«Сталин, Гитлер и мы»

Владимир Николаев Сталин, Гитлер и мы

Бог миловал

Это не очередная книга о злодеяниях Гитлера и Сталина. В ней говорится о некоем мистическом родстве между ними, начиная с их раннего детства и кончая последним вздохом. Происхождение того и другого до сих пор окутано туманом. Существует несколько легенд об отце Сталина. Есть свидетельства, что дед Гитлера был евреем. Для любого другого человека этот факт ничего особенного не значит, но ведь Гитлер для своего времени был антисемитом номер один! Отцы обоих будущих диктаторов были пьяницами и тиранами в семье. Отец Сталина, как известно, был сапожником; отец Гитлера одно время тоже кормился этим ремеслом. Их сыновья, Иосиф и Адольф, учились в церковных школах, собирались стать священниками, а сделались партийными функционерами, быстро убедившись, что этим сомнительным занятием можно неплохо себя обеспечить. Никакой специальностью оба так и не овладели…

Удивительные совпадения сопутствовали не только началу жизни Гитлера и Сталина, то же самое можно наблюдать на протяжении всех последующих лет их жизни. Например, оба были одержимы одной и той же идеей — мечтой о мировом господстве. Гитлер, опираясь на расистскую теорию, стремился к возвышению немцев над всем миром. Сталин, следуя начинаниям Ленина и Троцкого, делал все что мог для организации мировой революции, то есть господства большевизма на всей планете. И тот и другой хотели осуществить свои безумные мечты еще при жизни. В этом усилии их подогревала официальная пропаганда Германии и Советского Союза, которая буквально обожествила обоих диктаторов.

Для достижения своей цели Гитлер и Сталин использовали политические партии, которые смотрелись как близнецы. Недаром Г. Бёлль считал: «Коммунизм — это фашизм для бедных».

Противостояние обоих диктаторов, вначале мирное, но полное обмана и коварства, свидетельствовало и о том, что они вполне одобряли деловые качества друг друга. Так, Гитлер собирался сделать Сталина чем-то вроде главного надзирателя в России, которую замыслил покорить. Сталин тоже отдавал должное своему сопернику, например, восхищался тем, как тот безжалостно и коварно уничтожал политических соперников.

Все это — просто перечисление нескольких фактов (из множества!), говорящих о родстве и сходстве Гитлера и Сталина, далее об этом будет рассказано подробнее. Кстати, их частная жизнь тоже была очень схожей — быт, здоровье, привычки, вкусы, отношения с родными и близкими, с женщинами… Есть что сказать и на эту тему.

На Западе были попытки сравнивать Сталина и Гитлера, но это был взгляд со стороны, не изнутри, без нашей боли. В заглавии книги недаром стоит местоимение «мы», на ее страницах слышен голос как свидетелей той эпохи, так и наших современников, пытающихся разобраться в том, как все это могло произойти.

Если не ошибаюсь, у нас таких книг не было, хотя необходимость в этом очевидна. Так, газета «Известия» констатирует: «Тотально фашизируется не только Ставрополье и Краснодарский край, но еще несколько территорий… Угроза фашизма сильно недооценена в России. Недооценена и властями, и простыми гражданами». А угроза возврата у нас прежнего режима? Не окажемся ли мы отброшенными лет на пятьдесят назад, если не будем этому противостоять?

В основу книги положены не только исторические факты и документы, в большинстве своем неизвестные нашему читателю, но и авторские наблюдения и воспоминания с 30-х годов. Моя жизнь сложилась так, что мне на каждом ее этапе выпадало быть свидетелем и участником многих событий, относящихся к теме книги, начиная с того, что я учился в особой школе, своего рода сталинском лицее, вместе со Светланой Сталиной, она моя ровесница, с Василием Сталиным и детьми других советских руководителей.

Непосредственное соприкосновение с теми событиями, какие легли в основу этой книги, едва не сгубило меня еще в молодые годы.

В самом конце Великой Отечественной войны, в апреле 1945 года, я нежданно-негаданно оказался в родной Москве, прибыл в столицу в составе сводного полка Военно-Морского Флота для участия в первомайском параде на Красной площади. И вскоре это чудо повторилось: не прошло и месяца, как я снова оказался в Москве, на этот раз для участия в Параде Победы, который состоялся на Красной площади 24 июня. После того и другого парада давали трехдневный отпуск, который был для нас самой высокой наградой за всю войну.

В те волшебные дни в разговоре с родителями я как-то заметил, что не вижу особой разницы между Сталиным и Гитлером. Конечно, тогда я понимал, что на людях такое высказывание было равносильно самоубийству, обсуждал эту тему только с двумя самыми близкими друзьями, с которыми прослужил вместе с 1941 года, они придерживались того же мнения. Но родителям я, естественно, доверял, не боялся их.

Отец просто сказал, чтобы я об этом не распространялся, а мать, как оказалось, долго мучилась, молча переживала и наконец решила пойти на Лубянку, в НКВД (ныне — ФСБ), хотела рассказать там о моих, как она считала, заблуждениях и попросить, чтобы со мной поговорили, разубедили и наставили на путь истинный. Она отличалась большой наивностью и не понимала, что тем самым наверняка погубит меня, своего единственного сына. Отцу она о своем намерении не сказала (тогда они только что развелись, прожив душа в душу более двадцати лет), но все же решила посоветоваться с одним давним другом нашей семьи, и тот сумел так поговорить с ней, что она отказалась от своей безумной затеи. Я узнал об этом много позже.

Можно бы и не вспоминать эту историю, если бы сталинизм и фашизм не дожили в России до наших дней. Похоже, они не собираются оставлять ее в покое и в XXI столетии. Меня Бог миловал, может быть, и для того, чтобы я мог рассказать обо всем, что было, о том, как странно и страшно мы жили.

Комплекс недоучки

Адольф Гитлер родился в апреле 1889 года. Его отец, Алоиз Гитлер, был внебрачным (хотя в свидетельстве о крещении был в 1837 году записан как рожденный в браке) сыном Марии-Анны Шикльгрубер. Ее сын, Алоиз Шикльгрубер, сменил фамилию на Гитлер только в 1876 году. До сих пор бытует версия, что отец Алоиза был евреем. Это сообщение пришло к нам как бы с того света: печально известный генерал-губернатор Польши Ганс Франк, приговоренный к смерти Нюрнбергским судом в 1946 году, оставил после себя рукопись «Перед лицом виселицы», в которой, в частности, писал: «Отцом Гитлера был внебрачный ребенок кухарки одного из домов в городе Граце, фамилия ее была Шикльгрубер. Она, бабушка Адольфа Гитлера, на момент рождения ребенка служила в еврейской семье по фамилии Франкенбергер. Начиная с момента рождения ребенка и вплоть до его 14-летия глава семьи Франкенбергер платил кухарке Шикльгрубер алименты за своего сына, согрешившего с ней в 19 лет. Между бабушкой Адольфа Гитлера и Франкенбергерами в течение многих лет велась переписка, основное содержание которой состояло в том, что внебрачный ребенок Шикльгрубер был зачат при обстоятельствах, обязывающих Франкенбергера к уплате алиментов. Таким образом, Адольф Гитлер на четверть еврей».

Как тут не вспомнить о том, что советская писательница М. Шагинян обнаружила в сложном коктейле предков Ленина и еврейское начало!

История о происхождении отца Адольфа Гитлера сложна и запутанна, потребуется несколько страниц текста только для ее изложения (а не прояснения!), но тот факт, что именно Алоиз Гитлер был отцом Адольфа, никем не оспаривается. В биографии же Сталина некоторыми исследователями берется под сомнение, что его отцом был Виссарион Джугашвили, и называются другие лица. То есть происхождение обоих будущих диктаторов вызывает вопросы. Причем они оба приложили немало сил, чтобы затруднить ответы на них. Так, Гитлер в своем монументальном труде «Моя борьба» много пишет о себе, но темы своих предков не касается. Мало того, по приказу Гитлера были уничтожены документы о происхождении его предков и даже выскоблены имена на их могилах. Сталин тоже не любил распространяться о своем происхождении и детстве.

Отец Гитлера в детстве обучался у сапожника, а отец Сталина им был и одно время пытался обучить сына своему ремеслу. Отцу Гитлера, Алоизу, удалось выбиться в таможенные чиновники. Есть много свидетельств, что он был страшным тираном в своей семье, регулярно избивал плеткой жену, детей и собаку. Сестра Адольфа вспоминала, что тот «ежедневно получал причитающуюся ему порцию побоев». Сам Гитлер признавался, что пережитые в детстве унижения доставляли ему больше страданий, чем сами побои. Но примечательно, что, будучи фюрером, он обычно ходил с плеткой в руках. Остается добавить, что отец Сталина тоже нещадно бил сына и жену, к тому же был горьким пьяницей и погиб в пьяной драке.

Мать Гитлера была простой, необразованной женщиной, бесконечно обожавшей маленького Адольфа, и готова была пойти на все, чтобы дать ему образование и вывести в люди. Все то же самое, слово в слово, можно сказать и о матери Сталина.

Школу, где учился Адольф, содержал монастырь бенедиктинцев. Любопытно, что на портале монастыря был герб в форме стилизованной свастики. Адольф хорошо учился, пел в церковном хоре мальчиков и даже привлекался к церковным делам в качестве прислужника. Он всерьез мечтал о духовной карьере, хотел стать аббатом, любил забираться на стул в церковном облачении и произносить нечто вроде проповеди. В то же время обожал играть «в войну» и всегда стремился быть вожаком. В 1923 году, во время суда над Гитлером и его сообщниками, пытавшимися устроить в Германии фашистский переворот, власти попросили бывшего классного наставника Адольфа дать ему характеристику. Тот сообщил: «Адольф Гитлер был безусловно способным учеником. Но он был неуправляем, по крайней мере считался таким — упрямым, своенравным, вспыльчивым, не терпящим возражений. Замечания и предостережения учителей он нередко принимал с плохо прикрытым отвращением. Напротив, от одноклассников он требовал безоговорочного подчинения и стремился к роли лидера».

В дошедших до нас воспоминаниях современников Сталина о его юности даются такие же характеристики, как и о молодом Адольфе. Родители Сталина были бедными и неграмотными, отец в качестве сапожника обслуживал местную бедноту, мать стирала и помогала по хозяйству по чужим домам. Из троих сыновей двое умерли, не дожив до года, выжил один — Иосиф. (Два старших брата и сестра Адольфа Гитлера умерли в детстве в один год накануне его появления на свет.) В пять лет Сталин едва не лишился жизни, заболев тяжелой формой оспы, навсегда оставившей отметины на его лице. С детства у него была изуродована левая рука, которая стала на четыре сантиметра короче правой. Сам Сталин объяснял это тем, что попал в десятилетнем возрасте под автомобиль. Это утверждение вызывает большие сомнения. Дело в том, что первый в Европе автомобиль был собран в 1885 году. Могла ли хоть какая-то машина оказаться в захудалом городке Гори в 1889 году, да еще при этом наехать там на мальчишку? Едва ли… Зачем тогда Сталину эта, казалось бы, бессмысленная ложь? Чтобы скрыть подлинную причину своего уродства, потому что оно врожденное? (Достаточно было двух сросшихся пальцев на ноге.) Или потому, что это было следствием отцовских побоев? Кто теперь это узнает?..

Иосиф Иремашвили, близко знавший семью Джугашвили, вспоминал, что глава ее был неотесанным и жестоким человеком, часто был пьян и бил жену и сына. Матери удалось пристроить сына в местное церковное училище, в этом ей помог православный священник, в доме которого она убиралась. В этой начальной школе Сталин, как и Гитлер в своей, учился успешно.

Гитлер с ранних лет увлекался рисованием и подростком возмечтал уже не о служении церкви, а о карьере профессионального художника. Отец же видел для него одну дорогу — стать чиновником и отдал его в реальное училище. Там у Гитлера дела пошли совсем не так, как в школе. Уже в первом классе училища он просидел два года, из второго класса в третий его перевели только после специальной переэкзаменовки. К этому времени отец умер, и Гитлер бросил училище после четвертого класса. Так в 16 лет с образованием у него было покончено, он даже не получил аттестата зрелости. Мать по-прежнему, как могла (шла пенсия за умершего отца), баловала и опекала сына и даже собрала его в Вену, куда он направился, намереваясь изучать живопись в академии художеств.

Тот период он сам охарактеризовал так: «Венские годы учения и мучения». Правда, слово «учение» здесь употреблялось не в прямом, а в переносном смысле. С кипой своих работ, полный надежд, Гитлер дважды пытался поступить в академию, но там ему объяснили, что его способности могут найти применение только в черчении и архитектуре, но никак не в живописи. Но и в архитектурное отделение академии путь для него был закрыт, поскольку туда требовался аттестат зрелости. Итак, вместо учебы пришлось бороться за выживание в незнакомом городе. Гитлер вспоминал: «Вена — в этом слове для меня слилось пять лет тяжелого горя и лишений». Часто жил впроголодь, в поисках заработка довелось попасть и в чернорабочие. Наконец удалось устроиться чертежником. Потом начал подрабатывать, продавая свои акварели — городские пейзажи. В 1912 году переехал в Мюнхен, где попробовал поступить в местную академию художеств, но снова безуспешно. Любопытно, что там в полиции он зарегистрировался как «художник и литератор». О последней профессии он тоже подумывал. В Мюнхене работал чертежником и продавал свои акварели.

В 1907 году у Гитлера умерла мать, он лишился поддержки, и именно тогда начались его бедствия. Он даже был вынужден обратиться с прошением о предоставлении ему места в приюте для бездомных. Во время пребывания там пристрастился к политическим дебатам с коллегами по несчастью. В одном из писем того времени он заявляет: «Я без преувеличения все еще верю, что мир много потерял оттого, что я не смог изучить технику живописи в академии. А может быть, судьба предназначает меня к чему-то иному?» Похоже, у него на голодный желудок забрезжила новая надежда: в своем приюте для бездомных он оказался лучшим оратором.

У Сталина связь с религией продлилась дольше, чем у Гитлера. Из горийского церковного училища он, не без помощи матери, перебрался в тифлисскую духовную семинарию и учился там на священника. Когда Сталин был уже на вершине своего могущества, мать как-то сказала ему: «Лучше бы ты стал священником». Наверное, ей было виднее…

Сохранились воспоминания, что Сталин был не без способностей. Но его учеба в семинарии, конечно же, не давала подлинных знаний, широкого кругозора и прививала догматизм, консервативность мышления, что в будущем причудливо переплелось с плохо переваренным марксизмом и сказалось на его взглядах. В то время он хотя и не рисовал, как Гитлер, но пописывал стишки. Правда, кто этим не грешит в юности? Кое-какие его стихотворения дошли до нас, одно было даже напечатано в газете «Иверия». Вот оно:

Когда луна своим сияньем Вдруг озаряет мир земной, И свет ее над дальней гранью Играет бледной синевой, Когда над рощею в лазури Рокочут трели соловья И нежный голос саламури[1] Звучит свободно, не таясь, Когда, утихнув на мгновенье, Вновь зазвенят в горах ключи И ветра нежным дуновеньем Разбужен темный лес в ночи, Когда беглец, врагом гонимый, Вновь попадет в свой скорбный край, Когда, кромешной тьмой томимый, Увидит солнце невзначай, — Тогда гнетущей душу тучи Развеян сумрачный покров, Надежда голосом могучим Мне сердце пробуждает вновь, Стремится ввысь душа поэта, И сердце бьется неспроста: Я знаю, что надежда эта Благословенна и чиста!

Да, вот так безобидно начинали два самых великих в истории злодея, один рисовал, другой стишками баловался. Суждены нам благие порывы…

На священника выучиться Сталину не удалось. Из духовного заведения выгнали за то, что он заинтересовался социалистическими идеями, обсуждал их с другими семинаристами. Его однокашник, Иремашвили, вспоминал, что Сталин впадал в истерику, был нетерпим по отношению к тем, кто не разделял его взглядов. Его дочь, Светлана, в своих воспоминаниях пишет: «Я убеждена, что семинария, где он провел несколько лет, оказала большое влияние на формирование характера и на всю его дальнейшую жизнь. Она развила и усилила его врожденные свойства. Религиозного чувства у него никогда не было. У молодого человека, который ни минуты не верил в Бога, бесконечные молитвы и навязанная дисциплина могли привести только к противоположному результату… Семинарский опыт внушил ему, что люди нетерпимы и грубы, что духовные пастыри обманывают свою паству, для того чтобы крепче держать ее в руках, что они занимаются интригами, лгут и что у них очень много других пороков, но очень мало достоинств».

Итак, начиная самостоятельную жизнь, Сталин навсегда распростился с надеждой выбиться в священники, а Гитлер — с мечтой стать художником. Но и после этого жизнь обоих идет по одной и той же схеме. Правда, Сталин, похоже, не жалел о крушении честолюбивых планов своей матери, страстно желавшей увидеть его в рясе, а вот Гитлер всю жизнь сокрушался, по крайней мере на словах, что ему не удалось стать живописцем. Впоследствии он дарил свои акварели самым близким ему людям, это было признаком высочайшего внимания и признательности с его стороны. Не стал он и зодчим, хотя не раз восклицал, уже будучи фюрером: «Как бы я хотел быть архитектором!»

Глубоко затаенная обида на судьбу недоучки занозой засела как в Гитлере, так и в Сталине. Без хорошей школы, без глубокого и обширного образования им было трудно идти по пути, который они избрали.

Как известно, Гитлер написал (вернее, надиктовал, сидя в тюрьме) книгу «Моя борьба». Это одновременно и его автобиография, и рассказ о формировании у него мировоззрения, политических взглядов, и программа на будущее, причем не в личном плане, а в общенациональном и даже мировом. И вот в таком большом и многоплановом произведении поражает почти полное отсутствие ссылок на литературу, на работы философов, историков, политиков, автор никого не цитирует, ни с кем конкретно не полемизирует. Буквально все, от начала до конца, только о самом себе любимом. Правда, он в книге часто упоминает о том, что много и регулярно читает периодическую прессу, но выше этого уровня он, похоже, в своем самообразовании так и не поднялся.

Самый близкий к фюреру человек, его личный архитектор, а в годы войны — министр вооружений, Альберт Шпеер (к нему мы еще не раз вернемся), уцелел после войны и оставил интересные воспоминания «Внутри третьего рейха». По поводу затронутой нами выше темы он писал: «Дилетантство было у Гитлера доминирующим качеством. Он никогда не учился профессионально и всегда оказывался посторонним человеком во всех областях. Как и большинство самоучек, он просто не имел представления о том, что такое специальные знания, профессионализм. Без всякой озабоченности перед любой задачей, он смело пробовал то один способ, то другой… Гитлер испытывал большое удовольствие, когда демонстрировал свои знания в области вооружений, также как в прошлом — в области автомобилестроения или архитектуры. Он любил приводить на память (как известно, Гитлер и Сталин обладали превосходной памятью. — В. Н.) никому не нужные в данном случае цифры и тем самым лишний раз доказывал, что он всего-навсего дилетант. Ему хотелось быть наравне со специалистами, но настоящий эксперт никогда не будет загружать свою голову лишними данными, которые он может взять из справочника или у своих помощников… Технический горизонт Гитлера, так же как и его представления об искусстве и вообще о стиле жизни, остался на уровне первой мировой войны. Его технические интересы были узкими, они остались на традиционном уровне армейского и военно-морского оружия. В этом деле он не был против улучшения и модернизации. Но вот к новейшим открытиям, таким, как радар, он относился очень прохладно».

Ну как тут не вспомнить о Сталине с его необразованностью и бесконечным издевательством над экономикой, наукой и культурой?! Как известно, недоучившийся семинарист устроил гонения на советских генетиков и кибернетиков, точно так же, как церковники в средние века — на ведьм. Он сгноил в тюрьме, великого русского ученого Н. Вавилова, одного из признанных во всем мире основоположников современной генетики. Он возвеличил и приблизил к себе шарлатана и палача Т. Лысенко и вместе с ним угробил вековую основу России — ее сельское хозяйство. Сталин объявил кибернетику буржуазной лженаукой, тем самым он затормозил развитие нашей страны и отбросил ее на два-три десятилетия назад по сравнению с развитыми странами Запада. Вот к чему приводит отсутствие знаний, недополученное образование, если это относится к людям, вознесенным к власти. Кстати, в этой связи можно вспомнить, что Гитлер в свое время считал все, связанное с электроникой, а также ядерной физикой, «еврейскими штучками». Правда, потом он спохватился, но было уже поздно, так как поражение Германии в войне стало неминуемым.

Комплекс недоучки во многом определил жизнь обоих диктаторов. У каждого из них было и соответствующее окружение, состоявшее из партийных лидеров, которые образованием и воспитанием не блистали, но у Гитлера они все же не имели такой силы, как у Сталина. У нас же «слово партии» было законом во всем — от балета до ядерной физики. А интеллектуальный уровень партийного руководства в СССР всегда был чудовищно, анекдотически низким. Каков поп, таков и приход… И началась эта традиция отнюдь не со Сталина, он ее просто развил и продолжил.

Например, известно, что Ленин закончил университет экстерном и стал юристом, то есть буквально за несколько месяцев получил образование по такой специальности, овладение которой требует нескольких лет, причем при обязательном совмещении изучения теории с практикой. Не случайно Ленин проиграл в суде несколько своих первых дел и после этого навсегда забросил юридическую практику. Ах, если бы ему удалось стать мало-мальски приличным адвокатом, а Гитлера приняли бы в академию художеств!..

Второй вождь Октябрьской революции, Л. Троцкий, вообще обошелся без высшего образования. Главный после Ленина «теоретик» Н. Бухарин тоже не сумел одолеть премудрости высшей школы. Самый долговременный сталинский прислужник В. Молотов имел за плечами только реальное училище. Второй по стажу сталинский сатрап Л. Каганович имел два класса образования, по профессии — сапожник. У любимца Сталина Н. Хрущева было два-три класса, он, как и Каганович, был малограмотным, разве что читать умел. Этот перечень можно продолжать и продолжать.

В то же время и Сталин, и Ленин были возведены у нас в ранг самых великих в истории философов. Кстати, точно так же, как и Гитлер в Германии. У Ленина, например, самым-самым высшим достижением по философии числилась у нас книга «Материализм и эмпириокритицизм». Но вот что писал о ней один из ближайших соратников Ленина Н. Валентинов: «Многие отнеслись к книге как к курьезу… Ответили Ленину несколькими страничками, подчеркивая, что уровень понимания им философских проблем таков, что полемика с ним бесполезна». А вот что писал о той же книге В. Чернов, один из крупнейших мыслителей и деятелей буржуазно-демократической революции в России: «В первый и последний раз произвел он эту карательную экспедицию в области философии… Целым рядом грубейших промахов и наивностей он с головой выдал свою абсолютную чуждость этой области мысли и полную неприспособленность к философствованию. Но и в этой книге он тот же, что и везде — уверенный, не подозревающий того, где и в чем он беспомощен, ломящий напролом, исполненный пренебрежения к другим и поставивший себе за правило афишировать это пренебрежение, это презрение».

Эту характеристику можно с таким же успехом отнести и к работам Гитлера и Сталина. Достаточно вспомнить последние анекдотические «научные труды» Сталина о социализме и языкознании. В лучшем случае они могут заинтересовать лишь сатириков или психиатров (к последним мы еще вернемся).

Сталин, пока не записал сам себя в гении, видимо, ощущал недостаток своих знаний. С 1925 по 1928 год он дважды в неделю приглашал к себе для занятий известного философа Яна Стэна, который был тогда заместителем директора Института Маркса — Энгельса. Известно, что Стэн был очень недоволен этими занятиями с вождем, похоже, что философия не прививалась к Сталину. И этому не стоит удивляться: ведь нельзя браться за высшую математику, не освоив арифметику. Остается добавить, что в 1937 году по прямому указанию Сталина Стэн был арестован и расстрелян. Сталин всю свою жизнь занимался тем, что редактировал и подчищал собственную биографию, уничтожал и фальсифицировал архивные документы и отправлял на тот свет людей, которые о нем много знали. Стэн знал, например, о степени его невежества.

Сталин, этот всемогущий «пахан» партийной мафии, имел «под собой» весьма специфическую элиту. Так, в 1927 году в компартии высшее образование было менее чем у одного процента членов. Через десять лет, в 1937 году, лучше не стало: среди секретарей обкомов низшее образование имели 70 процентов, среди секретарей райкомов — 80 процентов. Потом партийные боссы наловчились получать дипломы, используя свое служебное положение. Официальную статистику партийных кадров это, наверное, подправило, но сути дела не изменило. Так, например, Л. Брежнев имел диплом инженера, но стал ходячим анекдотом, особенно в последние годы, из-за его удивительной необразованности и серости. М. Горбачев имеет два диплома — юриста и агронома. Но это «не мешало» ему неоднократно демонстрировать в своих выступлениях незнание и непонимание самых элементарных основ той самой экономики, которую он взялся реформировать. Так, год за годом он клялся в верности рыночной экономике и при этом объявлял, что он категорически против частной собственности на землю. Но ведь так не может быть! Это же абсурд! Для любого западного политика одного такого публичного заявления было бы достаточно, чтобы навсегда покинуть политическую сцену. Мы же спокойно выслушивали это.

Все пришедшие за Сталиным кремлевские вожди, включая Б. Ельцина, не смогли выдавить из себя до конца его дух, губительные начала советской власти, поскольку сами ее осуществляли. Как и Сталина, их нисколько не смущал комплекс недоучки. В западном мире Гитлер оказался последним из таких недоученных политических лидеров, поскольку следом за ним в Германии не появилось чего-то похожего на нацистских партийных гаулейтеров. Наши же коммунистические гаулейтеры уверенно вступают и в XXI век.

Великий французский философ М. Монтень утверждал, что «все зло от полуобразованности». На примере Гитлера и Сталина мы лишний раз убеждаемся в этом.

Ядовитые всходы

На уже готовую рамку догматической богословской системы у Сталина легко наложилась концепция марксистского учения, которое он по-своему исказил и приспособил к своим далеко идущим целям. Недаром впоследствии он уничтожил своих партийных коллег, помогавших ему осваивать марксизм. Немецкий исследователь А. Ноймайр так пишет о начале революционного пути Сталина: «Исключение из семинарии оставило заметные следы в его характере. Он не только чувствовал себя жертвой социальной дискриминации, но у него также сложилось убеждение, что „правильное“ общество его предало. Результатом явилось то, что уже в юности он стал проявлять ко всем и каждому глубокое недоверие и был убежден в том, что ему не на кого положиться, кроме самого себя. Из этой установки впоследствии сформировались некоторые черты его характера, которые затем проявились еще более явно: холодный расчет, абсолютная черствость, презрение к людям и отсутствие каких-либо моральных соображений при достижении поставленных целей. Человек с подобным характером, естественно, не мог испытывать к другому человеку честной и длительной привязанности, и поэтому на протяжении всей жизни у Сталина едва ли был хоть один настоящий друг».

В отличие от Гитлера, которому приходилось зарабатывать себе на хлеб, Сталин никогда и нигде до Октябрьской революции не работал и делать ничего не умел, зато понял, что занятие политикой вполне может обеспечить так называемого профессионального революционера. Кстати, Гитлер тоже довольно быстро пришел к тому же выводу.

В нашей стране биография Сталина известна только в общих чертах, особенно скупо освещен дореволюционный период его жизни. Впрочем, что касается последнего, то ларчик просто открывается: достаточно обратить внимание на партийную кличку, которую Сталин взял себе — Коба. Так звали грузинского Робин Гуда. В английском фольклоре он, как известно, являл собой образ благородного разбойника, который отбирал деньги у богатых и отдавал их бедным. Сталин стал боевиком, или экспроприатором, организатором грабежей. Добытые таким образом деньги шли в партийную кассу. Сколько попадало туда, сколько прилипало к рукам боевиков, никто не знает, но известно, что суммы по тем временам оказывались порой огромными. Сталин всегда выступал в роли организатора таких «эксов», как тогда говорили, руководил рядовыми исполнителями. Он умел прятаться за спины других при опасных ситуациях. Примечательно, что даже в дни Октябрьской революции Сталин, как говорится, не высовывался.

В сохранившейся переписке между участниками революционного движения есть упоминания о Сталине как о «кавказском боевике Джугашвили». Один из самых близких соратников Ленина, Мартов, писал: «Кавказские большевики примазывались к разного рода удалым предприятиям экспроприаторского рода, это известно и т. Сталину». В тоне рафинированного интеллигента Мартова явно слышится намек на уголовщину.

Одна из соратниц Сталина тех времен вспоминает: «Он был маленького роста, худой и производил впечатление уголовника, чем и напоминал мне мелкого воришку в ожидании приговора. Он носил темно-синюю крестьянскую блузу, узкую куртку и черную турецкую шапку… В его отношении ко мне сквозило недоверие. После долгих расспросов он передал мне пачку нелегальной литературы. С тем же неизменным подозрением и недоверием он проводил меня до дверей… В назначенное время Кобы снова на месте не оказалось. Он всегда опаздывал, не намного, но регулярно. Когда он пришел, атмосфера изменилась и стала напряженной. Обычно он приходил с книгой, которую держал под мышкой левой, искривленной рукой, и усаживался где-нибудь в сторонке или в углу. Он молча ждал, пока все выскажутся. Он всегда говорил последним и преподносил собственную точку зрения как окончательную, давая понять, что дискуссия закончена. Поэтому возникало впечатление, что все сказанное им имеет особый вес».

Специалисты по биографии Сталина восторженно отмечали, что его не раз арестовывали и ссылали, причем, как правило, он бежал из каждой очередной ссылки. Последнее обстоятельство не могло не вызывать подозрений у добросовестных историков, поскольку коллеги Сталина такой прытью в отношении побегов не отличались. Не раз публично поднимался вопрос о том, что Сталин мог быть провокатором, агентом царской охранки, которой он требовался на воле, а не в ссылке или тюрьме. Кстати, таких агентов охранки среди большевиков было тогда хоть пруд пруди. Достаточно вспомнить, что таким агентом оказался лидер фракции большевиков в Государственной Думе Р. Малиновский. Куда уж дальше ехать! Обращает на себя внимание, что Сталин, организовав в советские годы массовый террор, в первую очередь уничтожал тех, кто близко с ним общался до революции. Известно также, что он лично изучал партийные архивы и многое из них изъял.

Что же касается ссылок, в которые царское правительство отправляло большевиков, то по меркам нашего времени это наказание превращалось просто в анекдот. Надо иметь в виду, что царская власть по-разному относилась к своим врагам, в зависимости от их партийной принадлежности. Например, эсеров (социалистов-революционеров) она преследовала жестоко, поскольку те проводили политику террора, а вот большевики были против него, потому и не страдали так по тюрьмам, каторгам и ссылкам, как эсеры. Так, большевикам, находившимся в ссылке, царское правительство платило деньги на проживание, они снимали на них благоустроенное жилье, нанимали прислугу из местных жителей, занимались самообразованием, писали книги, охотились, ловили рыбу, парились в банях, кое-кто пьянствовал и распутничал. В последнем, кстати, коллеги упрекали Сталина. Любопытно, что Гитлер, попав в Германии в тюрьму после неудавшегося фашистского путча, тоже сидел там в самых комфортабельных условиях.

Современному читателю, наверное, трудно поверить в то, как жили-поживали большевики в сибирской ссылке. Но, как ни странно, тому есть неопровержимые свидетельства, например очерк известного советского публициста М. Кольцова о Ленине, написанный в 1923 году, то есть еще при жизни Ильича. Кольцов спокойно и абсолютно правдиво описывает, с каким комфортом жил Ленин в… сибирской ссылке. Он при этом вовсе не думает разоблачать Ленина или восхищаться царскими властями, столь гуманно относившимися к своим будущим могильщикам (ссыльных большевиков, повторяем, обеспечивали за счет казны!). В 1923 году Кольцов еще не запуган, на его глазах нет идеологических шор, ему просто хочется донести до читателя человечность и простоту Ильича. Кольцов приводит воспоминания прислуги Ленина, нанятой им в Сибири: «С первого дня, пока не была для меня устроена отдельная комната, Владимир Ильич, проходя ночью в темноте, нечаянно задел меня ногой и взволнованно спросил у своих (у жены и тещи, живших с ним в ссылке. — В. Н.): „Почему у нас Паша спит на полу?“ Ему Елизавета Васильевна объяснила, что еще не успели приготовить для меня комнату и что скоро все необходимое будет сделано. На второй день мне отвели отдельную комнату с кроватью и постельными принадлежностями».

Еще цитата из того же очерка: «Надо было платить деньги за подати. Прихожу, бывало, к Владимиру Ильичу, еще ничего не успеешь сказать, а он уже почему-то догадается, что я к нему пришел не так просто: „Ну что? Поди пенезы нужны?“ — „Да, Владимир Ильич, ежели можно, выручите“. — „А сколько нужно вам?“

Это, — продолжает Кольцов, — рассказывает о Ленине шушенский крестьянин Ермолаев, тот, кто ходил с ним на охоту стрелять куропаток…»

Но… быстро прошло то время. И время таких очерков прошло. Вскоре, при Сталине, Кольцову пришлось писать совсем иначе. Правда, все равно тот его расстрелял.

Есть свидетельства и о жизни в ссылке Сталина. Н. Хрущев в своих мемуарах пишет о том, как Сталин не раз в узком кругу и при хорошем застолье рассказывал о своей ссылке в Вологодской области в 1908 году (там, кстати, при советской власти были созданы огромные концентрационные лагери). Итак, слово Хрущеву: «Во время первой ссылки, — любил рассказывать Сталин, — я познакомился с хорошими ребятами из уголовников. Обычно я с ними и общался. Помню, останавливались с ними у трактира. Выясняли, у кого есть рубль или два, совали деньги в окно, брали питье и пропивали все до копейки. Сегодня я плачу, завтра он; и так по очереди. Славные парни были эти уголовники, таких редко встретишь. А среди политических много всякой сволочи было. Организовали раз товарищеский суд, меня судить, за то, что пью с уголовниками, будто бы это проступок какой!» Любопытнейшая логика политического уголовника! В сибирской ссылке Сталин жил в одной квартире со Свердловым, одним из ближайших соратников Ленина. Свердлов писал своей жене: «Сталин невыносим в личном общении. Нам пришлось расстаться и общение прекратить».

В те годы судьба свела Сталина и с Троцким, который так делился своими впечатлениями о нем: «При огромной и завистливой амбициозности Сталин не мог не чувствовать на каждом шагу своей интеллектуальной и моральной второсортности. Он пытался, видимо, сблизиться со мной. Только позже я отдал себе отчет в его попытках создать нечто вроде фамильярных отношений. Но он отталкивал меня теми чертами, которые составили впоследствии его силу на волне упадка: узостью интересов, эмпиризмом, психологической грубостью и особым цинизмом провинциала, которого марксизм освободил от многих предрассудков, не заменив их, однако, насквозь продуманным и перешедшим в психологию миросозерцанием».

Познакомился Сталин и с другим известным революционером, Н. Бухариным, который пророчески при первом знакомстве отметил «злобный огонек в желтых глазах» Сталина и которого через четверть века он расстрелял.

В то самое время, когда Сталин пытался закрепиться в высшем эшелоне большевиков, Гитлер только еще разогревал свое политическое тщеславие, зачитываясь при этом периодикой. В ходе мировой войны он раз и навсегда определил свой дальнейший путь: «Мое решение созрело. Я пришел к окончательному выводу, что должен заняться политикой». Сталин, как известно, первую мировую войну отсиделся в комфортабельной сибирской ссылке (говорили, что у него там даже сын родился), а Гитлер, наоборот, с восторгом бросился в самое пекло. Столь разное отношение к войне, вернее, к личному участию в ней, — единственный, пожалуй, принципиальный случай, в котором Сталин и Гитлер разошлись. Гитлер оказался большим забиякой, даже храбрецом, поспешил в армию, на фронт добровольно уже в августе 1914 года. Он признавался, что для него война стала «величайшим из всех пережитых событий», писал, что «война для мужчины то же, что роды для женщины», и считал свои военные годы самыми счастливыми в жизни. Вспоминая о том, как он пришел в армию, Гитлер писал: «Для меня этот момент стал избавлением от страданий, омрачавших мои годы… Я опустился на колени и возблагодарил небеса за предоставленное мне счастье жить в такое время».

Потрясающее признание! Оно должно заинтересовать не только историка, но и психиатра.

Гитлер прошел в солдатской шинели всю войну, с 1914 по 1919 год, был участником тридцати крупных сражений. Служил он полковым связным, что было очень опасно, так как связных использовали особенно активно в самые трудные моменты, тогда, когда в огне сражений отказывали другие средства связи. Не раз Гитлер был на краю гибели. Все годы войны отказывался от положенного отпуска. Зиму 1916–1917 годов он пролежал в госпитале с тяжелым ранением, мог больше не возвращаться в строй, но настоял на этом и прибыл в свой полк, который вскоре, весной 1917 года, почти целиком полег под Ипром. За отвагу он получил железные кресты первой и второй степени, которыми солдаты, как правило, не награждались. Остается только удивляться, что он не поднялся по службе выше ефрейтора. Историки полагают, что тут все дело в его скверном характере.

В 1918 году Гитлер попал под газовую атаку и временно ослеп, снова оказался в госпитале, где и узнал о падении кайзера и революции в Германии. Именно тогда он окончательно решил посвятить себя политике во имя реванша за поражение Германии в войне. Он был готов к новому бою, на сей раз — на политической арене. Он вспоминал: «Каждый раз, когда я получал свежую газету, я рвал и метал и был вне себя от негодования по поводу той гнусной агитации, которая явно на наших глазах губила фронт. Этот психологический яд был равносилен прямому подкашиванию наших сил. Много раз меня мучила мысль, что если бы на месте этих преступных невежд и безвольных манекенов руководителем нашей пропаганды оказался я, то исход войны был бы для нас совершенно иным».

Вот какие амбиции клокотали в сердце ефрейтора! Да и как ему было не возмущаться?! Ведь когда он вернулся в 1918 году из госпиталя в свой полк, то застал там… совет солдатских депутатов! Гитлер ушел из полка и нанялся охранником в лагерь для военнопленных. Тоже весьма красноречивый поступок. Но долго ему сокрушаться не пришлось, революция в Германии не состоялась, и он с большим рвением давал показания перед армейской следственной комиссией, разоблачая тех, кто был замешан в революционных событиях. Тут Гитлера заметили, и армейское командование направило его на специальные пропагандистские курсы, проводившиеся «националистически настроенными» профессорами Мюнхенского университета. После окончания курсов Гитлер был оставлен в армии и направлен в некое «инструкторское подразделение» в лагерь для демобилизованных солдат. Он вспоминает: «Еще будучи офицером по политпросвещению, я часто выступал перед солдатами». Говоря по-нашему, он стал политруком. В этом качестве он быстро выдвинулся, подготовив для своего начальства докладную записку об «опасности, которую представляют в настоящее время для немецкого народа евреи» (к этой навязчивой гитлеровской идее мы еще вернемся).

В конце 1919 года Гитлер вступил в Германскую рабочую партию, националистическую по сути, причем стал там ответственным за пропаганду и агитацию. В начале 1920 года по его инициативе эта организация была названа так: «Национал-социалистическая рабочая партия Германии», затем ее сокращенно стали называть нацистской. Стоит обратить внимание, что в ее названии стоит определение «рабочая», — эта демагогия, несомненно, способствовала привлечению новых членов из рабочей среды. В том же 1920 году Гитлер демобилизуется и начинает карьеру пропагандиста-профессионала на политической арене. Как и все его сподвижники по нацистской партии, он именует себя прежде всего революционером, защитником интересов трудящихся. То есть формально с этого момента Гитлер и Сталин в одном и том же качестве идут параллельно, по весьма схожим дорогам. Гитлер пишет в книге «Моя борьба»: «Единственное, что воспринимают массы, — это беспощадность силы и грубость ее речей, чему в конечном счете они и покоряются». Сталин никогда не был столь откровенным, но все его действия проходили как бы под этим лозунгом.

В бесконечном ряду совпадений и сходства в судьбах Сталина и Гитлера первая мировая война стоит на одном из главных мест: для обоих она открыла безграничные политические перспективы. Что стало бы со Сталиным, если бы война не спровоцировала Октябрьскую революцию? И как бы без войны Гитлер выбился в люди? В то же время даже при таком мощном трамплине, каким явилась для обоих война, их взлет во власть был поразителен. Известный английский историк А. Буллок замечает: «Каждому, кто мог наблюдать Сталина и Гитлера в возрасте до тридцати лет, само предположение, что тот или другой сыграют одну из главных ролей в истории XX века, показалось бы абсурдным».

Истоки правды

Никто не подводил меня к заключению об удивительном сходстве Сталина и Гитлера, между немецким нацизмом и советским коммунизмом. Это сделала сама жизнь, обстоятельства, с детства окружавшие меня.

Первый и главный источник моих знаний и убеждений — книги. С детства читал запоем, в основном русскую и западную классику. Советской литературы тогда было еще мало, не успели написать. Неизгладимое впечатление производили стихи, с раннего детства слышал их от отца. Он был любитель выпить и при этом всегда декламировал Некрасова и Есенина. Вслед за ними ко мне пришли Пушкин и Лермонтов. По-моему, все это — самая вольнолюбивая поэзия. Она так же, как и классическая проза, не знает почтения к тирании и учит ее ненавидеть.

М. Цветаева утверждала, что лучшие книги мировой литературы в первый раз надо читать еще в детстве. Она пишет о чтении детьми книг для взрослых: «Дети не поймут? Дети слишком понимают! Семи лет Мцыри и Евгений Онегин гораздо вернее и глубже понимаются, чем двадцати. Не в этом дело, не в недостаточном понимании, а в слишком глубоком, слишком чутком, болезненно верном!» В этом по-цветаевски максималистском утверждении, несомненно, есть зерно истины. И совершенно закономерно, что потом, через годы, книги эти перечитываются еще не раз.

Чтение классической литературы подготовило меня к тому, что, переходя из подросткового возраста в юношеский, я открыл для себя Анатоля Франса. Случилось так, что с тех пор две его небольшие книги стали для меня на всю жизнь настольными, самыми главными — это «Суждения господина Жерома Куаньяра» и «Харчевня королевы Гусиные Лапы». Они окончательно сформировали мое мировоззрение, которое потом, за все прожитые годы, у меня не изменилось.

Анатоль Франс придавал большое значение своей книге о Куаньяре, недаром он написал к ней предисловие, которое заканчивается так: «Несправедливость, глупость, жестокость не поражают никого, когда они вошли в обычай. Мы видим все это у наших предков, но не видим у себя. А поскольку в истории прошлого нет ни одной эпохи, когда бы человек не представал перед нами вздорным, несправедливым и жестоким, было бы просто чудом, если бы наш век, по счастливому исключению, оказался избавленным от глупости, коварства и жестокости. Суждения г-на аббата Куаньяра могли бы помочь нам потребовать отчета у своей совести, если бы мы не уподобились тем идолам, у которых очи не видят и уши не слышат. Достаточно нам было бы проявить немного доброй воли и беспристрастия, и мы очень скоро убедились бы, что наши своды законов — это гнездилища несправедливостей, что в наших нравах мы сохраняем унаследованную нами жестокость, алчность и гордыню, что мы почитаем одно только богатство и совсем не уважаем труд; установившийся у нас порядок вещей предстал бы перед нами таким, каков он на самом деле, — убогим, преходящим порядком, который справедливостью самого хода вещей, за отсутствием людской справедливости, обречен на гибель и уже начинает разрушаться: наши богачи оказались бы в наших глазах столь же безмозглыми, как тот майский жук, который продолжает глодать древесный лист, хотя жучок, проникший в его тело, уже пожирает его внутренности; мы не позволили бы усыплять себя плоской и лживой, выспренней болтовней наших государственных деятелей; нам показались бы жалкими наши экономисты, препирающиеся между собой о стоимости обстановки в доме, объятом пожаром. В беседах аббата Куаньяра мы видим пророческое презренье к великим принципам нашей Революции и к демократическим правам, именем которых мы вот уже сто лет, прибегая к всевозможным насилиям и захватам, создаем пеструю вереницу рожденных мятежами правительств, сами же при этом без малейшей иронии осуждаем эти мятежи. Если бы мы позволили себе чуть-чуть посмеяться над этими нелепостями, которые казались величественными и нередко оказывались кровавыми; если бы мы, приглядевшись, обнаружили, что современные предрассудки, точь-в-точь как и предрассудки давних дней, приводят к тем же результатам, уродливым или смешным, если бы мы научились судить друг о друге с благожелательным скептицизмом, то бесконечные распри в самой прекрасной стране мира несколько поутихли бы, а воззрения г-на аббата Куаньяра были бы достойной лептой на благо человечества».

В то же самое время мне посчастливилось случайно наткнуться на дореволюционные издания стихов Саши Черного. Его у нас тогда не издавали, ведь он был белоэмигрантом, хотя, поселившись во Франции, антисоветизмом не грешил. В нем меня привлек тот же редчайший дар, что и у Франса, — сплав лирики и сатиры. Они оба помогли сформироваться моим взглядам на жизнь, на политику вообще и на то, что творилось у нас в стране при Сталине. Это — не преувеличение. В воспоминаниях Стендаля, в его «Жизни Анри Брюлара», я обратил внимание на то, что он, говоря о своем детстве и отрочестве, упоминает о занимавших его в то время политических мыслях. С помощью прочитанной мною в детстве и отрочестве классики, с помощью Франса и Саши Черного нельзя было, по крайней мере, не понять, что под вывеской «победившего в одной стране социализма» (об этом объявил Сталин в 30-е годы!) скрываются отнюдь не свобода, равенство и братство.

Четверть века спустя в мою жизнь так же властно вошел Михаил Булгаков. У него та же мудрость, тонкость и нежность, которые я вижу у Франса. И та же пророческая грустная улыбка. Небольшой рассказ Франса «Прокуратор Иудеи» — как бы эскиз к герою Булгакова в «Мастере и Маргарите», его Понтий Пилат сделан по штрихам, четко намеченным в рассказе Франса.

Между прочим, даже в 30-е годы можно было почерпнуть немало полезного из того, что печаталось у нас, и не из классики. Так, например, широко издавался модный тогда немецкий прозаик Л. Фейхтвангер. Его книги, как и других современных ему западных писателей, издававшиеся у нас, рассказывали о совершенно неведомом нам, советским читателям, мире, раскинувшемся за непроницаемыми границами СССР. И не только о западном мире как таковом, но и о совершенно других людях, отличных от нас, об их чувствах и мыслях, не похожих на те, что принудительно культивировались у нас. Так, например, писатель Тюверлен из романа Фейхтвангера «Успех», во многом голос самого автора, изрекал: «Карл Маркс сказал: философы объясняли мир, задача теперь в том, чтобы переделать его. Я лично думаю, что единственный способ переделать его — это объяснить его. Сколько-нибудь удовлетворительно объяснить его — это значит тихо и без шума переделать его воздействием разума. Переделать его силой пытаются лишь те, кто не в состоянии удовлетворительно объяснить его. Я больше верю в силу написанного слова, чем в пулеметы».

И это публиковалось в стране, где пулемет и тачанка были священными символами!

Следом за книгами меня учила школа, но я имею в виду не процесс обучения, а само пребывание в ее стенах и в коллективе сверстников. Дело в том, что она была необычной, ее можно было назвать советским царскосельским лицеем; в последнем, как известно, учились дети не самых захудалых дворян, и царь российский проявлял большое внимание к лицею. Примерно то же было и у нас. Когда Сталин и его ближайшие соратники обнаружили, что окружены кучей своих детей школьного возраста, они создали специальное учебное заведение, в котором стали учиться дети руководителей партии и государства, Красной Армии и органов госбезопасности, а также лидеров зарубежных коммунистических партий.

Любопытно, что особенно много среди «лицеистов» было ребят примерно моего возраста, можно сказать, детей новой экономической политики (нэпа), которая своим неожиданным изобилием, наверное, и вдохновила нашу элиту на всплеск деторождения. Мы, их дети, общались между собой тесно, особенно если учесть, что всех классов, начиная с первого, в школе было по одному; только в моем возрасте, 1925–1926 годы рождения (разгар нэпа!), их было два — «А» и «Б». Светлана Сталина и Лев Булганин были моими ровесниками, Серго Берия и Воля Маленкова были всего на год старше нас, Светлана Молотова — на два года моложе, одна внучка Горького была моей ровесницей, другая — на два года моложе и т. п. Только Василий Сталин был немного постарше.

Учили нас хорошо. Среди преподавателей были яркие личности, причем уже солидного возраста. Как я понимаю, на них еще сохранился отсвет дореволюционной школы. Так, математику преподавал старый профессор Юлий Осипович Гурвиц, педагог от Бога! Он был у нас классным руководителем, и мы его очень любили, с успехом принимали участие в ежегодных математических детских олимпиадах, проводившихся в Московском университете. Не отставал от нашего профессора и преподаватель истории Петр Константинович Холмогорцев, блистательный оратор. Случайно у меня до сих пор сохранилась тетрадь, двадцать четыре страницы, она от начала до конца заполнена моим домашним сочинением от 1940 года на тему «От смерда до крепостного крестьянина». В нем было о чем поразмышлять по поводу свободы, рабства и тирании.

Думаю, от наших учителей зависела та демократичная атмосфера, которая царила в школе и при которой все дети были равны независимо от занимаемого их отцами положения. Так, Светлана Сталина была отличницей, вполне того заслуживая, а ее брат Василий учился из рук вон плохо и получал соответствующие оценки.

В середине 30-х годов нашу школу не миновала страшная трагедия всей страны, причем немыслимый масштаб этой беды был особенно ощутим в родных школьных стенах, поскольку Сталин обрушил массовый террор прежде всего на своих ближайших сподвижников. У половины моих одноклассников были арестованы отцы, у некоторых — и матери. Все они бесследно исчезли, ни один не вернулся. Много лет спустя, уже в 50-е годы, после смерти Сталина, все они были реабилитированы посмертно.

Мы их всех хорошо знали, ведь мы дружили и общались друг с другом не только в школе, но и домами, много раз в году отмечали дни рождения одноклассников, ходили друг к другу на новогодние елки, делали, наконец, вместе домашние уроки… Все эти родители были очень милыми по отношению к нам и совсем еще не старыми, где-то около сорока лет. Нет, они никак не походили на врагов народа, иностранных шпионов, вредителей, диверсантов и убийц, какими их рисовала официальная пропаганда. Примечательно, что никто из осиротевших ребят не был брошен в специальные детские дома для сыновей и дочерей врагов народа. Думаю, этого не случилось только потому, что у нас училась Светлана Сталина. Ее отец, еще питавший к ней тогда какие-то чувства, не решился лишать ее привычных подруг и друзей, которых стали опекать их оставшиеся на свободе родственники. Последних потому Сталин и пощадил. Так что жизнь осиротевших детей «врагов народа» проходила и дальше на наших глазах, и это, конечно, заставляло нас задумываться о многом. Наша школьная дружба от всего случившегося не пострадала, просто стало меньше домашних праздников, многим уже было негде и не на что их устраивать.

Ни учителя, ни ребята не изменили своего прежнего отношения к детям репрессированных. Настолько их вдруг стало много, этих «врагов народа», что, вероятно, ни разум, ни сердце не могли поверить в реальность «вражеских» происков. Не было ужаса перед тем, что в стране вдруг завелось столько врагов и что они нас всех погубят. Был только ужас перед нараставшей волной массовых репрессий. Был ужас, как во время стихийного бедствия. И уже в этом очень характерном штрихе — отсутствии страха перед «врагами народа» — было заложено будущее разоблачение истоков трагедии, последовавшее только после смерти Сталина.

Мой отец в годы массового террора пострадал, можно сказать, косвенно: у него арестовали родного брата, который работал на Дальнем Востоке. Это был красивый и жизнерадостный человек и, как оказалось, с характером. Сразу после ареста он объявил голодовку и через две недели умер. Это обстоятельство и спасло отца, ведь его брату даже не успели по суду навесить ярлык «врага народа». Но партийную карьеру отцу сломали, его, как тогда говорилось, «бросили» на… искусство. Он стал освобожденным секретарем ЦК партии в Большом театре. Партийная организация театра территориально входила в тот самый Свердловский райком партии, которым до этого руководил мой отец, так что какая-то внутренняя логика в этом назначении была. С тех пор Большой театр стал для меня вторым домом и, можно сказать, второй школой, я там все прослушал и пересмотрел по несколько раз, познакомился со всеми его звездами.

Когда отец дома в одиночестве выпивал, он обычно провозглашал с большой горечью один и тот же лозунг: «Просрали революцию!» Вот под него я и вырос. На его книжных полках стояли светло-желтые толстые тома большого формата в мягких полукартонных переплетах, похожие на телефонные справочники тех времен. Это были полные стенограммы съездов партии. Я любил листать их. Там были все выступления и реплики, а также списки участников. Сколько громких имен! И большинство из них в 30-е годы вдруг исчезли из жизни, оказавшись «врагами народа». Как же так?! Их все знали десятилетиями, избирали на съезды, одного от нескольких тысяч. В стенограммах указывались избравшие их организации — со всех концов страны. Как же всюду могли их проглядеть, как все могли в них так ошибиться?! И почему все они исчезли бесследно? Ведь они умели постоять за себя, умели бороться и отстаивать свои убеждения. В тех же съездовских стенограммах напечатаны их речи, иногда прерываемые из зала, они тут же находчиво отвечали. Горячим дыханием обдавали даже меня, мальчишку, страницы стенограмм. Что же они значили для отца, близко знавшего многих деятелей партии, ставших жертвами сталинского террора! Как отразилась эта страшная эпоха на моем поколении? Думаю, оно раньше времени повзрослело, а что касается моих сверстников по школе, они раньше стали понимать, что на самом деле происходило вокруг.

Продолжила мое образование война. Уже через неделю после ее начала я добровольно отправился в Смоленскую область, на берег Днепра, рыть оборонительные сооружения. Тогда этим делом занялись сотни тысяч старшеклассников. Довелось там хлебнуть горя! Потом отступали под натиском немцев, так что с самого начала войны я увидел ее страшный лик и сам смог убедиться в том, какой неожиданный трагический оборот она приняла для нас. Ведь нас годами готовили к тому, что мы при случае всех врагов разобьем на их же земле, «малой кровью, могучим ударом». Только в годы горбачевской перестройки, с приходом гласности, я смог рассказать в «Огоньке» правду о той трагической эпопее, после которой многие строители оборонительных рубежей не вернулись домой.

Но о самой войне, а не только о ее начале, я не писал. И не потому, что был в стороне от самых главных событий, просто поздно пришел к убеждению, что о ней необходимо написать. Впрочем, сегодня понимаю, что на это у меня сил и таланта не хватило бы. К тому же я до последнего времени не обладал теми знаниями о войне, которые теперь стали у нас доступны. Но все равно до сих пор вся правда о ней, от начала до конца, еще не сказана. Придет время, и кто-то обязательно напишет о Великой Отечественной войне вторую «Войну и мир». Но это случится не завтра. Нужно еще дальше отойти от нее, от неизмеримого ужаса, боли и крови. Л. Толстой написал свой роман через полвека после той Отечественной, а наша война была пострашнее, с той ее никак не сравнишь. Потому и нет до сих пор главной книги о Великой Отечественной.

Кстати, и в моих размышлениях о войне большую роль сыграла литература. Только отслужив с 1941 по 1947 год, я понял, насколько великой книгой является сатирический роман Я. Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». В истории всемирной литературы это Главная книга о главном пороке человечества — воинственной кровожадности. Она — против всех войн и армий, как бы политики их ни называли. Только освободившись от этих двух зол, войны и армии, человечество сможет встать с колен и обрести право на свободную жизнь. Ниже мы еще вернемся к Великой Отечественной, но только в связи с нашим разговором о Сталине и Гитлере.

После войны я закончил факультет журналистики Московского университета (заочно, за пять лет), работал в молодежной печати столицы, затем три с лишним года — в газете «Правда», причем в хрущевские времена, то есть уже тогда, когда наступила так называемая оттепель после сталинской эры. В редакции самой главной газеты страны я не мог не знать того, что на самом деле происходило у нас, в том числе и на вершине власти, тогда общество стало более открытым, чем раньше. А после «Правды» я около тридцати лет работал в редакции журнала «Огонек», был там заместителем главного редактора. Еженедельник всем известный, а во время горбачевского правления он стал одним из самых популярных журналов в мире, его тираж дошел тогда до пяти миллионов! Но мало кто догадывается, что «Огонек» во все времена был придворным журналом (таким же придворным был и Большой театр). При создании «Огонька» Сталин лично инструктировал его первого главного редактора М. Кольцова. Сталин и его ближайшие помощники всегда были близки к редакции журнала. Эта традиция не нарушалась ни при Хрущеве, ни при Брежневе, ни при Горбачеве, а при Ельцине традиционная связь «Огонька» с высшей властью дошла, можно сказать, до своей кульминации: наш сотрудник, заведующий отделом писем В. Юмашев написал за Ельцина три книги его мемуаров. Стал его лучшим другом и даже вошел в семью Ельцина его зятем — общим любимцем (у Ельцина две дочери, а сыновей нет). И этого мало! Юмашев был главой президентской администрации!

Но и на этом его путь наверх не завершился. Быть руководителем огромного чиновничьего аппарата оказалось для него слишком обременительным делом, и он оставил эту должность, чтобы целиком сосредоточиться на личной службе Ельцину и его семье. На пару с президентской дочерью Татьяной он возвысился над совсем уже одряхлевшим главой государства. К сожалению, ничего хорошего из этого не получилось. Кстати, в ельцинские годы журнал существовал только за счет самого главного в стране олигарха Б. Березовского, став, естественно, его рупором.

Так что, будучи в «Огоньке», я за три десятилетия тоже всего насмотрелся. К тому же в качестве корреспондента журнала за эти годы объехал полмира, немало узнал и повидал, не раз освещал для «Огонька» встречи наших лидеров на высшем уровне в разных странах, был свидетелем многих исторических событий. Написал сотни статей, очерков и репортажей, издал более двадцати публицистических книг, в основном — о США, вернее, об американцах, о том, как они живут, поскольку ездил много раз в Америку в течение сорока лет, много по ней путешествовал. Близкое знакомство с ней, конечно, обогатило меня, но взглядов на жизнь не изменило.

Знали — не знали

До сих пор у нас бытует миф о том, что современники страшных сталинских десятилетий не знали о масштабах массового террора, не знали, что счет жертвам шел на миллионы. Только, мол, речь Хрущева на XX съезде партии в 1956 году раскрыла людям глаза. А где были эти глаза, например, в 30-е годы, когда в Подмосковье, самом густонаселенном регионе страны, сотни тысяч заключенных у всех на виду рыли канал Москва — Волга, строили огромные шлюзы и другие технические сооружения? Бывая в те годы под Москвой, я не мог не видеть уходившую за горизонт неохватную панораму гигантской стройки, ее невозможно было скрыть от посторонних глаз никакими заборами, сторожевыми вышками, конвоирами с ружьями и собаками. Наверное, далеко не я один наблюдал все это и запомнил на всю жизнь. Но, возможно, личные впечатления могут показаться субъективными, особенно тогда, когда речь идет о таком деликатном вопросе, как «знали — не знали». Поэтому приведу несколько иных свидетельств.

Тридцать лет, в одно время со мной, с журналом «Огонек» активно сотрудничал Юлиан Семенов. Был репортером, публиковал в журнале очерки, потом — рассказы, наконец стал известным писателем и печатал в «Огоньке» с продолжением, из недели в неделю, из месяца в месяц, свои повести и романы. Все эти годы мы с ним дружили. Оказалось, что выросли мы в Москве в одном и том же кругу советской элиты. Его отец был помощником Н. Бухарина, в свое время ближайшего соратника Ленина и Сталина. Когда Бухарина расстреляли, отец Юлиана был, разумеется, репрессирован. Мы с Юлианом не раз вспоминали о детстве, опубликовали о нем воспоминания, и они во многом оказались схожими. В своей книге «Ненаписанные романы» он рассказывает, как в их доме после арестов один за другим бесследно исчезали люди, вслед за ними зачастую и семьи. Дети не могли не видеть, в каком состоянии постоянного ужаса пребывали их родители. Вот типичная сцена: маленький Юлиан просыпается от шума в квартире и встает с постели. Дальше он пишет:

«Я чуть приоткрыл дверь и увидел в щелку, что папа сидел на табуретке и лаял, обхватив голову костистыми длинными пальцами, а мама одной рукой гладила его лицо, а другой прижимала к груди отцов маузер, который всегда был заперт в столе.

…Отец, кивнув на меня, сказал:

— Если бы не он, я бы знал, что сейчас надо делать.

— Тише, — прошептала мама, — прошу тебя, тише.

— Мальчика жаль, — повторил отец. — А то бы я сделал то, что обязан сделать большевик.

— Тише, — снова попросила мать, — неужели ты не можешь говорить шепотом?

— Я бы сделал то, что надо делать! — вдруг визгливо закричал отец. — Я бы сделал!..»

И еще сцена из той же книги:

«К нашему подъезду подкатила зеленая „эмочка“, и из нее вышли три человека в кепках с длинными козырьками… Быстро вошли в подъезд. Мы удивлялись: куда это они так рано?.. На шестом этаже никто не живет, потому что там всех забрали, на пятом этаже остался один трубач из военного оркестра, но про него говорят, что он „родственник“, и потом у него туберкулез. На четвертом живем мы с Витьком, на третьем этаже всех забрали, на втором квартира Тальки (отец — чекист), а на первый вселился домуправ — после того, как увезли Винтера с женой, которые оказались японскими шпионами…

Трое в кепках вышли из подъезда вместе с Витькиным отцом, дядей Васей, и мамой, Марией Афанасьевной.

— Витенька! — закричал дядя Вася. — Сынок!

— Сыночек! — крикнула его мама. — Сыночка, дай я тебе поцелую! Витенька, дай я тебя поцелую!

Шофер дал газу, и машина умчалась. Витек как стоял на месте, так и замер…

Назавтра в школу Витька не пришел. Урок начался с изучения биографии героя Октября и творца всех наших побед: „Сталин — это Ленин сегодня“».

Страшно читать? Но бывали вещи и пострашнее. Юлиан Семенов сообщает:

«Расстрел ребенка был тогда делом узаконенным: накануне „большого террора“, десятого апреля 1935 года, по предложению Сталина был проведен закон, по которому уголовной ответственности — вплоть до расстрела — подлежали все граждане Советского Союза, начиная с двенадцатилетнего возраста».

А вот как описывает обстановку тех лет Л. Чуковская (дочь К. И. Чуковского) в своем дневнике, опубликованном в 1989 году: «Застенок, поглотивший материально целые кварталы города, а духовно — наши помыслы во сне и наяву, застенок, выкрикивавший собственную ремесленно сработанную ложь с каждой газетной полосы, из каждого радиорупора, требовал от нас в то же время, чтобы мы не поминали имени его всуе даже в четырех стенах, один на один (речь идет о Сталине. — В. Н.). Мы были ослушниками, мы постоянно его поминали, смутно подозревая при этом, что и тогда, когда мы одни, — мы не одни, что кто-то не спускает с нас глаз или, точнее, ушей. Окруженный немотою, застенок желал оставаться и всевластным, и несуществующим зараз; он не хотел допустить, чтобы чье бы то ни было слово вызывало его из всемогущего небытия; он был рядом, рукой подать, а в то же время его как бы и не было; в очередях женщины стояли молча или, шепчась, употребляли лишь неопределенные формы речи: „пришли“, „взяли“».

Каким же надо было быть тогда человеком, чтобы ничего этого не видеть, ни о чем не знать?!

В 50-е годы я подружился с поэтом Д. Самойловым. Он вырос в столице, жил в детстве в коммунальной квартире, учился уму-разуму в обычной московской школе и своем дворе, но его впечатления о 30-х годах такие же, как у Юлиана Семенова и у меня. С Давидом (Дезиком) мы не раз вспоминали то время, о котором он писал: «Мне выпало горе родиться в двадцатом, в проклятом году и столетье проклятом». Он замечает в своих мемуарах, что его детские и подростковые впечатления были «при всей романтической расплывчатости не лишены известной трезвости ума и понимания перспектив… Некоторые собеседники, — продолжает он, — теперь отговариваются тем, что ничего не знали и не понимали в 37-м году. Мы кое-что знали и кое-что понимали».

Самойлов так пишет о своем творчестве в то время:

«Натужность, внутренняя неоткровенность моих стихов, их романтическое велеречие проистекали из страха, настолько вошедшего в плоть тогдашнего времени, что он становился формирующим началом духа, движущей силой фарисейства, обоснованием приятия действительности. Это был высший страх, почти страх Божий. Он был настолько высший страх, что существовал отдельно от низшего — от страха расправы, который нарастал с каждым годом и сопровождал повсюду в часы бодрствования.

Страшные были годы, ни с чем не сравнимые.

Два молодых поэта, Слуцкий и я, оба — поэты, принимающие действительность, — мы каждый день могли ожидать ареста, а дальше — известно что — методы, „бессрочные“ лагеря, погибель. За что, собственно? Только за то, что не умели мы пристроиться к действительности, печатать стихи, где-то числиться и служить. За то, что собирались кучками больше трех, разговаривали, общались, встречались».

И еще одно свидетельство. Оно принадлежит писателю Вячеславу Кондратьеву, всегда предельно искреннему в жизни и своем творчестве: «С самого своего детства — и дома, и в школе, и где-нибудь в гостях у знакомых родителей — я слышал разговоры о том, что кого-то и тогда-то за что-то взяли… Вначале „брало“ ГПУ, потом НКВД, но и то и другое было связано со страшным словом „Лубянка“, ставшим нарицательным. Эти разговоры стали естественным фоном всей моей жизни — с детских лет и до… совсем недавних (написано в 1989 году. — В. Н.)… Мне думается, пора начать серьезный разговор о тех, у кого на совести миллионы жертв. Если малограмотные и нравственно дремучие чекисты первых лет революции и гражданской войны, быть может, сами не ведали, что творили, свято веруя в классовую необходимость жестокости, то следующая генерация этого органа — ОГПУ — имела других людей, уже ясно понимавших, что творят беззакония, фальсифицируя первые процессы конца двадцатых годов: Шахтинское дело, дела Промпартии и Крестьянской трудовой партии».

Не только весь повседневный городской быт был окрашен насилием и страхом. Тотальный террор давал о себе знать, буквально кричал о себе в любой точке огромной страны. Один лишь пример.

В 50-е годы обстоятельства сложились так, что совсем близко, прямо передо мной развернулись события, связанные с публикацией на Западе романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». Я и раньше читал его прозу и стихи, но с того момента глубоко заинтересовался всем его творчеством и жизнью, даже кое-что написал о нем. Вот один штрих из его биографии, имеющий отношение к теме нашего разговора.

Летом 1932 года Пастернак был на Урале и увидел там эшелоны так называемых раскулаченных крестьян. Он потом вспоминал: «То, что я там увидел, нельзя выразить никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невообразимое горе, такое страшное бедствие, что оно становилось уже как бы абстрактным, не укладывалось в границы сознания. Я заболел. Целый год не мог спать». Именно там, прямо под Свердловском, как свидетельствовал сам Пастернак, он «написал много кусков будущего „Доктора Живаго“». Написал не о сталинском терроре против крестьян, просто увиденное заставило его вплотную приступить к роману.

К концу века приобрел широчайшую у нас популярность безвременно ушедший из жизни писатель Венедикт Ерофеев. Он всегда чурался политики, но был близок к жизни народа и называл советский строй «самой высшей и самой массовой формой рабства». Как же другие этого не замечали? В своих воспоминаниях Н. Хрущев пишет, например: «До смерти Сталина мы считали, что все, что делалось при его жизни, было безупречно правильным и единственно возможным для того, чтобы выжила революция, чтобы она укрепилась и развивалась. Правда, в последний период жизни Сталина, до 19-го съезда партии и особенно сразу же после него, у нас, людей из его близкого окружения (имею в виду себя, Булганина, Маленкова и в какой-то степени Берию), зародились уже какие-то сомнения. Проверить их мы тогда не имели возможности. Только после смерти Сталина, и то не сразу, у нас хватило партийного и гражданского мужества открыть занавес и заглянуть за кулисы истории…»

Стоит ли это высказывание комментировать? В нем нет ни фразы без лукавства, без лжи, в основе которой тот факт, что Хрущев, будучи последние двадцать лет жизни Сталина его наместником в Москве и на Украине, весь, с головы до ног, в крови жертв массового террора.

Подобные высказывания, как приведенное выше хрущевское, — традиция не только советских лидеров, но и все того же Гитлера, который, выступая перед немецкой молодежью, объявил: «Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью». Эту «химеру» он заменил фашизмом. А Ленин и Сталин заменили ее «классовой борьбой». Выступая тоже перед молодежью, Ленин сказал: «Наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата». Эту идею творчески развил Сталин: «По мере успешного продвижения СССР к социализму классовая борьба неизбежно будет обостряться…» При таких своеобразных индульгенциях с самого верха так легко и удобно было ничего не видеть и ни о чем не знать!

Как ни странно, утверждение о том, что «не знали», осталось в ходу даже на исходе XX века, причем это заявление принимает уже не форму объяснения-извинения, а характер прямо-таки агрессивный. Наверное, в надежде на людскую забывчивость. Так, один из ведущих публицистов перестройки Е. Яковлев заявил в 1998 году на страницах выпускаемой им «Общей газеты» (думаю, любая другая либеральная газета нижеследующего пассажа не пропустила бы в печать, а в «Обшей газете» у Яковлева своя рука — владыка): «Опасайтесь тех, кто уверяет, что с колыбели не терпели Сталина». Да, это вам не просто вялая констатация: «Мы до 20-го съезда партии ничего не знали…» Это — весьма агрессивное обвинение множества людей, кстати, и процитированных в этой главе.

Чем же вызвано это, казалось бы, неожиданное заявление Яковлева? Да тем, что он сделал себе имя на публицистических книгах, прославлявших Ленина, причем очередную такую книгу издал уже в годы перестройки, и в ней, между прочим, 350 страниц. Допущенный к работе в партийных архивах в течение многих лет, Яковлев не мог не знать!

Кстати, многие немцы после разгрома фашистской Германии тоже утверждали, что не знали о концлагерях и душегубках, просто слепо обожали Гитлера и верили ему…

В заключение наших рассуждений на эту тему можно привести мнение Сергея Довлатова, одного из самых ярких прозаиков второй половины XX века. Ему просто нельзя не верить. Он вырос в советской коммуналке, в самой народной среде, и свидетельствовал:

«В общем то, что Сталин — убийца, моим родителям было хорошо известно. И друзьям моих родителей — тоже. В доме только об этом и говорили.

Я одного не понимаю. Почему мои обыкновенные родители все знали, а Эренбург — нет?

В шесть лет я знал, что Сталин убил моего деда. А уж к моменту окончания школы знал решительно все».

Пятый пункт

В советскую эпоху у нас в стране считалось: человек без бумажки — ничто, есть она у него, значит, и он на самом деле существует. И главным таким документом была анкета, которую приходилось заполнять при самых разных обстоятельствах, начиная с поступления на работу. После заполнения анкеты тщательно проверялись, на что уходили миллионы человеко-часов, а главное, за счет этого процесса кормилось несметное партийно-государственное чиновничество, начиная с органов госбезопасности. Такие анкеты состояли из многих пунктов, пятый, например, требовал сообщить о национальной принадлежности. С годами весь смысл этого пятого пункта сосредоточился на одном — не еврей ли заполнитель анкеты? Всегда существовавший в России бытовой и государственный антисемитизм сохраняется и после Октябрьской революции, несмотря на то, что многие ее организаторы принадлежали именно к этой нации: Ленин (частично), Троцкий, Зиновьев, Каменев и многие другие. Государственный антисемитизм в СССР нарастал по мере того, как старел Сталин, а в Германии, при Гитлере, он с самого начала был положен в основу режима. Нельзя дальше продолжать наш разговор, не задержавшись на общем для Гитлера и Сталина «пятом пункте».

Свои трудные молодые годы в Вене Гитлер вспоминал так: «В этот же период у меня раскрылись глаза на две опасности, которые я раньше едва знал по имени и всего значения которых для судеб немецкого народа я, конечно, не понимал. Я говорю о марксизме и еврействе… Когда я познакомился с деятельностью еврейства в прессе, искусстве, литературе, театре, это неизбежно должно было усилить мое отрицательное отношение к евреям».

Именно в то время Гитлеру не удавалось поступить в академию художеств, у него никак не налаживалась просто нормальная жизнь, одолевала забота о куске хлеба и крыше над головой. Многие в таком же положении винят не самих себя, а других, причем люди с творческими амбициями зачастую считают, что причиной их неудач является засилье евреев в культуре, где их процент якобы непомерно велик по сравнению с их общим количеством. Значит, они, мол, занимают чужие места. «Мое место!» — полагают такие несостоявшиеся люди. Будучи много лет членом Союза писателей, я встречал немало таких завистников, они, как правило, были абсолютно бездарными. Думаю, что и у Гитлера эта идея стала отправным пунктом его ненависти к евреям. Точно так же он довел до абсурда свой патриотизм, объявив немцев высшей расой.

Чтобы каким-то образом возвысить себя над бытовым антисемитизмом, Гитлер увязывает эту тему с политикой: «Когда я увидел, что евреи являются и вождями социал-демократов, с моих глаз спала пелена… Я осознал наконец, кто те злые духи, что сбивают с толку мой народ». Даже в поражении Германии в первой мировой войне виноваты, оказывается, евреи: «Если бы в начале войны, — писал Гитлер в „Моей борьбе“, — мы решились задушить ядовитыми газами 12–15 тысяч этих еврейских вожаков, марксистских вождей, губящих наш народ, как гибли впоследствии от ядовитых газов сотни тысяч лучших наших немецких рабочих различных профессий на фронтах, — тогда миллионные жертвы, принесенные нами на полях войны, не оказались бы напрасными».

Как известно, во время второй мировой войны Гитлер уничтожил шесть миллионов евреев. Готовясь к этому злодейству, он убеждал себя и других: «Евреи держат уже сейчас в своих руках современные европейские государства. Они превращают эти государства в свои безвольные орудия, пользуясь для этого либо методом так называемой демократии, либо методом прямого угнетения в форме русского большевизма… Евреи являются подлинными заправилами биржи в США. С каждым годом евреи все больше начинают вершить судьбы также и этого 120-миллионного народа… Наиболее крупные головы еврейства считают, что уже близок час, когда они увидят исполненной свою заветную мечту и смогут пожрать все другие народы».

Под тем же углом зрения Гитлер рассматривал и вторую мировую войну: «Никогда еще не было войны настолько ярко выраженной и настолько исключительно еврейской. По крайней мере, я принудил их сбросить маски… Я открыл всему миру глаза на еврейскую опасность… Да, мы вскрыли еврейский нарыв, и мир будущего будет вечно благодарить нас».

Приведенное выше упоминание о «русском большевизме» как еврейском орудии занимает в суждениях Гитлера видное место. Так, в «Моей борьбе» он утверждает: «Русский большевизм есть только новая, свойственная 20-му веку попытка евреев достигнуть мирового господства… Чтобы провести успешную борьбу против еврейских попыток большевизации всего мира, мы должны прежде всего занять ясную позицию по отношению к Советской России».

О зоологическом антисемитизме Гитлера говорит и то, с какими словами он обратился к немецкому народу перед своим самоубийством. Из бункера, который уже обстреливался нашей артиллерией, он взывал в своем завещании: «В первую очередь я обязываю лидеров нации и их подчиненных скрупулезно блюсти расовые законы и безжалостно противостоять всемирному отравителю всех народов, международному еврейству». И вот ведь поразительнейший факт! Эти последние (предсмертные!) мысли фюрера полностью совпали с теми мыслями, с которыми и Сталин ушел из жизни. Как известно, перед последним хватившим его ударом он читал документы с Лубянки о подготовке к процессу над «еврейскими врачами-отравителями». Оба тирана словно сговорились быть заодно всей душой до последнего своего вздоха…

Под политику государственного антисемитизма нацисты подводили псевдонаучный фундамент — расовую теорию. Гитлер поучал: «Мы должны суметь убедить наш народ сделать все необходимое для защиты чистоты расы. Мы должны добиться того, чтобы немцы занимались не только совершенствованием породы собак, лошадей и кошек, но пожалели бы наконец и самих себя… Что за жуткая картина, когда сотни тысяч девушек отдаются кривоногим еврейским ублюдкам… Я уверен, что действую вполне в духе Творца Всемогущего: борясь за уничтожение еврейства, я борюсь за дело Божие». Кстати, надо сказать, что религиозностью Гитлер не отличался, но тут, учитывая, видимо, важность проблемы, вспомнил и о Боге.

Об отношении фюрера к расовой теории говорит и такой любопытный факт. Перед отъездом в 1939 году немецкой делегации на переговоры в Москву Гитлер поручил своему личному фотографу снять крупным планом мочки ушей Сталина. В результате такой проверки фюрер убедился, что Сталин евреем не был.

Сталин так громогласно, как фюрер, о своем антисемитизме не заявлял, но всю жизнь был антисемитом, что вполне соответствовало его общему интеллектуальному уровню. В начале своей политической карьеры он скрывал свой антисемитизм, будучи постоянно в окружении многих своих коллег еврейской национальности. Правда, в узком кругу он не стеснялся: по свидетельству грузинского партийного деятеля Арсенидзе, Сталин еще в 1905 году говорил батумским рабочим: «Ленин возмущен, что Бог послал ему таких друзей, как меньшевики! Да вы поглядите, кто они такие! Жиды обрезанные: Мартов, Дан и Аксельрод. Да еще эта старуха Вера Засулич! Разве можно с ними работать? С ними ни в бой, ни на пир. Трусы да лавочники!» Думается, что сталинский антисемитизм, как и в случае с Гитлером, подогревался комплексом неполноценности, комплексом недоучки: его коллеги по партии еврейской национальности явно превосходили по своему развитию убогого провинциала.

Обычно антисемитизм активизируется в кризисных ситуациях. Так и было на пути Гитлера к власти, когда Германия была охвачена тяжелейшим экономическим кризисом, которым воспользовались нацисты с их социальной демагогией и расистской пропагандой. В СССР нарастание государственного антисемитизма пришлось на 30-е годы, когда страну сотрясали массовый террор и насильственная коллективизация сельского хозяйства. На смену интернационализму у нас пришел великорусский шовинизм с неизбежным для него антисемитизмом. В 1938 году в СССР был прекращен выпуск центральной еврейской газеты «Дер Эмес», в ходе кампании массового террора прошли два закрытых процесса по делу «о создании еврейского национального центра», было также разгромлено Общество земельного трудоустройства евреев, а его председатель был расстрелян. Можно сказать, что мы тут шли в ногу с Гитлером. В 1935 году в Германии были приняты законы, которые лишали евреев гражданских прав. В 1938 году произошла так называемая «Хрустальная ночь», вернее, массовый погром по всей стране.

Среди личных книг Сталина, которые он читал и откладывал для себя в свой шкаф, сохранилась книга К. Гейдена «История германского фашизма». В ней Сталин отчеркнул такие авторские слова: «В правом лагере евреи стараются так резко выразить все имеющиеся недостатки, чтобы как можно больше раздражать человека из народа, они культивируют жажду денег, цинизм, жестокосердие, отвратительный снобизм. Много евреев пробилось в лучшие семьи, в результате ведущий слой нации стал по существу чужд своему собственному народу. Это создало предпосылки для работы в левом лагере. Здесь евреи развернули свою низкую демагогию».

Этот факт, относящийся к 1922 году, очень показателен: Сталин не оставлял у себя того, что его не интересовало. Можно лишний раз убедиться, как близки по духу были Сталин и Гитлер, как понимали и даже уважали друг друга. Рыбак рыбака видит издалека! В этом смысле представляет немалый интерес запись, сделанная Геббельсом в своем дневнике в 1937 году (то есть еще задолго до союза Гитлер — Сталин): «В Москве снова показательные процессы. Снова, очевидно, против евреев. Радек и прочие. Сталин прижмет евреев».

Когда Сталин стал всемогущим диктатором, он уже не скрывал своего антисемитизма, как раньше, а в конце жизни он, как бы наверстывая упущенное, вообще, похоже, свихнулся на еврейском вопросе. Как он начинал свою жизнь с уголовных убийств (при грабежах царской казны), так и закончил ее убийствами. Вскоре после Великой Отечественной войны он начал преследовать выдающихся деятелей культуры еврейской национальности. Многие из них были замучены и расстреляны в подвалах Лубянки. А в 1952 году наступила кульминация этого злодеяния — было официально объявлено о якобы имеющем место страшном заговоре, и пресса сообщала: «Недавно человечество узнало о раскрытии в нашей стране террористической группы врачей (среди них перечислялись в основном евреи. — В. Н.), ставивших своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза. Врачи-убийцы, изверги рода человеческого, наемные агенты иностранной разведки, растоптали священное знамя науки, осквернили честь ученых». Среди жертв «извергов» назывались А. Жданов, А. Щербаков и другие, причем обвинялись крупнейшие деятели советской медицины, ученые с мировым именем. Они якобы сотрудничали с международной еврейской организацией «Джойнт», связанной с американской разведкой. Аресты по этому делу начались еще в 1950 году. Организаторы этого судебного дела размахнулись так широко, что в конце следствия был арестован сам министр госбезопасности В. Абакумов (проглядел таких злодеев!). Только в 1970 году бывший член Политбюро и глава советского правительства Н. Булганин рассказал о том, что тогда на самом деле происходило, а журнал «Новое время» лишь в 1993 году опубликовал это признание: «Процесс над врачами, который намечался на середину марта 1953 года, должен был завершиться вынесением смертных приговоров. Профессоров предполагалось публично повесить на центральных площадях в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Свердловске, других крупнейших городах…»

Николай Булганин подтвердил ходившие в течение многих лет слухи о намечавшейся после процесса массовой депортации евреев в Сибирь и на Дальний Восток. Были подготовлены соответствующие документы. Булганин, тогда министр обороны, получил указание от Сталина подогнать к Москве и другим крупнейшим центрам страны несколько сотен военных железнодорожных составов для организации высылки евреев. При этом, по его словам, планировалось организовать крушения железнодорожных составов, «стихийные» нападения на поезда с евреями, с тем чтобы расправиться с ними в пути…

Только смерть Сталина в начале марта 1953 года сорвала этот чудовищный замысел. Так с мечтой о терроре и умер кровавый диктатор. Вскоре после его смерти все обвиняемые по этому делу были реабилитированы.

Кто бы мог предположить, что через полвека после разгрома немецкого фашизма, после смерти Сталина и Гитлера, в России пышным цветом расцветет антисемитизм и фашизм, причем с явно гитлеровским оттенком?! Неужели уже забыто, что именно Гитлер едва не погубил Германию, а Сталин привел нашу страну на край гибели? Ведь мы до сих пор не можем расхлебать все то, что он натворил! Поразительно, что именно такое развитие событий еще полвека назад предсказал известный американский политический деятель и разведчик Аллен Даллес. Он составил докладную записку для американского президента Ф. Рузвельта, в которой утверждал, что Советский Союз погубит уход от официального интернационализма к национал-коммунизму; последний, утверждал Даллес, является более чудовищной формой, сродни немецкому национал-социализму. Он считал, что в результате этого Советский Союз рухнет и распадется на несколько псевдонезависимых государств. И чтобы достичь этого, писал Даллес, необходимо всячески способствовать развитию в России националистических тенденций. Как известно, Сталин сделал все, чтобы оправдать это предсказание: заложенные им мины замедленного действия под систему межнациональных отношений в нашей стране сработали и разнесли на куски Советский Союз. Сыграл свою роль в этом и антисемитизм…

Путь наверх

Сталин и Гитлер принялись штурмовать политический Олимп примерно в одно и то же время, в 20-е годы. Гитлер начинал свой путь, можно сказать, с нуля, а Сталин, будучи на десять лет старше, уже имел за плечами немалый политический опыт. Как и во многом другом, в их восхождении к власти немало общего. Иначе и быть не могло: уж больно натуры схожие! Английский историк А. Буллок пишет: «В них очень отчетливо выражена присущая обоим уверенность в том, что они отмечены особым предназначением и, следовательно, нормы обычного человеческого поведения не имеют к ним никакого отношения. В свою очередь, именно уверенность такого рода обеспечивает возможность для непосредственного сравнения этих двух исторических фигур». Буллок также подчеркивает: «Как Сталин, так и Гитлер считали жестокость несомненным достоинством». К этому остается добавить и еще одно их общее всепобеждающее качество — беспринципность. Но главное в их жизни, главное, что пронизывает все поры руководимых ими партий, нацистской и коммунистической, и служит их питательным ферментом, — это ненависть. Ненависть к врагам, ко всем инакомыслящим, которым уготована одна судьба — физическое уничтожение или, в крайнем случае, рабский труд. Оба они, Гитлер и Сталин, так спешили с этим своим важнейшим делом, что одновременно, к 1934 году, уничтожили у себя даже намек на какую-либо оппозицию.

И еще красноречивый факт: в 1933 году Сталин и Ватикан первыми признали новую немецкую власть во главе с Гитлером.

В тяжких условиях, на которые была обречена Германия после поражения в первой мировой войне, немецкие фашисты с их реваншистскими лозунгами набрали известную силу и уже в 1923 году устроили путч, который провалился (словно большевики в 1905 году). Гитлер и другие заговорщики попали в тюрьму, ему дали пять лет, но отсидел он меньше девяти месяцев, причем в таких условиях, что сумел написать там свою книгу «Моя борьба», свободна принимал в тюрьме посетителей, кормился из ресторана и т. п. Можно сказать, что, как и Сталину, ему, бунтовщику, обижаться на власти было грешно.

Стоит обратить внимание на более чем либеральное отношение властей к фашистским заговорщикам. Окажись тогда суд построже, может быть, удалось бы избежать распространения коричневой чумы. Вот так же и у нас в стране, больше всех пострадавшей от сталинизма и немецкого фашизма, власти явно недооценивают угрозу этих двух страшных призраков, все еще не канувших в вечность, не видят в них большой опасности. Но ведь точно так же думали о фашизме и немецкие власти в 20-е годы. И что из этого вышло?

Еще одна из множества общих характерных черт у Сталина и Гитлера: последний тоже в начале своей политической карьеры ничем не блистал. Его ближайший коллега вспоминает: «Речь Гитлера риторически слаба, интеллектуально равна нулю, наиболее сильным ее моментом является способность оратора передавать эмоциональное возбуждение. Возможно, Гитлер верит в то, что говорит; во всяком случае успех ему приносит тон эмоциональной убежденности. То есть примитивная ступень ораторского искусства».

Тем не менее с самого начала политической карьеры у Гитлера ярко проявилась идея избранности. Он сам признавался: «Порой мне казалось, что я, как Иисус Христос, пришел в храм моего Отца и увидел в нем менял». Его соратник по партии вспоминает: «У Гитлера все сильнее стали проявляться наполеоновские и мессианские замашки. Он заявлял, что чувствует себя призванным спасти Германию, и пусть не сейчас, но позже ему обязательно выпадет эта роль. Он проводил целый ряд параллелей между собой и Наполеоном».

Бесноватая риторика Гитлера вполне сочеталась с общим стилем набиравших силу фашистов. Начальник его охраны вспоминал: «Мне часто приходилось при выполнении своих обязанностей наблюдать за поведением Гитлера в мюнхенских пивных. Шутники тогда говорили, что если бы не было мюнхенского пива, то не было бы и национал-социализма. Как известно, будущий фюрер начинал свою деятельность в мюнхенских пивных, где сперва выступал как агитатор-одиночка, а затем как глава созданной им партии. Идеи реванша, воинственные призывы к походам на Запад и на Восток, погромные выкрики, заклинания имели особый успех в возбужденной атмосфере пивных». Далее тот же источник сообщает, что дело часто доходило до драк, в которых Гитлер и его сторонники избивали своих противников, причем часто и пивными кружками.

Близкий к Гитлеру в начале 30-х годов Г. Раушнинг вспоминает о таких же скандальных погромно-пропагандистских акциях: «То, что я видел своими глазами, то, что мне рассказывали знакомые, было проявлением несдержанности на грани полного распада личности. Вопли, буйство, топание ногами, вспышки гнева напоминали выходки невоспитанного, избалованного ребенка; но, несмотря на всю эту гротескность и кошмарность, сумасшествием это не было… Очевидно, тогда начинался период, когда Гитлер с помощью точно рассчитанных вспышек гнева хотел посеять панику в своем окружении и лишить его воли к сопротивлению. Люди начинали бояться его непредсказуемости».

Того же добивался и Сталин, который только тем и занимался, что, говоря словами Раушнинга, «сеял панику в своем окружении и лишал его воли к сопротивлению». Правда, добивался он этого другими методами: под маской ледяного спокойствия в сочетании с грубостью, оскорблениями и угрозами.

Секретом успеха Гитлера было то, что уже к началу 30-х годов в Германии оформился зловещий союз: национал-социализм, милитаризм и монополизм. Тот же Раушнинг писал: «Решающим для карьеры Гитлера уже на первом этапе было то, что он установил самые тесные связи с баварскими толстосумами». На послевоенном Нюрнбергском процессе бывший нацистский министр экономики Функ свидетельствовал: «В разговорах с промышленниками фюрер подчеркивал все снова и снова, что он является врагом государственной экономики и так называемого планового хозяйства и что он считает абсолютно необходимым свободное предпринимательство и свободное соревнование, чтобы достичь наилучших результатов». На это «пушечный король» Крупп отреагировал так: «Экономика нуждается в спокойном поступательном развитии. В результате борьбы между многими немецкими партиями и силами беспорядка не существовало возможности для производственной деятельности. Мы — члены семьи Крупп — не идеалисты, а реалисты, у нас создалось впечатление, что Гитлер обеспечит нам необходимое здоровое развитие. И он действительно сделал это».

Как и у Сталина, у Гитлера главным средством в борьбе за власть и ее упрочение стала партия. По своей структуре, организации работы, методам и целям обе партии, нацистская и коммунистическая, были похожи, как близнецы. Их руководство находилось на положении небожителей, безраздельно царивших над рядовыми партийцами. Любопытно, что Гитлер при создании своей партии оценивал ее перспективную численность в 10 процентов от населения страны, примерно так же обстояло дело и в сталинской партии. Оба лидера считали, что щупальца партии должны проникать всюду, буквально во все сферы жизни общества. Партийные решения, спущенные сверху, были законом. Как с этим обстояло у нас, широко известно. То же самое наблюдалось и в Германии. А. Шпеер пишет в своих мемуарах: «Рядовые члены партии были воспитаны так, что большая политика их не касалась, была слишком для них сложна. И они не были обязаны брать на себя ответственность. Вся система была направлена на то, чтобы у них не возникало угрызений совести. В результате все разговоры между этими однозначно мыслящими людьми были всегда стерильными. Им было не в чем убеждать друг друга».

Это свидетельство с той, немецкой стороны, а вот и с нашей — оно принадлежит личному переводчику Сталина В. Бережкову. В канун войны Бережков работал в Берлине в нашем посольстве, не раз встречался с Гитлером и его ближайшими сподвижниками, а во время Великой Отечественной войны был переводчиком Сталина, в том числе и во время его встреч с западными лидерами (в совершенстве знал не только немецкий, но и английский). Итак, Бережков пишет в своих воспоминаниях: «Мне, работавшему еще в довоенной нацистской Германии, трудно было не заметить, как и там и тут сходными методами возвеличивались Сталин и Гитлер. Те же массовые сборища, тот же пропагандистский угар, то же искусство — помпезное, с заданными параметрами положительного героя, фактически тот же самый „социалистический реализм“… И Гитлер, и Сталин без конца льстили своим народам. Гитлер величал немцев расой господ. Сталин громогласно объявлял советских людей первопроходцами, строителями коммунизма, прокладывавшими новые пути человечеству. А тихонечко, себе в усы, обзывал дураками. Общество было обречено и слышать и говорить только то, что разрешалось. Судьба инакомыслящих была одинаковой — они были упрятаны в лагеря или уничтожены. Так что существовала единственная альтернатива верноподданничеству. Ну а те, кто попрактичней, поэластичней, вовремя перестроились. При Гитлере многие коммунисты стали нацистами. Вышли из одной партии и вошли в другую. Больше всего перестройщиков было в рабочей среде. Как говорится, в гуще народной».

Гитлер приветствовал перебежчиков из коммунистического лагеря, он говорил, что из либерала никогда не получится хорошего нациста, а из коммуниста легко получится. Впоследствии я сам убедился в этой истине, познав ее, можно сказать, от противного. В качестве корреспондента я в годы «холодной войны» не раз бывал как в Западной, так и Восточной Германии и смог убедиться, что в последней бывшие нацисты прилично устроились, не то что в Западной Германии. То есть подмеченный фюрером процесс там пошел наоборот (но по той же логике!): нацисты перестраивались в коммунистов. Стоило только взглянуть на сохранившуюся в ГДР нацистскую военную форму! Как известно, в Западной Германии нацизм был осужден еще на Нюрнбергском процессе, там за пропаганду фашизма дают тюремный срок, там в ходе денацизации осудили десятки тысяч фашистов. А в России, как сообщают средства массовой информации, на исходе XX века выходило более ста фашистских газетенок! И нет, как и не было, закона против пропаганды фашизма!

Нет, недаром Гитлер не раз заявлял, что национал-социализм есть то, чем мог бы стать марксизм с небольшими поправками. Фюрер признавался, что многому научился у Ленина и Троцкого, в том числе тому, как обманывать и вести за собой массы. «Я многому научился у марксистов, — говорил Гитлер, — и я признаю это без колебаний. Я учился их методам».

Как известно, главным идеологом фюрера был Геббельс. Коллега Геббельса по 30-м годам Г. Раушнинг вспоминает: «Геббельс, и не только он один, в годы борьбы почти торжественно заявлял о глубоком родстве национал-социализма и большевизма; подобное же мнение о большевиках развивалось и после прихода нацистов к власти, хотя об этом уже не говорили в открытую». Но и этого мало! В своем дневнике Геббельс писал: «Штеннес говорит, что я — Сталин нашего движения, который оберегает чистоту идеи. Я не Сталин, я им стану». В том же дневнике Геббельс с гордостью заявляет: «Я — национал-большевик!» И еще одно любопытное признание Геббельса из его дневника от 1940 года: «Теперь мы связаны с Россией союзом. До сих пор это было нам выгодно. Фюрер увидел Сталина в фильме, и он тотчас показался ему симпатичным. С этого, собственно, началась германо-русская коалиция».

Никак нельзя забывать о том, что основатели обеих партий, нацистской и коммунистической, спекулировали на том, что они якобы защищают интересы трудящихся. Как известно, Ленин с самого начала своей революционной деятельности решил создать «партию, опирающуюся на рабочее движение». Точно так же сформулировал свою задачу и Гитлер, создавая нацистскую партию. Не случайно при сравнении обеих партий, нацистской и коммунистической, дело доходит до анекдотов: обе они прежде всего именуют себя рабочими, социалистическими и революционными. И обе, придя к власти, стали единственными партиями в своих странах.

Троцкий называл Гитлера и Сталина близнецами. То же самое можно сказать и об их партиях, которые, придя к власти, превратились просто в государственные структуры, вернее, в государственно-партийные мафии и нуждались поэтому не в политических лидерах, а в «крестных отцах». Сам факт наличия одной-единственной политической партии на всю страну — абсурд. Вот четкое определение понятия «партия», данное в толковом словаре Уэбстера, второй на Западе книге после Библии: «Группа людей, объединенных общими целями и намерениями, придерживающаяся одного и того же мнения по поводу окружающих явлений; объединенная определенными политическими взглядами и пытающаяся с помощью выборов продвинуть своих представителей в официальные органы власти».

В последних словах весь смысл! Нацистской и коммунистической партиям после захвата власти, тут же ставшей абсолютной, тоталитарной, вовсе не требовалось добиваться каких-то позиций и конкретных мест в государственной машине и законодательных органах, им не угрожало никакое политическое соперничество. Они сами были этой машиной и этими органами!

Еще примеры из жизни нацистов и коммунистов. У нас — красный флаг с серпом и молотом, у нацистов — красный со свастикой. И мы, и они отмечали 1 мая праздник труда и весны, а 8 марта — женский день. И у них, и у нас были субботники; лучше всех проявившим себя на субботнике немцам выдавались почетные жетоны, на которых был оттиснут серп и молот. Подобный перечень можно продолжать и продолжать, причем не только в области общественной жизни и партийной работы, но и во многих других сферах вплоть до литературы и искусства, к чему мы еще вернемся. Можно также вспомнить, что Сталин ходил без погон, но в полувоенной форме, в сапогах, — и Гитлер тоже. У Сталина — усы, у Гитлера — усики. И самое главное: у них и у нас партийно-государственный колосс держался на двух опорах — всесильных карательных органах и всеохватной пропагандистской машине. Подруби одну из них — и все рухнет. Так, кстати, и случилось с КПСС.

Согласно теме нашего разговора, мы ведем речь о немецких фашистах и наших коммунистах, но не только немецкие нацисты видели в Сталине родную душу. Такой вот пример. У нас мало кому известно, что среди русских эмигрантов, покинувших Россию после Октябрьской революции, тоже были фашисты. Мне об этом подробно рассказывала известная в годы перестройки публицист Н. Ильина, которая тогда была одним из самых активных авторов «Огонька». В памфлете «Привидение, которое возвращается» она, в частности, писала:

«Вождь российских фашистов в штате Коннектикут, А. Восняцкий, в 1939 году чрезвычайно хвалебно отозвался о Сталине. Чем же так угодил Восняцкому Иосиф Виссарионович? А тем, что он „уничтожил больше коммунистов, чем Гитлер, Муссолини и Чан Кайши, вместе взятые!“

Вождь русских фашистов в Маньчжурии, К. Родзаевский, заявил: „Не сразу, постепенно, шаг за шагом, пришли мы к этому выводу. И решили: сталинизм и есть то самое, что мы ошибочно называли „российским фашизмом“. Это наш российский фашизм, очищенный от крайностей, иллюзий и заблуждений“».

Ильина пересказывает и цитирует письмо Родзаевского Сталину, написанное после окончания второй мировой войны. Она продолжает: «Много ошибок совершил он, Родзаевский, в своей жизни, и все потому, что долго не понимал того, что понял недавно: Иосиф Сталин и есть тот вождь, в котором нуждалась Россия. Он навел в этой стране порядок, привел ее к победе, расширил ее границы. Да, он, Родзаевский, работал на японцев, надеясь, что с их помощью удастся очистить Россию от коммунистов. Да, во время войны сочувствовал Германии, ибо верил: Гитлер избавит Россию от евреев. Спасения России искал на стороне, а главное просмотрел, а главного не заметил: мудрости ее вождя! Родзаевский убежден: Сталин понимает, что евреи — наиболее коварный внутренний враг России, и сам сумеет решить наболевший еврейский вопрос».

Как мы говорили выше, Сталин как раз в то самое время и обдумывал так называемый «еврейский вопрос», причем точно в духе Родзаевского! Свое письмо к Сталину Родзаевский закончил такими словами: «Я хочу начать новую жизнь как национал-коммунист и убежденный сталинист!»

На тему кровной или, как теперь говорят, генетической связи между сталинизмом и фашизмом есть множество фактов и документов, но, пожалуй, одним из самых потрясающих является письмо великого русского ученого И. П. Павлова, которое он написал в Совет Народных Комиссаров в декабре 1934 года. Ему тогда было уже 85 лет, он был нобелевским лауреатом, известным во всем мире. Наверное, он просто не мог больше молчать, решил, что терять ему уже нечего, а того, что большевики погубили Россию, он, настоящий ее патриот, пережить не мог. В письме он заявил: «Вы напрасно верите в мировую революцию. Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До вашей революции фашизма не было. Ведь только политическим младенцам Временного правительства было мало даже двух ваших репетиций пред вашим октябрьским торжеством. Все остальные правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас… Мне тяжело не от того, что мировой фашизм попридержит на известный срок темп естественного человеческого прогресса, а от того, что делается у нас и что, по моему мнению, грозит опасностью моей Родине».

К сожалению, и через шестьдесят с лишним лет это письмо звучит не просто как исторический документ, но и по-прежнему как предостерегающий призыв. В 1999 году наш известный политический деятель А. Яковлев, вспоминая о своем печатном выступлении против литературных черносотенцев еще в 70-е годы, сказал в интервью газете «Известия»: «Я с грустью констатирую, что все, кого я тогда критиковал, сегодня находятся в авангарде псевдопатриотической борьбы: журналы „Молодая гвардия“, „Наш современник“… Сталин это сообразил первым, апеллируя во время войны к „великому русскому народу“. Но чувство национального превосходства — оно поганое, это чувство толпы, невежества, зависти. В условиях нашего уголовного государства оно может дать всходы: угроза фашизма — фашизма российского разлива — у нас вполне реальна». (Обратите внимание, что Яковлев назвал наше государство уголовным в 1999 году, но нам не привыкать: оно было таким же и при Сталине.)

В свете всего сказанного выше не приходится удивляться тому, что именно Сталин помог Гитлеру прийти к власти. Дело было так. Еще в 1924 году Сталин обратил внимание на одно высказывание известного в то время советского публициста К. Радека. Сталин заявил: «Радек считает главным врагом Германии фашизм и полагает необходимой коалицию с социал-демократами. А наш вывод: нужен смертельный бой с социал-демократами». Сталин через Коминтерн объявил нашими главными врагами социал-демократов, назвав их «врагами пролетариата, более опасными, чем явные приверженцы грабительского капитализма». И в этом он тоже сошелся с Гитлером, который считал социал-демократов своими злейшими врагами, потому что именно они были главным препятствием на его пути к власти в Германии.

В 1932 году коммунистическая партия Германии набрала на выборах более пяти миллионов голосов. Если бы она выступила единым фронтом с немецкими социал-демократами, то Гитлер не смог бы победить на выборах. Но Сталин запретил немецким коммунистам блокироваться с социал-демократами. Ошибка Сталина? Нет, конечно! Просто фашизм был ему ближе по духу, чем социал-демократические идеи. Личный переводчик Сталина В. Бережков, которого мы выше уже цитировали, со знанием дела свидетельствует: «Сталину всегда импонировал нацистский вождь. Еще до его прихода к власти Сталин считал главной опасностью не национал-социалистов, а социал-демократов, которых он заклеймил кличкой „социал-предателей“. Такое его отношение понятно: именно идеи социал-демократии угрожали подорвать созданную им в СССР диктатуру и поставить под сомнение его личную неограниченную власть, методы же нацистов были близки ему по духу».

Что касается общих методов, то по этому поводу писатель Ю. Борев, большой специалист по биографии Сталина, сделал такое меткое замечание: «Убитый Киров стал подожженным рейхстагом Сталина». Как известно, Гитлер, чтобы окончательно укрепить свою диктатуру, в 1933 году поджег в Берлине рейхстаг и развязал после этого террор против всех, кто мешал ему. Сталин же в 1934 году спровоцировал убийство Кирова, своего ближайшего соратника, ходившего у вождя даже в личных друзьях, и затем тоже развязал массовый террор против собственного народа, уничтожив миллионы ни в чем не повинных людей. Кстати, заодно, убив Кирова, он избавился от своего последнего главного политического соперника и окончательно утвердился в роли единоличного диктатора. Так что они оба, Гитлер и Сталин, почти одновременно подмяли под себя народы своих стран, завершив к середине 30-х годов процесс их полного порабощения.

Сталин пристально следил за тем, как Гитлер шел к власти. В своей личной библиотеке Сталин хранил книги о нем и немецком фашизме, на них сохранились его пометки, по которым можно судить о том, что многое роднило этих двух монстров. Как потом оказалось, Гитлер тоже проявлял большой интерес к Сталину и его карьере. Ниже мы еще не раз продемонстрируем их взаимные симпатии, которые существовали до середины 30-х годов, когда отношения между СССР и Германией обострились, чтобы затем вновь резко сблизиться в 1939 году. В. Бережков в своих мемуарах вспоминает о том, как в 1934 году на очередном заседании Политбюро зашел разговор о том, что Гитлер расправился со своим главным политическим соперником Э. Ремом и перебил его соратников — командиров штурмовых отрядов. «Вы слыхали, что произошло в Германии? Гитлер, какой молодец! — восхищался Сталин. — Вот как надо поступать с политическими противниками». А ведь Рем сыграл ключевую роль в приходе Гитлера к власти. Но он мог в будущем стать соперником фюрера, поэтому последний вероломно убил его. Можно вспомнить и о том, что из семи членов Политбюро, избранных в мае 1924 года на XIII съезде партии, первом после смерти Ленина, шестеро (то есть все, кроме самого Сталина!) оказались «врагами» и были уничтожены.

Восхищение Сталина тем, как Гитлер расправился с Ремом, зеркально повторилось, когда фюрер, в свою очередь, горячо одобрил Сталина за то, что он уничтожил своих генералов и маршалов в канун войны. Но фюрер вспомнил об этом не потому, что Сталин тем самым подорвал мощь нашей армии, а потому, что на него в 1944 году совершили покушение нацистские генералы. Гитлер пожалел, что он раньше не сделал со своими военачальниками того, что совершил Сталин весьма предусмотрительно, по мнению фюрера.

Примечательно, что в конце 20-х и в начале 30-х годов, когда Гитлер уверенно шел к власти, советско-германские отношения переживали как бы медовый месяц. Известно, что до первой мировой войны связи между Россией и Германией были весьма тесными, что, кстати, ярко отразилось на русской литературе XIX века. Наука, культура, экономика — все входило в круг общих интересов обеих стран. Противостояние в первой мировой войне и революция в России ослабили эту традицию, но уже в 20-е годы связи между странами стали оживляться. В русле нашей темы стоит вспомнить хотя бы о том, насколько оживились контакты Германии и России в такой специфической области, как военная.

До сих пор у нас мало кто знает, что 20 тысяч немецких офицеров прошли боевую подготовку на авиабазах и танкодромах Советского Союза. Эти офицеры, составившие в скором будущем костяк гитлеровской армии, по праву считали своими альма-матер Липецк и Казань. Именно в этих городах закладывалась основа мощных гитлеровских воздушных и танковых армий. Представители командующего состава Красной Армии тоже наезжали в Германию, но далеко не в таком количестве и, конечно же, не с такой пользой для себя, как это получилось у немцев, которые вскоре вернулись к нам уже в качестве завоевателей. Сталин рассчитывал, что обученные у нас немецкие офицеры пойдут потом походом на Западную Европу, главным образом на ненавистную ему Англию, которую, кстати, так же люто ненавидел и фюрер. Но, увы, в результате вышло, что Сталин помог Гитлеру подготовить первоклассную армию на свою голову. Легко представить гнев Сталина, когда стало ясно, что обучение немцев в Липецке и Казани может выйти стране боком. Сталин, как мог, попытался себя утешить: расстрелял всех, кто имел отношение к этой акции, от маршала Тухачевского, дипломата Крестинского и публициста Радека до комендантов аэродрома в Липецке и танкодрома в Казани. Типичное сталинское решение. Он всегда с особым усердием уничтожал людей за свои собственные ошибки, чтобы некому было потом о них вспомнить.

Но не только военное сотрудничество отличало тогда советско-германские отношения. К началу 30-х годов Германия далеко обошла все другие страны Запада по объему торговли с СССР. Можно вспомнить и о таком событии, как заключение в 1933 году Договора о дружбе, ненападении и нейтралитете между нашей страной и Италией, возглавлявшейся тогда Муссолини. Договор коммунистов о дружбе с фашистами!

При вхождении Гитлера и Сталина во власть можно отметить еще одну общую черту: они оба вылезли на самый верх, можно сказать, «из грязи в князи». Так обычно и случается в результате резких политических катаклизмов, в результате революций, которые из-за этой печальной закономерности изначально обрекаются на неудачу, причем неминуемо сменяются термидором, реакцией. Известно, что Сталин и Гитлер еще до вхождения во власть добродетелями не отличались, а уж в роли «князей» проявили себя так, что весь мир содрогнулся.

Вообще захват власти Сталиным несказанно удивил даже его ближайшее окружение. Гитлер шел к власти как бы сам по себе, поднимаясь шаг за шагом. Сталин же долго находился в тени Ленина, причем даже не на втором, а на третьем плане. Как известно, Октябрьскую революцию сделали Ленин и Троцкий, а Сталин был в то время не из самых первых их помощников. Об этом свидетельствует много фактов и документов, в том числе воспоминаний. Это уже потом, много лет спустя, сталинские пропагандистские холуи сочинили под его диктовку, что он наравне с Лениным возглавлял революцию. А ведь даже в 1920 году, когда Сталин уже обрел определенный вес в партийной верхушке, о нем никто и не думал упоминать хотя бы как об одном из руководителей Октября. Так, сохранилась стенограмма торжественного вечера по случаю третьей годовщины революции (то есть в 1920 году), в ней, естественно, много имен и фактов, но Сталин вообще не упоминается!

Кому мало таких доказательств, те могут ознакомиться с мнением самого Сталина по этому вопросу. В 1918 году, в первую годовщину Октябрьской революции, Сталин заявил: «Вся работа по практической организации восстания происходила под непосредственным руководством Председателя Петроградского Совета Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом Троцкому». В 1918 году Сталин никак не мог сказать иначе, поскольку так и было на самом деле, но зато потом он всю свою оставшуюся жизнь употребил на то, чтобы лишить Троцкого этой сомнительной славы и приписать ее себе.

Наконец, еще одно примечательное свидетельство, оно принадлежит меньшевику Н. Суханову, который считал Троцкого наравне с Лениным ответственными за «крах России», «великую смуту» и «крушение демократических надежд». Суханов писал: «Кому же не ясно, что перед нами нет никакой „советской“ власти, а есть диктатура почтенных граждан Ленина и Троцкого и что диктатура эта опирается на штыки обманутых ими солдат и вооруженных рабочих, которым выданы неоплатные векселя на сказочные, но не существующие в природе богатства». Как видите, снова ни слова о Сталине.

В апреле 1922 года на Пленуме ЦК партии среди прочих очередных постановлений было решено ввести должность генерального секретаря. Подразумевалось, что это будет высшая техническая должность в партийном руководстве, что ее обладатель возглавит никак не партию, а наведение в ее центральном аппарате элементарного порядка. Сталин же сумел использовать этот пост, порученный ему, в борьбе за личную власть. Ему, конечно, крупно повезло, что в то время Ленин тяжко заболел и фактически отошел от дел. Но даже и в той ситуации окружению Ленина и в страшном сне не могло привидеться, что Сталин скоро займет его место. А Сталин сумел доказать, что тот, у кого в руках партийный аппарат, может в тоталитарном государстве добиться всего. Точно так же действовал и Гитлер, он с не меньшим успехом подтвердил верность этой аксиомы. Причем ему при этом было легче, чем Сталину, у него не было могучих политических соперников, какие были у Сталина. Но они увлеклись борьбой друг с другом за ленинский трон и не заметили, как пропустили вперед Сталина.

Незадолго до этого печального исхода смертельно больной Ленин в один из моментов просветления собрался было сместить зарвавшегося Сталина с поста генерального секретаря, но не успел. Есть историки и современники тех событий, которые считают, что Сталин приложил руку к смерти Ленина. Так, Троцкий в своих мемуарах заметил, что только «болезнь помешала Ленину политически разгромить Сталина». Еще Троцкий писал: «Если Сталин убил всех соратников Ленина, то почему не мог отравить и самого вождя».

Уже на исходе нашего века обнаружились документы, по которым можно предположить, что Сталин действительно был причастен к смерти Ленина. Один из старейших соратников Ильича, Н. Валентинов, оставил воспоминания, в которых, в частности, говорится о последнем, роковом ударе, окончательно свалившем больного Ленина. Это случилось в 1923 году. Крупская вспоминала: «С июля 1923 года пошло выздоровление, явилась возможность не только сидеть, но и ходить, опираясь на палку. Речь начала возвращаться именно в октябре». Такое улучшение здоровья вождя было неожиданным для всех, включая его самого. И как он на это отреагировал? Никого не предупредив, он поспешил на машине в Москву, в Кремль. Н. Валентинов пишет, со слов сестры Ленина, М. И. Ульяновой, сопровождавшей Ильича в той поездке: «Всю дорогу из Горок Ленин погонял шофера, чего прежде никогда не делал… Пройдя в свой кабинет в Совнаркоме, Ленин потом прошел в свою квартиру. И долго искал там какую-то вещь. И не нашел. Ленин пришел от этого в сильнейшее раздражение, у него начались конвульсии. По приезде Мария Ульянова рассказала об этом доктору. После чего доктора вызвали Крупскую, которая заявила: „Я не хочу, чтобы разнесся слух, будто какие-то письма и документы у него украдены. Такой слух может принести только большие неприятности. Я прошу вас забыть все, что говорила Мария Ильинична…“»

Ленин искал документы, связанные со снятием Сталина с его поста, в частности полный текст своего завещания, в котором он давал должную оценку Сталину, предрекавшую его отставку с поста генерального секретаря. Но Сталин опередил его! Выкрал те бумаги, что было совершенно в его стиле. Ленин этого перенести не мог и окончательно свалился в постель, стал вообще недееспособным. Крупская потому и не хотела пока раздувать скандал, потому что боялась за жизнь Ильича. Если все так и было на самом деле, то можно сказать, что Сталин помог Ленину уйти в мир иной. Во всяком случае, такая версия высказана в нашей прессе, и фантазией она не выглядит. Бывший помощник Сталина, Бажанов, вспоминал о том, как Сталин реагировал на смерть Ленина: «Сталин был радостно возбужден. Никогда я не видел его в таком приподнятом настроении, как в те дни после кончины Ленина».

Среди большевиков главной драматургической пружиной всегда являлась борьба за власть. Не Сталин это придумал. На поверхности она, как правило, прикрывалась видимостью идейных противоречий, но когда дело доходило до того, кто над кем возьмет верх (для большевиков, например, это всегда был вопрос жизни и смерти, у них власть никогда не переходила от лидера к лидеру тихо-мирно, по определенному закону), налицо оставался только инстинкт выживания, самосохранения. Так, Ленин, проигрывая в идейной борьбе эсерам, безжалостно и вероломно уничтожил их, украв при этом их лозунги. Точно так же Сталин по-бандитски покончил с Троцким. Наверное, для Сталина это была самая роковая веха в бесконечном перечне его кровавых преступлений.

«И Троцкий, и Сталин, — отмечал советский историк Д. Волкогонов, — были личными антиподами, но оба остались типичными большевиками». Говоря же о бескомпромиссном конфликте между ними, Волкогонов подчеркивает: «Нельзя забывать, что одной из главных причин борьбы явились не столько общеидеологические вопросы большевизма, сколько глубочайшая личная неприязнь друг к другу».

Это верно, так оно и было. Раз и навсегда заклеймив Сталина как «наиболее выдающуюся посредственность нашей партии», Троцкий неоднократно отзывался о нем вот в таком духе: «Политический кругозор его крайне узок. Теоретический уровень столь же примитивен. Его компилятивная книжка „Основы ленинизма“, в которой он пытался отдать дань теоретическим традициям партии, кишит ученическими ошибками… По складу ума это упорный эмпирик, лишенный творческого воображения… Его отношение к фактам и людям отличается исключительной бесцеремонностью. Он никогда не затрудняется назвать белым то, что вчера называл черным. Сталинизм — это прежде всего автоматическая работа аппарата».

Надо сказать, что Троцкий отличался высокомерием, что в конфликте со Сталиным сыграло немалую роль: он слишком долго не хотел считаться с возросшим могуществом Сталина, как бы не замечал его, был уверен, что место второго после Ленина главного большевика является его личным наследством. Когда Троцкий спохватился, было уже поздно. Сразу же после Октябрьский революции Сталин предусмотрительно начал обкладывать Троцкого, как опытный егерь волка во время охоты. С каждым годом Сталин все больше и больше походил на маньяка, обуреваемого ненавистью к Троцкому. К тому же последний после высылки из СССР развернул активную деятельность по разоблачению Сталина.

Сталин бросил на физическое уничтожение своего главного врага неисчислимые средства и самых изощренных агентов с Лубянки. Кроме того, организовал настоящую охоту за всеми его родственниками и сторонниками, которые безжалостно уничтожались как в нашей стране, так и за рубежом. Убийство Троцкого стало вполне закономерным завершением его полной драматизма жизни: он был затравлен и уничтожен карательными органами того самого режима, который он создал вместе с Лениным. Троцкий оказался последним (и самым главным!) из длинной плеяды руководящих большевиков, с которыми жестоко разделался Сталин. После этого он уже уверенно занялся обожествлением собственной персоны.

На пути, по которому Сталин шел наверх, нельзя не отметить еще и то, что он всегда называл себя учеником Ленина. Многие до сих пор полагают, что на самом деле это был всего лишь демагогический лозунг, но они ошибаются: в самом главном, в жестокой сущности большевизма, в его бесчеловечности Сталин действительно был продолжателем Ильича. Начнем с главного. В ноябре 1920 года Ленин публикует в журнале «Коммунистический Интернационал» свою статью «К истории вопроса о диктатуре». Как известно, этот вопрос о диктатуре пролетариата — ключевой в ленинской теории о революции и построении нового общества. Вот что утверждал Ленин в этой статье: «Диктатура означает — примите это раз и навсегда к сведению — неограниченную, опирающуюся на силу, а не закон, власть». «Неограниченная, внезаконная, опирающаяся на силу, в самом прямом смысле этого слова власть — это и есть диктатура». «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть».

Нет, это не просто политическая риторика! О том, как должна действовать эта ленинская диктатура пролетариата на практике, сам ее теоретик объявляет на XI съезде партии: «За публичное доказательство меньшевизма наши революционные суды должны расстреливать, а иначе это не наши суды, а бог знает что такое!»

Другой пример. В городе Шуе верующие протестовали против разграбления церквей большевиками. Узнав об этом, Ленин вознегодовал и заявил: «Чем больше представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше».

Точно так же Сталин и Гитлер, если во что и верили, то только в силу, насилие. Для них в его применении просто не существовало границ. Так, Гитлер заявлял: «Мы обязаны истреблять народы, так же точно, как мы обязаны систематически заботиться о немецком населении. Следует разработать технику истребления народов. Вы спросите: что значит „истреблять народы“? Подразумеваю ли я под этим истребление целых наций? Конечно. Что-то в этом роде, все к тому идет».

Упование Гитлера и Сталина на одно лишь насилие объясняется, по-моему, не только их неудержимым стремлением к неограниченной власти. Есть причина еще глубже и основательней — их комплекс неполноценности, который подсознательно их тяготит и который они пытаются преодолеть насилием над другими, иначе они не умеют. В этом смысле очень характерно признание, которое Ленин сделал своему лечащему врачу Кожевникову незадолго до своей смерти: «Политика — вещь захватывающая сильнее всего, отвлечь от нее могло бы еще более захватывающее дело, но такого нет». Как мы знаем, политика, по Ленину, — это прежде всего насилие.

Понятно, что во всех этих рассуждениях о пути Гитлера и Сталина наверх нельзя рассматривать их отвлеченно, в отрыве от окружения, от жизни общества. Немецкий психоаналитик М. Митшерлих по этому поводу замечает: «Масса сограждан с увлечением и дрожью восторга принимала участие в захвате фюрером власти, с ним они переживали свои собственные комплексы власти и мести. Так, они с восторгом отдались „сверхчеловеку“, чтобы создать расу господ (или, как у нас, построить коммунизм. — В. Н.) Теперь все — притеснения, убийства и преследования „чужаков“ — могло происходить без всякого чувства вины, потому что появились новые законы, новые ценности, новая мораль».

Примерно о том же пишет и французский философ А. Глуксман: «Проблема Гитлера не в том, что он совершил то, чего хотел, а в том, что ему позволили это сделать. Тайну следует искать не в его безумии, а в его современниках, которые наделили его безумие властью. Спрашивать, как был возможен Гитлер, значит спрашивать Европу, как она его допустила — то есть спрашивать нас самих».

То же самое можно сказать о Сталине (и Ленине) и нашем обществе. Писательница Е. Ржевская, прекрасно знающая рассматриваемую нами проблему, считает: «В обоих (нашем и нацистском) тоталитарных режимах наглядно проступают схожие черты и возможные заимствования. И сейчас, когда мы хотим обрести разумное миропонимание, для нас насущно увидеть общность родимых пятен тоталитаризма и тем непреклоннее отвергнуть их».

Два чингисхана

У Сталина и Гитлера была одна и та же главная цель, которую они раз и навсегда поставили перед собой, — завоевание мирового господства. С маниакальной настойчивостью они шли к ней, не считаясь ни с чем. Это и погубило их обоих в конечном счете. Гитлер стремился к господству над всем миром расистской идеологии и Германии, Сталин — коммунистической идеологии Советского Союза. Гитлер покончил с собой под грохот орудий, крушивших его канцелярию. В том же роковом для обоих диктаторов году Сталин окончательно убедился в гибели своей мечты о мировой победе коммунизма. В 1945 году его сокрушило оружие еще более страшное, чем артиллерия. Это была американская атомная бомба. Именно она остановила Сталина на пути в Западную Европу (за этим непременно последовали бы и другие завоевания), которую тогда ничто, кроме атомной бомбы, не смогло бы защитить от советской армии. Она была самой мощной на планете в мае 1945 года, но с появлением у американцев атомной бомбы вся ее немыслимая сила сводилась на нет. Вместо того чтобы радоваться великой победе, Сталин словно взбесился и стал, как обычно, срывать свое зло на ближайшем окружении и собственном народе. Догнать американцев в атомной гонке он так и не сумел. Это его и доконало.

Поставив перед собой одну и ту же цель, оба современных чингисхана шли к ней по-разному: Гитлер, не таясь, объявил о своих намерениях, Сталин действовал осторожнее, исподтишка, прикрываясь лозунгом мировой коммунистической революции, которая должна была осчастливить все человечество. Фашистская пропаганда открыто провозглашала: «Наша цель — Германская империя!», «Наша идеология — Адольф Гитлер!» Советские пропагандисты об имперских целях Сталина не шумели, но о том, что «Сталин — наша идеология!», они кричали с той же неистовостью. Г. Раушнинг в тот период, когда будущий фюрер рвался к власти, писал: «Гитлер убежден, что ему нужна лишь одна победоносная война, чтобы преобразовать всю землю согласно своей воле… Задачей Гитлера было ускорить ход мировой революции и оказать финансовую помощь деструктивным подрывным элементам во всех странах». Тем же самым был озабочен и Сталин. Как известно, Советский Союз постоянно оказывал огромную помощь зарубежным коммунистическим партиям — пятой колонне Сталина и всевозможным террористическим организациям за рубежом. Именно для этой цели был создан так называемый Коминтерн — всемирная коммунистическая организация с центром в Москве, которая и пыталась осуществить под руководством Сталина мечту Ленина и Троцкого о мировой революции.

Гитлер не скрывал, что свой путь к завоеванию мирового господства он начнет с покорения России, которая была ему нужна как неиссякаемый источник ресурсов для обеспечения успеха в намечавшихся им походах. При этом он все же считал нужным объяснить эти свои агрессивные намерения и соображениями идеологическими. В книге «Моя борьба» он писал: «Нельзя ведь забывать и того факта, что правители современной России — это запятнавшие себя кровью низкие преступники, это — накипь человеческая, которая воспользовалась благоприятным для нее стечением трагических обстоятельств, захватила врасплох громадное государство, произвела дикую кровавую расправу над миллионами передовых интеллигентных людей, фактически истребила интеллигенцию и теперь вот уже скоро десять лет осуществляет самую жестокую тиранию, какую когда-либо только знала история…»

В таких случаях обычно говорят: «Чья бы корова мычала…» Любопытно, что примерно в таких же выражениях советская пропаганда разоблачала в 30-е годы немецкий фашизм, пока Сталин и Гитлер не вступили в преступный сговор в 1939 году.

«Отношение к России, — писал Гитлер, — я считаю необходимым подвергнуть особому разбору. И это — по двум причинам. 1. Эта проблема имеет решающее значение для всей вообще иностранной политики Германии в целом. 2. Эта проблема является оселком, на котором прежде всего проверяются политические способности нашего молодого национал-социалистического движения; на этом оселке мы проверяем, насколько в самом деле мы способны ясно мыслить и правильно действовать».

Гитлер доходчиво объяснял немецкому обывателю, что даст ему завоевание Советского Союза: «Если бы мы имели в своем распоряжении Урал с его неисчислимыми запасами сырья, леса Сибири, и если бы бескрайние поля Украины лежали в пределах Германии, наша страна утонула бы в изобилии… Неспособные сами сделать это славяне обязаны созданием и сохранением русского государства „немецкому ядру“ в его правящих классах. Большевистская революция уничтожила их». Заметим, что замечание о «немецком ядре» имело под собой какую-то почву, хотя оно, конечно, не играло той решающей роли, какую приписал ему Гитлер. Среди нашей знати всегда было много обрусевших немцев, а у последних российских царей немецкой крови было куда больше, чем русской.

Гитлер довольно детально описал будущее порабощенной России: «При заселении русского пространства „имперский крестьянин“ (то есть немецкий переселенец. — В. Н.) должен жить в прекрасных поселках. Немецкие учреждения и ведомства должны размешаться в роскошнейших зданиях, губернаторы — во дворцах; вокруг этих центров будет построено все необходимое для поддержания жизни. В окружности радиусом 30–40 километров от города мы разместим красивые деревни, соединенные превосходными дорогами. Все остальное пространство будет принадлежать как бы другому миру — миру русских… Мы станем их господами, а в случае бунта сбросим на их города несколько бомб и дело с концом. Один раз в год можно будет проводить по столице отряд киргизов, чтобы, глядя на ее каменные памятники, они получили представление о мощи и величии Германии».

Точно так же Гитлер намечал онемечивание всей Европы, включая Англию, которую особенно недолюбливал. Заглядывался он также на Африку и на Индию. Свои аппетиты объяснял тем, что заботится о собственном народе и превосходстве арийской расы.

Точно так же стремился к мировому господству и Сталин, во имя того, чтобы осчастливить собой и своим режимом все человечество. Еще в 1924 году Сталин заявил: «Победа пролетарской революции в капиталистических странах является кровным интересом трудящихся СССР». В сталинском «Кратком курсе истории Коммунистической партии» (аналог гитлеровской «Моей борьбы») этот тезис разъясняется весьма популярно: «Такова была установка партии по вопросу о победе социализма в нашей стране. ЦК потребовал, чтобы эта установка была обсуждена на предстоящей 14-ой партийной конференции, чтобы она была одобрена и принята как установка партии, как закон партии, обязательный для всех членов партии. Эта установка партии произвела ошеломляющее впечатление на оппозиционеров…»

Еще бы! Такое не может не ошеломить любого здравомыслящего человека!..

Ради мировой революции, в результате которой коммунистическая власть должна была в скором времени восторжествовать на всей планете, устраивали Октябрьскую революцию в России Ленин и Троцкий. Они были твердо убеждены, что после ее победы под знамена большевиков встанут трудящиеся всего мира, причем произойдет это в считанные годы, если не месяцы! Только бы началось у нас, в Москве и Петрограде!.. Первая мировая война создала возможности для осуществления этих намерений, но все равно они казались тогда зыбкими и призрачными. Даже на исходе войны, в январе 1917 года (за девять месяцев до Октябрьской революции), Ленин, сидя в эмиграции, с огорчением констатировал: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». Но когда октябрьский переворот нежданно-негаданно свершился, большевики сразу возликовали: завтра грядет и мировая революция! Троцкий даже не собирался долго задерживаться на своем посту народного комиссара, на который вступил после революции. Он был уверен, что завтра она перейдет в революцию мировую, причем это произойдет прямо-таки по его, Троцкого, волшебному хотению и разумению. Заступая на эту свою должность, он заявил: «Я выпущу несколько революционных прокламаций к народам мира, а потом закрою эту лавочку (то есть свой народный комиссариат по иностранным делам. — В. Н.)». За ненадобностью!

После Октябрьской революции Троцкий не раз вносил на заседания политбюро предложения об инициировании мировой революции. Например, предлагал в 1919 году (в самый разгар гражданской войны в России) создать два-три корпуса на Южном Урале и направить их в… Индию и Китай! Тогда же политбюро направляло своих высокопоставленных посланцев и огромные средства на разжигание революции в Германии. Ленин и Троцкий были уверены, что вот-вот разразится мировая революция. На это был весь их расчет. Именно на крахе этого грандиозного замысла и захлебнулось в конце концов затеянное большевиками в октябре 1917 года их неправедное дело. И в результате с течением времени в России вместо светлого завтра был построен ГУЛАГ. Но такой исход революционных потуг нисколько не смутил Сталина Наоборот! Чем хуже шли дела в «стране победившего социализма», тем с большей одержимостью пытался он распространить свой ГУЛАГ на весь мир. Думается, при этом им двигал тот же инстинкт выживания, что и у Ленина с Троцким, они только и рассчитывали на мировую революцию, которая должна была спасти их дело и их самих.

Сталин развил поистине бешеную деятельность, направленную на подрыв стабильности во всем мире, чтобы изнутри разложить его. Он не жалел средств на разведывательную деятельность, в которой на всех континентах участвовали тысячи агентов (можно представить, сколько народных денег уходило только на них!), щедро снабжал зарубежные коммунистические партии и международный терроризм. А после смерти Сталина его наследники, Хрущев и Брежнев, еще больше расширили эту сферу деятельности. И еще со сталинских времен такого рода подрывная «помощь» состояла также из военных специалистов, причем и тут счет шел на тысячи наших посланцев, например в 30-е годы во время гражданской войны в Испании, во время японской агрессии в Китае… Причем тысячи наших военных специалистов выступали в качестве не только советников, но и активных участников в разных военных конфликтах, длинный перечень которых уже не раз приводился в нашей прессе, когда к концу 80-х годов набрала силу гласность. А до этого подобная подрывная деятельность нашего государства была строго-настрого засекречена. Еще более «святую» тайну составляли созданные в стране центры по подготовке международных террористов (якобы во имя поддержки национально-освободительных движений). Такие же центры действовали и действуют (тоже не без нашего участия) в тоталитарных государствах, к которым нас всегда неодолимо тянуло, к ним относятся Ирак, Иран, Сирия, Судан, Пакистан, КНДР, Куба… С распадом СССР стало известно, что Советский Союз вообще на протяжении десятилетий был опорной базой международного терроризма.

Точно такую же политику проводили за рубежом и бесчисленные нацистские агенты, но все же их основные усилия сосредоточивались на Европе и нашей стране, то есть там, где они собирались в самом ближайшем будущем с оружием в руках устанавливать свои порядки. События, последовавшие за оккупацией немцами европейских стран и нашей территории, показали, что их предварительная подрывная работа была проделана не зря. И больше всех других в этом деле усердствовал лично фюрер (как и у нас — сам Сталин).

Согласно официальной пропаганде, весь советский народ должен был, не щадя своих сил и не считаясь ни с какими трудностями, поддерживать политику так называемого пролетарского интернационализма, то есть делать все для оказания помощи угнетенным зарубежным трудящимся, для освобождения их от капиталистического рабства. То, что рабочие и крестьяне жили во много раз хуже своих зарубежных собратьев (как, собственно, и в наши дни!), было в СССР величайшим государственным секретом, подобные утверждения к тому же считались антисоветской пропагандой и карались по закону многолетним заключением, так что никто, разумеется, не рисковал пускаться в такие рассуждения. А официальная пропаганда расписывала ужасы жизни при капитализме и воспевала «классовые битвы» зарубежных трудящихся, которые нуждались в нашей братской помощи и мечтали завести у себя такие же порядки, как у нас. Сегодня трудно во все это поверить, но так оно и было. Вот несколько строк из очерка «Когда парижские рабочие восстанут», опубликованного в журнале «Огонек» в 1928 году: «Буржуазия чувствует приближение своего конца. Она принимает меры для военной защиты от своего пролетариата. Подготовка к гражданской войне в настоящее время проводится буржуазией с небывалой энергией. Ленинский лозунг замены войны империалистической войной гражданской учтен буржуазией, и она готовится к восстанию рабочего класса одновременно с подготовкой новой мировой войны».

Эта галиматья — типичнейший пример пропаганды того времени. Еще пример, на ту же тему, но уже стихи (автор — А. Безыменский, на редкость плодовитый и столь же бездарный официальный поэт):

То, о чем мечтать не смели, Мы в стране создать смогли. Большевистского веселья Хватит в нас для всей земли. Будет скоро в нашей власти Весь огромный шар земной, Станет он страною счастья, Став советскою страной.

Эти невразумительные вирши весьма примечательны. Чего стоит только одно это «большевистское веселье»! Оказывается, его у нас хватит «для всей земли»! Но главное — мечта о скором захвате «всего огромного шара земного», который станет «советской страной», «страною счастья». Так, пусть и в малограмотных стихах, реанимируется сумасшедшая мечта большевистских лидеров о мировой революции, точнее, о мировом большевистском господстве.

Да, мы считали своим долгом принести на советских штыках освобождение и счастье зарубежным трудящимся, которые, как нас уверяли, тяжко страдали под игом все тех же капиталистов. И снова и снова встает вопрос: «Неужели такая пропаганда действовала?!» Частичным ответом на этот вопрос может быть такой факт: на многие годы стало у нас в стране очень популярным стихотворение М. Светлова «Гренада», он был настоящим поэтом, не графоманом, как Безыменский. Так вот, в этом стихотворении лирический герой Светлова, красный боец, заявляет:

Я хату покинул, Пошел воевать, Чтоб землю в Гренаде Крестьянам отдать. Прощайте, родные! Прощайте, друзья! «Гренада, Гренада, Гренада моя!»

И это не просто декларация ради красного словца, нет, ни в коем случае! Читаем дальше:

Пробитое тело Наземь сползло, Товарищ впервые Оставил седло. Я видел: над трупом Склонилась луна, И мертвые губы Шепнули: «Грена…»

Как тут не вспомнить другого литературного героя того же времени — Степана Копенкина из романа А. Платонова «Чевенгур», верного коммуниста, который на своем коне по имени Пролетарская Диктатура направился из России в Германию, чтобы там освободить от «живых врагов коммунизма» мертвое тело великой революционерки Розы Люксембург. Светлов и Платонов совершенно по-разному относятся к своим героям, но зорко подмечают одно и то же характерное явление. Да, так оно и было, у советского крестьянина нет ни земли, ни свободы, а он рвется освобождать испанского земледельца! Платоновский Копенкин при всем своем большевистском ослеплении не может не видеть, какие жестокие порядки, какой разор царит вокруг него в России, а вот несет его в Германию с освободительной миссией! Но как его за это осуждать, если в те годы у нас призывали к всемирной революции, всемирной гражданской войне, в которой мы, несомненно, победим и в результате «родится мировой СССР». В ходе неминуемой войны с империалистами никто у нас не собирался обороняться, биться за свой родной дом, деревню или город, нет, этого и в мыслях не было! Все наши помыслы были об освобождении других народов, которым еще не выпало счастье жить под властью большевиков. Вдумайтесь только! Ведь столь навязчивого агрессивного посыла не было даже у гитлеровцев, которые сетовали на недостаток жизненного пространства для своего народа, на то, что Германию обидели, когда перекраивали карту мира после первой мировой войны. А у нас своей земли и богатств девать некуда! Мы собирались в поход на чужие страны, чтобы там навязывать людям свое «счастье», вернее, то, что мы под ним понимаем.

Немцы при Гитлере позарились на чужие земли, чтобы самим жить получше, у нас же цели были иные. Такие, например, как в этом стихотворении (автор — некий Арк. Ситковский):

Еще не все пороги пройдены. О, комсомолия, гранись, Чтоб уничтожить имя Родина, Названье жалкое границ!

Сказано косноязычно, хотя смысл ясен: ради костра мировой революции и Родину жалеть нечего. Такие посылы с годами из революционно-агрессивных трансформировались просто в имперские.

Нет сомнения в том, что оба современных Чингисхана, Гитлер и Сталин, обрекали людей на рабство, но, как видим, у каждого оно было под своим соусом. Примечательно, что Сталин, несмотря ни на что, до конца жизни не мог расстаться с этой навязчивой идеей о мировом господстве (то ли своем личном, то ли коммунизма вообще). Его последним выступлением перед массовой аудиторией стала речь на XIX съезде партии в октябре 1952 года. Он уже не мог выступать на нем с обычным длинным докладом, это сделал за него Г. Маленков, речь вождя отличалась небывалой краткостью. И была в ней всего-навсего одна мысль, высказанная явно по принципу: у кого что болит, тот про то и говорит. Да, он в последний раз поведал все о том же — о своей озабоченности проблемой коммунистического владычества над всем миром. Обращаясь к так называемым коммунистическим и демократическим партиям, он сказал: «Есть все основания рассчитывать на успехи и победу братских партий в странах капитала». Говоря о нашем взаимодействии с ними, он заявил: «Понятно, что наша партия не может оставаться в долгу у братских партий, и она сама должна оказывать им поддержку, а также их народам в их борьбе за освобождение, в их борьбе за сохранение мира. Как известно, она так и поступает».

Прогнозы о неминуемой победе «братских партий» (нашей пятой колонны в других странах) не сбылись, но КПСС и после смерти Сталина свято выполняла его завет и содержала эти «партии» за счет советского народа еще более тридцати лет, пока сама не канула в лету.

И наконец еще один факт специально для тех, кто считает, что Сталин все же уступает Гитлеру как чингисхан. Академик Е. Велихов, мировая величина в области ядерной физики и, главное, трезво мыслящий человек, поделился в 1999 году с читателями газеты «Известия» таким откровением, которое едва ли кто сможет опровергнуть. Он сказал: «Ленин и Сталин готовили страну к мировой революции и под нее формировали и научные школы, и промышленность…»

Слышите? Даже «научные школы»! Что уж говорить обо всем прочем?!

Два ГУЛАГа

Да, только так можно охарактеризовать оба режима — сталинский и гитлеровский. В Советской России инициатором создания концентрационных лагерей выступил Ленин. Тогда жертвами так называемого революционного террора стали не только «классовые враги», имевшие самое прямое отношение к свергнутой царской власти, но и меньшевики, эсеры, анархисты и вообще все те, кого можно было подозревать в сочувствии старому режиму и в антисоветских настроениях. О первых шагах ГУЛАГа можно судить хотя бы по такой цифре: за годы правления Ленина, то есть за шесть лет, было расстреляно 200 тысяч человек. Пусть это официальная цифра, она, вполне возможно, занижена, но все равно по ней можно примерно судить, сколько несчастных уже тогда отбывало заключение в лагерях, тюрьмах и находилось в ссылке. Один миллион? Два миллиона? Можно вспомнить, что за пятьдесят лет, предшествовавших Октябрьской революции, царский режим казнил 14 тысяч человек.

Гитлер, пришедший к власти в 1933 году, тут же, как и Ленин, взялся за создание концлагерей в Германии, а затем, в ходе второй мировой войны, — на территории Польши, Советского Союза и других стран. Он, как известно, преуспел в этом. Еще до 1939 года было создано несколько крупных лагерей в самой Германии: Дахау, Бухенвальд, Равенсбрюк… Такие же лагеря смерти появились в оккупированных странах: Освенцим, Майданек и другие. Три гигантских лагеря, помимо многих других, были созданы на оккупированной территории СССР: в Риге, Киеве и Бобруйске.

Вскоре после войны мне в качестве журналиста довелось побывать в нескольких гитлеровских концлагерях, в том числе в Освенциме, где, как утверждают, было уничтожено около четырех миллионов человек. Чудовищная фабрика смерти! Оказывается, самой главной проблемой для тамошних палачей была ликвидация трупов жертв массового уничтожения. Над этой задачей постоянно бились не только руководители лагеря, но и немецкие ученые. Я до сих пор жалею о том, что в свое время посетил Освенцим — ничего страшнее в жизни не видел. Лагерь был создан в 1940 году, большинство среди погибших там были из Польши, СССР, Югославии и, разумеется, евреи из разных мест. Это была самая большая и, наверное, самая типичная для нацистского режима фабрика смерти. Там не только убивали. Труд узников широко использовался на немецких предприятиях, среди них были такие гиганты, как «И. Г. Фарбениндустри», заводы Круппа и другие. В Освенциме проводились медицинские исследования, в ходе которых в качестве подопытных лиц использовались заключенные. В частности, на них испытывали газ «Циклон», применявшийся для уничтожения нацистских жертв. На заключенных проводились опыты по изучению влияния низких температур на человека (в связи с войной в холодной России), испытывались всевозможные лекарства и методы лечения…

Когда в январе 1945 года наши войска освободили Освенцим и вошли в лагерь, там было всего около трех тысяч узников, это были полуживые скелеты. А обычно в нем содержалось до 250 тысяч человек. Перед бегством охранники почти всех уничтожили, но не успели замести следы своих преступлений (во многих местах они попытались это сделать), то есть лагерь как таковой сохранился — со своими крематориями, душегубками, виселицами, бараками и складами с неисчислимым количеством человеческих волос, предназначавшихся для производственных нужд, одежды и обуви погибших, драгоценных колец, брошек и т. п. Как известно, у практичных немцев даже человеческая кожа шла в дело.

Сталин все годы своего долгого правления занимался расширением системы концлагерей и довел ее до таких размеров, что она стала, это можно смело, без преувеличения констатировать, государством в государстве. По официальным данным, представленным в 1956 году, после XX съезда партии, в комиссию Президиума ЦК КПСС, только с января 1935 года по июнь 1941 года было репрессировано 19 миллионов 840 тысяч советских граждан, из них семь миллионов было расстреляно, а большинство из тех, кто избежал казни, погибли в лагерях. Эта цифра, более 19 миллионов жертв репрессий, нуждается в комментариях. Во-первых, она, как видим, относится только к периоду с 1935 по 1941 год. А до 1935? А после 1941? Именно после 1941 года, особенно после победы над Германией в 1945, в ГУЛАГ потекли миллионы наших бывших военнопленных. Сталин объявил их изменниками родины. Ту же участь разделили и многие из нескольких миллионов наших граждан, угнанных немцами в рабство.

Гитлер за 12 лет своего правления сумел в ходе репрессий уничтожить 200 тысяч немцев. Совсем немного по сравнению со Сталиным. Наверное, потому, что у Гитлера подданных было меньше, чем у Сталина, и он больше ценил их как рабочую и военную силу. Зато в концлагерях для представителей других национальностей нацисты развернулись со сталинским размахом.

Говоря о жертвах сталинского ГУЛАГа, надо иметь в виду не только заключенных. В СССР нечеловеческие законы ГУЛАГа распространялись на всю страну. Десятки миллионов советских крестьян жили как бы при феодальном строе, на положении бесправных земледельцев, можно сказать, крепостных. У них не было паспортов, и они не могли покидать своих колхозов, где были обречены на подневольный труд, едва оплачиваемый натурой. Секрет их выживания заключался в том, что колхозные семьи имели крохотные приусадебные участки, где выращивали для себя подножный корм, без которого были бы просто обречены на вымирание.

В такое положение крестьяне попали в результате насильственной коллективизации, которая прошла по всей стране губительной чумой. Миллионы сельских тружеников были репрессированы, высланы целыми семьями в Сибирь и Казахстан, то есть в безлюдную тайгу и пустынные степи. С какой целью? С тем, чтобы поживиться их запасами (главным образом, хлебом) и имуществом и чтобы другим неповадно было выступать против колхозной кабалы. Известный ученый Р. Конквист, автор книги «Большой террор» (о сталинских временах) пишет: «Число погибших в войне Сталина против крестьян в одной-единственной стране было больше, чем общее число погибших во всех странах, участвовавших в первой мировой войне». Исторические источники подтверждают это заключение. Этот же факт подтвердил, как ни странно, и сам Сталин, который обычно ни о чем подобном не пробалтывался, но в данном случае сыграла, по-видимому, роль необычная ситуация. При встрече с Черчиллем в ходе второй мировой войны Сталин, отвечая на его вопрос о коллективизации в Советском Союзе, признал, что тогда погибло не менее десяти миллионов крестьян (на самом деле больше, если учесть жертвы организованного Сталиным голода, особенно на Украине).

Создание ГУЛАГа и обман крестьян с землей — два основополагающих фактора, заковавших Россию на долгие десятилетия в рабовладельческие и феодальные цепи. Они согнули страну так, что дай ей Бог распрямиться хотя бы в XXI веке!

Примечательно, что Гитлер, в отличие от Сталина, торжественно провозгласил крестьянство «вечно живой основой немецкой нации». Правда, он не хуже Сталина отыгрался на нашем крестьянстве в годы Великой Отечественной войны. Кстати, мало кто у нас знает о том, что немецкие оккупанты нашли вполне приемлемой колхозную систему и сами использовали ее. Прагматичные немцы не стали изобретать своей эксплуататорской системы на селе, оставили сталинскую. Правда, в своей стране они ее не ввели, так же как не погубили у себя частную собственность и рыночную экономику.

Придя к власти в 1933 году, Гитлер сумел за пять лет создать в Германии такую промышленность и армию, что едва не одолел своих могучих противников во второй мировой войне. Сталину на ту же задачу восстановления и развития хозяйства страны история милостиво отпустила в три раза больше времени. Однако вполне разумное отношение фюрера к современной экономике позволило ему добиться немыслимых успехов в начале войны против Советского Союза, который обладал потенциальными возможностями, в несколько раз превосходившими потенциал Германии.

Уже цитировавшийся выше переводчик Сталина В. Бережков писал об экономическом чуде Гитлера: «Германия, развивая экономику, в том числе благодаря предоставляемым Западом кредитам, поднимала жизненный уровень населения. Запад же шел навстречу Германии потому, что Гитлер не уничтожал капитализм. Именно поэтому западные политики полагали, что фашизм менее опасен, чем большевизм. У них был такой козырь — нацисты присвоили самому первому капиталисту Германии, ее пушечному королю Густаву Круппу, звание Героя труда. Значит, ценят, уважают. В те годы рядовой немец жил значительно лучше, чем рядовой советский человек».

Можно предположить, что именно опыт Гитлера, за которым, повторяем, Сталин ревниво следил, подталкивал советского вождя на совсем неожиданные для него мысли. Такой вот пример. Как-то Сталин просматривал эмигрантский журнал «Воля России», издававшийся в Праге, и обратил внимание на статью, в которой, в частности, говорилось: «Империализм не является функцией или фазой капитализма. Он существовал еще до капитализма и представляет собой характерную черту малоразвитых, но обладающих военным могуществом наций, управляемых кастой, которая стремится к самовластью как внутри своей страны, так и за ее пределами».

Сталин подчеркнул этот абзац и поставил на полях восклицательный знак, вложил в журнал закладку и оставил его в своем книжном шкафу. Быть может, он при этом задумался над тем, что гитлеровский способ хозяйствования все же отличается от его собственного, так называемого социалистического. Ведь в эмигрантском журнале он случайно натолкнулся на характеристику своего «социализма». Но, похоже, выводов из этого никаких не сделал. По дурной коммунистической традиции, он не умел управлять экономикой прежде всего в силу своей неподготовленности к этому. Тем же объяснялось и то, что он, как правило, опирался на весьма сомнительных помощников, например наше сельское хозяйство успешно загубил под его руководством шарлатан от науки Т. Лысенко. Гитлер же умел подбирать себе помощников более толковых. Кстати, недаром они все прошли с ним до конца, до 1945 года (за исключением, возможно, Гесса). Сталин же, как известно, таким постоянством в работе с кадрами не отличался.

Между прочим, при разговорах на тему о развитии СССР в те годы многие упоминают, что до войны наша страна достигла известных результатов в промышленном и военном строительстве. А какая из развитых стран за то же время не достигла гораздо больших успехов (Англия, США, Франция, та же Германия)? Нет, недаром Н. Хрущев в своих воспоминаниях пишет: «Если бы Сталин не нанес вреда СССР, когда начал истреблять кадры, наше продвижение вперед было бы еще успешнее. Начало такой войне с народом было положено в 1934 году (а не в 1917? — В. Н.), когда был убит Киров. Он был убит, я в этом убежден, по заданию Сталина, для того чтобы встряхнуть народ, запугать его: вот, дескать, враг протянул свои щупальца и убил Кирова, теперь угрожает всему руководству страны и партии… Не Берия выдумал Сталина, а Сталин выдумал Берию. До Берии был в НКВД Ягода. Из него Сталин сделал преступника, руками его людей убил Кирова. После Ягоды был Ежов, Сталин и из него сделал убийцу. После Ежова пришел Берия…»

Да, двери ГУЛАГа всегда были широко раскрыты для всех. Это известно. Но не все, вероятно, знают о том, что не менее страшной оказалась судьба и руководителей карательных органов, сталинских палачей. Так, из 20 комиссаров НКВД, включая самого генерального комиссара Ягоду и его преемника Ежова (между прочим, это звание было приравнено к маршальскому!), все были расстреляны как «враги народа», за исключением одного, погибшего при невыясненных обстоятельствах. В этих убийствах была своя логика. Сталин заметал кровавые следы.

Многолетний сталинский террор касался не только руководящих кадров и интеллигенции, он был тотальным, распространялся в равной степени на всех — от маршала и партийного лидера до простых рабочих и крестьян. В годы перестройки, когда чуть-чуть приоткрылись архивы КГБ, достоянием гласности стало немало конкретных судебных дел тех страшных лет. Вот одно из них. Оно было опубликовано в журнале «Огонек». В очерке на эту тему говорилось о судьбе беспаспортной и неграмотной колхозницы Матрены Макаровны Чучалиной. Наши корреспонденты нашли ее дело в новосибирском архиве. В нем 68 документов, следствие было начато 17 июля 1941 года, приговор вынесли 22 июня 1942 года, то есть почти целый год могучая государственная карательная машина, десятки ее служащих занимались Матреной. Все началось с доноса, вот он (далее все документы даются в их оригинальной стилистике и орфографии):

«Следователю Кузнецкого района Коревиной Марии Николаевны

Заявление

8/8-41 года мне как-то будь-то Чучалина Матрена говорила на поле что хотя бы скорей перевернули советскую власть мы бы еще помолились. Мне сказали Манахова Анастасия Яковлевна, Сарина Мария Федоровна и Мельникова Екатерина. Коем МН Кореви… 16/8-41».

Другой документ — «Постановление», на основании которого «за контрреволюционную агитацию среди колхозников» возбуждается «уголовное преследование против гр. Чучалиной М. по признакам ст. 58–10 ч. 2 УК РСФСР». Документ № 3 — характеристика на Матрену с места работы, то есть от колхоза:

«Производственная характеристика на члена к-за Новостройка жерновского с/с Кузнетского района. На Чучалину Матрену. М. Чучалина до 1933 года жила единолично посоц. происхождению из крестьян. Середняков. По религиознасти староверы тоисть подеревенски кержаки в масовую коликтивизацыю в 1929–1932 год в колхоз невступал. И вступал в 1933 году… Предправления Бедарьков. Считовод Монахов».

Из дела узнаем, что Матрене 43 года, у нее семь детей в возрасте от 3 до 23 лет, двое из них — в армии. Арестовали ее на следующий день после доноса.

На другой день после поступления доноса следователь Сесов допросил семь свидетелей, «женщин-колхозниц». Почти все они, как и Матрена, не могут ни прочесть, ни подписать протокола допроса. От имени Матрены следователь записывает: «В предъявленном мне обвинении я виновной себя не признаю…» Поняв, видимо, нависшую над ней опасность, она сообщает следователю, и он записывает с ее слов: «…меня разбивало громом и с тех пор я лишилась здравого рассудка». Ее посылают на судебно-психиатрическую экспертизу в Томск. Медицинское заключение, наверное, единственный в деле документ, написанный грамотно и внятно, он дает некоторое представление о Матрене:

«Трудовая жизнь с раннего детства. С 18-летнего возраста замужество. Имела одиннадцать беременностей, закончившихся нормальными родами. В живых осталось семеро детей. По характеру всегда добрая, доверчивая, спокойная, очень религиозная… Правильно ориентирована в окружающем. Приветлива, очень контактна. На вопросы отвечает охотно, по существу. Речь живая…»

Врачи признали ее вменяемой и тем самым подписали ей страшный приговор. Следствие и судебный процесс над Матреной показали всю абсурдность обвинения ее в контрреволюционной деятельности. Вот еще выдержка из дела, из ее диалога с прокурором Шадриным:

«— Скажите обв. Чучалина кто на вас имеет серца издопрошенных по вашему делу свидетелей назовите ихние фамилии?

— Издопрошенных свидетелей както Иванову Пономареву Монахову Мельникову и Сарину эти свидетели на меня злые ни когда не были, но этих свидетелей подговорила чтобы они показали на меня что занимаюсь к-р агитацией Чучалина Мария Афанасьевна.

— Откудова вам известно, что ваша сношейница Чучалина М. А. выше перечисленных свидетелей подговорила, чтобы они ложно показали на вас, что вы вели к-р агитацию?

— Это мне известно из того, когда меня следователь у нас в колхозе допросил я пошла домой и спросила Чучалину Марию, что? наверно утопили меня, то Чучалина мне ответила да мы оговорили и показали одно».

Думаю, что по большому счету это дело пострашнее документов о процессах, скажем, над Бухариным, Зиновьевым и другими лидерами. Не Матрену судили, а всю Россию распинали на сталинском кресте! Корреспонденты «Огонька» нашли в архиве рядом с ее делом множество аналогичных: на откатчицу Ульяну Ерохину, кузнеца Митрофана Артамонова, молотобойца Даниила Полушкина… Артамонов, например, получил десять лет лагерей без конфискации имущества «за неимением такового» и поражение в правах на пять лет. За что же? За то, что сказал во время перекура (цитата из дела дается с сохранением написания и стиля оригинала): «Сталин без головы зря называют мудрым и возьмите пример из него доклада что вы найдете мудрава вот Рыков был человек действительно мутрым…» Матрена Чучалина Сталина не оскорбляла и получила «всего» шесть лет лагерей (сущий пустяк по тем временам!) и поражение в правах на пять лет.

Судьбы миллионов таких же страдальцев, как Матрена Чучалина, жертв сталинской диктатуры сведены, словно сфокусированы, в известном теперь на весь мир так называемом Смоленском архиве. Во время Великой Отечественной войны немцы захватили и вывезли партийный архив Смоленской области, потом он попал в руки к американцам. В нем, как в зеркале, отражена многострадальная история нашей страны после Октября 1917 года. Тысячи и тысячи документов — от доносов малограмотных деревенских стукачей до переписки местных партийных князьков с политбюро и самим Сталиным. Американские ученые за двести лет своей демократии узнали цену историческим документам, архивам, научились с ними работать (в отличие от нас, поскольку до сих пор у нас за словом «архив» прежде всего следует слово «запрет»). На основании Смоленского архива создано много ценнейших научных трудов. Чем дальше уходит время, отраженное в нем, тем громче взывают к нам его страшные документы. Вот, например, что рассказывают они об одном из районов области — Усмынском. По ним мы видим, как начался после Октябрьской революции произвол местных партийных прощелыг, как уничтожали трудовое крестьянство. И самое главное — как центр железной рукой направлял эту преступную политику. Когда знакомишься со Смоленским архивом, то поражаешься малочисленности деревенских негодяев, которые по воле Сталина задавили крестьянство. В Усмынском районе было 69 коммунистов, по одному на три деревни! Все они не имели никакого отношения к сельскому труду — милиционеры, продавцы, кладовщики, конторщики, фининспекторы, сторожа… Все что угодно, лишь бы не работать в поле, но командовать. Жестокость невиданная (объясняется «классовой борьбой»), разврат, пьянство и невежество руководящей верхушки, чудовищный симбиоз беспрекословного раба перед центром и всесильного хозяина в своей деревне — обо всем этом просто кричат архивные документы. Мы публиковали их в «Огоньке» и так характеризовали их партийных «героев»: «Их учили не щадить ни отца с матерью, ни друзей, ни соседей, доносить о настроениях, слухах (волна доносов показала, как умело они пользовались этим оружием), отнимать в интересах класса имущество, а если надо, и жизнь. Конечно, то были обыкновенные малограмотные парни, с трудом владевшие политической терминологией, развращенные властью, которая давала им возможность попить, покуражиться, погулять. По-настоящему научились они одному — готовности выполнять любые указания».

Смоленский архив показывает, в какое общество уходил своими корнями сталинский ГУЛАГ. А. Солженицын поведал о нем с такой болью и силой, что о нем узнал весь мир. Потом вышло много книг на ту же тему, они дополняли и подтверждали правду Солженицына. Но вот появилась проза С. Довлатова, она выходит из ряда всех тех произведений, авторы которых, будучи жертвами, описывали ГУЛАГ изнутри. Довлатов, служивший в лагере охранником, рассказал, как все это выглядит с другой стороны колючей проволоки и как лагерь влияет на тюремщиков и на ту часть страны, которая официально считается волей. Довлатов писал: «Лагерь представляет собой довольно точную модель государства. Причем именно советского государства… Советская власть уже давно не является формой правления, которую можно изменить. Советская власть есть образ жизни нашего государства… Я перехожу к основному. К тому, что выражает сущность лагерной жизни… К чертам подозрительного сходства между охранниками и заключенными. А если говорить шире — между „лагерем“ и „волей“. Это главное в лагерной жизни».

Довлатов подчеркивал, что он в своей прозе «решил пренебречь самыми дикими и чудовищными эпизодами лагерной жизни». После этого признания он подходит к своему главному выводу: «Я не сулил читателям эффектных зрелищ. Мне хотелось подвести их к зеркалу». Но мы до сих отказываемся взглянуть на себя в зеркало. В этом наша беда и трагедия.

От Бреста до Магадана, от Норильска до Казахстана раскинулась чудовищная империя насилия — ГУЛАГ. За 70 лет массового террора репрессиям подверглись десятки миллионов советских граждан, а другие миллионы соотечественников арестовывали их, допрашивали, пытали, судили, охраняли, расстреливали… И у жертв, и у палачей были семьи, родные и близкие люди, то есть судьбы и деяния всех без исключения были переплетены друг с другом одной бедой, не делающей различия между людьми.

Сотрудники КГБ, отвечавшие за поддержание в стране постоянной атмосферы террора и страха, оценивались начальством еще и по тому, сколько за каждым из них числилось сексотов, то есть сколько было ими завербовано так называемых секретных сотрудников. Они имелись в обязательном порядке на каждом предприятии, в каждом учреждении, учебном заведении, воинской части и т. п. Сотрудники КГБ вербовали сексотов с помощью угроз, запугивания, шантажа, а то и обещали оказывать помощь в случае необходимости, иногда даже деньгами снабжали. Сколько же миллионов несчастных смогли они завербовать таким образом, сколько сломали судеб?! Кстати, у Гитлера действовала точно такая же система тотальной слежки и доносительства, об этом тоже немало написано. У нас эта тема до сих пор стыдливо замалчивается, потому что нет никаких доказательств, что она ушла в прошлое с распадом СССР.

В годы перестройки в журнале «Огонек» был опубликован «Дневник стукача», написанный А. Экштейном. Это страшная исповедь. Автор прошел путь от стукача, работавшего среди уголовников, то есть на Министерство внутренних дел, до стукача КГБ. Вот что он пишет о Главном управлении исправительно-трудовых учреждений при МВД (ГУИТУ): «ГУИТУ является не исправителем преступников, а размножителем их методов в жизни. Там уже давно произошло слияние мыслей и целей. Я видел! Я знаю!!! Вся администрация исправительно-трудовых учреждений содержится за счет преступности и кровно заинтересована в большом количестве заключенных. Будьте осторожны, обратите внимание на глубинную суть системы ГУИТУ! Вы что, не видите, что это законсервированный на время ГУЛАГ?.. По телевидению как-то задавали вопрос одному эксперту в соответствующей этому вопросу передаче: „Нужен ли штат осведомителей?“ Он ответил: „Видимо, все-таки нужен“… Штат?! — Армия!!! Огромная, многомиллионная, страшная по своей разрушительной силе армия. Безобразная и ядовитая бородавка органов».

«Дневник стукача» состоит из таких эпизодов, что становится действительно страшно. Во что превращают человека не только в застенках, но и в кабинетах КГБ! Каким чумным параличом заражают все общество оперы, работающие со стукачами! В записках Экштейна десятки конкретных сотрудников карательных органов, их имена, звания, должности, даже телефоны, описаны подробно методы вербовки и работы… После публикации дневника в редакцию никаких опровержений не поступило.

Пропитавшая и отравившая все наше общество система стукачества — отнюдь не единственный рудимент сталинского режима, на каждом шагу можно столкнуться с разными напоминаниями о страшном прошлом, которое никак не хочет нас отпускать. А почему так происходит? Потому что в атмосфере общества, в душах людских до сих пор не убит до конца вирус страха. Примечательно, что даже сам Н. Хрущев, первым открыто начавший разоблачать сталинские преступления, тоже не был свободен от этого наследия прошлого. Такой вот любопытный случай.

В молодости я работал в молодежной печати и познакомился с А. Шелепиным, секретарем ЦК ВЛКСМ. Потом потерял его из виду, а он тем временем сделал большую карьеру, стал, например, главой КГБ! Затем шагнул еще выше, в секретари ЦК партии. Но в результате придворных партийных интриг он в конце концов оказался на пенсии. Не думал, что снова с ним повстречаюсь. Но пришлось… В самый разгар горбачевской перестройки он приехал ко мне в «Огонек» и предложил свои мемуары. Тогда началось целое поветрие среди старых партийных функционеров, засевших за свои воспоминания. Он попросил меня взглянуть на его труд (было страниц триста) при нем. Я просмотрел его и сказал, что мы мемуары возьмем, но надо будет над ними поработать. Выпирал из них стиль докладных записок, много было о событиях общеизвестных, но фактура была. Вот только один пример.

Когда Шелепин возглавлял КГБ, его однажды срочно потребовал к себе наш тогдашний вождь Хрущев. Как только Шелепин прибыл, тот буквально набросился на него: «Ты знаешь, что мой зять (журналист А. Аджубей. — В. Н.) шпион?!» Шелепин оцепенел от неожиданности и сказал, что у него таких сведений нет. «А вот у меня есть!» — заявил Хрущев и потребовал: «Арестовать и разобраться!» Шелепин уговорил его с арестом подождать и обещал сам разобраться, попросил на это месяц. Хрущев неохотно согласился. Насколько же автор доклада о сталинских преступлениях, сделанного им на XX съезде КПСС, был сам все еще в плену старого образа жизни! Неужели он не понимал, что и при нем арестовать означало уже посчитать виновным? Шелепин это понимал, да и за себя боялся, наверное (какое дело прошляпил!). Короче говоря, ни он, ни КГБ ничего такого не обнаружили, и Хрущев успокоился.

А вот опубликовать воспоминания Шелепина не удалось. Все по той же причине: он тоже продолжал жить в плену старых понятий и страхов, как и Хрущев, как и все мы… Тогда я уже поручил хорошему мастеру по обработке мемуаров взяться за воспоминания Шелепина, они повстречались и начали подготовку публикации, как вдруг Шелепин заявил мне, что не будет публиковать своих воспоминаний ни в «Огоньке», ни в другом органе печати. Я, конечно, поинтересовался, в чем дело, и он, помня о нашем старом знакомстве, честно мне признался: «Скажу вам правду, я посоветовался с одним из членов политбюро, называть его не буду, и он не рекомендовал мне их публиковать». Я пытался уговорить его, но он был непреклонен.

В то же самое время, когда произошла эта история с Шелепиным, в «Огоньке» с интересными воспоминаниями выступил известный художник Б. Жутовский. Вот его мысли о сталинской эпохе и ее влиянии на наше общество, несмотря на прошедшие десятилетия: «…Каждый день наполняется предчувствием надвигающегося произвола. Во всех сферах существования… И на полях, и у станков, и на лесоповале, и на Беломорканале — СТРАХ. Великий страх и их, бедолаг, и фотографов, и издателей, и тех, наверху, кто требовал это (речь идет об официальной пропагандистской провокации тех лет — книге о строительстве Беломорско-Балтийского канала силами заключенных. — В. Н.). Их всех мучил безысходный страх. И нам они передали его с кровью, с шепотом, с всегдашней настороженностью за свою и нашу с тобой жизнь».

В своей «Автобиографии» Е. Евтушенко верно заметил: «Главное преступление Сталина вовсе не в том, что он арестовывал и расстреливал. Главное преступление Сталина — моральное растление душ человеческих». То же самое происходило и в нацистской Германии: убивали тех, кто мешал тирании, и растлевали души у оставшихся в живых. Гитлер открыто заявлял: «Того, кто выступает против моего порядка, я безжалостно уничтожу. Порядок, который я создаю, вовсе не должен быть понятен широкой массе. Но кто выступит против этого гранитного порядка, расшибет себе лоб. Любая попытка сломить наше государство будет утоплена в крови». О всех тех, кто вызывал подозрения у режима, Гитлер высказался так: «Такого человека лучше всего либо заключить в концлагерь, либо убить. На данном этапе лучше всего убить, чтобы запугать других». Немецкий историк М. Штюрмер пишет: «В отличие от Сталина Гитлер отказался от показательных процессов. Но угроза смерти, пыток и концлагеря была повсюду… Неотступна была угроза мучительной гибели в гестаповских застенках, как и соблазн власти, жестокости и алчности». Так характеризуется страна архипелаг ГУЛАГ, называемая Германией, а вот о другом архипелаге ГУЛАГ — Советском Союзе.

«Перед самосудом все бессильны, — пишет в своих воспоминаниях о том времени поэт Д. Самойлов. — Самый худой суд — ничто перед всесильным сапогом, отбивающим внутренности, бьющим не до смерти, а до потери человеческого облика. Не жизнь себе зарабатывали подсудимые страшных процессов, а право поскорей умереть. Они-то знали, искушенные политики, что их дело — хана. И разыгрывали роли свои только потому, что сапог сильнее человека, что геройство перед сапогом возможно один раз — смерть принять, а ежедневная жизнь под сапогом невозможна, есть предел боли, есть тот предел, когда вопиющее человеческое мясо молит только об одном — о смерти — и готово на любое унижение, лишь бы смерть принять».

И наконец еще несколько соображений о том, что сделал архипелаг ГУЛАГ с Россией. О точном количестве его жертв до сих пор спорят ученые, но мало кто знает о том, что писал о нашем народонаселении Д. Менделеев, великий мыслитель и творец периодической системы элементов, самый, наверное, знаменитый во всем мире русский ученый. Известно, что он много занимался не только химией, но и демографией, ему едва ли кто откажет в серьезном и основательном подходе к науке. В своей работе «К познанию России» он в 1905 году предсказывал (основываясь на данных всероссийской переписи населения), что к 2000 году население России будет составлять 594 миллиона человек. В этой связи не мешает вспомнить, что именно в 1905 году партия большевиков практически и начала борьбу за власть, за так называемый социализм. Как видите, цена за него оказалась высокой. На территории, которая веками называлась Россией, мы к концу XX века не досчитались, исходя из подсчетов Менделеева, примерно 250 миллионов человек (перед распадом СССР в нем проживало около 300 миллионов).

Только в годы пришедшей к нам гласности эту страшную проблему смог проанализировать и предать свои результаты огласке ученый-экономист, заведующий кафедрой статистики Московского института народного хозяйства имени Плеханова Б. Исаков. Он констатирует: «Грубо говоря, мы ополовинены. В результате „экспериментов“ нынешнего столетия страна потеряла каждого второго жителя… Прямые формы геноцида унесли от 80 до 100 миллионов жизней». Общие потери на фронте и в тылу в годы Великой Отечественной войны ученый определяет в 47–50 миллионов. Далее он продолжает: «Перейдем к сопряженным формам потерь. Алкогольно-экологический геноцид — это более 100 миллионов человек. А косвенные формы, то есть нерожденные младенцы, — 70–80 миллионов… Сейчас в Советском Союзе (это говорилось в августе 1991 года. — В. Н.) 290 миллионов. Из них примерно 130 миллионов — относительно здоровые люди. Остальные — ослабленные… Речь идет о серьезных заболеваниях физического и психического характера… Мною предложена формулировка „закона трех поколений“. Он гласит, что генетический сдвиг нации можно спрессовать в три поколения, в течение жизни которых страна, народ, цивилизация доходят до полной деградации и вырождения».

Дело не только в том, что мы ополовинены. Во время социальных и военных катаклизмов гибли, как правило, лучшие люди, те, кто поумнее и посильнее, поэтому постепенно ухудшался генофонд великой нации. Размышляя об эпохе Николая I, Герцен писал: «Еще один век такого деспотизма, как теперь, и все хорошие качества русского народа исчезнут». А ведь еще более страшный век пришел позже, он наступил в октябре 1917 года, и мы пожинаем плоды, предсказанные Герценом. Архипелаг ГУЛАГ свое дело сделал, и мы продолжаем ощущать его последствия до сих пор.

Два рабовладельца

В ходе Нюрнбергского процесса над главными сподвижниками Гитлера одним из основных обвинений было использование нацистским режимом рабского труда захваченных во время войны иностранцев, в том числе и советских граждан. В этом преступлении, как и во многом другом, фюрер просто повторял Сталина. Правда, использовав форму, наполнил ее иным содержанием: загнал в концлагеря в качестве рабов не своих соотечественников, как это сделал Сталин, а граждан оккупированных им земель. Если бы Гитлер сделал в лагерях рабами своих подданных, то нацистским лидерам в Нюрнберге, наверное, могли бы предъявить на одно обвинение меньше. А Сталина до сих пор официально нигде не осудили за введение в СССР рабовладельческих порядков, не осудили даже в нашей стране.

Изначально советский ГУЛАГ, основанный, напомним, еще Лениным, служил для уничтожения «классовых врагов», укрепления тирании и устрашения собственного народа. Но вскоре прибавилась новая функция, которая стала затем доминирующей: концлагеря превратились в неисчерпаемый источник рабочей силы. Бесплатной, рабской силы. Можно вспомнить, что после революции Троцкий предлагал создать в масштабах всей страны трудовую армию с обязательной мобилизацией и жесточайшей военной дисциплиной. Чем не зачаток рабовладельческой системы! Но Сталин решил пойти в этом деле дальше.

Стоит сегодня оглянуться назад и вспомнить теперь уже доступные нам исторические факты, как откроется удивительная картина — абсолютно параллельное развитие в нашей стране ее экономики и ее ГУЛАГа. Причем последнему была отведена роль паровоза. Не зная законов экономики, не умея ею управлять, Сталин решил по-своему взнуздать ее и в несколько лет догнать и перегнать развитые страны за счет применения рабского труда заключенных ГУЛАГа.

В 1928 году, перед развертыванием индустриализации и коллективизации, Совет Народных Комиссаров рассмотрел положение дел в ГУЛАГе и нашел, что карательная политика государства находилась не на должном уровне. Было принято постановление ужесточить лагерный режим и, главное, «считать необходимым расширение емкости трудовых колоний» (так тогда назывались концлагеря). По всей стране началось их ускоренное строительство и одновременно начались массовые аресты с целью «расширения емкости» лагерей. Например, в одном из самых первых советских концлагерей на Соловках было в 1923 году три тысячи заключенных, а в 1930 их стало 50 тысяч. По всей стране счет узникам пошел на сотни тысяч, а с 30-х годов — на миллионы.

Что же случилось? Новая революция? Нет, она давно свершилась. Закончилась также и гражданская война. По какой же причине вдруг обнаружилось столько врагов у советской власти? Причина была одна — упомянутое выше постановление Совнаркома от 1928 года. Финансовых средств на строительство у государства не было, работать за нищенскую зарплату, причем в адских условиях, добровольно никто не стал бы… Но ведь кто-то должен был строить уже запланированные каналы, железные и шоссейные дороги, электростанции, заводы, работать на расширяющихся шахтах, нефтяных и других месторождениях, на разрастающихся лесоповалах…

Возьмите любую большую стройку в СССР — начиная с 30-х годов около нее сразу можно обнаружить концлагеря. Уже в 1931 году был сформирован огромный комплекс концлагерей — БелБалтЛаг для сооружения Беломорско-Балтийского канала. В том же году был создан и Северо-Уральский филиал ГУЛАГа, который быстро разросся и разделился на два самостоятельных объединения концлагерей — СевУралЛаг и СоликамЛаг. И пошло-поехало!.. От огромного УхтПечерЛага быстро отпочковались Ухтинское, Печерское, Интинское и Воркутинское отделения. Каждое из них состояло из нескольких огромных лагерей, и все они обслуживали строительство бесчисленных промышленных объектов. Архипелаг ГУЛАГ быстро перешагнул Урал, распространился по Сибири и успешно обжил необъятный Дальний Восток. Заведенные в лагерях рабовладельческие порядки отличались чудовищной жестокостью. Известно, что раб всегда представлял для хозяина определенную ценность, зачастую немалую, денег стоил в конце концов. У нас же, с советскими рабами, своими же соотечественниками, никто не считался, они находились вне закона, во власти абсолютного произвола. ГУЛАГ знал, что жалеть их нечего, недостатка в них никогда не будет. Вот что пишет А. Солженицын о строительстве Беломорско-Балтийского канала:

«В первую зиму, с 1931 на 1932, сто тысяч и вымерло — столько, сколько постоянно было на канале. Отчего же не поверить? Скорей даже эта цифра преуменьшенная: в сходных условиях в лагерях военных лет смертность один процент в день была заурядна, известна всем. Так что на Беломоре сто тысяч могло вымереть за три месяца с небольшим. А тут была и другая зима, да и между ними же. Без натяжки можно предположить, что и триста тысяч вымерло.

Это освежение состава за счет вымирания, — продолжает Солженицын, — постоянную замену умерших новыми живыми зеками надо иметь в виду, чтобы не удивиться: к началу 1933 года общее единовременное число заключенных в лагерях еще могло не превзойти миллиона. Секретная „Инструкция“, подписанная Сталиным и Молотовым 8 мая 1933 года, дает цифру 800 тысяч».

Но это — статистика. В жизни она выглядела так (вспоминает Д. Витковский, работавший на стройке этого канала прорабом): «После конца рабочего дня на трассе остаются трупы. Снег запорашивает их лица. Кто-то скорчился под опрокинутой тачкой, спрятал руки в рукава и так замерз. Кто-то застыл с головой, вобранной в колени. Там замерзли двое, прислонясь друг к другу спинами. Это — крестьянские ребята, лучшие работники, каких только можно представить. Их посылают на канал сразу десятками тысяч, да стараются, чтоб на один лагпункт никто не попал со своим батькой, разлучают. И сразу дают им такую норму на гальках и валунах, которую и летом не выполнишь. Никто не может их научить, предупредить, они по-деревенски отдают все силы, быстро слабеют — и вот замерзают, обнявшись по двое. Ночью едут сани и собирают их. Возчики бросают трупы на сани с деревянным стуком. А летом от неприбранных вовремя трупов — уже кости, они вместе с галькой попадают в бетономешалку. Так попали они в бетон последнего шлюза у города Беломорска и навсегда сохранятся там».

А в середине 30-х годов развернулось строительство канала Москва-Волга, где объем работ в семь раз превышал объем на Беломорканале. Соответственно и полегло там народу в несколько раз больше.

С начала 30-х годов ГУЛАГ заработал так, как ни одно союзное министерство в нашей промышленности. Именно в усилиях ГУЛАГа с его рабовладельческой системой заключался секрет «успешного построения социализма в одной отдельно взятой стране», о чем торжественно объявил Сталин в середине 30-х годов. Рабский труд в лагерях и крепостной труд в колхозах составили основу всего нашего производства. ГУЛАГ и феодализм на селе стали не просто карательной системой немыслимого масштаба (страной в стране!), но и образом жизни. А. Солженицын свидетельствует о том времени: «В лагеря набирались далеко не только инакомыслящие, далеко не только те, кто выбивался со стадной дороги, намеченной Сталиным. Набор в лагеря явно превосходил политические нужды, превосходил нужды террора — он соразмерялся (может быть, только в сталинской голове) с экономическими замыслами. Да не лагерями ли (и ссылкой) вышли из кризисной безработицы 20-х годов? С 1930 года не рытье каналов изобреталось для дремлющих лагерей, но срочно соскребались лагеря для задуманных каналов. Не число реальных „преступников“ (или даже „сомнительных лиц“) определило деятельность судов, но — заявки хозяйственных управлений… В чем лагеря оказались экономически выгодными — было предсказано еще Томасом Мором, прадедушкой социализма, в его „Утопии“. Для работ унизительных и особо тяжелых, которых никто не захочет делать при социализме, — вот для чего пришелся труд зэков. Для работ в отдаленных диких местностях, где много лет можно будет не строить жилья, школ, больниц и магазинов. Для работ кайлом и лопатой — в расцвете двадцатого века. Для воздвижения великих строек социализма, когда к этому нет еще экономических средств».

Именно Сталин был инициатором и организатором советской рабовладельческой системы, при которой миллионы заключенных использовались на так называемых «великих стройках коммунизма». Какой же безразмерный цинизм заключен в этом термине, придуманном, кстати, тоже Сталиным. В 1947 году Сталин попросил сообщить ему о количестве заключенных в стране. Ознакомившись со статистикой, объявил: «Мало. Мы должны решать проблему кадров. Промышленности нужны люди». То есть вождь мыслил в XX веке категориями древних рабовладельцев, причем последних он явно превзошел. В государственных и партийных архивах, которые дошли до нас, хранится много документов, подобных этой директивной сталинской записке, это требования самых разных министерств и ведомств на столько-то тысяч (десятков тысяч) заключенных в качестве необходимой рабочей силы. По форме это — обычные, повседневные, привычные запросы, словно прораб выписывает стройматериалы… Не случайно лагерные рабы трудились всюду, от городского строительства (построили, например, новый Московский университет) до космических объектов и, самое главное и опасное, на бесчисленных и огромных предприятиях атомной промышленности, вплоть до урановых рудников.

Да, без заключенных мы не вошли бы в космический и атомный век в те сроки, как это у нас получилось. Ведь в этих областях, помимо научной работы, требовался черновой труд множества людей, причем в условиях тяжелейших. Кто теперь подсчитает, сколько заключенных было принесено на космический и атомный алтари. Наверное, побольше, чем на каналы, о которых речь шла выше. Известно, что из-за сталинского невежества мы проиграли атомную гонку (например, в этом деле нельзя было обойтись без кибернетики, которую Сталин торжественно запретил как буржуазную лженауку!). Удалось пуститься вдогонку за американцами только потому, что наши разведчики украли у них секрет атомной бомбы. В этом, например, призналась газета «Известия» в 1999 году: «Советская атомная бомба — точная копия американской, секрет которой добыли наши разведчики…» Но для того, чтобы наладить выпуск ядерного оружия, причем в кратчайшие сроки, нужно было бесчисленное количество рабочих рук. Тут снова лагерные рабы пригодились!

Так, начиная с 30-х годов без них мы не можем сделать ни шагу, ведь у нас всегда все требуется срочно (чтобы вчера еще было готово!), то есть в авральном порядке, без создания на месте гигантской стройки должной инфраструктуры, которая могла бы хоть минимально обеспечить условия жизни строителям. Только рабский труд заключенных отвечал таким требованиям, и без него у нас уже просто разучились обходиться. Обо всем этом я лишний раз и с неожиданной полнотой узнал в годы горбачевской перестройки, потому что они были богаты обилием новой информации, ранее недоступной, и новыми интересными знакомствами, каких до того быть не могло. Расскажу об одном случае.

Звонит мне как-то мой старинный приятель гроссмейстер Д. Бронштейн и просит принять в «Огоньке» «одного интересного человека». «Поговори с ним, не пожалеешь», — заключил он и добавил: «Он, кстати, профессиональный шахматист, автор нескольких прекрасных книг о шахматах». К этой игре я с детства был неравнодушен, и вот у меня появился Борис Самойлович Вайнштейн. Ему было уже за восемьдесят, но голова его работала превосходно, держался он бодро и оказался интереснейшим собеседником. Но мудрый Бронштейн прислал его ко мне не из-за шахмат. Оказалось, что Вайнштейн в течение многих лет работал рука об руку с самим Берией! Шахматы у Бориса Самойловича все-таки были его хобби, а вообще он оказался крупным специалистом, доктором экономических наук. В 30-е и 40-е годы возглавлял сектор капитального строительства, потом — плановый отдел НКВД, был заместителем в Главоборонстрое (под началом у Берии). То есть годами сидел в том, что можно было бы назвать экономическим мозгом ГУЛАГа! Тогда в карательной системе работали десятки миллионов человек (сотрудников и заключенных вместе). Ведь именно под Берией были весь наш необъятный военно-промышленный комплекс (включая атомную промышленность) и вся его неисчислимая рабочая сила, в том числе и лагерные рабы. Не думаю, что во всем мире когда-либо существовала такая гигантская строительная империя и одновременно карательная машина. В своей повседневной работе Вайнштейн постоянно соприкасался со своим страшным шефом, и тот ценил его.

Естественно, я попробовал разговорить Вайнштейна. За один раз мы не наговорились, вскоре он снова навестил меня в редакции. Я уговаривал его написать воспоминания для журнала, ведь он хорошо владел пером (я просмотрел несколько его книжек). О чем же он мне рассказывал? Прежде всего, конечно, о том просто немыслимом, фантастическом размахе и разнообразии промышленных, строительных и научных работ, какими занималось самое большое в мире карательное ведомство. Он оказался не только страшной живой легендой нашего недавнего прошлого, но и убедительным доказательством того, что ГУЛАГ стал не просто государством в государстве, а начал вообще подменять всю советскую власть, вернее, выражать ее в самой естественной для нее форме. По словам Вайнштейна, руководитель карательной системы Берия был уже готов перехватить в свои руки власть у дряхлеющего диктатора. Правда, по мнению Вайнштейна, при этом дело без перемен не обошлось бы.

Вайнштейн утверждал, что Берия был не только главным сталинским палачом, но и талантливым организатором науки и производства, прекрасно разбирался в людях, видел их насквозь и с первого взгляда, безошибочно отбирал нужных специалистов. Наше атомное оружие, по словам Вайнштейна, — во многом заслуга Берии, которому Сталин поручил это дело. Вайнштейн также говорил, что у Берии были большие планы по перестройке нашего хозяйства и нашей политики, которые, кстати, он и начал было осуществлять сразу после смерти Сталина. Берия был, оказывается, противником централизованного планирования, собирался ликвидировать колхозный строй, думал отпустить на волю ГДР и т. п. Естественно, что при Сталине он об этих планах и заикнуться не мог, причем, по словам Вайнштейна, гениального вождя Берия ненавидел. Это свидетельство отчасти подтверждается тем, как вел себя Берия при смертельной агонии Сталина. По Вайнштейну, он вообще способствовал смерти диктатора, поскольку последний тогда снова угрожал своим ближайшим соратникам, в том числе и Берии. На мой вопрос о моральном облике Берии Вайнштейн ответил, что он был не лучше и не хуже других приближенных вождя, все они были в общем-то на одну колодку. И, конечно, Берия был беспощаден в борьбе за власть. Вайнштейн также утверждал, что «дело врачей» в 1952 году спровоцировал сам Берия, чтобы лишить вождя привычного и надежного медицинского окружения. Сам же Берия, по словам моего собеседника, был убит сразу после ареста, а суд над ним был спектаклем без зрителей. Кстати, это мнение совпадает с утверждениями других высокопоставленных лиц, причастных к тем событиям, и с воспоминаниями сына Берии.

Наверное, в воспоминаниях Вайнштейна есть нечто от поклонения старого слуги своему хозяину, который, кстати, как-то сказал: «Ты, Вайнштейн, хороший работник, но если бы ты лет шесть провел в лагерях, то работал бы еще лучше». Мы договорились с Вайнштейном, что он принесет в «Огонек» свои воспоминания. Они могли бы стать одной из наших главных журнальных сенсаций, но, увы, этого не произошло. Вайнштейн затянул это дело, а в августе 1991 года случился путч, который обернулся победой демократических сил. Думаю, именно это обстоятельство повлияло на отказ Вайнштейна опубликоваться в журнале. Как и упоминавшийся выше А. Шелепин, тоже, кстати, с Лубянки, он не рискнул выступить в печати со своими откровениями о тех страшных временах. Только в 1993 году в газете «Известия» была напечатана беседа с Вайнштейном (меня в «Огоньке» тогда уже не было), но ведь это всего несколько машинописных страниц. В этом интервью журналист-собеседник Вайнштейна вспомнил, что один из чеховских героев говорил: «Всей правды не может знать никто». Особенно в нашей стране.

Первые школьные буквари, изданные после Октябрьской революции, открывались такими фразами: «Мы не рабы. Рабы не мы». Какой зловещей шуткой истории обернулись эти торжественные заклинания!

Засевшие за буквари дети и взрослые стали рабами, дети их тоже оказались обреченными на рабство. И сегодня из нас все еще надо выдавливать раба, а заодно — и Сталина с Гитлером. Ведь главное их злодейство было в том, что они отравили своей преступной моралью несколько поколений. В свое время Н. Бердяев заметил: «Режим террора есть не только материальные действия — аресты, пытки, казни, но прежде всего действие психическое». Вот такому страшному психическому воздействию и подверглись советский и немецкий народы. Оно оказалось настолько губительным, что даже и в начале XXI века сталинизм и фашизм не только не ушли из нашей жизни, но громко и открыто о себе заявляют. Правда, в Германии нацизм был официально осужден на Нюрнбергском процессе и там за его пропаганду сажают в тюрьму.

Сталинизм и фашизм в новой России — ее позор. Но есть в этом явлении, если хотите, и некое откровение: стало видно, что оба эти «изма» происходят от одного идейного корня! Достаточно вспомнить, что в августе 1993 года в антидемократическом путче коммунисты и фашисты выступали вместе, в одних рядах. Достаточно вспомнить, что Государственная Дума с ее коммунистическим большинством не пожелала осудить фашизм в нашей стране. Наверное, потому, что при таком осуждении непременно вылезет наружу сходство между советским коммунизмом и немецким фашизмом. По той же причине речь Хрущева на 20 съезде партии о культе личности замалчивалась в стране тридцать три (!!!) года, она была опубликована у нас только в 1989 году в малотиражном издании. Вот почему так яростно сопротивляются коммунисты распространению правды о нашей истории, о Ленине и Сталине. Они знают, что их сила всегда была в том, что рабы под ними были бессловесны.

И мало того, что та речь Хрущева у нас замалчивалась. После его доклада о культе личности было принято постановление, которое уже не замалчивалось и в котором говорилось: «Было бы грубой ошибкой из факта наличия в прошлом культа личности делать выводы о каких-то изменениях в общественном строе СССР или искать источник этого культа в природе советского общественного строя. И то и другое является абсолютно неправильным, так как это не соответствует действительности, противоречит фактам».

Вот так! Под знаменем этих партийных указаний Советский Союз докатился до распада и такого краха, из которого мы никак не можем выбраться…

Почему не можем выбраться? Причин много. Но одна из них в том, что рабская психология все еще живет в каждом из нас, причем не только у современников сталинской эпохи, нет, их дети и внуки тоже отравлены ею, пусть одни больше, другие меньше… Ведь недаром Моисей водил своих соплеменников по пустыне сорок лет, чтобы они за это время освободились от духа рабства. Нам для этого и сорока лет мало, потому что бредем мы не по пустыне, а живем в таком обществе, в котором многие не просто помнят о недавних рабовладельческих порядках, но… тоскуют по ним! Это относится не только к палачам, но и к их жертвам. Последних можно сравнить с теми старыми слугами времен крепостного права, которые не знали и знать не хотели другой жизни…

Гитлер пропустил через концентрационные лагеря 18 миллионов человек (11 миллионов из них погибло), Сталин — в несколько раз больше. Гитлер начал считать узников своего ГУЛАГа на миллионы только в последние годы своего правления, во время войны; у нас же такой счет на миллионы шел уже с 30-х годов. К тому же, напомним еще раз, гитлеровский ГУЛАГ состоял в основном из иностранцев, а наш — из своих. Потому, наверное, немцам было легче покаяться и назвать вещи своими именами, то есть официально осудить и запретить нацизм.

Ложь на длинных ногах

Геббельс, главный идеолог Гитлера, не стеснялся утверждать в своем кругу, что лжи должно быть как можно больше, только тогда она обретает сокрушительную силу. Тот же принцип был самым главным и у Сталина. Коммунисты и нацисты неуклонно проводили его в жизнь (называя это агитационно-пропагандистской работой), заодно обвиняя всегда во лжи всех своих противников, причем Сталин брал в этом деле пример с Ленина, своего учителя. И не случайно именно с пропагандистских сказок о Ленине и Октябрьской революции начиналась вся фальсификация истории России за последний век. У нас вообще не было настоящей истории советского государства, она сочинялась в отделе пропаганды ЦК партии под диктовку Сталина, и все, что ей не соответствовало, замалчивалось, запрещалось, уничтожалось, стиралось из памяти людской.

А ведь с той же Октябрьской революцией дело обстояло совсем не так, как писалось в «Кратком курсе» истории партии. Теперь уже известно и доказано, что в канун большевистского переворота в 1917 году монархический Берлин отпустил огромные средства на этот переворот (разумеется, не из симпатии к большевикам, а с целью ослабить Россию на фронте). Ленина и его окружение не только взяли в Германии на содержание, но и беспрепятственно провезли через всю Европу (во время войны!) из Швейцарии в Россию, чтобы те подорвали ее изнутри. Злодейский замысел, как известно, удался, но тайну эту сохранить не удалось.

Ленин и его команда прибыли в Россию в апреле 1917 года, а в июле того же года прокурором Петроградской судебной палаты было опубликовано «Обвинение Ленина, Зиновьева и др. в государственной измене». К тому времени царя уже свергли и власть была вполне демократической, именно поэтому даже в газете М. Горького «Новая жизнь» писалось: «В данных предварительного следствия имеются прямые указания на Ленина, как германскою агента, и указывается, что, войдя с германским правительством в соглашение по поводу тех действий, которые должны способствовать успеху Германии в ее войне с Россией, он прибыл в Петроград, где при денежной поддержке со стороны Германии начал проявлять деятельность, направленную к достижению этой цели».

Среди многих других свидетельств на ту же тему есть, например, и такое, которое тоже принадлежит отнюдь не враждебным демократии лицам, а немецкому социал-демократу Э. Бернштейну, который был любимым учеником Маркса, и опубликовано в немецкой прессе:

«Ленин и его товарищи получили от кайзеровской Германии огромные суммы. Я узнал об этом еще в конце декабря 1917 года… Правда, тогда я еще не знал размера этих сумм и кто был посредником при их передаче. Теперь же я получил сведения от заслуживающего доверия источника, что речь идет о суммах почти неправдоподобных, наверняка превышающих 50 миллионов золотых марок, так что ни у Ленина, ни у его товарищей не могло возникнуть никаких сомнений относительно источника этих денег».

Этот же факт лишний раз подтвердился по окончании второй мировой войны, когда в немецких архивах обнаружились документы, раскрывающие, как императорская Германия финансировала революцию в России. В свете этой истории наш разговор о политических близнецах, Гитлере и Сталине, вообще приобретает какой-то роковой, можно сказать, мистический характер. Достаточно вспомнить, что Николай II и Вильгельм II, последние императоры России и Германии, были если и не близнецами, то двоюродными братьями, плотно окруженными одной и той же близкой родней…

Да, у такого наставника, как Ленин, Сталину было чему поучиться. Один только пример, говорящий о том, как у большевиков их традиционная ложь сопрягалась обычно с цинизмом и провокацией. Вскоре после Октябрьской революции Сталин комиссарил в ходе войны, развернутой советской Россией против Польши. Ленин из Москвы руководил этой авантюрой и в числе многих приказов направил распоряжение заслать на территорию Польши через линию фронта диверсионные силы под видом белогвардейцев. Эти диверсанты должны были захватывать и вешать сторонников официальной польской власти и после этого стремительно возвращаться назад. Таким образом, поляки могли бы ополчиться на русских белогвардейцев, скопившихся тогда в Польше. За каждого повешенного Ленин велел выдавать большое денежное вознаграждение. Знакомый почерк! Как у Сталина, как у Гитлера… Как известно, у последних на первом месте всегда было руководство карательными органами, а на втором — руководство своими провокационными пропагандистскими машинами. И только потом уже все остальное: партийные, государственные и другие дела.

Сама Октябрьская революция в России (вернее — преступный переворот) завершилась успехом заговорщиков только благодаря чудовищной лжи и обману, вероломству. Большевикам удалось захватить власть потому, что они пообещали отдать землю крестьянам, заводы и фабрики — рабочим и установить мир и покой в стране. Как только они взяли власть в свои руки, все эти обещания были растоптаны.

По тем же рецептам действовал и Гитлер, обещая немцам райскую жизнь в самом ближайшем будущем, буквально через несколько лет. Вместо этого они получили диктатуру и милитаризацию страны, один из самых просвещенных народов превратился в огромное стадо, одурманенное человеконенавистнической идеологией. В результате Гитлер привел немцев стройными рядами на бойню второй мировой войны, которая закончилась разгромом Германии.

С одинаковым упорством и последовательностью Сталин и Гитлер насаждали вокруг себя смертоносную ложь. Это четко подметил уже цитировавшийся выше известный историк А. Буллок: «Легко узнать в Гитлере „застольных бесед“ 40-х годов того же самого человека, который написал книгу „Моя борьба“ в 20-е годы. Неизгладимое впечатление от прочтения ее 700 страниц — это вульгарность гитлеровской мысли, хитрость, жестокость, нетерпимость и отсутствие человеческого чувства. Он так же непробиваем, как и невежествен… Его взгляды: раса — это ключ к истории, массы способны только выполнять приказы, личность существует только для народа, сила — единственное средство, при помощи которого достигается что-либо существенное, мировые исторические фигуры действуют как факторы провидения и не могут сдерживаться или быть подвергнуты суду стандартами обычной морали…»

Любопытно, как Буллок дальше сравнивает фюрера со Сталиным: «Если подставить „класс“ вместо „раса“, „коммунистическая партия, осуществляющая диктатуру пролетариата“ вместо „расовая элита“, „личность существует только для государства“ вместо „только для народа“, „факторы истории“ вместо „факторы провидения“, и Сталин вряд ли нашел бы что возразить».

Ложью и обманом была пронизана не только схожая идеология политических близнецов, но и все, что их окружало, к чему они прикасались. Самый близкий к фюреру человек А. Шпеер в своих мемуарах пишет: «Мир, в котором мы жили, делал нас лицемерными обманщиками. Среди соперников правдивое слово произносилось редко из-за боязни, что его в перевранном виде могут донести Гитлеру. Каждый вынужден был хитрить и изворачиваться, принимая во внимание капризный нрав Гитлера. То же самое относится и ко мне».

Самую беспардонную и наглую ложь Сталин использовал как свое главное политическое оружие. Так, в тяжелейшие 30-е годы (а какие годы при нем не были тяжелейшими?!), когда миллионы крестьян погибли и тяжко пострадали в годы коллективизации, а рабочих окончательно закабалили на производстве, когда на страну обрушился невиданный массовый террор, Сталин бодро и весело заявлял, что «жить стало лучше, жить стало веселее!». Он утверждал: «Наша пролетарская революция является единственной в мире революцией, которой довелось показать народу не только свои политические результаты, но и результаты материальные… Наша революция является единственной, которая не только разбила оковы капитализма и дала народу свободу, но успела еще дать народу материальные условия для зажиточной жизни».

Не уставая рассказывать с высоких трибун подобные сказки, Сталин не забывал при этом напомнить: «Те, кто это отрицает, — враги народа». Разглагольствуя о созданной им политической системе, он вещал: «Не должно быть ни одного избирателя, который не использует своего почетного права избрать депутатов в верховный орган Советского государства. Не должно быть ни одного активного гражданина, который не считал бы своим гражданским долгом содействовать участию всех без исключения избирателей в выборах в Верховный Совет». Итак, всех палкой на выборы в фиктивный парламент, всегда голосовавший только так: сто процентов «за!». Всех палкой под радостный марш в сталинский ГУЛАГ! Как известно, сам вождь называл созданный им строй «победой социализма в одной стране»: «Социализм из мечты о лучшем будущем человечества превратился в науку», «При социалистическом строе, который осуществлен пока что только в СССР…» и т. п.

Даже невооруженным глазом видно, что на лжи зиждется вся история партии и советского государства, изложенная в сталинском «Кратком курсе». Так, например, утверждается, что Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Каменев и многие другие из самого высшего большевистского руководства были на процессах 30-х годов разоблачены как изменники Родины, провокаторы еще с дореволюционным стажем. Эта констатация — краеугольный камень сталинского «Краткого курса» истории партии, всей истории советской власти. В этом «Кратком курсе» говорится: «Конечно, партия еще не могла знать тогда, что Троцкий, Раковский, Радек, Крестинский, Сокольников и другие давно уже являлись врагами народа, шпионами, завербованными иностранной разведкой, что Каменев, Зиновьев, Пятаков и другие уже налаживали связи с врагами СССР в капиталистических странах для „сотрудничества“ с ними против советского народа». «Нельзя считать случайностью, что троцкисты, бухаринцы, национал-уклонисты, борясь с Лениным (вон еще когда! — В. Н.), с партией, кончили тем же, чем кончили партии меньшевиков и эсеров, — стали агентами фашистских разведок, стали шпионами, вредителями, убийцами, диверсантами, изменниками Родины».

Тут Сталин, как всегда, просто переусердствовал в своих клеветнических измышлениях. Когда после его смерти они были опровергнуты и рассыпались в прах, вся история партии и государства, написанная под диктовку Сталина, оказалась неуклюжей фальсификацией. А до этого почему-то никому в голову не пришло (в первую очередь самому гениальному вождю!), что если судить по «Краткому курсу», то Октябрьскую революцию делали одни изменники и предатели, причем с дореволюционным стажем!

И еще факт, говорящий о том, что ложь у Сталина (как и у Гитлера) должна была обязательно распространяться в немыслимых масштабах: «Краткий курс» истории партии был издан более 300 раз общим тиражом в 43 миллиона экземпляров. Его были обязаны изучать (причем отчитываться в своих знаниях) все советские граждане!

По замыслам Ленина и Сталина (так же как и Гитлера с Геббельсом), ложь должна была пронизывать не только политику и историю, но и все поры общественной жизни. Вслушайтесь в такое, например, откровение: «Культурная работа — это работа политическая, а не уход от политики, это претворение политических задач через практическое руководство этой сферой, которая имеет непосредственное и глубокое влияние на людей».

Знакомые интонации? Кто это говорит? Ленин или Сталин? Нет, Борман, ближайший сподвижник фюрера. Во имя претворения этого наказа в жизнь по всей Германии сжигались неугодные нацистам книги, включая крупнейших классиков мировой литературы. Большевики же после Октябрьской революции неугодные им книги не сжигали, а просто их запрещали. Ленин еще до революции поставил ребром вопрос о «партийности литературы», строго-настрого предупредил, что она неминуемо должна служить только партии большевиков. После Октября 1917 года вся культура, включая литературу и искусство, была взята под строжайший контроль партийной цензурой. Всех творческих людей загнали в так называемые союзы (художников, композиторов и т. п.) — позолоченные клетки с партийными сторожами при них.

Примечательно, что при создании Союза писателей в 1934 году (под непосредственным наблюдением самого Сталина!) на учредительном съезде произошел конфуз, который тут же засекретили, но с приходом гласности о нем стало известно широкой общественности. В 1999 году, то есть через 65 лет после того съезда, в «Литературной газете» была опубликована листовка, которую кто-то пытался распространять на съезде. Вот несколько строк из нее, обращенных к многочисленным зарубежным гостям: «Страна вот уже 17 лет находится в состоянии, абсолютно исключающем какую-либо возможность свободного высказывания. Мы, русские писатели, напоминаем собой проституток публичного дома с той лишь разницей, что они торгуют своим телом, а мы душой; как для них нет выхода из публичного дома, кроме голодной смерти, так и для нас. Больше того, за наше поведение отвечают наши семьи и близкие нам люди. Мы даже дома часто избегаем говорить так, как думаем, ибо в СССР существует круговая система доносов. От нас отбирают обязательства доносить друг на друга, и мы доносим на своих друзей, родных и знакомых… Вы устраиваете у себя дома различные комитеты по спасению жертв фашизма, вы собираете антивоенные конгрессы, вы устраиваете библиотеки сожженных Гитлером книг, — все это хорошо. Но почему мы не видим вашу деятельность по спасению жертв от нашего советского фашизма, проводимого Сталиным; этих жертв, действительно безвинных, возмущающих и оскорбляющих чувства современного человечества, больше, гораздо больше, чем всех жертв всего земного шара вместе взятых со времени окончания мировой войны».

Так знали или нет наши отцы и деды еще в 30-е годы, что творилось в стране при Сталине? Оказывается, были и такие, что знали, причем называли вещи своими именами, например красным фашизмом…

Сочинение и распространение лжи, ее внедрение в самые широкие массы требуют немалых усилий. Гитлер и Сталин были в этом деле большие мастера, умели обманывать и дурить народ. Достаточно вспомнить, как нацисты всегда широко использовали для этой цели грандиозные массовые манифестации, которые являлись хорошо отрепетированными театрализованными представлениями. Кадры старой немецкой кинохроники убедительно демонстрируют, насколько впечатляющими были те зрелища. Недаром после первых таких постановок, еще задолго до прихода нацистов к власти, Гитлер приблизил к себе их главного постановщика, талантливого архитектора А. Шпеера и держал его около себя до самого своего конца.

Сталин тоже понимал действенность таких всенародных развлечений, ему никак не удавалось дать своим подданным вдоволь хлеба, зато на зрелища средств не жалел. Лет с 5–6 я, благодаря высокому положению отца в партии, всегда сопровождал его на такие мероприятия, их яркие картины до сих пор сохранились в памяти, словно кадры из цветных документальных фильмов, они производили сильное впечатление. Это были военные парады на Красной площади, обязательно не только с конницей, но и с авиацией (это в 30-е годы!), причем уже тогда были возможны совершенно невероятные, казалось бы, номера. Так, в 1931 году над Красной площадью «тов. Алкснис, заместитель начальника воздушных сил СССР, пилотирующий один из самолетов, и двое других летчиков делают коллективно „мертвые петли“, „перевороты“ и т. п.» (из отчета о параде). Регулярно на Красной площади устраивались физкультурные парады, каждый длился по несколько часов. Чего только не придумывали хитроумные организаторы этих торжеств! Например, они застелили площадь гигантским ковром (синтетики тогда, если не ошибаюсь, не было!), и на нем прошел настоящий футбольный матч, правда, один тайм. Сталин всегда выстаивал на Мавзолее все эти мероприятия от начала до конца, никаких речей не произносил, но довольно живо реагировал на происходящее.

Другим традиционным местом пропаганды милитаризации и силы правящего строя был Тушинский аэродром. Не раз я был там свидетелем виртуозных воздушных номеров наших летчиков. Их мастерство казалось просто фантастическим. Эффектно окрашенные в светло-вишневый цвет пять стальных птиц неожиданно появлялись в небе перед тобой и прямо над твоей головой, словно привязанные друг к другу, проносились так низко, что, казалось, содрогалась земля. Потом оставался один из них, самый искусный, и демонстрировал воздушную акробатику. Он пулей взмывал ввысь, камнем падал вниз, едва ли не до самой земли, снова выравнивал самолет, и послушная машина кувыркалась, делала петли, ложилась на спину, переходила в штопор… А внизу, на траве аэродрома, десятки тысяч восторженных зрителей… Помимо высшего пилотажа на таких праздниках можно было увидеть многое: десятки самолетов под управлением не только военных летчиков, но и членов аэроклубов, спортивные самолеты, корабли гражданской авиации, вертолеты, тяжелые самолеты с прицепом из нескольких планеров, дирижабли, массовый воздушный десант и даже… бомбежку!

Таков был фасад сталинской эпохи, за которым скрывались такие страшные вещи, в которые просто трудно поверить… Для того чтобы их скрыть, предпринимались более чем хитроумные усилия, ложь возводилась в какую-то невиданную ранее степень, ее изощренность в сочетании с беспредельным цинизмом не может не поражать воображение. Лично сам Сталин выступил в роли организатора и вдохновителя одной из таких, казалось бы, немыслимых, невозможных акций.

Итак, в 1934 году вышел большой сборник под названием «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина», о котором выше мы уже кое-что рассказали и который успели к тому времени назвать именем того, по чьему прямому приказу на рабской стройке погибли сотни тысяч заключенных. Это огромный том, весь от начала до конца создан лучшими писателями, какими тогда располагала советская литература. Гениальный палач-людовед придумал такой зловещий фарс, какой был для него в высшей степени характерен: заставил самых известных писателей присягнуть публично, на бумаге, не только на верность себе (в который уже раз!), но и своей кремлевской опричнине. Он поручил писателям торжественно, во весь голос воспеть ГУЛАГ!

Все делалось на высочайшем уровне. Сам Горький лично возглавил большую группу писателей, включавшую Л. Леонова, Вс. Иванова, А. Малышкина, Вл. Лидина, Я. Никулина, И. Ильфа, Е. Петрова, М. Пришвина, Л. Кассиля, Веру Инбер, А. Толстого, В. Катаева, Е. Габриловича, М. Зощенко, А. Безыменского, М. Шагинян и других. Суть замысла книги выразил Л. Леонов: «Может быть, самое ценное в системе Беломорстроя и, следовательно, ОГПУ — высокое искусство умно и строго щадить людей, предназначенных нашим гнусным прошлым для страшной и, вот, избегнутой роли человеческого утиля».

Ну что тут скажешь! Это воистину рекорд подлой словесной эквилибристики. Но почему же зоркий писательский глаз так обманывается на стройке канала? Нет, не может настоящий писатель не понимать, что на ней происходит! Отчасти объясняет такую заказную непонятливость высказывание Горького на ту же тему:

«Наша задача: никакой мистики, никаких чудес, педагогика ОГПУ как убедительное объяснение заключенным всего существа процессов, происходящих в стране… Мы называем себя первым литературным колхозом в СССР (имеется в виду авторский коллектив книги о канале. — В. Н.). Работа над книгой о Беломорстрое показала, насколько действительно далеко пошел процесс приближения к партии всей основной массы беспартийных советских писателей. Мы написали книгу о канале, созданном по инициативе товарища Сталина и носящем его имя. Это налагало на нас гражданскую ответственность и радостно волновало каждого участника нашего коллектива. Книга рассказывает о победе небольшой группы людей, дисциплинированных идеей коммунизма, над десятками тысяч социально вредных единиц. Эта книга рассказывает, как лечили больных; как врагов пролетариата перевоспитали в сотрудников и соратников его».

Что же это такое?! Это — гимн «великого пролетарского писателя», как тогда было официально провозглашено, Сталину и его опричнине. Как только партийные демагоги потом не использовали эту подлую писательскую книгу о Беломорстрое! Так, некий профессор С. Булатов, например, писал: «Лагеря ОГПУ и концентрационные лагеря Германии — вот два пункта, отражающие, как две капли воды, всю противоположность двух систем — системы гниющего капитализма и системы строящегося социализма». Как тут не вспомнить, что своих соотечественников даже Гитлер миллионами не уничтожал в концлагерях на рабских работах. Как тут не вспомнить, каким языком заговорила с нацистами наша пропаганда, прославляя союз Сталина с Гитлером…

Прелюбопытнейшее свидетельство о поездке писателей по каналу оставил известный в то время прозаик А. Авдеенко (разумеется, оно смогло дойти до читателей только в период гласности):

«Едим и пьем по потребностям, ни за что не платим. Копченые колбасы. Сыры. Икра. Фрукты. Шоколад. Вина. Коньяк. И это в голодный год! Ем, пью и с горечью вспоминаю поезд Магнитогорск — Москва… Всюду вдоль полотна стояли оборванные, босоногие истощенные дети, старики. Кожа да кости, живые мощи. И все тянут руки к проходящим мимо вагонам. И у всех на губах одно, легко угадываемое слово: хлеб, хлеб, хлеб…

Писатели бродят по вагонам. Хлопают пробки, звенят стаканы. Не умолкает смех и шумные разговоры… Завидую каждому взрыву смеха…»

Главный редактор «Литературной газеты» А. Болотников писал об этой книге так: «Книга о Беломорстрое дает нам исключительный по убедительности и интересу показ огромной созидательной роли труда в своеобразных условиях концентрационных лагерей ОГПУ… Перечень преступлений пестр: басмачество, контрреволюционная агитация, связь с врагами республики за рубежом, воровство и спекуляция…»

Даже в этих бессовестных сентенциях можно усмотреть кое-что, звучащее резким диссонансом с направленностью книги. Например, «контрреволюционная агитация». Чья? Против кого? Среди кого? Каким образом?.. На самом деле это — любое мало-мальски высказанное недовольство массовым террором, голодом, бесправием. «Связь с врагами республики за рубежом». Это — родственные связи с теми, кто был вынужден бежать из страны после революции. Сколько их было? Говорят, более двух миллионов! Сколько же у них осталось здесь родных и близких?! Миллионы будущих или уже угодивших в лагеря ни в чем не повинных людей.

И еще один пример, но уже не из 30-х годов. Дело, начатое на Беломорканале, стало у нас повседневной практикой. В конце 40-х годов одной из самых гигантских «строек коммунизма» стало сооружение канала Волга — Дон. Между прочим, он строился в местах, воспетых М. Шолоховым в «Тихом Доне» и досконально ему известных. К тому же он не раз бывал на строительстве канала и не мог не знать, как его строят, кто там работает.

Так вот, от многочисленных таких же объектов рабского труда это сооружение отличалось тем, что над каналом руками заключенных был воздвигнут невиданный монумент главному тюремщику советских народов — товарищу Сталину. Фигура его высотой в 80 (!) метров была сделана из красной меди, что стоило, разумеется, фантастических денег. В тени гигантского монумента Шолохов не разглядел жертв сталинского террора и так писал о канале: «Нам памятны слова товарища Сталина: „Великая энергия рождается лишь для великой цели“. Вот они, создатели великой энергии, служащей великим целям строительства коммунизма (каково это — о несчастных лагерных рабах! — В. Н.)… О таком размахе строительства на благо народа не может мечтать ни одна капиталистическая страна… Но в условиях капитализма такие стройки, способные принести колоссальные выгоды человечеству, неосуществимы. Наш Волго — Дон — это стройка подлинного мира и счастья народа».

Какой же беспредельный цинизм! Здесь что ни мысль, то иезуитский выверт. Совершенно, казалось бы, немыслимые ссылки на западный мир в связи с каналом не случайны для Шолохова. Он не раз бывал в европейских странах и знал о жизни там не понаслышке. Этот мир не мог не пугать его своей свободой и демократией (так же как и шолоховского хозяина — Сталина), и он приложил немало сил, чтобы опорочить западную демократию. Например: «В империалистических странах писаки стряпают свои книги в угоду своим хозяевам. Все, что они пишут, — мертвое; они идут не в ногу с историей; они создают гнилое, никому не нужное чтиво. Мы же, советские писатели, уверенные в победе коммунизма…» И так далее, и тому подобное…

В довершение всего Шолохов был разоблачен как плагиатор, выдавший чужой роман за свой. Это особая тема, она уже достаточно освещена и у нас, и за рубежом. Оказалось, что «Тихий Дон» был написан известным в свое время донским писателем Ф. Крюковым, в 1920 году он умер от тифа, будучи с белогвардейцами, и рукопись его в конце концов попала к молодому Шолохову. На первый взгляд во все это трудно поверить. Чудовищный плагиат, страшный обман. Но ведь сам по себе этот случай — всего лишь ничтожная частица того вселенского обмана, который произошел в октябре 1917 года в России. Если посмотреть на раскрытие тайны «Тихого Дона» под этим углом зрения, то все встанет на свои места: какова власть, таков и ее первый писатель. Иного и быть не могло!

Остается добавить, что Шолохов всю жизнь был заложником Сталина. Уже в конце 20-х годов, по горячим следам после выхода романа в свет, многие знающие люди утверждали, что это плагиат, но ЦК партии (а значит — Сталин) самым жестоким образом пресек все такие слухи. Так что Шолохов всю жизнь должен был отрабатывать Сталину за то, что тот фактически его спас. И Шолохов старался. Его многочисленные выступления на политические и литературные темы являют собой яркие образцы черносотенной погромной риторики…

Как видим, распространявшаяся у нас ложь была тотальной и чудовищной, можно сказать, что она была зеркальным отражением режима. Такой же она была и в нацистской Германии. В своей книге «Моя борьба» Гитлер утверждал: «Восприимчивость масс очень ограниченна, понимание — незначительно, зато забывчивость велика… Только того, кто будет повторять тысячи раз простейшие понятия, масса захочет запомнить… Если уж врать, то врать беззастенчиво: крупной лжи поверят скорей, чем мелкой». А внедрялась эта ложь в сознание (как у нас, так и в Германии) одними и теми же методами. Ее питательной почвой были массовый террор и порождаемый им страх, а распространяли ее одни и те же организации: у нас — коммунистические, в Германии — нацистские. Так, нацистская партия насчитывала семь миллионов человек, а число членов всех нацистских организаций достигало 25 миллионов. Сам Гитлер говорил, что в Германии насчитывалось 300 тысяч партийных функционеров. Примерно так же обстояло дело и в Советском Союзе. Причем Гитлер строил свои структуры, явно оглядываясь на нас, в чем сам не раз признавался. При такой мощной партийно-государственной поддержке, при полной власти режима над всеми средствами массовой информации, ложь и в СССР, и в Германии стала нормой жизни, и у нее действительно были длинные, а не короткие ноги.

Красно-коричневая мифология

Сталин и Гитлер в одинаковой степени овладели хитрым искусством создания собственного культа личности, сочинением мифа о своей жизни и деятельности. Такой феномен неизбежно сопутствует тирании. Поскольку она достигла при них невиданного в истории размаха, то и оба культа превзошли все аналогичные примеры. Еще в начале XX века известный социолог Ж. Сорель писал о том, что широкие массы, не обладающие достаточным интеллектуальным уровнем (о каком уровне могла идти речь под властью Гитлера и Сталина?), начинают доверять иррациональным мифам, в которые им вникать не обязательно, но верить надо слепо.

Создание собственного культа отнимало у обоих диктаторов никак не меньше сил и времени, чем организация массового террора, обе эти задачи были для них первостепенными. В 1931 году, когда культ Сталина еще только начал набирать силу, К. Каутский, один из лидеров и теоретиков германской социал-демократии, писал: «Что еще остается сделать Сталину, чтобы прийти к бонапартизму? Вы полагаете, что дело дойдет до своей сути не раньше, чем Сталин коронуется на царство?.. Даже императоры не доводили до подобного унижения свой народ. Сталин не только не пресек это унижение, но и инициировал его».

Эволюция культа Сталина сродни мифу о Гитлере, в обоих случаях дело было доведено до поистине религиозного поклонения. Оба мифа стали главным стержнем диктаторской власти, потому и пресекалось все, что было против. Пресекалось беспощадно, считалось самым страшным государственным преступлением.

Если король гитлеровской пропаганды Геббельс и сталинские идеологические прислужники действовали схожими методами, то личное участие Гитлера и Сталина в создании собственных мифов (их у нас окрестили культом личности) имело разные оттенки при всем сходстве по существу. Так, Гитлер, будучи неплохим оратором, любил толпу, аудиторию. Сталин же, как известно, ораторским даром не отличался, вообще говорил по-русски с сильным акцентом, хотя по должности выступать ему приходилось немало. Но с толпой, народом он напрямую никогда не общался. Трибуна на ленинском Мавзолее да ораторская трибуна в Кремле — вот два пьедестала, на которых он еще рисковал показываться. На другом фоне, в иной роли советский народ своего вождя просто не знал и не представлял.

Гитлер обожал общаться с народом, часто одаривал его случайных представителей не только беседами, но и рукопожатиями и объятиями. Большим удовольствием для него была езда в открытом автомобиле на малой скорости по улицам и площадям, по шоссейным дорогам. Его тут же узнавали встречные, сбивались в толпы, окружали своего фюрера, который часто выходил из машины, беседовал с людьми, экспромтом выступал… Сталин же передвигался всегда в эскорте нескольких закрытых бронированных машин, они мчались одна за другой, и каждый раз было неизвестно, в какой из них находится «любимый вождь всех народов». Но нельзя не вспомнить, что Гитлер с течением времени менял свой стиль поведения и приближался к сталинской манере. Как только мы начали побеждать в ходе войны, Гитлер перестал общаться с народом и постепенно превратился в такого же недоступного затворника, каким был Сталин.

Если Сталин уступал Гитлеру в качестве трибуна-позера, то наверстывал свое в другом: лавины славословия в его адрес намного перекрывали хор гитлеровских льстецов. В повседневной жизни и работе, в литературе, музыке и живописи, в науке — вообще во всех сферах деятельности у нас существовал неписаный закон, по которому надо было прежде всего восславить Сталина, а затем уж приниматься за свое дело, причем нельзя было забывать, что и дальше, на каждом шагу, нужно славить вождя. Славить и благодарить за неустанную заботу и неоценимую помощь во всех делах — от землепашества до языкознания.

Поскольку Сталин к народу никогда не выходил, его незримое присутствие было непреложным законом нашей жизни. Так, ни одно собрание не обходилось без того, чтобы его участники не восславили Сталина. И при упоминании его имени всем полагалось вставать и стоя аплодировать в течение нескольких минут, причем каждый боялся первым закончить эту священную процедуру. Только ведущий собрание мог остановить овации, аплодисменты, ликующие возгласы в честь вождя. Когда же он сам выступал с трибуны перед избранной, проверенной, можно сказать, просвеченной аудиторией, то каждый раз совершалось одно и то же ритуальное действо: его появление на трибуне встречалось бурей оваций и восторженными возгласами (в основном кричали хорошо поставленными голосами агенты КГБ, которые были, разумеется, в штатском и заранее разучивали свои выкрики). Затем вождь сам призывал к тишине жестом руки. В ходе выступления его речь неоднократно прерывалась восторгами присутствовавших, причем он сам делал многозначительные паузы, в которые аплодировала и орала аудитория. После окончания речи повторялось все то, что ей предшествовало.

Во все это трудно поверить, но газеты и журналы тех времен хранят для истории весь этот ужас и позор. Вот, например, печатается очередная речь гениального вождя, сказанная на предвыборном собрании избирателей Сталинского избирательного округа Москвы. Бог с ней, с речью! Таких самодовольных и косноязычных шедевров у него не счесть. Но вот на то, как она оформлена, обрамлена комментариями, стоит обратить внимание. Перед текстом речи такая ремарка:

«Появление на трибуне товарища Сталина встречается избирателями бурей оваций, которая длится в течение нескольких минут. Весь зал Большого театра стоя приветствует товарища Сталина. Из зала непрерывно раздаются возгласы: „Да здравствует великий Сталин, ура!“, „Творцу самой демократической в мире Советской Конституции товарищу Сталину, ура!“, „Да здравствует вождь угнетенных масс всего мира товарищ Сталин, ура!“».

После текста речи снова ремарка:

«Бурные, долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают и обращают свои взоры в правительственную ложу, куда проходит товарищ Сталин. Раздаются возгласы: „Великому Сталину, ура!“, „Товарищу Сталину, ура!“, „Да здравствует товарищ Сталин, ура!“, „Да здравствует первый ленинец-кандидат в депутаты Совета Союза — товарищ Сталин, ура!“».

Это было короткое, всего на несколько минут выступление, но оно тридцать раз прерывалось аплодисментами, шумными, бурными, продолжительными, а также овациями, бурными и долго не смолкающими. В общем, аплодировали и кричали от восторга больше времени, чем продолжалась сама речь. Смешно? Страшно! Тем не менее все это так и было. Вот еще типичный пример на ту же тему.

Возьмем один обычный номер главной партийной газеты «Правда» от 15 марта 1946 года, в нем всего четыре страницы, на четвертой — информационные заметки, а на первых трех можно найти разные материалы, большие и маленькие. Вот только их заголовки: «Быть достойным своего вождя», «Великий вождь ведет нас к новым победам», «Как Сталин сказал, так и будет», «Сталинские предначертания будут претворены в жизнь», «Выполним любое задание товарища Сталина», «Сталинская программа будет выполнена», «Под водительством Сталина вперед, к новым победам!», «Сталинский план нового подъема нашей Родины» и т. п. Всего на трех газетных страницах имя Сталина встречается около трехсот раз! Повторяем, это самый рядовой, обычный номер газеты, никаких праздников и юбилеев в тот день не было. Что это?! Абсурд, идиотизм! Так люди жили годами, изо дня в день…

Из частых публичных выступлений Гитлера тоже устраивались грандиозные пропагандистские шоу, но там брали больше не славословием в адрес фюрера, а внешними театральными эффектами, направленными все к тому же, что и у нас со Сталиным, — к обожествлению вождя. В Германии было меньше словесного холуйства, чем у нас, возможно, еще и потому, что Гитлер удовлетворялся тем, что народ стихийно, не по команде сверху буквально носил его на руках (напомним: до первых неудач на нашем фронте). И не забудем, что Гитлер пришел к власти в буржуазной республике демократическим путем, через выборы, в результате политической борьбы, а не заговора или революции. Сталин же, как и все наши советские вожди, получил в свои руки власть так же, как она достается в мафии крестному отцу. Как известно, у нас за многие десятилетия, от Ленина до Ельцина, так и не был выработан порядок перехода власти от одного руководителя страны к другому. Отсутствие такого порядка — первый признак беззакония и бесправия в стране.

В деле создания мифов о двух диктаторах, нацистском и коммунистическом, есть любопытное различие: сотворение культа Сталина потребовало неизмеримо больше усилий, лжи и фальсификации истории, чем при создании культа фюрера. И не потому, что последний был более щепетильным человеком, нет, просто Гитлер еще до прихода к власти подробно изложил свою биографию (в собственной интерпретации, разумеется) в книге «Моя борьба», которая вскоре стала широко известна, так что облик фюрера был изначально более или менее определен. Сталинскую же биографию его пропагандистская обслуга начала создавать уже после его прихода к власти. Сталину надо было многое скрывать и фальсифицировать, он же долго был при Ленине на вторых ролях (до революции и после нее), поэтому ему после прихода к власти пришлось сочинять легенду о том, что он был правой рукой Ильича. Эта ложь не могла не потянуть за собой другую, по которой Сталин оказался якобы законным наследником Ленина. И пошло-поехало!.. Там, где одна ложь громоздилась на другую, места для исторической правды уже не было.

В создании культа обоих диктаторов важную роль играли их ближайшие сподвижники, это они подавали всем пример, вели людей и общественное мнение за собой, как первые скрипки в оркестре. Но в окружении фюрера это обставлялось все же с соблюдением некоторых правил приличия в духе буржуазной демократии, при которой он и пришел к власти.

В нашем же случае преобладал традиционный восточный деспотизм, не знающий границ придворной лести.

Кстати, Гитлер сам провозгласил себя не только вождем и спасителем нации, но, можно сказать, и живым полубогом еще до прихода к власти, что зафиксировано, в частности, в его книге «Моя борьба». Сталин же до поры до времени действовал исподтишка, начал строить свой собственный культ не с громких заявлений, а с конкретных и тщательно продуманных действий: еще в 1925 году, только-только придя к власти, поспешил застолбить свое право на нее тем, что переименовал волжский город Царицын в Сталинград. Словно смотрел вперед с дьявольской прозорливостью, если учесть ту роль, которую сыграл Сталинград в Великой Отечественной войне.

Уже в 1931 году, в 14-ю годовщину Октябрьской революции, страна должна была встречать свой праздник под знаком выполнения шести исторических указаний товарища Сталина, именно его личных указаний (не партии, не правительства, не Советов!). В 30-е годы нашу прессу, литературу и искусство затопило половодье славословия вождя, быстро перешедшего в обожествление. Личное участие каждого творческого человека в этом позорном и постыдном массовом унижении стало пропуском в литературу и искусство, а тем, кто не желал в этом участвовать, дорога туда была заказана. Мало этого! Уже сам факт уклонения от участия в этой чудовищной кампании открывал дорогу в тюрьму или концлагерь. Логика была простая: не славишь вождя — значит антисоветчик! Тем, кому посчастливилось жить уже после Сталина, просто невозможно представить масштабы всего этого идиотизма, целью которого было подлейшее унижение целой нации во имя обожествления ее вождя.

Вот, например, воспевавший Сталина один из известнейших наших поэтов умудряется в нескольких строчках назвать Сталина и «самым большим человеком», и «самым большим полководцем», и «самым бесстрашным и сильным», и «солнцем весенней порою», и «самым любимым и мудрым», и «правдой народов». Все это немыслимое словоблудие поэт завершает так:

В мире нет человека Дороже, роднее. С ним и счастье счастливей, И солнце светлее.

Другой не менее известный в то время стихотворец сочинил в честь вождя оду «Садовник», в ней есть такие строки:

Все ему проверить надо Взором пристальным своим, Чтобы каждый корень сада Был по-своему любим. Он помощников расспросит, Не проник ли вор тайком? Сорняки, где надо, скосит, Даст работу всем кругом.

Как же «тонко» воспевает поэт массовый сталинский террор! Другой его коллега по ремеслу развивает ту же тему:

Любимый вождь, отец родной, Громя врагов, со всей страной, Ты, Сталин, создал дивный строй.

В стихотворении «Возмездие миллионов», тоже прославляющем вождя и развязанный им массовый террор, другой поэт горько сожалеет, что ему не положено, не доверено лично расстреливать «врагов народа»:

Расстрелян враг, но я о том жалею, что пулю в сердце каждому злодею всадить за всех не поручили мне…

Поэт, прочно записанный в советские классики, посмел написать и такое:

Оглянешься, а вокруг — враги; Руку протянешь — и нет друзей; Но если он скажет: «Солги!» — солги! Но если он скажет: «Убей!» — убей!

Нет, я все же не назову имен поэтов, которых цитирую. У всех поэтов, которых в те страшные годы печатали, можно найти строки, так или иначе прославлявшие Сталина. Вот еще один перл:

Есть ли слово такое, Чтоб все в нем соединилось? Чтоб все в нем, в едином слове, Было заключено? Да, оно есть! Природа Сделала эту милость — Вот оно, это слово: — Сталин! — звучит оно.

Другой поэт додумался до такого сравнения: «Сталин! Второе рожденье земли», а его коллега объявил: «Всю жизнь окропил он живою водой».

Вот и приехали! Дальше уже некуда, можно только повторяться: «Мой Сталин, мой светоч, я только с тобой», «Любимый, тобою награждена моя золотая, родная страна», «И Сталин, солнце дней моих, все ярче красит небосвод», «Сияние солнечных сталинских глаз, всю землю согревших заботой о нас», «Ждали люди из века в век, чтоб родился такой человек», «Им согрета вся кровь моя», «Это Сталин — источник добра!», «Петь о нем не хватает слов…».

Но слов, как видим, хватало. Как можно было все это сочинять?! Какой же страх, смертельный ужас должен был водить рукой поэтов, чтобы писать вот этакое! А как можно было все это читать?! Как это читал сам Сталин?!

Литературные опыты на эту же тему занимали ведущее место и в прозе. Их насквозь фальшивый пафос не уступал поэтическим перлам. Вот как пишет по поводу нашей победы в войне Л. Леонов, официально провозглашенный классиком еще при жизни: «И если мы не умеем измерить глубину нашей радости, еще менее способны мы постигнуть все величие Гения, создавшего этот праздник. Мы знаем — и как хрустит гравий, когда он идет на парад, и как развеваются на ходу полы его длинной шинели, и как в президиумах исторических заседаний он аплодирует своему народу, и как он глядит вдаль, различая детскую улыбку на расстоянии тысячелетия… Но даже и внуки наши, отойдя на век, еще не увидят его в полный исполинский рост. Его слава будет жить, пока живет человеческое слово. И если всю историю земли написать на одной странице, и там будут помянуты его великие дела. Этот человек защитил не только наши жизни и достояние, но и само звание человека, которое хотел отнять у нас фашизм. И оттого — первые цветы весны, и первый свет зари, и первый вздох нашей радости ему, нашему Сталину!»

Это пишет не обделенный талантом, зрелый и весьма разумный человек, он не мог не понимать того, что происходило у нас на самом деле, в том числе и во время войны, когда «гений вождя» обошелся нам в несколько миллионов жертв, каких без его активного участия никогда бы не было.

Как уже отмечалось выше, прославлять Сталина и обожествлять его обязаны были не только люди творческих профессий, не только партийные функционеры, но все без исключения, каждый советский человек! Вот такой, например, потрясающий факт (правда, в те времена он выглядел повседневным). Какой был самый главный жанр в газетах военных лет? Сводки и корреспонденции с фронтов? Нет, не они, а письма трудящихся товарищу Сталину. Нередко в одном номере газеты их публиковалось по несколько штук, причем были они очень длинными, доходили порой до целой газетной полосы, бывали и больше! Писали отовсюду и от разных прослоек населения (военных, рабочих, колхозников, интеллигенции и т. п.). Под каждым таким посланием собирались подписи миллионов людей. Например, огромное послание вождю от имени советской молодежи было подписано более чем 17 миллионами человек!

О чем же писали своему вождю все эти миллионы? Все о том же — о своей безграничной любви и преданности ему. Об этом свидетельствует и тот факт, что многие такие послания были стихотворными. Авторов таких писем-поэм не указывали, только — количество подписей. Так, в письме на целую газетную полосу от украинского народа их насчитывалось 9 316 973! В нем, в частности, говорилось:

Ведет нас к расцвету великий наш Сталин, Он мысль вдохновляет, он силу дает. Хвала ж тебе, Сталин, на годы и годы, В сияньи заводов, полей и дорог. Ты — вера и правда. Ты — сердце народа. Спасибо за солнце, что ты нам зажег…

Я никогда не видел, чтобы эти письма читались или обсуждались. Даже наши политруки в армии и на флоте их нам не читали и не требовали от нас обращать на них внимание. Абсурдность этой затеи, похоже, была очевидна каждому (кроме Сталина?), и тем не менее это все писалось и печаталось не только в мирные годы, но и во время войны, когда каждая газетная строка была особенно дорога. В разоренной, голодной, залитой кровью стране особенно кощунственно звучали такого рода величальные стихи, песни и проза. И были все они на удивление бездарными…

В живописи, скульптуре, музыке, театре, кино — всюду требовалось прежде всего славить Сталина. Люди жили в удушающей атмосфере нескончаемого славословия, которое можно было бы назвать массовым психозом, фанатичным идолопоклонением, если бы оно не направлялось из ЦК партии, где безраздельно царил Сталин. Кстати, примерно такая же картина наблюдалась и в нацистской Германии, там тоже любая художественная экспозиция неизменно открывалась изображением фюрера, по всей стране красовались тысячи его портретов и скульптур и т. д. Английский ученый А. Буллок справедливо замечает в этой связи: «Сталин и Гитлер инстинктивно чувствовали, что образ фюрера и сталинская икона будут эффективнее, если их невозможно будет сопоставлять со смертными живыми существами». И в самом деле, прославление обоих диктаторов зачастую граничило с религиозными ритуалами.

Так, в 30-е годы в столичной театральной жизни появилось новое, удивительное явление — декады национального искусства. Проводились они в Москве в Большом театре, обставлялись со сказочно-царственной роскошью. Я с родителями не раз бывал на этих представлениях и с тех пор никогда, нигде ничего подобного не видел на театральной сцене, хотя немало поездил по всему свету. Не каждый, наверное, знает, что сцена Большого почти равна его зрительному залу, меня это обстоятельство сильно поразило, когда я впервые попал за кулисы еще мальчишкой. На сцене Большого при желании можно разместить до двух тысяч человек и нагородить на ней при желании можно немало!

Эти редкие возможности постановщики декад использовали, не жалея ни сил, ни средств. Ведь вся эта показуха была призвана показать культурный расцвет ранее отсталых окраин страны, и выливалась она в какое-то поистине культовое, религиозно-обрядовое прославление Сталина. Вот как тогда описывалась в печати декада узбекского искусства со слов ее участницы, народной артистки: «Узбекистан готовится к декаде в Москве. В напряженные дни подготовки, забыв, что значит сон, мы, увлеченные одной мыслью — „нас увидит и услышит Сталин“, — работаем с удвоенной энергией. Невозможно найти слова для описания чувств, овладевших мною, когда я вышла на сцену Большого театра. Во мне боролись два желания: одно — не отрываясь глядеть в ложу, где сидит Иосиф Виссарионович, и другое — играть как можно лучше… За кулисами движение и приглушенный говор. Все столпились у левой стороны сцены, смотрят на правительственную ложу. Едва покинув сцену, я стремглав бегу к товарищам. Каждый ревниво оберегает свое место. На просьбы посторониться слышу завистливые слова: „Ты со сцены лучше нас видела Сталина, не отнимай нашей радости!..“»

А вот начало отчета о другой декаде, киргизской: «В тишине смолкнувшего зрительного зала раздаются величественные и властные звуки труб в оркестре. Огромная сцена Большого театра, позади которой открывается панорама снежных гор Алатау, постепенно заполняется мощным потоком многих сотен людей. Бесконечное разнообразие красок в костюмах, в декоративном оформлении, в целом море живых цветов. Участники Киргизской декады торжественной и горячей песней приветствуют своего друга и вождя. Песня о Сталине рождается в устах широко известных и любимых певцов, а затем переходит в широкий, могучий массовый гимн, подхватываемый всеми участниками декады».

Бесконечные ухищрения властей, связанные с прославлением вождя, отличались не только пошлостью и безвкусицей, но и гигантоманией. Так, 7 ноября 1934 года «гениального вождя» изобразили во весь рост на панно высотой со здание Совета труда и обороны (ныне — Госдума), в другой праздник Октябрьской революции соорудили Сталина у Большого театра ростом со здание театра, еще раз по тому же поводу вождь был изображен на гостинице «Метрополь» высотой в 25 метров. Еще больше отличились устроители одного из первомайских торжеств на Красной площади, они тоже прибегли к гигантским панно. В отчете о той демонстрации читаем: «Высоко над площадью вздымаются панно с изображением ярких эпизодов биографии великого Сталина. На первом панно Сталин — организатор большевистского подполья. На втором Сталин — организатор и руководитель закавказской большевистской организации. Дальше Сталин — лучший соратник Ленина в дни Октября. Сталин — организатор и вдохновитель побед Красной Армии. Сталин — любимый вождь партии и трудящихся всего мира. Вот Сталин на трибуне 1-го совещания стахановцев в Кремле. Сталин — среди стахановцев. Сталин с летчиками и парашютистами. Сталин — среди пятисотниц (колхозниц, передовиков производства. — В. Н.). Сталин — среди детей».

Между прочим, этот простой перечень сталинских заслуг, запечатленных на праздничных панно, наводит на любопытные размышления. Вождь никак не мог успокоиться, что не все в его биографии складывалось так, как ему хотелось бы. Например, панно «Сталин — организатор большевистского подполья». Все-таки, наверное, им был прежде всего Ленин. «Лучший соратник Ленина в дни Октября» — все-таки никак не Сталин, а Троцкий. «Организатор и вдохновитель побед Красной Армии». Снова — Троцкий! И так далее…

«Краткий курс» истории партии, как мы уже говорили, внес существенные поправки в биографию Сталина, заново переписав все то, что было на самом деле. Но, по-видимому, вождю этого было мало. Наверное, еще и потому, что он не раз просматривал «Мою борьбу» Гитлера, где тот изложил свою биографию так, как считал нужным, начав с раннего детства. Вот и Сталин, постоянно оглядывавшийся на фюрера, решил обзавестись своей собственной официальной биографией, и она под его руководством была создана. История ее написания, дошедшие до нас документы красноречивее, чем что-либо другое, говорят о том, что именно сам Сталин был отцом и вдохновителем всей той свистопляски, которую потом окрестили культом его личности. Понятно, что Сталин внимательнейшим образом изучил каждое слово в этой так называемой «Краткой биографии».

…Бог, как известно, бесконечно мудр и всемогущ. Значит, если выдающийся конструктор писал статью «Новое в авиации и ее вооружении», то он просто обязан был в то время заявить, что и эта военная отрасль, «руководимая гениальным Сталиным, будет действовать еще успешнее». В статье наркома земледелия «За хорошее качество сева и правильное использование семян» решение этих проблем ставится в прямую зависимость от конкретных и, разумеется, гениальных указаний товарища Сталина. Председатель Комитета по делам высшей школы в своей статье рассматривает развитие науки в зависимости от «исторической речи товарища Сталина перед работниками высшей школы» (статья написана по случаю великого юбилея — пятилетия со дня произнесения этой речи Сталиным). В статье «Усилить внимание культуре проса» ее главная тема увязана с «первомайским приказом любимого вождя товарища Сталина». Это был традиционный праздничный военный приказ.

Выдающийся конструктор в области котлостроения Л. Рамзин вспоминал в 1943 году, то есть при жизни Сталина: «В августе 1931 года было создано особое конструкторское бюро… Внимание гениального вдохновителя наших работ Иосифа Виссарионовича Сталина наполняет наши сердца чувством особенно яркого, незабываемого счастья».

Выходит, и в котлостроении помог гений Сталина. Но при этом надо уточнить, что упомянутое выше Рамзиным «особое конструкторское бюро» было на самом деле так называемой «шарашкой», то есть научным центром, где арестованные ученые и инженеры (сам Рамзин в том числе) подневольно трудились за решеткой по своей специальности.

Этот пример с Рамзиным очень характерен в нашем разговоре о так называемом культе Сталина (то же самое можно сказать и о Гитлере). Историки, рассуждая на эту тему, не обращают должного внимания на самое главное, на основу, фундамент этого культа — на массовый террор и сопутствовавший ему тотальный страх. Как известно, миллионы жертв этого террора обвинялись в антисоветской деятельности. Самым чудовищным было то, что сотни тысяч из них обвинялись в организации покушений на жизнь Сталина. Известно также, что именно такое обвинение было придумано лично Сталиным! Как понимать эту, казалось бы, нелепость?! Да так, что их обвиняли за покушение на его миф! Любой намек (на самом деле имевший место или клеветнический донос) на какие-то возможные сомнения в этом мифе квалифицировался как покушение лично на товарища Сталина!

Да, для Сталина такой намек был равносилен покушению на его жизнь. За раскрытие таких «заговоров» сотрудники карательных органов особенно щедро поощрялись и продвигались по службе, поэтому нет ничего удивительного в том, что количество «покушавшихся» на жизнь вождя с годами не уменьшалось, а росло. Сам Сталин не видел в этом ничего страшного (знал, что вранье!) и объяснял это обострением классовой борьбы, причем с маниакальным упорством утверждал, что эта самая борьба будет только обостряться по мере продвижения к светлому коммунистическому завтра. Вряд ли он сам верил в эту галиматью, но она его устраивала, потому что оправдывала террор, без которого ему бы не жить, как рыбе без воды.

Наверное, коммунизм и нацизм — самое страшное, что принес с собой XX век (мы имеем в виду советский коммунизм ленинско-сталинского образца). Имеется бесчисленное количество фактов, раскрывающих подлинную суть этих двух столь схожих явлений — нацизма и коммунизма. Но, похоже, люди не желают учиться даже на таком страшном опыте. Давно уже нет Гитлера и Сталина, но до сих пор жива красно-коричневая мифология. Выдающийся режиссер нашего кино А. Сокуров, уже на исходе XX века, в 1999 году, вынужден был констатировать: «Мне кажется, и по характеру своего поведения, и в социальном и ментальном смысле мы очень предрасположены к нацизму. Я постоянно бываю на юге России, и мне иногда страшно становится — так все похоже. Моральное и социальное унижение людей, падение культуры… Меня ужас охватывает, когда я вижу русский нацизм. Я чувствую невообразимый кошмар того, что из него может проистекать. Как же мне не попытаться хоть как-то повлиять на ход событий!»

Памятники себе

В свое время я в качестве корреспондента немало поездил по Китаю, где меня поразило множество огромных причудливых дворцов-усыпальниц. Их загодя строили императоры при своей жизни, и в одном из них придворные хоронили своего усопшего монарха. Это делалось тайно, поскольку опасались осквернения и разграбления гробницы в случае возможных военных неурядиц. Так и оставалось секретом, в каком из дворцов находится тщательно замурованная гробница императора. Не меньшее впечатление произвели и знаменитые египетские пирамиды, к ним меня тоже занесла журналистская судьба. Выходит, стремление увековечить себя в камне вообще свойственно людям, особенно в том случае, когда их обожествляют еще при жизни. Именно такое стремление оказалось в равной степени свойственно Гитлеру и Сталину, что лишний раз подтверждает удивительное сходство их натур.

Буквально в одно и то же время оба диктатора засели за планы реконструкций своих столиц, которым они отвели одну и ту же роль — еще больше возвеличить свой культ, соорудив такие грандиозные памятники себе, каких история человечества не знала.

В 1934 году в Московском Кремле состоялось совещание у Сталина, на котором, как сообщила пресса, «архитекторы и строители рисовали первые схемы грандиозной перестройки». Вскоре в наших газетах уже можно было прочитать, что строители начали «воплощать в бетоне, в мраморе, в металле величественную программу, продиктованную гением Сталина», начали «работы по коренной реконструкции Москвы, вдохновляемые и направляемые великим зодчим социалистического общества тов. Сталиным».

В то время мне было уже десять лет, жил я в самом центре столицы и больше всего любил гулять по улицам и переулкам в районе улицы Горького (ныне — Тверская) и Арбата. На моих глазах планы сталинской реконструкции Москвы воплощались в жизнь. Началось все с разрушения старой Москвы, причем делалось это с какой-то горделивой спесью и заскорузлым хамством. Тогда в прессе писали: «Да, старую Москву, кабацкую, грязную, тесную, славившуюся только „сорока сороками“ церквей, мы действительно разрушаем безжалостно». Едва не снесли среди прочего, например, здравствующий и ныне Дом Союзов. К нему в нашей прессе предъявлялись такие обвинения:

«Внешность Дома Союзов стала сейчас куцей. Это архитектурный инвалид. Так и кажется, что он подойдет к вам, положит руку на наружную колонну-лацкан своей ампирной шинелишки и скажет:

— Не пора ли меня перестраивать, дорогие товарищи? Соответствует ли моя внешность тому великому, о чем могли бы рассказать мои стены, лестницы и люстры? Каково мне стоять тут среди новых гигантов — в самом центре Москвы, на проспекте, ведущем к Дворцу Советов?»

Дом Союзов все же уцелел, но тысячи других сооружений-памятников русской архитектуры погибли безвозвратно. Вот фотография в журнале 30-х годов, под ней «глубокомысленная» подпись: «На месте снесенной Китайгородской стены — аллея!» А ведь ее называли «чудо-стеной», она горделиво вилась от гостиницы «Метрополь» до Никольских ворот, затем от Лубянки к Москве-реке и по ее берегу — до Василия Блаженного. Шатровые башни, зубчатые стены, арки… Сложена она была четыре века назад и стояла неколебимо. И вот восторженное описание того, как бессмысленно и преступно разрушили ее: «В октябре 1934 года исчезли северная и восточная части старой стены Китай-города. Работы по сносу стены шли круглые сутки. По ночам лучи прожекторов освещали колонны пятитонных грузовиков и стальные ковши экскаваторов. Старая стена рушилась, исчезая на глазах. За экскаваторами шли тяжелые катки. И в несколько дней на месте старых крепостных укреплений боярской Москвы, над подвалами купеческих складов лег просторный асфальтовый проспект».

Некоторые до сих пор оправдывают такое варварство тем, что до Октябрьской революции Москва якобы беспланово и хаотично застраивалась и была неизвестно на что похожа. Неправда! Москву за ее самобытный облик и нрав от всего сердца любили самые известные люди России, запечатлев навеки это чувство в своих трудах. А вот что написал о дореволюционной Москве Кнут Гамсун, повидавший на своем веку почти весь мир: «Москва — это нечто сказочное… С Кремля открывается вид на целое море красоты. Я никогда не представлял себе, что на земле может существовать подобный город: все кругом пестреет красными и золочеными куполами и шпилями. Перед этой массой золота, в соединении с ярким голубым цветом, бледнеет все, о чем я когда-либо мечтал».

Как не вспомнить эти строки, глядя на чудо-церквушки, прилепившиеся к огромному серому комоду гостиницы «Россия». Словно последний лучик ушедшего за горизонт солнца, они пытаются дать нам представление о волшебном светиле, а поднявшийся над ними мрачный куб гостиницы символизирует все то, на что мы променяли старую Москву. Во многих странах видел я немало старых городов, органично вписавшихся в новые, и каждый из них вызывал боль за родную Москву. Малограмотные недоучки без роду и племени создали в конце концов нынешний удивительно неопределенный облик столицы — не разглядишь за ним ни славной ее истории, ни глубоких корней, ни замыслов перестраивавших ее бездушных и бесталанных людей.

Только в годы горбачевского правления наши власти спохватились и признались: «Уже в разряд политических перешел вопрос о потере своеобразия архитектуры Москвы, особенно ее центра». Но снявши голову, по волосам не плачут. История с восстановлением в конце XX столетия храма Христа Спасителя в Москве вроде бы говорит и о возможности исправления роковых ошибок. Но нет, это все-таки не тот самый храм, а его современная реплика, экспонат в музее восковых фигур. История его уничтожения вообще является одним из самых крупных преступлений Сталина на его «архитектурном» поприще. Могучий и величественный, как сама Россия, он гордо возвышался над городом и его окрестностями. Все московские сорок сороков венчались его золотыми куполами, что, кстати, и ставилось ему в вину как главному культовому строению Москвы. Большевики вообще крушили все церкви без разбора. Уже в 1932 году, то есть до начала официальной реконструкции города, из 560 столичных церквей действовало только 56.

Храм Христа Спасителя взорвали и вскоре гордо возвестили, что на его месте «подъемные краны уже монтируют каркас Дворца Советов, его сложную четырехсотметровую конструкцию». Словно китайский император или египетский фараон, Сталин занялся сооружением невиданного памятника самому себе. Все это безобразие происходило на моих глазах. Мой сверстник, писатель В. Солоухин, свидетельствует: «Я вспоминаю, как разрабатывали проект нелепого сооружения почти полукилометровой высоты. Дворец должен был выражать величие, а выразил бы, если бы его построили, спесь, отсутствие вкуса и ложный пафос».

На конкурс проектов Дворца Советов было подано много предложений, претендовавших на то, чтобы стать «величественным памятником героической сталинской эпохи». Академик архитектуры Б. Иофан с восторгом писал о «гениальных замечаниях» Сталина по проекту Дворца Советов. Слава Богу, памятник не состоялся. Вместо него соорудили на том самом месте… бассейн. А Сталин вместо Дворца Советов все же успел построить в столице шесть небоскребов, словно шесть пирамид. Но если те отличаются самобытной красотой и совершенством, то его высотки никак не говорят о хорошем вкусе.

Сталин, как известно, любил лично вникать во все, постоянно вмешивался просто в анекдотические мелочи. Понятно, что такую затею, как реконструкция Москвы, он тоже взял на себя. Но, даже при всем рвении Сталина в этом деле, Гитлер превзошел его в «архитектурных излишествах». Вспомним, что он считал себя художником и архитектором! Не установишь, сколько времени уделял своим архитектурным забавам Сталин, а вот про фюрера можно со всей определенностью сказать, что он отдавал им не меньше половины своего времени, во всяком случае так было до тех пор, пока немецкие войска не покатились на запад под натиском нашей армии.

Кстати, именно благодаря этому увлечению фюрера мы имеем о нем, его жизни и деятельности довольно полное представление: его личный архитектор и, можно сказать, друг (таковым был еще только один человек — личный фотограф фюрера) А. Шпеер оставил мемуары, которые являются ценным источником, внушающим доверие. Американская газета «Нью-Йорк таймс» так оценила эту книгу: «Уникальный портрет Гитлера, который уже едва ли кому удастся превзойти». К сожалению, вблизи Сталина летописца такого уровня не оказалось, он вообще окружал себя посредственностями и подонками.

Шпеер в своих воспоминаниях признается: «После нескольких лет безуспешных усилий на архитектурном поприще я был просто одержим мыслью добиться чего-либо значительного в этой области, мне было уже 28 лет. За то, чтобы возводить действительно стоящие сооружения, я продал бы свою душу, как Фауст. И вот я нашел своего Мефистофеля, он казался не менее могущественным, чем у Гете».

Через несколько лет после их первой встречи Гитлер говорил Шпееру: «Вы сразу привлекли мое внимание. Я искал архитектора, которому мог бы доверить осуществление своих планов, искал молодого специалиста; вы же знаете, что эти планы рассчитаны надолго. Мне был нужен человек, который продолжил бы дело и после моей смерти, опираясь на мой авторитет. Именно такого человека я увидел в вас».

Шпеер вступил в нацистскую партию в 1931 году и впервые привлек внимание Гитлера тем, что эффектно оформлял массовые нацистские манифестации (за счет монументальных декоративных элементов, огромных полотнищ, прожекторов и т. п.). По замыслам фюрера он построил в Нюрнберге гигантский комплекс для проведения нацистских съездов и других массовых мероприятий. Чтобы получить представление об этом и других осуществленных проектах Гитлера — Шпеера, надо вспомнить, что стадион в Нюрнберге, например, был по объему (в кубометрах) в три раза больше пирамиды Хеопса.

Звезда Шпеера стремительно взмыла вверх тогда, когда фюрер поручил ему построить новую Имперскую канцелярию, в самом центре Берлина. Этот заказ Гитлер сделал в январе 1938 года, причем требовалось соорудить и отделать изнутри огромное здание к январю 1939 года. То есть за один год! Фюрера торопили политические соображения: он нуждался в новой ослепительной оправе для собственного образа одного из самых выдающихся лидеров современного мира. Лидера, которого все должны уважать и бояться.

День и ночь 4500 рабочих и разных специалистов трудились на самой главной стройке страны, которую обслуживали сотни немецких предприятий. Выступая перед строителями Имперской канцелярии, Гитлер заявил: «Это сооружение переживет века и расскажет о нас нашим потомкам. Это первое архитектурное сооружение нового, великого германского Рейха». Короче говоря, первый памятник самому себе! Шпеер построил Имперскую канцелярию на несколько дней раньше отведенного ему срока, чем привел Гитлера в восторг. Кстати, фюрер при этом убедился еще и в том, что Шпеер оказался и отличным организатором, чем впоследствии Гитлер воспользовался, но об этом чуть позже. Гитлер не знал как отблагодарить удачливого архитектора, который и без того уже был им обласкан. Фюрер наградил его золотым партийным значком и вручил ему одну из своих акварелей, что вообще можно было тогда назвать высшей наградой в Германии.

Как и другие новостройки Гитлера, здание канцелярии было огромным, оно находилось в самом центре Берлина, недалеко от знаменитых Бранденбургских ворот, и занимало целый квартал. Сооружение отличалось фундаментальностью, а внутренние помещения блистали ослепительной роскошью. Самой примечательной деталью было следующее: каждый посетитель фюрера, направлявшийся в его необъятный кабинет, должен был пройти 146 метров по внушительной галерее (вдвое длиннее известной галереи в Версале). Так было задумано фюрером: за время прохода по галерее каждый должен был проникнуться уважением и даже ощутить трепет перед хозяином Имперской канцелярии. Примечательно, что мрамор, пошедший на ее строительство, был использован после войны при сооружении мемориала в честь Победы в Трептов-парке, сама же канцелярия была разрушена при штурме Берлина.

Самым главным архитектурным проектом фюрера была намечавшаяся генеральная реконструкция Берлина, особенно центральной части столицы. Обсуждая эти планы, Гитлер говорил Шпееру: «Мы сможем вывозить гранит и мрамор из России в любых нужных нам количествах». По проекту Гитлера — Шпеера, широченный центральный проспект, протянувшийся на четыре километра, упирался с одной стороны в гигантскую Триумфальную арку (перед ней знаменитая Триумфальная арка в Париже выглядела бы небольшой сиротливой копией). На стенах арки должны были быть увековечены 1 800 000 имен немцев, павших в боях за Германию. С другой стороны проспект завершался совершенно немыслимым по размерам зданием, которое не имело аналогов в мире (совсем как сталинский Дворец Советов!). По форме проект его напоминал Капитолий в Вашингтоне, а по назначению — Дворец Съездов в Кремле. От его размеров просто дух захватывало: внутри здания могло бы разместиться 16 объемов знаменитого римского храма св. Петра или несколько вашингтонских Капитолиев! В центральном зале, который накрывал бы огромный купол (диаметр 600 метров, высота 240 метров), могло разместиться 150 тысяч человек. Когда фюрер узнал, что в Москве собираются строить Дворец Советов, который будет чуть выше его проекта, то очень расстроился. Когда же он окончательно установил дату нападения на Советский Союз, то, подписывая приказ, сказал: «Теперь с их Дворцом Советов покончено раз и навсегда!»

Вообще соревнование Гитлера со Сталиным на архитектурном поприще являло собой еще один пример их ревностного отношения друг к другу. Известно, какой внушительный сталинский мемориал был создан в Гори еще при жизни вождя. В 1933 году наша пресса сообщала: «В Москву вчера возвратился академик А. Щусев, ездивший в Тифлис, — где по его проекту будет сооружаться грандиозное здание института Сталина». Сказано — сделано: на месте рождения вождя был сооружен большой музейный комплекс. Гитлер, наверное, позавидовал и распорядился создать нечто подобное (но, конечно, более внушительное!) в Линце, городе его детства. Предложенный им проект явно превосходил то, что сотворили в Гори. В Линце было решено построить собор, превышающий размеры собора св. Стефана в Вене, огромный дворец для нужд нацистской партии, причем соорудить при дворце башню с колоколом и склепом для гробницы фюрера. Было также решено построить театр, военный музей, выставочное помещение, картинную галерею, библиотеку, стадион и, наконец, личную резиденцию Гитлера, где он намеревался жить, уйдя по старости на покой.

Все архитектурные проекты (а их было множество!), над которыми работали Шпеер и Гитлер, были выполнены в больших макетах, они были установлены на специальной выставке, куда никто не имел права зайти без Гитлера. Вместе со Шпеером фюрер часто посещал ее и проводил каждый раз там по несколько часов. Он лично водил туда своих приближенных и самых важных гостей. Как-то Гитлер пригласил туда отца Шпеера, который тоже был архитектором. Тот молча все осмотрел и выслушал хвалебные комментарии фюрера. Когда же он остался с сыном наедине, то заявил: «Вы все с ума сошли!»

Примечательная оценка известного архитектора! Безвкусица в сочетании с какой-то болезненной гигантоманией прежде всего определяли творчество Шпеера — Гитлера. Много лет спустя Шпеер признал, что их совместные проекты отличались казенщиной и скукой, он также писал, что реконструкция Берлина по-гитлеровски совсем не учитывала живого человека как такового, не предусматривала ни малейшей заботы о его нуждах и удобствах, все было устремлено к созданию Гитлером величественного памятника самому себе. Шпеер замечает: «Я считал сооружения для официальных организаций как дополнение ко всему плану реконструкции столицы, но Гитлер так не думал. Его отношение к зданиям, сооруженным во имя его вечной славы, было для него всем, а заботы о жилых кварталах, транспортных магистралях, озеленении его не интересовали. Ему не было дела до социальных нужд».

Сталин прослышал об увлечении фюрера архитектурой и о его грандиозных проектах. Немецкий посол в Москве сообщил Гитлеру о том, что советского вождя очень заинтересовали эти сообщения. И вот вскоре, это было в 1939 году, в Московском Кремле была организована выставка архитектурных проектов Шпеера — Гитлера, которая очень понравилась Сталину. Немецкий посол отписал фюреру, что Сталин хотел бы принять у себя Шпеера, но Гитлер не разрешил тому ехать в Москву. Почему? Творческая ревность? Понятно, что фюрер был осведомлен о том, что Сталин лично занимается реконструкцией своей столицы, и, возможно, не хотел ему в этом содействовать, послав к нему своего архитектора.

В. Бережков, переводчик Сталина в то время, описывает в своих воспоминаниях, как нацистский министр иностранных дел Риббентроп давал в Кремле пояснения Сталину, когда водил того по выставке архитектурных проектов, которые, по словам Риббентропа, были разработаны «непревзойденным мастером величественных ансамблей и световых эффектов, поражающих воображение толпы, любимцем фюрера, архитектором Шпеером». Далее Бережков сообщает: «Риббентроп благоговейно поясняет, что идеи этих сооружений подсказаны лично Гитлером, собственноручные наброски которого демонстрируются на отдельных стендах. Выставка понравилась Сталину. Она вполне созвучна его представлениям об архитектуре эпохи „великих свершений“. После войны в Москве по воле Сталина возведут очень схожие со шпееровскими замыслами высотные здания — те же шпили и классические колонны».

Тут самое время вспомнить о другой удивительной выставке, которая была организована в Германии в середине 90-х годов, то есть сравнительно недавно, и с небывалым успехом демонстрировалась в нескольких странах, в том числе и в Москве. Ее экспозиция была посвящена искусству и культуре гитлеровской Германии и сталинского Советского Союза. В нашей столице она была развернута в залах Музея изящных искусств имени Пушкина. В каждом из них на одной стене располагались немецкие экспонаты, на другой, напротив, — наши, советские: картины, графика, скульптуры, театральные макеты, книги и т. п. По обе стороны посетители могли видеть одно и то же — культуру и искусство тоталитарного общества, порабощенных людей. Зловещее было сходство! Этим выставка и прогремела на весь мир… За несколько десятилетий своих поездок по разным странам и континентам я посетил множество выставок, но именно эта потрясла меня больше других, оставив после себя такое же впечатление, как это было после посещения Освенцима, самого страшного из гитлеровских концлагерей.

Продолжая тему увлечения фюрера архитектурой, остается сказать, что он был верен своей главной привязанности аж до середины Великой Отечественной войны и отдавал много времени Шпееру и их совместным проектам, по-прежнему выделял средства на реконструкцию Берлина и на осуществление других архитектурных замыслов. Но все же время взяло свое. Фюрер ценил в Шпеере не только архитектора, но и превосходного организатора, и любимый зодчий стал для него последней палочкой-выручалочкой. Когда наши войска наконец переломили ход войны, фюрер назначил Шпеера в 1942 году министром вооружений, и тот в труднейшей ситуации сумел быстро перестроить военную промышленность страны, резко подняв ее производительность. Можно смело утверждать, что Шпеер продлил сопротивление Германии не меньше чем на год, и это, разумеется, стоило нам и нашим союзникам (и немцам тоже) многомиллионных потерь, каких без Шпеера можно было бы избежать. Это не преувеличение! Один только факт: если взять производство вооружений в Германии в 1941 году за сто процентов, то к июню 1944 года оно возросло до 322 процентов! И это несмотря на постоянные бомбежки Германии и ее блокаду. Английская газета «Обзервер» в апреле 1944 года писала: «По сути дела Шпеер сегодня для Германии важнее Гитлера, Гиммлера, Геринга, Геббельса и генералов. Все они стали своего рода вспомогательными частями гигантской военной машины, которой руководит Шпеер. Причем руководит с максимальной эффективностью в условиях максимальной напряженности…» Сам Шпеер по тому же поводу свидетельствует: «После того, как я пробыл девять лет главным архитектором Гитлера, я вышел на самый верх и занял ни с кем не сравнимое положение. А последовавшие за этим три года, когда я был вынужден заняться совсем другими делами, сделали меня действительно вторым после Гитлера».

И вот парадокс: Нюрнбергский суд не казнил Шпеера, а дал 20 лет заключения в тюрьме, которые он полностью отсидел. Хотя, казалось бы, для смертного приговора ему хватило бы и одного обвинения: в качестве министра вооружений он использовал рабский труд нескольких миллионов фашистских пленников. Наверное, в решение суда сыграли свою роль соображения, высказанные английской газетой «Обзервер»: «Шпеер никак не является одним из напыщенных карикатурных нацистских лидеров. Вообще ничего неизвестно о его политических взглядах. Он мог бы присоединиться к любой другой политической партии, если бы она обеспечила ему работу и карьеру. Он похож на состоявшегося человека, хорошо одетого, порядочного, принадлежащего к среднему классу, у него, между прочим, жена и шестеро детей. Меньше всех других лидеров Германии он демонстрирует что-либо типично немецкое или типично нацистское. Он символизирует собой тот тип людей, который очень характерен для агрессивных стран: блестящий молодой специалист, не связанный с классовыми признаками и стремящийся к одному — проявить свои технические и организационные способности».

Ко всему прочему, повторим, Шпеер оставил наиболее полные и объективные (насколько это было возможно для него) воспоминания о фюрере и том времени. Выше мы уже не раз цитировали Шпеера, вот еще несколько строк из его мемуаров. Он вспоминает о том, как вместе с Гитлером осматривал захваченный немцами Париж: «Не правда ли, Париж прекрасен, — воскликнул фюрер. — Но Берлин должен будет его превзойти! В прошлом я часто думал, не стоит ли стереть Париж с лица земли, — это он говорил совершенно спокойно, словно о чем-то самом обыкновенном. — Когда мы перестроим Берлин, Париж станет всего лишь его бледной тенью. Так что нам не нужно его уничтожать».

Каково?! Человек в здравом уме говорит о своем намерении стереть Париж с лица земли! К тому же в этом признается тот, кто считает себя архитектором… Как известно, Гитлер также собирался стереть с лица земли Ленинград.

С теми памятниками, о которых так пеклись Гитлер и Сталин, последнему повезло больше: многое из того, что создавалось при нем, сохранилось до сих пор. Из такого рода памятников Сталину и его эпохе самым грандиозным, бесспорно, является выставка, которую открыли в Москве в 1939 году и нарекли Всесоюзной сельскохозяйственной выставкой. После войны ее переименовали в Выставку достижений народного хозяйства, а ныне она стала Всероссийским выставочным центром. Можно сказать, что это — достойный памятник Сталину. В нем отразилась вся лживая и зловещая сущность его эпохи. И, наверное, это хорошо, что он стоит до сих пор.

Итак, за два года до Великой Отечественной войны в огромном городе, словно в сказке, вдруг вырос еще один город — Всесоюзная сельскохозяйственная выставка. Кому как, а нам, мальчишкам, она пришлась по душе, хотя создавалась вовсе не для развлечения молодого поколения. Путь на выставку по тем временам был не ближний, но мы все равно стали туда часто наведываться. Там было где погулять и увидеть немало любопытного.

От Площади колхозов, раскинувшейся перед огромным Главным павильоном в окружении других основных зданий выставки, в разные стороны расходились асфальтовые дороги и дорожки, тоже затейливо застроенные. Много зелени, прудов. Много простора. Кафе, рестораны, палатки, павильоны со скотом, со всякой живностью. Словом, на выставку можно было прийти и за день уходиться даже в наши молодые годы.

Изнутри павильоны были отделаны с неменьшей претензией, чем снаружи. Уже после войны, познакомившись с художниками, оформлявшими выставку, я узнал о колоссальных масштабах оформительских работ и прямо-таки фантастических затратах. Бесчисленные гигантские панно делали самые лучшие художники и их многочисленные подмастерья, без которых физически все невозможно было сделать в невиданно сжатые сроки (это наша традиция!). Главная тема всех изображений — идиллические картины на коллективизированно-механизированные сельские темы.

И, разумеется, на выставке проявились все самые характерные черты архитектуры и живописи той поры. Вызывающая помпезность, сусальность, аляповатая роскошь без конца и края… Ведь это был, как писали тогда, «праздник колхозно-совхозного изобилия». Экспонаты свидетельствовали о сказочных урожаях и богатых трудоднях. Никто не мог уйти с выставки без того, чтобы не унести с собой имени Лысенко, этого главного сталинского агронома прославляли на выставке без устали. При этом всячески поносилась генетика — «буржуазная лженаука», как объявил сам Сталин.

Во сколько же обошлась стране эта показуха?! О выставке тогда писали в прессе так: «Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, как в зеркале, отражает сталинскую правду, воплощенную в жизнь на одной шестой части земного шара». Пускали пыль в глаза самым наглым образом, но даже через весь этот оглушающий пропагандистский шум до нас, мальчишек, доходил робкий шепот правды. Именно выставка прозвучала резким диссонансом, резанувшим мой слух в то время.

Сколько себя помню, у нас в семье всегда была домашняя работница, пока я был ребенком. Такие давно исчезли, ушли со своим временем. Их пригнал в город голод, пригнал беспредел коллективизации. Они жили и помогали по хозяйству в городских семьях, постепенно, но прочно входили в них, внося в жизнь со стороны, из российской глубинки, терпимость, доброту и простодушие. Очень много значило, что они были, как правило, глубоко верующими людьми. Уходили они от своих городских «хозяев» обычно не куда-нибудь, а на учебу или на производство.

Время от времени появлялись у нас в доме родственники нашей домработницы из тамбовской деревни. Бесхитростно и, я уже тогда это чувствовал, правдиво, без преувеличений, неопровержимо, рассказывали о своей тяжкой доле, о запустении в деревне, голоде, падеже скота, полном бесправии крестьян…

В сытом московском доме их слова, помню, вызывали у меня чувство неловкости, стыда. Как могли ужиться в моей голове эти рассказы с «выставкой изобилия»? Голод — и сказочные урожаи!

Голод — и сказочные трудодни! А как могли уживаться эти же противоречия в головах тех москвичей, которые, в отличие от меня, имели с деревней связь не через домработницу, а контакты личные, родственные, кровные? Такие горожане тогда составляли, наверное, не меньше половины населения нашей столицы.

Выставка — нелепый памятник ушедшей эпохе. Его тень и сегодня падает на страну… Уже в середине 80-х годов выступал я там с лекцией перед ее сотрудниками. После — вопросы. Встает один пожилой мужчина и, прежде чем задать свой вопрос, представляется: «Я — заведующий отделом кадров, я — сталинист…»

Покровители муз

Выше уже отмечалось, что Гитлер и Сталин одинаково подходили к литературе и искусству, для них они были средством воспитания, вернее, оглупления масс. Но они не отрицали развлечения за счет муз. Любопытно и тут проследить их сходство во вкусах. Больше всего оба любили кино, которое еще Ленин считал самым массовым, а потому и самым главным из всех видов искусства. Сталин и Гитлер тоже разделяли эту точку зрения и лично направляли развитие кинематографа в своих странах. Сталин вообще взял за правило смотреть все без исключения советские фильмы, благо тогда их выпускалось мало, можно было поспеть за всеми картинами. А для души Сталин и Гитлер предпочитали легкие зарубежные фильмы, особенно американские, наибольшим успехом у них пользовались музыкальные мелодрамы и комедии с эффектными красотками в главных ролях. Этот жанр Сталин внедрял и в наше кино («Цирк», «Волга-Волга», «Девушка с характером» и т. п.). Разумеется, и эта продукция несла свой идеологический заряд: воспевалась счастливая советская жизнь, самая светлая и радостная на земле, славился Сталин и его коммунистическая партия. В удивительно убогих киноподелках говорилось как бы о другой планете, где не было террора, бесправия, голода…

Понравившиеся фильмы Сталин любил смотреть по несколько раз, тем же отличался и фюрер, но, в отличие от Сталина, он не присваивал себе функций кинорежиссера, не вмешивался в процесс производства фильмов. Сталин же не раз брал на себя разработку темы очередной картины, делал на нее, можно сказать, высочайший заказ, сам выбирал тех, кто его осуществит, следил за их работой. Это касалось особенно патриотических фильмов на исторические темы, которые он рассматривал как мощное средство воспитания людей в его собственном духе. Вот конкретный пример.

Наш выдающийся кинорежиссер С. Эйзенштейн был дважды удостоен Сталинской премии (их лично раздавал Сталин), второй раз — за первую серию фильма «Иван Грозный». В третий раз — за вторую серию того же фильма — премию он не получил, хотя казалось, что она просто неотвратима. История со второй серией этого фильма весьма характерна и хорошо раскрывает механику сталинской политики в отношении культуры и творческой интеллигенции. В снятой в годы войны первой серии «Ивана Грозного» утверждалась официальная (сталинская) концепция о прогрессивной роли «великого царя», оправдывался его массовый террор. Но по мере того как режиссер работал над этой темой, все глубже погружался в исторический материал, он все больше убеждался, что нельзя замалчивать страшные преступления царя-тирана, уничтожавшего, кстати, своих ближайших соратников. Истинный художник не мог грешить против исторической правды и делать дешевую агитку. Сталин гневно обрушился на него, просмотрев вторую серию фильма, и запретил ее. А Эйзенштейна после этого увезли в больницу с инфарктом, через год он умер, прожив всего полвека. В Постановлении ЦК ВКП(б) о кинофильме «Большая жизнь», в частности, говорилось: «Режиссер С. Эйзенштейн во второй серии фильма „Иван Грозный“ обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов». Как видим, вождь не стеснялся называть великого режиссера невеждой и вовсе не думал хоть как-то завуалировать свои обвинения в его адрес.

Легче было Сталину руководить созданием фильма о Петре I, поскольку в качестве основы был взят текст А. Н. Толстого, талантливого писателя и ловкого кремлевского царедворца. С ним Сталину было проще, чем с Эйзенштейном. И в результате получился такой фильм о Петре I, какой был нужен Сталину: на экране от начала до конца выступал великий преобразователь, полководец и эрудит, о тиране и самодуре умалчивалось. Как и фильм «Иван Грозный», Сталин делал картину о Петре I, проецируя далекую историю на себя лично, при этом он без ложной скромности не скрывал своего личного участия в решении главной темы картины и в работе над ней. Так, у Сталина в числе его любимых режиссеров был в свое время А. Довженко. Когда он сделал фильм о Щорсе, герое гражданской войны, наша пресса писала, что Довженко блестяще выполнил задание товарища Сталина. Последним достижением в кино, к которому приложил руку сам вождь, была сусальная лента «Падение Берлина», в ней главным героем был Сталин, главный полководец и победитель не только в Великой Отечественной, но и во второй мировой войне. Во многих фильмах того времени роль вождя чаше всего исполняли актеры Геловани и Дикий, за что вождь лично их опекал и был для них большим благодетелем.

Именно пристрастие Сталина к кино позволило нам узнать о нем немало интересного. Уже в 1999 году киновед В. Дмитриев, проработавший сорок лет в Госфильмофонде, поведал в прессе удивительную историю: «Я разбирал вырезки из картин, которые просматривал Сталин. Как известно, он очень любил кино и смотрел зачастую по два, а то и по три фильма по ночам — у него была бессонница. Специальный отдел министерства кинематографии готовил для него копии и ждал звонка, когда их везти. Сталин не любил переводчиков (имеются в виду только просмотры зарубежных фильмов. — В. Н.), и самому министру кинематографии И. Большакову приходилось учить переводы картин наизусть. Но это не самое главное — необходимо было учесть вкус вождя и убрать из картины то, что могло вызвать недовольство. Поэтому из многих фильмов были сделаны купюры. Вырезки делали, но выбросить их боялись. Накапливались сотни коробок. Их никто никогда не смотрел, и я решил их разобрать. Я понял, что Сталину нравились вестерны, гангстерские ленты, но он очень не любил затянутости. Они тщательно вырезались. Есть картина, в которой из девяти частей сделали шесть, и она вся состоит из одних перестрелок. По его прямому указанию был снят первый советский вестерн „Смелые люди“. Еще Сталин не любил любовных эпизодов. Это было явно видно. Их убирали. Естественно, он не любил никакого надругательства над руководителями, высмеивания диктаторов. Картина Чаплина „Великий диктатор“ была запрещена для показа в Советском Союзе. Думаю, — продолжает свой рассказ Дмитриев, — у него был вкус среднего зрителя. У меня есть ощущение, что вкус домохозяйки из города Сызрани или рабочего на заводе не сильно отличается от вкуса вождя. Из трофейных картин, которые выходили у нас на экран после войны, тоже вырезались многие вещи. В иностранных фильмах обязательно убирались счастливые финалы. В них не должно было быть счастливого конца. Никакого примирения влюбленных быть не могло. Ситуация прощения была невозможна. Раскаявшийся революционер был недопустим. Счастливый финал мог быть только для советского человека. Счастливого финала для человека буржуазного быть не могло».

По-моему, интересное свидетельство!

Но вернемся к другому покровителю муз — Гитлеру. Если Сталин вплотную занимался художественными фильмами, то Гитлер обращал больше внимания на документальное кино, которое при нем приобрело в Германии большую популярность. Еще до прихода к власти он обратил внимание на кинорежиссера Лени Рифеншталь, которая с успехом работала именно в документальном кино. Одной из ее самых известных работ стала лента об Олимпийских играх, проводившихся в Берлине в 1936 году. Гитлер назвал этот большой фильм шедевром и приблизил к себе Лени Рифеншталь. Вообще немецкое документальное кино нацистских времен у нас почти неизвестно, хотя оно является богатейшим источником знаний о том периоде.

Из всех близких фюреру Лени Рифеншталь, наверное, одна дожила до XXI века. Мало того! Летом 2001 года она вместе со своими работами приехала в Санкт-Петербург на фестиваль неигрового кино. Ей было 98 лет! Но она продолжала активно работать в искусстве, в том числе и в документальном (подводные съемки!) и произвела на всех участников фестиваля потрясающее впечатление. На фестивале показали знаменитую трехчасовую картину «Ужасная и удивительная Лени Рифеншталь». В ходе пресс-конференции она так ответила на вопрос о сходстве между Гитлером и Сталиным: «У них много общего, очень много. Но я полагаю, что Гитлер был большим социалистом, чем Сталин. Он больше думал о радости человека труда, о его самоуважении и гордости. Вероятно, он был более абстрактен… Несомненно, он обладал личным магнетизмом. Когда вы видели его на пленке, он мог показаться некрасивым, но в личном общении был красив, обаятелен…»

Любопытное свидетельство!

В связи с этим можно вспомнить и о том, что у нас не рекомендовалось широко показывать документальный фильм Ромма «Обыкновенный фашизм», в котором использованы кадры нацистской кинохроники, в том числе и работы Рифеншталь. Наши идеологи боялись, что это может обернуться пропагандой нацизма? Как бы не так… Боялись потому, что все это было слишком похоже на нас! Лени Рифеншталь вспоминала, что всегда интересовалась нашей страной. Как талантливый художник она не могла не ощущать родства между двумя режимами — гитлеровским и сталинским.

Будучи по натуре тяжелым и мрачным человеком, Гитлер тем не менее обожал эстраду, музыкальные шоу. И в то же время было у него еще одно увлечение, причем уже из области классической музыки. Но в этом его пристрастии к серьезному жанру подоплека была идеологической. Настоящим богом для фюрера всю жизнь являлся композитор Р. Вагнер. Уже более века в немецком городе Байрейте традиционно проводится вагнеровский фестиваль, который Гитлер поднял на небывалую высоту. За все годы своего правления он ни разу не пропустил ни одного из них, причем каждый раз проводил там несколько дней. Чем же объясняется такая любовь фюрера к Вагнеру? Дело в том, что используемая композитором мифология, герои его произведений, сам дух его музыки отвечали, как считал фюрер, мечтам о тысячелетнем третьем рейхе. Внучка Вагнера, Винифрид, была в близкой дружбе с Гитлером. Можно также предположить, что такому сближению фюрера с творчеством Вагнера, музыку которого он знал превосходно, способствовали и антисемитские настроения композитора.

Продолжая эту тему, нельзя не вспомнить, что Сталин был неравнодушен к Большому театру, с которым у меня связано много воспоминаний, относящихся именно к тем временам. Выше я уже упоминал, что партийная карьера моего отца оборвалась из-за ареста и гибели его родного брата. На отца дело завести не успели, так как брат умер сразу после ареста, но от партийной работы на высоком уровне его освободили и, как тогда говорили, «бросили» на искусство, он стал освобожденным секретарем ЦК партии в Большом театре, можно сказать, его партийным директором.

Резкий поворот в карьере отца подарил мне несколько удивительных, неожиданных лет, которые стали для меня театральными. Предо мной открылись двери театров и концертных залов столицы. Где я только не бывал в те годы! Но сердце мое прочно завоевал Большой театр. Он стал для меня вторым домом. В предвоенные годы я пересмотрел там весь репертуар, все шедшие тогда оперы и балеты по несколько раз. Обаяние Большого было для меня так велико, наверное, и потому, что я знал его очень близко, знаком был не только с залом и залитой огнями сценой, ходил на репетиции, пробные прогоны, знал, над чем работают сегодня, за что возьмутся завтра. На спектаклях сидел я всегда в ложе дирекции, первой ложе в бенуаре, выходящей прямо на сцену.

Упоминаю эти подробности только потому, что именно в Большом я несколько раз видел Сталина, причем ближе, чем это удавалось с трибуны во время торжеств на Красной площади. Ложа дирекции находилась справа над оркестром, а напротив нее, точно так же над оркестром, была такая же ложа, которая называлась правительственной. Она и прилегающие к ней помещения были зеркально схожи с ложей дирекции. В правительственной ложе часто сидел Сталин. Помню, какое суетливое священнодейство начиналось в предбаннике ложи дирекции, когда Сталин наведывался в театр. Наверное, каждый такой визит дорого стоил отцу: при скверном характере вождя от него можно было ожидать чего угодно! Ведь Сталин считал Большой своей главной придворной гордостью. В такие дни я часто вглядывался в ложу напротив, но в большинстве случаев в ней можно было увидеть только ближайших соратников вождя, поскольку он сам всегда сидел точно на том же самом месте, какое занимал я в своей ложе, то есть был закрыт от зрительного зала тяжелой портьерой. Иногда он вставал и чуть выдвигался из-за нее, аплодируя артистам.

Как правило, он прихватывал в Большой кого-нибудь из своих приближенных, и они тоже были вынуждены проявлять интерес к театру, в который, может быть, без своего хозяина и не надумали бы регулярно ходить (точно так же при Брежневе, например, его окружение интересовалось охотой, рыбалкой, домино и хоккеем, а при Ельцине — теннисом). Кремлевские любители оперы и балета, включая, конечно, Сталина, не только пытались руководить творческим процессом, но и принуждали его артисток состоять при них в любовницах. Кстати, сталинские опричники из КГБ (тогда — НКВД) заимели обыкновение брать в любовницы, а то и в жены балерин. Видимо, подражали дореволюционной знати, последние остатки которой они сгноили в подвалах Лубянки.

Об Амуре, курсировавшем между Большим и Кремлем, кое-что уже написано, а в те годы эта тема относилась к государственным секретам. Правда, до меня, подростка, слухи доходили из обрывков разговоров взрослых. Все эти истории вообще характерны для театральной жизни. Помню, например, как моя мать говорила кому-то: «Через простыни этого дирижера прошли все балерины». Речь шла об очень известном человеке, которого я хорошо знал (как и многих других «звезд» Большого) и который всегда был мил со мною, как-то он подарил мне огромные воздушные шары из балета «Три толстяка».

Только посещением Большого дело у Сталина не ограничивалось. Считая себя тонким знатоком во всех вопросах, он следил и за репертуаром театра, который уже тогда не был для меня пустым звуком. Так, вождь много сил положил на то, чтобы на классической оперно-балетной сцене появились современные спектакли, причем с идеологической нагрузкой. Я хорошо помню мучительные поиски такого репертуара. На моих глазах появились и канули в Лету несколько таких постановок. Не все они доходили до сцены, но уж если доходили, то премьера обставлялась с необыкновенной роскошью и большим шумом, денег на придворный театр и прихоти его главного спонсора не жалели! А вскоре мертворожденная новинка тихо исчезала из репертуара, и никто о ней даже не вспоминал, будто ее и не было. Но сколько при этом пропадало сил, времени и денег! В те годы вообще все постановки Большого отличались редкой роскошью и помпезностью. Первой советской оперой стал «Тихий Дон» Дзержинского. Он ненадолго искусственно задержался на сцене Большого, хотя его уровень не шел ни в какое сравнение с другими спектаклями. Потом в Большом были вынуждены взяться за оперу «Волочаевские дни» того же Дзержинского, тоже о войне и революции. Из этой попытки вообще ничего не вышло. Ненадолго, всего на несколько спектаклей, выплыл на оперную сцену «Броненосец „Потемкин“», по сравнению с которым даже «Тихий Дон» был вполне сносен. Долго и безуспешно шла в театре работа над «Матерью» (по Горькому) Желобинского. Пытались поставить «Поднятую целину» (по Шолохову), тоже ничего из этого не вышло. За всеми этими попытками стоял сам Сталин, о чем не раз оповещали наши источники информации. Цитирую некоторые из них:

«Колоссальное значение для развития советского оперного искусства имела состоявшаяся 17 января 1936 года беседа товарища И. В. Сталина и товарища В. М. Молотова с постановщиками спектакля „Тихий Дон“. Выдвинув перед творческими работниками задачу создания советской оперной классики, товарищ Сталин определил те большие требования, которые предъявляются советским народом и партией к опере как высшей форме синтетического искусства».

«Коллективу театра в его исканиях неоценимую помощь оказывали конкретные указания товарища Сталина». (Из-за них, вероятно, так фатально ничего и не получалось.)

«Мудрые указания товарища Сталина направляют оперных композиторов на творческое развитие опыта, традиций, великих завоеваний музыкально-театральной культуры прошлого, направляют на создание советской оперной классики».

Наряду с «мудрыми указаниями» от Сталина поступали и резкие окрики, которые в те годы могли обернуться (и оборачивались!) чем угодно. «Сумбур вместо музыки» — так называлась редакционная статья в «Правде» об опере Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда».

Довольно регулярно, но, по-моему, все же реже, чем в Большой, Сталин ходил в Художественный театр (МХАТ). Известно, например, что он пятнадцать раз смотрел там пьесу М. Булгакова «Дни Турбиных». Основные действующие лица в ней — белые офицеры и их родственники. Выписаны они Булгаковым правдиво, с любовью и, конечно, с большим мастерством. Убежден, что Сталину было приятно хотя бы на сцене увидеть порядочных людей, каких в Кремле у него не было.

Вспомнив о Булгакове, мы не можем немного не задержаться на том, как Сталин «покровительствовал» литературе. И относился к этому делу со всей серьезностью! Чего не скажешь о Гитлере — тот литературу всерьез не принимал и целиком доверил руководство ею своему главному идеологу Геббельсу. Так что о фюрере в этом плане ничего не скажешь, а вот о Сталине не сказать нельзя. Когда он взял власть в свои руки, то есть с середины 20-х годов, уже утвердившийся в стране принцип партийного руководства литературой, принцип ее полного подчинения генеральной линии партии и безропотного обслуживания этой линии еще больше, можно сказать, конкретизировался: угодливый вопрос официальной писательской общественности «Чего изволит Центральный Комитет партии?» заменился другим: «Чего изволит товарищ Сталин, гениальный учитель и лучший друг советских писателей?» Вождь партии уверенно взял управление литературой в свои руки и держал ее под пристальным присмотром до самой своей смерти. И недаром! Ведь именно советская литература (и периодическая печать, разумеется) сделала основной вклад в то, что потом стыдливо окрестили «культом личности». Уже в 1931 году можно было прочитать в «Литературной газете» передовую статью «Пролетарская литература рапортует товарищу Сталину». В том же году газета дает другой своей передовой статье такой заголовок: «Выполним указания Сталина». Вот как он сумел приструнить пошедших к нему в услужение писателей! Та же газета в то время вещала: «Заботам партии и товарища Сталина советская литература обязана своими успехами», и наконец она разразилась такой всеобъемлющей формулой: «Литература эпохи Сталина».

Еще в 1930 году в «Литературной газете» была сформулирована идея об общем писательском ярме: «Переводить писателя из положения кустаря-одиночки, ремесленника, в положение пролетария, члена крупного производственного коллектива». А в 1934 году открылся писательский съезд, которому суждено было образовать Союз советских писателей. Съезд открыл Горький. Прежде всего он напомнил собравшимся: «Мы выступаем в стране, освещенной гением Владимира Ильича Ленина, в стране, где неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина». А после такого доклада было еще оглашено приветствие Сталину, будто о нем еще мало было сказано. Потом все выступавшие словно соревновались между собой в прославлении Сталина. Л. Леонов, например, призвал своих коллег работать так, чтобы «иметь все основания сказать, что мы достойны быть современниками Сталина». Другой ведущий прозаик того времени, А. Фадеев, заявил: «Я уже не говорю о том, чтобы сейчас кто-либо из нас почувствовал силу и возможность взять для изображения фигуру такого мощного гения рабочего класса, как Сталин». Видный политик и публицист Ем. Ярославский возопил с трибуны съезда: «Где, в каком произведении вы показали во весь рост Сталина?»

На съезде выяснилось (напомним, это было еще в 1934 году), что советской литературой, как и всем прочим советским, давно уже руководит лично товарищ Сталин, давая не только общие указания, но и разрабатывая теорию литературы! Так, критик В. Кирпотин заявил: «Свыше двух лет прошло с тех пор, как товарищ Сталин помог нам осмыслить путь развития советской литературы, указав на социалистический реализм как на основной метод». Драматург В. Киршон просил с трибуны писательского съезда партийное руководство научить, как «нужно писать тем, кто действительно хочет пользоваться методом, гениально указанным нам товарищем Сталиным». Каково?! Но мало этого! Опубликованные уже в 80-е годы архивные документы свидетельствуют о том, что Сталин лично принял самое деятельное участие в подготовке писательского съезда, вплоть до редактирования его материалов, резолюций, выступлений на нем…

Сталин позаботился не только о ярме для послушных ему писателей, но и об их прокорме. Для тех, кто принял правила партийной игры, были обеспечены блага и привилегии, удовлетворявшие как желудок, так и тщеславие. Кнутом и пряником одновременно стала, например, государственная политика тиражей художественных произведений. Считая литературу своим пропагандистским оружием, вождь не скупился на тиражи, они у нас всегда были огромными. Причем их устанавливали не в связи с читательским спросом, а по воле партийных литературных чиновников. Качество художественных произведений тут было ни при чем. Если уж не по книжным магазинам, то по библиотекам любая печатная продукция все равно расходилась, страна ведь была огромная.

Не только гонорары и тиражи составляли начинку писательского пирога. Для самых верных литературных оруженосцев партии существовала дополнительная кормушка — Сталинские премии (были учреждены в 1939 году, после 1961 года назывались государственными). Лауреатам выдавались большие премии, но самое главное было в том, что почетное звание само по себе приносило большой постоянный доход: литературная продукция сталинских лауреатов печаталась широко и оплачивалась по самым высшим ставкам. Остается вспомнить, что Сталин лично решал судьбу этих премий, подолгу участвовал в обсуждении списков кандидатов в лауреаты.

Существовало и много других способов приручения писателей (награждение орденами и почетными званиями, предоставление квартир и дач, поездки за рубеж и т. п.). Все такие благодеяния решались в каждом конкретном случае специальным сектором литературы ЦК партии и высшим руководством Союза писателей. Такой порядок не мешал, а только способствовал созданию в стенах писательской организации нездоровой обстановки подхалимажа, групповщины, зависти, подсиживания и даже стукачества.

Конечно, не все без исключения члены писательского союза только и делали, что стремились угодить партийным верхам. Многие, как могли, старались оказаться непричастными к официальной подлости или, по возможности, все-таки меньше замарать себя, но, безусловно, все, кто пробился в руководство Союза писателей, не могли не участвовать в преступных и грязных партийных играх на литературной ниве. За многие годы пребывания в Союзе писателей и работы в «Огоньке» я сталкивался с самыми разными литераторами, с некоторыми из них были у меня приятельские, а то и дружеские отношения. Случилось так, что я довольно близко познакомился с известным поэтом П. Антокольским в последние годы его жизни. Он не открещивался от всего того, что было с ним и с его страной, от него я из первых уст узнал о многом, что имело отношение к нашему литературному процессу в XX веке. Вспоминая сталинские времена, он писал:

Мы все, лауреаты премий, Врученных в честь его, Спокойно шедшие сквозь время, Которое мертво. Мы все, его однополчане, Молчавшие, когда Росла из нашего молчания Народная беда. Таившиеся друг от друга, Не спавшие ночей, Когда из нашего же круга Он делал палачей…

А вот другие его строки, имеющие отношение к нашему разговору о позолоченной писательской клетке:

Я, сотрапезник общего стола, Его огнем испепелен дотла, Отравлен был змеиным ядом. Я, современник стольких катастроф, Жил-поживал, а в общем жив-здоров… Но я состарился с ним рядом.

К сожалению, далеко не каждый из его современников оказался в состоянии пойти на такие признания даже в послесталинские времена.

Рабская покорность официальной советской литературы и ее творцов объяснялась все тем же — совершенно немыслимым террором, свирепой партийной цензурой и, более всего, личным вниманием, которое повседневно уделял Сталин писателям. В ходе массового террора шквал репрессий обрушился и на Союз писателей, сотни литераторов были репрессированы, многие из них погибли в лагерях и тюрьмах. В кровавую бойню 30-х годов власть втягивала всех и каждого (в роли жертв, палачей, доносчиков, стукачей, лжесвидетелей, невольных судей и т. п.). Думаю, нельзя назвать ни одного писателя тех времен, который по меньшей мере не подписался бы под очередным письмом для печати, требовавшим расстрела «врагов народа». Все должны были быть запятнаны кровью невинных жертв, такова была железная установка. Другое дело, повторим, что при этом люди по-разному усердствовали. Стало какой-то жуткой традицией входить в литературу, начинать свой путь в ней с воспевания сталинских преступлений, иначе просто нельзя было попасть в круг пишущих и издающихся литераторов! Так, К. Симонов начал с двух поэм, прославлявших ГУЛАГ. А. Твардовский, сам деревенский человек, чья семья была репрессирована и выслана в Сибирь как «кулацкая», знал об ужасах коллективизации не понаслышке, но воспевал ее в стихах и издал даже поэму о коллективизации — «Страна Муравия».

Кстати, именно на примере того же Твардовского можно объяснить, как делалась тогда литература и от чего зависела судьба писателя. Да, он славил колхозную жизнь в то время, когда его родители и вся родня страдали и голодали в сибирской ссылке (на эту тему есть воспоминания брата поэта). Но ведь сам поэт уцелел от репрессий только потому, что покривил душой в своем творчестве. Причем даже такой сделки с совестью не всегда хватало на то, чтобы спасти себя и свое право издавать хоть что-то. Многие литераторы, взахлеб воспевавшие жизнь под Сталиным, все равно оказывались в лагерях и тюрьмах. Так случилось, например, с двумя самыми известными нашими публицистами, М. Кольцовым и К. Радеком. Чем ближе было дело к их аресту, тем больше славили они Сталина в своих печатных и устных выступлениях, но это их не спасло, обоих арестовали, и они погибли в недрах ГУЛАГа.

Сталин лично, можно сказать, своими руками загубил несколько самых выдающихся наших писателей. Нет сомнения, что в литературе он разбирался неплохо, у него был собачий нюх: он безошибочно определял самых талантливых писателей и поэтов и пытался их совратить, поставив себе на службу. В случаях с действительно огромными талантами он, как правило, цели своей не достигал, но мстил за это жестоко. Прежде всего — лишал возможности издаваться. Вот такой, например, скорбный перечень: М. Булгаков, Б. Пастернак, М. Цветаева, А. Платонов, А. Ахматова, О. Мандельштам…

Ведь в то время, когда Сталин их заметил и начал с ними свою жестокую игру в кошки-мышки, они еще не считались классиками, но он верно выделил их из многих литераторов. Потерпев с ними неудачу, Сталин физически уничтожил только Мандельштама (и то потому, что тот оскорбил его в своем стихотворении), а всех других просто отлучил от литературы. Убежден, что вождь не лишил их жизни только потому, что понимал масштаб их дарования и боялся реакции Запада, которая могла последовать в случае репрессий против них.

Так, известно, что Сталин люто ненавидел А. Платонова, рассказ которого «Впрок» привел вождя в ярость, он наложил на тексте рассказа свою резолюцию: «Сволочь!» Вождь все правильно понял! Ведь писатель разоблачал партийную сказку для дураков о коллективизации. Как и Булгакова, Сталин взял Платонова под свой особый присмотр, для начала посадил в тюрьму его сына (точно так же он посадил сына Ахматовой, мужа Цветаевой, ее дочь, многих близких людей из окружения Булгакова, у которого не было детей). В одном из своих писем А. Фадеев писал: «Я прозевал недавно идеологически двусмысленный рассказ Платонова „Усомнившийся Макар“, за что мне поделом попало от Сталина».

М. Булгаков, на мой взгляд, вообще самая крупная жертва вождя, постоянно находился под наблюдением Лубянки, у него для острастки проводились обыски, арестовывались рукописи (да, да, вождь придумал и такую форму ареста!). К тому же, как известно, Булгакова много лет не публиковали, его ни разу не выпустили за границу. Не оставили его в покое даже после смерти. Вскоре после того как писатель скончался, арестовали и бросили в лубянский застенок (туда далеко не каждого направляли) писателя С. Ермолинского, лучшего друга Булгакова в последние годы его жизни, на руках которого умер великий русский писатель. Елене Сергеевне, жене своей, и Ермолинскому Булгаков завещал судьбу своих рукописей, архива и будущих публикаций. На Лубянке у Ермолинского выбивали показания против мертвого Булгакова. В своих мемуарах он пишет о том, как следователь говорил ему на допросах: «Брось! Писатель он был никудышный, в этом преступления нет, не всем дано, не Парфенов он и не товарищ Всеволод Вишневский. А вот у себя дома он нес антисоветчину и сбивал с толку честных советских людей. Мутил… В доме Булгакова заваривалась вонючая контрреволюционная каша. Вам все известно… Тебе, как лучшему другу, нужно толково, без длинных рассуждений и объективно изложить антисоветскую атмосферу в доме Булгакова, рассказать о сборищах, проходивших там».

И в таких условиях наша пропаганда в те годы гремела о том, что во всем мире нет свободнее писателей, чем в Советском Союзе! Доставалось от нас всем западным странам, в которых писатели якобы были только лишь рабами правящих сил, в том числе и в фашистской Германии (до того, как Сталин и Гитлер стали союзниками). Вот одно из высказываний нашей прессы: «Кампания против германской интеллигенции, беззастенчивая травля ее, проводимая правительством, принимают все более ожесточенный характер. В последнее время на интеллигенцию ведется наступление в прессе, по радио, в речах фашистских руководителей. Они обвиняют германских интеллигентов в том, что они не хотят покориться и не поддаются фашистской пропаганде. В таких представителях интеллигенции, как писатели, ученые, педагоги, врачи, юристы и т. д., фашистский режим видит своих тайных и открытых противников. И это действительно так».

Стоит вдуматься в эти строки. Получается, что в нацистской Германии писатели и прочие интеллигенты каким-то образом все же могли протестовать. Даже в фашистской стране! Но не у нас… Впрочем, и в этой сфере деятельности Сталин и Гитлер стоили друг друга. В 1933 году Геббельс записал в своем дневнике: «Обсуждал с фюрером вопрос о министерстве народного образования, в котором соединятся кино, радио, новые центры образования, искусство, культура и пропаганда. Революционная организация, которая будет централизована. Великий проект, в таком роде в мире ничего еще не было… Национальное воспитание народа отдается в мои руки. Я с ним справлюсь…»

Из-за своего восторга по этому поводу Геббельс просто запамятовал, что Сталин уже навел в советской культуре точно такой же порядок. А сам Гитлер, как и наш вождь, делал с культурой все, что ему заблагорассудится. Так, фюрер гордо заявлял: «При моих посещениях музеев и выставок я беспощадно удалял все, что не было совершенно безупречно с художественной точки зрения… Художник, который присылает на выставку дрянь, либо жулик и потому его место в тюрьме, либо сумасшедший и потому должен быть помещен в сумасшедший дом, а если невозможно определить, сумасшедший он или жулик, то его следует направить в концлагерь для перевоспитания». Слова фюрера с делами не расходились: в 1937 году он подписал закон о борьбе с «вырожденческим искусством», после чего из музеев были изъяты тысячи экспонатов. Сколько же всего ценного и нужного людям изъяли из культуры Гитлер и Сталин?! Но все равно в конце концов свет одолел тьму.

Да, советская литература, например, помогла под сталинским руководством растянуть на долгие годы, даже десятилетия, коммунистический дурман, но та ее часть, которую официально зачисляли в «антисоветскую», сумела нанести сокрушительные удары по казавшейся незыблемой тирании. Два самых решающих из них обрушили на советский строй Пастернак и Солженицын.

Как известно, Солженицын с молодых лет задумал написать такую прозу, которая способствовала бы разрушению мифа о так называемой пролетарской диктатуре ленинско-сталинского образца. Пастернак же не ставил перед собой такой четкой с политической точки зрения задачи, он просто хотел рассказать правду о своем времени. Это была, как он сам утверждает, мечта всей его жизни, и он осуществил ее, написав роман «Доктор Живаго». Каждый знает о победном шествии произведений Солженицына по всему миру, меньше известно о том, что роман Пастернака превзошел по тиражам и популярности ВСЮ остальную русскую литературу о том времени, то есть раскрыл правду о нашей жизни миллионам и миллионам людей за рубежом.

Все это так. Но нельзя забывать и о том, что именно в искусстве и литературе остались глубокие корни той ядовитой поросли, которую насаждали Сталин и Гитлер. Вот только один характерный пример. В 2001 году вышли воспоминания известного театрального критика и историка А. Смелянского, который особенно основательно изучил МХАТ и был заведующим литературной частью этого театра при О. Ефремове. Так вот, Смелянский вспоминает:

«…Звания зависели в основном от „конторы“ (так в этом театре именовали с легендарных времен администрацию театра). „Контора“ 80-х состояла в основном из людей, которые окопались здесь задолго до Ефремова… Дирекция состояла целиком из матерых сталинских соколов… Директорствовал Константин Алексеевич Ушаков. Он был из выдвиженцев… В юности был электриком в театре, параллельно занимался спортом, был хорошим велосипедистом… Константин Алексеевич с грустью вспоминал упущенные возможности. Оказывается, его, электрика и велосипедиста, в конце 30-х приглашали работать в органы, а он, дурак, выбрал культуру… За годы ефремовского правления дух сталинского МХАТа был загнан в подполье, но не уничтожен. „Контора“ оказалась сильнее. Славнейшими представителями той „конторы“ были Белокопытов и Эдельман, два ушаковских зама… Оба не имели образования… Они правили театром, руководимым Ефремовым».

Остается напомнить, что Смелянский пишет о ситуации в театре спустя сорок лет после смерти Сталина…

Наперегонки

После прихода Гитлера к власти в 1933 году советско-германские отношения ухудшились, широкое сотрудничество сменилось непримиримой конкуренцией двух соперников, Гитлера и Сталина, безумно влюбленных в одну и ту же «прекрасную даму» — мечту о мировом господстве. Волшебный ключ к ее осуществлению Гитлер собирался найти в России, а Сталин — в Европе. Примечательно, что ни тот ни другой серьезных соперников на своем пути не видели. Гитлер без конца во всеуслышание заявлял о своем глубочайшем презрении к западной демократии, которую считал к тому же отравленной еврейским духом, то есть обязательно поэтому подлежащей уничтожению. Сталин пока без лишнего шума, но последовательно продолжал ленинский курс на мировую революцию, целью которой было уничтожение все той же несчастной западной демократии. Гитлер и Сталин наперегонки двинулись к войне, но к ней, как они сами справедливо полагали, не были пока готовы. Октябрьская революция и гражданская война в России, разгром Германии в первой мировой войне отбросили обе страны на обочину мирового развития, но, как оказалось, ненадолго. В условиях жесточайшей диктатуры Сталин и Гитлер приступили к восстановлению и развитию экономики на одной и той же основе — сплошной ее милитаризации. Оба они были убеждены, что успех дела прежде всего решает политика, а не экономика с ее законами, которым надлежит следовать. Они считали, что все возможно, если на твоей стороне сила и воля для проведения своей политики. Но Сталин намного превзошел Гитлера в этом заблуждении. Последнему помогло то, что капиталистический уклад не был все же нарушен и монополизированный капитал был сильнее волюнтаризма. Сталин же вдоволь поиздевался над экономикой, в этом и была причина его сокрушительных, можно сказать, позорных поражений в начале войны против страны, военный потенциал которой значительно уступал нашему, не говоря уже о людских резервах. Ко всему прочему Сталин имел на подготовку к войне куда больше времени, чем Гитлер. Но все свои преимущества Сталин загубил, когда ликвидировал новую экономическую политику, введенную в начале 20-х годов и вытащившую страну из послевоенной и послереволюционной разрухи. Но иначе он поступить не мог, так как нэп мешал упрочению его личной диктатуры.

Пожалуй, самым страшным для социалистической экономики был так называемый план. Он определялся в приказном порядке, сверху, но никак не спросом, не требованиями рынка, поскольку такового вообще не существовало. Заданные начальством плановые цифры, как правило, брались с потолка, причем, по мере их обсуждения в верхах, они увеличивались в расчете на энтузиазм масс и на «социалистическое соревнование» — еще одно губительное изобретение пролетарской диктатуры. В результате, как теперь это стало ясно из исторических документов, все наши пятилетки по основным показателям срывались, поскольку планы были необдуманно завышенными. В связи с таким положением процветало очковтирательство, а пример в этом подавал сам Сталин, которому всегда ничего не стоило свободно манипулировать любыми цифрами: от подтасовки результатов голосования на партийном съезде до общегосударственной статистики.

Еще страшнее был так называемый «встречный план», тоже рассчитанный на энтузиазм масс. Допустим, заводу спустили план, по которому надо выпустить за год 10 тысяч машин, а сознательный заводской коллектив выдвигает встречный план и берется изготовить 15 тысяч! Как известно, любой автозавод кровно связан с сотнями смежников. Откуда те возьмут оборудование для оснащения 15 тысяч машин, когда им по плану выделили только на 10 тысяч? К тому же у каждого завода-смежника есть свои обязательства и перед многими другими предприятиями. Как все это увязать воедино в масштабах огромной страны? Абсурд! Но в течение десятилетий встречный план был священной заповедью нашего хозяйствования.

Много лет спустя после смерти Сталина я побывал в качестве корреспондента журнала «Огонек» на знаменитом КАМАЗе и подружился там с одним из его руководителей, то есть человеком в нашей промышленности весьма заметным. Когда мы с ним сошлись поближе, я спросил его: «Какие мысли у вас вызывает все еще живущий у нас „встречный план“?» Он ответил: «При упоминании о встречном плане мне хочется взять в руки автомат и во время праздничных торжеств на Красной площади расстрелять из него всех, кто стоит на Мавзолее».

Вот в каких условиях приходилось нам бежать к войне наперегонки с весьма упорядоченной немецкой экономикой. Мы изнемогали от напряжения, но все же выжили. За счет чего? За счет самой безжалостной эксплуатации трудящихся, за счет нищенского уровня жизни нашего народа, за счет, как уже упоминалось выше, рабского труда миллионов советских заключенных. Титанический труд последних не учитывался официальной статистикой, а их неизмеримый вклад в развитие страны приписывался «преимуществам планового социалистического производства над капиталистическим».

При сопоставлении Гитлера и Сталина как хозяйственников первый явно выигрывает. То, что фюрер совершил буквально за пять лет, можно назвать только чудом. Правда, все, чего он достиг, служило одной цели — развязыванию войны. При Гитлере за пять-шесть лет армия выросла со 100 тысяч человек до 2 миллионов 750 тысяч, мобилизованных уже в 1939 году. А ведь их надо было еще и вооружить! Так, за тот же срок было построено более 4 тысяч самолетов, причем в этой области, как и в других, фюрер начинал буквально с нуля. В то же самое время наша промышленность тоже без устали работала на будущую войну, причем по количественным показателям значительно превосходила Германию. Но вспомним, что в последней не было массового террора против собственного народа, не было избиения руководящих военных кадров, не было закрепощения крестьян…

Сталин и Гитлер не щадили сил и средств во имя безудержной гонки вооружений. Наверное, мало кто сегодня вспомнит, что они начали строить могучий военно-морской флот. Фюрер заложил 20 линкоров, рассчитывая спустить их на воду в середине 40-х годов. Сталин собрался построить 16 линкоров и 6 линейных крейсеров. В то время флот был высшей стадией развития вооружений, стоил баснословно дорого, как сейчас ракеты и космос. Но где же могли развернуться такие могучие силы Германии и СССР?! Друг против друга? Нет! Оба диктатора рассчитывали в случае своей победы (одного над другим) обрушиться на Западную Европу и, главным образом, на Англию, имея, конечно, в виду и ее необъятную империю. Вот когда и понадобился бы такой океанский флот!

Да, наращивание вооружений, необходимых Гитлеру и Сталину для войны за мировое господство, должно было принести плоды к середине 40-х годов, но, как мы знаем, фюрер развязал ее уже в 1939 году. Многие его стратеги справедливо считали эту дату крайне преждевременной и в конечном счете оказались правы. Но Гитлер проявил столь свойственную ему самонадеянность, которая поначалу казалась оправданной после его первых ошеломительных успехов в Западной Европе. Именно этими успехами и было вызвано его явно преждевременное (с точки зрения готовности Германии к длительной войне) нападение на Советский Союз. Была также и другая причина: фюрер боялся, что Сталин ударит первым, о чем речь еще пойдет ниже.

В этой обоюдной гонке к войне сыграло свою роковую роль уничтожение Сталиным всего командования нашей армии и нескольких десятков тысяч старших и средних офицеров. Гитлер придал этому событию большое значение, принимая решение о войне с Россией. Перед ним лежал доклад, в котором немецкая разведка доносила о том, насколько ослабили нашу армию массовые репрессии. О нашем командном составе в докладе говорилось, что «он производит худшее впечатление, чем в 1933 году. России потребуются годы, чтобы достичь прежнего уровня». Некоторые историки утверждают, что именно немецкая разведка подсунула Сталину компромат на руководящих лиц Красной Армии, чтобы тем самым ослабить ее мощь. Эта версия не выглядит совсем уж надуманной, если вспомнить о том, что многие наши высшие командиры побывали в Германии (до прихода Гитлера к власти) по программе военного сотрудничества двух стран. Так что у немцев было немало разного материала, который мог бы помочь при этой коварной интриге.

Обстоятельства сложились так, что качество обеих военных машин, советской и немецкой, во второй половине 30-х годов прошло некоторую проверку на практике, когда в ходе гражданской войны в Испании на стороне генерала Франко выступило 25 тысяч гитлеровских военнослужащих, а на стороне республиканцев — 3 тысячи наших военных специалистов, в том числе летчиков и танкистов, активно участвовавших в боевых действиях. Правда, Сталин в то время думал не столько о проверке готовности к большой войне (немцы об этом думали), сколько о той выгоде, какую смута в Испании приносила ему, работая на его планы о коммунистическом господстве во всем мире. Под видом помощи республиканцам Сталин забросил в Испанию множество агентов с Лубянки, на которых возлагалась задача распространять сталинское господство все шире и шире. Одной из конкретных целей этих многочисленных агентов было уничтожение всех инакомыслящих и сомневающихся в мировом коммунистическом движении. Из воюющей Испании это сделать было легче, чем из далекой Москвы. Не случайно именно из Испании протянулась тогда нить заговора, в результате которого Сталину наконец-то удалось убить Троцкого. Остается добавить, что многих из тех наших генералов и офицеров, которые уцелели в Испании, Сталин по возвращении уничтожил. Не мог простить, что не взял верх уже в той войне.

Как Гитлер, так и Сталин уделяли свое основное внимание не только гонке вооружений, но и обработке общественного мнения, милитаризации не только экономики, но и всей жизни и без того уже тоталитарного общества. Средства массовой информации, кино и театр, книжная продукция, система образования и воспитания подрастающего поколения — все было подчинено этой цели. На секретном совещании гаулейтеров в 1934 году Гитлер говорил: «Именно в области внешней политики важно, чтобы весь народ действовал как бы под гипнозом и безоговорочно поддерживал свое руководство; необходимо, чтобы вся нация по-спортивному страстно следила за борьбой; это необходимо, ибо если вся нация участвует в борьбе, она ответственна и за проигрыш. Если же нация ни в чем не заинтересована, то проигрывают лишь руководители. В первом случае гнев народа падет на противников, во втором — на фюреров».

Приближенный фюрера В. Функ так сформулировал мысли фюрера на эту же тему: «Противник, побежденный на поле политики, перебросил свои вооруженные силы в область культуры. Если вражеские войска, брошенные на поле культуры, встретят там вакуум… то они смогут вновь собраться и в один прекрасный день нанести удар с фланга по политическому могуществу рейха. Поэтому наше движение и наше государство нуждаются в войсках в области культуры точно так же, как в военной и политической областях. Они и здесь нуждаются в офицерах, которые хорошо знают свое ремесло, и им нужны солдаты, которые надежно, верно, мастерски владея оружием, будут служить нашему делу».

Гитлер распорядился проводить так называемые всенародные референдумы. Первый из них состоялся в конце 1933 года, в нем участвовало 96 процентов избирателей, из них 95 «одобрили» решение фюрера о выходе из Лиги Наций (такой же организации, какой ныне является ООН). Потом последовали и другие референдумы с примерно такими же результатами, когда подавляющее большинство высказывалось за одобрение нацистской политики. Как тут не вспомнить процедуру голосования на выборах в органы власти при Сталине?! Он в этом деле своего немецкого соперника переплюнул: как известно, у нас тогда постоянно был один и тот же результат — более 99 процентов голосовали «за», а при голосовании в Верховном Совете итог всегда был один — 100 процентов «за»!

Такого удивительного «единомыслия» нацисты и наши большевики добивались в общем-то одними и теми же методами, о которых уже много говорилось выше. Вот еще один пример. Гитлер и Сталин уделяли немало внимания работе среди молодежи, воспитанию ее в духе милитаризма и слепого повиновения. Для этой цели у нас был создан в 1918 году комсомол, то есть через год после революции, а Гитлер создал свой гитлерюгенд, молодежную организацию фашистской партии, уже в 1926 году, то есть еще за семь лет до того, как взял власть в свои руки. Как и в СССР, эта организация была массовой — около 9 миллионов членов в 1938 году. Цели обоих объединений были совершенно однотипны.

Сегодня просто трудно себе представить, что еще за несколько лет до начала второй мировой войны обе страны, Германия и СССР, превратились в два противостоящих друг другу огромных военных лагеря, в которых весь уклад жизни, вся общественная атмосфера были пропитаны милитаристским духом… Об этом свидетельствует множество дошедших до нас фактов и свидетельств. Вспомним только об одном из них. Обратимся к тому обстоятельству, которое окрасило в защитный военный цвет детские и подростковые годы моего поколения.

Этот пример к тому же имеет самое непосредственное отношение к Сталину.

В 30-е годы, о которых дальше пойдет речь, Сталин еще был привязан к своей дочери Светлане, уделял ей внимание, какого никогда никому не оказывал, гордился ее школьными успехами, каждую неделю расписывался как родитель в ее школьном дневнике, в котором стояли одни вполне ею заслуженные пятерки. В своих воспоминаниях она много и хорошо, с большой сердечной теплотой пишет о нашей школе. Понятно, что и в ее общении с отцом в те годы школа занимала много места, и он был хорошо осведомлен о том, как и чему учили нас, как воспитывали.

Зачем я здесь об этом вспоминаю? Хочу подчеркнуть, что жизнь сталинского лицея была хорошо известна его основателю. Все, что в нем происходило, не могло не носить на себе печати его одобрения. И само собой разумеется, что во всех остальных, обыкновенных советских школах ученики воспитывались на тот же манер.

Вместе с культом Сталина в нас с детства вбивали культ героизма. В те годы это был обязательно военный летчик. Самым известным из них стал В. Чкалов, популярность которого можно сравнить только с гагаринской. При этом каждого героя называли «сталинским». Так, например, и писали: «Если нужно, наши летчики спокойно и гордо отдают свои жизни за любимого Сталина». Не за Родину, не за народное дело, а вот так — «за любимого Сталина». Кстати о самом распространенном тогда эпитете «сталинский» в применении к теме нашего разговора. Этот эпитет так затерли, что смысловое его значение всерьез никем (кроме, может быть, самого Сталина) не воспринималось ни на слух, ни на глаз, хотя подлинная доблесть каждого из таких героев всеми средствами массовой пропаганды превращалась в еще одну песчинку в нараставшей лавине культа Сталина. Такая же картина была и в нацистской Германии. Кстати, на героизм с милитаристским привкусом ориентировал воспитание народа и подрастающего поколения Геббельс, который считал, что для подготовки «национал-социалистической смены» нужно будет такое искусство, которое можно назвать «героическим, проникнутым стальной романтикой, лишенным всякой сентиментальности».

Но в заботах об укреплении духа своих будущих солдат оба диктатора не забывали и об их конкретной боевой подготовке еще со школьной скамьи. По нашей просторной школе с особой пронзительностью разносилось завывание сирены, возвещавшей о воздушной или химической тревоге. Пока учебной… С ее первыми звуками мы выскакивали из-за парт и пулей вылетали из классов, устремляясь на свои «боевые посты». Оглушительно хлопали тяжелые (старинные) классные двери, гулкой дробью рассыпался по паркету топот сотен бегущих. Несколько минут — и все замирало. Все стояли на своих постах, у каждого на боку — противогаз.

В те годы противогаз был таким же спутником нашей жизни, как, скажем, ранец или портфель. Все были убеждены в том, что будущая война будет химической. И готовились к ней основательно. Наряду с обычными уроками были регулярные занятия по химической обороне. Нам читали лекции о боевых отравляющих веществах и защите от них. Книжки, по которым мы готовились к химической войне, были не тоньше наших учебников. До сих пор в голове застряли названия газов: иприт, фосген, люисит… Мы знали их качества, ощущали по запаху и цвету. Значок ПВХО (противовоздушная и химическая оборона) красовался у нас на груди после сдачи специальных экзаменов. Рядом с ними у многих висели и другие, которые тоже даром не давались: «Ворошиловский стрелок», «ГСО» (готов к санитарной обороне), БГТО (будь готов к труду и обороне)… Все эти отличия тогда были весьма популярны. Окружающая нас действительность была такова, что изучение газов, винтовки, пулемета, рукопашного боя и т. п. было делом естественным и выглядело необходимым, никого не пугало, а только занимало.

Результаты такого воспитания были налицо: многие ребята стремились поступить в военные училища, особенно в летные и военно-морские, туда отбирали буквально одного из 40–50 претендентов. «Выросли мы в пламени, в пороховом дыму», — пелось о первом революционном поколении. Мое поколение росло не в пламени, но ветры, нас обдувавшие, постоянно несли с собой пороховую гарь. Едва она успела рассеяться после Гражданской войны, как уже с конца 20-х годов снова начали собираться пороховые облака, сгустившиеся потом, в 30-е годы, в грозовые тучи. Новая военная тревога была постоянно с нами. Наше просторное подвальное помещение было капитально переоборудовано в стрелковый тир. Мы ложимся на маты и палим по мишеням. От затворов винтовок поднимается сизый дымок с резким и уже хорошо знакомым нам запахом. Он почему-то приятно щекочет ноздри… Разбираем и собираем прославленную русскую винтовку, еще не зная, что в Германии на каждого из нас уже изготовлен скорострельный автомат. Изучаем ружейные приемы. Маршируем на еще не осточертевших строевых занятиях. Прыгаем с парашютной вышки. Поем боевые песни наших отцов.

Не только военизированная школьная жизнь окутывала нас предгрозовой атмосферой. И наши внешние, внешкольные впечатления постоянно предупреждали: «Помни о войне! Готовься к ней!» Так много писалось и говорилось о грядущей военной угрозе, что она казалась неотвратимой. И все потому, что два человека, Сталин и Гитлер, твердо решили начать войну. Или не только поэтому?..

Вор у вора дубинку украл

Когда знакомишься с историей предвоенных 30-х годов, то приходишь к выводу, что из всех ведущих политиков того времени самая беспокойная жизнь была у Сталина и Гитлера. И не только потому, что они изо всех сил, с величайшим напряжением строили такие вооруженные силы, какие человечеству были еще неведомы. Дело в том, что оба диктатора больше всего боялись друг друга. Для людей такого склада, какой был у них, это также означало известное взаимоуважение (несмотря на болезненную конкуренцию). Так, будучи уверенным в успехе войны против нас, Гитлер в застольной беседе (они все стенографировались для потомства) заявил своим приближенным: «После победы над Россией было бы лучше всего поручить управление страной Сталину, конечно, при германской гегемонии. Он лучше, чем кто-либо другой, способен справиться с русскими».

В высшей степени любопытно и такое свидетельство: сравнивая себя со Сталиным, фюрер не раз повторял, что им обоим присущие «величие и непоколебимость не знают в своей основе ни шатаний, ни уступчивости, характерных для буржуазных политиков». Даже перед самым разгромом Германии Гитлер оставался при своем мнении о Сталине, считал, что он с ним еще сумеет договориться. Так, в марте 1945 года Геббельс отмечал в своем дневнике: «Фюрер прав, говоря, что Сталину легче всего совершить крутой поворот, поскольку ему не надо принимать во внимание общественное мнение».

Но фюрер, несмотря на симпатии лично к Сталину, никогда не отказывался от агрессивных намерений в отношении Советского Союза. Даже в августе 1939 года, пойдя на соглашение о сотрудничестве со Сталиным, он вовсе не думал менять свою стратегию. В узком кругу приближенных он заявлял: «Все, что я предпринимаю, направлено против русских. Если Запад слишком глуп и слеп, чтобы понять это, тогда я буду вынужден пойти на соглашение с русскими, чтобы побить Запад, и затем, после его поражения, снова повернуть против Советского Союза со всеми моими силами. Мне нужна Украина, чтобы они не могли уморить нас голодом, как это случилось в последней войне».

Почему же Гитлер и Сталин так боялись друг друга? Потому, что каждый опасался неожиданной агрессии со стороны своего соперника, боялся быть застигнутым врасплох. Годами они готовились к войне (оба — к агрессивной, наступательной, захватнической!), но никак не могли выйти на тот уровень вооружений, который позволил бы фюреру обрушить свою мощь на восток, а Сталину — на запад. Из-за постоянно преследовавшего их страха друг перед другом они так и начали войну между собой, будучи совсем к ней не готовыми. Вот одно из многих аналогичных признаний фюрера, сделанных в застольном кругу самых близких людей: «Моим кошмаром был страх, что Сталин может перехватить у меня инициативу… Война с Россией стала неизбежной… Ужасом этой войны было то, что для Германии она началась слишком рано, и слишком поздно».

Пожалуй, самым примечательным из соображений фюрера по этому поводу оказалось признание, сделанное перед самым концом войны, в феврале 1945 года (в подобных обстоятельствах люди обычно не лукавят, Гитлер понимал, что его конец близок): «Упреждающий удар по России был нашим единственным шансом разбить ее… Время работало против нас… На протяжении последних недель (май — июнь 1941 года. — В. Н.) меня не отпускал страх, что Сталин опередит меня».

Опасения фюрера не были напрасными. Сталин изо всех сил готовился не к обороне, а к нападению. Он рассчитывал воспользоваться войной Гитлера на Западе, ударить ему в спину и захватить для начала Восточную Европу, Балканы, турецкие проливы и, если получится, Германию. Возможно, ему это и удалось бы, если бы Гитлер так быстро не расправился с Западной Европой, включая Францию, казавшуюся столь могущественной. Такой блицкриг фюрера стал полной неожиданностью для Сталина, ему оставалось только верить, что дальше Гитлер двинется на Англию. С осени 1939 года фюрер усиленно внушал Сталину, что именно так он и собирается поступить.

А конец лета 1939 года принес такую сенсацию, от которой весь мир только ахнул: 23 августа был заключен советско-германский договор о ненападении. Трудно припомнить другой такой крутой поворот в современной истории. Его могли срежиссировать только Гитлер и Сталин с их безграничным цинизмом. Можно вспомнить, что накануне второй мировой войны, развязанной Гитлером в 1939 году, мы заняли такую позицию: «Новую империалистическую войну затеял и ведет один блок — союз фашистских держав, угрожающий всем народам». День и ночь наша пропаганда проклинала «фашистских людоедов» и «фашистских агрессоров».

Наш неожиданный союз с «людоедами» и «агрессорами» был делом рук именно Гитлера и Сталина. Они в своем стремлении к мировому господству, то есть фактически друг против друга, столкнулись на узкой дорожке над пропастью и решили на какое-то время остановиться, чтобы затем половчее скинуть в бездну соперника. Маршал Жуков вспоминал: «У Сталина была уверенность, что именно он обведет Гитлера вокруг пальца в результате заключенного пакта. Хотя потом все вышло как раз наоборот».

В то время я был уже подростком и хорошо помню, какое изумление в нашем обществе вызвал столь внезапный союз с фашистской Германией. Ничего поначалу не понявший народ, тем не менее, как всегда при Сталине, безмолвствовал в ожидании его личной команды.

Тогда во всеуслышание можно было по своей инициативе выражать только безграничную любовь и преданность Сталину за все решительно, что бы он ни сделал, что бы он ни сказал.

Из канувшей в Лету эпохи память хранит не так уж много отчетливых картинок, у меня одна из них, очень яркая, связана именно с этим резким поворотом в отношениях между СССР и Германией.

С детства я любил футбол, регулярно ходил на стадион «Динамо», который почти каждый раз бывал переполнен (телевизора тогда еще не было). И вот однажды в погожий августовский денек, в разгар футбольного матча, на глазах у десятков тысяч болельщиков, из-за трибуны стадиона выплыл, причем низко-низко, брюхатый, серый в закатном солнце самолет с фашистскими знаками, он прямо над нами шел на посадку на Центральный аэродром, находившийся неподалеку. И стадион замер. Все собравшиеся на нем впервые в жизни видели над собой фашистский самолет. Кто из них мог знать в ту минуту, что Гитлер и Сталин неожиданно договорились между собой и что нацистский министр иностранных дел Риббентроп поспешил прилететь в Москву? Но никто не раскрыл рта. Ни одного возгласа или недоуменного жеста. Ни одного… Даже в такой ситуации рабам не положено удивляться, во всяком случае нельзя выражать свои чувства. Свастику в московском небе переполненный стадион молча проглотил, хотя тогда не было в нашей стране страшнее слова, чем «фашист».

Потом Молотов, второй после Сталина человек, летал в Берлин к Гитлеру. Завязалась личная переписка между фюрером и Сталиным, поскольку между двумя странами было достигнуто полное понимание, а Риббентроп доложил фюреру: «Сталин и Молотов очень милы. Я чувствовал себя как среди старых партийных товарищей». Сталин на встрече с Риббентропом в Кремле заявил: «Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего вождя, поэтому я хотел бы выпить за его здоровье». Присутствовавший при этом немецкий дипломат Г. Хильге пишет в своих воспоминаниях: «Тон Сталина при разговоре о Гитлере и манера, с которой он провозглашал тост за него, позволили сделать заключение, что некоторые черты и действия Гитлера, безусловно, производили на него впечатление… Это восхищение было, по-видимому, взаимным, с той только разницей, что Гитлер не переставал восхищаться Сталиным до последнего момента, в то время как отношение Сталина к Гитлеру после нападения на Советский Союз перешло сначала в жгучую ненависть, а затем в презрение».

Гитлер был крайне заинтересован во временном замирении с нами, есть немало свидетельств, как он нетерпеливо ждал согласия Сталина на советско-германский союз. Вот как описывает А. Шпеер (выше о нем много сказано) реакцию фюрера на решающее письмо от Сталина: «Он на мгновение застыл, вперившись в пространство, побагровел и грохнул кулаком по столу так, что задребезжали стаканы, и воскликнул прерывающимся голосом: „Они у меня в руках! Они у меня в руках!“»

Вслед за этим осенью 1939 года был подписан советско-германский договор о дружбе и границе между СССР и Германией. «Граница» всплыла после разгрома Польши, которую оба диктатора поделили между собой. Страшнее участи не придумаешь! На одной половине Польши фюрер стал проводить в жизнь свои расистские принципы, безжалостно уничтожая евреев и поляков, а Сталин обрушил на Польшу столь привычный ему массовый террор. Так эта многострадальная страна стала полигоном для двух диктаторов, как бы соревновавшихся друг с другом в злодеяниях на польской земле.

И вот что парадоксально! Так называемый советско-германский договор о дружбе означал только одно — скорую войну между двумя подписавшими его странами. Да, да! Это было очевидно. Еще в книге «Моя борьба» Гитлер пророчески писал: «Сам факт заключения союза с Россией сделает войну неизбежной». Этот вывод не был личным секретом Гитлера, еще до заключения этого договора английская разведка доносила своему правительству: «Если Германия и СССР придут к какому-либо политическому, а еще лучше — к военному соглашению, то война между ними станет совершенно неизбежной и вспыхнет почти сразу после подписания подобного соглашения». Такого же мнения придерживался и американский президент Рузвельт: «Если Гитлер и Сталин заключат союз, то с такой же неотвратимостью, с какой день сменяет ночь, между ними начнется война».

Так что демагогические рассуждения о том, что Гитлер неожиданно и вероломно напал на нас, не выдерживают никакой критики. Оба диктатора договором между собой хотели одного — выиграть время, чтобы подготовиться к войне, вернее, к нападению, к агрессии: фюрер собирался обрушиться на СССР, Сталин — на Германию. Ни тот ни другой не думали о войне оборонительной, никак не готовились к ней, а последняя тоже требует подготовки, причем совсем не такой, как при намерении вести войну захватническую. Поэтому со всей остротой встал вопрос о том, чтобы не упустить время и обязательно первым нанести упреждающий удар и как можно быстрее развить наступление. Но для такого удара нужно было все же хорошо подготовиться. Гитлеру, например, нужно было подтянуть к нашей границе примерно три миллиона солдат. И при этом ему все время нужно было думать о том, чтобы на всякий случай обезопасить себя на западе.

Получилось так, что фюреру удалось лучше использовать передышку после подписания договора с нами. А Сталин за то же самое время, как обычно, сам много себе навредил. В страшно морозную зиму он затеял войну с Финляндией, надеясь на скорую и полную победу, а война эта стала нашей трагедией и позором перед всем миром. Со стороны казалось, что огромный русский медведь напал на, скажем, беззащитного зайца. А на деле наша армия, по силе многократно превосходившая финскую, на долгие зимние месяцы застряла перед мощными оборонительными укреплениями, утонула и замерзла в снегах. Мы понесли огромные потери. Оказалось, что наша армия была не готова к войне. Но все же в результате нам удалось оттяпать у Финляндии небольшую часть ее территории. Позор наших вооруженных сил в Финляндии окрылил фюрера, он еще больше утвердился в своих планах напасть на СССР, который теперь виделся ему как колосс на глиняных ногах.

Горькую финскую пилюлю Сталину удалось подсластить тем, что союз с Германией принес нам новые территории в Восточной Европе с общим населением в 23 миллиона человек. Наверное, легкость этого приобретения вскружила голову Сталину, в результате он окончательно поверил в то, что перехитрит фюрера. Кстати, совсем в духе обоих диктаторов их договор опирался на тайные статьи, по которым они делили между собой территориальную добычу и сферы влияния. После разгрома Германии эти секретные договоренности стали на Западе достоянием гласности, а мы признали сам факт их существования только в 1989 году, то есть через 44 года после окончания войны. Совсем по-сталински! Он давным-давно умер, а дело, дух его живет!.. С тем же договором связано и еще одно совместное преступление Гитлера и Сталина: они выдали друг другу тысячи человек, бежавших в свое время из Германии к нам и от нас — в Германию. В том числе, например, мы переправили в гитлеровские застенки около четырех тысяч немецких коммунистов и членов их семей. Гитлер тоже не остался у нас в долгу.

Сложившиеся между Гитлером и Сталиным подобные доверительные отношения неплохо характеризует запись Геббельса в дневнике от 10 октября 1939 года: «В „Известиях“ очень поучительная и враждебная Антанте статья, которая полностью совпадает с нашей точкой зрения. Говорят, что ее написал сам Сталин. Она удивительно пришлась нам ко времени и будет принята с благодарностью. Русские до сих пор исполняют все свои обещания… Москва неповоротлива, но тем не менее полезна нам. Фюрер думает, что статью в „Известиях“ написал Сталин. Сталин — старый опытный революционер. Его диалектика во время переговоров была превосходна».

К тому же времени относится еще одно чудовищное злодеяние Сталина. По его приказу было тайно расстреляно несколько тысяч польских офицеров, попавших к нам в плен после разгрома Польши в 1939 году. В этом своем преступлении мы тоже удосужились признаться только полвека спустя, пока нас не приперли к стенке неопровержимыми доказательствами. Несчастная Польша стала первой совместной добычей Гитлера и Сталина, и именно она понесла во второй мировой войне самые тяжкие потери (кроме СССР, разумеется) из всех ее участников — 17,2 процента населения.

В своих отношениях с фюрером, в попытках как можно ближе сойтись с ним Сталин пошел на совершенно отчаянный шаг — выразил желание присоединиться к так называемому пакту трех (Германии, Италии и Японии) и образовать таким образом пакт четырех. Гитлер предпочел не реагировать на это предложение, отмолчался. Что на самом деле стояло за этой идеей Сталина? Может быть, он, узнав Гитлера поближе, дозрел до такого союза, который тогда называли «фашистской осью Берлин — Рим — Токио»?

Но самым главным, что выгадал Гитлер, заключив союз с нами, были поставки нашего сырья и продовольствия в Германию, которая тогда не только вела войну в Европе, но и готовилась к войне с нами. Почти 80 процентов всех материальных ресурсов (хлеб, хлопок, нефтепродукты, лес и т. п.), дающих Германии возможность существовать в такой напряженной обстановке, поступали к фюреру из Советского Союза. Причем он получил от нас и такие поставки, которых Германия вообще была лишена из-за блокады со стороны Запада и без которых ей было бы невозможно наращивать свой военный потенциал (марганец, хром, медь, прокат и т. п.). А вот поставки к нам из Германии были очень скудными, не говоря уже о платежах за то, что туда отправляли мы. Фюрер только обещал рассчитаться с нами и постоянно упоминал, что поставки ему крайне необходимы в связи с подготовкой вторжения в Англию. Тут он явно перехитрил Сталина, который обеспечил Гитлера всем необходимым на свою голову. Одними заверениями фюрера дело не ограничилось, немцы усердно создавали видимость подготовки к захвату Англии, устраивали различные военные демонстрации якобы в целях обеспечения успеха будущего и очень скорого десанта. А тем временем подготовка к вторжению не в Англию, а в СССР шла полным ходом.

Сталину очень хотелось верить, что фюрер все же нападет на Англию. Тогда Гитлер мог бы попасть в сложное положение при ударе Сталина ему в спину. Как ворон крови, ждал Сталин высадки немецкого десанта на такие близкие и все еще недоступные острова. Похоже, наш вождь мог бы и без вторжения фюрера в Англию посчитаться с ним, но, увы, упустил этот редкий шанс. Известно, что в 1940 году наш самый опытный и авторитетный военачальник маршал Б. Шапошников (человек еще царской офицерской выучки) и его не менее достойные коллеги умоляли Сталина немедленно выступить против фюрера. Начальник нашей военной разведки И. Проскуров докладывал, что у немцев в то время на нашей границе не было ничего для обороны. Сталин не прислушался к этим советам. Он всегда знал все лучше всех. Тут сыграла роль его неосведомленность в военных делах, свидетелями которой мы стали в годы войны против фюрера и которая стоила огромных жертв. Их при другом руководстве, не сталинском, мы могли бы избежать.

Теперь уже широко известно, как Сталин в 1940–1941 годах решительно отметал в сторону все донесения разведки и дипломатов о том, что Гитлер всерьез готовится к нападению на нас. Многие люди, пытавшиеся предупредить Сталина об этом, жестоко пострадали от гнева вождя, никогда не знавшего жалости и считавшего подобные донесения вражескими провокациями. Он боялся спугнуть фюрера, собиравшегося, по его твердому убеждению, все же напасть на Англию. Вот сразу же после этого он был готов немедленно бросить свои силы на Запад. И вовсе не обязательно забираться в рассекреченные перестройкой архивы, чтобы убедиться в подлинных намерениях вождя в тот период, достаточно только прислушаться к тому, что у нас провозглашалось самим Сталиным. Так, с трибуны XVIII партийного съезда он заявил: «Первая мировая война дала победу революции в одной из самых больших стран… а потому боятся, что вторая мировая война может привести также к победе революции в одной или нескольких странах. А поскольку нашей целью и является мировая революция, то развязывание войны в Европе есть наше средство во имя цели, которая оправдывает все».

Яснее, пожалуй, не скажешь! За этим теоретическим тезисом (по мнению Сталина, оправдывавшим все) следовали многочисленные конкретные указания вождя, направленные на одну цель — развязывание агрессивной войны в самом ближайшем будущем. В том случае, как только немцы высадятся в Англии. Так, в мае 1941 года в своем выступлении в Кремле на выпуске слушателей военных академий Сталин говорил: «Рабоче-крестьянская армия должна стать самой агрессивной из всех когда-либо существовавших наступательных армий… Что значит политически подготовить войну? Политически подготовить войну — это значит, чтобы каждый человек в стране понял, что война необходима. Сейчас, товарищи, вся Европа завоевана Германией. Подобное положение нетерпимо, и мы не собираемся его терпеть. Народы Европы с надеждой смотрят на Красную Армию как на армию-освободительницу. Видимо, войны с Германией в ближайшем будущем не избежать, и, возможно, инициатива в этом вопросе будет исходить от нас. Думаю, это случится в августе».

Гитлер не мог ждать до августа, не мог допустить, чтобы Сталин, а не он нанес упреждающий удар. Вот он и ударил в июне. Эта воинственная речь Сталина никогда у нас не публиковалась, но, конечно, ее содержание стало известно фюреру.

Одними воинственными заявлениями дело, разумеется, не ограничивалось. По указанию Сталина наш Генеральный штаб разработал план нападения на Германию раньше, чем это сделали немцы в отношении нашей страны. Да, да, они позже нас приступили к составлению такого плана, ставшего известным затем под именем «Барбаросса», который и начал осуществляться в июне 1941 года.

В середине 1940 года вдоль всей нашей западной границы были проведены невиданные раньше по своим масштабам военные маневры, ставшие как бы генеральной репетицией перед предполагавшимся нападением на Германию. А вскоре по войскам было разослано руководство «О политических занятиях с красноармейцами и младшим командным составом Красной Армии на летний период 1941 года», в котором, в частности, говорилось: «Многие политработники и групповоды политзанятий забыли известное положение Ленина о том, что „как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот“».

В декабре 1940 года в Москве под руководством Сталина состоялось совещание верхушки Красной Армии, оно длилось несколько дней, и все выступления до одного были на нем посвящены наступлению на Запад, ни о каких оборонительных планах речь ни разу не заходила! Через полвека стенограмма этого совещания стала достоянием гласности. Когда знакомишься с ней, то обращаешь внимание прежде всего на то, что большинство выступавших на нем генералов погибло в самом начале войны, одни пали в боях при отступлении и окружении, попали в плен, другие были расстреляны Сталиным как виновники нашего страшного поражения.

Да, повторим еще и еще раз, обе стороны, немецкая и советская, не были полностью готовы к затяжной и тем более оборонительной войне, они рассчитывали только на свой упреждающий удар, на молниеносность — блицкриг. Гитлер сумел опередить Сталина, обмануть его, и он все же лучше подготовился к агрессии, чем это сделал наш вождь. Сталин не уступал фюреру как прожженный политический интриган, теоретик и практик партийной диктатуры, но с точки зрения организаторской проигрывал своему сопернику. Фюрер сумел подобрать себе сильную команду военных и штатских специалистов, которые были с ним от начала до конца и начали разбегаться кто куда только в последние дни войны. Гитлер, в отличие от Сталина, не терзал их кровавыми репрессиями (они случились только после покушения на фюрера в 1944 году). При этом профессиональные экономисты и военные при Гитлере не находились в той абсолютной зависимости от невежественной партийной верхушки, как это было у нас при Сталине. Кроме того, фюрер, в отличие от Сталина, не любил вникать во все мелочи, оставляя за собой только общее руководство, не допекал нижестоящих постоянной опекой.

Самым главным козырем Гитлера оказалась его несравненно лучшая подготовленность в военном деле. И не потому, что в годы первой мировой войны он был солдатом (а Сталин — комиссаром, политическим работником), а потому, что сумел понять и освоить принципы современного военного дела. Сталин же со своими малограмотными полководцами типа Ворошилова и Буденного отстал от жизни и пребывал еще в плену представлений времен гражданской войны.

Гитлера привели в восхищение работы французского полковника (потом — генерала) Де Голля о решающей роли бронетанковых сил в современной войне. Фюрер изучил их и взял на вооружение. Он сам признавал: «Я снова и снова перечитываю книгу полковника Де Голля о современных методах ведения войны с помощью моторизованных частей, я многому у него научился». Именно этим объясняются фантастические военные успехи фюрера в начале второй мировой войны в начальном периоде Отечественной войны. Уже цитировавшийся выше английский историк А. Буллок пишет, что именно это обстоятельство «поставило Гитлера на голову выше любого другого национального лидера, в том числе Сталина, а также профессионалов в других армиях». В этой верной оценке — секрет того превосходства, которое имел фюрер в начале войны на Западе и на Востоке. Можно еще вспомнить, что Сталин приказал расстрелять в 1938 году маршала Тухачевского, самого блестящего из руководителей армии специалиста, который отстаивал ту же самую точку зрения Де Голля, которую разделял Гитлер. Тухачевский и на деле старался претворить эти идеи в жизнь в нашей армии, но после его расстрела все его начинания в этой области были отвергнуты и забыты.

Перед войной у Сталина была еще одна неотложная задача, без решения которой он не хотел ее начинать. Сколько бы Сталин ни расстреливал своих ближайших соратников, он все равно не мог успокоиться до тех пор, пока был жив его самый главный, заклятый враг — Лев Троцкий. Это он считался вместе с Лениным вождем Октябрьской революции и его законным наследником, это у него Сталин, можно сказать, украл большевистский трон. Думается, что Троцкий на посту руководителя Советского Союза был бы таким же диктатором, как Сталин, поскольку политические взгляды обоих лидеров на мировую революцию и казарменный социализм вполне совпадали. Тем ожесточеннее была их ненависть по отношению друг к другу. Известно, что Троцкий называл Сталина самой выдающейся посредственностью в большевистской партии. В ответ Сталин проклинал его, не считаясь ни с какими приличиями.

Еще в 1929 году Сталину удалось выслать Троцкого за границу, откуда тот развернул мощную кампанию по разоблачению сталинских преступлений, в том числе он много писал о сходстве между Гитлером и Сталиным. «Сталин и Гитлер стоят друг друга», — не без оснований писал он, назвав один из своих памфлетов так: «Звезды-близнецы: Гитлер и Сталин». По поводу их союза он написал памфлет «Сталин — интендант Гитлера», тоже нисколько не погрешив против истины. Сторонники и родственники Троцкого в СССР были уничтожены, но во многих странах он был очень популярен. Разумеется, Сталин не хотел начинать войну с таким врагом за своей спиной, и незадолго до ее начала ему в конце концов удалось убить Троцкого, это сделал, наш агент.

Но вернемся к предвоенной поре. Если мы обратимся к количественному соотношению сил, немецких и наших, то никогда не поймем, в чем была причина успеха фюрера и нашей трагедии. Так, маршал Жуков в своих мемуарах пишет, что Гитлер сосредоточил на нашей границе в июне 1941 года 3712 танков и 4950 боевых самолетов. А чем располагали мы? Такой авторитетный источник, как «Военно-исторический журнал», сообщал в 1989 году, что мы в то время имели 23457 танков и более 20 тысяч самолетов, из которых 17 тысяч — боевых. Каково соотношение! Вот как Сталин сумел подготовиться к нападению на Гитлера, вот почему его так потрясли неудачи в начале войны. Конечно, Гитлер имел представление о наших силах и знал, что только молниеносный концентрированный удар мощных бронетанковых соединений сможет разметать в стороны и размолотить наши превосходящие силы, организованные по старинке.

Сталин так бездарно проиграл начало войны не только потому, что не сумел понять сути современной военной науки, но еще и потому, что, как и фюрер, готовился исключительно к агрессии, но никак не к обороне, к отражению упреждающего удара. После заключения союза с Гитлером и приобретения новых больших территорий Сталин даже не подумал об укреплении новой границы. Но мало этого! Он начал демонтировать оборонительные сооружения на старой границе! А как бы они могли пригодиться в 1941 году!..

К июню 1941 года Сталин сосредоточил вдоль западной границы неисчислимые армейские запасы, чтобы обеспечить наши наступающие на запад войска, которым вскоре пришлось в панике отступать на восток, а огромное количество вооружений и провианта попало в руки немцев.

Перед войной Сталин понастроил тысячи скоростных танков, которые к тому же быстро переставлялись с гусеничного хода на колесный. Понятно, что для ведения войны в условиях хронического российского бездорожья тратиться специально на них было бессмысленно. Они предназначались для пробега по дорогам Европы на Берлин и Париж!

А для чего готовились военно-воздушные десантные корпуса?! В те годы перед войной парашют стал у нас не только символом мужества и геройства, но и спутником жизни. Как известно, парашютом Родину не защитишь, он на оборонительных рубежах так не нужен, как при наступлении, агрессии.

С такой же интенсивностью мы готовили большой океанский флот и соединения морской пехоты, а что делать таким соединениям на нашей бесконечной сухопутной западной границе?! А вот на южном побережье Балтики и на побережье Западной Европы им дело нашлось бы!

Точно так же у нас интенсивно готовились крупные соединения для войны в горах. А где они могли потребоваться нам? На Кавказе и в Средней Азии? Но даже Гитлер не думал там скоро оказаться. А вот Сталину они были необходимы для ведения войны на Карпатах и в Альпах. Причем особенно важным было карпатское направление. От наших войск, сосредоточившихся на южной границе, было рукой подать до румынской нефти, без которой Гитлер просто не смог бы воевать. Это фюрер, конечно же, понимал и не мог допустить сталинского упреждающего удара.

Подобные примеры можно приводить долго. Вот только еще один из многих. Накануне войны Сталин категорически запрещал и отвергал любые оборонительные планы, в том числе он не позволил подготовиться к обороне Ленинграда, хотя огромный город находился в непосредственной близости от границы. Причем после нашей агрессии против Финляндии ничего хорошего в случае войны нам от финнов ожидать было нечего. Не случайно во вражеских войсках, осадивших Ленинград, половину составляли финны. Так что один миллион погибших ленинградцев прежде всего на совести Сталина.

Сколько же сил и средств мы под руководством Сталина затратили перед войной на подготовку агрессии! Вождь верил только в нее и в ее непременный успех. Его надежды имели основания, достаточно вспомнить, что в количественном отношении вооружение нашей армии превосходило немецкую в пять раз! Но успех решается, увы, не только числом, а и умением…

Еще одно немаловажное обстоятельство обрекло нас на трагическое поражение в начальном периоде войны — традиционная большевистская ложь, демагогия, умение создавать видимость достигнутых успехов без всякого на то основания. Та же самая тенденция проявила себя и тогда, когда наша огромная пропагандистская машина превозносила до небес советские вооруженные силы. Гитлеровская пропаганда в то время занималась тем же самым — славила силу своего оружия, но у немцев были на то веские основания: словно по мановению волшебной палочки они быстро, с ходу захватили половину Европы. Нашим же краснобаям, особенно после позорной войны с Финляндией, можно было бы вести себя поскромнее, но тогда это не соответствовало бы традициям коммунистической пропаганды, рассчитанной словно на придурков.

Вот мы по сговору с фашистской Германией захватываем польские земли и по этому поводу печатаем такие сочинения воспаленного пропагандистского ума: «Крестьяне полностью удовлетворены (не иначе как перспективой установления в Польше колхозов! — В. Н.). В дверях один из них останавливается, вынимает из кармана газету с изображением товарища Сталина, целует его, крепко прижимает к сердцу». Это из сообщения ТАСС, опубликованного в нашей прессе. Но вот что на самом деле творили в растерзанной Польше советские и немецкие войска, об этом пишет немецкий профессор А. Ноймайр: «17 сентября 1939 года части Красной Армии перешли восточную границу Польши, но еще до того, как русские начали захват Польши и балтийских государств, Гитлер уже успел превратить остальную Польшу в „бойню“. Эти зверства, от которых Советы очень старались не отстать, сопровождались беспощадным изгнанием более чем миллиона поляков». Так Гитлер и Сталин рука об руку творили одно и то же страшное дело. На всех территориях, захваченных нами по сговору с Гитлером, свирепствовали наши карательные органы, десятки тысяч людей были брошены в концлагеря и тюрьмы, высланы в Сибирь. Сегодня обо всех этих сталинских преступлениях широко известно. А в те дни наши газеты и журналы были заполнены материалами о том, как радостно встречают за рубежом нашу армию-освободительницу. А ее польский поход рисовался в нашей прессе как настоящая военная акция, в ходе которой она сметала на пути все преграды.

История учит, что настроение «шапками закидаем!» всегда создать не трудно. Во время кровопролитной и тяжелой финской войны у нас публиковались, например, такие «стихи»:

Быстрый, легкий и послушный, Ты силен в борьбе воздушной, Боевой товарищ наш — Ты в обиду нас не дашь! Пролетают ястребочки — Огневые гасят точки. В небо взвился ястребок — Враг пустился наутек.

Или же, например, опубликовано фото с подписью: «Стрельба по самолетам с тачанки». По традиции ехали навстречу войне моторов все еще на тачанке. А предвоенные песни, фильмы, публицистика и беллетристика — все об одном и том же: мы мгновенно разобьем любого врага «малой кровью, могучим ударом», да еще на его же территории.

Начало рокового 1941 года было ознаменовано в нашей прессе такими стихами известного поэта:

Может выйти, может статься Сквозь метель-пургу За врагом придется гнаться — Не уйти врагу!

Прямо скажем — напророчил!..

Все это еще можно было бы как-то понять, если бы такого рода пропагандой мы обманывали и запугивали будущего противника, но в результате мы обманывали сами себя! Как до того рапортовали о перевыполненных досрочно пятилетних планах, не имея на то никаких оснований, так и убеждали самих себя, что нет на свете армии сильнее и совершеннее, чем наша армия. Разумеется, немецкая разведка была вполне информирована о том, как у нас обстоят дела на самом деле. Впрочем, и наша разведка тоже не дремала, и у нее было больше чем достаточно сведений о Гитлере и его истинных намерениях и делах. Но, как известно, на Сталина в то время как бы нашло затмение, очень похожее на психическое расстройство, он, повторяем, решительно отметал все сообщения об усиленной подготовке фюрера к нападению на СССР. Тем самым Сталин создал такую обстановку, что начальник нашей военной разведки Голиков, постоянно общавшийся с вождем, издал специальную директиву, в которой приказал своим подчиненным считать намеренной дезинформацией все сообщения о возможности нападения Германии на Советский Союз. Вот, например, одна цитата из этого, можно сказать, исторического приказа: «Все документы, сообщающие о возможной войне, должны рассматриваться как подделки, имеющие британское или даже немецкое происхождение». После этого стало просто смертельно опасно докладывать наверх о том, что Гитлер вот-вот начнет войну против нас. В то время западные специалисты по Советскому Союзу сочинили горькую шутку о действительном положении в СССР, они открыли у нас так называемый синдром трех «у»: «Угадать, угодить, уцелеть». Угадать непредсказуемую логику Сталина, тем самым угодить ему и уцелеть. Именно это железное правило нашей придворной жизни в сочетании о некомпетентностью вождя послужило началом трагедии 1941 года, когда Гитлер вторгся в Советский Союз.

Известно много разных документов и фактов, характеризующих поразительную недальновидность Сталина, его маниловские мечты и надежды (даже уверенность!) на свой упреждающий удар и разгром фюрера. Но есть среди прочих такой потрясающей силы документ, который сам по себе может сказать всю правду о безысходном трагизме того положения, в котором мы оказались в июне 1941 года только по милости Сталина. Ближайший к нему человек, знающий все, чем вождь живет и дышит, его главный палач и разведчик (к тому же еще и собутыльник) Л. Берия письменно докладывает своему шефу 21 июня 1941 года, то есть за несколько часов до нападения немцев на Советский Союз: «Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня „дезой“ о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что нападение начнется завтра… То же радировал и генерал-майор Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев… Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание — в 1941 году Гитлер на нас не нападет!»

Вот так главный сталинский царедворец выступает в своей привычной холуйской роли. Наконец, еще один документ — совершенно секретная ориентировка, направленная из нашего Генерального штаба в штабы всех наших пограничных округов перед самым немецким вторжением в СССР: «В период с 4 по 10 июля 1941 года немецкие войска предпримут широкомасштабные боевые действия против Англии, быть готовыми к проведению наступательных операций».

Именно этого момента так ждал Сталин, будучи, как всегда, уверенным в своей гениальности и непогрешимости…

Лоб в лоб

Война еще резче высветила личности Гитлера и Сталина, их поразительное сходство. Как только фюрер начал проигрывать на полях сражений, он все больше и больше стал походить на Сталина, который в 1941 году обрушил свой гнев и террор на собственных генералов, обвинив их во всех бедах, которые сотворил сам своими руками. Фюрер не менее яростно обвинял в том же самом свой генералитет и менял военачальников, как перчатки.

Можно вспомнить, как оба диктатора, словно соревнуясь между собой, пытались в ходе войны выступать в роли оракула или же просто самым наглым образом врали, передергивали факты и цифры. Вот как, например, выглядит в роли пророка Гитлер в свете его собственного приказа № 32, изданного 11 июня 1941 года, то есть за десять дней до нападения на СССР. Фюрер распорядился к осени того же 1941 года значительно сократить вооруженные силы Германии и начать перестройку военной промышленности с целью уменьшения выпуска военной продукции. Вот насколько он был уверен в своей быстрой победе над нами! 3 октября 1941 года фюрер официально объявил о том, что Германия одержала победу над Советским Союзом. А вскоре его войска побежали от Москвы, которую видели уже в свои бинокли. 30 сентября 1942 года он объявил о своей победе под Сталинградом, и вскоре последовало окружение огромной фашистской группировки и полный ее разгром. И так далее… Сталин тоже, как известно, не лез за словом в карман, чтобы обманывать свой народ и мировую общественность. В общем, и тут они друг друга стоили! Причем такая линия их поведения была следствием все того же немыслимого культа и самомнения, они лгали только с одной целью, чтобы обелить и возвеличить себя. Начальник немецкого генерального штаба Гальдер свидетельствует: «За исключением момента, когда Гитлер достиг вершины своей власти, для него не существовало Германии, не существовало германских войск, за которые он лично отвечал. Для него — сначала подсознательно, а в последние годы вполне сознательно — существовало только одно величие, которое властвовало над его жизнью и ради которого его злой гений пожертвовал всем, — его собственное Я». Сказано словно о Сталине!

Есть широко известная фотография: фюрер весной 1945 года обходит строй солдат-подростков, членов гитлерюгенда, и внимательно вглядывается в их лица. Это был его последний резерв, больше свежих войск у него не было, и он, не задумываясь, вооружил и поставил в строй школьников. Знал ли он тогда, что Сталин летом 1941 года тоже увидел свое спасение в подростках? Когда гитлеровские войска быстро, словно на учебном марше, шли по нашей земле на восток, Сталин, конечно же, вспомнил, что ни разу не подумал о возможности оборонительной войны и о сооружении укреплений, и решил быстро наверстать упущенное. Но где взять сотни тысяч землекопов для этого дела, когда все годные и негодные мужчины были на фронте или на производстве?

Выше коротко рассказано о том, к чему привели невежественность и самонадеянность Сталина нашу страну в 1941 году. Теперь несколько слов о том, как все это выглядело с самого низу, как за это пришлось расплачиваться народу. Речь пойдет о событиях, о которых у нас до сих пор упоминать не любят…

Через несколько дней после начала войны я зашел в свою родную школу и узнал, что старшеклассникам надлежит явиться во двор соседней школы в назначенный день и к определенному часу. Было сказано, что надо будет ехать куда-то из Москвы. Зачем и на сколько, никто не знал, но причина поездки подразумевалась — война. Не раздумывая, я решил, что надо ехать. Дома у меня эта новость переполоха не вызвала, возможно, потому, что в те дни никто еще не представлял всей серьезности случившегося, а правдивой информации, разумеется, не было. В назначенный день в своем выходном костюме и полуботинках, в новеньком демисезонном пальто я двинулся на сборный пункт. В дорогу захватил шахматы, туалетные принадлежности. И все! В чужом школьном дворе толкалось несколько сот старшеклассников из ближайших школ. Со стороны могло показаться, что они собрались на демонстрацию, девчата выглядели особенно празднично, нарядно. Играл духовой оркестр, всех пришедших под эту музыку переписали. И ни слова о цели всего этого мероприятия! Потом, когда уже завершилась эта эпопея, оказавшаяся, как и многое другое в то время, одновременно и героической, и трагической, стало ясно, что с самого начала переборщили с секретностью, но такова была тогда традиция. Могли бы, не вдаваясь в подробности, попросить нас экипироваться соответствующим образом, по-иному собраться в дальний поход, из которого потом многие не вернулись домой.

На другой день мы оказались на берегу Днепра в Смоленской области. Наконец нам объявили, что мы будем строить оборонительные сооружения. Разместились мы в каких-то сараях, кормились у походных кухонь. Рыли противотанковый ров. Он тянулся вдоль левого берега Днепра, параллельно ему, где были начало и конец рва, никто не знал, для нас он был бесконечен, как и сама река. Оглядываясь назад, удивляюсь, зачем мы вообще его рыли. Ведь перед ним была такая мощная преграда, как река, а наш ров по сравнению с ней был просто пустяковым — метра четыре шириной и два глубиной. Но мы не рассуждали, а рыли. К непривычному делу приспособились довольно быстро.

Работали у самого моста через Днепр, шоссейная дорога была все время перед глазами. Ни днем, ни ночью движение по ней не прекращалось в обе стороны, на запад и на восток. Мы жадно расспрашивали военных, как там дела на фронте, мы были уверены, что он еще очень далек от нашего рва. Откуда нам было знать, сколь стремительным было наступление немцев?

Доходившие до нас иногда официальные сообщения Совинформбюро не могли вызывать особого беспокойства. Обрушившаяся на страну беда была так страшна, что ее всячески старались утаить. Впрочем, это было в традициях всегда лживой коммунистической пропаганды. Вот первые сводки тех кошмарных дней: «Противник отбит с большими потерями», «Противник успеха не имел», «Противнику при его попытке наступать нанесено значительное поражение…» Более сложный вариант: «Соединения противника на этих направлениях отсечены от его танковых частей». Могли ли мы тогда понять из этого сообщения, что произошло самое страшное — танковый прорыв, как правило, с последующим окружением? И еще в том же духе, о похожей ситуации: «Наши войска вели бои с просочившимися танковыми частями противника…» А мы думали: враг напал внезапно, еще несколько дней, мы развернем свои силы и погоним врага до Берлина…

Если бы мы тогда знали, что белорусская столица Минск, далеко от границы, была занята немцами на исходе первой (!) недели войны! На другой день после ее падения, 29 июня, Совинформбюро сообщало: «Наступление танковых частей противника на Минском и Слуцком направлениях остановлено действиями наших войск. Танковые части противника несут большие потери». Кто мог подумать, что «остановлено» означает падение Минска и что отныне «Минским направлением» в наших сводках еще некоторое время будет называться продвижение врага на восток от Минска! Кто-то так и додумался называть эти направления именами городов не только тогда, когда враг шел на них с запада, но и тогда, когда, захватив их, шел дальше на восток.

Над нами часто летали вражеские самолеты, но вот что характерно: наш ров не бомбили, наверное, понимали, что мы зря стараемся, зато по ночам бомбили мост, днем боялись наших зениток. Под нами аж земля вздрагивала от разрывов тяжелых бомб. Однажды утром, после такого очередного налета, мы обнаружили, что угол нашего сарая прошит крупнокалиберным пулеметом, но из нас никого не задело… Впервые кое-что определенное о положении на фронте нам сказали орудийные раскаты с того берега реки. Фронт подошел к нам. А мы продолжали копать ров и жить в сарае. Неожиданно нас собрали, вручили каждому по буханке черного хлеба и куску сыра, показали путь на восток и приказали немедленно уходить.

Отступали мы по шоссе или, когда бомбили, шли в стороне от шоссе, но на восток. Страшно не было по молодости. Уверен, что взрослым было куда хуже. То и дело наталкивались на такие же группки московских школьников. Обменивались, как теперь говорят, информацией. Узнавали о первых жертвах, раненых и убитых ребятах. Оказалось, что многие из других строительных районов не успели выскочить так же благополучно, как мы, и попали в тыл к немцам.

На Смоленской дороге судьба вырвала меня из отрочества и бросила в суровый мир войны и взрослых людей. Насмотрелся я там… И побрел в иную жизнь по самой многострадальной дороге России. Кто только не осквернял ее тяжкой поступью захватчика! Татары, немцы, поляки, французы… Но одно дело читать об этом, другое — самому идти по прибитой кровью пыли, под надсадный хрип отступающих. Идти в шестнадцать лет, не понимая: что же происходит?! После того, как нас несколько лет готовили к победоносной войне на чужой территории!..

Всю эту нашу эпопею я смог описать в журнале «Огонек» только с приходом гласности и после публикации получил много читательских писем. Приведу отрывки из одного такого послания:

«Я родилась в 1926 году, до войны мы жили в городе Солнечногорске Московской области по ул. Рабочей, 12. Училась в 1-ой городской школе. Когда была объявлена война, был брошен клич: „Все комсомольцы на уборку урожая в Брянскую область!“ Могла ли я от них отстать? Нас выгрузили на ст. Жуковка. Местные жители, увидев нас, почему-то плакали, оказалось, что их дети были вывезены на уборку в Московскую область… А через несколько дней мы начали рыть противотанковые сооружения. Несколько раз нас бомбили, были жертвы… Потом выучили нас на сандружинниц, и мы погружали раненых в вагоны и сопровождали их до Москвы. Ломали ветки деревьев, устилали ими пол вагонов и на них клали раненых. Бомбили нас сутками и обстреливали. Трупы бойцов выбрасывали из вагона по пути следования. Мы плакали, ведь в армии были наши отцы, братья. Врач объясняла нам безвыходность такого варварства тем, что боялись инфекции, ведь ехали иногда неделями… Разбомбило вагон, где было все командование эшелона… Дочери нашего аптекаря оторвало обе ноги. Уж я не плакала, отупела до последней степени. Ранило меня осколком в бедро. Зашивать некогда было, крепко затянули тряпками от рубашки…

Домой вернулись мы с Лидой Лаврентьевой, тоже из нашей школы. Еще через несколько месяцев вернулись моя сестра и подружка. И это все от 600 комсомольцев. Не вернулись и учителя нашей школы… Кто мы — дети войны? Участники ее? Жертвы? Наверное, и то и другое.

Перечитала, извините за исправления, но переписывать не стала, когда кончила письмо, мне стало худо. Пережить еще раз все? Не могу. Извините».

Итак, осталось в живых четверо из шестисот (может, все же на несколько человек больше, чем четверо?). Числятся эти погибшие в жертвах войны? Конечно, нет! Кто и куда сообщал о них? Это все жертвы как раз из тех многих миллионов, каких вполне могло и не быть, если бы нами руководил не «гениальный товарищ Сталин». Ясно, что в то время он был абсолютно не готов к такому развитию событий, не мог понять, почему мы, во много раз превосходя немцев, бежим от них.

В первые дни войны Сталин так растерялся, что впал в отчаяние и скрылся на даче. Хрущев в своих мемуарах вспоминает о том, как ближайшие сподвижники вождя все же набрались духу приехать к своему грозному хозяину, бросившему их. Когда они вошли к Сталину, тот, как пишет Хрущев, явно испугался, по-видимому, решив, что его пришли арестовать. Но тут же убедился в своей ошибке и начал приходить в себя. Через несколько дней собрался с силами и третьего июля впервые во время войны выступил по радио, причем остался верен себе и перед лицом наших катастрофических поражений заявил: «Лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты». Тем самым вождь показал, как надо вести пропаганду в ходе войны, а уж Совинформбюро сумело этот его тезис развить как надо. Если сложить все потери немцев, «подсчитанные» в кабинетах Совинформбюро, то, думаю, и населения тогдашней Германии не хватит, чтобы их покрыть. Уже в октябре 1941 года начальник Совинформбюро А. Щербаков писал в своей статье, что немцы потеряли на нашем фронте более трех миллионов убитыми, ранеными и пленными. Сталину и этого показалось мало, и он в своем докладе 6 ноября 1941 года заявил, что немцы потеряли к тому времени более четырех с половиной миллионов человек! Столько их к нам и не вторгалось. Просто «гениальный вождь» мыслил категориями наших собственных потерь, запамятовав при этом, что Германия в несколько раз уступала нам по населению. И он, и Щербаков приписывали немцам примерное количество наших потерь в первые месяцы войны! Достаточно вспомнить, что тогда в немецкой армии насчитывалось всего 3,8 миллиона человек, из них 3,2 миллиона было на нашем фронте. А вот Гитлеру тогда врать было не нужно. Он так подвел итоги начала войны: «Если я хочу обрисовать в общих чертах успех этой войны, то мне достаточно назвать число пленных, которое менее чем за полгода достигло 3,6 миллиона человек». Да, так оно и было. То и дело гитлеровские бронетанковые силы прорезали клиньями линию фронта, потом клинья эти смыкались, образуя гигантские «котлы», в которые попадали сотни тысяч человек зараз.

Недавние страхи Сталина перед возможным упреждающим ударом фюрера сменились еще большим страхом — перед надвигавшимся концом его империи. В этой ситуации он, конечно же, не мог не вспомнить 1918 год, когда в таком же катастрофическом положении оказалась молодая Советская республика. И тогда немецкие войска могли вот-вот захватить всю европейскую часть России, включая Москву и Петроград. Тогда наш Западный фронт, державшийся четыре года первой мировой войны, был развален изнутри, в стране царил хаос, большевики едва удерживали только центральные районы. В этих условиях Ленин пошел на позорнейший Брестский мир с немцами, по которому новая Россия была поставлена на колени и просто-напросто ограблена, но Ленин сохранил власть над тем, что осталось от великой когда-то Российской державы. Брестский мир был настолько унизительным и тяжким, что даже ближайшие сподвижники Ленина взбунтовались против его подписания, но их сопротивление удалось сломить. От губительных последствий этого мира нас спасла разразившаяся в Германии революция. К мировой революции она не привела, хотя наши большевики тогда очень на это рассчитывали, но помогла Ленину выжить.

Летом 1941 года Сталин не увидел для себя иного выхода, как пойти с немцами на свой «брестский мир». Он хотел предложить его Гитлеру примерно на тех же условиях, на которые пошел Ленин в 1918 году. В этом направлении были предприняты конкретные шаги, через зарубежных посредников Гитлеру дали понять, что Сталин готов на такое замирение. Но фюрер был непреклонен, фантастические успехи первых месяцев войны не могли не вскружить ему голову, и он не пошел на переговоры со Сталиным. Как и Сталин, он считал себя непобедимым и, главное, непогрешимым. Это их общее свойство определяло всю их жизнь и деятельность. Многие их поступки и высказывания в ходе войны, как, разумеется, и до нее, сделаны словно под копирку. Так, Гитлер заявил: «Кто угодно может выполнить небольшую работу по руководству операциями на войне. Задача главнокомандующего — воспитать армию в национал-социалистическом духе. Я не знаю ни одного армейского генерала, который может делать это так, как я хочу. Поэтому я решил взять на себя командование армией». Если в этой цитате заменить «национал-социалистический дух» на «коммунистический», то ее вполне можно приписать и Сталину.

При таком самомнении Гитлера и Сталина их руководство военными действиями дорого обошлось как Германии, так и Советскому Союзу. Маршал Василевский пишет в своих мемуарах: «Действия Сталина страдали просчетами, порой весьма серьезными. Он был неоправданно самоуверен, упрям и не желал никого слушать. Он переоценил свои знания и способность руководить непосредственно ведением войны. Он очень мало полагался на Генеральный штаб, мало использовал умение и опыт его сотрудников. Часто без всякой причины он мог произвести поспешные замены в высшем военном руководстве». Примерно в таких же словах оценивали немецкие генералы Гитлера. Надо признать, что у обоих диктаторов были способные полководцы, но они недостаточно ценили их, мешали зачастую им проявить себя, поскольку видели в них соперников своей славы. Наш генералиссимус, например, в конце своей жизни больше всего гордился созданным им самим мифом о «Сталине — величайшем полководце всех времен и народов».

Если в ходе войны Сталин чему-то и обучился, то он обязан этим нескольким военачальникам из своего ближайшего окружения. Примечательно, что ни один из них не приобрел широкой известности (как скажем, Жуков или Рокоссовский) и всенародного признания, поскольку это нисколько не устраивало самого Сталина, наводило бы тень на мифические заслуги «величайшего полководца». Имена немецких генералов, выполнявших при фюрере ту же роль учителей и наставников, широко известны благодаря богатой исторической литературе, издаваемой на Западе о второй мировой войне. У нас же и через полвека после нее таких источников мало, поэтому несколько слов на эту тему.

Самым главным наставником Сталина в военных делах был маршал Б. Шапошников, бывший царский полковник, большой знаток военного искусства, которого Сталин постоянно держал при себе. Именно этот маршал был генератором многих идей, которые потом воплощались в жизнь как планы Сталина. Маршал Жуков вспоминает, как Сталин относился к Шапошникову: «Он называл его только по имени и отчеству и в разговоре с ним никогда не повышал голоса, даже если не был согласен с его докладом. Шапошников был единственным человеком, которому Сталин разрешал курить в своем рабочем кабинете».

Также постоянно находился при Сталине и генерал А. Антонов. Как и Шапошников, он был человеком высокой культуры, выдающимся штабным работником. Даже при таком непростом, капризном и своенравном человеке, как Сталин, ему удалось наладить четкую службу высшего руководства нашей огромной армии (за всю военную историю человечества таких армий еще не было!). Несомненно, Антонов, также как и Шапошников, сыграл решающую роль в нашей победе. Не случайно его судьба схожа с судьбой Шапошникова: оба были по-настоящему оценены только в своем узком профессиональном кругу. К концу войны Шапошников был уже старым и болезненным человеком и тихо отошел в тень, когда главное дело было уже сделано — наши войска бесповоротно шли на Запад. То же самое произошло и с Антоновым. Показательно, что он даже не стал маршалом (при их изобилии у нас в конце войны), остался генералом армии. Правда, он оказался единственным из всех генералов армии, кого Сталин наградил орденом Победы. Нет, Сталин ни с кем не хотел делиться славой! Даже с теми, кто того действительно заслуживал. Слава Богу, что он их вообще не уничтожил. Выше уже упоминалось о судьбе философа Яна Стэна, который долго обучал Сталина этой науке и имел представление о необразованности вождя, за что и был расстрелян.

Выше всех советских военачальников при Сталине поднялся маршал Жуков. Сталин заметил его еще в 1939 году во время боев с японцами на Халхин-Голе в Монголии. Там японцы были разбиты нашими войсками под руководством Жукова. Тогда он привлек внимание вождя беспощадностью и жестокостью не только к врагу, но и к своим подчиненным. С жертвами он никогда не считался, что не раз подтверждалось в ходе Великой Отечественной войны. После Монголии Сталин вызвал его в Москву и приблизил к себе, назначив начальником Генерального штаба. Жуков был типичным для того времени боевым командиром. В отличие от таких профессионалов, какими были Шапошников и Антонов, он не имел никакого отношения ни к военной науке, ни к штабной работе и на своем новом посту наломал немало дров. За плечами у него были… курсы кавалерийских унтер-офицеров еще при царском режиме. Многие специалисты считают, что именно Жуков (вместе со Сталиным, разумеется) повинен в нашей военной катастрофе в начале войны, поскольку лично отвечал тогда за мозг армии — ее Генеральный штаб. Похоже, Сталин понял его непригодность к штабной работе и затем использовал на фронте. Поскольку настоящая история Великой Отечественной войны у нас еще не создана, то и подлинная роль Жукова в ней тоже еще не обрисована. Это не входит в нашу задачу ни в малейшей степени, но все же можно вспомнить только два факта из его биографии, которые к тому же говорят и о его непосредственном начальнике — Сталине.

В 1945 году при взятии Берлина Жуков погнал пехоту через минные поля, поскольку Сталин очень спешил первым войти в германскую столицу. Похоже, что сам Жуков считал этот факт абсолютно нормальным, одним из многих таких же в жестокой войне, и даже похвастался той атакой перед американским командующим генералом Д. Эйзенхауэром, который, понятное дело, был поражен таким откровением и впоследствии написал: «Мне даже трудно себе представить, что могло бы произойти в нашей армии с генералом, если бы ему пришло в голову отдать подобный приказ». Эйзенхауэра понять можно. Но Жуков его изумления не понял бы! В сентябре 1954 года (то есть после смерти Сталина) Жуков приказал нашей пехоте идти не через минные поля, а через эпицентр атомного взрыва на Тоцком полигоне под Оренбургом. В таких случаях принято говорить, что комментарии излишни…

Как бы то ни было, но судьба сделала Жукова главным героем Великой Отечественной войны, после Сталина, разумеется, тогда ставить кого-то хотя бы в один ряд с вождем было святотатством. Сталин знал о популярности Жукова в народе и, наверное, поэтому не поручил ему самой завершающей операции той войны — не назначил маршала координировать действия трех наших фронтов в битве за Берлин. Сталин оставил выполнение этой задачи за собой, а Жукова направил командовать 1-м Белорусским фронтом. А вскоре после завершения войны Сталин решительно отдалил Жукова от себя, маршалу пришлось командовать второстепенными военными округами.

Тем временем в подвалах Лубянки бериевские костоломы уже выбивали показания против Жукова у арестованных генералов из ближайшего окружения прославленного маршала. Без ведома Сталина Берия на это не пошел бы. Но завистливый вождь все же не посмел расправиться с маршалом, ставшим всенародным героем.

Мне трудно писать о войне. О Великой Отечественной. О том, что я на самом деле о ней думаю. Куда как легче рассказывать о том, что творили тогда Сталин и Гитлер, но ведь в заголовок этой книги входит и местоимение «мы», то есть и я в том числе…

Самое странное наследие войны в том, что она продлила и до сих пор продлевает главное зло, породившее ее — сталинщину.

Про войны говорят — вранье, Но знает правду воронье.

Не помню, кому принадлежат эти строки. Чем больше война, тем чудовищнее ложь по ее поводу. И чем ужаснее бойня, тем дольше живет ее приукрашенная, фальсифицированная история. Да и вряд ли она бывает прояснена до конца. Потому что война — это преступление, а самым главным последствием любого преступления является попытка его участников уйти от ответственности, скрыть или приуменьшить свою вину, свалить ее на других.

Великая Отечественная война оказалась самой трагичной и кровавой в истории. Но не только поэтому ее окутала такая ложь. Дело в том, что она стала логичным продолжением злодеяний преступной сталинской диктатуры, основанной на терроре, страхе и лжи.

Великой Отечественной предшествовали: революция, гражданская война, послевоенная разруха и голод, военный коммунизм, разгром нэпа, голод 30-х годов, массовый террор, подневольный, в том числе рабский, труд миллионов, одичание культуры и быта, жизнь в нищенских условиях, девальвация общечеловеческих моральных ценностей, союз с Гитлером.

Война стала расплатой за все эти наши грехи. Не будь их, она сложилась бы совсем иначе, а то и вовсе бы не состоялась. Расплата наша в годы войны и после нее оказалась немыслимо тяжкой. Ее счет все еще не закрыт, потому что многого о войне мы не знаем до сих пор.

Обращаясь к этой теме, мы должны понять, что именно войну Сталин сумел поставить на службу своей главной цели, именно в военные годы он довел культ собственной личности до обожествления самого себя при жизни. Известный писатель и правозащитник Алесь Адамович писал: «Да, народу пришлось собраться с силами и побеждать великой кровью, величайшей кровью. И кто-то хочет славить за это не народ, а все его же?! Удивительные мы люди! Пора же и понять: пока он — „знамя победы“ в глазах значительной части населения, те, кто плоть от сталинской плоти, могут не пугаться никаких реформ, никаких революций».

Рухнули многие пропагандистские мифы сталинских времен, но Сталин как «знамя победы» в войне — последняя ставка его апологетов. Уже к началу войны Сталин обескровил интеллигенцию и сломал хребет крестьянству. Обездолил рабочий класс, обрек его на вечный страх и дефицит. Тем самым вождь уничтожил совесть народа, помрачил его разум, подорвал его жизненные основы. Поставив себе на службу и суровые законы военного времени, он смог приступить к завершающему этапу построения собственного культа — к обожествлению. В своей речи 3 июля 1941 года он сам дал команду, призвав «народ сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина». Вокруг его собственной партии! Он уже начал говорить о себе в третьем лице. Как царь! И началось…

Мой первый политрук запомнился мне с 1941 года на всю жизнь тем, что в каждом своем выступлении перед нами, его подопечными и подчиненными, торжественно провозглашал здравицу в честь гениального полководца, отца и учителя всех народов, лучшего друга… и т. п. Он выкрикивал эти заклинания истошным голосом, с каким-то неистовством, как бы озлясь на нас за то, что мы не до конца разделяем его фанатизм. В результате такой вот абсолютно обязательной, принудительной, ежедневно сверху внедрявшейся религии и создавалась легенда о Сталине-полководце. Над всеми нами, миллионами людей в военной форме, такой его образ не витал. Был только страх перед ним. О нем как о личности, вожде, гении, полководце вообще не говорили. Это было просто очень опасно. Со случайного упоминания о нем в армии, на флоте, на гражданке и начиналось большинство страшных так называемых политических дел, в результате которых люди бесследно исчезали из жизни. Этот страх поселился в нашем обществе еще в 30-е годы и разъел, разрушил его на отдельные микрогруппки, только в них люди могли еще в какой-то мере оставаться людьми, сохраняя остатки чувства собственного достоинства и собственного мнения. Два-три друга, муж и жена (и то далеко не всегда) могли образовать между собой такую вот опасно независимую ячейку и за счет скрытого от посторонних глаз искреннего общения друг с другом сохранять остатки своей души. У меня, например, было два таких друга в моей роте, они остались со мной на всю жизнь.

До сих пор подлинная история войны так и не создана, но имеется много мемуарной литературы, начиная с воспоминаний Жукова и других маршалов и генералов — участников той войны. Но они недостаточно объективны, причем в большинстве случаев не по вине авторов. Не секрет, что мемуары Жукова создавались не без давления сверху, не без строгого редакторского карандаша. И при Сталине, и после его смерти не допускалось ничего, что могло бы бросить хотя бы малейшую тень на него как на полководца. Уже только в годы гласности стала доходить до народа кое-какая правда, например о том, что мы начали войну без миллионов лучших сынов Родины, уничтоженных сталинским террором или томившихся в ГУЛАГе. Тогда умудрились посадить за решетку даже ракетчиков во главе с Королевым! И даже трагедия первых месяцев войны не образумила вождя. Маршал Жуков так вспоминает о самых тяжких днях битвы за Москву в 1941 году: «Двести-триста человек высшего комсостава сидели с 1937 года в подвалах на Лубянке. Их не на чем было вывозить — всех расстреляли. Такие люди погибли! А на фронте в это время полками командовали лейтенанты».

Одно из моих военных впечатлений связано именно с такими армейскими офицерами, которых вынуждены были выдвигать без должной подготовки на высокие командные посты. Без достаточного общего и специального образования они быстро становились не только лейтенантами, но и старшим офицерским составом. Нашими большими потерями это объяснялось лишь отчасти, поскольку самый тяжелый урон в командных кадрах мы понесли еще до войны, в 1937–1941 годах. Слава Богу, мне лично не довелось служить под началом таких скоропалительно обученных командиров, потому что на флоте с его сложной техникой они были невозможны; никак нельзя сократить сроки для обучения и подготовки корабельных специалистов (штурмана, механика, артиллериста и т. п.). Но в годы войны в разных ситуациях я встречал таких армейских офицеров, при знакомстве с которыми не то что диву давался, а просто ужасался, столкнувшись с их уровнем общего развития и военной подготовки. В конце войны такие мои случайные знакомые не скрывали своего беспокойства по поводу того, что их скоро непременно демобилизуют и им будет очень трудно на гражданке с их далеко не законченным средним образованием. А ведь они командовали батальонами и полками! Конечно, они ни в чем не виноваты, но сколько ненужных жертв принесли нам такие командиры! Но я не припомню, чтобы этот в общем-то очевидный факт упоминался в нашей исторической литературе. Что же касается более серьезной военной тематики и ее освещения в официальных изданиях, то можно вспомнить писателя В. Астафьева, участника и инвалида войны, прошедшего ее в солдатской шинели. Он пишет: «Советские историки в большинстве своем, а редакторы и сочинители „Истории Великой Отечественной войны“ в частности, давно потеряли право прикасаться к святому слову „правда“, ибо от прикосновения нечистых рук, грязных помыслов и крючкотворного пера оно — и без того изрядно у нас выпачканное и искривленное — пачкается и искажается еще больше. Вся 12-томная „История“ создана, с позволения сказать, „учеными“ для того, чтобы исказить историю войны, спрятать „концы в воду“, держать и далее наш народ в неведении относительно наших потерь и хода войны, особенно начального ее периода».

Одно время, уже при наступившей гласности, показалось, что такое нетерпимое положение изменится к лучшему: под руководством известного историка и генерала Д. Волкогонова в Институте военной истории началась работа по написанию подлинной истории войны. При обсуждении армейским руководством подготовленного к публикации первого тома истории ВОВ состоялось настоящее погромное судилище над авторами этого тома. И произошло это не в прежние времена, а в начале 1991 года! Авторский коллектив был обвинен в «антисоветизме» и «очернительстве истории», а лично Волкогонов — в выполнении заказа… Запада. Причем старорежимные критики не смогли (и не задавались такой целью!) опровергнуть ни одного из фактов, приведенных в этом томе.

В ходе того обсуждения маршалы и генералы всячески поносили и оскорбляли Волкогонова, кричали: «Оппортунист! Перевертыш! Выгнать из армии! Не давать ему слова!»… Его сняли с поста начальника Института военной истории… И все осталось по-старому! Этот печальный факт многое объясняет: пока нет у нас настоящей истории войны, не будет и никакой военной реформы…

Но вернемся непосредственно к той войне. Как тут не вспомнить о еще одной, может быть, самой большой нашей боли — судьбе военнопленных и пропавших без вести. Сколько тогда было «котлов»! В окружение попадали целые наши армии и корпуса. В чем повинны были тогда сотни тысяч (и миллионы!) наших военнослужащих, попавших в безвыходную, трагическую ситуацию?! Окружения эти были не столько следствием умелых действий немецких войск, сколько результатом преступных ошибок Сталина, не разрешавшего отступить, когда это было жизненно необходимо, чтобы не попасть в очередной «котел». Теперь уже известно много таких примеров, которые красноречиво свидетельствуют о роковых сталинских ошибках, повлекших за собой неисчислимые жертвы.

По данным западногерманских ученых, в общем совпадающим с нашими, к 1 мая 1944 года было захвачено в плен 5 миллионов 700 тысяч наших солдат и командиров. Из них к тому времени погибло в плену 2 миллиона 250 тысяч человек, а один миллион военнопленных был убит при попытке к бегству (это официальное объяснение, и едва ли оно отражает подлинные факты, так как нелегко поверить в то, что у миллиона человек могли появиться шансы на побег). Значит, более двух миллионов все же сумели пережить ужасы фашистских концлагерей и затем, сразу после войны, попали… в наши концлагеря, причем не для какой-то проверки, а по приговорам судов, на многие годы. Только за то, что оказались в плену!

Миллионы наших жертв были и в числе так называемых без вести пропавших. На память о них тоже легло сталинское проклятие, они подозревались в измене Родине, предательстве. После безвестной смерти они стали у нас бесправными жертвами, якобы запятнавшими позором себя и своих родных.

Это — все те же страшные выплаты по счету за обожествление Сталина (во всем, что тогда происходило и позорило нас, все были виноваты, кроме него!). Чудовищная, немыслимая история с отношением к военнопленным и к без вести пропавшим берет свое начало в подписанном Сталиным в августе 1941 года приказе № 270, по нему наши военнопленные объявлялись предателями и изменниками (сразу несколько миллионов советских граждан!). Семьи попавших в фашистский плен командиров и политработников подлежали репрессиям, родственники солдат лишались льгот, предоставляемых участникам войны. То есть речь шла о миллионах наших людей (бойцов и их родных).

Были еще у нас и так называемые заградительные отряды, их ввели по известному приказу № 227, подписанному Сталиным в июле 1942 года. К тому времени враг завоевал огромную часть европейской территории нашей страны. В приказе отмечалось, что на ней осталось 70 миллионов наших граждан (после войны их судьба тоже оказалась нелегкой, для находившихся под немецкой оккупацией Сталин придумал немало гадостей и ограничений).

Но самое главное было в другом: оказывается, вождь по-прежнему все время незримо был связан с фюрером, о чем и проговорился в этом приказе. Сталин обратил внимание на то, что у фюрера позади фронтовых частей располагались заградительные отряды, они открывали огонь по своим в случае их самовольного отступления или сдачи в плен. В сталинском приказе утверждалось, что «эти меры возымели свое действие, и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой… Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов»…

Оба эти приказа, так тяжко повлиявшие на судьбы миллионов ни в чем не повинных людей, были засекречены. Нам их во время войны зачитывали перед строем, но вся страна о них не знала. В ходе войны оказались засекреченными 10 тысяч постановлений возглавлявшегося Сталиным Комитета обороны. Вождь сам любил писать и перелицовывать историю и держал свои документы у себя в руках. Кстати, Комиссия по истории Великой Отечественной войны, созданная в 1942 году, была ликвидирована в 1945-м. За ненадобностью!

Как и в мирное время, в годы массового террора, вождь и во время войны, когда весь народ и без его призыва встал на защиту Родины, все равно полагался только на террор, страх и ложь. Он сделал все, чтобы на эти три его постоянных кита опиралась наша военная сила — от мобилизации и военных училищ до фронта. Помню суровые и вымеренные по часам и минутам будни в училище. С утра до вечера занятия. Много муштры. Все время хочется спать и есть. Но вот железный порядок очередного дня ломается. Общее построение! Нас ведут в большой зал. На сцене — члены военного трибунала. Перед ними наш однокашник. Он тайком сбегал на волю на несколько часов, «сходил в самоволку». Попался. В результате причислен к дезертирам. За это его и судят. Всем нам в назидание. Процедура недолгая, формальная, без затей, смысл ее в финале.

Зачитывается приговор. Его заключительные слова звучат примерно так: «…заслуживает быть приговоренным к высшей мере наказания — расстрелу. Принимая во внимание чистосердечное признание и тот факт, что проступок совершен впервые, суд считает возможным приговорить такого-то к заключению сроком на десять лет. Но, учитывая военное время, суд постановляет отложить применение приговора до окончания войны и направить такого-то в штрафную роту».

В рядах штрафников (их тогда считали на сотни тысяч) можно было смыть свою вину только кровью. Погибнешь — сам виноват, будешь ранен и выживешь — пожалуйста, обратно на фронт, но уже в обычную часть, не штрафную. Большинство штрафников погибало, потому что их бросали в самые опасные места, из них, между прочим, составлялись целые корпуса и даже армии.

Тот суд в зале училища расстрелом не завершился, но так случалось далеко не всегда. И часто после приговора осужденных расстреливали прямо перед строем сослуживцев или же перед строем тех частей, какие оказывались под рукой. Высшая мера наказания была и высшей воспитательной мерой.

Перенял Сталин у фюрера еще и виселицы. На них казнили немецких военнослужащих и прислуживавших им во время оккупации полицаев из местного населения, то есть советских граждан. Вешали в людных местах, на городских площадях, в присутствии войск и населения. Так, например, в декабре 1943 года газеты сообщали, что такую казнь в Харькове наблюдали более 40 тысяч человек. Вскоре после освобождения от блокады Ленинграда в городе состоялась такая же публичная казнь. В цепь охранения были выделены военные моряки. Многие мои сослуживцы по команде, но с большой охотой отправились на это мероприятие, от которого я воздержался. Мне это удалось, потому что я был старшиной и пользовался некоторой свободой по сравнению с рядовыми.

По-моему, самым страшным в армии и на флоте был так называемый СМЕРШ — «Смерть шпионам» — организация по типу тогдашнего НКВД (КГБ, ФСБ). Ее бесчисленные откормленные и наглые сотрудники день и ночь следили за всем личным составом — от последнего рядового до генералов и маршалов. Их боялись все. Как и на гражданке, они часто высасывали из пальца якобы преступные дела, чтобы показать свою необходимость и пользу, а главное, чтобы не загреметь на фронт самим. Жили они безбедно и себя под пули и бомбы не подставляли. А. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» подробно описал эту организацию, жертвой которой он стал в самом конце войны. Кстати, такой порядок был заведен тоже по немецкому образцу, там глаза и уши фюрера были повсюду и тайно осуществляли всеохватную слежку, в том числе и в армии. Так по обе стороны необъятного фронта существовали абсолютно схожие карательные организации, на которых держалась вся власть Гитлера и Сталина.

Рука подлинного мастера может всего в нескольких словах описать такое явление, про которое обычный человек с его возможностями должен толковать долго и подробно, чтоб другие поняли. Вот всего несколько строк из Солженицына все про тот же СМЕРШ или армейскую контрразведку:

«На одиннадцатый день после моего ареста три смершевца-дармоеда, обремененные тремя чемоданами трофеев больше, чем мною (на меня за долгую дорогу они уже положились), привезли меня на Белорусский вокзал Москвы. Назывались они спецконвой, на самом деле автоматы только мешали им тащить тяжелейшие чемоданы — добро, награбленное в Германии ими самими и их начальниками из контрразведки СМЕРШ 2-го Белорусского фронта, и теперь под предлогом конвоирования меня отвозимое семьям в Отечество. Четвертый чемодан безо всякой охоты тащил я, в нем везлись мои дневники и творения — улики на меня.

Они все трое не знали города, и я должен был выбирать кратчайшую дорогу к тюрьме, я сам должен был привести их на Лубянку, на которой они никогда не были (а я ее путал с министерством иностранных дел).

После суток армейской контрразведки; после трех суток в контрразведке фронтовой, где однокамерники меня уже образовали (в следовательских обманах, угрозах, битье; в том, что однажды арестованного никогда не выпускают назад; в неотклонимости десятки), — я чудом вырвался вдруг и вот уже четыре дня еду как вольный, и среди вольных, хотя бока мои уже лежали на гнилой соломе у параши, хотя глаза мои уже видели избитых и бессонных, уже слышали истину, рот отведал баланды, — почему ж я молчу? почему ж я не просвещаю обманутую толпу в мою последнюю гласную минуту?..»

Легко ли сегодня говорить правду о войне? Всю правду. И кто осмелится? Нужно время, оно придет. Оно наступает. Но с каким трудом! Случайно или нет, главная книга об Отечественной войне 1812 года написана была Львом Толстым через полвека после нее. То есть когда живых свидетелей уже почти не осталось. Даже в те времена едва ли было возможно сразу после войны, по ее горячим следам, кровавым и грязным, сказать всю правду о ней (ту, что сказал Толстой в «Войне и мире»), в том числе и о подлинном ее характере, о победе не царя, а народа, не режима с его и тогда одуряющей идеологией, а вечно живого патриотизма. Без всей правды о Великой Отечественной войне 1941–1945 годов не будет договорена до конца и правда о ее зачинателях — Сталине и Гитлере, а без этого дальше жить нельзя. Чего стоят беснующиеся сталинисты и нацисты в России, вошедшей в XXI век…

Может быть, вся эта правда должна начинаться не с фронта, а с тыла? Мне война запомнилась не только событиями, относящимися к военной службе, но и теми пусть даже эпизодическими впечатлениями, которые связаны с жизнью сугубо штатских людей. Все они по-своему были воинами и страдальцами. Во всяком случае, больше страдали от голода, чем те, кто был в армии и на флоте. Голод в тылу косил людей с еще большей силой, чем пули на фронте.

Беспредел и бесправие сталинского режима в мирное время были в годы войны возведены не просто в главный закон жизни (так уже и обстояло дело после Октября 1917 года), а признаны священным и неприкосновенным правом властей: ничего не поделаешь, война!.. Колонны и эшелоны беженцев (миллионы, десятки миллионов!), оставлявших свои родные гнезда, свои деревни и города, превращенные в пепелища. Ничего не стоящие деньги, продовольственные карточки и пустые магазины. Бесконечные составы товарных вагонов, до предела забитых людьми и ползущих по одному маршруту не днями, а неделями. Санитарные поезда, которых было никак не меньше, чем воинских эшелонов. Кошмарные вокзалы с их вечным сумасшедшим столпотворением. Бледные, худые, изможденные люди. Болезни, грязь, вши, редкие санпропускники. Дети, подростки, женщины и старики — главная трудовая опора страны в те годы. На заводах и фабриках, в колхозах и совхозах… Вместе с воинами они жертвовали собой, своим здоровьем. Недоедали, голодали, надрывались, тяжко болели, страдали и умирали от тоски по своим родным, сражавшимся на фронте, от неизлечимого горя по убитым и пропавшим без вести. В моей большой родне первой жертвой войны стал в самом ее начале муж родной сестры моей матери, военный летчик. Его жена и теща (моя бабушка Настя) находились в эвакуации на Урале с двумя крохотными дочками погибшего в бою единственного кормильца. Известие о его смерти совпало с тяжкой болезнью малышек, которые скоротечно скончались от дифтерита. Бабушка, в последний раз поцеловав еще не остывших малюток, повесилась. Так одна военная смерть потянула за собой сразу три на гражданке…

Вскоре все ужасы войны пришли и в Германию, особенно после того, как ее начали регулярно бомбить, и тут же закачался и начал падать культ бесноватого фюрера. Но у нас такого не случилось: над всеми нами и над всем военным ужасом возвышался по-прежнему неколебимо ГУЛАГ. Вспомним, что у нас он был свой, родной, общенациональный в «дружной семье советских народов», а у Гитлера — в основном для военнопленных и иностранных рабов, согнанных с оккупированных Германией земель.

Но вернемся к Великой Отечественной войне после столь краткого упоминания о ее тыле. По-моему, армия и война — это две самые чудовищные глупости, до которых додумалось человечество за всю свою историю. Не собираюсь обосновывать эту мысль, поскольку вообще об армии и войне все уже давно поведал людям Я. Гашек в романе о бравом солдате Швейке. Я полностью согласен с ним, что армейский неистребимый идиотизм — понятие вневременное и наднациональное. Даже большевики с их дьявольской «революционной» изворотливостью не смогли ничего привнести от себя в армейский идиотизм, хотя и пытались (комиссары, ленинские комнаты и т. п.), ничего у них не вышло…

Кстати, роман Гашека — это никак не развлекательное чтиво, он снимает все наслоения лжи (причем многовековые!) с военной тематики в литературе, начиная с культа героизма и риска, национализма и верноподданничества… В наше время его дело продолжил В. Войнович в своем романе об Иване Чонкине, солдате Великой Отечественной войны. В жанре художественной прозы его у нас с трудом, но все же опубликовали, а вот написать о том же самом языком историка или публициста (и при этом еще издать написанное!) в нашей стране до сих пор едва ли возможно. Я хотел бы поделиться кое-какими воспоминаниями из своих военных лет, но боюсь, что флотская специфика сузит изложение и его смысл. Поэтому я хочу поделиться с читателем несколькими цитатами из мемуаров своего друга, известного нашего поэта Давида Самойлова. Познакомился с ним в 50-е годы во время совместной работы над переводом стихотворного сборника прославленного чешского поэта Витезслава Незвала и часто встречался с Давидом до тех пор, пока он не перебрался в Прибалтику. У нас было немало общего в жизни и отношении к ней, мы не раз вспоминали военные годы и не расходились во мнении о том времени.

Примечательно, что в своих воспоминаниях он мало пишет о войне, хотя долгое время находился на передовой, несколько месяцев лежал в госпитале с тяжелой раной и затем вернулся на фронт, хотя вполне мог этого избежать: ему предлагали учиться в институте военных переводчиков, но он отказался и дошел до Германии, где и встретил победу. Вот он пишет о своем военном училище: «В роте, куда я был зачислен, старшиной стал тот же Сердюк. Он был зверь и прирожденный мерзавец… Я и сейчас, обломавшись изрядно на понимании и прощении, чувствую порой шевеление ярости и желание мести, когда вспоминаю круглорожего с выпученными глазами Сердюка… Я, может быть, многое бы простил Сердюку, если бы он издевался только надо мной. Он мучил всю роту».

Шел сорок второй год, не хватало человеческого мяса, и курсантов училища бросили рядовыми на фронт, так и не доучив до лейтенантов: «Сержант Кабанов, к которому я попал под команду, человек по душе не злой, грубо презирал знания и, так сказать, интеллектуализм, в то же время как бы и завидуя им. Он не то чтобы преследовал меня, но часто грубо притеснял и постоянно со мной тягался, яростно споря, например, о том, что вша лезет из тела от заботы, а триппер бывает от простуды».

Фронт с его официальным плакатным героизмом и патриотизмом сразу показал ему свою изнанку: «Мы знали, что за передовой линией стоят заградительные отряды с петлицами пограничников, коим приказано стрелять из пулеметов в отступающих. По переднему краю в тихие дни ходил рыжий особист, любитель Стендаля, погубивший рабочего Литвиненко. Знали, что можно говорить о победах, а не о поражениях, знали, что наше среднее начальство тоже под Богом ходит. Страх пред „Смершем“ на какой-то срок действительно цементировал фронт, но по сути глубоко разлагал высокие понятия народа, борющегося против нашествия. Это позже сказалось. Сказывалось, впрочем, и в нашем быту боязнью откровенности и порой торжеством негодяйства. Кто были у нас наушниками „Смерша“, мы чаще всего не знали. После войны я встретил на улице Кирова бывшего сержанта разведроты Ваньку З., мародера и насильника, трипперитика всех степеней. Он был младшим лейтенантом ГБ».

Упомянутый выше Самойловым солдат Литвиненко стал одной из многих ни в чем неповинных жертв СМЕРШа, выдумывавшего антисоветские дела, чтобы доказать свою бдительность.

Между госпиталем и фронтом Самойлов провел некоторое время на лесозаготовках, которые выглядели таким образом: «Жизнь у нас была вольная, потому что лейтенанты, посланные с нашей командой, обосновались в селе, километрах в двадцати от наших делянок. И там, по слухам, прижились при учительницах. Гуляли и пили, а по ночам шало носились в полуторке по лесным дорогам, выменивая на заимках солдатские пайки на самогон. Нам от пайков доставались крохи. Но на свободе и мы кое-как кормились. И были рады, что лейтенантов с нами нет».

А вот фронтовая зарисовка, место действия — Белоруссия, 1944 год: «За какие-то якобы упущения был смещен капитан Харитонов, и к нам был назначен командиром некий Герой Советского Союза, фамилии которого никто не запомнил ввиду краткости пребывания его в должности. Он явился к нам в сопровождении где-то по пути прихваченной военной девчонки и вмести с ней, произведя роте инспекторский смотр, удалился в хату, назначенную ему для постоя, откуда на свет божий не появлялся. Утром ему подавали спирту и двухкилограммовую банку американской колбасы. В полночь он пускал из фортки ракету, объявляя учебную тревогу. Сам, однако, из дому не выходил. По первой тревоге рота поднялась как положено, за пять минут. В последующие ночи время боевой подготовки все удлинялось, пока, наконец, дежурные вовсе не перестали обращать внимание на сигнальную ракету пьяного командира. Герой вскоре был уволен и куда-то отправлен вместе с плачущей военной девчонкой».

Выше упоминалось о том, что правда о Великой Отечественной войне у нас до сих пор замалчивается, особенно о ее начальном периоде. Но точно так же мы до сих пор не знаем всей правды и о ее завершающем периоде. Самойлов на правах очевидца так свидетельствует об этом: «Армия сопротивления и самозащиты неприметно стала армией лютой ненависти. И тут великая наша победа стала оборачиваться моральным поражением, которое неприметно обозначилось в 1945 году… Унимая мародерство и насилие ровно настолько, насколько оно угрожало армейской дисциплине, вводя организованные формы мародерства и насилия, Сталин создавал нечто вроде национальной круговой поруки аморализма, окончательно сводил к фразеологии идею интернационализма, чтобы лишить нацию морального права на осуществление свободы».

Самойлов вспоминает об «организованных формах мародерства и насилия», но не развивает этой темы, ведь она у нас до сих пор под запретом. Ясно, что он имеет в виду, например, так называемые трофейные команды, с помощью которых мародерство и насилие были узаконены, санкционированы начальством. Нельзя забывать, что трофеями считалось не только то, что оказалось брошенным бежавшими немцами, нет, для их добычи зачастую применялась сила, грабеж… Можно было бы вспомнить и о судьбе немецких женщин, попавших в нашу зону оккупации…

Самойлов также вспоминает многие семьи, проживавшие в Москве в его родном доме-коммуналке: «Из этих семей формировались городские низы 30–40-х годов и росли будущие приблатненные солдаты Великой войны, те ребята, которые потом вдоволь натешили душу в Пруссии и Померании, кому-то мстя за голодное и темное детство».

В наших официальных источниках таких упоминаний о той войне не встретишь…

И наконец Самойлов с самого низа, из рядов простой пехоты, свидетельствует о том, о чем тоже выше упоминалось — о провалившемся плане Сталина не останавливаться в Восточной Европе, а идти дальше на Запад: «Наша армия в конце Берлинского сражения если не понимала, то ощущала возможность такого варианта. Вариант дальнейшего похода на Европу — война с нынешними союзниками — не казался невероятным ни мне, ни многим из моих однополчан. Военная удача, ощущение победы и непобедимости, не иссякший еще наступательный порыв — все это поддерживало ощущение возможности и выполнимости завоевания Европы. С таким настроением армии можно было бы не остановиться в Берлине, если бы реальное соотношение сил было иным и отрезвляющие атомные налеты на Японию не удержали Сталина от дальнейшего наступления».

В ту же победную весну 1945 года я оказался на Северном флоте на эсминце «Грозный», самом быстроходном и современном корабле-красавце. И все лето того года мы, как нам казалось, без особой нужды болтались в море, отрабатывая свои навыки и проверяя лишний раз технику. И это после окончания такой долгой и тяжкой войны! А потом прошел слух, что флот пойдет Северным морским путем на покорение Японии. Сталин, конечно, думал не столько о Японии, сколько о Китае и вообще о том регионе в целом, через который можно было бы перетянуть на свою сторону весь Восток. Мы уже совсем было размечтались совершить такой сказочный поход, который, думаю, запомнился бы на всю жизнь. Но… Сталин уже знал о существовании американской атомной бомбы, которая вскоре была сброшена на Японию. Наш поход не состоялся… Но сожалеть долго об этом не пришлось, потому что мне вдруг выпало счастье участвовать 24 июня в Параде Победы на Красной площади.

Целый месяц, каждый день с утра до вечера наш сводный военно-морской полк готовился к этому великому событию. Мы бесконечно маршировали под оркестр в Химках, у Речного вокзала. Каждый час — перерыв на 15 минут, мы валились на зеленый газон и засыпали. Тут же труба поднимала нас, и мы опять сотрясали асфальт под звуки советских и дореволюционных маршей. И наконец наступило 24 июня.

Пошедший с утра дождь не омрачил праздника. Наш полк лихо прошел по площади вслед за колоннами всех фронтов, а за нами следовали двести солдат с фашистскими знаменами, они швырнули их к подножию Мавзолея под барабанную дробь. Вот тогда война действительно закончилась. Это была последняя точка в ее истории.

От храма Василия Блаженного мы повернули налево и пошли с площади по улице Разина. Вдоль домов стояли ликующие москвичи. Появление моряков вызвало новую бурю восторгов, и толпа прорвала оцепление из солдат. Мы тут же оказались в людском водовороте, сразу сломавшем наши ряды. Раздалась чья-то находчивая команда: «Всем добираться обратно в казармы без строя, своим ходом! Не забыть поставить на место оружие!» И мы устремились к ближайшему метро, с трудом пробиваясь через обнимающих нас, кричащих, поющих, смеющихся и плачущих москвичей. Многие из них пытались утащить нас в гости к ним, но нам надо было вернуться, чтобы освободиться от оружия (часть из нас шла с автоматами, а часть — с винтовками), и, главное, каждого из нас уже ждали за праздничными столами кого родные, кого близкие и просто знакомые.

Такой неожиданный финал нашего парадного марша, конечно же, случился в истории московских парадов впервые. У нас всегда было известное уважение к порядку и властям, а в те годы вообще никому не могло прийти в голову смять военное оцепление, да еще во время такого парада (после нас по площади пошли войска Московского гарнизона). А вот смяли! Радость победы била через край. Люди исстрадались по радости. Если бы они знали тогда, в тот святой день, что больше ее у них не будет!..

Агония

О последних днях Гитлера в бункере написано немало, но, по-моему, гораздо меньше известно о том, что агония фюрера началась намного раньше и продлилась целый год. Началась она 20 июля 1944 года, когда на него было совершено покушение. Заговорщики, генералы и офицеры, понимавшие, что в то время Германия под руководством фюрера была уже обречена, решили от него избавиться и тщательно разработали свой план. Фюрер спасся случайно. Подложенная под него бомба должна была взорваться во время очередного совещания в его ставке «Волчье логово» в Растенбурге. Но фюрер неожиданно, перед самым совещанием, перенес место и время традиционного обсуждения положения на фронтах, поэтому заговорщикам пришлось срочно перестраиваться. В результате от взрыва погибло и было ранено несколько человек, а фюрер отделался легкими ранениями и ожогами, на некоторое время потерял слух, и у него была парализована одна рука.

Сначала казалось, что он спокойно перенес случившееся. В тот же день он заявил: «После моего сегодняшнего спасения от верной смерти я более чем когда-либо убежден в том, что смогу довести до счастливого конца наше общее великое дело». В этом заявлении был все тот же прежний фюрер, который обожал такого рода пророчества, несмотря на то, что они далеко не всегда сбывались. Но, похоже, покушение, устроенное людьми из самого близкого окружения, сильно потрясло его. Он быстро и жестоко расправился с заговорщиками. Истязания, которым они были подвергнуты, не поддаются описанию, но о них известно достоверно: все допросы, пытки и казни снимались на кинопленку, и фюрер каждый вечер смотрел эту страшную хронику с невероятным удовольствием. Вот тогда, можно сказать, и началась его предсмертная агония. Будучи по натуре человеконенавистником, он никогда не задумывался о том, что нес гибель миллионам людей, но в таком вот наслаждении при виде мучений своих врагов раньше замечен не был. Потрясенный покушением Гитлер стал еще больше походить на Сталина, который отличался редким садизмом по отношению к своим жертвам из числа близких ему людей, в том числе даже родственников.

После покушения Гитлер быстро слабел физически, но с еще большим ожесточением сеял смерть вокруг себя. В сентябре 1944 года он издал приказ об образовании «фольксштурма» — ополчения (вспомним о нашем ополчении 1941 года, в рядах которого погибло несметное число совершенно необученных и не подготовленных к войне людей, в основном зрелого и пожилого возраста). В «фольксштурме» были собраны старики, инвалиды и подростки, конечно, необученные и плохо вооруженные. Был издан приказ, который будто у самого Сталина был списан: «Ответственность ва служащих вермахта, которые, сдавшись в плен, изменяют родине и которых немецкий суд приговорил к смертной казни, несут родственники: они должны поплатиться либо своим имуществом, либо свободой, либо жизнью». Были созданы так называемые полевые суды (как у нас военные трибуналы), каждый из трех человек (как наши печально известные «тройки»), они выносили, как правило, только смертные приговоры, по которым были расстреляны тысячи и тысячи «изменников родины». В приказе о создании полевых судов говорилось: «Смертный приговор приводить в исполнение через расстрел поблизости от места суда. А если дело идет об особенно бесчестных подлецах, то — вздергивать их на виселицу».

В начале 1945 года фюрер решил срочно уничтожить миллионы узников фашистских концентрационных лагерей. Он передал это распоряжение одному из руководителей СС, Г. Бергеру, который так вспоминает об этой встрече с фюрером: «Рука у него дрожала, нога тоже, голова дергалась, и он, не переставая, выкрикивал: „Всех расстрелять! Всех расстрелять!“» В приказе, разосланном комендантам концлагерей, требовалось применять «упрощенную обработку ликвидированных особей» (то есть жертв массового террора, казней). При оформлении этих преступлений рекомендовалось «экономить бумагу и время» и «тщательно устранять следы обезвреживания» (то есть массовых убийств узников). Существует много свидетельств, что точно так же поступали наши карательные органы с заключенными советских тюрем и концлагерей при повальном отступлении Красной Армии в 1941 году. Затянувшаяся предсмертная агония фюрера отличалась, как всегда у него это бывало, самыми неожиданными поворотами изощренного рассудка. Так, стоя уже одной ногой в могиле, он забеспокоился по поводу возрождения и обновления «биологического потенциала Германии».

Фюрер изложил свои соображения на эту тему М. Борману, который их записал, и текст сохранился. Оказывается, Гитлер был обеспокоен тем, что после окончания войны в Германии останется несколько миллионов женщин без мужей, собирался решить эту проблему таким образом: «Мы должны стремиться к тому, чтобы женщины, которые после войны не смогут выйти замуж, вступали бы в длительные связи с женатыми мужчинами, для того чтобы производить на свет как можно больше детей». Фюрер далее заявлял, что такие связи должны будут официально приравниваться к браку, то есть фактически ратовал за многоженство, вторая жена, по его проекту, должна была носить фамилию этого «мужа». Он призвал также вообще расширять внебрачные отношения. И, как обычно, одновременно со всеми этими предложениями фюрер требовал строго наказывать тех, кто не согласится с такими начинаниями. Он патетически восклицал: «Представьте себе только, какая это будет потеря в дивизиях через 20–45 лет». Вот где, оказывается, была собака зарыта! Фюрер до конца оставался верен себе…

Еще больше обострила агонию Гитлера измена его ближайших сподвижников, о которой он успел узнать накануне своего конца, и это привело его в бешенство. Как-никак его довольно монолитная команда сложилась еще в 20-е годы, и вот эти самые верноподданные из верноподданных оказались способными на измену своему фюреру. Известно, что Геринг и Гиммлер пытались в конце войны договориться о сепаратном мире с Англией и США. Как бы в поддержку этого замысла немецкие части сражались в то время против западных союзников совсем не так упорно, как против советских войск, а в некоторых случаях даже сдавались в плен без боя американцам и англичанам. В самые последние дни войны, при сражении за Берлин, немцы отчаянно пытались удержать свои позиции против наших войск и открыть дорогу на город западным вооруженным силам. Гиммлер в те дни заявил графу Бернадотту, представителю шведского Красного Креста: «В том положении, какое сейчас создалось, у меня развязаны руки. Чтобы спасти возможно большие части Германии от русского вторжения, я готов капитулировать на западном фронте, с тем чтобы войска западных держав как можно скорее продвинулись на Востоке». Наш решительный штурм сорвал этот план, правда, он стоил нам последних тяжелых жертв завершавшейся на этом войны. Вообще наше наступление на Берлин в последние недели войны и само сражение за город до сих пор по-разному оцениваются историками, по мнению многих оно носило больше политический характер, нежели стратегический, это стоило нам очень больших жертв, хотя, конечно, и без них Берлин на неделю раньше, на неделю позже все равно бы пал. Но вопрос стоял так: чей флаг первым взовьется над поверженной германской столицей? С точки зрения исторической логики право на это было, конечно же, за нами.

Отношение многих ближайших соратников к своему фюреру начало меняться отнюдь не в огне берлинской битвы, а гораздо раньше. Еще в марте 1945 года Гитлер посетовал своей секретарше: «Я не могу положиться ни на одного человека, все меня предают. От этого я совершенно болен». А уже перед самым падением Берлина он кричал в своем бункере: «Все руководство авиации надо повесить без промедления!» Но не было уже места и времени для виселиц, и разбежались кто куда палачи. Узнав об измене Гиммлера, фюрер заплакал и заявил: «Никто меня не щадит. Мне пришлось испытать все — разочарование, предательство… А теперь еще и он. Все кончено. Нет такой несправедливости, какую бы мне не причинили». Даже в своем завещании он не забыл об «изменниках»! «Накануне моей смерти я изгоняю из партии бывшего рейхсмаршала Германа Геринга и лишаю всех прав… Я изгоняю из партии бывшего рейхсфюрера СС и имперского министра внутренних дел Генриха Гиммлера и лишаю его всех постов».

Более чем любопытно, что даже самые близкие к Гитлеру люди, Борман и Геббельс, еще задолго до его самоубийства задумывались о возможности переговоров с нами по поводу сепаратного мира. Этот, казалось бы, уже совсем безумный в то время план уходил своими корнями, конечно же, в их воспоминания о советско-германском сотрудничестве в 1939–1941 годах, о родстве двух идеологий, гитлеровской и сталинской, о сходстве и симпатиях между Гитлером и Сталиным. Вскоре после самоубийства фюрера, 1 мая, ранним утром, в расположение наших войск прибыл начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал Кребс и вручил нашему командованию письмо от Геббельса с предложением о «мирных переговорах между державами, у которых наибольшие потери в войне». Вот как заговорил самый главный нацистский идеолог! Утопающий пытался схватиться за соломинку. Узнав об отказе, он вместе с женой покончил жизнь самоубийством, отравив предварительно шестерых своих детей.

В свои последние дни фюрер не раз говорил о том, чего он больше всего боится: что его посадят в клетку и повезут показывать по разным странам. Он решил покончить жизнь самоубийством и объявил об этом приближенным. Перед смертью он официально оформил брак с Евой Браун, которая много лет была его любовницей и всегда находилась при нем. Свадьба состоялась среди ночи, надо было успеть до захвата бункера нашими войсками. После свадьбы Гитлер продиктовал два завещания — политическое и личное.

30 апреля, среди дня, фюрер застрелился, а Ева Браун отравилась. Трупы надлежало сжечь, но в спешке сделать этого до конца не успели.

Среди наших военнослужащих в бункере фюрера одной из первых оказалась молодая переводчица штаба армии Елена Ржевская, прошедшая войну от Москвы до Берлина. Она официально участвовала в опознании тел Гитлера и Геббельса и в разборке всех захваченных в бункере документов.

Обо всем этом она подробно рассказала в своих воспоминаниях. Вот что она пишет о том, как на все случившееся отреагировал Сталин:

«19 мая прибыл из Москвы, из ставки, генерал, посланец Сталина, чтобы на месте все проверить и удостовериться в гибели нацистских лидеров. В Финове, где они были временно — от посторонних глаз — закопаны в землю и охранялись скрытым постом, мне пришлось — и повторно, и заново — переводить при опросах свидетелей опознания Гитлера и извлеченного из земли Геббельса с семьей.

В Финове майор Быстров провел дополнительно опознание Геббельса начальником его охраны Вильгельмом Эккольдом и другое — с участием Кеты Хойзерман, помощницы зубного врача Гитлера и нацистской элиты, чтобы еще и еще раз все задокументировать и сохранить.

Все проверивший, во всем удостоверившийся генерал, посланец Сталина, отбыл на доклад к нему. Вскоре нас известили: расследование считать завершенным.

Когда штаб нашей 3-й Ударной армии передислоцировался в Магдебург, там же, в Магдебурге, останки Гитлера и Геббельса были преданы земле».

Известно, что всю эту историю Сталин не сделал достоянием общественности, поэтому после войны долго ходило много разных слухов о конце фюрера. Сталин промолчал, наверное, потому, что очень хотел заполучить Гитлера живым…

Агония Сталина, как и в случае с Гитлером, тоже началась со взрыва бомбы, но не обычной, а американской, атомной. Выше об этом уже говорилось. Запад намного опередил Сталина (по его же вине, а не из-за отсутствия у нас светлых голов) в создании ядерного оружия. Ему, мечтавшему о мировом господстве (или — мировой революции), не оставалось ничего другого, как безраздельно царить только в СССР и так называемом социалистическом лагере, искусственно образованном после войны и придавленном нашим солдатским сапогом. Сталин, будучи уже не в силах идти военным походом на буржуазный Запад с его атомной бомбой, был вынужден ограничиться своим «социалистическим» миром, который он постарался отгородить от остального «железным занавесом». В таких условиях и протекала его агония, растянувшаяся на целых восемь лет. Мы даже не успели как следует отпраздновать нашу победу. Уже цитировавшийся выше наш поэт и большой умница Д. Самойлов писал: «Страшное восьмилетие было долгим. Вдвое дольше войны. Долгим, ибо в страхе отшелушивались от души фикции, ложная вера; медленно шло прозрение. Да и трудно было догадаться, что ты прозреваешь, ибо прозревшие глаза видели ту же тьму, что и незрячие». Так все и было. Вспомним об этом.

После войны почти вся самая обжитая часть нашей страны лежала в развалинах, были стерты с лица земли тысячи городов и деревень, промышленных предприятий. За четыре года войны по ним дважды прокатился фронт, протянувшийся от Баренцева до Черного моря. Все надо было строить заново — и промышленность, и жилье. Голод еще не один год угнетал жизнь победившего народа. Острейшая нехватка самых необходимых продуктов дополнялась постоянным и не менее острым дефицитом промышленных товаров. Очереди за продуктами и ширпотребом стали еще длиннее, чем до войны. Ко всему прочему советская власть никогда не радовала своих граждан хотя бы мало-мальски сносным жильем, которое в результате войны только резко ухудшилось. Подавляющее большинство горожан продолжало жить в так называемых «коммуналках», где в нескольких комнатах с одной общей кухней и одним общим туалетом ютилось несколько семей. Такую жизнь в XX веке можно назвать только свинской! Сельские жители обитали примерно в тех же условиях, в каких жили их отцы и деды еще до революции. Ко всему этому надо добавить, что по старой советской традиции любой труд в СССР (разумеется, кроме партийно-советской верхушки) оплачивался в 20–30 раз ниже той зарплаты, какую полагалось бы за него платить. Это соотношение легко устанавливалось при сравнении с зарплатами на Западе.

Как можно было выжить в таких условиях? Большинство населения страны спасалось от вымирания только за счет крохотных приусадебных участков на селе. Вот там производительность труда и урожайность во много раз превышали колхозные показатели. Частично за счет этих участков подкармливался и город на так называемых колхозных рынках. Люди еще выживали за счет так называемой теневой экономики, когда в условиях постоянного острейшего дефицита в государственной торговле многие спасались товарообменом и скрытой частной торговлей из-под полы и перепродажей. Процветало и массовое воровство в колхозах и на производстве. Разумеется, вся такого рода деятельность, не только воровство, была уголовно наказуема, но без нее выжить было просто невозможно. (Как только в страну в конце 80-х годов пришла гласность, то сразу обнаружилось, что в теневой экономике страны были заняты десятки миллионов граждан, то есть общество, основанное на тоталитаризме и абсурдной экономике, давно было беременно рыночными отношениями, из-за которых и разгорелся весь сыр-бор в ходе перестройки.)

И вот в такой тяжелейшей обстановке конца 40-х годов, точнее — с конца войны, казалось бы, только и беспокоиться о хлебе насущном и крыше над головой. Но нет! Тогда сложилась парадоксальная ситуация, а именно — во время войны в какой-то мере высвободилась душа народная из-под тяжкого пресса рабской диктатуры. В довоенное время люди работали, как правило, кое-как: власти делали вид, что платили им зарплату, а они, в свою очередь, делали вид, что работали. Воевать кое-как было нельзя. Над страной нависла смертельная угроза, и подавляющее большинство народа сплотилось в борьбе против нее. А это единое устремление требовало для своей реализации известной степени свободы, как крыльям нужен воздух для осуществления полета. Ольга Берггольц писала:

Я счастлива. И все яснее мне, Что я всегда жила для этих дней, Для этого жестокого расцвета. И гордости своей не утаю, Что рядовым вошла в судьбу твою, Мой город, в званье твоего поэта.

Это пишет не только героиня обороны Ленинграда, но и жертва сталинского террора, она перенесла до войны страшные мучения, а вот война стала для нее избавлением от этого ужаса, он отошел на второй план перед необходимостью сражаться за спасение Родины. Под коммунистической диктатурой она не могла жить по велению души, а теперь оно даже поощрялось властью в столь экстремальной ситуации.

С пронзительной проницательностью пишет о том же самом Пастернак в романе «Доктор Живаго»:

«Удивительное дело. Не только перед лицом твоей каторжной доли, но по отношению ко всей предшествующей жизни тридцатых годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война явилась очистительной бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления.

Я думаю, коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться. Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности. Отсюда беспримерная жестокость ежовщины, обнародование не рассчитанной на применение Конституции, введение выборов, не основанных на выборном начале.

И когда возгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность, угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы.

Люди не только в твоем положении, на каторге, но все решительно в тылу и на фронте, вздохнули свободнее, всей грудью, и упоенно, с чувством истинного счастья бросились в горнило грозной борьбы, смертельной и спасительной».

Эти мудрые слова о духовном состоянии народа в годы войны и сразу после нее стоят сотен томов ура-патриотической прозы, разоблачают ее заказной казенный пафос и позволяют понять истоки народного подвига.

Примерно те же мысли высказал о том времени и А. Твардовский:

Грянул год, пришел черед, Нынче мы в ответе За Россию, за народ И за все на свете.

Да, так уж получилось, что только в военные годы советские люди смогли сами быть за что-то в ответе. Всегда предполагалась единственная модель их поведения — выполнять указания свыше. От них решительно ничего не зависело, и вдруг пришла пора, когда только от них стало зависеть — быть или не быть нам всем и нашей стране.

Уж кто-кто, а Сталин не мог не ощущать атмосферы всеобщей надежды и ожидания перемен. Он испугался, что победа пробудит у победившего народа чувство собственного достоинства и свободомыслие. А это никак не соответствовало его программе обожествления собственной персоны, в ходе войны и особенно после нее этот процесс приобрел совершенно фантасмагорические формы. Сразу после окончания войны началось беспощадное наступление на права и духовную жизнь народа, чтобы поставить все на свои довоенные места. Уже в июне 1945 года «Правда» печатает статью сталинского «агронома» и палача одновременно Т. Лысенко, направленную против «менделизма-морганизма — ложного учения генетики». Да, да! Не статью о хлебе насущном, какую можно было бы ждать в то тяжкое голодное время, а малограмотный бред, но зато нацеленный против буржуазной науки. Разворачивается наступление мракобесия. Как из рога изобилия посыпались постановления партии по идеологии, сталинские пропагандисты-недоучки громили философию, политэкономию, историю, биологию, кибернетику, генетику… Изничтожали не только целые отрасли науки и культуры, но и лучших их представителей. Этот процесс шел все годы сталинского правления, а после войны вспыхнул с новой силой, что, несомненно, свидетельствовало об одном — агонии режима и его вождя.

Еще в 1941 году наш великий соотечественник Вернадский отмечал: «Невольно мысль направляется на ближайшее будущее. Крупные неудачи нашей власти — результат ослабления ее культурности… Мысль направляется к необходимости свободы мысли…» Примерно то же выразил в 1944 году В. Катаев (разумеется, ни эти его стихи, ни мысли Вернадского тогда не могли быть доступны читателям):

Уже давно, не год, не два, Моя душа полужива, Но сердце ходит, дни кружатся, Томя страданием двойным, — Что невозможно быть живым И трудно мертвым притворяться.

Война на полях сражений закончилась. Война против народа, справедливости и здравого смысла продолжалась с новой силой. Каленым железом выжигалось все решительно, что могло хотя бы каким-то косвенным образом встать на пути тирании, на пути оболванивания народа. Недаром при Сталине в такой немилости был Достоевский. В те послевоенные годы как бы ожила, обрела страшную реальную силу бесовская программа, разоблаченная писателем: «Первым делом понижается уровень образования, науки, талантов». Достоевского приводило в ужас общество, где «горы сравнены с долинами» и все приведены к одному знаменателю, где «Цицерону обрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается камнями». Достаточно вспомнить, что в 1943 году в саратовской тюрьме погиб от истязаний и голода великий русский ученый Н. Вавилов, гордость мировой генетики, запрещенной у нас Сталиным. С резким падением науки и культуры в то время замедлилось все наше развитие, и мы до сих пор страдаем от этого. С компьютеризацией мы вообще, благодаря лично товарищу Сталину, попали просто в трагическое положение на фоне всемирной компьютерной революции. Мало кто, наверное, помнит, что до войны у нас, в СССР, жили и работали самые выдающиеся в мире специалисты по этой отрасли науки, все они стали жертвами сталинского террора…

Можно было бы ожидать, что после Великой Победы пойдет на спад массовый террор карательных органов против собственного народа. Наоборот! Он лишь усиливался и обрушился не только на военнопленных, возвращавшихся из немецкой неволи, не только на тех, кто находился в оккупации, но буквально, как и раньше, на все слои населения. На этот раз карательные органы особенно развили свою страшную деятельность среди молодежи, в том числе среди студентов и старшеклассников. Это трагически затронуло много семей, приобрело такой размах, что об этом нельзя было не знать. Так, мой близкий друг М. Кудинов, известный поэт и переводчик, вскоре после войны, будучи студентом Московского университета, был арестован и приговорен к 25 годам заключения «за организацию покушения на товарища Сталина» — самая стандартная для того времени формула обвинения. На самом деле причина ареста была в том, что его отец, известный экономист, был расстрелян еще в 30-е годы как «враг народа». В конце 50-х годов и Миша, и его отец были, разумеется, реабилитированы. А тогда таких несчастных жертв — родственников «врагов народа», каким оказался Кудинов-младший, бросали в тюрьмы и концлагеря просто так, на всякий случай, можно сказать, превентивно.

Арест молодого Кудинова мог еще иметь и другую подоплеку. Злобствуя в своей затянувшейся агонии, одряхлевший тиран, похоже, видел в молодом поколении возможную угрозу для своего владычества, особенно от тех, кто имел репрессированных родных. Кстати, тогда же загоняли в концлагеря и тех, кто уже отсидел свое в качестве «политических заключенных» еще до войны и вышел на волю…

Как и в 30-е годы, после войны властями и КГБ стали создаваться новые громкие судебные дела против уже новых «врагов народа». Крупнейшим из них стало «Ленинградское дело», по которому было расстреляно, брошено в тюрьмы и концлагеря много ленинградцев и москвичей. Руководители Ленинграда обвинялись в том, что хотели якобы больше самостоятельности от центральной власти. Для тех времен совершенно абсурдное обвинение! Но агонизировавший диктатор уже всюду видел угрозу и заговор против своей безраздельной власти. В результате было осуждено много известнейших в то время государственных и партийных деятелей, их страшную участь можно сравнить с судьбой заговорщиков, организовавших покушение на Гитлера в 1944 году. Но те были хотя бы и на самом деле виновны! А все обвинявшиеся по «Ленинградскому делу» после смерти Сталина были реабилитированы. Точно так же было тогда состряпано и громкое «Мингрельское дело» с обвинением, схожим с ленинградским, но еще с националистическим привкусом. Оно тоже, разумеется, впоследствии оказалось дутым. Характерно, что вечно всех подозревавший вождь напоследок выбрал в качестве своих жертв Ленинград и Грузию: он не раз уже «чистил» колыбель революции, потому что терпеть не мог действительных руководителей Октября 1917 года; что же касается Грузии, то он, наверное, по-прежнему опасался оттуда разоблачений своих прежних дел в молодые годы. Так матерый хищник пытался зализывать разболевшиеся под старость, казалось бы, забытые раны…

Необходимо в плане нашего разговора вспомнить также, что в конце войны Сталин взял новый разбег в организации массовых репрессий, доведя их до масштабов геноцида. Первой его жертвой стали калмыки. НКВД осуществил «операцию» по переселению «лиц калмыцкой национальности» с их исторической родины, лишив при этом права на государственность. Всего было выселено около 100 тысяч человек. Всех, включая стариков, женщин и детей, загоняли в товарные вагоны, времени на сборы не отводилось, несчастные брали с собой то, что могли унести на руках. Точно так же было выселено около 70 тысяч карачаевцев, полмиллиона чеченцев и ингушей, около 40 тысяч балкарцев, около 200 тысяч крымских татар, около 100 тысяч турок, курдов и хемшилов. Выселяли на совершенно неподготовленные для этого места в Сибирь, Среднюю Азию и Казахстан. Десятки тысяч людей при этом погибли (их выселяли сплошь и рядом в зимние холода).

Огромная машина репрессий, отлаженная, наверное, лучше всех других систем в государстве, работала беспрерывно. Чем ближе шло дело к смерти Сталина, тем интенсивнее она действовала. Такой страшной агонии, наверное, не было еще ни у одного человека за всю человеческую историю. Машина террора уже не могла не крутиться, она требовала, словно молох, все новых и новых жертв, а обслуживавший ее огромный аппарат сталинских опричников (сотни тысяч? миллионы?) был кровно заинтересован в ней, потому что просто стал бы пустым местом при ее остановке. Многие до сих пор спрашивают: почему все-таки развалилась советская держава? Ответ лежит на поверхности: словно два гигантских солитера ее высосали изнутри КГБ и ВПК (военно-промышленный комплекс), без которых сталинская тирания не могла бы существовать.

Беспредел в стране нарастал и после войны только потому, что завоеванную великой кровью победу Сталин украл у народа и присвоил ее себе, воспользовался ее плодами. Сам факт победы был выдвинут как главное и неопровержимое доказательство прочности и, более того, справедливости деспотического строя. Спекуляция на этом «доказательстве» продлила существование так называемой командно-административной системы еще на лишние десятилетия и после смерти Сталина, последствия этой спекуляции не изжиты даже при переходе страны из XX в XXI век. Наум Коржавин написал:

Не от побед бывают беды, От поражений… Мысль проста. Но их бедой была победа — За ней открылась пустота.

Конечно, победил не вождь. Он только мешал победить. Из-за него мы пролили столько крови и понесли столько потерь. «Мы просто не умели воевать, — пишет В. Астафьев, прошедший солдатом всю войну. — Мы и закончили войну, не умея воевать. Мы залили своей кровью, завалили врага своими трупами. Вы посмотрите на любую из карт 1941 года и даже 1944 года: там обязательно 9 красных стрелок против 2–3 синих. Это девять наших армий воюют против 2–3 армий противника. И так все время, на протяжении всей войны».

Вспомним еще раз о самой позорной странице истории той великой войны. Сталин объявил, что мы потеряли в ней шесть миллионов.

Он все что угодно умел считать по-своему. Хрущев назвал другую цифру — 20 миллионов, Горбачев — 27 миллионов. А вот совместная американо-российская комиссия по оценке потерь во время Великой Отечественной войны подсчитала в 1994 году, что мы потеряли 40 миллионов человек. То есть на одного убитого немца 7–9 наших бойцов. Думается, что предстоит еще более точный подсчет. Настоящую цену нашей победы назовут еще не скоро. Только после того, как вымрет мое поколение свидетелей и участников войны. Человечество не знало таких кровопролитных войн, как Великая Отечественная. И не знало таких пирровых побед, как наша. Мало этого! После победы мы уже более полувека живем настолько хуже, чем побежденные нами немцы и японцы, что сравнивать просто страшно. Сегодня это известно каждому, а вот поэт М. Исаковский предчувствовал такую нашу судьбу еще в далеком 1945-м в своем стихотворении «Враги сожгли родную хату…». О той войне у нас много написано, больше лжи, чем правды, но в этом одном стихотворении выражено все то, что составляет самую суть нашей горькой победы «со слезами пополам». По-моему, никакие цифровые и фактические выкладки не донесут эту мысль до любого нормального человека лучше, чем строки поэта:

Враги сожгли родную хату, Сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, Кому нести печаль свою? Пошел солдат в глубоком горе На перекресток двух дорог, Нашел солдат в широком поле Травой заросший бугорок. Стоит солдат — и словно комья Застряли в горле у него. Сказал солдат: «Встречай, Прасковья, Героя — мужа своего. Готовь для гостя угощенье, Накрой в избе широкий стол, — Свой день, свой праздник возвращенья К тебе я праздновать пришел…» Никто солдату не ответил, Никто его не повстречал. И только теплый летний ветер Траву могильную качал. Вздохнул солдат, ремень поправил, Раскрыл мешок походный свой, Бутылку горькую поставил На серый камень гробовой. «Не осуждай меня, Прасковья, Что я пришел к тебе такой: Хотел я выпить за здоровье, А должен пить за упокой. Сойдутся вновь друзья, подружки, Но не сойтись вовеки нам…» И пил солдат из медной кружки Вино с печалью пополам. Он пил — солдат, слуга народа — И с болью в сердце говорил: «Я шел к тебе четыре года, Я три державы покорил…» Хмелел солдат, слеза катилась, Слеза несбывшихся надежд. И на груди его светилась Медаль за город Будапешт.

Написанное в 1945 году стихотворение как бы подводит итог военному лихолетью, в то же время оно окрашено предчувствием грядущих лет, не обещающих никакой радости.

Тяжко и нескладно пошла у народа жизнь после войны. Но официально все было прекрасно. После Парада Победы Сталин был награжден вторым орденом Победы, ему было присвоено звание Героя Советского Союза и, наконец, стал он генералиссимусом. Сотворение легенды было с точки зрения протокольной завершено. Дальше ее предстояло оснащать историкам и писателям. Недаром после войны поэт-фронтовик Ю. Белаш писал:

Он стал богом. Предшественники — святыми. Портреты — иконами. Лозунги — хоругвями. «Краткий курс» — священным писанием. Коммунизм — царством небесным.

В связи с победой Сталин догадался провозгласить тост за многотерпеливый русский народ, но уже через месяц, в День Парада Победы (24 июня 1945 года), поспешил внести поправку: назвал народ-победитель… винтиком! А гайка была та же — его система, и закручивалась она все туже.

Сталин с его обостренным политическим чутьем понимал, что после войны ему придется иметь дело уже не совсем с тем народом, к которому он привык, о чем выше уже говорилось. К сказанному надо добавить, что в результате войны народ просто стал больше знать.

Мое поколение, вернее, та небольшая его часть, которая не погибла и пережила войну, испытало на себе колоссальное воздействие так называемого взрыва информации, причем у нас, в СССР, он потряс людей и все основы с удесятеренной силой. Ведь в довоенные годы все сто процентов информации о мире, окружающем нашу страну, исходили из наших же источников. Во время войны это железное правило оказалось нарушенным, когда мы, преследуя немцев, вступили на их территорию и в страны Восточной Европы и увидели неведомый нам мир.

В ходе войны, особенно в ее конце, устанавливались кое-какие контакты с западными союзниками, они тоже обрушили на нас немало неожиданной информации. Мне, например, запомнились встречи с американскими и английскими моряками на Северном флоте. Большие морские караваны доставляли на наши базы не только оружие, военное снаряжение и продукты, но и тысячи чужеземных моряков. Знакомство с ними, с их образом жизни, так отличавшимся от нашего, вызывало удивление, порождало необычные мысли. Бросалась в глаза их демократичность, раскованность. Не могла не поражать их более чем солидная материальная обеспеченность, которая на фоне нашего жалкого существования выглядела прямо-таки богатством, роскошью. А широта и разнообразие взглядов и свобода их выражения!..

Наши солдаты и офицеры, которые пришли в страны Восточной Европы, вообще столкнулись с лавиной неожиданных впечатлений. Со мной в военно-морском госпитале на соседней койке лежал молоденький десантник из морской пехоты, бравший Германию с моря, простой деревенский паренек. Я как-то спросил его, какое впечатление на него произвели немецкие деревни, он ответил: «Ты знаешь, мы все время шли почему-то через города». Сельские каменные дома со всеми удобствами он никак не мог принять за крестьянские дома. Даже молодые немки, поразившие его воображение, не так потрясли его, как эти сельские дома, ведь он даже не мог себе представить, что деревня может быть такой! Тогда я с высоты моего столичного и флотского воспитания снисходительно отнесся к такой наивности этого милого парня, но потом увидел его в ином свете: с его так неожиданно расширившимся кругозором, новыми знаниями и впечатлениями, озаренными войной. Такую же революцию информации пережила тогда вся страна.

Немалый вклад в такое своеобразное просвещение и образование нашего народа внесли западные союзники и тем, что поставляли нам вооружение и продовольствие. Уже вскоре после окончания войны этот факт у нас замалчивался, ибо упоминание об этой помощи как бы умаляло вклад нашей страны в общую победу и, главное, как бы принижало роль в ней нашего генералиссимуса. Но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Летом 1944 года у нас в печати (значит, не без ведома самого Сталина) было опубликовано официальное сообщение «О поставках Советскому Союзу вооружения, строительного сырья, промышленного оборудования, продовольствия Соединенными Штатами Америки, Великобританией и Канадой». В нем говорится, что с октября 1941 по апрель 1944 года из США было поставлено (уже поставлено! Оставался еще год войны. — В. Н.) в СССР 8,5 миллиона тонн вооружения, строительного сырья, промышленного оборудования и продовольствия. Из США и Англии мы получили более 12 тысяч самолетов. Из США, Англии и Канады к нам поступило более 9 тысяч танков, из США — более 200 тысяч грузовиков. Я сам читал заявления наших специалистов, что без этих мощных грузовиков нам в войну было бы очень трудно. В поставки входили артиллерийские орудия, военные корабли, заводское оборудование, авиационное горючее, алюминий и дюралюминий, медь, цинк, никель, сталь, кобальт… Кто пережил войну, не могут не помнить огромные по тем временам американские грузовики, необычные по своей форме американские и английские танки, а банки свиной тушенки, консервированного мяса и яичный порошок так или иначе в те годы побывали, наверное, в каждом нашем доме.

Все это доставлялось к нам, главным образом, морскими конвоями. Это были опаснейшие морские операции, потери были тяжелыми, потому что приходилось с севера огибать побережье Скандинавии, где базировались немецкие самолеты, корабли и подводные лодки. Около ста кораблей с бесценным в то время грузом ушло на дно. Эта страница истории той войны еще не написана. При Сталине это вообще было невозможно.

Свое негодование по поводу неудавшегося после окончания войны похода на Запад Сталин с лихвой выместил на покоренных им в результате войны странах. Его полубезумная предсмертная агония сотрясала не только нашу страну. В число этих несчастных попало тогда несколько восточноевропейских стран от Балтийского до Черного моря, а также Югославия и Албания. Едва-едва освободившись от нацистского ига, они тут же оказались фактически оккупированными нашими войсками. А название им Сталин придумал прямо-таки издевательское (он был горазд на такие выдумки!) — страны народной демократии, затем их также окрестили социалистическими. В их число еще вошли Монголия, Вьетнам, Куба, Северная Корея и отчасти — Китай.

В Восточной Европе Сталина решительно не устраивало то, что в бывших до войны независимыми государствах все еще сохранились кое-какие остатки либерально-буржуазного порядка. Через своих марионеток, лидеров так называемых коммунистических и рабочих партий в этих странах, наш вождь спешил насадить там наши порядки, прежде всего был раздут до советских масштабов его культ. В 1948 году против сталинской диктатуры восстала Югославия во главе со своим лидером маршалом Тито. У югославов был опыт героической борьбы против нацистской оккупации, и они не хотели мириться с новой разновидностью фюрера. Можно себе представить, как был перепуган и разгневан Сталин этим бунтом внутри его же собственного социалистического лагеря! Это же был пример для других покоренных стран. Никакие происки наших властей и КГБ не смогли ничего поделать с Тито. И тут по Восточной Европе прокатилась такая страшная волна массового террора, какого мир не знал с 30-х годов, когда была залита кровью наша страна. В государства Восточной Европы, официально самостоятельные, независимые, были посланы бригады следователей и палачей из КГБ, и они, опираясь на штыки наших армий, стоявших в этих странах, организовали преследование всех мыслимых и немыслимых сторонников либерального образа жизни и национальной независимости. По советскому образцу 30-х годов они организовали серию зловещих процессов — устрашающих спектаклей. Руководители этих стран были обвинены во всех смертных грехах (югославские агенты, предатели, агенты Запада и т. п.) И на сей раз их приговаривали не только к расстрелу, но многих — к повешению, что лишний раз говорило о том, в каком состоянии тогда находился наш вождь. Тысячи невинных людей были замучены и уничтожены, брошены в тюрьмы и концлагеря. «Братское» советское иго продлилось еще на десятилетия.

О том, в каком бешенстве пребывал тогда Сталин, свидетельствует много фактов. Вот только один из них — пример, о котором едва ли кто сегодня помнит.

Среди редких литераторов-любимчиков Сталина был поэт и прозаик К. Симонов. В те годы он по прямому заказу вождя часто выступал на международные темы как в прозе, так и в стихах. Так что строки, какие будут приведены ниже, написаны были Симоновым под диктовку самого вождя. Итак, в своем памфлете Симонов писал: «Когда ренегат, то есть отступник и предатель, приходит к власти, обманув народ явной демагогией и устранив опасных для себя честных людей тайными убийствами, — он стремится поскорее приобрести возможно более достойный и пышный, по его мнению, вид…» Далее Симонов сравнивает Тито с Герингом, ближайшим соратником Гитлера! И затем продолжает:

«Выясняется, что ренегат — не просто отступник с революционным прошлым, которое он предал. Выясняется, что у него никогда не было этого прошлого, что он просто — старый полицейский провокатор… Он оказывается еще и старым шпионом сначала одной державы, потом другой, потом третьей.

Клубок, в котором он, казалось бы, так тщательно обрезал все концы… начинает угрожающе разматываться в других странах, за пределами власти ренегата… Он начинает охранять свое „доброе“ черное имя.

Тех, кто знает, — убить! Тех, кто, может быть, знает, — убить! Тех, кто может догадаться, — убить! Тех, кто может услышать и поверить, — за решетку!.. (Неужели Симонов, человек все же талантливый, не замечает, что словно про сталинские времена пишет, в которые и сам живет?! — В. Н.)

Он лучше, чем всякий другой, заставит замолчать. Всех! Всех! Всех! Он сгноит в тюрьмах, если надо — сто тысяч, если надо — миллион. Он убьет столько, сколько нужно убить! Пятьдесят тысяч? Подумаешь! Он убьет сто, двести тысяч…

Он начинает засыпать… И видит сон, тяжелый, необыкновенный сон: на главной площади Белграда стоит виселица, на виселице болтается человек, похожий на Геринга, на столбе виселицы дощечка с надписью:

Иосип Броз Тито

Предатель

Провокатор

Шпион».

И это все написано о самом, пожалуй, известном герое борьбы с гитлеровским фашизмом! Вот каково было служить лично товарищу Сталину, быть его голосом, его пером. Как известно, после смерти Сталина вся эта чудовищная клевета сразу испарилась. Остался только исторический факт, свидетельствующий, до какой степени был ослеплен ненавистью рассудок Сталина. Страшной была, повторим еще раз, его послевоенная агония…

Среди моих многих литературных знакомств особое место занимает очень интересный прозаик Илья Константиновский. К сожалению, он не так известен, как того заслуживает, так уж сложилась его жизнь, раздавленная неумолимым катком советской власти. Вспомнил я о нем именно в связи с разговором о так называемых социалистических странах при Сталине. Константиновский родился в Бессарабии и провел свою молодость в Румынии, увлекся там революционной борьбой. Судьба распорядилась так, что накануне Великой Отечественной войны он стал советским гражданином, осел в Москве, стал заниматься литературным трудом. Был полон энтузиазма, а столкнулся с нашей чудовищной действительностью. Он вспоминает:

«В какой-то из зимних вечеров того самого года, когда началась кампания против Тито (то есть в 1948 году. — В. Н.), сопровождаемая борьбой с космополитизмом, сионизмом, вейсманизмом-морганизмом, я сел в троллейбус на пустой стоянке, но вдруг услышал позади себя тяжелое сопение. Обернувшись, увидел двух молодых людей, прибежавших откуда-то в последнее мгновение и втиснувшихся в троллейбус, придерживая руками дверь. Я взглянул на них, и меня словно током ударило, молодые, чернявые, как близнецы похожие на те фигуры, которые можно было увидеть в любой час дня и ночи на Арбате, на Манежной площади и других „режимных“ площадях и улицах, где они стояли одиноко, усиленно наблюдая за прохожими и за проезжающим транспортом. Эти двое в троллейбусе следили, однако, не за улицей, а за мной. Я это понял сразу, я был подготовлен к этому всем тем, что видел, знал и уже понимал в московской жизни…

В том пестром, сложном, но совершенно понятном мире, в котором я провел свою молодость, за мной как за коммунистом тоже следила полиция. Ее политическое отделение в Румынии называлось сигуранца, что тоже означает „безопасность“. Но это было не то, совсем не то. Там за мной ходил иногда один-единственный шпик. В Москве — „опергруппа“ из трех человек со своей машиной и водителем. Удивительным было и то, что московские секретные работники носили совершенно одинаковые пальто, шапки и суконные боты, верно, полученные в одном распределителе… Тут есть какое-то сходство с „Процессом“ Кафки. И все же это не то…»

Да, самые страшные художественные вымыслы — детский лепет по сравнению с массовым сталинским террором, агонию которого застал тогда в Москве Константиновский.

Похоже, что он так и останется единственным советским писателем, который нарисовал картину того, что мы натворили в Восточной Европе, в так называемых странах социалистического лагеря. После смерти Сталина он смог часто ездить в Румынию, где, как он убедился, сталинский террор наделал никак не меньше бед, чем у нас. А главное, что он там увидел, — это перерождение души его бывших товарищей по революционной борьбе. Те из них, кто все же уцелел в годы правления в Румынии сталинских наместников, стали совсем другими людьми, они заняли особняки богачей и скрылись за плотным кольцом охраны. Совсем как у нас! И при всем том они и после смерти Сталина по-прежнему дрожали от страха. Как известно, в Румынии сталинизм задержался надолго и дал страшные рецидивы. Чего стоил один только преступный режим Чаушеску! Нет, не только у нас дух Сталина пережил его физическую смерть… Кстати, Константиновский и в Румынии сразу обнаружил за собой слежку, как только прибыл туда из СССР. Он пишет: «Я не поверил своим глазам, увидев в Бухаресте начала 70-х годов то же самое, что видел в Москве в конце 40-х и начале 50-х. Я вернулся в прошлое?» На этот вопрос писателя можно с грустью ответить, что мы до конца из того прошлого так еще и не вышли…

Здесь, пожалуй, самое время вспомнить о самой большой заслуге Константиновского, о его, можно сказать, открытии. Он взялся за то, чтобы определить самую суть режима, созданного Лениным и доведенного до абсурдного совершенства Сталиным. По-моему, у него это получилось. Во всяком случае я ничего подобного ни от кого не слышал. Единственное, что в самом начале надо добавить к рассуждениям писателя, к которым мы ниже перейдем, это то, что они были сделаны им исходя только из советской действительности, но применимы и к рассматриваемой нами нацистской идеологии. Иначе и быть не может, это следует из всего сказанного выше. Так что вывод, сделанный писателем, является вполне закономерным итогом и наших наблюдений.

Итак, Константиновский пишет:

«Множество людей заняты поиском единого признака, который не только наилучшим образом характеризовал бы „социалистическую формацию“, но и объяснил бы ее удивительные, небывалые особенности. Все искали слово, в котором заключался бы ответ на вопрос: почему он такой, почему оно такое, что делает его таким?..

В конце концов я тоже не выдержал. Хоть мне и стыдно в этом признаться, но я не могу умолчать о том, что было время, когда я тоже придумал объяснение и даже изобрел особое слово: глистократия.

А это еще что такое?

Очень просто: от слова „глиста“. Я был убежден, что „глистократия“ намного ближе к действительности, чем „геронтократия“ или даже „идеократия“, о которой я прочитал в книжке одного француза, уверявшего, что Сталин устроил погром в собственной партии „для блага идеологии“. Можно ли толковать о „преданности идеологической абстракции“, „отчуждении“ или „ирреальности“ в годы Сталина или в эпоху „зрелого и всесторонне развитого социализма“ при Брежневе с его всесторонне развитыми закрытыми распределителями и зрелой, хорошо налаженной системой привилегий и пайков? Привилегии нужны людям определенного склада, типа: идеи в пайках не нуждаются. Словом, я начал настаивать на глистократии».

Верно! Биологические законы, которым подчинены глисты, эти очень своеобразные паразиты, вполне совпадают с образом жизни той самой правящей верхушки, которую создал Ленин и довел до совершенства Сталин. Это открытие по праву принадлежит писателю Илье Константиновскому. Он его не просто вот так сформулировал, но и, как положено в таких случаях, обосновал. К сожалению, здесь из-за экономии места не удастся привести глубокие и остроумные соображения писателя, но еще одно его утверждение, наверное, все же надо огласить: «Все это, вместе взятое, создает условия, при которых паразитизмом заражаются все без исключения члены общества, в том числе производители материальных благ и культурных ценностей. Паразит есть упрощенная и, быть может, идеальная форма жизни. Склонность к паразитизму присуща и человеческой натуре, но в обществе, где идет постоянная политическая и экономическая борьба, паразит не может долго существовать. А в глистократическом устройстве, где нет свободы политической или экономической инициативы и все находится в одних руках, паразитизм получает объективное поощрение, борьба идет лишь за захват мест, должностей, позиций, дающих наибольшую возможность для паразитирования».

И наконец последнее: «Неспособность видеть реальность и даже ближайшее будущее является необходимым условием для жизни „глисты“. Но, разумеется, это не может спасти ее от неизбежного будущего».

Это сказано еще до распада Советского Союза.

Но вернемся еще раз к тем последствиям, какие вызвало подчинение сталинской диктатуре целого ряда стран на Западе и на Востоке. Ведь именно этот факт послужил причиной той самой «холодной» войны, которая затем почти на полвека осложнила и омрачила жизнь всех нас без исключения. Ее началом считают знаменитую речь У. Черчилля в Фултоне в 1946 году. Он резко выступил против агрессивных происков Сталина, против порабощения им так называемых социалистических стран и призвал Запад не позволять диктатору распоясываться на международной арене. Имея за спиной такой весомый аргумент, как атомная бомба, он мог не стесняться в выражениях. Недаром свою историческую речь он произнес в Америке. Со своим огромным политическим опытом он выступал как бы в роли наставника американского президента Трумэна, особенно во всем том, что касалось нашей страны. Но правильнее, по-моему, все же считать, что «холодная война» началась тогда, когда Трумэн сообщил Сталину о наличии у Америки атомной бомбы, то есть началась она уже на исходе второй мировой войны. Одна война вылезла из другой, словно матрешка.

Считается, что война была «холодной», поскольку тогда не стреляли и не было жертв. Не было ни у кого, кроме нас. Только их никто не подсчитывал, а если бы смогли подсчитать, то снова итог подводился бы в миллионах. Дело в том, что мы, больше всех пострадавшие в войне, мы — главные победители, остались один на один со всеми нашими послевоенными трудностями, размеры которых просто трудно себе представить. Надо было поднимать из руин огромную страну, трудиться не покладая рук, не щадя своих сил. А где их было взять? Какая еще страна потеряла в той войне десятки миллионов человек?! В основном своих главных работников — мужчин… Где еще в деревнях пахали, запрягая женщин вместо лошадей?.. Война оставила нам в наследство голод, недоедание, нехватку всего на свете, никудышное здоровье у подавляющего большинства населения. Дети, рожденные в послевоенные годы, образовали самое слабое и больное поколение за все советское время.

Всего этого могло и не быть. Мы, как никто, нуждались в помощи извне, и нам обязательно помогли бы, но… Снова и снова Сталин выступил как тот самый настоящий враг народа, каких он сам искал всю жизнь. Как известно, страны разоренной Европы совместно взялись за восстановление своего хозяйства при помощи Америки. Сталин о ней и слышать не хотел. У нас объявили, что вся эта заокеанская помощь, так называемый план Маршалла, в итоге поработит Европу, сделает ее американским вассалом. Но до сих пор Англия, Франция, Германия, другие страны вполне самостоятельны и живут так, как нам и не снилось. Сталин не мог простить американцам, что они остановили его армии своей атомной бомбой и возмущены тем, что мы фактически оккупировали несколько стран. Сталин пошел на резкую конфронтацию с ними, а на то, что он тем самым обрек наш народ на горе и муки, ему было, как всегда, наплевать.

Сегодня просто трудно, невозможно себе представить, какую бешеную и идиотскую пропагандистскую кампанию против США и Западной Европы организовал тогда Сталин. Вот несколько заголовков из газет того времени. «США — центр мракобесия», «Самая уродливая цивилизация планеты» (тоже о США), «В вашингтонском притоне» (отнюдь не об уголовниках), «Англо-американские покровители Гитлера», «Поход американской социологии против разума», «Коричневый дурман» (тоже о США), «Фашистский бред Черчилля», «Воспитание фашистских убийц» (о США), «Гитлеровцы в англо-американских мундирах», «Американский поход против культуры», «Американские наемники в мантиях английских профессоров», «Де Гол ль хочет стать французским Гитлером»… Можно себе представить, какие тексты шли за подобными заголовками. Вот, например, несколько строк из статьи «Идеологи американского фашизма»: «Фашизация государственного строя США является непременным условием подготовки новой войны, замышляемой американскими империалистами. Подчиняя себе государственный аппарат, миллиардеры Уолл-стрита вводят в США зверский фашистский режим».

Повторим, что в такого рода «пропаганде» дело сплошь и рядом доходило просто до идиотизма. Так, известная во всем мире книга Карнеги «Как приобрести друзей и влиять на людей» была в 1947 году отрецензирована «Литературной газетой» в статье «Азбука гангстеров и бизнесменов». В ней, в частности, говорилось о книге следующее: «Насквозь реакционная в своем ханжестве и предельно циничная книга», «Моральный катехизис Уоллстрита», «Изуверская и, по сути дела, фашистская книга», «Моральный кодекс цивилизованных дикарей Америки»… «Изуверская» и «фашистская» книга Карнеги! Сегодня она издана у нас и широко известна. Ведь до такой ее оценки и в сумасшедшем бреду нельзя было додуматься! Но именно такого накала ненависти требовала наша пропаганда. Примечательно, что в приведенных выше примерах часто упоминаются фашизм и Гитлер, причем нацистская идеология приписывается Америке. Вот уж воистину: «На воре шапка горит!»

Такая совершенно оголтелая пропаганда антиамериканизма стала самым главным делом наших средств массовой информации, а самым главным политическим лозунгом стало заклинание: «Воспитать ненависть к американскому империализму!» Духом антиамериканизма была буквально пропитана вся наша жизнь, особенно наука, искусство, литература. Не случайно одним из главных трубадуров этого идеологического крестового похода стал уже упоминавшийся выше К. Симонов, активно работавший сразу в нескольких жанрах: поэзии, прозе, драматургии, публицистике. Он занялся этим делом по личному поручению Сталина, потеснив на этом поприще даже такого опытного пропагандиста, каким был тогда писатель Илья Эренбург. В послевоенные годы он побывал во многих странах Европы, Азии и Америки, в своей «Автобиографии» он отмечает, что провел в таких командировках около трех лет!

Попав сразу после войны в Америку, общаясь там с нашими вчерашними союзниками по борьбе с фашизмом, Симонов четко выполняет заказ вождя, пишет о том, как там якобы ненавидят и боятся нас (а не Сталина и его политику!):

Смертельно вежливым огнем Окружены мы день за днем.

Поэт не замечает, что уже одним этим «вежливым огнем» он выдает свою заданность, проговаривается об искусственности якобы существующей ситуации, которую создают не американцы, а он сам в своем воображении. Даже международный корреспондентский клуб в Вашингтоне он рисует как дом на… передовой (я много раз бывал там в годы «холодной войны» и ничего подобного не ощущал):

Она проходит под паркетом Всех комнат даже в доме этом, Где месяц мы едим и пьем С врагами за одним столом; Через беседы и обеды, Через вопросы и ответы, Стол разрубая пополам, Она проходит по пятам… Она, как битва под Москвой, Владеет всей моей душой.

Нет, не мог тогда знающий и умный человек так думать, если он не кривил душой. Это была заказная воинственность. Не мог Симонов не понимать, что главным поводом к «холодной войне» явилось то, что Сталин поработил страны Восточной Европы. Именно это его преступление он пытался оправдать в пьесах «Под каштанами Праги», «Русский вопрос», в сборнике стихов «Друзья и враги». Он возводит Сталина в ранг величайшего миротворца и обвиняет Запад во всех смертных грехах. За эти произведения он получает Сталинские премии, значит, заказ вождя выполнен. Помимо премий следуют огромные тиражи изданий и бесконечные постановки пьес. Тот же «Русский вопрос» был поставлен сразу в пяти ведущих московских театрах — Художественном, Малом, имени Вахтангова, Моссовета, Ленинского комсомола, не говоря уже о театрах по всей стране. Другого такого случая в истории русской сцены не было и, надо думать, не будет. А вот о качестве его ангажированной драматургии и говорить ничего. Но Сталину нравилось…

Конечно, такая пропаганда работала на создание в какой-то мере атмосферы ненависти в нашей стране, но не все, конечно, ловились на эту удочку. Уже упоминавшийся нами талантливый поэт и острослов Самойлов метко назвал Симонова «любимцем и идеологом советской полуинтеллигенции» и отмечал его «инстинктивный восторг перед официальной иерархией и стремление занять в ней место». Кстати, напарника Симонова на международной арене, Эренбурга, Самойлов называл «старым слугой» и «старым метрдотелем в правительственном ресторане». Между прочим, таким, как Симонов и Эренбург (а таких хватало с избытком!), приходилось нелегко: ведь они были вынуждены не только «разоблачать американских поджигателей войны», «западную демократию», но и восторгаться при этом своей «демократией», оправдывать сталинский тезис о том, что любой советский человек на голову выше западного буржуа. Тут уже снова можно вспомнить Гитлера не только с его расовой теорией, но и с его неистребимой ненавистью к западной демократии и либерализму.

Воспитание ненависти вообще к кому бы то ни было всегда дает сомнительные результаты. Сталин же воспитывал ее еще из корыстных соображений: ему всегда, на протяжении всей его жизни, был нужен враг, с которым обязательно надо бороться и которого обязательно надо уничтожить. И самое главное — списать на него все собственные неудачи и просчеты! Не я, мол, виноват, а вот он, мой враг и, конечно же, враг советской власти. Одним словом, враг народа. Срываются, например, пятилетние планы, составленные без всякого учета экономических реальностей, значит, виноваты вредители… Бедствует после войны страна, значит, виноваты американские империалисты…

Этот всегдашний сталинский заказ на «образ врага» был рассчитан и как проверка на готовность служить лично ему, заказчику; тот, кто эту проверку не проходил, лишался всего, часто — и жизни. Вот почему приходилось выполнять волю вождя и людям вполне приличным, гениальный лидер и родной отец всегда стремился запачкать всех вокруг себя. Вот, например, поэт С. Маршак, тонкий и умный человек, большой талант, публикует под совершенно чудовищной карикатурой такое стихотворение, якобы разоблачающее американский план Маршалла:

С трескучим шумом Мчится «виллис». Владелец «виллиса» богат. За этот «виллис» Уцепились Шуман, Шумахер, Сарагат. Шофер стремителен и гневен, Властолюбив, нетерпелив. Его поддерживает Бевин, Руками сзади обхватив. Ревет мотор, дыша бензином, Его Шумахер одолжил, В придачу к лошадиным силам И несколько ослиных сил. Крича народам: «С Новым годом!» — Шофер несется полным ходом, Бросая доллар, как лассо. «Нет, — говорят ему народы, — Не продадим мы вам свободы. Попридержите колесо».

В стихотворении перечисляются западноевропейские политические лидеры, избранники народов нескольких стран, между прочим.

А мог ли Маршак не сочинять такие вирши? Нет, не мог отказаться. Дело в том, что они были опубликованы под рисунком Б. Ефимова. Это был лидер соцреалистической зубодробительной графики. Его родной брат, публицист М. Кольцов, был расстрелян по приказанию Сталина, который после этого приблизил к себе его брата-художника настолько, что давал ему темы для карикатур, просматривал их перед публикацией, вносил свои поправки.

Когда мы говорим о послевоенной предсмертной агонии Сталина, надо иметь в виду не только его жертвы и злодеяния, но и то, что он (как всегда) выбивал душу из своих подданных, доколачивал мораль и нравственность.

Кампания разжигания ненависти ко всему западному миру сочеталась в те годы с другой гигантской затеей — так называемой борьбой за мир. Тут самое время вспомнить, что Гитлер громогласно ратовал за мир, пока набирался сил для войны. Вот и Сталин, остановленный американской атомной бомбой, тоже заговорил о мире. За счет государственного бюджета были созданы Всесоюзный и Всемирный комитеты зашиты мира со множеством отделений на местах как в нашей стране, так и за рубежом. Все эти «общественные» организации были изначально густо нашпигованы сотрудниками КГБ, для них это была новая удобная «крыша». Именно это обстоятельство и послужило главной движущей силой всего так называемого движения за мир, организованного лично Сталиным. Всю эту закулисную механику я наблюдал вблизи, будучи журналистом-международником.

Как и другие наши официальные затеи такого рода, это движение за мир, заорганизованное ЦК партии, оказалось мертворожденным и никак не могло охватить и поднять ни нашу, ни зарубежную широкую общественность. Всю эту пустую деятельность вполне можно сравнить с работой Верховного Совета при Сталине, куда народ «выбирал» назначенцев ЦК партии и где все депутаты всегда обязательно голосовали единогласно за все, что им предлагали. Ко всему прочему были учреждены так называемые международные сталинские премии «За укрепление мира между народами», которые по указке Москвы раздавались ежегодно нужным людям.

Как только мы в 1949 году обзавелись своей атомной бомбой, Сталин снова оживился, хотя наше отставание в этой области от американцев было таким огромным, что даже он не рискнул пойти с ними на прямой конфликт. Тем не менее Сталин решился все же на свою очередную авантюру: с помощью Китая и Северной Кореи проверить прочность Южной Кореи, находившейся под защитой Запада. В так называемой КНДР (Корейской народно-демократической республике) правил сталинский сатрап, которого вполне можно было назвать восточным Гитлером местного разлива, и он установил в стране немыслимо жестокую диктатуру. Выступал он в Северной Корее под именем Ким Ир Сен. На самом деле это был обрусевший заурядный кореец, служивший до того в нашей армии на Дальнем Востоке, по имени Иван Афанасьевич Кан. Сталин сделал его своим наместником, а тот после смерти своего «отца и учителя» быстро соорудил себе такой культ, какому и сам Сталин мог бы позавидовать. Недаром он, официально глава социалистического государства, провозгласил при своей жизни наследником своего сына, который и стал править Северной Кореей. Совершенно логичное развитие событий — социалистическая монархия!

Так вот, в 1950 году северокорейцы напали (с ведома и одобрения Сталина, разумеется) на своих южных соседей. Тут же Организация Объединенных Наций, вернее, вооруженные силы многих ее членов выступили на защиту Южной Кореи. В той войне большую роль сыграли американские войска и китайская армия. Исключительно кровопролитная и разрушительная война тянулась до 1953 года. Там погибло немало наших военных советников, многие из которых принимали активное участие в боевых действиях. Нередко в воздушных боях сталкивались между собой и погибали советские и американские летчики.

В результате Южной Корее удалось отстоять свою независимость, а отношения между нами и США пришли в весьма негодное состояние, несмотря на смерть Сталина.

Если говорить о послевоенной судьбе Советского Союза, то, по-моему, можно с уверенностью сказать, что именно агония Сталина с 1945 по 1953 год сыграла в ней решающую, роковую роль и заложила все необходимые предпосылки для распада СССР. Сталин не сумел воспользоваться во благо страны плодами нашей великой Победы, какие, несомненно, могли бы взойти в обновленной послевоенной атмосфере. Он украл победу у народа и еще больше закабалил его. Но и это не самое главное. Дело в том, что Сталин предрешил распад Советского Союза своей безрассудной конфронтацией с Америкой, причем присущий ему патологический антиамериканизм, к несчастью, пережил его и перешел к его наследникам на партийном троне (так же как и многие другие его пороки). По инерции и после Сталина конфронтация между СССР и США продолжалась и привела в конце концов к тому, что мина замедленного действия, заложенная Сталиным, все же сработала и взорвала наше государство. Имя этой мине — гонка вооружений, которая была главным следствием советско-американской конфронтации.

Стоит вспомнить еще раз, что накануне Великой Отечественной войны мы имели танков, самолетов и орудий примерно в пять раз больше, чем было у немцев. Можно себе представить, каких усилий стоило нашему народу такое количество вооружений! В этом факте — причина постоянной нищенской жизни советского народа и запущенности всех отраслей хозяйства, кроме ВПК (военно-промышленного комплекса).

Гонка вооружений, запущенная Сталиным уже после войны, стала пожирать еще больше средств, потому что началось создание ядерного оружия. Смерть Сталина аппетиты ВПК не уменьшила. Наоборот, они росли как на дрожжах, поскольку у ВПК появилась новая отрасль — ракетно-космическая. Параллельно развитию новых отраслей ВПК постоянно наращивал и обычные вооружения, причем их количество намного превышало насущные нужды армии. ВПК работал как бы сам на себя, разрастаясь в организме государства, как раковая опухоль. Официально, на словах, в наших воинственных пропагандистских лозунгах вся эта немыслимая гонка вооружений объяснялась конфронтацией с Америкой. Но такое объяснение было очередной большевистской ложью, обманом собственного народа. В этом легко убедиться, если сравнить данные о производстве вооружений в США и СССР в 1990 году, то есть накануне распада Советского Союза. Первая цифра в этом перечне относится к США, вторая — к СССР.

Итак, в 1990 году было произведено у них и у нас: танков — 775/3500, бронетранспортеров — 775/5250, артиллерийских орудий — 225/2000, подводных лодок — 3/9.

В 1991 году наша армия состояла из 5 миллионов солдат и офицеров, это в мирное время, в период разрядки напряженности! У нас было 10 тысяч ядерных головок, 8 тысяч самолетов, 4 тысячи вертолетов, 64 тысячи танков (в 1941 году на Москву шло около 4 тысяч немецких танков), 76 тысяч бронетранспортеров, 260 подводных лодок с ядерными ракетами, в том числе 113 атомных подводных лодок.

Страна еле-еле выдерживала на своих плечах расходы на вооружения. Это нас и погубило, причем судьба распорядилась так, что роль могильщика советского государства выпала американскому президенту Р. Рейгану. В те годы я в качестве корреспондента «Огонька» присутствовал на советско-американских встречах, проводившихся на высшем уровне, и много ездил по Америке, так что могу свидетельствовать о происходившем с достаточной достоверностью.

Как известно, президент Рейган объявил нашу страну «империей зла», вел себя по отношению к ней соответственно. В 1983 году он принял решение о так называемой стратегической оборонной инициативе (СОИ), иначе говоря, о создании ядерного щита над Америкой. По этому замыслу все вражеские ракеты на подлете к США должны были уничтожаться специальной антиракетной системой. Осуществление американцами этой программы означало новый, невиданный ранее виток в гонке ядерных вооружений, теперь уже в космосе, то есть еще дороже, чем раньше. Наш и без того невообразимый ВПК требовал контрмер против американского ядерного щита. Мы и так, без этих дополнительных гигантских расходов, задыхались под тяжестью неимоверных военных затрат, основная часть нашей экономики и без этого работала на войну. Американцы загнали нас в безвыходный тупик в этом страшном марафоне, их промышленный и научный потенциал был сильнее и жизнеспособнее нашего, потому что опирался на здоровую экономику, на свободный рынок.

Рейган утверждал, что осуществление программы СОИ не только защитит Америку, но и сможет изменить ход истории человечества. Американский президент, которого тогда многие недооценивали (как же — бывший актер!), смотрел далеко. Его предсказание сбылось даже раньше, чем он предполагал. Программа СОИ, еще не успев осуществиться, полностью оправдала пророчество президента: она, не уничтожив ни одной нашей ракеты, действительно изменила ход истории. Советский Союз рухнул под тяжестью собственного ВПК, не защитившего, а погубившего страну. Мы надорвались на гонке вооружений и без боя проиграли «холодную войну», затеянную еще Сталиным. Пусть это произошло уже при преемнике Рейгана, президенте Буше, но все равно это было делом рук бывшего актера.

Трумэну удалось сдержать экспансию Сталина, стремившегося, казалось бы, неудержимо к расширению советской империи, а Рейгану удалось ее развалить. Между прочим, в кабинете Рейгана стоял бюст Трумэна… Итак, в мире осталась только одна сверхдержава — Америка. Правда, и соображение о двух китах, США и России, пока в силе, поскольку наши ядерные потенциалы по-прежнему сравнимы друг с другом. Со здоровьем же у китов дело обстоит по-разному.

Агония Гитлера закончилась крахом Германии, но она сумела возродиться из пепла. Распавшемуся в результате агонии сталинского режима Советскому Союзу уже не возродиться, потому что его разнесло на куски таким взрывом, который был посильнее не только атомной, но и водородной бомбежки. Можно сказать, что взорвавшая его мина замедленного действия состояла из двух слоев: ленинского и сталинского. Первый был заложен еще в 1922 году при образовании Советского Союза, когда сложнейшие национальные проблемы решались просто, по-большевистски, волевым решением сверху. А во втором слое выше уже немало сказано…

Вскоре после войны Сталин начал мощнейшую пропагандистскую кампанию — борьбу с так называемым космополитизмом в своей стране. Она оказалась последней крупной политической акцией в его жизни. Если Гитлер всю жизнь был помешан на антисемитизме и не забыл лишний раз проклясть евреев в своем предсмертном завещании, то Сталин постепенно тоже становился все более и более заядлым антисемитом, сравнявшись с фюрером по накалу этой злодейской страсти перед самой своей смертью. Еще и еще раз оба злых гения предстали как бы в одном и том же облике.

Все началось, казалось бы, с весьма незначительного факта, а вылилось вскоре в настоящий государственный антисемитизм, который к самому концу жизни вождя был готов перерасти в геноцид по отношению ко всем советским евреям. Этому помешала только смерть Сталина, о чем выше подробно рассказано в главе «Пятый пункт».

В нескольких словах дело было в следующем. Сталин регулярно лично раздавал премии своего имени в области науки, производства, литературы и искусства. Среди его лауреатов оказалось несколько абсолютно бездарных драматургов, которые с лихвой возмещали этот врожденный недостаток тем, что в своих произведениях воспевали Сталина и его режим. Некоторые театральные критики, еще не до конца потерявшие совесть, попробовали в своих рецензиях довольно робко и деликатно указать на слабость таких пьес. Но ведь они были отмечены Сталинскими премиями! Так что их спонсор, Сталин, естественно, обиделся на такие оценки, нет, не самих пьес, а собственного литературного вкуса. А за обиду товарищ Сталин всегда жестоко мстил, в подавляющем большинстве случаев — концлагерем и расстрелом. Случилось так, что в группу возмутивших вождя театральных критиков собрали в основном евреев, и кампания их травли сразу приобрела ярко выраженный антисемитский характер. Тут же отыскали космополитов в литературе, кино, музыке, изобразительном искусстве… Был найден новый очередной «враг народа», которого можно было обвинить во вредительстве и в наших бедах. Наверное, не одни театральные критики были причиной сталинского негодования. Вполне возможно, что активное участие еврейских ученых в создании ядерного оружия в США тоже подлило масла в огонь. К тому же Сталин крупно просчитался при создании государства Израиль в 1948 году. Тогда мы не только приветствовали этот факт, но и активно содействовали появлению Израиля на карте мира. Потому что тогда Сталин рассчитывал на Израиль как на форпост, на силу, направленную против традиционного влияния англичан в этом регионе. В то время мы даже осуждали борьбу арабов против нового государства. Так, вездесущий И. Эренбург писал: «Советское правительство первым признало новое государство, энергично протестовало против агрессоров, которыми командовали английские офицеры, все симпатии советских людей были на стороне обиженных, а не на стороне обидчиков». Но лидеры Израиля не оправдали надежд Сталина. Их он достать не мог и обрушился на своих евреев…

Наши так называемые космополиты подверглись жестоким гонениям и репрессиям, еще страшнее было то, что невыносимая общественная атмосфера в стране оказалась к тому же отравленной антисемитизмом и, как обычно это было при сталинских кампаниях, каким-то немыслимым абсурдом. Вот что, например, заявлял глава советских писателей А. Фадеев в своем докладе о космополитизме, обвиняя в нем для начала западноевропейскую классику и конкретно… Бальзака, Флобера, Золя, Мопассана: «Взгляните на Флобера. Он настолько лишился нравственного идеала, что все его творчество стало безнравственным: голый скепсис, полное отсутствие веры в человека и возможность преобразования общества на справедливых началах. Революцию 1848 года во Франции он просто оплевал… Вырождение реализма начинается у Флобера, который в романе „Саламбо“ выступает как реакционный романтик и физиологический натуралист одновременно. Начинается литературное вы рождение, декаданс. А с другой стороны, при всех неоспоримых достоинствах реализма Золя и Мопассана, им присуща еще большая ущербность, чем Флоберу, они вовсе ползут по земле, в хвосте исторического развития».

Не забыли и про русскую классику. Литературный опричник В. Ермилов писал: «Критика и самокритика прежних работ о Достоевском необходима в свете реальной социальной практики сегодняшнего дня, когда творчество Достоевского особенно активно служит на потребу мировой реакции».

В январе 1949 года газета «Правда» объявила о начале нового большевистского крестового похода в статье «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», а на другой день «Литературная газета» подхватила начинание своих хозяев в передовой статье, в которой говорилось: «В области театральной критики сложилась антипатриотическая группа носителей враждебного нам безродного космополитизма, последышей буржуазного эстетства. Развязно и со всеми удобствами расположилась она в театральной критике. Эта антипатриотическая группа эстетствующих формалистов, без всякого к тому основания называющих себя театральными критиками, поставила своей задачей последовательное избиение, дискредитацию всех новых, впервые выступающих советских драматургов и всех истинно новаторских, партийных патриотических пьес…»

А в отношении самих космополитов не соблюдались никакие правила критической полемики, никакие приличия. Ведь они, оказывается, были «эстетствующими клеветниками, которым чуждо святое чувство советского патриотизма, которые главной своей „специальностью“ сделали клевету на нашу молодую советскую драматургию — самую передовую и идейную драматургию в мире, драматургию социализма». Их обвиняли в том, что для них «не существует огромной воспитательной и созидательной работы нашей партии, которая и обеспечила всемирно-исторические победы социализма». В такой «полемической» атмосфере сходили с рук любые ярлыки и оскорбления, например: «Юзовский, зарекомендовавший себя хулиганскими нападками на советскую поэзию и драматургию», «Борщаговский — этот подонок литературы, разбойник пера и бандит от критики», «диверсионная сущность деятельности Альтмана», «растлевающая роль Дайреджиева и Левина», «подрывная работа ленинградских космополитов», «обнаглевшие громилы»…

Понятно, что век затравленных жертв оказался недолог, до преклонных лет дожил только Борщаговский. В своих воспоминаниях он пишет: «Во всем этом была своя логика и убежденность. Но прежде всего инстинкт. Инстинкт самозащиты и самосохранения, порождаемый авторитарностью, а он всегда оборачивается агрессивностью… Надо было сломить, смирить несмирных, расчистить путь многолюдной, как оказалось, фирме „Суров и компания“, сочинениям Софронова…» Суров и Софронов были лидерами воинствующих бездарей в драматургии тех лет. Кое-что из их продукции мне довелось увидеть на сцене в силу моей работы в «Огоньке». Главное впечатление: режиссеры, актеры, художники совершали поистине подвиги, чтобы оживить мертворожденные схемы бесталанных авторов. Но все усилия были напрасны, так слаб был оригинал, продвинутый на сцену исключительно по указанию партии, которое тогда не обсуждалось, а исполнялось. Ни одна из тех пьес не пережила то время, они ушли в небытие вместе с их главным постановщиком — Сталиным.

И тут встает вопрос: неужели Сталин не понимал, каким мусором были все те халтурные поделки? Наверное, все же понимал, но привык считать своих подданных быдлом, был убежден, что именно такого рода низкосортная пропаганда как раз для советского зрителя. Сын известного писателя Вс. Иванова пишет в своих воспоминаниях: «В одну из послевоенных зим мы были с отцом вдвоем на даче. Зашел Фадеев. Попивая с нами вишневую наливку, он рассказывал, как только что представлял Сталину список писателей — кандидатов на премию его имени. По словам Фадеева, Сталин сказал: „По политическим причинам нам приходится давать премии произведениям, в художественном отношении слабым“».

И вот такого хитроумного спонсора низкопробной драматургии попытались вежливо поправить какие-то жалкие театральные критики! Газета «Правда», нисколько не смущаясь, так прямо и ставила рядом критику пьес с фактом присуждения им Сталинских премий: «Шипя и злобствуя, пытаясь создать некое литературное подполье, они охаивают все лучшее, что появилось в советской драматургии… Мишенью их злостных и клеветнических выпадов были в особенности пьесы, удостоенные Сталинской премии».

Жестокими гонениями на культуру, удушением даже самых микроскопических намеков на свободомыслие Сталин не ограничился, он решил еще и поучить свой народ, чувствуя, наверное, что времени у него остается немного. Ведь последний вклад в науку он сделал сравнительно давно, еще во время войны, каковым оказалась его книга «О Великой Отечественной войне Советского Союза». Это был просто сборник его приказов и выступлений во время войны. Тем не менее книга была признана гениальной, пресса единодушно отмечала, что «великая сокровищница марксизма-ленинизма обогатилась еще одним замечательным трудом».

Через пять лет после войны, собравшись, видимо, с новыми силами, Сталин совершенно неожиданно для всех написал работу «Марксизм и вопросы языкознания». Разумеется, она тут же была признана у нас вершиной научной мысли, небывалым достижением даже для такого гения, каким являлся Сталин, на нее должны были опираться специалисты буквально всех отраслей науки и вообще всех сфер жизни и деятельности, ее цитировали во всех изданиях, на любые темы. Возьмите труды тех лет, скажем, о гинекологии или пчеловодстве, там обязательно будут ссылки на эту работу, которая, мол, осветила новые пути ученым и специалистам и этих областей. На этой книге по уже давно заведенной традиции присягали, как на Библии, на верность режиму и лично товарищу Сталину. Ни один более или менее заметный человек не мог уклониться от восторженных отзывов на «гениальный труд» вождя.

Так, например, изнасиловали на комплименты специалиста в языкознании с мировым именем, академика В. Виноградова, который заявил «Гениальные работы Иосифа Виссарионовича Сталина, посвященные вопросам языкознания, направили развитие советской науки о языке по подлинному научному пути творческого марксизма… Советские языковеды все острее и глубже сознают, какие широкие, величественные горизонты открылись перед нами благодаря гениальным указаниям и теоретическим обобщениям И. В. Сталина и как мало еще сделано ими для осуществления тех великих задач, которые должно и может выполнить советское сталинское языкознание». Надо заметить, что после смерти Сталина академик этот тезис никогда не развивал, хотя намного пережил вождя и имел на это достаточно времени…

Вообще тот удивительный факт, что гениальный вождь полез в языкознание, имел, как вскоре оказалось, прямо-таки роковое, мистическое значение. Сегодня, когда миновало почти полвека с того момента, просматривается явная закономерность, касающаяся нашей темы. Можно легко вспомнить, что те советские вожди, которые всерьез начинали бороться со Словом и залезали со своим уставом в его храм, всегда терпели неудачу и просто-напросто надрывались на этом. Так, Ленин окончательно свалился вскоре после того, как в 1922 году выслал из страны лучших мыслителей и творцов Слова. Сталин как только взялся за языкознание, так вскоре и скончался. Как только Хрущев решил взяться за реформу русского языка, так его и прогнали. Брежнев «написал» мемуары и ненадолго их пережил. В 1990 году, когда перестройка окончательно дискредитировала себя, Горбачев обвинил демократическую печать в том, что она ему мешает, и тут же лишился власти. Ельцин долго силился удержаться в роли защитника свободной прессы, но в конце концов обзавелся своими карманными средствами массовой информации, после чего уже неудержимо покатился вниз с кремлевского Олимпа.

Под самый занавес своей жизни Сталин еще раз обратился к науке, написал книгу «Экономические проблемы социализма в СССР». И снова всеобщий восторг! Пресса просто захлебывалась от комплиментов: «Сокровищница марксизма-ленинизма пополнилась величайшим вкладом — гениальным трудом товарища Сталина… Духовная жизнь советских людей в последнее время обогатилась величайшими открытиями в науке. Труды товарища Сталина по вопросам языкознания и „Экономические проблемы социализма в СССР“ представляют собой крупнейший шаг в познании объективных законов истории, являются глубочайшим проникновением в „тайны“ происходящих независимо от воли людей процессов развития общественной жизни».

Оба эти «труда» являли собой удивительный пример вопиющей наглости и невежества, но кто посмел бы тогда у нас вспомнить сказку о голом короле? Вот, например, два самых «гениальных» открытия, сделанных вождем-ученым в книге о социализме, первое — закон современного капитализма, второе — закон социализма.

1) Закон капитализма: «Обеспечение максимальной капиталистической прибыли путем эксплуатации, разорения и обнищания большинства населения данной страны, путем закабаления и систематического ограбления народов других стран, особенно отсталых стран, наконец, путем войн и милитаризации народного хозяйства, используемых для обеспечения наивысших прибылей».

2) Закон социализма: «Обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники».

Такая вот тарабарщина… Если в 30-е годы вся страна обязана была изучать сталинский курс истории партии, а в 40-е годы — его брошюру о войне, то теперь все погрузились в проблемы языкознания и социализма. Это было обязательно для каждого! С таким же успехом в известном анекдоте обитатели сумасшедшего дома изучали телефонную книгу.

Еще одной страшной гримасой сталинской послевоенной агонии стало празднование 70-летия диктатора в декабре 1949 года. К нему загодя была обязана готовиться не только вся огромная страна, от Кремля до детского садика, но и почти полмира, от Албании до Китая, то есть весь социалистический лагерь. Много месяцев в Москву поступали тысячи подарков Сталину ко дню его рождения со всего света (уж зарубежные коммунисты на местах постарались, причем, как обычно, на наши же деньги!) и, конечно, со всех советских областей, краев и республик. Их оказалось столько, что они вытеснили экспозиции из крупнейших столичных музеев, люди были обязаны ходить туда и восхищаться ими. А сколько на эту тему было написано книг и создано художественных произведений во всех жанрах! Такой лавины славословия в адрес одного человека история еще не знала. Со всего мира в Москву съехались коммунистические лидеры и так называемые прогрессивные деятели. Кульминацией торжеств стал вечер в Большом театре. В течение нескольких часов десятки выступавших выходили с приветствиями перед сидевшим в кресле Сталиным.

Самым потрясающим за весь вечер было то, что Сталин не произнес ни слова! Нельзя даже сказать, что он по виду своему был доволен, скорее всего, нет. Это отмечался не юбилей царя-победителя, всех облагодетельствовавшего, а тирана, всех унизившего. Похоже, что отношение Сталина ко всему происходящему в Большом театре было сродни тому настроению, с каким он встретил победу, когда ее радость ему омрачила американская атомная бомба. Видно, с тех пор он так и не оправился. Мог ли полностью психически нормальный человек так повести себя на таком воистину невиданном юбилее? Ходили слухи, что в кресле сидел не сам вождь, а его двойник. В то время все могло быть, тем более что у Сталина, как и у Гитлера, двойник имелся…

А вскоре наступила последняя стадия сталинской агонии. Обожествленный идол словно с цепи сорвался. По всему стало видно, что дошел черед до его любимого занятия — уничтожения своих самых близких сподвижников, все шло к тому, что им не уйти от судьбы тех, чьи места они занимали у подножия сталинского трона. От слухов и намеков, исходящих в том числе и от самого вождя, дело стремительно шло к развязке очередной сталинской интриги. В 1952 году он расширил число членов Президиума ЦК партии до 25 человек (обычно их было около десяти), а Секретариата ЦК — до 10 человек (обычно было около пяти). То есть при ликвидации нескольких старых членов оба высших партийных органа, Президиум и Секретариат, вполне могли функционировать без них. На Пленуме ЦК партии Сталин резко выразил свое недовольство своими старыми и самыми близкими сподвижниками, в том числе Молотовым, Микояном, Ворошиловым и даже Берией! Было ясно, что их участь предрешена… Только смерть вождя помешала ему еще раз повторить в 1953 году кровавую вакханалию 30-х годов. Но пока он был жив и умирать не собирался (удар хватил его неожиданно), его перепуганным соратникам оставалось только дрожать от страха или же самим побеспокоиться о своей безопасности.

Все это отнюдь не гипотеза, не предположение. Нужно было знать Сталина. Он только что уничтожил цвет еврейской интеллигенции в стране, а судьбу всех советских граждан еврейской национальности он для себя уже решил, оставалось это только технически и организационно оформить, все необходимые приказы и приготовления были уже сделаны. Старый хищник учуял запах крови, и остановить его было невозможно. Зная все это, его ближайшие соратники понимали, что их ожидает вслед за решениям «еврейского вопроса». Так причудливо совпали по времени обе последние типично сталинские интриги Напомним еще раз об обстановке тех дней: никто, конечно, не догадывался, что они являются последними для товарища Сталина. Уже упоминавшийся выше писатель Ю. Борев так описывает ту ситуацию:

«Согласно сталинскому сценарию, должен был состояться суд над „врачами-убийцами“, который приговорил бы их к смерти. Некоторых преступников следовало казнить, других позволить разъяренной толпе отбить у охраны и растерзать на месте. Затем толпа должна была устроить в Москве и других городах еврейские погромы. Спасая евреев от справедливого гнева народов СССР, их предстояло собрать в пунктах концентрации и эшелонами высылать в Сибирь.

Хрущев пересказывал Эренбургу свою беседу со Сталиным. Вождь наставлял: „Нужно, чтобы при их выселении в подворотнях происходили расправы. Нужно дать излиться народному гневу“. Играя в Иванушку-дурачка, Хрущев спросил: „Кого их?“ — „Евреев“, — ответил Сталин, наслаждаясь своим интеллектуальным превосходством. Утверждая сценарий депортации, он распорядился: „Доехать до места должно не более половины“. По дороге предполагались „стихийные“ проявления народного гнева — нападения на эшелоны и убийства депортируемых.

Так Сталин готовил окончательное решение еврейского вопроса в России, как рассказал об этом Эренбург.

Один из старых железнодорожников, живущий в Ташкенте, рассказывал мне, что в конце февраля 1952 года действительно были приготовлены вагоны для высылки евреев и уже были составлены списки высылаемых, о чем ему сообщил начальник областного МГБ».

Итак, далее Сталин переходил к другой проблеме, связанной с очередной чисткой своего ближайшего окружения, что для вождя, как известно, вообще было занятием традиционным, привычным, можно сказать, обязательным. Во всяком случае Сталин, по всей вероятности, считал, что это только укрепляет его единоличную власть. Освободившись от старых, слишком много знавших слуг, он мог, с большой пользой для себя опираться на новых, еще более старательных. Заодно со своим обреченным на гибель ближайшим окружением он хоронил много страшных тайн, которым в этом случае уже не суждено было никогда всплыть на поверхность.

После XIX съезда партии Сталин приступил к делу. Для начала он выразил желание уйти в отставку. Можно вспомнить, что в 20-е годы, когда после смерти Ленина разгорелась борьба за власть, он тоже высказывал такое пожелание. Тогда Каменев и Зиновьев его не пустили в отставку, не из любви к нему, разумеется, а просто в пику Троцкому, которого они не хотели видеть над собой, в вождях. На следующем этапе борьбы за партийный трон против ухода Сталина с поста генерального секретаря возразил очень влиятельный в то время Бухарин, его поддержал Пленум ЦК партии, состав которого загодя подобрал Сталин, пользуясь, как говорится, своим служебным положением. Можно вспомнить, что такие же номера на придворной сцене откалывали еще Иван Грозный, Борис Годунов и другие наши цари. Их просьбы об отставке никогда не удовлетворялись. Так случилось и после XIX съезда партии. Вождь пошел навстречу массам, но сказал: «Ну что же. Если вы меня уговорили и обязали работать — я буду. Но я должен буду исправить некоторые вещи и навести в партии порядок. У нас образовался правый уклон. Это выразилось в том, что товарищ Молотов отказался подписать смертный приговор своей бывшей жене — Жемчужиной. Он воздержался от голосования по этому вопросу. Товарищ Микоян не смог своевременно обеспечить продовольствием Ленинград во время блокады…» В таком же духе он упомянул и других своих приближенных, считая, наверное, что они все равно у него в руках. Но на сей раз он ошибся.

В состоянии все усиливающейся агонии Сталин сам загнал себя в тупик и не заметил этого. Последние месяцы жизни он пребывал в абсолютном одиночестве, вернее, лишил себя привычного окружения. Остался без врачей, которых сам отправил на Лубянку, заодно вообще отказался от квалифицированной медицинской помощи, а при недомогании обращался к своему охраннику, имевшему ветеринарное образование, причем был он не врачом, а фельдшером. Вождь разогнал свою привычную охрану во главе с генералом Власиком, который служил ему всю жизнь верой и правдой. Освободился и от своей тени — от самого Поскребышева, через которого только и можно было проникнуть к вождю. Даже поваров сменил! А всех новых людей поставлял, естественно, Берия, его главный опричник, который лучше других понимал, какая участь грозит ему в той обстановке.

С помощью многочисленных свидетельств постепенно была восстановлена хроника последних дней вождя. Накануне удара у него было обычное застолье в привычном кругу (Маленков, Берия, Хрущев, Булганин), закончилось оно под утро. Хозяин стола был в полном здравии и даже хорошем расположении духа. Но на другой день он долго не подавал никаких признаков жизни. Беспокоить его никто не смел, таков был неписаный железный закон, он всегда сидел взаперти и сам давал о себе знать. Через несколько часов охрана все-таки осмелилась проникнуть к нему. К тому времени он был без сознания уже в течение нескольких часов. Стали звонить Берии, долго не могли его найти. Наконец нашли, но он приехал не сразу, почему-то не поспешил. Когда он, Маленков, Хрущев и Булганин наконец прибыли, вождь по-прежнему находился без сознания. Берия накричал на охрану, заявив для начала, что товарищ Сталин просто крепко спит. Таким образом, прошло много часов до тех пор, когда никому не знакомые врачи с дрожью в руках подступились к Сталину, который так и не пришел в себя. Приехавшие наконец медицинские светила сделать уже ничего не могли. Утверждают, что о смерти Сталина Берия оповестил собравшихся словами: «Умер тиран!» Вспоминают также, что прибывший вскоре после других к лежавшему без сознания вождю Василий Сталин кричал: «Убили отца?» Правда, говорят, что он, как обычно, был пьян. Существует немало версий о том, как проходила последняя стадия сталинской агонии, нет смысла их пересказывать. Вот только одна из них, наиболее, по-моему, любопытная и логично входящая в общую канву нашего повествования, принадлежит она перу Ю. Борева, который уже упоминался выше. Итак:

«В феврале 1953 года дуайен зарубежных послов в Москве сделал Молотову заявление от имени возглавляемого им дипломатического корпуса:

— По нашим сведениям, предполагается суд над так называемыми врачами-убийцами, который носит явно антисемитский характер и вызовет повсеместные еврейские погромы. Если этот кровавый спектакль будет разыгран, то все аккредитованные в Москве послы покинут СССР, посольства будут закрыты и дипломатические отношения прерваны.

Молотов доложил об этом заявлении на заседании высшей партийной элиты, и ряд людей (в том числе и сам Ворошилов) высказались против этой акции. Сталин молча покинул заседание и не появлялся до своей смерти даже среди соратников.

Сталин уже не обращал внимания на протесты против ареста врачей со стороны Жолио Кюри и возглавляемого этим ученым движения за мир.

Сталин намеревался провести кровавую акцию невзирая на масштабы международного протеста. Степень его свободы от общественного мнения была столь высока, что означала или полное затмение ума, или полную готовность пойти на разрыв международных отношений со всеми ведущими странами мира. Последнее возможно только при твердом намерении развязать мировую войну.

Возможно, Сталин умер за пять исторических минут до атомной катастрофы мира. Случайно при таких обстоятельствах не умирают. Если же правда, что Сталина устранил Берия, то фантасмагорическая ирония истории, ее парадоксальность грандиозны: палач спасает мир от гибели».

Если все это и так, то Берия спасал прежде всего самого себя.

Гитлеру перед его концом изменили несколько ближайших соратников, а некоторые остались верны ему до конца. У Сталина таких коллег из его ближайшего окружения не оказалось…

Частная жизнь

Частная жизнь Сталина и Гитлера стала государственным секретом, как только они пришли к власти. Это вам не просвеченные насквозь президенты и премьеры западных демократий. О частной жизни фюрера до нас дошло гораздо больше сведений, чем о Сталине. Последний по своей натуре был еще более замкнутым и подозрительным человеком, чем Гитлер, и возвел вокруг себя непроницаемую стену секретности. Ему было что прятать от людей, причем как в своей политической жизни, так и в частной. Но все же и о его личности для потомков кое-что сохранилось. Во-первых, несколько книг воспоминаний его дочери. В них она немало пишет об отце, для которого из всех его родственников была самым близким человеком. Как Светлана была способной и старательной школьницей, так и оказалась вполне пристойной мемуаристкой, что для детей выдающихся личностей является большой редкостью. Их воспоминания, как правило, грешат субъективизмом, попыткой оправдать своих родителей (например, мемуары сыновей Жданова, Берии, Хрущева).

Работая в журнале «Огонек» в годы перестройки, я не раз сталкивался с такими случаями. Помню, как особенно яростно оправдывали своих отцов сыновья Жданова и Лысенко, двух сталинских палачей, первого — в литературе, второго — в сельском хозяйстве. В 1999 году я как-то слушал по телевизору воспоминания дочери Хрущева и его невестки. Обе они, отвечая на вопросы ведущего, утверждали, что не знали об ужасах, которые творились при Сталине, когда Хрущев был его правой рукой, не знали потому, что Хрущев «никогда не говорил дома о политике».

Много лет Светлана Сталина отличалась от таких отпрысков кремлевской элиты с их «воспоминаниями», но с годами у нее стал портиться характер, начали проступать отцовские черточки, отчего ее последние книги (лучшей из них была самая первая — «20 писем другу») утратили в некоторой степени свою объективность. Следом за ней я поставил бы в «сталиниаде» Хрущева с его воспоминаниями. Правда, если Светлана не старается выгородить себя, то его мемуары вообще окрашены этим стремлением. Тем не менее в них немало ценных наблюдений о Сталине и его частной жизни. К сожалению, имеется очень мало сведений о дореволюционной жизни Сталина, который, как видно, хорошо постарался, чтобы они вообще не дошли до нас. С Гитлером в этом смысле дело обстоит проще, поскольку он, как уже отмечалось выше, сам немало написал о себе в книге «Моя борьба», причем его воспоминания вполне поддаются проверке.

Есть еще очень солидная работа о Сталине (в нескольких томах), написанная известным историком и генералом Д. Волкогоновым, который также является автором не менее интересных книг о Ленине и Троцком. Но и в работе Волкогонова частная жизнь Сталина освещена очень скудно. В целом же исторических и публицистических работ о Сталине имеется гораздо больше на Западе, нежели у нас. Создается впечатление, что у нас историки, писатели и публицисты до сих пор не решаются сказать всю правду о сталинской эпохе, настолько она была ужасна и, все больше отдаляясь от нас, кажется просто немыслимой, невозможной. И это при том, что у нас сталинизм до сих пор не искоренен до конца (как, скажем, искоренен нацизм в Германии), его последователи готовы затравить и даже уничтожить каждого, кто разоблачает сталинские преступления. Так, на моих глазах яростно травили, буквально сживали со света Волкогонова, честного и талантливого историка и публициста. Травили не только престарелые соучастники сталинских преступлений, но и вся верхушка нашей армии, состоящая из коллег Волкогонова, генералов и маршалов. Это страшно. Утешает только то, что книги недавно ушедшего от нас историка будут жить вечно, а имена его хулителей забыты уже сегодня.

Известно, что Сталин старательно уничтожал людей, которые окружали его в разные периоды жизни, заодно запрещал и их воспоминания. Было что скрывать? Стыдился своей бедности и неприкаянности в прошлом (никогда нигде не работал!)? Наверное, и то и другое. С молодых ранних лет проявились характерные черты сталинской натуры, в первую очередь — загребать жар чужими руками, не лезть самому на рожон, предоставлять это другим. Он всегда избегал участия в демонстрациях, митингах, избегал толпы и вообще любых схваток, не лез лично в вооруженные грабежи, а планировал и организовывал эксы (от слова «экспроприация»). Этому, можно сказать, партийно-гангстерскому периоду в жизни Сталина уделено немало внимания в прозе известного писателя М. Алданова. Он эмигрировал из России после Октябрьской революции и много писал о ней и предшествовавших ей событиях, при этом опирался на богатые зарубежные архивы.

Под пером Алданова вырисовывается образ озлобленного и беспринципного авантюриста, для которого человеческая жизнь не стоила ломаного гроша. Писатель приводит свидетельства современников молодого Сталина, в которых отмечается, что с ним было просто неприятно общаться. Как известно, он и в зрелом возрасте остался таким же. Созданный Алдановым портрет вполне совпадает с тем, что было на самом деле. Так, например, в решающие часы Октябрьского переворота Сталин неизвестно где пропадал, возможно, выжидал, чья возьмет. К дореволюционному периоду жизни Сталина относятся упорные слухи о том, что он был провокатором, секретным агентом царской охранки. Для того времени это вполне возможная версия: среди большевистских лидеров было немало провокаторов, агентов охранки, в том числе даже лидер фракции большевиков в Государственной думе Малиновский.

Версия о том, что Сталин служил в царской охранке, не раз всплывала на поверхность. Как известно, Сталин был неразлучен с Берией, своим главным опричником, и вот что пишет Светлана о нем:

«Страшную роль сыграл Берия в жизни всей нашей семьи. Как боялась и как ненавидела его мама! Все друзья ее — оба Сванидзе, сестра Марико (работавшая секретаршей у Енукидзе), сам Енукидзе пали первыми, как только Берия смог убедить отца в том, что это его личные недруги и недоброжелатели…

Я уже говорила, что во многом отец и Берия повинны вместе. Я не стану перекладывать вину с одного на другого. Они стали, к сожалению, духовно неразрывны. Но влияние этого ужасающего, злобного демона на отца было слишком сильным и неизменно эффективным…

Шатуновская (старая большевичка. — В. Н.) говорила мне, что роль Берии во время гражданской войны на Кавказе была двусмысленной… Он был прирожденный провокатор и, как разведчик, обслуживал то дашнаков, то красных, — по мере того как власть переходила то к одним, то к другим. Шатуновская утверждает, что однажды нашими военными Берия был арестован, — он попался на предательстве и сидел, ожидая кары, — и что была получена телеграмма от С. М. Кирова (командовавшего тогда операциями в Закавказье) с требованием расстрелять предателя. Этого не успели сделать, так как последовали опять военные действия и всем было не до этого маленького человечка. Но об этой телеграмме, о том, что она была, знали все закавказские старые большевики; знал о ней и сам Берия… Не здесь ли источник злодейского убийства Кирова много лет спустя? Ведь сразу после убийства Кирова в 1934 году Берия выдвигается и начинает свое движение наверх…»

Не может быть никакого сомнения, что Сталин тоже прекрасно знал об этой истории… Два сапога — пара.

Гитлер и Сталин… Их портреты схожи прежде всего по тому впечатлению, какое они производили на окружающих, на тех, кто имел возможность узнать их поближе. Например, немецкий профессор фон Губер, который отнюдь не был врагом нацизма, пишет: «В первый раз мне пришлось видеть Гитлера в непосредственной близости. Лицо и голова — плохая раса, помесь. Низкий убегающий назад лоб, некрасивый нос, широкие скулы. Коротко подстриженная щетка усов в ширину носа придает лицу что-то вызывающее. Выражение лица не такое, какое бывает у вполне владеющего собой человека повелевающего, а безумно возбужденное. Частые судороги мускулов лица. Общее выражение счастливого самодовольства».

Еще одно свидетельство — Вейганда фон Мильтенберга, коллеги только что процитированного профессора: «Кто наблюдает Гитлера, уже через пять минут приходит к убеждению, что до северной расы господ, которой он хочет руководить, ему еще очень далеко. Он вечно либо неуклюж, либо суетлив. Никогда не обладал он замкнутой сдержанностью, покоящейся на внутренней, сознающей свои задачи уверенности вождя… Ни один из его жестов не закончен, не округлен. Каждый жест говорит о страхе маленького человека, пробравшегося в люди, который боится, не сделал ли он снова какой-нибудь промах, но еще точно не знает, каким образом этот промах будет открыт. Он часто прибегает к декоративности, однако и тут результатом бывает неизбежный провал. Самое плохое из всего этого — плетка, которую он почти никогда не выпускает из рук. Это — не длинный хлыст, которым диктатор в гневе ударяет по ботфорту, чтобы подчеркнуть необходимость точного и беспрекословного исполнения своего приказа. Нет, это всего лишь собачья плетка с толстым серебряным набалдашником и с коротким, потрепанным ремешком. Иногда он держит ее как маршальский жезл, и тогда у каждого невольно является мысль, что вот-вот раздастся звонок к началу циркового представления. Эта плетка-дилетант, как и ее хозяин. Но именно потому он и является вождем масс. В нем каждый находит самого себя; подражать тому, как он пыжится и плюет, не представляет никакого труда. Этой массе он может преподнести любую безвкусицу».

Любопытные штрихи к двойному портрету Гитлера и Сталина набрасывает Троцкий:

«Гитлер импонирует Сталину. В фюрере хозяин Кремля находит не только то, что есть в нем самом, но и то, чего ему не хватает. Гитлер, худо или хорошо, был инициатором большого движения. Его идеям, как ни жалки они, удалось объединить миллионы. Так выросла партия, которая вооружила своего вождя еще невиданным в мире могуществом. Ныне Гитлер — сочетание инициативы, вероломства и эпилепсии — собирается не меньше и не больше как перестроить нашу планету по образу и подобию своему.

Фигура Сталина и путь его — иные. Не Сталин создал аппарат. Аппарат создал Сталина. Но аппарат есть мертвая машина, которая, как пианола, не способна к творчеству. Бюрократия насквозь проникнута духом посредственности. Сталин есть посредственность бюрократии. Сила его в том, что инстинкт самосохранения правящей касты он выражает тверже, решительнее и беспощаднее других. Но в этом его слабость. Он проницателен на небольших расстояниях. Исторически он близорук. Выдающийся тактик, он не стратег. Это доказано его поведением в 1905 г., во время прошлой войны 1917 г. Сознание своей посредственности Сталин неизменно несет в себе. Отсюда его потребность в лести. Отсюда его зависть по отношению к Гитлеру и тайное преклонение перед ним».

А вот портрет Сталина, сделанный его личным переводчиком В. Бережковым и относящийся к 1941 году, когда Бережков впервые встретился с ним: «Взглянув на него, я испытал нечто близкое к шоку. Он был совершенно не похож на того Сталина, образ которого сложился в моем сознании. Ниже среднего роста, исхудавший, с землистым, усталым лицом, изрытым оспой. Китель военного покроя висел на его сухощавой фигуре. Одна рука была короче другой…»

Еще один портрет, сделанный М. Джиласом, одним из югославских лидеров, которых Сталин принимал у себя на даче в 1944 году: «Хозяин был воплощением скромности (тогда югославские лидеры были у нас в большой цене. — В. Н.). На нем была маршальская форма… и никаких наград за исключением Золотой Звезды Героя Советского Союза на левой стороне груди. Это был не тот величественный Сталин, знакомый нам по фотографиям и выпускам кинохроники, с медленными деревянными жестами и походкой. Он ни секунды не сидел спокойно. Он играл своей трубкой, обводил синим карандашом слова, которыми были обозначены главные темы обсуждения, зачеркивал их косыми штрихами, когда обсуждение того или иного пункта было завершено, вертел головой, ерзал на стуле. Меня поразило еще одно обстоятельство: его маленький рост и незначительная внешность. Туловище было коротким и узким, руки и ноги казались чересчур длинными, левая рука и левое плечо были несколько скованы в движениях. У него был толстый живот. Волосы были редкими, но настоящей лысины не было. Лицо было белым, щеки имели красноватый оттенок… У него были черные, неровные зубы, обращенные несколько внутрь. Даже усы были редкими и не торчали. В нем была какая-то простонародная неотесанность, что-то от старого крестьянина и отца семейства, в его желтых глазах сквозила какая-то смесь строгости и лукавства».

И вот наконец психологический портрет Сталина, сделанный большим знатоком его биографии, писателем Ю. Боревым:

«Сталин был недоверчив. Бдительность, к которой он всегда призывал народ, в его сознании переродилась во всеобщую подозрительность. Единственная информация, которой он доверял, — это сведения, порочащие кого-либо. И чем ближе к нему человек, тем убедительнее для Сталина отрицательная информация о нем.

Сталин говорил: „Поскольку власть в моих руках — я постепеновец“. Терпеливо, с маниакальной последовательностью и целеустремленностью, с волей, перераставшей в фанатическое упрямство, Сталин шел к своей цели. Он подминал под себя людей и ломал их волю. Ему не были нужны ни друзья, ни советчики, а только исполнители его указаний. Удел даже соратников Сталина — рабское подчинение его мнению.

Не обладая большой культурой, Сталин не любил интеллигентность. Светочем науки для него был Лысенко, а подлинные герои — биолог Вавилов или ученый-энциклопедист Флоренский — лжеучеными. Его социальное мышление феодально-бюрократично: все жители сталинской империи являлись для ее главы и крепостными, и винтиками большого государственного механизма. Как всякий крепостник, он считал себя вправе распоряжаться жизнью своих подданных.

Небогатый культурно-мыслительный материал, который он почерпнул из непродолжительной учебы и долгого вращения в среде культурных и полукультурных людей, окостенел в его сознании и превратился в догмы. Рассуждения его логичны, но это формальная логика, не отражающая жизнь в ее сложности. Не случайно в конце 40-х годов Сталин велел опубликовать дореволюционный учебник Челпанова по формальной логике. Дидактическая мысль Сталина, опиравшаяся к тому же на проповедническую традицию, усвоенную им в семинарии, была понятна и близка массовому сознанию. Это облегчало восхождение Сталина на пьедестал вождя народа. Проницательный ум Сталина усиливался его волей, терпением и хитростью, сочетавшейся с вероломством.

Сталин был памятлив на отношение к нему и учитывал это отношение при формировании кадров власти. Памятливость оборачивалась мстительностью, а бдительность и осторожность — подозрительностью и мнительностью».

Имеется много аналогичных описаний и характеристик Сталина и Гитлера, приятного впечатления они не оставляют. То же самое можно сказать и о жизни обоих диктаторов в кругу родных и близких людей. Ни того ни другого не назовешь людьми дружелюбными и семейного склада. Гитлер вообще был одиноким холостяком, а Сталин — плохим мужем и отцом, хотя дважды женился, имел троих детей и много родственников. При всем этом надо сказать, что Гитлер и Сталин были неравнодушны к прекрасному полу. Правда, у обоих эти отношения нормальными не назовешь.

В силу своего мерзкого характера Сталин просто не был способен к простому человеческому общению, не мог относиться к женщинам хотя бы мягко и снисходительно, как к слабому полу. К тому же он был типично восточным человеком, для него женщина была существом второго сорта, годным только для удовлетворения естественных мужских потребностей и для ведения домашнего хозяйства. Тем не менее он рано женился, правда, произошло это у него не по-людски. Он совратил (говорили, что просто изнасиловал) 16-летнюю дочь одного из своих знакомых, она забеременела, и вот в 27 лет он стал мужем. Звали ее Екатерина Сванидзе. Она родила в 1907 году сына Якова и примерно через полгода умерла от тифа. Есть свидетельства, что Сталин горевал, потеряв молодую и красивую жену. Это — первое и последнее известное нам упоминание о том, что он по чьему-то поводу расстраивался, переживал из-за чьей-то смерти. Такой слабости за ним никогда больше не водилось.

Жизнь Сталина со второй женой, Надеждой Аллилуевой, не сложилась и закончилась трагически в 1932 году. В своих воспоминаниях Светлана Сталина пишет: «Я часто думаю, какая судьба ждала ее дальше, если бы она не умерла? Ничего хорошего ее не ждало. Рано или поздно она оказалась бы среди противников отца. Невозможно представить себе, чтобы она молчала, видя, как гибнут лучшие старые друзья — Н. И. Бухарин, A. C. Енукидзе, Реденс, оба Сванидзе, — она бы не пережила этого никогда. Быть может, судьба даровала ей смерть, спасшую ее от еще больших ожидавших ее несчастий? Ведь она не смогла бы — „трепетная лань“ — предотвратить все эти несчастья или остановить их…»

Светлана так продолжает свой печальный рассказ: «Мне рассказывали потом, когда я была уже взрослой, что отец был потрясен случившимся. Он был потрясен, потому что не понимал: за что? Почему ему нанесли такой ужасный удар в спину? Он был слишком умен, чтобы не понять, что самоубийца всегда думает „наказать“ кого-то — „вот, мол“, „на вот тебе“, „ты будешь знать!“. Это он понял, но не мог осознать — почему? За что его так наказали?»

