва»; доктору исторических наук, последнему директору Центрального музея В.И. Ленина В.Е. Мельниченко и техническому редактору А.А. Павловскому из Москвы; автору исследования о родословной В.И. Ленина М.Г. Штейну из С.-Петербурга; инженеру Ю.В. Панкратову из Челябинска, С.А. Вычужанину из села Изыхские Копи Республики Хакасия; В.Ф. Дегтяреву из совхоза «Рассвет» Средне-Ахтубинского района Волгоградской области; доктору геолого-минералогических наук А.Н. Донскому и прокурорскому работнику Я.П. Нагнойному из Киева. Последний остроумно заметил: «Это лишь мои советы на ваше усмотрение. А советы тем и хороши, что ими можно и не воспользоваться».

Читатели, знакомые с «Вождями и сподвижниками» по серии «Досье», наверное, обратят внимание на то, что в собрании сочинений эта книга значительно — почти на четверть — расширена. Специфика документального жанра, в котором я работаю, такова, что с течением времени появляются всё новые и новые данные практически по всем событиям и персоналиям прошлого. Я внёс в это издание новации, известные к осени 2000 года.

Пятый том, как и предыдущие, снабжён именным комментарием, которого в серии «Досье» не было.

Оглавление

Николай ЗЕНЬКОВИЧ ВОЖДИ И СПОДВИЖНИКИ. СЛЕЖКА. ОГОВОРЫ. ТРАВЛЯ ÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

  Глава 1 Сто зимних дней

    Приложение № 1: Из закрытых источников

    Приложение № 2: Из открытых источников

  Глава 2 На пути из Харькова

    Приложение№ 3: Из закрытых источников

    Приложение № 4: Из открытых источников

  Глава 3 Шёл под красным знаменем

    Приложение № 5: Из открытых источников

  Глава 4 Бегство из боткинской больницы

    Приложение № 6: Из закрытых источников

    Приложение № 7: Из открытых источников

  Глава 5 «Носатое» дело

    Приложение № 8: Из закрытых источников

  Глава 6 Записка больного человека

    Приложение № 9: Из открытых источников

    Приложение № 10: Из закрытых источников

  Глава 7 Несчастная Надежда

    Приложение № 11: Из открытых источников

    Приложение № 12: Из закрытых источников

  Глава 8  Друг или конкурент?

    Приложение № 13: Из закрытых источников

    Приложение № 14: Из открытых источников

  Глава 9 Здоровое сердце

    Приложение№ 15: Из открытых источников

  Глава 10 Конфиденциальный разговор

    Приложение № 16: Из закрытых источников

    Приложение № 17: Из открытых источников

  Глава 11 Исчезновение наркома

    Приложение№ 18: Из открытых источников

    Приложение № 19: Из закрытых источников

  Глава 12 Устранение соперника

    Приложение№ 20: Из закрытых источников

    Приложение № 21: Из открытых источников

  Глава 13 Заговор против победителя

    Приложение № 22: Из закрытых источников

    Именной комментарий

    Источники Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg