«Каир: история города»

Эндрю Битти Каир: история города

ОТ РЕДАКЦИИ

Здесь недаром страна сотворила

Поговорку, прошедшую мир:

Кто испробовал воду из Нила,

Будет вечно стремиться в Каир.

Николай Гумилев

Сегодняшний Каир — это не только столица Египта, это столица Африки, столица современного Востока, со всеми вытекающими из этого утверждения противоречиями.

С одной стороны, Каир перенаселен (в этом городе вместе с пригородами проживают 16 млн. человек и еще 3 млн. приезжают ежедневно для работы и развлечений), плотно застроен, грязен и хаотичен, окутан тяжелым смогом. С другой — Каир, как и Александрия, Порт-Саид, Луксор, — город, который связан с многотысячелетней историей Египта, колыбелью человеческой цивилизации, где все дышит этой историей тысячелетий; в нем, словно узоры, переплелись культуры Африки, Ближнего Востока и Европы.

Неискушенному путешественнику в современном Каире с его сотнями мечетей немногое напомнит о фараонах, создавших блистательную цивилизацию; ныне единственные свидетели былого величия — знаменитый Египетский музей, сосредоточивший в себе десятки тысяч артефактов, в том числе мумии фараонов и предметы из гробницы Тутанхамона, и гигантские пирамиды Гизы вместе с несущим свою тысячелетнюю сторожевую службу Cфинксом. Еще меньше свидетельств о жизни потомков фараонов — коптов, растворенных в массе арабского населения: Коптский музей, каирский собор Святого Марка и церковь Абу-Мина, построенная в V веке и сохранившаяся в своем первоначальном виде.

Современный Каир, быть может, более чем все прочие города Востока, — город контрастов: узкие улочки Старого города соседствуют со сверкающими огнями современных небоскребов на набережной Нила; торговцы в белых долгополых рубахах, направляющиеся верхом на ишаках во «чрево Каира» — рынок Хан-эль-Халили, толкутся в многокилометровых «пробках» среди сотен автомобилей; а горная гряда Мукаттам, видевшая еще фараонов, сегодня смотрит на линию единственного во всей Африке метро.

Каир чрезвычайно разнообразен; будучи «визитной карточкой» Востока, он все больше стремится к Европе, и останавливают его в этом порыве только величавый Нил, ветры пустыни да призыв муэдзина к полуденному намазу.

Эндрю Битти

КАИР: ИСТОРИЯ ГОРОДА

Предисловие

Читая эту книгу, я словно возвращалась в Каир: вновь обоняла назойливое сочетание пыли, навоза и керосина, вновь слышала лязг трамваев, скрип ручных тележек, цокот копыт, велосипедные звонки и крики уличных разносчиков. Впрочем, этот Каир — мой Каир — уже совсем не тот, что Каир современный. Это город 1930-х и 1940-х, город колониального периода, память о котором сохранил лишь десяток зданий — и люди, пережившие те времена. Я родилась в старом Каире и покинула его, когда мне было двенадцать лет, в конце Второй мировой войны. Это был дом, единственный город, который я знала, но уже в ту пору я сознавала нашу отчужденность от него, тот факт, что мы — не местные, что мы принадлежим к племени далекой зеленой страны, похожей на сказку. А еще я понимала, что Каир и Египет — для меня они абсолютно совпадали — нечто чудесное, бурлящее жизнью и сбивающее с толку; здесь все происходило одновременно, и само время утрачивало значение. В этом городе сосуществовали самые разные эпохи — эра фараонов, период римского владычества, постройки эллинистических времен и времен мамлюков и бульвары XIX столетия. Мы ездили к пирамидам, поднимались в Цитадель, ели мороженое в кафе Гроппи и плавали в длинном, вытянутом бассейне с голубой водой в спортивном клубе Гезиры… В этих воспоминаниях для меня запечатлелся вкус каирской жизни и ошеломляющие размеры города.

Эндрю Битти искусно и вполне логично снял покровы времени с истории Каира — с древнейшего периода и до сегодняшних бурных дней. Кроме того, он снова и снова показывает нам город глазами тех, кто жил в нем и писал о нем. У Каира множество воплощений, которые открываются нам благодаря людям, знавшим и любившим этот город, прежде всего — литераторам, начиная с Геродота и заканчивая романистами и поэтами, обосновавшимися в Каире в годы перед Второй мировой: Лоуренсом Дарреллом, Оливией Мэннинг, Кийтом Дугласом и Дж. С. Фрейзером. Каир начала XX столетия был городом-космополитом и городом-полиглотом, городом ислама, в котором имелись многочисленные общины иных культур — греческой, итальянской, французской, ливанской, еврейской — и, конечно, английской, точнее, британской. Я не могла не замечать эту разницу — она проявлялась повсеместно, в лицах и одеждах и в языке. Вновь нахлынули воспоминания… Вот копты, к которым в Каире относились крайне уважительно; эта книга подробно рассказывает об их древней и загадочной истории. Вот рождественская служба в ныне не существующем англиканском соборе; дети из бедных коптских семей получают в подарок игрушки, а я сама бреду по проходу между рядами, сжимая в руке то куклу, то плюшевого медвежонка, совершенно не представляя, что мы, европейцы, одариваем потомков первых христиан — и даже, возможно, древних египтян.

Иногда кажется, что в Египте побывали все: и Наполеон, и Флоренс Найтингейл, и Флобер, — все сколько-нибудь известные люди и множество других. Древнеегипетские фрески стали привычным зрелищем с тех самых пор, когда Томас Кук начал возить туристов вверх по Нилу в конце XIX века. Во Вторую мировую войну через Каир и Дельту прошли тысячи солдат британской армии — целое поколение, запомнившее Сфинкса, отель «Шепердс», Каср-эль-Нил и казармы Аббассийи и дорогу через пустыню от Каира до Александрии. В определенном смысле Каир может считаться городом-символом, олицетворяющим пирамиды и Нил. Но этот символ обманчив не меньше, чем Эйфелева башня, понимаемая как эмблема Парижа. Реальность заключается в том, что Каир — город, прошлое которого чрезвычайно разнообразно. Городские пейзажи весьма красноречивы — для того, кто сумеет понять их тайный язык. Эта книга предназначена пытливым путешественникам, тем, кто стремится выйти за рамки путеводителей, познать многовековую историю Каира и понять, каким образом город сумел «переварить» бесчисленные волны покорителей и сохранить свою самобытность.

Среди вещей, которыми я владею, имеется очень важный для меня глиняный осколок — по всей видимости, фрагмент основания большого и плоского блюда; он покрыт глазурью кремового оттенка, а в центре изображены в танце два черных дельфина. Это исламская керамика XII столетия, найденная в Фустате, на раскопках Каира эпохи раннего Средневековья; нашел этот осколок один мой друг, подаривший его мне. Сегодняшний Фустат представляет собой огромную свалку по соседству с кварталом заббалин — тех, кто добывает средства к существованию, сдавая мусор на переработку. Отправляться туда в поисках древней керамики сегодня, по меньшей мере, неблагоразумно. Однако для меня этот глиняный осколок, несмотря на современное состояние места его нахождения, символизирует уникальную способность Каира к выживанию и не менее уникальную способность сохранять свидетельства всего, что когда-либо в этом городе происходило; в конце концов, где еще можно обнаружить следы исламского Средневековья в мусоре XX столетия?

В детстве я зачитывалась сказками «Тысячи и одной ночи». Время от времени меня приглашал на чай эксцентричный англичанин, будто сошедший со страниц этой великой книги. В его доме с черепичной крышей были фонтаны, балконы мешрабийя, бесчисленные ковры с восточными узорами, лежанки со множеством подушек, огромные глазурованные кувшины, медная посуда и резная мебель. Всякий раз я ожидала встретить евнухов с ятаганами или даже саму Шехерезаду. Моего знакомого звали майор Роберт Гэйер-Андерсон; со временем он передал свой дом — Бейт аль-Крейтлийя — и его обстановку в дар египетскому народу; теперь там музей. Для меня эта экзотическая обитель в сердце старого Каира, по соседству с грандиозной мечетью Ибн Тулуна, была еще одним символом — на сей раз символом того литературного и культурного богатства, которое хранит в себе Каир. Сказки «Тысячи и одной ночи» я читала в переводе Эндрю Лэнга, то есть это был поздневикторианский пересказ, рисовавший картину, которая оказала несомненное влияние на исламский мир, как показано в работе Эдуарда Саида «Ориентализм». Я буквально заразилась Востоком в возрасте десяти лет или около того; сказки «Тысячи и одной ночи» вместе с «Рассказами о Трое и Древней Греции» того же Лэнга воспламеняли мою фантазию, я населяла их персонажами свои игры в саду под сенью эвкалиптов и казуарин. Город давно поглотил этот сад, и ныне место моих игр продолжает существовать лишь в моей памяти…

Книга Эндрю Битти — дань уважения удивительной способности Каира к выживанию, дань уважения и своего рода приношение городу. Во второй половине XX столетия город стремительно разрастался, уличное движение сделалось поистине сумасшедшим, а грязь на улицах и в реке накапливалась в умопомрачительных количествах. Но, если знать, как и куда смотреть, всюду по-прежнему можно увидеть следы предыдущих воплощений Каира. Как любой другой город, Каир существует одновременно тогда и теперь. Прошлое и настоящее накладываются друг на друга; нужно лишь понять, что именно ты видишь.

Пенелопа Лайвли

Лондон, май 2004 года

КАИР

1 — к рынку Билеш; 2 — Шубра; 3 — Замалек; 4 — остров Гезира; 5 — спортклуб Гезиры; 6 — Каирская башня; 7 — Музей современного искусства; 8 — Опера; 9 — Египетский национальный музей (Музей древностей); 10 — здание Лиги арабских государств; 11 — площадь Тахрир; 12 — отель «Семирамис»; 13 — посольство США; 14 — посольство Великобритании; 15 — Город-сад; 16 — Мугамма; 17 — Американский университет; 18 — рынок Баб аль-Лук; 19 — кафе «Рише»; 20 — синагога; 21 — отель «Виндзор»; 22 — мечеть аль-Фатх; 23 — отель «Континентал»; 24 — место отеля «Шепердс»; 25 — площадь Оперы; 26 — сады Эзбекийя; 27 — мечеть Сайидна Хуссейн; 28 — ворота Баб аль-Футух; 29 — мечеть и университет аль-Азхар; 30 — ворота Баб аль-Зувейла; 31 — Северное кладбище; 32 — дворец Абдин; 33 — мечеть Рифаи; 34 — мечеть Сайида Зейнаб; 35 — мечеть Ибн Тулуна; 36 — музей Гэйер-Андерсона; 37 — мавзолей Шагарат аль-Дурр; 38 — мечеть Мухаммада Али; 39 — Цитадель; 40 — Военный музей; 41 — Мечеть Сулейман-паши; 42 — Мечеть аль-Назира; 43 — Город мертвых; 44 — Южное кладбище; 45 — мавзолей имама аль-Шафии; 46 — «Подвешенная церковь»; 47 — Старый Каир (Коптский Каир); 48 — разрушенный Фустат; 49 — мечеть Амра; 50 — синагога Бен Эзры; 51 — церковь Св. Сергия; 52 — Коптский музей; 53 — нилометр; 54 — к Гизе; 55 — остров Рода; 56 — к Каирскому университету; 57 — мечеть аль-Хакима; 58 — ворота Баб аль-Наср; 59 — статуя Рамсеса II.

От автора

Каир настолько огромен во всех смыслах, что писать книгу о нем было и увлекательно, и утомительно. Это не только один из важнейших в культурном, политическом и религиозном значении центров современного мира, но и город, история которого восходит к началам человеческой цивилизации, который существует на протяжении тысячелетий и пережил немало грандиозных событий; древний Мемфис во времена фараонов стал столицей первой в мировой истории империи, а впоследствии привлекал к себе всех без исключения покорителей Египта с имперскими амбициями — арабов, турок и англичан. Древнеегипетскую космологию сформировали некогда жрецы Гелиополя; три тысячи лет спустя в городе сложились первые христианские общины, а в Средние века Каир сделался одной из опор ислама (эту роль он продолжает играть по сей день). В этом городе бывали многие значительные личности — от Тутанхамона до полковника Насера, от Наполеона до Уинстона Черчилля. Наконец, современный Каир — один из крупнейших городов мира, огромный метрополис, населенный бог весть каким числом людских душ.

Свести различные инкарнации этого города в одну книгу — задача неблагодарная и, по большому счету, непосильная; поневоле приходится скользить по поверхности, не слишком углубляясь в культурную, археологическую и религиозную историю Каира. На иное книга не претендует, ведь она — отнюдь не путеводитель практического назначения. Скорее это попытка проследить историю города на протяжении пяти тысячелетий, отмечая «узловые точки», в которых прошлое наиболее явно соприкасается с настоящим; попытка расшифровать для читателя «тайный язык» Каира, как выразилась Пенелопа Лайвли. Кстати сказать, она принадлежит ко множеству авторов, описывавших этот город, авторов, чьи повествования позволили поколениям читателей узнать об истории Каира и его жителях. Упомяну лишь нескольких — Нагиб Махфуз, Т. Э. Лоуренс (Лоуренс Аравийский), Фрейя Старк, Оливия Мэннинг, Бенджамин Дизраэли, Эдуард Саид. Я писал свою книгу с надеждой приобщиться к их энтузиазму и остроте восприятия, которые только и позволяют пробиться сквозь смог и хаос, угрожающие поглотить «мать городов» — Каир.

Эндрю Битти

Лондон, май 2004 года

Введение. Вид с башни

Каирская башня — самое высокое здание в городе. Она вздымается над зеленью острова Гезира серым цилиндром, окруженным смотровыми галереями и коммуникационными вышками. Это своего рода бетонный мемориал в честь послевоенного Каира, который строился после обретения страной независимости, при полковнике Гамале Абдель Насере. Уродливость башни нисколько не сказывается на грандиозности вида, который открывается с ее макушки. За скромную входную плату (которую, впрочем, в состоянии заплатить лишь иностранные туристы и зажиточные, соответствующим образом одетые египтяне) лифт поднимает очередной десяток человек по ажурной шахте в ресторан, рывками вращающийся ниже венчающего башню шпиля. Наружная терраса позволяет — после того как справишься с головокружением — увидеть город как на ладони: ухоженные спортивные площадки острова Гезира, Нил, памятники славного прошлого — в одной стороне Старый город с минаретами и башнями Цитадели, в другой едва различимо проступают на горизонте пирамиды.

Те, кто поднялся на башню в надежде составить представление о чрезвычайно запутанной географии (и истории) Каира, скорее всего, останутся разочарованными.

С башни город кажется невообразимо громадным и столь же бестолковым в планировке. Наиболее древние памятники, к слову, видны хуже всего: приходится напрягать зрение, чтобы разглядеть пирамиды, — их призрачные треугольные силуэты растворяются в дымке, что висит над пустыней. Три главных пирамиды возвели около 2500 года до н. э., и под этими величественными сооружениями покоятся три поколения фараонов — сын, отец и отец отца. Если впервые увидеть пирамиды именно с башни, с расстояния в восемь миль, желание рассмотреть их ближе возрастает десятикратно.

Еще более впечатляющим, чем размеры пирамид, представляется их весьма почтенный возраст — и долголетие культуры, которая их воздвигла. Когда завершилось строительство пирамид Гизы, возраст Мемфиса, старейшего поселения на Ниле, насчитывал уже пятьсот лет, а сама эпоха фараонов охватывает целых три тысячелетия, причем многие ее традиции еще сохранялись к моменту завоевания Египта Александром Великим в 330 году до н. э. Мемфис, от которого мало что сохранилось, и Саккара, крупнейший в мире некрополь и место нахождения ранних пирамид, оба лежат к югу от Каира, и с башни их не увидеть — слишком далеко. Однако именно благодаря им древние зодчие приобрели опыт, позволивший возвести пирамиды Гизы, это величайшее наследие эпохи фараонов.

Пирамиды являются туристическим аттракционом еще со времен римского владычества. К ним ездили Плиний Старший (отозвавшийся о пирамидах как о «неблагоразумном выставлении напоказ царского богатства»), Страбон и Геродот. Правда, в ту пору пирамиды уже оставались едва ли ни единственным напоминанием о быстро уходящей эпохе. Римляне (и греки до них) открыли Египет влиянию средиземноморской культуры. Захватчики принесли с собой новую философию и новые знания — и разграбили Мемфис, чтобы выстроить из его древних камней храмы своим богам.

Главный памятник римского периода, крепость Вавилон Египетский, отнюдь не радует глаз изяществом очертаний. С башни ее также не видно: восточный берег Нила, где находится крепость, скрыт вереницей зданий на южной оконечности острова Рода. Многие историки считают, что с квартала, окружившего римскую крепость, и начался когда-то современный Каир. (Мемфис как «прародитель» отвергается, поскольку он расположен за пределами нынешнего города). На протяжении столетий Вавилон оставался в тени Александрии; разве мог перевалочный торговый пункт, пусть укрепленный, соперничать с великолепной обителью знаний?! Однако не исключено, что как раз здесь останавливалось на пути в Египет Святое Семейство; недаром крепость со временем заполнили часовенки и церковки, сохранившие историческую значимость района до сегодняшних дней.

В этих церквях и часовнях некогда собирались члены первых коптских общин, сложившихся вскоре после разрыва между египетской и римской церквями в середине V столетия. Впрочем многие церкви возвели уже после ухода римлян, в первые века исламской эпохи. Египет подпал под власть мусульман всего через девять лет после смерти Мухаммада, покорившись войску, истово и отчаянно распространявшему новую веру. Среди ранних исламских правителей было немало тех, кто терпимо относился к коптам и позволял последним совершать свои обряды. Но постепенно мечети и дворцы исламского Каира подмяли город под себя, а Вавилон замкнулся в собственных стенах, укрывших христианские молельни.

Ресторан на вершине Каирской башни продолжает медленно вращаться, взгляд перемещается с юга на восток, и в поле зрения неторопливо вплывают минареты и мечети исламского Каира. Над восточной окраиной города высится на скале мечеть Мухаммада Али с ее шпилями и куполами — второй «градообразующий» элемент Каира после пирамид. Эта мечеть, возведенная в XIX столетии неким правителем, которому она пригрезилась во сне (можно сказать, построенная из прихоти), представляет собой кульминацию достижений исламских архитекторов, чьи усилия воплотились в сотнях дворцов, зданий религиозных школ (медресе), мечетей и кладбищ. К тому времени, когда эта мечеть была построена, Каир уже считался местом нахождения нескольких монументальных шедевров исламской архитектуры. У мечети Мухаммада Али останавливаются все экскурсионные автобусы, однако многие другие религиозные сооружения Каира превосходят эту мечеть если не размерами, то величественностью и изяществом линий. От мечети Амра веет покоем, мечеть Ибн Тулуна подавляет великолепием, в Городе мертвых могилы тянутся вдаль, насколько хватает глаз… Ислам радикально изменил облик Каира; его наследие включает в себя не только мечети и кладбища, но и дворцы, и богато украшенные жилые дома.

В исламском Каире путешественников ожидают характерные виды и запахи ближневосточного города: на узких улочках, где витает аромат пряностей, продают все, что угодно, — от ковров до стирального порошка и футболок; сигналят автомобильные клаксоны. Причем машины вынуждены делить дорогу с осликами, влекущими за собой тележки с поклажей; уличные торговцы и зазывалы стараются перекричать друг друга; и над всей этой суматохой вонзаются в небо строгие минареты, увенчанные острыми шпилями или куполами-луковицами. Именно в этом районе родился и вырос Нагиб Махфуз, наиболее значимый египетский писатель XX столетия; извилистые улочки и колоритные местные жители запечатлены во многих его романах. В сердце района находятся две мечети — аль-Азхар и Сайидна Хуссейн. В последней хранится голова самого почитаемого каирского святого, а священнослужители первой мечети суть религиозные лидеры мусульман-суннитов всего мира. На просторной площади между двумя мечетями собирается народ, когда происходят мулиды, праздники в честь городских святых: на эти празднества собирается и каирская молодежь, с утра до вечера болтающая по мобильным телефонам, и бедные крестьяне из окрестностей города. Прогулка по переулкам, расходящимся от площади, позволяет отыскать десяток других мечетей; вдоль наружных стен тянутся прилавки, а внутренние дворы и молельные залы — благословенное укрытие от городского шума и суеты. Некоторые из этих мечетей построены в X веке, другим еще не минуло и столетия; и все они подчеркивают значимость Каира как центра ислама.

Повторюсь: с вершины Каирской башни следы эпохи фараонов, римского владычества и господства ислама едва различимы. Зато колониальное прошлое — завершающий элемент мозаики, которую представляет собой история Каира, — видится вполне отчетливо. В 1870-х годах хедив Исмаил истратил целое состояние, перестраивая центр Каира по образу и подобию османовского Парижа. К несчастью, прокладка широких, усаженных деревьями бульваров и разбивка парков обернулась банкротством, и хедив был вынужден обратиться за финансовой помощью к британскому правительству. Лондон же, мечтавший завладеть Суэцким каналом, который открывал жизненно необходимый свободный доступ в Индию, не замедлил откликнуться на просьбу, и вскоре Каир наводнили гражданские служащие и военные чины империи. Они поселились в новых кварталах, подозрительно напоминающих наиболее фешенебельные районы Лондона, основали на острове Гезира спортивный клуб, «скопированный» с лондонского клуба в Херлингеме. Сегодня Каирская башня возвышается прямо над теннисными кортами и ипподромными дорожками, на которых колониальная элита некогда наслаждалась отдыхом от забот повседневного управления городом.

Рискну предположить, что крах колониального режима произошел в феврале 1942 года, когда британские танки проломили ворота королевского дворца. Сотрудники британского посольства направились прямиком в покои короля Фарука Абдина, намереваясь заставить его назначить премьер-министра пробританской ориентации. За их действиями с тревогой наблюдал молодой офицер египетской армии полковник Насер; через семь лет после окончания войны он возглавил заговор, свергнувший монархию и вынудивший англичан покинуть Египет. Значение Насера для Египта неоспоримо: он не только управлял страной в бурные годы после обретения независимости, но и сделался одним из лидеров арабского мира в целом, а в Каире на память о себе оставил ряд архитектурных памятников — вполне заслуживающих внимания, что бы ни утверждали бывшие колонизаторы. Прежде всего, он построил Каирскую башню, внеся, так сказать, личный вклад в облик города. А с башни Насера отчетливо видны другие постройки периода правления полковника. В центре города снесли старые армейские казармы и возвели жуткого вида правительственное здание (Мугамма), выходящее фасадом на площадь Тахрир. Англиканский собор через реку от острова Гезира также разрушили, а на его месте возникла монструозная автомобильная развязка. Сам же город разросся вдаль и вширь; к моменту смерти Насера протяженность Каира с запада на восток составляла свыше тридцати миль.

Город превосходных степеней

Обширный, объемный, всеохватный — эти эпитеты были применимы к Каиру всегда. На протяжении столетий историки и писатели заочно состязались между собой в подборе превосходных степеней для описания города. Ибн Хальдун, великий арабский историк, пересказывает слова некоего путешественника, поведавшего ему в 1348 году, что «воображение обычно превосходит увиденное воочию, ибо воображение безгранично, вот только Каир превосходит всякое воображение». Позднее Ибн Хальдун сам посетил город и выяснил, что его собеседник ничуть не преувеличивал. Каир, записал историк, — «величайший из городов, сад мира… озаряемый светом лун и звезд знания». Семь столетий спустя Каир не только не утратил своего величия, но и усугубил оное. Писательница Джен Моррис назвала город «одной из полудюжины сверхстолиц — столиц, которые больше, чем столицы, больше, чем их страны, фокус целой культуры, идеологии и истории». Впрочем, порой впечатления о Каире оказывались не столь лестными. Уильям Далримпл в книге «С высокой горы» (1998) отозвался о городе как о «кошмарном видении ада на земле». Его Каир «кишит отребьем, начиная с торговцев и нищих и заканчивая карманниками и прочим жульем».

По отношению к Каиру невозможно оставаться безразличным: это город крупнейший, прекраснейший, оживленнейший, самый густонаселенный и самый грязный… Глядя вокруг со смотровых галерей Каирской башни, трудно не поддаться неизъяснимому очарованию этого урбанистического монстра, расползшегося во всех направлениях к затянутому дымкой горизонту. Средневековые арабы называли его Умм ал-Дунья, то есть «мать мира». Немногим удалось хотя бы приблизиться к постижению этого колосса, простоявшего тысячи лет в устье великой Дельты. Откуда же начать нам? Быть может, с монумента, который возвышается над водами неторопливой серой реки…

Глава 1 Каир фараонов

Холодный день в конце декабря. Серое, с металлическим отливом небо сулит неизбежный дождь. Но даже в этот пасмурный зимний день к загадочному каменному монументу на берегу медленно текущей реки стекаются ручейки туристов. Ежась от пронизывающего ветра, туристы рассматривают иероглифические надписи на постаменте или позируют для фотографий перед шестидесятифутовой гранитной колонной. Этот монумент — памятник эпохе, неизмеримо более древней и неизмеримо более чуждой той, в которую живем мы сами, отделенной от нас тысячами лет. Пропасть настолько велика, что не находится слов, чтобы ее описать.

Ветер несет к подножию монумента обрывки бумаги и прочий мусор. Многие поколения голубей оставили память о себе на каменных ступенях, ведущих от монумента к пустынному причалу, который заливает речная вода. По реке движутся баржи, снуют полицейские катера, проходят туристические теплоходы, пустые из-за непогоды; капитаны и матросы не обращают на монумент ни малейшего внимания, и вряд ли кто из них сходил на берег, чтобы разглядеть памятник поближе.

Игла Клеопатры на берегу Темзы между лондонскими мостами Ватерлоо и Хангерфорд не имеет ровным счетом никакого отношения к исторической Клеопатре. Свое сбивающее с толка название эта каменная колонна получила благодаря тому, что в 12 году до н. э. ее перевезли из Гелиополя, церемониального и религиозного центра Египта, в Александрию, город царицы Клеопатры. К тому времени легендарная правительница уже восемнадцать лет покоилась в своей гробнице, а перевезти памятник приказал римский император Август. Эпоха фараонов, напоминанием о которой по сей день служит этот монумент, окончательно завершилась, а Египет превратился в одну из провинций и житницу могущественной Римской империи.

На протяжении восемнадцати столетий после перемещения в Александрию монумент покрывался песком и пылью. В 1819 году турецкий паша преподнес его в дар британскому правительству; прошло еще 57 лет, прежде чем памятник обрел свое нынешнее местоположение на берегу Темзы. Это произошло в 1878 году, когда Лондон стал столицей величайшей в мировой истории империи, затмившей собой даже Римскую. Как было характерно для викторианского периода, монумент «осовременили», представили его мемориалом в честь не только стародавней эпохи, но и «золотого века» королевы Виктории: в основание памятника заложили капсулу с изображением типичных женского и мужского нарядов, выпуском иллюстрированной газеты и железнодорожным расписанием, а в постамент замуровали викторианские монеты. Лишь после этого монумент занял подобавшее ему вертикальное положение — и хотя бы отчасти вернул себе прежнее достоинство, утраченное за столетия прозябания в египетских песках.

Сегодня этот монумент окутывает лондонский смог, причинивший, кстати сказать, намного больше бед, чем пески. Иероглифы по сторонам колонны, повествующие о походах Рамсеса II и Тутмоса III, выветрились настолько, что сделались практически нечитаемыми. Сам камень утратил розоватый отлив, свойственный асуанскому граниту, который добывали на крайнем юге Египта нубийские рабы; он посерел, а сторона, выходящая на проезжую часть, почернела от копоти автомобильных выхлопов. На постаменте видны сколы и царапины — последствия разрыва бомбы, сброшенной на Лондон немцами во время одного авианалета в годы Первой мировой войны. Тем не менее величавые бронзовые сфинксы по-прежнему стерегут монумент (их не вывезли из Египта, а изваяли в Лондоне); они сохранились намного лучше, чем сама колонна.

Лондон стал заселяться лишь во времена римского владычества; иными словами, колонна как минимум вдвое старше того города, где она теперь находится. Гелиополь, где этот монумент возвели около 1450 года до н. э. перед храмом Атума, сегодня превратился в пригород Каира. В древние времена в Гелиополе отправлялись многочисленные религиозные обряды и церемонии, и монумент — память о них. Поэт Альфред Теннисон в одном из своих стихотворений наделил монумент голосом и заставил произнести такие слова:

«Паденье царств великих зрил в былые дни; Я был до Лондона еще — взгляни!».

Однако сегодня мало кто из проезжающих мимо в автомобилях и автобусах удостаивает Иглу Клеопатры хотя бы мимолетного взгляда; все поглощены заботами и хлопотами современного города.

В начале

Когда-то в Северной Африке не было пустыни. Земля, которой суждено было засвидетельствовать возникновение одной из великих цивилизаций древности, той самой, что возвела Иглу Клеопатры, пирамиды в Гизе и многое другое, — эта земля представляла собой плодородную саванну. Около четверти миллиона лет назад здесь жили охотники и собиратели, селившиеся по берегам реки, где на месте нынешних песка и пыли зеленела трава и высились раскидистые деревья. В этом благоприятном ареале обитали зебры, слоны и другие животные, на которых охотились первобытные люди. Большая часть Сахары тех времен по климатическим условиям соответствовала нынешним равнинам Кении и Танзании.

Около двадцати пяти тысяч лет назад климат сделался засушливее, и пустыня начала свое наступление на саванну. Песок поглощал траву и деревья, и люди были вынуждены, что называется, прижиматься к реке. Постепенно обширная и негостеприимная пустыня Сахара стала доминирующим географическим фактором Северной Африки. К 8000 году до н. э., когда Северная Европа только оправлялась от последствий ледникового периода, а немногочисленные люди пересекали вновь заполнившийся водой Ла-Манш, перебираясь на Британские острова, — к этому времени вдоль нильских берегов уже сажали зерновые. Местные жители одомашнили ряд животных, начинало формироваться общество, основанное на оседлом земледелии. Инструменты и оружие изготавливались из меди, украшения — из золота. Повсюду прокладывали оросительные каналы, чтобы с выгодой использовать ежегодные паводки на Ниле; впрочем, окончательное усмирение речных вод, которые Нил каждое лето выплескивал на равнины после дождей на Эфиопском нагорье, состоялось только десять тысяч лет спустя.

Сами древние египтяне представляли себе начало мира совершенно иначе. У них имелось несколько версий миротворения. Жрецы Гелиополя первыми записали миф о сотворении мира, связанный с богом Атумом и актом священной мастурбации. Иероглифы на стенах пирамид излагают эту историю от имени Атума: «Я породил все сущее… Я совокупился с собственной рукой…» Из семени Атума родились бог воздуха и богиня влаги, от союза которых появились на свет Нут, богиня неба, и бог земли Геб. С последних божеств, породивших звезды и солнце, и начался обширный древнеегипетский пантеон, земными воплощениями богов которого мыслились фараоны. (Это не первый миф, в котором принимает участие божественный фаллос. Около пяти тысяч лет назад народ Эриду — ныне южный Ирак — записал на каменных табличках предание о том, что воды Тигра и Евфрата выплеснулись из фаллоса бога Энки, причем тем же фаллосом Энки прокопал первый в мире ирригационный канал).

Святое место

Щедро поделившись с миром божественной энергией, Атум предался неге в месте, которое древние жрецы называли Источником солнца. Согласно книге Макса Мюллера «Сравнительная мифология», люди верили, что в этом источнике «солнце купается утром и вечером — или рождается из него в начале времен». По мифу, Атум также записал имена живых существ на листьях некоего дерева, корни которого питал источник. Это святое, по представлениям гелиопольских жрецов, место ныне окружено современными жилыми кварталами; при этом почти две тысячи лет оно связывалось не столько с религией и мифологией Древнего Египта, сколько с христианством. Это место, где отдыхало Святое Семейство по дороге в Египет из Святой Земли, откуда Мария и Иосиф бежали, спасаясь от преследований царя Ирода. А под деревом, на листьях которого, как гласит миф, Атум записал имена всех живых существ, Мария, по легенде, укрывалась от палящего солнца, баюкая младенца-Христа.

Среди потомков Атума были брат и сестра — Осирис и Исида; они правили Египтом в первую эпоху мироздания. Осирис установил законы и научил людей собирать урожай; Исида научила женщин ткачеству и умению исцелять при помощи трав и снадобий. У них был брат, бог пустыни Сет, разорвавший родственные связи и затеявший вражду с Осирисом и Исидой, этими первыми царем и царицей Египта, наделившими последующих фараонов божественным величием. Один из наиболее значительных древнеегипетских мифов повествует об убийстве Сетом Осириса. Сет обманом уговорил Осириса забраться в большой ящик, а затем подручные Сета сбросили этот ящик в Нил. Исида нашла тело утонувшего Осириса, однако Сет сумел завладеть телом брата, разрубил его на четырнадцать частей и разбросал по всему Египту. Исида, верная своему брату и мужу, собрала все части его тела и воссоединила Осириса (этакого первого на свете Шалтая-Болтая); не удалось найти только фаллос. Тогда Исида превратилась в ястреба и биением крыльев направила воздух на опустевший пах Осириса, создав новый фаллос. Когда Осирис обрел «полноту тела», он возлег с Исидой и зачал бога Гора; позднее, когда Гор вырос, он отомстил Сету за убийство отца, лишив бога пустыни мужского начала, а затем убил.[1] (Разумеется, столь красочные и откровенные подробности преднамеренно опускаются в аудиосветовом шоу, которое проводится, одновременно на нескольких языках, у пирамид каждый вечер и призвано поведать зрителям об образе жизни и мыслей древних египтян).

Мемфис: первый город Древнего Египта

Если отвлечься от мифов и легенд, наиболее значимой датой в истории Древнего Египта является, по-видимому, 3120 год до н. э. В этом году произошло объединение Верхнего и Нижнего Египта и появление первой в истории человечества имперской столицы — Мемфиса. Город располагался на западном берегу Нила, приблизительно в двадцати милях к югу от центра современного Каира.

Впрочем, подчеркну, что 3120 год до н. э. лишь предположительно является наиболее значимой датой. Никто не станет спорить с тем, что объединение Египта имело место и что основание Мемфиса положило начало великой цивилизации, которая просуществовала три тысячи лет. Однако точной хронологии древнеегипетской истории по понятным причинам разработать не удалось. Многие ученые полагают, что Мемфис был основан четырьмя столетиями ранее, около 3500 года до н. э., а потому, следовательно, и более поздние даты надлежит сдвинуть по времени (при этом все, как кажется, согласны с датировкой двух событий, ознаменовавших закат эпохи фараонов, — разрушения Фив ассирийцами в 664 году и вторжения персов в 525 году до н. э).. Полагаю, точная хронология более ранних событий древнеегипетской истории никогда не появится; что касается нашей книги, достаточно сказать, что в ней используется датировка, которой привержены большинство ученых. Но если в других работах вы обнаружите, что описанные здесь события датируются иначе, — не удивляйтесь, это вполне возможно.

Дата основания Мемфиса — далеко не единственный спорный вопрос древнеегипетской истории. Само существование Менеса, легендарного царя, который основал город как столицу нового Египта, подвергается сомнению. Некоторые ученые считают его мифической фигурой, «изобретением» последующих поколений, полагавших, что у фараонов должен быть некий родоначальник, «отец-основатель». По мнению других ученых, в образе Менеса соединились черты нескольких правителей древности, прославившихся на политическом и религиозном поприще. Вообще в фигуре Менеса есть что-то от британского короля Артура, персонажа не менее загадочного; эта загадочность, несомненно, лишь подчеркивала божественный ореол легендарного царя и закрепила за Менесом место в истории и в мифе. Очевидно одно — Менеса почитали как первого божественного фараона. И в этом качестве он, по всей вероятности, был первым, кто надел одновременно красный венец Севера и белый венец Юга. (К 1500 году до н. э. появилась объединенная корона, символизировавшая единый Египет; она представляла собой комбинацию конического белого венца и высокого красного венца. Эту корону, сильно отличавшуюся по форме от привычных нам европейских, украшал урей — фигурка поднявшейся кобры с раздутым капюшоном, символ власти фараона).

Союз Верхнего и Нижнего Египта также олицетворяли иные символы. Например, после основания Мемфиса кобру и стервятника (животные воплощения богов Верхнего и Нижнего Египта) наложили на солнечный диск Атума (или Ра); в результате получился крылатый солнечный диск, одна из важнейших эмблем объединенного Египта. Известны и изображения бога Нила, связывающего вместе лотос и папирус, которые представляли собой эмблемы Верхнего и Нижнего Египта. Эти и подобные им изображения часто встречаются на рельефах в гробницах и храмах, на ювелирных украшениях, на саркофагах и т. д.

Что касается Менеса, его знаменитый портрет содержит так называемая палетка Нармера, хранящаяся в каирском Музее древностей. (Нармер — один из ранних правителей Египта, современник Менеса, с которым его часто отождествляют). На одной стороне таблички из крупнозернистого песчаника изображен Менес/Нармер в белом венце Верхнего Египта, поражающий булавой врага. На другой стороне он же — на сей раз в красном венце Нижнего Египта — участвует в торжественном шествии на фоне обезглавленных врагов. (На обеих сторонах палетки изображен юный прислужник, несущий царские сандалии). Кроме того, на табличке присутствуют два мифических зверя: они готовы вцепиться друг в друга, но их удерживают царские слуги; это олицетворение мира, который Менес принес Верхнему и Нижнему Египту.

Величие и упадок

Кем бы ни был Менес и какова бы ни была в точности дата основания Мемфиса, не подлежит сомнению, что после объединения Египет превратился в «полноценное» государство с централизованной властью и общей религией. Чтобы, так сказать, зафиксировать в камне величие объединенного царства, требовалась новая великолепная столица. Выбранное для столицы место на западном берегу Нила имело как символическое — здесь сходились географические границы Верхнего и Нижнего Египта, — так и практическое значение, поскольку новый город окружали обширные сельскохозяйственные угодья, а Нил защищал Мемфис от врагов, исторически приходивших с востока. В 449 году до н. э. греческий историк Геродот посетил Мемфис; жрецы поведали ему, что Менес (Мин у Геродота) «вокруг города велел выкопать озеро, проведя воду из реки, именно на северо-запад от города, потому что на востоке мимо города протекает сам Нил».[2] Иными словами, Менес, вероятно, первым попытался обуздать разрушительные нильские паводки, справиться с которыми мечтали все египетские правители — от ранних фараонов до полковника Насера. Последнему наконец удалось это сделать с возведением знаменитой Асуанской плотины.

Главный храм Мемфиса посвящался божественному покровителю города и богу-творцу Птаху. (Как считалось, он сотворил мир «языком и сердцем», задумав творение в собственном сердце и произнеся задуманное вслух. В качестве бога-творца Птах выступал как своего рода соперник Атума и гелиопольской Эннеады — Девятки богов). Птаха почитали как бога справедливости; один древний текст рассказывает о человеке, которого Птах ослепил в наказание за его грехи. Храм этого бога назывался Хакумптах, то есть «дом ка Птаха»[3]; греки превратили это название в Эгиптос, откуда современное «Египет». (Грекам же мы обязаны и названием «Мемфис»; сами древние египтяне называли город «Белые стены» — по могучим укреплениям, окружавшим грандиозный дворец фараона).

Мемфис просуществовал более трех тысяч лет. Разумеется, его политическая значимость с годами постепенно умалялась. Около 2050 года до н. э. столицей Египта стали Фивы (ныне Луксор), однако еще семь столетий спустя фараон Тутанхамон перенес двор из Фив обратно в Мемфис; некоторые ключевые политические фигуры были похоронены близ Мемфиса, в Саккаре. Даже во времена Птолемеев (в конце эпохи фараонов) Мемфис оставался одним из крупнейших городов страны, а также, выражаясь современным языком, центром производства и военной базой. Текст на знаменитом Розеттском камне представляет собой указ царя Птолемея, выпущенный в Мемфисе в 196 году до н. э. Через двести лет историк Диодор Сицилийский в своей «Исторической библиотеке» упомянул, что окружность Мемфиса составляла двадцать четыре мили; не будем забывать, что к тому времени город уже успели разграбить ассирийцы.

Когда же в Египте утвердились римляне, Мемфис пришел в упадок; впрочем, город отказывался умирать тихо.

В XIII столетии некий арабский врач из Багдада по имени Абдул Латиф побывал в Мемфисе и записал, что значительная часть древних построек сохранилась. В «Восточном ключе» Латифа (1220) читаем: «Одно здание называется Зеленым домом. Оно вырублено из огромного цельного камня… Внутри него высечена комната… Снаружи и изнутри все стены этого здания покрыты резными картинами и иероглифами. На наружных стенах встречаются изображения восходящего солнца, звезд, небесных сфер, людей и различных животных». При этом Латиф отмечал, что в городе видны и следы деятельности грабителей, трудившихся не одно столетие: «Злонамеренные люди охотятся здесь за медными полосками (соединявшими каменные блоки. — Э. Б). и вырывают их в значительных количествах. Чтобы добраться до этих полосок, они разрушили множество стен».

Наряду с грабителям город разрушали само время и нильские разливы. Глиняные черепки были найдены на глубине двадцати футов в окрестностях Мемфиса; такая глубина свидетельствует о том, что река на протяжении столетий неоднократно меняла русло, мало-помалу хороня древний город под наносами ила из сердца Африки. Вот почему до наших дней от Мемфиса сохранилось так мало — не удивительно, что многие туристы, побывавшие здесь, уезжают разочарованными.

Мемфис сегодня: «Так погибает величие»

В романе Пенелопы Лайвли «Лунный тигр» (1987) Клаудиа Хэмптон, историк по профессии, в годы войны подвизавшаяся в Каире в качестве репортера, пишет историю мира. В этой истории участь Мемфиса описывается весьма точно. «Это повесть о спасении, — замечает Клаудиа, — лишний раз напоминающая о бренности всего сущего». Далее в романе говорится:

Во времена фараонов Мемфис… был Вашингтоном, Парижем и Римом вместе взятыми на берегах Нила. Он напоминал рай, этот город пальм, других деревьев и разнотравья на плодороднейшей из почв в месте, где встречаются Верхний и Нижний Египет… А что представляет собой Мемфис сегодня? Бесконечные поля, переходящие одно в другое, сливающиеся в почти непрерывную череду… Так погибает величие.

Эти «бесконечные поля, сливающиеся в почти непрерывную череду» на самом деле раскинулись вблизи деревни Мит Рахина. Почва здесь и вправду чрезвычайно плодородна, поэтому деревню окружают бесчисленные поля и пастбища, разделенные оросительными каналами и живыми изгородями из пальм. (По плодородности местная почва не уступает той, которая пять тысяч лет назад побудила Менеса основать тут столицу). Мит Рахина находится вдалеке от окраин современного метрополиса. К ней ведут дороги, вдоль которых открываются картины, привычные для туристического Египта: фабрика по производству ковров, институт папируса, снова ковровая фабрика и так далее, причем все здания формой напоминают шатры, их стены покрыты побелкой, а кругом пасется домашний скот и высятся пальмы. У каждого предприятия обязательно стоят туристические автобусы, их водители и гиды получают свою долю от любой покупки, совершенной туристами. Еще вдоль дорог молодые девушки в пестрых юбках и шалях продают в пластиковых пакетах свежесобранные финики.

Сама деревня с утра до вечера кишит шумной ребятней, которая обожает махать руками туристам. Их веселье и непосредственность столь назойливы, что нередко вызывают раздражение. Вот здесь все и начиналось, сообщает гид. Это место имеет большое значение. Впрочем, из притемненных окон кондиционированного автобуса видна лишь ломаная линия кособоких прилавков, с которых торгуют стандартным набором сувениров, да вереница чадящих на жаре автобусов с такими же, как ты, туристами. Имеются садик со статуями и очень симпатичное кафе со столиками в тени пальмовых ваий, но поскольку публика тут обычно не задерживается, владельцы кафе буквально охотятся за клиентами, чем их благополучно отпугивают. (При строительстве этого кафе случайно наткнулись на древний проход к святилищу, но смотреть там не на что).

Главная местная «приманка» — статуя Рамсеса II, воздвигнутая почти две тысячи лет спустя после основания Мемфиса (то есть совсем не такая древняя, как само поселение). Рамсес — фараон Девятнадцатой династии (1320–1200 до н. э)., повелевший построить знаменитый храм в Абу-Симбеле на юге Египта, а также множество гробниц в Долине фараонов в Фивах. Когда греческий историк и географ Страбон видел эту статую в 24 году н. э., она уже рухнула. Огромную фигуру фараона извлекли из-под песка в 1820 году, однако она оказалась слишком высокой, чтобы вновь поставить ее вертикально. Поэтому с тех пор Рамсес пребывает в горизонтальном положении, вытянувшись на тридцать футов от головы до коленей (нижние части ног отсутствуют), в специальном павильоне, где туристы ходят по подмосткам, позволяющим хорошенько разглядеть статую. На губах фараона играет улыбка, словно он исподволь потешается над нами, своими далекими потомками. Окна павильона выходят на пальмовую рощу, которая выросла на месте, где некогда стоял храм, не уступавший размерами и великолепием храму Карнака. Именно в этом храме поклонялись Птаху. За минувшие столетия камни храма частично растащили, а те, что уцелели, либо рассыпались, либо погрузились в землю, надежно скрыв свои секреты под толстым слоем нильского ила.

Чтобы увидеть другое свидетельство славных дней Мемфиса, нужно вернуться в Каир. По соседству с центральным железнодорожным вокзалом города возвышается еще одна гигантская статуя Рамсеса II, доставленная из Мемфиса в 1955 году. Надо сказать, в сугубо техническом «обрамлении» современного города смотрится она совершенно неуместно: разбегающиеся рельсы, эскалаторы, в любое время забитый людьми пешеходный мост, трамваи в Гелиополь, непрерывно сигналящие в попытках пробиться сквозь привокзальное столпотворение такси и автобусы — и статуя Рамсеса, горделиво глядящая вдаль с крохотного уголка зелени, отгороженного от повседневного бедлама хлипким, покосившимся заборчиком. Эту статую высотой тридцать футов когда-то вытесали из красного гранита, но, благодаря многолетней бомбардировке автомобильными выхлопами, она заметно почернела. Вдобавок она мало-помалу разрушается, и потому все чаще слышатся голоса, предлагающие перенести ее в другое место — на менее грязную Дорогу к пирамидам или даже обратно в Мемфис. Так или иначе, нынешнее местоположение статуи нисколько не соответствует ни ее грандиозности, ни окружающему фараона индустриальному ландшафту.

Гелиополь: церемониальный центр

Мемфис был основан как столица объединенного Египта, а Гелиополь рос и развивался рядом с ним как религиозный и церемониальный центр. Он находится сравнительно недалеко от Мемфиса, в 25 милях к северо-востоку, но, в отличие от Мемфиса, сегодня представляет собой не деревню вне городских пределов, а полноправный пригород Каира. Этот город расположен поодаль от Нила, поэтому здесь всегда сухо, а местоположение для него выбиралось еще с таким расчетом, чтобы сюда падали первые лучи восходящего солнца. Именно здесь разрабатывалась космология Древнего Египта, был «изобретен» обширный пантеон (включая Атума и его детей Осириса и Исиду), птиц, животных и насекомых наделили божественными и символическими качествами, составлены подробные описания загробного мира и правила путешествия по нему; а самое, быть может, важное — здесь сложился культ солнца, чьи лучи опаляли камни Гелиополя каждый день с утра и до заката.

Древняя египетская теология произросла из комплекса верований, бытовавших в поселениях нильской Дельты. В этих поселениях поклонялись различным богам; приступив к созданию единой религии, гелиопольские жрецы объединили этих богов в один пантеон во главе с богомтворцом и божеством солнца Атумом (или Ра). Многие ученые утверждают, что древнеегипетская космология чрезвычайно запутанна и лишена рациональности, что в ней гораздо больше поэзии, нежели логики. Приведу такой пример: археологи расшифровали ряд текстов, содержащих диспуты мемфисских жрецов относительно того, является ли Птах отцом бога-творца Атума. (В случае утвердительного ответа следовало, что место Птаха в пантеоне гораздо выше, чем принято было считать. Недаром эти боги в египетской мифологии зачастую «подменяют» друг друга как творцы мироздания). Подобная «текучесть» веры означала, что она не вызывала отторжения и охотно принималась во всех поселениях объединенного государства. Гораздо позднее «адаптивность» и «всеядность» египетской религии привели к ее капитуляции сначала перед абсолютно логичной религией греков, а затем перед христианским монотеизмом. В результате и греческая религия, и христианство в конце эпохи фараонов успешно утвердились в Египте. Тем не менее, разработанная гелиопольскими жрецами система верований просуществовала по меньшей мере две с половиной тысячи лет — гораздо дольше, к слову, чем основные религии современного Каира, христианство и ислам.

От древнего Гелиополя не сохранилось практически ничего. В 525 году до н. э. город разграбили персы, его отстроили заново, однако постепенно он оказался в тени Александрии и Вавилона Египетского, римского укрепления на берегах Нила. Пожалуй, вполне обоснованно считать, что нынешний Гелиополь является наиболее фешенебельным пригородом Каира — дорогие бутики, гипермаркеты, элитные дома и виллы… Эта часть Каира подверглась радикальной перестройке, и здесь место религии былых времен заняли капитализм и идеология массового потребления. Романист Энтони Троллоп, побывавший в Каире в 1858 году, уже тогда ужаснулся судьбе древнего Гелиополя. Сегодня о стародавних временах напоминает разве что обелиск Сенусерта, колонна розового гранита высотой шестьдесят футов, некогда стоявшая рядом с храмом Атума, а ныне надзирающая за хаотичным уличным движением в районе Мидан аль-Мисалла. По возрасту этот обелиск — ровесник Иглы Клеопатры (около 1900 г. до н. э.); более того, его перенесли из того же храмового комплекса, что и лондонский обелиск, и обелиск в Центральном парке Нью-Йорка. Какая ирония судьбы — в Лондоне и Нью-Йорке сохранилось столько же следов древней истории Египта, сколько и в самом Каире!

Начало древних династий: пирамиды в пустыне

Приблизительно через пятьсот лет после основания Мемфиса, в 2686 году до н. э., в Египте появилась первая правящая династия и возникло Древнее царство. Оно просуществовало пятьсот лет, до 2181 года, и в период Древнего царства в Египте воздвигли большинство тех памятников, которые и сегодня можно увидеть в окрестностях Каира. Четвертая династия фараонов (2613–2494 г. до н. э.), к которой принадлежали Снофру, Хуфу (Хеопс), Хафра (Хефрен) и Менкаура (Микерин), построила пирамиды в Гизе и в Дахшуре. Предшественники и потомки этой династии строили пирамиды в Саккаре и Абу-Сире. Из этого следует, что хотя в целом древнеегипетская цивилизация существовала около трех тысяч лет, памятники вокруг Каира относятся лишь к одному, сравнительно краткому периоду ее истории (не считая Саккары, которая во времена фараонов регулярно перестраивалась).

Расцвет Древнего царства ознаменовался развитием технологий и искусства, ростом богатства и военного могущества. В эту эпоху под власть фараонов подпал Синай, были покорены кочевники-бедуины, а металлы, выражаясь современным языком, стали добывать в промышленных количествах. Административной и политической столицей царства был Мемфис, и фараоны постепенно пришли к осознанию того, что им требуется некое место по соседству, где находились бы гробницы и где подданные могли бы восхвалять их деяния и после смерти. Таким местом была выбрана Саккара, расположенная в пустыне неподалеку от Мемфиса; примерно в 2660 году до н. э. Имхотеп, зодчий фараона Джосера, возвел там первую в мире пирамиду для своего господина. После этого пирамиды строили на протяжении тысячелетия по всему Египту, в основном на севере страны.

Немалую роль в желании собственными глазами увидеть пирамиды в окрестностях Каира играет, несомненно, искушающая близость пустыни. Все пирамиды находятся на границе «между пустыней и плодородной землей», столь характерной для Ближнего Востока. На спутниковой фотографии современного Египта темно-зеленый полумесяц возделываемых земель врезается в желтую массу пустыни; на ней отчетливо видна эта граница, существующая на протяжении тысячелетий. (Между «зеленой зоной» и песками нет никакой нейтральной полосы, зелень обрывается внезапно, словно обрубленная неким исполинским топором). Древние египтяне называли пустыню дешрет (красная земля) и противопоставляли ее плодородной кемет (черной земле). Пустыней повелевал бог Сет, владыка хаоса и разрушения, тогда как Осирис, бог плодородия, правил землями, где произрастали деревья, травы и злаки. Каждую ночь египтяне наблюдали, как солнце спускается в западную пустыню; там, по их убеждениям, находился вход в подземный мир. Для них пустыня воплощала в себе смерть; вот почему все пирамиды построены на плато над плодородной долиной Нила.

Впрочем, пустыня вокруг Каира разительно отличается от привычных представлений о пустыне: она, без сомнения, загадочна и жестока, но в ней не найти уходящих в бесконечность барханов, по которым движутся караваны верблюдов. И сколько ни жди, из-за ближайшей дюны не покажется вдруг конник-араб в развевающейся на ветру белой галабие, как в фильме «Лоуренс Аравийский». На горизонте не появляются оазисы с купами пальм, издалека крошечных, будто игрушечные. Вместо этого взгляду открывается бескрайнее, продуваемое ветрами песчаное плато, ровное, безжизненное и отнюдь не романтическое, отталкивающее, а не манящее.

Не удивительно, что описания пустыни мы находим во многих книгах, посвященных Египту. В своей книге «Тысяча миль вверх по Нилу» (1877) Амалия Эдвардс называет пустыню «безграничным пространством песка и камня, которое изобилует могилами и бесформенными каменными постройками и ничуть не похоже на пустыни наших фантазий». Романист-викторианец Уильям М. Теккерей (1811–1863), побывавший в Египте в 1844 году и описавший свои путешествия в книге «От Корнхилла до Большого Каира», также остался разочарованным. Он отмечал, что пустыня, «жуткая и мрачная, тянется вдаль, насколько хватает глаз, пока не сливается с желтым горизонтом… Мне, не побоюсь этого признания, сделалось не по себе». Пенелопа Лайвли в воспоминаниях о детстве в военном Каире «Олеандр, палисандр» (1994), однако, описывает более романтическое, чисто детское (и сугубо английское) впечатление от пустыни: «Едешь туда на машине, ищешь хоть какого-нибудь укрытия от ветра и палящего зноя… Для меня пустыня связана с сандвичами, молоком в термосе и азартом исследователя».

В действительности пустыня, откуда на нее ни взглянуть, выглядит безжизненно и чрезвычайно уныло: море песка, простирающееся во все стороны, оживляемое лишь следами археологических раскопок или брошенным военным оборудованием. Подходя ближе к следам цивилизации, замечаешь окурки и пустые бутылки, в горлышках которых посвистывает ветер. Вопреки утверждениям миссис Лайвли, это не то место, куда хочется отправиться на пикник и где тянет бродить по барханам, уминая сандвич.

Как ни удивительно, привлекательность пустыни таится в ее мнимой бесконечности. В Саккаре и Гизе так легко отдалиться от раскопок и уйти, что называется, в никуда. Ограждений нет и в помине, окурки и пустые бутылки быстро исчезают, и остается только песок. Ничто не задерживает тебя, ничто не препятствует, и ты идешь и идешь, милю за милей, насколько хватит сил. Перебираешься с дюны на дюну, ступаешь по гравию, от которого вскоре начинают болеть ноги, перепрыгиваешь канавы в песке. Солнце палит нещадно, его лучи, отражаясь от песка, слепят глаза, темные очки не спасают, и приходится постоянно, до рези в глазах щуриться. Не считая отдельных «вкраплений» в пейзаж, оставленных современной цивилизацией, пустыня выглядит так, как выглядела в те времена, когда строители пирамиды день за днем волокли по песку огромные камни. Однажды под вечер в Саккаре ко мне подошел местный паренек, облаченный в серую галабию и ведущий в поводу шелудивого верблюда; он указал на запад, где садилось солнце, и произнес, обнажив черноватые зубы: «Ливия». Очевидно, это было предложение прокатиться до Ливии. Но вообще-то в Ливии задерживаться нет причин: если двинуться от любой из пирамид на запад, можно пересечь всю Северную Африку и выйти к побережью Атлантики в Марокко. Ландшафт при этом практически не будет меняться. Песок и пыль, и больше ничего, разве что пролетит черный пластиковый пакет, этакий новомодный воздушный змей, подгоняемый ветром.

Ритуалы смерти: как строили Саккару

Дорога, ведущая на запад от Мемфиса, в направлении Саккары, приблизительно следует пути древних фараонов к месту погребения. Быть может, люди, сопровождавшие усопшего на этом пути, проходили мимо пальмовых куп, обильных пажитей и деревень с загонами для скота (разумеется, нынешней ковродельной индустрии не было и следа). Как ни удивительно, милях в пяти от Мемфиса кажущаяся бесконечной вереница ковровых мастерских внезапно обрывается. Дорога взбегает на холм, минует кассовый киоск и начинает карабкаться на высокое, привольно раскинувшееся плато; мгновениями спустя, совершенно неожиданно для себя, ты оказываешься в пустыне — в лицо ударяет горячий ветер, лучи солнца вонзаются в желто-серый песок. Это и есть Саккара, место, в котором зародилась одержимость древних египтян загробной жизнью.

На этом открытом ветрам плато жители Мемфиса хоронили наиболее выдающихся сородичей. Саккара — крупнейший археологический памятник Египта, полумесяц пирамид различной степени сохранности протяженностью в четыре мили; рядом с пирамидами — входы в мастабы (подземные гробницы), полуразрушенные храмы и иные здания. Некоторые едва выступают над поверхностью, другие же еще ожидают своих первооткрывателей, скрытые под многовековой толщей песка. (Последняя важная находка — гробница Майи, казначея фараона Тутанхамона, обнаруженная в 1986 году).

Место получило свое название в честь Сокара, сокологолового мемфисского бога смерти, и использовалось в качестве некрополя почти три тысячи лет. (Более того, в Саккаре найдены и захоронения IV века н. э). Надо сказать, масштаб времени поражает; только вдумайтесь — если даже взять за основу основание Рима и довести отсчет до сегодняшнего дня, получившийся временной промежуток все равно будет короче, нежели тот, в течение которого в Саккаре хоронили усопших и совершали религиозные обряды. Христианство исповедуется всего две трети этого срока, а ислам — едва ли половину; Саккара намного старше мировых религий и на протяжении тысячелетий ее не переставали наделять религиозной и церемониальной значимостью.

Подобно прочим древнеегипетским некрополям, Саккара обязана своим непреходящим значением тому факту, что египтяне были привержены земным удовольствиям и не желали расставаться с ними даже после смерти. Вымышленный историк Клаудиа Хэмптон в «Лунном тигре» замечает: «Все их верования связаны с отчаянным бегством от небытия». А реальный историк Десмонд Стюарт в книге «Большой Каир: мать мира» (1968) пишет:

Древние египтяне значительно превзошли другие античные народы в одержимости смертью. Восхищаясь радостями этого мира, они искали в обрядах, ритуалах и магии способа продлить удовольствия за гробом… Жители Мемфиса и Гелиополя строили дома для вечности, и эти дома сохранились до сего дня.

Чтобы приблизиться к пониманию особого статуса Саккары и других некрополей Древнего Египта, необходимо иметь представление о некоторых погребальных церемониях, связанных с фараонами и вельможами. Сразу после смерти важного лица из его тела извлекали мозг и внутренние органы, которые помещались в каменные или керамические сосуды — канопы (позднее эти сосуды стали закрывать крышками в форме человеческих голов; самые знаменитые канопы такого рода — те, в которых хранились внутренние органы Тутанхамона). Затем тело бальзамировали при помощи натрийсодержащего минерала (который применяли для всего — от производства стекла до чистки зубов) и обертывали несколькими слоями ткани. Бальзамирование сопровождалось многочисленными ритуалами и продолжалось семьдесят дней. Согласно учению жрецов, благодаря мумифицированию ка усопшего получало возможность «питаться» от мертвого тела. (Геродот дает замечательное описание этого процесса. Он рассказывает, что бальзамировщики «сначала извлекают через ноздри железным крючком мозг. Затем делают острым эфиопским камнем разрез в паху и очищают всю брюшную полость от внутренностей. Вычистив брюшную полость и промыв ее пальмовым вином, мастера потом вновь прочищают ее растертыми благовониями»). Перед завершением церемониала на лицо умершего помещали погребальную маску; этот ритуал «отверзания уст» наделял покойного способностями есть, дышать и двигаться. В гробницу клали все, что могло потребоваться покойному в загробной жизни, после чего погребальную камеру запечатывали.

Объяснения того, что происходило впоследствии, оставим на совести жрецов. Считалось, что усопшего переправляют через подземную реку в потусторонний мир, где ему предстоит держать ответ за поступки, совершенные при жизни. Чтобы облегчить покойникам посмертную беседу, жрецы составили знаменитую «Книгу мертвых». Судил мертвых Осирис, на глазах у которого совершалось взвешивание сердец (на одну чашу весов клали сердце покойного, на другую — перо Маат, богини истины и божественного порядка). Аммат, демонический «пожиратель мертвых», проглатывал сердца тех, кто не выдерживал загробного испытания. Богатые и могущественные люди — например, фараоны, погребенные в Гизе, — заранее строили храмы и ладьи, готовясь к путешествию в подземном мире. Бедняки, конечно же, такими возможностями не располагали. Более того, богачи строили не просто гробницы, а пирамиды с гробницами внутри; подобная практика зародилась именно в Саккаре.

Сегодняшняя Саккара

Нынешняя Саккара представляет собой продуваемое ветрами пространство, изобилующее развалинами; окрестные поля обсажены соснами, которые словно подрагивают в знойном мареве. Скучающие охранники и шелудивые псы стерегут конкретные, ревниво оберегаемые участки территории, нарочито игнорируя туристов, которые высаживаются по утрам из автобусов на пыльной автостоянке. «Охранникам категорически запрещается отвечать на вопросы» — гласят многочисленные таблички; этот запрет направлен на борьбу с бакшишем, ради которого охранники прежде охотно делились с туристами историческими сведениями едва ли не на любом языке.

Главная местная достопримечательность, ради которой приезжают туристы, — погребальный комплекс фараона Джосера. Центр комплекса — Ступенчатая пирамида, которая во времена своего строительства являлась крупнейшим каменным сооружением в мире. Ее историческая значимость неоспорима — это первая из 97-ми египетских пирамид, образец формы для всех последующих; однако при ближайшем рассмотрении она разочаровывает, поскольку не так высока, как можно было бы предположить, и изрядно потрепана временем (все-таки пирамида стоит уже четыре с половиной тысячи лет). Тем не менее она сохранилась лучше, чем многие ее «потомки», из которых немало попросту ушло в песок; ее ступенчатая форма создает легко узнаваемый силуэт. Никакая другая пирамида в мире не похожа на пирамиду Джосера. Имхотеп, зодчий фараона, был после смерти обожествлен, в Саккаре ему построили храм; в последние десятилетия команды археологов, состязаясь между собой, предпринимают попытку за попыткой отыскать его гробницу.

Согласно современному объяснению, Имхотеп строил пирамиду слой за слоем, причем спланировал ее так, чтобы погребальное сооружение было видно из Мемфиса, расположенного ниже Саккары. (По другим теориям пирамиды суть архитектурные воплощения первобытного кургана, поднявшегося из вод хаоса в момент миротворения, — или гигантские лестницы в небеса). Какова бы ни была причина, побудившая избрать для гробниц именно эту форму, Ступенчатая пирамида стала основоположницей того архитектурного стиля, который, по утверждению Десмонда Стюарта, присутствует в Египте по сей день. Стюарт полагает, что современные надгробия в форме домов на каирских кладбищах олицетворяют «дома вечности нынешних египтян».

Церемониальный комплекс, примыкающий к пирамиде, состоит из множества зданий различной степени разрушения. Именно здесь была найдена великолепная статуя Джосера в полный рост, вытесанная из известняка и впоследствии оказавшая в каирском Музее древностей: суровый фараон встречает посетителей. К югу от пирамиды находится нечто вроде огромного внутреннего двора с галереей; тут совершалась церемония под названием «Хеб-Сед» — празднование царского юбилея, а также устраивался бег фараона в честь божественного быка Аписа. (Сегодня двор пустует, отсюда получаются самые хорошие фотографии Ступенчатой пирамиды). За двором выстроились многочисленные церемониальные постройки (вперемешку с фальшивыми фасадами зданий). Там же расположены и мастабы (подземные гробницы); в одни можно зайти, другие обрушились, вход в третьи перегорожен колючей проволокой — для безопасности туристов или по иным причинам. По соседству — недостроенная пирамида (фактически куча песка) и дыры в земле — зевы колодцев, ведущих в подземные усыпальницы, где покоятся сотни древних египтян; одни огорожены, другие разверзаются буквально под ногами. Повсюду указатели, а в путеводителе приведен подробный план, однако после посещения нескольких гробниц трудно избавиться от ощущения дежа вю — гробницы похожи друг на друга как две капли воды. Многие из них относятся к периоду правления Пятой династии, то есть младше пирамид Гизы; во всех похоронены знатные люди — вельможи, жрецы или чиновники. Зияющие колодцы шахт заставляют задуматься о том, что плато Саккара — макушка грандиозного муравейника, состоящего из множества подземных галерей и проходов, часть которых до сих пор не исследована.

Чем прилежно и последовательно осматривать все гробницы, лучше направиться на север от Ступенчатой пирамиды, по пыльной тропинке, ведущей мимо почти полностью разрушенной пирамиды Унаса. За этой пирамидой находится мастаба Ти, пожалуй, самая удивительная гробница во всей Саккаре. Арабское слово «мастаба» означает «скамья»; подземные усыпальницы с крохотными одноэтажными домиками наверху получили свое название от арабов, помогавших европейским археологам XIX столетия на раскопках. Мастаба Ти — усыпальница надзирателя за строительством пирамид в Абу-Сире; ее раскопали в 1865 году и она весьма популярна у туристов, которые спешат к ней, устав разглядывать Ступенчатую пирамиду.

Сама гробница, в которую можно попасть по внушающему невольные опасения за свою жизнь туннелю из внутреннего двора, представляет собой простую подземную камеру, освещенную единственной неоновой лампой и «украшенную» современным мусором — какими-то коробками, обрывками бумаги и прочим хламом. Если же подняться наверх, мы попадаем в длинный коридор, выводящий в комнаты с высоким потолком; на стенах коридора и комнат сохранились великолепные, чрезвычайно детальные рельефы. Совершенно беззащитные перед жадными пальцами туристов, на нас смотрят уникальные работы древних мастеров по камню, вырезанные около 2400 года до н. э. На рельефах изображены человеческие фигуры, как правило, повернутые в профиль, застывшие в неуклюжих позах, будто сфотографированные в самый неподходящий момент. Часть изображенных несет еду или ведет животных, которые должны кормить Ти в загробной жизни; также присутствуют танцоры, писцы, ремесленники, дровосеки, рубящие лес для постройки челнов, и музыканты, услаждающие слух Ти за гробом. На других рельефах Ти изваян охотящимся в нильских заводях, поражающим гиппопотамов или ловящим рыбу.

Неподалеку расположена гробница Птахотепа, жреца Пятой династии; на стенах этой гробницы множество фресок — ярких, изобилующих огненной охрой, красной краской всех оттенков и зеленью нильских камышей, среди которых происходят тщательно выписанные ловля рыбы и охота на птиц. Сцены на стенах гробницы сменяют одна другую, словно на страницах комикса; на некоторых изображены в подробностях уникальные ритуалы той эпохи, на других — повседневные занятия, которым люди предаются по сей день: вот мальчишки играют на берегу Нила, вот мужчины ведут на поводу тяжело нагруженных ослов, а вот трудятся в поле крестьяне. Многие картины в этой и других гробницах отражают преимущественно сельскохозяйственный характер древнеегипетской культуры и тот факт, что фундаментом этой культуры служили вода, плодородная почва, злаки, домашние животные — и люди, которые обрабатывали землю и пасли скот.

За этими двумя мастабами простирается пустыня. Вдалеке видны расплывчатые тени — пирамиды Абу-Сира, к которым погонщики верблюдов и владельцы лошадей готовы отвезти туристов (на верблюде дорога занимает три утомительных часа). Чуть поодаль примостилась кособокая кафешка, над террасой которой нависают два дерева; с ветвей раздается птичий щебет, совершенно неожиданный для этого места и оттого вдвойне приятный сердцу. Само кафе одним только видом внушает отвращение: стены выкрашены облупившейся охрой, внутри пусто и неуютно.

Один из наиболее интересных памятников Саккары — Серапеум в неглубокой лощине сразу за кафе. Он был построен около 1300 года до н. э., намного позднее (на тринадцать столетий), чем Ступенчатая пирамида, практически одновременно с храмами Абу-Симбела и гробницами фараонов в Фивах на юге Египта. По своему назначению Серапеум — храм, где хранились мумифицированные туши земных воплощений божественного быка Аписа. Этих животных, которым поклонялись как олицетворениям бога, бальзамировали в Мемфисе на огромных каменных плитах, а затем привозили сюда и погребали в саркофагах весом в двадцать тонн. Считалось, что бог воплощается в быке, которого корова понесла от упавшего на нее солнечного луча. То, как такой бык передвигался или жевал траву, толковалось жрецами как предсказание будущего. Когда бык умирал, его оплакивали в течение семидесяти дней и лишь затем помещали в просторную камеру; сегодня эти пыльные помещения выглядят весьма сюрреалистично. Подобно фрескам на стенах мастаб, культ быков в Древнем Египте свидетельствует о сельскохозяйственном характере египетской культуры.

Дахшур

Рядом с Саккарой находится еще один некрополь — Дахшур, едва ли не самое загадочное из всех древнеегипетских погребений. Среди здешних пирамид имеется одна «гнутая», две других, судя по всему, принадлежат одному и тому же фараону, так что невозможно понять, кто именно и где похоронен. Кроме того, загадочности Дахшуру добавляет окружающая его пустыня. Пирамиды расположены на некотором удалении друг от друга, их соединяют автомобильные колеи, пересекающие песчаные гребни. В окрестностях Дахшура остро ощущается присутствие военных: над головой кружат вертолеты, повсюду виднеются ограждения из колючей проволоки. Когда я ехал в Дахшур на такси, у кассы ко мне присоединился полицейский с автоматом через плечо. Другие вооруженные полицейские, которых я видел, разъезжают вокруг на верблюдах, время от времени предлагая желающим прокатиться на «животных с государственной службы». Все это вместе порождает чувство тревоги, каковой абсолютно не испытываешь в других местах.

Дахшур оказался покинутым отчасти потому, что сюда нелегко добраться. Несмотря на то что очертания Гнутой (или Белой) пирамиды отчетливо видны из Саккары, ехать в Дахшур на лошади или на верблюде — сущая мука, да и поездка на машине занимает немало времени. В частности, нужно пересечь Нил на ветхом пароме, курсирующем между двумя деревушками. Паром представляет собой плавучую платформу, приводимую в движение шумным, плюющимся топливом дизельным двигателем. Для перевозки автомобилей паром не очень-то подходит, требуется недюжинная сноровка, чтобы втиснуть свою машину на платформу и оставить еще место для того, кто въезжает за тобой. Местные жители освоили это искусство в совершенстве: старцы в серых галабиях ловко загоняют на паром свои старенькие «лады» и «шкоды» и не менее ловко скатываются на берег в конце пути. Погрузка и разгрузка, кажется, занимает целую вечность; окруженное полями, на которых крестьяне трудятся так же, как трудились их предки в эпоху фараонов, это место, чудится, на тысячи миль отстоит от современного города, расположившегося всего в нескольких десятках километров вниз по течению.

Среди фараонов, погребенных в Дахшуре, более всего известен Снофру, основатель Четвертой династии, правивший с 2613 года до н. э., и отец Хуфу, строителя Великой пирамиды в Гизе. Приняв решение строить собственную пирамиду, Хуфу следовал примеру отца, который возвел в Дахшуре две пирамиды; сам же Снофру вдохновлялся примером царя Джосера и его пирамидой в Саккаре. Так называемая Розовая пирамида, или пирамида Снофру, возвышается над плато в гордом одиночестве — этакий идеал пирамид в бескрайних песках. При желании можно пройти внутрь: с западной стороны пирамиды имеется проход, круто спускающийся к центральному коридору, который, в свою очередь, выводит к каменным лестницам и пустым камерам, где слепят глаза неоновые лампы. В пирамиде сыро и тихо, клаустрофобия нарастает с каждым шагом, а погребальная камера встречает голыми стенами. (Схожие ощущения испытываешь в Гизе: ни у кого не возникает желания подольше подышать затхлым воздухом или побыть в темноте; если же в пирамиде много народа — или вообще никого, — неприятное чувство только усугубляется). Когда я приехал в Дахшур, у входа в Розовую пирамиду сидел какой-то француз; он требовал воды с сахаром и выглядел чрезвычайно растрепанным, если не сказать — потерянным. Очевидно, выбрался из путаницы узких темных коридоров буквально перед моим прибытием. Такое потрясение внутри пирамид переживают многие.

Все погребальные камеры в Розовой пирамиде пусты. Снофру, к слову, мог быть похоронен вовсе не здесь, а в близлежащей Гнутой пирамиде. Прозвище этой последней объясняется тем, что ее стены приблизительно на двух третях высоты меняют угол наклона; они круто поднимаются от земли, но сходятся на конус под значительно меньшим углом. Эта пирамида — одна из наиболее древних загадок, над которой ломали голову — пока безуспешно — несколько поколений египтологов. Быть может, строители вдруг забеспокоились, что пирамида обвалится, и поэтому изменили угол стен? Из наклона верхней части стен следует, что на центральные камеры приходится вес меньше того, каков бы он был, если бы пирамида строилась по первоначальному плану. Как бы то ни было, Гнутая пирамида — одна из древнейших в Дахшуре; возможно, ее сочли небезопасной и забросили, а рядом построили Розовую пирамиду. Надо признать, она представляет собой захватывающее зрелище, в основном потому, что стены сохранили известняковое покрытие (разве что у подножия оно обвалилось). Эту пирамиду обошла участь прочих, которые лишились известняка: здесь стены слишком круты, чтобы имело смысл отдирать отделку. Кроме того, в этой пирамиде целых два входа — почему, никто, опять-таки, не знает.

Другие пирамиды, различной высоты и разной степени сохранности, разбросаны по плато. К востоку от Гнутой пирамиды находится малая пирамида жены фараона Снофру Хетеферес. На эту пирамиду можно взобраться, если хватит духа вскарабкаться по шатким, полуразвалившимся камням; с макушки открывается восхитительный вид на пустыню, на поля и на затянутый смогом Каир вдалеке. Вполне вероятно, что пирамида царицы служила своего рода перевалочным пунктом для погребального кортежа, поскольку впоследствии Хетеферес захоронили в гробнице близ Великой пирамиды в Гизе. По мнению некоторых ученых, в этой пирамиде был погребен сам Снофру, а Гнутая и Розовая пирамиды так и остались пустыми. С макушки пирамиды Хетеферес видна и Черная пирамида, смутно различимая на горизонте, напоминающая на таком расстоянии скорее выход горной породы, нежели нечто рукотворное. Черную пирамиду построил около 1800 года до н. э. Аменемхет III, то есть она младше пирамид Дахшура и Гизы на семь столетий; плачевное состояние этой пирамиды не располагает к ее посещению.

Плато Гиза

Процветающий пригород Гиза расположен на западном берегу Нила. Здесь в изобилии встречаются пиццерии «Пицца-Хат», многоквартирные дома с недорогой арендой и спутниковыми тарелками и фешенебельные частные клиники, подъезды к которым обсажены пальмами. Район тянется вплоть до плато, на котором четыре тысячи лет назад фараоны воздвигли самый известный памятник своей эпохе.

Пирамиды Гизы видны практически с любой каирской улицы — этакие каменные зубья, пронзающие пелену смога. Издалека они кажутся причудливыми одномерными треугольниками различного размера, и только вблизи можно оценить их внушающие благоговение величину и пропорции. Туристические автобусы начинают парковаться на пыльных автостоянках где-то с девяти утра, и до самой темноты плато кишит разнообразной публикой — тут и погонщики верблюдов, и продавцы воды и сувениров, и гиды, и охранники, и туристы, и дети; поразительный спектакль жизни под сенью мрачных монументов, олицетворяющих торжество смерти. Наиболее ранние из здешних захоронений (принадлежащих чиновникам и вельможам) восходят едва ли не к временам Менеса. Пятьсот лет спустя плато сделалось главным царским некрополем. Первым фараоном, построившим себе усыпальницу в Гизе, стал Хуфу, жаждавший превзойти своего отца и его пирамиды в Дахшуре. Когда Хуфу умер в 2566 году до н. э., его тело положили в пирамиду, на строительстве которой трудились тысячи людей и которая была тогда (и остается сейчас) крупнейшей на планете. Сын и внук Хуфу, Хафра и Менкаура, последовали примеру предшественника, но их пирамиды меньше. Можно сказать, что на протяжении жизни трех поколений искусство строительства пирамид достигло зенита, а затем стало быстро умирать.

Пирамиды настолько впечатаны в сознание (или в коллективное бессознательное) туристов, что первое их посещение непременно сопровождается грандиозными ожиданиями. Некоторые из этих ожиданий не сбываются, зато другие оправдываются сполна и даже с избытком. Пирамиды Гизы — наиболее узнаваемые сооружения в мире, с ними связаны разнообразные ассоциации — зной и пески пустыни, подвохи и соблазны современного массового туризма и, прежде всего, почитание смерти в поистине космическом масштабе. Они образуют самую очевидную, самую материальную связь между нами и загадочнейшей из древних цивилизаций: приходя к ним, нынешний человек, что называется, в лоб сталкивается с архитектурным выражением культуры тех людей, чей образ мышления мы едва начали постигать.

Пирамиды — единственное из семи чудес света, сохранившееся до сего дня. Высказывались предположения, что математическое выражение их пропорций предвещает Второе пришествие, что они ориентированы по звездам, что они символически описывают геометрию Земли. Чем они служили древним — просто гробницами, тайными хранилищами или астрономическими обсерваториями? В самом ли деле в них скрыт секрет вечной жизни и всего сущего? И были ли они построены древнеегипетскими рабами или пришельцами из дальнего космоса? Поиск по интернету показывает, что современному читателю доступны минимум шестьдесят книг о пирамидах Гизы, которые упоминаются на 54 600 веб-сайтов. Спустя столько лет после своего возведения эти пирамиды продолжают будоражить умы.

Тех, кто приезжает в Гизу впервые, приводит в смятение неожиданное обстоятельство: оказывается, пирамиды расположены вовсе не в пустыне. Да, классический образ, запечатленный на бесчисленных открытках и воспроизведенный в десятках документальных фильмов, таков: пирамиды словно вырастают из песка (а на переднем плане неизменно присутствует караван верблюдов). Однако это вид всего лишь с одного направления — с запада, и даже в этом случае приходится устанавливать камеры весьма тщательно, чтобы в кадр не попал напирающий Каир. Ведь город накатывает на плато Гиза, как волны накатывают на утес: Каир всегда здесь, всегда рядом, иногда он переваливает через гребень и оглушает шумом и запахами. Сотни людей в Гизе живут на расстоянии вытянутой руки от пирамид (во всяком случае, пирамиды затеняют их огороды).

Майкл Пэлин, бывший участник труппы «Монти Пайтон», а ныне разработчик программ путешествий, признается, что, прибыв в Египет в 1989 году, во время поездки вокруг света, он был поражен видом окрестностей Гизы: «Я всегда думал, что пирамиды стоят посреди пустоты, прикованные к пустыне. А в действительности они в пяти минутах ходьбы от ближайшего городского квартала». Как практически каждый турист, Пэлин впервые увидел пирамиды не из некоего отдаленного оазиса, а из дорожной «пробки». Он пишет:

Из центра Каира к пирамидам ведет широкое, оживленное шоссе, пересекающее Гизу. Вдоль шоссе сплошные отели, ковровые мастерские и частные языковые школы. В старину, когда тут не было никаких зданий, с этой дороги, вероятно, открывался захватывающий вид. Но застройка Гизы все изменила. Сегодня пирамиды лишь изредка мелькают между домами, разве что их макушки постоянно торчат над крышами. Только у легендарного отеля «Мена», знаменитого реликта колониальной эпохи, дорога вырывается из лабиринта зданий на широкое плато, и пирамиды наконец предстают во всем величии. Они стоят не в пустыне, а фактически на окраине города. И потому уже не удивляет, что некоторые путешественники, преисполненные ожиданий, остаются разочарованными — по крайней мере, в первый раз.

Амелия Эдвардс, чьи путевые заметки 1877 года «Тысяча миль вверх по Нилу» немало способствовали популяризации всего египетского в обществе, которое впервые в своей истории начало осознавать прелести массового туризма, — так вот, Амелия Эдвардс, впервые увидев пирамиды, нашла их «не такими внушительными». В ее книге мы читаем: «Дух не захватило, в отличие от того мгновения, когда я впервые увидела Альпы или различила очертания афинского Акрополя с палубы парохода. Хорошо известные треугольные формы казались маленькими и призрачными — и слишком знакомыми, чтобы сердце защемило…» Тем не менее будущая основательница Фонда исследований Египта продолжает: «Лишь приблизившись к ним, осознав, что они вырастают над пустыней буквально с каждым моим шагом, я начала ощущать, что они не такие уж знакомые». Рядом с Великой пирамидой, «вознесшейся во всем своем величии и массивности над моей головой, я внезапно ощутила себя совсем крошечной. Она затмила небо и заслонила горизонт, отрезала меня от мира; остались лишь благоговение и восторг».

Майкл Пэлин также подчеркивает контраст между первым впечатлением от пирамид и более поздними ощущениями. Поначалу «вид пирамид вызвал в памяти почти еретическое сравнение с горами шлака, привычным пейзажем моего детства, прошедшего в Южном Йоркшире. Та же массивность, те же формы, та же неподвижность». Однако вблизи пирамиды воспринимались как «необычайно величественные… Они вздымались над нами, вселяя в сердце трепет, словно они были гигантскими животными, а мы — крохотными насекомыми». И лишь гораздо позже Пэлин осознал истинное величие пирамид. Когда день клонился к закату и солнце опускалось к западному горизонту, вдруг сделалось понятно, что пирамиды «наделены особым могуществом, они будто грандиозные каменные амулеты, с которыми не сравнится ничто на Земле».

Аналогичную смену впечатлений — от первоначального разочарования к последующему восхищению — пережил и Джулиан Хаксли, бывший генеральный директор ЮНЕСКО, изложивший свои ощущения в книге «Из древней земли» (1954). По его словам, «знакомство с пирамидами, пускай косвенное, через книги и открытки, заставило меня не то чтобы презирать их, но относиться к ним снисходительно. Они давно превратились в международный ширпотреб, деградировали до уровня туристических сувениров. Стольким людям успешно внушали, что пирамиды являются одним из чудес света, что всякое предвкушение чуда от встречи с ними попросту испарилось. Подобно Ниагарскому водопаду или Рио-де-Жанейро, их навязывали мне столь усердно, что я заранее в них разочаровался».

Однако, очутившись у подножия пирамид, Хаксли, по его собственным словам, испытал «непередаваемый восторг» и не мог не проникнуться гордостью за человеческий род, которому «по плечу такие свершения».

Строительство пирамид

Свершения и в самом деле замечательные. Офицеры наполеоновской армии подсчитали, что из камней трех пирамид можно построить стену вокруг всей Франции, причем эта стена будет девять футов высотой и три фута в ширину. Великая пирамида Хуфу (фараона, больше известного под его греческим именем Хеопс) настолько велика, что способна вместить одновременно кафедральные соборы Милана и Флоренции, базилику Святого Петра и Вестминстерское аббатство. Она сложена из более чем двух миллионов каменных блоков, каждый весом от двух до семидесяти тонн; камня на эту пирамиду пошло больше, чем на все английские церкви, построенные после прибытия на острова святого Августина. Большинство блоков — известняк, его добывали в каменоломнях за Нилом и переправляли через реку на баржах во время ежегодного паводка. Гранитные же блоки для погребальных камер, достигающие весом семидесяти тонн, доставлялись на лодках из Асуана на юге Египта. Разгрузив лодки, эти блоки волоком поднимали по наклонной плоскости и укладывали на заранее отведенные места.[4] Сегодня известняковую «облицовку» сохранила лишь пирамида Хафры; в былые же дни все пирамиды ярко сверкали на солнце и слепили глаза своим блеском.

Один из вопросов относительно пирамид, по которому ученые никак не могут прийти к согласию, — были или нет стены пирамид покрыты иероглифами и другими изображениями. Различные сообщения путешественников, самые ранние из которых восходят к началу Средних веков, свидетельствуют в пользу утвердительного ответа. Египтянин Масуди около 950 года писал, что «стены (пирамид. — Э. Б.) украшены надписями на языках древних народов и царств, ныне уже не существующих. Что это за письмена и о чем они гласят, никому не ведомо». Немногим ранее Ибн Хордадбек, автор «Географического описания мусульманских стран», заметил, что «на эти пирамиды нанесены все тайны магии и рецепты всех целительных снадобий, известных врачевателям». Геродот утверждал, что на Великой пирамиде «египетскими письменами было обозначено, сколько редьки, лука, чеснока съели рабочие». Средневековый путешественник Абдул Латиф в 1220 году отмечал, что надписи на стенах пирамид могут составить книгу толщиной десять тысяч страниц.

Однако когда Джон Гривз (о нем мы расскажем ниже) изучал пирамиды в 1646 году, ни о каких надписях он не упомянул; сегодня на «облицовке» Второй пирамиды в Гизе (и Розовой пирамиды в Дахшуре) не найти и следа древних иероглифов. Кто уничтожил эти надписи? Ветер и дожди? Или их и вовсе не было, а Латиф и другие «заезжие гости» видели всего-навсего прообразы современных граффити? Это еще одна из множества загадок, связанных с пирамидами, и вряд ли ее когда-либо удастся разрешить.

Что касается вопроса, кто именно строил пирамиды, здесь мы в состоянии дать удовлетворительный ответ. Заблуждению относительно того, что пирамиды строились усилиями тысяч рабов, наука обязана Геродоту, который во второй книге своей «Истории» сообщал, что Хеопс «заставил всех египтян работать на него. Так, одни были обязаны перетаскивать к Нилу огромные глыбы камней из каменоломен в Аравийских горах… Сто тысяч людей выполняли эту работу непрерывно, сменяясь каждые три месяца». По словам Геродота, на строительство дороги для перетаскивания камней ушло десять лет, а царствование Хеопса и его преемника Хафры (Хефрена) было «временем величайших бедствий», причем египтяне так ненавидели этих фараонов, что «с неохотой называли их имена».

Геродот прибыл в Египет в 449 году до н. э. — в ту пору, когда умение читать иероглифы еще не умерло, обряды «фараонической» религии еще совершались, а дорога к пирамиде Хуфу поддерживалась в отличном состоянии. Но все это не помешало ему ошибиться. На самом деле пирамиды строили не рабы, а крестьяне, трудившиеся летом, когда поля заливал паводок; все строительство заняло около двадцати лет. Археологические раскопки 1990-х годов показали, что строители пирамид были отнюдь не рабами и что об их здоровье заботились: удалось раскопать огромные пекарни и «столовые», в которых работников кормили богатой белками пищей (в том числе — и нередко — нильской рыбой, судя по количеству найденных рыбьих костей). Получивших травмы во время работы ожидало удивительно качественное медицинское обслуживание: некоторые из обнаруженных скелетов доказывают, что врачи в те времена умели делать ампутации без дальнейшего ущерба здоровью пациентов. Усердие и рвение строителей проистекали из твердой веры в то, что их усилия будут вознаграждены в загробной жизни и что в жизни земной они получат освобождение от налогов. (В ходе раскопок поблизости от пирамид было найдено кладбище, на котором мертвецов хоронили вместе с инструментами и кувшинами с пивом).

Самого фараона, руководившего строительством, ожидала за гробом жизнь, которую с полным основанием можно назвать комфортабельной. Целью возведения пирамиды было обеспечить ка фараона благополучную, поистине райскую вечность. (Существует гипотеза, что диагональные штольни, ведущие от царской погребальной камеры к стенам Великой пирамиды, предназначались для того, чтобы дух фараона мог видеть солнце и звезды, а недавно обнаруженные «двери» в этих штольнях представляют собой «выходы» на небо.) После многодневных погребальных ритуалов, совершавшихся в Гелиополе или в храмах по соседству с пирамидами, набальзамированные тела усопших помещали во внутренние камеры вместе с бесчисленным скарбом, каковой, как считалось, может понадобиться за гробом (именно эти предметы на протяжении поколений разворовывали грабители).

Во всяком случае такова «ортодоксальная» теория. Однако она не дает ответа на ряд существенных вопросов. Например, в пирамидах много фальшивых дверей и туннелей, ведущих в никуда. Для чего их делали? Для того ли, чтобы сбить с толку пожелавших потревожить загробный покой усопших? Или же строители следовали неким астрономическим соображениям? В Великой пирамиде имеется камера, вырубленная в камне в сотне футов под основанием; назначение этой камеры до сих пор остается неясным. Непонятно и то, почему царицу хоронили в отдельной пирамиде, а не в предназначенной для нее камере в пирамиде супруга. Главные саркофаги Великой пирамиды пусты. А фотографии, сделанные в этой пирамиде в 1992 и 2002 годах с помощью миниатюрной видеокамеры-робота, смонтированной на гусеницах немецким специалистом Рудольфом Гантенбринком, показали, что за якобы глухими стенами, блокирующими диагональные штольни, имеются тупиковые проходы и даже камеры. Последний пример — очередное немаловажное подтверждение того обстоятельства, что пирамиды далеко не раскрыли всех своих секретов и что нас ожидают новые открытия.

Великая пирамида

Крупнейшая из трех пирамид Гизы также является самой древней из них, и обычно именно с нее начинают свой обзор туристы. Возле нее разгружаются туристические автобусы, и рядом с ней крутая дорожка от отеля «Мена» выходит на плоскую террасу, нависающую над зеленой частью Гизы. Разумеется, Великая пирамида Хуфу привлекает всеобщее внимание. Когда подойдешь ближе, становится видно, что она сложена из каменных блоков, в нижней части острые грани камней сглажены ветром и песком, а выше остаются такими же четкими, как и тысячелетия назад. Амелия Эдвардс в книге «Тысяча миль вверх по Нилу» писала, что этот контраст придает пирамиде такой вид, будто «ее еще не достроили, будто рабочие вернутся на следующее утро». Всю пирамиду можно обойти вокруг, расстояние составит приблизительно полмили; с западной стороны вашему взгляду откроется пустыня, а затем вы минуете останки меньших пирамид и гробниц, втиснутых между восточной стороной Великой пирамиды и обрывом плато. Эти полуразвалившиеся сооружения, известные как Пирамиды цариц, служили усыпальницами для матерей, жен и сестер фараонов Четвертой династии.

Среди меньших пирамид продолжаются раскопки. Но вряд ли современные археологи решат надеть розовое нижнее белье — по крайней мере, не во время работы, — как поступал когда-то именитый археолог Флиндерс Петри (1853–1942). Петри, получивший прозвище «Отец египетской археологии», в пять лет выучил иероглифический алфавит, в двадцать с небольшим объехал наиболее известные достопримечательности Великобритании, включая Стоунхендж, но «родной древностью» не увлекся и посвятил свою научную карьеру Египту. Он проводил в Египте месяцы и годы, пользуясь финансовой поддержкой Амелии Эдвардс, которая сумела обеспечить ему и должность профессора египтологии в лондонском Юниверсити-колледже. В автобиографии «Семьдесят лет в археологии» (1931) Петри сообщает, что, когда он исследовал Великую пирамиду, «чаще всего оказывалось удобнее для работы раздеться догола… Снаружи, на жаре, я обычно надевал нижнюю рубашку и подштанники, а розовый цвет последних отгонял зевак, пугавшихся столь экстравагантного наряда».

Солнечная ладья

Флиндерс Петри и другие именитые (и не менее эксцентричные) британские археологи, исследовавшие пирамиды в «золотую пору» египетской археологии — XIX и начало XX столетия, — не дожили, к несчастью, до одного из самых значительных открытий, сделанных в песках Гизы. В 1954 году была найдена так называемая солнечная ладья, сегодня она находится в специально построенном (в форме лодки) элегантном павильоне рядом с южным фасадом Великой пирамиды, неподалеку от колодца, в котором ее нашли. В павильоне построены высокие подмостки, с которых возможно всесторонне разглядеть ладью, чьи деревянные палубы и мачты отлично сохранились в сухом песке. В ладье имеются весла, причем они в таком состоянии, что хоть сейчас отправляй их для регаты в Кембридж или Оксфорд; к пристани ладью пришвартовывали веревками, как и современные корабли. Весла закреплены на бортах и смотрят в небо, словно ладья приближается к берегу и гребцы наконец-то могут отдохнуть.

Разумеется, эта ладья никогда не плавала по воде и гребцы за ее веслами не сидели; сегодня она будто скользит по песчаному морю, гордясь тем, что давно осуществила задачу, для которой предназначалась. (Погребальные ладьи найдены также в Саккаре, а в каирском Музее древностей выставлены два погребальных челна фараона Сенусерта; они гораздо меньше по размерам и куда менее изящные, чем солнечная ладья, что отражает поздний приоритет Гизы перед Саккарой в качестве церемониального центра).

Относительно назначения этой ладьи между археологами и историками велись и ведутся ожесточенные споры. Ладью захоронили в разобранном виде; чтобы заново собрать 1224 фрагмента, потребовалось много лет. Рядом с ней погребена — и по-прежнему остается под песками — еще одна ладья, а с восточной стороны Великой пирамиды обнаружены несколько ям, формой повторяющих лодки. Первоначально считалось, что ладьи исполняли некую символическую роль в погребальных обрядах: возможно, египтяне верили, что фараон переправляется на такой ладье в загробный мир. В последние годы все больше сторонников получает гипотеза, гласящая, что ладьи использовались для финального «земного» путешествия фараона по Нилу, после чего их разбирали — вероятно, полагая «зараженными» негативной энергией смерти. Впрочем, убедительных доказательств того или иного назначения ладей до сих пор не найдено; иными словами, перед нами одна из великого множества «загадок пирамид».

Пирамиды Хафры и Менкауры

Хуфу наследовал фараон Джедефра, который правил всего восемь лет и построил себе пирамиду в Абу-Роаше, в пяти милях к северу от Гизы. От нее мало что сохранилось, а в самом Абу-Роаше смотреть не на что, так что мы поспешим вернуться в Гизу, ко Второй пирамиде, иначе пирамиде Хафры (Хефрена), преемника и двоюродного брата Джедефры и сына Хуфу.

Пирамида Хафры уступает высотой пирамиде его отца, однако построена на возвышенности, из-за чего (а также благодаря частично сохранившейся известняковой «облицовке») кажется чуть выше Великой пирамиды. От нее под уклон ведет дорога к Сфинксу, лицо которого, по легенде, есть лицо Хафры. Вокруг Сфинкса и пирамиды множество зданий церемониального назначения, в том числе храмов, среди которых есть храм с помещением, обнесенным колоннами из розового асуанского гранита, резко контрастирующего с известняком, наиболее распространенным строительным материалом в Гизе. Некогда поблизости находилась пристань — на давно исчезнувшем рукаве Нила; именно на ней разгружались лодки с каменными глыбами, и именно с нее тело фараона отправлялось в последний путь к пирамиде.

На месте пристани Огюст Мариет в 1860 году нашел великолепную статую Хафры, ныне хранящуюся в каирском Музее древностей. Выточенная из иссиня-черного диорита, который добывали далеко за Асуаном, эта статуя считается скульптурным шедевром Древнего царства; она изображает фараона восседающим на троне и сурово глядящего вдаль. Статуя имеет одну особенность, которую невозможно разглядеть анфас: за спиной фараона распростер крылья сокол — бог Гор, словно обнимающий Хафру.

Каждую годовщину смерти Хафры в храмах проводились поминальные церемонии, однако со временем жрецы и фараоны должны были осознать, что эпоха массового строительства гробниц мало-помалу заканчивается. Третья пирамида — Менкауры, сына Хафры — самая маленькая из трех. Ее построили достаточно быстро и, что примечательно, до конца строительство не довели. Правда, не будем забывать о том, что в XII веке некий султан, которому потребовались камни для собственных архитектурных проектов, велел разобрать верх пирамиды Менкауры. В этой пирамиде нашли базальтовый саркофаг, который позднее утонул в море во время транспортировки в Великобританию (уцелела только деревянная крышка, которая ныне находится в коллекции Британского музея).

Ученые придерживаются различных мнений относительно того, кому предназначался этот саркофаг; некоторые утверждают, что и саркофаг, и пирамиду строили не для самого Менкауры, а для его сына. Как бы то ни было, это третья и последняя из пирамид Гизы; позднее некрополем фараонов стал Абу-Сир, а затем царей вновь стали хоронить в Саккаре. В определенном смысле пирамида Менкауры подвела черту под историей древней Гизы. Многие туристы попросту не обращают на нее внимания, поскольку она отстоит дальше всего от стоянки автобусов, но те, кто все же приходит сюда, получают полное представление о пустыне: за пирамидой Менкауры пески раскидываются привольно и необозримо, а редкие следы раскопок и брошенная военная техника мнятся лодками, дрейфующими в бескрайнем море.

Подземные изыскания

В прошлом посетители пирамид отнюдь не удовлетворялись разглядыванием этих циклопических сооружений снаружи. В девятнадцатом и начале XX столетия тогдашние туристы наперебой рассказывали срывающимися голосами, как карабкались снизу до макушки и как бродили по темным и сырым туннелям внутри. Сегодня, разумеется, все иначе — к сожалению, не могу сказать, что стало лучше. Туристам уже не нужно нести с собой факелы, поскольку в туннели проведен электрический свет (а для доступа открыты наиболее безопасные из проходов); что же касается подъема на пирамиды, то едва успеешь взобраться на третий снизу камень, как отовсюду доносятся свистки и крики бдительных охранников.

Хотя подобные прогулки небезопасны (и отрицательно сказываются на состоянии памятников), трудно не пожалеть о старых добрых временах, когда подъемы на пирамиды и спуски в них были не только возможны, но считались едва ли не обязательными для всякого уважающего себя туриста. Полагаю, что стародавний турист разрывался между двумя желаниями и никак не мог решить, с чего начать — со спуска или с подъема. Оба занятия представлялись достаточно утомительными: в воспоминаниях путешественников неоднократно встречается слово «усталость»; тому, кто решал подняться по жаре на вершину пирамиды или нырнуть в ее сырые глубины, требовались крепкие ноги и умение терпеть.

Пирамиды изобилуют туннелями, штольнями и проходами, представляют собой нечто вроде системы известняковых пещер, пробитых не водой, а человеческими руками. Строители первоначально проложили туннели к погребальным камерам — и построили множество тупиковых проходов, чтобы одурачить возможных расхитителей гробниц. Уже к IX столетию грабители прокопали собственные туннели, в Средние века добавились новые, проложенные как ворами, так и исследователями. Ныне туристы, посещающие пирамиды, с равным успехом пользуются всеми этими проходами, не выбирая, какой, когда и кем был проложен.

Выше я упоминал о том, что многим посетителям пирамид внутри становится не по себе. Сто пятьдесят лет назад «Путеводитель по Египту» Мюррея (1858) советовал туристам помнить о том, что «пирамиды не являются приятным местом, подниматься наверх весьма утомительно, а внутри ожидают затхлый воздух, пыль и мрак». Мюррей рекомендовал брать с собой свечи, спички и магний, чтобы как следует осветить царскую камеру.

Современные туристы пользуются преимуществами электрического света, однако в большинстве нынешних путеводителей также говорится, что пребывание внутри пирамиды является, по сути, развлечением экстремального свойства. К примеру, в пирамиде Хафры придется пройти по длинному коридору, круто уводящему вниз, причем распрямиться во весь рост невозможно; вдобавок надо выбрать — двигаться ли вперед лицом, в направлении черного зева сырой камеры, или спиной, с тоскою глядя на постепенно отдаляющийся и уменьшающийся квадратик солнечного света. Только маленькие дети способны идти по этому коридору, не сгибаясь вдвое, а навстречу движется поток выходящих наружу, с которыми еще нужно разминуться. После первой камеры туристов ожидает клаустрофобическое продвижение по темным узким штольням к главной погребальной камере, где сыро, душно и — поверьте на слово — очень неприятно. (Не удивительно, что Флиндерс Петри предпочитал вести раскопки абсолютно голым). Положение усугубляет и то обстоятельство, что орды туристов, шастающие внутри пирамид, вредят последним ничуть не меньше, нежели те, кто на протяжении многих поколений карабкался на их макушки: каждый посетитель за время подземной прогулки выдыхает около двадцати граммов соли, которая оседает и копится на стенах, повреждая камень.

Наиболее поразительная деталь в царской погребальной камере пирамиды Хафры (не считая пустого саркофага) — надпись на стене: неровными печатными буквами намалевано имя Джованни Бельцони. Этот итальянский археолог первым обнаружил царскую камеру, о чем сообщил в своей книге «Описание исследований и недавних открытий в Египте» (1822). Собственное имя на стене камеры он написал из тех же побуждений, какими руководствуются современные вандалы, «украшающие» стены станций метро. На самом деле Бельцони — личность весьма любопытная: шести с половиной футов ростом, он поначалу собирался стать монахом, потом подался в инженеры, а закончил силовым акробатом в лондонском цирке. Посетив Египет (в пору увлечения инженерным делом), он всерьез заинтересовался пирамидами и принялся старательно изображать из себя специалиста-археолога. К списку его находок, помимо царской камеры Хафры, принадлежат гробница Сети I в Долине царей и источник реки Нигер в Западной Африке. О своих предпочтениях относительно манеры одеваться во время исследования пирамид он сведений не оставил, зато вот что счел нужным сообщить по поводу фундаментального открытия:

Я достиг двери в центре большой камеры. Медленно сделал два или три шага, потом остановился, чтобы осмотреться. Где бы я в точности ни находился, сомнений не было: я очутился в сердце пирамиды, в месте, которое с незапамятных времен служило предметом бесчисленных спекуляций и рассуждений исследователей былого и нынешнего. Мой факел, сделанный из связанных вместе восковых свечей, давал слишком мало света, однако я отчетливо различал обстановку. Конечно же, я перво-наперво обратил свой взгляд на запад, где должен был находиться саркофаг; признаться, я ожидал найти его в таком же состоянии, как и саркофаг в первой пирамиде… Представьте мое изумление, когда, приближаясь к западной стене камеры, я внезапно понял, что саркофаг находится заподлицо с полом…

Вверх

Теперь устремимся из мрачных и душных подземелий наверх, к освежающему ветру и простору. Подъем на пирамиды был некогда еще более популярен, чем спуск в них. В «Олеандре, палисандре» Пенелопа Лайвли упоминает, что стороны пирамид «кишели крохотными фигурками. Мы наблюдали за этими скалолазами с немалым интересом, ожидая, когда кто-нибудь из них сорвется, и обсуждали технику подъема; большинство пользовалось услугами проводников, один из которых тянул сверху, а другой подталкивал снизу, их белые галабии развевались на ветру».

«Путеводитель по Египту» Мюррея утверждает, что рекорд скорости при подъеме на пирамиду Хуфу — восемь минут, причем «подниматься нисколько не сложно, разве что утомительно для тех, кто не обучен скалолазанию.

Дам нередко приходится втаскивать наверх, это делают арабы, которых также можно попросить взять с собой приступку, чтобы подставлять под ноги у особенно высоких камней». Соперник Мюррея Бедекер также сообщает о готовности проводников помочь: они «тянут, подталкивают, поддерживают и едва ли позволяют отдохнуть, пока скалолаз не добрался до вершины. Дамам следует позаботиться о подобающем наряде…» Впрочем, Гарриет Прингл, героиня романа Оливии Мэннинг «Дерево опасностей», этот совет проигнорировала. Она отказалась от помощи проводников, оставила их у подножия пирамиды бессильно потрясать кулаками, а сама двинулась вверх — довольно необычным способом: «стоя спиной к стене, она прыгала вверх, на следующий уступ, а затем подтягивала ноги».

Американский романист Марк Твен может по праву считаться одним из первых туристов в современном значении этого слова. Он оставил нам весьма живописное описание своего восхождения на Великую пирамиду, которая показалась ему «неопрятной, уродливой грудой камня. Каждая из ее чудовищных сторон представляла собой гигантскую лестницу вверх. Ступень за ступенью эти лестницы сужались, пока не сходились на конус высоко в воздухе. Крошечные, как насекомые, мужчины и женщины отважно карабкались по головокружительным обрывам». Чтобы описать сам подъем, Твен прибегнул к нагромождению определений: это было «восхитительное, воодушевляющее, чреватое падением, требовавшее напряжения мышц, утомляющее до изнеможения, заставляющее скрежетать зубами и проклинать все на свете» восхождение к вершине пирамиды под палящими лучами солнца, словно стремившегося поджарить незадачливых скалолазов.

Другим туристом-романистом был Уильям Теккерей. Он писал, что ему помогал проводник-бедуин, перехвативший их отряд за две мили от пирамид, а подъем не был «ни романтичным, ни трудным, ни возвышающим душу: поднимаешься по гигантской каменной лестнице, отдельные ступени которой высотой четыре фута…» Элизабет Кэбот Керкленд отозвалась о восхождении на пирамиды столь же прохладно. В своей статье, опубликованной в «Записках Массачусетского исторического общества» за 1905 год, она заметила, что «усталость была велика, а расходы малы», и что трое бедуинов, ее сопровождавших, «выглядели весьма устрашающе, но держались безукоризненно вежливо и оказывали любую потребную помощь… Погода нас не баловала, ветер из пустыни обжигал, а солнце испепеляло». На восхождение миссис Керкленд затратила сорок минут, на спуск — вдвое меньше (эти цифры гораздо более похожи на правду, чем сведения Мюррея).

Наверняка те, кто достигал макушки пирамиды, испытывали потребность в длительном отдыхе. Однако условия наверху к этому не располагали. Путеводитель Мюррея сообщает, что «на вершине пирамиды долготерпение скалолазов примутся всерьез испытывать продавцы поддельных древностей и бесчестные менялы». Теккерей оставил нам описание ситуации, в которую уже не смогут угодить современные туристы: «Отовсюду слышались шутки и смех, крики проводников, требования позвать переводчика, препирательства из-за медяка… Мы словно разыгрывали фарс на фоне пирамид. Они возвышались прямо перед нами, и под их сенью творились совершенно нелепые в своей повседневности дела». Теккерей упоминает некоего майора бенгальской кавалерии, чье лицо, когда он поднялся на вершину, «побагровело и лоснилось», однако наверху его ожидали «холодная дичь и горячая яичница, а в следующее мгновение он уже окунул усы в стаканчик бренди с содовой. Что ж, теперь он сможет поведать всем и каждому, что поднимался на пирамиду».

Несмотря на подобные ситуации, вид с вершины пирамиды, должно быть, потрясал этих ранних туристов — если не всех, то большинство из них. Теккерей восхищался «бескрайним плоским ландшафтом, великой, плавно текущей рекой, багровым из-за знойной дымки городом с его фортами, куполами и шпилями, зелеными полями, рощами пальм и пестрыми деревушками… Пустыня уходила в бесконечность, тянулась далеко-далеко, пока не сливалась с золотым горизонтом». Однако когда Гай Прингл из романа «Дерево опасностей» добрался до вершины пирамиды, он «оглядел пустыню, над которой дрожало марево, и подивился тому, зачем кто-либо вообще сюда поднимается. Тут почти не на что смотреть. Вдалеке мерцали и переливались на жаре призрачные очертания пирамид Саккары. И больше ничего. Он словно очутился на плоту посреди желтого моря — или же на сковородке, под которой жарко полыхает пламя».

Прежде чем спуститься, туристы, насладившиеся видом, спешили вырезать на камнях свои имена. Думаю, если внимательно изучить надписи на камнях пирамид, мы найдем немало интересного. Достоверно известно, к примеру, что на Великой пирамиде запечатлено имя критика Уильяма Холмана Ханта (1827–1910), которого его спутник Седдон бросил внизу, а сам полез вверх. Хант не слишком обрадовался, узнав по возвращении Седдона, что его имя отныне вырезано на камне (вместе с именем Седдона) — и, быть может, наряду с именами других, намного переживет тех, кто оставил эти надписи.

Сфинкс

Он меньше, чем воображает себе большинство людей, этот памятник, почти затерянный среди развалин храмового комплекса при пирамиде Хафры, едва заметный из-за ограждений, экранов и оборудования для ежевечернего аудиосветового шоу. С пирамиды Хафры видна только тыльная часть его головы, этакий каменный горб над песками в том месте, где пустыня переходит в пригород. В отличие от пирамид, он не сложен из отдельных блоков, а вырезан из цельного камня; у него тело льва и человеческая голова. Вблизи становится возможным разглядеть выражение лица — эту легкую усмешку на губах, этот исполненный мировой скорби взор, устремленный за твою спину; он смотрит в никуда — и видит все.

Сфинкс ревниво хранит свои секреты. Чье лицо воспроизводит этот каменный гигант? Считается, что лицо фараона Хафры, но наверняка сказать нельзя; в период Нового царства Сфинкса отождествляли с богом Гор-эм-Амхетом («Гор на горизонте»). Для чего его построили? Возможно, чтобы охранять пирамиду. Зачем к нему прокопали туннели? Вероятно, это работа грабителей. Каков его возраст? Полагают, что Сфинкс — современник Хафры, однако приснопамятная «альтернативно-историческая» теория утверждает, что, судя по естественному износу статуи, ее изваяли свыше восьми тысяч лет назад. Куда, в конце концов, подевался его нос? Никто не знает точно; тщательное исследование показало, что нос Сфинкса то ли отбили зубилами, то ли отломали при помощи неких рычагов.

Древняя легенда гласит, что Сфинкс загадывал проходившим мимо путникам загадки и убивал тех, кто давал ошибочные ответы. Арабы называют его Абу-Хол, то есть «Отец страха». «Сфинкс» — слово греческое, возможно, производное от древнегреческого слова, означающего «незнакомец, чужак»; впрочем, по мнению некоторые ученых это название происходит от древнеегипетского «шесеп анх» — «живой образ». Борода Сфинкса ныне хранится в Британском музее, а некогда мамлюки и солдаты наполеоновской армии использовали ее в качестве мишени для учебных стрельб; неоднократно предпринимались попытки реставрировать бороду, не менее многочисленные, чем попытки различных исследователей расколоть ее, чтобы «проникнуть в тайны Сфинкса», — ни те, ни другие не удались. Статуя же и без бороды выглядит весьма величаво. Первая встреча со сфинксом многих разочаровывает, но некоторое время спустя понимаешь, что, сам того не заметив, поддался суровому очарованию этой благородной фигуры.

Так произошло, например, с А. У. Кинглейком (1809–1891), викторианским джентльменом и романистом-любителем, который побывал в Северной Африке в 1834 году, а через десять лет опубликовал книгу «Эотен: впечатления о путешествиях по Востоку», причем в первом издании автор указан не был. Он писал:

Сфинкс одинок. Безусловно, это существо привлекательно, но его привлекательность — не от мира сего; этот зверь, которому поклонялись древние, ныне представляется сущим дьяволом, гнусным чудовищем. И все же когда глядишь на эти губы, вытесанные согласно древнему канону красоты… Он, сей потусторонний зверь, повидал многое — стародавние династии эфиопских и египетских царей, греков и римлян, арабов и оттоманов, Наполеона с его мечтами о мировой империи, битвы и завоевания, горькую участь египетского народа, вынужденного прислуживать охочим до зрелищ путешественникам. Стоит вспомнить об этом, и всякое желание насмешничать пропадает.

В Средние века Сфинкс почти полностью скрылся под песками (и оставался в таком состоянии до 1920-х годов). Абдул Латиф, багдадский врач и путешественник, к рассказу которого о Мемфисе мы обращались выше, видел Сфинкса в 1220 году; он говорит о «колоссальной голове, выступающей из земли… Лицо отливает красным, словно статую совсем недавно покрасили. Это лицо необычайно красиво, особенно губы, и кажется, что существо лукаво улыбается». Завершается этот пассаж категоричным утверждением, что во всем Египте нет ничего более пропорционального, нежели голова Сфинкса.

Однако далеко не все поддавались очарованию Сфинкса. В книге «Сафари темной звезды» (2002) Поль Теру снисходительно упоминает «иссеченное песком безносое лицо, покоящееся на полуразрушенных лапах, будто фигурка из песка, на которую пролился дождь». Он цитирует воспоминания других путешественников, чтобы доказать, что не одинок в своем отношении к Сфинксу. Гюстав Флобер называл Сфинкса «курносым и потрепанным», а друг Флобера заметил, что «со спины он выглядит в точности как гигантский гриб». Марк Твен в «Простаках за границей» говорит, что Сфинкс «такой печальный, такой серьезный, такой тоскующий, такой терпеливый… При взгляде на него испытываешь те же ощущения, какие, должно быть, испытывает человек пред Господом»; для Теру этот отзыв — не более чем свидетельство буйной фантазии классика американской литературы. Что ж, каждому свое… Для всякого путешественника Сфинкс олицетворяет то, что этому путешественнику хочется, будь то величие или упадок.

Добро пожаловать в цирк

Сегодня Сфинкс является центральным персонажем главного туристического аттракциона Гизы — ежевечернего аудиосветового шоу у пирамид. Публика рассаживается на огромной платформе, ежась от холодного ветра, задувающего из пустыни с наступлением сумерек; пирамиды проступают из мрака в лучах прожекторов и мерцании лазеров, а Сфинкс — конечно, диктор — рассказывает собравшимся историю этого места.

Иногда энтузиазм устроителей шоу кажется чрезмерным. Скажем, торжественная музыка, сопровождающая повествование, словно заимствована из голливудского эпика 1950-х на библейские темы. Сам рассказ тяготеет к апокалиптичности («Я Сфинкс» — бум-бум-бум — «Я охраняю величайшие достижения человека на этой Земле» — бум-бум-БУМ!) Один из современных путеводителей отзывается о шоу весьма снисходительно, чтобы не сказать — презрительно, и утверждает, что лицезреть это шоу следует на иностранном языке, дабы комментарий не мешал наслаждаться игрой света и тени. Однако организаторы позаботились о переводе комментария на множество языков, включая русский и японский, а само шоу чрезвычайно популярно у семей с детьми: кутаясь в пледы, выдаваемые при входе, они зачарованно наблюдают, как лучи лазеров вспарывают ночное небо, а на экранах сменяют друг друга древние фрески и узоры. Как к шоу относится сам Сфинкс, остается только догадываться. Пожалуй, умей он говорить, он не был бы столь суров по отношению к этому представлению. Вероятнее всего, он взирает на происходящее с привычной мировой скорбью в очах, терпеливо дожидаясь, пока зрители разойдутся, и он сможет спокойно заснуть.

Ежедневный туристический круговорот у пирамид по-своему не менее увлекателен, чем сами памятники и их история. Автобусы с затемненными окнами и надписями на бортах вроде «Флэш тур» прибывают сюда целыми конвоями, начиная с полудня; многоязычная толпа, среди которой снуют местные, штурмует пирамиды до позднего вечера. Надо признать, что посещение пирамид — нечто наподобие непрерывного развлечения: вам предлагают и прокатиться на верблюдах, и приобрести почтовые открытки, лентами свисающие с прилавков, и воспользоваться услугами самозваных гидов-полиглотов, и купить той или иной сувенир из якобы подлинных «древних» камней. Среди местных встречаются люди всех возрастов, от десятилетних черноглазых и черноволосых мальчишек в белых галабиях до согбенных старцев с гнилыми зубами и лицами, словно иссеченными песком и опаленными солнцем. Продавцы и покупатели торгуются отчаянно и в целом добродушно, хотя предложения купить то или это, сыплющиеся со всех сторон и на каждом шагу, способны довести до белого каления и каменную статую.

Это зрелище знакомо всем, кому довелось побывать в Египте в наши дни. В «Восьмидесяти днях вокруг света» Майкл Пэлин рассказывает об автобусах, из которых «бесконечной вереницей, словно муравьи, высыпаются туристы; едва они сойдут с подножки, их атакуют погонщики верблюдов, продавцы открыток, разносчики воды и прочие представители свободного рынка, исправно грабящие туристов в этих местах на протяжении сотен, если не тысяч лет». Пэлин пишет о бесчисленных попытках местных одурачить «высоких белых людей с богатого Запада», о надоедливых торговцах, даже об «атмосфере напряженности и раздражения».

Справедлив ли Пэлин в своих оценках? Давно ли пирамиды превратились в развлечение для туристов? В известном смысле нам приятно думать, что так было почти всегда. Еще греки и римляне приезжали сюда поглазеть на эти величественные сооружения. Как говорилось выше, греческий историк Геродот побывал в Гизе в 449 году до н. э. (Он утверждал, что величайшим чудом Древнего Египта были отнюдь не пирамиды, а лабиринт «близ Города Крокодилов», от которого, увы, не сохранилось и следа[5]). В 24 году н. э. географу Страбону поведали, что груды каменных обломков перед пирамидами — это «окаменелые остатки пищи рабочих» (во времена римского владычества тогдашние гиды славились своей фантазией: так, Диодор Сицилийский покинул Египет в твердом убеждении, что камни на пирамиды поднимались при помощи соляных помостов, которые таяли, когда их заливали воды Нила). Плиний Старший, побывавший в Египте в I веке н. э., записал, что жители поселения Бусирис (Абу-Сир) помогают путешественникам забираться на пирамиды; этот обычай сохранился и две тысячи лет спустя. Аполлоний Тианский (20—100), языческий пророк и философ, странствовал по Египту в компании учеников. «Нет в Египте ни единого города, храма или священного места, который они бы миновали», — свидетельствует биограф Аполлония Филострат. При раскопках были найдены несколько латинских табличек, советующих заезжим гостям вести себя уважительно и не святотатствовать. Впрочем, это не останавливало особо экзальтированных путешественников, которые вели себя не лучше, чем их потомки в XIX столетии; в Гизе нашли латинскую надпись — некая римлянка сожалеет, что ее покойный брат не сможет насладиться красотой этого места.

Римляне также имели склонность к «античному китчу» — например, устраивали египетские танцы и посещали мастерские бальзамировщиков в Мемфисе. Некоторых пирамиды приводили в такой восторг, что по возвращении домой они строили себе гробницы в египетском стиле вдоль Аппиевой дороги. На самом деле эти «прототуристы» были первыми ориенталистами; термин «ориенталисты» предложил родившийся в Каире ученый Эдуард Саид (1935–2003), называвший так тех, чьи представления о Востоке расходились с реальностью. Подобно нынешним туристам, римляне искали «экзотики» и в результате все, что видели их глаза, разукрашивали собственными фантазиями. Предрассудки, с которыми они приезжали в страну, оправдывала и подтверждала хорошо развитая туристическая индустрия, во многом схожая с нынешней, — назойливые гиды, китчевые сувениры и посулы «обеспечить незабываемые впечатления» от сколь угодно краткого визита.

Зернохранилища или гробницы?

Когда в Европе наступили «темные века», приток путешественников в Египет резко сократился, поскольку возможности для путешествий значительно уменьшились по сравнению с римской эпохой. Одним из немногих европейцев, добравшихся до Египта, был ирландский монах Фиделий, в 762 году побывавший у пирамид на пути в Святую Землю. Описание его путешествия составил другой монах, Дикуил, ошибочно назвавший пирамиды «зернохранилищами святого Иосифа». Благодаря монахам-переписчикам это ошибочное мнение относительно пирамид продержалось несколько столетий. Лишь в V веке его оспорили два римских автора, однако на одном из куполов базилики Святого Марка в Венеции сохранилась мозаика XII века, изображающая пирамиды именно как зернохранилища. Дикуил писал, что пирамид семь — по числу «лет изобилия», о которых упоминается в Ветхом завете; вероятно, он сосчитал, наряду с тремя большими пирамидами, и малые, ныне разрушенные. «Они подобны горам, четыре в одной стороне и три в другой, — сообщал Дикуил со слов Фиделия. — Великое удивление вызывает, что от самого подножия и до наивысшей макушки сложены они из камня, а макушка у каждой острая, как игла».

Также в Египте побывал Ибн Убейр, секретарь эмира Гранады, мусульманского государства на юге Испании. Он посетил Каир в 1182 году и оставил сообщение о «древних пирамидах, замечательных сооружениях, которые приятны взгляду и похожи на огромные шатры, уходящие в небеса; две из них настолько велики, что земля уходит из-под ног, когда запрокидываешь голову…» О назначении пирамид Ибн Убейр говорит, что это либо усыпальницы ранних пророков, о которых говорится в Коране, либо, опять же, зернохранилища святого Иосифа. Впрочем, свое рассуждение он завершает логичным заключением: «Лишь Аллаху Всемилостивому ведомо их предназначение».

Наш старый знакомый доктор Абдул Латиф побывал в Каире приблизительно в то же время. Он записал, что малые пирамиды быстро разрушаются, ибо султан Саладин использует их камень для строительства Цитадели (между 1193 и 1198 годами сын Саладина попытался снести пирамиды, и его армия встала лагерем близ пирамиды Менкауры. Работы по разборке продолжались восемь месяцев со скоростью два блока в день, и в конце концов султан отказался от этой затеи). По словам Латифа, две крупнейшие пирамиды «выдаются подобно грудям над поверхностью земли». Пирамиды произвели на него такое впечатление, что он даже определил и научно обосновал причину их долголетия:

Одно из преимуществ их формы состоит в том, что каждое из сооружений само является центром тяжести. Оно давит на самое себя и само поддерживает собственную великую массу, все его части благодаря этому опираются друг на друга, и потому нигде нет избыточной нагрузки.

Интерьер Великой пирамиды показался Латифу не заслуживающим внимания — вероятно, потому, что внутри путешественников встретили стаи летучих мышей («размером каждая с голубя»), а пол покрывал толстый слой помета. Во второе посещение пирамиды Латиф преодолел две трети длины главного коридора, «едва не сомлев от ужаса, и вернулся на свет полуживой».

К концу Средних веков стало распространяться убеждение, что пирамиды строились не как зернохранилища, а как гробницы. В своем романе «Арабский кошмар» (1983), книге увлекательной и весьма необычной, действие которой происходит в Каире XV столетия, Роберт Ирвин вкладывает упоминание об этом в уста главного героя, английского паломника Балиана, который идет из Нориджа в монастырь Святой Екатерины на Синае. Балиан говорит, что видел «пирамиды Гизы, едва различимые в знойном мареве», с холма Цитадели: примеру этого вымышленного монаха ныне следует большинство туристов. Другой пилигрим, Эммануил, сообщает Балиану, что «местные считают сии пирамиды зернохранилищами Иосифа, каковые возводили рабы, дабы хранились в них припасы, собранные за семь лет изобилия… Но чего еще ожидать от язычников, прозябающих в дикости? Никогда здания сии не были зернохранилищами, и руки человеческие их не касались». По объяснению Эммануила, «возведены они силою магической, что подняла их из земли… а внутри них тысячи мертвых покоятся, ожидая Страшного суда Господа нашего и воскрешения». Еще монах мрачно прибавляет, что «в старину в сей стране тела усопших бальзамировали, а ныне арабы в Гизе торгуют трупами».

В 1517 году Египет оказался под властью турецкого султана, поэтому путешествия по стране для европейцев сделались безопаснее. Интерес к пирамидам вырос, в Европе сложился рынок египетских древностей (включая мумии). В 1646 году Джон Гривз, профессор астрономии Оксфордского университета, опубликовал работу «Пирамидография», в которой подробно описал внутреннее и внешнее устройство пирамид, опираясь на собственные измерения. В определенной степени Гривза можно считать предшественником египтологии как науки, однако он и другие авторы той эпохи, естественно, не избежали ошибок. В книге 1670 года об Африке, составленной из фрагментов описаний древних и современных путешественников, Джон Огилби привел иллюстрацию, на которой Сфинкс подозрительно напоминает пышногрудую даму эпохи Реставрации: голова и плечи Сфинкса поднимаются над песком, а на заднем плане видны пирамиды, настолько крутые, что, имей они такую форму на самом деле, они давно бы рухнули. Также Огилби свято верил рассказам о том, что в пещерах под Мемфисом уже три тысячи лет не гаснут масляные лампы.

С течением времени знания о Древнем Египте постепенно накапливались. Сопровождавшие Наполеона ученые плодотворно потрудились в годы кратковременной французской оккупации страны (1798–1802); их усилия привели к уточнению представлений о Египте — и к дальнейшей популяризации ее достопримечательностей. Отчет Вивана Денона, озаглавленный «Путешествие по Верхнему и Нижнему Египту» (1803), стал во Франции бестселлером и привлек в Египет немало любопытствующих. К середине XIX столетия, благодаря железным дорогам и пароходам, туризм начал приобретать массовый характер. Первые «открытки с пирамидами» датируются концом XIX века; на некоторых изображен нильский паводок и пирамиды, отражающиеся в воде. После постройки англичанами в 1902 году Асуанской плотины эта сцена стала достоянием истории. В 1870-х годах открылся отель «Мена», расположенный в непосредственной близости от плато Гиза. Французский морской офицер и писатель Пьер Лоти (псевдоним Луи Вио, 1850–1923) позднее нелестно отзывался о «непрерывных сигналах автомобильных клаксонов под окнами этого высокого здания, в которое толпой вливаются модно одетые мужчины и женщины, причем последние все в шляпках с перьями, будто краснокожие, пляшущие со скальпами врагов». И чем больше становилось туристов («бездельников и выскочек со всего света», по выражению Лоти), тем назойливее делалось столь привычное ныне предложение сопутствующих товаров и услуг. Один из путеводителей того времени, путеводитель Брэдшоу, предостерегает относительно «арабских юношей, живущих поблизости от Гизы, предлагающих себя в проводники, помощники и тому подобное и не делающих и шагу без «бакшиша»… Если они ведут себя чрезмерно настойчиво, следует обратиться к шейху, который не замедлит употребить свою власть и избавит путешествующего от дальнейших неприятностей».

Несмотря на взрыв бомбы в камере Великой пирамиды в 1993 году (по счастью, никто не пострадал) и недавнее сокращение туристического потока на Ближнем Востоке после 11 сентября 2001 года и войны в Ираке, пирамиды по-прежнему остаются главной «приманкой» для туристов в Египте. Когда в сумерках покидаешь плато, трудно освободиться от уникального очарования пирамид; пожалуй, никакие другие древние камни на планете не притягивают к себе с такой силой. И это притяжение пирамид столь велико, что многие посетители музея под открытым небом покидают его с желанием получше узнать о пирамидах — и получить ответы на вопросы, которые пирамиды задают человечеству. Главный среди вопросов таков — кто, собственно, построил пирамиды?

Марсиане — строители пирамид

Несмотря на всю абсурдность этого предположения, целые поколения теоретиков приводят различные невероятные, маловразумительные и порой непреднамеренно забавные доказательства в пользу подобной версии. Их не устраивает утверждение, что пирамиды строили древнеегипетские крестьяне по велению фараонов, создававших себе усыпальницы. Где же тогда тела — вопрошают теоретики. Согласно древнеегипетским верованиям, чтобы достичь рая в загробной жизни, тело усопшего должно оставаться в гробнице. Именно потому фараоны и строили пирамиды, эти укрепленные усыпальницы, стремясь гарантировать сохранность собственных тел. Однако поскольку ни в одной из пирамид Гизы тел не было обнаружено и все саркофаги пусты, теоретики считают себя вправе отвергать объяснения «ученых ортодоксов».

Быть может, тела похитили грабители? Вполне возможно; правда, непонятно, зачем грабителям понадобились мумии (в Долине царей тела на месте, расхищены лишь сокровища). Согласно одной гипотезе, фараоны, построившие пирамиды, опасались, что усыпальницы когда-нибудь разграбят, и потому завещали похоронить себя где-то еще, а пирамиды превратили в символические олицетворения загробной жизни. По другой гипотезе, тела усопших царей покоятся в пирамидах все четыре с половиной тысячи лет, просто их до сих пор не нашли; найденные погребальные камеры — фальшивки, построенные, чтобы одурачить предполагаемых грабителей. Выше упоминалось, что пирамиды изобилуют тупиковыми проходами, а ряд штолен запечатан; может, за этими, пока не преодоленными преградами и скрываются настоящие погребальные камеры?

Теории относительно инопланетного происхождения пирамид, равно как и рассуждения о некоей «потерянной цивилизации», якобы их построившей, чаще всего опираются именно на факт отсутствия тел; книги и статьи на эту тему в различных журналах и публикации в интернете балансируют между сюрреализмом и откровенной чушью, выдаваемой за истину. Всего два примера. Грэм Хэнкок в книге «Зеркало небес» (1998) заявляет, что пирамиды, наряду с храмом Ангкор-Ват в Камбодже, Стоунхенджем и статуями острова Пасхи, возвела древняя цивилизация, почитавшая духовное начало превыше технологии, и что строители пирамид и прочих чудес света единственные пережили великий потоп, затопивший Землю около 10 500 года до н. э. Другой автор, Ричард Хоугленд, в книге «Памятники Марса» (1987) утверждает, что пирамиды и Сфинкс построены древней цивилизацией, прибывшей на Землю с Марса после того, как была окультурена поверхность красной планеты (в доказательство приводятся фотографии со спутников НАСА, на которых видны марсианские «пирамиды» и гигантское «лицо», якобы схожее с лицом Сфинкса). И так далее, и тому подобное; сколько теоретиков, столько и теорий, различающихся лишь степенью абсурдности. В статье Бойда Тонкина в лондонской газете «Ин-депендент» (февраль 1998 г.) перечисляется множество книг такого рода, выдвигающих «альтернативные» гипотезы. Тонкин упрекает уважаемые издательства в том, что они печатают подобную чепуху огромными тиражами, а книги научные, «ортодоксальные» помещают на задворки своих каталогов. По его словам, «издатели пожертвовали авторитетом в угоду приносящему прибыль потоку откровенной ерунды».

Разумеется, самыми невероятными теориями, если не сказать — бреднями, кишит и интернет. В последние годы наибольшую популярность приобрели взгляды некоего отставного офицера американских ВМС, который объявил себя реинкарнацией Осириса: тело бога, мол, на протяжении тысячелетий покоилось в тайной камере Великой пирамиды вместе с Ковчегом Завета. Если набрать в строке запроса любого интернет-поисковика «пирамиды + пришельцы», вы получите ссылки на десятки сайтов, один из которых воспроизводит идеи видного «альтернативного» теоретика Захарии Ситчина: «Первобытный человек не мог построить эти сооружения… Пирамиды возводились в первую очередь как навигационные маяки (для инопланетных звездолетов, заходивших на посадку в Баальбеке. — Э. Б.). Мы говорим о населении двенадцатой планеты, жители которой в прошлом посещали Землю и даже оставались на ней». Из великого множества сайтов, посвященных загадкам пирамид, ни один не сравнится с тем, который едко высмеивает эту многовековую дискуссию, заявляя, что пирамиды на самом деле — гигантские препятствия в космическом пинболе, играет же в последний экипаж инопланетного звездолета, находящегося на геостационарной орбите.

По всей вероятности, «крестным отцом пирамидиотов» может считаться археолог XIX столетия, профессор астрономии Эдинбургского университета Чарльз Пьяцци Смит (1819–1900), который полагал, что размеры Великой пирамиды «в пирамидных дюймах» доказывают, среди прочего, происхождение англичан от потерянных колен Израилевых. Соратник Смита Роберт Мензис утверждал, что планировка и размеры Великой пирамиды, если их правильно расшифровать, предвещают в 1881 году некое чудо, сопоставимое по масштабам со Вторым пришествием Христа.

Не так давно внимание привлекли две книги, посвященные Древнему Египту в целом и пирамидам в частности. В первой говорится о легендарном, до сих пор не обнаруженном «Зале записей», в котором хранятся документы сверхразвитой (и, возможно, инопланетной) цивилизации, построившей пирамиды. Относительно местоположения этого зала высказывались различные предположения, теоретики использовали карты звездного неба и прочую параферналию, чтобы разгадать «намеки», якобы оставленные древними (зал помещали и под лапами Сфинкса, и где-то под самой Гизой). Во второй книге речь идет о том, что планировка трех пирамид предположительно соответствует расположению звезд в Поясе Ориона, а штольни и колодцы внутри указывают на положение особо значимых в древней религии звезд в 10 500 году до н. э. (снова эта дата). Книга «о пирамидах и звездах», написанная Адрианом Гилбертом и Робертом Бовалом и опубликованная в 1994 году под названием «Тайна Ориона», мгновенно стала бестселлером.

Сколь безумными ни казались бы все эти идеи, не будем забывать, что они — лишь последние в длинном ряду мифов, преданий и легенд, связанных с пирамидами. Арабы считали пирамиды гробницами давних правителей Иемена или же хранилищами научных и литературных достижений, переживших всемирный потоп (возможно, отсюда вырос современный миф о «Зале записей»). О пирамидах упоминается в сказках «Тысячи и одной ночи»: калиф аль-Мамун, правивший в IX веке, врывается в Великую пирамиду и находит там неиссякающий сосуд с водой и петуха, сделанного из драгоценных камней и способного петь и танцевать. (Исторический аль-Мамун и в самом деле побывал в пирамиде; возможно, именно через пробитый им вход сегодня попадают в пирамиду туристы). В сравнительно недавние времена пирамидам приписывали влияние на женскую плодовитость. Английский антрополог Дороти Эди (р. 1904), считавшая себя реинкарнацией одной из наложниц фараона Сети, заявляла, что бездетные женщины, желающие понести от языческих богов, должны скатиться по «облицовке» Второй пирамиды, либо провести ночь у ее входа. Потешаться можно долго, но эти фантазии ничуть не более безумны, чем рассуждения об инопланетянах и потерянных цивилизациях.

Абу-Сир: последние пирамиды

Это место — своего рода последняя «глава» в тысячелетней хронике пирамид. Именно здесь завершилась эпоха пирамид. Расположенный между Гизой и Саккарой, Абу-Сир ныне заброшен, а многие его монументы практически рассыпались в пыль.

Сюда можно добраться из Саккары на верблюде — транспорте небыстром и утомительном; другой, более разумный способ — приехать на машине. Дорога ведет вдоль оросительных каналов, питаемых нильской водой, минует вереницу деревень, по которым снуют детишки на велосипедах и бродят цыплята, а женщины в пестрых наголовниках и длинных черных юбках выстраиваются в очереди у водных колонок. Найти Абу-Сир нелегко, спрашивать направление бесполезно — такое впечатление, что никто из местных о нем не слышал.

Посетителей почти нет, охранники и гиды отсутствуют — Абу-Сир целиком и полностью находится во власти бродячих собак. Они живут в развалинах, выводят там щенков, забираются в осыпавшиеся колодцы, скачут через упавшие колонны. Некогда в Абу-Сире находился погребальный комплекс — храмы и пирамиды фараонов Пятой династии, правившей с 2492 по 2345 год до н. э., преемников Четвертой династии, цари которой построили пирамиды в Гизе. Две здешних пирамиды, фараонов Неферефре и Неферикары, превратились в груды камней — их то ли не достроили, то ли возводили в спешке, поэтому долго они не простояли. При строительстве использовался кирпич-сырец, а не известняк, и в результате, как и в Мемфисе, здешние сооружения, выражаясь фигурально, вернулись в почву, из которой когда-то появились. Для тех туристов, кому еще не наскучили пыльные, затянутые паутиной штольни, имеются открытые туннели и лестницы, позволяющие проникнуть в пирамиду фараона Сахура, правившего через одного после Менкауры. Впрочем, смотреть в пирамиде не на что. Интересно, о чем думали фараоны, избравшие Абу-Сир в качестве места для своего погребения, когда глядели через пустыню на величественные пирамиды предшественников в Гизе?

Разумеется, потомки фараонов Пятой династии возвели немало грандиозных сооружений. Цивилизация Древнего Египта со временем очнулась от «спячки», свидетельства которой видны в Абу-Сире. Однако строительство переместилось в другие части страны; хотя Мемфис и Гелиополь продолжали играть важную роль в жизни древних египтян, фараоны Нового царства (1567–1085 гг. до н. э). сделали своей столицей Фивы на юге. Оттуда отправлялись в походы Рамсес I и Рамсес II, при которых были одержаны военные победы в Сирии и Палестине, при которых вновь расцвели производство и искусства; в ту же эпоху Моисей вывел из Египта израильтян, а царский престол на короткий срок занял знаменитый мальчик-фараон Тутанхамон.

Каирский Музей древностей

История Долины царей, равно как и замечательных храмов Луксора и Карнака, построенных, когда пирамиды уже простояли тысячу лет, остается за страницами нашей книги, посвященной Каиру. А вот история Тутанхамона тесно связана с историей города, поскольку сокровища, найденные в гробнице юного фараона в Долине царей, ныне выставлены в экспозиции каирского Музея древностей.

Тутанхамон занял трон в 1336 году до н. э., в возрасте восьми лет. Умер он приблизительно девять лет спустя и оставался одним из наименее известных египетских фараонов вплоть до обнаружения археологом Говардом Картером в 1922 году его гробницы в Долине царей. Как правитель Тутанхамон ничем не прославился — за него страной управлял регент Эйе, впоследствии сам ставший фараоном, — но в гробнице юного царя, до которой не сумели добраться грабители, отлично сохранились саркофаги и драгоценности. Сегодня 1700 найденных в гробнице предметов занимают двенадцать залов на верхнем этаже Музея древностей и, что нисколько не удивительно, являются наиболее популярной частью экспозиции.

Поразительное впечатление производит посмертная маска — одно из самых известных в мире олицетворений смерти; она хранится в специальной стеклянной витрине с особым климатом, в зале, где выставлены десятки золотых украшений из гробницы. Маска инкрустирована кварцем и обсидианом, в ней прежде всего привлекают внимание огромные глаза, голубые с золотым отливом. Маски сохраняли черты фараонов, чтобы их ка могли узнать своих «хозяев» и возродить последних в загробном мире.

Картер, раскопав гробницу, обнаружил, что украшения свалены кучками в нескольких крохотных помещениях, словно в подсобке антикварного магазина. Фотографии в экспозиции музея показывают, как выглядела гробница в Фивах (большинство предметов ныне в Каире, в гробнице осталось лишь мумифицированное тело фараона). Помимо посмертной маски, наиболее ценные находки Картера — две статуи ка в полный рост, черные с золотом, охранявшие усопшего, огромные сундуки из дерева и слоновой кости, в которых хранились наряды фараона (на крышке одного из сундуков изображен Тутанхамон в колеснице, поражающий врагов-сирийцев), несколько тронов и стульев, а также изысканно украшенные гробы, вставлявшиеся подобно русским матрешкам один в другой; самый большой гроб велик настолько, что в него войдет минивэн.

Пожалуй, самый любопытный предмет экспозиции — набор для игры в сенет. Это древнеегипетская разновидность шашек, в нее играли миниатюрными кругляшками, которые передвигали по доске, разделенной на ряды по десять клеток. Каждому игроку полагалось по семь «шашек», а целью игры было провести «шашки» вдоль доски на половину противника. Клетки особого цвета означали удачу или неудачу. Под доской помещались два ящичка, в которых хранились «шашки». Похожие настольные игры и сегодня можно приобрести в магазине, и не сложно вообразить себе мальчика Тутанхамона, сидящего в зале мемфисского дворца и играющего в сенет, пока регент и другие взрослые управляют страной.

Музей древности — один из главных туристических аттракционов Каира. Основал его в XIX столетии французский египтолог Огюст Мариет, «заразившийся» Египтом после изучения бумаг, которые он получил в наследство от своего кузена, в 1820-е годы подвизавшегося на раскопках под руководством Жана-Франсуа Шампольона. Позднее Мариет самостоятельно изучил иероглифическую письменность и коптский язык и работал куратором в Лувре, а затем организовал экспедицию в Египет, где, в частности, раскопал саккарский Серапеум. В 1858 году египетское правительство предложило Мариету должность начальника службы древностей; на этой должности он собрал достаточно старинных предметов, чтобы основать Музей древностей в Булаке, пригороде на восточном берегу Нила, напротив Замалека.

Прежде чем Мариет занялся сбором древних сокровищ, многие из них были вывезены из страны. Его усилия оценили по достоинству и даже удостоили чести быть похороненным на территории музея в Булаке; позднее, вместе с музейными коллекциями, саркофаг Мариета был перенесен в нынешнее здание на площади Тахрир, открывшееся в 1902 году. Сегодня музей, в котором насчитывается 130 000 экспонатов, перерос это здание, как когда-то — здание в Булаке (из 40 000 предметов, хранящихся в подвале, некоторые постепенно погружаются в слой нильского ила, на котором стоит фундамент). В залах музея душно и темновато, система нумерации залов весьма запутанная (существуют, по крайней мере, три ее варианта), на экспонатах отсутствуют пояснительные таблички, однако каирский музей остается крупнейшим в мире хранилищем древнеегипетских сокровищ (а входной билет в него стоит чуть меньше трех долларов США).

Очутившись внутри, пройдя через зону досмотра, едва ли не более сурового, чем в каирском аэропорте, внезапно замечаешь, что одни залы почти пусты, зато в других посетителей столько, что невозможно протиснуться. По большей части этот музей напоминает о том, как выглядели лондонские музеи, прежде чем в них появилось нынешнее поколение технологически «продвинутых» школьников с телефонными гарнитурами на ушах. (Исключение составляет зал мумий, где смотрители неустанно «заглушают» посетителей, осмеливающихся болтать в присутствии обмотанных бинтами трупов, покоящихся в азотной смеси). Главной «завлекалочкой», безусловно, является коллекция Тутанхамона: именно там вас ожидает толпа потных взрослых и утомленных детей, гиды-полиглоты и скучающие смотрители, в обязанности которых входит наблюдать за безопасностью одного из самых знаменитых собраний сокровищ в мировой истории.

Конец эпохи фараонов

Все археологические памятники вокруг Каира относятся к периоду Древнего царства. В периоды Среднего и Нового царств строительство в Нижнем Египте продолжалось (прежде всего на память приходит Серапеум в Саккаре), а Мемфис оставался, выражаясь современным языком, главной военной базой страны. Сфинкс во времена фараона Рамсеса II превратился в святыню, к которой совершались паломничества; многие устанавливали поблизости от него памятные стелы в честь собственного визита к древнему «чудищу». Тем не менее в окрестностях Каира не сохранилось значительных памятников эпохи после пирамид.

Назвать точную дату заката власти фараонов затруднительно. На протяжении нескольких столетий, если не тысячелетия, древние традиции и ритуалы постепенно отмирали или «встраивались» в культуру иноземных завоевателей. К 1085 году до н. э. Египет разделился на Север и Юг; столицей Севера стал Танис неподалеку от Порт-Саида, а столицей Юга были Фивы. Это разделение напоминало ситуацию в стране до воцарения Менеса и объединения Египта; если принятие Менесом сдвоенного царского венца ознаменовало собой начало новой эры, разделение страны ее завершило. В 667 году до н. э. Фивы и Мемфис разграбили ассирийцы; многие ученые именно эту дату упоминают в качестве финальной в истории Древнего Египта. Другие же называют 525 год до н. э., когда персидский царь Камбис вторгся в Египет и подчинил страну персам. (Гиза и при персах оставалась некрополем, а придворного врача Камбиса похоронили в Абу-Сире). После персов в Египте пять столетий правили чужеземные династии; последней из этих правителей была Клеопатра, победитель которой Август добавил к своему титулу слово «фараон». Но очевидно, что к тому времени цивилизация, насчитывавшая три тысячи лет, уже пришла в упадок, а многие ее сооружения поглотили пески пустыни, словно законсервировав их для археологов грядущего. Только пирамиды, как и прежде, возвышались над пустыней свидетелями былого величия. И на фоне пирамид состоялся переход к следующей стадии в истории Египта — к эпохе греков и римлян, которая принесла в страну христианство.

Глава 2 Каир христианский и еврейский

Место действия — душный подземный склеп недалеко от восточного берега Нила. Группа египтян монотонно тянет песнопение, обращенное к святому Георгию, одному из наиболее почитаемых на Ближнем Востоке христианских святых. Упорство, с каким эти египтяне молятся, вызывает уважение. Одни поют, закрыв глаза, чтобы ничто не отвлекало от общения с Богом; другие ведут собственный диалог с мистическим Непознаваемым — а мимо снуют любопытные туристы. Певцы не обращают на происходящее вокруг ни малейшего внимания.

Над певцами на стене висит икона современной работы, изображающая святого Георгия и окруженная электрогирляндой, лампочки которой поочередно мигают синим, зеленым и оранжевым. Святой, разумеется, изображен поражающим дракона. Впрочем на этой иконе поединок выглядит куда драматичнее, чем на большинстве других, поскольку эта икона состоит из движущихся фрагментов. Копье беспрестанно вонзается в глотку дракона и выскакивает наружу, сам дракон свивает хвост кольцами, а конь святого то и дело взмахивает своим хвостом. Кроме того, глаза коня и дракона светятся оранжевым и то вспыхивают, то гаснут, словно оба животных то торжествуют победу, то погибают — чтобы воскреснуть мгновением спустя.

Склеп, в котором распевают молитвы, находится под зданием монастыря в Старом Каире. Наверху свежо; время от времени из-за огромной средневековой двери монастыря выглядывают монахини. Они протягивают паломникам крошечные пиалы со святой водой из колодца под монастырским зданием. И монахини, и паломники, и певцы — копты, члены одной из старейших в мире христианских общин. А язык, на котором они возносят свои молитвы Господу, считается в лингвистике прямым (хоть и существенно изменившимся) наследником языка, бытовавшего в Египте в эпоху фараонов.

История египетского христианства насчитывает почти две тысячи лет. На протяжении этого времени христиане неоднократно подвергались преследованиям, поэтому не удивительно, что коптские церкви в Старом Каире, включая монастырь и часовню Святого Георгия, теснятся на узких улочках с высокими стенами, словно стараясь защититься от внешнего мира. Египетские христиане, подобно многим другим меньшинствам во многих других городах, ищут безопасности в компактном проживании, в обустройстве и отчаянной защите «собственной» части городского пространства. Эта часть Каира принадлежит коптам две тысячи лет — еще с той поры, когда Каира, известного нам сегодня, не было и в помине, но когда уже начались глобальные перемены, радикально изменившие культурно-политический ландшафт Египта.

Упадок власти фараонов

Чтобы христианство могло утвердиться в Египте, должна была лишиться своего могущества и влияния древняя религия египтян; к тому времени, когда в стране воцарилась персидская династия, приблизительно за пятьсот лет до Христа, политическая и религиозная культура Египта и в самом деле уже напоминала лишь тень самой себя эпохи расцвета. Пирамиды Гизы оставались непревзойденными — и как архитектурные памятники, и как олицетворения религиозного рвения. Они служили своего рода монументом блистательной эпохи, настолько же отстоявшей от египтян VI века до н. э., насколько от нас отстоит раннее христианство. Цивилизация фараонов постепенно погибала, и дворцами на нильских берегах завладевали чужеземцы. Поздние фараонские династии — ливийские, нубийские, персидские; «чужаки» перенимали обряды и практики своих могучих предшественников, однако сама религия, сама вера неуклонно утрачивала силу. Жрецы теряли прежнее влияние, а цинизм в обществе возрастал, вследствие чего над верованиями древних едва ли не открыто потешались.

Персидские правители привели в Египет тысячи работников, чтобы построить новый канал, который связал бы Нил с Красным морем. Эти работники возвели для себя город в месте, где канал встречался с рекой. Этому городу дали имя Вавилон Египетский, в честь великого города на Евфрате, откуда многие были родом. Подобно Нилу, Евфрат поил пустыню, и имя, выбранное для нового города, очевидно напоминало строителям о доме. Мало-помалу этот новый Вавилон, который сегодня составляет сердце Старого Каира, превратился в политический центр Верхнего Египта. Между тем Мемфис и Гелиополь, политическая и религиозная твердыни фараонов, клонились к упадку; им предстояло опустеть и скрыться под песками.

В 332 году до н. э. некий полководец по имени Александр пришел в оазис Сива в Ливийской пустыне — и, как гласит легенда, ему поведали, что его отец — бог Амон. Вдохновленный своим божественным происхождением, Александр заявил о притязаниях народа, армией которого командовал, на Египет и принял решение основать новый город. Место для строительства он выбрал на одном из островов в Дельте Нила с таким расчетом, чтобы город смотрел на север, где за Средиземным морем осталась родина полководца. Этого человека звали Александр Македонский, он командовал эллинским войском, а город назвал в честь себя Александрией. Птолемей, один из военачальников Александра, унаследовал Александрию после смерти македонского царя — и основал последнюю правящую династию Египта, династию Птолемеев. При греках Александрия сделалась «локусом» ойкумены, где встречались Африка, Азия и Европа, причем равных ей не было (и по сей день нет) на всем африканском континенте.

Греки быстро переняли египетские обычаи (в том числе обычай зачинать детей с кровными родственниками). Они перестроили храмы эпохи фараонов в классическом стиле и даже придумали нового бога, Серапис; в этом божестве «объединились» египетские Осирис и Апис, однако его изображали с бородой и похожим на грека. Эта «божественная комбинаторика» осуществилась в правление первого Птолемея, причем культ Сераписа сразу стал очень популярным. В период расцвета эллинистической культуры Египта Птолемей III (246–222 до н. э). посвящал Серапису александрийские храмы, а в других государствах античного мира это божество пользовалось не меньшим почетом — ему поклонялись от Афин до Индии. Два экспоната в каирском Музее древностей дают представление об этой комбинации египетского и греческого богопочитания. Один — статуя царя Александра II; черты лица, проступающего из-под густой бороды, сугубо греческие, однако наряд и головной убор позаимствованы с изображений фараонов. Другой экспонат — рогатая голова Зевса, который «арендовал» свои рога (ныне отломанные) у фиванского быка, священного животного бога Амона. Эти экспонаты суть воплощения в камне утонченной эллинистической культуры, которая сложилась в Александрии, процветавшей благодаря средиземноморской торговле, что приносила богатства, о каких прежде Египет и не мечтал.

Александрия совершенно затмила собой Вавилон Египетский. Корабли, прибывавшие в Александрию, не отваживались подниматься по Нилу в глубь страны. Образованные александрийские греки с их библиотеками, дворцами, деньгами и философией глядели на египтян свысока: еще бы — ведь те продолжали жить в болотистой Дельте, по соседству с наполовину занесенными песками реликтами давней эпохи. Египтяне Вавилона считались годными только для физического труда; греки не снисходили до общения с людьми, по-прежнему предпочитавшими магию рациональной философии. Жители Вавилона, разумеется, копили злобу и ненависть и замыкались в себе, выжидая удобного момента для восстания. История, впрочем, рассудила так, что восстание состоялось уже не при греках, а при следующих иноземных правителях — римлянах.

Зарождение коптской церкви

«Империалисты» с Апеннинского полуострова вышли на авансцену в 30 году до н. э., когда Октавиан победил Клеопатру, последнюю из Птолемеев, и включил Египет в пределы «римского мира» (Pax Romana). Обосновавшись в Египте, римляне, подобно грекам, «адаптировали» древних египетских богов к своим традициям и верованиям (так, Амона они отождествляли с Юпитером, а Осириса — с Вакхом). При этом Египет считался задворками империи; Александрия оставалась по большей части греческой, а Вавилон так и не сумел стать чем-то большим, нежели отдаленным гарнизонным постом.

Христианство начало распространяться в Египте вскоре после прихода римлян — во времена самого Христа. Евангелист Матфей рассказывает о бегстве Святого Семейства из Вифлеема в Египет после того, как вещий сон открыл Иосифу, что царь Ирод намеревается найти и убить младенца Христа. Ирод и в самом деле расправился со всеми мальчиками моложе двух лет в своем царстве; по словам Матфея, Святое Семейство вернулось в земли Израиля только после смерти Ирода.

Весьма вероятно, что именно в Вавилоне Семейство укрывалось от преследований, а путь туда пролегал через Кантару, Бильбеис (в Дельте) и Гелиополь. Священные места, на которых Семейство останавливалось во время бегства, ныне находятся в Гелиополе и в Старом Каире, хотя их географическая привязка — скорее дань традиции, чем установленный и подтвержденный факт. Схожим образом нет никаких доказательств того, что именно Вавилон послужил укрытием Святому Семейству, не считая того обстоятельства, что здесь проще всего было спрятаться: в ту пору в Вавилоне проживала крупная иудейская община, традиционно ненавидевшая римлян (а до того — греков). Однако не Вавилону, а Александрии суждено было стать тем местом, откуда христианство начало распространяться по Египту — меньше чем через пятьдесят лет после того, как в стране побывал младенец, создавший эту религию.

К середине I столетия н. э. египтяне открыто выступали против римского владычества, негодуя на законы, грабительские налоги и насильственные рекрутские наборы. И в эту «унавоженную почву» бросил семена святой Марк, прибывший в Александрию, по коптской легенде, в 45 году, чтобы проповедовать новую веру среди обездоленных и разочарованных. По преданию, когда Марк направлялся из порта в город, у него лопнула завязка сандалии. Иудейский сапожник по имени Анания поранил себя, когда чинил сандалию, но Марк чудесным образом исцелил рану — и тем самым обрел первого последователя из египтян. В 61 году н. э. Марк стал первым патриархом Александрии, фактически — первым коптским папой (хотя современники, возможно, воспринимали его исключительно как главу подозрительной религиозной секты); копты ведут апостолическую традицию именно от Марка, как католики — от святого Петра. Всего год спустя патриарха казнили за то, что он посмел критиковать почитание «комбинированного» греко-египетского божества Сераписа.

Многие десятилетия после смерти Марка новая вера оставалась в подполье, однако к ней все больше и больше примыкали те, кто ненавидел римлян. Последние, ощущая нарастающую угрозу своему положению, укрепляли военное и экономическое присутствие в Египте. При императоре Траяне (98—117) был заново открыт канал из Нила в Красное море, строительство которого завершилось при персидских царях, а началось еще при фараоне Нехо II около 600 года до н. э. Кроме того, римляне возвели в месте, где канал отходил от реки, укрепление, два круглых бастиона которого сохранились до сегодняшнего дня. При этом, несмотря на увеличение товарооборота благодаря каналу, Египет оставался отдаленной провинцией империи, имевшей значение лишь постольку-поскольку (правда, пирамиды, как мы видели, уже превратились в своего рода туристический аттракцион, а в метрополию из Египта в больших объемах поставлялось зерно).

Христианство постепенно укреплялось как в Александрии, так и в Вавилоне. Духовные наследники Марка, распространявшие Божье Слово среди тех, кто все более охотно им внимал, обнаружили, что новая вера пользуется популярностью у местного населения, уже знакомого с идеями воскрешения, загробной жизни и божественного суда. Все эти представления присутствовали в языческой теологии Древнего Египта. Но прежде крестьянам-феллахам внушали, что рай доступен лишь богатым, способным оплатить услуги бальзамировщиков, жрецов и строителей гробниц, а также — снабдить себя всем необходимым для жизни за гробом. Теперь же, как утверждали проповедники христианства, вечная жизнь стала доступной всем, а не только обладающим достатком и могуществом.

Чем больше становилась христианская община в восточном Средиземноморье, тем чаще римляне называли христиан бунтовщиками. Их обвиняли в том, что они не платят налоги и отказываются вступать в армию, покорившую множество земель. Преследования становились все ожесточеннее, особого накала они достигли при императоре Диоклетиане (284–305), когда по империи прокатилась волна «чисток», уничтожившая сотни тысяч христиан. Многие египетские христиане последовали примеру святого Антония, которому было видение и который, поручив сестру заботам «христианских девственниц», ушел в пустыню; он был одним из первых отшельников, а его последователи основали первые христианские монастыри.

Систематическое преследование египетских христиан продолжалось и после издания Миланского эдикта 313 года, признавшего за христианством право на существование, и даже после обращения в новую веру императора Константина (это случилось одиннадцать лет спустя). Такое положение дел объяснялось тем, что египетские христиане всегда сами отделяли себя от прочих последователей новой веры и приучили к этому других. Различие во взглядах выразил Арий, александрийский пресвитер IV столетия, осмелившийся утверждать, что Иисус не является Богом («Ибо ведомо время, когда он не был»); противник Ария, епископ Александрии по имени Александр, учил, что Христос — Богочеловек и что природа Отца и Сына едина. Учение Александра признал верным и утвердил как догмат Никейский собор 325 года, решения которого по сей день составляют основу католического вероучения. На соборе в Халкидоне в 451 году — к тому времени христианство уже стало государственной религией империи — Ария объявили еретиком, а его книги приговорили к сожжению[6].

Но египтяне, снедаемые националистическим рвением, отказались подчиниться установлениям Византии, и их упрямство привело к тому, что пути католической, византийской (православной) и коптской церквей разошлись навсегда.

Христианство распространилось по всему Египту. При императоре Аркадии, который правил из Константинополя после разделения в 395 году Римской империи на Западную и Восточную, были разрушены многие языческие памятники, а те, которые уцелели, превратили в христианские церкви. Прежде всего это храм Хатор в Дендере близ Луксора и старый храм Сераписа в Александрии, посвященный после перестройки святому Иоанну Крестителю. Одна из наиболее значимых языческих святынь, Источник солнца в Гелиополе, воды которого питали древо жизни, была объявлена местом отдохновения Святого Семейства на пути в Египет. При Юстиниане (527–565) христиане вновь подверглись преследованиям, но после завоевания Египта арабами в 641 году коптам наконец позволили молиться в мире. Да, завоеватели принесли с собой собственную веру — ислам, которая покоряла земли куда быстрее, чем христианство за шесть веков до него. Однако именно при арабах в Старом Каире появились христианские церкви, отчасти сохранившиеся до наших дней, — в первую очередь «Подвешенная церковь» (Святой Девы Марии Богородицы) и церковь Святого Сергия.

Живая вера

Христиане Египта жили в мире с последователями новой веры. В XIII столетии, к которому ислам уже превратился в Египте в религию большинства, центр египетского христианства переместился из монастыря Святого Макария в Дельте в Старый Каир. Как ни удивительно, это перемещение ознаменовало собой начало упадка христианского вероучения, приверженцев которого к тому времени стали называть коптами (от греческого названия страны «Эгиптос», трансформировавшегося в языке арабов в «гибт»).

Несмотря на сокращение численности и уменьшение влияния общины, копты ревниво оберегали свою идеологическую независимость. Обращенная внутрь себя, община вполне довольствовалась тем авторитетом, каким она пользовалась в Старом Каире. Известно описание средневековой общины, датированное 1335 годом и оставленное священником Джакопо из Вероны, который побывал в Египте на пути в Палестину. Джакопо не стал задерживаться надолго, поскольку Египет полнился слухами о новом крестовом походе (так и не оправдавшимися), и он опасался, что местные «заподозрят в итальянских христианах или латинянах лазутчиков». Но прежде чем Джакопо удалось покинуть Каир при помощи рабов-христиан, он получил возможность увидеть «христиан пояса; их так именуют потому, что они, в отличие от мусульман, носят подпоясанные одежды. Еще они носят черные тюрбаны, тогда как магометане — белые… Я видел в Каире несколько церквей…»

На протяжении столетий, как при мамлюках, так и при турках-оттоманах, копты в Египте ни разу не становились жертвами религиозной нетерпимости. Более того, в XIX веке началось возрождение коптской церкви, а в колониальный период египетской истории ряд коптских семей входил в число наиболее крупных землевладельцев Египта. Их воспринимали как сторонников англичан, поскольку они отмечали христианские праздники и приглашали чиновников колониальной администрации на охоту в оазисе Файюм.

Сегодня копты составляют десять процентов населения Египта. У них есть собственный папа, избираемый из монахов общины Вади-Натрун в нильской Дельте. Нынешний папа носит имя Шенуды III и выглядит так, как в общепринятом представлении должны были выглядеть ветхозаветные пророки (благородный лик, длинная белая борода, одежды, развевающиеся при ходьбе). При Шенуде коптская церковь заметно укрепила свое влияние. По мнению некоторых исследователей, это объясняется чудесными явлениями Девы Марии в рабочих пригородах Каира в 1960-е и 1980-е годы; вести об этих явлениях привлекли массу любопытствующих. Другие исследователи рассматривают «коптский ренессанс» как естественную реакцию на рост исламского фундаментализма в 1990-е годы. Так или иначе, по сей день разрешение на открытие новой христианской церкви нужно получать у президента страны, и это обстоятельство — лишнее свидетельство того, сколь неустойчиво положение коптов в стране, где они проживают с тех самых пор, как евангелист Марк начал проповедовать в Александрии.

Церкви Старого Каира

Старый Каир лежит к югу от современного центра города, занимая узкую полоску земли между Нилом и трущобами Фустата. Именно здесь некогда стоял Вавилон Египетский и от реки отходил канал к Красному морю, прокопанный при персидских царях. Этот район стал сердцем римского Каира и с тех времен неразрывно связан с христианской общиной. Сегодня в его четко очерченных границах находятся семь христианских церквей и два монастыря. Ивлин Во, побывавший в Каире в 1920-х годах и описавший свои впечатления в путевых записках «Ярлыки» (1930), обнаружил здесь трущобы, единственное отличие которых от остального города состояло в том, что «к ораве попрошайничающих мужчин и подростков здесь присоединяются женщины, которые в магометанских кварталах придерживаются приличий», а в христианском — сбрасывают «оковы пристойности», налагаемые исламом на женщин. Сегодня все иначе: здесь по-прежнему живет христианская община, но Старый Каир включен в туристический маршрут, и западные туристы, стоящие в тени древних церквей и листающие путеводители «Rough Guide», — столь же привычная часть пейзажа, как и египетские христиане и торопливо снующие по улочкам монашки.

Для большинства туристов путешествие по Старому Каиру начинается от станции метро «Мари Гиргис» (Святого Георгия). Старый Каир находится достаточно далеко от центра города, поэтому сюда провели линию надземного метро, причем пассажиры поездов, идущих в южном направлении, вынуждены щуриться и заслонять глаза руками от внезапно появляющегося солнца, когда поезд выныривает из туннеля (те, кто регулярно ездит по этой линии на работу в Хелван, заблаговременно опускают на окнах деревянные шторки). Само название станции намекает на почти культовый статус святого Георгия среди христианской общины Старого Каира: этому святому посвящены оба монастыря, равно как и стоящая поодаль церковь; наряду с Иисусом Христом и Богоматерью Георгий — наиболее частый персонаж египетской иконописи.

Рядом со станцией метро расположен монастырь Святого Георгия, элегантное здание XIX века, в котором находится резиденция патриарха Александрийского. Это изящная двухэтажная вилла, внутрь которой туристов пускают крайне редко. Если подняться по ступеням каменной лестницы, окажешься у монастырской церкви Святого Георгия, единственной круглой церкви в Египте, возведенной в 1904 году на месте здания с десятивековой историей, уничтоженного пожаром. Круглая форма церкви объясняется тем, что она построена на верхушке одного из круглых бастионов римской крепости. Внутри церкви сумрачно и пахнет благовониями; тускло мерцают свечи, освещая незатейливо украшенные стены. Надо признать, что вид, открывающийся с террасы поблизости, намного интереснее, нежели интерьер церкви. За линией метро видны невысокие, хлипкие на взгляд многоквартирные дома, внешне сугубо функциональные; их плоские крыши изобилуют спутниковыми «тарелками» и навершиями лифтовых шахт, их стены в основном из шлакобетона. На балконах, нежась в горячем воздухе, сушится разноцветное белье.

От церкви дорога ведет ко второму римскому бастиону, ныне полностью восстановленному. За бастионом находится «Подвешенная церковь», построенная у тех ворот римской крепости, которые обеспечивали доступ к реке; отсюда и название церкви (по-арабски «ал-Муаллака»). Здесь молились Христу еще римляне, и потому эта церковь долго считалась главной коптской церковью в Египте; правда, постройка, которую туристы видят сегодня, восходит к XIII столетию. Церковь посвящена Богородице, и, по преданию, некогда в ней хранилась косточка оливы, которую съела Дева Мария. Подобно многим ближневосточным христианским церквям, неф церкви имеет два узких боковых придела, отделенных колоннами черного базальта, которые венчают коринфские капители. Главный элемент просторного нефа — беломраморный пульпитум XI века, опирающийся на пятнадцать стройных колонн, к которому ведет изящная лесенка. Изысканные резные детали слоновой кости привлекают внимание к алтарной перегородке из древесины кедра. Центральный образ, как принято у коптов, — Христос на троне. Главный алтарь за перегородкой, равно как и боковые, посвященные соответственно Иоанну Крестителю и святому Георгию, скрыты от любопытствующих взглядов. Паломники толпятся в часовне Такла-Харманут, эфиопского святого, чьи мощи покоятся в раке, отделенной от нефа деревянной перегородкой, украшенной перламутром.

Несмотря на великолепный интерьер «Подвешенной церкви», впечатление, которое она производит, не сравнится с впечатлением от церкви Святого Сергия, где по сей день молятся члены общины, основанной еще во времена Христа. Расположенная в сердце Старого Каира, далеко от воды, эта церковь находится приблизительно десятью футами ниже уровня мостовой. К ней ведет узкий лестничный пролет с прилегающей улочки, поднявшейся выше церкви благодаря наносам нильского ила за многие века наводнений и постоянным дорожным работам. Очутившись внутри, посетители словно переносятся в XIV век, когда некий путешественник описал «церковь Девы Марии в пещере, где Святое Семейство провело целых семь лет. Это подземное святилище, куда ведет лестница из девяти ступеней». По легенде, именно здесь Святое Семейство скрывалось от преследований царя Ирода; в самой пещере ныне находится часовня, и каждый год 1 июня копты празднуют в ней спасение младенца Иисуса.

Официально церковь посвящена римскому воину Сергию, принявшему мученическую смерть в Сирии в 303 году, однако посетителей, входящих внутрь, встречает образ Девы Марии. Икона изображает Богоматерь держащей на руках младенца Христа, причем младенец выглядит удивительно взрослым — у него аккуратная прическа и глаза одиннадцатилетнего мальчика, а его взгляд, устремленный на ангела с коптским крестом в руках, исполнен мудрости и печали: лишь крохотные ручки кажутся соответствующими младенческому возрасту. Рядом с иконой — поднос с песком, куда ставят зажженные свечи; посетители идут нескончаемой вереницей, догоревшие свечи тут же сменяются новыми, и в целом церковь воспринимается не столько как святое место, сколько как оживленная улица, на которой гуляют семьями и наперебой обсуждают различные мирские события. Под высоким потолочным сводом яростно крутятся вентиляторы, в потоке воздуха, ими создаваемого, трепещет табличка с неровной надписью «Запрещено фотографировать и снимать на видео». Выцветшие иконы на стенах изображают Бегство в Египет, Деву Марию на муле, бредущих следом Иосифа и Марию Магдалину: на резьбе XIX столетия запечатлена Тайная Вечеря, причем Иисус и апостолы сидят за столом, напоминающим очертаниями древнеегипетский стол для жертвоприношений. Каменный пол застелен потертыми коврами, и за резьбой по дереву и слоновой кости, за пристальными взглядами святых со средневековых икон легко не заметить луковицеобразный купол в восточном стиле, к которому сходятся над головами стены церкви.

Святой Георгий

Следует сказать несколько слов о святом Георгии, чей образ, как мы видели, чрезвычайно популярен в коптской и византийской иконографии. В церквях Старого Каира иконы этого святого, кажется, висят повсюду. Обычно Георгия изображают побеждающим дракона; учитывая огромное количество настенных фресок, современных картин, древних икон и других изображений этого события, можно заключить, что поединок святого с мифическим чудовищем продолжается вечно. Единственное исключение составляет фреска с церкви монастыря Святого Георгия, рассказывающая иную историю. Она повествует о некоем мальчике (названном в честь святого, способствовавшего его рождению), который имел несчастье угодить в плен к варварам. Согласно надписи на стене церкви, варварский вождь «преисполнился любви к мальчику из-за его приятной наружности» и сделал юного Георгия своим «личным слугой». С мальчиком обращались сурово и даже жестоко, но однажды, когда он отправился за водой, ему явился святой Георгий на коне (должно быть, в поединке с драконом выдалась краткая пауза); святой забрал мальчика и отвез обратно к семье.

Ни счастливая судьба спасенного мальчика, ни печальная участь побеждаемого дракона не позволяют понять, почему святой Георгий окружен таким почетом, и разобраться в мифах, с ним связанных. К слову, этих мифов столько, что некоторые ученые отказываются признавать историческую реальность этого святого. О нем известно лишь, что он, по всей видимости, был солдатом и принял мученическую смерть в Диосполе (ныне Лод в Израиле) в 303 году, в период гонений Диоклетиана. Считается, что Георгия похоронили в крошечной древней церквушке на окраине городка Эзра в южной Сирии.

Самый известный миф о святом Георгии — его победа над огнедышащим драконом, которого устрашенные жители некоего города пытались умилостивить, предложив чудовищу в жертву дочь правителя. Георгий подчинил дракона, спас девушку и поведал горожанам, что если те примут христианство, он навсегда избавит их от чудовища. Горожане согласились; Георгий окрестил пятнадцать тысяч человек, после чего убил дракона. Награды он не принял, лишь попросил царя строить церкви и выказывать сострадание нуждающимся.

Многим читателям святой Георгий наверняка известен как покровитель Англии. Это покровительство восходит к правлению Эдуарда III (1327–1377), который «назначил» Георгия небесным покровителем ордена Подвязки; в 1348 году папа Бенедикт XIV объявил святого «защитником английского королевства». К тому времени, впрочем, Георгия почитали по всей Европе, а Португалия, Каталония и такие города, как Венеция и Генуя, приняли его в качестве своего покровителя. После Реформации на континенте популярность Георгия уменьшилась, но сохранилась неизменной в Англии, а также в православном мире.

Н. Г. Чернецов. Вид от монастыря Св. Георгия в Каире. 1842 г.

В Старом Каире наиболее очевидно поклонение святому проявляется в церкви при монастыре Святого Георгия. Именно там певцы, о которых говорилось в начале этой части, тянули молитву перед иконой воителя на белом коне под мерцание разноцветных электрических лампочек. Церковь находится ниже уровня мостовой, к ней ведет узкая темная лестница, на которой обычно не протолкнуться от паломников и туристов. Икона расположена за двумя огромными, более двадцати футов высотой, деревянными дверьми; они единственные сохранились от средневековой постройки. Несмотря на свои размеры, двери подчеркивают уединенность, «интимность» святилища. При виде паломников, с трепетом и слезами на глазах касающихся старинных икон, сердце невольно сжимается; подобного ощущения от Старого Каира никак не ожидаешь. Поблизости монашки охраняют обрывок металлической цепи — напоминание об оковах, в которые заковали святого язычники-римляне. Для истинно верующих существует возможность также быть закованными в кандалы — чтобы разделить страдания этого полулегендарного персонажа, которого казнили (или все-таки не казнили?) в Палестине по велению Диоклетиана семнадцать столетий назад.

Искусство коптов: Коптский музей

Расположенный в двухэтажном здании между «Подвешенной церковью» и реконструированным римским бастионом, Коптский музей владеет крупнейшей в мире коллекцией предметов коптского искусства. Здесь можно в полной мере ощутить самый дух религии, воплощенный в многочисленных изделиях из дерева, слоновой кости и меди, запечатленный в ткани, иконах и картинах. Артефакты в основном относятся к эпохе расцвета коптской церкви, охватывающей период приблизительно с III по XI век. Когда европейские археологи приступили в Египте к систематическим раскопкам, коптской традицией поначалу откровенно пренебрегали: ученые слишком стремились отыскать свидетельства эпохи фараонов, чтобы обращать внимание на христианские реликвии. Например, выдающийся французский археолог Жан-Франсуа Шампольон, расшифровавший надписи на Розеттском камне, нашел в пустыне церковь V века, но не позаботился ее описать и лишь мимоходом упомянул о своем открытии.

Исключение составил другой французский ученый, Гастон Масперо, директор Египетской службы древностей в 1880-е годы, выделивший в Музее древностей отдельное помещение для первой коллекции коптского искусства. Сам Коптский музей был основан в 1910 году зажиточным коптом Маркусом Симаикой, получившим благословление патриарха Кирилла V и стремившимся уберечь наследие предков как от забвения, так и от алчных взглядов и жадных рук охотников за сокровищами. Симаика также хотел собрать в одном месте исторически значимые памятники египетского христианства из монастырей Дельты и Вади-Натруна и церквей Старого Каира.

Посетители музея мгновенно подпадают под очарование примитивного, почти детского по стилистике искусства коптов. Достаточно одного взгляда на тот или иной предмет, чтобы представить себе мастера, его изготовившего, — безусловно, талантливого, но принадлежащего к традиции, которая еще не обрела зрелости. Так, люди изображаются с чрезмерно большими головами, вообще тела нередко имеют странные пропорции, нет ни одного изображения в профиль — только анфас, лица гладкие, благообразные, идеализированные и потому очень схожие.

Христос, как правило, представлен младенцем — или безбородым юношей на троне, а изображения распятого Христа почти не встречаются.

В картине мира египетских ранних христиан небеса населены ангелами, зато на земле нет грешников. Какой контраст с христианским искусством средневековой Европы, тяготевшим к изображению адских мук! Эти пытки, это пламя, эти лица, искаженные в гримасах боли… Быть может, коптская традиция обязана своим благообразием искусству эпохи фараонов, которому свойственно прославление героических и благих качеств богов и в котором катастрофы и мучения побежденных демонов оставлены воображению зрителя?

Десмонд Стюарт в книге «Большой Каир: мать мира» отвергает это объяснение и утверждает, что коптское искусство — новое слово в египетской культурной традиции. По его мнению, копты «наполнили веру мстительностью и яростью. История не знает другого народа, столь решительно порвавшего с прошлым. Потомки воинов фараона обрели духовное родство с сынами Израиля, бежавшими из-под власти их предков. Они взяли себе библейские имена, они создали новое, земное искусство, разительно отличающееся от усталого искусства периода поздних династий. Это искусство народное, искусство рабочего класса, реалистическое, порой сатирическое, выражающее плебейские, крестьянские вкусы и взгляды. Одновременно грубое и утонченное, оно одарило нас изысканными шпалерами, затейливой резьбой и трогательными религиозными картинами».

С точки зрения Стюарта, присутствующие в коптском искусстве «следы» Древнего Египта, например крест-анк, порой принимающий форму креста с загнутыми перекладинами, слишком малочисленны, чтобы можно было говорить о преемственности традиций; он утверждает, что копты больше заимствовали от греков, чем от своих предков, построивших пирамиды. Однако другие ученые полагают, что имеется достаточно доказательств языческого влияния на коптские изображения. К примеру, языческая фреска с изображением Исиды, кормящей грудью младенца Гора, воплотилась в коптскую икону Девы Марии с младенцем Христом на руках, а на ранних коптских изображениях Христа как пастуха или сеятеля встречаются цеп и изогнутый посох — атрибуты Осириса; коптские фигуры с руками, согнутыми в локтях, аналогичны иероглифу, который обозначал ка — жизненную силу фараона, после смерти тела переходящую в загробный мир.

Следует отметить, что не только искусство коптов поразительно напоминает древние языческие образцы. Множество коптских легенд и обычаев восходит, очевидно, к эпохе фараонов. Например, ранняя коптская легенда объединяет древнеегипетский миф с иудео-христианскими сюжетами Ветхого завета в повествовании о царе Суриде. Этот царь жил в городе Амсус и увидел во сне, как землю затопили воды потопа, погубившие всех людей кроме тех, которые присоединились к «Владыке челна» и спаслись на его судне. Многие ученые считают Сурида фараоном Хуфу (Сурид — искаженное греческое имя Суфис, как называли Хуфу), город Амсус — Мемфисом, а «Владыку челна» — своего рода комбинацией Ноя с ковчегом и фараона с его солнечной ладьей. Вот другой пример: копты называют одиннадцатый день месяца бауна (июня) «ночью падения» — в память о слезах, пролитых Исидой по ее погибшему супругу Осирису. Фараоны верили, что именно слезы Исиды заставляют Нил выходить из берегов, а хронист IV столетия Либиан записал, что ночь Лай-лет ан-нукта стала одним из важнейших религиозных праздников христианского Египта.

В коптской традиции немало и других напоминаний об эпохе фараонов. Так, копты переняли у своих предков некоторые обряды бальзамирования; а литургию коптские священники служат в белом, в знак чистоты помыслов, — то же значение вкладывали в белый цвет, судя по фрескам в языческих храмах, древние участники религиозных церемоний. Названия коптских месяцев тут и хатут — производные от имен древнеегипетских божеств Тота и Хатор. Существуют свидетельства, что три тысячи лет назад отшельники поклонялись Амону в пустыне за Фивами; возможно, это были предшественники святого Антония, первого христианского пустынника. Своего самого почитаемого святого копты именуют Абу-Гирг («метатель гарпуна») — но под этим именем некогда был известен языческий бог Гор.

Наконец монастырь Вади-Натрун в нильской Дельте напоминает о древних ритуалах, связанных со смертью: там, где расположен монастырь, нашли углекислый натрий — ключевой элемент процесса мумификации. По этой причине место, где позднее возник монастырь, было посвящено Серапису, богу возрождения. Иными словами, монахи скрывались от мира и стремились к духовному перерождению в месте, которое древние египтяне связывали со смертью и воскресением.

Антропологи считают коптов прямыми потомками людей, населявших нильскую Дельту в эпоху фараонов. Леди Люси Дафф Гордон в «Письмах из Египта, 1862–1869» утверждала, что «копты — самые настоящие древние египтяне. Нос с легкой горбинкой, удлиненный разрез глаз — те же, что на изображениях из гробниц и храмов… Ноги у них плоские и с длинными пальцами, как на египетских статуях». Другой автор XIX столетия Эдвард Лэйн в книге «Обычаи и нравы современных египтян» (1890) заявлял, что сравнительно малый рост большинства коптов объясняется их происхождением от древних египтян (которые, как свидетельствуют мумии, были невысоки ростом) и что «среди коптов распространено обрезание мальчиков — еще один обряд, свойственный древним язычникам».

Даже если принять многочисленные косвенные доказательства и согласиться, что копты очень многое заимствовали из культов древних египтян, практически невозможно установить, было ли это заимствование намеренной и целенаправленной попыткой адаптировать (и, как следствие, искоренить) древние практики или же оно представляло собой результат естественного «поглощения», продолжавшегося несколько веков. Оксиринкский папирус, найденный в Среднем Египте и датируемый V или VI столетием н. э., призывает христианского Господа, иудейского Яхве и языческих божеств «помочь нам и этому дому». Из этой фразы следует, что «поглощение» было постепенным и даже сопровождалось «отступничеством» (характерный признак — обращение к языческим богам). Мы уже видели, как места языческого поклонения осознанно и решительно превращались в христианские святыни. Возможно, то же справедливо в отношении искусства и ритуала, которые «интегрировали» в коптскую традицию, дабы искоренить продолжавшую бытовать языческую веру. Так или иначе, но именно период раннего христианства знаменует собой конец эпохи фараонов (при этом свидетельства современников показывают, что еще в VI веке н. э. христианские миссионеры отправлялись из Вавилона крестить язычников Нубии — сегодня северный Судан, — которые по-прежнему возносили молитвы о плодородии земли языческой Исиде).

Визит в Коптский музей позволяет оценить, сколь многим копты обязаны древним грекам и египтянам. Залы музея, тихие, просторные и сумрачные, являются идеальным фоном для экспонатов, возраст которых почти не уступает возрасту христианства. В первых залах находятся каменные пульпитумы, раскрашенные капители и деревянные панели с библейскими сценами. Один из самых поразительных экспонатов — очередное сочетание языческой и христианской традиций, капитель, на которой вырезаны кресты и присутствует декоративная перевязка «в шашечку», а в углах — резные изображения сокологолового бога Гора.

Наверху представлены манускрипты, привезенные из монастырей в пустыне. В коллекции музея имеются папирусные свитки с текстами гностических евангелий Наг-Хаммади. Гностики были последователями мистического направления в христианстве и оказались жертвами борьбы с ересью в IV–V веках. Свои священные тексты они зарыли в землю в плотно закупоренных сосудах; лишь в 1945 году эти сосуды были найдены крестьянами поблизости от Луксора. В гностических текстах причудливо переплетаются египетская, римская, христианская и фольклорная традиции, греческая философия и «Государство» Платона, Новый Завет и зороастрийский мистицизм; наиболее известный гностический текст — апокрифическое евангелие святого Фомы, не включенное в общепринятый вариант Нового Завета по причине своей «еретичности». Также среди этих текстов — собрание изречений воскресшего Христа, обращенных к Фоме Дидиму Иуде, и «тайные книги» Зороастра.

В других залах музея выставлены шпалеры, датируемые III веком и позже; эти шпалеры ткали в основном женщины, на них изображены люди и животные, сплетающиеся в затейливые геометрические узоры. Также выставлены прекрасные образцы резьбы по дереву, металлу и слоновой кости. В старом крыле демонстрируется одно из древнейших египетских изображений распятия; как уже упоминалось, в коптском искусстве подобные изображения — редкость. На кресте, о котором идет речь, вырезаны бог Гор в образе сокола и солнечный диск. Это последнее напоминание о том, что новая религия многое восприняла от верований древних: Гор считался солнечным богом и сыном Осириса, повелителя загробного мира.

Христианские памятники северо-восточной части Каира

Церкви и другие религиозные сооружения Старого Каира продолжают собирать вокруг себя египетских коптов и привлекать туристов, для которых знакомство с христианским Каиром ими обычно и ограничивается. Однако для многих каирских христиан средоточием духовной жизни является кафедральный собор Святого Марка в северо-восточном пригороде Аббассийя.

Главная достопримечательность, мимо которой проходишь по дороге к собору, — мечеть, в которой похоронен Насер; и это символично, поскольку именно полковник Насер настоял на выделении коптам участка земли для строительства нового собора. По легенде, Насер принял это решение после того, как коптский папа предупредил его, что несколько офицеров египетской армии готовят антиправительственный заговор. Предостережение спасло Насеру жизнь. Собор построили в 1970-е годы, строительство частично финансировал император Эфиопии Хайле Селасие. Проект здания сугубо модернистский, но высокие арки и устремленный к небесам шпиль прекрасно выражают значимость коптской церкви в жизни современного Египта.

За собором, в круглой часовне, чьи резные стены также украшены фресками, повторяющими, разумеется, средневековые образцы, покоятся мощи святого апостола Марка. Когда апостол скончался в 62 году, его похоронили в Александрии, но в 828 году тело извлекли, вывезли в бочке с соленой свининой и переправили в Венецию. На следующий год в Венеции была заложена базилика Святого Марка, где мощи и хранились до второй половины XX столетия. Возвращение части останков святого в Египет в 1970-х годах помогло ослабить многовековую напряженность в отношениях между коптской и римско-католической церковью. Фрески на стене Апостольской церкви в Каире изображают путешествие мощей из узнаваемой с первого взгляда базилики Святого Марка в Каир. Эта удивительно просторная церковь, посреди которой стоит гробница, обтянутая темно-красной тканью, а на стенах висят иконы современной работы, изображающие Деву Марию, святого Георгия и, конечно, святого Марка — эта церковь привлекает множество прихожан. Люди молятся, встают на колени, чтобы поцеловать землю у гробницы, или на мгновение крепко сжимают в пальцах ткань, облекающую святыню.

За Аббассийей лежит другой пригород — Маттария, который ни один гость Каира не удостоил бы второго взгляда, когда бы не предание о Деве Марии и пути Святого Семейства. Среди забитых транспортом улиц и бесконечных рядов одинаковых жилых домов затерялся крохотный садик, окружающий источник, что питает древнюю сикамору. По преданию, это дерево выросло из семени того, под которым некогда отдыхало Святое Семейство на пути через пустыню. Сикамора и вправду выглядит чрезвычайно древней — ствол шишковатый, ветви требуют подпорок, поскольку уже клонятся вниз, а не вверх. Садик обнесен изгородью, которая (вместе с платой за вход) обеспечивает почтенному дереву некоторую защиту от чрезмерно ретивых паломников, прежде не упускавших случая оторвать от него кусочек коры «на память». Это место с давних пор притягивает к себе верующих и просто любопытствующих. Эммануэль Пилоти, венецианский купец, обосновавшийся в Каире около 1400 года, писал об «источнике, выложенном белым мрамором, полном чистейшей и сладкой воды, в которой Богоматерь стирала одежды Господа нашего Иисуса Христа». Неподалеку от источника находятся несколько церквей, в том числе современная церковь Девы Марии, построенная на месте старых религиозных сооружений.

Еврейский Каир

Объяснить водителю такси, куда я хочу попасть, оказалось не так-то просто. И дело было не только в том, что водитель плохо понимал по-английски; судя по всему, он и слыхом не слыхивал и даже не предполагал, что в Каире существует еврейское кладбище. «Иехуда!» — воскликнул он, наконец сообразив, что мне нужно. А потом повторил это слово, с видом довольно озадаченным, словно пробуя на вкус: «Иехуда…»

В районе аль-Басатин на юге города, где, как я знал, находится еврейское кладбище, множество кладбищ мусульманских. Мой услужливый, хотя и не слишком сведущий водитель — копт, судя по Библии на приборной доске (у большинства каирских водителей там лежит Коран в зеленой обложке) — привез меня сначала на одно из мусульманских; после долгих размахиваний руками мне удалось растолковать ему, что нам нужно попасть на еврейское кладбище. Дорога заняла продолжительное время, и я вполне убедился в том, что аль-Басатин практически ничем не отличается от прочих каирских пригородов, если не считать того, что здесь все улицы покрыты слоем белой пыли. Поблизости находится известняковый карьер, который некогда поставлял материал для внешней отделки пирамид (теперь камень используют для производства цемента). В остальном же аль-Басатин — типичный бедный пригород, на улицах которого разворачивается знакомая повседневная жизнь. Мостовые все в выбоинах, между которыми ловко лавируют юные погонщики ослов, а вдоль обочин, усыпанных мусором и уставленных пирамидами из покрышек, пасутся домашние животные. Повсюду снует детвора; весть о прибытии европейца на такси разнеслась мгновенно, и стоило нам остановиться, чтобы уточнить направление, нашу черно-белую «ладу» тут же окружала шумная толпа детишек. Потребовалось несколько раз пообщаться с мужчинами, стоявшими у водонапорных колонок, выслушать советы предлагающих свои услуги всем желающим придорожных механиков и благополучно свернуть не туда, заплутав среди улиц с одинаковыми кирпичными строениями, чтобы в конце концов переехать через заброшенные железнодорожные пути и очутиться перед запертыми зелеными воротами еврейского кладбища. Лишь скромная звезда Давида на створке давала понять, что скрывается за воротами, тогда как высокая бетонная стена, в которую ворота были врезаны, полностью загораживала вид.

Печальное состояние еврейского кладбища в аль-Басатине в точности отражает отношение к евреям в Каире в последнее столетие. Считается, что в городе осталось не более двухсот евреев, и это число сокращается; большинство из оставшихся живут в старом еврейском квартале в Гелиополе, за много миль от места, где покоятся их предки. А ведь когда-то еврейская община Каира была многочисленной и пользовалась немалым уважением.

Первое упоминание о египетских евреях встречается в книге Бытие, когда потомки Авраама спасаются от голода в Ханаане бегством в Египет. Эти события датируются приблизительно 1300 годом до н. э. Через семьдесят лет, обездоленные и порабощенные, внуки этих «вынужденных переселенцев» двинулись обратно в Палестину, ведомые Моисеем на поиски Земли Обетованной. Спустя тысячелетия ситуация вновь изменилась, и в Египет хлынула волна еврейских иммигрантов, поощряемых Птолемеями, при которых еврейское Священное Писание перевели на греческий язык. Центром еврейской культуры стала Александрия, а Вавилон Египетский, как уже говорилось, приютил у себя тесно спаянную еврейскую общину во времена владычества римлян.

К колониальному периоду в Каире проживали около пяти тысяч евреев, причем численность общины неуклонно возрастала благодаря притоку переселенцев из Европы. Путеводитель Брэдшоу (1903) описывает еврейский квартал, который сделался столь же обязательной частью туристического маршрута, как пирамиды и мечети. «Многие дома на противоположных сторонах улицы, — замечает путеводитель, — фактически касаются друг друга фасадами на верхних этажах. Улицы строят такими узкими в первую очередь для того, чтобы обеспечить защиту местным жителям, если на квартал нападут и если им придется убегать».

Во второй половине XX столетия общину ожидали суровые испытания. Начиная с 1948 года, когда оно официально возникло, государство Израиль словно магнитом притягивало египетских евреев, мечтавших о переселении на родину. К Шестидневной войне численность общины сократилась с шестидесяти до двух тысяч человек. В ходе многочисленных арабо-израильских конфликтов некоторые синагоги и жилые дома евреев изрядно пострадали, а кладбище в аль-Басатине, очевидно опасаясь вандализма, обнесли высокими стенами.

Ворота кладбища были заперты на замок. Вдоль по улице, что вилась между стеной и железнодорожными путями, виднелись другие ворота, уже не представлявшие преграду — они покосились, то ли сорванные с петель, то ли от ветхости. Понадобилось всего-навсего сдвинуть пару каменных блоков, чтобы проникнуть на кладбище. За воротами раскинулась территория размерами с футбольное поле, усеянная невысокими надгробиями. Над некоторыми могилами клонили ветви чахлые деревца, но большинство было открыто солнцу, свет которого отражался от белого известняка.

Какой контраст с тенистыми, ухоженными христианскими кладбищами Старого Каира! Высокие стены и ворота защищают только от городской суеты, но никак не от пыли и зноя. На одной из могил — на известняковом надгробии вырезана звезда Давида и слова на иврите — сидела собака, настороженно на меня покосившаяся. Похоже, она не привыкла к тому, чтобы ее беспокоили. Я не видел ни единого человека, если не считать оставшихся за стеной стариков и мальчишек, которые рылись в грудах мусора и лица которых хранили привычно-унылое выражение, характерное для городских стервятников. «В Египте, — пишет Поль Теру в «Сафари темной звезды», — любая стена привлекает любителей разбрасывать мусор, рисовать и справлять естественные надобности, а также кошек, собак и самых шумных на свете детей». Эта стена, отделяющая кладбище, увы, не была исключением. Стервятники, думаю, не имели ни малейшего понятия о том, что именно находится за стеной, возле которой они разгребали мусор. Я не стал задерживаться в этом месте.

Синагоги центрального Каира

Синагога Бен Эзры в Старом Каире производит совершенно противоположное впечатление. Расположенная буквально в двух шагах от церкви Святого Сергия, она прекрасно отреставрирована, причем в реставрацию вкладывали средства как египетское правительство, так и Американский еврейский конгресс и некий рабби Коэн, который, чтобы увеличить фонд реконструкции, продавал почтовые открытки и прочие сувениры с весьма значительной наценкой. Синагога стоит на том самом месте, где дочь фараона, согласно легенде, нашла младенца Моисея (см. книгу Бытие). Сегодня нильская вода отступила довольно далеко, но легенда вполне может соответствовать истине: ведь Нил многократно менял русло на протяжении столетий, а ежегодные паводки наверняка способствовали тому, что вдоль берегов тянулись густые заросли тростника. По другому преданию, на сей раз коптскому, именно здесь приступили к выполнению своей апостолической миссии святые Петр и Марк. Как и подобало столь священному месту, на нем возвели церковь (Святого Михаила), существовавшую еще в VIII веке. Однако приблизительно четыреста лет спустя пятьдесят шестой коптский папа Михаил III был вынужден уступить церковь евреям, чтобы выплатить 20 000 золотых динаров — налог наместнику халифа Ибн Тулуну. Новые владельцы назвали здание в честь Абрахама Бен Эзры, иерусалимского раввина XII столетия, который побывал в Каире в 1115 году и сыграл решающую роль в превращении старинной церкви в синагогу.

Отреставрированная синагога напоминает о славном прошлом — по планировке она все та же древняя церковь: главный неф, боковые приделы, галереи с арками на верхнем уровне… Интерьер, впрочем, включая резьбу, появился уже в XIX столетии. Покой и красота места зачаровывают, и те посетители, которые пришли сами по себе, а не в составе вечно несущихся галопом туристических групп, ощущают потребность задержаться, подольше насладиться изумительными резными узорами. Сквозь узкие окна над верхними галереями льется солнечный свет, витражи окрашивают его в желтый и фиолетовый; на резном деревянном потолке прослеживаются причудливые геометрические формы, а красно-синие тени других витражей придают помещению колорит, какого обычно не найти в синагогах, тяготеющих к простоте убранства. С потолка свисают подсвечники-меноры, в них теплятся свечи. Взгляд находит изысканный орнамент на дверях арон кодеш — шкафа, где хранятся свитки Торы; эти двери деревянные, искусно инкрустированные слоновой костью…

Несмотря на свою красоту, синагога Бен Эзры больше не является действующей. Подобно кладбищу аль-Басатин, она сегодня — своего рода мемориал давно распавшемуся сообществу; даже реставрация не смогла вернуть ей прихожан. Сегодня ее просторный зал заполняет не звучный голос раввина, читающего молитвы, а разноязыкое бормотание гидов, излагающих историю синагоги почтительно внимающим туристам.

Чтобы попасть в синагогу, которой продолжает пользоваться еврейская община Каира (то, что от нее осталось), нужно покинуть Старый Каир и выйти на шумные центральные улицы. На оживленной Шария-Адли, в квартале к югу от улицы 26 июля, бесконечный поток автомобилей и покупателей равнодушно минует единственную в современном Египте действующую синагогу. Это приземистое, неуклюжее здание было построено в 1905 году; в его строгом фасаде нет и намека на изящество синагоги Бен Эзры. За зданием, несомненно, следят, заброшенным оно не выглядит, но молиться сюда приходят крайне редко — в основном в те дни, по праздникам, когда приезжает раввин из Тель-Авива. А так — синагога пустует даже по субботам, в священный день шаббат. Внутри чисто, все блестит, но людей не встретить, и прошло много лет с тех пор, как в этой синагоге совершали бар-мицву, отмечали Иом-Киппур или Рош га-Шана. Когда здесь все же проводятся богослужения, в голосе раввина, обращающегося к немногочисленным прихожанам, наверняка слышится грусть, ибо раввин сознает неизбежность гибели традиции, которая восходит к эпохе фараонов.

Трагедия сегодняшнего Ближнего Востока заключается в том, что наибольшим вниманием эта каирская синагога пользуется у военных. Рядом с нею всегда, днем и ночью, присутствуют солдаты в пуленепробиваемых жилетах, сжимающие в руках грозного вида автоматы; они бдительно следят за проходящими мимо, проверяют сумки и паспорта случайных посетителей — и укрываются за передвижными стальными щитами, которые, как они рассчитывают, смогут защитить их от пуль. Египетское правительство помнит о нападении «Аль-Кайеды» на синагогу в Тунисе в апреле 2002 года (двадцать один человек погиб, больше двадцати получили ранения). Случись подобное в Египте, такая атака, пожалуй, навсегда покончила бы с уже почти исчезнувшей еврейской общиной Каира.

Глава 3 Исламский Каир

Майский вечер выдался прохладным и ветреным. Близится полночь. Несколько тысяч людей собрались на просторной площади под названием Мидан аль-Хуссейн. Они празднуют маулид аль-Наби, день рождения Пророка Мухаммада. Празднество происходит под сенью мечети Сайидна Хуссейн, чей ярко освещенный фасад выходит на площадь. Зажиточные каирские семьи (хорошо одетые детишки, мужчины в деловых костюмах и с видеокамерами в руках) на этом празднике заодно с семьями крестьянскими, проделавшими долгий путь, чтобы провести ночь в большом городе. В толпе выделяются пожилые муллы в тюрбанах. Поодаль выстроились темно-зеленые полицейские автомобили. Полиция вооружена автоматами, однако офицеры улыбчивы и добродушны: сегодня неприятностей не ожидается. Полицейские наблюдают за празднующими, которые бродят по площади или рассаживаются на листах пластика под пальмами. Некоторые раздают всем желающим, знакомым и незнакомым, еду, которую готовят прямо тут, на переносных печах. Дым от печей смешивается с умиротворяющим ароматом кальянов. Бродячие продавцы, пользуясь случаем, торгуют всем, от светящихся в темноте сладостей и пирогов до арахиса и вареных бобов. Повсюду люди поглощают булочки и кебабы. Кафе на прилегающих улочках будут работать всю ночь, яркий свет их витрин не погаснет до утра.

Этот праздник носит прежде всего религиозный характер. Люди входят в мечеть и выходят из нее, двигаются столь целеустремленно, что бесконечный людской поток напоминает морское течение, увлекающее за собой все, в него попадающее. В многоголосом гомоне различаешь то оживленный семейный спор на повышенных тонах, то звуки музыки. Внезапно, перекрывая какофонию, мужской голос из чудовищно громких усилителей взмывает над толпой, возглашая хвалу Аллаху. Этот голос доносится с минарета, где установлены динамики, и буквально завораживает площадь. Люди принимаются качаться в такт напеву, постепенно образуется зикр — круг танцующих; под барабаны и тростниковые дудки они будут танцевать долгие часы, в надежде достичь мистического единения с Богом. А на другой стороне площади певцы-муншиды предлагают прохожим духовную поддержку…

Позднее эту праздничную толпу, в которой рябит от торговцев, муншидов и многочисленных зикров, станут развлекать фейерверками и торжественными процессиями. Любой праздник-маулид обладает двойным значением (можно даже сказать, что эти два значения противоположны) — он является одновременно религиозным праздником и карнавалом. Основная причина устройства маулидов — почтить местного святого и получить его благословение (барака). Но эта религиозная сторона неизменно сопровождается гуляньями, собравшихся развлекают танцующие лошади, акробаты, рассказчики, фокусники, их приглашают покататься на карусели и пострелять в тире. (В специальных будках во время маулидов делают обрезание; из будок с визгом выскакивают мальчишки, обретшие ритуальную чистоту вместе с благословением святого).

Площадь Мидан аль-Хуссейн заполняется публикой не только в ночь маулида аль-Наби. Здесь отмечается и другой праздник, в честь Сайидна Хуссейна, и это один из важнейших религиозных праздников Египта, на который собираются миллионы людей. Он чрезвычайно популярен у крестьян нильской Дельты, и в дни праздника повсюду, где только находится место, стоят палатки, в которых теснятся целыми семьями. Также популярен праздник в честь сестры Хуссейна, Сайида Зейнаб; он славится шумными гуляниями на улицах близ мечети, где похоронена эта женщина. В Каире немало — сотни, если не тысячи — могил других мусульманских святых, и всем этим святым посвящаются собственные маулиды — куда менее масштабные, впрочем, нежели празднества в честь Хуссейна и Зейнаб. Маулиды справляются не только в Каире, но и повсеместно в Египте, особенно в сельской местности, откуда, к слову, и происходит эта традиция. (На деревенских маулидах к могиле святого за благословением приносят больных детей и животных, а в Луксоре во время праздника устраивают водные парады).

Замечательное описание каирского маулида дано в романе египетской писательницы Ахдаф Суйеф «Айша» (1983). Ближе к концу книги героиня романа Айша решает в одиночку пойти на маулид святого Сиди Али. К Айше присоединяется знакомый, который проводит ее сквозь толпу «к открытому, застеленному коврами пространству. На коврах раскачивались в религиозном танце десятки босоногих мужчин. Музыканты — десяток человек с барабанами, флейтами и дудками — играли на деревянной платформе… Мужчины с барабанами словно обезумели. Танцоры также ускорили темп, в такт музыке. Кого только не было среди них — мужчины в тюрбанах и белых галабиях, крестьяне в шерстяных накидках и низко надвинутых шапках, молодые солдаты в униформе… Мужчины толстые, мужчины лысые, мужчины стройные, мужчины бородатые и мужчины с усами…» Позже заиграли другую музыку, а «посреди сцены встал мужчина с двуструнным рахабом. Он провел смычком по струнам, кашлянул в микрофон — и начал славить Сиди Али и его предков, благороднейших и высочайших среди людей, ибо отцом ему приходился мученик Хуссейн, а матерью — прекрасная высокородная Фатима, дедом же — святой Али, возлюбленный двоюродный брат самого Пророка».

Маулиды — наглядное проявление исламской религиозной традиции, насчитывающей в Египте XIII столетий. Однако они также отражают богатое религиозное прошлое Египта — и адаптировали древние обряды подобно тому, как коптское искусство восприняло и творчески переосмыслило стилистику эпохи фараонов. Некоторые ученые сравнивают каирские маулиды с праздниками других культур и утверждают, что эти празднества восходят к христианским и даже языческим образцам. Существенный вклад в дискуссию по этому поводу внес Джозеф Макферсон, английский антрополог-любитель, служивший в каирской полиции и опубликовавший в 1941 году книгу «Египетские маулиды». Он утверждал, что маулиды «соответствуют отмечаемым в Европе праздникам и ярмаркам в честь христианских святых… Они являются своего рода продолжением многовековой традиции, существовавшей задолго до Пророка». Мистер Макферсон воочию наблюдал маулид, на котором по улицам деревни близ Каира водили обнаженного юношу. К пенису юноши была привязана струна, за которую регулярно дергал «кукловод», чтобы пенис постоянно оставался напряженным. За две тысячи лет до этого Геродот писал, что видел подобное под Мемфисом на шествии в честь Диониса. Слова Геродота привели Макферсона к заключению, что маулиды в их современной форме многим обязаны традиции, бытовавшей в Египте до ислама.

В этом заключении, безусловно, присутствует крупица истины — и не одна. Стоит сказать, что дата крупнейшего египетского маулида, который справляют в Танте (нильская Дельта), устанавливается не по исламскому, а по коптскому календарю, основанному на делении времен года в эпоху фараонов. (Даты каирских маулидов определяются по исламскому календарю и потому, если воспринимать их с позиции человека, привычного к григорианскому летоисчислению, каждый год смещаются). Кроме того, египетские маулиды не принадлежат целиком к исламской традиции: копты также справляют маулиды в честь святого Георгия и Богородицы, а в начале XX столетия даже синагога Бен Эзры стала местом проведения маулида, в котором участвовали евреи и христиане. Джозеф Макферсон заявлял, что у маулидов есть нечто общее и с индийскими религиозными праздниками. Возможно, именно сомнительное с точки зрения ислама «происхождение» маулидов заставляет правоверных мусульман отвергать эти празднества, поскольку почитание святого — центральный элемент любого маулида — противоречит важнейшему положению этой религии: «Нет Бога кроме Аллаха». Однако, пусть консервативные имамы и ученые осуждают маулиды, эти праздники служат наиболее ярким и живым олицетворением ислама в Египте.

Рождение ислама: мечети Сайидна Хуссейн и Сайида Зейнаб

Официальной датой возникновения ислама считается 609 год. Именно в этом году в торговом городе Мекка, на территории нынешней Саудовской Аравии, Пророку Мухаммаду было Божественное откровение, позднее запечатленное в священной книге мусульман — Коране. В 622 году Мухаммад бежал из Мекки, где его притесняли, в Медину, и вскоре ислам начал распространяться по Аравийскому полуострову.

Новая вера утверждала, что между человеком и Богом нет и не может быть посредников, то есть духовенства, и что церковная служба, отягощенная многими условностями, представляет собой преграду для постижения Божественного. Основное требование ислама, главный из его «пяти столпов» — безоговорочное признание того факта, что «нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммад — Пророк Его». Другое требование — ежедневное совершение пяти молитв: на закате, с наступлением темноты, на рассвете, в полдень и ближе к вечеру (по мусульманской традиции день начинается на закате). Хотя молиться можно где угодно, предпочтительнее все же совершать моления в мечети, в присутствии имама — проповедника. Остальные «столпы веры» — строгий пост в дневные часы месяца рамадан, раздача милостыни нуждающимся и обязанность предпринять паломничество в священный город Мекку.

Каир — крупнейший город мусульманского мира. Его мечети и другие религиозные сооружения являют собой непревзойденный компендиум исламской архитектуры. Французский египтолог Жан-Франсуа Шампольон, расшифровавший Розеттский камень, в 1829 году писал, что в Каире «множество мечетей, причем каждая превосходит изяществом линий предыдущую, они украшены изысканными арабесками, а над ними возвышаются восхитительно стройные минареты». Описание Шампольона вторит словам арабского историка и путешественника Ибн Хальдуна, который прибыл в Каир в январе 1383 года: «Узрел я величайший город мира, сад вселенной, обитель многих народов… оплот ислама, место, откуда правят халифы, изобилующее дворцами… и блистающее на горизонте».

Впрочем, исламская традиция в Каире проявляется не только через городские здания и историю города. Ислам буквально пропитал саму каирскую почву. Его наблюдаешь, слышишь и ощущаешь повсеместно и ежеминутно. В каждом районе города пять раз в день муэдзины через громкоговорители, установленные на минаретах, призывают правоверных к молитве. (В Каире тысячи минаретов, от средневековых до современных; недавно, в 1990-е годы, был построен самый высокий в городе минарет мечети аль-Фатх, который возносится на 400 футов над площадью Рамсеса). «Бог велик, — провозглашают муэдзины. — Аллах акбар. Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммад — Пророк Его». Этот призыв, особенно отчетливо слышимый на закате, когда голоса десятков муэдзинов звучат в унисон, заставляет осознать, что нынешний Каир — прежде всего город исламский. Девяносто процентов горожан относят себя к приверженцам мусульманской веры; ислам утвердился в Каире вскоре после того, как Мухаммад стал проповедовать новую веру, а с XII столетия сделался в городе господствующим вероисповеданием. Даже сегодня, в эпоху всеобщей секуляризации («обмирщения»), вера во многом определяет повседневную жизнь горожан, в особенности тех, кто принадлежит к беднейшим слоям общества.

В ранние годы ислама произошла мусульманская «великая схизма», разделившая правоверных на два крупных сообщества. После кончины Мухаммада в 632 году ему как халифу (титул духовного и политического лидера) наследовал его тесть Абу Бакр. Однако право наследования оспорили, и в итоге каждый из трех халифов-преемников Абу Бакра пал от руки убийцы, включая Али, супруга Фатимы, дочери Пророка; Али погиб в 661 году, его убил халиф Иазид. Тех мусульман, которые признают потомков Али законными наследниками Мухаммада, называют шиитами — от арабского «ши`а Али», «сторонники Али». Сегодня большинство шиитов проживают в Ираке и Иране. Что касается Каира, его населяют почти исключительно сунниты, признающие право на руководство мусульманской общиной за потомками халифа Омара.

При этом важнейшая из каирских мечетей посвящена шиитскому мученику. Сайидна Хуссейн, сын Али, погиб в битве при Кербеле в Ираке в 680 году. Впрочем, в исламе, как и в других религиях, существуют разночтения в буквальном и «народном» толкованиях канона, и каирские сунниты уже давно воспринимают Хуссейна как одного из «своих».

Кирпичный фасад мечети смотрит на Мидан аль-Хуссейн, центр празднования маулидов и излюбленное место вечерних семейных прогулок. Перед зданием выстроились металлические шесты высотой с дерево, увенчанные тентами, которые даруют правоверным благословенную тень. В центре площади разбит сквер с пальмами, вдоль одной его стороны протянулась цепочка уличных кафе (многие столики заняты туристами, поскольку площадь находится в торговом сердце города). Этот район некогда находился под защитой могучих крепостных стен, сегодня путеводители именуют его «исламским Каиром». В кафе предлагают разнообразную еду и напитки, кофе и водяные кальяны. Разумеется, здесь никуда не деться от чистильщиков обуви и уличных торговцев, сутками напролет осаждающих иностранных туристов и зажиточных египтян.

Внутри мечети в мраморном кенотафе покоится голова Хуссейна. О том, как она попала в Каир, существует несколько противоречащих друг другу легенд. Одна гласит, что из Кербелы голову доставили в Сирию, а в Каир ее привезли в X веке в зеленой шелковой сумке. Другая легенда утверждает, что голова на протяжении многих столетий хранилась в Дамаске, затем оказалась в палестинском Аскалоне, а в Каире очутилась в 1153 году, вместе со своими хранителями, которые испугались, что реликвия может попасть в руки крестоносцев.

Именно в этой мечети молится в дни государственных праздников президент Египта, к которому зачастую присоединяются иностранные официальные лица. Однако, как показывает маулид аль-Хуссейн, мечеть привлекает и простых людей; поэтому не удивительно, пожалуй, что Нагиб Махфуз выбрал ее местом моления для героев своей «Каирской трилогии». Между прочим, Махфуз, величайший египетский писатель XX столетия, родился буквально в нескольких шагах от мечети. Его «Каирская трилогия» излагает историю обыкновенной городской семьи, живущей в этой части города в период между мировыми войнами. Цитата из второго романа трилогии, «Дворец желаний» (или «Дворец мечты»), описывает пятничную молитву в мечети аль-Хуссейн:

Прозвучал призыв к молитве. Мужчины разом поднялись и встали плотными рядами во дворе великой мечети. Своими телами и душами они словно оживили это здание… Плечом к плечу в этих длинных, параллельных рядах стояли мужчины, одетые по-разному — костюмы, накидки, рубахи до пола; они будто превратились в единый организм, двигавшийся абсолютно слаженно, и смотрели все в одном направлении. Они шептали слова молитвы, и шепот становился все громче, наполняя двор, пока не снизошло благословение.

Молящиеся мусульмане, которые, повторяя слова Махфуза, напоминают «единый организм», представляют собой поразительное зрелище. Слово «ислам» переводится как «подчинение», коленопреклоненная поза во время молитвы — знак унижения человека перед Богом. Движения при молении ритуализованы, как и слова, их сопровождающие. Начинается молитва с первой суры Корана «Фатах», иначе «Открывающей», которая гласит:

Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала — Аллаху, Господу миров, милостивому, милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и Тебя просим помочь![7]

Хотя считается, что молиться предпочтительнее в мечети, часто можно увидеть, как люди молятся в подсобных помещениях лавок или в укромных уголках общественных зданий. При молитве мусульмане становятся на специальный молитвенный коврик, который после моления скатывается. Сильное впечатление глубокое религиозное чувство мусульман произвело на Флоренс Найтингейл (1820–1910), которая в одном из писем домой из Египта в 1850 году отметила, что «отстраненность магометан во время молитвы поистине поразительна — даже на плоскодонке в грозу, если наступает урочный час, магометане падают на колени, и на целых пять минут мир вокруг перестает для них существовать».

Мечеть Сайида Зейнаб, в которой похоронена почитаемая каирская святая, расположена на значительном удалении от традиционного средневекового сердца Каира, локализуемого в путеводителях. Ее песочного оттенка фасад сочетает в себе изящество и красоту и по стилю принципиально отличается от грандиозных и массивных мечетей Цитадели, возведенных в том же XIX столетии. Ворота и изгородь отделяют мечеть от хаотического бурления площади, на которую выходит ее фасад. На этой площади теснятся многочисленные ларьки, завешенные от солнца циновками и украшенные качающимися на ветру фонарями; в них продают разнообразные сладости, прежде всего толстые плитки нуги с орехами и зернами, и пестрота красок способна соперничать с аквариумом, в котором резвятся тропические рыбки. Суету дополняют непрерывно сигналящие такси, чадящие автобусы, запряженные голосистыми осликами тележки; впрочем, этот шум и эта суета не в силах разрушить очарование элегантной мечети и ее стройного минарета, увенчанного миниатюрным луковичным куполом.

Сайида Зейнаб была сестрой Хуссейна и внучкой Пророка Мухаммада. Она родилась в Медине в 628 году. Каир она полюбила, что называется, с первого взгляда и скончалась именно здесь в 679 году. Внутри мечети (куда, как и в мечеть аль-Хуссейн, немусульманам вход запрещен) правоверные возносят молитвы и оставляют записки на деревянных решетках вокруг ее кенотафа. Поток молящихся не иссякает целый день. Сохраняющееся по сей день почитание Сайиды Зейнаб и ее брата — наглядное подтверждение глубины религиозного чувства, охватившего город после арабского завоевания более тринадцати столетий назад.

Фустат и мечеть Амра: 641–750 гг

Снедаемые поистине миссионерским стремлением создать первую исламскую империю, арабы очень быстро распространили свое влияние за пределы Аравийского полуострова и разгромили византийцев в сражении на палестинской реке Ярмук в 636 году. Пять лет спустя арабское войско численностью 13 000 человек подступило к Египту, в течение семи столетий находившемуся под властью сначала римлян, а затем Византии. Возглавлял это войско полководец по имени Амр ибн аль-Ас, бывший торговец, прежде водивший караваны по Азии и Ближнему Востоку и хорошо знавший Египет. Арабы пришли уже не как купцы, но как завоеватели, они желали не торговать, но насаждать новую веру. Гелиополь сдался на их милость почти без сопротивления, однако гарнизон Вавилона проявил мужество, и началась осада, затянувшаяся на семь месяцев.

Во время осады к мусульманам направили парламентера-христианина. Он описывал приверженцев ислама как людей, «почитавших смерть выше жизни и ставивших унижение выше гордости; они не ищут радостей этого мира, они сидят на земле и принимают пищу на коленях, омываются часто и целиком и постоянно предаются молитвам». В апреле 641 года Вавилон наконец капитулировал, а через несколько месяцев та же участь постигла и Александрию. На руинах мемфисского дворца был подписан мирный договор, и Египет вступил в новую эру.

Наиболее логичной кандидатурой на роль столицы нового Египта представлялась Александрия с ее 4000 дворцов. Но когда Амр в письме халифу Омару в Медину предложил избрать столицей этот город, халиф в ответ недвусмысленно посоветовал ему «не ставить водных преград между собою и мною». Поэтому Александрию отвергли — ведь каждое лето ее отрезали с востока от остального Египта нильские паводки. Вдобавок у арабов в те времена не было флота, что означало, что большую часть года город на побережье Средиземного моря будет оставаться недосягаемым — и уязвимым.

С учетом этих обстоятельств и с отпадением кандидатур Александрии и Мемфиса на роль столицы мог подойти только Вавилон. Легенда повествует о том, как арабы нашли место для основания города. Вернувшись из-под Александрии, Амр обнаружил в своем шатре гнездо, свитое голубкой, и решил, что эту птицу направил к нему сам Пророк Мухаммад. Когда птенцы вылупились и покинули гнездо, на месте шатра начали строить мечеть, а вокруг нее быстро возник новый город — Миср аль-Фустат.

Расположенный к северу от Вавилона, Фустат занимал выгодное стратегическое положение: с юга его защищали старинные римские укрепления, а с запада — Нил. Именно этот город стал тем «зернышком», из которого произрос не только современный Каир, но и — в определенной степени — египетское государство. Первая часть арабского названия города — «Миср» — постепенно превратилась в расхожее наименование всего Египта. Кроме того, так нередко называли столицу государства, словно стремясь подчеркнуть, что столица и государство едины. Вскоре после своего основания этот город сделался важнейшим торговым центром, а его население выросло до нескольких тысяч человек.

Впрочем, судьба оказалась к Фустату неблагосклонной. Отчасти в роли ее орудия выступил визирь Шавар, в 1168 году спаливший город дотла, чтобы он не достался крестоносцам. Нынешнее достаточно печальное состояние развалин Фустата ни в коей мере не соответствует историческому значению этого места. Сегодня на месте Фустата — пустырь на южной окраине Каира, повсюду видны обломки кирпича и белого камня, земля зияет дырами (это древние печи для обжига кирпича), и нет ни единого укрытия от яростного египетского солнца. Гулять по пустырю опасно — земля того и гляди провалится под ногами. Неподалеку от пустыря находится современный Фустат — скопище лачуг, в которых проживают беднейшие из каирских обитателей.

От первоначальной мечети Амра также сохранилось немногое. Первая египетская мечеть была чрезвычайно проста — глинобитные стены и крыша из пальмовых листьев. Не было ни двора, ни минарета, ни михраба (молельной ниши) — все эти детали появились в архитектуре мечетей позднее. В 673, 712 и 827 годах мечеть расширяли и перестраивали. В результате последней перестройки, предпринятой почти через два столетия после покорения арабами Египта, мечеть обрела михраб, а также 378 колонн в аркадах (айванах), окружающих главный двор. Частично эти колонны были изъяты из храмов Мемфиса и других древних поселений.

В 1048 году в мечети побывал персидский ученый по имени Назир Хорасу. Он известен тем, что в девять лет выучил наизусть Коран, а к четырнадцати изучил арабский язык, поэзию, астрономию и геометрию. Он писал, что мечеть Амра, освещенную в праздники семью сотнями светильников, ежедневно посещают пять тысяч правоверных. Эта мечеть, по его словам, служила обителью аскетам, путникам, писателям и ученым. Рядом с ней находились многочисленные базары, и в декабре 1048 года Хорасу предлагали купить что угодно — от алых роз, водяных лилий, апельсинов и лимонов, фиников, слив и авокадо до репы, кормовых бобов, свеклы и моркови. Хорасу писал, что в жизни не видывал подобного зрелища.

Современная мечеть Амра — прямая наследница первоначальной мечети и того здания, которое видел Назир Хорасу. Это крупное сооружение, многочисленные аркады окружают главный двор, превращая его в благословенную обитель тишины и красоты. Среди колонн не найти и двух одинаковых, а одну, по преданию, привезли сюда из самой Мекки. Сводчатые аркады выглядят почти невесомо, пол застелен толстыми коврами, под потолком бесшумно вращаются вентиляторы, даруя прохладу тем немногим людям, кто молится, просто сидит или даже спит в мечети. В восточной стене расположен михраб — молельная ниша, украшенная по периметру резьбой и указывающая направление на Мекку. Рядом находится минбар — возвышение, к которому ведут ступени и с которого имам во время пятничной молитвы произносит проповедь (хурба). Во всех мечетях имеются помещения для омовения — ритуала, обязательно предшествующего молитве; в мечети Амра, как и в большинстве других больших мечетей, это затейливый фонтан посреди двора (в малых мечетях, где свободного места почти нет, «омывальное оборудование» выглядит куда скромнее). Говорят, однажды некий паломник извлек из фонтана в мечети Амра сосуд, уроненный в колодец главной мусульманской мечети в Мекке. Флоренс Найтингейл, будучи в Египте в 1850 году, посетила множество каирских мечетей. Сравнивая их с христианскими церквями, она в одном из своих писем домой писала, что «мечеть кажется более религиозной, и здесь молиться, пожалуй, лучше».

При этом, как свидетельствуют другие ее письма, Флоренс Найтингейл, подобно большинству европейцев, относилась к исламу достаточно отрицательно, а вот Амр ибн аль-Ас выказывал христианству подобающее уважение. В своей первой проповеди, произнесенной в первоначальной мечети, он говорил:

Нильская вода поднялась. Значит, урожай будет хорошим… Ступайте же с благословением Аллаха и наслаждайтесь этой землей… Заботьтесь о своих соседях, именуемых коптами, ибо так заповедал нам Пророк.

Ранние мусульмане воспринимали христиан как «людей Книги» и отнюдь их не преследовали. Что касается коптов, некоторые из них признавали Мухаммада пророком, а другие даже утверждали, что Мухаммад — «утешитель», приход которого предрек Христос. Следует признать, что существовало определенное сходство между канонами египетских христиан и завоевателей — например, пост во время месяца рамадан и коптский искупительный пост. Так или иначе, в первые годы после завоевания Египта копты не подвергались притеснениям, но вот преемники Амра оказались не столь терпимыми. Как мы уже видели, в последующие века копты сделались притесняемым меньшинством, причем особенно они пострадали в эпоху крестовых походов, когда в них стали видеть пособников европейских рыцарей.

Каир Аббасидов: 750–969 гг

До 750 года Египет входил в империю Омейядов и управлялся из Дамаска. В период своего краткого расцвета эта обширная империя охватывала территорию от Пиренеев до Гиндукуша, но обширность сыграла с ней злую шутку — и Омейяды пали под натиском персов. Последним правителем династии был халиф Марван, бежавший в Египет и схваченный персидскими воинами под началом полковдца из Аббасидов. Удачливый полководец отрубил Марвану голову и устроил в Фустате парад по этому поводу. В 750 году халифат перешел под власть Аббасидов, а столица арабских территорий переместилась в Багдад.

Первого халифа династии Аббасидов звали аль-Саффах (Губитель). Он повелел воздвигнуть на Ниле новую египетскую столицу, поскольку Фустат напоминал ему об Омейядах, многие здания сгорели, а городские улицы оказались наполовину затопленными и превратились в болота с полчищами москитов. Аль-Саффах решил строить новый город к северу от Фустата, чтобы его обдували несущие прохладу северные ветры. Этот город, Мединат аль-Аскар, был передан в управление тюрку по имени Байик-бей, который в 870 году назначил губернатором своего зятя Ибн Тулуна.

Ибн Тулун (правил в 868–884 гг). был человеком суровым и свободолюбивым и стремился превратить свой надел в независимую территорию. Поэтому он покинул Мединат аль-Аскар и основал новый город, получивший название аль-Катаи, то есть «участок», поскольку он представлял собой ряд военных поселений. Первый правитель аль-Катаи стал и первым в длинной череде каирских деспотов. (По одной из легенд, Ибн Тулун заболел, но советам врачей следовать отказывался, а когда понял, что лучше ему не становится, — велел врачей выпороть и казнить). На каменистом отроге гряды Мукаттам, где ныне стоит Цитадель, Ибн Тулун построил экзотическое убежище под названием Купол воздуха; сюда он регулярно удалялся, скрываясь от городской духоты и суеты. Он также возвел в центре аль-Катаи дворец, связанный акведуками с источниками пресной воды, расположенными к югу от города. Его сын Хомаруйя расширил дворец, добавил сады с экзотическими растениями, водяные мельницы и собственные деревянные статуи с золотыми венцами, инкрустированные драгоценными камнями. Еще в садах появилось ртутное озеро — врачи уверяли Хомаруйю, что ртуть излечит его от бессонницы. В этих садах он и проводил дни, плавая на средневековом прообразе надувной кровати, под бдительным присмотром своего ручного голубоглазого льва Зурейка.

От великолепного дворца Ибн Тулуна не сохранилось ни камня, равно как и от построенного им города — почти все было разрушено после повторного утверждения Аббасидов в 905 году (преемники первого губернатора оказались не столь решительными и свободолюбивыми, как их предшественник). Но уцелела мечеть, завершенная около 879 года и получившая впоследствии имя Ибн Тулуна.

Здание напоминает очертаниями огромную мечеть в Самарре (современный Ирак) на реке Тигр, где одновременно могли молиться 60 000 человек. Ибн Тулун повелел, чтобы его мечеть могла вместить все мужское население города на пятничной молитве. Несмотря на то, что за одиннадцать столетий эта мечеть пребывала в небрежении, служила караван-сараем и убежищем для похитителей тел во время голода 1200 года, а в XIX столетии использовалась как приют для умалишенных, она до сих пор соответствует изначальному проекту Ибн Тулуна. Единственное существенное дополнение было сделано в XIII веке, когда мамлюкский султан Ладжин построил колодец для омовений, минбар и минарет, а также украсил михраб мозаикой из мрамора и стекла. Тем самым султан исполнил клятву восстановить мечеть, данную тогда, когда здание забросили, и он укрылся в нем от дворцовых междоусобиц.

Огромная мечеть раскинулась на территории свыше шести акров, она выглядит настолько массивно, что не возникает вопроса, как ей удалось пережить многочисленные политические и военные бури, сотрясавшие Египет. Толстые наружные стены и внешние дворы (зийады) надежно отделяют мечеть от окружающей местности. Зийада перед входом в мечеть некогда служила площадкой, где оставляли лошадей. С нее мечеть Ибн Тулуна выглядит поистине грандиозной, однако стоит пройти в ворота, перспектива мгновенно изменяется: взору предстает элегантная простота, которую подчеркивает просторный, вымощенный камнем двор площадью более тысячи квадратных футов. Двор окружают аркады, под арками которых тянется деревянный барьер — полторы мили платановой древесины, украшенных куфической вязью (это цитаты из Корана, приблизительно одна пятая всей книги). За восточной аркадой, обращенной к Мекке, находится молитвенный зал, разделенный на пять поперечных нефов.

Одна из наиболее выдающихся в архитектурном отношении деталей сооружения — минарет, восстановленный Ладжином в XIII веке и представляющий собой точную копию минарета Ибн Тулуна. Никакой другой каирский минарет не сравнится с этим спиралевидным шпилем. Считается, что Ибн Тулун воспроизвел в этом минарете знаменитый спиральный минарет мечети в Самарре, который, в свою очередь, был скопирован с башен-зиккуратов в Иракской пустыне. По другой легенде, форма минарета объясняется простой прихотью Ибн Тулуна: якобы он приложил перо к бумаге, повернул лист несколько раз и заявил, показав на получившийся рисунок, что именно таков будет минарет.

Подъем по не имеющей перил спиральной лестнице на вершину минарета достаточно утомителен. С вершины открывается вид на невысокие доходные дома с крохотными балкончиками и ставнями на окнах. В промежутках между зданиями видны дворики с пальмами, там местные мальчишки гоняют мяч. Плоские крыши зданий усеяны спутниковыми «тарелками» — белыми, кремовыми, пастельно-голубыми или зелеными, которые, такое впечатление, словно плывут над морем разнообразного мусора. Сверху отчетливо различима гряда Мукаттам, сверкающий на солнце песчаник которой некогда послужил Ибн Тулуну основанием для Купола воздуха. Сегодня, после столетий застройки и перестройки, каменистый отрог венчает возведенная в XIX веке многокупольная мечеть Мухаммада Али.

Каир Фатимидов: 969-1171 гг

Хотя Аббасиды вновь утвердили свое господство над Египтом после кратковременного правления «отступника» Ибн Тулуна, его фактическое отпадение продемонстрировало слабость Багдадского халифата. Эта слабость неминуемо должна была привести к появлению новой политической силы — и такая сила не замедлила появиться: ею оказались пришедшие с запада Фатимиды. На протяжении двух столетий эта тунисская династия применительно к Каиру создавала ту часть города, которая ныне известна как «средневековый Каир», прежде всего — великолепные городские ворота; кроме того, при Фатимидах были возведены два важнейших религиозных сооружения — мечеть аль-Азхар и мечеть аль-Хакима.

При Фатимидах ислам стал господствующей религией в Египте. При этом, как ни удивительно, сами Фатимиды принадлежали к шиитам — религиозному течению, у которого среди египтян приверженцы почти отсутствовали. Фатимиды возводили свой род к прямым потомкам брачного союза Али и Фатимы, дочери Пророка, и до завоевания Египта правили Тунисом. Их соперничество с Аббасидами было не только династическим, но и идеологическим, поскольку обе династии воспринимали себя как олицетворения соперничающих течений в исламе.

Армия Фатимидов была великолепно организована, и в 969 году 100 000 воинов промаршировали из Туниса в Египет и легко завладели Каиром, боевой дух жителей которого изрядно подорвали природные катастрофы и эпидемия чумы. Сразу после захвата города Фатимиды приступили к строительству новой столицы, уже четвертой по счету, опять-таки — к северу от прежних. Этот город строили, что называется, на века: крепостные стены были такой ширины, что на них вполне могли разъехаться двое конных, а ворота в стенах оказались настолько прочными, что сохранились до наших дней. Внутри стен были возведены грандиозные дворцы устрашающего облика, а новый город получил подходящее имя — аль-Кахира, то есть «победоносная», «покоряющая».

Амр ибн аль-Ас и Ибн Тулун правили как первые среди равных. Фатимиды принесли новый стиль управления — они дистанцировались от подвластного им народа. Фатимидский халиф аль-Муизз выстроил для себя помпезный дворец, отчасти напоминающий Запретный город в Пекине. (Его библиотека, насчитывавшая 120 000 свитков, была крупнейшей в средневековом мире, а легенда гласит, что одна из дочерей халифа владела пятью мешками изумрудов). В первую очередь Фатимиды интересовались сугубо внутренними делами своего нового владения, однако во внешней политике они выказывали удивительную открытость: впервые в истории Египта торговые соглашения и союзы заключались с европейцами в ущерб арабским соседям. Город распахнул ворота перед купцами из Европы, особенно из Италии. Процветала торговля папирусом, главным торговым партнером сделалась Сицилия, правитель которой Фредерик II, как утверждают предания, носил мусульманские одежды и содержал при дворе гарем. Именно итальянские купцы переделали арабское название «аль-Кахира» в привычное нам «Каир».

Фатимиды пожелали, чтобы в центре их новой столицы находилась мечеть, как в Фустате Амра и в аль-Катаи Ибн Тулуна. Мечеть аль-Азхар («блистательная») была заложена в 970 году, на следующий год после покорения Египта. Подобно многим другим мечетям, она была призвана сочетать в себе религиозную и образовательную функции, и сегодня университет аль-Азхар претендует на статус старейшего учебного заведения в мире (этот статус оспаривает марокканский университет в Фесе). Первоначально здесь изучали исламское право и вероисповедание, а процесс обучения по большей части представлял собой механическое запоминание наставлений шейха, которого слушали, сидя на полу. Завершив обучение, студенты сами становились наставниками и передавали свои знания другим. Со временем к преподаваемым в университете дисциплинам добавились медицина, астрономия и математика, а сегодня университет (чей главный кампус находится в пригороде Каира) предлагает широкий диапазон дисциплин для изучения. Мечеть же служит наглядным напоминанием о том, что в основе исламской традиции лежит образование. (Недаром при многих мечетях существуют религиозные школы — медресе, равно как и школы изучения Корана — сабил-киттаб. Сам Пророк учил, что в жизни есть две основных «милости» — вода для жаждущих и знание для невежественных, и мечеть аль-Азхар оказывает вторую из этих милостей на протяжении одиннадцати столетий).

Разумеется, изначально мечеть была шиитской, но при преемниках Фатимидов, Айюбидах, она превратилась в центр суннитского мировоззрения, и в течение сотен лет сообщество образованных мусульман — улемов — формулировало правила исповедания веры, которым, поскольку они подкреплены авторитетом мечети, следовали и следуют сунниты во всем мире. Здешние религиозные фундаменталисты осуществляют цензуру (в список запрещенных книг, в частности, попал один из романов Нагиба Махфуза) и, как считается, неодобрительно относятся к маулидам, многие из которых проводятся неподалеку от мечети, на площади Хуссейна. Путеводитель Бедекера в XIX веке назвал мечеть аль-Азхар «ревнителем магометанского фанатизма». В годы Второй мировой войны британские колониальные чиновники пристально следили за жизнью аль-Азхара, подозревая духовный центр каирских мусульман в сотрудничестве с представителям стран Оси. 1 февраля 1942 года, в пору победоносного наступления нацистов в Северной Африке, студенты аль-Азхара перепугали британцев — они высыпали на каирские улицы, распевая: «Мы — солдаты Роммеля». Значимость мечети для Египта и всего мусульманского мира такова, что именно здесь выступил с речью Гамаль Абдель Насер в 1956 году, в разгар Суэцкого кризиса, и здесь же в 1989 году молился с египетским президентом Хосни Мубараком король Саудовской Аравии Фахд (эта совместная молитва ознаменовала собой возвращение Египта в «арабскую сферу» после десятилетней изоляции, вызванной соглашениями в Кэмп-Дэвиде[8]).

Сама мечеть несколько раз перестраивалась, хотя в целом по сей день соответствует тому проекту, который реализовывали Фатимиды. В сан — центральный двор — попадают через ворота XV века; над двором возвышаются три минарета, украшенных геометрическими узорами. Мрамор, которым выложен двор, слепит глаза на солнце, однако от него исходит благословенная прохлада. В тенистых аркадах расстелены ковры, чтобы правоверные могли помолиться, поесть, поговорить, поспать или спокойно почитать религиозные тексты. Мечеть представляет собой оазис тишины и покоя среди городской суеты, но уличный шум проникает внутрь, и от него сложно абстрагироваться. Щебет птиц и бесшумное вращение вентиляторов в молитвенных залах оказывает почти гипнотическое воздействие.

Третьим халифом династии Фатимидов — и, пожалуй, наиболее примечательным историческим деятелем той эпохи — был Хаким, взошедший на престол в 996 году, в возрасте 11 лет. Историк Десмонд Стюарт приводит в своей работе «Большой Каир: мать мира» немало колоритных преданий о жизни и деяниях этого халифа. Так, по преданию, пятнадцатилетний Хаким убил своего наставника, а затем и нескольких придворных; эти убийства, так сказать, задали тон его капризному, деспотичному и кровавому правлению. Халиф ненавидел едва ли не всех вокруг — евреев, христиан, женщин, собак, лживых купцов и любовников своей сестры — и принимал решительные меры к тому, чтобы чрезвычайно затруднить жизнь тем, кто имел несчастье вызвать его неудовольствие. (Он ненавидел даже изюм, поскольку верил, что из того можно приготовить вино, а однажды приказал сбросить в Нил все запасы каирского меда).

Евреев и христиан при Хакиме жестоко преследовали. По сообщению Стюарта, хотя мать халифа была христианкой, он повелел коптам, пожелавшим посетить публичные бани, носить тяжелые кресты, а также разрушил 30 000 христианских церквей в Святой Земле, в том числе церковь Гроба Господня в Иерусалиме. (Это событие стало одной из причин Первого крестового похода, предпринятого в конце XI столетия.) Хаким запретил изготовление женской обуви («Женщинам нечего делать на улицах»), а группу женщин, застигнутых в публичной бане, приказал сварить заживо. Собак он истреблял потому, что его раздражал их лай. Купцов, пойманных на обмане, отдавали в руки Масуди, нубийского раба халифа; на глазах Хакима Масуди насиловал провинившихся. Что касается сестры Хакима, то когда халиф узнал, что она развлекается со своими любовниками в Фустате, он повелел сжечь город дотла.

Несмотря на все это, халиф любил думать, что он близок к народу. Он имел обыкновение одеваться в простые одежды и ездить по городу на своем муле по кличке Луна. Однажды он заметил женщину, раздающую прохожим какие-то картинки, взял одну и увидел, что это карикатура на него самого. А женщина оказалась глухонемой нищенкой, подосланной врагами халифа.

Главным приверженцем Хакима был человек по имени Мухаммад аль-Дурзи, который верил, что душа Адама возродилась в Али, духовном вожде шиитов, затем перешла в Хакима, и что Хакиму предстоит стать новым мессией. Аль-Дурзи называл Хакима божеством, а халиф немного смягчил гонения на евреев и христиан и велел в проповедях заменять имя Аллаха своим. Это оказалось последней каплей: Каир восстал. Аль-Дурзи бежал в Ливанские горы, где основал секту хакимитов, или друзов (сегодня около 600 000 друзов проживают в Сирии, Ливане и Израиле). Хаким призвал духов Адама и Сулеймана (Соломона) и принялся казнить бунтовщиков десятками и сотнями. В городе вспыхнули пожары. Что точно случилось с Хакимом, остается загадкой. Копты верят, что ему явился Христос и он отринул мир и ушел в монахи. По другому преданию, халифа убили во время очередной ночной прогулки в холмах Мукаттам, и совершил это убийство местный житель, мстивший за погибших каирцев.

Впрочем, правление Хакима отмечено не только казнями и преследованиями. Халиф основал обсерваторию, библиотеку и один из первых научных институтов арабского мира. А мечеть аль-Хакима, расположенная поблизости от северных ворот города, сохранилась по сей день (правда, не в первоначальном виде, ее неоднократно перестраивали и реставрировали). Строить эту мечеть начал еще отец Хакима, халиф аль-Азиз; в ее очертаниях, монументальном главном входе и выступающем каменном портале ощущается влияние архитектуры Северной Африки. Внутри легко заметить следы капитальной перестройки, предпринятой шиитами-исмаилитами, считавшими себя потомками Хакима: они наделили мечеть медными светильниками, мраморными плитами двора и позолотили михраб, более того, восстановили сооружение после нескольких веков прозябания; в XII столетии в мечети держали пленных крестоносцев, а позднее Наполеон устроил в ней конюшню. От первоначальной мечети сохранились лишь минареты, основания которых укрепил после разрушительного землетрясения в начале XIV века султан Бейбарс. Фасад мечети выходит на живописную площадь, где торгуют с тележек чесноком, лимонами и луком; здесь стоит соответствующий запах и всегда шумно и многолюдно.

Городские ворота

В 1068 году, после военного мятежа и уничтожения ста тысяч книг в городской библиотеке, фатимидский халиф аль-Мустансир призвал прославленного армянского полководца Бадра аль-Джамали, чтобы тот навел порядок в городе. Аль-Джамали подавил мятеж, и за это халиф недальновидно назначил его великим визирем: «чужак» сосредоточил в своих руках абсолютную власть, и с этого момента начался закат фатимидского могущества.

Деятельность аль-Джамали — или аль-Гуйши, «военного», как прозвали его каирцы, — радикально преобразила город. Он построил крепостные стены и велел проделать в них трое ворот. По сей день гости Каира, проходящие под сводами одного из этих монументальных сооружений, сразу чувствуют, что попали в средневековый город. Стены определили границы Каира на многие века вперед; более того, они оказались первыми каменными укреплениями города — прежние были глинобитными.

Н. Г. Чернецов. Ворота побед в Каире. 1842 г.

Ворота в северной стене назывались Баб аль-Футух («Ворота завоевания») и Баб аль-Наср («Ворота побед»). Сегодня это два похожих на туннели входа в старый город, сквозь которые безостановочно течет поток тележек и автомобилей. Над воротами аль-Наср выбитое шиитское изречение, датируемое периодом Фатимидов: «Али — дитя Аллаха». Другие ворота, Баб аль-Футух, находятся по соседству с мечетью аль-Хакима; в них множество узких бойниц, чтобы лить на незваных гостей кипящее масло. В этих воротах имеется и тюрьма, в том числе помещение, где осужденных вешали (затем останки выбрасывали на площадь, где их разрывала на куски толпа). Некоторые из камней, пошедших на строительство этих ворот, доставили из Мемфиса, то есть они восходят к эпохе фараонов.

Городские ворота всегда ассоциировались с торжественными шествиями и праздниками. Сквозь них входили в город караваны паломников, возвращавшихся из Мекки. В Средние века, должно быть, возвращение обставлялось весьма красочно — ведь паломники прибывали с чувством выполненного долга, осуществив одну из пяти главных заповедей ислама — припав губами к черному камню Каабы. Сегодня совершить хадж намного легче и путешествие далеко не так опасно, поэтому паломники уже не объединяются в караваны; однако через ворота время от времени проходят праздничные шествия, связанные с тем или иным маулидом, и эти процессии не дают забыть о былых традициях и обрядах.

К югу от Баб аль-Футух ведет улица Касаба, соединяющая главные северные ворота с их южной «противоположностью», воротами Баб аль-Зувейла. Некогда Касаба представляла собой центральную ось средневекового Каира; ныне требуется около двадцати минут, чтобы пройти по ней из конца в конец, мимо величественных мечетей и шумных базаров. В «Сафари темной звезды» Поль Теру размышляет об этой улице, по которой на протяжении столетий «катились тележки, бегали мальчишки, шагали женщины в чадрах, брели надменные верблюды, носили паланкины с вельможами, шатались одурманенные курильщики, скакали ослы, обильно роняя помет… а на базарах торговали всякой мелочью, медной утварью и бобами в мешках». Когда-то на этой улице высились два огромных дворца; Восточный дворец мог вместить 30 000 человек и имел 4000 помещений, не считая садов, казарм и конюшен. Сегодня от дворцов не сохранилось и камня, память о них уцелела лишь в одном из названий улицы Касаба — Банья аль-Касрайн, то есть «Дорога между двух дворцов». Однако ворота Баб аль-Зувейла, строительство которых завершилось в 1092 году, и сейчас выглядят столь же массивно и нерушимо, как и сразу после постройки.

Это не только оборонительное, но и церемониальное сооружение. Его венчают минареты XV века (принадлежащие соседней Красной мечети), защитных башенок на нем, в отличие от северных ворот, нет. Но впечатление ворота все равно производят внушительное. В Средние века на маленькой площади перед воротами регулярно разыгрывалась драма жизни — здесь казнили государственных преступников, а головы казненных выставляли на пиках над воротами в назидание злоумышленникам. Сегодня на этой площади теснятся типичные каирские ларьки, а когда-то тут предлагались любые публичные развлечения, от танцев до выступлений заклинателей змей. Горожане приходили сюда, чтобы понаблюдать за казнями, которые, надо признать, отличались разнообразием: обыкновенные повешение и обезглавливание, удушение, сажание на кол, подвешивание на крючьях… Иногда осужденных даже приколачивали к обитым железом створкам ворот.

Арабский кошмар

«Развлечения» площади у ворот Баб аль-Зувейла подробно описаны в знаменитом романе Роберта Ирвина «Арабский кошмар» (1983). События происходят в 1486 году: правление Фатимидов завершилось тремя столетиями ранее, но антураж романа — средневековый город, созданный этой династией. Герой этой загадочной, иносказательной, раздражающей и экзотической книги — английский паломник Балиан из Нориджа, попадающий в Каир по пути в монастырь Святой Екатерины у подножия горы Синай. Балиан оказывается в средоточии кошмаров и повествований-внутри-повествований, которые сплетают воедино явь и иллюзии в веренице сновидений и встреч (одна из глав называется «Окончание продолжения окончания интерлюдии»). Повествования столь же затейливы и изощренны, как торговля на восточном базаре, и столь же многоплановы и многослойны, как сказки «Тысячи и одной ночи» (сборника раннесредневековых историй из Персии, Египта и Ирака, которые на протяжении столетий пересказывались в каирских кофейнях). В числе персонажей романа Ирвина — итальянский лазутчик, экстравагантная проститутка, султан Кайтбей собственной персоной и таинственный Кошачий Отец; фокус романа — так называемый Арабский кошмар, сон о вечных муках, который невозможно вспомнить после пробуждения. Также фокус книги — бурлящий, опасный, грязный и шумный Каир. Рассказчик называет свою книгу «путеводителем по здешним краям или романом, путеводителем в форме романа или романом в форме путеводителя»[9], в тексте встречаются вполне бедекеровские по духу названия глав — «Как плотно поесть в Каире» или «От ворот Зувейла к горе Мукаттам».

Первое впечатление Балиана от кварталов близ улицы Касаба — «густонаселенные кварталы северо-востока, угнездившиеся и паразитирующие средь бутовой кладки старых фатимидских дворцов… Это и был старый Каир, населенный столь плотно, что человеку и его мулам зачастую приходилось целый день протискиваться из конца в конец». У ворот Баб аль-Зувейла он видит, как «взлетает один апельсин. Опускается другой. Движения жонглеров удивительно неторопливы. Медленно описывает бесконечный круг на перекладине акробат. Уже очень поздно, и толпа за воротами Зувейла начинает редеть. Кошачий Отец ходит от будки к будке. Вот человек, который исполняет трюк с канатом. Вот эскаполог, на все руки мастер, который ужом выползает из любой ловушки. Вот огнеходец, который чрезвычайно рад, но не тому, что не испытывает боли, а тому, что испытывает ее лишь в ногах. Вот телепат — мальчишка, сидящий на деревянной скамеечке и одной лишь силой мысли прилюдно достигающий оргазма. Вот человек в грязном белом тюрбане с обезьяной на стуле, чем они занимаются — неясно. Вот медведь-плясун с хозяином. Вот факир, который больше причиняет боли зрителям, нежели себе, когда протыкает щеки и губы утяжеленными иглами».

Еще на площади встречаются пожиратель камней и некий шаман, который расчленяет маленького мальчика лишь для того, чтобы явить его зевакам целым и невредимым. «Публика знает, что ее дурачат, — замечает Балиан. — За то она и платит деньги».

И, конечно, на площади присутствует удавка — механическая гаррота Мельземут, установленная при мамлюках подле ворот. Балиан рассказывает:

…к великому удовольствию собравшейся черни, из царской сокровищницы был извлечен Мельземут. Мельземут представлял собой автоматический механизм, медную куклу семи футов высотой, приводимую в движение кольцами и пружинами. Приговоренного привязывали к кукле ремнями — ногу к ноге, грудь к груди, руку к руке. Затем куклу заводили, и она начинала свой забавный механический танец, который постепенно переходил в дикую пляску. Наконец, когда уже кончался завод, Мельземут душил своего партнера гарротой и останавливался.

Конец правления Фатимидов

Впрочем, мы немного забежали вперед. Династия Фатимидов продержалась у власти после возведения стен и строительства ворот всего лишь столетие. При Фатимидах население Каира увеличилось до полумиллиона человек, а сам город превратился в один из крупнейших урбанистических центров мира. Его красота и величина были хорошо известны путешественникам. В XI веке Назир Хорасу, отзыв которого о мечети Амра цитировался выше, записал, что в сердце Каира есть здания высотой четырнадцать этажей. На крышах некоторых домов разбиты сады, а один предприимчивый домовладелец ухитрился даже втащить на крышу быка, который вращал водяное колесо, дававшее воду для поливки банановых деревьев. В городе насчитывалось 50 000 ослов, которых нанимали, чтобы перевезти пожитки из одного квартала в другой; зажиточные горожане, как принято и по сей день, прогуливались вечерами вдоль Нила. Сто лет спустя, в 1167 году, хронист Гильом Тирский записал, что франкский посланник, прибывший в Каир, видел такие диковинки, «какие способны передать разве что кисть живописца или дар поэта, или тут потребно воображение, каковое порождает ночные фантазии сновидцев». Хронист упомянул, что городские ворота охраняли эфиопы, что в городе имелись зоопарки с экзотическими животными и «чарующие сады» с тенистыми прудами.

Очарование длилось недолго. В 1168 году город оказался под угрозой нападения франков, и последний фатимидский халиф приказал сжечь Фустат, чтобы тот не попал в руки врагов. Чтобы предать огню столицу Ибн Тулуна и Амра, понадобилось десять тысяч факелов, а пожар продолжался пятьдесят четыре дня. Франки отступили, но освобожденное ими пространство немедленно занял другой завоеватель — жестокий враг крестоносцев Салах ад-Дин, более известный как Саладин.

Саладин и Айюбиды: 1171–1249 гг

Франки овладели левантийским побережьем в результате Первого крестового похода (1067–1069), Египет Фатимидов они воспринимали как легкую добычу — и совсем не учитывали в своих планах вмешательства Нур ад-Дина, сельджукского султана, войско которого вытеснило франков из Египта. Саладина, своего племянника, Нур ад-Дин поставил управлять северной частью завоеванных земель.

Саладин покрыл себя славой уже в ходе египетской кампании, однако наибольшую известность ему принесли сражения с крестоносцами в Палестине в последующие два десятилетия: венцом его достижений стало освобождение Иерусалима в 1187 году. В Египте он почти не бывал, но это не помешало ему одарить Каир величайшим из оборонительных сооружений города — Цитаделью.

Наместник мгновенно осознал потенциал каменистого отрога гряды Мукаттам, на котором некогда Ибн Тулун возвел свой дворец удовольствий Купол воздуха и по которому скакал в ночи Хаким, глядя на городские огни внизу. Саладина привлекли не только оборонительные возможности отрога: по преданию, он приказал развесить в различных частях города куски мяса, и тот кусок, который повесили на отроге, оставался свежим два дня, а прочие быстро протухли. Тем самым стало понятно, что на отроге ветры обеспечивают желанную прохладу.

Строительство Цитадели началось в 1176 году, причем использовался труд пленников-христиан. В качестве образца Саладин избрал традиционную сирийскую крепость — обнесенное стенами укрепление на крутом холме. Толщина стен составила десять футов, это было усовершенствование технологии, опыт, вынесенный из сражений в Палестине с крестоносцами. Чтобы снабдить Цитадель пресной водой, выкопали колодец глубиной более 300 футов; вода подавалась благодаря колесу, которое вращали быки (в XIX веке это колесо служило туристическим аттракционом, но сейчас оно закрыто для публики). Цитадель соединили стенами с другими каирскими укреплениями, и впервые за свою историю город достиг Нила. Саладин построил и новые ворота — там, где сейчас вокзал «Рамсес». (То обстоятельство, что сегодня от станции до реки полторы мили, показывает, как сильно менялось нильское русло на протяжении столетий). За Цитаделью стали возводить и другие укрепления, причем строительство велось такими темпами, что в конце XII века сын Саладина, чтобы добыть камень, приказал частично разобрать пирамиду Менкауры.

Кроме обороны Каира, Саладин внес свою лепту в организацию религиозной жизни и управление городом. При Фатимидах среди египтян начал распространяться шиизм, но Саладин вернул Египет к суннизму и основал несколько религиозных школ (медресе).

Узрите же! — восклицает средневековый путешественник Ибн Убейр. — Вот лишнее доказательство заботы султана обо всех правоверных… Он устроил собрания и назначил тех, кто за вознаграждение учит народ читать Божью Книгу, кто зачитывает ее сыновьям бедняков и сиротам.

Кроме того, при Саладине в Египте утвердился суфизм — мистическое направление ислама, приверженцы которого через молитву и медитацию стремятся к «персональному диалогу» с Аллахом. Саладин построил первый городской ханках — суфийский приют (монастырь), убежище от мира для суфийских мистиков. Сегодня более половины каирских мусульман считают себя суфиями, и во время маулидов часто можно видеть суфийские танцы и слышать суфийские напевы.

Хотя сам Саладин в Египте почти не бывал, династия Айюбидов, которой он дал свое имя, продержалась у власти в Каире восемьдесят лет. Саладин и его преемники отказались от титула халифа и стали называть себя султанами, тем самым давая понять, что их правление — светское. Аль-Адил, второй султан династии Айюбидов, сохранил империю, доставшуюся ему по наследству от Саладина, и дополнительно укрепил каирскую Цитадель: при нем появились две сторожевые башни на восточной стороне, над торговым путем Шариа Салах Салем. Правда, аль-Адил, подобно Саладину, редко бывал в Египте, и первым из султанов в Цитадель перебрался только аль-Камил, племянник Саладина, правивший с 1218 по 1238 год. Он построил в Цитадели дворец и конюшни, от которых, к сожалению, не сохранилось и следа. Тем не менее аль-Камила считают основоположником восьмисотлетней традиции: после него все султаны жили именно в Цитадели — вплоть до середины XIX века (а военное значение крепость сохраняла до 1983 года).

Аль-Камил также заложил один из крупнейших некрополей средневекового Каира. Имам аль-Шафии, потомок дяди Пророка, скончавшийся в 820 году, считается одним из основателей четырех ритуалов суннизма. Мавзолей, который аль-Камил возвел над его могилой, по сей день пользуется уважением и почитанием. Этот мавзолей виден издалека благодаря свинцовому куполу, увенчанному флюгером в виде металлического челна. Этот челн надлежало наполнять зерном и водой (в исламском символизме корабли означают духовное развитие, а птицы суть человеческие души). Внутри мавзолея просторно и свежо, своды огромного помещения сходятся где-то в сумраке над головой. Под центром купола стоит кенотаф из индийского тика, освещенный зелеными лампами; от зала его отделяет резная перегородка сандалового дерева. Сквозь эту перегородку правоверные просовывают листочки с молитвами; большую часть суток здесь очень много молящихся, поскольку гробница имама, по широко распространенному убеждению, обладает чудесной целительной силой. Больные стекаются сюда со всех уголков исламского мира в надежде на излечение — или хотя бы на смерть в святом месте. Маулид в честь аль-Шафии весьма популярен в народе, и на него также съезжаются многочисленные страждущие и увечные.

Мавзолей находится на территории, которая известна как Южное кладбище или как Город мертвых. Другой памятник эпохи Айюбидов на этом кладбище расположен в глубине; чтобы попасть к нему, нужно преодолеть настоящий лабиринт дорожек и тропок. Эта вторая гробница — современница падения Айюбидов и посвящена женщине по имени Шагарат аль-Дурр (правила в 1249–1250 гг.) Шагарат — одна из немногих женщин, сумевших добиться власти на Ближнем Востоке, и единственная королева Египта, не считая Клеопатры. Сегодня ее могила заброшена — отчасти по причине трагической истории жизни правительницы.

Она была рабыней-турчанкой, ее имя в переводе означает «Жемчужное дерево». Супруг Шагарат, последний айюбидский султан по имени Айюб, содержал наемное войско (мамлюков), готовясь к возможному нападению монголов на Каир. Он скончался в 1249 году, сражаясь с французским королем-крестоносцем Людовиком IX. При поддержке мамлюков Шагарат расправилась с Туран-шахом, сыном Айюба и законным престолонаследником, и стала править сама, от имени малолетнего принца Калиля. Ее правление продолжалось восемьдесят дней. Багдадский халиф, которому Айюбиды принесли клятву верности, не одобрил присутствия женщины на троне, ибо Пророк говорил: «Горе народу, которым правит женщина». Он повелел мамлюкам найти правителя-мужчину, и вождь мамлюков Айбек женился на Шагарат и стал наместником халифа.

Даже в замужестве Шагарат сохраняла значительную власть. Она фактически управляла страной из-за расшитого занавеса женского дворца в Цитадели. В 1257 году она узнала, что ее муж помышляет о новом браке, и приказала убить Айбека, но потом передумала и стала умолять убийц остановиться: те отказались, поскольку опасались, что оставшийся в живых Айбек расправится с теми, кто на него покушался. Шагарат погибла от рук рабынь первой жены своего мужа, забивших ее насмерть деревянными скалками. Тело Шагарат сбросили со сторожевой башни на растерзание собакам и шакалам. Позднее, впрочем, останки подобрали и погребли в мавзолее, который она выстроила заблаговременно.

Сегодня этот скромный — кирпич и штукатурка — мавзолей находится ниже уровня мостовой и выглядит заброшенным. Колодец в полу забит мусором, ворота покосились и не запираются, но охотников заглянуть в последнее каирское здание эпохи Айюбидов почти нет. Некогда стены мавзолея украшала мозаика — ветвистое дерево с перламутровыми плодами, трогательное напоминание о значении имени Шагарат. Прах первого супруга правительницы, султана Айюба, покоится в куда более внушительной гробнице: его мавзолей на Касабе открывает собой вереницу грандиозных архитектурных комплексов (медресе — мавзолей — мечеть), столь характерных для периода мамлюкского владычества.

Каир мамлюков: 1250–1517 гг

Слабость династии Айюбидов в последние годы правления позволила наемному войску султанов — мамлюкам — существенно укрепить свое положение и приобрести политическое влияние. Помощник Шагарат, Бейбарс по прозвищу Лучник, из так называемых речных мамлюков (бахри), которые размещались на острове Рода, сумел опередить остальных претендентов на власть и захватил трон.

И среди современников, и среди исследователей не было и нет согласия по поводу того, как относиться к мамлюкам. Одни называли и называют их доблестными воинами, преданными Египту и отстоявшими Каир от натиска монгольских орд Чингисхана и Тамерлана. Другие отзывались и отзываются о них как об агрессивных удельных князьках, погрязших в междоусобицах и имевших выраженную склонность к содомии. Так или иначе, они правили в Каире почти три столетия, причем их правление сопровождалось беспрерывной борьбой за власть, казнями и убийствами. При этом они покровительствовали искусству, построили в городе новые мечети и минареты (зачастую — над мавзолеями и гробницами прежних правителей). Также именно в эпоху мамлюков знаменитые Города мертвых превратились в те обширные кладбища, которые можно увидеть в Каире сегодня.

Поздние историки зачастую характеризуют мамлюков как правителей, запомнившихся лишь своими «излишествами». Десмонд Стюарт, анализируя роль мамлюков в истории Египта, приходит к следующему выводу:

Мамлюкская система управления была иррациональной и даже абсурдной. Такое возможно только единожды и никогда не повторяется. Если отвлечься от жестокостей и других колоритных деталей эпохи, эра мамлюков была столь же бессмысленной, как история Шотландии до объединения с Англией — череда дворцовых переворотов, значимых исключительно для тех, кто был в них замешан, но абсолютно ничтожных по результатам с исторической точки зрения.

Стюарт словно вторит другому историку, Стэнли Лэн-Пулу, который в 1893 году назвал мамлюков «бандой беспринципных искателей приключений, рабов по происхождению и мясников по призванию, кровожадных авантюристов, не терпевших подчинения и испытывавших врожденную тягу к предательству». Тем не менее Лэн-Пул отдает должное архитектурному наследию мамлюков:

Эти рабские цари отличались отменным художественным вкусом, который сделал бы честь любому цивилизованному правителю современного мира… Они не ведали морали, предавались буйствам и были неразборчивы в средствах, однако в зданиях, ими построенных, ощущается изысканность, какой не найти в западных странах.

Мамлюкскую систему управления создавали те немногие баловни фортуны, которым удавалось выдвинуться. Обычно мальчишек покупали на турецких невольничьих рынках, привозили в Каир и начинали обучать ремеслу солдата. Если кому-то из них случалось привлечь внимание султана (и проявить достаточно жестокости), такого воина ожидало повышение — вплоть до чина эмира, то есть офицера. Султаном же, как правило, становился самый жестокий, самый хитрый и изворотливый среди эмиров. А тех, кто не сумел выдвинуться из низов, после оговоренного срока службы увольняли и отправляли восвояси.

Венецианский купец Эммануэль Пилоти, поселившийся в Каире в 1400 году, писал, что во дворце султана в Цитадели не менее 6000 тысяч юных невольников, готовящихся к воинской службе. По его словам, более всего ценились «юноши из Тартарии», за которых были готовы платить по 140 дукатов; затем, по нисходящей, шли черкесы, греки, славяне и албанцы. Пилоти писал:

В Турции есть купцы-язычники, не имеющие иного занятия, кроме торговли молодыми рабами подходящего возраста и доставки купленных султаном рабов в Каир. Когда у них набирается сотня или две сотни душ на продажу, они везут несчастных в Галлиполи и сажают на корабль… Когда рабов привозят в Каир, султан отправляет их встречать опытных оценщиков, способных с одного взгляда определить пригодность мальчиков к воинской службе.

Именно из таких наблюдений и складывалась репутация мамлюков в «цивилизованном мире». В 1896 году викторианский джентльмен сэр Уильям Мюир рассуждал о «темном прошлом, с которым мы вынуждены мириться». Французский путешественник Вольней в 1780-е годы выразился более прямо: «Прежде всего они были привержены тому постыдному пороку, который с незапамятных времен считался уделом греков и татар. Таков был первый урок, который эти юноши усваивали от своих наставников». Десмонд Стюарт заключает: «Педерастии они предавались открыто, словно пародируя платоновские идеи о любви мужчины к мужчине, которой восхищался великий философ». Как бы то ни было, все несчетные грехи мамлюков не должны заслонять от нас тот вклад, который «рабские цари» внесли в формирование облика города. Тот же Пилоти не только описывает жизнь рабов, но и восхваляет мамлюкский Каир, «величайший город на земле», а Ибн Баттута, арабский путешественник, в 1345 году пишет не о политике, но о «матери городов… изобилующей различными зданиями, непревзойденной в красоте и величии».

Города мертвых

Когда мы говорим о памятниках эпохи мамлюков, первыми на ум приходят Города мертвых. Эти грандиозные кладбища, раскинувшиеся к северу и югу от Цитадели, вместили тысячи захоронений — и огромных мавзолеев, и простых каменных надгробий с двумя вертикальными столбиками в изголовье и в изножье. Многие могилы представляют собой приземистые гробницы, этакие посмертные жилища в две комнаты. Карафа, иначе Южное кладбище, тянется от Цитадели к Фустату и является старейшим из двух некрополей: первые захоронения на нем датируются временами до мамлюков. И Шагарат аль-Дурр, и имам аль-Шафии похоронены на окраине Карафы. Что касается Северного (или Восточного) кладбища, иначе Карафат аль-Шаркирийя, его разбили именно мамлюки. До того, как здесь появился некрополь, на этом месте находился царский ипподром, а самые ранние захоронения датируются серединой XIV века.

Строительство гробниц над могилами — древняя египетская традиция, предположительно восходящая к эпохе фараонов. Гробницы в Городах мертвых суть архитектурные наследницы пирамид и мастаб; некрополи в Саккаре и Гизе — предшественники средневековых кладбищ. Фактически лишь несколько столетий разделяют последние захоронения в Саккаре и самые ранние в Городах мертвых. При этом гробницы над могилами строили не только мусульмане: на коптском кладбище в Старом Каире также немало «улиц» с «погребальными домами».

Мамлюки восприняли древнюю традицию и усугубили ее своими тюркскими обычаями, требовавшими строительства мавзолеев (Тадж-Махал, знаменитейший в мире мавзолей, построен индийским правителем тюркского происхождения). Как правило, умершего хоронили в Городах мертвых под полом одной из комнат гробницы, клали тело, не заворачивая в саван, на бок, лицом к Мекке; возможно, это также переосмысление древнего обряда: египтяне хоронили покойников на боку, лицом на восток, к восходящему солнцу.

Вскоре после основания кладбищ живые стали приходить сюда, чтобы поселиться рядом с мертвыми. Сегодня число живых в Городах мертвых значительно превышает число покойников: по приблизительной оценке, в Городах мертвых проживают около 300 000 человек. Первые насельники появились здесь еще в Средние века, однако резким всплеском численности населения Города мертвых обязаны арабо-израильской войне 1967 года, когда сюда хлынул поток беженцев из окрестностей Суэцкого канала.

Хотя эти районы считаются одними из беднейших в Каире, тут на самом деле все не так уж плохо, а некоторые общины даже ухитрились провести на кладбища водопровод и канализацию. Сотни лет обитания привели к тому, что отдельные части кладбищ практически неотличимы от городских кварталов — те же невысокие дома, те же магазинчики вдоль пыльных улиц. Зачастую эти дома выступают как продолжения кладбищенских стен, заслоняющих могилы от любопытных взглядов. Но дома стоят далеко не везде, во многих местах люди живут прямо в старинных гробницах, что тянутся ряд за рядом на протяжении нескольких миль. В лабиринте дорожек и проходов между могилами чрезвычайно легко заблудиться. По счастью, тем, кто очутился в столь незавидном положении, всегда готовы помочь за небольшой бакшиш местные мальчишки, которые появляются словно ниоткуда, стоит вам понять, что вы заплутали.

С кладбищами связаны и другие обычаи, тоже восходящие к древности. У египтян заведено устраивать в семейных гробницах своеобразные пикники, а близ могил святых нередко устраиваются шумные маулиды. Балиан, герой «Арабского кошмара», в 1486 году по воле автора романа заметил:

Город мертвых представлял собой необыкновенное зрелище. Средь мавзолеев семьями и парочками сидели за трапезой люди… Днем — место увеселительных прогулок, по ночам этот район делался излюбленным пристанищем головорезов и нищих. Население Города мертвых увеличивалось за счет еженощных насильственных и голодных смертей.

По сей день путеводители предостерегают туристов от посещения Городов мертвых после темноты. А описание Города мертвых, принадлежащее перу Гамила Атии Ибрагима, чей роман «Вниз к морю» был опубликован ровно через 500 лет после прибытия в Каир ирвиновского Балиана, показывает, что этот район и вправду нисколько не утратил свою сомнительную репутацию. «Море», о котором говорится в романе Ибрагима, — это кладбище, выступающее фоном для чрезвычайно затейливого сюжета, заставляющего вспомнить «Каирскую трилогию» Махфуза. Персонаж романа доктор Сабир, обитатель кладбища и врач одной из местных больниц, в разговоре с коллегой замечает:

Море раскинулось перед нами. Это море — Каир. Это море — кладбище. Самое настоящее море. Пучина, преисподняя. Бедность, голод, воровство… Богачи, торговцы, проститутки, извращенцы, наркотики… Странный, безумный мир, в котором полно хороших людей.

Памятники эпохи мамлюков: кладбища

На пыльной улице в сердце Северного кладбища находятся три грандиозных мамлюкских мавзолея, датируемых периодом 1380–1470 годов. Наиболее ранний принадлежит султану Баркуку, первому из династии Буржитов, или мамлюков-черкесов. Он взошел на престол в 1382 году, в возрасте 10 лет, и был убит в Дамаске тринадцать лет спустя. Черкесов доставляли в Египет через Черное море с турецкого Кавказа, ими стали пополнять ряды мамлюков с тех самых пор, как область мамлюков-бахри фактически обезлюдела. Погребальный комплекс Баркука помещался в центре крупного жилого квартала, чье строительство было одной из первых попыток урбанизации пустыни. По сей день эти три мавзолея окружены приземистыми строениями, а на узких улочках запряженные осликами тележки встречаются куда чаще, нежели легковые автомобили и грузовики.

Фасад огромного двухкупольного здания выходит на симпатичную площадь; по сводчатому коридору попадаешь на открытый двор, в центре которого растут деревья. Отсюда лесенка ведет в помещения, или кельи, где когда-то селились бродячие суфии (дервиши); иными словами, мы снова сталкиваемся с обителью мертвых как местом обитания живых. Здание, очертаниями больше напоминающее традиционную мечеть, а не мавзолей, в жаркие дни совершенно не дает прохлады, зато в нем очень тихо. В мавзолее всего два погребальных зала, высота помещений от пола до потолка составляет 45 футов; в северном зале похоронены султан Баркук и его брат, правивший лишь год. В южном зале покоятся дочери и внучки султана, а в углу — скромная могила верной няни.

Если идти на юг от мавзолея Баркука, дорога приведет к погребальному комплексу (мечеть — мавзолей — медресе) султана Барсбея, который правил с 1422 по 1438 год. Бывший суфийский монастырь (ханках) лежит в развалинах, а здания комплекса сохранились; продолговатый фасад, выходящий на улицу, венчает купол, украшенный изысканной резьбой. Интерьер отличается от большинства мамлюкских сооружений — по обеим сторонам центрального нефа тянутся аркады, мраморный пол устилают толстые ковры; минбар, инкрустированный звездами из слоновой кости, считается красивейшим из мамлюкских минбаров Каира. Гробница Барсбея находится в глубине здания, перед богато украшенным михрабом, над ней раскинулся необыкновенно высокий купол.

Последний памятник на главной улице Северного кладбища считается величайшим архитектурным шедевром поздних мамлюков. Имя султана Кайтбея можно перевести как «воскрешенный» — по преданию, он едва не умер при родах. На невольничьем рынке за этого хлипкого паренька дали всего 50 динаров, но в 1468 году он стал египетским султаном и правил 28 лет. Кайтбей выказал себя достойным и хитроумным правителем, сумел подчинить мамлюкам торговлю пряностями между Индией и Европой, а доходы казны тратил на свою истинную страсть — архитектуру. В 1481 году в Каир прибыл тосканский еврей Мешулам бен Менахем; этот еврей описывал султана как «старца лет восьмидесяти, еще высокого, стройного как тростник, и привлекательного облика. Облаченный в белое, он восседал на коне в окружении более двух тысяч воинов… В городе имеется огромная и величественная крепость, у входа в которую по понедельникам и четвергам султан вместе с бургомистром принимает подданных… Его стерегут в эти дни три сотни мамлюков. Ему может пожаловаться любой, кого избили или ограбили мамлюкские принцы и эмиры».

Кайтбей строил много и охотно — в Египте, в Сирии, в Мекке. Его погребальный комплекс, завершенный в 1474 году, запечатлен на современной египетской банкноте достоинством в 1 фунт. Здание высокое, с минаретом и увенчанным куполом погребальным залом. Стены у окон и входа покрыты узором; это специальная кладка (аблак). Пол мраморный, потолок погребального зала, где царит полумрак, украшен позолоченной резьбой. Рядом с гробницей сына Кайтбея находится камень с отпечатком ноги Пророка Мухаммада.

Сводчатые проходы и лестницы, на которых громко щебечут птицы, ведут из погребального зала на крышу и дальше, к минарету. Отсюда открывается замечательный вид на комплекс в целом и особенно на купол с его резными звездами поверх геометрических узоров и арабесок. В зависимости от положения солнца на небесах эти узоры видоизменяются, образуя бесконечную череду причудливых изображений. За стенами комплекса видны окрестные кварталы — крохотные мастерские, маленькие кофейни, улицы с тележками и цыплятами, самозабвенно купающимися в пыли.

Памятники эпохи мамлюков: Цитадель и средневековый Каир

Архитектурные достижения эпохи мамлюков отнюдь не ограничиваются обширными кладбищами. Вдоль Касабы, главной улицы средневекового Каира, выстроились грандиозные мамлюкские комплексы, сочетающие в себе мечети, мавзолеи и медресе. Такие же комплексы можно найти и в Цитадели, где снедаемые желанием сделать город исключительно «своим» мамлюки снесли дворцы Айюбидов и возвели на их месте собственные сооружения.

Из трех наиболее известных мамлюкских зданий в Цитадели самое раннее — медресе и мавзолей султана Калауна. Кипчак по происхождению, этот султан попал в Каир подростком, красоту которого оценили поразительно высоко, в тысячу дукатов. Подобно прочим мамлюкам, он сумел занять достаточно высокое положение в мамлюкской гвардии и однажды попался на глаза своему будущему покровителю, султану Бейбарсу. Заняв престол, Калаун отправился воевать, прежде всего в Сирии, и не удивительно поэтому, что в его медресе отчетливо ощущается влияние сирийских базилик: аркада с тремя нефами, классические колонны, михраб, окруженный яркой стеклянной мозаикой. Прямоугольный погребальный зал мавзолея обильно украшен мраморными плитами с геометрическими узорами и покрытыми позолотой цитатами из Корана. Михраб отделан не только мозаикой, но и мрамором; считалось, что эта ниша обладает целительными свойствами (вплоть до недавнего времени страждущие втирали лимонную мякоть в мрамор плит, а затем слизывали сок). Перед михрабом находятся гробницы самого Калауна и его сына аль-Назира. Султан скончался в возрасте семидесяти девяти лет, по дороге в крепость Акра, где он намеревался дать очередное сражение крестоносцам. Готический по стилю портал ансамбля — часть военной добычи Калауна. После смерти султана трон унаследовал девятилетний аль-Назир, которого через год сместили и держали в заточении до девятнадцати лет, после чего он все-таки стал «полноправным» султаном, в 1299 году.

С именем аль-Назира связана мечеть, возведенная в Цитадели в период 1318–1335 годов неким архитектором из Тебриза (современный Иран), бежавшим от монголов. Минареты, увенчанные луковичными головками с фаянсовыми изразцами, заставляют вспомнить архитектурные шедевры Центральной Азии. Эти минареты выходят на маленький двор, разделенный аркадами, причем среди колонн этих аркад есть и римские, и те, которые изваяли еще в эпоху фараонов.

Мечеть аль-Назира — единственное здание эпохи мамлюков, сохранившееся в Цитадели до наших дней. Она расположена напротив (даже почти в тени) мечети Мухаммада Али, построенной в XIX столетии. Именно последнюю стремятся увидеть толпы туристов, и мало кто обращает внимание на мечеть аль-Назира. Благодаря этому покой мамлюкской мечети ничто не нарушает, а ее тенистые аркады даруют спасение от зноя.

Мамлюки приложили немало усилий к перестройке Цитадели. Султан давал аудиенции в заново отстроенном дворце правосудия, а официальные церемонии проводились в Полосатом дворце (получил свое прозвище из-за того, что его фасад был отделан вперемешку желтым и черным мрамором). Там, где ныне высится мечеть Мухаммада Али, располагался гарем. У каждой жены султана было собственное помещение, и, считая прислугу, в здании проживали не менее 1200 женщин. Во дворце Гауш, построенном в 1335 году на месте карьера, где при Айюбидах добывали камень, проводились религиозные обряды и празднования.

Балиан, герой «Арабского кошмара», должен был видеть все эти здания, когда некий ученый монах привел его под вечер на склон горы Мукаттам. Его взгляду открылась Цитадель, «прилепившаяся на своем известняковом утесе в южной части города и видневшаяся почти отовсюду, — ветхое нагромождение фортификационных сооружений и увеселительных заведений, которые накрепко срослись за прошедшие три столетия». Город сверху казался Балиану «в вечернем полумраке детской игрушкой или игральной доской, а люди, толпящиеся на улицах, — крошечными куколками, а то и насекомыми… Разве отсюда, сверху, не кажутся смехотворными их усилия, идеалы и страсти?»

Действие романа происходит в 1486 году, на закате мамлюкской эпохи. К тому времени все важнейшие здания и сооружения были уже построены, и город сверкал, подобно драгоценному камню. Со склона горы Балиан, среди прочего, должен был различить и медресе султана Хасана, возведенное у подножия Мукаттам между 1356 и 1393 годами. В свою эпоху медресе считалось весьма просторным; более того, проект оказался чересчур амбициозным — главный минарет над входом рухнул вскоре после завершения строительства, погубив 300 человек. Эта цифра лишний раз свидетельствует о грандиозных размерах здания: длина его стен составляла 450 футов, а самый высокий минарет поднимался над землей на 220 футов. Медресе Хасана — одно из величайших архитектурных достижений мамлюков.

Внутри чудовищные размеры подавляют, а квадратный двор поистине аскетичен. Его окружают по периметру четыре айвана (сводчатых лоджии), некогда в каждом из которых обучали одному из четырех направлений суннитского ислама. Сегодня три аркады выглядят почти заброшенными, зато четвертая украшена мраморными плитами с цитатами из Корана, выполненными куфической вязью, которая порою сливается с арабесками фона. Лучше всего зайти сюда поутру, когда на двор падают лучи восходящего солнца (позднее двор окажется в тени высоких стен). За этим айваном находится мавзолей, погребальный зал которого освещен подвесными светильниками. На площади перед мавзолеем устраивались маулиды в честь султана. За резной перегородкой стоят кенотафы двух сыновей Хасана, но сам султан покоится не здесь — его убили в 1361 году, и тела так и не нашли. Как и большинство других мамлюков, Хасан был истинным отпрыском своего бурного и непредсказуемого века. Он вступил на престол в двенадцать лет, после насильственной смерти пяти старших братьев, и погиб в возрасте всего лишь двадцати пяти лет. Его правление пришлось на годы эпидемии чумы (Черной смерти), когда в городе ежедневно умирали по десять тысяч человек.

Н. Г. Чернецов. Мечеть Хасана в Каире. 1842 г.

На Теккерея сама мечеть произвела большое впечатление, а вот религиозное рвение мусульман его разочаровало. В своих путевых записках «От Корнхилла до Большого Каира» он замечал:

В знаменитой мечети султана Хасана, когда мы пришли в нее, прихожан почти не было, не считая магометанского бидля, который, подобно своему коллеге из английского собора, дожидался бакшиша и который заставил нас надеть соломенные шлепанцы, чтобы мы не осквернили священные плиты пола… В мечети просторно и светло; лучшие образцы норманнского искусства не превосходят ее благородной грации и простоты… Ни один народ не может похвалиться храмом более сообразным, рядом с которым достойны стоять разве что Руанский собор и баптистерий в Пизе.

Хан эль-Халили: базары и кофейни в сердце средневекового Каира

Расположенный по соседству с Мидан аль-Хуссейн и протянувшийся на север к Касабе, квартал Хан эль-Халили — район Каира, где находится большинство базаров. Этот квартал обязательно присутствует на «ментальной карте города» в сознании любого туриста; здесь с утра и до позднего вечера творится тот самый чрезвычайно колоритный восточный обряд покупки и продажи. В лабиринте здешних улочек, изобилующих магазинчиками и крохотными лавчонками, можно приобрести золото, медную утварь и ювелирные украшения, а стоит сделать несколько шагов — и ты оказываешься там, где почти невозможно дышать от плотного аромата пряностей, парфюмерии и воскурений.

Халили, по имени которого назван квартал, в 1382 году основал тут караван-сарай, вокруг которого постепенно стали появляться лавки. На протяжении шести столетий люди приходили и приходят в Хан эль-Халили, чтобы торговаться, продавать и покупать, а гости города бродят по извилистым улочкам, впитывая атмосферу этого места; именно здесь Эдуард Саид, автор работы «Ориентализм», мог бы заключить, что для жителей Запада воплощаются наяву их представления об «экзотическом Востоке». Тут всегда многолюдно, продавцы выискивают места поудобнее и поприбыльнее, а покупатели пытаются протолкнуться к прилавкам. Здешняя торговля ориентирована не на туристов, здесь не найти гипсовых макетов пирамид и папирусных свитков; люди торгуются яростно, очевидно получая удовольствие от процесса, несмотря на то, что оба — и продавец, и покупатель — весьма в нем искушены. Хитрость для покупателя состоит в том, чтобы не заплатить слишком много и не выставить себя глупцом, а также не предложить слишком мало, чтобы не оскорбить продавца. Для последнего же принципиально важно продать товар за максимально высокую цену. Кто победит в этом противостоянии, обычно определяется именно умением торговаться.

Главная улица этого района — Муски, ведущая с запада на восток и пересекающая перпендикулярную Касабу, центральную улицу средневекового города. На Муски жизнь бурлит сутки напролет, люди покупают одежду, ловко лавируют между тележек и медленно ползущих грузовиков, шарахаются от развозчиков и посыльных, которые оглашают улицу своими воплями: «Поберегись!» Здесь торгуют и различными напитками: саки продают воду в чашках, суси — местные прохладительные напитки, а шербутли предлагают пенистый лимонад из носимых за плечами сосудов с серебряными горлышками.

В Хан эль-Халили можно услышать арабский язык во всем его фонетическом богатстве. Балиан, герой «Арабского кошмара», неделями блуждал по этому кварталу и «обнаружил, что думает на языке, в котором существительные незаметно переходят в глаголы, на языке, который, похоже, игнорирует настоящее время, на языке с особой глагольной формой для оттенков и физических недостатков, на языке ритмического синтаксиса и многочисленных пластов смысла, передаваемых с помощью внезапных пауз, гортанных звуков, необычных ударений и повторов». То же и с местным ландшафтом: едва успеваешь разобраться в планировке улочек, как выясняется, что один ландшафт незаметно перетек в другой, и за углом тебя ожидает полуразрушенная мамлюкская стена, крошечная мечеть или купающийся в солнечном свете дворик.

Вот каким было первое впечатление Балиана от Каира:

Миновав ворота, они окунулись в мир тьмы и зловония… Всадники медленно двигались сквозь почти зримые клубы смешанных запахов — мочи, пряностей и гниющей соломы. На каменных возвышениях сидели перед своим товаром лавочники, молча, угрюмо смотревшие на караван неверных. Над лавчонками нависали опиравшиеся на широкие каменные карнизы верхние этажи домов, а из этих этажей выступали, в свою очередь, деревянные балконы и решетчатые коробки, так что солнце, столь яркое за воротами, было здесь почти закрыто. Внизу мерзко хлюпали по грязи копыта их мулов, наверху висели турецкие фонарики, мокрые муслиновые мешки и огромные бронзовые талисманы… Европейцы продвигались вперед медленно, с величайшей осторожностью.

Сегодня картина, разумеется, не столь печальная. Однако ощущение нереальности происходящего, чувство, будто блуждаешь «без какой-либо осознаваемой цели» и впечатление от города как от «дезориентированного рассудка» до сих пор составляют значительную часть того опыта, какой гость Каира приобретает на базарах.

Один из наиболее популярных базаров — базар пряностей, где специи продают прямо из мешков. В каждой лавке таких мешков не меньше дюжины, они стоят и перед входом, и у задней стены. Продавец сидит в окружении мешков, лениво почитывает газету — или громко зазывает потенциальных покупателей. Продают что угодно — семена черного перца, зеленую хну, тмин, лавровый лист и огненный чили. Своим возникновением этот базар обязан мамлюкскому султану Барсбею, который сделал торговлю пряностями государственной монополией, чтобы получить средства на завоевание Кипра в 1426 году.

До сегодняшнего дня лавки пряностей помещаются вдоль темных и извилистых улочек за медресе Барсбея. Лишенный украшений фасад этого массивного здания выходит на перекресток Касабы и Муски. Монотонность восточной стены медресе нарушает лишь балкон-мешрабийя, резная решетка которого позволяет смотреть изнутри на улицу, но препятствует тем, кто пожелает с улицы заглянуть внутрь. Недаром Балиан увидел здесь «мир частных интерьеров», что навело его, обыкновенного заезжего наблюдателя, на следующую мысль:

Настоящий город находился, вероятно, где-то в другом месте… Даже безостановочно идя по улицам Каира, город было невозможно узнать…

Внутри медресе находится высокий и узкий погребальный зал, там похоронены жена и сын султана, а сам Барсбей покоится в мавзолее на Северном кладбище. Можно подняться на крышу медресе, выйти на террасу вокруг купола, откуда открывается потрясающий вид на мечети, минареты и плотно прижавшиеся друг к другу здания центральной части города.

Чуть в стороне от главной улицы, позади базара пряностей, известного как Шария Санадикия, есть лесенка, ведущая в короткий, оканчивающийся тупиком переулок Мидак. Сегодня здесь жилые дома и мастерские, но этот переулок обессмертил в своем одноименном романе Нагиб Махфуз (1947). Действие романа происходит в 1940-е годы, в нем рассказывается история горожан, проживавших в этом переулке, который в те времена принадлежал к беднейшим кварталам Каира. Главная героиня романа — молодая девушка, ставшая проституткой. По роману снят фильм, считающийся классикой египетского кино (а также мексиканский фильм «El Callejon de los Milagros», «Переулок чудес»). Табличек с названием улицы здесь нет, имеется только знак на крохотном кафе. Махфуз говорит, что это место «живет самостоятельной, частной, своей собственной жизнью. Оно прежде всего связано с повседневным укладом… Стены, разрисованные разноцветными арабесками, понемногу осыпаются, от них исходит стойкий запах лекарств былых времен, сегодня считающихся либо пряностями, либо народными средствами».

В переулке тихо, особенно по сравнению с базаром, однако не будем забывать, что по сравнению с годами, в которые разворачивается сюжет романа, многое изменилось. Семья Нагиба Махфуза, как и многие другие горожане среднего класса, перебралась в пригороды, и поныне известные как Гамалийя — «Обитель красоты». Сегодня там живописно и шумно, там кипит жизнь, но красоты уже не осталось. В «Сафари темной звезды» Поль Теру говорит, что «имя квартала совершенно неподходящее, все равно что назвать ледяную пустыню Гренландией (Зеленой землей. — Ред). или мусорный грузовик медовым фургоном».

Махфуз использовал воспоминания о жизни в Хан эль-Халили, чтобы привнести достоверности в свое главное произведение, «Каирскую трилогию». В эту трилогию входят романы «Среди дворцов», «Дворец желаний» и «Сахарный дом», и все они «привязаны» к местности в квартале базаров. В центре трилогии — фигура Ахмада абд аль-Джавада, который держит лавку в Хан эль-Халили; Махфуз даже упоминает, что лавка находилась на улице Касаба перед мечетью Баркука. Он пишет:

Лавка была средних размеров. На полках теснились емкости с кофейными бобами, рисом, орехами, сушеными фруктами и мылом, у стен стояли мешки с тем же товаром. Стол хозяина стоял слева от входа, заваленный бумагами и бухгалтерскими книгами, из-под которых выглядывал телефон… Над столом висела табличка из слоновой кости с арабской надписью золотом: «Во имя Аллаха».

Хотя это описание относится к первым годам после окончания Второй мировой войны, оно во многом актуально и сегодня: улицы этой части Каира изобилуют сотнями подобных лавочек.

Один из главных аттракционов Каира — конечно же, кофейни. Махфуз в романе «Среди дворцов» изображает одну кофейню, которая «находилась ниже уровня мостовой, как пещера, вырубленная в скале. Она словно пряталась под старинными зданиями этого квартала. Узкие помещения, обращенные входами друг к другу, располагались вокруг пересохшего фонтана во внутреннем дворике, отрезанном от мира. Светильники горели там днем и ночью, атмосфера была спокойной, мирной, почти сонной… Уединенность делала ее идеальным укрытием от любопытных взглядов. Люди просиживали там вечера напролет, разговаривая, планируя, предсказывая и ожидая грядущих событий».

Хотя кафе «Фишауи» находится не под землей, эта кофейня, совсем рядом с Муски и по соседству с площадью Хуссейна и переулком Мидак, является одной из самых известных в Каире и почти в точности соответствует описанию Махфуза.

Кафе открыто каждый вечер, и так продолжается последние двести лет. В нем царит полумрак, стены забраны резными деревянными решетками, среди которых виднеются мутные овальные зеркала в темных рамах. Снаружи, на улице, установлены зеркала побольше. И похожий на пещеру зал, и терраса на узкой улочке не испытывают недостатка в посетителях; люди засиживаются до поздней ночи (или раннего утра), курят водяные кальяны, пьют чай, читают, беседуют. Кофейня находится в сердце «туристического Каира» и потому в ней чуть более цивильно, чем в типичном кафе из разряда «дырка в стене», однако оно пользуется популярностью и у местных. Цены достаточно высоки, и публика отличается от большинства каирских кофеен: здесь много молодых и хорошо одетых людей, сюда приходят в основном семьями, можно увидеть мужчин в деловых костюмах и женщин в солнцезащитных очках и брюках, равно как и детишек в модных нарядах, попивающих «пепси».

Конец эпохи мамлюков

Последним султаном-мамлюком был Кансух аль-Гури, который начинал путь к трону прислужником у Кайтбея. Строительство его мечети и медресе на Касабе завершилось в 1504 году; это последние архитектурные сооружения эпохи мамлюков в Каире. Мечеть очень просторна и выглядит так, словно парит в воздухе, в ней множество витражей, свет сквозь которые падает в центральный зал под куполом. Но еще когда это здание еще только строилось, эпоха мамлюков уже близилась к окончанию.

В 1498 году португальский мореплаватель Васку да Гама открыл морской путь в Индию вокруг Африки, и приток пряностей в Каир резко сократился. Столицей пряностей стал Лиссабон, через который отныне шла вся торговля с Индией. Иными словами, мамлюки в одночасье лишились важнейшей финансовой опоры. А между тем над Египтом нависла и военная угроза. Оттоманская империя расширяла свои пределы в Европе и Азии и к началу XVI столетия протянулась от Боснии до Кавказа. Оттоманы (или османы) были богаты и могущественны и хотели покорить весь мир. В дневнике зажиточного египтянина Ибн Айаса мы находим запись о прибытии на закате правления мамлюков, в 1514 году, в Каир оттоманского посланника:

Оттоман явился ко двору… Он привез богатые дары — двадцать пять тюков рысьего, соболиного и горностаевого меха, бархат из Бурсы, разноцветные шелка из Самарканда, серебряные сосуды, не говоря уже о двадцати пяти юных мамлюках поразительной красоты.

Оттоманский правитель Селим Угрюмый готовился к столкновению с Персией и хотел знать, может ли он рассчитывать на мамлюков как на союзников. Под прикрытием переговоров войско оттоманов вошло в Сирию, а в сражении при Алеппо Селим разгромил аль-Гури благодаря измене мамлюкского правителя города. Голову последнего мамлюка отправили в Стамбул в качестве трофея.

Из Алеппо оттоманы побережьем двинулись к Египту. Каир полнился слухами о зверствах оттоманов и о диковинных привычках, в частности, о том, что они курят гашиш и пьют вино (по сравнению с этим все пороки мамлюков выглядели детскими шалостями). Приемный сын аль-Гури, бывший раб по имени Туманбей, три месяца правил страной, отчаянно пытаясь найти средства на пополнение армии.

Противники сошлись у Маттарии, недалеко от Каира. Туманбей сражался отважно и сумел прорубиться к шатру Селима, но победа все же осталась за оттоманами, которые захватили город. Как и при Алеппо, победу им принесли передовые технологии: конница мамлюков не могла что-либо противопоставить оттоманской артиллерии. Туманбей бежал, попытался собрать бедуинов и дал бой Селиму поблизости от пирамид Гизы. Битва продолжалась два дня; бедуинский шейх, жизнь которого когда-то спас Туманбей, предал своего вождя и выдал его Селиму. Закованного в цепи Туманбея провезли по улицам Каира и повесили на воротах Баб аль-Зувейла, традиционном месте публичных казней еще со времен Фатимидов. Веревка дважды рвалась, Туманбей умер лишь на третий раз под гомон толпы, выкрикивавшей слова первой суры Корана. С его гибелью эпоха мамлюков завершилась (образом, подобавшим ее характеру) — и на четыреста последующих лет Каир стал одним из городов Оттоманской порты.

Оттоманский Каир

После казни Туманбея Селим Угрюмый торжественно въехал в Каир. Выглядел он, судя по описаниям современников, непрезентабельно — скромный тюрбан, неброский кафтан, однако быстро выказал свой суровый нрав, приказав казнить 800 мамлюков и выставить их головы на шестах на всеобщее обозрение. Впрочем, скоро Селим решил, что в Египте слишком жарко, и отбыл обратно в Стамбул, прихватив с собою наиболее искусных каирских мастеров, чтобы те помогли украсить оттоманскую столицу.

Сулейман Великолепный, преемник Селима, предпочел не разрушать мамлюкскую систему управления. Он назначил наместником оттоманского пашу, который управлял Египтом из Цитадели, под охраной 5000 янычар, воинов, которых турки набрали в христианских странах Балканского полуострова (это был своего рода оброк). В крепости также разместили особые подразделения турецкого войска (азабов), которым запретили даже заговаривать с египтянами. Наместнику подчинялись двенадцать мамлюкских эмиров, управлявших провинциями; за ними бдительно надзирали охранники паши. Эти эмиры получили новый титул — бей; они в основном исполняли роль сборщиков налогов, однако им позволили содержать и обучать черкесскую гвардию.

Янычарам, размещенным в Цитадели, требовалось место для молитвы, и в 1528 году Сулейман-паша, придворный евнух и командир янычар, приказал построить новую мечеть на северном гребне гряды Мукаттам. В архитектуре этого здания очевидны расхождения с мамлюкским стилем: минарет более тонкий, словно заостренный, а купол накрывает не только мавзолей, как было принято у мамлюков, но всю мечеть. Прочие детали восходят к эпохе мамлюков — и отделанный мрамором михраб, и мраморные панели в стенах. В целом здание являет собой образец смешения стилей, которое особенно заметно в минбаре — геометрический узор из звезд и прямоугольников, несомненно, мамлюкский по духу, тогда как конический свод явно турецкого происхождения. Этот ансамбль стал главным вкладом оттоманов в архитектуру Каира; в прошлом остались монструозные проекты и грандиозные архитектурные олицетворения могущества и богатства. Хотя в Каире достаточно зданий оттоманского периода, лишь немногие из них могут похвалиться величиной или великолепием. На всех завоеванных ими территориях османы строили так, как было заведено в Турции.

Самое поразительное в мечети Сулеймана-паши — пыльный мавзолей за ней, куда можно попасть, перейдя внутренний двор. Мавзолей построен над могилой Сиди Сарии, «святого человека», жившего при Фатимидах. Вокруг его могилы находятся захоронения оттоманских чиновников и их жен, причем на каждом надгробном камне имеется особое резное изображение — табут: тюрбан для мужчин, цветы для женщин. Это любопытное украшение, как правило, замечают лишь немногие из тех, кто сегодня посещает Цитадель.

Хотя оттоманы возвели огромную сторожевую башню Бург аль-Мукаттам над восточными воротами Цитадели, большая часть зданий, построенных при мамлюках, оказалась заброшенной. Пренебрежение Цитаделью — наглядное свидетельство участи Каира в три столетия оттоманского правления, с падения мамлюков в 1517 году до вторжения в Египет Наполеона в 1798 году. Все это время Египет номинально входил в состав Оттоманской империи, фактически же турки управляли им от силы сто лет. К XVII веку турецкие янычары стали жениться на египтянках, уходить из Цитадели и со службы на гражданские должности, а среди мамлюков продолжались застарелые междоусобицы, мешавшие свергнутой династии вернуть себе власть. Ситуацию осложнила череда разрушительных нильских паводков, отягощенных эпидемией и мором. Французский путешественник Вольней, проживавший в Каире в 1780-х годах, замечал в своих записках:

В Каире недостает тех публичных и частных зданий, тех площадей, тех прямых дорог, которые лишь и позволяют архитектуре явить свои несомненные достоинства. В пригородах громоздятся горы повседневного мусора, гуляет пыль… Все, что видит взор, все, что ловит слух, свидетельствует — это земля рабства и тирании.

Какой разительный контраст с описаниями Египта эпохи мамлюков!

Кофе и богатство

Единственным ярким пятном на мрачном полотне экономического упадка были кофейные бобы, из которых варили темную жидкость для питья. В Европе начался настоящий бум кофе, европейские предприниматели доставляли кофе из Йемена в Каир, откуда модный товар переправляли в Европу. Вскоре в Булаке на Ниле возник торговый порт; сегодня это часть города между главным вокзалом и рекой. Повсюду процветали оттоманские гостиницы — караван-сараи. Бедняки влачили жалкое существование, а немногочисленные кофейные нувориши один за другим становились «жирными котами», как их предшественники в период монополии на пряности.

Богатство нового купеческого класса наглядно, если не сказать — напоказ, демонстрирует дом одного из его представителей. Наиболее известный среди каирских построек XVIII века, дом Байт аль-Сихайми стоит в узком переулке, который отходит от северной оконечности Касабы. В здании имеется внутренний двор, где, такое ощущение, всегда щебечут птицы; двор построили, чтобы хоть немного охладить раскаленный летний воздух и привнести прохладу в помещения. В центре двора находится фонтан, как бы задающий тон обстановке здания. Череда полутемных коридоров и лестниц связывает между собой светлые просторные комнаты, многие из которых сохранили первоначальный вид — белые стены, деревянные потолки. Все общие комнаты находятся внизу, самая большая из них — каа, с высоким сводчатыми потолком и фонтаном; здесь мужчины отдыхали, ели, курили и наблюдали за выступлениями актеров и танцовщиц. Женщины, как правило, оставались наверху, на женской половине дома, отделенной резными решетками-мешрабийя, сквозь которые солнечный свет падает на расшитые и чрезвычайно мягкие подушки для сидения. Дом прошел капитальную реставрацию, и теперь всякий, побывавший в нем, может узнать, как жила «другая часть» Каира во времена владычества оттоманов.

Девятнадцатый век: мечеть Мухаммада Али

Начало XIX столетия в Египте — время правления Мухаммада Али, человека сурового, но благородного, сына греческого крестьянина, основателя последней королевской династии Египта, завершившейся на короле Фаруке.

Мы знаем, что Мухаммад Али родился в 1769 году в Северной Греции, но установить, к какой национальности он принадлежал, не представляется возможным. Территория Македонии и Фракии, откуда, кстати сказать, был родом Александр Великий, в различных источниках того времени определяется как владение турок, албанцев или македонцев. Али вступил в албанский полк и в 1798 году прибыл в Египет в составе оттоманского войска, отправленного против Наполеона. После того как египетская авантюра Наполеона завершилась (подробнее см. следующую часть), отличившегося в ходе кампании Али назначили наместником Египта. Впрочем, вскоре в Стамбуле поняли, что поставили не на того человека — Мухаммад Али, будучи весьма амбициозным, не замедлил воспользоваться слабостями оттоманской системы.

Наполеон изгнал из каирской Цитадели янычар, тем самым избавив Али от необходимости конфликтовать с воинами, хранившими верность оттоманам. Что касается мамлюкских беев, те были лояльны исключительно себе самим и по-прежнему обладали определенной властью в провинциях (некоторые даже содержали частные армии). Али решил устранить «проблему мамлюков» и прибегнул для этого к тактике обмана.

17 августа 1805 года агенты Али сообщили мамлюкам, что паша собирается присутствовать на ежегодной церемонии торжественного открывания нильских плотин в Каире. Поскольку эта церемония завладеет всеобщим вниманием, уверяли агенты, беи со своими солдатами сумеют незаметно проникнуть в город и вернут Египет под власть мамлюков. Естественно, это была ловушка, в которую ослепленные ненавистью к туркам мамлюки не замедлили попасться. Одних убили еще при въезде в город, других захватили, привели к паше и заставили смотреть, как палачи сдирают кожу с голов их убитых товарищей и набивают головы соломой. Шесть лет спустя Али подстроил новую западню: он пригласил беев на пир в Цитадель, напал на приглашенных на узкой улочке, прижал к воротам Баб аль-Азаб, закрытым по его приказу, и перебил одного за другим 470 человек. Предание гласит, что одному бею удалось вспрыгнуть на лошадь и бежать; эта легенда стала популярным сюжетом среди местных живописцев. На самом же деле этот бей проявил завидное благоразумие и попросту не явился на пир.

В последующие годы Али провел среди мамлюков несколько «чисток», конфисковывал их земли и собственность. Многие беи укрылись в Судане, их не преследовали, поскольку они полностью утратили власть и влияние; иными словами, Али преуспел там, где потерпели поражение и оттоманы, и Наполеон. Подавив оппозицию, он получил возможность править без помех. В теории он был вассалом оттоманского султана, на практике же являлся самостоятельным и единоличным правителем.

По сравнению с консервативными, вечно оглядывавшимися на прошлое оттоманами Али был новатором и модернизатором. Предпринятые им усилия по развитию египетской промышленности и торговли открыли страну для европейцев и в известной степени проложили дорогу колонизации. Однако Али было мало новых каналов и хлопковых ферм; он вознамерился ознаменовать свое правление (и новообретенное богатство Египта) грандиозным строительством. Так в Цитадели появилась новая мечеть, которая сегодня является одной из главных туристических достопримечательностей Каира.

Это сооружение и вправду может считаться наилучшим украшением отрога горы Мукаттам, на котором Ибн Тулун в IX столетии возвел свой Купол воздуха, а Саладин в XIII веке основал крепость. С дворцами Цитадели не везло: едва ли не каждый последующий правитель разрушал то, что построил его предшественник; зато мечети сохранялись — и те, что носили имена Сулейман-паши и аль-Назира, служили напоминанием о былых династиях. Мухаммад Али хотел построить мечеть, которая превзошла бы все, возведенные ранее, и ему это удалось: сегодня минареты и купола его мечети, возносящиеся над городом, стали настоящей эмблемой Каира, и их безошибочно узнают среди сотни других каирских минаретов и куполов.

Особенно красиво мечеть выглядит вечером, на фоне закатного небосвода. В «Дереве опасностей» Оливия Мэннинг описывает, как героиня романа Гарриет Прингл наблюдает за солнцем, опускающимся за Нил:

И вся мечеть Мухаммада Али, прижавшаяся к скале, словно насторожившаяся кошка, приобрела вдруг золотистый оттенок, и все вокруг — гряда Мукаттам, высокие стены Цитадели, крохотные гробницы — словно засветилось.

Цвет известняка, из которого сложена гора Мукаттам, также меняется на протяжении суток: в полдень, когда лучи солнца падают почти отвесно, камень становится ослепительно-белым, а поздним вечером приобретает желтовато-кремовый оттенок.

Строительство мечети продолжалось почти двадцать лет. Работы начались в 1824 году; Уильям Теккерей был одним из тех, кто наблюдал их завершение. «Великий лев этой местности — новая мечеть, которую Мехмет Али строит весьма неторопливо, — записал он в своих путевых очерках «От Корнхилла до Большого Каира». — Ее стены из белого алебастра с легкой голубизной, орнаменты вполне европейские по духу — прекрасное, благородное, фантастическое искусство Востока позабыто. Старинные мечети города, из которых я посетил две, а видел гораздо больше, выглядят куда красивее».

Разочарование Теккерея разделяли многие путешественники: вблизи мечеть Мухаммада Али кажется помпезной и вычурной, поскольку соединение европейского, исламского и даже фараонского стилей отнюдь не пошло ей на пользу. С точки зрения архитектуры сильнее всего в этой мечети ощущается турецкое влияние; французский писатель Пьер Лоти заметил, что у него создалось такое впечатление, будто мечеть перенесли в Каир из Стамбула.

В мечеть попадают, миновав просторный внешний двор, в центре которого находится фонтан. Молитвенный зал весьма велик, как принято у турок, а стены, украшенные затейливыми светильниками, возносятся ввысь, к многочисленным куполам. Михраб отделан золотом, сам Мухаммад Али покоится в беломраморном саркофаге за бронзовой решеткой. Ныне мечеть уже не выполняет культовой функции. В 1984 году, когда Цитадель покинули последние воинские подразделения, шедевр Али превратили в туристический аттракцион. Сегодня она изобилует туристами, гомон которых время от времени перекрывают голоса гидов.

Куда более внушителен, чем сама мечеть, вид, который открывается с террасы позади нее. Каждый гость Каира, от вымышленного Балиана из «Арабского кошмара» до современного туриста, приходит сюда, чтобы окинуть взглядом раскинувшийся внизу город. Жилые кварталы, над которыми вздымаются минареты, тянутся в направлении дорогих отелей и офисных зданий, а вдалеке, на затянутом знойной дымкой горизонте, проступают пирамиды, этакие темные, размытые треугольники. Флоренс Найтингейл в одном из писем домой признавалась, что очарована этим зрелищем:

Это прекраснейший вид на свете. Каир, такой огромный, лежит у твоих ног, будто лес минаретов, куполов и башен. За ним величаво течет Нил… а силуэты трех пирамид отчетливо вырисовываются на фоне неба. Здесь поклонялись Осирису, здесь бродили Авраам и Моисей, и здесь, быть может, младенец-Спаситель с рук Богоматери впервые улыбнулся солнцу. Все это было много лет назад, но Нил течет по-прежнему, а пирамиды стоят до сих пор.

Остаток территории Цитадели занимают разнообразные дворики с развалинами былых дворцов и казарм. Викторианский писатель Александр Кинглейк посетил Каир во время эпидемии чумы. Он засвидетельствовал бесчисленные трупы на улицах, видел невольничий рынок, на котором продавали черных рабынь, и побывал у местного волшебника, явившего гостю лица его друзей на ладони мальчика-помощника. В один из дней он «поднялся в Цитадель и с ее бастионов узрел перед собою город целиком. Золоченые минареты, во множестве возвышавшиеся над крышами жилых домов, придавали Каиру живописный, поистине экзотический вид… Я наблюдал в крепости многих людей, опустившихся, оборванных и изможденных, а по соседству резвились упитанные, лоснящиеся львы. Люди трудились в оковах, львы же бродили вокруг в ошейниках и намордниках, как обыкновенные собаки». Сегодня в Цитадели, разумеется, не найти ни рабов, ни свободно гуляющих львов. Большинство зданий превращено в музеи, причем современные туристы, как правило, и не заглядывают в них, стремясь поскорее попасть в мечеть Мухаммада Али.

Н. Г. Чернецов.

Панорамный вид Каира. 1852 г.

К югу от мечети расположен дворец Али под названием аль-Гауара, то есть «Безделица». Он строился по европейскому образцу; под защитой его стен Али ожидал, пока верные ему солдаты перебьют мамлюков, и отсюда же он позднее управлял страной, уверенный в том, что напрочь искоренил оппозицию. В другом дворце Цитадели, стоявшем прежде на этом месте, святой Франциск Ассизский проповедовал перед султаном династии Айюбидов аль-Камилом. «Безделица» сильно пострадала от пожара 1974 года и реставрирована лишь частично. Интерьер дворца, подобно интерьеру мечети Мухаммада Али, представляет собой смешение стилей — на сей раз оттоманского и французского. Можно посмотреть золотой трон Али, а также картины импрессионистов и фарфоровую посуду. Дворец оставался резиденцией египетского правительства до тех пор, пока хедив Исмаил в 1870-х годах не перевел кабинет во дворец Абдин в центре города, завершив тем самым семисотлетнюю историю Цитадели как средоточия власти.

Мухаммад Али был наиболее могущественным и успешным правителем основанной им династии. После его кончины в 1849 году престол занял внук Али Аббас, погибший в 1854 году; Аббасу наследовал Саид-паша, который выдал разрешение на строительство Суэцкого канала. Открытие канала состоялось при хедиве Исмаиле, чьи грандиозные планы по модернизации Египта ввергли страну в долговую кабалу и способствовали колонизации Египта британцами. Большинство правителей династии Мухаммада Али похоронены в редко посещаемом мавзолее на Южном кладбище, за мавзолеем имама аль-Шафии. Этот пятикупольный комплекс известен под названием Хош аль-Баша, со всех сторон его стискивают жилые постройки; в погребальных залах, в которые попадаешь через пустынный двор, покоятся дети и жены Мухаммада Али, его советники и слуги. На надгробиях вырезаны цветы и гирлянды, стелы указывают пол усопших (тюрбан — мужчина, венец — женщина). В мавзолее очень тихо и пусто, и он может служить наглядным свидетельством того забвения, в котором пребывает последняя правящая династия Египта.

Дворец Маньял и мечеть Рифаи

В начале XX столетия британцы прочно утвердились в Египте и перестроили центральную часть Каира так, что город стал напоминать европейскую столицу. Однако в те же годы были возведены два архитектурных памятника, которые считаются шедеврами исламского зодчества. Первый находится на острове Рода, южном из двух каирских островов на Ниле, ближе к восточному берегу. Именно на этом острове размещались когда-то казармы мамлюков-бахри и здесь в 1901–1929 годах принц Мухаммад Али, двоюродный брат короля Фарука и последний наследник египетского престола, построил дворец Маньял — в качестве своей резиденции и музея. Его жена была француженкой (как и у ряда других правителей и вельмож из династии), но детей принц не имел и на смертном одре в 1955 году завещал свой дворец египетскому народу.

Принц отличался отменным вкусом в одежде, следовал моде, носил аккуратную бородку, а на пальце у него красовался перстень с цельным изумрудом: некая «мудрая женщина» сообщила ему, что он должен вложить все свое достояние в один предмет, иначе серьезно заболеет. Он написал книгу под названием «Разведение арабских скакунов», не скрывал теплых чувств к британцам и подружился с могущественным послом Великобритании в Египте в 1930-1940-х годах сэром Майлзом Лэмпсоном. В дворцовом комплексе Мухаммада Али здания окружены прелестными садами, где растут кактусы и баньяны. Что касается архитектуры, проект представляет собой сочетание оттоманского, сирийского, персидского и мавританского стилей, то есть заимствует многие достижения исламской архитектурной традиции.

При постройке дворца принц, обеспокоенный повсеместным наступлением секуляризма, замышлял, в частности, возродить при помощи этого комплекса и его обстановки исламское искусство. В мечети находятся 39 панелей, на которых арабской вязью записаны имена Аллаха, причем в зеркальном отображении, как принято у турок. Жилые комнаты, с мраморными полами и деревянными стенными панелями, каминами в изразцах и инкрустированной мебелью, также турецкие по стилю. Сирийское влияние проявляется в богатой резьбе по дереву, причем древесина подбиралась различных оттенков, и комбинации панелей оказывают на зрителя несомненное эмоциональное воздействие. В окнах приемного зала установлены витражи, проходя сквозь которые солнечный свет становится то ярко-алым, то синим и отражается от изразцов. В тронном зале пол устилает красный ковер, на стенах висят многочисленные портреты, а сам трон стоит под потолком с россыпью звезд. Неподалеку установлены скелеты любимого коня принца и его верблюда, наверху расположены апартаменты матери Мухаммада Али, где имеется огромная кровать с балдахином на четырех серебряных подпорках. В Музее охоты представлена замечательная коллекция бабочек, голова и фотографические изображения козла-гермафродита и гротескный подсвечник, вырезанный из орлиной лапы.

Мечети в Каире строились не только в Средние века, но и в Новое время; среди последних ни одна не может соперничать размерами и масштабностью с мечетью Рифаи, расположенной у подножия горы Мукаттам, по соседству со старинной мечетью султана Хасана. Этот шедевр исламской архитектуры XX столетия строился с 1869 по 1912 год для принцессы Кушияр, матери хедива Исмаила. Своими очертаниями и величественностью мечеть схожа с мечетью Хасана, и многие туристы принимают ее за средневековый прообраз.

Интерьер мечети заставляет вспомнить европейский собор: стены уходят ввысь, а обстановка чрезвычайно скромная. В нефе насчитывается 44 монументальных колонны, вытесанных из 19 сортов мрамора; позолоту для потолка доставили из Турции, и обошлась она в колоссальную по тем временам сумму — 25 000 египетских фунтов. Гораздо больший интерес, нежели интерьер молитвенного зала, вызывают окружающие его усыпальницы. Именно в этой мечети, последней из великих мечетей Каира, покоятся власть имущие недавнего прошлого. Слева от входа расположена просторная усыпальница Мухаммада Резы Пехлеви, последнего шаха Ирана, бежавшего в Египет в 1979 году после революции. В этой же мечети стоят два великолепных саркофага последних королей Египта — Фуада (1917–1936) и Фарука (1936–1952), который, подобно шаху, умер в изгнании. (Любопытно, что шах был женат на сестре Фарука). В другом помещении находятся гробницы хедива Исмаила и его матери и одной из жен, француженки по происхождению, сестры дипломата и инженера Фердинанда де Лессепса, которому Исмаил поручил завершить строительство Суэцкого канала. На надгробии этой женщины вырезан на фоне геометрических узоров христианский крест — напоминание о том, что жена Исмаила была христианкой, принявшей в замужестве ислам.

Современное исламское государство

И мечеть Рифаи, и дворец Маньял были построены в уникальный период истории ислама. В XIX столетии практически все исламские государства были колониями европейских держав. Исламский мир, некогда обладавший культурным и научным превосходством над предренессансной Европой, оказался в полной зависимости от западных политических и культурных ценностей. Владычество Запада принесло на Ближний Восток светские идеи. После обретения независимости Египет, подобно другим бывшим колониям, избрал трудную дорогу, представляющую собой некий средний путь между возвратом к «чистому исламу» и приверженностью западным (светским, материалистическим) взглядам. Египетские националисты сегодня активно поддерживают «Аль-Кайеду», поэтому отношения в обществе заметно обострились, а напряжение существенно возросло. В 2003 году президент Мубарак заявил, что египтянам и другим мусульманам надлежит приложить немало усилий, чтобы «восстановить достоинство своего вероисповедания» в глазах неисламского мира.

В 1990-е годы в Египте появилось множество воинствующих фундаменталистских организаций, действуют и более «возрастные» группы — например, «Братья-мусульмане», которые начинали свою деятельность еще при британской колониальной администрации. Взрыв в кафе на площади Тахрир в 1993 году, нападение на автобус рядом с Музеем древностей, вылазки против туристов в Луксоре — все эти события заставили правительство всерьез заняться проблемой радикального исламского фундаментализма. Разумеется, большинство египтян относятся к акциям радикальных групп отрицательно, однако невозможно закрывать глаза на то, что в последние годы происходит «тихое возрождение» ислама на улицах. Мусульманки сегодня одеваются куда строже, чем в гедонистические 1950-е. Очень немногие скрывают лица под чадрами, зато почти все носят хиджабы, пряча волосы и шею. Хиджаб — своего рода компромисс между западной модой и исламской скромностью, подобающей женщине, а также признак восстановления традиционных ценностей в эпоху стремительных перемен.

В городе постоянно встречаются напоминания о той роли, которую ислам сыграл (и продолжает играть) в его истории. Пост в месяц рамадан соблюдают большинство горожан. В конце каждого «постного дня» из Цитадели гремит пушка, а окончание рамадана отмечают шумными гуляниями на городских площадях. В этот месяц привычный уклад, привычный ритм жизни меняется на противоположный: днем, когда надлежит поститься, не происходит почти ничего, а по вечерам магазины и рестораны распахивают двери и остаются открытыми до раннего утра. Даже бродячие коты, которые нежатся на солнце у стены мечети или шныряют по базару в надежде подхватить оброненную еду, — даже эти коты суть олицетворения ислама: по преданию, Пророк Мухаммад так любил кошек, что скорее отрезал бы полу плаща, нежели разбудил бы спящее на нем животное. Еще Геродот отмечал любопытную особенность национального характера египтян: он писал, что жители Египта относятся к числу наиболее благочестивых народов Ойкумены. Две с половиной тысячи лет спустя это утверждение остается верным; пускай религия изменилась, религиозное чувство не утратило глубины.

Глава 4 Колониальный Каир

Как следует из его названия, отель «Виндзор» представляет собой своего рода реликт колониальной эпохи в истории Каира. В отличие от большинства старинных городских отелей, «осовремененных» сверкающим хромом, мрамором и роскошными коврами на полах, в «Виндзоре» старательно делают вид, будто последних пятидесяти лет вовсе не было. На стене в коридоре висит под стеклом выцветший рекламный плакат, приглашающий побывать в «Египте, ОАР», то есть в Объединенной Арабской республике (этот межгосударственный союз Египет и Сирия заключили в конце 1950-х годов). Другой плакат обещает доставить вас в Каир рейсами авиакомпании «Пан Эмерикен» и завлекает логотипом этой давно канувшей в лету компании. Лифты в отеле чугунные и движутся вверх и вниз по открытым шахтам между пролетами центральной лестницы. Двери в лифтах резные и сдвигаются и раздвигаются с громким лязгом. Для описания обстановки номеров, где под высокими потолками яростно крутятся лопасти вентиляторов, точнее всего подходит слово «спартанский». Во многих номерах имеется выход на узкий каменный балкон, откуда открывается зачаровывающий вид на уличную жизнь Каира в той части города, которую нынешние туристы обычно игнорируют.

Все в «Виндзоре» выдает классический отель колониальной эпохи. В нем ощущаются атмосфера и шарм, он словно задержался в прошлом; в этом отеле не найти того обходительного, но безличного обслуживания, какое свойственно дорогим и напыщенным современным отелям на нильской набережной. Майкл Пэлин, прибывший в Каир в 1988 году для съемок одного из эпизодов своего документального фильма «Вокруг света за восемьдесят дней», остановился именно в «Виндзоре». Он вспоминает, что портье рассмеялся ему в лицо, когда он попросил «тихий номер» (в Каире!), и что кондиционер «по ночам переключался с режима на режим с громким скрежетом, так что казалось, будто кто-то ломится в мою дверь». Позже, повидав безликие современные отели и офисные здания в центре города, Пэлин признал, что «рад оказаться в эксцентричном «Виндзоре», в самом сердце старого Каира».

Даже более эксцентричным, нежели пожилые лифты и скрежещущие кондиционеры, выглядит знаменитый бар отеля. В этом тускло освещенном помещении стоят дряхлые на вид диванчики и мягкие кресла, в одно из которых так приятно упасть на исходе долгого дня, потраченного на блуждания по шумным каирским улицам. На стенах, под пыльным стеклом, развешаны сценки из колониальной жизни, пол покрыт циновками, высокие окна затянуты потрепанными занавесками. Между оконными проемами кое-где стоят книжные шкафы, полки которых уставлены книгами вперемешку с комнатными растениями в горшках; на этих полках можно найти что угодно, от зачитанных французских и английских романов до месячной давности экземпляров «Санди Экспресс». Как и в «колониальные дни», единственные египтяне в баре — это бармен и официанты; клиентура же сплошь состоит из путешественников (не туристов!) европейской наружности, молодых и не слишком, желающих приобщиться к духу романов Оливии Мэннинг и Лоуренса Даррелла — этих классических сочинений колониальной эпохи. А где лучше наслаждаться этим духом, как не в баре, который почти не изменился с той поры?

Здесь отчетливо понимаешь, что призраки колониальной эпохи еще не упокоились. Впрочем, в Каире немало и других мест, где можно испытать схожие ощущения. К примеру, достаточно прогуляться по обсаженным деревьями улицам «Города-сада» напротив острова Гезира. Именно там селились колониальные чиновники, превратившие этот район в архитектурное подобие центрального Лондона на фоне пальм и неторопливо влекущей свои воды прославленной реки фараонов. Призраков можно встретить и в ухоженных садах Эзбекийя, чьи аккуратные лужайки и элегантные клумбы заставляют вспомнить европейские парки. Более же всего о колониальном прошлом Египта напоминает массивный и угрюмый отель «Континентал».

На этот некогда роскошный отель, фасад которого выходит на оживленную улицу, отделяющую его от садов Эзбекийя, сегодня не обращают внимания ни сумасшедшие каирские водители, ни торопящиеся по своим делам пешеходы. Однако в былые дни он считался одним из наиболее фешенебельных городских отелей, в нем устраивались зимние балы и летние танцы, на террасе подавали чай, а в ресторане ужинали при свечах. В годы Второй мировой в этот отель не допускали нижних чинов, а офицерам отказывали в обслуживании, если они приходили в ресторан в шортах. (Послабления относительно костюма делались только для импровизированных концертов и представлений в саду на крыше отеля; там на танцплощадке иногда показывали танец живота). Но увы — ужины при свечах и танцы остались в прошлом, окна отеля прикрыты зелеными ставнями, подсвечники в ресторане и парадную лестницу ныне можно лишь воображать, поскольку воочию их не увидеть, а украшенный барельефами фасад «Континентал» заслонили собой разросшиеся деревья. Требуется определенное усилие мысли, даже полет фантазии, чтобы проникнуть сквозь оболочку современного города, чтобы углядеть и расслышать призраков, которые когда-то обитали и здесь, и в других районах колониального Каира.

Начало колониальной эпохи: Нельсон и Наполеон

В 1908 году писатель Дуглас Слейден сумел, что называется, поймать настроение колониального Каира. В его книге «Египет и англичане» много говорится об обособленной части каирского общества, о «лондонских бездельниках, которые, проживая здесь, знают о Египте куда меньше, чем если бы они оставались в Лондоне и сходили бы на досуге в египетские залы Британского музея… Каждый вечер, кроме воскресений, то в одном, то в другом отеле танцы…»

Разумеется, в число этих отелей входили и «Виндзор», и «Континентал», две наиболее фешенебельные каирские гостиницы тех времен, равно как и «Шепердс», самый знаменитый колониальный отель, от которого сегодня не сохранилось и камня. Возможно, Слейден лично присутствовал на каком-либо из танцевальных вечеров; во всяком случае, он явно подразумевал «Виндзор», «Континентал» или «Шепердс», когда писал об «отелях, где взгляду предстают прекрасные молодые женщины в роскошных нарядах и хорошо одетые и подтянутые, следящие за собой молодые мужчины, не упускающие возможности пофлиртовать… Танцы, скачки, поло, гольф, теннис, крокет, крикет, прогулки верхом и в автомобилях, охота, круизы по Нилу, опера, концерты… У них было все, что только можно приобрести за деньги».

Европейская традиция, европейская утонченность (некоторые поправят — декадентство), европейские увлечение спортом и организованная бюрократия поселились в Каире в начале XIX столетия. Именно в те годы столкновение английских и французских интересов привело к тому, что в Египте высадились первые европейские солдаты и чиновники, предвкушавшие восточную экзотику и чудеса из сказок «Тысячи и одной ночи». Расположенный на важнейшем торговом пути между Европой и Азией, Египет был слишком ценным призом для того, чтобы оставить его в покое. Европейцы оказывали существенное влияние на египетскую внутреннюю и внешнюю политику и торговлю на протяжении двух с половиной столетий, вплоть до финальных конвульсий Британской империи (Суэцкий кризис 1956 года).

Первыми на египетскую землю ступили французы. Наполеон в 1798 году высадился в Александрии, всего через год после покорения Папского государства и Венецианской республики. Ему хватило дерзости издать в Александрии указ «во имя Господа» и показать тем самым, что он уважает Аллаха, Коран и Пророка куда больше, нежели османские наместники, управлявшие Египтом в предыдущие четыре века.

Отправляя французский флот в эту часть Средиземноморья, Наполеон рассчитывал, что оккупация Египта подорвет торговлю Британии с Индией до такой степени, что британскому владычеству в Индии будет положен конец. А следовательно, французам представится возможность утолить свои имперские амбиции. Наполеон верил, что мятежному Типпу-сахибу, правителю Майсора, достаточно лишь внешнего повода, чтобы восстать против англичан. Десятилетия спустя, уже на Святой Елене, бывший император заметил в разговоре с британским губернатором острова, что считал Египет «важнейшей страной в мире».

Будучи сравнительно молодым (в год высадки в Александрии ему исполнилось 29 лет), Наполеон лелеял мечты об основании новой религии и о том, чтобы «въехать в Азию верхом на слоне, с тюрбаном на голове и новым Кораном, переписанным под меня, в руке». Он планировал сделать Александрию столицей новой французской империи, которая будет зиждиться на принципах свободы, равенства и братства. Не удивительно, что каирский хронист Абдул Пахман аль-Джабарти, сомалиец по происхождению, записал год спустя:

Год, когда Наполеон прибыл в Египет… положил начало веренице великих битв, темных дел, мятежей, восстаний, переворотов, беспорядку в управлении, катастрофам и всеобщему разорению.

Поначалу обстоятельства складывались в пользу Наполеона. 21 июля он разгромил войско мамлюков в Битве при пирамидах — на самом деле сражение состоялось далеко от пирамид, в Имбабе (теперь это пригород Каира). Затем наполеоновский экспедиционный корпус двинулсяна Каир. Город был объят страхом, на улицах творилось сущее безумие.

Шейхи, главы всех религиозных школ, собирались вместе и возносили молитвы, — записал аль-Джабарти. — Аскеты и дервиши бродили с музыкой по улицам, размахивали флагами и молились за победу… Горожане вооружались дубинками и громко взывали к Аллаху.

Однако страхи оказались беспочвенными: французы заняли город без кровопролития. Наполеон обосновался во дворце эмира, откуда его чиновники и начали управлять наполовину обезлюдевшим — многие горожане бежали в Булак — Каиром. Вновь открылись кофейни, на улицы вернулся порядок — но мирное сосуществование длилось недолго: французские солдаты жестоко подавили восстание против оккупантов, разрушив при этом — без надобности, нужно отметить — множество мечетей и осквернив мусульманские святыни.

Последующие события подвели итог недолгой оккупации. 1 августа французский флот потерпел сокрушительное поражение в битве при Абукире от флота британского, которым командовал Горацио Нельсон. Наполеон тайно бежал во Францию, передав бразды правления Египтом генералу Клеберу (вскоре убитому исламскими экстремистами); после Клебера провинцию возглавил Мену, принявший ислам и объявивший Египет французским протекторатом.

Британцы, разумеется, не стерпели подобной дерзости: объединенное войско англичан и османов прошло маршем от Абукира и захватило Каир. Трехстороннее мирное соглашение между Британией, Францией и Оттоманской империей положило конец четырехлетнему господству Франции в Египте и открыло дорогу в страну английскому капиталу. Еще одним результатом соглашения явилась отправка в Лондон части археологических находок, сделанных французами, в том числе Розеттского камня, найденного в 1799 году в городе Розетта (Эль-Рашид) под Александрией; сегодня этот камень находится в Британском музее.

Французское влияние на уклад жизни египтян было не слишком значительным. К числу немногих привнесенных инноваций безусловно относится печатный станок. Великолепно украшенный экземпляр Корана начала XIX века, хранящийся в Музее исламского искусства, является тому свидетельством; а сегодня Каир — крупнейший издательский центр Ближнего Востока. Еще именно французам Каир обязан первым «клубом» для эмигрантов. В отличие от печатного станка, этот клуб под названием «Тиволи» не прижился на египетской почве и просуществовал всего несколько лет, но его «потомки», прежде всего спортивный клуб на острове Гезира и отель «Шепердс», хранили дух Европы для утешения богатых и тоскующих по родине европейских экспатриантов вплоть до середины XX столетия. В «Тиволи» играл оркестр, имелись библиотека (как для европейцев, так и для египтян), кофейня, ресторан с европейской кухней и «сад удовольствий». На торжественном открытии репортера из газеты «Курьер д'Эжип» поразило присутствие роскошно одетых женщин, приглашавших на танец мужчин. В стране, где твердо придерживались принципа разделения полов и где на праздниках партнерами в танцах выступали юноши в женской одежде, подобное поведение не могло не вызвать изумления. Но так или иначе, «европеизация» Египта началась.

Вкус экзотики

В первые десятилетия после катастрофической по результатам французской военной авантюры европейцы практически не вмешивались в управление страной. Однако первая половина XIX столетия характеризуется двумя трендами, которые во многом способствовали последующей колонизации Египта. Прежде всего, это развитие промышленности при Мухаммаде Али, что означало неизбежное увеличение товарооборота с Европой; кульминацией сотрудничества стало прорытие Суэцкого канала. Также к этому времени относится зарождение массового туризма.

С середины XIX века ряд издательских домов начал публиковать путеводители (или «карманные гиды») по ставшим доступными для посещения странам Европы и Восточного Средиземноморья. Основными и наиболее авторитетными считались путеводители Брэдшоу, Джона Мюррея и Бедекера (последние переводились на английский с немецкого). Бедекеровский путеводитель по Нижнему Египту (1885) свидетельствует о том, что интерес к Египту возрос после публикаций французских археологов и ученых, таких как Шампольон, который прибыл в Египет вместе с войсками Наполеона в 1798 году. Восемь десятилетий спустя путеводитель утверждал, что Египет «привлекает к себе все возрастающее внимание ученых кругов; его исторические и археологические шедевры становятся известными миру; это одно из самых древних и некогда одно из самых цивилизованных государств, и потому оно не может не возбудить острейшего интереса у людей, изучающих историю и культуру человечества».

Бедекер упустил из вида, что существовали и другие причины, манившие в дорогу туристов начала XIX века. Решения Венского конгресса 1815 года гарантировали мир континентальной Европе, и многие люди впервые отважились покинуть родные места. Кроме того, с 1840-х годов в Европе активно строили железные дороги, появление которых сократило время в пути от нескольких недель до нескольких суток. Применительно к Египту это означало, что впервые в своей истории страна оказалась в сравнительной досягаемости для массового туризма и ее посещение перестало быть исключительным уделом египтологов и профессиональных путешественников.

В 1904 году гражданский чиновник Рональд Сторрз (подробнее о нем ниже) своих записках «Впечатления» уже сетовал на развитие массового туризма, который, по его мнению, усугублял пропасть между египтянами и иностранцами и подрывал взаимное уважение — как будто колонизаторы, проживавшие в Египте, в этом не преуспели. Сторрза возмущали «расплодившиеся гостиницы и приток неисчислимых туристов, вкушающих персики и "пробегающих" всю страну за десять дней».

Впрочем, сетования Сторрза были напрасным сотрясением воздуха. К тому времени поток туристов уже превратился в настоящее наводнение. С середины XIX столетия и по сей день Египет пользуется неизменной популярностью среди тех, кто желает «вкусить экзотики». Советы и рекомендации на страницах путеводителей Бедекера и других предшественников современных «Раф Гайд» и «Лонли Плэнит» открывают нам предпочтения туристов XIX века, их стремления и предубеждения. Так, путеводитель Брэдшоу сообщает, что если путешественник не захочет останавливаться в отеле «Шепердс», «наиболее предпочитаемом европейцами», ему следует арендовать дом. Путеводитель перечисляет несколько возможностей — и, в частности, рекомендует дом, единственным достоинством которого является то обстоятельство, что «прежде он находился во владении герцога Нортумберлендского и полковника Феликса».

Великий соперник Брэдшоу, лондонский издательский дом «Джон Мюррей» в 1858 году опубликовал собственный «Карманный гид по Египту». В этой книге мы находим еще более снобистские рекомендации. Автор путеводителя, некий сэр А. Гарднер Уилкинсон, подробно объясняет путешественникам, что им следует взять с собой. В перечень необходимых вещей включены складные кровати, вымпелы для лодки на Ниле (наряду с мотком веревки и шкивом), ружья и пистолеты, порох и патроны, мышеловка, секстант и переносной очаг (!!! — Э. Б.). По утверждению Гарднера Уилкинсона, оказавшись в Египте, путешественник, будь он с переносным очагом или без оного, «столкнется со значительными трудностями при общении с тем классом людей, с которым ему чаще всего придется вступать в контакт. Их дерзость и экстравагантность не имеют пределов, они твердо уверены в том, что все европейцы не умеют считать деньги. Следует решительно пресекать любую попытку вымогательства, ибо проявленная слабость мгновенно утраивает размер бакшиша (чаевых)… Необходимо помнить, что египтяне занимают на шкале цивилизованности место гораздо более низкое, нежели представители большинства западных наций». Еще эта книга любопытна тем, что в ней о склонности европейцев рядиться в восточные одежды говорится как о «приверженности нелепицам». В те времена, как и сегодня, многие европейцы покупали и надевали галабии — длинные арабские одежды, обычно белого цвета, — не понимая, что тем самым становятся предметом насмешек для местного населения.

Литературный туризм

Туристы тех времен, как и сегодняшние, отдавали предпочтение тому или иному путеводителю. Английский романист Уильям Теккерей, автор столь фундаментальных романов, как «Ярмарка тщеславия» и «Виргинцы», был, судя по его замечаниям, приверженцем «Карманных гидов» Мюррея: «Я получил большое удовольствие от путешествия и многое узнал благодаря своему путеводителю, наставнику и другу», — записал он в дневнике, имея в виду автора одного из мюрреевских «гидов». В своей книге «От Корнхилла до Большого Каира» Теккерей описал путешествие по Средиземноморью, предпринятое им в 1844 году. Как мы видели ранее, в этой книге много ценных замечаний о пирамидах. Кроме того, Теккерей подробно описал центр Каира и попытался убедить других путешественников повторить его маршрут. Особенное впечатление на него произвели «красота улиц… фантастическая роскошь, разнообразие фасадов, арок, крыш, балконов и портиков, завораживающая игра света и тени, шум и суета, яркие одежды, и эти восточные базары, которые невозможно обойти и которые поражают своим варварским великолепием! Художник способен сделать состояние на зарисовках из каирской жизни, а материала здесь достанет на целую художественную академию. Я никогда прежде не видел такого разнообразия архитектуры и самой жизни, такого буйства красок, такого яркого света и такой густой тени. Каждая улица как картина, и каждый лоток — как предмет искусства… Если эти строки по какой-либо случайности прочтет некий художник, обладающий досугом и средствами и желающий обрести новый опыт, ему следует набраться отваги и провести в Каире зиму, ибо здесь наиболее благоприятный климат и люди, которые буквально просятся на холст».

Другой путешественник XIX столетия, доверивший впечатления бумаге, — Бенджамин Дизраэли (1804–1881), побывавший в Каире в мае 1831 года, еще до того как его избрали членом парламента. В предыдущей главе упоминалось, что он воочию наблюдал возведение мечети Мухаммада Али. Дизраэли опубликовал свой очерк в журнале «Нью мансли мэгэзин» в июне следующего года. Из текста следует, что в Египет он приехал после того, как посетил Испанию и побывал в других странах Ближнего Востока, то есть его можно смело причислить к первым «гранд-туристам»[10]. В очерке он вспоминает, в частности, как видел «гарем, возвращавшийся из бань… женщины ехали на ухоженных осликах», и замечает, что «храмы Стамбула не идут ни в какое сравнение с каирскими мечетями. Изящные своды последних и округлые купола, высокие резные минареты и причудливая вязь арабесок на стенах напомнили чудеса Альгамбры и фантастические по своим очертаниям альксары (дворцы) и храмы Севильи и Кордовы».

Впрочем, туристы XIX столетия посвящали время не только любованию мечетями и пирамидами. Некоторые из них знакомились и с «темной стороной» городской жизни. Облаченный в галабию англичанин Р. Р. Мэдден много путешествовал по Ближнему Востоку в 1820-х годах; его привело в ужас состояние Каира, опустошенного чумой и дизентерией.

Я в растерянности, ибо не знаю, в каком уголке Большого Каира могу найти хотя бы следы былого величия, — записал он в дневнике. — Здесь нет ни одной приличной улицы. Великолепные мечети, отдельные из которых превосходят, по моему разумению, константинопольские храмы, стоят в тупиках или на грязных извилистых улочках, усыпанных гниющими фруктами и прочим мусором; торговцы бросают негодный товар прямо под ноги прохожим. Первое, что изумляет чужестранца, попавшего в Каир, — это нищета арабов и показная роскошь турок.

Словам Мэддена вторит другой английский путешественник того времени, Джеймс Уэбстер, который писал:

Половина горожан настолько грязна и ходит в таких лохмотьях, что в Англии их незамедлительно отправили бы на принудительные работы за непристойное поведение. Грязь поистине неописуемая… Узкие улочки завалены мусором, кругом клубится пыль, режет глаза, которые и без того болят от ослепительного света солнца.

Уэбстер упоминает и об эпидемии чумы, «страх перед которой никогда не покидает европейцев. Счастлив тот человек, который уезжает отсюда, заразившись лишь чесоткой».

Эхо Парижа

После отплытия французского экспедиционного корпуса в 1802 году к египтянам в известной степени вернулось чувство собственного достоинства. У страны появился новый лидер, Мухаммад Али, чья мечеть в Цитадели олицетворяла уверенность в собственных силах и процветание. В длинном перечне зданий и сооружений, построенных Али, помимо мечети, присутствуют фабрики, а также железные дороги и каналы. Он оправлял египтян в Европу с наказом побольше узнать о промышленной революции и сам предпринимал попытки индустриализировать Египет. Его сын и преемник Саид-паша повелел сажать хлопок — эта культура по сей день остается одной из основных статей египетского экспорта и именно благодаря ей существует такая отрасль, как изготовление одежды. Однако «египетское промышленное чудо» обычно связывают с именем наследника Саида, хедива Исмаила.

Открытый в ноябре 1869 года, Суэцкий канал обеспечил беспрепятственный проход кораблей большого водоизмещения из Средиземного моря в Индийский океан. С самого окончания постройки этот канал являлся жизненно необходимым для Великобритании, поскольку значительно сокращал морской путь в Индию. Торжественное открытие канала, в присутствии императрицы Евгении, сопровождалось различными церемониями, в его честь возводились новые дворцы, прокладывались бульвары и было даже построено новое здание оперы. Еще никогда центр Каира не подвергался столь радикальной перестройке всего лишь ради того, чтобы отпраздновать некое событие, пускай даже столь знаменательное. Так или иначе, в конце 1860-х годов Каир пережил практически полную реконструкцию, сопоставимую по масштабам с той, которая предпринимается сегодня в связи с Олимпийскими играми.

В центре Каира до сих пор обнаруживаются следы этой реконструкции. Хедив Исмаил предполагал перестроить город по образу и подобию османовского Парижа. Эти строительные амбиции хедива ярче всего проявились в бульваре Талаат-Гарб, проложенном в 1860-е годы. Широкий и прямой, с деревьями вдоль тротуаров и высокими многоквартирными домами, этот бульвар выглядит вполне парижским. Не удивительно, что Саймону Болдерстоуну, герою романа Оливии Мэннинг «Дерево опасностей» (первой части «Левантийской трилогии»), молодому офицеру, попавшему в Каир в годы войны, показалось, будто он «очутился в другом Париже, не совсем реальном. Словно собранном наспех из кусочков и оставленном покрываться пылью».

Улица, на которую по воле автора вышел Болдерстоун, носила имя Сулеймана-паши и вправду знавала лучшие дни. Фасады домов покрывал вековой слой сажи, а деревьев, дающих благословенную тень, могло бы быть гораздо больше. Сегодня эта улица находится в центре торгового Каира. Бесчисленные магазины предлагают обувь, образующую затейливые конструкции в витринах, и одеждой западного стиля, в которую облачены манекены, прижатые друг к другу плотнее, чем пассажиры каирского метро. В одном месте фасады рубежа веков вдруг расступаются, чтобы освободить пространство для современного семиэтажного торгового комплекса, битком набитого эскалаторами, хромированными перилами, яркими огнями и все теми же обувью и одеждой, с целым подвальным этажом, отведенным под западный фаст-фуд, где посетители в перерывах между покупками поглощают бургеры и отсылают эсэмэски. Многие магазины на этой улицы закрываются на дневную «сиесту», чтобы открыться ранним вечером и работать до полуночи. Даже в одиннадцать часов вечера на Талаат-Гарб не менее многолюдно, чем на Оксфорд-стрит в субботний полдень; люди наслаждаются вечерним бризом, поедают мороженое и глазеют на витрины, озаренные вспышками неоновой рекламы. Эта улица всегда считалась частью «европеизированного» Каира, однако ее название, скорее, антиевропейское: Талаат-Гарб (1876–1941) — известный египетский адвокат-националист и основатель Египетского национального банка.

Площадь Оперы находится неподалеку от северной части улицы Талаат-Гарб и сохранила еще меньше следов реконструкции XIX столетия. Ее перестроили в 1860-е годы по европейским образцам, фасады отелей (включая «Шепердс» и «Континентал») и самого здания оперы выходят на симпатичный парк — сады Эзбекийя. Но уже в 1940-е годы эта площадь очутилась в запустении. Вот как описывает ее Оливия Мэннинг — от лица героини романа «Дерево опасностей» (и своего альтер эго) Гарриет Прингл:

Площадь служила разворотным кругом для трамваев, но на ней сохранилось несколько старинных домов, а ветви деревьев свешивались из-за стены сада, словно тянулись к воде, которой тут больше не было. Наполеон проживал в том доме, который переделали в отель «Шепердс». Ей почудилось, что в облике площади все же ощущается нечто восточное, донаполеоновское, несмотря на то, что теперь здесь собиралась подозрительная публика и торговали подозрительными лекарствами. На террасах возле большинства домов виднелись объявления, сулившие исцеление от «любовных хворей» и обещавшие импотентам «эрекцию как у жеребца». С вывесок дантистов скалились огромные зубы, кроваво-красные у корней…

Сегодня площадь окончательно пришла в упадок. Великолепное здание оперы, в котором публика лицезрела «Риголетто» (и где впервые была поставлена «Аида» Верди), сгорело дотла в 1971 году. Этот факт вряд ли покажется удивительным, если упомянуть, что здание почти целиком построили из дерева и покрыли слоем алой с золотом штукатурки. Теперь на месте оперы находится мрачный и сугубо функциональный многоэтажный гараж. Неподалеку прозябает медленно разрушающийся отель «Континентал», выходящий окнами на ухоженные, но почти всегда пустынные сады Эзбекийя. Некогда гости этого шикарного отеля бродили по садовым дорожкам, коротая время до начала спектакля. Ныне там пусто и мрачно, а по соседству возвышается громада дорожной развязки, из-за которой выступают серые фасады многоквартирных домов.

Еще одним напоминанием о грандиозных строительных проектах хедива служит нильский остров Гезира. На нем, помимо хижин феллахов, заселивших остров, едва тот образовался из наносов нильского ила, высился роскошный дворец Гезира. В 1869 году там селили гостей, прибывших на торжественное открытие Суэцкого канала, причем на расходы при строительстве дворца не скупились, ибо хедив желал произвести наилучшее впечатление на европейскую публику. Он пригласил венского архитектора Карла фон Дибича, который спроектировал чугунные портики, выходящие на знаменитый сад. Картины на стенах, мебель и подсвечники — все привезли из Европы (в том числе экспонаты Парижской выставки 1867 года). Сад спланировал француз Жан-Пьер Барийе-Дешам, с именем которого ассоциируются многие общественные парки Парижа (и каирские сады Эзбекийя).

Сегодня этот дворец является частью отеля «Марриот». Даже невзирая на реставрацию, с первого взгляда замечаешь, что отель, один из самых дорогих в Каире (ночь здесь стоит немногим меньше 200 долларов на человека), поглотил значительную часть очарования дворца. Более того, современные крылья отеля подавляют собой дворец и сады до такой степени, что великолепное здание XIX столетия словно проседает под бременем нынешней агрессивной архитектуры. Филигрань на портиках фон Дибича по-прежнему сверкает на солнце — и дает тень посетителям кафе при отеле. В небольшом, но милом европейском парке Барийе-Дешама сохранились отдельные статуи и фонтаны. Но в целом отель выглядит помпезно и вычурно, лишний раз подчеркивая «эксклюзивный статус», которым остров Гезира пользуется с XIX века. В начале XX столетия этот остров оказался своего рода «заповедником колонизаторов», поскольку здесь они жили и здесь находились их клубы и спортивные площадки. В этом отношении отель вполне соответствует «колонизаторскому духу» острова.

Как уже говорилось, хедив лелеял чрезвычайно амбициозные планы. Он не только построил Суэцкий канал, а затем потратил колоссальные средства на украшение города к торжественной церемонии открытия, но и прокладывал железные дороги, строил школы, телеграфные линии и ирригационные отводы. Когда торжественное открытие канала наконец состоялось, Египет, что называется, проснулся в тяжком похмелье — задолженность страны перед европейскими кредиторами составила сто миллионов фунтов. В 1875 году хедив предпринял попытку уменьшить долг, продав свою долю в канале правительствам Великобритании и Франции. Это событие ознаменовало собой начало полномасштабного утверждения европейцев в Египте.

«Завуалированный протекторат» лорда Кромера

Исмаилу наследовал его сын Тевфик. Номинально в те годы Египет входил в состав Османской империи, и турки попытались воспользоваться слабостью положения нового паши, чтобы укрепить собственные позиции. Однако их попытки сократить численность египетской армии встретили отпор — не со стороны Тевфика, но со стороны полковника Ахмед-бея Араби, поднявшего мятеж. В ситуацию не замедлили вмешаться британцы, защищавшие «своего человека» — Тевфика: 12 июля 1882 года Королевский флот подверг Александрию двенадцатичасовой бомбардировке. Хедив Тевфик официально обратился к британскому правительству с просьбой о защите от мятежников, и очень скоро в Александрии высадился британский десант; чуть позже были оккупированы город Исмаилийя на Суэцком канале и Каир.

Либеральное правительство Гладстона утверждало, что присутствие британского военного контингента в Египте будет кратковременным. Двадцать пять лет спустя французский писатель Пьер Лоти, пришедший к мечети Мухаммада Али, увидел около нее часовых в форме британской армии. «Сколь неожиданно видеть европейских солдат в этом священном для Египта месте! Красная униформа, бледные европейские лица… Англичане захватили обитель Мухаммада Али». В целом британское владычество над Египтом продлилось семьдесят лет. К началу Второй мировой войны в каирской Цитадели размещался многотысячный гарнизон, а конюшни, теннисные корты и площадки для смотров соседствовали с мечетью Мухаммада Али и дворцом аль-Гауара.

В первые годы после бомбардировки Александрии наиболее заметной фигурой в Египте был сэр Ивлин Бэринг (позднее лорд Кромер). Он занимал должность генерального консула Великобритании, но фактически управлял страной в качестве генерал-губернатора с 1882 по 1907 год. Бэринг говаривал, что рассматривает Египет как «завуалированный протекторат», как полноценную часть Британской империи. («Имперский статус» Египта всегда оставался неопределенным. В своих воспоминаниях «Олеандр, палисандр» Пенелопа Лайвли упоминает, что на географических картах той поры Египет изображался не просто розовым, как остальная империя, но «в розовую полоску — и это сбивало с толка»). В египетской администрации все ключевые посты волей Бэринга заняли британские чиновники.

Разумеется, насаждение «английских порядков» не могло не вызвать недовольства местного населения; в 1906 году лорду Кромеру пришлось пойти на некоторые уступки национальному движению во главе с Мустафой Камалем (впрочем, колониальные чиновники успешно контролировали деятельность этого движения). Османская империя слабела на глазах, британцы все прочнее утверждались в Египте, ревниво оберегали Суэцкий канал, экспортировали египетский хлопок, обеспечивая работу фабрик Ланкашира, и одновременно вынуждали египтян импортировать британское оборудование и товары.

Как ни удивительно, языком общения (или лингва франка, если угодно) делового сообщества Каира стал не английский, а французский язык. Во многом это объяснялось той значительной ролью, которую французы сыграли в прокладке Суэцкого канала и перестройке города в XIX столетии. Французский был языком прессы, на нем говорили члены правительства, на нем общались посетители кофеен и чайных. В каирской опере регулярно выступали знаменитости из «Комеди Франсез», французскому стилю отдавали предпочтение перед английским в убранстве интерьера (однако не в одежде). Чем крепче становилась британская «хватка», тем все больше египтян среднего класса говорили по-французски, выезжали на лето в Париж и нанимали французских нянь и гувернанток для присмотра за детьми.

При этом в Каире возникло и неуклонно расширялось сообщество англоговорящих — прежде всего колониальных чиновников и их жен. Постепенно тот район, в котором они жили, превратился в своего рода «маленькую Европу», где обувь продавалась в универмаге Роберта Хьюза, а мармелад и прочие сладости — в магазине Дэвида Брайана. Живописные картины тех времен мы находим в воспоминаниях Мэйбл Кайар, дочери главного почтмейстера Египта. Она прожила в Египте много лет и в 1935 году опубликовала автобиографию под названием «Вся жизнь в Египте».

Как человек, который жил в этой стране с детства, и как жена видного британского чиновника, Мэйбл Кайар имела возможность воочию наблюдать поразительные подробности жизни каирского «колониального общества» на рубеже столетий. Главным событием считался зимний бал во дворце хедива. Все «сливки» каирского света — и европейцы, и состоятельные египтяне, ощутившие вкус иноземных удовольствий, — считали для себя обязательным присутствовать на этом балу. Можно даже сказать, что бал хедива являлся для каирского высшего общества событием не менее значимым, нежели скачки в Аскоте — для общества английского.

На площади Оперы гостей ожидали экипажи, доставлявшие их во дворец Абдин. По роскошной парадной лестнице гости поднимались наверх, и церемониймейстер торжественно объявлял имена вновь прибывших. Сам бал, по словам Кайар, представлял собой «изумительное зрелище — восточная роскошь в сочетании с космополитической модой. Его высочество принимал гостей… в первой из длинной анфилады комнат, залитой ослепительным светом, который отражался в бесчисленных зеркалах». Представившись хедиву, гости переходили в просторный танцевальный зал, где «было чрезвычайно тесно, так что танцы в те времена оборок и жабо являлись скорее испытанием, чем удовольствием». За танцами следовал ужин — в огромном помещении, вмещавшем 700 человек; эта «людская масса» толпилась у столов с различными яствами, причем «лишь тем, кто стоял ближе всего к столам, удавалось добыть съестное. Элегантные европейские дамы аккуратно цепляли вилочками угощения с тех же блюд, с которых менее утонченные гости хедива брали еду пальцами; египтяне отворачивались, стоило им узреть очередное вызывающе бесстыдное декольте, — и звучно рыгали, проглотив особенно лакомый кусочек».

В отличие от здания оперы, ко дворцу Абдин судьба оказалась милосердной. Расположенный в полумиле к югу от площади Оперы, возведенный в те же 1860-е годы хедивом Исмаилом, этот европейского вида двухэтажный дворец является сегодня официальной резиденцией президента Египта. Но дни, когда в нем устраивались балы для колониальной элиты, давно миновали. Теперь во дворец попасть практически невозможно, хотя вокруг него и нет изгородей из колючей проволоки — характерной приметы других египетских правительственных зданий. Он словно притаился в глубине небольшого парка с аккуратно подстриженными лужайками, на которые смотрят сквозь ставни его окна. Площадь Абдин перед дворцом — тихое местечко, с клумбами, скамейками и припаркованными по всем правилам автомобилями; сюда не заезжают туристические автобусы, да и суматошный поток уличного движения течет по другим «руслам».

Протекторат и Первая мировая война

Не задумываясь над тем, во что выльется «колониальная мечта» в ближайшие десятилетия, состоятельные египтяне и их европейские «господа» продолжали вести светскую жизнь вплоть до Первой мировой войны. Во многих отношениях это был «золотой век» колониализма, хотя далеко не все, кто приезжал в те годы в Египет, были в восторге от происходящего.

Один из осуждающих голосов принадлежал мелкому чиновнику Рональду Сторрзу, чьи сетования по поводу массового туризма мы уже цитировали.

Количество британских официальных лиц неуклонно возрастает, клубы и спортивные площадки множатся на глазах… между египтянами и иностранцами наблюдается все меньше взаимопонимания… иначе говоря, налицо классическая схема колонизации, — размышлял Сторрз в своих записках «Впечатления». — Все становится чище, богаче, лучше, делается более подобающим… но былой радости не осталось. Снова, в который раз, мы пожинаем то, что посеяли.

По описанию Сторрза, типичный британский чиновник в Египте был «добропорядочным и усердным работником, пунктуальным в мелочах, трудился в своем отделе или министерстве с раннего утра до наступления вечера. Потом он брал экипаж или садился на велосипед и ехал обедать — домой или в клуб "Турф", после чего до темноты играл в теннис или гольф, затем возвращался в клуб, чтобы поужинать и обсудить события дня с коллегами». Из комментариев Сторрза следует, что ни о какой социальной интеграции британцев и египтян речи не шло: наличествовала только интеграция политическая и экономическая. Сторрза угнетала ситуация, которую он охарактеризовал как «целенаправленное унижение дружелюбного, благородного и щедрого народа». В особенности его возмущал тот факт, что жены британских дипломатов и чиновников не предпринимают ни малейших усилий для того, чтобы «познакомиться, не говоря уже о том, чтобы подружиться, с женами и дочерьми коллег и подчиненных их мужей; подобное высокомерие проявляется во всем — достаточно увидеть, с каким мученическим выражением лица англичанка наносит вынужденный визит египтянке или турчанке, пускай та благороднее по происхождению, лучше воспитана, лучше образована, лучше одета и вообще лучше выглядит».

В 1914 году на короткий миг показалось, что британским чиновникам придется пожертвовать своим уютным существованием, поскольку война, охватившая Европу и затронувшая другие страны Восточного Средиземноморья, вдруг приблизилась к границам Египта. Турция вступила в войну на стороне Германии. Египет, несмотря на то, что им управляла британская колониальная администрация, по-прежнему считался частью Османской империи. Кризиса удалось избежать, объявив Египет государством под протекторатом Великобритании. Вскоре в Каире и других египетских городах появились солдаты имперской армии, офицеры стали заглядывать в облюбованные колониальными администраторами и бюрократами бары отелей «Шепердс» и «Континентал». Хотя сама страна в боевых действиях не участвовала (в отличие от следующей войны), высадка в Галлиполи и операции в Палестине организовывались именно из Египта.

Среди сотен британских офицеров и чиновников, побывавших в Каире в годы Первой мировой войны, был некий Т. Э. Лоуренс, прославившийся под именем Лоуренса Аравийского, археолог, герой войны, переводчик «Одиссеи» и вождь арабского восстания против турок. В Каире он некоторое время занимал малозначимую должность — и отчаянно скучал, как следует из письма, отправленного им домой 16 июня 1915 года (на бланке Управления военной разведки):

Что ж, прошла еще неделя, и ничего не произошло… Если что-либо и происходит, то не у нас. Здесь очень жарко, задувает хамсин (горячий ветер из пустыни), так что приходится закрывать окна и двери. Температура на улице в тени 45 градусов. Вчера было 43, ночью холодает до 40 и даже до 38 градусов. На солнце же все 50 градусов; в общем, жара, как в Персидском заливе, но, надо признать, почему-то не такая изнуряющая. Мы очень заняты — правда, не знаю толком чем: потоком валятся шифрограммы, с которыми надо разбираться, да и другой работы хватает, а еще мне требуется начертить шесть карт. Вчера забегал Уэйнрайт: он несколько недель проводил тут раскопки и теперь возвращается в Англию.

Действие романа Нагиба Махфуза «Среди дворцов» (первая часть «Каирской трилогии») происходит именно в эти годы. Эта трилогия, повторюсь, считается величайшим произведением самого известного среди египетских романистов. По сюжету сообщение об окончании войны поступает в Каир в тот самый день, на который назначена свадьба героини романа, красавицы Хадиджи. «Твоя свадьба совпала с благословением, которого так заждался весь мир! — восклицает брат Хадиджи Фахми. — Ты разве не знаешь, что заключено перемирие?» Мать героини, помогающей дочери готовиться к церемонии, более прагматична: «И что это значит? Австралийцы наконец уберутся восвояси, а цены упадут?» Реакция интересующегося политикой Фахми показательна для умонастроений египтян тех лет, примыкавших к различным националистическим движениям, которые объявляли своей целью создание истинно египетского правительства. Прежде чем прислушаться к словам родных, требующих от него забыть о политике хотя бы на сутки ради сестры, Фахми замечает: «Германию разбили… Кто бы мог подумать?!.. Значит, не стоит и надеяться, что вернутся хедив Аббас или Мухаммад Фарид (лидер националистов. — Э. Б.). Мусульманский халифат нам не восстановить. Звезда англичан восходит все выше, а наша закатывается. Что ж, такова воля Аллаха».

Миллионы египтян вместе с Фахми уповали на то, что мирные переговоры между европейскими державами приведут к отмене протектората. «Англия ввела протекторат по собственной воле, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь. Это была военная необходимость. И теперь, когда война закончилась, протекторат больше не нужен». Вставляя эти фразы в школьное сочинение своего младшего брата Камаля, Фахми цитирует речь египетского националиста Саида Заглула перед законодательным собранием в 1918 году. Эта речь, по словам Фахми, была «всплеском праведного гнева перед лицом льва, не ведающего справедливости и милосердия».

Однако британский лев отказывался «усмиряться». Тому же Саиду запретили выступить с обращением к английскому парламенту. Протекторат существовал до 1922 года, и даже после этого британские чиновники сохраняли контроль над судебной системой, коммуникациями и армией Египта (а также над «жемчужиной Ближнего Востока» — Суэцким каналом). В рамках «ограниченного суверенитета» династия египетских наместников, основанная Мухаммадом Али, получила статус королевской — тем паче что Османская империя распалась. Трон занял король Фуад, Саид Заглул стал премьер-министром — и вместе с соратниками по националистической партии Вафд боролся против британцев до своей смерти в 1927 году.

Именно в ту пору, точнее, в 1925 году, профессором английской литературы в Каирском университете был назначен Роберт Грейвс (год спустя он отказался от должности, разочарованный низким уровнем преподавания). В мемуарах «Все прощай» Грейвс упоминает, что, хотя протекторат официально отменили, он и не представлял, «до какой степени британцы управляют Египтом. Страна считается независимым королевством, однако у меня сложилось ощущение, что я тружусь не на короля Фуада, утвердившего мое назначение и определившего жалование, а на верховного комиссара, которому подчиняются пехота, кавалерия и авиация. Меня уверяли, что египетского народа как такового не существует. Поэтому у британцев столько же прав на управление страной, сколько их было у греков, турок, сирийцев или армян… Национализм, это тлетворное и пагубное следствие современного западного образования, доступного местным, следует воспринимать, говорили мне, как признак растущего благосостояния страны».

Грейвс также отметил, что «в Египте нечем заняться, разве что пить кофе со льдом у Гроппи» (это сеть кофеен, основанная в Каире в 1924 году александрийским семейством выходцев из Швейцарии). Кофейни Гроппи быстро сделались модными, невзирая на дороговизну; сладости и торты, которые в них подавали, многим европейцам напоминали о доме. Кофейня на улице Шария Адли, с внутренним двориком и клумбами, пользовалась особой популярностью. «Это кафе словно утонуло среди жилых домов», — говорит о нем Оливия Мэннинг в романе «Дерево опасностей», действие которого происходит двумя десятилетиями позже. Кофейня Гроппи была «садом наслаждений, куда левантийские дамы приходили, чтобы полюбоваться на штабных офицеров, для которых она стала вторым домом». Кофейня сохранилась до наших дней и предлагает уют и спасение от суеты, царящей в деловом центре города. Сегодня заведения сети «Гроппи» разбросаны по всему городу и, как и прежде, обслуживают зажиточных египтян и иностранных гостей.

Американский университет Каира

Упомянув о Каирском университете, где преподавал Роберт Грейвс (и где учился Нагиб Махфуз), следует сказать хотя бы несколько слов и о другом каирском учебном заведении — Американском университете, который известен, пожалуй, немногим менее, чем университет аль-Азхар. Основанный в 1919 году Чарльзом Э. Уотсоном, этот университет создавался с двойной целью — во-первых, «содействовать интеллектуальному развитию народов Египта и Ближнего Востока через знакомство с английским языком и культурой», а во-вторых, улучшить отношение к Америке в регионе, который в те времена приобрел важное значение в мировой политике. Старое здание университета на площади Тахрир, в центре современного города, представляет собой кремово-зеленую виллу, прячущуюся за купой пальм.

За десятилетия учебный курс университета значительно расширился: начинали с востоковедения и английского языка и литературы, а ныне преподают и социологию, и антропологию, и компьютерные науки, и менеджмент, и журналистику. Исследовательская деятельность университета сосредоточена в таких областях, как изучение пустынь и социальная сфера, а университетское издательство выпускает ежегодно множество книг по истории и культуре Египта, равно как и публикует произведения Нагиба Махфуза на английском языке. Количество студентов университета возросло с 400 в 1960 году до 5000 человек, в основном из США и Египта; кроме того, не менее 30 000 человек каждый год посещают семинары и курсы повышения квалификации при университете. Сегодня, при том отношении к США, какое сложилось на Ближнем Востоке, этот университет называют то оплотом американского империализма и неоколониализма, то олицетворением терпимости и добрососедства во взаимоотношениях Запада и исламского мира. Если оставить в стороне антиамериканскую риторику, университет с полным на то правом можно считать важнейшим наследием колониальной эпохи Египта.

Больные лошади и «восточные безделушки»

Каирское общество периода между двумя мировыми войнами очень легко упрекнуть в безразличии к городу, и упрек будет справедлив. Но двое членов этого общества 1930-х годов стоят особняком. Они носили типично английские имена Дороти и Роберт, и эти людям — Дороти Брук и Роберту Гэйеру-Андерсону — многим обязан современный Каир.

Дороти Брук прибыла в Каир вместе с мужем, офицером британской армии. В начале 1930-х годов она организовала кампанию в защиту армейских лошадей; в ходе кампании удалось выкупить свыше 5000 лошадей, некогда списанных из армии после окончания Первой мировой войны, и обеспечить животным достойное существование, которого они не получали у египетских хозяев. В 1934 году забота об этих лошадях, равно как и о вьючных животных, которых она наблюдала на каирских улицах, побудила Дороти Брук основать клинику, где оказывали помощь больным животным.

Семьдесят лет спустя к ветеринарной клинике имени Дороти Брук с утра и до вечера люди ведут лошадей, ослов и мулов; животных здесь осматривают и лечат бесплатно. Расположенная в пригороде, среди дешевых муниципальных домов, к югу от центра города, эта клиника имеет конюшни и прекрасно оборудованные помещения для осмотра, лаборатории и операционные. В последних установлены лебедки — чтобы поднимать тяжелых животных — и огромные операционные столы, а обследование и лечение проводят дипломированные ветеринары.

Деятельность клиники имени Дороти Брук важна сегодня ничуть не менее, чем в те годы, когда эта клиника была основана. Всякому, кто бродит по Каиру, бросаются в глаза ослики и лошади, медленно, с трудом влекущие битком набитые тележки. Впрочем, участь этих животных все же благоприятна по сравнению с участью тех, о которых стало известно лишь благодаря усилиям персонала клиники.

Каир — один из самых стремительно развивающихся городов мира. В нем трудятся не менее 2500 осликов, причем зачастую обращаются с ними жестоко. Животных используют, чтобы перевозить кирпичи на тележках от машин, которые эти кирпичи изготавливают, к сушилкам, а затем — к печам для обжига. Ослики являются собственностью мастерских, а подросткам, которые их погоняют и следят за ними, нет дела до того, в каком состоянии находятся животные. Впрочем, точно так же владельцам мастерских нет дела до здоровья работников. Подростки работают шесть дней в неделю по одиннадцать часов за зарплату, составляющую в пересчете всего два американских доллара. Испепеляющий зной вкупе с жаром, которым пышут печи, — таковы условия, в каких приходится трудиться людям и животным. У многих осликов следы побоев, они едва не падают от измождения и жары. Стараниями врачей из клиники имени Дороти Брукс в мастерских появились поилки и навесы, защищающие от солнца; кроме того, клиника убеждает владельцев мастерских проявлять больше заботы о животных — поскольку (это единственный действенный довод) в таком случае труд последних окажется более эффективным.

Сегодня ветеринары и эксперты, которых приглашает клиника, вынуждены решать ту же проблему, с которой столкнулась в 1930-е годы Дороти Брук, а именно — отсутствие в Египте и других развивающихся странах той культуры обращения с животными, каковая сложилась на Западе. Улучшить ситуацию возможно лишь через пропаганду «ненасильственных методов» среди владельцев животных. Такую философию исповедует каирская клиника имени Дороти Брук, пять других египетских клиник, финансируемых благотворительным фондом Дороти Брук в Лондоне, и клиники этого фонда в Индии, Пакистане и Афганистане. Все они ставят своей целью обучение владельцев принципам ненасильственного обращения с животными. Что касается фонда, взносы в него делают 48 000 человек, и до 2002 года ответственным секретарем фонда являлся внук Дороти Брук. Фонд издает информационный бюллетень «Брук Ньюс», там, в частности, публикуются некрологи, лишний раз подтверждающие общеизвестную любовь британцев к животным: среди сообщений о кончине друзей и вкладчиков фонда регулярно встречаются извещения о смерти, например, «Мармадьюка, замяучательного кота», «Уильяма, любимого пуделя» или «Гиннеса, моего дорогого коня». В каирской клинике на настенных табличках запечатлены имена тех, кто делал пожертвования в фонд; нередко после имен следуют трогательные приписки: «В благодарность за моих собак и в знак признательности клинике» или просто «Памяти Спада».

Совершенно другого рода память о себе оставил в Каире майор в отставке Роберт Гэйер-Андерсон. С 1934 по 1942 год он жил в доме, «составленном» из двух особняков, XVI и XVIII столетий, примыкающем к мечети Ибн Тулуна. Этот дом известен как Бейт аль-Крейтлийя, «Дом критской женщины», поскольку с начала XIX века им владела мусульманская семья, приехавшая с Крита. Майор был страстным коллекционером «восточных безделушек» и наполнял дом всевозможными предметами, от китайской мебели до артефактов эпохи фараонов. Сейчас в его доме музей; кроме того, здание представляет собой образец османской архитектуры, служит хранилищем весьма эклектичной коллекции и является своего рода памятником бывшему владельцу.

Гэйер-Андерсон увидел этот дом вскоре после своего прибытия в Каир в 1907 году в качестве офицера Королевской военно-медицинской службы. Вот каким было первое его впечатление от дома:

Однажды я вышел из отеля «Шепердс» (Ну разумеется! — Э. Б)., чтобы прогуляться по окрестностям… Одной из первых, в которую мы заглянули, была мечеть Ибн Тулуна, построенная в IX веке… Вблизи мечети меня зачаровал великолепный каменный дом, самая настоящая крепость.

Некая женщина, говорившая с майором из-за декоративной решетки на окне первого этажа (сохранившейся по сей день), пригласила его зайти. Двор внутри, по описанию Андерсона, был «буквально завален мусором, в котором, абсолютно не мешая друг другу, копошились оборванные ребятишки, разгуливали куры, топтался баран и резвилась пара кошек», однако это зрелище не помешало майору представить, как он будет здесь жить и где разместит свою коллекцию. На осуществление мечты ушло 25 лет. На портрете в доме Гэйер-Андерсон выглядит суровым школьным учителем, но несложно догадаться, что эта суровость — напускная, так сказать, порожденная позированием для художника. Среди экспонатов его коллекции, между прочим, есть два слепка с лиц слуг, а на одном из автопортретов он изобразил себя в виде сфинкса.

Стены дома плотно обступают внутренний двор. По легенде, вода в колодце набралась во времена всемирного потопа, а сам колодец ведет во владения «султана Батского», семь дочерей которого спят колдовским сном на золотых ложах. Цитируя майора, интерьер представлял собой «лабиринт солнечного света и красоты, с его изысканными оконными проемами и деревянными стенными панелями». Гэйер-Андерсон, как и его предшественники-османы, жившие в этом доме ранее, предпочитали, чтобы в комнатах было прохладно, и избегали яркого света, поэтому на всех окнах были установлены решетки-машрабийя. Кроме того, из-за этих решеток на галерее женщины в османские времена наблюдали за саламиком — местом преимущественно мужских пирушек и встреч. Саламик — красивейшее помещение в доме, с богато расписанным потолком и роскошной мебелью, включая помпезные диваны со множеством подушек. (Недаром именно этот дом выбрали для съемок одного из фильмов о Джеймсе Бонде — «Шпион, который меня любил»).

Доживи Гэйер-Андерсон до наших дней, он узнал бы многие предметы обстановки, поскольку интерьер дома после него сберегали не менее тщательно, чем саму коллекцию. Пожалуй, следует признать: когда бы не страсть майора к коллекционированию и не его энтузиазм, Каир лишился бы этого замечательного шедевра османской эпохи в период очередной из многочисленных реконструкций. Одна из причин, по которым Гэйера-Андерсона привлек этот дом, заключалась в том, что, вновь цитируя майора, «он находился вдалеке от европеизированной каирской жизни». Однако любопытно было бы представить себе, насколько нынешний пейзаж за окнами отличается от того, который открывался из-за резных решеток в 1930-е годы. Улочки забиты тележками, загруженными доверху овощами и фруктами: выпавшие плоды гниют на мостовой, некоторые подъедают бродячие кошки и вечно усталые ослики. Над уличной толчеей нависают обшарпанные многоквартирные дома, на террасах сушится белье; непрерывно сигналят автомобильные клаксоны, горланят десятки детей в пестрых обносках (если не сказать — в лохмотьях), и время от времени сквозь этот шум и гам прорываются характерные звуки арабской поп-музыки, доносящейся из уличных кафе, в которых мужчины просиживают часами, попивая чая, играя в домино, покуривая кальяны и наблюдая за течением жизни.

Война

В промежутке между двумя мировыми войнами в Египте разыгрывалась партия политической игры, в которой король Фуад при поддержке британской администрации противостоял националистической партии Вафд. Однако едва началась Вторая мировая, Каир вновь наводнили англичане и солдаты из других стран Содружества, а политический курс снова приобрел пробританскую ориентацию.

Англичане как зеницу ока оберегали Суэцкий канал — главную транспортную артерию, по которой в Европу доставлялась ближневосточная нефть. Между тем Египет оказался в окружении враждебных государств — Ливии, Эфиопии и Сомали, которые были оккупированы итальянцами. Весной 1941 года, после падения Крита и высадки экспедиционного корпуса Роммеля в Ливии, война подошла к самым границам, и Каир волей обстоятельств превратился в центр оперативного управления войсками союзников на Ближнем Востоке.

Об обстановке в городе в годы войны оставили воспоминания многие люди, от Ноэла Кауарда до палестинского академика Эдуарда Саида и от «Крыс пустыни»[11] до Лоуренса Даррелла, Пенелопы Лайвли и Оливии Мэннинг. Эти годы выдались для города непростыми и принесли с собой значительные перемены, и не удивительно, что этот период в истории Каира — 1940-е годы в целом — описан (задокументирован, если угодно) наиболее полно и подробно.

Ноэл Кауард (1899–1973) приехал в Каир в 1943 году в рамках «писательского тура», призванного поддержать боевой дух английских солдат. Посол Великобритании в Египте представил драматурга королю Фаруку в «Оберж де Пирамид», знаменитом клубе, расположенном неподалеку от памятников эпохи фараонов. Когда король в конце ужина заявил, что оплатит счет, Кауард, по его собственному признанию, горько пожалел о том, что заказал только пиво и пачку сигарет. Во время пребывания в Каире он выступал по два-три раза в день, испытывая «сочувствие к этим изувеченным юношам», и радовался тому, что они, несмотря на ранения и увечья, не падают духом.

Остановился Кауард в отеле «Шепердс», где, как он записал в дневнике, «тягот военного времени почти не ощущалось: люди сидят за столиками, потягивают коктейли, болтают, сплетничают, между столиками снуют официанты в фесках с характерным для египтян непроницаемым выражением лиц. О войне свидетельствует разве что военная форма посетителей; глядя на нее, чисто умозрительно понимаешь, что где-то в мире ведутся боевые действия…» Богатые винные погреба отеля с их запасами шампанского в 1942 году еще не иссякли, и это обстоятельство приятно поражало всех тех, кто, подобно Кауарду, прибывал в Каир из разоренной войной Великобритании. Кауард записал, что отель «был последним оплотом прежнего космополитического мира». В «Шепердс» присутствовали все признаки былой роскоши: богатые бездельники, коктейли, званые ужины, драгоценности, вечерние платья, «роллс-ройсы», подкатывавшие ко входу… Арабы все так же торговали коврами и сувенирами; между столиками шныряли мальчишки, выкрикивавшие «Bourse! Bourse!», продавая египетскую версию лондонской «Таймс». По замечанию Кауарда, «единственным недостатком отеля был кинотеатр на открытом воздухе в садах Эзбекийя; в нем крутили кино для солдат, и тем постояльцам, которым достались южные номера, заснуть было довольно сложно».

Тем не менее остановиться в другой гостинице Кауарду просто не пришло в голову. С середины XIX столетия отель «Шепердс» приобрел репутацию самой фешенебельной гостиницы для иностранных гостей Каира и старательно ее поддерживал. Этот отель был для Каира тем же, чем «Раффлз» для Сингапура, и его история есть история расцвета и падения колониального режима в Египте.

Отель открылся в 1841 году под названием «Новая британская гостиница» в доме, в котором в начале столетия квартировал Наполеон. Четыре года спустя отель переименовали в честь его основателя Сэмюела Шеперда, и он стал называться «Шепердс Бритиш». Именно в этом отеле разместила своих первых туристов в 1880-е годы компания Томаса Кука. В 1891 году отель реконструировали, построили танцевальный зал, колонны которого были скопированы с колонн Карнакского храма (Пеннеторп Хьюз в романе 1949 года «Пока стоит "Шепердс"» назвал стиль танцзала «эдвардианским стилем Восемнадцатой династии»). Над знаменитым Мавританским залом появился купол цветного стекла, к которому вела роскошная лестница с кариатидами черного дерева.

Среди постояльцев отеля числились такие знаменитости, как магараджа Джодпура и религиозный глава исмаилитов Ага-хан. В расцвете колониальной эпохи на террасе отеля, где стоял рояль, за плетеными столиками собирался каирский высший свет. Утверждали, будто бармен-швейцарец по имени Джо знает всех и вся; он оказался немецким шпионом. Другой слух (неподтвержденный) гласит, что в 1942 году, в разгар немецкого наступления, Роммель позвонил в отель и велел забронировать себе лучший номер. Как известно, до Каира фельдмаршал так и не добрался, зато Черчилль останавливался в «Шепердс» и в августе 1942 года, отправившись на базу Королевских ВВС Бург аль-Араб в пустыне, заказал себе обед из отеля: заказ доставили оперативно, и британский премьер-министр смог насладиться изысканной едой в походных условиях.

Одним из тех, кого Черчилль отправил на Ближний Восток, одним из тех, кого приехал поддержать Ноэл Кауард, был Сирил Джоли. Он служил в дивизии «Крысы пустыни» и, будучи в увольнении, гулял по Каиру, обедал в закусочных и посещал теннисные поединки в спортклубе на острове Гезира, который уже давно стал районом колониальных чиновников и высших офицеров британской армии. Джоли также повидал и «темную сторону» присутствия в Каире множества молодых мужчин, рвущихся снять напряжение на улицах экзотического чужеземного города. В своей книге «Вот эти люди» (1955) он вспоминает:

Окраины Каира в полной мере ощутили все прелести военной жизни. Каждый день сотни мужчин — танкисты, пехотинцы, артиллеристы, инженеры и солдаты вспомогательных подразделений — устремлялись в город, рассчитывая повеселиться, напивались и дрались, устраивали дебоши в танцзалах и ночных клубах…

Британцы частенько посещали улицу Бирка, ныне Шария Клот Бет. В годы войны эта улица находилась в центре района, пользовавшегося исключительно дурной славой: женщины здесь прямо с балконов предлагали себя, а уличные зазывалы заманивали в сомнительные кабаре и прочие увеселительные заведения. В романе «Поражение и победа», части «Левантийской трилогии», Оливия Мэннинг описывает женщин, «стоявших в сумраке под итальянского вида арками… В этом квартале никто, казалось, не ложится спать. Женские лица виднелись из-за каждой двери… Стоило такси притормозить на запруженной людьми улочке, как к машине подскакивали мальчишки и начинали вопить наперебой: «Мистер, хочешь мою сестру? Очень хорошая, очень дешево!».

Не удивительно поэтому, особенно если вспомнить буйный солдатский нрав (особенно усердствовали американцы), что многие горожане выказывали недовольство присутствием солдат. Среди жителей Каира крепло убеждение, что солдаты ввергают город в хаос и еще больше подчиняют его европейскому влиянию. Дошло до того, что стало множиться число сторонников стран Оси; этим «грешили» прежде всего беднейшие слои населения. В «Дереве опасностей» Оливии Мэннинг упоминается, что «носильщики на вокзале дружно забавлялись… они громко хохотали и кричали: "Гитлер идет!"» Отношение других горожан к солдатам армии Содружества определялось не столько идеологией, сколько прагматизмом. Прибытие в город сотен чужаков, ничего не знающих и ни в чем не разбирающихся, означало для этих людей возможность быстро разбогатеть. При этом все горожане нередко высказывались в том духе, что, мол, они сами сюда солдат не звали. Это европейская война; просто так уж сложилось, что ее исход отчасти решается в песках Северной Африки. Гарриет Прингл, героиню Оливии Мэннинг, поначалу поразила нетерпимость множества египтян. Она приехала в Египет, «исполненная веры в ценности, в которых ее воспитывали… веры в то, что Британская империя есть величайшая сила добра, какую только знавал этот мир». Именно поэтому британское общество военного Каира «ожидало от египтян благодарности и было жестоко уязвлено, обнаружив, что их едва терпят».

С Каиром военных лет связана и судьба Лоуренса Даррелла, который до начала войны работал в Британском совете в Афинах. Оттуда его с женой эвакуировали на Крит, затем в Александрию, и в конце концов он поселился в квартире на острове Гезира. Из Каира он написал письмо, позднее воспроизведенное в романе «Дух места» и описывающее город, «полный уродств и увечий… На улицах попадаются лошадиные туши, раздавленные промчавшимся автомобилем, и трупы чернокожих, раны которых густо облеплены мухами…» Позднее Даррелл стал писать передовицы и вести колонку в газете «Иджипшн газетт», а потом его назначили пресс-атташе при британском посольстве. Он стал завсегдатаем каирского литературного клуба «Англо-египетский союз». В «Дереве опасностей» Оливия Мэннинг говорит, что это здание с библиотекой «окружали старые необыкновенно высокие деревья, заслонявшие от солнца столики и стулья снаружи». Именно в этом клубе Даррелл, в компании других английских литераторов, вынужденно оказавшихся в Каире, основал поэтический журнал «Персонал лэндскейп» (с 1942 по 1945 год вышло восемь выпусков). Печатали журнал на типографском станке во Французском институте археологии. В первый год существования журнала Дарреллу вновь пришлось переезжать — обратно в Александрию, на сей раз в связи со служебными обязанностями. Александрия и стала впоследствии тем фоном, на котором разворачиваются события его знаменитой тетралогии «Александрийский квартет», опубликованной после войны.

Английская романистка Пенелопа Лайвли родилась в Каире в 1933 году и выросла в этом городе; лишь в 1945 году, в самом конце войны, ее отправили в пансион в Англии. Действие многих ее романов и рассказов происходит в Египте; это относится и к «Лунному тигру», получившему в 1987 году премию Букера, и «Олеандру, палисандру» — автобиографии, увидевшей свет в 1994 году. Дом семейства Лайвли находился отнюдь не в том районе города, где подобало жить подданным британской короны, но в крохотной деревушке Булак Дхакрур, ныне полностью поглощенной мегаполисом. Название автобиографии отсылает к деревьям, которые росли вдоль дороги от дома до центра города (по этой дороге девочку обычно возили на машине). Жизнь юной Пенелопы была наполнена ритуалами, характерными для британской общины Египта. В центральном Каире она (подобно Роберту Грейвсу и большинству экспатриантов) пила чай с пирожными в кофейне Гроппи, где «сластей было не меньше, чем драгоценных камней в ювелирной лавке, и необходимость выбрать что-то одно частенько приводила меня в отчаяние… Что же предпочесть? Вон тех шоколадных медведей? Или пирожные с кремом и сахарной пудрой? Или эти симпатичные эклеры?» А еще, подобно Уинстону Черчиллю и персонажам Оливии Мэннинг, Пенелопа наслаждалась обстановкой отеля «Мена» недалеко от пирамид. «Здесь подавали лимонад и мороженое… И все было так стильно, что время до чая, очень ароматного и потрясающе вкусного, пролетало незаметно».

Как раз тогда (разумеется, Лайвли не могла этого знать) и именно в отеле «Мена» на секретной встрече в ноябре 1943 года Черчилль и Рузвельт обсуждали планы высадки американцев в Нормандии. Встреча продолжалась несколько дней, и лидеры союзников выкроили время на прогулку к пирамидам. Эти переговоры были окутаны такой завесой секретности, а Рузвельт привез с собой столь многочисленную свиту, что жителей близлежащих домов попросту выселили. В самом отеле установили коммутатор, который обслуживали три оператора, и печь для уничтожения бумаг.

Отелю было суждено сыграть важную роль и позднее, в 1970-х годах, когда в нем было подписано официальное соглашение о перемирии между Египтом и Израилем. Сегодня об исторической значимости здания, впрочем, мало что напоминает. В отличие от отеля «Виндзор», эта гостиница утратила колониальный шарм и превратилась в типичный каирский пятизвездочный отель, помпезный и безликий (если не считать немногих уцелевших деталей раннего архитектурного проекта). Вернувшись в Каир в конце 1980-х годов, Лайвли обнаружила, что отель «поддался давлению XX века… Он представляет собой теперь диковинную помесь мавританского стиля и бюргерской архитектуры эпохи Тюдоров». При этом миссис Лайвли не упомянула, что через дорогу от отеля, в тени кособоких конюшен, где держат верблюдов и лошадей для туристов, желающих посетить пирамиды, раскинулось принадлежащее отелю поле для гольфа, совершенно бесстыдная демонстрация богатства и роскоши, уникальная, пожалуй, даже для Каира.

Конечно, жизнь в Каире 1940-х годов состояла не только из чаепитий, и даже девятилетняя Пенелопа должна была понимать, что городу угрожает серьезная опасность. Девочка подружилась с английскими стрелками из зенитной батареи, стоявшей поблизости с их домом, и в ее воспоминаниях иногда попадаются рассуждения о солдатах, вынужденных воевать так далеко от родины. К 1941 году в Каире были расквартированы около 140 000 британских солдат и офицеров, носивших преимущественно «пустынную» форму — рубашки цвета хаки и шорты до колен. (В 1943 году к ним добавились свыше тысячи американцев, по прибытии которых все торговцы моментально взвинтили цены). Лайвли пишет, что британские военные «были в основном очень молоды, многие из них вообще впервые в жизни оказались за границей. Они испытывали культурный шок, с которым многие не могли справиться и потому выказывали ксенофобию и расизм, отличавшиеся от ксенофобии и расизма высшего общества только тем, что были более очевидными. Большинство солдат знали по-арабски всего два слова — йалла и имши, оба означавшие проваливай». Египтян солдаты наградили презрительной расистской кличкой «воги»; считается, что это слово первоначально представляло собой аббревиатуру английского словосочетания «working on government service» — «работающие на правительство» (есть и другая версия — «wily oriental gentlemen», то есть «хитрые восточные типы»).

Присутствие в городе такого количества солдат не могло не сказаться на жизни горожан, что подтверждают, в частности, и воспоминания Сирила Джоли. За событиями, которым Джоли был непосредственным свидетелем, Лайвли наблюдала глазами ребенка. Она пишет, что «многие египтяне, разумеется, не упускали случая поживиться. Это был настоящий рай для владельцев лавок и кафе, для уличных торговцев и ремесленников, для проституток с Бирки». По словам Лайвли, в годы войны она также поняла, что общество делится на классы. До того она вращалась среди «сливок» британской общины, ее водили в административные здания и спортивные клубы. С войной в город прибыли простые английские, шотландские, ирландские и австралийские парни; слушая, как они говорят, наблюдая за тем, как они себя ведут, девочка впервые в жизни осознала «загадочную глубину ощущения принадлежности к Британии» — которую постигла до конца лишь многие годы спустя, уже находясь в Великобритании.

Город-сад: Каир Оливии Мэннинг

Прогулка вдоль восточного берега Нила, на юг от «Хилтона» по оживленной набережной, приведет в ту часть Каира, которая известна как Город-сад. Никакой другой район города не обременен в такой степени напоминаниями о годах войны; кроме того, подобно острову Гезира, этот район неразрывно связан с колониальной эпохой. Некогда тут стоял массивный дворец аль-Дуббарах, принадлежавший Ибрагиму-паше, сыну Мухаммада Али. После сноса дворца в 1906 году сюда устремились британские архитекторы и застройщики, начавшие возводить обитель дипломатов и колониальных чиновников с теми же аккуратными улицами и площадями, которыми изобилуют лондонские Кенсингтон и Пимлико. На карте Каира этот район выделяется тем, что в нем не найти прямых улиц, только зеленое пространство парков и скверов, которые огибают полумесяцем улицы, встречающиеся друг с другом на причудливо разбросанных перекрестках. Ничего похожего в Каире попросту нет.

Свое название район получил благодаря зеленым улицам и многочисленным частным садикам, и в колониальную эпоху здесь обосновалось посольство Великобритании, по-прежнему занимающее ту же территорию и те же здания, как и в дни таких могущественных и влиятельных дипломатов, как лорд Кромер и сэр Майлз Лэмпсон. Главное здание посольства — роскошная, чопорная вилла, немедленно заставляющая вспомнить колониальные времена; чугунная решетка ворот украшена вензелем «VR» — «Victoria Regina», то есть «Королева Виктория». За воротами виднеются ухоженные лужайки, балконы с колоннами и веранды, ненавязчивые олицетворения имперского присутствия.

Писательница Фрейя Старк (1893–1993) регулярно приходила в посольство в начале 1940-х годов. До войны она опубликовала четыре книги путевых записок о Ближнем Востоке, но в Каире очутилась не по велению сердца, а по служебной необходимости — она работала пропагандистом в министерстве информации. В ее обязанности, в частности, входило убеждать египтян, прежде всего духовенство ультраконсервативной мечети аль-Азхар, не поддерживать страны Оси. По долгу службы Старк часто бывала в Городе-саде и имела возможность воочию наблюдать различные перипетии социальной жизни, концентрировавшейся вокруг посольства. В своей книге «Пыль на лапах льва» она упоминает об «ужинах в посольствах… приятных вечерних посиделках с Лэмпсонами (послом и его женой. — Э. Б.). Майлз, как обычно, грубовато шутил, а Жаклин веселилась, как ребенок… После ужина можно было отдохнуть в шезлонге, любуясь звездами и вслушиваясь в негромкий плеск вод великой реки».

«Грубоватый» сэр Майлз Лэмпсон (позднее лорд Киллерн), с которым Старк провела столько времени за приятными беседами ни о чем, являлся доминирующей фигурой в каирской политической жизни военных лет. Он прибыл в Египет в 1933 году в качестве верховного комиссара после многолетней дипломатической работы в Китае. Он был шести футов и шести дюймов ростом (около 190 см), имел обыкновение носить пестрые галстуки-бабочки и снисходительно именовал «мальчиком» молодого короля Фарука. В посольстве, при котором жили Лэмпсоны, хранились коллекции сэра Майлза — китайская мебель и персидские ковры. На досуге он любил развлекаться тем, что постреливал ястребов, взявших привычку утаскивать мячики для гольфа (это развлечение посла не находило понимания у египтян, ценивших ястребов за то, что птицы уничтожали паразитов, которые губили посевы хлопка). Гарольд Макмиллан в своих «Военных дневниках» назвал Лэмпсона «крепким, решительным и бесцеремонным». В собственных дневниках сэр Майлз пишет, что, по его мнению, надлежало покончить с «этим невразумительным протекторатом» и превратить Египет в полноценную часть Британской империи. Как вспоминала Фрейя Старк, жена посла Жаклин была женщиной здравомыслящей, энергичной и общительной; вдобавок она была наполовину итальянкой, что наверняка вызвало перешептывания и домыслы, когда в октябре 1939 года итальянская авиация нанесла бомбовый удар по Каиру.

Самый знаменитый случай с участием Лэмпсонов произошел в феврале 1942 года, когда город пребывал в состоянии, близком к панике. Союзники на протяжении войны прилагали немалые усилия к тому, чтобы египетское правительство не переметнулось на сторону Оси. Корпус Роммеля в Северной Африке понес чувствительные потери, но по-прежнему представлял собой серьезную угрозу. Лэмпсон предложил королю Фаруку назначить премьер-министром преданного интересам Великобритании Нахаса-пашу. Фарук медлил с ответом, и Лэмпсон предъявил королю ультиматум: либо тот до вечера 4 февраля утверждает Нахаса в должности премьер-министра, либо отрекается от трона. Наступил назначенный срок — от короля известий не поступало. Директор службы информации сэр Уолтер Монктон, прежде готовивший аналогичный документ для британского монарха Эдуарда VIII, привез в посольство акт об отречении, на котором недоставало лишь подписи Фарука. В Александрии стоял под парами военный корабль, который должен был доставить отрекшегося короля на Сейшельские острова. Шестьсот британских солдат окружили дворец Абдин, в котором столетием ранее Мэйбл Кайар и другие светские дамы танцевали на зимних балах хедива; теперь дворец стал королевской резиденцией, и в его многочисленных помещениях хранились личные вещи Фарука — от оружия до порнографии.

В 9 часов вечера к воротам дворца подкатили бронетранспортеры, и английский офицер выстрелом из револьвера сорвал со створок замок. Лэмпсон и его присные ворвались внутрь, отыскали короля и вручили тому акт об отречении — чтобы он прочитал и подписал. Фарук хладнокровно отметил, что документ написан на бланке посольства, от которого отрезали «шапку». Но все же король уступил, и Нахас-паша стал премьер-министром. Этот инцидент, вполне естественно, привел к охлаждению англо-египетских отношений, многие египтяне даже отказались посещать британские заведения — например, спортивный клуб Гезиры.

В годы Второй мировой войны Город-сад превратился в центр военной активности союзников. Помимо посольства, там размещалась ставка британского командования — в многоквартирном доме, спешно переоборудованном в офисный центр. Фрейя Старк писала, что «на улицах вблизи ставки можно услышать любой европейский язык, кроме немецкого», и что в полдень на улице рядом со зданием была отчетливо различима трескотня печатных машинок. Помимо приверженности бюрократии, ставка печально прославилась драконовскими мерами секретности (благодаря которым регулярно попадала впросак). Археолог Макс Мэллован, муж Агаты Кристи, служивший в штабе разведки Королевских ВВС в Каире, вспоминал, что официант в ресторане отеля «Континентал» сообщил ему о падении Тобрука задолго до того, как ставка официально подтвердила эту катастрофу. В другой раз водитель трамвая поведал Мэлловану о том, что в город прибыл Черчилль, тогда как ставка принимала все возможные меры к тому, чтобы сохранить визит британского премьера в тайне.

Ставке подчинялись две чрезвычайно секретные военные организации. В задачу первой — Отдела специальных операций — входило планирование тайных операций на всем Ближнем Востоке. Эту легендарную организацию учредил лично Уинстон Черчилль, ее деятельность нанесла немалый ущерб странам Оси, а среди ее сотрудников были писатели Ивлин Во и Патрик Ли Фермор. Вторую организацию основал коммандо по имени Дэвид Стирлинг, замышлявший дерзкие налеты на вражеские аэродромы. Бюрократы из ставки отмахивались от Стирлинга до тех пор, пока однажды, в июле 1941 года, тот не прорвался в здание, не встретился с генералом Нилом Ритчи и не убедил последнего в обоснованности и здравости своих идей. Потом подоспела охрана и вышвырнула Стирлинга из здания… Организация Стирлинга получила название десантных частей особого назначения (SAS); по сей день эти части считаются элитными подразделениями британской армии.

Самое известное событие, связанное с Городом-садом, — так называемая Пепельная среда. 1 июля 1942 года, когда казалось, что войска Роммеля вот-вот преодолеют пустыню и ворвутся в Александрию и Каир, британские офицеры сожгли все штабные документы; по слухам, даже воздух почернел от сажи и копоти. Некоторые бумаги подхватил и унес ветер, и некоторое время спустя каирские уличные торговцы начали продавать орешки в бумажных вазочках, скрученных из почерневших, но еще вполне читабельных совершенно секретных документов. В «Дереве опасностей» Оливия Мэннинг описывает впечатления Гарриет Прингл:

Над рекой навис густой туман, похожий на дым. Она вдохнула — и поняла, что это на самом деле дым. Легкие словно обожгло, и она закашлялась. В саду посольства горел костер, мужчины и женщины выбегали из здания с коробками и корзинами для бумаг. Слуги бросали бумаги в огонь, а садовники теребили бумажные кипы граблями, чтобы лучше горели.

Каирская квартира Мэннинг находилась прямо напротив посольства, и, следовательно, она воочию наблюдала все то, что творилось в саду посольства в Пепельную среду. В Каир Оливия Мэннинг прибыла вместе с мужем Реджи Смитом, лектором Британского совета; до 1942 года они жили в Бухаресте (ранние романы Мэннинг объединены в «Балканскую трилогию»), откуда их переправили в Афины, а затем в Каир, где Оливия получила должность пресс-атташе посольства США. Вскоре они с мужем сделались полноправными членами каирского литературного сообщества, регулярно собиравшегося на вечерах «Англоегипетского союза». Реджи Смит стал редактором литературного журнала «Цитадель», в котором, наряду с прочими материалами, публиковались статьи, рассказы и стихотворения Оливии и Э. М. Форстера. Позднее Оливия и Реджи перебрались в Иерусалим. Воспоминания о жизни в Каире и Иерусалиме легли в основу «Левантийской трилогии» Мэннинг, состоящей из романов «Дерево опасностей» (1977), «Поражение и победа» (1978) и «Сумма вещей» (1980). Вместе «Балканская» и «Левантийская» трилогии составляют цикл «Перипетии войны».

Первый из «левантийских» романов сугубо автобиографичен. В нем излагается история семьи Прингл, Гая и Гарриет, которые бежали из охваченной войной Европы и поселились в Каире, преисполненном страха перед наступлением нацистского экспедиционного корпуса. Как и продолжения, этот роман посвящен важнейшему периоду истории Ближнего Востока, причем исторические события показаны глазами персонажей, живущих в эпоху кардинальных перемен. Персонажи Мэннинг бродят по мгновенно узнаваемому Каиру 1940-х годов, пьют чай и лакомятся сластями в кофейне Гроппи, заказывают выпивку в поблекших барах таких отелей, как «Шепердс», «Континентал» и «Мена». Город-сад, который сама Мэннинг отлично изучила, в ее описании предстает «сплетением прихотливо изогнутых улиц… местом былого величия и нынешнего отчаяния, где лениво шевелили листвой деревья и… в разгар коматозного полудня громко хлопали дверцы автомобилей, а чей-то командный голос отдавал приказы на английском языке».

Сегодня Город-сад представляет собой район посольских особняков и офисных центров; сфера британского влияния сократилась до границ посольства. На обсаженных деревьями улочках припаркованы дорогие автомобили, простые смертные сюда, как правило, не заезжают. Дом Оливии Мэннинг, номер тринадцать по улице Шария Ибрагим-паша, ничем не выделяется среди остальных: модернистский проект, помещения которого давно переделали в офисы. Там жужжат факсы и гудят компьютеры; это мир, радикально отличающийся от того, в котором обитали Мэннинг и ее муж, частенько посещавшие вечеринки в квартире наверху — эта квартира принадлежала Питеру Стирлингу, брату основателя SAS Дэвида Стирлинга, и гости вели беседы, непринужденно лавируя среди огромных ящиков с захваченной у врага амуницией.

Еще более значительны перемены, постигшие само посольство. После обретения Египтом независимости по берегу Нила проложили дорогу, отрезавшую часть посольской территории: сейчас сад посольства обнесен высокой стеной, вдоль которой несутся автомобили (а когда-то Фрейя Старк вслушивалась здесь в плеск нильских вод). Пожалуй, никакое другое сооружение не является более наглядным олицетворением заката эры британского владычества, чем эта дорога, пересекающая прибрежный район с его парками и скверами, где гуляли и любовались фелуками на реке британские дипломаты и колониальные чиновники. И ничто не символизирует нынешнюю трагедию Ближнего Востока ярче, нежели массивные металлические ворота и пуленепробиваемые стены, благодаря которым посольство больше похоже на военное укрепление, чем на оплот внешней политики Уайтхолла.

Здание посольства Великобритании, некогда самое большое во всем Городе-саде, ныне оказалось в тени посольства США, стоящего на той же улице. Американское посольство — как считается, крупнейшая постройка дипломатического назначения в мире — выглядит мрачно и даже угрюмо из-за крепостных стен вокруг и нескольких металлоискателей, сквозь которые должны пройти все без исключения посетители. В 2003 году, после высадки корпуса США в Ираке, весь посольский район Города-сада обнесли полицейскими кордонами; куда ни сверни, всюду стоят бронетранспортеры, на которых сидят усталого вида солдаты с автоматами в руках. Суровая реальность наших дней…

Гезира: Каир Эдуарда Саида

Меньшинства в любом городе мира имеют склонность держаться вместе. Они селятся в одном квартале, в котором и поклоняются своим богам, и воспитывают детей, черпая силу и уверенность в осознании того, что этот квартал принадлежит им и только им. В этом отношении колониальные чиновники в Каире ничем не отличались от других меньшинств в крупных городах с чужеродной для них культурой и обычаями. Каирский остров Гезира (название которого означает «остров»), клиновидная полоса наносов ила у западного берега реки, был «приватизирован» британцами в колониальную эпоху наряду с Городом-садом, прежде всего по причине местоположения — остров находится в центре города и в то же время отделен от него водой. Люди, селившиеся в этом районе, особенно в Замалеке (северная часть острова), намеренно отрезали себя от города, которым управляли. Это был район-крепость, а живой, шумный и грязный Каир, пускай до него было подать рукой, оставался за природным крепостным рвом; обеспечив себе уединенность и безопасность, британцы и состоятельные египтяне начали строить здесь дома и спортивные площадки, благодаря которым остров со временем стал похож на пейзаж «старой доброй Англии».

На всем протяжении колониальной эпохи этот зеленый остров оставался надежной и прекрасной спасительной гаванью. Многие авторы пытались передать словами то великолепное зрелище, какое Гезира представляла собой на закате, когда лучи заходящего солнца придавали неторопливым нильским водам оттенок голубизны. В «Дереве опасностей» есть сцена, когда Саймон Болдерстоун с восточного берега Нила (в годы войны там находились армейские казармы, а сегодня — отель «Хилтон») разглядывает остров:

В неверном вечернем свете Гезира напоминала огромный парусник… Небо подернулось розовым, и из сумрака вдруг проступили очертания зданий, которые словно формировались на глазах, как бы возникая из моря жидкого жемчуга. У кромки воды высились силуэты пальм, высоких и стройных…

Одно из лучших описаний колониального Каира мы находим в книге «Не к месту» (1999), автобиографии палестинского критика и ученого Эдуарда Саида (1935–2003). В этой книге, «записках о том, что давно утрачено или забыто», Саид подробно и красноречиво описывает собственное детство, проведенное в англоязычной и англофильской среде острова Гезира 1940-х годов. Сам он англичанином не был и никогда не ощущал себя полноправным членом этой общины, во многом определившей его жизнь.

Замалек был своего рода колониальным форпостом, и тон в нем задавали европейцы, с которыми мы почти не общались — точнее, которые почти не общались с нами. Вынужденные жить в их мире, мы создавали свой мир внутри.

Книга палестинского араба Саида — свидетельство причастности многим культурам и традициям, и, как следствие, подтверждение того, что целиком он не принадлежал ни к одной из них.

Саид родился в Иерусалиме в 1935 году и с рождения имел американское гражданство; его родным языком был арабский, однако учился он в английской школе Каира, а затем — в американской школе в Ливане. После школы он отправился в США, слушал лекции в Принстоне и Гарварде. Высшей точкой его академической карьеры стала должность профессора английской литературы в Колумбийском университете Нью-Йорка, а прославился он как наиболее страстный и последовательный защитник прав палестинцев. Даже его имя есть воплощение слияния двух традиций — арабская фамилия и сугубо английское имя собственное. Крещеный араб, ревниво хранивший верность наследию предков-палестинцев и ставшей второй родиной Америке, Саид олицетворяет собой ту многоликость, которая свойственна Ближнему Востоку XX столетия.

В своих воспоминаниях он в красках описал жизнь общества экспатриантов в Каире 1940-х годов. По его словам, в городе безраздельно властвовала коррупция, а король практически не возвращался из Европы, где находиться было куда приятнее, нежели в обнищавшем Египте. Тем не менее именно привычки и манеры англоговорящего сообщества, а не политика египетского государства сформировали Эдуарда Саида как человека и как мыслителя, и именно об этом сообществе Саид много пишет в начальных главах своей книги.

Его описание начальной школы на острове Гезира, которую он посещал с шести до одиннадцати лет, читается так, словно речь идет о каком-либо учебном заведении одного из лондонских пригородов, а не о школе на нильском острове в тени раскидистых пальм. Сама «английскость» этой школы — ревностное соблюдение чисто английских традиций образования, при том что большинство учеников никогда не были в Англии — являлась основой ее существования. В фильме Стивена Спилберга «Империя солнца» по одноименному автобиографическому роману Дж. Г. Балларда — действие фильма разворачивается в колониальном Шанхае тех же лет, в какие рос в Каире Эдуард Саид — одиннадцатилетнему Джиму, ученику соборной школы, говорят с гордостью: «Мы — англичане», на что он отвечает: «Да», а потом прибавляет: «Но я там не бывал». Пенелопа Лайвли в «Олеандре, палисандре» описывает растерянность ребенка, который волею обстоятельств растет в мультикультурной среде: «Мне внушали ценности одной культуры, а окружали меня проявления культуры иной. Египет был моим домом, это я знала твердо, но при этом частично понимала, что не являюсь здесь своей. Быть англичанкой считалось принципиально важным, мне категорически не позволялось об этом забывать; но что это конкретно означало, я была не в состоянии объяснить». Детство Балларда в Шанхае, детство Саида и Лайвли в Каире — все они росли приблизительно в одни и те же годы (1930-е — начало 1940-х) — этот опыт типичен для тысяч детей колониальной эпохи, воспитывавшихся на всей территории империи, от Азии и Африки до карибских островов. Культура, в которой они росли, оставалась для них запретной.

Каждое утро юный Саид выходил из дома в костюмчике английского школьника начальных классов — серые бриджи, серый блейзер, черные ботинки на шнурках и кепи с эмблемой и девизом начальной школы Гезиры. Эту форму мгновенно узнал бы всякий британец 1940-х годов. На школьных собраниях Саид вместе с другими ребятами пел «Все светло и чудесно»[12] и слушал учителей, рассказывавших о далекой стране, где коровы пасутся на зеленых лугах, где почти всегда идет дождь и где когда-то произошла знаменитая битва в местечке под названием Гастингс. Школьными приятелями были «голубоглазые английские мальчики и девочки, говорившие правильно и без ошибок».

Директором школы был Кийт Баллен, глава литературного кружка «Саламандра», члены которого собирались по воскресеньям в директорском доме, пили джин и обсуждали современную поэзию. Кружок выпускал свой журнал, в котором публиковались и стихотворения солдат британской армии. Однако с учениками Баллен вел себя весьма сурово, наказывал за малейшие провинности и не стеснялся использовать собственную трость в качестве розги. Саид не избежал этой постыдной участи, о которой вспоминают едва ли не все британские авторы, чье школьное детство пришлось на начальные десятилетия XX века.

Спортивный клуб Гезиры: времяпрепровождение элиты

Центральную часть острова Гезира занимает знаменитый спортивный клуб «для избранных», территория которого тянется через весь остров с запада на восток. Высокие стены, камеры слежения и посты охраны означают, что о происходящем внутри известно лишь самым богатым горожанам. Сегодня, впрочем, любой, у кого хватит средств и имеются нужные связи, может брать в этом клубе уроки гольфа и верховой езды. (Прекрасный вид на спортивные площадки открывается с верхней галереи Каирской башни — видны аккуратные лужайки, теннисные корты, открытые плавательные бассейны и виллы в тени деревьев, этакий крохотный кусочек зелени в сердце каменной махины города).

Клуб, как и большинство других построек на острове, достался городу в наследство от колониальной эпохи. Спортом здесь начали заниматься едва ли не с первых дней британской оккупации, а сам клуб был основан в 1882 году на земле, выделенной хедивом Тевфиком; за образец при его строительстве взяли лондонский клуб «Херлингем». Британские офицеры играли тут в крокет, гольф, крикет, поло и теннис, состязались в скачках (как утверждается, армия не упускала случая оценить возможности потенциальных новобранцев кавалерийских частей). Терраса самого клуба — так называемая «лидо» — выходила на плавательный бассейн, а неподалеку располагалось кладбище для домашних животных.

В своих «Дневниках», опубликованных в 1967 году под редакцией Роберта Роудса Джеймса, член английского парламента сэр Генри Чэннон вспоминает о посещении скачек на Гезире. Когда в ложу в сопровождении супруги (разумеется, в экзотической шляпке) вошел посол Великобритании, оркестр исполнил национальный гимн. Атмосфера напомнила Чэннону скачки в Ньюмаркете. Впрочем, социальные функции клуба были, пожалуй, еще более важны, нежели спортивные. В декабре 1940 года, вскоре после победы, одержанной в пустыне над итальянцами, здесь устроили торжественный вечер для 3000 британских солдат, и сама супруга посла помогала разливать чай. Хотя, конечно, сюда приглашали далеко не всех и каждого. С самого основания этот клуб имел ауру эксклюзивности. Недаром Рональд Сторрз, либерально настроенный колониальный чиновник, назвал это место «второй британской ставкой».

И Пенелопа Лайвли, и Эдуард Саид вспоминали, как проводили время в этом клубе вместе с семьями в 1940-х годах. (Саид жил буквально в нескольких шагах от ворот клуба). Маленькую Пенелопу регулярно оставляли в клубе, когда ее мама отправлялась по делам в Каир. Миссис Лайвли описывает «притягательный прямоугольник выложенного голубой плиткой бассейна — от воды пахло хлоркой, — зеленые лужайки на фоне ослепительно-белой изгороди и английскую речь со всех сторон».

Ныне английская речь умолкла. Как и в случае с элитными клубами в других частях империи (прежде всего в Индии), сюда постепенно начали пускать состоятельных местных жителей, а после провозглашения независимости Насера убедили сохранить за клубом статус элитарного заведения. Тут по-прежнему подают чай, однако — из уважения к заповедям ислама — с 1980 года больше не наливают алкогольных напитков. В старом крикетном павильоне сейчас мечеть. Где прежде гуляли британские офицеры, сегодня прохаживаются с детьми богатые египтяне в нарядах от кутюр. Как и на остальной части острова Гезира, голос прошлого здесь звучит все тише и тише.

Маади и Гелиополь: садовые пригороды

Если Город-сад и район Замалек находятся в центре «европеизированного» Каира, то пригороды Маади и Гелиополь образуют их своеобразные пригородные колонии. Оба района создавались в колониальную эпоху как подражания английским садовым пригородам. Сегодня в Маади и Гелиополе проживают зажиточные египтяне; также в этих пригородах обосновались общины экспатриантов, и оба они являются наиболее «западными» районами Каира. Учитывая же, что британцы держали в Египте многочисленный экспедиционный корпус, справедливо предположить, что в этих пригородах до сих пор ощущается «армейский дух».

Маади находится к югу от Старого Каира, в широкой излучине Нила. В фешенебельных домиках на тенистых улицах, обсаженных пальмами и другими деревьями, листва которых источает сладкий аромат, проживают большинство каирских американцев, равно как состоятельные египтяне, арабы из стран Персидского залива и представители прочих народов, — иными словами, общество пестрое, разноязыкое и, что называется, весьма почтенное. Район возник в XIX столетии; в ту пору всякому, кто желал поселиться здесь, надлежало выполнять определенные правила, в том числе — не включать радиолу после десяти часов вечера и заботиться о садике при доме (за пренебрежение последним полагался крупный штраф). На многих улицах положены «лежачие полицейские» — нечто невероятное с точки зрения обитателей других районов города, — и не удивительно, что основную массу автомобилей тут составляют «мерседесы» и «БМВ». Местные любительские драматические труппы, состоящие преимущественно из экспатриантов, дают представления в Великобритании и в Египте — прежде всего для английской и американской общин. Здесь множество европейского вида магазинов и бутиков, а вдоль нильской набережной протянулась вереница модных ресторанов с открытыми террасами, выходящими к реке. На самом Ниле традиционные рыбацкие лодки соседствуют с роскошными яхтами и иными плавсредствами западного образца.

«Армейским духом» Маади обязан новозеландским подразделениям, которые квартировали здесь в годы Второй мировой войны, в условиях куда более роскошных, нежели те, какие выпали британским солдатам в Гелиополе. Кроме того, в пригороде располагался — о чем мало кто знал — британский контрразведывательный центр. В июле 1942 года, незадолго до сражения при Эль-Аламейне, сюда доставили двух немецких радиооператоров, в вещах которых обнаружили томик Дафны дю Морье, знаменитую «Ребекку». Британские контрразведчики в ходе допросов установили, что роман использовался этими операторами в качестве шифровальной книги. Досмотр немецкого оборудования, размещенного на речной барже, проводил, как выяснилось, молодой офицер египетской армии по имени Анвар Садат — будущий президент Египта, в судьбе которого Маади предстояло сыграть определенную роль сорок лет спустя. Подобно площади Тахрир и острову Гезира, в 1950-е годы район Маади сочли вполне пригодным для «египтизации»; в частности, именно по этой причине здесь построили громадный военный госпиталь, один из крупнейших на всем Ближнем Востоке. В этом госпитале умер от рака последний шах Ирана, бежавший в Египет после исламской революции 1979 года. И в нем же скончался от ран президент Садат, пострадавший во время покушения, организованного мусульманскими радикалами на военном параде в октябре 1981 года.

В нескольких точках карты Маади «решетка» улиц словно раздвигается, освобождая место зеленым пространствам. Это спортивные поля и площадки целого «выводка» расположенных в Маади международных учебных заведений, включая Британскую международную школу, Коллеж Сен-Лион ле Гран и Американский колледж Каира. Последний четвертого июля каждого года распахивает свои двери для всех без исключения американцев, оказавшихся в Каире (празднование проводится на средства американских налогоплательщиков). Еще одно известное учебное заведение — колледж Виктори, судьба которого неразрывно связана с перипетиями политической жизни Египта XX столетия.

Этот колледж был основан — как колледж Виктории — в Александрии в 1902 году и предлагал «настоящее английское образование» мальчикам различных национальностей. На гербе нового учебного заведения сочетались золото, синий и лазоревый — олицетворявшие соответственно пески Египта и цвета двух древнейших университетов Великобритании, в которые колледж обещал отправлять своих выпускников. Имя для колледжа выбрали, разумеется, в честь королевы Виктории, которая скончалась за год до его открытия; первый камень в основание колледжа заложил лорд Кромер, британский генеральный консул и фактический правитель Египта. Система преподавания тщательно копировала английскую, с ее вниманием к спорту и принципом «школы как дома», что в 1914 году позволило лорду Миту назвать колледж «египетским Итоном».

Каирский колледж Виктории был основан в 1940-е годы как филиал александрийского и продолжил его традиции. Эдуард Саид поступил в это учебное заведение сразу после окончания начальной школы на острове Гезира. Он вспоминал, что «колледж Виктории оказался куда более строгим к ученикам, чем я ожидал; уроков больше, учителя суровее, ученики сообразительнее и стремятся к первенству, а сама атмосфера пропитана вызовом, риском, страхом наказания и угрозами школьных хулиганов». В 1950 году колледж сменил местоположение, перебрался из пригорода Шубра на зеленые улицы Маади. В 1956 году это учебное заведение национализировали (в ходе кампании Насера по возвращению египтянам их национального достояния), однако он во многом продолжал играть прежнюю роль, предлагая «настоящее английское образование» за плату египтянам и представителям других национальностей. Среди выпускных экзаменов в колледже обязательно присутствовал экзамен на IGCSE (свидетельство об окончании средней школы) — так сказать, «заморская» версия экзамена, который большинство британских детей сдают в шестнадцать лет. Но прежняя атмосфера исчезла, и даже само название колледжа изменили с Виктории на Виктори (типичный шаг эпохи Насера), чтобы истребить всякое напоминание о колониальном прошлом страны.

Гелиополь — северо-восточный пригород Каира, расположенный между центром города и аэропортом. Сюда можно доехать на одном из многочисленных каирских трамваев. Когда-то трамваи ходили по всему городу, но сегодня единственная действующая линия (со множеством ответвлений) связывает Гелиополь с вокзалом «Рамсес». Вагончики, конечно, далеко не новые, на ходу дребезжат и едва ли не разваливаются, но билет на одну поездку продолжительностью около получаса стоит сущие гроши.

Трамвайная сеть — часть плана развития Гелиополя, принятого в начале XX столетия. Стремительный рост Каира вызвал необходимость строительства нового жилья. Бельгийский предприниматель барон Эдуар Эмпен вызвался построить в пустыне «город-сад для рабочих», которые, как предполагалось, будут каждый день ездить на работу на трамваях. Мечту Эмпена воплотил в жизнь британский проектировщик сэр Реджинальд Оукс в 1905–1922 годах. Как показывает современная карта Гелиополя, Оукс использовал при проектировании района с прямыми улицами, скверами и площадями такие британские образцы, как Уэлвин Гарден Сити и Летчуорт (последние являются примерами «социальной застройки» в период хаотического строительного бума). Предполагалось, что дома Гелиополя, как и в Летчуорте, окажутся доступными по стоимости различным слоям общества; там были и квартиры для рабочих, и виллы для состоятельных горожан. При застройке соблюдался целый комплекс ограничений и обязательных условий, однако, в отличие от Маади, в Гелиополе больший упор делался на архитектурное единообразие, а не на ландшафтную планировку, и сегодня многие гелиопольские дома радуют взгляд фасадами в мавританском стиле. Помимо домов, строились школы и церкви, а также ипподром и очередная кофейня Гроппи.

Барон Эмпен жил в небольшом дворце, который сегодня считается одним из самых странных каирских зданий. Очертаниями этот дворец сильнее всего напоминает индуистский храм. Гротескные мифические животные поддерживают балконы и веранды, конические башни завершаются круглыми куполами. Едва ли найдется такое место — фрагмент стены или даже часть колонны, — которое не было бы (причем совершенно необоснованно) украшено резьбой. Одна из башен вращается — барон желал всегда находиться на солнце. Архитектор этого проекта — еще один бельгиец Александр Марсель, специализировавшийся на удовлетворении причуд заказчиков. Две его наиболее известные работы выполнены по заказу короля Бельгии Леопольда II: это японский храм и китайская пагода в Брюсселе (обе выглядят абсолютно неуместно, как и дворец Эмпена в Каире).

К сожалению, это здание песочного цвета ныне заброшено, превратилось в своего рода пустую оболочку за колючей проволокой; его заслоняет фасад современного отеля «Барон» (хотя бы такая дань памяти Эмпена). А вот другую постройку Эмпена ожидала лучшая участь. Речь о базилике, также спроектированной Марселем и представляющей собою вчетверо уменьшенное подражание стамбульской мечети Айя-София. Это массивное, довольно неуклюжее здание, построенное в форме креста, с куполом в каждой четверти, псевдовосточное сооружение в псевдоевропейском пригороде. Теперь в нем размещается французская католическая церковь, большинство служб в которой идет на французском языке, а в крипте покоится прах барона Эмпена.

С первых дней заселения в Гелиополе обосновывались, не считая экспатриантов-европейцев, прежде всего местные христиане и иудеи. В 1950-е годы европейцы уехали, и здешнее сообщество в социальном отношении сделалось более космополитичным. На месте ипподрома сейчас огромный парк развлечений, но кофейня Гроппи сохранилась. Подобно многим гелиопольским ресторанам, она обзавелась открытой террасой, что характерно для пригородов и вовсе невозможно в загазованном центре Каира. На улицах выстроились дома в элегантном новоисламском стиле, ночные клубы и кинотеатры, различные «бургер-кинги» и фешенебельные бутики. Этот район теперь называется Маср эль-Гадида, или Новый Каир. Здесь проживают состоятельные люди, среди которых по-прежнему много иностранцев. Впрочем, евреев почти не осталось, они практически все эмигрировали в Израиль вскоре после первой арабо-израильской войны (1948), а немногочисленные оставшиеся доживают свои дни в доме престарелых в квартале Аббассийя, где медленно и неумолимо разваливаются заброшенные синагоги.

Большинство нынешних гостей Каира видят Гелиополь только по дороге из или в аэропорт, находящийся сразу за этим пригородом. В годы войны в числе прочих военных «шишек» в этом аэропорте бывал генерал де Голль. В 1941 году он прилетел сюда на встречу с британскими чиновниками как глава «Свободной Франции»; его встретил оркестр, исполнивший «Марсельезу». В послеколониальный период аэропорт перестроили и расширили, добавили два терминала, а в 2003 году египетское правительство получило от Всемирного банка ссуду в размере 300 миллионов долларов США на строительство третьего терминала.

По соседству с аэропортом в годы войны размещались огромные казармы, где квартировали тысячи британских солдат, причем одни размещались в каменных зданиях, а другие вынуждены были жить в палатках, установленных прямо в пустыне. Офицеры проводили свободное время в эксклюзивных спортивных клубах Гелиополя, некоторые из этих клубов сохранились по сей день и пользуются популярностью у обеспеченных египтян. Сегодня неподалеку от бывших казарм, в квартале Аббассийя, располагается генеральный штаб египетской армии; кроме того, в Гелиополе, как и в Маади, находятся несколько военных госпиталей.

Каир Нагиба Махфуза

Писатели, которых мы цитировали выше в этой части книги, говорили, так сказать, иностранными голосами; если что и связывает Эдуарда Саида и Мэйбл Кайар, Пенелопу Лайвли и Ноэла Кауарда, так это то обстоятельство, что они все были сторонними наблюдателями и не принадлежали к обществу, которое описывали. На их суждения неминуемо оказывала влияние колониальная среда, созданная воспитавшей этих людей культурой: школы, в которых пели английские церковные гимны, тенистые кафе, где подавали изысканные десерты, балы в роскошных отелях, теннисные матчи на кортах, окруженных пальмами… Но нельзя не упомянуть и о человеке, выросшем внутри египетской культуры, среди домов и улиц, которые знакомы нам по его произведениям, о человеке, который был для Каира «своим», в отличие от тех, кто задерживался здесь лишь на некоторое время. Этого человека звали Нагиб Махфуз.

Махфуз — величайший египетский романист и единственный арабский писатель, удостоенный Нобелевской премии по литературе. Его романы, с их эпическим масштабом и вниманием к мельчайшим подробностям, с их состраданием к персонажам и иронией, с их лингвистическим богатством и тщательным вниманием к жизни обычных людей, не имеют себе равных в арабском мире. Это отнюдь не описания города; каирские романы Махфуза предлагают читателю проникнуть в городскую культуру и фиксируют те грандиозные социальные перемены, которые имели место в XX столетии. При чтении произведений Махфуза ощущаешь за каждым предложением, за каждой вымышленной сценой подлинный ритм каирской жизни.

Вероятно, на молодого Махфуза, выросшего в квартале аль-Гамалийя в мусульманской части Каира, наибольшее влияние оказали два обстоятельства. Во-первых, дом его семьи располагался рядом с кофейней, где каждый вечер бродячий рассказчик развлекал публику драматическими представлениями с пересказами классических арабских сочинений, прежде всего «Тысячи и одной ночи». Во-вторых, в возрасте восьми лет Махфуз оказался свидетелем восстания 1919 года, которое было жестоко подавлено британцами. Два этих фактора придали его произведениям эпический размах и заставили всерьез заинтересоваться тем, как обычные люди справляются с политическими переменами в обществе; нагляднее всего влияние этих обстоятельств и его последствия проявились в главном произведении Махфуза, «Каирской трилогии», романы которой признаны шедеврами мировой литературы XX столетия.

Махфуз, младший из шести сыновей, родился в 1911 году в зажиточной арабской семье. Его отец был гражданским чиновником. Будучи студентом Каирского университета, Махфуз примкнул к националистической партии Вафд, которая ратовала за независимость страны. Приблизительно в те же годы он начал читать писателей-европейцев, в частности, Диккенса и Бальзака. Первый роман Махфуза «Новый Каир», написанный в 1939 и опубликованный в 1943 году, рисует город, настолько отличный от Каира Лайвли или Мэннинг, что невольно складывается ощущение, будто эти писательницы рассказывали совсем о другом городе. Махфуз стремился запечатлеть срез социальной жизни, причем глазами простых египтян, а Оливию Мэннинг, к примеру, столь мирские, столь «приземленные» вещи никогда не интересовали.

Три романа «Каирской трилогии» — «Среди дворцов», «Дворец желаний» и «Сахарный дом» — образуют сагу о жизни одного египетского семейства с 1917 по 1944 год. Это первая семейная сага в арабском литературном мире, и на ее автора, безусловно, произвели сильное впечатление такие произведения, как «Сага о Форсайтах» Голсуорси и «Будденброки» Томаса Манна. Когда Махфуз впервые привез в издательство рукопись толщиной в тысячу рукописных страниц, ее отвергли на основании чрезмерного объема (надо отметить, что у Махфуза, видимо, был очень мелкий почерк — английское печатное издание трилогии насчитывает свыше 1300 страниц). Позже трилогию все-таки приняли к публикации в журнале, а при книжном издании разделили на три тома (сам Махфуз предполагал, что это будет единый роман).

С точки зрения описания Каира — виды, запахи, звуки — в трилогии удивительно мало «осязаемых» подробностей. По очевидным причинам подобное больше интересовало авторов-иностранцев, нежели человека местного. Махфуза куда больше привлекала участь семейства его героев, нежели внутреннее устройство пирамид; он был зачарован социальными изменениями, а не балами и представлениями на лужайках посольства Великобритании. Вдобавок его интересовала не столько религиозная, сколько мирская динамика повседневной жизни, и этот интерес навлек на него критику консервативного исламского истеблишмента. (В 1994 году на Махфуза было совершено покушение — фанатик ударил писателя ножом в спину, — и он едва выжил).

Центральный персонаж всей трилогии — глава семейства, властный и суровый владелец лавки аль-Сайид Ахмад Абд аль-Джавад, который требует от жены и детей безоговорочного подчинения. Он жесток и двуличен, обвиняет сыновей в пороках, которым сам увлеченно предается, покидая дом. Аль-Джавад — олицетворение сословия лавочников, которое играло столь заметную роль в жизни Каира, начиная с эпохи Фатимидов. В лавочниках воплощен дух Ибн аль-Балада, «сына города», каирского уроженца, предки которого жили в этом городе на протяжении поколений. Типичный каирский лавочник весьма сведущ, обходителен, открыт для общения — и находится, выражаясь современным языком, в центре социальной сети, к нему стекаются все сплетни и новости его балади, то есть квартала.

Другой важный персонаж трилогии — Амина, жена аль-Джавада, добрая, терпеливая и прощающая. Рисуя отношения аль-Джавада с Аминой и подрастающими детьми, Махфуз знакомит читателя с традициями и типичным развитием семейных отношений в Египте. Время от времени в жизнь семейства врывается внешний мир — так, мы уже видели, что один из сыновей, идеалист Фахми, оказывается причастным к национально-освободительному движению; кроме того, в трилогии ярко описано восстание 1919 года против британцев (по всей видимости, Махфуз основывался на собственных воспоминаниях об этом событии), но в целом трилогия посвящена более «дому», чем «миру», прежде всего — отцовской тирании. В конце жизни аль-Джавад оказывается прикованным к постели и попадает в полную зависимость от жены; что это, как не свидетельство упадка традиционного статуса арабского патриарха, основы социальной жизни египтян. В романе «Дворец желаний» мы наблюдаем наступление европейской культуры и западных ценностей, под натиском которых вековая авторитарная идея рассыпается в прах.

Мятеж сыновей аль-Джавада — отражение поисков национальной идеи в годы, в которые разворачивается сюжет трилогии: националистическая политика становится фоном для семейной вражды, для семейных триумфов и трагедий, составляющих фабулу романов.

Махфуз фиксирует социальные перемены, происходившие в каирском обществе начала XX столетия, тогда как другие авторы, которых мы упоминали, фиксируют изменения в облике города. Однако многое из того, о чем писал Махфуз, по-прежнему присутствует в жизни египтян, и прежде всего это верно относительно положения в обществе мужчин и женщин. Тысячелетие прецедентов означает, что женщин до сих пор считают существами подчиненными, которым полагается ублажать мужчин и прислуживать им, жертвуя собственным счастьем ради блага семьи. Публичные места Каира — например, кофейни или кинотеатры — по сей день остаются «мужскими заповедниками», по вечерам их заполняют исключительно мужчины, тогда как женщины сидят дома и занимаются домашним хозяйством. В известном отношении Махфуз осмелился критиковать эти классические нормы (не будем забывать, что современное общество менее консервативно, чем было когда-то). Увы — социальные перемены, в отличие от колониальной эпохи, не оставили по себе материального наследия, воплощенного в камне. По иронии судьбы Каир, описанный в произведениях Махфуза, во многом еще более далек для современного гостя города, чем тот колониальный Каир, о котором писали авторы, цитировавшиеся выше: ведь Лайвли, Мэннинг и другие описывали тот период городской истории, архитектура и ландшафтная планировка которого в значительной степени сохранились до наших дней.

Эль-Аламейн и позже: начало новой эры

Хотя союзники разгромили нацистов под Эль-Аламейном и погнали остатки экспедиционного корпуса фельдмаршала Роммеля в направлении Туниса, эта решающая победа, как ни удивительно, ознаменовала собой закат британского владычества в Египте. Поддержка, которую в годы войны оказала британской армии националистическая партия Вафд, требовала адекватного «возмещения», и в 1947 году британские солдаты наконец покинули Каир. Их уход сопровождался антибританскими выступлениями и забастовками, инспирированными «Братьями-мусульманами» — радикальной организацией, возникшей в 1930-е годы и во многом определявшей политическую ситуацию в постколониальном Египте. У «Братьев» было множество приверженцев среди молодежи и городской бедноты, а свою верность исламу его члены доказывали при помощи оружия, держать которое учились в лагерях на холмах Мукаттам. Постепенно «Братья» стали своего рода знаменем, под которым объединились все, кто выступал против ненавистных британцев.

Вооруженные столкновения продолжались пять лет. Хотя Египет считался независимым государством и в этом качестве воевал с Израилем в первой арабо-израильской войне (1948), британцы по-прежнему контролировали Суэцкий канал. К началу 1950-х годов ситуация стала критической. Взрыв произошел после того, как 21 января 1952 года британские солдаты в поисках незаконного оружия обыскали кладбище и жилые дома в городе Исмаилийя. Два дня спустя британский генерал Эрскин потребовал, чтобы исмаилийская полиция в полном составе разоружилась, и окружил полицейское управление своими войсками. Срок ультиматума Эрскина истекал утром в пятницу. Египтяне открыли огонь, в ходе ожесточенной стычки погибли не менее пятидесяти египетских офицеров.

На следующий день в Каире вспыхнули беспорядки, горожане требовали мести за погибших. Все, что напоминало об англичанах, сжигалось дотла. Среди зданий, угодивших в список мятежников (этот день вошел в египетскую историю как Черная суббота) оказались офис «Барклайз Банка», представительство туристической компании «Томас Кук», выставочный зал компании «Моррис Моторз», здание Британского совета и клуб «Турф». Отель «Шепердс» также пострадал: опоры его великолепного купола расплавились, и купол рухнул прямо на чудесный мавританский зал. Та же участь должна была постигнуть и отель «Мена» поблизости от пирамид, но вмешались погонщики верблюдов, упросившие поджигателей не уничтожать главный источник их доходов. Мятежники заранее разделились на отряды, каждый из которых имел четко обозначенную цель, и располагали канистрами с бензином и ацетиленовыми горелками; до сих пор неизвестно, кто именно их собрал, но, возможно, здесь не обошлось без «Братьев-мусульман».

Реакция властей оказалась замедленной и не слишком адекватной. Старшие армейские и полицейские чины во время мятежа находились во дворце Абдин на завтраке, который давал король Фарук. Единственным зданием, укрепленным против поджигателей, было посольство Великобритании. Лишь к шести часам вечера армии удалось овладеть ситуацией, но судьба города и страны в целом уже кардинально изменилась.

До Черной субботы Египет в течение двух с половиной тысяч лет находился под иноземной властью. Персидское вторжение 525 года до н. э. привело к воцарению персидской династии фараонов. Затем пришли греки во главе с Александром Великим, и с 332 года до н. э. Египет был греческим. После греков правили римляне, после римлян — Византийская империя. В исламскую эпоху Египтом управляли то из Багдада, то из Дамаска, то из Туниса, то из Стамбула. Даже такие сильные наместники, как Мухаммад Али, не сумели избавиться от оков слабеющей Османской империи… Но события Черной субботы раз и навсегда положили конец чужеземному владычеству.

Действие романа «Любовь и пепел» Юсуфа Идриса (1927–1990) разворачивается в дни каирского мятежа. Один из персонажей, по имени Хамза, видит город, объятый пламенем: «Толстые столбы дыма лиловели в небе, пылающие дома казались темно-красными в черноте ночи, языки пламени, вырывавшиеся из них, напоминали буйствующих бесов, повсюду полыхали пожары и тлели уголья, а двери лавок были распахнуты настежь, являя взору разгромленные и разграбленные помещения». Хамза — юный экстремист, сколотивший собственную «бригаду» борцов за независимость. Его приводит в отчаяние пассивность многих горожан, привычных покоряться иноземцам: «Мы тысячи лет подчинялись колонизаторам, тысячи лет привыкали унижаться!.. В последней войне никто и пальцем не пошевелил. Наша крестьянская натура, наша обильная земля, наш умеренный климат просто не способны породить такой упорный народ, как те же греки. Мы обычные люди, не имеющие склонности к насилию».

Насколько изменился город по сравнению с тем Каиром, который был знаком авторам путеводителей XIX века, и с тем, который знали сторонние наблюдатели военных лет — Пенелопа Лайвли, Ноэл Кауард, Фрейя Старк или Оливия Мэннинг! Отель «Шепердс» и старое здание оперы сгорели дотла; сегодня гости города останавливаются в одном из множества безликих современных отелей на нильских набережных и посещают представления в новом здании оперы на острове Гезира. (Любопытно, что один из новомодных отелей называется «Шепердс», но он едва ли может притязать на звание наследника знаменитого реликта колониальной эпохи). Посольство Великобритании сохранило свое местоположение, но, как уже упоминалось, его лужайки больше не простираются до реки, а его сотрудники уже не указывают египетскому правительству, что и как тому надлежит делать. Площадь Оперы превратилась в скопище эстакад. Старый англиканский собор Всех Святых (проект Адриана Гилберта Скотта) тоже исчез. Пенелопа Лайвли и Эдуард Саид вспоминали, как присутствовали на службе; возможно, они слышали, как звонили колокола собора 15 ноября 1942 года, возвещая о разгроме нацистов под Эль-Аламейном. Три десятилетия спустя сюда пригнали бульдозеры, и здание пало, уступив место причудливой дорожной развязке перед мостом 6 октября. Нынешний город значительно крупнее, суетливее и шумнее себя прежнего. И движущей силой перемен в Каире, особенно в первые послевоенные годы, было стремление к независимости и создание национального египетского государства.

Британские войска окончательно покинули Египет в 1954 году, через два года после Черной субботы. Но колониальная история страны с их уходом еще не завершилась. Через два года британцы вернулись — чтобы «обуздать» президента Насера, объявившего о национализации Суэцкого канала. Первая военная кампания независимого Египта, война против новообразованного государства Израиль, обернулась катастрофой, и Насеру отчаянно требовалась победа, чтобы подтвердить суверенитет страны. Израильтяне вторглись на Синайский полуостров, а британские солдаты высадились в Суэце; тут вмешались американцы, убедившие Великобританию оставить все как есть, и это обстоятельство позднее стали трактовать как определяющий момент в судьбе крупнейшей мировой империи. Дни, когда власть в Египте была сосредоточена в стенах элегантной посольской виллы, миновали безвозвратно; с окончанием Суэцкого кризиса призраки таких влиятельных послов, как лорд Кромер и сэр Майлз Лэмпсон, обрели покой. Президент Насер, которого за изгнание британцев восхвалял весь арабский мир, использовал средства от национализации канала для строительства Асуанской плотины и для перевооружения армии, изрядно потрепанной израильтянами. В грядущие десятилетия ему предстояло реформировать страну и превратить ее в одну из наиболее могущественных в промышленном и военном отношении держав Ближнего Востока.

Глава 5 Город XXI столетия

Полковник Гамаль Абдель Насер (1918–1970) является крупнейшей фигурой в политике не только Египта, но и всего арабского мира XX века. Он преобразил страну после обретения независимости, а политическое влияние полковника ощущалось на пространстве от Марракеша до Багдада и через десятилетия после его смерти. В сентябре 1970 года миллионы египтян провожали Насера в последний путь; и с той поры в арабском мире не появлялся человек, который мог бы соперничать с Насером в роли олицетворения панарабских устремлений (хотя попытки такого рода предпринимались — достаточно вспомнить полковника Каддафи и Саддама Хуссейна).

Приход Насера к власти обеспечили следующие обстоятельства. После сокрушительного поражения в войне с Израилем 1948 года в Египте состоялись всеобщие выборы. Премьер-министром стал Нахас-паша, а король Фарук остался главой государства, как и при британском управлении. В 1952 году король вынудил Нахаса-пашу уйти в отставку, а затем самого короля свергла группа революционно настроенных офицеров из движения «Военные за свободу»; эти офицеры организовали Революционный командный совет для управления страной. Премьер-министром назначили генерала Нагиба, но очень скоро на первые роли в совете выдвинулся полковник Насер. В июле 1953 году, во многом благодаря усилиям Насера, в Египте провозгласили республику, после чего все политические партии страны объединились в Арабский социалистический союз. Генерала Нагиба в 1954 году поместили под домашний арест по обвинению в подготовке покушения на Насера, а в июне 1956 года Насер стал первым президентом Египта — и сохранял этот пост на протяжении четырнадцати лет, вплоть до кончины.

За годы пребывания у власти Насер национализировал Суэцкий канал и окончательно избавил страну от колониального англо-французского прошлого, а за пределами Египта его наиболее заметными достижениями стали поддержка антиколониальных выступлений в Алжире и Центральной Африке и организация Движения неприсоединения (1955), первыми членами которого, наряду с Египтом, стали Индия, Индонезия и Югославия. Политическая деятельность Насера основывалась на радикальном национализме, экономике социалистического типа и военном управлении; этим принципам вскоре последовали и другие арабские страны. Предприятия и компании, принадлежавшие иностранцам, национализировались, многие состоятельные египтяне и европейские экспатрианты покидали Египет, опасаясь за свое имущество и даже жизнь. Их опасения были вполне оправданными: государство «во имя революции» конфисковало имущество 4000 самых богатых египтян, включая земли, дома, автомобили и драгоценности. На доходы от национализации (и конфискаций) Насер начал индустриализировать Египет, развивать здравоохранение, сферу образования и сельское хозяйство. Последнее получило дополнительный стимул после строительства Асуанской плотины, существенно улучившей ирригацию земель в пойме Нила. Кроме того, при Насере были значительно расширены права женщин, которые постепенно начали делать профессиональную карьеру, в том числе на дипломатическом поприще, и занимать важные посты в правительстве.

Впрочем, далеко не все было гладко. Панарабскую идеологию Насера принимали отнюдь не все арабы, особенно неодобрительно относилась к ней ультраконсервативная Саудовская Аравия, куда после запрета в 1954 году в Египте радикальных организаций бежали многие «Братья-мусульмане». (Позднее «Братья» стали духовными наставниками саудовских студентов, среди которых был и Усама бен Ладен). Однако Насер не обращал внимания на сопротивление фундаменталистов; в 1958 году именно по его инициативе была образована Объединенная Арабская республика в составе Египта и Сирии. Новое государство просуществовало всего три года. Главный же промах Насер допустил в 1967 году: его решение заблокировать Тиранский пролив для прохода израильских судов привело к разгромному поражению Египта и союзных с ним Сирии и Иордании в Шестидневной войне. 5 июня 1967 года израильские ВВС нанесли бомбовый удар по египетским аэродромам, в одночасье уничтожив всю авиацию Египта. В результате войны Израиль установил контроль над Синайским полуостровом, и даже три года спустя, когда Насер неожиданно скончался от сердечного приступа, в Каир продолжали стекаться беженцы из разоренных войной городов побережья Суэцкого канала.

Каир Насера: площадь Тахрир и Каирская башня

Внезапную смерть Насера оплакивали почти во всем арабском мире, однако его мавзолей в Каире не оставляет ощущения внушительности: это довольно скромный монумент, который, если позволительно так выразиться, не восхваляет, а уважительно напоминает о достижениях первого египетского президента. Монумент находится на оживленной улице в северном квартале Аббассийя, рядом с современной мечетью. Один-единственный полицейский охраняет длинное и узкое помещение, где стоит гроб с телом Насера; в целом здесь нет никаких формальностей, никакого почетного караула, никакой торжественной смены часовых. В мавзолее прохладно и тихо, мраморный пол застелен коврами. Вокруг гроба расставлены цветы в горшках, а крышка усыпана искусственными цветами; рядом с Насером покоится его жена, гроб которой чуть меньше гроба ее супруга.

Да, мавзолей производит скромное впечатление, однако влияние Насера на судьбу Каира огромно. В 1960-е годы в пригороде Хелван (это южная оконечность линии метро, тянущейся с юга на север города) началось строительство крупной промышленной зоны. Сегодня там по-прежнему находится сталелитейный завод, получающий энергию от Асуанской плотины, а сырье — из Западной пустыни. По соседству с этим гигантом, как грибы после дождя, стали возникать сопутствующие производства, например сборочные цеха западных автомобильных компаний. Хелван — зримое воплощение стремления Насера индустриализировать Египет, опиравшегося на принцип «чем больше, тем лучше»; этот принцип тогда господствовал во многих развивающихся странах, особенно в тех, которые находились под экономическим влиянием СССР. Не удивительно, что Хелван со временем превратился из тихого курортного местечка, в котором хедив Тефвик когда-то построил свою вторую резиденцию, в крупный рабочий пригород; ныне о курортном прошлом этого района напоминает разве что японский садик, совершенно неуместный в окружении промышленных предприятий.

Сегодня гостям Каира вряд ли придет в голову побывать в Хелване. Чтобы познакомиться с наследием Насера, достаточно прийти на известную всем туристам площадь Тахрир в самом сердце города. Грандиозная по размерам, хотя и не слишком красивая, эта площадь представляет собой открытое пространство, этакую дыру в городской планировке, окруженную зданиями различной высоты и различных архитектурных стилей. Строительство, ведущееся в центре площади, отнюдь не улучшает вид, и разочарование неизбежно: такой город, как Каир, безусловно заслуживает иного. Под площадью находится главная станция каирского метро (названная, однако, в честь Садата, а не Насера), а также чрезвычайно длинный подземный переход с десятками выходов по всему периметру площади. Несмотря на таблички с надписями на арабском и английском языках, в этом освещенном неоновыми лампами переходе очень легко заблудиться; не лучше ситуация и наверху, поскольку пересечь улицы в районе площади Тахрир едва ли не сложнее всего в городе (это так называемые «черные автострады»).

Площадь разбили после сноса британских армейских казарм Каср ан-Нил, стоявших здесь до 1954 года (и последние восемь лет своего существования практически заброшенных). По северной и восточной сторонам площади выстроились дома начала XX столетия, высотой в семь или восемь этажей, с многочисленными западными (или, по крайней мере, «слизанными» с западных) фаст-фудами на первом этаже. Верхние этажи домов украшают огромные рекламные щиты таких широко известных мировых брендов, как «Нескафе» и «Саньо». На площади имеются два здания колониальной эпохи, фасады которых несколько смягчают впечатление от более современной архитектуры: это Египетский музей древностей (Египетский национальный музей), псевдоклассическое здание песочного цвета, и белое здание Американского университета. Над последним нависает громада главной, печально знаменитой достопримечательности площади — четырнадцатиэтажной Мугаммы.

Это здание обладает изяществом и изысканностью бетономешалки. Суровый и даже внушающий страх фасад не позволяет ни на секунду усомниться в том, кто стоит за этим «шедевром»: здание в дар Египту возвели в 1960-е годы советские строители. Пожалуй, оно было бы вполне уместно в каком-нибудь заметенном снегом провинциальном российском городе; Андре Раймон в книге «Каир: исторический город» (1993) назвал его «запечатленным в бетоне гимном неэффективной и сводящей с ума бюрократии эпохи насеровского социализма». В кафкианском лабиринте переходов и кабинетов Мугаммы сегодня размещаются три министерства (здравоохранения, образования и внутренних дел); ежедневно сюда приходят 50 000 посетителей, которые вынуждены тратить целый день на стояние в очередях, блуждания по коридорам и заполнение разнообразных форм. Именно тут египтяне получают паспорта и другие документы, удостоверяющие личность, и именно сюда обращаются иностранцы, желающие продлить визу.

Истории о царящем в Мугамме хаосе — и о муках тех, кто вынужден зачем-либо сюда приходить — вошли в легенду. Говорят, что до недавней весенней уборки здания один световой колодец в здании был забит бумагами вплоть до третьего этажа, и что люди впадали в крайнее отчаяние от некомпетентности клерков и пытались совершить самоубийство, выпрыгнув из окна или бросившись вниз с перил главной лестницы. Так или иначе, Мугамма — это темное сердце самодовлеющей египетской бюрократии. Каждый отдел, каждый департамент каждого министерства с ходу отвергает документы, подготовленные в каком-либо другом отделе, поэтому любые согласования требуют не меньше дюжины подписей и десятка печатей. Некомпетентность чиновников принято объяснять невысокими зарплатами в государственном секторе экономики; сегодня в этом секторе трудятся не меньше миллиона жителей Каира, образующих отдельное социально-экономическое сообщество.

Мугамма — основной архитектурный вклад Насера в облик города (при нем также проложили дорогу вдоль нильской набережной, прямо сквозь сад посольства Великобритании, и построили несколько мостов через Нил). Однако на площади Тахрир имеется еще одно здание, связанное с эпохой Насера и не такое чудовищное, как Мугамма; это песочного цвета здание секретариата Лиги арабских государств, построенное в 1960-е годы, когда Египет считался выразителем чаяний арабского мира. В 1964 году на встрече членов Лиги было принято решение о финансировании только что образованной Организации освобождения Палестины. По соседству со зданием секретариата находится небесно-голубой отель «Хилтон», возведенный примерно в те же годы, что и Мугамма, но совершенно иной по стилистике. Открытый в 1959 году, он стал первым из современных фешенебельных отелей Каира; его номера (все с балконами) выходят с одной стороны на площадь, а с другой — на Нил. В некоторых путеводителях сообщается, что почтовый офис в холле отеля — самое надежное почтовое отделение Египта для отправки корреспонденции за границу. Хотя этот отель отчасти претендует на статус «исторического», каковым обладают отели «Виндзор» и «Мена», высотой, помпезностью и стоимостью номеров он существенно уступает прочим современным гостиницам по обоим берегам реки, среди которых выделяется своими размерами гранитный монолит «Семирамис Интерконтинентал». Шпиль последнего вздымается даже выше мрачной громады Мугаммы. В годы войны на его месте находился старый отель «Семирамис», служивший ставкой британского командования; подобно «Шепердс» и «Континентал», этот отель принадлежал холдингу «Иджипшн хоутелс лтд.».

Можно предположить, что нынешний вид площади Тахрир вряд ли устроил бы полковника Насера. Американские (хотя бы по вывескам) фаст-фуды наперебой завлекают туристов и местных толстосумов, а во дворе Мугаммы, этого монструозного советского дара, мальчишки гоняют в футбол. Поскольку на площади также находится музей древностей, здесь вечно толпятся туристы, а значит, тут раздолье для уличных художников, мошенников и торговцев. Пожалуй, ажиотаж на площади поменьше, чем у пирамид, но все равно — постоянные приставания способны вывести из себя даже святого.

Любопытно отметить, насколько меняется перспектива буквально в нескольких минутах ходьбы от площади. В одном направлении расположена притягательная нильская набережная, где под сенью пальм пришвартованы рыбацкие фелуки и плавучие ресторанчики. Если пойти на северо-восток, придешь на торговую улицу Талаат-Гарб. А если двинуться на восток, мимо лишенного окон фасада нового здания библиотеки Американского университета, попадешь на рынок Баб аль-Лук. Вот где настоящее пиршество для глаз, слуха и обоняния! Помещающийся внутри огромного ангара, сквозь дыры в железной крыше которого проникает то солнечный свет, то дождь, этот рынок предлагает великое множество пряностей, овощей и мясных продуктов под аккомпанемент громких обсуждений и перебранок между продавцами и покупателями. В мясных рядах продают живых индюков — целыми клетками, а стойкий запах свежего мяса и рыбы смешивается с ароматом пряностей, фруктов и овощей. На полу много луж, того и гляди поскользнешься на раздавленных фруктах, которые норовят подобрать бродячие кошки и редкие крысы. Во многих отношениях этот рынок куда более похож на сердце Каира, нежели вечно забитая туристами модерновая площадь Тахрир.

После того как площадь конфисковали у британцев, правительство сочло необходимым обратить внимание на «оплот колонизаторов» на острове Гезира. Насер не стал закрывать знаменитый спортивный клуб, но построил на острове возвышающуюся над спортплощадками — и над центральным Каиром в целом — Каирскую башню, открытую для публики 11 сентября 1961 года. Говорят, что строительство башни обошлось в 3 миллиона долларов США, причем якобы ЦРУ выделило эти деньги Насеру на обучение его телохранителей. Полковник счел, что таким образом Запад пытается купить его лояльность и помешать укреплению сотрудничества с Советским Союзом, финансировавшим строительство Асуанской плотины и поделившимся с Египтом своими технологиями. Поэтому деньги были потрачены именно на возведение 570-футового колосса, увенчанного смотровыми площадками и вращающимся рестораном (который двигается не плавно, но рывками).

Подобно Мугамме, по архитектуре Каирская башня абсолютно не соответствует своему окружению, в особенности декоративным виллам и дворцам в турецком стиле, построенным в колониальную эпоху. Это весьма смелое (некоторые скажут — гротескное) дополнение к архитектурному облику города, видимое из любой точки Каира и популярное (хоть и дорогое) как среди туристов, так и среди горожан. Вид с галерей башни, разумеется, потрясающий: с одной стороны величаво течет Нил, с другой, за монотонными жилыми кварталами, проступают на горизонте, где небо сливается с пустыней, очертания пирамид. Сам Каир сверху кажется невообразимо огромным.

Мегаполис

Отчасти своими нынешними гигантскими размерами город обязан Насеру. Именно в те годы, под влиянием советских взглядов на городскую планировку, на окраинах Каира стали возникать одинаково безликие жилые кварталы. Это была первая стадия послевоенного «расползания» Каира, процесса, в результате которого город вытянулся на сорок миль с востока на запад и на двадцать с лишним миль с севера на юг. При «расползании» пострадали некоторые расположенные по соседству сельскохозяйственные угодья — их частично застроили, частично превратили в непригодные для возделывания, поскольку кирпичи для строительства изготавливались из глины, добывавшейся из верхнего слоя почвы.

Разрастание кардинально изменило очертания Каира и его планировку. Как пишет Андре Раймон, «традиционный город конца османского владычества и два существовавших бок о бок города колониальной эпохи оказались слиты воедино в нечто, не поддающееся точному определению. Лики города наплывают друг на друга, у Каира множество центров, которые вдобавок мигрируют». Главным из «новых центров» периода правления Насера был Мединет-Наср — «Город победы» (победы как в войне с нацистами, как и над англичанами). Некогда здесь находилось стрельбище для солдат британской армии, а ныне проживают около полумиллиона человек; тут же находятся несколько министерств — и центральный футбольный стадион, построенный в соответствии с требованиями Международного олимпийского комитета. (Футбол в Египте, как и в других арабских государствах, чрезвычайно популярен. В 1998 году национальная сборная завоевала суперкубок арабских стран и заслужила признательность миллионов болельщиков). Однако реконструкция Мединет-Наср, площади Тахрир и острова Гезира велась в ущерб остальным районам города, постепенно приходившим в упадок. Особенно это стало заметно в конце 1960-х годов, когда израильские самолеты наносили бомбовые удары по египетским заводам и все имевшиеся в наличии ресурсы были брошены на ведение боевых действий.

Каир Садата

Анвар Садат (1918–1981), вице-президент при Насере, принял бразды правления страной после смерти полковника. Новый президент имел бурное прошлое. В годы Второй мировой войны он служил в египетской армии в чине младшего лейтенанта и одновременно входил в состав тайной группы «Железное кольцо». Эта группа саботировала приказы британского командования; Садату сильно повезло, что его не казнили по подозрению в причастности к деятельности немецкой агентуры, использовавшей для передачи шифрованных сообщений «Ребекку» Дафны дю Морье. Британцы сочли, что казнь египетского офицера отрицательно скажется на отношениях с местным населением, поэтому Садата посадили в тюрьму, где он и пробыл до конца войны. С Насером он познакомился в 1938 году, во время пребывания на военной базе в Верхнем Египте, а после войны Садат примкнул к насеровской организации «Военные за свободу». Однако оказавшись у власти, с 1970 года и далее, Садат стал проводить политику, в корне противоречившую заветам его духовного наставника.

Эпоха Садата в египетской внутренней и внешней политике ознаменовалась отходом от марксистской идеологии, ухудшением отношений с СССР и модернизацией экономики по западным образцам. Из страны выслали сотни советских агентов, а в 1974 году Садат провозгласил принцип открытости (инфитах) — за добрую дюжину лет до горбачевской «гласности». Государственный сектор экономики сократился, были разрешены частные инициативы и инвестиции в строительство и производство. (Не удивительно, что глава Ливии Муаммар Каддафи, горячий поклонник Насера, отказался в 1973 году от планов объединения своей страны с Египтом). Конфискации имущества, практиковавшиеся при Насере, в 1977 году объявили незаконными, и государство вернуло конфискованную собственность. Массовая культура, прежде всего телевидение и поп-музыка, ориентировалась на Запад. Стремительно росло число автовладельцев, словно из ниоткуда возник класс миллионеров, разъезжающих на «мерседесах» — как в России в начале 1990-х годов.

Также на глазах рос средний класс, представители которого трудились в светлых и просторных офисах, покупали западные товары и питались в фаст-фудах. Они обзаводились жильем в тех городских кварталах, которые получили прозвище «раки», то есть модных, в противовес не слишком презентабельным «ша`би». Социальная география города стала напоминать сложную мозаику, объединявшую богатые и бедные районы. Через тридцать лет после объявления инфитах потомки тогдашних горожан общаются по мобильным телефонам, пристально изучают витрины бутиков и гипермаркетов и проводят вечера в ночных клубах Замалека, куда направляются после занятий в Американском университете.

Пожалуй, наиболее заметный отпечаток эта «культура перемен» наложила на западный пригород Мухандизин. В 1960-е годы здесь строили жилье для рабочих, которым предстояло стать авангардом промышленной революции Насера. Но в последующее десятилетие в «городе инженеров» начали селиться бизнесмены и прочие люди, приветствовавшие «капиталистическую картину мира по Садату». Сегодня улица Арабской лиги, которая полумесяцем тянется через пригород, изобилует фаст-фудами, бутиками и выставочными залами автодилеров. Рекламные стенды все на английском («Кэдбери» и пр). и призывают покупать мгновенно узнаваемые западные продукты и товары.

На огромном экране крутятся рекламные ролики «Иджиптэйр» и других международных компаний. Возле каждого ресторана быстрого питания стоят раскрашенные в цвета заведения мотоциклы — для доставки клиентов по домам, а купа деревьев посреди оживленной автострады вносит последний пошлый штришок в общую картину.

Но этот квартал ни в коей мере не является типичным для Каира. Как и в посткоммунистической России, от внедрения нового экономического принципа «победитель получает все» выиграло лишь меньшинство. Пропасть между богатыми и бедными непрерывно расширяется (к 1992 году свыше половины совокупного дохода горожан принадлежало пяти процентам населения Каира). Полтора миллиона египтян — те, кто пострадал в результате реформ Садата или посчитал себя пострадавшим — покинули страну и отправились на заработки в иные места, прежде всего в богатые нефтью государства Персидского залива. Население Каира пополняли иммигранты из бедных сельских районов, где всегда существовал избыток населения; это привело к появлению кварталов дешевого многоквартирного жилья и к распространению бедности.

Действие короткого романа Нагиба Махфуза «День, когда был убит вождь» (1985) разворачивается на фоне бурной эпохи инфитах. В начале романа отец семейства Мухташими Зайед тоскует о временах правления Насера. «Миновали славные деньки яичницы, сыра, пастрами и джема, — размышляет он за завтраком из бобов и фалафеля. — Хорошие были деньки Д. И., то есть до инфитаха… Цены взлетели до небес, все словно обезумели… И почему я не доверяю никому после падения моего кумира в июне 1967-го? Какую волшебную формулу разыскали эти люди, обогатившиеся в мгновение ока? Неужели тут обошлось без коррупции?» Зайед ищет уединения в ностальгической обстановке кафе «Рише» на улице Талаат-Гарб, где когда-то собирались члены организации «Военные за свободу». Там он продолжает оплакивать своего «падшего кумира»: «Это храм, где чтят память великого героя, который стал символом утраченных надежд для всех бедных и обездоленных».

Кафе «Рише» работает по сей день, служит спасительной гаванью, где можно укрыться от суеты главной торговой улицы Каира. Однако оно ни в малейшей степени не является храмом в честь великого героя революции, случившейся более пятидесяти лет назад. Большинство нынешних клиентов, проводящих время за кофе и чтением газет, попросту слишком молоды, чтобы помнить о тех временах. Вдобавок сегодня в этом кафе обычно множество туристов (хотя — любопытный факт — сюда заходил Саддам Хуссейн, примерявший на себя роль наследника Насера). Сидя в этом кафе, Мухташими Зайед оглядывается по сторонам и сетует на перемены: «мебельные магазины и бутики забиты битком», улицы ярко освещены, водители такси слушают новую музыку, кругом новые банки, новые рестораны, новые ночные клубы. Все это последствия перемен, произошедших в Каире в 1970-е годы. «Только дома да деревья остались прежними».

Скорбь героя Махфуза разделяли многие из жителей Каира. Для большинства горожан бутики на Талаат-Гарб и ночные клубы находились словно на другой планете. В конце 1970-х годов египетская экономика переживала упадок на фоне общемирового кризиса: в 1977 году Международный валютный фонд потребовал от египетского правительства отменить поддержку сельского хозяйства, позволявшую искусственно занижать цены на продукты. Наряду с субсидиями в секторах здравоохранения, образования и транспорта эти дотации означали неадекватную расходам зарплату горожан и дальнейшее обнищание сельской местности. В правительстве рассудили, что крестьяне не станут бунтовать против повышения цен; рассадниками недовольства в Египте всегда были города. И действительно, с отменой дотаций мятежи вспыхнули именно в городах. В столице центром так называемого «хлебного бунта» стала площадь Абдин перед дворцом правительства, в котором когда-то британский посол Лэмпсон пытался добиться отречения короля Фарука. Когда мятежи пошли на спад, правительство обратилось за помощью к США, отдавая себе отчет, что спасти экономику страны может лишь «капиталистический Запад». При этом Садат сознавал, что западная помощь возможна только после заключения мира с Израилем.

Война Иом Киппур (или Шестого октября) в 1973 году и ее последствия стали определяющими для оценки деятельности Садата на посту президента. Египетской армии удалось закрепиться на оккупированном Израилем Синайском полуострове, поскольку подписанное в 1979 году в Кэмп-Дэвиде соглашение обязывало Израиль вывести войска, что и привело к возвращению полуострова под контроль Египта в 1982 году. США выступили посредником между враждующими сторонами; по условиям перемирия Египет признал право Израиля на существование — и это признание привело к изоляции Египта в арабском мире. Лига арабских государств на встрече в Багдаде решила разорвать дипломатические отношения с Египтом и перенести свою штаб-квартиру из Каира в Тунис. Впрочем, Садат добился того, к чему стремился, во всяком случае с точки зрения финансов: с конца 1970-х годов Египет (наряду с Израилем) является крупнейшим в мире получателем финансовой помощи США.

«Соглашательство» Садата сделало его мишенью для исламских радикалов, и 6 октября 1981 года — в день штурма Суэцкого канала в 1973 году — президент был застрелен во время торжественного военного парада. Этим событием завершается упоминавшийся выше роман Нагиба Махфуза. В радиотрансляцию с места торжеств «внезапно вклинились странные голоса. «Изменники!.. Изменники!..» — надрывался диктор. У людей, собравшихся возле приемника, округлились глаза, языки словно онемели. Трансляция прервалась — а после паузы стали передавать какую-то патриотическую песню».

Возможно, по причине трагической гибели или из-за успехов в войне и дипломатических достижений Садат удостоился куда более величественного памятника, нежели полковник Насер. Этот монумент находится в Мединет-Наср, неподалеку от мавзолея Насера, на оживленной улице и представляет собой пирамидальную бетонную конструкцию, в центре которой днем и ночью охраняет выложенную мрамором площадку почетный караул. Рядом с гробницей Садата находится могила Неизвестного солдата, в память жертв войны 1973 года. Поблизости, в тени деревьев, установлена трибуна, с которой первые лица страны наблюдают за парадами и другими торжественными церемониями.

На некотором расстоянии от монумента Садата за грандиозным спортивным комплексом, главной архитектурной особенностью этого района, находится диорама, посвященная войне 1973 года и дающая наглядное представление о достижениях президента. Приземистое цилиндрическое здание, строительство которого завершилось в 1983 году, многим обязано северокорейскому лидеру Ким Ир Сену, чьи советники участвовали в разработке проекта. Стены украшены барельефами, а вдоль стен выстроились скульптуры в стиле социалистического реализма, изображающие героические подвиги египетских воинов, начиная с Мина, Рамсеса II и времен крестоносцев. «Размахивание флагом» продолжается в двух залах, где публика сидит в плюшевых креслах, словно в кинотеатре. Главный зал совершает медленный оборот вокруг картины, живописующей войну 1973 года (пикирующие израильские самолеты, освобождение оккупированных территорий), а сквозь грохот взрывов слышна патриотическая музыка. В обоих залах основное внимание уделяется прорыву египтян через «линию Бар-Лева» — полосу заграждений, которую израильтяне считали неприступной. Это место очень популярно среди египетских школьников, которые обожают забираться на установленные во дворе снаружи самолеты, танки и ракеты. На красивом входном билете в диораму напечатано: «Великая победа останется в сердцах грядущих поколений. Подвиг наших воинов бессмертен. Вечная память павшим».

Каир Хосни Мубарака: хаос и модернизация

Инициатором строительства диорамы был Хосни Мубарак, в войну 1973 года командовавший ВВС Египта, преемник Анвара Садата на посту президента. На военном параде 1981 года Мубарак стоял на трибуне рядом с Садатом, но, как ни удивительно, не был даже ранен. В качестве президента ему приходилось — и приходится до сих пор — проявлять чудеса дипломатического искусства, поскольку Египет одновременно остается верным союзником США и стремится к возвращению былого первенства в арабском мире. В 1980-х годах страна начала постепенно выходить из изоляции, а в 1990 году Египет вновь приняли в Лигу арабских государств, штаб-квартира которой вернулась в Каир.

На внутренней арене, в отличие от международной, ситуация складывалась не лучшим образом. Население страны неуклонно увеличивалось (показатель прироста населения в Египте — один из самых высоких в мире), что усугубляло экономический кризис; вдобавок накалялась обстановка как на Ближнем Востоке, так и в мире в целом. Доходы от прохода судов по Суэцкому каналу сокращались — устаревший канал уже не мог пропускать крупные современные корабли; снизилось и число туристов, многие из которых отказывались ехать в неспокойный ближневосточный регион. Поэтому особую важность приобрели два других источника пополнения казны — нефть, добываемая на Синайском полуострове, и заработки тех египтян, которые трудились на месторождениях в Персидском заливе. Национальный долг вырос до 50 миллиардов долларов США, а ежегодный прирост населения на миллион человек означал, что, несмотря на плодородную почву нильской поймы, Египет вынужден импортировать не менее половины потребляемого продовольствия.

Самым значительным пополнением архитектуры Каира во времена правления Мубарака стали новое здание оперы и комплекс зданий Музея современного искусства на острове Гезира, под сенью построенной Насером Каирской башни. Снаружи здание оперы выдержано в традиционной исламской стилистике (купола и приземистые башенки, мраморные плиты и ухоженные лужайки). Деревья и кусты регулярно подстригают, живые изгороди своими очертаниями повторяют форму здания. Оперу построили в 1988 году, на выделенные в дар правительством Японии 30 миллионов долларов США, восполнив утрату 1971 года, когда пожар уничтожил старое здание. Здесь проходят концерты классической музыки, ставятся балеты и устраивают свои шоу современные египетские эстрадные исполнители; в любом случае форма одежды остается неизменной — «костюм и галстук». А в картинной галерее по соседству выставляются картины и скульптуры современных египетских художников.

Не считая нового здания оперы, Каир обязан Мубараку модернизацией инфраструктуры. В период с 1982 по 1988 год в городе построили множество скоростных эстакад на бетонных колоннах, поднятых до уровня крыш жилых домов и с высоты птичьего полета напоминающих спагетти на громадной тарелке. По этим эстакадам можно совершить одно из самых восхитительных (или самых изнурительных и ведущих к нервному расстройству) путешествий по Каиру: машины мчатся на огромной скорости, правила движения практически не соблюдаются, преимущество получают те автомобили, у которых громче клаксон или наглее водитель. Вообще о дорожном движении в Каире складывают легенды; здесь всего два вида движения — многочасовое стояние в «пробках» или езда на бешеных скоростях. На уличные светофоры никто не обращает внимания, и за то, что движение хотя бы в малой степени упорядочено, город должен благодарить как водителей, успевающих реагировать на мгновенные изменения дорожной обстановки, так и облаченных в белую униформу регулировщиков, которые управляют движением по старинке — свистками и взмахами жезлов. Наиболее медленные транспортные средства — запряженные осликами тележки, в которых гордо восседают мальчишки с кнутами; эти тележки, груженые овощами и фруктами, соседствуют на каирских улицах с видавшими виды черно-белыми такси и лощеными «мерседесами» и «БМВ», за затемненными стеклами которых не разглядеть ни водителей, ни пассажиров. Иногда попадается велосипедист, везущий куда-либо лепешки питы, пикап с задумчивым верблюдом в кузове, полицейская машина или конвой военных грузовиков. Все торопятся, всем куда-то нужно, все шумят и при первой же возможности давят на педаль газа.

Стоит ли упоминать о том, что переход улицы в Каире равносилен подвигу? Не перестаешь поражаться умению и ловкости, с какими совершают этот переход пожилые горожане. Прежде всего нужно запомнить, что ни один автомобиль не притормозит, чтобы пропустить пешехода, но и увеличивать скорость не станет; поэтому обе стороны обладают равными возможностями безопасного маневрирования, если только водитель или (что принципиально важнее) пешеход не выкинут чего-либо экстраординарного. Проблемы возникают, когда требуется пересечь трехрядную улицу, например нильскую набережную, поскольку все ряды движутся с разной скоростью, а расстояние между автомобилями минимальное.

Дорожное движение в Каире всегда представляло собой нечто особенное. В годы Второй мировой войны на каирских улицах старались разъехаться запряженные осликами тележки, крохотные «фиаты» и «остины» с европейцами за рулем, влекомые лошадьми повозки-гхарри, мотоциклы и всевозможные армейские грузовики и боевые машины. Кроме того, через город часто прогоняли стада овец, коз и верблюдов, создавая затруднения трамваям (из обширной сети трамвайных путей сегодня сохранилась лишь ветка, ведущая в Гелиополь). Конечно, в те годы движение было более свободным, нежели в наши дни, однако найти место для парковки было сложно уже тогда, и этим беззастенчиво пользовались банды юных вымогателей. Едва припарковавшись, водитель вынужден был вручить энную сумму в пиастрах возникавшему как из-под земли сорванцу; отказ платить обычно приводил к тому, что автомобилю попросту прокалывали шины. Эти малолетние бандиты всегда старались узнать, где происходит то или иное значимое событие, и спешили туда в надежде поживиться. Ныне, несмотря на появление многоэтажных парковок, машины на каирских улицах часто стоят бампер к бамперу, и говорят, что в Каире автомобилей больше, чем во всем Китае.

В метро поспокойнее. Каир — первый арабский город, где появился метрополитен. Первые линии открыли в конце 1980-х годов, новые продолжают строиться. Город под землей пересекают три линии, по которым каждые две минуты ходят красивые поезда, связывающие центр с пригородами. К строительству метрополитена привлекли французские компании, поэтому каирское метро во многом схоже с парижским, даже билеты выглядят одинаково. Станции просторные и хорошо освещенные, с указателями на арабском и английском языках, а стоимость проезда смехотворна: из центра Каира до пригородов можно добраться всего за пятнадцать центов. В метро запрещено курить и мусорить, за соблюдением правил строго следят, и потому поездка в вагоне каирского метрополитена менее утомительна, чем во многих других городах мира. Вдобавок каирское метро имеет уникальную особенность: в каждом поезде один или два вагона (обычно первые) предназначены исключительно для женщин; впрочем, женщин много и в других вагонах.

Помимо строительства метро, Мубарак предпринял масштабную реконструкцию устаревшей городской телефонной сети. Сегодня едва ли не каждый прохожий на Талаат-Гарб разговаривает по мобильному телефону, а в 1960-е годы было практически невозможно добиться, чтобы тебе поставили стационарный телефон; работу сети, проложенной в колониальную эпоху, поддерживал один (!) инженер-британец. Реконструкции и модернизации подверглись также аэропорт, поликлиники и канализация. Последнюю также проложили в колониальную эпоху (1914) с таким расчетом, что она прослужит сорок лет. К началу 1960-х годов трубы протекали повсеместно, повреждая электрические кабели и фундаменты домов, а египетским солдатам приходилось ежедневно латать дыры и затыкать гейзеры нечистот, бившие из-под мостовых. Система попросту не справлялась с ростом городского населения: в итоге к тому времени, когда Мубарак пришел к власти, четверть горожан проживала в домах, не имевших канализации. В городе регулярно случались вспышки холеры, а рыбные угодья нильской Дельты не менее регулярно загрязнялись сбросами нечистот.

Реконструкция вылилась в грандиозный англо-американский проект, один из крупнейших городских проектов XX столетия. Согласно документации, предстояло прорыть туннель диаметром пятнадцать футов и протяженностью десять миль от Фустата к северным пригородам. В конце 1980-х годов строительство нового туннеля под Гизой позволило обнаружить ценные археологические находки, включая основание пирамиды Хуфу и дорогу, которая вела к Великой пирамиде. В 1994 году было частично раскопано древнее поселение, возникшее близ пирамид вскоре после возведения последних.

Невзирая на меры, предпринятые для обеспечения города водой и на реконструкцию канализации, положение многих горожан, прежде всего из бедных слоев, нисколько не улучшилось. Примерно треть жителей города не имеет в домах воды, поскольку эти дома невозможно подключить к водопроводу XIX столетия (его трубы, к тому же, прохудились настолько, что половина подаваемой воды вытекает). На окраинах Каира, за кольцевой автомобильной дорогой и вдали от глаз состоятельных горожан и туристов наблюдается картина, свойственная всем крупным городам в развивающихся странах. Здесь полным-полно так называемых «сквоттерских поселений», где обитают в ужасающих условиях недавние переселенцы из Дельты и нильской поймы. Старые ирригационные каналы, вдоль которых стоят убогие домишки, используются и для питья, и для того, чтобы избавляться от отходов. По счастью, в Каире эта проблема все же не так остра, как в Латинской Америке и в Азии (в некоторых индийских городах, например, в подобных условиях проживает не менее половины горожан). Но ясно, что работы у городских властей — непочатый край.

Демографический взрыв

Возникновение и развитие этих отдаленных пригородов отражает главную проблему, с которой столкнулся послевоенный Каир, — стремительный рост населения. Численность горожан удвоилась всего за двадцать лет, с 1947 по 1967 год. Насеровская политика индустриализации заставила феллахов (крестьян) переселяться в города, прежде всего в Каир; улучшение системы здравоохранения привело к снижению уровня смертности — при сохранении традиционно высокого уровня рождаемости. В итоге городское население страны становится все многочисленнее, при этом как минимум половина новых горожан не знают грамоты и не владеют какими-либо профессиями. Несмотря на противодействие консервативных мусульман, в 1960-х годах правительство объявило политику ограничения рождаемости: уже тогда стало ясно, что даже с новыми ирригационными возможностями, которые сулит Асуанская плотина, Египет не в состоянии обеспечивать питанием своих новых граждан. Что касается Каира, в нем к 1976 году проживали 18 процентов всего населения страны, а в последующее десятилетие прирост горожан составлял 200 000 человек в год.

Сегодня каждый четвертый египтянин — житель Каира, а город доминирует в стране во всех отношениях — и культурно, и интеллектуально, и экономически, и с точки зрения социальных отношений. В Каире находятся редакции газет и офисы радио- и телевизионных компаний, благодаря чему возникает порочный круг: чем больше телевидение выдает каирскую жизнь за жизнь всего Египта, чем чаще национальные газеты отрицают, что за границами города может произойти что-либо значимое, тем прочнее становится положение Каира как «египетской доминанты». В Средние века Египет стал культурным и интеллектуальным центром исламского мира благодаря мечети имама аль-Азхар. Сегодня, в нашу мирскую эпоху, египетские фильмы, египетское телевидение и египетская поп-музыка являются основой массовой культуры арабского мира. Поневоле складывается ощущение, что панарабская идеология полковника Насера воплотилась в панарабской мирской культуре, источником которой является Каир. И чем охотнее поддаются ее влиянию феллахи нильской поймы, тем более притягательным становится город для потенциальных переселенцев.

Главным следствием демографического взрыва стало строительство (с 1976 года) «новых городов» в пустыне за пределами Каира. Самые известные среди них — Город 10-го рамадана, в сорока милях от Каира по дороге в Исмаилийю, а также Садат и Город 6-го октября, еще более удаленные от столицы. Эти города отчасти сняли с Каира бремя перенаселенности. Египетские компании поощряют к переезду в эти города, предлагая налоговые льготы, однако современные производства — вовсе не промышленные левиафаны времен насеровской индустриализации, а текстильные фабрики, фармацевтические заводы и компании по переработке продовольствия.

Поэтому новые города в значительной степени представляют собой бесконечные кварталы жилых домов, образно выражаясь, лишенных сердца. Многие квартиры в них пустуют, некоторые люди приезжают сюда на работу из Каира (а ведь предполагалось обратное). Население Города 10-го рамадана — около 40 000 человек, существенно меньше, чем планировалось. Жители Каира, вовлеченные, как модно сегодня говорить, в социальную сеть, не желают перебираться в новые дома, затерянные в пустыне, подобно звездолету на чужой планете. Города-спутники, появившиеся в окрестностях кольцевой автомобильной дороги, которую построил Мубарак, более привлекательны, хотя им недостает того колорита и того единства, какое свойственно старым пригородам.

Из Африки: Нил

Каир — город ближневосточный, но также и африканский. В XIX столетии Сесил Родс (1853–1902), бывший премьер-министр Капской колонии и основатель горнодобывающей компании «Де Бирс», мечтал соединить все британские владения в Африке железной дорогой, которая начиналась бы в Кейптауне и заканчивалась бы в Каире. Мечта Родса не осуществилась, но к 1930-м годам авиакомпания «Импириал эйруэйз» начала выполнять рейсы между двумя этими городами, причем трансафриканский перелет завершался посадкой самолета-амфибии на Нил в черте Каира. Сегодня Каир по-прежнему является точкой старта (или финиша) для путешествия через континент. Недавно этот путь проделал Поль Теру, описавший свои впечатления в книге «Сафари темной звезды» (2003). Он отправился из Каира, стремясь выяснить, действительно ли «из Африки приходят только дурные вести», но больше всего времени провел в Умм ал-Дунье (матери мира), высиживая в различных посольствах в ожидании виз.

В направлении, противоположном тому, которое избрал Теру, ежегодно передвигаются свыше четверти миллиона верблюдов. Их гонят из Судана и Сомали для продажи на громадном рынке Билеш, к северу от Каира. Верблюды, как и их чернокожие суданские погонщики в тюрбанах (все — из кочевых сахарских племен), служат наглядным напоминанием о великой пустыне, на краю которой стоит Каир, и о лежащем за ней континенте. Первая часть пути до Билеша известна как «Сорокадневная дорога»: несчастным животным нужно преодолеть сотни миль пустыни до суданского города Донгола на берегу Нила. Они идут по сохранившемуся до наших дней древнему торговому пути. Из Донголы верблюдов перегоняют в Египет и продают на рынке в Дароу близ Асуана. Сотни животных погибают от истощения, уцелевших в Дароу загоняют в грузовики и везут в Билеш, деревню в плодородной местности в нескольких километрах к северу от границ Каира. Там каждую неделю проводится «фестиваль жестокости», иначе — Билешская верблюжья ярмарка.

Драма каждую пятницу разыгрывается на рынке эль-Гамаль, обнесенном изгородью пространстве, которое усыпано соломой и верблюжьим пометом; ветер подхватывает соломинки и швыряет прямо в лица собравшимся. Верблюды — сотни верблюдов — стоят на площадке или лежат на земле. Они изнурены утомительным путешествием, их шкуры покрыты царапинами, болячками и разноцветными метками, по которым владельцы отличают своих животных. И продавцы, и покупатели не стесняются пускать в ход ротанговые трости. Любая попытка убежать оборачивается ничем, поскольку за одну ногу каждый верблюд надежно привязан к специальным столбикам или к изгороди. Покупатели осматривают животных, тыкают им под ребра, разглядывают глаза и зубы. Среди покупателей и мясники, и крестьяне, которым требуются вьючные животные. (Из верблюжьего мяса делают шаурму — впрочем, чаще ее готовят из ягнятины — и бастурму, которая считается местным деликатесом). Вокруг рынка множество сараев, забитых сеном, и типичных арабских «кафе», где пьют чай и договариваются о цене на верблюдов. После завершения сделки купленных верблюдов загоняют в пикапы или в большие грузовики и увозят прочь. Водители, доставившие животных из Дароу, отсыпаются в гостиницах поблизости от рынка, а затем отправляются в обратный путь.

Дорога, которой перегоняют верблюдов из Судана, следует течению Нила. Именно местоположение Каира на берегу этой великой реки превращает его в африканский город. Без Нила здесь не было бы ни земледелия, ни поселений, ничего вообще — только пустыня. Еще Геродот заметил, что Египет — «дар нильских вод». Река — важнейший фактор египетской истории и географии. Плодородная почва в пойме реки, обеспечивающая столь обильные урожаи, появилась в результате накопления ила после ежегодных паводков на протяжении миллионов лет. Значительная часть этого ила «происходит» из тех мест, откуда река берет свое начало — из постепенно разрушающихся гор Эфиопии, из экваториальных Кении и Танзании. Паводок является отличным средством природной ирригации, и в Египте это было известно еще во времена объединения Менесом «двух половин».

Нил — самая длинная в мире река, ее протяженность от по-прежнему неведомых истоков в горах у озера Виктория до устья на побережье Средиземного моря составляет 4200 миль. К северу от Каира река разливается на множество русел, образуя знаменитую Дельту. При этом фактически не единая капля воды из реки, протекающей через Каир, не является египетской. Частью она из озера Виктория, расположенного на границе Уганды и Кении, из которого вытекает Белый Нил. Впрочем, воды Белого Нила испаряются в обширном болоте на юге Судана, на глинистой равнине Судд. Главный источник воды для Египта — Эфиопское нагорье, орошаемое Голубым Нилом и рекой Арбара, притоками Белого Нила. Сезонные дожди, увлажняющие это нагорье, и порождают нильские разливы, которые до строительства Асуанской плотины случались каждый год в июне и были главным событием крестьянской жизни.

Древние египтяне не знали ни истоков Нила, ни причин ежегодного разлива. Но паводки имели для них принципиальное значение: по этим паводкам они составляли календарь, новый год начинался в середине июня, когда река выходила из берегов и вода заполняла каналы, прорытые крестьянами. В сентябре, когда паводок завершался, воду в каналах удерживали при помощи малых плотин. Древнеегипетский календарь состоял из трех сезонов — акхет (разлив), перет (время роста, когда вода питала ростки) и шему (засуха). Во время акхета крестьяне не могли возделывать землю, и потому фараоны привлекали их к строительству пирамид, тем паче что по разлившейся реке было сравнительно просто доставлять каменные глыбы к подножию плато Гиза. В «Гимне Нилу», датируемом периодом Нового царства, говорится о благоговении, которое вызывал у людей паводок:

Слава тебе, Нил, выходящий из этой земли,

Приходящий, чтобы оживить Египет…

Если он медлит, то замыкается дыхание,

И все люди бледнеют,

Уничтожаются жертвы богов,

И миллионы людей гибнут…

Когда же он восходит, земля в ликовании,

И все живое в радости,

Зубы все начинают смеяться,

И каждый зуб обнажен

В те времена верили, что подниматься нильские воды заставляют слезы Исиды, которые богиня проливает, скорбя по своему погибшему супругу Осирису. Бог нильских разливов носил имя Хапи. Его обычно изображали в облике бородатого мужчины с толстым брюхом и отвисшей женской грудью и в головном уборе из водных растений; местом жительства Хапи считалась пещера неподалеку от Асуана. (Это один из тех египетских богов, чьи изображения встречаются чаще всего.) Сочетание в его образе мужских и женских половых признаков означало плодородие земли и жизненную силу, которую вода дарует почве. Хапи поклонялись и в Вавилоне Египетском в IV веке до н. э.; тогда существовало поверье, что если бога почтут ненадлежащим образом, разлива реки не случится.

Вторгшись в Египет в VII веке н. э., арабский полководец Амр узнал, что, когда Нил начинает разливаться, египтяне бросают в воду девственницу, принося умилостивительную жертву. Амр запретил это делать. Три месяца спустя разлив так и не наступил. Несчастье объяснялось сугубо метеорологическими причинами: дожди обошли Эфиопское нагорье стороной. Однако новые подданные Амра винили в случившемся именно его. Тогда Амр написал в Медину своему повелителю халифу Омару и получил в ответ письмо, которое надлежало бросить в реку вместо девственницы. В письме халиф заклинал Аллаха «наслать на Египет нильские воды» — и Аллах внял его мольбам.

Сотни лет спустя, в начале XIX столетия, антрополог Эдвард Лейн сообщил, что у египетских крестьян есть обычай в начале нильского паводка ставить на берегу реки земляной конус, известный как «аруза», то есть «невеста». На голову этой «невесты» клали стебли пшеницы — олицетворение плодородия. Река, разливаясь, поглощала «невесту», как девственницу в дни Амра; иными словами, поклонение реке и ее разливам существовало в Египте на протяжении тысячелетий.

Вдоль русла реки издревле строили специальные колодцы для измерения уровня воды — нилометры. По свидетельству греческого географа и историка Страбона, современника Юлия Цезаря, «нилометр — это колодец на берегу Нила, сооруженный из плотно пригнанных камней, на котором отмечаются наибольшие, наименьшие и средние подъемы воды Нила, ибо вода в колодце поднимается и опускается вместе с поднятием и опусканием воды в реке. На стенке колодца, таким образом, есть отметки — меры высших и других подъемов реки. Наблюдающие за этими отметками… задолго вперед знают, каков будет подъем, и объявляют о нем заранее. Эти сведения полезны как земледельцам для распределения воды, устройства насыпей, каналов и других сооружений такого рода, так и правителям ради оценки государственных доходов, ибо более сильные разливы указывают на то, что и доходы будут большими». Величину разливов измеряли в особых единицах — локтях (1 локоть равнялся примерно 67 см). Римский историк и географ Плиний Старший, автор «Естественной истории», записал, что на Ниле «12 локтей предвещают голод, 13 локтей — провинция все еще терпит его, 14 локтей приносят с собой радость, 15 — обеспеченность, 16 — изобилие». Самый известный древний нилометр находится на острове Элефантина поблизости от Асуана; есть нилометр и в Каире, на южной оконечности острова Рода. Коническое навершие скрывает глубокую шахту, куда можно спуститься по наполовину стершимся и скользким каменным ступеням. Сегодня в шахте воды нет — заборные отверстия заложены, но сохранилась колонна с зарубками, отмечавшими уровень разлива; датируется этот колодец приблизительно 705 годом н. э., однако вполне вероятно, что первый нилометр появился здесь еще в эпоху фараонов.

По соседству с нилометром, в тени плавучих ресторанов, как и тысячи лет назад, ведут свой нехитрый промысел рыбацкие смэки — деревянные весельные лодки с полотняными навесами над бортами, защищающими от солнца. Среди рыбаков встречаются и компании мальчишек, чьи забавы нередко приводят к тому, что лодки переворачиваются, и одинокие пожилые мужчины, способные, кажется, просидеть в неподвижности едва ли не целый день. В древности нильская рыба составляла основу рациона египтян. Раскопки позволили установить, что строители пирамид питались преимущественно рыбой, а в 153-й главе «Книге мертвых» покойников предостерегают от опасности угодить в рыбацкие сети.

Разумеется, в наши дни нилометры бесполезны. Асуанская плотина, последнее по времени из гидротехнических сооружений, строившихся на Ниле с эпохи фараонов, позволила наконец приручить реку. В итоге сегодня в черте Каира Нил значительно обмелел. Стареющий патриарх в романе «День, когда был убит вождь», видевший реку, когда она была полноводной, сетует на то, что «Нил переменился, и, подобно мне, он сражается с одиночеством и подступающей старостью. У нас всегда было нечто общее — мы оба знавали лучшие дни, а теперь не в состоянии даже взбрыкнуть».

Река по-прежнему обеспечивает Каир питьевой водой, но ее основное назначение сегодня — сугубо эстетическое. Вереница роскошных отелей вдоль обсаженных пальмами нильских набережных, стоит увидеть ее воочию хотя бы единожды, навсегда запечатлевается в памяти. Эти отели, по словам Андре Раймона, суть «караван-сараи наших дней. Отсюда не разглядеть нищеты и грязи, которые портят великолепие Нила». В значительной степени река облагораживает город. Поль Теру замечает, что в холодный февральский день, когда он прибыл в Каир, «этот город дурного воздуха и безумного уличного движения показался приятным глазу и даже привлекательным… благодаря величественной реке, неторопливо влекущей свои бурые воды». Каирские набережные — едва ли не самая красивая часть города. Здесь часто гуляют влюбленные парочки, которым исламские обычаи запрещают держаться за руки (а низкие зарплаты и высокая стоимость жилья означают, что период ухаживаний длится довольно долго — пока у влюбленных не появятся средства, чтобы поселиться вместе).

Корабли, бороздящие реку и проходящие под широкими мостами, отражают многообразие Каира. Речные такси, которые берут за доставку из Старого Каира к площади Тахрир менее десяти центов, соседствуют со скоростными полицейскими катерами, рыбацкими лодками, громоздкими баржами длиной с небольшую взлетно-посадочную полосу, круизными теплоходами и фелуками, с которых машут руками туристы. По ночам река озаряется сполохами: сияют неоновые вывески отелей, мощные прожекторы подсвечивают здание оперы, на кораблях сверкают зеленые, синие и желтые огни, расцвечивающие темные нильские воды.

Многие не согласятся с тем, что Каир — город африканский. Но географы это подтвердят, да и на карте видно, что Нил связывает город с сердцем Африки. Эту великую реку можно было бы назвать пуповиной, вот только до сих пор неизвестно, к чему эта пуповина крепится, то есть где истоки Нила; впрочем, какая разница — вода есть вода. Более правомерно сравнить Нил со швартовым, который удерживает Каир, плавающий в море ближневосточной культуры, у берегов Черного континента.

В долгом путешествии через тысячи миль серого песка река увлекает за собой людей. Торговцы верблюдами в Билеше — отнюдь не единственные темнокожие в Каире. Нубийцы и суданцы, которых легко отличить по иссиня-черной коже, столь разительно контрастирующей с оливковой кожей египтян, торгуют сувенирами на рынках и встречают автобусы с туристами у пирамид. Это новый низший класс египетского общества, который в последние годы пополнили беженцы из раздираемых внутренними конфликтами других стран Африки (почему-то трудно поверить, что эти страны и Каир находятся на одном материке) — Сомали, Эритреи, Южного Судана, Руанды, Конго, словом, из тех стран, откуда, цитируя Поля Теру, приходят «исключительно дурные вести». Нубийцы занимают среди них привилегированное положение. Себя они, подобно коптам, причисляют к истинным потомкам фараонов — ведь арабы, с их точки зрения, народ «пришлый». Нубия, местность на границе Египта и Судана, была родиной одной из поздних фараонских династий, там набирали наемников и слуг Фатимиды и мамлюки. Однако даже нубийцы тушуются в период хаджа, паломничества в Мекку, когда Каир вспоминает о своем старинном предназначении — служить воротами в Джедду и другие святые места Саудовской Аравии, и когда к паломникам присоединяются чернокожие африканцы со всего континента и город превращается, как пишет Поль Теру, в «многоязычную столицу обширной черной империи».

Возвращение в Фустат

В Фустате зародился исламский Каир. Именно там был основан первый арабский город — на месте, которое показала полководцу Амру голубка, посланная самим Пророком Мухаммадом. А территорию по соседству с археологическими раскопками древнего Фустата занимают трущобы, существующие уже по меньшей мере сто лет. Современный Фустат — местность, которая олицетворяет все проблемы Каира XXI века: здесь царят перенаселенность, грязь и нищета.

В трущобах Фустата обитают семнадцать тысяч человек. Улицы загромождены мусором, дышать трудно из-за пыли и дыма костров, на которых сжигают различный хлам, дома — двух- или трехэтажные, сложены из кирпича и такие ветхие, что, кажется, вот-вот рухнут. Там, где кирпичи выпали, дыры забиты досками или листами железа. На крохотных балкончиках сушится белье. Недавние постройки даже не кирпичные, это всего лишь полотняные тенты, натянутые на каркас из досок. Один дом представляет собой конструкцию из автомобильных покрышек, крыша другого — разложенная картонная коробка. Некоторые из недавних построек ютятся в тени кирпичных домов, прочие оккупировали участок земли между поселением и мелководным озером, отделяющим трущобы от Старого Фустата.

Узкие улочки, куда не протиснуться автомобилю, и еще более узкие переулки сливаются в самый настоящий лабиринт, заблудиться в котором не составит ни малейшего труда; скорее, нужно удивляться тому, как тут ориентируются местные. На карте эта территория выглядит белым пятном, где улицы и дороги отсутствуют напрочь. Повсюду снуют бродячие собаки, роются в пыли куры, выискивают траву тощие козы и ослики с покрытой рубцами шкурой, над которой вьются мухи. Рядом бегают дети — одни играют, другие толкают тележки с грузом, третьи присматривают за животными, четвертые дерутся и кидают камни. Изредка попадаются пикапы и легковые машины, но самый распространенный вид транспорта — запряженная осликом повозка. Появление чужака вызывает у местных интерес, мгновенно перерастающий в неприкрытую враждебность. Здесь не стоит рассчитывать на дружелюбие, свойственное жителям других районов Каира. Трущобы огромны, но скрыты от постороннего взора высокими стенами, автобусными парками, свалками и громадами гипермаркетов. Чтобы их увидеть, нужно знать, где они расположены. Люди живут здесь по собственным правилам, и другого подобного района в Каире попросту нет.

Тем не менее и жители Фустата считают, что добились некоторого успеха в жизни. Здесь изготавливают глиняную посуду, черепицу и курительные трубки, которыми торгуют прямо на улице, с полуразвалившихся тележек. На задворках можно разглядеть печи, в которых обжигают и глазуруют глину. Кроме того, в Фустате живут заббалин — мусорщики, которые собирают мусор по всему городу и продают его перерабатывающим заводам. В Каире насчитывается 27 000 мусорщиков, живут они в Фустате и прочих «бидонвилях» у подножия гряды Мукаттам. Их роль в поддержании городской экологии чрезвычайно велика, что подтверждается, в частности, специальной наградой Всемирного экологического форума 1988 года. Собрав мусор в жилых кварталах Каира, мужчины и мальчики передают его своим женщинам, которые сортируют по отдельности пластмассу, стекло, металл и бумагу. Затем мусор сдается на переработку. В городе насчитывается не менее 500 предприятий по переработке только пластмассы. Применение находят даже выброшенной еде — заббалин держат 40 000 свиней, которые охотно поглощают отбросы (навоз мусорщики отвозят на фабрику на окраине Каира, где его перерабатывают в компост и продают как удобрение в те районы Египта, что были недавно отвоеваны у пустыни).

Некоторые виды мусора до перерабатывающих заводов не довозят, поскольку заббалин сами находят им применение: хлопок идет на набивку матрацев, из выброшенной материи местные женщины делают простыни и наволочки. Они приобретают в кредит швейные машинки и другое оборудование, а Всемирный банк, египетское правительство и такие западные благотворительные фонды, как «Оксфам», поддерживают эти так называемые «схемы самообеспечения». Государственная программа по улучшению условий жизни заббалин (ZEDP) позволила сократить уровень детской смертности и несколько исправить экологическую обстановку в Фустате. В трущобы в качестве учителей и механиков приезжают зарубежные волонтеры, помогающие местным жителям налаживать быт, причем они оказывают реальную помощь, поскольку содействуют осуществлению истинных чаяний общины, а не тех умозрительных конструкций, какие зачастую выстраиваются в министерских кабинетах. АМР, агентство США по международному развитию, построило в Фустате новую клинику, резко выделяющуюся из этого уникального урбанистического ландшафта своими большими окнами и сверкающим фасадом, который выходит на главную дорогу, тянущуюся по окраинам Фустата, между свалкой и христианскими кладбищами Старого Каира.

Но проблем по-прежнему много. Заббалин перерабатывают две трети того мусора, который собирают, однако тот мусор, что не подлежит переработке, сжигается прямо на улицах, вследствие чего висящий над Каиром смог становится еще гуще. Мусорщики страдают также от разнообразных кожных заболеваний, часто режутся осколками стекла, мучаются от болей в спине и в пояснице, что не удивительно, если учесть, какие тяжести им приходится носить. В мусоре нередко попадаются шприцы и даже человеческие останки. Среди мусорщиков много неграмотных, свыше двух третей детей в таких районах, как Фустат, не посещают школу — им некогда, они собирают и сортируют мусор. Вдобавок власти, прежде относившиеся к заббалин достаточно благосклонно, в последнее время демонстрируют суровость: ведь общины мусорщиков не платят налогов; постепенно получает распространение практика привлечения к уборке мусора на каирских улицах иностранных компаний.

Но так или иначе, каирские схемы поддержки заббалин копируют в других городах мира. 4000 мужчин, женщин и детей, проживающих на манильской свалке Пиньятас, смогли улучшить свою жизнь благодаря консультациям сотрудников программы ZEDP, которые также принимали участие в реализации аналогичных программ в Калькутте, Лиме и Мехико. Впрочем, несмотря на все попытки улучшить ситуацию, Фустат остается городом в городе, пребывает одновременно внутри и вовне Каира, отстоит от последнего, как кажется, на десятки если не миль, то лет.

На грани

Каир — настоящий рай для любителей пророчить беды. У города множество социальных и экологических проблем, принесших ему печальную известность по всему миру. Даже в центре, вдалеке от беднейших кварталов, невозможно избежать главного несчастья Каира — жуткого воздуха. Большинство гостей города покидают Каир со слезящимися глазами и с легким насморком. Концентрация взвешенных твердых частиц в каирской атмосфере в пять-десять раз превышает пределы, установленные Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ), а концентрация свинца и двуокиси серы — в три раза. В отдельных районах города концентрация свинца в двадцать раз выше предельного показателя ВОЗ. По уровню загрязнения окружающей среды Каир делит пальму первенства с такими мегаполисами, как Мехико, Дели или Сан-Паулу. В Каире эта проблема связана с дефицитом дождей, которые могли бы смыть взвешенные частицы, и с почти постоянно высоким атмосферным давлением, благодаря которому грязный воздух не поднимается в верхние слои. В Каире 1,2 миллиона автомобилей и сотни промышленных предприятий, загрязняющих атмосферу своими выбросами. Приплюсуйте к этому песок и пыль из близлежащей пустыни — и получите нынешнюю ситуацию. С высоких мест, например с макушки Каирской башни или с террас Цитадели, город кажется затянутым пеленой смога. Иногда прогноз погоды в местных газетах состоит всего из одного слова — «пыль».

Пока экологические проблемы решить не удается, хотя определенные меры принимаются: АМР открыло первую в Египет станцию по контролю автомобильных выхлопов и вместе с египетским правительством реализовало программу по переводу всех каирских автобусов на сжиженный газ. Сегодня восемьдесят пять процентов топлива не содержат свинца, а все импортируемые автомобили по закону должны иметь каталитические нейтрализаторы. В 1995 году был принят проект по улучшению каирского воздуха, предусматривавший ряд дополнительных инициатив, в том числе план реорганизации производств, использующих плавку свинца (установку приборов контроля загрязнения); согласно этому плану одно подобное производство было переведено из плотно заселенного пригорода Шубра. Тем не менее дышать каирским воздухом по-прежнему равносильно принятию яда (легочные заболевания в Каире уносят в год 25 000 жизней).

Треть домов до сих пор не имеет водопровода. Несмотря на реконструкцию и расширение сети сточных коллекторов, во многих жилых домах нет и канализации. В районах трущоб люди сталкиваются с теми же трудностями, какие свойственны крупным городам всего мира. Бедняки зависят от добросердечия властей, обеспечивающих их основными продуктами питания — мукой и рисом. Голода как такового нет, но миллионы горожан живут впроголодь. Закон гарантирует доступность базового медицинского обслуживания и образования, однако школы не справляются с наплывом учеников и вынуждены работать в несколько смен; и все равно — сотни каирских детей не знают, что такое школьные занятия, поскольку работают в бесчисленных мастерских и заводиках в кварталах балади. Работа для них — не дополнительный доход, а жизненная необходимость. Высокая численность и плотность населения ведет к распространению таких заболеваний, как полиомиелит и холера, а уровень заражения гепатитом С в Каире — высочайший в мире. Кроме того, город находится в зоне тектонической активности, и в 1992 году здесь произошло землетрясение, жертвами которого стали тысячи человек. Однако тяжелые условия жизни, как ни удивительно, практически не порождают агрессию: конфликты, конечно, случаются, но разрешаются мирно, словами, а не кулаками. Часто можно услышать слова «Маалеш, маалеш» — «Все прощено и забыто».

Каир, как и все города во всем мире, представляет собой сочетание крайностей, вот только эти крайности в нем выражены, пожалуй, отчетливее, чем где бы то ни было. В Каире постоянно идет борьба между конкурирующими социально-экономическими «центрами притяжения» — между современностью и традицией, между западным влиянием и исламским каноном, между — это принципиальнее всего — богатством и нищетой. Жители Каира терпимо относятся к шуму, пыли и бытовым неудобствам. Именно их изобретательность и оптимизм не позволяют городу скатиться в пучину. Все горожане, от заббалин до острословов-таксистов, воспринимают жизнь добродушно и с юмором, терпеливо и с надеждами на лучшее. Вдобавок жители Каира гордятся своим городом — и гордость их вполне оправданна, ведь за ними пять тысячелетий истории и величайшие памятники человечества. Им хватает силы спокойно воспринимать житейские неурядицы — в конце концов, они твердо знают, что все на свете происходит по воле Аллаха. Иншалла, Каир, рано или поздно все надежды сбудутся.

Библиография

История

Cooper Artemis. Cairo in the War, 1939–1945. London: Penguin Books, 1995.

Grimal Nicholas. A History of Ancient Egypt. Oxford: Basil Blackwell, 1992.

Hamouda Sahar and Colin Clement (eds).. Victoria College: A History Revealed. Cairo: American University in Cairo Press, 2002.

Herodotus. The Histories. Oxford: Oxford University Press, 1998.

Kamil Jill. Coptic Egypt: History and Guide. Cairo: American University in Cairo Press, 1987.

Lane Edward William. Manners and Customs of the Modern Egyptians. (First edition 1836, third edition 1860). London: Kegan Paul International, 2004.

Lane-Poole Stanley. The Story of Cairo. London, 1902.

Lawton Ian and Chris Ogilvie-Herrald. Giza: The Truth. London: Virgin Books, 2000.

Lehner Mark. The Complete Pyramids. London: Thames and Hudson, 1997.

Mansfield Peter. The British in Egypt. London: Weidenfeld and Nicholson, 1971.

Perrottet Tony. Route 66 AD: On the Trail of Ancient Roman Tourists. London: Ebury Press, 2002.

Raymond Andre. Cairo: City of History. Cairo: American University in Cairo Press, 2001.

Rodenbeck Max. Cairo: The City Victorious. London: Picador,

1999.

Said Edward. Orientalism. London: Penguin Books, 2003.

Sattin Anthony. Lifting the Veil: British Society in Egypt, 1768–1956. London, 1988.

Sattin Anthony. The Pharaoh's Shadow: Travels in Ancient and Modern Egypt. London: Indigo, 2001.

Shaw Ian and Paul Nicholson. The British Museum Dictionary of Ancient Egypt. London: British Museum Press, 1995 (Cairo: American University in Cairo Press, 2002).

Stewart Desmond. Cairo: Mother of the World. Cairo: American University in Cairo Press, 1968, 1981, 1996.

Watterson Barbara. Coptic Egypt. Edinburgh: Scottish Academic Press, 1988/1992.

Williams Caroline. Islamic Monuments in Cairo. Cairo: American University in Cairo Press, 2002.

Художественные произведения

Ibrahim Gamil Atia. Down to the Sea. Trans. Frances Liardet. London: Quartet Books, 1991.

Idris Yusuf. City of Love and Ashes. Trans. R. Neil Hewison. Cairo: American University in Cairo Press, 1999.

Irwin Robert. The Arabian Nightmare. Sawtry: Dedalus, 1983.

Lively Penelope. Moon Tiger. London: Penguin Books, 1988.

Mahfouz Naguib. Midaq Alley. Trans. Trevor le Gassick. Cairo: American University in Cairo Press, 1966.

Mahfouz Naguib. The Cairo Trilogy: Palace Walk, Palace of Desire, Sugar Street. Trans. William Maynard Hutchins et al. (Cairo: American University in Cairo Press, 1992) London: Everyman's Library, 2001.

Mahfouz Naguib. The Day the Leader Was Killed. Trans. Malek Hashem. Cairo: American University in Cairo Press, 1997.

Manning Olivia. The Danger Tree, 1977; The Battle Lost and Won, 1978 / The Sum of Things as The Levant Trilogy. London: Penguin Books, 1982, 2001.

Soueif Ahdaf. Aisha. London: Bloomsbury Publishing, 1995.

Воспоминания

Belzoni Giovanni. Narrative of the Operations and Recent Discoveries in Egypt. London: British Museum Press, 2001.

Caillard Mabel. A Lifetime in Egypt. London: Grant Richards, 1935.

Coward Noel. Middle East Diary. London: William Heinemann,

1944.

Dalrymple William. From the Holy Mountain: A Journey in the Shadow of Byzantium. London: Flamingo, 1998.

Edwards Amelia. A Thousand Miles up the Nile. Chichester: Summersdale Publishers, 2004.

Graves Robert. Goodbye to All That. London: Penguin Books,1999. Joly Cyril. Take These Men. London: Constable, 1955. Huxley Julian. From an Antique Land. New York: Harper and Row,

1968.

Kinglake Alexander. Eothen. London: Pimlico, 1982. Lawrence T. E. The Home Letters of T. E. Lawrence and His Brothers. London: Macmillan, 1954.

Lively Penelope. Oleander, Jacaranda: a Childhood Perceived. London: Penguin Books, 1995.

Miller John and Kirsten (ed).. Chronicles Abroad: Cairo. San Francisco: Chronicle Books, 1994.

Palin Michael. Around the World in 80 Days. London: BBC Books, 1989.

Petrie William Flinders. Seventy Years in Archaeology. London: Kegan Paul International, 2003.

Pick Christopher (ed).. Egypt: A Traveller's Anthology. London: John Murray, 1991.

Said Edward. Out of Place. London: Granta Books, 1999. Sladen Douglas. Egypt and the English. London: Hurst and Blackett,

1908.

Stark Freya. Dust in the Lion's Paw. London: Arrow Books, 1990. Starke Paul and Nadia el Kboly (eds).. Egypt Through the Eyes of Travellers. Durham: ASTENE, 2002.

Storrs Ronald. Orientations. London: Ivor Nicholson and Watson

Ltd., 1937, 1945.

Thackeray William Makepeace. Notes on a Journey from Cornhill to Grand Cairo. London: Chapman and Hall, 1846.

Theroux Paul. Dark Star Safari. London: Penguin Books, 2002. Twain Mark. The Innocents Abroad. London: Penguin Books, 2003.

1

Автор излагает миф об убийстве Осириса по пересказу Плутарха в трактате «Об Исиде и Осирисе». По египетскому мифу, Исида зачала Гора от мертвого Осириса, чудесным образом забрав у последнего его жизненную силу. — Примеч. ред.

(обратно)

2

Здесь и далее перевод Г. А. Стратановского.

(обратно)

3

Ка — в египетской мифологии жизненная сила богов и царей. Считалось, что после смерти ка может покидать гробницу усопшего и странствовать по загробному миру.

(обратно)

4

Геродот так описывает строительство Великой пирамиды: «После того как заложили первые камни основания, остальные для заполнения площадок поднимали при помощи помостов, сколоченных из коротких балок. Так поднимали с земли камни на первую ступень. Там клали камень на другой помост; с первой ступени втаскивали на второй помост, при помощи которого поднимали на вторую ступень. Сколько было рядов ступеней, столько было и подъемных приспособлений». — Примеч. ред.

(обратно)

5

Геродот писал: «Конечно, пирамиды — это огромные сооружения, и каждая из них по величине стоит многих творений эллинского строительного искусства, вместе взятых, хотя и они также велики. Однако лабиринт превосходит размерами и эти пирамиды». — Примеч. ред.

(обратно)

6

На Халкидонском соборе было осуждено учение архимандрита Евтихия (монофизитство), тогда как арианство объявляли ересью на Первом и Втором Вселенских соборах (325, 381). Именно монофизитство, признание исключительно Божественной природы Христа, является идеологической основой вероучения коптов.

(обратно)

7

Перевод И. Ю. Крачковского.

(обратно)

8

В 1979 г. в загородной резиденции президента США Кэмп-Дэвид было подписано мирное соглашение между Египтом и Израилем, вызвавшее резкое осуждение других арабских стран.

(обратно)

9

Здесь и далее роман цитируется в русском переводе В. Когана по изданию: Ирвин Р. Арабский кошмар / Симпозиум. СПб., 2002.

(обратно)

10

Гранд-тур, или Большой тур, — заграничное путешествие, в которое молодые люди из состоятельных английских семей отправлялись после окончания учебного заведения для завершения образования.

(обратно)

11

Имеются в виду офицеры и солдаты британской дивизии «Крысы пустыни», в 1942 г. под Эль-Аламейном разгромившей корпус Роммеля. Ныне это прозвище британского спецназа.

(обратно)

12

Церковный гимн, написанный английским поэтом Сесилом Ф. Александером.

(обратно)

13

Перевод М. Э. Матье. Автор смешивает два гимна Нилу: данный гимн датируется эпохой Среднего царства (сохранился на фрагментах папирусов в Туринском музее и в папирусах из коллекции Музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина), а гимн эпохи Нового царства — это часть официального царского указа о ежегодных приношениях Нилу (высечен на четырех стелах на естественной границе Египта и Нубии).

Оглавление

ОТ РЕДАКЦИИ

КАИР: ИСТОРИЯ ГОРОДА

Предисловие

От автора

Введение. Вид с башни

Глава 1 Каир фараонов

  В начале

  Святое место

  Мемфис: первый город Древнего Египта

  Величие и упадок

  Мемфис сегодня: «Так погибает величие»

  Гелиополь: церемониальный центр

  Начало древних династий: пирамиды в пустыне

  Ритуалы смерти: как строили Саккару

  Сегодняшняя Саккара

  Дахшур

  Плато Гиза

  Строительство пирамид

  Великая пирамида

  Солнечная ладья

  Пирамиды Хафры и Менкауры

  Подземные изыскания

  Вверх

  Сфинкс

  Добро пожаловать в цирк

  Зернохранилища или гробницы?

  Марсиане — строители пирамид

  Абу-Сир: последние пирамиды

  Каирский Музей древностей

  Конец эпохи фараонов

Глава 2 Каир христианский и еврейский

  Упадок власти фараонов

  Зарождение коптской церкви

  Живая вера

  Церкви Старого Каира

  Святой Георгий

  Искусство коптов: Коптский музей

  Христианские памятники северо-восточной части Каира

  Еврейский Каир

  Синагоги центрального Каира

Глава 3 Исламский Каир

  Рождение ислама: мечети Сайидна Хуссейн и Сайида Зейнаб

  Фустат и мечеть Амра: 641–750 гг

  Каир Аббасидов: 750–969 гг

  Каир Фатимидов: 969-1171 гг

  Городские ворота

  Арабский кошмар

  Конец правления Фатимидов

  Саладин и Айюбиды: 1171–1249 гг

  Каир мамлюков: 1250–1517 гг

  Города мертвых

  Памятники эпохи мамлюков: кладбища

  Памятники эпохи мамлюков: Цитадель и средневековый Каир

  Хан эль-Халили: базары и кофейни в сердце средневекового Каира

  Конец эпохи мамлюков

  Оттоманский Каир

  Кофе и богатство

  Девятнадцатый век: мечеть Мухаммада Али

  Дворец Маньял и мечеть Рифаи

  Современное исламское государство

Глава 4 Колониальный Каир

  Начало колониальной эпохи: Нельсон и Наполеон

  Вкус экзотики

  Литературный туризм

  Эхо Парижа

  «Завуалированный протекторат» лорда Кромера

  Протекторат и Первая мировая война

  Американский университет Каира

  Больные лошади и «восточные безделушки»

  Война

  Город-сад: Каир Оливии Мэннинг

  Гезира: Каир Эдуарда Саида

  Спортивный клуб Гезиры: времяпрепровождение элиты

  Маади и Гелиополь: садовые пригороды

  Каир Нагиба Махфуза

  Эль-Аламейн и позже: начало новой эры

Глава 5 Город XXI столетия

  Каир Насера: площадь Тахрир и Каирская башня

  Мегаполис

  Каир Садата

  Каир Хосни Мубарака: хаос и модернизация

  Демографический взрыв

  Из Африки: Нил

  Возвращение в Фустат

  На грани

Библиография

  История

  Художественные произведения

  Воспоминания X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?