Был слух, что Надежда Аллилуева оставила мужу письмо. Светлана пишет: «Я никогда, разумеется, его не видела, его, наверное, тут же уничтожили, но оно было, об этом мне говорили те, кто его видел. Оно было ужасным. Оно было полно обвинений и упреков. Это было не просто личное письмо; это было письмо отчасти политическое, и, прочитав его, отец мог думать, что мама только для видимости была рядом с ним, а на самом деле шла где-то рядом с оппозицией тех лет.

Он был потрясен этим и разгневан и когда пришел прощаться на гражданскую панихиду, то, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками и, повернувшись, ушел прочь. И на похороны не пошел. Он считал, что мама ушла как его личный недруг».

Есть и другая версия гибели Надежды Аллилуевой. Умная и совестливая женщина не могла не видеть, что творил ее муж со страной, с народом и близкими ей людьми. У нее все чаше возникали ссоры с мужем. Последней каплей стал следующий случай. Однокурсница Надежды по Академии народного хозяйства рассказала, что ее мать умерла от голода на Украине. Так Надежде из первых рук стало известно о голоде, организованном там Сталиным в ходе проведения насильственной коллективизации. Она сама съездила на Украину и увидела, что там творится. Вернувшись, не только разругалась с мужем, но и написала письмо в политбюро, пригрозив Сталину обнародовать его. И тут она узнала, что ее подруга по Академии и еще восемь однокурсниц арестованы. После этого отношения между мужем и женой совсем разладились. Тогда Сталин попросил своего личного врача Д. Плетнева поговорить с женой, воздействовать на нее. Оказывается, чудом сохранились записки Плетнева обо всем этом. Согласно им Надежда сказала ему с глазу на глаз: «Меня обманули моя партия и ее вождь, которому я хотела служить. Теперь я вижу, как все последователи Ленина один за другим уходят в никуда. Сталин — диктатор, им руководит бредовая мечта о мировой революции. Сталинский террор гуляет по стране, как дикий зверь, мне ужасно стыдно».

Врач, разумеется, ничем Сталину не смог помочь. Вскоре Надежда в присутствии Ворошилова обвинила мужа в организации голода на Украине, вспыхнула ожесточенная ссора. Сталин потерял самообладание и начал бить жену. Она закричала, что он убийца и предатель. Сталин выхватил пистолет, который всегда носил с собой, и выстрелил в жену, рана оказалась смертельной. Плетнева тут же вызвали к умирающей, но он был бессилен. Ближайшие соратники Сталина решили скрыть страшную правду, чтобы не компрометировать свое великое дело. Впоследствии Сталин ликвидировал всех, кто знал о случившемся, в том числе врачей и нескольких чекистов. Только Молотов, Ворошилов и Каганович не пострадали. Правда, незадолго до своей смерти Сталин собирался разделаться и с ними, ему помешал инсульт.

В 1956 году сотрудники госбезопасности по поручению Хрущева, тогдашнего главы партии и государства, собрали весьма неожиданную информацию о пребывании Сталина в сибирской ссылке в Курейке в 1914 году. Они разыскали там 56-летнюю местную жительницу П. (в официальной докладной записке указано ее полное имя). Записка эта подписана председателем Комитета госбезопасности И. Серовым. Этот документ обнаружил в архиве Б. Илизаров, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории Академии наук. Он много лет работал над монографией о Сталине. В этой докладной записке, в частности, говорится: «Кроме того, по рассказам гражданки П., было установлено, что И. В. Сталин, находясь в Курейке, совратил ее в 14 лет и стал сожительствовать. В связи с этим И. В. Сталин вызывался к жандарму Лалетину для привлечения к уголовной ответственности за сожительство с несовершеннолетней. И. В. Сталин дал слово жандарму Лалетину жениться на П., когда она станет совершеннолетней. Как рассказала в мае месяце с.г. П., у нее родился ребенок, который умер. В 1914 году родился второй ребенок, который был назван по имени Александр. По окончании ссылки И. В. Сталин уехал, и она была вынуждена выйти замуж за местного крестьянина… который усыновил родившегося мальчика Александра. За время жизни И. В. Сталин ей никогда не оказывал никакой помощи. В настоящее время Александр служит в Советской Армии и является майором. Председатель Комитета государственной безопасности СССР И. Серов».

Далее на документе следуют подписи членов политбюро, ознакомленных с докладной запиской: Булганин, Каганович, Микоян, Маленков, Ворошилов и другие.

Тот же самый историк Илизаров сообщает любопытные факты и о другой ссылке Сталина. Он пишет: «Я знал сталинского внука — сына человека, родившегося у вдовушки, на квартире которой Сталин жил в сольвычегодской ссылке. Отец признал его, но никогда больше не видел, хотя карьеру в Москве обеспечил. Почти официальная история. Сына звали Константин…»

Да, неплохо жили в ссылке большевики, особенно не страдали, больше грешили… Говоря о 30-х годах, Илизаров отмечает: «К тому времени Сталин уже был законченным ханжой, надевшим личину мужа-однолюба, верного памяти погибшей Нади. На процессах 30-х годов на своих противников смело навешивал ярлык распутников и извращенцев».

У Сталина было немало кратковременных связей с разными женщинами. Был роман с Розой Каганович, дочерью его верного сатрапа, члена политбюро Л. Кагановича. В свое время он похитил невесту у своего друга-грузина, совратил 16-летнюю племянницу Свердлова, Наталью Елагину, а затем отправил ее в ссылку, сдал чекистам сотрудницу своего секретариата, отказавшуюся стать его любовницей. Как и его коллеги по власти, грешил с актрисами… Нет смысла вникать в его похождения, они не добавят ничего нового к его облику. Согласно воспоминаниям врача Плетнева, которые удалось вывезти на Запад, у Сталина еще в 30-е годы возникли сложности с потенцией, и «Михаил Калинин, также член политбюро, порекомендовал ему сделать операцию омоложения, которая принесла блестящие результаты». Было ли это на самом деле? Что это была за операция? Не так уж важно, гораздо важнее то, что женщины, так же как и мужчины, за людей им не считались.

Если Сталина в отношениях с женщинами можно считать садистом, то Гитлер отличался еще и мазохизмом. Известная немецкая актриса Рената Мюллер как-то провела вечер с фюрером и потом рассказала о пережитом своему коллеге А. Цайсслеру, который в 1943 году записал следующее: «Она была уверена в том, что он собирается вступить с ней в интимную связь. Они разделись и уже совсем собирались было отправиться в постель, когда он бросился на пол и потребовал, чтобы она на него наступила. Она запротестовала, но он продолжал настаивать, называл себя недостойным, осыпал себя обвинениями и мученически извивался перед ней. Эта сцена была для нее невыносима, и в конце концов она уступила его желанию и стала топтать его ногами. Это очень его возбудило…»

Многие женщины фюрера покончили с собой или пытались это сделать. Его биографы приводят несколько конкретных случаев. Одной из таких жертв стала Гели Раубаль, которая была дочерью сводной сестры фюрера, то есть приходилась ему родственницей. Известны высказывания Гели об этой связи, например: «Мой дядя — чудовище. Невозможно представить себе, чего он от меня добивается». Так, Гитлер изображал ее на своих рисунках в позах, «которые отвергла бы любая профессиональная натурщица». Мало этого. Оказывается, «для получения полного сексуального удовлетворения Гитлеру было необходимо, чтобы женщина, сидя на корточках над его головой, помочилась ему на лицо». В медицине такое извращение зафиксировано. Известно также, что Гитлер приревновал Гели к своему шоферу, уволил его и при этом откупился (чтобы тот помалкивал), дал ему 20 тысяч марок, и тот завел свой бизнес. А Гели в 1931 году покончила с собой, будучи еще совсем молодой.

После Гели его новой симпатией стала 17-летняя дочь мюнхенского учителя Ева Браун. В 1932 году стала его любовницей и осталась с ним до самого конца. Вот запись из ее дневника от 1935 года: «Я нужна ему только для определенных целей… Иначе невозможно… Если он говорит, что любит меня, то он имеет в виду только этот момент». О чем это? Явно о чем-то неприличном, оскорбляющем женское достоинство. Вот другая запись из ее дневника: «Я желаю лишь одного — тяжело заболеть и хотя бы дней на восемь забыть о нем. Почему со мной ничего не случится, почему я вынуждена во всем этом участвовать? Лучше бы я с ним никогда не встречалась. Я в отчаянии… Почему меня черт не заберет? У него там, наверное, лучше, чем здесь». Известно, что она дважды пыталась покончить с собой. А. Шпеер в своих мемуарах так писал о ней: «В общем-то ее чувства не особенно заботили Гитлера, и он почти не обращал внимания на ее присутствие. Он не стесняясь говорил при ней о своем отношении к женщинам: очень умный человек должен брать в жены примитивную и глупую женщину». Еще один афоризм фюрера на ту же тему: «Мужчина имеет право определять собой характер каждой женщины. Женщине ничего другого не нужно».

В том, как оба диктатора обращались с женщинами, отражалось их отношение к людям вообще. У того же Сталина среди жертв массового террора было много родственников и близких соратников, с которыми он не только вместе работал, боролся с настоящими и придуманными врагами, но и поддерживал приятельские отношения. Сталин не просто уничтожал всех их руками своих опричников, нет, их долго пытали в застенках, требуя, чтобы они оговорили себя, хотя и без этого они были обречены. Прежде чем убить их, Сталин вынимал у них душу, лишал главного — человеческого достоинства. Зачем ему это было нужно? Только для удовлетворения своих садистских наклонностей? Или еще для того, чтобы вселить во всех страх, страх и еще раз страх… В. этом отношении Гитлер мало чем отличался от Сталина, правда, фюрер не распространял массовый террор на свое ближайшее окружение (до покушения на него) и на немецкий народ в целом, зато при этом погубил миллионы людей разных национальностей (русских, поляков, евреев…).

История сохранила страшный документ — телеграмму Сталина секретарям обкомов, крайкомов, ЦК национальных компартий, наркомам внутренних дел на местах, начальникам управлений НКВД, в которой говорится: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б)… (телеграмма послана в 1939 году. — В. Н.). Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и при том применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и не разоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Сталин утверждал, что нет большего удовольствия, чем уничтожить своего врага и после этого выпить хорошего вина. Он лично часто давал указания о том, как надо содержать в заключении его бывших соратников и как пытать их. Когда его охранник Паукер в лицах представил перед ним, как волокли на расстрел истерзанного пытками Зиновьева и как он при этом молил палачей о пощаде, Сталин помирал со смеху. И вскоре расстрелял… Паукера.

Да, для гениального вождя в самом деле не было большего наслаждения, чем унизить человека, лишить его чувства собственного достоинства, растоптать, смешать с грязью. Особенно если этот человек был ему хорошо известен. Так было со многими, например с Бухариным, с которым вождя связывала не только совместная работа в течение многих лет, но и дружба домами. До ареста Бухарина Сталин вдоволь поиздевался над ним, когда долго держал его в подвешенном состоянии между тюрьмой и волей, хотя для себя уже решил его уничтожить. Так было и с Енукидзе, с которым Сталин был в тесной дружбе в течение 35 лет, оба за эти годы много погуляли и выпили (два кавказских человека!). Наверное, именно поэтому среди многих обвинений на Енукидзе повесили и «моральное разложение».

В своей подозрительности и жестокости Сталин, наверное, побил все рекорды, записанные историей за тиранами. Так, он пересажал жен у многих своих ближайших соратников, начав со второго после себя человека — Молотова. Причем в заключении им никаких поблажек как женщинам не делалось. А «вдовцы» продолжали раболепно служить своему хозяину. В конце концов Сталин бросил в тюрьму и жену Поскребышева, своего самого главного помощника! Тот на коленях умолял вождя освободить жену, а вождь отвечал, что это не в его силах и все зависит от Берии. После этой сцены Сталин попросил Поскребышева принести ему чаю, тот, как обычно, тут же исполнил просьбу и вышел. Но вождь пить чай не стал, отправил стакан на экспертизу Берии в лабораторию ядов. Оказалось, что чай не был отравлен. Поскребышев продолжал оставаться на своем посту. Что тут комментировать?! Вождь, разумеется, понимал, что жены его сатрапов никакие не враги народа, но они вполне устраивали его в роли заложниц — гарантов собачьей преданности их мужей…

У Сталина и Гитлера была и такая общая черта: оба не допускали близких контактов между своими подчиненными из числа самых приближенных. Те обычно встречались друг с другом вне работы только за столом у своего хозяина. И при этом их можно было назвать пауками в банке. Например, Хрущев так характеризует одного из любимчиков Сталина, А. Щербакова, умершего в 1945 году: «Совести он не имел ни малейшей капли. Все мог сделать для того, чтобы поднять собственную персону, и кого угодно был готов утопить в ложке. А Сталину это нравилось». И главное, все эти Хрущевы и Щербаковы, русские и немецкие, наперегонки льстили своим хозяевам, буквально расстилались перед ними. А. Шпеер признавался в своих мемуарах: «Окружение Гитлера, конечно, должно нести ответственность за то, что создало у него уверенность в обладании им сверхчеловеческой силы… Даже более выдержанный и скромный человек, чем Гитлер, при таких дифирамбах в свой адрес не смог бы удержаться от самообольщения».

Не раз случалось и такое, что Сталин убивал людей тайно, без клеветы на них, без пыток и казней. Самым громким из таких дел было убийство Кирова в 1934 году. С ним у вождя были вполне дружеские отношения (например, на юге вдвоем отдыхали), но тот стал в партии очень популярным, и Сталин от него избавился. А сам факт убийства использовал как предлог для начала массового террора, в ходе которого освободился и от других своих возможных конкурентов, обвинив именно их в этом преступлении.

Другой аналогичный пример. Когда в начале 50-х годов Сталин обрушил террор на еврейскую общественность и уничтожил немало выдающихся деятелей, то при этом не посмел присоединить к ним всемирно известного актера С. Михоэлса, испугавшись, по всей вероятности, общественного мнения на Западе. Его убили агенты КГБ, списав смерть на несчастный случай. Так случилось, что Светлане Сталиной случайно довелось сразу узнать об этом преступлении. Она вспоминает в своей книге о том, что как-то раз они были дома с отцом в соседних комнатах, дверь между ними была открыта, и она услышала, как отец кому-то приказывал по телефону официально объявить, что случилась автомобильная катастрофа, и ею все прикрыть. На другой день она прочитала в газете о гибели Михоэлса в автокатастрофе, затем его похоронили со всеми почестями.

Когда Хрущев в речи на XX съезде партии в 1956 году намекнул о прямом участии Сталина в убийстве Кирова, Светлана была потрясена. Она пишет: «Я долго думала: возможно ли? Возможно ли? — Ведь Киров был старый друг, он отдыхал вместе с отцом в Сочи летом в том же году… И страшный ответ приходил сам собой. А Бухарин? Разве он не был старый друг? Разве он не жил у нас летом на даче, еще при маме?..»

Так же, как и Михоэлс, погиб в такой же «автокатастрофе» и прославленный советский дипломат Литвинов (кстати, тоже еврей). Личный сталинский переводчик В. Бережков пишет в своих мемуарах: «Сталин был мастером на такие дела. Он вызывал к себе людей из НКВД, давал им задание лично, с глазу на глаз, а потом происходила автомобильная катастрофа, и человек, от которого Сталин хотел избавиться, погибал. Подобных случаев было немало».

Для тех, кто еще оставался на воле и находился вблизи Сталина, закон был один: надо было самому растоптать свое человеческое достоинство, заложить свою душу лично товарищу Сталину. Вспоминая о сталинском терроре, Хрущев пишет: «Это могло случиться с любым из нас. Все зависело от того, как взглянет на тебя Сталин или что ему покажется в такой момент. Порой он говорил: „Что это вы сегодня на меня не смотрите? Что-то у вас глаза бегают?“ Или еще что-либо в этом роде.

И все это произносилось с таким злом! Разумный следователь не ведет себя так даже с „заядлым“ преступником, а тут произносилось за дружеским столом. Сидим мы, едим, а он вдруг награждает такими эпитетами и репликами людей, которые по его же приглашению сидят за его столом и ведут с ним беседу. Тяжелое было время!..» Кстати, вряд ли был еще руководитель такого же уровня, как Сталин, который проводил бы столько времени за едой и питьем. Только Гитлер мог сравняться с ним в этом, но, правда, фюрер обходился без спиртного…

Да, застолье было общим обязательным ритуалом обоих диктаторов. На это ежедневно у них уходило по несколько часов! У Гитлера — обед днем и чай с вечера на ночь. Об этих сидениях сохранилось немало воспоминаний, общее впечатление от них с обеих сторон — ужасная, гнетущая скука и напряженная атмосфера. Эти ритуальные действа являли собой как бы сцену с одним актером в главной роли и ансамблем, который робко подыгрывал. При этом у Сталина не только болтали, но пели и даже иногда плясали, причем одни мужики, женщин за столом у Сталина никогда не было. Заодно решали и государственные дела: Сталин что-то предлагал, все соглашались. У фюрера застолье носило светский характер, разговоры велись на самые разные темы, но серьезные вопросы, как правило, не решались. У Сталина обычно собиралось пять-шесть его ближайших собутыльников, редко приглашался кто-нибудь еще. У Гитлера было три типа таких сборищ: человек на 40–50 из высшей партийной и государственной элиты, чаще собиралось несколько ближайших сподвижников, наконец — интимный кружок (Борман, его постоянная тень и второй в партии человек, адъютант, врач, фотограф, архитектор Шпеер и Ева Браун). Это была как бы семья одинокого фюрера. У Гитлера его ближайшие сподвижники часто старались избегать такие занудные сборища, но исчезали по очереди, наверное, договаривались между собой. У Сталина такие вольности были невозможны. Принудительное участие в застольных беседах угнетало не только своей скукой и монологами хозяев, но и тем, что Гитлер и Сталин оба были «ночными птицами», любили работать и болтать по ночам.

Сталинские застолья отличались от светских сидений у фюрера. Хрущев вспоминает: «Просто невероятно, что Сталин выделывал. Он в людей бросал помидоры, например, во время войны, когда мы сидели в бомбоубежище. Я лично видел это. Когда мы приезжали к нему по военным делам, то после нашего доклада он обязательно приглашал к себе в убежище. Начинался обед, который заканчивался швырянием фруктов и овощей, иногда в потолок и стены, то руками, то ложками и вилками. Меня это возмущало: „Как это вождь страны и умный человек может напиваться до такого состояния и позволять себе такое?“ Командующие фронтами, нынешние маршалы Советского Союза, так почти все прошли сквозь такое испытание, видели это постыдное зрелище».

Кстати, это воспоминание относится к военной поре, но так было и раньше, есть немало воспоминаний о вечере у Сталина в 1932 году по случаю годовщины Октябрьской революции. Очевидцы вспоминали, что он вот так же швырял все, что под руку попадется, в лицо своей жене. Она покинула стол, и в ту же ночь случилась трагедия, она погибла, как говорилось, при невыясненных до конца обстоятельствах. Она понимала, что такое дикое поведение вождя означало его полное презрение к окружающим, было средством сломать волю человека и подчинить себе безраздельно. С этим она согласиться не могла…

Немецкие источники тоже свидетельствуют о многих, мягко говоря, странностях застольных встреч при гитлеровском дворе. Так, А. Шпеер вспоминает в своих мемуарах о том, как пошутили над одним из приближенных фюрера. Ему неожиданно объявили, что он срочно по распоряжению Гитлера направляется в Испанию, где тогда шла жестокая гражданская война и немецкие специалисты принимали в ней активное участие. Жертва розыгрыша был тут же загружен в самолет, и заранее предупрежденный летчик несколько часов летал над Германией, имитируя полет на фронт. Так придворные фюрера проверяли своего коллегу на храбрость. Мемуаристы отмечают, что фюрер был большим охотником до такого рода шуток. А за столом сталинских собутыльников любимой шуткой было подложить помидор на стул соседа…

В работах о Гитлере и Сталине нередко отмечается их скромный образ жизни: в одежде, еде, уходе за собой и т. п. Но при этом забывают, что оба диктатора были безраздельными хозяевами своих стран и бюджетов, им лично принадлежали все национальные богатства и жизнь каждого подданного, причем они претендовали еще и на душу своих граждан. Но самым главным, конечно, было то обстоятельство, что государственный бюджет был их собственным карманом. Во что обходилась стране бесчисленная охрана вождя? Этот «скромник» имел несколько роскошных поместий на юге, каждое из них всегда было готово к его приезду, то есть там содержались прислуга и охрана, все находилось в том же порядке, как и во время пребывания Сталина. Делалось это не только из почтения к хозяину, но и по соображениям безопасности: никто не должен был знать, где он находится в данный момент. Во время его переездов (самолетов он боялся) гнали подряд несколько железнодорожных составов, тоже из соображений безопасности, а вдоль всего пути следования дежурили тысячи сотрудников карательных органов. Примерно так же жил-поживал и фюрер.

Еще любопытное сходство. Оба диктатора с годами все реже и реже работали в своих официальных резиденциях. Сталин променял свой кремлевский кабинет на дачу в зеленом оазисе на окраине столицы. А Гитлер надолго оставлял огромный кабинет в Имперской канцелярии и проводил дни и ночи в своем горном поместье. Словно сговорившись, они оба бежали от городской и людской суеты; пресыщенные властью и перегруженные своими злодеяниями, они искали одиночества и покоя, хотели, завладев решительно всем, принадлежать самим себе. При необходимости нужные им люди и документы мгновенно возникали перед ними в их владениях, раскинувшихся на природе и, кстати, охранявшихся бесчисленной отборной стражей. Вместе со стремлением к одиночеству возрастал и страх за свою жизнь, вечная подозрительность порождала мысли о возможных покушениях. Такого рода страх возвращался, словно бумеранг, запущенный рукой тирана в свой же народ. Это удел не только Сталина и Гитлера, это общий закон для таких личностей. А. Шпеер пишет в своих мемуарах: «Существует специальная ловушка для тех, у кого есть власть, для директора компании, главы государства или же диктатора при деспотическом режиме. Его благосклонность столь желанна для его подчиненных, что они добиваются ее всеми возможными способами. Услужливость становится сущей эпидемией в его окружении, и подчиненные только соревнуются между собой в демонстрации преданности. А это пагубно влияет и на имеющего в своих руках власть, он, в свою очередь, подвергается порче не меньше своих подчиненных. Этот процесс после 1937 года (тоже роковой год для Сталина! — В. Н.) стал особенно заметен в окружении Гитлера, который в результате оказывался все в большей изоляции. Последнему обстоятельству способствовало и то, что он сам не умел водить дружбу с кем бы то ни было».

Словно про Сталина написано!

Если Гитлер в свое время в чем-то и уступал Сталину (своих приближенных, например, не пытал и не казнил), то с годами он с нашим вождем сравнялся. Достаточно вспомнить зверства, которые обрушились на участников покушения против фюрера. Характерно, что в те дни потрясенный случившимся Гитлер вспомнил о Сталине, о том, как тот расправился со своими генералами и маршалами, и задним числом одобрил эту расправу, при этом пожалел, что сам раньше не разобрался со своими военными по-сталински. По воспоминаниям Шпеера, «злоба и бешенство у Гитлера перемешались с облегчением от найденного себе оправдания». Фюрер заявил тогда: «Теперь мне понятно, почему мои великие планы в России оказались за последние годы не осуществленными. Это все предательство! Если бы не эти предатели, мы бы уже давно победили. Вот в чем мое оправдание перед историей».

Типично сталинская демагогия!

Родство душ двух диктаторов лишний раз убеждает в том, что все их существование опиралось только на тиранию, у которой, в свою очередь, есть непреложные законы. Так, еще Платон писал: «Некоторые из влиятельных лиц, способствовавших возвышению тирана, станут открыто да и в разговорах между собой выражать ему свое недовольство всем происходящим — по крайней мере те, что посмелее… Чтобы сохранить за собою власть, тирану придется их всех уничтожить, так что в конце концов не останется никого ни из друзей, ни из врагов, кто бы на что-то годился».

Английский философ Ф. Бэкон заметил, что диктатор, который безраздельно властвует над людьми, в конце концов сам утрачивает свою свободу. Нет, недаром проблема тирании привлекала внимание стольких великих умов! Так, русский мыслитель С. Булгаков писал о том, как диктатор обычно претворяет в жизнь свои взгляды: «Я осуществляю свою идею и ради нее освобождаю себя от уз обычной морали, я разрешаю себе право не только на имущество, но и на жизнь и смерть других, если это нужно для моей идеи». Ни Гитлер, ни Сталин особо не скрывали таких же своих убеждений, которые и легли в основу их жизни. Они считали их единственно верными, но истинно высоких целей у таких преступных личностей быть просто не может. Еще Плутарх заметил: «Судьба, вознося низменный характер делами большой важности, раскрывает его несостоятельность». Лаконичный и неопровержимый приговор!

Гитлер и Сталин мнили себя опытными актерами как на политической сцене, так и в частной жизни. У Гитлера это проявлялось в его многочисленных публичных выступлениях, он, в отличие от Сталина, умел заряжать толпу своим настроением. Сталин знал только один способ управления массами — держал их в страхе. Но и он не был лишен некоторых актерских способностей. Хрущев вспоминает: «Он был еще и артист, и иезуит. Он способен был на игру, чтобы показать себя в определенном качестве». Сталинский переводчик В. Бережков тоже свидетельствует: «При всех своих отвратительных качествах Сталин обладал способностью очаровывать собеседников. Он, несомненно, был большой актер и мог создать образ обаятельного, скромного, даже простецкого человека».

Как Сталин, так и Гитлер стремились выглядеть скромно, но при этом многозначительно, можно сказать, монументально. А фюрер к тому же очень заботился о своей внешности, боялся, например, растолстеть (восклицал перед своими приближенными: «Представьте меня с животиком! Это был бы политический крах!»), подолгу крутился перед зеркалом, отрабатывая мимику и жесты, внимательно изучал свои фотографии (личный фотограф был его первым другом), постоянно работал над своим ораторским мастерством. Недаром все эти ухищрения легли в основу сатиры Чарли Чаплина на фюрера.

Светлана Сталина в своих воспоминаниях так подытожила не столько политическую деятельность, сколько частную жизнь своего отца: «Ты уже устал, наверное, друг мой, от бесконечных смертей, о которых я тебе рассказываю… Действительно, была ли хоть одна благополучная судьба? Вокруг отца будто очерчен черный круг, — все, попадающие в его пределы, гибнут, разрушаются, исчезают из жизни». То же самое можно сказать о фюрере. Это верно. Но сколько же вокруг обоих диктаторов нагромождено лжи, причем не только ими самими, но и соучастниками их злодеяний! До сих пор по улицам России таскают портреты Сталина (в Германии за портрет фюрера и посадить могут!). Наш выдающийся кинорежиссер А. Сокуров, сделавший о фюрере фильм «Молох», заявляет: «Гитлера давно нет, а нацизм живет и где-то находит новую энергию… Очень опасно, когда человек власти становится великим. А великим мы его делаем сами — своими восторгами, демагогией. Диктаторы не сваливаются с неба, мы сами ставим их над собою. Диктатура — результат заблуждения огромных масс людей». Как и во многих приведенных выше цитатах, слово «нацизм» и в данном случае легко можно заменить на «сталинизм» или «коммунизм» (в советском понимании этого термина).

В. Буковский, один из самых известных в прошлом советских диссидентов, ставший профессором в Кембридже, заявляет: «Коммунизм был даже большим злом, чем нацизм. Похожим, очень похожим, но большим, уже потому, что дольше жил. Нацизм существовал 13 лет, и, слава Богу, его прикончили, а коммунизм — 73 года…» Обращаясь к нашему времени, Буковский констатирует: «Россией правят прежние силы. К сожалению, нам не дали добить коммунистическую власть. Мы могли ее добить, но у нас на руках повис Запад, не позволив этого сделать. Когда в 1991 году я убеждал ельцинское окружение провести в Москве процесс над коммунизмом, подобный нюрнбергскому, то уговорил всех, кроме Ельцина. И кроме Запада, который страшно на него давил, чтобы никакого процесса в Москве не было и никаких секретов бывшего ЦК и политбюро не раскрывалось. Правящий западный истеблишмент отлично понимал: если процесс начнется и будут открыты все секреты, это его сильно заденет, выявит темные связи с советским руководством. И Ельцин понимал, что в случае такого процесса он не останется у власти как бывший член политбюро».

Последнее замечание более чем справедливо: если бы мы тогда узнали о Ельцине побольше, о его натуре и характере, о его партийном прошлом, то его прорастание в вожди в условиях гласности могло бы и не состояться. Он это прекрасно сам понимал, как точно подметил Буковский.

Родная кровь

Выше я упоминал, что учился в одной школе со Светланой Сталиной. Потом, через много лет, когда судьба забросила ее в США, я не раз бывал там и немало узнал о ее американской жизни. Но и между этими двумя периодами не упускал ее из виду, поскольку наш узкий круг школьных друзей был довольно прочен (выше я писал о сходстве нашей не совсем обычной школы с Царскосельским лицеем).

Из всей многочисленной родни Сталина ей одной выпала роль уникального летописца, второго такого во всем мире не нашлось, хотя подавляющее число близких и дальних родственников Сталина были людьми хорошо образованными, с развитым интеллектом и восприимчивой душой, многие из них знали о нем больше, чем его дочь, были свидетелями его жизни задолго до ее рождения. Но Сталин всех заставил замолчать. Он и с ней расправился бы, если бы мог предположить, что она напишет после его смерти.

Мемуары Светланы, посвященные ее трудной жизни, не просто проливают дополнительный свет на биографию отца, но сообщают читателю такую информацию, какой никто другой не обладает. Поэтому важно понять, как Светлана пришла к написанию и публикации своих воспоминаний. Как она росла и доросла до этого. Только вникнув в трагедию ее жизни, до конца поймешь, насколько бесценны для истории ее мемуары, осознаешь незаурядность автора, поверишь в ее рассказ. Ее жизнь, как и судьбы других прямых потомков Сталина, о которых пойдет речь ниже, наносит весьма характерные мазки на сталинский портрет…

В школе Светлана достойно несла крест дочери всемогущего диктатора. Отличалась скромностью и застенчивостью, в которой было что-то от заброшенности и, наверное, полусиротства (учиться ей пришлось уже без матери). Странный был у нее облик для дочери Сталина, самого мудрого и доброго человека в мире, как внушали у нас каждому, ребенку и взрослому. Вела себя она очень тихо, отлично училась, ее пятерки были заслуженными, была аккуратной и исполнительной девочкой. Сталин лично расписывался (думаю, не без удовольствия) под ее оценками в школьном дневнике каждую неделю, и мы не раз рассматривали его подпись — всегда крупными буквами. Отличалась она и упорством. Например, физкультура давалась ей нелегко, ловкостью она не отличалась, тем не менее она по своей воле была прилежным членом нашего гимнастического кружка, который вел на вполне профессиональном уровне прекрасный специалист. В нашей возрастной группе (мы с ней — ровесники) я был старостой и потому страховал на занятиях ребят, в том числе и Светлану, попеременно с нашим тренером (мы работали одновременно на двух снарядах двумя группами, у одного страховал он, у другого — я). Так что я в непосредственной близи насмотрелся и даже ощутил, как она изо всех сил старалась.

В книге воспоминаний «Двадцать писем другу» Светлана трогательно вспоминает о нашей школе: «В эти годы, с 1933 вплоть до самой войны, я жила школой. Это был маленький мир — школа, уроки, пионерские обязанности, книги и моя комната — крошечный мирок, где обогревала меня, как уютная русская печь, моя няня… Мои школьные годы были очень счастливыми, я любила школу и учителей — они дали мне больше, чем родители».

Последнее замечание требует пояснений, хотя бы потому, что мать ее была личностью совсем незаурядной и обаятельной. Но жизнь Светланы с раннего детства пошла непросто. Ее трагедия заключалась в том, что родители были на удивление разными людьми. И дело не в том, что ее мать, Надежда Аллилуева, оказалась моложе Сталина более чем на двадцать лет. По сравнению с мужем она была инопланетянкой! Красивая, тонкой души человек, с обостренным чувством справедливости и собственного достоинства. Будучи ближе всех к Сталину, она поняла его поистине дьявольскую натуру, пыталась уйти от него, но от окончательного разрыва ее удерживали дети и строгое грузинское воспитание.

В семье, как и в политике, Сталин был фигурой просто роковой и принес своим родным и близким только муки и горе. По одной версии Надежда Аллилуева застрелилась, по другой — ее убил Сталин. Во всяком случае все, кто был причастен к этой трагедии, были репрессированы.

Светлана потеряла мать, еще не успев пойти в школу, отсюда ее замечание, что школа и учителя дали ей больше, чем родители. Мать все же успела дать ей немало, Светлана вспоминает: «Мое детство с мамой продолжалось всего лишь шесть с половиной лет, но за это время я уже писала и читала по-русски и по-немецки, рисовала, лепила, клеила, писала нотные диктанты. Моему брату и мне посчастливилось: мама добывала откуда-то замечательных воспитательниц (о своей няне я скажу особо). В особенности это требовалось для моего брата Василия, слывшего „трудным ребенком“. Возле брата находился чудесный человек, „учитель“ (как его звали) Александр Иванович Муравьев, придумывавший интересные прогулки в лес, на реку, рыбалки, ночевки у реки в шалаше с варкой ухи, походы за орехами, за грибами и еще Бог весть что. Конечно, это делалось с познавательной целью, вперемежку с занятиями, чтением, рисованием, разведением кроликов, ежей, ужей и прочими детскими полезными забавами. Попеременно с Александром Ивановичем с нами проводила все дни, лето и зиму, воспитательница (тогда не принято было называть ее „гувернанткой“) Наталия Константиновна, занимавшаяся с нами лепкой из глины, выпиливанием всяких игрушек из дерева, раскрашиванием и рисованием, и уж не знаю еще чем… Она же учила нас немецкому языку. Я не забуду ее уроков, они были занимательны, полны игры, — она была очень талантливым педагогом. Вся эта образовательная машина крутилась, запущенная маминой рукой».

Даже после смерти матери продолжался заданный ею курс домашнего воспитания, поскольку погибшую надежно заменила обожавшая ее и Светлану няня, Александра Андреевна Романова. Вот как пишет о ней Светлана: «Всю жизнь мою была рядом со мной моя няня Александра Андреевна. Если бы эта огромная, добрая печь не грела меня своим ровным постоянным теплом, — может быть, давно бы я уже сошла с ума. И смерть няни, или „бабуси“, как мои дети и я звали ее, была для меня первой утратой действительно близкого, в самом деле глубоко родного, любимого, и любившего меня, человека. Умерла она в 1956 году, дождавшись возвращения из тюрьмы моих теток, пережив моего отца, дедушку, бабушку. Она была членом нашей семьи более чем кто-либо другой». Да, она была удивительным русским самородком и сыграла решающую роль в становлении Светланы, в ее развитии, которое привело в конце концов к писательскому столу. У Надежды Аллилуевой, помимо всего прочего, похоже, был глаз-алмаз, это она разыскала в Москве в 1926 году Александру Андреевну сразу после появления на свет Светланы. Будущая няня родилась в Рязанской губернии, в деревне, в 1885 году. В тринадцать лет попала в услужение к местной помещице в интеллигентную русскую семью. «На фотографиях тех лет, — пишет Светлана, — бабуся прехорошенькая столичная служанка с высокой прической и стоячим воротничком, — ничего деревенского в ней не осталось. Она была очень смышленая, сообразительная девушка и легко усваивала то, что видела вокруг себя. Либеральные интеллигентные хозяйки научили ее не только одеваться и хорошо причесываться. Ее также научили читать книги, ей открыли мир русской литературы». Наверное, такая «деревенская» няня — чисто русское явление.

И Светлана прекрасно отдавала себе отчет в том, откуда она началась не как кремлевская принцесса, а как человек. Светлана вспоминает: «Бабуся читала мне вслух мои первые детские книжки. Она же была первым учителем грамоты — и моим, и моих детей, у нее был чудесный талант всему учить весело, легко, играя. Должно быть, что-то она усвоила от хороших гувернанток, с которыми ей приходилось раньше жить бок о бок… А сколько она пела мне песен, как чудно и весело это делала, сколько она знала детских сказок, частушек, всяких деревенских прибауток, народных песен, романсов… Все это лилось и сыпалось из нее как из рога изобилия, и слушать ее было неслыханное удовольствие… Язык ее был великолепен… Она так красиво, так чисто, правильно и четко говорила по-русски, как теперь редко где услышишь… У нее было какое-то чудное сочетание правильности речи, — это была все-таки петербургская речь, а не деревенская, — и разных веселых, остроумных прибауток, которые неведомо откуда она брала, — может быть, сама сочиняла».

И еще несколько слов о нашей школе, которая тоже много дала Светлане. Учеба в ней проходила по обшей программе для всех советских школ, но у нас были прекрасные учителя, они создали в непростой школе простую демократичную атмосферу, правда, несколько все же необычную. Так, по нашим коридорам постоянно следовали охранники за двумя Светланами — Сталиной и Молотовой, по утрам к воротам школьного двора подкатывали машины с детьми, после окончания уроков машины выстраивались вдоль всего переулка.

Я ходил в школу пешком, вернее, совершал до нее стремительную пробежку, поскольку жил в соседнем дворе. Но в предпраздничные и предвыходные дни я, как и многие мои соученики, выходя из школы, забирался в отцовский автомобиль и с его шофером ехал через Москву за город, в заповедный район на берегу Москвы-реки (он до сих пор предназначается все для той же цели), где отдыхали руководители страны и столицы. Там в ухоженном лесу, в удивительно комфортабельных по тем временам зданиях проводили свое свободное время мы и наши родители.

Светлана не проводила время за городом в нашей компании, а всегда жила на своей даче, неподалеку от нас, в том же благословенном месте. Именно с описания этого района Подмосковья начала она свою первую книгу:

«А я живу в этом лесу, в этих краях, все мои тридцать семь лет. Неважно, что менялась моя жизнь и менялись эти дома, — лес все тот же, и Усово на месте, и деревня Кольчуга, и холмы над ней, откуда видна вся окрестность. И все те же деревеньки, где берут воду из колодцев и готовят на керосинках, где в доме за стеной мычит корова и квохчут куры, но на серых убогих крышах торчат теперь антенны телевизоров, а девчонки носят нейлоновые блузки и венгерские босоножки. Многое меняется и здесь, но все так же пахнет травой и березой лес — только сойдешь с поезда, все те же стоят знакомые мои золотые сосны, те же проселки убегают к Петровскому, к Знаменскому, здесь моя родина.

Здесь, не в городе, не в Кремле, которого не переношу и где я прожила двадцать пять лет, — а здесь. И когда умру, пусть меня здесь в землю положат, в Ромашково, на кладбище возле станции, на горке — там просторно, все вокруг видно, поля кругом, небо… И церковь на горке, старая, хорошая — правда, она не работает и обветшала, но деревья в ограде возле нее так буйно разрослись и так славно она стоит вся в густой зелени, все равно продолжает служить Вечному Добру на Земле. Только там пускай меня и схоронят, в город не хочу ни за что, задыхаться там…»

Вернемся еще ненадолго к нашей школе, она оставила много ярких впечатлений, о ней надо бы отдельно написать. Странно, что этого до сих пор никто не сделал, а свидетелей того времени все меньше и меньше… Правда, один мой знакомый американский профессор, занимающийся советским образованием в 30-е годы, написал о ней в своей научной книге, изданной при его университете и, разумеется, на английском. Вот только одно из школьных воспоминаний, оно, по-моему, самым странным образом имеет отношение к нашему разговору о Сталине и его дочери, оно говорит о связи времен, об их иррациональной преемственности.

Еще в младших классах нас возили на экскурсии в Загорск (ныне Сергиев Посад) в музей игрушек. Там среди более ста тысяч экспонатов имелась уникальная коллекция, можно сказать, засекреченная. За семью замками были спрятаны подальше от глаз людских сотни бесценных игрушек царских детей, в том числе и последнего царя, у которого их было пятеро и который был прекрасным отцом. Нам эти игрушки во время нашего пребывания в музее были доступны. Многим из них уже тогда было по сто и больше лет, сделаны они были в России, Германии, Франции… Великолепные куклы, многие — механические, военизированные игры и забавы, множество игрушек передвигалось. Всамделишная миниатюрная винтовка Ижевского оружейного завода. Действующая маленькая пушка. Паровоз с вагонами тащит за собой по рельсам состав. Специально сделанные для детей рыцарские латы, шлемы, копья, шпаги, всевозможные музыкальные игрушки. В золотой клетке сидит механический соловей и заливается, как в кустах… Всего не перечислишь! И все это немыслимое богатство никому не показывалось.

Как-то, уже в 90-е годы, в нашей прессе вспомнили об этой коллекции в связи с тем, что она погибала из-за отсутствия средств на ее содержание и ремонт. В частности, сообщалось: «Служащие музея не любят оставаться по вечерам на работе в одиночку. Кому-то слышатся голоса, кому-то музыка, кому-то далекий детский смех…» Приводятся слова главного хранителя музея: «Когда я беру в руки дворцовые куклы, что-то неосязаемое заставляет внутренне сжаться, я испытываю страх. Эти игрушки отняли у детей, и похоже, что вещи преданно несут в себе горе своих хозяев». Все верно, но слово «горе» как-то не вяжется с убийством царских детей…

Скорее всего нас возили туда для развлечения, к тому же такого редкостного, едва ли кто думал о нашем приобщении к безвозвратно погибшему времени и его культуре. Впрочем, кто знает… Сталин ежедневно общался дома со Светланой и не мог не знать о такой экскурсии.

О том, как и нашу школу захлестнула в середине 30-х годов волна массового террора, написано выше. Для Светланы это не могло быть громом среди ясного неба, поскольку на ее глазах исчезали многие из многочисленной сталинской родни.

Зимой 1942–43 года Светлана, шестнадцатилетняя девушка, познакомилась с известным кинематографистом Алексеем Каплером, ему было тогда сорок лет. Начался роман. Ходили вместе в театры, на выставки, смотрели редкие фильмы на специальных просмотрах, иногда он привозил фильмы к ней на дачу, потому что познакомил Каплера со Светланой ее брат Василий. И всюду, куда бы влюбленная пара ни ходила, за ними следовала охрана. Вот как, например, вспоминает Светлана об их последнем свидании:

«Тучи сгущались над нами, мы чувствовали это. В последний день февраля был мой день рождения, — мне исполнилось тогда 17 лет; мы хотели где-нибудь посидеть спокойно в этот день и никак не могли придумать, как бы это сделать. Ни один из нас не имел возможности прийти к другому, мы могли найти только нейтральное место. Но и в пустую квартиру около Курского вокзала, где собирались иногда летчики Василия, мы пришли не одни, а в сопровождении моего „дядьки“ Климова; он был ужасно испуган, когда после уроков в школе я вдруг двинулась совсем не в обычном направлении… И там он сидел в смежной комнате, делая вид, что читает газету, а на самом деле старался уловить, что же происходит в соседней комнате, дверь в которую была открыта настежь.

Что там происходило? Мы не могли больше беседовать. Мы целовались молча, стоя рядом. Мы знали, что видимся в последний раз…»

После этого свидания Каплер был арестован как «английский шпион», его доставили прямо на Лубянку. Затем он провел десять лет в лагерях и ссылке. Сразу после смерти Сталина у него кончился срок, и ему разрешили вернуться в Москву.

А тогда, в 1943 году, Сталин устроил дочери страшный скандал. Когда же она сказала ему, что любит Каплера, он надавал ей пощечин и обложил матом. Больше всего Сталина разгневало то, что Каплер был евреем. Это он прямо высказал ей и заметил: «Ты бы посмотрела на себя — кому ты нужна?!» Красавицей она не была, отец сильно подпортил материнскую породу. После этого случая Светлана начала отдаляться от отца, охлаждение отношений было взаимным, а вскоре разыгралась другая трагедия.

Когда мы со Светланой были пионерами, у нас был вожатым наш старшеклассник (так было заведено) Гриша Морозов. Симпатичный брюнет, умный и живой подросток. И вот именно за него весной 1944 года Светлана вышла замуж. И он тоже, как Каплер, был евреем. Это взбесило Сталина, он был решительно против брака. Но Светлана настояла на своем, она вообще с возрастом и, наверное, в общении с крутым отцом стала упрямой и, можно сказать, своенравной. Не знаю, как с отцом, но с другими это ей дальше только вредило. Итак, она настояла на своем, но отец поставил одно условие: Гриша не должен появляться у него в доме. И он так ни разу и не видел первого мужа своей дочери! В начале 1945 года у Светланы родился мальчик, в честь деда его назвали Иосифом, но дед не выразил никакого желания хотя бы взглянуть на своего внука. В 1947 году Светлана развелась с Морозовым, она утверждает, что по своей воле, не в угоду отцу. Так оно и было. А внука своего Сталин соизволил впервые увидеть, когда тому исполнилось три года. Внук ему очень понравился, правда, это не помешало ему бросить в тюрьму в 1948 году отца своего бывшего зятя. Тогда у нас начались гонения на евреев, развернулась кампания против так называемых космополитов. Светлана вспоминает, что отец говорил ей: «Сионисты подбросили тебе и твоего первого муженька. Сионизмом заражено все старшее поколение».

После окончания школы Светлана хотела поступить на филологический факультет Московского университета, но отец был иного мнения. Она так пишет об этом:

«— В литераторы хочешь! — недовольно проговорил отец, — так и тянет тебя в эту богему! Они же необразованные все, и ты хочешь быть такой. Нет, ты получи хорошее образование, — ну хотя бы на историческом. Надо знать историю общества, — литератору тоже это необходимо. Изучи историю, а потом занимайся чем хочешь…

Школа, полученная на истфаке, оказалась полезной. Только отец не предугадал, что из меня не получится „образованного марксиста“ — как ему хотелось; получилось что-то совсем наоборот, именно благодаря изучению истории общества».

Светлана очень переменилась, превращаясь из девочки в девушку и затем — в женщину. Такое случается не только с детьми прославленных родителей. Вот как вспоминает о ней друг ее детства Степан Микоян, сын близкого сталинского сподвижника: «К Светлане мы все относились с большим уважением. В молодости она была умная, скромная. Фокусы начала выкидывать потом. Но мне казалось, что какие-то отклонения в поведении у нее были и тогда. У нее была особенность: если она что-то для себя решила — все. Никаких аргументов ни от кого уже не слушала. Сомнение заронить в ней было невозможно. На этом качестве основаны многие ее поступки. Даже любвеобильность была искренней и основанной на ее упорстве. Светлана выходила замуж три или четыре раза. Она дружила с моей женой, мы жили в одном доме, и она бывала у нас почти каждый день. Юра Томский вернулся из ссылки — она вышла за него замуж. Сванидзе Джоник — за него тоже. Потом у нее была большая дружба с Андреем Синявским. Они, кажется, вместе работали. Когда его посадили, она просила за него моего отца. Потом был индус. И каждый раз она влюблялась искренне и на всю жизнь. Через несколько месяцев „вся жизнь“ кончалась».

Несчастья продолжали преследовать Светлану. Это был какой-то рок. Или возмездие за отца-злодея? А ей-то за что? Уже один тот факт, что она пыталась облегчить участь Андрея Синявского, говорит о том, что после смерти отца ей удалось многое понять и во многом разобраться. В 1949 году, еще при жизни отца, она вышла замуж за Юрия Жданова, сына одного из ближайших соратников вождя, который и устроил этот брак. И хотя родилась дочка, молодые вскоре расстались. Сама Светлана так объясняет случившееся:

«В доме Ждановых было совсем не так легко и приятно, как это мне казалось со стороны. У нас в доме было тоскливо, пустынно, тихо, неуютно и было трудно жить, но при всем этом у нас отсутствовал мещанский дух. В доме же, куда я попала, я столкнулась с сочетанием показной, формальной, ханжеской „партийности“ с самым махровым „бабским“ мещанством — сундуки, полные „добра“, безвкусная обстановка сплошь из вазочек, салфеточек, копеечных натюрмортов на стенах. Царствовала в доме вдова, Зинаида Александровна Жданова, воплощавшая в себе как раз это соединение „партийного“ ханжества с мещанским невежеством…

Эти годы — 1949–1952 — были очень трудными для меня. Они были трудными и для всех: вся страна задыхалась, всем было невмоготу…

Сам Юрий Андреевич (муж Светланы. — В. Н.), питомец университета, бывший там всегда любимцем молодежи, страдал от своей работы в ЦК партии, — он не знал, куда попал… Дома он бывал мало, приходил поздно (тогда было принято приходить с работы часов в одиннадцать ночи). У него были свои заботы и дела, и при врожденной сухости натуры он вообще не обращал внимания на мое состояние духа и печали. Дома он был в полном подчинении у маменьки, которую называл „мудрой совой“, и шел в русле ее вкусов, привычек, суждений. Мне, с моим вольным воспитанием, очень скоро стало нечем дышать».

Это описание жизни одной из самых элитных семей партийного руководства характерно для воспоминаний Светланы, они перерастают в хронику времени, воссоздают приметы жизни, неведомые в то время простым смертным.

Особый интерес в ее мемуарах, конечно, представляют воспоминания об отце, которого мы видим не в служебном кабинете (об этом немало написано), а у себя дома. Вот об ее отношениях с ним в ее детские годы:

«У меня сохранилось два его письма, должно быть, того же времени (то есть 1930–32 гг.), потому что отец написал их крупными, ровными печатными буквами. Письма оканчиваются неизменным „целую“ — это отец очень любил делать, пока я не выросла. Называл он меня (лет до шестнадцати, наверное) „Сетанка“ — это я так себя называла, когда была маленькая. И еще он называл меня „хозяйка“, потому что ему очень хотелось, чтобы я, как и мама, была в роли хозяйки активным началом в доме. И еще любил говорить, если я чего-нибудь просила: „Ну, что ты просишь! Прикажи только, и мы все тотчас всё исполним“. Отсюда — игра в „приказы“, которая долго тянулась у нас в доме. А еще была выдумана „идеальная девочка“ — Лялька, которую вечно ставили мне в пример, — она все делала так, как надо, и я ее ненавидела за это. После этих разъяснений я могу теперь привести и его письма тех лет:

„Сетанке-хозяйке.

Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Как проводишь время? Лельку не встречала? Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Нехорошо. Ты обижаешь папку. Ну, целую. Жду твоего письма. Папка“.

„Здравствуй, Сетанка!

Спасибо за подарки. Спасибо также за приказ. Видно, что не забыла папу. Если Вася и учитель уедут в Москву, ты оставайся в Сочи и дожидайся меня. Ладно? Ну, целую. Твой папа“».

«Не дождавшись позднего прихода отца домой, — вспоминает Светлана, — я оставляла ему на столе возле прибора послание:

„Дорогой мой папочка!

Я опять прибегаю к старому испытанному способу, пишу тебе послание, а то тебя не дождешься.

Можете обедать, пить (не очень), беседовать.

Ваш поздний приход, товарищ секретарь, заставляет меня сделать Вам выговор. В заключение целую папочку крепко-крепко и выражаю желание, чтобы он приходил пораньше.

Сетанка-хозяйка“».

«На этом послании, — замечает Светлана, — отец начертал: „Моей воробушке. Читал с удовольствием. Папочка“».

Сталин по-своему любил Светлану, она вспоминает:

«В те годы отец стал брать меня с собой в театр и в кино. Ходили больше всего в МХАТ, в Малый театр, в Большой, в театр Вахтангова. Тогда я видела „Горячее сердце“, „Егора Булычева“, „Любовь Яровую“, „Платона Кречета“; слушала „Бориса Годунова“, „Садко“, „Сусанина“. До войны отец ходил в театры часто; шли обычно всей компанией и в ложе меня сажали в первый ряд кресел, а сам отец сидел где-нибудь в дальнем углу.

Но чудеснее всего было кино. Кинозал был устроен в Кремле, в помещении бывшего зимнего сада, соединенного переходами со старым кремлевским дворцом. Отправлялись туда после обеда, то есть часов в девять вечера. Это, конечно, было поздно для меня, но я так умоляла, что отец не мог отказать и со смехом говорил, выталкивая меня вперед: „Ну, веди нас, веди, хозяйка, а то мы собьемся с дороги без руководителя!“ И я шествовала впереди длинной процессии, в другой конец безлюдного Кремля, а позади ползли гуськом тяжелые бронированные машины и шагала бесчисленная охрана…»

Когда в 1950 году Светлана родила дочку («в отличие от первого раза ужасно трудно», — вспоминает она), написала отцу и получила в ответ письмо, которое оказалось вообще последним от него к ней:

«Здравствуй, Светочка!

Твое письмо получил. Я очень рад, что ты так легко отделалась. Почки — дело серьезное. К тому же роды… Откуда ты взяла, что я совсем забросил тебя?! Приснится же такое человеку… Советую не верить снам. Береги себя. Береги дочку: государству нужны люди, в том числе и преждевременно родившиеся. Потерпи еще, — скоро увидимся. Целую мою Светочку. Твой папочка. 10 мая 1950 г.».

Таких идиллических воспоминаний судьба подарила Светлане немного. Да и время было не для идиллии. Она это прекрасно понимала еще тогда. Светлана пишет: «Умные люди и тогда понимали, в чем дело, а не „прозрели“ после 20-го съезда, как это теперь некоторые утверждают… Это были годы, когда спокойно не проходило месяца — все сотрясалось, переворачивалось, люди исчезали, как тени…

Для меня, девочки-школьницы, эти годы воспринимались иначе: это были годы неуклонного искоренения и уничтожения всего, созданного мамой, какого-то настойчивого истребления самого ее духа, чтобы ничто не следовало установленным ею порядкам, чтобы все было наоборот… Это я видела, это я понимала, это было очевидно. Об этом я пишу, политические анализы пусть дают другие. И даже гибель таких близких друзей мамы, какими были Бухарин, Киров, Орджоникидзе, близкими и домашними воспринималась тогда как истребление всего, что было связано с мамой».

Видела Светлана примерно то же самое и в нашей школе, не могла не знать, что у ее друзей и подруг просто исчезали из жизни отцы, а иногда и матери, зачастую они были прямыми жертвами самого вождя. Так, среди моих близких школьных приятелей были два неразлучных друга, два Юрия. Их хорошо знала и Светлана, не могла не знать и ее мама, что будет ясно из следующего рассказа. Одного Юрия мы в классе звали большим, другого маленьким (соответственно их росту). У большого отец был одним из руководителей на Лубянке, у маленького — одним из руководителей хозяйства страны. Оба Юрия были очень приятными, хорошо воспитанными мальчиками, прекрасно учились. И на обоих судьба обрушилась жестоко.

Мать Юры-маленького была дочерью врачей, ставших хорошими специалистами еще до революции. Отец ее, дед Юрия, состоял в партии большевиков с 1903 года, знал Ленина, от большевиков вошел в Думу, а его жена, бабушка Юрия, основала в 1918 году в Москве по просьбе Ленина то, что тогда называли Лечсанупром Кремля, а потом — «Кремлевкой». Звали ее Александра Юлиановна Канель, лечила она тогдашних вождей и их жен, была лечащим врачом жены Сталина, по-человечески стала с ней очень близка, что и принесло затем горе всей ее семье, в том числе и дочери, Юриной маме.

Надежда Аллилуева часто жаловалась Александре Юлиановне на свою семейную жизнь, на мужа. Когда Надежда при странных обстоятельствах покончила с собой, Сталин потребовал от А. Ю. Канель, бывшей главным врачом Кремлевской больницы, дать заключение, что Аллилуева умерла от приступа аппендицита. Главврач отказалась это сделать. Сталин, разумеется, это запомнил и не простил. Вскоре Александра Юлиановна скоропостижно скончалась, а затем обе ее дочери, в том числе и мать Юры-маленького, были арестованы и бесследно исчезли в сталинских застенках, кстати, одновременно с другими близкими к Аллилуевой и Канель людьми.

Вообще тогда жить людям того самого круга, откуда брались ученики нашего «лицея», было все равно что ходить по минному полю без миноискателя. И без загадочной смерти Аллилуевой семья Юрия-маленького, например, все равно была обречена, раньше или позже… Дело в том, что его мать, дочь Александры Юлиановны, была близкой подругой жены Поскребышева, самого главного помощника Сталина. Пришло время, арестовали даже жену Поскребышева. После этого арест мамы Юрия-маленького все равно был бы неминуем.

Примерно в то же время был репрессирован и пропал отец Юрия-большого, два друга осиротели одновременно. Всего этого Светлана не видеть не могла… С самого детства над ней распростерлась грозная тень отца, даже после его смерти она не избавилась от этого проклятья. Даже через десять лет после смерти Сталина Светлана пишет: «Прошло десять лет. В моей жизни мало что изменилось. Я, как и раньше, существую под сенью моего отца. Как и при нем, у меня и моих детей сравнительно обеспеченная жизнь. Не изменилось и другое: внимание одних, злоба других, любопытство всех без исключения, огорчения и потрясения заслуженные и незаслуженные, столь же незаслуженные изъявления любви и верности — все это продолжает давить и теснить меня со всех сторон, как при жизни отца. Из этих рамок мне не вырваться. Его нет, — но его тень продолжает стоять над всеми нами, и еще очень часто продолжает диктовать нам, и еще очень часто мы действуем по ее указу…»

Это признание Светланы можно назвать криком души. После смерти отца она будет все время стараться выйти из-под его тени, забыть если не о всех, то о многих трагических событиях, связанных с ним. Но окружающие будут воспринимать ее прежде всего как дочь Сталина, а уже потом как Светлану Аллилуеву. Она много и хорошо напишет о себе и своей эпохе, оказавшись на Западе, а издатели будут требовать от нее писать больше не о себе и своем времени, а об отце и его преступлениях. Она же хотела забыть о них, очиститься от скверны прошлого, переродиться душой. Все это тем более тяготило Светлану, что она оказалась склонной к писательскому труду, опубликовала на Западе одну за другой четыре книги, но с каждым новым изданием интерес к ее творчеству падал. Она никак не ожидала, что ее недовольство собой и своей жизнью в Советском Союзе продолжится и за рубежом. А у нас ей с каждым годом становилось все тяжелее. Она вспоминает. «Моя странная бестолковая жизнь продолжается. Я продолжаю жить, как и десять лет назад, внешне — одной жизнью, внутренне — совсем иной. Внешне это обеспеченная жизнь где-то по-прежнему возле правительственных кормушек и верхушек, а внутренне — это по-прежнему (и еще сильнее, чем раньше) полное отъединение от этого круга людей, от их интересов, обычаев, от их духа и дела, и слова и буквы».

Так много изменилось вокруг после смерти отца, а она по-прежнему одинока, даже няня, последний ей родной человек из старших родственников, умерла… А Светлане так хочется любви и простого семейного счастья, просто человеческого внимания. Она пишет об огромной и дружной семье Микоянов: «Так приятно мне всегда было, когда я попадала в этот милый дом добрых старых друзей, войти в старую столовую, где все тот же резной буфет и та же старомодная люстра, и те же часы на камине. Вот уже десять внуков Анастаса Ивановича бегают по тем же газонам возле дома и потом обедают за тем же столом, под деревьями, где выросли пять его сыновей, где бывала и мама, дружившая с покойной хозяйкой этого дома. В наш век моментальных перемен и стремительных метаморфоз необыкновенно приятны постоянство и крепкие семейные традиции, — когда они где-то еще сохранились…»

Раздумья о смысле жизни приводят к решению, которое потом сыграет в ее жизни немалую роль.

«В мире накопилось столько же безумия, зла, злой воли, сколько и прогресса, ума, знаний, человечности, дружбы. И то и другое — на чаше весов. На этом адском равновесии живем мы все, наши дети, наше поколение, наш век. Надо, чтобы все верили в могущество добра и доброй воли.

Я думаю, что сейчас, в наше время, вера в Бога — это и есть вера в добро и в то, что оно могущественнее зла, что оно рано или поздно восторжествует, что оно победит. Различия вероисповеданий не имеют значения в сегодняшнем мире, в котором люди интеллекта уже научились понимать друг друга, минуя границы стран и континентов, языков и рас.

Все догматические различия религий сейчас теряют значение. Сейчас люди скорее разделяются на тех, для кого существует Бог, и на тех, для кого вообще существование Бога не нужно. Когда мне стало 35 лет, уже кое-что пережив и повидав, с детства приучаемая обществом и семьей к материализму и атеизму, я все же приняла сторону тех, для кого немыслимо жить без Бога. И я счастлива, что это со мной произошло».

Любопытное совпадение: поступив после школы в университет, Светлана изучала там новую историю США, будто знала, что придется провести в Америке многие годы. Во время учебы ей стала доступна западная пресса, которая в то время находилась у нас под строжайшим запретом. Кстати, это именно из нее она узнала, что мать покончила жизнь самоубийством, что от Светланы так тщательно скрывали (факт, немало говорящий о том, в каких условиях она воспитывалась). Она тут же бросилась к отцу, и тот ей все подтвердил.

«В сентябре 1957 года, — вспоминает Светлана, — я сменила фамилию „Сталина“ на „Аллилуева“, по советским законам дети могут носить фамилию отца или матери. Я больше не в состоянии была носить это имя, оно резало мне уши, глаза, сердце своим острым металлическим звучанием».

В годы так называемой «оттепели» Светлана познакомилась с теми, кто сознательно не воспринимал нашу идеологию, даже пытался выступать против нее. Одним из таких людей оказался писатель и критик Андрей Синявский. Светлана пишет, что знакомство с ним было для нее «очень значительным». Он и его друзья, вспоминает Светлана, говорили ей: «Ведь на протяжении вот уже сорока лет эти звери пожирают друг друга, как в „Бесах“ у Достоевского… Выходит, что столько лет страной правили негодяи! До такого самоуничтожения не доходила еще ни одна страна в мире».

Эти очевидные истины находили отклик в ее душе, она пишет. «Правое дело партии. Ну, нет! Скорее я соглашусь с теми, кто утверждал, что в октябре 1917 года с Россией произошла роковая, трагическая ошибка… Такой вывод был мне куда ближе из всего, что я видела вокруг прозревшими глазами, из всей истории, которой мне пришлось переучиваться заново… Старый анекдот 20-х годов воплотился в правду: „Построить социализм можно, но жить в нем нельзя“. В построении этой полутюрьмы-полуказармы и заключались „великие исторические заслуги“ моего отца».

В мае 1962 года Светлана крестилась в православной церкви, но покоя ее душе это не принесло. В 1963 году произошло событие, перевернувшее всю ее жизнь: она познакомилась в Москве с коммунистом из Индии, его звали Бранджеш Сингх. Нет, это не был большевик индийского разлива, он никак не походил на наших заскорузлых партийных ортодоксов. Был он сыном богатого раджи, принадлежал к старому аристократическому роду, его родители были близки с такими великими гражданами Индии, какими были Ганди и Неру. Сингх долго жил в Германии, Англии, Франции, Австрии, был европейски образованным человеком, тем не менее в начале 30-х годов вступил в коммунистическую партию (то есть был намного старше Светланы). Она пишет о нем: «Этот человек принес в мою жизнь реальную мудрость Индии, — ту, о которой я раньше читала в книгах. Меня давно покорила жизнь Махатмы Ганди, для которого ненасилие и „упорство в истине“ были не только проповедью — индийская философия проповедовала это тысячелетиями, — а когда вошла в мой дом, я на деле узнала, что такое непричинение зла другому».

Светлану можно понять. Я не раз бывал в Индии, ее мудрость произвела на меня глубокое впечатление и повлияла на меня, она помогает мне жить и работать… И все было бы у Светланы хорошо, если бы Сингх не оказался тяжело болен. Они со Светланой и познакомились в Кремлевской больнице. Светлана сама подошла к нему. Это была любовь с первого взгляда, причем взаимная. Роман длился три года, последние полтора они прожили вместе под одной крышей у Светланы (он работал переводчиком в издательстве «Прогресс», хотя часто болел, у него были очень слабые легкие). Несмотря на просьбы Светланы, наши власти не давали им разрешения на официальный брак, боялись, что после этого она сможет уехать с ним в Индию. А чего боялись? Это просто была типичная их дурость. Они не ведали, что Светлана с помощью Сингха уже переслала его родне в Индию первую книгу своих воспоминаний… Но счастье с Сингхом длилось недолго. Светлана пишет: «Здесь Бранджеш жил (у нее дома. — В. Н.) всего полтора года. Было трудно и тяжко, но так хорошо и спокойно быть вместе. Здесь он умер на моих руках».

Сингх просил развеять его прах над священной рекой Ганг в Индии. Его родные попросили Светлану привезти урну с прахом в Индию и осуществить это желание покойного. При таких чрезвычайных обстоятельствах их общественный и политический вес одолел упрямую косность наших властей, и они с большим скрипом выпустили ее в Индию на три недели. Пожив там у родных Сингха, Светлана попросила продлить ей срок пребывания, на что с индийской стороны возражений не было. Но наши настаивали на ее возвращении. Светлана уже подумывала навсегда остаться в Индии, но тут уже индийские власти дрогнули, испугались осложнений с нами. Тогда она пошла в американское посольство и попросила там политического убежища.

Светлана пишет об этой подлинно детективной истории во второй книге своих воспоминаний — «Только один год». На долгое время ее бегство на Запад стало главной сенсацией мировой прессы, но западные источники, естественно, не могли со знанием дела осветить ту роль, какую сыграли в этой истории наши власти, в частности и наш посол в Индии И. Бенедиктов. Это был типичный сталинский сатрап, один из редких любимчиков диктатора (это какой-то рок, Сталин и в Индии преследовал ее через своего человека!). При нем он был наркомом земледелия, потом — министром сельского хозяйства (помните, как оно тогда процветало?). После смерти Сталина работал министром сельского хозяйства, министром совхозов. А затем этого партийного горе-агрария направили послом в Индию. Так у нас часто оказывались на дипломатическом поприще большие партийные начальники. Во многих странах я убеждался, как губительно эта дурная традиция сказывалась на нашей внешней политике.

Во время моих поездок в Индию я не раз встречался там с Бенедиктовым, со мной он вел себя вполне прилично, но среди наших многочисленных граждан, работавших в Индии (посольских, торговых и других сотрудников) я не встречал ни одного, кто бы не проклинал этого самовлюбленного самодура. Он и сыграл свою печальную роль в судьбе Светланы, она сама пишет об этом. Неужели нельзя было позволить ей пожить у родных Сингха? Убежден, что если бы ей пошли в этом навстречу, ее судьба сложилась бы иначе, удачнее.

Итак, Светлана оказалась под опекой у американцев. Тогда она воскликнула: «Спасибо, Бранджеш! Вот что ты сделал, вот что ты дал мне, чем я верну тебе такую любовь?» И тогда же, вспомнив о родине, она сказала: «Как я счастлива, что меня там больше нет». Но, увы, надолго ей радости не хватило.

Третья книга воспоминаний Светланы посвящена ее пятнадцатилетнему пребыванию в США («Далекая музыка», 1984 год), куда она перебралась из Индии в 1967 году. Я могу назвать ее не только интересной, но и поучительной, особенно для русского читателя. Возможно, я так считаю еще и потому, что ее и мои оценки американского образа жизни во многом совпадают. Кстати, ее «Далекая музыка» была опубликована в 1984 году, а мои «Американцы» — в 1982 и 1985 годах (двумя изданиями в «Советском писателе» в Москве, а также на английском и других языках). То есть мы оба описывали свои впечатления и делали выводы на основании близкого знакомства с Америкой в одно и то же время, в 70–80-е годы.

Светлана не избежала той любви с первого взгляда, которая охватывает многих, впервые столкнувшихся с Америкой, особенно тех, кто вырвался из-под тоталитарного гнета. Но потом и в Америке все оказалось не так просто. Вот ее слова, говорящие о многом:

«Моя голова кружилась, все плыло, как в тумане. Ландшафт быстро сменялся один за другим: Дели, Рим, швейцарские Альпы, а мне все еще не верилось, что все это наяву и что меня не отсылают назад в Москву.

А когда почтенные адвокаты из Нью-Йорка, с Медисон-авеню, приехали в Швейцарию, чтобы обсудить со мной издание моей книги, когда вдруг все это стало реальным, я была ошеломлена окончательно.

Разговоры на юридическом языке о „фондах“, „завещаниях“, „правах“, деньгах, о доверенности адвокатам и прочих подобных вещах были для меня китайской грамотой. Советский гражданин ничего не знает об этих вещах, и даже если бы на этих переговорах присутствовал переводчик, он тоже ничем не смог бы мне помочь.

Совершенно вслепую, без малейших возражений я подписала все, что меня просили подписать, абсолютно не подозревая в то время, что я тем самым отказывалась от прав на собственную книгу и от всех прав, которыми обладала как ее автор. Что тем самым я отреклась от всякого контроля над собственной жизнью на вполне продолжительное время, что теперь мои адвокаты будут принимать решения за меня и для меня — даже в отношении этой безумной „паблисити“, то есть это они, а не я будут решать, где, когда и что я буду говорить. (Заявление было подготовлено, чтобы прочесть его по приезде в США.) И я должна заметить, что адвокаты не потратили ни минуты, чтобы попытаться объяснить мне все эти юридические соглашения и документы».

Кстати, потом Светлана так и не сумела вернуть свои законные права на свою первую книгу (сама же подписала подсунутые ей документы).

Тем не менее успех был налицо. Первая ее книга и вышедшая за ней вторая были изданы на английском языке повсюду в мире, а также на многих других языках. На безбедную жизнь она заработала, но большой богачкой не стала. А ее родина сильно обиделась на эти книги и стала ей мстить, как она это умела и могла. Американскому посольству в Москве был заявлен протест по поводу изданной в США «антисоветской книги». Наши сталинисты и тогда не дремали, как и сейчас продолжают бодрствовать. Затем последовал Указ Верховного Совета СССР о лишении Светланы советского гражданства.

Итак, началась ее американская жизнь. Но, как говорится, от себя не убежишь. Ей стало еще более одиноко и тоскливо, чем в Москве. И ее очень ловко заманили в респектабельное на вид заведение — архитектурную фирму «Товарищество Талиесин», где жизнь была заведена по образцу коммуны, там все вместе жили и сообща трудились. Просто какая-то насмешка судьбы: из одной коммуны попала в другую, американскую! Возглавляла фирму почтенная дама И. Райт, вдова ее основателя, главным архитектором был некий В. Питерс. Светлану окружили невероятным вниманием и заботой, а Питерс, несмотря на свои 58 лет, принялся весьма изысканно ухаживать за ней. И вот итог: «Я вдруг как-то сдалась, — признается Светлана, — полностью попав во власть неизбежного, что и было тайным желанием моей хозяйки и всех этих людей вокруг. Брак, самый обыкновенный брак, семья, дети, все то, чего я всегда так желала с юности и что никогда не получалось. Теперь, в возрасте сорока четырех лет, я даже боялась мечтать об этом, не то что сделать еще одну попытку. Но что-то было в этом человеке такое печальное, такое порядочное, что сострадание к нему перевешивало все остальные разумные соображения. И с этим состраданием пришло чувство готовности сделать все что угодно для него — а это и есть любовь. Он не хотел легкой связи, он хотел брака, и эта серьезность привлекла меня еще больше… Через неделю мы поженились, — всего лишь через три недели спустя после моего приезда сюда…»

Ах, как жестоко Светлана ошибалась! И как жестоко была обманута! Ну как тут не вспомнить о приведенной выше цитате из воспоминаний Микояна, где говорится о ее безоглядной влюбчивости?! Скоро она узнала, что фирма Питерса прогорает и что сам он безнадежно запутался в долгах. «Я выплатила его долги, — пишет Светлана, — потому что мы были теперь едины. Это было моим свадебным подарком ему. Я сделала это с радостью и надеждой, что он никогда не пустится вновь в ненужные траты. Я также выкупила его ферму из долгов… (Это помимо денег, отданных ею для архитектурной фирмы! — В. Н.). Я стала на путь семейственности…»

Но скоро все выяснилось. Питерсу нужны были только ее деньги, она сама по себе его нисколько не интересовала. А пока Светлана во всем этом разбиралась, у нее родилась дочка, ее назвали Ольгой. Кстати, и миссис Райт, и Питерс были категорически против того, чтобы Светлана рожала. «Они оба получили все, что хотели, — констатирует Светлана. — Ни один из них не подумал о будущем Ольги». Последовал развод. По своим условиям он был чудовищным, просто невиданным для американских порядков. «Я получила, — пишет Светлана, — полное опекунство над дочерью и никаких алиментов от отца… Как архитектор „Товарищества Талиесин“ он не имел дохода, о котором можно было бы говорить всерьез. Никто там не имел дохода… Местный адвокат, представлявший меня, был разочарован: он считал, что я потеряла все. Мне было безразлично. Нечто куда более значительное было потеряно и ушло». Так прагматичные до мозга костей американцы перевели советскую идеалистку из принцесс в домохозяйку и мать-одиночку.

Дочь спасла ее от отчаяния. «Каким благословением был для меня этот поздний ребенок, — восклицает она, — моя Ольга. Как полна моя жизнь благодаря ее присутствию. Как много счастья мы обрели в простой повседневной жизни. И в такие благословенные моменты я чувствовала, что я не должна никогда жаловаться».

Столкнувшись с проходимцами, Светлана не разочаровалась в американцах вообще, в своих книгах она очень тепло и сердечно вспоминает с душевной благодарностью многих американцев, друживших с ней и бескорыстно помогавших ей. Правда, мне кажется, что бесконечные неудачи в попытках наладить свою личную жизнь все же ожесточили ее. Часто бывая в Америке, я встречался с людьми, которые в разные времена близко общались с ней, помогали и опекали ее. Они тоже говорили, что с годами характер у Светланы стал портиться.

Конечно, мне было бы интересно самому повидать ее в Америке, но я не мог решиться на это. Если бы я не спросил в Москве разрешения на встречу с ней, то меня, несомненно, сделали бы за это «невыездным», узнав о нашей встрече (думаю, за ней там наши агенты тайно приглядывали). Если бы я стал согласовывать этот вопрос с нашими властями в Москве, то меня, боюсь, могли бы нагрузить какими-то поручениями, связать определенными обязательствами, то есть так или иначе пришлось бы вступать в контакт с КГБ, от которого меня всегда Бог миловал. Кстати, совершенно серьезно считаю это обстоятельство одним из самых больших подарков судьбы и бесконечно этому удивляюсь. В мемуарах В. Каверина я просто с ужасом читал о том, как его трижды вызывали в ленинградское КГБ (в дни блокады города!) и склоняли к тому, чтобы он стал стукачом, пускали при этом в ход лесть, угрозы, шантажировали…

Но вернемся к Светлане. В своих мемуарах она признается, что с горя начала в Америке пить, но, слава Богу, сумела перебороть в себе эту слабость. Потом она с дочерью перебралась в Англию, где ей пришлось нелегко. А когда у нас начались перемены, Светлана с дочерью приехала в Москву, власти встретили ее здесь неплохо, но у Светланы не сложились отношения с уже выросшими сыном и дочерью. Из Москвы переехала в Грузию, ее очень хорошо приняли, но все равно и там ее жизнь почему-то не заладилась. Общие знакомые из Грузии, мои и Светланы, говорили, что уравновешенным ее поведение там иногда назвать было нельзя.

Пребывание в нашей стране в течение восемнадцати месяцев не прошло для нее бесследно. В своих мемуарах она пишет о том, что с самых первых шагов по родной земле ее давила, раздражала наша действительность, от которой она успела отвыкнуть за рубежом. В своей «Книге для внучек» Светлана выражает беспокойство по поводу судьбы дочери Ольги, по поводу ее образования, учебы. Оля попала в Советский Союз в 13 лет, не знала по-русски ни слова, мать вырастила ее как типичную американку. Но в Грузии у девочки все быстро пошло на лад. За год с небольшим она освоила русский и грузинский! Вот что значит постоянное общение с иноязычными сверстниками в юном возрасте! Олю все там радовало: друзья, учителя, прикрепленная к ним машина с шофером, занятия верховой ездой… Расставалась она с Грузией в слезах. Тем не менее Светлана объясняет свой внезапный отъезд из нашей страны именно заботой об Оле.

Что же произошло на самом деле? Сама Светлана этого прямо не объясняет, но, по-моему, проговаривается в своей «Книге для внучек». Похоже, все дело было в начавшейся у нас перестройке. Вспомним, что она ознаменовалась резким усилением разоблачения сталинских преступлений. На Ленина и его партию у нас в начале перестройки еще не смели замахиваться, сводили все наши беды к одному Сталину, официально считалось, что это он был плохим, а Ленин — хорошим. Светлана, конечно, понимала, что это совсем не так, об этом можно судить по ее первым трем книгам. Но все равно, казалось бы, она должна была приветствовать перестройку в целом, если судить по ее взглядам, вытекающим из ее прежних сочинений. Так-то оно так, но вот в книге «для внучек» слышны уже и другие мотивы. Нет, она не отказалась от своих прежних убеждений, но они приобрели несколько иную тональность. Ее сложную и своенравную натуру, конечно, не мог не ошеломить такой мощный поток публичных разоблачений Сталина. Думается, что тут сыграл свою роль тот факт, что она встретила перестройку в Грузии, где ее отец безжалостно уничтожил много родных ему по крови людей. Как известно, у горцев такое преступление считается куда более страшным, чем у нас в России. Кто знает, с чем столкнулась там Светлана? С одной стороны, люди, боготворившие ее отца несмотря ни на что, с другой — многие ненавидели его и к тому же были воспитаны на традициях кровной мести…

Перед тем как снова покинуть СССР, Светлана написала Горбачеву, что хотела бы встретиться с ним, но он ей не ответил. Ее довольно прохладна принял Е. Лигачев, отпетый сталинист и второй тогда человек в государстве, уж он-то, разумеется, никак не мог ей простить все то, что она написала о нас в своих воспоминаниях. По всей вероятности, эта встреча и решила ее дальнейшую судьбу. Она вернулась на Запад.

«Путешествие на родину выглядело сумасшедшим поступком», — признается она и продолжает: «…Но не надо сожалеть об этом… Мне надо было увидеть снова детей, родные места и старых друзей. Оле надо было узнать важную часть ее собственного наследия. Без этих восемнадцати месяцев ее жизнь, как и моя, были бы неполными, незаконченными и даже — неестественными».

Все это можно понять. Но дальше следует уже нечто новое в ее восприятии нашей истории и самого Сталина: «Десять Горбачевых понадобится, чтобы завершить этот процесс, чтобы хотя бы поставить Советский Союз рядом с современными социал-демократиями… О нет, еще очень далеко идти, и еще рано трубить победу. КПСС медленно изживает самое себя, но не рухнет так вот прямо, как поверженный дракон, а долго, долго еще будет корчиться, распространяя вокруг все то же ядовитое дыхание обмана и скаля жадные зубы на весь мир… Моя личная концепция состояла и состоит в том, чтобы всегда разделять Сталина на человека и политика… Я считаю партию ответственной за все то, что приписывается сейчас одному лишь Сталину. Мое мнение разделяют многие. Это — не „защита“, а историческая объективность».

Теперь Светлана так пишет о своем отношении к отцу: «С годами стало возможным сделать какие-то обобщения. Мне думается, что Сталин, конечно, принадлежал Грузии своим темпераментом, наследственностью, характером. Но России он принадлежал как революционер и всем тем, что он узнал и сделал за свою жизнь. Он бросил Грузию рано и полюбил могучую, огромную, жестокую Россию, потому что любил силу. России он служил так, как мог, сделал ее индустриальной страной и выиграл победу над нацистской Германией. Маршал Георгий Жуков в первом варианте своих мемуаров, вышедших еще при его жизни, отдал дань способностям Сталина как крупного организатора и полководца во время войны…»

Нужно ли это комментировать? Можно только обратить внимание на то, что Светлана специально подчеркивает, что речь идет о «первом варианте» мемуаров Жукова. Как известно, писал он их под тяжким прессом двойной цензуры — ЦК КПСС и Политуправления Советской Армии, обе эти могущественнейшие тогда организации всеми силами держались за миф о гениальном полководце и заставили Жукова вписать эти положения в его мемуары. Это теперь общеизвестно. Впрочем, Светлана могла бы и сама об этом догадаться, проведя у нас в стране полтора года. Но догадаться не захотела…

От нас она уехала с дочерью в Англию. Там дочь училась, рано вышла замуж и уехала жить в Америку. После этого Светлана жила одна в Лондоне в доме для престарелых, затем оттуда переехала в уединенную деревню на западном побережье Англии. Там ее с большим трудом обнаружил корреспондент английской газеты «Дейли мейл» и взял у нее интервью. В нем она, в частности, упоминает и о том, как разорилась в Америке, когда Питерс выкачал из нее около миллиона долларов. Она беседовала с корреспондентом в своей коммунальной квартире, где жила на небольшую пенсию и даже получала дотацию на квартплату. В интервью также говорилось, что она никак не может найти издателя для двух заключительных книг своих воспоминаний. Наконец, уже под занавес уходящего двадцатого века, она перебралась из Англии в Нью-Йорк и поселилась там у дочери, которая работала тогда продавщицей в магазине и официанткой. Погонит ли судьба Светлану куда-нибудь еще?

Обратимся теперь ненадолго к другим прямым потомкам Сталина, поскольку упоминание о них добавит несколько штрихов к портрету вождя, их прародителя.

Брат Светланы, Василий, учился в нашей школе, был хулиганом с отвратительным характером, вызывающей манерой поведения, учился скверно, плевал на все и на всех. Я с ним, слава Богу, не сталкивался, так как он был старше меня и Светланы на четыре года. Как это ни странно, учителя и директор нашей школы осмеливались ставить Сталина в известность о плохой успеваемости и скверном поведении Василия, об этом факте пишет в своих мемуарах и Светлана. Сталин очень раздражался, устраивал сыну скандалы, но ничего не помогало.

Эти проблемы с воспитанием Василия и отношение к ним Сталина нашли отражение в любопытном документе, дошедшем до нас. Один из школьных учителей Василия, В. Мартышин, написал Сталину о безобразном поведении и учебе его сына, и вождь ему ответил письменно! Этот ответ говорит, во-первых, о том, что Сталин относился к нашему «лицею» серьезно, внимательно и даже уважительно. Во-вторых, это письмо показывает Сталина с непривычной стороны: оказывается, он мог общаться с нижестоящим человеком (а такими для него были все люди без исключения) как равный с равным. Жаль, конечно, что такой чести удостоился, похоже, только один человек на жизненном пути вождя. Один, но зато — простой школьный преподаватель (правда, учитель его сына). Можно, конечно, в этом сталинском послании усмотреть и следы обычной демагогии, которая всегда была фирменным знаком вождя. Итак, вот это письмо (дается с сохранением орфографии подлинника):

«И. В. СТАЛИН В. В. МАРТЫШИНУ

8 июня 1938 г.

Преподавателю т. Мартышину.

Ваше письмо о художествах Василия Сталина получил. Спасибо за письмо.

Отвечаю с большим опозданием ввиду перегруженности работой. Прошу извинения.

Василий — избалованный юноша средних способностей, дикаренок (тип скифа!), не всегда правдив, любит шантажировать слабеньких „руководителей“, нередко нахал, со слабой, или — вернее — неорганизованной волей.

Его избаловали всякие „кумы“ и „кумушки“, то и дело подчеркивающие, что он „сын Сталина“.

Я рад, что в Вашем лице нашелся хоть один уважающий себя преподаватель, который поступает с Василием, как со всеми, и требует от нахала подчинения общему режиму в школе. Василия портят директора, вроде упомянутого Вами, люди-тряпки, которым не место в школе, и если наглец-Василий не успел еще погубить себя, то это потому, что существуют в нашей стране кое-какие преподаватели, которые не дают спуску капризному барчуку.

Мой совет: требовать по строже от Василия и не бояться фальшивых, шантажистских угроз капризника на счет „самоубийства“. Будете иметь в этом мою поддержку.

К сожалению, сам я не имею возможности возиться с Василием. Но обещаю время от времени брать его за шиворот.

Привет!

И. Сталин».

В конце концов Василий перешел из нашей школы учиться в столичную артиллерийскую спецшколу (вроде старого кадетского корпуса), а в 1939 году уехал в авиационное училище в Каче (Крым), которое закончил и стал военным летчиком.

Великую Отечественную войну он начал двадцатилетним капитаном и окончил ее двадцатичетырехлетним генерал-лейтенантом. Карьера невиданная! В 1947 году Сталин сделал его командующим авиацией Московского военного округа, хотя к тому времени Василий уже безнадежно спился, стал алкоголиком и очень опасным для окружающих скандалистом. И тем не менее сумасбродный вождь доверил ему один из важнейших военных постов — защитника неба Москвы! К этому времени вождь, наверное, уже забыл о своем письме учителю Мартышину. Это безобразие — пребывание Василия на таком посту — продолжалось долго, до 1952 года. За это время он с его пьяным разгулом скандально прославился, разбив немало судеб и сгубив немало людей, а в 1952 году произошел очередной скандал. Тогда было решено не поднимать в воздух над Красной площадью военные самолеты во время праздничного парада из-за скверной погоды. Но Василий самовольно поднял их. Одни из них вообще не смогли выйти на площадь, другие прошли над ней кое-как, скрытые от людей сплошной облачностью. А при посадке столкнулись и погибли вместе с экипажами два бомбардировщика, разбились также еще два истребителя. Так завершилась авиационная карьера Василия. Вместо того чтобы отдать его под суд, отец приказал ему пойти учиться в Академию Генерального штаба. Но это было невозможно, потому что тот пил уже беспробудно.

В апреле 1953 года, то есть вскоре после смерти Сталина, Василия арестовали. Обнаружились большие финансовые растраты, так как он никогда не считал казенных денег, вспомнили о его недавнем произволе и его жертвах. Не забыли, наверное, как он кричал над скончавшимся отцом, что его убили… Дали ему восемь лет тюрьмы. Незадолго до окончания этого срока Хрущев выпустил его, вернул ему все возможности для более чем приличной жизни, но Василий тут же принялся за старое. Сохранился интересный документ — беседа престарелого сталинского сподвижника К. Ворошилова с выпущенным из тюрьмы Василием, она состоялась в апреле 1960 года. Вот отрывки из нее:

«Ворошилов. Я тебя знаю со дня, когда ты появился на свет, приходилось нянчить тебя. И я желаю тебе только добра. Но сейчас буду говорить тебе неприятные, плохие вещи.

Василий. Слушаю.

Ворошилов. Прежде всего ты должен стать другим человеком. Ты еще молодой, а вон какая у тебя лысина, у отца твоего не было, хотя он дожил до 74 лет. Все это потому, что ты ведешь бурную жизнь, живешь не так, как нужно. То, что с тобой произошло, не должно повторяться. У нас социалистическое государство, мы строим коммунизм, боремся за каждого человека. Ты носишь фамилию великого человека, ты его сын и не должен это забывать. Ради его памяти тебе иначе надо жить. Ты не ожидал такого разговора?

Василий. Ожидал, думал об этом.

Ворошилов. Помнишь, когда твой отец был безнадежно болен, а ты ходил пьяный по коридору. Я тебе говорил: брось пить, отбрось всякие нехорошие мысли. А потом ты стал пить еще больше. Как было горько видеть, когда Сталин не раз сожалел, что ты не умеешь себя вести…

Василий. Я вас понимаю, Климент Ефремович. Вы во всем правы. Полностью с вами согласен, мне надо исправиться, но для этого надо работать.

Ворошилов. Это не проблема. Но надо понимать, что ты находишься на особом положении. Я бы на твоем месте изменил фамилию. Прямо тебе скажу. К тебе всякая сволочь лезет. Недавно ты отдыхал с дочерью в Кисловодске, и как ты там себя вел? Безобразно. Об этом нам все известно, и мы не имеем права об этом не знать…»

Запись этой беседы проливает свет и на отношение Василия к своему отцу и к сестре Светлане:

«Ворошилов. Как живет сестра? Ты с ней встречаешься?

Василий. Не знаю, я у нее не бываю.

Ворошилов. Почему? Она любит тебя.

Василий. (С раздражением.) Дочь, которая отказалась от отца, мне не сестра. Я никогда не отказывался и не откажусь от отца. Ничего общего у меня с ней не будет».

Отеческая беседа престарелого Ворошилова в духе коммунистического воспитания не помогла Василию исправиться. Он продолжал пить и буйствовать, и его снова упрятали за решетку до окончания положенного ему срока. Когда он отсидел свое, его отправили жить в Казань, куда он и проследовал со своей очередной «женой» и вскоре, в марте 1962 года, там умер от пьянства.

Более близкими, по-настоящему родственными были всегда отношения Светланы со своим сводным братом Яковом, сыном первой жены Сталина, которая умерла молодой, когда Яков был еще младенцем. Воспоминания родных и близких Якова, в том числе и самой Светланы, рисуют облик очень порядочного и милого человека. Но его не любил Сталин и очень плохо к нему относился, уж больно они были разными людьми, к тому же вождю не могло нравиться, что жена у того была еврейкой. Такой вот пример. В молодости Яков попытался покончить жизнь самоубийством, стрелял в себя, но выжил. Сталин с усмешкой упрекнул его, что тот и этого сделать не сумел. Хоть как-то скрашивала жизнь Якова его мачеха Надежда Аллилуева, он был очень привязан к ней и Светлане. В самом начале войны, будучи офицером, он ушел на фронт и вскоре попал в плен, где и погиб. В 1997 году у нас был опубликован протокол его допроса в немецком лагере для военнопленных. Из этого текста лишний раз видно, что Яков был достойным человеком. Ходили слухи, что в лагере он покончил с собой. Вполне вероятно, коль скоро он собирался это сделать еще в Москве, не в немецком, а в кремлевском плену…

Сталин по-своему отреагировал на то, что Яков попал в плен: посадил в тюрьму его жену. Ее и Якова маленькую дочь приютила у себя Светлана. Причем жена бедного Якова пострадала не только из-за того, что он попал в плен, ее обвинили в том, что она якобы передала немцам фотографию Якова в охотничьей куртке и этот снимок оказался на листовках, которые немцы разбрасывали с самолетов над нашей территорией, на них было написано: «Русские, сдавайтесь, сын Сталина уже сдался». Кстати, для истории сохранился снимок Якова в фашистском концлагере рядом с немецким офицером.

После смерти Сталина жена Якова вышла на свободу и жила с дочерью Галиной в Москве. Галина, как и Светлана, окончила Московский университет, долгое время работала в Институте мировой литературы имени Горького. В одном из редких своих интервью в нашей прессе она приводит перечень прямых потомков своего деда: «У деда от первой жены, Катерины Сванидзе, родился мой отец Яков, а от второй — Надежды Аллилуевой — Светлана и Василий. У папы я была единственным ребенком. У Васи от первой жены двое детей: Надя Сталина, которая единственная из нашего рода носит фамилию деда, и Саша. У Светланы от первого брака с Морозовым — Ося, от Юры Жданова — Катя и от американского мужа — Ольга. Ося — хороший врач, Катя — вулканолог, живет в Петропавловске-Камчатском, Ольга работает продавщицей, а Саша Бурдонский — режиссер Театра Российской Армии (он взял фамилию матери, чтобы не эпатировать публику)».

Здесь все верно, но у Василия было немало романов, и теперь уже едва ли можно установить, сколько и кого у него было.

В этом своем интервью Галина Джугашвили также отвечает на вопрос о знаменитом путешественнике Пржевальском, которого некоторые считают настоящим отцом Сталина: «Внешнее сходство между ними действительно было удивительным. Однако этот слух подтверждается лишь тем обстоятельством, что Пржевальский, возвращаясь из своего путешествия, проезжал Гори, а затем высылал матери деда, Катерине, деньги. Документальных свидетельств на сей счет нет, да и сама высылка денег необязательно должна означать отцовство Пржевальского. Так что мы твердо считаем своим прадедом Виссариона Ивановича».

Как видим, потомство у вождя оказалось немалое. Разные люди, разные судьбы. Галина Джугашвили не называет сына Василия Сталина от одного из его браков, названного в честь отца Васей, у него, как и у некоторых других сталинских потомков, жизнь не сложилась, он погиб в двадцать лет от героина. Некоторых других потомков вождя судьба тоже отметила по-своему: они, внуки и правнуки, потомки зверски замученных Сталиным их ближайших предков, сделались… отчаянными сталинистами. Так, отпрыск прославленного клана Аллилуевых, Владимир Аллилуев, родившийся в 1935 году, выпустил в 1995 году в Москве книгу «Хроника одной семьи», в ней он славит Сталина, ставит под сомнение массовые репрессии при нем и выражает уверенность, что реабилитированные в ходе перестройки жертвы будут снова зачислены в предатели и враги народа. А Галина Джугашвили, дочь Якова, так говорит о своем деде: «Чем больше на него нападают, тем он мне становится дороже». Что тут скажешь? Наверное, родная кровь сильнее логики и рассудка…

К концу XX века объявился еще один претендент на звание прямого потомка Сталина — Евгений Джугашвили, который называет себя незаконнорожденным сыном Якова, старшего сына вождя. Но Галина Джугашвили свидетельствует: «У меня слишком мало оснований считать его братом. В нашей семье о нем никто не знал до тех пор, пока дед был жив. Да и после смерти — не сразу. А потом вдруг „всплыл“ в Грузии… Я бы с удовольствием проверила ДНК у этого человека. Но, думаю, он никогда на это не согласится».

Тем не менее Е. Джугашвили вместе со скандально известным современным большевиком Анпиловым организовал в 1999 году предвыборный «сталинский» блок. По этому поводу газета «Известия» опубликовала такое читательское письмо: «Можете ли вы себе представить, чтобы по германскому телевидению выступил под свастикой и портретом Гитлера глава „Гитлеровского блока за возрождение третьего рейха“? Невозможно, потому что в Германии состоялся Нюрнбергский процесс. Но в России возможно все. 26 ноября по РТР под эмблемой в виде красной звезды с портретом Сталина выступил глава „Сталинского блока за СССР“ Евгений Яковлевич Джугашвили. Помимо попыток обелить своего деда, он сказал буквально следующее: „Мы наведем в стране жестокий порядок. Мы пойдем до конца…“»

Нет, сталинисты и сегодня не собираются сходить со сцены, примеров тому немало, и вот еще один. В 1999 году по инициативе ветеранов было пересмотрено дело, по которому был осужден Василий Сталин. С него сняли часть грехов, назначили новый срок наказания — четыре года вместо восьми и… освободили по амнистии. Все это звучит по меньшей мере странно, поэтому лучше обратиться к официальным формулировкам. Итак, Военной коллегией Верховного суда России 30 сентября 1999 года с В. И. Сталина полностью сняты все обвинения по «политической» 58-й статье, а по другой части сняли пункт «б» — «злоупотребление властью при особо тяжких обстоятельствах» и заменили его на пункт «а» — «превышение служебных полномочий, халатность, повлекшие такие тяжкие последствия». При этом растрату посчитали «тяжким последствием», но отдельной статьи за нее не дали, назначив новый срок наказания — четыре года, и посчитали В. И. Сталина освобожденным по амнистии.

Что касается политики, то суд, пожалуй, прав, но вся остальная казуистика — явная уступка силам реакции, мечтающим повернуть вспять колесо истории.

Диагноз

В «Письмах из мертвого дома» Достоевский писал: «Кто бы ни испытывал власти, полной возможности унижать другое человеческое существо… до самой крайней степени унижения, хочешь не хочешь, утрачивает власть над собственными чувствами. Тирания — это привычка, она имеет способность развиваться, она в конце концов развивается в болезнь… Человек и гражданин умирают в тиране навсегда».

Итак, по Достоевскому, тирания развивается в болезнь. А может быть, наоборот? Спорный вопрос. Как это было у Сталина и Гитлера? Прежде чем попытаться разобраться в этом, обратимся к истории. Оказывается, за практическое осуществление коммунистических идей, невозможное без установления диктатуры (как прежде всего признали сами большевики), почему-то взялись люди психически неполноценные. Возможно, потому, что и сама эта затея была в принципе нездоровая? Начнем с Ленина. Возьмем воспоминания о нем Н. Валентинова, близко знавшего Ильича задолго до того, как тот стал вождем. Валентинов пишет: «В своих атаках, Ленин сам в том признавался, он делался „бешеным“. Охватывавшая его в данный момент мысль, идея властно, остро заполняла весь его мозг, делала одержимым… За известным пределом исступленного напряжения его волевой мотор отказывался работать. Топлива в организме уже не хватало. После взлета или целого ряда взлетов начиналось падение энергии, наступала психическая реакция, атония, упадок сил, сбивающая с ног усталость. Ленин переставал есть и спать. Мучили головные боли. Лицо делалось буро-желтым, даже чернело, маленькие острые монгольские глазки потухали. Я видел его в таком состоянии… После лондонского съезда партии он точно потерял способность ходить, всякое желание говорить, почти весь день проводил с закрытыми глазами. Он все время засыпал… В состоянии полной потери сил он был и в Париже в 1909 году после очередной партийной склоки. Он убежал в деревушку Бон-Бон, никого не желая видеть, слышать, и только после трех недель жизни „на травке“ превозмог охватившую его депрессию… Опустошенным возвратился он с Циммервальдской конференции в 1915 году, где истово сражался за претворение империалистической войны в гражданскую. Он искал отдыха в укромном местечке Соренберг, недалеко от Берна… Вдруг ложится на землю, вернее, точно подкошенный падает, очень неудобно, чуть не на снег, засыпает и спит как убитый».

Таких свидетельств много. Уже только по ним психиатр может сделать вполне конкретные выводы, но и так ясно, что с психикой у Ильича не все было в порядке. В повседневной жизни болезненное состояние Ленина выражалось в таких руководящих наставлениях: «Ничто в марксизме не подлежит ревизии. На ревизию один совет: в морду!» По этому поводу Валентинов замечает: «Здесь дело не в одном только расхождении в области философии. Здесь причиной — невероятная нетерпимость Ленина, не допускающая ни малейшего отклонения от его, Ленина, мыслей и убежденности… Философские дебаты с Лениным, мои и других, имеют большое продолжение, а главное — историческое заключение, похожее на вымысел, на бред пораженного сумасшествием мозга… „Философская сволочь“, — так Ленин называл всех своих оппонентов в области философии».

Валентинов пишет о книге Ленина «Материализм и эмпириокритицизм»: «Беснование сделало книгу Ленина уникумом — вряд ли можно найти у нас другое произведение, в котором была бы нагромождена такая масса грубейших ругательств по адресу иностранных философов… У него желание оплевать всех своих противников; он говорит о „ста тысячах плевков по адресу философии Маха и Авенариуса…“». Взяв в свои руки власть в 1917 году, Ленин от плевков перешел к высылке своих оппонентов из России за границу, к концлагерям и массовому террору. Теперь уже широко известно, что последние два года жизни он пытался руководить страной, будучи практически недееспособным, причем отказала ему прежде всего голова. Что у него началось раньше: болезнь или тирания?

Таких воспоминаний о Ленине много, просто они до нас не доходили, их от нас прятали, точно так же как и подлинную биографию Сталина. Вот, например, наброски к портрету Ленина, сделанные писателем А. Куприным, которому довелось встретиться с вождем в 1919 году: «Ночью, уже в постели, без огня я опять обратился памятью к Ленину, с необычайной ясностью вызвал его образ и испугался… В сущности, — подумал я, — этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, — гораздо страшнее Нерона, Тиверия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все-таки люди, доступные капризам дня и колебаниям характера. Этот же — нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своем пути. И при том — подумайте! — камень в силу какого-то волшебства — мыслящий! Нет у него ни чувств, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая непобедимая мысль: падая — уничтожаю».

А вот другой писатель, Л. Андреев. Ленина он не видел, но пишет не только о нем, но и — пророчески! — о Сталине: «Ты суров, Ленин, ты даже страшен… Или ты не один? Или ты только предтеча? Кто же еще идет за тобою? Кто он, столь страшный, что бледнеет от ужаса даже твое дымное и бурое лицо?.. Густится мрак, клубятся свирепые тучи, разъяренные вихрем, и в их дымных завитках я вижу новый и страшный образ: царской короны на царской огромной голове. Кто этот страшный царь? Он худ и злобен — не Царь-Голод ли это? Он весь в огне и крови…»

В советских исторических исследованиях и в литературе на исторические темы (художественной и документально-публицистической) не уделялось должного внимания проблеме элементарного человеческого здоровья, на печатных страницах действующие лица обладали определенными взглядами, убеждениями, реже — чувствами, а об их повседневном самочувствии, здоровье умалчивалось. На Западе такой традиции нет, там здоровье человека рассматривают в комплексе с другими проблемами — житейскими, политическими и т. п. Обратимся к одному конкретному примеру.

