«Утаенные страницы советской истории. Книга 1»

А.Ю. Бондаренко H.H. Ефимов УТАЕННЫЕ СТРАНИЦЫ СОВЕТСКОЙ ИСТОРИИ

Книга издана на средства Союза ветеранов госбезопасности по инициативе Президиума СВГБ

Президиум Союза ветеранов госбезопасности выражает благодарность за финансовую поддержку данного издания: Бердичевскому Ефиму Моисеевичу Минкину Марку Абрамовичу Пилъгуну Александру Ивановичу Пушко Александру Семеновичу Садовникову Николаю Григорьевичу

Предисловие

Россию называют страной с непредсказуемым прошлым — и, к сожалению, не без основания. Вспомним, сколько раз на протяжении одного лишь XX века изменялось официальное отношение как ко всей нашей отечественной истории, так и к определенным ее этапам, к отдельным личностям. К тому же, мы постепенно забываем свое прошлое — даже те события, тех людей, которыми наши соотечественники гордились на протяжении столетий. Если про XIX век мы знаем более-менее подробно, то XVIII нам известен лишь очень фрагментарно, а XVII век вообще tabula rasa, как говорили римляне, — чистая доска, на которой можно написать все, что угодно, любой вариант развития событий.

Есть определенная историческая закономерность в том, что постепенно забываются «дела давно минувших дней». Однако, если судить объективно, нам очень плохо известен и недавний XX век, то столетие, в котором все мы жили. Говорю это не про молодежь, которая не только не помнит того времени, но и нередко не может сказать, когда началась Великая Отечественная война или кто был такой Александр Федорович Керенский, ответить на самые элементарные вопросы. Это незнание идет в первую очередь от лености ума, а также — от проблем в области образования и организации патриотического воспитания молодежи. А общее незнание истории объясняется еще и тем, что данная наука не только неразрывно связана с политикой и идеологией, но и выступает в качестве мощного идеологического оружия. Чем ближе к нам прошлое, тем большее влияние на современность может оно оказывать. XX столетие в России — время революций, политических катаклизмов, невиданных ранее по своим масштабам войн, ожесточенной идеологической борьбы не только с зарубежными противниками, но и внутри государства… И ведь у каждого, кто в этих событиях, в этой борьбе участвовал, была своя правда, своя вера, свои убеждения и интересы. Каждый стремился донести до других свое слово — единственно, как ему представлялось, верное — чтобы убедить людей в своей абсолютной правоте. Отсюда исходит различная трактовка событий и неразрывно связанные с нею недоговоренности, подтасовка фактов, а подчас и откровенная фальсификация материалов, документов и свидетельств.

Теперь свою точку зрения на события советской истории — от революционных дней 1917 года до «Августовского путча» 1991-го — до нас стараются донести современные историки, литераторы и просто любители, желающие высказаться. Каких только версий развития событий не найдешь сегодня на книжных развалах! Приходится отметить, что многие из них весьма далеки не только от исторической реальности, но норой и от здравого смысла. В этом сказываются идеологические или личные пристрастия автора, а нередко — элементарное отсутствие информации.

Книга Александра Бондаренко и Николая Ефимова «Утаенные страницы советской истории» выгодно отличается от многих изданий подобной тематики. Ее авторы — ведущие сотрудники газеты «Красная звезда», центрального органа Министерства обороны Российской Федерации, одного из наиболее авторитетных наших печатных изданий.

Понятно что не весь получаемый журналистами материал сразу выходит на газетные полосы — многое остается для более глубокого изучения, осмысления и последующего использования. Данная книга стала результатом многолетней работы ее авторов в архивах, знакомства с малодоступной для широкого круга читателей литературой, итогом встреч, интервью и доверительных бесед с людьми, не только находившимися в центре политических событий, но нередко и активно влиявшими на их развитие, а также с известными учеными, политологами, литераторами. Таким образом, исследователям — а для каждого из них это далеко не первая книга в историко-документальном жанре — становились известны и понятны многие скрытые пружины ряда событий, происходивших в бурном XX веке на территории СССР.

В книгу, в частности, вошли беседы с председателем КГБ СССР генералом армии Владимиром Александровичем Крючковым, первым заместителем председателя КГБ СССР генералом армии Филиппом Денисовичем Бобковым, заместителем министра обороны СССР в 1990–1991 годах генерал-полковником Владиславом Алексеевичем Ачаловым, начальником 3-го Управления (военная контрразведка) КГБ СССР генерал-лейтенантом Иваном Лаврентьевичем Устиновым, ветераном органов ВЧК — ОГПУ Борисом Игнатьевичем Гудзем — участником операции «Трест» и резидентом ИНО (внешней разведки) в Токио в 1934–1936 годах. На основе архивных документов — в том числе полученных из Архива Президента Российской Федерации, — воспоминаний и рассказов очевидцев авторы повествуют о судьбе незаслуженно забытых исторических личностей, в частности, начальника Разведывательного управления РККА Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Ивана Иосифовича Проскурова и руководителя военной контрразведки Смерш в годы Великой Отечественной войны генерал-полковника Виктора Семеновича Абакумова, в послевоенное время возглавлявшего МГБ, которые вскоре после трагического окончания своей жизни оказались «фигурами умолчания»… Большой интерес представляет обращение к личностям И. В. Сталина, Маршалов Советского Союза С. М. Буденного, Г. К. Жукова, Л. П. Берия, а также наркома внутренних дел СССР Г. Г. Ягоды и других. На основе не только документов, но и свидетельств людей, с ними общавшихся, авторы книги пытаются постичь феномен личности этих людей, их подлинную роль и значение в истории нашего государства.

Не обойдены вниманием исследователей и популярные сейчас «исторические версии». Однако, документально доказав, что Ленин не мог быть сыном фрейлины императрицы Марии Александровны, а Сталин — знаменитого путешественника генерал-майора Пржевальского, они, на основании бесед с компетентными людьми, знакомят читателей с некоторыми дотоле неизвестными вариантами развития событий в России начала XX столетия…

Думаю, уже из такого перечисления можно понять, что книга «Утаенные страницы советской истории» содержит достаточно разноплановый как по содержанию, так и по форме изложения материал — от очерков и записей бесед до личных дневников и архивных документов. Разумеется, это не учебник и не курс лекций, однако авторам книги удалось коснуться буквально всех наиболее значимых моментов нашей недавней истории, представив читателю объективную картину политической жизни страны, взвешенные характеристики ряда ее руководителей и активных деятелей — без ультимативных формулировок, резкого уклона «вправо» или «влево» и тем более какой-либо назидательности.

Но объективность не означает равнодушие. Некогда широко известный в России поэт, публицист, военный историк, участник Наполеоновских войн полковник гвардии Федор Глинка писал: «Историк… исполни последнюю волю героев бывших, и тогда история твоя родит героев времен будущих», и этого принципа придерживаются Александр Бондаренко и Николай Ефимов. Написанная ими книга имеет своей сверхзадачей воспитание у читателей уважения к прошлому нашего Отечества, к людям, которые поднимали страну из разрухи и руин, создавали и укрепляли Вооруженные силы, воевали в самой крупной и ожесточенной из всех мировых войн, обеспечивали безопасность государства и армии. Книга написана хорошим литературным языком, текст ее эмоционально окрашен, поэтому хорошо читается и воспринимается. Мне кажется, что именно такие издания поддерживают в российском народе негаснущий интерес к нашей истории, стремление понять Истину.

Руководитель Департамента военной контрразведки ФСБ России

генерал-полковник Александр БЕЗВЕРХНИЙ

Часть 1 Легенды нового времени

Пророчество монаха Авеля

Наш собеседник: Лоллий Петрович Замойский (1929–2004). Писатель, историк, журналист-международник.

В «Военных записках» генерал-лейтенанта Дениса Васильевича Давыдова, в разделе «Анекдоты о разных лицах…» есть и такое сообщение: «В то время проживал в Костроме некто Авель, который был одарен способностью верно предсказывать будущее… Все предсказанное Авелем буквально сбылось. Авель находился в Москве во время восшествия на престол Николая; он тогда сказал о нем: «Змей проживет тридцать лет». Действительно, император Николай I царствовал ровно три десятилетия и умер в 1855 году — между тем как поэт-партизан скончался еще в 1839-м…

Одно из пророчеств таинственного монаха было связано с судьбой династии Романовых — однако о нём до сих пор практически ничего не известно. Нам это рассказал Лоллий Замойский, член Межрегионального общественного благотворительного христианского фонда великой княжны Анастасии Романовой.

— Когда мне предложили работать в этом фонде, я отказался — решил, что это очередная, 35-я по счету Анастасия. Но мне дали материал, юридически совершенно бесспорный — два года шел процесс об идентификации личности этой женщины в Грузии, она в Тбилиси жила… Была еще латвийская экспертиза — по фотографиям. Всего 22 экспертизы, проведены по всем параметрам.

— Почему обратились именно к вам?

— Я в какой-то мере занимался генеалогиями царских семей, масонством занимался — оно тоже связано с проблемой монархии… Я обратился к историческим материалам. В частности, книгам Соколова, который проводил расследование, когда Колчак взял Екатеринбург. Он писал, что среди трупов в Ипатьевском доме не были обнаружены Анастасия и Алексей…

— То есть вы постепенно поверили… И все же, почему вы решили заняться этим делом? Был какой-то побудительный толчок?

— Да. Меня спросили: вы что, не хотите помочь своей стране? Ведь за Анастасией, ее признанием, стоят огромные золотые запасы русских монархов, которые находятся на Западе — в семи разных странах. Еще Павел I перевел значительную часть своего капитала в английские банки. Хотя он был убежденным противником Англии, но это — классическая капиталистическая страна с какими-то гарантиями сохранения капитала. Золото в зарубежные храны Павел Петрович и его наследники стали помещать но рекомендации монаха Авеля. По его предсказанию именно Анастасия — ребенок, который родится в царской семье в 1901 году, — должна спасти Россию в момент ее больших несчастий, бедствий.

— А это примерно какие средства?

— Профессор Владлен Сироткин изучил спецхраны в Америке, где больше всего хранится нашего золота, и подсчитал: примерно $400 миллиардов с процентами наросло… Анастасию с детства приучали, что она — наследница всей семьи. Ее обучали запоминать номера спецхранов, и это знание также подтверждает в ней наследницу. В Государственном историческом музее была выставка игрушек царских детей. Присмотревшись, можно было увидеть, например, на спине солдатиков отдельные буквы и цифры — «запоминалки».

— На Западе в курсе возможного появления русской наследницы:?

— Да. Есть контакт с этими банками, и там знают, что Анастасия жива… Они даже не отказываются передать нам эти деньги после того, как все будет утверждено юридически. Кстати, в Женеве даже был отдел «по Анастасии», и когда очередная претендентка на эти деньги возникала, ее там быстренько отметали… Но теперь они на нашей стороне.

— Если вдруг ничего не получится с признанием — куда эти средства пойдут?

— Если вся династия скончалась — это хозяйство должно быть передано ближайшим родственникам. А это для Романовых — английская корона…

— Тогда почему же захоронили в соборе Петропавловской крепости «предположительные» останки?

— Правительственная комиссия во главе с Немцовым созвала генетиков, они установили, что по ДНК это — почти Романовы, и тогда комиссия снешно выдала справку о смерти Николая II… Но президент Центра по расследованию обстоятельств гибели членов семьи Дома Романовых профессор Вадим Винер выступил против этого заключения, основываясь не только на несоответствиях, которые бросаются в глаза, но и на экспертизах японцев и немцев.

Несовпадения касаются нескольких вещей. Ведь кости Анастасии нашли только при повторном исследовании, причем рост погибшей оказался на 13 сантиметров больше… Возникли сомнения и в отношении самого Николая II. Известно о покушении на Николая в Японии, когда ему нанесли два очень сильных удара и на голове остались рубцы. А на том черепе, который был представлен, никаких рубцов не было. В молодости Николай сломал ногу когда катался на лошади. А здесь нога оказалась полностью целой, без костной мозоли. Там были и другие вещи, в частности анализ зубов… Вердикт японского эксперта был категорический…

— Ну а генетическая экспертиза?

— Анализы ДНК похороненных под Екатеринбургом лиц близко совпадают с ДНК родственников Николая II из английской королевской династии. Почему? На это ответили немцы. Они произвели экспертизу, которая касалась Юрия Филатова, наследника семьи Филатовых, выступавшей в роли двойников. После покушения на царей Романовы заводили себе двойников, в том числе находящихся с ними в каком-то родстве, потому и похожих. Одной из таких семей были Филатовы — четыре дочери и сын. Всего было семь семей двойников…

— Почему же выгодно, чтобы династия считалась полностью уничтоженной?

— Такое впечатление создается, что эти $400 миллиардов продолжают кружить кому-то голову.

— Похоже, деньги закружили голову и нам, и мы забыли самое важное: как же так получилось, что семье Романовых удалось спастись?

— История эта длинна и выглядит, как непрерывная сенсация… Учтем, что Николая II и его семью ссылали не большевики, а Керенский. Февральский переворот сперва планировался как интернирование семьи государя на военном корабле, который потом отправится с визитом в Англию и там высадит царя, чтобы он продолжал свою жизнь под охраной английской короны. Об этом есть упоминание в книге Нины Берберовой «Люди и ложи», где она говорит, что план обсуждался на масонском собрании на квартире у Максима Горького… План был отвергнут из-за отказа английской монархии, и еще дважды после этого Лондон отказывал предоставить убежище семье Николая II. Есть предположение, что и большевики в свое время предлагали отдать семью Николая в Англию, — и снова последовал отказ. Обстоятельства этого дела мне неизвестны…

— Но ведь руководители большевиков понимали, что, подписывая приговор царской семье, они в случае поражения революции обрекали себя на смерть…

— Естественно. Обратите внимание: в «расстрельную команду» входили люди, которые не знали лично императорскую семью, — венгры, латыши и другие интернационалисты. По-моему, даже два русских было — но тоже не знавшие лично. Так знали ли они, кого расстреливают?

— Кто же конкретно мог спасать бывшего императора?

— В спасении династии мог быть заинтересован Вильгельм II… Были русские аристократы-монархисты, в том числе и перешедшие на сторону большевиков. Ведь более ста царских генералов сражались на стороне Красной армии — среди них, конечно, были сочувствующие царской семье.

— Что произошло дальше?

— В своей книжке Анастасия — она надиктовала воспоминания — страничек 250, пишет, как ночью перед расстрелом ее вывел за руку друг семьи, который работал, кстати, и на большевиков. После этого ее переправляли на юг России через Пермь, Крым, в Грузию, где в этот период хозяйничали немцы. В 1919 году немцы ушли, а она осталась, и дальнейшая судьба ее затерялась: Анастасия пережила всех своих опекунов. Люди, которые знали секрет, умерли, видимо, не успев передать еГо другим… На многое могло бы пролить свет обращение к западным архивам — в первую очередь французским и немецким. Где-то эти документы могут храниться в полном забвении, если их кто-то не уничтожил… Мне кажется, на этом пути нас ожидает много интересных открытий.

— Что же мы имеем сейчас: в какой степени установлена личность Анастасии Николаевны Романовой и чего она хочет?

— В такой, что ей выдан российский паспорт на это имя. Она приезжает в Москву, где надеется встретиться с президентом, выступить в Государственной Думе и отдать все романовские средства, хранящиеся в зарубежных банках, легитимному правительству России. И ничего больше!

(По материалам 2002 г.)

«Конфетка» для малограмотных

Лет несколько тому назад к нам поступил сенсационный материал: по версии, которая тогда как бы витала в воздухе, Сталин был сыном не грузинского сапожника, а знаменитого исследователя Средней Азии генерал-майора Николая Михайловича Пржевальского, так что подлинная биография Иосифа Виссарионовича была совсем не такая, как утверждала официальная историография… Приложенные к материалу фотографии Пржевальского и Сталина вообще не оставляли сомнений: те же нос, усы и военный мундир… Время идет, и мы, кажется, становимся мудрее. Давно «наевшись» разного рода сенсациями, версиями и запоздалыми открытиями, мы верим не авторам — даже са*мым нами уважаемым, но фактам, которые, как правило, проверить не так уж и тяжело… Так, если взять XIV том «Русского биографического словаря», где Николаю Михайловичу посвящено 20 страниц, то можно легко понять, что к рождению Сосо Джугашвили он не имеет никакого отношения. Присутствие на Кавказе первооткрывателя «лошади Пржевальского» там просто не просматривается… Понятно, что если бы книга была издана году в 1938-м, в ней были бы возможны какие-то коррективы — но ведь она увидела свет в 1905-м!

А недавно в прессе и Internet раскручивалась еще более лихая кампания касательно биографии «вождя мирового пролетариата»… По утверждению ряда авторов, Мария Александровна Бланк, мать В. И. Ленина, была фрейлиной при дворе императора Александра II, где у нее случился роман с наследником-цесаревичем Александром Александровичем, будущим Александром III. (Правда, наиболее безграмотные — или наименее грамотные — авторы вообще переносили дело ко двору Николая Павловича, соответственно меняя наследника Сан Саныча на Николаича…) Так вот, после того как девица «понесла» — причем, уже по второму разу, ее якобы выдали замуж за известного педераста, которого отправили в город Симбирск, обеспечив там ему блистательную карьеру по линии народного образования — даже в статские генералы вывели. Между тем страстная натура опальной фрейлины способствовала стремительному увеличению семейства, а вот папаша с «нетрадиционной ориентацией» относился к собственным сыновьям не по-родительски…

Все это, как утверждают «исследователи», и привело к тому, что выросший Александр Ульянов возненавидел собственного отца, т. е. царя-миротворца Александра III, виновника позора и унижения его матери, несчастья его семейства, и вознамерился папеньку-государя убить… Пересказ можно бы продолжать и дальше, но лучше перейдем к анализу достоверности текста.

Сделать, простите, из дерьма конфетку и кого-то ею осчастливить не так уж и сложно. Для этого, во-первых, нужно, чтобы человек очень хотел эту конфетку получить, а во-вторых, ее нужно как следует подать.

Пункт первый — о желании получить. Советская партийная номенклатура, фактически развалившая великую страну, считала себя умнее всего остального народа, а потому четко дозировала поступающую «в массы» информацию. Так, были запрещены всяческие исследования на тему ленинской родни с материнской стороны. Причина — «пятый пункт» дедушки вождя мирового пролетариата, который был выкрестом, крещеным евреем. Ну и что? Насколько известно, это был хороший доктор, а его родной брат, тоже врач, вообще погиб «при исполнении» — во время «холерного бунта» в Петербурге осатаневшая толпа выбросила его в окно в качестве «врача-отравителя»… Однако «цековские мудрецы» постарались всю информацию засекретить. В соответствующем томе 2-го издания Большой Советской Энциклопедии, вышедшем в 1956 году, нет даже девичьей фамилии Марии Александровны, а биография ее изложена на удивление невнятно: «Родилась в Петербурге в семье врача. Получила домашнее образование. Живя в Симбирске, сдала экстерном экзамены на звание народной учительницы. Образованная, высококультурная, хорошо знала русскую и мировую художественную литературу, французский, немецкий и английский языки…» Ну и так далее. Статья в 3-м издании отличается только добавлением изначальной фамилии. Так что желание «получить конфетку» — узнать, что от нас скрывают, — возникает сразу после прочтения.

Пункт второй — подача материала. «Конфетку» нужно красиво «завернуть». Для «обертки» взята ссылка на давно покойную Мариэтту Шагинян, удостоенную Ленинской премии за книгу «Четыре урока у Ленина». Вот цитата из одного «бульварного издания»: «В 70-х годах эта писательница писала книгу о Ленине и получила доступ к архивам. Видимо, их хранители сами не знали, что спрятано в бумагах за семью печатями. Когда Мариэтта Шагинян ознакомилась с бумагами, она была потрясена и написала докладную записку лично Л. И. Брежневу. Тот ознакомил с этой информацией свой круг. Суслов три дня лежал с давлением и требовал расстрелять Шагинян за клевету. Но Брежнев поступил иначе: он вызвал Шагинян к себе и в обмен на молчание предложил ей премию за книгу о Ленине, квартиру и т. д.» Поставив под сомнение последнее утверждение — думается, у советских руководителей были и другие способы попросить товарища помолчать, — скажем, что автор этого текста вряд ли когда бывал в серьезных хранилищах.

В качестве «фантика» необходимо еще подпустить тумана: действеннее всего звучит фраза типа «это очень сложно проверить, но…» Так вот, по утверждению «создателей сенсаций», сложнее всего проверить близость Марии Александровны к Императорскому двору. То есть была она фрейлиной или нет. А ведь именно это и есть тот краеугольный камень, что лежит в основе всей постройки. Между тем, проверка проводится элементарно.

В Государственной исторической публичной библиотеке заказываем «Придворный календарь» на 1857,1860 и 1863 годы (А. И. Ульянов родился в 1866-м) и получаем три книжечки формата «pocket-book», в переплете тисненой красной кожи, с золотым обрезом страниц и белыми муаровыми форзацами. Книги эти печатались каждый год в типографии Императорской академии наук, и в них были обозначены все, кто входил в придворный штат как Императорского двора, так и дворов великокняжеских, начиная от министра императорского двора и до подкамердинера (т. е. помощника камердинера) Павла Тиханова, столь мизерной личности, что ему и отчество даже было не положено…

Раскрываем пофамильное оглавление тома на 1857 год — никаких Бланков при дворе не значится. Тогда берем непосредственно списки фрейлин, каковых на тот год оказывается — кто бы мог подумать! — 184. Фамилии завораживают: тут и светлейшая княжна Любовь Александровна Италийская, графиня Суворова-Рымникская, и Мария Александровна Пушкина, и Анна Федоровна Тютчева… А вот буквально «Военная галерея 1812 года» в женском варианте: Елена Николаевна Раевская, Екатерина Дмитриевна Дохтурова, Варвара Николаевна Репнина — дочери блистательных генералов Отечественной войны… Да, в этом «цветнике» первых дворянских фамилий Российской империи дочери врача места явно бы не нашлось. Причем не на основе пресловутого «пятого пункта», а из-за отсутствия больших заслуг папеньки перед державой.

Просматриваем все прочие книги. Фамилии Бланк или хотя бы чего-то с ней схожего в них также нет, а значит, говорить о близости Марии Александровны к высочайшему двору и соответственно к наследнику престола не приходится. Очередную «сенсацию» можно переводить в разряд мыльных пузырей…

(7 февраля 2004 г.)

Тайна трех красных гвоздик

Наш собеседник: Юлия Петровна Кутькова. Кандидат медицинских наук, заведующая отделением Городской клинической больницы им. С. П. Боткина.

— В начале 1960-х годов профессор Борис Сергеевич Розанов оперировал больную по поводу опухоли подколенной впадины. Он представил мне ее как Марию Кузьминичну Рудзутак. Мы познакомились. Потом она выписалась, но мы с ней продолжали общаться. Она мне звонила, приезжала ко мне в больницу, а чаще я к ней приезжала… Это была жена Рудзутака.

— Ян Эрнестович Рудзутак, латыш, устанавливал Советскую власть в Москве и Средней Азии, был генеральным секретарем ВЦСПС, членом Политбюро ЦКВКП(б). В 1938 году, в возрасте пятидесяти лет, его репрессировали.

— Все так. А приблизительно через год Мария Кузьминична мне сказала, что она дочь Ленина… Она и в больнице об этом говорила, но ей не очень верили — кто тогда не читал про «детей лейтенанта Шмидта»? Хотя она много помогала нашим сотрудникам — и в получении квартир, и в устройстве детей в институты…

— Так, может, это она могла делать, как вдова Рудзутака?

— Не помню точно когда, где-то на рубеже 1960-х годов, когда я к ней пришла, Мария Кузьминична очень плохо себя чувствовала и сказала: «Я хочу показать тебе документы, чтобы ты поняла, что все это не выдумка». Она мне показала свидетельство на французском языке — как-то очень интересно оно называлось — не метрика, но что-то такое. Она родилась, по-моему, 3 марта 1912 года. Отцом был записан Владимир Ульянов.

— А кто значился матерью?

— Не помню! Она якобы была балериной в каком-то кабаре. Документ был весь измят. Мария Кузьминична сказала, что была такая женщина, старая большевичка Эмиль Оболенская, которая ее опекала. Она однажды сказала: «Маша, ты только не выбрасывай эти клубочки!» Как-то раз Мария Кузьминична штопала носки, развернула клубок и обнаружила эту метрику…

— Ленин жил в Париже с конца 1908-го до середины 1912 года. Так что по срокам все вполне… Но вот вы уверены, что это именно дочь Ленина?

— Не скажу: были и вера, и неверие. Поэтому давайте обо всем по порядку. В 1914 году Ленин с Крупской приезжали в Париж, были у Плеханова, и тот сообщил Владимиру Ильичу, что у него растет дочка, что ее мать посадили в тюрьму за помощь революционерам, а Машу отдали в приют… У Ленина были такие друзья, Боровиковы, революционеры из Смоленска, по его просьбе они забрали девочку и потом привезли ее в Россию, дали ей свою фамилию…

— То есть ни Ленин, ни Крупская с ней не встречались?

— Наверное, от Надежды Константиновны все скрывалось. В 1924 году Боровиковы все ей рассказали, и она забрала девочку к себе. Маша жила у нее в доме, в Кремле, где жила и Мария Ильинична Ульянова… Соседом у них был Микоян, Мария Кузьминична очень дружила с его детьми. Потом, как она говорила, она окончила медицинский институт и во время войны была на фронте хирургом… Хотя, по-моему, медицинских знаний у нее никаких не было! Потом стало выясняться, что она работала не то в контрразведке, не то в разведке. Ее даже называли баронесса… не помню, какое-то немецкое имя. Она хорошо знала Рихарда Зорге и показывала мне свои с ним фотографии, сделанные в Японии, где она побывала до войны: молоденькая такая, очень красивая блондиночка… Показывала она мне и снимки военного времени — с Рокоссовским, у него в штабе. У нее было много фотографий, но куда они потом подевались, я не знаю.

— То есть она была в военной разведке?

— По-моему, в контрразведке… Не знаю! Не помню точно, когда ее выдали замуж, но знаю, что она родила сына, который погиб во время войны под Смоленском — в штабной дом, где оставался ребенок, попала бомба, и она это видела! Мария Кузьминична рассказывала, что в том же доме находился Яков Джугашвили, сын Сталина, который тоже погиб и не был ни в каком плену.

— Да, есть версия, что история с пленом — блестящая дезинформация Абвера… Кстати, со Сталиным она была знакома?

— Она очень хорошо знала Сталина, общалась с ним, но тот ее не любил, хотя все-таки терпел. Однажды у них вышли какие-то трения, Сталин ей заявил: «Ты что, гаденыш, подымаешь головку?!» — и бросил в нее вазой. Мария Кузьминична успела отстраниться, ваза разбилась, а она ответила, что гадюка против кобры никогда не выступит… Она была очень резкая и точно могла это сказать. Хотя к Сталину она относилась очень лояльно и считала, что в то время по-иному действовать было нельзя. Когда был жив Сталин, ее никто не угнетал, к ней очень хорошо относились… А Хрущев начал ее буквально уничтожать, ему Мария Кузьминична очень не нравилась! Ее выселили из квартиры — в то время она жила напротив Арманд, там, где мемориальная доска висит — это двухэтажные домики, как бы продолжение Манежа… Она много скиталась, потом ей дали хорошенькую однокомнатную квартирку на Сетуни. Она объяснила, что помогли се товарищи Ti о службе.

— Видимо, у Марии Кузьминичны могли сохраниться какие-то ленинские реликвии…

— Да, у нее было много вещей… От Ленина у нее остались часы ручные и карманные, серебряные, очень красивая заколка для галстука с аметистом. Была симпатичная вазочка с надписью: «Дорогому Владимиру Ильичу от рабочих Познанского — какого-то — завода», какие-то еще мелочи с надписями… Серебра было немножко. Много было всякого белья с инициалами Надежды Константиновны — монограммой «НК»… Крупскую она называла мамой. Замечу, что Мария Кузьминична была человеком очень чистоплотным и аккуратным.

— Документы ленинские у нее какие-то сохранились?

— Были, но какие, я не знаю… Какие-то письма Ленина… У нее была черная папка, и она говорила: «Если что-то со мной случится, то ты эту папку…» Но когда началась перестройка, она сказала, что сама передаст эту пайку своим друзьям. Кстати, когда в Латвии спускали на воду, по-моему, траулер «Ян Рудзутак», то ее пригласили, подарили ей большого лангуста и красивого рака-отшельника в раковине. Там было написано: «Марии Кузьминичне Рудзутак от экипажа q благодарностью…» и т. д. Она говорила, что много им помогала.

— Это интересно, по почти вся информация — из слов самой Марии Кузьминичны, а ленинские реликвии у жены Рудзутака вполне могли оказаться…

— Думаете, у меня не было сомнений? В конце концов, мало ли какие Владимиры Ульяновы могли оказаться во Франции? Но теперь — самое удивительное. Каждый год в день рождения Ленина Мария Кузьминична заказывала в цветочном магазине на Сретенке, где все правительство заказывало букеты и корзины, венок из мирта, который Ленин очень любил, с белыми гвоздиками и ленточкой: «Дорогому отцу от Маши». Она еще обязательно брала три красные гвоздики — отдельно. Она мне говорила: «Это «тайна трех гвоздик», мне мама рассказала об этом, но чтобы я никому не говорила, что и почему…»

— «Мама», как вы говорили, это Крупская?

— Да, конечно… В тот день при мне она звонила коменданту Кремля: «Это Мария Кузьминична, — говорила она, — я буду с Юлией Петровной». Мы шли на Красную площадь, которую 22 апреля перекрывали. Около Исторического музея нас встречал военный, вел к Мавзолею, мы спускались вниз, где в тот момент никого не было, и она раскладывала гвоздики, одну за другой, рядом с саркофагом, на небольшом выступе… Помню, когда было 100-летие, то на площадь даже иностранцев не пускали, но мы с ней прошли…

— Так вы узнали, в чем же был смысл этих гвоздик?

— Нет, она так и не рассказала. А знаете, что 22-го в Большом театре обязательно шел балет «Жизель», который Ленин очень любил? Я присутствовала при телефонном разговоре, когда Хрущев сказал Марии Кузьминичне, что по программе — другой спектакль, какая-то опера, и замена будет очень дорого стоить. Она отвечала, что это будет стоить дешевле, чем его поездка с семьей в Париж…

— И дали «Жизель»?

— Да. Каждый раз на спектакль она приглашала много людей, мы занимали два первых ряда. Там были ее бывшие сослуживцы, из нашей больницы бывало человек десять, а потом она человек до тридцати приглашала к себе домой, где уже был накрыт очень красивый стол. Она всегда пекла много всяких вкусных вещей, и обязательно была индейка с апельсинами. Ленин ее очень любил — индейкой с апельсинами угощал его Плеханов.

— Действительно, эти факты уже заставляют задуматься…

— Потом у нее начались всякие неприятности со здоровьем — то она сломала ногу, то оперировалась. Фактически все время пребывала у нас в больнице, мы ее наблюдали… Однажды она мне говорит: «Знаешь, мне опять лезли в квартиру! Кому-то нужны мои документы… Я с Сетуни должна уехать!» Спрашиваю: «Может быть, вам это кажется?» — «Нет, не кажется! Приходи!» Приехав, я увидела, что дверь вся разбита. Вскоре Мария Кузьминична переехала на Кутузовский проспект — в последний дом перед метро, справа. Тоже была однокомнатная квартира. Но тут уже все изменилось: ее очень оберегали от всех нас, никого из наших к ней уже не пускали. Очевидно, боялись, что она кому-нибудь напишет завещание на квартиру. Хотя никто из наших, кто к ней ходил, в этом не нуждался. Когда в последнее время я ей звонила, отвечали, что она подойти не может…

— Кто же так делал?

— Думаю, что старшая по подъезду этого дома, потому как Мария Кузьминична написала завещание на ее сына… Когда она умерла, нам о ее смерти никто не сообщил, но думаю, что это случилось лет пять тому назад… Что стало с ее документами, куда все делось, я не знаю. Где она похоронена, я тоже не знаю… Она хотела, чтобы ее похоронили рядом с Эмиль Оболенской, той самой, что сделала ей клубки — на Ваганьковском кладбище… А вот Боровиковы похоронены в Смоленске, в тамошней кремлевской стене. Когда мы с мужем были в Смоленске, то по просьбе Марии Кузьминичны положили там цветочки. Вот и все, что я знаю и могу рассказать, ничего не утверждая и ничего не оспаривая…

Известно, что наша пропаганда умудрилась создать совершенно сусальный, отлакированный образ вождя, и не зря уже тогда пролетарский поэт утверждал, что «долгую жизнь товарища Ленина надо писать и описывать заново». Однако же история самозванчества на Руси насчитывает многие века — одних лишь Лжедмитриев или Петров III были десятки, им верили, за ними шли тысячи и даже сотни тысяч людей… В общем, как бы там ни было, представленный материал являет собой достаточно интересный очерк нравов прошедшей эпохи.

(25 января 2005 г.)

Часть 2 Власть берется силой

Маршал Буденный: мифы, были, жизнь

Заметки, написанные по воспоминаниям сына и дочери маршала, а также по документам и его дневниковым записям.

Так повелось, что, сойдя с политической сцены, большинство из тех, кого у нас именовали «историческими личностями», мгновенно оказывались забыты, а то и осмеяны, оклеветаны, прокляты… Всегда ли это было справедливо и заслуженно?

Возьмем Советскую военную энциклопедию, год 1976-й: «После Гражданской войны Буденный вел большую работу по переводу Красной армии на мирное положение. Уделял много внимания обобщению опыта Первой мировой и Гражданской войн и использовал его при обучении войск. Внес значительный вклад в дело дальнейшего укрепления Советской армии».

В издании СВЭ 1990-го оценка уже иная: «После Гражданской войны, участвуя в решении вопросов строительства Вооруженных сил СССР, их технической реконструкции, руководствовался ее опытом, преувеличивая роль кавалерии в будущей войне и недооценивал техническое перевооружение армии, не одобрял формирование танковых соединений».

Кажется, все ясно: этакий «добрый малый, в прошедшем веке запоздалый». Но так ли это? Столь ли бесспорны категоричные оценки нового времени?

— Была такая песня «Марш кавалеристов» — или нечто по названию подобное — с такими словами: «Буденный, наш братишка, с нами весь народ!.. С нами Ворошилов, первый красный офицер!..» Когда мы встретились с Михаилом Семеновичем Буденным, младшим сыном маршала, внешне очень похожим на отца, — даже с такими же роскошными «фамильными» усами, то первый вопрос был задан именно по этой песне. Почему командарм — «братишка», а член РВС армии Ворошилов — «красный офицер»? Всегда наоборот считалось: политработник должен быть «ближе к народу», общаться с подчиненными по душам, а командующий — несомненный «офицер», с ним все по уставу…

БУДЕННЫЙ. Ворошилов пятнадцать лет был наркомом обороны, членом Политбюро. Отец этим не занимался — будучи умным человеком, никогда не лез в политику, туда, где многие головы сложили. Он был народным героем, и этого статуса у него никому не отнять… Между прочим, хотя с Ворошиловым они дружили семьями, жили в одном доме — они всегда были только «на вы».

— Разве ваш отец не входил в ближайшее окружение Сталина?

БУДЕННЫЙ. Нет, конечно! Хотя он был с ним в хороших отношениях. Познакомился отец со Сталиным во время Гражданской войны, но как — не рассказывал…

— Вы спрашивали Семена Михайловича о его отношении к тому, что потом начали стыдливо именовать «перегибами»?

БУДЕННЫЙ. Он считал, что Сталин виноват в основном в том, что создал систему, позволявшую такие дела творить. Подозревал, что Сталин о многом был проинформирован — в особенности в отношении тех, кто был репрессирован незаконно…

— Кстати, вопрос: насколько реально Михаил Семенович может помочь нам уточнить некоторые «легендарные» моменты из жизни своего отца? Человек он совсем не старый, а маршал Буденный скончался уже тридцать лет тому назад.

БУДЕННЫЙ. Я родился 3 июля 1944 года, в день освобождения Минска… Когда отец умер, мне было почти 30. Практически все свободное время, которое у него было, мы проводили вместе. Он учил меня ездить на лошади, стрелять и фехтовать… У нас были очень доверительные отношения, он мне много чего рассказывал. Конечно, какие-то запретные темы были… До последних дней жизни ум у него оставался светлейшим. Все помнил, все знал…

Когда читаешь биографические книги, то видишь, что автор неизбежно проникается симпатией к своему герою. Обычно он склонен прощать, даже замалчивать его прегрешения и всячески подчеркивает положительные стороны. Не то, что стремится обмануть — просто инстинктивно старается, чтобы читатели увидели полюбившегося ему героя его глазами. Особенно пристрастны бываем мы в отношении своих родственников… Чтобы обеспечить объективность рассказа, дополним его некоторыми документами и свидетельствами. К тому же наш гость представил уникальные фрагменты из неопубликованных записных книжек своего отца, а также заметки его старшей сестры — Нины Семеновны.

Обратимся к одному из наиболее сложных вопросов — о взаимоотношениях Буденного и Тухачевского, двух героев Гражданской войны, которые, как считается, потом олицетворяли собой два пути развития Вооруженных сил.

БУДЕННЫЙ. Говорят, что отец бился за конницу и был против техники. Это не так. Он был инспектором кавалерии, поэтому кавалерию и отстаивал. Но он был за тяжелые танки, а Тухачевский — за легкие…

Из заметок Нины Буденной'. «Отец часто вспоминал дискуссию о броне, которую они вели на военных советах. Тухачевский упорно стоял на позициях облегчения танков за счет легких брони и вооружения. Не бронестойкость и мощный огонь, а устрашающая подвижность — в этом он видел главное. Буденный настаивал на танках с надежной броневой защитой…»

БУДЕННЫЙ. Отец говорил: по пересеченной местности они все равно с такой скоростью, как по Красной площади, не пройдут. Поэтому нам нужны тяжелые танки, с толстой броней. А ими никто фактически не занимался… Отец также говорил о конно-механизированных группах, каковые и были созданы уже во время войны.

Из статьи М. И. Тухачевского: «Новые вопросы войны», написанной в 1931–1932 гг:. «Очевидно, в первую очередь нужен быстроходный танк, способный бороться с артиллерией противника, т. е. и сам вооруженный пушкой… При прочих равных условиях колесно-гусеничный танк имеет преимущество перед гусеничным. Точно так же амфибия имеет преимущества перед неплавающим танком».

БУДЕННЫЙ. Кстати, кто обеспечил успех боев под Москвой зимой 1941-го, когда из-за холодов вся техника встала — и немецкая, и наша? Кавалерия, корпуса Белова и Доватора!

— Действительно, в определенных условиях у конницы есть преимущества по сравнению с техникой. Так, следом за вошедшим в прорыв конным корпусом не должны идти колонны «наливников», кавалерия может успешно действовать на той болотистой, пересеченной, лесистой местности, по которой не пройдут никакие танки… Если наличие казачьих корпусов в Красной армии объясняют настойчивостью и влиятельностью «первоконников», то почему у нашего противника в одних только привилегированных войсках СС было четыре кавалерийские дивизии, сражавшиеся до мая 1945-го?

БУДЕННЫЙ. Конечно, отец понимал то, что кавалерия уходит — это естественный процесс технического прогресса. А он был человеком вполне практическим. Вы знаете, что он способствовал организации производства и принятия на вооружение «катюши»? Начальник ГАУ маршал Кулик сказал: «Барахло, какие-то самоварные трубы!» Конструкторы попросили отца посодействовать, и буквально через месяц он вытащил на полигон практически все руководство страны… Было это перед самой войной, чуть ли не 21 июня.

— Получается, что Семен Михайлович совсем не был таким ретроградом, каким изображают его сегодня. А значит, конфликт с Тухачевским имел иные корни и причины. Впрочем, был ли конфликт или это предположение историков?

Из заметок Нины Буденной: «Отношения у него с Тухачевским действительно сложились непростые, что, однако, не мешало им в 30-х годах ходить друг к другу в гости. Если они спорили, то прилюдно, открыто высказывались откровенно, не шептались за спиной, а на военных советах говорили все друг другу в лицо. При таком отношении ненависть не рождается».

БУДЕННЫЙ. Хотя отец Тухачевского недолюбливал… У него во время Гражданской войны очень много приказов было, которые не соответствовали действительности, принимались без всякой рекогносцировки, в результате чего людей посылали под сплошной огонь… Вот и проигрыш Польской кампании свалили на 1-ю Конную, которая здесь совершенно ни при чем. Она на Юго-Западном фронте была, а Тухачевский командовал Западным. 1-я Конная была завязана боями, не могла сразу отбросить своих «партнеров» и уйти… Между прочим, Тухачевский там все бои проиграл.

Телеграмма И. В. Сталина:

«Москва, Главкому. Александрова, 13 августа 1920 г.

Ваша последняя директива № 4774/оп/252/ш без нужды опрокидывает сложившуюся перегруппировку сил в частях армии, уже перешедших в наступление. Директиву эту следовало бы дать на три дня назад, когда конармия стояла в резерве, либо позднее, по взятии конармией района Львова. В настоящее время это только запутывает дело и неизбежно вызывает ненужную вредную заминку в делах в интересах новой перегруппировки. Ввиду этого я отказываюсь подписать соответствующее распоряжение Юго-Запада в развитие вашей директивы № 13 820. Сталин».

— Можно ли предположить, что между военачальниками существовали счеты, относившиеся к временам Гражданской войны?

БУДЕННЫЙ. Нет, как говорил мне отец, у «первоконников» и «группы Тухачевского» не было личного конфликта. И надо сразу заметить, что Тухачевский не мальчик для битья, он никогда таким не был. У него был очень острый, жесткий характер; он, без всяких сомнений, мог за себя постоять.

Нет, не все так просто в «деле Тухачевского», о которым мы уже не раз рассказывали в своих публикациях. Определенное тому подтверждение можно найти в материалах из семейного архива Буденных:

Из записных книжек С. М. Буденного: «1 мая 1937 г. На квартире у К. Е. (Ворошилова. — Ред.) т. Сталин сказал, что «нужно с врагами покончить, ибо они есть в армии, в штабах и даже в Кремле. С ними мы должны покончить, невзирая на лица». Думаю, что тут речь идет о высоких персонах, но кто они?»

Насколько Семен Михайлович был информирован на эту тему? Его бывший комиссар — нарком Ворошилов, призывавший «немедленно, сейчас же железной метлой вымести не только всю эту сволочь, но и все, что напоминает подобную мерзость, проверить и очистить армию буквально до самых последних щелочек», знал, очевидно, все имена. А Буденный? Что знал он, человек, которому совсем скоро прикажут судить своих бывших товарищей?

Из записных книжек С. М. Буденного: «Мне как инспектору РККА приходилось часто ездить по округам и я хорошо знал их состояние. Как правило, в течение года я находился вне Москвы, в войсках, 6–7 месяцев, а потому знал цену каждому командующему войсками военного округа… В армии были невыносимые бытовые условия, крупу давали бойцам со стеклом (в Киевском военном округе у Якира), когда проводили зимой занятия с войсками, людей, как правило, обмораживали на 50 % за одни сутки учений. В казармах, как правило, был собачий холод, а водоснабжение и канализация замерзали».

О столь бедственном положении войск не писалось ни в те, ни в последующие годы… А вот информация о событиях, почему-то прошедших мимо внимания историков:

Из записных книжек С. М. Буденного. Маршал пишет, что на химическом полигоне в Кузьминках были обнаружены «пулеметы, гранаты, винтовки и огнеприпасы. Все это было аккуратно смазано, завернуто в плащ-палатки, вложено в ящики и закопано в землю. Мне пришлось весь полигон пройти щупами, сделанными из претового (?) железа, бойцы строились в одну шеренгу и двигались, втыкая щуп через каждый шаг в землю. В результате было найдено:

1. Пулеметов станковых — 22.

2. Патронов и ручных гранат — 330 тыс. и 4 тыс. соответственно.

3. Винтовок — 1200 штук.

Знал ли Фишман об этом оружии? Думаю, что знал…».[1]

«Человек изворотливый, — как значится в записях Буденного, — и часто умеет повернуть дело так, что оно будет выглядеть очень хорошо, хотя на самом деле все отвратительно-скверно».

Если такое действительно было, — но вряд ли маршал стал бы на склоне лет записывать небылицы в личных дневниках, — то ведь не для продажи, как ныне, «криминальным группировкам» пряталось похищенное оружие. К тому же, «максимы» и трехлинейки — оружие, предназначенное для боя. Может, действительно шла подготовка к военному перевороту или заготовка оружия «на всякий случай»? Уж если поиски на полигоне осуществлялись под руководством Маршала Советского Союза, значит, дело действительно было очень серьезное…

Из заметок Нины Буденной. «Терзанием на всю жизнь осталось для Буденного его вынужденное участие в процессе по делу Тухачевского и других военачальников в составе так называемого Специального судебного присутствия… Мне казалось, у него было такое ощущение, что, пережив всех и оставшись один, он как бы принимает на себя всю ответственность за эту трагедию».

Может быть и так. Но вот первая реакция Семена Михайловича на происшедшее, изложенная в письме Генеральному секретарю. Этот материал получен редакцией в Архиве Президента Российской Федерации.

«ЦК ВКП (б), тов. Сталину.

Сов. секретно.

Только лично.

Хочу изложить вам свои впечатления по прошедшему 11.06.37 процессу контрреволюционной военной фашистской организации на заседании Специального присутствия Верховного Суда СССР.

Тухачевский пытался популяризировать перед присутствующей аудиторией на суде как бы свои деловые соображения в том отношении, что он все предвидел, пытался доказывать правительству, что в создавшемся положении предчувствовал поражение и что его якобы никто не слушал…

Тухачевский с самого начала процесса суда — при чтении обвинительного заключения, при показании всех других подсудимых качал головой, подчеркивая тем самым, что, дескать, и суд, и следствие, и все, что записано в обвинительном заключении, — все это не совсем правда, не соответствует действительности. Иными словами, становился в позу непонятого и незаслуженно обиженного человека, хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного. Видимо, он не ожидал столь быстрого разоблачения организации, изъятия ее и такого быстрого следствия и суда. В конце концов Тухачевский виновным себя признал.

Маршал Советского Союза С. Буденный, 26 июня 1937 г.».

А вот свидетельство гораздо более позднего времени.

Из рассказа гвардии генерал-лейтенанта артиллерии в отставке Степана Ефимовича Попова: «В 1960-е годы, когда я отдыхал в санатории «Архангельское», там находился и маршал Буденный. Помню, как в один из дней приехали к нему его «первоконники». Я вышел на крыльцо, когда они все там стояли. Слышу, как кто-то спросил Семена Михайловича, как он относится к тем военачальникам, которых расстреляли в 1937 году. Тогда, в хрущевские времена, об этом много говорили. «Да правильно их всех расстреляли!» — отвечал Буденный. Мне было неприятно это слышать, и я поскорее отошел в сторону».

БУДЕННЫЙ. Отец рассказывал, как он на суде заступился за командующего Приморской группой ОКДВА командарма 2 ранга Михаила Карловича Левандовского. А тот потом поднялся и говорит: «Зря вы меня защищаете, я совершенно четко знал, что я делал». Они были не без греха… Отец говорил: человек знал, что он погибает — ну, если тебя оклеветали, так рви на себе рубашку, говори: «Я ни в чем не виноват, не было этого!» Но Левандовский в своем последнем слове поблагодарил его за заступничество и сказал, что готов понести наказание…

На основании сказанного можно было сделать однозначный вывод о наличии в рядах Красной армии разветвленного заговора, однако…

БУДЕННЫЙ. Когда начались все эти массовые процессы, отец знал, что многие «дела» откровенно сфальсифицированы. В тюрьме оказалось более шестидесяти человек, в невиновности которых он был уверен. Кто месяц там уже сидел, кто — два, кто и полгода… Буденный привез Сталину список, заявил: если их посадили, то и нас надо с вами сажать. Тот вызвал Ежова: «Почему эти люди сидят?» — «Да есть, товарищ Сталин, сигналы…» — «Всех выпустить!» И все они действительно утром вышли. Кстати, потом они прямо из тюрьмы пришли к отцу домой…

Такая информация еще более усложняет понимание темы. Почему Буденный подписывал приговор одним и спасал от расправы других? Подобное поведение никак не укладывается в стереотипный портрет послушного и безропотного исполнителя сталинской воли. Послушные были послушны во всем.

Из записных книжек С. М. Буденного: «У нас были люди, готовые отнести всех в «пятую колонну», чтобы на этом деле нажить себе карьеристический авторитет и показать себя очень бдительными. Эти так называемые «бдительные» помогли «пятой колонне» оклеветать честных и замечательных наших преданных партии людей».

Точка зрения человека думающего, много знающего и понимающего…

Из заметок Нины Буденной: «Буденному приходилось ходить к «отцу народов» много раз, приезжал к нему в любое время. Он вспоминал, как Рокоссовского из тюрьмы буквально за руку вывел. Сталину сказал: «Или освободите Рокоссовского, или отбирайте у меня оружие и сажайте рядом с ним». Сталин молча ходил по комнате, и Буденному подумалось — сейчас правда велит сдать оружие. Но нет, отпустил Константина Константиновича. Рокоссовский обо всем этом знал и до конца относился к Буденному признательно и нежно».

Оказывается, Семен Михайлович бывал у Сталина при оружии… Этот факт всего очевиднее говорит о доверии вождя к маршалу.

— Все же есть версия, что Семена Михайловича самого чуть не арестовали в 1937-м. Он был на даче, пришли чекисты, а он выкатил пулемет и всех уложил…

БУДЕННЫЙ. Эта байка относится к хрущевскому периоду, к тому времени, когда Никита Сергеевич выпер отца из армии…

— За что?

БУДЕННЫЙ. Возвращались с учений, и Тимошенко, а с ним был еще один товарищ, пригласил его к себе в вагон. Посидели. Отец произнес тост за Президиум ЦК КПСС, выпили, а потом он и говорит: «Вот Президиуму, как органу, я верю, а каждому члену Президиума в отдельности — нет». Как о том узнал Никита Сергеевич, остается догадываться. Отец был зачислен в Группу генеральных инспекторов — это была почетная маршальская отставка. Но вернемся к анекдоту… Отстрелявшись, отец позвонил Сталину, тот спрашивает: «Ты что это оружие после Гражданской не сдал?» А Семен Михайлович отвечает: «Еще кого пришлешь — пушчонку отрою!»… Еще и такой анекдот: отцу докладывают, что покушение на Никиту Сергеевича произошло, из пистолета в него стреляли. «Чего же шашечкой не пробовали?» — спросил Буденный. Это из той же серии… Так что не стоит верить слухам. Хотя Семену Михайловичу потом показали 12 томов компромата на него. Собирать-то собирали, но тронуть боялись. Вокруг Москвы тогда стояла конница, и неизвестно, чем бы все закончилось… Сталин понимал, что за Буденного любой бы голову подставил.

— Кавалеристы, «первоконники» уважали и любили Семена Михайловича. Рассказывают, что в послевоенные десятилетия он имел обыкновение где-то раз в квартал собирать тех, кого «в люди вывел». В 1-й Конной служили Жуков, Рокоссовский, Соколовский, Тимошенко, Городовиков, Плиев, Тюленев, Осликовский…

БУДЕННЫЙ. Да, блестящие имена, и отец действительно многим из них помогал… Кстати, когда в 1932 году он поступил в Военную академию, Сталин разрешил «без отрыва от производства», так как в ту пору он был инспектором кавалерии РККА, — то Семен Михайлович и своих конников туда притащил, человек 70. Разве это плохо? Вот только многие учиться не смогли, ушли, а он отучился до конца. Когда же Сталин узнал, что отец, как было положено по программе, сделал тренировочный прыжок с парашютом — ему такой выговор вкатил! Людям его ранга рисковать своей жизнью было запрещено.

— Однако на своем веку Семену Михайловичу рисковать пришлось достаточно…

БУДЕННЫЙ. Конечно, ведь он служил в драгунах с 1903 года и участвовал в Русско-японской войне, а в Первую мировую воевал на австрийском, германском и кавказском фронтах. Был старшим унтер-офицером, заслужил четыре Георгиевских креста и четыре медали — полный бант. Правда, один крест с него сняли вместо расстрела — набил физиономию фельдфебелю. Командование пьянствовало, солдат не кормили, и они по его предложению заявили претензию. Фельдфебель понял, от кого это идет, ну и замахнулся на него. А он вдарил. Он ведь был первый кулачник, так что впечатление такое было, словно лошадь копытом припечатала… Но уже через неделю отец заработал крест обратно. Он говорил, что ему предлагали офицерский чин, но он подумал и послал все на хрен. Время уже было такое…

— Есть легенда, что Семен Михайлович послужил и на царских конюшнях.

БУДЕННЫЙ. Нет, это не так. Хотя с Дальнего Востока, где он начинал службу, его направили учиться в Петербургскую школу наездников при Высшей кавалерийской школе, даже хотели оставить там продолжать учебу, но началась война с Японией, его отозвали обратно в полк… А с государем он поимел удовольствие встретиться — тот ему даже жал руку как выигравшему приз на конных соревнованиях. Он ведь всегда в конных соревнованиях побеждал — даже на Дону, когда состязался с казаками, будучи сам иногородним…

— Так он не казак?

БУДЕННЫЙ. Нет, иногородний, из-под Воронежа, их казаки хохлами называли. Приехали на Дон в поисках лучшей доли, говорили, что там мужику райское житье. А приехали — поняли, что приоритетов у них в отличие от казаков никаких нет… Зато теперь станица Платовская, где отец жил, именуется Буденновской…

— Про Семена Михайловича говорят, что он буквально до последних дней сидел в седле и держал своего коня в конюшне Министерства обороны СССР.

БУДЕННЫЙ. Нет, летом конь у нас был в конюшне на даче, а зимой — на 1-м конном заводе. Отец в 87 лет в последний раз в седло садился… Он был одновременно заместителем министров обороны и сельского хозяйства — так дело поставил, что у нас тогда все конезаводы были военизированы. Сам вывел две породы — буденновскую и дерзкий араб. Может, это и есть самый лучший ему памятник?

Из записных книжек С. М. Буденного: «Яникогда в своей жизни не лгал и интриганом не был, да и по своему характеру этими вещами заниматься не могу, так как лгунов и интриганов не переношу физически. Но в своей жизни много перевидал карьеристов, авантюристов и другой мерзости».

Россия как никакая иная страна богата людьми-самородками, исключительными талантами, отчаянными храбрецами, самоотверженными подвижниками… Может, именно по причине этого богатства мы и оказались столь расточительны, что спокойно и безжалостно забываем или оклеветываем даже самых замечательных своих соотечественников?

(26 апреля 2003 г.)

«Сталин понимал, что демократию навязать сверху нельзя»

Наш собеседник: Юрий Николаевич Жуков Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН.

Что знаем мы об истории так называемой «Сталинской Конституции» — Основного Закона, но которому граждане Советского государства жили более сорока лот — с 1936 до конца 1977 года?

До недавнего времени представлялось, что Сталин «сделал эту Конституцию под себя». Однако при более углубленном и непредвзятом научном изучении прошлого нашей страны уже далеко не все представляется столь однозначно и однотонно…

— Считается, что эта Конституция впервые предоставила советскому пароду демократические права и свободы — по крайней мере, она их декларировала…

— Сталин прекрасно понимал, что демократию нельзя ни навязать сверху, ни «подарить» — людей к ней нужно приучать постепенно, особенно в нашей стране… Поэтому Конституция, в подготовке которой Сталин активно участвовал, была «одежкой на вырост», той планкой, через которую народ сумеет когда-то перепрыгнуть, постепенно овладев азами демократии.

— Что вы имеете в виду под «азами демократии»?

— Прежде всего, он хотел добиться того, чего в нашей стране никогда не было: всеобщего избирательного права…Ведь первые выборы у нас прошли только после революции 1905 года. Они были не всеобщими — половина населения была лишена избирательных прав, не были прямыми — люди выбирали выборщиков, которые еще раз выбирали тех выборщиков, которые выберут депутатов Государственной Думы, не были, наконец, и тайными… После Октябрьской революции все фактически осталось точно так же, только привилегии в отношении выборов перешли от меньшинства — капиталистов и помещиков, что прямо было записано законами Российской империи, — к большинству, в пользу рабочих и крестьян…

— А что предлагал Сталин?

— Он, замечу, с большим, трудом сумел пробить новое Положение о выборах — всеобщих, прямых и тайных. Все без исключения граждане наделялись равными избирательными правами: один человек — один голос. Поначалу даже предполагалось, что избиратель должен будет положить бюллетень в конверт, запечатать его, а уже затем — опускать в урну…

— Зачем, если в бюллетене значился только один кандидат?

— Так вот, что самое важное, Сталин предлагал ввести альтернативные выборы! Положение о выборах в Верховный Совет СССР должно было предусмотреть выдвижение на одно место не меньше двух-трех кандидатов. Дело в том, что он хотел мирно и бескровно отрешить от власти «партократию». Тех людей, которые великолепно проявили себя до революции — на подпольной работе, в революцию — захватывая власть, в ходе Гражданской войны — удерживая власть. Но им не хватало образования и специальности! Если это русский, то была церковно-приходская школа, если еврей — хедер. Все! И вот волею судьбы эти люди оказались во главе областей, краев, автономных республик… Поначалу они справлялись, но потом на их плечи легли задачи первых пятилеток — нужно было пускать такие металлургические гиганты, как Магнитогорский, Кузнецкий, Запорожский, создавать станкостроительные заводы… Этого «партократы» уже не могли… Во многом из-за них не были вовремя выполнены планы первой пятилетки, а если и были, то потребовалась доводка еще в течение двух-трех лет. К примеру, о том, что Кузнецкий металлургический вступил в строй, рапортовали в срок, не уточнив, что пущены две домны из шести… Вспомните еще и коллективизацию, совершенно уродливо проведенную именно из-за свойства чиновника отчитаться в большем, нежели нужно… Никто ж тогда не требовал всех коллективизировать! Нужно было только делать это там, где это было экономически выгодно… Люди это были хорошие, но их непрофессионализм, неграмотность губили дело. Но как их отрешить? Ведь они составляли большинство и в ЦК, и во В ЦИК… Сталин и его ближайшие единомышленники поняли: после коллективизации, после неудач в индустриализации народ при тайных альтернативных выборах за первых секретарей не проголосует…

— Кого вы считаете его единомышленниками?

— Это, прежде всего, Молотов; нарком иностранных дел Литвинов; Вышинский, который перед выборами, по согласованию со Сталиным, выпустил на свободу крестьян, которых сажали за так называемые «три колоска», и вернул им избирательные права. Об этом не любят говорить, а ведь это же почти два миллиона крестьян, которые мгновенно оказались на свободе, и им не нужно было указывать в анкетах, что они судимы. Более того, им предоставлялись избирательные права и права выдвигать своих кандидатов… Яков Аркадьевич Яковлев-Эпштейн, нарком земледелия… Он активно участвовал в разработке Конституции и, главное, написал новый избирательный закон — как раз об альтернативных выборах. Это, пожалуй, основные люди… Да, еще Ворошилов и Каганович, которые хотя и не отличались особыми умственными способностями, но, когда было нужно, безоговорочно голосовали в поддержку Сталина…

— По какому сценарию должны были развиваться события?

— Когда избиратели не проголосуют за своих первых секретарей, то тех приглашают в ЦК: «Народ вас не поддерживает, уж извините! Давайте заявления по собственному желанию — и идите учиться или найдите себе какую-то иную работу». Однако эти, грубо говоря, «партократы», «чиновники» оказались не такими дураками и так просто не сдались. На пленуме летом 1937 года, когда перед сессией ВЦИК нужно было принимать закон об альтернативных выборах, они вечером, накануне последнего дня заседания, по очереди пошли на прием в кабинет к Сталину. Каждый говорил: «Мы не против альтернативных выборов! Но НКВД установил, что у нас существует колоссальная подпольная повстанческая организация! Сначала нужно ее ликвидировать — потом будут выборы!»

— Логика железная! Но почему же Сталин не спросил у руководителей областных управлений НКВД, что у них там вдруг за «повстанцы» выискались?

— В то время НКВД был на стороне «партократов». Им руководил Ежов, сам из партийных чиновников. Тогда Сталин и совершил свою самую главную ошибку — пожалуй, это единственное преступление, в котором его реально можно обвинять… Под таким давлением он дал добро первым секретарям на ликвидацию этих мифических организаций. Тут же в Политбюро ЦК пошли просьбы от всех секретарей — кому сколько человек нужно расстрелять или посадить. Любопытно, что первым по кровожадности был Никита Сергеевич Хрущев. Сохранились документы: в 1937 году в Московской области он сумел найти 20 тысяч «кулаков», подлежащих расстрелу. Откуда их столько в Подмосковье, к тому же через пять лет после коллективизации?! А когда начались репрессии, то о каких альтернативных выборах можно было говорить?

— Почему Сталин — сильный, волевой человек и политик не выступил открыто против «партократии»? Он же сумел это потом сделать…

— Сталин понимал, что все, что он уже сделал в области политики, подпадает под обвинение в оппортунизме, т. е. в отступлении от всех ленинских партийных норм. Например, вступление в Лигу наций, которую до конца 1934 года в нашей стране объявляли ширмой — за ней скрывается империализм, жаждущий задушить все народы мира… Или заключение в 1935 году антигерманского оборонительного пакта с Францией и Чехословакией, к которому вскоре должна была примкнуть Великобритания. Что это за военный союз? Это же фактически Антанта! Для нас — виновник контрреволюции, интервенции…

— Сталин отступил от ленинских норм… Кто же из двух вождей был не прав?

— В каждый конкретный исторический момент действуют свои правила игры. В середине 1930-х годов не могло быть и речи о том, что было в 1917-м! Большевики затеяли революцию не ради победы социализма в России, а как запал для революции в Европе. До 1923 года в открытую говорили: главное, чтобы революция победила в Германии! Тогда германский пролетариат — старый, организованный и дисциплинированный, германская тяжелая промышленность и русское отсталое сельское хозяйство, соединившись, станут непобедимыми. Отсюда попытки устроить революцию в Германии в 1918, 1919, 1921, 1923 годах. Иными словами, вся партия была ориентирована только на мировую революцию. Расхождения были только по поводу, как именно ее проводить? Троцкий полагал — опираясь на Красную армию, Зиновьев — силами Коминтерна и подпольного партийного движения. Сталин в этот момент стоял в стороне от них ото всех…

— Почему же тогда Сталина не обошел Троцкий, его извечный соперник?

— У нас любят говорить о борьбе, которой на самом деле не было! Осень 1922 года. Смертельно болен Ленин, он уже фактически выходит из игры, и на Политбюро Троцкому предлагают занять его пост. Формально — зампреда Совнаркома, фактически — главы правительства. Но Троцкий наотрез отказался и в итоге даЛ возможность Рыкову занять этот пост после смерти Ленина… 1923 год, революция в Германии, половина руководства нашей партии находится там, а Троцкий снова удаляется как бы в никуда и пишет свои литературные эссе, ни во что не вмешиваясь… Когда же умер Ленин, он вообще уехал в Кисловодск. Т. е. он всякий раз сам уходил в сторону, не решаясь занять главный пост. Почему? Боялся, что не справится. А он не хотел не справиться!

— То есть боялся потерять лицо… Возвращаемся к вопросу, почему все-таки Сталии не пытался «пробить» альтернативные выборы?

— Выборы для бюрократии — дело совершенно непонятное. Почувствовав опасность, «партократия» легко могла бы обвинить Сталина во всех смертных антимарксистских, антиленинских грехах. Вышел бы на трибуну тот же Роберт Индрикович Эйхе, первый секретарь Западно-Сибирского крайкома партии, ставший инициатором массовых репрессий, перечислил бы грехи Сталина. Пленум проголосовал бы за вывод Сталина из Политбюро, через полчаса его бы арестовали, а еще через полчаса — тихо и спокойно расстреляли.

— То есть вы считаете, что никаких антиправительственных, скажем так, заговоров в стране вообще не было? Абсолютно всю — инспирировано на местах?

— Ну почему? Действительно существовал заговор против Сталина или, говоря точнее, заговор против пятерки: Сталин, Молотов, Орджоникидзе, Ворошилов, Каганович. Возглавляли его, насколько мне удалось установить, — но, может быть, это и не самые высшие организаторы заговора, — секретарь ЦИК СССР Енукидзе, в руках которого практически находилась вся юридическая сторона власти, и комендант Московского Кремля Петерсон, латышский стрелок, который в годы войны был комендантом знаменитого бронепоезда Троцкого. Поэтому-то он и пробился в коменданты. Это, скорее, хозяйственная должность, хотя ему подчинялись все расположенные в Кремле военнослужащие.

— Какие цели были у заговорщиков?

— По документам, которые можно взять и проверить, они предполагали арест вот этой пятерки и назначение на должность временного главы страны маршала Тухачевского… Тухачевский, Якир, Корк, Фельдман и другие представляли особую группу в Красной армии… Ведь, когда началась Гражданская война, примерно семьдесят процентов кадровых офицеров царской армии перешли в Красную. Как профессиональные военные, они быстрее и проще других поняли, что собираются сделать большевики…

— Уточните, потому как сегодня большевикам приписывают исключительно пристрастие к «великим потрясениям»…

— Прежде всего они намеревались спасать страну, которую стали раздирать еще в 1916 году. Литва отделилась во время немецкой оккупации, потом — Украина и Закавказье… Когда сегодня грузины, армяне и азербайджанцы славят свою независимость, они забывают сказать, что она была «принесена и подарена» им оккупантами. Национальные марионеточные режимы были созданы под контролем немцев. То же самое было и на Украине… А в 1918 году Германия оккупирует будущие Эстонию и Латвию, и там тут же возникают «Курляндское герцогство», «Балтийское герцогство» — что угодно, опять-таки под контролем немцев. Конечно, кому-то из местных жителей, очень немногим, это было весьма выгодно… Но совсем не большинству населения! Большевики стремились вновь объединить все российские губернии, опять сделать Россию единой и неделимой — что еще надо? Кстати, Сталин ненавидел национализм, ведущий к сепаратизму.

— Понятно, что офицеры, в подавляющем своем большинстве разочаровавшиеся в монархии, приняли эту программу…

— Да, а потом к ним, к этим профессиональным военным, присоединилась группа выскочек. Вот тот же Тухачевский — подпоручик, он в первый же месяц войны попадал в плен, всю войну сидел в плену… Все его «полководческие успехи» — Восточный фронт, и то на короткое время. Затем Кронштадт и антоновщина. Но как только ему пришлось столкнуться с настоящей армией — пусть польской, в ту пору очень слабой, то поляки Тухачевского разнесли… Так что у него был опыт Гражданской войны, а это не настоящая война! За весь период Гражданской войны в СССР ни белые, ни красные не разрушили ни одного участка железной дороги, не прервали ни одной линии телеграфа, не взорвали ни одного моста. Они не воевали в городах — только в поле. Это была особая война, где противоборствующие стороны понимали: они борются друг с другом, а не для того, чтобы разрушить свою страну!

— Все же после Гражданской войны прошло полтора десятилетия. Согласитесь, что Тухачевский и другие названные вами военачальники на лаврах не почивали, они стали уже совершенно иными людьми…

— Но они не были гениальными стратегами! Про Тухачевского говорят, что он гениален, так как предложил немедленно создать воздушно-десантные войска и даже проводил учения с их массированным участием. Но для того чтобы создать ВДВ, прежде всего надо иметь в достаточном количестве соответствующие транспортные самолеты. А они были? Нет… Как мне кажется, задумки были хорошие, но только невыполнимые на тот период времени. Однако иные историки до сих пор твердят, что поражения первых месяцев Великой Отечественной войны были обусловлены исключительно тем, что не было Тухачевского, Якира, Корка, Путны… Очень сомнительно!

— Согласен. Однако вернемся к «военному заговору»…

— Это неточное название. Когда в мае 1937 года Сталин выступал на Военном совете и говорил о «заговоре генералов», то привел почти столько же фамилий гражданских лиц — того же Енукидзе. Он не видел в этом чисто «военного заговора»! Сталин видел политический заговор людей, которые пожелали вернуть страну в 1918 год.

Всего лишь! В то время, когда в Германии у власти уже был Гитлер, когда у нас не было достаточно ни танков, ни самолетов, вообще ничего, они предлагали «шашки наголо»!

— Это вы образно говорите?

— Я имею в виду людей, которые привыкли с шашкой наголо кричать: «Даешь Варшаву!», «Даешь Берлин!», «Мировую революцию!», в конце концов…

— Известно, что есть оперативное дело «Клубок» — об этом самом «заговоре Тухачевского». Где оно хранится?

— В архиве одной из спецслужб, но предупреждаю, что исследователям очень трудно будет до него добраться… Я же нашел копии почти всех документов, по крайней мере большинства, в бывшем партархиве, в фонде Ежова. Ему, еще как партработнику по совместительству, который курировал это следствие, все присылали… Когда я издавал книгу «Иной Сталина», еще не все документы были рассекречены — цитировать их разрешили, но сноски давать было нельзя…

— Все-таки «дело Тухачевского» до сих пор вызывает ожесточенные споры. В частности, один из наиболее обсуждаемых вопросов — «иностранный след»…

— Шелленберг, шеф гитлеровской внешней разведки, сидя в тюрьме во время Нюрнбергского процесса, легендировал его как якобы блестящую спецоперацию своего ведомства. Хотя доказательств тому нет никаких… Это было наше чисто внутреннее дело. Была основная масса активных членов партии — сторонники курса на мировую революцию. Было меньшинство со Сталиным, которые говорили, что при нашей жизни мировой революции не будет, а то, что Гитлер готовит на нас нападение — гораздо серьезнее. Ведь у нас нет ни танков современных, ни самолетов, ни пушек… Вспомните поляков, которые в 1939-м бросили кавалерию против танков Гудериана. Две недели — и Польши не стало!

— Насколько все-таки сложна и противоречива наша история — начинали разговор с альтернативных выборов, а «докатились» до репрессий…

— Так ведь волна репрессий продолжалась до конца 1937 года, пока Маленков, фактически возглавлявший партийный аппарат, не подал Сталину записку, что репрессии приняли такие масштабы, что угрожают будущему страны. Нужно их остановить, писал Маленков и предложил подготовить закрытое письмо ЦК к партии. Сталин ему ответил: «Закрытое письмо не поможет! Нужно собирать пленум и осудить репрессии». На пленуме, который провели с 11 по 20 января 1938 года, были осуждены эти бессмысленные массовые, безумные репрессии, но наши историки почему-то не только не публикуют его материалы, но вообще о нем молчат. Маленков там говорил: «Вот вы, Постышев, мало того что натворили на Украине, вы сейчас первый секретарь Куйбышевского обкома — и уже пересажали все партийные и советские органы!» А тот в ответ: «Сажали, сажаем и будем сажать! Моя позиция!»

— Павлу Петровичу уже недолго оставалось занимать такую позицию — на пленуме его вывели из кандидатов в члены Политбюро, а в 1939-м расстреляли…

— Так же как и Багирова, руководителя парторганизации Азербайджана… Только произошло это уже в 1956-м. А тогда Маленков сказал, что он подмахивает списки на расстрел, где нет ни одной фамилии. Писалась бумага: разрешаю расстрелять тысячу человек. Определить, кого именно, было делом НКВД!

— Но ведь и после этого гыенума репрессии не остановились?

— Да, эта волна продолжалась до осени 1938 года, пока не удалось, заломив руки Ежову, добиться от него отставки… Это был малограмотный чиновник от партии. Занимал посты секретаря обкома, крайкома партии в Средней Азии и сумел пробиться наверх. Когда он возглавил НКВД, то оказался на распутье: он должен был выбрать, с кем идти — с группой Сталина или со всеми остальными? Он выбрал последнее. Так что «человеком Сталина» он абсолютно не был и делал то, что нужно было «партократии»… Когда Николай Иванович ушел со своего поста, началась первая реабилитация, о которой почему-то никто не желает вспоминать.

— Ежова сменил Берия, который почему-то и считается символом «эпохи массового террора». Когда же он получил публичную известность?

— Берию нашел Маленков, когда еще только готовили снятие Ежова. Его только что утвердили в Москве первым секретарем ЦК Грузии — накануне пленума в Тбилиси, где его должны были утверждать в этой должности. Но Маленков его отозвал сюда, и Берию назначили в НКВД начальником Главного управления госбезопасности. Ему тогда поручили только одно — немедленно начинать массовую реабилитацию. Кстати, тогда во всех местных газетах очень много было материалов о том, что арестованы руководители райотдела или областного управления НКВД, которые фальсифицировали дела. Их судили, а тех, кого они хватали, освобождали и выпускали… Но дальнейшие события к обсуждаемой нами теме отношения уже не имеют.

— Вроде бы мы с вами расставили все точки над «i», а почему к таким, как кажется, достаточно очевидным выводам не пришли другие исследователи?

— К сожалению, сегодня я единственный в нашей стране и, как выяснилось, в мире, профессионал по этому вопросу. Чтобы в него по-настоящему залезть, нужно было, как я, просидеть в архивах пятнадцать лет — всего лишь павсего.

(20 сентября 2006 г.)

«Мы думали, во всем виноват Ягода…»

Наш собеседник: Борис Игнатьевич Гудзь (1902–2006). Сотрудник органов В ЧК — ОГПУ с 1922 г.; резидент ИНО (внешней разведки) в Токио в 1934–1936 гг. В 1936–1937 гг. служил в Разведывательном управлении РККА, откуда был уволен «за связь с врагами народа». Участник Великой Отечественной войны; до 1962 года — директор автотранспортного предприятия. Полковник в отставке.

— Борис Игнатьевич, вы последний из тех, кто с полным основанием именует себя чекистом. Когда, почему и как пришли вы на службу в органы?

— Закваска такая была… Отец мой с конца 1890-х годов занимался революционной деятельностью, не однажды арестовывался — мне было около года, когда мы попали в архангельскую ссылку… А все решила моя встреча с его давнишним знакомым — Артуром Христиановичем Артузовым. В конце 1922 года, студентом 2-го курса Горной академии, я попал под его руководство во вновь созданный Контрразведывательный отдел.

— Чем тогда занималась контрразведка?

— Прежде всего, она должна была обратить внимание на представительства иностранных государств, которые в это время пачками признавали Советскую власть: в Москве было уже около 10–15 посольств. Чекистское руководство понимало, что под их крышей действуют разведывательные резидентуры. Работать с ними нужно было уже не теми средствами и методами, которые применялись в период гражданской войны. Теперь требовалась «снайперская стрельба»: установить факты, получить точные данные о конкретном человеке — и только потом принимать решение. По этой причине во главе контрразведки был поставлен очень культурный, развитой, грамотный человек — Артузов.

— Насколько результативна была тогда контрразведывательная работа?

— В Центральном партийном архиве, в фонде Дзержинского, я нашел доклад начальника контрразведки:

«КРО… удалось поставить работу гак, что в настоящее время главные штабы иногосударств снабжаются на 95 процентов материалами, которые разрабатываются контрразведкой, совместно с военным ведомством и Наркоматом иностранных дел. Таким образом, иноштабы имеют о Красной армии и ее дислокации те сведения, которые желательны нам. Это утверждение основано на доверительных данных. Кроме того, ряд иноразведок, как польская, эстонская, отчасти финская, находятся целиком в наших руках и действуют по нашим указаниям. За период с 1923 по 1924 год удалось разгромить эстонский шпионаж в Ленинграде, в значительной мере подорвать шпионскую деятельность польского штаба в Белоруссии, сосредоточить в своих руках японскую и финляндскую разведку. Нам удалось получить ряд шифров и кодов, на основании которых большинство телеграфных сношений иногосударств нам известны. И, наконец, пресечь в корне и сосредоточить в своих руках сношения ряда монархических организаций, осуществляющих через некоторые ино-миссии технические связи…»

В то же самое время были созданы каналы контрраз-ведывателыюй деятельности по разработке заграничных эмигрантских центров. По одному из Них был задержан на нашей территории Савинков, а в 1925 году — известный английский разведчик Сидней Рейли… Вот в такой момент мне удалось поступить в органы и учиться у этих работников.

— В каком подразделении вы начинали службу?

— В отделении, которое занималось агентурно-оперативной охраной госграницы. Участвовал в больших операциях по разгрому контрабандных организаций — а тогда уже попадались люди, которые под видом контрабанды занимались шпионажем. Так, не проходя никакие школы, я уже на оперативной работе изучил эту деятельность. Здесь я отработал почти год, затем был переведен в 6-е отделение, которое занималось белогвардейскими, эмигрантскими организациями… По террору одно время работал.

По линии ИНО — Иностранного отдела, разведки — мы получали из-за границы сводки о предстоящих перебросках обученных, подготовленных в диверсантских школах террористов. По этим материалам вели разработки. Так, однажды агент ИНО встретился со своим приятелем-офицером. Разговорились, пошли в ресторан, выпили… Тот и говорит, что прошел курс диверсионной работы и собирается отправиться «туда». Приятель ему: ты ж не знаешь тамошней обстановки, сразу провалишься! А у меня, отвечает, сестра в Калуге, учительница; придем к ней, оглядимся, потом будем устраиваться…

Сводка приходит ко мне. Вся информация: фамилия офицера — Потехин, сестра в Калуге. Даю указания в Калугу, чтобы искали эту сестру. Если она вышла замуж, то дело плохо: нужно будет проштудировать всех учителей в городе. Но оказалось, что есть такая Потехина, и отчество совпадает. Установили за домом строжайшее секретное визуальное наблюдение, какие-то агентурные подходы, помнится, были. Буквально через две недели появляются два человека…

Пробыли они там дней десять, никуда не ходили, осваивались, а затем двинулись в Москву, но сошли с поезда, не доезжая… Сняли комнату в одном из дачных поселков, побыли там денька два-три — и в столицу. Одеты были сходно с нашей публикой, ходили по городу, смотрели, заходили в магазины, в рестораны… В Москве наблюдение за ними продолжалось в течение недели, однако «наружка» засекла только один адрес — это был профессор, знакомый отца Потехина. Но он понял, что «гости» приехали нелегально, и не принял их — мол, я вас не видел…

Через несколько дней было принято решение провести операцию захвата. Группа захвата — четверо вооруженных работников оперотдела — была поручена мне. Было известно, что «гости» каждый день возвращаются домой дачным поездом с Николаевского вокзала. Решили брать их у входа в вокзал… Это была очень резкая, но продуманная операция, потому что они были очень сильно вооружены: у каждого по два пистолета, яд, ножи и всякая всячина. «Наружка» привела их к входу. Даю команду — «гостей» внезапно берут за руки, скручивают, заталкивают в машину, на пол, оперативники придавливают их своими телами — и на Лубянку. Там уже было все подготовлено, так что мы сходу влетели в ворота… Раздели их догола, повели по лестнице. Представляете их моральное состояние? Стесненность после шока. Они потом объясняли: мол, мы знали, что нас будут пытать, все время чувствовали огромное напряжение…

— Почему они сразу не попали в те самые «подвалы Лубянки», о которых еще недавно так любила писать наша пресса?

— Кроме необходимой грубости при задержании, никто их пальцем не тронул — не то, чтобы пытать! Тогда у нас совершенно не было этих методов. Их повели на 5-й этаж, к начальнику особого отдела… Там они все рассказали: как участвовали в Гражданской войне, когда эмигрировали, какие претерпели трудности, как были завербованы в РОВС — в спецшколу, какие получили задания. И всей этой операцией руководил я. Видите, какое доверие мне оказывалось?

— Еще операции подобного рода были?

— Конечно… А через некоторое время я впервые был привлечен к зарубежной командировке — тогда я, разумеется, не знал, что эта поездка проводилась в рамках операции «Трест». Под видом корреспондента я был посажен на советский корабль, идущий по маршруту Одесса — Стамбул — Смирна — Яффа — Порт-Саид — Пирей — Афины — Стамбул. Мне следовало визуально наблюдать полицейский режим в портах, выяснить: где можно убежать с корабля, где — принять на борт лишнего человека… Сказали также, чтобы я посмотрел, как заграница живет, заодно и приоделся — здесь с одежкой было очень плохо. Дали мне 100 долларов, на которые я себе сшил пальто, купил два костюма, шляпу, кепку, белье, туфли, ботинки… Доллар тогда был в очень большой цене.

— Борис Игнатьевич, а как же так получилось, что когда говорят о работе органов ОГПУ — НКВД в 1930-е годы, то обычно все эти дела, о которых вы рассказываете, заслоняются репрессиям? Почему? Вы же все это таете не только на собственном опыте, но и по архивным материалам…

— 1930-е годы были очень непростым временем, и не случайно, что именно тогда в нашей системе стали проявляться злокачественные явления, которые официально трактовались как «разумное повышение бдительности». Вы знаете лозунг Сталина, что по мере усиления социализма обострение классовой борьбы будет продолжаться до предела. Практическим примером сказанного стало «Шахтинское дело», это еще 1928 год… Оно было создано в провинции — нечестными, нечистоплотными методами. Уровень кадров в провинции был на два порядка ниже, чем в центре, потому там и нашлись люди, которые стали выколачивать показания у арестованных. Однако процесс этот получил высокую оценку руководства партии, стал неким эталоном борьбы с вредителями в народном хозяйстве. Сталин в своем докладе признал, что так же, очевидно, должно быть и в таком-то ведомстве, и в таком-то, и в промышленности, и у военных… Началась напряженная работа по розыску вредителей, везде стали искать террористов. В этом отношении особо отличилась Украина.

После «Шахтинского процесса» там был произведен арест «организации» под названием «Весна» в составе более пятисот человек — в основном командиров Красной армии и пограничных органов. «Создали» ее полномочный представитель ОГПУ на Украине Балицкий и начальник Особого отдела Украины Леплевский…

— Известные палачи! Они вскоре выдвинулись: Всеволод Аполлонович Балицкий возглавил НКВД Украины, затем стал зампредом ОГПУ, а Григорий Моисеевич Леплевский дорос до заместителя прокурора СССР… Первого расстреляли в 1937-м, второго — в 1939-м. А как отнеслись к «розыску вредителей» те настоящие чекисты-дзержинцы, с которыми выработали, кого знали лично?

— Мой непосредственный начальник Ян Калистович Ольский, начальник Особого отдела и член Коллегии ОГПУ, затребовал это дело — по регламенту полагалось, чтобы мы наблюдали за всеми делами периферии. Были допрошены и некоторые арестованные… Подвергнув материалы тщательному анализу, Ольский и его помощники установили, что все это — «липа», очковтирательство. И Ян Калистович заподозрил, что поощряет это дело сам Ягода…

— Генрих Григорьевич Ягода, он же Енон Гершонович Иегода, «человек Свердлова»… Его отец — двоюродный брат отца Якова Михайловича, он сам был женат на племяннице Свердлова. С 1919 года совмещал членство в коллегии Наркомата внешней торговли с должностью секретаря президиума В ЧК и управделами Особого отдела. В 1926-м — первый заместитель тяжелобольного председателя ОГПУ Менжинского…

— Будучи человеком принципиальным и смелым, Ольский доложил о своих выводах Ягоде, которому это очень не понравилось: «Сейчас обострение классовой борьбы, это вполне естественно! У вас потеряно чувство классовой борьбы!» Но Ольский не стал уступать. Его поддержали член коллегии Иван Александрович Воронцов, заместитель председателя ОГПУ Станислав Адамович Мессинг, начальник Иностранного отдела Меер Абрамович Трилиссер — получилась целая группа оппозиционеров против Ягоды… Тот быстренько дал об этом тенденциозную информацию в ЦК ВКГ1(б): мол, у нас тут развелись либеральные интеллигенты и вообще заговор, а этого терпеть нельзя, потому что сейчас «борьба в обострившихся условиях» и всякие «критические разговорчики» следует считать нездоровым явлением, особенно среди чекистов.

Центральный Комитет принял решение поддержать Ягоду и изгнать из ОГПУ сотрудников, проявивших «классовую слепоту и либерализм», как непригодных для такого острого политического органа. Воронцова назначили управляющим Мосглаврестораном, Ольского — его помощником по ресторанной работе. А ведь это был боевой командир, четыре ромба носил на петлицах! Убрали и Мессинга, и других. Некоторых, пониже, «повысили» на периферию…

— Как вы и ваши сослуживцы отнеслись к такому решению?

— Для молодых чекистов Ольский был авторитетнейший человек, поэтому такое решение казалось совершенно неясным… Мы ведь знали, что дело «липовое». У нас с моим другом Сашей Агаянцем тогда возник вопрос, как же мы будем в таких условиях работать? Решили — пойдем к Ольскому, скажем: «Ян Калистович, хотим работать в ваших ресторанах, под вашим руководством».

Пошли. Он нас очень хорошо принял, а на нашу просьбу сказал: «Ни в коем случае! Продолжайте честно работать, как учил Дзержинский. А как вы сможете удержаться на этом — это уже дело будет от вас не зависеть». И я предложил Саше: поедем в Забайкалье, в Восточную Сибирь. Там был Алексей Михайлович Борисов, ученик Артузова, я с ним встречался, когда он был в отпуске…

— Кстати, какую позицию в те смутные дни занял сам Артур Христианович?

— Лртузова я очень уважаю — хотя позицию он занял не такую, как Ольский. Он всегда был очень дисциплинированным, законопослушным человеком. Для него ЦК партии — это все! И он считал, что действовать так организованно, выступать против руководства — это ненормально.

Когда Ягода решил приобщить Артузова к делам по линии создания «липовых» процессов, в частности по линии «Промпартии», он подчинился, хотя его принципиальность все-таки была непоколебима. Когда опытный следователь Артузов взял эти дела, то сразу увидел неувязки, натяжки, несуразные обвинения. Пошел к Ягоде. Тот на дыбы: «Как, вы подкапываетесь под генеральную линию наших органов?!» Ягода решил, что Артур Христианович его «подсиживает», и доложил Менжинскому, что он в заговоре с теми, которые уволены. Хотя Менжинский в ту пору был уже надломлен, он решил, что Артузова надо сохранить, вывести из этого дела, оставив для работы по иностранной разведке…

— Складывается впечатление, что центральный аппарат ОГПУ, кроме самой его «верхушки», не имел к фабрикации «липовых» дел никакого отношения…

— Дела по всем этим процессам вело Экономическое управление; даже по ложным обвинениям меньшевиков — а ими занимался Секретный отдел, было там специальное отделение — дело вело это управление. Видимо, здесь аппарат и, соответственно, руководство оказались самыми неустойчивыми — вот и лепили дела, очень далекие от правдоподобия, добиваясь от обвиняемых показаний под диктовку. Получались нелепейшие вещи! Назывались фамилии — слышали, что такие деятели существуют, ну и: «я с ними встречался там-то, получал деньги…» А наша иностранная разведка прекрасно знала этих людей и их возможности… Экономическое управление дает в ЦК показания, что «лидеры контрреволюции» установили связь с «зарубежными центрами», а ИНО эти сведения опровергает. Так как мы, контрразведка, работали по материалам Иностранного отдела и прекрасно знали, что за границей делается, то возникал вопрос: как обвиняемые дают такие показания, которые не соответствуют реальности?

— Неужели не было даже элементарного следствия, никаких проверок?

— Вот вам пример того, как это делалось. В обвинительном заключении было сказано, что профессор Рамзин — участник разработки плана ГОЭЛРО, организатор и первый директор Всесоюзного теплотехнического института, обвиненный как один из руководителей «Промпартии», — когда ездил за границу в командировки, встречался с Третьяковым, получал от него деньги, инструкции…

— Третьяков — это председатель экономического совета при Временном правительстве, член правительства Колчака, активный деятель белой эмиграции?

— Да. Но в 1929 году он был завербован нашей резидентурой в Париже, стал нашим секретным сотрудником. Почему же он давал Рамзину деньги и директивы, а нам ничего не сказал? Дали указание резидентуре его допросить: может, он один из главных вредителей и действительно встречался с Рамзиным? Вызвали Третьякова на конспиративную встречу: «Вы читали в газетах показания Рамзина?» — «Читал. Но я его в глаза не видел! И какие у меня деньги, когда я у вас попросил 500 франков, чтобы выйти из трудного положения?!» Сотрудник резидентуры, однако, действовал по инструкции: «Мы верим рамзинским показаниям, а вам — не доверяем. Мы свяжемся по вашему поводу с руководством…» А руководство уже дало указание, чтобы его запугать, — мол, если он не будет давать нам таких показаний, как Рамзинг то мы объявим за границей, что он наш секретный сотрудник, тогда эмиграция с ним расправится…

На следующей встрече Третьяков вытащил из кармана чистый лист бумаги, расписался на нем и говорит: «Если вы мне не верите — пишите сюда все, что хотите. Только меня предупредите, чтобы я мог скрыться». Представитель резидентуры доложил, что сведения не подтверждаются… Кому верить? Показаниям Экономического управления или своему источнику? Артузов настоял, чтобы поверили источнику и продолжали с ним работу… Хорошо, что в это время в Москве уже процесс закончился, про него начали забывать. В общем, дело Третьякова было прекращено…

— И что, даже после всего этого он продолжал работать на нашу разведку?

— Да, он в течение десяти лет давал ценнейшую информацию о деятельности самой сильной монархической организации — Российского общевоинского союза. В принадлежавшем ему доме комнату в первом этаже занимал штаб генерала Кутенова, а сам Третьяков жил как раз над этой комнатой и устроил подслушивающий аппарат… Таким образом мы были предупреждены примерно о тридцати террористических командировках — раньше, чем они осуществились. Третьяков также спас нашего агента генерала Скоблина, который осуществил в Париже похищение и вывоз в СССР генерала Миллера, сменившего Кутепова на посту руководителя РОВС… Жизнь Третьякова оборвалась в 1943 году, когда он был арестован в оккупированном Париже и расстрелян. Патриот со сложной судьбой, принесший громадную пользу Родине. Не думаю, что в этой обстановке Артур Христианович просто «принял информацию к сведению» и продолжал, абстрагируясь от всего происходящего, делать свое дело…

В следственном деле Артузова — это страшное дело, в котором есть только отпечатанные на машинке признания: «я — шпион японский, английский, шпион немецкий» и каракули, совсем не похожие на его обычную четкую подпись — чудом сохранились два письма Артузова, написанные им до ареста Менжинскому и Ежову. Сказано там также про письмо Сталину, но его не оказалось…

«Вячеслав Рудольфович! — писал Артузов Менжинскому. — Я не понял смысла вашего замечания, сделанного мне в момент моего последнего назначения». Это при назначении Артура Христиановича начальником ИНО. И далее: «…Итак, моя лояльность к вашей линии, к вам лично взята под сомнение. Вы для меня не только председатель, олицетворяющий линию партии и нашей борьбы, но еще и Вячеслав Рудольфович, любимый руководитель, первый мастер нашего дела. С вашим именем связаны совместные прекрасные работы. В ваших словах я узнал черты моей характеристики, составленной Ягодой. Когда я был привлечен к участию в следствии над сопроцессником Рамзина, я всеми силами старался путем допроса вскрыть отдельные противоречия в материалах следствия. По отдельным фактам у меня возникали сомнения. Но я вас спрашиваю: есть ли хоть один факт, который бы показывал, что я сознательно подбираю материалы для критики линии Ягоды в нашей работе, проистекающие чаще всего от недостаточности подготовленности нашего рядового следователя, призванного решать очень сложные вопросы следствия? Это вовсе не значит, что я когда-либо сомневался в вашей линии, Вячеслав Рудольфович. Наоборот, я считаю всякую критику… разрушением ГПУ в наиболее ответственный момент… Мне кажется, я не должен доказывать, что у меня нет никаких карьеристских стремлений, никогда этого рода стимулы мной не руководили, поэтому мне так дороги традиции Дзержинского оставаться на верности дружной работе, отсутствие каких бы то ни было внутренних раздоров и недоверия. Боюсь, из меня не будет работника в условиях, когда нужно доказывать свою лояльность. Очень вас прошу, дорогой Вячеслав Рудольфович, отпустите меня на другую работу. Во всяком случае, я считаю совершенно для себя невозможным оставаться в Коллегии при наличии малейшего сомнения с вашей стороны в моей лояльности или преданности вам, как нашему руководителю».

— Нам очень сложно понять такую воистину фанатичную веру в партию и ее вождей. Хотя, наверное, именно эти вера и верность позволили большевикам взять власть в 1917-м, победить в Гражданскую и Великую Отечественную, дважды поднимать страну из разрухи… Наверное, просьба «отпустить на другую работу» продиктована именно этими высшими идеалами…

— Артузов был человеком бескорыстной честности, принципиальный. Он, как и все честные чекисты, считал, что вина в происходящем лежит на Ягоде, отчасти — на Менжинском, который потакает ему, на руководящих кадрах, слепо выполняющих указания Ягоды. Что это карьеристские, разложенческие явления в руководстве. У них и в мыслях не было, что это идет сверху. Конечно, если бы они это знали… Что тогда было бы? Думаю, тогда бы люди не стрелялись, не уходили из органов. Во всяком случае, было бы что-то другое… Трудно сказать, что.

— Вы говорите, что все шло «сверху». А может, это версия историков?

— Известно ведь, какие директивы давались Менжинскому и Ягоде. Я познакомился с письмами Сталина, находившегося в отпуске, — даже на отдыхе он ставил задачи своим соратникам, задавал им вопросы, отдавал распоряжения…

Вот письмо Молотову: «Совершенно секретно. Только лично. 6 августа 1930 года. Вячеслав! Я думаю, что следствие по делу Кондратьева, Громана, Садырина нужно вести со всей основательностью, не торопясь. Это дело очень важное. Все документы по этому делу нужно раздавать членам ЦК. Не сомневаюсь, что вскрыта прямая связь через Сокольникова и Теодоровича, между этими господами и правыми — Бухариным, Рыковым и Томским. Кондратьева, Громана и пару-другую мерзавцев нужно обязательно расстрелять…» Вместо приговора суда — указание Генсека. Нужны ли еще доказательства?

— Может, здесь как-то можно оправдать Сталина тем, что вопрос ему казался важным, принципиальным…

— Ну а как вам такая резолюция из решения Политбюро «по факту пожара, возникшего в квартире тов. Л. М. Кагановича». Это — апрель 1937 года:

«Поручить Ежову организовать в специальном порядке строжайшее расследовать дело о пожаре у тов. Кагановича, имея ввиду, что ЦК рассматривает этот пожар не как случайное явление, а как организованное врагами». «ЦК рассматривает…»!

Сказанное можно подтвердить и тем, что Ягода и его «сподвижники» были для Сталина всего лишь «оружием», «расходным материалом». В 1936 году из отпуска Иосиф Виссарионович прислал следующее распоряжение: «Мы здесь посоветовались с Ждановым, и решили, что Ягоду нужно снять с работы и заменить его Ежовым. А заместителем председателя оставить Агранова».

В 1936 году всемогущий нарком внутренних дел СССР Ягода превратился в наркома связи. Через полгода его арестовали и 13 марта 1938 года приговорили к расстрелу на процессе но «антисоветскому правотроцкистскому блоку». Разумеется, никакого отношения к троцкизму Ягода не имел, да и сам процесс был инспирирован его же, ягодинскими, «наследниками» и учениками во главе с Ежовым. Впрочем, и их вскоре ждала та же участь…

— Но вас, по счастью, репрессии, обрушившиеся на сотрудников НКВД — и виноватых, и правых, — миновали…

— Скажу, что произошло чудо, какая-то счастливая случайность. Я ведь познакомился — фактически в наше время — со следственным делом моего бывшего помощника в Японии, который был репрессирован. В этом деле я обнаружил его признание, что он был завербован японцами. «А резидент Гинце, — спрашивал у него следователь, — он что, тоже был шпионом?» «Да, Гинце тоже был шпионом». «Гинце» — это мой оперативный псевдоним! И когда я это дело рассматривал, у меня появилось такое волнение… «Борис Игнатьевич, вы родились в рубашке!» — сказали мне современные чекисты.

(По материалам 2002 г.)

Часть 3 Революция пожирает своих детей

Тухачевский и Германия

В начале 20-х годов, еще при жизни Ленина, руководители Советской России взяли курс на укрепление отношений с Веймарской Германией, которая рассматривалась как противовес державам Антанты и поддерживаемой ими Польше. Кроме того, советское народное хозяйство, очень пострадавшее в годы Гражданской войны, остро нуждалось в партнере, сильном в экономическом и научно-техническом отношениях. Сотрудничество с СССР отвечало и интересам Германии, стремившейся обойти унизительные условия Версальского мира. Советские и немецкие военные быстро нашли общий язык: несмотря на противостояние в Мировой войне, антагонизма между военными элитами двух государств не было — прогерманские настроения в российском руководстве были достаточно сильны со времен первых Романовых. Если бы не мастерство английской дипломатии, то в конце XIX века Россия вряд ли был была втянута в коалицию Великобритании и Франции против Германии и Австро-Венгрии.

Начало сотрудничеству по военной линии положило освобождение из немецкой тюрьмы в 1919 году большевика Карла Радека — немецкие военные позволили ему беспрепятственно вернуться в Москву. Именно Радек способствовал установлению прямых контактов председателя РВС Республики Троцкого с генералом фон Сектом. В феврале 1921-го, в обстановке повышенной секретности, в германском военном ведомстве была создана «Зондергруппе Р» для налаживания сотрудничества с Россией. Так на территории СССР возникла довольно разветвленная сеть немецких военно-учебных центров и лабораторий, что позволяла рейхсверу обходить запреты, наложенные на Версальским миром.

Под Казанью, например, функционировала школа «Кама», которая готовила немецких танкистов, а в Липецке — авиационный центр. Немцам разрешалась даже разработка химического оружия. Советские военные неоднократно выезжали в командировки в Германии, выступали с лекциями в военно-учебных заведениях — так, будущий командующий войсками Белорусского округа Иероним Уборевич провел среди немецких военных весь 1928 год.

За десять лет сотрудничества между ведущими военными двух стран сложились достаточно доверительные личные отношения, которые не прервались после прихода к власти Гитлера и свертывания в связи с этим немецких военных центров в СССР. Часть представителей советской и немецкой военной элиты объективно сближали антизападные настроения и неприятие доминирования в их странах партийных функционеров. Офицерский корпус Германии настороженно относился к национал-социалистической идеологии и к самим вождям третьего рейха, а в СССР многие представители военного руководства без восторга воспринимали партийные решения — особенно после перегибов коллективизации и участившихся в начале 30-х годов политических судебных процессов.

К числу таких военачальников относился и Тухачевский — одна из самых ярких и амбициозных фигур в советской довоенной элите. Михаил Николаевич, заслуженно считавшийся теоретиком, понимал, что будущая война станет войной моторов, не похожей ни на минувшую Мировую, ни на Гражданскую. Уже в конце 20-х годов он, начальник Штаба РККА, столкнулся с наркомом Климентом Ворошиловым, который не соглашался с его предложениями по ускорению технического перевооружения армии как нереальными, а также противился реорганизации Штаба РККА. Штаб, в то время фактически являвшийся техническим аппаратом наркомата, виделся Тухачевскому как подлинный Генштаб Вооруженных сил, мозг армии. Конфликт с наркомом вынудил его написать рапорт об освобождении от должности. Так в мае 1928 года Тухачевский оказался в Ленинграде, на должности командующего войсками ЛенВО.

Однако последующие события показали, что позиция Тухачевского все же получила поддержку па партийном Олимпе. 15 июля 1929 года было принято постановление ЦК ВКП(б) «О состоянии обороны СССР», в котором, в частности, шла речь об улучшении технического оснащения армии.

Воодушевленный этим, Тухачевский в январе 1930 года направил докладную записку наркому, изложив свои предложения по реализации постановления ЦК: речь шла об увеличении числа дивизий, развитии бронетанковых сил, артиллерии и авиации. И хотя, возможно, Тухачевский все же переоценивал экономические возможности страны, его предложения заслуживали внимательного анализа. Но осторожный Ворошилов предпочел отмолчаться. Не получив ответа, неугомонный командующий войсками ЛенВО направляет в апреле 1930-го письмо Сталину — видимо, в расчете на его благосклонное отношение.

Но вождь предпочел поддержать Климента Ефремовича, в политической лояльности и личной преданности которого он убеждался уже не раз. Тем более что на то были и экономические основания: государству требовались огромные средства на развитие тяжелой промышленности, неважно обстояли дела в сельском хозяйстве. На расширенном заседании Реввоенсовета СССР Ворошилов огласил ответное письмо Сталина Тухачевскому, который обвинялся в немарксистском подходе и выдвижении нереализуемых идей. Генсек утверждал, что принятие предложений Тухачевского приведет к свертыванию социалистического строительства, замене его системой «красного милитаризма».

Казалось бы, после унизительной публичной «порки» Михаилу 11иколаевичу следовало успокоиться и на время притихнуть, но Тухачевский всю жизнь «искал бури». В канун нового года он вновь пишет Сталину — и не получает ответа…

Казалось, военная карьера Тухачевского подходит к концу. Однако жизнь полна неожиданностей и зависит от множества факторов, которые невозможно учесть: в мае Тухачевский вдруг получает письмо от Сталина, который приносит извинения (!) за неправильную оценку его предложений, а в середине июня 1931-го он назначается начальником вооружений РККА в ранге заместителя наркома.

Трудно сказать, что вывзвало изменение позиции Сталина, тем более что у него не было личных оснований с симпатией относиться к заносчивому военачальнику, дворянину, чей род уходил корнями в XII век. Генсек помнил, как в 1920 году он подвергся упрекам за то, что замедлил передачу 12-й и 1-й Конной армий Западному фронту Тухачевского и «сорвал» взятие Варшавы. Сталин тогда был освобожден от должности члена военного совета Юго-Западного фронта.

В лекциях, прочитанных в 1923 году в Военной академии РККА, Тухачевский называл отсутствие взаимодействия двух фронтов одной из причин неудачи на берегах Вислы. При этом он отнюдь не считал себя в числе основных виновников страшного поражения, ставшего следствием реализации авантюрного плана прорыва в Германию через центральные районы Польши. Кстати сказать, Сталин, пожалуй, единственный в партийном руководстве, еще в июне — июле 1920 года предостерегал об опасности «марша на Варшаву», о чем свидетельствуют его ответы на вопросы корреспондентов «Правды» и УкрРОСТА.

Скорее всего, на решение о возвращении Тухачевского в Москву Сталина подвигла оценка тенденций развития военно-политической ситуации. Судя по некоторым выступлениям Генсека, в начале 1931 года он пришел к выводу о необходимости ускорить укрепление оборонного потенциала страны ввиду внешнеполитических обстоятельств. В феврале 31-го он заявил: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Не исключено, что возвращению Тухачевского в Москву способствовали и его добрые отношения с рядом близких к Генсеку людей. Его поддерживал член Политбюро Валериан Куйбышев, ставший в 1930 году председателем Госплана СССР. До революции Тухачевский учился в первом Московском кадетском корпусе с его младшим братом — Николаем, а с самим Валерианом Владимировичем близко познакомился в 1918 году на Восточном фронте.

С тех же времен у него сложились хорошие отношения и с Григорием Орджоникидзе, избранным в 1930 году членом Политбюро. Известно, что после смерти Фрунзе Тухачевский высказывался за назначение Орджоникидзе — первого секретаря Закавказского крайкома партии, являвшегося по совместительству членом Военного совета Республики, — новым наркомом обороны.

Наконец, важную роль в судьбе Михаила Николаевича играл Авель Енукидзе, с 1918 года являвшийся секретарем президиума вначале Всероссийского ЦИК, затем ЦИК СССР. Именно он в марте 1918 года помог устроиться на работу в военный отдел ВЦИК бежавшему из немецкого плена офицеру. В мае того же года Тухачевского, опять-таки по рекомендации Енукидзе, назначили военным комиссаром Московского района обороны Западной завесы.

И в дальнейшем Авель Сафронович опекал молодого военачальника.

Сегодня мало кто кроме историков знает, что Орджоникидзе и Енукидзе входили в неформальную, но очень влиятельную «бакинскую группу», объединявшую старых большевиков, создававших революционные организации в Закавказье. В нее входил и Анастас Микоян. «Бакинцы» в середине 30-х годов пытались оттеснить с авансцены политической жизни Вячеслава Молотова, сменившего в 1930 году Рыкова на должности председателя Совнаркома. Молотов был одним из тех ортодоксов, на которого «бакинцы» возлагали основную ответственность за перегибы в коллективизации и внутренней политике. Поэтому в период XVII съезда партии в 1934 году Орджоникидзе и Микоян активно участвовали в консультациях старых партийцев по вопросу замены Молотова Сталиным и избранием близкого к «бакинцам» Сергея Кирова на должность генерального секретаря ЦК. При этом имелось ввиду, что ключевой фигурой в стране и партии останется Сталин, то есть фактически произойдет возврат к ленинской модели управления.

Вернувшись в 31-м в Москву, Тухачевский оказался вовлечен в систему сложных межличностных отношений в советской элите. И в то время, когда его партийные покровители интриговали против «второго человека» в государстве — Молотова, Михаил Николаевич продолжил «подковерную» борьбу против наркома обороны. В 1936 году казалось, что Тухачевский близок к успеху: он становится первым заместителем Ворошилова, Сталин поручил ему руководить организацией боевой подготовкой в РККА, что свидетельствует о доверии, которое Генсек испытывал к маршалу, несмотря на его характер и склонность к интригам.

В мае 1936-го на квартире у Ворошилова Тухачевский, воспользовавшись присутствием Сталина и Молотова, обрушился с упреками в адрес наркома и маршала Буденного в неверном ведении дел. По требованию Сталина спор военачальников был вынесен на заседание Политбюро, где Тухачевского поддержали командующий войсками Киевского округа Иона Якир и начальник политуправления РККА Ян Гамарник. Но все-таки Тухачевскому пришлось снять свои упреки — нездоровая нравственная атмосфера среди руководителей РККА явно не шла на пользу армии и затрудняла работу наркомата обороны.

Если в плане интеллектуальном Тухачевский бесспорно превосходил наркома обороны, то относительно человеческих качеств и личной порядочности луганский слесарь Ворошилов был на голову выше бывшего подпоручика л. — гв. Семеновского полка. В одном из архивов в середине 80-х годов хранилось письмо жены Тухачевского наркому, в котором она жаловалась на несносное поведение мужа в быту и просила повлиять на него ради сохранения семьи.

Не был Ворошилов и партийным ортодоксом. Молотов под конец жизни вспоминал, что в конце 1920-х годов, когда обострилось противостояние Сталина и группы Бухарина — Рыкова, Ворошилова, как и Калинина, «качало» вправо. Ворошилову, как многим ветеранам революционного движения, претила ортодоксальность и безжалостность Молотова, Кагановича, Кирова. Впрочем, еще с древности известно, что политика и нравственность несовместимы, как и то, что революциям свойственно пожирать своих детей. Вскоре на собственном опыте в том убедился и сам Тухачевский. Справедливости ради надо отметить, что талантливого военачальника погубили амбиции и склонность к бонапартизму.

К весне 1937 года его номенклатурные подпорки существенно ослабли. В марте 1935-го Енукидзе, заподозренный Сталиным в причастности к убийству Кирова, был освобожден от обязанностей секретаря президиума ЦИК.

В тот же год внезапно умер Куйбышев, а в феврале 1937-го застрелился Орджоникидзе. Шансы Тухачевского на получение поста наркома значительно уменьшились.

Не ладились у него отношения не только с Ворошиловым, но и с начальником Генштаба Александром Егоровым. Когда в декабре 1919 года Тухачевский прибыл на должность командующего 13-й армией Южного фронта, этому назначению воспротивились командующий, царский полковник Егоров, и член военного совета Сталин. Михаил Николаевич пробыл месяц при штабе фронта, но так и не был допущен военным советом к командованию армией. В январе 1920-го он был назначен командующим Кавказским фронтом, где членом военного совета стал Орджоникидзе. Поговаривали, что своими успехами на Северном Кавказе будущий «красный маршал» был обязан толковому начальнику штаба — выпускнику Академии Генштаба бывшему подполковнику В. Любимову. Через несколько месяцев Тухачевский столкнулся с Егоровым на польском направлении, где тот командовал Юго-Западным фронтом, а он — Западным.

В начале 1936 года взгляды Тухачевского и Егорова не совпали вновь, когда в наркомате обороны проводилась большая командно-штабная игра. Иероним Уборевич, командующий войсками Белорусского округа, играл за «красных», а Тухачевский — за «синих». Его союзником был командующий войсками Киевского округа Иона Якир, игравший за польские войска — 30 дивизий, которые выступили на стороне немцев. После заключения в 1934 году пакта о ненападении между Германией и Польшей политика Польши становилась все более прогерманской.

Генштаб, возглавляемый маршалом Егоровым, исходил из того, что немцы сумеют отмобилизовать не более 100 дивизий, из них 50–55 будут действовать к северу от Полесья. Тухачевский же считал, что Германия выставит против СССР около 200 соединений, в том числе севернее Полесья — до 80. Действительно, в 1941-м Гитлер отмобилизовал около 190 дивизий, из них 79 ударили к северу Полесья. Но тогда Генштаб отверг оценки Тухачевского, как и его мнение о возможности внезапного для РККА нападения. Егоров считал, что силы вермахта и РККА будут приблизительно равны, что внезапности удара немцы не достигнут.

Самолюбивый Тухачевский ощущал себя непонятым, это болезненно сказывалось на его внутреннем мире и состоянии психики. Человек высокого интеллекта, он стремился к более полной самореализации, духовно жил глобальными геополитическими проектами. Возможно, сказывалось его пребывание в немецком плену, где он познакомился с талантливыми людьми, открыв для себя много нового в мировоззренческом отношении.

Тогда судьба Михаила Николаевича удивительным образом оказалась переплетена с жизненным путем выдающегося государственного деятеля Франции Шарля де Голля — они вместе томились в Инголыптадтской крепости в Верхней Баварии. Оба затем продолжили офицерскую карьеру, стали видными военными теоретиками, отстаивающими новые способы ведения «войны моторов». Если принять во внимание проявленные де Голлем в зрелые годы антиатлантические настроения и приверженность идее единой Европы «от Атлантики до Урала», то версия некоторых исследователей, утверждающих, что Тухачевский и де Голль вступили в плену в некую эзотерическую организацию евразийской направленности, не кажется такой уж невероятной…

Может, уже тогда у Тухачевского зародилась и идея русско-германского союза, сторонником которой были и многие руководители большевиков. Маршал и после 1933 года продолжал поддерживать связи с немецкими генералами, у которых был свой резон в альянсе с РККА… Можно предположить, что Тухачевский допускал возможность крупной геополитической игры, совместной с германским генералитетом. Возможно, он полагал, что способен организовать военный переворот в СССР, а затем — помочь руководству вермахта захватить власть в Германии. Советско-германская коалиция могла бы нанести решающее поражение «старому миру» в лице Франции и Великобритании и установить свою гегемонию на просторах Евразии.

Это гипотеза, но в ее пользу говорят свидетельства личного переводчика Гитлера Пауля Шмидта, воспоминания руководителя немецкой разведки Вальтера Шелленберга, а также непредвзятое прочтение протоколов допросов участников «военно-фашистского заговора» и самого судебного процесса. Конечно, в застенках НКВД военачальников нещадно били, стремясь получить максимум показаний. Многие свидетельства были фальсифицированы. Но, с поправкой на вымыслы следователей и самооговоры, показания арестованных военных заслуживают более глубокого и системного анализа.

В начале 1936 года Тухачевский по решению Политбюро ЦК ВКП(б) совершил поездку в Великобританию, чтобы присутствовать на похоронах короля Георга V. В Лондоне он имел встречу с советским военным атташе Витовтом Путной, что более чем естественно. На беду Тухачевского, Путна подозревался НКВД в связях со сторонниками Троцкого и его сыном Седовым. Нетрудно представить, как Сталин мог отнестись к информации НКВД о контактах советских военачальников с ближайшим окружением его злейшего врага.

Участие в похоронах английского монарха позволило Тухачевскому побывать проездом в Германии и Франции. В Германии, по утверждению Пауля Шмидта, спустя много лет после войны под псевдонимом выпустившего книгу воспоминаний в США (CarellPaul. Hitler Moves East. N.-Y., 1967), «красный маршал» встретился с ведущими немецкими военачальниками и вел речь о нейтралитете Германии в случае смены власти в СССР и о создании германосоветского союза. Дискредитировать Тухачевского, изображаемого западными СМИ безвинной жертвой террора, для бывшего переводчика Гитлера интереса не было. Более того, его утверждения в какой-то мере оправдывали Сталина и его жестокие меры в 1937 году, что американцам было отнюдь невыгодно.

В ходе своих встреч во Франции и Германии Тухачевский не скрывал прогерманской ориентации. Известно, что он советовал министру иностранных дел Румынии Титулеску «повернуться лицом к новой Германии» и не связывать «судьбу своей страны с такими странами, как Франция и Англия».

Разумеется, спецслужбы западных стран отслеживали контакты и беседы «красного маршала». Успех заговора прогермански настроенного Тухачевского не сулил ничего хорошего Франции и Великобритании. Приход к власти в Германии националистически настроенных генералов, мечтающих о реванше в союзе с Россией, был для Лондона на порядок страшнее нацистской диктатуры Гитлера. С фюрером, провозгласившим идею похода на Восток и покорения славянства, английский и французский истеблишмент имел шанс договориться, придав военной активности немецких нацистов антисоветскую направленность.

В западноевропейских столицах на то были серьезные основания. «Мы, национал-социалисты, сознательно подводим черту под внешней политикой Германии довоенного времени, — писал Гитлер в «Майн кампф». — Мы начинаем там, где Германия кончила шестьсот лет назад. Мы кладем предел вечному движению германцев на юг и на запад Европы и обращаем взор к землям на востоке. Мы прекращаем, наконец, колониальную и торговую политику довоенного времени и переходим к политике будущего — к политике территориального завоевания.

Но когда мы в настоящее время говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства.

Сама судьба как бы указывает этот путь».

Перспектива германо-советского военного союза и отстранения Гитлера от власти путала планы тех сил западного мира, которые способствовали и финансировали приход нацистов к власти.

Гитлеру, обеспокоенному антинацистскими настроениями своих генералов, внешнеполитическая активность Тухачевского также мешала. Информация о планах советских военных, как следует из мемуаров нацистов, стала поступать фюреру в конце 1936 года, а в марте следующего года германская служба безопасности тайно добыла из архивов немецкого Генштаба документы о сотрудничестве военных двух стран, скрыв свое проникновение в военные учреждения пожарами. Гитлер, по утверждению Шелленберга, принял решение о передаче компрометирующих Тухачевского материалов Сталину.

В феврале 1938 года Гитлер проводит собственную чистку генералитета. Он отправляет в отставку главнокомандующего сухопутными войсками генерала Вернера фон Фрича и ряд других высокопоставленных военных. Военное министерство ликвидируется и вместо него создается верховное командование вермахта, фюрер становится верховным главнокомандующим. Немецкие спецслужбы также ищи на провокации, чтобы получить повод для «зачистки» генералитета: прусского аристократа фон Фрича обвинили, например, в…гомосексуальной связи с неким уголовником. И хотя армейское подразделение отбило у гестапо провокатора, спрятав его в надежном месте как свидетеля невинности фон Фрича, Гитлер санкционировал «санацию» рейхсвера: более сорока генералов были смещены со своих постов.

В операции против советских военных, по словам Шелленберга, служба безопасности задействовала «втемную» и президента Чехословакии Э. Бенеша, который был незаинтересован в изменении геополитического статус-кво в Европе. В 1935 году Чехословакия заключила с СССР договор о взаимной помощи, и приход к власти в Москве германофилов радикально менял для нее военно-политическую ситуацию. В январе 1937 года посланник Чехословакии в Берлине Мастный с тревогой сообщал в Прагу, что немцы не торопятся с проведением германо-чехословацких переговоров по спорным вопросам, ожидая в ближайшее время изменения советского внешнеполитического курса…

Чехословацкие политики и военные также вряд ли забыли, как летом 1918 года командующий 1-й армией Восточного фронта Тухачевский нанес тяжелое поражение чехословацкому корпусу на Волге. Так что оснований симпатизировать первому заместителю наркома обороны СССР у Бенеша не было, а вот поставить крест на его карьере резон у Праги был.

Решительный и волевой Тухачевский, имевший в войсках серьезный авторитет, мог представлять серьезную угрозу… В отличие от партийных говорунов типа Бухарина и Зиновьева, он был человеком действия. Со времен Гражданской войны было известно о беспощадности военачальника — подавляя восстание крестьян в Тамбовской губернии, он не остановился перед применением боевых отравляющих веществ, широко использовал практику расстрела заложников…

Шмидт в своих воспоминаниях утверждал, что заговор военных в СССР не удался из-за промедления Тухачевского, который решил перед переворотом еще раз встретиться с немецкими генералами. Для этого представился удобный повод: ему поручили участвовать в намеченной на 12 мая 1937 года церемонии коронации нового английского короля Георга VI. Это, по словам Шмидта, и привело к отсрочке переворота на три недели, которых хватило НКВД для завершения приготовлений к арестам руководителей военного заговора.

Со второй поездкой Тухачевского в Лондон многое неясно: под предлогом подготовки немецкой разведкой покушения на него, Политбюро приняло решение направить в Лондон заместителя наркома обороны В. Орлова.

Интересна резолюция Сталина на записке наркома внутренних дел Ежова: «Членам ПБ. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением товарища Ежова. Нужно предложить товарищу Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин». Ворошилов, получив от Сталина документ НКВД, пишет на записке: «Показать М. II. 23 IV.37 г. КВ».

Историки считают, что Ежов придумал этот предлог, чтобы не выпустить Тухачевского из СССР. Основание — якобы отсутствие в архивах КГБ СССР материалов о подготовке террористического акта против Тухачевского. Этот вывод представляется достаточно дискуссионным, несмотря на доказанные факты фальсификации НКВД многих документов той поры. И дело даже не в том, что архивы спецслужб никогда не будут в полном объеме доступны исследователям. Если принять во внимание воспоминания Шмидта и Шелленберга, то становится ясно, что Гитлер был объективно заинтересован в гибели Тухачевского. «Красный маршал», не раз выступавший в советской печати с антифашистскими статьями, по сути подбивал германский генералитет на свержение нацистского режима.

Поэтому гипотетически можно предположить, что Гитлер мог поручить службе безопасности акцию по устранению опасного для него Тухачевского. Ведь 9 октября 1934 года с санкции Гитлера в Марселе было организовано убийство французского министра иностранных дел Барту и югославского короля Александра. Тухачевский, находившийся в Германии проездом, мог стать легкой добычей профессиональных убийц, среди которых, по данным Ежова, должен был находиться поляк. Убийство вполне можно было объяснить личной местью за события 1920 года…

Заслуживают самого внимательного изучения историков и немецкие источники — те же воспоминания Шмидта и Шелленберга. Бесспорно, к ним следует подходить критично, как и любым другим материалам.

В версии приближенных Гитлера есть слабые места. Бывший шеф германской разведки утверждает, например, что компрометирующие Тухачевского материалы были переданы представителям НКВД в середине мая 1937 года, т. е. уже после того, как Сталин принял решение о переводе Тухачевского в Куйбышев на должность командующего войсками Приволжского военного округа. Значит, отнюдь не немецкие документы послужили основанием для чистки РККА.

9 мая 1937 года на стол Сталину легла записка наркома Ворошилова, предлагавшего провести ряд перестановок в верхнем эшелоне командного состава РККА. Уже 10 мая состоялось решение Политбюро: начальник Генштаба маршал Егоров назначался первым заместителем наркома обороны, командующий войсками ЛенВО Шапошников становился начальником Генштаба, командующего войсками Киевского военного округа Якира переводили в Ленинград, а Тухачевского — в Куйбышев.

В начале 1970-х годов Молотов сказал писателю Феликсу Чуеву: «Мы и без Бенеша знали о заговоре, нам даже была известна дата переворота». Это в какой-то мере объясняет и причину резкого выступления Молотова в 1937 году на февральско-мартовском пленуме ЦК, где он, неожиданно для многих, фактически призвал к чистке командного состава РККА: «…Пока там небольшие симптомы обнаружены вредительской работы, шпионско-диверсионнотроцкистской работы. По я думаю, что и здесь, если внимательно подойти, должно быть больше… Если у нас во всех отраслях хозяйства есть вредители, можем ли мы себе представить, что только там нет вредителей».

Заявление Молотова прозвучало диссонансом выступлению наркома Ворошилова, который отметил, что «к настоящему моменту армия представляет собой боеспособную, верную партии и государству вооруженную силу… отбор в армию исключительный». Это показывает, что импульсы к «чистке» шли не от Ворошилова, как пытаются представить некоторые исследователи и, возможно, даже не от Сталина. Осторожный Ворошилов вряд ли бы позволил себе давать оценки ситуации в РККА вопреки мнению вождя, но это мог себе позволить Молотов, остававшийся к 1937 году вторым человеком в государстве.

Заключительное слово Молотова могло подтолкнуть Тухачевского к форсированию событий. Оставшись без поддержки ушедших из жизни Орджоникидзе и Куйбышева, он не мог не понимать, что слова председателя Совнаркома — не пустая угроза. Тем более что аресты в РККА уже начались. 14 августа 1936 года был арестован заместитель командующего войсками ЛенВО Виталий Примаков, а спустя 6 дней — приехавший из Лондона в Москву Витовт Путна. Но никаких документов, подтверждающих конкретную подготовку Тухачевским ввода войск в Москву и ареста Сталина, не обнаружено. В 1960-е годы бывшие работники НКВД признавали надуманность обвинений Тухачевского в подготовке войск к военному перевороту…

Однако известно, что заговоры, как правило, организуются узкой группой доверяющих друг другу единомышленников, предпочитающих договариваться о сценарии «дворцового переворота» и последующем распределении руководящих постов без составления каких-либо документов… Тухачевский не был наивным человеком и прекрасно понимал, что он и другие высокопоставленные военные находятся под неослабным наблюдением Особого отдела НКВД. Особенно настороже приходилось быть с марта 1937-го, когда новый нарком внутренних дел Ежов произвел аресты сторонников Ягоды в центральном аппарате НКВД.

Гипотетически, если принять во внимание все конкретно-исторические обстоятельства и личностные качества Тухачевского, он мог решиться на организацию антиправительственного выступления. Но ключевой вопрос в том, шла речь о заговоре или сговоре группы военачальников с опальными партийными деятелями, с целью смещения Молотова и Ворошилова и внесении значительных перемен в политику СССР? С курсом Сталина не были согласны многие представители старой ленинской гвардии, но они — даже сторонники Троцкого — понимали, что уход Сталина с политической арены приведет к гибели Советской власти, а этого никто из участников Октябрьской революции не хотел.

Убежденным сторонником советского строя был и Тухачевский. Его взгляды по принципиальным внешнеполитическим вопросам в целом совпадали с воззрениями Сталина. Не случайно в марте 1935 года вождь сам взялся за редактирование статьи Тухачевского в «Правду» на тему военного строительства в Германии. Примечательно, что Сталин вычеркнул из материала пропагандистские штампы, вроде утверждений о том, что никто не сможет «победить нашей социалистической колхозной страны… с ее великой Коммунистической партией и великим вождем тов. СТАЛИНЫМ». При анализе всех хитросплетений событий 30-х годов появляется предположение — а не боролся ли Тухачевский не против Сталина, но за близость к нему?

Как показали дальнейшие события, Генсек сам был склонен к достижению договоренностей с Германией — даже под властью Гитлера, не доверяя правящим кругам Великобритании, которые впрочем, платили ему тем же.

Сталин, благодаря эффективной работе разведслужб НКВД и НКО в 30-е годы, был отлично осведомлен о лицемерной и двуличной политике правящих кругов Франции и Великобритании, приложивших огромные усилия для провоцирования военного нападения нацистской Германии на СССР.

Очевидно, что возможность сближения Сталина и Тухачевского не устраивала многих и в СССР, и за рубежом. Так что попытки скомпрометировать Тухачевского в глазах Сталина под надуманным предлогом также исключать нельзя. Возможно и Тухачевского пытались настроить против Генсека. В свете этого предположения несколько иначе воспринимается рассказ бежавшего в США высокопоставленного работника НКВД А. Орлова, утверждавшего, что руководитель НКВД Украины Балицкий передал через Якира Тухачевскому и Гамарнику некие компрометирующие Сталина материалы, якобы свидетельствующие о его связях с царской охранкой. Эти документы должны были мотивировать организацию военного переворота.

Были ли эти документы на самом деле, сказать сегодня однозначно невозможно. Ни российские, ни зарубежные историки подобными материалами не располагают. Что же касается документа Департамента полиции от 12 июля 1913 года, обнародованного в журнале «Лайф» в 1956 году — кстати, сразу после XX съезда КПСС, — его недостоверность уже давно признана исследователями…

Несмотря на оперативные мероприятия, к 1 маю 1937 года НКВД еще не располагало существенным компроматом на Тухачевского. Показания арестованных сотрудников НКВД на военных были малоубедительны. Бывший же шеф НКВД Ягода, сам оказавшийся в тюремной камере, отказался оговорить военачальников, заявив на допросе, что «никого из них я вербовать не пытался». Лукавил ли он, сказать сложно. Возможно, бывший шеф НКВД и догадывался о намерениях первого зама наркома обороны — в таком случае успех военных был бы для него единственной надеждой на спасение.

После первомайского парада на праздничном обеде на квартире Ворошилова Сталин в присутствии военачальников произнес угрозы в адрес врагов в армии, однако конкретных имен и фактов не привел. Сохранилось письмо бывшего начальника разведуправления РККА С. Урицкого Ворошилову от 27 сентября 1937 года, в котором приводятся слова Сталина о том, что «враги будут разоблачены, партия сотрет их в порошок».

Но с доказательствами у следователей НКВД было по-прежнему туго. 6 мая НКВД арестовало комбрига запаса М. Медведева, который до 1934 года занимал пост начальника ПВО РККА и был исключен из партии за разбазаривание государственных средств, а 10 мая (на следующий день после внесения Ворошиловым предложений о кадровых перестановках в РККА) из него выбили «показания» об организации, ставившей своей целью «свержение Советской власти, установление военной диктатуры с реставрацией капитализма, чему должна была предшествовать вооруженная помощь интервентов». К числу руководителей военного заговора Медведев, давно оторванный от военной среды, отнес, под диктовку следователей НКВД, Тухачевского, Якира, Путну, Примакова и Корка (начальника Военной академии имени М. В. Фрунзе). Позднее, 16 июня 1937 года, на судебном заседании военной коллегии Верховного суда СССР Медведев нашел в себе мужество назвать свои показания о заговоре в РККА ложными, но было поздно: Тухачевский уже был расстреляй, вскоре расстреляли и Медведева.

При восстановлении хронологии тех трагических событий складывается впечатление, что судьба Тухачевского уже была кем-то предопределена, и все дело было лишь за документальным оформлением развязки.

8 мая следователям НКВД удалось сломать Примакова, который написал заявление на имя наркома внутренних дел, признав свое участие в троцкистской работе. Из показаний военачальника можно сделать вывод, что в его допросе участвовал сам Сталин. 14 мая Примаков заявил, что Якир рассматривался «троцкистской организацией» на пост наркома обороны вместо Ворошилова, а 21 мая он назвал Тухачевского руководителем заговора, связанным с Троцким. В результате ночного допроса 14 мая показания на Тухачевского дал и Путна.

В июне 1955 года на допросе в прокуратуре бывший сотрудник НКВД В. Бударев признал, что Примаков и Путна дали показания только после избиений следователями.

В те дни Тухачевский еще находился на свободе в Москве, готовился к отъезду в Куйбышев. 13 мая у него состоялась встреча в Кремле со Сталиным. О чем говорили Генсек и опальный маршал остается неизвестным, но сам факт беседы можно рассматривать как доказательство того, что Сталин еще не был однозначно уверен в виновности Тухачевского.

Санкцию на арест Тухачевского и других остающихся на свободе «участников заговора» Ежов запросил у Политбюро 20 мая, при представлении допроса арестованного заместителя командующего войсками Московского военного округа Бориса Фельдмана.

22 мая Тухачевский был арестован в Куйбышеве, в перерыве заседания окружной партконференции, и доставлен в Москву. Протоколы его первичных допросов и очных ставок до сих пор не обнаружены. Судя по показаниям других арестованных, поначалу маршал отрицал свое участие в «заговоре». 29 мая его допрашивал сам Ежов, после чего Тухачевский «сломался» и начал давать «признательные показания», при этом на отдельных листах его показаний от 1 июня в 1956 году были обнаружены пятна крови.

Приведем фрагмент этих показаний: «Еще в 1928 году я был втянут Енукидзе в правую организацию. В 1934 году я лично связался с Бухариным, с немцами я установил шпионскую связь с 1925 года, когда ездил в Германию на учения и маневры… При поездке в 1936 году в Лондон Путна мне устроил свидание с Седовым…». В показаниях, очевидно вырванных у маршала в результате избиений, приводится ряд фактов, которые сегодня невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть: встреча в 1934 году с находящимся в опале Бухариным и беседа с Седовым, сыном Троцкого. Возможно, они и были зафиксированы сотрудниками НКВД, но документы на сей счет историкам неизвестны.

Встречи Тухачевского и секретаря президиума ЦИК СССР, оппозиционно настроенного по отношению к Молотову и Кагановичу, могли происходить и происходили, особенно если учесть их знакомство с весны 1918 года. Но втягивал ли Енукидзе военачальника в «правую организацию» — это вопрос, тем более что недовольным политической линией предсовнаркома и самого Сталина незачем было создавать какие-либо организации. Шла обычная аппаратная борьба сторонников различных точек зрения на методы решения стоящих перед страной задач, которая лишь изредка становилась гласной на пленумах ЦК, заседаниях Политбюро и Совнаркома. Но если Енукидзе и других «бакинцев» не устраивала жесткая линия Молотова внутри страны, то Тухачевского более интересовали внешнеполитические проблемы. Он был одержим идеей сокрушения Запада наступательной войной и, быть может, именно за это и поплатился жизнью, попав в хитро расставленную западню иностранных спецслужб…

Видимо, антизападными и прогерманскими устремлениями Тухачевского и были продиктованы далеко не всегда санкционированные Ворошиловым и Сталиным контакты с представителями рейхсвера. Сам факт ознакомления немецкого генералитета с оперативным планом РККА, о чем 2 июня 1937 года говорил Сталин на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны СССР, можно трактовать не как проявление шпионской деятельности Тухачевского, а как его стремление согласовать усилия двух армий в случае войны с Польшей. При этом надо учитывать, что и немецкие военные знакомили Тухачевского со своими оперативными планами, что позволяло ему лучше других советских военачальников разбираться в возможностях вооруженных сил Германии, что подтвердила командно-штабная игра в НКО в 1936 году.

В своем выступлении на Военном совете Сталин обвинил Тухачевского в том, что он и его единомышленники являлись «марионетками и куклами в руках рейхсвера»: «Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты, и эти господа сообщали им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось». Что любопытно, Сталин акцентировал внимание на передаче военачальниками секретной информации немцам, на стремлении снять правительство, но отнюдь не на попытке свергнуть Советскую власть или расправиться с Политбюро ЦК ВКП(б).

В действительности Тухачевский не был марионеткой и куклой немецкого генералитета. Самостоятельно мыслящий военачальник, он, возможно, сам хотел использовать вермахт в своих глобальных геополитических планах кардинальной перекройки карты Евразии. Пожалуй, после Сталина он был самой сильной личностью в советской элите того времени. Но два медведя в одной берлоге — это слишком и в политике…

Если бы в 1937-м победу одержала линия Тухачевского на союз с избавленной от Гитлера Германией, мир, наверное, был бы сегодня совсем иным. Увы, в истории не бывает сослагательного наклонения. Дальнейший ход мировых событий хорошо известен: разгром нацистской Германии во второй мировой войне, превращение США в сверхдержаву № 1, распад советской цивилизации.

(По материалам 2002 г.)

«Очистить армию до последних щелочек!»

11 июня 1937 года состоялся открытый судебный процесс по делу так называемого «военно-фашистского заговора». Все обвиняемые — восемь человек из высшего руководства РККА — были приговорены к расстрелу, а на армию после того обрушился шквал репрессий… События эти до сих пор подвергаются неоднозначной трактовке и вызывают немало вопросов, а личность и заслуги Михаила Николаевича Тухачевского и семи военачальников, с ним вместе расстрелянных, оцениваются по-разному. Мы познакомились с некоторыми материалами, хранящимися в Архиве Президента РФ и ограничиваем наш разговор тем, что непосредственно относится к «военно-фашистскому заговору».

«Еще осенью 1935 года при встрече моей и Уборевича с Тухачевским у него на квартире он развил перед нами вопрос о так называемом «дворцовом перевороте». Он указал на то, что рассчитывает на совместные действия по организации переворота как чекистов, участвующих в охране Кремля, так и военной охраны, в первую очередь на Кремлевскую школу. По времени переворот и захват руководящих работников партии и правительства происходит тогда, когда в основном будет закончена подготовка Гитлера к войне…».

Из заявления командарма 1 ранга И. Э. Якира, написанного 31 мая 1937 года на имя народного комиссара внутренних дел Н. И. Ежова.

«…Он любил сравнивать себя с Наполеоном и в разговорах со мной давал понять, что его честолюбие пойдет далеко. В феврале 1936 года, когда мы были с Тухачевским в Париже, я предложил ему осмотреть могилу Наполеона. Он мне ответил: «Неудобно, это сразу поймут». Особенно обострилась вражда Тухачевского весной 1935 года, когда Сталиным и Ворошиловым был раскритикован и признан немарксистским его проект армии военного времени. Он мне тогда говорил: «Я, мол, внешне выдерживаю, мягко стелю, но жестко будет спать»…

14 или 15 февраля 1936 года я на банкете в Париже у генерала Гамелена, начальника французского генерального штаба, имел переговоры с его заместителем о том, как они отнесутся к изменению политического строя в Советском Союзе, учитывая приход к власти Тухачевского…».

Из заявления командарма 1 ранга И. П. Уборевича, написанного 9 июня 1937 года на имя народного комиссара внутренних дел Н. И. Ежова.

«В 1930 году от арестованных преподавателей Военной академии им. Фрунзе бывших офицеров старой армии Какурина и Троицкого были получены показания о том, что Тухачевский, командовавший тогда войсками Ленинградского военного округа, якобы считает положение в стране тяжелым и выжидает благоприятной обстановки для захвата власти и установления военной диктатуры, к чему у Тухачевского имеется много сторонников в военных кругах. Показания Тухачевского были доложены Сталину».

Из докладной записки комиссии Президиума ЦК КПСС от 18 февраля 1956 г., подписанной председателем Комитета партийного контроля H. М. Шверником.

«Здравствуй, Серго! Прочти-ка поскорее показания Какурина — Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела… о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты… Стало быть, Тух-ский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру… Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело… Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве».

Письмо И. В. Сталина Г. К. Орджоникидзе — 24 сентября 1930 г. (Орфография подлинника).

«После проведения Сталиным и Ворошиловым очных ставок между Тухачевским и лицами, которые давали на него показания, беседы Сталина и Ворошилова с Гамарником, Якиром и Дубовым, выразившим недоверие показаниям Какурина и Троицкого, вопрос о Тухачевском был снят. В то же время агентурная разработка Тухачевского, начатая еще в 1920-х годах, усилилась. Агенты О ГПУ — НКВД Зайончковская, Зуев и другие активно собирали о нем и других крупных военных специалистах различные сплетни, преувеличивали их, и в виде донесения передавали их в НКВД».

Из докладной записки комиссии Президиума ЦК КПСС от 18 февраля 1956 г., подписанной председателем Комитета партийного контроля II. М. Шверником.

«Тухачевский, начиная с 1921 г., находился под постоянным агентурным наблюдением».

Из справки, направленной председателем КГБ при Совете министров СССР И. А. Серовым В. М. Молотову 10 июля 1956 г.

«Тухачевский Михаил Николаевич (1893–1937)… Член Коммунистической партии с 1918 г. С начала 1918 г. в Красной армии, работал в военном отделе В ЦИК, с мая 1918 г. военный комиссар Московского района. В июне 1918 — начале января 1919 гг. командовал 1-й армией Восточного фронта, которая вела бои против белогвардейцев и белочехословацких войск в Среднем Поволжье. В январе — марте 1919 г. командовал 8-й армией Южного фронта. С апреля по ноябрь 1919 г. командовал 5-й армией. За бои при разгроме войск Колчака награжден орденом Красного Знамени (1919) и Почетным революционным оружием (1919). С февраля по апрель 1920 командующий войсками Кавказского фронта, с апреля 1920 до марта 1921 — Западного фронта, в марте 1921 г. — 7-й армией, при подавлении Кронштадтского мятежа; в мае 1921 г. — войсками Тамбовского района, ликвидировавшими антоновщину…»

Энциклопедия «Гражданская война и военная интервенция в СССР», 1983.

Читая этот фрагмент биографии «красного маршала», не можем постичь логики тех, кто в 1921 году приказал взять его в агентурную разработку. Неужели все перечисленное могли перечеркнуть две строчки из той же биографии: «Из дворян. Окончил военное училище (1914). Участник Первой мировой войны, поручик»? Тухачевский ведь уже перешел тот Рубикон, из-за которого нет возврата — и если бы он попал в руки белых, то был бы повешен… Чего ж боялись его новые товарищи? Почему ему не доверяли?

«Я не касался военного ведомства, а теперь возьму и коснусь военного ведомства. В самом деле, военное ведомство — очень большое дело, проверяться его работа будет не сейчас, а несколько позже, и проверяться будет очень крепко. Если у нас во всех отраслях хозяйства есть вредители, можем ли мы себе представить, что только там нет вредителей? Это было бы нелепо, это было бы благодушием, неправильным благодушием. Я скажу, что у нас было вначале предположение но военному ведомству здесь особый доклад заслушать. Потом мы отказались от этого, мы имели в виду важность дела, но пока там небольшие симптомы обнаружены вредительской работы, шпионско-диверсионной троцкистской работы, но я думаю, что и здесь, если бы внимательно подойти, должно быть больше».

Стенограмма заключительного слова В. М. Молотова на февральско-мартовском Пленуме ЦКВКП(б) 1937 года.

Все русские цари любили армию, и армия традиционно платила им любовью и преданностью. Ее роль в жизни российского общества переоценить трудно — буквально все лучшее в государстве выходило именно из военных рядов. Россия держалась на армии — не на штыках, а на общественном институте.

Большевистские вожди — люди в большинстве своем от военной службы далекие — прекрасно понимали эту роль Русской армии и потому относились к ней негативно. Отношение боязни и недоверия почему-то перешло у них и на Красную армию. Может быть, тут сказалось и то, что авторитет военных вождей в стране всегда был на высоком уровне, а политиков — снижался по мере нарастания трудностей в обществе… Заставить, чтобы тебя полюбили, — невозможно. Но можно сделать так, чтобы тебя боялись.

«Органы ОГПУ — НКВД не располагали какими-либо убедительными данными о существовании в армии и на флоте троцкистской или другой контрреволюционной организации. Из архивных материалов видно, что еще в 1920-х годах за многими офицерами старой армии, несмотря на то что они доказали свою лояльность Советской власти и были оставлены на службе в РККА, велось агентурное наблюдение. От агентуры поступали данные о том, что некоторые из этих офицеров в своей среде допускали различные неправильные высказывания, которые часто квалифицировались органами ОГПУ как антисоветские проявления с их стороны. В результате этого в 1930–1932 гг. в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске и других местах по обвинению в контрреволюционной деятельности было арестовано большое число армейских и флотских командиров, главным образом из числа бывших офицеров старой армии. По необоснованным обвинениям часть из арестованных офицеров по решениям коллегии ОГПУ расстреляна, а другие заключены в места лишения свободы».

Из докладной записки комиссии Президиума ЦК КПСС от 18 февраля 1956 г., подписанной председателем Комитета партийного контроля H. М. Шверником.

Теперь, в 1937-м, Молотов вновь дал команду «Фас!».

«Фриновский (заместитель Ежова, наркома внутренних дел) поинтересовался, проходят ли у меня по материалам какие-либо крупные военные работники. Когда я сообщил о ряде военных из Московского военного округа, содержащихся под стражей, он мне сказал, что первоочередная задача, в выполнении которой, видимо, и мне придется принять участие, — это развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной армии. Поручение, данное мне, сводилось к тому, чтобы немедля приступить к допросу арестованного Медведева, бывшего начальника ПВО РККА, и добиться от него показаний с самым широким кругом участников о существовании военного заговора в РККА. При этом Ежов дал мне прямое указание применять к Медведеву методы физического воздействия, не стесняясь в их выборе. Ежов подчеркнул особо, что в процессе допроса Медведева я должен добиться, чтобы он назвал возможно большее количество руководящих военных работников».

Из показаний бывшего начальника УНКВД по Московской области A. II. Радзивилловского, данных им на допросе в 1939 году.

«Придерживаясь принципа тщательного изучения личного дела и связей арестованных, я достал из штаба дело Фельдмана (начальник Управления кадров начсостава РККА) и начал изучать его, наряду изучая связи. В результате я пришел к выводу, что Фельдман связан интимной дружбой с Тухачевским, Якиром и рядом других крупных командиров. Имеет семью в Америке, с которой поддерживает связь. Я понял, что Фельдман связан по заговору с Тухачевским…

Тогда я поспешил в свою комнату № 713, заперся и вызвал Фельдмана. К вечеру 19 мая было написано Фельдманом на мое имя известное показание о военном заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и др., па основании которого состоялось 21 или 22 мая решение ЦК ВКП(б) об аресте Тухачевского и ряда других, которые в ходе следствия и в суде показали о своем участии в антисоветской троцкистской военной организации и назвали большое количество командиров и политработников советских Вооруженных Сил, с которыми они будто бы были связаны по преступной деятельности».

Из показаний бывшего пом. начальника 5-го отдела ГУ ГБ НКВД СССР 3. М. Ушакова, данных им на допросе в 1938 году.

«На основании показаний Медведева, Путна, Примакова, Фельдмана и Корка 22 мая 1937 года в вагоне поезда на станции Куйбышев был арестован Тухачевский».

Из справки, подписанной Генеральным прокурором СССР Р. А. Руденко, 10 июня 1956 года.

А «заговор» все еще продолжал разрастаться — со скоростью и масштабами снеговой лавины: задача была четко поставлена и команда — дана.

«После февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б) органы НКВД начали производить массовые аресты командиров и политработников Красной армии и добились от них показаний о существовании в армии подпольной троцкистской заговорщической организации во главе с рядом виднейших военачальников. Так, в конце апреля и в начале мая 1937 г. по прямому указанию Ежова и с его участием от арестованных сотрудников НКВД СССР — заместителя наркома Г. Е. Прокофьева, начальника Особого отдела Гая, заместителя начальника Оперода (Оперативного отдела) 3. И. Воловича, а также от бывшего начальника ПВО страны М. Е. Медведева были получены провокационные показания о том, что Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Фельдман и некоторые другие якобы участвуют в военном заговоре и состоят в преступной связи с Г. Г. Ягодой, к тому времени уже арестованным».

Из докладной записки комиссии Президиума ЦК КПСС от 18 февраля 1956 г., подписанной председателем Комитета партийного контроля H. М. Шверником.

Чего же хотели «заговорщики», оказавшиеся на самом верху советской военной номенклатуры?

«В 1935 году, — говорится в приговоре, — Тухачевским при активном участии Уборевича, Корка и других подсудимых был разработан оперативный план поражения частей Красной армии в предполагавшемся нападении Польши и Германии на СССР. Этот план поражения был впоследствии согласован с представителем германского Генерального штаба. В целях подрыва обороноспособности СССР Тухачевский и другие систематически проводили вредительскую работу в частях РККЛ, особенно в укрепленных районах и по линии военных сообщений».

Из справки, подписанной генеральным прокурором СССР P.A.Руденко Юиюня 1956 года.

«Еще осенью 1935 года при встрече моей и Уборевича с Тухачевским у него на квартире он развил перед нами вопрос о так называемом «дворцовом перевороте». Он указал на то, что рассчитывает на совместные действия по организации переворота как чекистов, участвующих в охране Кремля, так и военной охраны, в первую очередь — на Кремлевскую школу (позднее — Московское общевойсковое командное училище). По времени переворот и захват руководящих работников партии и правительства происходит тогда, когда в основном будет закончена подготовка Гитлера к войне. Ориентировочно это должен быть 1936 год. Как на непосредственных организаторов этого дела он указывал на Енукидзе, Егорова — начальника Кремлевской школы и чекистов, фамилии которых не помню. Кажется, речь шла о Паукере (Карл Викторович Паукер, начальник отдела охраны ГУ ГБ). «Дворцовый переворот» должен был быть поддержан рядом выступлений организации в других крупных городах Советского Союза. Мною в Киеве для выполнения задачи была подготовлена бригада Шмидта, которая, будучи поднята по тревоге якобы с целью защиты украинского правительства в связи с восстанием в Москве, должна была обеспечить захват партийного и советского руководства Украины».

Из заявления И. Э. Якира, адресованного народному комиссару внутренних дел СССР Н. И. Ежову. 31 мая 1937 года.

«На допросе 27 мая 1937 года Тухачевский заявил, что в 1932 году передал генералу Адаму сведения о вооружении Красной армии, сообщил ему, что к моменту войны СССР будет иметь до 150 дивизий. В 1935 году передал для германского штаба сведения о состоянии авиации и механизированных войск в Белорусском и Киевском военных округах, об организации противовоздушной обороны в других округах и по сосредоточению войск на западных границах».

Из справки, подписанной Генеральным прокурором СССР Р. А. Руденко 10 июня 1956 года.

«Тухачевский начал разговор с темы о предстоящей войне, обрисовав мне внутреннее и внешнее положение Советского Союза как совершенно неустойчивое. Подчеркнул, что между тем германский фашизм изо дня в день крепнет и усиливается. Особый упор он делал на развертывание в Германии могущественной армии, на то, что на решающем Западном фронте немецкие войска будут превосходить Красную армию в полуторном размере, поэтому разгром Красной армии, по его мнению, неизбежен. Тогда же Тухачевский мне заявил, что мы не только должны ожидать поражения, но и готовиться к нему для организации государственного переворота и захвата власти в свои руки для реставрации капитализма. Прямо на карте Германии, Польши, Литвы и СССР Тухачевский рисовал варианты возможного развертывания германских армий… При этом он указал, что развертывание Красной армии во время войны надо будет строить так, чтобы облегчить задачу ее поражения».

Из заявления И. П. Уборевича, адресованного народному комиссару внутренних дел СССР Н. И. Ежову. 9 июня 1937 года.

«Фельдман показал также о том, что со слов Тухачевского ему известно о том, что он имеет договоренность с Пятаковым в части срыва обеспечения артиллерийским вооружением, а также поддерживает связь с Троцким, от которого получает директивы по контрреволюционной деятельности».

Из справки, подписанной Генеральным прокурором СССР Р. А. Руденко 10 июня 1956 года.

«Моя вина перед партией и правительством заключается в том, что я организовал антисоветский военно-троцкистский заговор, который своей деятельностью должен был обеспечить антисоветский переворот в стране, приход к власти троцкистско-зиновьевских правых организаций и реставрацию капитализма в стране».

Из протокола допроса М. Н. Тухачевского. 26 мая 1937 года.

Для полноты картины можно еще добавить показания Б. М. Фельдмана о том, что Тухачевский поручал Примакову совершить террористический акт против Ворошилова, да что-то не получилось… Хотя показаний и обвинений гораздо больше, но основные «темы» обозначены — подготовка переворота, шпионаж, вредительство, террор. Всего так много, что удивляешься — как это могли заговорщики столько времени оставаться нераскрытыми и незамеченными?

«До ареста перечисленных лиц никакими агентурными материалами о существовании троцкистской военной организации органы НКВД не располагали».

Из справки, направленной председателем КГБ при Совете Министров СССР И. А. Серовым В. М. Молотову 10 июля 1956 г.

Напомним, что агентурное наблюдение за Тухачевским — и, наверное, не только за ним одним — велось с 1921 года. И вообще органы ОГПУ — НКВД относились к нему с особым вниманием, потому как в 1930-х годах из-за границы — по линии разведывательных служб Германии, Франции, Японии, Эстонии, Польши — стали поступать сведения, компрометирующие как Тухачевского, так и других видных военачальников.

«Имя Тухачевского легендировалось по многим делам КРО О ГНУ как заговорщика бонапартистского типа, и нет никакой уверенности в том, что наша же дезинформация, направленная в польскую или французскую разведку, не стала достоянием немецкой разведки, а теперь из немецких источников попадает обратно к нам. Существование нового заговора в СССР, в особенности в Красной армии, едва ли возможно».

Из показаний на допросе в 1939 г. бывшего сотрудника ИНО Кедрова.

«Эти материалы были доложены Артузову, а последний — Ягоде, причем Ягода, ознакомившись с ними, начал ругаться и заявил, что агент, давший их, является двойником и дал их нам по заданию германской разведки с целью дезинформации. Артузов также согласился с мнением Ягоды и приказал мне и Берману больше этим вопросом не заниматься. Несмотря на все это, Артузов 25 января 1937 г., т. е. незадолго до февральско-мартовского Пленума, рапортом сообщил Ежову об этой не заслуживающей доверия информации. На этом рапорте Ежов написал: «Надо учесть этот материал. Несомненно, в армии существ, троцкистск. организация…»».

Из показаний на допросе в 1938 году бывшего начальника 3-го отделения ИНО Штенбрюка.

Когда нужны были материалы, в строку шло любое «лыко». Контакты того же Тухачевского с представителями генеральных штабов западных стран были вполне оправданы, обусловлены служебной необходимостью. Хотя, не будем отрицать, что что-то и было… Не шпионаж, конечно, не измена Родине, но… Еще А.С. Пушкин писал: «…мы все глядим в Наполеоны», — и «красный маршал» исключением из общего списка не являлся…

Откуда же взялись «дела» — в уголовно-процессуальном смысле? И почему именно Тухачевскому суждено было стать их главным фигурантом?

Немалую роль, очевидно, сыграли здесь личные взаимоотношения «красного маршала» и генерального секретаря. Их давняя, не забывшаяся вражда, восходила еще к Гражданской войне, 1920 году Сталин был тогда членом РВС Юго-Западного фронта, Тухачевский командовал Западным, наступавшим на Варшаву. И так получилось, что 1-я конная армия, которую по приказу главного командования следовало передать с Юго-Западного фронта на Западный, застряла под Львовом… Когда же наши войска потерпели поражение, то остро встал вековечный русский вопрос — «кто виноват?»…

«Просьба т. Сталина освободить его от военной работы.

Освободить т. Сталина от должности члена РВСР.

Секретарь ЦК».

Протокол № 40 заседания Политбюро ЦК РКП (б) от 1 сентября 1920 года Судя по документу, виноватым оказался Сталин. Но он так не считал.

«Дело не в том, что Варшава не была взята 16 августа. Это дело маленькое. А дело в том, что Запфронт стоял, оказывается, перед катастрофой ввиду усталости солдат, ввиду неподтянутости тылов, а командование этого не знало, не замечало. Если бы командование предупредило ЦК о действительном состоянии фронта, ЦК несомненно отказался бы временно от наступательной войны, как он делает это теперь. То, что Варшава не была взята 16 августа, повторяю, это дело маленькое. Но то, что за этим последовала небывалая катастрофа, взявшая у нас 100 ООО пленных и 200 орудий, это уже большая оплошность командования, которую нельзя оставить без внимания…»

Из выступления И. В. Сталина 23 сентября 1920 года на Всероссийской конференции РКП (б).

Прошло почти семнадцать лет, но обида осталась. Тем более что Тухачевский сам о ней напоминал. Давно, правда, еще в 1923 году, он читал в Военной академии РККА лекции «Поход за Вислу» — понятно, кто там был назван виноватым…

«С 1 по 4 июня 1937 г. состоялось расширенное заседание Военного совета при Народном комиссариате обороны с участием членов Политбюро ЦК ВКП(б). Перед началом заседания все его участники были ознакомлены под расписку с признательными показаниями Тухачевского, Якира, Уборевича и других… На заседании Военного совета выступил Сталин. Сославшись на показания арестованных, он сделал вывод о том, что в стране был военнополитический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германским фашизмом. По утверждению, руководителями этого заговора были Троцкий, Бухарин, Рудзутак, Карахан, Енукидзе, Ягода, а по военной линии — Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман и Гамарник. Сталин уверял присутствующих, что из этих лиц десять человек — кроме Рыкова, Бухарина и Гамарника — являются шпионами немецкой, а некоторые — японской разведки. По словам Сталина, Рудзутак, Карахан, Енукидзе, Тухачевский были будто бы завербованы немецкой разведчицей Жозефиной Гензе, датчанкой, состоящей на службе германского рейхсвера».

Из докладной записки комиссии Президиума ЦК КПСС от 18 февраля 1956 г., подписанной председателем Комитета партийного контроля H. М. Шверником.

«Завербован немецкой разведчицей» — мелко и унизительно. Тем более что все контакты, в которых реально обвиняли Тухачевского, проходили на высоком генеральском уровне. К тому же женское имя подобрано с тончайшей издевкой — мол, получи свою Жозефину, Бонапарт несбывшийся!

Но все же как удалось получить компрометирующие материалы на Тухачевского и других? Почему вдруг все арестованные военачальники признались даже в самых страшных преступлениях?

«Из определений, вынесенных Военной коллегией по пересмотренным делам, видно, что обвинение в подавляющем числе случаев было основано на так называемых «признательных» показаниях обвиняемых, данных ими на предварительном следствии или в суде, и на выписках из показаний арестованных по другим делам. При этом большинство впоследствии осужденных лиц еще в процессе расследования или в судебном заседании от своих «признательных» показаний отказались и пояснили, что они вынуждены были оговаривать себя и других в результате применения к ним незаконных методов ведения следствия. Однако такие заявления обвиняемых не проверялись и не принимались во внимание ни прокуратурой, ни судом».

Из «Обзорной справки» в ЦК КПСС, подписанной Председателем Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР генерал-лейтенантом юстиции А. Чепцовым 14 мая 1956 года.

Что кроется за обтекаемой формулировкой — «незаконные методы ведения следствия»?

«Мне известно, что в мае 1937 года на одном из совещаний пом. начальника отдела Ушаков доложил Леплевскому, что Уборевич не хочет давать показаний. Леплевский приказал на совещании Ушакову принять к Уборевичу методы физического воздействия…»

Из показаний, данных генерал-лейтенантом запаса А. А. Авсиевичем, бывшим начальником отделения НКВД СССР, на допросе в Прокуратуре 5 июля 1956 года.

«В 1937-м или в 1938-м году я лично видел в коридоре Лефортовской тюрьмы, как вели с допроса арестованного, избитого до такой степени, что его надзиратели не вели, а почти несли. Я спросил у кого-то из следователей, кто этот арестованный, мне ответили, что это комкор Ковтюх, которого Серафимович описал в романе «Железный поток» под фамилией Кожух».

Из показаний бывшего сотрудника 5-го (Особого) отдела ГУ ГБ НКВД СССР Казакевича.

«По линии 5-го отдела был арестован комкор Зюсь-Яковенко, командующий войсками Калининского гарнизона. Этого арестованного начальник отдела Фукс избивал неоднократно… Зюсь-Яковенко был избит по голому телу до того, что трудно было найти чистого тела, кроме того он — точно не помню — суток 45 содержался в карцере в одном белье. Зюсь-Яковенко круглые сутки находился в судорожном состоянии (тряслись руки и ноги)».

Из показаний бывшего следователя 5-го отдела УНКВД Калининской области Архипова.

«Дело Примакова я лично не расследовал, но в процессе следствия мне поручалось часами сидеть с ним. Делалось это для того, чтобы не давать ему спать, понудить его дать показания о своем участии в троцкистской организации. Таким образом, его не оставляли одного. В период расследования дел Примакова и*Путны было известно, что оба эти лицадали свои показания об участии в заговоре после избиения их в Лефортовской тюрьме».

Из показаний, данных В. И. Бударевът, бывшим работником НКВД, на допросе в Прокуратуре 3 июня 1955 года.

«О применении к арестованным жестоких мер физического воздействия свидетельствует тот факт, что на протоколе допроса Тухачевского от 1 июня 1937 г., в котором зафиксировано признание вины Тухачевского, обнаружены пятна, которые, по заключению биологической экспертизы, являются каплями и мазками человеческой крови».

Из «Определения Военной коллегии Верховного суда Союза ССР от 31 января 1957 года по делу бывшего заместителя наркома обороны СССР Маршала Советского Союза Тухачевского Михаила Николаевича, бывшего начальника Академии имени М. В. Фрунзе командарма 2ранга Корка Августа Ивановича и других».

«Лично я видел Тухачевского, которого вели на допрос к Леплевскому; одет он был в прекрасный серый штатский костюм, а поверх него был одет арестантский армяк из шинельного сукна, а на ногах — лапти. Как я понял, такой костюм на Тухачевского был надет, чтобы унизить его».

Из показаний, данных бывшим работником НКВД Вуллом.

«Установлены факты грубого нарушения следственными органами социалистической законности: избиения арестованных, «стойки», «конвейер», фальсификация доказательств — таков далеко не полный перечень незаконных приемов ведения следствия со стороны отдельных следственных работников…»

Из «Обзорной справки» в ЦК КПСС, подписанной председателем Военной коллегии Верховного суда Союза ССР генерал-лейтенантом юстиции А. Чепцовым 14 мая 1956 года.

Вопрос до сих пор непонятный: почему «враги народа» признавали свою вину, возводя на себя невесть какую напраслину? Мол, и шпионы они, и вредители, и «с Троцким на дружеской ноге»… При этом «топили» они не только себя, но и десятки человек с собой вместе. И кто — недавние «пламенные большевики», прошедшие подполье, ссылки и каторги, гражданскую войну! Неужели леплевские оказались страшнее и Мамонтова, и Шкуро, и бело-поляков? Смогли придумать такие муки, что устоять было невозможно?

«Свидетели, как правило, сами являлись арестованными, специально в отношении других обвиняемых не допрашивались, а лишь давая показания по своему делу, в спешном порядке называли лиц, являвшихся, по их мнению, участниками заговора».

Из «Обзорной справки» в ЦК КПСС, подписанной Председателем Военной коллегии Верховного суда Союза ССР генерал-лейтенантом юстиции А. Чепцовым 14 мая 1956 года.

Но ведь другие не ломались, не оговаривали друг друга и себя. Те же в будущем маршал К. К. Рокоссовский и генерал армии А. В. Горбатов — оба они оказались перед войной в лагерях…

«О нарушении социалистической законности в Особом отделе НКВД Ленинградского военного округа со стороны его бывшего руководства в лице Рассохина и Кардонского показали бывшие сотрудники этого отдела Лещенко и Емельянов. Лещенко при этом пояснил, что комкоры, комдивы, корпусные и дивизионные комиссары сознавались у них (Рассохина и Кардонского) в день ареста или на первых двух-трех допросах, признавая себя виновными в терроре, диверсиях и шпионаже.

Этих успехов они добивались путем уговора арестованных, что их показания условны, «крайне нужны для Советской власти», и что их самих они никаким образом и никогда не коснутся».

Из «Обзорной справки» в ЦК КПСС, подписанной председателем Военной коллегии Верховного суда Союза ССР генерал-лейтенантом юстиции А. Чепцовым 14 мая 1956 года.

«Рассохин и Кардонский уговаривали арестованных перед судом не отказываться от своих показаний, уверяя их, что если суд и вынесет суровую меру наказания, то после суда они примут все меры к ее снижению. В частности, они обрабатывали арестованного Федорова, которому Кардонский говорил: «Иван Алексеевич, вот вы уже своими показаниями часть жизни себе заработали. А когда ваше дело будет рассматриваться на суде, вы должны там, подтверждая свои показания, произнести речь, как прокурор. Возможно, тебе вынесут приговор суровый, но ты не пугайся, знай, что это будет временно. Мы примем все меры к тому, чтобы тебе создать условия сохранить жизнь». После того, как на суде Федоров произнес «прокурорскую речь», Кардонский заявил, что теперь не страшно, если даже на суде откажутся те, которые проходят по показаниям Федорова».

Из показания бывшего сотрудника Особого отдела НКВД Ленинградского воегтого округа Лещенко.

«Каширин (командующий войсками СКВО) уличал в своих показаниях Егорова (начальника Генерального штаба). Было решено устроить очную ставку. Эта очная ставка должна проводиться в присутствии (названы фамилии двух руководителей ВКП(б) и Советского правительства) в кабинете Ежова. Когда Каширин вошел и увидел Егорова, он попросил, чтобы его выслушали предварительно без Егорова. Каширин заявил, что показания на Егорова им были даны под физическим воздействием следователя, в частности, находящегося здесь Ушакова… Каширин заявил, что никакого военного заговора нет, арестовывают зря командиров. «Я вам говорю это не только от своего имени, но по камерам ходят слухи, что вообще заговоров нет». На вопрос (названа фамилия одного руководителя ВКП(б) и Советского правительства): «Почему же вы дали такие показания?» — Каширин ответил, указывая на меня: «Он меня припирает показаниями таких людей, которые больше, чем я»».

Из показаний бывшего зам. наркома внутренних дел Фриновского.

В те далекие революционные времена все они были молоды, жизнь тогда казалось бесконечной, и терять было нечего — «кроме своих цепей», как утверждал классик. Прошло около двадцати лет — и жизнь для них существенно изменилась. Каждый добился известного положения в обществе, им, не вдаваясь в подробности, теперь стало что терять. В этой ситуации, очевидно, начал работать закон самосохранения. А для собственной совести можно было найти «отмазку» в словах следователя: мол, ваши показания «крайне нужны для Советской власти». Вот и «показывали», не жалея других, а заодно — для пользы дела, как думали, — и себя…

«Я знал, что Тухачевский давно ненавидит Ворошилова, что Тухачевский честолюбец и интриган, но все это я скрывал от партии — наоборот, где только можно, хвалил и поддерживал Тухачевского. Военный авторитет Тухачевского был для меня непререкаем. Мне казалось, что он правильно и настойчиво ставит новейшие наболевшие вопросы. Теперь только мне ясно видно, что в его постановке не было ни исторической, ни современной научной базы — был авантюризм, безрасчетливость и вредительство».

Из письма И. П. Уборевича наркому внутренних дел И. И. Ежову. 9 июня 1937 года.

«На одном из совещаний осенью 1934 года Уборевич и я докладывали о результатах вербовки людей и первых результатах по вредительской работе. Я поставил тогда перед Тухачевским вопрос о том, что в целях усиления вредительской работы в укрепленных районах хорошо было бы, если бы он обеспечил задержку поставки ряда элементов оборудования укрепленных районов, в частности противохимического. Это сильно ослабило бы все укрепленные районы».

Из заявления И. Э. Якира наркому внутренних дел Н. И. Ежову. 31 мая 1937 года.

Подобные заявления звучали и на суде — звучали бредово. Однако никто из членов специального судебного присутствия Верховного суда СССР в составе В. В. Ульриха, Я. И. Алксниса, В. К. Блюхера, С. М. Буденного, Б. М. Шапошникова, И. П. Белова, Г1. Е. Дыбенко, Н. Д. Каширина и Е. И. Горячева ни в чем не усомнился. В своем решении они были единодушны, «по-партийному принципиальны».

«Подсудимые Тухачевский, Корк, Якир, Уборевич, Путна, Эйдеман, Примаков и Фельдман, являясь руководителями антисоветской военно-фашистской организации, нарушили свой воинский долг (присягу), изменили Родине, установили связь с военными кругами Германии и с врагом народа Троцким. По их указанию подготавливали поражение Красной армии в случае нападения на СССР иностранных агрессоров, в частности фашистской Германии. И в целях подрыва обороноспособности СССР занимались шпионажем и вредительством в частях РККА и предприятиях оборонного значения. А также подготовляли террористические акты против руководителей ВКП(б) и Советского правительства».

Из приговора специального судебного присутствия Верховного суда СССР от 11 июня 1937 года:

«Приговором специального судебного присутствия Верховного Суда СССР от 11 июня 1937 г. по статьям 58.16, 58.1–8 и 58.2 УК РСФСР осуждены к высшей мере наказания — расстрелу — с конфискацией имущества и лишением присвоенных воинских званий Тухачевский Михаил Николаевич, 1893 г. р., бывший зам. наркома обороны СССР, Маршал Советского Союза; Корк Август Иванович, 1888 г. р., бывший начальник Академии имени Фрунзе, командарм 2 ранга; Якир Иона Эммануилович, 1896 г. р., бывший командующий войсками Киевского военного округа, командарм 1 ранга; Уборевич Иероним Петрович, 1896 г. р., бывший командующий войсками Белорусского военного округа, командарм 1 ранга; Путна Витовт Казимирович, 1893 г. р., бывший военный атташе СССР в Великобритании, комкор; Эйдеман Роберт Петрович, 1895 г. р., бывший председатель Центрального Совета Осоавиахим СССР, комкор; Примаков Виталий Маркович, 1897 г. р., бывший заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа, комкор; Фельдман Борис Миронович, 1890 г. р., бывший начальник управления по начсоставу РККА, комкор. Все они судом были признаны виновными в том, что являлись руководителями военно-фашистского заговора в Красной армии, и, будучи организационно связанными с антисоветским правотроцкистским центром, подготавливали свержение Советской власти путем вооруженного восстания и поражения СССР в будущей войне с целью восстановления в СССР власти помещиков и капиталистов и отторжения от СССР части территорий в пользу Германии и Японии».

Из определения Военной коллегии Верховного суда Союза ССР от 31 января 1957 года.

«При полном отсутствии объективных доказательств виновности подсудимых в совершении ими государственных преступлений, основываясь только на самооговорах, судебное присутствие признало их виновными и приговорило к расстрелу».

Из докладной записки комиссии Президиума ЦК КПСС от 18 февраля 1956 г., подписанной председателем Комитета партийного контроля H. М. Шверником.

Почему же никто не заявил, что не верит в виновность обвиняемых? Ведь и судьи, и подсудимые, принадлежа к армейской элите, прекрасно знали друг друга по Гражданской войне и последующей совместной службе. Но почему никто не возмутился, не возразил, не отказался подписать заведомо ложный приговор?

Страх? Надежда на открывающиеся вакансии? Личная неприязнь?

«Кто такие подсудимые по социальному положению? Эти люди в социальном отношении представляют из себя сброд.

Кто такой Тухачевский? Этот тип принадлежит к обломкам контрреволюционных офицерских заговоров против Советов. Его родина — фашистская Германия. Корк, Уборевич, Эйдеман и Путна имеют свою родину в своих странах. Там у них и семьи, и родные. Якир, этот купец 2-й гильдии в Румынии, там имеет семью, там у него и родина. Фельдман — американский купец, родина, семья и родня у него в Америке…

А я, Примаков, являюсь охвостьем так называемой мелкой буржуазии с троцкистскими настроениями, прошедшей школу троцкизма от начала до конца в течение 18 лет. В этой школе сосредоточились отбросы человеческого общества. Самым злым и заядлым врагом является троцкистская оппозиция и люди, в ней участвующие… Я не желаю никому на свете попасть в эту фашистско-троцкистскую яму. Я должен сказать честно и открыто перед судом, что мы нарушили красноармейскую присягу и нас всех надо расстрелять и уничтожить, как гадов, преступников, изменников советскому народу. Мы все знаем, что советский народ и его партия, большевики, ведут страну к счастью, к коммунизму.

Я так же, как и другие, был человеком двух лиц. Я должен также передать суду свое мнение о социальном лице контрреволюционной организации, участником которой я являлся. Что это за люди? Я знаю половину людей этой организации, как самого себя — это человек четыреста. Вторую половину я тоже знаю, но несколько хуже. А всех восемьсот — тысяча человек в нашей армии и вне ее».

Из последнего слова комкора В. М. Примакова.

Приговор был приведен в исполнение наследующий день.

Когда говорят об этом процессе, то обязательно подчеркивают, что совсем скоро пятеро из девяти судей — Алкснис, Белов, Блюхер, Дыбенко и Каширин — будут так же осуждены, как активные участники этого же самого «военно-фашистского заговора». Притом почему-то никто не говорит, что свою судьбу они определили себе сами, признав виноватыми безвинных.

Ладно, что определили свою судьбу, но…

«Немедленно, сейчас же железной метлой вымести не только всю эту сволочь, но и все, что напоминает подобную мерзость, проверить и очистить армию буквально до самых последних щелочек».

Из выступления К. Е. Ворошилова на расширенном заседании Военного совета при Наркомате обороны в июне 1937 года.

Задача была поставлена, и через год с небольшим «первый красный офицер» докладывал о проделанной работе в той же аудитории — или не совсем в той, потому как состав присутствующих несколько поредел.

«Весь 1937–1938 годы мы должны были беспощадно чистить свои ряды. За все время мы вычистили больше четырех десятков тысяч человек».

Из выступления К. Е. Ворошилова на заседании Военного совета при Наркомате обороны 29 ноября 1938 года.

О том, что все репрессированные военачальники были реабилитированы, известно. Известно также и то, что ровно через четыре года после описанных здесь событий началась Великая Отечественная война.

(По материалам 2002 г.)

Выступление И. И. Проскурова на совещании начальствующего состава РККА 14–17 апреля 1940 года

14–17 апреля 1940 года в Москве с участием Иосифа Сталина состоялось совещание начальствующего состава РККА но вопросу уроков боевых действий против Финляндии. В последний день совещания на нем выступил комдив Проскуров, заместитель наркома обороны СССР — начальником 5-го (разведывательного) управления РККА (назначен 14 апреля 1939 года). В архивах сохранилась стенограмма его выступления и реплик участников совещания.

ПРОСКУРОВ. Разведке в выступлениях многих командиров доставалось как будто больше всего…

Я бы был очень рад, чтобы разведку, начиная с сегодняшнего дня, как следует потрясли, обсудили. Всякими вопросами занимались, а разведкой мало.

Что мы знали о белофиннах? Мы считаем, что для общих расчетов сил подавления противника разведка имела необходимые отправные данные. Разведка эти данные доложила Генштабу. Это не заслуга теперешнего состава Разведывательного управления, так как основные данные относятся к 1937–1938 гг. Мы знали к 1 октября 1939 г., что Финляндия создала на Карельском перешейке три оборонительных рубежа и две отсечных позиции.

Первый оборонительный рубеж, предназначенный для частей прикрытия, располагался непосредственно около границы и упирался флангами в Ладожское озеро и Финский залив… Его укрепления состояли главным образом из сооружений полевого типа: окопы стрелковые, пулеметные, артиллерийские. Были и противотанковые сооружения. Имелось также небольшое количество железобетонных, каменных и деревоземляных точек, общая численность которых доходила до 50. Это так называемое предполье…

Второй оборонительный рубеж начинался от Финского залива и проходил через Ремнети, Сумма, Мялькел и другим пунктам и далее по северному берегу Сувантоярви. Общая система обороны строилась на создании 13 узловых сопротивлений, так называемых центров сопротивлений по использованию рек и озер.

Третий оборонительный рубеж был представлен узлом сопротивления в районе Выборга, в котором имелось до 10 артиллерийских железобетонных точек. К 1 октября 1939 г. было установлено наличие в укрепленных районах до 210 железобетонных и артиллерийских точек. Всего было 210 точек. Эти точки нанесены на схемы, был альбом, который, как говорил сам тов. Мерецков, все время лежал у него на столе.

МЕРЕЦКОВ. лНо ни одна не соответствовала.

ПРОСКУРОВ. Ничего подобного. Донесения командиров частей и разведки показывали, что большинство этих точек находится там, где указаны на схеме.

МЕРЕЦКОВ. Это ложь…

ПРОСКУРОВ. Ничего подобного.

МЕХЛИС. Когда этот материал был передан Генштабу?

ПРОСКУРОВ. До 1 октября 1939 г. К этому же времени было известно, что финны развертывают большие строительные работы.

Было известно, что финны развернули большие строительные работы именно летом 1939 г. Агентура доносила, что идет интенсивное строительство.

В течение лета 1939 г. в различных сводках было указано, что идет подвозка большого количества различного строительного материала. Точных данных во вторую половину 1939 г. мы не имели.

Все имеющиеся сведения об укреплениях и заграждениях были разработаны, нанесены на карту в Ленинграде и разосланы в войсковые соединения…

По различным справочникам, которые были изданы, нам было известно, что Финляндия располагает 600 тыс. человек военнообязанных. Военнообученных насчитывалось до 400 тыс. человек.

Кроме того, имелась так называемая шюцкоровская организация женщин и мужчин, которая в своих рядах насчитывала до 200 тыс. человек. Итого по данным разведки видно было, что Финляндия может выставить до 0,5 млн. человек.

Такими данными мы располагали.

Данные о пистолете Суоми были впервые в сборнике Разведупра, изданном в 1936 г. Подробные данные были даны в справочниках 1939 г. с фотографиями…

О тактике противника были некоторые материалы.

СТАЛИН. Когда издали брошюру о методах войны?

ПРОСКУРОВ. В декабре месяце.

СТАЛИН. Она, говорят, 5–6 лет пролежала.

ПРОСКУРОВ. Были и такие материалы.

СТАЛИН. Это брошюра, которая вышла через две недели после войны. Брошюра о том, как воевать с финнами.

ПРОСКУРОВ. Это не та брошюра, та еще позже вышла.

СТАЛИН. Эта брошюра вышла через две недели после войны. А почему не могла выйти за год?

ПРОСКУРОВ. Потому что лежала в архиве… В архиве есть много неразработанных ценных материалов. Сейчас разрабатываем, но там целый подвал, колоссальное количество литературы, над которой должна работать целая бригада в количестве 15 человек в течение пары лет…

СТАЛИН. Брошюра о том, как будут воевать финны. Не насмешка ли это над всеми и над Красной армией, что брошюра лежит год с лишним, 5 лет — другие говорят, и ее печатают только спустя две недели после войны, чтобы ею могли пользоваться в Красной армии с запозданием.

ПРОСКУРОВ. Здесь умысла нет… Я вам докладываю, что в разведке в архиве сейчас имеется много материалов, которые мы обрабатываем. Материалов у нас очень много и мы их в ближайшее время выпустим. Только как получается? То, что у нас имеется из материалов из-за границы, не делается достоянием широких масс. Если у нас идет война, мы должны сделать так, чтобы было известно все, то же самое, что делается за границей в военном мире.

ГОЛОС. Все засекречено.

ГОЛОС. Причем нужно прямо сказать, что за границей можно купить в витрине, то у нас это будет секретом для Красной армии.

СТАЛИН. Это манера людей, которые не хотят, чтобы наша Красная армия знала многое. Вот почему, видимо, у нас все секретное… Нужно создать группу при Генеральном штабе, чтобы она пользовалась всеми материалами, чтобы она имела возможность посылать своих людей за границу, которые бы присылали материалы открыто, никаких секретов нет.

КУЛИК. У нас сейчас все засекречено.

СТАЛИН. Я не знаю, у вас вся власть была в руках, вы являетесь заместителем наркома, почему вы ничего не предприняли?

КУЛИК. Я этот вопрос ставил перед наркомом.

СТАЛИН. Вы являетесь заместителем наркома и могли обратиться к наркому и сказать о создавшемся положении…

ГОЛОС. Иностранные военные журналы являются секретными для нашей Красной армии.

ПРОСКУРОВ. Потому что в этих журналах есть всякая клевета о Красной армии.

ГОЛОС. Нельзя Генеральный штаб держать в стороне. Материалы обязан обрабатывать Генеральный штаб.

ПРОСКУРОВ. Я могу только доложить, если бы здесь сидящие товарищи прочли хотя бы 20 % той литературы, которую рассылает Разведывательное управление, то ни у кого не было бы смелости сказать о том, что у нас в этом отношении ничего нет.

СТАЛИН. Все засекречено.

ПРОСКУРОВ. Кто запрещает читать секретную литературу?

ГОЛОС. Возьмите такое дело. За границей ежедневно выпускается бюллетень иностранных военных известий, а у нас в открытом виде он не распространяется.

СТАЛИН. Почему?

ПРОСКУРОВ. Там есть клевета на Красную армию.

СТАЛИН. Интересные выборки нужно делать.

ПРОСКУРОВ. В зарубежном вестнике помещаются всякие иностранные статьи.

СТАЛИН. У вас душа не разведчика, а душа очень наивного человека в хорошем смысле слова. Разведчик должен быть весь пропитан ядом, желчью, никому Fie должен верить. Если бы вы были разведчиком, вы бы увидели, что эти господа на Западе друг друга критикуют: у тебя тут плохо с оружием, у тебя тут плохо, вы бы видели, как они друг друга разоблачают, тайны друг у друга раскрывают, вам бы схватиться за эту сторону, выборки сделать и довести до сведения командования, но душа у вас слишком честная.

ПРОСКУРОВ. Не читают разведывательных материалов. Вот я доложу, сводка по востоку и западу выпускается секретно, потому что тут дислокация частей, политикоморальное состояние.

СТАЛИН. Это легально для всех издается?

ПРОСКУРОВ. Нет, секретно.

СТАЛИН. Почему?

ПРОСКУРОВ. Потому что тут дислокация германских частей.

СТАЛИН. Можно назвать сообщение несуществующей газеты, несуществующего государства, что-либо в этом роде, или по иностранным данным и т. д. и пустите это в ход. Надо уметь это делать. Фирму можно снять, а существо оставить и преподать людям открыто, ведь есть у нас журналы, газеты.

ПРОСКУРОВ. Всем не секрет, что если на бумаге написано «секретно», то прочитают, а если простое издание, то говорят это чепуха. (Смех). Я убежден, что большие начальники так относятся к этому.

СТАЛИН. У нас очень большое количество комсостава — среднего состава и для них надо открыть это…

ПРОСКУРОВ. Тогда надо аппарат увеличить.

СТАЛИН. Если это нужно, увеличим.

ПРОСКУРОВ. Я пять раз докладывал народному комиссару об увеличении, но мне срезали. Сейчас получилась такая организация, которая еле-еле способна издавать секретную литературу.

СТАЛИН. Покажите результаты работы.

ПРОСКУРОВ. Ведь надо сказать, что толковой разведки у нас нет, значит ее надо разворачивать, поэтому сейчас нужно больше людей, которые бы работали над разведкой. Мне так народный комиссар говорит, покажите прежде всего товар лицом, тогда дадим людей. Кто же будет показывать, некому показывать, людей недостаточно, они малоопытные, поэтому их надо готовить и иметь побольше.

СТАЛИН. Разведка начинается с того, что официозную литературу, оперативную литературу надо взять из других государств, военных кругов и дать…

Разведка не только в том состоит, чтобы тайного агента держать, который замаскирован где-либо во Франции или в Англии, не только в этом состоит. Разведка состоит в работе с вырезками и с перепечаткой. Это очень серьезная работа. Смотрите, вот сейчас идет война, они будут друг друга критиковать и разоблачать, все тайны будут выносить на улицу, потому что они ненавидят друг друга. Как раз время уцепиться за это и сделать достоянием наших людей. Эта работа непосредственно разведки, самая серьезная. А вы это не считаете. Есть «Красная Звезда», она ни черта не стоит. Какая это военная газета.

МЕХЛИС. Я два года бьюсь, чтобы редактора газеты снять. Этот человек ни с военным, ни с газетным делом не знаком, но, так как он покладист, его держат, и он до сих пор сидит редактором.

СТАЛИН. Кого бы не поставили. Вы неправильно понимаете содержание газеты. Вы занимаетесь критикой командного состава, а это должно занимать десятое место. Главное — надо учить наших людей военному делу. А у вас пишут сегодня одно, завтра другое, противоположное. И все это уживается.

МЕХЛИС. Об этом я говорил и просил на Пленуме ЦК ВКП(б) сменить редактора.

СТАЛИН. Дело не в человеке, а в программе — военной должна быть газета или военно-бытовой.

МЕХЛИС. От руководителя зависит содержание газеты.

СТАЛИН. Нет, у нас редактор не имеет права по-своему распоряжаться газетой, редактор имеет линию, установку. Почему эта газета должна быть газетой Политуправления?

МЕХЛИС. Она Наркомата обороны.

СТАЛИН. Это очень хорошо. Если бы газета была Политуправления, она бы всех командиров расстреляла, одних батраков оставила бы. (Смех).

ПРОСКУРОВ. Я организовал проверку, как читают литературу. С литературой 5-го управления знакомятся только отдельные командиры центральных управлений, отдельные руководящие работники штаба и лишь отдельные работники низового аппарата. Некоторые издания лежат по 3–5 месяцев в сейфе, что лишает возможности знакомить с этой литературой необходимый круг командиров. Они такую литературу, как боевой устав Франции, состояние войск и т. д., не говоря о литературе, имеющей косвенное отношение, не читают.

СТАЛИН. Надо уметь преподнести блюдо, чтобы человеку приятно было есть… Печатать нужно о военных знаниях, технике, тактике, стратегии, составе дивизии, батальона, чтобы люди имели представление о дивизии, чтобы люди имели понятие о частях, артиллерии, технике, какие новые части есть…

ПРОСКУРОВ. Для западных округов тоже необходимо.

Факты об изучении разведывательной литературы:

1. В Главном управлении ВВС не читается литература 5-го Управления, в том числе и чисто авиационная. Например, опыт применения ВВС немцами в период польской кампании, устав ВВС Франции, устав ВВС немцев и т. д.

Начальник штаба ВВС даже не видел всей литературы, она хранится у какого-то второстепенного лица и не докладывается.

Начальники отделов, люди, которые должны учитывать в своей работе все иностранные новинки, как правило, также литературу не читают.

2. Вот Артиллерийское управление, начальники отделов не читают разведывательных сводок по иностранной технике. Эти сводки после ознакомления с ними начальников информационных отделов Управление направляет в секретную библиотеку. В секретной библиотеке эти книги лежат без всякого движения. Такие книги, как «Артиллерия германской армии», «Французская армия» и другие читало всего четыре человека.

МЕРЕЦКОВ. Там стоит гриф «секретно», домой я не могу взять книгу, а на работе не могу читать, работой нужно заниматься, а поэтому эти книги лежат без всякого движения, никто их не читает. Я не имею права взять книгу домой, положить к себе в портфель, так как она считается секретной. Командир полка совсем не возьмет эту книгу.

СТАЛИН. Кто это так придумал?

ПРОСКУРОВ. Был приказ народного комиссара обороны № 015.

СТАЛИН. Вы же сами ему так предложили, он сам не мог так придумать…

ПРОСКУРОВ. Чем же объяснить, тов. Воронов, что из 50 переведенных статей в Артиллерийском управлении прочитано только 7 статей двумя лицами. Эти статьи без всяких грифов, несекретные… И еще десятки примеров можно привести.

СТАЛИН. Нужно уметь преподнести.

ПРОСКУРОВ. Эти сводки преподносятся в хорошем виде.

СТАЛИН. Человек посмотрит и отбросит эту книгу, введение какое-либо сделали бы что ли…

ПРОСКУРОВ. Есть, слушаю.

СТАЛИН. Люди завалены работой, эту макулатуру не хотят читать, они ее отбрасывают…

ПРОСКУРОВ. Может быть по этой причине штаб 1-й Краснознаменной армии эту сводку в течение трех месяцев держал у себя, не рассылали по частям, считая, что эти сводки Разведупр должен рассылать непосредственно в части, т. е. Разведупр должен знать дислокацию частей. Я считаю, что это дикость. Это дело разведали наши чекисты и донесли, что действительно спорили, кому посылать эти сводки.

Вывод ясен, что разведывательную литературу у нас не изучают толком.

Я хочу доложить, что разведка на фронте, в частности разведывательные органы Ленинградского военного округа, до начала событий были приведены в боевую готовность. Но здесь встал вопрос — кому руководить войсковой разведкой. Здесь ругали, что агентура не дала данных. Отсюда вывод, что нужно было напирать на войсковую разведку. У меня есть сотни писем с Дальнего Востока и с Запада, с Урала и из других округов, где пишут одно и то же, что совпадает с оценкой наших разведывательных органов, разведкой еще в мирное время никто не занимается, то же получилось и на войне.

С первых же дней боевой деятельности было установлено, что кадры войсковых разведчиков готовились очень плохо, без учета театра. Этим никто не занимался несмотря на то, что в июне месяце на заседании Главного военного совета, где и вы участвовали, тов. Сталин, когда пересматривали структуру Генерального штаба было принято решение: «Вопросы организации войсковой разведки передать в ведение оперативного управления в Генеральном штабе РККА, в штабах округов, армий и армейских группах. Переход на новую организацию штабов провести к 1 августа».

Сейчас разведка не имеет хозяина. Войсковой разведкой никто не занимается. Тысячи писем говорят о том, что разведчики, включая начальников двух отделов корпусов и дивизий, занимаются чем угодно, но не разведкой, ОРБ не готовятся как разведчасти.

СТАЛИН. Что такое ОРБ?

ПРОСКУРОВ. Отдельный разведывательный батальон, имеющийся по штатам в каждой дивизии. Во время военных действий эти батальоны были такими же батальонами, как и прочие. Они ставились на фланги, затыкали ими дыры и т. д. Разведывательные роты в полках, как правило, не использовались.

И самое тяжелое положение, которое мы имеем, это то, что нет подготовленных кадров разведчиков. Я прошу, чтобы вопрос об организации разведки и подготовки разведчиков был рассмотрен Главным военным советом. Генеральный штаб должен иметь аппарат, который бы отвечал за подготовку разведчиков всех родов войск. На практике же получается разрыв. В мирное время разведчиками никто не занимается. В военное время разведкой вынуждено заниматься 5-е Управление, не имеющее аппарата для руководства войсковой разведкой и полномочий на это.

Во время финских событий разведотдел Ленинградского округа забрала себе 7-я армия, остальные армии остались без кадров разведчиков и набирали кого попало. Подготовленных имелось один-два человека. В силу этого разведку армии не могли развернуть в течение одного-двух месяцев. Агентурные отделения состояли из оперативных пунктов (из трех-четырех человек). Конечно, они не могли удовлетворить армию.

СТАЛИН. Что вы предлагаете, как улучшить это?

ПРОСКУРОВ. Я предлагаю принять один из вариантов: или сосредоточить всю разведывательную работу в одних руках, как это делается в иностранных армиях, там имеются так называемые 2-й департамент или 2-е бюро в составе Генерального штаба. У нас создано 5-е управление, которое должно сосредоточить всю разведку. В нем необходимо создать аппарат, который будет отвечать и руководить войсковой разведкой.

Или оставить за 5-м управлением только агентурную разведку.

В Генеральном штабе должен быть такой порядок, чтобы был аппарат, который будет руководить и заниматься разведкой и в мирное, и в военное время… Надо сказать, что в одно время дело доходило до курьезов. Мы получили извещение от тов. Штерна и от тов. Чуйкова о том, что они не получают данных о разведке… Проверил, куда же пропадают сводки, оказалось, что они не передаются, так как работники Генштаба во главе с тов. Смородиновым считали — какое дело 7-й армии, что делается на участке 8-й армии. Это идиотство. Как же так, командование армии должно было знать, что делается на соседнем участке. Я считаю, что этот вопрос нужно изменить коренным образом. Нужно повернуть мозги нашим большим и малым командирам к разведке, заставить разведкой заниматься. У нас нет точных статистических данных, сколько тысяч жизней мы потеряли из-за отсутствия разведки.

Что делала разведка? Здесь товарищи говорили, что трудно было воевать. Я должен буду доложить, что для разведки были такие же сложные условия.

Мы за все время выбросили довольно круглую цифру агентов, и надо отметить, что из них большинство погибло.

СТАЛИН. У вас есть один агент в Англии, как его фамилия, Черний, кто он такой?

ПРОСКУРОВ. Он уже здесь, это не агент, а военно-воздушный атташе, комбриг Черний.

СТАЛИН. Он писал, что через несколько дней будет большой налет авиации на нефтепромыслы Баку…

ПРОСКУРОВ. Он приехал и ничего не мог доложить.

СТАЛИН. И этот Черний, человек, которому вы верите… Вы спорите, что он честный человек. Я говорю, что честный человек, но дурак… (Смех.) Вот вы его посылаете, пускай он скажет, что по некоторым данным будет налет на Баку, а у вас просто сообщается, будет налет по достоверным источникам, подробности будут сообщены через несколько дней… Я боюсь, что если ваши агенты будут так и дальше работать, то из их работы ничего не выйдет.

ПРОСКУРОВ. Классификация [донесений] у нас большая: заслуживающие внимания, доверия, надежные и прочее, но целый ряд материалов вызывает сомнение и их мы проверяем. Ошибки, конечно, не исключены…

СТАЛИН. Не надо связываться с сетью, а одиночкой действовать, как турист.

МЕРЕЦКОВ. Командиры боятся идти в такую разведку, ибо они говорят, что потом запишут, что они были за границей. Трусят командиры.

ПРОСКУРОВ. Командиры говорят так, что если в личном деле будет записано, что был за границей, то это останется на всю жизнь. Вызываешь иногда замечательных людей, хороших и они говорят — что угодно делайте, только чтобы в личном деле не было записано, что был за границей.

СТАЛИН. Есть же у нас несколько тысяч человек, которые были за границей. Ничего в этом нет. Это заслуга.

ПРОСКУРОВ. Но на практике не так воспринимается.

Все-таки нам кое-что удалось сделать. У нас были замечательные агенты — радиоосведомители, которые приносили сведения, сидя в тылу за 70 км, присылали замечательные радиограммы…

Это не войсковая разведка, это люди, которые прыгали с парашютом, ходили по тылам и сообщали сведения через радиосредства. Правда, как я уже сказал, больше половины таких людей погибло, к сожалению. Почему? Прежде всего мы вынуждены были бросать людей вдали от населенных пунктов. Спускается он, берет лыжи и идет, видит ответвление от дороги, лыжный след, но ведь население организовано, войска нацелены, его по лыжным следам обнаруживают и нагоняют, а поскольку глубокий снег, без лыж нельзя идти, его ловят.

Трудности были колоссальные и особенно на Карельском перешейке, где плотность войск была колоссальна.

СТАЛИН. Надо было в мирное время насадить.

ПРОСКУРОВ. В мирное время было насаждение. Разведотдел здесь допустил большую ошибку, рассчитывали, что движение войск будет похоже на то, какое было во время западной компании, и послали туда агентов, дали явку не на нашу территорию, а на пункты, находящиеся на территории противника. Через 10 дней, мол, придем в такой-то пункт, и доложишь материал, а выхода наших частей в эти пункты не состоялось.

СТАЛИН. Глупо.

ПРОСКУРОВ. Конечно, глупо. Надо сказать, что наши разведчики были заражены тем же, чем и многие большие командиры, считали, что там будут с букетами цветов встречать, а вышло не то.

Поэтому я прошу разрешить коренной вопрос относительно хозяина разведки. Хозяин разведки в Красной армии должен быть, и командиры всех степеней должны будут заниматься разведкой по существу. Иначе мы будем и дальше сталкиваться с таким же делом, как и теперь. Тысячи товарищей с мест пишут, что войсковые разведчики занимаются всем, чем угодно, он и ординарец, он и временно замещает командира, уходящего в отпуск, из оперативного и прочих отделов.

Кроме того, нам нужно, тов. Сталин, убедительно прошу, создать в мирное время под различными шифрами такие учебные роты, учебные подразделения, которые были бы готовы вести разведку в военное время…

Меня очень много ругали за то, что я организовал диверсионно-партизанские группы и отряды. Было большое сопротивление. Тов. Шапошников дал указание штабам, чтобы никаких таких отрядов не организовывать. А некоторые организовали и получили колоссальную пользу.

ШАПОШНИКОВ. Нет такого указания…

СТАЛИН. Надо, чтобы они язык населения знали. Что вы русских бросите в тыл, ничего они не знают — языка не знают, нравы не знают. Разведчики язык должны знать. Сколько людей вы послали в Финляндию теперь в мирное время? Не посылали и не думаете посылать.

ПРОСКУРОВ. Разведчиков посылаем.

СТАЛИН. Нет, неверно, не посылаете, а Финляндия послала человек пять разведчиков, мы поймали, двоих убили. Уже перебросили. Берут наши паспорта, что угодно и посылают. Вы не засекречивайте это дело, а докладывайте. Мы хотим знать, кого вы посылаете… Надо знать, кого бросать, надо делать это умело. Представьте нам список кого куда посылаете. Мы хотим знать. Если вы говорите, что получены сведения из источника, то это на нас действия не производит, мы смеемся над этим. Давайте нам список в Главный военный совет.

ПРОСКУРОВ. Я рад, что этим вопросом вы интересуетесь, потому что после этого дело пойдет лучше.

Здесь говорили, что надо посылать корреспондентов, мы это делаем… У нас таких данных куча: поедет человек, посмотрит, где что делается. Посмотреть конструкцию этого Д ОТа, узнать план точного расположения — это другое дело. У нас был такой курьез: Скорняков прислал телеграмму. А Кулик звонит — прикажи Скорнякову прислать чертежи… Но этих сведений он дать не может. Это надо делать, иначе и эту проблему мы не можем решить посылкой туристов.

* * *

«Последние два года были периодом чистки агентурных управлений и разведорганов… За эти годы органами НКВД арестовано свыше 200 человек, заменен весь руководящий состав до начальников отделов включительно. За время моего командования только из центрального аппарата и подчиненных ему частей отчислено по различным политическим причинам… 365 человек. Принято вновь 326 человек, абсолютное большинство из которых без разведывательной подготовки».

Из доклада Проскурова руководству СССР 25 мая 1940 года.

11 июля 1940 года он был снят с должности и направлен в распоряжение наркома обороны СССР.

Часть 4 Великая война

Сообщение НКГБ СССР 17 июня 1941 года

СООБЩЕНИЕ НКГБ СССР И. В. СТАЛИНУ И В. М. МОЛОТОВУ

№ 2279/м

17 июня 1941 г. Совершенно секретно.

Направляем агентурное сообщение, полученное НКГБ СССР из Берлина.

Народный комиссар государственной безопасности СССР

В. Меркулов

Сообщение из Берлина

Источник, работающий в штабе германской авиации, сообщает:

1. Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время.

2. В кругах штаба авиации сообщение ТАСС от 6 июня воспринято весьма иронически. Подчеркивают, что это заявление никакого значения иметь не может.

3. Объектами налетов германской авиации в первую очередь явятся: электростанция «Свирь-3», московские заводы, производящие отдельные части к самолетам (электрооборудование, шарикоподшипники, покрышки), а также авторемонтные мастерские.

4. В военных действиях на стороне Германии активное участие примет Венгрия. Часть германских самолетов, главным образом истребителей, находится уже на венгерских аэродромах.

5. Важные немецкие авиаремонтные мастерские расположены: в Кенигсберге, Гдыне, Грауденц, Бреславле, Мариенбурге. Авиамоторные мастерские Милича в Польше, в Варшаве — Очачи и особо важные в Хейлигенкейль.

Источник, работающий в министерстве хозяйства Германии, сообщает, что произведено назначение начальников военно-хозяйственных управлений «будущих округов» оккупированной территории СССР, а именно: для Кавказа назначен Амонн, один из руководящих работников национал-социалистической партии в Дюссельдорфе, для Киева — Бурандт — бывший сотрудник министерства хозяйства, до последнего времени работавший в хозяйственном управлении во Франции, для Москвы — Бургер, руководитель хозяйственной палаты в Штутгарте. Все эти лица зачислены на военную службу и выехали в Дрезден, являющийся сборным пунктом.

Для общего руководства хозяйственным управлением «оккупированных территорий СССР» назначен Шлоттерер — начальник иностранного отдела министерства хозяйства, находящийся пока в Берлине.

В министерстве хозяйства рассказывают, что на собрании хозяйственников, предназначенных для «оккупированной» территории СССР, выступал также Розенберг, который заявил, что «понятие Советский Союз должно быть стерто с географической карты».

Верно:

Начальник 1-го Управления НКГБ Союза СССР

Фитин

Резолюция И. В. Сталина: «Т[овари]щу Меркулову. Можете послать ваш «источник» из штаба герм[анской] авиации к еб-ной матери. Это не «источник», а дезинформатор. И. Ст[алин]».

«Советская разведка имела подробную картину происходящего…»

Наш собеседник: Дэвид Мерфи (США). Руководитель советского отдела ЦРУ в 1963–1968 годах, писатель, историк.

Приезд в Москву Дэвида Мерфи — бывшего руководителя советского отдела Центрального разведывательного управления США — не мог не вызвать интереса журналистов. Известно, что бывший высокопоставленный сотрудник ЦРУ сейчас, как говорится, плодотворно трудится на ниве нашей российской истории.

— Господин Мерфи, это ваш шестой по счету визит в Россию. Когда вы приезжали к нам в первый раз?

— Это было в 1987 году, после того как я вышел в отставку. Следующий раз — в 1993 году, потом — в 1994, 1995 и 2000-м. Тогда я здесь был потому, что вышло русское издание моей книги о Берлине. Причиной предыдущих поездок была работа над этой книгой с моим соавтором генерал-лейтенантом Сергеем Александровичем Кондрашовым.

— Книга «Battleground Berlin», а в русском варианте «Поле битвы — Берлин» — об истории «Берлинского туннеля», осуществленного ЦРУ подкопа под линии связи Группы советских войск в Германии. Почему вы обратились к этой теме?

— Я был заместителем начальника и потом начальником нашей резидентуры в Берлине…

— Туннель создавался под вашим руководством»?

— Нет! Это было под руководством тогдашнего начальника базы, как мы говорили, — резидентуры, Вильяма Харви, очень известного… по многим причинам. Он приехал в Берлин, чтобы строить туннель, в декабре 1952 года. А я был ответственным за обработку материала, который мы получили через туннель от вашей кабельной линии. Я собирал материал, имеющий отношение к нашей работе.

Если кто-то звонил: «Я бы хотел говорить с товарищем Питоврановым», то это попадало ко мне. Я включал эти материалы в отдельный архив.

— Генерал-майор Евгений Питовранов был представителем КГБ при МГБ ГДР в 1953–1957 годах… Известно, однако, что наша контрразведка знала об этой операции, которую западная пресса именовала одним из самых выдающихся успехов ЦРУ времен «холодной войны». Как писал в своих мемуарах Джордж Блейк: «Советские власти были детально ознакомлены с операцией «Туннель» еще до того, как первая лопата вонзилась в землю».

— Я знаю, что есть много людей — особенно на Западе! — которые говорят, что советская контрразведка все знала от Джорджа Блейка, и они использовали все эти линии сообщения для того, чтобы давать дезинформацию американцам…

— Но давать дезинформацию наши не могли и не давали…

— Да, у нас были источники в Карлсхорсте, в вашем главном штабе в Восточной Германии. Я всегда сравнивал ту информацию, что пришла к нам через туннель, и то, что было в нашем архиве из других источников. Если бы мы нашли что-то подозрительное, то сказали бы об этом сразу. И тогда и англичане, и американцы начали бы искать виновника. Уверяю вас, что первый человек, на которого бы пало подозрение, — Джордж Блейк. Он не был урожденным англичанином, побывал в плену у северокорейцев после корейской войны…

— И наша разведка не могла им рисковать…

— Да, в личности Дж. Блейка у них была идеальная возможность иметь молодого человека — умного и талантливого, который мог бы идти выше и выше… Поэтому КГБ не хотел им рисковать. Так говорил мне мой соавтор Кондратов…

Но для журналистов — простите, что я так говорю, — это неинтересно. Интереснее, конечно, что «американцы растратили столько денег, но ничего не получили, потому что все, что они получили, — сплошная дезинформация». А мы ведь имели доступ ко всей Группе войск — начиная с Гречко, командующего Группой войск, до последнего младшего лейтенанта.

— Известно, что всех предупреждали, что секретные переговоры по телефону категорически запрещены. Но, думается» не все прислушивались к этим рекомендациям… Скажите, мистер Мерфи, вы много тогда узнали?

— Если откровенно, то да. Имейте в виду, что для военных — для нашей разведки, для английских специалистов — это было в первый раз с конца Второй мировой войны, когда они могли иметь настоящую информацию об организации Советской армии. О ее вооружении, учениях… Например, когда у вас появились новые танки — о них только шепотом говорилось. А тут мы могли узнавать, что едут на полигон с новыми танками, с новой артиллерией… То же самое — с самолетами. Тогда только что были приняты на боевую службу новые реактивные самолеты. Мы имели доступ ко всему этому — и это было очень интересно!

— Обидно все это слышать, но урок — хороший… Господин Мерфи, наших читателей, несомненно, интересует, как вы стали разведчиком…

— Я родился в штате Нью-Йорк. После университета был призван в армию — мне было 20 лет, это был 1942 год, шла война, японцы недавно атаковали Перл-Харбор… А потом меня направили на армейские курсы иностранных языков. Выбрали меня потому, что я хорошо говорил по-французски, и меня хотели направить в университет в Лос-Анджелесе (штат Калифорния). Там я должен был три месяца изучать военную терминологию и так далее. Но армия — как армии везде в мире — ошибается. Меня направили в университет в Беркли.

— Как вы отнеслись к этой замене?

— Во время войны ездить в одиночку — не в дивизии и даже не в роте — это счастье! Я был так рад, что даже не заметил, какая сделана ошибка.

Я прибыл в Денвер (штат Колорадо) и остановился там на два дня — надо было ждать поезда в Калифорнию. Но на железнодорожной станции сержант из службы военных сообщений посмотрел и сказал: «Вам не надо в Лос-Анджелес — ваше предписание и ваш билет только до Беркли». И я поехал…

В Беркли мне предложили изучать китайский, итальянский или русский язык. Я служил в танковой дивизии и как раз посмотрел там русский фильм «Ниночка». Старый, но очень хороший фильм. Поэтому я сказал: «О’кей! Я пойду на русский!» Вот так решается судьба…

— Пригилосъ ли вам в армии работать с русским языком?

— Да, по окончании войны я был офицером связи с Красной армией в Германии — на границе между советской и американской зонами. Мы работали с частями из 47-й гвардейской армии в районе Нордхаузен. Большинство офицеров там были украинцы, и я стал говорить, как украинец. Потом долгое время, когда волновался или огорчался, говорил с украинским акцентом.

— Тогда вы и решили продолжать службу?

— Нет, я вернулся в Калифорнию, чтобы изучать русскую историю и продолжать заниматься русским языком. Но мой профессор мне сообщил, что государственный департамент ищет людей, говорящих по-русски, для службы в совместной советско-американской комиссии в Корее. Он сказал: «Вот идеальная возможность — вы имеете опыт работы в Европе, а тут будет опыт в Азии». И я поехал в Корею… Однако этой комиссией ничего не было сделано… А потом ко мне пришел один человек, который сказал, что он из УСС…

— Управление стратегических служб, предшественник ЦРУ…

— Именно так, но тогда это назвалось Центральная разведывательная группа. Я согласился и к занятиям историей вернулся только после выхода в отставку. До этого я занимался как оперативной, так и информационной работой.

— Когда же вы руководили советским отделом ЦРУ?

— В 1963–1968 годах.

— А для чего вы приехали в Россию на этот раз?

— Сейчас по предложению Йельского университета я работаю над новой книгой. Книгой о том, что знала советская разведка о немецком нападении на Советский Союз…

— Вопрос, вызывающий ожесточенные споры…

— О да! Есть люди, которые говорят, что советская разведка ничего не знала и не могла дать руководству никакой информации о гитлеровских намерениях. Например, года два тому назад я читал статью вашего историка Михаила Мельтюхова — он писал, что советская разведка не знала ни точных намерений немцев, ни точных дат нападения. Я видел, что автор не понимает ни военного дела, ни разведки… Но он еще написал книгу «Упущенный шанс Сталина». Вы знаете, что это такое? Это свой вариант «Ледокола», я бы сказал, «Ледокол» для взрослых.

— Я вижу, вы хорошо знаете выходящую у нас литературу этой тематики.

— Да, меня попросили читать всю литературу, которая существует, и в течение полутора лет я только это и делал… Конечно, у меня возникло много вопросов. Ответить на ряд из них мне помогла пресс-служба СВР, но я никак не могу найти, кто бы мог мне помочь в «военном вопросе». Это очень жалко…

— Какая же картина деятельности советской разведки у вас складывается?

— Как разведчик, имеющий опыт и оперативной, и информационной работы, я уверен, что советская разведка имела подробную картину происходящего на той стороне. Причем я говорю не только о военной разведке и о разведке ГПУ, но я говорю и о пограничниках, и о ДТУ — дорожно-транспортном управлении, у них тоже была своя агентура. Масса информации!

— То есть вы достаточно высоко оцениваете деятельность советской разведки?

— Абсолютно! Я знаю все трудности любой разведки — они где-то аналогичны. Правильно оценивать количество войск неприятеля, их развертывание, делать такие выводы — очень трудно. Но все-таки ваши разведчики такие оперативные возможности имели. Говорят, что у них не было никаких документов, которые сказали бы, что немцы будут нападать. Но ведь даже немцы не были уверены, что именно тогда они начнут войну против СССР. Весной 1941 года они имели дело с народами Югославии, Греции и не ожидали такого сопротивления…

— Господин Мерфи, задаю вопрос, который также вызывает споры: как вы считаете, верил ли Сталин нашей разведке!

— Я должен сейчас прыгнуть вперед, потому как еще не окончил мою книгу… Скажу, что Сталин, на мой взгляд, хорошо знал разведку, использовал ее во многих вещах. Но он был уверен, что Гитлер не нападет, он был просто зафиксирован на этой идее, так что если бы ему дали копию плана «Барбаросса», он бы ее выбросил…

— Когда вы собираетесь закончить работу над книгой?

— Примерно через год-полтора.

— Мы знаем, что вы читаете «Красную звезду» в ее электронной версии. А когда вы познакомились с нашей газетой?

— Давно-давно! Еще когда я был студентом, мы уже тогда с большими трудностями получали «Красную звезду». Общество советско-американской дружбы имело свой магазин в Сан-Франциско — мы там ее покупали. По «Красной звезде» я учился читать по-русски.

— Вы долго работали по информационной линии, поэтому интересно было бы получить от вас профессиональную оценку нашей газеты.

— Мое впечатление, что «Красная звезда» — очень активная газета, которая старается быть в курсе всех проблем российских Вооруженных Сил и делает это очень хорошо.

Но основное, что меня сейчас интересует, — это военно-историческая тема, Великая Отечественная война. Когда появляется статья по этому поводу, я ее сразу беру на заметку…

— Позвольте в заключение нашей беседы задать вам еще один вопрос: как вы считаете, много ли специфической информации сегодня удается почерпнуть ЦРУ из публикаций «Красной звезды»?

— Мне трудно ответить на этот вопрос, я не специалист в этой области работы. Но скажу, что все разведки, везде в мире, отсматривают имена офицеров, сведения о воинских частях… Хотя сегодня эта информация имеет уже совсем не такую важность, как это было в годы «холодной войны». А вот тогда это было большое дело…

(14 ноября 2002 г.)

«История войны еще не описана и не изучена»

Наш собеседник: Александр Александрович Зиновьев (1922–2005). Философ, логик и социолог, писатель и публицист.

— Я участвовал в войне с первого до последнего дня и даже немного дольше. Был танкистом, был летчиком. Начал с истребителя, заканчивал войну в штурмовой авиации. Воинское звание — капитан. Видел немцев, вступавших на нашу территорию 22 июня 1941 года, all мая 1945-го был мой последний боевой вылет — немецкая группировка пыталась уйти к союзникам, мы ей помешали. Но и они нас обстреливали из винтовок и зенитных пулеметов, меня подбили. Я сел вполне прилично — вся территория уже была наша.

— Вы неохотно говорите о войне. Почему?

— Есть причина… В 1939 году я был арестован как антисталинист. Бежал, был объявлен в розыск. В 1940 годуя буквально скрылся в армии… В этом мне помогали многие люди, и я дал клятву никогда не называть их имена. Никто же не думал, что советская система рухнет — но клятва остается клятвой. Так что давайте без лишних подробностей…

— Хорошо. А как вы из танкиста превратились в летчика!

— Еще до начала войны был приказ, чтобы всех молодых людей, здоровых, пригодных к службе в авиации и имеющих среднее образование, направлять в авиационные школы. Я прошел комиссию, но не успел выехать из полка и войну встретил в наземных войсках… Однако вскоре меня с фронта отозвали — это было под Оршей, перед самым боем, я уже отрыл окоп, и вдруг прибежал парень из штаба, кричит: «Где Зиновьев?» Впрочем, тогда я под измененной фамилией был. Тут же нас посадили на машины и увезли… Я очень высоко оцениваю советское командование во главе со Сталиным и ту военную стратегию, которую оно проводило. Хотя ситуация в начале войны была совершенно жуткой: бежали, отступали, и все-таки у нашего руководства уже был расчет на длительную войну, и о резервах для этой войны думали… Вот почему я в числе других попал в авиационную школу, должен был летать на истребителях И-15 и И-16, но их сняли с вооружения, я снова попал в наземные войска — это было под Сталинградом, а затем нас вернули, и так я стал летчиком штурмовой авиации.

— Вы сказали, что были арестованы как антисоветчик…

— Ни антисоветчиком, ни антикоммунистом я не был — я был убежденным антисталинистом… Я очень рано заметил, что тот социальный строй, который у нас создается, не соответствует идеалам коммунизма. Государство не отмирает, неравенство сохраняется, деньги не отменяют… Кто в этом виноват? Научно понимать советскую систему я стал много позднее, для этого нужно было специальное образование, а тогда естественно было видеть вину в том самом человеке, который эту систему возглавлял. Виновником мы считали Сталина. В 1939 году я поступил в знаменитый ИФЛИ, Московский институт философии, литературы и истории — у нас на курсе существовала и была разоблачена антисталинистская террористическая группа, все ее участники были осуждены…

— То есть вы были тем, кого сейчас именуют радикалами?

— Нет, настоящим коммунистом — идеалистическим, романтическим. Таким я, несмотря ни на что, остаюсь до сих пор… В 16 лет я стал рассматривать себя как революционера, но в рамках коммунистического общества. Сейчас это кажется странным, но в те времена это было вполне нормальное явление.

— Какие же были ваши планы?

— Мы думали стрелять в Сталина, во время демонстрации, когда наша колонна пойдет недалеко от мавзолея. Только у нас никакого оружия не было… Если бы я не сбежал, меня бы расстреляли и правильно сделали! А что, мне орден нужно было за это давать? Впрочем, давайте эту тему на сегодня закроем…

— Хорошо… В своих работах вы, в частности, утверждаете, что история Великой Отечественной войны во многом сфальсифицирована…

— Можно также сказать, что она еще не изучена, не описана на настоящем научном уровне. Поэтому американцы вообще считают, что это они победили, нас спасли, и пишут тома о своих мифических победах, отводя нам там пару строчек. Подавляющее большинство людей на Западе имеют чудовищно ложное представление о войне! А знаете, сколько у нас пишется разного рода книжек, произносится речей, сколько фильмов делается, в которых создается ложный образ войны? К сожалению, даже наши ветераны, когда от них требуется рассказать о войне, нередко так или иначе создают такой образ, что настоящая война испаряется… Чтобы разобраться по-настоящему, нужна научная социологическая теория очень высокого уровня, которой фактически нет.

— Л что без такой теории получается?

— Простое перечисление событий: было то-то и то-то, в такой-то последовательности; перечисляются героические подвиги, отдельные эпизоды… Чаще всего этим занимаются люди, не пережившие, не прочувствовавшие войну, или апологетически ко всему относящиеся, или критически ко всему относящиеся. Вот и получается уродливая картина происшедшего…

— Начнем с сакраментального вопроса: почему Гитлер напал на СССР?

— Эта война была частью Мировой войны, которую западный мир начал против Советского Союза сразу после 1917 года и которая потом шла непрерывно. В результате Октябрьской революции образовалась мощная страна, ограничившая сферу западной колонизации; она стала образцом для остальных народов мира… Конечно, это было бельмо на глазу для Запада.

— А может, эта их война с нами начиналась еще в 1914 году?

— Есть энтузиасты, которые все уводят к XIX веку и даже к Ледовому побоищу. Ерунда! Блестящую характеристику Первой мировой дал Ленин, и я ее пересматривать не собираюсь. Это была империалистическая война за передел мира, Российская империя была в ней ослаблена, оказалась на грани распада, и представился случай, который был блистательно использован большевиками. Так возникла совершенно новая эволюционная (коммунистическая) линия, стало складываться, по моей терминологии, коммунистическое «сверхобщество».

— Другие авторы дают этому обществу диаметрально противоположные определения…

— Что бы кто сейчас ни писал, но известно, что уже в довоенные годы СССР обнаружил колоссальные потенции. Для западных теоретиков, политиков и иных было ясно, что если допустить это явление, то им придет конец. Тем более, тогда там очень распространенной была идеология конца — «закат Запада»… Поэтому Запад боролся против этой враждебной ему эволюционной линии… Вторая мировая война изначально была двойственной. С одной стороны, война за передел мира внутри самого Запада, с другой — война всего западного мира против СССР. В нем западные стратеги видели главную для себя опасность, потому способствовали укреплению Германии, потакали ей, рассчитывая с самого начала направить ее на СССР. Помните Мюнхенское соглашение и прочее…

— Есть версия, что Гитлер ввязался в военную авантюру только потому, что имел искаженное представление о военном и экономическом потенциалах СССР.

— Это неверно! Гитлер по-своему был гений, но и он, и Запад вообще не принимали во внимание целый ряд факторов — впрочем, они и не могли их принимать, потому что у всех у них, без исключения не было правильного, научного понимания реальности. Да и то, что в этом плане делалось в СССР, делалось не в силу понимания, а в силу необходимости; в силу того, что во главе советской системы оказался гениальный человек…

— Вы говорите о гениальности Сталина, но ведь бытует точка зрения, что именно по его вине СССР оказался не готов к войне.

— То, что война с Западом была неизбежна, советское руководство понимало с самого начала. Когда всякого рода критики пишут, что «Сталин проглядел», — это чепуха. Все знали, что война будет, и СССР к ней готовился. Я не помню дня в школе, чтобы нам не говорили, что будет война с Германией. Скажу более: идеологически, психологически мы к войне были подготовлены блестяще, что и стало одним из факторов Победы. Но физической возможности по-настоящему подготовиться не было — нельзя накачать мускулы за три дня!

— То есть не хватило какого-то срока. Года или больше?

— Трудно точно сказать. Может быть, побольше. Но Гитлер-то был не дурак, и западные стратеги — не дураки, они выбрали момент, по их расчетам наиболее удобный. Недаром в те годы в западном мире не было человека, который не думал бы, что Советский Союз будет разбит…

— Как вы относитесь к утверждению, что мы готовили превентивный удар?

— Что значит — «мы готовили»? В разговоре может мелькнуть что угодно. В штабах разрабатываются всевозможные варианты. Потом кто-нибудь копается в бумажках, находит — и вот, оказывается, был план нападения! Но надо исходить из фактов. Сталин был не тот человек, чтобы думать о превентивном ударе. Подготовка к войне нужна была не для нападения, а для того, чтобы его предотвратить. Предотвратить и решать внутренние проблемы.

— Когда вы начинали службу, что говорилось о неизбежности войны?

— Я служил на Дальнем Востоке, но в конце 1940-го 1-я отдельная Краснознаменная армия была расформирована, и нас перебросили на запад. Все говорили, что мы едем воевать с Гитлером. Дальневосточная армия была создана, чтобы сдержать японскую агрессию… И тут ее снимают и перебрасывают на запад. Это значит, что на высшем уровне видели более серьезную опасность. Сейчас говорят: «Сталин не поверил Зорге!» По-моему, Зорге еще ничего не сообщал — а нас уже перебрасывали. Притом нужна была уверенность, что Япония не нападет. В расчет были приняты все обстоятельства… Я говорю, что нет научного понимания: чтобы понимать, не нужно секретных документов — надо брать очевидные факты и их рассматривать.

— Известно: командующие округами ждали приказа, а адмирал Кузнецов, вопреки указаниям Сталина, привел флот в состояние боевой готовности…

— Когда говорят «вопреки указаниям Сталина», это брехня! Человека, который бы что-то сделал вопреки его указаниям, не было бы на свете! И это по тем временам было бы правильно! Это потом все стали изображать, какие они мужественные борцы: «Жуков поступал вопреки, Кузнецов…» Ерунда! Не помню, кем был Жуков, когда приехал к нам в часть, видимо, еще командующим войсками Киевского округа… Я был дежурным по эскадрону — у нас был танковый полк в кавалерийской дивизии, и все подразделения назывались эскадронами. Жуков влетел, я докладываю, он на меня не обратил внимания… А наш полк участвовал в польской кампании, трофейные всякие вещи были, казарма выглядела очень уютно. Жуков посмотрел: «Они тут как на курорте устроились! А завтра — война!» — и ушел. Вечером нас вывели на позиции, а утром вернули обратно. Что, это все по приказу Жукова было? Или по его распоряжению отвели обратно? Конфликт Жукова со Сталиным, что ли? Нет, это совсем другое…

— То есть в основе всего была воля Сталина?

— Наши военачальники стали выдающимися полководцами только потому, что они были при Сталине — подобно тому, как Даву и Мюрат были великие маршалы при Наполеоне. Без него их бы не было! Это говорю я, антисталинист бывший! Как исследователь, утверждаю, что рассказы про «вопреки» — ерунда.

— Наверное, вы не согласны и с утверждением, что Сталин боялся провокаций на границе?

— Почему ж не согласен? Это не Горбачев, не Ельцин, а человек, который сосредоточил в себе ответственность даже не за страну, а за саму историю. Он действительно давал указания избегать провокаций. Но одно дело, какое указание дается, и другое — как оно выполняется. Обратившись к своей социологической теории, методам расчета, я могу показать, как приказ доходит донизу — все зависит от количества промежуточных ступеней. Происходит затухание силы, постепенная трансформация, так что внизу его вообще могут исполнять наоборот. Сталин действительно принимал меры для того, чтобы оттянуть начало войны. Оттянуть как можно дольше… Но ее неизбежность все понимали — от Сталина до солдата. Когда мы выезжали научения, меня иногда забирали в штаб, чтобы переводить названия с немецких карт. Мы знали, какие воинские части были сосредоточены на том берегу Сана, оттуда даже были слышны команды. Мы в большом количестве ловили немецких диверсантов… Мы удивлялись: война на носу, а тут даются указания отвести танки в парк, сдать снаряды на склад.

— Зачем? Это что — головотяпство, вредительство или просто нелепость?

— Все вокруг кишело шпионами, и если бы танки у нас открыто стояли, то сообщено было бы тут же… Значит, командование действительно стремилось избежать провокаций. Думаю, Сталин все-таки надеялся, что немцы не решатся на авантюру. Эту, скажем, неготовность я рассматриваю иначе, чем это принято…

— Но вы же согласитесь, что репрессии серьезно ослабили нашу армию?

— Если подходить к событиям с научной точки зрения — здесь я могу вводить точные критерии оценки — то я склоняюсь к тому, что репрессии стали одним из факторов Победы… Не нужно следовать солженицынской концепции, что все были жертвы, а наверху сидел один Сталин со злоумышленниками. Ведь была же революция, была гражданская война, шла грандиозная стройка, шла непрерывная борьба, и было, разумеется, сопротивление. В абсолютную невинность наших военачальников я не верю! Были антисталинские заговоры, шла жестокая борьба с троцкистами… Я, кстати, не встречал ни одного человека, который был бы репрессирован без всяких на то оснований.

— Что же тогда на самом деле произошло с «красными маршалами»?

— Думаю, правду об этом мы уже никогда не узнаем, да и нужно ли ее узнавать в том мелочном виде, если она очевидна в большом, серьезном научном смысле? И потом, не стоит преувеличивать интеллектуальные качества этих людей. Почитайте их сочинения, те речи, которые они произносили, — да, они грамотнее выражались, чем Ворошилов и Буденный, но ведь те и отпали от командования армией уже в начале Великой Отечественной. Репрессии в армии были очень большие, но нет худа без добра: в армию пришло огромное количество людей с образованием, что сыграло колоссальную роль. Произошло обновление. Хотя в высший состав — командиры дивизий, корпусов — этих новых людей не так уж много прорвалось, но это, очевидно, и не требовалось.

— Да, это уже потом война открыла им дорогу к высшим должностям…

— Учтите также, что в ту войну решающую роль все же играли не комдивы и командармы, а штабы, оперативные отделы, разведотделы, куда также пришли выпускники вузов, студенты, десятиклассники… Закрывая тему, замечу, что и репрессированные партийные деятели не были людьми выдающимися — я читал их работы. Троцкий — болтун, и он, и Бухарин по сравнению со Сталиным были просто ничтожества. Недаром же крупнейшие западные политики говорили и писали в мемуарах, что Советскому Союзу повезло, что во главе его стоял такой человек. А ведь перед тем западная пропаганда долбила, что это какой-то низкорослый, рябой, сухорукий грузин с акцентом… А Наполеон-то какой был?

— Маленький и толстый корсиканец…

— Вот-вот! Кстати, в 1922 году, когда Сталин стал Генсеком, в стране было триста городов Троцк, больше сотни — Зиновьевсков, шестьдесят — Бухаринсков и ни одного Сталинска! Поверьте, Сталин и пальцем не шевельнул, чтобы был сталинский культ! Это было уже историческое явление… Думаю, что если бы не было 1937 года, то в 1941-м, через два-три месяца, война закончилась бы для нас поражением. Тут опять-таки не нужны никакие тайные документы. Все, что нужно для научного социологического понимания, лежит на поверхности.

— Все же армия лишилась людей, обладавших боевым опытом…

— Эти люди командовали подразделениями с винтовками, обученными тактике времен Гражданской или Мировой войн. Другое дело — командовать теми же людьми, но с иным вооружением… Хотя на войне опыт приобретался в течение одного боя. Более важно, повторю, что мы не успели подготовиться… Вот, первые экземпляры самолета Ил-2 испытывались уже в 1939 году, но в серийное производство он пошел только в 1942-м. Т-34 уже существовал до войны, а у нас в полку был БТ-5… Автоматы уже появились, но у нас они в казарме в ящиках лежали, мы с ними обращаться не умели, не успели научиться.

— Зато противник был подготовлен во всех отношениях…

— Да, немецкая армия была сильнейшей в мире, Германия поставила себе на службу всю Европу, и она была готова именно к молниеносной войне — это фактор очень важный. Немецкая армия была в таком состоянии, что как бы мы ии подготовились, какие бы Тухачевские в наших штабах ни сидели, какая бы техника у нас ни была, все равно она в первые дни должна была совершить такой прорыв.

— Почему?

— Скажу, как теоретик. Я физически не такой уж сильный человек, но владел некоторыми приемчиками, очень простыми, и были такие случаи, когда я мог бросить человека, хоть бы он был два метра ростом. Но все мои силы ушли бы в этот бросок… У немцев было именно такое состояние. Пусть бы Красная армия была в десять раз сильнее вооружена, все равно произошла бы катастрофа, и не исключено, что это была бы настоящая катастрофа для страны.

— То есть у гитлеровцев была грандиозная концентрация сил для блицкрига?

— Да, расчет был на блицвойну, и после того, что произошло в 41-м, можно было предвидеть, что немцы войну проиграли, потому что проиграли блицкриг. Даже с той армией, которая у нас была, мы им сорвали молниеносную войну… После этого в кратчайшие сроки произошли грандиозные перемены в самой армии; произошли перемены и во всей социальной организации страны, включая экономику. Об этом, кстати, никто не пишет, хотя многое произошло буквально на уровне чуда. Вот немцы с каким оружием начали войну, с таким же примерно и закончили. У Запада тоже осталось примерно то же оружие, как было в начале Второй мировой. А мы, начав с трехлинейками, фанерными самолетиками и карбюраторными танками, закончили ее с лучшим оружием в мире. Все это удалось благодаря тому социальному перевороту, который произошел во всей организации, жизнедеятельности страны. Это фактор, который никто не измерял.

— И толчок всему дали события лета 1941 года?

— Я не единожды говорил, что мы не проиграли кампанию 1941 года. Мы проигрывали битвы — но не кампанию… Результатом ее было то, что мы отстояли Москву, сорвали блицкриг, удержали Ленинград, что тоже сыграло свою роль…

Чтобы правильно понять происшедшее, прежде всего нужно подумать о том, что стало главными факторами Победы, и уже исходя из этого оценивать прочие события. У нас же принимаются во внимание всякого рода мелочи, конкретные факты, имена… На самом деле это было совершенно иное явление: нужны другие критерии, нужно другие признаки брать. Для правильной оценки войны нужна, во-первых, научная социальная теория: теория и советского общества, как оно складывалось, и западного, какой оно вид в то время имело, и общества того типа, которое раскладывалось у Гитлера. Без теории феномен войны понят не будет. Только она позволит рассматривать явления в совсем другой системе понятий, с другими критериями, выделять другие признаки, а не гоняться за фактами, которые подтверждают заданную концепцию.

— Что вы назовете главными факторами Победы?

— Мы победили благодаря комплексу факторов — говорю «комплексу», потому что это не простое множество. Все факторы связаны, и только в комплексе дают такой эффект. Кстати, в другом комплексе они же могут давать другие эффекты… Именно этот комплекс, уникальное стечение обстоятельств и дали такой результат, на который не рассчитывали ни западные политики и мыслители, ни, тем более, гитлеровское командование. Они все мыслили в тех категориях и теми способами, которые у них были, тем самым совершив грубейшую ошибку.

— То есть вы считаете, что наше руководство, как это раньше говорилось, «руководимое передовой теорией…»

— Ну, я еще в школьные годы установил, что марксизм это не наука, а идеологическая концепция. Сталинское руководство не имело такой теории, но оно было частью этого феномена, этот комплекс факторов для него был реальностью… Рассмотрим его кратко — чтобы охватить полностью, нужно писать фундаментальную работу. Первым фактором я назову новую коммунистическую социальную систему, позволившую мобилизовать всю страну. Благодаря ей, страна действовала, как единый организм, люди, какие бы они ни были, поступали так, как было положено поступать советским людям. Хотя большинство из них марксистских книжек не читали, но сама организация жизни помогла им стать такими, что они действовали как члены советского общества, организованного по определенным принципам. И патриотизм тут ни при чем — патриоты они были или нет — все равно, они были в этой системе и по-другому просто не могли. Это была система мобилизации населения, всех ресурсов — подобной мобилизации никакая другая страна себе позволить не могла. Гитлеру на этот счет что-то удавалось только потому, что они во многом уподоблялись нашей системе. Это был социализм, пусть фашистского толка, но все равно социализм. Однако по степени организованности системы они нам уступали почти в два раза. Про Англию, Францию и Америку и не говорю…

— В чем суть этой системы? Как она была организована?

— Организацию системы следует считать вторым фактором. Все население страны было организовано в эту систему под руководством Коммунистической партии, и без такой партии ничего не было бы. Причем это была не просто компартия, а та партия, которую*возглавляло именно сталинское руководство — сталинисты, я бы даже так сказал, и лично Сталин. Будь на его месте кто-то другой, Победу мы бы не одержали. Могу предположить: стоило бы ему как-то поколебаться, например, сказать: «Может, не будем проливать столько крови!» — и все, армия сложила бы оружие, сражаться бы не стали…

— Вы считаете, что в стране все полностью было «завязано» на Сталина?

— Нет, это гораздо сложнее, и состояние населения также сыграло свою роль. Употребляется такое выражение: «Дух народа». При том часто считают, что его определяют призывы вождей, газетные статьи… Это нечто другое, что входит в психику, в поведение людей, даже не отдающих себе в том отчета. Вот, по телевизору была передача об обороне Ленинграда. Автор — историк, он все вроде сказал, кроме главного: почему Ленинград не сдался? А для меня такая проблема была ясна, еще когда я был мальчишкой, под Сталинградом мы вели разговоры с одним парнем, и я ему сказал, что город не сдадут именно потому, что он называется Сталинград, — Царицын бы давно сдали. Вот и Ленинград стоял до конца, потому что он назывался Ленинград, а не Санкт-Петербург. Немцы же не понимали, почему он не сдается, никто в мире не понимал! Это и есть сила «духа народа» — символы такого рода играли огромную роль в общественном сознании, и в массе, по крайней мере, в самой активной части населения, сложилось такое психическое состояние, которое сломить было невозможно…

— Вы в основном говорите об идеологических факторах. А как вы относитесь к такому понятию, как массовый героизм народа?

— Конечно, сыграло свою роль и то, что миллионы людей вели себя героически, но ведь герои были и у немцев, они вели себя по-мужски… Так что именно названные мною факторы — это и есть самое главное.

— А как вы расцениваете помощь союзников?

— Союзники нам помогали, но совсем не потому, что желали нам победы. И второй фронт они открыли не для того, чтобы нас спасать, — это мы их спасали, а потому, что боялись, что мы «прочешем» всю Европу и по крайней мере возьмем себе всю Германию. В общем, они вступили в войну для себя. И напрасно у нас раздувают важность союзной помощи… Сколько я был на войне, я ни разу не ел их знаменитую тушенку Один раз нам выдали английские гимнастерки с пластмассовыми пуговицами — так из-за этих пуговиц я попал в комендатуру! Как видите, к союзникам у меня свои счеты!

(23 апреля 2005 г.)

«Перед странами Балтии мы не в долгу»

Наш собеседник: Юрий Львович Кузнец (1931–2006). Профессор, доктор исторических наук профессор, писатель.

— Обсуждение проблем отношений России со странами Балтии особенно оживилось в связи с 60-летием Победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. В средствах массовой информации Эстонии, Латвии и Литвы с новой силой зазвучали обвинения в адрес Москвы за ее политику в отношении Прибалтики накануне, во время и после Второй мировой войны, за «оккупацию» Прибалтики и даже за якобы причиненный ей ущерб. В Латвии, например, его исчисляют в 60 или даже в 100 миллиардов долларов. От нас требуют и компенсаций, и извинений за все это…

— Между тем, накануне распада СССР промышленность в Прибалтике всего за 5 дней выпускала столько же продукции, сколько за весь 1940 год… Да и кто, простите, требует? Потомки латышских стрелков, охранявших Ленина в Кремле в самые критические дни Советской республики? Наследники известных чекистов, комиссаров, партийных деятелей? Можно привести десятки имен…

— Видите, если говорить о психологическом аспекте таких обвинений, то эмоций не избежать. Тем важнее спокойно и по возможности объективно разобраться во взаимных претензиях и проблемах: убежден, что История — и только История может помочь нам в этом. Она не избавляет от полемики, но, во всяком случае, многое разъясняет и о многом напоминает. Однако для понимания событий прошлого о них следует судить с объективно-исторических позиций, а не с точки зрения сегодняшнего дня… Напомню, что в истории международных отношений долгое время особую роль играли законы «больших величин» — великие державы руководствовались собственным пониманием того, что соответствует интересам народов, а что нет. Интересы малых стран отодвигались на второй план, а то и далее. Проблема не решена до конца и сейчас, все же благодаря уставу и деятельности ООН малые страны получают большие права и возможности в защите своего суверенитета, чем в том же XX веке… Наши проблемы с Балтией связаны с самым черным периодом XX века — с сороковыми годами, когда Вторая мировая война расползалась по земному шару, когда в нее втянулись более 60 государств и до 80 процентов населения мира…

Что касается стран Балтии, то можно сказать, что все великие державы, в том числе и воевавшие друг с другом, были равнодушны к их судьбе. Англия, Франция и США в сущности проигнорировали то, что происходило с ними. Германия сперва отстранилась от них, затем их оккупировала. Советский Союз в предвидении неизбежной схватки с Германией сперва ввел свои войска на территории этих стран, затем включил их в состав собственной территории — при этом восстановив и развив их разрушенное войной хозяйство. В общем, судьбы стран Балтии решались в зависимости от военно-политической обстановки, глобального соотношения сил и «большой игры» великих держав. Поэтому надо прекратить поиск виновных и идти дальше, не тратя время и силы на сведение счетов… По-моему, лучше всех позицию Запада на много лет вперед обрисовал Уинстон Черчилль. Он вспоминал, что когда в декабре 1942 года министр иностранных дел Великобритании Иден находился с визитом в Москве, то в беседе с ним Сталин выразил пожелание, чтобы США и Англия признали границы СССР 1940 года, т. е. признали бы включение Прибалтики в состав СССР. В мемуарах Черчилль пишет: «Моя реакция на это была отрицательной. Но теперь, тремя месяцами позже (написано в марте 1942 года), под давлением событий, я не думал, что эту моральную позицию физически возможно сохранить. В борьбе не на жизнь, а на смерть неправильно брать на себя большее бремя, чем в состоянии нести те, кто сражается за великое дело. Мои взгляды в вопросе о прибалтийских государствах были и остаются неизменными, но я считал, что в то время я не мог на них настаивать».

После поражения германских войск на Курской дуге, после Тегеранской конференции Англия и США вообще позабыли о возможности пересмотра границ СССР и восстановления суверенитета Литвы, Латвии и Эстонии. Слишком много значило участие СССР во Второй мировой' войне и, соответственно, сохранение военно-политического союза с ним, чтобы ставить вопросы, могущие хоть как-то осложнить и ослабить этот союз. Страны Прибалтики не включались в списки оккупированных стран Европы, суверенитет которых следовало восстановить после Второй мировой войны — История просто не оставила прибалтам выбора.

— После 1917 года на западной границе образовались так называемые государства-лимитрофы, отношения с которыми были достаточно сложными. Наши геополитические интересы требовали их полного или частичного возвращения в состав СССР. О Польшей Финляндии мы говорить не будем…

— А первый этап решений по Прибалтике относится к соглашениям СССР и Германии в августе-сентябре 1939 года. Второй этап — с участием Британии, США и СССР — наступил в ходе совместной борьбы против нацистов, когда судьбы Прибалтики были подчинены нуждам большой стратегии союзников.

— То есть можно говорить, что наши союзники — разные союзники в разное время — с пониманием относились к нашим геополитическим интересам…

— Да, побеждала именно логика «больших величин».

— Чем же так притягательна была для нас Прибалтика?

— На западе Россия выходит к относительно узкому Балтийскому побережью, откуда открываются пути к широким морским просторам, мировым торговым коммуникациям, экономическим, торговым и культурным центрам и путям на запад. А для других народов — на восток. Это обстоятельство уже в средние века манило сюда различных завоевателей — немцев, поляков, шведов. Не осталась в стороне и Россия. Складывание Российской империи и ее развитие неотвратимо вели ее к Балтийскому морю на западе и к Тихому океану на востоке — выдвижение России на эти земли осуществлялось последовательно и неутомимо. После Ливонской войны XVI века последовали другие войны, и, наконец, в 1721 году, при Петре I, был подписан Ништадтский мир между Россией и Швецией, которая владела тогда большей частью прибалтийских земель. В результате эти земли — Ингерманландия, Эстляндия, Лифляндия — перешли к России. Прибалтика стала ее провинцией.

— То есть официально вошла в состав Российской империй?

— Да, и примечательной особенностью Ништадтского договора явилось то, что он был заключен как «вечный, истинный и ненарушимый мир на земле и воде». С этой точки зрения он как бы пролонгирует бессрочное пребывание России на берегах Финского и Рижского заливов — хотя кто вспоминает об этом?

Для населения балтийских провинций переход под власть России означал лишь смену владетеля: своей государственности народы Прибалтики все равно никогда не имели — за исключением Литвы, одно время находившейся в унии с Польшей. Ништадтскому договору была суждена долгая жизнь: почти 200 лет…

— То есть пока существовала могущественная Российская империя… Между прочим, народы в этих губерниях жили гораздо лучше, нежели в великорусских — даже крепостное право здесь было отменено еще при Александре I.

— Перемены произошли только в 1918 году. Вскоре после октября 1917-го и под его влиянием левым силам удалось на краткое время провозгласить Советскую власть в Эстонии, Латвии, Литве и даже в Финляндии. Затем при помощи германских войск эта власть была свергнута, и после перипетий Гражданской войны в 1918–1920 годах в Прибалтике и Финляндии утвердились буржуазные правительства, главным принципом которых была враждебность к коммунизму и России. Но левые силы в этих странах никогда не складывали оружия, представляя собой самостоятельную и относительно активную величину в общественно-политической борьбе. СССР признал эти правительства, и в течение 20 лет отношения прибалтийских республик с восточным соседом были в целом нормальными. Стоит также отметить, что эти государства, за исключением Латвии, открыто не связывались с Германией, ощущая угрозу с ее стороны.

— Но, что бы сейчас ни утверждали некоторые авторы, угрозу ощущало и руководство СССР и стремилось ее предотвратить.

— Поэтому 23 августа 1939 года был подписан советско-германский договор о ненападении, а 28 сентября — договор о дружбе и границе. В Европе создалась новая ситуация: Польша временно перестала существовать как самостоятельное государство, германские войска вышли на «линию Керзона» и нависали над западной границей СССР, создавая также угрозу государствам Прибалтики.

— Германия высказывала какие-либо претензии к этим государствам? Аншлюсу Австрии, вводу гитлеровских войск в Чехословакию предшествовали большие пропагандистские и иные кампании…

— Нет, официально Германия тогда на Прибалтику не претендовала… Однако и без того было понятно, что новая обстановка была опасной и для СССР, и для балтийских стран.

(7 февраля 2005 г.)

«Авиация продолжает отставать…»

Иван Проскуров родился 18 февраля 1907 года, в 1931-м поступил в Сталинградскую школу военных летчиков и прослужил в рядах РККА ровно десять лет. Казалось бы, что можно успеть за это время? Максимум — стать командиром эскадрильи… Судьба распорядилась по-иному.

«16 ноября 1936 г. — Полет в Кадикс, бомбили порт и орудийный завод в С.-Карлос. Попадания хорошие.

9 января 1937 г. — Полет на Мадридский фронт для бомбежки Коса де Кампо. Встретили около 20 истребителей.

21 апреля 1937 г. — Принял группу, прямо страшно подумать — за полгода от командира отряда до командира группы. Думаю справиться так, как и раньше, с поручаемой работой.

29 мая 1937 г. — За эти два дня организовал два вылета всей группой. Результаты замечательные. Штурманы танцуют от результатов бомбежки…».

Из записной книжки И. И. Проскурова.

На протяжении восьми месяцев Проскуров воевал в Испании. Начинал рядовым летчиком, закончил командиром группы всех скоростных бомбардировщиков.

Постановление ЦИК СССР:

«За образцовое выполнение специальных заданий Правительства по укреплению оборонной мощи Советского Союза и проявленный в этом деле героизм присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина:

1. Комкору Смушкевичу Якову Владимировичу

2. Комкору Павлову Дмитрию Григорьевичу

3. Комкору Петрову Михаилу Петровичу

4. Полковнику Копец Ивану Ивановичу

5. Майору Проскурову Ивану Иосифовичу.

21 июня 1937 года».

Судьба: Смушкевич, Павлов и Проскуров были расстреляны, командующий 50-й армией Петров погиб, выходя из окружения, генерал-майор Копец умер. Все это произошло в 1941 году.

Вернувшись из Испании, Проскуров принял под командование авиационную бригаду. На следующий год — 2-ю воздушную армию особого назначения, в 1939-м стал заместителем наркома обороны СССР — начальником Главного разведывательного управления РККА. Было ему тогда 32 года… В конце 1940-го он возглавил дальнюю бомбардировочную авиацию.

Даже из сказанного здесь становится ясно, что судьба Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Ивана Проскурова, кавалера орденов Ленина, Красного Знамени и двух орденов Красной Звезды, депутата Верховного Совета СССР — один из ключей к пониманию причин трагических событий 1941 года.

22 июня Проскуров убыл командующим ВВС 7-й армии на Северо-Западный фронт, но еще находясь в Москве, он передал приказ немедленно убрать самолеты с аэродромов. Приказ был выполнен… А 27 июня генерала арестовали.

«Материалами дела Проскуров обвиняется в том, что являлся участником военной заговорщической организации, по заданиям которой проводил вражескую работу, направленную на поражение Республиканской Испании, снижение боевой подготовки ВВС Красной армии и увеличение аварийности в Военно-Воздушных силах.

Ст. следователь следчасти по особо-важным делам НКВД СССР-Цепков.

Зам. нач. следчасти — Шварцман.

Нач-к следчасти — Влодзимирский».

Проскуров был расстрелян 28 октября 1941 г. — в числе других руководителей ВВС РККА. «Вредительством» высшего комсостава было удобно объяснить катастрофические потери, понесенные нашей авиацией в первый день войны. На самом деле причины были совсем иные. Свидетельством тому — приводимый текст письма, написанного генералом 21 апреля 1941 года. Оно долгие десятилетия хранилось в архиве и рассекречено совсем недавно.

«В ЦК ВКП(б) Тов. Сталину И. В. Тов. Жданову А. А.

Считаю партийным долгом… доложить некоторые соображения по существу подготовки авиации к войне.

Изучая уроки войны с белофиннами, Вы, т. Сталин, на совещании в Кремле весной 1940 г. сделали выводы о наличии коренных ошибок в подготовке Красной армии к войне и дали свои исторические указания о путях устранения этих ошибок, что было обеспечено и организационными мероприятиями. Главными из недостатков были: условность в учебе, мягкотелость в тренировке войск в условиях, максимально приближенных к боевым, игнорирование новых методов применения и взаимодействия технических средств вооружения в ведении современной войны, слабое изучение опыта второй империалистической войны.

Маршал тов. Тимошенко, которому Вы поручили дело перестройки Красной армии, с присущей ему большевистской настойчивостью крепко взялся за дело, и подавляющее большинство командного состава армии поняли ВАШИ требования и мероприятия наркома обороны, как необходимость в кратчайший срок, любыми средствами, привести армию в отличное боевое состояние для успешного ведения сложной современной войны. Так понял это и я.

За год работы по-новому наземные части Красной армии добились безусловных результатов, а авиация продолжает отставать. Как оказалось, она является самым запущенным родом войск в нашей армии, и могу смело утверждать, что и теперь по своей подготовке наша авиация не отвечает требованиям борьбы с сильным противником.

Главным недостатком в подготовке авиации считаю неумение в массе своей, даже кадрами, надежно действовать в сложных метеоусловиях и ночью, низкий уровень огневой и разведывательной подготовки (большинство экипажей не умеют отыскивать цели, даже в крупных пунктах).

Именно поэтому, совершенно не случайно, за последние 3–4 месяца на рассмотрение ЦК вносились для решения ряд коренных вопросов перестройки и обеспечения подготовки авиации (большинство, к нашему стыду, по ВАШЕЙ инициативе). Не случайно обращаются к ВАМ по этим же вопросам летчики-коммунисты тт. Голованов, Молоков и, видимо, многие другде, знающие подлинное состояние частей ВВС. На днях я был свидетелем горячих споров между тов. Молоковым и группой призванных из гражданского флота летчиков-специалистов ночных и слепых полетов с т. Жигаревым об условиях обучения летного состава дальней авиации полетам в сложных условиях. Тов. Молоков и его специалисты считают, что при существующих правилах летной службы в ВВС они не смогут выполнить возложенной на них задачи — слишком велики ограничения, они побывали в нескольких частях ВВС и убедились, что слишком велика боязнь у командного состава ответственности за полеты в сложных метеоусловиях и ночью. В то же время всем понятно, что без настоящей подготовки драться с серьезным противником мы не сможем.

Задача ясна — во что бы то ни стало поломать эту боязнь и заставить части ВВС готовиться действовать в условиях, приближенных к боевым.

Ведь летают же немцы на приличные расстояния десятками и сотнями самолетов и в плохих метеоусловиях. Ведь летают же англичане сотнями самолетов на сильно защищенные объекты в плохих метеоусловиях и ночью, и плохо ли, хорошо, а задания выполняют. Когда же наша авиация станет способной надежно выполнять подобные полеты массово? Что же, наши летчики или самолеты хуже заграничных? Этот вопрос, тов. Сталин, меня, как и многих командиров ВВС, здорово мучил и мучает.

В конце 1940 года, с ВАШЕГО ведома, я принял руководство дальней бомбардировочной авиацией и получил конкретную задачу — в течение 1941 года сделать части дальней авиации способными выполнять боевые задачи на предельном радиусе самолета в сложных метеоусловиях и ночью. С тех пор с коллективом командиров управления дальней авиации отдавал все силы на успешное выполнение этой важной задачи. Что я принял на 1 декабря 1940 года? В частях ДБ авиации насчитывается около 2000 экипажей, из них в то время летал ночью 231 экипаж, летали в сложных метеоусловиях 139 экипажей (около 6 %), обучались полетам вслепую 485 экипажей (около 24 %).

Как видно, цифры для ДБ авиации явно нетерпимы — всего по 3–5 полностью подготовленных экипажей на авиаполк.

За прошедшие 4–5 месяцев зимней летной работы, в условиях плохой летной погоды, ограниченности горючим и смазочным, плохой работе моторов (много самолетов стояли и стоят в ремонте), проводилась усиленная работа по поднятию качества летной подготовки ДБ авиации, и к середине апреля с.г. приведенные выше цифры ИЗМЕНИЛИСЬ, теперь летают ночью 612 экипажей (30 %), летают в сложных метеоусловиях 420 экипажей (20 %), обучаются полетам в сложных метеоусловиях 963 экипажа (50 %). Как видно, качество подготовки выросло больше, чем в ДВА раза. Понятно, что и теперь подготовка явно недостаточная, приведенные цифры характеризуют способность экипажей в большинстве выполнять полеты ночью и в сложных условиях, в аэродромных условиях — обучение настоящим дальним полетам еще впереди.

Этот перелом в качественной подготовке ДБ авиации сопровождается большим количеством летных происшествий — 18 катастроф в 1941 г. Из них: не установлены причины — 4, не справились со сложными метеоусловиями — 5, отказ моторов в воздухе — 4, по недисциплинированности летного состава — 5. Значительная часть катастроф по причинам плохой организации и дисциплины, как это правильно указано в приказе НКО № 0022.

Происшествия тяжелые и их много, это верно, но интересы дела требуют еще больше увеличить интенсивность летной работы, неустанно улучшая организацию и порядок в ВВС. Серьезные предупреждения и наказания, записанные в приказах НКО, заставят командный состав ВВС подтянуться, но наряду с этим они могут усилить боязнь за происшествия и тем снизить темпы качественной подготовки.

Дорогой тов. Сталин, у нас в истории авиации не было случая, когда бы судили командира за плохую подготовку подчиненной ему части. Поэтому люди невольно выбирают из двух зол для себя меньшее и рассуждают так: «За недоработки в боевой подготовке меня поругают, ну в худшем случае снизят на ступень в должности, а за аварии и катастрофы я пойду под суд». К сожалению, так рассуждающие командиры не единичны.

Такие настроения имеют и будут иметь место до тех пор, пока за боевую готовность подчиненной части не будут предъявлены такие же требования и ответственность, как и за аварийность. За последнее время я больше работал в частях и твердо в этом убедился. Остальные вопросы подъема ВВС полностью разрешены ЦК за последнее время…

Член ВКП(б) с 1927 года генерал-лейтенант авиации

И. Проскуров».

(19 февраля 2002 г.)

«Гнилая позиция» комиссара Мехлиса

Уникальный документ — шифротелеграмма Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина представителю Ставки на Крымском фронте Льву Мехлису — получен нами из Архива Президента Российской Федерации:

«Крымский фронт, т. Мехлису: Вашу шифровку № 254 получил. Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте Вы не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если «вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать», а вы (так в тексте) не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для Вас. Значит, Вы все еще не поняли, что Вы посланы на Крым-фронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки. Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гинденбурга. Но Вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у Вас в Крыму не сложные, и Вы могли бы сами справиться с ними. Если бы Вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронт и танки не прошли бы. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя 2 месяца на Крымфронте. Нр 1281/ш. СТАЛИН. ЦКВКП(б) 9.V.42 г.»

Этот документ относится к позабытым ныне драматическим событиям зимы 1941 — весны 1942 года. Тогда, с 25 декабря по 2 января на занятый противником Керченский полуостров был высажен с кораблей Черноморского флота и Азовской военной флотилии, а также по льду замерзшего Керченского пролива крупный десант войск Закавказского фронта в составе 41 930 человек, 43 танков, свыше 450 орудий и минометов. Целью операции было уничтожение керченской группировки противника и освобождение Крыма. 28 января из войск, находящихся на Керченском и Таманском полуостровах и в районе Краснодара, был образован Крымский фронт, существовавший до 19 мая. К сожалению, по целому ряду причин его войскам не удалось выполнить поставленную перед ними задачу. К лету уцелевшие силы частично были эвакуированы с полуострова, частично перешли в Аджимушкайские каменоломни. Но все эти события требуют отдельного большого рассказа…

Нелишним будет сказать о судьбах военачальников, фамилии которых указаны в телеграмме Сталина.

Генерал-полковник Лее Захарович Мехлис (1889–1953), комиссар в Гражданскую войну, в 1941-м был начальником Главного политуправления РККА. Как сказано в Советской военной энциклопедии, «являясь представителем Ставки на Крымском фронте, не сумел обеспечить организацию обороны, за что был освобожден от занимаемых должностей». Сказано мягко, потому как известно, что Мехлис в Крыму изображал из себя самого главного, принимая единоличные решения, а потом постарался от всего откреститься… За это он на несколько месяцев стал членом военного совета армии, потом до конца войны был членом Военного совета фронта. После войны он стал министром Госконтроля. Скончался 13 февраля 1953 года, похоронен в Кремлевской стене — нет сомнения, что если бы Лев Захарович пережил И. В. Сталина, то судьба его была бы совершенно иной…

Генерал-лейтенант Дмитрий Тимофеевич Козлов (1896–1967) закончил Гражданскую войну командиром полка, в финскую командовал корпусом, потом был начальником Главного управления ПВО Красной армии, командовал войсками Закавказского округа, затем — Закавказского, Кавказского и Крымского фронтов. Летом 1942-го принял 24-ю армию, был заместителем командующего ряда фронтов, после войны — военных округов. Скончался в Минске.

В личном архиве генерал-лейтенанта инженерных войск А. И. Смирнова-Несвицкого, заместителя командующего и начальника инженерных войск Кавказского и Крымского фронтов в декабре 1941-го — апреле 1942-го, сохранилось письмо генерала Козлова:

«11.2.66 г.

Здравствуйте, Александр Иванович!

Большое Вам спасибо за то, что не забыли старого опального генерала. Опала моя длится вот уже почти 25 лет.

В моей памяти часто встают события тех дней. Тяжко их вспоминать, особенно потому, что вина за гибель всех наших полков лежит не только на нас, непосредственных участниках этих боев, но и на руководстве, которое осуществлялось над нами. Я имею в виду не профана в оперативном искусстве Мехлиса, а командующего Северо-Кавказским направлением и Ставку. Также я имею в виду Октябрьского, который по сути дела не воевал, а мешал воевать Петрову и строил каверзы Крымскому фронту. А теперь стал герой! Даже его члену (военного совета Черноморского флота. — Ред.) дали Героя (звание Герой Советского Союза вице-адмиралу H. М. Кулакову присвоено 7.05.1965 г. — Ред.). Вылезли они на шее Крымского фронта. Не было бы этого — не было бы Севастополя. Еще в декабре он его оставил бы врагу. К этому все шло, и его приезд в Тоннельную [местонахождение управления Крымским фронтом] преследовал цель добиться разрешения на оставление Севастополя. Теперь же везде гремит крик «Слава матросам-черноморцам за Севастополь и Крым!». Как будто они все сделали, а Сухопутные войска ни при чем. Хотя в действительности было наоборот. Их была небольшая часть — едва ли наберется 1/10 всего состава войск, атаковавших и оборонявших Крым.

Почему-то все забыли, даже Генеральный штаб, что, как мы ушли из Крыма, Севастополь продержался только около месяца. Моряки же из кожи лезут, доказывая, что они держали Крым и Севастополь, и внушили это ЦК КПСС, и во всех выступлениях и в печати это афишируется очень широко. Тем самым оскорбляются честь, заслуги и достоинство тех, кто сложил свои головы за Крым.

Я очень жалею, что не сложил там свою голову. Не слышал бы я несправедливостей и обид, ибо мертвые сраму не имут. Но не удалось мне, несмотря на то что уходил из Еникале с арьергардными частями Волкова. Тогда уже никакого начальства, ни малого, ни большого, там не было, все перешло во власть Буденного и его заместителя Черевиченко.

Ваши данные о приезде Октябрьского на Тоннельную точны. Я потребовал его отбытия в Севастополь. Он своими кляузами в Ставку только отсрочил начало Керченской операции, вырвав в Ставке из 1-го эшелона десанта 1-ю сд и 1-ю морскую бригаду, которые были отправлены в Севастополь.

Вот какие творятся дела…

Д. Козлов».

Письмо это, спокойное и взвешенное по своему тону, помещаем без комментариев и надеемся, что ничьих обид оно не вызовет.

(4 декабря 2005 г.)

Возможности реальные, но не реализованные

Как известно, «история сослагательного наклонения не терпит». Но это — на уровне науки и учебников. Если же следовать утверждению, что «история — это предвидение наоборот», то человек просто обязан задавать себе вопрос: «Что было бы, если бы?..» «Красная звезда» провела заседание «круглого стола», посвященное именно этому вопросу в различных его вариантах. Это был разговор о реальных, но нереализованных или упущенных возможностях, а также о тайной подоплеке ряда широко известных событий. Его участниками стали ветераны Великой Отечественной войны — почетный профессор Академии внешней разведки генерал-лейтенант в отставке Вадим Кирпичепко (1922–2006) и доктор исторических наук Александр Орлов; писатель Станислав Грибанов; руководитель Бюро по связям с общественностью и средствами массовой информации Службы внешней разведки полковник Борис Лабусов; доктор военных наук, профессор генерал армии Владимир Лобов; кандидат исторических наук Юрий Никифоров, студенты Московского государственного открытого педагогического университета им. М. А. Шолохова, а также специальный корреспондент студии общественно-политических программ и документальных фильмов телеканала «Россия» Николай Яковлев.

— Начнем с вопроса, который задают абсолютно все: можно ли было вообще избежать этой войны? Например, если бы мы заключили договор с Версальскими державами, может, Гитлер тогда вообще бы не рискнул нападать на СССР?

ОРЛОВ: Очень сомнительно. Про Мюнхен я и говорить даже не буду, всем ясно… У Англии и Франции был заключен договор с Польшей, но как только Гитлер напал на нее, ни англичане, ни французы своих обязательств не выполнили. Они продолжали политику невыполнения обязательств и по отношению к Чехословакии. А после падения Франции — Англия просто разорвала с ней союз…

ЛОБОВ: Хотя могла бы нанести удар но немецким войскам во Франции.

ОРЛОВ: Не исключается. Думаю, если бы мы заключили тогда договор с западными державами, то Гитлер, нападая на Польшу, не остановился бы на той линии, которая была предусмотрена, и подошел бы к границам Советского Союза. Скорее всего, в этом случае союзники своих обещаний не выполнили бы и столкнули нас с фашистской Германией. Когда политика определенных держав в течение долгих лет развивается в одном направлении, то можно с достаточной определенностью сказать о том, «что было бы, если…».

— Все же поначалу Советский Союз вел переговоры с Англией и Францией…

ОРЛОВ: Да, но при этом переговорщикам была дана установка тянуть время, не заключать никаких соглашений, не связывать себя с нами обязательствами. Они должны были попробовать напугать Германию самим фактом переговоров — мол, если она не остановится, то мы заключим договор с Советским Союзом.

НИКИФОРОВ: Кстати, к альтернативе нападать или не нападать на Советский Союз Гитлер относился очень серьезно…

— В книге Уильяма Ширера «Взлет и падение третьего рейха» опубликовано письмо Гитлера к Муссолини от 21 июня 1941-го. Фюрер уведомляет о предстоящем нападении на СССР и пишет: «И если я медлил до настоящего момента, дуче, с отправкой этой информации, то это потому, что окончательное решение не будет принято до семи часов вечера сегодня». А сегодня в литературе создается мнение, что абсолютно все, кроме Сталина, знали, что война начнется 22 июня — Сталин же не знал потому, что не хотел верить.

НИКИФОРОВ: Вопрос о реакции Сталина на информацию разведки перед 22 июня следует рассматривать несколько по-иному. Мы все почему-то повторяем, что он не верил, выкидывал донесения разведчиков в мусорную корзину, и отсюда возникает разговор об ошибке, которую Сталин допустил…

КИРПИЧЕНКО: Это, конечно, не так! Разведка давала реальную картину подготовки Германии к войне — это была информация и устная, и документальная, она шла на протяжении десятка лет. Ведь подготовка Германии к войне началась еще до прихода Гитлера к власти… У нас только в «Красной капелле» насчитывалось до ста источников. Еще более точная информация шла из Англии, где были «Кембриджская пятерка» и другие источники. К сожалению, это вообще парадоксальная вещь, но первая информационная служба разведки была создана только в конце 1943 года. Поэтому поступавшая информация «заглатывалась» Политбюро и Сталиным только «живьем». Направлялся документ: «Источник сообщил…» — и никакого анализа. Если же предположить, что внешнеполитическая разведка изо дня в день давала бы обобщенную систематизированную информацию, то, может, мнение Сталина было бы другим…

— У нашего противника была точно такая же проблема. В книге «Лабиринт» бывший шеф внешнеполитической разведки рейха Вальтер Шелленберг пишет: «Гитлер много раз жаловался Гиммлеру на Канариса: «Военная разведка обычно направляет мне пачки необработанных документов. Конечно, они имеют большую ценность и поступают из надежных источников, но анализировать их приходится мне, что не совсем удобно… «То же самое говорилось и мне вплоть до 1944 г.».

В общем, вопреки всем утверждениям, Сталин о грядущей войне не только знал, но и готовился к ней… В чем же тогда причины катастрофы лета 1941 года?

КИРПИЧЕНКО: Ошибка Сталина была в том, что он верил в силу своей дипломатии, во все заключенные соглашения, в «пакт Молотова — Риббентропа»…

НИКИФОРОВ: А что можно было в той ситуации сделать лучше, чем то, что было сделано? Что мог сделать Сталин, всерьез принимая донесения разведки? Хочу высказать такую мысль: раз мы не можем утверждать, что возможно было сделать что-то лучше, то, наверное, тогда нет и причины говорить об ошибке…

КИРПИЧЕНКО: СССР нужно было хотя бы полтора года для перевооружения и подготовки армии. У нас много говорят о технике, что армия была ослаблена, поскольку был репрессирован высший комсостав, и т. д. Но не это, пожалуй, главное. Недавно «Красная звезда» опубликовала материал западного историка: у нас вообще было недостаточно комсостава! «Штамповали» младших лейтенантов на курсах из более горластых и способных сержантов. Хотя Сталин стремился быстрее решить вопрос с образованием командного состава.

ГРИБАНОВ: Подготовка командиров была слишком уж скоротечной. Когда будущий Герой Советского Союза летчик Василий Барсуков вступил в войну, у него было тринадцать часов налета! Немцы отпускали своих пилотов в воздушные бои, когда у них был налет 200 часов. У французских летчиков из полка «Нормандия — Неман» — 600 часов! Понятно, что это политика… А все ж этот русский мужик завалил двадцать немецких самолетов да еще два в группе.

ЛОБОВ: В 1923 году Вооруженные Силы были сокращены на 5 миллионов — на всю огромную страну оставили полумиллионную армию! А в результате мы потеряли фактически весь квалифицированный офицерский корпус нашей страны. Только перед войной спохватились — довели численность армии до 800 тысяч, потом — до 1 100 000, а в конце 1940 — начале 1941 года вообще как вспышка получилась — четыре с половиной миллиона!

КИРПИЧЕНКО: А некомплект командиров для этой армии составлял 240 тысяч.

ЛОБОВ: Пришлось их тогда брать из народного хозяйства — агрономов, бухгалтеров, учителей… Вот она, реальная жизнь!

КИРПИЧЕНКО: Во время войны, когда я служил солдатом, у меня было два командира дивизиона — один с пятью классами образования, другой — с шестью.

ЛОБОВ: Прошли ускоренные курсы — и все, иди, воюй! Воюй, не понимая в тактике, не овладев как следует оружием, не разбираясь в стратегических или оперативных вопросах. Резкое сокращение армии после Гражданской войны было одной из самых больших наших ошибок… Кстати, после Великой Отечественной войны то же самое повторилось. Но это уже несколько другой вопрос…

НИКИФОРОВ: Если вернуться к нашей теме, то не стоит говорить о том, что Сталин закрывал глаза на реальность… Мы знаем о произведенных перебросках войск, о призыве накануне войны 800 тысяч резервистов, о документе Генштаба от 15 мая, так называемом плане Жукова, в преамбуле которого прямо указывается: на наших границах расположено столько-то и столько-то дивизий. Наш Генштаб видел, что приходится иметь дело с главными силами вермахта, они сосредоточились и Гитлер явно собирается пустить их в ход…

КИРПИЧЕНКО: Сталин знал, что будет война с Германией, готовился. Но он верил, что удастся оттянуть войну года на полтора путем дипломатических маневров. Сталина, кстати, очень волновал вопрос, как начнется война. Будет ли это внезапное нападение или будет предъявлен ультиматум — мол, дайте Украину, дайте нефть, хлеб — и тогда можно вести какие-то переговоры, как-то выиграть время. Или же нас втянут в войну путем провокации…

— Относительно провокаций гитлеровцы были большими специалистами. Достаточно хотя бы вспомнить начало Второй мировой…

КИРПИЧЕНКО: Отсюда и вопли Сталина: не поддавайтесь на провокации! А ведь они все время были — обстрелы, облеты немецких самолетов и так далее. Сталин не хотел, чтобы нас втянули в конфликт и мы таким образом лишились бы потенциальных союзников. К тому же он не верил, что Гитлер решится напасть на СССР, уже ведя войну с Англией. В этом его стратегическая ошибка, хотя, помимо внешнеполитической разведки, ему сообщали и военная разведка, и дипломатия, и разведки приграничных округов…

НИКИФОРОВ: Маршал Василевский впоследствии сказал, что надо было отбросить всякую маскировку и приводить в действия войска, невзирая на то, что будет сказано по этому поводу в мире и удастся ли Гитлеру представить СССР в роли виновника столкновения. Но Сталин действовал как политик, понимая, что стоит только открыто объявить мобилизацию, начать передавать в армию трактора и машины из сельского хозяйства — и весь мир поймет, что Советский Союз готовится к войне. Если бы Гитлеру удалось — а он очень старался — представить нас в роли виновника столкновения, страны, которая собирается напасть на Германию, то не было никакой гарантии, что Рузвельт и его союзники смогли бы оказать нам реальную помощь. В мире было полно сил, которые хотели бы эту войну интерпретировать как конфликт двух кровожадных диктаторов…

— Так что хотя войны избежать не удалось, и она началась для нас слишком рано, зато Германия все-таки выступила в роли агрессора. Гитлер вероломно напал на СССР. Как пишут многие историки, точнее — «исторические публицисты», он пошел по пути Наполеона… Л был ли у немецкой армии иной путь?

КИРПИЧЕНКО: Полной тождественности здесь нет. Разные эпохи, разные возможности, разные задачи… Как известно, наступление немцев началось на всем протяжении фронта, всюду двигалась на нас немецкая армада, так что это не было простым повторением наполеоновского прихода к нам в гости. Хотя и тот, и другой нацеливались на Москву. По мысли агрессоров, ее падение должно было ускорить поражение России, Советского Союза.

ЛОБОВ: Преклонявшийся перед Бонапартом немецкий историк Дельбрюк определил два понятия: «стратегия сокрушения» и «стратегия измора». Наполеон и Гитлер придерживались первой стратегии, заключавшейся в том, чтобы создать группировку, найти группировку противника, определить ее, нанести по ней сокрушительный удар, в обязательном порядке занять столицу государства и предъявить ему ультиматум. У Наполеона и у Гитлера были схожие планы: оба направляли свой главный удар на столицу, оба выбрали лето — июнь, считая этот месяц наиболее благоприятным по погодным и климатическим условиям. Только сухие дороги могли обеспечить блицкриг. В общем, их почерк одинаков…

ГРИБАНОВ: Не могу согласиться по поводу схожести их целей! Наполеон хотел остановиться где-то до Витебска, но, грубо говоря, необходимость заставила его идти на Москву — Русская армия отходила без боя. И если цель Гитлера — действительное завоевание России, то Наполеон хотел принудить Александра к повиновению, поддержанию континентальной блокады. Слова о том, что голова — это Петербург, а Киев — ноги, сказаны были только в Смоленске…

ЛОБОВ: Да, Наполеон планировал идти на Петербург, столицу. Однако, отвлекая его от Питера, Александр I своими войсками — отдельным корпусом графа Витгенштейна и 2-й Западной армией князя Багратиона — как бы его подхлопывал по флангам, заводя в глубь страны. Так и сложилась обстановка, что Наполеону удалось дойти до Москвы, по сути погубившей его армию…

НИКИФОРОВ: Главное, что и тот, и другой завоеватель были нацелены на решительный разгром наших войск и вообще нашей страны. Они выбирали наиболее эффективные средства для достижения этих целей. Могли бы они выбрать другие пути? Разработчики плана «Барбаросса» делали это с учетом имевшихся у них возможностей…

ОРЛОВ: Гитлер как политик говорил, что ему нужны Украина, Донбасс, Кавказ — т. е. южное направление. И Сталин говорил то же самое: немцы будут нападать на юге, потому как им нужны криворожская руда, кавказская нефть, донбасский уголь… Но генералы Гитлера рассуждали по-военному — где путь короче? Потому что задача-то была в первом предложении плана «Барбаросса» — окружить и уничтожить Красную армию и не допустить ее отхода на русские равнины. Генералы убедили Гитлера, что надо ударять на Москву, тем более что на Западе у нас была более слабая группировка, а дороги были лучше.

НИКИФОРОВ: Можно ли считать, что для решения задачи немцы могли выбрать более эффективные средства? Думается, они сделали все правильно, использовали все возможности — но мы им не дали этот план реализовать.

ОРЛОВ: Пожалуй, тут и начинается разговор о нереализованных возможностях захватчиков. С чего начал сыпаться план «Барбаросса»? Не удалось главное: окружить и уничтожить Красную армию, не дав ей отступить. Она начала отступать — пусть в беспорядке, не все получалось, но мы сорвали первую установку противника, и гитлеровский план начал срываться по времени…

— Тут возникает вопрос. Враг рвется к Москве и Ленинграду, в бой бросают все резервы, а между тем в августе 1941-го две армии Закавказского фронта и одну — из Среднеазиатского военного округа вводят в Иран. Для чего?

ОРЛОВ: Это был правильный стратегический и политический ход. Иран кишел немецкой агентурой, рядом с ним — Турция, и на наши южные границы вполне могло быть совершено нападение. Понимали это не только мы, но и англичане, которые вошли туда вместе с нами — с юга. Наши войска оставались там на всем протяжении войны — как гарантия того, что на нас оттуда не нападут…

КИРПИЧЕНКО: Зачем в Иран вошли такие силы? Наверное, командование предполагало, что немецкое вторжение в Тегеран будет более решительным…

ЛОБОВ: Во-первых, это было обусловлено договором, подписанным СССР с Ираном еще в 1921 году, а во-вторых, у нас было соответствующее соглашение с Англией и США. Наши союзники боялись, что не только Иран, но и весь регион может оказаться в руках у немцев. А ведь Ближний Восток — это нефть…

КИРПИЧЕНКО: В планах Гитлера было после занятия Москвы двинуть войска в Индию через Иран и Афганистан, чтобы нанести решительный удар в войне с Англией. Дух Наполеона над нами витает, иногда подсказывая хорошие идеи…

— Да, это напоминает совместный план французского императора и нашего Павла /… Из-за него англичане и «спонсировали» убийство русского государя…

КИРПИЧЕНКО: Введение войск в Иран было оправдано не только в плане военном, но и в политическом, экономическом, разведывательном — каком угодно. Кстати, почему-то мало говорится, что там были и американские войска, охраняли морские порты — через Иран шло снабжение Красной армии той военной техникой, которую нам поставляли и США, и Англия. Хотя у нас долгие годы имелась тенденция преуменьшать значение этой помощи, но она была достаточно весомая. Собственно говоря, я на фронте наших полуторок и пятитонок не видел — были иномарки: «шевроле», «студебеккеры» и так далее.

ЛОБОВ: Говоря о ленд-лизе, как-то не вспоминаем, что он обошелся нам очень дорого. Кстати, ленд-лиз появился потому, что Рузвельт решил вывести из застойного состояния свою экономику — военную, в первую очередь. Это во-первых, а во-вторых, чтобы закабалить и сделать своими союзниками те государства, которые, как считали США, должны находиться под их влиянием. Вскоре уже Англия оказалась должна США 57 миллиардов долларов.

— А ведь тогдашние доллары были гораздо дороже сегодняшних «баксов»…

ЛОБОВ: Кстати, американское оружие получала и Япония. Когда один из конгрессменов спросил, почему США дают оружие стране, с которой воюют, то президент отвечал, что Япония может быть врагом не только США, но и другого государства… По ленд-лизу вооружались Франция, Голландия, Швеция и другие…

— Вы вспомнили о Японии. Ее вступление в войну против СССР могло бы самым радикальным образом отразиться на всем ходе событий…

ЛОБОВ: Япония сосредоточила в Маньчжурии миллионную группировку, поэтому и мы были вынуждены держать там свою такую же. А может, у кого-то была задача распылить наши силы и средства? Что, если б те армии, которые были в Иране, оказались на советско-германском фронте в 1941-м? И если бы с Дальнего Востока тогда же была переброшена миллионная, хорошо вооруженная армия? Японцы видели, что Германия дошла до Москвы — почему не ударили?

КИРПИЧЕНКО: В Японии были серьезные противоречия между премьер-министром, правительством и военным руководством. Военные настаивали на том, что нужно бить по советскому Дальнему Востоку. Премьер возражал. В конце концов, все согласились, что надо выступать, когда падет Москва.

ЛОБОВ: Поэтому, значит, когда Германия стала отступать, а наши войска двинулись на Запад, Япония продолжала сохранять свою пассивную позицию?

КИРПИЧЕНКО: Да, когда немцев отбросили от Москвы, у многих в Японии начали меняться суждения… Гитлер давил на японцев, грубо давил, но чем больше успехов было на советско-германском фронте, тем меньше было у них желания вступать в войну. Когда же началась более активная экспансия Японии в район Тихого океана, японцы стали говорить Гитлеру, что у них проблемы здесь. После начала войны с США они заявили, что на два фронта воевать не могут.

— То есть японская агрессия — не реализованная противником возможность…

ЛОБОВ: Мы всегда считаем, что в ходе и исходе войны заинтересованы только две противоборствующие стороны, и никогда не видим третью сторону… Между тем, чаще всего именно она, оставаясь за кадром, определяет реализацию возможностей. Вот, наполеоновские времена. Самое главное противоречие — между Англией и Францией. Но когда Наполеон пошел в Россию, Англия ничего не сделала, хотя и могла бы нанести удар во фланг Франции… Войной на Россию пошел Гитлер, все его главные войска были задействованы на советско-германском фронте, но до 1943 года никто фактически пальцем не пошевелил! Ни Англия, ни Америка. Значит, избирая направление, и Наполеон, и Гитлер были уверены, что беспрепятственно проведут свою стратегию. Почему же им никто не мешал? Кстати, еще в 1938 году Рузвельту сказал один из его союзников, что надо сделать так, чтобы Советский Союз и Германия больше уничтожили друг друга. Тогда, мол, мы будем иметь хорошие внешние рынки…

КИРПИЧЕНКО: Что ж, позиция Англии и США хорошо известна. Они сознательно оттягивали открытие второго фронта, давая противоборствующим сторонам возможность как следует обескровить друг друга… Между тем, долго оставаясь как бы за кадром, США достаточно напористо и активно действовали в своих интересах. Забегая вперед, скажу, что, когда руководители трех стран собирались на Тегеранской, Потсдамской и Ялтинской конференциях, у Сталина было достаточно полное досье о позициях союзников, что облегчало ему работу.

ЛОБОВ: Да, теперь уже известно, что в предвоенное время у нас разведка была великолепная. Иногда просто удивляешься, до какой степени все было отлажено, сколько людей туда было послано, как они там работали.

— К сожалению, не всей полученной информацией удалось распорядиться должным образом. И в том также кроются упущенные возможности…

ОРЛОВ: Ну, здесь достаточно обратиться к декабрю 1941-го, когда мы отогнали немцев от Москвы примерно на 100–250 километров. 5 января в Ставке происходит совещание, Жукоц предлагает наступать и дальше, но только на центральном направлении, потому что на другие нет сил… А Сталин принимает решение: наступать шестью фронтами на трех стратегических направлениях. Жуков пытался возразить, Сталин его грубо осадил и сказал, это было оформлено директивным письмом, что нужно сделать 1942 год годом окончательного разгрома немецких фашистов. Что, Сталин так просто это решил? Не просто…

ЛАБУСОВ: Из Германии, Франции и других стран наша агентура сообщала, что немцы выдохлись в зимнем наступлении и блицкриг сорван. Очень повлияло и вступление в войну Америки… Были получены документы из французского Генштаба — информация представителя финской армии в группе немецких армий «Север», свидетельствующая, что если русские продолжат наступление, то немцы будут бессильны перед Красной армией…

ОРЛОВ: К сожалению, все это были ошибочные оценки…

ЛАБУСОВ: Но не дезинформация!

ОРЛОВ: Это, пожалуй, было отражение тех настроений, той эйфории, которая царила на Западе по поводу нашей победы под Москвой. Даже американцы в марте начали разрабатывать планы высадки в Европу…

— Боялись опоздать к «разделу пирога»?

ОРЛОВ: Разумеется, потому что считалось, что рейх вот-вот рухнет. И Сталин принял ошибочное решение продолжать наступление на трех направлениях. Хорошая возможность наступать на одном, главном, направлении реализована не была. Силы оказались разрознены, а потому, хотя мы и владели стратегической инициативой до апреля, задачи, поставленные фронтам, не были выполнены. Вот роль разведки в таких важнейших ситуациях…

ЛАБУСОВ: Без комментариев.

КИРПИЧЕНКО: Думаю, что на совести Сталина не только эта ошибка — были и другие, но, наверное, сейчас их ему приписывается гораздо больше, чем было.

— Известно, что чем более бестолков и беспомощен был наш правитель, тем больше его поддерживали и хвалили на Западе. Наверное, если бы Сталин был действительно так плох в роли Верховного, немцы бы не пытались его убрать…

КИРПИЧЕНКО: Действительно, время от времени пишут о том, как наш предатель был экипирован под руководящего работника военной контрразведки и со своей напарницей на самолете, потом на мотоцикле поехал в Москву убивать Сталина… Конечно, картинка яркая. Но как бы он убил Сталина? У нас была такая жесткая система пропуска и на парады, и на разные совещания, что этот человек не смог бы ни приблизиться, ни пробиться к Сталину. Все эти покушения — утопия.

— Ну а как же предотвращенная советской разведкой попытка покушения на «большую тройку» в Тегеране в 1943-м? Ведь это была реальная угроза…

КИРПИЧЕНКО: Да, это яркая страница в истории разведки. Повезло Николаю Кузнецову, встретившему фон Ортеля, который ему проговорился, что намечается серьезная акция. Фон Ортель руководил спецшколой по подготовке диверсантов в Гааге и со своими «учениками» должен был ехать в Тегеран. Он не сказал про убийство «большой тройки», но это можно было понять. Ни одна информация никогда не принималась как достоверная на сто процентов — всегда идет ее глубокая перепроверка, перепроверка, перепроверка… Информация, которую получил Кузнецов, подтвердилась, и мы уже действовали не вслепую.

ОРЛОВ: Кстати, то, что в Иране стояли союзные войска, сыграло свою роль в выборе Сталиным места для конференции. Ни Рузвельту, ни Черчиллю в Иран ехать не хотелось. Черчилль предлагал Каир, но Сталин настоял на Тегеране.

— Президент хотел одного, премьер-министр — другого, а последнее слово все-таки осталось за советским руководителем. Почему?

ОРЛОВ: Пока не начались убедительные стратегические победы на советско-германском фронте, никто с нами не считался. Но после Сталинграда, и особенно Курска, всем стало ясно, что Советский Союз — это уже такая сила, которую нельзя не признавать. Я бы сказал, что в Тегеране Сталин сумел переплавить наши стратегические успехи в политическую победу…

— То есть Советский Союз заставил себя бояться как мощную военную силу?

ОРЛОВ: Нет, все гораздо сложнее. 1943 год характерен также целым рядом знаменательных событий, происшедших в нашей державе. Мы повернулись в сторону национальных интересов — распустили Коминтерн, показав союзникам, что мы национальная держава. Когда у нас начались успехи, мы сменили послов в Британии и в Америке. Литвинов и Майский были хорошими дипломатами, но они привыкли просить, а тут пришло время требовать, нужны были люди более жесткие — поехали Гусев и Громыко. Наконец, была сменена военная форма: введены погоны, стоячие воротнички — тем самым как бы кончалось с той армией, которая терпела поражение, и создавалась новая армия, которая пойдет только к победам… Кстати, год и закончился знаковым явлением — принятием нового гимна. Все это говорило миру, что вместо отсталой азиатской страны на арену вышла новая мощная сверхдержава. Итак, Сталин настоял на Тегеране — он мог теперь настаивать, и он правильно это сделал…

КИРПИЧЕНКО: Конечно, Верховный далеко куда-то уезжать не мог…

ОРЛОВ: Тегеран находится близко к нашим границам — всегда можно было вернуться, если потребует обстановка.

— Тем более что в конце ноября обстановка на советско-германском фронте складывалась непростая… Мощное контрнаступление гитлеровцев развернулось на Киевском направлении; наши войска высадились на Керченском плацдарме и вели ожесточенные бои, но развить наступление не могли; хотя блокада была прорвана, Ленинград еще оставался во вражеском окружении…

ОРЛОВ: Немаловажную роль в выборе места проведения конференции играло и то, что советское и английское посольства были расположены рядом, а американское находилось в полутора километрах. Сталин это, конечно, знал и пригласил Рузвельта жить в нашем посольстве. Тот принял предложение…

КИРПИЧЕНКО: Американское посольство располагалось на окраине Тегерана, бандитском районе… Оттуда Рузвельта нужно было буквально вытаскивать.

ОРЛОВ: Это, кстати говоря, было одной из предпосылок той политической победы, которую мы одержали в Тегеране. Потому что там мы «раскололи» англо-американцев — Рузвельт поддержал Сталина, а не Черчилля.

КИРПИЧЕНКО: Хотя конференция проходила очень напряженно, но это был первый контакт «Большой тройки» и взаимопонимание там все-таки наладилось…

— Наладилось, насколько можно понять, и взаимопонимание спецслужб?

КИРПИЧЕНКО: Наши контакты со спецслужбами Англии и США были очень трудными. Англичане не передавали нам информацию, касавшуюся планов ведения войны на советском фронте, которую должны были бы передать как союзники. Зато в Кабуле и Тегеране у нас был достаточно плодотворный контакт. В частности, накануне Тегеранской конференции мы с англичанами переловили и разгромили диверсионные группы, которые уже начали высаживаться. Так что здесь уже было реальное взаимодействие разведок…

— Ликвидировать <<большую тройку» в Тегеране гитлеровцам не удалось. К чему могло бы это привести, можно только предполагать… Хотя, конечно, война с Германией продолжалась бы в любом случае. А что произошло бы, если б удалось покушение на Гитлера? И кому было нужно и выгодно его устранить?

КИРПИЧЕНКО: Учтите, что у нас в ту эпоху не было недовольных Сталиным военачальников. Никому из советских полководцев не могло даже в страшном сне присниться, чтобы Сталина сбросить или какой-то заговор устроить. Зато многие гитлеровские генералы были недовольны политикой фюрера…

— Наверное, нашей разведке было выгодно выйти на эти круги?

КИРПИЧЕНКО: Нет, разведка к этому никакого отношения не имела, мы этим процессом не управляли. Если кто-то скажет, что советская агентура помогала в организации покушения на Гитлера, это будет только легенда. Нашего участия в этих покушениях не было, это совершенно точно!

— Значит, искать в событиях20 июля «советский след» напрасно… Почему?

КИРПИЧЕНКО: На страницы прессы сейчас проникла такая мысль: может, нам и не очень выгодно было бы убийство Гитлера? Пришли бы другие люди, которые могли заключить сепаратный мир с США и с Англией… Как говорят юристы, такая гипотеза имеет право на существование. Вопрос это очень сложный…

— Но ведь Запад и так вел сепаратные переговоры с руководством рейха…

КИРПИЧЕНКО: Я условно вычислил десять главных направлений работы разведки во время войны. Одно из них — слежение за сепаратными переговорами. Такие переговоры были. Но, во-первых, вел их не Гитлер, а в основном его оппозиционеры: лица духовного звания, военачальники, промышленники, какие-то политические деятели второго плана.

— По свидетельству Шелленберга, на переговоры пыталось выйти и руководство СС…

КИРПИЧЕНКО: И это было, но ни американцы, ни англичане реально ни на какие переговоры не шли. Они выслушивали предложения и говорили, что немецкая армия должна капитулировать и что с Гитлером должно быть покончено. Правда, они не всегда информировали нас об этом, чем Сталин успешно пользовался… Но это не были в полной мере сепаратные переговоры, тем более по поручению Гитлера и с какими-то решительными намерениями.

— Появилась версия, что и советское руководство пыталось заключить с Германией какие-то сепаратные соглашения. Так ли это?

КИРПИЧЕНКО: Никаких переговоров у нас с немцами не было! Хотя теоретически можно допустить, что для того, чтобы выиграть какую-то передышку, перегруппироваться, можно было пойти и на такой вариант…

— Если обращаться к той же аналогии 1812 года, то вспомним ситуацию сЛористоном, который былуверен, что фельдмаршал Кутузов ведет с ним мирные переговоры. На самом деле Михаил Илларионович всего только тянул время…

КИРПИЧЕНКО: В отличие от 1812 года, никаких материалов о сепаратных переговорах — подлинных или мнимых — нет и не было. В разведке их совершенно точно нет, и я категорически не поверю, что они могут быть где-то еще!

ЯКОВЛЕВ: Мне хочется вернуться к вопросу о нереализованных возможностях… На телеканале «Россия» мы делаем документальный телевизионный фильм, посвященный Курскому сражению, событиям лета 1943 года. Известно, что мы хорошо подготовились к этому сражению, создали глубоко эшелонированную оборону, полностью знали все о планах немцев… Но почему, несмотря на все это, мы понесли слишком большие потери?

НИКИФОРОВ: Вынужден отметить давний интерес нашего телевидения к потерям Красной армии. Каждый раз, получая передачу о войне, мы уже настраиваемся на разговор о том, что у нас были слишком большие потери. Это очевидная тенденция! Причем это вопрос достаточно провокационный: он предполагает разговор о том, что же именно наши командиры делали не так, какие допустили ошибки… Ответ на этот вопрос заранее программируется. Мне кажется странной и сама правомерность его постановки. Что значит — «слишком большие потери»? Что, у вас уже какая-то «норма потерь»? По-моему, при нормальном восприятии и одного погибшего от пули захватчика «слишком много»!

ЯКОВЛЕВ: Обороняющиеся несут меньшие потери, чем наступающие…

РЯБОЧКИН: Есть, конечно, теоретическое соотношение потерь — один к трем, но надо учитывать, что в Курской битве мы и оборонялись, и наступали.

ЯКОВЛЕВ: Но ситуация 1943 года — другая, чем была в начале войны. Казалось бы, было время подготовиться — и все равно, потери один к б, один к 7…

КИРПИЧЕНКО: Действительно, гитлеровцам противостояла уже другая армия. Но, по замыслу Гитлера, Курская битва должна была стать реваншем и за Москву, за Сталинград… Туда были брошены неимоверные силы — помимо новых танков и САУ, были еще и новые самолеты: «Фокке-вульф-190А», «Хейнкель-129», и войска были отборные. Поэтому ставить в вину, что мы много потеряли в этом сражении, просто невозможно. Конечно, если бы наши офицеры окончили бы нормальные училища, если б солдаты прошли соответствующую подготовку, наверное, потерь было бы меньше. Но говорить об этом беспредметно.

ОРЛОВ: Мы воевали на своей земле, многие даже освобождали свои родные города и села и видели, что там творилось. Все это прибавляло ненависти к врагу, а ненависть — не всегда лучший советчик. В бою нужен трезвый расчет! Но иногда нужно было быстрее освободить все — любой ценой, и действительно, за ценой мы не стояли… Так что, говоря, что наши войска несли в боях потери большие, чем союзники, следует учитывать, что американцы и англичане воевали за тридевять земель от своих домов, тыл у них был совершенно обеспечен, они могли себе позволить наступать методически — ни шагу вперед без гарантии успеха. Чуть авиация не добила противника — все, никаких наступлений.

ЛАБУСОВ: При этом только немцы начали наступление в Арденнах — наши союзники от них сразу же убежали.

НИКИФОРОВ: Мы получали такие потери, которые объективно складывались и зависели от массы факторов… Говоря о Курской битве, я не вижу каких-то откровенных ошибок, принципиально неверных решений, принятых либо на уровне Генерального штаба, либо на уровне командующих фронтами или армиями, которые привели бы к существенному увеличению наших потерь…

ОРЛОВ: Я думаю, что ошибки, конечно, были, хотя весь 1942 год ушел на обучение нашей армии современной войне. Обучение это шло в ходе боев, отсюда и огромные потери были не только в 1941-м и 1942-м, но и в 1943-м тоже. Маршевое пополнение приходило слабо обученное. Дивизии бились до последнего, потом их отводили, приходили другие, которые все начинали заново. Плохое взаимодействие было между пехотой и танками, между танками и авиацией — еще не удалось ликвидировать «радиобоязнь» в управлении… Однако на Центральном фронте немцы смогли прорваться только на 12 километров, на Воронежском — на 35, и дальше не прошли! А оборона была 250 километров в глубину, и гитлеровцы в ней завязли.

НИКИФОРОВ: Услышав «1 к 6, 1 к 7», я понял, что вы исходите из совершенно ошибочной предпосылки. Подобное соотношение не имеет в науке ни малейшего оправдания. Наши потери изучены досконально… Но что касается немецкой стороны, цифры, которые называют сами немцы, совершенно разные, и доверять им невозможно. Например, один историк заявил: «Фельдмаршал Кейтель, когда его вели на виселицу, сказал: «Я ухожу туда, где два миллиона моих солдат!» Следовательно, немецкие потери составляют два миллиона». В общем, цифра немецких потерь явно взята с потолка. Точно так «среднепотолочным методом» подсчитываются и потери сторон в Курской битве.

ОРЛОВ: Автор одного немецкого исследования утверждает: «Подсчитать немецкие потери не представляется возможным. Они колеблются от двух до девяти миллионов». Имеются в виду только убитые…

НИКИФОРОВ: При этом своих союзников они не учитывают вообще, подсчет потерь ведется в границах рейха 1939 года.

ОРЛОВ: Наши Вооруженные Силы потеряли в Великой Отечественной войне 8600 тысяч. Немцы приблизительно потеряли 7 миллионов, еще 950 тысяч — их союзники. То есть соотношение по вооруженным силам примерно одинаковое…

ЛОБОВ: К сожалению, мы не разделяем понятия «война» и «боевые действия». Но война — не только боевые действия. Это борьба экономик, идеологий, дисциплины, менталитетов народных, информационная борьба… Пора, наверное, науке разделить и проанализировать, что же у нас было в войне, и что — в боевых действиях. Тогда все встанет на свои места… Мы одержали победу над очень сильным противником — очень дорогой ценой. Но говорить, что это были «большие потери», «малые потери», по меньшей мере, бестактно.

НИКИФОРОВ: Кстати, кто может обоснованно и доказательно утверждать, что советское руководство, наше командование с первого дня войны и даже с довоенного времени не стремились минимизировать потери, все сделать для того, чтобы у нас была должная подготовка, лучшая техника? Потом на поле боя они стремились командовать так, чтобы нанести врагу большие потери, чем себе. К сожалению, ряд объективных условий не всегда позволял это сделать…

ЛОБОВ: Считаю, что во время Великой Отечественной войны мы реализовали абсолютное большинство своих возможностей. Другой вопрос: что мы получили в результате? Как все это отразилось на последующем развитии СССР, на судьбах Европы и всего мира? Прежде всего следует учесть, что мы дважды разрушили европейскую часть своей страны и получили полностью разрушенную восточную часть Европы: Польшу, Венгрию, Чехословакию, Румынию, восточную часть Германии. Что получила та сторона? Абсолютно целую Европу Западную… Мы понесли огромнейший урон, зато для наших союзников образовался огромнейший рынок сбыта. Мы потеряли 27 миллионов, американцы — 200 тысяч, Германия потеряла 17 миллионов граждан, не реализовав своих возможностей…

(21 июня 2003 г.)

Часть 5 Смерть правителя

Он победил Абвер

Официальная история носит избирательный характер: в силу политических соображений и личных пристрастий сильных мира сего многие события, равно как их участники, оказываются как бы за кадром; и чем потом больше проходит времени, тем сложнее незаслуженно забытому человеку вернуться в историческую память народа, тем более — в официальную историю. Потому, наверное, правы те ученые, кто считает, что историческое прошлое является многовариантным. Официальным становится тот вариант, который устраивает политиков, — не зря говорится, что история пишется победителями. Побежденные если же и остаются в исторической памяти, то в весьма искаженном виде…

Известно, что одним из слагаемых Победы в Великой Отечественной войне стала успешная деятельность военной контрразведки, которая сумела одержать верх в противоборстве со спецслужбами нацистской Германии и ее сателлитов. Военные контрразведчики обезвредили более 30 тысяч агентов разведки противника, около 3,5 тысячи агентов-диверсантов и свыше 6 тысяч террористов; в интересах Ставки ВГК, Генштаба и командования фронтов было проведено свыше 180 радиоигр с разведкой противника; в тыл гитлеровцев были заброшены свыше трех тысяч наших агентов. Между тем, фамилии организаторов этой победоносной борьбы называются крайне редко и как-то даже стыдливо. Но разве по трудам своим эти люди не заслужили того, чтобы остаться в истории? Один из них — генерал-полковник Виктор Семенович Абакумов.

О его молодости известно немногое — Виктор Семенович на эту тему распространяться не любил, да и число людей, знавших министра госбезопасности СССР, заметно поубавилось после его ареста в июле 1951 года. Сохранилась автобиография Абакумова, написанная 14 декабря 1939 года:

«Родился в гор. Москве в 1908 году в семье рабочего. Отец мой до революции был некоторое время рабочим Московской фармацевтической фабрики, б. Келлер. После революции — уборщиком-истопником одной из больниц гор. Москвы. Заработок отец получал очень низкий, семья из 5 человек (брат, сестра и я) всегда находилась в нужде. Проработав в больнице много лет, отец в 1922 году умер.

Мать до революции работала швеей но разным мастерским, и, кроме этого, ей приходилось еще брать шитье на дом. После революции работала уборщицей в той же больнице, где работал и отец. Проработав там лет 13, заболела, перешла на пенсию.

Сам я проживал все время в Москве. До 1921 года учился в городском училище. В конце 1921 года, еще мальчишкой, ушел добровольцем в РККА, где служил во 2-й особого назначения Московской бригаде (ЧОН).

В конце 1923 года демобилизовался из армии. В связи с безработицей я весь 1924 год работал рабочим па разных временных работах.

В 1925–1927 гг. работал упаковщиком Моспромсоюза в Москве.

В 1927 году перешел на работу в ВСНХ СССР, где служил стрелком первого отряда военно-промышленной охраны. Там же в 1927 г. я вступил в члены ВЛКСМ.

В конце 1928 года поступил работать упаковщиком складов Центросоюза, где в 1930 году вступил в ВКП(б).

В этом же году, когда проходило выдвижение рабочих в советский аппарат, меня через профсоюзы выдвинули в систему Наркомторга РСФСР, где я работал зам. начальника административного отдела торгово-посылочной конторы и одновременно был секретарем комсомольской организации.

Проработав всего лишь 8 месяцев, в сентябре 1930 года решением Замоскворецкого райкома ВЛКСМ я был послан на руководящую комсомольскую работу на штамповочный завод «Пресс». На этом заводе меня избрали секретарем комсомольской организации.

В последующем на заводе «Пресс» меня избрали делегатом Замоскворецкой конференции, а на конференции я был избран членом пленума и бюро Замоскворецкого райкома ВЛКСМ. В связи с этим меня тогда же перевели на работу в райком ВЛКСМ зав. военным отделом.

В тот же период я неоднократно поднимал вопрос о том, чтобы с комсомольской работы меня отпустили на учебу, но вместо этого в 1932 году, Московским комитетом ВКП(б) я был мобилизован и послан на работу в органы НКВД.

Работая в органах НКВД (УНКВД МО, ЭКУ НКВД, 3-й отдел ГУЛАГа, 2-й отдел ГУГБ), я все время был на низовой работе.

В 1939 году руководством НКВД СССР был выдвинут на руководящую чекистскую работу — нач. УНКВД Ростовской области.

Работая начальником УНКВД Ростовской области, я был избран делегатом на XVIII съезд ВКП(б). Являюсь членом бюро и пленума Ростовского обкома ВКП(б) и членом пленума горкома ВКП(б).

Жена — Смирнова Т. А., дочь сапожника. Дома учится.

В. Абакумов».

Так Виктор Семенович рассказал о своей молодости и начале «чекистской биографии». На 13-м году жизни он попал во 2-ю Московскую бригаду ЧОНа. В гости зашел его крестный, Федор Гнутов, предложивший рослому и крепкому мальчишке поработать под его началом санитаром. Такая работа гарантировала сытную жизнь и некоторые деньги, что было важно для малообеспеченной семьи. В рядах ЧОНа Абакумов участвовал в подавлении антисоветских волнений в Шиловском уезде. «Период нахождения в частях особого назначения сделал из меня честного и несгибаемого борца за светлые социалистические идеалы, готового на любые жертвы ради торжества коммунизма», — писал он в своей ранней автобиографии.

О первых годах службы Абакумова в органах НКВД практически ничего не известно. Он был простым «опером», и кто знает, как бы сложилась его карьера, если бы не закатилась звезда Генриха Ягоды, а затем бы не вышел из доверия вождя и следующий руководитель НКВД Николай Ежов. «Смена караула» в верхнем эшелоне наркомата сопровождалась кадровыми чистками во всех звеньях органов госбезопасности. Со времен Хрущева принято говорить о широкомасштабном кадровом обновлении в 1930-е годы в партийных органах и РККА, но куда более жестокими были чистки в самих структурах госбезопасности — и в процентном отношении, и по суровости приговоров.

Это открывало возможности для стремительного карьерного роста молодых сотрудников. Среди счастливчиков был и Абакумов, пришедший в Главное управление государственной безопасности НКВД из Главного управления исправительно-трудовых лагерей и трудовых поселений. Везение Виктора Семеновича было особенно неожиданным: по некоторым данным, молодой и красивый Абакумов чуть было не сгорел по «женской линии» в период работы в Экономическом управлении ОГПУ СССР — был уличен в том, что использовал конспиративные квартиры для встреч со своими подругами. Тогда его и перевели в ГУЛАГ…

«К оперативной работе влечение имеет. Порывист. Быстро делает выводы, подчас необоснованные. Иногда мало обдумывает последствия. В следственных делах не участвовал. Дисциплинирован. Требуется руководство воспитательного характера».

Из аттестации уполномоченного 1-го отдела Экономического управления ОГПУ, 1934 год.

В ГУГБ НКВД СССР Абакумов быстро дорос до должности начальника отделения секретно-политического отдела, которым тогда руководил только что назначенный в Москву из Закавказья Лаврентий Берия. Очевидно, что молодой чекист приглянулся Лаврентию Павловичу — в декабре 1938 года, спустя месяц после назначения Берии наркомом внутренних дел СССР, Абакумов возглавил управление НКВД по Ростовской области. А было-то ему тогда всего 30 лет!

Разъяснять, чем приходилось заниматься новому начальнику управления, думается, не надо. От многих других руководителей Абакумов отличался лишь молодостью и личным участием в допросах, в ходе которых он, человек большой физической силы, применял самые жесткие методы дознания. В то время физическое воздействие было повсеместным: высшее политическое руководство требовало изобличать «врагов народа» любыми средствами. Как бы ни пытались сегодня иные «партийные перерожденцы» дистанцироваться от НКВД — КГБ, но эти органы прежде всего выполняли «волю партии», точнее, приказы партийного руководства. Впрочем, как и каждый советский человек на своем рабочем месте…

Его служебное рвение не осталось незамеченным для Берии, который и сам не ленился участвовать в допросах особо важных персон. Именно такие люди, как Абакумов, — молодые, беспрекословно выполняющие все установки руководства и, главное, не связанные ни е одной из групп высшей партийной номенклатуры, требовались Сталину в Москве. В начале 1941 года, когда НКВД СССР решили разделить на две самостоятельные структуры — наркоматы внутренних дел и государственной безопасности, открылись новые вакансии на руководящих должностях. На одну из них — заместителя наркома внутренних дел — назначили Абакумова. Ему доверили курировать не самое важное направление: главные управления милиции и пожарной охраны. Впрочем, в его ведении находился и 3-й отдел, занимавшийся оперативно-чекистским обслуживанием пограничных и внутренних войск. Так Абакумов стал входить в «сталинскую обойму».

Начало войны открыло Абакумову дорогу в высшую власть: 19 июля 1941 года он возглавил управление особых отделов НКВД — военную контрразведку. Позднее, в апреле 1943-го, ее переименовали в Главное управление контрразведки «Смерш», передав в ведение Наркомата обороны. Начальник «Смерша» стал заместителем наркома, а эту должность занимал Сталин.

Однако войну Виктор Семенович закончил генерал-лейтенантом — воинское звание генерал-полковник ему было присвоено уже в июле 1945-го.

Абакумов проявил себя хорошим организатором. По воспоминаниям ветеранов военной контрразведки, он воспользовался опытом Генштаба и выстроил систему руководства «Смершем» по образцу действующей армии: в ГУКР были созданы управления по фронтам. Это позволяло начальнику военной контрразведки лучше разбираться в оперативной обстановке на фронтах и поднимало его авторитет в глазах Сталина, не позволявшего подчиненным прикрывать некомпетентность словоблудием. Вождя подкупала и эффективность работы военной контрразведки, структуры которой в борьбе с агентурой противника демонстрировали большую эффективность, чем их коллеги из наркоматов госбезопасности и внутренних дел.

Человек решительный, Виктор Семенович не боялся брать ответственность на себя и не желал слепо следовать установившимся порядкам. Военная ситуация нередко требовала быстрых и нестандартных решений. Так, Абакумов распорядился освобождать от уголовной ответственности явившихся с повинной немецких агентов, что во многом помогло военным контрразведчикам в противоборстве с немецкими спецслужбами, в нейтрализации их агентуры.

«Принижать заслуги Абакумова в успешной работе ГУКР «Смерш» несерьезно, думаю, что этого не позволит себе ни один контрразведчик военного времени. Практические результаты деятельности «Смерша» оказались выше, чем у НКГБ, что и стало причиной выдвижения Абакумова».

Из воспоминаний Героя Советского Союза генерала армии П. И. Ивашутина.

После окончания войны стареющий Сталин стал задумываться о своем преемнике. Ему было очевидно, что его ближайшие соратники не способны сохранить и укреплять воссозданную могучую империю. Вождь нуждался в новых людях, лично преданных ему, — тех, на кого можно будет опереться в замышляемой чистке партийной номенклатуры, которая за военный период пришла в себя от психологического шока 1930-х годов.

В предстоящих переменах в стране свою роль призваны были сыграть и органы госбезопасности. Во главе их Сталин решил поставить Абакумова, в чьей лояльности и работоспособности он удостоверился. К тому же у Абакумова не сложились личные отношения с большинством руководителей МГБ и МВД, что тоже было немаловажным для становившегося все более подозрительным хозяина Кремля. Жестокая школа борьбы за власть приучила его к предельной осторожности, которая с годами все более перерастала в мнительность. Хотя, как знать, может эти опасения и не были безосновательны…

Абакумову, ставшему в мае 1946 года министром госбезопасности вместо близкого к Берии генерала армии Всеволода Меркулова, пришлось решать такие задачи, которые помогли ему нажить немало недоброжелателей в верхних эшелонах власти. Такова, видимо, судьба всех руководителей «тайной полиции» — чем эффективнее работаешь, тем больше горьких плодов можешь впоследствии пожать. В частности, новому главе МГБ пришлось много заниматься военными делами — в процессе реорганизации органов госбезопасности, ГУ KP «Смерш» перешло из военного ведомства в МГБ в качестве одного из его структурных подразделений — 3-го управления.

У любого правителя после успешного завершения войны возникают определенные проблемы с полководцами, вкусившими радость побед и ощутившими восторг сограждан. Между тем еще Шекспир сказал: «Мавр сделал свое дело — мавр может уйти…» Привыкшие за годы войны к относительной свободе и к самостоятельности в принятии решений, многие советские генералы не сразу поняли, что теперь наступают иные времена и вновь возрастают в цене беспрекословная исполнительность и умение аппаратного «политеса».

В довершение всего, немалое число военачальников ощутило слабость «человеческой природы» перед трофеями. Играли свою роковую роль и приехавшие в поверженную Германию жены полководцев — пока еще не избалованные роскошью, а также расторопные адъютанты и хитроватые интенданты… Разумеется, информация на этот счет исправно поступала в Москву по соответствующим каналам. Так, было известно, что командир 2-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал-лейтенант Владимир Крюков ухитрился приобрести более ста килограммов изделий из серебра, десятки старинных ковров, антикварных сервизов и т. п. Другой же генерал-лейтенант — из руководящего политсостава — отправил на родину целый эшелон трофейного имущества, разжился работами французских и фламандских мастеров XVII и XVIII веков, изделиями из серебра, фарфора. Аскетичного Сталина подобные сообщения приводили в ярость…

К тому же, иные члены семей военачальников болтали много лишнего. Например, в новогоднюю ночь 1947 года к уже находившемуся в опале маршалу Жукову приехал генерал Крюков с супругой, певицей Лидией Руслановой. Та, бросив на стол полководцу двух подстреленных тетеревов, не нашла ничего лучшего, как сказать: «Я желаю, Георгий Константинович, чтобы так выглядели все твои враги!» В ситуации, когда полководец находился «под колпаком», подобные реплики отнюдь не улучшали его положения.

Во времена министра Абакумова досталось не только Жукову и его окружению, но и командованию ВМФ, ВВС, руководству авиапрома. И если по «авиационному делу» далеко не все обвинения были так уж однозначно безосновательны, то обвинения адмиралов в передаче западным союзникам «секрета» парашютной торпеды были шиты белыми нитками.

Мы не собираемся оправдывать министра госбезопасности, но факт остается фактом: по долгу службы Абакумов был обязан регулярно докладывать Сталину информацию о поведении и настроениях военачальников — тем более что у хозяина Кремля был не один канал информации, а уж решения принимал сам вождь. Одним правитель прощал прегрешения, других стремительной опалой опускал «на грешную землю», третьих жестоко карал.

«Авиационное дело» испортило отношения Абакумова с секретарем ЦК Маленковым. Результаты расследования были доложены Сталину, ему стало известно о личных недоработках Георгия Максимилиановича, курировавшего авиапром в годы войны, а посему в 1946 году Маленков был вынужден провести несколько месяцев на партработе в Средней Азии… Вместо Маленкова секретарем ЦК, отвечавшим за кадровую политику, органы госбезопасности и юстиции, стал тогда ленинградец Алексей Кузнецов. Его перевод в Москву привел к консолидации в верхнем эшелоне власти так называемой ленинградской группы, в которую входили секретарь ЦК Андрей Жданов, председатель Госплана Николай Вознесенский, заместитель председателя Совета Министров СССР Алексей Косыгин, первый секретарь Ленинградского обкома партии Петр Попков и примыкавший к ним председатель Совета Министров РСФСР Михаил Родионов.

Пройдет всего два года, и Абакумову вместе с вернувшим себе позиции в аппарате ЦК Маленковым придется заняться «антигосударственной деятельностью» этих молодых и энергичных выходцев из северной столицы. Причиной «ленинградского дела» принято считать борьбу кланов внутри высшей партноменклатуры — и этот фактор действительно имел место. Но, как думается, корни решения Сталина расправиться с группой перспективных и энергичных руководителей уходят гораздо глубже. Возможно, главным мотивом решения вождя стали его принципиальные расхождения с Вознесенским во взглядах по концептуальным проблемам дальнейшего экономического развития СССР. Не исключено, что Сталин опасался, что после его кончины верх в руководстве возьмет группа Вознесенского. Между тем его политэкономические взгляды противоречили убеждениям Сталина, изложенным им в книге «Экономические проблемы социализма в СССР» уже после расстрела «ленинградцев».

Вознесенский считался одним из самых авторитетных в стране экономистов. Многие статьи, публикуемые в партийном журнале «Большевик», содержали цитаты из его книги «Военная экономика СССР». Сталина, видимо, раздражала не столько чрезмерная популяризация Вознесенского, сколько тиражирование теоретических взглядов председателя Госплана. Николай Алексеевич ратовал за всемерное развитие хозрасчета — перевод на него буквально каждого цеха, каждой бригады. Эти взгляды были чем-то сродни воззрениям Бухарина и Рыкова, расстрелянных в конце 1930-х годов. Когда казалось, что с «правыми» навсегда покончено, их идеи оказались реанимированы одним из перспективных членов Политбюро.

Сталин, в отличие от Вознесенского, исходил из того, что товарное обращение несовместимо с перспективой перехода от социализма к коммунизму и что «по мере развития централизованного научного планирования хозрасчет неминуемо превращался в дикий анахронизм, в тормоз строительства коммунизма». В последний период его правления концепция экономической политики исходила из приоритета снижения себестоимости продукции и совершенствования механизма ежегодного снижения цен. Считалось, что плановое снижение себестоимости будет стимулировать внедрение более производительного оборудования, а плановое снижение цен — добросовестный труд и бережное отношение к общественной собственности. С идейными оппонентами из числа «рыночников» вождь решил «разобраться».

Абакумов безропотно выполнил политическую установку Сталина на устранение «ленинградской группы», воспользовавшись для этого промахами в работе попавших в опалу руководителей. Возможно, быстрой расправе с «оппозиционерами» способствовала внезапная кончина Жданова — по сути, второго человека в партии и неформального лидера «ленинградцев»… Только Косыгину каким-то чудом удалось избежать ареста — судьба уготовила ему долгую, хотя и беспокойную, нелегкую политическую карьеру.

В литературе можно встретить утверждение, что Абакумов поддерживал дружеские отношения с секретарем ЦК Кузнецовым и даже по возможности тормозил «разработку» «ленинградцев», чтобы оттянуть их арест. Может, это и так. Но известно, что Абакумов был осведомлен, что в 1946 году, когда Сталин решил заменить Меркулова на «своего человека», Жданов и Кузнецов усиленно «сватали» на пост министра госбезопасности Петра Николаевича Кубаткина, со времен войны возглавлявшего Ленинградское управление госбезопасности.

…К 1950 году, наверное, не было ни одного члена Политбюро, у которого не было оснований не любить, мягко говоря, руководителя МГБ. От органов досталось даже Молотову, у которого в 1949 году была осуждена к ссылке жена Полина Жемчужина (Карпович), начальник главка в министерстве легкой промышленности РСФСР. Хотя, разумеется, не Абакумов принимал решение об аресте супруги члена Политбюро, еще до революции работавшего с самим Лениным. Не мог он также самостоятельно отдавать распоряжения о внесудебной ликвидации в 1948 году Соломона Михоэлса, художественного руководителя Московского государственного еврейского театра — был лишь один человек, кто мог принимать такого рода решения, исходя из своих соображений о политической целесообразности, добре и зле. Причастность к убийству талантливого театрального деятеля, возглавлявшего Еврейский антифашистский комитет, дорого стоила министру госбезопасности: это преступление обычно называется одним из первых, когда речь заходит об оценке его деятельности.

Сгубило же Абакумова дело профессора Якова Этингера (1887 г. р.), оказывавшего медицинские услуги Лаврентию Берия. Этот крупный авторитет в области кардиологии был арестован в ноябре 1950 года. В поле зрения структур МГБ врач, имевший неосторожность вести разговоры на политические темы, попал в конце 1940-х. С помощью оперативной техники были зафиксированы его «неоднократные враждебные выпады против тов. Сталина». Этингера решили арестовать, но начальник охраны Сталина генерал-лейтенант Власик рекомендовал не торопиться, а для начала перевести его на малозначительную должность. Весной 1950 года Абакумов обратился в ЦК за санкцией на арест кардиолога. Впоследствии он рассказывал следователю: «Такие аресты, как аресты ученых, всегда являлись важными, и к ним по указанию ЦК ВКП(б) мы подходили с особой тщательностью».

В ноябре МГБ поставило вопрос об аресте Этингера непосредственно перед Сталиным. В курсе были руководитель секретариата вождя Поскребышев и замглавы правительства Николай Булганин, который из-за частого недомогания вождя в этот период вел текущие дела в Совете министров. Судя по показаниям Абакумова, именно Булганин и разрешил ему произвести арест кардиолога.

Допросы Этингера в Лефортовской тюрьме вел старший следователь следственной части по особо важным делам МГБ подполковник Михаил Рюмин. Представителей следствия интересовали не столько разговоры врача и его собеседники, сколько причины нескольких смертей партийных функционеров, страдавших болезнями сердца. Вскоре Абакумов, участвуя в допросах Этингера, понял, что расследование «вредительского лечения» перспектив не имеет, и единственное, что можно поставить профессору в вину, — это «антисоветскую деятельность», выражавшеюся во «враждебных разговорах». Но тут, после очередной «беседы» с Рюминым, пожилой врач скончался… Возможно, сказался результат пребывания арестованного в «камере-холодильнике», куда следователь помещал его в целях психологического давления.

А 2 июля 1951 года Рюмин направил письмо в ЦК, сигнализируя о торможении министром следствия по делу «врачей-вредителей». Абакумов обвинялся в том, что способствовал смерти подследственного Этингера, установив для него самые суровые условия содержания. Вряд ли бы сам подполковник рискнул написать Сталину — скорее всего, его подтолкнул к этому кто-то из высокопоставленных недоброжелателей главы МГБ. Известно, что письмо попало в Кремль через Д. Суханова, помощника Маленкова.

Обстоятельства появления письма Рюмина до сих пор остаются неясными. Но, так или иначе, Абакумов оказался под подозрением у Сталина за укрывательство «заговора, инспирированного иностранной разведкой». Масла в огонь подлила информация о возможных неофициальных контактах Абакумова с Берией, который вышел из доверия хозяина Кремля и, как заместитель главы правительства, занимался организацией работ в области создания ядерного и ракетного оружия. Возможно, Абакумова попросил о встрече сам Берия, обеспокоенный арестом лечившего его врача — скорее всего, Лаврентий Павлович боялся, что при интенсивных допросах Этингер наговорит лишнего…

Но, видимо, причиной опалы Абакумов стала его позиция относительно «дела врачей», которому он не был намерен придавать политический и национальный подтекст, к чему стремился становившийся все более подозрительным Сталин или какая-то группа в партийном руководстве…

Начальник Следственной части по особо важным делам А. Романов вспоминал: «Абакумов сказал: Этингер — провокатор, он заведет нас в дебри. Учитывая особую чувствительность Верховного к таким проблемам, мы придем к повторению 37-го года. Пока я нахожусь на этом посту, повторения не допущу». Зная твердый характер Абакумова и его известную смелость, можно предположить, что он постарался бы «спустить на тормозах» дело попавших под подозрение врачей. Да и по делу Еврейского антифашистского комитета, руководители которого подозревались в национализме и связях с американской разведкой, Виктор Семенович личной инициативы не проявлял и совсем не стремился к разоблачению «всемирного заговора».

«Сознательное торможение расследования» и преступную халатность в деле о «еврейском националисте» Этин-гере как раз и ставили в вину Абакумову его недоброжелатели из ЦК партии. Министра упрекали в том, что он считал надуманными полученные Рюминым показания о некоем заговоре врачей и заявлял, что «это дело заведет МГБ в дебри».

В причинах возникновения «дела врачей» исследователи, возможно, так и не разберутся до конца. Нельзя исключить, что это была хорошо продуманная провокация каких-то кругов, сумевших использовать настроения бытового антисемитизма у старого правителя, усиленные его обеспокоенностью проблемами личной жизни детей. Известно, что второй женой Якова Джугашвили была Юлия Исааковна Мельцер; что первой любовью дочери Светланы стал Алексей Каплер и что ее первый муж Григорий Морозов оказался с точки зрения Сталина «не той национальности»; да и женитьба Василия Сталина на Галине Бурдонской энтузиазма у Иосифа Виссарионовича не вызвала… Масла в огонь подлили показания знакомого Михоэлса 3. Гринберга, арестованного в 1948 году: Михоэлс обмолвился о возможности использовать брак Светланы с Морозовым для реализации идеи создания Еврейской автономной республики в Крыму…

Ранее шовинизм у Сталина особо не проявлялся. Более того, известен его ответ на вопрос Еврейского телеграфного агентства США в 1931 году: «Национальный и расовый шовинизм есть пережиток человеконенавистнических нравов, свойственных периоду каннибализма. Антисемитизм как крайняя форма расового шовинизма является наиболее опасным пережитком каннибализма. Антисемитизм выгоден эксплуататорам как громоотвод, выводящий капитализм из-под удара трудящихся».

Возможно, в конце 1940-х годов этот громоотвод понадобился кому-то для разжигания межнациональной розни в советском обществе и провоцирования антисоветских настроений среди граждан СССР еврейской национальности, а также — для дискредитации Советской державы и конкретно русского народа в кругах западноевропейской и американской интеллигенции.

Если это так, то расчет оказался верным. Международная репутация СССР была основательно подпорчена… А ведь если вспомнить, то в 1920–1930-е годы Страна Советов пользовалась большой симпатией западной либеральной интеллигенции, очень спокойно, кстати, воспринявшей судебные процессы в нашей стране. Тот же Еврейский антифашистский комитет был создан в начале 1942 года в расчете на симпатии зарубежных еврейских общин и получение от них финансовой помощи и информационно-политической поддержки в борьбе СССР против Германии. Идея создания Еврейской автономии в северной части Крыма пользовалась поддержкой Молотова и Берии, надеявшихся таким образом привлечь средства западных банков для восстановления СССР и предложить альтернативу переселению советских евреев в Палестину.

Кажется, Абакумов предвидел подводные камни «дела врачей», но в Кремле могущественнее оказались силы, по каким-то соображениям заинтересованные в максимальной раскрутке темы «еврейского национализма». А это, в конечном счете, било по самому Сталину и дискредитировало его систему власти в глазах западной элиты и финансовых кругов, которые оказывали СССР определенную поддержку в 1920–1930-е годы. Ведь курс Рузвельта на сближение с СССР был не только и не столько его личной заслугой, сколько реализацией долгосрочной стратегии мировой финансовой элиты…

4 июля 1951 года Абакумова отстранили от должности, а уже 11-го, по итогам работы комиссии, созданной для проверки заявления Рюмина, члены Политбюро ЦК приняли постановление «О неблагополучном положении в МГБ СССР». В документе утверждалось, что «Абакумов… при допросе пытался вновь обмануть партию, не обнаружил понимания совершенных им преступлений и не проявил никаких признаков готовности раскаяться в совершенных им преступлениях». Судя по составу комиссии (Л. Берия и три представителя аппарата ЦК — Г. Маленков, М. Шкирятов, С. Игнатьев), вывод был предрешен. Основания «утопить» Абакумова имелись и у Берии, и у Маленкова, и у других партийных функционеров… Кстати, близкий к Маленкову заведующий отделом ЦК Игнатьев в августе стал новым министром госбезопасности.

К 1950 году в советской властной пирамиде существенно возросла роль аппарата ЦК. С благословения Сталина партийные функционеры даже получили возможность непосредственно участвовать в следственных процедурах. В феврале 1950 года была создана тюрьма, рассчитанная на несколько десятков особо важных политзаключенных — со своей специальной охраной. Ее разместили на улице Матросская тишина. Начальник тюрьмы не подчинялся руководству МВД или МГБ, его курировал непосредственно Маленков.

Именно здесь и оказался 12 июля Виктор Семенович, доставленный после допроса в прокуратуре первым заместителем министра госбезопасности С. Гоглидзе и начальником главного управления Погранвойск МГБ генерал-лейтенантом Н. Стахановым. Арестовали также его жену Антонину Смирнову (с двухмесячным сыном) — дочь известного в то время эстрадного артиста и гипнотезера, выступавшего под псевдонимом Орнальдо. Кстати, сын Абакумова впоследствии стал талантливым ученым и в настоящее время живет в Москве.

Его отец так и не увидел сына взрослым. Но прежде чем погибнуть, бывшему главе МГБ пришлось пройти самые жестокие испытания. К нему применяли все методы допросов: подолгу держали в холодном карцере, не снимали наручники и кандалы, лишали сна, использовали физические методы воздействия, превратившие красавца-мужчину в полного инвалида.

Поначалу Абакумов надеялся на снисхождение Кремля. Сохранился текст его письма к Берии и Маленкову:

«Дорогие Лаврентий Павлович и Георгий Михайлович!

Со мной проделали что-то невероятное. Первые восемь дней держали в почти темной холодной камере. Далее в течение месяца допросы организовывали таким образом, чтобы я спал час-полтора в сутки, и кормили отвратительно. Бросали меня со стула на пол. Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер, а на деле, как потом оказалось, это была холодильная камера с трубопроводной установкой, без окон, совершенно пустая, размером два метра. В этом страшилище без воздуха, без питания я провел восемь суток. Установка включалась, холод все время усиливался. Такого зверства я никогда не видел и о наличии таких холодильников в Лефортово ничего не знал — был обманут. Прошу вас закончить все и вернуть меня к работе… мне нужно лечение».

Поражает наивность генерал-полковника госбезопасности — возможно и напускная. Уж он-то был должен знать, как работают в его системе! Да и на милость победителей он рассчитывал зря — ведь тот же Вознесенский был куда ближе к вождю… К тому же Виктор Семенович слишком много знал… Но надо отдать должное Абакумову и его коллегам-чекистам, арестованным по одному с ним делу. Они держались очень мужественно, отвергли все обвинения и, несмотря на избиения и пытки, не подписали признательных показаний, чем спасли жизнь и свободу немалому числу других сотрудников МГБ.

Это признавал в своих воспоминаниях генерал-лейтенант госбезопасности Павел Судоплатов: «На допросах он вел себя как настоящий мужчина с сильной волей. Я изменил свое мнение о нем, потому что, какие бы преступления он ни совершал, он заплатил за все сполна в тюрьме. Ему пришлось вынести невероятные страдания. Благодаря его мужеству в марте и апреле 1953 года стало возможным быстро освободить всех арестованных, замешанных в так называемом заговоре, потому что именно Абакумову вменялось в вину, что он был их руководителем».

Безусловно, Абакумов не был безгрешен — да и как можно было оставаться таковым в то время и на такой должности? Сам Иосиф Сталин говорил, что «нельзя работать в МГБ в белых перчатках и при этом оставаться чистым».

В свои сорок с небольшим лет Виктор Семенович любил жизнь во всех ее проявлениях. Он увлекался теннисом, самбо, футболом, умел танцевать фокстрот… Шашлыки он заказывал из одного из лучших московских ресторанов — «Арагви». Его сослуживцы отмечали, что он всегда был изысканно одет в модные костюмы, а военная форма была тщательно подогнана под его статную фигуру. В Москве у него было две квартиры: в одной жила супруга, а в другой, трехсотметровой, он жил сам со своей дамой сердца. Точнее говоря, это был целый особняк в Колпачном переулке, 11. До 1948 года здесь жили 16 семей, а затем, после их отселения и капитального ремонта, в доме поселился министр госбезопасности. После ареста генерала там обнаружили дорогие гарнитуры, заграничные холодильники, десятки пар обуви, сотни метров ткани в отрезах и много всего остального — того, наличие чего в свое время позволяло Абакумову обвинять опальных военачальников в бытовом перерождении…

Впрочем, это лишь некоторые штрихи к портрету Абакумова, а сослуживцам по органам госбезопасности он прежде всего запомнился своими высокими профессиональными качествами как энергичный контрразведчик и требовательный руководитель. Уже цитировавшийся нами Павел Судоплатов оставил для потомков такое описание своего министра: «Это был высокий мужчина с копной темных волос и с сильным волевым лицом. Несмотря на то что образования у него не было, он благодаря своему врожденному уму и твердости характера взобрался на самый верх…»

Абакумов знал очень много о советском политическом Зазеркалье, наверное, правильнее даже сказать — знал слишком много. Поэтому после смерти Сталина члены Политбюро решили не выпускать арестованного из тюрьмы.

Судили его через полтора года. На выездном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР в Ленинграде 12–19 декабря 1954 года Абакумов был традиционно обвинен во многих преступлениях: в измене Родине, вредительстве, совершении терактов, участии в контрреволюционной организации и т. п. О несуразности некоторых обвинений говорит, в частности, тот факт, что бывшего министра госбезопасности назвали «членом банды Берии», хотя в Кремле хорошо знали о сложных взаимоотношениях Абакумова и Берии после войны…

На суде Абакумов пытался защищаться: «Я заявляю, что настоящее дело против меня сфабриковано. Все недостатки в органах ЧК, скопившиеся за длительный период, вменяются мне как преступления… Я ничего не делал сам. В ЦК Сталиным давались указания, я их выполнял». Но выяснение истины не входило в планы Хрущева и других тогдашних руководителей Центрального Комитета партии. Они убирали опасного свидетеля своих деяний — тех самых деяний, многие из которых можно было квалифицировать как преступления против государства и народа.

19 декабря 1954 года суд приговорил Абакумова к смертной казни. В тот же день его расстреляли, лишив даже формальной возможности ходатайствовать о помиловании. Уже после распада СССР, в 1994 году, приговор был переквалифицирован по статье «воинско-должностные преступления» и заменен 25 годами без конфискации имущества…

(По материалам 2005 г.)

Иосиф Сталин: у последней черты

Иосиф Сталин — четвертый руководитель Советского правительства и первый генеральный секретарь ЦК КПСС. По роли в истории Российского государства и влиянию на ход человеческого развития исследователи ставят его в один ряд с Иваном Грозным, Петром Великим, Владимиром Лениным. Этот человек, достигший самых вершин власти, на склоне лет был трагически одинок. Сына Якова отобрала у него война, неудачное начало которой он не сумел предотвратить, дети от второго брака — Василий и Светлана доставляли отцу в основном неприятности и огорчения. Один пьянствовал и позорил семью своим поведением, другая никак не могла устроить личную жизнь. Близких друзей уже не осталось… Сергея Кирова сгубило его жизнелюбие и неосмотрительность, Серго Орджоникидзе не выдержал накала политической борьбы 1937-го, Климент Ворошилов как-то скромно отошел на вторые роли, будучи оттеснен коварными и более молодыми членами Политбюро. Этих новых своих сподвижников — Георгия Маленкова, Лаврентия Берию, Никиту Хрущева, Николая Булганина Сталин ценил за работоспособность и личную преданность, готовность выполнить его любое указание. Но они были чужими по внутреннему миру, хоть и скрашивали веселыми застольями на ближней даче в Кунцево тоскливые вечера одинокого старика. Правитель не мог не понимать, что при первой возможности они не упустят своего шанса взять власть, к которой он шел столько лет, пролив на пути к ней столько крови — чтоб возродить на просторах северо-западной Евразии мощную империю.

Не было у руководителя Советской державы иллюзий и относительно оставшихся представителей «старой гвардии» — Вячеслава Молотова, Лазаря Кагановича, Анастаса Микояна, внешне сохранявших лояльность, но в начале 50-х больше думающих о своей судьбе в послесталинский период. Жестокая жизнь во власти научила Сталина не доверять никому, видеть в каждом из членов Политбюро потенциального претендента на первую роль в государстве. Собственно говоря, эта осторожность, нередко перерастающая в мнительность, обеспечила Сталину политическое долголетие, позволив переиграть сильных соперников и оппонентов — Троцкого, Зиновьева и Каменева, Бухарина и Рыкова.

Впрочем, послесталинская советская история свидетельствует, что это было оправданно. Утрачивавший бдительность лидер становился жертвой «единомышленников»: кого явно отстраняли от власти, как Хрущева и Горбачева, кто как-то странно заболевал и досрочно уходил в мир иной при туманных объяснениях медиков…

О своем преемнике Сталин не раз задумывался после Победы в 45-м, тем более что старость давала о себе все более знать, мучили приступы резкого повышения кровяного давления. Первый инсульт поразил Сталина уже в октябре 45-го, но тогда, к счастью для него, не произошло кровоизлияния в мозг.

Первоначально вождь остановил выбор на своем первом заместителе в Совмине СССР, министре иностранных дел Молотове. Решение было логичным: Вячеслав Михайловичу в 1945 году было 55, он имел солидный дореволюционный стаж в партии, с 1921 по 1930 год — секретарь ЦК, затем, почти до самой войны, председатель Совета народных комиссаров СССР. Огромный политический опыт. Но сгубила жена, с которой он имел обыкновение делиться многим, а та делилась со своими знакомыми, чем не замедлили воспользоваться конкуренты…

Другим фаворитом Сталина стал секретарь ЦК Андрей Жданов, на шесть лет моложе Молотова, сконцентрировавший в своих руках власть над партийным аппаратом и идеологической линией ВКП(б). Импонировал Иосифу Виссарионовичу и младший Жданов, очень неглупый молодой человек, в 28 лет ставший — не без протекции отца — заведующим отделом науки ЦК. Не случайно Сталин не противился в 1949 году браку молодого и перспективного партийного функционера Юрия Жданова со своей дочерью Светланой, надеясь, что это замужество хоть как-то остепенит ее — но как вскоре выяснилось, напрасно.

Сам Андрей Александрович Жданов на свадьбе сына не присутствовал: 31 августа 1948 года 52-летний секретарь ЦК неожиданно умер от инфаркта миокарда, который кремлевские врачи не сумели вовремя обнаружить, не поверив тревожной кардиограмме — соответствующие приборы еще только появились в «кремлевке» и мэтры не очень доверяли техническим новшествам. Умер он своей смертью или ему помогли — мы не знаем…

Его кончина нарушила тот баланс сил, который сложился в Политбюро при жизни Жданова. С одной стороны, мощная «ленинградская группа», в которую входили член Политбюро, заместитель председателя Совмина СССР и председатель Госплана Николай Вознесенский (1903 г. р.), секретарь ЦК, начальник управления кадров ЦК ВКП(б) Алексей Кузнецов (1905 г. р.), член Политбюро, зампред Совмина Алексей Косыгин, курировавший легкую промышленность и финансы (1904 г. р.), первый секретарь Ленинградского обкома Петр Попков (1903 г. р.). К ним примыкал выходец из Горького Михаил Родионов, возглавлявший Совет министров РСФСР (1907 г. р.). Этой группе противостоял коалиция секретаря ЦК Георгия Маленкова и наркома внутренних дел Берии. Лаврентия Павловича, проявившего в годы войны не только большой организаторский талант и сильную волю, но и властолюбивые наклонности, Сталин перед самым новым 1946-м годом рассудительно снял с должности наркома. Ему, в ранге заместителя председателя Совета Министров, было поручено заниматься реализацией атомного проекта и курировать топливно-энергетический комплекс, где в больших масштабах использовался труд узников ГУЛАГа. На время Берия вышел из «ближнего круга» вождя. Приближенного к Берии министра госбезопасности Всеволода Меркулова в 1946 году на всякий случай тоже освободили от должности в силовых структурах, поручив руководить главным управлением советского имущества за границей. Новым шефом МГБ стал 38-летний Виктор Абакумов, руководивший в годы войны Главным управлением контрразведки «Смерш» Наркомата обороны СССР.

Попал в опалу и секретарь ЦК Маленков, возглавлявший Управление кадров ЦК. Он оказался причастен к «авиационному делу» 46-го года, когДа группу руководителей авиапрома и ВВС обвинили в сокрытии фактов выпуска бракованной продукции. В годы войны Маленков, как член ГКО, курировал авиационную промышленность и ему еще повезло, что дело ограничилось изгнанием из аппарата ЦК — на его место взяли из Ленинграда Кузнецова — и назначением зампредседателя Совмина СССР. Георгию Максимилиановичу видимо пригодился огромный опыт, приобретенный в середине 30-х годов, когда он работал в аппарате ЦК под руководством небезызвестного Николая Ежова.

«Старики» Молотов, Ворошилов, Каганович благоразумно наблюдали со стороны, а сражались между собой молодые «ленинградцы» и тандем Маленков — Берия. Шансы выходцев из города на Неве поначалу казались предпочтительнее. Даже после смерти Жданова и возвращения Маленкова на пост секретаря ЦК летом 48-го они располагали более значительными аппаратными возможностями. Было, в частности, немаловажным, что Кузнецов курировал кадровую политику и правоохранительные органы — в том числе МГБ. У него сложились с Абакумовым хорошие отношения, не раз перераставшие в дружеские застолья.

«Ленинградцев» убаюкало внимание к ним Сталина, который в разговорах давал понять, что Вознесенский и Кузнецов могут рассчитывать принять из его рук эстафету управления страной: один как глава правительства, а второй — во главе партии. Но лишенные поддержки Жданова, его питомцы стали совершать аппаратные ошибки. Не осталось незамеченным Сталиным заносчивость и высокомерие Вознесенского, его неосторожные высказывания, позволяющие упрекать председателя Госплана в великорусском шовинизме. Можно предположить, что творилось в душе выходца с Кавказа Сталина, когда ему сообщали о националистических высказываниях его фаворита.

Тем временем Маленков и Берия обрели новых союзников. К ним примкнули зампредседателя Совета министров СССР Максим Сабуров и министр химической промышленности Михаил Первухин, в 1950 году также ставший заместителем председателя Совмина.

К несчастью для «ленинградцев», в 1949 году второй секретарь Ленинградского горкома Яков Капустин был обвинен в «связях с английской разведкой» — он проходил стажировку на английских предприятиях в 1935–1936 годах, после окончания индустриального института. Как возникло это обвинение, неясно до сих пор, так как соответствующие архивы закрыты для исследователей. Был ли это донос, оперативная информация, а, может быть, как нередко бывало в те времена, вымысел следователя, выполнявшего заказ сверху? Нельзя исключать, что фальшивку подбросила английская разведка, расчищавшая дорогу кому-то из «своих». Впрочем, пока это только предположение…

Летом 49-го арестовали Вознесенского и Кузнецова, а 1 октября 1950 года их расстреляли по приговору военной коллегии Верховного суда. Казнь произошла в отсутствие Сталина, который слег с высоким давлением в начале августа и до середины декабря не появлялся в кремлевском кабинете. Это было уже не первое вынужденное «затворничество» вождя, который во второй половине 1947 года проболел почти пять месяцев. Но если тогда страной управляли «ленинградцы» во главе со Ждановым и Вознесенским, то теперь у руля встали Маленков и Берия, заручившиеся поддержкой зампредсовмина Булганина, курировавшего Вооруженные Силы, и возвращенного в декабре 49-го в столицу с Украины Хрущева, ставшего секретарем ЦК КПСС и первым секретарем Московского горкома. Похоже, новые визири не замедлили свести счеты со своими поверженными соперниками — после выздоровления «хозяин» мог и пощадить Вознесенского, санкцию на арест которого он дал не без колебаний.

В 1950 году вновь стало возрастать влияние Берии, который сумел доказать Сталину свою полезность в качестве куратора атомного проекта. Благоприятное впечатление произвели успешные испытания ядерного оружия, в чем несомненна и заслуга Лаврентия Павловича, сумевшего наладить с большинством ученых нормальные рабочие отношения. В специальном постановлении ЦК ВКП(б) и Совета Министров СССР Берии была выражена благодарность «за организацию дела производства атомной энергии и успешное завершение испытания атомного оружия». Ему присвоили звание лауреата Сталинской премии первой степени. Понятно, что это были знаки внимания правителя, который вновь приближал своего земляка, умевшего быть полезным.

Образовавшийся союз (Маленков, Берия, Булганин, Хрущев) добился в феврале 1951 года принятия двух важных решений Политбюро ЦК, закреплявших их доминирующее положение на Олимпе власти — причем решения принимались опросом, без проведения заседания. Во-первых, председательствование на заседаниях президиума Совета министров СССР и бюро президиума было возложено поочередно на заместителей председателя Совета министров СССР Булганина, Берия и Маленкова — такая очередность устанавливалась постановлением Политбюро. Им поручалось также рассмотрение и решение текущих вопросов. Постановления и распоряжения Совмина предписывалось издавать за подписью председателя Совета министров СССР Сталина.

Фактически больной вождь самоустранялся (устранялся?) от решения оперативных вопросов управления страной. Молотов, Микоян и Каганович были выведены из бюро президиума Совмина и тем самым утрачивали возможность влиять на формирование государственной политики. «Триумвират» — Булганин, Берия и Маленков — де-факто переносил решение основных вопросов из ЦК в Совмин, оставляя за ВКП(б) идеологические вопросы, связь с зарубежным комдвижением, подбор, совместно с органами госбезопасности, кадров для партийной и государственной работы.

Во-вторых. Булганин вернул себе руководство военно-промышленным комплексом. В Совмине было создано бюро по военно-промышленным и военным вопросам, призванное координировать деятельность министерств — авиационной промышленности, вооружения, вооруженных сил и военно-морского флота.

Важнейшее значение для дальнейшего развития событий имело отстранение от дел министра госбезопасности Абакумова. И Маленков, и Берия имели личные основания ненавидеть шефа МГБ: Абакумов имел непосредственное отношение к «авиационному делу» 46-го года, стоившему Маленкову должности секретаря ЦК, а Берия не мог простить ему изгнания из министерства приближенных к нему высокопоставленных чекистов и ареста в ноябре 50-го своего личного врача Я. Этингера… Маленкову удалось скомпрометировать лично преданного Сталину министра. На стол вождя легло письмо офицера МГБ Михаила Рюмина, работавшего одним из следователей следственной части по особо важным делам. В доносе Абакумов обвинялся во многих грехах, утрате бдительности, бытовом разложении, а главное — в попустительстве «террористическим замыслам» кремлевских врачей.

Играя на болезненной мнительности теряющего физические и эмоциональные силы Сталина, Маленков уговорил его назначить новым шефом МГБ «своего человека» — заведующего отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б) Семена Игнатьева, прибывшего на Старую площадь с поста уполномоченного ЦК по Узбекистану. Абакумова же взяли под стражу, нещадно пытали, пытаясь добиться признаний в измене, и расстреляли только в декабре 54-го, когда власть перешла уже к Хрущеву. Первым же замом у Игнатьева стал генерал Гоглидзе…

Складывающаяся в государственном руководстве кадровая ситуация не устраивала Сталина. Он никак не мог определиться, кого после расправы с «ленинградцами» можно назвать «кронпринцем». Судя по всему, никто из имеющихся членов Политбюро не устраивал его в роли нового лидера мощной державы, созданной поистине «железом и кровью».

Вождь давно размышлял над оптимальной моделью государственного управления. Роль партийного аппарата он никогда не абсолютизировал и подходил к ней сугубо прагматически, рассматривая его как один из элементов государственного механизма управления, как важный, но не единственный инструмент социального управления. Тем более вождь был хорошо осведомлен по каналам МГБ об истинном лице представителей высшей партийной номенклатуры, случаях ее нравственного перерождения…

Сталин хотя номинально и являлся Генсеком, но предпочитал подписывать партийные документы просто как секретарь ЦК. Приоритет, как и Ленин, он отдавал работе на должности руководителя правительства, поручая вести партийные дела одному из секретарей ЦК, который был вторым человеком в аппарате ЦК. Эту функцию выполняли Каганович, Жданов, Маленков.

Еще в 1936 году Сталин затевал радикальную перестройку модели управления страной. Это видение нашло отражение в Конституции 1936 года, в которой вождь, лично написал девятую главу «Избирательная система».

В новом Основном законе страны Сталин постарался четко очертить место партии в механизме государственного управления — она определялась как «ядро общественных организаций». Законодательно фиксировать руководящую роль компартии Иосиф Виссарионович целесообразным не считал: это положение было введено в основной закон СССР при Брежневе, по настоянию идеологов, уже не способных обеспечить лидерство партии в советском обществе только методами разъяснительной и организаторской работы.

Свои взгляды на систему управления страной Сталин в 1930-е годы реализовать в полной мере так и не сумел. Сказались и скрытое неприятие новой избирательной системы со стороны руководителей региональных партийных комитетов, и необходимость сконцентрировать усилия на подготовке страны к грядущей мировой войне. Сконцентрировать государственную власть в Совете министров не удалось — партийные комитеты продолжали во многом дублировать органы исполнительной власти, занимаясь несвойственными политической партии функциями, а с началом войны обстановка заставила фактически интегрировать аппарат ЦК и Государственный комитет обороны в единый механизм…

В послевоенные годы Сталин уже не вернулся к идее реформирования политической системы. Победоносно завершив Великую войну, страна была вынуждена вступить в не менее судьбоносную конфронтацию — «холодную войну», исход которой известен…

С августа 1951 по февраль 1952 года Сталин ни разу не приезжал в Кремль. Видимо, вновь дало о себе знать повышенное давление. В отсутствие вождя в декабре 51-го было принято решение о созыве осенью 1952 года XIX съезда партии, откладывавшегося пять лет. Выступление с отчетным докладом поручалось Маленкову, о директивах по новому пятилетнему плану — ставшему председателем Госплана Сабурову, об изменениях в уставе партии — Хрущеву.

Поправившись и появившись в Кремле после полугодового отсутствия, вождь, судя по его дальнейшим действиям, решил навести порядок в верхнем эшелоне власти, переформировать его так, чтобы и после него было обеспечено надежное, в его понимании, государственное управление. Сталина, как вспоминал Молотов, угнетало, например, что никто глубоко не разбирался в оборонных вопросах. Он как-то сказал соратникам по Политбюро: «Что с вами будет без меня, если война? Вы не интересуетесь военным делом. Никто не знает военного дела. Что с вами будет? Империалисты вас передушат».

Да, и специалистов в стратегии экономического развития после расстрела Вознесенского явно не хватало. Поэтому в последний год жизни правитель упорно работал над брошюрой «Экономические проблемы социализма в СССР», где он пытался изложить свое видение приоритетов экономической политики СССР на ближайший период. Но членов Политбюро, видевших медленное угасание вождя, больше занимали аппаратные интриги, чем разработка теоретических проблем экономической стратегии. Собственно говоря, Сталин был последним руководителем нашей страны — за исключением Андропова, понимавшим роль теории в жизни общества и важность выработки стратегической линии развития страны, к тому же — имевшим вкус к самостоятельной интеллектуальной работе.

В последние годы жизни Сталина в поле его внимания оставались Вооруженные Силы, расстановка ключевых фигур в военном ведомстве. В июле 1951-го, незадолго до нового приступа болезни, он вернул на должность военно-морского министра адмирала Николая Кузнецова. Не менее удачным было и назначение в 1949 году военным министром начальника Генштаба маршала Александра Василевского, одного из самых выдающихся военачальников того времени. В их лояльности Сталин мог не сомневаться: все они были людьми дела, предпочитающим интригам служение государству.

Трагедия Сталина, как и многих других государственных деятелей его масштаба, заключалась в том, что ему так и не удалось создать систему преемственности власти. Его кадровые решения послевоенного времени так и не позволили найти в тогдашней советской элите человека, способного мудро управлять в новой исторической обстановке, когда требовалась хорошо продуманная модернизация страны, отказ от жестокой внутренней политики, закрепощавшей созидательные силы народа, прекращение массовых репрессий.

Но Сталин, как впрочем и другие правители его уровня, видел в людях только «человеческий материал», время от времени подбрасываемый сильными мира сего в топку истории. Это видно и на его отношении к земляку Берии, очень много сделавшему, чтобы Иосиф Виссарионович удержался у власти в конце 30-х годов. В конце 40-х вождь вроде бы вновь впустил Лаврентия в свой «узкий круг», но Сталин не был бы Сталиным, если б доверял бывшему шефу госбезопасности, постигшему многие секреты подлинного механизма власти. Тем более что вождь в глубине души глубоко обиделся, когда Лаврентий Павлович и его жена воспротивились браку их сына со Светланой после ее развода с сыном Жданова. А личных обид Иосиф Виссарионович никому не прощал.

Внешне Лаврентий Павлович вновь пользовался доверием властелина Кремля. Но по его указанию в 1951 году на квартире матери Берии в Грузии были установлены подслушивающие устройства. Поступавшие к Сталину сигналы о распространенном среди грузинских руководителей взяточничестве предоставили удобный повод начать «операцию Лаврентий». Министр госбезопасности Грузии генерал Н. Рухадзе, у которого давно сложились с Берией неприязненные отношения, получил указание расследовать дело о «мингрельском национализме», в котором обвинялись коррумпированные грузинские функционеры. По линии Политбюро партийную комиссию по расследованию деятельности «мингрельской националистической организации» поручили возглавить… Берии, мингрелу по национальности. Репрессии против земляков призваны были унизить Беригсг и подорвать его авторитет на родине.

Советская разведка стала готовить похищение лидеров грузинских меньшевиков в Париже — дядя жены Берии, Нины Гегечкори, был министром иностранных дел в эмигрантском меньшевистском правительстве в Париже. В 52-м чистки среди мингрелов были в разгаре, рано или поздно кто-то из арестованных мог дать и нужные показания против Берии. Петля на шее слишком много знающего и не в меру «шустрого» Лаврентия затягивается намертво… Рассчитывать на чью-либо помощь ему не приходилось — Маленков безучастно наблюдал за тем, как загоняют в угол его союзника.

Внутренний мир Иосифа Виссарионовича остается большой загадкой для исследователей. О нем можно судить лишь отчасти — по пометкам на страницах книг, подбору библиотеки (только личная библиотека Сталина на кунцевской даче насчитывала 20 тысяч книг!), письмам родным, где он чуть-чуть приоткрывался. Подлинная суть его личности, как представляется, до сих пор так и не понята.

Остаются загадкой его отношения с крупным мистиком XX века Георгием Гурджиевым, оказавшим влияние на мировоззрение молодого Иосифа Джугашвили. Оба учились в тбилисской духовной семинарии, позднее Иосиф посещал квартиру своего старшего товарища и «наставника». Известно, что одну из глав своей книги «Встречи с выдающимися людьми» Гурджиев назвал «Князь Нижарадзе» (этим псевдонимом Сталин пользовался в годы революции 1905–1906 годов), но затем по чьему-то совету этот раздел уничтожил.

Уже после Октябрьской революции Гурджиев основал в Петрограде эзотерическую организацию «Единое трудовое содружество». После отъезда мистика в Турцию его «ученики» создали «Единое трудовое братство», в которое вошли высокопоставленный чекист Глеб Бокий, зампредседателя Петроградской ЧК, а позднее руководитель одного из отделов НКВД, художник Николай Рерих и его сын востоковед Юрий Рерих, а также Иван Москвин. Последний позднее стал заведующим отделом распределения административно-хозяйственных кадров ЦК ВКП(б), давшим путевку в «большую жизнь» молодым партийным работникам Николаю Ежову и Георгию Маленкову. Так что второй — к марту 53-го — человек в партии Георгий Максимилианович был более, чем «не прост», как и его выдвиженцы Сергей Круглов и Николай Шаталин — в последние годы жизни Сталина заведующий планово-финансово-торговым отделом ЦК.

Свои последние кадровые замыслы вождь попытался реализовать, воспользовавшись политическим опытом Ленина, предложившего незадолго до смерти значительно расширить состав ЦК. Этот же прием Сталин применил, воспользовавшись решением о созыве партийного съезда. На партийном форуме он добился замены малочисленного Политбюро Президиумом ЦК в составе 25 членов и расширения состава секретариата ЦК до 10 человек. Во вновь сформированные высшие органы КПСС была влита «свежая кровь». Членами Президиума стали министр судостроительной промышленности Вячеслав Малышев, первый секретарь ЦК ВЛКСМ Николай Михайлов, секретарь ЦК Пантелеймон Пономаренко, главный редактор журнала «Вопросы философии» Дмитрий Чесноков; секретарями ЦК — Аверкий Аристов, Леонид Брежнев, Николай Игнатов, Николай Пегов. Что интересно, этих «новичков» переместили на другие должности уже в первый месяц после смерти Сталина…

На состоявшемся сразу же после съезда организационном пленуме Сталин озадачил своих соратников двумя поступками. Во-первых, предложил освободить его от постов Генсека ЦК и председателя Совета Министров СССР в связи с преклонным возрастом. Предложение хотя и было отвергнуто по инициативе Маленкова (кажется, Георгий Максимилианович был испуган словами вождя, он явно не ожидал такого), вызвало шок у участников пленума. До сих пор неясно, была ли это попытка Сталина прощупать настроения соратников или желание снять с себя тяжелую ношу правителя великой державы? К сожалению, отсутствие доступных материалов пленума — по официальной версии, его стенограмма почему-то не велась — не позволяет сделать однозначных выводов. Во-вторых, Сталин обрушился с критикой на Молотова и Микояна, двух партийных «аксакалов». Хотя их и избрали в состав Президиума, но не ввели в состав его бюро. Многие историки рассматривают это как «черную метку» партийным деятелям, но думается, это не совсем так — после пленума «опальные» Молотов и Микоян имели возможность напрямую общаться с вождем, в том числе в неформальной обстановке. Скорее, Сталин затевал сложную аппаратную интригу, жертвой которой должны были пасть некоторые другие члены руководства…

Необычное поведение Сталина не могло не встревожить советскую элиту — становилось ясно, что правитель чего-то замышляет. Эту догадку косвенно подтвердили воспоминания посла Индии в СССР К. Менона, который обратил внимание, что в ходе их беседы в Кремле 17 февраля 1953 года Сталин рисовал на листках блокнота волков и как бы невзначай, думая о чем-то своем, вдруг заявил, что крестьяне поступают мудро, уничтожая бешеных волков. По словам индийца, кремлевский руководитель выглядел вполне здоровым.

Правда, побывавший спустя всего несколько дней на докладе у Сталина заместитель начальника разведки МГБ Павел Судоплатов вспоминал несколько иначе: «Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее. Видимо, слухи о двух инсультах были верны…».

В один из последних дней февраля Сталин предложил собравшимся у него на даче соратникам посмотреть голливудский фильм под названием что-то вроде «Возмездия». Его сюжет был таков: XVIII век, пиратская шхуна, подозрительный и жестокий капитан постепенно уничтожает членов команды, заподозренных в предательстве и намерении сдать корабль властям. Последним он убивает своего помощника и в помешательстве направляет корабль на скалы, чтобы тот не достался врагу. Членам Политбюро пришлось по настоянию Сталина смотреть фильм дважды. Намек, разумеется, они поняли…

Следует отметить, что еще в 1952 году в ближайшем окружении Сталина стали происходить странные события. В апреле вождь дал согласие на отстранение от должности, а затем и арест многолетнего руководителя своей личной охраны Николая Власика — начальника Главного управления охраны МГБ СССР, которого Берия ненавидел за его провоцирование «мингрельского дела». Грешки за генералом, пользовавшимся полным доверием своего патрона, бесспорно, водились — перерасход средств на обслуживание государственного руководства, несанкционированные контакты с нежелательными персонами, развлечение с дамами. Но много ли было на Руси вельмож, не злоупотреблявших своим положением? Да, и прегрешения Власика никак не тянули на государственные преступления. Тем не менее, Иосиф Виссарионович, подначиваемый Маленковым и Берией, не ограничился взбучкой генерала. Ему показалось недостаточным назначение высокопоставленного чекиста заместителем начальника управления лагеря в Свердловской области…

Вскоре в опалу попал и заведующий особым сектором ЦК Александр Поскребышев, через которого проходили все поступавшие к Сталину документы. Именно Поскребышев, руководивший личной канцелярией вождя, регулировал доступ посетителей в его кремлевский кабинет. А в середине февраля 1953-го неожиданно умирает достаточно молодой, около пятидесяти, генерал Петр Косынкин — комендант Кремля, назначенный на эту должность из охраны вождя.

Руководство Главным управлением охраны и комендатурой Кремля перешло непосредственно к Игнатьеву. К началу 1953 года сложилось положение, когда только два человека — Игнатьев и Маленков владели всей информацией о личных встречах и перемещениях Сталина. Пи Берия, ни Хрущев с Булганиным не могли попасть к вождю без их ведома. Сталин фактически терял контроль над органами государственной безопасности.

Еще одним вольным или невольным ударом по самому Сталину стали чистки в лечебно-санаторном управлении Кремля. В сентябре 1952 года его начальником стал выходец из административно-хозяйственного управления МГБ. Сменили и министра здравоохранения СССР. Несколько ранее новое руководство МГБ начало раскручивать «дело врачей» — обвинение во вредительстве группы видных медицинских специалистов, допущенных к лечению высших советских сановников. По указанию министра Игнатьева к арестованным медикам применяли физические меры воздействия… В круг «вредителей» был зачислен и академик Владимир Виноградов — личный врач Сталина, что фактически лишило вождя квалифицированного медицинского обслуживания. Новых врачей мнительный Иосиф Виссарионович к себе не подпускал, предпочитая самолечение народными средствами и лекарствами из обычной аптеки, которые по его просьбе покупали личные охранники…

* * *

В последний год жизни Сталина сложные процессы проходили не только внутри советской элиты. Вождь приобрел еще больше недоброжелателей и за рубежом. Влиятельные международные круги раздражала его позиция по корейскому вопросу. США основательно увязли в войне на Корейском полуострове, их сухопутные войска несли большие потери, что начинало болезненно восприниматься американской общественностью. Вашингтон стоял перед дилеммой: надо было или идти на мировую с корейскими коммунистами и стоящим за ним Советским Союзом, или решаться на эскалацию конфликта, чреватую прямой военной конфронтацией с СССР на Дальнем Востоке.

Москва находилась в более выигрышном положении: в наземных сражениях участвовали корейские и китайские соединения, а советская сторона обеспечивала авиационную поддержку и поставки военной техники и боеприпасов, благо после Великой Отечественной их осталось более чем достаточно. Боевой потенциал армии, получившей на вооружение ядерные бомбы, был столь велик, что Сталин мог не бояться даже мировой войны…

Еще в 1948 году у советского руководителя начали обостряться отношения с международными финансовыми кругами. В годы Второй мировой войны они весьма благосклонно относились к союзу США с СССР в интересах уничтожения нацистского режима Гитлера. Тогда, в 44-м, в Кремле и родилась идея привлечь средства крупнейших западных банкиров к восстановлению разрушенного народного хозяйства страны — речь шла о создании в Крыму советской Еврейской республики. Сталин рассчитывал привлечь под Крымский проект до 10 млрд. долларов, но использовать их не только на полуострове. Идея поддерживалась Молотовым, Берией, Микояном, другими членами Политбюро. Но смерть Рузвельта и «новый курс» Трумэна поставили крест на проекте — западные финансовые круги переключились на поддержку государства Израиль…

Тогда у Сталина отпала надобность в созданном в годы войны Еврейском антифашистском комитете (ЕАК), члены которого немало сделали для привлечения симпатий западной общественности к СССР. В ноябре 1948-го Комитет распустили, а затем последовали аресты его активистов по обвинению в «еврейском национализме». Пострадала жена Молотова — начальник одного из главков министерства легкой промышленности РСФСР Полина Жемчужина, брат которой был преуспевающим бизнесменом в США. В 1949 году Жемчужину исключили из партии и отправили в ссылку. Это нанесло серьезный удар по позициям Молотова, лишившегося должности министра иностранных дел и вынужденного довольствоваться должностью «простого зампредсовмина». МГБ по указанию Сталина стало готовить процесс, где на скамье подсудимых должны были оказаться высокопоставленные советские функционеры, которых вождь подозревал в контактах с «зарубежными кругами».

В довершение всего, Сталин, как утверждают некоторые исследователи, исподволь готовил удар по западной финансовой системе. За счет напряженного труда заключенных наращивалась добыча золота, государственный запас которого достиг 12 тысяч тонн (у США — 14). Предполагалось, что это позволит укрепить отечественную валюту и подорвать позиции американского доллара на мировом финансовом рынке. Ясно, что дестабилизация основной валюты западного мира не устраивала те финансовые круги, благодаря которым США и состоялись как великая держава. Реализация Сталиным своих анти-долларовых намерений была бы для западной экономики опаснее любой водородной бомбы…

На таком фоне и произошли загадочные события 1–5 марта 1953 года, закончившиеся смертью правителя СССР. «Первоисточников», позволяющих судить о произошедшем на даче в Кунцево, не так уж много. Это воспоминания не до конца откровенного при изложении деталей событий Хрущева, работа эмигранта А. Авторханова — она не могла появиться в печати без санкции опекавшей его западной спецслужбы, рассказы нескольких сотрудников МГБ, а также некоторые высказывания очень сдержанных Молотова и Микояна. Собственно, на этом и базируются все публикации на тему смерти Сталина. Воспоминания его дочери Светланы, такой же сложной и неуравновешенной натуры, как и ее мать, Надежда Сергеевна, к тому же написанные при поддержке иностранных издательств, также мало помогают в реконструкции событий…

Рано утром 1 марта после отъезда с дачи Сталина «четвертки» — Маленкова, Берии, Хрущева и Булганина — полковник госбезопасности Иван Хрусталев сообщил сослуживцам, что «хозяин» отправляет всех спать: «Ложитесь спать все, мне ничего не надо, вы не понадобитесь», — таковы, якобы, были его слова. Странно — подозрительный и опасающийся покушения Сталин поблажек охране не делал.

С 5 по 10 часов утра 1 марта бодрствовал только Хрусталев. Что происходило в те часы, никто уже не узнает, так как полковник неожиданно умер вскоре после смерти Сталина. Впрочем, это может быть совпадением: скончался же заместитель коменданта Кремля генерал-майор МГБ Косынкин, умер участвовавший во вскрытии тела вождя профессор Русаков, а министра здравоохранения Третьякова и начальника кремлевского лечебно-санитарного управления Куперина арестовали и отправили в Воркуту.

В течение дня 1 марта в доме Сталина не было признаков движения, что удивило его охрану. Около 18.30 в доме Сталина зажегся свет. Если это был проснувшийся Сталин, то почему он не попросил принести себе завтрак? Ведь вождь не довольствовался трапезой раз в день — в ночные часы, когда к нему приезжали на традиционный поздний ужин ближайшие соратники.

Врачи в Кунцево прибыли только 2 марта в 9.30, т. е. спустя 11 часов цосле обнаружения охраной неподвижного, лишившегося речи Сталина… По версии офицеров МГБ, министр Игнатьев проявил странную пассивность и робость. Когда ему по телефону сообщили о случившемся несчастье, он, якобы, рекомендовал связаться не то с Маленковым, не то с Берией. Рекомендация звонить Берия более чем удивительна — органы госбезопасности Лаврентий Павлович не курировал с 1946 года. У Игнатьева с ним близких отношений не сложилось… Кстати, Семен Игнатьев не был новичком в органах — свою трудовую деятельность он начинал в ВЧК еще в 1920 году, а затем уже как «опытный товарищ» был направлен на комсомольскую работу. Так что его назначение министром госбезопасности было неожиданным только для непосвященных.

К концу февраля 53-го Игнатьев был не только министром, но и начальником Главного управления охраны и комендантом Кремля, что позволяло ему быть в курсе всех передвижений Сталина. Жизнь вождя в Кунцево в те месяцы напоминала пребывание подопытного кролика в лаборатории: в мягкую мебель, размещенную во всех комнатах, были встроены — скорее всего, без ведома «хозяина», — специальные датчики, что позволяло охране круглосуточно отслеживать по лампочкам на пульте перемещения вождя.

Теряющий силы правитель фактически сам оказался заложником системы тотальной слежки и доведенной до абсурда подозрительности. Последней его опорой оставалась армия во главе с высокопорядочным и талантливым маршалом Василевским. Но сам же вождь «стреножил» ее еще в 37-м, поставив под сверхжесткий контроль, периодически запугивая безжалостными репрессиями. В частности, в конце 1946 года была снята с должностей и вскоре арестована группа генералов Приволжского округа во главе с командующим его войсками Героем Советского Союза Василием Гордовым. В 50-м их — в целях устрашения армейского генералитета — расстреляли «за измену Родине».

Вся наиболее важная информация о Сталине, его передвижениях и встречах стекалась в кабинет министра госбезопасности, а через него — к Георгию Максимилиановичу. Поэтому Маленков в начале 1953 года стал самым информированным человеком в кремлевском руководстве. В его распоряжении находилась даже специальная партайная тюрьма — «Матросская тишина», где содержали, в частности, наиболее важных арестованных но «ленинградскому делу» и Виктора Абакумова… Маленков лично принимал участие в допросах, иногда «преступников» доставляли к нему здание ЦК партии, где на пятом этаже, прямо рядом с залом заседаний Оргбюро ЦК, была оборудована комната…

Не так прост был и Никита Сергеевич Хрущев. Трех заместителей министра госбезопасности можно смело отнести к его «людям». Это генералы А. Епишев, курировавший в МГБ кадры (назначен с поста первого секретаря Одесского обкохма), начальник 2-го главного управления В. Рясной (в 1943–1946 годах руководил НКВД Украины), начальник 1-го главного управления С. Савченко (в 1943–1949 годах нарком госбезопасности Украины), а генерал И. Серов (нарком внутренних дел Украины в 1939–1941 годах) был первым заместителем министра внутренних дел. Так что Хрущев располагал основательной информацией…

Обстоятельства смерти вождя полны неясностей. До конца не объяснено, например, происхождение рвоты кровью у умирающего Сталина — результаты вскрытия не позволяют судить о ее причине. Был установлен лишь инсульт с кровоизлиянием в мозг, а были ли зафиксированы кровоизлияния в стенке желудка — неизвестно. Некоторые исследователи выдвигают версию отравления, но без соответствующих анализов и заключения медицинских специалистов это, разумеется, всего лишь спекуляции.

Известно, что уже первое правительственное сообщение о «тяжелой болезни товарища Сталина», опубликованное в газетах 4 марта, содержало ложь. Говорилось, что кровоизлияние в мозг произошло у него в ночь на 2 марта на московской квартире. Спустя несколько лет Хрущев сообщил американскому общественному деятелю Авереллу Гарриману, что Сталин умер на даче…

2 марта ведущие советские газеты прекратили писать о «врагах народа», хотя весь февраль и даже 1 марта, в соответствии с установками Сталина, передовицы призывали к бдительности и борьбе с врагами и шпионами. Значит, уже днем 1 марта кто-то был уверен, что вождю не подняться и, не опасаясь последствий для себя, дал указание прекратить истерию в печати.

Системный анализ имеющихся воспоминаний наводит на мысль, что все их авторы — каждый по-своему — «переводят стрелку» на Берию, хотя он и не был в начале 53-го таким уж всесильным и даже сам имел основания опасаться за свою жизнь. Органы госбезопасности и внутренних дел были основательно очищены от его ставленников и контролировались Маленковым и Игнатьевым, армию курировал Булганин, друживший с Хрущевым. Маршал Василевский симпатий к Берии тоже не испытывал.

В 1952 году был освобожден от должности начальника Генерального штаба генерал Сергей Штеменко, у которого в годы войны сложились с тогдашним шефом НКВД тесные рабочие отношения. Это давало основания недоброжелателям Берии рассматривать начальника ГШ как его возможного союзника в «час X», что, вполне вероятно, и повлекло за собой решение Сталина о перестановках в руководстве Генштаба. Штеменко направили на должность начальника штаба Группы советских войск в Германии, а Генштаба возглавил первый заместитель военного министра маршал Василий Соколовский.

Незадолго до перемещения генерал армии Штеменко был вызван Сталиным. Как рассказывал на склоне лет сам Сергей Матвеевич, вождь, выслушав доклад о наших контрмерах в связи с поступлением в американскую армию ядерного оружия, внешне спокойно произнес: «Не забывайте, что Генштаб подчинен министру обороны, и вы не должны никого информировать о делах армии. Если понадобится, членов Политбюро проинформирует ЦК». Очевидно, это был намек на Берию, который, как заместитель председателя Совмина, курировал советский атомный проект…

Весьма дискуссионен и вопрос о возможностях, которыми обладал Берия для отравления Сталина. Близкий к нему Г. Майрановский, возглавлявший в 1937–1947 годах сверхсекретную токсикологическую лабораторию органов госбезопасности, был арестован еще в 1951 году. Достать сильнодействующие ядовитые вещества даже для хитрого и влиятельного Лаврентия Павловича было затруднительно, тем более что он находился под постоянным наблюдением офицеров Главного управления охраны, отвечавшим за его личную безопасность.

Кроме того, Берия, имеющий огромный опыт политического выживания, не мог не понимать, что второго кавказца в качестве хозяина Кремля советская элита не потерпит. Жить ему, верно служившему Сталину на посту наркома внутренних дел, после кончины «хозяина» останется совсем недолго — тяжесть собственных преступлений и осведомленность в грехах соратников оставляли бывшему шефу НКВД мало шансов на пощаду. Именно поэтому все послевоенные годы Берия старался больше заниматься экономическими и военно-техническими вопросами, общаться с учеными, деятелями культуры, чтобы обрести новую, положительную репутацию, как бы дистанцироваться от своего преступного прошлого…

На причастность Берии к кончине Сталина косвенно указывает Молотов. Точнее, писатель Феликс Чуев, опубликовавший содержание своих с ним бесед. Но Молотов, как и сам Чуев, уже мертв и подтвердить или опровергнуть ничего не сможет. В записях говорится, что 1 мая 1953 года Берия заявил Вячеславу Михайловичу: «Я всех вас спас… Я убрал его очень вовремя».

Порой складывается впечатление, что все высказывания на тему смерти Сталина нацелены на сокрытие истинной картины…

Масла в огонь домыслов и предположений подлила недавняя публикация воспоминаний бывшего чекиста из обслуги вождя, вдруг вспомнившего, что спустя месяц после смерти вождя комендант дачи Орлов рассказал, что «хозяин» был найден охраной мертвым уже 1 марта у тахты, на которой обычно спал…

Ходят разговоры о планируемой Сталиным массовой депортации советских евреев в отдаленные районы Сибири и Дальнего Востока, но каких-либо документов на сей счет не найдено. Известно только, что в январе 1953 года было принято решение о строительстве огромного (на 150–200 тыс. человек) лагеря для «особо опасных иностранных преступников», а в Москве городские партийные органы при участии офицеров МГБ составляли списки подлежащих депортации лиц. Но так как парторганизацией столицы в то время руководил Хрущев, никаких компрометирующих Никиту Сергеевича документов, ясное дело, сохраниться и не могло. Еще осенью 1954 года он как первый секретарь ЦК КПСС распорядился об уничтожении в архивах Московского комитета партии, а также ЦК Компартии Украины и ЦК КПСС большого количества документов…

Генерал Епишев в свою бытность начальником Главного политуправления однажды оборонил фразу о подготовке некой депортации… Якобы к концу февраля 53-го приготовления были уже завершены, и в МГБ ждали только отмашки «хозяина». Но сразу же после постигшего вождя инсульта шеф МГБ Игнатьев рекомендовал Епишеву и другим своим замам «все забыть».

Но все это — только разговоры, не подтвержденные документально. Тем более что есть свидетельства и иного рода. Так, во второй половине февраля в аппарате ЦК шла подготовка письма представителей еврейской интеллигенции на имя Сталина, в котором не было и намека на предстоящее переселение сотен тысяч людей. Центральным пунктом письма была просьба разрешить издание газеты «для широких слоев еврейского населения в СССР и за рубежом». Видимо, дальнейшим сценарием предполагалась, что вождь благосклонно отнесется к этой просьбе и тем самым в выгодном свете предстанет в глазах западной общественности, обвинявшей его в антисемитизме.

Истерия по поводу «убийц в белых халатах», принимавшая характер антисемитской кампании, наносила серьезный ущерб международному авторитету СССР и встретила неприятие большинства членов советского руководства, а Сталин вряд ли бы стал единолично принимать политическое решение о депортации и тем более добиваться его реализации. Отнюдь не оправдывая жестокие решения того времени, отметим, что все предыдущие депортации, на которые некоторые порой ссылаются как на прецедент, проводились в другой конкретно-исторической обстановке и были мотивированы событиями, имевшими место в период отражения немецкой агрессии…

Возможно, подготовка агитпропом ЦК письма представителей еврейской интеллигенции и была продиктована необходимостью для Сталина «с честью» выйти из создавшейся ситуации. К тому же дело о «сионистском заговоре» явно разваливалось, что вынудило Маленкова и Игнатьева еще в ноябре 1952 года инициировать изгнание из МГБ Рюмина, которого назначили на более чем скромную должность старшего контролера в Министерстве госконтроля СССР.

Хотя МГБ nQ инерции продолжало ловить врагов «в белых халатах», а 13 января 1953 года даже было сообщение ТАСС об аресте «врачей-вредителей», которое впоследствии не раз использовалось для стимулирования эмиграции евреев в Израиль, в Кремле начинали понимать, что пора искать крайнего.

Примечательно, что 9 января, когда бюро Президиума ЦК собралось для утверждения текста этого сообщения, Сталин на заседании не присутствовал. А еще 1 декабря 1952 года в ходе беседы со своими ближайшими соратниками — по воспоминаниям члена Президиума ЦК, министра судостроительной промышленности Вячеслава Малышева — вождь неожиданно заговорил о ситуации в органах госбезопасности: «Неблагополучно в ГПУ. Притупилась бдительность. Они сами признались, что сидят в навозе, в провале. Надо лечить ГПУ… Лень, разложение глубоко коснулись МГБ».

Так что, по политической логике тех лет, «козлами отпущения» должны были бы стать Игнатьев и его «куратор» Маленков… И тут наступило 1 марта.

Имеющаяся информация позволяет следующую реконструкцию действий соратников вождя в тот злополучный день. Узнав о случившемся на даче Сталина, участники «четвертки» пошли на сговор за спиной остальных членов Президиума ЦК, который после съезда 1952 года ни разу не был собран в полном составе. Они решили заранее распределить ключевые государственные 'посты, а затем заставить остальных членов Президиума смириться со сложившейся ситуацией. Но только вчетвером им это было не под силу, поэтому к сговору решено было привлечь и «стариков» — Молотова, Кагановича, Микояна, Ворошилова, продолжающих пользовать немалым авторитетом в советской номенклатуре.

Утром 2 марта в сталинском кабинете в Кремле собрались все члены бюро Президиума ЦК, а также Вячеслав Молотов, Анастас Микоян, Николай Шверник (председатель Президиума Верховного Совета СССР) и Матвей Шкирятов (председатель Комитета партийного контроля при ЦК КПСС).

Вечером того же дня эти же люди встретились еще раз. Тогда, видимо, и было решено легитимизировать новый состав государственного руководства, проведя 5 марта совместное заседание ЦК КПСС, Совмина и Президиума Верховного Совета СССР. Собирать, как положено по Уставу партии, вначале заседание Президиума ЦК, а затем пленум Центрального комитета КПСС заговорщики не рискнули, опасаясь бунта сталинских «новобранцев», которых «четвертка» решила вывести из партийного синклита.

Обратим внимание: дележ власти происходил еще при живом вожде — если все же считать, что Сталин не умер 1 марта. Оказанием ему квалифицированной медицинской помощи никто не был озабочен. Инсульт в Кунцево предоставлял «единомышленникам» вождя удобный случай закрыть «сталинскую страницу» советской истории. При этом никто никому не верил. Хрущев с Булганиным уже думали о том, как минимизировать возможный рост влияния Берии — для «подстраховки» Булганин еще 2 марта распорядился ввести в столицу дополнительные воинские части, чтобы «уравновесить» силовые возможности Маленкова и Игнатьева, контролировавших войсковые формирования МГБ и МВД.

Совместное заседание ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР провели вечером 5 марта в течение сорока минут (20.00–20.40. — Авт.). Оно, как планировалось, «проштамповало» выработанные 2 марта в Кремле решения. Состав Президиума ЦК сократили до одиннадцати членов — одним из них, приличия ради, избрали «дорогого товарища Сталина».

Интересно, что на заседании председательствовал Хрущев, что опровергает утверждения о его второстепенной роли в тех событиях. А дежурил в эти решающие часы у постели умирающего Сталина его ближайший соратник — Николай Булганин. Именно Никита Сергеевич предоставил слово Берии, предложившему «по поручению бюро Президиума ЦК» избрать Маленкова председателем Совета министров СССР. Затем слово получил новый глава правительства, который огласил согласованные ранее кадровые перестановки. Первыми заместителями предсовмина становятся Берия, Молотов, Булганин, Каганович (консенсус соблюден: двое из «молодых», двое — из «старой гвардии»). Ворошилов возглавляет Президиум Верховного Совета СССР. МГБ включается в состав МВД, во главе его становится Берия (его первыми заместителями вскоре назначаются протеже Маленкова и Хрущева — соответственно Круглов и Серов). Министерство иностранных дел получает Молотов, а военное ведомство — Булганин. Непосредственно на совместном заседании первыми заместителями военного министра становятся маршалы Василевский и Жукова (для одного это незаслуженное понижение, для другого — возвращение из опалы).

Принимается также решение о целесообразности для Хрущева сосредоточиться на работе в ЦК партии и в связи с этим его освобождении от обязанностей первого секретаря МК партии. Уже бывшего министра госбезопасности Игнатьева избирают секретарем ЦК, а «молодого» Леонида Брежнева, только что после XIX съезда перебравшегося в Москву, освобождают с поста секретаря ЦК и «задвигают» в Военно-морское министерство начальником политуправления, откуда вскоре передвигают на должность зам. начальника Главного политуправления СА и ВМФ…

Так состоялась первая, политическая смерть Сталина. А спустя семьдесят минут после исторического заседания в Кремле, когда вождь де-юре лишился власти, врачи, в присутствии приехавших новых правителей, официально констатируют и его вторую, уже физическую смерть. За десять минут до кончины умирающему сделали какой-то укол.

В 21.50 5 марта 1953 года Иосиф Сталин ушел из жизни. В последующие годы те, кого он считал своими выдвиженцами и единомышленниками, сделают все для того, чтобы их «дорогой учитель» ушел и из истории.

(По материалам 2003 г.)

Лаврентий Берия: конец карьеры

У каждого правителя — свои доверенные люди. У Ивана Грозного был Малюта Скуратов. У Наполеона Бонапарта — министр внутренних дел Фуше, у Сталина — Николай Ежов, Лаврентий Берия, Виктор Абакумов… О коварных методах работы Берии написано много, особенно во времена Хрущева и Горбачева. «Палач», «исполнитель кровавых замыслов диктатора», «насильник» — так обычно характеризуют одного из ближайших сподвижников Сталина. Лаврентий Берия непопулярен во всех слоях нашего общества, и армия — не исключение. Если верить молве, то у него чуть ли не на каждого маршала и генерала имелось досье с компроматом, а на квартирах маршалов Жукова, Буденного и других военачальников была установлена подслушивающая аппаратура. Между руководителем НКВД и военачальниками не раз возникали конфликтные ситуации, разрешать которые порой приходилось самому Верховному главнокомандующему.

Уже после распада СССР некоторые историки стали высказывать мнение, что, сохранись Берия во власти в 53-м, их тандем с Маленковым мог бы взять верх в Кремле. Тогда в СССР были бы инициированы глубокие реформы и тем самым продлено существование советской системы. Но это — явное заблуждение. Продуманной программы преобразований у возможного тандема не было, да и расстановка сил в высшем эшелоне советской номенклатуры была такова, что даже при поддержке главы правительства Берия был обречен на поражение в противостоянии с партийным аппаратом во главе с Хрущевым.

На руку организаторам операции 26 июня 1953 года играло то, что позиции Берии в МВД ие были так сильны, как принято считать. Он вернул на ключевые роли в органах госбезопасности лишь небольшую группу чекистов, которые попали в опалу при Игнатьеве (1951–1952) или даже раньше — во времена Абакумова. Известно, что еще в августе 1946 года Сталин распорядился укрепить МГБ в кадровом отношении — тогда на основании решения Политбюро в органы госбезопасности было направлено около шести тысяч коммунистов и комсомольцев. В итоге «костяк» среднего звена МВД составляли сотрудники, сделавшие карьеру в 1946–1953 годах, т. е. когда Берия уже не мог оказывать заметного влияния на расстановку кадров в органах безопасности.

Весной 1953-го многих в Министерстве внутренних дел раздражала бериевская «игр;, и либерализм, попытка отбросить ранее казавшиеся «естественными» методы работы. Так, став министром, Берия запретил избиения и пытки — в начале апреля он подписал приказ, в котором осуждались «жестокие избиения арестованных, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки… длительное лишение сна, заключение арестованных в раздетом виде в холодный карцер». Министр потребовал прекратить применение к арестованным мер физического воздействия, уничтожить все орудия пыток.

Внутреннее неприятие вызвало его указание пересмотреть ряд особо важных «политических дел», в том числе дела арестованных врачей, бывших работников МГБ и Главного артиллерийского управления военного министерства. Было признано необоснованным осуждение в 1946 году группы руководящих работников авиационной промышленности и командования ВВС, и в их делах отсутствует состав преступления. Решение прекратить «агентурно-оперативную работу в области сельского хозяйства» было воспринято с непониманием, а впоследствии истолковано как «враждебный замысел», нацеленный на «подрыв колхозного строя». Недовольных Берией в МВД было более чем достаточно…

Своей активностью по амнистированию необоснованно арестованных и наказанию виновных в этом сотрудников госбезопасности Берия настроил против себя и Маленкова, «ахиллесовой пятой» которого были «дело врачей» и дело об Еврейском антифашистском комитете (ЕАК) — его выдвиженец Игнатьев «раскручивал» их при непосредственном участии Георгия Максимилиановича.

Хрущев, исподволь готовившийся к прыжку к высшей власти, подыгрывал в этом вопросе Лаврентию Павловичу: дело Рюмина — Игнатьева позволяло ему, во-первых, ослабить председателя Совмина, во-вторых, рассорить Берию и Маленкова, обратив последнего в своего союзника.

Но «копание» в политических делах конца 40-х — начала 50-х годов задевало и Хрущева, который с декабря 1949 года как секретарь ЦК был вынужден заниматься персональными делами высокопоставленных коммунистов, в том числе и «ленинградской группы». Потому промедление в интриге против Берии было смерти подобно не только для Маленкова, но и для Хрущева.

К лету 1953 года у секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева, ставшего в Президиуме ЦК главным выразителем интересов номенклатурных партийных работников, накопилось к «другу Лаврентию» немало вопросов. Он задал их ему на пленуме ЦК 2–7 июля, посвященном обсуждению вопроса «О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия». Лаврентий Павлович обвинялся в попытке ограничить функции партийных комитетов решением кадровых вопросов и идеологической работой, поколебать сам принцип партийного руководства. Это, заявил Хрущев, исходило из сознания Берии, что «роль партии должна отойти на второй план».

Никита Сергеевич так преподнес членам ЦК взгляды Берии на роль партии: «Что ЦК? Пусть Совмин все решает, а ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой». Значит, сделал вывод Хрущев, «Берия исключает руководящую роль партии, ограничивает ее роль работой с кадрами (и то, видимо, на первых порах) и пропагандой. Разве это марксистско-ленинский взгляд на партию? Разве так учили нас Ленин и Сталин относиться к партии»?

Раздражение аппарата ЦК вызывало и то, что наиболее важные вопросы политики, в том числе и внешней, «под давлением Берии» стали обсуждаться на заседаниях Президиума Совмина, а не Президиума ЦК. Решения последнего теперь подписывались не «старшим» секретарем ЦК, каковым был Сталин, а просто — «Президиум ЦК КПСС». На заседаниях Президиума ЦК председательствовал Маленков как глава исполнительной власти. Хрущеву же поручалось только вести заседания Секретариата ЦК. В этом партфункционерам виделась опасная тенденция разделения партийной и государственной «ветвей» власти, что было чревато ослаблением их позиций на советском Олимпе.

Наконец, партийный аппарат возмущала фактическая неподконтрольность региональных структур МВД, их попытки отслеживать деятельность партработников, вмешиваться в их работу. Берия настоял на кадровых перестановках в западных советских республиках, выдвижении национальных кадров — вместо присланных из Москвы работников, не знавших местной специфики. Лишился поста первого секретаря ЦК КП Украины Л. Мельников, 6 июня его освободили и от обязанностей кандидата в члены Президиума ЦК КПСС. Встал вопрос о замене первого секретаря ЦК КП Белоруссии Н. Патоличева.

Как опасная ересь рассматривалось и принятое по инициативе Берии решение Президиума ЦК «Об оформлении колонн демонстрантов и зданий предприятий, учреждений и организаций в дни государственных праздников». Отменялась существовавшая со времен Октябрьской революции практика использования на праздничных мероприятиях портретов членов партийного руководства.

Таким образом, к роковому для Берии 26 июня у него не было поддержки ни главы правительства Маленкова, ни партаппарата, начинавшего сплачиваться вокруг секретаря ЦК Хрущева, ни даже значительной части органов госбезопасности. На сочувствие армии ему также не приходилось рассчитывать — генералитет хорошо знал о роли Берии в репрессиях, которым немалое число военных подвергалось и после 1938 года. Молотов, Каганович, Ворошилов и Микоян не могли простить ему интриг 1940-х годов. Для народа же Берия был олицетворением репрессивной машины Сталина, продолжателем дела Ягоды — Ежова, виновником гибели многих невинных людей…

В сложившемся раскладе сил Берия не был в состоянии использовать и свой силовой потенциал. Да, помимо первого заместителя начальника Генштаба генерала Штеменко, к нему были близки генералы Иван Масленников — заместитель министра внутренних дел, курировавший внутренние войска, и Павел Артемьев, командующий войсками Московского округа. Их, опытных чекистов, он хорошо знал еще по работе в НКВД. Этим, возможно, и объяснялась некоторая беспечность Берии — как он считал, московский регион контролируют «его» силовики. Но оба прошедших фронт генерала не были склонны к авантюризму и вряд ли бы согласились участвовать в захвате власти, задумай Берия таковой…

Роковую для Берии роль сыграло и то, что за годы войны партаппарат сумел укрепить свое влияние в народе, подорванное в 30-е годы неумно проведенной коллективизацией и массовыми репрессиями. Самоотверженность многих партработников низового и среднего звена на фронте и в тылу позволила Компартии заметно поднять свой авторитет. Возвращение в обкомы и райкомы партийных работников, закаленных войной, создало качественно новую морально-психологическую ситуацию в структурах власти. Арест Абакумова, реализация сталинских решений об усилении партийного влияния в органах госбезопасности позволили партаппарату иначе, без прежнего полумистического страха относиться к силовым структурам государства. К тому же в годы войны было преодолено известное отчуждение на местах между партийными работниками, военными и сотрудниками госбезопасности. Совместное решение задач консолидировало все звенья системы управления страной. «Аппаратные игры» продолжались в основном в высших эшелонах власти.

Поэтому летом 1953 года мощная вертикаль партийных комитетов, опиравшихся на доверие значительной части населения, давала Хрущеву явное преимущество в противостоянии и с министром внутренних дел, и с председателем Совета министров, чем Никита Сергеевич и воспользовался…

Отчуждению от Берии остальных членов Президиума ЦК способствовала также его позиция по Германии. Ситуация в «западном форпосте» беспокоила советских лидеров с первых же месяцев существования ГДР — только с начала 1950 года отсюда на Запад бежало более 400 тысяч человек. 27 мая 1953 года на заседании Президиума Совмина СССР был обсужден вопрос о положении в ГДР. Его участники получили подготовленный Берией проект постановления, в котором констатировалось, что «основной причиной неблагополучного положения в ГДР является ошибочный в нынешних условиях курс на строительство социализма…». В связи с этим предлагалось «отказаться в настоящее время от курса на строительство социализма в ГДР и создания колхозов в деревне», «пересмотреть проведенные в последнее время правительством ГДР мероприятия по вытеснению и ограничению капиталистических элементов в промышленности, в торговле и сельском хозяйстве, имея ввиду отменить в основном эти мероприятия». Проект был завизирован основными политическими фигурами — Маленковым, Хрущевым, Булганиным.

Однако Молотов категорически не согласился с позицией Берии, считая, что критики заслуживает не «курс на строительство социализма», а «форсирование социалистического строительства». В ходе заседания, неожиданно для Берии и Маленкова, его поддержали Хрущев, Булганин и Микоян. Предсовмина с министром внутренних дел остались в меньшинстве и были вынуждены отступить.

Это по существу было первое серьезное аппаратное поражение Маленкова, претендовавшего тогда на роль нового советского вождя. Он увидел, что поддержка радикальных начинаний Лаврентия чревата ослаблением его позиций в Кремле. Вскоре он обнаружит, что Берия, сводя личные счеты с Игнатьевым, роет яму и ему самому.

За «нослесталинские» месяцы 53-го Берия ухитрился испортить отношения со всеми членами Президиума ЦК, в том числе с министром обороны Булганиным. Николай Александрович был достаточно самостоятельной политической фигурой — в последние годы жизни Сталина вождь благоволил к нему, делая намеки относительно перспективы занять должность главы правительства. Возможно, проживи Сталин еще какое-то время, именно Булганин стал бы его преемником.

Министра обороны раздражало бесцеремонное вмешательство Берии в сугубо военные дела. Добившись возвращения Сергея Штеменко в Генеральный штаб — первым заместителем начальника ГШ, министр внутренних дел был хорошо осведомлен о ситуации в армии. Не довольствуясь этим, Берия организовал через военную контрразведку сбор информации о возможностях советского Военно-Морского флота и ВВС, для чего были разработаны специальные вопросники. Предлогом стала необходимость планирования работы по разработке новейшего ракетного вооружения — эти вопросы он по-прежнему курировал как первый заместитель председателя Совмина. Все это делалось в обход Булганина, который, узнав о задании Берии, запретил передачу ему какой-либо информации.

Своим поведением Берия настроил против себя весь Президиум ЦК, так что его судьба была практически предопределена. Лаврентий Павлович, как он с удивлением выяснит для себя 26 июня, был трагически одинок в Кремле. И очень странно, как этот очень неглупый и хорошо информированный человек мог не понять, что всем его соратникам крайне выгодно списать на бывшего шефа НКВД преступные ошибки Сталина, да и самой системы — и подлинные и мнимые…

Не демонизируя Лаврентия Павловича, надо признать, что он был искусный интриган, и «грязных дел» на его совести немало. Известны многочисленные факты его мстительности и злопамятства. Некоторые исследователи в связи с этим обращают внимание на странные обстоятельства смерти чехословацкого лидера Клемента Готвальда…

Осенью 1952 года в Праге был арестован генеральный секретарь ЦК компартии Чехословакии Рудольф Сланский с группой ближайших соратников. Их заподозрили в симпатиях к только что созданному государству Израиль, которому Чехословакия первоначально оказывала — по указанию из Москвы — военно-техническую помощь в противостоянии армиям арабских государств. Состоявшийся в ноябре 52-го суд приговорил к расстрелу 13 высокопоставленных чехословацких коммунистов, в том числе и Сланского. Это решение, принятое Сталиным по инициативе президента Чехословакии Готвальда, нанесло удар по самолюбию Берии, который в 40-е годы протежировал Сланского в Кремле.

А потом, вслед за Сталиным, умирает его чехословацкий друг. 14 марта после обеда в Кремле Готвальд почувствовал себя плохо и скончался. Была ли это естественная смерть или месть Берии, вновь ставшего шефом органов внутренних дел, мы никогда не узнаем. Большинство ближайших соратников Лаврентия Павловича было расстреляно в 1953–1955 годах, а уцелевшие до самой смерти хранили молчание относительно наиболее «щекотливых вопросов».

Но если причастность Берии к смерти Готвальда — из области слухов, то его ответственность за гибель маршала Василия Блюхера доказана. Лаврентий Павлович, первый зам. наркома внутренних дел, лично участвовал в избиениях арестованного военачальника. «Говори, как продал Восток!», — кричал, по свидетельству участников допросов, Берия, нанося удары резиновой дубинкой. 9 ноября 1938 года маршал скончался, не вынеся побоев.

Разумеется, это не было самодеятельностью «второго человека» в НКВД — такова была практика допросов, о чем хорошо знали и члены Политбюро, включая Сталина. Знали, но не считали пока необходимым замедлять маховик репрессий. Может быть, участие Берии в избиениях арестованных и нельзя трактовать как свидетельство патологической жестокости наркома, но однозначно — оно было следствием желания доказать свою твердость в борьбе с «врагами народа».

Не менее старательным и беспрекословным исполнителем решений «Инстанции» Лаврентий продемонстрировал себя и летом 41-го года, когда после скандального пролета немецкого самолета-нарушителя Ю-52 15 июня 1941 года через западные районы СССР и его посадки на московском аэродроме взбешенный Сталин потребовал от НКВД «разобраться».

Берия «разобрался»: в самый канун и первые дни войны он арестовал и подвергнул допросам «с пристрастием» заместителей наркома обороны Павла Рычагова (до этого начальник Главного управления ВВС РККА) и Кирилла Мерецкова, помощника начальника Генштаба по авиации дважды Героя Советского Союза Якова Смушкевича, начальника Управления ПВО Григория Штерна. На Лубянку, кроме того, доставили бывшего заместителя наркома обороны по авиации — командующего войсками Прибалтийского особого военного округа Александра Локтионова и наркома вооружения Бориса Ванникова.

То, что это негативно отразится на настроениях военных кадров, удрученных драматическим развитием событий 22 июня, наверху не думали. Мерецкову и Ванникову повезло — их освободили. Остальных же расстреляли 28 октября 1941 года, когда опытные генералы были на вес золота. Конечно, не Берия единолично принимал это решение, но ведь не без его же участия…

Так что личность его совсем не так однозначна, как сегодня ее рисуют некоторые исследователи. Лаврентий Павлович был человеком своего времени и своего круга. В его биографии имелся и такой эпизод: 27 февраля 1944 года во время депортации чеченцев и ингушей с Северного Кавказа 700 жителей селения Хайбах Шатойского района были сожжены в колхозной конюшне. Органы НКВД не укладывались в срок, отведенный на депортацию, и руководитель акции Михаил Гвишиани принял решение на уничтожение людей. Берия, получив его доклад о вынужденной ликвидации, ответил: «За решительные действия в ходе выселения чеченцев в районе Хайбах вы представлены к правительственной награде с повышением в звании. Поздравляю». Комментарии, думается, излишни.

Впрочем, аналогичных примеров немало и в истории США, которые до недавних пор считались у нас эталоном демократического государства. Так, генерал Улисс Грант, командующий армией северян в гражданской войне 1861–1865 годов, не считал недопустимым уничтожение целых селений непокорных южан. Однажды на вопрос, следует ли убивать жителей одного из маленьких городков, ведь среди них есть и дети, последовал ответ: «Из тлей вырастают вши», — и 273 человека, включая 84 ребенка, были расстреляны янки. Грант дважды избирался президентом США, его портрет украшает купюру $50…

За годы работы в органах госбезопасности и рядом со Сталиным, Берия приобрел понимание реального механизма власти и разветвленные связи с сильными мира сего. Он был в курсе многих секретных операций и акций тайной дипломатии, о которых общественность вряд ли узнает. «Непосвященным» исследователям трудно понять, почему весной 53-го Берия дал указание прекратить расследования по факту утечки на Запад в 1938–1941 годах сведений о работе Политбюро ЦК и решениях Пленумов. О том, что они попали к английской разведке, стало известно в 46-м. Контрразведка приступила к отработке возможных каналов утечки, подозрение легло на некоторых сподвижников вождя — доступ к этим документам имели только члены Политбюро и их секретариаты. Однако новый шеф госбезопасности дал команду «стоп».

Покрыта мраком история встречи Берии с резидентом английской разведки в Абхазии в 1951 году, в чем его обвиняли после ареста. Хотя сам по себе факт тайных контактов представителей спецслужб и государственных руководителей — обычная практика в мире. Берия, как заместитель председателя правительства, мог встречаться с англичанином с санкции Сталина, придававшего огромное значение тайной дипломатии и закулисным контактам с «сильными мира сего».

Как уже говорилось, какую-то игру вел Берия и по вопросу объединения Германии, тайно от Президиума ЦК используя возможности подчиненной ему внешней разведки. Он намеревался привлечь к организации зондажа у федерального канцлера ФРГ Конрада Аденауэра советского нелегала Грегулевича и актрису Ольгу Чехову. В Германию с этой целью в июне прибыла начальник немецкого отдела внешней разведки полковник Зоя Рыбкина. Встреча с Ольгой Чеховой состоялась 26 июня, но на следующий день, в связи с событиями в Москве, Рыбкиной пришлось прервать операцию и вернуться в Москву.

Возможно, Берия надеялся ускорить экономическое развитие СССР с помощью объединенной Германии. Не секрет, что проблема привлечения западной помощи волновала советское руководство еще в конце войны, когда на повестку дня стала выдвигаться задача восстановления отечественной экономики. Приход к власти Трумэна лишил Кремль надежды на американскую помощь. Финансовые средства от либеральных еврейских кругов Запада, ради чего СССР и поддержал, в том числе военно-технически, создание государства Израиль в Палестине (в пику Великобритании), тоже не оправдались. Вариант с созданием еврейского государства на советской территории (в Крыму) также отпал.

Оставалась надежда на немецкую экономику, ее специалистов, которые в 20-е годы уже помогали в Советской России в преодолении хозяйственной разрухи. Берия посчитал возможным применить прежний опыт в новых условиях, но для этого требовалось воссоздать Германию как единое нейтральное государство, интегрированное в западную финансовую систему. Он рассчитывал, что за дипломатическое содействие объединению Германии СССР сможет получить до 10 млрд. долларов, однако внешнеполитическая активность министра внутренних дел СССР, руководствовавшегося в политике прагматическими соображениями, раздражала многих. И не только аппарат ЦК КПСС и ортодоксально мыслящего Молотова, возглавившего МИД в марте 53-го: рушились геополитические замыслы сил, затеявших Вторую мировую войну и заинтересованных в послевоенном расколе Европы. Лаврентий Павлович явно переоценил свои силы и потерял осторожность, вторгаясь в сферу тех, кто имел свои представления о новом мировом порядке. Хотя ему, несколько лет руководившему органами госбезопасности, а значит и внешней разведкой (сентябрь 1938 — апрель 1943 г. и с марта 53-го), должно было быть известно об истинном влиянии и роли в мировой политике наднациональных банковских кругов.

Но тут злую шутку сыграл с Лаврентием Павловичем природный авантюризм. Зато Хрущев, так и не преодолевший романтического увлечения революционной фразой о мировом торжестве коммунизма, как ни странно, оказался советским политиком, более востребованным сильными мира сего — его возвышение не встретило негативной реакции с их стороны. Избавившись от Берии и других соратников Сталина, Хрущев стал проводником политики, которая в общем и целом не противоречила долгосрочным геополитическим замыслам транснациональных кругов. Парадоксально? Да, но только на первый взгляд.

Хрущев возобновил урезанную при «позднем Сталине» широкомасштабную финансовую поддержку «борцов за светлое будущее». В капстранах для этого была расширена сеть подставных фирм и банков, созданная еще в 1920-е годы. Тайная материальная, в том числе военно-техническая поддержка национально-освободительного движения по сути представляла собой реанимацию в новых исторических условиях идеи Троцкого об экспорте революции.

Собственно говоря, некоторые «сверхдоверенные» структуры аппарата ЦК КПСС и КГБ уже тогда, в 50–60-е годы, до совершенства отработали систему «перегонки» валюты за рубеж и ее укрывательства от западных контрразведок и налоговых органов. Советское сырье — нефть, газ, металлы — продавалось за рубеж «дружественным» компаниям, зарегистрированным в офшорах, по ценам ниже мировых. Сверхприбыль по цепочке счетов подставных лиц в западных и советских загранбанках в конечном счете оказывалась у адресатов.

Поддерживая национально-освободительное движение в «третьем мире», Хрущев, сам того, наверное, не ведая, торил дорогу для проникновения в Азию и Африку — сферу влияния старых колониальных держав — американских корпораций и транснациональных финансовых структур. Возможно, это ведали, те, кто подбрасывал ему такие идейки. По существу, сильные мира сего ускорили в своих финансовых и геополитических целях крушение колониальных империй европейских государств за счет ресурсов СССР…

Несуразность многих обвинений, выдвинутых против Берии в 53-м, признают немало юристов. Так, бывший главный военный прокурор СССР А. Катусев отмечал, что «в действиях Берии после смерти Сталина просматривалось лишь желание расширить сферу своего влияния, потеснить соперников, однако обвинения в заговоре это, конечно, не довод». «Ни обвинительное заключение, ни приговор по данному делу, — писал он, — не называют доказательств того, что Берия сотрудничал с иностранной разведкой до момента разоблачения и ареста, если не считать утверждений, будто он, например, «выручил английского шпиона Майского, приказав прекратить следствие по его делу». Вздорность подобного обвинения очевидна, ибо посол СССР в Великобритании… академик И. М. Майский давно и полностью реабилитирован».

Представляется, что довольно объективную оценку Берии дал бывший министр сельского хозяйства Н. Бенедиктов: «Да, пороки у него имелись, человек был непорядочный, нечистоплотный — как и другим наркомам, мне от него натерпеться пришлось. Но при всех своих бесспорных изъянах Берия обладал сильной волей, качествами организатора, умением быстро схватить суть вопроса и быстро ориентироваться в сложной обстановке».

В демонизации Берии после его смерти были заинтересованы как ненавистники Сталина, так и его поклонники: одни — в целях обличения скончавшегося правителя («злодей Берия — ближайший сподвижник тирана»), другие — его оправдания («мерзавец Берия обманывал вождя»), В силу исторических обстоятельств, расстрелянный министр внутренних дел стал, ко всеобщему удовлетворению, козлом отпущения — на него «повесили» все действительные и вымышленные ошибки и пороки: и его самого, и всей Системы.

За падением Берии последовала чистка органов госбезопасности, из которых, вместе с «мясниками», с «клеймом бериевца» было удалено немало преданных Родине профессионалов высокого класса. Эта страница в истории советских спецслужб до сих пор фактически остается «белым пятном»…

(По материалам 2003 г.)

Хрущев — Берия: «заклятые друзья»

7 сентября 1953 года на вновь учрежденную должность первого секретаря ЦК КПСС был избран Никита Сергеевич Хрущев. Это событие, как-то вскользь упоминаемое отечественными историками, между тем имело решающее значение для последующего развития страны. В этот день советская властная элита фактически отказалась от сталинской модели управления. Сегодня мало кто знает, что после XVII съезда (февраль 34-го) Сталин не был переизбран на организационном пленуме генеральным секретарем Центрального Комитета и до самой смерти оставался в партийном аппарате только одним из секретарей ЦК. Властитель предпочитал руководить державой, делая ставку на структуры исполнительной власти. Как и Ленин, Сталин считал более важной должность руководителя правительства, являющегося благодаря своему авторитету неформальным лидером в Политбюро.

В сентябре 53-го во главе партии вновь появилось де-юре первое лицо. Аппарат ЦК, поддерживаемый региональными партсекретарями, обрел в лице Хрущева проводника своих интересов на кремлевском Олимпе. Важнейшее значение для возвышения Никиты Сергеевича имело его деятельное участие в аресте министра внутренних дел Берии. Очередной виток борьбы за власть в Кремле, приведший к гибели одного из ведущих сталинских соратников, до сих пор остается в числе наиболее оберегаемых тайн советской истории.

Последняя записка арестованного Берии на волю была написана 1 или 2 июля, т. е. накануне или в первый день работы пленума ЦК, на котором обсуждалась его «антипартийная деятельность». Судя по содержанию письма, Берия — в полной растерянности и близок к истерике.

«В Президиум ЦК КПСС.

Товарищам Маленкову, Хрущеву, Молотову, Ворошилову, Кагановичу, Микояну, Первухину, Булганину и Сабурову. Дорогие товарищи, со мной хотят расправиться без суда и следствия, после 5-дневного заключения, без единого допроса, умоляю вас всех, чтобы этого не допустили, прошу немедленного вмешательства, иначе будет поздно. Прямо по телефону надо предупредить.

Дорогие т-щи, настоятельно умоляю вас назначить самую ответственную и строгую комиссию для строгого расследования моего дела, возглавив т. Молотовым или т. Ворошиловым. Неужели член Президиума ЦК не заслуживает того, чтобы его дело тщательно разобрали, предъявили обвинения, потребовали бы объяснения, допросили свидетелей. Это со всех точек зрения хорошо для дела и для ЦК. Почему делать так, как сейчас делается, посадили в подвал, и никто ничего не выясняет и не спрашивает. Дорогие товарищи, разве только единственный и правильный способ решения без суда и выяснения дела в отношении члена ЦК и своего товарища после 5 суток отсидки в подвале казнить его.

Еще раз умоляю вас всех, особенно тт., работавших с т. Лениным и т. Сталиным, обогащенных большим опытом и умудренных в разрешении сложных дел, т-щей Молотова, Ворошилова, Кагановича и Микояна. Во имя памяти Ленина и Сталина прошу, умоляю вмешаться, и вы все убедитесь, что я абсолютно чист, честен, верный ваш друг и товарищ, верный член нашей партии.

Кроме укрепления мощи нашей Страны и единства нашей Великой партии у меня не было никаких мыслей.

Свой ЦК и свое Правительство я не меньше любых т-щей поддерживал и делал все, что мог. Утверждаю, что все обвинения будут сняты, если только это захотите расследовать. Что за спешка и притом подозрительная.

Т. Маленкова и т. Хрущева прошу не упорствовать. Разве будет плохо, если т-ща реабилитируют.

Еще и еще раз умоляю вас вмешаться и невинного своего старого друга не губить.

Ваш Лаврентий Берия».

Позднее товарищ Берия недавним своим соратникам и сотрапезникам ничего уже не писал: то ли понял, что бесполезно, то ли… Не присутствовал он и на июльском пленуме, хотя в 30-е годы расправе с «врагами народа» такого уровня — Зиновьев, Каменев, Рыков, Бухарин — предшествовал, как правило, ритуал обсуждения их ошибок и «преступлений» на собрании всех членов ЦК.

Отсутствию Берии на пленуме предлагается и другое объяснение: 2 июля его земная жизнь завершилась досрочно. Известно, что в разговоре с прибывшим на пленум первым секретарем ЦК компартии Грузии А. Мирцхулавой Хрущев намекнул, что Лаврентия уже нет в живых. Дескать, не дергайтесь, защищать некого. Может, конечно, Никита Сергеевич и лукавил, чтобы нейтрализовать представителей Грузии, а может — и нет. Признание о ликвидации Берии к пленуму ЦК он позднее сделал и нескольким представителям зарубежных компартий.

Анализ стенограммы пленума ЦК дает некоторые аргументы в поддержку подобной версии. Так, 3 июля обычно очень осторожный в своих высказываниях Лазарь Каганович произнес с трибуны такие примечательные фразы: «…Одним махом прихлопнули этого подлеца навсегда», «Центральный Комитет уничтожил авантюриста Берия», «мы очистились от погани, мы очистились от крупного провокатора», «ликвидировав этого предателя Берия». Аналогично можно трактовать и слова Хрущева, сказанные в первый день работы пленума: «Взмах он взял большой, но сорвался и разбился, дух выпустил».

Сенсационное признание сделал недавно бывший начальник особой кухни Кремля Геннадий Коломейцев. Он утверждал, что Берию никуда не вывозили из Кремля после ареста и несколько дней держали в подземном помещении. Коломейцев лично доставлял ему туда пищу по рациону… члена Президиума ЦК(!): «Из чекистов допускали только нас. Мы его питали, потому что было указание: питать, как прежде. Был какой-то видимо сигнал, кого-то устраивало, если б Берию отравили до трибунала. Еду привозили в термосах, под пломбой. Выглядел он, конечно, плохо. Он похудел, стал какой-то желтый — видимо, без воздуха». В Кремле, по версии Коломейцева, Берию и расстреляли, труп завернули в брезент, вывезли на машине и где-то кремировали…

Свидетельств о последних месяцах жизни Берии, июль — декабрь, крайне мало. Лица, охранявшие арестованного члена Политбюро, следователи, судьи — все предпочитали хранить молчание. Даже после распада СССР, когда за доллары продавались многие государственной тайны погибшей державы, новых свидетельств не прибавилось. Некоторые исследователи предполагают, что арестованного застрелили в конце августа или сентябре 53-го, сразу же по окончанию следствия. Но это — гипотеза… Наиболее распространенной в общественном сознании остается трактовка событий, появившаяся во времена правления Хрущева — она выглядит весьма правдоподобно и вроде бы логично.

26 июня в повестке дня заседания Совета министров среди прочих значился вопрос о предстоящих военных учениях, поэтому появление в Кремле большой группы армейских генералов не могло насторожить сотрудников 10-го управления МВД (комендатура Кремля), которое Берия курировал лично. Но, войдя в зал заседаний, военные арестовали ни о чем не подозревавшего Берию. Это, по утверждениям Хрущева, выглядело так. Председательствовавший на заседании Совмина Маленков обратился к Жукову: «Товарищ Маршал Советского Союза, предлагаю вам от имени Советского правительства задержать Берию». Маршал приказал Лаврентию Павловичу поднять руки вверх. Генералы, достав спрятанные пистолеты, увели его в комнату отдыха, расположенную за кабинетом.

Тем временем советские руководители решали, что делать. Опасаясь, что внутренние войска и сотрудники госбезопасности могут попытаться освободить шефа МВД, пришли к выводу, что не стоит рисковать и Берию надо убить тут же, а затем уже юридически все оформить. Чтобы не возникло проблем с прокуратурой, Генеральным прокурором вместо Г. Сафонова был назначен протеже Никиты Сергеевича Р. Руденко, прокурор Украинской ССР. Относительно «исполнителя приговора» Хрущев в своих рассказах несколько раз путался: Берию убивал и Москаленко, и Микоян, и даже сам Хрущев.

Позднее Хрущев и его сторонники вбросили в массовое сознание еще несколько «баек», детализирующих события конца июня — начала июля. Это наводит на мысль, что Никита Сергеевич был заинтересован не столько в информировании общественности, сколько в сокрытии истинной картины произошедшего. Так, в оборот был запущен слух о том, что арест Берии носил превентивный характер — дескать, рвущийся к власти министр внутренних дел замышлял арестовать весь Президиум ЦК 27 июня на премьере оперы «Декабристы», и партийному руководству пришлось пойти на крайние контрмеры. Вроде бы правдоподобно, но документальных подтверждений нет…

Другие участники того драматичного заседания в Кремле до самой смерти хранили загадочное молчание. На эту тему не распространялись в своих беседах ни Молотов, ни Каганович. Хитрый Анастас Микоян тоже был очень скуп в рассказе о событиях 26 июня: «…После обмена мнениями, когда особенно резко выступил Хрущев и мы все выступили в том же духе, было принято решение в отношении Берии. Сначала он не понял серьезности дела и нагло сказал: «Что вы у меня блох в штанах ищете?» Но потом до него дошло. Он тут же, в комнате Президиума ЦК, был арестован».

К сожалению, ситуацию не полностью проясняют и воспоминания военачальников — маршалов Москаленко и Жукова. Кирилл Семенович, с которым журналисту «Красной звезды» Александру Кочукову не раз приходилось общаться в неофициальной обстановке, был относительно словоохотлив и вроде бы откровенен. Именно ему, тогдашнему командующему войсками Московского округа ПВО, принадлежит наиболее подробный рассказ об аресте Берии.

Утром 25 июня ему позвонил Хрущев и попросил прибыть к нему с планами по организации противовоздушной обороны. Никита Сергеевич поинтересовался, есть ли в окружении генерала надежные люди и намекнул, что надо захватить с собой пистолеты. Кирилл Семенович вооружил своего начштаба, начальника политуправления и офицера для особых поручений. К ним, по предложению Москаленко, присоединился начальник главного штаба ВВС генерал Батицкий.

Затем, по вызову Булганина, согласованному с Никитой Сергеевичем, вся группа направилась в министерство обороны. Министр был знаком с Хрущевым с 30-х годов, когда был председателем Московского исполкома, а тот возглавлял горком партии, так что Хрущев мог ему полностью доверять. Выбор Москаленко в качестве руководителя «боевой группы» также был не случаен — секретарь ЦК хорошо знал его со времен войны: Москаленко командовал 38-й армией на 1-м Украинском фронте, членом Военного совета которого был Никита Сергеевич.

В Минобороны Булганин в разговоре с глазу на глаз поручил командующему войсками Московского округа ПВО арестовать Берию. То, что кабинет министра, скорее всего, прослушивался специальной службой МВД (2-е спец-бюро МВД), его почему-то не тревожило. Хрущев и Москаленко не были обеспокоены также и тем, что их телефонные разговоры могут контролироваться той же службой.

Булганин посоветовал Москаленко усилить группу, но отверг предложенную кандидатуру маршала Василевского. Было решено привлечь к операции маршала Жукова — первого заместителя министра обороны, но «пистолета ему не давать». Георгий Константинович был самым решительным и популярным военачальником в стране, что давало операции больше шансов на успех, если бы возникли осложнения — офицеры Главного управления охраны МВД могли оказать сопротивление.

26-го, около одиннадцати часов, группа Москаленко въехала в Кремль в машине Булганина. На другой машине приехал Георгий Константинович вместе с генералами Митрофаном Неделиным — командующий артиллерией Советской армии, Андреем Гетманом — начальник штаба бронетанковых и механизированных войск, Леонидом Брежневым и Михаилом Прониным — заместители начальника Главного политуправления Вооруженных сил.

Далее версия Москаленко выглядит так. В приемную председателя Совета министров, где собрались военные, вышли из кабинета Маленкова он сам, Булганин, Молотов и Хрущев. Они проинформировали военных о преступном поведении Берии. Условились, что по сигналу Дмитрия Суханова — помощника Маленкова военные входят в кабинет и арестовывают министра внутренних дел.

Заседание началось в 12 часов дня, а около 13 часов Суханов, получив условленный электрический звонок от Маленкова, дал знать об этом генералам. По команде председателя Совмина: «Именем советского закона арестовать Берию!» Москаленко направил на министра пистолет и приказал ему поднять руки, а Жуков обыскал растерявшегося Лаврентия Павловича…

Однако следует отметить, что ясности нет даже по времени начала заседания. Есть свидетельства, что оно началось не в 12.00, а в 14.00 — это время назвал, в частности, Хрущев в своей речи на июльском пленуме ЦК. Молотов вспоминал, что заседание продолжалось два с половиной часа… О конкретном содержании разговора, позиции тех или иных членов высшего партийного органа практически ничего неизвестно. С некоторой степенью достоверности можно лишь утверждать, что Микоян пытался спасти Берию, предложив компромиссное решение назначить его министром нефтяной промышленности, освободив от должности первого заместителя председателя Совмина.

Не все до конца ясно и с позицией самого главы правительства. Знакомство с документами приводит к неожиданному выводу: еще утром 26 июня Маленков, возможно, намеревался сохранить жизнь своему бывшему соратнику. В Архиве Президента России имеется черновая запись наброска его выступления на заседании Президиума ЦК, написанная 25 или 26 июня. Пункт 56 гласил: «От поста зама [председателя Совета министров СССР] — освободить назнач[ить] мин[истром] нефт[яной] промышленности]…».

Информация о последних днях Берии на свободе также весьма противоречива. По одним свидетельствам, в третьей декаде июня он был в Москве, по другим — в ГДР и вернулся в Москву только 25-го или даже утром 26-го.

В восстановлении картины событий не прибавляют ясности и воспоминания маршала Жукова, оставившего потомкам две версии июньского ареста. По одной из них 25 июня его пригласил секретарь ЦК Хрущев и в присутствии Маленкова обратился с предложением арестовать Берию; тогда же было решено привлечь к операции Москаленко и Батицкого. По другой версии поручение арестовать Берию Жуков получил 26 июня, буквально за несколько часов до заседания Президиума Совмина, в кабинете главы правительства, куда его привез министр обороны Булганин. В присутствии Хрущева, Микояна, Молотова и других членов Президиума Маленков поручил Георгию Константиновичу осуществить арест Берии, который, дескать, стремится захватить власть в стране. Жуков действовал вместе с Батицким, Москаленко и Неделиным, а Серов нейтрализовывал охрану Берии. В кабинет Маленкова, где проходило заседание, они были вызваны в первом часу дня — спустя час после его начала — по звонку. Жуков лихо скрутил Берию и отвел в соседнюю комнату, где его продержали до 22-х часов, а затем, замотав в ковер, вывезли на машине в бункер Московского военного округа.

Что происходило в кабинете Маленкова с 12 до 13 часов, точно неизвестно. После ареста Берии в его портфеле нашли листок бумаги, где красным карандашом несколько раз было написано слово «Тревога». Наверное, после начала заседания он понял, что его соратники что-то замышляют, и хотел предупредить охрану. Но, думается, вряд ли кто бы сумел ему помешать внезапно встать и выбежать из кабинета в приемную, где его ждала верная личная охрана. В этом случае дальнейший ход событий был бы непредсказуем…

Есть много других неясностей. Днем 27 июня на гауптвахту Московского гарнизона, где первоначально разместили Берию, приехали оба его первых заместителя — Круглов и Серов, которые, сославшись на указание Хрущева и Маленкова, хотели совместно с Москаленко начать следствие. Чтобы убедиться в полномочиях генералов МВД, Кирилл Семенович позвонил в Большой театр, где члены Президиума ЦК присутствовали на премьере «Декабристов». Маленков приказал Москаленко вместе с представителями МВД приехать в театр, где в антракте прошло импровизированное совещание членов Президиума. Решили, что следствие будет вести новый Генеральный прокурор в присутствии Москаленко. Берию, на всякий случай, перевели в бункер во дворе штаба МВО.

Действовали генералы МВД по своей инициативе или кто-то направлял их к Берии — неизвестно. Кстати, Круглов вскоре стал министром внутренних дел, а Серов — председателем КГБ при Совете министров СССР.

Уже после распада Союза появилась принципиально иная версия событий, выдвинутая сыном Берии. Серго Лаврентьевич заявил, что его отец был убит 26 июня в своем одноэтажном особняке на улице Качалова (Малой Никитской). По утверждению сына, Лаврентий Павлович ездил в Кремль, но заседание почему-то не состоялось, он вернулся домой обедать. Там, в кабинете, его и застрелили какие-то люди в военной форме, а труп вынесли на закрытых брезентом носилках. Сын Берии утверждал, что два высокопоставленных партийных деятеля, являвшихся членами суда — председатель ВЦСПС Н. Шверник и первый секретарь Московского обкома КПСС Н. Михайлов — признались ему, что после июня 53-го не видели его отца живым.

Автор ряда книг об отечественной истории Николай Зенькович приводит в подтверждение рассказа Серго Берии воспоминания офицера госбезопасности Сергея Красикова, который 26 июня дежурил у Спасских ворот. Тот утверждал, что днем через эти ворота Кремль покинула машина Хрущева, в салоне которой помимо Никиты Сергеевича находились мирно беседующие Берия, Булганин и Маленков. По указанию Серова Красиков остановил машину с личной охраной Берии, и первый заместитель министра внутренних дел приказал ей вернуться в ГОН (гараж особого назначения). Машины с охранниками других советских руководителей беспрепятственно проехали за машиной Хрущева. Возможно, четвертка направилась обедать к Берии… Про остальное рассказал его сын.

В середине 90-х годов в одном еженедельнике было опубликовано интервью с неким доктором технических наук, который молодым человеком в июне 53-го проходил подготовку в спецшколе МВД под Москвой и был привлечен к операции по нейтрализации Берии, якобы готовившего антиправительственный переворот. Спецгруппа МВД застрелила Лаврентия Павловича 26 июня в его особняке, собранные там документы оказались в распоряжении Круглова.

Версия ставит под сомнение достоверность всех документов следствия, воспоминания военачальников и сам факт расстрела 23 декабря — это маловероятно. Тем более, что уцелели три записки арестованного Берии, направленные им членам Президиума ЦК в период 28 июня — 2 июля, т. е. накануне и в период работы пленума ЦК, протоколы допросов в июле — августе. Вряд ли можно было привлечь к фальсификации большое количество людей. Сохранились и те, кто летом 53-го охранял арестованного Берию в «бункере»… Наличие взаимоисключающих версий свидетельствует, что до сих пор существуют некие силы, заинтересованные в сокрытии истинной судьбы одного из соратников Сталина. Это, кстати, наводит на дерзкую мысль, что мог быть еще один, почти фантастический вариант развития событий, на который как-то вскользь намекнул сын Берии. Речь идет о возможности тайного выезда Лаврентия Павловича в Латинскую Америку, где уже скрывалось немало нацистских преступников.

Следует обратить внимание и на некоторые наблюдения Микояна, который отмечал тесные дружеские связи Берии с Маленковым и Хрущевым. Конечно, подлинной дружбы в политическом мире не бывает, но все же…

Вот как Микоян описывал ситуацию весны 53-го: «…И другие, например, Ворошилов, Каганович, Булганин, стали замечать, что Маленков, Молотов, Берия и Хрущев стали предварительно обмениваться мнениями и сговариваться, прежде чем вносить вопросы на заседание Президиума ЦК.

Больше всех вместе бывали Берия, Хрущев и Маленков. Я видел много раз, как они ходили по Кремлю, оживленно разговаривали, очевидно обсуждая партийные и государственные вопросы. Они были вместе и после работы, выезжая в шесть вечера (по новому порядку, совершенно правильно предложенному Хрущевым) в одной машине… Берия подвозил их па улицу Грановского, а сам ехал дальше.

…Тот факт, что эта тройка — Маленков, Берия, Хрущев — как будто веревкой между собой связана, производил на меня тяжелое впечатление: втроем они могли навязать свою волю всему Президиуму ЦК, что могло бы привести к непредвиденным последствиям».

В 1958 году Нина Теймуразовна, жившая тогда в Свердловске, увидела в почтовом ящике фотографию своего супруга, который был изображен с какой-то женщиной на фоне президентского дворца в Буэнос-Айресе. В сопроводительной записке сына Берии приглашали в один из грузинских населенных пунктов на берегу Черного моря для встречи с человеком «с очень важной информацией об отце». Серго Лаврентьевич на встречу не поехал, а к Нине Теймуразовне никто в условленном месте не подошел. Розыгрыш? В те годы так не шутили. Провокация людей Хрущева? Но цель ее не понятна. Загадок в деле Берии хоть отбавляй…

В середине июня 53-го Берия находился в командировке в ГДР, куда его направили в связи с необходимостью на месте разобраться в обстановке, которая складывалась в связи с антиправительственными выступлениями населения, и организовать их подавление. 16 июня в Восточном Берлине началась забастовка строительных рабочих, переросшая в массовую демонстрацию. На следующий день к протестовавшим берлинцам присоединилось население еще 14 городов. Полиция не справлялась с ситуацией, и только привлечение советских войск позволило подавить начинавшееся антикоммунистическое восстание.

Видимо, именно в это время Хрущев, Маленков и Булганин достигли договоренности о совместных действиях против Берии. Все они располагали достаточным силовым ресурсом для организации операции: Хрущев опирался на Серова, Маленков — на Круглова; своими возможностями обладал и Булганин.

Интересно, что на июльском (1953) пленуме Булганин назвал наряду с Маленковым и Хрущевым организатором ареста Берии министра иностранных дел Молотова: «…Завершение этого разоблачения и сам арест Берии были трудным делом. И здесь надо отдать должное товарищам Маленкову, Хрущеву и Молотову, которые организовали хорошо это дело и довели его до конца».

Думается, напрасно роль Молотова остается вне поля зрения исследователей, считающих, что тогда он уже не играл первостепенной роли в управлении страной и утратил политические амбиции. В действительности же предпочитая пребывать в тени, Вячеслав Михайлович оставался одной из самых влиятельных фигур в Кремле. Один из старейших членов Политбюро, секретарь ЦК в 1921–1930 годах, он одиннадцать предвоенных лет возглавлял советское правительство, теперь руководил МИДом, был зампредседателя Совмина, имел огромный опыт политического выживания, был посвящен в большинство тайн сталинской дипломатии, поддерживал многолетние личные связи с ключевыми лицами в западной политической и финансовой элите. Нелишне напомнить, что, будучи министром, он руководил и созданным в конце 47-го года Комитетом информации — разведслужбой, в которую вошли 1-е управление МГБ и ГРУ Минобороны. У Молотова были все основания претендовать на первую роль…

В материалах июльского пленума много высказываний, противоречащих последующим свидетельствам… Так, Булганин утверждал, что за 2–3 дня до ареста, т. е. 23 или 24 июня, Берия работал в Кремле и поздно вечером подвозил его вместе с Хрущевым и Маленковым домой… Позднее утверждалось, что Берия был в эти дни в ГДР, а по возвращению в Москву его встретил на военном аэродроме Микоян, и они поехали на заседание Президиума Совета министров.

Жена маршала Конева рассказывала со слов мужа, что в момент расстрела Берия был одет в солдатскую рубаху, которую пытался разорвать на груди. Но комендант штаба Московского округа ПВО майор Хижняк вспоминал, что накануне казни ездил за черным костюмом для арестованного, в который того и переодели, а серый костюм, п котором Берия приехал в Кремль 26 июня, сожгли.

Председателем Специального судебного присутствия Верховного суда СССР был маршал Конев. Сразу же после вынесения приговора Берию повели на расстрел. Сохранился рукописный (!) акт о расстреле. На нем — подписи члена Специального судебного присутствия генерала Москаленко, генерального прокурора Руденко и коменданта Специального судебного присутствия генерала Батицкого, который и стрелял в приговоренного в 19.50, 23 декабря. Непонятно почему акт не подписан Коневым. Не присутствовал при казни? Почему расстреливал Берию генерал-полковник, а не штатный «заплечных дел мастеру»? В декабре 53-го Хрущев и Маленков полностью контролировали обстановку, в том числе и в органах госбезопасности, и сторонников Берии уже не опасались. К тому же, как отмечают исследователи, в неофициальных разговорах Павел Федорович не раз путался в дате казни, хотя самого факта расстрела никогда не отрицал.

В акте о расстреле Берии нет и подписи врача, констатировавшего смерть. Хотя, когда полтора часа спустя на Лубянке расстреливали бывших высокопоставленных работников госбезопасности Влодзимирского, Гоглидзе, Деканозова, Богдана Кобулова, Мешика и Меркулова, врач на казни присутствовал и подтвердил своей подписью факт их смерти…

Часть 6 Закат советской империи

Аллен Даллес: человек в маске

В прессе не раз приводилась цитата из выступления директора ЦРУ Аллена Даллеса относительно приоритетов американской послевоенной доктрины против СССР. Но есть, однако, версия, что так называемая «речь Даллеса в 1945 году» — фальшивка, запущенной в общественное сознание в конце 1980-х годов, в разгар борьбы за вектор дальнейшего общественно-политического развития СССР. Мы попытались в этом разобраться, однако журналистское расследование, в ходе которого мы беседовали не с одним ветераном спецслужб, не привело к однозначному результату, хотя и позволило пролить больше света на личность самого Даллеса, игравшем важную роль в определении внешней политики США в 1930- 1950-е годы.

Впервые высказывание, очень схожее по смыслу с «цитатой из Даллеса», появилась в СССР в художественной литературе. В 1965 году в Киеве в издательстве «Радяньский письменник» вышел роман Ю. Дольд-Михайлика «И один в поле воин». В его второй части — «В плену у черных рыцарей» американский генерал Думбрайт, инспектирующий разведшколу, и произносит слова, которые можно рассматривать как вольное изложение установок Даллеса на развертывание идеологической войны против СССР.

Позднее нечто подобное произносит другой литературный персонаж — один из отрицательных героев романа Анатолия Иванова «Вечный зов». Читал писатель произведение своего украинского собрата по перу или был знаком с каким-то документом из архивов КГБ — неизвестно. Но случайные совпадения бывают крайне редко, так что, скорее всего, этот текст был введен в оборот кем-то из спецслужб еще во времена Брежнева. Творческие люди охотно его использовали, тем более что он отвечала их убеждениям и, в общем-то, соответствовал стратегии «психологической войны» против СССР…

На рубеже 1980–1990-х годов «высказывание Даллеса» с указанием на авторство директора ЦРУ появляется в общественно-политических статьях противников Михаила Горбачева и Бориса Ельцина. Тогда же появляется и название документа, датируемого декабрем 1945 года: «Размышления о реализации американской послевоенной доктрины против СССР». Но что это — статья, глава из книги, докладная записка или выступление, нигде не указывается.

Однако с лингвистической точки зрения подлинность цитируемого высказывания вызывает некоторые сомнения. Цитата очень эмоциональна, но для англоязычной риторики нехарактерна. «Носители» английского языка несколько иначе строили бы фразы — здесь не спасают даже ссылки на переводческий стиль, различия в системах русского и английского языков. Скорее всего, если это действительно мысли Даллеса, мы имеем дело не с переводом письменного текста, а с вольным пересказом устного выступления.

Некоторые ветераны спецслужб допускают возможность того, что в распоряжении КГБ СССР могло оказаться изложение речи Даллеса на каком-то закрытом заседании. Вопрос, откуда оно стало известно, остается открытым, но потребности нашей «пропагандистской машины» нуждались в сигнале тревоги для широких слоев общественности. Напомним, что в начале 1960-х годов в Советском Союзе заговорили об идеологических диверсиях против СССР, и потребовалось документальное подтверждение, как тогда было принято говорить, «коварных замыслов империализма». Выдержку из агентурного сообщения слегка отредактировали, придали эмоциональности через выражения, вроде упоминания о планируемой «грандиозной по своему масштабу трагедии гибели самого непокорного на земле народа», и по каналам соответствующих подразделений КГБ вбросили в среду советских литераторов и журналистов.

Но самое интересное, что нам удалось выяснить, так это масштаб личности самого Аллена Даллеса, о котором подавляющему большинству россиян известно немного: родился в 1893 году, умер в 1969-м. Сотрудничал с крупной юридической фирмой «Салливен и Кромвель», с началом Второй мировой был привлечен к работе в Управлении стратегических служб (американской разведке).

Дотошный исследователь может найти упоминание об активном участии Даллеса в операции «Санрайз Кроссворд», в рамках которой Вашингтон весной 1945 года вел тайные переговоры с немцами о возможности сепаратного мира и использовании военных возможностей Германии против СССР, уверенно устанавливающего свой контроль над Восточной Европой. Немного известно о вербовке Даллесом в Швейцарии сотрудника германского МИДа Фрица Кольбе, который передал значительный объем информации не только о деятельности МИДа, но и о работе немецких ученых в области ядерного и ракетного оружия. Недаром коллега Даллеса — генерал-майор Кеннет Стронг, руководивший в то время американской военной разведкой в Западной Европе, считал Даллеса «наиболее выдающимся американским профессиональным разведчиком своего времени, хотя и более склонным к оперативному сбору и анализу информации, чем к долговременным разведывательным проектам».

Несмотря на бесспорные успехи в разведке, Даллес после войны уходит из УСС и вновь занят на юридическом поприще. Но вскоре — с началом «холодной войны», возвращается в разведку. В Центральном разведывательном управлении США он — не то с 1947 года (с момента создания ЦРУ), не то с 49-го, и в феврале 1953 года становится директором ведущей американской разведслужбы. Именно ему американские разведчики обязаны строительством их новой штаб-квартиры в Лэнгли. После провала вторжения на Кубу в 1961 году Даллес вынужден уйти в отставку. Его родной брат — Джон Фостер Даллес в те же годы — государственный секретарь США. Заметим, третий в семье госсекретарь — вслед за дедом и дядей.

Но в жизни директора ЦРУ была еще одна сторона, о которой не принято говорить, хотя в «узких кругах» о ней хорошо известно. Принадлежавший благодаря своему происхождению к американскому истеблишменту, Даллес с достаточно молодых лет играл важную роль в деятельности «Совета по международным отношениям» — Council of Foreign Relations, который с 20-х годов вырабатывает коллективными усилиями его членов (крупнейших финансистов и промышленников, политиков, военачальников, владельцев СМИ) стратегию США на мировой арене с конечной установкой на создание системы глобального управления планетой из американской метрополии.

Сегодня CFR — одна из трех основных наднациональных теневых структур (помимо Бильдербергского клуба и Трехсторонней комиссии), а возник он в Нью-Йорке в 1921 году как филиал «Фонда Карнеги за вселенский мир». В СМИ проходила информация, что у истоков Совета стояли также члены некоего эзотерического «Общества круглого стола», преобразованного в 1919 году в Париже в Институт международных отношений с отделениями во Франции, Великобритании и США. Американское отделение и стало организационной базой CFR, который в годы «холодной войны» был главным мозговым центром в выработке американской стратегии в отношении СССР и всего подконтрольного Москве «социалистического лагеря».

С 1927 года Аллен Даллес занимал в CFR должность одного из директоров, с 1933 по 1944 год был секретарем Совета, ас 1945 по 1950 год — его президентом. Позднее, уже возглавляя ЦРУ, он оставался одним из директоров CFR. Возможно, именно на одном из его закрытых заседаний в конце 1945 года, как предположил один из наших собеседников, Даллес и высказал свое мнение о приоритетах в подрывной деятельности против Советского Союза. Информация о его выступлении могла дойти по каналам спецслужб до Москвы, и литературно обработанные для советского читателя взгляды Даллеса на пути разложения населения СССР стали основой упомянутых «Размышлений…».

Но это — наше умозаключение, основанное на конфиденциальных беседах с ветеранами былых сражений на фронтах «холодной войны». Документальных подтверждений версии мы обнаружить не смогли. Что же касается CFR, то наивно думать, что его архивы станут в ближайшие столетия доступны историкам.

Аллен Даллес — легендарная фигура в американском истеблишменте. Ему крупно везло на интересные встречи и непосредственное участие в событиях всемирной важности. Некоторые исследователи утверждают, что весной 1917 года, когда он трудился в американском представительстве в Берне, туда позвонил мужчина, представившийся Владимиром Ульяновым, и попросил о встрече. Даллес принял его за очередного русского эмигранта, просящего денег — а таковых в нейтральной Швейцарии было предостаточно, и во встрече отказал. Как знать, чем бы она могла завершиться?

В 1920–1930-е годы Даллес был вовлечен в сложную геополитическую игру, которую вели влиятельные американские круги на европейском континенте. Джон Лофтус и Марк Аароне в исследовании «Тайная война против евреев» отмечают немаловажную его роль в приходе нацистов к власти в Германии. Они писали:

«Нацисты могли бы остаться небольшой политической партией, а Германия — слабым, безоружным государством, нуждающимся в средствах, если бы не мощные инвестиции иностранного капитала. Наши источники, связанные с разведкой, полагают, что по-настоящему главным событием этого периода был альянс между американскими нефтяными компаниями и Саудовской Аравией. Именно это событие стало основополагающим условием для будущей войны и Катастрофы, устроенной нацистами.

В исторических трудах даже не упоминается о тайном сотрудничестве Ибн Сауда, Джека Филби и Аллена Даллеса. Именно они были секретным источником нефти, капиталов и международного влияния, действовавшими закулисно и выведшими Гитлера на мировую сцену. Эти люди, снабжавшие топливом нацистскую военную машину в 30-х годах, были теми же самыми людьми, которые лишили евреев последней надежды на бегство в Палестину. Наши источники утверждают, что эти партнеры по нефтяным сделкам были законченными негодяями, несущими большую долю ответственности за Катастрофу, но сумевшие избежать суда истории».

Джек Филби — удачливый английский бизнесмен и искатель приключений, к тому же — отец легендарного советского разведчика Кима Филби. Считается, что он завербовал Аллена Даллеса еще в 20-х годах в качестве «агента влияния» на американскую политику, с целью не допустить поддержки официальным Вашингтоном идеи создания еврейского национального очага, а затем привлек к реализации проекта по сбыту саудовской нефти. В те годы Даллес, выполняя деликатные миссии, нередко бывал в Европе. Ему довелось даже встречаться с Муссолини и новоизбранным германским канцлером Адольфом Гитлером. Речь шла не только о геополитике, но и о больших деньгах. Его брат Джон Фостер был директором небезызвестного немецкого концерна «И. Г. Фарбен», владевшим пакетами акций в некоторых нефтяных компаниях США, а сам Аллеи стоял во главе совета директоров крупного немецкого банка.

«Братья Даллес, — пишут Лофтус и Аароне, — были одними из тех, кто убедил американских бизнесменов нарушить постановление американского правительства об инвестициях в Германии. Это началось еще со времен Версальского договора… После окончания Первой мировой войны правительство побежденной Германии обещало выплатить военные репарации союзникам в золоте, однако у Германии не было золота. Германское правительство было вынуждено брать заем в золоте у клиентов юридической компании «Салливен и Кромвель» в Соединенных Штатах. Именно с этой фирмой братья Даллес сотрудничали как консультанты по международным финансовым вопросам. Почти 70 процентов всех денег, поступивших в Германию в течение 30-х годов, исходили от инвеститоров в Соединенных Штатах, большинство их которых были клиентами «Салливен и Кромвель»…»

…Чем дальше во времени уходят от нас события «холодной войны», тем больше открывается обстоятельств тех драматических десятилетий. Приоткрываются детали тайного механизма Истории, на все загадки которой нашему поколению вряд ли удастся ответить правильно.

(28 октября 2004 г.)

«Маршал Победы». Опала

26 октября 1957 года на Внуковском аэродроме приземлился самолет министра обороны СССР Маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова. Маршал еще не знал, что он возвращается из своего последнего официального визита…

Год 1957 й: хроника событий

18 июня. На заседании Президиума ЦК КПСС группа ветеранов (первый зампред Совмина СССР Лазарь Каганович, министр электростанций и зампред Совмина СССР Георгий Маленков, первый зампред Совмина СССР Вячеслав Молотов) предлагают первому секретарю ЦК Никите Хрущеву уйти с поста лидера партии на должность министра сельского хозяйства. На пост первого секретаря планируется Молотов, возглавлявший в 1921 году секретариат ЦК. Соотношение сил семь к трем не в пользу Хрущева. Его спасают министр обороны Георгий Жуков и председатель КГБ Иван Серов. Жуков, кандидат в члены Президиума ЦК, заявляет на заседании: «Армия не потерпит смещения руководства ЦК».

Вечером того же дня в здании ЦК в кабинете первого секретаря собрались его сторонники. Жуков заявил Хрущеву: «Вам не надо уходить с поста первого секретаря. А я их арестую, у меня все готово». Присутствующие опешили. Был удивлен даже Суслов: «Зачем арестовывать? К тому же, в каких преступлениях можно их обвинить?» Хрущев поручает Жукову и Серову обеспечить прибытие в Москву членов ЦК из регионов для проведения пленума. Для этого министр обороны использовал самолеты военно-транспортной авиации.

В эти дни, как вспоминал Виктор Гришин (тогда председатель ВЦСПС), в кабинет Жукова в Минобороны зашел командующий войсками МВО маршал Кирилл Москаленко, участвовавший в «нейтрализации» Берии, и предложил: «Георгий Константинович, бери власть». Этот разговор стал известен Хрущеву.

22 июня. На пленуме ЦК, проходившем целую неделю, Хрущев получает поддержку большинства, а «заговорщиков» изгоняют из состава ЦК. Жукова избирают членом Президиума ЦК, Серову присваивают звание генерала армии.

8 сентября. Отдыхающие в Крыму «кремлевские небожители» отмечают день рождения кандидата в члены Президиума ЦК, первого секретаря Свердловского обкома КПСС Андрея Кириленко. В разгар застолья Жуков предложил тост в честь председателя КГБ Серова: «Не забывай, Иван Александрович, КГБ — это глаза и уши армии!» Хрущев, хотя и изрядно захмелел, жестко отпарировал: «Запомните, товарищ Серов, КГБ — это глаза и уши партии!»

Вскоре после этого Хрущев, встревоженный неосторожным высказыванием министра, в беседе с Серовым сообщает ему о предложении Жукова сменить председателя КГБ. Никита Сергеевич очевидно лукавил: Жуков, близко знавший Серова с 1940 года еще по службе в Киевском особом военном округе (Серов возглавлял наркомат внутренних дел Украинской ССР, а Хрущев — ЦК республиканской компартии), вряд ли был заинтересован в его отставке. К тому же им пришлось вместе хлебнуть лиха осенью 41-го на Западном фронте, завершать войну на 1-м Белорусском (Серов находился при командующем в качестве уполномоченного НКВД), «отбиваться» после Победы от министра госбезопасности СССР Виктора Абакумова, предлагавшего Сталину арестовать обоих за «присвоение трофейных ценностей». В 1945–1946 годах Жуков командовал Группой советских оккупационных войск в Германии, а Серов в ранге первого заместителя министра внутренних дел СССР являлся его заместителем по делам гражданской администрации. В 1953 году они участвуют в антибериевском заговоре Хрущева. Резона топить председателя КГБ у Жукова не было.

А первому секретарю ЦК было выгодно вбить клин в отношения Жукова с Серовым, фактически вдвоем решившим в июне его судьбу. Серов, судя по выступлению Хрущева на пленуме ЦК 27 октября, после разговора с Никитой Сергеевичем сразу же бросился к Жукову выяснять отношения.

Из выступления Хрущева на Пленуме ЦК КПСС. «Теперь относительно Комитета государственной безопасности. Жуков заявил Серову: «Не верь Хрущеву, я ему не говорил, что тебя надо снять». Спрашивается: почему я стал бы врать Серову? Что, я буду заискивать перед ним? Я первый секретарь ЦК, а Серов — председатель Комитета государственной безопасности, он подчинен ЦК и должен делать то, что ЦК указывает, и делать не потому, что я нравлюсь или не нравлюсь, а по долгу службы, потому что так поручил ЦК партии. Товарищ Жуков хотел, чтобы все было при Министерстве обороны — и КГБ, и МВД. А где место Центрального Комитета? Если Жукову все отдать, то через месяц он сказал бы: «И ЦК должен быть при Министерстве обороны, уж я буду вас защищать…»».

Как бы то ни было, к осени отношения Жукова с Серовым становятся натянутыми. Ухудшались отношения министра обороны и с членами Президиума ЦК КПСС. 60-летнему маршалу, прошедшему «сталинскую школу», казалось, что далеко не все делается, как требует ситуация в стране и мире.

Из выступления Хрущева на октябрьском пленуме ЦК. «Беда Жукова в том, что он очень самонадеянный человек. Когда его избрали в Президиум ЦК, он по всем вопросам стал давать советы и наставления, просто иной раз неприлично слушать. Ты узнай сначала суть дела, дай другим высказаться, а потом советуй. А он частенько сам как следует не разберется в вопросе, а уже пишет резолюцию».

Начало октября. Жуков убывает с официальным визитом в Югославию. На аэродроме перед вылетом в Севастополь, откуда далее он будет следовать морским путем на крейсере «Куйбышев», министр неожиданно произносит: «Вы тут посматривайте, правительство не очень крепко стоит на ногах».

В отсутствие министра раньше установленного срока начинаются учения войск Киевского округа. Ими руководит главком Сухопутными войсками маршал Родион Малиновский. На учение прибывают члены и кандидаты в члены Президиума ЦК, командующие войсками всех округов. Хрущев поручает партруководителям «плотно» пообщаться с военными, выяснить их настроения.

Начальник Главного разведуправления Генштаба генерал армии Штеменко направляет министру обороны шифровку с информацией о начавшейся в Москве интриге. Жуков просит разрешения Хрущева прервать визит и прибыть в район учений, но ему указывают на необходимость продолжить пребывание в Белграде.

26 октября. Сразу же после возвращения Жукова в Москву его приглашают на заседание Президиума ЦК КПСС, на котором Хрущев обвиняет его в подготовке захвата власти. Принимается решение назначить министром обороны маршала Малиновского.

27–28 октября. Пленум ЦК КПСС. Принимается единогласное решение о выводе Жукова из состава членов ЦК КПСС.

В октябре 1957 г. маршал Жуков выводится из состава ЦК и освобождается от должности министра обороны. По некоторым свидетельствам, в 1964 году Хрущев позвонил Жукову и якобы признал, что его неправильно информировали осенью 57-го и что после возвращения из отпуска он хотел бы встретиться с маршалом. Если эта информация верна, Никита Сергеевич, догадывавшийся о начавшихся против него интригах, возможно хотел вернуть популярного полководца на вершину власти. Но это только предположения…

Мемуары маршала были изданы при его жизни с большими изменениями и купюрами после неоднократных правок в Главном политуправлении СА и ВМФ, а также в аппарате ЦК КПСС. Считается, что посмертные издания воспоминаний Г. К. Жукова во времена «перестройки» восстанавливают изначальный текст рукописи, однако достоверность внесенных добавлений и исправлений, к сожалению, ими уже подтверждена быть не может.

Существует несколько версий описания встречи Жукова в аэропорту. Мы воспользовались личной записью полководца и рассказом его дочерей — Эры Георгиевны и Эллы Георгиевны.

Вот что писал Георгий Константинович:

«В окно самолета я увидел встречающих меня маршалов Советского Союза и главнокомандующих всеми видами вооруженных сил, среди которых был Чернуха, технический работник при Президиуме ЦК. После того, как мы все перездоровались, ко мне подошел Чернуха и сказал, что меня сейчас же приглашают на Президиум ЦК. Там, сказал Чернуха, все в сборе. Я сказал, что заеду домой, переоденусь и сейчас же приеду!..»

Рассказывает Элла Георгиевна.

«В сентябре весьма неожиданно для нас и для папы ему, по личному распоряжению Хрущева, предложили прервать отпуск и выехать с официальным визитом в Югославию и Албанию. Когда мы спросили, почему, отец ответил: «Никита просил помочь урегулировать кое-какие вопросы, зная, что я в дружеских отношениях с Тито».

У нас в семье интуитивно не доверяли Хрущеву. К тому же были реальные основания подозревать его в коварстве и двуличии, хотя бы после истории с Маленковым. Я сама слышала, как за столом на одной из подмосковных дач Хрущев и Маленков клялись друг другу в вечной дружбе. Однако прошло немного времени, и Георгий Максимилианович был отстранен от руководящих должностей. Но всякий раз отец, когда мы заводили речь о коварстве Хрущева, говорил: «Я Никите Сергеевичу верю, он не может со мной так обойтись».

Через несколько дней после отплытия отца в Югославию к нам стали поступать тревожные сообщения от наших друзей. Они рассказывали, что в частях и военно-учебных заведениях проводятся собрания партийных активов, где звучит резкая критика в адрес отца по поводу его стиля и методов руководства…

Мы со старшей сестрой пытались позвонить папе по связи ВЧ, благо такой телефон стоял дома, просили передать письмо, зная, что через день к нему направляются документы и газеты по фельдсвязи. Но нам сказали, что связь прервана… Подумав немного, наша мудрая Эра предложила обобщить информацию и вручить ее отцу при встрече на аэродроме — мол, всякое может быть, и мы заранее заготовили письмо. В день отъезда на аэродром я свернула листок в несколько раз и спрятала его поглубже за вырез платья. Сейчас все это может показаться смешным, но тогда нам было совсем не до смеха. Нервы были напряжены до предела…

Вот и Внуково. Погода прекрасная, ярко светит солнце. Самолет приземляется, и по трапу спускается отец. Улыбающийся и ни о чем не подозревающий, он приветствует маршалов и генералов. Подошел к нам. Обнял, расцеловал и тут же скороговоркой: «Вы поезжайте домой, а меня приглашает в свою машину Иван Степанович Конев. Поедем на заседание Президиума ЦК…

Все ясно, думаю, хотят взять тепленьким. Бросаюсь на шею к отцу и прямо в ухо шепчу: «Папа, необходимо, чтобы ты поехал с нами, это очень важно. Взяв меня под руку, отец подошел к Коневу: «Семья очень соскучилась. Довезу их до квартиры, оттуда сразу в Кремль, это же рядом».

Никогда не забуду, как посмотрел на меня Конев. Если бы взгляд мог испепелить, от меня бы ничего не осталось. Наконец мы в машине, и отец читает наше послание. Видим, как меняется его лицо. Прячет листок во внутренний карман, снимает очки и тихо говорит: «Я подозревал что-то неладное. Когда сказали, что связь с Москвой прервана… Сейчас поеду, и все прояснится». Отец высадил нас, машина укатила в Кремль».

Вернемся к записям маршала Г. К. Жукова:

«…Явившись в Президиум, я увидел за столом всех членов и кандидатов Президиума и всех маршалов, кто встречал меня на аэродроме. Мне предложили коротко доложить о поездке в Югославию и Албанию. Я доложил основное…

Затем Хрущев сказал:

— За время вашего отсутствия Президиум ЦК провел партполитактив Министерства обороны. По этому вопросу доложит Суслов.

Суслов начал с того, что министр обороны Жуков проводит неправильную политическую линию, игнорируя политических работников и Главное политическое управление…

Взял слово Микоян и сказал:

— Мне непонятно, и до сих пор волнует одна фраза, сказанная Жуковым на Президиуме ЦК во время работы по поводу антипартийной группы Маленкова, Молотова. Жуков тогда сказал: «Если будет принято решение, предложенное Маленковым (о снятии Хрущева. — Ред.), то он, Жуков, не подчинится этому решению и обратится к армии. Как это понимать?»

Я тут же ответил: да, это было оказано, но я говорил, что обращусь через парторганизации армии к партии, а не к армии.

— Значит, вы сознательно об этом говорили, — сказал Микоян, — а я думал, что вы тогда оговорились.

— Вы что, забыли обстановку, которая тогда сложилась? — ответил я Микояну.

Затем выступил Брежнев. Он наговорил, что было и чего никогда не было, что я зазнался, что я игнорирую Хрущева и Президиум, что я пытаюсь навязать свою линию ЦК, что я недооцениваю роль военных советов.

Затем выступил Хрущев. Он сказал:

— Есть мнение освободить товарища Жукова от должности министра обороны и вместо него назначить маршала Малиновского. Есть также предложение послезавтра провести Пленум ЦК, где рассмотреть деятельность товарища Жукова (по словам кандидата в члены Президиума ЦК КПСС Н. Мухитдинова, разговор о назначении министром Р. Малиновского состоялся после ухода Г. Жукова с заседания Президиума ЦК. — Ред.).

Предложение было, конечно, принято единогласно.

Вся эта история, подготовленная против меня как-то по-воровски, была полной неожиданностью. Обстановка осложнялась тем, что в это время я болел гриппом. Я не мог быстро собраться с мыслями, хотя и не первый раз мне пришлось столкнуться с подобными подвохами. Однако я почувствовал, что Хрущев, Брежнев, Микоян, Суслов и Кириленко решили удалить меня из Президиума ЦК. Видимо, как слишком непокорного и опасного политического конкурента, освободиться от того, у кого Хрущев остается в долгу в период борьбы с антипартийной группой Маленкова — Молотова. Эта мысль была подтверждена речью Микояна на Пленуме, где он сказал:

— Откровенно говоря, мы боимся Жукова.

Вот оказалось, где зарыта собака! Вот почему надо было отослать меня в Югославию и организовать людей на то, что было трудно сделать при мне».

Мы ждали возвращения отца на нашей квартире на улице Грановского, — продолжала свой рассказ Элла Георгиевна. — Сели за обеденный стол, но есть не могли, только пили кофе. Строили предположения о том, что же происходит там, в Кремле. Мы не исключали и самого плохого. От этого не было никаких гарантий. Мама даже извлекла из-под кровати маленький коричневый чемоданчик со сменой белья и туалетными принадлежностями, который хранился на случай ареста. С тех пор, как я себя помню, он всегда был наготове. (Может, это был «тревожный чемоданчик», иметь который полагается каждому военному? — Ред.)

Шли томительные часы ожидания, казавшиеся вечностью, наконец — звонок в дверь. С порога отец говорит: «Ну вот, сняли…» Пока собирались на дачу, он рассказал о том, как все происходило. На дачу ехали молча, каждый думал о своем. Вошли. Отец несколько удивился, что на квартире правительственные телефоны отключили, а тут оставили в неприкосновенности. Он сразу же набрал номер квартиры Хрущева.

— Никита Сергеевич, я не понимаю, что произошло за мое отсутствие, если так срочно меня освободили от должности министра и тут же ставится вопрос на Пленуме ЦК. Не пони-ма-ю…

Хрущев сухо ответил:

— Ну вот будешь на Пленуме, там все и узнаешь.

На Пленуме ЦК с докладом выступил М. А. Суслов, который сформулировал основные обвинения. Маршалу Жукову вменялось в вину:

— попытка вывода Вооруженных сил из-под контроля ЦК (действия по ликвидации Высшего военного совета, ограничение функций военных советов округов, флотов, групп войск, сокращение политорганов в армии и на флоте. Запрещение Главному политическому управлению информировать ЦК КПСС о состоянии войск и т. д.);

— стремление сосредоточить в руках Министерства обороны необъятную власть с целью установления диктатуры (желание подчинить себе пограничные войска КГБ и внутренние войска МВД, создание разведшколы без санкции ЦК);

— культ личности Жукова (преувеличение своей роли в Великой Отечественной войне и в борьбе с «антипартийной группой», личная нескромность);

— жесткий стиль руководства и грубость по отношению к подчиненным;

— авантюризм во внешней политике, проявляющийся в том, что маршал подчеркивал свое особое мнение, расходящееся с генеральной линией партии и т. д.

Были отмечены и многие другие недостатки, якобы присущие Георгию Константиновичу Жукову. А главным был сложный клубок ведомственных и личных противоречий между министром обороны, с одной стороны, и Хрущевым с его приближенными — с другой.

После ареста Берии и июньского Пленума ЦК 1957 г. влияние Вооруженных сил в стране возросло. В результате разгрома «антипартийной группы», в котором Вооруженные силы проявили себя самостоятельной политической силой, а маршал Жуков стал одной из самых влиятельных и авторитетных фигур, на партийном «Олимпе» содрогнулись и стали искать способ, чтобы поставить военных на место, а самого знаменитого из них примерно наказать.

Помимо докладчика Суслова, Хрущев и партийный аппарат ЦК подготовили 27 выступающих, среди которых особое значение придавали маршалам Советского Союза. Как было принято в те времена, маршалы принесли в ЦК свои тезисы, а доводили их «до ума» аппаратчики.

Первым в прениях выступал начальник Главного политического управления генерал-полковник Алексей Желтов, который не пожалел черной краски при характеристике маршала Жукова. От него Георгий Константинович другого и не ожидал. Его волновало, как выступят боевые друзья — бывшие командующие фронтами и армиями, руководители Генерального штаба.

Стенографический отчет октябрьского (1957) Пленума ЦК сохранил для истории выступления военачальников — и с сожалением приходится констатировать, что никто из выступавших полководцев не нашел в себе гражданского мужества подняться выше прошлых обид. Один лишь маршал К. К. Рокоссовский попытался хоть чуточку по-человечески поддержать министра. Остальные выступали в соответствии с установками Старой площади. Военачальники 1957 года были уже психологически не те, что в июне 1946 года, когда они, выступив единым фронтом, отмели обвинения министра госбезопасности и не позволили партийной элите расправиться с Жуковым на заседании Высшего военного совета…

Существует несколько версий того, как Георгий Константинович перенес внезапную отставку. Константин Михайлович Симонов со слов маршала Жукова описал этот эпизод в книге «Глазами человека моего поколения»:

«Мне пришлось пережить в своей жизни три тяжелых момента. Если говорить о третьем из них, то тут в чем-то, очевидно, виноват и я, — нет дыма без огня. Но пережить это было нелегко.

Когда меня в пятьдесят седьмом году вывели из состава Президиума ЦК и из ЦК я вернулся после этого домой, я твердо решил не потерять себя, не сломаться, не раскиснуть, не утратить силу воли, как бы ни было тяжело.

Что мне помогло? Я поступил так. Вернувшись, принял снотворное. Проспал несколько часов. Поднялся. Поел. Принял снотворное. Опять заснул. Снова проснулся, снова принял снотворное, снова заснул… Так продолжалось пятнадцать суток, которые я проспал с короткими перерывами. И я как-то пережил все то, что мучило меня, что сидело в памяти. Все то, о чем бы я думал, с чем внутренне спорил бы, что переживал бы в бодрствующем состоянии, все это я пережил, видимо, во сне. Спорил и доказывал, и огорчался — все во сне. А потом, когда прошли эти пятнадцать суток, поехал на рыбалку.

И лишь после этого написал в ЦК, попросил разрешения уехать лечиться на курорт.

Так я пережил этот тяжелый момент».

«Могу точно сказать, что никакого следствия, никакого дела Жукова не было. Потому что вся эта вещь была чисто политически превентивной. Жуков был человеком самостоятельным. Он не хотел вписываться в ту структуру, что существовала тогда. Он, не спрашивая разрешения у ЦК, принимал решения об организации полков, дивизий, этих штурмовых школ. Это можно характеризовать как заговор, а можно и как самостоятельность.

Но на самом деле это было нарушением принятой субординации… Хрущев Никита Сергеевич принял превентивное решение. То есть, с одной стороны, может быть, он и не верил в заговор Жукова, с другой стороны, он не мог отвергнуть. Уж очень это было похоже на заговор.

С не очень определенной точностью было известно, что наш советский «Наполеон» считает, будто все делается «не так», что в стране «бардак», нужно делать все иначе, и он знает как. Естественно было предположить, что Жуков сможет прийти в какой-то момент и сказать: ребята, теперь я буду командовать… Хрущев решил не дожидаться и снял Жукова. Но, как все знают, Жукову никогда официально не предъявлялось обвинение в заговоре. А дежурным обвинением стало, что он недостаточное внимание уделял политработе, плохо относился к политработникам».

Из интервью Сергея Хрущева, сына Н. С. Хрущева, данного в 1999 году в США.

27 февраля 1958 года Постановлением Совета Министров СССР № 240 Маршал Советского Союза Г. К. Жуков был уволен в отставку. Приказом министра обороны СССР № 051 от 4 марта 1958 года на основании Постановления Совмина маршал Жуков уволен из Вооруженных сил. Обычно маршалов и генералов армии в то время зачисляли в так называемую «райскую группу», где существовали большие льготы. Георгия Константиновича лишили этого. Если учесть, что к тому времени у маршала появилась вторая семья и родилась дочь Машенька, то жилось ему с материальной точки зрения трудно…

(26 октября 2002 г.)

«…Сталин бы вас всех расстрелял»

14 октября 1964 года пленум Центрального Комитета КПСС освободил Никиту Сергеевича Хрущева от всех занимаемых должностей: первого секретаря ЦК, члена Президиума ЦК, председателя Совета министров СССР. С политического Олимпа безжалостно низвергли последнего из могикан Сталина, и на одной шестой земной суши воцарилась группка партийных функционеров, в конечном счете приведших великую державу к общенациональной катастрофе.

О Хрущеве написано много книг и статей, да и сам он оставил многотомные воспоминания — так что каждый в состоянии самостоятельно составить мнение об этой незаурядной и неоднозначной личности, сумевшей уцелеть в никогда не прекращавшейся в Кремле схватке за власть и подняться до самых вершин. Он выжил при Сталине, одолел мастера политических интриг Берию, переиграл целую когорту кремлевских титанов — Молотова, Кагановича, Маленкова, Булганина… После смерти Сталина Хрущев, от природы талантливый и чрезвычайно удачливый политик, попытался придать новые параметры советской модели социализма, сформировавшейся в условиях бескомпромиссной борьбы за выживание государства, постоянно испытывавшего в 1920–1950-е годы военное давление со стороны держав Запада и Востока. Судя по его высказываниям и действиям, Никита Сергеевич интуитивно ощущал потребность в адаптации Советского государства к новым геополитическим и технологическим реалиям, необходимость перемен в экономической системе, механизме государственного управления, внешней и военной политике. Но узость мышления не позволили ему генерировать принципиально новые, адекватные тенденциям мирового развития идеи, на основе которых можно было бы разработать концепцию движения страны вперед и стратегию ее реализации.

Об ошибках Хрущева на политическом поприще известно более, чем достаточно. Упомянем лишь о некоторых из них, трагически сказавшихся в перспективе на судьбе Советской державы.

Хрущев и его ближайшее окружение не сумели осознать, что для большинства населения коммунизм был больше, чем просто идеология. Кремлевские вожди управляли страной, обладавшей почти тысячелетней духовной культурой на основе христианского мировоззрения, поэтому большинством людей коммунистическая идея подсознательно воспринималась как некий вариант светского понимания жизнеустройства по заветам Иисуса Христа с его универсальными человеколюбивыми идеями доброты, справедливости и любви к ближнему. Можно сказать, что она имела для населения сакральное значение, а сам Сталин воспринимался как непогрешимый вождь, некое полубожество, окруженное ареалом таинственности.

Своими импульсивными действиями, во многом продиктованными личной неприязнью к умершему вождю — хотя именно «Хозяин» не по заслугам вознес Никиту Сергеевичу на Олимп власти и не раз прощал ему провалы в работе — Хрущев нанес смертельную рану «коммунистическому проекту» в СССР.

На XX съезде КПСС он инициировал поспешное и неумелое разоблачение «культа личности Сталина», что фактически явилось ударом по основе государственного устройства СССР, его идеократическому фундаменту. Под руководством Сталина было создано Советское государство, осуществлена индустриализация страны, выиграна Великая война — как здесь ни вспомнить Уинстона Черчилля: «Он принял страну с сохой, а сдал с ядерной бомбой». Потому в общественном сознании неизбежно произошло отождествление его имени с Советской властью, с самой идеей коммунизма. Для советских людей было потрясением услышать, что боготворимый ими Сталин — не «славный продолжатель великого дела Маркса — Энгельса — Ленина», а злобный и бездарный тиран, чуть ли не преступник, виновный в гибели миллионов людей.

Спустя пять лет, на XXII съезде, Хрущев сделал — наверное, неосознанно, еще один шаг по пути «десакрализации» высшей государственной власти и самой коммунистической идеи. Движимый стремлением взбодрить общество, показать ему близкую перспективу «светлой жизни», он назвал совершенно нереальные сроки реализации коммунистической идеи, пообещал, что «уже это поколение людей» будет жить при коммунизме. Сами ли помощники Хрущева это придумали или им подсказали «из-за бугра», сказать сложно. Имена представителей «пятой колонны» в СССР надежно укрыты в архивах и картотеках ЦРУ и Ми-6.

Факт остается фактом: к началу 70-х годов, когда нереальность обещаний Хрущева стала очевидна, по убеждению советских людей в непогрешимости Кремля был нанесен очередной удар, что привело к дискредитации всего «коммунистического проекта». Общество постепенно лишалось идеалов, а обоснованную концепцию его развития так и не удалось выработать, несмотря на наличие многих десятков академических институтов и научных центов…

После смерти Сталина и последующего устранения Берии с политической арены произошла реидеологизация государственной политики, была реанимирована модель управления страной, предполагающая нахождение центра выработки решений не в правительстве, а аппарате ЦК КПСС. Партфункционеры, поставленные Сталиным «на место» в результате чистки 1937–1938 годов и «Ленинградского дела», вновь стали доминирующей силой в государственной системе управления, подмяли под себя структуры исполнительной власти, включая военное ведомство, органы безопасности и общественного порядка.

В отличие от прагматика Берии, Хрущев был убежденным сторонником ленинского учения — хотя и понимал его основные постулаты примитивно и догматически. Это касалось и тезиса о неизбежности победы коммунизма в мировом масштабе. Отсюда — его чрезмерное увлечение обременительной для СССР поддержкой зарубежных компартий и национально-освободительных движений, обретавшей формы «экспорта социализма», что не раз обостряло отношения с западными странами, ставило мир на грань ядерной войны.

Справедливости ради надо признать, что одержать победу в экономическом соревновании с Западом для СССР было невозможно, не лишив геополитических конкурентов «неоколониальной ренты», обеспечивавшей им дешевые сырьевые ресурсы и дополнительные возможности по сравнению с нашей страной, находившейся к тому же в более невыгодных климатических условиях — отсюда проблемы с неурожаями, высокое энергопотребление и т. д. Но решать эту стратегическую задачу следовало хладнокровно и продуманно…

Опять же по идеологическим соображениям, Хрущев поссорился с Китаем, чей лидер Мао Дзэдун — в отличие от Никиты Сергеевича и последующих генсеков — сумел понять пагубность слепого следования «универсальным заветам классиков» и повел державу своим национальным путем. История показала правоту китайской элиты, сумевшей дифференцированно подойти к реализации постулатов марксистско-ленинской теории, не отвергая огромного духовного наследия своей страны и учитывая национальную специфику. В конечном счете, нищий и униженный Китай превратился в мировую державу № 2… Хрущев не понял, что в интересах Советской державы было не затевать схоластические идеологические споры с перспективным геополитическим союзником и пойти на уступки в вопросах теории, ради создания между СССР и Китаем прочного союза, позволяющего двум евразийским державам определять ход мировой истории.

Еще одной трагической ошибкой Никиты Хрущева стало отношение к крестьянству, которое в любой стране, будучи наиболее консервативной социальной группой, сохраняющей изначальные связи человека с землей, с Природой, выступает своеобразным хранителем национальных традиций, «духа народа». Поставленный перед необходимостью увеличить сельскохозяйственное производство в стране, советский лидер решил не финансировать возрождение исконно русских областей, а вложить средства в «освоение целины», которое, как выясняется спустя десятилетия, оказалось бесперспективным. Вместе с тем, под предлогом укрупнения колхозных хозяйств были уничтожены тысячи небольших деревень, островки истинной, «изначальной Руси». Вновь начались притеснения Руссой Православной Церкви, которая при молчаливом согаасии Сталина стала постепенно восстанавливать свое влияние на умы и души людей. При Хрущеве борьба партийных идеологов с «церковным мракобесием» зачастую велась примитивными методами воинствующих атеистов 20-х годов.

Однако нельзя рисовать политический портрет Хрущева исключительно черными красками. В его деятельности, нравится он кому-то или нет, было немало позитивного. Хрущев попытался привнести в политику советского государства человечность, придать ей социальное измерение.

Номенклатуру заставили думать не только об абстрактных — для «простого человека» — государственных интересах, но и о нуждах конкретных людей. Десятки миллионов граждан обязаны Никите Хрущеву отдельными квартирами, улучшением материального положения. Произошла демократизация внутрипартийной жизни, люди перестали бояться высказывать вслух сокровенные мысли. Было покончено с практикой массовых репрессий, политических убийств… При Хрущеве наступило доброе время.

Правда, и здесь не обошлось без глупостей и перегибов. Повторим: процесс десталинизации, борьбу с «культом» можно было провести политически более гибко и постепенно, чтобы не вызвать столь отрицательных последствий для международной репутации СССР и сплоченности самого советского общества. К тому же, провозгласив мирное сосуществование с Западом и приоткрыв шлюзы для его массовой культуры, наши идеологи оказались не готовы к информационному противостоянию и пропагандистской защите своего образа жизни. Зато западные спецслужбы получили более благоприятные возможности для развертывания психологической войны против СССР…

Этим бы озаботиться в начале 60-х годов руководителям КГБ при Совете министров СССР Александру Шелепину и Владимиру Семичастному, а не участвовать в кремлевских интригах. Юрий Андропов, к его чести, осознал смертельную опасность, исходящую для Советской державы в духовной сфере, и создал широко известное теперь 5-е управление, но было уже поздно…

При Хрущеве началось осуществление масштабных программ создания ракетно-ядерного щита, лишившего США каких-либо надежд на возможность военного шантажа СССР и позволяющего постсоветской России по-прежнему входить в клуб великих держав — хотя по многим экономическим и технологическим показателям она утратила это право в 90-е годы. Амбициозные планы Хрущева «догнать и перегнать Америку», хотя и несли в себе элемент демагогии и авантюризма, все же стимулировали советскую элиту и общество. Наша страна, как правильно подметили некоторые политологи, не может жить без своего собственного общенационального проекта, и такой проект в 60-е годы был.

Период «царствования» Хрущева — время больших ожиданий народа, испытывавшего тогда искреннюю гордость за свою страну, доверявшего руководству и верившего в свое счастливое завтра.

С момента отставки Хрущева стало модно говорить о его волюнтаризме, объясняя его недостаточным уровнем образованности правителя (хотя он, отметим, успешно учился в 1929–1931 годах в Промышленной академии), психологическими особенностями пожилого и импульсивного человека, склонного к самодурству. Да, было и это. Но надо иметь в виду, что «волевые импульсы», «импровизации» Хрущева могли проистекать и из его желания заставить быстрее вращаться маховик власти, преодолеть инерцию бюрократической машины, имеющей способность «топить» любые инициативы руководителя.

Высшей номенклатуре, пришедшей психологически в себя после тридцати лет перманентных чисток и вкусившей прелести «жизни после Сталина», хотелось спокойствия и стабильности. Взрывной и грубоватый Хрущев, не выбиравший выражений в общении с соратниками — может быть, потому, что хорошо знал истинную цену их административным и интеллектуальным способностям и человеческим качествам — стал раздражать кремлевских «бояр». Им нужен был другой, свой царь: спокойной, прогнозируемый, в какой-то мере управляемый — за ширмой «ленинского стиля руководства», коллегиальности в принятии решений.

Заговор против первого секретаря ЦК стал вызревать весной 64-го, когда он и сам стал задумываться об уходе в отставку по возрасту — ему исполнилось 70, и занялся поиском преемника. На беду Никиты Сергеевича, близкий к нему и фактически второй человек в партии член Президиума ЦК КПСС Фрол Козлов тяжело заболел в 1963 году, и шансов на восстановление его полной работоспособности, по мнению медиков, не было.

Наша справка:

Фрол Романович Козлов родился в 1908 году, окончил Ленинградский политехнический институт, в 1953–1957 годах — первый секретарь Ленинградского обкома КПСС, 1957–1958 годах — председатель Совета министров РСФСР, 1958–1960 годах — первый заместитель председателя Совмина СССР, с 1960 года — секретарь ЦК КПСС. Выведен из состава Президиума ЦК и освобожден от обязанностей секретаря ЦК 16 ноября 1964 года.

Как вспоминал сын Хрущева Серей Никитич, «в связи с болезнью Козлова перед отцом еще острее встала проблема теперь уже не только будущего преемника, но и сегодняшней кандидатуры на пост второго секретаря ЦК. А решения все не находилось. Посоветоваться было не с кем…

Дело происходило на даче глубокой осенью 1963 года. Вечером вышли пройтись. Мы гуляли в свете фонарей по парадной асфальтированной дороге, ведущей от ворот к дому, как вдруг отец заговорил о ситуации в Президиуме. Насколько я помню, он пожалел, что Козлов не может вернуться на работу. По его словам, он очень рассчитывал на Фрола Романовича: тот был на месте, самостоятельно решал вопросы, хорошо знал хозяйство. Замены отец не видел, а самому ему уже нора думать об уходе на пенсию. Силы не те, и дорогу надо дать молодым. «Дотяну до XXIII съезда и подам в отставку», — сказал он тогда.

Потом он стал говорить, что постарел, да и остальные члены Президиума — деды пенсионного возраста. Молодых почти нет. Отец стал членом Политбюро в сорок пять лет. Подходящий возраст для больших дел — есть силы, есть время впереди. А в шестьдесят уже не думаешь о будущем. Самое время внуков нянчить. Он ломал голову над кандидатурой на место Козлова. Ведь надо знать и народное хозяйство, и оборону, и идеологию, а главное — в людях разбираться. Хотелось бы найти человека помоложе.

Раньше отец очень рассчитывал на Шелепина. Он казался самым подходящим кандидатом: молодой, прошел школу комсомола, поработал в ЦК. Правда, плохо ориентируется в хозяйственных делах. Все время на бюрократических должностях. Отец рассчитывал, что он подучится, наберется опыта живой работы. Для этого предлагал ему пойти секретарем обкома в Ленинград. Крупнейшая организация, современная промышленность, огромные революционные традиции. После такой школы можно занимать любой пост в ЦК. Шелепин же неожиданно отказался. Обиделся: посчитал за понижение смену бюрократического кресла секретаря ЦК на пост секретаря Ленинградского обкома партии. — Жаль, видно, переоценил я его, — посетовал отец. — Может, оно и к лучшему, ошибаться тут нельзя. А посидел бы несколько лет в Ленинграде, набил бы руку, и можно было бы его рекомендовать на место Козлова. А сейчас он так и остался бюрократом. Жизни не знает. Нет, Шелепин не подходит, хотя и жалко. Он самый молодой в Президиуме».

И именно секретарь ЦК Александр Шелепин принял активное участие в кулуарных беседах кремлевских руководителей о целесообразности замены Хрущева. Однако, вопреки расхожим мнениям, решающего слова среди заговорщиков он не имел, так как был тогда всего лишь кандидатом в члены Президиума ЦК. У истоков свержения Никиты Сергеевича стояли «тяжеловесы».

Сама идея снятия первого секретаря ЦК стала возникать в Кремле весной 64-го года, когда отмечалось его 70-летие. К осени члены Президиума ЦК укрепились во мнении, что «Никиту надо менять». Историки склоняются к мнению, что ключевую роль в свержении Хрущева сыграли секретари ЦК Леонид Брежнев и Николай Подгорный. Хотя Брежнев вплоть до заседания Президиума ЦК 12 октября старался быть в тени.

Интересны в связи с этим воспоминания члена Президиума ЦК, председателя Совета министров РСФСР Геннадия Воронова:

«Незадолго до октябрьского (1964) пленума Брежнев позвонил мне и говорит, что затеял, мол, в Завидове охоту на уточек и неплохо бы пострелять вместе. Признаюсь, занятие это любил, охотником был страстным и согласился сразу. В Завидове, кроме Брежнева, меня встретили Полянский, Андропов, Громыко… После охоты застолье было против обыкновения кратким. Когда засобирались домой, Андропов (в то время секретарь ЦК, отвечавший за социалистические страны. — Ред.) предложил мне ехать в Москву с ним и с Брежневым. Едва вырулили на трассу, Андропов поднял стекло, отделяющее в салоне заднее сиденье от шофера с охранником, и сообщил мне о готовящемся свержении Хрущева… Брежнев вставлял в разговор только реплики. Нацепив на нос очки, всю дорогу он шелестел листами со списком членов ЦК, против одних фамилий ставил плюсы, против других минусы, подсчитывал, перечеркивал значки, минусы менял на плюсы и бормотал: «Будет, баланс будет беспроигрышный»…»

Дворцовый переворот имеет шансы на успех, если в него удастся завлечь главу военного ведомства и шефа тайной полиции. С последним у заговорщиков проблем не было: председатель КГБ Владимир Семичастный, бывший комсомольский работник, без колебаний согласился на предложение оказать содействие в свержении Хрущева, которому он был обязан своей карьерой. Такая «нравственная щепетильность» Семичастного достаточно объективно характеризует и его, и других заговорщиков, которых «вытянул» наверх сам Никита Сергеевич.

С министром обороны Родионом Малиновским тоже сложи лось благополучно, хотя, видимо, некоторые сомнения у Брежнева были. Неслучайно беседа с Малиновским, по словам Александра Шелепина, состоялась только 10 октября. Тот сразу же дал согласие. Военное руководство, в принципе, можно было понять — Хрущев неоднократно проводил значительные сокращения Вооруженных сил, при этом оргштатные мероприятия (по «национальной традиции») не сопровождались заботой об увольняемых в запас сотнях тысяч военнослужащих. Офицеры вынуждены были уходить на низкооплачиваемую работу токарями, свинопасами, шоферами. Престиж профессии офицера падал. Генералитет устал от демагогии и грубости правителя и не видел в нем политика, способного обеспечить поддержание обороноспособности страны.

С присоединением к заговору Малиновского Хрущев был обречен. Но сам Брежнев, которого единомышленники наметили на пост первого секретаря ЦК (члену Президиума ЦК со сталинских времен Алексею Косыгину предназначалась должность председателя Совмина СССР), продолжал колебаться буквально до последнего дня. Он побаивался Хрущева, хорошо зная его бойцовские качества. Поэтому он не торопился проявлять инициативу: видимо, помнил о печальной участи Молотова и Маленкова.

Единого плана действий у оппозиционеров не было, многое рождалось экспромтом. Выступление наметили на середину октября, когда Хрущев с председателем Президиума Верховного Совета СССР Анастасом Микояном отдыхал на черноморском побережье Кавказа. В первой декаде октября Леонид Ильич улетел на несколько дней с визитом в ГДР, но медлил с возвращением и прилетел в Москву только после телефонного звонка единомышленников. 12-го вечером на совещание в Кремле собрались все члены, кандидаты в члены Президиума и секретари ЦК. Решено было позвонить по ВЧ Хрущеву и сообщить о созыве 14 октября пленума ЦК «по сельскому хозяйству». Брежнев, остававшийся в отсутствие Хрущева «на хозяйстве», долго не решался на звонок в Пицунду и связался с первым секретарем только под давлением соратников.

Хрущев согласился не без колебаний и в ночь на 13 октября все же вызвал в Адлер самолет для возвращения в столицу. Информация об интригах членов Президиума доходила до него, и при желании он мог предпринять контрмеры, тем паче, что у него было немало сторонников и в Москве, и в региональных парткомитетах, особенно на Украине. Мог первый секретарь рассчитывать и на поддержку преданных ему 50–60 сотрудников КГБ, осуществлявших его охрану.

Однако кремлевский вождь предпочел предаться в руки Провидения и прибыл в Москву в середине дня 13 октября в сопровождении всего пяти личных охранников. Возможно, он надеялся на поддержку Семичастного и Малиновского. Но, скорее всего, пожилой Никита Сергеевич просто устал от нескончаемой борьбы за власть — что, впрочем, является уделом любого правителя.

Заседание Президиума ЦК, па котором решалась его судьба, вел сам Хрущев. Основным докладчиком выступил Брежнев. Никита Сергеевич пытался поначалу огрызаться, по скоро понял, что проиграл. Участники заседания были единодушны в критике вождя, они говорили об ошибках первого секретаря ЦК, его грубости. Под их психологическим давлением Хрущев подписал уже подготовленное за пего заявление об уходе на пенсию. Прощаясь, оп заметил: «Это не вы меня сняли, это я сам подготовил почву для своего снятия — Сталин бы вас всех расстрелял». Наверное, он был прав…

(13 и 14 октября 2004 г.)

Из воспоминаний С. Н. Хрущева.

Однажды в редакции «Красной звезды» раздался звонок: «Вас беспокоит Никита Сергеевич Хрущев, — сказал незнакомый голос. — Если вас интересуют воспоминания моего отца о моем деде, то я могу их вам передать». Воспоминания, в которых «опальный» первый секретарь ЦК КПСС предстал совсем не тем человеком, чей образ создали досужая молва и официальная советская пропаганда, нас действительно заинтересовали.

В марте 1963 года на Совете обороны в Филях, проходившем на территории бывшего Мясищевского, а теперь Челомеевского конструкторского бюро, отец выступил со своим видением будущего советских Вооруженных сил. К этому времени он окончательно сформулировал позицию, к которой шел начиная с 1954 года, со своего первого столкновения с адмиралом Николаем Кузнецовым. Никита Сергеевич не раз возвращался к этой теме при подведении итогов учений-показов новой военной техники, которые начали регулярно проводиться с 1958 года, но там он касался то одного вопроса, то другого: авиации, флота, артиллерии. Теперь все собралось воедино, и отец впервые решил поделиться своими планами. В 1963 году я попал на заседание Совета обороны только потому, что оно проходило в КБ Владимира Челомея, где я работал.

До того, как приступить к подробному изложению происходившего на Совете обороны, я хотел бы кратко остановиться на истории учений-показов новой техники, которые сыграли немалую роль в формировании военного мировоззрения Никиты Хрущева. Все началось с совещания в Севастополе в октябре 1955 года, где выяснилось, что большинство генералов имеют смутное представление о современном вооружении, особенно ядерном и ракетном.

По настоянию Никиты Сергеевича, решили устраивать раз в два года смотры последних достижений военной техники, с тем чтобы генералы (до командиров корпусов) и лица, отвечающие за развитие вооружений, могли ознакомиться с тем, чем в случае возникновения войны придется воевать. Такие выставки-учения состоялись в 1958 и I960 годах в Капустином Яре, в 1959 году — в Севастополе, в 1962 году — в Североморске и Архангельске, в 1964 году — на Байконуре и в подмосковной Кубинке.

К слову, именно в Капустином Яре в сентябре 1958 года в моем присутствии военные буквально вымолили у Хрущева согласие на возобновление ядерных испытаний. Последней каплей послужила тщательно подготовленная сравнительная демонстрация состоящих на вооружении громоздких ядерных зарядов и их требующих испытаний миниатюрных аналогов. Военные напирали: если американцы безответно завершат свою серию взрывов, они оставят нас далеко позади. Никита Сергеевич оставаться в хвосте не пожелал.

Я присутствовал на большинстве из этих учений-показов, где мы демонстрировали свои ракеты, слушал, о чем говорилось при подведении итогов. Начиная с 1958 года Хрущев постоянно возвращался к роли родов Вооруженных сил, исходя из посыла всеуничтожительности ядерной войны. Закончится ли она гибелью цивилизации? Об этом он с военными не говорил. Дело политиков, а не военных предпринять все возможное, чтобы избежать катастрофы. Но если ядерная война все-таки разразится? Повлияют ли на ее исход все эти самолеты, вертолеты, танки, пушки и другое вооружение, производство которого пожирает прорву денег? Он стремился ограничиться необходимым минимумом.

В отличие от западных стратегов Никита Сергеевич не верил в возможность возникновения локальных войн в условиях глобального ядерного противостояния двух миров, двух сверхдержав. По его мнению, любой локальный конфликт, вовлекая в столкновение все большие силы, неизбежно перерастет в ядерное столкновение СССР и США. А раз в доктрине Никиты Хрущева не отводилось места локальным войнам, то как следствие он и не считал необходимым производить вооружения, необходимые для их ведения. Генералы занимали диаметрально противоположную позицию.

Ошибался ли Никита Хрущев? История, казалось бы, отвечает на этот вопрос положительно. А возможно, и обратное, — чуть ослабли обручи, стягивающие военно-политические группировки, и накопленное оружие локальных войн породило сами войны…

* * *

И еще один принципиальный вопрос, по которому Никита Хрущев расходился с военными. Он более не считал целесообразным присутствие советских войск на территории наших союзников по Варшавскому договору. «Существующие там режимы должны опираться не на штыки, а на поддержку своих народов. Если народ их не поддерживает, то кому нужны такие правители?» — эти слова я слышал от отца неоднократно. Он также не сомневался, что народ стоит за социалистические правительства, так как был уверен в преимуществах социализма над капитализмом. «А тогда зачем давать нашим недругам повод утверждать, что местные власти держатся только благодаря присутствию наших войск?» — горячился отец.

Кроме того, Никита Хрущев не желал, просто не мог мириться с теми огромными расходами, которые мы несли по содержанию войск на чужих территориях. В 1962–1964 годах он не раз возвращался к обсуждению необходимости вывода Советской армии из Венгрии, Польши и, возможно, даже из Восточной Германии. Из последней, правда, только после признания Западом ее самостоятельной государственности.

Военные стояли на своем, не желали отходить с завоеванных во Второй мировой войне рубежей. Их оборона, по мнению генералов, служила залогом безопасности Советского Союза. Никита Хрущев считал их точку зрения устаревшей, не отвечающей реалиям ядерного противостояния. «В современных условиях, при современных средствах доставки, — возражал он, — исход войны будет решаться не в пограничных сражениях. Со стратегической точки зрения присутствие советских наземных войск на западных границах бесполезно, а их вывод даст нам огромные политические и экономические преимущества». К тому же, считал он, в случае необходимости современные транспортные средства, авиация позволят быстро перебросить войска к границам.

Однако проблеме вывода войск из Восточной Европы не суждено было разрастись до размеров конфликта между Никитой Хрущевым и генералами. Она умерла сама по себе, после того как против вывода выступили лидеры Венгрии и Польши — Янош Кадар и Владислав Гомулка.

* * *

Так что же произошло в Филях? В силу важности происшедшего я решил не ограничиваться сконцентрированным изложением событий того дня, а процитировать полностью свои записи об этом совещании.

Итак, март 1963 года, выездное заседание Совета обороны в конструкторском бюро Владимира Челомея и одновременно выставка перспективных разработок вооружений. Цель заседания: «Выбрать лучшую из двух заявок на разработку новой межконтинентальной баллистической ракеты быстрого реагирования, поданных Михаилом Янгелем и Владимиром Челомеем». Другими словами, определить основу будущих ядерных сил сдерживания. Свой визит высокие гости начали с посещения выставки. Рассказ обо всей экспозиции займет слишком много места, начну с середины.

В одном из залов громоздились образцы ядерного и обычного оружия поля боя. Гречко подвел отца к макету усовершенствованной «Луны» — тактической ракетной установки. Рядом на стене висел плакат, изображавший длинножерлую пушку. Присутствующие догадывались, о чем пойдет речь. Гречко давно «пробивал» ядерное вооружение армейских соединений на корпусном и даже дивизионном уровне.

Сейчас он привел последние американские данные: кроме «Онест Джона» они обильно оснащали свои сухопутные войска дальнобойными пушками, способными стрелять ядерными снарядами. Подразделения пехоты получали в свое распоряжение атомные мины и фугасы. Поговаривали чуть ли не о переносном ядерном снаряде, пускаемом с «плеча» как фаустпатрон.

У нас же, по словам Гречко, дела обстояли катастрофически. Кроме «Луны», практически не на что и рассчитывать. Правда, недавно приняли на вооружение Р-13, но она по своим параметрам уже претендовала на следующий, оперативный уровень. Гречко стал горячиться, убеждать отца, что без тактического ядерного оружия армия не сможет противостоять вероятному противнику. «Без применения на поле боя тактических атомных зарядов, совсем маленьких, — он сближал ладони своих длинных рук, демонстрируя их миниатюрность, — с эквивалентом одна-две килотонны — выиграть современное сражение невозможно».

На сей раз глаза его не смеялись, речь шла о серьезном деле, а не о всяких там космических штучках. В них Гречко не особенно верил — игрушки. Набычившись, он напирал на отца, нависая над ним с высоты своего почти двухметрового роста. Отец отступал назад, он не любил обращаться к собеседнику, высоко задирая голову.

— Да отойди ты на два шага, — отцу надоело пятиться.

Обстановка несколько разрядилась.

— И не уговаривай меня, нет у меня денег, — продолжал отец, — на все не напасешься.

Он явно не хотел вступать в пререкания, все давно было говорено-переговорено. Отец не жаловал тактическое ядерное оружие. Ядерное оружие ему служило не инструментом войны, а аргументом в политических битвах, средством давления, устрашения, пусть даже шантажа. Но применять его?!

(21 декабря 2004 г.)

Сотрудник ЦК — от Хрущева до Горбачева

Наш собеседник: Иван Порфирович Потапов Генерал-лейтенант, ответственный работник ЦК КПСС.

— Мы успели подзабыть многое из нашего недавнего прошлого, но о том, что это такое — Центральный Комитет КПСС, советские люди и тогда не очень знали…

— Ну и правильно! Не надо было!.. А работал я в Отделе административных органов. Сначала им руководил генерал-полковник Желтов, затем пришел Миронов, друг Брежнева. Он погиб в авиакатастрофе вместе с маршалом Бирюзовым, а потом стал Николай Иванович Савинкин, с которым я вместе учился в академии… Это был очень приятный, спокойный, обаятельный человек — вдумчивый, ответственный. На наш отдел замыкались Министерство обороны, КГБ и МВД, Генеральная прокуратура и все правоохранительные органы.

— А зачем этот отдел был нужен?

— Никогда в истории не было и не будет власти, которая бы не имела своих «административных органов», как их там ни называй: армия, правоохранительные системы, службы безопасности. В любом государстве — империи, монархии, при социализме или демократии — они являются его опорой и самоохраной, обеспечивают власть и диктатуру этой власти. Но главное, они обеспечивают безопасность государства. Без них не смогут существовать никакие иные государственные органы: парламенты, министерства, даже общественные организации. Политическая структура должна иметь опору, и наш отдел, коротко говоря, обеспечивал проведение политики партии в этих органах.

— Чем в этом отделе занимались лично вы?

— В моем ведении были Сухопутные и Ракетные войска, Генштаб и главные управления, к нему примыкающие, Главное управление кадров, служба вооружения, вузы… Если взять общую численность номенклатуры, которая на этот отдел замыкалась, у меня было две ее трети — по Союзу. Я уж не говорю о зарубежных объектах… Все самые сокровенные, тонкие вопросы шли через меня.

— Однако ведь вы не касались тайн Комитета госбезопасности?

— Да нет, у нас все было переплетено теснейшим образом… В ЦК был отдел оборонной промышленности, в ведении которого находились и министерства оборонных отраслей, и подчиненные им предприятия. Задачи по созданию образцов вооружения, по оснащению ими армии государство дает., через армию, и оплата шла по двум линиям — по линии самой «оборонки», а главное — по линии Министерства обороны… В оборонной области любое государство не только использует собственные наработки, но и отслеживает, что делается у противника. Этим, в частности, занимается научно-техническая разведка, которая добывает образцы вооружения, техническую документацию… Информация, поступающая по линиям ГРУ и КГБ, шла в Военно-промышленную комиссию при Совмине. ВПК поручала освоение образцов министерствам, те должны были реализовывать это задание. Иногда получалось: разведчики «костюм» добыли, кое-кто из «оборонки» только «пуговицы пришил», но кричал, что это они все сделали, понимая, что по известным причинам никто их утверждения оспаривать не может. За это шли деньги, награды, премии. Мы знали эти тонкости и поддерживали государственные интересы… Но это так, в общих чертах.

— Так вы занимались какими-то техническими вопросами или…

— В первую очередь — кадры! А техника — это приложение, кто какими средствами владеет.

— Вы можете привести пример какой-то вашей конкретной работы?

— Пример перед вами — 12-томная «История Второй мировой войны». За эту работу я даже награжден орденом. Моей фамилии нет в списке авторов, но на всех томах — благодарственные надписи министров обороны Гречко, Устинова. Я был в группе по подготовке издания, читал весь текст, мог кого угодно подключить к работе, а если мы говорили, что нужно что-то изменить, меняли без возражений. Кстати, «Генеральный штаб в годы войны» генерала армии Сергея Матвеевича Штеменко, написан по моей инициативе и с моим участием. Хотя писал один хороший журналист, но Штеменко диктовал сам… Когда он был начальником Генштаба, там был создан военно-исторический отдел, где копились все важнейшие документы по Великой Отечественной войне, и этим материалом он был «наполнен». Штеменко пришел ко мне посоветоваться: а пройдут ли такие мемуары через наш «дом»? Тут и Генштаб, и Ставка, оценка войны, операций, командующих — сложнейшие вопросы! Говорю, что сразу я не отвечу. Связался с отделом пропаганды, с издателями, потом с помощником Брежнева… И Штеменко начал работать. Когда материал был подготовлен, еще до печати, его дали «наверх» посмотреть… Книга получила огромный резонанс — объективностью, масштабностью и т. д. Нол недоброжелатели всполошились: да кем он в войну был, фронтом не командовал — берется Генштаб оценивать!

— А почему у Штеменко недоброжелатели были?

— Это был единственный из известных военачальников, который страдал из-за своего ума! Он пришел в Генштаб майором после Академии бронетанковых войск и дошел до генерала армии… Он был у Антонова правой рукой, тот без него никуда не ходил. Культурный, воспитанный человек, большой умница. А поскольку он превосходил многих, то ему за это и мстили, могли подставить ножку…

Мы с ним познакомились в Сибирском округе, когда я был начальником политотдела дивизии. Его из Генштаба услали начальником штаба в Группу войск, оттуда — начальником ГРУ. Там Штеменко начал формировать бригады особого назначения — те самые, которые мы потом высаживали в Афганистане, но он не знал, что об этом нужно доложить в Генштаб. На него и «стукнули», он был понижен до генерал-лейтенанта и отправлен начштаба в СибВО. К нам он приезжал проводить учение, и мы с ним два дня мотались… С годами у нас с Сергеем Матвеевичем завязалась настоящая дружба: он звонил, приезжал, и я к нему ездил. Кстати, читал все его рукописи, проверял через кого-то, находил для него документы, которые были в 1-м секторе общего отдела, в Кремле…

— Обратный путь «к вершинам» у Штеменко был достаточно долгий. Вы в это время у же работали в ЦК. Могли вы ему помочь?

— Много всего было… Когда его поставили начальником штаба на Сухопутные войска, то главкомом был маршал Чуйков. Это были совершенно разные люди, различные характеры, и отношения у них не сложились. Штеменко приходит ко мне: «Не могу!» Мне надо было подработать это дело. При посещении начальника Генштаба маршала Бирюзова я говорю: «Ну что вы Штеменко там держите? Это же кладезь оперативной мысли, ему масштабы нужны!» Тот посмотрел: «Ты что, за него агитируешь?» — «Не агитирую, просто вы нерационально используете его потенциал». Бирюзов его взял заместителем по оргмобвопросам, и Штеменко за полтора года перевернул всю эту работу…

— Вам приходилось встречаться со многими известными военачальниками, причем как представителю высшего партийного органа…

— Каждый из них был человеком очень сложным, заслуги у всех перед страной были огромными, каждый уже при жизни вошел в историю. Это следовало понимать, а потому быть скромным, держать соответствующую дистанцию. Общаться аккуратно, не наставительно, не проявлять навязчивости. А главное — вникать в обстановку и досконально знать проблему. Даже самый большой начальник, если почувствует, что ты ему помогаешь, что по каким-то сложным, щекотливым вопросам общаешься один на один и говоришь то, чего другой никак не скажет, обязательно воспримет это должным образом, по-деловому.

— Но были ведь и какие-то совершенно принципиальные вопросы, затрагивая которые просто было нельзя не обидеть человека…

— Можно! Если с умом делать… Вот, главкому Сухопутных войск Чуйкову было 62 года, пора уже было освободить его от этой должности. Чтобы это сделать, министр обороны Родион Яковлевич Малиновский пошел к Генсеку, а он редко ходил, он очень самостоятельный человек был, я его называю мудрым министром, и он пошел… В результате Чуйкову предложено было возглавить Гражданскую оборону. Узнав, что в ГО было порядка двадцати двух тысяч человек, Чуйков заявил: «Я сделаю из них 22 тысячи генералов!» И начал всех начальников на генеральские должности назначать, сам ходил «наверх», звания «доставал»… А нам, мне, в частности, приходилось все улаживать. Конечно, мы его сдерживали — заматерится иногда, но у меня и с ним отношения были отличными. Нужно было учитывать его характер… Кстати, вы знаете, что у памятника на Мамаевом кургане — бойца с автоматом и гранатой и надписью на постаменте «Стоять насмерть» — лицо Василия Ивановича Чуйкова?

— Нет… С министрами обороны вам по службе тоже общаться приходилось?

— Да, особенно с Дмитрием Федоровичем Устиновым. При необходимости он ко мне обращался как к исполнителю. Во-первых, он много занимался оборонной промышленностью; во-вторых, если он уверовал, что ты честный и не будешь подстраиваться, то он нуждался в таком общении. Он болел за дело, переживал и, как неспециалист в военной области, очень боялся допустить какую-либо ошибку. Нередко он присылал в отдел проекты своих принципиальных приказов… Бывало, меня к себе домой приглашал и долго со мной разговаривал, буквально вытягивая из меня мои взгляды… Устинов и сам мне много всего рассказывал — в то время он работал над воспоминаниями, однако в книгу вошло информации в два, а то даже и в три раза меньше, чем Дмитрий Федорович мне поведал…

— Жаль… Но обратимся непосредственно к ЦК КПСС. Понятно, что здесь, как в любой государственной структуре, постоянно происходили какие-то изменения…

— Конечно! В начале 1970-х годов в ЦК работали порядка двух тысяч оперативных работников и примерно столько же обеспечивающих — не только здесь, но и в хозяйственных службах. Л при Сталине вначале работников ЦК было порядка 300 человек и структура была совершенно иная. Такого отдела, как наш, не было — он, как и отделы сельского хозяйства, оборонной промышленности и другие, входил в управление кадров, и во время войны, в самый напряженный период, в нем было около 120 человек. Ну кто там с фронта представлял на утверждение в ЦК командиров дивизий? Решения принимались позже…

— Тогда, наверное, все подразделения ЦК работали по-другому?

— Партия реально была руководящей и направляющей силой общества по всем направлениям. В частности, огромная нагрузка ложилась на Управление пропаганды — оно занималось и руководством печатью, и многие другие задачи решало. Например, такой вопрос… Сталин ставил задачи на определенный этап перед армией, фронтом или перед страной в приказах Верховного. Подготовка приказа к 23 февраля, Дню Красной армии, начиналась как минимум за месяц. Сотрудники готовили оценку обстановки, все политические оценки, примерно определяли направления задач на предстоящий отрезок времени… Оценку фронтовой обстановки, так же как и благодарность отличившимся командующим и командирам, готовил Генеральный штаб.

— Да, тут не приходится удивляться чеканности сталинских формулировок…

— Вы ошибаетесь! Отправив Сталину текст, сотрудники с волнением ждали: что же от него останется? Если в вышедшем приказе где-то проскакивало одно их предложение, то это считалось победой! Обычно Верховный все определял сам — но после всесторонней подготовительной работы.

— Каждый из генсеков по-своему руководил аппаратом Центрального Комитета, направлял его деятельность. Вы проработали в ЦК от Хрущева до Горбачева… Что и как изменялось за это время?

— Хрущев вообще аппаратом ЦК не занимался и даже перед его сотрудниками не выступал… У него элементарная грамотность была настолько слабая, что он обычно только расписывался на том клочке бумаги, где его помощники поручения писали. Если же Никита Сергеевич писал резолюцию — у него был особый почерк, с наклоном влево — то даже на 20 или 30 слов в ней не было ни точки, ни запятой. Кстати, читать он не любил, самообразованием не занимался… Но это был замечательный интриган, к тому же страшно мстительный! Если кто-то был против — министр, секретарь обкома, он запомнит. Поскольку волюнтаризм у него был от начала и до конца, то в своих решениях он не опирался на проработку аппарата, специалистов, советов не терпел, а давил сам… Скажем, разделил партийные комитеты на сельские и промышленные. Щербицкий, первый секретарь обкома в Днепропетровске, просил: «Не делайте этого!» — «А ты что понимаешь?» — отвечал Хрущев, и Владимира Васильевича освободили от должности… Хрущева боялись, но авторитета у него не было!

— Все же именно он возглавил партию после Сталина… А был ли другой человек, которого Сталин видел своим преемником?

— Сталин, в частности, ориентировался на Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии. Он пришел на партработу с преподавательской, кандидат наук. Блестяще освоил дело, отличался изумительной честностью и ответственностью, глубокий аналитик. В 1938 году возглавил парторганизацию Белоруссии, с начала войны был членом военного совета фронтов, в 1942–1944 годах руководил Центральным штабом партизанского движения, затем возглавлял и ЦК, и Совмин Белоруссии. Когда Сталин ехал на Потсдамскую конференцию, то остановился в Минске, где провел около 14 часов — Пономаренко ему все подробно доложил… Сталин предложил ему поехать в Берлин как представителю руководства партизанского движения, но тот отвечал: «Я бы просил вас меня не трогать — здесь у меня столько дел! А там я просто буду сидеть…» Сталин сказал: «Если вы найдете нужным — прилетайте».

— Пономаренко вскоре стал секретарем ЦК, зампредседателя Совмина СССР, а потом его звезда закатилась…

— Безусловно, ведь Хрущев был его противником! Они цапались, еще будучи первыми секретарями в республиках, в частности по вопросам границы. Хрущев хотел часть Белоруссии оттянуть на Украину, а Пономаренко не давал. Придя к власти, Хрущев сразу назначил Пономаренко министром культуры, затем — первым секретарем в Казахстан, а в 1955 году отправил послом в Польшу… Вообще, на мой взгляд, Никита Сергеевич нанес третий очень страшный удар по Компартии, по Сталину и, соответственно, по Советскому Союзу.

— А кто — первые два?

— Сначала — Троцкий. Потом с внешней, так сказать, стороны большой вред нанесли действия Тито. Есть мнение, что он был связан с англичанами. Тито работал в Коминтерне, который определенные силы старались противопоставить Сталину и ВКП(б), закачивали туда денег немерено. Вернувшись в Югославию, Тито фактически уничтожил ядро ее компартии и сумел прийти к руководству.

— Поговаривают, что и Хрущевым тоже мог кто-то руководить «из-за бугра»…

— Понятно, сам Хрущев не смог бы всего сформулировать — доклад на XX съезде КПСС отрабатывали его помощники Поспелов и Шепилов. Доклад был внезапный, его не знали даже члены Политбюро… Мне рассказал первый секретарь Красноярского обкома, что после съезда им вручили текст с указанием в течение трех дней провести пленумы бюро в поддержку. Эту кампанию Хрущев начал от своего тщеславия, властолюбия и, не найду другого слова, тупоумия… Вот только кто им руководил? Это, как я уже сказал, был третий удар.

— Однако во время «перестройки» основной огонь официальной критики был сосредоточен на Леониде Ильиче: мол, «негатив» в стране — результат «застоя»…

— Что можно о Брежневе сказать? Это был человек, совершенно преданный делу социализма. Ответственный, честный, добросовестный, доступный для людей. Он всего себя отдавал делу партии. Когда снимали Хрущева, его избрали «на ура». На должность первого — сначала — секретаря Брежнев шел с трудом, хотя ранее и стремился к выдвижению, и успешно рос… По-моему, его беспокоили огромная ответственность лидера и сложность предстоящих задач. Его уговаривали, потому как предлагать было некого. В итоге три человека все и решили — Косыгин, Подгорный и он. Хрущев и Микоян в это время были на отдыхе… Сначала он много ездил по стране, здоровье позволяло, потом оно начало сдавать — и он больше слушал и поддавался на информацию, идущую от других лиц. А ведь главные направления и в политике, и в экономике должно определять именно «первое лицо» государства, которое несет всю ответственность за судьбу страны. Но для этого надо иметь соответствующие масштабы мышления и оценки, знание проблемы. Чтобы принимать сбалансированные решения, надо стоять выше того, что тебе предлагают, иметь свою генеральную линию руководства, знать состояние дел. И эта линия должна быть генеральной линией развития страны…

— Кто реально управлял государством во времена «позднего Брежнева»? Тогда много говорили о Суслове, которого называли «серым кардиналом»…

— Это придумали «ангажированные», как сейчас говорят, журналисты-международники, чтобы измазать и его, и партию… Кстати, Суслов в личном плане был аскет! Он ходил в старом костюме и длинном пальто, в калошах и работал, я бы сказал, по 20 часов. Это в полном смысле слова была «рабочая лошадь партии»! Единственное, где он двигался, это в Библиотеке имени Ленина, куда пешком доходил от Кремля. В аппарате ЦК Суслов вел Секретариат, и при Брежневе семьдесят процентов заседаний Политбюро проводил именно он. Он обязательно прикладывал свои ум и знания ко всем выступлениям Генсека. По-моему, он был единственным человеком в Политбюро, который постоянно работал над собой. Еще Сталин называл его «тружеником партии»! Известно, что перед смертью Михаил Андреевич поехал в Ульяновскую область, в свое село, к землякам. Предупредил секретаря обкома: если у них будут какие-то просьбы, чтобы исполнил. Два дня и две ночи прожил у старичка, своего бывшего одноклассника, — так он прощался с жизнью… Достойно? И это говорит о многом.

— Действительно… Но кто же был тогда «у руля» нашего государства?

— При Сталине созданы были такой аппарат и такая страна, которые уже разламывал Хрущев, но не разломал… К слову, наивысший авторитет у партии в народе был не только во время, но и после войны. Победили мы, в кратчайшие сроки восстановили народное хозяйство, начали уже забывать, что 27 миллионов погибло — и дальше рванули! Силу набрали: космос, ядерное оружие, атомная энергетика… А кадры были какие — те же министры, на которых молиться можно было! Но самые золотые партийные кадры были те, кто стоял ближе всего к народу: секретари райкомов и горкомов КПСС. Они такую школу во время войны прошли, затем — на восстановлении страны, у них такая закалка была, и к тому же они постоянно находились в самой народной гуще! Вот когда у партии был высший авторитет, было морально-политическое единство народа вокруг партии. Но тут Хрущев начал всех заменять, чтобы ему было на кого опираться…

— И власть постепенно переходила к «аппарату», утрачивавшему свои положительные качества, но зато становившемуся всесильным?

— Не совсем так… Весь партаппарат, если взять и секретарей парткомов крупных предприятий, был, наверное, 70 с лишним тысяч. Кстати, по уровню денежного содержания партийные работники занимали в стране 28-е место. Так что когда я пришел инструктором в ЦК, потерял в окладе 200 рублей — за звание нам здесь не платили. Но партработники не пищали, трудились в поте лица.

— Разложение партии началось с высшей номенклатуры: как только в днище корабля под названием «КПСС» обнаружилась течь, некоторые члены Политбюро вдруг объявили себя убежденными диссидентами, а иные первые секретари ощутили себя национальными лидерами. Когда же началось это перерождение?

— Когда я пришел в ЦК, партаппарат не был засорен, люди сюда отбирались по морально-деловым качествам, все было очень ответственно. Так было, наверное, на протяжении пятнадцати лет моей работы… При Брежневе, когда он уже болел, качество стало ухудшаться… Но в стране все еще шло по накатанной: Госплан планировал, контроль осуществлялся, партийный аппарат работал, задачи решались… Думаю, кому-то это не понравится, но говорю объективно: в стране оставались сталинские структура управления государством и идеология, а также вера в партию. Но все же времена уже были совершенно иные… А те, кто у Брежнева самые близкие были, они его успокаивали и поддерживали…

— Как вы считаете, было ли тогда единство в руководстве КПСС?

— Сложный вопрос… Могу, например, сказать, что Косыгин, который в течение 16 лет возглавлял Совмин СССР, занимал особое место. Честнейший человек! В то время, когда одни только речи произносили и статьи писали, Алексей Николаевич трудился в поте лица. К слову, когда в Политбюро решались крупные вопросы, он, если неправильно было, нередко выступал против… Заседания Политбюро не стенографировались. Фиксировалось, что обсуждали такой-то вопрос, выступили такие-то, принято решение. Если кто-то из членов Политбюро выступал с несогласием, обсуждение переносилось — и все! Готовили следующее заседание, вопрос вновь прорабатывался… Так было заведено при Ленине, продолжалось при Сталине, и это позволяло избегать многих ошибок.

— Очень интересно… Как вы считаете, мог ли Юрий Владимирович Андропов, если бы Бог дал ему еще несколько лет, спасти положение в стране?

— К сожалению, в это я не верю. Еще когда он был назначен председателем КГБ, он уже был инвалидом… Вспомните, когда Юрий Владимирович выступал при избрании его председателем Президиума Верховного Совета СССР, благодарил за оказанное ему доверие, он только поднимался на своем месте и не выходил к трибуне. Зачем же при таком состоянии здоровья было брать на себя ответственность за судьбу государства? Не лучше ли было озаботиться поисками и подготовкой человека, который бы справился с этой ролью? Вскоре Андропова сменил Черненко, который не только по опыту, но даже и по состоянию здоровья никак не соответствовал должности Генерального секретаря. Про Горбачева же мне вообще говорить не хочется… На этом человеке закончилась история не только ЦК и Компартии, но и всего великого Советского Союза. Уверен, что История ему этого не простит…

Впрочем, в нашем разговоре я высказал свою точку зрения, основанную на моих наблюдениях, мыслях и убеждениях, безо всякой претензии на истину в последней инстанции.

(11 февраля 2006 г.).

Часть 7 На излете

Генсек из КГБ

Наши собеседники:

Генерал армии Филипп Денисович Бобков.1-й заместитель председателя КГБ в 1985–1991 гг. Генерал-майор КГБ Виктор Васильевич Шарапов. Консультант группы консультантов при председателе КГБ СССР, помощник Генерального секретаря ЦК КПСС с 1982 по 1988 г., чрезвычайный и полномочный посол СССР и России в Болгарии в 1988–1992 гг., корреспондент «Красной звезды» в 1954–1959 гг.

Имя Юрия Владимировича Андропова (1914–1984) было окружено легендами еще при жизни. Личность его и теперь вызывает многочисленные споры, самые разные оценки и суждения. Андропов оказался не только наиболее популярным (по крайней мере, в послесталинский период), но и самым загадочным лидером Советского государства.

БОБКОВ: Первый раз встретился с Юрием Владимировичем, когда он был секретарем ЦК, завотделом соцстран, а я — заместителем начальника 2-го Главного управления — контрразведки. Какое-то наше дело его заинтересовало, и я к нему поехал по поручению начальства… Никакого продолжения это не имело.

Когда же он пришел руководить Комитетом и встал вопрос о создании 5-го управления — это был май-июнь 1967 года, он меня вызвал, предложил пост первого заместителя начальника. Здесь и состоялось настоящее знакомство. Мы долго разговаривали на эту тему, а уже на следующий день он мне звонил и спрашивал, как у нас идут дела, где отдача…

ШАРАПОВ: В середине 1960-х годов я был корреспондентом «Правды» в Китае, где началась «культурная революция». Когда вернулся в Москву, было много заданий ЦК на подготовку различных статей, материалов… Как завотделом социалистических стран Андропов принимал самое активное участие в подготовке и редактировании таких материалов. Тогда мы и познакомились…

Однажды, когда я вернулся из командировки во Вьетнам, главный редактор Зимянин сказал: «Андропов просил тебя зайти». Пришел к Андропову. Он поднялся навстречу, тепло поздоровался, легко, доверительно повел разговор. Сказал: «Мы с вами готовили некоторые материалы. Не хотели бы вы поработать вместе в КГБ? Нужно будет и выступления готовить, и материалы для ЦК и Политбюро…» Так в мае 1971 года я из «Правды» перешел в Комитет.

— Председателем Комитета Госбезопасности Андропов был назначен в 1967 году. Почему Леонид Ильич выбрал именно его?

БОБКОВ: По-моему, потому, что Андропов, как мне кажется, был нейтрален, не входил ни в какие группировки… Брежнев знал и то, что этот человек предан тому, что он делает. И он был откровенен.

— Разве в КГБ была возможна откровенность?

БОБКОВ: В пределах разумного — безусловно. Первое, что сказал Андропов, переступив порог КГБ — это была его директивная телеграмма как нового председателя, в ней много было интересного, но самое главное — он указал, что каждое решение КГБ должно быть понятно народу. Это он довел до сведения всего аппарата, до самых райотделов. Он сам соблюдал этот принцип, и мне думается, именно это привело к тому, что у него сложился высокий авторитет.

При нем чекисты пошли в народ с выступлениями — откровенно говорили о разных проблемах. Бывало, мне приходилось выступать по два-три раза в день…

— Приход Андропова в КГБ многие прежде всего связывают с созданием 5-го управления, работавшего «по интеллигенции», с борьбой против инакомыслия…

БОБКОВ: Создание 5-го управления решало очень серьезную проблему: без него власть лишена была возможности видеть процессы, происходящие внутри страны. Ведь с 1959 года Комитет от внутренних проблем был отстранен — при Хрущеве были ликвидированы все структуры, которые занимались их изучением.

— То есть этим вообще никто не занимался?

БОБКОВ: Занимались, но линия была такая: мы имеем партийные органы, и они способны знать все, что и как происходит. В 1960-е годы в низовых партийных организациях была даже введена такая структура, как «политинформатор», который должен был сообщать о настроениях. Но это не могло заменить того, что было, потому что всегда, в любой стране, процесс общественного развития имеет гласный и негласный характер. Негласный процесс всегда изучается подспудно — так же подспудно на него можно и влиять.

— Так вроде во времена «оттепели» все было достаточно спокойно…

БОБКОВ: За десять лет, когда у власти был Хрущев и провозглашалось, что у нас нет политических преступников, по статье 58.10 — это «политическая» статья — было арестовано свыше 10 ООО человек. А за последующие 20, когда Андропов был на КГБ и Генсеком, по этой статье было арестовано около тысячи человек. Потому что многое смогли увидеть и предотвратить. Тому свидетельством, что в бытность 5-го управления в стране не было массовых беспорядков — за исключением трех-четырех случаев. А до этого они происходили частенько…

ШАРАПОВ: Была задача — не допускать самого негативного явления. Узнавать и вовремя предупреждать его…

БОБКОВ: Кстати, сокращение внутреннего наблюдения, изучения процесса могло так же привести к неоправданным репрессиям. Когда совершается событие, а ты не знаешь, что и почему происходит, то берешь того, кого подозреваешь. Так накатывается волна репрессий…

— Но почему, однако, «Пятерку» чаще всего связывают с интеллигенцией?

БОБКОВ: Да, говорят, что мы работали «по интеллигенции» — мол, ненадежная она была. Особенно молодежь, студенты… Для справки: за время работы 5-го управления арестов среди студентов по политическим мотивам практически не было. А вспомните дореволюционную Россию — студенты на каторгу шли сотнями и чуть ли не в первую очередь… Нашей задачей была защита определенных категорий советских граждан от проникновения в их среду враждебной агентуры.

— Все же — почему интеллигенция? Говорят, Андропов ей не очень доверял.

ШАРАПОВ: Такие разговоры лишены основания. Юрий Владимирович хорошо знал, общался со многими замечательными представителями интеллигенции. Часто вел интересные, полезные для обеих сторон разговоры. Другое дело, что в силу своих служебных обязанностей ему приходилось заниматься и иными делами, связанными с обеспечением безопасности страны.

БОБКОВ: В 1959 году стало известно указание Госдепа США своим посольствам о необходимости усилить воздействие на творческую интеллигенцию, студентов и «других лиц, причастных к формированию общественного мнения». Такая же задача шла по линии ЦРУ: проникновение в эту среду, поиски людей, которых можно привлекать, настраивать на антисоветский лад. Речь шла о проникновении противника туда, где формировалось общественное мнение. 11а ну ги выполнения этой задачи как раз и стояло то, что называлось «работой среди интеллигенции». Мы работали по защите этой среды от проникновения агентуры или воздействия спецслужб. Наше отношение к интеллигенции было абсолютно не враждебным — наоборот, мы старались находить у нее поддержку тем действиям, которые осуществлялись для предотвращения действий западных спецслужб.

ШАРАПОВ: 5-е управление было создано, когда стало понятно, что за этими проявлениями стоит целенаправленная работа спецслужб.

Юрий Владимирович говорил, что идеологическая диверсия внешне выглядит, как борьба идей. На самом деле — это борьба, которую ведут специально созданные для этого органы, чтобы подорвать СССР изнутри. Противодействовать им тоже должны специальные органы. Их задачей стала работа с людьми, на которых направлялись эти усилия противника. Поскольку это были советские люди, то прежде всего нужно было помочь им не поддаваться на эти уловки, на всю эту провокацию…

— Но разве Комитет не боролся с инакомыслием?

БОБКОВ: Сейчас «скамейка инакомыслящих» получается уж очень длинная. Все были диссидентами! Но диссидент — это человек, который в силу своих убеждений или влияния на него выступал или действовал против конституционного строя. Эти действия подпадали под уголовный закон — в этой среде мы работали… Что касается инакомыслящих, у которых свой взгляд на какие-то проблемы — это нам меньше всего было нужно, никто их за мысли не гонял. Со многими мы находили общий язык, нам они рассказывали гораздо больше, чем они сейчас пишут.

ШАРАПОВ: Кстати, можно добавить, что Юрий Владимирович считал проявление иного мышления — но не «инакодействия»! — естественным для любого общества.

— Знакомый сотрудник КГБ рассказывал, что среди депутатов 1-го Съезда народных депутатов СССР он заметил как минимум пятерых своих бывших агентов. Естественно, это не были «крутые коммунисты» — скорее наоборот…

БОБКОВ: Не об агентах речь… Мы старались не причинить людям зла. Конечно, были какие-то огрехи, где-то можно было поступить по-другому, но, в конечном счете, работа отвечала требованиям Конституции и не была бесполезной.

— И все же, именно при Андропове заговорили о «всевластии КГБ»…

БОБКОВ: Всевластие? Учтите, Юрий Владимирович был абсолютно послушен партийным решениям и законам. Раз есть решение — согласен он с ним или не согласен (своего несогласия он никогда не проявлял), — он его выполнял. Без решения Центрального Комитета КПСС практически не предпринималась ни одна серьезная акция КГБ. К тому же, Андропов докладывал в ЦК только объективную информацию — даже если она, скажу так, была неприятна, невыгодна для КГБ.

— Разве Госбезопасность не контролировала партийные органы?

БОБКОВ: Категорически нет! Никто не имел права как-то внедряться, изучать ситуацию в партийных, комсомольских, советских и профсоюзных органах. Мы не имели права иметь агентуру в партийных газетах…

— Правильным ли было подобное «невнимание», если даже высокопоставленные чиновники потом вдруг заговорили о своем диссидентстве?

БОБКОВ: Спецслужба не должна работать против власти — и Юрий Владимирович строго следовал этому принципу.

Сейчас много говорят — и даже некоторые бывшие партработники — что КГБ их подслушивало, что в аппарате ЦК чуть ли не в каждой комнате стояла техника… Но был закон, а в КГБ — жесткий приказ: у кого ты можешь ставить технику. Не подлежали никакому слуховому контролю все партработники, начиная с райкома и выше. Так же и комсомольские, профсоюзные, советские работники. К ним с техникой никто не имел права входить. Не говоря уже о ЦК!

— Но тогда буквально все были уверены, что их подслушивают. Куда ни зайдешь — в редакцию, библиотеку, НИИ — «Тише! Нас слушают!!!».

БОБКОВ: Зачем их было слушать? Смешно… Стоит заметить, что право устанавливать технику было только у КГБ. Разрешение на прослушивание в отношении иностранца мог дать не ниже, чем начальник Главка, а в отношении советского гражданина — зам председателя КГБ. Больше никто не имел права разрешить! Если нарушались такие правила, это серьезно каралось…

— Так партработников ни при каких обстоятельствах нельзя было касаться?

БОБКОВ: Нет, бывало, когда мы вели разработку какого-то человека и в поле зрения попадал партийный работник. Чтобы внести ясность, мы должны были получить санкцию: в Москве — в ЦК, а на периферии — у первого секретаря обкома.

— Давали разрешение?

БОБКОВ: Да. Но надо было аргументированно доказать, что это серьезно…

— То есть определенное право на самостоятельность органы Госбезопасности имели? Или же, простите за штампы, вся их работа проводилась «под диктовку партии», а Андропов был «послушным исполнителем ее воли»?

ШАРАПОВ: Он неизменно повторял, что КГБ должен быть законопослушным органом. Так дело и ввелось. Но это вовсе не означает, что Андропов зажимал инициативу, что не ставил перед ЦК и Политбюро острых вопросов.

БОБКОВ: Вот всего один пример — в конце 1970-х через агентство «Рейтер» неожиданно прошли сообщения о создании в СССР «независимых профсоюзов»: их декларация, выступления лидеров. Стали смотреть, откуда это? Оказалось, что корреспондент встретил в районе Красной площади двух жалобщиков — один из Донецка, другой из Калининской области — те всего порассказали, а он досочинил'.. Но мы выяснили, что по Москве — из приемной ЦК в приемную Совмина, из Президиума Верховного Совета в редакцию «Правды» — ходят около 400 таких жалобщиков. Ходят годами — некоторые обивают пороги по три-четыре года…

Мы пригласили сотню жалобщиков в приемную КГБ, выслушали их, доложили Юрию Владимировичу. Он доложил в ЦК — и в итоге состоялось решение Секретариата. Дали двухнедельный срок… Через неделю все жалобы были удовлетворены. Все! Кроме, помнится, четырех…

— Что это были за жалобы, которые удалось разрешить?

БОБКОВ: По одному из случаев я сам звонил в Запорожье. Женщина, работала на заводе — пять человек детей — жила в 11-метровой комнате! Звоню начальнику Управления КГБ. «Вы знаете, у нас тут на жилье такие очереди…» «А что, у вас в Запорожье много женщин с пятью детьми?» — спрашиваю. На следующий день звонит радостный: «Обком дал квартиру, четыре комнаты!»

Разве нельзя было решить без того, чтобы ездить в Москву?

— Такая работа была разовым мероприятием?

БОБКОВ: Фактически, хотя мы «заразились» этим, отобрали еще сотню. Андропов опять подписал. Потом звонит: «Знаешь, ну тебя… Мне уже говорят: что это такое? Почему они в КГБ идут, а не в ЦК? Говорю: в ЦК они тоже известны. Нет, отвечают, хватит…» Но ведь для ста человек мы сделали, и они рассказали, где были! Так в народе формировался авторитет Юрия Владимировича.

ШАРАПОВ: Кстати, многие приходили в приемную КГБ, колоссальное число писем было от людей, которые искали правду, защиту от произвола и бездушия…

БОБКОВ: У Андропова было правило, что ни один запрос, ни одна просьба, заявление не должны остаться без ответа. Тебя могли не вздуть за какие-то чисто оперативные грехи, но за заявление… Это был жесткий принцип и о нем знали.

ШАРАПОВ: Не просто принцип, а это подход в работе с людьми. Мы говорили: власть служит народу. Вот тому наглядная иллюстрация.

— Считается, что Андропов, «набирая вес», всячески стремился удержать Брежнева на посту Генсека и содействовал окружению его «кремлевскими старцами», чтобы оказаться единственным кандидатом «на престол».

ШАРАПОВ: Не он решал такие вопросы. К тому же, зная щепетильность и порядочность Андропова, никак не могу с этим согласиться! Поэтому, наверное, Брежнев и ценил его, держал его на должности председателя КГБ, пользуясь той объективной информацией которую давал Юрий Владимирович. А он не подстраивал информацию под ту или иную личность, мнения и настроения…

— Но не возникла ли в конце жизни Брежнева определенная напряженность между ними — по поводу семьи Генсека?

ШАРАПОВ: Юрий Владимирович настолько деликатно, хотя и нелицеприятно ставил эти вопросы, не позволяя им распространяться в каком-то ином кругу, что Леонид Ильич, думаю, видел в нем человека, который сделает все лучше, честнее, чем кто-нибудь другой… И вообще, Брежнев своих соратников ценил по политическому подходу к делу. Выступления Андропова на Политбюро, на Секретариате носили конкретный, деловой характер — со знанием дела в любых вопросах, по которым он считал необходимым выступать. Поэтому Андропов и был поставлен на место Суслова. В роли второго лица в партии Юрий Владимирович оказался наиболее авторитетным и подготовленным человеком…

— Между тем сегодня можно прочитать, что Андропов был противником социализма и намеревался перевести страну на капиталистические рельсы.

ШАРАПОВ: Слова «гласность» и «перестройка» впервые употребил Юрий Владимирович! Гласность — чтобы люди больше верили в социализм, высказывали свои мнения, шире обсуждалось происходящее, чтобы демократия была. Перестройка — а не уничтожение социализма — чтобы он лучше стал…

БОБКОВ: По его мнению, страна должна была развиваться в русле марксистско-ленинской теории, следовать тому пути, который прокладывался через Октябрьскую революцию. Он был убежденный коммунист, убежденный ленинец. Хотя и критически относился к тому, как шла история нашего государства, к практике строительства социализма в СССР… Не в смысле отметания, а потому, что думал как это лучше можно бы сделать. Нередко от него можно было слышать такую фразу: «Вы мне говорили, что мы не то делаем. А есть ли еще какой-то опыт строительства социализма? Если нет опыта — обязательно будем шишки набивать. Мы же первые пошли по этой дороге».

У нас все лидеры, начиная с Хрущева, обещали возвратить страну к Ленину, но никто ничего реального не делал. Андропов обратился к роли закона стоимости при социализме. Вспомним, первый лозунг партии после Октябрьской революции: «Учитесь торговать». Это же и есть рыночная экономика…

ШАРАПОВ: Еще в КГБ Андропов много внимания уделял экономическим, социальным проблемам — и по долгу службы, и как кандидат, а потом и член Политбюро. Он был очень ответственный человек, и эти вопросы всегда его волновали. Став Генеральным секретарем, он сразу же начал выдвигать идеи о том, как улучшить жизнь, поднять производство, как сделать людей более заинтересованными в результатах своего труда.

Постепенно он выстраивал целую систему подходов к решению многих острейших задач, стоявших перед страной. Главным его выводом было — нужно ускоренно осуществить совершенствование всей политической и экономической системы, присущей тому конкретному периоду социализма.

— Однако его правление началось с облав по магазинам и пивным…

ШАРАПОВ: Кстати, первым обращением Андропова к народу было: «Давайте всем миром решать назревшие задачи, давайте работать так, как нужно, давайте наведем порядок и дисциплину». Он предупреждал, что нельзя выхолащивать, переводить идею сознательной дисциплины на мелочи — кто на сколько задержался, где кто перекурил. Но на местах, как у нас бывает, перестарались.

БОБКОВ: О том, что в Москве проводятся такие рейды, я узнал только тогда, когда о них стали говорить — по линии Комитета указаний об этом не давалось. Они были организованы по линии МГК, чтобы показать, что мы боремся с нарушениями… Это совсем не инициатива Андропова.

ШАРАПОВ: Андропов не раз ставил вопрос о том, что у нас есть хорошие лозунги, идеи — а как мы их воплощаем? «Каждому по труду» — где это? Он хотел, чтобы не уравниловка была, а действительно — принцип оплаты по труду. Он просил нас разобраться, почему провалился Щекинский эксперимент. Ведь попробовали больше платить тем людям, которые лучше работают — почему это не пошло?

Так вот, самым главным противником эксперимента оказалась подчиненная уравнительно-распределительным идеям практика, сложившаяся в министерствах, в Госплане. Рутина: как было, так пусть и будет…

БОБКОВ: На заводе им. Лихачева было порядка 25 тысяч рабочих, а надо — всего 7 или 8. За что же получали зарплату почти 20 тысяч? И никто не думал, как и чем их занять. Лучше было платить, а то вдруг скажут: «Ага, безработица появилась!» Что безработные сидели на заводе, никого не беспокоило.

Почему мы говорим: «застойное время»? Догма привела к застою в идеологии и, естественно, в экономике. Из-за того мы многое потеряли…

ШАРАПОВ: Андропов стремился вернуть содержание лозунгу «Каждому — но труду». И если бы это удалось в масштабах страны, то, без сомнения, были бы другие настроения у людей, другие результаты труда…

— Юрий Владимирович понял, что систему надо в корне менять. Почему он сразу не приступил к решительным действиям?

ШАРАПОВ: Ему пришлось проводить свои планы в тех условиях, когда он получил тот ЦК, который был, и тех членов Политбюро, и то правительство… Надо было подготовить условия, чтобы повернуть ЦК, партию, Советы в другое русло. Он не мог вначале рассчитывать, что если придется всерьез заниматься кадровыми вопросами, то он получит полную поддержку. Ему трудно приходилось… Однако он никогда не думал, что надо ломать, приказывать, а всегда исходил из того, что нужно людей убеждать, привлекать единомышленников — и он стремился к этому. Андропов понимал, что решения на Политбюро должны приниматься коллективно.

— Случалось ли, что его предложения не проходили? Как он тогда поступал?

ШАРАПОВ: Это бывало не раз, и в таких случаях он говорил: мне кажется, вопрос не доработан до конца, давайте все обдумаем, вернемся потом или поручим комиссии… Он умел убеждать, но если чувствовал, что не смог убедить, предлагал еще подумать, поговорить, подобрать аргументы.

БОБКОВ: Если же встречал возражения, но принимал решение в противовес, то немало было случаев, когда проходило время, и он признавал: «Я был не прав».

— Кого можно назвать близкими к нему людьми!

БОБКОВ: Если говорить по КГБ, то не могу сказать, что у Юрия Владимировича были какие-то люди ближе, чем все остальные. Ну, Чебриков, Крючков, еще несколько человек. В принципе, он равно относился ко всем… Вхожесть к нему можно было обеспечить совершенно просто — звонком, деловым вопросом.

ШАРАПОВ: Принимая решения, готовя документы, Андропов старался выслушать мнения очень многих людей. Он не считал, что пост определяет знания. Если есть знания, понимание темы, вопроса — он был готов с любым встретиться…

БОБКОВ: При разработке острых оперативных мероприятий он беседовал не только с тем, кто пишет «утверждаю», но и с тем, кто писал первую букву…

ШАРАПОВ: Он эту привычку сохранил и в ЦК…

— Там, кстати, он работал с Михаилом Сергеевичем, которого упорно называют протеже Андропова, чуть ли не его «престолонаследником».

ШАРАПОВ: Андропов видел Горбачева как одного из перспективных, молодых, активных руководителей. Но сказать, что в нем он видел преемника…

— Когда Горбачев навещал уже смертельно больного Генсека в госпитале…

ШАРАПОВ: Если вы имеете ввиду высказывания Горбачева и Вольского относительно поручения Михаилу Сергеевичу вести заседания Политбюро, то я об этом узнал только из их публикаций…

— Юрий Владимирович видел, что партаппарат загнивает изнутри?

БОБКОВ: Он был очень озабочен ролью партии в государстве — и не только когда стал Генсеком. На эту тему было много разговоров, обмена мнениями с ним еще в КГБ. Его беспокоило, что партия превращается в хозяйственный орган, подменяя Советскую власть. Но ведь еще Ленин предупреждал, что самая страшная беда будет, если партия превратится в государственный аппарат… Андропову было больно, что терял свое политическое лицо партийный секретарь.

Кстати, когда у нас начались массовые митинги, то нашлись лишь единицы партработников, которые были способны выступить. Трибуну отдали демагогам.

— К слову, о демагогии. Одни утверждают, что Андропов, руководя КГБ, проводил антисемитскую политику; другие, напротив, обвиняют его в русофобии…

ШАРАПОВ: Все это не соответствует реальному отношению Андропова к проблемам. Он говорил: угрозу представляет сионизм — но не евреи; он сознавал, что любой национализм — русский, украинский, казахский, киргизский, грузинский — представляет угрозу для единства многонационального государства. Он исходил не из национального, а из общеполитического подхода — наносит это ущерб государству или нет, и для него было важно не кто, а что делает… Кстати, он считал, что национальные проблемы у нас остаются, и их еще надо решать — но главным для него было сохранение и упрочение Советского строя.

— У нас как-то не очень освещена тема взаимоотношений Андропова с армией…

ШАРАПОВ: Он был убежденным сторонником того, что революция должна уметь себя защищать, и это неединожды повторял. У него был очень хороший контакт с министром обороны Устиновым, они решали многие вопросы, понимая друг друга с полуслова. Он также хорошо знал многих военачальников.

БОБКОВ: Да, со многими из них у него были добрые отношения. Помнится, генерал армии Петр Николаевич Лащенко, который в 1956 году, когда Юрий Владимирович был послом в Венгрии, командовал там корпусом, говорил мне о нем с большим пиететом. Рассказывал о помощи, которую он армии оказывал…

ШАРАПОВ: Но Андропов говорил, что мы не сторонники того, чтобы иметь военную политику, основанную на военной мощи. Это значило бы неизбежно идти по пути гонки вооружений и войны. Мы, подчеркивал он, приверженцы мирного сосуществования, мирного решения спорных вопросов, разоружения.

— Все же мы всячески стремились поддерживать паритет с Западом…

ШАРАПОВ: Да, Запад втянул СССР в непосильную гонку вооружений. Но ведь это не просто было какое-то непонимание наше — слишком много ставилось на карту. Андропов говорил, что мира мы не выпросим, а если мы паритет имеем, то противник понимает, что ядерная война — угроза и ему самому… Паритет, считал он, должен быть как можно ниже — по уровню накопленных зарядов и прочего.

БОБКОВ: Андропов проявлял осторожность в вопросе расширения сферы распространения нашего оружия. Он, в частности, не сразу согласился с размещением ракет СС-20 в ГДР — он был противником этого.

— Наше руководство всегда видело в армии самостоятельную политическую силу — и ее боялось. Потому в почете послушные военачальники и безликие министры. Не видел ли и председатель КГБ в армии потенциальной опасности?

ШАРАПОВ: Нет, он доверял армейскому руководству и армии в целом, понимая, что это, как и органы Госбезопасности, та организация, которая безоговорочно и надежно служит целям социализма. Он прислушивался к голосу военных, старался содействовать укреплению Вооруженных сил и обороноспособности. Ему пришлось решать с армейским руководством многие вопросы.

— Андропова называют одним из «авторов» Афганской войны…

ШАРАПОВ: Он долго сопротивлялся вводу войск в Афганистане. Вообще, к той войне следует подходить с точки зрения развития нынешних политических событий — недаром же сейчас в Афганистане находятся американские войска. Советскому Союзу приходилось думать о своих национальных интересах.

БОБКОВ: Кстати, как раз в то время, когда принималось решение, в Иране была заваруха, американцы готовили высадку морской пехоты. Представьте себе, что американцы вводят войска в Иран. В этом случае по договору 1921 года, который оставался в силе, нам надо было войти с севера, поскольку на территорию Ирана пришла третья военная сила. Чем бы это могло кончиться?

ШАРАПОВ: Мне кажется, разговоры — кто был более настойчив, кто о чем предупреждал — сейчас ни к чему… Были сомнения и в армии, и в КГБ, и в самом ЦК, были разные точки зрения, но решение было принято. Принято, когда все пришли к выводу, что другого пути в тех условиях видно не было.

— Юрий Владимирович находился у руля государства менее полутора лет, но у большинства наших соотечественников он оставил о себе такую светлую память, о которой многим иным правителям можно только мечтать…

ШАРАПОВ: Люди доверяли Андропову, видели, что он стремится и сможет сделать так, чтобы и страна развивалась, и народ лучше жил. Люди верили в разумность тех шагов, которые он предлагал предпринять — и первые же его шаги показали, что эти надежды имеют под собой очень реальную почву.

БОБКОВ: Страна-то все-таки образованная была, и люди понимали, что человек, обращаясь к ним, не эксплуатирует цитату, а излагает позицию, которая совпадает с тем, чего большинство людей ждет…

— Почему же Политбюро и ЦК не продолжило «андроповскую линию»?

ШАРАПОВ: Инерция сработала: решили, что лучше Андропова никто не поведет. Захотели немного передохнуть, мол, потом посмотрим… Понимали, что с Черненко ничего нового не будет, зато будет спокойно. Вот и не пошли дальше в решении тех задач, которые предлагал Андропов для спасения страны…

БОБКОВ: Причина кроется не в том, кто проглядел. Мне кажется, вырвавшись на площадку социалистического строительства, мы не выработали идеологические ориентиры. Не был продуман вопрос, как развиваться дальше…

Но ничего, Парижская коммуна просуществовала 72 дня, СССР — больше 70 лет, так что есть надежда, что следующие семь столетий окажутся более успешными.

(12 ноября 2002 г.)

Его имя рождало надежды

Наши собеседники; Владимир Николаевич Казимиров.Чрезвычайный и полномочный посол, сотрудник посольства СССР в Венгрии в 1950-х гг. Николай Сергеевич Леонов. Депутат Государственной Думы, генерал-лейтенант, начальник Информационно-аналитического управления 1-го Главного управления (внешняя разведка) КГБ СССР в 1973–1983 гг., затем — заместитель начальника ПГУ.

Василий Иванович Петров. Герой Советского Союза Маршал Советского Союза, главнокомандующий Сухопутными войсками — заместитель министра обороны СССР в 1980–1985 гг.

Иван Лаврентьевич Устинов. Генерал-лейтенант, начальник 3-го Управления (военная контрразведка) КГБ СССР в 1970–1973 гг., советник при председателе Госплана СССР в 1981–1991 гг.

Мы продолжаем рассказ о Ю. В. Андропове. На этот раз в качестве наших собеседников выступают люди, по долгу службы встречавшиеся с Юрием Владимировичем на различных этапах его жизненного пути.

Владимир Казимиров:

«Сатанинская преданность делу…»

— В 1953 году, когда я, окончив МГИМО, оформлялся в МИДе секретарем консульского отдела в Дебрецен, кадровик сказал: «Ты знаешь, в Будапеште есть человек, у которого можно многому учиться, — советник Андропов».

— И скоро вы получили возможность познакомиться с ним лично?

— Да, посольство использовало периферийные отделы, чтобы подкреплять себя в кадровом отношении, и буквально через три дня мне была дана команда переехать в Будапешт. Первым, кто меня принимал, был Андропов… Благословил, так сказать, на работу в консульском отделе в Будапеште.

— Каким он вам показался с первого взгляда?

— Хотя у него уже был солидный «партократический» стаж, после чего его «бросили на укрепление МИДа», но даже с самыми младшими по возрасту и положению сотрудниками он общался совершенно непринужденно: участвовал в наших коллективных встречах, не изображал сверхзанятости ответственного работника, охотно пел на товарищеских вечеринках. Не увлекался спиртным… С другой стороны, у него была колоссальная сконцентрированность на реальных задачах. Когда я начинал рассказывать что-либо с деталями, подробно, он деликатно давал понять, что детали его уже не интересуют, и сворачивал разговор, чтобы заняться подготовкой какой-нибудь телеграммы…

— То есть у вас было и личное общение?

— Разумеется. Однажды я подменял нашего протокольщика и подметил ошибку, допущенную послом, — Юрий Владимирович занял эту должность в начале 1954-го. Это была мелкая ошибка, но мне казалось, что нельзя не обратить на нее внимания, и я на совещании сказал об этом, что, как понимаете, в дипломатическом мире совершенно не принято. Это был вызывающий случай! Андропов никак не отреагировал на мое высказывание и только на следующий день пригласил меня к себе… «Вы хотите, чтобы на вас обратили внимание», — так начал он разговор. В общем, он меня тогда «высек», но очень благожелательно…

— Какие это имело последствия? Ведь столько карьер таким путем сломалось, еще и не начавшись…

— Разговор у нас получился «исповедальный» — Андропов уделил ему минут 20, может, и полчаса… Но это другая тема! Главное, что никакой мстительности он не проявлял, его ко мне отношение не испортилось.

Но, несмотря на довольно демократичное его отношение к персоналу посольства, мы подмечали: когда приезжали высокие руководители из Москвы, Андропов был вынужден с этим считаться. Например, когда в Будапеште находился Микоян, от Андропова могли исходить и строгие окрики. Мол, «Микоян уедет — я вам всыплю!» Никакой взбучки никогда потом не было, но ощущение, что кто-то «над ним» появился, делало Андропова более чиновным, что ли…

— Какие еще качества характеризовали его стиль работы?

— У него был дар пробуждать у людей инициативу — каждый хотел что-то предложить от себя. Одна из самых типичных его резолюций была: «Ваши предложения» — и знак вопроса. Он буквально вытягивал из каждого предложения, как поступить, как что-то сделать, и таким образом приучал к конкретным делам.

— Между тем приближались «венгерские события»…

— Репутацию посольства спасла телеграмма Андропова, сообщившего в Москву, что вопрос о развитии обстановки «будет решаться на улице»… У нас ведь принято искать «стрелочника», когда что-то произошло. Конечно, одним из первых кандидатов на эту роль было бы посольство. Но тогда обратили внимание, что Андропов фактически обо всем предупреждал…

— Как водится, предупреждению вовремя не вняли?

— Разумеется. Не буду подробно рассказывать о событиях, уточню лишь, что они начинались с безобидного митинга в знак солидарности с Польшей… Во время польских событий туда летали Хрущев и Микоян, и это, кстати, породило у Микояна не совсем верное восприятие вещей. Он проецировал на венгерские события урегулирование отношений с Гомулкой и того же самого ожидал от Имре Надя. Андропов в тот период фактически подвергся остракизму, многие проблемы обсуждались венгерским руководством уже не с ним, а с Микояном…

— Наверное, Юрий Владимирович все же не сидел сложа руки…

— Конечно. Как только начались демонстрации, Андропов бросал нас, молодых ребят, знающих венгерский язык или хотя бы его понимающих, в толпу, чтобы наблюдать за развитием событий, не полагаясь только на спецслужбы.

— Что делал Андропов для обеспечения безопасности советских граждан?

— Он очень умело мобилизовал коллектив. Мы перешли на казарменное положение — фактически жили в посольстве. 1 ноября эвакуировали семьи… Я наряду с другими организовывал этот конвой. Грузовики были поданы военными, надо было быстро погрузить жен и детей. Я буквально прыгнул в последнюю машину — в каждой кабине были водитель и красноармеец. Но на пересечении улицы Сталина наш грузовик столкнулся с «Победой». Собралась толпа, нас отсекли, караван ушел, мы остались — не арестованные и не свободные. Венгр-водитель «Победы» чуть ли не митинг начал… Я предложил ему довести машину до посольства, и там он получит другую.

Иного выхода не было. Уговорил. Прибегаю к Андропову: нельзя ли отдать нашу машину, разбитую оставим здесь, потом разберемся. Он потребовал всего лишь снять дипломатические номера…

— Любой «здравомыслящий» чиновник сразу бы спросил, кто за машину платить будет… Были ли еще подобные ситуации?

— Когда Микоян прилетал на военный аэродром, Андропову, конечно, надо было его встретить. Поехали он, военный атташе, еще кто-то… Переехав через Дунай, наткнулись на баррикады, толпа начала забрасывать их ЗИЛ или ЗИС камнями. Попытались ехать переулками — попали в тупик. Тогда Андропов с сопровождающими вышел из машины и пошел навстречу толпе. Он буквально пронзил ее, магнетически воздействуя на людей, и она расступилась…

— Известно, что «венгерские события» дорого обошлись Андропову…

— Да, в декабре у него был инфаркт, его отправили в Москву.

— Приходилось ли вам встречаться с Андроповым позднее?

— Нечасто. Когда он возглавлял КГБ, я несколько раз бывал у него в связи со своими новыми назначениями. Когда же он стал Генсеком, мы с ним не виделись ни разу, точнее, я-то его видел. Приезжало руководство Никарагуа, а я заведовал в МИДе отделом Латинской Америки и был на ужине в его честь. На ужине был Юрий Владимирович. Бросилось в глаза, что он резко осунулся, лицо стало сухое, вытянутое, фигура выдавала усталость…

— Сейчас об Андропове говорят много разного, в том числе и на уровне предположений. Мол, готовился в Генсеки изначально…

— Я скажу так: у него нацеленность на работу, на конкретные вещи была колоссальная, что в какой-то мере передавалось и коллективу сотрудников. Но чего у него, к счастью, не было — так это озабоченности своей собственной персоной. Ставить во главу всего свою персону, корыстный интерес, свое продвижение — это у меня с Андроповым не вяжется совершенно. У него была сатанинская преданность работе, делу. Этим многое в его судьбе объяснялось.

* * *

Николай Леонов:

«Мы верили ему, не опасаясь подвоха».

— С Юрием Владимировичем я познакомился в 1963 году, когда он, секретарь ЦК партии, сопровождал Фиделя Кастро в поездке по нашей стране. Поскольку я был личным переводчиком у Фиделя, то переводил и Андропова. Кстати, в самолете он случайно надел мою шляпу и уехал в ней, а я потом долгие годы ходил в шляпе секретаря ЦК. Они были похожи, только у него голова была покрупнее… Шляпу я сохранил как реликвию.

— Каким было ваше первое впечатление об Андропове?

— И первое, и последнее впечатления не сильно отличаются, потому что Андропов — фигура цельная. Он не менялся: я знал его секретарем ЦК, знал долгие годы как председателя КГБ, а потом уже и Генеральным секретарем — он все время был одним и тем же. С ним не происходили типичные для российских бюрократов трансформации, связанные с изменением должности.

— Вы близко познакомились с ним уже как с председателем КГБ?

— Да, в 1973 году, когда меня назначали начальником Информационно-аналитического управления, я узнал Андропова поближе. Поскольку эта должность в системе разведки достаточно заметная и важная, Юрий Владимирович решил лично поговорить со мной…

— Насколько тесными были тогда ваши рабочие контакты?

— Постоянно поддерживался контакт по телефону, были и личные встречи для обсуждения кардинальных проблем. Кстати, между председателем и начальником управления был прямой телефон, без набора номера.

— Чаще такой связью пользуется вышестоящий начальник…

— Этим телефоном попусту мы не пользовались, но если возникала необходимость, попадало информационное сообщение сверхсрочного характера, он давал мне такое право: поднять трубку и изложить суть. Иногда говорил: если вы придете к результату по такому-то вопросу, не стесняйтесь, звоните.

— Многие отмечают особый стиль работы Андропова…

— Он был на редкость организованным человеком. Не терпел пустозвонства, всегда внимательно слушал, что говорят люди. Когда же товарищи начинали произносить общие фразы, он прерывал такие выступления. Формула была одна: есть что-то сказать — говорите, нет — помолчите и послушайте других. Мы отлично знали: если идешь на доклад к Юрию Владимировичу, говори точно и конкретно. И обязательно изложи свою точку зрения. Его характерной особенностью была абсолютная демократичность в суждениях.

— Нечасто приходится слышать о демократизме руководителей КГБ…

— Мы действительно жили свободно, несмотря на то что время называют тоталитарным… Андропов говорил: если вы будете поддакивать, то вы мне не нужны, у меня и так есть свое мнение; вы мне нужны с вашими профессиональными знаниями, не бойтесь высказывать их по полной форме. Это была парадигма, которая радовала и окрыляла. Порой мы высказывали суждения, резко расходившиеся с теми, что бытовали на Старой площади и в Кремле…

— А именно?

— В 1981 году, когда ситуация в Польше приобрела опасный характер, он пригласил большую группу из разведки, чтобы, как мы говорили, «погонять мысли»… Предложили докладывать мне — я сказал, что социализм в Польше обречен. Юрий Владимирович задумался: «А почему поляки бунтуют?» Началом забастовочных движений, как известно, было подорожание мяса. Он спросил, какое же там потребление мяса? Порядка 50 кг на душу населения. Он задумчиво говорит: «Так у нас 38, и мы не бунтуем. Почему?» Отвечаю, что мера терпения русского народа значительно выше… Разговор получился жестким, и я думал, что он кончится «оргвыводами»… Андропов же сказал так: «У нас сегодня не будет ни победителей, ни побежденных. Продолжайте следить за ситуацией».

— Разведке положено прогнозировать развитие ситуации за рубежом. Можно ли было вам столь же свободно говорить об обстановке в нашей стране?

— Году в 80-м, когда Брежнев уже не мог произнести пары слов без бумажки, я, набравшись смелости, спросил: «Американцы считают, что чем дольше Брежнев будет во главе государства, тем лучше для США. Неужели нельзя поставить вопрос о смене руководства?» Андропов призадумался, потом сказал: «Вы меня с партией не ссорьте!». И на этом дискуссия прекратилась.

— Действительно, в другом месте вполне могли последовать «оргвыводы»…

— Да, но Андропов сам был человеком открытым и откровенным — мы верили ему, не опасаясь подвоха… Кстати, когда я впервые увидел его в Ясеневе, то был поражен: он сидел в свитере, заштопанном на локтях, причем довольно-таки грубой штопкой. Всю жизнь, сколько я его видел, он был очень простым… Между прочим, он единственный из членов Политбюро сдавал получаемые подарки в Гохран, никогда ничего себе не оставляя.

— Мы все время говорим об Андропове в превосходной степени. Правомерно ли это? Неужели у него не было никаких недостатков, ошибок?

— Конечно же, были! На мой взгляд, две наиболее серьезные из них — это переоценка промышленного потенциала и финансовых возможностей нашего государства, и в кадровых делах он, в силу своей доверчивости и доброты, допускал ошибки, которые нам боком вышли. Будучи Генсеком, он поддержал тезис, который разделяло большинство членов Политбюро, — что СССР должен иметь военный потенциал, равный суммарному потенциалу США, остальных стран НАТО и Китая. Когда мы услышали эту формулу, то, честно, потеряли дар речи. Он выдвинул трех «молодых»: Долгих, Рыжкова и Горбачева, но ни один из них, так скажем, в лидерах не состоялся… Выбор кадров оказался ошибочным. Но ведь Андропов так недолго пребывал во главе партии и государства!

— То есть положительного в его деятельности было больше…

— Конечно. Он хорошо понимал национальный вопрос в России и говорил, что мы его решили только в тех формах, в каких он достался от царизма, но теперь он возник в новом обличье и с ним надо обращаться крайне осторожно… Юрий Владимирович первым понял опасность коррупции для государства и первые антикоррупционные дела повел, по существу, он.

— Что вы можете сказать об Андропове как о руководителе КГБ?Мы как-то ушли от этого вопроса…

— Я считаю его одним из светлейших умов и блестящих руководителей органов. При нем КГБ превратился в самый, так сказать, облеченный доверием советского народа и общества институт честных, благородных, искренних людей. Именно потому его, бывшего кагэбэшника, избрали Генеральным секретарем. И его коллеги по Политбюро, и народ понимали, что Комитету можно доверять. Что на людей, вышедших из КГБ, тоже можно положиться…

* * *

Василий Петров:

«Мы ожидали, что он многое сделает…»

— Знал я Юрия Владимировича Андропова давно, еще когда он был секретарем Карельского обкома партии. Но как знал — видел на трибуне, в президиуме… Лично общался с ним только однажды, когда он, председатель КГБ, был с визитом в Монголии, а я был главкомом войск Дальнего Востока. Беседа носила служебный характер, никаких личных вопросов…

— О чем вы тогда говорили?

— Об обстановке, которая складывалась на Азиатском направлении, о становлении Главкомата войск Дальнего Востока. Я бы сказал, это была свободная беседа — особых вопросов друг другу не задавали, длинных тирад не было. Я рассказал о том, что входило в мою компетенцию, Андропов — зачем он приехал в Монголию. Это был его официальный визит и соответственно официальная беседа. Вообще тема разговоров высшего государственного руководства с военачальниками, их выступлений перед офицерским составом была, как правило, одна: повышение боеготовности. Не помню ни одного Генсека, который бы сказал, что Вооруженные силы надо расформировать.

— Но даже ведь и официальные беседы позволяют получить о человеке какое-то личное представление…

— Конечно. Он произвел впечатление человека умного, государственного и, кстати, простого в обращении. Но острого.

— Во времена Андропова в КГБ произошли большие положительные изменения. Изменились ли, по вашему мнению, взаимоотношения между армией и госбезопасностью?

— Не знаю. Я служил на периферии, и что было здесь, в центре, не могу сказать. Да и не следует пытаться определять, какие отношения у нас были с КГБ до Андропова: любые отношения между государственными органами складываются с учетом определенной военно-политической обстановки. Она меняется — и отношения меняются. Название КГБ говорило само за себя: Комитет госбезопасности. А Вооруженные силы — это основной контингент, который реально обеспечивает безопасность страны. Поэтому между ними должно быть не просто взаимодействие, но и непрерывные совместные действия. Мы поддерживали с Комитетом тесную связь, а что касается специфических задач — все знали свои обязанности и выполняли их самостоятельно. Были взаимное уважение и хорошие деловые контакты.

— И вот Андропов стал главой Советского государства…

— В армии это было воспринято очень положительно — мы ожидали, что он очень многое сделает. Он хорошо знал армию, заботливо относился к Вооруженным силам, их авторитет в стране был высок, материальное положение офицерского состава было на уровне, социальная сфера — обеспечена… Андропов положительно относился к нашим предложениям, внимательно их изучал — даже те, которые требовали больших финансовых затрат.

— Как складывались его отношения с министрами обороны?

— По-моему, к министрам обороны Андропов всегда относился по-дружески. Я был в непосредственном подчинении у маршалов Малиновского, Гречко, Устинова и видел, что у них нормальные деловые связи.

— С кем из них у Андропова были наиболее близкие отношения?

— Если кто и знает, все равно не скажет — это может быть субъективное мнение. В центральном аппарате и руководство, и подчиненные стараются, чтобы никаких приоритетов в отношениях не было. Выполняя свои обязанности, мы понимали, что они носят государственный характер, личного в них быть не должно. Мы верили, что у наших руководителей не было ничего иного, кроме заботы о благополучии государства, армии и народа. Они, мы полагали, все отдают работе, и поэтому мыслей о том, как кто к кому относится, не возникало…

— Но вы можете сказать, как Андропов относился к главкомам видами Вооруженных сил?

— С уважением, хотя здесь, видимо, какие-то особенности в отношениях были… Но я не слышал, чтобы он кого-то особенно восхвалял, а кому-то слишком часто замечания делал. Относился ко всем довольно ровно. Могу полагать, что он достаточно внимательно следил за службой каждого главкома, замминистра — ведь их перемещали, переставляли совсем не потому, что ему нравился тот или другой. Нет, он владел информацией. Андропов подписал указ о присвоении маршальских званий Ахромееву, Куркоткину, мне и Толубко. Присвоение столь высоких званий, несомненно, было проявлением положительного отношения к руководству Вооруженных сил.

— Есть версия, что Андропов собирался назначить вас министром обороны. Так ли это?

— Любой народ создает легенды. Каждому хочется, чтобы во главе государства, Вооруженных Сил стояли те, которые бы заслуживали этого. Никто меня не выделял, ничего особенного не говорил, и за всю мою службу — от тактического звена до центрального аппарата — авансов мне не давали. Когда же нам предлагали должности, то мы говорили: «Слушаюсь!» — если это, разумеется, было нам посильно. А если непосильно, были и такие моменты, то многие аргументированно отказывались.

— С Андроповым как Генсеком вам приходилось общаться?

— Нет, ни докладывать ему, ни выступать в его присутствии мне не приходилось. Вот, пожалуй, и все. Я рассказал, как Юрий Владимирович выглядел перед Вооруженными Силами, и как у нас в армии смотрели на него. Сожалею, что руководил он нашей страной так мало!

* * *

Иван Устинов:

«Он очень уважительно относился к армии»

— В 1968 году я, начальник Управления военной контрразведки Дальневосточного округа, был вызван в Москву, где и встретился в первый раз с Андроповым. Впечатление о нем у меня сложилось очень положительное — в беседе он больше слушал, иногда задавал вопросы, свою точку зрения не навязывал. Он вообще всегда внимательно слушал, позволяя высказать все, что есть на душе… После беседы Андропов объявил, что я назначаюсь заместителем начальника 3-го Главного управления КГБ. Начальником тогда был Федорчук, до этого — Цинев.

— В том году вы, наверное, отправились в Чехословакию?

— Нет, туда вскоре были отправлены Федорчук и Цинев, а я исполнял обязанности начальника управления. Андропов создал группу руководящих работников во главе с Цвигуном — как бы штаб по решению вопросов, связанных с Чехословакией, и я в него входил. В тот период я находился с Юрием Владимировичем в теснейшем контакте. Мы практически жили в своих кабинетах, постоянно встречались, разговаривали по телефону… За это время я узнал, что это человек мыслящий, решительный, самокритичный. Оценивая свои решения, он мог сказать: тут я поторопился. Он был очень доступным и совсем немногословным.

— Потом ваше общение стало еще более тесным…

— Да, когда Федорчука перевели на Украину, меня назначили начальником военной контрразведки страны. Тогда уже не проходило недели, чтобы мы с Андроповым не общались. Возникало много сложных вопросов, требовавших тщательной совместной подготовки Комитетом госбезопасности и Минобороны, и я, по существу, был связующим звеном между Юрием Владимировичем и маршалом Андреем Антоновичем Гречко.

— Почему именно вы? 3-е управление курировал Цинев, заместитель Андропова, ему, наверное, было бы сподручнее…

— Но вот не сложились как-то у Георгия Карповича отношения ни с Гречко, ни с его первыми заместителями…

— А какие отношения были между Андроповым и Гречко — руководителями силовых структур и членами Политбюро ЦК КПСС?

— Нормальные деловые отношения. Не помню, чтобы они высказывали разные точки зрения на какие-либо серьезные вопросы. Андропов и Гречко встречались, часто вели переговоры по «кремлевке», и я не слышал, чтобы были споры, противоречия. Не было также случая, чтобы Юрий Владимирович отрицательно высказался в адрес министра обороны или начальника Генштаба.

— Ну а как Юрий Владимирович в целом относился к армии?

— К армии и вообще к военнослужащим он относился сугубо положительно — с уважением и очень внимательно. «Военные» вопросы многократно обсуждались у нас на коллегиях. Кстати, это были не просто доклады и выступления, а как бы произвольный обмен точками зрения… Мне приходилось отчитываться о положении в армии, объяснять, почему там происшествия всякие бывают. Хотя, по сегодняшним меркам, что это были за происшествия! В то время побег какого-нибудь солдата обсуждался на высшем уровне, за это больших начальников снимали. Если же пистолет где-то пропал, то вообще было ЧП невероятное…

— В силу специфики, военная контрразведка занимала в КГБ несколько обособленное положение. Как относился Андропов к вашим сотрудникам?

— Он не делал различий между сотрудниками госбезопасности — кто бы где ни работал. В то время работники военной контрразведки, к примеру, не получали оклад за воинское звание. Я дважды письменно обращался к Андропову, называя это безобразием, компрометацией, определенным моральным давлением на работников. Приходит наш товарищ к начфину и видит, что другим офицерам деньги за звание дают, а ему нет! Хотя вместе служат, вместе вопросы решают…

— Тогда ведь армия еще не была самым низкооплачиваемым из всех силовых ведомств?

— Да, хотя оклады у наших работников были немножко повыше, чем у армейских офицеров, но в результате они получали меньше… Противники у меня были большие — особенно по линии управления кадров. Мол, а как быть с другими главными управлениями — им ведь тогда тоже надо платить, а где денег взять? Однако Андропов поставил этот вопрос перед Политбюро, было принято решение ввести денежное довольствие за звания всему офицерскому составу КГБ. Кстати, это показывает и уважительное отношение Андропова к воинским званиям…

— Иван Лаврентьевич, а почему вы приняли решение уйти из центрального аппарата?

— У меня сложились очень хорошие деловые отношения с руководством Минобороны, но не сложились с Циневым… Дело дошло до того, что он высказал Андропову свои сомнения: мол, нет ли у меня какого-то сговора с военными? Тот меня вызвал, обсудили служебные вопросы, он говорит: «Мне не хотелось вас волновать, но…» После того как Юрий Владимирович меня выслушал, он говорит: «Иван Лаврентьевич, я полностью с вами согласен, но вы поймите и мое положение: Цинев имеет прямые выходы на Генерального. С другой стороны — Цвигун тоже имеет. И я между ними нахожусь… Поэтому подумайте, как быть?»

— То есть, даже будучи председателем КГБ, Андропов не мог чувствовать себя полностью независимым человеком?

— Вы правильно понимаете… В общем, попросил я направить меня на должность начальника управления в Германии. Андропов согласился, но предупредил, что информация может выйти помимо него прямо на Генсека. Действительно, докладываю Циневу, а он мне: «Хорошо, я уже обсуждал вопрос с Леонидом Ильичом».

— Так что вы тогда вышли из прямого подчинения Андропову?

— Да, хотя наше общение не закончилось. Многие вопросы я ему докладывал — лично или письменно. Помню, надо было провести одну операцию в интересах МГБ ГДР. Их разведчик попал в трудную ситуацию, и укрылся в нашей военной миссии в ФРГ… Мы разработали необходимые меры, очень сложные, и я доложил Андропову телеграммой свои предложения. Буквально спустя сутки получаю ответ за подписями Андропова и маршала Устинова, адресованный главкому Ивановскому и мне: «С предложениями согласны, тов. Ивановскому оказать всемерную помощь». Это было очень смелое решение Андропова — в телеграмме все подробно не изложишь, только в общих чертах, но, видимо, Юрий Владимирович мне доверял, раз сразу среагировал, взял на себя ответственность. Операцию мы провели успешно, я был награжден за это высоким немецким орденом…

— Там, в ГДР, вы и завершили службу?

— Не совсем так. На седьмой год моего пребывания там я уже настоятельно просился обратно. И вот приехал генерал Григоренко, начальник 2-го Главка: «Юрий Владимирович просил с вами переговорить. Есть решение Политбюро создать в Госплане СССР службу безопасности, имея в виду, что это — Генеральный экономический штаб страны, сосредоточение всех государственных, военных и промышленных секретов. Руководителя ее решено назвать советником при председателе Госплана в ранге замминистра». Говорю: «Я всю жизнь отдал армии, она для меня — родной дом, а в экономические дела я никогда не вникал!»

— То есть Андропов свои кадры не забывал…

— Разумеется. И вот — очередной вызов на совещание, мы встречаемся, и он говорит: «Знаю вашу точку зрения, но принимаю решение назначить вас на эту должность. У вас большой жизненный и практический опыт — освоите. Обстановка в стране сложная, и я должен иметь достоверную информацию, что же у нас творится, особенно на экономическом фронте». Возражать было невозможно…

— Вы продолжили работать под руководством Андропова?

— Да, но больше с ним напрямую не общался — связь была сначала через Григоренко, потом — через начальника управления экономической безопасности КГБ. Информацию выдавал в письменном виде — что происходит в Госплане, какие проблемы в стране, каковы предложения, перспективные разработки и т. д. Насколько понимаю, Андропов обладал информацией не только о том, что в стране делается, но и в соцлагере, международном сообществе. Он постоянно обдумывал, что делать дальше. Замыслы были серьезные — недаром же, когда он стал Генсеком, то в первую очередь высказал сомнение: правильным ли путем мы идем? Видимо, у него были планы по перестройке всего нашего хозяйства, страны в целом, в том числе и в политическом плане.

— Встречались ли вы с Андроповым, когда он стал Генсеком?

— Я поддерживал связь с его помощниками до самой его смерти.

— Иван Лаврентьевич, вы общались со многими руководителями партии и государства. Можно ли говорить, что Андропов среди них выделялся?

— Конечно, он был не таким, как все, поэтому даже сегодня к нему фактически не предъявляют претензий! Мы часто бывали на встречах и приемах, но я никогда не видел, чтобы он был в состоянии подпития; он никогда не упоминал о своих семейных делах — никто даже не видел его супруги; он не брал себе никаких подарков… Скажу главное: очень жаль, что его незаурядные деловые, мыслительные возможности не удалось в полной мере использовать для блага страны!

(11 июня 2004 г.)

«Афганистан — ящик Пандоры, источник разногласий»

Наш собеседник: Юрий Львович Кузнец (1931–2006). Профессор, доктор исторических наук профессор, писатель. В 1979–1987 гг. работал в Афганистане политическим советником при ЦК НДПА.

— Юрий Львович, чем был для нас интересен и выгоден Афганистан?

— Это был наш ближайший южный сосед, граничащий с Туркменией, Узбекистаном и с Таджикистаном. Дружеские, добрососедские отношения у нас с ним установились очень быстро — в основе этих отношений лежала адресованная молодым советским дипломатам инструкция Ленина, его переписка с афганским руководством, где говорилось, что у вас — один строй, у нас — другой строй, но это не должно помешать нашим связям.

— Наверное, сразу были и какие-то конкретные действия?

— Да, мы оказали определенную помощь Афганистану, в частности авиацией — она обслуживалась советскими пилотами и помогала правительству в его бесконечных ссорax с мятежными племенами; уже в начале 1920-х годов было установлено регулярное воздушное сообщение… Относительно быстро установились взаимовыгодные экономические отношения: мы оказывали помощь в строительстве ключевых объектов афганской экономики, обучали офицерские кадры, гражданских специалистов для сельского хозяйства и промышленности, помогли освоить их небольшие залежи нефти. Афганистан производил до 9 миллионов тонн нефти в год, чего почти хватало для его нужд.

— То есть, как всегда, СССР односторонне помогал…

— Нет. Во время голода в Поволжье Афганистан в качестве дара доставил нам пол миллиона пудов зерна… А попасть из СССР в Индию, кроме как через Афганистан, было невозможно. Коминтерн организовал транзит своей агентуры, что сыграло огромную роль в становлении коммунистического движения в Индии, которое и сейчас имеет место. Для нас Афганистан имел большое политическое и стратегическое значение… Но главное, что мы хотели сделать Афганистан и наши отношения с ним эталоном для всех народов Среднего Востока и Центральной Азии. Лучших отношений с кем-либо из восточных стран у нас не было…

— То есть на протяжении шести десятилетий наши отношения развивались безоблачно?

— Один из знатоков Афганистана и Индии Андрей Евгеньевич Снесарев, генерал Русской армии и начальник Академии Генштаба РККА в 1919–1920 годах, писал в книге «Афганистан», что афганцы в силу племенных традиций и своей недисциплинированности никогда ни о чем друг с другом договориться не смогут. Они склонны не выполнять никаких обещаний! Афганистан — это ящик Пандоры, источник разногласий на всех уровнях. Говорят, что афганцы солидарны, когда нужно выступать за свободу родины, но это нельзя понимать в нашем смысле слова: если пуштун и таджик стреляли в англичан или в «шурави», то каждый косил глазом, не стреляет ли в него сосед?

Снесарев пишет, что не надо вступать в широкие экономические отношения с Афганистаном: афганцы возьмут в долг все, что им предложат, но так как отдавать им не из чего, то никогда ничего и не отдадут… Вывод автор сделал такой: единственное, чем нам Афганистан полезен, — это тем, что без него не попадешь в Индию. «Если хотите бить по Англии, то бейте по Индии!» Я бы также отметил Виталия Марковича Примакова…

— Это командир Червонного казачества, расстрелянный с Тухачевским?

— Это также и военный атташе СССР в Афганистане… Он составил карту страны, лучше которой нет до сих пор. На каждой местности написано: «хазарейцы», «таджики», «узбеки» — и эту карту, составленную Примаковым для себя в 1929 году, сегодня можно использовать без каких-либо коррективов. Это был блестящий военный писатель и прекрасный военный дипломат: даже в 1937 году его никто не упрекал ни за японскую командировку, ни за афганскую…

— Как развивались советско-афганские отношения во время Великой Отечественной войны?

— Афганистан был нейтральной страной, но в последние дни войны объявил войну Германии, что обеспечило ему место в ООН. 9 мая 1945 года афганские полицейские вошли в здание германского посольства, вскрыли его, изъяли бумаги и крупную сумму денег — все это было передано в фонд Советской военной администрации в Германии… Наши отношения не подвергались сомнению и после войны. Хотя Афганистан для нас несколько отступил в системе ценностей, но отношения были стабильные, экономическая составляющая не прерывалась.

— Что тем временем происходило в самом Афганистане!

— Ничего по-настоящему серьезного… Король Мухаммед Захир Шах, который вступил на престол еще юношей в 1933 году, был тот же. Но в 1973 году его родственник Дауд, реформатор правого толка, совершил переворот. У него хватило ума — или, наоборот, не хватило — вступить в партнерские отношения с НДПА. Кармаль и Тараки были членами парламента, возглавляли там свои фракции… Дауд совершил визит в СССР, был хорошо принят, заверил, что Афганистан будет идти по прогрессивному пути, и отношения продолжали развиваться до 27 апреля 1978 года…

— Почему же произошла Саурская революция? Зачем нам она была нужна?

— Ошибаются те, кто видит здесь «руку Москвы». Мой друг, работавший в Кабуле, говорил, что революция оказалась настолько внезапной, что посол долго не осмеливался послать сообщение об этом в Москву. Наши спецслужбы оказались более осведомленными, хотя и для них это была неожиданность.

— Как же это все произошло?

— Саурская революция была осуществлена в форме вооруженного переворота, что для афганцев не такое уж необычное дело, они его делать умеют. Началось восстание нескольких частей, преданных своим офицерам, которые и возглавили переворот. Танковые части под командованием капитана Ватанжара, впоследствии генерала, обстреляли королевский дворец, где находился Дауд со всем семейством. Повстанческая артиллерия и танки открыли шквальный огонь, самолеты — на борту одного находился известный революционный деятель старший сержант Гулабзой, нанесли «акробатический» удар по главному зданию дворца. Все было сделано не менее умело, чем когда войска Пиночета брали штурмом дворец Сальвадора Альенде, но там участвовали «воздушные акробаты» американского происхождения. Дворец, подвергнутый бомбардировке и огню, взяли быстро. Некоторые верные правительству войска пытались оказать сопротивление, но оно также было недолгим… Вот и вся революция!

— То есть народ в большинстве своем поддерживал восставших;?

— На Востоке тот, кто утвердился в королевском дворце или правительственном здании, овладел столицей, тот и поставил всех перед фактом. Психология, обычная для восточных государств: лучше быть на стороне тех, кто победил… Но если бы мы были заранее посвящены в планы революционеров, приняли бы участие в корректировке их первых документов, может быть, многих трагических событий и ошибок удалось бы избежать, а революция не оказалась бы перед теми проблемами, с которыми она не смогла справиться.

— Что, в частности, требовало корректировки?

— Прежде всего, генеральная линия. Даже у таких революций должна быть какая-то платформа: нужно знать, что сказать народу о власти, которая внезапно утвердилась. Афганцы никак не ожидали, что будут жить под красным флагом…

— Расчет был именно на красный флаг?