У нас написано немало исторических и публицистических работ о таком эпохальном событии, каким явилась конференция антигитлеровской коалиции, состоявшаяся в Ялте в феврале 1945 года. Именно эта встреча в верхах определила послевоенное устройство мира. В ней приняли участие президент США Рузвельт, английский премьер-министр Черчилль и Сталин. Не припомню, чтобы у нас писали о том, что все трое лидеров к тому времени были очень больными людьми, недаром в западной прессе писали, что в Ялте встретились «три человека, сидевшие под надзором и опекой своих личных врачей, подобно трем одряхлевшим беззубым львам». Уточним: если двух западных лидеров сопровождали их личные врачи, то вместе со Сталиным в Ялту прибыла целая медицинская бригада. В связи с этой конференцией здоровье Черчилля и Рузвельта широко комментировалось на Западе, а вот самочувствие Сталина, как всегда, было главным государственным секретом. Ни у нас, ни на Западе общественность не узнала, что вскоре после конференции у Сталина случился инфаркт.

Постоянный интерес западной общественности к состоянию здоровья своих политических лидеров не является следствием только обывательского любопытства, просто люди там не желают доверять свои судьбы больным людям, облеченным большой властью. Кстати, если провести самый поверхностный анализ того, как проходила упомянутая выше конференция в Ялте и какие решения она приняла, то можно убедиться, что ее явные просчеты были связаны непосредственно с плохим самочувствием троих лидеров.

За свои сорок пять лет активной работы в журналистике, с 1947 по 1992 год, я не раз убеждался в том, как большая политика страдает от состояния здоровья и самочувствия ее лидеров. Известны самодурство и взбалмошность Хрущева, при нормальной психике их быть просто не могло. Последние годы своего правления был практически недееспособным Брежнев. В качестве корреспондента «Огонька» я сопровождал его в многочисленных зарубежных поездках и видел, в какой жалкий спектакль они превращались из-за его постоянного недомогания. Эту же дурную традицию развил и приумножил Б. Ельцин. Но обратимся к здоровью Гитлера и Сталина.

С фюрером в этом смысле дело обстоит проще. В архивах сохранились его лабораторные анализы и результаты других медицинских исследований. Сталин же собирать и хранить эти документы не разрешал. Тем не менее до нас дошли кое-какие свидетельства на эту тему. Большую ценность представляют мемуары Н. Петровой, они посвящены жизни и деятельности профессора Д. Плетнева, который в течение нескольких лет был личным врачом Сталина. Петрова много лет была сотрудницей Плетнева, который незадолго до своего ареста передал ей свои записки. В середине 30-х годов он был брошен в ГУЛАГ, как и множество других лиц, близко знавших Сталина. Во время Великой Отечественной войны Петрова работала в госпитале, который в 1942 году захватили наступавшие немцы. В конце концов она оказалась на Западе, где ее воспоминания и были изданы на русском и английском языках. Так что Сталину все же не удалось до конца пресечь информацию о себе и своем здоровье.

Приблизив к себе Плетнева, Сталин сделал правильный выбор, это был прекрасный специалист и незаурядный человек. Он был сыном деревенского сапожника (не потому ли приглянулся вождю?), но сумел с помощью местного священника добиться государственной стипендии, которая позволила получить медицинское образование. Еще до Октябрьской революции он стал одним из самых известных в России кардиологов. Не случайно с 1927 года он — главный врач кремлевской поликлиники и личный врач Сталина. В дошедших до нас записках Плетнева мы знакомимся с портретом Сталина, который написан рукой одаренного человека и к тому же выдающегося медика: «Сталин обладал неустрашимостью и мужеством льва, умом змеи, слабостью и трусостью зайца, и все это одновременно! Он плохо переносил физическую боль, и боли в суставах иногда доводили его до исступления. Он не терпел возражений, был склонен к хвастовству и любил лесть. Он обладал широким кругозором, проницательностью, изворотливостью, гибкостью и сильной склонностью к авантюризму. Однако одних лишь духовных его способностей было бы недостаточно для успешного восхождения, если бы не дьявольская хитрость и коварство и поразительное знание человеческой души со всеми ее слабостями. Он был упрямым, последовательным и обладал невиданной силой воли и железными нервами. Обмануть его, стоя перед ним, было очень трудно, потому что возникало впечатление, что его глаза видят тебя насквозь… По выражению лица невозможно было угадать его истинных мыслей. Иногда он казался обманчиво радушным и дружелюбным, в то время как испытывал к этому человеку только вражду и ненависть. Он страдал только двумя расстройствами: манией величия и манией преследования».

Остается добавить, что в 1937 году Плетнев поставил своему главному пациенту диагноз — «параноидальный психоз» (мы к этому дальше еще вернемся) и вскоре исчез в недрах ГУЛАГа.

Еще несколько слов о здоровье Сталина. Выше упоминалось о тяжелой оспе, которую он перенес в пятилетнем возрасте. Есть веские подозрения, что в молодости Сталин болел туберкулезом, короче говоря, вообще хорошим здоровьем не отличался. Но все это относится к терапии. Большой интерес представляют свидетельства о его психике. Специалисты обращают внимание на то, что маленького Иосифа и его мать постоянно избивал пьяный отец, домашний тиран. Друг юности Сталина, И. Иремашвили, вспоминал, что эти избиения и издевательства оставили неизгладимые следы в душе сына буйного сапожника. Сто лет назад Иремашвили написал поистине пророческие слова: «Незаслуженные избиения мальчишки сделали его таким же жестоким и бессердечным, как его отец. Он был убежден в том, что человек, которому должны подчиняться другие люди, должен быть таким, как его отец, и потому в нем вскоре выработалась глубокая неприязнь ко всем, кто был выше него по положению. С детских лет целью его жизни стала месть, и этой цели он подчинил все, в нем непрерывно и однозначно накапливалась ненависть».

Оставшись единственным ребенком, к тому же с искалеченной рукой, Иосиф был для матери как свет в окошке, она жизнь свою положила на то, чтобы вырастить его и дать ему образование. Ее гипертрофированная болезненная любовь к сыну тоже наложила свой отпечаток на формировавшийся характер забитого мальчишки. Затем он из беспросветной нужды и горя в родном доме оказался в крайне нездоровой казарменной атмосфере церковного училища, а потом — в семинарии, где процветали жестокость воспитателей, слежка, стукачество, зубрежка… Тот же Иремашвили писал: «Сталин покинул семинарию, исполненный горькой и злобной ненавистью к школьному начальству, буржуазии и всему тому, что было в стране воплощением царизма».

В абсолютно схожих условиях проходило детство Гитлера (с той только разницей, что не было отчаянной бедности, как у Сталина). Схожими оказались и результаты, к которым привело обоих тяжелое детство. Недаром специалисты, изучавшие психику Гитлера и Сталина, обращали внимание на их болезненность в детстве, ведь здоровый дух предпочитает пребывать в здоровом теле, а не больном. Так, у Гитлера с раннего детства был больной желудок, причем врачи считали, что это было не органическое, а нервное заболевание.

Фюрера всю жизнь преследовали колики в животе, и он соблюдал строгую вегетарианскую диету. Несмотря на это, Гитлера постоянно мучили газы, что часто приводило к весьма неловким ситуациям, особенно при сильных психических нагрузках. Как и Сталин, Гитлер в молодости переболел туберкулезом и постоянно страдал из-за болезни дыхательных путей.

С возрастом к тому и другому подобралась гипертония, сердечно-сосудистая недостаточность. К тому же до 1933 года фюрер был страстным курильщиком, а Сталин вообще не выпускал свою трубку из рук.

С самых ранних лет у Гитлера начались нелады с левой рукой (как у Сталина), что заметно уже на первом кинохроникальном кадре, на котором фигурирует Гитлер. Кинокадры также безошибочно свидетельствуют, начиная с 1941 года, о болезни Паркинсона у фюрера, синдром этот носил левосторонний характер. Гитлера и Сталина окончательно сближает жестокий коронарный склероз. Как тут не вспомнить, что Иван Грозный и Петр I были насквозь больными людьми…

Медицинские специалисты объясняют ярко выраженные психические и органические аномалии у Гитлера и Сталина эпидемическим энцефалитом, который оба, похоже, перенесли в детстве. Этим же заболеванием некоторые специалисты объясняют и увечье левой руки Сталина. Науке известны так называемые «постэнцефалитные псевдопсихопатические» симптомы. Так, специалисты утверждают: «В юношеском поведении Гитлера можно усмотреть прообраз стадии недостойного поведения, свойственной человеку, перенесшему юношескую форму эпидемического энцефалита, что позволяет говорить о некоем психопатическом процессе, результатом которого явилось изменение характера в сторону морального безумия, для которого характерны патологическое отсутствие способности к моральной оценке, абсолютный эгоизм, эмоциональная холодность и полнейшая беспардонность».

Следует еще раз напомнить, что в годы правления обоих диктаторов тема их здоровья была смертельно опасной для тех, кто решался к ней прикоснуться. Вот только одна такая история.

Бывший одноклассник Гитлера, О. Васнер, в годы второй мировой войны служил на южном участке советско-германского фронта и как-то рассказал своим однополчанам о том, что случилось с будущим фюрером, когда тому было восемь лет. Никто, кроме них, никогда не узнал бы об этой истории, если бы она не сохранилась в протоколах военного суда над Васнером, которые много лет спустя были даже опубликованы. Из протоколов следует, что Васнер сказал своим сослуживцам следующее:

«Ах, этот Адольф! Да он с детства придурковат, ему же козел пол-пиписьки откусил!.. (Эту историю Васнер рассказал, когда звезда фюрера начала закатываться из-за поражений на нашем фронте. — В. Н.). Ну да, я сам видел, — продолжал свой рассказ Васнер. — Адольф поспорил, что написает козлу в пасть. Мы над ним посмеялись, а он сказал: „Пошли на луг, там козел пасется“. Пришли на луг, я зажал козла между ног, другой парень раздвинул ему зубы палкой, и Адольф написал козлу в пасть. Он еще не кончил писать, а парень выдернул палку, козел подпрыгнул и укусил Адольфа за письку. Адольф заорал и с воем убежал».

Кто-то настучал на солдата Васнера, его судили и приговорили к смертной казни «за подлую клевету на фюрера и разложение вермахта». Васнер клялся, что его рассказ — «святая правда», но все равно был казнен.

Да, давать более или менее полные оценки состоянию здоровья Сталина и Гитлера дело непростое. Вот что, например, пишет в этом плане о Сталине уже цитировавшийся выше историк Илизаров: «На его поведении сказывались маниакальная подозрительность, бешеные вспышки гнева, крутые перепады настроения, проистекавшие в свою очередь и из его болезней. Он был физическим уродом. Полупарализованная отсыхающая левая рука — неизлечимая генетическая болезнь Эрба. Сросшиеся пальцы левой ноги — причина „утиной“ походки. Приступы мучительной невралгии, плохой сон. Говорят о трусости Сталина — вот во время войны не бывал на фронтах. Загляните в медицинскую энциклопедию — чем сопровождается хроническая дизентерия, как истощает нервы, в каком напряжении держит человека. Известно, что произошло на Минском шоссе, когда верховный главнокомандующий после первых побед над немцами под Москвой решил отправиться в действующую армию…»

Но пора перейти к тому, что можно назвать психограммами Сталина и Гитлера, они очень схожи. Самой характерной чертой обоих диктаторов, по мнению специалистов, можно считать некрофилию, которая определяется по-научному так: «Страстная тяга ко всему мертвому, прогнившему, разложившемуся и больному; страсть превращать все живое в неживое; страсть к разрушению ради разрушения». Деятельность обоих диктаторов дает немало примеров, подтверждающих этот тезис. Так, уже не раз цитировавшийся выше А. Шпеер писал в своих мемуарах о приказе Гитлера о «выжженной земле», отданном в сентябре 1944 года: «Полному уничтожению подлежали не только промышленные объекты, станции водо-, газо- и электроснабжения, телефонные станции, но и вообще все, необходимое для жизнеобеспечения: документы, по которым выдавались продовольственные карточки, акты гражданского состояния и сведения о прописке, банкноты; запасы продовольствия должны быть уничтожены, крестьянские подворья сожжены, скот забит. Даже произведения искусства приказано было уничтожать: памятники архитектуры, дворцы, замки, церкви и театры также надлежало разрушать».

Не говоря уже об истреблении евреев, можно вспомнить о том, как Гитлер планировал уничтожение целых наций. А Сталин, как известно, словно соревновался с фюрером в геноциде против целых народов (организованный им голод на Украине, выселение кавказских народностей и т. п.). В последние свои дни в осажденном бункере Гитлер не скрывал от своих приближенных, что прихватил бы с собой на тот свет всех своих подданных, поскольку они, проиграв войну, не заслужили лучшей участи. А Сталин планомерно занимался геноцидом против собственного народа. Жажда убийства была в Гитлере и Сталине настолько велика и так их захватывала, что их озабоченность массовым уничтожением людей была сильнее заинтересованности в политических и военных делах.

Специалисты единодушно отмечают у обоих диктаторов склонность к садизму. Так, Гитлер несколько раз просмотрел документальные кинокадры, запечатлевшие пытки и казни участников покушения на него в 1944 году. Сталин лично предлагал пытки для своих жертв, причем не только физические, но и моральные, он официально приказал пытать заключенных по всей стране.

Также едины медики и в том, что Гитлер и Сталин в равной степени обладали всеми признаками интенсивного нарциссизма (самовлюбленность, мания величия). Что характеризует такую психопатическую личность? «Только он сам, — утверждают специалисты, — его собственные вожделения, мысли и желания. Он бесконечно говорит о своих идеях, своем прошлом, своих планах. Мир его интересует только как предмет собственных вожделений и планов. Люди интересуют лишь настолько, насколько они могут служить его целям или быть использованы в этих целях. Он знает все и всегда лучше, чем другие. Уверенность в правильности собственных идей и планов является типичным признаком интенсивного нарциссизма».

Современная наука среди причин, способствующих возникновению садизма и нарциссизма, называет те, которые порождают у ребенка или у взрослого человека чувство бессилия. Жестокие избиения детей вызывают у них сильный страх, когда они становятся жертвой садизма отца или другого взрослого человека. Подобные условия существовали в детстве у Гитлера и у Сталина, их собственный садизм стал, можно сказать, «превращением бессилия во всесилие», стал как бы «религией духовных калек».

В основе садизма Сталина и Гитлера лежит страстное желание «обладать абсолютной и ничем не ограниченной властью над живым существом, будь то мужчина, женщина, ребенок или целая национальная группа». Это все термины из научных исследований, посвященных Гитлеру и Сталину. Вот еще цитата: «Власть, позволяющая доставлять другим физическую боль и душевные страдания, приносила Сталину не только величайшее чувственное наслаждение, подтверждение абсолютного господства. Ощущение абсолютной власти над живыми существами создавало у него иллюзию того, что он может решить проблему существования человека. Такая иллюзия является объектом страстного вожделения для людей, подобных Сталину, людей, лишенных творческой силы и малейшей искры радости».

Из упоминавшегося комплекса неполноценности у Сталина и Гитлера проистекает (в дополнение ко всему прочему) и стремление принизить, уничтожить всех более достойных и способных соперников, причем любыми средствами. «При выборе средств… у него полностью отсутствовало чувство добра и зла, отсутствовал моральный императив», — так сказал о Гитлере О. Дитрих, возглавлявший при нем печать рейха. Но ведь это и точная характеристика Сталина!

О психике Гитлера и Сталина на Западе написано немало работ. Их общий итог подводит известный специалист по истории обоих диктаторов, английский ученый А. Буллок. Он справедливо считает, что у Сталина и Гитлера не было органического психического заболевания, такого, как, скажем, шизофрения, но они оба были параноиками. Вот как расшифровывается этот термин по-научному: «Стойкое психическое расстройство, проявляющееся систематизированным бредом (без галлюцинаций), который отличается сложностью содержания, последовательностью доказательств и внешним правдоподобием (идеи преследования, ревности, высокого происхождения, изобретательства, научных открытий, особой миссии социального преобразования и т. д.). Все факты, противоречащие бреду, отметаются; каждый, кто не разделяет убеждения больного, квалифицируется им как враждебная личность… Борьба за утверждение, реализацию бредовых идей непреклонна и активна».

Очень важно, что научная характеристика паранойи, из которой сделана эта выписка, подчеркивает: «Явных признаков интеллектуального снижения нет».

Для лучшего понимания этого феномена можно привести нижеследующий отрывок из статьи известного советского психиатра А. Личко о еще одном знаменитом параноике — Иване Грозном:

«Опыт психиатрии свидетельствует, что паранойя обычно развивается в возрасте 36–40 лет… Ужасы в царствование Ивана Грозного начались после того, как ему исполнилось тридцать… В 1564 году царь Иван со своей семьей и узким кругом доверенных лиц, забрав казну и дворцовое имущество, неожиданно покинул Москву и отправился жить в Александровскую слободу. Причина бегства — навязчивая мысль о преследовании со стороны бояр, о мнимых заговорах, хотя, как свидетельствуют историки, к тому времени не только заговоров, но и какого-либо неповиновения со стороны бояр уже не было… В Москву он согласился вернуться при условии, что ему предоставят право расправляться с кем он захочет и чтоб никто ему в этом не перечил. Даже духовенству было запрещено просить царской милости к осужденным…

Но главное, Иван создал опричнину — особую касту людей, пользующихся неограниченным правом убивать и грабить. Опричники ни от кого, кроме самого царя, не зависели, ни с кем, кроме него, не были связаны. Это были молодые, часто с темным прошлым люди, готовые на все, отрекшиеся от друзей и родных…

Разгул опричнины был страшен… В условиях постоянного поиска мнимых заговоров и кажущихся измен чрезвычайное распространение получили доносы. Царь ждал их. При таком его настроении появилась масса доносчиков, жаждущих ценой гибели других создать себе положение. Тем более что обвинения никак не проверялись. Существовала единственная форма доказательства вины: признание обвиняемых под пыткой… Под страшными пытками люди не только подтверждали свою мнимую вину, но и оговаривали других… Число казненных, убитых и замученных в царствование Ивана Грозного исчисляется десятками тысяч. Казнили не только осужденных, но и их близких и дальних родственников, друзей, слуг, малолетних детей… Объектом преследования параноика легко становятся самые близкие ему люди — родственники, закадычные друзья… Под конец заговоры и измены стали чудиться Ивану даже в среде излюбленной им опричнины. Ее вожди и царские любимцы — князь Вяземский, отец и сын Басмановы — были подвергнуты жестоким пыткам и казнены…

Как видим, если у обычного параноика бред может повести к жестокостям и убийствам, то у параноика, стоящего у власти, этот бред влечет за собой массовые репрессии».

Автор этой статьи профессор Личко заявил, что когда он писал ее, то имел в виду не только Ивана Грозного, но и Сталина (статья написана и опубликована в 1965 году). Личко считает, что поведение обоих тиранов отличается поразительной схожестью. То же самое можно сказать и о Гитлере.

Можно лишний раз подытожить признаки параноидального психоза: мания преследования, мания власти, мания величия. Нет нужды заглядывать в медицинские учебники, чтобы убедиться, кем были на самом деле Гитлер и Сталин, достаточно взглянуть на их дела и послушать, что они говорят и пишут. Так, Гитлер в свое время вещал: «На меня возложена историческая задача, и я ее выполню, ибо предназначен к тому провидением… Я верю, что такова была воля Всевышнего, пославшего оттуда в рейх мальчика, позволившего этому мальчику вырасти, стать вождем нации, чтобы затем предоставить ему возможность вернуть свою родину в лоно рейха». А вот еще свидетельство того же рода: «Гитлер заявил, — вспоминает один из его приближенных, — что он первым и единственным из смертных вознесся в статус сверхчеловека, в связи с чем его следует рассматривать не столько как человеческое, сколько божественное существо, которое стоит над законом и к которому неприменимы условности человеческой морали».

Еще три высказывания фюрера — все о том же: «В течение почти двадцати лет огромных реальных успехов время было послушно мне и тем самым подтвердило, что я — непогрешимый, уникальный гений человечества»; «Когда мой взор парит высоко над землями Берхтесгадена и Зальцбурга вдалеке от повседневности, во мне вызревают гениальные творения, которые переворачивают мир. В эти мгновения я чувствую, что более не принадлежу к смертным»; «Я с сомнамбулической уверенностью иду путем, по которому ведет меня провидение».

В таких случаях обычно говорят, что лечить уже поздно…

О сталинской мании величия до нас дошло немало фактов и документов, одним из самых достоверных и ярких примеров является изданная в 1948 году «Краткая биография» вождя. В истории человечества, наверное, вообще трудно отыскать более льстивую книгу, чем эта. Понятно, что сам товарищ Сталин внимательнейшим образом изучил в ней каждое слово, понятно, что она тщательно отредактирована им и одобрена. Но самое главное в том, что сохранились те вставки, которые были вписаны в готовившуюся книгу лично Сталиным, его рукой! Вот некоторые из них:

«В этой борьбе с маловерами и капитулянтами, троцкистами и зиновьевцами, бухариными и каменевыми окончательно сложилось после выхода Ленина из строя то руководящее ядро нашей партии…, которое отстояло великое знамя Ленина, сплотило партию вокруг заветов Ленина и вывело советский народ на широкую дорогу индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства. Руководителем этого ядра и ведущей силой партии и государства был тов. Сталин».

«Мастерски выполняя задачи вождя партии и народа, имея полную поддержку всего советского народа, Сталин, однако, не допускал в своей деятельности и тени самомнения, зазнайства, самолюбования».

«Товарищ Сталин развил дальше передовую советскую военную науку. Товарищ Сталин разработал положение о постоянно действующих факторах, решающих судьбу войны, об активной обороне и законах контрнаступления и наступления, о взаимодействии родов войск и боевой техники в современных условиях войны, о роли больших масс танков и авиации в современной войне, об артиллерии, как самом могучем роде войск. На разных этапах войны сталинский гений находил правильные решения, полностью учитывающие особенности обстановки».

«Сталинское военное искусство проявилось как в обороне, так и в наступлении. С гениальной проницательностью разгадывал товарищ Сталин планы врага и отражал их. В сражениях, в которых товарищ Сталин руководил советскими войсками, воплощены выдающиеся образцы военного оперативного искусства».

В макете этой готовившейся к печати книги была такая фраза: «Сталин — это Ленин сегодня». Вождь переделал ее следующим образом: «Сталин — достойный продолжатель дела Ленина, или, как говорят у нас в партии, Сталин — это Ленин сегодня».

Итак, мы процитировали самохарактеристики нацистского фюрера и советского вождя. Кто кого переплюнул?..

Перейдем теперь к истории, связанной со сталинской паранойей. Ее трагическим героем суждено было стать всемирно известному русскому ученому В. Бехтереву. Он был неврологом, психиатром и психологом, основателем своей научной школы. В 1908 году он организовал Психоневрологический институт (ныне — Институт имени Бехтерева), а в 1918 году — Институт по изучению мозга и психической деятельности. Для того чтобы наш рассказ стал более понятным читателю, скажем несколько слов о самом ученом.

Владимир Михайлович Бехтерев обладал сильным и независимым характером и властей никогда не боялся. Он был настолько известным ученым, что его приблизили к царскому двору, причем он пользовался особой благосклонностью самого Николая Второго. В Петербурге тогда говорили, что царь, завидев из окна прибывшего во дворец Бехтерева, наказывал своим приближенным дать ученому все, что тот попросит, «не то он получит от меня больше». Авторитет Бехтерева в России и за ее пределами был огромен. Октябрьскую революцию он принял без колебаний. Был знаком с Лениным, дважды осматривал его во время последней болезни. Дружил с М. Калининым, одним из самых долговременных советских руководителей. То есть и при советской власти он оставался самим собой, был гордостью России, очень влиятельным человеком, обладал широкой натурой, не умел осторожничать, за словом в карман не лез. Ко всему этому надо добавить, что трагедия, к которой мы переходим, разыгралась в 1927 году, то есть тогда, когда массовый террор и страх еще не придавили наше общество.

В конце декабря 1927 года Бехтерев приехал в Москву из Ленинграда для участия в работе съезда психиатров и невропатологов, на котором он был избран почетным председателем. 22 декабря его пригласили к Сталину на консультацию. Как известно, Сталин зря ничего не делал, а к помощи врачей (тем более не своих, личных) прибегать не любил, значит, приспичило ему обратиться к Бехтереву. Было известно, что Бехтерев ранее участвовал в нескольких консилиумах по поводу здоровья вождя, но они касались не психики Сталина, а его сухорукости, инсультов и неврологических расстройств. Бехтерева приглашали не как психиатра, а как невропатолога.

Как стало известно уже в наше время, Сталин тогда впал в состояние тяжелой депрессии, именно этим и объяснялся вызов к нему Бехтерева, который провел с вождем несколько часов. Неизвестно, о чем говорили они, но можно с уверенностью предположить, что прославленный специалист не скрывал правды от великого вождя, не зная, что тем самым подписывает себе смертный приговор. Стало известно другое: в своем узком кругу Бехтерев сказал: «Диагноз ясный. Типичный случай тяжелой паранойи».

На другой день Бехтерев совершенно неожиданно умер. До этого был в добром здравии, полон сил и энергии, ни на что не жаловался, поскольку вообще отличался отменным здоровьем. Что же с ним произошло? Вечером он пошел в Большой театр. Там двое каких-то мужчин, которых никто больше никогда не видел, посидели вместе с ним в буфете, попили чайку. Вернувшись после спектакля к себе, Бехтерев занемог. К нему вызвали врача. Он оказался действительно медиком, но, как выяснилось много лет спустя, связанным с Лубянкой (стукач по фамилии Бурмин). Его диагноз — «желудочное заболевание». Эту формулу диагнозом назвать никак нельзя. Когда ученому стало совсем плохо, к нему вызвали еще двух врачей, те поставили такой диагноз — «острое желудочно-кишечное заболевание». Как утверждают специалисты, это тоже весьма неопределенное и непрофессиональное заключение. К ночи того же дня Бехтерев умер. И его тут же кремировали. Вскрытия не было! При таком случае по закону полагалось обязательно сделать вскрытие не только мировой знаменитости, но любому простому человеку…

Всем свидетелям этой трагедии было ясно, что Бехтерев был отравлен. Сегодня мы уже знаем, как Сталин ликвидировал тех, кого не считал возможным сдавать на Лубянку своим опричникам. Уже цитировавшийся выше психиатр Личко, заместитель директора Психоневрологического института имени Бехтерева, заявляет: «Этой версии трудно не поверить. В моем сознании она осталась со студенческих лет». Психиатр М. Буянов, занимавшийся изучением этой истории, писал: «Я разговаривал со многими психиатрами, которые хорошо знали Бехтерева или были его современниками, разговаривал со многими родственниками ученого… и все неизменно утверждали: Бехтерева убил Сталин — не сам, конечно, а с помощью своих подручных». Остается добавить, что сын Бехтерева, инженер по профессии, был арестован и расстрелян, сгинула в лагерях и жена сына, исчезла неизвестно куда вдова ученого, свидетель всего случившегося.

И наконец, еще раз мнение профессора Личко, высказанное им уже в 1988 году, то есть тогда, когда гласность позволила более или мене открыто выражать свои мысли:

«Анализируя доходящие до нас сведения, я как психиатр считаю, что Сталин был болен и что диагноз, поставленный Бехтеревым, верен. Болезнь, как это часто бывает, особенно остро протекала, очевидно, в отдельные периоды, в другие же затихала. Психопатические приступы при этой болезни, как правило, бывают спровоцированы внешними обстоятельствами, трудными ситуациями. Возьмите хотя бы волнообразность репрессий. Я думаю, приступы были в 1929–1930 годах, потом в 1936-1937-м… Может быть, был приступ в самом начале войны, в первые дни, когда он фактически устранился от руководства государством. И наконец, это период в конце жизни, период „дела врачей“. А между приступами были периоды затишья, что характерно для болезни. Конечно, и в это время характер его оставался прежним — жестким, властным, крутым, — но все же, когда кончалось состояние психоза, Сталин спохватывался и старался как-то смягчить последствия…

Ну как же, всем памятна сталинская статья „Головокружение от успехов“, где он пытался несколько усмирить мамаевых ордынцев коллективизации, а заодно свалить на них вину за „перегибы“.

Или предвоенное время… Когда наконец пришло осознание, что обескровленная расстрелами армия не в силах будет вести войну, — как он старался оттянуть хотя бы на год ее начало (как будто за год можно вырастить командующих армиями или группами армий взамен убитых!). И опять — подчинение всего и вся этой безумной идее, полная глухота к сочувственным предостережениям друзей, к отчаянным воплям разведки, сообщающей, что назначен уже и день и час нападения. Полное переселение в мир больных грез и фантазий».

Это свидетельство первоклассного специалиста. А вот что говорил по тому же поводу далекий от науки Хрущев: «Вы думаете, легко было нам? Ведь, между нами говоря, это же был сумасшедший последние годы жизни, су-ма-сшед-ший. На троне — заметьте…»

Примечательно, что явные признаки психического расстройства вождя были подмечены Бехтеревым именно в тот момент, когда у Сталина явно проявился тот самый садизм, при котором его жертвы были обязаны, принуждены оговаривать себя. Пристальное изучение жизни Сталина английским ученым Буллоком позволило тому сделать такое заключение: «Впервые признаки паранойи, проявившиеся позднее, стали заметны во время так называемого „шахтинского процесса“».

Этот процесс был проведен в 1928 году по личной режиссуре Сталина, тогда в ходе следствия его опричники опробовали метод, при котором обвиняемые (ни в чем не повинные люди) сами оговаривали себя и других в результате оказанного на них давления. Это была как бы проба пера, генеральная репетиция перед нашумевшими на весь мир процессами середины 30-х годов, когда подсудимые, словно наперегонки, вешали на себя самые чудовищные, просто немыслимые обвинения. В ходе следствия Сталин не мог отказать себе в удовольствии даже встречаться со своими жертвами, вчерашними ближайшими соратниками, играть с ними, как кошка с мышкой: он обещал сохранить им жизнь (главное, и их родным) в том случае, если они примут участие в жутком судебном спектакле. Они пошли на это, но все равно были расстреляны…

Да, одно и то же психическое расстройство поразило обоих диктаторов. Тот же Буллок пишет: «В случаях Сталина и Гитлера мы имеем дело не с душевным заболеванием, а с проявлением параноидальных наклонностей. Симптомы параноидальных состояний: хроническая подозрительность, эгоцентричность, зависть, обостренная чувствительность, мания величия». Снова и снова можно вспомнить Ивана Грозного и Петра I. При этом надо иметь в виду, что наличие таких параноидальных наклонностей отнюдь не означает усугубляющегося бессилия. Наоборот! Известно, насколько удивительны в этом смысле душевнобольные. Параноики бывают удачливыми политиками, хорошими ораторами, их маниакальная уверенность в себе помогает в борьбе с оппонентами, причем они проявляют при этом ловкость и собачий нюх. Между прочим, у Гитлера его болезненные наклонности четко прописаны в книге «Моя борьба», правда, у него врагами чаше являются не отдельные люди (как во многих случаях у Сталина), а нечто абстрактное, собирательное: евреи, марксисты и т. п. Впрочем, и у Сталина то же: классовые враги, враги народа, кулаки…

Мало кому известно, что видному берлинскому психиатру А. Кронфельду в 1932 году удалось провести психиатрическую экспертизу Гитлера. Тогда будущий фюрер судился со своим оппонентом, и их обоих по суду подвергли такой проверке. Вот заключение Кронфельда: Гитлер — ярко выраженный психопат с острейшими комплексами сексуальной неполноценности, склонный время от времени впадать в депрессии, из которых выходит в состоянии крайней агрессивности.

После прихода Гитлера к власти Кронфельду оставаться в Германии было опасно, и он оказался в… Москве. Здесь его знания оценили по достоинству, он, например, лично консультировал Сталина (думаю, был поосторожнее, чем с Гитлером), проводил другие экспертизы на самом высоком уровне, в том числе и для карательных органов. Несколько лет он безбедно прожил в Москве, а 17 октября 1941 года его с женой нашли мертвыми в их собственной квартире, официальное свидетельство властей гласило: отравление газом. Тогда немцы прорвались к Москве, это были самые критические дни, и Сталин, вероятно, решил, что опасно оставлять такого знающего о многом специалиста без внимания, и поступил по своему обычному принципу: «нет человека, нет проблемы». К тому времени на Лубянке хорошо научились убирать людей незаметно и без шума.

Приближаясь к завершению нашего разговора о здоровье Сталина и Гитлера, вспомним еще раз, что именно с Ленина (своими руками сотворившего Сталина) пошла советская традиция править огромным государством, будучи не совсем в своем уме. Так, у Ленина последние два года его жизни было очень плохо с головой, дело дошло до полной невменяемости. О Сталине уже немало сказано выше. Несколько лет нами правил Брежнев, будучи в маразме. Его сменили над нами смертельно больные Андропов и Черненко. Можно было ожидать, что с развалом Советского Союза эта дурная традиция отомрет, но Ельцин со своей неутолимой (прямо-таки наркотической!) жаждой власти опозорил и дискредитировал уже не коммунистический режим, а так называемый демократический строй.

Как известно, Сталин перед самым концом своей жизни обвинил своих врачей во вредительстве и прислушивался к медицинским советам лишь своего охранника. У Гитлера тоже наблюдались странности в отношении с врачами. Еще в 1935 году он завел себе в качестве личного врача некоего Т. Морелля, который остался с фюрером до конца. Он постоянно делал Гитлеру какие-то инъекции, которые фюрер считал чудодейственными, но все его окружение было уверено, что Морелль был самым обыкновенным шарлатаном. Похоже, что оба диктатора окончательно свихнулись именно на медицине…

Да, у Гитлера и Сталина среди многих других общих черт была и такая: оба недоверчиво относились к врачам, не очень-то доверяли им. И не потому, что легкомысленно относились к своему здоровью. Наоборот! Просто они и в этой сфере считали себя умнее всех, полагали, что и тут, как и во всем прочем, разбираются лучше других. А о здоровье своем они не забывали. Ежедневно, в будни и выходные, Сталина посещал врач между шестью и семью утра. Решал, как и сколько вождю надлежит в этот день работать, наблюдал за его гимнастическими упражнениями и за массажем лица и тела. Эти процедуры проводились, как правило, утром и вечером. Затем Сталин принимал душ. Днем два часа отдыхал. Лучшие повара готовили превосходные французские, грузинские и русские блюда. Светлана вспоминает: «К его столу доставляли рыбу из специальных прудов, фазанов и барашков из собственных хозяйств, грузинские вина урожая лучших лет. С юга самолетом доставляли свежие фрукты. Он не имел понятия, сколько стоит доставка всех этих вещей… Все съестное, доставлявшееся на кухню, специальные врачи подвергали химическому анализу на наличие яда. Каждый образец хлеба, мяса или фруктов снабжался аттестатом „Ядовитых веществ не обнаружено“, на нем ставилась печать и подпись ответственного. Иногда в нашу квартиру приходил доктор со своим баллончиком и брал пробы воздуха во всех комнатах».

Сталин, погубивший миллионы людей, болезненно боялся за свою жизнь, не хотел и думать о смерти. Известно, что при нем было строго-настрого запрещено говорить на эту тему. Не случайно он уцепился за профессора А. Богомольца, который утверждал, что изобрел средство против старения. Сталин выдал ему огромные средства на эксперименты с таинственным эликсиром, который тот добывал якобы из костного мозга животных. Вождь принимал сыворотку Богомольца и считал его великим ученым. Правда, сам профессор дожил только до 65 лет…

В плане нашего разговора о здоровье Гитлера и Сталина интересна мысль, высказанная советским историком И. Буничем: «Поскольку мы ничего не знаем о собственном мозге, кроме самого факта его существования, то и не можем знать природу той могучей, гипнотической энергии, которую распространяет вокруг себя мозг, пораженный тем или иным недугом. Но почему-то овладевать массами, истребляя одних и сколачивая в шеренги других, ослепляя их и ведя затем разными дорогами в одну пропасть, удавалось только откровенным безумцам и эпилептикам. Это одна из наиболее интересных тайн человечества… Та же самая энергия безумия помогла Ленину повести за собой обманутые массы российской черни, загипнотизировав их незамысловатым лозунгом „Грабь награбленное!“».

Это соображение, несомненно, заслуживает внимания, причем не только политологов, но и медиков, последних, наверное, — в первую очередь. В данном случае встает задача изучения здоровья не отдельного индивидуума, а целой общности людей, связанных одними обстоятельствами и возглавляемых зачастую больными личностями. Конечно, эта тема далеко выходит за рамки нашего разговора и должна иметь продолжение, развитие и углубление. Правда, для этого в нашей стране нет необходимых традиций и навыков, хотя такие исследования именно для нас крайне необходимы…

Болезненный бред о мировом господстве у Гитлера и Сталина не был однозначным. Мечтая о нем, Сталин видел во всех людях без исключения своих слуг и рабов. Гитлер же собирался прийти к мировому господству не в одиночку, а привести к нему возглавляемую им высшую расу. Эта идея фюрера требует более подробного рассмотрения, поскольку у нее есть корни, уходящие в области, которые советскими политологами и историками еще не освоены и потому неизвестны нашей широкой общественности. К тому же такой экскурс поможет лучше прояснить с политической и медицинской точки зрения, чем был одержим фюрер.

Другое дело с мировой революцией, которую проповедовали Троцкий, Ленин и Сталин. Здесь все гораздо проще. Кстати, в данном случае эту троицу надо именовать именно в такой последовательности, поскольку Троцкий был в этом деле первым. В своей речи на II съезде Советов 26 октября 1917 года, возвещая о провозглашении советского государства, он сказал самые главные слова: «Всю нашу надежду мы возлагаем на то, что наша революция развяжет европейскую революцию. Если восставшие народы Европы не раздавят империализм, — мы будем раздавлены, — это несомненно. Либо русская революция поднимет вихрь борьбы на Западе, либо капиталисты всех стран задушат нашу».

Можно найти много цитат на эту же тему как у Троцкого, так и у Ленина: или большевики завоюют весь мир, или их власть в России долго не продержится, рухнет. Вот только одна цитата из Ленина, которую Сталин часто приводил в своих выступлениях: «Пока остались капитализм и социализм, они мирно жить не смогут: либо одно, либо другое в конце концов победит; либо по Советской республике будут петь панихиды, либо — по мировому капитализму».

Да, рядом с миром, в котором страны жили по законам нормальной экономики и медленно, но все же шли по пути прогресса, казарменный социализм Троцкого-Ленина соседствовать не мог. Он просто был не в силах вынести конкуренцию с ними, что было не раз доказано, когда делались безуспешные попытки установить социализм советского типа в восточной Германии, на Кубе, в северной Корее… Короче говоря, Троцкому, Ленину и Сталину мировая революция была нужна как единственное спасение от краха их октябрьского эксперимента в 1917 году. Под свои бесконечные разговоры о том, что хотят принести счастье всем народам (то самое, которое они уже дали многострадальной России), они думали об одном — господстве над миром. Это был скорее не политический, а бандитский план — стать паханами не только российского, но и мирового масштаба.

Такой же цели добивался и Гитлер, но под лозунгом восстановления в мире гегемонии высшей человеческой расы. Да, не установления, а восстановления такого порядка, который якобы уже когда-то в незапамятные времена существовал. То есть можно констатировать: если у большевиков план по захвату мирового господства был скорее уголовным, чем политическим, то у Гитлера это был план уголовно-мистический. К расшифровке последнего термина мы и перейдем.

Легенда, взятая немецкими расистами за основу, гласит, что 30–40 тысяч лет назад в Гоби процветала высокая цивилизация (напомним, что Гоби — полоса пустынь и полупустынь на юге и юго-востоке Монголии и в прилегающих районах Китая). В результате глобальной катастрофы, гласит дальше легенда, Гоби стала пустыней, и ее обитатели переселились на север Европы и на Кавказ. Вот почему летом 1942 года, когда немецкие войска дошли до Кавказа, альпинисты СС водрузили на Эльбрусе, священной горе арийцев, знамя со свастикой. Пришельцы из Гоби и считаются «основной расой», арийским корнем. Для возвращения к этим корням современные расисты в Германии считали необходимым завоевать для начала Восточную Европу, Среднюю и Центральную Азию с Памиром, Тибетом и Гоби, то есть пройти из Германии священным путем расистских предков к самому сердцу их исконных владений. Не случайно еще в 1926 году в Берлине и Мюнхене зарождаются колонии тибетцев и индусов, а после прихода Гитлера к власти в Тибет постоянно посылаются научные экспедиции, причем вплоть до 1943 года! Есть сведения, что в мае 1945 года после окончания битвы за Берлин среди трупов защитников города было найдено около тысячи тел добровольцев, людей тибетской крови, на них была немецкая форма, но без знаков различия и при них не было никаких документов.

Один из самых близких в свое время сподвижников Гитлера, уже упоминавшийся выше Раушнинг писал: «Когда Гитлер обращался ко мне, он старался объяснить свою миссию провозвестника нового человечества в конкретных и рациональных выражениях. Он говорил, что творение не закончено и человек явно близится к фазе трансформации. Старая человеческая порода уже вошла в стадию упадка. Каждые семьсот лет люди поднимаются на новую ступень, и залогом борьбы еще более длительной служит явление сыновей Бога. Вся творческая сила сосредоточивается в новой расе, которая прогрессирует, в то время как старая исчезает. „Понятен ли вам теперь глубокий смысл нашего национал-социалистического движения? — спрашивал Гитлер. — Тот, кто постигает национал-социализм лишь как политическое явление, мало о нем знает…“»

Казалось бы, не очень опасный бред? Но тому же Раушнингу Гитлер доверял и откровения о практическом применении своих расистских теорий, доказывал, что существующие на земле люди низших рас имеют лишь подобие человека (цыгане, негры, евреи и т. п.). В беседах с Раушнингом он утверждал: «Они отстоят от нас дальше, чем животные… Сказанное мной вовсе не значит, что я считаю еврея животным. Еврей гораздо далее от животного, чем мы. Это просто существо, чуждое естественному порядку природы».

Гитлер был убежден, что именно он явился в этот мир свыше для воплощения мессианских расистских идей. Раушнинг писал о нем: «Приходится вспоминать о медиумах. В обычное время эти медиумы — рядовые посредственные люди. Внезапно, так сказать, с неба к ним падает власть, поднимающая их высоко над общим уровнем. Что-то внешнее по отношению к личности медиума, он как бы одержим. Затем он опять возвращается к обыденному. Для меня бесспорно, что подобное происходило с Гитлером. Персонаж, носивший это имя, был временной одеждой квази-демонических сил. При общении с ним чувствовалось соединение банального и чрезвычайного, невыносимой двойственности. Подобное существо мог выдумать Достоевский: соединение болезненного беспорядка с тревожным могуществом».

Любопытный анализ! Да, фюрера вполне можно назвать бесноватым, одержимым своими идеями, но медицинские специалисты при всем при этом полагают, что он был вполне вменяем. Сам Гитлер таким образом раскрывался перед тем же Раушнингом: «Вы ничего не знаете обо мне. Мои товарищи по партии не имеют никакого представления о намерениях, которые меня одолевают. И о грандиозном здании, фундаменты которого будут, по крайней мере, заложены до моей смерти. Мир вступил на решающий поворот. Мы у шарнира времени. На планете произойдет переворот, которого вы, непосвященные, не в силах понять… Происходит нечто несравненно большее, чем явление новой религии».

Со своим никудышным образованием и отсутствием глубоких знаний Гитлер перегрузил себя обрывками из газетных и журнальных отрывков на самые разные темы, среди них были: космогония (вполне официальный раздел астрономии), оккультизм (общее название учений, признающих существование скрытых сил в человеке и космосе), астрология (учение о воздействии небесных светил на земной шар и человека), магия (вера в сверхъестественные способности человека, колдуна, мага воздействовать на людей и явления природы), учения самых разных философов, от древнегреческого Плотина до Ницше и Шопенгауэра. Самое главное заключается не в том, что в Гитлере хаотически перемешались непереваренные им обрывки самых разных учений и лжеучений, а в том, что он с ловкостью фокусника стремился использовать их в своих практических целях. Специалист по его биографии А. Дельма отмечает: «Он прочно удерживал в себе то, что отвечало его жажде власти, что отвечало его стремлению господствовать над миром и его одержимости мечтой о биологической селекции, нужной для сотворения человека-бога».

Вот что говорил фюрер своим самым доверенным людям: «Не устранять неравенство между людьми, но усугубить его, поставив непроницаемые барьеры. Какой вид примет будущий социальный строй, я вам скажу. Будет класс господ и толпа разных членов партии, размещенных строго иерархически. Под ними — анонимная масса, низшие навсегда. Еще ниже — класс побежденных иностранцев, современные рабы. Над всем этим встанет новая аристократия, о которой я вам не могу говорить… Но эти планы не должны быть известны рядовым членам партии».

Много занимавшийся историей нацизма журналист Нобекур высказывал такое предположение: «Постепенно напрашивается гипотеза о существовании посвященных, о посвящении, которое служило необъявленной подкладкой нацизма. О поистине демоническом посвящении, существовании тайных догм, куда лучше разработанных, чем элементарные, примитивные доктрины „Моей борьбы“ или „Мифа 20-го века“. Такое посвящение должно было, казалось, иметь свои ритуалы. Мы не нашли их следов. Но их существование кажется бесспорным (повторяем — ученым, медикам) для анализирующих нацистскую патологию».

Навязчивые сумбурные идеи, которыми был одержим фюрер, конечно же, влияли на повседневную жизнь и деятельность. Так, известно, что фюрер и Гиммлер содержали личного астролога, но не афишировали его. Забавно, что этот придворный звездочет носил имя Фюрер. Гитлер приказал присвоить Фюреру новое в Германии ученое звание: «Полнообладатель математических, астрономических и физических наук».

Такими удивительными званиями дело не ограничивалось. Вот, например, еще любопытный факт, касающийся создания ракет ФАУ-2. Эти мощнейшие ракеты были созданы специально для обстрела Англии, их готовили срочно, не жалея ни сил, ни средств. И вдруг все работы были приостановлены. Почему? Потому что гитлеровские «специалисты» по космогонии имели свои абсолютно извращенные представления о космосе и потребовали дополнительных изысканий, связанных с полетами этих ракет на больших высотах. Потеряли зря много драгоценного времени. Снова приступили к работе. И снова все остановили, причем аж на два месяца! Причина: у фюрера было видение, что ракеты либо не сработают, либо оскорбленное небо отомстит их создателям. В конце концов все-таки их создали, и они действовали как надо.

Другой пример. Среди гитлеровских специалистов имела хождение теория «полой земли». В двух словах она заключается в следующем: земля-сфера, как мы ее и привыкли воспринимать, но вся жизнь прикреплена не к ее внешней поверхности, а к… внутренней! Внутри полого земного шара находятся солнце, луна и вселенная-призрак… И так далее. Было решено проверить эту гипотезу, причем когда?! — весной 1942 года. После провала немецкого блицкрига, в разгар тяжелейшей войны! По приказу Гитлера такая экспедиция (сверхзасекреченная) высадилась на острове Рюген. Возглавлял ее известнейший ученый Г. Фишер. На остров свезли лучшие радары, которые тогда были редкостью и в которых нуждалась армия. «Научная» работа закипела. Фишер и его коллеги пришли к выводу, что теория «полой земли» ошибочна. После этого один из ее главных сторонников был брошен в концлагерь, где и умер. А вот профессор Фишер с 1945 года работал уже в США над созданием водородной бомбы, там он заявил: «Нацисты вынуждали меня участвовать в дурацких проектах и мешали мне заниматься настоящим делом».

Ну как тут не вспомнить о войне Сталина против кибернетиков и генетиков?! Как же похожи оба диктатора! Кстати, Гитлер считал свое общество социалистическим, кто-то остроумно назвал это явление «магическим социализмом».

В 1935 году Гиммлер, правая рука фюрера по проблемам магии и палаческим делам, создал государственный научный институт под названием Аненербе, перед которым были поставлены такие задачи: «Изыскания в области локализации духа, деяний, наследства индо-германской расы. Популяризация исследований в доступной и интересной для широких масс народа форме. Работы производятся с полным соблюдением научных методов и научной точности». А попросту говоря, был создан институт расизма (как у нас самым главным научным учреждением был институт марксизма-ленинизма). Совершенно естественно, что институт Аненербе в 1939 году целиком вошел в структуру СС. К этому времени институт располагал уже 50 филиалами по всей стране (снова по нашему образцу). Некоторые историки считают, что на всю эту вредоносную галиматью гитлеровская Германия потратила денег больше, чем США на свою атомную бомбу. А мы на пропаганду марксизма-ленинизма разве меньше потратили за 70 лет?! В исторических работах о том самом «научном» институте при СС отмечается «колоссальный, поражающий воображение размах — от чисто научной работы в точном, обычном смысле слова до исследования оккультных тайных обществ, систем и практики оккультистов, до вивисекции пленных…» По приказу Гиммлера большие работы проводились в так называемой «области сверхъестественного». Постоянно поддерживалась связь с Тибетом, поток экспедиций из Берлина туда не прекращался. По заданию института в Берлин были доставлены оттуда «арийские» лошади для научных исследований и «арийские» пчелы, собирающие мед особого качества. По разработанным в институте программам в концлагерях в самых широких масштабах велись ужасающие опыты над заключенными, в специальном распоряжении так и говорилось, что институт имеет право «пользоваться всеми возможностями, которые можно извлечь из концлагерей». Гитлеровские «ученые» создали «коллекцию типичных израильских скелетов» и собрали в России коллекцию черепов «европейских комиссаров». Даже просто перечислить всю эту жестокую галиматью не поднимается рука. Нет, недаром в одном исследовании на эту тему говорится: «Мы еще раз утомим читателя, повторяя, что выражения „моральная чудовищность“, „интеллектуальная жестокость“, „садизм“, „безумие“ и подобные определения в применении к нацизму бессмысленны и не объясняют ничего». Как будто это сказано и про сталинский террор, растянувшийся почти на три десятилетия. Проще поставить диагноз Гитлеру и Сталину, чем всему тому, что при них было, ведь в последнем случае речь надо вести не только о них, но, что гораздо сложнее, и обо всем обществе, о каждом из нас…

Похоже, что немцам удалось расстаться с нацизмом, чему помогли три фактора: 1) они находились под его пятой всего 12 лет, 2) им пошел на пользу Нюрнбергский процесс, осудивший фашизм и его главарей, 3) сразу после войны Германия (за исключением отошедшей к нам ее восточной части) вошла в круг цивилизованных стран с их западной демократией. А вот у нас все получилось наоборот! Сталинизм только покачнулся, добить его, как нацизм, пока не удалось, потому что свирепая диктатура перемалывала наше общество не 12, а 70 лет. Мы не смогли осудить КПСС и ее идеологию. Мы отгородились от всего цивилизованного мира «железным занавесом».

Самой большой бедой нашего общества в послесталинские времена является полное отсутствие стремления хотя бы к какому-то раскаянию (у немцев оно произошло!). Без него нам нет выхода из того тупика, в котором мы до сих пор пребываем, несмотря на все наши конвульсии. Только покаявшись перед всем миром и перед самими собой, мы сможем выйти на новую дорогу и пойти по ней. Иного способа выжить у нас нет. Не только Троцкий, Ленин, Сталин и их сподвижники из ближайшего окружения виноваты в том, что стало с Россией и нашим обществом. Покаяться должны все. Должны сами почувствовать необходимость сделать это. Наверное, надо подчеркнуть, что в нашем обществе, которое десятки лет воспитывалось на самом свирепом атеизме, совсем не обязательно вкладывать в раскаяние церковно-религиозный смысл. Ведь оно свойственно не только верующим людям. Мы просто должны признать свои ошибки, преступления и грехи. Только после этого может появиться желание очиститься от них.

С 1917 года началась страшная для России эпоха. Всех ее граждан, хороших и плохих, белых и красных, верующих и атеистов, партийных и беспартийных, убийц и погубленных ими людей (от Чека до Чечни) — всех можно назвать жертвами эпохи. Колокол звонит по всем. Поколение за поколением мы жили под диктатурой и терпели ее. Это стоило невиданных жертв и в конечном итоге привело к распаду России, не просто советской, а той, какой мы ее воспринимали веками. Подавляющее большинство нашего общества уже в XXI веке обвиняет в этом кого угодно, но только не себя: Сталина и большевиков, Запад и американских империалистов, евреев и национальные меньшинства, реформаторов и криминальный мир, сросшийся с номенклатурой… И никто, даже бывшие следователи с Лубянки и долгожители из ЦК КПСС, не считают себя в чем-либо виноватыми. Пока мы на том стоим, так и будем пребывать в нищете духа своего. От этого и происходят все наши беды и несчастья. Эта духовная нищета пострашнее разора в стране. Пока мы не поверим в этот диагноз, страдания наши будут только множиться.

Трудно покаяться в преступных деяниях. Но не все их совершали. Стыдно покаяться в том, что терпели рабский режим. Но все ли уж так от этого страдали? Не все, мол, его ощущали, кому-то даже нравилось… Но ведь все, все без исключения, снизу доверху, жили во лжи, думали одно, говорили другое, делали третье… А. Солженицын страстно взывает к нашей совести: «Жить не по лжи! Почему в школе не учат?! А мы можем все! — но сами себе лжем, чтобы себя успокоить. Никакие не „они“ во всем виноваты — мы сами, только мы!.. Ян Палах — сжег себя (чешский студент, во время подавления нашими танками „пражской весны“ в 1968 году. — В. Н.). Это — чрезвычайная жертва. Если бы она была неодиночной — она бы сдвинула Чехословакию. Одиночная — только войдет в века. Но так много — не надо от каждого человека, от тебя, от меня. Не придется идти и под огнеметы, разгоняющие демонстрации. А всего только дышать. А всего только не лгать».

И еще Солженицын настаивает на том, что без раскаяния нет и не может быть очищения и движения вперед: «Дар раскаяния, может быть, более всего отличающий человека от животного мира, глубже всего, и утерян современным человеком. Мы невольно устыдились этого чувства, и все менее на Земле заметно его воздействие на общественную жизнь. Раскаяние утеряно всем нашим ожесточенным и суматошным веком».

Но кто у нас прислушивается к этим словам?! Нет пророка в своем отечестве…

Как лгали при Сталине, так и продолжили при всех последовавших за ним вождях. Полвека отрицали, что сталинские опричники убили тысячи попавших к нам в плен польских офицеров, полвека отрицали, что в 1939 году подписали тайные договоренности с Гитлером, до сих пор сочиняем небылицы про Великую Отечественную войну (и никак не сосчитаем наши собственные потери!)…

Как же нам очиститься от лжи и сталинизма, когда даже борьба с ним началась не из чистых побуждений?! Главным побудительным мотивом у Хрущева, начавшего разоблачения культа Сталина в 1956 году, было не стремление к справедливости и установлению хотя бы какого-то подобия гражданского общества. Бывалый партийный интриган и большой хитрец по натуре, он решил этой козырной картой прихлопнуть своих политических соперников (Молотова, Маленкова, Кагановича и других), пока они сами его не прихлопнули, поскольку были воспитаны и выросли в сталинских партийных джунглях. На Хрущеве было не меньше крови, чем на них, ему было важно успеть выскочить с разоблачениями первым. И он успел. Но разве вообще можно делать чистое дело грязными руками? Потому и получился у него доклад половинчатым, полным недоговоренностей, а главное — не было в нем ни малейшей попытки раскаяться самому в содеянном. Если бы он хотя бы попытался тогда это сделать, все у нас могло пойти по-другому. Но духу не хватило, слишком страшны были недавние преступления. Вот почему мы до сих пор топчемся на одном месте. А тот факт, что даже такой половинчатый доклад Хрущева оказался засекреченным от народа на тридцать с лишним лет, стал как бы командой на все это время: «Нам каяться не в чем!» Политика Хрущева и последовавших за ним партийных лидеров сводилась к одному: что было, то прошло, пора и забыть. Нет, не прошло! До сих пор не проходит… И вот парадокс: чем дальше мы уходим от сталинских преступлений, тем все больше оживляются и наглеют недобитые сталинисты. Первый испуг у них прошел, и они принялись с чисто большевистской сноровкой утверждать, что никакого культа вообще не было, ничего не было! Ни массового террора, ни миллионов жертв сталинского режима, ни насильственной коллективизации…

Удивляться этому не приходится. Тот же Хрущев незадолго до того, как его спихнули с партийного трона, поспешил объявить, что у нас вообще с так называемым культом товарища Сталина покончено раз и навсегда: «Ликвидировав последствия культа личности Сталина, Коммунистическая партия устранила все препятствия, связывающие инициативу и активность трудящихся, и создала самые благоприятные условия для развития творческих сил народов». А хрущевский идеологический рупор, секретарь ЦК партии по идеологии Л. Ильичев подхватил на лету эту мысль своего хозяина и дальше ее развил: строго-настрого заявил, что нельзя «под видом борьбы с последствиями культа личности наносить удары по нашей идеологии, по нашей жизни, словом, по социализму и коммунизму».

Тут, казалось бы, и делу конец! Но Хрущев все же просчитался. То, что он сам так спекулятивно начал на XX съезде партии в своем докладе о культе личности, ему затоптать не удалось. Он, конечно, войдет в историю именно в связи с этим докладом. И не менее прочно задержится он на скрижалях истории потому, что при нем жили и творили Пастернак и Солженицын. Первого он, можно сказать, затравил, а второму, как это ни странно, открыл дорогу. Им при этом руководили, думается, два его определяющих качества: врожденная взбалмошность и хитрый мужицкий расчет. В Пастернаке он справедливо увидел (из-за «Доктора Живаго») ниспровергателя основ советского строя, потому и затоптал его. А вот с Солженицыным просчитался. Увидел поначалу в нем даже своего союзника, помощника. Прогремевшая в 1962 году у нас и на весь мир повесть «Один день Ивана Денисовича» была разрешена у нас к публикации только с личного указания Хрущева, который увидел в ней как бы иллюстрацию к своему докладу на XX съезде партии. Тогда он еще нуждался в такого рода неожиданной поддержке со стороны, поскольку у сохранившихся вокруг него во множестве партийных сталинистов росло желание разделаться со своим слишком, с их точки зрения, ретивым лидером. Конечно же, ознакомившись с произведением Солженицына об одном дне в одном конкретном лагере, причем герой писателя, несмотря ни на что, фигура жизнеутверждающая, Хрущев никак не ожидал, что автор «Одного дня Ивана Денисовича» вобьет осиновый кол в могилу большевистского режима. Уж «Архипелаг ГУЛАГ» он в печать не пропустил бы…

Под напором «Архипелага» пошатнулись главные опоры советского строя: ложь, террор и страх. Хрущева тогда уже сменил Брежнев, и все усилия его режима были направлены на то, чтобы хоть как-то удержать в руках власть. Если при Хрущеве родился термин «оттепель», то время, наступившее после него, назвали застоем, растянувшимся на 18 долгих лет.

И лжи стало еще больше, чем при Хрущеве.

При Брежневе страна медленно, но верно возвращалась к привычному тоталитаризму, административно-командной системе сталинского образца. Этот процесс, естественно, не мог не сопровождаться подавлением личности и инициативы во всех сферах жизни и вызвал новый прилив политической демагогии и словоблудия. Все это, в свою очередь, порождало пессимизм и неверие в обществе, дальнейшее падение нравов, выливавшееся прежде всего в коррупцию и повсеместное воровство. «Спеши жить! После нас хоть потоп!» — этот лозунг можно смело начертать на скрижалях той эпохи.

Насквозь прогнившую систему доконала наша агрессия в Афганистане, растянувшаяся на десять лет. Доведенная большевиками до ручки страна этого испытания не выдержала и вскоре после бесславного завершения той войны развалилась. А сталинизм, главный вредоносный вирус, пережил и эту трагедию, по-прежнему продолжая паразитировать в одряхлевшем организме огромного государства. Как известно, основным губительным качеством этого вируса является борьба за власть во что бы то ни стало, несмотря ни на что; без этой борьбы, вне ее, он существовать не может. Если бы не это хроническое заболевание советской системы, даже в тех условиях можно было бы сохранить Россию примерно в тех очертаниях, в каких она традиционно и существовала (наверное, только без Прибалтики).

К роковому несчастью для России, на самом переломном моменте ее истории разгорелась беспощадная и беспринципная борьба за власть между Горбачевым и Ельциным, то есть главой СССР и главой России, считавшейся частью Советского Союза. Поединок между Горбачевым и Ельциным стал самоубийственным для огромной лоскутной империи, и она затрещала по швам. А ведь до этого страна как-никак переживала и выдерживала все дворцовые заговоры и перевороты при Ленине, Сталине и прочих советских лидерах.

Личность всегда много, очень много значила в российской истории, окрашенной в монархические и тоталитарные тона. Горбачев и Ельцин тоже не упустили своего шанса и сыграли свою роль, к сожалению, роковую, но не смогли при этом подняться выше личных интересов, не осознали ответственности за гибель страны, а вместе с ней и начавшейся было перестройки. Как всегда у нас, сама борьба за власть и за ее удержание и при них осталась содержанием и смыслом политической жизни. При этом, конечно, подразумевалось, что стремление к власти — не самоцель и что власть, стабилизировавшись в определенный момент, будет способствовать перестройке, проведению кардинальных реформ… Но этого, увы, не случилось.

Они оба, Горбачев и Ельцин, вышли из одной колыбели — политбюро и были поражены одним и тем же большевистским вирусом — сталинизмом (конечно, вовсе не догадываясь об этом). Под стать им было их ближайшее окружение, состоящее из помощников, консультантов (это — официальные должности в бывшем ЦК партии), политологов и публицистов из официальной плеяды. Все они, точно так же как Горбачев с Ельциным, сделали блестящие карьеры при Хрущеве и Брежневе (а некоторые сохранились даже со сталинских времен) и потому просто по-человечески, чисто психологически не могли с чистым сердцем взяться за перестройку того строя, который дал им все, что только можно было. Несколько лет они пытались «улучшать» советский социализм, потеряли время, сбили темп перестройки и в конце концов довели Россию до катастрофы.

Но каждая истина должна быть конкретной. Вот одна из таких типичных «перестроечных» фигур, в которой сфокусировались все отрицательные черты вчерашних большевистских лидеров и их идеологических советников. Это — Л. Кравчук. До развала СССР он был секретарем ЦК партии Украины по идеологии. Местные патриоты, зачисленные официальными властями в националисты, не знали более лютого врага, чем Кравчук, а Москва не могла себе представить более верного служаку и наместника. Этот идеологический Аракчеев вел свое дело таким образом, что именно на Украине националисты подвергались самым жестоким преследованиям. И вот налицо самая типичная беда нашей перестройки — именно на волне национализма к власти в независимой Украине пришел Кравчук! И сделал все возможное, чтобы стать украинским президентом. Но для этого надо было выйти из Советского Союза. Полная аналогия с политической судьбой Ельцина! Тот выводил Россию из СССР с той же целью, не задумываясь о последствиях, поскольку российское президентство было для него важнее судьбы и целостности нашей страны.

Выход Украины из СССР неминуемо означал конец Советского Союза. С потерей, скажем, прибалтийских республик страна еще могла бы справиться, устоять на ногах, но вслед за Украиной другие союзные республики уже просто не могли не выйти из СССР. Да, именно Кравчук оказался главной разрушительной силой после Ельцина при распаде Советского Союза. Недаром в те дни наша пресса писала о Кравчуке: «Человек, который похоронил СССР». Нечего уже распространяться о том, что на своем посту главы украинского государства он (как и полагалось настоящему большевику сталинского разлива) не принес никакой пользы, богатейшая республика попала в тяжелейшее положение, в результате ему пришлось распроститься с президентским креслом. По такому же шаблону пошла «перестройка» и в других союзных республиках (кроме Прибалтики).

Наверное, подобные суждения на такую непростую тему могут кому-то показаться слишком субъективными, поэтому обратимся к свидетельству нашего блестящего поэта и публициста Д. Самойлова, которого выше мы уже цитировали по разным поводам. По-моему, с годами его моральный авторитет у нас только растет и стоит к нему прислушаться:

«Целесообразно ли разделять две нации одной культурной традиции, близкие по языку и понятиям? Может быть, гоголевский путь тут более правилен, чем путь шевченковский? Отпадение Украины, ее пренебрежение общностью неминуемо означает упадок России, провинциализацию обеих наций. Ухудшение их стратегического положения.

Путь единой культуры был бы верней и плодотворней…

России как единому целому не страшно выделение Прибалтики, Закавказья или Средней Азии. Отделение Украины чревато распадом и переходом обеих наций на задворки истории; в конечном счете — обеднение культурной почвы, из которой постоянно будут высасываться силы, потребные для национальной самообороны.

Разделение России и Украины — страшное несчастье для обеих сторон».

Ядерный молох

Комплекс недоучки сыграл свою роковую роль в судьбе Сталина и Гитлера (и, наверное, спас в то время человечество от большой беды). Чем меньше знаний, тем больше уверенности судить обо всем и считать свое мнение единственно верным. Так было и с обоими диктаторами, которые к тому же добились огромной власти, а она отнюдь не располагает разум к пробуждению. С помощью насилия и террора они достигли многих целей, но в итоге все равно проиграли. Из-за своего невежества и косности они отстали от неумолимого хода времени, от прогресса, в том числе и технического. Сталин и Гитлер опоздали со своим ядерным оружием, в чем никто, кроме них самих, не виноват. Кстати, решающим побудительным мотивом к созданию такого оружия для политиков и физиков Англии и США было опасение, что Гитлер первым создаст его. Но фюрер не поспешил с ним и даже не успел осознать своей ошибки. Сталин же яростно пытался наверстать упущенное. Во имя этого он вторично разорил обескровленную войной страну и принес в жертву на алтарь ядерного безумия неисчислимое количество своих подданных. То есть повел себя точно так же, как в ходе коллективизации и массового террора, иначе он вести дела не умел. Но вспомним обо всем по порядку.

В 1922 году академик В. Вернадский заявил:

«Мы подходим к великому перевороту в жизни человечества, с которым не может сравниться все им раньше пережитое. Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет. Это может случиться в ближайшие годы, может случиться через столетие. Но ясно, что это должно быть. Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить ее на добро, а не на самоуничтожение? Дорос ли он до умения использовать ту силу, которую неизбежно должна дать ему наука?»

Пророчество и одновременно предупреждение великого ученого было вполне обоснованным, именно 20-й век стал атомным. На исходе XIX столетия, в 1896 году, француз А. Беккерель открыл радиоактивность, а его соотечественники, Пьер Кюри и Мария Складовская-Кюри, открыли в 1898 году радиоактивный элемент радий. Англичанин Э. Резерфорд в 1902 году разработал теорию радиоактивности, он же в 1911 году открыл атомное ядро, а в 1919-м наблюдал искусственное превращение ядер. Любопытно, что сам Резерфорд еще в 1933 году считал: «Эти превращения атомов представляют исключительный интерес для ученых, но мы не сможем управлять атомной энергией в такой степени, чтобы это имело какую-нибудь коммерческую ценность. И я считаю, что вряд ли мы когда-нибудь способны это сделать. Наш интерес к этой проблеме чисто научный». Как известно, в этом великий физик ошибся.

А. Эйнштейн в 1905 году разработал принцип эквивалентности массы и энергии, он доказал, что определенному количеству массы соответствует определенное количество энергии. В 1913 году датчанин H. Бор разработал теорию строения атома. В 1932 году англичанин Дж. Чедвик открыл новую элементарную частицу — нейтрон, в том же году советский физик Д. Иваненко выдвинул гипотезу о строении атомного ядра из протонов и нейтронов. Итальянец Э. Ферми в 1934 году использовал нейтроны для бомбежки ядра. В 1937 году Ирен Жолио-Кюри открыла процесс деления урана. Кстати, она была дочерью упомянутых выше французских физиков. Еще одной выдающейся личностью в этой отрасли науки стала тоже женщина, австрийка Л. Мейтнер, более тридцати лет она работала в Германии. Вместе со своим коллегой О. Фришем она, проведя расчеты по формуле Эйнштейна, пришла к тому, что при делении ядер урана может образоваться невиданно огромное количество энергии. Мейтнер и Фриш поделились этим открытием с Н. Бором. Услыхав об этом, тот хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Какими мы все были слепцами!.. Именно так и должно быть!» Вот с этого момента, можно сказать, и появилась реальная возможность для создания ядерного оружия.

Над всеми этими проблемами одновременно работали физики Америки и Европы, в том числе советские и немецкие ученые. Правда, последним неожиданно поставил подножку сам Гитлер. В 1933 году он начал гонения на ученых еврейской национальности, в результате в Германии потеряли работу 25 процентов физиков, в том числе упомянутые выше А. Эйнштейн и Л. Мейтнер, они, как и многие их коллеги, покинули Германию. Среди уехавших из страны физиков было девять нобелевских лауреатов. В 1939 году удалось бежать из Дании в США Н. Бору. Понятно, что все невольные эмигранты стали работать на Западе. В ответ на робкие попытки некоторых немецких ученых образумить своего фюрера тот заявил: «Наша национальная политика не будет отменена или изменена даже в отношении ученых. Если увольнение еврейских ученых означает уничтожение современной германской науки, то мы несколько лет обойдемся и без науки».

На Нюрнбергском процессе бывший министр вооружения фашистской Германии А. Шпеер признался: «К сожалению, мы не достигли успехов в этой области, так как все лучшие силы, которые занимались изучением атомной энергии, выехали в Америку. Мы очень отстали в этом вопросе. Нам потребовалось еще год-два, чтобы расщепить атом». Была еще одна причина, по которой Гитлер не успел создать свое ядерное оружие. Фюрер знал, что на это дело потребуется несколько лет, не говоря уже о колоссальных затратах, а он был абсолютно уверен в своей полной победе к 1942 году. К воспоминаниям о Гитлере в связи с ядерным оружием можно добавить еще один любопытный факт. Немецкий физик Клаус Фукс покинул Германию в 1933 году, потом работал во Франции, Англии и США, стал одним из создателей атомной бомбы и… выдал нам ее секреты. Но к этой истории мы еще вернемся ниже.

Наша страна не осталась в стороне от развития науки и техники, в том числе и физики. Наши традиции были заложены еще при Ломоносове, изучавшем строение вещества. Основополагающее значение для прогресса физики и химии имело гениальное открытие Менделеева. Уже в начале XX века русские ученые много сделали для разгадки тайн атомного ядра. Даже в разгар Гражданской войны, в 1919 году, на традиционном собрании ученых в Петрограде было заявлено: «Мы вступаем в мир атома, необычайно малых величин, в мир очень малых и очень больших чисел. К этому миру с его новым масштабом надо привыкнуть, чтобы свободно обращаться с такими величинами, реальное значение которых подчас уже не ощущается… Работа последнего месяца открывает широкий путь к анализу строения всех атомов». Тогда было решено создать особую комиссию из астрономов, математиков и физиков-теоретиков в целях выяснения строения атомов. В 1920 году в Петрограде, где царили голод и холод, была создана Атомная комиссия, члены которой вскоре встретились с А. Эйнштейном. Центром таких исследований стал с 1921 года Петроградский физико-технический институт во главе с академиком А. Иоффе, там же работали ставшие затем всемирно известными ученые П. Капица, Н. Семенов, В. Хлопин, И. Курчатов, В. Фок, Д. Скобельцын, А. Александров, И. Кикоин, Ю. Харитон, Л. Арцимович, И. Франк и многие другие. Вот какая сила была у нас уже в те далекие и трудные годы! В 1933 году под Ленинградом состоялась первая Всесоюзная конференция по физике атомного ядра. Оргкомитет конференции возглавлял И. Курчатов.

В начале 1940 года академик В. Вернадский обратил внимание советского правительства на то, что на мировом рынке резко возросли цены на уран, для научных целей он в таких количествах не требовался. Значит, появилась урановая проблема, из чисто научной она переросла в практическое дело, которое могло обернуться и благом и злом. Вернадский снова предупреждал: «В нашей стране уран считается дефицитным металлом, что нам представляется весьма сомнительным… Мы считаем, что вопрос, поставленный теперь жизнью, является вопросом величайшей важности для будущего человечества. По имеющимся известиям… сейчас в США и Германии идет энергичная и организованная работа в этом направлении… Наша страна ни в коем случае не может стоять в стороне и должна дать возможность и денежные средства для широкой организации и спешной работы в этой области первостепенного значения». В результате академикам В. Вернадскому, А. Ферсману и В. Хлопину было поручено «наметить мероприятия, которые позволили бы форсировать работы по использованию внутриатомной энергии в Советском Союзе».

В то же самое время в США и Англии размах научно-исследовательских работ физиков-теоретиков позволил перейти к практическому делу — созданию ядерного оружия. Руководители этих стран в отличие от Гитлера сразу осознали всю важность этого дела. К тому же они не знали о более чем прохладном отношении фюрера к этой проблеме и страшно боялись, что он их может обогнать в ядерной гонке. Под началом американских и английских властей оказались лучшие физики того времени (разумеется, за исключением наших ученых). В 1939 году А. Эйнштейн написал письмо американскому президенту Рузвельту о необходимости приступить к работе над атомной бомбой. Рузвельт тут же дал команду начать ее. И она вскоре развернулась в таких масштабах и такими темпами, каких в своей научно-технической истории человечество еще не знало.

А у нас дела шли иначе. В ядерной гонке мы сразу намного отстали. И не потому, что наши ученые были слабее. И не потому, что у нас не было достаточных средств и природных ресурсов. Нет и нет! Дело в том, что Сталин, словно сговорившись с Гитлером, нанес в свою очередь сокрушительный удар по нашему научному прогрессу, в том числе и по физике. От этого удара мы не оправились до конца даже в XXI веке, через полстолетия после смерти «гениального вождя и учителя». Совершенно неожиданно он объявил кибернетику буржуазной лженаукой. Одной такой декларацией он по своему обыкновению не ограничился. Вся научная деятельность в этом направлении была у нас запрещена, ученых разогнали, многих из них бросили в тюрьмы и концлагеря. Сегодня в это трудно поверить! Но достаточно вспомнить, что в то же время Сталин расправился и с нашими генетиками. Один из отцов современной генетики, наш великий ученый Н. Вавилов скончался в сталинском застенке от мучений и голода. Да, у нашего вождя был собачий нюх! Он сумел выбрать и угробить в нашей стране два самых важных научных направления XX столетия. Кстати, в генетике и кибернетике мы тогда располагали такими учеными, которые признавались лучшими из лучших во всем мире. Точно так же Сталин погубил у нас сельскохозяйственную науку (начав это дело с генетики), в которой много лет царил его ставленник Т. Лысенко, шарлатан и палач.

Разгром кибернетики в Советском Союзе сразу как бы отбил руки нашим физикам. Ведь им проводить свои исследования без помощи компьютеров все равно что строить современный небоскреб вручную, без подъемных кранов и других строительных механизмов. Мало этого! Вот как еще четверть века назад писал о наступившей компьютерной эпохе американский журнал «Тайм»: «Информационная революция, которую давно предсказывали футурологи, началась. Вместе с ней начались драматические перемены в жизни людей, их работе, и, возможно, и даже в образе их мышления. Америка уже никогда не будет прежней. А в перспективе весь наш мир изменится». Так оно и случилось, а мы долгие годы были в стороне от этой технической и культурной революции, охватившей весь цивилизованный мир. Потому так и отстали с нашей ядерной программой.

Это наше отставание было тем более трагичным потому, что прогресс в этой отрасли приобрел какие-то совершенно немыслимые темпы. Первый компьютер в США был построен в конце второй мировой войны, весил он тридцать тонн, стоил полмиллиона долларов. Сегодня средний компьютер по размеру, весу и цене сопоставим с телевизором. Чтобы проиллюстрировать невиданную скорость совершенствования компьютеров, можно привести такой пример: если бы автомобильная промышленность развивалась такими же темпами, как электронно-вычислительная, то сегодня машина марки «роллс-ройс» стоила бы 2 доллара 75 центов и проходила бы три миллиона миль (более пяти миллионов километров) на одном галлоне бензина (3,78 литра).

Как и многие другие быстро прогрессирующие разделы науки и техники, электроника тоже, увы, тесно связана с военным производством. Именно военным нуждам она была обязана служить и в самом своем зародыше. Во время второй мировой войны идея о создании компьютера была поставлена как практическая цель одновременно в Германии и Англии. Но Гитлер, рассчитывавший на быструю победу, приказал отложить дорогостоящий проект, а вот англичане нашли время и деньги и в 1943 году создали электронно-вычислительную машину. Английские специалисты убеждены: если эти машины и не выиграли войну, то без них она была бы проиграна. Итак, Гитлер и здесь совпал со Сталиным в своем мнении, в данном случае по отношению к кибернетике.

Из-за вопиющего невежества и воинствующего самодурства нашего вождя мы в области кибернетики отстали от цивилизованного мира лет на двадцать — тридцать. Достаточно вспомнить, что к концу XX века персональный компьютер вошел в дома американцев наравне с телевизором, а у нас в то же время количество производимых компьютеров составляло менее одного процента от американского производства. Трудно представить, как в таких условиях наши ученые и конструкторы все же работали над созданием ядерного оружия. На сколько же больше сил и здоровья пришлось им положить по сравнению с американскими и английскими специалистами! Недаром историк, знаток этой проблемы А. Иойрыш пишет: «От советских ученых требовалось такое чрезвычайное напряжение сил потому, что наша техника была хуже, особенно вычислительная… И мозги играли более существенную роль, чем в США, где техника лучше».

Помощь нашим ученым и конструкторам неожиданно пришла со стороны советской разведки. Это длинная и сложная история, мы вспомним только о нескольких ее самых важных моментах. В 1941 году наши разведчики в Лондоне узнали о работе английских ученых над атомной бомбой. Сообщили об этом в Москву, они писали, что «в Англии идея создания ядерного оружия превратилась в стройную систему практических действий». Разведчики переслали в свой московский центр копию секретного доклада так называемого Уранового комитета У. Черчиллю. Казалось бы, все ясно! Но их главный начальник Л. Берия почему-то решил (тоже по необразованности?), что такого рода работы невозможны в ближайшее десятилетие и что во время войны не до них. Сталину об этом не доложил. В конце 1942 года такая же информация поступила от наших разведчиков из США (английские и американские физики сотрудничали между собой). На сей раз Берия доложил Сталину, и в результате под Москвой, в так называемой Лаборатории № 2, под руководством И. Курчатова начались работы по созданию ядерного оружия, то есть на три с лишним года позже англичан и американцев. Правда, зато мы хорошо знали о том, чего они достигли за это время. В Москве, на Лубянке, в научно-техническом отделе разведки НКВД, Курчатову отвели комнату, в которой он изучал материалы о создании атомной бомбы в США и Англии. Это были сотни документов, тысячи страниц! Так он стал самым осведомленным в мире специалистом по всем проблемам, связанным с производством атомной бомбы. Он и его коллеги не просто использовали эти сведения, но на основании их направляли нашим разведчикам свои запросы, подсказывали им, какие еще данные они должны получить от своих информаторов и прислать в Москву. Эта связь с разведкой была, разумеется, строго-настрого засекречена. Поэтому Курчатов сплошь и рядом поражал своих коллег тем, что с ходу решал многие сложнейшие проблемы, над которыми у нас долго до того бились. Ему невольно приходилось выдавать полученные от разведки данные за собственные озарения. С ростом такого рода информации с Запада ему стало уже трудно одному всю ее осваивать и к этому делу были допущены его ближайшие коллеги, наши ведущие ученые и конструкторы.

Этот сказочный поток бесценной информации объяснялся, главным образом, тем, что некоторые создатели ядерного оружия в Англии и США полагали, что в то военное время об их работе надо было проинформировать советских атомщиков, чья страна стала главной силой в борьбе против общего врага — немецкого фашизма. Например, уже упоминавшийся выше Клаус Фукс выдал нам секреты атомной бомбы бескорыстно, в силу своих убеждений. Но первая советская атомная бомба стала точной копией американской не потому, что наши специалисты были слабее американских и английских коллег. Ни в коем случае! Во-первых, они не по своей воле запоздали с началом работы над бомбой. Во-вторых, у них всегда хватало оригинальных идей и конструкторского таланта. Уже в ходе работ по созданию американской копии они не раз выдвигали свои собственные предложения, более эффективные, чем решения западных ученых, но Сталин приказал создать точную копию американской атомной бомбы, коль скоро та успешно сработала. Он не хотел рисковать. Недаром наша вторая атомная бомба собственного производства, созданная в 1951 году, оказалась лучше американской, она была в два раза легче и при этом в два раза мощнее.

Кстати, и первая наша бомба, копия американской, тоже могла быть лучше. Так, например, в американской бомбе, сброшенной на Нагасаки, находилось десять килограммов плутония (над Хиросимой была сброшена урановая бомба). Скопить такое количество плутония — задача не из легких. У нас тогда такой запас был, но наши физики рассчитали все так, что им вполне хватило бы пяти килограммов плутония. Сталин лично запретил им пойти на это, хотя экономия была бы нам очень кстати.

Сама по себе история, связанная с Клаусом Фуксом, давно уже перестала быть тайной. Уже упоминавшийся выше историк А. Иойрыш в своей книге «Ядерный джинн» пишет: «Ю. Харитон (правая рука Курчатова — В. Н.) не скрывает, что подобная схема первого ядерного заряда США, равно как и другая информация, была передана Советскому Союзу Клаусом Фуксом. Этот немецкий физик-теоретик с 1943 по 1946 год работал в США. Ю. Харитон называет его информацию „обширной и охватывающей широкий круг разделов науки и техники, необходимых для создания ядерного оружия“. Когда Курчатов только начинал знакомиться в 1943 году с первыми сведениями, доставленными в Москву нашей разведкой, он сообщил в правительство, что полученные материалы „имеют громадное, неоценимое значение для нашего государства и науки“. Свое мнение он подытожил так: „Вся совокупность сведений указывает на техническую возможность решения всей проблемы урана в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, не знакомые с ходом работ по этой проблеме за границей“». (Недаром Клаус Фукс был осужден в Англии на 14 лет. Если бы его судили в США, то он скорее всего поплатился бы за содеянное жизнью.)

Сходная судьба постигла и одного из самых известных американских ученых, отца атомной бомбы Оппенгеймера. В 1946–52 годах он был председателем генерального консультативного комитета Комиссии по атомной энергии США. Он не скрывал своих прогрессивных убеждений, был связан с левыми политическими кругами, выступал против создания водородной бомбы. Его подозревали не просто в симпатии, сочувствии к нам, но и в шпионской деятельности в нашу пользу. В конце концов он был отстранен от секретной работы. В случае с ним отражается и американская специфика, которая нам не может не показаться странной. Дело в следующем. О взглядах Оппенгеймера было известно задолго до его приглашения на секретную работу по созданию ядерного оружия. В ответ на протесты правоохранительных органов США по поводу предполагавшегося участия ученого в атомном проекте генерал Гровс, руководитель всего этого дела, так называемого Манхэттенского проекта, официально обратился к властям: «В соответствии с моими устными указаниями от 15 июля желательно, чтобы допуск к работе Юлиусу Роберту Оппенгеймеру был выдан без задержки независимо от той информации, которой вы располагаете. Оппенгеймер абсолютно необходим для проекта». Это требование было удовлетворено. А. Иойрыш высказывает такое мнение: «Оппенгеймер не был завербован в полном смысле этого слова. Опасаясь монополии США на атомное оружие, он якобы сам вызвался оказать услугу СССР. Сделал это бескорыстно, из идейных побуждений. К нему присоединились другие ученые… Или такой пример. Когда на одном из наших объектов, занятых созданием ядерного оружия, случилась серьезная авария и никто из наших ученых не был в состоянии вскрыть ее причины и объяснить, как они возникли, было принято решение проконсультироваться у Нильса Бора».

Это произошло в октябре 1945 года. Тот же автор продолжает свой рассказ о поездке наших представителей в Копенгаген к Н. Бору: «Им дважды, 14 и 16 ноября, удалось встретиться с Бором в его институте. В результате были привезены в Москву ответы Бора на 22 вопроса, заданные ему визитерами». А. Иойрыш так завершает эту историю: «Бор высказал предположения, которые помогли нам преодолеть наши проблемы. Бор указал на место в чертеже и сказал: „Здесь причина неприятностей“».

Итак, после долгой и трудной работы мы могли приступать к созданию атомной бомбы. К этому времени уже были затрачены огромные усилия и средства, но теперь предстояло затратить во много-много раз больше! Нужно было обеспечить развитие десятков новых промышленных направлений и отраслей. На это требовались сотни тысяч специалистов. И в еще большем количестве нужна была просто рабочая сила. Для несведущих в технике людей можно напомнить, что у крупного современного автомобильного завода имеется несколько сотен смежников, поставляющих ему нужные материалы и детали. Атомная бомба — не автомобиль, ее производство куда сложнее. И главное — все надо было создавать заново. Начнем с того, что у нас не было урана. Даже для самого небольшого уранового котла требуются десятки тонн чистого урана, а он до этого в нашей стране нигде не добывался. Сначала его нашли не у нас, а в Германии. После ее поражения в войне несколько наших ведущих физиков прибыли в Германию и с помощью немецких специалистов разыскали там около ста тонн урана. Он был тут же вывезен в распоряжение Курчатова. Одновременно в Советский Союз прибыли десятки немецких физиков под руководством известного ученого Н. Риля. Все они приехали к нам добровольно, так как у себя на разоренной родине им просто нечего было делать и не на что было жить. Группа Риля начала в 1945 году переоборудование завода «Электросталь» в Ногинске Московской области в урановый завод, для переработки руды в чистый металлический уран, который стал поступать в распоряжение Курчатова в начале 1946 года. Потом он говорил, что сто тонн трофейного урана сократили примерно на год срок запуска первого промышленного реактора, без чего нельзя было вести работу над созданием бомбы.

В нашем атомном проекте принимали участие многие немецкие физики и химики, группа под руководством Риля была только одной из них.

Так, для работы немецких ученых был создан большой атомный центр в Абхазии, под Сухуми. Они там жили со своими семьями. Для них было вывезено много научного оборудования из Германии. Например, известный ученый М. фон Арденне вывез в Абхазию свою лабораторию, для транспортировки которой потребовался целый поезд. Короче говоря, у них было все, кроме свободы. Наши специалисты высоко оценили вклад немецких ученых в создание ядерного оружия. Многие из них были награждены советскими орденами, а Н. Риль стал Героем Социалистического Труда, то есть был отмечен самой высокой наградой, какая тогда у нас существовала. Всего в СССР с 1945 по 1955 год работали в атомном проекте около 300 немецких специалистов. И гораздо большее количество ученых из Германии оказалось после войны на Западе. О чем это говорит? О том, что Гитлер, несомненно, имел большой потенциал для работы над собственной атомной бомбой, но пренебрег этой возможностью.

Сразу после войны такие же атомные центры, как завод в Ногинске или немецкое хозяйство в Абхазии, стали как грибы расти по всей стране. Первенец нашей атомной индустрии, завод в Ногинске, стал как бы эталоном для всей этой отрасли. Строго засекреченный объект за колючей проволокой. Подавляющее большинство рабочих — заключенные. Как пишет в своих воспоминаниях упомянутый выше Н. Риль, «работу выполняли в основном заключенные, преимущественно советские солдаты, вернувшиеся из немецкого плена. По возвращению на родину их встречали не цветами и танцами. Вместо этого они получили несколько лет заключения». К 1950 году этот завод давал в день около одной тонны чистого урана и на нем было занято 10 тысяч человек. Созданию завода, как и сотен других предприятий атомной индустрии, предшествовало следующее напутствие Сталина (по воспоминаниям наркома боеприпасов Б. Ванникова):

«Я хотел с вами посоветоваться — как организовать работы по созданию атомной бомбы. Берия предлагает все руководство возложить на НКВД, создать в НКВД специальное Главное управление… Такое предложение заслуживает внимания. В НКВД имеются крупные строительные и монтажные организации, которые располагают значительной армией строительных рабочих, хорошими квалифицированными специалистами и руководителями. НКВД также располагает разветвленной сетью местных органов, а также сетью организаций на железной дороге и на водном транспорте…»

В нескольких последних строках, приведенных выше, вождь ловко охарактеризовал необъятную империю по имени ГУЛАГ, назвав заключенных «рабочими», а тюремщиков — «руководителями». Так на базе ГУЛАГа началось создание другой империи — атомной. Как и ГУЛАГ, она распространилась по всей стране. В 1946 году были найдены месторождения урана в разных районах Советского Союза. О сложности, трудности и опасности таких разработок известно давно. А в то время трудности эти усугублялись тем, что, несмотря на отсутствие у нас какого-либо опыта, требовалось получить как можно больше урана в самые сжатые сроки. Первые его партии начали поступать из Таджикской ССР в 1947 году, где был создан Ленинабадский горно-химический комбинат. Рабочие на рудниках (разумеется, заключенные) не знали, что добывают уран, официально они добывали «спецруду», а в документах она называлась «свинцом» или продуктом «А-9». Нашли уран также на Колыме. Сначала, в 1946 году, урановую руду отправляли оттуда самолетами, а в 1947 году там построили обогатительную фабрику.

Повторим, что всех вновь созданных центров атомной индустрии не перечислить! Так, например, в ста километрах от Челябинска построили первый промышленный реактор и химический завод «Маяк». Этот центр стал называться «Челябинск-40». Там работали десятки тысяч заключенных. В 1947 году приступили к строительству сразу трех атомградов (сверхзасекреченных резерваций) в Свердловской области. И все это строилось на костях заключенных, за счет их рабского труда. Уже цитировавшийся выше наш историк А. Иойрыш свидетельствует:

«Все стройки, рудники, „Атомграды“, даже институт в Москве (тогда Лаборатория № 2, теперь — Институт атомной энергии им. И. В. Курчатова) — на всех этих объектах работали заключенные. В здании, где сегодня клуб института, была тюрьма, оно было огорожено высокой глухой стеной, на углах — вышки с автоматчиками. Сооружение, в котором был пущен первый атомный реактор (как тогда говорили, котел), соседние здания — все возводилось руками заключенных. А нынешний международный центр ядерных исследований в Дубне! Его первыми строителями тоже были заключенные… На атомных стройках их были многие тысячи. Все это связано с именем Берии».

В воспоминаниях о Курчатове, написанных атомщиком И. Лариным, говорится: «Приходят на память и тревожат душу жертвы атомных аварий и полигонных испытаний оружия. Их численность измеряется многими тысячами. Всплывают в памяти лагерные зоны с колючей проволокой и грязными бараками, колонны оборванных заключенных, среди которых тысячи бывших солдат, прошедших немецкий плен». Но страдали и погибали без счета не только рабы атомного ГУЛАГа. Тот же Ларин пишет:

«Из-за спешки с первой атомной бомбой, жидкие радиоактивные отходы плутониевого завода в Челябинске-40 пришлось сбрасывать в речку Теча. Вода реки и все, что в ней жило и плавало, стали радиоактивными сверх всякой меры. А по берегам, в пойме стояли села и деревни, жили люди. Они, естественно, ничего об этом не знали — секретность была превыше здравого смысла. Брали воду из реки для хозяйственных нужд, рыбачили, а дети летом купались. Знал ведь об этом академик (имеется в виду Курчатов — В. Н.), понимал, чем это грозит для населения, но обстоятельства загоняли в угол. Задание Вождя надо было выполнять. Увы, любой ценой… В стране в 1946–1947 годах была засуха, голод. Люди пухли от недоедания, а многие миллиарды народных денег, десятки тысяч квалифицированных специалистов, так необходимых стране, поглощала работа над атомной бомбой…»

Сколько таких же атомградов, вернее, городов-резерваций и одновременно страшных экологических бомб, было разбросано по всей стране! Об одном из них вспоминает академик А. Сахаров:

«Арзамас-16 представлял собой некий симбиоз из сверхсовременного научно-исследовательского института, опытных заводов и большого лагеря… Руками заключенных строились заводы, испытательные площадки, дороги, жилые дома для сотрудников. Сами же они жили в бараках и ходили на работу в сопровождении овчарок… У начальства была одна проблема — куда девать освободившихся, которые знают месторасположение объекта, что считалось великой тайной… Начальство разрешало проблему простым и безжалостным, совершенно беззаконным способом — освободившихся ссылали на вечное поселение в Магадан, где они никому ничего не могли рассказать».

Ужасы атомного ГУЛАГа всем этим не исчерпывались. Ж. Медведев в своей работе на эту тему пишет:

«Главные опасности на всех объектах были связаны с радиацией. Вернее, воздействие радиации в то время сильно недооценивалось, о ее генетическом и канцерогенном действии почти ничего не знали. Долгосрочный эффект радиации также не был известен. Не были известны и симптомы так называемой лучевой болезни. В первые месяцы работы промышленного реактора и радиохимического завода дозиметрический контроль работ практически отсутствовал. Никто не знал, какое облучение приняли рабочие и инженеры».

Губительная радиация не щадила никого: ни академиков, ни заключенных. Во время ликвидации одной из аварий пострадал сам Курчатов. Аналогичных переоблучений у него было несколько, они резко сократили его жизнь.

Как известно, в американском проекте при создании атомной бомбы участвовало 125 тысяч человек. В советском атомном проекте уже к концу 1945 года было втрое больше участников, а в 1950 году их число превысило 700 тысяч. Больше половины из них составляли заключенные. Если принять во внимание радиацию и жуткие условия жизни в наших концлагерях, то можно понять, что эти несчастные 350 тысяч с лишним постоянно обновлялись из-за высокой смертности обреченных рабов.

Уже в начале XXI века Ж. Медведев как бы подводит итоги нашей атомной эпопеи и пишет:

«…Если снова ставить вопрос, вокруг которого уже давно идет множество споров, — кому принадлежит главный приоритет в создании в СССР всех отраслей атомной промышленности в столь необыкновенно короткие сроки: разведчикам, ученым или руководителям страны, организационные способности которых также следует оценить достаточно высоко, — то четкого ответа на него нет и не может быть. Главную роль в быстроте практического решения всех проблем в форме реакторов, заводов, полигонов и всей инфраструктуры играл безусловно ГУЛАГ, уникальный гигантский резерв высокомобильной и, по существу, рабской, но квалифицированной рабочей силы. Но оправдывает ли это существование ГУЛАГа? Конечно, нет! Если бы сталинская политическая и экономическая модель государства могла бы обходиться без ГУЛАГа и других систем принудительного труда, то Советскому Союзу не были б столь срочно нужны атомные и водородные бомбы. Сталинский террор и сталинский ГУЛАГ сами по себе рождали страх и были угрозой всему остальному миру».

Успешные испытания атомной бомбы в СССР в 1949 году помимо всяких других последствий имели еще одно, можно сказать, типично советское. Создатели бомбы спасли нашу науку, в первую очередь, физику. Именно в 1949 году в Москве должно было состояться всесоюзное совещание физиков. Власти планировали провести его по образцу печально известной кампании по разгрому генетиков, то есть за всем этим замыслом стоял сам Сталин. Мракобесы от науки собирались искоренить у нас «физический идеализм» и «космополитизм», опорочить и запретить теорию относительности и квантовую механику. То есть имелись вполне реальные планы отбросить нашу физику лет на тридцать назад, как это удалось сделать с генетикой и кибернетикой. К счастью, у советских физиков не нашлось своего Лысенко. Как-то Берия спросил у Курчатова, правда ли, что теория относительности и квантовая механика — идеализм, от которого надо отказаться. Курчатов на это ответил: «Мы делаем бомбу, действие которой основывается на теории относительности и квантовой механике. Если от них отказаться, придется отказаться от бомбы». Откуда у невежественного палача Берии появились мысли по поводу идеализма в физике? Конечно же, от Сталина, около которого он постоянно ошивался. Как тут не вспомнить, что Гитлер в свое время считал электронику и связанные с ней проблемы «еврейскими штучками»! Кстати, в ходе работ по созданию у нас атомной бомбы власти обратили внимание на то, что среди наших атомщиков немало евреев. Известно, что эта «проблема» не раз наверху всерьез обсуждалась. Но, похоже, Сталин при этом не мог не вспомнить, как Гитлер из-за своего антисемитизма лишился своей бомбы.

Что же касается вообще наших атомщиков (ученых, конструкторов и инженеров), то им не позавидуешь. Все они долгие годы были под «колпаком» НКВД, их жизнь буквально просвечивалась карательными органами. Их телефонные разговоры записывались, почта просматривалась, стукачи непрерывно писали на них свои доносы, они были лишены свободы передвижения, каждый был строго засекречен. О Курчатове, Сахарове и многих других наш народ узнал с большим опозданием. Мало этого! Все они были заложниками Сталина и Берии. Так, всемирно известный академик А. Александров вспоминал об атмосфере тех лет: «Времена были сталинские. Взяться за работу такого значения, а потом провалить — значило остаться без головы». Известный атомщик Е. Славский вспоминал, что шеф атомного проекта Берия заготовил несколько «черных воронков» на случай, если испытания атомной бомбы сорвутся. У него уже были намечены на этот вариант дублеры Курчатову и другим специалистам. Был также заготовлен список участников испытаний бомбы, в нем против каждой фамилии был проставлен предполагавшийся приговор: кому расстрел, кому — тюрьма или концлагерь и на какой срок. Впрочем, если бы испытания атомной бомбы сорвались, то Сталин, надо думать, вставил бы в этот список первым номером самого Берия, который, вероятно, вполне мог догадываться о таком исходе. Недаром очевидцы вспоминают, как он волновался перед началом испытаний и как был безмерно счастлив, когда они прошли успешно.

Тут самое время сделать небольшое отступление и вспомнить о том, что помимо общеизвестного ГУЛАГа существовал еще один, который можно смело назвать интеллектуальным. Последний сыграл большую роль в создании нашего атомного оружия. С началом индустриализации (и резким ростом ее основы — военно-промышленного комплекса) возрос спрос не только на грубую рабскую силу, но и на рабочих высокой квалификации, техников, инженеров, конструкторов, ученых. Без них ГУЛАГ, состоявший из миллионов бессловесных рабов, был как бы без головы, ему было мало охранников, нужны были специалисты, не вольнонаемные, приходящие, а свои собственные. Вот почему появились так называемые шарашки — сотни засекреченных научно-исследовательских центров, в которых за решеткой подневольно трудились зеки-интеллектуалы. Великий автор «Архипелага ГУЛАГа» Солженицын увековечил эту преступную сталинскую затею в своем романе «В круге первом», поскольку сам успел побывать не только в концлагере, но и на шарашке. Поэтому его роман можно считать и выдающимся историческим документом. Мало этого. Случилось так, что в той же самой шарашке вместе с Солженицыным оказался талантливый лингвист и литературовед Лев Копелев. Он написал об этом тюремно-научном центре документальную книгу, блестящий публицистический отчет. Копелев потребовался там для того, чтобы переводить техническую литературу с нескольких языков, которые он знал. А Солженицын — в качестве математика. Вот как он описывает свое знакомство с Копелевым в этой шарашке:

«— Вы сами тоже инженер?

— Нет, я филолог.

— Филолог? Здесь держат даже филологов?

— Вы спросите, кого здесь не держат? Здесь математики, физики, химики, инженеры-радисты, инженеры по телефонии, конструкторы, художники, переводчики, переплетчики…»

В другом месте своего романа Солженицын пишет:

«Все эти шарашки появились с девятьсот тридцатого года, как стали инженеров косяками гнать. Первая была на Фуркасовском, проект Беломора составляли. Потом — рамзинская. Опыт понравился. На воле невозможно собрать в одной конструкторской группе двух больших инженеров или двух больших ученых: начинают бороться за имя, за славу, за сталинскую премию, обязательно один другого выживет. Поэтому все конструкторские бюро на воле — это бледный кружок вокруг одной яркой головы. А на шарашке? Ни слава, ни деньги никому не грозят. Николаю Николаичу полстакана сметаны и Петру Петровичу полстакана сметаны. Дюжина медведей мирно живет в одной берлоге, потому что деться некуда. Поиграют в шахматишки, покурят — скучно. Может, изобретём что-нибудь? Давайте! Так создано многое в нашей науке! И в этом — основная идея шарашек».

Лев Копелев попал в шарашку в 1947 году. Вот как он пишет об этом феномене:

«…Образованные люди теперь вот как нужны. Из Германии понавезли целые заводы и лаборатории, горы технических документов. И сейчас изо всех лагерей сюда гонят специалистов для шарашек. Это особые КБ или институты, в которых главная рабсила — зеки. Рамзин и Туполев командовали шарашками.

…Все придумано очень просто. Профессора, инженеры высших разрядов, изобретатели — народ балованный. Им большие деньги положены, персональные ставки, академические пайки. В таких условиях иногда и погулять захочется в ресторане с девицами или на даче с законной супругой. И в отпуск ехать не раньше августа, не позже сентября, да чтобы на Южный берег или в Сочи-Мацесту. На воле голова редко бывает занята одной работой. Там всякие посторонние мысли лезут, и заботы, и мечты. О бабах, о карьере, о квартире, о даче, о склоке с коллегой, о детях, родственниках, друзьях, знакомых…

Значит, на воле инженер не может работать в полную силу и через силу. Работяга, тот с помощью парткома-завкома еще вытягивает на стахановца, — за него думают другие; его дело только рогами упираться и не мешать другим чернуху раскидывать. Он и даст сколько велят, хоть сто, хоть двести, хоть тысячу процентов. Для этого ни ума, ни совести не надо. А вот с тем, кто мозгами шевелит, у кого душа живая и даже может быть что-то вроде совести, — дело сложнее. Да еще если он много о себе понимает, думает, что он умнее своих начальников.

Такому уже могут помочь только родные органы. Берут его за шкирку, волокут на Лубянку, в Лефортово или Сухановку — признавайся, блядь, на кого шпионил, как вредительствовал, где саботировал… Спустят раз-другой в кандей с морозцем, с водой. Надают по морде, по заднице, по ребрам, но так, чтобы не убить, не искалечить, но чтобы ему и боль, и стыд, чтобы почувствовал, что он уже не человек, а никто и они могут делать с ним все, что хотят. Прокурор ему объяснит статьи, пообещает вышку. Следователь грозит, если не признается, посадят жену.

А потом, после всего этого, дают ему великолепную десятку. Иному слабонервному и пятнадцать, и двадцать лет покажутся подарком, нечаянной радостью. И тогда его утешат: старайтесь, можете заслужить досрочное освобождение и даже награды. Берите пример с таких, как Рамзин, докажите, что искренне раскаялись, что ваши знания, умения полезны Родине, — и все прежнее вам вернется, и даже еще больше получите…

Вот так и готовят кадры для шарашек. Там наш брат работает по-настоящему, с полной отдачей. Никаких выходных. Отпуск — иностранное слово. Сверхурочные часы — одно удовольствие; все лучше, чем в камере припухать. Мысли о воле, о доме отгоняешь, от них только тоска и отчаяние. И работа уже не повинность, а единственный смысл жизни, замена всех благ, всех утех. Работа — и лекарство, и дурман…

В лагере говорят: „Труд сделал обезьяну человеком, а человека — ишаком“. Работать в лагере — значит ишачить, горбить, упираться рогами. И чтобы не „дойти“, не „поплыть“, не заработать „деревянный бушлат“ — надо сачковать, кантоваться, туфтить, чернуху заправлять, филонить, мастырить…

А на шарашке все наоборот. Тебя там по имени отчеству величают, кормят прилично, лучше, чем многих на воле; работаешь в тепле; спишь на тюфяке с простыней. Никаких тебе забот — знай только шевели мозгами, думай, изобретай, совершенствуй, двигай науку и технику…»

Ко всему этому надо добавить, что над каждым заключенным шарашки постоянно висела страшная угроза — за малейшую провинность его могли отправить в лагерь, отбывать там свой срок, как правило, от десяти до двадцати пяти лет…

До сих пор, уже в XXI веке, у нас мало кто знает о том, что без интеллектуального ГУЛАГа не смогли бы мы создать свое ядерное оружие еще при жизни Сталина. Это — отнюдь не преувеличение. Известный историк, специалист по сталинским временам Б. Илизаров пишет:

«Никто иной, а именно Сталин сделал открытие, что если поставить человека, особенно талантливого, на грань жизни и смерти, он сможет совершать творческие и трудовые подвиги. И сотни тысяч творцов прошли через бериевские „шарашки“, лагеря, тюрьмы, „чистки“ и действительно создали советскую, а точнее сталинскую науку, технику и даже культуру. В годы сталинщины практически все население СССР было поставлено на грань. Отсюда бешеные темпы строительства „социализма“ и даже успехи в войне».

Но вернемся к нашему разговору о ядерном молохе.

Как известно, за атомной гонкой последовала водородная. Сталин успел ее захватить и увидеть первые конкретные результаты. В ноябре 1952 года американцы первыми провели испытание водородного устройства. Это была еще не бомба, а 50-тонный куб с двухэтажный дом, с длиной ребра 7,5 метра. Испытания прошли успешно. Сила взрыва в одну тысячу раз превышала мощность атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму. Человечество вплотную подошло к порогу, переступив который оно может уничтожить все живое на нашей планете. Тем не менее темп смертельной водородной гонки только нарастал. В августе 1953 года мы взорвали первую в мире водородную бомбу (а не устройство, как американцы).

Наверное, нам очень повезло, что мы сумели взорвать свою первую водородную бомбу уже после смерти Сталина, причем вскоре после успешного испытания американского водородного устройства. Вполне возможно, что известие о том самом американском взрыве и доконало нашего вождя.

Здесь стоит вспомнить, что агония Сталина началась сразу после того, как американцы взорвали атомную бомбу в 1945 году. По нашему вождю они ударили еще больнее, чем по японцам. Собственно, для этого американская бомба и предназначалась! После этого Сталин был вынужден отказаться от своей самой заветной мечты — от притязаний на мировое господство. Ведь сразу после войны, если не весь мир, то вся Западная Европа лежала перед ним обессиленная и обескровленная, а страны Восточной Европы, оккупированные нами, стали прекрасным плацдармом для дальнейшего продвижения наших несметных армий на Запад. В то время эта идея просто носилась в воздухе. Тогда не было в мире силы более могущественной, чем Советская Армия. Но американская атомная бомба оказалась сильнее! Сталин был в отчаянии. Но постепенно начал приходить в себя, его прежние мечты снова овладели им, поскольку мы стали быстро-быстро создавать свое ядерное оружие. После того как нам это удалось, Сталин явно приободрился. Его последнее официальное выступление, состоявшееся в октябре 1952 года на 19-м съезде партии, было посвящено только его агрессивной внешней программе. И тут же, в ноябре того же года, грохнуло американское водородное устройство! Не в ответ ли на речь Сталина на партийном съезде?! Снова были развеяны надежды нашего вождя на возможное первенство в гонке ядерных вооружений. Вот если бы он получил нашу водородную бомбу немного пораньше, то, вполне возможно, начал бы третью мировую войну, победно размахивая ею, поскольку на Западе ее еще не было. Он чуть-чуть не успел… Есть историки, которые считают, что спланированное им на середину марта истребление еврейского населения (сначала его элиты) в Советском Союзе вполне могло стать прелюдией новой мировой войны. Тогда западные посольства уже собирались покидать Москву. Что ж! Сталин вполне мог рассчитывать, что в ответ на его геноцид против советских евреев он встретит военный отпор с Запада и тем самым получит как бы легальное оправдание своей агрессии в Западной Европе. В таком случае ему ничего не стоило бы свалить все с больной головы на здоровую: объявить, что это Запад на нас напал!

Уже цитировавшийся чуть выше историк Б. Илизаров утверждает:

«У меня нет никаких сомнений, что в конце жизни Сталин не только предполагал планово, т. е. не спеша, „окончательно решить“ еврейский вопрос (а попутно и другие „национальные“ проблемы), но и так же планомерно, холодно и расчетливо вел дело к мировой ядерной войне, чтобы окончательно решить вопрос с капитализмом и стать мировым владыкой. Ожидания скорого всемирного финала „старого“, капиталистического мира, неизбежность новой и „последней“ войны всеми способами поддерживалась в народе. Светлана Аллилуева вспоминала реплику близкого товарища ее братьев, которую он произнес в последний год жизни ее отца: „Эх, сейчас бы самое время начать, чтобы отвоеваться, — пока жив твой отец. Сейчас мы непобедимы!“ „Об этом жутко было подумать всерьез, — пишет она, — но очевидно такие настроения были и в правительстве“. Во всех этих замыслах Сталина не было ни грана безумия, во всяком случае с медицинской, клинической точки зрения. Из вполне обычного чувства зависти к богатым, впервые зародившегося в его еще детской душе, из ущемленного национального достоинства, в благоприятных условиях разгорелось пламя адской ненависти, пожиравшее миллионы людей. Не меньшее опустошение произвело заражение этой ненавистью не только окружавших его соратников, но и нескольких поколений советских людей, страстно занимавшихся взаимным уничтожением».

И наконец, еще несколько слов об атомном оружии. История создания нашей водородной бомбы, связанная с именем А. Сахарова, до сих пор не так открыта для общества, как история нашей атомной бомбы. Но американцы утверждают, что и здесь не обошлось без упоминавшегося уже выше физика Клауса Фукса и советской разведки. Во всяком случае председатель Комиссии Конгресса США по атомной энергии Л. Страусс заявил: «В 1947 году Фукс передал русским информацию о водородной бомбе». Но как бы то ни было первую в мире водородную бомбу (а не устройство для взрыва!) создали все же мы. Что же касается самого принципа действия термоядерного процесса, то он, по мнению Сахарова, был «цельнотянутым», то есть позаимствован нашей разведкой у американцев.

В начале XXI века человечество оказалось перед новой страшной угрозой: страны, которые держатся на терроре и насилии (Ирак, КНДР и т. п.) могут в конце концов заиметь так или иначе ядерное оружие. Может оно попасть и в руки различных преступных организаций. Это будет уже посерьезнее той опасности, какую представляли для человечества Сталин и Гитлер на заре атомной эры, ведь с тех пор прошло полвека! Ядерный Молох ненасытен. Апокалипсис приближается?..

Чтобы устранить нависшую над всеми угрозу, надо знать о ее сути и ее истории. К сказанному выше необходимо добавить, что атомная эра приближается уже к своему шестидесятилетию. Что касается нашей страны, то день рождения атомной эры совпал с днем рождения атомного ГУЛАГа. Это случилось 8 октября 1946 года, когда Сталин подписал Постановление Совета Министров «О мерах обеспечения Главпромстроем МВД СССР строительства предприятий Первого главного управления при Совете Министров СССР». В переводе на общепонятный язык вести все дела по созданию в стране атомного потенциала поручалось ГУЛАГу и всем прочим карательным органам под руководством Л. Берия. С тех пор над этим проектом опустилась завеса сверхсекретности. И до сих пор эта традиция свято соблюдается. Но надо наконец понять, что сегодня принципы и способы производства ядерного оружия — секрет Полишинеля. Кто и что и от кого скрывает?! И зачем, с какой целью?! Ядерная проблема должна стать всемирной, общечеловеческой и прозрачной. Только при этом условии можно ее решить и спастись от атомного апокалипсиса.

Автобиография

Едва ли найдется более лживая историческая книга, чем «История ВКП(б). Краткий курс». На ее обложке нет имени автора, но советская пропаганда объявила, что она написана самим Сталиным. Думается, что для него готовились какие-то варианты будущего текста книги, а он уже доводил все до нужной кондиции. Его характерный стиль ощущается на каждой странице. Он выработался еще у юного Сталина за годы учения в семинарии с ее своеобразными лексическими традициями в богословском духе назидательной проповеди и категорических утверждений.

При советском режиме не меньшую пропагандистскую роль, чем «Краткий курс», играла так называемая «Краткая биография» Сталина. Ее, как и краткую историю партии, было обязано изучать все население огромной страны. Разумеется, никто из современников вождя не осмелился приписать авторство «Краткой биографии» Сталину, хотя на самом деле это была не столько «биография», сколько «автобиография». Уже в наше время, с приходом гласности, были опубликованы вставки, сделанные лично Сталиным в готовившийся к печати текст. В них вождь, нисколько не смущаясь, объявлял себя гением, мудрецом, провидцем и т. п. Но это были следы его работы над текстом книги уже на самом последнем этапе производственного процесса. Понятно, что такой человек, как Сталин, не мог не участвовать в ее создании с самого начала, на всех этапах работы. Вот почему книга, сама по себе, является сегодня историческим документом небывалой разоблачительной силы, она раздевает догола автора-героя текста. Читая ее, видишь, с каким старанием и наслаждением Сталин придумывал себе «биографию». При этом он так перестарался (тогда время позволяло!), что ныне даже самые отпетые сталинисты не вспоминают о его «Краткой биографии».

Уже в самом начале книги ей задается такая тональность: «Господствовавший в семинарии иезуитский режим вызывал у Сталина бурный протест, питал и усиливал в нем революционные настроения. Пятнадцатилетний Сталин становится революционером…» Далее сообщается, что в том же возрасте он «связался с подпольными группами русских марксистов, проживавших тогда в Закавказье». Мало этого! Оказывается, Сталин тогда же «стоял во главе марксистских кружков семинарии». Как-то не вяжется здесь множественное число («кружки») с упомянутым выше «иезуитским режимом».

О том же семинарском периоде жизни будущего вождя, то есть подростковом и юношеском, в «Краткой биографии» сказано: «Уже в то время Сталин — один из самых энергичных и видных работников тифлисской социал-демократической организации». Рисуя себя малолетним революционером, Сталин для пущей верности ссылается на независимый якобы «исторический» источник — на книгу Л. Берия «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье». Думается, что комментарии к этому «источнику» и к ее автору, главному сталинскому палачу, излишни. Сталин указал ему написать этот «труд», Берия приказ выполнил. Но почему именно он? Не его профессия! А дело в том, что фальсификации истории на страницах этой книги оборачивалась уничтожением многих тысяч тех людей, какие были свидетелями подлинных событий и могли указать на искажения исторических фактов. Например, о 15-летнем революционере Сталине…

Тут, кстати, можно вспомнить о еще одной такой же «биографии», а именно — Ким Ир Сена, северокорейского диктатора. Там он был объявлен революционером с… 12 лет! Аналогия вовсе не случайная. В молодые годы Ким Ир Сен служил в Советской Армии на Дальнем Востоке и уже потом Сталин сделал его своей марионеткой в Северной Корее, где тот по примеру советского вождя провозгласил себя живым Богом в Северной Корее и создал себе соответствующую «биографию». Как известно, Ким Ир Сен передал по наследству свой диктаторский престол сыну Ким Чен Иру, которому тоже пришлось сочинять «биографию», переделывая его из современного плейбоя в революционного вождя. Дурные примеры заразительны! Навсегда вписал себя в историю со своей скандальной «автобиографией» Брежнев, за которого ее сочинили придворные борзописцы. Так что уже можно говорить о возрождении жанра жития святых в наш компьютерный век…

Надо также отметить, что наряду с небылицами в «Краткой биографии» Сталина много примеров умолчания. Например, ни слова не говорится о том, что в молодые годы он был боевиком, то есть — уголовником, организовывал вооруженные грабежи государственной казны для партийных целей. Похоже, что у него не хватило наглости преподнести себя этаким Робин Гудом, хотя, правда, он присвоил себе кличку Коба (так звали благородного грузинского разбойника).

Но вернемся к содержанию «Краткой биографии». В ней говорится, что в 1899 году Сталина «исключили из семинарии за пропаганду марксизма». Тогда ему было уже не 15, а почти 20 лет. Значит, согласно книге, он целых пять лет насаждал марксизм в семинарии!.. И не только в ней. Сообщается, что Сталин в 1898 году возглавлял марксистский кружок у рабочих железнодорожных мастерских. Это, значит, без отрыва от занятий в семинарии с ее, повторим, «иезуитским режимом». Про те же семинарские годы говорится: «Сталин ведет в этот период интенсивную пропагандистскую работу в рабочих кружках, участвует на нелегальных рабочих собраниях, пишет листовки, организует стачки. Это была первая школа революционной практической работы, пройденная Сталиным среди передовых пролетариев Тбилиси».

Между прочим, в этой цитате тоже заметен след сталинской руки, дело в том, что он так и не избавился от грузинского акцента и допускал ошибки в речи и письме. В данном случае: «… участвует на нелегальных рабочих собраниях». А можно только «участвовать в собраниях». Но вождя править никто не посмел и в этом случае. Еще примеры. На следующей странице читаем о пропагандистской работе с «выдающимися единицами» из рабочих. Русский человек так не напишет. И затем: «Агитация в массах путем выпуска листовок на злободневные темы, путем летучих собраний и политических демонстраций против царизма выдвигается жизнью на первый план». Это — на 11-й странице. А на странице 109-й читаем: «Империалисты пытались сорвать или хотя бы затормозить индустриализацию страны путем разрыва экономических отношений с СССР (Англия), путем убийств советских послов (Польша), путем усиления шпионской и диверсионной работы». Типичный сталинский стилевой акцент! Русский человек не скажет: «… путем убийств»… Да и сам повтор словечка «путем» — типичный прием из сталинской лексики. Такого рода повторы у него корнями своими уходят в семинарскую богословскую литературу.

Но вернемся снова к содержанию. Под описанным выше периодом жизни Сталина подводится такой итог: «…Во главе со Сталиным был осуществлен переход рабочего движения Грузии от узкой кружковой пропаганды к массовой политической агитации». Уже тогда, утверждается в книге, Сталина называли «учителем рабочих», «виднейшим организатором и руководителем». Не слишком ли сильно сказано? Оказывается, нет. Это только зачин, далее следует: «Тем самым на Кавказе стало проводиться в жизнь соединение социализма с рабочим движением, точно так же, как это блестяще осуществлялось за несколько лет перед этим петербургским „Союзом борьбы“, руководимым Лениным». Вот так! Ни больше ни меньше!..

В «Краткой биографии» упоминаются аресты и ссылки Сталина. Можно сказать, только перечисляются. Неспроста! Здесь много не соврешь!.. Давно уже известно, как сидели в тюрьмах и пребывали в ссылках большевики. Занимались самообразованием, писали книги, получали передачи, деньги от родных и близких, обязательно — свидания… А на поселении за государственный счет нанимали жилье, покупали пропитание (да, да, казна оплачивала!), читали, писали, охотились, рыбачили, занимались спортом, пьянствовали… Ленин, например, жил в ссылке с женой и тещей, у них была наемная прислуга. Сталин отличался тем, что любил выпить, волочился за местными женщинами, нажил в ссылке двух незаконнорожденных детей (это точно известно). Обо всем этом в «Краткой биографии» не напишешь…

В первый раз Сталин прибыл в ссылку в Иркутскую губернию в ноябре 1903 года, а в январе 1904 года оттуда бежал. С февраля того же года зажил на Кавказе. Он вообще в ссылках не задерживался, а за побеги свои строго не наказывался (весомый повод для грустных размышлений). Так, в конце 1908 года был выслан в Вологодскую губернию, а летом 1909 года уже бежал оттуда. В сентябре 1911 года его арестовали в Петербурге и снова выслали в Вологодские края, оттуда он опять бежал в феврале 1912 года, летом того же года снова был арестован и выслан в Нарымский край, откуда бежал уже в сентябре 1912 года. Только в самой последней ссылке в Сибири пробыл долго, поскольку шла мировая война. В таких случаях говорят, что отсиделся…

В «Краткой биографии» утверждается, что с 1904 года Сталин стал «верной опорой Ленина на Кавказе». Не рановато ли? Неужели на всем обширном Кавказе не было руководителей революционного движения, которые были бы постарше и поопытней 25-летнего бывшего семинариста? Были! Имена их известны. Сталин и Берия уничтожили их и вычеркнули из истории.

В декабре 1905 года Сталин познакомился с Лениным на партийной конференции. В связи с этим рядовым тогда событием он далее в тексте книги и называется «одним из выдающихся партийных руководителей». Как известно, после этой встречи Ленин вообще забыл его имя. Просил потом в письме своим коллегам напомнить, как зовут молодого грузина. В «Краткой биографии», разумеется, упоминается, что Сталин в 1910 году стал членом ЦК партии, но при этом опускаются пикантные подробности этого назначения. В то время Ленин находился в эмиграции и его уполномоченным в России являлся известный тогда большевистский лидер Р. Малиновский, он и настоял на том, чтобы Ленин ввел Сталина в ЦК. А вскоре после Октябрьской революции, в 1918 году, выяснилось, что Малиновский был провокатором, агентом царской охранки, и его расстреляли. Факт более чем любопытный, если учесть подозрения о связях с царской охранкой самого Сталина. Получается, что в круг большевистского руководства его ввел провокатор. Известно, что среди большевиков было немало агентов охранки, недаром в ходе октябрьского переворота в первую очередь уничтожили именно полицейские архивы. Почему так спешили это сделать? Почему так поспешно, неожиданно расстреляли Малиновского? Чтобы не проболтался? Он, конечно, слишком много знал из того, что тогда сгорело…

Есть в тексте книги и такая любопытная констатация: «12 марта 1917 года Сталин, мужественно перенеся все невзгоды туруханской ссылки, снова в Питере…» О тех «невзгодах» уже сказано выше. Вспоминая об этом своем возвращении в столицу, Сталин гордо заявляет: «…Я стал одним из мастеров от революции». В «Краткой биографии» специально выделенным шрифтом утверждается: «Ленин и Сталин смело и уверенно, твердо и осмотрительно вели партию и рабочий класс на социалистическую революцию, на вооруженное восстание. Ленин и Сталин — вдохновители и организаторы победы Великой Октябрьской социалистической революции. Сталин — ближайший сподвижник Ленина. Он непосредственно руководит всем делом подготовки восстания». Как известно, при жизни Ленина и некоторое время после нее никому в голову не могли прийти такие формулировки. Не только Ленин и Троцкий, но и еще несколько большевистских лидеров явились на самом деле организаторами и руководителями Октябрьского переворота, Сталина среди них не было.

Как известно, с первых же дней существования советского правительства и до 1923 года Сталин занимал весьма скромный пост народного комиссара по делам национальностей, но его, как и других партийных деятелей, время от времени посылали в командировки, в которых, как отмечается в «Краткой биографии», проявились «железная воля и прозорливость Сталина». Современные исторические исследования того периода никак не вяжутся с такой характеристикой, и вместо нее мы имеем дело с безграничной жестокостью и маниакальной подозрительностью, развившимися затем у диктатора до немыслимых масштабов.

Примечательно, что в книге неоднократно подчеркивается борьба Сталина против Троцкого еще в первые годы советской власти. Например: «Беспощадно ломая сопротивление контрреволюционных специалистов, присланных и поддерживаемых Троцким, Сталин…», «Прогнав из штабов обанкротившихся ставленников Троцкого, Сталин…» Но и этого мало! В книге Сталин назван «полководцем революции». И это в то время, когда Красной Армией командовал безраздельно один Троцкий, он был официально признан вторым лидером революции после Ленина. А в книге читаем: «Непосредственным вдохновителем и организатором важнейших побед Красной Армии был Сталин… С именем Сталина связаны самые славные победы нашей Красной Армии». А задолго до написания этих строк Сталин в первые годы после революции не раз публично отмечал выдающуюся роль Троцкого в революции и Гражданской войне.

Если свою немыслимо, до смешного раздутую роль в революционном движении на Кавказе Сталин в «Краткой биографии» подтверждает ссылками на книгу Берия, то такую же роль свою в Гражданской войне он подтверждает ссылками на книгу другого своего ставленника, К. Ворошилова «Сталин и Красная Армия», вышедшую в 1940 году. Удивительно ловкий ход для создания нужной биографии.

Разумеется, в книге нет и намека на то, что Ленин незадолго до своей смерти решил освободить Сталина от работы на посту Генерального секретаря партии, который изначально создавался как чисто технический, а не диктаторский. Наоборот, этот период излагается в книге таким образом, что Ленин только и думал оставить Сталина после себя в вождях. Выступление Сталина по поводу смерти Ленина, одно из многих, подается в книге как «клятва большевистской партии своему учителю и вождю». И для полной ясности утверждается: «Эту клятву партия под руководством Сталина выполняла и выполняет с честью».

По «Краткой биографии» выходит, что после смерти Ленина все деяния Сталина были чередой гигантских успехов в строительстве социализма в СССР. В который раз и по этому поводу повторяются такие, например, заклинания: «Гениальный стратег пролетарской революции смело и непреклонно, тщательно и осмотрительно вел партию вперед…» Этот рефрен мы читаем на странице 117-й, а на следующей, 118-й, снова: «Гений Сталина, его непоколебимая воля и мудрая прозорливость обеспечили поднятие революции на новую, более высокую ступень…» И так без конца! Кстати, и здесь виден типично сталинский стиль: «…поднятие революции…»

Каким же надо обладать колоссальным самомнением и полным отсутствием чувства меры, чтобы выдавать самому себе вот такие характеристики! Есть в этом удивительном самовосхвалении и еще один оттенок: Сталин как бы убеждает самого себя в том, что он безошибочен, велик и гениален, а главное — прозорлив. Ведь с каждым новым годом его правления нагромождались чудовищные исторические ошибки и преступления, которые в конце концов уже после его смерти привели Советский Союз к исчезновению с географической карты. Можно также еще отметить, что за всем этим безудержным самовосхвалением, за намеренным раздуванием культа собственной личности стояло глубочайшее презрение Сталина к людям вообще и к общественному мнению в частности.

Конечно, можно сказать, что создание такой «Краткой биографии» при жизни Сталина свидетельствует о его психической неполноценности. Вполне возможно! Но как же его так долго терпели на советском троне? Очень просто — порожденный массовым кровавым террором страх сковал наше общество, изуродовал его, оно и в XXI веке никак не может до конца оправиться. Причем, это — типичный исторический синдром, он характерен не только для советского и постсоветского общества. Можно вспомнить Нерона, Калигулу, Ивана Грозного, Пол Пота и многих других тиранов.

Если бы нашелся дельный психиатр с хорошей филологической подготовкой, он, несомненно, смог бы составить по одной только «Краткой биографии» психологический портрет Сталина и определить его психические отклонения. Такой простой пример. Выше подчеркивалось, что Сталин без конца твердит о своей «гениальной прозорливости», это — не только его привычная демагогия, но и совершенно определенно его идея фикс. Где-то глубоко в подсознании он подозревает, что со стратегическим мышлением у него не все в порядке и потому он все время как бы убеждает самого себя в прозорливости. Другое дело, что он был хитроумным тактиком в закулисных аппаратных играх не на жизнь, а на смерть, а вот исторический масштаб мышления был ему не по плечу. Чего стоит один его просчет с Гитлером в 1941 году! Ведь Сталин все подготовил к сокрушительному броску на Запад, но совсем не подумал о возможности оборонительной войны. На этом Гитлер его и поймал, вовремя опередив.

Вот почему Сталин и пристегивает к себе выдуманную им прозорливость. Например, в «Краткой биографии» утверждается по поводу ликвидации так называемого кулачества: «Товарищ Сталин с присущей ему гениальной прозорливостью научно доказал, что срок последнего решительного боя с внутренним капитализмом уже наступил…» Он как бы оправдывается перед самим собой: ведь даже немцы в сороковые военные годы нанесли нашему сельскому хозяйству меньший урон, чем Сталин с его коллективизацией.

Можно назвать поистине потрясающими те страницы «Краткой биографии», на которых сообщается, что с началом 30-х годов «наша страна уже вступила в период социализма». Как доказательство истинности этого утверждения приводятся слова самого Сталина: «Наша революция является единственной, которая не только разбила оковы капитализма и дала народу свободу, но успела еще дать народу материальные условия для зажиточной жизни. В этом сила и непобедимость нашей революции». Это говорилось при том страшном голоде, который был вызван сталинской коллективизацией и который унес миллионы жизней!

Та же самая сталинская рука, которая ощущается в кратком курсе истории партии, видна повсюду и в «Краткой биографии». В последней можно, например, прочитать о том, что Ленин и Сталин делали Октябрьскую революцию в плотном кольце «извергов из бухаринско-троцкистской банды шпионов, вредителей, убийц, состоявших на службе у разведок капиталистических государств. Эти подонки человеческого рода состояли в заговоре против Ленина, которого намеревались арестовать, в заговоре против партии, Советского государства уже с первых дней Октябрьской революции. Выполняя волю своих империалистических хозяев, они ставили своей целью разрушение партии и Советского государства…» Что же получается?! Выходит, что Октябрьскую революцию под руководством Ленина и Сталина делали сплошь враги народа, агенты империалистов, изверги и убийцы… Тут Сталин в качестве автора своей биографии явно перестарался, но никто из его окружения не посмел сказать ему об этом.

В самом деле, разве можно было делать замечания не просто вождю, но и самому главному философу из всех живших до него! В «Краткой биографии» утверждается: «… Товарищ Сталин дал обобщение всего того, что внесли Маркс, Энгельс и Ленин в учение о диалектическом методе и материалистической теории, и развил дальше учение диалектического и исторического материализма на основе новейших данных науки и революционной практики… Работа И. В. Сталина „О диалектическом и историческом материализме“, написанная несравненным мастером марксистского диалектического метода, обобщающая гигантский практический и теоретический опыт большевизма, поднимает на новую высшую ступень диалектический материализм, является подлинной вершиной марксистско-ленинской философской мысли».

Вот вам и еще один конкретный вывод — гениальный философ! И, как всегда, гениальный предсказатель. Уже в 1939 году он заговорил о «возможности сделать переход от первой фазы коммунизма ко второй его фазе». Как тут не вспомнить высказывание Г. Бёлля: «Коммунизм — это фашизм для бедных».

Сталин прожил сравнительно долгую жизнь, в которой один сложный период тут же приходил на смену другому, что и находит отражение в «Краткой биографии», но самое большое внимание в ней уделено его полководческой деятельности в период Великой Отечественной войны (одна пятая часть всего текста). Почему так? Да потому, что он настолько опозорился в ту войну, что решил во что бы то ни стало объявить себя гениальным полководцем. Особенно он старается замазать свой катастрофический просчет в начале войны, объясняя все вероломством Гитлера и тем, что мы не успели как следует подготовиться. А ведь известно, что мы обладали, по меньшей мере, четырехкратным превосходством в технике и людей у нас было побольше, чем в Германии, но вся наша военная машина, повторим еще раз, была настроена на стремительное наступление и победоносный поход на Запад. Слово «оборона» вообще было под запретом в высших кругах власти и среди военного руководства. Из-за этого мы в самом начале войны потеряли миллионы солдат и огромные территории, а в конце войны просто утопили немцев в крови, причем, своей крови. Известно, что на одного погибшего на нашем фронте немца приходится несколько советских бойцов (одни специалисты полагают, что пять-шесть, другие называют десять). Зато полководец был гениальный!

Как ни странно, в «Краткой биографии» не забыта и «мировая революция», расчет на которую был сделан еще в 1917 году. Так прямо и говорится, что Сталин учит трудящихся всех стран, «как нужно успешно бороться против классового врага, как нужно готовить условия конечной победы пролетариата». То есть снова и снова все те же мечтания о мировом большевистском господстве.

Если «Краткую биографию» издать под одной обложкой с «Кратким курсом» истории партии, то получим книгу, у которой есть удивительный аналог — «Моя борьба» Гитлера. То же переплетение истории и личности, тот же стиль, то же обожествление обоих «героев», те же претензии на мировое господство (фашистское или большевистское)… Как известно, у обоих авторов есть еще последователи и в XXI веке. Об этом не следует забывать.

Наследник

В последние месяцы своей жизни Сталин был явно озабочен, одолевала неотвязная мысль о том, что будет после него. Вождь беспокоился не о судьбе страны, он опасался, что пойдут насмарку все его старания фальсифицировать историю советской власти и скрыть ее преступления. Нет, нельзя было оставлять это дело без пригляда. Но кто после него сможет запрятать еще глубже страшную правду о недавнем прошлом и продолжит возвеличивать чудовищную ложь? Сталинские соратники из числа его сверстников решительно отпадали. Они были использованы вождем до конца, их, казалось бы, неиссякаемый ресурс раболепия был исчерпан, они стали ему помехой. К тому же являлись свидетелями всех его дел, слишком много знали о своем хозяине. Осенью 1952 года он ясно дал понять, что их конец близок, дал понять не только им, но и партийной верхушке (на 19-м съезде партии и последовавшим за ним Пленуме ЦК). Недаром в новый Президиум ЦК он включил 25 человек. Теперь было из кого выбирать преемника.

Кого же он намечал на свое место? Конечно, никто не ответит на этот вопрос с абсолютной точностью. Но все же можно высказать предположение, против которого, по-моему, трудно возразить и выставить другую версию. Попробуем разобраться. Для этого обратимся к истории, к фактам, к жизни Михаила Андреевича Суслова, который оказался достойным наследником Сталина и сумел надолго затормозить процесс разоблачения сталинизма, который затянулся в результате и до нашего времени, то есть до XXI века. Суслова можно смело назвать главным продолжателем дела Сталина, другого такого уже не будет, потому что со смертью Суслова связь времен все же наконец прервалась. Но ядовитое наследие Сталина смердит до сих пор, оно оказалось столь живучим, главным образом потому, что он верно выбрал себе наследника.

Суслов родился в 1902 году (то есть был намного моложе привычного сталинского окружения) в селе Шаховском Хвалынского уезда Саратовский губернии в бедной крестьянской семье. Вскоре после революции, в 1919 году, его отец стал членом партии большевиков, служил в местном уездном комитете и горсовете. Будучи человеком очень скрытным, Суслов почему-то не любил вспоминать об отце и своем детстве. В деревенской школе он получил начальное образование и, наверное, по примеру отца стал сельским активистом, в 1920 году вступил в комсомол.

До наших дней дошел один любопытный документ — «Протокол № 2 заседания активных работников Хвалынской городской организации комсомола от 9 декабря 1922 года». Из протокола узнаем, что Суслов читал свое сочинение-реферат «О личной жизни комсомольца». Он изложил в виде заповедей «что можно и что нельзя делать комсомольцу». Собрание решило этот реферат опубликовать и распространить по другим комсомольским ячейкам. С этим сообщением на собрании Суслов выступил уже в качестве члена партии, куда вступил в 1921 году.

По путевке местной партийной организации Суслов был направлен в Москву на учебу и в 1924 году окончил рабфак. С 1924 по 1928 год учился в Московском институте народного хозяйства имени Плеханова. Еще будучи студентом, преподавал в химическом техникуме и текстильном институте. Затем в целях повышения квалификации стал слушателем Экономического института красной профессуры. В 1929 году начал читать курс политэкономии в Московском университете и Промышленной академии. Как видим, он выгодно отличался от подавляющего большинства партийных и советских руководителей: достаточно вспомнить, что за спиной у Молотова, например, было только реальное училище, Хрущев и Каганович не получили даже начального образования.

Но Суслов не стал делать научную карьеру, а начал решительно (но без суеты, основательно) взбираться на партийный Олимп. В 1931 году решением ЦК партии был направлен на работу в Центральную контрольную комиссию ВКП(б) и Наркомат рабоче-крестьянской инспекции — единый (до 1934 года) партийно-государственный контрольный орган. В начале новой карьеры должность у Суслова была скромная — инспектор. Эта деятельность не имела ничего общего с научно-преподавательской работой, но оказалась вполне по душе Суслову, соответствовала его характеру и наклонностям. В то время Сталин разворачивал массовый террор против инакомыслящих и тех, кто ими мог стать со временем. И прежде всего вождь выстраивал под себя свою партию. В апреле 1933 года было принято Постановление ЦК о чистке партии. С этой целью для всех регионов страны были сформированы особые комиссии. Суслов участвовал в комиссии по чистке уральской партийной организации. Так он стал одним из сталинских опричников и затем не раз отличился на этом поприще. Он быстро понял, что в партии сутью власти является борьба за нее и что при этом требуется идеологическое прикрытие, то есть самая беспринципная демагогия, если называть вещи своими именами.

Надо полагать, что деятельность Суслова в самый разгар массового террора была руководством замечена и отмечена. В 1938 году он становится секретарем Ростовского обкома партии, занимается кадровыми вопросами, то есть продолжает идти по той же стезе опричника. Документы того времени свидетельствуют, что в Ростовской области аресты носили такой массовый характер, что в местных партийных организациях не осталось парторгов и их не из кого было выбирать! Летом 1938 года Суслов в местной газете «Молот» писал: «С каждым днем обновленное руководство обкома партии постепенно нащупывает, где у нас политически неблагополучно с руководством районов. Была проведена большая очистительная работа. Но это не значит, что кое-где еще не удалось притаиться вражеским элементам. Я думаю, что кое-где им удалось сохраниться, но житья мы им не дадим, выкорчуем до конца и наверняка».

Похоже, что эту программу Суслов выполнял так успешно, что в январе 1939 года стал вторым секретарем обкома. А на следующий месяц шагнул еще выше, занял пост первого секретаря Краевого комитета партии в городе Ворошиловск (ныне — Ставрополь). Биографы Суслова, Р. Медведев и Д. Ермаков дают ему такую характеристику:

«Стиль руководства Суслова, окончательно определившийся и утвердившийся в эти годы, сосредоточен на тщательном, пунктуальном и аккуратном исполнении постановлений. Это верноподданническая самоотверженность в проведении в жизнь „мудрых“ указаний вождя… По авторитетным в среде партийных руководителей образцам Суслов формировал и собственный строгий и аскетический образ, строил свое поведение. По воспоминаниям людей, знавших Михаила Андреевича по Ставрополью, в его облике не было ничего естественного, полнокровного, открытого. Он осознавал себя в первую очередь лицом, облеченным властью, „верным солдатом партии“, частью отлаженной машины партийно-государственного управления… Именно в себе, в своем идеологически выверенном руководстве (а не где-то на заводах или колхозных полях) видел Суслов средоточие переустройства мира…»

К сказанному выше можно добавить еще один штрих. По свидетельствам очевидцев, Суслов любил повторять такой афоризм: «Партии не нужны таланты, партии нужны преданные люди». Зато никогда не забывал прославлять гений Сталина. И отлично понимая политику вождя, Суслов не переставал всюду искать «врагов», говорить и писать о них без конца. Вот несколько его строк из местной партийной печати:

«Все наши победы завоеваны в жестокой борьбе с остатками классовых врагов — троцкистами, бухаринцами, буржуазными националистами, шпионами и диверсантами, агентами иностранных разведок, пытавшимися сорвать социалистическое строительство и восстановить капиталистическое рабство в наше стране».

Во время Великой Отечественной войны край был в 1942 году на пять месяцев оккупирован гитлеровскими войсками. За это время Суслов ничем себя особенным не проявил, но зато сразу после оккупации начал поиск «врагов», виновников недавних военных неудач. В недолгий период оккупации очень незначительная часть проживавших в крае карачаевцев поддержала захватчиков, а Сталин обвинил в измене всех карачаевцев без исключения. Поэтому в ноябре 1943 года почти 80-тысячное население этой национальности было поголовно депортировано в Среднюю Азию и Казахстан — на так называемое «спецпоселение». Известно, что такому же геноциду подверглись еще несколько народностей кавказского региона, но высылка карачаевцев оказалась самой первой. По команде Сталина, Суслов, будучи главой местной партийной власти, организовал это чудовищное преступление. Сегодня уже широко известно, в каких страшных условиях осуществлялась депортация, в результате которой погибло больше половины карачаевцев.

Сталин оценил усердие Суслова и выдвинул его на более высокий пост. Оказалось, что новое назначение было непосредственно связано с проведенной Сусловым депортацией карачаевцев. Когда в 1944 году большая часть Литвы была освобождена Красной Армией от немецкой оккупации, Сталин сформировал специальное Бюро ЦК ВКП(б) по литовской ССР, назначив Суслова его председателем. Суслов должен был разобраться с литовцами так же, как он это сделал с карачаевцами. Недаром он захватил с собой в Литву генерала НКВД Ткаченко, который под его руководством осуществлял депортацию карачаевцев.

В Литве несколько лет пришлось вести вооруженную борьбу с так называемыми «лесными братьями», которые выступили против советской власти и боролись за независимость своей родины. Шла длительная и жестокая партизанская война. Суслов и здесь проявил себя. Известно, что он приказал для устрашения разбрасывать на улицах и площадях трупы убитых участников сопротивления. Нечего уже говорить о том, что на местных жителей обрушился массовый террор. При этом надо учесть, что деятельность Суслова Литвой не ограничилась. Он стал главным эмиссаром Сталина во всей Прибалтике. И здесь он был высоко оценен вождем. В Прибалтике Суслов находился до начала 1946 года и после этого неожиданно исчез с общественной арены до начала 1948 года. В течение этих двух лет он выполнял особо важные секретные поручения Сталина по советизации стран Восточной Европы, ставших придатком к сталинской империи. Опыт Суслова по депортации карачаевцев и закабалению прибалтов снова пригодился. Ставшие теперь достоянием гласности документы свидетельствуют, что Суслов вызывался к Сталину в Кремль шесть раз в 1947 году и двадцать раз в 1948 году. Сталин лично рекомендовал Суслова на пост главного идеолога в 1947 году и сделал его секретарем ЦК. То был космический взлет! Тогда в Секретариат ЦК входили всего пять человек: Сталин, Жданов, Кузнецов, Маленков и Попов.

В ЦК партии Суслов сначала курировал печать. Тогда еще не было телевидения, и пресса являлась важнейшим участком идеологической работы.

До прихода Суслова в ЦК главным идеологом считался Жданов, но он в 1948 году умер. Доверие Сталина к Суслову постоянно росло. С 1949 по 1951 год Суслов был главным редактором газеты «Правда», оставаясь при этом секретарем ЦК. Он явно устраивал Сталина как проводник его идеологической политики. В те годы вождь обрушился с гонениями на литературу, науку, культуру. Он боялся, что Победа в войне раскрепостит закабаленный советский народ. И не без оснований! Ибо после войны в народе действительно пробудились надежды на более достойное существование. Но со сталинской диктатурой это было никак несовместимо. Сталинские погромы в литературе, философии, науке, искусстве делались руками Суслова: журналы «Звезда» и «Ленинград», А. Ахматова и М. Зощенко, так называемые космополиты, «вейсманисты-морганисты» — это только отдельные печальные вехи из трагедии нашей культуры в те годы. Под Суслова все больше и больше подпадали и международные дела. Историк Д. Волкогонов констатирует: «Долгие годы в СССР могли узнать о Западе лишь то, что сочтут люди типа Суслова».

Когда югославский лидер Тито отказался подчиняться сталинскому диктату, разгневанный вождь бросил на его усмирение Суслова. В истории осталась постыдная резолюция совещания Информбюро коммунистических партий, которое состоялось в Будапеште в 1949 году. К нему как следует приложил свою руку Суслов. Одно название резолюции чего стоит: «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». В ней югославские герои борьбы с немецким фашизмом сравниваются с… гитлеровцами.

Сталин постоянно расширяет круг деятельности своего идеологического опричника. Так, занявшись в конце жизни теорией, вождь поручил группе специалистов создать учебник по политэкономии, а Суслову велел контролировать это дело, которому придавал большое значение. Ему же вождь доверил и такое ответственное дело, как собственный юбилей. В 1949 году был создан комитет по празднованию 70-летия Сталина. Как член этого комитета Суслов обеспечивал информационно-пропагандистское обслуживание, то есть самое главное дело. Суслов вообще проявил себя как организатор массовых политических кампаний явно рекламного характера.

Есть еще одна причина, по которой Сталин особенно приблизил к себе Суслова в конце своей жизни. Дело в том, что вскоре после войны Сталин создал себе очередного «врага», с которым надлежало бороться. Им на этот раз стала еврейская интеллигенция, против которой вождь по своему обыкновению развязал страшный террор. Этого ему показалось мало, и он наметил провести в марте 1953 года массовое выселение евреев из центральных городов в Сибирь и Казахстан. Вождь, конечно же, помнил, как такие операции осуществлял Суслов. Как известно, только смерть помешала вождю осуществить это злодейство, причем, по разработанному лично им сценарию предполагались «стихийные» погромы и массовые убийства, которые должны были выражать поддержку этой акции со стороны самых широких слоев населения страны.

К концу 1952 года Сталин совсем отошел от своих привычных соратников, а Суслова, наоборот, еще больше приблизил к себе. В ходе подготовки к 19-му съезду партии Сталин поручил готовить основной доклад Маленкову, у самого уже не было сил для выступления с трибуны с таким большим докладом. Тогда многие решили, что вождь готовит в преемники именно Маленкова. Но это было не так. Вождь поручил Суслову еще более ответственное дело, чем съездовский доклад. Небольшая бригада под руководством Суслова подготовила несколько вариантов речи Сталина на том съезде, которой тот придавал большое значение, она звучала как завещание, потому над ней и работал Суслов, а не кто-нибудь другой. Вождь любил такого рода намеки.

Понятно, что такое отношение вождя к Суслову было замечено ближайшими соратниками Сталина, они, несомненно, опасались, что Суслов сможет занять партийный трон, который, по их мнению, принадлежал кому-то из старой большевистской гвардии. Более чем показательно, что уже на следующий день после смерти Сталина, Суслов был выведен из членов Президиума ЦК. Он остался просто секретарем ЦК, то есть одним из нескольких. Нет, первым лицом в партии (а значит, и в государстве) Суслов не стал, но сумел вскоре занять в партийном руководстве такую позицию, на которой оказался как бы полномочным представителем уже умершего вождя и постепенно превратился во второе лицо в партийной иерархии, но такое лицо, какого побаивались и не смели пальцем тронуть правившие затем Хрущев и Брежнев. Первый, придя к власти, предложил Суслову возглавить в ЦК всю идеологическую работу и вновь ввел его в состав Президиума ЦК. Брежнев вообще не мог без Суслова обходиться.

В своем качестве некоронованного партийного идеологического царя Суслов окончательно утвердился летом 1957 года, когда старые сталинские соратники попытались свалить Хрущева. Тогда, на июльском Пленуме ЦК Суслов сделал доклад, в котором выступил в защиту Хрущева. Незадолго до этого Суслов лишний раз доказал, что и после Сталина он остался прежним. Осенью 1956 года в Венгрии произошло восстание против нашего засилья в официально независимой стране. Суслов тут же был послан в Будапешт и настоял на вводе наших войск в Венгрию. Восстание было жестоко, в крови, подавлено. Известно, что даже в нашем руководстве имелись разногласия по поводу ввода войск, но Суслов сумел настоять на своем. Точно так же он по-прежнему придерживался самого крайнего мнения в конфликте, который начался еще при жизни Сталина, когда Тито вышел из нашего подчинения. Недаром Хрущев в своих мемуарах пишет: «Особенно возражал против попытки ослабить напряженность между нами и югославами Михаил Суслов. Он настойчиво утверждал, что Югославия перестала быть социалистической страной». Через шесть лет после смерти Сталина Суслов на 21-м съезде партии настойчиво повторял, что «теоретически несостоятельны и практически вредны взгляды ревизионистской руководящей группы Союза коммунистов Югославии». К тому времени суть конфликта между Сталиным и Тито была ясна каждому здравомыслящему человеку, но не Суслову.

Пользуясь своим положением идеологического диктатора, Суслов сумел нанести русской культуре такой вред, какой может быть сопоставим только со сталинским вкладом в ее разрушение. В 60-е годы он становится главным гонителем А. Солженицына, которого, как известно, поначалу поддержал сам Хрущев. Одной из многих жертв Суслова стал большой русский писатель Б. Гроссман, роман которого «Жизнь и судьба» был… арестован в 1961 году. Агентами КГБ были изъяты в разных местах — на квартирах, в редакциях, издательствах, все копии и черновики романа. Писатель добрался до Суслова с просьбой вернуть ему роман. Суслов ответил: «Нет, нет, вернуть нельзя… Об этом романе и не думайте. Может быть, он будет издан через двести — триста лет». Партийный идеолог ошибся, роман издали в 1988 году. Правда, и над этой датой стоит призадуматься, ведь она наступила только через шесть лет после смерти Суслова.

Суслов организовал (как всегда, исподтишка) печально известное посещение Хрущевым выставки художников-новаторов в московском Манеже в 1962 году. Это была одна из многих провокаций в стиле главного идеолога. Хрущев сыграл главную роль в этом трагикомическом фарсе, после которого давление властей на наши культуру еще больше усилилось.

Как известно, Хрущев с годами постепенно отходил от тех позиций, какие занял на 20-м съезде партии, когда приступил к разоблачению культа Сталина. Только-только приступил!.. Понятно, что в отходе от того курса повинен прежде всего сам Хрущев, но Суслов, несомненно, оказывал на него свое повседневное давление. На этот счет можно вспомнить такие строки из воспоминаний Ф. Бурлацкого, работавшего в то время в ЦК партии:

«Почему Хрущев так долго терпел в своем руководстве Суслова, в то время как убрал очень многих оппонентов? Трудно сказать — то ли он хотел сохранить преемственность со сталинским руководством, то ли испытывал странное почтение к мнимой марксистско-ленинской учености Михаила Андреевича, но любить он его не любил. Я присутствовал на одном заседании, на котором Хрущев обрушился с резкими и даже непримиримыми нападками на Суслова. „Вот пишут за рубежом, сидит у меня за спиной старый сталинист и догматик Суслов и только ждет момента сковырнуть меня. Как считаете, Михаил Андреевич, правильно пишут?“ А Суслов сидел, опустив худое, аскетическое, болезненное лицо, не шевелясь, не произнося ни слова и не поднимая глаз».

Когда Хрущев произносил эту гневную тираду, он, конечно же, не думал, что Суслов скоро отмстит ему за все. Именно он сделал на октябрьском Пленуме ЦК доклад, похоронивший политическую карьеру Хрущева. Так в 1964 году главный идеолог рассчитался с Хрущевым за его курс против Сталина. Партию и государство возглавил Брежнев, при нем Суслов стал и вовсе полновластным хозяином, причем, не только в сфере идеологии. Его давно уже звали в ЦК «серым кардиналом», теперь Суслова можно было сравнить и с самим папой Римским. Дальнейшее духовное закабаление народа, еще не пришедшего в себя после сталинской тирании, было целиком отдано в руки Суслова. Почти на двадцать лет! Что этот факт означал на практике?

В ЦК партии он контролировал деятельность Отдела культуры, Отдела агитации и пропаганды, отдела науки и учебных заведений, два международных отдела, Отдел информации, выездную комиссию ЦК, Отдел молодежных и общественных организаций. Под его властью находились: Политуправление Советской Армии, Министерство культуры СССР, Государственный комитет по делам издательств, полиграфии и книжной торговли, Госкино и Гостелерадио, вся печать и цензура, ТАСС, связь КПСС с другими коммунистическими партиями и внешняя политика государства. От него во многом зависели КГБ и Прокуратура СССР, которые являлись орудиями идеологической борьбы (прежде всего!). Суслов возглавлял борьбу с движением диссидентов, принявшим широкие формы в 60–70-е годы. Он не выпускал из своих рук творческие организации писателей, художников, музыкантов, журналистов, работников кино, не забывал руководить театром и эстрадой. Разумеется, возглавлял всесоюзную систему партийного просвещения, контролировал систему образования, издание учебных пособий и многое-многое другое, включая даже церковные дела.

Как уже отмечалось выше, Суслов был организатором всех пропагандистских кампаний (памятные даты, организованные сверху массовые начинания — борьба с «космополитами», освоение целины и т. п.). В качестве главного идеолога он, естественно, отвечал за все проблемы морали и нравственности, в том числе и в высших эшелонах власти. Причем историки отмечают, что поток информации на эту тему шел к нему огромный. На первый взгляд, могло бы показаться странным, что он нередко проявлял непонятную терпимость к проступкам многих представителей государственной и партийной элиты как в центре, так и на местах. Дела о коррупции, взятках, аморальном поведении часто не выходили за пределы его кабинета, где и оседал весь этот компромат. Таким образом он получал дополнительную власть над теми, кто официально не был у него в прямом подчинении. Чтобы вникнуть в подобную ситуацию, не надо далеко ходить за примерами, достаточно вспомнить наше перестроечное и постперестроечное время, когда само понятие «компромат» стало главной фигурой в политических играх.

За три с лишним десятилетия пребывания Суслова в ЦК я не раз имел возможность наблюдать за ним, слушал его выступления, однажды провел с ним полдня за одним заседательским столом. Тогда в ЦК была создана (незадолго до смерти Сталина) так называемая Идеологическая комиссия. На своем первом заседании она обсудила работу журнала ЦК КПСС «Коммунист», а на втором — работу журнала ЦК BЛКСМ «Молодой коммунист», в котором я тогда был зам. главного редактора. Среди членов комиссии запомнились М. Суслов и Д. Шепилов. Первый — своей подчеркнутой невыразительностью, второй, наоборот, — своей яркой, столь необычной для ЦК личностью. Такой имидж в том аппарате считался совсем неподходящим, даже опасным, что вскоре и подтвердила печальная судьба Шепилова, настоящей белой вороны среди черных воронов.

Уже в сороковые годы Суслов производил впечатление «молодого старика» (напомним — родился он в 1902 году). Любопытное впечатление оставляют его фотопортреты. Если сравнить их в 50-е и 70-е годы, то разницы в них почти нет. Но за его стандартным аскетическим обликом скрывалась личность, а не просто человек в футляре, он тщательно и весьма успешно прятал ото всех свою подлинную сущность самовлюбленного властолюбца и демагога. Лично мне удалось уловить один такой момент в его жизни, когда он несколько приоткрылся.

Мой журнал «Огонёк» печатал цветные портреты членов Политбюро размером на целую журнальную полосу по случаю их круглых юбилейных дат. Эти изображения носили подчеркнуто официальный и парадный характер, причем, каждый раз утверждались для нас самими юбилярами. К 75-летию Суслова я послал ему его официальный цветной портрет на утверждение. И в ответ получил его отличную черно-белую фотографию, сделанную всемирно известным французским мастером. Я аж ахнул от удивления. Перезвонил его помощнику, тот справился у Суслова, который еще раз подтвердил свое решение. Что ж! На этой черно-белой фотографии он был похож на изысканного интеллектуала, каким, надо думать, он себя и считал. За долгие годы моей работы в журнале так не поступал ни один член Политбюро! Ни до этого случая с Сусловым, ни после него. Им никак нельзя было выбиваться, выпячиваться из своего общего ряда, таков был неписаный, но железный закон, а вот Суслов в свои 75 лет, стал, похоже, настолько всемогущ, что осмелел и позволил себе проявить свою натуру. Никого и ничего уже не боялся, несмотря на свой сверхосторожный образ жизни.

Я близко приятельски общался с теми пишущими аппаратчиками из ЦК, которые сочиняли доклады и другие документы для членов Политбюро. От них можно было услышать много интересного о наших руководителях, особенно тогда, когда тот или иной руководитель выбывал из Политбюро по той или другой причине. Так, например, Ф. Петренко, долго и много обслуживавший таким образом наших вождей, вспоминал: «Мне представляется, что политическое мышление этого загадочного человека было ортодоксальным и во многом догматичным. Он, между прочим, чуть ли не единственный из всей когорты руководителей, кто читал Ленина. Однако воспринимал в нем скорее букву, чем дух». Петренко и другие из окружения Суслова отмечают, что тот мог легко подогнать к тому или иному случаю нужную цитату, знал, где ее найти. А о его идеологической направленности весьма выразительно высказался историк Д. Волкогонов:

«Сталинский догматизм, наложивший свою диктаторскую печать на общественную мысль, был воинствующим, беспощадным… Особую изощренность в этом деле проявлял Суслов, настоящий идеологический инквизитор, который сумел и после Сталина на долгие годы сохранить теоретические исследования в состоянии застоя. Опуская везде свой идеологический шлагбаум, консервируя сталинизм, Суслов являлся генераторам дуализма, теоретического лицемерия».

Тот же Волкогонов целиком и полностью разделяет высказанное нами выше мнение об огромной (отрицательной, конечно!) роли Суслова в жизни нашей страны во второй половине двадцатого века:

«Худой, болезненного вида человек, ходивший всегда в поношенном костюме, он тем не менее более других ценил жизненные блага. У Суслова было ярко выраженное „шлагбаумное“ мышление: не пускать и не позволять, не потакать. Его побаивались не только люди среднего уровня, но и находившиеся рядом с ним. Тридцать пять лет, начиная с 1947 года, он в качестве секретаря Центрального Комитета заправлял идеологией. Этот человек сделал очень многое для цементирования догматизма в отечественном обществоведении не только при Сталине, но и после него. Главный идеолог партии, однако, не смог за десятилетия своей работы в ЦК выдвинуть хоть сколько-нибудь запоминающуюся, свежую идею или концепцию. Этот человек всю жизнь был хранителем догм сталинизма, а затем, формально отринув Сталина, не переставал всемерно способствовать консервации его старых мифов. Именно Суслов до самой смерти Сталина был одним из самых рьяных пропагандистов сталинских работ, „Краткого курса“, который незаметно, несмотря на все усилия, терял свою „идеологическую силу“».

Слепая, можно сказать, болезненная верность Суслова своему бывшему хозяину давила на всю духовную жизнь общества, принижая и растлевая ее. Главный идеолог с его неизлечимым сталинизмом был вездесущ, его тлетворное влияние проникало всюду. Так, например, мы до сих пор не имеем подлинной, научно объективной истории Великой Отечественной войны, не знаем о ней всей правды. А почему? Уже цитировавшийся выше Волкогонов вспоминает: «Мне пришлось проработать около двух десятков лет в Главном политуправлении Советской Армии и Военно-Морского Флота. Было время, когда в отделе печати Главпура в соответствии с высокими указаниями Суслова и его аппарата просматривались все мемуары». В результате мы до сих пор и не имеем достоверной истории Великой Отечественной войны. Писатель В. Астафьев, участник и инвалид войны, прошедший ее в солдатской шинели, пишет:

«Советские историки в большинстве своем, а редакторы и сочинители „Истории Великой Отечественной войны“ в частности, давно потеряли право прикасаться к святому слову „правда“, ибо от прикосновения нечистых рук, грязных помыслов и крючкотворного пера оно — и без того изрядно у нас выпачканное* и искривленное — пачкается еще больше. Вся 12-томная „История“ создана, с позволения сказать, „учеными“ для того, чтобы исказить историю войны, спрятать „концы в воду“, держать и далее наш народ в неведении относительно наших потерь и хода войны особенно начального ее периода».

Суслова можно смело считать главным негласным редактором этой «Истории», о которой пишет Астафьев. Точно так же дух Суслова остался до сих пор во многих сферах вашей общественной жизни…

Примечательно, что сам Суслов, будучи главным партийным идеологом, не создал абсолютно ничего своего! Не написал ни одной книги. В 1982 году, в год его смерти, у него вышел трехтомник под громким названием: «Марксизм-ленинизм и современная эпоха». Это — его выступления и речи, небольшие статьи. И все! За три с лишним десятилетия. К тому же понятно, что собранное в трехтомнике — плод трудовых усилий его теневых спичрайтеров. Можно только отметить, что все три тома придавлены идеологическим утюгом Суслова, в них нет ни творческой мысли, ни живого слова. В этой связи можно вспомнить весьма показательный случай. В 1972 году сотрудник ЦК партии А. Н. Яковлев (в 80-е годы стал главным идеологом Горбачева) опубликовал в «Литературной газете» свою статью. Она Суслову не понравилась. Он попросил своего помощника выяснить, кто писал эту статью для Яковлева. Вскоре помощник ответил, что тот писал сам. «Что он, Ленин, что ли?» — удивился Суслов.

За долгие годы работы в «Огоньке» я неплохо узнал сусловского помощника В. Воронцова, большого знатока поговорок и афоризмов. Он всегда был под рукой у своего шефа, всю его карьеру, но Суслов никогда не оснащал свои выступления хотя бы чужими, но живыми словами. А вот Воронцов не просто собирал афоризмы, но и в изобилии их издавал. Выпустил немало толстых сборников, на обложке которых красовались такие названия, как «Мудрые мысли» и т. п., при этом на той же обложке всегда стояло: «В. Воронцов», как будто это его авторская книга! Разумеется, он же и получал за это гонорары. Мало этого. На все эти сборники в центральной печати регулярно появлялись рецензии, разумеется, хвалебные, а сами издания по своей полиграфии были просто роскошными. Суслов помалкивал по поводу этих сборников и рецензий на них…

В те годы, названные застойными и застольными, правивший тогда Брежнев все больше и больше склонялся к тому, чтобы не возвращаться к критике сталинского режима, в то же время он всячески способствовал раздуванию собственного культа. Первую скрипку в этом деле играл Суслов. Наступил его звездный час! Партийному эпикурейцу, отчаянному жизнелюбу Брежневу было не до государственных и партийных дел. Силен он был только в цековских интригах. Достигнув по воле случая высшей власти, он окружил себя своими людьми такого же пошиба, они тоже умели хватать жирные куски из государственного пирога. Что же касается Брежнева, то ему просто времени на привольную жизнь не хватало. Вот его увлечения: вино, женщины, домино (часами играл в эту «мудрую» игру!), иностранные автомашины (десятками их коллекционировал!), хоккей (все основные матчи смотрел), охота, рыбалка. Но главным его увлечением была его собственная персона. Пребывание Брежнева на посту, который в свое время занимал Сталин, лишний раз доказало, как в ходе истории трагедия превращается в фарс. Он навесил на себя десятки орденов и медалей, его портреты наперегонки рисовали художники, а мы в «Огоньке» были обязаны все их печатать. И все они были бездарными! Зато художники грели руки на этом. И всем этим безобразием руководил Суслов. Он организовал Брежневу такие юбилеи по поводу 70 и 75-летия, каким позавидовал бы и Сталин. По случаю 75-летия Суслов лично вручил Брежневу четвертую по счету и третью за последние пять лет Звезду Героя Советского Союза (за что, спрашивается?!). Кроме того, он имел и Звезду Героя Социалистического Труда. Нацепили на него и Орден «Победы»! Снова — за что?! В войну он был не полководцем, а полковником-комиссаром. И все ему было мало!

Апофеозом этой постыдной вакханалии, режиссером которой был Суслов, стало торжественное провозглашение Брежнева первым писателем страны. Группа ведущих публицистов во главе с известинцем А. Аграновским (под общим сусловским руководством) написала за Брежнева его «мемуары», которые были названы вершиной философской мысли и литературного мастерства. По команде Суслова вся страна должна была не только славить, но и изучать «мемуары» Брежнева. Точно так же по команде ЦК партии в стране всенародно изучались «научные труды» Сталина. В своем «писательском мастерстве» Брежнев превзошел самого Сталина, поскольку был официально и торжественно принят в члены Союза писателей!

Из других конкретных дел серого цековского кардинала нельзя не упомянуть вторжения наших войск в 1968 году в Чехословакию для подавления там национально-освободительного движения. В то время Суслов вовсю верховодил и в области внешней политики (на пару с А. Громыко, министром иностранных дел еще сталинской выучки) и без труда убедил Брежнева в необходимости такой акции. После этого реставрация сталинизма в нашей стране стала приобретать еще более конкретные формы. Власть жестоко травила академика А. Сахарова, бросала в концлагеря и в психушки инакомыслящих. В 1970 году был разогнан главный печатный орган свободомыслия в СССР — журнал «Новый мир», которым руководил А. Твардовский.

Суслов не просто фальсифицировал историю сталинского правления, но и упорно воссоздавал его дух. Как это ни парадоксально, история сохранила до наших дней удивительный документ — письмо Суслову, подписанное нашими художниками (около ста подписей!), которые, видно, были доведены до полного отчаяния. Тогда, в 1974 году, оно, разумеется, не стало известно общественности, но было опубликовано в 1990 году. Вот цитаты из него:

«…Искусство ведь, как река, — его не остановят ни Ваши плотины, ни железобетонное русло запретов и разрушений, по которому Вы с завидным упорством пытаетесь направить его вспять. Самое страшное, что все это делается Вами сознательно с единственной целью — лишить русского человека духовной жизни, превратить его в робота, способного выполнять самое нелепое и жестокое Ваше желание. Ваша установка на примитивизацию советской культуры, на пропаганду убогих идеалов и отрицание сложности духовных интересов советского человека. Ваш основной идеологический принцип — принцип оглупления народов СССР, позволяющий Вам создавать почву для нарушения всех законов нормальной жизни человеческого общества… В представлении народа Вы связаны прежде всего с оправданием и проведением в жизнь культа личности в худших его проявлениях. Наука? Но Вы бесконечно далеки от нее. Демагогические фразы, подтасовки, волюнтаристские обобщения, не имеющие ничего общего ни с теорией исторического материализма, ни с действительной жизнью советского общества, — вот весь Ваш „научный“ багаж, а с ним сейчас занимать такой пост, товарищ Суслов, нельзя.

С 1939 года Вы находитесь у кормила руководства идеологией. Именно Вы являетесь автором идеологической версии культа личности, вызвавшего злейшие нарушения закона и права… Неужели Вы не видите всего того вреда, который причинили и продолжаете причинять Советскому государству? Хватит издеваться над советским народом!.. МЫ ТРЕБУЕМ, ЧТОБЫ ВЫ УШЛИ В ОТСТАВКУ!»

Казалось бы, что людям, решившимся на такой отчаянный шаг, подавившим в себе наш вечный страх перед террором власти, логичнее было бы послать это письмо прямо на имя Брежнева, но они хорошо знали: именно Суслов был тогда в ответе за все, что они проклинали в своем послании. Бывший ответственный сотрудник ЦК В. Печенев в своих воспоминаниях свидетельствует, что мнение Суслова для Брежнева было решающим: «„А что по этому поводу Миша считает?“ — обычно спрашивал Брежнев при обсуждении спорных вопросов, имея в виду Суслова».

Биографы Суслова, Р. Медведев и Д. Ермаков, пишут по этому же поводу: «Наверное, одной из составляющих основ „реального социализма“ был незыблемый авторитет личной власти. Суслов всячески способствовал прославлению заслуг Генерального секретаря Брежнева перед советским народом, созданию мифа о ярком мыслителе, писателе и полководце. Раздуваемый им же культ Брежнева Суслов использовал в своих интересах. Вообще характер взаимоотношений между Сусловым и Брежневым к середине 70-х годов существенно изменился: ушли в прошлое прежнее недоверие, подозрительность и некоторое соперничество. Отношения достигли полной гармонии. Леонид Ильич полностью доверял Суслову, а порой и просто не мог обойтись без его мудрого, взвешенного совета».

Незадолго до конца своей жизни Суслов успел как бы подвести итоги своих усилий по реабилитации культа Сталина и продолжению его дела в новых исторических условиях. Для этого он воспользовался столетием своего кумира, которое отмечалось у нас в 1979 году под руководством Суслова. Выражаясь партийно-бюрократическим языком, Суслов, видимо, решил вообще «закрыть» вопрос о возможности критики сталинизма, покончить с критикой в адрес Сталина, восстановить его на пьедестале. Это его намерение четко было выражено в «Правде» от 21 декабря 1979 года: «Партия дала исчерпывающую оценку деятельности Сталина… Деятельность Сталина необходимо рассматривать в связи с конкретной исторической обстановкой… В борьбе за победу социализма огромную роль сыграли руководящие кадры Коммунистической партии и Советского государства… В этой политической и идейной борьбе Сталин приобрел большой авторитет и популярность…» В той же статье говорится и о «некоторых ограничениях внутрипартийной и советской демократии, неизбежных в обстановке ожесточенной борьбы с классовым врагом и его агентурой…» Ловко сказано! Это — о массовом терроре, сгубившем миллионы и миллионы ни в чем неповинных людей! Причем, Суслов столь цинично разошелся не случайно, не только в год столетия Сталина, воспользовавшись круглой датой. Нет, это был его, повторяем, постоянный курс за все три с лишним десятилетия, когда он командовал идеологией. Так, например, в тезисах партии к 100-летию Ленина, опубликованных в 1969 году и составленных, разумеется, под диктовку Суслова, утверждалось: «Партия отвергает любые попытки направить критику культа личности и субъективизма против интересов народа и социализма, в целях очернения истории социалистического строительства, дискредитации революционных завоеваний, пересмотра принципов марксизма-ленинизма». Это уже не в целях поворота вспять, а угроза тем, кому это не нравится!

В конце 1979 года Суслов внес свой последний, можно сказать, смертельный вклад в самоубийственную политику КПСС: под его нажимом началась наша агрессия в Афганистане, которая и привела Советский Союз к катастрофе. Очевидцы вспоминают, как накануне принятия этого рокового решения, в самый решающий момент Брежнев взял телефонную трубку: «Михаил Андреевич, не зайдешь ли ко мне? Есть потребность посоветоваться». Суслов тут же зашел и решительно заявил: «В сложившейся обстановке, видимо, нужно принимать решение срочно… А на ЦК обсудим позднее». Так келейно и цинично был решен вопрос о самом роковом шаге.

Известный историк Р. Медведев так высказался о судьбе Суслова: «Старший идеолог, каким был Сталин, готовился уступить место младшему, когда понял, что его собственное время подходит к концу… Суслов сумел добавить Сталину еще около 20 лет активной жизни после смерти самого Сталина». Вывод верный, но не совсем точный: не 20 лет, а гораздо больше! И этот добавочный срок на смерти Суслова никак не оборвался.

Нет, недаром Суслов был похоронен в 1982 году на Красной площади в Москве с такими почестями, каких со дня похорон Сталина не удостаивался ни один из умерших руководителей партии и государства.

Однотипные памятники-близнецы Сталину и Суслову стоят рядом на главной столичной площади, превращенной большевиками в кладбище. Зловещий символ! Пока он существует, нам не вырваться из оков нашего недавнего прошлого.

Сталинско-сусловская идеология надолго пережила своих создателей и взята на вооружение современными ретроградами. Так, в апреле 2002 года политолог Кагарлицкий писал в газете «Известия» об этом феномене: «Я перевел на английский некоторые высказывания Зюганова, и это вызвало на Западе полный остракизм: он излагает идеи, которые в Европе и США однозначно считают фашистскими». Как тут не вспомнить известный афоризм Г. Бёлля: «Коммунизм — это фашизм для бедных».

Продолжение следует?..

У нас в стране свободно издаются сотни газет, журналов, брошюр и книг не только большевистской, но и явно фашистской ориентации. Четкую границу между ними зачастую провести трудно, в большинстве случаев такие издания объединяет их общая красно-коричневая направленность. С тех пор как в октябре 1993 года российские большевики и нацисты вместе пытались совершить государственный переворот, их родство стало секретом Полишинеля.

Из всех печатных выступлений такого толка в самых разных жанрах выделяется один фундаментальный труд (несколько томов!), в котором сфокусированы пропагандистские потуги сталинистов и которому пока нет в этом смысле равных. Это — роман Ивана Стаднюка «Война». С художественной точки зрения его не отнесешь даже к второсортной литературе, это всего-навсего пропагандистская акция, попытка в беллетристической форме самым решительным образом исказить историю войны по коммунистическому шаблону. Но за этим замыслом стоит более серьезная идеологическая провокация, о которой и пойдет речь и которая показывает, как далеко заходят сталинисты в своих попытках повернуть историю вспять.

Случилось так, что роман создавался на моих глазах, поскольку Стаднюк работал в течение нескольких лет заместителем главного редактора журнала «Огонек», то есть был моим коллегой (в редакции всегда было два заместителя главного). В годы войны он был политруком, сотрудником военной печати, потом начал пописывать прозу. В нем не было той вызывающей агрессивности, какой обычно отличаются многие воинствующие сталинисты. Он был спокойным и благожелательным человеком, без начальственных и прочих комплексов, занимался своей прозой и никому не мешал. У меня с ним были ровные деловые отношения. Начиная работу над «Войной», Иван со мной своими творческими планами не делился (зная мои взгляды), но рассказывал о тех любопытных обстоятельствах, при которых взялся за роман.

О начале работы над ним я узнал одним из первых. Словно на крыльях, Иван влетел в мой кабинет и, захлебываясь от восторга, начал рассказывать мне о том, что познакомился с В. Молотовым. Для него, в прошлом простого деревенского парня и скромного армейского политрука, это была встреча с живым богом. И я убежден, что она не была случайной. Не знаю, понимал ли это Иван, наверное, понимал. К тому времени, в 60-е годы, Молотов уже много лет писал свои воспоминания, находясь в опале и сидя у себя на даче.

Что бы он там ни писал, о публикации в то время речи быть не могло. Вот Стаднюка и свели с ним, чтобы под видом беллетристики о войне протащить в печать многое из молотовских мемуаров. Заварил эту кашу третьестепенный поэт Ф. Чуев, друг Молотова и самый, пожалуй, воинствующий сталинист из московских литераторов. Сам Стаднюк так писал о своей долгой совместной работе с Молотовым: «Молотова более или менее смело пишу „изнутри“, так как встречаюсь с ним, подолгу беседую, ощущаю его характер, и, что важно, он потом читает написанное мной и выражает к нему свое отношение».

Очень важное признание! Из него следует, что Молотов был для Стаднюка не просто источником информации и своего рода соавтором, но и — редактором, даже, можно сказать, цензором!

Молотов — известная фигура в советской истории. Много лет он официально числился вторым после Сталина человеком. При этом еще с ленинских времен среди партийной элиты Молотова звали «каменной задницей». Он был самым правоверным ортодоксом, самым твердокаменным сталинистом и типичным канцелярским клерком, исполнительным казенным чиновником. Даже когда Сталин посадил за решетку его жену (ее Молотов очень любил), он остался все тем же безропотным слугой своего свирепого хозяина.

Итак, Стаднюк начал регулярно встречаться с Молотовым на его даче, они беседовали часами, о чем Иван не раз мне рассказывал. Он расспрашивал опального политика, тот отвечал, знакомил со своими мемуарами, идеи которых и должны были оплодотворить военную хронику Стаднюка. Не знаю, что думал по этому поводу сам Иван, но было ясно, что под военно-историческим соусом готовились воспоминания самого главного из оставшихся в живых сталиниста. Беллетристическая форма оказалась плохо скроенной ширмой, за которой к читателю протащили молотовские идеи. Результат оказался чудовищным! Вот как вспоминает об этом известный историк и публицист Р. Медведев: «Первая часть романа „Война“ И. Стаднюка вышла в свет в конце 1970 года и вызвала сразу же весьма обоснованные и резкие отзывы многих читателей и интеллигенции. Достаточно сказать, что в этом романе не только крайне искаженно представляется обстановка предвоенных и первых месяцев войны, но недвусмысленно и кощунственно оправдываются жестокие сталинские репрессии против лучших военных кадров страны. О Тухачевском, Якире или Уборевиче Стаднюк пишет так, как будто все они не были давно уже реабилитированы. Конечно, Молотов мог быть доволен».

Будучи человеком весьма осведомленным, Медведев не зря упоминает Молотова. Стаднюк вспоминал: «За двадцать лет (!) я частенько утруждал Вячеслава Михайловича Молотова своими звонками и визитами. Несколько раз он бывал у меня на даче в Переделкине…» Вот какую роль сыграл Молотов в создании романа!

Едва ли найдется другой такой же пример столь монументальной лжи на крови миллионов. Но и такая кровь не остановила эту ложь, за которой Молотов и Стаднюк пытаются скрыть чудовищные преступления и хроническое недомыслие сталинской верхушки. Так, они всячески стараются преуменьшить наши чудовищные жертвы, чтобы обелить и прославить Сталина, его полководческий гений. Есть что скрывать и самому Молотову, возглавлявшему в то время нашу внешнюю политику, одновременно коварную и бездарную.

В романе «Война» два главных героя — Сталин и Молотов. А главная цель книги — представить их крупнейшими и мудрейшими политиками XX века. Такой безнадежный, но категорический посыл обрекает обоих сочинителей на ложь и фальсификацию. Книга начинается с какого-то безоглядного, отчаянного и беззастенчивого искажения всем уже известной истории нашей войны с Финляндией 1939–1940 годов. Описывать ее так, как это сделано в романе «Война», в наши дни мог, наверное, только один человек на белом свете — Молотов: воздать славу тому, что стало нашим позором!

Повторяем, что цель у всей этой писанины одна — воздать должное гениальности и государственной мудрости Сталина: «Все в этом мире, — пишут Стаднюк и Молотов, — находится в естественной связи причин и следствий. И Сталин как выдающийся марксист понимает это лучше нас и понимает, что ничего свыше предопределенного нет и быть не может. На всякие события можно и нужно влиять. Я очень твердо верю в трезвый рассудок Сталина, в дальновидность Политбюро и правительства».

Не будем вдаваться в смысл этой «философии», но сам Стаднюк так не говорил и не писал, это, выражаясь по-современному, — ген молотовских мемуаров, заложенный в основу романа. А вот характерный пример молотовско-стаднюковского стилевого сплава, а заодно и лишний пример того, как беспардонно искажается в книге правда истории: «Вот она, Финляндия, загадочная страна лесов и озер. Что тебя, северная суровая соседка, получившая независимость из рук Ленина, толкает к нашим недругам и влечет в пучину раздоров… Над Ленинградом грозно изогнулась трехполосная девяностокилометровой глубины линия Маннергейма… А советское руководство взывало к разуму Финляндии. Велись переговоры, чтобы принять меры для обоюдной безопасности… Но все случилось по-иному. У истории свои превратности. Реакционные правители Финляндии не захотели внять голосу разума. Не уклоняясь от переговоров, они провели всеобщую мобилизацию и развернули свои войска на границе с СССР. Их замысел был прост: отказав Советскому Союзу во всех его предложениях, быстрее спровоцировать войну и сковать главные силы Красной Армии на линии Маннергейма до подхода союзных войск, а затем превосходящими силами перенести военные действия на советскую территорию».

Все это — убогая ложь и фальсификация, но еще больше поражает, пожалуй, «художественность» самого литературного текста. Что же касается смысла, то изложение исторических событий и их толкование в романе могут вызывать только изумление. Понятно, что как политрук Стаднюк настоящего образования не имел никакого, с него взять нечего. Но как Молотов мог наговорить ему столько небылиц и глупостей?! Вот такой пример.

Один из героев книги, крупнейший военный ученый Романов лежит в больнице в канун Великой Отечественной войны и размышляет таким образом (будучи при этом абсолютно в здравом уме): «Снова четко проступает на потолке, будто на фотографической бумаге в проявителе, карта. Нил Игнатович видит, как оживают на ней синие стрелы с остро отточенными наконечниками; взяв начало в глубинах Англии и Франции, они пересекают Северное море, Норвегию, Швецию и хищно устремляются через Финляндию к советским границам… Именно так планировалось перебросить английские и французские войска для войны с СССР (идет 1941 год, Англия и Франция уже завязли в войне с Германией, им приходится туго. — В. Н.). Вторжению на территорию Советского Союза должно было сопутствовать нападение с юга — со стороны Балкан и Ближнего Востока…»

Да, да! В этом самом месте романа речь идет о лете 1941 года, завтра Германия нападет на СССР, а великий военный специалист все еще размышляет о нападении на нас со стороны… Англии и Франции, причем через… Скандинавию!!! И этот бред широко издается у нас в 70-е годы! Понятно, что Молотов только так может оправдать нашу агрессию против Финляндии, но как наши издательства публикуют эту ахинею через тридцать с лишним лет после войны?! Причем лидером среди издательств в этом деле выступает наше Военное издательство.

Как известно, Сталин перед Великой Отечественной войной уничтожил примерно девять десятых высшего командного состава Красной Армии. Молотов и Стаднюк касаются этой трагической темы так: «Очень страшно, особенно в канун неизбежной войны, когда на постах главных военачальников, ну, пусть не на всех, могли оказаться или прямые враги — предатели нашего дела, мнящие о другом лике жизни и прельщаемые надеждами на еще большую власть, или просто люди без достатка ума, без чувства долга, снедаемые гигантским самомнением…»

Сколько же в этом удивительном словоблудии скудоумия и жестокости! И в связи с этой темой надо отметить, что среди исторических лиц в романе нет Берии. Молотов и Стаднюк решили обойтись без него, чтобы выгородить Сталина. Соавторы касаются темы репрессий весьма «глубокомысленно»! «Виноватые ведь тоже были, как было „шахтинское дело“, предательство Троцкого и Бухарина, убийство Кирова… И трагедия безвинных берет начало в виновности виноватых…» Эти выделенные соавторами слова уже едва ли кто сможет превзойти как пример душевной тупости, подлости и лицемерия. Но и этого оказывается мало! Молотов и Стаднюк никак не могут успокоиться в своем стремлении разъяснить причины сталинского террора: «Необоснованный арест, вздорные обвинения в шпионаже на иностранную разведку, состряпанные затаившимися врагами Октябрьской революции, которые мечтали о возвращении старых порядков, обретении утерянных богатств и с этой целью делали все возможное, чтобы ослабить командный состав Красной Армии, внести разлад в ряды партии и ее руководство. Много несчастий принесли они народу… Но Константина Рокоссовского не сломили, не поселили в его сердце злобу и обиду. Он хорошо понимал глубинный смысл происходящего».

Нет, нормальному человеку не понять «глубинного смысла» этих блудливых авторов! Смысл этот весь на поверхности. Чего в нем больше — глупости или цинизма? О моральном облике и политической ориентации вельможного мемуариста и его литературного помощника немало говорит и такая мысль: «Когда на Западе стала громоздиться туча войны и было неизвестно, надвинется ли она и разразится ударами пушечного грома или пока только бросит зловещую тень на советско-германские отношения…» Как же их обоих беспокоит возможная «зловещая тень» на союз с фашистами!

Но главная цель соавторов, повторяем, снова возвести Сталина в гении. Правда, при отсутствии творческих задатков их сочинение выглядит настолько убого, что они, по-моему, сами того не ведая, создают достаточно карикатурный образ вождя и полководца. Вот, например, такая сцена заседания политбюро (подобных сцен в романе немало):

«— Да, не хватило времени, просчитались в сроках (это говорит Сталин в начале войны. — В. Н.) А ведь взвешивали, казалось, буквально все и демонстрировали свою искренность в стремлении к миру. Мы не собирались ни на кого нападать и следовали известному принципу, согласно которому искренность в политике и дипломатии есть матерь правды и вывеска честных людей… Однако на какое-то время позабыли, что у них и у нас разные меры веса, разная правда и разное понятие о честности. Вот и просчитались…»

Поражает не только лицемерие этой реплики, но и ее стиль, это будто цитата из газеты «Правда» тех времен. Едва ли Сталин именно так говорил со своими подручными, здесь мы, скорее всего, имеем дело с корявым молотовским пересказом, отредактированным к тому же Стаднюком. Таким же стилем отличаются и другие монологи и диалоги книги. Вот еще одна реплика Сталина, якобы обеспокоенного проблемой честности в политике: «… Ведь до сих пор английское правительство держит в строгой тайне, зачем к ним прилетел Гесс и какие они ведут с ним переговоры. А при честной политике об этом уже должен знать весь мир…» (???) Таких благоглупостей в романе хватает.

Подводя итоги своей работы над романом, Стаднюк еще раз подчеркивает: «Иные критики (они есть и среди читателей), не решаясь отрицать права писателя на тенденциозность в своем творчестве, все-таки корят роман „Война“ за его тенденции, и мне доставляет удовольствие сказать им, что партийная тенденциозность присуща и моему мироощущению». Содержание книги и без такого признания говорит само за себя. Это, повторяем, — плохо замаскированные под военную хронику мемуары Молотова.

А как пришел к своему роману Стаднюк? Его пример — лишнее доказательство, что к реакционному направлению в литературе обычно прибиваются бесталанные писатели. Но в данном случае есть еще дополнительные объяснения. Накануне Великой Отечественной войны Стаднюк был курсантом Смоленского политического училища и, как он сам вспоминает, «писал рассказы о воинских подвигах», «рассказы читал на занятиях, которыми руководил ныне широко известный поэт, публицист и прозаик Николай Грибачев». Далее Стаднюк вспоминает: «После войны я как кадровый военный остался для продолжения службы в армии. Осенью 1945 года был направлен в Симферополь для работы в газете „Боевая слава“ Таврического военного округа. Там при областной газете „Крымская правда“ стал посещать занятия литературного объединения, которым руководил Петр Павленко». И наконец в добавление к сказанному выше цитата из редакционного примечания к роману «Война»: «Первая книга романа „Война“ была закончена автором в начале 1969 года и опубликована в журнале „Октябрь“ (№ 12 за 1970 год). Большую роль в ее публикации сыграл тогдашний редактор журнала Всеволод Кочетов».

Итак, выстраивается определенный и очень характерный ряд: Грибачев, Павленко, Кочетов. Все трое — самые заядлые сталинисты в советской литературе, главные подручные партии в ней. Похоже, они весьма преуспели в роли литературных наставников Стаднюка. Характерна и судьба романа «Война». Начав свой путь с кочетовского «Октября», он по ходу его написания публиковался в просталинском черносотенном журнале «Молодая гвардия» и, разумеется, не раз издавался в Военном издательстве, до нашего многомиллионного читателя книгу Стаднюка донесла «Роман-газета», ставшая на много лет оплотом литературной реакции…

В застойные брежневские годы роман Стаднюка стал знаменем сталинистов, которые мечтали о реванше за хрущевскую оттепель. У них были на то основания хотя бы уже потому, что власти осыпали Стаднюка своими милостями, а в 1983 году он получил за роман Государственную премию СССР (бывшую сталинскую, награда нашла своего героя!). Примечательно, что власти изменили свое отношение к опальному Молотову, о нем снова благожелательно заговорили на самом верху, начали упоминать в прессе, а в 1984 году он был восстановлен в партии, откуда был исключен при Хрущеве. Остается добавить, что воспоминания Молотова все же были опубликованы в Москве в 1991 году (книга «Сто сорок бесед с Молотовым», записанных Ф. Чуевым, уже упоминавшимся выше). Это большая книга на 600 страниц, в ней Чуев сообщает, что у него имеется пять тысяч страниц таких бесед, то есть примерно в пять раз больше, чем в этом вышедшем издании. Роман «Война» и эти воспоминания по своему духу схожи, как сиамские близнецы. В своем вступлении к молотовским мемуарам Чуев пишет: «В нашей семье Молотов был, пожалуй, наиболее уважаемым из всех тогдашних руководителей. Сталин — само собой. Сталин был богом. Выше его не было никого ни по должности, ни в сердце…»

В чуевских «Беседах» с Молотовым прежде всего поражает безразмерная воинствующая ложь. Вот, например, заходит речь о договоре между Сталиным и Гитлером:

«— На Западе упорно пишут о том, что в 1939 году вместе с договором было подписано секретное соглашение.

— Никакого.

— Не было?

— Не было. Это абсурдно».

Что это?! Старческий маразм? Или же типично большевистская ложь, несмотря ни на что?.. Еще пример:

«— Я слышал такой разговор, что Сталин и вы дали директиву органам НКВД применять пытки?

— Пытки?

— Было такое?

— Нет, нет, такого не было…»

А вот как относился Молотов к массовому террору при Сталине: «Никогда не жалел и не жалею, что действовали очень круто… 1937 год был необходим… Я не считаю, что реабилитация многих репрессированных была правильной… В основном пострадали виновные…»

Умер Молотов в 1986 году, ему было 96 лет. На его похоронах выступали Стаднюк и Чуев… Как известно, в Германии по закону сажают за решетку тех, кто искажает правду о нацистском режиме, утверждает, что не было концлагерей, душегубок и т. п. А у нас огромными тиражами издаются «Война» Стаднюка и «Беседы» Чуева…

И чем дальше уходит эпоха Сталина, тем все громче заявляют о себе наши сталинисты (а заодно с ними и доморощенные российские фашисты). И те и другие лезут в органы власти, свободно и широко пропагандируют свои взгляды. Вот еще одно из многих красно-коричневых изданий, солидная на вид книга, в ней более 400 страниц, называется она весьма витиевато: «Ренегат Горбачев. Альянс двурушников. Ядовитая чаша Яковлева». Написал ее Л. Ефремов, бывший первый секретарь Ставропольского обкома КПСС. Сей труд вышел в 1996 году. В нем, в частности, говорится: «Горбачев в качестве секретаря ЦК КПСС по сельскому хозяйству выезжал в Канаду. Там его чрезвычайно тепло встретил посол СССР А. Н. Яковлев… Он, как я думаю, внушил Горбачеву представление о преимуществах и прелестях буржуазного образа жизни. Горбачев, вдохновленный идеями Яковлева, не дал себе труда глубоко разобраться в этих вопросах»; «Яковлев оказал мощный прессинг на будущего нашего генсека. Абстрагируясь от классового подхода, навязал Горбачеву ложные представления о капиталистическом рае…» И так далее… Много нехорошего написал Ефремов о Горбачеве и Яковлеве, но есть у него и другие соображения: «И. В. Сталин зорко следил за чистотой партийных рядов»; «Недопустимо, чтобы такой „ученый“-гном, как Яковлев, всю жизнь и деятельность И. В. Сталина обмазывал дегтем»; «Не думаю, что Сталин, так утверждает Яковлев, лично организовывал и руководил судебными процессами над оппозиционерами»; «Партия провела необходимую идеологическую работу против космополитов…».

Любопытны высказывания Ефремова и на международные темы: «Яковлев раскопал какие-то аргументы, оправдывающие претензии Литвы, Латвии, Эстонии о будто бы насильственном их присоединении к Советскому Союзу… Яковлев умышленно исказил достоверные факты и документы о добровольной просьбе прибалтов войти в Советский Союз, ясно, что Литва, Латвия и Эстония добровольно вошли в состав Советского Союза по воле своих народов». Все это пишется в 1996 году!

Но мало этого. Вот еще мысли Ефремова: «Демонтировав „Берлинскую стену“, по сути разрушив государственную границу ГДР, империалистические вандалы совершили грубую диверсию против социалистического немецкого государства»; «Глашатаи „нового мышления“ разрушили социалистический строй Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии, совсем недавно процветавших стран социалистического содружества»; «Горбачев и Яковлев принесли извинения Польше за расстрел якобы нашими карательными органами враждебных нам польских офицеров в Катынском лесу».

Пожалуй, хватит цитат. Коммунистам, как говорится, «все божья роса». Ничего не хотят видеть, ничего не хотят признавать! И не задумываются о том, насколько идиотски они при этом выглядят. Но это их дело. Вопрос в том, почему у нас все это печатается? То, за что на Западе сажают в тюрьму…

Знакомясь с подобными заявлениями, мы спокойно наблюдаем, как коммунизм и фашизм не только мирно соседствуют в современной России, но и тянутся друг к другу! Легко заметить, что в российских нацистских изданиях практически исчезли нападки в адрес коммунистов. В свою очередь коммунисты в Государственной Думе проваливают все предложения с принятием закона против фашизма. К исходу 1999 года они уже четыре (!) раза голосовали в Думе против этого закона.

Как известно, Московская городская дума направила в Госдуму проект федерального закона, по которому должна быть установлена уголовная ответственность «за публичное оправдание, одобрение, восхваление либо отрицание или грубое преуменьшение преступлений нацистского, фашистского и иных режимов, которые совершали акты геноцида, преступления против мира, военные преступления и преступления против человечности, а равно публичное восхваление либо попытки оправдания деятелей этих режимов, признанных преступниками по решениям международных трибуналов».

Разумное, казалось бы, предложение. Но оно думским коммунистам не по душе, в том числе и А. Лукьянову, председателю Комитета по законодательству и судебно-правовой реформе Госдумы. Этот старый партийный царедворец так ответил на предложение Московской городской думы: «… В связи с изложенным, Комитет по законодательству и судебно-правовой реформе рекомендует данный проект к отклонению». Что ж! В свое время такие речи, подобные лукьяновским, уже звучали! В 1939 году, когда Гитлер и Сталин заключили дружественный союз, министр иностранных дел СССР Молотов, выступая перед Верховным Советом, заявил: «Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это — дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за „уничтожение гитлеризма“».

Вот как коммунисты умеют выворачиваться наизнанку, когда им это нужно! Достойному молотовскому ученику Лукьянову, юристу по образованию, видимо, неведомо, что по законам Германии, Франции, Австрии, имевших дело с фашизмом, считается уголовно наказуемым не только пропаганда фашизма, но также «отрицание нацистских преступлений, геноцида, уничтожения евреев в газовых камерах». Да, таковы сегодня законы на Западе. А у нас?! Московская фашистская газетенка «Штурмовик» открыто пишет так, что сам Гитлер позавидовал бы! Вот несколько цитат из «Штурмовика»:

«Если ты ниггер или косой, хачик или еврей, — расплатой за твой облик будет очередь хороших ударов по разным частям тела».

«Настоящие Русские Националисты уже давно ответили на два извечных вопроса Российской истории: Кто виноват? — Жиды! Что делать? — Мочить!»

«Самым главным нашим врагом является не казах и не жид, а Русский, продавшийся всем этим мразям. Мы будем истреблять всех, кто против нас!»

«Если понадобится потопить в крови два миллиарда инородцев и иноверцев, мы колебаться не будем».

Люди, вернее, нелюди, пропагандирующие подобные взгляды и действующие согласно им, спокойно живут среди нас, для них в России закон не писан!

В связи с разгулом у нас сталинизма и фашизма не может не обратить на себя внимания и такой удивительный факт: оказывается, и сегодня, через полвека после смерти Сталина, у нас не рассекречен его личный архивный фонд. Об этом поведала наша пресса на исходе 1999 года. Среди многих сотен дел, связанных непосредственно с деятельностью Сталина, находятся такие, как «Дело врачей», «Катынское дело», «Корейская война», переписка Сталина с его главным опричником Ежовым…

Оказалось также, что кто-то изъял из сталинского фонда много документов, в том числе медицинский журнал о ходе болезни и смерти вождя, который велся со 2 по 5 марта 1953 года. Кто-то основательно подчистил важнейший архив, которому цены нет! По этому поводу академик-секретарь отделения Российской академии наук А. Фурсенко свидетельствует: «В делах — следы разорванности. Это — результат проведенного в 90-е годы, в том числе в последний период, интенсивного переформирования… Нигде, ни в одной стране мира подобного рода действия невозможны. Они противозаконны. В данном случае это сделано не только непрофессионально, но выглядит как сознательная попытка затруднить ученым доступ к документам и их изучению…»

Снова встает вопрос: почему все это происходит? Да потому, что эра Сталина у нас никак не может завершиться, практически она еще продолжается. Вот такой, например, факт из моего общения с А. Яковлевым, главным идеологом горбачевской перестройки, о котором выше уже не раз упоминалось.

Среди множества иностранных визитеров, зачастивших в журнал «Огонек» в годы горбачевского правления (а значит, и яковлевского), к нам в редакцию приехала группа сотрудников французского журнала «Актуэль». Три дня они провели в наших стенах. Главному редактору Коротичу, как всегда, было некогда, и заниматься с ними пришлось мне. В результате они посвятили «Огоньку» в одном из своих номеров 26 страниц текста и фотографий, обильно меня цитировали и при этом почему-то назвали главным редактором журнала. Как только этот номер «Актуэля» дошел до Москвы, мне позвонил Яковлев и поинтересовался, когда это я стал главным редактором «Огонька» без его ведома. Затем он в ходе нашего долгого разговора подробнейшим образом изложил мне историю о том, как и почему его направили в 70-е годы послом в Канаду, освободив от высокой должности в ЦК партии. Для обычного делового телефонного разговора он был в тот раз слишком многословен, и у меня осталось весьма странное впечатление от нашей беседы. Ведь он, думаю, должен был понимать, что мне-то подробности его выдворения из ЦК давно хорошо известны, а он зачем-то все это вспомнил и мне изложил. Говорил он со мной по «вертушке», правительственному телефону, который в одном экземпляре наличествовал в нашей редакции и который, разумеется, прослушивался и записывался. Значит, ему зачем-то это было нужно! Что Яковлев! Мой главный редактор Коротич рассказывал мне, как сам Горбачев в своем кабинете говорил на невидимую аудиторию, то есть на запись, на прослушивающее устройство.

Я бы не рискнул приводить этот факт здесь со слов Коротича, если бы он сам не повторил позже этот рассказ на газетных страницах. Вот отрывок из его интервью «Московскому комсомольцу» в сентябре 1991 года, то есть сразу после ухода из «Огонька». Ему был задан и такой вопрос:

«— Вы вынуждены были ходить на ковер и к Крючкову (тогдашний глава КГБ. — В. Н.), и к Горбачеву. И, помнится, рассказывали, что у вас создавалось впечатление: отчитывая вас матерными словами, Михаил Сергеевич слишком отчетливо артикулировал, очень громко и раздельно произнося брань и — намекали вы — стараясь, чтобы запись на засекреченную пленку получилась отчетливой. Вы по-прежнему считаете, что Горбачеву приходилось работать под колпаком КГБ?

— Не знаю, не знаю, — отвечал Коротич. — Я убежден, что он прослушивался. И знал об этом. Когда он орал на меня, это было так на него не похоже. В этом было что-то непонятное. „Лигачев уже семнадцать лет в ЦК, я в нем уверен, — шумел Михаил Сергеевич. — Ты что, учить меня будешь, кто мне друг, а кто враг?“ — спрашивал он, срываясь на крик, но с совершенно спокойными и доброжелательными глазами. А я давился бутербродами с вареной колбасой, которыми он меня угощал, и ничего не соображал. Потом уже Яковлев дал мне понять, что генсек спасал меня от Политбюро, на котором меня должны были воспитывать.

И Горбачев взял на себя личную миссию — воспитать меня. И несколько раз еще Горбачев устраивал такие спектакли, рассчитанные на засекреченные глаза и уши… Я думаю, мы долго еще не узнаем истинного уровня его зависимости. И того, как он в те годы выруливал сквозь главные рифы. Он бы вполне мог на них разбиться, и мы тогда ничего бы не узнали… Горбачев помимо всего прочего говорил мне в своем кабинете: „Ты вот Чебрикова (из КГБ. — В. Н.) не жалуешь, Лигачева не любишь. А мы ведь все Брежневу жопу лизали. Все!“ Я уверен, что расшифровки этих записей ложились на стол и тому и другому. И именно для них предназначались. Недаром же Яковлев при этой псевдоистерике лишь усмехался».

Ничего себе нравы цековского двора! Подслушивают друг друга (это еще Сталин начал делать в 20-е годы), как бы кто кого не подсидел! Эти нравы, как, впрочем, и многие другие, сохранились и при Ельцине. Можно вспомнить, как в 1999 году разразился скандал в связи с тем, что, как оказалось, самого Ельцина, его ближайшее окружение и его родню тоже прослушивали. Значит, сталинские традиции при кремлевском дворе дожили и до XXI века… Это — наша трагедия. Но еще, пожалуй, страшнее другое: снова ожил и набрал силы российский большевизм, одновременно все громче заявляет о себе и наш доморощенный фашизм. Это явление вполне можно рассматривать как реванш сталинизма, от которого мы так и не смогли избавиться. Кроме самих себя винить нам в этом некого.

Эту завершающую главу книги можно было бы назвать не «Продолжение следует?», а «Повторение следует?», поскольку так называемая Коммунистическая партия Российской Федерации (КПРФ) с удивительной точностью повторяет историю гитлеровской нацистской партии. Как известно, в 1928 году 12 членов нацистской партии были впервые избраны в немецкий парламент — рейхстаг. Тогда Геббельс по этому поводу заявил: «Мы идем в Рейхстаг, чтобы получить доступ к демократии как нашему будущему оружию. Мы становимся членами Рейхстага, чтобы парализовать веймарскую демократию с ее же помощью. Если демократия настолько глупа, что дает нам свободу передвижения и средства к существованию, к достижению нашей цели, это уже ее проблемы. Мы предпримем все возможное, чтобы взорвать существующий порядок. Мы пришли в Рейхстаг как враги! Как волк в отару овец…»

А в 1930 году нацисты заняли в рейхстаге уже 107 мест и образовали там крупнейшую фракцию. Дальше история известна…

Но и этой аналогии мало! В те далекие 30-е годы нацисты въехали в рейхстаг и завоевали на свою сторону большинство населения за счет своих националистических лозунгов, а КПРФ, которая всегда формально стояла на идеях интернационализма, превратилась в национал-большевистскую партию, то есть стала совсем уже слепком с нацистской и, похоже, собирается повторить ее «подвиги»…

И наконец еще одно свидетельство. В. Шендерович говорит об одном эпизоде из истории телепрограммы «Куклы»: «… Депутат Никифоренко от КПРФ пытался возбудить уголовное дело по поводу оскорбления Геннадия Зюганова в программе „Их борьба“ — так его не устраивало, что Геннадий Андреевич изображен в интерьере 30-х годов Германии в соответствующей форме. Но дело возбуждено не было. Потому что прокуратуру удовлетворили мои объяснения. Я привел текстуальное совпадение речей господ Зюганова и Шикльгрубера (Гитлера), и, видимо, это их удовлетворило и уголовного дела возбуждено не было».

А вот как отметил исторический переход России из XX в XXI век депутат Государственной Думы В. Шандыбин. В день рождения Сталина он произнес в Думе свой очередной бредовый монолог: «Сегодня исполняется 121 год со дня рождения гениального политика и полководца Иосифа Сталина. Он создал мощную державу СССР, которую предатели Родины рушат с 56-го года, и до сих пор им это не удается». В германском парламенте депутат за такое же выступление во славу Гитлера попал бы за решетку. У нас же это невозможно, поскольку не было своего Нюрнбергского процесса, такого же суда над КПСС, какой состоялся над нацизмом в Нюрнберге. У нас шандыбины с гордостью носят на груди «Орден И. В. Сталина», учрежденный в 1998 году так называемым Постоянным Президиумом Съезда народных депутатов СССР.

И еще одно предупреждение (из множества аналогичных!) о вполне реальной угрозе. В 2001 году «Новая газета» пишет о том, что «региональные власти срастаются не только с криминальными, но и с профашистскими организациями». Газета так объясняет это явление: «…B России опасно любое заигрывание власти с радикальными движениями. Когда в Москве начинают говорить о национальной идее и искать этнических врагов, пусть даже в рамках контртеррористической операции, в регионах зарождается фашизм».

Примечания

1

Саламури — разновидность свирели.

(обратно)

Оглавление

Бог миловал

Комплекс недоучки

Ядовитые всходы

Истоки правды

Знали — не знали

Пятый пункт

Путь наверх

Два чингисхана

Два ГУЛАГа

Два рабовладельца

Ложь на длинных ногах

Красно-коричневая мифология

Памятники себе

Покровители муз

Наперегонки

Вор у вора дубинку украл

Лоб в лоб

Агония

Частная жизнь

Родная кровь

Диагноз

Ядерный молох

Автобиография

Наследник

Продолжение следует?.. X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?