— Да, но только ни история нашей страны, ни ее опыт — в том числе опыт допущенных ошибок, — не были известны вождям Саурской революции. Они руководствовались упрощенным представлением, заимствовали не главное… Хафизулла Амин сказал: «Мы не повторим ошибку СССР, который затоптался на этапе строительства социализма. Мы построим социализм в течение нескольких ближайших лет». Отношение к СССР и у ТЪраки, и у Амина, и у Кармаля было предельно упрощенное… У меня хранится книжечка, которую опубликовало политуправление Афганской армии, — доклад о текущих проблемах. В речи Амина на 30 машинописных страниц приходилось более 30 цитат из Ленина и Сталина. Амин как бы хотел утопить собственные представления, свою концепцию в потоке цитат, которые с его точки зрения были священными для каждого революционера. Это прекрасно сочеталось с его наивным представлением о том, что за несколько лет можно обогнать СССР в деле строительства социализма.

— Как отнеслось к происшедшему советское руководство?

— Москва приняла факт к сведению и истолковала его как заслуживающий внимания с точки зрения дальнейших политических. После того как Афганистан стал революционной страной, все его нужды и проблемы обрушились на Москву… Между тем Международный отдел ЦК КПСС далеко не сразу согласился ознакомить с документами НДПА другие партии. Это очень интересно… А руководство НДПА рассчитывало при помощи КПСС вступить в международное коммунистическое движение в качестве партии, возглавляющей крупную страну.

Уточню, что народно-демократическая партия Афганистана возникла в 1965 году и с самого начала представляла собой единство и борьбу двух противоположностей. Была партия Тараки, она называлась «Хальк», что значит «народ», а Кармаль, известный оратор и публицист, создал фракцию, фактически отдельную партию, «Парчам» — «знамя». Саурская революция явилась результатом победы единой НДПА, но потом возник раскол по вопросу о том, кто сыграл булыную роль и, главное, кто поведет армию и страну дальше…

— В чем была принципиальная разница между фракциями!

— «Хальк», которая была больше, это прежде всего организация пуштунов, как называют себя афганцы. Большую часть ее составляла военная прослойка — это была в какой-то мере партия вооруженных сил. Здесь также было больше представителей трудящихся классов — рабочих, хотя вообще их в Афганистане очень мало. А в «Парчам» было больше интеллигенции, относительно больше представителей нацменьшинств… Объективно НДПА нуждалась в обеих фракциях или партиях, они были необходимы друг другу именно тем, чего в каждой йз них не хватало по отношению к другой… Однако нацменьшинства и пуштуны ненавидели друг друга: королевский двор с незапамятных времен сажал на командные места в национальных провинциях пуштунов, а массы бунтовали. К сожалению, Аллах не дал афганским революционерам силы для того, чтобы было подлинное единство. Это, кстати, передалось Кармалю, когда он стал главой Афганистана, хотя он и клялся Москве, что не потерпит межпартийной розни.

— Что изменилось отныне в наших межгосударственных отношениях?

— До 27 декабря 1979 года Афганистан развивался при участии большого количества наших военных и политических советников, но без присутствия советских войск. Вообще это было трагическое время. Сам я приехал в сентябре 1979 года и быстро ощутил нагнетание искусственной напряженности и в Кабуле, и в стране. Ночи были заполнены звуками, свидетельствовавшими о крупных операциях, проводимых соответствующими органами, слышались выстрелы, крики, завывали сирены новой афганской безопасности… Она называлась KAM — Коргаре Амниети Мили, Рабочая национальная безопасность, хотя при чем тут «рабочая»? Просто они нацепляли на себя из марксизма все что могли. А МВД почему-то называлось «царандой», что означает «разведка»… Как и во времена Французской революции, первыми жертвами оказывались представители трудящихся, а что касается политической стороны, то всю мощь своих спецслужб Тараки и Амин направили против своих товарищей по партии.

— Вы говорите о них как о единомышленниках…

— Конечно же, нет. Вся короткая послереволюционная история Амина — это непрерывная борьба за первое место в стране и в партии. Он оказался как бы в тени Тараки, который был известен в Афганистане не только как политик, но и как литератор… Но у меня создалось впечатление, что внезапный, быстрый успех революции и столь же быстрый и внезапный приход Тараки к власти — он был и Генсеком, и президентом — на него очень негативно подействовали. По-моему, его ментальность не выдержала такого превращения, и он впал в эйфорию. Об этом говорят и люди, которые встречались с ним как в Афганистане, так и в Москве…

— Известно, что внезапные взлеты порождают уверенность в собственном величии и непогрешимости, а также вызывают иллюзию всенародной любви…

— Вот и его ментальность не успевала за карьерным взлетом. В Москве ему сказали — если не ошибаюсь, в июле 1979 года, — что существует угроза заговора. Причем было сказано прямо — от кого. Но Тараки, сев в самолет, не нашел ничего лучшего, как сказать охране, которая состояла только из аминовской агентуры, что надо присматривать за Амином — как бы он не совершил переворота! Неудивительно, что вскоре после прилета в Кабул Тараки был задушен в своих апартаментах, его тело было брошено в машину и тайно похоронено…

— Народу сообщили о скоропостижной кончине лидера?

— Нет, Амин говорил корреспондентам, что товарищ Тараки тяжело болен. Когда те спрашивали, как Тараки себя чувствует, нельзя ли задать ему несколько вопросов, то Амин отвечал очень резко и грубо, мол, я сказал достаточно…

— У пас потом писалось, что Амин был американским агентом…

— Я в этом очень сомневаюсь. Это утверждение основано на одном лишь факте: после свержения у него в блокноте нашли запись, сделанную его рукой, что «телефон агента ЦРУ в Индии — такой-то». Но мало ли зачем ему была нужна такая информация? В общем, это ничего не значит, а других доказательств нет.

— Можно понять, что все содеянное было совершено в его личных целях?

— Да, беда, по-моему, в том, что в лице Амина к власти пришел диктатор «классического типа», помноженный на афганские политические традиции. Он был абсолютно нетерпим к коллегиальности, к элементарной демократии, не желал ни с кем делиться властью, даже со своим духовным отцом и начальником… Тараки был зверски убит в своем дворце в тот день, когда личному составу дворцовой гвардии вручали партийные билеты НДПА нового образца. Амин был человеком необыкновенной жестокости и необычайного властолюбия. Я думаю, именно в том и кроется причина всех тех немыслимых завихрений, которые он осуществлял в политике и в государственном строительстве…

— Когда же стало известно о смерти Тараки?

— Наверное, недели через две. После этого репрессии в стране усилились, они носили уже такой характер, что скрыть их масштабы было невозможно. Количество убитых товарищей по партии не поддавалось учету: многих даже сбрасывали с вертолетов, не говоря о тех, кого просто расстреливали без суда и следствия. В стране создалась высочайшая напряженность, источником которой был сам Амин, а не международная реакция, как это утверждалось…

— Как реагировал на происходящее западный мир, в частности — США?

— Амин, видимо, устраивал США тем, что стремительно загонял Афганистан в кризис, который сам он урегулировать не мог и, собственно, не хотел. Поэтому такой кампании наветов на Амина и такой дезинформации, какая потом пришлась на долю Кармаля, не говоря уже о Наджибулле, не было. Никакого осуждения режима Амина не было! Напротив, многие известные политологи, в частности, американские, попадавшие в Кабул в то время, беседовали с Амином как с реформатором, который хотя и ускоренными и жестокими методами действовал, но все-таки думал сделать Афганистан более современной страной.

— Но ведь в том, наверное, была объективная необходимость?

— Тезис — сделать Афганистан современной, процветающей страной, которая преодолеет свою отсталость и неразвитость, был, как известно, одним из основных в нашей пропаганде. Но здесь игнорировалась, может быть, самая важная вещь — это то, как его воспримет афганский менталитет.

— Разве афганский народ этого не воспринимал?

— Афганистан — одна из самых отсталых стран Азии. Но скажу на своем опыте: мне потребовалось несколько лет, чтобы понять — сами афганцы себя отсталыми не считают! Они не считают Афганистан неразвитой страной! А люди, которые учились в Москве, знающие окружающий мир, короче говоря, интеллигенты, как всегда занимали позицию, отличную от народа. Интеллигенты, которые приняли новый режим, выступали с таких позиций: мол, мы отсталые и должны одним скачком преодолеть нашу отсталость… Среди тех, кто так думал, были люди достаточно сведущие и умные. Даже первый реформатор Аманулла и король Захир Шах осуществляли кое-какие умеренные реформы.

— А кто считал иначе?

— Рядовой афганец — мелкий разносчик, дукандор и особенно крестьянин — они совершенно не считали, что Афганистан — отсталая страна, что они отсталые жители… Не было движения за просвещение, за грамотность. Открытие вузов и школ всегда было делом сверху, низы это воспринимали с недоумением: как так, женщин начинают учить наукам и грамоте? Вопрос о том, можно ли учить женщин, в общественном мнении всегда вызывал раздражение. Афганцы этого не хотели!

— Но разве подобное «неприятие реформ» на Востоке характерно только для Афганистана?

— Я не занимался Афганистаном специально и попал туда частично благодаря тому, что четыре года проработал в Йемене. Я считал, что какое-никакое понимание исламской страны у меня есть, но оказалось, что Йемен и Афганистан — совершенно разные страны… Сначала я обратил внимание, когда преподавал в каких-то вузах или выступал перед самими афганцами и говорил, что нужно преодолеть отсталость Афганистана, это никогда не вызывало восторга у аудитории. Никогда! Мы изначально были неправы в том пункте, который считался основополагающим: хотя Афганистан нуждался в прогрессе и в преодолении отсталости, но к этому выводу афганцы должны были прийти сами…

— Простите, но в каком веке они бы к этому сами пришли?

— Афганцы очень рано и быстро признали авиацию, стали прекрасными пилотами — и гражданскими, и военными, кстати. То, что звено Гулабзоя разбомбило именно главное здание в королевском комплексе, о чем-то говорит… Афганцы быстро признали преимущество автотранспорта. Большая часть афганских шоферов в моторах не разбиралась, но это были прекрасные водители — смелые, острожные, умелые… Они оценили химические удобрения, которые производились на комбинате, который мы построили. Они с удовольствием употребляли в пищу хлеб, выпеченный на построенном у них хлебокомбинате… То есть то, что они признают, с этим они уже не расстаются. Но когда речь идет о крестьянстве, то нас всех поразил тот факт, что, получив от государства землю бесплатно, многие из них каждый год продолжали слать в Индию переводы своим помещикам…

— Юрий Львович, объясните, пожалуйста, почему?

— Они никогда не забывали, что там живут хозяева, а Аллах не велел брать чужое. Кстати, в Йемене люди собирали пальмовые финики и тоже посылали за это деньги в страны, где сидели их помещики. Аргумент был такой: так идет от Аллаха — значит, все идет правильно! Этот аргумент меня очень поразил. Я думал, что им эти клочки земли надоели, что все это несправедливо, но мне говорили так: «Смотрите, вот кусок земли! У него есть хозяин, но он его не обрабатывает, а дает обработать арендатору. Арендатор сдает в субаренду… И получается, что маленький клочок кормит много народу». Аграрная реформа у них захлебнулась сразу. Во-первых, потому что проводилась насильственно, к чему население было не подготовлено — с точки зрения крестьян, происходящее было незаконно, расходилось с догмами шариата в частности. Потом землю поделили, но проблема воды, без которой проблему земли не решить, даже не поднималась. Из-за неприятия реформы она охватила лишь те земли, которые были расположены вокруг Кабула или других городов, где была армия.

— Армия была основной опорой революции?

— Да, потому что афганский режим — что при Тараки, что при Амине, что при Кармале — превращался в режим анклавного типа. Есть аэропорт или полевой аэродром, есть гарнизон — будут и попытки реформирования чего-то, вот и все…

— Все-таки режим Амина долго не просуществовал… Когда вы узнали, что в Афганистан будут введены наши войска?

— Без комментариев. Кому положено было знать, конечно, узнали об этом не за час… В одной из командировок я увидел на подступах к Кабулу нашу танковую колонну. Она двигалась медленно — дороги были незнакомы, а тут еще встречать эту колонну выбежало много женщин и детей, они вручали нашим танкистам цветы. Я спросил, почему они это делают, и мне сказали так: «Раз русские войска в Афганистане, значит, война, которая уже начала охватывать нашу страну, будет прекращена!» Помню, танкист головной машины спросил меня: «Дяденька, а до Кабула далеко?», и я ему с удовольствием сказал, что уже совсем рядом…

— Неужели все афганцы встречали наши войска с таким же энтузиазмом?

— Да нет, вскоре какой-то старик взял кремневое ружье и выпалил по танку. Его задержали, а йотом оказалось, что афганцы его обратно не берут. Затем еще долгое время его кормили в нашей воинской части, не зная, что с ним делать.

— Почему так произошло?

— Я сам, кстати, только потом понял значение этого эпизода. В силу своих междоусобиц, своих национальных разногласий, клановой несогласованности и вражды афганцы не сорганизовались. Ну один старик выстрелил в наш танк, какой-нибудь другой выкопал яму и заложил мину, третий отравил колодец… Не больше! Ведь и потом уже сложившиеся отряды мятежников почти никогда не действовали вместе. А вот друг в друга стрелять — это они готовы всегда… Однажды Захир Шаха, когда он жил в Риме, спросили: «Почему у вас нет единого командования моджахедов, почему они никогда не действуют крупными подразделениями?» Король сказал: «Это их большое достоинство, что они не способны вести борьбу вместе. Если бы они вели борьбу вместе, то русские бы всегда знали, что они собираются предпринимать». Афганцы ведь сами не знали, что они будут делать завтра, и это очень затрудняло наши действия.

— Советские войска входили в Афганистан, чтобы прекратить начинавшуюся войну. Этого не получилось, но можно ли было считать эту цель реалистичной?

— Действительно, часть нашего командования предполагала, что войска не будут вмешиваться в афганские дела, — просто встанут на границах, чтобы у Пакистана или у Ирана не было соблазна ввести свои войска… Кстати, эту задачу мы решили успешно. Хотя роль Пакистана и Ирана известна, но их войска не осмелились перейти границу. Переходили наемники, но это уже другое дело.

— А как вы узнали про штурм дворца Амина?

— Тут все было засекречено настолько, что даже посол не знал, что это была за стрельба… Все началось уже затемно, и звуки боя продолжались где-то два-три часа. Советские граждане, которые находились в Кабуле, лишь наутро узнали, что произошло. Это была спецоперация, которая была проведена успешно…

— Как вообще можно охарактеризовать тогдашнюю ситуацию в регионе!

— Это был декабрь 1979-го, в начале которого в Иране произошла Исламская революция, и американцы были выброшены с позором со всех позиций, которые они там завоевали. Пакистан уже тогда был союзником США, но до американских материальных и финансовых вливаний это был еще совсем не тот военизированный Пакистан, которым он стал впоследствии… В 1979 году американская мощь находилась не на земле, а на воде. Хотя американский флот был оснащен средствами нападения до предела, но все-таки флот — это не плавучий остров, а просто корабли, к тому же отделенные от Афганистана территориальными водами Индии, позиция которой всегда была более благосклонной в отношении СССР.

— Получается, США в этом регионе были тогда максимально ослаблены?

— Создалась уникальная ситуация — они не только были лишены плацдарма в чисто военном отношении, но еще и опозорены захватом американского посольства в Тегеране, публикацией всех секретных документов. Конечно, все это ослабило имидж американской мощи, хотя мощь была. И если бы наши войска действительно ограничились функцией защиты суверенитета Афганистана, то США было бы трудно что-то предпринять в ответ. Ведь для начала им надо было бы куда-то поставить ногу — найти сушу, с которой можно было бы действовать.

— То есть наша главная ошибка оказалась в том, что войска втянулись в боевые действия, чего делать было нельзя?

— Да, и такая точка зрения — не втягиваться в войну — была у Генштаба. Ее, в частности, отстаивал генерал Варенников. Я считаю, что перед ним надо просто снять шляпу или фуражку, потому как он, будучи главкомом Сухопутных войск, сумел доказать Горбачеву, у которого не было видения проблемы, что вывод войск — это единственная возможность для СССР. Что речи о достижении победы быть не может, потому что этого не может быть никогда. Думаю, Валентин Иванович рисковал своей карьерой, своей репутацией…

(25 декабря 2004 г.)

«Я сделал все что мог, чтобы спасти державу»

Наш собеседник: Владимир Александрович Крючков. Генерал армии. Руководитель советской разведки в 1974–1988 гг., председатель КГБ СССР в 1988–1991 гг.

— Первая моя встреча с Юрием Владимировичем Андроповым произошла в 1955 году в Москве, когда он пригласил меня, как будущего сотрудника посольства в Венгрии. Потом — уже в Будапеште, куда я прибыл на работу в октябре того же года. С тех пор 29 с лишним лет мы были вместе — ближе или дальше… Первые впечатления у меня были очень сильные. Сразу чувствовалось, что это человек с большим пытливым умом, огромным интеллектом. По поводу одной шутки он сильно рассмеялся, и я подумал, что так могут смеяться только искренние люди, чистые душой. По тому, как он интересовался моей семьей, я видел, что он еще и заботливый человек. Когда же по ходу нашей беседы он поговорил с кем-то по телефону, то я почувствовал, что это человек масштаба не только Венгрии…

— Какие качества вы назовете главными в его характере?

— Он полностью отдавал себя делу, работе, и других забот у него, казалось, не было. Не знаю, уделял ли он какое-то внимание своей семье… Он мог часами беседовать с товарищами, умел слушать, задавал вопросы, уточнял, сам наполняясь багажом знаний, и давал тому, с кем вел беседу, ориентиры того, чем следует заниматься. Это был человек очень широкой эрудиции. Случалось, что какой-нибудь специалист по тому или иному вопросу пытался подчеркнуть, что он здесь стоит выше, но Юрий Владимирович умел удивительно обозначать вопросы, которые углубляли тему и порой высвечивали, что на самом деле стоил его собеседник… Его подход даже к проблеме, которую он не знал, был настолько интересен, глубок и разносторонен, что люди понимали, что имеют дело с неординарным человеком. К тому же он всегда был сдержан, вежлив и тактичен. Не помню, чтобы он кого-то оскорбил, унизил. Правда, иногда он выходил из себя, но не по отношению к собеседнику, а по какой-то проблеме — и тут-то он давал волю своему красноречию. Он говорил: «Ну что ж, слов нормальных не хватает, перехожу на другой лексикон!»

— В 1956-м выработали в Венгрии. Как вы оцениваете тогдашние события?

— Кажется, мы не смогли понять, что это была первая серьезная попытка пересмотреть итоги Второй мировой! После нее прошло 11 лет, и думалось, мир должен идти по той колее, в которую вошел по ее результатам. Но мы этот момент упустили — ни советская, ни венгерская пропаганда ничего не сказали по этому поводу. Хотя выходец из одного графского семейства мне тогда так заявил: «Итоги войны были не во всем справедливы — вероятно, придет время их пересмотреть. Может быть, сейчас мы это начали». Я не придал этому должного значения… Народный строй тогда еще по-настоящему не утвердился, «бывшие» теряли силу и торопились что-то сделать, чтобы отвоевать утерянные позиции.

— Вы считаете, тогдашняя политика Советского Союза была правильной?

— Если бы мы потеряли позиции в Венгрии, потом еще где-то, то, думаю, что то, что произошло у нас в 1990-х годах, наступило бы значительно раньше. Говорить, что в Венгрии была революция — глубокая ошибка. Против народной власти, ее институтов поднялась сравнительно маленькая часть венгерского населения, а большая была за эту власть… Кстати, как председатель КГБ СССР, я хорошо знаю, что в 1990–1991 годах и наши люди не помышляли о том, чтобы уничтожить Советскую власть — об этом думала весьма небольшая часть населения. Когда я сравниваю то, что было в 1956-м в Венгрии и в 1991-м у нас, картина примерно та же: один процент ломает жизнь 99 процентам населения…

— Разве нельзя было обойтись без «силовогорешения»!

— Другого выхода не было. На пять дней в конце октября 1956 года наши войска ушли из Будапешта — и там были убиты сотни людей. Если бы произошла полная смена строя, думаю, что кровавых жертв было бы намного больше.

— Вы заговорили о крушении СССР. Считаете ли вы, что причиной тому стало так называемое перерождение партийной номенклатуры?

— Одной из причин. Нельзя сказать, что номенклатура в целом возглавила борьбу против Советской власти, против строя, того мировоззрения, которого мы придерживались. Но часть ее была в числе тех, кто разрушал государство, перерожденцев было немало: Горбачев, Ельцин, Яковлев, Шеварднадзе и другие, пониже рангом. Конечно, переродились они не за день и даже не за два года… Мы думали, что Советская власть будет существовать вечно, ей ничто не угрожает, а если кто-то только поднимет голову — его остановят. И мы освободили народ, трудящихся от задачи защиты Отечества, того строя, при котором он жил. Мы воспитали народ в таком духе, что он оказался ни идейно, ни политически, ни организационно неспособным защищать свою народную власть. Когда опасность возникла, люди подумали: «Верхи справятся! Все будет в порядке…» Не вышло!

— Считаете ли вы в этой связи правильным решение о запрете контроля КГБ над партийными органами?

— В принципе это было правильное решение — спецслужбы не должны стоять над обществом, хотя бы над какой-то его частью. Но совершена была другая ошибка: когда поступали сигналы, органы госбезопасности могли проверять рядовых граждан, принимать соответствующие меры. Но функционеры партийных, профсоюзных, комсомольских и некоторых других общественных организаций, начиная с любого выборного поста, были «неприкасаемы». Их проверку можно было начинать только с согласия верхов, а пока его получишь… Таким образом, из-за недостатков нашего законодательства значительная часть «функционеров» ушла из-под контроля, и именно в той среде рождались люди, которые после сыграли огромную роль в разгроме существовавшего строя.

— А кого можно было считать самым осведомленным человеком в СССР?

— Трудно сказать, смотря в чем. Помню, выступая на XXVIII съезде КПСС, я говорил: мол, нас обвиняют в том, что КГБ не все знает, не информирован, не туда смотрит… Нет, мы смотрим куда надо и видим многое, но не всегда можем сделать то, что нужно, — даже по отношению к тем, кто в этом зале сидит. Раздались одобрительные аплодисменты… КГБ был очень осведомленной организацией, и, пожалуй, ее руководитель вмещал столько информации, сколько может вместить мозг человека. Но…

— Сколько в СССР после 1945 года было разведок?

— Две: внешняя, которую потом стали называть внешнеполитической, и военная. Контрразведка использовала свои возможности для добычи информации разведывательного характера… Были небольшие разведывательные подразделения в некоторых других структурах органов госбезопасности. Но всю разведдеятельность координировали две организации: ПГУ в КГБ и военные разведчики в Министерстве обороны. Мои предшественники по линии разведки проделали огромную работу и создали такую базу, такую кадровую основу, которые позволяли нам решать задачи просто удивительного свойства! Если, допустим, переводить на деньги, то отдельные операции приносили нам даже не сотни миллионов, а миллиарды долларов дохода! Я считаю, что разведка была самым рентабельным хозяйством в нашей стране. Тратишь рубль, а получаешь тысячу и даже больше… Почему? Дело мастера боится!

— В числе ваших предшественников был и Лаврентий Берия…

— Я слышал от многих, кто работал с Берией, да и от Андропова, что Хрущев приписал ему много преступных деяний, которые он не совершал. Любой его проступок называли преступлением, а каждое преступление называли ужасным. Берия не был шпионом, это придумано. Думаю, Хрущеву нужно было во что бы то ни стало убрать его не только с политической арены — морально, психологически, но и физически. «Нет человека — нет проблемы». Кстати, это самый ошибочный тезис! Если нет человека — это еще булылая проблема. Идея забудется, проблема заглохнет, но человек обязательно всплывет, рано или поздно. Берия был способным организатором, и наиболее трудные дела Сталин поручал ему, это бесспорно. Он приложил руку к организации атомной промышленности, слыл среди ученых большим специалистом, даже не будучи образованным в этом вопросе. Конечно, он не лишен был карьеристских устремлений, но это может быть партийный, морально-нравственный проступок, а не преступление, за это не расстреливают. Я думаю, дело Берии в целом было расследовано необъективно…

— Л как вы относитесь к личности Сталина?

— Я только что закончил книгу «Личность и власть». Я взял 8 человек — тех, кого знал лично, от Сталина до Путина… Сталина я видел на Красной площади в 1952 году… Я думал, что по нему в книге будет примерно 40 процентов негатива и 60 — позитива. Когда же стал готовить материалы, освежать в памяти то, что было при Сталине, что в настоящее время говорят и пишут о нем — негатива оставалось все меньше. Негатив — это репрессии, тут ничего не скажешь, хотя демократы и это сильно преувеличили: чуть ли не 120 миллионов было репрессировано… Это был человек очень способный, неординарный. Однажды меня попросили одной фразой дать характеристику Ленину и Сталину. Вот она: «Ленин — гений-теоретик и гений-практик. Сталин — гений-практик и гений-теоретик». Видите разницу? Что это была выдающаяся личность, говорили Черчилль, Рузвельт, де Голль… Надо анализировать все направления его деятельности — он останется в истории как явление в целом позитивное. Но репрессии…

— Что вы считаете главным своим успехом в работе в КГБ?

— Когда я пришел на пост председателя, развитие ситуации в стране уже вошло в нездоровую колею, так что я не смог сделать того, о чем думал… Но считаю, я сделал все возможное, чтобы спасти державу, когда надо было — рисковал жизнью, здоровьем, положением моей семьи… Полтора десятка лет я был начальником разведки, и это была весьма важная часть моей жизни. Думаю, на счету у меня было немало добрых и интересных дел, но это не только моя заслуга — это была работа коллектива. На посту председателя КГБ мне удалось довершить начатую Андроповым работу по совершенствованию и формированию законодательства, на базе которого Комитет мог спокойно работать дальше. Мне также, думаю, удалось внести позитивный вклад в воспитание коллектива чекистов… Поэтому в 1991-м и в последующие годы чекистами — и бывшими, и работающими — недостойного было сделано намного меньше, чем другими… В том, что сотрудникам органов госбезопасности присущи верность и преданность нашим идеалам, нашему народу, Отечеству, я вижу и долю своей работы.

— Известно, что вы немало сделали для развития научно — технической разведки…

— Она получила мощное развитие еще до меня, и я с благодарностью вспоминаю тех товарищей, которые это делали. Вообще научно-техническая разведка, которой занимаются разведки всех стран, — это составная часть научно-технической революции. Мы создали институт, ряд новых направлений, взяли в разработку отдельные проблемы, и самое главное — мы встроили работу научно-технической разведки в нашу народно-хозяйственную структуру. По решению ЦК КПСС, при Совмине было создано специальное подразделение, которое занималось реализацией и внедрением того, что добывала научно-техническая разведка. Это было очень сложное дело, потому что мы добывали секретную информацию и должны были внедрять ее так, чтобы это не вызывало никаких международных осложнений… Я придавал большое значение развитию научно-технической разведки, но, конечно, прекрасно понимал и другое: она только часть той работы, которой занималась наша разведка.

— Есть мнение, что некоторые наши ученые буквально паразитировали на материалах научно-технической разведки…

— Думаю, они мало паразитировали, надо было больше паразитировать! Ведь в СССР было два подхода к тому, что делается на Западе: первый — надо обязательно все перенимать, учитывать и внедрять; второй — надо не обращать внимания на то, что делает Запад, идти своим путем, и тогда у нас будет больше собственных оригинальных фундаментальных исследований. Оба подхода были однобокими: надо было сочетать и то, и другое. Брать и учитывать все полезное, а то, что мы сами можем делать, — делать самим. Если бы мы в свое время не добыли материалы по атомной проблематике, то, наверное, опоздали бы в соревновании с Западом. Думаю, ученые правильно делали, когда паразитировали, и неправильно, когда недостаточно учитывали то, что делается на Западе. Хотя амбиции у некоторых были невероятные! Мол, это бьет по нашим фундаментальным исследованиям, мы разучимся самостоятельно раскрывать тайны. Помню, как спорил с ними…

— Вы были в курсе планов ядерного нападения США на СССРв 1960–1970 годы?

— Да, все они до нас доходили. Но когда у нас появились ядерные и водородные бомбы, то это уже вносило элемент спокойствия в обстановку, в наши отношения с Штатами и другими ядерными странами. Но мы получали сведения и о том, что американцы вынашивают планы то в отношении Китая, то каких-то стран третьего мира. Часть из них действительно отражала реальность, серьезные намерения, а часть была просто дезинформацией, призванной утихомирить тех, кто поднимает голос против США.

— Мы вплотную подошли к теме разведывательной работы… Как вы оцениваете уровень своих тогдашних противников? Какую разведку поставили бы вы на первое место?

— Разведка США не является идеалом ни в организационном, ни в кадровом отношении — американцы всегда работали грубовато. Они уповали на материальный фактор и во время первой беседы могли предложить собеседнику миллион… У них в работе не было достаточного интеллекта, тонкости, терпения. В этом отношении от них выгодно отличалась английская разведка, где работали творчески, деликатно, проявляя терпение и выдержку. Другие спецслужбы я не беру… Думаю, мы выгодно отличались от американцев тем, что у нас не было грубых моментов в работе. Подготовка кадров была выше, чем у американцев: разведчики хорошо знали страну пребывания, объект, по которому работали, имели, как правило, пару высших образований, знали несколько языков и обычно выигрывали в противоборстве с представителями других разведок… Может, я не вполне объективен, потому как говорю о своих товарищах, но я на первое место поставил бы нашу разведку.

— Какую контрразведку назвали бы вы лучшей?

— Американскую. Это мощь и сила — и в кадровом составе, и по техническим возможностям. Чтобы установить слежку за разведчиком, они все используют, вплоть до самолетов и вертолетов. Такую роскошь мы себе позволить не могли. Финансовая сторона их совершенно не смущала, численность штатов им не ограничивали. К тому же американская контрразведка работает в куда более выгодных условиях, чем наша… Там слово или иное действие контрразведки является обязательным, должно учитываться другими организациями. С контрразведкой там не спорят и не шутят! А у нас, чтобы провести операцию, нужно было пройти целый лабиринт мероприятий, чтобы убедить какого-то начальника нам не мешать… Я считаю, что американцы правильно поступают.

— При такой контрразведывателъной обстановке провалы неизбежны… Как вы относились к провалившимся разведчикам?

— Человеку свойственно ошибаться, поэтому надо внимательно все оценивать… Хотя было время, когда мы вообще от наших нелегалов отказывались. Им запрещали переходить на советскую основу — мол, вы сами по себе. Мы с Андроповым долго обсуждали эту проблему и пришли к выводу, что разведчик должен чувствовать Родину, которая в трудный момент его защитит. Поэтому впоследствии, если разведчик попадался, он переходил на советскую основу: я — советский гражданин. Все! Это было небольшой революцией… Мы официально вступались за своего человека, добивались его освобождения, обменивали его на другого, платили деньги… Более того, мы сразу пускали в ход контрмеры. Я не помню случая, чтобы нам не удавалось освободить нелегала. Когда мы пошли по этой колее, это вдохнуло в разведчиков уверенность…

— Ну а что, как вы считаете, следует делать с предателями?

— Я думаю, надо делать то, что делалось при Советской власти. В 1970–1980 годы нам удалось выйти на агентурную сеть западных спецслужб и за какие-то 9–10 лет разоблачить столько агентуры противника, сколько не было разоблачено за все годы Советской власти, причем очень серьезной…

— Каким образом вам это удалось?

— Это была заслуга разведки и внешней контрразведки, из которой убрали пресловутого Калугина — при нем была совершенно другая ситуация, при нем это было бы невозможно… Нам удалось проникнуть в те ячейки зарубежных спецслужб, которые занимались этой работой, и получать довольно конкретные данные. Многие из предателей были преданы суду, большинство — приговорено к смертной казни. Причем, удивительное дело, иногда нам казалось, что, может, не стоит строго наказывать кого-то из тех, кто встал на путь предательства. Но суды были непреклонны — никакого нашего давления не было, они сами выносили строгие приговоры за предательство. Иногда нам даже казалось, что слишком строгие… Мне кажется, разоблачив эту агентурную сеть, мы внесли достойный вклад в укрепление нашей государственной безопасности.

— Что же стало с теми, кто ограничился сроком?

— В 1991 году Ельцин помиловал всех тех, кто был осужден по 64-й статье (измена Родине). Кстати мы, ГКЧПисты, тоже сидели по этой статье, но… Тех освободили, они поехали на Запад и, занимаясь антироссийской деятельностью, изображают из себя «борцов за демократию».

— Что вы можете сказать про Калугина, заочно осужденного на 15 лет?

— Я не знаком с уголовным делом, по которому он был осужден, но думаю, что на противника он работал не один год… В свое время Андропов внял нашим мольбам и освободил Первое главное управление от Калугина, перевел его на работу в Ленинград. Тогда еще, наверное, не было тех веских доказательств, которые могли бы его уличить… Хотя сколько мы сделали, чтобы показать истинное его лицо! Но демагогия, популизм, безответственность тогда уже настолько проникали в наше общество, что мало что можно было доказать.

— Мы говорили о противнике… А что представляли собой ваши союзники — разведки восточноевропейских государств?

— Они выполняли очень большую и очень полезную работу, успешно решали задачи, которые перед ними стояли. Разведка ГДР по многим позициям и направлениям добивалась таких успехов, которым могли бы и мы позавидовать. Конечно, они занимались тем, что представляло для них конкретный интерес, не было такого глобального подхода, как у нас… Однако сотрудничеством, которое было между нами, мы могли гордиться. У нас был хороший обмен информацией, но мы никогда не делились конкретикой — хочу подчеркнуть. Был даже такой случай, когда один из товарищей предложил мне принять всю их агентуру, но мы отказались. Они действовали сами по себе, мы — сами, и, думаю, бывало, когда мы, сами того не зная, могли помешать друг другу. Но в целом это было всестороннее, исключительно полезное и плодотворное сотрудничество, в полном смысле братское отношение и готовность взаимно помогать…

— Можно ли считать справедливыми гонения в Германии на сотрудников «Штази»?

— Горбачев и Ельцин, решая вопрос о поглощении ГДР Западной Германией, даже не подумали о том, чтобы защитить этих людей. Хотя в свое время мы поднимали такой вопрос. Но как только западные немцы получили в свое распоряжение всю информацию по спецслужбам ГДР, они стали их преследовать. По некоторым данным, гонениям подвергалось порядка 100 ООО сотрудников. Я выезжал в 1991 году в ФРГ, вел переговоры с представителями немецких властей, объяснял, что это несправедливый подход, он не соответствует нормам международного права: они не вправе судить тех, кто работал на свое государство, признанное международным сообществом. Со мной соглашались, но, тем не менее…

— Еще один вопрос о наших бывших союзниках — можно ли было предотвратить расправу над Чаушеску?

— Нет, нам это было невозможно. Это был необычный человек — явление, хотя и «не подарок», ясное дело. Незадолго до его смерти Румыния рассчиталась со всеми своими внешними долгами, а ведь когда-то она и нам должна была приличную сумму. Теперь она была свободной и готова пойти по линии развития ускоренными темпами. Думаю, это не устраивало не только тех, кто на этом паразитировал в Румынии, но и кого-то на Западе — кто желал пересмотра итогов войны… Кстати, председатель суда, осудившего Чаушеску, покончил с собой.

— Н-да… Вернемся к событиям в нашей стране. Как вы расцениваете создание в КГБ 5-го «идеологического» управления?

— Оно было создано еще в 1967 году, и это был в целом позитивный шаг, потому что борьба против Конституции, по которой живет общество и государство, — это не проступок, а преступление. Причем после создания управления усиления борьбы с так называемыми диссидентами не было, число привлекаемых лиц сокращалось. Мне теперь кажется, что наши товарищи допустили одну ошибку: надо было поработать с общественностью, придать гласности деятельность КГБ на этом направлении, объяснить, почему это происходит, и дать понять нашему обществу, что это в его интересах. А мы все пустили по слишком закрытым каналам. Это была ошибка, допущенная, мне кажется, в том числе и Андроповым.

— Интересно, а КГБ масонами занимался?

— Было время, когда к масонским ложам относились, как к чему-то сказочному, потом выяснилось, что это серьезное дело, которым надо бы заниматься… Комитет заинтересовался этой проблемой, но, чтобы ее размотать по-настоящему, нужно было, чтобы ею занялось и высшее политическое руководство. А там такого желания не было…

— Когда КГБ обнаружил рост антикоммунистических настроений в обществе?

— Горбачев пришел в 85-м, началась политика «ускорения», потом — «перестройки», и я думаю, что где-то в конце 1986 — начале 1987 года рост антикоммунистических настроений был заметен.

— Бытует версия, что Горбачев — «человек Андропова»…

— Бросьте! Они встречались, когда Андропов выезжал на лечение в Ставропольский край, но, когда встал вопрос о переводе Горбачева в Москву, инициатором этого был Кулаков, его поддержал Суслов, потому что они работали когда-то вместе. Затем Ефремов, бывший первый секретарь Ставропольского крайкома, Брежнев… На последующих этапах за Горбачева ратовали и Рыжков, и Лигачев. Андропов не возражал. Но когда Андропов в нем разобрался, он все меньше говорил о Горбачеве, а в последние месяцы у него уже вырывались негативные высказывания: торопыга, спешит, ему будет трудно. Он никогда не называл Горбачева преемником…

— Кого же Юрий Владимирович видел в этом качестве?

— Каждый человек верит в собственное бессмертие, и Юрий Владимирович не думал, что вскоре умрет. Он считал, что есть еще какое-то время… Ясно, что на Горбачеве он не остановился. Я думаю, любой из состава Политбюро — кроме Горбачева — не допустил бы того, что произошло со страной. Тот же Романов — очень толковый человек, с трезвыми, конкретными суждениями…

— И все же считают, что Горбачев пытался, но не сумел продолжить андроповскую программу реформирования общества…

— Цельной программы у Андропова не было, он считал, что сначала надо разобраться в обществе, в котором мы живем. Я бы сказал, что это сильный подход! Он считал, что надо постепенно определиться, и спустя 4–5 лет… Как он сказал однажды: «Надо подумать, как нам идти дальше». Андропов никогда не утверждал, что у него есть цельная программа… А Горбачев бросался из стороны в сторону, не имея ни программы, ни представления, ни поддержки. Но я думаю, что это своего рода игра: сбить с толку общество, людей, породить хаос, а потом…

— Еще об Андропове: некоторые считают, что он был экстрасенсом…

— (Смех.) Чего только ни говорят! Для Юрия Владимировича никакая мистика не была характерна — он даже в приметы не верил…

— Насчет веры… Горбачев вам доверял?

— Думаю, на первых порах — да. Он был откровенен со мной, и даже казалось, что влияние Яковлева падает — под влиянием той информации, которую давал КГБ, под нажимом со стороны Минобороны, МИД. Шеварднадзе, это мало кто знает, одно время выступал против него. А потом что-то случилось, Горбачев взял курс на Яковлева, его влияние становилось все более сильным, и, в конце концов, они сомкнулись в единых действиях…

— Имел ли Горбачев какую-либо опору в кадрах КГБ?

— Думаю, не имел, у него не получалось. Он понял, что КГБ не поддержит его в тех действиях, которые он предпринимал, а потому пытался осуществить свои планы какими-то обходными путями… Это, кстати, один из результатов того воспитательного процесса, который мы проводили в КГБ.

— Ну а каким же образом кандидат в члены Политбюро Ельцин превратился в лидера оппозиции?

— Тут сочетаются многие факторы. Во-первых, его личные особенности. Это человек необычный — не с точки зрения его умственных способностей, а по характеру, по поведению, по всему… Очень властолюбивый, карьерный. Для Ельцина власть — это все, и когда ее нет, он падает духом, не справляется с ситуацией. Я думаю, что Ельцин — человек, которым можно манипулировать. Демократы, взяв его, сделали для себя очень верный ход… Хотя он думал, что у него все гораздо проще получится — помните, как он заявил: «Если положение коренным образом не изменится и люди не станут лучше жить, я лягу на рельсы». Еще — очень неприязненные отношения Горбачева и Ельцина. Они ненавидели друг друга, Горбачев был слабее Ельцина, и тот его задавил…

— Времена «перестройки» памятны нам и громкой кампанией по «реабилитации жертв сталинских репрессий». Как вы считаете, имела ли она иные цели, кроме официально объявленной?

— Советское государство разрушали системно, с разных сторон. Одно из направлений — использование того периода, когда были эти репрессии. Объективного подхода здесь не было… А ведь в происходивших тогда событиях сыграли свою роль очень важные обстоятельства. В частности — убийство Кирова. Считаю, что Сталин тут ни при чем, но ему тогда показалось, что это не простое убийство, и с этого началась вся круговерть. Потом дальше: коллективизация со всеми ее проблемами и сопротивлением кулаков, тяжелая ситуация на международной арене. Было очевидно, что против нас готовится война и что страна должна быть единой. Вот и возникло желание разобраться с теми, кто мешает… Я думаю, рано или поздно мы бы еще вернулись к этому вопросу, стали бы разбираться, но более объективно. Ведь реабилитировали всех, в том числе и тех, кто совершил уголовные преступления. С 1931 по 1953 год было привлечено к уголовной ответственности 3 миллиона человек, около 800 ООО из них расстреляно — за самые разные преступления! Если взять историю Запада, там массовых репрессий было гораздо больше, чем у нас, но, видимо, некоторые посчитали, что это хороший повод, чтобы ударить по Советскому Союзу.

— Когда у нас появились те «агенты влияния», о которых вы говорили?

— Думаю, еще в эпоху Хрущева, в результате «оттепели». Запад, США, тогда убедились, что открытой конфронтацией СССР не разрушишь, это надо пытаться сделать изнутри — и они пошли по этому пути… Размягчение общества особенно обозначилось после 1975 года, когда подписали хельсинский документ, и там была «третья корзина» — «права человека». Бывший директор ЦРУ Гейтс сказал, что начало разрушения СССР надо отсчитывать именно с 1975 года.

— Пытался ли КГБ бороться с «агентами влияния»?

— А как с ними бороться, если по некоторым позициям они выше тебя стоят?

— Тогда о тех, с кем возможно было бороться… Известно, что была обнаружена американская «прослушка» на линии связи КГБ.

— Без разведки мы этого никогда бы не узнали! Аппаратура, которая была там установлена, стоила сотни миллионов долларов. Я думаю, если бы нам не удалось ее обнаружить, то значительная часть секретной информации спокойно бы перекачивалась в Вашингтон, что, конечно, нанесло бы колоссальный ущерб… Не помню, сколько она там оставалась — она ведь предназначалась к работе в «особый период», но тем не менее могла бы работать и в обычное время.

— Обратимся к другому «особому периоду». Скажите, Владимир Александрович, у кого возникла идея создания ГКЧП?

— Да ни у кого… 4 августа Горбачев уехал на отдых и нам сказал, что надо следить за ситуацией в стране — она тяжелая. И вдруг 15-го числа публикуется проект союзного договора руководителей шести союзных республик. Мы были поражены! Стало ясно, что после его подписания СССР не будет, хотя казалось, что референдум 17 марта абсолютно прояснил этот вопрос… Тогда полетели в Форос к Горбачеву с просьбой прояснить ситуацию… Михаил Сергеевич отвечал, что договор будет подписан. И вот в этой ситуации, в этой спешке — до 20 августа осталось всего два дня — было принято решение пойти на то, чтобы создать такой орган… Причем я не помню кого-то конкретно, кто бы сказал: «Давайте создадим!» — просто все понимали, что надо спасать, и пошли на этот шаг ради спасения…

— Горбачев знал об этом?

— Да, 18-го, когда к нему приехали наши товарищи, он узнал про идею ГКЧП и сказал: «Ну давайте, черт с вами, валяйте, действуйте».

— Почему вы не отдали приказ «Альфе» на задержание лидеров оппозиции?

— Действия ГКЧП были выступлением в защиту Союза, основанным на конституционных нормах. Если бы мы начали арестовывать одного, другого, третьего — то это действительно походило бы на путч. На этот шаг мы не пошли. Но главное — мы тогда себе сказали, что если будет опасность пролития крови, мы сойдем с дорожки на любой стадии развития. Так оно и получилось: когда 20-го была пролита кровь, мы решили остановиться. Мы поняли, что та сторона может пойти на любые жертвы.

(28 февраля 2004 г.)

«Заговора не было!»

Наш собеседник; Маршал Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов, министр обороны СССР в 1987–1991 гг.

— Дмитрий Тимофеевич, давайте начнем разговор с, как ее называют, «перестройки». Когда вы познакомились с Михаилом Сергеевичем Горбачевым?

— Какое там знакомство… В 1985 году Сергей Леонидович Соколов проводил на полигоне в Белоруссии учение и сбор командного состава. Министр представлял всех командующих — в том числе и меня как командующего войсками Дальневосточного военного округа. Потом Горбачев был на Дальнем Востоке. Я ему докладывал о положении дел в округе, сопровождал его на авиационном заводе, заводе атомных подводных лодок, он был в одном из полков…

— Какое впечатление произвел тогда на вас Горбачев?

— Положительное. Я ему доложил, какой мог быть перед нами противник, состав войск округа, состояние боевой и политической подготовки… Сказал, что по сравнению с прошлым годом положение дел с дисциплиной по учитываемым данным стало хуже процентов на 12. Горбачев меня перебил: «Когда Ставропольский край был на 7-м месте — по улицам было невозможно пройти. А когда стали на 57-м месте — навели порядок! Вы на правильном пути, не надо ничего скрывать!» Некоторые потом окрестили это «уроком правды»…

— До этого вам приходилось встречаться с руководителями государственного уровня?

— Конечно! Когда я был командующим войсками Среднеазиатского военного округа, то ежедневно общался с членом Политбюро Динмухамедом Ахмедовичем Кунаевым, руководителем Казахской ССР… Очень хорошие, дружеские отношения связывали меня с руководителями и других союзных республик, на территории которых дислоцировались войска округа.

— Кстати, как в Казахстане и Средней Азии относились к Советской армии? Сейчас ведь кое-где идут разговоры о «российской оккупации»… А тогда?

— Никто никогда об этом не говорил. В Алма-Ате находилось училище имени Конева — располагалось в деревянных казармах, учебные корпуса тоже были деревяшки… С помощью Казахстана я буквально все в нем перестроил. Министр деньги потом на это выделил, перевели их в Казахстан, а они никому оказались не нужны! На региональные, если так можно сказать, деньги мы обустроили и многие воинские части. Вообще военные пользовались в Средней Азии глубочайшим уважением. Впрочем, как и по всей стране… Особенным почетом в Казахстане пользовалась 8-я Панфиловская дивизия, некогда сформированная в Алма-Ате и защищавшая Москву. В центре города ей установлен замечательный памятник — с Кремлем и надписью: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!».

— «Оккупацией>> называют теперь и былое наше военное присутствие в странах Восточной Европы. Действительно, было ли это присутствие оправданно?

— Мы пришли туда не по чьей-то прихоти, а разгромив фашизм, освободив народы этих государств… В Германии остались те войска, которые туда пришли. Какое-то количество наших войск осталось и в других странах, которые мы освобождали. Это позволило их народам избрать те правительства, которые отвечали интересам строительства новой жизни, а не бывших гитлеровских прислужников. Не секрет, что уже во время войны между нашими союзниками шли закулисные переговоры, кому что должно принадлежать, а Черчилль хотел открыть второй фронт через Балканы, чтобы поставить Восточную Европу в зависимость от Англии. Кстати, еще в войну союзники издали приказ собирать немецкое оружие и готовить немцев для возможного удара по Красной армии…

— Группы войск были форпостом, обеспечивавшим безопасность наших границ. Почему вы, министр, позволили с такой поспешностью их ликвидировать?

— Вывод наших войск из Восточной Европы — предательство Горбачева и Шеварднадзе! Меня на переговоры в Архыз, где они встречались с Колем и Геншером, не пригласили. Уже после 91-го все добили до конца… Объяснив, что нам не на что содержать войска в Европе, тогдашние политики отдали эти деньги в распоряжение Березовского, Гусинского, Ходорковского… Я, кстати, согласился бы, что наши войска в Европе не нужны, если бы там американцы не оставались.

— В 1987 году вас назначили министром обороны СССР. Как это произошло?

— Я на должность не просился. Получилось так: пригласили на заседание Политбюро, посвященное пролету Руста. Докладывал первый заместитель министра генерал Лушев, потом — главком Войск ПВО Колдунов, командующий Московским округом ПВО Царьков. Горбачев всех неоднократно прерывал… Затем предоставил слово Сергею Леонидовичу Соколову. Тот начал докладывать: мол, да, тут просмотрели, а Горбачев говорит: «И вам надо определиться с войсками. Пора уходить!» Члены Политбюро пошли в Ореховую комнату, а мы — в приемную.

Минут через 15–20 выходит заведующий отделом ЦК Савинкин, берет меня за руку — и ведет. Куликов заметил вслед: «Вот, повел министра!» Зашел я, представился. Горбачев говорит: «Мы решили назначить вас министром обороны!» Говорю: «Я не готов к этой должности! Я всего-навсего в центральном аппарате три месяца. Не знаю того-то, того-то…» Горбачев говорит: «Ну, мы тебе лишние сутки дадим для вхождения в должность». Все засмеялись. «Ну ладно! Ты, — кивнул он на Зайкова, — и ты, Толя, — на Лукьянова, — в 16 часов представите Язова коллегии. Все, вопрос решен!»

— «Правой рукой» министра обороны был начальник Генерального штаба…

— Маршал Ахромеев был не только мой товарищ, с которым мы вместе учились, но и друг. В книге «Удары судьбы» я написал так: «Я знал Сергея Федоровича как одного из самых честнейших, талантливейших военачальников, всю свою жизнь он посвятил службе в рядах Вооруженных сил… Это был маршал, который учил нас побеждать врага и в мирное время».

— Какого мнения вы были о его предшественнике в должности начальника Генштаба — маршале Огаркове?

— К Огаркову отношение у меня было такое же, как к Ахромееву, — самое наилучшее! Я непричастен к размолвкам между Устиновым и Огарковым, Огарковым и Куликовым, я вообще не в курсе тех дел… Скажу одно: он был настоящим военным. Вы же понимаете, что разного рода трения могут возникнуть между людьми любого ранга. Вот один военачальник написал, что меня на должность «назначила» якобы Раиса Максимовна, потому что я стихотворения рассказывал. Неясно, кого этим оскорбить попытались? Да, я использовал в каких-то выступлениях стихотворения — «Перед атакой» или «Комбат» Юлии Друниной, или Алексея Маркова. Одно дело, когда «бу-бу-бу…», а совсем иное:

Слышишь, парень, надежно ль идешь? За ошибку свою или промах Не всегда снисхожденья найдешь У товарищей и у знакомых. Надо быть наготове, мой друг, Ложный шаг не всегда простится, Как саперу, которому вдруг В минном поле пришлось оступиться.

Но некоторым, видимо, это не нравилось — сам ни черта не знает и хочет, чтобы и никто другой не знал!

— В вашу бытность завершился вывод войск из Афганистана. Сейчас ту войну принято называть трагической ошибкой…

— Трагической ошибки не было! Была просьба афганского руководства — Тараки, Амина — ввести туда войска, и по просьбе афганского руководства десять лет мы их там держали. Кстати, после того, как войска вывели, Наджибулла несколько раз просил их вернуть. Известно и то, что американцы все возможное делали, чтобы мы как можно больше потерь несли. На них тогда и бен Ладен работал: нанимал людей штурмовать Джелалабад, готовил талибов…

— В полной ли мере использовался в Советской армии опыт Афганистана?

— Нет, конечно, но кое в чем использовался. В основном там были блокпосты, охрана коммуникаций, охрана городков — этому мы научились. Что можно было взять положительного для нашего оружия, взяли: например, сделали «Нону», которая стреляет как навесным огнем, так и минометным. Был накоплен хороший опыт партийно-политической и воспитательной работы… Хотя в широком масштабе этот опыт применять нельзя, но и сейчас он очень помогает в Чечне.

— И на западе, иу нас пишут, что в СССР был переизбыток вооружения. Действительно, не слишком ли много всего у пас было?

— Ну, много было — так что? В 1905 году по поводу падения Порт-Артура Ленин писал: «Канули в вечность те времена, когда войны велись полуоторванной от народа кастой. Войны ведутся теперь народами». В советское время мы имели столько оружия, сколько было необходимо для развертывания массовой армии. Мы просто не имели права забывать об уроках Великой Отечественной войны.

— Но ведь при вас сокращали наше самое современное вооружение…

— Сокращение оружия — дело большой политики. Вопросы сокращения ракет меньшей и средней дальности были обсуждены в Рейкьявике еще до моего прихода на должность министра… Мы тогда целую ракетную армию сократили и в других армиях сократили очень много ракет средней и меньшей дальности. Фронтовая ракета «Ока» тоже попала под сокращение до меня…

— Напрашивается вопрос о ваших взаимоотношениях с Главным разведывательным управлением Генштаба…

— Ну вот, вы уже затрагиваете самое святое! Еженедельно начальник ГРУ докладывал мне всю обстановку. Достаточно? Могу добавить — я уверен, что самые высококвалифицированные, самые образованные люди у нас работали в ГРУ. Когда началась ночью «Буря в пустыне», я обо всем знал до деталей. Часа в 2 или в 3 звонит Горбачев: «Ты в курсе дела?» — «Да, я в курсе!». Мы знали все, что тогда делалось, но мы не могли влиять на развитие событий.

— Как реагировало на происходящее руководство страны?

— Ну, у них там, наверное, все было согласовано. Во всяком случае, тревоги и беспокойства ни у Горбачева, ни у Шеварднадзе это не вызвало.

— Вы же видели, что меняется отношение Горбачева к армий?

— Да, началась демагогия, заявки о «генералах-дармоедах»… Мы с Ахромеевым неоднократно заходили к нему: «Пожалуйста, мы готовы сократить…» И мы действительно сократили управление одной из армий, управления двух округов. Но мы говорили и о другом: «Почему у нас солдаты работают в промышленности? Зачем нам строительные отряды? Пусть этим государство занимается!» Мы говорили: «Мы можем оставить два танковых завода — зачем нам четыре? Зачем семь авиационных заводов, когда достаточно четырех?» Горбачев уклонялся от решений — ему надо было уничтожить сам строй под видом «улучшения социализма». Армия ему просто мешала…

— В книге Владимира Александровича Крючкова «Личность и власть» приводятся слова из доклада ЦРУ того периода. Высшее руководство Советских Вооруженных сил, утверждалось в нем, уже не в состоянии остановить развал страны. Как вы прокомментируете то утверждение?

— Вообще-то правильно сказано. Но этот вопрос лучше Крючкову задать! Вооруженные силы не предназначены для ведения войны внутри государства — это я всегда знал. Вот, осенью 94-го вмешались в Чечне — так до сих пор там и воюем! А что в 1991 году армия могла сделать, скажите, пожалуйста?

— Кто его знает. Военных переворотов в России с XIX века не бывало…

— Да, и у нас в мыслях не допускали никакого военного переворота!

— Но ведь именно ввод танков в Москву спровоцировал ответные действия — баррикады у Белого дома um. д… Чья это была идея — ввести бронетехнику?

— Идея — ГКЧП, а команду давал я. Войска мы вводили для охраны — разве не знаете, как у нас мародерничают? Вообще, пора бы уже и не мусолить этот вопрос… На самом деле, в то время эти две дивизии картошку заготавливали, потому что государство армию практически не обеспечивало. В танках на месте были только механики-водители, да кое-где — командиры. Так мы их и ввели…

— В августе 1991-го многие — по разным причинам, правда, — ждали от ГКЧП решительных действий. Например, что будет интернирование…

— Вопрос опять-таки не ко мне! Вся соль в том, что ни Крючков, ни Пуго никого не собирались сажать. Выбрали бригаду связи ВДВ и по инициативе Павла Грачева троих или четверых задержали — этим все и закончилось. Не готовился никто к чему-то более серьезному. Заговора не было!

(27 апреля 2005 г.)

«Удел солдата — выполнять приказ»

Наш собеседник: Владислав Алексеевич Ачалов. С 1989 г. — командующий ВДВ. В 1990–1991 гг. — заместитель министра обороны СССР.

— Как думается, событиям 1991 года, до сих пор не дано объективной оценки — слишком много здесь замешано политики. Но давайте, как люди военные, рассмотрим организационную сторону операции ГКЧП…

— Да если бы это был военный переворот, никто бы и пальцем пошевельнуть не смог — с нашим-то колоссальным опытом, полученным в «горячих точках»! Если б все готовилось по нормальному, то был бы и план ввода войск, и план захвата власти… Так что когда началась вся эта возня, я никак не думал, что это может приобрести такой характер.

— А когда это все началось?

— Весной 91-го. Перед событиями я был в отпуске в Ялте и каждый день получал доклады из Министерства обороны. Никаких мероприятий на подготовку использования войск не было — это была работа идеологическая. Оценивались внутриполитическая и внешнеполитическая обстановка в стране, делались выводы и готовились предложения. А вывод был тот, что страна так дальше жить не может: народ уже ни во что не верит, назревает гражданская война.

— Вы принимали участие в подготовке документов ГКЧП?

— Нет, когда я приехал, они уже были готовы. Потом я читал эти документы, читал и протоколы допросов участников событий… Знаете, это было как крик раненого журавля или лебедя — хотели сделать что-то нужное, важное, большое…

— Как развивались события, в которых вы участвовали?

— 17-го состоялось заседание правительства, затем Павлов приехал на совещание на объект КГБ, рядом с магазином «Лейпциг». Маршал Язов взял на совещание меня и генерала армии Варенникова. Были почти все члены Политбюро. Павлов обрисовал обстановку: страна остается голодной и холодной, люди, по сути дела, без средств на существование. Урожая мы собираем половину, вторая половина остается на земле… На заседании правительства все, кроме одного или двоих, были за введение чрезвычайного положения.

— В какой обстановке проходило это совещание?

— Некоторые говорят, что было застолье. Нет, на столе стояла бутылка виски, его никто и не пил, только чай и кофе. Потом Крючкова пригласили к телефону ВЧ, я слышал, как он говорил: «Да, Михаил Сергеевич, мы тут обсуждаем проблему — Павлов рассказывает о заседании правительства». Когда Владимир Александрович закончил разговор, он сказал: «Ну вот, Михаил Сергеевич всем передает привет». После того решали, кто к Горбачеву поедет, чтобы вводить чрезвычайное положение.

— То есть Михаил Сергеевич все изначально знал и поддерживал такой вариант решения проблемы?

— Некоторые сразу сказали, что надо иметь запасной вариант, Горбачев может «подставить», — мы ведь его знали. Я был одним из кандидатов, кто мог к нему полететь…

— Что помешало?

— Мы обсудили ситуацию в регионах: где как могут откликнуться на введение чрезвычайного положения. Больше всего недоверия было к Звиаду Гамсахурдия, ждали, что он может там выкинуть, а это был мой регион… Министр мне сказал: «В случае чего ты мне нужен здесь». Поэтому полетел Валентин Иванович…

— Говоря военным языком, что в это время делал противник?

— Ельцин находился в Алма-Ате… Решили: встретить его во Внуково или на Чкаловском должен министр обороны или Крючков, поговорить с ним. Чтобы не было эксцессов, Грачев как командующий ВДВ должен был обеспечить своими разведчиками «внешнее кольцо безопасности». Но потом подумали: хорошо, если он будет трезвый, а если… Тогда разговора не получится. Чтобы это предотвратить, решили — пусть он летит, садится, как и положено…

— То есть никто его арестовывать или — об этом очень много тогда кричали — «ликвидировать» не собирался?

— Да ну, ерунда! Кстати, я видел список на интернирование почти 80 лиц. По нему почему-то к нам в Медвежьи Озера — будто специзоляторов не было — привезли Уражцева, Гдляна. Но это второстепенные люди. Я даже министра спросил, зачем они нужны? В списке не было ни руководства Верховного Совета, ни руководства страны… Потом, конечно, все говорили, что такого списка нет.

— Считайте «репликой в сторону»: Ленин, помнится, писал, что «нельзя играть в восстание»…

— Поначалу, когда я только вернулся из Ялты, все казалось серьезно. Когда 17-го, в субботу, мы ехали домой, Язов говорит: «Организуй завтра совещание, принеси Положение о введении чрезвычайного положения». Утром мы в 8 часов, по-моему, собрались, я оповестил генералов, кто куда полетит. Инструктаж министра был очень коротким: в случае каких-либо недоразумений не допустить провокаций, не допустить втягивания в них войск. Положение о введении ЧГ1 размножили на ксероксе, каждому отдали, на самолеты — и все улетели.

— Это было 18 августа…

— Да. Вечером позвонил Дмитрий Тимофеевич: «Поехали на совещание». Мы приехали — они как раз возвращались от Горбачева. Случилось то, что мы предвидели…

— Михаил Сергеевич не поддержал создание ГКЧП?

— Это был хорошо разыгранный спектакль, которым кто-то умело дирижировал. Посмотрите, кстати, воспоминания зарубежных политиков о Горбачеве… Сейчас он признает, что у него сохранялись и охрана, и связь… А тогда, помните, «форосский узник»!

— Для многих позиция Горбачева оказалась моральным ударом…

— Да, Янаев и Павлов сидели поддатые… Я спросил у Язова: «Товарищ министр, как мы могли с ними связаться?»

— Как возникла идея ввести танки в город?

— Дело было так. В воскресенье закончилось совещание. Янаев подписал документы и вдруг обращается ко мне — я сидел в форме: «Ну что, генерал, вводи войска в Москву!»

— План ввода войск уже был отработан?

— Никаких планов ввода войск не было! Зачем войска?!

— А что еще можно было сделать в той ситуации?

— Если бы Лукьянов сразу собрал Верховный Совет, все было бы совершенно законно! И тогда бы Союз сохранили…

— Как вы поступили после такого указания?

— Я убыл к себе, переговорил с Грачевым, с Калининым — командующим войсками Московского округа… Через некоторое время звонит Калинин: «Я получил команду на ввод двух дивизий в Москву!» Я ничего не успел ему сказать, звонит Язов: «Зайди ко мне!» Понимаю, что предложения тут уже спрашивать не будут. «Владислав Алексеевич, я дал команду, — сказал министр. — Садитесь на управление войсками». Ну, если он дал команду, не буду же я говорить — зачем?

— Сейчас понятно, что это было ошибочное решение. А тогда?

— Я сказал Крючкову: «Сейчас понедельник, первый час ночи. Надо поднять войска по тревоге, поставить задачу, вывести в запасный район, сформировать колонны… Мы сможем войти только в 8–9 часов, когда в Москву будет съезжаться транспорт с дач, отовсюду… Это самое плохое! Дров можем наломать!» Но команда есть команда. Войска вошли — две дивизии.

— Какие задачи им были поставлены?

— Мы определили, какие объекты следует немедленно взять под охрану. Кремль брал на себя Комитет. Роту спецназа ВДВ я направил на Останкинский телецентр, чтобы там не было каких-нибудь провокаций… Были взяты под контроль мэрия, Верховный Совет, Центральный банк — всего пять объектов. Войска вошли в город, и началось то развитие событий, которое вы все знаете.

— Помнится, шла истерия по поводу готовящегося штурма Белого дома…

— Эту операцию планировали, и ее должен был проводить я, хотя как таковой это операцией не назовешь. Просто было намерение разблокировать… Думаете, это было бы сложно? Обладая достаточным опытом и авторитетом среди десантников, я бы поставил задачу своим гвардейцам — и все было бы сделано без шума и пыли, даже без стрельбы…

— То есть вы все-таки готовились к штурму?

— Во вторник 20-го утром у меня было совещание, такой вопрос прорабатывался. Тогда пустили слух, что Лебедь то ли сдался, то ли застрелился…

— Какова была тогда роль Александра Ивановича?

— Лебедь был замкомандующего ВДВ по боевой подготовке, и я направил его к Белому дому с батальоном, по-моему, 51-го Тульского полка. Я же был депутатом, и делом моей чести было не допустить кровопролития… Скажу, что как солдат, как командир-десантник Лебедь заслуживал тогда всякой похвалы! Потом уже стали говорить, что он там сыграл выдающуюся роль, спас демократию… Никто ничего не спасал! Лебедь был солдат!

— То есть в принципе Белый дом можно было взять?

— Да, можно было совершить такую авантюру, если бы не наша партийная дисциплина, офицерская совесть и честь… Накануне операции по разблокированию я сам туда выехал и посмотрел. Разная была публика, в основном — поддатая, даже бомжи туда были подтянуты, видимо, для массовки. Теперь уже не секрет, кто и какие деньги туда возил, сколько там водки было, как людей подкармливали… Я тогда сказал министру: «Не дай Бог, что начнется, — людей много, крови будет много!» Он мне в ответ: «Езжай к Крючкову!»

— Как Владимир Александрович воспринял это?

— Мы с Варенниковым приехали к нему ночью на 21-е… Я доложил реальную картину: «Втягивается армия, втягиваются силовые структуры…» У него, разумеется, тоже была информация. Тогда все уже как бы остановилось. Конечно, если бы был приказ. Но я такой приказ отдать не мог, надо мной было начальство.

— Ну да, «мятежных генералов» у нас никогда не жаловали…

— Кстати, когда уже было ясно, что все закончилось — в ту ночь на среду, я дал команду уничтожить все лишние служебные бумаги, переговорил с командующими войсками округов… Вдруг в кабинет забегает мой однокашник по Академии Генштаба — мы его звали Хохотунчиком за постоянную улыбчивость. «Владислав, что делать?!» Говорю: «Вспомни нашу историю! Что было с теми, кто руку поднимал на правителей? Их или вешали, или расстреливали». Принесли нам кофе, он кофе не допил, убежал. Утром партийный билет бросил…

— Да, в жизни каждый решает для себя по-своему…

— Утром 21-го Язов мне сказал: «Езжай на заседание ГКЧП…» Приехали мы с Варенниковым. Я встал: «Уважаемые товарищи, я вам должен передать указание министра обороны, что он из игры выходит, он в этих авантюрах участвовать не будет». «Как, это предательство?!» — «Я передал вам то, что просил передать министр». Сел в машину — и обратно… У Язова собрались члены коллегии, проходило совещание. Решили, что министру надо лететь к Горбачеву…

— Извините, по, несмотря на «большие звезды», и Дмитрий Тимофеевич, и вы, и другие оказались пешками в чужой игре… Арестованы вы не были?

— Я был депутатом Верховного Совета РСФСР, и меня не дали в обиду депутаты. Ведь я был солдат, а удел солдата — выполнять приказ. Вот, пожалуй, и все, о чем вы просили рассказать.

(23 августа 2006 г.)

«Никто не хотел отвечать…»

Наш собеседник: Сергей Алексеевич Гончаров. Депутат Московской городской Думы; ветеран спецподразделении КГБ СССР «Альфа».

— Что знало командование «Альфы» о начинающихся событиях?

— Ничего. Но после того как Ельцин был избран председателем Верховного Совета России, обстановка стала непонятной: она нагнеталась, нас начали дергать боевыми усилениями, тревогами. Мы почувствовали: что-то назревает.

— Раньше такие усиления бывали?

— Это входило в практику «Альфы» в случае особых «ЧП». В то время каких-то ощущаемых «ЧП» не было, но подразделение постоянно поднимали по боевой тревоге, и практически весь личный состав постоянно находился на месте.

— Когда для вас начались сами события?

— В ночь на 19 августа мы были на дежурстве — я и начальник отдела Владимир Зайцев. Часа, наверное, в 22.00 наш командир Виктор Карпухин сказал: «Меня вызывают в штаб. Будет какое-то задание — поднимайте личный состав по тревоге, готовьте боеприпасы, готовьте операцию». Какую, никто понять не мог.

— А штаб — это…

— Штаб на Лубянке, где присутствовали и военные: Ачалов, Грачев, Лебедь. Возглавлял его председатель КГБ Крючков, по крайней мере, он являлся тем человеком, который, видимо, имел хотя бы внутреннее понимание, что делает.

— Что происходило дальше?

— Где-то после полуночи Карпухин вернулся, вызвал нас в кабинет, раскрыл карту Московской области, показал очерченный красным район, на котором было написано «Архангельское». «Пока не для распространения, — сказал он. — Получен приказ об аресте Ельцина». Я почувствовал какую-то неприятную тревогу…

— А каковы вообще были настроения в коллективе?

— Как везде: каждый имел свои внутренние убеждения, какие-то свои симпатии, и разброс мнений был довольно-таки полярным.

— Приказ был получен письменный или устный?

— В то время письменные приказы не отдавались. Было такое убеждение, что офицеру достаточно получить любой приказ — и он будет его выполнять. Карпухин сказал: отобрать 60 лучших бойцов, подготовить все боекомплекты. В 4 часа мы выдвигаемся в район Архангельского. Выехали: два ПАЗа, две легковые машины. Куда едем, знали только мы, три человека. Мы с Карпухиным сели в головную машину, где была спецсвязь. Дорога была свободной, поэтому двигались, не включая спецсигналы, и на место прибыли минут через 35–40.

— Связь со штабом поддерживалась постоянно?

— Конечно! Карпухин доложил, что группа прибыла, последовало указание провести рекогносцировку и определиться, как будем проводить операцию: или по месту, где находится «объект», или проработать вариант, когда он будет выдвигаться с дачи. Володя Зайцев и уже покойный ныне, к сожалению, Анатолий Савельев взяли разведчиков и выдвинулись в район элитного поселка… По рации доложили, что они определили, где именно находится дача, и что охрана не представляется серьезной. Два или три человека, вооруженных автоматами…

— Охрана была комитетская?

— Нет, коржаковская. Зайцев и Савельев доложили, что готов маршрут, по которому можно выдвинуться… Карпухин сообщил в штаб, что к операции готовы. Последовала команда: «Ждите указаний!» Начало светать, грибники пошли. Увидев людей в необычной форме — в «сферах», вооруженных, — они были в шоке. Стали от нас шарахаться, возвращаться домой, и, как я понял, пошла информация — наверное, дошла и туда. Виктор Федорович опять докладывает: «светает, что делать?» Ему говорят: «Перезвоните позже!»

— А как вы на это реагировали?

— Говорю: «Федорыч, звони опять! Нас уже расшифровали!» Карпухин звонит. Ему говорят: «Выдвигайтесь на позиции варианта № 2» — это по захвату на момент выдвижения… Снимаем ребят — они все обеспокоенные, ситуация непонятна… Садимся в машины, выдвигаемся километра на два, начинаем маскироваться. Но как это сделать такому количеству вооруженных людей? Деревенские на нас смотрели с опаской… Проработали операцию, как блокировать выдвижение, Карпухин доложил, что готовы. Было 6 часов, светло, все видно, в Москву поток машин идет. Из штаба опять: «Ждите указаний!»

— А вокруг что делалось, все тихо было?

— К 7–7. 30 к Архангельскому начали стягиваться машины черного цвета с охраной — какие-то большие люди. Послали разведку. Оказывается, прибыли Полторанин, Хасбулатов и кто-то еще. Докладываем. Нам опять: «Ждите указаний!» Все! Мы не понимаем, что от нас хотят, как проводить операцию!

— Долго они все были на даче у Ельцина?

— Нет, где-то около 8 утра разведчики сообщают: «Колонна — два бронированных ЗИЛа, две «Волги» с охраной и охрана прибывших туда лиц — выдвигается на трассу. Готовьтесь к операции!» Карпухин, уже в нервном возбуждении, звонит в штаб. Опять: «Ждите команды!» — «Что ждать, колонна через пять минут проедет!» — «Ждите команды!» Когда мы уже визуально их увидели, Карпухин опять сдергивает трубку. Ему опять: «Ждите команды!»

— «Альфа» могла успешно провести эту операцию?

— Сто процентов — и по первому, и по второму варианту! После того как они спокойно проехали мимо нас на большой скорости, Карпухин снимает трубку: «Что теперь делать?» — «Подождите, перезвоним!» Буквально через пять минут: «Возьмите частью ваших офицеров под охрану Архангельское». — «Зачем?!» — «Выполняйте, что вам сказали! Остальные — в подразделение!» Часов в 10 или в 11 мы возвратились…

— Сергей Алексеевич, как объяснить все произошедшее?

— При той неуправляемости, полнейшей неразберихе, что творилась в стране, уже никто не мог взять на себя ответственность, принять решение! Таких людей не было.

— Вот и «ключ» к произошедшему. Но ведь впереди «Альфу» ждали не менее странные события?

— Этот день прошел спокойно, а рано утром 20 августа Карпухина вызывают в штаб, и он пропадает там часов 8 или 9. Возвращается — на нем лица нет. Говорит мне и второму заместителю, Мише Головатову: «Мужики, нам, наверное, в три часа ночи предстоит штурмовать Белый дом. Готовьте операцию! «Альфа» — основная, нам будут приданы спецназ Минобороны, люди из ВДВ, МВД, бронетехника и будет оказана вертолетная поддержка». — «Виктор Федорыч, а план-то какой?» — «Повторяю: по всей видимости, будем штурмовать Белый дом!» Я говорю: «Штурмовать, а дальше чего?» — «Я знаю так же, как и вы! Поступил приказ — я его выполняю. Готовьте план операции! Меня опять вызывают! Да, не забудьте сообщить ребятам из «Вымпела» — они находятся в нашем подчинении».

— Что в это время происходило в районе Белого дома?

— Об этом мы только по радио слышали. Приглашаем начальника отдела Александра Мирошниченко: «Бери людей, переодевайтесь в «гражданку», берите незаметную машину, езжайте к Белому дому, посмотрите, что можно сделать…» Где-то через час Мирошниченко докладывает, что там находятся тысячи человек, возведены баррикады… Более пятидесяти процентов — молодежь, часть в «неадекватном» состоянии. Спрашиваем: возможно ли подойти к Белому дому? Да, это возможно, но народ все прибывает.

— То есть энтузиазма в ваших рядах изначально не было?

— Я другое скажу: в то время каждый большой руководитель выгадывал или, по крайней мере, думал, какую сторону занимать: за Ельцина или против? Просчитывал, что за ним, что против него и что будет, если он не на того поставит. Чисто по-человечески это понятно, потому что обстановка была совершенно неадекватная, никто ни за что не хотел отвечать… Мы это поняли после того, как получили доклады людей, которые должны были нас поддерживать. Подсчитав силы, которые нам были приданы для проведения операции, мы с Михаилом стали созваниваться с этими подразделениями.

— Силы, как вы сказали, были определены серьезные…

— Да, но летчики сразу заявили: мы, конечно, взлетим и можем долбануть по верхним этажам Белого дома неуправляемыми ракетами, но думаем, что многие ракеты попадут в американское посольство. А что потом будет с вами? Мы поняли, что они над нами просто издеваются: мол, решайте, но без нас… У других, как оказалось, не заводились танки, кто-то не мог выйти из части по какой-то иной причине, то есть каждый старался отодвинуть от себя данную ситуацию. Кстати, генерал Лебедь в этой ситуации тоже вел себя так: я, мол, сделаю, но…

— Не вдаваясь в подробности, что могло получиться в итоге?

— Я думаю, российское руководство имело возможность спокойно уйти — оно не стало бы ждать прихода нашего подразделения. Все остальные, которые были в здании — «афганцы», казаки и т. д., оказали бы сопротивление, но это был бы чисто символический акт. Нас беспокоило то, что творилось у стен Белого дома…

— Что там происходило?

— Все боялись «Альфы». Информация, наверное, в какой-то степени просачивалась, и люди, сидевшие у костров, говорили: если «Альфа» пойдет, то всех замесят. Куда бежать? То есть был страх, чувство обреченности… Но главное, народу там было слишком много! Мы созвонились с московским руководством, с больницами и поняли, что в случае штурма при большом количестве убитых и раненых никто не готов ни вывозить, ни лечить людей. Отвечали однозначно: мы не в курсе, не готовы… Учитывая количество людей, которые были у Белого дома, там бы были огромнейшие жертвы.

— Но все же… Вот, выполнили бы вы задачу, а что дальше?

— Этот же вопрос наш командир задал в штабе: мол, когда мы это сделаем, как будем отходить, потому что представляем, что будет в Москве с этой толпой… На этот вопрос никто ответить не мог. Мы поняли, что все «стрелки» этой операции нацелены на нас — все были уверены, что «Альфа» пройдет свой этап, а потом что будет, то будет…

— Опять-таки, как ко всему этому отнесся личный состав?

— Мы с Головатовым пригласили начальников отделов. Сказали, что в три часа ночи должен быть штурм. Идите в отделы, собирайте людей. Мы ведь помним, что было в Вильнюсе в январе 91-го, когда мы оказались «крайними», и не скрываем, что, по всей видимости, и сейчас так же будет.

— Это понимали и в подразделениях?

— Да, уже минут через 30–35 начальники отделов доложили, что в той ситуации, которую мы сейчас имеем, личный состав в основе своей выполнить данный приказ не готов.

— И все равно — вы ждете, готовитесь?

— Ждем. Где-то после часа ночи приезжает Карпухин, весь на нервах. «Виктор Федорович, вот — план, вот — «Вымпел», а все остальные динамят… Наверное, в этой ситуации мы не будем выполнять приказ, потому что видим, чем это закончится, так же, как и вы!» — «Понял, идите!» Ясно, что он, командир, который за все отвечает, должен сам определиться — ведь голову снимут с него. В конечном итоге так и получилось… Минут через 20 он вызывает: «Я еду в штаб докладывать наше решение! Вы оставайтесь, ни одному человеку подразделение не покидать! Готовьтесь к операции!» — «Есть готовиться к операции!»

— То есть, что могло произойти дальше, было еще совершенно непонятно?

— Карпухин уехал, и потянулось время. Сидим в автобусах — в касках, в бронежилетах, с оружием, потому что не исключаем, что приказ подтвердят, может быть, уже в довольно жесткой форме, и я не готов сказать, что могло быть дальше… Неразбериха ведь была полнейшая, а главное — отсутствие руководителей, которые могли отдать четкую, ясную команду… Запрашиваем наших разведчиков: «Что-нибудь меняется на площади?» — «Танцы, пляски, люди ожидают, что будет какое-то шоу…». В 3 часа — время «Ч» — команды не поступило. Нам стало легче. Мы поняли, что, по всей видимости, команда так и не поступит. Где-то после 4 утра приезжает Карпухин, уже более-менее спокойный: «Все, ребята, отбой. Людей не отпускать, бронежилеты не снимайте. Будем ждать дальнейших указаний». И среда, 21 августа, для нас так и закончилась ожиданием дальнейших указаний…

(19 августа 2006 г.)

Примечания

1

Имеется в виду Яков Моисеевич Фишман, начальник Химического управления РККА

(обратно)

Оглавление

А.Ю. Бондаренко H.H. Ефимов УТАЕННЫЕ СТРАНИЦЫ СОВЕТСКОЙ ИСТОРИИ

Предисловие

Часть 1 Легенды нового времени

  Пророчество монаха Авеля

  «Конфетка» для малограмотных

  Тайна трех красных гвоздик

Часть 2 Власть берется силой

  Маршал Буденный: мифы, были, жизнь

  «Сталин понимал, что демократию навязать сверху нельзя»

  «Мы думали, во всем виноват Ягода…»

Часть 3 Революция пожирает своих детей

  Тухачевский и Германия

  «Очистить армию до последних щелочек!»

  Выступление И. И. Проскурова на совещании начальствующего состава РККА 14–17 апреля 1940 года

Часть 4 Великая война

  Сообщение НКГБ СССР 17 июня 1941 года

  «Советская разведка имела подробную картину происходящего…»

  «История войны еще не описана и не изучена»

  «Перед странами Балтии мы не в долгу»

  «Авиация продолжает отставать…»

  «Гнилая позиция» комиссара Мехлиса

  Возможности реальные, но не реализованные

Часть 5 Смерть правителя

  Он победил Абвер

  Иосиф Сталин: у последней черты

  Лаврентий Берия: конец карьеры

  Хрущев — Берия: «заклятые друзья»

Часть 6 Закат советской империи

  Аллен Даллес: человек в маске

  «Маршал Победы». Опала

  «…Сталин бы вас всех расстрелял»

  Сотрудник ЦК — от Хрущева до Горбачева

Часть 7 На излете

  Генсек из КГБ

  Его имя рождало надежды

  «Афганистан — ящик Пандоры, источник разногласий»

  «Я сделал все что мог, чтобы спасти державу»

  «Заговора не было!»

  «Удел солдата — выполнять приказ»

  «Никто не хотел отвечать…» X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?